Охотники за человеческими органами [Гордон Томас] (fb2) читать онлайн

Гордон Томас Охотники за человеческими органами

Глава 1

Казалось, запах двигался быстрее, чем красный отблеск рассвета, окрашивающий тусклое небо в этом уголке Индии; зловоние нищеты, отмеченное кое-чем еще более универсальным: человеческим страхом. Он лип к молодой женщине, обволакивал все ее тело, когда она, спотыкаясь на каждом шагу, шла через пустырь. Здешние обитатели — беднейшие из бедных — отворачивались, они старались создать вокруг себя собственный маленький мир и не хотели принимать никакого участия в том, что должно было произойти среди этих освещенных луной дымящихся костров и развороченных мусорных куч. Погрязшие в безнадежности еще больше, чем в зловонии, они были теми нищими, которым никогда в жизни не унаследовать землю. Один мужчина, мимо которого прошла женщина, осторожно присел на корточки и прежде чем облегчиться, расставил ноги с педантичной аккуратностью танцора. Другой яростно чистил зубы пальцами, обмакивая их в вонючую лужицу. Священные коровы бродили повсюду, распространяя отнюдь не священный запах, смешивающийся с сильной вонью человеческих экскрементов и прочей гнили.

У края пустыря стоял фургон. Чуть раньше из него выскочили двое мужчин, которые теперь преследовали женщину. Один из них тащил пластиковый ящик. Оба были в зеленых халатах, наподобие медицинских, и в кроссовках, под которыми хрустел мусор. Темные очки выдавали в них городских жителей. Но главным свидетельством их ремесла для человекообразных стервятников, которые уже начали рыться среди ночи в свежих отбросах, были резиновые перчатки. Они настигли женщину как раз когда она бросила отчаянный взгляд назад.

— Нет! — выкрикнула она первое и последнее слово, которое услышали те, кто находился достаточно близко. Они сделали вид, что не слышат.

Один из преследователей умело задушил ее проволочной петлей, а второй разодрал платье. Его напарник вытащил из ящика скальпель и сделал разрез на груди, а потом хирургическими ножницами вскрыл грудную клетку. Ножом он вырезал сердце и уложил его в пластиковый пакет в ящике. Вся операция от начала до конца заняла не больше времени, чем уходит у женщины на разведение огня, чтобы быстренько испечь утром хлеб.

Она сама, как и все несчастные обитатели здешних мест, множество раз видела раньше, как это делалось. Женщина была продана своей семьей торговцу человеческими органами — одному из очень многих на этом полуострове. Ее семье нужны были деньги, чтобы еще немного продлить свое существование. Торговец послал своих людей, чтобы забрать причитающуюся ему часть сделки.

Вернувшись к фургону, один из мужчин швырнул монетку вертящемуся неподалеку мусорщику, и они уехали. Мусорщик стащил с женщины всю одежду, прежде чем похоронить ее согласно контракту с торговцем.

У торговца имелся клиент на сердце — человек с другой части света, иностранец, достаточно богатый для того, чтобы обойти долгий список ожидающих замены органа в своей родной стране. Торговец имел дело с посредницей, которую называл просто Мадам: приметил, что ей нравится такое уважительное обращение. Теперь она прибыла в Мадрас, чтобы завершить их сделку. Но когда он позвонил в ее номер в отеле и доложил об успешной доставке сердца, Мадам сказала, что ей только что позвонили и сообщили, что человек, которому оно предназначалось, умер. Голос ее звучал ровно и совершенно спокойно. Торговец выразил краткие соболезнования и занялся поисками нового реципиента для добытого органа.

За те недели, в течение которых длились их переговоры, он создал в своем воображении образ Мадам. Она должна была быть высокой блондинкой, элегантной и холодной, с присущим всем мемсаиб пристрастием к джину и картам. Он ошибался во всем — и в ее внешнем облике, и в привычках. И, вне всяких сомнений, его потрясла бы реакция Мадам на его звонок. Положив отделанную золотом телефонную трубку, она остановилась посреди гостиной своего номера, своеобразного маленького дворца во дворце-отеле, и разразилась столь громкими и страшными проклятиями и криками, что младший служащий, который стоял у двери в коридоре и слышал все это, не рискнул сам постучаться к ней и вызвал главного управляющего. Тот открыл дверь своим ключом, и от того, что он увидел, по его темному плутоватому лицу покатились слезы. Никогда за все годы работы в отеле ему не доводилось быть свидетелем такого безысходного отчаяния.

Мадам вернулась домой, все еще охваченная горем утраты, которое привело ее на самую грань безумия. Несколько месяцев она провела в частной клинике, где самые лучшие врачи и медсестры изо всех сил старались вылечить ее рассудок тщательно подобранными сочетаниями лекарств и психотерапии. Постепенно она пришла в себя.

В день выписки главный психиатр вновь напомнил ей, что столь беззаветная любовь, которую она пережила, конечно, благородна, но в то же время и жизнеутверждающа, и единственно верный способ сохранить такое чувство, это увековечить память о любимом. С огромным состоянием, которое оставил ей возлюбленный, для нее не существовало почти ничего невозможного. Врач предложил ей основать фонд, построить музей искусств, заняться благотворительностью; с ее богатством возможности для филантропии у нее безграничные. Она должна создать нечто, постоянно напоминающее ей о единственном человеке на земле, которого она любила.

Позднее она осознала, что сказанные с наилучшими побуждениями слова врача окончательно вытащили из глубин ее подсознания то, что она с самого начала намеревалась сделать. После долгих месяцев лечения она поняла, что никто теперь не может сравниться с ней в силе и безжалостности. Ни лекарства, ни врачи не сумели распознать ее потребность в мести тому миру, который обманом отнял у нее возможность жить с единственным мужчиной, которого она уважала как равного себе.

Она спланировала все с чрезвычайной осторожностью и в глубокой тайне, всегда действовала через третьи руки, ни разу не обнаружив себя. Для всего света она была теперь одной из самых богатых женщин. И она блестяще играла эту роль, одновременно тратя часть своего нового богатства на изучение всех извилистых путей добычи и перемещения человеческих органов. Она задавала себе вопросы, которые, как она подозревала, другие уже ставили перед собой. Может быть, правительства мира на самом деле желают, чтобы это явное зло продолжало существовать? Или была какая-то тайная международная организация, прикрывающаяся пустой болтовней об увеличении продолжительности жизни? Судьба обычных больных, миллиона или около того, кому в любой момент может понадобиться пересадка органа, не занимала ее. Интерес вызывала лишь относительно небольшая группа людей. Через них она и осуществит свою месть. Она снова принялась за дело, держа все в полнейшем секрете.

Она потратила огромные деньги на создание сети компаний и институтов, так сложно связанных между собой, что лишь она одна знала все хитросплетения. Независимый, мощный и агрессивный, но под ее железным контролем, конгломерат был безжалостным, жестоким и стяжательским, словно какое-нибудь средневековое королевство; так же широко раскинувшимся, как когда-то Британская империя; сплоченным, какими до сих пор оставались штаты американской республики. Конгломерат обслуживали собственная частная служба безопасности, разведка, банки и воздушные линии. У него были свои госпитали и даже раскинутая по всему миру сеть оздоровительных центров.

Для всех служащих ее империя существовала под названием Организация. Она оставалась ее первой и единственной главой и предпочитала быть известной под тем самым уважительным титулом, которым пользовался торговец органами в Мадрасе. Мадам.

Создав и запустив в действие Организацию, Мадам намеревалась отомстить тем обитателям планеты, которые тратили больше денег на незаконные лекарства, чем на еду, хотя все равно уже не могла получить лекарство или орган, которым можно было бы вернуть к жизни любимого.

Сначала она наняла медицинскую команду и построила клинику, равной которой не было на свете. Потом связалась с лидерами еще одной широко разросшейся индустрии — криминальной — и уверила, что если им или их близким понадобится замена органов, она сумеет их достать. Чтобы заставить их понять, как мало просит взамен, она объяснила каждому, что миллиард долларов в золоте равен весу взрослого мужчины. Все, чего она требует каждый раз, это золотой эквивалент веса человеческого сердца, печени или почки. Предложение было столь разумным и выгодным, что все они приняли ее условия.

Итак, когда все стало на свои места, праздник урожая начался.

Глава 2

Стоя в дверях спальни в мотеле, Дэвид Мортон осмотрел открывшуюся сцену лишь поверхностным взглядом, сосредоточившись только на самых важных первых впечатлениях.

Он быстренько прикинул, сможет ли полицейский рядом с ним оценить это: парочка вопросов, которые он задал небрежно, скороговоркой, выявили все, что нужно было знать про этого новичка — он закончил академию неделю назад и ни разу до сегодняшнего дня не видел мертвеца.

Что нравится делать этому незнакомцу, подумал новичок, так это наблюдать, но самому оставаться вне наблюдения. Однако этот тип не из тех, кто занимается одной лишь писаниной — только не с такими глазами. Что-то скрывалось в них, какой-то секрет, вроде его акцента. Английский? Трудно сказать. Все в нем говорило о хорошей самозащите. Но одно ясно: он не легавый, не из ФБР и даже не из Управления — по крайней мере если судить по тем, кто бывал в качестве гостей в академии. В тех присутствовало нахальство, вызов, явное остерегайся-меня. В незнакомце чувствовалась лишь давящая сила. В курсе «язык жестов» про это ничего не говорилось.

Уголком глаза Мортон заметил, как патрульный облизал губы. Малыш окунулся сразу на самую глубину. Труп выглядел так, словно поработал голодный каннибал. И ребята из ЦРУ — в роли держателей покрывала на гробе. Ни в какой полицейской академии не учат, как управляться с этим.

— Было бы хуже, если бы это была женщина, — высказался новичок.

Мортон притворился, что ничего не слышал, он не любил болтовни о трупах.

— Интересно, как он здесь очутился? — продолжал новичок, не обескураженный отсутствием ответа.

Мортон продолжал хранить ледяное молчание.

— Вы на кого работаете? — спросил новичок как-то чересчур небрежно.

— На кого вам больше нравится.

— Вы хотите сказать, что я должен заниматься своими делами? — зардевшись, пробормотал новичок.

— Что-то вроде этого, — улыбнулся Мортон обычной своей скупой улыбкой.

— Извините, я не хотел выпытывать.

— Все нормально. — Он снова улыбнулся и быстро огляделся по сторонам. Взгляд наблюдателя, который чувствуешь на себе и после того, как его отводят.

Патрульный был сложен как футбольный атлет — мощные плечи и никакой талии. Лет через десять он растолстеет, если не будет следить за собой. Это потребует усилий. И для того, чтобы справиться с впечатлением от смерти, случившейся в этой комнате, — тоже.

— Когда-нибудь видели такую жуть, сэр? — спросил новичок, снова облизав губы.

— Насильственная смерть всегда жутковата, — ответил Мортон тоном, рассчитанным на то, чтобы пресечь дальнейшие вопросы.

То же самое он делал весь последний месяц в Бангкоке, в Мехико-Сити, в Дели… Он отправлялся в эти места, имея в запасе не больше, чем какое-то неопределимое нечто — даже сейчас он не мог подыскать этому название, — которое всегда двигало им. Некоторые в прошлом пытались оформить это в некую методику, даже термины придумали — «моделирование ситуаций», «вытаскивание фактов из темноты» и «применение искусства информированной догадки». Все так, но было и еще что-то большее. На самом простом — и самом сложном — уровне это было правом отбросить все правила критического расследования, чтобы извлечь основную истину. Обнаружить, что несколько вполне известных фактов ведут к какой-то отдаленной неясной цели. В данном случае первыми опорными камешками были Бангкок, Мехико и Дели: то, что произошло там, и то, что он выяснил с тех пор, усилило его первоначальные подозрения и подкрепило уверенность: надо действовать, не дожидаясь полной ясности. Первые жертвы доказывали, что он был вправе действовать в диапазоне вероятности — что догадка и готовность совершить прыжок в воображении так же важны, как уже известные факты. Поскольку все вместе подводило к тому самому нечто. Как обычно, он не делился этим ни с кем за пределами своего доверенного круга. Когда он осматривал тела жертв, подвергнутых такому же осквернению, местная полиция тоже пыталась вести расследование. В местах вроде тех почти всегда ожидаешь чего-то подобного. Но здесь, в Вашингтоне?

И случилось это с Рональдом Стампом, который работал на службу Хаммер, а в конечном итоге выпало на его долю. Одно из тех совпадений под названием жизнь-странная-штука? Или Стамп воспользовался своим отпуском для маленького частного разнюхивания? Но он был кабинетным сотрудником из команды Профа. Проф железной рукой правил отделом Психологической оценки и вышвырнул бы Стампа быстрее, чем вы успеете произнести слово «психопрофиль», если б хоть на секунду заподозрил, что тот сходит с дорожки.

Проф говорил, что в случае Стампа речь шла все еще о потенциальных возможностях: Живой ум. Может выявлять уродов быстрее, чем большинство остальных. Но пока еще повинуется сердцу. Еще годик, и мог бы оказаться в Верхнем эшелоне. Наркотики, оружие, отмывание денег. Мог бы вести что-то из этого, а может, и все вместе. Но пока еще нет. Такая утрата… такая утрата. Дэвид, ты думаешь, это как-то связано?

Именно этот вопрос занимал Мортона, пока он стоял в дверях комнаты в мотеле. Те, другие смерти были похожими: то же вмешательство хирургического мастерства; такое же удивленное выражение на лицах жертв. Сходство, быть может, и незначительное, но достаточное, чтобы еще раз убедиться в собственной правоте, хотя он действовал в сфере догадок. Предположения — это способ жить. Он знал, что других иногда шокировало в нем кажущееся отсутствие четкости, как и готовность отрицать очевидное: что убийства были делом рук участников какого-то ритуала или же безумного маньяка с людоедскими наклонностями. Однако он чувствовал, что связь между этими изуверскими убийствами иная, хотя и не мог пока определить, кто именно стоял за ними. Это тоже было частью его нечто — придавать подозрениям такую же значимость, как факту, стремление всегда заполнять пробелы, воссоздавать никем не записанные разговоры, скреплять отдельные детали случившегося жизненными деталями — живописными или, как в случае со Стампом, смертельными. Но все это он тоже держал сейчас при себе — не только из-за природной скрытности, а просто потому, что и это было частью того самого нечто.

Теперь все размышления сформулировались в один-единственный вопрос.

Как случилось, что Стамп оказался в мотеле, на расстоянии пешей прогулки от Белого дома и за полмира от своего компьютера, мертвый и без почек?

Кому они понадобились, ответить было легче: тому же, кому позарез было необходимо сердце, вырванное у педика-француза в отеле Бангкока, печень австралийского бродяги с рюкзачком в той ночлежке в Мехико или глаза респектабельной немецкой туристки, отнятые у нее, когда она осматривала основание индусского храма в Дели. Все были убиты кем-то, достаточно разбиравшимся в анатомии, чтобы знать, как и где резать.

Местные органы правопорядка заявили, что преступления совершены сектантами, обуреваемыми страстью к наиболее жестоким ритуальным убийствам. Они указывали на существование ряда сект в Азии и Центральной Америке, где культивировалось поедание человеческой плоти. Мортон не разделял эту точку зрения. Те убийства не имели никакого отношения к ублажению богов Вуду или жертвам воплощению сатаны. Так же, как и смерть Стампа.

Новичок снова нарушил задумчивость Мортона.

— В академии у нас был семинар по ограблению могил и осквернению мертвых, — сказал он. — За год таких сообщений поступает больше тысячи. Наш лектор говорил, что ни одно из них так и не было доказано. Посмотрел бы теперь на это.

Мортон сделал вид, что только сейчас принялся за дело:

— Да, наверное, все равно сказал бы, что полицейские должны поискать разумных объяснений, особенно для судей.

Новичок с видимым усилием заставил себя заглянуть в комнату.

— Кто мог сделать такое?

— Хороший вопрос.

— Есть какие-то предположения?

— Нет.

— Вы не очень-то разговорчивы.

— Да, — ответил Мортон, на этот раз более мягко. Парнишку учили проверять, сопоставлять факты, когда все улики снабжены ярлычками, сложены в пластиковые мешочки и составлены описи. Ему хотелось убедиться, что данное убийство было частью привычного мира. Но здесь было совсем другое.

Компьютеры Лестера Файнела — служба Хаммер располагала самыми последними моделями — установили, что за последние полгода произошли сотни подобных случаев кражи человеческих органов. Канадец в необжитом районе Австралии с удаленными сердцем и почками — полиция утверждала, что тому виной собаки динго. Датчанин в горной лачуге в Перу без печени — по версии федеральных служб Лимы ритуальное убийство. Самой юной жертвой стала шестилетняя девчушка в Сараево — у нее было вырезано все. Похищение органов распространилось на все пять континентов. Он велел Лестеру тщательно проанализировать каждый случай. Шеф предупредил, что на это могут уйти недели, потому что придется написать специальные программы на совместимость тканей каждой жертвы и еще многое другое. Он также объяснил, что количество случаев будет возрастать, пока его компьютеры просеивают и сравнивают данные. Лестер сказал, им, возможно, придется рассмотреть тысячу жертв, а то и больше.

Тогда Мортон понял, что столкнулся со злом такого масштаба, в которое почти невозможно поверить. Не существовало ни одного госпиталя по трансплантации без своего списка очередников. Кто-то сообразил, как извлечь из этого выгоду. Кто-то, готовый отнять жизнь и предложить продлить ее другим — достаточно богатым или властным, чтобы хорошо заплатить. Миллион долларов единовременно за новое сердце по первому же требованию — совсем небольшая цена, и вполне подходящие цены за прочие органы. Вычисления Лестера показывали, что кража органов уже стала индустрией, в которой крутились миллиарды. Чем лучше медики научатся продлевать жизнь, тем больше возрастет спрос. Скоро кража органов станет выгоднее наркобизнеса.

Мортон взглянул на патрульного. Парнишка уставился в спальню, горло его судорожно подергивалось.

— Пойди постой немного у окна в коридоре, — сказал ему Мортон не без участия.

— Спасибо, сэр. — Полицейский выдавил слабую улыбку, чувствовалось, что его выворачивало. Он как-то вяло побрел к окну, выходящему на шоссе. И как мог этот малый запросто стоять там и даже виду не показывать? Он покачал головой, пораженный загадочным поведением этого владельца похоронного бюро, каковым он считал Мортона. Только тот, кто зарабатывал на смерти, мог чувствовать себя так спокойно в ее присутствии.

Мортон продолжал наблюдать за людьми, обступившими кровать. Когда они прерывали свою работу, можно было мельком разглядеть тело Стампа. Это как раз и вызывало тошноту у парнишки, давая обильную пищу его воображению. Всегда подводит заглядывание за пределы очевидного, и тут уж никуда не деться от барабанного грохота в ушах. Убийство, подобное этому, требует серьезного прикрытия. Хирурги, иммунологи и уникальное оборудование для трансплантации, плюс абсолютно надежное медицинское учреждение и отличный медперсонал. Тот, кто свел все это воедино, создал порочный альянс медицины и криминала. Гиппократ сотрудничает с запредельным миром…

Шанталь — Шанталь Буке, шеф Иностранной разведки в службе Хаммер — предложила краткий перечень. Триады — часть их разветвленной сети. Японские синдикаты организованной преступности: они также обладали необходимой квалификацией, как и российские преступные группировки, теперь быстро проникающие с востока. И, разумеется, мафия. Он с уважением относился к Шанталь, но собственное внутреннее чутье подсказывало ему, что дело здесь не в них.

На поле появился новый игрок.

Может быть, какой-то хирург-отщепенец? Их полно вокруг. Но ни у какого хирурга-одиночки не хватит средств и связей, чтобы затеять такое дело. Это должен быть некто, обладающий достаточным богатством и властью, чтобы застраховаться от провала, и кому известны требования рынка — кто именно сейчас нуждается в замене органа и в состоянии заплатить. Этот некто должен вращаться в самых высоких кругах и знать, как уцелеть в опаснейших ситуациях; ему следует быть отчасти искусным политиком, но в то же время и старомодным торгашом. Некто, чьи связи наводят мосты между открытым и теневым мирами. Джекил — днем, Хайд — ночью.

Прежде чем Мортон приехал сюда, Проф предложил несколько вариантов: «Мы сталкиваемся с самооправданием. Ищем того, кто верит, что все это делается из лучших побуждений. Все равно что вырубать молодые леса, потому что веришь: это нужно, чтобы выпускать больше школьных учебников. Или кого-то, кто считает, будто продажа оружия тому безумцу в Ираке или вообще любому безумцу — это чудесно, просто замечательно, а преступлением становится, лишь когда безумцы начинают использовать его. Или кого-то, кому надоели рискованные спекуляции и совместные авантюры и кто хочет словить другой кайф. Этот некто будет утверждать, что добыча органов — чудесное, просто замечательное дело, пока они достаются кому надо — для начала всем тем, кто верит, что вырубать леса тоже чудесно и замечательно. Мы ищем кого-то с самооправданием, переходящим в манию. Гитлер пополам со Сталиным и с небольшой примесью Саддама».

Но Проф не знал его имени.

Кем бы он ни был, его нужно остановить — и быстро. То, что последней жертвой оказался Стамп, лишь прибавляло срочности. Не в эмоциональном смысле — его работа не оставляла места для велений сердца, времени хватало лишь чтобы позволить подскочить адреналину и принять моментальное решение там, где ставки предельно высоки, где разрыв между человеческой силой и слабостью не дольше одного удара сердца; где можно или убить, или быть убитым. А еще — чтобы стоять совершенно неподвижно, дыша медленно и ровно, впитывая информацию глазами и носом. Вот как сейчас. Когда сердце все еще ничего не подсказывает, ты просто притворяешься, что оно это делает.

Один из мужчин, столпившихся вокруг кровати королевских размеров, кинул взгляд на дверь. Это был Билл Гейтс, директор Оперативного отдела ЦРУ, и Мортон кивнул ему. Их связывал своеобразный сплав обоюдного уважения и закалки прежнего совместного опыта, но сейчас времени на экскурсы в прошлое не было.

Он заметил, как Гейтс сморщил нос, прежде чем обернуться к остальным людям у кровати. Даже здесь, на пороге безошибочно ощущался специфический запах смерти, которая опередила их на шесть часов.

Именно столько прошло с того момента, как Билл позвонил в офис Гейтса на северном — менее модном — берегу Женевского озера. Когда-то это здание служило хранилищем золотых запасов Швейцарии, а теперь в нем расположилась штаб-квартира службы Хаммер. Позвонив Гейтсу, он извлек из архива дело Стампа. Так, родители умерли естественной смертью; братьев и сестер не было. Стамп был одинок и ни с кем не вступал в постоянную связь. Через неделю ему исполнилось бы двадцать девять, работал в отделе Психологической оценки уже почти три года. До этого преподавал компьютерные науки в одном мозговом центре, существовавшем на деньги Белого дома. Туда он попал, пройдя отбор в английском Министерстве иностранных дел после окончания Тринити-колледжа в Дублине лучшим студентом по истории.

Последняя медицинская проверка еще раз подтвердила его физическую пригодность. Записка из Кадрового отдела свидетельствовала, что он зарезервировал проведение отпуска в Штатах за три месяца и представил предварительный маршрут. Обычная процедура.

Мортон попросил Анну Круиф проследить маршрут Стампа. Никто не сумел бы сделать это лучше нее. Анна работала на Профа. Потом он вызвал Дэнни Нэгьера, шефа своей службы наблюдения. Давным-давно Дэнни прошел труднейший из всех тестов — на лояльность: тот особый род лояльности, которая иногда возникает из нарушения всяких правил. Он спросил Дэнни, нет ли у него каких-нибудь идей. Тот довольно долго молчал, а потом отрицательно покачал головой, и в этом был весь Дэнни: он никогда не высказывал своего мнения, если не мог подкрепить его по меньшей мере парочкой перехваченных телефонных разговоров. Это было, конечно, здорово. Томми был устроен иначе — всегда не прочь азартно пожонглировать вариантами. Быть может, потому, что старый его дружище Дэнни был очень даже достоин этого. И это тоже было здорово. Такого рода равновесие необходимо, когда движешься на ощупь с закрытыми глазами к какому-то тайному центру и знаешь, что действовать придется очень скоро. Он велел Дэнни сколотить команду и включить в нее Томми.

Отдав первые указания, Мортон сел за руль и поехал вокруг озера к женевскому аэропорту. Из машины позвонил Иосифу Крамеру, застав нейрохирурга в промежутке между операциями, и объяснил, что отправляется в Вашингтон, но все же рассчитывает поспеть в Стокгольм — на вручение Иосифу Нобелевской премии за этот год в области медицины. Его давнишний и близкий друг последние пять лет разрабатывал технологию успешного удаления церебрального эмбола — кровяного сгустка в артерии какой-то до сих пор недоступной части мозга. В телеграмме от Нобелевского фонда сообщалось, что его метод уже спас жизнь тысячам пациентов, страдавшим от удара. Голос Иосифа звучал устало, и Мортон был одним из немногих, кто знал причину. Три месяца назад его друг спустился этажом ниже, в кабинет коллеги, тоже сотрудника Женевского медицинского института. Час спустя кардиолог подтвердил то, что уже подозревал Иосиф. Жировые отложения на стенках сузили артерию, снабжавшую кровью сердечные мышцы. У него был классический случай грядущего инфаркта. Иосиф согласился на операцию — после Стокгольма.

К тому времени, как Мортон подрулил к взлетной полосе, воздушный коридор до Вашингтона был уже освобожден для «Конкорда». Самолет представлял собой летающий оперативный штаб и являлся частью сделки, которая и привела к созданию службы Хаммер. А «повивальной бабкой» службы, родившейся в результате провалов разведки на Балканах, Ближнем Востоке и в Южной Америке, чтобы заблаговременно предупреждать об особо ужасных инцидентах, был дальновидный Генеральный Секретарь ООН. Уж он-то понимал необходимость создания независимой ударной силы и уговорил лидеров большой семерки сделать секретные ассигнования, чтобы создать Ударную Многонациональную Мегаполномочную Службу Чрезвычайного Реагирования. Мортон сократил это название до службы Хаммер.^[1] Отменный послужной список за последние двадцать лет в разведке сделал Мортона единственным кандидатом на пост Оперативного директора службы. Он запросил — и получил — право безоговорочного выбора целей и способов их достижения. Существовала также неписаная договоренность о том, что он обладает полным и немедленным доступом к президентам и премьер-министрам, да и вообще к кому угодно, без всяких предварительных вопросов. Генеральному Секретарю он отчитывался только в случае крайней необходимости поставить-в-известность.

Краем глаза он заметил, что новичок вернулся.

— Лучше стало?

— Да, сэр.

— Попроси своего шефа разрешить тебе присутствовать при одном-двух вскрытиях. Тогда у тебя появится нужная дистанция и уважение к смерти, — негромко посоветовал Мортон.

Патрульный кивнул и еще раз искоса глянул на Мортона. Теперь директор похоронного бюро больше походил на боксера, который слегка опустил подбородок и ждет гонга.

Во время всего полета до приземления в международном аэропорту Мортон изучал доклады, отправленные факсом из Вашингтона. Горничная на этаже обнаружила Стампа и с криками бросилась к управляющему мотеля. Тот позвонил в местный полицейский участок. Они прислали нескольких офицеров, которые тут же связались с отделом по расследованию убийств. Команда из двух детективов отыскала в чемодане Стампа следы его отпускного времяпровождения: корешок трехдневного пропуска в Диснейленд; еще один пропуск — в учреждение НАСА в Хьюстоне; использованный билет на вертолетную прогулку через Большой Каньон; счета отеля за одноместный номер и почти целиком использованную книжечку билетов в «Держим-в-Форме». Стамп непременно посещал один из этих оздоровительных клубов в каждом городе, через который пролегал его маршрут. Билет на самолет свидетельствовал о том, что он прибыл в Вашингтон лишь за несколько часов до смерти. Интерес детективов к убийству возрос, когда они обнаружили удостоверение Стампа от службы Хаммер. На карточке стоял отпечатанный голубыми буквами штамп «ОБЪЕДИНЕННЫЕ НАЦИИ», а под ним — подпись Генерального Секретаря ООН. Предварительный осмотр комнаты фэбээровцами больше ничего не дал. Все дальнейшие розыски, которые, возможно, планировало ФБР, были резко прекращены, как только ЦРУ объявило о своем интересе к расследованию.

Очистить стол — это было для Мортона первое дело. Преступление, подобное этому, манит к себе из чащи охотников всех сортов. И уж меньше всего он мечтал о том, чтобы какой-нибудь энергичный энтузиаст из Общественного здравоохранения объявил свое собственное расследование. Перекрой все немедленно, Билл, приказал он с борта «Конкорда». Билл напомнил своему директору, что ЦРУ — единственное федеральное агентство Соединенных Штатов, имеющее право работать со службой Хаммер.

Гейтс распорядился доставить сюда свою собственную группу, чтобы произвести все необходимые предварительные судебные процедуры. Стамп лежал на простыне для вскрытия, весь скрюченный и воскового цвета от потери крови, вытекшей из отверстия в пояснице, через которое были удалены почки.

Мортон подошел к кровати.

— Разреши представить тебя, Дэвид, — сказал Гейтс. Его манеры всегда были образцом для подражания при столкновении ведомств на операциях.

Двое мужчин слева от него были техниками, они брали анализы. Справа стоял невысокий жилистый человек, с его лица не сходило возмущенное выражение — судебный фотограф. Все трое кивнули, а потом продолжили наклеивать ярлыки на свои баночки и ролики пленок.

Гейтс повернулся к последнему в группе, мужчине средних лет с тонкими черными усиками, одетому в прекрасно сидящий костюм-тройку, предусмотрительно защищенный пластиковым передником.

— Это доктор Стернуэй, наш патологоанатом.

Голова доктора склонилась над брюшной полостью Стампа; он внимательно рассматривал ее с помощью лампы и отражателя.

— Добрый день, герр полковник Мортон. — Его бледное лицо неожиданно оказалось совсем рядом с Мортоном.

— Рад видеть вас по эту сторону стены, герр профессор, — ответил Мортон в тон подчеркнутой официальности патологоанатома.

Многие годы профессор снабжал Лэнгли всеми подробностями о медицинском состоянии коммунистических вождей бывшей Восточной Германии. Его чуть ли не первым из актива ЦРУ отозвали после падения Берлинской стены.

— И здесь прекрасно, герр полковник.

Пребывание доктора Стернуэя в университете Джорджа Вашингтона никак не поколебало его прусской суровости, равно как и переделка его имени — Штернвуллервег — на английский манер.

— Что-нибудь нашли? — спросил Мортон.

Прежде чем ответить, патологоанатом сдвинул отражатель на затылок.

— Ja — конечно. Удаление очень профессиональное, с помощью скальпеля и зажимов, чтобы отверстие не закрывалось.

Мортон взглянул на тело Стампа с большим крестообразным разрезом.

— Он был еще жив? — наконец спросил он.

— Ja — да, почти наверняка. На это указывает количество потерянной крови.

Кожа на теле в некоторых местах приобрела красно-коричневый оттенок. Свертывание наступило после того, как сердце перестало работать, вся кровь сосредоточилась в нижней части тела.

— Герр профессор, он был без сознания, когда это случилось?

Патологоанатом пожал плечами.

— Если вы спрашиваете меня, убили ли его до операции, то ответ почти наверняка отрицательный, герр полковник.

— Тогда что же?

На сей раз напряженность в голосе Стернуэя прозвучала более отчетливо.

— Никаких признаков удушения, асфиксии и тому подобного, не говоря уже о пулевых ранениях.

Доктор Стернуэй закончил фразу, но Мортон еще некоторое время смотрел на него, словно ждал продолжения. Наконец он повернулся к Гейтсу.

— Он был голый, когда его обнаружила горничная?

— Да. Лежал на кровати лицом вверх и истекал кровью.

Мортон взглянул на потолок: там виднелись свежие пятна. Кровь из Стампа должна была хлестать, как из забитой свиньи.

— А что со следами от уколов? — спросил он.

— Я осмотрел все тело, — ответил патологоанатом, ткнув рукой в тонкой резиновой перчатке телесного цвета на свой отражатель.

— Как насчет затылка?

Глаза доктора Стернуэя впились в Мортона.

— Что ты ищешь? — спросил Гейтс.

Мортона не покидала какая-то внутренняя настороженность.

— Что-то вроде укуса насекомого, Билл.

Лицо доктора Стернуэя еще больше побледнело.

— Ja — О.К. Я посмотрю еще раз, но сначала помогите мне.

Они перевернули Стампа на живот. Доктор Стернуэй включил свою лампочку и низко склонился, разглядывая шею Стампа. В комнате наступила полная тишина. Мортон кинул взгляд на дверь: новичок исчез. На его месте стояла женщина — патрульный офицер, она жевала резинку, на лице — выражение профессиональной скуки. Дама медленно изобразила большим и указательным пальцами приветственный кружочек. Он отвернулся к кровати.

Наконец доктор Стернуэй выпрямился, мышцы его подбородка напряглись.

— Очень смахивает на укус москита, герр полковник. Там, где спинной хребет соединяется с основанием черепа, есть след от укола — такой маленький, что я чуть было не упустил его. Даже сейчас, под увеличением. Не больше острия булавки.

— Стало быть, его укусил москит, — отчетливо прошептал один из техников.

— Сейчас не сезон для москитов, — ровным тоном произнес Мортон.

Гейтс довольно рассмеялся и кивнул.

Мортон взглянул на саквояж врача на ковре и заговорил — так тихо, что доктору Стернуэю пришлось придвинуться поближе, чтобы расслышать его слова:

— У вас есть что-нибудь для анализа на содержание сахара, герр профессор?

— Сахара? Ja — конечно. — Доктор порылся в саквояже, извлек стандартный прибор для диабетического теста и положил его на столик возле кровати. — Помогите мне повернуть его на спину! — Раздражения как не бывало, он с трудом сдерживал возбуждение.

Когда Стампа перевернули, доктор Стернуэй вскрыл оболочку хирургического тампона, достал маленькую лопаточку и вставил ее с тампоном в открытую рану, а потом вытащил пропитанный кровью тампон и поместил его в тестер прибора. Включил таймер, через минуту прибор звякнул. Он взглянул на выскочившую на крошечном дисплее прибора надпись и сказал:

— Содержание сахара в двадцать раз превышает норму. Более чем достаточно, чтобы вызвать сердечный приступ. Вы знали или подозревали, герр полковник? — Доктор просто излучал восхищение.

— И то и другое — всего понемножку, — сознался Мортон.

Он просил сделать этот же анализ в Бангкоке, Мехико и Дели. Каждый раз результат был одинаковым. Он посмотрел на открытую дверь в ванную комнату. Занавеска была аккуратно сдвинута, а бумажная полоска фиксировала крышку унитаза. Бедняга Стамп теперь был слишком далеко, чтобы сходить помочиться, не говоря уж о том, чтобы принять душ.

Мортон обернулся к доктору Стернуэю:

— Правильно ли будет сказать, что он скорее всего был в сознании, когда убийца вошел в комнату?

Патологоанатом кивнул.

— Ja. Такое предположение вполне разумно.

Техники обменялись озадаченными полуулыбками.

— У вас есть своя теория о том, как это было сделано, герр полковник?

Мортон взглянул на Гейтса — тот почти неуловимо кивнул. Все здесь были достаточно проверенными. Мортон заговорил — очень быстро, словно включился секундомер, отсчитывающий время на каждое слово:

— В Стампа метнули стрелку с крошечной капсулкой, не больше булавочной головки. Оружие могло быть спрятано в свернутой газете или в прогулочной тросточке. В чем угодно, не привлекающем внимания. Стамп, наверное, почувствовал лишь слабенький укольчик, как от укуса насекомого. Но вскоре у него возникло такое ощущение, будто во рту на полной мощности работает фабрика по производству глюкозы. Потом одежда стала раздражать кожу, а организм катастрофически обезвоживался. Установлено, что такую бомбочку изобрели в Китае. Их секретная служба предоставила ее охране Саддама Хусейна для разборок с кое-какими его врагами после войны в Заливе. Мы полагаем, они применили такую штучку, чтобы убить главного иракского диссидента в Лондоне и кувейтского дипломата в Канберре. Я говорю «полагаем», поскольку у этой капсулки есть одно громадное преимущество: она не оставляет следов, потому что мгновенно растворяется под кожей жертвы.

Наступило долгое молчание.

Наконец заговорил Гейтс, и впервые в его голосе звучало напряжение:

— Если Багдад снова принялся за свои грязные игры, мы надерем им задницу… И крепко.

Мортон улыбнулся.

— Конечно. Но по нашим данным, китайцы уже успели снабдить этим оружием полдюжины других стран. Парочку — в Африку, еще немного — в Центральную и Южную Америку. Так Бейджинг пытается завоевать себе друзей. Но я уверен, что ни Китай, ни его приспешники здесь не замешаны — во всяком случае в краже органов. — И он рассказал о других идентичных убийствах.

Вновь возникшее молчание нарушил доктор Стернуэй.

— Ромер. Герр доктор Густав Ромер. Он занимался такой разработкой для Штази в их исследовательском комплексе — неподалеку от Дрездена.

Техники и фотограф переглянулись, на их лицах выразилось примерно следующее: «Первый раз слышу про этого малого. Первый раз слышу про такой комплекс. И разве не в Дрездене делают весь этот китайский фарфор?»

Их просветил Гейтс:

— Ромер погиб в авиакатастрофе в Эквадоре три года назад. Когда до них наконец добралась спасательная команда, звери уже успели обглодать все тела. Мои люди опознали Ромера по его портфелю.

— Что-нибудь в нем нашли? — спросил Мортон.

— Массу многообещающих нитей, которые так никуда и не привели, — пожал плечами Гейтс.

— Я помню этот портфель, — кивнул фотограф. — Нам не сказали, чей он. Но если мне не изменяет память, там была катушка пленки — предположительно последняя инфракрасная модель, ее использовали в Штази. Обыкновенный хлам, который забраковал КГБ.

Мортон повернулся к доктору Стернуэю:

— Расскажите мне о Ромере.

Патологоанатом снял с головы отражатель.

— Когда-нибудь они догадаются сделать его полегче, — буркнул он, аккуратно укладывая прибор в саквояж, потом выпрямился и ответил на вопрос Мортона.

— Ромер был лучшим иммунологом из всех, кем располагала Штази. Больше сказать нечего. Только то, что он действительно был самым лучшим, герр полковник.

— А что Ромер делал в Эквадоре, герр профессор?

Доктор покачал головой.

— Кто знает.

Самое время как следует нажать. Нет, сейчас не стоит. Сейчас время передохнуть и разобраться с тем, что есть, решил Мортон.

— Вы закончили здесь? — спросил Гейтс доктора.

— Я бы хотел сделать полное вскрытие, герр Гейтс.

Гейтс взглянул на Мортона:

— Что скажешь?

— Валяй, Билл. — Но он сомневался, даст ли расчленение Стампа по всем судебным правилам что-нибудь новое.

Техники раскатали мешок для тела и принялись запихивать Стампа внутрь.

Мортон подошел к шкафчику. Наверху лежал бумажник Стампа, его паспорт, удостоверение службы Хаммер, билет на самолет и отдельной стопкой — бумажки, отмечающие маршрут его отпускного путешествия. Мортон взял книжечку купонов «Держим-в-Форме». На корешках сохранились адреса всех оздоровительных клубов, которые посещал Стамп. Последний, еще не использованный купон, был в местный вашингтонский клуб, на Дюпон Серкл. Такие клубы должны обходиться недешево, скорее всего, на самом пределе бюджета Стампа, судя по тому, как он проводил остальное время отпуска. Не потому ли он остановился в дешевом мотельчике, сберегая деньги для качания гирь в таком фешенебельном заведении? Да, тщеславие принимает разные формы…

Секунду поколебавшись, он сунул книжечку купонов в карман.

Глава 3

В квартире, расположенной возле Вашингтонского вокзала, Клаус Клингер вернул себе свой нормальный внешний облик.

Прежде всего он снял очки в проволочной оправе с бесполезными простыми стеклами, потом парик с проседью, а затем вынул ватные подушечки из-за щек и из ноздрей, делавшие его греческий профиль пухлым и оставлявшие отвратительный привкус во рту. Потом скинул туфли, тщательно замаскированные каблуки которых добавляли несколько дюймов к его естественному росту — пять и семь десятых. Он расстегнул рубашку и наконец вытащил сделанную на заказ резиновую надувную подушечку, придававшую его телу вид слегка располневшего мужчины средних лет. Раздетый до майки и трусов, Клингер выглядел тютелька в тютельку на свои тридцать пять. У него были светлые прямые волосы, впалые щеки и, как у многих людей его ремесла, твердый взгляд и улыбка палача.

Он запихал все предметы маскировки в пакет для мусора, оставленный Распорядителем, и подошел к обеденному столу, на котором оставил свой чемоданчик. Он расстегнул замки и вытащил набор хирургических скальпелей, зажимы и молочного цвета перчатки, которые надевал, когда вытаскивал почки. На стали и резине осталась засохшая кровь. Он сложил инструменты в сумку.

Клингер спешил убраться из мотеля, помня, как близко подошел к провалу в том борделе в Бангкоке. Хирургическая пила оказалась неожиданно громкой. Лишь быстрые переговоры и пригоршня местных денег умерили любопытство наемного мальчишки из соседней с французом комнаты.

Сунув руку в чемоданчик, он провел пальцем по крышке контейнера с почками, проверяя его герметичность. Почки были помещены в раствор, обеспечивающий их сохранность и транспортабельность в течение двадцатичетырех часов. Его совершенно не интересовал химический состав жидкости; главное, что раствор давал ему необходимое время между удалением и вручением адресату. Он мог вернуться на остров из любой точки мира в течение дня. На крышке контейнера была самая простая наклейка с надписью красными буквами:

Опасный Патогенный Экземпляр

Открывать только в Инфекционной лаборатории Центра инфекционного контроля Атланта, GA

Убедившись, что утечки нет, Клингер закрыл чемоданчик с той же осторожностью, которую продемонстрировал бы и в присутствии самого доктора Ромера. К счастью, ярость медицинского Директора при малейшей небрежности в операционной процедуре уравновешивалась его щедростью к тому, кем он был доволен. Клингер улыбнулся и, поскольку у него не было чувства юмора, улыбка получилась какой-то злобной. Герр доктор как-то сказал, что в нем присутствует истинное зло, и добавил, что это к лучшему. Клингер принял это точно так же, как когда-то принимал свою репутацию в Команде номер один; за два года пребывания в элитном соединении Штази он убил больше врагов бывшей Германской Демократической Республики, чем любой из его сослуживцев.

И все же при одном только взгляде на герра доктора его начинал бить озноб, холоднее, чем сама могила. Дело было не только в его физическом облике, хотя и тот мог вызвать шок. И не в том барьере, который всегда оставался между ними, независимо от расстояния — даже когда он позволял подойти к себе близко, — словно доктор все время что-то обдумывал в каком-то потайном участке своего мозга, ни на мгновение, впрочем, не спуская с тебя своего внутреннего глаза. Была лишь одна еще более запретная личность. Мадам.

Однажды он мельком увидел ее на экране внутреннего телевидения в кабинете герра доктора. Глаза, спрятанные за плотно прилегающими темными очками, и шляпа с широкими полями, оставляющая лицо в тени, не давали никакой возможности определить возраст или национальность Мадам. Несколько слов, которые она произнесла, прозвучали на английском, но с итальянскими интонациями. Но он не очень-то разбирался в акцентах. А потом Мадам неожиданно, словно почувствовала его присутствие, оборвала разговор. Герр доктор торопливым знаком велел ему убраться вон. А после, хоть это и не могло быть его способом извиняться, поскольку он вообще никогда этого не делал, герр доктор пояснил, что Мадам чрезвычайно скрытная личность и требует, чтобы все делалось в строжайшем секрете. Она руководила наймом хирургов, их ассистентов и медсестер; поставками первоклассного оборудования и лабораторий; и транспортировкой тоже. Ее истинная гениальность состоит в том, Клингер, что она умеет поставить нужного человека на нужное место. Быть может, герру доктору иногда было необходимо чуть-чуть выговориться, чтобы хоть немного отвлечься от своего внутреннего мира. Тогда Клингер уловил напряженность в его тоне и прикинул, не задел ли он какой-то чувствительный нерв.

Мягкий ветерок колыхнул шторы в комнате: это включился кондиционер. Он задернул шторы, хотя окно выходило прямо на глухую стену, потом отнес мусорный пакет в кухню и запихнул его в отверстие для грязного белья. Распорядитель будет ждать пакет в подвале.

Организации принадлежало все здание, как и множество других по всей стране. Недвижимость была одним из многих ее направлений. Всех их Клингер не знал — только фармацевтические учреждения и сеть оздоровительных клубов. Еще, конечно, аренда самолетов. Он взглянул на часы: самолет должен был уже три часа назад вылететь чартерным рейсом из нью-йоркского аэропорта Кеннеди.

Расчет времени в его работе решал все. Он позволил ему прибыть в Национальный аэропорт Вашингтона вовремя — как раз когда самолет из О’Хары подрулил к выходу на посадку. Даже выкроил свободную минутку, чтобы купить сувенирный плакат в зале ожидания, свернуть его трубочкой и засунуть в картонный футляр, а потом зайти в мужской туалет и вставить в трубочку пистолет со стрелкой. Еще у него хватило времени, чтобы запомнить лицо на фотографии, присланной по факсу из чикагского отделения «Держим-в-Форме». На снимке Стамп избавлялся от лишнего веса. Наводчик Организации поставил маленький крестик на почках. Клингер опознал бы Стампа и без фотографии: англичанина всегда узнаешь в толпе, а этот вышагивал так, словно их королева по-прежнему правила всей империей. Остальное было привычным делом — крошечная торпеда вонзилась в шею Стампа, когда он садился в такси. Стамп лишь тряхнул головой, словно отгоняя комара. Клингер последовал за ним в мотель и поболтался у регистрационной стойки, пока не выяснил номер его комнаты. К тому времени Стамп уже был бледен и здорово вспотел.

Снова вступил в силу расчет времени. Целый час он провел в кафе мотеля — обычный гость, коротающий время за журналом. Кроме него в кафе был лишь один посетитель — работник мотеля, судя по униформе, бармен, уплетавший свой ранний обед. Когда тот ушел, он поднялся к номеру Стампа и постучал. Потом подождал, ведя про себя отсчет. Досчитав до двадцати, он вставил пластиковую карточку между замком и косяком двери. Это был старый, никогда не подводящий трюк Штази. Дверь со щелчком открылась. Стамп лежал голый на кровати, он еще не окончательно потерял сознание.

Теперь, на последней стадии, Клингер уже следовал предписаниям. Пять секунд — ждать внутри, чтобы проверить, нет ли еще кого в комнате. Никого. Подойти к кровати. Вытащить набор хирургических инструментов из чемоданчика. Уложить Стампа в нужную позу. Тридцать секунд. Потом сделать быстрый и глубокий разрез, как показывал герр доктор. Стоять поодаль, пока выплеснется первый фонтан крови. Еще минута. Потом вытащить почки и уложить их в контейнер. Две минуты. Вся процедура сопровождалась стонами Стампа. Он научился не обращать внимания на такие отвлекающие моменты. Четыре минуты Клингер провел в комнате — и вот он уже опять в коридоре, а Стамп корчится на кровати. Хотя он был уверен, что никто не видел его выходящим из мотеля, все же расплатился с таксистом через два квартала и остаток пути прошел пешком. В квартиру вернулся через девяносто пять минут после того, как вышел из нее. Точно по расписанию.

Из кухни Клингер прошел в ванную и принял душ, яростно соскребая остатки клея, на котором держался парик. Вытершись насухо, пошел в спальню. Распорядитель уже оставил там аккуратный голубой костюм для следующей стадии его путешествия. До сих пор была работа, а это — уже рутина, но все равно он точно следовал расписанию.

Он вернулся в ванную и сменил голубые контактные линзы на карие, потом достал из стенного шкафчика старомодную опасную бритву. Обмотав вокруг шеи полотенце, он острым лезвием полоснул по левой щеке. Кровь потекла по лицу. Приблизив лицо к зеркалу на дверце шкафа, он аккуратно нанес себе еще один зигзагообразный порез длиной в пару дюймов. Кровь текла довольно сильно. Он крепко прижал полотенце к ранке, чтобы остановить ее. Когда он убрал полотенце, порез пока еще выглядел свежим. Клингер достал из шкафчика медицинский спирт и принялся втирать его в кожу. От боли глаза полезли на лоб, но ранка закрылась. Он снова тщательно рассмотрел в зеркале свою работу. Он и раньше делал порезы на этом месте, и каждый раз все прекрасно заживало.

Все, кто был сегодня в мотеле, окажутся в горячем списке полицейского компьютера. Но даже если кто-то и вспомнит его, по описаниям это будет седеющий полноватый мужчина средних лет без всяких особых примет вроде шрамов.

Он проверил содержимое бумажника, оставленного в кармане костюма. Билет на самолет в Нью-Йорк; потрепанный американский паспорт на то же имя, что значилось в удостоверении личности — медицинский техник из Центра инфекционного контроля.

По-прежнему следуя своему расписанию, Клингер вышел из квартиры, взяв чемоданчик с почками Стампа.

Три часа спустя Клингер прибыл в аэропорт Кеннеди и прошел короткое расстояние до крыла международных вылетов. Стойка компании «Глобал Транспортер» располагалась в конце долгого ряда регистрационных столиков других авиакомпаний. В отличие от суеты возле стойки «Роял Эйр Марок», у «Глобал Транспортер» вообще не было очереди на регистрацию. На рекламном плакате красовался «ТриСтар» в полете — заходящее солнце освещало фюзеляж тропическим красным цветом, в котором ярко сиял фирменный знак из сплетенных букв «GT» на хвосте самолета. Организации принадлежало пять таких машин.

Клингер задержал пристальный взгляд на девушке, стоявшей за стойкой. Красная униформа усиливала впечатление цветущей молодости ее кожи. Она была высокая и даже немного забавная — похожая на флакончик от пилюль шляпка не могла отвлечь взгляда от ее густых и светлых, словно опаленных солнцем волос, сплетенных в косу. Полька, решил он.

Перед отправкой на задание он всегда воздерживался от секса. Это давало возможность получать потом гораздо большее наслаждение. Частью удовольствия станет отказ от малейших попыток пофлиртовать с этой женщиной; предварительные игры никогда не были его коньком. Он протянул ей билет. Она улыбнулась, но ничего не сказала. Он вручил ей чемоданчик и смотрел, как она прикрепляет к нему багажный ярлык, а потом направился к дверям, на ходу доставая паспорт. Иммиграционный служащий кивнул и пропустил его.

Клингер прошел весь главный зал и подошел к выходу, указанному на табло для рейса «Глобал Транспортер». Полька ждала у двери в кабину «ТриСтара». Она снова улыбнулась и провела его на борт.

Он видел, как чемоданчик бережно уложили на полку. Женщина кинула свою шляпку на груду индивидуальных пакетов, потом закрыла дверь салона и сообщила в ручной микрофон команде, что они готовы к взлету. Ее акцент заставил Клингера вздрогнуть. Полька с великолепным телом и прелестным голоском. Она повернулась к нему.

— Выпьешь?

— Позже.

Она улыбнулась и сказала:

— Пошли.

Он шел за ней через весь салон к отсеку, где стояли две койки, а за ними — перегородка, отделяющая их от кабины пилотов. Он смотрел, как женщина задергивает занавески между спальным отсеком и салоном.

— Давай, — пригласила она официально любезным тоном и задрала юбку, ложась на койку. Трусики отсутствовали.

— Давай, — снова сказала она, уже более настойчиво, лаская его с загоревшимися глазами.

Он подчинился с грубостью, заставившей ее захныкать, а потом и закричать. И чем сильнее она кричала, тем грубее он становился. Это было частью ее работы — дать возможность сборщику расслабиться после напряжения, испытанного на задании.

Затем ее крики растворились в реве моторов «ТриСтара», набравших полные обороты для долгого перелета в Никарагуа.

Глава 4

На балконе, выходящем на пляж в Малибу, пианист исполнял свой обычный репертуар. Он всегда играл мелодии в том порядке, которого требовала Мадам. Направляясь на балкон, он слышал, как гости гадали, откуда она прибыла на этот раз, сколько пробудет здесь и куда отправится потом.

И, разумеется, обсуждали ее дела.

— Мой брокер говорит, что она затеяла крутую операцию с золотом.

— Я заметил, ее новая товарная компания рванула вверх на десять пунктов по сегодняшнему индексу Доу.

— Она решила убраться с лондонского рынка — так говорит мой адвокат. Боится подползающего социализма.

— Я слышал, она велела своим морячкам лезть обратно в танкеры — ООП и Израиль теперь улеглись в одну постель.

— Вы слышали, она только что купила в Маниле еще пару банков?

И, конечно, о ее мальчике.

— Он англичанин. Обычная дешевка, хотя теперь она его так приодела, что этого уже не скажешь. Мой брокер в Лондоне говорит, что он самый похотливый цыпленок в городе.

— Откуда вашему брокеру это знать?

— Вы не знаете моего брокера.

Общий смех.

И, разумеется, о ее последнем сюрпризе.

— Кто-нибудь знает, зачем она передала Санта-Кьяру этому дурацкому благотворительному обществу, как там оно называется?

— Реабилитация наркоманов.

— Ага, точно. Что-то в этом роде. Но для чего отдавать им Санта-Кьяру? Это может отразиться на цене на землю.

— Вряд ли. Ей здесь принадлежит вся земля. И скажите, ради Бога, сколько ей нужно особняков?

— Ладно. Но зачем ей понадобилось набивать Санта-Кьяру иностранными доходягами?

— Это же Мадам!

Все закивали — словно это, уж конечно, было самым разумным объяснением.

Секунду назад пианист заметил ее в окне спальни. Слухам о том, что происходило там, не было числа. Если хотя бы половина из них соответствует истине, то она — настоящая шлюха. Правда, по виду никогда не скажешь: рядом с ней и монахиня выглядела бы вульгарной девкой.

Вокруг бассейна работали три бара, но пока лишь проголодавшиеся начинали стекаться к столикам. Все гости принадлежали к элите южной Калифорнии: политики, адвокаты, киноактеры, бизнесмены самого разного пошиба. В основном нувориши, еще не привыкшие к деньгам. Но даже самые неотесанные из них никогда не осмелились бы заикнуться при хозяйке об источниках ее собственного, несопоставимо большего богатства. Это было равносильно общественному смертному приговору — напомнить о другой женщине, с которой жил покойный Элмер Крэйтон.

Пианист слышал, как они судачили о Крэйтоне своими хорошо поставленными голосами.

— Я полагаю, это Элмер научил Мадам всему, что она знает, так что теперь он имеет право быть увековеченным.

— Вы так думаете? А я считаю, она в любом случае сделала бы это. Посмотрите, как она выжила жену Элмера. Вот только что она была и — испарилась.

— Дело в том, что они обе были нужны Элмеру, каждая на своем месте.

— Точно. Жена — чтобы готовить и собирать предметы искусства, Мадам — чтобы трахать его и подводить баланс счетов.

— Ему повезло.

— Им всем повезло. Для них обеих в конце концов все сложилось удачно.

— Особенно для Мадам. Я слышал, она вложила полмиллиона в платину. Мой бухгалтер считает, я должен влезть туда сейчас, пока цены еще не поднялись…

Пианист знал, что в ожидании Мадам они будут продолжать гадать о том, что она делает со своими деньгами. Сколько ей нужно личных самолетов? По последним подсчетам, у нее было три, включая усовершенствованный «Боинг-747», на котором она летала в Калифорнию. Или яхт — она уже владела бо́льшим количеством яхт, чем было кораблей во флоте некоторых государств. Но все равно оставались миллиарды. Что же она делала с ними? Но Мадам держала все в полной тайне.

Он принялся за последнюю мелодию из ее списка — знак гостям, что она вот-вот появится. Закончив, он встал, чтобы принять вежливые аплодисменты, а потом, как и все остальные, повернулся к белой мраморной лестнице, спускавшейся от дома к бассейну.

Французские двери на верхней веранде распахнулись, и появилась Мадам. Подошла к верхней ступеньке и остановилась. Новые аплодисменты, громче и дружнее, чем предназначенные пианисту, прокатились внизу, возле бассейна. Пианист, тоже аплодируя, цинично улыбнулся: никто лучше этих ребят не умел вилять хвостом.

Мадам стояла молча и неподвижно — ее обычная манера встречи их обычного приветствия. Шею ее скрывал шифоновый шарф; умело нанесенная косметика делала лицо гладким, без единой морщинки. Блуза с длинными рукавами и брюки, заправленные в высокие сапожки, ловко скрывали фигуру. Она выглядела такой же начисто лишенной возраста, как и все женщины, впившиеся в нее глазами, в которых она легко читала зависть, а в мужских — восхищение. Ее же глаза скрывали темные очки.

Двери веранды закрылись, и Пьер, которого она выбрала на вечер в качестве сопровождающего, вышел и встал не совсем рядом с ней, а на полшага позади. Так она напоминала ему о его положении, а себе — о том, что никто и никогда не сможет заменить ее потери.

— Ты видишь его? — спросила она, не поворачивая головы; ее глаза продолжали изучать лица. В сумерках трудно было разглядеть, кто стоял по другую сторону бассейна.

— Не уверен. Но тот мужчина возле буфетных столиков похож на немецкого банкира, — быстро отреагировал Пьер.

Она вздохнула.

— Это губернатор штата. И он весьма далек от французских виноделов.

Она вовсе не упрекала Пьера, нет. Дитера Фогеля лишь недавно сделали новым президентом немецкого Бундесбанка — это был первый восточный немец, занявший самый важный пост в финансовом мире. Его назначение рассматривалось как настойчивое стремление объединенной Германии покончить с недавним прошлым, а заодно использовать опыт Фогеля, чтобы стать наиболее значительным кредитором перестройки старой советской империи. Она знала, что многих из ее гостей это беспокоило. Ее — нет. В назначении Фогеля она видела еще одну блестящую возможность, которая, несомненно потребует осторожного подхода, но в конечном счете принесет огромную выгоду Организации. Когда она услышала, что банкир направляет послание ежегодному симпозиуму Всемирного Банка в Лос-Анджелесе о том, как следует реструктурировать коммунистический долг, она немедленно прилетела сюда и пригласила его в качестве почетного гостя на прием. Пьер лично отвез приглашение в номер отеля, где остановился Фогель.

— Точно ли помощник сказал, что у Фогеля нет более ранних приглашений, от которых нельзя отказаться? — спросила Мадам.

— Точно.

— Тогда узнай, где он, — приказала она таким резким тоном, какого он никогда раньше не слышал. Спиной она чувствовала, что Пьер колеблется. — Чего ты ждешь?

— Вам понадобится сопровождающий — чтобы там, внизу, отсекать всяких зануд.

— Пусть Дирк придет сюда. Срочно узнай, где Фогель.

Он сказал, что узнает, и бросил на нее взгляд, в котором сквозила легкая обида таким обращением.

Пианист засек понимающие взгляды, которыми обменялись все еще аплодировавшие гости. О ссорах Мадам со своими мальчиками ходили легенды. Секундой позже место позади нее занял другой красивый молодой человек. Дирк был точной копией Пьера — вплоть до золотой ленты вместо хлястика на смокинге.

— Тебе известно, что ты должен делать, Дирк? — спросила она. Это был его первый выход.

— Абсолютно.

— Постарайся не употреблять этого слова, иначе будешь слишком похож на англичанина для некоторых моих гостей.

— Простите, Мадам.

Глядя на балкон, она начала спускаться по лестнице в сопровождении Дирка. Пианист упоенно заиграл оживленную версию неаполитанской любовной песенки, закончив ее мощным аккордом в тот самый момент, когда Мадам ступила на площадку перед бассейном. Больше он не станет играть, пока она не подаст знак, что уходит.

Она позволила Дирку вести себя от одной группы гостей к другой. После повторных представлений она внимательно прислушивалась к разговорам, порой улыбаясь и потягивая минеральную воду, которую только и пила на приемах. Один раз, когда Дирк потянулся ко второму коктейлю на подносе проходящего мимо официанта, ей стоило бросить лишь мимолетный взгляд на него, чтобы он передумал.

Мадам находила словечко для каждого.

— Марсель, у Кристи выставляют несколько неплохих вещей на следующей неделе. — Это коротенькому человеку с желтоватой болезненной кожей. Тот осклабился улыбкой хищного зверя.

— Не думаю, что вам стоит воспитывать Жиля в Англии, Эмма. Система образования там трещит по всем швам. — Это женщине средних лет, упакованной в драгоценности, но все равно умудрявшейся выглядеть безвкусной неряхой. Та благодарно кивнула.

— Благодарю за подсказку насчет ирландской воды в бутылках, Джон. Она определенно лучше французской, та просто как из болота. — Это высокому узкогрудому мужчине с конским хвостиком, как у режиссера-киношника. Он улыбнулся, довольный, что сумел оказать услугу.

Она говорила о погоде в Европе, о спаде на рынке тунца в Тихом океане, признаках подъема в Японии, новом сорте спиртного на рынке Бейджинга. И, конечно, о засухе, банкротствах, перспективах Дублинской выставки лошадей в будущем году и о совершенно восхитительном конкурсе красоты в Стране Басков. Она говорила обо всем. За исключением себя самой.

Стало уже темно, когда она добралась до дальнего конца площадки у бассейна. Вдалеке мелькали огоньки Санта-Моники и пляжа Манхэттен. Ночной ветерок с моря ослабевал. Она оглянулась на гостей — знала, что они почувствовали ее настроение, хотя о причине даже не подозревали. Она рассчитывала, что появление Дитера Фогеля станет сюрпризом, как уже не раз случалось в прошлом, когда она поражала их Рональдом Рейганом, одним из членов английской королевской семьи или тем памятным случаем, когда сюда приехал Горбачев. Ведь кто-нибудь должен был сказать Фогелю, что он рискует бо́льшим, чем потеря репутации в общественном мнении, если станет пренебрегать ею? Что ее связи поистине легендарны? Что никто не умеет лучше управлять перестановками и встрясками в финансовом и политическом мирах?

Ее взгляд обратился к дому. Именно для этого и было устроено столь уютное местечко, похожее на виллу дожа — чтобы здесь могли вершиться дела без всяких помех. В окнах первого этажа виднелись широкие арки, разделявшие комнаты, и висевшие на противоположной абсолютно белой стене гобелены.

— Черт бы его побрал, — злобно выдохнула она.

Дирк отреагировал единственным способом, известным людям его профессии:

— Мужик просто говнюк.

— До чего же ты наблюдателен.

В комнате она видела Пьера, говорившего по телефону и оживленно жестикулирующего. В этом он был хорош: сказывался латиноамериканский темперамент, как и в постели. Но она не раз демонстрировала, что и там ему не уступит, вообще никому не уступит в собственном стойле. Она нахмурилась. Пьер неожиданно положил трубку и выбежал из комнаты. Мгновение спустя он появился на верхней веранде, в несколько прыжков одолел лестницу и теперь проталкивался к ней через толпу гостей.

С балкона за ним наблюдал пианист. Похоже, разворачивается неожиданная драма. Он уселся за инструмент. Пьер с раскрасневшимся от бега лицом наконец добрался до Мадам.

— Никогда больше так не делай, — каменным голосом произнесла она. — Моим гостям не нравится смотреть на беготню слуг, это наводит на мысль, что что-то вышло из-под контроля. — Она стояла, прижав локоть к груди, словно приготовилась отразить удар.

— Простите. Но я хотел, чтобы вы узнали как можно быстрее. Фогеля хватил удар.

— Что с ним? — Она выдавила свою самую ледяную улыбку — можно подумать, ей предложили вложить деньги в мексиканскую экономику.

— Сердечный приступ. Ничего особо серьезного…

Улыбка превратилась в максимально покровительственную: Мексика получала отказ…

— Ты сам поставил диагноз? — Ее голова по-прежнему была наклонена так, словно она наблюдала за гостями вокруг бассейна.

— Это все, что я сумел выудить у его помощника, — неловко пробормотал Пьер. Что-то отвратительное проступило на долю секунды в ее лице, будто с него слетела маска.

— Он врач?

— Нет.

— Понятно. У тебя есть заключение врача?

— Нет.

— Где сейчас Фогель?

— Он настоял на том, чтобы немедленно лететь домой. Немецкий банк нанял медицинский самолет. Тот самый, на котором они перевозили президента в Вашингтон, когда ему стало плохо во время прошлогодней поездки в Россию.

Она кивнула, по-прежнему не отрывая взгляда от гостей. Учитывая то, чего стремился достичь Фогель, он постарается находиться как можно ближе к банку; во Франкфурте его больничная палата превратится в кабинет.

— Помощник сказал, как это случилось? — спросила она.

— Фогель уже одевался, чтобы идти сюда, и неожиданно почувствовал приступ боли в груди и плече. Он сумел позвать на помощь.

— Значит, сознания не потерял? — Все больше гостей стало смотреть в ее сторону, догадываясь, что случилось нечто непредвиденное. Она улыбнулась им, а потом повернулась к Пьеру. — Позвони моему пилоту. Скажи, что я хочу вылететь немедленно.

— Сказать ему, чтобы регистрировал полет во Франкфурт?

— В Стокгольм, — резко сказала она. — Ты что, забыл? Нобелевская премия.

Снова Пьер увидел промельк того гадкого выражения на нее лице.

— Воспользуйся мобильным. — Она кивнула на его оттопырившийся от радиотелефона пиджак. — Вот милый мальчик.

Пьер отошел в угол площадки у бассейна, чтобы позвонить, а Мадам быстро прошла к лестнице, бормоча на ходу прощания и прося всех продолжать веселиться. Сзади шел Дирк, вежливо оттирая каждого гостя, пытавшегося вовлечь ее в разговоры. У подножия лестницы она кивнула пианисту — тот начал играть.

Поднимаясь по лестнице, она продолжала думать, как учил ее Элмер. Всегда бей по самому больному, подружка, говаривал он, сражаясь за вложенные инвестиции. Чем сложнее дело, тем проще будет решение, если доберешься до самой сути.

Сердечный приступ Фогеля был не настолько серьезен, чтобы удержать его от перелета домой. И в пути к его услугам будут лучшие врачи и медицинское оборудование. Тем не менее, если он умрет, это наверняка нарушит все планы, которые она так четко рассчитала. С тем, кто его заменит, сладить, конечно, будет уже не так легко. Люди с прошлым Фогеля — и с его слабостями — встречаются очень редко. Ее службы изучили его с обычной тщательностью и затратили значительные суммы на добычу улик. Теперь негативы находились в ее спальне, в сейфе. Фогель еще жив, а у нее был весь необходимый материал, чтобы держать его под контролем. Такова была ее самая суть.

Она подошла к дверям на веранду и повернулась к Дирку.

— Возвращайся и развлекай гостей. В этой поездке ты мне не понадобишься.

Пианист видел, как двери за ней резко захлопнулись, а свергнутый с трона юнец повернулся и стал медленно спускаться по лестнице.

В гостиной Мадам подошла к телефонному аппарату, стоявшему на тумбочке эпохи Возрождения, и набрала номер. Когда Стокгольм ответил, она торопливо произнесла:

— Я хочу, чтобы вы устроили мне встречу с Иосифом Крамером, — и повесила трубку.

В качестве нобелевского лауреата нейрохирурга причислят к медицинской элите. Он будет знать то, что ей нужно, и никогда не заподозрит причину ее любопытства. Получив ответы, она сумеет предпринять следующий шаг, время пока еще есть. Густав говорил, что критический период после любого сердечного приступа — следующие двенадцать часов. Если Фогель справится, то начнет строить планы на будущее — такова его натура. И тогда настанет подходящее время предложить ему новое сердце. Помня о том, как близко подошел к роковой черте, он будет только благодарен. Всегда помни про самую суть. Ты только не забывай об этом, подружка, и у тебя не будет никаких проблем.

Она подошла к Рубенсу — единственному украшению на противоположной окнам простой белой стене, сдвинула картину и открыла сейф в стене. Вытащила конверт с негативами и пачку отпечатанных с них фотографий. Она уже много раз видела их, но отвращение, которое они вызывали, каждый раз было ей внове. Как мог кто-то получать удовольствие, делая такое с ребенком?

К моменту смерти Элмера она была на втором месяце беременности — его ребенок. Шок от его смерти повлек за собой выкидыш. Она сунула фотографии обратно в конверт и положила в свой чемодан. Едва она успела сделать это, как зазвонил телефон.

— Ваша встреча с доктором Крамером обговорена. Она состоится сразу же после церемонии вручения Нобелевской премии, Мадам, — сказал граф Олаф Линдман, директор Нобелевского фонда в Стокгольме.

Глава 5

За несколько кварталов от мигалок полицейских машин Мортон увидел фургон, припаркованный там, где он и должен был быть — возле здания, в котором размещался оздоровительный клуб «Держим-в-Форме» на Дюпон Серкл. Оградительная лента перекрывала все дороги на подъезде к перекрестку, легавые заворачивали поток машин с Массачусетсского шоссе. Из полицейской рации под приборным щитком правительственной машины без опознавательных знаков доносились непрекращающиеся переговоры, подтверждавшие, что угроза взрыва бомбы, о которой он запрашивал полицию, уже создала здесь хаос.

— Если это когда-нибудь всплывет, я потеряю больше, чем пенсию, — прорычал Гейтс, показав свое удостоверение очередному дорожному полицейскому. — Хорошо, если вообще не засадят за решетку.

Мортон выдавил любезную улыбку. У Билла прорезалась тяга к сильным выражениям со времени их последней встречи.

— Это был единственный способ, чтобы все выглядело естественно. Никакое другое чрезвычайное происшествие не дало бы нам подходящего повода. Никто не поверит, что ЦРУ интересуется пожаром или прорывом водопровода. А так наше участие выглядит абсолютно нормальным.

Гейтс что-то проворчал себе под нос.

— Кто-нибудь задавал лишние вопросы?

— Кое-кто, — пожал плечами Гейтс. — Ты же знаешь, как это бывает.

Мортон знал. В оперативных делах всегда есть кто-то, кому надо знать больше, чем полагается.

— Похоже, они неплохо провернули все это с фургоном.

— Еще бы. Это недешево стоит, — ответил Гейтс тоном, дающим понять, что на самом деле его не очень волнует, сколько это стоит.

Они продолжали наблюдать за тем, что происходило за оцеплением.

Команда технической службы Управления сняла с фургона все до последней детали, что могло выдать его принадлежность, и установила фальшивые калифорнийские номера. Тридцать минут назад один из агентов Гейтса пригнал фургон на Дюпон и припарковал его. Еще через пятнадцать минут другой оперативник позвонил из платного телефона-автомата в главном зале вокзала в полицейский участок. Он разговаривал с настоящим ирландским акцентом и назвал правильный пароль.

Результат не заставил себя долго ждать: полицейские и пожарные заполонили все вокруг. Команда снайперского спецподразделения расположилась на крышах и просматривала всю улицу. На краю площади стояли два белых фургона с надписями по бокам: «БОМБОВОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ». Какие-то типы в серых костюмах болтались внутри оцепления с выражением на лицах «вышли-перекусить» — явные фэбээровцы. Да, все было очень достоверно.

— В прежние денечки мы воспользовались бы грабителями, — вздохнул Гейтс, паркуя машину между полицейскими патрульными автомобилями.

— И посмотри, к чему это привело — к Уотергейту.

Гейтс неожиданно ухмыльнулся.

— Но это были не наши грабители. Совсем другой отдел.

Команда из Бомбового подразделения в белых халатах вытаскивала из фургона ползунка — радиоуправляемого робота. Его специально оборудованная механическая рука будет использована, чтобы произвести управляемый взрыв. Другой человек в халате приник к видоискателю инфракрасного сенсора в поисках взрывателей. Его коллега делал то же самое с другой стороны фургона. Мортон видел их напряженные лица, когда они тихо говорили в свои микрофончики возле самых губ. Он почувствовал что-то вроде угрызений совести и быстро провел тыльной стороной ладони по подбородку.

— Давай посидим еще чуть-чуть, Билл, — пробормотал он, когда Гейтс собрался распахнуть дверцу машины.

Билл резко откинулся на спинку сиденья. Последние двадцать четыре часа они с Мортоном проработали в соседних кабинетах в Лэнгли. Он не знал никого, кто успел бы сделать так много в столь короткий срок. Сначала Дэвид установил радиосвязь с «Конкордом», стоявшим в уголке международного аэропорта Даллес. Таким образом, центр управления полетами был связан со штабом службы Хаммер и исправно передавал и получал информацию. С помощью этой связи Мортон организовывал совещания, отдавал потоки приказов и получал доклады, вызывавшие все новые и новые приказы.

Наблюдая, Мортон продолжал мысленно перелистывать свой список. В Женеве Дэнни, Шанталь, Лестер и Проф все вместе очень напряженно работали. Томми вылетел во Флориду, чтобы отследить все мыслимые передвижения Стампа во время его отпуска. Анна была в Лондоне — изучала все ступени карьеры ученого. Программисты Лестера просеивали имена. Вскрытие доктора Стернуэя не выявило ничего нового, представляющего какую-то ценность, и тело Стампа было положено в гроб и отправлено в Англию для захоронения.

Гейтс нетерпеливо взглянул на часы.

— Нам лучше двигаться: парни из технической службы установили кратковременный запал на своей шутихе на тот случай, если кому-нибудь вздумается подойти слишком близко.

Мортон продолжал наблюдать за командой Бомбового подразделения.

— А как насчет этих сенсоров?

— Все, что они определят, это ее размер. А на большом расстоянии она выглядит совершенно обычно, они с такими знакомы.

Мортон потянулся на заднее сиденье за металлическим никелированным чемоданом, который он велел привезти с «Конкорда».

— Они засекли источник, — тихо произнес Гейтс.

Оперативник у дальней стороны фургона что-то торопливо говорил в рацию. Его коллега передвинулся чуть в сторону и направил свой сенсор на «пикап».

— Техническая служба установила ее под карданом, в аккурат там, куда ее засунул бы какой-нибудь пэдди.^[2] — пробормотал Гейтс.

Мортон заметил, что их приезд вызвал неожиданный всплеск интереса у агентов ФБР.

— У нас есть десять минут, — сказал Гейтс.

Подхватив чемодан, Мортон вылез вслед за Гейтсом из машины, и тут же один из агентов ФБР вынырнул из-за оцепления. Мортон прикрыл наплечную кобуру, висевшую высоко под левой мышкой.

— Харрис. Ответственный агент, — с этими словами агент ткнул свое удостоверение Гейтсу под нос. — Почему в Лэнгли заинтересовались этим?

Гейтс не обратил никакого внимания на удостоверение и пожал плечами.

— Потому же, почему и вы, я полагаю. Или вы полностью застолбили все связанное с терроризмом?

Харрис сунул удостоверение в карман пиджака и глянул на Мортона.

— Кто вы такой? — спросил он все тем же напряженным тоном.

— Он со мной, Харрис, — спокойно произнес Гейтс. — Единственное, что вам еще следует знать, — по чину он выше нас обоих. Запомните это, а не то снова займетесь мексиканскими таблетками.

Мортон продолжал наблюдать за агентом. Изо рта у Харриса несло чесноком и водкой. Его имя вполне подходило ему, если судить по нетерпеливости.^[3] Однажды он совершил ошибку, пристрелив связного от DEA.^[4] Харрису тогда дали всего час, чтобы убраться из Мехико.

— Я слышал, они там очень злопамятны, — любезно произнес Мортон, покачивая головой, словно для него тут крылась какая-то загадка.

Харрис поиграл желваками, потом развернулся и снова нырнул за линию оцепления.

— Кое-кому не мешает порой прополоскать рот, — достаточно громко, чтобы Харрис услышал, сказал Гейтс.

Мортон наблюдал за так хорошо ему знакомыми действиями полицейских: подъезжали одна за другой полицейские машины, фургоны и кареты «скорой помощи». Двое из Бомбового подразделения настраивали ползунка. Люди с сенсорами убрались от фургона.

— Напоминает Белфаст, — буркнул Гейтс.

— За исключением солнца. И здесь никто не убит. — Мортон всегда небрежно выкладывал свои лучшие карты.

— Насчет солнца ты прав. Как-то я провел целый месяц в Армахе. Каждый день шел дождь. Начинаешь удивляться: и чего британцы забыли в таком месте?

Если Мортон и знал, то ничего не ответил.

Высокий широкогрудый полицейский в форме капитана приказал в мегафон людям, столпившимся возле оцепления, отойти назад. Кто из них работал в «Держим-в-Форме»? Вдвоем с Гейтсом одинаково точными и скупыми движениями они нырнули за оцепление и подошли к Бомбовому подразделению. Мортон обратил внимание на их руки: пальцы длинные, почти женские, они нужны, чтобы отыскать на ощупь контактные проволочки. Сам он научился этому в Армахе.

Гейтс показал свое удостоверение командиру подразделения.

— Нам нужно попасть в здание, шеф. Тот, кто оставил это, мог оставить и какой-то ключ внутри. Дайте нам полновесных десять минут.

— Без проблем. Но я не могу ручаться за то, что лежит в фургоне. Оно может взорваться в любую минуту. Или установлено так, чтобы грохнуть в вечерние часы пик. Тут никак не угадаешь. — Тон шефа был серьезным и сдержанным, а манеры чем-то напоминали иммигранта в первом поколении. Поляк, венгр — точно не определишь. Только вежливость явно среднеевропейская.

— Понятно, — сказал Мортон. Он не любил морочить голову хорошим людям.

Кинув еще один взгляд на «пикап», стоявший на другой стороне улицы, он пропустил Гейтса первым в здание.

Клуб «Держим-в-Форме» располагался на втором этаже. На вертящихся дверях из непрозрачного стекла было выведено название клуба и его фирменный знак: Аполлон в гирлянде из листьев. Чуть ниже красовался написанный такой же золотой вязью лозунг: «Мы Обязуемся Держать Вас в Форме».

Маленькая приемная с плюшевой мебелью. Мягкий красный ковер вел к антикварному столу, на котором стоял телефон и лежал журнал с графиком посетителей в кожаном переплете в стиле рококо. Чернильница и ручка довершали впечатление элегантности и богатства.

Мортон поднял крышку чернильницы — пустая. Он потер пальцем ручку — позолоченная.

— Одна показуха, ничего стоящего, — буркнул Гейтс, указывая на дипломы, развешенные на стене. — Как из кампусов в колледжах, там обыкновенной физзарядке всегда дают разные дурацкие названия.

Мортон пролистал журнал. Клуб был забит до отказа семь дней в неделю, с раннего утра и до позднего вечера. Многие посещали его регулярно. Он взглянул на ценник, укромно примостившийся в рамке на стене, за золоченым креслом приемщицы. При таких ценах клиенты «Держим-в-Форме» явно вообще когда-либо беспокоились о деньгах.

— Узнаешь кого-нибудь, Билл? — спросил он, подталкивая журнал к Гейтсу.

Гейтс провел пальцем по списку имен и покачал головой.

Слева от стола была стеклянная непрозрачная дверь с надписью золотыми буквами: «Центр подготовки». Справа — точно такая же дверь, таким же золотом оповещавшая: «Медицинский отдел и администрация».

— Пойду взгляну. — Гейтс кивнул на дверь слева. — Может, угляжу что-нибудь подходящее для нового оздоровительного комплекса — наш уважаемый Директор решил установить у нас такой: маловато практики, видите ли, по подготовке ныряний в матушку Россию и обратно.

Мортон знал, что настрой «можешь — делай» в Управлении сошел почти на нет после окончания миссии противостоять коммунизму. Люди вроде Билла были последними великими бродягами в Лэнгли, всегда готовыми встретить лицом к лицу события, в результате которых они смогут очутиться на самом гребне бурного потока, да еще и без весел. Билла не заботило, чем он занимался, пока работа продвигалась.

Гейтс пошел в «Центр подготовки», а Мортон распахнул другую дверь, которая вела в коротенький коридор с несколькими дверями без табличек. За первой оказался великолепно оснащенный смотровой кабинет. На полу рядом с парой мужских туфель лежал рабочий халат; пиджак и галстук все еще висели на вешалке. Мортон подошел к столу у одной из стен. Медсестра — или кто-то еще — работала над медицинской картой клиента, когда прозвучал сигнал тревоги. Он заглянул в бумаги.

Судя по записи, Джозеф Баттерфилд был уроженцем Сиднея и работал третьим секретарем посольства Австралии в Вашингтоне. Семейное положение — холост. В следующий день рождения ему должно исполниться двадцать девять.

Баттерфилду задавали вопросы такого рода, на какие обычно отвечаешь при заполнении страхового листа. Дипломат, похоже, находился в прекрасной физической форме, как и подобает некурящему, умеренно пьющему и утверждающему, что каждое утро он пробегает милю рысцой. В графе, названной «Причина посещения», было сказано: «Клиент недавно прибыл в город, а в прошлом открыл для себя, что оздоровительный клуб предлагает хорошие возможности социального общения».

Мортон перевернул бланк. На обратной стороне был изображен контур мужского тела и квадратики, под каждым из них были отпечатаны названия того или иного внутреннего органа. Все квадратики были пусты. Положив медицинскую карту точно на то место, где она лежала, он вышел из кабинета.

Следующее помещение оказалось секретарской подсобкой с полками, уставленными канцелярскими принадлежностями. Мортон распахнул другую дверь. Склад. Воздух тут был пропитан запахом технического спирта и разных мазей. На полу стояли какие-то рулоны, вдоль стен — стойки с полотенцами и выстиранными халатами. В конце коридора обнаружилась дверь с табличкой «Директор». Он открыл ее.

Занавески были задернуты, чтобы дневной свет не резал глаза. В углу кабинета — вешалка-стойка для верхней одежды. Остальное пространство в основном занимал огромный стол, на котором стоял монитор от блока визуальной индикации с мерцающим пустым экраном, и бар у стены. За столом стояло дорогое кожаное кресло с высокой спинкой — мягкое. Судя по вмятинам, его владелец был довольно тучной персоной. Стены кабинета отделаны панелями светлого дерева без всяких украшений. На низеньком столике шипела кофеварка на электрической подставке. Бразильская. Самой лучшей марки.

Возле стола стоял стеллаж с распахнутыми дверцами, словно кто-то или доставал, или хотел положить на место стопку компьютерных дискет, когда угроза взрыва бомбы прервала его занятия.

Мортон поставил свой чемодан возле монитора. Из кармана он вытащил металлический прут и вставил его в одно из двух отверстий, расположенных с каждой стороны ручки. Два раза повернул прут вправо, после каждого поворота дожидаясь металлического щелчка, а потом три раза влево. То же самое он повторил со вторым отверстием. Из чемодана послышался слабый шипящий звук — это отключился пневматический замок. Он поднял крышку.

В чемодане находился диск-передатчик, разработанный исследовательским отделом службы Хаммер. Дюжина специалистов по электронике весь прошлый год занималась исключительно этим. И, конечно, прибор влетел в копеечку.

Мортон вытащил короткую антенну из черной бакелитовой крышки, потом набрал несколько цифр на клавиатуре передатчика, следя за тем, как они появляются на приставном экране. Через мгновение на экране высветилось подтверждение того, что передатчик теперь напрямую связан с приемником на «Конкорде». Техник на борту должен был автоматически установить такую же связь с компьютерным залом Лестера в Женеве.

Мортон взял первую дискету и вставил ее в прорезь на терминале. На экране высветилась надпись с указанием, что он должен сделать, чтобы продолжать. Он выполнил инструкции, и на экране стали появляться имена и адреса модных пригородных районов Вашингтона. Наверняка клиенты.

Вытащив дискету, Мортон положил ее на диск, похожий на обычный домашний проигрыватель для компакт-дисков, опустил металлическую крышку и нажал кнопку.Пятнадцать секунд спустя экран передатчика подтвердил, что передача закончена.

Мортон вставил в прорезь вторую дискету. Еще один список. Клиенты? Сотрудники? Или адреса? Понять невозможно. Просто набор букв, как на багажных талонах в самолетах. Ни одного знакомого сочетания.

Он проверил еще две дискеты, в обеих содержались другие наборы букв, тоже для него ничего не значившие. Он передал содержание дискет на «Конкорд». Дешифровальщикам Лестера, похоже, будет чем сегодня заняться.

Зачем оздоровительному клубу прибегать к таким сложностям, по существу скрывать информацию? Обыкновенная осторожность — еще куда ни шло: люди могут стесняться необходимости сбрасывать лишние фунты веса. Но секретность с применением такой высокой технологии обычно ассоциировалась с корпорациями, работающими в засекреченных сферах, вроде оборонки или космических исследований. Зачем какому-то дурацкому оздоровительному клубу вести себя так, словно он субподрядчик НАСА?

Он сунул в прорезь последнюю дискету. На экране появилось слово: «Пароль?» Он напечатал команду: «Показать пароль». Компьютер игнорировал эту инструкцию. Он ввел приказ обойти требование пароля. На экране вновь засветилось: «Пароль?» Он перепробовал все компьютерные трюки, какие знал. Каждый раз, стоило его пальцам оторваться от клавиатуры, злосчастное слово возвращалось.

Мортон взглянул на часы. С того момента, как он вошел в здание, прошло семь минут. Времени на то, чтобы воевать с этим компьютером, больше не было. Он вытащил дискету и положил ее на диск, чтобы ее содержимое могло начать свое электронное путешествие в Женеву.

Потом Мортон подошел к стеллажу и стал просматривать полки с папками. Счета клиентов и оплаченные накладные; «Держим-в-Форме» — просто мечта бухгалтера о рае: все в полном порядке и разложено по полочкам. Еще какие-то имена и даты, как те, что были на дискетах, написанные шариковой ручкой. Члены клуба? Желающие записаться? Перестань гадать. Бери сейчас — обдумаешь потом.

Он закончил с первой полкой и перешел ко второй. И к третьей. Все то же самое. Он методично клал бумаги на те места, где они лежали, и двигался дальше. На всех копиях выходящей корреспонденции значилось одно и то же имя и титул: Карл-Вольф Транг, Директор. В последней олимпийской сборной Восточной Германии был один Карл-Вольф Транг. Штангист. Его отослали домой за употребление запрещенного стимулятора. После этого Транг, кажется, уехал в Центральную Америку. По слухам, он стал кем-то вроде личного тренера при одном из баронов наркобизнеса.

На самой нижней полке Мортон наконец нашел.

У задней стенки лежала папка, набитая рисунками человеческих тел. Квадратики для сердец, печенок, почек и глаз. Каждый отмечен аккуратным крестиком. Он перевернул бланки — все личные данные на обратной стороне каждого листка замазаны белой корректорской краской. Зачем было замазывать их, но сохранять бланки? Почему просто не выкинуть? Может, это и собирались сделать, когда поднялась тревога?

Из коридора послышались шаги, в кабинет вошел Гейтс.

— Это нечто, — с ноткой восхищения произнес он. — Похоже, оборудование обошлось им не меньше чем в миллион. У них есть машины для разработки мышц там, где ты и знать не знал, что они могут быть. Плюс ароматерапия, плюс диатермия и все-все-все для того, чтоб ты отлично выглядел и великолепно себя чувствовал. — Он помолчал, сощурившись на папку. — Что это? Манна небесная?

— Взгляни. — Мортон протянул ему картонку.

Гейтс пролистал папку и еще больше нахмурился.

— Ничего не понятно, — наконец сказал он.

— Если только это не доноры по принуждению, — тихо произнес Мортон.

Гейтс глубоко вдохнул, медленно выдохнул и вымученно усмехнулся.

— Ничего себе прыжок, Дэвид! Тут, должно быть, сорок, а то и пятьдесят бланков. В этом городе никак не наберется столько убитых из-за внутренних органов.

Ответ Мортона прозвучал так, словно он еще раз попытался взять высокий барьер:

— Может быть, их убили где-то еще. Или они реципиенты. Мы сможем узнать больше, если мои люди снимут слой этой корректорской дряни и посмотрят, что под ней написано.

Гейтс покачал головой.

— Нам это никогда не удавалось. Каждый раз растворитель смывал текст. Технические службы пытались…

Что бы там ни пытались сделать технические службы, это потонуло в грохоте взрыва.

— А, чтоб тебя! — рявкнул Гейтс. — Давай убираться отсюда, пока дым не рассеялся.

Мортон сунул папку в чемодан и запер его, повторив в обратном порядке весь процесс открывания передатчика. Задержавшись лишь чтобы удостовериться, что компьютерные дискеты оставлены в точно таком же положении, в каком он их нашел, он поспешил вслед за Гейтсом.

Техники заложили славную петарду, какие запускают на Четвертое Июля^[5] — зрелище внушительное, но в итоге останется лишь обгоревшая царапина на боку «пикапа», которую фэбээровцы будут изучать много дней без всякого результата.

Но сколько времени понадобится Трангу, чтобы обнаружить пропажу папки?

Глава 6

В шести милях над землей старший кардиолог в команде медиков на борту летающего госпиталя ободряюще улыбнулся своему пациенту.

— Все ваши показатели вполне стабильны. Вы дешево отделались, мистер Фогель.

Это была улыбка дельфина, тщательно составленная из всех улыбок, которые он подмечал у своих хозяев, прежде чем сам стал хозяином. Улыбка была самым надежным способом спрятать свое презрение к тем, кто мог позволить себе платить ему такие гонорары.

— Значит, со мной все будет в порядке?

— Конечно! — Еще одна улыбка засияла как звезда. Как у меня получилось, а, шмук?^[6]

Банкир приподнялся на широкой больничной койке, привинченной к полу в носовой части самолета. Кабина была ярко освещена, в ней пахло лекарствами. Вокруг койки расставлены хирургические подносы и капельницы, за ними — более сложная диагностическая и кардиологическая аппаратура, включая внутриаортный насос и монитор, показывающий информацию на дисплее в виде постоянно движущейся горизонтальной линии. Еще один экран показывал сердце Фогеля в виде пульсирующей мышцы в трехмерном изображении.

— Тогда я хотел бы позвонить, — сказал он, пытаясь сесть.

Кардиолог деликатно, но очень твердо уложил Фогеля обратно на подушку.

— Спокойнее, мистер Фогель. Любое неосторожное движение, вроде этого, и вы пустите все оборудование в разнос. — Он для пущей важности поправил электроды на груди Фогеля и всмотрелся в экран. Линия была ровной. Но ему платили не за утешения и уверения, что все, дескать, отлично. Сейчас самое время подпустить туману. — Запомните, мистер Фогель, хотя сердце — всего лишь на удивление примитивная упругая мышца, ей нужно оказывать некоторое уважение. А вы довольно долго этого не делали. Сорок сигарет и бутылка вина в день — с сердцем так обращаться нельзя. Потому оно и сказало вдруг: хватит.

— Я хочу сделать только один звонок, — сказал Фогель. Он должен был сказать фрау Зауэрман, чтобы Финкель перевел те миллиарды долларов в Москву. Его заместитель и в лучшие времена был чрезвычайно нервным берлинцем. И его нужно успокоить — как этот чертов американский доктор сейчас пытается успокоить самого Фогеля.

— Почему бы вам не расслабиться и не насладиться полетом, мистер Фогель?

— Я стараюсь.

— Замечательно. — Еще одна улыбка дельфина. — Фогель. Это по-немецки птица, не так ли?

— Да.

— Замечательно.

И опять нарочито подчеркнутое внимание к аппаратуре. Да еще немножко болтовни за тысячу долларов в час. После этого маленького путешествия он сумеет купить еще один «Кондо». Господь на небесах милостив.

Фогель прикрыл глаза. Звонок Финкелю дал бы возможность проверить его собственную электронную почту и посмотреть, не последовал ли еще один звонок за тем, который, как он подозревал, и вызвал этот сердечный приступ. Тот звонок раздался всего за несколько часов до вылета в Лос-Анджелес. Звонили словно из прошлого — Борис Кранский, когда-то старший офицер КГБ в Восточной Германии, а теперь человек без определенных занятий. В прежние времена они зависели друг от друга — не из-за лояльности к режиму, поскольку это давно превратилось в камуфляж, а из-за необходимости выжить. То, что этот Кранский узнал его незарегистрированный прямой телефонный номер в Немецкий банк, не вызывало удивления, он всегда был осторожен и методичен. Чудовищным было то, что он сказал. Негативы — компрометирующие его, ломающие всю карьеру негативы — не уничтожены Штази, как было обещано. Вместо этого их выбросили на рынок, и они были куплены сразу же, как только появились. Покупатель почти наверняка был подставным лицом. Кранский предложил выяснить, кого представляет это подставное лицо — за определенную цену: настали трудные времена и так далее и тому подобное. Это было похоже на переговоры с поляками. В конце концов они сошлись на миллионе американских долларов за возврат негативов. Десять процентов сейчас нужно перевести на личный счет Кранского в Швейцарском банке. Борис объяснил, что этот счет у него уже много лет.

— Только один звонок, — Фогель взмолился, чего он не делал уже очень долгое время.

Кардиолог покачал головой.

— Помните, мистер Фогель, ваши люди знают, что произошло. Они пожелали поставить вас в известность, что в банке нет никаких проблем. Поэтому никто не ждет от вас никаких звонков. А если даже и ждет, я этого не допущу. Моя работа — доставить вас домой живым. Поэтому просто расслабьтесь.

— Я бы хотел, чтобы вы прекратили заставлять меня расслабляться.

Кардиолог любезно рассмеялся.

— Сейчас я дам вам кое-что, от чего вы уснете. Сон очень важен. Ваше сердце слегка перенапряглось. Замечательно, что, несмотря на ваш образ жизни, вы все еще в хорошей физической форме. Иначе, вероятно, не справились бы.

Он повернулся к медсестре, державшей стальную коробочку со шприцем и ампулой, снял крышечку с иглы и набрал в шприц содержимое ампулы.

— А я… справлюсь? — Порой эти американцы бывают очень небрежны в формулировках.

Взгляд кардиолога еще раз скользнул по монитору.

— Конечно, мистер Фогель. — Он подождал, пока сестра протерла спиртом руку Фогеля, а потом ввел жидкость в мышцу. — Когда проснетесь, будете уже во Франкфурте, — пообещал он. — И почувствуете себя гораздо лучше.

Он продолжал смотреть на Фогеля сверху вниз, пока глаза банкира медленно закрывались. Мгновение спустя Фогель спал. Сестра вопросительно уставилась на врача.

— Его анализы не очень-то хороши, — протянула она.

— Я знаю. Но что прикажете сказать человеку, который может тратить на себя такие деньги? Что мы просто поддерживаем его пульс, пока он не получит новое сердце?

— А он получит его?

Кардиолог выдавил еще одну приятную улыбку.

— К счастью, это не мои проблемы. В нашей системе за хорошие деньги пока еще можно купить то, что хочешь. Но в Европе сейчас туговато со всеми внутренними органами, особенно с сердцами. Поэтому у него будут трудности с поиском донора.

В центре связи на «Конкорде», стоящем в Международном аэропорту Даллес, один из техников сообщил о том, что пролетел больничный самолет. Чуть позже другой техник отметил, что частный «Боинг-747» вошел в воздушное пространство Вашингтона и взял курс на Стокгольм. Регистрация всех подобных полетов была обычным делом, все подробности вводились в бортовой компьютер.

Вскоре после этого центр связи принял звонок от Мортона, сообщившего, что он уже на пути в аэропорт и просит команду запросить немедленный взлет.

Глава 7

Доктор Густав Ромер вслушивался в дождь, барабанивший по жестяной крыше веранды. Очередной ураган разыгрался на близлежащих вершинах Коста-Рики, прошелся по озеру Никарагуа и достиг островка, входящего в Солентинэймский архипелаг. Этот архипелаг, такой же картинно красивый, как и его название, был одним из самых укромных уголков на земле. Над озером величественно вздымалась гора Масая; вулкан не действовал уже больше века. Доктор Ромер неподвижно сидел в своем инвалидном кресле, положив руку на коробку с управлением, которое он придумал сам, чтобы дать своему искалеченному телу место в этом мире.

Физически он находился здесь, день был в разгаре, приблизительно часа три — как раз когда обычно начинается дождь. Мысленно же он все еще существовал в событиях, случившихся час назад, когда сидел в одиночестве в комнате, примыкающей к веранде. Откинувшись в кресле, с закрытыми глазами он слушал запись концерта. Внезапно раздался вежливый стук в дверь, вошел посыльный из клиники, оставил то, что принес, и ушел с такой нервной улыбкой, что можно было представить, как же ему хотелось знать содержание факса, запечатанного в конверт.

Прочитав послание, доктор Ромер смял его, сунул в карман и закрыл глаза. Потребовалось большое усилие, чтобы сосредоточиться на музыке и выключить настойчивые мысли о том, что произошло в Вашингтоне. Когда запись кончилась, он выехал в кресле на веранду, чтобы послушать почти такой же громкий, как музыка, шум дождя.

Небо потемнело, в скудном свете отчетливо выделялись лишь его темные очки, все остальное было в тени: странной формы череп, тощая шея и обрубок тела, лишенного ног от коленей. Эта самая голова превратила его детство в пытку, а во взрослые годы стала объектом разнообразных психологических догадок. Когда он обрел достаточное могущество, он запросил свое дело из Штази. Оценка его личности была поразительно близка к его собственной. Человек, рожденный с такой явственной аномалией и развивающий свои способности в изоляции, становится подозрительным, злопамятным и враждебным. Такое искажение личности прекрасно подходило для очень рискованных исследований.

В остальном дело не содержало никаких сюрпризов: подробное описание его становления — как, взявшись за дело в ту пору, когда иммунология была еще в зачаточном состоянии, он тут же увидел, что можно сделать с помощью новых препаратов. И еще о том, что его готовность экспериментировать на заключенных обратила на себя внимание служб безопасности.

Дождь шел прямой, не потревоженный ветром, крупные капли разбивались о землю. Обычно в подобные минуты он чувствовал себя так, словно заново родился, а боль никогда уже не вернется в его тело. Она, разумеется, вернется: часть той цены, которую он заплатил, когда в конце концов оставил Штази, вылетев из Восточного Берлина в это долгое путешествие в Эквадор. Он не испытывал никаких чувств, и, уж конечно, ни малейшего ощущения предательства.

Каждая стадия была изучена и дважды проверена; Мадам сказала, что не имеет значения, сколько это будет стоить, лишь бы он бесследно исчез от рыщущих глаз своих старых хозяев, да и всех прочих. Эти ищейки проверили все снова и снова, и теперь им не оставалось ничего иного, как объявить, что Густав Ромер, национальный герой, почетный член советской Академии наук и китайской Медицинской ассоциации, трагически погиб в расцвете лет. Оставить свой чемоданчик от Штази на месте собственной «гибели» — это, надо признать, была гениальная идея Мадам. В чемоданчике находилось вполне достаточно, чтобы удовлетворить любопытство.

Всего час назад он ни на мгновение не мог серьезно предположить, что мир, возможно, и не принял его смерти. Но этот час его мысли были заняты только одним. Понадобилось нечто большее, чем железная воля, чтобы напомнить себе о том, что основная часть жизни — первые пятьдесят три года — была все еще официально похоронена и только он один мог откапывать ее из могилы, когда ему хотелось побродить в царстве воспоминаний. Лишь после такого напоминания он сумел разложить все соответствующим образом и прокрутить на нормальной скорости, а не как в течение прошедшего часа, когда «кадры» постоянно грозились убежать с «экрана». Чтобы прекратить это, потребовалось огромное усилие, постоянное напоминание себе, что он обучен расчету, анализу и логике и должен положить конец этим опасным домыслам. Помог дождь; он облегчал физические страдания, которые стали постоянными со времен Эквадора. Помочь должно и то, о чем собирался сообщить Клингер. Скоро он будет здесь. А пока нужно наслаждаться временным облегчением, которое приносит дождь, и прекратить думать о том, что было сказано в послании. Доказательств по-прежнему нет. Не следует устраивать трагедию из собственных неясных страхов. Нужно наслаждаться дождем. И находить удовлетворение в том, что достигнуто.

Он осмотрел все островки архипелага, прежде чем остановиться на этом. Некоторые были покрыты густыми лесами, поднимающимися прямо из воды. Другие или слишком малы, или чересчур перенаселены. Когда он наконец сделал свой выбор, несколько рыбацких семей переселили куда-то в другое место, а он заплатил новому режиму в Манагуа, такому же коррумпированному, как и все предшествующие. Цена была непомерной, но зато название острова исчезло из всех существующих списков, а водное пространство вокруг него объявлено zona militaire. В море были выставлены знаки, предупреждавшие, что нарушители будут застрелены.

Землеройные машины расчистили место в джунглях для строительства финского коттеджа, клиники, домика для прислуги и аварийных служб. Была установлена самая современная система охраны. Единственная накладка, которую никто не сумел устранить, заключалась в том, что послеполуденная гроза влияла на эту систему. В это время члены Команды номер один, не задействованные в других заданиях, патрулировали по всему острову на «джипах».

Полоска джунглей отделяла медицинские службы и коттедж от домиков обслуги на южном конце острова. Врачи и медсестры жили на виллах неподалеку от многофункционального реабилитационного оборудования. К зоне расположения персонала примыкала взлетная полоса.

В конце своей инспекционной поездки Мадам заявила, что деньги были потрачены не зря. Больше она никогда не возвращалась на остров. Он подозревал, что ей не нравились обезьяны-ревуны, попугаи и, кроме всего прочего, ежедневные ливни.

Стук дождя по крыше стихал. Скоро покажется солнце. Другие люди подзаряжались от его лучей; для него же солнце было слишком болезненным — для всех его многочисленных участков пересаженной кожи. К тому же за всю сознательную жизнь ему ни разу не случалось устраивать среди бела дня праздник. Сама мысль о такой пустой трате времени была ему отвратительной.

