Путь между [Надежда Викторовна Ожигина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ВЕНДЕЙР — ЗОНА ПУСТОТЫ
Все люди свободны, пути выбирая:
Шагнуть прямо в пропасть иль встать возле края.
Спокойна душа. И осталось немного:
Решив, сделать шаг. И ступить на Дорогу.
Какие еще одолеешь ступени
На Пути Тени?
Какого ты ищешь упрямо ответа
На Пути Света?
Как не растерять своей смутной надежды
На Пути Между?
Какая загадка? Какая забота?
Быть может, призванье? Быть может, работа?
Какое безумство, какая отвага
Нужны для последнего самого шага?
Кто смотрит с улыбкою Бога, шагая
Из Вечности в Вечность — от края до края?!
Но то, что от солнца укроет под сенью, —
Зовется ли Тенью?
И то, что встает за полоской рассвета,
— Является ль Светом?
А то, что, как Время, неумолимо,
— Быть может, Путь Мимо?
И трудно решить: кто добрее, кто злее,
И кто непорочен,
Какая Дорога честнее, прямее,
Какая короче,
Какая ведет в непонятные дали,
Со смертью играя,
Какая выводит без лишних страданий
К последнему краю…
А то, что вне смерти, не тронуто тленьем, —
Быть может, надежда? А может, терпенье?
Застынешь на миг в ожидании чуда…
И дунет пронзительным ветром Оттуда!
Оттуда… За Гранью… В чаду Поколений
Есть место для Тени?
А вдруг, когда жизни погаснет комета
— Не будет и Света?
Когда гордый дух скинет плоти одежды
— Меж чем будет Между?
Забытая совесть…
Последняя пропасть…
Печальная повесть…
Налипшая копоть…
Оплывшая похоть…
Звериная пасть…
И как удержаться
За хрупкий порожек?
Как вниз не сорваться?
О Господи Боже,
Не дай нам пропасть!

ЛЕТОПИСЬ

…И в ужасе содрогнулся мир, когда стали исчезать горы и высыхать моря. Земля трескалась под действием небывалого зноя, в лесах бушевали пожары, а где-то далеко, на юге нарастала огромная беззвучная волна, готовая поглотить все живое… Люди и звери в панике бежали на север, покидая жилища и норы, пытаясь хоть на миг продлить свое жалкое существование.

Из всех тварей земных лишь эльфы, гномы и веллиары боролись против Неизбежного. Но их было мало. Слишком мало.

Торжествовал в высокой Башне могучий чародей Ронимо, переменивший за свою бесконечную жизнь множество обличий и наконец принявший истинное. Прекрасный семиглавый Змей — он радовался гибели Мира, ибо не был ни Светом, ни Тенью, ни Равновесием. Он служил Венде, Великой Пустоте, и со смехом кидал под ноги своей Хозяйке этот роскошный подарок.

Что могли сделать с ним люди? Люди, избравшие его королем, в ослеплении своем отдавшие ему души и волю? Молиться? Они молились…

И Боги услышали их молитвы.

Окруженные неземным сиянием сошли с Небес три Воина — Посланники Роккора, Небесного Отца Всего Сущего.

Блистала красотой и белизной одеяния Пресветлая Эариэль, Лечащая Песней, Покровительница Горного Воздуха. И с Нею был бесстрашный Единорог. Воспрянули духом эльфы, и вновь взвилось над войском извечное знамя Света.

Мраком и мощью веяло от темного Саади, огненные блики запутались в складках тяжелого плаща Повелителя Подземного Пламени Мира. И звезды отражались в мудрых глазах спустившегося с Ним Черного Дракона. Гордый боевой клич Тьмы раздался над рядами строящихся к атаке веллиаров.

А последним спустился невысокий Рыцарь в неброских серых доспехах — Итани, Создатель Туманов, Идущий Между. И ветер свистел в гриве серебристого Крылатого Коня Равновесия. Но за Его спиной встали твердые, как основание земли, гномы. Без песен и боевых кличей, молча повел их в бой Итани и первым ударил по войскам Врага.

Так впервые увидели Люди Союз Трех Сил, призванный изгнать Пустоту за Пределы Мира Хейвьяра. Но сами они не приняли участия в битве. И мало человеческих легенд рассказывает о безумии и подвигах тех дней.

Союзники били Пустые Войска и на суше, и на море, платя за победы дорогую цену собственных жизней. И вот подступили они к Башне Ронимо, над которой извивался гигантский смерч, извергающий Предвестницу Небытия, и окружили Ее.

Но жрец и чародей Ронимо бдительно охранял открытый им Проход. Его войска потерпели поражение, но покуда был жив сам Чародей, Пустота неумолимо прорывалась в гибнущий Мир. Постоянно меняя обличья, плетя паутину заклинаний, он бился до последнего.

Но Равновесие, Свет и Тень победили колдуна, изгнав его за Круги Бытия, и закрыли Дверь в Ничто.

Ликовали те, кто сумел разделить с Ними радость победы. Мало их было. Слишком мало. Сколько их осталось? Всего ничего.

Но Союзу Трех Сил предстояла более тяжелая битва — битва за опустошенный Мир. Воздух, Огонь и Вода врачевали раны Земли, помогая справиться с недугом.

Эариэль успокоила песчаные вихри и остудила воздушные потоки, наполняя их свежестью и чистотой.

Саади укротил вулканы и потушил бушующие пожары.

Итани наполнил реки и моря водою, напоив исстрадавшуюся Землю.

И вновь в Мире выросли леса, расцвели цветы, запели птицы…

Везде.

Кроме одного-единственного места.

Страшной язвой на новом теле земли омрачали взор развалины Башни Ронимо и голые бесплодные равнины вокруг Нее. Эту рану не способны были залечить Посланники Роккора, ибо не в Их власти было лекарство под названием Время.

Саади окружил проклятое место цепью непроходимых гор, а Итани и Эариэль наложили на них Заклятие Неприступности.

И долго еще жили на земле Посланники Роккора, приглядывая за Скрытой Страною, названной среди немногих уцелевших Вендейром — Зоной Пустоты.

Итани взял под Свое покровительство племя Людей, сумевших одолеть страх и в последний момент ударивших на Врага Всего Сущего.

Эариэль долгое время жила среди милых Своему сердцу эльфов, но вскоре вышла замуж за Итани.

Влюбленный в Нее всем скрытым жаром души Витязь Тьмы Саади уехал на Восток и по соседству с Королевством Эльфов основал Саадию, где расселил уцелевших веллиаров.

Супруги же создали Элрону, объединившую людей и гномов. И Государство-Страж окутало собой Вендейр, следя, чтобы Пустота опять не вернулась в успокоившийся и теряющий бдительность Мир.

Так жили они, пока Роккор, в чьих могучих руках и по сей день находятся Нити Судьбы Всего Сущего, не призвал Союз Трех Сил обратно в Свои Чертоги.

Небожители покинули Землю, на прощание выковав Нармэнель — Фиолетовый Меч, ибо было Им ведомо, что Пустота всегда возвращается. Посреди великого Южного залива воздвигли Они остров, на котором, закованный в скалу, должен был храниться Нармэнель, дожидаясь своего часа. А во дворце королей Элроны Пресветлая Эариэль вырастила Золотую Розу — символ Правды и Чистоты намерений, и, покуда цветет Золотая Роза во дворце Итанора, Пустоте не проникнуть в Пределы этого Мира.

От детей Эариэль и Итани пошел род Королей Элроны. И если верить древнему пророчеству, этому роду, несущему в себе кровь Небожителей, не суждено прерваться до скончания Мира.

Свиток принадлежит Итанорской королевской библиотеке.

Регистрационный номер 9.13.31.75 Принят в дар от Хранителя Летописей

Эстикара, Жреца Храма Равновесия Священного города Итанора, Столицы Государства-Стража Элроны.

Глава 1. БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ КОРОЛЬ ЭЛРОНЫ

«Жители Священной Элроны [1]!

Каждому из вас с рождения известна та нелегкая миссия, что возложило на свои плечи наше Государство. Мы должны стеречь границы Вендейра, Зоны Пустоты, чтобы тайное Зло не покинуло пределов Скрытой Страны и не вырвалось на свободу.

Шестьсот долгих лет прошло со времен кровопролитной Войны Магии, но разве можем забыть мы, повинные в ней, как она началась! Землетрясение разрушило цепь Охранных гор и смело заклятие Неприступности, но, переполненные своими заботами и бедами, мы упустили шанс остановить Зло — и оно вырвалось из клетки! Победа досталась нам слишком дорогой ценой, и не скоро наша земля залечит свои раны.

И вот теперь, о жители Священной Элроны, Зона снова ожила. Злобные и мрачные существа населяют ее, куют оружие, собирают остатки магии, готовятся к войне. Некоторые из них тайком пробираются в наш мир, сеют смуту, убивают детей, грабят на больших дорогах. Но главное их преступление — коварные речи. Это яд, убивающий веру в Истинных Богов Света, яд, извращающий учения, калечащий души, несущий Тьму.

Жители Элроны! Сограждане!

Горький опыт научил нас, что Зло надо уничтожать в зародыше, пока корни уродливых побегов не набрали силу.

Поэтому мы, Божьей Милостью Король Государства-Стража Священной Элроны, Потомок Светлых Богов Денхольм II, своей властью объявляем Вендейру, Зоне Пустоты, войну.

И пусть всякий, в ком жив огонь праведной веры, поднимет на нечестивцев оружие. И да пребудут с ним Светлые Боги!»