Полное владение собой — вот как ему удалось прийти на самое острие медицины. И когда Штази предоставила ему открытый бюджет на создание нового оружия, уничтожающего без следа иммунную систему, он воспринял это не как конец, а как венец своих усилий. Побывав в качестве желанного и уважаемого гостя в секретных исследовательских центрах возле Бейджинга, он узнал о стрелах с сахарными капсулками, разработанных китайскими секретными службами. Возвратившись в Дрезден, он начал внедрять это новшество для агентов Команды номер один. Клингер побывал у него в лаборатории, чтобы обсудить наилучший способ распространения открытия. Энтузиазм этого человека был сродни детскому. Позже, когда он понял, что здание советского коммунизма рухнуло, он не забыл о Клингере и его коллегах, разрабатывая планы, которые в конечном счете привели их всех сюда.

Дождь пошел на убыль. Доктор Ромер нажал кнопку на контрольной панели, и инвалидное кресло пробудилось к жизни. «Юбка» кресла наполнилась воздухом и оно поднялось над деревянной поверхностью пола. Он нажал другую кнопку и подлетел к краю веранды, так что вода, стекавшая с крыши, капала почти у самого лица.

Он разработал модель этого кресла за долгие месяцы выздоровления после катастрофы. Электрический мотор был таким мощным, что мог переносить его почти через любые рытвины на поверхности. Оплатила кресло Мадам. Она же заплатила пилоту за вынужденную посадку в самых непроходимых джунглях Эквадора, а потом оперативному подразделению — за то, что пилот и члены экипажа вместе с оставшимися пассажирами были застрелены, а все обломки сожжены.

До сих пор он почти ничего не помнил из того, что тогда случилось. Совсем не помнил, как его вытащили из самолета без обеих ног. Почти ничего не осталось в памяти от долгого путешествия на север, в клинику в Манагуа, кроме смутных образов охранников, постоянно делавших ему уколы, и боли, которая все равно оставалась невыносимой. Все, что он запомнил о своем эскорте — они были очень спокойными, очень профессиональными, и никто из них не сказал ему «До свидания», когда наконец привезли в клинику. Там он заснул и позже узнал, что находился в наркотическом сне несколько недель. Когда он в конце концов проснулся, его ноги были уже культями в кожаных чехольчиках.

Он провел в клинике год. Несколько раз его навещала Мадам, и они пришли к окончательному деловому соглашению. Она обеспечит финансирование, он — экспертизу. Прибыль разделят пополам. Он никогда не спрашивал ее о причинах, побудивших заниматься этим делом, а она никогда не говорила о своих мотивах. Ему казалось, такой подход устраивает их обоих.

Дождь перестал. Снова стало видно здание клиники. Это было восхитительное зрелище, архитектурное сочетание дерева, стекла и металла, окруженное подстриженными лужайками и подъездной дорожкой. Когда затраты на строительство достигли двухсот миллионов долларов, он поставил Мадам в известность об этом. Она велела продолжать тратить столько, сколько потребуется. Теперь во всем мире не было частной клиники, подобной этой; внутри разместилось самое лучшее оборудование из Америки, Японии и Европы. Счета пациентов соответствовали качеству клиники.

В одну из реабилитационных палат скоро должен быть переведен мистер Суто — по негласному правилу пациентов всегда называли так официально. Мысли о мистере Суто на мгновение оттеснили другие, более мрачные, занимавшие его в этот самый лучший час дня, когда дождь кончается и золотой вечерний свет заливает все вокруг, пока солнце вдруг резко не нырнет за горизонт и не воцарится мгла. Это было волшебное мгновение, которое для его северной крови всегда было таинственным и странным: словно весь мир вдруг на миг замирал в равновесии, а потом исчезал в бездне. Но сейчас примитивно-сладострастный вид никарагуанского заката был испорчен этим другим делом. Чтобы отогнать мысли о нем до приезда Клингера, он стал думать о мистере Суто.

Японец прибыл шесть дней назад из Токио, но сначала внес в банк на счет Организации $600 000, оплатив таким образом половину стоимости операции по пересадке почки. Перед возвращением домой мистер Суто переведет остаток на счет в Женеве. До сих пор только один пациент нарушил такое соглашение.

Главарь банды из Могадишо заключил контракт на пересадку печени. В день, когда он должен был по графику выписаться и улететь домой, его последний чек на $750 000 не был принят к оплате. Мадам сказала, что в подобном случае должны быть приняты жесткие меры — нечто такое, что послужило бы другим хорошим уроком. Член Команды номер один прошел в палату бандита и задушил его так изящно, что не причинил никакого вреда внутренним органам.

В той же операционной палате, где пациент получил новую печень, орган снова был удален вместе с сердцем, почками и глазами. Их поместили в банк органов для использования в будущем, а труп скормили пираньям в пруду. Доктор Ромер надеялся, что с мистером Суто не возникнет такая проблема: японцы отличаются чрезвычайной пунктуальностью в соблюдении контрактов.

Новые лекарственные препараты и усовершенствованные технологии превратили операцию типа сделанной мистеру Суто из чуда современной медицины в обычную рутину. Но возникала необходимость в постоянном пополнении запаса органов. За последний месяц был большой расход сердец. Теперь оставалось лишь одно и нужно было раздобыть еще. То же самое с глазами и по-прежнему наиболее трудными для трансплантации органами — легкими. Сейчас лишь одно легкое находилось в системе жизнеобеспечения, которую он разработал и создал, ожидая пациента, готового заплатить три миллиона долларов.

Мадам сама установила критерии отбора тех, кто попадал в число пациентов. Главари преступного мира, диктаторы, террористы. Все те, кто по каким-либо причинам не мог или не хотел осуществить трансплантацию законным путем. Мадам пояснила, что типичным кандидатом мог стать крестный отец одного из самых могущественных мафиозных кланов Нью-Йорка, который умер от порока сердца, поскольку опасался, что пока он будет в больнице, его соперники избавятся от него. Сюда он мог бы приехать с полной гарантией сохранения абсолютной тайны. Теперь и недели не проходило без появления какого-то лица, значащегося в горячем списке той или иной страны.

Из джунглей снова донеслись вопли ревунов, раскачивающихся на ветках среди мокрой от дождя листвы. Эти звуки всегда напоминали ему пьяные песни в немецких пивнушках. Он вздохнул, отчасти потому что гроза была позади, но в основном от того, что этот образ вызвал знакомые мысли, которые постараются отбросить его назад, к тому моменту, когда он первый раз прочел факс от Транга. Тот был частью прошлого доктора Ромера.

Несколько медсестер вышли из приемного отделения клиники и пошли по дорожке к домикам персонала. Навстречу им шел Клингер. Он поравнялся со стайкой медсестер, и немедленно раздался взрыв смеха — он умел быть обаятельным. Руки Ромера напряглись, словно он приготовился к неизбежному. Отпустив последнюю шутку, Клингер зашагал мимо клиники и лабораторного комплекса, за которым размещался склад, где хранились пневматические пистолеты и сахарные капсулки. Затем склад органов — первое из двух приземистых зданий без окон, мимо которых проходил Клингер. Во втором располагался морг, а неподалеку — пруд.

— Доброе утро, герр доктор, — сказал Клингер, вступая на балкон. — Наслаждаетесь дождичком? — Он уныло улыбнулся.

— Наверное, не так, как вы полетом из Нью-Йорка.

Клингер пока еще никак не мог знать, что произошло в Вашингтоне.

На мгновение он замер в неловком молчании. Никогда не определишь настроение герра доктора за этими очками. Но тренированный нюх говорил ему, что было что-то если и не совсем плохое, то не очень хорошее.

— Полька постаралась, время пролетело быстро — экипаж наверняка уже сдал рапорты.

— Проходите, Клингер, сейчас выпьем и вы расскажете о путешествии.

Доктор Ромер развернул кресло и проехал в большую гостиную коттеджа. Стены и потолок были выдержаны в бежевых тонах, на полу — ковер с натуральным шерстяным ворсом, который лишь подчеркивал тяжесть мебели. Темное дерево, дорогая обивка — все это казалось принадлежащим прошедшей эпохе, особенно на фоне вделанных в стены мониторов с постоянно меняющимися изображениями, которые поступали со всех следящих за островом камер.

Клингер взглянул на один из экранов — по дороге ехал «джип»: Кесслер отправился патрулировать северный край острова во время грозы. Весь мокрый, несмотря на плащ.

Прежде чем подъехать к бару, доктор Ромер кивнул на кресло, приглашая сесть.

— Новое мозельское, — сказал он, вытаскивая бутылку вина из ведерка со льдом.

Вольфганг Кроуз, признанный главарь уголовного мира Франкфурта, прислал пятьдесят ящиков в качестве личной благодарности за новую прямую кишку.

Клингер наблюдал, как хозяин наполняет два бокала. Прекрасные манеры герра доктора делали его еще более недосягаемым. Доктор Ромер выдвинул из подлокотника кресла маленький подносик и, поставив на него оба бокала, подъехал к Клингеру.

— Прошу, — сказал он, протягивая бокал. — Сначала ваш приговор вину, потом — доклад.

Клингер понюхал и сделал глоток.

— Светлое, хотя и фруктовое, прекрасный букет.

Он смотрел, как доктор Ромер поднимает свой бокал и нюхает. Неужели можно что-то учуять искусственно восстановленным носом?

— Вы правы, Клингер, — сказал доктор Ромер, сделав глоток. — Оно просто великолепно. — Он осторожно поставил бокал на подносик. — Теперь расскажите мне обо всем. Начиная с того момента, как вы отбыли отсюда, и вплоть до отлета из Нью-Йорка.

Клингер уже успел собраться с мыслями, а опыт подсказывал, что от него требуется самый подробный и холодный отчет. Герр доктор не выносил никаких эмоций.

Весь следующий час доктор Ромер молча слушал, а Клингер говорил. Закончив, Клингер не расслабился: герр доктор обычно всегда задавал вопросы, но сейчас он молчал, и это действовало на нервы еще сильнее, чем опасение, что ты все-таки пропустил какую-то деталь.

— Что-нибудь не так? — в конце концов спросил Клингер, не сумев скрыть беспокойства в голосе.

— Кое-что действительно не так, Клингер. И это очень серьезно, — произнес доктор Ромер, не спуская пристального взгляда с собеседника. Тот ни о чем не подозревал. Он сказал ему правду. И Координатор выполнил свои обязанности с обычной точностью. Из-за чего то, о чем сообщил Транг, становилось еще тревожнее.

— Могу я узнать, что случилось, герр доктор?

Доктор Ромер выудил из кармана клочок бумаги.

— Транг сообщает, что прямо перед нашим зданием была подложена бомба. Но он не думает, что бомба была настоящей.

Клингер услыхал в своем мозгу громкий и ясный сигнал тревоги.

— Это мог быть какой-нибудь шутник, герр доктор. Или террорист-неудачник. Я могу назвать десяток причин. — А потом, добавив точно отмеренную дозу злобы в голос, заявил: — Транг не специалист в таких делах.

— Да, не специалист, — мрачно согласился доктор Ромер. У его голоса была какая-то способность порождать тишину. — Это еще не все, Клингер. Транг также сообщает, что незадолго до взрыва двое мужчин вошли в здание. У одного из них был чемодан.

Клингер издал неразборчивое ворчание, в котором можно было уловить равнодушие, раздражение и одновременно недоверие.

— Чемодан? Ну, и что тут такого, герр доктор? Люди шляются с чемоданами по Вашингтону в любое время суток.

— Транг говорит, что чемодан выглядел очень тяжелым для его размера. В нем мог находиться детонатор или какое-то другое специальное оборудование.

— Я надеюсь, Транг потом обшарил все помещения?

— Да. И ничего не нашел.

— Тогда не о чем беспокоиться, герр доктор. Если, конечно, Транг выполнил все как надо. — Злоба в последней фразе прозвучала более явственно.

Быть может, чтобы сконцентрировать мысли, разбегавшиеся в столь многих направлениях, а может, известие так сильно обеспокоило его, но доктор Ромер пропустил мимо ушей то, что в нормальной ситуации счел бы тупостью Клингера.

— Транг сообщил подробное описание внешности обоих мужчин. Одного нам придется проверить по нашим компьютерам. Но второй похож на человека, которого вы должны помнить.

Клингер напрягся, сигнал тревоги выдал оглушительную трель. Глаза герра доктора не отрывались от него, и когда он выговорил сенсационную новость, слова прозвучали как-то ужасающе монотонно, словно еле-еле слетали с его губ.

— Описание Транга очень хорошо подходит к человеку, которого мы когда-то называли Der Teufel Полковник…

— Мортон! — выпалил Клингер так энергично, что бокал с остатками вина дрогнул в его руке.

— Значит, вы помните его. Полковник Дэвид Мортон. Сам дьявол собственной персоной. Помните, что сказано в его деле? «Самый опасный». Больше ни у кого нет такой категории. Вы помните об этом?

Еще бы, и много чего еще. Герр доктор наблюдал за ним, хмурясь за темными очками; его лицо находилось всего в нескольких дюймах от Клингера. Клингер собрался с силами и покачал головой.

— Транг мог ошибиться.

Доктор Ромер кивнул так, словно был почти доволен.

— Конечно, конечно, Клингер. Но даже если и нет, мы не знаем, что Мортон там делал, с кем он был и чем они оба занимались. Вы правы. Мы не знаем, потому что Транг не сообщил нам об этом. — Он подался вперед в своем кресле. — Вы вернетесь в Вашингтон и выясните, что еще может сказать нам Транг. Сделаете все, что полагается. И как можно быстрее. А потом доложите мне.

— Да, герр доктор.

Клингер сделал движение, собираясь встать, но доктор Ромер жестом руки остановил его.

— Прошу вас, сначала допейте вино. У вас достаточно времени. Мортон никуда не убежит.

Доктору не хотелось оставаться одному, наедине с этими опасными мыслями. А уж если ты не очень уверен в правильности своего решения — не стоит делиться всем этим с Мадам.

Глава 8

В этот день северное солнце скрылось чуть раньше обычного, и сразу стало холодно. Соня Крэйтон ощутила холод, едва только вышла из своей «Лиры» и подошла к лимузину, поджидавшему ее на взлетной полосе стокгольмского аэропорта Арланда. Через сорок минут мороз еще раз быстро пробрался под ее шубу, когда она торопливо пересекала улицу, чтобы войти в квартиру на Стургатен.

Нилс уже ждал ее, бледный, как все шведы, и решительный. Она дала ему ключи от квартиры — знак какого-то непостижимого отказа от стыда. Он тут же провел ее в спальню, ее спальню. Их первый сеанс любви был почти беззвучным, пока у нее не вырвался вздох капитуляции, такой слабый, словно он донесся откуда-то из далекой степи. Когда он начал стонать от удовольствия и облегчения, она закрыла ему рот ладонью, и он укусил ее, оставив следы зубов на среднем и безымянном пальцах. Через некоторое время она вновь оседлала его, и на этот раз кровать сотрясалась от усилий того, кто желал утолить ее сексуальную одержимость. А после он неподвижно лежал рядом с ней, не говоря ни слова, но когда снова попытался ее приласкать, она встала с постели под предлогом того, что нальет им выпить; несмотря на месяцы воздержания, она по-прежнему не испытывала удовлетворения.

Соня протянула ему бокал с обезоруживающей улыбкой; он подвинулся, освобождая место на кровати, но она вместо того, чтобы улечься, подошла к высокому окну и, несмотря на тепло в комнате, ощутила первое дуновение рано наступившей зимы. Скоро задует ветер, с озера Моларен поднимется туман и наконец выпадет снег, укрывая все, кроме памяти.

Разглядывая свое отражение в оконном стекле, она снова подумала: я любила тебя. Я любила тебя, но ты предал все, во что я верила, чему доверялась, чего хотела — тогда и всегда. В явно прошедшем времени. Это причиняло самую острую боль — необходимость признать, что прошлое все еще здесь, в настоящем.

Это была первая квартира, которую она устроила для Элмера, обставила ее лучшей антикварной кожаной мебелью и украсила темно-зеленым ковром, который так ему нравился. Библиотека состояла из финансовых журналов — почти единственное, что он читал. Десятками способов она выражала свою любовь к нему. Вот почему еще сильнее ощущалось — и тогда и теперь — его предательство. Оно было здесь и тогда, в день, похожий на сегодняшний, когда он впервые привез ее.

Даже теперь Соня не могла заставить себя произнести это имя: она была или «шлюхой Элмера», или, когда возникала крайняя необходимость признать ее присутствие, Мадам. И то, и другое произносилось с одинаковым испепеляющим презрением.

Нилс настойчиво звал ее в постель.

— Подожди, — откликнулась она громким, равнодушным голосом, глядя на отраженную тень своего лица на фоне темнеющего неба. Здесь она стояла и той ночью, когда Элмер сообщил ей об этом, медленно прохаживаясь взад-вперед по комнате, подкрепляя слова короткими жестами своих бледных и нежных рук. Она не раз видела его таким и прежде, когда он улаживал какие-то дела, стараясь не казаться нетерпеливым, какими становятся мужчины к шестидесяти, когда начинают понимать, что времени у них осталось ровно столько, чтобы успеть устроить все дела, которые должны быть устроены. И он устраивал дело.

Она все еще не могла прийти в себя от его первого откровения о предательстве, шок был таким сильным, что у нее пропал голос, казалось, что сердце разорвалось, а грудь туго стянула какая-то плотная лента. А Элмер продолжал тихим ровным голосом объяснять, как теперь все будет. Он станет делить свое время между ними обеими. Он гарантирует, что она не пострадает в финансовом отношении, не будет также никаких публичных унижений и неожиданных столкновений.

За спиной бронзовые с позолотой часы пробили час. Их подарил ей Элмер в первую годовщину их свадьбы. Шесть годовщин спустя, когда он спокойно закончил перечень своих условий, ее первым побуждением было обвинить во всем себя. Я любила тебя, но недостаточно показывала это. Я никогда не понимала, что имеет для тебя значение. И только это чувство вины заставило ее принять его условия разрыва и дальнейших отношений.

Адвокаты уверяли, что она могла бы добиться гораздо лучших условий, но в ней теплилась надежда, что он когда-нибудь вернется. Вместо этого восемь месяцев спустя он явился сюда, бледный как никогда, и объявил, что хочет развода, собирается создать семью, чтобы родить наследника состояния Крэйтонов, которого не сумел дать их брак. Все, что он говорил, означало следующий шаг в том их договоре, с которым она уже согласилась.

Соня знала, что на сей раз это действительно ее вина: гинеколог говорил ей, что у нее тот редкий случай, где бессильна помочь даже новейшая технология искусственного осеменения. Но когда она отказалась дать ему развод, он спокойно посмотрел на нее и заговорил тоном, каким пользовался всегда, устраивая свои дела. Очень хорошо, его новая подруга все равно родит ему ребенка.

Подруга. Это было окончательное предательство. Когда-то он называл так ее. Моя подруга жизни, представлял он ее друзьям. Шлюха Элмера украла еще и ее титул.

Именно после того последнего визита Элмера она начала использовать эту квартиру как орудие мести, приводя в постель, которую когда-то делила с ним, череду мужчин, некоторых она едва знала. Один из них был здесь в ту ночь, когда Элмер умер на другом конце света — шесть лет назад. Врач, который позвонил ей, мягко объяснил, что не оказалось сердца для пересадки, которая могла бы спасти его. Она негромко рассмеялась в трубку, наверняка изумив и ошарашив врача.

— Ты простудишься там, — позвал ее Нилс. — И тебя могут увидеть.

— Мне не холодно. И никто меня не увидит. — От дыхания стекло стало запотевать. С озера на другой стороне парка прогудела сирена парохода. Над головой набирал высоту самолет, вылетевший из Арланды.

Шнапс вдруг приобрел привкус ружейного ствола, вот так же было после ее посещения гинеколога в Париже. Это случилось три месяца спустя после последнего визита Элмера. Она оделась для визита к врачу в скромную и солидную одежду, подходящую к такому случаю; она всегда проверялась раз в год. После осмотра гинеколог направил ее к своему коллеге в том же здании. Соня тут же поняла, что что-то не так, поскольку второй специалист принял ее незамедлительно. Когда он закончил осмотр, она поймала его взгляд, и ему пришлось сразу же перейти к делу. Рак зашел слишком далеко, чтоб можно было его оперировать. Ни химиотерапия, ни облучение не остановят процесс. Все, что он мог обещать, это что ее разновидность карциномы почти до самого конца не будет сопровождаться внешними признаками: ни потери веса, ни выпадения волос, ни посерения кожи. Что ж, если смерть неизбежна, она задает всего один вопрос: сколько у нее времени? Максимум год. Это случилось шесть месяцев назад, но даже сейчас признаков надвигающейся смерти почти не было. Ее тело лишь обрело стройность, как в годы самой ранней молодости. Кожа и волосы оставались здоровыми. Она вовсе не выглядела женщиной, которая не доживет до своего сорокапятилетия.

Наконец Соня отвернулась от окна и подошла к кровати, вытащив из ведерка со льдом бутылку.

— Еще выпьем, моя прелесть? — спросила она.

— И так уже слишком, — пробормотал Нилс.

Она улыбнулась: для шведа он слишком плохо переносил алкоголь. Это должно мешать в его работе в такие времена, как сейчас. Нилс был помощником директора Нобелевского фонда; присуждение премий состояло из бесконечных туров выпивки и закуски со служащими фонда. Она все еще улыбалась, загадочным образом не желая входить в его ритм. Ему хотелось секса, а ей была нужна информация — побольше узнать о звонке, о котором он обмолвился, когда она сообщила ему из аэропорта о своем приезде. То, что шлюха Элмера посетит нобелевскую церемонию, не было неожиданностью: она приезжала каждый год. Это был единственный случай, когда они оказывались в одном и том же месте. Но в том, что ей понадобилось звонить Олафу, было что-то новенькое. Соня начала наполнять свой бокал и спросила Нилса, чего хотела шлюха Элмера от графа Линдмана.

— Встречи с лауреатом этого года по медицине.

— Этим Иосифом Крамером, нейрохирургом? — Она издала тихий смешок, верный признак того, что слегка опьянела.

— Именно. Она хотела повидаться с ним до церемонии. Это, конечно, невозможно. Все, что директор мог сделать, это устроить короткую встречу после. Наши лауреаты… они здорово… нарасхват… — Нилс затих и закрыл глаза, а через секунду уже тихонько похрапывал.

Соня снова засмеялась и выпила свой шнапс. Чем больше она пила, тем отчаяннее отупевшие нервы молили о наркозе, который она была не в силах им дать. Но сейчас нужно заставить себя не тянуться больше к бутылке. Стоит начать, и не остановишься несколько дней. А ей нужно быть трезвой на приеме лауреатов, чтобы не унизиться прилюдно перед шлюхой Элмера. Вот это хуже смерти. И все же она поймала себя на том, что желала бы этого. Соня опять тихо рассмеялась — что со мной происходит?

В сотне миль от Шеннона «Боинг-747» с коротким интервалом получил две шифрованные радиограммы. Расшифровав тексты, машина, скрытая за приборной панелью, запечатала их в конверты, которые затем скользнули в корзину. Об их прибытии оповестил звуковой сигнал. Главный стюард самолета тут же извлек конверты. Хотя на них не стояло никаких имен, он знал, что они предназначены для глаз только одного человека на борту — Мадам.

Стюард прошел по мягко освещенному центральному проходу. Высокий и красивый, он был одет в ту же алую униформу, что и официанты в Малибу. Поначалу он чувствовал себя в этой одежде слегка неловко, но жалованье с лихвой компенсировало неудобство. Подойдя к апартаментам хозяйки, он постучался и вошел. Гостиная была пуста, звук двигателей превращался здесь в едва слышимый рокот. Даже Первый Самолет Военно-воздушных Сил — президентский, — на котором он служил раньше, не обладал такой звуконепроницаемостью. Он прошел к закрытой двери в спальню и просунул конверты в прорезь для почты, потом прижал ухо к двери. Изнутри не доносилось ни звука. Стюард повернулся и вышел.

Мягкий шорох упавших на ковер конвертов разбудил Мадам. Как всегда, она спалаголая поверх одеяла на большой кровати. Она встала, подняла конверты и вернулась к кровати, присев на краешек, прежде чем распечатать их. Первое послание содержало краткое описание подробностей взрыва в Вашингтоне. В другом сообщалось, что Дитер Фогель благополучно прибыл во Франкфурт. Она смяла второе и сосредоточилась на первом известии.

Неожиданно Мадам услыхала свое собственное дыхание и почувствовала, как ее соски затвердели. Первый запах опасности всегда возбуждал ее, а теперь это было единственное, что еще могло возбудить. Импульсивно она принялась трогать свое тело, чтобы усилить, а потом удовлетворить болезненное напряжение в паху. Это было все, что ей осталось. Со стонами она начала двигаться в такт пульсирующей боли. Это все, что мне осталось!

Глава 9

Вскоре после того, как «Конкорд» миновал французское побережье, возвращаясь из Вашингтона, радист повернулся к Мортону и со вздохом объявил:

— Битбург настаивает, что должен поговорить с вами.

Уолтер Битбург был администратором службы Хаммер. Мортон вытянулся в кожаном кресле с высокой спинкой, утомление выдавали лишь его глаза. Во время полета он сосредоточился на материалах, полученных по факсу.

Программисты Лестера обнаружили, что у фирмы «Держим-в-Форме» были клубы в Лондоне, Париже, Берлине и Риме. Еще один должен был вот-вот открыться в Сиднее, другой — в Токио. Дэнни доложил, что его команда на месте, фальшиво небрежным голосом, каким разговаривал всегда, когда пахло горяченьким. Ученые мужи Джонни Куирка из технической службы уже начали копировать стрелки с капсулами и разрабатывать стреляющие ими устройства. В двух десятках разных офисов — каждый со своим видом на Женевское озеро — агенты службы Хаммер начинали маршировать под единый ритм барабанного боя. Отсюда, кажется, с сорока тысяч футов над Руаном, этот бой звучал многообещающе. Единственным разочарованием был доклад Шанталь о том, что ни Анна, ни Томми ничего пока не раскопали в прошлом Стампа. Впрочем, такое случалось и раньше.

Среди весьма впечатляющего потока другой информации был факс Профа — сведения о Ромере с разъяснением, что они в основном взяты из старых архивов Штази и крайне скупы на подробности личной жизни — ни единого намека на развлечения Ромера в так называемых дрезденских райских кущах. «Извини, что не могу предложить ничего лучшего на данный момент», — нацарапал Проф своим почерком, по которому было похоже, что он вечно пишет в темноте. В последних словах было косвенное обещание, что, возможно, нечто лучшее появится, и это подбодрило Мортона.

— Битбург грызет удила, — сказал радист.

— Соедини. — Тон Мортона не выразил ни досады, ни раздражения. Он повернулся к экрану, встроенному в приборную панель. Мгновение спустя на экране возникло лицо Битбурга, сидящего в центре связи штаба службы Хаммер.

— Ты здесь, Дэвид? Слышишь меня?

Мортон смотрел, как Битбург придвигает лицо ближе к камере. Глаза у него были серые, как и все остальное в его облике — костюм, волосы, выражение лица. И самое главное — голос. Даже в летние дни он звучал по-зимнему.

— Я слышу и вижу тебя, десять-десять, Уолтер. Чем могу помочь?

Мортон увидел, как Битбург поджал губы.

— Расходы на похороны Стампа.

— А в чем проблема? — помолчав, спросил Мортон. В паузе было нечто большее, чем расстояние. Она свидетельствовала о чем-то более широком и глубоком.

Голос Битбурга звучал сухо и четко.

— В контракте Стампа все расписано предельно ясно. Его похороны оплачиваются полностью в том случае, если он умирает при исполнении. А он был в отпуске, и выходит, что стоимость отправки его тела самолетом должна быть удержана из его личных доходов.

Только Уолтер мог употребить такое слово.

— Стамп был исследователь. Он не имел личных доходов.

Битбург дернул головой — Мортону случалось видеть этот жест раньше: как кабан перед атакой.

— Все равно расходы на транспортировку должны быть удержаны из пенсионного фонда Стампа, Дэвид. Там достаточно, чтобы оплатить рейс. А мы обязаны покрыть расходы лишь самих похорон. Причем даже тут возникает вопрос, почему он не может быть кремирован в Америке. Если мы допустим это, то создадим прецедент, который заведет нас Бог знает куда, помяни мое слово.

Мортон помянул его, когда лампы центра связи отразились в очках Битбурга. Уолтер нужен, когда необходимо обеспечить ремонт «Конкорда» или оплатить компьютеры последней модели для Лестера. Но не для того, чтобы он наступал тебе на горло.

— Стамп не хотел, чтобы его сжигали в Америке или где бы там ни было. Он хотел быть похороненным рядом со своими родителями, Уолтер.

— Все равно я не вижу…

Мортон неожиданно почувствовал усталость — усталость и потерянность. Ему захотелось положить конец всей этой чепухе.

— Заплати за все из аварийного фонда.

Глаза Битбурга стали похожи на бильярдные шары.

— Нет прецедента, — победным голосом объявил он.

— Делай, как я сказал, Уолтер.

На этот раз голова дернулась, как у отступающего кабана, и голос прозвучал из самых глубин зимы.

— Мне понадобится твое письменное подтверждение, Дэвид.

— Ты его получишь.

— Я считаю это нарушением правил. — Голос стал тусклым от поражения.

— В моем деле есть только одно правило. Мы не бросаем своих. А Стамп был одним из наших.

Мортон нажал кнопку на приборной доске, и лицо Битбурга моментально пропало с экрана. Мортон утихомирил ярость внутри, слушая, как техники подстраивают свои сканеры, они поддразнивали друг друга, каждый был уверен, что первым услышит о Судном Дне.

Когда «Конкорд» вошел в воздушное пространство над Парижем, радист сообщил, что на канале экстренной связи Дэнни. Если Дэнни решил напрямую связаться с «Конкордом» из своего кабинета, это неспроста. Мортон поднял трубку.

— В чем дело, Дэнни?

За окном кабины самолета висела гряда облаков.

Дэнни говорил с краткостью человека, которому пришлось выслушать на своем веку слишком много бесполезных перехватов.

— Вольфганг Кроуз был застрелен в постели своим последним мальчишкой. Парень полностью во всем сознался. Кроуз пока еще жив, но велел позвать священника. Когда его доставили в госпиталь, врачи обнаружили, что он перенес трансплантацию. Пересадка прямой кишки. Они никогда такого не видели. На этой стадии Мюллер решил вмешаться.

Ганс-Дитер Мюллер был главой оперативного отдела громадной службы безопасности Германии, БНД, и одним из немногих, кому Мортон доверял во всей этой европейской неразберихе в правоохранительных органах.

— Что говорит Ганс-Дитер? — спросил Мортон с неожиданной улыбкой.

— Он считает, что вам нужно приехать. Уже велел расчистить для вас воздушный коридор, — ответил Дэнни в таком же тоне.

— Что у нас есть на Кроуза?

Дэнни уже отвечал, не дожидаясь конца фразы:

— Через секунду все будет на вашем факсе. Но не обольщайтесь — насчет его трансплантации ничего. Мюллер думает, это могло произойти, когда Кроуз исчезал из виду на несколько недель. Предположительно отправлялся в круиз вокруг Карибских островов. Люди Лестера проверяют, но с тех пор около миллиона людей таскалось туда.

Улыбка Мортона стала еще шире.

— Но не все они разыскивали новую прямую кишку, Дэнни. Да, насчет просьбы Кроуза о священнике — сообщи в госпиталь, что его ищут.

— Будет сделано, — ликующе выпалил Дэнни.

К тому времени, когда немецкий воздушный контроль дал «Конкорду» разрешение на внеочередную посадку во франкфуртском аэропорту, Мортон уже прочел материалы, присланные Дэнни по факсу. Кроуз ловил рыбку во всех мутных водах, но вот ключа к тому укромному местечку, где он заполучил себе новую прямую кишку, не было.

Когда самолет опустил нос и пошел на снижение, отбрасывая гигантскую разлапистую тень на землю, на связь вышел Лестер. Они впустую прошерстили европейские центры трансплантации, затем его лучшие ищейки ринулись в банки органов Северной Америки. Никакого Кроуза. То же самое в Японии. То же самое везде. Лестер просил Профа позвонить Иосифу, и тот сказал, что никогда не слышал о замене кишки такого размера.

— Проф говорит, что с учетом этого мы можем смело вычеркнуть Карибские острова. В хирургии они там еще на стадии самых простых операций по трансплантации. У нас уже не остается мест, где искать.

— Брось на это дело всех, Лестер. Где-то Кроузу же сделали операцию!

Мортон прервал связь, оттолкнул от себя кресло и пошел к кабинке, расположенной между центром связи и отсеком пилотов. Это маленькое помещение называлось гардеробом. Он все еще находился там, когда «Конкорд» совершил посадку и наземный контроль направил его в усиленно охраняемую зону, зарезервированную для прилетов VIP.^[7]

Спускаясь по трапу, Мортон был одет в серый костюм священника и двигался медленно и целеустремленно, как человек, проведший всю свою жизнь между алтарем и кафедрой проповедника.

Мюллер уже ждал у трапа. Рядом стоял «Боинг-747» с жирными красными крестами на фюзеляже и крыльях.

— Рад тебя видеть, Ганс-Дитер.

— Я тебя тоже, Дэвид. — Голос Мюллера был слишком мягким для такого крупного мужчины, словно он всю жизнь терпеливо смирял его.

Мортон кивнул на больничный самолет.

— Как Фогель?

Мюллер скорчил гримасу.

— Он заказал добавочные телефоны и факс в свою палату. Болтает про смерть за работой.

— Ты же знаешь этих банкиров.

Мюллер согласился с тем, что он знает банкиров, и с любопытством уставился на Мортона.

— Я полагаю, ты так оделся не в мою честь.

— А вдруг ты захочешь, чтобы я помолился о твоей душе. — Мортон подпустил столько святости в свой тон, будто его переполнял душевный покой.

— Кроуз все еще жив, — сказал Мюллер, направляясь к припаркованному неподалеку «мерседесу». Женщина-водитель в униформе отдала честь, одновременно открыв заднюю дверцу. Убедившись, что Мюллер и Мортон удобно устроились, она с выпрямленной спиной пошла вокруг машины к водительскому сиденью.

— Она со мной уже год и до сих пор ведет себя как робот, — пробормотал Мюллер.

— Почему бы не сменить ее?

— Следующая может быть еще хуже. К тому же она прекрасно заваривает чай. В моем возрасте это важно. — Он улыбнулся Мортону, и тот ответил улыбкой. — Полагаю, тебя больше всего интересует трансплантация Кроуза?

— Да. — И когда машина выехала из аэропорта, он объяснил почему.

Полчаса спустя они въезжали в ворота частной клиники. Вымощенная булыжником дорожка вела к треугольному фронтону, поддерживаемому рядом гипсовых колонн. У входа стоял вооруженный полицейский. Мюллер предъявил ему свое удостоверение, и он провел их на операционный этаж. У отделения интенсивного ухода их поджидал врач. У него были набрякшие веки, белый халат шелестел от избытка крахмала. Нахмурившись, врач взглянул на Мортона.

— Как он? — спросил Мюллер.

— Никакой надежды. Но мы пытаемся.

— Конечно, конечно, — произнес Мюллер, подделываясь под тон Мортона.

Молча они миновали несколько дверей и подошли к стерильному помещению без окон со столом в виде большой подковы в центре. Система слежения давала возможность двум медсестрам наблюдать за жизненными функциями каждого пациента. Вольфганг Кроуз занимал маленькую отдельную палату слева.

— Я думаю, будет лучше, если только один из вас… — пробормотал врач.

— Конечно, конечно, — повторил Мюллер.

Он остался в дверях, а врач провел Мортона в палату. Кроуз находился под постоянным медицинским воздействием. Мортон на секунду задумался над тем, что движет врачами. И что заставляет кого-то вроде Кроуза верить, что он все еще сумеет помириться с Господом.

— Пожалуйста, подождите минутку, — сказал врач, заходя в палату.

Мортон оглядел оборудование, стоящее вокруг кровати, — пощелкивающие и посвистывающие приборы, дававшие команде медиков подтверждения, что еще не все потеряно. Но даже за этот короткий промежуток времени он почувствовал, что их действия набирают скорость, и старший врач тоже отдает указания все быстрее, по мере того как учащаются мелькания на мониторе, следящем за сердцем. Одна из сестер увеличила струйку жидкости из бутылочки на капельнице, стоявшей возле кровати. Другая проверила электроды, прикрепленные к груди Кроуза.

Сопровождающий Мортона что-то шепнул остальным, они быстро взглянули на Мортона и отошли от кровати. Он медленно двинулся вперед, следя за тем, чтобы не задеть провода на полу и красную тележку, нижняя полка которой была заставлена приборами и лекарствами. Он чувствовал их раздражение — привычное нежелание принять поражение. Мортон взглянул сверху вниз на Кроуза.

— Он почти умер, — пробормотал врач.

Мортон посмотрел на экран: сигналы шли медленнее и слабее. Он повернулся к врачу.

— Пожалуйста, оставьте меня с ним наедине.

Врач отступил назад, туда, где стояли Мюллер и остальные, тихонько переговариваясь друг с другом. Мортон догадывался, что где-то в глубине души все они знали, что смотрят на свой собственный неизбежный финал.

Он склонился к Кроузу.

— Вы слышите меня?

Горло Кроуза дрогнуло, но с губ не сорвалось ни звука. Мортон наклонился ниже и еще тише произнес:

— Это очень важно, чтобы вы сказали мне сейчас правду, герр Кроуз. — Он взглянул на монитор: сигналы двигались очень неуверенно. — Где вам была сделана трансплантация? — Их лица почти касались друг друга; на мгновение Мортон увидел, как что-то промелькнуло в глазах Кроуза. Потом они закрылись. — Имя, герр Кроуз. Только имя.

Слабый звук сорвался с губ Кроуза.

— Ромер. Вы когда-нибудь слышали о Густаве Ромере?

Глаза Кроуза резко распахнулись.

— Если слышали, просто кивните.

Кроуз издал слабый, придушенный звук:

— Нн…

Мортон придвинул ухо к запекшимся губам Кроуза. Тот издал какой-то звук, еще слабее первого. Сигналы на мониторе стали еще беспорядочнее. Красный огонек замигал над экраном. Когда по монитору пошла прямая непрерывная линия, вся команда медиков вернулась к кровати. Огонек больше не мигал.

— Надеюсь, вы отправили его туда счастливым — туда, где он сейчас, — сказал врач.

— Я так и не смог ничего узнать, — пробормотал Мортон, отворачиваясь, когда сестра мягким движением прикрыла Кроузу глаза.

Пытался ли Кроуз сказать, что не знал Густава Ромера? Или что-то другое?

Глава 10

Хотя было всего около десяти вечера, ресторан оказался в их полном распоряжении — Мадам уже забыла, как рано шведы ужинают. Секунду назад пара, сидевшая на другом конце зала, тихо, как молящиеся в церкви, поднялась из-за своего освещенного свечами столика.

— Мне нужно больше чем полчаса с доктором Крамером, — сказала она, вытирая рот салфеткой.

— Это просто невозможно, Мадам, — вздохнул граф Олаф Линдман. — Даже будучи директором Нобелевского фонда, я все равно связан расписанием. Без него церемонии присуждения премий превратятся в хаос. И так уже с каждым годом ими все труднее управлять.

Он видел, как метрдотель, выглядывающий из-за двери в служебное помещение, улыбается бесстрастной ресторанной улыбкой: ему уже скормили хорошие чаевые за лучшую кабинку в лучшем месте зала. Когда Олаф в первый раз ужинал здесь с Мадам, точно такие же чаевые обеспечили этот же столик.

Он протянул костлявую руку к кофейнику, который оставил официант.

— Еще кофе?

Она покачала головой.

— Но я выкурю сигару.

Он достал из внутреннего кармана маленький серебряный портсигар, вытащил тонкую кубинскую сигару, зажег ее кончик, а потом передал ей, одновременно быстрым движением головы остановив приближающегося официанта — не хотелось отказывать себе в этом удовольствии. Молча он наблюдал, как она курит.

Это был первый из их личных ритуалов, которому она научила его. Другой заключался в том, чтобы обращаться к ней, называя ее только Мадам. Он ухитрялся придавать этому слову особую ласку. Встреча с ней была похожа на чудесную пору бабьего лета — и хотя оно запоздало, в конце концов все же пришло. Тогда ему казалось, что он уже ничего не ждет от жизни, храня верность памяти Илзы. Прошло десять лет со дня смерти его жены, когда он встретил Мадам и сказал себе, что это начало нового рассвета — со своим особым звучанием и цветом чистой радости. Он понимал, что до сих пор был неизлечимым романтиком и даже на шестидесятом году жизни все еще готов ждать, когда Мадам примет его предложение руки и сердца. Он надеялся на это, как надеемся мы все, когда любим. С тех пор от нее не было почти никаких известий; подарки на дни рождения и на Рождество — только и всего. Тем большую радость доставил ее звонок из Малибу, пусть даже ей, как обычно, что-то понадобилось от него. Совсем небольшая плата за вечер, проведенный с нею. Она была явно разочарована, не получив побольше времени для беседы с доктором Крамером.

— Я скучал по вам, — сказал он, закрывая портсигар и кладя его обратно в карман.

— Я тоже скучала. — Она смотрела, как официант улыбается той особой улыбкой, которая, как обычно надеются все слуги, оставит их лица в забывчивой памяти клиентов. Она взглянула прямо ему в глаза. — Скажите мне правду, Олаф, вы в самом деле пытались? Я имею в виду, действительно как следует?

— Даю слово.

— И вы хотите сказать, я никак не смогу подольше поговорить с доктором Крамером?

— Мне очень жаль, но это так, — вздохнул он.

Мадам дернула плечом. Нетерпение? Смирение? Он не смог определить. Слишком многого в ней не знал. И очень многое хотел бы понять.

Мадам продолжала изучающе разглядывать его. Он вел себя как старик, мечтающий о наступлении нового дня, чтобы просто прожить его. От одной мысли о том, чтобы делить с ним постель, ее начинало тошнить. Это изможденное тело с отвислым брюшком и мертвенно-белой кожей вызывало у нее отвращение. А по утрам придется терпеть прикосновение его небритого подбородка, если ему вздумается запечатлеть первый утренний поцелуй на ее губах. Она не только почувствует его колючую щетину, но ощутит его несвежее дыхание, увидит эти глаза в красных прожилках, уставленные на нее, и его волосы, не тщательно причесанные, как сейчас, а серые и всклокоченные. На мгновение ей захотелось закрыть глаза и уши, чтобы не смотреть на него и не слышать этот робкий дрожащий голос. Но она давным-давно научилась скрывать свои чувства.

Мадам коснулась его руки.

— Олаф, дорогой, вы уверены, что никак не можете изменить расписание? Мне так нужно, чтобы вы сделали это для меня! — Ей нелегко было играть роль женщины, которой нужна помощь.

Он снова вздохнул.

— Мне жаль, но не могу.

Ее глаза не отрывались от него. При свете свечи было трудно понять, о чем она думает. Она выглядела точно так же, как в то время, когда он сделал ей предложение. Это произошло после смерти Крэйтона, когда он рассудил, что уже прошло достаточно времени и она справилась со своим горем. И тогда, так же, как сейчас, он молча сидел за столом напротив нее и чувствовал себя неуверенным школьником.

— Разумеется, я разочарована, Олаф, — сказала она после долгой паузы. — И даже удивлена. Мне казалось, я что-нибудь да значу для вас, чтобы сделать для меня хотя бы такую малость. Очевидно, это не так.

— Нет, нет. Вы очень много значите для меня. Очень, очень много. Пожалуйста, поверьте мне!

— Когда вы так говорите, я хочу верить.

— Все, что угодно, Мадам, я сделаю, и сделаю с удовольствием. Но изменить нобелевский график невозможно. Даже Его Величеству это не по силам! — Он слабо улыбнулся. — Даже самому Господу Богу.

Он замолчал, понимая, что она сейчас произнесет свой приговор.

— Прекрасно, Олаф. Не можете, значит, не можете. Решение принимать вам, и вы его приняли. Я разочарована — и в немалой степени — потому что столкнулась с такой вашей чертой, которой совершенно в вас не подозревала. Мне не нравится упрямство в ком бы то ни было, но особенно в мужчине. Это не свидетельствует о широте души. И я этого не люблю.

— Мадам, пожалуйста! — взмолился он. — Вы же знаете, я сделал бы для вас все, что от меня зависит. Но это не в моей власти.

Она выпрямилась и, казалось, выбросила весь разговор из головы. Затушила остаток сигары и оттолкнула пепельницу на край алой скатерти.

— Я надеюсь, вы сумели позаботиться о том, чтобы Нилс сказал ей? Уж это по крайней мере никак не повлияет на ваш график.

— Да-да, конечно! — Он кивнул, желая загладить свою вину. — Я велел ему сделать все точно так, как вы просили. Миссис Крэйтон сейчас уже знает, что у вас будет личная встреча с доктором Крамером.

Он заметил, как что-то промелькнуло в глазах Мадам и тут же исчезло, и прежде чем она заговорила, пожалел, что выбрал такое выражение.

— Я уже говорила вам, Олаф, что не люблю, когда вы так называете ее. — Это было произнесено так, словно он коснулся их общей боли.

— Пожалуйста, простите меня за бестактность. — Он на мгновение просто забыл, как глубоко эти женщины ненавидели друг друга. Присутствие их обеих на нобелевской церемонии потребует чрезвычайной осторожности.

У Мадам была особая холодная улыбка на случай прощения.

— Все в порядке. Доктор Крамер спрашивал, зачем я хочу встретиться с ним?

— Нет. Но он был очень рад возможности повидаться с вами. — Она никак не могла знать, что он даже не поставил доктора Крамера в известность о назначенной встрече, а просто вписал эти полчаса в свой и без того переполненный список.

— Как он себя чувствует? — Она заметила облегчение на его лице. Олаф был истинным шведом, всегда готовым искать безопасную почву в разговоре и разыгрывать покорного слугу.

— Отлично. Он, конечно, с нетерпением предвкушает церемонию.

Теперь она одарила его улыбкой другого сорта.

— Разумеется. Как и я. — Она взглянула на продолговатые часы возле кабинки кассира. — Уже поздно. У меня был трудный день. И мне нужно еще поработать.

— Не знаю, как вам удается работать во время путешествий. Следить за всеми компаниями, благотворительными организациями. Это просто… ну, просто чудесно, как вы справляетесь со всем.

— Такая у меня работа. — Это было все, что она когда-либо говорила ему о том, чем занимается.

К ним приближался метрдотель. Еще кофе? Ликер? Она покачала головой и посмотрела через стол на своего собеседника.

— Спасибо за чудесный ужин, Олаф! — Самая убедительная ложь всегда говорится прямо в глаза. Мадам отодвинула стул и они вышли из ресторана.

На улице ждала его машина с шофером. Она уселась на заднем сиденье поодаль от него и безмятежно смотрела в окно, пока они мчались по пустынным улицам Старого города. Не говоря ни слова, она держала его на расстоянии вытянутой руки. Когда машина остановилась возле ее дома, она целомудренно чмокнула его в щеку, прежде чем быстро захлопнуть за собой дверцу. Он провожал ее взглядом, когда она шла по тротуару. Ее движения были полны животного магнетизма, и он снова ощутил жуткое болезненное одиночество. Он пошел бы на все, чтоб сделать Мадам частью своей жизни.

У дверей дома, принадлежавшего Организации, она обернулась и взглянула на машину — его лицо было плотно прижато к оконному столу. Старый неуклюжий дурак, со всеми своими болячками.

Она махнула рукой и открыла дверь ключом. Пряча его обратно в сумочку, она дотронулась до послания о взрыве бомбы в Вашингтоне. Еще перед ужином она сделала несколько телефонных звонков по этому поводу из маленькой совершенно изолированной комнаты связи в подвале здания. Сейчас пришло время сделать еще один.

Выйдя из боковой двери австралийского посольства, Джозеф Баттерфилд, третий секретарь, резко ускорил шаг, проходя мимо скучающего патрульного, которого полицейский департамент Вашингтона приставил для охраны.

Джо бежал легко, экономно расходуя энергию на каждое движение, едва отрывая ноги от тротуара. На нем были выцветшие шорты, рубашка и пара крепких грубых ботинок, какие нужны в горах. Через несколько дней он вылетит в Сиэтл и на целую неделю забросит всю эту рутину за письменным столом. Раньше он не представлял себе, какой скучной может оказаться младшая дипломатическая должность в американской столице.

Жизнь помимо работы была немногим лучше. Пока все утверждения, которые он слышал о Вашингтоне, оказывались сильно преувеличенными. Никто не обременял его приглашениями на вечеринки. Несколько ленчей и ужинов, которые он устраивал, были чисто деловыми. Женщины, несмотря на все россказни о них, отнюдь не спешили расстилаться перед ним. Инструкторша в «Держим-в-Форме», которой он попытался назначить свидание, ответила, что как-нибудь в другой раз, хотя одобрительно отметила, что он сложен как бегун: сильные мышцы ног и бедер, и вообще ни капли жира.

После истории с бомбой посол запретил посещение клуба всему персоналу, и ему пришлось позвонить и отменить свой сеанс. Вместо того, чтобы сказать инструкторше правду — что посол никак не может забыть о событиях в Бейруте, — он в качестве извинения сослался на свой грядущий отпуск. Она спросила, куда он собирается, и он, стараясь продлить разговор, рассказал о своих намерениях со всеми подробностями, а закончил вопросом, не желает ли она присоединиться к нему. Она рассмеялась и сказала, что, быть может, в следующий раз.

Струйки пота начали стекать по его спине, груди и со лба — прямо в глаза, вызывая жжение. Он стер их тыльной стороной ладони и посмотрел на солнце. Полдень: отличное время для бега. Мало народу на улицах, никто не сбивает с ритма.

Через несколько кварталов стайка ребятишек припустила за ним, высоко задирая колени — явно передразнивая. Он глянул на них через плечо и ухмыльнулся. В одинокой фигуре бегущего всегда есть нечто такое, что провоцирует насмешку. Может быть, оттого, что его ритмичные подпрыгивания наносят рябь на дневной узор жизни тех, мимо кого он пробегает? Или просто любой бегун напрашивается на вызов? Может быть, в один прекрасный день эти ребятишки поймут, что каждый бегун самоутверждается каждым своим шагом. Я бегу — вот что отличает меня от всех вас.

Ритм бега становится устойчивее по мере того, как его мышцы, заскучавшие от утренних часов, проведенных за столом, начинают поглощать кислород из усилившегося потока крови в теле. Он слегка прибавил скорость, слыша, как пыхтение ребятишек позади слабеет. Почти не замедляя бега, он пересек перекресток, с привычной легкостью лавируя среди потока машин. После таких упражнений горы станут истинным наслаждением.

Дело чести для каждого нового госсекретаря в Госдепартаменте Соединенных Штатов выбрать местечко на глобусе, где он сможет оставить свою персональную отметину в американской иностранной политике. Для Генри Киссинджера это был Китай. Александр Хэйг выбрал Ближний Восток, Каспер Уайнбергер — Европу. Новоназначенный Уоллес Армстронг остановился на Центральной Америке.

Отчасти причина заключалась в том, что его отец, будучи госсекретарем, пытался распространить американское влияние в этом регионе и потерпел неудачу. Пришедшие ему на смену недалеко продвинулись. Неудача каждого из них была сопряжена с Никарагуа — как тогда, так и теперь самой слаборазвитой республикой в Центральной Америке: стержневое расположение на перешейке и при этом центр политической нестабильности в регионе.

Госсекретарь Армстронг верил, что знает решение этой проблемы, и был готов предъявить его. Он взглянул через стол на своего помощника, которого вызвал, просидев целое утро в сосредоточенных размышлениях. Тот сидел наготове с открытым блокнотом. Госсекретарь прочистил горло и заговорил:

— Записка президенту. Копии — министру обороны, председателю Объединенного комитета начальников штабов, директору ЦРУ. Распространить обычным Списком приверженцев.

Он сделал паузу. Раньше, до вселения в этот кабинет, он и не подозревал о существования такого списка, теперь же использовал его самый закрытый и секретный статус как способ связаться с ключевыми фигурами в администрации, зная наверняка, что его сообщение дойдет без каких-либо искажений.

— Никарагуа остается нашей самой серьезной проблемой в регионе. Последствия войны контрас, которая превратилась в фатальную навязчивую идею при президенте Рейгане, ощущаются до сих пор. Нам не доверяют, уже не говоря о том, что не любят, поскольку администрация Рейгана поддерживала не ту сторону — контрас. В Никарагуа существуют опасения, что мы повторим ту же ошибку в следующий раз. Исходя из этого, я предлагаю радикально иной подход. Мы продемонстрируем политику полного невмешательства в дела Никарагуа — на виду у всех. Внешнее наблюдение за этой страной, как наземное, так и со спутников, свертывается немедленно. ЦРУ сокращает свое присутствие в Никарагуа до абсолютного минимума, никакие новые операции там не проводятся, а все текущие — сворачиваются.

Он попросил помощника прочесть вслух то, что надиктовал, а потом продолжил:

— В то же время под государственным управлением Казначейство начнет готовить финансовую программу, которая обеспечит Никарагуа достаточными средствами, чтобы страна стала абсолютно независимой. За короткий период мы сделаем все возможное, чтобы Никарагуа и наша страна оказались в одной упряжке. Я совершенно убежден, что в результате мы увидим изменение всего состояния данного региона.

Темнота спустилась как обычно быстро, а доктор Ромер все еще сидел перед монитором связи в финском коттедже. При свете экрана было видно, что комната красиво обставлена; книги в кожаных переплетах на стеллажах вдоль стен и письменный стол восемнадцатого века в центре красноречиво говорили об убежище одинокого человека. Ни одна деталь в ней не содержала ни малейшего намека на прошлое доктора Ромера.

Когда Мадам сделала паузу, чтобы отпить глоток воды из стакана, он посмотрел в окно на огни клиники. Стеклянные крыши операционных мерцали зеленоватым светом: хирурги опять работали допоздна. Секунду назад включился аварийный генератор, чтобы поддержать энергоснабжение с материка. Тихое гудение генератора было почти не слышно на фоне обычных ночных звуков, нескончаемого хора цикад от сумерек до рассвета.

Он снова повернулся к экрану. Изображение Мадам передавалось через спутник, находящийся над севером Атлантики. Это был один из трех спутников, принадлежащих Организации и обеспечивающих абсолютно надежную сеть связи по всему земному шару. Он только что в полном молчании выслушал перечень событий, происшедших в Вашингтоне.

Поставив стакан на место, она вернулась к этому вопросу.

— Действительно, самое неудачное — то, что ваши люди выбрали донора, который работал на службу Хаммер, Густав. Был ли это единственный случайный прокол, или ваши люди становятся небрежными?

Он не спрашивал, каким образом она получила эту информацию. Такие вопросы никогда не обсуждались.

— Не было никакой возможности выяснить заранее, кто он, Мадам.

— Нам необходимо учесть это. В дальнейшем инструкторы должны доставать больше сведений для отбора. Скажите им, что именно мелочи всегда имеют решающее значение. Нужно знать не только кто на кого работает, но и куда они отправляются отдыхать. С кем общаются? Посещают ли церковь? Католическую или протестантскую? По таким вещам можно судить о многом. Большая ли семья? Сколько машин? Ходят ли дети в школу? Они должны задавать столько вопросов, сколько потребуется. Я ни в коем случае не хочу, чтобы такое повторилось снова, Густав.

В ее словах не было явной угрозы, речь была спокойной, но доктор Ромер напрягся — отчасти потому, что никак не мог привыкнуть к ее фамильярности: с тех пор как умерла его мать, никто не называл его Густавом, — но еще и по какой-то другой причине. Она подошла слишком близко к тому, чтобы вторгнуться в сферу его личной ответственности.

— Полагаю, вы чересчур озабочены, Мадам. — В его ответе не было и намека на извинение.

— Мы оба должны быть озабочены любым обстоятельством — каким бы крошечным, отдаленным или заурядным оно ни казалось, — если в нем таится угроза Организации. Убитый сотрудник службы Хаммер по всем статьям подходит к этой категории, Густав. — Ее тон по-прежнему оставался ровным.

— Я полностью согласен, Мадам, — произнес доктор Ромер голосом, в котором раздражение теперь было смешано с нотками оправдания. Он подождал, но она ничего не ответила.

В подвальном помещении комнаты связи в Стокгольме Мадам пристально уставилась в его лицо на мониторе. Она знала, когда остановила свой выбор на нем, что он из тех, кто продает свой талант по самой высокой цене. Но до сих пор он оставался полностью преданным и лояльным. Помогало то, что у него не было ни моральных, ни политических принципов. Человек вроде Густава был бесценен, но он также мог быть и наивным. С самого начала она предупреждала, что будут попытки проникновения в Организацию, и велела ему принять все возможные меры, чтобы такого не случилось. И теперь — вот это.

— Я хочу еще немного поговорить о Мортоне, — в конце концов сказала она.

Он кивнул.

— Нет доказательств, Мадам.

— Но давайте предположим, что это был он. Известно, зачем он в Вашингтоне?

— Нет. Но мы это выясним.

— Хорошо. Нам также нужно выяснить, сколько времени он там пробыл.

— Конечно.

Он увидел на экране, как она выпрямилась.

— Прежде чем вы сможете быть так уверены, нам совершенно необходимо знать, что его посещение нашего здания не связано со смертью его сотрудника.

— Стамп никогда не посещал вашингтонское отделение, Мадам. Только те, что в Чикаго, Лос-Анджелесе и Хьюстоне. Сигналов о каких-либо расспросах не поступало. Вполне вероятно, что Мортон занимается другим делом — возможно, связанным с этой бомбой. За прошедшие месяцы произошло несколько таких инцидентов.

— Я повторяю, Густав, что бы ни привело его в наше здание, это угроза всей Организации в целом! Я не хочу преувеличивать, но совершенно ясно, что после всего случившегося вы не можете утверждать, что наша система охраны непогрешима. Если Мортон подойдет близко, у вас будут проблемы. Вы должны понимать это лучше, чем кто бы то ни было. В конце концов, я столько сделала, чтобы организовать вашу смерть, именно ради того, чтобы гарантировать нас от этого.

Впервые в ее голосе проскользнула нотка раздражения. Глаза доктора Ромера инстинктивно метнулись к экранам слежения за охраной. Изображения на них успокоили его. Он заговорил спокойным тоном, подпустив в него лишь столько раздражения, сколько требовалось, чтобы показать, что он не нуждается в напоминаниях.

— К нынешнему дню мы собрали почти тысячу органов и пока не вызвали никаких подозрений, направленных на нас, несмотря на все расследования полицейских. Даже если в это дело вовлекли Мортона, с чего он начнет свои поиски? Мы собираем урожай на таком огромном поле, что его задача будет просто за пределами его возможностей.

У себя в спальне Мадам снова все обдумала и взвесила. И Элмер предупреждал, что не стоит раньше времени пугаться привидений. В самом деле, все, что она узнала из других источников, подтверждало сказанное Густавом Ромером. Скорее всего, визит Мортона в здание был простым совпадением — если это вообще был Мортон. Но она должна быть до конца уверена.

— Кого вы послали в Вашингтон для расследования?

— Клингера.

— Хорошо. — Клингер был рожден, чтобы вселять ужас. Он выяснит все, что нужно. — Пока Клингер не доложит о результатах, думаю, вы должны приостановить дальнейшую добычу органов.

Доктору Ромеру потребовалась время, чтобы поверить своим ушам.

— Это невозможно!

— Почему? — Она удивленно улыбнулась.

— Почему? Сейчас я вам точно скажу почему, Мадам! — Он подался вперед, и свет экрана придал его лицу какой-то призрачный оттенок. — Нам нужно выполнять контракты. Уже получены авансы от пациентов, которые по медицинским показаниям не могут ждать. А наш банк органов нуждается в срочном пополнении. Если мы этого не сделаем, придется отменять операции и возвращать авансы. Финансовая сторона, конечно, не очень заденет нас, но урон нашей репутации и надежности просто невозможно подсчитать. Мы добились блестящего положения на рынке предоставлением гарантированных услуг без всяких отсрочек, и поэтому получили право неуклонно повышать цены. Недавно я накинул еще пятнадцать процентов. Для всего этого совершенно необходимо постоянно иметь в наличии органы. Ни Мортону, ни вообще кому бы то ни было нельзя позволить вмешиваться.

Он замолчал и в наступившей тишине отвернулся к окну. Над горой Масая вставала луна. Все следы дневного ливня исчезли, и тело вновь начало мучить его.

— Вы говорите очень убедительно, Густав, — мягко произнесла Мадам. Один из первых уроков Элмера учил ее всегда быть готовой признать свою ошибку. — Скажите, сколько у вас осталось сердец?

— Одно.

Она взглянула прямо в экран.

— Что ж, тогда вы вправе беспокоиться. — Она помолчала, прежде чем задать следующий вопрос. — У вас есть клиент для этого сердца?

— Да. Вышинский.

Она кивнула. Игорь Вышинский был главным московским дельцом наркобизнеса. Если он умрет, всегда найдется кто-нибудь, кто заменит его и будет продолжать выплачивать часть своих доходов Организации.

— Верните ему аванс, — приказала она.

Доктор Ромер уставился на экран.

— У вас есть другой клиент? — спросил он.

— Когда появится, вы первый узнаете о нем. — Пока не было необходимости рассказывать ему о Дитере Фогеле. — Ну что же, Густав, хорошо. Продолжайте добычу. Но вы не должны спускать глаз с Мортона. Что бы ни потребовалось, я даю вам санкцию на это. До свидания.

Когда экран опустел, доктор Ромер подкатил кресло к окну, выглянул в ночь и увидел, как всходит луна. Она была полной, оранжевого цвета и глядела злобно. Луна охотников.

Глава 11

Через полтора часа после того, как Мортон отошел от постели Кроуза, он катил на север, вдоль Женевского озера. Последние лучи солнца догорали на заснеженных верхушках Альп. Даже для этого времени года снега наверху было необычно много. Он вел машину с осторожностью, и не только из-за обледенелой дороги — просто он все делал осторожно, словно в прежней своей жизни только тем и занимался, что бросал вызов всем правилам. Рядом, на пассажирском сиденье, лежала папка, которую он забрал из кабинета Транга.

Еще во время полета из Франкфурта он позвонил человеку, известному в службе Хаммер под кличкой Шалтай-Болтай — из-за его фигуры, и дал ему приблизительную имитацию звуков умирающего Кроуза. Он попросил Шалтая-Болтая попытаться расшифровать их, а потом сбросил одежду священника и уснул крепким сном на одной из коек для команды позади рубки управления.

Какая-то машина обогнала его, когда он свернул с дороги вдоль озера на шоссе, которое через полмили заканчивалось перед высокими массивными железными воротами. С обеих сторон к ним примыкала и уходила в гущу деревьев высокая каменная стена со стальной проволокой наверху. За стеной ничего не было видно из-за густой листвы. От елей шел запах смолы.

Мортон нажал кнопку на приборной доске, и ворота бесшумно открылись внутрь. Он проехал немного вперед, остановился, подождал, пока они закроются за ним, и поехал дальше. На маленьком мониторе под приборной доской горел постоянный сигнал. Инфракрасные камеры, спрятанные среди деревьев, засекли машину. Если бы в салоне или под кузовом находилась бомба, они засекли бы и ее.

За поворотом расположилась школа, где раз в неделю, откладывая все другие дела, он читал лекции. Его предметом была изменяющаяся роль терроризма — нескончаемая тема. Те, кто приглашались на лекции, уже успели отличиться в СВДС,^[8] частях «Дельты» или в одном из европейских подразделений быстрого реагирования. Но все равно лишь немногим удавалось получить здесь диплом. Для этого требовалось кое-что, о чем судил лишь он один, каждый раз задавая себе один и тот же вопрос: доверит ли он независимо от обстоятельств данному человеку свою собственную жизнь? Этот тест никогда не подводил.

Показалось здание главного штаба. У облицованного камнем и неприступного как крепость бывшего хранилища золота были узкие окна и внушительный вход под аркой, к которому вела широкая эспланада каменных ступенек. Мортон никогда не сомневался в том, что швейцарцы отлично знали, как понадежнее сохранить свой золотой запас. Припарковав машину, он взял папку и ступил на гравийную дорожку.

Из-за боковой части здания, в которой размещался отдел связи, появился Дэнни Нэгьер. Когда-то он потерял один глаз при установке подслушивающего устройства, но это ничуть не отразилось на его мастерстве. Он служил с Мортоном дольше, чем кто бы то ни было в службе Хаммер, побывал с ним во всех местах, где улицы не имеют названий, а смерть приходит в самых разнообразных формах. Дэнни тащил металлический ящик из-под инструментов и потирал пальцами повязку на глазу, как делал всегда, когда был чем-то доволен.

— В следующий раз, — заговорил он без всякого вступления, еще в нескольких ярдах от Мортона, — у нас будет парочка новых примочек.

— Стало быть, ты устранил дефекты? — Дэнни говорил, что на это может уйти несколько недель.

Дэнни улыбнулся.

— Двойные нагрузки всегда подстегивают мозги. Теперь у нас есть карманный сканер, который устраняет все помехи. Град, песчаные бури, десятибалльный шторм — все равно он выдаст тебе чистый звук с расстояния больше чем в полмили. А за сотню ярдов уловит вздох во время грозы, даю полную гарантию. Еще у нас будет летающая камера, не больше попугайчика. Вся штуковина покрыта защитной краской и ее трудно засечь даже с нескольких футов. Самое сложное было связать изображение со сканером. Зато теперь мы сможем видеть и слышать на операциях так, как раньше и не мечтали.

Мысли Мортона уже работали в практическом направлении.

— Пока я не представляю, где мы сможем это использовать.

— Я слышал, во Франкфурте пусто-пусто, — прищурившись, сказал Дэнни.

Мортон рассказал ему, что случилось с Кроузом, потом раскрыл папку и показал бланки из «Держим-в-Форме» и надписи, замазанные корректорской жидкостью.

— Давай я отнесу это Чепмену, — сказал Дэнни. — Если кто-то и сумеет снять эту штуку, то только он.

Джон Чепмен был экспертом школы по растворителям и подделке документов. Беря папку, Дэнни глянул в сторону школы.

— Один из русских вчера болтал про таких, как Кроуз. Он ручается, что через пять лет все они вымрут, как динозавры, и их заменят короли уголовного мира из Москвы.

— Как вообще дела у наших русских? — спросил Мортон.

Это был вполне очевидныйповорот в сотрудничестве между Россией и Западом по вопросам безопасности. Русских готовили на инструкторов для их новой службы безопасности, заменившей КГБ.

— Довольно сносно. Но пока не владеют всеми техническими навыками. Это займет еще годик-другой. — Дэнни покрепче ухватил свой ящик. — Сегодня утром заходил Уолтер, говорил с инструкторами. Он, кажется, все носится со своей идеей, что если они слегка занизят стандарты, у нас увеличится пропускная способность. — Дэнни произнес это тем особым тоном, каким военные докладывают о поведении штатских.

— В тот день, когда мы начнем урезать хоть что-то, им придется принять мою отставку. — Холодность тона Мортона внушала большую угрозу, чем если бы он вспылил. — Где Уолтер?

— Поехал в Брюссель на семинар по компьютерам, который устраивает Европейское сообщество. Он, как и все новообращенные, стал чем-то вроде апостола Ай-Би-Эм и Макинтошей. Но собирается прикатить в Стокгольм, когда Иосиф будет получать своего Нобеля. Уолтер не упустит случая покрасоваться в лучах чьей-то славы!

— Я поговорю там с ним, — буркнул Мортон. — Ты же пока напомни всем в школе, что если им даже придется до минимума сократить прием, это все равно лучше, чем если кто-нибудь провалится на задании.

Мортон прошел в главный корпус. За дверью открывался холл с мраморным полом размером с небольшой бальный зал, ведущий к великолепной лестнице с балюстрадами из красного дерева. Это все, что Мортон оставил от прежнего убранства. Когда он прикрыл за собой дверь, группа стрелков в черных комбинезонах, черных беретах и высоких сапогах с резиновыми подошвами вынырнула из подвала, огромный холл наполнился эхом их шагов. С ними шли Шон Карбери и Джонни Куирк. На обоих были хлопчатобумажные куртки, какие любили носить все начальники отделов. Оба ирландца были коренастыми, мускулистыми парнями в расцвете лет.

Карбери раньше представлял свою страну в Организации Объединенных Наций; тогда немногие знали, что его искусство дипломата не уступает умению обращаться с оружием. Куирк был одним из лучших признанных умов в Дублинской Заставе, пока не ушел в преждевременную отставку, чтобы посвятить жизнь своей первой любви: изобретательству. Мортон наткнулся на него на торговой ярмарке, где тот искал спонсоров. Проведя полдня за разговором о серьезных деньгах, Куирк согласился, что работа в технической службе — единственный способ для него удовлетворить свою страсть. В тот день, когда Карбери стал руководить тайными операциями, Куирк взял на себя контроль за группой собранных с бору по сосенке ученых.

— Ты очень вовремя, Дэвид, — окликнул его через весь холл Карбери. — Мы как раз идем поглядеть, разобрались пьянчужки Джонни с тем оружием, которым был убит Стамп, или нет.

Куирк в одной руке нес парусиновую сумку, а в другой — жестяную коробку. Он ухмыльнулся Мортону.

— Пошли посмотрим. Даже если нет, это поможет тебе убедить Битбурга на следующем обсуждении бюджета, что мы вовсе не швыряем деньги на ветер.

Карбери закатил глаза.

— Он уже приставал ко мне раньше — хотел урезать рацион пайков жизнеобеспечения до учебных норм во время практических занятий. Я сказал ему, что не цветы на лужайке выращиваю.

Тон их разговора был обычным для профессионалов, обменивающихся своими профессиональными жалобами. Уолтер всегда пристает с такими вещами, когда наступает время утверждения бюджета.

Все вместе они спустились по каменным ступенькам в подвальные помещения и прошли мимо камер с табличками «Архив» и «Личные дела». За ними находилась бывшая плавильня, которую из арены кошачьих драк превратили в полигон для испытания рекрутов. Короткий коридор вел к двери, на которой красовалась корявая надпись: «Место Майка». Битбург протестовал против убого оформленной таблички. Мортон напоминал ему, что Майка нанимали не за его способности в чистописании.

Пещера, где дерзали новобранцы, была размером с футбольное поле, ее обустраивали лучшие голливудские дизайнеры. Они считали, что их нанял европейский продюсер — Дэнни прекрасно справился с этой ролью. По их макетам и рисункам, которые он привез из Лос-Анджелеса, и было воссоздано уникальное пространство: улица городского квартала с церквушкой, магазинчиками и школой; городские трущобы; кусочек джунглей. У одной из стен высилась вполне реалистичная скала с понатыканными крюками и альпинистскими веревками. На противоположной стене был изображен фасад здания с обгоревшими окнами. С панели в контрольной кабине можно было воспроизвести точное подобие песчаной бури, метели, наводнения, шума водопада или уличной пробки. Раз в полгода весь оперативный состав спускался сюда оттачивать свое мастерство под зорким наблюдением Майка.

Из контрольной кабины вынырнула фигура в защитном комбинезоне — это и был Майк.

— Привет, босс, не ждал вас здесь. У вас же еще месяц до тренировки.

Мортон приветственно махнул рукой.

— Я проездом, Майк.

Он разыскал Майка в самом конце войны в Заливе. Когда республиканские гвардейцы Саддама окружили Майка, тот положил целый их взвод, прежде чем смыться на их же танке. Группа состояла отнюдь не из коротышек, но Майк все равно возвышался над всеми, кроме Мортона.

Майк повернулся к Карбери.

— Так что вам нужно? — спросил он.

— Поработать, — жизнерадостно ответил Карбери.

Майк сморщил нос, но вид у него был довольный.

— Нам нужно проверить это в самых крутых условиях, — добавил Куирк, доставая из своей сумки разнообразное оружие: пистолеты, духовые трубки, дротиковые ружья. Он повернулся к Мортону. — Стамп мог быть убит из любого из них.

Раздав оружие кое-кому из своих стрелков, Куирк открыл жестяную коробку, вытащил какой-то предмет размером с дробинку и, зажав его двумя пальцами, показал Мортону:

— Мы сделали капсулки из смеси смолы и масла, которая растворяется с той же скоростью, что настоящая. Работать без настоящей капсулы было потруднее, чем обычно.

— Что-то не припомню, чтобы тебя это раньше смущало, Джонни, — улыбаясь, вставил Карбери.

— Ты сейчас смотри хорошенько, Шон. В один прекрасный день мы соорудим такое, что оставит тебя без работы!

— Джентльмены, если вы готовы, давайте начинайте свою пьесу, — сказал Майк. Колкие шутки были не по его части.

Куирк быстро раздал дробинки и объяснил стрелкам, как пользоваться оружием:

— Помните, все стволы работают на сжатом воздухе. Прежде чем стрелять, нужно подойти на близкое расстояние.

Мортон повернулся к парню с пистолетом-трубкой.

— Я бы хотел попробовать этот.

Стрелок вручил ему ствол и присоединился к тем, кто изображал из себя мишени.

— Правила обычные, — обратился к ним Майк. — Одно попадание — и вы выбываете. Возвращаетесь сразу сюда. — Когда они направились к разным декорациям, Майк повернулся к Мортону: — Чему отдадите предпочтение, босс?

— Я возьму джунгли, — сказал Мортон.

Майк кивнул и пошел назад к контрольной кабине в сопровождении Куирка и Карбери, а Мортон двинулся с остальными стрелками к декорациям.

Войдя в джунгли, Мортон сразу почувствовал, как тяжелая влажность начала пропитывать все вокруг. Давным-давно он выучил законы подобных мест. Они были просты — нужно полностью полагаться на собственные силы, потому что здесь выявляется самая суть того, что ты собой представляешь. В одной руке он держал трубку, в другой — дробинку. Ноги легко двигались по земле. Время от времени он останавливался и прислушивался к шорохам. Они с Майком провели много часов, выбирая подходящие звуковые пленки для проигрывания через скрытые динамики. Теперь же, углубившись в сырые и мрачные декорации, он забыл, что звуки шли из динамиков, а запах гнили распространялся с помощью аэрозоля. Он забыл обо всем.

Парень, служивший его мишенью, работал отлично, он не выдал себя ни одним неосторожным шагом. Сверху донесся крик обезьян. Мортон посмотрел туда — листья не шевелились. Уголком глаза он заметил впереди и чуть справа какое-то движение.

Согнувшись пополам, Мортон поразительно быстро и бесшумно побежал к тому месту, где видел мишень, но человек пропал. Он двинулся дальше, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Почва здесь была влажной. Он остановился. Никаких следов ног. Мортон отступил назад, и тут увидел его, на этот раз слева. Человек исчезал в одном из кроличьих садков, каких было полно в джунглях, двигаясь быстро, как заяц. Мортон ринулся вперед, чтобы перехватить его, когда он вынырнет с другой стороны. Присев на корточки, он укрылся за пнем, прижав трубку к губам, готовый вставить дробинку. Мишени нигде не было — должно быть, он улизнул по какому-нибудь боковому проходу в садке. Мортон поднялся на ноги и снова принялся за поиски.

Вдруг он заметил мишень — человек стоял лицом к нему, всего в нескольких ярдах. Быстрым движением Мортон приставил трубку к губам, вставил дробинку и дунул. Дробинка разорвалась у шеи мужчины.

— Не повезло, сэр, — раздался голос за его спиной.

Мортон круто развернулся и понял, что выстрелил в одно из хитро установленных Майком зеркал.

Вдвоем они вышли из декорации.

Следующий час Мортон провел в полной изоляции в сферической камере, которая была устроена в комнате, примыкавшей к «Месту Майка». Сделанная из стали, она напоминала гигантский мяч для гольфа. Ее форма была тщательно разработана японскими изобретателями: они хотели напомнить своим покупателям — птицам самого высокого полета в мире бизнеса, — что в шаре восстанавливаются и физические, и духовные силы. Поначалу Мортон скептически относился к подобным обещаниям, но после первых же испытаний понял все преимущества шара.

Раздевшись догола в раздевалке, примыкающей к шару, он принял душ и все еще мокрый вошел в тамбур перед круглой дверцей. Закрыв за собой дверцу, он улегся на кровать, натянул на себя прикрепленные к ней ремни, надел шлем с наушниками и немедленно погрузился в полную тьму и тишину. Он почувствовал, как кровать мягко вздрагивает, погружаясь в бак с водой. Температура воды тщательно контролировалась, чтобы оставаться все время приятной, в нее добавили не менее дюжины разных солей для плавучести.

Подвешенный на ремнях, он дрейфовал где-то между забвением и вечностью. Постепенно мозг опустошался, пока не достиг той стадии, когда он ощутил, что неспособен ни на одну серьезную мысль. Потом так же постепенно он вновь начал думать. И пока он плавал, разные возможности стали намного яснее, и он примирился с мыслью, что к вещам, которые не должны происходить на самом деле, нужно относиться как к реальным. А потом снова принялся думать о Густаве Ромере.

Глава 12

Когда доктор Маркус Грубер, главный врач частной клиники, постучался и вошел в палату Дитера Фогеля, банкир опустил диктофон, даже не подумав скрыть раздражение. Покрывало кровати было завалено использованной бумагой для факса, а телевизионный экран в углу настроен на закрытый внутренний канал Бундесбанка. Рядом с медицинским оборудованием на каталке возле кровати стояли факс и многоканальный телефон.

— Я вижу, вы не отрываетесь от дел, герр Фогель.

Доктор Грубер был плотным мужчиной средних лет, хотя определить его возраст было трудно, поскольку все связанное с ним носило характер хорошо скрываемого секрета. Даже когда он говорил, ни одно слово не выделялось ударением.

— Единственное, чего вам не хватает, это вашей секретарши, — добавил он.

— Она приходит два раза в день, чтобы забрать пленки, — бодро произнес Фогель. — И, я надеюсь, вы пришли сообщить, когда я смогу уйти отсюда.

Доктор Грубер не обратил на завуалированную просьбу никакого внимания.

— Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Отдых пошел мне на пользу. Но я уверен, приступ был вовсе не таким серьезным, как мы все полагали.

— Как сердечный приступ — да.

— Так когда же я выписываюсь? Здесь я нахожусь в некоторой изоляции, между тем многое из происходящего требует моего личного участия.

Фрау Зауэрман говорила, что никаких звонков по его личной электронной почте не поступало, это внушало беспокойство. Кранский обещал доложить к этому времени, хотя, может быть, он ждет, когда Фогель выйдет из больницы?

— Разумеется, скорее всего, так и есть, — пробормотал доктор Грубер и взглянул на монитор, следящий за сердцем, как бы предлагая подумать о другом. — Я вижу, газеты гадают о ваших следующих действиях на финансовых рынках.

Фогель сумел взять верный беззаботный тон:

— Вы слышали историю про безногого, который пытался учить других бегать? — спросил он — Бедняга знал теорию, но не мог применить ее на практике. Вот так и со средствами информации — одни разговоры и никаких фактов. Всезнайки на костылях.

— Всезнайки и костыли. Мне это нравится! — Доктор Грубер прислонился к стене и скрестил руки на груди. — Всезнайки и костыли. Мне это очень нравится.

— А вам нравится то, что вы видите на мониторе? — спросил Фогель, стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно.

Доктор Грубер позволил своим темным глазам остановиться на пациенте. Голос канцлера был настойчив: Скажите ему правду. Он решит, что нужно делать — для себя и для страны. Политический подход. Но подтекст совершенно ясен; стоит лишь прочесть финансовые странички газет, чтобы понять это. Валютная стабильность Германии — теперь, когда страна наконец выскочила из спада — осторожно подходит к тому, чтобы снова стать финансовой мощью не только Западной Европы, но и Восточной и даже за ее пределами. И очень многое будет зависеть от решений, принятых его нетерпеливым и важным пациентом. Лучшего времени и впрямь не найти.

— Что сказал вам американский кардиолог на самолете? — спросил доктор Грубер, подходя к постели пациента.

Фогель нахмурился.

— Кажется, он больше привык иметь дело с детьми. Вы же знаете этих американцев.

Грубер не стал ни подтверждать, ни отрицать, что знает.

— Он что-нибудь говорил вам относительно продолжительности вашей жизни?

Фогель нахмурился еще сильнее.

— Он сказал, что мне не о чем беспокоиться. А насчет продолжительности моей жизни… Нет, об этом ничего не говорил. Почему вы спрашиваете?

В каждом подобном случае настает момент, когда нужно произнести главную речь. И доктор Грубер всегда умел сделать так, чтобы одна и та же речь каждый раз казалась экспромтом.

— Все мы смертны, герр Фогель. Но некоторые из нас ближе к смерти, чем остальные. Обычно мы до самого последнего момента не знаем этого. А порой не знаем даже в последний момент. И, ничего не подозревая, умираем во сне. Те, кому повезет больше, умирают в страстных объятиях. Самым везучим дается предостережение. Вы, герр Фогель, один из самых везучих.

— К чему это вы клоните? — спросил Фогель с напускной дерзостью.

Доктор Грубер ответил ему улыбкой, ясно говорящей, что он не видит необходимости в таком вопросе.

— Вам нужно новое сердце, герр Фогель.

Главные слова произнесены, теперь режиссер призывает оратора к молчанию. Он наблюдал, как Фогель уходит в себя, глаза его мутнеют и теряют всякое выражение.

Фогель закрыл глаза и снова очутился в той комнате на Вильгельмштрассе в Восточном Берлине, в сером безликом здании, где располагался отдел внутренней безопасности Штази. Было уже далеко за полдень, когда его провели в кабинет шефа. Он был раздосадован тем, что его вызвали сюда, вынудив отменить встречу с поляками, и так прямо это и высказал. Шеф успокоил его, заверив, что дело не займет много времени — нужно только просмотреть один фильм. Служащий задернул занавески и включил видео.

Мгновение спустя, когда до него дошло, что́ он смотрит, он уже сидел, закрыв лицо ладонями, и что-то бормотал сквозь пальцы, пытаясь как-то оправдаться. Шеф наклонился к нему и, положив руку на плечо, заставил замолчать.

— Просто смотрите на экран, Фогель.

И он так и сделал, смотря кадр за кадром, где растущее беспокойство в глазах маленькой девочки превращалось в панический ужас, когда он выходил из-за камеры и сначала насиловал ее, а потом небрежно тянулся за подушкой и душил до смерти.

Когда фильм кончился, шеф торопливо и равнодушно пожал плечами.

— Как я понимаю, она была цыганкой. Болгарка. Еще были русские, чешки, хорватки, польки — да-да, даже русский ребенок. Бог знает, как вам удалось привезти ее из Москвы. У нас есть все видеозаписи. Можете просмотреть их, если хотите, но они почти одинаковые. Хотя, я уверен, вы и сами это знаете.

— Чего вы хотите?

— Давайте постараемся взглянуть на это более разумно. Мы вовсе не желаем только получать и ничего не давать вам взамен. Давайте рассматривать это как партнерство… — И шеф хищно улыбнулся.

По указке шефа он дистанцировался от официальной политики Министерства финансов, чтобы стать таким банкиром, которому доверяли бы и на западе, и в Москве. Многое из того, что он узнал, удивило его; обо всем он докладывал шефу. Взамен тот снабжал Фогеля детьми.

Фогель раскрыл глаза, чувствуя охватывающий его панический страх, совсем как в последние месяцы режима, перед тем как во всем признаться Кранскому. Русский обещал навести справки, и когда они встретились в следующий раз, успокоил его: Штази уничтожила пленки. Каким же ослом он был, поверив в это! Кто-то из прошлого собирался шантажировать его, угрожая разрушить все, чего он достиг в своей новой жизни. Это не мог быть шеф Штази. Он был мертв. Но кто?

Не знать, сумел ли Кранский выяснить это — и чего они потребуют за возврат пленок — было почти так же страшно, как не понимать, к чему клонит Грубер.

— Что вы хотите этим сказать — новое сердце? — в конце концов спросил Фогель.

— Я говорю о пересадке, — мягко ответил доктор Грубер.

Фогель уставился на него с отвисшей челюстью, совершенно сбитый с толку. Он что, оглох? Спятил? О чем это болтает Грубер? Пересадка? Сколько времени нужно новому сердцу, чтобы прижиться? Он может застрять на несколько недель. Может быть, даже месяцев! И что тогда делать с Кранским? Что будет с негативами? Со всем его будущим?

— Вы уверены, что это необходимо? — спросил он.

Доктор Грубер взял с постели один из факсов и посмотрел на колонки цифр. Пересчет миллиардов немецких марок в десятки миллиардов русских рублей.

— Могу я начертить здесь? — Голос его звучал примирительно. Сначала плохие новости, потом — хорошие.

— Да. — У Финкеля есть копия счета перевода в Москву.

Положив листок на историю болезни, доктор Грубер принялся набрасывать рисунок. Закончив, он объяснил некоторые детали небрежного наброска сердца.

— Главные артерии, ведущие к вашему сердцу, забились осадками кровяного потока. Сигаретным дымом, алкоголем, всей той жирной пищей, которую вы так любите…

— Американец уже говорил мне все это! — грубо оборвал Фогель.

Доктор Грубер сделал вид, что не расслышал.

— Приток крови к вашему сердцу очень слаб. Но дело не только в артериях. Сама сердечная мышца уже изношена. Ваш случай просто классический для трансплантации.

— Я хотел бы выслушать не только ваше мнение, — сказал Фогель.

Доктор Грубер и глазом не моргнул.

— У меня уже есть два других. Профессора Лэтхема в Лондоне и доктора Морелла в Нью-Йорке. В нашей области они — лучшие. Я отправил им по факсу компьютерное изображение вашего сердца. Они согласны с моим диагнозом.

— И ваш прогноз?

Доктор Грубер окинул своего пациента профессиональным взглядом. Фогель выглядел как книжный червь, заботящийся о своем теле.

— Вы еще молоды и, если не считать сердца, в хорошем физическом состоянии. Обычно я даю года четыре, может быть, пять, но в вашем случае могу быть более оптимистичным. Думаю, с новым сердцем вы вполне можете рассчитывать по крайней мере лет на десять, а может, и больше.

С глаз Фогеля спала пелена.

— Очень хорошо. Как скоро вы можете сделать эту пересадку?

Доктор взглянул на Фогеля: да, этот сделан из стали. Никакого страха, никаких эмоций, сразу принял решение.

— В идеале прямо сейчас. Но нам, вероятно, потребуется месяц, чтобы найти сердце для замены. И в лучшие времена доноров всегда не хватает. Никто точно не знает причины, но за последний год это стало обычным делом в Европе. Количество обладателей донорской карточки сократилось. А родственники не желают давать разрешение на удаление органов у усопших близких. Старые предрассудки живучи.

— Посвятите меня в детали, доктор. Где я могу достать сердце? Деньги — не проблема. Банк заплатит.

Врач мрачно кивнул.

— Меня уже поставили в известность. Но вопрос не в деньгах — дело лишь в подходящем сердце. Я уже дал знать всем донорским организациям в Европе и Британии.

— А как насчет других мест?

— Мы ищем и там тоже. Но нехватка ощущается везде. Постарайтесь набраться терпения. У нас мало времени.

Фогель издал слабый безрадостный смешок.

— И вы хотите, чтобы я провел его здесь? Валяясь в постели, пока вы с вашей командой будете ждать телефонного звонка? Так?

Прежде чем ответить, доктор Грубер смял листок со своим наброском и положил на место историю болезни.

— В идеале, конечно, будет лучше, если вы останетесь здесь, герр Фогель. Но, как мне уже сказал канцлер и как вы сами продемонстрировали, вы — не обычный пациент.

— Ну и? — Фогель смотрел на него, как хищник, готовый к атаке.

— В вашем случае я бы сделал такое клиническое заключение: риск будет одинаков и в том случае, если останетесь здесь, и если вы будете продолжать вести свой обычный образ жизни, ожидая нового сердца. Я считаю, что вы один из тех редких людей, которым последний вариант на самом деле идет на пользу.

Хищный огонек потух в глазах Фогеля. Уголки губ доктора Грубера тронула тень улыбки.

— Я предлагаю следующее. Мы прилагаем все усилия к тому, чтобы найти для вас сердце. Вы тем временем можете выписаться и приступить к своим обязанностям. Естественно, я буду постоянно держать вас в курсе наших поисков.

Фогель потянулся к листку бумаги для факса, быстро написал на нем что-то и протянул Груберу.

— Вот номер телефона, по которому вы всегда можете связаться со мной в любое время суток.

Доктор Грубер сунул листок в карман длинного белого халата.

— Когда я могу уехать? — требовательно спросил Фогель.

— Ваш шофер ждет вас внизу, — произнес Грубер все таким же ровным голосом.

Он вышел из комнаты, чтобы сделать первый из двух важных телефонных звонков. После хороших новостей для Дитера Фогеля опять наступит черед плохих. Но в конце концов он ведь всего лишь обычный смертный — ничего больше.

Глава 13

Из «Места Майка» Мортон поднялся на лифте на второй этаж и очутился перед массивной стальной дверью с табличкой «Компьютерный зал». Он всунул свою пластиковую карточку с цветовыми кодами в прорезь в стене, и дверь бесшумно распахнулась. Только его карточка была запрограммирована так, что могла открывать все подобные двери в здании.

Его окутала прохлада, царившая в компьютерном зале. Лестер Файнел поддерживал здесь постоянную температуру в 55° по Фаренгейту. Он настаивал на том, что лишенная влаги атмосфера — сухая, как в его любимой Моджавской пустыне — так же необходима, как и его решение использовать в качестве программистов только глухонемых. Лестер и в лучшие времена не выносил праздной болтовни.

Это произвело на Мортона не меньшее впечатление, чем прошлое Файнела, когда он нанимал его. Лестер фактически написал заново словарь для использования компьютеров в сборе разведданных и аналитической расшифровке. Сейчас он смотрел, как Лестер встает из-за стола в дальнем конце помещения. Мускулистый мужчина лет сорока с небольшим, рано поседевший, в плотном клетчатом пиджаке и таких же брюках игрока в гольф. Пока он пробирался между компьютерными стойками, его левая рука описывала причудливые зигзаги. Мортон не сразу сообразил, что рука изображает вертящуюся катушку с пленкой.

— Привет, Дэйв. — Никто кроме Файнела так Мортона не называл.

— Как дела, Лестер?

Махнув рукой на зал, Файнел заговорил в своей ленивой калифорнийской манере:

— Проблема. Те, кто зашифровал эти диски, свое дело знают. Мы думали, это вариант Амбра. Но может быть и Солсус-гупи.

Мортон полагал, что причиной столь отрывистой речи Лестера было постоянное слушание компьютерных динамиков, а может быть, использование языка глухонемых в общении со своим персоналом.

— Разве Амбра и Солсус-гупи не старые программы доступа КГБ? — спросил он.

— Верно, Дэйв. Позже ими пользовалась Штази. Проблема. Они засунули их в Магду.

Система связи Магда была самой секретной в Советской империи. Лестер возглавил команду в Западной Германии через день после того, как Берлин стал единым городом. Они прочесали каждый командный центр Штази и обнаружили свидетельства существования Магды, но никакого ключа к доступу в систему.

Они направились в зал, а Лестер продолжал объяснять на ходу:

— Мы испробовали Руфь, Зарф и Баймэн. Каждый раз — прокол.

Остановились, чтобы посмотреть на распечатку, выползшую из принтера в проволочную корзинку оператора. Женщина взглянула на нее, пожала плечами и отвернулась к своему монитору.

— Так что же тебе подсказывает нутро, а, Лестер? — В прошлом это уже помогало.

Шеф компьютеров поджал губы.

— Может быть, что-то медицинское. Проблема. У нас несколько миллионов систем медицинского кодирования. И это только самые крупные госпитали и клиники. Добавь сюда мелкие — и получишь около двадцати миллионов. Мы работаем с ними, но на это могут уйти недели.

Они остановились возле лазерного принтера, из которого выползала распечатка. Файнел глянул на нее.

— Клиенты «Держим-в-Форме» в Вашингтоне. Респектабельны до скуки, Дэйв.

Мортон кивнул. Он даст знать Биллу — ни к чему его людям гоняться за призраками. Когда они двинулись дальше, Мортон спросил:

— А как с тем паролем?

Файнел ухмыльнулся.

— С этим предстоит работенка. Единственный способ снять блокировку, это переписать через Медитэйл.

Лестер запряг лучших математиков, чтобы создать Медитэйл. Переписать систему под таким мощным давлением было вызовом, способным устроить полную проверку его могучему интеллекту.

— Сколько времени тебе понадобится? — спросил Мортон.

— Еще пару дней. Это как кататься на песчаной яхте в Моджави при десяти баллах. Нужно засекать изменения ветра на несколько поворотов вперед. Проблема. Я до сих пор не знаю, какой язык пытаюсь взломать. Нутром чую, это романская группа. Испанский, итальянский или французский. Когда исключим баскский, круг сузится. Скоро узнаем. Есть надежда.

— Приложи максимум усилий, Лестер. В этом деле каждый должен пройти лишнюю милю.

Мортон направился к выходу мимо программистов, колдующих над программами для поиска возможных связей между жертвами похищения органов. Он видел, что пока у них ничего нет.

Этажом выше он прошел из лифта в центральный коридор и сильным толчком открыл плотно обитую дверь с табличкой «Голосовой анализ». Несколько отдельных кабинетов здесь были объединены в общее рабочее пространство. Звуконепроницаемые кабинки расположились вдоль стен, а рабочие стойки почти не оставляли свободного места. Они были заставлены магнитофонами, осциллографами, монтажными аппаратами и приборами с мерцающими клавишами и разноцветными огоньками, о функциях которых Мортон до сих пор не имел ясного представления. Но Шалтай-Болтай настаивал на том, что каждая подергивающаяся иголка и каждый моргающий лучик являются составной частью того таинственного мира, которым он правил из своего массивного мягкого кресла за одной из стоек.

Внешне Шалтай-Болтай был похож на персонажа из детского стишка — человек-яйцо с морщинками на лбу. В течение двадцати лет от занимал должность профессора синтезированной речи в Массачусетском технологическом институте и с радостью ухватился за возможность устроиться сюда и применить свои теории на практике.

Он повернулся к Мортону, продолжая перематывать с одной катушки на другую запись звуков, изданных умирающим Кроузом — по имитации Мортона. В кабинках его сотрудники проигрывали другие копии на разных скоростях и уровнях. Шалтай-Болтай спустил свои наушники на мясистую шею и шумно высморкался.

— Это «н» у Кроуза. Похоже, уровень напряжения в твоем голосе отличается от его. Все пришли к выводу, что Кроуз не говорил nein — нет, — когда ты задал свой вопрос. Мы подняли все, что у нас есть из звуков на смертном одре. В основном. Источники советские, хотя есть и пара китайских и еще несколько из Южной Африки. Поразительно, как похожи звуки людей, когда они при смерти. — Шалтай-Болтай вечно выдавал больше информации, чем требовалось.

Взгляд Мортона охватил все рабочее пространство, где люди в наушниках сидели, склонясь над приборными панелями с мечущимися зелеными полосками звуковых дорожек и сканеров. Он снова повернулся к Шалтай-Болтаю.

— Итак, если Кроуз не говорил «нет», то что же он пытался произнести?

Шеф «Голосового анализа» закончил перематывать пленку и махнул рукой на диван, окруженный стойками с микрофонами.

— Нам может помочь, если ты сумеешь точно воссоздать то, что случилось, когда ты говорил с Кроузом.

— Нет проблем, — ответил Мортон.

Шалтай-Болтай подозвал одного из своих сотрудников и подвел Мортона к дивану. Техник подошел, двигаясь с наигранной святостью сборщика милостыни на храм.

— Сэм сыграет роль Кроуза, — пояснил Шалтай-Болтай.

Мортон уложил Сэма в нужной позе на диван и рассказал ему все что было произнесено у больничной койки Кроуза. Шалтай-Болтай наклонял голову Сэма под разными углами, пока не был полностью удовлетворен.

— По-моему, теперь звучит неплохо, — сказал он, возвращаясь к своей стойке. Он надел наушники, подключил их к магнитофону и пустил пленку, а потом кивнул Мортону.

— Вы меня слышите? — начал Мортон таким же тихим голосом, каким разговаривал с Кроузом. Когда Сэм кивнул, он приблизил свое лицо к технику. — Где вам была сделана трансплантация? — Сэм закрыл глаза, а Мортон продолжал: — Имя, герр Кроуз. Только имя. — Он снова сделал паузу. — Ромер. Вы когда-нибудь слышали о Густаве Ромере? — Мортон выждал секунду. — Если слышали, просто кивните.

Сэм издал сдавленный звук:

— Нн…

— Стоп! — скомандовал Шалтай-Болтай. — Кроуз издал четкое «н», или оно начинало смазываться?

— Оно было четкое, только остаток слова смазался, — ответил Мортон.

— Можешь вспомнить, было это «н» как в «ну» или как в «никто»?

— Скорее, как в «ну».

Шалтай-Болтай кивнул.

— Твердое «н». Хорошо, продолжайте.

Ухо Мортона придвинулось к губам Сэма, тот издал такой же неразборчивый звук, какой произносил Кроуз. Мортон выпрямился и вопросительно глянул на Шалтая-Болтая.

— Определенно тут есть над чем поработать. — У Шалтая-Болтая это выражение служило обещанием некоторого успеха.

Выйдя из «Голосового анализа», Мортон прошел в конец коридора. За дверью без всяких табличек находилось помещение, которое сделала своей собственностью Шанталь Буке. Когда он открыл дверь кабинета, она сразу же указала рукой на кресло. Он привел Шанталь в Иностранную разведку после того, как она показала, чего стоит, в местах вроде Боснии и Ирана. Она недавно отметила свой сороковой день рождения и знала куда больше, чем следовало бы женщине, о страхе и насилии.

Внешне это никак не проявлялось. Прекрасная осанка позволяла ей казаться выше своего роста — пять и восемь. Густые рыжие волосы обрамляли овальное лицо. Когда она злилась, Мортон видел, как ее глаза сужаются и темнеют. Обычно же они оставались широко раскрытыми и внимательными, как сейчас.

— Светский визит? — спросила Шанталь. От ее улыбки твердые границы этого термина растаяли, но не до конца.

— Если бы! — Мортон протестующе вытянул руки.

Она окинула его долгим задумчивым взглядом и мягко предостерегла:

— Ты можешь совсем загнать себя.

— Такая работа. Как и твоя.

Она почувствовала его неожиданную настороженность и сделала успокаивающий жест.

— Извини. Я не хотела разыгрывать заботливую мамашу.

Он тут же улыбнулся.

— Все нормально. Ты и не разыгрывала. Это просто… Ну, вся эта заваруха с делом Стампа…

Она сверилась со своим блокнотом и когда заговорила, голос звучал уже по-деловому.

— Я только что разговаривала с Томми по телефону. Он побывал в отделениях «Держим-в-Форме» в Хьюстоне, Лос-Анджелесе и Чикаго. Говорит, все обставлено по высшему разряду. Еще ухитрился заглянуть в их регистрационные книги. Ни намека на то, что Стамп посещал их.

— Где сейчас Томми?

— На пути в Вашингтон. Он летит тем же самолетом, что и Стамп, и заказал себе тот же номер в мотеле. Первым делом собирается повидаться с Гейтсом.

— А что у Анны? — спросил Мортон.

Шанталь заглянула в блокнот.

— Она не нашла ни единого пятнышка в прошлом Стампа. Еще она проверила новое отделение «Держим-в-Форме» в Лондоне. Результат тот же, что и в тех, где побывал Томми. — Шанталь откинулась на спинку кресла. — Ты действительно думаешь, что они как-то замешаны в этом?

Мортон грустновато улыбнулся.

— Ты говоришь совсем как Уолтер.

— Упаси Бог!

— Нет, правда.

Она расстроенно взглянула на него.

— Проблема в том, что у нас полно нитей, но мы до сих пор не можем с уверенностью сказать, что это такое. Полиция продолжает настаивать на версии ритуальных убийств. Как и все эксперты, к которым мы обращались. Пока я не раскопала ничего такого, что могло бы поколебать их уверенность.

Мортон подошел к окну. Сквозь деревья ему была видна крыша школы, а за ней — первые огоньки, загорающиеся вокруг Женевского озера. Несмотря на то, что в комнате было тепло, он почувствовал холод. На мгновение он представил себе то реальное зло, которое вырвало почки Стампа и органы у всех остальных, и вновь обернулся к Шанталь.

— Когда Анна вернется, пусть проверит объявления по найму медсестер для работы в центрах трансплантаций. Мы сосредоточимся на этом. Подобные места пользуются своей собственной сетью. Будут взаимодействия, контакты — все как обычно. Задача Анны — следить за всем этим.

Шанталь сделала запись в блокноте. Мортон провел ладонью по щеке усталым жестом.

Сама того не желая, Шанталь снова озабоченно сказала:

— Тебе нужно хоть немного поспать, Дэвид.

— Сейчас мне нужно поговорить с Профом. — Несмотря на ее умение владеть собой, он заметил в ее глазах мелькнувшую обиду. Он не хотел, чтобы его слова прозвучали резко, но то, что могло произойти между ними и на что надеялась Шанталь, так никогда и не началось. После Карины он избегал любых эмоциональных привязанностей. Любить ее было все равно что приоткрывать редко используемый ящик стола. Карина была убита с чрезвычайной жестокостью, которая захлопнула этот ящик навсегда. — Я вздремну пару часов, когда доберусь до Стокгольма, — сказал он более мягким тоном.

Несколько секунд она не спускала с него внимательных глаз.

— Береги себя, Дэвид.

— Ты тоже.

Неожиданно в ее голосе зазвучала нотка раздражения.

— Когда увидишь Битбурга, скажи ему, что я намного превысила лимит на это дело. И чтобы он не вздумал урезать мой бюджет на следующий квартал, иначе пусть сам садится на мое место.

— Я скажу ему, — пообещал Мортон. — И никто не собирается садиться на твое место.

Через несколько минут лифт поднял его на самый верхний этаж. Снова он очутился перед стальной дверью и отчетливо произнес в переговорное устройство на стене: «Айва». Проф использовал цвет в собственной системе охраны, чтобы сделать Психологический отдел неприступным для всех, кроме очень немногих. После того как дверь бесшумно распахнулась, а потом закрылась, Мортон дал глазам привыкнуть к тусклому свету. Проф не выносил яркого освещения.

За письменными столами в комнате сидели мужчины и женщины, читали или работали с компьютерами. Никто не поднял головы. В помещении царила гробовая тишина — Проф не терпел шума. За письменным столом Стампа сидел новый сотрудник. Проф не желал оставлять даже временных свободных вакансий, чтоб Битбург часом не превратил их в постоянные.

Мортон ощутил атмосферу ожидания, проходя мимо специалистов, в чьей власти были все приемы создания или снятия психологического давления. Здесь смерть Стампа оставила больший след, чем где бы то ни было. В дальнем конце комнаты он открыл еще одну дверь, миновал обитый сукном тамбур и наконец вошел в кабинет Профа.

Затемненный офис был освещен одной-единственной лампочкой, установленной так, чтобы свет падал только на фигуру человека с бледным лицом в свитере и мешковатых брюках, неподвижно лежавшего на старомодном диване у стены. В спокойной обстановке Профу можно было дать от шестидесяти с небольшим до семидесяти. На самом деле никто лучше него не умел скрывать свой возраст.

— Заходи, заходи, Дэвид. Я слышал, ты наносишь визиты. Это всегда недурная мысль — подобраться поближе к первоисточнику, так сказать.

Мортон улыбнулся. Бормотание напоминало о том, что Проф был просто непревзойденным в своей области. Фрейдист с инстинктом убийцы.

— Ну, давай усаживайся и давай поглядим. Да, да, давай поглядим.

Проф питал слабость к словесным повторам. Это сопровождалось другими эксцентричными штрихами: он одевался как старый пень, работал среди тщательно организованного бедлама, мог долгое время валяться на диване и, как сейчас, похрустывал суставами пальцев за разговором. Но Мортон тут же почувствовал симпатию к его простому языку и привычке к психологически успокаивающей болтовне.

— Убери эти журналы со стула у стены, Дэвид. Устраивайся поудобнее.

Когда Мортон уселся, Проф заговорил снова.

— Расскажи мне, что происходит. Я знаю, что Лестер воюет с этими дисками. Ты не придавай им такого уж большого значения. Но вот это дело с Кроузом и Ромером… Я тут много думал о нем. Да, да, много, очень много.

— Есть какая-то связь?

— Всегда есть какая-то связь, Дэвид. Вопрос в том, чтобы разглядеть ее.

Проф уставился немигающим взглядом на Мортона и выдал ответ, как обычно, без всякого вступления:

— Кроузу первому в мире полностью пересадили прямую кишку. Ромер — лучший иммунолог, который был в Штази. Кроуз исчез из виду на Карибских островах. Ромер с географической точки зрения погиб примерно в том же районе.

Неожиданно легко Проф поднялся с дивана, лицо горело возбуждением. Шагая по комнате, он продолжал говорить:

— Что именно делал Ромер в Эквадоре? Никто не ездит туда в отпуск. Его послала Штази? Необычно. В высшей степени необычно. Ромер был у них в высшем эшелоне. Такие люди не скитаются по Третьему миру.

Визиты сюда всегда заставляли Мортона сосредоточиться.

— Он мог лететь куда-то еще, но самолет разбился. Перед самым своим концом Штази начала операции в Перу и Бразилии.

Проф остановился, посмотрел на него, а потом снова начал вышагивать по комнате.

— Давай пошерстим это еще чуть-чуть, Дэвид. Еще чуть-чуть. Тело Ромера так и не нашли. Знаю, знаю, предполагают, что оно было съедено. Но ключевое слово тут «предполагают». И от него ничего не осталось? Ни единого зуба или пальца? Наши люди умеют творить чудеса с одним-единственным дуплом или отпечатком большого пальца. ЦРУ — тоже. Но здесь не с чем было работать. Совсем не с чем.

Проф остановился у книжной полки и вытащил том. Он быстро отыскал нужную страницу и взглянул на Мортона.

— Это Эшвуд — о поведении хищников. Прошло сто лет, а лучшего никто не написал. — Проф заглянул в текст: — Вот что он пишет. «Хищники, как бы голодны они ни были, всегда оставляют что-то, по чему могут узнать своих жертв». Вот так. Подумай об этом. — Проф закрыл книгу и поставил ее на полку.

Это как игра в шахматы, подумал Мортон и сделал следующий ход:

— Если твоя теория верна, Проф, и Штази обнаружила, что Ромер покидает корабль, они могли подложить бомбу в самолет. Очень похоже на их стиль. И это логически объясняет, почему ничего не осталось для идентификации.

Проф остановился прямо перед Мортоном.

— А чемоданчик Ромера? Разве бомба не уничтожила бы его? Однако в чемоданчике осталось достаточно всего, чтобы ЦРУ возликовало. А когда в Лэнгли сообразили, что не получили почти ничего, след уже остыл. И не было никакого смысла проверять все заново. Совсем никакого. Человек типа Ромера предвидел это. Взгляни на его психологический портрет — умение предвидеть здесь очевидно. Совершенно очевидно.

Мортон кивнул. История с чемоданчиком и раньше вызывала у него подозрения. Теперь он облек в слова свое невысказанное сомнение:

— Проф, ты хочешь сказать, что Ромер жив?

— Почему бы и нет? Это возможно. Вполне возможно.

Они долго молча смотрели друг на друга. Первым заговорил Мортон.

— Тогда, может быть, Кроуз пытался назвать место? Где ему сделали трансплантацию?

Проф поджал губы.

— Все очевидное можешь не принимать в расчет, Дэвид. О том, чтобы искать место, начинающееся с буквы «н», не может быть и речи — и, уж конечно, не надейся отыскать там клинику. Нет, совсем не надейся.

— Я посажу за работу библиотеку, — сказал Мортон, направляясь к двери. Он знал: стоит ему выйти, и Проф снова завалится на свой диван.

Когда он вышел в большую комнату, один из сотрудников поднял голову и кивком подозвал его. Мортон подошел.

— Это поступило, пока вы были у Профа, — пробормотал сотрудник.

На экране светился доклад агентства новостей о том, что тело бывшего шефа КГБ в Западной Германии Бориса Кранского было найдено в номере отеля в Амстердаме. Представитель полиции Дании заявил, что Кранский скончался от сердечного приступа. Не было никаких сведений о том, что он делал в этом городе.

Сняв телефонную трубку, Мортон попросил оператора соединить его с комиссариатом полиции Амстердама. Когда комиссар оказался на проводе, Мортон объяснил причину своего звонка. Комиссар попросил подождать. Через некоторое время он снова взял трубку и сообщил, что тело Кранского кремировано.

Мортон поблагодарил его и повесил трубку. Теперь больше всего на свете ему нужно было поговорить с Анной.

Глава 14

Близился полдень. Олаф Линдман сидел на подушках заднего сиденья лимузина, предоставленного Министерством иностранных дел Швеции для доставки лауреатов Нобелевской премии из Арланды в город. Уже дважды за это утро они с Нилсом и Мартой Гамсун, хорошенькой переводчицей из министерства, съездили в аэропорт и обратно, встретив лауреатов этого года в области литературы и физики. Теперь они ожидали приезда доктора Иосифа Крамера, лауреата Нобелевской премии помедицине.

Он тщательно проверил свою улыбку в зеркале заднего обзора. Эта была Улыбка Самого Радушного Гостеприимства, выработанная им за долгие годы: она сочетала в себе приятность с аккуратно отмеренной дозой уважения, поскольку он давным-давно усвоил, что лауреаты могут стать поразительно нахальны, стоит им почувствовать, что ими недостаточно восхищены. Например, этим утром от него и от Нилса потребовалось много сообразительности и труда, чтобы убедить лауреата в области литературы, что все его книги от первой до последней странички прекрасно знакомы не только им, но и всему населению Швеции.

К счастью, на брифинге в министерстве было отмечено, что доктор Иосиф Крамер абсолютно лишен подобного тщеславия. Однако теперь, когда до встречи оставались считанные мгновения, над ним угрожающе навис вопрос о свидании Мадам с лауреатом. Доставив ее домой, он велел шоферу отвезти себя обратно в фонд. Там, пустив в ход достаточно интриг, он в конце концов сделал то, что по его уверениям было невозможно: продлил время ее беседы с доктором Крамером до целого часа.

Он собирался держать эту новость в секрете от нее до последнего мгновения. Потом, когда она еще не успеет оправиться от удивления и, без всякого сомнения, удовольствия, он произнесет маленькую речь, которую отрепетировал во время своих поездок в аэропорт и обратно.

Я не богатый человек, снова мысленно заявлял он, но могу предложить вам богатство любви и эмоционального тепла. Вы будете почитаемы и лелеемы мной, как ни одна женщина на свете. И по-прежнему глядя ей прямо в глаза, он процитирует своего любимого поэта, Вордсворта: «Сила любви дает успокоенье, которое переживет все остальное». И потом без всяких никчемных пауз он попросит ее выйти за него замуж. В глубине души он действительно верил, что на этот раз она согласится. По тому, как он сумел удвоить ее время с доктором Крамером, она поймет, что он так же силен и решителен, как и она.

Самолет из Женевы приземлился и замер. Прежде чем он успел жестом приказать шоферу в ливрее открыть заднюю дверцу, Нилс и Марта уже стояли на взлетной полосе. Девушка держала в руках изумительный букет цветов; его ассистент — папку в кожаном переплете с расписанием доктора Крамера. Предоставление Мадам драгоценного лишнего времени с доктором означало сокращение его встреч с достойными коллегами из ведущих шведских медицинских учреждений. Он решил не говорить Крамеру об изменениях в плане. Вынырнув из тепла машины, он надел свою официальную шелковую шляпу и поправил воротник черного плаща, а потом бросил торопливый взгляд на черные туфли и убедился, что они по прежнему сияют в холодном сером свете дня. Наблюдая, как распахивается дверь самолета, он повернулся к Марте и сказал:

— Доктор Крамер хорошо говорит по-английски; я слышал, его шведский тоже безукоризненный.

— В отличие от нашего лауреата по физике, — отрывисто произнес Нилс. — Я не мог разобрать почти ни одного слова из всего, что он говорил. Когда дело дойдет до его ответной речи, я буду настаивать, чтобы он произнес ее на своем родном языке.

Пробуя свою Самую Гостеприимную Улыбку, Линдман повернулся к Марте.

— Может быть, вы сделаете перевод?

— Мне бы не хотелось, директор, — натянуто ответила Марта.

Линдман приподнял одну бровь.

— Могу я спросить, почему?

— Этот человек бабник. В своем номере он за несколько минут дважды попытался потискать меня.

Линдман вздохнул. Каждый год всегда находился какой-нибудь лауреат, у которого после получения поздравительной телеграммы от фонда резко возрастало количество половых гормонов.

— Это, конечно, вызывает сожаление. И я прослежу, чтобы вы находились от него подальше, Марта. Но постарайтесь взглянуть на случившееся как на привилегию познакомиться с одним из мировых гениев.

Голос Нилса почти утонул в реве двигателя:

— Причем созданного нами; как и множество других, наш лауреат по физике до этого был совершенно неизвестен. Теперь же лекциями он сумеет зарабатывать в неделю больше, чем многие из тех, кто голосовал за него, за целый год.

Линдман быстро и элегантно качнул головой.

— Нет, нет, Нилс, это не так. Этот русский был гением, как и все наши лауреаты, еще до того, как мы формально подтвердили это. — Ему много раз приходилось выслушивать подобные утверждения в комитете по поводу общего вклада кандидата в науку или литературу. Однако в случае доктора Крамера голосование прошло быстро и единогласно: его открытие было одним из самых значительных и достойных премии.

Он вновь повернулся к Марте.

— С доктором Крамером у вас не возникнет таких проблем. В закрытом докладе вашего же министра он описан как джентльмен старой школы.

На этом разговор прекратился — из самолета вышел высокий стройный мужчина в плаще. За ним шел стюард с чемоданом. Нилс повернулся и кивнул фотографам.

— Выглядит моложе, чем на фотографиях, — пробормотал он.

— И симпатичнее, — добавила Марта.

— Вперед, — скомандовал Линдман, растянув свою Улыбку Наивысшего Гостеприимства и перебирая в уме главные пункты специального доклада, известного лишь ему одному. Иосиф Михаил Крамер принадлежал к тем европейским хирургам, которые не доверяют театрально-чрезмерной чувствительности. Бездетный брак закончился десять лет назад. Несколько связей, ни одной серьезной. Трудоголик без каких-то особых увлечений. Сорок два года — самый молодой лауреат.

Они подошли к подножию трапа, глядя вверх и улыбаясь. Иосиф с ответной улыбкой смотрел вниз. Открылся еще один занавес в театре приветствий.

Помахав рукой и поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, Иосиф дал фотографам сделать первые снимки; волосы его растрепал ветерок, прикрыв глаза так, что камеры не засекли усталость, вызванную уменьшенным притоком крови к его сердцу. Перед посадкой он принял еще две таблетки, расширяющие артерии. Это был русский препарат, на который он просто молился. Все еще улыбаясь, он спустился по трапу.

Линдман снял шляпу.

— Добро пожаловать, — сказал он, пожав руку Иосифу и представившись.

Иосиф взял у Марты букет, обменялся рукопожатием с Нилсом и позволил проводить себя к машине, не обращая внимания на фотографов и сосредоточившись на болтовне Линдмана — какой хороший был полет и какая честь для всех, что он прибыл, и как все этому рады, нет-нет, это действительно нам всем приятно.

— Сначала мы поедем в ваш отель, там вы сможете отдохнуть. Вечером будет небольшой прием, с шести до восьми, а затем ужин для всех лауреатов с Нобелевским комитетом. Завтра утром состоится одна из двух пресс-конференций: для шведских средств массовой информации и для международной прессы. После полудня будет первая генеральная репетиция церемонии вручения премий…

Иосиф улыбнулся Линдману. Они шли по аэродрому, словно закутанные в кокон, где время остановилось, а вокруг мир был полон людей, которые наверняка переживут кое-кого.

Они подошли к распахнутой дверце лимузина. Линдман жестом пригласил Иосифа садиться, пока Нилс отбивается от фотографов. Марта села рядом с Иосифом на заднее сиденье и, мило улыбнувшись, взяла у него цветы. Граф и помощник директора уселись на откидные места. Шофер захлопнул за ними дверцу, а Нилс задвинул разделяющую их стеклянную перегородку, повернулся к Иосифу и протянул ему папку в дорогом кожаном переплете, как меню в престижном ресторане.

— Ваше расписание.

Иосиф взглянул на единственную страничку формата 13x16 с лазерной распечаткой. Похоже, каждая секунда с нынешнего момента и до отлета после церемонии расписана — встречи, интервью, ленчи, ужины и даже этот занудный американский обычай завтракать с незнакомцами. Он закрыл папку.

— Как-нибудь можно урезать это, граф Линдман? — осведомился он с приятной улыбкой.

Улыбка Наивысшего Гостеприимства Линдмана слегка потускнела.

— Урезать? Я не уверен, что правильно понял. — Его голос, казалось, доносился откуда-то издалека. — Так много людей хотело бы услышать от вас лично о том, как вы сделали свое открытие. — На мгновение он замолк, не зная, что сказать еще.

В разговор вступил Нилс. Месяцы подготовки… тщательный отбор… многих вычеркнули… пожалуйста, постарайтесь понять…

— Есть какая-то причина, по которой вы желали бы сократить список, доктор Крамер? — спросил Линдман.

Иосиф взглянул в окно. Машина выехала на открытую загородную местность и набирала скорость. Они потратили много сил на подготовку, и ему не хотелось их разочаровывать. Но вопрос нужно было решить сейчас.

— Есть одна проблема, граф Линдман.

Теперь все пошло, как будто в замедленной съемке. Пожилой человек прикрывает глаза. Высокий симпатичный помощник выглядит так, словно он только что проигрался в карты. Пухленькие бедра девушки, которые только что легонько касались его, вдруг отодвигаются. Потом, по прошествии целой вечности, глаза пожилого человека открываются, и Линдман задает вопрос:

— Какого рода… проблема?

Иосиф заговорил тихим и спокойным голосом, словно сообщал новости своему пациенту.

— У меня больное сердце. По возвращении домой я лягу на операцию. Тройное шунтирование. Мне совсем не хочется хоть чем-то нарушить церемонию, но вместе с тем было бы глупостью взять на себя больше, чем мне под силу.

Выражение Наивысшего Гостеприимства сменилось Исключительным Сочувствием — не улыбка, а скорее гримаса участия.

— Я понятия не имел, доктор Крамер…

— И никто из нас, — вставил Нилс.

Марта выглядела просто ошарашенной.

Иосиф попытался придать бодрость своему тону.

— Прошу прощения, что обрушил это на вас так сразу. Но таким вещам лучше смотреть прямо в глаза, и я буду крайне признателен, граф Линдман, если вы позаботитесь, чтобы больше никто не узнал об этом. Особенно пресса. Ее будет больше чем достаточно, когда я лягу в больницу.

— Пресса получит от ворот поворот, — сказал Нилс тоном, дающим понять, что в таких делах он специалист.

— Я даю слово, доктор Крамер: пока вы в Стокгольме, об этом никто не узнает. Давайте посмотрим теперь, что можно сделать. — Ничуть не удивившись собственному послушанию, Линдман взял папку. Остальные смотрели, как он проглядывает страничку, потом достает из внутреннего кармана золотую ручку и начинает вычеркивать имена. Потом он еще раз проверил список и, удовлетворенный, вернул папку Иосифу.

— Я урезал ваш список до крайнего минимума, доктор Крамер. Меньше просто невозможно.

— Благодарю вас. — Иосиф быстро просмотрел листок. Тот действительно подвергся жестокой правке. Но взгляд его остановился на одном невычеркнутом пункте: сразу же после церемонии вручения по-прежнему зарезервированы шестьдесят минут. Напротив стояла пометка: «Частная беседа».

— С кем это? — спросил он уже отнюдь не столь любезным тоном, как немного раньше.

Граф Линдман ответил. Его усталые глаза смотрели прямо на Иосифа, голос дрожал, рука, сделавшая всю трудную работу по вычеркиванию имен и встреч, легонько тряслась. Чем дольше он говорил, тем больше Иосифу хотелось наклониться к нему и сказать: да, конечно, конечно, какие-то встречи вы просто не можете отменить. Но вместо этого он задал вопрос:

— Зачем она хочет встретиться со мной?

— Клянусь честью, доктор Крамер, я не знаю. Но Мадам никогда раньше не обращалась с такой просьбой. Поэтому я и пошел ей навстречу. — Он умоляюще смотрел на доктора и безмолвно просил: сделайте это для меня, и я стану самым счастливым человеком на земле.

Иосиф снова посмотрел в окно. Они въезжали в пригороды Стокгольма, такие же унылые, как и любые городские задворки. Зачем ей понадобился целый час? Столько времени он мог провести лишь с пациентом.

— Это всего-навсего час, — хрипло выдавил Линдман. — И, как вы знаете, она — очень серьезный покровитель медицины…

— Я знаю. — Кто же не знал ее в этом хватающем за глотку мире политиков и финансистов от медицины? Он видел ее на одной или двух конференциях, но не более того, они даже не были знакомы. И он никогда не просил у нее денег, как никогда не оперировал никого из ее круга, по крайней мере, насколько ему было известно. Он не мог найти ни одной причины, по которой она хотела бы встретиться с ним. Консультация? Консультация для ее родственника? Судя по тому, что он знал, это не в ее стиле. Так зачем же?

— И вы не знаете, что она хочет?

— Честное слово, нет.

— Можете выяснить?

— Я попытаюсь. Но вы встретитесь с ней?

Иосиф по-прежнему смотрел в окно, а лимузин уже проехал по берегу канала Строммен и затормозил у красивого входа в Гранд-отель.

— Ладно. Но только один час. Не больше.

На лице графа, отраженном в стекле окна, он увидел облегчение. Впервые за всю дорогу его лицо прояснилось, он решительно взялся за ручку дверцы. Старик и впрямь выглядел очень любезным с этой своей улыбкой. Наивысшее Гостеприимство вновь прочно утвердилось на его лице.

Было позднее утро, когда доктор Грубер сделал первый телефонный звонок за закрытой дверью своего кабинета. Он позвонил в Национальное бюро трансплантационных органов в Бонне. Правительственное агентство координировало доступность доноров в стране и действовало как связующее звено с подобными же агентствами в Европе и Великобритании.

— Нам больше не требуется сердце, — сообщил Грубер помощнику директора бюро. — Мой пациент передумал насчет трансплантации… — И очень явственно почувствовал, что ладони стали влажными. Теперь пути назад не было. Впрочем, его уже давно не было.

Он набрал номер в Стокгольме и, услышав щелчок магнитофона на другом конце провода, сообщил автоответчику о своем первом звонке.

Захотелось размяться, и он начал ходить взад-вперед по кабинету — как и год назад, в тот день, когда ему позвонил незнакомец и попросил разрешения встретиться. Представился как Штум. Герр Штум. Позже до Грубера дошел смысл этого слова: он узнал, что штум на идише означает держать язык за зубами. Но к тому времени он был уже приговорен к молчанию более надежно, чем мафиозной клятвой.

Герру Штуму было под шестьдесят. Он оказался вежлив, любезен и сразу приступил к делу. Его уполномочили предложить десять тысяч немецких марок в качестве ежемесячной платы за консультации для Глобакса — американской фармацевтической компании. Герр Штум достал все необходимые документы и объяснил, что компания Глобакс — новичок и поэтому крайне заинтересована в исследованиях. Ей нужен известный человек, чтобы проверять медицинские заключения. Согласен ли он взяться за это? Он согласился. Пришло несколько бумаг относительно различных препаратов, в которых, казалось, не было ничего необычного.

Шесть месяцев спустя герр Штум появился снова, на этот раз с мистером Селби, американским адвокатом. Всю беседу провел мистер Селби. Возникла проблема: в одном из заключений речь шла, как оказалось, о токсичном препарате. К счастью, никто не умер, но Глобакс выплатил значительную компенсацию. Мистер Селби, официальный представитель компании, прибыл сюда сообщить, что его клиент собирается подать в суд на консультанта. Грубер еще не успел оправиться от глубокого шока, а мистер Селби после многочисленных юридических хождений вокруг да около объявил, что возможен другой выход. Волею случая он представляет еще одну фармацевтическую компанию, чье название не хочет называть; эта компания собирается купить Глобакс. Мистер Селби может устроить так, чтобы частью сделки стала отмена официальной жалобы со стороны покупателя. Все, что для этого нужно, — это подписать признание своей ответственности. Он подписал.

Через три месяца ему позвонили и сообщили, что другая компания, по-прежнему анонимная, раздумала покупать Глобакс. Звонивший назвался мистером Умбото и говорил с явным нигерийским акцентом. Он никогда не слышал ни о герре Штуме, ни о мистере Селби.

Неделю назад мистер Селби позвонил снова. В перерывах между тягостными паузами он был предельно откровенен.

— Грубер, когда то дело накрылось, к нам пожаловали люди из служб безопасности. Они просматривают все документы. Грубер, вы будете по уши в дерьме — и без весла, чтобы выбраться, если они наткнутся на подписанное вами признание, — сказал мистер Селби, а потом объяснил, что за «весло» он может предложить.

Грубер слушал и испытывал такое ощущение, будто он бредет по длинному темному тоннелю к месту публичной казни. Словно издалека доносились увещевания Селби:

— Как врачу, вам будет легко это сделать, Грубер. Вы знаете, что Фогелю нужно новое сердце. Вы просто предложите ему достать сердце, сделаете все необходимое, а потом отмените заказ. Если вы это сделаете, у вас больше не будет никаких неприятностей.

Теперь, выполнив все, он чувствовал себя вымотанным до предела. Ему совершенно необходимо взять короткий отпуск. Доктор Грубер снова потянулся к телефону.

Инвалидное кресло мягко жужжало, катясь вниз по бетонной дорожке за главным зданием клиники. Доктор Ромер подъехал к тяжелой металлической двери с надписью: «Вход воспрещен!» и нажал кнопку на панели кресла. Дверь открылась, за ней находился маленький тамбур с голыми стенами и еще одна дверь без всяких надписей. Он подождал, пока не закрылась внешняя дверь, потом снова воспользовался панелью и въехал в подземную оперативную комнату клиники. Отсюда Организация контролировала всю свою разнообразную деятельность.

Именно здесь, помимо всякого другого, была придумана и терпеливо разработана операция по завлечению в ловушку Маркуса Грубера: устройство компании Глобакс; документация, придающая достоверность побочной компании, и исполнение ролей тремя членами Организации. Отсюда был отдан приказ купить крайне порочащие видеопленки и негативы Дитера Фогеля, а потом команда разобраться с вмешавшимся в это дело бывшим офицером КГБ Кранским. Все эти вопросы были улажены наряду с непрерывным потоком приказов по купле-продаже, контрактов, счетов за фрахты, разрешений на полеты и всей прочей бумажной рутиной, которая по сути дела обеспечивала безопасность Организации и невозможность выследить ее деятельность по следам документов.

Помещение было размером с теннисный корт, с низким потолком и обитыми плотным материалом стенами — еще одна мера предосторожности от подслушивания. Пол сделан из материала, поглощающего звуки. Тусклое красное освещение никогда не менялось. Лишь по часам на стене сотрудники могли определить, день сейчас или ночь во всех тех частях света, где Организация вела свои дела.

Посередине комнаты стоял огромный стол, накрытый картой мира, с островом в центре. Вокруг стола размещались рабочие стойки, за которыми круглые сутки сидели сотрудники.

Дав глазам привыкнуть к освещению, доктор Ромер огляделся вокруг. Стойка у противоположной стены управляла Общей транспортировкой. Главный экран, возвышавшийся над рабочей поверхностью стола, показывал, что весь флот грузовых самолетов находится в воздухе. За примыкавшими стойками операторы отслеживали непрерывный поток информации, стекающийся в их наушники от промышленных, химических и прочих корпораций, целиком принадлежавших Организации. Бросив беглый взгляд на экран, он увидел, что в сотнях стран филиалы функционируют нормально, и подъехал прямо к большому столу.

Один из сотрудников отодвинул свое мягкое кресло, чтобы доктору Ромеру было лучше видно. Сотни клубов «Держим-в-Форме» усеивали карту, каждый был отмечен крошечной фигуркой Аполлона с флажком в руках. Один флажок над клубом в Вашингтоне был приподнят, и еще один — над клубом в Мюнхене. Такое положение означало предстоящий сбор урожая.

— Каково их нынешнее положение? — бесцветным тоном спросил он.

Оператор повернулся к своему модему.

— Вашингтон докладывает о хорошей перспективе. Цель вскоре отправляется в отпуск. Он летит в Сиэтл, откуда собирается уехать в горы и бродить там пешком. Это время рекомендуется как наилучшее для сбора урожая.

Доктор Ромер изучил информацию на экране. Вашингтон был прав. Тренировки в клубе сделали из мишени прекрасный физический экземпляр на весьма продолжительное время. При умелом подходе можно будет извлечь все органы.

Часом позже с другой стороны озера донесся приглушенный рокот, напоминающий гром. Однако звук шел не с неба, а из самых недр земли, и быстро смолк. Гора Масая в конце концов пробудилась от векового сна. Но пробуждение это было столь мягким, что никто так и не понял, что произошло.

Глава 15

Прежде чем покинуть остров, Клингер наклеил черный парик, усы и бороду, скрывшую бритвенный порез. Черные контактные линзы довершили преображение. По костариканскому паспорту и соответствующим документам он был товарным брокером и совершал деловую поездку в Вашингтон. В международном аэропорту Даллес он взял такси и приехал на Дюпон Серкл. Зайдя в здание «Держим-в-Форме», он не заметил никаких признаков недавнего взрыва бомбы.

— Pura vida, — приветствовал он Карла-Вольфа Транга в его кабинете самым распространенным словосочетанием в Центральной Америке: — Чистой жизни.

— Я предпочитаю, чтобы вы говорили по-английски, — сказал Транг с сильным прусским акцентом.

— Стали аборигеном, да? — спросил Клингер без тени юмора. Он любил задавать тон с самого начала.

— Как я понимаю, на острове все разговаривают на английском.

— А когда вы там были? Не помню, чтобы я видел вас там, — бросил Клингер, рассматривая Транга через воображаемый ружейный прицел.

— Я никогда там не был.

— Так откуда же вам знать, как мы там разговариваем?

Намеренно или нет, в пожатии плеч Транга проскользнуло что-то женственное.

— Итак, чем я могу вам помочь, Клингер?

Клингер сделал то, что делал всегда: он выиграл время. Транг оказался выше, чем он предполагал, ближе к семи, а не к шести футам, и тяжелее — пожалуй, стрелка весов поднялась бы за триста фунтов, и все тело — сплошные мускулы под тщательно выглаженным костюмом. Да, безусловно, на персонал этого заведения тратились немалые деньги; этот двубортный костюм обошелся бы кому-то в пятьсот долларов, со всей его ручной выделкой и фигуркой Аполлона, вышитой золотой ниткой. Руки Транга походили на два окорока и вполне соответствовали его стрижке штангиста — короткому ежику. Загар выглядел постоянным. Но Клингера все это не могло обмануть: расширенные поры кожи и обвислые щеки свидетельствовали о том, что Транг был напичкан зельем под завязку. По-настоящему его выдавали глаза. Они всегда выдают. Глаза человека, который, приняв дозу, с нарастающим отчаянием жаждет следующей. Судя по трескающейся коже вокруг носа, сидит на кокаине. Ну что ж, подумал Клингер, ничего удивительного, что ты ни разу не был на острове — там бы уж тебя раскусили.

— Итак, Транг, расскажите мне все подробности о тех двоих, которых вы видели.

Транг рассказал. Когда он закончил, Клингер покачал головой.

— Не очень хорошее описание, Транг. Вы способны на лучшее. — В твердом равнодушном взгляде промелькнул первый намек на угрозу.

— Я был позади толпы.

— И все же достаточно близко, чтобы как следует все рассмотреть. — Клингер начал медленно мерить шагами комнату, как зверь в клетке.

— Я был в шоке.

— Чушь. Тогда еще ничего не случилось. Снаружи все должно было походить на карнавал. Эти двое мужчин: расскажите мне снова и точно, что вы видели. — Клингер остановился у окна и выглянул на улицу с таким видом, словно благодаря какому-то внутреннему зрению уже знал, что мог видеть Транг.

— Они так быстро зашли в здание, что у меня почти не было времени.

Глаза Клингера продолжали скользить по пейзажу за окном.

— Давайте повторим все снова.

И Транг повторил — снова, снова и снова. Вопросы задавались то по одному, то гроздьями, то мягко, то резко, шепотом и на крике, в сопровождении угрожающей брани и шепотка доверительных признаний. Они звучали из самых отдаленных концов комнаты и прямо у него из-под носа — когда Клингер наклонялся к нему через стол.

— Высокий человек — какого он возраста?

— Вашего.

— Тридцать? Тридцать пять? Старше? Насколько?

— Около тридцати пяти. Плюс-минус пару лет.

— А второй?

— Старше.

— На сколько?

— Лет на десять. Может, немного больше. Еще четыре-пять, но не более того.

— Как они были одеты?

Транг сердито повторял и повторял описания, а Клингер внимательно следил, нет ли расхождений. Неважно, как они были одеты; главное — способность Транга изменять показания.

— Как долго они пробыли внутри здания?

— Десять минут, не больше.

— Они были внутри, когда произошел взрыв?

— Да.

— Они вышли сразу же?

— Да.

— Выбежали?

— Думаю, да.

— Думаешь! — заорал Клингер. — А ты не думай! Ты вспоминай!

— Нет… они вышли. Но быстро. Почти бегом.

— Паниковали?

— Я ведь уже говорил вам. Я не мог как следует рассмотреть их лица. Они находились сбоку от меня.

Но Клингер словно и не слышал протеста.

— Один из мужчин нес чемодан?

— Да.

— По виду тяжелый?

— Да.

— Куда они пошли?

— Я же сказал вам, Клингер. Я думаю, они пошли к машине.

— Опять думаешь! Перестань думать! Просто вспоминай! Что за машина?

— Мне не было видно. Полиция оттеснила нас всех назад после взрыва. Было полно дыма.

Клингер сделал долгую паузу, вздохнул и вроде бы примирился с мыслью, что Транг говорит правду.

— Какой силы был взрыв?

— Сильный.

Зловещая улыбка вновь заиграла на губах Клингера.

— Ну-ну, Транг. Сильный, как фейерверк? Как динамит? Сильный — как что?

— Сильный, как бомба.

— Сколько ты видел взрывов бомб?

— Ни одного.

— Так откуда же тебе знать, как звучит взрыв большой бомбы?

— Я… Я просто прикинул… Судя по тому, что видел по телевизору и в кино.

— Ты еще что-нибудь прикинул, Транг? — Улыбка исчезла, губы снова стали похожи на бритвенный шрам.

— Нет.

— Никогда ничего не прикидывай, Транг. Теперь давай вернемся к тем мужчинам…

В конце концов Клингер сделал передышку. Рост был как у Мортона. Но остальное не совсем сходилось. А второй мог вообще быть кем угодно. И все же он приехал сюда не затем, чтобы остаться с носом. Что-то здесь было. Надо только набраться терпения.

Но Транг больше ничего не мог добавить. Может, начнет сейчас выдумывать? Ладно, хватит его запугивать.

— Извините, Клингер. Я больше ничего не могу вспомнить.

Клингер тоже слишком выдохся, чтобы возражать. Но что-то тут было. Определенно было.

Прошел час. Те же вопросы. Но чем больше Клингер задавал их, тем менее уверенным становился Транг. Главное, держаться старого испытанного приема Штази, и он достанет его. Рано или поздно.

— Почему вы так заинтересовались этими людьми? — пробормотал Транг в очередной паузе.

— Интересы Организации, выходящие за рамки твоего дела, тебя не касаются! Высокий мужчина — опиши его походку. Любые штрихи, вроде наклона головы на одну сторону или размахивания руками.

Когда Транг снова попытался вспомнить того, кого видел лишь мельком из толпы на Дюпон Серкл, он почувствовал, как пот собирается в складках тела. Хуже всего при этом было знать, что бутылочка лучшего перуанского порошка находится всего в нескольких дюймах от него, в ящике стола.

— Пожалуйста, Клингер, я больше ничего не могу вспомнить. И я же отправил полный отчет.

Клингер нарочито медленно вытащил фотокопию записки, которую Транг отправил факсом на остров.

— Ты ничего не упустил, Транг? — Он аккуратно добавил в свой тон угрозы.

— Нет, конечно. Ради Бога, Клингер! — Но в голосе Транга уже не было негодования.

Клингер пристально посмотрел на него, а потом начал читать. Помимо словесной артподготовки существуют и другие способы развязать язык.

Пот добрался уже до копчика Транга, когда Клингер наконец поднял глаза. Вопросы обрели новую хореографию: Клингер метался по комнате, словно одержимый — он был то тут, то там, вообще везде.

— Есть еще что-нибудь, что ты должен сказать мне, Транг? — крик от плевательницы.

— Что-нибудь еще? Нет. Я сказал все.

— Ты абсолютно уверен? — шепот из-за кофейного столика.

— Да, конечно.

— Как же ты можешь быть так уверен? Я еще не спросил тебя обо всем, о чем хотел? — вопль от окна.

— Тогда спросите.

— Не диктуй, что мне делать, Транг. Никогда не делай этого, — приближаясь к столу.

Клингер перегнулся через стол — водянистые голубые глаза, безжалостная улыбка — так ненатурально расслабившись, с таким неестественно-искренним участием, что Трангу впервые стало по-настоящему страшно. Он знает про папку. Должен знать. Вот почему он здесь. Слова с грохотом бились у Транга в голове. А если он знает про это, значит, он знает все.

Когда полиция наконец пустила его в здание, он обнаружил, что папка пропала. Все остальное находилось точно в таком же положении, как он оставил, спешно покидая кабинет: компьютерные диски лежали на письменном столе, а дверца стеллажа заперта. Только папка исчезла. Он перевел ее содержание на дискету, корректорской жидкостью замазал данные и сунул папку обратно в стеллаж, собираясь уничтожить ее позже. На дискете он создал свой собственный пароль для доступа: вес штанги, которую он успешно поднял на Олимпийских играх перед тем как сошел с круга. Всеми этими действиями он нарушил правило Организации: ни один служащий не имеет права использовать информацию в своих личных целях. И Клингер знает об этом!

Он здесь, потому что каким-то образом разнюхал об очень личной и тайной причине, по которой Транг все это делал. Каждое имя на тех бланках принадлежало тому, кому успешно пересадили какой-либо орган. Он собирался шантажировать их, чтобы оплачивать свою все более дорогостоящую потребность в наркотиках. Его огромная зарплата больше не покрывала этих расходов; теперь ему требовалось 5.000 долларов в неделю. Каждую неделю. И нынешнюю, и следующую, и все те, которые он только мог себе представить в будущем.

Из будущего он резко перенесся в настоящее.

— Почему ты потеешь, Транг?

— Летняя простуда. — Транг напрягся, и его кресло издало скрипучий протест против такой идиотской лжи.

Клингер снова стал мерить шагами комнату, но теперь его глаза ни на секунду не отрывались от напряженной, сердито нахохлившейся фигуры за письменным столом. Нервозность Транга вызвана чем-то большим, чем потребность в дозе. Что-то произошло здесь раньше. Клингер остановился перед ним.

— Покажи мне в точности, что ты делал перед тем, как сообщили об угрозе взрыва.

Он увидел, как страх мелькнул в глазах Транга и пропал — так быстро, что менее искушенный человек наверняка ничего бы не заметил. Транг или совершил какой-то дурацкий поступок, или он что-то скрывает. Клингер взглянул на закрытый стеллаж.

— Он был открыт?

Транг кивнул.

— Я работал с документами.

— Покажи их мне.

Кресло Транга снова скрипнуло.

— Это действительно необходимо? Через несколько минут у меня занятия по сбрасыванию веса. — Поразительно легко пришла очередная ложь.

— Транг, покажи мне!

Транг перегнулся к стеллажу, вынул папки и положил их на стол. Клингер порылся в них. Накладные и платежные поручения, подтверждения заказов на оборудование. Он взглянул на экран монитора.

— Ты пользовался компьютером перед объявлением о бомбе?

Снова тень промелькнула в глазах Транга и исчезла.

— Нет.

Клингер улыбнулся: Транг лгал.

— Дискеты. Покажи мне их.

Транг протестующе взмахнул руками.

— Нет, пожалуйста! Они совершенно секретны…

— Нет никаких секретов, когда дело касается Организации, Транг. Покажи. — Он отыщет брешь.

Транг открыл ящик и вытащил несколько дискет. За ними стояла бутылочка. Он быстро закрыл ящик и положил дискеты на письменный стол.

— Что на них? — требовательно осведомился Клингер.

— Личные дела клиентов. — Транг сунул дискету в прорезь компьютера и нажал клавиши. На экране стали появляться имена и адреса. Остальные дискеты содержали такую же информацию.

Клингер отвернулся от экрана. Почему Транг так не хотел показывать их ему?

— Ты работал только с этими дискетами?

— Да.

— Покажи мне все твои дискеты.

— Для этого мне понадобится разрешение доктора Ромера.

— Он дал мне все полномочия.

Транг почувствовал, как пот стекает у него по ляжкам.

— Что ты пытаешься скрыть, Транг? — Угроза в голосе Клингера неожиданно превратилась в дергающееся живое существо.

— Ничего… Совсем ничего.

С резкой и совершенно неожиданной быстротой Клингер обогнул письменный стол и открыл ящик. Он вытащил остальные дискеты и швырнул их на стол. Потом достал бутылочку, отвинтил крышку и сунул палец в белый порошок. Поднес палец ко рту, и попробовал порошок на вкус. Остатки цвета исчезли из глаз Транга. Они стали похожи на глаза замороженной трески.

— Итак, Транг, вот в чем твой маленький секрет. Дорогое удовольствие. Теперь тебе лучше рассказать мне все.

Как только Клингер поставил бутылочку на стол, в кабинете воцарилась жуткая тишина.

— Что еще произошло здесь, Транг? — Теперь по режиссерскому замыслу требовался шепот, подходящий к этой тишине. Транг не шевельнулся. Он выглядел так, словно находился в шоке. Клингер перегнулся через стол и точно рассчитанным движением вытер палец о рукав пиджака Транга.

— Ты расскажешь мне, что еще здесь случилось? — спросил он мягко, придвинув лицо почти вплотную к лицу Транга. Он физически чувствовал исходящий от него страх. Клингер отступил на шаг и небрежно ударил Транга по лицу тыльной стороной ладони. Тот дернулся; Клингер знал, что удар врезал ему, как холодный стальной прут. — Не зли меня, Транг. Скажешь, во что ты тут вляпался?

Транг кивнул, проглотив начавшую охватывать его ярость. В прежние деньки он разорвал бы любого, кто поднял на него руку. Но сейчас было неподходящее время для игры в героя: этот человек выглядел так, словно мог обращаться с людьми, как с мошками, которых волен в любую минуту прихлопнуть.

— Я постараюсь объяснить.

— Вот так уже лучше. Ты скажешь мне все. Быстро и точно. И правдиво. Я буду знать, если ты солжешь, и тогда здорово разозлюсь. Тебе это придется не по вкусу, Транг, совсем не по вкусу. А если расскажешь всю правду, я буду вести себя разумно.

— Что это значит? — выдавил Транг.

Клингер отступил на шаг от стола. Человеку надо дать достаточно места, чтобы он смог повеситься.

— Я знаю, во что ты вляпался, Транг. Так давай начнем с того, как ты собирался расплачиваться за свое пристрастие.

Транг с шумом выдохнул воздух. С него уже было достаточно.

— Ладно, я скажу всю правду…

Он заговорил тихо и решительно, какая-то часть сознания поздравляла его с тем, как удачно он вывернулся — та часть, которая была подавлена этим вопящим человеком, вопящим с такой яростью, словно он лично пострадал от всего происшедшего.

Когда он закончил, Клингер смотрел на него почти с изумлением. Невероятно, что ему вообще пришла в голову такая идея, но вот то, что он и впрямь надеялся безнаказанно осуществить ее, свидетельствовало о крайне презрительном отношении к Организации. Клингер продолжал стоять поодаль от Транга, словно в нем было что-то заразное. Он глубоко вздохнул, очистив легкие, и смертельно выматывающий диалог между ними возобновился.

— Где теперь папка?

— Я ее сжег, — тут же последовал ответ.

— Почему?

— Потому что я хотел отказаться от своего замысла.

— Ты хочешь заставить меня поверить, что придумал весь этот план, а потом так и не использовал его?

— Это правда.

— Когда ты ее сжег?

— Как раз перед историей с этой бомбой.

— Где?

— В камине — в подвале.

— Кто-нибудь видел, как ты спускался туда?

— Не знаю… Не думаю.

— Ты все еще врешь мне, Транг?

— Нет, Клингер, не вру. Клянусь Богом, я не вру.

— Тогда почему ты потеешь, как свинья?

Глазки Транга метнулись к бутылочке.

— Иногда очень трудно думать как следует без… — Голос его сорвался.

— Прими свое лекарство. — Это произнес санитар с носилками, выкликающий мертвых на поле брани.

Клингер бесстрастно наблюдал, как Транг высыпал горстку кокаина на тыльную сторону ладони и шумно втягивал ее носом. А потом принял решение.

Глава 16

Мортон развернул кресло с высокой спинкой так, чтобы сесть лицом к окну. Восхитительный вид на Альпы заставил его выбрать эту ничем больше не примечательную комнату в штабе службы Хаммер для своего кабинета. За ночь снега навалило выше деревьев. Когда с этим будет покончено, он снова проведет там несколько дней, проверяя себя. С мальчишеских лет и до сих пор от лазанья по горам он испытывал физическое удовольствие — когда полностью владеешь собственным телом и знаешь, что риск создаешь лишь ты сам, а угрожает он только тебе одному и что каждый раз ты доводишь контроль над собственными мышцами до крайнего предела.

За спиной он услышал, как она вздохнула — значит, сосредоточилась на чем-то. Еще мгновение понаслаждавшись далеким снежным пейзажем, он вернулся в комнату.

Кроме громадного письменного стола и стульев, как в зале заседаний, в кабинете было новейшее оборудование связи. Одну из стен целиком занимал управляемый компьютером дисплей на жидких кристаллах с картой мира; компьютер позволял создавать бесконечное количество изменений. А сейчас различные системы освещения придавали изображению на дисплее какой-то сюрреалистический вид.

Она по-прежнему стояла спиной к нему, разглядывая дисплей. Даже в расслабленном положении в ней присутствовала легкая грация. Высокая, стройная, с длинными ногами — нетрудно понять, почему она вызывает восхищение у мужчин. Когда она повернулась, причину ее присутствия здесь выдали лишь глаза. Ясные, темно-зеленые, они придавали внимательную интеллигентность ее лицу, чудесным чертам лишь чуть-чуть не хватало законченности. Она училась в Оксфорде, работала в секретном отделе и читала лекции в Сэндхерсте.

— Интересно, — сказала Анна Круиф. Это было первое слово, которое она произнесла с тех пор как представила свой доклад о путешествии в Лондон. Ни по Стампу, ни по «Держим-в-Форме» больше нечего было добавить, кроме того, что она уже сообщила Шанталь. После этого Мортон попросил ее изучить карту. — Можешь пройти всю цепочку еще разок? — спросила Анна, вновь поворачиваясь к дисплею.

Он нажал на клавиши, и на континентах появились красные точки. Каждая обозначала место, где очередная жертва была убита для изъятия органов. Некоторые преступления были совершены довольно близко друг от друга, особенно в Азии и Центральной и Южной Америке; в Европе точки отстояли довольно далеко.

Анна подошла ближе к карте.

— Можешь показать даты, когда были украдены органы?

Мортон нажал другие клавиши. Она снова нахмурилась, сосредоточенно изучая обновившийся дисплей.

Анна знала, что он наблюдает за ней, как когда-то наблюдал ее отец. Она запомнила его грубоватым, но добрым человеком, в любом деле он старался до самого конца сделать все, на что только был способен. И всегда хорошо к ней относился, вдохновляя делать в жизни все, что захочется, лишь бы это доставляло ей радость. Она знала, что к тому времени, когда ее отец умер, она стала очень похожей на него: обладала такой же целеустремленностью и страстью работать долгие часы, не обращая внимания на то, что она ест и во что одета. До Дэвида она не встречала никого, кто был бы похож на ее отца. Она отвернулась от дисплея.

— Интересно. А теперь можешь включить центры?

У нее был слабый лондонский акцент. Она снова слегка повернула голову, чтобы видеть дисплей под углом.

Появилась серия голубых точек. Каждая обозначала госпиталь или клинику, где проводились операции по трансплантации. Некоторое время она внимательно изучала карту, а потом повернулась к Мортону.

— Любопытно в этих преступлениях то, что все они происходили в условиях, совсем не идеальных.

Он кивнул, чтобы она продолжала; хорошо, что он получил ее подтверждение.

— Возьмем для начала погоду. Каждая кража органов происходила в неподходящее время года. Муссоны, песчаные бури, высокая влажность. Самые мерзкие из всех возможных условий для удаления органа на открытой местности, даже такого стойкого, как почка, не говоря уж о транспортировке. А эти преступления были совершены не только вне стерильных больничных условий, но иногда и очень далеко от ближайших трансплантационных центров.

— Что касается того, куда были отправлены органы для трансплантации, то все известные центры мы можем исключить, Анна.

Когда он закончил пересказывать ей то, что сказал Проф, она огорченно нахмурилась собственному отражению в дисплее, словно сама должна была догадаться об этом.

Тишина. Наконец Анна подытожила:

— Где бы ни находилось это место, Дэвид, там должно быть первоклассное оборудование. — Она отвернулась к карте. — Давай теперь взглянем только на сердца и их даты.

Мортон вызвал нужную информацию. Она повернула голову к карте, и тени под глазами стали глубже.

— Еще интереснее. Сердце обычно нельзя использовать, если прошло больше десяти часов. Значит, доставка должна быть по воздуху. Поэтому нужно искать аэропорт, где не очень-то разбирают, кто прилетает и улетает. Что довольно четко исключает главные. А также все большие международные лайнеры. Скорее всего, это даже не аэропорт, а что-то не больше обычной взлетной полосы, достаточной для маленького реактивного самолета. Из тех, что регулярно доставляют наркотики в Соединенные Штаты из Мексики. Пилоты, занимающиеся такими делами, не будут терзаться угрызениями совести от дел с человеческими органами.

Мортон кивнул. Проф говорил, что Анна — живое доказательство тому, что расстояние между двумя точками не всегда самое короткое, но часто самое интересное.

— Согласен: мы ищем небольшой частный самолет. Лестер сейчас пытается управиться с этим. Но их — тысячи. Что касается твоей теории насчет аэропортов, то я не уверен. В прошлом году в Риме таможня обнаружила контейнер, предназначенный для Саудовской Аравии. С несколькими девчонками внутри. По чистому везению одна из них вовремя очнулась от наркотика, которым их накачали. И если живых людей вывозят через то, что считается надежным аэропортом, как помешать кому-то перевозить по воздуху органы из любого аэропорта в мире?

Анна улыбнулась, и лицо ее сразу изменилось.

— Принято. Но я же сказала, сердце должно быть готово к трансплантации не позднее чем через десять часов после удаления. Иначе возникнут проблемы с отторжением. А это означает, что наш центр, вероятно, расположен не более чем ввосьми часах летного времени от того места, где было удалено сердце. И даже в этом случае ограничение во времени очень жесткое.

Мортон нажал еще одну клавишу. На дисплее возникло переплетение желтых линий — каждая со своим номером.

— Летное расстояние от каждого места кражи органа до ближайшего аэропорта. Это дает нам кучу возможностей.

Анна внимательно изучила новое изображение на дисплее.

— Извини. Это должно было прийти в голову мне самой.

— Мне не пришло, — с улыбкой сказал Мортон. — За меня это сделал компьютер.

Она снова отвернулась к экрану.

— Давай посмотрим другие органы.

Вновь появились точки, обозначающие кражи печени, легких и глаз. Анна качнула головой, вздохнула, помолчала и снова обернулась к Мортону.

— Печень всегда особенно плохо реагирует на нестерильную среду. Даже в оптимальных условиях от нее мало проку, если прошло больше трех часов с момента удаления. То же самое — с глазами. Чуть большая продолжительность у легких. По логике вещей большинство этих украденных органов было бы непригодно для трансплантации. Ты понимаешь, к чему я веду?

Он опередил ее.

— Если только кто-то не открыл совершенно новый способ перевозки или какую-то новую систему хранения. Быть может, химическую среду. Что-то в этом роде, Анна.

Снова долгое молчание.

— Вполне возможно. Несколько лет назад возникли слухи, что русские придумали какой-то новый метод продления жизни донорским органам. Это случилось во времена Юрия Андропова. Помнишь, у него было ненадежное сердце? Когда бы он ни уезжал из Москвы, его врачи всегда возили с собой запасное. Держали его в чем-то вроде презерватива. Такая во всяком случае ходила молва.

Он усадит Шанталь за проверку. Но ведь столько секретных исследований, проведенных в советских лабораториях, было утеряно на волне ярости, последовавшей немедленно вслед за крахом советского коммунизма! Жаждущая крови толпа уничтожила много ценного — и нередко убивала тех ученых, которых баловал старый режим.

Анна отошла от экрана, уселась на один из стульев, скрестила ноги и, вздохнув, погрузилась в размышления, а когда заговорила, в ее голосе появилась убежденность.

— Я ручаюсь, что наше место снабжается собственным банком органов. Их доставляют туда, складируют, а потом используют, когда возникает нужда в трансплантации. Это не ново. Помнишь, что произошло в Гондурасе пару лет назад?

Мортон помнил. Вторгшись в главный госпиталь травматологии страны, полиция обнаружила хранящийся там незаконный банк органов. Хирурги госпиталя позволяли своим пациентам с травмами умирать, удаляли их органы и продавали богатым иностранцам.

— К счастью, там не успели зайти дальше дюжины почек и нескольких сердец. Мы же ищем что-то куда большее, Анна.

— Согласна.

— Какую-то организацию. Самолеты, земельные владения, охрана, оперативники по выслеживанию и устранению; врачи, осуществляющие пересадки. Медсестры. Интенсивный уход и благополучная доставка домой. Весь цикл.

Сила, с которой Мортон нарисовал этот образ, нарушила размеренный ритм их разговора.

— И пациенты, — добавила Анна.

— Пациенты, которые не могут больше никуда обратиться.

— Высший эшелон крестных отцов. Главари наркобизнеса.

— Самая верхушка, для которой деньги — не препятствие. Могут купить себе сердце на часовую прибыль от торговли наркотиками, — сказал Мортон, почувствовав, как у него сжимается горло.

— Но куда они отправляются для трансплантации?

— Не в Европу. Слишком трудно въехать и выехать. Одна из бывших советских республик? Может быть, но не думаю. Во-первых, мы бы уже слышали об этом. Во-вторых, у них нет такого опыта. Куда-нибудь на Ближний Восток? Возможно. Но это всего лишь вероятность. Азию можешь вычеркнуть — никто в здравом уме не ляжет в индийскую больницу, чтобы заполучить новое сердце. То же самое и с Африкой. Австралия? Япония? Нет. Слишком далеко, чтобы поехать и вернуться обратно, не вызвав лишних вопросов.

— Китай?

— Китай сейчас как раз пытается скорчить хорошую мину всему миру. Устроив у себя центр трансплантаций для уголовников, друзей не заимеешь.

— Северную Америку мы тоже вычеркиваем?

— Да. Не потому, что там не захотели бы поработать — риск разоблачения слишком велик.

— Дэвид, тогда остается только Южная Америка.

Воцарилось молчание. Мортон пристально уставился на дисплей. Главное в карте, что ты понимаешь то, что видишь. Или не понимаешь.

Анна еще раз вздохнула.

— Там больше двадцати стран.

— Места, которое мы ищем, возможно, нет на карте.

— Так с чего же мне начать искать, Дэвид?

Он встал и вышел из-за стола. Ее прямота, сочетавшаяся со смелостью, всегда впечатляла его. Анна проводила его взглядом, когда он шел через кабинет к карте.

Мортон пристально рассматривал дисплей.

— Трансплантационная хирургия из всех медицинских профессий наиболее подвержена всяким стрессам. Должен быть большой отсев кадров. А значит, большая текучка. И в том месте, которое мы ищем, иначе тоже быть не может — возможно, там текучесть кадров даже выше, учитывая необходимость полной секретности того, чем они занимаются. Тех, кто соглашается на такую работу, вероятно, вытаскивают из какой-то медицинской навозной кучи. Уволенные хирурги, нюхающие растворитель анестезиологи, техники, выгнанные за пьянку на дежурстве.

— Или те в бывшей советской системе, для кого это — способ выбраться из навозной кучи.

Это был не вопрос.

В конце концов он выполнил то, что так или иначе намеревался сделать: рассказал Анне о Густаве Ромере. Ничего не утаил и ни на чем не поставил какое-то особое ударение. Говорил почти монотонно, как делал всегда, когда было важно дать понять, что бой военных барабанов ни с чем не спутаешь. После его рассказа наступила тишина, как в церкви.

— Но у Ромера не могло быть таких денег, чтобы создать что-то подобное, — в конце концов сказала Анна.

— Наверняка. Но он мог найти кого-то достаточно богатого, чтобы потянуть такое, — ответил Мортон тоном, не оставлявшим места для возражений.

У него не было ничего — пока, — что подтвердило бы внутреннее чутье. Не мог он и точно определить его: мотив, догадка, подозрение, вероятность — все вместе и еще нечто большее. Знал лишь, что оно исходило из его усилия вытащить факт из темноты. В прошлом некоторые, особенно Уолтер, поражались его готовности совершать прыжки воображения, чтобы заполнить бреши, которые часто оставались, несмотря на подробнейшие разработки. И это же внутреннее чутье говорило ему, что Густав Ромер жив и находится близко к центру всего этого дела.

— Так что же, по-твоему, я должна делать? — спросила она, отворачиваясь от карты.

И тогда он сказал: ей нужно стать членом персонала трансплантационной клиники.

— Я ведь уже давно не работала в операционной, — пробормотала она. Но это не было возражением.

— Такое не забывается, — ободряюще произнес он. — А когда ты окажешься там, тебе удастся собрать достаточно информации, чтобы дать нам возможность подойти ближе к тому месту, которое мы ищем. Трансплантационная хирургия — довольно узкий профиль, и те, кто ею занимается, скорее всего, что-то слышали, пусть даже и не придали этому значения. Вот такое задание для тебя.

Анна взглянула на карту, а Мортон продолжал объяснять:

— Так как Ромер последний раз обнаружился в Эквадоре, было бы идеально, чтобы ты оказалась как можно ближе к этим местам. — Он коснулся пятнышка на Калифорнийском побережье. — Трансплантационный центр «Дар Жизни».

— Почему именно этот?

— Он новый, ему года четыре. Маленький, находится в отдалении и совершенно частный.

— Тогда решено, — без всяких колебаний сказала Анна.

— Как только ты окажешься там, тебе понадобится связь с внешним миром. Когда Томми закончит свои дела в Вашингтоне, я пошлю его. Идет?

Чувствовалось, что Анна колеблется: она не работала с Томми со времен Гонконга. Тогда у него возник какой-то эмоциональный накал — хотя, возможно, в этом была доля и ее вины: наверное, помимо собственной воли она дала ему повод подумать, что между ними может возникнуть нечто большее, чем обычные товарищеские отношения.

Она кивнула.

— Томми отлично подойдет.

Тогда Мортон коротко сообщил ей всю информацию о центре «Дар Жизни» — все, что знал, что подозревал и почему подозревал. Оставались пробелы, которые, как они оба инстинктивно сознавали, нельзя было сейчас закрыть — даже с помощью одного из прыжков его воображения. Но в конце концов оба понимали, что именно поэтому ей и нужно туда ехать.

Глава 17

Во врачебном конференц-зале клиники доктор Ромер обращался к членам Команды номер один. Дюжина мужчин бесстрастно слушали. Каждый был молод, прекрасно экипирован и соответственно одет. Двое носили деловые костюмы. Несколько человек были в джинсах и спортивных майках. Один выглядел как путешественник автостопом, даже с рюкзаком на плечах. Остальные были в одежде праздношатающихся по всему свету.

— …Итак, поскольку существует необходимость срочно пополнить наш банк органов, вам на этот раз будет разрешено самим выбирать цели: оздоровительные клубы не предоставили достаточное для наших срочных запросов количество подходящих объектов, — продолжал доктор Ромер на убийственном школьном английском.

Он сделал паузу, вглядываясь в каждое лицо, и с удовлетворением отметил, что ни один из этих опытных убийц не смог выдержать его взгляд.

— Но правила отбора остаются теми же: органы должны браться только у тех индивидуумов, у которых не заметны никакие видимые признаки физических заболеваний. Их умственное состояние не имеет значения, поскольку мы еще не достигли той стадии, когда возможна пересадка человеческого мозга.

Он выждал, пока на лицах не появились дежурные улыбки, вызванные его шуткой.

— Как обычно, выбирайте людей не старше тридцати с небольшим. Все вы, конечно, помните прошлые эксперименты, показавшие, что органы, взятые у людей старшего возраста, не идеально подходят для наших целей. И последнее: если вам придется выбрать человека не белой расы, предпочтительнее японец или китаец. Лишь в самом крайнем случае собирайте урожай у африканца или араба.

Он снова пристально вгляделся в лица, желая убедиться, что его слова не оставлены без внимания.

— Я хочу, чтобы вы знали и еще кое о чем. У некоторых из вас есть веские причины помнить, что в прежние дни вы сталкивались с секретным агентом, который теперь работает на Организацию Объединенных Наций. Человек, известный только под именем Мортон.

Он рассказал им обо всем, что случилось в Вашингтоне, разумеется, умолчав о звонке Мадам, и сообщил, что послал Клингера для расследования.

— Судя по его предварительному докладу, тот, кто заходил в наше здание, в конце концов мог быть и не Мортоном. Но вы не должны допускать ни единой оплошности.

— У вас есть какие-то соображения, почему он мог заинтересоваться этим, герр доктор? — Вопрос задал сотрудник с военной привычкой поджимать губы, прежде чем начать говорить.

— Нет, Кесслер. Но это неважно; важно быть начеку.

Головы закивали в такт. Доктор Ромер развернулся и направил кресло к маленькому столику с невысокой стопкой конвертов. На каждом стояло имя сотрудника. Он взял верхний конверт.

— Кесслер.

Кесслер вышел вперед и стал возле доктора Ромера. Стоя, он выглядел меньше ростом, с цыплячьей грудью и слишком темноволосым для немца из Силезии.

— Вы отправитесь в Сиэтл, Кесслер. Как только завершите сбор урожая, местный Координатор выполнит все необходимые приготовления.

Доктор Ромер вручил Кесслеру конверт с его документами, пожал руку и проводил до двери. Странная маленькая церемония была похожа на официальное вручение ученой степени. У двери Кесслер задержался, чтобы взять со стола чемоданчик. В нем лежали духовой пистолет, запас сахарных капсулок, а также контейнер для органов.

Доктор Ромер выкликнул следующего:

— Энгель. Вы поедете в Швецию. Ваш чемоданчик будет ожидать вас там. В связи с Нобелевской церемонией шведы усилили охрану аэропорта.

Через несколько минут все остальные получили свои инструкции и вышли. Остался лишь путешественник автостопом. Когда он вышел вперед, доктор Ромер внимательно оглядел его.

— Фридрих, ты отправляешься в Баварию. Твой урожай — специальное требование. Все, что тебе нужно знать, найдешь в конверте. Прими все возможные меры, чтобы это походило на ритуальное убийство. Я полагаю, теперь на нашей родине они стали вполне обычным делом со всеми этими иностранцами.

Фридрих кивнул, взял чемоданчик и вышел из комнаты. Провожая его глазами, доктор Ромер в очередной раз восхитился, как ловко Мадам справляется с потенциальными затруднениями.

Дайсон Тилинг, вице-консул Соединенных Штатов, а на данный момент самый главный чиновник, представляющий свою страну в Никарагуа, смотрел на первые капли дождя, забарабанившие в окно кабинета. Шум послеполуденной грозы заглушал тиканье антикварных корабельных часов на каминной полке. Вместе с полкой книг в кожаных переплетах и настольным портретом матери часы сопровождали его во всех новых назначениях. В этом регионе у него их было пять, и нынешнее — худшее. Негативное отношение к Соединенным Штатам ощущалось очень явственно: он чувствовал его во взглядах людей, в том, как они открыто выражали свою враждебность.

Тем не менее сегодня утром он подписал приказы, отзывающие шестерых политических консультантов — распространенный термин, под прикрытием которого сотрудники ЦРУ работали за границей. Он проводил сотрудников в аэропорт, а когда вернулся, обнаружил факс от Бюро штатов Центральной Америки, сообщающий, что вскоре прибывает группа сейсмологов из американского Геологического общества, чтобы осмотреть вулкан и проверить вероятность разрушений от землетрясения. Все это было частью дурацкой идеи госсекретаря Армстронга — так, видите ли, можно завоевать умы и сердца этих людей. Приедь он сюда, сразу бы понял истинное положение вещей.

Дождь кончился так же пунктуально, как и начался. Тридцать минут — каждый день после полудня. Единственное, по чему он мог сверять свои часы в этой проклятой стране.

Он подошел к окну. Тучи плыли мимо пика горы Масая и почему-то придавали вулкану еще более безжизненный вид.

Глава 18

Сопровождая Томми в служебную столовую ЦРУ на шестом этаже в Лэнгли, Гейтс извиняющимся тоном произнес:

— Еда, конечно, не ресторанная.

Да и картины на стенах в коридоре тоже не вызовут у критиков большого восторга, подумал Томми. Основное их достоинство, по-видимому, низкая цена.

— Но после еды в самолетах эта должна показаться пищей гурманов, — сказал он.

Отслеживая отпускной маршрут Стампа по Америке, он почти не пробовал другой еды — закуски в самолетах перемежались короткими урывками сна в креслах, совершенно не предназначенных для этой цели.

Гейтс ухмыльнулся.

— Спросил бы у своего отца или у Мортона, как мы проводили время, когда мотались в Кабул и обратно на афганских авиалиниях. В любое время дня там подавали овечьи потроха в кислом твороге. Мортон говорил, что в Калифорнии они запродали бы это как самую модную диету для похудения.

— Вы давно знаете полковника, мистер Гейтс?

— Зови меня Билл. Пожалуй, единственное, что тут не изменилось, это отсутствие формальностей. Да, я знаю его дольше, чем могу припомнить. И твоего отца тоже, — он кинул взгляд на Томми. — Сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

Было довольно трудно определить возраст парня по внешности. Кожа для мужчины очень гладкая, прекрасная физическая форма. Даже в этом путешествии умудрялся пробегать три мили в день. Единственный признак того, что через месяц ему стукнет тридцать, это начинающие появляться крупинки «соли» на висках. Гейтс с одобрением заметил, что Томми не пытался скрыть раннюю седину. У него было приветливое лицо и редкое в их работе качество — в его присутствии люди чувствовали себя свободно. Похоже, почти все любили Томми Нэгьера.

— Давно ты работаешь на Мортона?

— Три года. Лучшего шефа, чем полковник, просто не бывает.

Он по-прежнему называл Мортона только по званию. Казалось вполне естественным выказывать такое уважение человеку, который подходил к каждому с одной меркой: если ты не часть решения, значит, ты часть проблемы.

— Это мое первое задание. Вы еще помните, что при этом чувствуешь, Билл?

Томми унаследовал манеру отца — разговаривая, смотреть вам прямо в глаза. А крепкое телосложение и глубоко посаженные глаза, выражавшие полное отсутствие страха, лишь усиливали сходство.

— Еще как. И каждое задание все равно первое. Когда я забуду это, настанет время подавать в отставку.

Мортон всегда говорил: подбирай их молодыми, выжимай все соки, тогда добьешься самых лучших результатов. Но парень выглядел утомленным.

— Полковник всегда чувствует себя на коне, когда не за что зацепиться. Беда в том, что маршруту Стампа можно присудить главную премию за Скучнейший Отпуск Года. Никто его даже не помнит, — сказал Томми.

— То же самое и в мотеле.

— И все равно я проверю. Другого полковник от меня не ждет.

Гейтс провел его в столовую — приятный мягкий свет, полированная деревянная мебель, стены и пол с приглушающим звуки покрытием. Почти никто не тревожил тихую атмосферу, словно в добропорядочном клубе: до обеденной суматохи оставался еще час. Официантка проводила их к столику у окна с видом на лес. Заказав по дежурному блюду и салату, Гейтс снова извинился:

— У нас нет лицензии на спиртное. Так что или кола, или пепси — диетическая и обычная.

— Воды вполне достаточно, — сказал Томми. Он уже перевыполнил свою норму газированных напитков за все эти перелеты.

Гейтс заказал «Спрайт» и закурил сигарету.

— Раз в три месяца пытаюсь бросить, а потом вспоминаю про свой возраст и думаю: да какой смысл? Если Большой Рачок собирается сцапать меня, он уже наверняка запустил лапу в мои легкие. — Он затянулся и взглянул на Томми. — Ладно, к делу. Сначала немного о прошлом. Спонсор Транга — Наркреаб. Или, если называть полным титулом, Фонд Реабилитации Наркоманов для Создания Свободного от Вредных Привычек Мира. — Гейтс утонул в клубах дыма. — Мечта Нэнси Рейган покончить с наркотиками расплодила кучу контор с идиотскими названиями, теперь они только и мечтают о федеральных фондах и налоговых скидках на помощь наркоманам. Некоторые занимаются исключительно детьми, беременными женщинами и стариками. Какие-то имеют дело лишь с белыми представителями среднего класса, торчащими на пилюлях. Другие — с черными или испанцами. В Сан-Франциско есть один фонд, который берет только китайцев, любителей опиума. Когда Нэнси Рейган покинула Белый дом, большинство фондов по-тихому свернули свои палатки или переключились на другие выгодные дела: СПИД, голодающие в Африке… Ну, словом, ты сам знаешь.

— Конечно, — кивнул Томми. — Но почему Наркреаб остался?

Гейтс стряхнул пепел.

— Он помогает только неамериканцам, которые хотят справиться с этим. Каждый год по квоте приезжают иностранцы, отлично понимающие: работать они могут, только если не употребляют зелье. Подразумевается, что наши наркоманы должны воспитываться на их примере. — Гейтс говорил, с видимым усилием подавляя раздражение.

— Я понимаю, что вы чувствуете. Но как во все это вписывается Транг? Я слышал, что он был личным тренером у одного главаря наркобизнеса в Колумбии.

— Да, черт бы его побрал. Какое-то время был. Потом его там подобрал Наркреаб и спрятал в одном из своих укромных местечек. У них есть несколько таких потаенных уголков, где эти таблеточники ждут разрешения приехать сюда. В случае с Трангом это, очевидно, было несложно. Знаменитость, публично вляпавшаяся в лужу и готовая вернуться в лоно добропорядочности, идеально подходит для профиля Наркреаба. Когда он впервые приехал сюда, они таскали его на все свои передачи и шоу, подавали как заново родившегося. Потом Наркреаб нашел для него работу в «Держим-в-Форме». Они держат кое-кого из подобных типов в своих оздоровительных клубах. Но Наркреаб никоим образом не выставляет себя напоказ. Никаких публикаций или лоббистов, никаких обычных уловок или организованного нажима, хотя заправляют там птицы высокого полета.

Вернулась официантка с заказанными напитками. Томми в два глотка осушил свой стакан воды — от перелетов ему всегда хотелось пить.

— Я принесу вам кувшин, — сказала девушка.

Томми проводил ее взглядом: красивая фигура. Он повернулся к Гейтсу.

— Насколько высокого, Билл?

— Бывший госсекретарь, несколько бывших послов, отставной президент фирмы высоких технологий в Силикон Вэлли, бывший заправила с Уолл-стрит. Они встречаются раз в месяц в штабе фонда в Малибу, чтобы решить, кого следующего привезти сюда. Реальный отбор осуществляется постоянным персоналом.

Вернулась официантка с кувшином и наполнила стакан Томми. Приятная улыбка, подумал он.

— Через минуту принесу ваши заказы, — пообещала она, снова направляясь на кухню.

— У нее счастливое замужество, — пробормотал Гейтс.

— Просто смотрю, — весело объявил Томми. — Когда теряешь интерес, пора начинать беспокоиться.

— Это Мортон тебе сказал?

— Нет, Проф.

Гейтс с сомнением покачал головой.

Томми поднял свой стакан и спросил:

— Есть в Наркреабе главный пес?

— Скорее, главная сука. Симона Монтан.

— Напомните мне, кто эта дама.

Гейтс издал легкий стон.

— Если бы тебе было за сорок, ты бы знал. Она была тем же для Элмера Крэйтона, чем Марион Дэвис — для Рэндольфа Херста.

Томми ухмыльнулся.

— Вы имеете в виду Элмера Крэйтона — миллионера? Его я помню.

— Одна поправка. Элмера Крэйтона — миллиардера. По сравнению с ним Говард Хьюз умер нищим. Да сравни с кем хочешь, даже с этими шейхами из пустынь — Элмер Крэйтон отбыл в мир иной с титулом самого богатого человека на планете, который носил последние двадцать лет своей жизни. Даже теперь никто точно не знает, сколько он оставил. Известно только, что, как говорили, любой каприз Симоны превращался в его собственный. Захотела стать бродвейской звездой — он купил ей театр. Решила сниматься в кино — студию. Это все равно не сделало из нее кинозвезды. И никак не улучшило ее отношений с миссис Элмер Крэйтон.

— А это кто такая? Его жена или мать? — спросил Томми.

— Жена.

— Я не знал, что он был женат.

Гейтс выпустил колечко дыма.

— Почти никто не знал. Как только появилась Симона, Соня Крэйтон стала затворницей. Теперь, когда Элмер мертв, она вновь вышла в свет. Несколько месяцев назад я встретил ее на ужине в Белом доме.

— Что она делает?

— Соня — одна из сильных мира сего — и самых щедрых. Всевозможная благотворительность. Самолеты в Боснию, одеяла в Судан. Деньги — для всех. Когда она отдыхает от этого, зиму проводит в Аспене, а лето на Винограднике Марты. Одна из немногих, кто зовет членов семейства Кеннеди по именам.

— А Симона?

— Тоже благотворительность, конечно. Но не в таком масштабе, как Соня. Элмер оставил весь бизнес Симоне.

— В чем бизнес?

— Спроси, в чем его нет, — агрессивно ответил Гейтс. — Корабли и самолеты. Железные дороги и банки. Товары и недвижимость. Она, пожалуй, землевладелец покрупнее Ватикана в Италии. И кабельное ТВ, и радио, и спутники. Ей принадлежит больше сотовых телефонных компаний, чем мамаше Белл.^[9] И нет такого этажа во всем здании торговли, где бы ты не встретил ее людей, что-то покупающих или продающих — хоть в подвале, хоть на чердаке.

— Все звучит вполне респектабельно.

— О да, это так. Кто только не заглядывал в ее дела: федеральное бюро, Комиссия безопасности, Министерство торговли в Лондоне, французская фондовая биржа. Она платит налоги и извлекает прибыли. Как Мэрдок. Только она получает в неделю больше, чем он — в год.

— Так много?

— Так много, милый Томми. Так чертовски много.

— Что она делает со всем этим?

— Опять вкладывает в тот же круговорот. И, конечно, благотворительность. В этой сфере ей приходится не отставать от Сони.

— Что они за люди, Билл?

Гейтс улыбнулся — у парня прямая манера спрашивать. Ему это нравилось.

— Говорят, Соня была настоящей леди, пока Элмер не выкинул ее. С тех пор она здорово опустилась. Пьянки и мужики. Мужиков она пока умудряется в основном прятать под покрывалом. Пьянки уже начинают понемногу вылезать наружу. Еще у нее рак. Ходят слухи, что ей скорее всего осталось меньше года. Но она никоим образом этого не показывает.

— Мужики у нее — наемные мальчики?

— Нет. Это площадка Симоны, вот у кого репутация настоящего щелкунчика. Расправляется со своими мальчишками быстрее, чем верблюд избавляется от дерьма.

— Здорово, что я уже слишком стар, Билл.

— И что я тоже, Томми. Чертовски здорово.

Рассказ Гейтса прервала официантка. Рыбы почти не было видно за горкой французского жаркого на каждой тарелке. Ломти толстые, как любит Томми. Салат блестел от масла и виноградного соуса. Томми начал есть, а Гейтс набрал полный рот дыма и подытожил:

— Бог его знает, каким образом Крэйтон, пока был жив, ухитрялся делать их обеих счастливыми. Он купил Соне шато во Франции и поселил Симону в Малибу на вилле, которую она недавно отдала Наркреабу под их штаб. При Элмере все, что западнее Нью-Йорка, входило в территорию Симоны. Европа принадлежала Соне. Пока он был жив, ни одна из женщин не заступала на беговую дорожку другой.

Затушив сигарету, Гейтс пальцами взял кусок мяса и отправил в рот.

— А теперь? — Томми вилкой подцепил кусок рыбы.

Прежде чем ответить, Гейтс перемешал салат.

— Как и раньше. Каждая делает вид, что другой не существует. Я слышал, когда они обе появляются в одном и том же месте, это похоже на старые фильмы тридцатых годов — множество ледяных взглядов и грязных перешептываний.

Томми принялся за салат.

— Зачем Симона отдала свою виллу Наркреабу?

Гейтс отодвинул тарелку, съев только половину блюда — у него был аппетит курильщика.

— Быть может, из-за необходимости продемонстрировать, что деньги, оставленные ей Крэйтоном, как-то обязывают ее перед обществом. Может, в пику Соне. Черт, да кто ее знает?

— Как вы думаете, она что-то знает о Транге?

Гейтс закурил новую сигарету.

— Он никогда не достигал даже нижнего ранга в ее окружении. Держать людей в строгом соответствии с их положением — вот одно из их общих с Соней качеств. Второе — то, что обе стали вдруг очень интересоваться наукой после смерти Элмера от сердечного приступа. И взяли за правило появляться на церемониях вручения Нобелевских премий.

Томми отодвинул пустую тарелку.

— В этом году там будет полковник, — сказал он.

— Разумеется… Иосиф. Я совсем забыл. — Гейтс глянул на часы. — Еще успею дать ему поздравительную телеграмму. — Он встал. — Какие у тебя планы на утро?

— Проверить «Держим-в-Форме» Транга.

— Придется поработать ногами, — сказал Гейтс, подарив еще одну пиратскую ухмылку.

Глава 19

Вышагивая по взлетной полосе в Арланде через несколько секунд после приземления «Конкорда», Мортон увидел Битбурга, сидевшего на заднем сиденье лимузина, и нахмурился, а потом вспомнил: это была любезность Министерства иностранных дел — предоставлять машину в распоряжение Уолтера, когда он находился в Швеции. Уолтер вовсе не собирался отказываться от таких подачек. Шофер торопливо отдал честь, Мортон вручил ему свой чемодан и сел в машину.

— Салют, Дэвид. — Несмотря на тепло от печки в машине, Битбург был в сером зимнем пальто и подходящей к нему меховой шапке. Он еще больше, чем обычно, походил на близорукую белку.

Усевшись на мягкое сиденье, Мортон спросил:

— Ты видел Иосифа?

Он пытался дозвониться ему с «Конкорда», но в отеле ответили, что доктор Крамер оставил четкие инструкции — не беспокоить. Год назад номер Иосифа был бы битком набит людьми. Это лишний раз свидетельствовало, что чем скорее ему сделают операцию, тем лучше.

Битбург в ответ на вопрос лишь пожал плечами.

— Я послал записку и сообщил, что я здесь, а он даже не ответил.

— Это не похоже на Иосифа. — Мортон вспомнил все прежние случаи, когда Иосиф безотказно помогал им.

Битбург выдавил слабую улыбку.

— Рад это слышать, Дэвид. — Он помолчал, пока шофер усаживался за руль. — Так или иначе, мне нужно обсудить с тобой кое-что важное. Семинар, с которого я только что вернулся.

Битбург наклонился вперед и опустил стеклянную перегородку, чтобы дать указания шоферу.

— Гранд-отель. У меня через час встреча. — Он поднял стекло и откинулся на спинку сиденья. — Если четко не определять этим людям время, Дэвид, они проболтаются весь день. По тому, как они относятся к своей работе, ни за что не догадаешься, что здесь была безработица.

Мортон прикинул, не носил ли Битбург очки, чтобы защитить свои глаза от реальности, равно как и для улучшения зрения.

— Ты так можешь совсем загнать их, Уолтер.

— Да ладно тебе, Дэвид. Для того и существует кадровая политика.

— Значит, ты так это называешь, Уолтер?

Битбург, казалось, не заметил резкого тона Мортона.

— Когда я начинал, приходилось работать по двенадцать часов в день, шесть дней в неделю. Никаких отгулов и никаких выходных, если банк того требовал. Это хорошая школа, Дэвид, учит знать цену деньгам.

На выезде из аэропорта Мортон почувствовал, как автомобиль переехал через стальной пандус, который мог подниматься, чтобы образовать барьер перед машиной, начиненной взрывчаткой. Эта штука не сработала в Бейруте; сомнительно, что сработает здесь. Он еще раз искоса глянул на Битбурга.

— Я получаю жалобы. Ты круче, чем обычно, урезаешь фонды моих людей.

— Наших людей, Дэвид. Никогда не забывай об этом. Это наши люди, — быстро произнес Битбург. — Таков устав службы Хаммер. А кто именно жаловался?

Мортон сказал, кто.

Наступившее молчание было таким же унылым, как и серый денек за окном. Битбург прочистил горло: он круглый год страдал от простуды.

— Никто не любит, когда урезают его бюджет, Дэвид. Но это часть моей работы — проводить финансовый обзор. То, что я урезаю сегодня, принесет нам гораздо большую выгоду завтра. Потому что нам нужны свободные средства для закупки новых технологий. На этом семинаре у них были такие штучки, о которых Нэгьер, Файнел и Шанталь даже не подозревают.

Мортон замер.

— Так ты поэтому здесь, Уолтер? Сообщить мне, что заказал какие-то новые компьютеры?

— Ну… да.

— Отмени все свои заказы, — ровным голосом сказал Мортон.

— Что? Я не могу этого сделать. Это поставит меня в крайне неловкое положение.

— Ты не закажешь оборудование, Уолтер. И больше не вздумай этого делать. Никогда. Не вздумай делать ничего, что связано с моей работой, не связавшись предварительно со мной. Сюда входит и тренировочная школа.

— Дэвид, но ведь…

— Дай мне закончить. Месяц назад я велел Дэнни просмотреть все оборудование, которое предлагает этот семинар. Он сказал, что на это не стоит тратить денег. А его слова для меня достаточно. Всегда.

Глаза Битбурга начали вылезать из орбит.

— Все равно я считаю, что за компьютерами будущее. Они устраняют неопределенность. Помогают яснее мыслить. Повышают эффективность наших…

— Если тебе нужно оборудование покруче для твоего отдела, отлично. Только покупай его из своего бюджета. И не требуй при этом, чтобы мои люди урезали свой.

Потрясенный Битбург угрюмо нахохлился и какое-то время сидел, не издавая ни звука. Потом он взглянул на свои часы, подался вперед и поднял перегородку.

— Поезжайте быстрее, — прошипел он водителю.

— Вы будете на месте вовремя, сэр, — заверил его шофер.

Битбург с треском опустил перегородку и снова уселся в своем углу. Из внутреннего кармана пальто он вытащил маленький блокнот и ручку, что-то старательно нацарапал там и снова убрал. Молчание затягивалось. Уголком глаза он видел, что Мортон равнодушно смотрит прямо перед собой.

На этот раз Битбург прочищал горло дольше, чем обычно.

— Дэвид, я не хотел вторгаться в твою область…

— Вот и отлично. Пока мы понимаем друг друга.

Машина уже въехала в пригород Стокгольма, и Битбург заговорил снова:

— Как идет твоя операция, Дэвид?

Мортон повернулся и посмотрел Уолтеру прямо в лицо: даже с ним он никогда не был злопамятным. И чем яснее он даст ему понять, что оперативная часть службы Хаммер главенствует над всем прочим, тем легче станет дышать всем остальным. Сначала он рассказал Битбургу о Густаве Ромере, а потом обо всем, чем занимаются в этой связи другие сотрудники.

— Почему Дрезден?

— Там у Ромера были исследовательские лаборатории.

Битбург нахмурился.

— Я думал, все эти места прикрыты после объединения.

— Они прикрыты. Но никто не умеет собирать обгоревшие кусочки лучше, чем люди Шанталь.

Битбург снова прочистил горло.

— Перед отлетом из Женевы я кое-что видел в кабинете Нэгьера насчет Вольфганга Кроуза. Я полагаю, он с этим не имеет ничего общего?

— Очень даже может иметь. — Еще одна проблема с Уолтером заключалась в том, что склад его ума полностью исключал сферу догадок.

— Но он же наверняка был обыкновенным бандитом. Конечно, достаточно крупной рыбой во Франкфурте, но на мировой сцене всего лишь мелочь.

— Это один и тот же спектакль, Уолтер. Просто разные постановки. Действие первое — во Франкфурте. Действие второе — в Вашингтоне. А действие третье — где угодно. Большая сцена, полным-полно участников. И специальные эффекты временами мешают видеть. Но мы доберемся до них.

— Понимаю. А Кроуз?

Тем же терпеливым тоном Мортон рассказал ему о пересадке прямой кишки Кроузу в какой-то неизвестной трансплантационной клинике. Потом он рассказал, куда направил Анну и что Томми присоединится к ней, когда закончит свои дела в Вашингтоне. Он рассказал Уолтеру все.

Битбург выдавил еще одну слабую улыбку.

— Ты, кажется, неплохо справляешься с этим делом.

— Все наши неплохо справляются. — Мортон выглянул из окна. — Сколько ты здесь пробудешь, Уолтер?

Битбург взглянул на часы. На встречу с графом Линдманом он приедет вовремя. Организовывать встречи за такой короткий срок он умел.

— Я, наверное, останусь на денек-другой после официальной церемонии. Надеюсь увидеться с королем и еще с парочкой членов правительства. Надо смазать колеса, чтобы хорошо крутились.

— Конечно. — Уолтер был мастак по устройству собственного будущего.

— Где ты остановишься, Дэвид?

— Вообще-то я об этом не думал.

Битбург издал легкий смешок.

— Попросил бы меня заранее, я бы устроил тебе номер в Гранде. А теперь, даже при всем моем влиянии на управляющих, я не смогу это гарантировать.

— Узнаю, нет ли у Иосифа свободной койки.

— Конечно, у него найдется место. Гранд резервирует свои лучшие номера для Нобелевских лауреатов. — Битбург уставился на Мортона. — Ты что, останавливался там раньше?

— Нет.

— А-а. — Битбург удовлетворенно вздохнул. — Тогда давай я расскажу тебе об этом месте. В Европе все еще нет отеля, подобного этому. Он был построен в 1874, когда Улисс С. Грант был президентом Соединенных Штатов, а Бенджамен Дизраэли — премьер-министром Англии. Отель специально построили прямо напротив Королевского дворца, и до сих пор он не уступает ему по части кухни и сервиса. Например, по-настоящему важным гостям швейцар сразу выносит почту прямо к машине. Я полагаю, сейчас для меня будет одно или два послания. — Битбург пренебрежительно улыбнулся. — Обычное дело — приглашения на коктейли или вечеринки. Я стараюсь ограничивать себя. В наши дни просителей полно везде, даже на Нобелевских церемониях. Разумеется, в Гранде ты их не найдешь. Тут, кажется, умеют избавляться от всякой дряни…

Битбург все еще разглагольствовал, когда лимузин подъехал к внушительному входу в отель. Швейцар в длинном военном плаще, похожий на русского кавалериста, быстро прошел по деревянному настилу и, приложив пальцы к козырьку фуражки, распахнул заднюю дверцу.

— Добро пожаловать в Швецию, мистер Мортон. Доктор Крамер просил вас пройти прямо в его номер. Я распоряжусь, чтобы туда отправили ваш багаж. — Швейцар повернулся к Битбургу и вынул из плаща конверт. — Вам послание, сэр.

Многозначительно улыбнувшись Мортону, Битбург открыл конверт и просмотрел один-единственный листок от Нобелевского фонда. Его встреча отменялась. Не было указано ни причины, ни переноса на другое время.

— Чертов Линдман, — пробормотал Битбург, смял конверт и засунул его в карман пальто. Пока он выбирался из машины, Мортон уже входил в громадные вертящиеся двери отеля.

В главном вестибюле Мортон задержался, чтобы свыкнуться с обстановкой. Читальный зал справа от него был пуст в этот час, если не считать какой-то парочки, восторгавшейся стендами с духами и посудой. Гости входили и выходили через высокие двери, ведущие в зимний сад. Несколько групп ожидали лифта. Американец у стойки портье интересовался ценами в магазинах. Горстка людей толпилась у приемной администратора, еще несколько справлялись о своих счетах в соседнем с администратором окошке кассира. У стенда объявлений официанты подавали кофе. За ними находился полупустой коктейль-бар.

— Могу я вам помочь, сэр? — пробормотала фигура в строгом костюме. — Я дежурный помощник управляющего.

— Номер доктора Крамера.

— Ваше имя, сэр?

— Мортон.

— Ах, да. Доктор Крамер ждет вас.

— Вы всех гостей так обслуживаете?

Помощник управляющего изобразил профессиональную улыбку.

— Обычно только Нобелевских лауреатов. Мы хотим показать, что гордимся такими гостями.

— Откуда ваш швейцар узнал, кто я такой? — спросил Мортон, направляясь в сопровождении помощника через холл к лифтам.

Тот снова улыбнулся.

— Секрет фирмы, мистер Мортон.

Мортон кивнул. Может быть, он попросит Уолтера посвятить его в эти маленькие тайны.

У лифта помощник пробормотал Мортону на ухо:

— Номер 215. Один из лучших, с видом прямо на Королевский дворец.

Подождав, пока Мортон войдет в лифт, помощник нажал на кнопку, закрывающую дверь, и взглянул на огонек на панели в стене, означавший, что лифт двинулся. Потом он направился прямиком к одному из столиков, за которым в одиночестве сидела элегантно одетая женщина и пила кофе.

— Он прибыл, Мадам.

Дама кивнула, продолжая наблюдать за огоньком.

Полчаса спустя, когда его багаж был устроен в маленькой комнате номера, Мортон сидел в явно большей спальне Иосифа. Иосиф объявил, что эти слишком мягкие кресла, арочные своды, позолоченные зеркала на стенах и вазы с сильно пахнущими цветами просто созданы для соблазнителей. Это был единственный раз, когда в нем мелькнул прежний Иосиф.

Крамер лежал на кровати, облокотившись на подушки, в красном шелковом халате и финских вышитых домашних туфлях.

Мортон видел, что его вопросы явно утомили Иосифа. Бутылочка на столике возле кровати служила еще одним напоминанием о его состоянии. Сняв крышку, Иосиф вытряхнул из нее еще две таблетки и проглотил их всухую.

— Старый гомеопатический трюк — так они быстрее всасываются в организм, — объяснил он, закрывая бутылочку. — Забавно, но когда я впервые услыхал, как один из русских на конференции в Хельсинки описывал их эффективность, я подумал, что это очередная советская демагогия. Теперь могу лишь сказать, что без этих таблеток у меня не хватило бы сил приехать сюда.

Он с трудом улыбнулся Мортону.

— Не стоит так волноваться. Я записан на операцию на следующий день после возвращения из Женевы. А еще через день я скорее всего почувствую себя другим человеком — во всяком случае, так утверждают мои врачи. Но ты же знаешь, врачи не скупятся на обещания.

— Ты сможешь ответить еще на несколько вопросов?

— Нет проблем. Эти таблетки взбадривают меня на час или два. Так что давай, выкладывай.

— Что если мы вернемся к этой конференции в Хельсинки? Ты говорил, там было несколько русских иммунологов.

— Да, трое или четверо. Высший эшелон. Русские всегда посылают своих лучших людей на показушные конференции. Отчасти чтобы дать понять, что они не отстают от остального мира, но в основном потому, что у их наиболее талантливых спецов хватает мозгов подцепить все наши новшества. Это настоящая игра в кошки-мышки. Иногда мы скармливаем им лакомые кусочки и стараемся заманить в ловушку. А иногда они забрасывают приманку — в надежде, что мы откроемся. Тут бывает много забавного.

— Не сомневаюсь. А не намекал ли кто-то из тех иммунологов, что они или их коллеги открыли химический состав, который может продлить жизнь органа после удаления у донора?

Иосиф побарабанил пальцами по нижней губе — верный знак напряженных раздумий.

— Теперь, когда я думаю об этом, пожалуй, было. Не с трибуны, конечно. С русскими на официальных заседаниях это по-прежнему или пир, или голодуха. Они хвастаются, как дети новой игрушкой, чем-то вроде этого разжижающего кровь препарата, а потом набирают в рот воды, когда речь заходит о том, что и без них известно. — Он приподнялся на невысокой горке подушек. — Большинство по-настоящему интересных приманок можно услышать вдалеке от зала заседаний. Однажды вечером несколько из нас поехали на семинар — скучнейший, какой-то южноафриканец вел — и подцепили там одного русского, которому чертовски хотелось поразвлечься. Мы пошли ужинать, а потом в клуб. Все прилично расслабились, а наш русский, который никак не мог оторвать глаз от местных шлюх, неожиданно повернулся к нам и начал болтать про циклоспорин Дэвида Уайта.

— Кто такой Дэвид Уайт и что такое циклоспорин?

Иосиф с притворным отчаянием затряс головой.

— Ты никогда не сдашь свои выпускные экзамены, Дэвид. Уайт в иммунологии — то же самое, что Кристиан Барнард для трансплантационной хирургии или Нейл Армстронг — для Луны. Они — первые. Что касается Уайта, то он открыл выборочный эффект циклоспорина на иммунную систему организма — особенно в задействовании клеток Т-помощников. — Иосиф улыбнулся. — Знаю, знаю: а что такое Т-помощники? Это на самом деле очень просто. Они вырабатываются щитовидной железой, и делают то же самое, что ты — в своей работе. Выполняют функцию первой линии обороны, только для иммунной системы самого организма. При первом сигнале вражеской атаки Т-помощники организуют всеобщую контратаку. Это как будто у всех нас есть наготове наша личная служба Хаммер.

— Кажется, суть я уловил, —улыбнулся Мортон.

— О’кей. Итак, сидим, накачиваемся шнапсом и пивом, произносим тосты за объединение ученых всего мира, и вдруг наш русский объявляет, что он здорово обошел Уайта — модифицировал циклоспорин и создал препарат, который может надежно поддерживать трансплантабельность органа несколько недель. Хоть мы и были под хмельком, у нас все-таки хватило ума как следует его расспросить. Но как раз когда мы уже думали, что он все расскажет, появился его куратор и вытащил из клуба. Я уже и не рассчитывал увидеть его снова.

— Но все же увидел?

Иосиф кивнул.

— Через полгода. Я читал лекцию в Дрездене, и он сидел там, в первом ряду. Видимо, как-то загладил то, что распустил язык тогда ночью, потому что вокруг него сидела вся местная медицинская знать.

— У кого-нибудь из них голова была похожа на банан, а, Иосиф?

Хирург опять затряс головой, изображая отчаяние.

— Нулевой балл, Дэвид. В нашем деле мы называем такую форму головы долихоцефалическим черепом. Да, банановая голова там присутствовала. Я запомнил его лишь потому, что после лекции у нас возник довольно жаркий спор по поводу того, как долго проживают антигены, прежде чем иммунная система уничтожит их. Я называл одно время, он настаивал на другом. Ты же меня знаешь — хоть это была и не совсем моя область, я продолжал стоять на своем. Потом я узнал, что он — их ведущий иммунолог.

— Дай-ка я попробую исправить твою ошибку, Иосиф. Его звали Густав Ромер?

Иосиф даже не пытался скрыть удивления.

— Да. Откуда ты узнал?

— В нашем деле это называется никогда не забывать про бананы!

И Мортон рассказал ему все, что знал о Ромере. Иосиф снова принялся барабанить пальцами по нижней губе.

— Это может кое-что объяснить из того, что я слышал, но не обратил внимания, — сказал он наконец. — Вскоре после гибели Ромера в Эквадоре — такой шум был в медицинской прессе Восточной Германии! — я возвратился в Дрезден, чтобы выступить на очередной конференции. Точно не помню почему, но там снова всплыла работа Уайта, и я спросил, нет ли здесь того русского. В ответ получил какие-то странноватые взгляды, и мне сказали, что его лабораторию закрыли. Там такое часто случалось. Кто-то умирал или впадал в немилость, и тогда его работа предавалась забвению, пока не появлялся другой и не объявлял ее своей. Такая уж у них система. Но когда я уезжал из Дрездена, один из тех, кто принимал меня, сказал, что русский сделал то, о чем мечтали многие — соскочил с корабля. Это случилось прямо перед разрушением Берлинской стены, и утечка умов на ту сторону была в самом разгаре. Мне показалось, что мой собеседник клонил к тому, как бы и ему выбраться, и только я заикнулся, что не занимаюсь такими делами, он заявил, что очень рад оставаться там, где он сейчас, и, дескать, спасибо большое, но в любом случае он не желал бы отправиться туда, куда уехал тот русский.

— А он сказал, куда именно, Иосиф?

— Да. Представь себе, в Никарагуа. Бог его знает, чем он там может заниматься со своей профессией. В этой стране нет и мало-мальски приличной больницы, что уж говорить об исследовательском оборудовании, которое нужно любому крупному ученому в любой области.

— Ты помнишь, как звали этого русского?

Иосиф еще немного побарабанил по нижней губе.

— Борис… мы по большей части обращались друг к другу по имени… Так принято на подобных конференциях. Неловко говорить: «Я полагаю, ваш доклад о мозговых структурах просто чушь, профессор Большая Шишка». Но когда называешь его по имени, звучит уже не грубо, а вполне нормально. Дай мне подумать. На тех конференциях в Германии нам всем полагалось носить именные карточки. Я вижу перед собой карточку Бориса… — Иосиф на мгновение умолк. — Борис Суриков… — Он кивнул. — Борис Суриков. Точно! Профессор Борис Суриков. Он говорил по-немецки, как русский. И был похож на сибирского медведя, с таким же аппетитом. Ты бы на него посмотрел. Настоящий крестьянин. Но если он сообразил, как поддерживать жизнеспособность органов намного дольше, чем обычно, он должен быть таким же смышленым, как они…

Он умолк и с любопытством взглянул на Мортона.

— С тобой все в порядке, Дэвид?

Мортон еще раз изобразил предсмертный звук Вольфганга Кроуза.

— Все отлично, Иосиф. Никогда не чувствовал себя лучше.

И он объяснил, почему.

Глава 20

Спустя два часа после выезда из Сиэтла Джо Баттерфилд был уже высоко в горах. Еще через час он съехал на взятом напрокат фургоне с дороги на старую индейскую тропу, отмеченную на карте.

Со всех сторон его окружала роскошная осень. Джо впитывал ее красоту сияющими глазами, словно поглощая цвета земли, скал и причудливое мелькание теней первых опадающих листьев, он наслаждался абсолютным безлюдьем, и сердце его наполнялось радостью пилигрима, ступившего на землю обетованную. И все это будет целую неделю! Можно идти, куда захочется. И ни с кем не делиться. Бродить и скитаться, как душе угодно. Лучшей жизни просто не бывает.

Он забрался в кузов фургона, разделся до майки и шортов и сменил шлепанцы на грубые ботинки. Фургон послужит ему лишь базой; по ночам он будет спать под открытым звездным небом с рюкзаком вместо подушки, в спальном мешке, защищающем от холодного ночного воздуха.

Выйдя из фургона, он застыл на мгновение, вдохнул пьянящий воздух, посмотрел в голубое небо и подставил лицо солнечным лучам. После Вашингтона и самолета уже в одном этом ощущалась сладость.

Все прошлые недели беготни по городским тротуарам сделали его ляжки и икры твердыми, как камень, и когда он выпрямил ноги, сухожилия выпирали буграми. Еще один глубокий вдох, и он побежал по тропе, сначала медленно, давая подъемам и спускам постепенно вводить в действие разные группы мышц, пока все они не взыграли мощным аккордом. Потом, когда появилась легкость, он ускорил бег, и наконец ноги буквально летели над твердью. Это было чудесное ощущение, такого он не испытывал уже очень давно.

Он пробежал несколько миль, пока тропа не дошла до развилки. Здесь он остановился, опустил голову, уперся ладонями в колени и прислушался к стучавшей в ушах крови, зная, что это кислород струится по всему телу, очищая его. Переведя дух, он уселся на землю и полюбовался горами в отдалении. Потом пробежал весь путь обратно к фургону.

Рядом с ним стояла припаркованная машина, к ее переднему крылу прислонился молодой человек. Он его тут же узнал — его соплеменники превратили некоторые районы Вашингтона, иногда всего в одном квартале от Белого дома, в непроходимые зоны. Но как он отыскал сюда дорогу? И почему сменил свои обычные отрепья на светло-голубой костюм в тон голубым туфлям? Он узнал его еще и по тому, как уважительно тот держал одну руку у бока, как всегда делают его соплеменники, когда подходит время для вымогательства. В другой руке был зажат внушительный пистолет. Судя по виду, самодельный, с забавным тупым рыльцем.

— Полегче, малый. Если ты насчет денег, мой бумажник в фургоне… — Едва начав говорить, он понял, что дело тут не в ограблении.

Два варианта действий: повернуться и бежать или атаковать и бежать. Ловкости хватило бы и для того, и для другого. Но пока он решал, что делать, стало уже слишком поздно.

Кесслер выстрелил.

Раздалось шипение, не громче вздоха; сахарная капсулка из духового пистолета с такой силой влетела в раскрытый рот Джо, что закупорила его гортань. Он отступил на шаг и рухнул на землю. Насыщенная кислородом кровь начала растворять сахарный концентрат гораздо быстрее, чем обычно.

На мгновение они застыли, как живая картинка: правая рука Джо схватилась за горло, левая взлетела, будто прося помощи; Кесслер склонился над ним, словно собираясь помочь, но рука с пистолетом все еще вне предела досягаемости Джо. Потом Кесслер отступил назад и спокойно смотрел, как Джо пытается приподняться. По телу Джо прошли легкие судороги, как от тех жучков-светлячков, которые Кесслер любил ловить на острове. Потом Джо затих.

Кесслер наклонился и дотронулся до его лица. Кожа была горячей и влажной, как при температуре. Это сахар завершал свою разрушительную работу. Всегда выжди несколько минут, учил герр доктор, а потом проверь снова.

Выпрямившись, Кесслер пошел обратно к машине. На пассажирском сиденье лежал чемоданчик и еще одна сумка, оставленная для него в машине, которую он забрал в аэропорте Сиэтла. Все это подготовил местный Координатор.

Он снял пиджак, галстук, рубашку, брюки и аккуратно уложил их на заднее сиденье. Там же лежала копия факса, который наводчик отправил в Вашингтон, оригинал же был в сумке. Все органы помечены значком «X», да и фотография обладала хорошим сходством — лицо спокойное, без тени того удивления, какое отразилось на нем в момент выстрела. Впрочем, удивление было лучше, чем жалкий ужас или враждебность, которые он видел на лицах некоторых жертв. Почему бы им не принять, что это просто его работа и в том, что он делает, нет ничего личного? А те места, куда ему приходилось отправляться: бр-р-р, нужно быть и впрямь одержимым, чтобы оказаться в некоторых из них. Не то что здесь. Эти леса напоминали ему о родном доме. Еще мгновение Кесслер стоял в трусах и в майке и оглядывал пейзаж примерно с таким же восхищением, которое совсем недавно испытывал Джо.