Денхольм повертел в руках лист бумаги, нахмурился, прочитал еще раз. На лице короля появилось хищное выражение. Канцлер истолковал его по-своему, обмакнул в чернильницу гусиное перо и заботливо протянул государю. В своем усердии он не заметил, как мягкий пушистый кончик коснулся щеки короля и дерзновенно пополз к переносице. Денхольм фыркнул, резким движением оттолкнул перо, заодно с ним — прилипалу канцлера, а следом запустил чернильницей. Он с детства ненавидел эти маленькие бегающие глазки и жаркое влажное дыхание в затылок.

Канцлер оглядел свой безнадежно испорченный камзол, вытер о полу руки. Губы его слегка шевельнулись, и разгневанный король успел прочесть:

«Мальчишка! Капризный мальчишка!»

Участь любовно заготовленного указа была решена. Тридцатипятилетний «мальчишка» с пугающим спокойствием выпрямился в кресле. Рот искривила злая усмешка, в глазах засверкали темные молнии гнева. Демонстративно повернувшись к канцлеру, молодой король с большим старанием разорвал бумагу на множество мелких кусочков. Одними губами произнес заклинание — и в кабинете образовался сквозняк, подхвативший со стола жалкие обрывки и швырнувший их канцлеру в лицо.

— Что-нибудь еще на подпись? — с вежливой улыбкой поинтересовался король, и в его голосе прозвучала неприкрытая угроза.

— Н-ничего, Ваше Величество!

Сквозняк превратился в маленький ураган и вынес канцлера вон из кабинета. Король вздохнул с облегчением.

— Листен?! — Изумленный придворный, дожидавшийся своей очереди предстать пред Всемилостивейшие Очи, принял канцлера в свои объятия. — Король опять не в духе? — спросил он еле слышным шепотом.

Канцлер встал на ноги и мрачно кивнул.

— О Боги, мои Боги! — простонал придворный, испаряясь из приемной. — Зайду в другой раз, дело терпит!

Листен, с досады забыв, где находится, сплюнул на мраморный пол. Спохватившись, испуганно огляделся, достал кружевной платок и принялся подтирать. Все-таки этот сопляк в короне стал слишком много о себе воображать! Не так давно Совет Мудрейших ему помогал скипетр держать а теперь! Потомок Светлых Богов! Он заплатит за все унижения, щенок коронованный! Он заплатит за все, причем самой дорогой монетой! Лицо канцлера после минутного размышления прояснилось. Он твердо знал: семя сомнения посеяно. Осталось лишь подождать, пока неспокойный дух Божьей Милостью Короля Элроны и незавидный пример старшего братца сделают свое дело!

Тем временем король сидел в кабинете, стиснув руками голову. Первым, практически непреодолимым желанием было лишить наконец ненавистного канцлера должности, изгнать из королевства вместе со всем семейством интриганов и сплетников, конфисковать имущество в пользу Короны — имущество, награбленное из казны! За одним росчерком его пера стояли Гражданская война, кровопролитие, бессмысленные жертвы… На основании чего? Слухов!

Но потом мелькнула другая страшная мысль, в момент отрезвившая: «А если он прав? И Элрона, а за ней и весь Мир — в опасности? Ведь однажды мы действительно проспали войну!

Король вздохнул. Тихий, до боли родной голос прозвучал вдруг у него в душе: «Много ли увидишь из окна королевского дворца?»

И Денхольм застонал.

«Брат! Как же мне тебя не хватает, брат! Если бы ты смог вернуться из-за призрачного Последнего Порога и подсказать мне Путь!»

«Человек должен сам выбирать свои пути. Даже если он король. Особенно если он король», — возразил все тот же тихий голос.

Денхольм порывисто вскочил и прижался лбом к холодным стеклам оконного витража.

Он плохо знал своего брата при жизни. Пожалуй, он даже не любил его, заносчивого, самоуверенного, вспыльчивого. Не любил и не стремился к сближению. Лишь после смерти брата он как король был вынужден углубиться в государственные дела и к величайшему своему изумлению узнал, что Йоркхельд I запретил смертную казнь, Йоркхельд I отменил многие налоги, Йоркхельд I открывал новые школы, запретил кормление стражи за счет местных жителей, Йоркхельд I… Похоже, брат был хорошим королем, а главное, не таким уж плохим человеком. Но тогда двадцатитрехлетняя разница в возрасте, как пропасть, стояла между ними. Денхольм был ребенком, Йоркхельд — мужчиной. А родственные отношения начинались и заканчивались обязанностью юного принца высиживать в неудобном кресле, поставленном на ступень ниже трона, скучнейшие церемонии приема послов из заморских стран.

Король покачал головой. Он был коронован, едва ему исполнилось двадцать, до этого страна пять лет ждала своего пропавшего без вести государя. А после коронации еще долгих десять лет регентства вдовствующей королевы-матери народом правил Совет Мудрейших с ненавистным канцлером во главе. За это время были сведены на нет все реформы, проведенные Йоркхельдом I. И король бездоказательно подозревал канцлера в причастности к исчезновению своего старшего брата.

Большую часть своих тринадцати лет юный Денхэ провел в дворцовом парке. В корнях Священного Столетнего Дуба хранились его доспехи, деревянный меч, лук и стрелы с красиво разрисованным оперением, сделанным из хвоста Птицы Доблести. Роль чудесной птицы в свое время сыграла удачно подвернувшаяся под руку курица. Бедняга нашла лазейку в курятнике, без особых потерь добралась до парка, где намеревалась погулять на свободе и чинно приготовиться к смерти, но была выслежена, схвачена и лишена большинства своих перьев. По легенде полагалось убить Птицу и съесть ее сердце и печень, но при мысли о кровавой тризне юного героя откровенно стошнило. Пришлось ограничиться перьями, украсившими разящие без промаха заговоренные стрелы. Вооруженный подобным образом, рыцарь носился по парку, освобождая прекрасных принцесс от драконов и веллиаров и бессовестно прогуливая уроки арифметики.

«Зона. Зона! — Мучительная мысль не давала покоя. — Как быть? Вендейр опасен? В этом нет сомнения! Ведь с проклятым местом не смогли справиться даже Светлые Боги! А теперь Зона снова ожила? Из нее выходят странные существа, несущие смуту? Ловко составлено, в уме канцлеру не откажешь. Тотчас по оглашении указа каждый непохожий, инакомыслящий будет объявлен Существом из Зоны и уничтожен! Или это не слишком дорогая цена по сравнению с будущей угрозой Миру? Зона! Черное пятно на белом покрывале Элроны!»

В тот день в парке постоянно пахло чем-то горелым, но отважного рыцаря Денхэ это не смущало. Что ж, именно такой запах и должен стоять возле логова Дракона. Пещерой, где скрывался коварный Ящер, был королевский кабинет. Три дня назад, скучая на очередном приеме, Денхэ среди множества даров, поднесенных Королю посольством с Востока, увидел чернильницу. Черного Дракона! Бесценную вещь отнесли в кабинет. И вот рыцарь, выждав подходящее время, пробирался к логову чудовища, чтобы сразиться с ним…

Дверь тихо скрипнула, когда он вошел, и почти сразу Денхэ увидел Дракона. Забыв об осторожности, рыцарь кинулся в бой. Дверь хлопнула…

— Кто здесь? — спросил тихий голос, и юный принц уловил гневливые нотки. Вглядевшись, он различил смутные очертания темной фигуры, стоявшей у окна. — Кто здесь? Я же приказал оставить меня в покое!

Ответом был слабый писк — Денхэ изо всех сил старался открыть тугую дверь. Он узнал голос брата…

— Во имя Света! — вконец разозлился король и зажег свечу. — Денхольм? Что ты здесь делаешь, брат?

Но Денхэ на некоторое время лишился дара речи. Во-первых, Король никогда не называл его братом. А во-вторых… Наверное, не часто на щеках Божьей Милостью Короля Элроны, Потомка Светлых Богов можно было разглядеть следы слез, страдания и скорби.

— Что это? — спросил он наконец. — Слезы? Ты плакал… брат?

— Что ты здесь делаешь? — повторил Король, сурово глядя на младшего брата.

— Короли ведь не плачут, да? — совсем жалобно проговорил Денхэ.

— Ну что за наказание! — улыбнулся вдруг Йоркхельд, за время разговора так и не сделавший попытки смахнуть слезы. — Слушай, братец, ты упрям, но и я не лыком шит! К тому же я первый спросил!

Тут Денхольм наконец вспомнил, где находится и с КЕМ говорит:

— В-ваше В-величество, я… Я хотел… хотел… поближе рассмотреть чернильницу…

Йоркхельд снова улыбнулся, мягко и тепло. Принц никогда не видел на лице молодого Властителя такой улыбки, и она навсегда врезалась в его память. Король взял в руки заветную игрушку:

— Дракон. Ну конечно! Ты ведь любишь сражаться с драконами!

Это было непросто осознать с первого раза… Брат интересовался им! Брат знал о его увлечениях!

— А что юный шут? Каков из него оруженосец?

Ну, это было уже слишком.

— Ты приставил его шпионить за мной?!

— Глупости. Я сам иногда слежу за вами. Вот из этого окна. — Йоркхельд коснулся цветных витражей. — Парк как на ладони, между прочим.

Он помолчал, задумчиво повертел в руках еще пустую чернильницу.

— Так ты хотел убить Дракона? Но знаешь ли ты, что драконы — символ мудрости, что сам Посланник Роккора Саади летел в бой на Черном Драконе?!

Денхольм отрицательно качнул головой, пропуская мимо ушей явную ересь: ведь всем еще с пеленок было известно, что легендарную битву с Пустотой выиграли могущественные Светлые Боги! Но Король не заметил недоверчивой улыбки принца.

— Так-то, брат, никогда не спеши убивать! — И столько горечи прозвучало в этой фразе, что Денхэ осенило.

Внутренне обмирая от волнения, он спросил:

— Ты кого-то убил, брат?

Король посмотрел на него долгим печальным взглядом:

— Сегодня по моему приказу сожгли человека.