Он вынул из сумки и надел халат. Взял чемоданчик, вернулся к Джо. Кровь, вытекавшая у него из рта, превратилась в розовую пену. Выстрел в рот обычно и вызывает такой эффект.

Кесслер снова присел на корточки и дотронулся до лица: кожа стала прохладнее. Он приподнял одно веко. Зрачок остекленел. Удовлетворенный, он подошел к фургону, открыл дверцы и заглянул внутрь. Кровать была еще не заправлена. Он поставил чемоданчик на пол фургона и стащил с койки мягкую пенопластовую подстилку, потом вернулся к телу и без особых усилий подтащил его к фургону. Ухватив поудобнее, он поднял тело, затащил внутрь и уложил лицом вверх на матрац. Снова проверил — на этот раз оба глаза. Большого значения это не имело, просто легче работать, зная, что не произойдет ничего непредвиденного. Признаков жизни не было. Он открыл чемоданчик, достал пару белых резиновых перчаток и натянул их на руки, сгибая пальцы, как хирург. Достал из чемоданчика пилки для костей и прочие инструменты. Ножом разрезал майку и шорты Джо. Теперь тело было голым, не считая ботинок.

Кесслер принялся за работу.

Час спустя халат был весь забрызган кровью, а дело сделано. Контейнер наполнился органами: сердце, печень, почки, яички, желудок и пара легких. Глаза он удалил последними — никогда не любил работать под уставившимся на него «взглядом» пустых глазниц.

Запаковав все в чемоданчик, он отнес его в машину, достал из багажника пятигаллонную пластиковую канистру с бензином, которую оставил там Координатор, и вернулся к фургону. Сначала он облил тело, а остатки вылил на утварь. Канистру оставил внутри и закрыл дверцы фургона, чтобы бензин не испарился слишком быстро.

У своей машины он быстро переоделся в городской костюм. Потом вывел машину на более ровную дорогу. Оставив двигатель включенным, подбежал к фургону, захватив с собой сумку с халатом и факсом наводчика. Забросил сумку внутрь, достал из кармана зажигалку, щелкнул, швырнул вспыхнувший огонек в фургон и побежал прочь.

Раздался глухой грохот, и фургон взорвался языками пламени.

Глава 21

Из квартиры Клингер послал доктору Ромеру второе закодированное послание по факсу, стоявшему в хозяйской спальне. Тщательно обыскав здание, он не обнаружил никаких следов чемодана — что бы в нем ни было. Служащие оздоровительного клуба подтвердили, что видели двоих мужчин, они вошли в здание и вскоре вышли.

Здесь начиналась проблема установления их личностей. Один инструктор настаивал на том, что оба были одинакового роста. И молодые — не старше тридцати. Нет, старше, причем существенно старше, говорила другая. У нее наметанный глаз на возраст мужчин. Тем двоим было под пятьдесят. Один — темнокожий, похож на испанца; второй — светловолосый. А чемодан? Из алюминия, вроде того, какие носят торговцы. Нет, сказал первый, чемодан пластиковый, уж он-то знает, потому что у него у самого есть такой. Нет-нет, такая сумка на круглой молнии, какие таскают с собой заядлые путешественники. И парочка отбыла с ФБР, это точно. Нет, с командой из Бомбового подразделения, в их автобусе. Нет, на машине. За руль сел темноволосый парень с отвислыми усами. Нет, никаких усов, но оба носили бакенбарды. Машина? Серая. Нет, голубая. Она как следует их разглядела, когда они садились. На обоих были блайзеры и фланелевые брюки — очень похожи на англичан. Нет, строгие костюмы, как у ребят из ФБР. Машина не голубая, а зеленая — «крайслер» с мэрилендскими номерами. Номера были точно балтиморские. А у тачки — солнцезащитная крыша. Нет, никакой такой крыши и в помине не было. За рулем сидел высокий. В громадных темных очках, совсем как в кино. Никаких темных очков — я бы непременно обратил на них внимание в такой пасмурный денек. Оба стройные, знаете, прямо как танцоры. Да нет, намного плотнее и по виду очень за собой следят. Шатен уехал один. А второй ушел пешком со своим чемоданом. Но это мог быть и ящик для инструментов. В общем, это вполне мог быть Мортон, но возможно, что и не он.

Клингер закончил описанием содержания папки и пристрастием Транга к наркотикам и запросил дальнейших инструкций. Он рассматривал последнюю просьбу как чистую формальность. Когда сотрудник нарушал правила Организации, реакция герра доктора была моментальной и однозначной: виновный приговаривался к смерти.

Озадаченный тем, что до сих пор нет ответа на его запрос, Клингер прошел на кухню, где Координатор возился с ужином. Он был маленький, темный и жилистый, с манерами, наводящими на мысль, что уж кто-кто, а этот парень не стал бы запрашивать ничьего подтверждения. Когда Клингер объяснил ему причины своего недоумения, Координатор уверенным тоном сказал:

— Ты кое-что упустил из виду, приятель. Ромер в небольшом долгу перед Трангом. Тот был одним из членов команды, которая вытащила нашего доктора из самолета в Эквадоре. Как мне говорили, Ромеру не остаться бы в живых, если б не Транг. Когда кто-то сделал для тебя такое, ему можно простить очень многое.

— В личном деле Транга ничего подобного нет. — Клингеру не нравилась американская наглость Координатора, не нравилось, как тот кичился своим кулинарным искусством, а еще — его явное презрение. К тому же в Координаторе было кое-что, уловимое лишь краешком сознания; он никак не мог сформулировать, что именно, и это заставляло его нервничать.

Координатор криво усмехнулся.

— Такие вещи частенько не попадают на бумагу, Клингер. Но я здесь работаю и много чего слышу. Если хочешь знать мое мнение, это вполне может быть расплатой Ромера. В таких делах он всегда непредсказуем. Стоит тебе рассчитать, что сейчас он сделает одно, как он к твоему удивлению делает прямо противоположное.

Он принялся бросать овощи в кастрюльки.

Клингер заметил что-то почти женственное, проскользнувшее в движениях Координатора, но комментировать не стал.

— Откуда ты знаешь герра доктора?

Координатор снова покривился в ухмылке.

— Я много кого знаю. Но не болтаю. Потому-то я все еще здесь. Ромер знает, что я не стану распускать язык, даже если приму пару стаканчиков. — Он взял несколько стаканов и пошел к холодильнику. — Выпить хочешь?

— Нет.

Координатор пожал плечами, вытащил початую бутылку шнапса из морозилки, открыл ее и налил себе стаканчик.

— Здоровье шефа.

— Ты много пьешь?

Координатор вновь наполнил стакан и поставил бутылку на столик.

— Эй, ты говоришь прямо как моя мамаша. Пью, сколько мне надо, приятель.

— Я тебе не приятель.

— Ладно. Ты мне не приятель. Ну и кто мы тогда друг другу? Враги? Очнись, Клингер. В свое время Ромер даст тебе знать, что он намерен сделать с Трангом. Но я уже говорил, если ты обязан кому-то жизнью, то не станешь шлепать его только потому, что он совершил глупую оплошность.

— Ты считаешь, что красть у Организации — всего лишь глупо?

Координатор отхлебнул из стакана.

— Хочешь поспорить об этике? Пойди поищи себе учителя по этике. А я всего лишь повар и сборщик мусора. Но в твоем случае этика вряд ли так уж много значит, Клингер: ты ведь не бежишь после того, как шлепнешь кого-то, в исповедальню — ах, святой отец, я пришил одного парня, но мне бы хотелось объяснить вам это с этической стороны. Не бежишь ведь, правда?

— Полегче, парень, — явно сдерживаясь, произнес Клингер.

— Теперь ты точно повторяешь мою мамашу. — Он сделал глоток, наслаждаясь теплом, привычно разлившимся в желудке. — У каждого свои маленькие удовольствия. Или у тебя их нет, приятель?

Кровь прилила к щекам Клингера. Но злость — это оружие, и сейчас не время пользоваться им.

— Ты хорошо знаешь Транга?

Координатор пожал плечами, подцепил два больших стейка с тарелки и положил их на доску, чтобы отбить.

— Он жил здесь какое-то время. Начал толстеть от мяса. Ел стейки два раза в день.

— Как насчет другой его привычки?

— Какой привычки? — бросил через плечо Координатор.

— Кокаин.

Координатор круто обернулся и уставился на Клингера.

— Я ничего про это не знаю.

Он произнес это слишком быстро, отметил Клингер. С этого момента он будет следить не только за тем, что говорится, но и как говорится.

— Он уже давно нюхает.

— Кто это сказал? — вызывающе осведомился Координатор.

— Я говорю.

— Он тебе сам рассказал?

— Он показал мне.

— Как это — показал? — уже менее вызывающе.

На лице Клингера заиграла безжалостная улыбка.

— Он показал мне свой запас. Кто-то должен его снабжать.

— Да?

— Я думал, ты мне скажешь, кто.

— Извини, приятель. Ты постучал не в ту дверь.

Координатор слишком быстрым движением засунул стейки в гриль. Клингер подошел к нему вплотную и стал за спиной.

— А я полагаю, что стучусь в ту самую дверь. Да, думаю, в ту самую.

Координатор развернулся и уставился на него глубоко посаженными выразительными глазами, в которых вызов теперь боролся с чем-то еще.

— Перестань давить на меня, Клингер.

— Тогда расскажи мне то, что я хочу знать.

Прежде чем ответить, Координатор подхватил соусник и поднес его к грилю.

— Для полностью посвященного ты задаешь слишком много вопросов, Клингер. Может, в твоем билетике не хватает некоторых нужных дырочек?

Бравада. Плюс что-то еще. Большее, чем беспокойство. Страх.

— В нем хватает дырочек. В нем такие дырочки, что даже прошептать их названия — преступление, — мягко произнес Клингер, обращаясь больше к собственному отражению в оконном стекле, чем к Координатору.

Координатор подвигал еще одной кастрюлькой на плите.

— Тогда зачем расспрашивать меня? — осведомился он и потянулся к бутылке.

Клингер схватил его за руку.

— Ты уже достаточно выпил.

— Я пью, когда мне хочется, черт возьми…

Клингер подтащил Координатора к раковине, взял у него бутылку и вылил ее содержимое. Координатор рванулся и высвободился.

— А ну отвали от меня! И выметайся из моей кухни!

Клингер наотмашь ударил его по лицу. Скорее удивление, чем сила удара, швырнуло Координатора на раковину. Он схватился за щеку. Лицо Клингера затвердело, как кулак. Он испытывал такое чувство раньше, оно пронизывало его, как яркая вспышка из револьверного дула, или окутывало, как сумерки. Но в каком бы виде оно ни подступало, вся ситуация сразу же менялась. Секрет, скрытый в нем, как вторая кожа, неожиданно раскрывался.

— Мой билет прокомпостирован нормально, и теперь я полистаю твое личное дело.

— Да пошел ты!

Клингер врезал ему еще раз, уже посильнее. Слезы навернулись на глаза Координатора — не от физической боли, а от унижения.

— Ты псих, Клингер! — Но выражение его лица свидетельствовало о том, что гнойник уже давний. — Я всего-навсего свел его с толкачом.

— Всего-навсего свел? — презрительно повторил Клингер.

— Господи, Клингер, парень совсем отчаялся. Он начал нюхать сразу же, как только вышел из Наркреаба. Мне стало его жалко. Ты что, не понимаешь? Неужели ты не можешь понять?

— Нет, — ответил Клингер после долгой, чуть ли не в целую вечность паузы. — Не могу.

— Пожалуйста, Клингер, дай мне закончить. Не помоги я Трангу, он пошел бы куда-нибудь еще. А это могло бросить тень на Организацию.

Клингер помолчал, а потом резко обрушился на него с вопросами: кто был толкач? Где с ним встречался Транг? Сколько времени это продолжалось? Когда Координатор рассказал ему все, что мог, наступила тишина.

Клингер пристально смотрел на него, и Координатор в конце концов отвернулся, не в силах больше выдерживать взгляд сфинкса.

— Позаботься, чтобы мой стейк нормально прожарился, — приказал Клингер по-прежнему враждебным и обвиняющим тоном и вышел из кухни.

В спальне хозяина он открыл маленький сейф и достал с верхней полки запечатанную бутылочку и пару резиновых перчаток, потом запер сейф, положил все это на письменный стол рядом с факсом и улегся на кровать.

Он взглянул на часы — еще час до приезда Транга. Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, то увидел Координатора, тот стоял в дверях и пристально смотрел на него, и это здорово его взбесило.

— Чего тебе надо? Еще что-нибудь вспомнил? Или пришел читать мне лекцию по этике?

— Клингер, пожалуйста… Я же не хотел никому навредить…

— Пошел вон.

Координатор вздохнул, вышел и закрыл за собой дверь. Через некоторое время Клингер снова взглянул на часы, потянулся к телефону у кровати, на мгновение застыл и убрал руку. Он заставит этого клерка в мотеле подождать, подумал он, все еще охваченный злобой, но когда наконец набрал номер, то заставил себя разговаривать вежливо, задавая вопросы в четкой последовательности. Потом он записал имя, которое было ему названо, — ни о чем не говорит. Он заправил лист бумаги в факс, набрал номер и внутренним зрением увидел, как лист вылезает из аппарата в кабинете герра доктора. Когда передача закончилась, он вернулся к кровати и снова улегся. С улицы донесся вой сирены, потом звук промчавшейся где-то неподалеку полицейской машины. Он закрыл глаза. Открыть их на этот раз его заставил сигнал факса.

Клингер подошел к письменному столу. Из факса высовывалась копия переданного им листа, только теперь имя было обведено двойным кружком, а под ним стояли нацарапанные почерком, который не спутаешь ни с каким другим, слова: «Он работает на службу Хаммер».

Клингер застыл. Нервные окончания, которые у большинства людей, столкнувшихся с неприятными сюрпризами, начинают вибрировать, у него всегда обретали стальную твердость. В такие моменты его спокойно можно было подключать к детектору лжи — результат был бы ровный и гладкий, как поверхность пруда в безветренный день.

Клингер еще раз поглядел на имя, потом порвал листок, скомкал кусочки, прошел в туалет и спустил их в унитаз.

— Нэгьер, — пробормотал он и повторил имя полностью, словно хотел получше запечатлеть в памяти: — Томми Нэгьер.

Атмосфера в коридоре клиники была пронизана предчувствием беды — напоминание стоявшим вокруг инвалидного кресла доктора Ромера, что он умеет вселять страх, не произнося ни слова.

Он совершал обход выздоравливающих пациентов, когда его насторожил сигнал тревоги. Он приехал сюда и застал аварийную медицинскую команду, которая стояла в коридоре с физиономиями, на которых ясно читалось поражение. Ромеру хватило одного взгляда на красную хирургическую каталку с оборудованием для реанимации, чтобы понять: испробовано уже все. В обоих случаях, сообщили они, не было никаких предупреждающих признаков, смерть последовала мгновенно. Он осведомился, не происходило ли сбоев аппаратуры — падение напряжения в сети могло сказаться на механических вентиляторах системы жизнеобеспечения. Сбоев в подаче энергии не было. Он задал обычные вопросы относительно гистологии пациентов — ничего необычного. Тем не менее в обоих случаях отторжение органов было внезапным и полным.

Задав последний вопрос, он погрузился в молчание, глаза ярко блестели от напряжения, руки лежали на пульте управления кресла, манжеты рубашки высунулись наружу, сияя белизной. Тщательно подогнанные брюки скрывали пару протезов, прикрепленных к культям. Одна нога небрежно перекрещивалась с другой на подножке. Носки держались с помощью липучек, чтобы не сползли и не обнажили пластиковые протезы. Они причиняли ему боль, эти протезы, и он надевал их лишь для обходов в клинике, поскольку знал, как психологически важно для пациентов видеть все его тело.

Когда Ромер наконец заговорил, глядя в какую-то точку поверх голов, в его голосе не было гнева, но, как ни странно, он звучал от этого еще более пугающе.

— Потеря одного пациента прискорбна, потерять двоих — неприемлемо, в особенности когда один из них — мистер Суто. Я уверен, вы все согласны с этим.

Он опустил глаза и оглядел их лица — каждое по отдельности, словно выискивая личную ответственность за случившееся, но увидел лишь тревогу и озабоченность. Когда он заговорил вновь, голос зазвучал более медленно и отчетливо, как будто каждое слово должно было подчеркивать опасность, выходящую далеко за пределы того, что случилось.

— Смерть мистера Суто может сказаться на одном из главных рынков, который мы пытаемся завоевать. Потерять Японию в данный момент — серьезный удар. Потеря мистера Гонзалеса лишь осложняет ситуацию. И обе смерти случились в результате сравнительно простой хирургической процедуры. Позвольте напомнить вам, что мистер Суто был четыреста первым пациентом, которому трансплантировали почки, а мистер Гонзалес — семьдесят девятым, получившим новую печень.

Он вновь уставился в невидимую точку над их головами, словно формулировал мысли, облекая их в приказ, перед тем как произнести вслух не в качестве любопытных теорий, а в форме окончательного приговора.

— Смерть мистера Гонзалеса не столь важна. Он успел утратить большую часть своего влияния в Испании еще до приезда к нам. Но мистер Суто находился на пике власти, и его приезд сюда дал нам с полдюжины контрактов на трансплантацию от менее значительных главарей преступного мира Японии. Как они отреагируют на известие о смерти мистера Суто? Аннулируют контракты? Это может вызвать цепную реакцию с потенциально губительными последствиями. Наверняка это известие очень быстро дойдет до мистера Фунга в Гонконге. Приедет ли он сюда за сердцем? У него тесные связи с мафиозными коллегами в Северной Америке. Двое из них должны вскоре прибыть сюда для такой же операции. Приедут ли они теперь? У обоих широкие контакты в Европе и бывшей Советской империи, и там есть клиенты, имеющие контракты на трансплантацию. Как они себя поведут? Проблема очень серьезная. Я должен знать, почему мы потеряли этих двух пациентов.

Ромер взглянул на них, словно желая, чтобы в мире было поменьше сложностей.

— Главврач! — Борис Суриков засунул руки в карманы своего длинного белого комбинезона, ухватив по горсти кукурузных хлопьев, которые он вечно таскал с собой.

— У вас есть объяснение? — произнес Ромер, выждав ровно столько, чтобы это выглядело грубостью. В крестьянских манерах Сурикова было нечто оскорбительное для него.

— Объяснение? Да, возможно. Конечно, главврач! — Суриков говорил быстро, и его немецкий было почти невозможно разобрать из-за сильного украинского акцента.

— По-английски, Суриков! — оборвал его доктор Ромер. — Сколько раз я должен напоминать вам, что нужно говорить по-английски, чтобы мы все могли понимать вас! Если вам нужны добавочные занятия, я это устрою.

Не знающий английского персонал был обязан пройти языковой курс.

Суриков обнажил лошадиные зубы в извиняющейся ухмылке.

— Извините, главврач! Но ведь это, как вы говорите, и впрямь очень просто. Обоим пациентам дали антивоспалительные стероиды слишком рано…

— Полная белиберда! — оборвал его высокий мужчина со злобно-презрительным видом отпрыска английского графского семейства. На нем был операционный халат, а на шее болталась стерильная маска. — Полная и абсолютная чушь!

— Белиберда? — переспросил доктор Ромер тоном человека, давно оставившего все попытки понять капризы иностранного языка. — Что такое белиберда, доктор Крилл?

Ответ последовал незамедлительно:

— Белиберда? Бред, чушь, идиотизм. То, что ни на чем не основано. Термин, обозначающий всякого рода ерунду. И прекрасно иллюстрирующий то, что высказал сейчас мой друг.

Доктор Стивен Крилл — хирург по трансплантации, алкоголик, разведенный, бабник и сам назначивший себя на должность эксперта по разговорному английскому, особенно когда дело доходило до употребления выражения «мой друг» в оскорбительном смысле, — сделал паузу на случай, если доктор Ромер потребует дальнейших разъяснений. Но доктор молчал, и Крилл был явно разочарован.

— Будьте добры, продолжайте, доктор Крилл.

Тот склонился всем своим длинным угловатым телом к инвалидному креслу и заговорил тем сухим тоном, который являлся отличительной чертой лучших английских медицинских школ.

— С удовольствием. Когда я работал в Харфилде, давать пациенту антивоспалительное там было обычной процедурой. Пока мы следили за кровяным давлением, подтверждающим, что липиды образуются не слишком быстро, это прекрасно действовало. — Он обратил взгляд своих бледно-голубых глаз на Сурикова. — Что бы ни вызвало смерть двоих пациентов, это не имеет никакого отношения к постоперационным процедурам, за которые отвечаю я, мой друг.

— Почему вы так уверены в этом? — В вопросе не было обвинительных ноток.

— Потому, доктор Ромер, — начал Крилл таким тоном, словно делился глубочайшей тайной, — что существует ряд неопровержимых фактов. После обеих операций следовали точно такие же процедуры, как после всех остальных, вплоть до последнего шва. Потому что оба пациента прошли через все постоперационные процедуры, не вызвав ни малейшего повода для беспокойства. Потому что это случилось, лишь когда они оба вернулись в свои палаты. Нам стоит начать поиски там, а не в моей операционной.

Вновь воцарилось молчание, и доктор Ромер спокойно взглянул на хирурга. О Стивене Крилле когда-то говорили с тем же почтительным придыханием, что и о легендарном Магди Джакобе — как о пионере трансплантационной хирургии. Вплоть до той ночи, когда его вызвали оперировать ребенка. Крилл был пьян. Ребенок умер на столе. Суд признал его виновным в медицинской халатности. Год назад, когда он освободился из тюрьмы, Организация предложила ему возглавить хирургическую бригаду клиники.

Молчание прервало насмешливое фырканье Сурикова.

— Когда вы практиковали в Англии, мы уже отказались от стероидов!

— Только не в крайних случаях, — вмешался Джозеф Уэст, химик по протеинам. Маленький человечек с печальным личиком, Уэст занимал такой же пост в Беркли, пока его не накрыли за производством «Экстаза» в его лаборатории. Он улизнул в Боливию, где его и отыскала Организация.

— Но никакого крайнего случая не было, — возразил доктор Ромер.

— Мы до сих пор даем антивоспалительное, чтобы избежать этого, — произнес Крилл так, словно для него на этом вопрос был исчерпан. — Лучше поискать виновного где-нибудь в другом месте.

Доктор Ромер повернулся к женщине с широким славянским лицом и собранными на затылке волосами.

— Вы следовали стандартной процедуре, когда прибыл орган для мистера Суто?

По лицу Хельги Нименс пробежала тень раздражения. Она заведовала банком органов.

— Обе почки из Вашингтона были промыты в нашем растворе, содержащем азатиопрон для восстановления активности Б-клеток. С печенью для Гонзалеса было проделано то же самое.

Доктор Ромер вновь повернулся к Сурикову.

— Как насчет раствора, использованного во время транспортировки? Он новый?

Иммунолог задумался.

— Это был тот же раствор, в котором оперативники привозили органы из Мехико и Дели. Тогда у нас не возникло никаких проблем, главврач.

— Это было два месяца назад, — резко бросил доктор Ромер. — Я полагал, вам понятно, что разумный предел — шесть недель?

— Раствор, как вы говорили, годится и в две последующие недели. Клингер укладывался в эти пределы, когда собирал урожай в Вашингтоне.

— Я не работаю на пределе! Нужно укладываться в нормальные сроки, Суриков! Уничтожьте весь запас и немедленно приготовьте новый раствор!

В наступившей тишине звук хрустнувших кукурузных хлопьев в кармане иммунолога прозвучал неестественно громко. В этот самый момент к группе в коридоре присоединился еще один человек. Инстинктивно все остальные чуть раздвинулись. Лицо этого человека было загадочным, словно у скупщика краденого. Доктор Крилл повернулся к нему:

— Добрый день, Вейл. Тут не совсем ваша область, мой друг. Все это, наверное, звучит для вас, как китайская грамота.

— В общих чертах я все понял, доктор Крилл.

Моше Вейл был редким экземпляром — скурвившийся агент разведки Моссад. Никто, даже сам доктор Ромер, точно не знал, как были посеяны семена предательства Вейла, но когда они взошли, результат оказался весьма зрелищным: Вейл обеспечил возможность террористической группе ударить по самому центру Тель-Авива. Еще до того, как прогремели их взрывы, он исчез. К тому времени, когда в Моссаде поняли страшную правду, его следы уже затерялись. Команда набора рекрутов для Организации наткнулась на него в Бразилии по чистой случайности. Он согласился занять пост начальника службы безопасности на острове.

— Вейл, мне нужно поговорить с вами, — сказал доктор Ромер.

Он развернул кресло и поехал по коридору. Задержавшись у двери в самом конце, он нажал кнопку на панели кресла. Щелкнул секретный замок и дверь открылась. Доктор Ромер вкатился в комнату, вслед за ним вошел Вейл.

В отличие от кабинета в финском коттедже, офис был обставлен по-спартански: письменный стол, по одному стулу с каждой стороны, голые стены и лампа без абажура. Окон не было.

— Садитесь, — предложил доктор Ромер, разворачивая кресло так, чтобы оказаться лицом к Вейлу, а затем объяснил, что́ он намеревается делать, не отрывая глаз от лица Вейла. Он видел такое выражение у других — людей, напуганных чем-то посильнее, чем пули и снаряды. Как и они, Вейл был обучен искусству убивать не только с помощью оружия.

— Это будет дорого стоить, — в конце концов сказал он.

— С этим у нас никогда не было проблем.

Последовала короткая пауза, а затем Вейл объяснил, как это будет выполнено. Несмотря на громкий голос, лицо его оставалось бесстрастным. Когда он закончил, доктор Ромер сказал ему, что передать по факсу Клингеру.

Глава 22

Зарегистрировавшись в мотеле, Томми направился прямиком в комнату, которую недолго занимал Стамп, и тщательно обыскал ее, но не нашел ничего такого, что не сумели обнаружить люди Гейтса.

Некоторое время он постоял возле закрытого окна; далеко внизу огоньки, освещавшие пустой бассейн, придавали воде жутковатый отсвет. Гости того сорта, что останавливались в этом мотеле, сейчас, наверное, упорно дозваниваются до какой-нибудь фирмы из «Желтых Страниц». Но в деле Стампа ничего не давало возможности предположить, что он пользовался услугами проституток. Как почти все остальное, его привычки были крайне безлики. Тем не менее кто-то вошел в его комнату и вырезал у него почки. Вошел и вышел — как официант, обслуживающий номер. Только номера здесь официантами не обслуживались.

Томми подошел к двери и изучил замок. Его можно легко открыть шпилькой для волос. Цепочка была не лучше: достаточно одного хорошего толчка, и она сорвется с крючка. Да, в таком месте не укроешься.

Он вышел в коридор, закрыл за собой дверь и снова открыл ее ключом мотеля. Раздался громкий щелчок, какой издают все дешевые замки массового производства. Он закрыл за собой дверь, прилег на кровать и перечитал копию доклада ЦРУ, которую дал ему Гейтс. Это был классический образчик старой формы 24\24 в расследовании убийства, охватывающий последние двадцать четыре часа жизни жертвы и первые двадцать четыре часа, начиная с того момента, как было обнаружено тело. В отчете полным-полно свидетельств следовательских стараний за время после смерти, но предыдущий двадцатичетырехчасовый период походил на информационную пустыню. Даже и думать не стоит о том, чтобы проходить все заново: свидетели уже ничего не помнят; улики, если они и существовали, давно исчезли. Единственное, что было очевидно, это мучения Стампа, когда его кровь загустела таким сиропом, что сердце превратилось в громадный кусок сахара.

Как чувствовал себя бедняга Стамп, лежа здесь? Как больной попугайчик? Конечно, а как же могло быть иначе с такой концентрацией сахара в крови. Был напуган тем, что случилось с ним? И все-таки он не вызвал врача. У телефона на ночном столике имелись аварийные кнопки, которыми вынуждены были комплектовать аппараты даже в подобных местах, чтобы хоть как-то противостоять нахлынувшей волне преступности, но ни один звонок Стампа не был зарегистрирован. Он просто лежал здесь и ждал, пока не объявится Джек Потрошитель и не совершит свою быструю, но радикальную операцию. Что за вампир мог сотворить такое? Действовал ли он в одиночку? Или один держал Стампа, пока другой резал и кромсал? В докладе об этом ничего не говорилось — быть может, никто не хотел гадать в таком деле.

Однако, как часто бывает в подобных случаях, следовало лишь подождать, пока светофор в твоем мозгу не переключится на зеленый свет.

Томми засунул бумаги в карман пиджака, снова подошел к двери и внимательно рассмотрел место возле замка. Потом стал быстро отпирать и запирать механизм, держа раскрытую ладонь прямо под язычком замка. Крошечные частички из-под язычка посыпались на его ладонь. Когда они высыпались все, он подошел к письменному столу, достал лист бумаги со штампом мотеля из папки и высыпал на него эти крошки.

Он почти догадывался, почему никто до него не сделал этого: каждый полагал, что это уже сделано кем-то другим. Ребята из ФБР решили, что этим занимались детективы из местной полиции; ЦРУ — что парни из ФБР уже проверили замок и ничего не нашли. Такое случается, когда дело быстро переходит от одного ведомства к другому.

Томми вытащил из чемодана маленький, но мощный микроскоп и коробочку с чистыми пластинками. Никогда и никуда не отправляйся без своего микроскопа, вдалбливал им в головы один из инструкторов школы. Он высыпал часть крошек на пластинку, установил ее на место и приник глазом к окуляру. Увеличенные крошки оказались пластиковыми. Только Команда номер один из Штази продолжала пользоваться пластиковыми карточками, открывая замки. Все остальные теперь предпочитали различные электронные устройства для взлома.

Томми выпрямился. Отец говорил, что Команда номер один исчезла за одну ночь в полном составе. При общем возбуждении от происходившего в то время в Восточной Германии никто не обратил на это внимания. Команда номер один была просто-напросто еще одной бандой головорезов на службе у государства, которая должна быстренько испариться, лишенная материального обеспечения от своего хозяина. Так кто же это из Команды номер один забрался в комнату Стампа и украл его почки? Свободный художник, пытавшийся продать ходовой товар на рынке? Или по-прежнему член Команды? Не нашла ли Команда номер один себе нового работодателя?

Так. По-видимому, он слишком забегает вперед, нужно сначала обдумать десятки других возможных объяснений. Ни одно из них не казалось разумным. Некоторое время он стоял, вспоминая, что предлагала инструкторша по Ориентации в подобных ситуациях. Каковы тут скрытые намерения? Невидимые пробелы? Внутренние монологи? Тайные выводы? Она высмеивала право игнорировать основной подход: если не знаешь, спрашивай. И продолжай спрашивать, пока не узнаешь.

Томми подошел к телефону и набрал прямой номер Шанталь в Женеве. Ее голос на ответчике сообщил, что в данный момент она занята. Он оставил для нее послание, убрал микроскоп, пластинки и закрыл чемодан.

Из кармана он достал стеклянный пузырек, извлек из него несколько бесцветных пластиковых щетинок, вроде тех, из которых делают дешевые кисточки для бритья, сунул пузырек обратно в карман и вышел из номера. В коридоре он запер за собой дверь, смочил щетинки слюной, аккуратно прикрепил их одним концом к двери, а другим — к косяку, и пошел к лифту. Впрочем, клей не клей, а Штази вряд ли пропустит такой старомодный способ выяснить, заходил ли кто-нибудь в комнату. Но полковник говорил, что старомодные способы порой остаются самыми лучшими.

На мониторе охраны квартиры Клингер наблюдал, как Транг вошел в вестибюль и прошел в лифт. Он прибыл минута в минуту. Камера в лифте показывала, как Транг прихорашивается перед зеркалом. Третья камера следила, как он идет по коридору — грузная фигура в темно-синем костюме и в галстуке шириной с кухонное полотенце. Когда Клингер открыл входную дверь, Транг выглядел удивленным.

— Герр Клингер?.. — Стоявший перед ним светловолосый, небрежно одетый человек со шрамом на щеке был совершенно не похож на бородатую личность, припиравшую его к стенке в кабинете.

— Входи, — сказал Клингер. Он закрыл дверь и прошел в комнату. Мгновение спустя из кухни вынырнул Координатор.

— Рад вас видеть, Карл-Вольф. Ваш любимый бифштекс уже жарится. А пока я налью вам выпить.

Взгляд, которым они обменялись, выдал все — любовный и одновременно заговорщицкий. И он ясно говорил: следи за этим любителем какого угодно пола.

Координатор повернулся к Клингеру:

— А вам что налить?

— Тоник.

Когда Координатор ушел на кухню, Клингер указал Трангу на одно из кресел в комнате и спросил:

— Вас все еще мучает простуда?

Ноздри Транга были испачканы порошком — должно быть, втянул дозу по пути сюда, чтобы расслабиться и чувствовать себя, как гиппопотам в луже грязи.

— У вас есть известия от доктора Ромера? — спросил Транг.

Клингер оставил вопрос без внимания.

— Как долго вы торчите на кокаине? — резко спросил он.

— Я предпочитаю обсуждать такие дела лично с доктором Ромером. — Транг был спокоен, держал себя в руках и больше не испытывал страха.

— Я говорил тебе, Транг. Будь осторожен. Будь очень осторожен.

— Что тебе нужно от меня, Клингер? — Транг в гневе подался вперед.

— Мне ничего не нужно. — Лицо Клингера превратилось в непроницаемую маску.

— Тогда почему ты ведешь себя так недружелюбно?

— Я сам выбираю себе друзей. — Клингер кинул взгляд в сторону кухни. — Тыневажно выглядишь, Транг.

— Я чувствую себя отлично. — Этот чертов Клингер был вроде вечно незаживающего шрама.

— От кокаина?

— Ты говоришь, как русский. Тебе известно это? Точно, как русский.

— Ты пытаешься оскорбить меня?

— Нет. Но зачем эта война нервов?

— Ты что, забыл, почему ты здесь, Транг? Я задаю вопросы, помни об этом. Итак, расскажи мне все про своего толкача. Кто он?

В наступившей тишине вошел Координатор с бокалами, объявил, что обед скоро будет подан, и вернулся на кухню. Клингер сделал глоток, провожая его взглядом. Как, черт возьми, он ухитрился скрыть это от герра доктора? Он вновь повернулся к Трангу.

— Я задал тебе вопрос.

Глаза Транга забегали.

— Эти вопросы я буду обсуждать с доктором Ромером.

— Сначала ты обсудишь их со мной.

— Ты считаешь меня дураком, Клингер. Если я выложу все тебе, мне будет уже нечего сказать доктору Ромеру. — Транг откинулся на спинку кресла; он не собирался больше ничего говорить.

— Когда он узнает об остальном, ты пожалеешь, что не сказал мне все.

Взгляд Транга снова сфокусировался, но не для того, чтобы лучше видеть, а скорее как кусок стекла, ловящий солнечный луч, чтобы жечь.

— Перестань давить на меня, Клингер.

— Перестать давить на тебя? — Клингер покачал головой, будто слова Транга были прискорбной ошибкой. — Когда это произошло в первый раз, Транг? Он платил тебе или ты — ему?

— Ты свинья, Клингер. Настоящая свинья.

— Ты хочешь, чтобы я снова ударил тебя, Транг? На этот раз — как следует? — угрожающе спросил Клингер. — Или тебе это нравится?

Из спальни раздалась мелодичная трель. Клингер поставил стакан и встал.

— Подумай об этом, Транг. Я знаю все про тебя и твоего дружка, — он кивнул в сторону кухни. — Организация не любит любовных гнезд, особенно такого рода.

— Не дави на меня, Клингер, не вздумай на меня давить, — прошептал Транг.

Нагнувшись, Клингер аккуратно ухватил галстук Транга и стянул узел потуже. Транг не сопротивлялся и не протестовал.

— Я буду давить на тебя, Транг, столько, сколько мне нужно. А потом еще покрепче. Запомни это сейчас.

Он ослабил хватку и стал объяснять Трангу, как ему следует себя вести:

— Перестань болтать, как психованная задница, Транг. Поразмысли над тем, что я тебе сказал. А когда я вернусь, расскажешь мне, кого еще из Организации ты трахал. Рассматривай это как вопрос твоей лояльности. Думай об этом что хочешь, но при условии, что ты расскажешь мне все.

Клингер двинулся по направлению настойчивого сигнала факса из спальни. Это, должно быть, ответ герра доктора. Он выслушает все, что расскажет Транг, а потом убьет их обоих.

Клингер подошел к факсу, когда передача еще не закончилась. Он начал хмуриться. Под его именем и именем отправителя стояли лишь наборы цифр. Почему он получает закодированное послание? И от Вейла? Обычно тот никогда не участвовал ни в каких делах за пределами острова. Он подошел к сейфу и достал книжку шифров. Из комнаты доносился шепот: сейчас эта парочка нагоняет страх друг на друга. Он уселся за стол и принялся старательно расшифровывать цифры; чем дольше он работал, тем сильнее хмурился. Закончив, он еще раз перечитал текст, чтобы убедиться наверняка.

— Черт, — сказал он, глядя на собственное отражение в оконном стекле, и повторил снова: — Черт.

Только Вейл мог придумать такое.

Он взглянул на дверь — в соседней комнате наступила тишина, словно те двое уже знали. Он встал, почувствовав, как перехватывает дыхание и какой-то комок непроизвольно сжимается в животе. Он всегда ощущал нечто подобное перед действием. Он прошел в туалет, порвал обе записки с зашифрованным и расшифрованным текстами и спустил их в унитаз, потом взглянул на себя в зеркало. Шрам на щеке уже заживал, но он еще ему послужит. Выйдя из ванной, он застал Координатора торчащим в дверях спальни.

— Ужин на столе, Клингер.

— Отдай мою порцию своему дружку.

— Вы не голодны?

— Я ухожу.

Координатор притворился, что не понимает.

— Уходите? Сейчас?

Клингер кинул на него косой взгляд.

— Я вернусь. Но если я задержусь, вы с Трангом поедете в аэропорт Даллес и полетите на остров самолетом компании Глобал. Мне дадите время до полуночи. Рейс — рано утром.

Координатор улыбнулся.

— Видишь, я говорил тебе, что Ромер кое-что должен Трангу. Может, в твоем билетике все-таки не все дырочки, а, Клингер?

Клингер молча взглянул на него, потом сунул в карман пиджака пару резиновых перчаток и запечатанную бутылочку, которую достал раньше из сейфа, и вышел из квартиры.

В оперативном зале клиники доктор Ромер увидел, что на большом столе произошли значительные изменения. Флажки поднялись в Монреале, Ванкувере и Сиэтле, над Сингапуром и Бангкоком, над Барселоной и Мюнхеном. Один флажок гордо взвился над Йоханнесбургом. Каждый флажок означал успешный сбор урожая оперативником Команды номер один.

Шеф отдела информации, сорокалетняя женщина в просторном платье, повернулась к доктору Ромеру.

— Теперь мы имеем пять сердец и столько же пар почек. В Сиэтле собран полный урожай, и мы вскоре ожидаем его прибытия. Местный Координатор сообщил, что все прошло нормально. Он послал исполнителя обратно на место действия, и тот сумел подтвердить, что полиция приняла это за несчастный случай.

— Хорошо. — Он вновь взглянул на карту. Над Стокгольмом флажка не было. — Почему нет доклада от Энгеля?

Женщина легонько пожала плечами.

— Его вылет задержан в Париже. Опять у них перебои с рейсами. Вы же знаете этих французов.

Он знал. И поэтому никогда не нанимал их.

— Проинформируйте тех, кто в списке ожидания, чтобы они сделали первые взносы и подготовились к прилету сюда. Начните с мистера Фунга, он уже долго ждет.

Женщина принялась печатать инструкции на своем компьютере — сообщить главе Триады в Гонконге, что его новое сердце готово к трансплантации.

Доктор Ромер подъехал к стойке Глобал Транспортер. Сотрудник оторвался от своего экрана.

— Вашингтонский рейс. Передадите капитану следующее. — Доктор Ромер принялся торопливо диктовать послание.

Закончив печатать, сотрудник слегка отодвинулся, давая доктору Ромеру возможность прочесть текст на экране.

— Хорошо. — Выезжая из оперативного зала, он задержался на самом верху бетонного ската и потянул носом: в воздухе присутствовал слабый запах серы. Гора Масая прочищала свою глотку.

Глава 23

Из окон номера Иосифа в Гранд-отеле Мортон наблюдал за белым экскурсионным паромом, плывущим вниз по каналу Строммен к Королевскому дворцу. Меньше чем через час его самого привезут во дворец в качестве гостя Иосифа на прием короля Швеции в честь Нобелевских лауреатов. Пока Иосиф спал, Мортон провел всю вторую половину дня на телефоне. Он отсоединил телефон от линии Гранд-отеля и подключил его к металлическому ящичку размером не больше коробки от печенья с ромбовидной антенной. В ящичке умещалось полмили свернутого волоконного кабеля и четыре диполя. Он гарантировал линию от прослушивания. Однако первые звонки не принесли ничего утешительного.

Чепмену не удалось снять корректорскую жидкость и прочитать, что находилось под ней на бланках из папки Транга. У Лестера возникли проблемы с переписыванием на Медитэйл. Его программисты до сих пор не определили нужного языка для расшифровки остальных дискет. Это задерживало создание программы, объединяющей все похищения человеческих органов. Шанталь доложила о новых преступлениях такого рода, происшедших в Канаде, Южной Африке и на Дальнем Востоке; местная полиция считала их ритуальными убийствами. Единственное успешное открытие Дэнни в Дрездене заключалось в том, что Ромер брал уроки испанского перед отлетом в Эквадор. В отчете Штази о его дальнейшей судьбе Дэнни не удалось обнаружить никаких следов. Тем не менее они должны были заниматься поисками. Человеку настолько важному, как Ромер, не позволили бы исчезнуть из поля зрения и пропасть — якобы съели подчистую дикие звери. Они по меньшей мере захотели бы отыскать хоть одну кость. Но если и отыскали, сообщил Дэнни, то или спрятали так надежно, что никто никогда не найдет, или — более вероятно — потеряли в дыму фейерверков, в ночь перед падением Стены.

По интонациям некоторых сотрудников Мортон почувствовал, что их пыл ослаб, как нередко бывало на подобных стадиях расследования. Сейчас важно подстегнуть их, напомнить, что тупики в некоторых линиях следствия — неотъемлемая часть продвижения вперед.

Проснулся Иосиф и сразу потянулся к бутылочке на ночном столике, а за Королевским дворцом колокольня церкви Риддерхольм уже исчезла в сумерках. На маленьком дисплее металлического ящичка замигал сигнал звонка — это был Гейтс. Час назад Мортон попросил Билла узнать, может ли Управление национальной безопасности организовать наблюдение со спутника за Никарагуа. Билл обещал, но не очень обнадеживающе. Сейчас в его голосе закипала злоба.

— Ничего не выйдет, Дэвид. И все из-за того сукина сына в Штатах.

— Армстронга?

— Уоллес Армстронг Второй, — подтвердил Гейтс. — Наш госсекретарь — живое доказательство того, что копия всегда хуже оригинала.

Паром исчез из виду.

— Билл, что ты можешь сделать по своей линии?

Рык Гейтса отозвался у него прямо в ухе:

— В этом-то и есть самое поганое — ни-че-го. Армстронг сказал директору, что мы должны напрочь убраться из Никарагуа. Нам велено отозвать всех. Кажется, госсекретарь разрабатывает свой собственный блестящий план, чтобы заставить их там снова полюбить нас.

— Этим занимаются все политики, Билл. Создают прекрасные мечты, — почти выдохнул Мортон.

— Но это же пробивает здоровенную дыру в твоей сети. Без спутников наблюдения ты будешь действовать одной рукой. Положение незавидное.

— Если Армстронг пытается начать там все заново, пускай себе старается. Каждому свое. Мы найдем другой способ.

В спальне Иосиф начал одеваться, двигаясь медленно и осторожно, словно берег силы.

— Я знаю, что клиника там, Билл, я просто нутром чую, — сказал Мортон таким тоном, словно декламировал библейский псалом.

Гейтс принял эту гипотезу, но счел нужным высказать одно предостережение.

— Проблема в том, что Никарагуа, как выяснили наши ребята, превеселое местечко. — Гейтс служил там полевым командиром, выходил на операции из Манагуа вместе с контрас. — А если идти вглубь тихоокеанского побережья, там просто настоящий кошмар. Ни одной приличной карты. Транспорт — на своих двоих. Поганая связь. Быстрее дойти, чем дозвониться, только вот дороги, как правило, непролазные. Прибавь сюда ежегодные ураганы, и ты поймешь, о чем я говорю. Не забудь еще эту странную дрожь земли, которую министерство по туризму называет затруднением в передвижении. Министерство по туризму! А еще говорят, у нас мало оптимистов. Надо окончательно спятить, чтобы даже подумать провести там отпуск. На юге — озеро Никарагуа, где тобой могут позавтракать пресноводные акулы. На востоке — такая местность, по сравнению с которой болота Луизианы просто райский уголок. Карибское побережье еще круче. На севере — джунгли, как на Амазонке до знакомства с лесорубами. В общем, Дэвид, куда ни глянь, всюду можно построить клинику — и никто об этом не узнает.

— Вот потому-то Ромер и выбрал это место, Билл, — уверенно произнес Мортон.

Он молча наблюдал, как Иосиф, сидя на стуле и нагнувшись, завязывает шнурки на туфлях. От напряжения на его щеках выступили неестественные красные пятна.

— Быть может, все-таки есть способ, — наконец сказал Гейтс. — Туда отправляются люди из Геологического общества — проверить гору Масая. Предполагают, что она опять просыпается. Наши проводники из контрас называли ее Boca del Infierno — Пасть Преисподней. Как-то я руководил операцией по поиску и уничтожению противника на ее склонах. Где-то в середине подъема должен был находиться партизанский лагерь. Неожиданно старушка Масая кашлянула, и нам всем пришлось улепетывать — сандинисты, контрас и мои ребята ринулись, как летучие мыши, по одной тропе. Пока мы разобрались, кто есть кто, сандинисты улизнули на Солентинэймские острова. И уж туда мы за ними гнаться не стали. Это действительно дикое место.

Гейтс говорил торопливо — так бывает, когда вспоминают о том, что уже никогда не смогут забыть.

— Когда отправляются люди из Геологического общества? — спросил Мортон.

— Думаю, где-то через недельку. Могу выяснить. Это все фантазии Армстронга — попытаться убедить никарагуанцев, что они теперь должны быть паиньками. Единственное, в чем они там хорошо разбираются, это как тратить наши доллары.

Мортон ничего не ответил, лишь на лице появилась жесткая улыбка. Три месяца назад в голосе Билла еще звучала горечь, когда он говорил о том, как администрация Рейгана швыряет деньги на поддержку контрас; около 60 000 жизней было угроблено, прежде чем они полностью утратили доверие Вашингтона.

Мортон выдержал необходимую паузу, а потом сказал:

— Я бы воспользовался шансом, который нам дает Геологическое общество.

— Хочешь сказать, дать поручение кому-то из них?

— Слишком рискованно. Лучше, если с ними пойдет кто-то из наших. Незачем им рассказывать — чем меньше будут знать, тем безопаснее для них.

— Как насчет Томми? Он произвел на меня хорошее впечатление. Неплохой осколок старого монолита.

Мортон объяснил, что посылает Томми в Калифорнию, пообещал, что передаст Дэнни слова Билла, и лишь потом так же небрежно, словно предлагал наиболее разумное решение, он выдвинул другое предложение:

— Как насчет того, чтобы ты сам съездил, Билл? Ни Армстронг, ни твой директор не узнают об этом, пока ты не вернешься.

— Я? — Гейтс издал иронический смешок. — Да я уж давненько чувствую, что теперь, пожалуй, и не гожусь для оперативной работы. Я никуда в общем-то не выезжал со времен Гонконга. А это было довольно давно.

Напоминание было сделано тоном, в котором ясно читалось: да ты, старина, и сам знаешь, но Мортон как будто не слышал.

— Я могу послать с тобой Дэнни. У него есть несколько новых примочек, которые ему не терпится испробовать в деле. Никарагуа, похоже, идеально сгодится.

— Не знаю, Дэвид… Я не думал об этом.

— Так подумай, — с готовностью предложил Мортон.

В трубке снова воцарилось молчание. Билл станет обдумывать это детальнейшим образом: вплоть до количества ломотила, нужного ему от диареи, водоочистительных таблеток и присыпок от обезвоживания, и как бы ему уложить лишний рулон туалетной бумаги, чтобы при этом осталось место для запасной обоймы.

— Каков предельный разумный срок пребывания там, Дэвид? Неделя? Больше?

— Разумный срок пребывания? — Мортон радостно позволил себе эхом отозваться на старомодный подбор слов Гейтса. — О, всего несколько дней. Туда и обратно.

— Как в Ирак?

— Лучше. Крыша здесь надежнее.

Вздох Гейтса прозвучал так, словно растянули маленькие мехи.

— Скажи Дэнни, что через несколько дней я встречу его в Сан-Франциско. Я знаю там одного малого, он знаком с парнем из Общества, который может быстренько просветить нас, чтобы мы по крайней мере болтали как сейсмологи. Но что касается Управления, то этой поездки никогда не было. Это мое частное дело. — Он усмехнулся. — Знаешь, как говорят: после сорока нужно кое-что, чтобы держать торчком нервы и еще кое-какие причиндалы. Так что я рассматриваю это как любезность с твоей стороны.

Они обговорили мелочи, всегда подстерегающие при работе под чужой крышей, а потом Мортон позвонил Дэнни в Дрезден. Он только что закончил посвящать его во все детали, когда в комнату вошел Иосиф.

— Ты действительно чувствуешь, что справишься? — доверительно спросил Мортон.

— Я только что принял еще две таблетки. Все будет нормально, — пообещал Иосиф.

Правительственный лимузин устремился к средневековому островку Старого города. Впереди среди блеска огней вздымался фасад Королевского дворца.

— Иллюминация над главным входом устроена в честь лауреатов, — пояснила Марта Гамсум. — В вашу честь, доктор Крамер. Это просто замечательно, что вы смогли сегодня поехать. Столько людей хотят встретиться с вами!

Она внимательно оглядела его с откидного сиденья, куда решительно уселась, чтобы не измять свое вечернее платье, а потом начала кратко вводить их в курс дела.

— Сначала лауреаты встретятся друг с другом и с почетными гостями фонда. Следующим этапом будет приезд нашего премьер-министра и главных членов правительства, они встретятся с вами и остальными лауреатами по очереди, доктор Крамер. И потом прибудет король со свитой. Тут будет строгая очередность, — сделав легкий жест извинения в сторону Мортона, Марта продолжала: — У Его Величества будет время побеседовать лишь с лауреатами. Но пока он будет заниматься этим, члены Королевского дома займут разговором остальных. И последнее, доктор Крамер: если король не протянет вам руку, вы не должны сами пытаться пожать ее. И обращаться к нему можете Ваше Величество или Ваше Королевское Высочество — приемлемо и то, и другое.

Ее профессиональная улыбка вдруг сменилась девичьм хихиканьем.

— Могу я поделиться с вами кое-чем?

— Всем, чем угодно, — пробормотал Иосиф.

— Сегодня я впервые сопровождаю лауреата.

— Большая честь для меня. — Иосиф все еще галантно улыбался, когда машина въехала в главный двор.

Как только они вышли, часовые застыли у входа. Отблески огней сверкали на остроконечных верхушках их шлемов, на черных кожаных ботинках и белых эполетах темных униформ.

Лакей в великолепном камзоле шагнул им навстречу и заговорил с Мартой по-шведски. Она удивленно обернулась к Мортону.

— Вам звонили. Из Германии. Звонивший не назвался.

Единственный человек в Германии, знавший, где его найти в любой момент, был Ганс-Дитер.

— Могу я воспользоваться телефоном?

— Да, конечно.

Она провела его извилистой дорожкой к короткому пролету каменных ступенек, ведущих во дворец. Их приветствовал конюший с полковничьими знаками отличия. Марта быстро сказала что-то офицеру, тот кивнул.

— Мы подождем вас, пока вы будете звонить, — решила Марта и с улыбкой повернулась к Иосифу: — Может быть, хотите узнать кое-что из истории этого здания? Она начинается с тринадцатого века. Но наша королевская семья въехала сюда лишь около двухсот лет назад. Это до сих пор самый большой обитаемый дворец в мире, намного больше Букингемского и даже Апостольского в Ватикане. Но наш король использует всего тридцать комнат для своих личных апартаментов…

Конюший проводил Мортона в ближайший офис и закрыл за ним дверь. Он набрал прямой номер Мюллера в Пуллахе. В трубке раздалось нетерпеливое: «Ja?»

Мортон объяснил, кто он такой, и тон в трубке сменился на уважительный.

— Директор Мюллер хотел поставить вас в известность, что у нас тут произошло убийство, которое может вас заинтересовать. Жертва — врач-сердечник, Грубер. Он лечил президента нашего Бундесбанка. Кажется, герр Фогель был кандидатом на трансплантацию.

— Есть что-то необычное? — спросил Мортон, но чисто машинально. Совершенно ясно, что всегда есть что-то необычное, когда речь идет об одном из самых могущественных банкиров в мире.

— Я не знаю. В подобных делах я не специалист, герр Мортон. — Голос выдержал паузу. — Грубер решил отдохнуть. Провести пару дней в Тегернзее… чудесное местечко. Вам оно знакомо, да?

— На юге Мюнхена, рядом с автомагистралью на Зальцбург?

— Точно так, герр Мортон. Вернее, Грубера нашли не у озера, а на Вальберге. Это самая высокая гора в той местности, да? Грубер бывал там раньше. Кажется, он любил лыжи, хотя никто не видел, чтобы он катался в этот раз.

— Где точно он был убит?

— Я как раз собирался сказать об этом, герр Мортон, — укоряюще произнес педант. — Он был найден в домике, который снимал. Там таких несколько. Кажется, местный лыжник заметил приоткрытую дверь или что-то еще и зашел проверить. Он нашел Грубера со вскрытой грудной клеткой и без всех внутренних органов. Не очень приятное зрелище, да?

— Не очень, — согласился Мортон. Оно никогда не бывало приятным. — В каком-нибудь отчете сказано, что это было сделано профессионально? Врачом? Или человеком с медицинской подготовкой? — При всем его интересе таким же тоном он мог осведомиться о состоянии лыжного спуска.

— Врачом? — Голос поднялся на октаву выше. — Нет. Такого отчета нет. Я, правда, в таких делах не специалист, да… но, насколько я понял, определить, кто это сделал, невозможно. Директор Мюллер рассматривает все варианты.

— Где он сейчас?

Звук, с которым этот зануда принялся прочитать горло, напомнил Мортону Уолтера.

— Передайте ему, что я приеду, как только смогу, — сказал Мортон и повесил трубку. Лишний час ничего не решает, как не решал и в тех случаях, когда он рыскал возле других тел. Он набрал номер Координатора оперативной связи и велел ему подготовить самолет на Мюнхен через несколько часов. Этого времени хватит, чтобы убедиться, что Иосиф залег в постель до утра.

В дверь постучали, в комнату вошла Марта; дежурная улыбка вновь сияла на своем месте.

— Вам удалось дозвониться?

— Да, благодарю вас. — Мортон показал жестом, чтобы она закрыла дверь. Мгновение поколебавшись, она послушалась и спросила:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, разумеется. Но вам известно о состоянии сердца доктора Крамера?

— Это так печально, мистер Мортон. И он еще так молод, — произнесла она тоном человека, досконально изучившего проблему печали и молодости при сердечных заболеваниях. — Ваш звонок был связан с этим?

— Не напрямую, но имел отношение.

Она торопливо кивнула.

— Я собирался остаться с ним до завтра — просто так, на случай, если ему вдруг что-нибудь понадобится, — произнес он будничным тоном, не придавая словам какого-то подчеркнутого значения. — К сожалению, мне нужно уехать по делам. Я хотел спросить, не знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы побыть с доктором Крамером, пока я не вернусь? Мне не хотелось бы нанимать сиделку через агентство и вообще действовать официально. Это может насторожить прессу, а уж чего меньше всего хотел бы доктор Крамер, так это шумихи в прессе. Возможно, в этом и нет необходимости, но я буду чувствовать себя спокойнее, если кто-нибудь будет рядом с ним.

— Я сама почту за честь это сделать. Если вы, конечно, не возражаете.

Мортон немного помолчал и объявил, что он с радостью принимает предложение.

— А доктор Крамер? Он тоже не будет возражать?

— Уверен, что не будет.

— Тогда решено. Я съезжу домой, захвачу ночные принадлежности и подожду доктора Крамера в его номере.

— Разве вы не идете на прием?

Марта снова изобразила дежурную улыбку.

— Боюсь, я не настолько важная персона, чтобы получить приглашение!

Выполнив все формальности после приземления в Арланде, Герман Энгель, оперативник Команды номер один, отправленный доктором Ромером на задание в Швецию, прошел к телефону-автомату в здании аэропорта и набрал местный номер.

Записанный на пленку голос велел ему набрать второй номер. Он пошел к другому автомату и набрал номер, записав число, продиктованное ему при первом звонке. Другой голос, также записанный на пленку, велел позвонить по третьему номеру. После этого он сделал еще три звонка, получая такие же указания, потом прошел в бар на четвертом этаже, заказал пиво и записал все цифры в том порядке, в каком получил их, а потом переставил уже в другой последовательности. Допив пиво, он опять подошел к телефону-автомату и набрал получившийся в результате номер. На этот раз голос назвал ему еще один номер, по которому он должен позвонить, но сначала нужно спуститься в камеру хранения на первом этаже и предъявить жетон из конверта, врученного ему доктором Ромером.

Служащий передал ему чемоданчик. Энгель зашел в туалет, заперся в кабинке, вытащил из конверта ключ и открыл чемодан: духовой пистолет, коробочка с капсулками, набор хирургических скальпелей и щипцов, пара резиновых перчаток и пластиковый контейнер. На крышке контейнера красовалась этикетка с жирным красным штампом, объявлявшим, что его содержимое является опасным патогенным экземпляром, поэтому контейнер можно открыть лишь в лаборатории Центра контроля инфекционных заболеваний в Атланте, штат Джорджия. В контейнере был только раствор.

Закрыв чемоданчик, Энгель прошел к еще одному телефону-автомату. Новый голос назвал ему имя и краткое описание внешности. Энгель положил трубку и тут же набрал номер снова. Повторный набор стер запись.

Несмотря на бесцветный механический голос записи, надиктованной через синтезатор, он узнал голос — Мадам. Но он никогда не слышал об избранной ею жертве.

Глава 24

Распахнув одну из двух высоченных деревянных дверей — это давалось ему все труднее и труднее после выхода из больницы, — Дитер Фогель вошел в свое убежище в штаб-квартире Бундесбанка. Лишь ступив на толстый ковер в коридоре, ведущем к его кабинету, он начал отходить от потрясшего его телефонного звонка.

До сих пор БНД, как и все остальные управления по безопасности Германии, было для него абстракцией, о которой он лишь читал или иногда слышал в вечерних новостях. Их деятельность относилась к миру, весьма далекому от его собственного, сказал он Мюллеру. Это замечание вызвало мягкий смешок у шефа оперативного отдела. Потом без всякого предисловия Мюллер сообщил, что Грубер мертв, и подробно рассказал, как тот встретил свою смерть. Фогель все еще пытался переварить поистине шокирующие подробности, но Мюллер уже принялся задавать вопросы — кажется, целую сотню, — ни один из которых не имел никакого смысла, а все вместе касались частных привычек Грубера. Говорил ли он о чем-то необычном? Секс? Странные религиозные пристрастия? Например, поклонение дьяволу? Какие-то детали, подробности, которыми он не делился с персоналом, но мог небрежно упомянуть при пациенте, с которым у него были хорошие отношения? Врачи порой любят делать это — показываться пациентам с неожиданной стороны. Тому есть целый ряд причин, в них сейчас не стоит вдаваться. По-настоящему важно одно — говорил ли Грубер нечто такое, что могло показаться немного странным? Возможно, даже слегка эксцентричным, если теперь посмотреть на это. Чем больше спрашивал Мюллер, тем удивительнее все это звучало. Когда Фогель сообщил Мюллеру, что Грубер не говорил с ним ни на какие темы, кроме медицинских, в трубке раздался вздох и формальные извинения. Если вспомните что-нибудь, звоните. Мюллер продиктовал номер телефона. В Пуллахе, добавил он, всегда кто-нибудь сообщит, где его найти и как связаться. Звоните в любое время. Только повесив трубку, Фогель сообразил, что не сказал Мюллеру о своей трансплантации. Когда он понемногу стал оправляться от шока, то понял, почему. Это был единственный способ, которым он мог отгородиться от смерти Грубера. Просто часть другого, совершенно непохожего на его собственный и очень далекого мира, где соблюдать нужную дистанцию было второй натурой. Если же ты не соблюдал ее, то отдавался во власть эмоций — пожалуй, самое худшее, что может приключиться с банкиром.

Войдя в приемную кабинета, Фогель увидел свою секретаршу, Монику Зауэрман, она стояла спиной к нему у факса.

— Доброе утро, фрау Зауэрман.

Она быстро и с готовностью обернулась, держа в руках лист бумаги, и нахмурилась, отвечая на его приветствие.

— Не понимаю, зачем кому-то понадобилось отправлять нам по факсу этот газетный отчет, герр президент.

Он взял у нее сообщение. Под заголовком красовался портрет Бориса Кранского. Бывший шеф КГБ в Восточной Германии найден убитым в Амстердаме.

Фрау Зауэрман по-матерински заботливо взглянула на него.

— Герр президент, с вами все в порядке?

Кто-то знал: знал о его связи с Кранским и о негативах; знал достаточно, чтобы послать этот отчет по его личному факсу; досконально знал о его расписании, о том ужасе, в котором он постоянно находился; знал, что самый ужасный из всех страхов — тот, который сам создаешь внутри себя. Кто-то все это знал.

— Герр президент, все в порядке? — с растущей тревогой снова спросила фрау Зауэрман.

— Да. Да, конечно. — Он взял себя в руки. Нельзя было так вот стоять здесь и молчать. — Уже все нормально.

Он начал рассказывать ей о звонке Мюллера. Заботливость на широком лице фрау Зауэрман сменилось изумлением, по крайней мере на мгновение.

— Невероятно, просто невероятно, — выдохнула она, когда он закончил. — Вы думаете, газетный отчет как-то связан с этим?

— Связан? Как это может быть? Разумеется, он никак не связан! Если только вы не считаете доктора Грубера русским шпионом!

Он снова взглянул на факс, а потом оглядел кабинет, который до недавнего времени считал самым безопасным убежищем — даже более надежным, чем его дом. Теперь эта безопасность неожиданно была украдена у него, украдена кем-то, кто знал. Но кем? И каким образом? Его взгляд, полный ярости, упал на фрау Зауэрман.

— Ваша беда в том, что вы слишком много смотрите телевизор! Да нет… Это же очевидно. Кто-то набрал номер нашего факса по ошибке. Да, конечно. Такое ведь случалось и раньше, фрау Зауэрман?

Она взглянула на него, теперь в ее глазах читалась обида. Он никогда не кричал на нее раньше, ни разу не повысил голос. Она вспомнила, что читала о характере банкиров в своем любимом журнале. Скорее всего, эти обобщения соответствовали действительности.

— Конечно, герр президент, это просто ошибка. — Она протянула руку за листком. — Может быть, тут есть номер отправителя, которому я могу сообщить.

— Нет! Оставьте это! — Он отмахнулся и взглянул на листок. — Просто какой-то идиот, не умеющий обращаться с факсом. Мир полон таких.

— Конечно, конечно, — торопливо произнесла она успокаивающим секретарским тоном.

Они оба слегка улыбнулись, хотя вовсе не друг другу.

— Итак, чем еще вы меня порадуете? — спросил он, стремясь закончить разговор на более приятной ноте. — Бомбовая угроза? Давненько не было, не так ли?! Или на наш коммутатор снова звонил тот лунатик из Лондона — сказать, что покупает наш банк? — Шутливый тон как-то не вязался с тревожным взглядом. — Итак: что еще?

Она глубоко вздохнула.

— Есть кое-что, герр президент. Насчет того, что натворил доктор Грубер.

Неожиданно в кабинете воцарилась такая тишина, что Фогель мог слышать гулкие удары своего сердца. Натворил? Что он там натворил?

Снова утвердившись в положении самого доверенного помощника герра президента, фрау Зауэрман начала пересказывать ему в той единственно знакомой ей секретарской манере, беря самое основное и не упуская ничего важного, содержание своего довольно продолжительного телефонного разговора с директором центрального банка органов в Бонне.

— Он пытался позвонить вам домой. А потом в машину.

— Что натворил доктор Грубер? — спросил Фогель с подчеркнутым терпением.

— Директор сказал, что получил по телефону распоряжение доктора Грубера отменить поиск донорского сердца для вас, герр президент. Пока он не получит обратного распоряжения, подписанного лично доктором Грубером как вашим врачом, ничего не может быть сделано. Я немедленно позвонила в клинику, и мне сообщили, что доктор Грубер взял отпуск. Похоже, он распорядился об отмене поиска незадолго до своего отъезда и этого страшного происшествия.

— Зачем это ему вздумалось отменять поиск, фрау Зауэрман? — наконец спросил Фогель, все еще под впечатлением услышанного.

— Я не знаю, герр президент, — прерывающимся голосом ответила секретарша.

Они молча смотрели друг на друга, словно каждый ждал от другого какой-то зацепки, которая подскажет, что делать дальше.

— Бог мой, что происходит? — прошептал Фогель.

— Я действительно не знаю, герр президент. — Фрау Зауэрман чуть не плакала. Что-то в ее голосе и поведении подсказывало, что и это еще не все. — Был также звонок на вашей личной линии несколько минут назад. — Она принялась вертеть обручальное колечко на том пальце, где его носят вдовы.

— Кто звонил? — произнес он мягко, словно извиняясь за свой предыдущий срыв. Иногда министр финансов или глава банка звонили ему по личному номеру, чтобы обсудить какой-нибудь крайне щекотливый вопрос.

— Женщина. — Фрау Зауэрман сделала паузу: ей показалось, что он улыбается, но в следующую секунду стало понятно, что на его лице не было и тени веселья. Она подошла к своему столу и взяла листок с записью. — Она оставила телефон. Это в Стокгольме.

Нахмурившись, он взял у нее листок. Номер был незнакомый. Он поднял глаза.

— Она назвалась?

— Нет. Но сказала, что дело срочное и личное.

— Это все, что она сказала? — Вопрос вырвался прежде, чем он успел смягчить его резкость. Он не хотел, чтобы вопрос прозвучал как вызов — слова выскочили сами, вырвавшись из хаоса мыслей.

— Да. — Она поймала его взгляд и прикинула, почувствовал ли он, как она внутренне отстранилась. То, что происходило здесь, не имело никакого отношения к банковским делам. — Это все, что она сказала. Вы ожидали чего-то еще?

Он не ответил, хотя и не оставил вопрос без внимания — просто проглотил его, а потом рассмеялся, торопливо и не очень приятно, как всегда смеялся, принимая решение.

— Соедините меня с ней, — сказал он, заходя в свой кабинет.

Мгновение спустя раздался стук в дверь и фрау Зауэрман просунула голову в кабинет. На лице ее было недоумение.

— Номер, по которому я позвонила, назвал мне еще один. А там было оставлено специальное послание для вас. — Она сверилась с блокнотом и прочитала вслух: — «Теперь, когда вы заинтересованы, я приеду повидаться с вами. Мадам».

Президент Бундесбанка Фогель снова не позволил себе сказать ни слова.

С легкостью маневрируя по огромному салону, украшенному ценными предметами искусства и домашней мебелью многих королевских поколений, граф Линдман объяснял Иосифу и Мортону, что Vita Havet, Комната Белого Моря, когда-то предназначалась для придворных балов. Теперь они подходили к группе людей, стоявших перед одним из двух громадных открытых каминов.

— В них сжигают за вечер тонну дров, — пробормотал Линдман.

Только человек, абсолютно погрязший в этикете старого мира, использовал бы подобный факт, чтобы заполнить неловкую паузу в разговоре, подумал Мортон. Правда, никаких пауз не было. Иосиф находился в центре внимания с самых первых представлений. Количество знакомств возрастало — епископ, промышленник с женой, графиня голубых кровей, несколько английских дипломатов с женами. Они стояли между роскошным диваном и комодом с мраморной крышкой.

Поймав взгляд Иосифа, граф Линдман улыбнулся.

— Мы, шведы, на самом деле очень земные в том, что касается основ жизни. Отец нынешнего короля клялся, что именно в этом комоде он держал свое белье.

— Почему бы и нет, — весело сказал Иосиф. — Быть может, если б мы все были чуть более открытыми, в нашей жизни было бы не так много стрессов, а следовательно, и поменьше инсультов.

Промышленник важно заметил:

— В точности мой взгляд на вещи. Но тогда мы лишились бы удовольствия лицезреть вас, доктор Крамер. Ваше открытие — подлинный подарок всему человечеству.

По все группе прокатился одобрительный рокот. Иосиф сделал протестующий жест рукой.

— Предстоит еще долгий путь. Я всего лишь наметил этот путь. Но нужно преодолеть еще множество барьеров, прежде чем мы получим право сказать, что можем полностью предвидеть и контролировать процессы в мозгу, влекущие за собой удар.

Он, улыбаясь, скользнул взглядом по животам, которые уже вместили в себя максимум жира, и увидел затекшие глаза, мешки под которыми уже никогда не рассосутся. Сколько здесь потенциальных жертв?..

Епископ взглянул поверх своих очков.

— Я нахожусь в том возрасте, который вы, по-моему, называете подверженным ЦСП, так что мне очень хотелось бы узнать об этом побольше. — Он говорил со скованной медлительностью приближающейся старости.

— ЦСП? Я не уверена, что в моем любимом журнале есть объяснение этому слову, — сказала графиня с чарующей прямотой.

Все рассмеялись с неестественной живостью.

— Мы теперь называем удар церебрально-сосудистым приступом, сокращенно ЦСП, графиня. Считается, что это будет звучать не столь пугающе в вашей истории болезни. Моя профессия преуспела в ярлыках — никогда не используем одно слово там, где можно употребить два.

Иосиф подождал, пока стихнет новый взрыв смеха.

— Но сколько бы слов мы ни употребляли, это не снимает основной проблемы. Удар не случается просто вот так, — он щелкнул пальцами, — как и сердечный приступ. И тот и другой формируются продолжительное время, быть может, месяцы, а иногда и годы. И это — часть проблемы. Нам до сих пор неизвестно, как обнаружить грядущий удар на достаточно ранней стадии. Обычно мы узнаем, что поток крови перегорожен, когда барьер уже сформирован, и, — еще один щелчок пальцами, — удар.

— О Боже мой. Никакого предупреждения. Как это жутко, — сдавленно прошептала графиня своему мужу, стоящему подле нее. — По крайней мере перед удалением матки я замечала хоть какие-то симптомы.

Иосиф продолжал, обращаясь к епископу:

— Мы полагаем — но это опять-таки не более чем предположение, — что в процессе старения стенки мозговых сосудов теряют какую-то часть своей эластичности. Но в каком возрасте и какую часть? Тут мы только гадаем — и вы, и я. Все, что мы можем сказать с некоторой долей уверенности, это что очень многое зависит от того, какая сторона мозга подверглась удару.

— Боже правый, вы хотите сказать, есть хорошая, а есть плохая сторона? — спросил один из дипломатов с тем бесцветным акцентом, который недавно вошел в моду в Министерстве иностранных дел.

Улыбка Иосифа не утратила ни капли своего очарования.

— Точно так же, как и во всем, есть своя хорошая и своя плохая сторона, господин посол. Если у вас случился удар, поразивший правую сторону мозга, есть шансы, что на вашей речи это не отразится, поскольку ее контролирует левое полушарие.

— Я левша. Что тогда? — спросила жена посла.

— Хороший вопрос, мадам, — так живо откликнулся Иосиф, словно что-то только сейчас прояснилось у него в памяти. — Мы полагаем — и это опять всего лишь догадка, — что двадцать процентов из тех, кто является левшами, обладают центрами речи в обоих полушариях мозга. Мы не знаем, почему так происходит, как не знаем, почему у половины всех левшей центр речи находится в правом полушарии. Суть в том, что мы чертовски многого не знаем, кроме разве того, что человеческий мозг в высшей степени живуч и крайне мало задействован. Позвольте рассказать вам об одном случае. Несколько лет назад у меня был пациент, которому жена прострелила голову. Вот здесь пуля вошла, а вот тут вышла. — Он указал на точку у себя за ухом, а потом на макушку, и улыбнулся женщинам, пришедшим в возбуждение. — Она оказалась плохим стрелком. Но когда я вскрыл череп ее мужа, то обнаружил, что пуля прошила ту часть мозга, которой мы не пользуемся. Через два дня после операции он уже мог покинуть клинику и даже не стал выдвигать обвинения против жены — как, кстати, и платить мне гонорар. Последнее, что я слышал о них, это что они совершенно счастливы.

Посол рассмеялся первым. Когда общий смех стих, Иосиф продолжал:

— Большие участки мозга не имеют никаких явных функций, но берут их на себя, когда не справляются другие.

Мортон восхищался тем, как волшебно менялось лицо и тело Иосифа. Морщинки под глазами и вокруг рта таинственным образом исчезли. Он стоял, изящно держа в одной руке бокал и непринужденно жестикулируя другой, на лице играла довольная улыбка, а голова была слегка наклонена, словно соглашалась с разумными речами своего владельца.

Уже дважды Иосиф выдавал свой рассказ совершенно зачарованным слушателям в разных концах салона. Тем не менее он повторил его вновь, заставив прозвучать совершенным экспромтом.

— Суть в том, что гораздо более эффективным средством от удара нередко является добрая старая НЛС.

Жена еще одного посла — с двойным подбородком, соответствующим ее двуствольному имени — воскликнула:

— А вот это известно моему любимому журналу — Нежное Любящее Содействие.

Иосиф радостно кивнул:

— Совершенно верно. Все, что можем сделать мы, хирурги, когда удар вызван кровотечением, это постараться убрать кровь. Но дело в том, что большинство людей, если они выздоравливают, делают это с помощью НЛС.

— Как та актриса, Патрисия Нил, — сказала графиня. — Она оказалась парализованной и без сознания, а когда очнулась, то лишилась речи после удара. Но с помощью своего мужа она полностью вернулась к норме.

Иосиф повернулся к Линдману.

— Нужно ввести премию за Человеческую Силу Духа.

— Великолепная идея. Я предложу это комитету, доктор Крамер, — ответил Линдман.

Мортон воспользовался этой репликой, чтобы двинуться с Иосифом дальше.

Клингер стоял у входа в бар мотеля, давая глазам привыкнуть к полумраку. Длинная комната с низким потолком была обставлена как средневековый зал в замке какого-нибудь барона: пластиковые щиты и скрещенные алебарды висели на оштукатуренных стенах между гобеленами машинной вязки и поддельными старинными фонарями. Длинные темные столы расположились в середине комнаты; вдоль стен выстроились кабинки. У самого бара стояли вертящиеся стулья, во всю длину стойки тянулось зеркало и ряд выставленных высоких пивных кружек, слишком ярких, чтобы быть действительно оловянными. Американская страсть к китчу никогда не переставала изумлять его; что-то в их национальной психике сдвинулось между дизайном и содержанием.

За столом в дальнем конце сидела компания, добродушно задиравшая всех, кто шел в туалет и выходил оттуда. Это напомнило ему октябрьские пивные пиры на родине. В одной кабинке испанка разговаривала с мужчиной, чьи руки в это время исследовали ее короткую кожаную юбку. Это было еще одно поразительное свойство американцев; они до сих пор покупали секс, совершенно не задумываясь о далеко идущих последствиях.

Таким же оказался и служащий мотеля: жадное стремление заполучить еще несколько сотен долларов перешибло все остальное. Стоило ему схватить и зажать в руке наличные, как он выдал описание внешности Нэгьера и все подробности — когда тот появился и чем с тех пор занимался. Клингер внимательно все выслушал. Нэгьеру дважды звонили из Женевы. Служащий хитро улыбнулся и спросил, с какой это стати парню, остановившемуся в таком сарае, будут звонить из Европы? Стамп, добавил он лукаво, и сам прибыл из Женевы.Клингер равнодушно взглянул на служащего, поблагодарил его за эту добавочную информацию и сунул еще одну стодолларовую бумажку. Потом из телефона-автомата в вестибюле он позвонил Исполнителю и сказал, что служащий больше не нужен. В каждом городе имелся Исполнитель, устраивающий подобные дела.

Шлюха и ее клиент сошлись в цене и теперь приближались к нему. Мужчина лапал ее бюст, а девица смотрела прямо перед собой. Даже Транг не выглядел таким осоловевшим от кайфа. Когда они прошли мимо, он продолжил осматривать помещение. Парочка в одной из кабинок держалась за руки над столом; по возрасту он годился ей в отцы. В соседней кабинке восседал серьезный пьяница. Официантка несла свежие порции выпивки компании в дальнем конце. Другие за столами походили на усталых торговцев в конце неудачного дня.

У стойки спиной к залу сидел мужчина и разговаривал с барменом. Профессионала всегда можно узнать за работой. Этот уселся так, что длинное зеркало давало ему возможность видеть все помещение, не поворачивая головы. Он сидел подобравшись, твердо опустив слегка расставленные ноги на пол, чтобы в любой момент с максимальной быстротой вскочить на пятки. Такая позиция давала еще и несколько вариантов отхода: броситься через бар и укрыться за стойкой или нырнуть под ближайший столик. Настоящий профессионал, этот Нэгьер.

Клингер прошел в пустую кабинку. Заказав пиво, он вытащил из кармана пиджака маленький плеер и наушники. Пленка была уже вставлена. Он поставил плеер на стол, надел наушники и нажал на кнопку. Официантка принесла ему выпивку, взглянула на плеер и улыбнулась.

— Кого вы слушаете?

— Стравинского. — Он даже и не подумал снять наушники.

— А я тащусь от Джонни Кэша, — бросила она, потеряв к нему интерес, и отошла от стола.

Клингер устроился поудобнее в уголке кабинки. Крошечные параболические микрофоны в наушниках обеспечивали прекрасную слышимость. Он купил это устройство в радиомагазинчике по пути к мотелю. Еще одна черта американцев: коль скоро продажа этого дешевого оборудования для слежки процветала, они все стремились шпионить друг за другом. Может быть…

Голос в наушниках заставил его забыть обо всем остальном:

— …лишь один тот парень, сидевший за своим кофе дольше, чем обычно. Я прикинул, что он или ждет проститутку, или у него наклевывается какое-то дельце. Так или иначе, он там сидел, читал, и я запомнил его из-за этого потрепанного журнала. Он не очень подходил этому парню, если вы понимаете, что я имею в виду. Просто не подходил и все. Журнальчик был про все эти прелести жизни на свежем воздухе. Ну, сами знаете такие брошюрки. Полным-полно рекламы разных пижонских ранчо — неделя в седле, поймайте свою собственную корову, и мы доставим вам домой ваш бифштекс самолетом. Такая вот хреновина. Но парень совсем не выглядел так, будто это его стихия. Он по виду и в парке-то никогда не гулял. И еще: он был слишком хорошо одет для этой забегаловки — прошу прощения за такие слова, я понимаю, что вы гость и все такое.

— Как он выглядел?

— Полноватый, под пятьдесят, а может, и на пару годков постарше. Седые волосы — не совсем седые, а скорее с проседью, если вы понимаете, что я имею в виду. По-моему, вы, европейцы, называете это соль-с-перцем…

— Вот именно, — улыбнувшись, сказал Томми.

Он не торопился, разрабатывая единственную зацепку в этом городе, которую начал вести с того момента, как бармен рассказал про типа, сидевшего в кофейне в тот вечер, когда Стамп был убит.

— Довольно точное описание, — ободряющим тоном произнес Томми. — Не вспомните еще чего-нибудь?

— Сейчас соображу. Ага, он носил такие старомодные очки. Ну, знаете, такие — с проволочной оправой. В полицейской академии их называют очками доктора Ползунчика.

— Вы были полицейским? — искренне удивился Томми.

Бармен ухмыльнулся.

— Почти. Завалил выпускной экзамен. Но получил неплохую тренировку для местечка вроде этого. В выходные тут полно пьяных, и временами приходится нелегко. Тогда я беру с собой свою бейсбольную биту — с ней всегда проще улаживать скандалы.

— Могу себе представить. — Томми снова улыбнулся. — У него были с собой какие-нибудь вещи?

В кабинке Клингер продолжал внимательно слушать.

— Сейчас сообразим. Ага. Чемоданчик — на вид довольно дорогой. Вроде тех, что таскают с собой торговцы лекарствами, чтобы быть похожими на врачей. Или врачи — до того, как перестали таскаться по вызовам. Но тот парень не был похож на врача. И он не американец.

— Как вы определили?

— Старые трюки в академии. Он просто выглядел европейцем. Англичанин, а может, немец. Заметнее всего по одежде. Европейцы носят ее по-другому. Понимаете, что я имею в виду?

— Вы что-нибудь из этого рассказывали в полиции?

— Не-а. Меня никто не спрашивал. Чему я еще научился в академии, так это никогда ни с чем не высовываться. Если тебя не спрашивают, сиди и помалкивай. А вы что-то вроде легавого?

— Что-то вроде.

— Так я и думал. Свой своего всегда узнает.

Томми кинул взгляд в зеркало. Компания в дальнем конце бара расходилась. Когда они проходили мимо одной из кабинок, светловолосый мужчина, которого он давно там приметил, выскользнул и присоединился к ним на выходе. Даже при тусклом свете на щеке у него был заметен шрам.

Глава 25

Мортон прикинул, что после приезда премьер-министра и других членов правительства в зале уже было около ста человек. С начальством прибыл Битбург в сопровождении лакея в желтых бриджах. Уолтер сразу стал шнырять от одной группы гостей к другой.

— Он в своем амплуа, — шепнул Мортону Иосиф. — Если бы Нобелевскую премию присуждали за умение отыскивать новые способы влезать в задницу, он точно стал бы лауреатом.

Битбург пропал из виду, когда граф Линдман подвел их к премьеру и его свите. За очередным циклом рукопожатий последовали обычные вопросы и хорошо подготовленные ответы Иосифа. Через десять минут они отошли от правительственной группы.

Секунду бледный взгляд Линдмана шарил по залу — он решал, куда еще их повести.

— Ты уверен, что все это не слишком утомительно для тебя? — спросил Мортон Иосифа. Он видел, как в глазах у того временами проскальзывает усталость.

— С таким-то обслуживанием? Ты, наверное, шутишь?

Они стояли с группой премьера, когда другой лакей в бриджах вручил Иосифу телеграмму. Она была от Гейтса.

— Я понятия не имел, что Билл поклонник Эмили Бронте, — сказал, прочитав, Иосиф. В телеграмме говорилось о пульсе, начинавшем стучать, и о разуме, начинавшем мыслить.

— Это из «Пленника», — напомнил Мортон. — Смотри сам не окажись в плену у собственного энтузиазма. Ты здорово вкалываешь для человека, которому полагается щадить себя.

— Я развлекаюсь, Дэвид, — уверил его Иосиф. — Правда. Я и не подозревал, что все будет вот так.

— Ты только дай мне знать, когда захочешь уйти, ладно?

— Дам, — радостно пообещал Иосиф.

В гуще толпы Мортон провожал взглядом женщину, которую заметил секунду назад. Тогда она делала то же самое, что и сейчас: поднимала пальчик и вытягивала губы в сторону проходившего мимо официанта, веля подать еще один бокал. Она засмеялась — неожиданный резкий вскрик, громче общего гула. Головы повернулись в ее сторону, потом отвернулись. Мортон увидел, что Линдман слегка нахмурился.

— Похоже, дама тоже развлекается вовсю, — сказал Иосиф. — Кто это, граф?

— Миссис Соня Крэйтон, — сказал Линдман.

— А-а, я слышал о ней. Еще одна из великих дарительниц. Где бы мы были без них?

— Действительно, где? — пробормотал Линдман.

Голос Сони вновь перекрыл общий шум:

— Олаф! Это доктор Крамер с вами?

— Хотите познакомиться с ней? — спросил Линдман. Мортон заметил его секундное колебание.

— Почему бы и нет? — ухмыльнулся Иосиф.

Граф подвел их к группе людей, окружавших Соню.

— Привет, Олаф. Я думала, вы меня избегаете.

— Нет-нет, вовсе нет. — Он торопливо улыбнулся, представляя гостям Иосифа и Мортона. Когда те засыпали Иосифа стандартными вопросами, Линдман взял Соню под руку и отвел ее чуть в сторону от остальных.

— Нилс заботится о вас? — торопливо спросил он.

Мортон уловил напряженность в его тоне.

Она выдержала паузу.

— Вполне. Я велела ему поболтаться в сторонке и позаботиться о других. Я не нуждаюсь в сторожевом псе.

Мортон уловил ее мимолетную улыбку и увидел, как остальные деликатно отвернулись, оставив Линдмана и Соню в изолированном полукруге.

— Конечно, не нуждаетесь, — произнес Линдман все так же вполголоса. — Я просто не хочу, чтобы вы…

— Чтобы я напилась! — перебила она, сверкнула глазами и сузила зрачки. — В самом деле, Олаф! Вы просто зануда. Разумеется, я не сделаю ничего такого, что могло бы скомпрометировать вас.

Линдман выдавил улыбку.

— Я это знаю.

— Тогда почему вы велели официантам избегать меня? — Ее голос снова возвысился, а лицо раскраснелось.

— Ничего подобного я не делал.

— Отлично! — Она отвернулась и кивнула слуге в ливрее, разносящему на подносе шампанское в серебряных бокалах.

— Официант! — последовала команда не терпящим возражения тоном. — Тост за нашего нового лауреата.

Мортон понял, что она уже почти напилась, и судя по растущему беспокойству на лице Линдмана, тот тоже догадывался об этом.

— Олаф! Перестаньте так смотреть на меня! — приказала она. — Зачем нужен прием, если не для веселья?

— Конечно, конечно, — быстро произнес он. — Я просто подумал…

С легкой улыбкой она оглядела каждого.

— Не сегодня, Олаф! Прервите ваши думы. Знаете, что говорят японцы? Утром вы еще успеете решить все ваши проблемы под вишневыми деревьями! Правда, в этой стране нет вишневых деревьев, не так ли, Олаф?

Он выдавил слабую улыбку.

— Нет.

— Нет, — повторила она с удовольствием, растягивая гласную. — Не-ет! Ох, Олаф, если бы вы только видели свое лицо!

Линдман стоял молча, с упреком во взгляде, боясь, что она устроит сцену. А этот высокий молчаливый мужчина рядом с ним — почему он смотрит на нее с таким профессиональным интересом?

— Вы тоже врач? — спросила она Мортона.

— Нет. Ничего похожего.

— Мистер Мортон работает на Организацию Объединенных Наций, — торопливо проговорил Линдман.

Соня обвела взглядом всю группу и снова посмотрела на Мортона.

— Ну-ну, один из слуг всего человечества. Так мой муж называл всех, кто работает на Организацию Объединенных Наций. Помните, как Элмер говорил это, да, Олаф?

— Да. — Линдман сумел изобразить еще одну вымученную улыбку.

Ободренная, она обратилась ко всей компании:

— Мой муж всегда удивлялся, как это можно отказываться работать на Объединенные Нации. Все эти великолепные премии… Никаких налогов, а в итоге — громадная пенсия. У них должны быть тысячи добровольцев каждый день на такую расчудесную жизнь. Зимой — Женева, весной — Нью-Йорк. А в промежутке — где угодно, по вашему выбору. Мой муж всегда раздумывал, не податься ли ему в такие добровольцы.

Она перевела взгляд на Мортона.

— А вы сами вызвались, мистер Мортон?

— Что-то вроде того.

— Что-то вроде чего?

Если она и ожидала ответа, то в итоге пришлось удовлетвориться улыбкой, которая ровным счетом ничего не говорила. Не решив, что делать дальше, но и не желая терять инициативу, Соня вернулась к предыдущей идее. Он подняла бокал и кивнула Иосифу:

— За ваше открытие. Пускай это станет великим переломом в медицине, на который мы все так рассчитываем.

Иосиф наклонил голову.

— Я могу лишь надеяться.

Она отпила шампанское и ткнула бокалом в сторону Линдмана, расплескав часть содержимого.

— Как чудесно встретить лауреата, который не переполнен собственной непогрешимостью. Совсем непохожего на того хирурга по трансплантации. Как его звали? Какой-то там Дикерсон. Очень по-английски.

— Бенедикт Диксон, — пробормотал Линдман. — На самом деле он канадец.

Она передернула плечами, от чего остатки шампанского снова плеснулись в бокале, и обратилась ко всей группе:

— Я помню лишь, что он был просто невыносим. Стоял в этой самой комнате и рассказывал мне, что если бы мой покойный муж был его пациентом, он пересадил бы ему сердце бабуина. Только представьте себе: мой муж с обезьяньим сердцем!

Соня хихикнула, а кое-кто из слушавших смущенно заулыбался.

— Это могло сработать, миссис Крэйтон, — сказал Иосиф с любезной улыбкой.

— Почти наверняка ничего бы не вышло! По той простой причине, что я бы не разрешила. Если бы Бог хотел, чтобы у моего мужа было сердце бабуина, он дал бы ему такое. Вот в чем вся беда с наукой. Она слишком сосредоточена на том, чего не принял бы сам Господь — на человеческом бессмертии. Вот почему он лежит там, на глубине трех футов. Страшная опасность заключена в самой идее, что мы должны изобретать новые трюки, чтобы продлить существование. Я уверена, Бог никогда не рассчитывал на это. И если бы Господь желал, чтобы у моего мужа было сердце бабуина, он научил бы его раскачиваться на ветках, а не заниматься тем, что у него так прекрасно получалось, — совершать сделки. И спать с другими бабами!

Она замолчала и огляделась, бросая вызов каждому из присутствующих. На этот раз ответом ей было лишь неловкое молчание.

— Итак, доктор Крамер, что скажете? — Соня подняла бокал. — Пьем за неисповедимые пути Господни? — Она опустила бокал. — Думаю, нет.

Иосиф долго не отвечал. Сначала он опасался усилить общую неловкость, а потом подумал обо всем, чего пытался достичь в своей работе.

— Я не знаю, о чем думает и чего желает Господь, миссис Крэйтон, — наконец сказал он. — Я знаю лишь, что рад тому, что отыскал способы облегчить жизнь некоторым людям. Я не знаю, помогло бы это вашему мужу прожить подольше. Но я точно знаю, что за пересадкой человеку органов животных стоит будущее. Это неизбежно, потому что это единственный способ преодолеть нехватку человеческих органов. Можно с полной уверенностью сказать, что эта нехватка будет расти.

Он огляделся вокруг; все напряженно ловили каждое его слово.

— Позвольте мне задать вам несколько вопросов. У скольких из вас есть донорская карта? Сколько из вас завещали ваши тела медицинским исследованиям?

Никто не проронил ни слова, даже Соня промолчала. И уж, конечно, Мортон.

— Не переживайте. Почти никто этого не делает. В области эмоций это классический пример всего общества в целом и медицины в частности: невозможность согласиться с юридическими и этическими аспектами пересадки органов. Технология — не помеха. Я уверен, настанет день, и мы сумеем пересаживать мозг. Но наша воля всегда будет помехой. Органы большей частью хоронятся в земле или предаются огню в крематории, потому что ни у кого нет мудрости и смелости — а необходимо именно это, — чтобы вырваться за рамки условностей и сделать их доступными для медицины. Вместо этого мы продолжаем следовать правилам скорее церковной, а не гражданской юриспруденции. Хотя во многих странах теперь существует форма анатомической дарственной, это едва обеспечивает наши медицинские институты подходящими материалами. И это никоим образом не пополняет запасы органов для трансплантаций. И на горизонте нет никаких признаков, что колесо перемен станет крутиться быстрее. А пока оно не закрутится, в моей профессии нет другого выхода, кроме поискать где-то еще. А искать мы можем только у животных. Активисты по борьбе за права животных встретят эту идею в штыки. Они не возражают, когда кто-то поедает сердце или печень ягненка со всем его жиром, но протестуют, иногда очень яростно, когда дело касается использования этих органов для продления человеческой жизни. Будут и религиозные возражения. Например, ни один еврей не согласится на сердце свиньи — хотя уже теперь такая пересадка возможна. Будут возражения от систем страхования. Что представляет собой с судебной точки зрения индивидуум, которому пересадили сердце животного? Возражения посыплются отовсюду, но их нужно встречать с открытым забралом, пока все не смирятся с тем, что необходимо пополнять запас человеческих органов. Вселяет надежду лишь то, что наука всегда сталкивалась с трудностями и всегда преодолевала их. Мы все можем начать с того, что заведем донорские карты и предоставим наши тела после смерти для медицинских исследований — с указанием, что все здоровые органы могут быть пересажены другим. По крайней мере этим мы положили бы начало.

— Прекрасно сказано, сэр! — Это произнес высокий мужчина в старомодном смокинге.

— Я уверен, мы все согласны с этим, Ваше Превосходительство, — сказал Линдман, не отрывая прямого и немигающего взгляда от Сони, словно мог заставить ее глаза перестать преследовать официанта.

— Что касается лично меня, если я в своем преклонном возрасте сумею чуть дольше наслаждаться жизнью, ничто не заставит меня отказаться от сердца свиньи… или бабуина, — продолжил посол Перу.

— Прекрасно сказано! В сущности, и то и другое — обыкновенные насосы, как и человеческое сердце, — пояснил Иосиф.

— Как вы думаете, доктор Крамер, — повернулась к Иосифу Соня, — обезьянье сердце даст вам обезьянью мораль?

— Насколько я знаю, обезьяны умеют хранить верность, миссис Крэйтон, — дружелюбная улыбка Иосифа осталась неизменной.

— Тогда, наверное, моему мужу все-таки следовало пересадить сердце бабуина!

Линдман увидел возможность вмешаться.

— Ваше предположение весьма интересно. Но доктор Крамер — нейрохирург, а не торакальный. И я полагаю, здесь не самое лучшее место для таких личных дискуссий о вашем муже.

— Да не будьте вы таким шведом, Олаф! Я уверена, доктор Крамер не обиделся. — Она вскинула глаза и посмотрела поверх своего бокала на Иосифа. — Ведь не обиделись, правда?

— Конечно нет, — сказал Иосиф.

Нет ничего печальнее, чем кокетство женщины средних лет, подумал Мортон; он увидел, как Линдман украдкой подал быстрый сигнал Нилсу. Его помощник ответил точно таким же еле заметным кивком с другой стороны зала.

— Тогда давайте выпьем за вашу премию, доктор Крамер, — сказала Соня. — Правда, у меня ничего не осталось в бокале, чтобы выпить с вами. — Ее взгляд принялся шарить в поисках официанта. Линдман слегка наклонил голову в ее направлении и произнес:

— Доктору Крамеру нужно встретиться еще с очень многими людьми, мадам.

Она секунду смотрела на него с открытым ртом, а потом гнев хлынул на них на всех, как горячий красный поток. Она ощутила жаркие объятия этого старого друга и позволила ему охватить себя всю, в то время как сама испытывала удовольствие от сознания, что гнев притупил ее унижение и прояснил разум и зрение.

— Никогда не называйте меня так. Никогда, никогда больше этого не делайте. Никогда. Никогда в жизни. Вы слышите меня, Олаф? Никогда больше этого не делайте! Никогда не называйте меня так!

— Миссис Крэйтон, пожалуйста, — взмолился Линдман.

Соня продолжала выплескивать ярость.

— Вы слышали меня, Олаф? Слышали, что я сказала? Никогда больше не называйте меня так. Никогда. Вы понимаете? — Она выплевывала каждое слово, как одиночный выстрел из автомата.

— Да, конечно.

— Тогда… Тогда…

Она посмотрела на остальных, вгляделась в окаменевшие лица, вслушалась в их таинственное понимающее молчание. Какая-то пелена затуманивала глаза и мешала видеть. Разве они не понимают, что она не пьяна, а просто в ярости? Господи, ей не надо было приходить сюда, не надо было подвергаться такому унижению. Чтобы ее спутали с этой! Она видела ее секунду назад в другом конце зала, словно та ждала момента окончательного унижения. Вокруг наступила неожиданная тишина. Потом люди громко заговорили, делая вид, что ничего не произошло, но все еще избегая ее взгляда. Все, кроме высокого незнакомца. Он обратился к ней так тихо, что она едва расслышала, хотя он придвинулся к ней очень близко.

— Это всегда полезно — выплеснуть ненужное из своего организма, миссис Крэйтон. Это самый быстрый и самый лучший способ вернуть уважение к себе.

— Благодарю вас, мистер Мортон. Я сейчас чувствую себя такой дурой, какой, наверное, казалась, когда кричала.

— Конечно. Но вы плюньте на это и как можно скорее забудьте.

Линдман развел руки и приблизился к Соне с раскаянием в лице.

— Пожалуйста, простите меня, миссис Крэйтон. Я порой так неловок в обращении со словами. Простите меня, пожалуйста, простите за мою оговорку.

Она мужественно улыбнулась.

— Мы все ошибаемся, Олаф!

— Моя ошибка была непростительной, — сокрушенно произнес Линдман.

— Вы прощены. — Она оглядела остальных и ухитрилась откуда-то изнутри извлечь еще одну улыбку. — Мой муж всегда говорил, что душевные и личные дела лучше всего предоставлять чиновникам, психиатрам и судьям. Не знаю, кого из них я бы предпочла сейчас.

Соня повернулась к Нилсу, который уже приблизился и тревожно топтался у ее локтя.

— Я бы хотела встретиться с некоторыми другими лауреатами. — Она взяла его под руку. — И, пожалуйста, раздобудьте мне еще выпить. Что-нибудь без алкоголя.

Ведя Иосифа и Мортона в другую сторону, Линдман вздохнул.

— Когда Нобель изобрел свой капсульный взрыватель, он и не подозревал, что есть кое-что куда более взрывоопасное: человеческая ревность. Вы только что видели одну ее сторону. Сейчас вы будете представлены другой.

Он быстро рассказал им о другой женщине в жизни Элмера Крэйтона и мгновение спустя уже представлял их Мадам.

— Вы можете оставить нас, граф Линдман, — твердо сказала она.

Он секунду неловко потоптался на месте, прежде чем отойти, и лишь тогда Мадам повернулась к Иосифу.

— Я многие годы следила за вашими работами по журналам. Ни один хирург не заслужил большего признания.

Иосиф наклонил голову и спросил:

— Вы поэтому хотели, чтобы мы встретились — обсудить мою работу? Я в любой момент могу выслать вам свои статьи. В них, вероятно, найдутся ответы на все ваши вопросы.

Она обдумала его слова и ответила:

— Я буду рада прочесть ваши статьи. Но все же надеюсь, что вы не отмените нашу встречу.

Мортону показалось, что это прозвучало как приказ.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Полковник Мортон, я полагаю?

— Добрый вечер, мисс Монтан.

Мортон увидел, как что-то появилось в ее взгляде и исчезло, словно грозило вырваться наружу из глубины души.

— Я не пользовалась этим именем очень давно, полковник, — сказала она с улыбкой, в которой сквозила ярость.

Мортон покачал головой, словно говоря: век живи — век учись.

— Мне очень хотелось бы знать одну вещь. Как вы подписываетесь, когда совершаете сделку? — вежливо спросил он.

— Я не совершаю, как вы очаровательно выразились, сделок, полковник. — Ее лицо застыло, словно высеченное из камня.

— Прошу прощения. Кажется, я мешаю…

Но чему бы Мортон, как ему казалось, ни мешал, это было прервано громким голосом из центра зала, призвавшим всех к вниманию. Вслед за этим лакей в ливрее ударил жезлом об пол, чтобы все выровнялись в одну линию. Мадам заняла место между Иосифом и Мортоном.

Потом в почтительной тишине раздался сдавленный крик и вслед за ним стук высоких каблучков по полу. Головы ошеломленно повернулись — это Соня нетвердой походкой выбежала из зала. Через секунду за ней последовал Нилс.

Иосиф глубоко вздохнул, пытаясь обрести спокойствие.

— Бедная женщина.

Мортон уголком глаз взглянул на Мадам. Она продолжала равнодушно смотреть прямо перед собой. Его руки налились тяжестью, он инстинктивно опустил голову, словно бой барабана усилился так, что стал резать слух.

Мгновение спустя король Швеции в сопровождении принцев и принцесс — членов Королевской семьи — вошел в зал.

Энгель сверился с картой Стокгольма, оставленной в машине, а потом поехал вдоль Стургатана так, чтобы парк оставался слева от него. Листья уже опали, и голые деревья причудливо простирали ветки при свете уличных фонарей. Высокое здание на другой стороне было погружено во тьму. Он припарковал машину в конце улицы, вышел из нее и направился назад, проверяя номера домов. Вскоре он нашел адрес, который искал, и удовлетворенный вернулся в машину. На сиденье рядом с ним лежал чемоданчик. Поправив зеркало, чтобы ясно видеть любой приближающийся сзади транспорт, он устроился поудобнее и стал ждать. Было холодно, но ему нравилось работать в такую погоду. Она напоминала его родную Силезию.

Глава 26

Томми был последним посетителем, вышедшим из бара мотеля; он оставался так долго в надежде, что бармен вспомнит что-то еще. Человек, которого он описывал, скорее всего, был обыкновенным бизнесменом, предававшимся фантазиям о том, какая могла бы у него быть красивая жизнь.

Да и Стамп не заходил в этот бар. На самом деле большая часть подробностей, услышанных барменом о смерти Стампа, была почерпнута в других местах. Он отказался от предложения бармена выпить на дорожку и направился к выходу.

Пройдя через пустой вестибюль, он увидел испанку-проститутку, болтавшую со служащим за стойкой. Тот поднял на него глаза и сказал:

— Вам звонили. Она оставила послание.

Шанталь такого бы не сделала, подумал Томми, подходя к стойке. Звонила Анна. Она была в Калифорнии и обещала перезвонить утром. Томми ухмыльнулся и смял листок. Вполне в стиле Анны — не оставить своего номера и не сказать, где она. Клерк смотрел на него с любопытством.

— Судя по вашему виду, вы получили хорошее известие.

— Думаю, да, — сказал Томми. Работать на пару с Анной всегда было хорошим известием.

Проститутка механически улыбнулась ему.

— Хочешь отметить?

— Хороший сон принесет мне больше пользы, — усмехнулся Томми и пошел к лифту. Он нажал кнопку своего этажа. Надо попробовать еще раз дозвониться до Шанталь и сказать, что Стамп был убит кем-то из Команды номер один. Когда в дело нужно было пускать догадки, основанные на информации, он становился похож на полковника. Но главное тут заключалось в том, что убийца Стампа был первоклассным профессионалом, склонным к жестокости. Это вводило в поле зрения Команду номер один.

Дверь лифта открылась и Томми вышел. Стамп, должно быть, обожал жить в трущобах, если поселился в таком местечке. А может, его просто не заботили личные удобства. Он слышал, многие такие вот красавцы-чудаки наслаждаются спартанским образом жизни, поскольку это дает им возможность испытать мазохистское удовольствие. А может, Стамп вынашивал тайные планы вступить в Отряд прикрытия? Проблема в том, что он до сих пор не знает, что на самом деле двигало Стампом. Возможно, это и не имеет значения; возможно, главное — найти того, кто вырезал его почки. А кто бы это ни сделал, он проходил по этому самому коридору.

Подойдя к двери своей комнаты, Томми провел пальцем по косяку в том месте, где приклеил тоненькие волоски, и почувствовал, как его собственные волосы на затылке зашевелились. Волоски исчезли. Сделав шаг назад, он присел на корточки и, проведя руками по ковру, собрал несколько волосков. Он поднялся и поглядел сначала в одну сторону коридора, а потом в другую. Кроме звука телевизора, доносившегося из комнаты через несколько дверей отсюда, ничто не нарушало тишину. Он потер волоски пальцами. Никакой пьянчужка, перепутавший двери, этого сделать не мог. Дверь нужно было открыть, чтобы волоски отклеились. Теперь он пожалел, что у него нет с собой револьвера. Он оставил его в потайном карманчике, специально устроенном в чемодане, — это позволяло избегать множества осложнений с таможней.

Томми вставил ключ в замок и мягко повернул его. Все равно щелчок получился громкий.

Как только он открыл дверь, то сразу понял: кем бы ни был посетитель, он не дал себе труда замести следы. Все лампы в комнате горели. Дверцы бюро и шкафа нараспашку, а одежда Томми валялась на полу вместе с остальным содержимым чемодана. Микроскопом, должно быть, воспользовались, чтобы разбить слайды. Револьвер исчез.

Томми осмотрел разгром. Никто не станет вламываться наудачу в номер в поисках оружия; кто угодно может купить его на улице без всякого риска. И зачем переворачивать все вверх дном? Вор взял бы револьвер, микроскоп и постарался бы замести следы. Значит, если тут работал профессионал, то этот самый профессионал здорово злился. Похоже, Томми сумел прищемить кому-то нос. А значит, кто-то знает, кто он такой и зачем он здесь.

Томми закрыл за собой входную дверь. Дверь в ванную была закрыта, как он и оставил ее. Он подошел к микроскопу и поднял его. Под ногами хрустели осколки слайдов. Он крепко сжал микроскоп и подошел к ванной комнате. У двери задержался и прислушался. Ничего. Зуд на затылке стал сильнее, совсем как в тот день с отцом и полковником Мортоном в Брайтоне. Ему было тогда двенадцать, и полковник взял его на приморскую ярмарку. У быстро вертящегося Чертова колеса расшатался механический кронштейн, и их кабинка стала опасно раскачиваться высоко над землей. Но он брал пример с полковника и спокойно ждал, когда наконец очутится в безопасности. Всегда собирай все свои силы в один кулак, сказал ему после отец. Стиснув микроскоп, он резко открыл дверь ванной и сделал шаг назад. Зуд в затылке прекратился так же неожиданно, как начался.

Никто не бросился на него. Дверь распахнулась на три четверти — достаточно, чтобы увидеть зеркало на стене и раковину в пластиковой подставке. Его туалетные принадлежности и стаканчики мотеля, упакованные в целлофан, стояли точно в таком положении, как он их расставил. Отражения унитаза и ванны с гигиеническим душем и занавесками скрывались в зеркале за раскрытой дверью. Но он прикинул, что там как раз хватало места для кого-то, кому вздумалось бы спрятаться.

Томми сильно пнул дверь ногой, она ударилась о край ванны.

Он стоял в дверном проеме, чувствуя себя дураком. Кто бы здесь ни побывал, он давно уже ушел. Но почему он не довершил разгром? Не разбросал его туалетные флаконы? Не разбил стаканы? Не оставил воду течь из кранов? Не спустил полотенца в унитаз? Тот, кто разгромил спальню, без труда мог сделать все это. Он замер, ощутив давление в мочевом пузыре. Последний стакан пива нашел свой путь и присоединился к предыдущим. Он сделал шаг к унитазу и прежде чем расстегнуть брюки, потянулся, чтобы поставить микроскоп на бачок. Взгляд упал на зеркало. Он оставлял занавески в ванной полуоткрытыми. Теперь они были почти закрыты. А это значит…

Томми круто развернулся. Нырнув, чтобы убраться с открытого пространства, он заслонил лицо микроскопом.

Занавеска отдернулась. Это был тот человек, что присоединился к выходившей из бара компании. Блондин, голубоглазый и жилистый, как кусок дешевого бифштекса, со шрамом на левой щеке. На нем были белые резиновые перчатки, в одной руке он держал нож. Длинное лезвие, стальная рукоятка. Нож Команды номер один. На кой черт ему понадобились резиновые перчатки? Чтобы не оставить отпечатков? Или он выполнял еще одно задание по вырезанию почек? Томми убрал микроскоп от лица. Сосредоточил взгляд на ноже. Медленно повернулся на пятках. Поднял микроскоп над рукой, держащей нож — настоящий тесак. Белые Перчатки высунули одну ногу из ванной. Сейчас или никогда. Томми стал быстрее поворачиваться на пятках, как метатель диска.

Клингер замер, пораженный. Найдя револьвер, он решил не пользоваться им; даже в таком месте выстрел привлечет чье-то внимание. Он сунул револьвер в бачок. Нож он всегда носил с собой, но рассчитывал на перчатки.

Свинг Томми пришелся на запястье руки, сжимавшей нож. Клингер вздрогнул и зарычал. Сверкающий кусок стали пролетел мимо плеча Томми в спальню. Томми двинул микроскоп в обратную сторону, и второй свинг пришелся на другую руку Клингера, намного выше локтя. Удар вызвал лишь еще один рык. Томми не стал бить в третий раз. Микроскоп был так же эффективен против Белых Перчаток, как маникюрная пилочка против лесного дуба. Он побежал в спальню.

От ударов у Клингера перехватило дыхание. Его запястье стало мгновенно распухать, а рука выше локтя словно жарилась на костре. Тем не менее вместо того, чтобы развить свой успех, Нэгьер отступил. Это хорошо. В спальне у него будет больше места для маневра, чтобы подобраться поближе. Одного прикосновения любой из перчаток к коже Нэгьера будет достаточно: они смазаны нервно-паралитическим веществом, содержащимся в бутылочке, которую он достал из сейфа в квартире. Самая малость маслянистого вещества должна закупорить поры и убить за считанные секунды, а он вылил на перчатки половину содержимого пузырька, который сунул в карман брюк. Он вышел из ванны.

Томми смотрел, как мистер Белые Перчатки выскочил из ванной, двигаясь медленно, согнувшись почти пополам, с вытянутыми руками, не пытаясь найти нож. Томми прикинул, что нож улетел под кровать. Но мистеру Белые Перчатки он, похоже, не нужен. Он выглядел так, словно совершенно оправился. Томми отступил на середину комнаты, и микроскоп дрогнул в его руке, когда он увидел дикую злобу в глазах незнакомца. И кое-что еще — холодный и хитрый разум, борющийся с болью, стремящийся взять ее под контроль. Стало быть, он все-таки ранил мистера Белые Перчатки. Он крепче сжал в руке микроскоп, поворачиваясь на пятках в поисках уязвимого места. Возможно, ему снова стоит попробовать врезать по руке, возле локтя.

Неожиданно Клингер остановился и оглядел его, что-то рассчитывая. Потом он ринулся к кровати, в одно мгновение сорвал покрывало и набросил его на Томми, как гладиатор на римской арене набрасывал сеть на своего противника.

Запутавшись, Томми рухнул на пол и отпрянул в сторону, когда Клингер бросился вперед. Освободившись от покрывала, Томми взметнул микроскоп вверх. Он услышал, как мистер Белые Перчатки издал звериный рык, и увидел, как тот зажал руку в перчатке у себя между ног. Вот так же быстро Клингер высвободил руку и покатился по ковру к двери, потом уперся ногами в стену, молниеносно выгнул спину и, сделав сальто, приземлился на ноги. Теперь он снова с горящими глазами двигался вперед.

Томми отступил к окну. Мистер Белые Перчатки, оказывается, вовсе не был побежден. Рука, сжимавшая микроскоп, стала скользить от пота. Он попробовал сделать круг и вернуться на середину комнаты, но каждый раз его движение блокировалось. Когда он вновь стал поворачиваться на пятках, он встретился взглядом с мистером Белые Перчатки и раздумал атаковать, отступив еще на шаг. Он понимал, что они примерно одинакового роста и веса, но не собирался рисковать и подходить ближе. Было что-то явно негостеприимное в этих руках, тянувшихся к нему. Он чувствовал дыхание незнакомца, кислое и затхлое. Томми машинально провел языком по зубам и автоматически отметил, что во рту пересохло. Стекло громко хрустело под ногами, но не было ни одного куска слайда, достаточно большого, чтобы использовать его как оружие.

Он должен прорваться к двери. Или отыскать что-то еще, чем можно защитить себя.

Клингер почувствовал свое преимущество. Еще несколько шагов — и он загонит Нэгьера в угол, а уж тогда единственным путем отступления для него станет окно. Но сначала ему придется разбить стекло микроскопом. В этот момент он прыгнет вперед и дотронется до его лица перчаткой. Его мошонка словно поджаривалась на медленном огне; тот, кто сделал с ним такое, заслуживает медленной мучительной смерти. Может быть, в конце концов и стоит вышвырнуть Нэгьера из окна. Его губы раздвинулись.

У мистера Белые Перчатки улыбка настоящего психа, подумал Томми. Он наткнулся ногой на чемодан и едва не потерял равновесие, но ухитрился превратить это в рассчитанное падение. Рухнув на ковер, он пальцами нащупал ручку чемодана и тут же швырнул его вперед — так, что он всей тяжестью врезал мистеру Белые Перчатки по ногам в районе щиколоток. Томми увидел, как улыбка исчезла с его губ.

Пока Клингер шатался и раскачивался, Томми снова попытался ударить его микроскопом в мошонку, но промахнулся и угодил мистеру Белые Перчатки по бедру. Раздался хруст стекла. Томми торопливо пополз по полу, даже не раздумывая над тем, что он разбил. Однако в данный момент мистер Белые Перчатки не обращал на него никакого внимания. Вместо этого он лихорадочно схватился за свое бедро. Томми вскочил на ноги и кинулся к двери. За ним вдруг раздался какой-то грохот — мистер Белые Перчатки растянулся на ковре, вывернув голову под неестественным углом. По комнате пополз запах выделений из тела.

Томми вернулся к кровати, пытаясь отыскать в нем признаки жизни. Их не было. Он выждал еще несколько минут, потом подошел поближе и присел на корточки. На брюках незнакомца растеклось маленькое мокрое пятно. Он наклонился, понюхал, и тут же его глаза просветлели. Томми быстро отпрянул. Посмотрел на перчатки. От них исходил тот же самый слабый маслянистый запах. На тренировках в школе говорили, что по-настоящему смертельные новые нервно-паралитические вещества пахнут автомобильной смазкой. Избегая дотрагиваться до перчаток и пятна на бедре, он обшарил карманы мистера Белые Перчатки. В бумажнике он не нашел ничего, кроме пачки стодолларовых купюр. Ни удостоверения личности, ни каких-то личных бумаг. Не было даже водительских прав. Из заднего кармана он вытащил маленький коричневый кожаный футляр, раскрыл его и уставился на цветную фотографию мистера Белые Перчатки на пластиковой карточке. Судя по надписи на карточке, его звали Клаус Клингер. Почти такая же классическая немецкая фамилия, как Шмидт. Но не было никакого ключа к тому, кто выдал эту карточку.

Томми выпрямился и сунул карточку в свой карман. Ему здорово хотелось в туалет. Облегчившись, он взглянул на себя в зеркало — лицо было белым как мел. Он наполнил раковину холодной водой и опустил в нее лицо, снова посмотрел в зеркало и повторил процедуру. Вытеревшись, он вернулся в комнату, уселся на кровать и уставился на тело Клингера. Его инструктор по химическому и биологическому вооружению говорил, что теперь, когда русские избавились от своих арсеналов, шанс наткнуться на какое-то нервно-паралитическое вещество ничтожно мал — если только вам не случится работать в Ираке. Надо не забыть сказать инструктору, чтобы он он добавил к этому списку по крайней мере еще один мотель в Вашингтоне.

Телефон на ночном столике зазвонил. Это была Шанталь. Он рассказал ей о том, что произошло.

— С тобой все в порядке?

— Все нормально. Но ты передай полковнику, что я почти уверен: этот Клингер — из Команды номер один.

— А ты позвони Гейтсу. Тебе понадобится местная крыша, — бодро сказала Шанталь. — И не давай никому притрагиваться к этим перчаткам.

— Вот насчет этого можешь не волноваться, — с готовностью отреагировал Томми.

Глава 27

Уход короля и королевской свиты послужил сигналом формальному завершению приема в честь Нобелевских лауреатов. Но люди все еще толпились вокруг лауреатов, в основном слушая их и лишь иногда прерывая вопросами и комплиментами.

Грациозно выскользнув из одной группы, Иосиф повернулся к Мортону.

— Я уже сыт влюбленными взглядами. Давай выберемся отсюда и оставим площадку остальным четверым. — Он подмигнул Мортону. — Ты когда-нибудь задумывался, почему Нобель учредил премии лишь в пяти областях?

— Нет. Но, кажется, сейчас узнаю, — сказал Мортон, пробираясь с ним сквозь толпу.

— Это точно, Дэвид, — бодро воскликнул Иосиф. — Нобель учредил премии лишь в тех областях, которые интересовали его самого. Итак: ни ботаники, ни биологии, ни зоологии, ни психологии. Даже у Фрейда никогда не было ни единого шанса. То же самое с архитектурой и экономикой. Кроме того, Нобелю медведь на ухо наступил, а значит, Паваротти никогда не получит Нобелевскую премию. Ни один из ныне живущих великих художников не удостоится этой награды за свои холсты, поскольку Нобель считал их искусство занудством. А премию за литературу он ввел лишь в конце жизни, когда серьезно увлекся чтением.

— Ты просто кладезь информации, Иосиф.

Тот протестующе улыбнулся.

— Просто сведения из тех бумаг, что прислал мне Линдман. Странный он человек, правда? Тот, кто его не знает, принял бы за владельца похоронного бюро. А между тем он собаку съел на лести. Взгляни, как обхаживает Мадам.

Как только нарушилась прямая линия, в которую гости выстроились при выходе короля со свитой, Линдман подошел к ним, увел Мадам и теперь водил от группы к группе, топчась рядом с ней и идя следом, словно охраняя. Сейчас она была в дальнем конце зала, Линдман снова представлял ее каким-то гостям.

— По-моему, с ней давно уже никто так не разговаривал, как ты, — сказал Иосиф.

— Вероятно, она слишком привыкла делать все что взбредет в голову, — пробормотал Мортон.

— Это в ней старый комплекс кинозвезды. Поэтому ей нравится, когда ее называют Мадам. Дает возможность почувствовать себя Гретой Гарбо.

— Ты полагаешь? — вяло спросил Мортон, не очень расположенный спорить с этим утверждением.

В те несколько минут перед выходом короля он почувствовал в ней нечто большее, чем обыкновенную силу. Политиканы и магнаты обычно судят обо всем по удельному весу успеха. То, чем она обладала, было сильнее, глубже и гораздо опаснее. Она походила на человека, которому больше неинтересно приумножать свои богатства и достижения, потому что он вовлекся в нечто более важное, а успех полностью зависит от его собственного самоконтроля. Даже ее поклон королю был не более чем легкий наклон головы, словно при всей полноте мирской власти над этой страной у него не было власти над ней. Словно ее не было ни у кого. И меньше, чем у кого бы то ни было, — у этого нежно-старомодного графа, который явно одурманен и ловит каждое ее слово. Мортон снова встретил ее взгляд. Он не мог определить, о чем она думает.

— Она прекрасно справляется со своим возрастом. Но она старше, чем выглядит. Старше, быть может, лет на десять, — пробормотал Иосиф.

— Так много?

— Инстинкт хирурга. И все эти подтяжки. Те, кто делают столько подтяжек, здорово пожили, но никак не могут привыкнуть к мысли о том, что пора успокоиться. Может, из-за всех этих любовных связей.

— Психиатрия много потеряла, когда ты избрал для себя хирургию, Иосиф.

— Ты считаешь, в моей работе мало психологии? Подумай как следует, Дэвид!

Но Мортон обезоруживающе улыбнулся, продолжая думать о Мадам.

Она стояла позади группы, окружившей лауреата этого года в точных науках. Без сомнения, он был блестящим химиком, но при этом еще и жутким занудой с кошмарной манерой привлекать еще большее внимание к своему лицу альбиноса частым вытиранием его носовым платком, хотя она не видела следов пота, увлажняющего его кожу, которая напоминала брюшко слизняка. Лауреат разглагольствовал с делающим его речь почтинеразборчивой славянским акцентом о необходимости науки, способной разрешить проблему голода в мире с помощью создания синтетической пищи.

Линдман пробормотал ей на ухо:

— Может, пойдем? Сейчас можем свободно уйти, и у нас еще останется время для позднего ужина.

Она ответила холодно, не поворачивая головы:

— Не сегодня. Мне нужно поработать.

Он постарался скрыть разочарование.

— Тогда, может быть, ленч завтра?

— Вы не должны монополизировать меня, Олаф.

Линдман стоял, совершенно раздавленный, следя за ее взглядом, снова обращенным в сторону Иосифа и Мортона, шедших через зал.

— Полковник Мортон знал, что я буду здесь?

Он был словно ходячим опровержением одной из ее теорий о людях: тот, кто достиг столь многого, не может не быть уязвим.

— Вряд ли. А почему вы спрашиваете?

— Просто так, Олаф. Он необычный человек. — И все-таки она чувствовала, что этот полковник не сделал ни единой попытки заполнить мертвое пространство между ними, словно не желал ни сделать ей приятное, ни произвести впечатление.

— Полагаю, да. Но у него довольно странная работа — быть полицейским мира. Есть что-то героическое и абсурдное в этом, вам не кажется?

Что бы ей ни казалось, она оставила это при себе, предпочитая ограничиться утверждением очевидного:

— На первый взгляд между ним и доктором Крамером довольно мало общего.

— Насколько я понимаю, доктор Крамер работал с ним. Кем-то вроде советника — я слышал об этом на совещании в Министерстве иностранных дел.

Мадам потребовалось время, чтобы ответить, и ее ответ мог относиться к чему угодно или вообще ни к чему из того, о чем шел разговор:

— Вот как?

Они были уже на полпути к выходу, когда Иосиф сказал Мортону:

— Я не доверяю этой женщине. Она следила за тобой не отрываясь, с самого момента выхода короля.

— С чего бы это? Ты уверен, что она следила не за тобой?

— Она следила за тобой, и ты это знаешь.

Мортон не подтвердил и не опроверг, что знает. Они оба снова поймали ее взгляд, на этот раз в одном из наклонных зеркал в зале.

— Она хитра, Дэвид. Когда-то у меня была подружка, похожая на нее. Она обычно ставила машину на улице и следила за мной в зеркале. Мадам, похоже, того же сорта. Это еще одна причина, почему я не доверяю ей.

— Сколько же всего причин, а, Иосиф? — небрежно осведомился Мортон.

— Наверно, этих достаточно. Но все они в конце концов сводятся к одному и тому же. Она — групи^[10] за медиками. Таким я действительно не доверяю.

Ее отражение в зеркале отвернулось от них, вслушиваясь в то, что говорил кто-то рядом.

Давненько Мортон не слышал, чтобы Иосиф или кто-то еще употреблял это слово. Они прошли мимо кучки людей, столпившихся вокруг лауреата в области борьбы за мир. Во всю мощь своего фальцета он разглагольствовал о том, что лучше сохранять мир, чем петь ему дифирамбы.

Иосиф продолжал слегка раздраженным тоном:

— Ты слышал, как Линдман говорил, что она была любовницей Крэйтона?

— Это вряд ли делает ее групи, не говоря уже о медицинской групи, Иосиф.

— Сейчас я скажу и об этом, Дэвид. Но я уверен, Крэйтон был для нее лишь проходным этапом. Теперь у нее есть его деньги, и она может делать все что угодно. И неплохо делает — все, кроме того, что относится к моей профессии. Ходит множество разговоров о том, как она поддерживает медицинские фонды. На самом же деле она дает очень мало, учитывая то, что «Fortune» за прошлый месяц объявил ее самой богатой женщиной в мире — даже богаче королевы. С такими деньгами можно содержать все здравоохранение или поднять на ноги Национальную службу здоровья в Британии. А на деле она дает не больше, чем должна давать — только чтобы держаться впереди Сони Крэйтон по части благотворительных бифштексов. И делает она это лишь потому, что это пачкает носик миссис Крэйтон в грязи, напоминая, что когда ее муж Элмер умирал, она не рыскала в поисках нового сердца для него. Нет, сэр, это делала старушка Мадам. И она не желает, чтобы мои шефы забывали об этом. Как не желает и того, чтобы любой человек, связанный с нашей профессией, забыл, что лежал некогда в клинике некто Элмер — в той клинике, которую сам же и содержал, — и для него не нашлось сердца.

— Что же она сделала?

Иосиф задумчиво улыбнулся своему отражению в одном из зеркал.

— Наше превосходительство полетело аж в Индию. Кто-то сказал ей, что она сможет купить там новое сердце, так сказать, в упаковке… Или, вернее, из того, кого распаковали специально для этого, — причем купить без всяких лишних расспросов. Кто-то объяснил ей — половину платишь вперед, остальное — при доставке. Поразительно, чему могут поверить и что могут делать люди, даже такие смышленые, как она. В любом случае это все равно бы не сработало. В те времена не существовало еще технологии, позволяющей сохранять сердце для трансплантации даже короткое время. Но она все же отправилась, чтобы заключить сделку с каким-нибудь местным делягой в этой области. Там их и сейчас можно отыскать чуть ли не на каждом углу. Почки, печень, сердце: только назовите — и вам скажут, что все будет сделано. Только забудут добавить, что тело реципиента почти наверняка отторгнет эти органы, потому что никто не произведет нужные анализы тканей. Так или иначе, пока она находилась там, Крэйтон умер. Как я слышал, она так никогда и не простила хирургов по трансплантации всего мира за то, что они не сумели помочь. И это, пожалуй, единственное, что у нее общего с Соней Крэйтон. Вот почему никто из них не делает никаких пожертвований ни одному из известных центров по трансплантации.

— У тебя замечательный дар все разнюхивать, Иосиф.

— Это предложение работы, Дэвид? — бодро парировал Иосиф. — Хочешь еще кое-что? Когда я узнал, что Мадам желает встретиться со мной, я навел справки у своих коллег. Многим из них кажется, что она использует свои благотворительные взносы просто для того, чтобы находиться в курсе медицинских проблем. На самом деле никто не возражает — в конце концов, в наши дни дорог каждый цент, и какая разница, откуда он появился? Но в моем списке это определяет Мадам как медицинскую групи.

Мортон довольно улыбался.

— Я сказал что-нибудь смешное?

— Вовсе нет, Иосиф. Ничуть не бывало.

— О Господи, Дэвид! Иногда я тебя просто не понимаю.

Мортон тоже иногда не понимал, есть ли Бог на небесах. Но не сейчас. Он взглянул на дверь, где с нетерпеливой гримасой стоял Битбург, переминаясь с ноги на ногу и слушая лакея, который предлагал ему осмотреть другие доступные для посетителей комнаты дворца.

— Благодарю вас. Но как-нибудь в другой раз, — говорил Битбург, когда к ним подошли Мортон и Иосиф. Лакей отвесил короткий легкий поклон и отошел.

— Я видел больше дворцов, чем этот парень — королевских обедов, — напыщенно произнес Битбург, глядя на Мортона. — Послушай, Дэвид, а я и не знал, что ты знаком с Его Величеством.

— Мы встречались некоторое время тому назад, — признал Мортон тоном, рассчитанным на пресечение дальнейших расспросов.

Король посещал Ирландию с частным визитом, останавливался в загородной гостинице и удил рыбу на озерах Уиклоу. Мортон присутствовал на конференции в Дублине по стратегии борьбы Европейского Сообщества с терроризмом. После конференции он нанял машину, поехал на побережье и остановился поужинать у Хантера. Его по ошибке приняли за члена королевской свиты и провели в особую столовую. Король был очарован им и пригласил Мортона остаться. Уолтер на его месте наверняка попытался бы превратить короткое знакомство в пожизненную дружбу.

— Понятно, — наконец сказал Битбург и пристально всмотрелся во что-то позади Мортона; взгляд его снова стал настороженным. — Кто эта женщина? — спросил он.

Мортон оглянулся через плечо. Мадам отошла от группы, окружавшей лауреата премии по точным наукам, как только тот начал вовлекать в разговор Линдмана.

— Вот вы где, доктор Крамер, — сказала она, подходя к ним.

У нее мужская походка, подумал Мортон, и все же было в ее теле нечто женственное и возбуждающее. Он быстро прикинул, не результат ли это ее актерского прошлого — творение умных рекламных дельцов. Нет, сказал он себе, такого никто не смог бы создать. Этот панцирь присутствовал здесь всегда.

Иосиф приветствовал ее вежливой улыбкой. Битбург протянул ей руку и сказал:

— По-моему мы с вами не встречались.

Мортону пришло в голову, что Уолтер, когда дело касается нового лица, которое могло бы быть ему полезным, похож на собак Павлова с их условными рефлексами.

Мадам медленно и без всякого интереса повернулась к Битбургу.

— По-моему, нет, — и быстро пожала ему руку.

— Уолтер Битбург. Из Организации Объединенных Наций, — сказал он.

— Вот как. Очень интересно, — произнесла она без всякого интереса и повернулась к Мортону. — Вы работаете с мистером Битбургом?

— Да.

— Как интересно. — Она снова перевела взгляд на Битбурга. — А чем вы занимаетесь?

— Вряд ли я имею право обсуждать это…

Мортон заметил, как что-то промелькнуло в ее глазах. Он выждал, но Мадам не стала углублять эту тему.

Битбург улыбнулся: вспомнил ее лицо по журнальным публикациям. Он не узнал ее сразу, потому что видел фото в журнале довольно давно.

— Я всегда с нетерпением ожидал ваши фильмы и спектакли, — сказал он. — Они были событиями. — Он подождал ее реакции, но она ничего не сказала.

— Я и понятия не имел, Уолтер, что вы поклонник кино и сцены, — пробормотал Иосиф.

Битбург не обратил на него внимания и продолжал, обращаясь к Мадам:

— Я никогда не понимал, почему вы бросили это.

Она холодно взглянула на него.

— Актриса никогда не бросает это. Она всегда ожидает подходящей роли.

— И у вас теперь есть такая? — спросил Иосиф.

Она окинула его взглядом, а потом, игнорируя вопрос, продолжала:

— Писатели — вот кто забросил свое дело. Я просто устала ждать, пока кто-нибудь придумает по-настоящему сильную роль. Но мужчины, похоже, больше не пишут о женщинах. А самим женщинам никогда не удавалось написать значительные роли для женщин. Но вы и сами должны это знать, мистер Битбург, если вы истинный поклонник.

— Конечно, — неуверенно засмеялся он. — Знаете, нужно и вправду сделать ретроспективный показ ваших работ. Это придаст некоторый смысл всем этим никчемным фестивалям, которые расползлись теперь по всей Европе. Меня все время приглашают, и каждый раз я надеюсь, что следующий будет лучше. Но так никогда не случается.

Мадам изучающе посмотрела на него.

— Я никогда не бываю на фестивалях, — ровным голосом произнесла она.

— Понимаю. Ну да, конечно. Да-да, разумеется…

Голос Битбурга затих, и снова зависло молчание.

— Вы действительно верите в это? — спросил Иосиф. — Насчет того, что женщины не могут писать о женщинах?

На этот раз она ответила на вопрос:

— Если бы не верила, я бы этого не говорила, мистер Крамер. Это все равно, если я спросила бы вас, верите ли вы в ту процедуру, которая принесла вам Нобелевскую премию.

— Сдаюсь!

Она кивнула и слегка улыбнулась.

Битбург снова взял слово.

— Как я понимаю, вы все еще помогаете этому реабилитационному центру для наркоманов в Калифорнии.

— Да. Я принимаю Наркреаб очень близко к сердцу.

— Как замечательно, — просиял он. — Тогда вы должны знать моего хорошего друга, Сайруса Б. Уоннэмейкера.

Она взглянула на Битбурга с отвращением.

— Конечно. Он один из членов правления.

— Банковское дело понесло большую утрату, когда он ушел на пенсию.

Она пропустила замечание Битбурга мимо ушей. Иосиф взглянул на Мадам и спросил:

— Почему Наркреаб занимает такое место в ваших увлечениях?

— Потому что он служит примером.

Снова Мортон заметил, как то странноватое выражение промелькнуло в ее глазах. Она не привыкла, чтобы ее расспрашивали.

— Каким же образом? — спросил он.

Она рассказала. Да, Мадам умеет обращаться со словами, подумал Мортон. Говорит кратко и по делу. Пока она объясняла, Уолтер рассудительно кивал, а когда закончила, повернулся к ней.

— Неудивительно, что Сайрус состоит в вашем правлении, Мадам. И, если мне не изменяет память, там еще и Джонас Джексон. — Он развернулся к Иосифу и Мортону. — Он раньше заправлял Глобойл.

— Как интересно, — пробурчал Иосиф.

Мадам равнодушно взглянула на него и заметила:

— Я и не подозревала, что у вас так хорошо развит талант к мимикрии, доктор Крамер.

— Это часть моей работы, — ухмыльнулся Иосиф.

— Наркреаб действительно может работать на длительной основе? — спросил Мортон и увидел, как ее лицо сосредоточилось, а женственность исчезла. На мгновение она снова стала похожа на камень. Но лишь на мгновение.

— За два года действия программы у нас не было ни одного провала.

— А что происходит, когда они покидают Наркреаб? — не отставал Мортон.

— Мы находим им работу. Тщательно следим за ними. Наркреаб означает именно это — реабилитация наркоманов в самой полной форме.

— Прекрасная концепция, — выдохнул Битбург. — Побольше бы таких.

— Благодарю вас, мистер Битбург. — Она взглянула на часы и повернулась к Иосифу. — Я с нетерпением жду нашей встречи, доктор Крамер. — Она оглядела остальных. — Доброй ночи, джентльмены, — и с этими словами быстро вышла из зала.

— Потрясающая женщина, — восхищенно произнес Битбург. — Просто потрясающая.

Мортон обернулся к Иосифу.

— Я думаю, — сказал он, — нам пора идти. Мне нужно успеть на самолет.

Битбург поглядел на него с удивлением.

— Я думал, ты останешься на церемонию, разве нет?

— «Конкорд» доставит меня утром обратно.

— Куда ты летишь?

— Ну что ты, Уолтер. Ты же знаешь, что такие вопросы не задают, — поддел его Иосиф. — Это все равно, как если бы ты спросил меня, каковы твои шансы на операционном столе. — И, бодро улыбнувшись Битбургу, пошел к выходу из зала. Когда Мортон повернулся, чтобы последовать за ним, появился Линдман.

— Мадам не говорила, куда направляется? — беспокойно спросил он.

— К сожалению, нет.

Битбург взял подавленного графа под руку.

— Мой дорогой граф, я как раз хотел поговорить с вами. Это касается нашей договоренности.

В машине, по дороге в Гранд, Иосиф подмигнул Мортону и сказал:

— Я не хочу уподобляться Уолтеру, но все же… Что означают эти отлёты среди ночи? Я вообще-то надеялся, что мы как следует поболтаем перед сном.

Мортон рассказал ему о Грубере. Иосиф с изумлением покачал головой, а потом, когда Мортон объяснил, что с ним останется Марта, ухмыльнулся:

— Ну, может, она сумеет рассказать мне сказку на ночь.

Глава 28

Как только Фунг получил известие о том, что сердце найдено, глава Триады прилетел из Гонконга в аэропорт Манагуа, откуда его доставили на остров на реактивной «Лире» клиники.

Следующие несколько часов его готовили к операции. Он мало понимал в том, что с ним делали и что говорили. Спрашивать же было бы знаком слабости; в ответ на все он только кивал. Наконец медсестра выбрила ему волосы от горла до мошонки и сделала стандартное напоминание о том, что когда волосы станут отрастать заново, он будет испытывать все мыслимые неудобства. Потом она дала ему лекарство.

Теперь, когда утро близилось к концу, дверь его палаты снова открылась. К кровати на своем кресле подъехал доктор Ромер. Прозрачная бледность кожи Фунга свидетельствовала о том, что многолетнее курение сказалось на его артериях и в конечном счете привело к кардиомиопатии, дегенерации сердечной мышцы. Крилл со своей командой уже был в операционной, готовясь к длительной операции. Оставался лишь последний предварительный ритуал, который доктор Ромер приберегал для себя.

— Мистер Фунг, я — доктор Ромер, директор клиники, и я должен кое-что вам объяснить. Сердце, которое вы получите, принадлежало молодому человеку, находившемуся в прекрасном физическом состоянии.

Фунг кивнул, и когда доктор Ромер продолжил, инстинктивно дотронулся пальцами до своей груди.

— Сейчас вам семьдесят лет. Вы можете рассчитывать с новым сердцем еще лет на десять. Быть может, и больше. Но есть одна вещь, которую вы должны усвоить и понять с самого начала, еще до того, как полностью придете в сознание после операции. В отличие от вашего теперешнего сердца, то, которое вам пересадят, не будет обладать прямой нервной связью с вашим мозгом. Это означает, что вашему новому сердцу нельзя будет приказать ускорить или замедлить биение в зависимости от ваших действий. Оно будет биться со своей постоянной частотой.

Доктор Ромер подался вперед и нащупал пульс Фунга на запястье.

— В данный момент ваш мозг в результате принятых лекарств приказал вашему сердцу замедлить биение. Но после пересадки он не сможет этого делать. С этим не возникнет никаких проблем, пока вы будете отдыхать, но сердце, которое вы получите, рассчитано своим донором только на шестьдесят-семьдесят ударов в минуту. Он, как я уже говорил, был тренированным атлетом, бегуном на значительные дистанции, и приучил свое сердце биться в замедленном ритме, чтобы лучше сохранять энергию. Но когда это сердце станет вашим, оно постепенно начнет биться быстрее, поскольку вы не обладаете физическим здоровьем донора. Его частота превысит девяносто ударов в минуту. Чтобы справиться с этим, вам придется улучшить ваше общее состояние здоровья и увеличить силу мышц. Наш персонал обучит вас упражнениям, которые вам придется выполнять всю оставшуюся жизнь. Кроме того, вам придется вместе с телом тренировать и мозг, чтобы он научился вести себя иначе. Если вы справитесь с этим, пересадка обеспечит вам еще долгие годы жизни.

Доктор Ромер испытующе взглянул на Фунга. Тот, казалось, был погружен в собственную эмоциональную анестезию.

— Мы, китайцы, люди в себе. Мы никогда не показываем много, — начал Фунг. — Иностранцы выражают гораздо больше. Но я понял то, что вы мне сказали.

— Тогда отдыхайте. Скоро за вами придут.

Доктор Ромер двинулся на своем кресле к двери, но Фунг остановил его.

— Есть еще одно, доктор Ромер. Я хотел бы перейти в другую палату.

Доктор Ромер нахмурился.

— Все палаты для пациентов одинаковые, мистер Фунг.

— Но в этой пахнет тухлыми яйцами. Для китайца это знак грядущей неудачи.

— Это не тухлые яйца, — улыбнулся доктор Ромер и кивнул на окно. — Это сера, мистер Фунг. Отсюда вам не видно, но по другую сторону клиники вулкан. Время от времени, когда ветер дует в нашу сторону, он приносит сюда серные испарения. Но это совершенно безопасно.

Когда он развернулся и выехал из комнаты, над головой послышался рокот винтов: это прибыл пациент для трансплантации почки, полученной при сборе урожая в Сиэтле — того же урожая, что обеспечил сердцем Фунга.

Доктор Ромер направил кресло в двойные двери послеоперационной палаты. Одно из пятнадцати мест там уже было занято. Мистеру Аль-Даба, самому богатому барону наркобизнеса долины Бекаа, только что частично пересадили печень. Теперь он лежал на кровати-каталке, обставленный мониторами, баллончиками с газом и отсасывающими устройствами, совершенно голый, не считая повязок, скрывавших операционный разрез. Из бутылочек капельницы в его тело поступал раствор.

Прибыл еще один пациент. Доктор Ромер узнал бычью фигуру Исаака Кона. Последние десять лет он считался безоговорочно признанным главой чикагской мафии — первый еврей, достигший высшего поста в теневом мире города. Он получил первую почку из урожая в Сиэтле.

Появилась третья каталка — с мистером Бонетти из Рима. Это был второй визит главаря банды в Италии в операционную палату — сердце, которое он получил, давало сбои.

Удовлетворенный тем, как идут дела, доктор Ромер покинул палату.

Соня пришла в сознание и, не поднимая ресниц и не двигаясь, стала ждать, пока пробуждение постепенно не охватит все ее тело. Вместе с пробуждением пришло болезненное воспоминание. Привезя домой, Нилс раздел ее, прежде чем накрыть одеялом. А потом ее охватил сон — благодатный и всепрощающий.

Открыв один глаз, она увидела, что тусклый серый свет наступающего дня просачивается сквозь щель между занавесками. Должно быть, Нилс оставил окно открытым, чтобы в комнате было побольше воздуха. Глядя на занавески, надувающиеся, словно паруса, она продолжала вспоминать: бегство из зала, ощущение на себе возмущенных взглядов, расталкивание королевской свиты, преисполненная ледяной вежливости улыбка короля, когда она ринулась в дамский туалет — прислуге она сказала, что съела какую-то гадость, — еще одно бегство; Нилс, делающий отчаянную попытку скрыть свои чувства и соглашающийся с тем, что это, вероятно, отравление. Упоминала она шлюху Элмера? Она не могла вспомнить.

Комната стала лучше видна, свет упал на один предмет обстановки, потом на другой. Занавески снова колыхнулись; подул ветерок, такой же мягкий, как голос Нилса, когда она попросила его налить ей выпить, чтобы успокоить желудок. Он достал бокалы, а она заснула, прежде чем он успел налить.

Соня скосила глаза: бутылка стояла на ночном столике. В полутьме она не могла прочесть этикетку, но форма бутылки была знакомая. Арманьяк. Она закрыла глаза, чувствуя подступающие слезы. Никто никогда не напомнит ей того, что случилось, по крайней мере открыто, но за спиной слухи станут медленно расползаться, как боль сейчас у нее в голове. Даже если все поймут, что ее поведение спровоцировано шлюхой Элмера, это лишь подольет масла в огонь сплетен. В обществе ей придет конец.

Она раскрыла глаза и, сделав над собой усилие, села, откинув одеяло, хотя и было холодно. Она поджала под себя ноги, вслушиваясь в тишину, которая не была абсолютной: доносились слабые, утешающие звуки — отдаленный гул холодильника, капли воды из крана, который она, наверное, забыла завернуть, тиканье напольных часов в холле. Занавески снова колыхнулись. Она завернулась в одеяло, вслушиваясь в тиканье часов. Время на этих часах не похоже на другое; минута может показаться часом, час — вечностью. Выпивка заставит время поторопиться, согреет ее тело, избавит от головной боли.

Она потянулась за бутылкой, но замерла. Вот опять — тот самый звук, который, как теперь припомнилось, первым вторгся в темные остатки беспокойного сна: скрип ступеньки на лестнице. Там было две таких ступеньки: третья снизу — та, что разбудила ее, — и вот эта, пятая сверху, обе они издавали одинаковый слабый, почти неслышный звук, приглушенный ковром.

Она улыбнулась. Нилс вернулся, чтобы узнать, проснулась ли она. Она позволила ему вторгнуться в ее личное — ему, чужаку; позволила ему видеть себя там, где она особенно ранима, а он продолжал вести себя с неиссякаемой добротой.

Неожиданно занавески колыхнулись сильнее, как паруса у яхты, разворачивающейся по ветру. Она скинула с себя одеяло и убрала волосы с глаз. Сняла ночную рубашку, бюстгальтер, трусики и снова улыбнулась. Он заслужил. Соня почувствовала запах своего тела. Она подошла к окну и раздвинула занавески, давая ветерку охладить кожу. Нахмурилась. На улице, недалеко от дома была припаркована машина. Местный житель никогда бы не сделал такого; у каждого дома был свой подземный гараж. Услышав шаги возле спальни, она обернулась.

— Нилс, входи, — нежно позвала она, поворачиваясь к двери.

Вошел Энгель.

Он все еще мерз от долгого торчания в машине: не заводил мотор, чтобы не потревожить соседей. И никак не ожидал, что ступенька так громко заскрипит. Правда, это не имело значения. Он увидел изумление на ее лице и закрыл за собой дверь.

— Кто вы? — В полутьме она видела, что у вошедшего в руке чемоданчик. Нилс послал к ней врача? Но что-то еще было у него в другой руке.

Энгель поставил чемоданчик на пол, держа пистолет направленным точно на нее. Она заговорила, так крепко сжав от страха губы, что он сначала не понял, что она говорит.

— Не трогайте меня. Пожалуйста, — попросила она еле слышным шепотом, по-прежнему еле внятно. — Пожалуйста, не трогайте меня.

Он подошел к ней.

— Стань на колени.

Соня подчинилась.

— Закрой глаза.

Когда она закрыла глаза, перед ними поплыли темные пятна, похожие на маленьких рыбок. Она моргнула: рыбки нырнули на дно «пруда» и снова вынырнули. Она сощурила глаза — и одна рыба подплыла к внутренней стороне век. Она ощутила странный нажим в левом ухе; что-то холодное и твердое прижалось к нему.

Выстрел Энгеля пробил ее барабанную перепонку. В Команде номер один он специализировался именно на таком способе убийства. Не успел он отступить на шаг, как женщина рухнула на ковер.

Соня еще видела, как до блеска начищенные носки его туфель стали тускнеть. Потом все начало погружаться в сумерки. Стены куда-то отодвинулись. Она не видела спинку кровати. Она уже ничего не видела. Ничего не чувствовала. Даже боль в голове, еще минуту назад невыносимая, прошла. Остался лишь маленький огонек, светящийся в темноте. Потом он тоже исчез.

Энгель стоял, изучая ее. Внешних следов ранения не было. Сахарный концентрат вонзился в мозг с такой силой, что полностью оборвал доступ кислорода, не повредив при этом ни один из внутренних органов.

Он встал, потянулся за чемоданчиком. И замер. Во входной двери поворачивался ключ. Голоса. Мужские голоса. С одним он мог справиться; двое — это уже трудности. Снаружи у окна была пожарная лестница. Он спустился по ней во двор. Дверь в гараж открыта. Через несколько секунд он оказался снова на улице.

В прихожей Линдман заколебался.

— Еще слишком рано, — сказал он, взглянув на часы.

— Если она спит, вернемся позже, — пообещал Нилс, направляясь вверх по лестнице. У закрытой двери в спальню они остановились.

— Я действительно считаю, что нам лучше вернуться, — прошептал Линдман. У него не было никакого настроения для подобных приключений. Поздно ночью он звонил Мадам, но все время натыкался на автоответчик. Потом, когда он в конце концов заснул, она позвонила, чтобы сказать, что не сможет остаться на церемонию вручения премий. Он спросил ее, что может быть важнее присутствия за королевским столом, а она ответила: «Президент Бундесбанка», и повесила трубку. Он лежал, размышляя о том, как трудно становится с ней общаться — почти так же трудно, как с миссис Крэйтон. Час назад он позвонил Нилсу, поинтересовался, как она себя чувствует, и каким-то образом Нилсу удалось втянуть его в поход сюда.

— Я только проверю, — пробормотал Нилс, открывая дверь.

С улицы раздался звук отъезжающего автомобиля. И тут же Нилс бросился в спальню.

— О Боже… О Боже мой! — повторял он, опускаясь на колени перед телом Сони.

— Сердечный приступ, — сказал Линдман, подходя ближе. — Взгляните на ее губы. Когда они так синеют, это всегда означает сердечный приступ.

Он подошел к телефону на ночном столике, чтобы вызвать «скорую помощь».

«Тристар» компании Глобал Транспортер вылетел из международного аэропорта Даллес двумя часами раньше. Теперь, на высоте 39 000 футов и при скорости 500 узлов, он направлялся к Мадриду, первой посадке в полете, который по расписанию должен закончиться в Токио.

В шестистах милях от восточного побережья Соединенных Штатов самолет полностью потерял радиосвязь с воздушным контролем Атлантики.

Два установленных заранее детонатора взорвали 300 килограммов взрывчатки, аккуратно уложенных вокруг тел Суто и Гонзалеса в их гробах.

Команда, Транг и Координатор погибли мгновенно.

Моше Вейл выбрал момент взрыва над самой глубокой точкой Атлантического океана. Корабли в этой зоне доложили об огненной вспышке, словно маленький метеорит вошел в земную атмосферу и разлетелся на куски.

Глава 29

Когда полицейский вертолет приземлился, Мортон увидел, как автобан на Зальцбург осветился еще одной вспышкой молнии. Вертолет ждал в мюнхенском аэропорту, чтобы доставить Мортона к Вальбергу. Полет по ночному небу над южной Баварией сопровождался электрическими разрядами и оглушительными громовыми раскатами. В таком же кипящем котле непогоды он летел раньше на «Конкорде» из Стокгольма.

В вертолете Мортон просчитывал последствия смерти Клингера. Убедившись, что Томми невредим, хотя все еще немного потрясен, он велел ему продолжать работу и присоединиться к Анне в Калифорнии. Токсикологи Билла определили вещество на перчатках Клингера как одно из производных зарина. Лестер установил, что Клингер был одной из крупных фигур в Команде номер один. Потом вновь на связь вышел Билл с известием, что на туфлях Клингера этикетка Манагуа. После того, как они решили, что делать дальше, он объяснил Биллу, как нужно поступить с телом Клингера.

Мортон почувствовал, как желудок снова подкатился к горлу, когда пол кабины, казалось, провалился под ногами и возникло мгновенное ощущение, что пилот не справляется с рычагами управления. Потом еще одна ударная волна чуть не оторвала его ремни от болтов, которыми они крепились к полу. Кроме смерча, Мортон не знал ничего опаснее грозы такой силы.

Автобан на Австрию исчез из виду, вертолет снизился и направился к Тегернзее. Вальберг находился с другой стороны озера — самый высокий пик в округе.

Мортон глянул на пилота — ни единой эмоции, лишь легкое напряжение человека, целиком сосредоточившегося на своей работе. Мортон знал это чувство; он управлял «стрекозой» вроде этой, вылетая из Ирака в почти такую же жуткую бурю, да еще и песчаную.

— Осталось десять минут, — проорал пилот в наушники Мортона.

— Понял, — подтвердил Мортон в свой микрофон у рта. Он сидел позади и сбоку от пилота.

— Воздушные течения над Тегернзее еще меньше предсказуемы. — Пилот сделал быстрый неопределенный жест рукой.

От этой руки крестьянского мальчишки зависело оборудование высочайшей технологии ценой в пять миллионов дойчмарок. А еще у него была одна плохая привычка для того, кто летает в такую грозу: время от времени дотрагиваться до какой-нибудь части кабины, словно убеждаясь, что все по-прежнему на своих местах.

Хотя Мортон и не видел гор, он знал, что они сейчас уже где-то неподалеку. Последний раз он был здесь в ту ночь, когда брал пару армян, пытавшихся продать часть старого советского ядерного арсенала, хранившегося на складах и в бункерах в степях Восточной Европы. Должно было совершиться преступление, и Мортона главным образом удивило то, как близко эта парочка подошла к его осуществлению. Они сняли лыжный домик для завершения сделки, и Мортон с Дэнни наткнулись на сценку гаражной распродажи: оружие было аккуратно разложено на полу, и армяне уверяли иракского посредника, что другие образцы тоже вполне доступны. Весь вопрос только в том, что он может себе позволить, объясняли армяне иракцу.

Интересно, Ромер тоже так ведет дела? Столько-то за сердце, побольше за печень, поменьше за почку? Как насчет глаз? Наверняка пересадка легкого обойдется дороже. А за пару — платить в два раза больше? И какая цена у прямой кишки? В конце концов это тоже должно было зависеть от того, что мог себе позволить клиент. Но как пациенты Ромера попадали к нему? Слухи передавались непосредственно из чьих-то губ в чье-то ухо или…

Кабина снова ярко осветилась. Левая рука пилота ухватилась за лонжерон. Кожа и металл слились воедино в дуге искр. Голова пилота откинулась назад на подголовник, а потом упала вперед под неестественным углом. Кабина стала наполняться отвратительным запахом паленого мяса. Мортон понял, что даже если пилота не убила молния, он все равно уже мертв от перелома шеи.

Он ухитрился высвободиться из ремней и двинулся вперед. Моторы визжали. Он отстегнул ремни на кресле пилота и спихнул тело на пол. Еще одна лиловая вспышка осветила кабину. Мортон ухватился за скобу и пролез в кресло пилота. Вертолет начал раскачиваться из стороны в сторону. Ослепительная вспышка. Канонада. Вспышка. Канонада. Вспышка. Это было похоже на какую-то безумную симфонию. Он чувствовал, что «стрекоза» уходит в штопор, и потянул на себя рычаг, который, как живой, дергался и вырывался из рук, грозя выскочить из своего гнезда. Машина вся тряслась.

Внизу темнота была усеяна огоньками размером с булавочные головки — первая из маленьких деревенек и городков вокруг Тегернзее. Огоньки исчезли, как только винты нырнули в густую черноту очередной тучи. Стрелки альтиметра и спидометра вертелись, как колеса ветряных мельниц, на контрольной панели. Он потянул рычаг сильнее. Вибрация усилилась. Во рту было ощущение, словно бормашина дантиста вгрызалась прямо в зуб. Еще одна вспышка прорезала темноту. Гром жахнул так, будто взорвалась сама кабина.

Мортон напряг все силы и рванул рычаг на себя. Вертолет еще круче ринулся к водам Тегернзее. Булавочные головки огоньков приблизились. Озеро казалось еще чернее.

По ветровому стеклу забарабанила дробь. Град. Миллионы замороженных капелек врезались в плексиглас, в металлическую окантовку, в кожух мотора, стучали по всему вертолету, словно ружейные пули. Стеклоочистители не могли с ними справиться; на ветровом стекле начала образовываться ледяная корка. Одному Богу известно, что происходило с винтами. Не потому ли тахометр замедлил свое бешеное вращение?

Нос вертолета поднимался! Стрелка измерителя высоты уже не грозилась выскочить за стекло. И дождь делал то, с чем не могли справиться стеклоочистители — смывал лед. Но озеро стало уже гораздо ближе, а огни вокруг него — ярче.

Набирай высоту! Если попал в беду — набирай высоту. Когда его летному инструктору больше нечего было сказать, он орал только это. Мортон снова потянул рычаг, на сей раз более плавно. Нос вертолета продолжал подниматься. Рябь на искусственном горизонте уже не бесновалась с такой яростью. Он снова глянул на альтиметр. Тот двинулся вверх на пятьсот футов.

— Давай! Давай! — заорал он на прибор.

Вертолет поднялся еще на сто футов. Он усилил хватку на рычаге и набрал еще двести. Огни на берегу тускнели. Мортон удовлетворенно промычал: вертолет снова становился послушным.

Он взглянул на панель. Высота набиралась все увереннее. Тысяча футов, потом сразу еще тысяча. Он вторгся в гряду туч — никогда бы не подумал, что обрадуется их адской черноте. Приветственно полыхнула вспышка молнии. Гром грянул громче, чем прежде. Но вертолет продолжал набирать высоту.

Какой высоты Вальберг? Он оглядел кабину. Карта, которой пользовался пилот, валялась в углу. Он выждал, когда кабину озарит следующая вспышка молнии, схватил карту и развернул ее на коленях.

Пилот отметил маршрут полета красной полосой. Карандашная линия вела через Тегернзее. Итак, вроде не отклонился от курса. Он провел пальцем по линии. Она прерывалась неподалеку от вершины Вальберга. Напротив посадочной площадки пилот нацарапал цифры 3.5. Метры это были или футы? Мортон взглянул на альтиметр. Должно быть, футы. Вальберг — обычная гора, а не заоблачная вершина. Он снова сверился с альтиметром. В данный момент в запасе была тысяча футов, чтобы посадить вертолет на нужную площадку. Он потуже затянул ремни и удобнее устроился в кресле. Теперь он почти расслабился.

Винты остановились.

Секунду назад их рев служил гарантией того, что он еще владеет ситуацией. В следующее мгновение единственное, что напомнило о том, что он еще жив, это молния, прорезавшая небо в сопровождении громового раската. Секунду назад он слегка удивлялся тому, что каждый раскат звучит по-своему, одновременно думая о том, как забавно начинаешь размышлять о посторонних предметах, когда чудом избегнешь катастрофы.

Теперь беда снова вернулась, чтобы отомстить. Горючего было достаточно, остальные приборы тоже показывали полный порядок. Но лопасти винтов над его головой крутились лишь от порывов ветра. Еще один росчерк молнии сверкнул перед ветровым стеклом. Громовой раскат бухнул так, словно разорвался в самой кабине. Все вернулась на круги своя. Стрелки приборов ринулись вниз. Он падал с нарастающим ускорением в чернильную тьму.

Мортон ощутил на своей ноге что-то тяжелое — пилот растянулся на полу так, что его голова очутилась на контрольной панели. Мортон яростно пнул тело. Его нога врезалась в плоть. Тело откатилось в угол. На мгновение ему стало дурно и он преисполнился отвращением к самому себе за то, что вынужден был так обойтись со славным молодым парнем. Но мгновение миновало, исчезло в запахе паленого мяса, вызвавшем еще один приступ дурноты. Он торопливо выдохнул. Свист бесполезных винтов походил на страшный вопль плакальщиков на похоронах.

Что говорил инструктор? Продолжай снижаться. Это единственный способ снова завести двигатели. Продолжай падение до самых телеграфных столбов. Он снизился на три тысячи футов. Сколько еще оставалось до телеграфных столбов? Огоньки снова были вокруг него повсюду. Еще пятьсот футов потеряно. Что-то белое мелькнуло внизу. Гребешки волн на озере.

Он толкнул рычаг от себя, увеличив угол падения, и почувствовал, как устремляется вперед в своем кресле. Ремни врезались в плечи. Еще один росчерк молнии ослепил на мгновение. Он моргнул, чтобы убрать пот. Стереть влагу с рук, ухватившихся за рычаг, было невозможно.

Слева он уловил взглядом горстку домов вокруг элегантного шпиля церкви. Это, вероятно, Роттах-Эгерн. По маршруту, прочерченному пилотом, он должен был пролететь над ним. Но на высоте шесть тысяч футов, а не шестьсот.

И в этот момент так же внезапно, как и прекратился, над его головой раздался радостный рык. Рык превратился в ровный вой, когда винты набрали обороты.

Секунду назад он смотрел почти прямо вниз, в озеро. Теперь его взгляд шел почти параллельно водной глади. Инструктор не поставил бы никаких оценок за такой полет, но уж точно поблагодарил бы инженерное искусство создателей вертолета, предусмотревших возможность такого маневра. И гроза постепенно слабела.

Впереди замаячил поросший лесом склон. Зелень сменялась наверху снежной шляпкой вершины. Вальберг. Он должен найти дорогу туда, наверх. Мортон снова взглянул на приборы. Горючего оставалось мало. Времени медленно набирать высоту не было; нужно найти самый короткий и быстрый путь. Он начал скользить над нижним склоном горы. Навстречу ему поднимались деревья. Он держал вертолет на такой высоте, чтобы только не задевать их верхушки.

Он засек место, где деревья были вырублены и по обеим сторонам ущелья установлены стальные столбы, уходящие наверх, к снежной вершине. Лыжный подъемник. Еще один взгляд на приборы — стрелка тахометра стоит ровно, но горючее на исходе. Хватит, пожалуй, еще на две-три минуты, даже при такой черепашьей скорости. Когда учишься пилотировать вертолет, тебе дают самые разные указания, но самое важное из всех — это держаться подальше от проводов.

Мортон направил машину между столбов, прямо над канатами подъемника, и устремился вверх, вдоль ущелья. Посадка после дождя на мягкий снег… Он постарался вспомнить, что об этом говорилось в инструкции. Ничего. Для таких трюков нужен инстинкт.

Справа и наверху он заметил мигающий свет. Портативное сигнальное устройство. Здесь должна быть посадочная площадка. Он снова мягко толкнул от себя рычаг и двинулся к свету. Внизу уже виднелся домик. Из его дверей вынырнули фигурки, стали в круг и направили фонари в небо в качестве дополнительных указателей. Мгновение спустя он посадил вертолет в середину круга. Дверца кабины распахнулась. Мюллер молча уставился на Мортона.

Мортон выдавил улыбку.

— Я бы с удовольствием воспользовался подъемником… жаль, не сумел отыскать билетную кассу. — С этими словами он вылез на снег и упал бы, если б не протянутые к нему руки. Он выпрямился и стал глубоко дышать, глядя, как из вертолета вытаскивают тело пилота.

— Что случилось? — откуда-то издалека послышался какой-то смазанный голос Мюллера.

Когда Мортон закончил рассказ, Мюллер лишь покачал головой и сказал:

— Давай зайдем внутрь.

У Мортона не возникло никаких возражений…

Час спустя Мортон, одолев несколько чашек горяченного черного кофе, уже знал из объяснений Мюллера, что Грубер снял домик на неделю. Он уже арендовал его дважды и оба раза — по предварительному заказу. Владелец домика, живущий ниже, в долине, ничего не знал о Грубере, кроме того, что тот был врачом. Как обычно, Грубер приехал на такси из мюнхенского аэропорта и забрал ключи. Шофер такси подтвердил, что высадил Грубера у лыжного подъемника. Женщина, хозяйка кафе на вершине Вальберга, рассказала местным полицейским, что у нее договоренность с владельцем домика об уборке и обслуживании; она послала своего сына с Грубером — дотащить его чемодан и растопить печку.

Служащий на лыжном подъемнике дал описание остальных пассажиров, которых он перевозил после Грубера. Большинство были местными. Но никому и в голову не приходило, что в подобном преступлении замешан кто-то из местных. Описания нескольких туристов, пользовавшихся подъемником, обошли всю округу. Некоторых уже нашли, допросили и исключили из списка подозреваемых.

Мюллер еще раз взглянул на снежный пейзаж, а потом отвернулся от окна и вздохнул.

— В своей следующей жизни я буду лыжным инструктором или водителем снежного вездехода… или вообще кем угодно. Но полицейским — больше никогда. Один раз взялся за это наказание, и хватит. Никто ничего не видит, никто ничего не слышит, как раз когда тебе нужно. Это как в сексе: все хорошо помнят преамбулу, но никогда — главный момент.

Ни владелица кафе, ни ее сын не видели, чтобы кто-нибудь приходил в домик или выходил из него с тех пор, как прибыл Грубер.

— Тот, кто сделал это, должно быть, пришел с другой стороны горы, — предположил Мортон.

— Если так, мы никогда не узнаем. К тому времени, когда мы добрались сюда, снег уже все скрыл. Такие вещи вызывают ностальгию по разборкам в Красной Армии или тем дням, когда Серые Волки оставляли повсюду свои следы, — пробурчал Мюллер.

Мортон отставил чашку.

— Итак, что же мы имеем? Грубер пробыл здесь три дня. Потом одинокий лыжник проезжает мимо и замечает, что дверь открыта. И она остается открытой, когда он возвращается со своей дневной прогулки по склонам. Будучи человеком любопытным, он подъезжает и исследует все.

— Знаешь, как говорят в Англии, любопытство сгубило кошку, — неуклюже пошутил Мюллер, качая головой от такой необычной иностранной поговорки.

Хотя сравнение, мягко говоря, было неудачным, Мортон наградил его понимающей улыбкой, прежде чем продолжить.

— Наш лыжник находит Грубера лежащим здесь, на полу. Оправившись от шока, он добирается до кафе, и добрая фрау звонит в местное отделение полиции в долине. Они прилетают сюда на вертолете, кидают один взгляд на происшедшее, и у них хватает ума вызвать полицейских изМюнхена. Те присылают еще один вертолет со своими лучшими парнями.

— Который сдувает все следы, которые не успел замести первый вертолет, — мрачно вставил Мюллер.

— Совершенно верно, — в тон ему поддакнул Мортон. — Как бы там ни было, мюнхенские ребята кидают один взгляд на Грубера и вспоминают приказ, по которому все дела подобного рода — теперь твоя епархия.

— Со случая Кроуза.

— Со случая Кроуза, — кивнул Мортон. — Итак, они звонят тебе — и вот ты здесь, Ганс-Дитер. Все верно?

— Кроме того, что ради вскрытия вряд ли стоило сюда тащиться. Мой патологоанатом ничего не нашел — даже булавочного укола. Он сказал, что, судя по состоянию тела, сомневается, что даже полное вскрытие к чему-нибудь приведет.

— Но он взял анализы, так?

— Увез в Пуллах, — подтвердил Мюллер. — Где мы все, хвала Господу, скоро окажемся.

Радист, согнувшийся в углу комнаты над своей установкой и безостановочно передающий сигналы, поднял глаза и рассмеялся так громко, что заставил одного из техников, посыпавших все вокруг порошком для снятия отпечатков, удивленно вскинуть голову. Мортон знал, что тот, кто прикончил Грубера, принял меры предосторожности и проделал все в перчатках.

— Приведены в действие все обычные проверки на границах, Дэвид, — продолжал Мюллер.

Мортон кивнул. До Мюнхена — идеального трамплина для прыжка куда угодно — было рукой подать.

— Если тебе в голову придет что-нибудь еще, пожалуйста, скажи, — попросил Мюллер.

Мортон начал было говорить, что все возможное уже сделано, но тут открылась дверь спальни, куда отнесли тело Грубера, и последний член команды БНД подошел к печке, чтобы согреть руки. Мюллер представил его Мортону.

— Это профессор Ганс Шмайсснер. Он — специалист по ритуалам в Гамбургском университете.

— Рад познакомиться с вами, профессор, — сказал Мортон, вспомнив доклад Шанталь. Знания Шмайсснера о ритуальном поведении были потрясающими для человека, который ни разу не побывал на шабаше ведьм и никогда не приносил в жертву даже летучей мыши. Шмайсснер руководствовался вторичным опытом, но умудрялся извлекать из него такие вещи, которые не сумели заметить другие, и делал выводы, к которым они в жизни не смогли бы прийти. Шанталь говорила, что он, вероятно, самый блестящий специалист в своей области.

— Напротив, это я рад, — сказал Шмайсснер на хорошем английском, но с акцентом. — Ваша репутация идет впереди вас.

Шмайсснер отошел от печки; у него была коренастая фигура, руки пианиста и улыбка, которая, подумал Мортон, должна сниться вздыхающим девицам с младших курсов все долгие летние месяцы до начала семестра.

— Ваш стиль работы вызывает у меня сильную зависть, мистер Мортон. Это не лесть, у меня никогда не было ни нужды, ни желания льстить. Суть в том, что все рассказанное мне о вас весьма впечатляет. — Шмайсснер замолчал, а потом усмехнулся так, словно у них имелся какой-то общий секрет. — Я вижу, вы удивлены. Но у нас есть общий друг. Как поживает доктор Крамер?

— Вы знаете Иосифа?

— Думаю, столько же, сколько и вы. Каждое Рождество, если позволяет его расписание, он приезжает в Гамбург на нашу хоральную службу. Недостатки вокальных данных он с избытком возмещает энтузиазмом!

Мортон рассказал Шмайсснеру о предстоящей операции Иосифа. Это вызвало сначала всплеск сочувствия, а потом еще один смешок:

— Новое сердце — новый голос. Давайте надеяться!

Шмайсснер вызвал у Мортона инстинктивную симпатию и доверие. В отличие от множества академиков, этот не был ни позером, ни снобом: он просто знал свое место. И цену себе. Мортону показалось, что Шмайсснера трудно разозлить, но уж если удастся, он станет крайне опасен.

— Вы пришли к каким-то выводам, профессор? — спросил он.

Шмайсснер взглянул на Мортона. Неожиданно он показался усталым, причем не от недосыпания или перенапряжения, а от чего-то более глубокого. Понизив голос, он спросил:

— Вы религиозный человек, мистер Мортон?

— Нет. После университета уже нет. Да и тогда был не очень-то.

Непохоже, чтобы Шмайсснера волновали подобные дела. Он опять усмехнулся. Мортон понял, что профессор пользуется смешками как вехами на пути разговора.

— Учитывая то, с чем мы здесь имеем дело, мне полезно знать, как человек относится к вере.

— А с чем мы здесь имеем дело? — тихо спросил Мортон.

Шмайсснер секунду помолчал, глядя на него, а потом сказал:

— Дьявол. Сатана. Зовите его как хотите, мистер Мортон. Вот что у нас тут такое. Я совершенно уверен.

Мортон посмотрел в окно. Взошла луна и окрасила снежный пейзаж в мягкий золотистый цвет. Такой чудесный фон для зла и порока! Он повернулся к Шмайсснеру.

— Почему вы считаете, что это относится к какому-то ритуалу, профессор?

Голос Шмайсснера стал еще более мрачным.

— Как много вам известно о преступлениях такого рода, мистер Мортон? — Вопрос был задан мягко, но в глазах читался вызов.

— Мне известна разница между язычеством и оккультизмом. И я знаю: то, что произошло с Грубером, не имеет никакого отношения к доске Оуиджа, белым ведьмам или магии хаоса. Не говоря уж об алхимии Мерлина и, кстати говоря, Новой Эры, — сказал Мортон.

Шмайсснер утвердительно кивнул, взял Мортона под руку и повел к спальне, быстро говоря на ходу по-английски.

— Грубер — конечный продукт религии, основанной на примитивной философии. Ее последователи верят, что сама жизнь есть дарвиновская борьба за выживание среди сильнейших, а они сами избраны, чтобы править миром.

— Гитлер попробовал это, но недалеко ушел, — философски заметил Мортон, напоминая об этом и себе, и остальным.

— Во многих отношениях они — дети Гитлера. Они учились на его ошибках. Это и делает их такими опасными. Они вытащили из кладовки сатану, мистер Мортон.

— Эти неонацисты с востока, — добавил Мюллер. — Они куда хуже, чем были наши наци. Теперь уже не только евреев, а всех и каждого…

Мортон вспомнил, что отец Мюллера участвовал в сопротивлении Гитлеру.

Шмайсснер прошел в спальню. Мюллер зашел вслед за ними и закрыл за собой дверь. Шмайсснер занял место во главе стола. Мюллер стал напротив Мортона. Все смотрели на тело. Жестокость того, что сделали с Грубером, каким-то образом усиливалась от неяркого освещения.

— Одно из правил, которое я всегда подчеркиваю своим студентам, это взглянуть на все как следует, чтобы год спустя независимо от того, что придется повидать еще, они могли вспомнить каждую деталь того, что я попросил их рассмотреть. — Шмайсснер взглянул на собеседников. — Разумеется, точно так же дело обстоит и в вашей работе?

Мортон кивнул. Важно не только как следует зафиксировать в мозгу состояние тела — нужно еще уметь выслушать все, что оно хочет сказать тебе. Он тихо вздохнул.

Грудная клетка Грубера была вскрыта и освобождена от всех внутренних органов.

Взгляд Мортона вновь обратился на грубо вырезанную на груди пятиконечную звезду.

— Пентаграмма — классический символ демонизма, — пояснил Шмайсснер.

— Это было сделано до удаления органов или после?

— Почти наверняка — после. Так художник ставит свою подпись на картине, когда высыхает холст. — Объясняя, Шмайсснер указывал на кончики звезды. — Для оккультистов четыре луча означают Четыре Элемента Жизни, а пятый — Великое Невидимое, тайное место, по их вере — источник всей сверхъестественной силы.

Мортон снова вспомнил все, что он видел в других местах, каждый отдельный, отчетливый, незабываемый штрих. Может быть, Грубер и не имел отношения к тому, что он ищет. Он снова медленно выдохнул воздух, на этот раз прямо в развороченное отверстие в очень холодной шее Грубера, сморщив нос от запаха разложения, и повернулся к Шмайсснеру.

— А что значит все это? — Он указал сначала на отверстие в шее, потом на пах Грубера, откуда были вырезаны гениталии, и, наконец, на пустые глазницы, залитые воском.

Шмайсснер принялся объяснять с привычной легкостью специалиста:

— Отверстие в шее использовали для того, чтобы выпустить кровь. Как вам, вероятно, известно, питье крови — главный момент во всех сатанинских ритуалах. Кровь, выпитая из умирающего существа или из человека, который еще жив, по их представлениям должна увеличивать сексуальную силу пьющего.

— А доказано, что это и впрямь действует? — В голосе Мюллера звучало больше недоверия, чем любопытства.

Шмайсснер улыбнулся и сразу же нахмурился.

— Сотни тысяч людей верят, что да. Точно так же, как верят, что расплавленный воск на глазах заставляет человека молчать.

— Такая попытка заставить жертву замолчать всегда предшествует убийству? — спросил Мортон.

— Не всегда, — отрицательно качнул головой Шмайсснер.

— Мог Грубер сам быть членом культа? Мог он за этим приехать сюда — чтобы принять участие в ритуале? Участник, превратившийся в жертву?

Шмайсснер еще раз качнул головой.

— Члены культа редко делают такое со своими, мистер Мортон. Они знают, что дьявол никогда не одобрит потерю приверженца, разве что в самых экстремальных обстоятельствах. И тогда должна состояться соответствующая церемония, возможно, даже полновесная Черная Месса. Я тщательно все проверил; нет ни единого признака, что здесь имело место нечто подобное. Кроме того, Грубер приехал сюда один.

— Но вы уверены, что тот, кто последовал за ним, был членом какой-то секты?

Наступило тишина, а потом Шмайсснер издал снисходительный смешок.

— Я думаю, вы можете исключить женщину. Женщины-культисты почти никогда не убивают, если и случается, никогда не делают этого без помощника-мужчины. В этом случае было бы несколько присутствующих при жертвоприношении, которое они приказали совершить.

Мортон обдумал это так неторопливо, словно в его распоряжении была вечность.

— А гениталии? — осведомился он.

Шмайсснер прочистил горло.

— Гениталии широко почитаются почти во всех культах как дарующие удачу. Некоторые носят их в маленьких мешочках на шее. Другой вариант: удаление их — как часть обряда поклонения луне. Через неделю полнолуние, а это время месяца всегда имеет большое значение для культистов. Потому-то у них так много лунных богов. И большинство культистов настаивают на том, что существует связь между луной и зарождением жизни человека — что луна влияет на все секреции человеческого тела, связанные с зачатием.

— Итак, если предположить, что никто не повесил их себе на шею, что же происходит с гениталиями после того, как ими попользовались для поклонения луне? — спросил Мортон.

— Обычно их раздирают так, чтобы каждому досталось по кусочку.

Мюллер покачал головой.

— Это похоже на то, что порой делают в Чайна-тауне, — сказал он.

Шмайсснер сделал предостерегающий жест рукой.

— Китайцы едят только гениталии животных. Здесь вы можете иметь дело с одним из карибских культов. Или африканских. Человеческие гениталии очень часто значатся в меню на тамошних ритуалах. Точно так же, как в большинстве из них жертве пускают кровь, пока она не умрет, — то, что произошло здесь.

— Вы хотите сказать, Грубера убили вудуисты? — заинтересовался Мортон.

Шмайсснер пожал плечами.

— Не обязательно. В наши дни большинство культов заимствуют по кусочку каждого ритуала там и сям. — Он умолк и посмотрел в сторону двери.

Там стоял радист.

— Вам звонят, герр Мортон, — сказал он и добавил: — Велено передать, срочно.

Это была Шанталь. Связь барахлила, от чего ее голос казался каким-то слишком оживленным.

— «Тристар» упал в Атлантический океан, Дэвид. Мы полагаем, у него на борту была парочка твоих любимцев — Гонзалес и Суто. Самолет летел из Манагуа и принадлежал небольшой компании чартерных рейсов под названием Глобал Транспортер.

Мортон стал похож на гончую, взявшую след.

— Что о ней известно?

— Лестер еще проверяет. Компания кажется крайне респектабельной. Настолько, что любовница Элмера Крэйтона состоит членом ее правления.

Мортон закрыл глаза. Грохот военных барабанов в голове стал громче, и под их ритм в мозгу замелькал каскад образов. Все прояснялось в совершенно ином ключе. Ее путешествие в Индию. Смерть Элмера Крэйтона. Несметное богатство. Что она делает со всеми своими деньгами? Это спрашивал Иосиф. Определенно она отдает, образно говоря, лишь дань за пребывание на слуху в медицинской благотворительности. Да, точно. Но это дает ей возможность находиться вблизи медицины. Ну конечно. А как еще она может достичь своей особой цели? Нужны врачи, медсестры, все оборудование для чего-то подобного, говорила Анна. Совершенно верно. Нужны пациенты, добавляла Анна. И самолеты, чтобы доставлять их. Как тот, что рухнул в океан вместе с Суто и Гонзалесом. Возможно, именно тот. Необходимо все это и кое-что еще. Нужно безумие. Не просто вышедшее из-под контроля сумасшествие психопата, не маниакально-депрессивный психоз и не шизофренический бред: Господь-повелел-мне-сделать-все-это. Нужно нечто, гораздо более глубокое и разрушительное. Нужно безумие Генджиса Кана, инквизитора, Гитлера с его газовыми камерами, Сталина с его погромами. Нужно все это и еще больше — безумие власти, безумие игры в Господа Бога, безумие выбирать, кто будет жить, а кто умрет. Безумие слепой мести. Безумие истинного безумия. Потрясающая женщина, с энтузиазмом восклицал Уолтер. Да, в самом деле. Именно так.

— Дэвид… Ты еще слушаешь? — спросила Шанталь.

Мортон открыл глаза. Пока еще он не мог этого доказать. Как в прошлом он не мог доказать многих вещей, пока догадка не требовала действия. Он просто принимал их. Так же, как принял, что отныне все будет подчинено этому новому и страшному знанию. Он принял решение.

— Скажи Лестеру, что я хочу знать все о Глобал Транспортер. Куда и откуда они летали последние два года. Декларации на грузы. Все. То же самое о каждой компании, в которой принимает какое-то участие Симона Монтан. Я хочу знать, что они делают, с кем они связаны, все дела, к которым они имеют отношение. Я хочу, чтобы их вывернули наизнанку, а потом обратно. Начни со стороны медицины. Привлеки к этому всех, кто у нас есть, Шанталь, пусть все работают круглые сутки. Если понадобится экстренная помощь, они ее получат. С Уолтером я разберусь позже. Трать столько, сколько понадобится.

Повесив трубку, он постоял некоторое время, глядя из окна домика на снежный пейзаж. Луна исчезла. Скоро рассвет. Но все вокруг стало не яснее, а темнее.

Он повернулся к радисту.

— Я хочу, чтобы вы проверили все ваши аэропорты и выяснили, пролетал ли самолет Глобал Транспортер за последние несколько дней.

Оператор склонился над своим прибором, а в комнату вошли Мюллер и Шмайсснер. Мортон рассказал им, что случилось. Пальцы Шмайсснера машинально играли костяной пуговицей его традиционного баварского пиджака, но во всем остальном он оставался вполне спокоен. Наступила тишина, никто не произносил ни слова, вслушиваясь в тихий голос радиста.

Наконец тот поднял голову.

— Один из их грузовых самолетов пролетал через Мюнхен вчера вечером. Воздушная диспетчерская Мюнхена сообщает, что обычно компания предпочитает Франкфурт, но на этот раз самолет приземлился в Мюнхене, потому что должен был забрать еще одного второго пилота. Несмотря на непогоду, пилот настоял на скорейшем вылете.

— Самолет летел в Манагуа, — это прозвучало утверждением.

— Да, — подтвердил радист. — Мюнхенский диспетчер говорит, что это была конечная точка маршрута.

Мортон повернулся Шмайсснеру и объяснил ему, почему на сей раз тот ошибся относительно убийц Грубера. Шмайсснер не задал ни одного вопроса, даже не сделал ни единого жеста несогласия. Тоном, каким делятся приятными воспоминаниями, он объявил:

— Доктор Крамер говорил, вы умеете удивлять людей.

— Я многое узнал от вас, — мягко сказал Мортон.

Радист снова поднял голову.

— Ваш Координатор на связи.

Мортон взял трубку.

— Да, Фрэнк.

— У меня на связи Битбург. Он хочет сообщить вам, что Соня Крэйтон мертва. Сердечный приступ. У Иосифа тоже был приступ — ночью. Битбург говорит, что с ним была молодая женщина, которая вызвала «скорую». Битбург хочет сообщить вам, что он велел служащим Нобелевского фонда ни словом не упоминать о ней.

— Как Иосиф?

— Один из моих ребят только что связался с больницей. Врачи говорят, что он слаб, но положение стабильное. Битбург считает, что ввиду сложившихся обстоятельств ему следует вернуться в Женеву.

Мортон издал короткий рык. Он уже имел случай наблюдать раньше, как Уолтер делает это — моментально увеличивает расстояние между собой и всем, что может хоть как-то расстроить его.

— Прежде чем он уедет из Стокгольма, пусть удостоверится в том, что граф Линдман понял: я попросил Марту Гамсум остаться с Иосифом, и если до меня дойдет хоть одно слово, порочащее ее репутацию, я сам прослежу, чтобы король лично исправил это. И попроси врачей Иосифа передать ему от меня привет.

— Будет сделано, — бодро произнес Координатор. — И последнее. Битбург говорит, что Мадам улетела во Франкфурт. Сказала Линдману, что собирается повидаться с президентом Бундесбанка.

— Поблагодари Уолтера за это, — сказал Мортон, вешая трубку.

Снаружи первые лучи солнца начинали окрашивать снег в цвет меди. Мортон повернулся к Мюллеру и объяснил, что ему нужно сделать.

Глава 30

В своем кресле, накрытом стерильной простыней, доктор Ромер ехал по коридору, ведущему в операционные палаты. В каждой операционной кипела активная работа. На нем были маска, халат и шапочка, как и у всех фигур, сгрудившихся вокруг лежавших под наркозом пациентов. Некоторые реципиенты прибыли теми же рейсами, что и предназначавшиеся для них органы.

Последние органы были баварского урожая. Их прибытие смягчило шок от известия, отправленного по факсу вашингтонским Координатором: Клингер погиб в автомобильной катастрофе. Полиция сообщила, что нанятая им машина потеряла управление, а последовавший пожар кремировал тело. Координатор предпринял все необходимые шаги, дабы убедиться, что полиция не слишком глубоко копнула в плане идентификации трупа.

Доктор Ромер развернулся, чтобы дать проехать каталке. Сестра по уходу и анестезиолог везли Пьера Саванта, могущественного главаря марсельской банды, который по приезде в клинику вел себя так агрессивно, что Крилл чуть было не отказался оперировать его. Теперь, накачанный седативными препаратами во время подготовки к пересадке почки, Савант тихонько храпел в пластиковую маску.

Доктор Ромер подождал, пока каталка въедет в операционную Крилла, а потом покатил дальше по коридору. Он остановился перед большой двустворчатой дверью, над которой горела светящаяся надпись: «Вход Только Для Сотрудников». Дверь слегка приоткрылась, а потом закрылась за ним. Инстинктивно он оглянулся на красную лампочку и монитор на стене, над дверью. Ни лампа, ни монитор не среагировали.

Свет здесь был тусклый, голоса персонала тихие, их шаги заглушались звукопоглощающим материалом пола и защитной крышей аппаратуры интенсивного ухода. Все подчинялось механическим и электронным шумам мониторов жизнеобеспечения и шипенью поднимающихся и опускающихся респираторов. Они были часовыми этого подземного царства, всегда на страже, готовые подать сигнал тревоги медсестрам, сидящим за столом в центре помещения. Стол в форме подковы загромождали экраны осциллоскопов. Каждый был связан с пациентом, лежавшим в одном из отдельных манежей, выстроившихся вдоль стен. В каждом манеже помещалась высокая кровать, облегчающая сестрам возможность визуального наблюдения. Правда, они в этом не нуждались: мониторы рассказывали все, что необходимо было знать.

Пока все медсестры продолжали изучать точки, бегущие по экранам, одна из них вскочила и поспешила к доктору Ромеру.

— Как у них дела, фройляйн Сац? — спросил он, взглянув на ее именную табличку: «Моника Сац». Она была из тех, кого недавно перевели из Трансплантационного центра «Дар Жизни».

— Никаких проблем, — бодро сказала она, глядя на него сквозь очки. — Правда, это сейчас здесь тихо. А через несколько часов станет оживленнее, чем на главном шоссе Тихоокеанского побережья.

Доктор Ромер кивнул, удивляясь, почему американцам всегда нужна точка отсчета.

— Возвращайтесь к вашим обязанностям, — официально произнес он и медленно покатил кресло вдоль манежей. Возле каждой кровати стояла обычная стойка с бутылочками и трубочками. В глазах некоторых пациентов отражался страх, когда они приходили в сознание. Но он не позволял делать ничего, что могло бы уменьшить их тревогу. Страх был частью процесса восстановления; когда он исчезнет сам по себе, пациент поймет, что выздоравливает.

Он остановился у одной из кроватей. Фунг, все еще не отошедший от наркоза после операции и упакованный в трубки и электроды, лежал неподвижно, как статуя. Рядом медсестра быстро проверяла бутылочки и трубку, тянущуюся от его рта к респиратору, большому квадратному ящику, издававшему ритмичное шипение — единственное подтверждение того, что Фунг еще жив.

Пока доктор Ромер разглядывал бутылочки, каждая из которых содержала жизнеобеспечивающий раствор, он заметил, что все жидкости вдруг легонько вздрогнули, словно кто-то невидимый одновременно тряхнул бутылочки. Он кинул быстрый взгляд на медсестру. Она была поглощена заполнением карты. Он посмотрел в сторону стола. Там тоже никто не заметил встряски. Он снова взглянул на бутылочки. Их содержимое больше не качалось. Дрожь земли была такая легкая, что он даже подумал, что ему померещилось. Однако он знал, что это не так — и испытал облегчение от того, что видел. Такая легкая дрожь означала лишь, что Природа приоткрыла предохранительный клапан.

Неожиданно красная лампа над дверью начала быстро мигать. По экрану рядом с ней поплыла мерцающая надпись: «Код номер один. Реанимационная Палата».

Моника Сац уже бежала к дверям, когда доктор Ромер остановил ее.

— Не оставляйте свой пост! И без вас есть кому справиться!

— Но это же остановка сердца. Все бегут!

— Вернитесь к вашим обязанностям.

С этими словами он быстро выехал из палаты. Он хотел посмотреть, как дежурная команда справляется с аварийной ситуацией. Он бегло прикинул, кто же пациент.

— Сколько длится остановка у О’Нейла? — требовательно спрашивал Крилл, когда доктор Ромер вкатился в реанимационную палату.

— Уже две минуты. Мы стали делать ручной массаж через двадцать секунд после того, как монитор начал мигать, — отозвалась одна из сестер.

Крилл зарычал. Он сидел в закусочной для хирургов, когда сигнал аварийной лампы оборвал его наслаждение чашкой кофе в перерыве между операциями.

Доктор Ромер поставил кресло так, чтобы не мешать аварийной команде, но все-таки достаточно близко, чтобы следить за каждым действием. Мистер О’Нейл — Сэм О’Нейл, признанный глава ирландской мафии в Бостоне — лежал, задрав вверх лицо, такое же белое, как щетка его волос. За время пребывания в клинике он продемонстрировал крайнюю степень хамства и невежества. Несколько медсестер отказались близко подходить к нему. В конце концов вмешался доктор Ромер и предупредил О’Нейла, что вернет его взнос и отошлет домой первым же рейсом, если тот не станет вести себя прилично.

Крилл взглянул на доктора Ромера.

— С ним все было нормально. Новое сердце качало отлично. И вдруг такое.

Он повернулся к остальным, быстро и спокойно продолжавшим свою работу.

— Давайте-ка сделаем ему еще разок. Поставьте на четыреста джоулей.

Одна из медсестер начала устанавливать прибор для электрошока, другая стала громко считать, глядя на свой ручной таймер.

— Две-сорок, — выкрикнула она, назвав чистое время с начала тревоги. Доктор Ромер знал, что у них осталось минуты три, и уж никак не больше четырех, до того момента, когда у О’Нейла возникнут необратимые нарушения мозга. И все же, несмотря на жесткий лимит времени, Крилл контролировал ситуацию с той же быстротой и в той же манере, какие он демонстрировал в своей операционной. Череда приказов продолжала четко срываться с его губ.

— Проверьте пульс в мошонке! Кто-нибудь, наберите десять кубиков эпинефрина 1:1000!

Ответные реакции были такими же быстрыми.

— Пульс слабый и прерывистый.

— Две-пятьдесят, — крикнула сестра с таймером.

— Готов! — сказала сестра у аппарата.

— Эпинефрин набран! — доложил один из врачей, прибежавших в реанимационную.

— Внимание всем! — Крилл взял два веслообразных электрода, присоединенных к установке, и приложил их к груди О’Нейла. — Отойти! — скомандовал он.

Все отступили на шаг от кровати. Крилл нажал кнопки на каждом электроде. Электрический разряд прошел по новому сердцу О’Нейла. Крилл поднял электроды. Тело продолжало корчиться в спазме, спина выгнулась дугой, а ноги затвердели, когда разряд пробил тело. Потом О’Нейл безжизненно рухнул на спину.

— Подзарядка! — на это уйдет девять секунд.

— Три минуты, — выкрикнула сестра.

— Эпинефрин! — скомандовал Крилл.

Врач протянул ему шприц с длинной иглой для сердца. Крилл нащупал просвет между ребрами О’Нейла. Он ввел четырехдюймовую иглу в полость грудной клетки, прямо в сердце, которое он только что пересадил. Оттянул немного поршень и, когда темнокрасная кровь устремилась вверх по иголке, быстро ввел стимулятор в сердце.

— Пульс? — спросил Крилл.

— Падает.

— Три-десять, — объявила сестра с таймером.

— Заряжен! — раздался голос сестры у аппарата для электрошока.

Крилл еще раз вверг О’Нейла в шок. И снова наблюдал, как его пациент безжизненно откинулся на спину.

— Подзарядка! — опять скомандовал Крилл. — Добавьте лигнокаин, пятьсот кубиков.

Врач достал стимулятор и ввел его в одну из внутривенных трубок.

Под монотонный голос сестры, отсчитывающей время их усилий, они продолжали делать все возможное, чтобы оживить главаря бостонских бандитов. О’Нейл получил вторую дозу эпинефрина и еще два шока. Когда считающая сестра объявила, что прошло шесть полных минут, Крилл отступил на шаг от кровати.

— Мертв.

Он мягко закрыл О’Нейлу глаза и посмотрел на остальных.

— Всем спасибо, — и повернулся к одному из врачей. — Отвезите его обратно в операционную и выясните, какие органы можно удалить.

Потом, стягивая перчатки, Крилл кивнул доктору Ромеру и медленно вышел из реанимационной палаты. Доктор Ромер следил за ним, а потом тоже покинул палату, когда аварийная команда покатила кровать обратно в операционную, чтобы начать удаление всех пригодных органов из тела.

В южной части острова, где жил персонал, вечеринки закончились как обычно — некоторые вернулись домой, другие отправились на виллу с «девочками для комфорта», как здесь называли привезенных бесплатных шлюх. Несколько парочек воспользовались кабинами вертолетов, стоящих у взлетной полосы.

Один из вертолетов облюбовал Моше Вейл. Он привел с собой светловолосую польку-шлюху, которая сопровождала Клингера в полете из Нью-Йорка. Прочитав ее доклад, Вейл решил, что она поможет ему наиболее приятным образом провести ночь.

Она сообщила, что зовут ее Руфь, и он улыбнулся: ну, если уж она еврейка, то это как свиная отбивная в кошерной мясной лавке. Но он принял это как признак ее желания доставить ему удовольствие. И она его доставила. Теперь, далеко за полночь, он был сыт и слегка пьян от бутылки текилы, которую они прикончили вдвоем. Секунду назад она вылезла из кабины, чтобы помочиться, и сразу же крикнула:

— Моше, Моше, пойди посмотри. Быстро!

Возбуждение в ее голосе заставило его подойти к дверце кабины. Она указывала за озеро.

— Посмотри, посмотри на небо!

Над горой Масая медленно и красиво вился пар, освещенный яркими розовыми отблесками.

— Красиво… Как красиво, — произнесла Руфь тем же тоном, каким говорила с ним после завершения любовного акта.

Он взглянул на нее и улыбнулся: она была похожа на ребенка — красивый, взрослый, распутный и совершенно порочный ребенок.

— Мне нравится смотреть, — сказала она, возбужденно хлопая в ладоши. — Так красиво!

На мгновение он тоже застыл, как завороженный — никогда раньше ему не приходилось видеть такого, — а потом спросил:

— Ты правда хотела бы пойти туда и взглянуть?

Она повернулась и уставилась на него.

— А разве можно?

Он ухмыльнулся.

— Запросто — на нашем волшебном ковре-самолете.

Она продолжала озадаченно смотреть на него.

— Я не понимать.

Он похлопал рукой по фюзеляжу вертолета.

— На этом.

Она смотрела не него круглыми от удивления глазами, все еще не веря.

— Ты умеешь летать на этом, Моше?

— Без проблем. Летал на таком в Бейруте.

— И мы полетим и посмотрим?

— Конечно, почему же нет?

Руфь взглянула на дорожку, ведущую к клинике.

— Доктор Ромер. Ему, наверно, не понравится…

— Он уже спит. И потом, мы можем слетать туда и обратно за несколько минут.

Ее глаза стали еще круглее.

— Ты сделать это? Для меня?

Она забралась в кабину, он кивнул ей на кресло второго пилота и велел пристегнуться ремнями.

— Я только один раз летать на вертолет, когда приехать на остров, — сказала Руфь.

— Может, на обратном пути повторишь свой подвиг. — Он подмигнул ей и представил себе предстоящие новые утехи. Она протянула руку и начала легонько массировать его ляжку.

— Может, я сделаю так, что ты немножко готов, Моше.

Он ухмыльнулся ей.

— Просто не убирай оттуда руку, и все.

— Без проблем, — хихикнула она.

Он включил двигатель и нажал кнопку пуска. Раздался глухой хлопающий звук, как от монеток в стиральной машине, а потом двигатель набрал полные обороты и корпус задрожал.

Руфь, пробормотав что-то по-польски, вцепилась в края своего кресла и крепко зажмурила глаза. Вейл усмехнулся: она и впрямь была ребенком. Он выждал, пока то нарастающий, то стихающий звук двигателя не превратился в ровный рев, а потом поднял машину в воздух. Они быстро взлетели.

Впереди на них неслась гора Масая. Полосы испарений поднимались в небо, пересекались друг с другом, образуя причудливые узоры, окрашенные в нежно-розовый цвет — отражения жерла вулкана.

— Хочешь посмотреть поближе? — спросил он, когда они пролетали над нижней частью склона.

— Это есть возможно?

— Я же сказал, все возможно, когда ты на моем волшебном ковре-самолете.

— Тогда мы смотреть, — решительно произнесла девушка.

Повинуясь управлению, вертолет ринулся вверх, как скоростной лифт, и очень скоро оказался над верхушкой. Здесь, наверху, свечение, вырывавшееся из глубины кратера, было ярче.

Руфь подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть.

— Видеть не так хорошо, — сказала она тоном разочарованной маленькой девочки.

— Сейчас мы это устроим. — Он направил вертолет прямо к горловине кратера.

— О-о, как красиво… Как здорово, — крикнула она, смеясь.

Действительно, красиво, подумал он. Как восход солнца над пустыней. Только здесь был их собственный восход — прямо посреди ночи. Он взглянул на Руфь: широко раскрытыми глазами она уставилась на это зрелище.

— Знаешь что, я разок перелечу через верхушку, и тогда ты посмотришь как следует.

Она кивнула, слишком завороженная зрелищем, чтобы отвечать.

Он направил вертолет через край горловины кратера. Неожиданно струя воздуха подбросила их на добрых пятьдесят футов. Он прибавил обороты и начал пересекать жерло вулкана.

Руфь рядом с ним прижала лицо к стеклу, глядя вниз.

— Как ад, — выдохнула она. — Ад на земле.

Далеко внизу под ними пузырилась красная лава.

— Ага. Ну, ладно…

Что-то произошло. Мгновение назад рычаг двигался свободно, теперь он застрял. Руль высоты не слушался. Винты замедляли вращение.

Руфь, прижимаясь лицом к стеклу, закричала:

— Не видеть! Не видеть!

Вулканический пепел! Он укрывал все вокруг. И тянул их… Упрямо тащил их вниз.

Руфь уже вопила во весь голос.

— Заткнись! — проорал он.

Ему нужно было больше силы. Больше подъема. Больше… всего!

Вертолет опустился ниже края горловины кратера.

Руфь завопила еще сильнее. Плексиглас лопался от жара, и кабина наполнилась противным запахом. Сера. Контрольный кабель руля высоты стал плавиться. Вейл едва мог дышать. Руфь тихо стонала. Бока кабины раскалились так, что до них нельзя было дотронуться. Плексиглас таял на глазах. Жар стал невыносим. Весь мир окрасился в ярко-красный цвет.

Вертолет коснулся кипящей лавы. На мгновение он застыл на ее поверхности, словно пузырящаяся, кипящая, плавящаяся жижа держала его. Потом медленно, страшно медленно вертолет погрузился в лаву и исчез.

Глава 31

Анна сделала знак официантке, чтобы та принесла еще кофе.

— Я провела там уже три дня, — сказала она, — но никто не говорил и не делал ничего такого, что могло бы вызвать хоть смутные подозрения с точки зрения медицины.

Они ели крабов и жаркое, поглядывая на перекормленных американцев, входящих и выходящих из придорожного бара-ресторана на северной стороне Малибу. По молчаливой договоренности они поддерживали разговор на уровне «как-прошла-твоя-поездка — а-как-твоя» и часто улыбались в ответ на реплики друг друга, но каким-то образом умудрялись держать головы в таком положении, чтобы каждому было трудно прочесть выражение лица другого. Только когда пустые тарелки унесли — у нее был фруктовый салат, а у него клинообразный кусок домашнего яблочного пирога и небольшая горка крема, — Томми выудил из кармана маленький блокнот, а Анна положила локти на стол и начала со свойственным ей пролетарским акцентом, которым отличались обитатели кварталов между Фулхем Роуд и Уондсвортской общиной, говорить о том, ради чего они встретились здесь.

— Но? — подсказал Томми, не отрывая глаз от блокнота.

— Но, — повторила вслед за ним и она. — Как я уже говорила, все эти забавные правила. Вроде выдачи всем пациентам номеров, вместо того чтобы называть их по именам. Это делается вроде как для гарантии неприкосновенности их частной жизни. А медсестры, когда им нужно обратиться к ним, говорят лишь «сэр» или «мадам». Так или иначе контакты с пациентами сводятся к абсолютному минимуму. Только старшие врачи по-настоящему долго занимаются ими. Истории болезни тоже никогда не остаются в палате пациента, а хранятся под замком у старшей сестры на каждом этаже. И все указания по уходу и лечению выписываются доктором Литтлджоном.

Томми опять сверился с блокнотом.

— Он — директор клиники, верно? И это он тебя нанял?

Анна кивнула.

— Я уже думала, что он не примет меня. И не из-за каких-то там осложнений с теми бумагами, которые подготовил Чепмен — с ними меня приняли бы в клинику Майо. Просто Литтлджон очень настаивал, чтобы я как следует усвоила все их правила. Это была настоящая лекция. Когда же я спросила, почему так важно соблюдать дистанцию с пациентами, мне показалось, что он взлетит на воздух!

Томми улыбнулся.

— Я помню, Шанталь говорила, что похожая система номеров существует в некоторых шведских клиниках, куда богатые и знаменитые отправляются подправить свои носики и губки. Она сказала, что в подобных местах гарантия секретности входит в пакет оплачиваемых услуг.

— Здесь то же самое. Охрана у ворот. По всему периметру — забор, который понравился бы хозяевам лагеря в Китае. На подъездной дорожке — такой длинной, что вполне сгодилась бы для марафонских забегов — канавки для ограничения скорости. Пациенты, разумеется, всего этого не видят. Клиника довольно далеко от шоссе, а дальше красных ковров они не ходят. Повсюду множество вежливых табличек, предупреждающих о змеях. И все регламентировано нашим директором.

— Этот Литтлджон — что он за человек?

— Настоящий надзиратель. Маленький, с козлиной бородкой и глазами, которые плохие писатели называют проницательными. Носит замшевые ботинки, а походка — как у Джона Уэйна. Чувствуешь его личность еще до того, как он входит в комнату. Но клиницист великолепный. До этого места он работал почти во всех ведущих центрах трансплантации Северной Америки, а надо сказать, эта клиника оборудована лучше всех больниц, где я только ни бывала.

— Откуда берутся деньги?

Анна приподняла локти.

— Невозможно сказать. Место совершенно анонимное. Нет даже таблички с упоминанием основателя. — Она замолчала, когда появилась официантка, извинившись за задержку и объяснив, что должна была залить свежую воду в кофейник.

По их обоюдному молчаливому согласию появление кофе нарушило ритм разговора. Они сидели молча, словно каждый ждал, когда другой заговорит об их последней встрече: той ночью в Гонконге, когда она объявила, что уезжает в Китай одна, несмотря на все его возражения. Они все еще ссорились, когда она садилась в поезд, отправляющийся в Бейджинг. Ее чуть не убили там, прежде чем полковник сумел вытащить ее.

Но так и не сказав ни слова, они поняли, что оба еще не готовы к такому разговору. Вернее, почти готовы, но — не совсем.

Томми заглянул в блокнот и спросил:

— Как прибывают пациенты?

— Частная скорая помощь. Но большинство на медицинских аэробусах или на своих личных самолетах.

— Я полагаю, они летят до Санта-Моники или Санта-Барбары, а потом приезжают на машинах?

— Нет. У нас есть своя собственная взлетная полоса. Достаточно длинная для «Тристаров» или «Боингов-747».

Томми сделал очередную пометку в блокноте и покачал головой.

— Это довольно-таки необычно, правда?

— Я тоже так подумала. Потом проверила и обнаружила, что в пределах сотни миль отсюда расположена дюжина частных клиник с такими же удобствами. Многим пациентам нравится избегать суеты коммерческих аэропортов. Это Америка, Томми. Чем выше твой статус, тем значительнее выглядишь в глазах конкурентов.

Он поднял голову и посмотрел на нее.

— Какие-нибудь идеи насчет того, откуда прибывают ваши пациенты?

— Нет. Я же говорила, секретность здесь на высоте. — Она чувствовала его настойчивость и понимала, что так он старается держать прошлое за кадром. На мгновение она позволила своей памяти задержаться на том, что могло произойти между ними. Потом крошечная гироскопическая фигурка внутри нее, которая всегда умудрялась оставаться на плаву, взяла верх.

— Как насчет персонала? — спросил он. Его взгляд не отрывался от лица Анны, изучая его, прислушиваясь, вопрошая…

— Медсестры все азиатки, в основном с Филиппин или из Бирмы — минимальный английский, максимальный профессионализм. Врачи — практически отовсюду. Я ухитрилась составить список. Может быть, тебе стоит дать его Лестеру, чтобы он проверил. Когда вернусь, постараюсь раздобыть больше информации.

Она полезла в карман и вытащила листок бумаги.

— Прости, что не смогла напечатать. Тебе придется разбирать мой почерк.

— Я всегда умел разбирать твой почерк, — сказал он с напряженным вызовом, взял бумагу, взглянул на нее, потом поднял глаза на Анну и улыбнулся.

— Что тут смешного? — спросила она, подперев ладонями подбородок.

— Я думаю, нам обоим нужно…

— Послушай, я… — начала она.

— Я хотел… — произнес он одновременно с ней.

— …хотела поговорить сейчас о Гонконге, — тихо закончила она.

— Я тоже, — кивнул он с улыбкой, бывшей у него всегда наготове.

— Это я виновата в том, что произошло там. Я посылала тебе неправильные сигналы. — Она говорила не думая, прямо от сердца и от воспоминаний о том, что могло никогда не случиться.

— Все нормально, — сказал Томми и, помолчав, подвел итог: — Я повзрослел с тех пор. Моя антенна теперь настроена лучше… Я надеюсь. — Он сунул листок в карман.