— Он был еретиком? Черным Менестрелем?

— Что ты несешь!!! — Йоркхельд яростно зашагал по кабинету.

Денхэ прикусил язык, судорожно собирая те крупицы знаний о брате, что осели в его голове. Ну конечно! Король-Менестрель! Йоркхельд сам слагал баллады и пальцем не тронул ни одного певца, о чем бы тот ни пел. Даже приведенные на королевский суд черные менестрели уходили сытые, с набитыми кошельками и странными мыслями о том, что, может, не так уж и плох этот Светлый Король…

— Но тогда что же…

— Он убивал детей.

— За что?!

— Считал, что так будет лучше для них. И дети не узнают всех тягот жизни, всех страданий и горестей… Светлого Королевства!

— Он прав?

— Конечно, нет! Я пытался объяснить ему… Но он не слушал, он смеялся. И уже привязанный к столбу прокричал: «Трудно судить о жизни, сидя на троне! Много ли увидишь из окна королевского дворца!»

Король помолчал, вновь отвернувшись к окну. Затем резко развернулся и схватил брата за плечи:

— Денхольм! Запомни: сила — не доказательство правоты, убийство — не способ убеждения! Возьми эту чернильницу. Пусть она станет моим первым подарком… Когда меня не станет, ты будешь Королем. И в этом самом кабинете возьмешься решать вопросы жизни и смерти. Поставь перед собой на стол Черного Дракона и только в него окунай свое перо, равносильное топору палача. А пока… — Король кинулся к столу, схватил перо и лист бумаги. Летящим твердым почерком набросал несколько строк, размашисто расписался, приложил Большую Государственную Печать.

Оторопевший Денхольм, посапывая, заглянул через плечо брата.

Это был приказ об отмене смертной казни…

Она и сейчас, двадцать с лишним лет спустя, стояла на письменном столе, эта чернильница. Черный Дракон Саади и память о погибшем брате удержали его руку, не дали подписать приказ об уничтожении Зоны.

«Никогда не спеши убивать!»

Король вздохнул. А ведь проклятый канцлер пришел со своей чернильницей! Все рассчитал, собака!

Но зачем ему эта война?

Денхольм подошел к книжному шкафу и, нажав одному ему известные выступы, отворил дверь в свои покои. Там не было надоедливых придворных, и ненавистный Совет, который он пока не мог разогнать, не пускали даже на порог. Там жили люди, служившие ему с детства. Не слуги, не рабы — друзья.

Король торопливо направился в комнатенку, где с трудом поправлялся после долгой тяжелой болезни невыносимый в своем сарказме, переменчивый, как осенняя погода, и в то же время бесконечно родной человек. Поверенный всех тайн короля. Друг. Побратим. Да нет, просто брат. Оруженосец. Шут.

Шут. С детства. Самый мрачный из всех шутов за всю историю этого Мира. По какому немыслимому наитию Санди решил отпить из Кубка Последнего Дня Уходящего Года, поднесенного государю? По какому небывалому капризу судьбы он остался жив? Сам шут о неведомом отравителе высказывался в стиле глухонемого гнома: вздохами, кряхтеньем и непотребными жестами…

Перед глазами Короля до сих пор стоял этот кошмар: Санди с перекошенным лицом с диким смехом вырывает кубок из рук церемониймейстера и делает глоток. А затем падает, бесконечно долго падает с пеной у рта, сдергивая праздничную скатерть, сбивая посуду, а сам Денхэ кричит, надрывая горло, обещая повесить всех присутствующих, если шут умрет… Везение Санди заключалось в том, что на пир позвали и королевского лекаря. Тоже друга детства, между прочим. Звериным скачком махнув через стол, хрупкий с виду Масхей перехватил выскользнувший из рук шута Кубок и понюхал оставшуюся в нем жидкость. А потом сумел разжать сведенные судорогой зубы и влить противоядие. Он с детских лет экспериментировал с ядами, этот странный алхимик, подобранный где-то Йоркхельдом. А дальше были долгие бессонные ночи у постели шута, и десятки часов, проведенные на грани между жизнью и смертью, и тоскливые века бесполезных молитв… Весь двор молился вместе с королем: оно и понятно, никто не хотел умирать! И Санди выкарабкался, сумел удержать ускользающую из пальцев Нить. Только стал еще мрачнее и задумчивее. И с неуловимо проскальзывающим безумием во взоре уговорил короля ввести Должность Пробующего Первым. Теперь его пищу и вино дегустировал хорошо оплачиваемый смертник.

Шутом Санди был с детства. Это считалось одновременно наградой и наказанием. Незаконнорожденный сын одной из горничных королевы, оставленный в живых и пристроенный ко двору… Такого еще не было в истории Элроны!

Суровый Закон Государства-Стража гласил, что согрешившая женщина вместе с плодом греха обрекалась на гибель от голода и жажды в Башне Смерти, а ее соблазнитель лишался головы. Но мать умерла при родах, отца не нашли, а ребенок остался жить милостью Светлой Королевы. Когда же на трон взошел Йоркхельд I, маленький шут был приставлен им к юному принцу и получил воспитание, достойное аристократа.

— Это что еще за чучело?!

— Сам чучело! — хмуро парировал тщедушный подросток, разряженный в шутовской балахон с бубенчиками.

— Поогрызайся у меня! Ты шут и должен меня смешить. Смеши!

— А хрен тебе без повидла! — нахально фыркнул подросток. — Перебьешься, куманек!

— Ну ты, дурень! Палку не перегибай! Ты же мой раб!

— Сам дурак! — просветил шут, деловито засучивая рукава. — А за раба ответишь! Даже если меня потом повесят!

Отвечать Денхэ не пришлось. Напротив, покатавшись некоторое время по пышной клумбе с георгинами, принц положил шута на обе лопатки, предварительно поставив огромный фингал.

— Здорово! — с возрастающим уважением протянул шут, осторожно прикладывая к распухающему глазу холодный металлический бубенчик. — Где это ты выучился?

Денхэ с чувством презрительного превосходства пояснил наглецу, что наследные принцы обучаются борьбе с самого раннего детства. Шут вздохнул так печально и тоскливо, что Денхольм сбавил тон:

— Ну хочешь, я тебя научу?

Подросток посмотрел с робкой надеждой:

— Не обманешь?

— Слово принца! И в оруженосцы возьму.

— Здорово! Только ты это, — он замялся, поглядел куда-то поверх головы Денхольма, — рабом больше не называй, ладно?

— Договорились. Как тебя звать-то?

— Санди.

— А меня Денхэ.

Через несколько дней — как теперь понимал Денхольм, подглядев из окна за их тайными тренировками, — Божьей Милостью Король Элроны отдал распоряжение учителям: шут должен заниматься вместе с принцем. Денхэ и Санди восприняли указ на ура. А вскоре их команда пополнилась ободранным и вечно голодным Масхеем, до встречи с королем коротавшим дни на паперти Храма Светлых Богов. Потом пришли братья-близнецы Лу и Лай Сайх, сыновья садовника. И Зуй Астре, маленький поваренок с дворцовой кухни. Вслед за поваренком в их чисто мужской коллектив заявилась Прекрасная Дама Ташью, дочка Листена, канцлера Элроны. Им было весело вместе, и учились они с интересом. И каждый из них был по-своему дорог Денхольму, но Санди оставался ближе всех.

А через три года идиллия закончилась. После таинственного исчезновения Божьей Милостью Короля Элроны Йоркхельда I Санди сделался просто невыносимым. Все реже и реже слышались его шуточки и остроты, над которыми хохотали до упаду. Все чаще слетали с его языка колкости, обидные прозвища и злобные сравнения. Шут как бы стремился отгородиться от всех холодной стеной обиды. Словно мстил за что-то. Кому-то. Наверное, его в конце концов отлупили бы разъяренные братья Сайх, но Денхэ так упорно защищал друга, стараясь не обращать внимания на злобные выходки, что Санди оставили в покое. И через полгода шут успокоился, перестав хамить. Хотя прежнего Санди все равно не было и в помине. Лишь теперь, постояв на Пороге, он пришел в себя, словно лопнул в нем нарыв и гной вытек вместе с ядом. Денхольм улыбнулся.

Он плакал, сломленный усталостью и отчаянием. Все было напрасно, Светлые Боги отвернулись от них! Лучший друг умирал в мучениях.

— Санди, Санди, — прошептал король, стискивая неживую руку шута, — как же ты так!

— А вот так, — прошелестел вдруг слабый ответ, настолько тихий, что казался вздохом привидения, — думаешь, ты бы лучше выглядел, хлебнув той отравы?

Король подпрыгнул на месте:

— Ты очнулся, дружище?!

Санди был все так же бледен и недвижим, но губы его шевелились, пытаясь состроить ехидную усмешку.

— Я и сам пока не понимаю. Но скорее да, чем нет. — Шут слегка приоткрыл глаза, критическим взором оглядел Денхольма. — Не король, а мумия! Скелет ходячий! Отправляйся спать! — добавил он с жалкой угрозой. — А перед этим съешь что-нибудь неядовитое.

— На себя бы посмотрел, горе мое! — все еще не веря своим глазам, огрызнулся король.

— А что я там не видел? — отмахнулся шут. — Ладно, братец, давай так: прикажи поставить здесь еще одну кровать. И будем спать вместе.

— Договорились.

Вскоре дело пошло на поправку, шут дерзил и огрызался, из чего Масхей делал утешительные выводы об улучшении его здоровья. Денхольм стал все чаще покидать свой пост и вернулся к государственным делам. Санди одобрил такое решение, но упросил короля не устраивать без него приемов в тронном зале — он боялся пропустить что-нибудь интересное. Например, кинжал, брошенный рукой того, чей яд не достиг цели. Денхольм дал слово.

И вот теперь шел за советом. Почему-то хотелось верить, что Санди знает, что нужно делать с Вендейром, Зоной Пустоты.

У самого порога король остановился, не веря своим ушам: из-за двери неслись слабые неясные звуки. Шут наконец-то взялся за лютню! А значит, окончательное выздоровление не за горами! Играть и петь Санди был мастер, правда, выводил все больше протяжные и тоскливые мелодии. Денхэ любил его слушать, всякий раз почему-то вспоминая голос старшего брата, Короля-Менестреля… Шут взял для затравки пару мрачноватых аккордов, помолчал минут пять, потом запел:

Не плачь, не надо, хозяин!
Король — он плакать не должен.
Он может быть неприкаян,
Но слабый король — невозможен!
Монархи страданья прячут,
Иначе их власти конец!
Давай я тебе отчудачу песню,
Шут — он ведь тоже певец…
И Денхольм замер, не в силах пошевелиться. Не так уж часто шут посвящал ему песни. А пел еще реже.

Ты думаешь, жизнь пропала
И давят короны листья…
…Король вздрогнул и невольно коснулся тяжелого золотого ободка, созданного в виде искусно переплетенных листьев клена, — венец Короля Итани, если верить древней легенде…

Жадны и злобны вассалы,
Лишь я один бескорыстен.
Я шут, и мне много не надо,
Но я то грустен, то дерзок,
И не смешу до упаду, право,
А стих мой правдив и резок!..
…Все-таки Санди сбился на восхваление своих добродетелей! Денхольм вертел в руках Кленовый венец и не мог заставить себя сделать шаг через порог.

О брате ты думаешь старшем,
Что эту носил корону…
Теперь он — без вести пропавший,
А тело склевали вороны!
И только гадать осталось,
Что было: яд иль кинжал…
Уйми, господин мой, слабость!
Как бы
Кто слез твоих не увидал!..
…Денхольм сморгнул соленые слезы и постарался взять себя в руки. Иногда ему хотелось заточить шута в Башню за колдовство — настолько поражало его фантастическое ясновидение. Йоркхельд! Брат! Умел же Санди ударить побольнее! Но как? Откуда он узнал? Когда успел облечь в стихотворную форму то, что смутной грозою пронеслось в душе короля?..

Теперь ты сам на канате,
И внизу — лишь бульварный гранит…
Надолго меня не хватит,
Но пока я — твой преданный щит!
А чуть зазеваюсь — ударят
Кинжалом иль яду на стол…
Корона выскользнула из ослабевших рук короля и, предательски звякнув, покатилась в комнату шута. Денхольм напряженно замер, оглушенный моментально наступившей тишиной. Потом шагнул следом за короной.

Санди стоял посреди комнаты и гневно сверкал очами. При виде короля он швырнул в сторону лютню и скрестил руки на груди. Насколько Денхольм знал своего шута, его угораздило прервать импровизацию.

— Прости, — пробормотал он, тщетно пытаясь успокоиться.

Его состояние не укрылось от Санди, и шут пренебрежительно хмыкнул:

— Подслушивать вроде бы недостойно Потомка Светлых Богов или как тебя там, куманек!

— Я извинился, — уже спокойнее напомнил король, — а роль Хранителя Этикета тебе не к лицу.

— Наверное, ты прав. Хотя подслушивать все равно гадко.

— А что дальше, Санди?

— Еще не придумал. Ты мне мысль перебил. — Шуту надоело изображать оскорбленную невинность, и он рухнул на кровать, заложив руки за голову и хитро поглядывая на короля. — Давай выкладывай, с чем шел! Что, опять проблемы?

— Как ты догадался?

— В отличие от некоторых я иногда думаю, куманек, — без тени улыбки заявил шут. — Ну, хватит киснуть, как молоко на солнце! Что там еще стряслось?

Король нервно зашагал по комнате. С чего начать?

— Ну, хочешь, — хмыкнул шут, — я угадаю, о чем ты думаешь?

— Порази искусством. — Заинтригованный Денхольм прервал очередной рейд от окна к окну.

Шут неестественно заломил руки, придал лицу выражение трагической таинственности, закатил глаза.

— Ты думаешь, — прошипел он замогильным голосом, — о том, что канцлер — скотина и негодяй! А еще гадаешь, как у такого урода могла родиться столь прелестная дочь!

— Шарлатан! — рассмеялся Король. — Я всегда об этом думаю!

Санди оскорбленно отвернулся к стене.

Король раскурил трубку, жадно затянулся:

— Все мои печали можно выразить двумя словами: Зона ожила!

Санди приподнялся на постели и с интересом поглядел на царственного друга:

— Это тебе Листен сообщил?

— И попытался подсунуть приказ об уничтожении Зоны. Я его выставил. А теперь сомневаюсь…

— Думаешь, может, рухнули горы? И канцлер заботится о благе государства? Да в веллиаре больше человеческих чувств, чем в папочке нашей несравненной Ташью! Чем-то она насолила ему, эта Зона Пустоты! Не иначе!

— Хотел бы я знать чем! И какую выгоду можно извлечь из Гражданской войны!

— Йо-хо! Все так серьезно?

— В том-то и дело. А главное, Зона действительно опасна. И если она ожила… Я увязну в этом болоте. Как мне узнать правду?! — Король вновь принялся мерить шагами комнату шута.

Санди пристально наблюдал за ним.

— Не делай этого, куманек! — вдруг тихо посоветовал он.

— Не делать… что? — вскинул голову Денхольм.

— Перед кем притворяешься? — грустно усмехнулся шут. — Лгун в короне! Знаю, о чем думаешь! По следам братца пойти захотелось!

Король осчастливил его долгим пронзительным взглядом:

— В Башню! За колдовство!

— Насколько я понимаю, — невозмутимо продолжил шут, — Йоркхельд I тоже решил выяснить кое-какие интересовавшие его вопросы. Оставил тебе Большую Государственную Печать и Перстень Власти, закинул котомку за плечо и… Где он теперь? Ворон кормит? А может, рыб? Тебе туда же захотелось?! — Последние слова Санди проорал в ухо королю, но Денхольм его не слушал…

— Трудно судить о жизни, сидя на троне, — прошептал он наконец. — Но еще труднее усидеть во дворце, если позвала дорога. Я… не видел этот мир… Дворцовый парк да храмы Итанора — вот мое королевство!

— Дорога его позвала! — возмутился шут. — А что ты знаешь о дороге, куманек! Что мы с тобой о ней знаем?! Твой покойный братец, между прочим, языки учил разные. И с посольствами часто ездил! Из самой Саадии вернуться исхитрился! И по Внутреннему морю Валирет плавал! А что ты умеешь? Мечом махать?

— Не только! — обиделся Денхольм. — Я прекрасно ориентируюсь на местности. И паруса умею ставить! Теоретически…

— О том и толкую, путешественник! Ты ведь даже на охоту всего пару раз выбирался! Трудно представить большего домоседа, чем ты, куманек! А все туда же! Дорога его позвала!

— Не шуми. Вредно тебе, — попытался успокоить шута король. — Разумеется, я никуда не поеду. Но помечтать-то я могу?

Он остановился возле окна, помедлив немного, распахнул его. Свежий ветер ворвался в комнатушку Санди, смел со стола свитки со старыми стихами, потрепанные ноты, кинул в лицо короля клочья речных туманов, взъерошил волосы. И полетел дальше, прочь из дворца и Священного Города, в сады Вэльстана и поля Вилемонда, скользнул своим крылом по снежным склонам гор Рорэдола и рванул через Эственд туда, где в кольце Охранных Гор истекала гноем минувших столетий Зона Пустоты, Вендейр.

Денхольм стоял у окна и смотрел вдаль, словно хотел полететь вместе с ветром, подняться выше самых высоких гор и увидеть все, что должно. Прямо сейчас. Немедленно.

— Так долго ты не пролетишь, — ехидно заметил наблюдавший за ним шут. — Даже Заклинание Воздуха такого не выдержит! И никакой Мир не справится с Магией подобной силы! Ну что ты там высматриваешь, куманек!

— Смотри сам, — тихо посоветовал король. — Вот солнце садится за деревья, и они превращаются в море зеленого огня… А где-то там, за парком, звенят натянутые до предела, покрытые где росами, где пылью струны Дороги…

— Да ты, братец, поэт почище Короля-Менестреля! В настоящей дороге очень мало романтики, я полагаю. Это прежде всего тяжелая потная работа для ног. И настоящая пытка для желудка. Да и ты как-никак все-таки Божьей Милостью Король, а не бродяга, который, глядя на закат, понял, что засиделся под одной крышей. А главное, тебе пока некому передать Перстень Власти!

— Ты прав, как всегда. Но я уже сказал: я просто мечтаю.

— Опасно ты мечтаешь, куманек! Я бы сказал, жизненно мечтаешь. Давай-ка лучше спать. Завтра тяжелый день: конная прогулка по Итанору. Надеюсь, ты не забыл, что нам предстоит паломничество в честь Светлых Богов, победителей Ронимо?

— Душно мне во дворце, — пробормотал король, но, взглянув на возмущенного Санди, покорно согласился: — Спать так спать. Я переночую у тебя?

— Какая честь! — беззлобно проворчал шут, уступая половину постели. — Интересно, а ответь я отказом?

— А ты попробуй, — усмехнулся король, отвоевывая подушку и солидный кусок одеяла. — И бесценный опыт общения со свирепеющим монархом тебе обеспечен!

Он потянулся, закрыл глаза и… провалился в Небытие.