Анна перегнулась через стол и дотронулась до его щеки.

— Мне сейчас по-прежнему никто не нужен в моей жизни. Но когда станет нужен, я надеюсь, ты все еще будешь рядом.

Ответом послужило молчание.

— Я не шучу, — сказала она, действительно не шутя.

Официантка наблюдала за ними из-за стойки.

— Вернемся к пациентам, — сказал Томми, испытывая беспричинную радость, слыша песню собственного сердца и потому надув щеки и приняв деловой вид.

Она улыбнулась. Он совсем не изменился. И она была этому рада.

— В данный момент у нас шестьдесят пациентов. В основном сердца и почки. Поскольку я младшая медсестра по уборке операционных, я вижу их, только когда они спят. Окажись среди них какая-нибудь знаменитость, я бы даже не подозревала об этом. Как только их переводят из операционной, я их больше не вижу. Еще одно правило — персонал из операционных никогда не поднимается на другие этажи.

Анна допила свой кофе.

— И последнее. За все время, что я нахожусь здесь, мы сделали только одну пересадку почки.

— Всего? Какие причины?

— Не вижу ни одной, кроме самой очевидной. Нехватка органов.

Томми сделал отметку в блокноте.

— Какого же рода делаются операции?

— Прочистка сосудов, замена клапанов. И тому подобное.

Еще одна отметка в блокноте.

— Не очень-то это подходит названию места, верно? Небольшое преувеличение — называть его «Дар Жизни», когда на самом деле это винтики и гаечки.

Она выдержала паузу, а потом сказала:

— Тем не менее цены достаточно высоки. Стоимость палаты раза в два выше, чем в других подобных местах. И они не связываются с «Голубым Крестом».

— А это значит, что прием пациентов очень выборочный.

Она снова помолчала.

— Если у тебя столько денег, зачем отправляться в подобное место? Почему не в какой-нибудь другой центр с более известной репутацией? В других местах та же анонимность и плата наличными. — Она посмотрела Томми прямо в глаза. — Если, конечно, здесь не дают гарантии.

— Бог ты мой, — тихо произнес Томми. — Может быть, как раз сейчас ты что-то нащупала.

— Может быть, — сказала она. — Может, так оно и есть.

Они оба помолчали.

— Я позвоню полковнику, — наконец сказал Томми.

Анна медленно покачала головой.

— Нет, еще рано. Я хочу быть абсолютно уверена. — Она взглянула свои часы. — Мне пора возвращаться. У меня позднее дежурство. Но давай встретимся через несколько дней.

— В это же время? — Вопрос прозвучал почти игриво.

— Может быть, сможем растянуть это до раннего ужина, — небрежно ответила Анна.

Когда она встала, Томми задал еще один вопрос:

— Я могу как-то связаться с тобой?

— Литтлджон ясно дал понять, что служащим не должны звонить в клинику.

— А как насчет твоей квартиры?

— Я снимаю ее вместе с парочкой других медсестер. Вряд ли будет разумно звонить туда. Я их почти не знаю.

Томми кивнул.

Анна еще раз улыбнулась и ушла. Он подождал, пока она скроется за дверью, а потомподошел к официантке и расплатился. Та окинула его внимательным взглядом и заметила:

— Ваша подруга торопится.

— Рабочая этика. У некоторых людей она развита сильнее, чем у остальных.

— Самая беготня начнется не раньше, чем через час. Хотите еще кофе? Он горячий.

— Спасибо. Но мне нужно возвращаться.

— Куда возвращаться?

— В Санта-Монику.

— Приятное местечко, — кивнула официантка.

Когда Томми сунул сдачу в карман и вышел, официантка подошла к телефону-автомату за кабинками. Она сверилась с номером, который был записан на обратной стороне ее блокнота для заказов, и набрала его. На другом конце сняли трубку, и она заговорила торопливо, словно желая угодить:

— Вы были правы насчет нее, доктор. Я не все смогла расслышать, но, похоже, она выворачивалась наизнанку перед этим репортером. Такой высокий стройный парень. По выговору европеец. Живет в Санта-Монике…

Потом официантка точно повторила все, что ей удалось услышать. Когда она закончила, ее поблагодарили и сказали, что кое-кто зайдет и занесет ей 500 долларов. Когда ее в первый раз попросили присматривать за болтливыми служащими из той забавной клиники, что была дальше по шоссе, она думала, из этого ничего путного не выйдет. Однако сейчас, всего лишь навострив ушки, она за пять минут заработала больше, чем получала за долгую неделю.

В двадцати милях отсюда, за пятнадцатифутовым забором, ограждавшим по периметру трансплантационный центр «Дар Жизни», доктор Ричард Литтлджон сидел в своем кабинете спиной к окну. Его тело и маленькая головка полностью утопали в кожаном кресле с высокой спинкой. Потом его рука, похожая на птичью лапку, снова потянулась к телефону и осторожно сняла трубку. Набрав номер, он произнес несколько коротких фраз тем же мягким тоном, каким обычно диктовал заметки в истории болезни пациентов. На мгновение он замолчал, слушая ответ, а потом сказал:

— Это будет просто замечательно.

Глава 32

Попросив радиста объяснить ему кодировку частот, Мортон уселся перед аппаратом и принялся за телефонные звонки, пока команда Мюллера заканчивала свои дела в домике. Мюллер, известный своим талантом руководителя, восхищался точностью и быстротой работы Мортона. Тот задавал вопросы, отдавал приказания, получал ответные звонки, задавал следующие вопросы, и все это — с точно рассчитанной энергией, которая, казалось, постоянно напоминала: мы можем добиться успеха, но можем и проиграть. Он походил на воплощенный ультиматум, но никогда не переносил на других тот пресс, давление которого испытывал сам. Вот блестящий образец того, мельком подумал Мюллер, как добиваться нужных результатов, действуя твердо и без оглядки.

Первый звонок Мортона был Координатору на «Конкорде». Он дал ему список лиц, с которыми хотел поговорить, и объяснил, в каком порядке. Техник на борту самолета зафиксировал радиочастоту и расширил ее таким образом, чтобы у Мортона была чистая и непрослушиваемая связь из домика.

Сначала он поговорил с Генеральным Секретарем ООН в Нью-Йорке. Произошла короткая заминка, пока Генеральный Секретарь выпроваживал из своего кабинета совместную арабо-израильскую делегацию, которая пришла обсудить возможность превращения Иерусалима в открытый город.

Мюллер пришел в восторг от того, что Мортон, обращаясь к Генеральному Секретарю как к равному, закончил просьбой, чтобы тот лично позвонил Президенту Соединенных Штатов, а потом сидел совершенно неподвижно, глаза прищурены, как у китайца, и терпеливо ждал ответного звонка. Все в домике хорошо слышали ответ Генерального Секретаря: «Президент велел госсекретарю Армстронгу отложить его план».

Мортон поблагодарил и продолжил свою работу по списку. Он разговаривал напрямую с президентом Коста-Рики, застав его во дворце в Сан-Хосе, — объяснил, что службе Хаммер нужно разрешение провести свою ежегодную тренировку в джунглях на севере страны, возле границы с Никарагуа. Президент тотчас же дал согласие.

Далее он позвонил Карбери, полностью ввел его в курс дела и велел вылетать со всей Командой быстрого реагирования в Сан-Хосе на другом самолете службы Хаммер, грузовом «Боинге-747». Это был единственный самолет достаточной грузоподъемности, чтобы перевозить микролеты.

Потом он проинформировал Шанталь и Лестера и выслушал их новости без комментариев, позволив себе лишь легкую улыбку от этого подтверждения.

Наконец он позвонил в Стокгольм. Врач сказал, что Иосиф спит.

— Как он?

— Мы собираемся сделать шунтирование.

— Какие прогнозы?

— Могло быть лучше, а могло быть и хуже.

— То есть?

Все в комнате услыхали эхо смешка.

— Это значит, скорее лучше, чем хуже.

— Когда он проснется, не забудьте сказать ему, что я звонил.

— Скажу. Он уже спрашивал, не звонили ли вы. Король звонил дважды.

— Скажите доктору Крамеру, что я какое-то время буду занят и не смогу позвонить. Так что ему придется довольствоваться королем.

Врач издал еще один одобрительный смешок.

Мортон встал, потянулся, потер шею и бесстрастно взглянул на двоих людей из команды Мюллера, тащивших пакет с телом Грубера к вертолету.

Солнце уже поднялось высоко над снежной вершиной и светило прямо в окно. Мюллер никак не мог прочесть выражение лица Мортона, но чувствовал, что сжатая в пружину сила, которая в последние два часа осторожно разворачивалась, теперь была отключена — по крайней мере на время.

Глава 33

Серый свет начинающегося дня после окончания ночи — время, которое индейцы в Никарагуа все еще называют первым рассветом, — разбудил Дэнни. Секунду он лежал неподвижно, глаза привыкали к изменчивой быстроте перемен на небе и следили за тем, как бледная серость уступает место бледно-розовым бликам, чтобы потом смениться кроваво-красным отсветом восходящего солнца. Множество рассветов, которые он наблюдал в северных широтах и во вневременных зонах полета реактивного лайнера, не притупило восприятия тропического восхода солнца.

Но тут к нему вернулось кое-что еще, связанное с полетами. Среди ночи с дальней стороны горы Масая слышался звук вертолета. Он проснулся, сел, и звук тут же пропал. Он глянул в сторону Гейтса, тот даже не шевельнулся в своем спальном мешке. Еще какое-то время Дэнни полежал, приподнявшись на локте и прислушиваясь, не раздастся ли снова шум мотора. Шум не повторился. Он откинулся на спину в спальнике, напомнив себе, что по ночам, в особенности на открытой местности, звуки могут быть обманчивы. Учитывая, что с другой стороны расположено озеро Никарагуа, «стрекоза», должно быть, парила над водой, что еще больше мешало прикинуть направление и расстояние.

Когда рассвет достиг леса, надежно укрывавшего нижние склоны вулкана, он увидел, что темно-зеленая листва покрыта толстым слоем чего-то похожего на иней. Покров начинался на середине склона и простирался до самой вершины. Солнце, чье тепло уже ощущала его кожа, ничуть не растопило этот покров. Слой был толстый и ровный, как цементный порошок. От него исходил едкий запах, который он сразу узнал — пришлось однажды нюхать такое на Гавайях: вулканический пепел.

Дэнни выбрался из спальника и потянулся за ботинками. Гейтс рядом с ним шевельнулся, а потом резко сел. Он тоже уставился на пепел и принюхался.

— Черт бы ее побрал.

Он закурил сигарету, глядя, как Дэнни зашнуровывает ботинки, а день между тем быстро двигался к тому волшебному моменту, когда гордо и ясно взойдет солнце. Классический силуэт Масаи в эту секунду выглядел шедевром подлинной красоты.

— Хорошо спал? — спросил Дэнни.

— Может, уже получше, в предчувствии, что по крайней мере сегодня, если Бог даст, меня ждет нормальная постель. Я становлюсь уже слишком стар для подвигов бойскаута. — С этими словами Гейтс вылез из спального мешка.

— Ты, наверное, не слышал вертолета?

— После вчерашнего ужина я уже ни черта не слышал. — Они поужинали в одной из деревень на шоссе, запивая тяжелую пищу текилой и домашним пивом. — Так что там за вертолет?

Дэнни рассказал.

Гейтс затянулся сигаретой.

— Никто в здравом уме не станет летать здесь по ночам, особенно на вертолете. Даже когда мы атаковали сандинистов, никогда не вылетали в темень, если только не получали прямой приказ. Слишком опасно заходить на посадку.

— Однако кто-то там был. — Дэнни не отрывал глаз от верхушки горы.

— Может, тебе просто приснилось — после той свинины.

— Не думаю, — слегка раздражаясь, сказал Дэнни.

Издалека, из подлеска послышался слабый, но характерный звук моторов.

— Похоже, твой вертолет вернулся — специально показать, что он тебе не приснился, — ухмыльнулся Гейтс, сгибаясь в низкой стойке, подходящей для джунглей.

Загородив глаза щитками ладоней, они следили за пятнышком над верхушкой вулкана.

— Кажется, это поисковый полет, — объявил Дэнни. — Может, он ищет тот, другой вертолет.

Гейтс сощурился на солнце.

— Скорее какой-нибудь богатый землевладелец возвращается домой после ночной попойки. Знаешь, во время войны так бывало. Они протрезвлялись, паля по всему, что двигалось на озере.

Дэнни продолжал наблюдать за вертолетом с профессиональным интересом.

— Я все-таки думаю, он что-то ищет, Билл.

— Ладно. Итак, он ищет. Нас? Нет никакой необходимости. Половина страны уже точно знает, что гринго в городе. Должны знать, судя по тому, как с нас вчера вечером слупили двойную цену за ужин.

Гейтс натянул ботинки, которые купил в Манагуа, в том самом магазинчике, где были куплены туфли Клингера.

Они просили продавца показать, как выглядит весь его товар, а тем временем пытались выяснить, не помнит ли он Клингера. Если он и помнил, то довольно неплохо притворился, что нет. Потом они зашли в соседнюю контору, взяли напрокат «джип» и теперь занимались лишь тем, чем полагается заниматься разведчикам-сейсмологам: искали подходящие места для устройства лагеря. Вчера вечером они добрались до нижних склонов Масаи, свели «джип» с шоссе и устроились на ночевку.

— Может, сегодня нам придется испробовать твои примочки, Дэнни, — сказал Гейтс, поднимаясь на ноги.

Пока им еще не представлялась возможность воспользоваться ни сканером, ни летающей камерой. И за три дня в этой стране не обнаружилось ни единого признака доктора Ромера или его клиники.

— Хочешь поспорить? — спросил Дэнни.

Каждое утро у них происходил один и тот же разговор. И каждый раз Гейтс выдавал один и тот же ответ на этот вопрос: «Сколько раз тебе говорить — оставь азартные игры для Вегаса». Произносилось это мягким тоном, в котором, однако, чувствовалась внутренняя агрессивность.

Ходил слух, что однажды Гейтс отправился с женой в Вегас, а через неделю она сбежала в пустыню с крупье. В их работе всегда ходят подобные сплетни, подумал Дэнни. Иногда такие шутки помогают. Но явно не с Биллом. Он решил, что больше шутить не стоит.

Гейтс повернулся и взглянул туда, где возвышался силуэт Масаи. Ничто не тревожило воздух вокруг вершины. Отсюда пепел под глоткой кратера был похож на искусственный снежок какой-то гигантской рождественской декорации.

— Черт бы ее побрал. Этот подъем к вершине может стать настоящей каторгой.

— Ты думаешь?

Гейтс призадумался.

— Помнишь, как Бобби говорил про вулканы, что они только кажутся опасными.

Роберт Дюваль, сейсмолог из Сан-Франциско, просвещал их относительно поведения вулканов. Дэнни ухмыльнулся.

— Все, что я запомнил из его слов, это: чем дальше ты от последнего извержения, тем ближе — к следующему.

— У тебя что, выборочная память? Бобби еще говорил, что у этой груды камней репутация чистой воды показухи.

— Да, это он тоже сказал, — покорно согласился Дэнни.

Гейтс покачал головой и пошел к «джипу». Была его очередь готовить завтрак. Он сварил кофе в кастрюльке и разогрел походную пищу. Они быстро и молча поели, заперли «джип» и двинулись к вершине. У обоих на шеях болтались полевые бинокли, а за спинами — рюкзаки с водой и провиантом на день. В кармашке каждого рюкзака лежал разобранный автомат и запасные магазины, а также карты местности. Каждый держал в руке мачете, чтобы прокладывать дорогу через подлесок. Спустя некоторое время они добрались до границы пространства, засыпанного пеплом с запахом серы.

Дэнни остановился и растер порошок большим и указательным пальцами. Он скверно пахнул и был сырым на ощупь.

— Должно быть, подземный ручей, — сказал Гейтс.

Час спустя они снова остановились, чтобы осмотреть путь к вершине, похожий на лунный ландшафт. Из земли торчали острые обломки скал, а бока расщелин и маленьких оврагов были выщерблены и сожжены потоками лавы. Сильно воняло серой.

— Прямо как в китайском общественном сортире, — буркнул Гейтс, вновь двинувшись вверх.

Над местностью царила полная тишина. Чем выше они взбирались, тем толще становился слой пепла, и, продираясь сквозь листву, они вскоре с ног до головы покрылись серым порошком, заглушавшим их шаги. Кроме хруста веток, срезаемых ножами, раздавалось лишь их хриплое, затрудненное дыхание — пепел забивался в горло и заставлял слезиться глаза. Они снова остановились, чтобы попить воды из фляжек. Гейтс присел было на землю, но тут же вскочил.

— Господи Иисусе! — воскликнул он. — Это все равно что сесть на раскаленную сковородку!

Дэнни наклонился и потрогал землю — она была горячей. Он взглянул на склон. В резком утреннем свете в причудливых образованиях лавы, сформированных за миллионы лет, была какая-то странная красота.

— Наша «стрекоза» вернулась, — крикнул он.

Слева от них показался вертолет, он пролетел высоко над тем местом, где они стояли, и зашел на следующий круг.

— Ты был прав — это поисковый полет, — сказал Гейтс.

— Может, он следит за вулканом, — предположил Дэнни. — Это объяснило бы, почему вертолет оказался там ночью.

— Бобби не говорил, что так делают, — буркнул Гейтс.

Они видели, как вертолет снова пролетел над их головами и исчез. Дэнни направил в небо бинокль.

— Это иракский вертолет.

— Что ж, далековато от дома он забрался.

— Что он здесь делает?

— После войны на поверхность всплывает много всякой всячины, — пробурчал Гейтс.

Они продолжили восхождение, пробираясь через гребни, плато и ущелья, перекрытые громадными базальтовыми пластами. Когда взобрались повыше, лес сменился кустарником.

Неожиданно маленький комочек сорвался с ветки, рухнул на землю и затрепыхался, пытаясь убраться с их дороги. Придавленный пеплом, попугайчик никак не мог взлететь. Через некоторое время птичка дернулась в последний раз и затихла.

Они прошли чуть дальше, и тут впереди вдруг раздался вопль, деревья резко вздрогнули. Целое семейство обезьян-ревунов спрыгнуло с веток на склон. Тишина казалась все более мертвой по мере продвижения вверх, к горловине вулкана, состоящей из пемзы. Тут и там земля была усеяна широкими воронками, из которых вырывались струйки пара.

К этому времени солнце взошло уже высоко и ярко освещало пепел, так что он стал еще больше похож на снежный покров. Снова тишина нарушилась — на этот раз чьим-то тяжелым прерывистым дыханием. Оно раздавалось откуда-то с верхушки склона, но приближалось.

— Дикий кабан, — тихо сказал Гейтс. Он быстро снял рюкзак и вытащил пистолет. Дэнни сделал то же самое. Они укрылись за куском застывшей лавы, отчетливо слышалось громкое рычание кабана, трусящего по склону, копытца откалывали на бегу маленькие кусочки пемзы.

— Подожди, пока он подберется поближе, — прошептал Гейтс.

Легкий ветерок дул в их сторону, так что до последнего момента зверь не учуял их. Теперь он вылетел из кустарника, нагнул голову и припустил полным ходом; коротенькие ножки летели по воздуху, уши оттянуты назад, складки шкуры на загривке дрожали и перекатывались с каждым прыжком.

Гейтс и Дэнни вскочили и выстрелили одновременно. Пули скользнули по шкуре борова. Зверь взревел от ярости, развернулся, взметнув облако пепла, а потом с той же скоростью ринулся обратно с еще более мощным ревом.

— Нам лучше прикончить его. Он слишком опасен, — прокричал Гейтс, устремляясь в погоню.

С Дэнни, следовавшим за ним по пятам, он успел одолеть всего нескольких ярдов, когда земля под животным вдруг исчезла. Там, где секунду назад была твердая скала, теперь оказалась пузырящаяся красно-коричневая масса, от которой исходил страшный жар. Они смотрели, как ревущий от ужаса боров исчезал в этой трясине. Потом раскаленная лава скрылась под скалистой землей так же быстро, как до этого выплеснулась на поверхность.

— Господи Иисусе, — сказал Гейтс. — Пожалуй, нам надо убираться отсюда к чертовой матери.

— Еще пятьдесят футов, и перед нами откроется вид, который, возможно, сэкономит нам два или три дня поисков, — ухмыльнулся Дэнни. — Помнишь, что говорил Бобби: вулканы лишь выглядят опасными.

— Порой ты понимаешь людей слишком буквально, дружище.

Они снова двинулись вверх под горячим солнцем, не разговаривая, чтобы сберечь силы для подъема. Через некоторое время добрались до обнажившейся скальной породы прямо под горловиной кратера. Выпив воды из фляжек, они глянули на полосу джунглей, отделявшую их от глади озера Никарагуа. Сквозь пелену зноя едва виднелся Солентинэймский архипелаг. Они принялись разглядывать в бинокли берег озера, пытаясь отыскать здание, достаточно большое для размещения клиники, но кроме развалин двух фортов — остатков тех дней, когда британцы, испанцы и французы недолго правили здесь, — ничего не было видно. Они расширили горизонты поисков, но тут снова появился вертолет. Они проследили, как он пролетел над несколькими островами и исчез.

Они не отрывали бинокля от той точки, где видели его в последний раз. «Стрекоза» не появлялась. Они уже хотели было отвернуться, но Гейтс вдруг застыл как завороженный.

— Ух ты, — выдохнул он. — Ух ты, вот это да…

С того места, где вертолет исчез из их поля зрения, вынырнул маленький реактивный самолет. Он летел низко над водой.

— «Лира»! — радостно крикнул Дэнни. — Да кто же станет летать на «Лире» в таком месте?

Гейтс раздвинул губы в своей фирменной пиратской улыбке.

— Только кто-то с очень важными пассажирами на борту.

— Или, может, только с одним пассажиром?

— Нашим доктором Ромером?

— Ух ты, вот это да, — повторил Гейтс.

Они следили за самолетом, с ревом пронесшимся над озером и джунглями.

Гейтс полез в рюкзак за картой, разложил ее на земле и нахмурился.

— Судя по этой бумажке, здесь нет острова, с которого он взлетел.

— Может, карта устарела.

— Это самая новая из всех, что есть в Управлении.

— Дай-ка я проверю по своей, — Дэнни вытащил карту. — Смотри, вот этот достаточно большой для подходящей взлетной полосы. — Он отметил остров на восточном краю архипелага.

Гейтс снова нахмурился.

— Сколько лет твоей карте?

— Четыре года. Это одна из тех, которые выпускает не кто-нибудь, а Интурист.

— Как раз незадолго до того, как русские перестали появляться здесь, — задумчиво произнес Гейтс. — И примерно в то же время, когда самолет Ромера разбился в Эквадоре.

— Это выстрел наугад, Билл.

— Я знаю. Но этого не избежать, когда крутишься возле Мортона.

Дэнни уставился в бинокль на озеро. Гейтс, стоя рядом с ним, продолжал:

— Развей один дым и тут же напусти другой. Так всегда работала Штази.

— Билл, здесь не то место, где станешь открывать клинику…

— Или искать ее. — На губах Гейтса вновь заиграла улыбка.

— Мы идем искать? — спросил Дэнни.

Гейтс сверился с картой.

— Легче сказать, чем сделать. Не знаю, как на твоей, а на моей карте отмечено, что вся местность здесь — военная зона. У них как минимум должны быть патрульные шлюпки. И даже в темную ночь я не поручусь, что морская пехота Никарагуа не врежет нам как следует…

— Это был или тот, первый вертолет, или такой же, — перебил его Дэнни.

Там, где они в последний раз засекли исчезнувший вертолет, появился другой. Он стал скрупулезно прочесывать озеро.

— Что бы они там ни потеряли, им здорово хочется это вернуть, — пробормотал Гейтс.

Неожиданно к рокоту винтов присоединился странный гудящий и вибрирующий звук, идущий, казалось, прямо из под ног. Струи пара поднялись из кратера вулкана, а потом исчезли.

Дэнни и Гейтс вскарабкались вверх по насыпи. Внизу, на глубине в несколько сот футов нутро вулкана пузырилось и кипело. Пока они смотрели, еще одна струя пара поднялась в воздух и рухнула вниз в лениво струящийся в котле поток. Почти сразу же новый столб медленно поднялся вверх. Внутри него что-то было. Когда столб поравнялся с горловиной кратера, они разглядели очертания вертолетного винта, который ни с чем невозможно было спутать. Потом с величественной грацией винт рухнул обратно в вулкан.

— Господи, Боже мой, — выдохнул Гейтс. — Давай убираться к черту отсюда.

Сложив свои карты, они поспешили вниз по склону; глаза их слезились от серы, в глотках пересохло.

Глава 34

Дом Дитера Фогеля расположился в зеленом пригороде Франкфурта, так далеко от финансовой суматохи Бундесбанка, насколько президент мог себе позволить. Энглештрассе была одной из улиц, созданных во время послевоенного строительного бума. Теперь, почти полвека спустя, она превратилась в красивую аллею с маленькими ухоженными садиками с фасадов и домиками обслуги — позади. Системы охраны были тщательно спрятаны за готическими коваными железными воротами, а низкие окна, выходящие на улицу, были непрозрачными — результат использования бутылочного стекла.

Даже без списка, переданного Мюллером, который Мортон прикрепил на приборном щитке машины БНД без опознавательных знаков, он без труда сумел бы определить, кто живет на Энглештрассе.

В номере два с живой изгородью из бирючины и вьющимся по стене ломоносом, конечно, жил отставной командующий войсками НАТО. Только генерал мог содержать все в таком порядке. Напротив красовался миниатюрный роскошный замок — дом промышленника. Только магнат, опасающийся похищения, стал бы устанавливать такую антенну на крыше. Номер семь прятался за густым кустарником, охранявшим его от шума барж, доносящегося с Рейна. Это наверняка дом фрау Зауэрман, которая помогала основать Партию зеленых.

Он проехал мимо особняка с покатой крышей, принадлежавшего владельцу национальной сети супермаркетов, а рядом — столь же респектабельный дом основателя еще большей сети секс-магазинов. Мортон миновал еще дюжину домов, прежде чем добрался до номера 24. Как и все остальные, он был наполовину скрыт за рядами вязов и хвойных деревьев. Снаружи особняк Фогеля не подавал признаков жизни.

Незадолго до того, как Мортон появился на Энглештрассе, оперативник БНД припарковался на обочине шоссе, ведущего к аэропорту, и позвонил по радиотелефону из машины в Бундесбанк — фрау Зауэрман. Выдав себя за финансового директора московского Центробанка, он извинился, что не условился заранее, но настаивал на немедленной беседе с президентом. Фрау Зауэрман ответила, что при распорядке герра Фогеля такая встреча невозможна. Потом, вероятно, уловив разочарование в его голосе, она добавила, что в любом случае президент появится в своем офисе лишь поздним утром. Это послужило еще одним подтверждением.

На самой Энглештрассе начиналась суета дня. Перед номером 27, чьим хозяином был герр Бауэр, главный управляющий самого большого универсального магазина во Франкфурте, возле машины ждал шофер. У номера 31, дома германского посла в отставке, водитель продуктового фургона разгружал ящики с вином. К другим домам тоже начали подкатывать фургоны — они разгружались и отъезжали.

Ганс-Дитер говорил, что эта суматоха будет продолжаться девяносто минут, не больше. Потом на Энглештрассе вновь наступит утреннее спокойствие, нарушаемое лишь криками птиц, единственным свидетельством того, что жизнь все-таки продолжается на всем протяжении этой плавно изгибающейся улицы, одним концом выходящей в небольшой парк, а другим — в Кайзер-аллею.

Мюллер пояснил, что на Кайзер-аллее, несмотря на ее название, люди содержат своих птичек в сравнительно простых клетках, а не в роскошных вольерах, которые обожают жители Энглештрассе. Это и подсказало Мортону одну идею. Он спросил, как обслуживаются вольеры. Ответ повлек за собой все остальное.

Миновав номер 47 — дом биржевого маклера и его семьи, — Мортон увидел, что часы на приборном щитке показывают 7:15. Мгновение спустя рация в машине подтвердила, что все оперативники из команды наблюдения на своих местах.

Он въехал на Кайзер-аллею и миновал ремонтный фургон телефонной компании с командой прослушивания БНД. Они уже сняли крышку люка и спустились в туннель — проверить проводку.

Два часа назад, когда «Боинг-747» Мадам прилетел во Франкфурт-на-Майне из Стокгольма, машина БНД проследовала за ней во Франкфурт-отель. Тем временем от другой части оперативной группы потребовалось все их искусство, чтобы подключиться к телефонной сети отеля, прежде чем она займет свой номер в пентхаусе. Первый же ее звонок Фогелю домой, подтвердивший их встречу за завтраком, был прослушан Мортоном и всеми остальными из группы наблюдения.

После этого Мюллер сделал еще одну отметку в своем блокноте, вновь восхитившись тем, как великолепно Мортон ориентируется в ситуации. И это была правда: десятками различных способов он задавал один и тот же вопрос — поможет ли это? — тем, кому продолжал дозваниваться, сначала с «Чинука», доставившего их с Вальберга в мюнхенский аэропорт, а потом, во время полета во Франкфурт, с «Конкорда».

В этот период от Лестера пришло известие о том, что его программистам наконец удалось написать программу, необходимую для установления связи между похищениями человеческих органов; уже были прослежены первые предварительные цепочки. Лестеру также удалось восстановить Медитэйл, чтобы найти способ миновать блокировку на дискетах Транга. За блокировкой оказались тоже ряды цифр. В момент озарения Лестер просмотрел записи о спортивных победах Транга и обнаружил, что цифры обозначают вес, поднятый Трангом на Олимпийских играх перед тем, как его дисквалифицировали. Остальное довершило то, что Лестер называл рутинной проверкой и подгонкой. Номера в конце концов подошли к списку имен, принадлежавших всевозможным главарям банд, которым сделали пересадку органов.

Такие же проверки и подгонки дали возможность Лестеру разгадать тайну значков, похожих на номера на авиаталонах. Это и были номера. С этого момента, по словам Лестера, они просто стали плыть по течению. Дюжине его лучших ищеек потребовался остаток ночи, чтобы обнаружить, что номера соответствовали историям болезней пациентов центра трансплантации «Дар Жизни».

Где-то севернее Вюрцбурга вышла на связь Шанталь и объявила, что готова присягнуть в суде, что значительная сумма денег на депозитный счет ныне покойного пилота Отто Проеля — место гибели Эквадор — была переведена из банка в Лихтенштейне, целиком принадлежащего другому банку на Каймановых островах, а главным держателем акций этого самого банка является Симона Монтан. Тот же самый банк два года назад перевел 409 миллионов долларов на счет «Дара Жизни Инк.» в отделении Калифорнийского банка на Малибу. Наркреаб тоже открыл здесь свой счет. Все было сделано совершенно легальным способом. И в том, и в другом учреждении не сомневались, что до скандала никогда не дойдет.

До самого приземления во Франкфурте Мортон продолжал проверять время, соотносить расстояния и принимать решения. Одно из них заключалось в том, чтобы не прослушивать телефон в доме Фогеля. Ганс-Дитер сказал, что там стоит система защиты, которая по иронии судьбы была установлена самой БНД; чтобы обойти систему, его людям в лучшем случае понадобится целый день. Мортон сказал, что в этом нет необходимости.

Он выехал с Кайзер-аллеи и двинулся к окружной дороге, ведущей обратно в город. Проехав милю, он увидел съехавший с шоссе фургон и припарковался перед ним.

Бока фургона были разрисованы изображениями экзотических птиц. За несколько часов отделу художников БНД удалось скопировать отличительный знак франкфуртской фирмы, торгующей редкими птицами. Оперативник, сидевший на пассажирском сиденье фургона, подошел к машине. Он занял место Мортона за рулем и уехал, чтобы присоединиться к одной из групп наблюдения.

Водитель фургона носил зеленый комбинезон и выглядел как любой другой разносчик, остановившийся позавтракать в перерыве между заказами. Он был стрелком из БНД; его «узи» был закреплен под приборным щитком. Он кивнул и продолжал есть, пока Мортон отодвигал панель за его сиденьем и пробирался в кузов фургона.

Там в тесном пространстве находилось с полдюжины людей, стоявших или сидевших на корточках перед рядами приборов по обеим стенкам. С ними был Мюллер, одетый, как и все остальные, в зеленый комбинезон. Все внимательно слушали Джонни Куирка.

Он прилетел ночью из Женевы с несколькими карманными сканерами и летающими камерами Дэнни. В одной руке он держал муляж попугая в натуральную величину. Секунду назад он вытащил его из клетки, снятой с крыши фургона. Куирк кивнул Мортону и продолжал свои объяснения:

— Вот что вам следует помнить: камера управляется по такому же принципу, как и летающая модель самолета. Она легко сделает все, что вы захотите: усядется на ветку дерева, пристроится на оконном карнизе, сядет на верхушку печной трубы. В глаза птички вмонтированы объективы. Каждая камера работает тридцать минут, потом вам надо отозвать ее на подзарядку.

Куирк поднял маленький пульт:

— Сканер запрограммирован на прием звука, идущего вместе с изображением. — Он поднял в другой руке лопатку. — Она крепится к днищу клетки. Будет выглядеть так, словно вы несете птичий помет.

Техник в задней части фургона, сидевший на корточках перед небольшой приборной панелью, поднял голову.

— Номер третий докладывает: она только что покинула отель. Тот же самый «мерседес».

Мюллер взглянул на крупномасштабную карту, пришпиленную к стенке фургона.

— У нас есть двадцать минут, не больше, — сказал он.

— Отлично, — Мортон улыбнулся. Никто не видел его улыбающимся с того момента, как он прилетел во Франкфурт.

Глава 35

Удобно устроившись на мягкой обивке заднего сиденья «мерседеса», Мадам открыла изящный «дипломат» и вынула оттуда два документа, которые получила по факсу, стоящему у нее в номере. Оба были подготовлены «Теодор, Малдрейк и Ко.» — солидными бухгалтерами лондонского Сити, работавшими на Элмера, а после его смерти они помогали ей в создании Организации. Постепенно она убедила фирму отказаться от всех престижных клиентов и сосредоточиться исключительно на делах Организации.

Ей хватило одного беглого взгляда, чтобы понять: документы составил сам Арчибальд Теодор, старший партнер фирмы. Никто кроме него не обладал таким каллиграфическим почерком. То, что он писал от руки, подчеркиваю его полное понимание всей важности отчета. Она начала читать первый документ.

Под заголовком «Точная смета» шел подробный перечень пакета вложений Сони Крэйтон, который составлял основу ее соглашения о разделе имущества с Элмером. Теодор подсчитал, что нынешняя стоимость ее акций исчисляется суммой, чуть меньшей четырех миллиардов долларов.

Мадам просмотрела список. Ей казалось, состояние окажется больше. Вдова Элмера управляла финансовыми делами не лучше, чем всей остальной своей жизнью. Мадам отложила документ, на мгновение задумалась, вспоминая охватившую ее дрожь, когда Элмер показал ей соглашение: слишком щедро, сказала она себе тогда.

Однако не финансовое соглашение привело ее в конце концов к решению убить Соню. Она никогда не отдавала приказ убить кого-то только по причине финансовой выгоды. Вдова Элмера стала позором. Пока она оставалась скрытой от глаз общества, еще можно было терпеть ее поведение. Но постепенно, когда она вернулась в тот мир, где к Мадам относились как к идеалу светской хозяйки в любом обществе, поведение Сони стало обсуждаться открыто. Чего стоил только один инцидент, когда она схлестнулась с младшим президентским адъютантом на приеме в Белом доме! А в другой раз пригрозила устроить сцену на приеме в Букингемском дворце, поскольку оскорбилась, что ее поместили не в тот ряд при встрече королевы. «Я — миссис Элмер Крэйтон, — набросилась она на королевского лакея. — Если бы здесь был мой муж, мы стояли бы рядом с Ее Величеством». Было и еще несколько случаев, когда она вела себя так же неумно, а иногда просто по-идиотски. С недавнего же времени она стала, как сказал бы Элмер, хуже дешевой шлюхи, словно за годы жизни с ним так ничему и не научилась в оценке людей. Все эти ничтожные занудные типы, которых она затаскивала в свою постель, думая, что никто ничего не знает… Соня никогда не понимала, что каких-то вещей просто нельзя делать, если ты — вдова Элмера; что ты обязана вести себя определенным образом и выказывать надлежащее уважение к памяти самого замечательного человека из всех когда-либо ступавших на эту землю. Напротив, она, казалось, нисколько не заботилась о том, что ее запои и вереницы случайных связей все больше порочат само имя, с которым она связана — имя Элмера. А Элмер говорил, что во всем всегда есть последняя черта, за которую нельзя заступить и при этом не подвергнуть себя смертельной опасности. В конце концов Соня ухитрилась сделать этот шаг. Остался единственный способ застраховаться от того, что она когда-нибудь повторит это. Жаль, что ее внутренние органы остались при ней; в какой-то степени они могли послужить искуплением всех ее ошибок.

Мадам потянулась к телефону, вмонтированному в подлокотник сиденья, и набрала номер своего секретаря на борту «Боинга-747», все еще стоявшего во Франкфурте-на-Майне с командой в ожидании ее дальнейших инструкций. Там немедленно ответили на звонок.

— Карен, пожалуйста, пошлите венок на похороны миссис Крэйтон.

— Какие прикажете цветы, Мадам?

— Розы. — Элмер как-то обмолвился, что Соня ненавидела их.

— А текст, Мадам?

— Никакого. Только одно слово: «Мадам».

Она положила трубку и взяла второй документ. Он был озаглавлен «Совокорп».

Быстро просмотрев его в первый раз, она подумала, насколько же была права, когда доверила вести все подобные дела Арчибальду Теодору. Только он мог свести все сложности Совокорпа к нескольким страничкам. Первый параграф, открывающий документ, содержал в себе практически все. Она начала перечитывать, на этот раз медленно и внимательно.

«Совокорп был создан с исключительной целью развития и разработки посткоммунистического пространства в бывших советских республиках. Офисы были открыты в Москве и во всех республиканских столицах. Задача Совокорпа на ближайшее будущее — стать предварительным источником частного финансирования для бывшего Советского Союза. Долгосрочная задача Совокорпа — заменить все остальные источники инвестиций, которые в настоящее время включают в себя США, несколько европейских правительств, Всемирный Банк Реконструкции и Развития, а также Бундесбанк. Тогда Совокорп станет единственным трубопроводом, через который все остальные корпорации смогут в будущем торговать с бывшими советскими республиками».

Далее следовал перечень нынешних вложений Совокорпа в республики — где-то около 35 миллиардов долларов — и его связи со всеми остальными банками, как внешними, так и внутренними. Она обратила особое внимание на параграф, относящийся к деятельности Бундесбанка. Удовлетворенная тем, что поняла, какую роль банк избрал для себя, она положила оба документа обратно в «дипломат» и стала снова проигрывать в уме, как провести встречу с Дитером Фогелем.

Фургон проехал всю Кайзер-аллею и припарковался у нижнего конца Энглештрассе. Из него выскочили несколько оперативников с птичьими клетками, пакетиками семян и опилок. Они занялись тем, чем занимаются все рабочие в начале нового дня — создавали видимость работы, не делая при этом ничего. Один из них поставил на землю свой пакет и клетку с двумя попугаями. Остальные сгрудились вокруг него так, что случись кому-нибудь наблюдать за ними из окон верхних этажей, он ничего бы не смог увидеть. Они оживленно болтали, как обычные работяги, ищущие любой предлог, чтобы как можно дольше не начинать делать то, за что им платят. Оперативник вытащил попугая и нажал кнопку, спрятанную под перьями хвоста: включились камера и звукозапись. Он вручил птицу-камеру своему напарнику и повторил тот же процесс со вторым попугаем, отдав его другому коллеге, а потом сунул руку в сумку и включил тумблер. Обе «птицы» немедленно расправили крылья и взлетели на стоящее рядом дерево. Рабочие начали демонстрировать усердное старание заманить птиц обратно, бегая вокруг дерева и предлагая им корм из своих сумок.

В фургоне Мортон и Мюллер стояли позади Куирка, наблюдая за экранами. Обе камеры воспроизводили четкие картинки улицы и возбужденные голоса оперативников.

— Операция началась, — объявил Мортон и вылез из фургона. Мюллер последовал за ним.

На обоих красовались кепки с длинными козырьками, как у всех начальников рабочих бригад во всем мире. После объяснений рабочих с «прорабами», оживленной жестикуляции и кивков они обошли соседние дома и скучающе объяснили жителям, что регулярная служба по очистке клеток попала в автомобильную аварию и теперь они вместо нее.

С каждым домовладельцем Мортон разговаривал громко, как глухой, наклоняя голову набок, как бы для того, чтобы лучше слышать через свой старомодный слуховой аппарат. Люди кивали и затворяли двери; никому не пришло в голову, что вообще-то служба по уборке вольеров вовсе не должна была приезжать сегодня. Никто не поинтересовался, зачем уборочной службе понадобилось таскать с собой птиц, которых они так по-идиотски упустили.

— Мы получаем отличное изображение, — раздался в наушнике Мортона голос Куирка.

— Как насчет звука? — пробормотал он в спрятанный у горла микрофон.

— Десять-десять.

Мортон двинулся вверх по улице походкой прораба, приказывая своим людям поймать наконец этих чертовых птиц.

— Аппараты сейчас у номера тридцать пять. Один уселся на подоконник. Мы получаем хорошее изображение спальни. Горничная смотрит прямо в камеру, — радостно доложил Куирк.

Оперативник вновь сунул руку в маленькую сумку, и попугай перелетел в соседний сад.

Фургон медленно двинулся вверх по Энглештрассе. Из окон верхних этажей кое-где высунулись горничные, наблюдая за происходящим. Одна из них отпрянула, когда попугай уселся на подоконник. Она издала восторженный вопль и открыла окно, чтобы попытаться поймать птичку.

Мортон услышал резкий голос Куирка в наушнике, приказывающий оперативнику убрать оттуда камеру — немедленно. Мгновение спустя в его ухе раздался разочарованный вскрик служанки. По обеим сторонам улицы оперативники выпускали других «птичек».

Возле номера 24 остановился «мерседес».

Из него вышла Мадам и что-то сказала в переговорное устройство на воротах. Ожидая, пока откроется электронный замок, она оглядела улицу. Несколько рабочих в зеленых спецовках тащили пустые клетки к фургону, другие доставали из пакетов птичий корм и пригоршнями рассыпали его по земле. Их прораб, кажется, сердился на них, размахивая руками. Он натянул свою кепку пониже на глаза и полез от греха подальше в фургон. Она пошла по дорожке, зажав «дипломат» под мышкой, как дамскую сумочку.

— Все в порядке? — спросил Мортон, захлопывая за собой дверцу. В течение этой стремительной операции манера его поведения обрела направленную четкость и быстроту, словно пропали последние крупицы неуверенности и исчезли последние крохи грызущего сомнения.

— Кое-кто пытается дозвониться до уборочной службы и устроить им разнос, — буркнул Мюллер.

Техник, склонившийся над контрольной панелью, беззаботно заметил:

— Не выйдет. Парни с Кайзер-аллеи сейчас доложили, что временно вывели из строя все телефоны в этом районе.

Мюллер вместе с Мортоном наблюдали за Куирком, колдующим над своей главной контрольной панелью. Он был в наушниках с микрофоном и, давая разъяснения, не отрывал взгляд от экранов.

— У нас теперь восемь камер вокруг номера двадцать четыре. Та, что сидит на трубе, лишь записывает звук, еще одна устроилась возле непрозрачного окна у передней двери — тоже пишет звук. Но остальные заняли отличные места.

На экране появилось изображение комнаты. Куирк указал на соседний монитор.

— Кабинет Фогеля. Угол не очень широкий, поскольку камера на ветке дерева.

Остальные экраны показывали кухню, столовую и одну из спален наверху. Все комнаты были пусты. Из динамиков раздался мужской голос:

— Может быть, позавтракаете?

— Нет, благодарю вас, герр Фогель. Только кофе.

— Мадам, — пробормотал Мортон.

— Ага, вот они, — сказал Куирк.

Они увидели Фогеля — он вел Мадам в кабинет и предлагал ей сесть в кресло. Следом вошла горничная с подносом, на котором стояли чашки и кофейник. Фогель коротко велел горничной оставить их и закрыл за ней дверь.

Куирк быстро проговорил в микрофон:

— Тот, кто работает с камерой у передней двери, переведите ее на задний дворик. — Он повернулся к Мортону. — Так мы получим два изображения кабинета и улучшенный звук.

Быстрый одобрительный кивок Мортона был единственным движением среди молчаливых наблюдателей за происходящим на экране. Раздался громкий звук льющегося в чашку кофе.

Мадам сидела в одном из глубоких кожаных кресел и наслаждалась обстановкой комнаты. Помимо антикварного стола комната была обставлена прекрасной баварской мебелью с ручной росписью. Три стены заставлены книжными полками от пола до потолка с томами в кожаных переплетах. Ковер — один из самых лучших образцов, какие только делались в Исфагане.

Она смотрела, как Фогель колдует с двумя чашками кофе. Одну он поставил на столик, а другую вручил ей, воспользовавшись очередной возможностью поухаживать.

Он успел прочитать все, что могла предоставить в его распоряжение огромная служба сбора информации Бундесбанка. Мадам обладала контрольным пакетом в более чем ста компаниях, некоторые из них являлись ведущими в своих отраслях. Ее благотворительность подтверждалась документально, как и ее интерес к медицинским фондам. Но сама она оставалась такой же загадочной, какой выглядела сейчас. В черном строгом костюме-двойке и блузке она хранила молчание, потягивая кофе и спокойноглядя на него.

— Я прошу прощения за то, что пропустил ваш прием в Малибу, — сказал он наконец. — Но вы, должно быть, слышали, что со мной случилось.

— Слышала.

— Я уверен, представятся другие случаи, и я буду рад принять ваше приглашение.

— Я рада. — Это было все равно что играть в паре с плохим актером. Слабость его игры подстегнула ее намерение сделать то, что всегда делал Элмер. Перейти прямо к делу. — Итак, начнем? — спросила она.

Он благодарно кивнул.

— Вы говорили, это чрезвычайно важно для меня лично.

— Это касается вашей трансплантации, — спокойно произнесла Мадам.

Все в фургоне почувствовали, что Фогель боялся нарушить наступившую тишину. Боялся самого себя. Через некоторое время он заговорил:

— Очень хорошо. Я не стану расспрашивать вас, как вы узнали о моем состоянии. Но все правильно. Мне нужно новое сердце. Каким образом вы можете мне помочь?

Она открыла свой «дипломат», но ничего не достала оттуда. Он скованно улыбнулся.

— Сначала я хочу поговорить с вами о Совокорпе, герр Фогель.

Он аккуратно поставил чашку на стол. Он не мог припомнить, чтобы компания значилась в списке тех, директором которых она являлась.

— Могу я спросить, какое именно отношение к Совокорпу имеете вы?

— Он принадлежит мне. Но это к делу не относится. — Подобные вопросы лучше всего решать сразу. Она взглянула на него без всякого выражения. — Что вы знаете о Совокорпе, герр Фогель? — Люди в фургоне заметили, как на мгновение его взгляд застыл на раскрытом «дипломате».

— Знаю достаточно, чтобы сказать, что он не имеет отношения к пересадке органов, — услышали они голос Фогеля.

— В принципе не имеет. Но в вашем случае связь существует.

— Что это значит, Мадам?

— Прежде чем я объясню, пожалуйста ответьте на мой вопрос, герр Фогель. Совокорп. Что вы знаете о нем?

Год назад аналитики банка подготовили сводку по Совокорпу. Компания была названа финансовым хищником. Легкая злобная улыбка заиграла на его губах.

— Только то, что Бундесбанк не считает Совокорп угрозой для себя. А если он станет таковой, мы с ним справимся.

— А как вы это сделаете, герр Фогель?

Фогель продолжал улыбаться.

— Не ждете же вы на самом деле, что я расскажу? Вы для этого сюда пришли? Чтобы под предлогом состояния моего здоровья выяснить наше отношение к Совокорпу?

Мадам продолжала смотреть на него в упор — вот уж не ожидала, что он окажется таким тупым. Впрочем, одаренные люди нередко бывают такими, это она усвоила, наблюдая за делами Элмера. Она вздохнула.

— От этого будет зависеть, помогу ли я вам с органом для пересадки.

Последовало долгое молчание.

— Что вы сказали? — в конце концов спросил Фогель.

Она повторила.

Фогель резко встал.

— Я полагаю, наша встреча окончена.

— Пожалуйста, сядьте, герр Фогель, и перестаньте вести себя как ребенок, — куда резче произнесла Мадам. — Я проделала такой путь сюда отнюдь не затем, чтобы вы даже не дали мне договорить. Есть еще один вопрос. Он касается некоторых негативов. — И снова она заметила, как его глаза метнулись к «дипломату».

Все в фургоне видели, как Фогель вжался в кресло.

— Черт, — пробормотал Мюллер. — Эта женщина настоящий убийца.

— Во многих смыслах, Ганс-Дитер. — согласился Мортон. — Во многих смыслах.

Мадам пила свой кофе. Молчание затягивалось. Она сознательно не обращала внимания на Фогеля, рассеянно глядя на дверь, ведущую во дворик и сад за ним. Прекрасный пейзаж. Во дворике сидел попугайчик. И еще один — на ветке хвойного дерева. Должно быть, те самые птицы, которых старались поймать рабочие.

— Какие негативы? — прозвучал сдавленный голос Фогеля.

В фургоне проследили, как она вынула из «дипломата» конверт и протянула его Фогелю.

— Она играет наверняка, — пробормотал Мортон. — Знает, когда выбросить свои акции.

— Здесь только отпечатки, — пояснила она. — Как вы понимаете, негативы хранятся в надежном месте.

Он вытащил фотографии из конверта. Те самые, которые ему показывали в Штази, в Восточном Берлине. Он быстро засунул их обратно в конверт и взглянул на нее.

— Где вы это взяли? — спросил он так тихо, что она едва расслышала.

— Опять-таки это неважно, герр Фогель. Радуйтесь тому, что они у меня, а не у кого-то, кто немедленно передал бы их в средства информации или властям.

— В десятку, — прошептал Мортон.

— Я могу гарантировать возврат негативов вам, герр Фогель, — сказала Мадам.

— Игра закончена, — сказал Мортон. Не так уж трудно представить, что было на негативах. Вопрос лишь в том, кого предпочитал Фогель — мальчиков или девочек.

— Чего вы хотите? — голос Фогеля опять прозвучал так тихо, что людям в фургоне пришлось напрягать слух.

— Для начала я хочу еще кофе, герр Фогель, — с ледяным спокойствием произнесла Мадам.

Он подошел к столу и вернулся с кофейником. Она заметила усилие, с которым он сдерживал дрожь в руке. Прежде чем продолжить, она дождалась, пока он снова усядется в кресло.

— Герр Фогель, позвольте мне перейти к главному. Ваша частная жизнь и мораль меня совершенно не интересуют. Но если понадобится, я использую их, чтобы заставить вас сделать то, что я хочу. Это понятно?

Никто из сидящих в фургоне не мог поручиться, что Фогель кивнул.

— Очень хорошо. От вас я хочу, чтобы Бундесбанк и Совокорп скооперировались в деле становления и развития бывшей Советской империи.

Последовало молчание.

— Прекрасный стиль переговоров, — заметил Мортон, не обращаясь ни к кому конкретно. Шаг за шагом она подводит его к той точке, где все, что она попросит, будет казаться вполне разумным.

— Что вы хотите, чтобы сделал банк? — в конце концов спросил Фогель.

Она слегка выпрямилась в кресле.

— В сущности, все очень просто. Под вашим руководством Бундесбанк уже зарекомендовал себя ведущим инвестором в бывших советских республиках. Отныне банк будет работать через Совокорп. Если хотите, это может быть представлено как совместное предприятие. Как вам известно из аналитического доклада, полученного вами год назад, Совокорп твердо обосновался во всех республиках. Следовательно, для банка будет совершенно логично заключить подобное соглашение.

— Как вы узнали об аналитическом докладе? — прошептал он. Кто в банке шпионил для нее?

Она легонько тряхнула головой, и это был первый признак охватывающего ее раздражения.

— Пожалуйста, герр Фогель. Давайте не будем тратить время на такие пустяки. Вряд ли вам стоило ожидать, что я приеду сюда, не обладая полной информацией. Как вы сами понимаете, то, что я предлагаю, вполне осуществимо. И выгоды — как для банка, так и для Совокорпа — совершенно очевидны. Детали могут быть проработаны позже вашими людьми и моими. Но главное заключается в том, что Совокорп будет получать пятьдесят один процент от всех прибылей, которые принесет такое соглашение, плюс плата за услуги — не меньше пяти миллиардов немецких марок ежегодно.

— Вы шутите? — Никто и никогда не осмеливался предлагать такие грабительские условия.

— Я никогда не шучу в деловых предложениях, герр Фогель, — произнесла она с леденящим спокойствием.

Фогель уставился на нее, не в силах заговорить, боясь даже раскрыть рот.

— Черт, — снова выпалил Мюллер.

— Теперь это уже коммерция, — буркнул Мортон.

Когда Мадам заговорила вновь, ее голос звучал иначе — тон стал менее давящим и даже слегка успокаивающим.

— Взгляните на положительную сторону, герр Фогель. Совокорп может многое дать, а в более широком плане он поможет банку добиться порядка в нынешней неразберихе и хаосе в республиках. Это позволит вашей стране занять, если позволите так выразиться, столбовое положение. Сделка принесет пользу и банку, и Совокорпу. Опять-таки если это поможет вам, я охотно представлю соглашение плодом вашей инициативы, а весь проект — вашим детищем. Главное сейчас, чтобы вы приняли его — причем сделали это с хорошим настроением.

Находящиеся в фургоне видели, как Фогель оглядел кабинет, словно искал способ каким-то образом сбежать.

— Итак, герр Фогель, вы принимаете предложение?

— А если не принимаю?

— Тогда вы почти наверняка умрете. Я могу гарантировать, что вы нигде не получите донорского сердца. Но если вы согласны сотрудничать, я обещаю вам пересадку.

Его взгляд застыл на птице во дворике. Должно быть, она улизнула из одного из соседских вольеров. Он поднялся с кресла и пошел к двери.

— Куда вы идете? — резко спросила она.

— Поймать птицу, — сказал он, указывая на попугайчика. Ему нужно было время, чтобы подумать.

— Передвиньте камеру во дворике! Быстро! — сказал Куирк в микрофон. Вид из дворика на одном из экранов пропал.

— Она взлетела вон на то дерево, — услыхали они голос Мадам. — Оставьте ее, герр Фогель. Она прилетит в свою клетку, когда наступит время кормежки.

Фогель вернулся к своему креслу, снова ощутив на себе давление мощной силы ее личности. В фургоне продолжали жадно следить за пьесой, которую Мадам написала и поставила, отведя себе главную роль.

— Мне нужен ваш ответ, герр Фогель.

— Похоже, у меня нет выбора, — произнес он с трагизмом в голосе — как плохой актер.

— Это следует считать согласием?

— Да.

— Я рада это слышать, Дитер. Если, конечно, я могу вас так называть теперь, когда мы собираемся стать близкими друзьями.

На сей раз у Фогеля хватило ума промолчать.

— Теперь о вашей трансплантации. Я рада сообщить, что сердце для вас уже приготовлено. Но для того, чтобы получить его, вам нужно вернуться в Калифорнию. Там есть частная больница, где вы пройдете предварительное тестирование. Потом вас самолетом доставят в другое место для операции.

— Почему в два этапа?

— Дитер, пожалуйста! Вы не должны задавать никаких вопросов. Существуют веские причины медицинского характера, в которые вам нет никакой нужды вдаваться. Все, что вас касается, это факт, что примерно через десять дней после операции вы вернетесь сюда новым человеком. Естественно, вам потребуется определенный период реабилитации, в течение которого вы сумеете выполнять легкую работу. Я надеюсь, к тому времени союз банка и Совокорпа будет юридически оформлен.

В фургоне услыхали его почти искренний протест:

— Но как я могу оставить все сейчас, когда столько дел запланировано…

— Вы можете отдать распоряжения, чтобы их выполнили другие.

В фургоне следили, как она снова заставляет Фогеля выдерживать ее взгляд, и слышали спокойный голос:

— Насколько я понимаю, состояние вашего здоровья не терпит отлагательств. Исходя из этого я организовала ваш вылет в Калифорнию на моем самолете. Там есть все удобства, которые вам потребуются. Я также распоряжусь, чтобы на борту находилась медицинская бригада в полном составе. И сама буду сопровождать вас.

Мадам посмотрела на часы.

— Я хочу, чтобы мы вылетели через несколько часов. У вас достаточно времени, чтобы устроить дела в банке.

— Мой персонал… Что мне сказать им?

— Они в курсе состояния вашего сердца. Больше вам ничего не нужно говорить — это не соответствовало бы вашему характеру, Дитер.

Она снова улыбнулась.

— Ваш заместитель прекрасно справится с делами, пока вас не будет. А секретарь может держать всех на расстоянии вплоть до вашего возвращения.

Поражение, прозвучавшее в его голосе, было видно на экране еще до того, как слова подтвердили его.

— Вы все предусмотрели.

— В этом заключается моя работа, Дитер.

— А негативы?

— Вы получите их после операции. Я обещаю вам.

— Эта клиника… Где она находится?

Они услышали, как она почти добродушно вздохнула.

— Дитер, пожалуйста…

В фургоне Мортон искоса глянул на Мюллера и сказал:

— Она действительно великолепна.

Но на похвалу это похоже не было.

Глава 36

Небо в окне затянули громадные темные тучи. Глядя на переполненный конференц-зал, доктор Ромер думал о том, что скоро начнется полуденная гроза и вновь принесет облегчение его телу.

Боль терзала его сильнее обычного и еще усилилась с того момента, когда Фридрих разбудил его на рассвете и сообщил об исчезновении вертолета с Вейлом и одной из шлюх. Он приказал тщательно прочесать остров, а катер проверил прибрежную зону. Сначала он испугался того, что Вейла похитили его бывшие хозяева — израильская разведка Моссад была безусловно способна на это. Потом он стал думать, не связано ли каким-то образом это исчезновение с Мортоном. Однако не нашлось и тени улик, подтверждающих вероятность первой или второй версии.

Пока зона поиска быстро расширялась, Фридрих выдвинул довольно убедительную версию происшедшего. Вейл спьяну полетел вместе со шлюхой в какое-нибудь живописное местечко, чтобы развлечься; потом, сообразив, что ему грозят неприятности — грозят им обоим, — он спрятал вертолет и сейчас скорее всего был уже на полпути из страны. Учитывая особенности местности, добавил Фридрих, он мог спрятать вертолет в тысяче мест. Несомненно, такая возможность существовала. Но ему надо было знать. Ни Фридрих, ни кто-либо еще не смог бы понять этой потребности — главной пружины его внутренней движущей силы.

Теперь, несколько часов спустя, лишь угрожающие пятна на щеках свидетельствовали о присутствии этой потребности. Все члены персонала, не занятые на дежурстве, собрались здесь. Подошедшие позже стояли по двое и по трое у стен или усаживались прямо на пол перед возвышением. Единственный, кто находился на помосте, был Фридрих. Он стоял рядом с инвалидным креслом доктора Ромера. С того момента, как тормоза кресла издали легкое шипение, ни один звук не нарушал гнетущее молчание. Снова и снова доктор Ромер изучал напряженные лица и вслушивался в малейшие шорохи с остротой слепого.

Он видел удивление, беспокойство, а на некоторых лицах — почти шоковый стресс. Это подтвердило его собственное убеждение в том, что никто из персонала не замешан в случившемся.

Перед приходом сюда он прочитал личное дело Вейла. Ничего там не давало оснований предположить, что этот мрачный кареглазый израильтянин — дурак. А Вейл должен был знать, что его поступок может повлечь за собой лишь одну цепочку последствий. Дело не только в самовольном использовании вертолета, что само по себе уже очень серьезно; дело было в роковом изъяне Вейла, который всплыл на поверхность. Осознание этого вызвало небольшую вспышку внутренней ярости у доктора Ромера. До сих пор он доверял Вейлу. Потерять его было бы очень жаль, но Вейл никак не мог быть просто уволен. Его пришлось бы убить. Ромер почувствовал, как его горло сжалось от возмущения: ну почему люди ведут себя так глупо?

Когда он заговорил, резкость его тона ощущалась явственнее, чем обычно.

— Несмотря на все усилия, не обнаружено никаких следов вертолета. До сих пор неясны причины, по которым Вейл взял на борт шлю… — он быстро поправился, — женщину из обслуживающего персонала.

Шлюхи всегда вызывали у него двойственное чувство. Он сознавал необходимость их присутствия, но они постоянно напоминали ему о его собственной слабости; каждый раз после того, как он пользовался одной из них для удовлетворения своих сексуальных потребностей, он терзался угрызениями совести, что был вынужден делать это.

— Этим утром я летал в Манагуа, чтобы заручиться поддержкой властей. Они немедленно организовали поиск и установили, что вертолет не пересекал ни одной из границ. Значит, он все еще где-то здесь.

Первые капли дождя нарушили тишину. Инстинктивно он повернул голову к окну, взглянул на струйки воды, стекавшие по стеклу, и почувствовал, как боль начинает потихоньку покидать его тело. Перед приходом сюда ему сообщили, что эти остолопы в Манагуа прекратили поиск. Премьер-министр твердо настаивал на одном: никакие подозрительные иностранцы в страну не проникали. В самом деле, недавно приехали лишь несколько американских сейсмологов — первые члены группы, собирающейся изучать возможность землетрясений и активность горы Масая. Премьер-министр тихо рассмеялся: гринго провели ночь на склонах горы, но не объявились с сообщениями, что слышали или видели вертолет. Стало быть, искать там незачем, Senor Medico.

Ливень забарабанил по окнам в полную силу.

— Кто-то должен был слышать, как взлетает вертолет…

Он нарочно не закончил фразу и взглянул в зал, склонив длинную голову набок, как ребенок, изучающий насекомых в банке с вареньем.

Какой-то человек в заднем ряду поднялся. Он был маленький, с бледным личиком и небольшим брюшком.

— Назовите себя, — приказал доктор Ромер.

— Бергман. Лаборант.

— Что вы можете мне сообщить, Бергман?

— Я работал допоздна с анализами крови и возвращался к себе, когда услышал, как взлетает вертолет. Было около двух часов ночи. Он полетел к вулкану, который слегка ожил — свечение в небе и следы испарений. Некоторое время вертолет был хорошо виден в этом мерцании. Потом он полетел на другую сторону горы, а вскоре после этого шум двигателя стих. Я подумал, что он, наверное, приземлился.

— Почему вы не доложили об этом раньше? — доктор Ромер требовательно уставился на него.

— Я не знал, что вертолет в розыске, — ответил Бергман, нервно возясь с пуговицей своего халата.

Водяной шквал ударил в окно.

— Вам не показалось странным, что вертолет летает среди ночи? — терпеливо продолжал Ромер.

— Нет, доктор, сказать по правде, не показалось. Я часто работаю допоздна, вот я и подумал, что другие делают то же самое.

— Похвальное отношение к своим обязанностям, Бергман.

Лаборант уселся на место, доктор Ромер снова изучающе оглядел лица присутствующих.

— Кто-нибудь еще слышал, как взлетал вертолет?

Никто не шевельнулся.

— Полагаю, вы все… спали? — Он повернулся к Фридриху. — Допрошен весь персонал?

— Да, доктор Ромер.

Если кто-то и слышал шум вертолета, то не собирался в этом признаваться. Бывает, что маленькую истину так же трудно установить, как и большую.

— Очень хорошо, — сказал доктор Ромер. — Итак, никто, кроме Бергмана, не слышал, как взлетал вертолет. — Он начал медленно выговаривать слова. — Итак, мы знаем, что вертолет поднялся в воздух, полетел по направлению к вулкану и исчез.

Снова единственным ответом ему послужило долгое и неловкое молчание. Доктор Ромер повернулся к небольшой группе мужчин в летных куртках — пилотам клиники.

— Кто осматривал вулкан?

— Я, — отозвался высокий мужчина с худым лицом.

— Назовите себя, — рявкнул доктор Ромер, перекрыв голосом барабанную дробь дождя по оконному стеклу.

— Простите. Дэлей. Пилот «стрекозы», — прозвучал ответ с явным техасским произношением. Это была идея Вейла — нанять американцев, перевозивших наркотики через мексиканскую границу. Но доктор Ромер так до сих пор и не мог привыкнуть к их развязным манерам. Он кивнул Дэлею, чтобы тот продолжал.

— Как уже сказал Бергман, вулкан слегка ожил. Но ничего серьезного… Ничего такого, что могло бы осложнить Вейлу полет — даже если он сдурел настолько, что полетел прямо через кратер. В любом случае он вполне мог убраться оттуда в целости и сохранности. Когда я облетал кратер, все казалось довольно мирным. Просто обычные испарения.

— Вы кого-нибудь видели на склонах горы?

Дэлей призадумался.

— Ага… пару ребят возле вершины. А пониже на склоне стоял припаркованный «джип».

Доктор Ромер ощутил внезапное напряжение. Порой оно поднималось в нем и словно парило, ожидая катастрофы, которой так и не суждено было случиться. Почему американские сейсмологи не слышали шум вертолета?

— Что они делали?

— Вообще-то ничего.

— Что значит ничего? Вы можете выражаться точнее?

— Простите, доктор. Они просто… ну, просто стояли там. Около верхушки.

— У них было с собой какое-то оборудование?

— Я ничего не заметил. Только простые бинокли. Я видел, как они смотрели на меня. Но мне это не показалось необычным. Они могли догадаться, что я прочесываю местность, возможно, это вызвало у них любопытство.

Напряжение стало спадать.

— Скажите, Дэлей, в темноте вертолет Вейла производил больше шума?

Дэлей нахмурился.

— Больше шума? Я не совсем понял.

— Разве ночью любой шум не кажется громче? — терпеливо спросил доктор Ромер.

— Пожалуй, да. Но вообще-то я никогда не думал об этом.

Ромер не мог определить, прошло его напряжение или осталось.

— Вы можете сообщить мне еще что-нибудь?

— Не-а. Это все. — Дэлей сел на место.

Доктор Ромер анализировал каждое услышанное им слово, а дождь все стучал в окно; гроза разыгралась сильнее, чем обычно. Казалось маловероятным, чтобы Вейл совершил рискованный полет через кратер, даже если хотел произвести впечатление на шлюху. Но почему те сейсмологи не сообщили о том, что слышали шум вертолета? Или они просто не хотели впутываться? Из-за такой ерунды их могли задержать здесь на несколько дней; остолопы в Манагуа хорошо известны своим тупым бюрократизмом. Он взглянул на пилотов.

— Кто был главным в поиске на озере?

Поднялся низенький рыжий человек со спичкой в зубах.

— Остин. Старший пилот. Я полностью прочесал…

— Вы можете перестать грызть эту спичку?

Остин взглянул на доктора Ромера с удивлением, потом вытащил изо рта спичку и секунду разглядывал ее, прежде чем бросить на пол.

— Итак, это прочесывание? — напомнил доктор Ромер, повернув голову и уставившись на Остина в упор.

— Оно рассчитано на то, чтобы ничего не упустить. Одно звено двигалось с севера на юг, другое — с запада на восток. Глубина везде небольшая. Наши эхолоты наверняка засекли бы такую здоровенную махину, как вертолет.

Когда Остин закончил, доктор Ромер погрузился в молчание, прокручивая перед мысленным взором поисковый полет. Остин был прав. Вейл не рухнул в озеро. Он повернулся к Фридриху.

— Я хочу, чтобы вы организовали поиски на склонах вулкана. Вертолет мог рухнуть в одно из ущелий там, наверху.

Фридрих выглянул в окно.

— Нам придется подождать до утра. Если двинемся сейчас, то пока доберемся, уже стемнеет.

Доктор Ромер кивнул.

Фридрих сделал шаг вперед на возвышении и велел всему свободному персоналу собраться с первыми проблесками рассвета на взлетной полосе для вылета на гору Масая.

Спускаясь вниз по склону горы, Дэнни и Гейтс не разговаривали, сосредоточась на работе ног. Добрались они до джунглей полузадохнувшиеся и вновь покрытые вулканическим пеплом, который в сумерках придавал им призрачный вид. Стерев серный порошок с лица и забравшись в «джип», Гейтс повернулся к Дэнни.

— Этот чертов винт до сих пор у меня перед глазами. Наверное, он от той «стрекозы», которую ты слышал ночью. Но что бы она там ни делала, летая над кратером среди ночи, я не желаю больше болтаться тут. Если уж внутри этой горы достаточно жизни, чтобы затянуть вертолет, значит, она может взорваться в любую минуту. — Ему приходилось напрягать голос, чтобы перекрыть шум дождя, забарабанившего по крыше и бокам «джипа».

Дэнни потянулся к чемоданчику, лежавшему на полу.

— Все равно мне нужно позвонить Шанталь и рассказать ей про остров.

В чемоданчике находился «Босстарс» — мощный приемник и передатчик на батарейках, работающий по тому же принципу, что и спутниковый телефон, но с абсолютной гарантией секретности, так как он действовал через собственный спутник службы Хаммер.

— Давай. Только побыстрее, а не то придется выбираться отсюда вплавь.

Пока Дэнни вытаскивал антенну и надевал наушники, вода стала просачиваться в щели крыши. Он начал набирать номер. Барабанная дробь по крыше стала громче. «Босстарс» выдал сигнал занятой линии. Он снова набрал номер — на этот раз главной диспетчерской службы Хаммер. Статические разряды. Спутник не мог обеспечить связь. Они оба почувствовали, что колеса «джипа» начали скользить под давлением воды, стекавшей со склона горы.

— Я заведу мотор, — проревел Гейтс, переползая на водительское сиденье.

Дэнни снова набрал номер Шанталь. На этот раз она ответила.

— Дэнни? Ты где?

В нескольких словах он рассказал ей об острове, на котором могла находиться клиника.

Гейтс запустил двигатель и медленно повел «джип» вниз по склону.

Между тем из Женевы Шанталь говорила Дэнни:

— Оставайся на связи, я попытаюсь соединить тебя с Дэвидом. Он в фургоне БНД, где-то между Франкфуртом и аэропортом.

Что-то ударило в бок «джипа». Гейтс выругался, увидев большой кусок застывшей лавы размером с пушечное ядро, катящийся вниз по склону. Мгновение спустя «джип» скользнул в сторону, влекомый потоком жидкой грязи. Гейтс ударил по тормозам и умело вывернул руль. Это было похоже на езду в горячем шоколаде. Дымящаяся грязь пузырилась на земле. Гейтс направил «джип» к более твердой поверхности и снова ощутил, как грязь засасывает колеса. Еще один кусок пемзы сорвался со скалы. Он увеличил скорость так, что его стало подбрасывать на сиденье. Сзади Дэнни прижался к боку «джипа», оберегая от ударов «Босстарс».

— Дэнни, это Дэвид, — голос Мортона был едва слышен за мощной яростью бури, в эпицентре которой оказался «джип». — Как близко ты можешь подобраться к острову?

— Еще не знаю точно. — Слова вылетали из горла Дэнни синхронно с толчками «джипа». Прием то и дело обрывался.

— Ты все верно вычислил, — заверил его Мортон. — Я нутром чую. Давай-ка я расскажу тебе, что происходило на нашем конце. — Слышимость стала хуже. — Дэ… Хосе… Томми… днем… — больше Дэнни ничего не услышал. Когда он стащил с головы наушники, кусок лавы врезался в крышу.

— Господи Иисусе! — Руль беспомощно крутился в руках Гейтса. «Джип» потащило, он потерял управление, колеса оторвались от поверхности. Бороться с потоком воды стало невозможно. Он распахнул дверцу — вода уже доходила до колпаков на колесах.

Ствол вырванного с корнем дерева пробил заднюю дверцу, Дэнни рванулся в сторону. От давления его веса колеса «джипа» опустились на землю. Гейтс врубил первую передачу. Таща за собой дерево, «джип» одолел лишь небольшое расстояние, и тут мощная струя воды вырвалась из расщелины в скале. Она с такой силой ударила в бок машины, что Гейтса бросило через кабину, швырнуло в поток и потащило, задыхающегося и теряющего сознание, рядом с теперь уже неуправляемым «джипом».

Дэнни умудрился встать на ноги, перелезть через ствол дерева и добраться до сиденья водителя. Он врубил высокую передачу. «Джип» мчался по воде, как моторная лодка; из свисающего сзади дерева получилось что-то вроде киля. Он включил фары. Их свет дал лишь ограниченный обзор, поскольку нос машины еще круче накренился вперед, когда спуск со склона пошел под более крутым углом. Билла нигде не было видно.

Секунду назад Гейтс видел несущийся на него «джип», потом от колес пошли волны, которые снова отбросили его от машины. В считанные мгновения его отнесло на несколько ярдов от «джипа». Когда он попытался встать и двинуться к машине, вода уже доходила ему до бедер, угрожая свалить с ног. Дождь лил как из ведра. Он смутно видел силуэт Дэнни, тот боролся с рулем. «Джип» удалялся, таща за собой дерево. Теперь или никогда. Глубоко вдохнув, Гейтс ринулся в поток, напрягая все оставшиеся силы. Над его головой просвистел еще один кусок лавы и ударился о крышу «джипа». Стараясь не глотать вонючую воду, он поплыл за машиной.

Дэнни обернулся и глянул через плечо: огромный черный камень лежал на крыше, тормозя движение «джипа». С потерей скорости из вентиляционных отверстий в кузове стал вырываться пар — это вода коснулась горячего металла и продолжала просачиваться за кожух двигателя.

Слава Богу, подумал Дэнни; если бы мотор работал на бензине, он уже давно бы заглох, но мощный дизель продолжал работать, хотя вода дошла уже до дверей. Его ноги на педалях онемели, спина болела. Он видел, как камень, пробив брешь в полу, рухнул вниз, повредив карданный вал. Он не переставал искать взглядом и окликать Билла.

Полуослепший от грязи Гейтс сделал бросок к дереву, тащившемуся за «джипом». Его руки ухватились за листья, те выскользнули из пальцев, и его тело снова плюхнулось в воду. Он опять сделал бросок вперед, чувствуя, как грязь тащит его назад и вниз. Рука ухватилась за ветку, та выгнулась, словно напрягшаяся удочка рыбака. Он так устал, что некоторое время мог лишь покорно давать «джипу» волочь свое тело по воде. Потом он начал медленно подтягиваться вверх по стволу дерева. Силы убывали, а руки, казалось, вот-вот выскочат из плечевых суставов. Вода ручьями стекала с одежды и ботинок, и все же он дюйм за дюймом продвигался к задней дверце. Наконец рухнул в кузов и обнаружил, что дальнейшему продвижению мешает обломок застывшей лавы. Он привалился к камню, не в силах даже окликнуть Дэнни. Через некоторое время он ухитрился проползти в переднюю часть.

— Все же я староват для такого, — выдохнул он, свалившись на пассажирское сиденье.

Дэнни с облегчением взглянул на него.

Вода уже была им по щиколотки. Вдруг они почувствовали, что колеса вновь коснулись дна. Их отнесло на гребень горы. Из-за тяжести в задней части кузова нос машины задрался вверх так, что фары стали похожи на сигнальные огни. Вода начала вытекать из кабины. Звук двигателя усилился. Колеса сцепились с поверхностью, и «джип», как испуганный зверь, рванулся вперед; мотор яростно ревел, а машина скатывалась с гребня и тряслась вниз по склону.

Вскоре дождь перестал. Через час уже без всяких приключений они добрались до шоссе у подножия вулкана.

— Господи Иисусе, — прошептал Гейтс, когда Дэнни остановил машину на обочине.

Некоторое время они сидели молча, потом Дэнни обошел «джип» и осмотрел повреждения. «Босстарс» был разбит вдребезги. Кусочки пемзы разодрали их рюкзаки, но оружие было в порядке. Бинокли исчезли, однако чемоданы с одеждой каким-то образом уцелели.

— Билл, — окликнул он Гейтса, вытаскивая чемоданы. — Ты лучше переоденься, пока не схватил воспаление легких.

Лишь натянув на себя сухую одежду, Билл заговорил:

— Господи Иисусе. Не хотел бы я повторить это снова.

Следующий час они работали молча, вытаскивая дерево и осколки камней из «джипа», а когда закончили, уже стемнело. Пройдет еще час, прежде чем из-за кратера взойдет луна.

Гейтс закурил сигарету и уселся на землю. Они одновременно взглянули на верхушку горы. Та не подавала никаких признаков жизни. Не было видно ни одного даже самого крошечного отблеска.

— Вот дрянь, — пробормотал Гейтс, усаживаясь за руль.

Усталые и измученные, они молча покатили по направлению к Манагуа.

Глава 37

Томми стоял у окна служебного дома, расположенного прямо напротив пляжа Санта-Моники. Он только что положил телефонную трубку на плечо, повернулся к океану и стал ждать, пока Лестер Файнел вновь окажется на линии. Секунду назад Лестер позвонил из Женевы и попросил его подождать у телефона, пока он сделает еще один звонок. Зеленые волны — мечта любителей серфинга — играли пенистыми гребешками. В этот ранний вечерний час лишь несколько ребятишек катались на своих досках — маленькие фигурки на фоне заходящего солнца.

Вид из окна был слегка искаженным. Домовладельцы — отдел службы Хаммер, ответственный за все служебные дома — покрыли окна прозрачным лаком, чтобы застраховаться от любых подслушивающих устройств.

Лестер разговаривал с кем-то о Суто и Гонзалесе. Томми слышал, что он явно недоволен, поскольку с подчеркнутой вежливостью то и дело обращался к собеседнику «сэр»:

— Мне необходимо получить эти ваши дела немедленно, сэр, — говорил Лестер, — в противном случае мне придется запросить их в офисе Генерального секретаря.

Томми отвернулся от окна и оглядел комнату. Как и во всех служебных домах, мебель, казалось, была куплена на дешевой распродаже: полный разнобой. На стенах висело несколько фотографий в дешевых рамках, на обеденном столе — компьютер с монитором, аппарат для уничтожения бумаг и факс.

— Благодарю вас, сэр, — между тем говорил Лестер. — Это очень любезно с вашей стороны, сэр. Я прослежу, чтобы нужных лиц поставили в известность о вашей помощи, сэр…

Несколько часов назад Томми отправил Лестеру по факсу список имен, который дала ему Анна, а потом отправился в спортзал, находившийся в конце квартала, и целый час избавлялся от холестерина, думая о ней. Он знал, что женщины находят его привлекательным. Наверное, их интригует сочетание в нем мальчишества и холодности. Но с Анной он не был холоден. Может быть, просто перебрал с мальчишеством.

Голос Лестера вернул его к реальности.

— Прости, Томми. Это новое племя бюрократов еще поганее прежнего. — Он прочистил горло. — Итак, твой список. Есть проблема. С каждым именем. Они все мертвы. — Сила Лестера заключалась в нежелании утруждать себя постепенными подходами.

Молчание нарушил Томми:

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он. — Как это — мертвы?

— Да что ж за день сегодня такой? Я что, неясно выражаюсь? Они мертвы, Томми. Как бывает, когда перестают дышать. Сердечный приступ. Инфаркт. Мозг умирает. Смерть по естественной причине. Просто мертвы.

— Мне не хотелось бы казаться кретином, Лестер, но… Ты хочешь сказать, что все врачи в этом списке умерли? — недоверчиво спросил Томми.

— Похоронены. Кремированы. Их нет.

— Как это может быть?

Лестер подавил раздражение.

— Тут нет проблем, Томми. Большинство из них умерли на восточном побережье. Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия. Несколько человек — во Флориде. Один — на среднем западе. Еще один — на Аляске. Словом, все — очень далеко от Калифорнии.

— А эти люди в клинике соответствуют их описаниям?

— Можешь не сомневаться, — с готовностью ответил Лестер.

— Но как это возможно? Разве не существует проверок, личных дел? Разве компьютеры не отслеживают подобные вещи?

— Не надо винить компьютеры, Томми. Это — человеческий фактор. Никто в Калифорнии не дал себе труда проверить.

Томми снова подошел к окну. Ребятишки взбирались на гребень очередной волны.

— Разве когда врачи умирают, происходит не то же самое, что и в случае их увольнения? Их статус аннулируется, и все ставятся в известность. Ведь именно так все должно быть?

Лестера это не смутило.

— Теоретически — да. В наших случаях — нет. Их занесли лишь в местные списки умерших, вот и все.

— Но разве имена в этих списках не попадают в какой-то общий реестр? Может быть, в Вашингтоне? Или где-то еще? — настаивал Томми.

Лестер заговорил еще до того, как Томми закончил.

— В том-то и дело. Мои компьютеры обнаружили, что нет. Не знаю почему. И, наверное, никогда не узнаю. Некоторые смерти зарегистрированы много лет назад. Сегодня нескольким из тех врачей было бы около семидесяти, а может, и восьмидесяти. Слышал когда-нибудь, чтобы кто-то работал в сложнейшей отрасли хирургии в таком возрасте?

Томми сказал, что не слышал, и спросил:

— Так кто же эти люди?

Ответ Лестера прозвучал с пугающей легкостью:

— Ты хочешь сказать, что еще не догадался? Это довольно просто. Карьера всех твоих врачей закончилась увольнением и занесением по тем или иным причинам в черный список.

— И у них фальшивые удостоверения личности, — пробормотал Томми.

— Совершенно верно, — согласился Лестер.

Последовала пауза. Томми мысленно увидел, как Лестер делает этот свой дурацкий жест рукой.

— Я всем дам знать, — сказал Лестер и повесил трубку. Почти сразу же телефон снова зазвонил.

— Наконец-то я тебя застал, — отрывисто сказал Главный диспетчер. — Полковник хочет убрать Анну из клиники — быстро. Далее вы оба должны прибыть в Сан-Хосе и присоединиться к Джонни Куирку и его ребятам.

Томми положил трубку. Любители серфинга возвращались с пляжа. Он прикинул, занималась ли Анна серфингом. Потом стал думать, как передать ей сообщение. Она просила не звонить. Но если ехать туда, это займет слишком много времени. Она набрал справочную, выяснил номер «Дара Жизни» и снова набрал номер.

Приятный женский голос произнес ему в ухо:

— «Дар Жизни». Чем могу вам помочь?

— Я хотел бы поговорить с мисс Анной Круиф.

— Простите, сэр, она — пациентка?

— Нет. Она из медицинского персонала. Медсестра.

— Персоналу не разрешается отвечать на звонки.

— Это особый случай. Ее отец погиб.

— Одну секунду.

На линии раздался щелчок, а потом другой женский голос произнес:

— Приемная директора.

— Я бы хотел поговорить с Анной Круиф. Это звонит ее брат. Несчастный случай в семье. Наш отец погиб в автомобильной катастрофе.

— Мне очень жаль, однако медсестра Круиф сейчас не может подойти к телефону. Но я постараюсь, чтобы она получила ваше сообщение, как только это будет возможно. Вы хотите оставить телефон, по которому она сможет связаться с вами?

— Нет, не выйдет. Я сейчас срочно вылетаю на место происшествия.

— Где погиб ваш отец, мистер Круиф?

— В Коста-Рике. Он едва успел выехать из аэропорта Сан-Хосе.

— Мне очень жаль, мистер Круиф. Я позабочусь, чтобы вашей сестре сообщили об этом.

— Передайте ей… Это очень важно, чтобы она приехала ко мне в Коста-Рику как можно быстрее.

— Я передам.

Томми положил трубку. Смерть в семье всегда служила сигналом срочно убираться прочь. Он позвонил в справочную аэропорта — выяснить, когда ближайший рейс на Сан-Хосе, и заказал два билета. У Анны было достаточно времени, чтобы успеть на самолет.

В приемной директора секретарша нажала на кнопку селектора.

— Он позвонил, доктор Литтлджон. — И она пересказала ему все, что говорил Томми.

— Благодарю вас, Пегги.

Монитор на его письменном столе выдал сообщение, что вылет самолета Мадам из Франкфурта на сорок минут опережает расписание. Часа, требуемого на дозаправку, вполне достаточно, чтобы произвести медицинский осмотр Дитера Фогеля. Потом он отправится в Манагуа — не подозревая о проблеме, возникшей с его органом для трансплантации. Недавно от доктора Ромера пришло сообщение о том, что зарезервированное для Фогеля сердце было пересажено другому пациенту, и соответственно запрос: есть ли таковое в наличии у «Дара Жизни»? И если есть, может ли оно быть доставлено рейсом самолета Мадам?

Доктор Литтлджон повернулся к клавиатуре и начал быстро печатать. На экране монитора возник текст: «В ответ на ваш запрос. Отправляем вам живого донора».

Нажав на кнопку передачи информации, он вновь погрузился в личное дело, которое читал до этого. Закончив читать, он поднял трубку, набрал внутренний номер и заговорил своим мягким, свистящим голосом, так успокоительно действовавшим на пациентов.

Анна закончила раскладывать полный набор хирургических инструментов для завтрашних операций. Последняя операция заняла у доктора Лассуэла больше времени, чем все рассчитывали; хирург столкнулся с трудностями в контроле кровоточащих участков после шунтирования сердца. Потом, уже в конце последней процедуры его позвали к телефону. Когда он вернулся, Анна заметила, что он выглядит более напряженным, чем обычно. Как только их работа завершилась, все члены бригады быстро вышли вслед за ним из операционной, оставив ее убирать инструменты и раскладывать новые. Она не возражала; это вполне соответствовало ее плану.

Час спустя она вышла из операционной и быстро пошла по безлюдному в это время коридору. В дальнем его конце находилась дверь, ведущая в подвал, где, как она обнаружила, находилась комната с личными делами персонала. Анна решила сходить туда сейчас и поискать новые данные для Томми. Она открыла дверь, вошла, закрыла ее за собой и секунду постояла на месте, чтобы дать глазам привыкнуть к тусклому освещению.

Вниз вели металлические ступеньки, выкрашенные в такой же темно-синий цвет, как шлакоблочные стены. Каждый пролет освещала аварийная лампочка, от которой тени предметов казались больше. Крепко ухватившись за поручень, она начала спускаться вниз.

В подвал вели пять лестничных пролетов, и чем дальше она шла, тем, казалось, ниже нависали над ней стены. Она тряхнула головой, разозлясь на себя за то, что старый детский страх всплыл на поверхность. В детстве она не любила спускаться в подвал — за какой-нибудь коробкой, в которых отец хранил старые бумаги. Чувствуя ее боязнь, он приходил и становился возле двери, ведущей в подвал. Тогда, как и сейчас, она постоянно оборачивалась и смотрела вверх, чтобы увериться в его присутствии, и лишь потом продолжала спуск по лестнице, которая, по ее воспоминаниям, тоже была тускло освещена.

Она снова перегнулась через поручень и глянула в глубину. Ступеньки уходили вниз по спирали и терялись в сужающейся перспективе. Она обернулась и посмотрела наверх. И застыла, как завороженная.

Дверь наверху неожиданно распахнулась и снова закрылась. Кто-то осторожно спускался вниз. Каждый аккуратный шаг отдавался металлическим эхом. Мужские шаги. Она заставила себя вновь взглянуть вверх. Тремя пролетами выше она увидела мелькнувшие белые операционные башмаки и темно-синие брюки. Когда фигура очутилась прямо под аварийной лампочкой, она разглядела жирные красные полоски на рантах башмаков. Только доктор Лассуэл носил такие туфли.

Она огляделась в поисках какого-нибудь укрытия. На каждой лестничной площадке был аварийный выход. До нижней площадки оставалось лишь несколько ступенек. Шаги доктора Лассуэла приближались. Она понимала, что никак не сможет объяснить ему, что ей здесь понадобилось. Двигаясь осторожно и быстро, она спустилась на площадку. Попробовала ручку на двери аварийного выхода. Та повернулась, но дверь не открылась. Она вспомнила, что за этой дверью находится Административный отдел; в столь поздний час все кабинеты уже пусты и нет никакой надобности оставлять дверь открытой.

Шаги доктора Лассуэла смолкли. Она прижалась спиной к стене, прикидывая, может, плюнуть на всякую осторожность и ринуться бегом вниз, в подвал. Там она может вскочить в служебный лифт и подняться наверх раньше него. Есть шанс, что он не узнает ее в полумраке.

Неожиданно наверху мелькнула полоска света, а потом раздался звук открывающейся двери на верхней площадке. Когда она закрылась, снова стало темно. Сдерживая дыхание, она подождала немного, напряженно прислушиваясь. Ничто не нарушало тишину на лестнице. Она медленно выдохнула воздух и расслабилась. Одна из сестер как-то говорила, что доктор Лассуэл фанатично скрупулезен в работе с историями болезней. Наверное, работал допоздна, а потом не стал вызывать лифт, а воспользовался лестницей, чтобы попасть на один из этажей с пациентами. Она снова стала спускаться.

От лестницы шел коридор подвала, ярко освещенный неоновыми лампамипод сплетением труб на потолке. На стрелке, нарисованной на стене, было написано одно слово: «Вскрытие». За следующей дверью была комната, где хранились личные дела. Она пошла по направлению, указанному стрелкой; звук ее шагов заглушало урчание труб. Она свернула за угол; коридору, как и лестнице, казалось, не было конца.

Комната с личными делами находилась где-то в середине коридора. Во время прошлых приходов сюда она выяснила, что запасной ключ лежит прямо над дверным косяком. Дойдя до двери, она достала этот ключ и вставила его в замок. Потом посмотрела в обе стороны длинного коридора. Тишину нарушало только мерное гудение в трубах. Она повернула ключ и вошла в комнату.

В комнате стоял доктор Лассуэл. Не меняя выражения лица, он наставил на нее пистолет с коротким толстым дулом и нажал на спусковой крючок.

Глава 38

Незадолго до полуночи доктор Крилл припарковал свой «джип» на краю полянки, выходящей на озеро Никарагуа. В спортивной майке, шортах и шлепанцах он посидел, не двигаясь и напряженно прислушиваясь. Дважды, пока он ехал сюда, ему казалось, что он слышит за собой шум автомобиля. Однако сейчас до его ушей долетали лишь знакомые звуки джунглей. Похоже, он стал еще более нервным.

Он поймал взглядом свое отражение в зеркальце, и то, что он там увидел, не вызвало никакого восторга. Под глазами набухли мешки, а тугая кожа обтягивала лицо, делая его похожим на череп. Три трансплантации за четырнадцать часов сказались бы и на человеке помоложе, не говоря уж о неудаче с О’Нейлом.

Сам по себе главарь банды не такая уж большая потеря; как, впрочем, и все остальные его пациенты. Он не строил никаких иллюзий и ясно понимал, что они — не более чем накипь в людском котле. Но за прошедшие полгода он положил на свой счет в Швейцарском банке больше, чем мог скопить за пять лет работы в Лондоне. Еще год — и он уберется отсюда, будет волен делать все, что ему заблагорассудится. Поехать, куда пожелает; таскаться по барам всего мира; пить, что ему захочется, и распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Через год он будет свободен от всех своих обязательств, расплатится за все сполна, до последнего цента. Тогда уж никто не сможет кидать на него обвиняющие взгляды. Он знал: многие в его бригаде догадываются, что скрывается за каждым лишним усилием, нужным ему, чтобы взять в руки скальпель, зажать кровоточащий сосуд, словом, сделать все то, что теперь требует паузы, пока он ждет, когда его рука обретет твердость. Но скоро ему уже не придется напрягать мышцы запястья и заставлять мозг сконцентрироваться. Скоро он будет свободен.

И прежде всего это означает, что ему не надо будет украдкой таскаться сюда по ночам, чтобы выпить. То, что он вынужден делать это, было унизительно и противно. Но одно из условий контракта запрещало употреблять алкоголь. Ни один человек не обязан выдерживать такой запрет, и вскоре после прибытия на остров он заключил соглашение с Вейлом, чтобы тот снабжал его виски. Шеф службы безопасности доставал выпивку в Манагуа. Пойло казалось разбавленным, платил Крилл за него во много раз больше, чем в Лондоне, но все равно это было лучше, чем пить лабораторный спирт, смешанный с фруктовым соком.

Именно Вейл привез его сюда и показал, где припрятал старый холодильник, чтобы класть в него бутылки. Сегодня ему больше, чем когда-либо, необходимо выпить. История с О’Нейлом вышла скверная. Он был обязан заметить еще в операционной, что с пациентом что-то не так.

Не потому ли Ромер сидел там нахохлившись, как хищная птица? Вот когда он проявлялся в своем самом страшном и грозном облике — словно времени больше не существует, словно он весь превратился во всевидящее око, знающее обо всем, не упускающее ничего и жаждущее лишь понять, достиг ли ты полной и совершенной концентрации, которая всегда необходима при попытке спасти чью-то жизнь. С Ромером одна из проблем заключалась в том, что тот никогда не был хирургом, ему никогда не приходилось принимать решений, от которых зависела жизнь. Он никогда не знал страха неудачи.

Из этого страха, свернувшегося как пружина в минуты борьбы за жизнь О’Нейла, вырос другой страх, который сковывал его до сих пор. Этот страх был связан с мыслью о том, что его вновь подвела тяга к спиртному. И только виски помогало справляться с ним. Пока он не сделает первый глоток, страх будет грызть его волю и нервную систему, как прожорливая раковая опухоль. Он и сейчас был там, жил в нем и молча твердил, что в одиночку Криллу с ним не сладить, что только алкоголь может одолеть его. И еще страх говорил, что ему пока не удалось избавиться от разыгравшихся эмоций.

Крилл вылез из «джипа» и секунду стоял неподвижно, глядя на озеро. Луна вставала из-за вулкана, верхушку которого скрывала, казалось, всегда торчавшая там по ночам туча. Слава Богу, утром ему не надо быть с теми, кому придется обшаривать склоны горы. Ромер буквально помешался со своим Вейлом и этим проклятым вертолетом. Что с того, если эта чертова «стрекоза» исчезла? С теми деньгами, которыми он распоряжается, Ромер может купить целую эскадрилью вертолетов.

И дело вовсе не в этом проклятом вертолете. Главное — его сделка с Вейлом. Как теперь пополнять запас? Может, какому-нибудь пилоту захочется подработать? Все, что от него требуется, это сунуть пару бутылок в свою сумку, отправляясь в Манагуа. Может, Остин? Или Дэлей? Каждый из них, похоже, был не прочь натянуть нос Ромеру — просто так, для забавы.

Этот доктор здорово действовал на нервы. У него не было ни капли чувства юмора. Если прибавить пару сапог к его обрубкам, получится вылитый двойник со старого плакатика войск СС. Однако бывали редкие мгновения, когда он улавливал кое-что еще в глазах Ромера — отблеск костра на темном, предательском берегу, зовущий его домой… домой… Потом он быстро исчезал, оставляя лишь взгляд, от которого пробегала дрожь по всему хребту.

Крилл пересек поляну и опустился на колени перед пнем. Он вытянул руки ладонями вниз и стал медленно водить ими над землей, как миноискателями. Это уже стало игрой — чем-то усиливающим предвкушение. Когда правая рука нащупала что-то твердое, он отодвинул груду опавших листьев, чтобы расчистить верхушку холодильника, и поднял крышку. Луна исчезла за тучей над вулканом, и все вокруг погрузилось во тьму. Он обшарил контейнер — ладонь нащупала лишь бутылочку с освежающими дыхание таблетками. Луна начала выбираться из-за тучи. Он уставился в холодильник: там должно было оставаться еще две бутылки.

Он почувствовал, как силы покидают его. Где-то в глубине нормально пульсировала жизнь, но на поверхности, прямо под его защитным панцирем все онемело, остался лишь страх. Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться и загнать то, что произошло, в самый дальний уголок мозга. Потом реальность ворвалась в его сознание.

Медленно выпрямившись, Крилл поднялся на ноги и огляделся вокруг. Джунгли, вдруг ставшие враждебными и чужими, молча пялились на него. Он подождал, пока успокоится дыхание, вертя головой, чтобы избавиться от напряжения, чувствуя, что едва может двигаться. Потом он застыл. За спиной, с противоположной стороны поляны раздался тихий, но явственный звук шагов. Он сделал всего одно движение, пытаясь задвинуть крышку холодильника, но тут его остановил голос:

— Добрый вечер, доктор Крилл. — На поляну вышел Фридрих. — Полагаю, это ваши? — В каждой руке он держал по бутылке.

Слова разрушили защитный панцирь. Страх уступил место слепой ярости. Крилл расслабил бицепсы и опустил плечи, как боксер, выходящий из своего угла на ринге, а мозг уже лихорадочно искал мишень для решающего удара. Он шагнул к Фридриху.

— Как вы смете шпионить за мной! Если доктор Ромер узнает…

Фридрих издал короткий смешок.

— Оставьте, доктор Крилл. Угрозы вам ничего не дадут. И я сомневаюсь, что вы захотите обсуждать это дело с доктором. Видите ли, я знаком с условиями вашего контракта. И, разумеется, с вашим негласным соглашением с недавно покинувшим нас, к моему безутешному горю, Вейлом. К несчастью для вас, будучи очень аккуратным человеком, он оставил подробную запись о вашем договоре.

Неожиданно в лице, маячившем перед ним, Крилл усмотрел некоторые возможности для себя.

— Чего вы хотите?

У Фридриха не было четкого плана, когда он последовал сюда за Криллом. Теперь, всматриваясь в его худое лицо с несходящими лиловыми мешками под глазами, блестящими как антрацит, все для него стало понятно. Фридрих заговорил мягким профессиональным тоном:

— Вы хотели бы обсудить новое соглашение, доктор Крилл?

Крилл чувствовал, что его ярость вот-вот прорвется на поверхность, словно какая-то острая сверкающая штуковина выпирает из-под маски спокойствия. Он заставил себя собраться и подпустил в голос холодка, с которым обычно выносил окончательный диагноз.

— Вы пытаетесь шантажировать меня, Фридрих?

Фридрих подошел ближе. Он чувствовал, что в голове Крилла бешено вертятся колесики, пока тот старается разобраться в ситуации.

— Шантаж? Какое грубое слово, доктор Крилл.

— Не пытайтесь укусить меня, Фридрих. Не забывайте, кто я такой.

— А вы не забывайте, что я не ваш подчиненный, — рявкнул Фридрих, моментально утратив маску дружелюбного спокойствия. Ему всегда становилось не по себе рядом с Криллом.

Крилл сообразил, что взял слишком высокие ноты; ему следовало бы помолчать. Но он чувствовал, что обречен беспомощно продолжать.

— Может быть, перейдете к делу? Мне почему-то кажется, что вы на самом деле не собираетесь докладывать об этом доктору Ромеру.

На губах Фридриха заиграла улыбка.

— Так-то лучше, доктор Крилл. Судя по записям Вейла, вы заплатили ему пятнадцать тысяч американских долларов. Я потребую в четыре раза больше. Наличными, в той же валюте. Давайте назовем это добавочным гонораром.

На мгновение у Крилла возникло впечатление, что оба глаза Фридриха управляются одной глазной мышцей.

— Это же шестьдесят тысяч, — запротестовал он, понимая, что его протест был таким же признаком слабоволия, как дрожь в руках.

— Но это еще и ровно половина вашего недельного заработка. Что позволит вам оставлять в банке в Женеве жалование за пятьдесят одну неделю в году. Так давайте не будем торговаться. — Он тяжелым взглядом уставился на Крилла. — Вы случайно не еврей, доктор Крилл?

— Что? — Крилл покачал головой. — Нет. Почему вы спрашиваете? — Какого еще черта надо этому Фридриху? Но острые лезвия в голове завертелись сильнее, превращая мозг в кашу и отвлекая мысли на другое. И еще эта чертова дрожь засасывала, как жадная пасть.

— У вас необычная фамилия для англичанина, — произнес Фридрих так, словно был знатоком необычных фамилий.

— Что за игру вы затеяли, Фридрих? — Это было все равно что снова и снова пытаться обвести защитников, сравнять счет и каждый раз терпеть фиаско. Они наваливаются на тебя, и такое чувство, что ты никогда уже не дотянешься до мяча и не заработаешь очки.

— Я не люблю евреев, — тихо произнес Фридрих.

— Вы что, фашист?

— Евреи обманывают людей, — сказал Фридрих тоном человека, толкующего только о тех делах, в которых у него есть немалый опыт.

За месяц до своего последнего вылета из Восточного Берлина он убил еврея-информатора, работавшего на Моссад. Когда все решили, что тот уже ничего больше не скажет, Крилл отвел его в один из подвалов для допросов и там принялся за работу. Он хлестал еврея кнутом, пока тот не потерял сознание, пока под разодранными клочьми мяса на спине не показались кости. Потом он надел на него наручники и подвесил на крюк, как телячий бок. После этого он накалил нож на газовой горелке — каждая камера в подвале была оснащена такой — и выпустил еврею кишки, забросав внутренностями весь пол. Порой он с ностальгией вспоминал о тех денечках.

— Это не моя проблема, Фридрих.

— Нет, не твоя проблема, — произнес Фридрих тоном, говорящим о веками копившейся ненависти, и уже мягким голосом добавил: — Вейл предал своих людей.

У Крилла горели глаза, горло пересохло, кожа стала сальной. Никогда в жизни он не хотел так страстно выпить. Он заставил свой голос звучать вежливо.

— Мой отец был датчанин. Криллы — это древний протестантский род.

Фридрих позволил себе сделать короткую паузу.

— Рад слышать, доктор Крилл. — Это прозвучало как готовность заключить перемирие. Крилл напряженно ждал продолжения, но Фридрих никоим образом не давил на него и не торопил события. Он отлично понимал, что сейчас лучше всего разжечь нетерпеливое желание Крилла выяснить, что будет дальше. Спокойный деловой тон лишь усилит тревогу Крилла, а это, в свою очередь, заставит его скорее принять предложение.