Глава 2. ПЕРВАЯ ПЕТЛЯ

…Он шел, утопая в тумане, по странному коридору, полному приоткрытых дверей. В гнетущей тишине гулко и тревожно отдавались шаги. Где-то капала вездесущая вода, пробивая гранит холодного пола. Ноги подчинялись с трудом, голова раскалывалась на тысячи осколков, в ушах медленно плыли тяжелые волны набата. Король шел и открывал двери. Было муторно от того, что он умер, умер так давно, что тщетно силился вспомнить, когда это было. Он знал лишь, что бесконечно долго идет по Коридору, в Котором Нет Жизни. Небытие, тягучее и вязкое, липло к сапогам, путало шаг. Двери открывались с протяжным скрипом несмазанных петель, в заржавевших замках торчали сломанные ключи. Никого. Пустота и паутина Несущего… Он устал, как же он устал! Трудно идти без цели, без дороги. Без надежды куда-то дойти. За очередной дверью открылась небольшая комнатка, такая же, как миллионы других до нее. Но в отличие от многих она пустовала. По крайней мере на короля не уставилась пара горящих жаждой жизни глаз, в которых не отражалось ничего, кроме Смерти. Комната манила, она ждала хозяина. И он шагнул за порог.

Странные здесь были дома. Обрывки тканей украшали стены, источенные червями шкафы хранили осколки посуды. На сломанном шатающемся столе он увидел шахматную доску с безголовыми фигурами… Серебряные колокольчики со сломанными язычками никогда не нарушат Всеобщего Покоя своим звоном, и свечи с вырванными фитилями никогда не рассеют Всеобщую Тьму. Переплеты старинных книг без страниц, разбитая мозаика полов, погнутые ложки, истлевшие одежды…

«Просто вещи тоже мертвы, — со странной горечью догадался король, — как и их хозяева!»

Он поднял с пола осколок хрустального шара, смутно напомнивший что-то знакомое. Король вгляделся. Кусок цельного хрусталя украшала серебряная молния. Не иначе, гномья работа… И вдруг он понял, ЧТО держит в руках. И сердце отказалось биться. Осколок Священного Скипетра Королей Элроны. Его Скипетра! Неужели Элрона тоже мертва? Как и он сам?!

И тут король вспомнил, кого он искал за дверями, от кого жаждал получить совет и утешение.

— Брат! — закричал он. — Йоркхельд! Где ты! Отзовись! Это я, Денхольм!

— Ну вот, — раздался в ответ тягучий бас, — сначала он просто бродил, мешая душам беседовать со Смертью, теперь он стал кричать. Этак он мне всех перебудит. А ради чего? Что ты здесь ищешь, человече? Зачем из ночи в ночь тревожишь мой покой?

— Я ищу брата! — звонко и твердо крикнул Денхольм. — Я не уйду, пока не поговорю с ним!

— Я не глухой, — сурово заметил тот же голос. — В своем ли ты уме, человече? Зачем играть со Смертью?

— Я все сказал! — гордо ответил Божьей Милостью Король Элроны.

— Слыхали, родичи? Он все сказал! Каков?! Кровь Неугомонного Итани за лигу [2] разглядеть можно. Но это не ко мне. Вроде он по твоему ведомству, брат? Ответь мне, Йоххи, зачем приводишь мальчишку?

— А что я могу сделать, Йоттей, он рвется в твои покои, будто там медом намазано. Или чем еще. Пусть с ним Йосса разбирается! Я ни при чем!

— Хитрый какой, — возразил задорный женский голос. — Он ведь рвется к вам, не ко мне! Все его помыслы устремлены к Смерти! Это твое дело, Йоттей! Тебе с ним разбираться.

— Чем я могу помочь, хотелось бы знать! Что за странная идея: искать этого Потомка в Покоях Смертных! Но если он не угомонится, от Моего Царства не останется даже Тени!

— А давайте попробуем вместе? — предложил вдруг второй голос, названный Йоххи.

— Вместе? — рассмеялась Йосса. — Ну и фантазер ты, братец!

— Да будет так! — гулко подытожил Йоттей.

И в тот же миг мир закружился вокруг Денхольма, и стало неясно, то ли он бежит куда-то вслед за Голосами, то ли Время и Пространство с воем несутся ему навстречу… Движение было столь стремительно, что глаза отказывались различать предметы. А потом все стихло так же неожиданно, как началось. Он по-прежнему стоял в коридоре, по пояс в тумане. И перед ним была дверь. Король толкнул ее и отшатнулся.

— Получилось, — растерянно прошептала Йосса.

— Иди, у тебя мало времени, — напомнил Йоттей.

Денхольм шагнул за порог.

В комнате горела свеча, бросая кровавые отсветы на изъеденный червями стол и потрескавшийся кувшин с остатками вина. На шатком колченогом топчане лежал человек. Неподвижность испугала короля сильнее, чем неуловимость черт лица. Какой-то морок мешал смотреть, но Денхольм твердо знал, кто перед ним.

— Брат! — позвал он. — Очнись, брат!

Лежащий медленно приподнялся и сел.

— Денхольм? — из какого-то невероятного далека долетел знакомый голос. — Что ты здесь делаешь, брат?

— Во имя Света! — вконец разозлился король и зажег свечу. — Денхольм? Что ты здесь делаешь, брат?

— Я искал тебя, Йоркхельд, — всхлипнул король. — И вот нашел! Я так соскучился, брат!

— Соскучился? — изумился призрак. — Дела… Что же ты хочешь? Зачем ищешь?

— Мне трудно, брат!

— Да, королем быть непросто. Я могу помочь? — Сидящий не открывал глаз и пытался ладонью защититься от света.

Денхольм взглянул на свечу и тотчас вспомнил, зачем вообще пришел сюда, зачем искал брата.

— Помоги мне, Йоркхельд! Зона снова ожила, а я не знаю, что мне делать!

— Зона? — непонимающе нахмурил брови сидящий. — Ах да, Эарендейль!

И королю показалось, что воздух наполнился перезвоном хрустальных бубенцов и ровным гулом морских волн.

— Эарендейль? — изумился Денхольм. — Что это значит? Мы называем это место Вендейром, Зоной Пустоты…

Призрак Йоркхельда схватился за голову, мучительно выгибаясьпод напором неестественной боли.

— Венда! — сдавленно зарычал он. — Венда!

Денхольма отбросило тугой волной вздыбившегося пространства, опалило пламенем пустыни и понесло прочь, сквозь взбесившийся, каменеющий воздух, все дальше и дальше, но следом несся громовой голос брата:

— Эарендейль! Запомни, Денхольм, Эарендейль!

Ветер стал стихать, и сознание возвращалось…

— Ну кто же поминает Пустоту, находясь на Грани, — прошептала обессиленная Йосса. — Мы еле успели вытащить тебя, родственничек…

И все стихло…

Король открыл глаза.

И увидел обеспокоенное лицо Санди.

— Куда это ты собрался? — еле слышно выдохнул шут. — Ты стал совсем прозрачным и терял контуры. И лишь кричал смешное такое слово…

— Эарендейль? — тихо уточнил Денхольм. — Почему смешное?

— Потому что на Небесном Наречии оно означает «Земля Звездного Моря». Бессмыслица, одним словом. Что с тобой стряслось, куманек?

— Я видел брата! — выпалил король.

— Йоркхельда? — недоверчиво переспросил шут.

Денхольм вздохнул и пересказал свой сон. То, что запомнил.

— Хорошая сказка, — одобрительно кивнул Санди. — Так, говоришь, самого Йоттея довел? Я, конечно, не сомневаюсь в твоих способностях в этой области, братец, но чтобы Всемогущие Боги Смерти, Сна и Мечтаний спорили, гадая, как от тебя избавиться?! Тебе не кажется, что ты пересолил свою историю?

— Можешь не верить. — Король пожал плечами, встал и пошел смывать липкий пот приснившегося кошмара. — Тебе, конечно, виднее.

— Так, значит, ты не смог разглядеть его лица? — уже серьезнее переспросил шут. — И от света он защищался?

— Да. И я не могу понять…

— Тут два варианта, — печально пояснил Санди. — Первый: ты просто не помнишь брата настолько четко, чтобы во сне придать его лицу определенное выражение. Второе, более вероятное: Йоркхельд умер дурной смертью. Возможно, ему изуродовали лицо и выкололи глаза… А дурная смерть, сам знаешь, приводит в Пустоту. Может, поэтому ты и не нашел его в Царстве Смерти?

Денхольм молчал. Перед глазами стоял извернувшийся в безумной муке призрак брата, в ушах продолжал кричать его надломленный голос.

— Я не хочу в это верить, — еле слышно прошептал король. — Но боюсь, что ты прав. Как всегда.

Потом он плакал, бессильно и зло, а шут, добрый верный шут, успокаивал его, как умел. И не мог успокоить.

Но теплые мягкие руки Йоххи коснулись лица Короля, и сон кинжалом милосердия убил воспаленное сознание, и Йосса приняла его в свои объятия, проведя дорогой сладостных грез и видений.

А потом наступило утро, принеся новые заботы и дела, среди которых затерялась боль давней потери.

И вслед за утром пришел день.

День Светлых Богов [3].

Священный Праздник.

Таким образом, в тексте месяц сейв обозначен как декабрь, цейв — январь, зейв — февраль, вайлир — март, звенень — апрель, жжень — май, ваель — июнь, ваиль — июль, ваэль — август, осс — сентябрь, оскит — октябрь, лоркан — ноябрь. Год начинается весной, первого дня вайлира. В 32-й день зейва справляется Последний День Уходящего Года. В середине жженя (то есть 16-го дня) в Элроне празднуют День Светлых Богов.

Короля омыли и обтерли благовониями, ароматной помадой уложили непослушные вихры, облачили в расшитые золотом и каменьями дорогие ткани. Идти было тяжело и неудобно, корона из кленовых листьев пригибала голову.

В тронном зале его ждала прекрасная Ташью, ее тщательно уложенные золотые косы напоминали королевский венец. Властной рукой отстранив Мастера, Пробующего Первым, она сама отпила из Праздничного Кубка и протянула его королю:

— Пей, государь! Доброе вино веселит сердце во славу Светлых Богов!

«Пей, Денхольм! — сияли ее глаза. — Пей во славу нашей любви! Осталось совсем немного. Мне скоро тридцать пять, и тогда я буду принадлежать только тебе!»

Король поклонился и пригубил кубок:

— Во славу Светлых Богов!

«Во славу тебя, несравненная Ташка! Во имя твоих глаз! — пела его душа. — Осталось немного. Скоро тебе тридцать пять! И только ради этой минуты я снова прощаю твоего отца!» [4]

«Не сердись на него, милый! — смеялись ее глаза. — Он тоже заботится о благе государства. Так, как он это себе представляет! Забудь о нем: сегодня праздник! А следующий мы встретим вместе!»

Король осушил кубок и подал руку своей нареченной. Прекрасные и гордые прошли они анфиладу празднично украшенных залов и вышли из дворца. И замерли, оглушенные приветственным ревом толпы. Им подвели чудных белоснежных коней, выросших на вольных холмах Холстейна. Церемониймейстер помог Ташью, король вскочил в седло сам.

Протрубил серебряный рог. Денхольм вскинул руку, и процессия тронулась, медленно и величаво перетекая с одной улицы на другую, безжалостно топча лошадиными копытами усыпанные цветами дорогие ковры. С балконов домов свисали древние боевые знамена и дорогие, расшитые золотом гобелены. В домах победнее из окон вились гирлянды яблоневых веток и охапки черемухи, кавалькада утопала в белых лепестках, и голова кружилась от их дурманящего запаха. Струились по ветру шелка и ленты, тяжелыми волнами спадали бархат и парча, в глазах рябило от пестрых шляпок и сверкающих граней драгоценных камней.

Столица веселилась и пела Священные Гимны Победы.

Столица утопала в цветах.

Столица любила День Светлых Богов.

Путь короля лежал в Светлый Храм Итанора. И вот уже изящные тонкие башенки показались за домами, сверкнули золотом купола, и вскоре все волшебство белокаменного кружева, созданного эльфами Пресветлой Эариэль, в который раз пленило сердце Денхольма; и опять он стоял на Площади Ветров, оглушенный и счастливый, тщетно пытаясь вздохнуть и двинуться дальше, слушая ликующую песнь колокольного перезвона, не в силах отвести взгляд от дивных переплетений арок и колонн.

Великий Жрец Света вышел на ступени и протянул королю Каменную Чашу. Король спешился, смочил в потоке загустевшего Света руку, коснулся ею лба и обернулся к Ташью. Прекрасная, как Сама Волшебница Эариэль, девушка коснулась ладони короля, с которой стекали бесценные капли. Денхольм стиснул ее пальцы, и вместе, рука в руке, они вошли в храм. Сзади неясной тенью проскользнул верный Санди.

Внутри храм был еще прекраснее, чем снаружи. Изумительные яркие фрески и сверкающие шитьем гобелены, созданные руками несравненных эльфийских мастеров, пленяли не меньше, чем внешние барельефы. А на алтаре, грозно подняв золотое копыто, стоял Единорог. Единорог Пресветлой Эариэль, гордый Кельм. Статуя была выполнена так правдиво, что короля снова и снова охватывал священный трепет, и он ждал, что прекрасный Зверь стукнет копытом, высекая искры из мраморного пола, и ударит по врагам грозным золоченым рогом. Но Зверь стоял неподвижно, из века в век, и мудрая радость читалась в его каменных зрачках.

Король подошел к алтарю, преклонил колени и долго молчал. Что мог он сказать Зверю Праматери Королей Элроны? Разве нужны были слова?

Наконец Денхольм стряхнул неожиданно навалившееся оцепенение и торжественно возложил на каменное ложе Праздничный Дар — дивный опал в драгоценной оправе. Подумав немного, он сорвал с пальца перстень со Священной бирюзой и пристроил рядом с медальоном.

— Для Йоссы, — пояснил он изумленно вскинувшему брови жрецу.

Старик понимающе кивнул и снова отступил от алтаря.

«Спасибо тебе, ласковая Йосса. Прими это в благодарность за весточку о брате. И за мою спасенную жизнь».

«Разве только я помогала тебе, Потомок Богов? — изумленно откликнулся в его голове задорный голос. — Что бы я смогла без помощи братьев? Мне ли сражаться с Той, За Которой Нет Даже Света?»

Король встал и нахмурил брови. Йосса права. И кто, кроме короля, осмелится нарушить установившиеся обычаи! Он поклонился Зверю, склонил голову перед жрецом и решительно вышел из храма. Следом за ним устремились встревоженные Ташью и Санди.

На Площади Ветров ждали продолжения праздника. На небольшом возвышении поставили малый королевский трон, напротив крикливо разряженные лицедеи готовились позабавить Светлого Короля сценами Победы над Пустотой. Денхольм раздраженно отвернулся от импровизированной сцены: после ночного кошмара и вопля измученного призрака его мутило при взгляде на верзилу в драном плаще, призванного изображать ненасытную Венду.

Король отпихнул растерявшегося церемониймейстера и снова вскочил на коня. Вырвав из рук глашатая серебряный рог, он затрубил сигнал атаки и поскакал по улице Священного Круга, не слишком заботясь об отставших придворных и криком заставляя толпу расступиться. Наконец очередной поворот вынес его к подножию Великой Стрелы, устремленной в небо. Таким привиделся храм Равновесия мастеровым гномам Итани, высекшим из серого гранита огромную стелу и увенчавшим ее сверкающей Искрой Истины.

Король спешился и склонился перед выбежавшим из храма изумленным жрецом. Дрожащей рукой старик протянул Денхольму Стальную Чашу, полную речного Тумана и предутренней Росы. И король опустил в нее руку, проведя прохладной влагой по глазам.

За спиной нарастал изумленный гул, и вскоре вся Площадь Дождя была полна народу. Король обернулся и не очень удивился, увидев рядом запыхавшегося Санди. Ташью затерялась где-то в толпе. Денхольму показалось, что он различает золото ее волос и слышит ее крик, но нетерпение жгло ему пятки. Кивнув жрецу, король вошел в храм.

Он ни разу не был в Храме Равновесия и теперь с любопытством оглядывался по сторонам.

Почему в храме так пусто? — наконец спросил он жреца, склонившегося перед простой гранитной плитой, заменявшей алтарь. — Я пришлю вам мастеров, они достойно украсят храм Итани…

— Что вы, государь! — неожиданно рассмеялся жрец. — Гномы сделали, как просил Сам Серый Рыцарь. Идущий Между не берет лишнего в дорогу.

Король внимательно посмотрел на жреца. Тот поглядывал на Денхольма, пряча в усы насмешку. И не было в нем ни капли почтения.

— Меня зовут Эстикар, государь, — поклонился жрец. — Простите, но вам нужно позабыть все то, чему учились с детства, чтобы постичь Пути Итани…

— Неугомонного Итани, — с улыбкой поправил король.

— Как? — Насмешка слетела с лица Эстикара так быстро, что Денхольм растерялся. — Почему… неугомонного?

— Так его назвал Йоттей, — пояснил король, преклоняя колени перед Зверем своего предка.

Гномы вырубили Крылатого Коня из куска гранита, не слишком заботясь о законченности линий. Но, раз взглянув, король не смог отвести взгляда от бредущего сквозь клочья тумана Зверя, раскинувшего два крыла, уходящих в поднебесье. «Где древние мастера достали такой камень?» — вертелось на языке короля. Серый, местами переходящий в белесый, местами падающий в темноту… А по спине Коня небесными огнями перетекали серебристые искры, неуловимые, словно Истина, постоянные, словно Время. Элмот, Звездная Пыль… Конь стоял и смотрел прямо в сердце короля, минуя бесполезные зрачки, и по телу Денхольма разливалась спокойная мудрость.

Король пришел без подарка и задумчиво перебрал все, что имел при себе. Что порадует Итани?

— Не терзайтесь, государь, — вновь прочел его мысли жрец. — Итани не нужны дары. Я уже говорил, он не берет в дорогу лишнего. Он всегда дарит сам. — И протянул Денхольму свиток.

— Летопись? — удивился Денхольм.

— В ней можно прочесть правду о Победе Союза Трех Сил. Ваш брат Йоркхельд часто ее перечитывал, но в дар принять отказался.

— Тогда, наверное, и я откажусь. — Король с сожалением вернул свиток жрецу.

— Не читая? Государь, ваш брат тогда был немного моложе, но мудрее. Он мог отказаться. Вы — нет. Путь Между закрыт для вас. Пока…

И Денхольм принял летопись, прижимая к груди бесценный свиток. Рука брата касалась пожелтевшей кожи, его пальцы скользили по неразборчивым строчкам!

Выхватив из-за пояса кинжал, король срезал прядь волос и возложил на алтарь: он менял часть жизненной силы на приобретенную мудрость. И на этот раз жрец промолчал. Чудный нефритовый пояс лег рядом с темною прядью — для Йоххи. И жрец не осудил подарок.

«Будь и дальше моим проводником по Стране Сновидений, добрый Йоххи. Спасибо тебе за поддержку».

«Не забудь моего брата, Потомок Богов. Если бы не Он, быть тебе Там, Где Нет Ни Весов, Ни Дороги!»

— Я помню, — пробормотал король. — Спасибо, Йоххи. Эй, Эстикар! — уже громче позвал он. — Если и дальше идти по этой улице, попадешь во Тьму?

— Да, государь, — понимающе кивнул жрец. — Иначе зачем она нужна, улица Священного Круга? Иначе зачем строить Три Храма?

— Идем, Санди!