— Теперь перейдем ко второй части нашего соглашения. Новая цена будет составлять двести долларов за каждую бутылку.

— Это немыслимо! Да ведь это просто грабеж средь бела дня, будь ты проклят! — Но злости он уже не испытывал.

— Сказано в истинно английском духе, доктор Крилл. Но хорошенько подумав, вы поймете, что цена вполне разумная. Ситуация изменилась. Это, если можно так выразиться, смахивает на хирургию. Каждый приход пациента в вашу операционную стоит дороже. — Фридрих кивком указал на холодильник. — Думаю, для доставки мы можем пользоваться прежним местом.

Он подошел ближе к Криллу и галантно протянул ему бутылки.

— Эти можете взять, поскольку вы уже заплатили за них. Но я рассчитываю, что наше финансовое соглашение будет реализовано в ближайшие двадцать четыре часа. А через двенадцать часов после этого ваш запас начнет пополняться, как и прежде. Насколько мне известно, вы заказывали семь бутылок в неделю?

Крилл кивнул.

Так же медленно, но с большим нажимом Фридрих продолжал:

— Это составляет две тысячи восемьсот долларов. Давайте округлим до трех тысяч. Это покроет случайные расходы. Транспорт, ну и все прочее. Идет?

Он подождал, но Крилл не сказал ни слова, и он воспринял это как знак согласия.

— Тогда я вас покидаю, чтобы вы насладились вашей выпивкой в полном покое. Доброй ночи, доктор Крилл. Я получил большое удовольствие от делового общения с вами. — С этими словами Фридрих повернулся и пошел прочь с поляны; затем донесся звук отъезжающего «джипа».

Только тогда, не раньше, Крилл сделал первый долгий глоток, согревший его пищевод и желудок. Потом он прикрыл глаза, хрустнул суставами и медленно подвигал ими. Сейчас больше чем когда-либо ему необходимо было напиться. Он открыл глаза и сделал еще один глоток; грубый спирт резал желудок, как кинжал палача. Но сегодня алкоголь не сразу ослабил страх и развеял ощущение, что он погано справился с этим делом. Нужно было показать свою власть Фридриху — поставить его на место, как он всегда поступал со своими подчиненными. А вместо этого позволил какому-то ничтожеству взять верх. Чем больше он думал об этом, тем сильнее распалялась его ярость.

Он уселся на землю и принялся глотать виски, даже не давая себе труда стереть струйку, стекавшую по подбородку. И в конце концов страх стал уходить. Скоро уже не осталось ничего, кроме унылой пустоты — алкоголь притупил все чувства.

Бутылка была почти пуста, когда он заметил далеко за озером движущийся по небу свет. Ему потребовалось какое-то время, чтобы распознать сигнальные огни самолета. Он прикинул, кто мог летать здесь среди ночи.

Потом, уже гораздо ближе, он заметил мерцание на склоне вулкана, как раз под вершиной. На его глазах мерцание отделилось от горы и начало двигаться над озером гораздо быстрее, чем сигнальные огни — бесшумной красивой дугой, а потом рухнуло в воду. Он уставился на вулкан, не веря своим глазам и ушам.

Потом встал и подошел к озеру. Водная поверхность, еще секунду назад ровная, как в стоячей луже, заволновалась. На берег накатила волна, и ему пришлось быстро отступить, чтобы не намочить ноги. За все время, что он приходил сюда, он никогда не видел такой волны.

В воздухе ощущался едкий запах лавы. Чтобы поднять такую волну и вонь, то, что вылетело из вулкана, должно было быть просто гигантским. Ну и какая к черту разница? Волноваться совершенно не о чем, не переставал твердить Ромер. И черт с ним, с Ромером. Черт с ними со всеми, кроме Фридриха. Этот Фридрих Краут будет снабжать его тем единственным, что имеет хоть какое-то значение.

Он допил содержимое бутылки, а потом швырнул ее, как и все остальные, которые опустошал здесь раньше, в озеро. Мгновение спустя подкатилась еще одна волна — более быстрая и мощная. Она ударилась о берег, набежала на поляну и выкинула несколько бутылок, тех самых, выброшенных прежде.

Он тупо уставился на них, потом нагнулся и начал подбирать пустые бутылки и швырять их в озеро, глядя, как они наполняются водой и исчезают с поверхности. На этот раз не выплыли. И поверхность воды снова стала ровной гладью.

Неожиданно он почувствовал себя чертовски усталым — и слегка пьяным, — слишком усталым, чтобы переживать о том, что тут происходит. Пора остановиться; слава Богу, что он все еще в состоянии сделать это. Пора протрезветь.

Он подошел к краю озера и лег на живот. Запах лавы усилился. Он сделал глубокий вдох, окунул голову в воду и держал ее под водой столько, сколько смог вытерпеть. Вытащив голову, он едва не задохнулся, потом снова набрал полные легкие воздуха и повторил все заново. И еще раз. И еще. В конце концов, если он и не совсем протрезвел, то стал уже не таким пьяным.

Из холодильника Крилл извлек бутылочку с таблетками, вытряхнул несколько на ладонь и стал жевать их. Сильный привкус мяты отобьет запах алкоголя. Он положил на место непочатую бутылку виски, забросал холодильник опавшей листвой и пошел к «джипу».

За водной гладью он снова увидел сигнальные огни самолета, летящего с другой стороны вулкана.

Глава 39

Сидя в кресле второго пилота «Лиры», Мортон вычислил, что огненный шар находился примерно в миле от них со стороны аэропорта, он пролетел в мертвой тишине по ночному небу, а потом рухнул в воду. Пилот связался с башней в Лас-Мерседес — международном аэропорту Манагуа — и доложил о том, что видел; сонный голос ответил, что у них на радаре ничего нет, и добавил, что дает разрешение на посадку. «Лира» была одним из двух реактивных самолетов службы Хаммер на западном побережье. Пилотами служили ветераны ВВС Соединенных Штатов, участвовавшие раньше в полетах над Сараево или в операциях во время войны в Заливе.

— Черт возьми, что это было? — спросил пилот.

— Лава. Давай подлетим поближе.

— Я думал, когда извергается вулкан, бывает такой грохот, словно настает конец света.

— Не всегда. Порой энергия высвобождается так неожиданно, что обычные звуковые эффекты просто не успевают за ней.

— Это еще опаснее?

— Может быть.

— И вы по-прежнему хотите, чтобы мы подобрались поближе?

— Теперь, когда часть энергии высвободилась, у нас не должно возникнуть особых проблем.

— Ладно, поверю вам на слово.

Самолет приблизился к горе Масая с запада. В лунном свете внизу на сколько хватало глаз простирались призрачно-белые джунгли. Не было никаких следов, позволявших определить, откуда вырвался огненный шар.

— Вид такой, словно там внизу шел снег, — сказал пилот.

— Пепел от лавы, — пояснил Мортон. За время полета из Франкфурта Мортон наряду с множеством другой информации познакомился со сведениями о поведении вулканов, которые один из библиотекарей службы Хаммер передал ему на борт «Конкорда».

— Взгляните сюда, — пилот указал на прибор. — За то время, что мы здесь, температура за бортом подскочила на тридцать градусов.

Они смотрели, как стрелка продолжала ползти вверх. Потом, когда вулкан остался позади, показатели прибора вернулись к норме. Пилот покачал головой.

— Там, внизу, сейчас, наверное, как в духовке. Надо бы оповестить население.

— Никакого смысла. Сюда станут стекаться толпы, только и всего. — Вот уж чего ему меньше всего хотелось — нашествия зевак.

Через пять минут самолет приземлился в Лас-Мерседес. Пока пилот совершал все посадочные процедуры, Мортон позволил себе немного расслабиться. Вдалеке слабо мерцали огни здания аэропорта — электричество здесь везде работало в полнакала. По дороге он прочитал все, что было необходимо знать о Никарагуа: место напоминало темную пещеру, где самая мерзкая природа смешалась с кровавыми революциями и всеобщей коррупцией, чтобы ввергнуть людей в неприкрытую нищету и бедствия. Особое внимание он обратил на материал, который специально запросил: о климатических условиях, отмечая, как изо дня в день проливные дожди обрушиваются с вулканических пиков Коста-Рики на озеро Никарагуа. В этих грозах было достаточно электричества, чтобы вывести из строя даже самые изощренные системы электронной защиты.

Когда Лестер обнаружил, что единственная подробная карта Солентинэймского архипелага была сделана священником, который путешествовал с острова на остров и проповедовал свободную религию, пока папа римский в конце концов не заткнул ему рот, он позвонил в Государственный секретариат Ватикана, откуда ему по факсу выслали копию этой карты. Лестер передал ее на «Конкорд». На карте были тридцать семь островов. Священнику запретили посещение тридцать восьмого. На карте он был отмечен как часть zona militaire.

Мортон позвонил Генеральному секретарю ООН в Нью-Йорк. В их коротком разговоре он подошел ближе, чем когда-либо, к утверждению, что он уверен настолько, насколько это вообще возможно. И Генеральный секретарь выразил свое понимание тем, что не задал никаких вопросов. С этого момента и в течение всего полета Мортону сообщалась вся информация о происходящем.

Техники на борту «Конкорда» и на земле, в Лос-Анджелесе, прослушивали «Боинг-747», летевший с Мадам и Фогелем на борту в Калифорнию. С борта самолета она разговаривала с Малибу — с кем-то по имени Пьер: велела ему и еще какому-то «дорогому мальчику» быть готовыми встретить самолет по прибытии.

Программисты Лестера обнаружили, что за последние двенадцать месяцев этот самолет дважды приземлялся на аэродроме при трансплантационном центре «Дар Жизни» и что «Тристары» компании Глобал Транспортер регулярно доставляют туда пациентов и потом забирают их оттуда. Причем каждый раз «Тристары» садятся на дозаправку в Манагуа.

Как только «Лира» свернула с взлетной полосы, пилот запросил у башни инструкции. Все тот же сонный голос объявил, что в этот час они могут парковаться где пожелают. Мортон подивился тому, как безотказно это небрежное равнодушие заставляет всех и каждого здесь, на земле, смотреть в другую сторону, пока выгружаются пациенты. Потом он снова стал перебирать в уме все, что произошло.

Прежде всего Генеральный секретарь позвонил канцлеру Германии и проинформировал его о том, куда и зачем направляется Фогель и что тот обещал Симоне Монтан. По предложению Мортона Генеральный секретарь добавил, что БНД предоставит все необходимые улики, записанные на пленку. Когда канцлер оправился от шока, он отреагировал как проницательный политик: Натюрлих,^[11] Германия обеспечит полное содействие. Но — никакой огласки и никаких преследований Фогеля, а также сотрудников Бундесбанка, замешанных в делах с Совокорпом. Подобная огласка могла бы вызвать самые негативные политические последствия. Вслух этого канцлер не сказал, но последствия прежде всего задели бы его лично. Вместо этого Фогель подпишет полное признание, которое станет гарантией его молчания, и уйдет в отставку. Правительственные медики подготовят убедительный предлог для его ухода. Натюрлих, никаких упоминаний о его операции и о том, где она была сделана. Натюрлих.

Потом Генеральный секретарь позвонил остальным лидерам стран Большой Семерки. Поскольку с германским канцлером все уже утряслось, а также была обещана значительная сумма в немецких марках, он прямо объяснил, что ему нужно. Тот факт, что он получил немедленное согласие, явился свидетельством огромного уважения к нему, чего не скажешь о его недавних предшественниках.

Дальше все развивалось быстро. Генеральный секретарь связался с президентами всех бывших советских республик и информировал каждого. Все согласились немедленно приостановить всякую деятельность Совокорпа. Каждый звонок сопровождался одним и тем же обещанием: Большая Семерка не только возместит все убытки от этого акта, но еще и инвестирует крупные суммы в местную экономику.

Такое же обещание финансовой поддержки было дано президенту Коста-Рики, куда прибыл «Боинг-747» службы Хаммер.

Последний его звонок был президенту Соединенных Штатов. Наряду с обеспечением Америкой своей доли требуемого финансирования, президент согласился поручить новому директору ФБР расставить надежных агентов вокруг особняка в Малибу, Наркреаба и трансплантационного центра «Дар Жизни». Они не должны предпринимать никаких действий до сигнала Мортона.

Тем временем госсекретарь Уоллес сначала позвонил вице-консулу Соединенных Штатов в Манагуа и поручил ему обеспечить полное содействие — короткий звонок, — а потом провел гораздо более долгий разговор с президентом Никарагуа. Госсекретарь рассказал ему все, что узнал сам, и объяснил, как нужно разобраться с этим вопросом. Он воспользовался своим лучшим тоном для кризисных ситуаций и выложил президенту два варианта: тот мог или стать Саддамом Хусейном Центральной Америки — парией среди цивилизованных народов, — или получить значительный куш в виде американской финансовой помощи. И, разумеется, любые кредиты за столь мудрое поведение. Он станет лидером, уважаемым далеко за пределами подконтрольных ему средств массовой информации. Кремом на и так уже солидном пироге стало официальное предложение нанести визит в Вашингтон. Когда, спросил президент. Как только с этим будет покончено, пообещал госсекретарь. Президент Никарагуа заявил, что будет рад оказать содействие.

Пилот вернул Мортона в настоящее.

— Еще один звонок вам.

Мортон снова нажал кнопку на шлеме, и в наушниках раздался голос Шона Карбери:

— Томми только что прибыл. Но без Анны. Он ждал ее до последнего момента, а потом еще раз позвонил в клинику. Кто-то сказал, что она получила его сообщение, но все еще находится в операционной. Кажется, они здорово загружают ее работой. Сегодня будет еще один рейс из Лос-Анджелеса. Томми встретит его.

— Есть причины для беспокойства? — спросил Мортон.

— Насколько Томми может судить, нет.

— Отлично. Но я хочу, чтобы он и все остальные утром были на границе. В такую погоду у нас есть «окно» в тридцать минут — не больше.

— Нет проблем, — осторожно ответил Карбери. — Остается достаточно времени, чтобы проверить микролеты.

Когда Мортон прервал связь, гул двигателей стих. Он увидел Дэнни и Гейтса, идущих к самолету. Их сопровождала мрачная фигура в темном костюме. У Тилинга был вид человека, который все еще не может до конца поверить, что оказался замешанным в чем-то подобном.

— Хотите, чтобы я распорядился выгрузить эти ящики?

— Нет. Но позаботьтесь, чтобы все, кто будет спрашивать, узнали, что в них.

Мортон вылез из рубки и пробрался через кабину, заставленную коробками. На каждой стоял отчетливый штамп Геологического общества США и маркировка, утверждавшая, что в них содержится сейсмическое оборудование — «Для научных исследований». Он открыл дверцу пассажирского салона, подождал, пока спустится трап, и вышел на влажный ночной воздух.

После обмена приветствиями Тилинг указал на припаркованную неподалеку машину.

— Мы можем поехать в мой офис. Туда провели линию секретной связи с вашим «Конкордом» и кабинетом госсекретаря в Госдепартаменте с подключением к Белому дому и, разумеется, к офису Генерального секретаря в Нью-Йорке. Все протестировано по классу А-О.К.

На Мортона это произвело впечатление. А-О.К. Он даже не мог припомнить, когда в последний раз слышал это выражение. Направляясь вслед за Тилингом к автомобилю, он повернулся к Дэнни и Гейтсу. Оба были одеты в новенькие, с иголочки, тренировочные костюмы.

— По вашему виду не скажешь, что вы побывали на вулкане.

— Целый час торчали под душем, смывая пепел. А тем временем мистер Тилинг слегка порылся в своем гардеробе, — пояснил Гейтс.

— Костюмчики пришлось чуть-чуть подправить тут и там, — вмешался Дэнни, — но мистер Тилинг прекрасно управляется с иголкой и ниткой.

— Вообще-то со швейной машинкой, — буркнул вице-консул.

— А почему не миссис Тилинг? — вежливо поинтересовался Мортон.

— Никогда и близко к ней не подходит, — ответил вице-консул.

Остальные улыбнулись так, словно прекрасно разбирались в подобных вещах. Наконец они подошли к машине и все трое уселись на заднем сиденье.

В этот час на дорогах встречались лишь грузовики с землей или стройматериалами. Тилинг не смолкая бубнил, как заправский экскурсовод:

— …Большинство зданий в центре города пустует. Тем не менее правительство все еще руководит оттуда. Трущобы наползают на центр, с точки зрения планировки это место — просто кошмар. Собор оставлен в том же состоянии, в каком он был той ночью, когда его разбомбили во время революции. А в Банке Манагуа теперь разместился лагерь беженцев…

Они улыбались, кивали и не обращали на него никакого внимания, тихо переговариваясь о том, что их ждало впереди. Тилинг еще продолжал свои лекции, когда «линкольн» подъехал к территории посольства.

— Я… я всегда говорил, что эта страна выжила просто чудом — и это, кажется, не всегда понимает Вашингтон. В этом смысле она похожа на Бейрут.

— Вы когда-нибудь бывали в Бейруте, мистер Тилинг? — спросил Мортон с едва заметной улыбкой на губах.

— Ну… Вообще-то нет. Но могу представить, что это место очень похоже на него.

Мортон сделал вид, что обдумывает сказанное, прежде чем закрыть церемонию братания, которую Тилинг упорно старался продолжить.

— Вы только проводите нас в ваш кабинет, мистер Тилинг. А потом можете нас оставить. Я позвоню вам, когда нам понадобится вернуться в аэропорт.

Выйдя из машины, Тилинг и Мортон секунду постояли молча, пока остальные рассматривали здание.

— Вы уверены, что я больше ничем не могу вам помочь? — спросил Тилинг.

— Да, вполне. Вы и так уже совершили чудо, мистер Тилинг. Этого более чем достаточно.

— Знаете, я и вправду хотел бы…

Но Мортон предпочел не услышать его и последовал в здание за Гейтсом и Дэнни. Через секунду Тилинг уныло двинулся за ними; момент его триумфа оборвал этот человек, о котором он всего несколько часов и слыхом не слыхивал и чье выражение лица, казалось, невозможно было понять. Мортон. Наверное, это даже не настоящее его имя.

Сквозь застилавший глаза туман Анна сумела различить свет. Он был серый, тусклый и, по-видимому, шел откуда-то очень издалека. Как и звук. Похожий на шум океана. Она попыталась шевельнуться, но что-то сковывало ее. Во рту пересохло. Она снова закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Шум стал громче. Это был не океан, но все же что-то знакомое. И теперь к нему примешивался еще один звук, похожий на шелест листьев на ветру. Если бы только ей удалось освободиться от того, что сковывает ее. Она открыла рот, но не смогла издать ни звука. Однако вскоре шелест прекратился. Лишь первый шум продолжал наполнять пустоту в голове. Ровная дрожь, идущая, казалось, со всех сторон. Но она ничего не могла разглядеть за ярким светом, бьющим прямо в глаза. Она почувствовала, как чей-то палец поднимает ей одно веко, потом другое. Потом что-то холодное и влажное прижалось к ее губам, и она постаралась не поперхнуться.

— Перестань сопротивляться и пей. — Голос, отдавший приказ, показался знакомым.

Она глотнула и снова закрыла глаза. Черный хаос в мозгу постепенно рассеивался. Но с возвратом сознания боль стала сильнее — как удары острого ножа. Пульсирующий шум усилился. Теперь она узнала его: мощные двигатели большого самолета. Но кто привез ее на борт? Куда она летит? И почему не может двигаться? Она сделала еще одну попытку шевельнуться, но ничего не вышло. Она лишь ощутила дурноту, слабость и резкую вспышку боли.

— Оставьте ее. С ней все будет в порядке, — раздался женский голос, холодный и не допускающий возражений. Незнакомый голос.

— Через час последствия укола исчезнут.

— Позовите меня немедленно, как только это произойдет. Я хочу расспросить ее сама, доктор Литтлджон.

Послышался звук открывшейся и закрывшейся двери. Анна вновь открыла глаза. Повернула голову. Слева было овальное окно. За ним солнечный свет, пробивающийся сквозь тучи. Она снова попыталась пошевелиться, но что-то прочно удерживало ее. Она ухитрилась поднять голову настолько, чтобы увидеть ремни, туго стянувшие ее тело, сковывающие руки и ноги, как у лежащей на койке жертвы аварии. На ней по-прежнему ее рабочий комбинезон, а все тело было горячим и влажным.

Анна заставила себя держать глаза открытыми и попыталась осмотреться. Она находилась в маленькой кабине. Кроме койки — никакой мебели. Дверь в переборке была прямо перед ней. Несмотря на пелену перед глазами, она разглядела дорогую отделку на двери и позолоченную ручку. Такое убранство мог позволить себе лишь тот, для кого деньги не имели значения. Мадам. Это, должно быть, ее самолет. Черный туман в мозгу медленно рассасывался, и на поверхность всплыло еще одно знакомое ощущение: острое желание почистить зубы и избавиться от этого ужасного привкуса во рту, который она тоже помнила из прошлого. В последний раз она чувствовала себя точно так же — абсолютно беззащитной, — когда лежала в операционной палате больницы с перитонитом, за несколько дней до своего девятнадцатилетия. Палата была не больше этой кабины. Врач сделал ей укол. Больше она ничего не помнила, но когда очнулась после операции, во рту был тот же самый привкус — анестезия.

Лассуэл. Последнее ее четкое воспоминание было о нем, он стоял в комнате с личными делами персонала и держал ее под прицелом. Наверное, пистолет с транквилизатором — достаточно мощным, чтобы мгновенно вырубить ее.

Она оглядела кабину в поисках часов. Невозможно было определить, сколько она пролежала без сознания. Хотя нет: когда она спустилась в подвал, было уже темно, а теперь вроде бы полдень. Солнце взошло над тучами, и куда бы ни направлялся самолет, сейчас они летели на юг.

Анна откинулась на кровать, чувствуя, как жуткое истощение — физическое и душевное — охватывает ее и словно упаковывает в плотный конверт. Таково и должно быть состояние после наркоза, и от этой мысли ей стало чуть лучше. Она провела языком по растрескавшимся губам. Отчаянно хотелось пить. Она закрыла глаза, наслаждаясь солнечным теплом, греющим кожу. Она не знала, сколько пролежала так, но вот дверь открылась и вошел доктор Литтлджон. В руке он держал стаканчик, до половины наполненный жидкостью молочного цвета. Он закрыл за собой дверь и подошел к кровати.

— Вот, выпейте это.

Она покачала головой.

— Еще одно средство для отключки, Литтлджон?

— Не нужно бравады, сестра Круиф. Это просто лекарство от вашей головной боли. Оно поможет удалить всю анестезию из вашего организма. Боюсь, доктор Лассуэл слегка переусердствовал с дозой. К счастью, все обошлось.

— Как это предусмотрительно с вашей стороны.

Не обратив внимания на сарказм, он приставил стакан к ее губам. Она стиснула зубы.

— Не нужно ребячества, сестра Круиф. Это всего лишь раствор глюкозы в дистиллированной воде, смешанный с аспирином.

Она попробовала капельку смеси языком и, убедившись, что он говорит правду, быстро проглотила жидкость.

— Могу я выпить что-нибудь еще?

Он покачал головой.

— Нет. Вам от этого станет только хуже. Пусть сначала эта смесь промоет ваш организм. А тем временем кое-кто хочет задать вам несколько вопросов.

— Мадам?

Доктору не удалось скрыть изумления, он пожал плечами и сказал:

— Что ж, по крайней мере вы знаете, как к ней следует обращаться.

— Почему я так связана?

— Ну, прежде всего, вы спали во время взлета. К тому же в сложившихся обстоятельствах мне бы не хотелось, чтобы вы бродили тут повсюду. Вы и так доставили нам немало хлопот.

Анна увидела, что дверь кабины открылась и вошла женщина, одетая во все черное. Глаза ее скрывали темные очки.

— Оставьте нас, доктор Литтлджон.

— Да, конечно, Мадам.

Она сделала шаг в сторону, давая ему пройти, и плотно закрыла за собой дверь. Потом она долго смотрела на Анну, прежде чем подойти к кровати. Проверив один из ремней и убедившись, что все в порядке, она присела на край, не отрывая от Анны глаз. Когда она заговорила, в голосе звучало любопытство.

— На кого вы работаете?

— Вы прекрасно знаете, что я работаю на доктора Литтлджона.

— Я имею в виду, на кого вы работаете по-настоящему?

От Анны не укрылось легкое сомнение в ее тоне. Она не была уверена. Она закидывала удочку. И в подтверждение этого прозвучали следующие ее слова:

— Было очень глупо с вашей стороны говорить с тем репортером. Он все равно ничего не опубликует.

— Поживем — увидим.

Мадам подалась вперед и резко ударила Анну по щеке, как могла бы ударить собственного ребенка, сказавшего дерзость.

— Вы разочаровываете меня, Анна. Это не тот ответ, которого я от вас ожидала.

Анна зажмурила глаза как бы от удара, чтобы скрыть облегчение. Она не знает. Черт возьми, она точно не знает!

— На кого работает этот репортер?

Анна открыла глаза. Ни один блеф не бывает похож на другой, как говорил полковник, но один элемент всегда необходим для успеха — способность лгать с подробностями. И делать это с нужной скоростью.

— Ни на кого. Он свободный художник. И продаст эту историю любому, кто купит. Как только он сделает это, с вами со всеми будет покончено. — Анна заставила себя выдержать взгляд из-за темных очков.

— А в чем именно состоит та выдумка, которую он попытается опубликовать?

— Это не выдумка. Это кошмар.

— Понимаю. — Мадам кивнула так, словно восхищалась Анной. — А как вы сумели прийти к столь безапелляционному суждению, вы ведь совсем недолго в Центре? Или, может быть, кто-то подсказал вам, что нужно искать?

— Да. Тот репортер. — И, словно только что вспомнив, она добавила: — Он устроил так, чтобы я смогла поговорить с несколькими хирургами по трансплантации.

— И кто же они?

— Этого я вам не скажу.

В голосе Мадам зазвучали нотки сожаления.

— Уверена, они гордились бы вашими словами, Анна, если бы слышали вас сейчас. Но даже поверь я хоть чему-нибудь из того, что вы мне наболтали, это все равно не имело бы значения. В любом случае вы могли узнать лишь очень немногое. Ваши обязанности были строго ограничены, за вами все время тщательно наблюдали.

— Но все же недоглядели. И я сумела рассказать репортеру про те личные дела персонала.

Анна увидела, как что-то мелькнуло в глазах Мадам и пропало.

— Понимаю. Это очень интересно. А что именно вы обнаружили? Раз уж вы рассказали об этом репортеру, может быть, захотите поделиться и со мной?

— То, что вы замешаны в очень грязном деле!

Мадам снова напряглась.

— Это сказал ваш дружок-репортер?

— Да. И именно это он собирается опубликовать.

— Как это упрощенно, — вздохнула Мадам. — Впрочем, полагаю, смысл его работы и состоит в том, чтобы никогда не рассматривать ситуацию во всей ее сложности. А если бы вы сделали это, то наверняка взглянули бы на вещи иначе и не стали шпионить для этого репортера.

Анна ощутила громадное облегчение. Мадам поверила в существование репортера. Теперь блеф требовал перейти в нападение.

— Вы хотите сказать, что вам все позволено? Даже играть роль Бога? Решать, кому умирать, чтобы другие смогли жить? Вы ничем не отличаетесь от Менгеля и всех его последователей. Вы же разрушаете основную систему ценностей, которая отличает медицину от всего остального. Благодаря которой все, кто занимается медициной, отличаются от других. Люди верят врачам. А то, что вы делаете, наносит страшный удар по этой вере. Вы же не спрашиваете ничьего согласия. То, что вы делаете, враждебно любым человеческим представлениям об этике, вообще любой морали. Вы все здесь замазаны грязью.

Мадам рассмеялась — не совсем естественно, так во всяком случае показалось Анне.

— Как плохо вы ухватываете суть, Анна. Тут следует вести речь не об этике, а о трагедии. А трагедия — это неспособность общества обеспечить достаточным количеством подходящих органов тех, кто — да-да — действительно заслуживает их. А вместо этого сохраняется жизнь множеству таких, кто не приносит никакой пользы.

— Значит, вы так расцениваете всех тех людей, которых искромсали ваши мясники ради их органов? Как совершенно бесполезных? Но ведь многие были молоды, у них впереди была вся жизнь!

Сохраняя полное самообладание, Мадам ответила:

— Но вы опять-таки не обдумали все как следует. Те люди могли принести пользу обществу на более поздней стадии своих жизней, а могли и не принести. С другой стороны, те, кто получил их органы, уже проявили себя и доказали свою полезность. Дать им право на продление жизни — значит, подтвердить, что они будут продолжать приносить пользу.

— Кто же эти люди?

Мадам покачала головой.

— Боюсь, вам они пришлись бы не по душе, Анна. Но такие вещи всегда относительны.

— Я не стану спорить с вами об этике.

Мадам снова вздохнула.

— Жаль. Было бы интересно узнать ваши взгляды, какими бы инфантильными они ни оказались. Нет сомнений, они похожи на ту чушь, которую собирается написать этот репортер.

Анна умудрилась усилить ярость в своем голосе.

— Мы обе знаем: вы делаете это только ради денег. И только за одно это заслуживаете презрения!

Мадам посмотрела в иллюминатор. Таким же ярким солнечным утром много лет назад она вернулась из Индии, чтобы похоронить Элмера. Что знает это дитя о любви и страсти? Что она вообще может знать? Или тот репортер? Они — сторожевые псы общества, которое никогда не понимало, где его истинные приоритеты. Мадам вновь повернулась к Анне.

— Деньги, — сказала она своим мягким голосом, — составляют лишь малую часть причины.

— Вы же не просите меня поверить в то, что причина в основном бескорыстная? — недоверчиво протянула Анна.

— Я не прошу тебя ни во что верить, глупая девчонка! — Голос Мадам неожиданно стал резким. — Я надеялась, что смышленость, позволившая тебе обнаружить немногое из того, что мы делаем, по крайней мере заставит тебя понять, что тебе выпал редкий шанс заглянуть в новый мир. Тот мир, в котором все прошлые открытия в медицине померкнут. Ибо с тем, чего достигли мои врачи, мы скоро будем в состоянии брать под контроль любуюразрушительную болезнь, даже рак, просто-напросто удаляя пораженный орган. Я уверена: настанет день, когда мы сможем дать достойным реципиентам не только новое сердце, глаза, печень или пару легких, но и мозг!

— Мозг? Это же невозможно!..

— Сейчас — да. Но лет через двадцать — кто знает? Современная наука блестяще доказывает, что нет ничего невозможного. Вся беда в том, что люди вроде тебя и твоего сующего нос не в свое дело репортера никогда не видят будущего. Он наверняка преследовал бы разрывателей могил, а между тем без них мы бы никогда не узнали те тайны, которые открыло анатомирование трупов. Так всегда бывало с первооткрывателями, особенно в сфере медицины. Итак, отвечаю на твой вопрос: да, в один прекрасный день пересадка мозга станет возможной.

Мадам говорила, и ее голос становился все громче.

— Вы сумасшедшая, просто сумасшедшая, — произнесла Анна как можно спокойнее.

Мадам снова ударила ее, на этот раз сильнее.

— Никогда не говори мне такого, глупая девчонка. Никогда.

Анна вызывающе уставилась на Мадам.

— Доктор Литтлджон говорил мне, — продолжала та, — что вы необычайно умны, правда, я пока что не вижу тому доказательств. Но именно это прежде всего вызывало у него подозрения. Было не так уж много претенденток с подобным умственным развитием на место младшей медсестры. Потому-то, разумеется, он и выбрал вас… Мы выбрали.

В кабине наступила тишина.

— Выбрали? Для чего? — в конце концов спросила Анна.

Мадам встала.

— Вы удивляете меня. Мне казалось, с вашим умом вы уже должны были догадаться. Возникла ситуация, в которой нам нужен живой донор. Доктор Литтлджон считает, что вы подходящий объект для обеспечения нового сердца. Естественно, это закончит вашу нынешнюю жизнь. Несмотря на некоторые ваши крайне глупые замечания, я уверена, вы по характеру принадлежите к индивидуалистам. Поэтому я очень рада сообщить, что ваше сердце продолжит свою жизнь в теле великого и всеми уважаемого индивидуалиста. В этом смысле и вы сами, конечно, тоже продолжите вашу жизнь.

Она помолчала, не отрывая взгляда от Анны. Нужно было обладать огромной силой воли, чтобы на ее месте сохранять самообладание. При других обстоятельствах Анна могла бы принести громадную пользу Организации.

— Этот человек… кто он? — прошептала Анна.

— Герр Фогель, глава Бундесбанка. Он сейчас в соседней кабине, отдыхает и проходит подготовку к операции, иначе я бы представила вас ему. Я хотела, чтобы вы знали все, Анна, ибо надеялась, что вы начнете понимать, чего мы пытаемся достичь.

Мадам издала еще один слабый и неестественный смешок, потом повернулась и вышла из кабины.

Глава 40

Вскоре после рассвета два вертолета застрекотали над склонами и приземлились на поляне, как раз у начинающейся полосы леса. Это прибыли группы для поиска Моше Вейла, девушки и пропавшего вертолета. Выйдя на поляну, служащие клиники с любопытством огляделись. Никто из них не подходил прежде так близко к вулкану, и его угрожающее присутствие внушало им благоговейный страх.

Фридрих, Энгель и два оперативника из Команды номер один должны были руководить поисками. В одну из групп входила и Моника Сац. Как и на всех ее спутниках, на Монике была легкая одежда и крепкие туристские ботинки. Но жар, исходящий от земли, проникал даже сквозь их твердые подошвы, когда она стояла на застывшей лаве. Моника взглянула на вершину. Туча, которая была видна с острова, растаяла, и ничто не тревожило воздух вокруг горловины вулкана. Но запах лавы был таким резким, что заставил ее наморщить носик и повернуться к Джозефу Уэсту, химику.

— Я утратил чувство обоняния много лет назад, — извиняющимся тоном произнес он.

— Но разве вы не чувствуете жар? — спросила она.

— Ага. Но это неплохая смена обстановки после моей лаборатории. Приходится много работать с температурами ниже нуля, — объяснил он, натягивая бейсболку на лоб.

Никто не двигался, пока вертолеты не взлетели; пилоты должны были вернуться за ними в конце дня. Потом Фридрих разделил тридцать человек на две группы и кратко проинструктировал их.

— Мы прочешем гору двумя отрядами с двух сторон. Если кто-нибудь что-то заметит, пусть скажет Энгелю или мне. Мы все время будем поддерживать связь по уоки-токи. — У каждого к поясу была пристегнута рация.

Моника и Уэст оказались в группе Энгеля. Они двинутся к западу по склонам вулкана. Фридрих со своей группой пойдет на поиски в противоположном направлении. По плану обе группы должны встретиться на другой стороне горы, выходившей на озеро.

Поисковые партии углубились в джунгли. Здесь толщина слоя порошка, укрывавшего землю, доходила до нескольких дюймов, и Моника сказала Уэсту, что это все равно что идти по снегу, хотя она никогда не видела снега с таким запахом. Каждые несколько минут Фридрих или Энгель докладывали друг другу о результатах. Первое возбуждение привнес Фридрих:

— У нас тут есть кое-что. — Группа Энгеля сгрудилась вокруг него, чтобы слышать слова Фридриха, доносившиеся из уоки-токи. — Мы только что набрели на дюжину дохлых свиней, с которых, кажется, заживо содрали кожу.

Послышались звуки других голосов, потом снова заговорил Фридрих.

— Мы нашли тело женщины. Похоже, она умерла от ожогов. Мясо прямо свисает с костей.

— Та шлюха? — спросил Энгель.

— Нет. Мулатка. Невозможно определить, что она делала тут, наверху, — ответил Энгель. — Мы идем дальше.

Моника снова взглянула на вершину. Солнце уже выходило из-за пика, окрашивая скалу в багрово-коричневые тона. Через час небо стало бледно-голубым. Чем дальше они двигались на восток, тем больше пепел превращался в серо-коричневую грязь, которая воняла еще сильнее. Люди стали скользить и цеплялись друг за друга. Несколько раз они натыкались на мертвых птиц и обезьян-ревунов, которые угодили в болото и быстро разлагались на жаре. Никогда еще озеро Никарагуа вдали не казалось Монике более манящим.

Чем дальше группа Фридриха продвигалась на запад, тем слабее становился голос Энгеля. Земля здесь была усеяна шлаком, мелкими камешками и острыми скальными обломками. Фридрих опять остановился, чтобы выйти на связь. Он прикинул, что они уже прошли половину пути вокруг горы. По-прежнему не было никаких следов вертолета Вейла; никаких предположений, рухнул ли он в заросли или спикировал в какое-нибудь ущелье, вроде тех, куда они несколько раз заглядывали. Фридрих включил уоки-токи, чтобы сообщить Энгелю их местонахождение. Ответа не последовало. Наверное, хребет, через который они только что перевалили, образовал барьер для передачи. Он повернулся к остальным.

— Вы идите дальше, а я поднимусь вон туда и попытаюсь достать Энгеля. — Он указал на груду массивных камней, видневшуюся футах в ста выше того места, где они стояли.

Группа направилась дальше по голой каменистой почве, а он начал карабкаться по тропинке, проложенной древним потоком лавы, к груде камней. На полпути он остановился, чтобы перевести дыхание. Внизу, насколько хватало глаз, простирались джунгли. Он поднес микрофон уоки-токи к самому рту и принялся бубнить:

— Эй, Энгель. Ты меня слышишь? Эй, Энгель. Отвечай, если слышишь меня. Прием.

Как и прежде — лишь статические разряды. Его группа скрылась за одним из вулканических образований, созданным потоком лавы наверное десятки тысяч лет назад. Фридрих отвернулся и снова полез наверх. Вот он, наконец, и добрался до первого камня.

Глухой рокот раздался где-то глубоко внизу, под ногами, словно поезд-экспресс грохотал в тоннеле. Затем примерно в сотне футов ниже по склону земля треснула и раскрылась, словно развороченная мощным взрывом. Едва он успел укрыться за камнем, как плавящиеся обломки скалы вылетели из щели и покатились по склону. Вслед за этой картечью по земле стала растекаться сверкающая дымящаяся лава.

Один из ее огненных языков свалился в ущелье, другой настиг поисковую группу Фридриха. Он видел, как расплавленная масса хлынула на людей, когда они вышли из-за скалы. Те, кто не был убит мгновенно, закричали в слепом ужасе, а горячий красный поток подхватил и потащил их в ущелье. Через секунду уже никого не было видно, кроме застывающей по мере охлаждения лавы. Из-за своего камня Фридрих яростно заорал в микрофон:

— Энгель! Случилось что-то ужасное! Энгель, ты слышишь меня? Ради Бога, отзовись!

Через несколько секунд он замолчал. В ответ раздавались лишь треск и шипение разрядов. Он прикрепил рацию к поясу и двинулся на поиски группы Энгеля.

Примерно в миле отсюда отряд Энгеля услышал отдаленный грохот. Потом вновь воцарилась полная тишина. Сама не зная отчего, Моника испугалась этой тишины еще больше, чем грохота. Но годы послушания приучили ее оставаться спокойной, что бы ни происходило. Моника ободряюще улыбнулась Уэсту. От ее глаз не укрылось, что и он, и многие другие тоже были напуганы.

— Наверное, это просто оползень, — сказала она. И в следующее мгновение язык оранжево-коричневого пламени вылетел из пасти вулкана, а потом тут же втянулся обратно.

— Нужно вызвать вертолеты! — закричал Уэст. — Все это место вот-вот накроет!

Еще один язык пламени взметнулся над горловиной и исчез, пока Энгель торопливо говорил что-то в свою рацию. Он повернулся к группе и сказал с явным испугом в голосе:

— Мы на другой стороне горы. Я не могу достать их.

— Они увидят, что происходит, и сразу же прилетят, — твердо произнесла Моника. — Я думаю, мы должны постараться отыскать остальных. Тогда нас смогут забрать всех вместе.

Она повернулась, сделала шаг, и вдруг земля задрожала. Люди стали кричать. Крики превратились в страшные вопли, когда скала под их ногами начала плавиться и неожиданно открылись сотни воронкообразных дыр, оставшихся от прежних извержений. Из глубины на поверхность вырывались жаркие струи пара — такие мощные, что несколько людей сразу получили страшные ожоги. Моника видела, как у одного из больничных поваров струей выжгло глаза. Прежде чем кто-то смог его остановить, обезумевший человек слепо кинулся вниз по склону. Он издал последний отчаянный вопль и рухнул в ущелье.

Моника схватила Уэста за руку и, скользя и спотыкаясь, потащила его к скальному образованию. Из земли вырывались все новые и новые струи пара, и стало почти невозможно дышать. Кипящая грязь вылетала из ям, и в считанные секунды вся земля покрылась толстым слоем горячей и вонючей смеси. Секунду назад грязь доходила Монике до щиколоток, а в следующее мгновение она уже почувствовала ее на лодыжках, и грязь продолжала подниматься все выше.

— Я больше не могу, — выдохнул Уэст.

— Нет можешь! — Моника крепче вцепилась в его руку. Те, кто остался чуть ниже на холме и пытался следовать за ней к скальному выступу, уже по пояс увязли в грязи. Чем сильнее они в отчаянии пытались высвободиться, тем глубже погружались. Энгель утонул первым. С захлебывающимся воплем он исчез с поверхности.

До скального выступа оставалось лишь несколько ярдов. Моника оглянулась через плечо — свободной рукой Уэст яростно колотил по грязи, которая теперь была ему по грудь. Она сделала бросок вперед и почувствовала, как его хватка ослабевает. Она снова оглянулась, чтобы подбодрить его. Грязь достигла его шеи, глаза вытаращились от ужаса. У Моники кружилась голова от грязевых испарений; она словно погружалась в огромную выгребную яму. Она вновь повернулась к скале, не обращая внимания на вопли позади. Неожиданно ее руку отпустили. Жалобные крики Уэста оборвались.

Пока Моника карабкалась наверх, все остальные исчезли с поверхности. Когда до выступа оставалось несколько ярдов, земля снова дрогнула. Грязь поднималась уже быстрее, но и скала стала ближе. Она чувствовала, что до нее уже рукой подать, но видеть больше ничего не могла — фонтан грязи залил глаза. Она вытянула руки вперед. Грязь подошла к подмышкам, сжигая кожу. Она слабо махнула руками в ту сторону, где в последний раз видела выступ, пытаясь стряхнуть с лица грязь. До нее донесся чмокающий звук — это выступ в конце концов высвободился из земли, сковывавшей его многие века. Потом она услыхала кошмарный звук, с которым скала начала двигаться, набирая скорость. В слепом ужасе она страшно закричала, и продолжала кричать, когда выступ сшиб ее и покатился вниз по склону, собирая грязь и тела в свои каменные объятия. Позади растекался поток грязи, в котором, как в толстом слое клея, торчали руки и ноги, а еще отрубленная голова Уэста со все еще нахлобученной бейсбольной кепкой.

Это было первое, что увидел Фридрих, когда добрался сюда. Он упал на колени, уже не способный ничего соображать, зажмурил глаза, и в ушах у него отдавался лишь громкий звук его собственного прерывистого дыхания. Он заставил себя взглянуть еще раз. Отрубленная голова и чьи-то конечности были все там же. Когда реальность происходящего постепенно дошла до него, панический ужас, с которым он ухитрялся справляться, пока карабкался сюда, охватил его и вытеснил все остальное. Он встал, не отрывая глаз от от останков тех, кого совсем недавно видел живыми, и из горла его вырвался вопль такой силы, что он едва не потерял равновесие. Пытаясь удержаться на ногах, он взмахнул руками. Рация выскользнула из руки и исчезла под темной, продолжающей пузыриться и кипеть битумной поверхностью.

Фридрих принялся карабкаться обратно по тому же пути, который привел его сюда, не обращая внимания на ссадины и синяки, остававшиеся от каждого нового падения. Ему было плевать на все, лишь бы убраться подальше от этого кладбища. Он одолел короткое расстояние, когда услышал новый грохот и в страхе взглянул на вершину. Там ничего не было видно, но грохот не смолкал. Тогда он начал яростно размахивать руками, поняв, что это шум мотора. Лишь секунду спустя он сообразил, что это не успокаивающий стрекот вертолета, а гораздо более мощный звук реактивного двигателя. И звук этот постепенно стихал.

С кресла второго пилота «Лиры» Мортон наблюдал, как гора Масая исчезает за хвостовым крылом. Даже солнце, освещавшее верхушку, не пригасило зловещего красного мерцания, поднимавшегося из глубины кратера. Когда самолет пересек береговую линию озера Никарагуа, они полетели низко над водой. На другой стороне появились внешние острова Солентинэймского архипелага.

В кабине Дэнни оторвался от копии карты, сделанной священником, и сообщил:

— Судя по ней, мы должны сейчас приближаться к zona militaire.

Мортон ответил, что видит оградительные буйки на поверхности озера, а потом пилот объявил, что поймал остров радаром. Дэнни и Гейтс встали и подошли к двери кабины. Теперь они уже могли разглядеть остров, к которому стремительно приближался самолет.

— Неплохо выглядит это чертово местечко, — буркнул Гейтс.

Они уже были достаточно близко, чтобы разглядеть густые темно-зеленые заросли, поднимавшиеся прямо из воды. На севере над джунглями вздымались горы. Позади виднелись вулканические пики Коста-Рики. Тилинг говорил, что в ясное утро можно насчитать до двадцати вершин, а после плотного ленча цифра частенько доходит и до двадцати пяти. Тогда они улыбались значительно дольше, чем заслуживала его шутка.

— Карта утверждает, что длиной этот остров миль в пять, а шириной — в две, — сказал Дэнни. — Сверху похоже, что примерно так оно и есть.

Большую часть времени в офисе Тилинга они занимались изучением информации об острове, поступившей с приездом министра никарагуанского правительства. Хотя голосок его вполне соответствовал тщедушному телу, он обладал памятью прирожденного партизана, который когда-то вел свою собственную войну с этого острова против контрас, управляемых «ла ЦРУ». Гейтс лишь едва заметно отреагировал на упоминание родной фирмы. Министр, закончив, отбыл со своей неизменной сдержанной улыбкой.

— Вон она — взлетная полоса, — сказал пилот. — Выглядит ухоженной.

Полоса тянулась почти от самой воды и уходила в джунгли. С обеих сторон растительность была вырублена лишь настолько, насколько этого требовала безопасность взлетов и посадок. С воздуха обнаружить полосу было нелегко.

Слева от взлетной полосы перед кучкой строений стояли два вертолета.

— Жилье персонала, — сказал Мортон и ткнул пальцем в другую сторону. — Клиника вон там, примерно в миле отсюда. А прямо за ней финский коттедж.

Он встал с кресла.

Дэнни и Гейтс уже влезали в свои белые халаты; на спине каждого стоял жирный красный штамп «Геологическое общество США». В кабине Мортон взял рюкзак и пробрался мимо ящиков, помеченных как оборудование для сейсмических наблюдений, в туалет, расположенный в хвосте самолета.

В рюкзаке лежала пара летающих камер Дэнни со звуковыми сканерами. Обе были подключены к видоискателю на батарейках, тоже помещавшемуся в рюкзаке. В видоискатель была встроена миниатюрная спутниковая тарелка, способная передавать звук и изображение на приемник в кабине «Лиры», а оттуда — на «Конкорд». С «Конкорда» диспетчер мог передать их всем, кому потребуется.

В одном отдельном кармане рюкзака находился девятимиллиметровый автомат «Хеклер-и-Кок» и магазины к нему, а в другом — небольшая, но мощная полевая рация.

Пилот объявил по внутренней селекторной связи, что они садятся, и секунду спустя «Лира» опустилась на взлетную полосу. Через маленький иллюминатор в туалете джунгли казались такими близкими, словно до веток можно было дотянуться рукой. Пилот сосредоточился, решая, когда нужно включить реверс. Мортон ухватился за ручку слива воды, чтобы добиться эффекта, совершенно не входившего в намерения создателей самолета, но предусмотренного техниками службы Хаммер для того, что входило сейчас в его задачу: возможность покинуть самолет незамеченным. Он повернул ручку против часовой стрелки, и панель за унитазом распахнулась, открыв проем в боку самолета. Внизу пробегала взлетная полоса.

«Лира» подкатила к дальнему концу полосы и начала разворачиваться. Джунгли здесь были не более чем в двадцати футах. Мортон схватил рюкзак и прыгнул. Он ударился о взлетную полосу с такой силой, что перехватило дыхание, но быстро покатился дальше и достиг спасительной тени листвы, прежде чем самолет завершил разворот. Панель, управляемая автоматическим таймером в сливной ручке, уже закрылась.

Присев на корточки, Мортон раскрыл рюкзак и вытащил видоискатель — три квадратных дюйма — и одну из камер-птичек. Он включил и запустил попугайчика, заставив слететь на край взлетной полосы, чтобы появилась ясная картинка катящейся «Лиры». На экранчике крошечная фигурка вынырнула из одного из строений. Человек знаками показывал, где должна припарковаться «Лира». Мортон отрегулировал сканер, птичка перелетела через взлетную полосу и уселась на дереве. Из строения выскочил человек в бейсбольной кепке и свободной спортивной рубашке. Мортон наблюдал за изображением на экранчике, которое передавалось в кабину самолета.

На борту «Лиры» Дэнни окликнул пилота:

— Как прием?

— Десять-десять. Диспетчер докладывает то же самое. Нас уже ждет комитет по встрече. Он не кажется слишком дружелюбным.

Пока глохли двигатели «Лиры», пилот наблюдал за человеком, который медленно обходил и осматривал самолет. Когда тот подошел к дверце кабины, Дэнни и Гейтс уже стояли на трапе.

— Привет, — радостно произнес Дэнни. — Я — Ронни Хайд из Геологического общества Соединенных Штатов. — Он кивнул на Гейтса. — А это Боб Мэтьюз. Мы из команды, проводящей сейсмические наблюдения по всей стране для правительства. А вы?..

Кесслер не отрывал от них взгляда. Меньше часа назад он получил звонок из Манагуа. Министр разговаривал извиняющимся тоном, но президент велел проверить все острова без исключения. Поскольку Фридрих рыскал по вулкану, Кесслер решил проявить инициативу — что всегда поощрял доктор Ромер. Он намерен лично заняться этим делом.

— Кесслер, — наконец произнес он.

— Рад познакомиться с вами, мистер Кесслер. — Дэнни улыбнулся, и у его глаз собрались морщинки. Он заметил под рубашкой Кесслера что-то очень похожее по форме на наплечную кобуру.

— И я тоже, — встрял Гейтс и окинул взглядом строения. — Выглядят недурно для этой части света. Каково их назначение?

— Жилые дома, — коротко бросил Кесслер.

— Много ребят там живет? — любезно осведомился Дэнни.

— Не очень.

Гейтс снова повернулся к нему.

— И все иностранцы, как и вы, мистер Кесслер?

— Да. — Кесслер поколебался, не зная, как далеко он может зайти. — Мы работаем над исследовательским проектом.

— Что же за исследования вы проводите в таком месте? — вежливо спросил Дэнни.

— Морская биология. — Одна из медсестер как-то говорила ему, что всегда мечтала стать морским биологом.

Дэнни и Гейтс кивнули друг другу, словно слова Кесслера послужили самым естественным объяснением.

— Что вы намерены здесь делать? — спросил Кесслер. — Министр ничего не объяснил.

Дэнни изобразил еще одну улыбку с морщинками у глаз.

— Все очень просто: нам надо лишь установить несколько сенсоров. Они работают автоматически, так что нам не придется ошиваться тут и ждать, пока они пошлют сигнал на нашу базу. Как только сигнал покажет сейсмические отклонения, мы сообщим правительству, а они, полагаю, будут держать вас в курсе. — Он снова улыбнулся. — Система, конечно, несовершенная, но все же лучше, чем ничего.

Мортон покрутил сканер, чтобы улучшить качество звука. Диспетчер уже наверняка передал фамилию Кесслера в компьютеры Лестера для поиска. Должен помочь и акцент Кесслера. В Команде номер один числилось немало уроженцев Пруссии.

— Сколько времени это займет? — спросил Кесслер.

— Недолго, — заверил его Дэнни.

— Где вы установите ваши устройства?

Гейтс огляделся, словно прикидывая.

— Ну, для начала прямо здесь. Эта взлетная полоса — неплохой резонатор для любой встряски. С бетоном всегда так. Вот дерево — нет. У вас на острове много деревянных строений, мистер Кесслер?

— Нет.

— Это хорошо. Дерево очень опасно в подобных случаях. С этим столкнулись в Сан-Франциско в 1906 году, — заметил Гейтс.

Дэнни нахмурился.

— Насколько я помню, Боб, большинство разрушений тогда произошло от пожаров.

Гейтс улыбнулся Кесслеру.

— Мистер Хайд из Сан-Франциско, — пояснил он. — Тамошние парни всегда спихивают последствия шести баллов на пожар, мистер Кесслер. А факт такой, что это был обыкновенный деревянный городишко, который просто развалился.

Гейтс еще раз улыбнулся Кесслеру, словно они оба прекрасно разбирались в таких тонкостях. И Дэнни, казалось, их прекрасно понял, поскольку тоже изобразил такую улыбку, будто все оговорено и они все теперь заняты одним общим делом.

— Давайте побыстрее, — сказал Кесслер, начиная проявлять признаки нетерпения.

Дэнни взглянул в сторону горы Масая.

— Вы в последнее время не замечали какой-нибудь необычной активности там, наверху?

— Немного. Но вулкан далеко отсюда. И с ним здесь не было никаких хлопот.

— Что ж, приятно слышать, — сказал Гейтс. — Ну, а теперь чем быстрее мы начнем, тем скорее слезем с вашей шеи, мистер Кесслер, и сможем отпустить вас обратно к вашей морской биологии.

— Похоже, и впрямь интересная работенка, — добавил Дэнни.

В полумиле отсюда Мортон отозвал камеру, заставив попугая снова пролететь над взлетной полосой и приземлиться рядом с ним. Засовывая птичку и видоискатель в рюкзак, он видел, как Дэнни и Гейтс начали вытаскивать ящики из «Лиры». Внутри каждого сенсора находился передатчик размером с десятицентовую монетку; Дэнни напичкал ими стандартные сейсмические приборы.

Мортон вытащил автомат, собрал его, зарядил, а запасные магазины рассовал по карманам. Потом он смазал открытые участки кожи средством против насекомых, потратив на это целый тюбик, закинул рюкзак за плечи и, укрываясь от солнца, устремился на север, шагая с автоматом в руках со скоростью легкого пехотинца.

Зеленая листва была темной и густой, а неожиданные вскрики ревунов и постоянное тихое жужжание насекомых порождало чувство опасности, словно джунгли были каким-то живым созданием. В жутковатом свете каждый лист казался непохожим на другие. Чем дальше он продвигался, тем больше земля проваливалась под его ногами, пока наконец это не начало походить на прогулку по трясине, хлюпающей у щиколоток. Он шел прямо вперед, и единственный признак напряжения — стиснутые челюсти — проявлялся, когда он прислушивался, не примешивается ли какой-нибудь посторонний звук к крикам обезьян и шороху птичьих крыльев.

Через некоторое время он заметил, что земля стала тверже и плавно пошла на подъем. Несмотря на защитный крем, насекомые донимали его, забиваясь в ноздри и в рот. Он ничего не мог с этим поделать, оставалось лишь то и дело сморкаться и отплевываться.

Вдруг спереди и чуть левее он услышал голоса. Двигаясь с невероятной быстротой, бесшумно скользя в тени и почти не останавливаясь, чтобы обойти выступающие коряги и сучья, он успел засечь двух женщин в белых униформах, проходивших по дороге внизу. Они разговаривали по-немецки, жалуясь на сверхурочную работу. Дорога сворачивала в сторону, и вскоре медсестры скрылись из виду.

Из рюкзака раздался мягкий звуковой сигнал. Он расстегнул отделение, где находилась полевая рация, надел наушник со встроенным микрофоном и включил прием.

— Мы здесь все закончили, — сказал пилот. — Дэнни как раз прощается с Кесслером. С этой стороны никаких проблем. И еще: только что со мной связался Карбери. Он добрался до посадочной площадки, и теперь они получают громкие и четкие сигналы от сенсоров.

Качество приема могло измениться после приземления Шона: у них не было времени проверить сенсоры в условиях тропических ливней. Мортон дал отбой, уложил рацию в рюкзак и вновь двинулся сквозь джунгли, держась параллельно дороге. Пока там больше никто не появлялся.

Впереди открылась просека, а в четверти мили от того места, где он стоял, расположилось несколько строений, прекрасно вписывающихся в ландшафт. Он наблюдал, как медсестры заходят в самое большое из них. Главная клиника. В остальных домиках, должно быть, находятся лаборатории и прочие подсобные помещения, необходимые для подобного места. С одной стороны стояли три здания без окон. Одно по форме напоминало бункер и было наполовину врыто в землю. Рядом находился пруд — министр о нем не упоминал.

За прудом, едва заметный среди деревьев, стоял еще один дом с большой верандой. Финский коттедж. Группа людей в белом выходила оттуда. Почти наверняка — врачи. Через несколько секунд группа скрылась из вида.

Мортон улегся на землю, сильно пахнувшую прелью, и снова раскрыл рюкзак, чувствуя радостный азарт. Он вытащил видоискатель, обеих птичек со сканерами и включил их. Одну он направил к клинике, а другую — к финскому домику.

Вдруг земля под ним вздрогнула. Ощущение было таким легким и кратким, что, если бы он не ожидал его, все прошло бы незамеченным. Наверное, вулкан дрогнул в своем основании, на глубине в несколько миль под землей, и послал на поверхность волну, которая за то время, пока он намечал курс полета камер, распространилась на тысячи квадратных миль вокруг.

Обе птички успели пролететь уже порядочное расстояние, когда дверь в одном из строений без окон отворилась и оттуда вышли двое мужчин в белых халатах с носилками. Тот, кто лежал на носилках, был целиком накрыт простыней.

Мортон направил одну из камер к пруду. На экранчике видоискателя показалась рябь на воде. Он еще раз слегка поднастроил сканер, и в фокусе появилась группа с носилками. Они подошли к пруду, и мужчины в белых халатах стащили простыню. Под ней лежало голое тело мужчины со вскрытой грудной клеткой. Еще одна небольшая подстройка видоискателя, и на экранчике появилось лицо. Хоть оно и было без глаз, ошибка исключалась: он видел однажды О’Нейла в Армахе, на одном пикничке.

Мужчины спихнули труп в воду. Поверхность воды тут же закипела от яростной возни. Так могли жрать только пираньи. Мужчины с носилками вернулись в строение, захлопнув за собой дверь.

Мгновение спустя вторая камера засекла движение на веранде финского домика. Фигура там по-прежнему оставалась в тени, в задней части открытой веранды.

Мортон полез в боковой карман рюкзака и вытащил мощный оптический прицел, специально сконструированный Джонни Куирком для автомата. Он прикрепил прицел к стволу, а потом вытянул ноги, улегшись в позицию для стрельбы. В этот момент инвалидное кресло подкатилось к краю веранды, и длинная узкая голова человека, сидевшего в нем, повернулась в сторону вулкана. Мортон поймал в оптическом прицеле изувеченное лицо доктора Ромера.

Глава 41

Доктор Ромер уставился на кратер вулкана, раздумывая о странности такого сильного интереса Мадам к столь скучному объекту. Вылетев из Калифорнии, она позвонила ему с борта самолета, чтобы выяснить, наблюдались ли какие-то заметные изменения в поведении вулкана. Он уверил ее, что нет. И был вынужден напомнить, что перед выбором острова он лично изучал поведение вулкана.

Хотя белый пепел за ночь явно распространился ниже по склону горы, он придавал этому не больше значения, чем столбу дыма, который секунду назад начал подниматься из кратера. В нескольких тысячах футов над кратером дым принял форму одеяла, сквозь которое с трудом пробивались лучи солнца. Усиления запаха серы, который с чем не спутаешь, тоже следовало ожидать. Тем не менее не было никаких причин для беспокойства, в чем он, оставаясь безупречно вежливым, и уверил Мадам.

С Криллом, пожаловавшимся на запах во время короткого совещания по поводу предстоявшей трансплантации мистеру Фогелю, он разговаривал другим тоном — спросил его со строго отмеренной дозой злобы, не из-за запаха ли тот все время жует эти кошмарные таблетки для освежения рта. Крилл вспыхнул, но ничего не ответил. Не высказал он никаких возражений и относительно того способа, каким будет доставлено сердце для пересадки мистеру Фогелю. В вопросах этики с Криллом всегда получаешь в ответ то, что даешь.

Он не сомневался, что Крилл назначил операцию на время после полудня, чтобы иметь в запасе побольше времени для борьбы с похмельем после вчерашнего возлияния. Когда вернется Фридрих, он велит ему провести тщательные поиски и выяснить, где Крилл прячет выпивку. А потом ему придется решить, какое наказание полагается Криллу за такое грубое нарушение условий контракта.

Но в данный момент было нечто гораздо более возбуждающее и приятное: идея использовать живого донора открывала совершенно новую перспективу. Почему бы вместо непредвиденного риска, всегда сопряженного со сбором урожая — клингеровский выбор донора в Вашингтоне служил хорошим примером — не доставлять сюда живых доноров? Места здесь вполне достаточно, чтобы выстроить абсолютно надежный охраняемый блок. Затем, как только потребуется какой-нибудь орган, нужно будет всего лишь привезти донора на каталке в операционную. Когда Мадам прибудет сюда, он обсудит с ней эту идею. Он посмотрел на часы: скоро ее «Боинг-747» приземлится в Манагуа.

В районе взлетной полосы он увидел самолет, взмывший над верхушками деревьев. Должно быть, «Лира» отправилась забирать группу Мадам. Однако вместо того, чтобы направиться через озеро к Манагуа, самолет взял курс к побережью Коста-Рики. Нахмурившись, доктор Ромер въехал внутрь коттеджа и набрал номер службы охраны.

— Кесслер… Этот самолет. Куда он направляется?

Хмурясь все больше, он нетерпеливо выслушал объяснения Кесслера — про звонок министра и визит американских сейсмологов.

— Кесслер, вы превысили ваши полномочия. Мы поговорим об этом позже.

Доктор Ромер повесил трубку и набрал прямой номер президента Никарагуа в Манагуа. Линия не отвечала. Он набрал еще несколько номеров, по которым мог дозвониться президенту, — с тем же результатом. Он попробовал другие правительственные номера. Безуспешно. И в лучшие времена телефонная связь в стране была непредсказуема. На экране спутниковой связи сигнал пульсировал бесперебойно, но ни у кого в Манагуа не было спутниковой связи — ближайший приемник находился на борту самолета Мадам.

Некоторое время он обдумывал сложившуюся ситуацию. По всей вероятности, не стоит волноваться из-за этого визита американцев. Однако в разговоре с президентом следует держаться твердо и напомнить ему, что никто и ни при каких обстоятельствах не может быть допущен на остров без его личного разрешения. Коль скоро Организация заплатила ту сумму в виде взятки, которую потребовал президент, доктор вправе выставлять собственные требования.

Со взлетной полосы снова донесся гул реактивных двигателей, набирающих обороты. Мгновение спустя он увидел «Лиру» клиники, взявшую курс на Манагуа.

Доктор Ромер отвернулся и хлопнул в ладоши. Тут же появилась горничная с его ножными протезами. Молча она искусно прикрепила протезы к культям и аккуратно поставила ботинки в обычное положение. Убедившись в том, что из рукавов его любимого темно-синего костюма аккуратно выглядывают манжеты — ровно на нужную длину, — женщина вышла из комнаты, так и не произнеся ни единого слова. Доктор Ромер был готов к встрече с Мадам.

Мортон увидел, что обе камеры прекратили передачи. С разряженными батарейками они так и будут неподвижно торчать на своих местах. Один попугайчик устроился на ветке позади финского коттеджа, другой уселся на подоконнике одного из окон клиники и оттуда успел передать довольно сносное изображение санитара и сморщенного китайца, лежавшего на кровати в окружении всевозможных жизнеобеспечивающих систем. Мортон узнал и его — это был Фунг, неоспоримый крестный отец всех гонконгских Триад.

Обе камеры снабдили Мортона бесценными кадрами внутренних помещений финского домика и клиники. Помимо Ромера, единственным обитателем коттеджа была женщина-прислуга. После того как она одела его, Мортон проследил, как Ромер подъехал к скоплению телевизионных экранов. Должно быть, они относились к системе охраны, о которой упоминал министр. Потом Ромер вернулся на веранду и укрылся там в тени.

Другая камера показала хирургическую бригаду в разгаре подготовки к операции. В халатах и масках все были похожи друг на друга. Только Мортон собрался переместить камеру, как одна из медсестер уронила поднос с инструментами. Мужской голос сердито оборвал ее смущенные извинения. Прошу прощения, доктор Крилл. Так, еще один кусочек мозаики лег на свое место. Но ему нужно было подобраться поближе.

Он вычислил, что ближайшее строение находится ярдах в двухстах отсюда. На пути туда не было ни одного укрытия. Похоже, ничего не оставалось делать, кроме как просто пересечь это пространство, надеясь, что все будут слишком заняты, чтобы заметить его. Он принялся рассматривать этот участок через оптический прицел в поисках хоть каких-нибудь зацепок. Проверив половину пути, он застыл.

Вот в этом месте земля выглядела иначе — словно здесь была прорыта какая-то канава. Он подправил фокус: под тонким слоем почвы угадывался бетон. Труба. Он проследил ее путь. Труба начиналась возле строения без окон, из которого выходили те двое с носилками, и исчезала в джунглях, ярдах в пятидесяти слева от него.

Мортон снял с автомата прицел, сунул его в карман, надел рюкзак, взял автомат и побежал по усыпанной опавшими листьями земле к этому месту. Труба здесь была около трех футов в диаметре; она выходила на поверхность, но была почти не видна в зарослях кустарника. Он нагнулся и понюхал: сточными водами не пахло. Он двинулся вдоль трубы в джунгли, туда, где она наконец заканчивалась возле ручья, бегущего к озеру.

Он лег на живот и приблизил лицо к выходному отверстию. Из трубы дохнуло холодом и сыростью. Водосток. При таких каждодневных ливнях надежный водосток был просто необходим клинике.

Сняв рюкзак, он запихнул его в горловину трубы и закинул автомат за спину, потом достал оптический прицел и нажал на кнопку интенсификатора обзора — в трубе он послужит фонариком. Держа прицел на вытянутых руках, он забрался в трубу головой вперед и, толкая рюкзак перед собой, пополз.

Вскоре тусклый свет из горловины трубы исчез, оставив его в кромешной тьме. Он приник к прицелу. Трубе не видно было конца. Он продолжал ползти, не обращая внимания на нытье мышц бедер и лодыжек, стараясь подсчитать в уме, сколько футов одолевает за минуту. Царапанье автомата по трубе громким звоном отдавалось у него в ушах. Когда по прикидкам он достиг края поляны, он сдвинул автомат на бедро, чтобы уменьшить шум.

Он сделал паузу и посмотрел вверх, чтобы проверить, нет ли там трещин или выбоин. Удостоверившись, что земля нигде не сыплется, он снова пополз вперед. Низ и стенки трубы становились все более влажными; тут и там стояли маленькие лужицы воды. Ноги у него не только болели, но еще и стали коченеть. Он продолжал считать в уме. Вскоре по его подсчетам он оказался под серединой поляны.

Впереди послышался шипящий звук.

Он посмотрел в прицел и замер. Впереди, не более чем в десяти футах, разворачивалась большая змея. Ее зубы тускло мерцали. Она ползла к нему.

Мортон взял автомат, переставил рычажок предохранителя на одиночную стрельбу, потом склонил голову набок и выстрелил. В сверкнувшей вспышке он увидел, как змею разнесло в клочья. Даже в этом закрытом пространстве звук выстрела был приглушенным и не ощущалось никакого запаха бездымного пороха. Ученые головы Джонни Куирка сконструировали патроны, рассчитанные на сведение к минимуму подобных эффектов.

Выждав, пока глаза вновь не привыкнут к темноте, он двинулся вперед, не переставая считать, даже когда переползал через останки змеи.

Далеко впереди послышался звук, который он не сразу смог определить. Потом понял, что это гул каких-то агрегатов, вроде вентиляторов. Должно быть, те здания без окон уже близко. Он пополз дальше.

Приподнявшись на постели, Фунг уставился на попугайчика, сидевшего на выступе за окном. С тех пор, как его привезли из палаты интенсивного ухода в его собственную, он несколько раз засыпал и просыпался. Каждый раз, когда он открывал глаза, птица оставалась на том же месте.

Он давно уже увлекался наблюдением за птицами и знал, что те очень редко сидят без движения, даже когда откладывают яйца или высиживают птенцов. Тем не менее попугайчик продолжал смотреть на него не мигая, и ни одно его перышко ни разу не шелохнулось. Фунг никогда не видел, чтобы птица оставалась неподвижной так долго.

Он нажал кнопку звонка на стене и немедленно почувствовал, что его мочевой пузырь полон. Он сразу же вспомнил предупреждение медсестры, что катетер и пластиковый пакет останутся у него еще на один день.

Сестра вошла в комнату; видны были лишь ее светло-голубые глаза. Волосы убраны под хирургическую шапочку, а нос и рот скрывала стерильная маска. Она уже объясняла, что эти предосторожности необходимы, чтобы свести к минимуму опасность инфекции.

— Что случилось, мистер Фунг? Хотите, чтобы я поменяла ваш пакет?

— Нет. Эта птица. — Он кивком указал на окно.

Она улыбнулась.

— У нас тут очень много птиц. Должно быть, ей просто нравится ваше общество.

— Она не шевелится уже целый час.

— Целый час? О, я сомневаюсь в этом, мистер Фунг. Когда приходишь в себя после сложной операции, всегда кажется, что время тянется медленней, чем на самом деле.

Фунг уставился на ее лицо, закрытое маской.

— Я думаю, эта птица мертва.

Она засмеялась.

— Не знаю, как в других местах, но здесь, когда птицы умирают, они просто падают вниз.

— Тогда почему она не улетает?

Медсестра кивнула. Удовлетворять капризы пациентов входило в ее обязанности.

— Ладно, если вы хотите, чтобы она улетела, нет проблем.

Она подошла к окну и постучала в стекло. Попугайчик не шелохнулся. Она постучала сильнее. Птица оставалась неподвижной.

— Странно, — протянула медсестра. — Может, она больная или еще что-нибудь…

Она взглянула в сторону вулкана. Может быть, птичка прилетела оттуда и отравилась этим пеплом? Даже сюда доходил сильный запах серы.

— Принесите птицу мне, — приказал Фунг.

Все еще улыбаясь, она отвернулась от окна.

— Я не могу этого сделать, мистер Фунг. Этот попугайчик, наверное, больной и может заразить вас чем-нибудь.

Секунду они молча смотрели друг на друга.

— Я так не думаю, — в конце концов сказал он. — Я не думаю, что это настоящая птица.

Медсестра внимательно оглядела Фунга. Не всегда можно сразу определить, полностью ли закончилось действие наркоза; пациенты часто говорят очень странные вещи в такой период — когда сознание еще окончательно не вынырнуло из сумерек.

— По мне, она похожа на самого обыкновенного попугайчика, мистер Фунг. Почему бы вам не позволить мне задернуть штору, чтобы вы смогли еще немного поспать? Потом, когда вы проснетесь, птица уже улетит.

— Не обращайтесь со мной, как с ребенком, waibin. Откройте окно и принесите мне этого попугая.

Резкий тон Фунга стер улыбку с лица медсестры.

— Я открою окно, мистер Фунг. Но я не могу позволить вам взять птицу в руки.

Когда она распахнула окно, от запаха серы у нее заслезились глаза. Она протянула руку к птице. Попугайчик смотрел на нее не моргая и не сделал ни единой попытки улететь, когда она схватила его. Она закрыла окно, зажав птицу в руке.

— Он действительно дохлый, мистер Фунг. Сейчас я избавлюсь от него.

Он оборвал ее, как только она начала закрывать окно.

— Оставьте его открытым. Запах серы очень хорош для инь и ян. Они помогают мне чувствовать себя лучше.

— Я оставлю его приоткрытым, — сказала сестра, поворачиваясь к нему. — А эти… винг и ванг — кто они такие?

— Инь и Ян, — поправил он. — Вы, waibin, вообще ничего не понимаете. Принесите мне попугая.

Она решительно покачала головой, чтобы вновь утвердить свой авторитет.

— Он отправится прямиком в мусоросжигатель, мистер Фунг. Это единственное подходящее место для него. — И торопливо вышла из палаты, прежде чем Фунг успел ответить.

В коридоре ей встретился вышедший из другой палаты доктор Суриков, выуживающий последние крошки кукурузных хлопьев из кармана халата. Он с удивлением взглянул на сестру и указал на птицу.

— Что здесь делает это? — спросил он.

— Попугайчик сидел за окном Фунга. Он думает, что это ненастоящая птица. Я хочу сжечь ее, прежде чем он потребует вскрытия!

Он потянулся к птице и сжал пальцами ее тельце. Оно ничуть не промялось. Может, сгодится на чучело. Один из лаборантов когда-то работал таксидермистом. Суриков оттянул крыло птицы и отпустил его. Потом он раскрыл ей клюв.Внутри попугайчика раздался слабый звенящий звук, словно там лопнула какая-то пружинка.

Медсестра уставилась на птичку, не веря своим глазам.

— Дайте его мне, — сказал Суриков. — Шефу лучше самому на это взглянуть.

Сжав попугайчика в руке, он торопливо пошел по коридору.

Неожиданно по полу прошла легкая дрожь, на мгновение показалось, что дрогнули стены и потолок. Все кончилось так быстро, что он даже не был уверен, что в самом деле почувствовал дрожь, но его окликнула медсестра:

— Тут нечего волноваться, профессор. Если бы вы жили в Калифорнии, вы бы сказали, что тряхнуло не сильнее, чем кобыла хвостом махнула!

Он улыбнулся ей и пошел дальше. Кобыла хвостом махнула… Надо будет это запомнить.

Легкая волна дрожи прошла по трубе как раз в тот момент, когда Мортону начало казаться, что тьма рассеивается. Свет, еще слабый, но становящийся все ярче, начал проникать в трубу. Он застыл, ожидая следующей волны. Она не пришла. Но когда он снова пополз вперед, гул работающих агрегатов стал громче.

Он остановился под железной решеткой, установленной на выходе трубы. К ней со всех направлений сходились канавки. Он перекатился на спину так, что мог видеть кружок неба над головой; за то время, пока он был в трубе, небо из темно-синего стало молочного цвета: собиралась гроза. Обеими руками он уперся в решетку и сильно толкнул ее. Она не подалась. Он провел пальцем по ее краю — посажена на цемент. Он уперся в решетку ботинками и с силой пнул решетку — она осталась на месте. Он принял более удобное положение, поставил ботинки так, чтобы давление получилось равномерным, набрал полную грудь воздуха и снова напрягся. На лицо посыпались цементные крошки. Он почувствовал, как затвердели мышцы ног, и надавил еще сильнее. Решетка неожиданно оторвалась и отлетела вверх. Он ухватил автомат и рюкзак и просунул голову в отверстие.

Мортон вылез и оказался как раз между двумя строениями без окон. Чуть поодаль стоял бункер. За ним был пруд. Гул исходил из строения справа. Он быстро поставил решетку на место и побежал к двери здания, стоявшего слева, из которого раньше выходили люди с носилками и телом О’Нейла.

Оглянувшись через плечо и убедившись, что его никто не видел, Мортон тихонько открыл дверь, вошел внутрь и так же тихо закрыл за собой дверь.

Даже если бы в ярко освещенной комнате с белыми стенами не ощущался резкий запах химикалий, он присутствовал на достаточном количестве вскрытий, чтобы понять назначение стального стола с желобком для стока жидкости и расставленных над ним весов со стальными подставками для внутренних органов. Столы для вскрытий во всем мире одинаковые. У стены стояла обычная хирургическая каталка с набором скальпелей и пил патологоанатома. Самым большим инструментом среди них была маленькая электрическая пила, все еще подключенная к одной из множества розеток в стенах.

Однако в данный момент Мортона больше заинтересовали белые костюмы уборщиц и длинные докторские халаты, висевшие на плечиках в алькове. Рядом с ними на полке лежала стопка стерильных шапочек и масок. Он осмотрел эти принадлежности, выбрал нужные и натянул поверх своей одежды, убрав волосы под шапочку и закрыв маской нижнюю половину лица. Автомат он повесил на плечо и наглухо застегнул белый халат, чтобы скрыть под ним оружие. Потом взял пару белых штанов, почистил ими ботинки и кинул штаны в бак для грязного белья. Рядом с баком стояла груда пустых контейнеров. На каждом красовался жирный штамп, предупреждавший, что содержимое является опасным патогенным препаратом и открывать контейнер следует только в инфекционной лаборатории Центра инфекционного контроля в Атланте.

Он засунул рюкзак в контейнер, подхватил его, вышел из помещения и деловито зашагал к зданию, откуда слышался гул каких-то машин. Земля под ногами снова слегка вздрогнула. На краткую долю секунды ему показалось, что он ступает по воздушной подушке. Инстинктивно он кинул взгляд в сторону горы Масая. Она по-прежнему не подавала признаков жизни.

В финском домике доктор Ромер пристально разглядывал расчлененного попугая на столе. Суриков закончил «вскрытие», вытащив электронную начинку птицы: батарейку, микрокомпьютер, контролировавший ее полет, и линзы камер в каждом глазу.

— Это шпионское устройство, — произнес Суриков, облизывая губы и раздумывая, взвалят ли на него какую-то долю ответственности. Шеф порой бывал совершенно непредсказуем.

— Это я и сам вижу, — сказал доктор Ромер и задумался. Кто же принес это сюда? Американцы? Но зачем? Или это каким-то образом связано с Вейлом? Штучки такого рода могла использовать разведка Моссад. Неужели он так здорово ошибся с Вейлом?

Части птицы вместе со столом и всем остальным в комнате дернулись куда-то вбок, а потом быстрее, чем он успел бы моргнуть, все вернулось на свое место. Суриков тревожно посмотрел в окно.

Доктор Ромер взглянул на мониторы. Дрожь была столь легкой, что совершенно не отразилась на камерах охраны вокруг острова.

— Не стоит волноваться, — сказал он, снимая трубку телефона и набирая номер. — Немедленно доложить мне лично, — рявкнул он в трубку и повернулся к столу. — Скажите, во время вашей работы в КГБ вы встречались с чем-нибудь подобным?

— Нет, никогда, — с готовностью отозвался Суриков. Он полез глубже в карман, но пальцы захватили лишь жалкие ошметки кукурузных хлопьев. Это выражение в глазах Ромера все больше заставляло его пожалеть о том, что он притащил сюда эту штуку. — Может, это китайское изобретение?

Доктор Ромер продолжал бесстрастно изучать его.

— Зачем китайцы стали бы шпионить за мистером Фунгом?

— А может, она японская? Я слышал, что главари тамошних банд не питают большой любви к Триадам.

— Перестаньте гадать, Суриков.

В затянувшемся молчании они услышали, как к дому подъехал и припарковался «джип». Секунду спустя раздался стук в дверь. Кесслер почтительно выжидал, пока доктор Ромер кивком не подозвал его и не указал на детали на столе.

— Вам знаком этот прибор, Кесслер?

Тщательно изучив детали, Кесслер отрицательно покачал головой.

— Те американцы. Опишите их мне, Кесслер. Все подробности. Все, что вы говорили им и что они вам. От начала и до конца.

Он терпеливо выслушал описание первого американца.

— Подождите! — Доктор Ромер подъехал к коммуникационному экрану. Он нажал на клавиши печатающего устройства, чтобы ввести описание в компьютер. Молча они ждали, пока на экране не начали появляться данные личного дела из архива Штази. Дело было озаглавлено: «Нэгьер, Дэниел Мартин».

В конце биографических данных шло примечание: «Следует учитывать, что описание внешности может быть неполностью идентичным объекту, но это — лучшее из всего, чем располагает отдел».

Доктор Ромер вновь повернулся к Кесслеру:

— Опишите второго.

Когда охранник закончил, на экране высветилось второе личное дело из архива Штази: «Гейтс, Уильям Джеральд». К нему прилагалось такое же примечание относительно внешности. На пилота дела не оказалось.

Лицо доктора Ромера застыло, словно высеченное из мрамора. Итак, Мортон послал сюда своих людей. Они появились и исчезли, как воры среди ночи. Но что лежит в основе этого — всего лишь вдохновенная догадка, способностью на которые так славился Мортон, или… что-то другое? И что им удалось разнюхать? Они пробыли на острове очень недолго. И к клинике не приближались. В этом Кесслер был уверен. Не задавали они и никаких подозрительных вопросов. Они могли прилететь сюда по чистой случайности. Может быть, он зря беспокоится? Он повернулся к Кесслеру и произнес голосом, обретшим привычную властность:

— Принесите мне один из тех сенсоров, что они здесь оставили.

«Джип» уехал. Вскоре Кесслер вернулся и принес небольшой стальной ящик, выкрашенный в черный цвет. С одной стороны из него торчала короткая и толстая антенна.

— Вскройте его, — приказал доктор Ромер.

Суриков открыл ящик. Доктор Ромер заглянул внутрь и уставился на пучок разноцветных проводов, соединенных с парой электродов на приборной панели. Под ними лежал маленький кружочек, не больше десятицентовой монетки.

— Кто-нибудь из вас разбирается в этом устройстве? — спросил доктор.

Они отрицательно качнули головами. В этот момент по комнате снова прошла слабая дрожь. Электроды в ящике моментально сомкнулись и разъединились.

— Кажется, она работает, герр доктор, — сказал Кесслер.

— Да. Но для чего вот это, — доктор Ромер указал на «монетку». — Это вполне может быть подслушивающим жучком. — Он повернулся к Кесслеру. — Я хочу, чтобы сюда сейчас же доставили Фридриха. — Фридрих был специалистом по электронному оборудованию в Команде номер один. — Тем временем вы соберете все остальные сенсоры и принесете их сюда.

Кесслер заколебался, и доктор Ромер окинул его пронизывающим взглядом.

— Какие-то проблемы?

— Устанавливая сенсоры, американцы работали порознь. Я мог находиться только с одним из них. Я не видел, где установил свои ящики другой.

Доктор Ромер смотрел на него в упор. Кесслер не только превысил свои полномочия, не доложив тотчас же о прибытии американцев, но еще и продемонстрировал чрезвычайную тупость, позволив им разделиться. Придется Фридриху разобраться с Кесслером, но пока что найдется работенка и для этого дурака.

— Я хочу, чтобы все сотрудники занялись поиском сенсоров, а также любых птиц, которые не улетят при их приближении. Всем отправиться на склад и взять оружие.

Он знаком велел обоим мужчинам выйти и повернулся к экрану. С помощью клавиатуры он вышел на связь с самолетом Мадам. Значок в углу экрана оповестил, что самолет находится в Манагуа. Секунду спустя на экране возникло лицо белокурого мужчины.

— Кто вы? — резко осведомился доктор Ромер.

— Меня зовут Дирк, доктор Ромер. Я один из секретарей Мадам, — вежливо ответил Дирк.

— Где она?

— Мадам улетела несколько минут назад на той изящной «Лире», которую вы послали. Боюсь, там слишком мало места, так что ее мог сопровождать лишь Пьер, ее второй секретарь. Чем я могу вам помочь, доктор Ромер?

— Ничем. — Он погасил экран и начал прикидывать, что сказать Мадам.

Войдя в здание, Мортон сразу обнаружил источник шума: прямо за дверью находилась рефрижераторная установка достаточного размера, чтобы охладить гораздо большее помещение. Странный свет просачивался сквозь полупрозрачную стену и дверь, находившуюся прямо перед ним. На двери висела табличка с красной надписью: «Не входить без защитных очков». На полу была установлена широкая красная пластиковая планка, а рядом с ней — стол, на котором лежало несколько пар темных очков.

Он снял шапочку и маску, надел очки и подошел к двери. На ней не было ручки, но как только его нога коснулась красной планки, дверь открылась автоматически. Держа в одной руке контейнер, он шагнул внутрь, и дверь за ним бесшумно закрылась.

Он очутился в комнате приблизительно тридцать на двадцать футов, освещенной тусклым ультрафиолетовым светом. Стены, пол и потолок были отделаны панелями спокойного бледно-зеленого цвета, пол заставлен хирургическими каталками. Казалось, их было несколько дюжин, расставленных аккуратными рядами, все — со стеклянными куполами. Каждый купол освещала висевшая над ним лампочка. Это напоминало инкубатор. От куполов тянулись провода и кабели к аппаратуре слежения, установленной на нижней полке каждой каталки.

В одну из стен были встроены два больших диска с надписями «Температура» и «Влажность». Термометр показывал 94,5 по Фаренгейту; деление с цифрой 100 на диске было нанесено красной краской. Измеритель влажности показывал 83 %. Теперь он понял, для чего нужна рефрижераторная установка такого размера: будь она меньше, она не смогла бы поддерживать атмосферу, точно воспроизводящую тепло человеческого тела.

На полу под дисками стояло несколько черных пластиковых барабанов с надписью на каждом: «Сохранение органов». Это, видимо, был тот самый раствор, разработанный русскими, о котором упоминала Анна. Между рядами каталок с потолка свисали таблички. На каждой было выведено жирными красными буквами какое-то одно слово. «СЕРДЦА». «ПОЧКИ». «ЛЕГКИЕ». «ГЛАЗА». «ЯИЧНИКИ».

Это был склад органов, сокровищница Ромера. Когда он поставил контейнер на пол, у него вдруг сжалось горло и глаза на мгновение закрылись. Потом он подошел к одной из каталок. Из ее купола торчала трубка с краном, через которую в большой стальной сосуд под стеклом закачивался раствор для поддержки жизнедеятельности органов. В растворе лежала пара легких, вдыхавших и выдыхавших кислород; из машины, стоявшей на нижней полке каталки, в них подавалась кровь. Он поднял купол. Ритмичные звуки походили на дыхание спящего человека. Секунду он смотрел на сжимающиеся и разжимающиеся легкие, а потом выдернул трубку. Жидкость потекла на пол. Он выдернул кабели из машины на нижней полке каталки. Влажно поблескивающие легкие замерли и начали терять свой здоровый серовато-розовый цвет. Через несколько минут они станут нетрансплантабельны.

Переходя от каталки к каталке, Мортон выдергивал трубки и кабели, соединявшие купола с системами жизнеобеспечения, и открывал купола. Покончив с этим, он прислонил каталку с уже съежившимися легкими к двери, чтобы та не закрывалась, вернулся к рефрижераторной установке и стал переводить ее на более слабый режим. Почти сразу же стрелка на термометре рефрижератора поползла вверх. Он вернулся к двери. Диск в стене начал вращаться, приближаясь к отметке 100; пол в комнате весь был залит раствором. Очень скоро открытые органы станут пиршеством для миллиардов микробов.

Он взял свой контейнер и уже подошел было к двери, как вдруг замер на месте. Снаружи послышались приближающиеся шаги. Он попятился обратно в склад органов. Шаги миновали дверь, и чей-то голос по-немецки велел кому-то поторапливаться.

Через несколько секунд он услышал, как дверь здания, похожего на бункер, отъехала на роликах. Потом раздались явственное клацанье ружейных затворов и голоса, докладывающие, что все в порядке. Должно быть, в бункере находился оружейный склад клиники. А шагали почти наверняка ребята Клингера. По голосам он определил, что их не меньше двадцати. Команда номер один в полном сборе. Ромер предусмотрел все. Или идея нанять подразделение убийц Штази принадлежала Мадам?

Командирский голос отдавал новые приказы. Все нарушители, которых они могут встретить во время поисков черных ящиков, должны быть арестованы. Немедленно доложить, если кто-то наткнется на подозрительно выглядящих птиц. Раздалось множество: «Ja, Кесслер, все ясно», а потом шаги стали удаляться по открытому, насколько он мог судить, пространству.

Мортон опять подошел к двери, держа в одной руке контейнер, а другой собираясь повернуть ручку. С минуты на минуту это место превратится в микробный кошмар, и ему не хотелось присутствовать здесь, когда это произойдет. Только он потянулся к двери, как ручка повернулась сама.

Давным-давно он усвоил все, что можно было знать об инстинктивных реакциях. Таких, как у Джекки Кеннеди, когда она бросилась к президенту, стремясь заслонить его от пуль. Или как у отца, жертвующего собой на пожаре ради своего ребенка. Или как в кино у героя, выдающего мгновенную реакцию в ответ на ситуацию и обычно ныряющего в окно или прыгающего с крыши. Только это были не съемки фильма и не телесериал «Даллас». Но неписаное правило обращения с медленно поворачивающейся дверной ручкой оставалось тем же.

Мортон не двигался с места, пока открывалась дверь.

Одетый в черный комбинезон, на пороге стоял Кесслер.

Вынырнув из оружейного склада, он уловил перемену в звуке рефрижераторной установки на складе органов. Он быстро прикинул, не вызвать ли ремонтников, а потом вспомнил, что почти весь персонал отправился на поиски Вейла. Сказав остальным, что догонит их, он решил проверить установку сам. Одной рукой он открывал дверь, в другой держал автоматический пистолет «Глок», прижимая его к боку, рядом с заткнутым за пояс ножом. Не ожидая никого встретить, он успел перешагнуть через порог, прежде чем увидел Мортона.

У Кесслера отвисла челюсть. Его пистолет все еще был направлен в пол, когда Мортон двинул контейнером прямо ему в лицо. Инстинктивно рука, сжимавшая пистолет, дернулась вверх, чтобы отвести удар. Когда Кесслер понял свою ошибку — ему следовало пригнуться или воспользоваться другой рукой, — Мортон уже достал его ударом такой силы, что Кесслер отлетел к рефрижератору. Пистолет выпал из его руки, а Мортон пинком ноги закрыл дверь, рассчитывая на преимущество темных очков в ультрафиолетовом освещении.

Дверь захлопнулась, Кесслер метнулся в сторону и схватился за нож. Он сделал выпад, когда Мортон прыгнул вперед, и лезвие ножа перерезало резинку темных очков. Они покатились по полу. Кесслер сделал еще один выпад, и в белом халате Мортона появился длинная прорезь, открывшая его автомат. Он врезал Кесслеру по горлу, и вырвавшийся у того рык прозвучал весьма недурно. Кесслер отступил на шаг, поднял нож над головой и ринулся вперед. Мортон поднырнул под нож и макушкой врезал Кессеру под подбородок. Раздался хруст треснувшей кости и булькающий вопль; Кесслер откинулся на рефрижератор. Несколько его зубов вонзилось в нижнюю губу. Но он вновь собрался с силами для удара, отшвырнувшего Мортона через всю комнату. Мортон успел пнуть Кесслера ногой в пах, и тот, ловя ртом воздух, рухнул на пол и потянулся к валявшемуся рядом пистолету. Мортон выдернул из под мышки автомат и нажал на спуск. Пуля довершила разрушения на лице Кесслера.

Придя в себя, Мортон подошел к телу. Он стащил с Кесслера комбинезон, снял с себя докторскую шапочку и белый халат и натянул комбинезон. Местами тот был тесен, но тут уж ничего не поделаешь. В одном из карманов комбинезона он обнаружил связку ключей. Взглянув на именную табличку, пришпиленную к нагрудному карману, он прочел имя: Кесслер. Он затащил тело Кесслера в склад органов и оставил его на полу в растворе. Диск термометра достиг отметки 100. Это место уже стало раем для микробов. Он толкнул каталку с испорченными легкими обратно в комнату, и дверь захлопнулась. Вытащив из контейнера свой рюкзак, он расстегнул отделение с полевой рацией, надел наушник и нажал кнопку маленького микрофона. Когда в наушнике раздался ответный щелчок, он тихо заговорил, объясняя, где находится и что произошло.

— Понял, — послышался голос Томми. Шон назначил его радистом на посадочной площадке в Коста-Рике. Томми сообщил, что недавно вернулся Дэнни, а Билл полетел на «Лире» обратно в аэропорт Манагуа, откуда будет руководить эвакуацией, когда операция завершится.

— И последнее. Анна так и не объявилась, — сказал Томми.

Мортон заговорил еще спокойнее:

— Никто не сможет позаботиться о себе лучше Анны. Она продемонстрировала это в Китае. — Он сделал паузу; по сути, больше сказать было нечего. — Передай Биллу: я хочу, чтобы ФБР вступило в игру и начало разнимать на части центр трансплантации «Дар Жизни». А также особняк в Малибу и Наркреаб.

Он не рассчитывал отыскать Анну ни в одном из этих мест. Но настало время отрезать тылы. Он взглянул на часы: полдень. До грозы еще три часа.

Он вышел из склада органов и подошел к бункеру. На запертой стальной двери красовалась яркая надпись: «Вход воспрещен». Он вытащил связку ключей Кесслера, подобрал нужный ключ и отодвинул дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь. Закрыв дверь за собой, он включил свет.

Оружия в бункере хватило бы, чтобы развязать небольшую войну. Аккуратно расставленные винтовки, ружья и гранатометы вместе с пачками патронов. На одной полке стояла коллекция любопытных на вид пистолетов и маленькие жестяные коробки. Он внимательно рассмотрел один пистолет, принюхиваясь к приплюснутому рыльцу короткого и толстого ствола. От него исходил слабый сладкий аромат. Он оттянул затвор. Рядом с бойком находился маленький пластиковый цилиндр размером примерно с половину газового баллончика в обыкновенной разовой зажигалке. Он сжал цилиндр большим и указательным пальцами. Послышалось шипение выходящего газа. Поняв теперь, как действует пистолет, он открыл одну из коробок. Она была набита маленькими круглыми капсулками. Он поднес одну себе под нос; капсулка издавала тот же самый сладковатый запах. Он вставил капсулку в затвор, закрыл его и прицелился в настенный выключатель. Когда он нажал на спуск, послышалось шипение выходящего под давлением газа. Он подошел к выключателю — по его пластиковой крышечке стекал смертельный сахарный концентрат.

Итак, он нашел оружие, убившее Стампа. И всех остальных.

Мортон сунул пистолет и коробку с капсулками в карман комбинезона, чтобы Джонни Куирк и его ученые мужи могли ознакомиться с ними в деталях, а потом примостился в углу и стал ждать. Вдалеке послышался шум винтов вертолета.

Глава 42

Высоко у горловины горы Масая Фридрих начал бешено махать руками. Он решил карабкаться к вершине, чтобы его легче было заметить. Подъем был трудным, поскольку пепел местами достигал высоты снежных сугробов — едкий, дурно пахнущий ковер, простиравшийся насколько хватало глаз. Мгновением раньше он услышал шум вертолетов, но увидеть их не мог — глаза распухли от пепла, который забивался в ноздри и глотку, отчего он даже не мог крикнуть. Потом он сообразил, что пилотам будет трудно его засечь, потому что он с головы до ног вымазан еще теплым пеплом, недавно извергнувшимся из кратера вулкана.

Шум винтов стал громче, расстояние изменилось. «Стрекозы» снижались. Он издал еще один отчаянный хриплый вскрик. Вертолеты находились на несколько сот футов ниже него, как раз у начала лесной полосы, где они высаживали поисковые группы. Он еще неистовее замахал руками, а потом понял, что пилоты станут осматривать склоны не выше, а ниже — там, где по их расчетам должны были находиться люди. Вот вертолеты разделились и полетели в противоположные стороны. Через секунду они исчезли из вида. Фридрих рухнул на землю, слишком изможденный, чтобы сделать еще хоть шаг, и стал вслушиваться в затихающий шум моторов.

Глубоко внутри вулкана раздалось очередное ворчание — под этот аккомпанемент он проделал весь путь наверх. Облако пыли высоко над вулканом слегка покраснело, отражая внутренность кратера. Он не осмелился лезть выше и взглянул вниз, на склон, подъем по которому стоил ему неимоверных затрат энергии. Он пытался прикинуть, рассчитать и что-то решить. Вертолетам потребуется как минимум пять минут, чтобы облететь вокруг горы. У него может как раз хватить времени, чтобы добраться до начала леса. И тогда они, конечно, увидят его… верно?

Он поднялся и, почти ничего не видя, двинулся вниз по склону. После каждого падения он каким-то образом ухитрялся вставать на ноги и идти дальше. Он слышал шум винтов! Справа от него, из-за массивного выступа застывшей лавы показался вертолет. Он был не более чем в ста футах от него и почти на одном уровне; его винты поднимали небольшой вихрь пепла. Он снова бешено замахал руками. Вертолет скрылся за поднявшимся облаком пепла. Звук двигателя менялся. Вертолет стал удаляться. Он заорал, но крик застрял в глотке. Шум мотора снова изменился. Вертолет снижался! Вихрь пыли улегся, и он смог разглядеть пилота. Тот махал рукой.

Фридрих рухнул на землю, на этот раз с облегчением.

По радио Дэлей вызвал своего напарника Остина:

— Я засек его, — сказал он. — Он здесь, на восточной стороне, наполовину засыпан пеплом. Это Фридрих — я узнал его. Похоже, еле дышит.

По другую сторону горы Остин принялся жевать спичку.

— Никаких признаков людей на этой стороне, — сообщил он. — Должно быть, они сами спустились вниз. Судя по виду кратера, нам не стоит болтаться тут без крайней необходимости.

Через несколько секунд появился вертолет Остина и застыл неподалеку от Дэлея. Оба пилота осмотрели местность.

— Мы не можем приземлиться здесь, — сказал Остин. — У меня есть лебедка, я сумею его поднять. А ты включи динамик, чтобы направлять его.

Остин развернул вертолет так, что тот завис прямо над Фридрихом. Дэлей отлетел в сторону, чтобы очистить ему обзор места. Он нажал кнопку на приборной доске, и его голос раздался из динамика, установленного под носом вертолета:

— Мы сейчас поднимем тебя, Фридрих. Только стой спокойно. Когда к тебе спустится упряжка, сначала просунь ее под мышки, а потом пропусти между ног. Все остальное сделает лебедка. Махни рукой, если ты понял.

Фридрих встал и махнул рукой. Он увидел, как в пятидесяти футах над его головой в брюхе вертолета открылся люк и оттуда выскользнула желтая упряжка на конце стального троса, который начал спускаться к нему. Он поднял обе руки, готовясь схватить ее. Сверху усиленный динамиком голос продолжал давать инструкции:

— Не торопись. Проверь как следует, правильно ли закреплены ремни. Ты будешь лететь в упряжке до самого острова, поскольку у нас нет возможности поднять тебя на борт. Но тебе не о чем беспокоиться. Это грузовой трос, он рассчитан на вес грузовика. Все, что тебе нужно сделать, это хорошенько проверить каждую застежку. Когда будешь готов, махни рукой. Ты меня понял?

Фридрих замахал обеими руками. Упряжка была уже всего в нескольких футах над ним. И застопорилась.

— Чертов механизм заклинило, — прорычал Остин по радио Дэлею. — Я спущусь пониже. Скажи ему, чтобы он не психовал.

Дэлей снова нажал кнопку динамика.

— Фридрих, нам нужно спуститься чуть ниже, поэтому вокруг тебя поднимется вихрь пепла. Тебе придется справиться с этим. Понял меня?

Фридрих махнул рукой. Пусть хоть совсем зароют его в этой дряни, лишь бы потом вытащили. Вертолет медленно снижался, взметая вокруг него пепел, но он изо всех сил старался не потерять из виду упряжку. Он потянулся к ней, схватил ее и подтащил к себе. Пропустил ремни под мышками и застегнул замок на груди. Потом начал пропускать ремни между ног. Для этого ему пришлось поднять одну ногу. Потом он поставил ее обратно на землю, и…

Он не мог шевельнуться! Внезапно раскрылась каверна, и в считанные доли секунды он провалился в щель по пояс. Он провалился бы глубже, если бы скала не стала на место, защемив нижнюю часть его туловища, раздавив ее. Он страшно закричал, но из горла не вылетело ни звука.

— Пресвятая Матерь Божья! — проревел Дэлей в микрофон.

— Что случилось? — спросил Остин. — На лебедке жуткая тяжесть. Что он там делает? Тянет трос? Ради Бога, скажи ему, что я сам все сделаю!

Дэлей рассказал ему все, что видел.

— Я попытаюсь вытащить его.

Когда вертолет взмыл вверх, раздался высокий звук натянувшегося как струна троса. Потом звук внезапно оборвался.

Под вертолетом Остин разглядел человеческое туловище. Оно раскачивалось, и из него летели брызги крови и кусочки костей, смешиваясь с клочьями кровавой пены, взметнувшимися с того места на земле, где оставалась пойманной в ловушку нижняя часть тела Фридриха. Потом все скрылось в вихре пепла.

Доктор Литтлджон посмотрел в иллюминатор: «Лира» снижалась над островом. Он повернулся к Мадам, сидевшей в кожаном кресле с другой стороны прохода, и с облегчением улыбнулся.

— Сверху картинка похожа на идиллию, — сказал он.

Когда они пролетали над вулканом, поверхность озера была вся покрыта пленкой белого пепла; теперь вода сверкала прозрачной чистотой.

— Я рада, что вам нравится здесь, — произнесла Мадам.

Она отвернулась и поглядела в иллюминатор сквозь большие черные очки. Это и впрямь походило на идиллию. Но она помнила свое тревожное чувство во время прежних визитов на остров. Правда, тогдашние страхи оказались беспочвенными. Единственными маленькими неудобствами были обезьяны-ревуны и ежедневные ливни. Она улыбнулась: если бы вулкан представлял хоть малейшую опасность, Густав сообщил бы ей об этом. Он с огромной тревогой воспринимал любую угрозу проекту. Его одержимость вселяла уверенность.

— Увидели что-нибудь примечательное внизу, Мадам? — вежливо спросил доктор Литтлджон.

Все еще улыбаясь, она повернулась к нему.

— Я просто подумала, как многого мы добились за такой короткий срок.

— Наверное, это было непросто — доставить все сюда.

Она кивнула, довольная тем, что он понимал, каких громадных усилий это стоило.