— Ты что задумал! — зашипел на него шут. — Сложишь ты свою непутевую голову, куманек, как пить дать! Вокруг храма Тьмы вся городская шваль расселилась! Вор на воре!

— Мне все равно! — отрезал король, выбегая из храма.

И первой, кого он увидел, была Ташью: прекрасная, несравненная Ташью стояла, держа за стремя королевского коня.

— Не пускай его, Ташка! — заорал шут. — Он собрался во Тьму!

Твердой рукой король отстранил свою избранницу, вскочил на коня и затрубил сигнал вызова на поединок. Белый конь встал на дыбы, заартачился, но, усмиренный железной рукой, рванулся дальше, по улице Священного Круга.

Король не слышал испуганных криков за спиной, не видел подступившей темноты, не чувствовал нарастающих запахов падали и нечистот. Он не чувствовал ничего, кроме бешеной скачки. И не видел ничего, кроме надвигающегося храма Тьмы.

Жрец Тени уже ждал его на пороге Темной Бездны, выглядывающей из-за Крыльев гигантского веллиара, образующих Храм. И внутри этой Бездны бушевало темное пламя. Вся Площадь Пожаров была залита мрачными отблесками жертвенного пламени Тени. Не говоря ни слова, жрец протянул королю Чашу Темной Кости, Череп, полный жидкого Огня, похожего на кровь. Содрогнувшись, король опустил в нее руку и коснулся груди окровавленной ладонью. Жрец указал ему на вход в храм. Денхольм перевел дыхание и попытался успокоить бешено бьющееся сердце.

— Ну же, — прошептал вышедший из толпы черни бледный как смерть Санди, — ну же! Решил, так иди. Люди смотрят…

И видя, что король колеблется, первым шагнул в храм. Устыдившись минутной слабости, Денхольм обогнал шута и, миновав столб Темного Пламени, преклонил колени у Черного Алтаря. И лишь тогда нашел в себе силы оглядеться. В храме было темно, но багровые отблески падали на огромного Дракона, свивавшего с алтаря бесконечные кольца длинного хвоста. Черный Дракон Саади. Гронт. Еще одна весточка от Йоркхельда.

— Да, небогато тут, — пробормотал за спиной короля Санди. — Пыли по колено. И плесенью пахнет.

— Если я пожертвую пять сотен золотых на храм, что вы сделаете? — тихо спросил король у жреца, застывшего возле входа. — Откажетесь?

— Нет, почему же, — подумав, ответил жрец, — возьму.

— И приведете храм в порядок?

— Смотря что считать порядком. — Жрец очертил рукой круг, и в храме стало немного светлее.

И в самое сердце короля ударил страх: тысячи оскаленных морд, крылатых уродцев, драконьих клыков, вырезанных из черного агата, смотрели на Человека, осмелившегося потревожить их покой.

— Красиво и жутко, — уважительно протянул шут. — Пожалуй, бедным ваш храм не назовешь. И вообще все здесь какое-то печальное. И мудрое.

«Печальная мудрость, — эхом отозвалось в душе короля. — Чужая мудрость».

— Но зачем вам столько пыли? — не мог успокоиться любопытный Санди. — Постелили бы пару ковриков посимпатичнее…

— Какие ковры сравнятся с прахом Истории? Эта пыль помнит ноги Саади Темного…

— Для чего же вам золото?

— Чтобы раздать его людям, собравшимся на Площади в надежде получить свою долю радости в Празднике Союза Трех Сил.

— Сегодня День Светлых Богов, — бездумно поправил Денхольм.

— Тогда что вы делаете в моем храме, государь?! — резко возразил жрец Тени.

Король согласно кивнул и снова достал кинжал. Медленным ритуальным движением проведя острием по ладони, он смочил своей кровью холодный камень алтаря. Во славу Витязя Тьмы Саади. И янтарная фибула слабо сверкнула на черном ложе.

«Опять ты, неугомонный! — придавил к самому полу голос Йоттея. — Кого на этот раз ищешь?»

«Я пришел поблагодарить тебя за спасение!»

«Зачем мне твой солнечный камень, безумец?!»

«Пусть будет проводником моему брату в Твоем Царстве. Прошу тебя, выкради его у Пустоты!»

«Когда придет великий Час Битвы за его душу, я буду сражаться с Той, За Которой Нет Даже Тени. Запомни: я никогда не краду. Я беру силой. И еще: постарайся прожить как можно дольше. Ты слишком беспокойный гость, каков же из тебя постоялец!» — Смех Йоттея раздавил то, что еще сопротивлялось голосу, и король на несколько секунд потерял сознание.

Когда он пришел в себя, над ним склонился жрец, и в его глазах король уловил удивление, граничащее с уважением. Денхольм встал, оправил одежду — и рука его коснулась висящего на тонкой золотой цепочке кошеля. Золото, которое он должен был раздать на Светлой части улицы Священного Круга. Король встал, дружески улыбнулся жрецу и вышел из храма.

На площади его ждали. Люди. Те, кого презрительно именовали городскими отбросами. Грязь. Падаль. Убийцы и насильники. Воры и шлюхи. Нищие. Помои. Подонки.

Люди…

Король смотрел на них. Они смотрели на короля.

— Я хочу, — тихо, но твердо произнес Денхольм, — чтобы к ступеням подошли те, кто нуждается сильнее других. Я не могу помочь всем сразу. Поэтому надеюсь на вашу честность.

Хохот был ему ответом. Истеричный, переходящий в невнятные угрозы. Санди дернулся за спиной короля, но Денхольм остановил шута и устало сел на холодные ступени храма.

— Я жду, — все так же тихо сказал он, но эхо его голоса внезапно пролетело над Площадью Пожаров, гася издевательское веселье.

И тогда из толпы, нахально скалясь, шагнул молодой парень в добротной куртке явно с чужого плеча.

— Я нуждаюсь сильнее всех, — уверенно заявил он.

На молодчика тотчас же зашикали:

— Стей, поимей совесть! Ты удачливый вор и сегодня срезал немало кошельков! Эй, люди, позовите-ка вдову Дерка, ей завтра платить за дом!

Толпа всколыхнулась и запричитала. В круг Пламени Храма прорывались оборванцы, жалуясь на жестокую судьбу, единым духом выплескивая на короля наболевшее. И казалось, не будет конца этому потоку.

Но вот опять раздался чей-то крик:

— А ну назад, подонки общества! Мы уж как-нибудь перетопчемся! Чай, большие! Расступись, кому говорю! Пропусти малолеток!

И в круг втолкнули детей. Грязные, ободранные скелетики с горящими голодными глазами, в которых странно мешались страх, надежда на чудо и такое жгучее желание праздника, что у короля перехватило дыхание. И показалось, что рядом с Санди встал Масхей, вечно голодный издерганный подросток, подобранный Йоркхельдом у Светлого Храма. Призрачный Масхей подтолкнул Денхольма, и король развязал кошелек…

— Смотри-ка, — прошелестело удивленное эхо, — мы силой отнимать хотели, а он сам отдает! Что-то он чудит, бедолага. Небось, в родном городе заплутал, перепутал черное с белым!

Велик был Праздничный Кошель, велик, да не бездонен. Золотые монеты кончились так быстро, что король и не заметил, что вместо денег отдает алмазные пуговицы и рубиновые подвески, перстни и жемчуга четок. И когда на нем не осталось драгоценностей, кроме короны и амулетов, он встал, разведя руками и растерянно оглядываясь. Санди снова дернулся, явно опасаясь, как бы в клочья не разорвали и дорогую одежду, но из толпы подонков выступил щеголеватый пожилой вор и поклонился королю.

— Спасибо, государь, — улыбнулся Предводитель Воров. — Вы подарили нам Праздник. И надежду на то, что где-то в мире есть еще справедливость и милосердие.

Денхольм приветливо кивнул разбойнику и обвел взглядом Площадь, отыскивая затерявшихся придворных. Но вместо них обнаружил тех самых артистов, чье выступление сорвал у храма Света. Он кивнул шуту, и верный Санди, все схватывавший на лету, сорвался с места. Денхольм видел, как он что-то объясняет лицедеям и сует чудом уцелевший кошелек с деньгами. Артисты взволнованно закивали и потащили в центр круга свой балаган. Сегодня король будет смотреть представление на Площади Пожаров. А кто против — пусть утопится с горя!

Ближе к полуночи смертельно уставший Денхольм вернулся во дворец. Его сопровождали те немногие, кто все-таки прорвался следом к храму Тьмы.

Первым делом король принял ванну, теплую, ароматную, очищающую. Вода смывала усталость, гнала прочь печальные мысли, придавала уверенности и силы. Дарила надежду на то, что все еще можно исправить. Потом он лежал, безоговорочно отдавшись волшебству чутких пальцев юных дев, массирующих его измученное тело, и чувствовал, как к нему возвращается жизнь. Впереди была ночь, полная беспокойного бдения. День Светлых Богов прошел. Наступила Ночь Скорби.

Король, посвежевший и умиротворенный, взошел на маленький холмик в самом центре внутреннего дворцового двора. Холм Печали и Памяти. Холм, на котором росла Золотая Роза Эариэль. Лет шестьсот назад.

Король провел рукой по иссохшей земле, силясь отыскать обрывки мертвых корней. Как же случилось, что люди потеряли сокровище, Подарок Богов, свой Оберег? Ключ, закрывающий Двери в Пустоту?! Этого уже не помнил никто. Война Магии убила всех, кто знал наверняка. Или почти всех.

Денхольм и не заметил, как на холме уселись в круг его приятели. Пришли братья Сайх, пришел Масхей, водрузивший строго по центру корзинку со съестными припасами, Зуй притащил запыленную бутыль вина, а Санди подстроил лютню и затянул тоскливую балладу. Пришли все. Кроме Ташью.