— У Организации есть средства. Все на острове самого лучшего качества. Вы сами в этом убедитесь, доктор Литтлджон. Самое лучшее оборудование. Самые лучшие хирурги. И, разумеется, доктор Ромер.

Доктору Литтлджону пришлось изобразить улыбку: эти же самые слова она произнесла, когда впервые встретилась с ним.

— Я горю желанием встретиться с ним, Мадам. Мы до сих пор лишь разговаривали по телефону. Будет крайне интересно услышать его мнение о том, как далеко можно продвинуться в медицине.

— Доктор Ромер считает, что тут нет пределов. В один прекрасный день мы сумеем заменить любой внутренний орган и любую часть тела. Оборудование на острове полностью подготовлено к такой перспективе.

Щелкнул селектор, и пилот объявил, что через минуту они приземлятся.

Доктор Литтлджон развернул кресло и взглянул мимо доктора Лассуэла, сидевшего напротив Пьера, на медсестру, примостившуюся на откидном сиденье в задней части кабины.

— Как наши пациенты? — спросил он.

Сестра окинула профессиональным взглядом двое носилок на полу: Анна и Дитер Фогель. Анна оставалась надежно связанной. Фогель без всякого выражения посмотрел на медсестру. Анна шевельнулась, но глаза ее оставались закрытыми. Перед тем как перевезти ее на «Лиру», доктор Литтлджон ввел ей сильный седативный препарат, чтобы она не смогла позвать на помощь, когда ее везли через взлетную полосу аэропорта в Манагуа.

— Здесь все нормально, — доложила медсестра.

Когда «Лира» опустилась на взлетную полосу, Мадам заметила группу людей в белых халатах, стоявшую у машины «скорой помощи», и «джип». Чуть поодаль от всех остальных в инвалидном кресле сидел доктор Ромер. Когда самолет развернулся, готовый двинуться назад, она засекла несколько силуэтов в черных комбинезонах, пробиравшихся сквозь джунгли вдоль края взлетной полосы. Кажется, они что-то искали. Она нахмурилась. С самого начала она велела, чтобы служба охраны оставалась невидимой.

Через несколько секунд дверь кабины распахнулась и вошел человек в белом халате с металлическим подносом, накрытым стерильной зеленой салфеткой.

— Всем доброе утро, — сказал Суриков. — Прежде чем пациенты прибудут в клинику, мне нужно взять анализы крови. Времени займет не больше, чем кобыла хвостом махнет, — и просиял, довольный, что запомнил забавное выражение медсестры. Криллу необходимо знать группы крови, чтобы увериться в том, что не произойдет отторжения донорского сердца.

Когда все вышли из кабины, Суриков подошел к носилкам, взглянул на Анну, а потом повернулся к Фогелю:

— Хорошо долетели? — любезно спросил он, ставя поднос между носилками и снимая салфетку.

— Да, благодарю вас. — Перед долгим перелетом ему дали успокоительное, и он мирно проспал почти все путешествие.

— Больно не будет, — сказал Суриков.

Он наложил жгут на запястье Фогеля и крепко затянул его. Потом надорвал пакетики с иглой и спиртовым тампоном. Взгляд Фогеля равнодушно следил за приготовлениями. Когда Суриков умело затянул жгут, на тыльной стороне ладони Фогеля вспухли вены. Суриков протер кожу тампоном и ввел иглу. Он надел ее на шприц и насосал крови, потом отсоединил самозакрывающийся шприц и надел на иглу другой. Всего он наполнил четыре шприца, уложил их на поднос, в отделение с пометкой «Реципиент», накрыл стерильной салфеткой и повернулся к Анне.

Она смотрела на него в упор. Что-то смутно знакомое промелькнуло в этой фигуре в белом халате. Но ее мозг был еще слишком затуманен, чтобы вспомнить. Когда он накладывал жгут, она попыталась шевельнуть рукой, и он резко сказал по-русски:

— Лежите спокойно.

Суриков. Читая медицинскую литературу по трансплантации органов, она как-то наткнулась на его фотографию. Теперь она осмысленно взглянула на него и сказала:

— Вас далеко занесло, профессор Суриков.

— Откуда вам известно мое имя? — удивленно спросил Суриков.

— Нам известно про вас все, Суриков. И про Мадам, и про Ромера тоже.

Он затянул потуже жгут и не произнес ни слова, набирая кровь. Но в голове царило смятение. Откуда она знает его имя? И Мадам? И Ромера? Не от тех ли людей, которые оставили камеры и сенсоры? Кто они такие? Ромер ничего не сказал, но явно встревожился.

Анна увидела, как он напрягся и побледнел.

— Вам уже никуда не скрыться, Суриков. Никому из вас.

Суриков выпрямился, взял поднос и прошел по кабине к дверце. Какая разница, что она там знает? Через несколько часов она станет кормом для рыб. А если сообщить Ромеру, что она тут говорила, это может быть чревато. Ромер всегда следил за тем, чтобы персоналу становилось известно не больше самого необходимого для выполнения своих обязанностей. Доклад о том, что сказала эта женщина, повлечет за собой неприятные вопросы, а в них Ромер — большой дока. Еще давным-давно в исследовательских центрах России и Восточной Германии Суриков научился искусству держать язык за зубами. Эта политика сослужила ему хорошую службу. И, сходя по трапу самолета, он решил руководствоваться ею и дальше.

Анна повернулась и посмотрела на Фогеля, но тот отвернулся, чтобы избежать ее взгляда.

Снаружи, на взлетной полосе Мадам наблюдала, как бригада «скорой помощи» двинулась к самолету, чтобы вытащить носилки. Доктор Литтлджон, доктор Лассуэл и медсестра торопливо присоединились к ним, чтобы помочь. С того момента, как их представили доктору Ромеру, тот не сказал ни слова. Он даже не стал утруждать себя обменом приветствиями с Пьером. Когда разобиженный юнец отошел и стал ждать возле «джипа», Мадам повернулась к доктору Ромеру.

— Вас что-то тревожит, Густав?

— Тревожит? Нет, разумеется. Нет.

— Мне показалось, это может быть связано с теми охранниками, которых я видела. Что они ищут?

— Они проверяют сейсмические сенсоры, которые я установил.

— Зачем вы это сделали?

— Персоналу полезно знать, что мы принимаем такие меры предосторожности.

Он никогда раньше не лгал ей и сам удивился, как легко это вышло. Он испытал некоторый шок от того, что сделал сейчас, но он очень тщательно продумал и отбросил другой вариант. Рассказать Мадам об американцах — значит, вызвать многочисленные вопросы, которым не будет конца. Это был один из ее немногих недостатков — обсуждать все еще долго после того, как тема исчерпана. И что ему отвечать? Чем дольше он думал об этом, тем больше склонялся к версии, что люди Мортона появились тут по чистой случайности. Если бы они что-то разнюхали, давно бы уже вернулись сюда с подкреплением.

Они молча следили за тем, как носилки с Фогелем несли к машине «скорой помощи».

— Он очень важен для наших планов, Густав, — тихо произнесла Мадам.

Взгляд Ромера не отрывался от бригады с носилками, пока они грузили Фогеля в машину.

— Операция будет обычной рутиной. Крилл страшно увлекся идеей иметь донора прямо под рукой. Осуществлять пересадку будет гораздо проще.

— Хорошо.

— Я подумываю, не перейти ли нам вообще на такой способ — привозить доноров сюда и держать, пока не понадобятся. Это все равно что иметь собственный живой банк органов, — сказал он.

— Мы обсудим это позже, Густав.

С «Лиры» сняли носилки с Анной. Стоило приблизиться доктору Литтлджону, как Мадам взмахом руки отослала его.

— Он порой бывает очень занудным, — пробормотала она и взглянула туда, где раньше видела охранников. Их там уже не было. — Вы устранили неполадку в вашей системе охраны? — вдруг спросила она.

— Чтобы сделать это, нам пришлось бы снять всю систему и заменить ее новой. По-моему, не стоит затевать этого лишь ради короткого периода дневных ливней.

Он посмотрел в сторону пиков Коста-Рики — небо там уже затягивало тучами.

Она улыбнулась.

— Возможно, и не стоит. — Одно из его многих достоинств заключалось в правильном понимании необходимости извлекать хорошую прибыль. Другая сторона дела принадлежала лишь ей одной. Никто, даже Густав, не знал о грызущем ее страстном желании отомстить за смерть Элмера. Она повернулась и указала на озеро, там показались приближающиеся вертолеты.

— Что-то висит под одним из них.

Доктор Ромер прикрыл глаза ладонью от слепящего света. Вертолет был еще слишком далеко, чтобы можно было разглядеть висящий под ним предмет. Но даже отсюда он видел, что тот слишком мал для Фридриха.

Секунду назад Дэлей вызвал по радио Остина.

— Что ты собираешься делать с телом? Не можешь же ты просто сбросить его Ромеру на коленки.

— Я оттащу его к пруду.

— Недурная мысль, — рассмеялся Дэлей.

Он взял курс на взлетную полосу, а вертолет Остина, не долетев до береговой линии, устремился на север. Следя за тем, чтобы туловище Фридриха не задевало за верхушки деревьев, Остин полетел к пруду.

В бункере Мортон услышал, как изменился шум винта — глухой монотонный рев перешел на ровный вой. Он рассудил, что вертолет снижается над открытым пространством. Но когда он осматривал местность в поисках прикрытия, не нашлось никаких признаков посадочной площадки на земле. Да и место было расположено слишком далеко от главного здания клиники, чтобы сюда доставлять пациентов.

Он поднялся на ноги, подошел к двери и остановился у полки с несколькими уоки-токи. Все рации были того типа, который использовала Штази. Он взял одну из них и открыл дверь. Шум мотора стал ровнее. «Стрекоза» зависла в нескольких сотнях ярдов от него, над прудом. Мортон моргнул. Поверхность воды начала волноваться, принимая обрубок тела. Последний раз он видел нечто подобное на Большом Барьерном рифе — в тот день, когда привезли останки туриста, чья клетка не стала надежной защитой от акулы-убийцы.

Он следил за тем, как вертолет медленно снижался, раскачиваясь из стороны в сторону. Вода вспенилась. Туловище, по прежнему висевшее в упряжке, скрылось под водой. Через несколько минут вертолет резко взмыл, вытащив упряжку. С ремней все еще свисали куски мяса. Пилот снизился еще раз. Выждал несколько минут. Когда трос снова вынырнул из воды, сама упряжка оказалась разодранной пираньями.

— Сделано, — послышался голос из рации.

— Кто-нибудь видел тебя, Остин?

— Только один из охранников Краута. Он высунулся из оружейного склада, но, кажется, не придал этому значения. Эти парни частенько сбрасывают сюда тела. Как бы там ни было, Дэлей, я его больше не вижу. Что у тебя?

— Все чисто, можешь лететь сюда. Все уехали в клинику.

— Через минуту буду у тебя. Ты только следи за моим тросом.

— Теперь, когда ты утопил Фридриха, все будет тип-топ.

— Да. И рыбку порадовал.

— Это точно, — пробормотал Мортон в бункере. Остин и Дэлей. Еще двое американцев, которых следовало занести в список. И Фридриха тоже. Похоже, Ромер основал здесь свою собственную ООН.

Когда вертолет скрылся за верхушками деревьев, послышался шум другого мотора, на сей раз с дороги, ведущей от джунглей к клинике. Там показался «джип», а следом за ним — машина «скорой помощи». Рядом с водителем сидела Мадам. У нее было все то же холодное и расчетливое выражение лица, какое Мортон видел в Стокгольме, на приеме нобелевских лауреатов. Позади машины «скорой помощи», без всяких усилий держась над землей, летел доктор Ромер в своем инвалидном кресле.

В бункере раздался срочный сигнал его полевой рации.

Стивен Крилл еще раз с профессиональной гордостью оглядел операционную. Несмотря на отсутствие Уэста и еще одного или двух членов его бригады, они с остальным персоналом сотворили чудо. Даже та идиотка-медсестра, которая уронила поднос, оправдала себя. Все было приготовлено с такой аккуратностью, что даже его бывшие коллеги в Гарфилде наверняка пришли бы в восторг.

Два операционных стола были установлены рядом, но на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы он и другие хирурги могли свободно двигаться между ними. Каждый стол окружали аппараты, заменяющие сердце и легкие, и каталки со специальным оборудованием, в данный момент накрытым стерильными зелеными салфетками. Вокруг столов разместились мониторы. Тишину нарушал лишь мягкий стрекот вентиляторов под потолком.

Удовлетворенный тем, что все расставлено по местам, Крилл прикрыл за собой дверь операционной и отправился в комнату отдыха для хирургов. Он взглянул на часы: тринадцать с небольшим. Оставалось еще два часа до того, как он сделает первый разрез. Но он знал, что в смежной палате приготовления уже идут полным ходом. Там все сосредоточены на реципиенте. Роль донора более пассивна. Донор — всего лишь средство обеспечения. Так было всегда.

Мортон выслушал Томми, который сообщил, что Анна находилась на борту «Лиры», вылетевшей из Манагуа вскоре после того, как Билл приехал в аэропорт. Билл был уверен, что обитатель вторых носилок соответствует описанию Фогеля. Оба они должны были находиться в машине «скорой помощи», скрывшейся за дальним крылом клиники.

— Кто рядом с тобой — Шон или твой отец? — спросил Мортон.

— Дэн где-то неподалеку. А Шон вышел — возится с микролетами.

— Позови отца.

Через несколько секунд в наушнике Мортона раздался голос Дэнни:

— Я все слышал. Мы можем что-нибудь сделать для Анны?

— Мы ускорим время высадки, Дэнни. Я хочу начать прямо сейчас, если это возможно.

— Как насчет погоды, Дэвид? Нам ведь нужен дождь для прикрытия.

— Подожди секунду.

Мортон подошел к двери бункера и выглянул наружу. Над пиками Коста-Рики собирались тучи. Небо уже потемнело. Помогал и вулкан — столб черно-красного дыма начал вырываться из его жерла. Мортон почувствовал привкус пепла в воздухе и вернулся к рации.

— Начинаем, — сказал он. — Когда доберешься сюда, поймаешь меня на старой частоте Штази. Я раздобыл местную рацию.

— Понял.

Мортон вытащил из рюкзака оставшиеся магазины и рассовал их по всем карманам, потом прикладом автомата разбил полевой радиотелефон: тот уже сослужил свою службу. Оглядев ряды винтовок, он собрал ящики с патронами в центре комнаты на полу, отодвинув в сторону лишь один, и разложил вокруг этой груды столько оружия, сколько смог дотащить. Из оставшегося ящика он вытащил все патроны и стал вскрывать их один за другим. Вскоре на полу образовалась небольшая кучка черного порошка. Он сделал из него дорожку к двери, вышел наружу и одиночным выстрелом из автомата поджег пороховую ленту. Она вспыхнула, и огонь побежал к грудеоружия. Он закрыл стальную дверь и бегом пустился прочь.

В этот момент гора Масая наконец заговорила. Громоподобный рык прогремел где-то в глубине ее кратера, а через несколько секунд с гораздо менее впечатляющим грохотом взорвался бункер.

— Бог на моей стороне, — пробормотал Мортон. — Это точно…

Он побежал к зданию клиники.

Глава 43

Мадам и доктор Ромер, находившиеся в комнате финского домика, метнулись к окну. Отверстие кратера мерцало, словно камни налились мощным внутренним жаром. Свечение становилось все ярче. Из кратера вырвался столб огня. Он показался почти твердым, когда взметнулся вверх в сопровождении пронзительных звуков, словно гигантскими мехами раздували горящие угли. Когда огромная расплавленная громадина достигла высоты около сотни футов над горловиной кратера, сопровождавший ее визг оборвался, и, словно не в силах более поддерживать себя, столб рухнул обратно в кратер с грохотом артиллерийского залпа. В наступившей затем тишине над вулканом стало растекаться темное облако.

— Бог мой, Густав! Что случилось? — прошептала Мадам, поворачиваясь к нему.

Что-то в ее голосе поразило его слух. И то же самое отразилось на ее лице. Он и не подозревал, что когда-нибудь услышит или увидит это в ней: страх. Медленно, с участием, которого он никогда в себе не предполагал, он вытянул правую руку и дотронулся до ее ладони.

— Все в порядке, Мадам. Нет никакой опасности. Нам нечего бояться, — произнес он спокойно, как посторонний наблюдатель, словно поставил диагноз.

Она почувствовала в его голосе силу, и на мгновение ей почудилось, что это Элмер стоит рядом.

— Хотите сигару? Или выпить? — вежливо спросил он. — У меня есть ваш любимый бренди. А сигары — кубинские.

Она быстро взглянула на него. Откуда ему известны ее вкусы? Почему он так смотрит на нее? Господи, да уж не вздумалось ли ему…

Ему вздумалось.

— Я хочу сказать вам кое-что, — тихо начал Ромер. — Я давно уже хотел сказать вам это, Мадам. Я так восхищаюсь вами… Больше, чем любой другой женщиной. В вас есть такие качества, которых я не встречал ни в одном человеке, кроме, если позволите мне так выразиться, себя самого. Мы оба точно знаем, чего хотим. А в вашем случае то, чего вы хотите и чего достигли, было сделано без использования вашего, если вы опять позволите мне так выразиться, самого мощного оружия — вашей женственности. Однако мгновением раньше я уловил то, что, если можно так сказать, сопутствует этому свойству. Ранимость. Вы гораздо более ранимы, чем можете сознавать. Вы нуждаетесь — в лучшем смысле этого слова — в ком-то, кто защищал бы вас. Кто заботился бы о ваших эмоциональных потребностях.

Откуда-то издалека он слышал собственный голос, продолжавший перечислять преимущества того, что он предлагал.

— Я знаю, вы уважаете меня, а уважение — основа любых отношений, которые вообще чего-то стоят. Из него может вырасти нечто гораздо большее. И этому большему нужно позволить развиваться свободно, без всяких барьеров. Вы сможете приходить и уходить, как делаете теперь, но зная, что я буду ждать вас здесь. Всегда.

Она закрыла глаза, а когда открыла, Элмера больше не было рядом с ней.

— Пожалуйста, уберите вашу руку, Густав. Никогда больше не прикасайтесь ко мне.

Когда он подчинился ее приказу, она сделала шаг в сторону, взглянула на него и холодно, тоном окончательного приговора произнесла:

— Густав, какими бы фантазиями вы ни забавлялись, меня в них не впутывайте. Наши отношения — чисто деловые. Я наняла вас и плачу вам за вашу работу. Никогда не забывайте об этом. Вы очень ценный служащий для меня, но все равно — служащий. Ради вашей ценности я закрою глаза на грубую дерзость того, что вы тут наговорили. Но хочу ясно сказать одно: я не заинтересована ни в каких отношениях с вами, кроме тех, которые существуют. Если для вас это неприемлемо, давайте закончим наше деловое партнерство здесь и сейчас. Итак?

Никогда раньше он не совершал такого серьезного просчета. Как же можно было так ошибиться и не убить эту надежду в самом зародыше? А теперь, секунду назад, какая-то часть его умерла навсегда. Когда он наконец заговорил, в голосе звучало мертвое спокойствие:

— Пожалуйста, примите мои извинения, Мадам. Я больше никогда не вернусь к этому вопросу.

За окном темное облако продолжало шириться, и стекло покрылось пеплом.

— Благодарю вас, Густав.

В наступившей долгой тишине звук шагов на веранде прозвучал неестественно громко. Затем в комнату ворвался Пьер. Он был покрыт угольным порошком и слегка дрожал.

— Мадам, я думаю, нам надо убираться отсюда сейчас же, — выпалил он. — Этот вулкан — самая опасная хреновина, которую я только видел в жизни.

Доктор Ромер отвернулся от окна и окинул его ледяным взглядом.

— Вы специалист по вулканам, юноша?

— Не нужно быть специалистом, чтобы увидеть, что там происходит.

Мадам заговорила с ним, как с избалованным ребенком — снисходительно, но с оттенком предостережения:

— Пьер. Вспомни, с кем ты говоришь.

Доктор Ромер наклонил голову, принимая ее одергивание этого херувимчика с пухлыми губами и зная, что таким способом она возмещает ему малую толику той гордости, которую только что отняла.

— Простите, Мадам, — пробормотал Пьер.

— Ничего страшного, мальчуган.

Она повернулась к доктору Ромеру.

— Должна признаться, я не ожидала, что гора так себя поведет, Густав.

Он продолжал смотреть в окно, не обращая на них внимания, даже когда Пьер подошел и занял свое обычное место за спиной Мадам. Небо угрожающе потемнело, однако когда Ромер заговорил, голос его звучал спокойно и уверенно.

— Хорошо, что это произошло. Давление внутри кратера снизилось благодаря сильному выбросу лавы. Этот столб весил сотни тысяч тонн. К счастью, прежде чем развалиться, он рухнул обратно в кратер и закупорил его.

— Я не знал, что вы — специалист по вулканам, — не очень вежливо буркнул Пьер.

Но спокойствие, усиленное мертвящей тоской, не покинуло доктора Ромера, и оба этих ощущения вернули ему то чувство превосходства, которое он был уже почти готов разделить с ней. Намеренно не обращая внимания на Мадам и глядя лишь на Пьера, он продолжал:

— Я всегда интересовался географией, юноша. То, что мы наблюдали сейчас, является сочетанием двух видов извержений. Одно — классически вулканическое. Другое называется сульфатурным типом.

— Сульфатура… звучит по-итальянски, — протянул Пьер.

— Сульфатура — это маленький город в Италии. Последнее извержение там произошло в двенадцатом веке. С тех пор тот вулкан неоднократно грозил повторить его, но так и не сумел осуществить своей угрозы. Наш вулкан — того же типа.

Кажется, Пьеру начали сильно надоедать все эти объяснения.

— Но разве не все вулканы на самом деле…

— Пьер, будь умницей и перестань задавать дурацкие вопросы, — снова снисходительно обронила Мадам, но тоном, уже не выражающим признательность доктору Ромеру, а подчеркивающим, что, хотя он и оказался сдержаннее, чем она предполагала, но все же теперь он уже не так свободен в обращении с ней.

Доктор Ромер подъехал к бару и взял одну из бутылок дорогого вина, которое подарил ему Вольфганг Кроуз. Он откупорил ее, потом согнул одну руку и вставил пробку между большим и указательным пальцами.

Пьер угрюмо насупился. Мадам наблюдала с подчеркнутым интересом.

— Столб лавы, — произнес доктор Ромер. Он отвел пробку и снова воткнул его в горлышко бутылки, для чего потребовалось некоторое усилие, а потом повернулся к ним. — Когда я вытащил пробку, она расширилась. То же самое происходит и с лавой, поэтому, рухнув обратно в кратер, она закупорила его еще сильнее.

Он сделал короткую паузу, ожидая вопросов. Их не последовало, и он продолжал все тем же уверенным тоном:

— Точно так же, как эта пробка еще долгие годы способна сохранять выдержку вина в бутылке, так и лава закупорила вулкан на еще больший срок. Поэтому, как вы сами понимаете, беспокоиться не о чем. — Впервые за все время разговора он улыбнулся Пьеру. — Давайте же, как говорят в вашей стране, юноша, выпьем за это. — Однако в его улыбке не было симпатии.

— Как скажете, доктор.

— Тогда подай бокалы, дорогой. Сделай хоть что-то полезное, — резко сказала Мадам.

Как только Пьер принес бокалы из бара, на веранде вновь послышались шаги, и в дверном проеме возникла фигура мужчины в маскхалате. Его лицо и халат были покрыты пеплом. Не обращая внимания на Мадам и Пьера, он быстро заговорил по-немецки с доктором Ромером.

— Доктор! Был взрыв. Оружейный склад уничтожен!

— Что вы сказали, Прессман?

Лицо доктора Ромера налилось краской, а рука, державшая бутылку, дернулась в сторону Прессмана.

— Как мог произойти взрыв? Как? Скажи мне, как?

Он выкрикнул это так громко, что мулатка в кухне оторвалась от своей плиты. В комнате весь спутанный клубок ярости доктора Ромера, направленной как на женский пол, так и на мужской, выплеснулся в один режущий слух вопль:

— Банк органов цел?

Прессман сумел лишь нервно дернуть головой.

— Что еще? — Мгновение жуткой ярости миновало. Этот вопрос был задан голосом чуть громче шепота.

— Палата вскрытий, доктор.

Пьер с открытым ртом уставился на доктора Ромера.

— Закрой свой рот, дорогой. Это не очень привлекательное зрелище, — приказала Мадам и повернулась к доктору Ромеру. — Что произошло, Густав?

Он сказал. Она задала еще один вопрос: как это случилось? Он повернулся к Прессману и стал расспрашивать его по-немецки в резкой манере перекрестного допроса.

— Должно быть, этот пепел проник в оружейный склад, доктор.

— Это невозможно, Прессман. Если только кто-то не оставил дверь открытой. Где Кесслер?

— Я не знаю, доктор.

— Найди его. И пришли сюда.

Прессман выбежал из комнаты. Мадам проводила его взглядом, а потом повернулась к доктору Ромеру.

— Что он еще сказал?

— Ничего важного. Сейчас узнаем подробности. Я послал за его начальником.

Она поняла, что больше из него сейчас ничего не выжать.

Под внимательным присмотром Майка солдаты вылезали из армейских грузовиков, которыми их доставили на маленькое плато, расположенное высоко над хайвеем Пан-Америкен. Вдалеке виднелось тусклое черное пятно: озеро Никарагуа — в данной точке граница между двумя государствами.

На каждом стрелке был черный комбинезон и керамический шлем, укомплектованный наушниками с радиоприемником и передатчиком. Под комбинезоном у каждого был бронежилет и стеганая прокладка, предохраняющая от травм. Некоторые были вооружены автоматами «Хеклер-и-Кок», другие — винтовками «Стайер» или «Ругер» или помповыми ружьями «Ремингтон». Вдобавок у всех под мышками висели револьверы 38-го калибра «Смит-и-Вессон». У Майка за спиной торчал гранатомет «Уэбли».

Оглядев солдат, он указал на едва видимый отсюда пик горы Масая.

— Для тех из вас, кто никогда не летал во время пепельного шторма, скажу: это примерно так же, как в песчаной буре. Пока не попадете под кусок лавы, с вами все будет в порядке. А если попадете, то не успеете узнать об этом.

У солдат вырвался общий смешок. Они уже успели полюбоваться зрелищем плевка вулкана.

Дэнни сделал шаг вперед с того места, где он стоял вместе с Шоном Карбери и Томми. Они тоже были в полной боевой экипировке, а Томми еще тащил рюкзак с радиоустановкой. Дэнни обратился к солдатам бодрым и деловым тоном:

— Связь с полковником на старой частоте Штази. Как только окажетесь на земле, настройтесь на нее. Прежде чем открыть огонь, определите местонахождение полковника и Анны. Все остальные, кто попадется на пути — ваши законные мишени.

Он обернулся к микролетам, стоявшим в ряд за его спиной.

— Ваши устройства слежения настроены на сенсоры, которые мы установили там. Просто следуйте за сигналом. Надеюсь, нас там не ждут. А если ждут… Что ж, это будет не впервой.

Снова прокатился общий смешок.

С автоматом за спиной Дэнни подошел к первому микролету в ряду. Как и у всех остальных, его каркас был покрыт защитной краской. Аккуратно установленный двигатель обеспечивал ровно сорок минут управляемого полета. Это давало пять лишних минут, чтобы приземлиться на острове или нырнуть в воду.

Дэнни лег на мягкую подставку и пристегнул себя таким образом, что его плечи и грудь стали почти параллельны узкому фюзеляжу. Он ухватился за рукоятки управления микролетом и нажал кнопку пуска. Двигатель завелся мгновенно. Он подкатился к краю плато; толстые резиновые шины микролета смягчали тряску. Когда он развернулся по ветру, завелся двигатель второй машины.

Как только Дэнни открыл дроссель, он сразу почувствовал дрожь в спине — двигатель набрал полные обороты. Через несколько секунд он уже был в воздухе. Из контрольного ящичка, размещенного между рукоятками управления, раздался писк устройства слежения, ловящего сигнал откуда-то с острова.

Фунг продолжал созерцать темнеющее небо, пока не пришла медсестра — изящная азиатка с шелковистой кожей, совсем не похожая на ту, которая доставала странного попугайчика.

— Были еще птицы, которые не могли летать? — спросил он.

— Пожалуйста… Я не понимаю, — сказала она с певучим бирманским акцентом.

— Это не важно, — вздохнул он. — Совсем не важно.

Она закрыла окно, задернула занавески, включила свет в палате, повернулась к Фунгу и рассмеялась. Пепел, покрывший его лицо и тощие руки, нарисовал круги под глазами, сделав его похожим на шелудивого енота в средневековой китайской пьесе.

— О’кей-хокей, сейчас я вас умою, мистер Фунг, — бодро сказала она, отворачиваясь к раковине и включая воду.

Темно-коричневая смесь полилась из обоих кранов. Жидкость сильно пахла серой. Она закрыла вентиль, подошла к телефону у кровати и набрала номер ремонтной службы.

Ей тут же ответил тревожный голос. Когда она начала объяснять, что ей нужно, голос сразу оборвал ее:

— Основная труба с материка, проложенная под озером, лопнула. Телефонная связь тоже прервана. Мы подключимся к резервному запасу воды в горах, как только я налажу связь. Но вам придется набраться терпения.

Повесив трубку, медсестра повернулась к мистеру Фунгу.

— О’кей-хокей, пожалуй, мне придется просто обтереть вас получше.

Она потянулась за полотенцем, но он остановил ее.

— Оставьте пепел. Это очень хорошо для тела. В нем полно инь и янь.

Девушка улыбнулась: ей было известно о силе этих двух основных столпов традиционной китайской медицины.

— О’кей-хокей, — повторила она и торопливо вышла из палаты.

Во всем здании клиники закрывали окна и задергивали шторы, словно наступила ночь. В окнах, выходивших на юг, отблески пожара в оружейном складе и прилегающих строениях начали тускнеть — это пожарная команда клиники справлялась с пламенем.

Сам оружейный склад сгорел дотла; от него не осталось ничего, кроме кусков металла. Для выяснения причины пожара они не годились. Когда сражавшиеся с огнем пробились с брандспойтами в банк органов, среди обуглившихся и покореженных каталок они обнаружили тело. Оно так сильно обгорело, что опознать его было невозможно. Несколько пожарных завернули останки в одеяло и утопили в пруду. Когда они торопливо бежали обратно к остальным, добивающим последние языки пламени в отделении для вскрытий, вода неожиданно перестала поступать в брандспойты.

Выброс из кратера заставил Крилла помчаться из комнаты отдыха в операционную. На пороге он застыл, словно оглушенный. Все пространство было покрыто пленкой пепла, проникшего через вентиляторы и засыпавшего всю палату.

Он подошел к вмонтированному в стену селектору, нажал на кнопку и торопливо проговорил:

— Это доктор Крилл. Всему операционному персоналу немедленно связаться с Операционной номер один. Повторяю. Связаться немедленно.

Он схватил ближайшую каталку и покатил ее к выходу. Нужно было вывезти все из операционной и как следует вымыть ее перед трансплантацией.

Рядом с операционной, в примыкающей к ней ванной комнате без окон Анну и Фогеля погрузили в ванны — первая стадия подготовки к операции. В ваннах уже был приготовлен теплый приятный раствор, он должен был тщательно очистить их тела. Потом на них наденут стерильные костюмы и поместят в стоящие рядом камеры, где они будут ожидать анестезиолога.

Доктор Лассуэл начал добавлять в ванну Фогеля еще какие-то ингредиенты, когда вдруг услышал какую-то возню за дверью.

Медсестра, сопровождавшая Анну в полете, собралась уже вылить ей на голову жидкость из деревянной шайки, когда та вдруг встала и ухватилась за ручку. Все еще находившаяся в одурманенном состоянии, Анна поскользнулась и рухнула обратно в воду. Рассерженная медсестра окунула ее с головой и держала под водой, пока та чуть не задохнулась.

— Доктор Лассуэл. Эта сука пыталась убежать, — заорала медсестра. — Мне нужна помощница.

— Нажмите кнопку срочного вызова. Такая красная, между кранами…

Дальнейшие переговоры прервал торопливый голос Крилла, раздавшийся из динамиков под потолком. Из коридора послышался шум бегущих людей. Сестра позвала на помощь, но никто не остановился. Приказ Крилла был важнее всего остального.

Двигатель микролета Дэнни заглох; полет на моторе закончился. Но сигнал от сенсора на приборном ящике оставался ровным. Микролет продолжал парить, и Дэнни несся по небу, словно на доске для серфинга. Теперь, когда свечение вулкана исчезло, небо казалось еще темнее.

Пролетев еще немного над озером, он различил едва заметную полоску в том месте, где вода сливалась с более темной поверхностью суши. Сигнал сенсора оставался ровным, когда он подлетел к береговой линии, паря над верхушками деревьев. Он стал резко снижаться, листья зашуршали под колесами, а потом микролет с мягким ворчанием вынырнул на поляну. Как только колеса коснулись земли, Дэнни с силой нажал на ручной тормоз на руле, и микролет послушно остановился, проехав тормозной путь не больше собственной длины. Он ослабил ремни безопасности, скатился на землю и прислушался.

Со стороны взлетной полосы доносились голоса, но они были слишком далеко, чтобы можно было разобрать, о чем там говорят.

Мортон вошел в клинику через дверь, ведущую в складские помещения при кухне. Из склада он прошел в коридор, в дальнем конце которого были двойные двери со стеклянными панелями. С автоматом в одной руке и рацией с убавленным звуком, пристегнутой к поясу комбинезона, Мортон быстро двинулся к стеклянным дверям. За ними находилась главная кухня. Несколько поваров, начинавших готовить ужин, стояли у окна, уставясь на вулкан, и громко переговаривались между собой.

Стараясь действовать как можно тише, Мортон открыл дверь и так же осторожно притворил ее за собой. Никто из стоявших у окна не обернулся. Он пробежал на цыпочках через кухню к дверям с противоположной стороны.

За ними открывался коридор, выкрашенный в теплые кремовые тона. Никого не видно. На дверях, расположенных по обе стороны коридора, не было никаких табличек. Он приставил ухо к ближайшей двери — ни звука. Он нажал на ручку; дверь была не заперта. Он распахнул ее. Это была раздевалка кухонного персонала; на вешалках висели их рабочие майки. Он закрыл дверь и заглянул в остальные. Складские помещения.

Мортон прошел дальше по коридору до места, где он раздваивался, двинулся налево, догадываясь, что этот путь приведет его в глубь клиники. На разном расстоянии друг от друга в потолок были вмонтированы динамики. Он прошел небольшое расстояние, и коридор резко вильнул влево. На повороте в стену была вставлена видеокамера, смотревшая прямо на дверь, находившуюся чуть дальше. Он разобрал надпись на двери: «Личные дела». Индикатор камеры горел ровным огоньком, преграждая ему путь. Выстрел в камеру насторожит всех вокруг. Путь назад приведет обратно в кухню.

Он решительно зашагал по коридору, приставив рацию к уху, словно прислушиваясь к распоряжениям, и следя за тем, чтобы голова не попадала в поле обзора камеры. Только он миновал охраняемую камерой комнату, как в динамиках монотонный женский голос начал повторять: «Офицеру охраны Кесслеру немедленно связаться с финским домиком доктора Ромера».

Не успев отдать себе отчет в своих действиях, Мортон просунул палец под пластик своей таблички на груди, вытащил оттуда карточку с именем Кесслера и сунул ее в карман комбинезона.

Свернув за угол, он очутился в коридоре с ковром на полу и номерами на дверях. Он распахнул ближайшую дверь. На кровати, почти невидимый за мониторами, спал пациент. Когда он закрыл дверь, из другой палаты, чуть дальше по коридору, выскочила медсестра и, устремившись в противоположном направлении, исчезла за углом. Он выждал несколько секунд, а потом быстро двинулся за ней.

Женский голос в динамике продолжал твердить свое.

Мортон повернул за угол и уже двинулся дальше по коридору, как вдруг его остановил мужской голос:

— Что вы здесь делаете?

Он обернулся и в нескольких ярдах от себя увидел мужчину в белом халате с нахмуренным лицом. Должно быть, тот вышел из какой-то палаты и теперь стоял, засунув обе руки в карманы.

— Я ищу Кесслера. Вы не видели его? — вежливо спросил Мортон.

— Нет, не видел, — мрачно сказал Суриков. — Как бы там ни было, вам запрещено появляться здесь, особенно с оружием. Как, по-вашему, на это посмотрят наши пациенты?

Мортон выдавил извиняющуюся улыбку.

— Я прошу прощения. Но Кесслер должен был охранять женщину-пленницу. Вы не знаете, где она?

Суриков кинул в рот пригоршню кукурузных хлопьев и шумно зажевал.

— Там, рядом с операционными. Кесслера туда пустить не могли. Крилла хватил бы удар, если бы он увидел его там. Ею занимаются эти… из Калифорнии. Медсестра и врач.

— Все равно я должен проверить, — покачал головой Мортон. — Ромер желает видеть Кесслера немедленно.

— Что он натворил?

— Бог его знает, — пожал плечами Мортон. — Но чем скорее я отыщу Кесслера, тем лучше для меня. — Он огляделся вокруг. — Простите… Я первый раз в этом здании. Как пройти к операционным?

Суриков отправил в рот еще одну порцию кукурузных хлопьев.

— Вниз по коридору. Свернете направо и еще раз направо, а потом — по коридору до конца. Увидите табличку. Если горит красная лампочка, оставайтесь снаружи, а не то Крилл еще запустит в вас чем-нибудь.

— Спасибо, — сказал Мортон.

Когда он торопливо двинулся вниз по коридору, женский голос снова повторял распоряжение Кесслеру — связаться с доктором Ромером.

Прессман влетел в комнату финского домика, держа в руке мертвого попугайчика.

Доктор Ромер был один. После того, как они распили бутылку вина, Мадам неожиданно спросила, можно ли им с юношей воспользоваться гостевой комнатой. Он проводил их туда и, выехав в коридор, услышал щелчок запираемого замка.

— Где вы нашли это? — спросил он Прессмана.

— За окном вашей кухни, доктор.

Прессман вскрыл птицеподобный предмет, и доктор Ромер некоторое время задумчиво рассматривал его внутренности. Потом он подъехал к мониторам службы охраны и стал включать экраны один за другим. В сгущающейся темноте трудно было что-то разобрать. Один или два раза ему почудилось какое-то движение, но он уверил себя, что это охранники. Потом неожиданно и без всякой причины его начала бить дрожь, точь-в-точь как в тот вечер, когда он смотрел на восходящую из-за вулкана луну охотников и думал о Мортоне.

— С вами все в порядке, доктор? — спросил Прессман.

— Да. Да, конечно. Продолжайте поиск Кесслера. И выясните, что случилось с Фридрихом и остальными. Они должны были уже вернуться.

Прессман не шевельнулся.

— Чего вы ждете? — резко осведомился доктор Ромер.

— Фридрих мертв, доктор. Один из пилотов только что доложил об этом службе охраны.

Доктор Ромер уставился на него, словно никак не мог поверить тому, что сейчас услышал.

— Мертв? Как? Где?

Прессман рассказал ему все, что услышал от Дэлея.

— А остальные?

— Они не вернулись.

Доктор Ромер развернул кресло и стал смотреть в окно. Он подсознательно чувствовал, нет — знал, что поисковая группа не вернется с вулкана. Дрожь усилилась. Он слышал, как Прессман тихо вышел из комнаты. А Прессман, в свою очередь, был уверен, что слышал, как доктор Ромер сказал: «Невозможно». А может, это было: «Нет… возможно».

Мортон остановился перед дверью на пружинах. Над нею висел пластиковый ящичек с лампой внутри и надписью «Не входить — идет операция». Лампочка не горела. Он приоткрыл дверь и быстро проскользнул внутрь. Мягкое освещение в коридоре сменилось ярким светом флюоресцентных ламп, не отбрасывающих тени ни на отделанные кафелем стены, ни на потолок, ни на белый, покрытый винилом пол.

Мортон остановился, собираясь с мыслями. Он по-прежнему находился в нестерильной части операционного комплекса, где должны размещаться раздевалки для персонала, комната для отдыха хирургов между операциями и смотровые. Стерильное пространство должно начинаться в самих операционных, а за ними — помещения для стерилизации инструментов, палаты послеоперационного ухода и установки для интенсивной терапии.

Вокруг него стояло несколько пустых коек на колесиках. Пациентов, прибывших на операцию, должно быть, укладывали на них, чтобы затем везти в смотровые палаты и давать наркоз. Эти помещения, вероятно, находились за пластиковыми дверцами, прямо напротив того места, где он сейчас стоял.

Он перекинул ремень автомата через плечо, достал духовой пистолет и коробочку с капсулками, вытряхнул несколько капсулок на ладонь, закрыл крышку коробки и сунул ее в карман. Он зарядил пистолет капсулкой и, зажав остальные в ладони, прошел мимо коек к дверцам.

У стены выстроились хирургические каталки; зеленые салфетки на них были покрыты пеплом, издававшим слабый противный запах. С дальнего конца коридора из-за еще одной пары двойных дверей неожиданно раздалось шипение воды, разбрызгиваемой под давлением из брандспойта на кафель.

Мортон торопливо нырнул в первую комнату без дверей. Там стоял ряд шкафчиков, а на столе рядом с брезентовой корзиной лежала стопка хлопковых комбинезонов. Раздевалка для медсестер была пуста.

Следующее помещение оказалось складом для внутривенных капельниц. Он проверил комнату напротив — еще одна раздевалка, на этот раз для хирургов и мужского персонала, судя по груде стерильных костюмов на столе и размеру бахил, стоявших перед каждым шкафчиком. Он миновал еще две раздевалки. По количеству башмаков он прикинул, что операционный персонал насчитывал около пятидесяти человек.

Шипение воды прекратилось, и он услышал мягкое хлюпанье резиновых сапог по мокрому кафелю. Тишину нарушил голос из динамика на потолке: «Операционная номер один — готова».

Мортон нырнул в следующую комнату. В ней находились каталки для наркоза. В следующих трех комнатах стояло такое же оборудование, а из отсека за ними доносилось ровное дыхание. Он тихонько отодвинул занавеску, отделявшую отсек.

На койке, одетый в белый стерильный костюм и дремлющий под воздействием наркоза, лежал Дитер Фогель. Президент Бундесбанка даже не шевельнулся, когда Мортон задернул занавеску и быстро подбежал к следующему отсеку. Занавеска тут тоже была задернута. Он осторожно раздвинул ее.

В центре комнатки, привязанная к койке, лежала Анна.

Возле койки спиной к нему стояли мужчина в белом халате и медсестра. Сестра держала в руках поднос в форме почки, с которого врач только что взял шприц со стерильным колпачком и ампулу.

Доктор Лассуэл уже собирался снять колпачок с иглы, когда вдруг с изумлением обернулся.

— Вы двое, отойдите от кровати, — тихо произнес Мортон.

Сестра отреагировала первой. Она швырнула поднос в Мортона. Он встретил удар локтем руки, сжимающей капсулки, и в то же мгновение указательный палец другой его руки нажал на спусковой крючок пистолета.

Капсулка поразила медсестру в левый глаз. Она отлетела к стене; кровь стекала из порванной радужной оболочки, пока сахарный концентрат добирался по глазным нервам до ее мозга. Она уже теряла сознание, когда Мортон перезарядил пистолет. Но за те секунды, пока он вставлял новую капсулку, доктор Лассуэл начал действовать.

Он сдернул колпачок с иголки и согнувшись, ринулся вперед, держа шприц наперевес. Мортон поднял колено и впечатал его в нос Лассуэла с такой силой, что кость вошла глубоко в носовую полость. Доктор рухнул вперед, его голова улеглась рядом с ногой Мортона, шприц упал на пол. Мортон сделал шаг в сторону и раздавил шприц ногой — в тот самый момент, когда голова доктора ударилась об пол.

— Ты в порядке, Анна? — спросил он, отстегивая ремни. На вид она была в прекрасном состоянии, если не считать мертвенной бледности лица.

— С тобой — уже лучше, — искренне призналась девушка, соскальзывая с койки.

Доктор Лассуэл застонал. Анна наклонилась, подняла его голову, а потом отпустила. Она быстро повторила это еще дважды. Стон оборвался.

— Я задолжала ему это. Ублюдок. Он готовил меня к пересадке сердца для Фогеля.

— Может, теперь они используют его сердце вместо твоего, — тихо сказал Мортон, выглядывая в коридор.

Из-за двойных дверей операционной послышался шум. Он повернулся и двинулся обратно по коридору; Анна пошла босиком следом за ним. Когда они проходили через комнату со шкафчиками, она захватила пару бахил. Потом он протянул ей духовой пистолет и быстро объяснил, как с ним обращаться. Взяв в руки автомат, он распахнул двери на пружинах, ведущие в приемные покои.

У дальней двери рядом с Суриковым стоял Прессман.

Прессман заявился сюда несколько секунд назад по пути из финского домика. Его остановил Суриков, чтобы доложить о незнакомце, встретившемся ему в коридоре. Что-то странное было в этом человеке, сказал Суриков. На нем плохо сидел комбинезон, к тому же не было таблички с именем. А ведь всем прекрасно известно, что Ромер строго велел сотрудникам охраны одеваться как следует и носить на одежде свои удостоверения личности. И хотя тот человек говорил по-немецки, но не с прусским акцентом, как все остальные охранники. Прессман спросил, как выглядел тот мужчина. Блондин, сказал Суриков. Единственным светловолосым оперативником был Клингер. Последние остатки сомнения растаяли в мозгу Прессмана, когда Суриков сказал, что, по словам мужчины, Кесслер должен был следить за пленницей.

И вот эта самая пленница возникла перед ним — с тем самым незнакомцем в комбинезоне Команды номер один, который по размеру точно пришелся бы Кесслеру. Все это Прессман увидел в то самое мгновение, когда оттолкнул Сурикова в сторону и поднял свой автоматический пистолет. Он двигался быстро, но по сравнению с Мортоном был похож на водолаза, бредущего по дну океана.

Одним четким движением Мортон переключил предохранитель на беглый огонь и ринулся вперед, стреляя с вытянутых рук, словно хотел сократить расстояние между дулом и мишенью. Первый же выстрел угодил Прессману точно в лоб, и его лицо разлетелось на кусочки.

Ударная сила пули развернула его к Сурикову так, что Прессман стал похож на вопящего о помощи — руки его дергались, еще не зная, что в нервах развороченного мозга оборваны все контакты с ними. Но Суриков ничем не мог ему помочь. Такой же короткий и мощный взрыв разорвал ему грудь, проделав брешь в белом халате. Его руки выскочили из карманов, странными хаотичными движениями разбрасывая по полу кукурузные хлопья.

Какую-то долю секунды Прессман и Суриков, хотя и были уже клинически мертвы, стояли и смотрели друг на друга с дергающимися, как и их руки, ртами, словно оба говорили одновременно. Мортон шагнул вперед и пнул их в ноги. Они рухнули друг на друга и растянулись на виниловом полу.

Не останавливаясь, Мортон распахнул дверь, ведущую наружу из операционного комплекса. В коридоре громкоговоритель снова приказал офицеру охраны Кесслеру немедленно прибыть к доктору Ромеру в финский домик.

Потом голос с отличным английским выговором перекрыл женский:

— Это доктор Крилл. У нас перестрелка в операционной.

Его голос преследовал их в коридоре, пока его не заглушили настойчивые трели сигнализации, раздававшиеся из всех отсеков клиники.

Глава 44

На поляне Дэнни поднял легкий сканер и начал медленно поворачиваться, держа инструмент обеими руками на уровне пояса, как крестьянин с лозой в поисках подземного ключа. На флюоресцентном экране стали появляться тени.

— Небольшой автомобиль и двое мужчин, — пробормотал он. — Стоят неподвижно в сотне-другой ярдов отсюда.

— Наверное, те охранники в «джипе», — прошептал Майк. Пролетая над верхушками деревьев, он засек «джип», кативший по взлетной полосе.

Карбери слушал Томми, склонившегося над рацией и сообщавшего координаты встречи последним стрелкам, как только они приземлялись на острове. Двадцать из них уже добрались до поляны, спрятав микролеты в кустах.

— Попробуй еще раз связаться с полковником, — негромко сказал Дэнни. Один раз в паузе между диктовкой координат Томми уже вызывал Мортона на старой частоте Штази, но безуспешно. Он попытался еще раз. Снова никакого ответа.

Карбери повернулся к Майку:

— Мне нужен «джип».

Майк и два стрелка исчезли в джунглях. Через десять минут остальные услышали шум мотора, а потом увидели «джип», вынырнувший на поляну. Карбери уселся за руль, Дэнни и Майк устроились рядом с ним, а Томми и четверо стрелков забрались в кузов. Остальные побежали за «джипом», двинувшимся к клинике.

Трели сигнализации в клинике застали Мадам как раз в тот момент, когда она собиралась трахнуть Пьера еще раз. В этот день в их любовных упражнениях присутствовал холодок, которого он раньше не ощущал; чем больше он старался ублажить ее, тем невозможнее это становилось.

Она оттолкнула его и подошла к окну гостевой комнаты финского домика. Кроме тревожных сигналов, в клинике не было заметно ничего необычного. Огонь в помещении банка органов и оружейном складе превратился в тусклое мерцание, освещавшее силуэты пожарных. Темное облако, казалось, спустилось ниже с верхушки кратера, но гора не подавала никаких признаков жизни.

Где-то в коттедже зазвонил телефон, потом звонки прекратились. Через секунду в дверь громко забарабанили.

— Schnell! Schnell, Мадам! — закричал по-немецки доктор Ромер и выкрикнул что-то еще, чего Пьер не смог понять. Но когда обнаженная Мадам отвернулась от окна, ее глаза светились подлинным безумием. Она не могла ошибиться — доктор Ромер только что выкрикнул: «Мортон ist hier!»^[12]

Пригнувшись, с автоматом наперевес, Мортон бегом вывел Анну из клиники. До джунглей было всего несколько ярдов. Они добрались туда незамеченными, и Мортон выключил рацию, чтобы не рисковать; секунду назад он слышал торопливый приказ по-немецки: всем охранникам прибыть в операционную. Они стали бесшумно пробираться сквозь кустарник; только слабый хруст листьев раздавался под ногами. Трели сигнализации начали стихать.

Они миновали ручей, вскарабкались по склону вверх и преодолели скальные образования. Когда они проходили мимо упавшего дерева, Анна задела ногой туго натянутый провод, который тут же ослаб. Она указала Мортону на землю. Он кивнул. Где-то сейчас раздался еще один сигнал тревоги. Единственное, что им оставалось, это как можно быстрее улепетывать подальше от провода. Издалека послышался визг затормозившего на шоссе «джипа». Они пошли в сторону этого звука. Впереди сквозь кусты забрезжил свет. Финский коттедж. Неожиданно Мортон застыл и припал к земле. За его спиной Анна последовала его примеру.

Он чувствовал присутствие человека — глубоко в мозгу нервные клетки усилили запах его тела. Замаскировать страх и напряжение всегда труднее всего. Мгновение спустя послышался тихий лязг вставшего на место затвора. Мортон знаком велел Анне не двигаться. Потом, согнувшись пополам, он с необыкновенной быстротой и совершенно бесшумно двинулся туда, где стоял охранник. Тот исчез.

Мортон поднял сухой обломок ветки и кинул его вправо. Слева от него послышался шорох, и голос по-немецки спросил, кто там. Еще один нервозный шорох. Мортон отстегнул рацию от пояса и положил ее на землю. Он повернул регулятор звука; послышалось слабое сопение, словно кто-то шумно дышал ртом. Когда шорох в кустах стих, Мортон, двигаясь теперь еще быстрее, поскольку точно знал направление звука, покатился вправо; листва на земле лишь чуть-чуть шевельнулась под ним. Из рации раздался голос, сказавший по-немецки: «Служба охраны — всем сотрудникам, еще не ушедшим в клинику. Немедленно прибыть в финский домик. Пилотам — разогреть „Лиру“».

Шаги снова замерли. Охранник склонился над рацией, поднял ее и поднес ко рту. Мортон пружиной метнулся с земли и выбил автоматический пистолет из руки мужчины, а потом стволом автомата перебил ему горло. Охранник умер еще прежде чем рухнул на землю. Когда появилась Анна, Мортон пристегивал рацию к поясу. Они вновь стали пробираться сквозь кусты, двигаясь теперь на звук настойчивой телефонной трели в финском домике.

Трель оборвалась, когда они добрались до края джунглей. Они очутились прямо напротив боковой стены финского домика. Перед главным входом стоял «джип», по всей видимости, принадлежавший охраннику, которого уложил Мортон. Хотя в нескольких комнатах горел свет, внутри не было заметно никаких признаков жизни.

— Дверь в кухню, — выдохнул Мортон в ухо Анне и указал на дверь слева, вспомнив расположение внутренних помещений, которое продемонстрировала ему летающая камера. Вместе они побежали через открытое пространство к двери. Мортон прижал ухо к панели. Тишина. Он заглянул в замочную скважину. Ничего не двигалось в поле его зрения. Он повернул ручку — дверь легко распахнулась. Анна закрыла ее за собой.

Кухня оказалась больше, чем показывала камера; быть может, Ромер принимал множество гостей. Это могло служить объяснением размеру мясорубки на разделочном столе посреди кухни. В кухне были две внутренние двери. Мортон вспомнил, что левая ведет в главную часть коттеджа, а правая — к кладовым.

Когда Мортон подошел к двери слева, правая распахнулась и на пороге застыла экономка. Как только она открыла рот, чтобы закричать, Анна выстрелила в нее. Капсулка скользнула по языку женщины и ушла в горло. Она закашляла и рухнула бы, если б Мортон не подхватил ее не опустил осторожно на пол. Он закрыл женщине глаза; свет в них тускнел. Но ничего другого Анне не оставалось.

Она вставляла в пистолет новую капсулу, когда голос от внешней двери отдал свой первый приказ. Это был Семпер — охранник.

— Бросьте оружие, — скомандовал Семпер. Он навел пистолет на них обоих — ненужная предосторожность, потому что двое охранников рядом с ним уже держали Анну и Мортона под прицелом.

Они бросили оружие на пол.

— Толкните ногами ко мне, — приказал Семпер. — Медленно и плавно.

Они подчинились.

Семпер кивнул остальным.

— Отыщите что-нибудь, чем можно связать их, — велел он.

Один из охранников побежал к двери, ведущей в кладовые. Он вернулся с мотком толстого провода. Семпер ткнул пистолетом в Мортона, а потом показал на кухонный стул.

— Ты. Туда.

Мортон подошел к стулу.

— Сядь.

Он сел.

За считанные секунды охранник крепко привязал его к стулу, а потом повторил ту же операцию с Анной.

— Итак. Кто вы такие? — спросил Семпер.

— Ну, это уж вам решать, — вежливо ответил Мортон.

Семпер ударил его рукояткой пистолета в грудь с такой силой, что стул опрокинулся назад. Анна постаралась удержать стон.

— В следующий раз будет ее очередь, — сказал Семпер с хищной улыбкой, которая нередко появляется у людей его профессии в таких ситуациях. Однако он был обязан следовать инструкциям.

— Позови доктора, — сказал он одному из своих подчиненных.

Через несколько секунд в кухне появились доктор Ромер и Мадам. Они мельком взглянули туда, где лежало тело мулатки, а потом повернулись к Мортону и Анне. Мадам заговорила с легкой прохладцей в голосе, которую он помнил по приему в Стокгольме:

— Полковник Мортон. Что же обычно говорят в таких случаях? — И она рассмеялась веселым, но не вполне естественным смехом.

— Такое иногда случается, мисс Монтан.

— И впрямь случается, полковник.

Она обернулась к доктору Ромеру и объяснила, когда она в последний раз встречалась с Мортоном, а потом подошла к стульям и проверила прочность провода с таким же знанием дела, с каким проверяла ремни на койке Анны в самолете. Обернувшись к Семперу и двум охранникам, она сказала:

— Теперь можете идти. Все было сделано отлично. Конечно, будут и другие. Ступайте к вашим коллегам и отыщите их.

Она подождала, пока охранники выйдут, и повернулась к Мортону.

— Полагаю, вы не захотите рассказать мне, как вы нашли сюда дорогу?

— Я бы предпочел не говорить.

— На самом деле это не имеет значения, — вздохнула она.

— Все кончено, мисс Монтан. И для вас, и для вашего доктора Франкенштейна. Как, впрочем, и для Крилла, Литтлджона и всех ваших остальных Франкенштейнов.

Доктор Ромер свирепо уставился на него и хотел было заговорить, но Мадам опередила его.

— Помните, что вы говорили раньше, Густав, насчет нужды в живых донорах? Я думаю, это блестящая идея. — Она пристально взглянула на Мортона и Анну. — Да, просто блестящая.

Ее смех теперь сменился той же странноватой улыбкой, и она продолжала, на этот раз обращаясь непосредственно к Мортону:

— Как я уже говорила Анне, ей представится возможность стать пионером в медицине. Теперь я счастлива предоставить ту же самую привилегию вам, полковник.

— Вы больны, мисс Монтан. Я уверен, даже доктор Ромер может подтвердить это.

На лице Мадам застыла улыбка, она не отрывала от него глаз.

— Пожалуйста, полковник Мортон, не будьте столь банальны. Пусть Анна не в состоянии, но вы-то, безусловно, можете понять, что мы уже больше не живем во времена постепенных и законопослушных перемен. Мы уже не смотрим на область трансплантации, как двадцать и даже десять лет назад. Рада заметить, что мы уже и не пользуемся устаревшими концепциями морали. Это рассвет новой эры, полковник. А с ним пришло и новое освобождение. Нам больше нет нужды испытывать тот страх, с которым мы когда-то относились к Богу. Теперь мы живем в мире, где сами можем играть роль Бога. Это вам понятно, полковник?

Он посмотрел на нее долгим взглядом, а потом покачал головой.

— Вы ошибаетесь, Монтан. Вы заблуждаетесь точно так же, как и все остальные, полагающие, что могут заменить Бога.

— Вы разочаровали меня, полковник. Действительно разочаровали! — Мадам повернулась к доктору Ромеру. — Идемте, Густав. Вы должны организовать все приготовления.

Не удостоив Анну и Мортона взглядом, они удалились из кухни.

Они испробовали все: подвинули стулья спина к спине и пытались пальцами развязать провода; старались добраться до шкафа, чтобы отыскать нож. Но все было напрасно.

— Давай попробуем добраться до моего автомата, — сказал Мортон. — Предохранитель у него стоит на одиночной стрельбе. Может, удастся выстрелом оборвать провод.

Снова они принялись двигать стулья по полу. Неожиданно кухня начала двигаться вместе с ними: кастрюли на плите, тарелки и подносы на столе, потом сами столы и плита. Пустился в пляс разделочный стол с мясорубкой. Потом кастрюли и прочая утварь посыпались на пол из ящиков и шкафов, распахнувшихся от сильной тряски. Раздался громкий треск завалившегося разделочного стола, и мясорубка рухнула на пол, рядом со стулом Мортона. Свет мигнул и погас.

Из-за двери, ведущей в комнаты коттеджа, раздался грохот падающей мебели и чей-то вопль, оборвавшийся на пронзительной ноте.

Ударная волна подхватила и опрокинула Мортона и Анну, словно земля выскользнула из-под ног. С потолка посыпалась побелка, а с крыши раздался такой звук, словно там клещами вытаскивали гвозди. Потом вызывающая дурноту качка закончилась. Где-то заработал генератор, и секунду спустя лампочки загорелись ровным светом.

Мясорубка очутилась прямо возле головы Мортона; кнопка пуска — возле лица. Он надавил на нее носом. Нож мясорубки ожил. Через несколько секунд он освободился от пут, а потом развязал Анну.

Они подбежали к двери, ведущей в основную часть дома. Она была заперта. Собрав все силы, он взломал ее. За ней оказался перевернутый здоровенный шкаф. Под ним виделось обнаженное тело молодого парня; наружу высовывалась лишь часть разбитой головы; белокурые волосы были залиты кровью. В глазах застыло удивленное выражение, с которым он встретил неожиданную смерть.

Кроме гула генератора и треска ломающегося дерева, ничто не нарушало тишину.

Потом снаружи, от главного входа в коттедж раздался вой на очень высокой ноте, похожий на тот, что издает планер при запуске, только не такой громкий. Через несколько секунд его заглушил более знакомый шум мотора набиравшего скорость «джипа».

Мортон подбежал к окну. Оно выходило на другую сторону. Он подошел к двери. Тоже заперта. Пока он вышибал ее плечом, шум мотора затих. А с ним исчезла и Мадам — вместе с доктором Ромером.

Выстроенная в соответствии с Универсальным строительным уставом Калифорнии для сейсмоустойчивых зданий, клиника понесла незначительный урон — в основном он свелся к разбитым окнам, покореженным дверям и трещинам в штукатурке.

Ее обитатели так легко не отделались.

В операционной перевернуло и расшвыряло заново подготовленные каталки с инструментами, разбило мониторы жизнеобеспечивающих систем и операционные столы. Потом, как это часто бывает в подобных страшных катастрофах, встряска привела к первой человеческой жертве.

Крилл как раз входил в дверь операционной, чтобы в последний раз все проверить, когда его сшибло с ног и швырнуло через всю палату на то, что мгновенье назад было каталкой с набором необходимых для операции скальпелей. Один из ножей проткнул его сонную артерию с левой стороны шеи. Сестра наткнулась на него, уже умирающего и усыпанного пеплом, который вновь начал проникать из решеток вокруг лампочек под потолком. Она выбежала из операционной, пропитанной густым запахом свежей крови и ее собственной блевотины.

Фогель стал второй жертвой землетрясения. Его койка вылетела из отсека и с такой силой врезалась в противоположную стену коридора, что он свалился на пол. Не в силах пошевелиться из-за предварительного наркоза, чтобы хоть как-то смягчить падение, он так ударился головой об пол, что его череп треснул сразу в нескольких местах. За то короткое время, которое ему оставалось прожить, он так и не пришел в сознание.

Фунг лежал в своей палате, вцепившись в матрац, пока в те страшные секунды каркас койки ходил ходуном вверх и вниз. Все остальное в палате тоже пришло в движение. Мониторы с треском врезались в мебель. Кресло пустилось в сумасшедший пляс со столиком.

Этажом ниже, в отделении интенсивной терапии, Аль-Даба из долины Бекаа и Кон из Чикаго, открыв, наверное, новую эру в отношениях между арабами и евреями, обнаружили, что сплелись в неожиданном тесном объятии. Их кровати, освободившиеся от проводов жизнеобеспечивающих систем, потащило к подковообразному столу медсестер с такой силой, что главари банд протаранили собой экраны мониторов.

Было еще множество подобных инцидентов и с другими пациентами, персоналом на кухне, техниками в лабораториях, медсестрами и врачами во всех отделениях клиники.

Но когда тряска прекратилась, люди поднялись на ноги, огляделись и сказали друг другу, что худшее уже позади. Только бы прекратился этот сумасшедший звон сигнализации.

Первой же волной землетрясения, устремившейся одному Богу известно куда, «джип» с его пассажирами подбросило в воздух, все четыре колеса оторвались от земли, а потом он завалился набок, выбросив Дэнни и всех остальных в кусты. Солдаты, бежавшие за «джипом», почувствовали, как почва под ними ходит ходуном, а когда растянулись на земле, показалось, что какой-то вакуум засасывает их вниз.

Со своего места, из зарослей кустарника, Томми видел, как все деревья вокруг закачались сами по себе, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, словно подстегиваемые каким-то бесшумным ураганом. Но ветра не было, раздавался лишь треск ломающейся как спички древесины. Потом он тоже прекратился.

С трудом поднявшись на ноги, Карбери заорал, что это землетрясение, что, впрочем, было уже ни к чему. Когда он в последний раз навещал Лос-Анджелес, город здорово трясло. По сравнению с той эта тряска казалась пустячной.

— Все нормально, слышите! Представление окончено. Давайте двигаться дальше, — произнес он самым что ни на есть ангельским голосом.

— Погляди сюда. — Дэнни указал на кратер. Чуть ниже верхушки камни давно уже начали светиться. Секунду назад это пространство казалось не больше футбольных ворот; теперь же оно было размером с десяток футбольных полей. Растекаясь, свечение темнело, но в центре оставалось кроваво-красным. Все остальное небо было как в глубокую ночь — зимнюю ночь, наполненную горячими кружащимися снежинками. Сквозь пепел они видели, что зона свечения продолжает шириться.

Ощупывая себя, десантники проверяли оружие и снаряжение. Потом, рассредоточившись пореже, они стали пробираться сквозь джунгли. Не успели они одолеть и короткого расстояния, как за их спинами послышался шум мотора, а потом — еще одного.

Майк побежал обратно к шоссе, сжимая гранатомет, но не успел: мимо с ревом пролетел «джип». В нем сидел один водитель, так низко склонившийся к рулю, что невозможно было разобрать, мужчина это, женщина или ребенок. Сразу за ним почти на той же скорости неслось инвалидное кресло. Оно скользило над поверхностью земли, а седок был похож на гнома.

— Это Ромер! — заорал Дэнни за спиной у Майка.

Майк выстрелил из гранатомета. Граната разорвалась далеко от машин. Пока он перезаряжал свою пушку, обе они исчезли за поворотом шоссе.

Томми наконец-то уловил по рации знакомый голос на частоте Штази.

— Я нашел полковника, — сказал он, — а полковник отыскал Анну!

Мортон начал отдавать приказы, но тут всплеск пулеметных очередей вспорол тишину.

— Полковник говорит, что засек пару «джипов» с тяжелыми пулеметами, — доложил Томми и назвал координаты, которые ему только что дал Мортон.

Следующая очередь полоснула по месту, где секунду назад были десантники. Томми пополз по канаве со своей рацией, вслушиваясь в звуки боя. Спереди раздался знакомый треск автоматического оружия, из которого стрелки обстреливали «джипы». Потом за первым огненным шаром взрыва быстро последовал второй — машины взорвались. Огонь прекратился.

В рации снова раздался голос Мортона:

— Всем подразделениям двигаться к взлетной полосе и взять под охрану «Лиру» и вертолеты.

Первые тени фигур возвращающихся стрелков промелькнули мимо Томми. Он закинул рацию за спину и последовал за ними. Мгновение спустя Мортон и Анна очутились рядом с ним. Девушка улыбнулась Томми.

— Рад тебя видеть, — сказал Томми. — Правда, рад. — Его взгляд был преисполнен уважения, даже нежности.

— Я тоже, — успела пробормотать она, прежде чем Мортон тихим голосом торопливо заговорил с Томми.

— Скажи Биллу, что Мадам и Ромер сбежали. Почти наверняка они собираются удрать отсюда на «Лире». Мы попытаемся их остановить. Я хочу, чтобы Билл связался с эвакуационными вертолетами и попридержал местную кавалерию.

Частью сделки была специально оговоренная заслуга армии Никарагуа в аресте всех и каждого в клинике.

Томми начал передавать приказ, а Мортон и Анна двинулись вперед. Несколько стрелков поставили «джип» на колеса. Мортон кивком велел Анне залезать в кузов. Подоспевший Томми тоже забрался туда, а вместе с ним столько стрелков, сколько мог вместить «джип». Мортон уселся впереди, между Майком и Дэнни, севшим за руль. Дуло гранатомета Майка смотрело поверх ветрового стекла «джипа».

— Поехали…

Слова Мортона заглушил грохочущий рев со стороны огненного пространства высоко на склоне горы Масая. Потом медленно, почти лениво часть горы дрогнула, оторвалась от основания и начала падать вниз по склону.

Выскочив на шоссе, они сразу услышали рев самолетных двигателей где-то впереди, за пеленой кружащегося пепла.

Остин и Дэлей вдвоем вытащили доктора Ромера из его инвалидного кресла и перенесли в салон «Лиры». Они усадили его в ближайшее к дверце кресло и застегнули ремень безопасности. Он не произнес ни слова; судя по застывшему взгляду, он вполне мог быть мертв. Мадам уже сидела на своем месте.

Оставив Остина закрывать дверцу салона, Дэлей двинулся по узкому проходу между креслами к кабине пилотов. Мадам задержала его.

— Летите прямо в Медельин, — приказала она.

— А что с вашим «боингом»? Вам будет удобнее…

— Хватит болтать, — рявкнула она.

— Как скажете. — Он пожал плечами и прошел в кабину, чтобы запустить двигатели.

Мадам откинулась на спинку кресла, подчеркнуто не обращая внимания на доктора Ромера. Организации принадлежало несколько надежных убежищ в джунглях вокруг Медельина. Из одного из них она сможет начать все заново… и решить, что ей делать с Густавом.

Там, в коттедже, выйдя из кухни, он наконец рассказал ей все об американцах. О Нэгьере, притворявшемся американцем, и о Гейтсе, стопроцентном бостонце. Не забыл и про сенсоры и псевдопопугаев. Густав рассказывал ей все таким срывающимся голосом, что его напряжение казалось еще большим, чем было на самом деле. Временами он дергался, словно боясь, что она сейчас ударит его; порой ему удавалось избегать ее взгляда. Мадам ни разу не прервала его и не задавала никаких вопросов. Когда он наконец закончил, она поблагодарила за рассказ и добавила, что он сам должен понимать, что это значит. Однако она не успела решить, что это значит для Густава, — разразилось землетрясение.

Она прислушалась к звукам в кабине самолета, пристегнула ремень и задумалась. Здесь с ними было покончено, в этом она не сомневалась. Но клиника была всего-навсего зданием, которое можно построить заново. Важна концепция, всегда говорил Элмер, и пока ты не утратила ее, у тебя не будет никаких сложностей. Она может построить ее где угодно. А что касается ее самой, то с помощью пластической операции она исчезнет с лица земли. И никакие Мортоны на свете никогда не смогут опознать ее. Это потребует времени и сил; придется пойти на большие жертвы. Ей придется забыть о роли светской дамы; придется отказаться от занимаемых мест во всех этих медицинских фондах и благотворительных учреждениях. Но это пустяк в сравнении с тем, что она обещала Элмеру — местью за неспособность мира сохранить ему жизнь, остаться с ней, дать ей возможность родить его ребенка.

Конечно, заменить Густава будет трудно. Но не невозможно. Нет ничего невозможного, говорил Элмер, пока ты помнишь о главном.

Сейчас она почти физически ощущала Элмера здесь, рядом с собой. Он был так близко, что она даже чувствовала его пальцы, дотрагивающиеся до ее щеки; его глаза, заглядывающие в ее глаза; его сильный голос, говорящий ей, что она должна продолжать дело — ради него. И сделать это — без Густава.

— Элмер говорит, что все кончено, Густав, — окликнула она доктора Ромера.

— Bitte?

Она отстегнула ремень и прошла в хвост самолета, приблизившись к его креслу. Не говоря ни слова, она подняла доктора Ромера с кресла и потащила его к выходу из салона. Остин как раз возился там, закрывая дверцу.

— Что вы делаете? — в страхе закричал доктор Ромер.

— Подожди, — крикнула Остину Мадам. — Помоги мне с доктором Ромером.

— Помочь вам с…

— Помоги мне вышвырнуть его отсюда.

Доктор Ромер начал отчаянно сопротивляться, когда Остин ухватил его за культяшки ног. Вдвоем с Мадам они вышвырнули его наружу. Секунду спустя за ним последовало его кресло.

— Закрой дверь, Остин, — сказала она с явно сумасшедшей улыбкой.

— Слушаюсь, Мадам.

Она вернулась в свое кресло и пристегнула ремень. Из иллюминатора ей было видно изуродованное тело калеки и инвалидное кресло. Остин прошел к ней между рядами кресел; на лбу у него выступили тусклые капельки пота.

— Только что был выброс из вулкана, Мадам.

— Но тебе не нужно взлетать над озером. Элмер сказал бы тебе то же самое.

— Элмер?

— Неважно, — сладко улыбнувшись, сказала она. — Бери курс на Блюфилдс.

Это место находилось на другой стороне архипелага, на Атлантическом побережье Никарагуа. Оттуда они смогут полететь прямиком в Колумбию.

— Нам все равно необходимо пролететь над озером, — терпеливо объяснил Остин. — Чтобы подняться в воздух, нам надо взлететь по ветру. Это основное правило полета.

Она кинула на него быстрый взгляд и ответила:

— Я знаю. Элмер говорил мне об этом.

Дэлей в кабине раскрутил двигатели на полную мощность. Правда, по звуку определить это было нельзя: он вообще ничего не мог расслышать за грохотом со стороны горы.

— Она совсем свихнулась, — рявкнул Остин и, усевшись в кресло второго пилота, рассказал про доктора Ромера. — А сейчас она болтает про какого-то парня по имени Элмер.

— Наверное, ее очередной мальчишка.

Дэлей потянул левый рычаг, и «Лира» начала двигаться задним ходом по взлетной полосе. Стеклоочистители едва справлялись с пеплом на переднем стекле.

Масса лавы, катящаяся вниз по склону вулкана, набирала скорость с еще более оглушительным грохотом, выбрасывая похожие на молнии снопы искр в темное небо.

«Джип» перескочил с дороги на взлетную полосу. «Лиры» не было видно за плотной стеной кружащегося пепла, слышался лишь шум ее моторов, идущий откуда-то из темноты, окутывающей дальний конец взлетной полосы. Неподалеку с трудом различались силуэты двух вертолетов.

— Все на борт — быстро. — Мортону пришлось кричать, чтобы перекрыть грохот ревущей горы. — На одном полечу я… Томми, ты поведешь второй.

Дэнни резко затормозил. Десантники, бегущие за «джипом», взяли вертолеты на прицел. После недавней короткой перестрелки они не встречались с противником. Здесь тоже никого не оказалось.

Спрыгнув с «джипа», Майк выбежал на середину взлетной полосы и рухнул на колени. Он быстро выпустил несколько гранат в сгусток темноты. Судя по слабым разрывам, гранаты не поразили никакой цели. Он рванулся к ближайшему вертолету.

Мортон взлетел первым; вертолет Томми взмыл в воздух через несколько секунд. Они поднялись не больше чем на сотню футов, когда огромная масса лавы с нарастающим диким грохотом скатилась по основанию склона горы Масая и рухнула в озеро Никарагуа.

— Слава Богу, с этим покончено, — проорал в рацию Томми.

Дэлей выровнял «Лиру» для взлета. Секунду назад впереди, на взлетной полосе прогремели взрывы. Но они выглядели булавочными уколами по сравнению с огненным шаром, исчезнувшим сейчас с оглушительным грохотом в водах озера. В неожиданной тишине до него донесся шум винтов.

— Они, наверное, ждут там, над озером, чтобы врезать нам, когда мы будем пролетать между ними. Мы полетим низко, а когда они поймут это, уже ляжем на курс в Блюфилдс, — сказал Дэлей.

«Лира» покатилась вперед; летящий навстречу пепел застилал переднее стекло.

— Надо как можно быстрее подняться над этой кашей, — пробормотал Остин.

Дэлей буркнул что-то и сильнее потянул на себя рычаг.

Мортон посмотрел в окно кабины. В нескольких сотнях футов и чуть пониже от того места, где висел его вертолет, Томми завис в том же положении. Мортон живо представил себе Майка, согнувшегося в кабине вертолета Томми у открытой дверцы с гранатометом наизготовку. Скорее всего, Майку удастся сделать лишь один выстрел, когда «Лира» пронесется мимо. У Шона, сидевшего возле дверцы кабины за его спиной с автоматом в руках, будет чуть больше шансов; может быть, за короткий промежуток времени с того момента, как он засечет «Лиру», и до ее исчезновения он успеет выпустить весь магазин.

Три часа.

Час назначенной Криллом операции, которая никогда не начнется. Час, когда Фунгу должны были сделать перевязку, но уже никогда не сделают. Время ста с лишним рутинных процедур в клинике, которые так никогда и не будут выполнены. И, конечно, час, когда обычно начинается дневная гроза.

Несколько секунд четвертого. Ни один из находившихся в кабинах вертолетов так и не понял, кто первый услышал это. Дюжина почти одновременно вскрикнувших голосов свидетельствовала, что именно они уловили перемену в шуме моторов, когда переднее шасси «Лиры» оторвалось от земли.

— Он пролетит ниже нас, — проревел Томми в свой микрофон. — Я снижаюсь!

— Оставайся на месте! — Эти слова Мортона точно подтвердили, что он первым засек перемены, происходившие с озером.

Секунду назад поверхность воды была темной и гладкой. Теперь в том месте, где огненный шар рухнул в озеро, теплый воздух у поверхности взметнулся вверх, быстро остыл и образовал громадную пелену тумана, скрывшего полную картину того, что там происходило. Но не надолго.

Под громадным давлением силы удара о воду волна выросла в чудовищную водяную лавину высотой в пятьдесят футов, несущуюся со скоростью больше ста миль в час и постоянно подпитывающуюся озером, которое на самом деле оказалось маленьким морем.

Черный ужас ринулся перед яростно ревущей лавиной, разметав в клочья остатки завесы тумана.

Лавина неслась все быстрее и быстрее, теперь уже не широкой полосой, а приняв форму тупого конца копья из-за давления по краям, готовая снести все на своем пути и издавая такой звук, словно врубился весь тяжелый рок на всем белом свете. Звук, подобного которому на свете просто не бывает.

А лавина продолжала расти и набирать скорость.

Еще несколько секунд. Остин и Дэлей увидели, как первые капли воды ударились в переднее стекло, и почувствовали облегчение. Дневной ливень смоет с фюзеляжа и крыльев пепел, который уже начал затруднять полет.

Позади их кабины Мадам что-то сказала. Остин начал разворачивать свое кресло вполоборота к салону, чтобы получше расслышать. Сдавленный крик Дэлея остановил его. Остин обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть взметнувшуюся громадной башней, дрожащую и пенящуюся у основания вогнутую стену, несущуюся прямо на них. А потом она нависла над ними!

Из салона раздался нечеловеческий вопль.

«Лира» все еще набирала высоту, когда волна накрыла ее, тут же оторвав оба крыла и смяв фюзеляж.

В вертолете, висевшем теперь в нескольких сотнях футов над пенящимся основанием лавины. Мортону показалось — правда, он не был до конца уверен, — что он видел выброшенные на берег тела, когда чудовищная волна обрушилась на остров. Сначала под ней исчезла взлетная полоса, потом — домики персонала клиники. Строения рассыпались с такой же легкостью, с какой вырывало с корнями деревья. Волна катилась дальше. Сама земля, которую она захлестывала, казалось, придавала ей силу и скорость, и она становилась все выше и мощнее. Мортон следил за ней, понимая, куда она движется и что она сейчас сделает, и был рад этому. Мадам говорила, что мы все можем заменить собой Бога. Она ошибалась. Богом может быть только Бог.

Еще несколько секунд — и миллиарды тонн воды обрушились на клинику и финский домик. Какое-то короткое мгновение здания были еще видны под пенящейся лавиной. Потом словно какой-то громадный уборщик вымыл начисто небо, стер с него всю грязь, сверкнул свет, и Мортон ясно увидел следы разрушения. Койки, столы, оборудование — все погружалось в воду и исчезало с поверхности. Телам потребовалось на это больше времени, но вскоре и они исчезли. И смотреть больше стало не на что.

Вертолеты сделали еще несколько кругов, чтобы убедиться наверняка. Когда до них донесся шум других вертолетов, подлетающих со стороны материка, Мортон приказал уходить.

— Пожалуй, пора, — сказал Томми по радио.

Предстояла еще долгая уборка: нужно было вытащить и опознать тела. Организация распалась точно так же, как разлетелась на куски «Лира». Но все это — потом.

Сейчас Мортону предстояло более важное дело. Он вызвал по рации «Конкорд». Отозвался диспетчер, и Мортон продиктовал ему стокгольмский номер. Когда там ответили, он назвал добавочный и мгновение спустя услышал знакомый голос.

— Как ты, Иосиф?

— Дэвид? Где, черт возьми, тебя носило?

— По делам. Как ты?

— Побаливает. А в остальном все нормально. Все равно что вступил в новый клуб. Все узнают тебя по рубцам на теле.

Они оба тихо рассмеялись.

— А что на твоем фронте?

— Они утонули в своей собственной помойке, пытаясь играть в Господа Бога.

Последовала недолгая пауза, затем Иосиф заговорил снова.

— Единственное, что я усвоил из всего случившегося, — сказал он, — что такое не под силу никому.

— Это точно. — Никогда еще Мортон не говорил с большей уверенностью. Но на всякий случай он повторил еще раз:

— Это точно.

Послесловие

Этот роман основан на реальном факте. В колонке новостей газеты «Дэйли телеграф» от 12 августа 1993 года появилась следующая заметка:

Вчера в аэропорту Рио-де-Жанейро бразильская полиция арестовала восьмерых транспортировщиков младенцев. Они подозреваются в связях с преступной международной организацией, занимающейся пересадкой человеческих органов. Они собирались передать пятнадцатидневного младенца израильской супружеской паре, которая предположительно должна была доставить его в Германию по подложным документам. Полиция подозревает, что банда, возглавляемая бразильскими гражданами, в течение двух лет продавала младенцев из Южной Америки европейским клиникам по трансплантации органов, где их почки, сердца и даже гениталии удалялись еще до того, как они были умерщвлены.

Двумя месяцами раньше — 21 июня 1993 года — та же газета в числе прочего писала о проекте британских врачей сохранять органы жертв несчастных случаев без разрешения их родственников. Согласно проекту, тела должны были сохраняться охлажденными с помощью замораживающей консервационной жидкости, вводимой в почки через катетер. Доктор Морис Слапак, главный хирург трансплантационного отделения госпиталя Святой Марии, заявил, что тела будут «библейски мертвы», потому что мертв их мозг. Далее журналист писал:

Доктор Слапак заявил, что почечная консервация может стать обычной практикой в отделениях травм и несчастных случаев в Британии. Законы о задних ремнях безопасности в автомобилях, старение и все более болезненный донорский контингент считаются причинами спада в трансплантационной хирургии, происходящего в Европе и Соединенных Штатах. Отягчающий фактор в Британии заключается в том, что управляющие отделениями интенсивного ухода отказываются поддерживать жизнь пациентов с мертвым мозгом с помощью жизнеобеспечивающих систем, пока совершаются приготовления для «сбора урожая» органов (медицинский жаргон), поскольку им не возмещают расходы.

В октябре 1993 года британская Служба национального здоровья сообщила, что в настоящее время 4300 человек ожидают почек, 300 — сердец, 200 — сердец и легких и 100 — печени. Не предполагается, что цифры со временем значительно изменятся. Примерно такие же списки очередников — на душу населения — существуют в большинстве стран Европы и Соединенных Штатов.

По ходу исследования предмета я сделал срез мнений и взглядов, которые я попытался отразить в своем романе. За несколько месяцев я собрал весомую папку хорошо задокументированных сообщений о действиях состоятельных пациентов, которые они совершают, чтобы обойти длиннющие списки ожидающих пересадки органов. С помощью денег они пытаются продлить себе жизнь. Кажется, моральный аспект нередко сводится к тому, являлись ли они соучастниками убийств, зачастую совершаемых для получения этих органов.

Время от времени я получал сведения об «оздоровительных домах» в Латинской Америке, где голодающим уличным ребятишкам и молодым взрослым возвращают здоровье, чтобы их внутренние органы подходили для удаления с целью пересадки. Были сведения о частных клиниках в Индии, Таиланде и на Филиппинах, а также в Центральной Америке, где занимаются трансплантацией таких органов. Были признания наемных пилотов с Тихоокеанского побережья и Центральной Америки, которые доставляли органы из одного места в другое.

Но, пожалуй, самое шокирующее открытие заключается в том, что старейшая и самая священная из всех клятв — клятва Гиппократа — нарушается все большим числом врачей. Поклявшись не причинять вреда своим пациентам, они совершают это, незаконно удаляя их органы, и движет ими древнейший мотив: извлечь выгоду из несчастья.

Эти исследования завели меня в мир, о существовании которого знают немногие. Он населен людьми вроде Уильяма Кантарино. Когда-то работавший детективом в Нью-Йорке, сейчас он — персонаж, который не осмелится вывести ни один драматург. Он — охотник за человеческими органами. То, чем он занимается, абсолютно законно. Чья-то неожиданная смерть для него и ему подобных — обыкновенный бизнес. Он говорит об этом так:

— Я должен постараться убедить родственников, родителей, детей или супругов, охваченных горем, разрешить изъятие органов после смерти больного. Мне нужно быть дипломатом, психологом, социальным служащим и владельцем похоронного бюро в одном лице. В каждом случае, с которым мне приходится иметь дело, мозг мертв, но тело находится в медицинском заточении. Поддерживаемое наркотиками и аппаратами, оно никогда не будет восстановлено в качестве живого индивидуума. Теоретически оно может сохраняться «живым» вечно. Но это никому не нужно. Это слишком дорого. Это бессмысленно. Я стараюсь убедить родственников отдать органы их любимых, чтобы дать надежду другим. Я всегда говорю им, что пересадка почки спасла мне жизнь. Я получил орган от жертвы убийства. В то время я был полицейским. Вторую почку дала моя сестра.

Сегодня не существует в мире большого города, где не было бы своего охотника за человеческими органами. Все они — люди узкой специализации, хорошо знают обычаи и ритуалы смерти, но всегда рассматривают ее как возможность продлить чью-то жизнь. Они разбираются в нюансах страха, печали, отчаяния, в основах горя. Они хорошо разбираются во всем этом, но ни на мгновение не позволяют этим чувствам повлиять на них самих.

Тем не менее я получал неоднократные подтверждения из надежных источников, что время от времени люди не дожидаются, пока органы поступят к ним подобным легальным образом.

В Мехико начальник полиции рассказал историю о ребенке, которого похитили и убили. Когда полицейские отыскали тело, они обнаружили на нем следы профессионального хирургического вмешательства. Только врач мог сделать такое, сказал шеф полиции. В Асунсьоне — Парагвай — судья Анджел Кампус рассказал о таком случае:

— Недавно наша полиция совершила рейд в один из домов в этом городе и обнаружила семерых бразильских младенцев — мальчиков. Их возраст колебался от трех до шести месяцев. У меня есть веские улики, что эти младенцы должны были быть проданы в частные клиники по $5000 каждый. Законы рынка очень просты и понятны. У сына миллионера проблема с почками. Отец не постоит за деньгами, чтобы вернуть здоровье своему ребенку. Так что младенцев, которых мы спасли, ожидала именно такая судьба.

Один из многих вопросов, которые ставил судья Кампус, но на которые не мог дать определенного ответа, касался юридического статуса того, кто сознательно принимает такой орган. Зная, что орган получен от донора, который был для этого убит, является ли он (или она) соучастником убийства?

Критерии законности трансплантации достаточно ясные. Серьезность состояния пациента: проживет ли он (она) значительное время после пересадки? Является ли он (она) «полезным членом общества»? Сколько времени потребуется для нахождения подходящего органа? Сколько времени понадобится хирургической бригаде для подключения? Время — всегда решающий фактор. И деньги. Мне неоднократно говорили, что первая процедура, которой подвергается во многих клиниках потенциальный реципиент, это «биопсия бумажника». В состоянии ли он (она) заплатить?

В большинстве трансплантационных центров Соединенных Штатов не станут пересаживать новый орган человеку старше пятидесяти пяти лет. Нередко также исключаются гомосексуалисты и умственно неполноценные. Представитель Американского совета по трансплантации сообщил мне: «Поставка и спрос требуют этого. Существует слишком много птиц высокого полета — могущественных людей, нуждающихся в замене органов, — чтобы тратить их на менее удачливых. Мы живем в рациональном веке».

Бруджа Голдмэн, исследователь при кампусе колледжа «Friends World» в Сан-Хосе, Коста-Рика, говорит следующее:

— Дети из Третьего мира не старше четырех месяцев или похищаются, или их убивают и расчленяют для удаления органов. Только врачи обладают необходимым мастерством, чтобы сделать это. Дети покупаются за какие-нибудь $20, а за их органы можно получить $100 000, а нередко и больше. Не нужно ничьего согласия. Не соблюдаются никакие юридические формальности.

Доктор Джордж Абоуна, работавший раньше в госпитале Кувейтского университета, в 1992 году был значительной фигурой в мировых кругах трансплантации и присутствовал на заседаниях влиятельных комитетов и совещательных комиссий. Он считает:

— Незаконное распространение органов растет. Все больше и больше богатых пациентов из Северной Америки, Британии, Европы и Ближнего Востока отправляются в Индию, на Филиппины и в Таиланд, чтобы сделать себе пересадку. Сотни подобных операций ежегодно делаются в Индии. Часто это происходит в антисанитарных условиях, и больницы стараются побыстрее избавиться от своих пациентов после операции. Во многих случаях доноры в больницах не подвергаются необходимым обследованиям. Некоторые пациенты были заражены гепатитом и СПИДом. Множество органов поступает от беспризорных ребятишек.

Сьюзен Дэвидсон в течение восьми лет была директором широко известного Детского исследовательского центра Адама Уэлша в округе Оранж, Калифорния. В октябре 1993 года она сообщила мне то, что уже неоднократно высказывала раньше:

— Я постоянно получаю сведения о детях, которых работники «скорой помощи» доставляют в частные клиники и госпитали различных городов Южной Америки, вроде Сан-Паулу. Эти люди получают мзду за каждого доставленного ребенка. Врачи подключают детей к жизнеобеспечивающей аппаратуре и держат там, пока клинически не подтверждается смерть мозга. Потом они удаляют все здоровые внутренние органы, которые можно продать. Эти органы пересаживаются тем пациентам, которые в состоянии заплатить. Цена совершенно здорового ребенка доходит до $200 000. Прибыль от пяти детей может составить миллион долларов… То, что происходит, лежит за пределами компетенции среднего полицейского. Он привык заниматься убийствами, а не подобными случаями… Они настолько фантастичны, что он просто не знает, с чего начать. Да и как ему начать? У него нет средств для путешествия в Южную Америку, в места вроде Никарагуа. И у него мало шансов противостоять разветвленной сети, управляющей этим трансплантационным бизнесом. Сюда вовлечена мафия, вовлечены французские синдикаты, Триады и японцы. Доставка краденых органов не представляет никаких трудностей. Упакованные в специальные чехлы, они могут перевозиться на самолетах через границы. Люди, занимающиеся перевозкой наркотиков, с легкостью могут справиться и с этим.

С увеличением списка ждущих трансплантации, естественно, возрастает и отчаянное желание людей с деньгами купить себе продление жизни.

В 1993 году американцы, у которых отказали почки, убедили Американский национальный почечный фонд опубликовать доклад, чтобы обеспечить «реакцию общественности на план, который позволит семьям, лишившимся доноров, получать законную компенсацию». Предложенные пункты включали выплату значительного гонорара семьям доноров, возмещение медицинских расходов и даже вид страхования жизни для тех, кто разрешит удаление почек у своих дорогих и любимых.

Идея привлечения звонкой монеты, а не просто призывы к сознательности, привела к дебатам об этике в медицинских кругах, которые выявили на удивление большое число врачей, готовых поощрить денежные выплаты за почки.

Возникли разговоры о необходимости таких поправок к американскому Закону о трансплантации от 1984 года — по которому покупка или продажа органов является преступлением, — чтобы, выражаясь словами одного хирурга, «этические соображения могли соответствовать реальности девяностых годов».

Пока продолжаются дебаты, кража органов набирает обороты. В 1993 году поступило более пятисот донесений о попытках заполучить человеческие органы незаконным путем.

В Карачи, Пакистан, шеф полиции объявил в октябре 1993 года, что у него есть «веские косвенные улики того, что существует хорошо налаженная организация для переброски людей из Азии в по меньшей мере одну трансплантационную клинику в бывшем Советском Союзе».

Этот образ хорошо налаженной секретной организации далеко не нов. Подобные организации в течение многих лет осуществляли под контролем различных банд похищение женщин и детей по всему миру для бизнеса проституции.

Жан Фернан-Лорен, бывший следователь Организации Объединенных Наций по вопросам рабства, докладывая в ООН об активности таких организаций, утверждал в своем отчете Генеральному секретарю ООН, что эта активность

…возрастает с каждым днем. Существует несколько связанных между собой международных организаций, занимающихся транспортировкой: одна осуществляет перелеты из Латинской Америки в Пуэрто-Рико и дальше, в Южную Европу и на Ближний Восток; другая летает из юго-восточной Азии на Ближний Восток и в Центральную и Северную Европу; есть также региональный рынок в арабских государствах; еще одна снабжает Северную Америку. Перевозки часто осуществляются под прикрытием неких брачных контор или объявлений о трудоустройстве в рекламных туристических шоу. Есть свидетельства существования организаций по доставке, снабжающих Женеву из Парижа; Швейцарию и Западную Германию из Бангкока; Сингапур из Малайзии и Филиппин; Испанию из Франции. Южноамериканских проституток везут из Аргентины в Мельбурн, молодых женщин с Гавай и из Калифорнии — в Японию, шведок — на Ближний и Дальний Восток. Деятельность организаций часто пересекается — в основном на международных багажных линиях на авиамаршрутах, — таким образом, человеческий груз переходит из рук одной организации по транспортировке рабов к другой. Организации прекрасно замаскированы, и почти все оказываются вовлеченными в тайную доставку по всем направлениям несчастных женщин и детей богатым людям. Лишь теперь мы начинаем осознавать разветвленность этих синдикатов.

Офицеры полиции в Третьем мире, которые только сейчас начинают понимать масштабы разветвленности того, с чем они сталкиваются, признают, что при существовании подобных сетей перевозить живых трансплантационных доноров по всему свету — проще простого. Газета «Араб ньюс», выходящая в Эр-Рияде, приняла в высшей степени необычное решение — учитывая дружеские отношения между Саудовской Аравией и Индией, напечатать с подробностями, как индийских детей убивали ради коммерческой пересадки их органов или переправляли куда-то еще с той же целью.

Комментируя заметку в лондонской «Санди телеграф», доктор Джеймс Ле-Фаню, уважаемый медицинский обозреватель, подчеркнул, что «почечный базар (в Индии) достиг годового оборота в 10 миллионов фунтов стерлингов… Индия стремительно превращается в международный центр добычи для трансплантации жизненно важных органов».

В ноябре 1993 года министр здравоохранения Аргентины Джулио Сезар Аразоз, проводя расследование по «неправомочной деятельности» в некоторых госпиталях Буэнос-Айреса, пошел на беспрецедентный шаг, публично заявив: «Мы обнаружили явные доказательства существования широкой сети незаконной транспортировки органов. Есть случаи, когда у людей незаконно удаляются радужные оболочки глаз и почки».

В одном из аргентинских госпиталей, в северном городе Кордова, судья Роберто Руэда, проводивший судебное расследование, заявил, что истории болезней около двухсот пациентов предоставляют «явные свидетельства» того, что им позволили преждевременно умереть, чтобы удалить внутренние органы.

Министр подтвердил, что «значительное количество этих органов предназначалось для продажи за границу. В Аргентине, где ежегодно примерно шести тысячам пациентов требуется трансплантация и лишь очень немногие получают один орган или больше, нет регистрации, которая позволила бы проследить путь удаленных для этой цели органов».

В то же время, пока писались эти строки, Интерпол был приведен в готовность для ареста доктора Флоренцио Санчеса, директора госпиталя для душевнобольных, расположенного неподалеку от Буэнос-Айреса. В предписании говорилось, что он «обвиняется в продаже радужных оболочек глаз и почек своих пациентов, а также очень большого количества их крови».

Судья Гектор Гередиа, проводящий расследование, утверждает: есть свидетельства, «что за последние десять лет более 1400 пациентов исчезли из госпиталя. Мы боимся, что подавляющее большинство из них исчезло, после того как подверглось массовому удалению внутренних органов».

С другого конца света, из Гонконга, пришло известие о том, что богатый китаец совершал поездки по материку, чтобы получить человеческие органы, удаленные у казненных преступников. Это делалось без разрешения заключенных или их семей и противоречило международной Конвенции против пыток и других жестоких, античеловечных или унизительных действий, которую Китай подписал в 1986 году. Международная Лига защиты прав человека неоднократно призывала Китай отменить подобную практику. Все просьбы до сих пор оставлены без внимания.

В последних предоставленных цифрах — на 1992 год — Китай признал около семисот человеческих казней, но организация «Международная амнистия» полагает, что цифра значительно выше. Большинство казненных были осужденными уголовниками. Но нью-йоркская Организация по борьбе за права человека в азиатском регионе зафиксировала казнь сорока одного человека, принимавших участие в демократической демонстрации, приведшей к массовой бойне на площади Тянь-ань-мынь в 1989 году.

Китайские власти установили четкую систему, при которой полиция предупреждает больницы о любой готовящейся казни. Пациентов информируют по телефону или факсу о том, что вскоре прибудет нужный им орган, чтобы они вовремя успели прибыть в центры трансплантации. Почти все подобные центры расположены в провинции Гуандонг. Органы удаляются по четко сложившемуся ритуалу. Обычно китайская казнь совершается выстрелом в основание черепа. Но наблюдатели от организаций по борьбе за права человека утверждают, что казни планируются таким образом, что, если, например, нужны глаза, заключенным стреляют в сердце. Власти также следят, чтобы заключенных, занесенных в список для удаления органов, не пытали и кормили по специальной диете. Немедленно после казни труп заключенного доставляется в находящуюся рядом операционную, где хирург удаляет органы. Затем от тела избавляются, а органы перевозят в трансплантационный центр.

Когда писались эти строки, госпиталь Нанфанг в Кантоне был главной клиникой по такой трансплантации. В 1993 году в нем, согласно данным нью-йоркской Организации по борьбе за права человека в азиатском регионе, было сделано более пятидесяти подобных операций, в основном китайцам, проживающим за границей — в Соединенных Штатах и Британии. У госпиталя имеется специальное медицинское отделение для иностранцев, и клиника рекламирует свои уникальные услуги в китайскоязычных средствах информации.

Представитель госпиталя сообщил лондонской «Санди таймс», которая выявила эту деятельность, что в такой практике нет ничего «неэтичного»:

— Это преступники. Зачем нужно их согласие, если они все равно должны быть казнены? Своими органами они могут послужить на пользу другим людям.

Доктор Кришна Редди, ведущий хирург по пересадкам в Мадрасе, Индия, высказал такое мнение:

— Богатые становятся все отчаяннее. Медицина и жадность становятся все более тесными порочными партнерами. Нужно честно сказать, что существует порочный альянс Гиппократа и теневого мира… и теневой мир побеждает.

Можно ли остановить это? Или фантазия уже стала реальностью?

Вопрос приобрел еще более острое значение в последние дни декабря 1994 года, когда должна была выйти эта книга. Телевизионный документальный фильм «Бизнес на частях тела», снятый уважаемым канадским режиссером Джуди Джексоном, с ведущим Брюсом Харрисом, латиноамериканским директором «Covenant House» — международной организации по уходу за детьми, — был показан по каналу Би-Би-Си. Его содержание сочли столь ужасным, что фильмдемонстрировался в неудобные для телезрителей часы. В нем были представлены очень впечатляющие доказательства существования организации, занимающейся перемещением человеческих органов по всему свету. Центры ее находятся в Аргентине, Гондурасе и России.

Во многих смыслах действия придуманной мной Организации были зеркальным отражением реальных действий охотников за человеческими органами, фигурирующих в фильме. Там были показаны подробные исследования случаев, которые могли быть взяты из папок Организации: четырнадцатилетний мальчик, страдавший параличом нижних конечностей, исчез из аргентинского психиатрического института, а его изувеченное тело было найдено без внутренних органов; восьмилетний мальчик, которому удалось сбежать от своих похитителей в Тегусигальпе, столице Гондураса, описывал их «работу» по изъятию человеческих органов; судебный следователь в Москве докладывал о том, что видел в городском морге неопознанные тела, у которых были удалены органы еще до смерти людей.

Врачи в этом фильме выглядят ничуть не менее чудовищно, чем доктор Ромер. А за ними маячат теневые фигуры, которые по степени порочности и могущества вполне соответствуют личности Мадам. В очень многих смыслах фильм явился редким примером того, как реальный факт копирует вымысел.

В номере от 6 декабря 1993 года журнал «Тайм» усилил кошмар, происходящий в фильме, рассказав о том, как некая московская фирма — еще один прообраз Организации из этой книги — «продала более 18 000 щитовидных желез, 1172 пары глаз и 3000 пар мембран яичек за время после распада советской империи». Органы были проданы западным рынкам, предположительно для «медицинских исследований» или для использования в косметической промышленности. Журнал заключил, что «настало время миру оскорбиться».

В интервале между написанием этих строк и их публикацией у меня не было сомнений в том, что дальнейшие разоблачения в сфере перемещений человеческих органов вызовут такой же вопль отчаяния. Но будет ли он услышан? Будут ли приняты меры? Сколько из вас заявят — здесь и сейчас, после прочтения этой книги, — что подобной эксплуатации нужно положить конец? От такого ответа, вашего ответа, в прямом смысле слова зависят жизни всех тех, кто продолжает пополнять список жертв охотников за человеческими органами.

Примечания

1

Hard Attack Multinational Megaresponsibility Emergency Response (HAMMER) Forse. — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

2

Paddy (англ.) — шутл. прозвище ирландца.

(обратно)

3

Игра слов: hurry (англ.) — спешить, торопиться.

(обратно)

4

Drug Enforcement Administration — Администрация по контролю применения законов о наркотиках.

(обратно)

5

День Независимости в США.

(обратно)

6

Придурок (разг. идиш).

(обратно)

7

VIP — Very Imported Person (англ.) — особо важная персона.

(обратно)

8

Специальная воздушно-десантная служба (Великобритания).

(обратно)

9

Bell Phone — одна из крупных телефонных компаний в США.

(обратно)

10

Женщина, ездящая за ансамблем с целью вступить в связь с одним из участников (слэнг).

(обратно)

11

Естественно (нем.).

(обратно)

12

Здесь (нем.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Послесловие

*** Примечания ***