— Где она? — спросил король одними губами.

— Во дворце, — понимающе сверкнул глазами Санди, — на пиру.

В окнах действительно искрились тысячи огней, до друзей долетала веселая музыка, бал в честь Светлых Богов был в самом разгаре.

— Почему там? — все так же беззвучно спросил король.

Шут презрительно передернул плечами.

— Дуется, — изобразил он обиженную гримасу. — Ведь ты испортил праздник. Ее праздник, если кто не понял! Праздник Невесты Короля!

Король в сердцах махнул рукой, выпил вина и развернул летопись. Осмыслив первые строки, подумал и принялся читать вслух…

На следующее утро, позволив себе лишь пару часов краткого отдыха, король вернулся на Улицу Священного Круга.

И, ворвавшись в Храм Равенства Весов, столкнулся с Эстикаром.

— Это было, жрец? — требовательно спросил король, едва переведя дыхание после стремительного бега.

— Это было, государь, — спокойно кивнул Эстикар.

— Это было именно ТАК? — одними губами прошептал Денхольм, чувствуя, как рушится привычный и надежный мир его знаний.

— Именно так, государь, — снова кивнул жрец и протянул королю кубок терпкого вина.

Бдительный Санди перехватил руку Эстикара и отхлебнул горьковатый напиток. Денхольм неодобрительно покачал головой и залпом осушил предложенное зелье.

Сразу стало легче дышать.

— Но тогда почему? — Слишком многое захотел он вложить в этот простой вопрос и не смог закончить фразу, бьющую в висок целое утро.

Но жрец понял.

— Так проще, — подумав, ответил он. — Если не для всех, то для многих.

— Почему? — снова повторил король, обхватив голову руками.

— Люди боятся Смерти. Люди не любят Тени, — сочувственно улыбнулся жрец. — Отвернувшись от непонятного и страшного, они сместили Равновесие. Оттолкнувшись от Бездны Тьмы, они неминуемо должны были скатиться в Бездну Света.

— Почему… Бездну? — испуганно уточнил шут.

Жрец растерянно развел руками, поставленный в тупик простым вопросом. Минуты две он молчал, пытаясь из чувств понимания составить ответ знания, потом махнул рукой и просто спросил:

— А разве у Света есть Дно?

И Денхольм снова задохнулся: проглоченный кусок истории оказался слишком велик и застрял в горле.

— А Равновесие? — не сдавался шут.

— Отталкиваясь от Края, трудно устоять на Кромке Между, — пожал плечами Эстикар, подливая вина в королевский кубок. — Равновесие — не Тьма. Все, что не Тьма, может быть приписано к Свету. Причислив Итани к Светлым Богам, мы закрыли для себя Путь…

Денхольм пил горькое вино и потихоньку отходил от бессонной ночи. Слишком много для одного дня. Слишком быстро Священный День Светлых Богов превратился в пыль под тяжелыми сапогами Истины. Ночью, на Холме Скорби, ему впервые стало по-настоящему страшно. И еще страшнее от того, что не понимал он, чего боится. Ведь если возможен Союз Света, Тьмы и Равновесия, вся жизнь Светлого Королевства была фальшью. И Дорога, вместо того чтобы вести ввысь, ведет в Пустоту?! В Королевстве Итани?! Проще было признать жреца еретиком. А может, этот Эстикар — прислужник Самой Венды?!

Вдруг он и есть Человек из Зоны!

— Как долго вы здесь служите?

— Я не служу. Я просто живу, как умею, — поправил жрец. — А время столь обманчиво, когда идешь по Дороге Жизни… Я не помню, государь.

— Почему Итани называют неугомонным?

— Это просто слухи, государь. Людям нужно чудо, вот и твердят невежды, будто Сам Итани до сих пор спускается на землю и бродит среди людей.

«Неверный ответ, жрец, — мысленно хмыкнул король. — Еще вчера я говорил, что так Его назвал Йоттей, а Смерть шутить не любит!»

— Хорошо, жрец. — Король поставил кубок с недопитым зельем и легко вскочил на ноги. — Когда придет время, мы продолжим наш разговор.

— Время, — усмехнулся Эстикар. — Время… Я уже говорил, государь, оно обманчиво. Никогда не знаешь, в какую петлю совьется…

Храм Равновесия Денхольм покидал в смятении. Но страх ушел. Не было больше загадок, была вполне определенная задача — присмотреться к жрецу. И извиниться перед Листеном, если тот окажется прав. В конце концов, король не помнил, чтобы его покойный брат искал путей в другие храмы. Правда, однажды он обмолвился о Саади и Его Драконе… Что ж, если Эстикар заманил Йоркхельда в ловушку, лживый жрец заплатит за все! Если Листен прав…

Мысли о Листене всегда приводили его к Ташью…

Прекрасная Ташка так и не пришла вчера на Холм. А с утра при виде короля поклонилась столь церемонно, что Денхольму свело челюсть. Но во Имя Роккора! Почему он должен оправдываться, будто виноват? Он поступил по совести, он поблагодарил за спасение. При чем же тут Ташью? Денхольм вспомнил обиженно поджатые губки, и под сердцем зашевелилось что-то склизкое и противное. Завтра же он поговорит со своей нареченной. И они раз и навсегда решат все вопросы. И больше никогда не будут ссориться. Никогда.

А сейчас короля вело слово. Слово чести, ради которого можно было забыть и о Ташью. Ради которого он через тайный ход выбрался из дворца, нарядившись купцом. И если б не странная рукопись, разве свернул бы он со своего пути, чтобы поболтать с Эстикаром?!

Король нес обещанные деньги. Мысленно он уже слышал недовольный вой Совета по поводу неразумных трат, он видел Листена, брызжущего слюной и приводящего сотню доводов в пользу разумной экономии… Он так хотел избежать ненужных споров, что сам нес деньги в Храм Тьмы. Деньги для тех, кто разделил с ним вчерашний праздник. Жрец воздаст по справедливости. Тот жрец не подведет!

Поворот за поворотом.

Длинна улица Священного Круга. Длинна и обманчива. Дома сменяют друг друга так незаметно, что кажутся единым целым. Теряется реальность, будто не пространство, а само время плывет тебе навстречу, и старится один большой дом, названный по чьей-то непонятной прихоти улицей.

Улицей Священного Круга…

Поворот за поворотом. И вдруг — мрачная громада Храма Тени оказалась предательски близко, стремясь поглотить все живое. Король вступил на Темную Сторону своей столицы. И жрец уже ждал его на пороге, улыбаясь сухой безжизненной улыбкой.

— Выходит, и короли держат слово, — еле слышно прошептал он.

— Я принес то, что обещал, — возразил Денхольм. — Ты знаешь этих людей, изгнанных под Крылья твоего храма. Ты поможешь им лучше, чем я.

— Пройдите в храм, государь, зачем стоять на пороге?

— Не стоит, жрец. Я не готов беседовать с Саади. А Йоттею успел порядком надоесть. Возьмите золото. В следующий раз я принесу больше. Ты можешь раздать его беднякам. А можешь построить школу. Или открыть мастерские. Нельзя всю жизнь зависеть от воровства и подачек сильных мира сего. Пусть живут своим умом…

— Я попробую, государь. Но денег мало. Слишком мало.

Нужно менять законы, с корнем выдирать устои Светлого Королевства!

— Я подумаю, жрец, — кивнул Денхольм. — Эй, Санди! Где мой шут? И во имя Роккора! Что происходит?! Кто зовет на помощь?!

Коварна Улица Священного Круга. Вроде бы длинна, а за три сотни шагов уже не увидишь ее каменной кладки. Новый поворот, новый виток…

Король, забыв о жреце, побежал на крик. Голос молодой, девчачий.

Еще несколько шагов… Городская стража! И оборванная девчушка, тщетно выдирающаяся из грубых лап.

— Но господа стражники! Я не украла эти деньги! Их мне отдал сам король! Он был у нас на празднике!

И Денхольм, всматриваясь до рези в глазах, узнал ее.

Робкий воробушек, набравшись смелости и краснея от смущения, подобрался к самым ступеням храма Тьмы, с отчаянным доверием заглядывая в лицо короля. Он приветливо кивнул девчушке и улыбнулся, на минуту оторвавшись от представления лицедеев. Дядя король совсем не страшный, девочка. Дядя король все понимает, он поможет. Воробушек приосанился и горделиво взглянул на товарищей. Вот так-то, трусы! Смеялись надо мной? А я буду смотреть артистов вместе с самим королем!

Денхольм узнал ее. Маленькую девочку, отчаянно сжимавшую в кулачке две золотые монетки. И одновременно увидел своего шута.

Санди шел к ним спокойно и буднично. И в то же время не шел, летел, стелился по каменной мостовой звериной яростной походкой, на ходу скидывая кафтан купца Второй Гильдии. Король хотел криком остановить безумца и не смог совладать с прерывистым дыханием. Он и сам, стиснув кулаки и зубы, стелился следом. Триста шагов их разделяло. Всего триста шагов. Много? Мало? Смотря какой меркой мерить…

Вот шут, не прерывая размеренной ходьбы, столкнулся с одним подонком, сбил с ног второго и с яростным рыком устремился к четверке, выкручивающей девочке руки…

Они не зря ели свой хлеб, стражники Городского Порядка. Мгновенно оценив ситуацию, они откинули девчонку, и трое стали плечом к плечу. Шут не сбавил шага, вскидывая руки, напрягаясь в предвкушении атаки…

…И король некстати вспомнил, что Санди не спал всю ночь, что он устал, что он слишком слаб, что Масхей настаивал на постельном режиме…

Как он раскидывал эту подлую свору, бывший оруженосец самого короля! Как упоенно крушил ребра, ломал руки, посмевшие избивать ребенка! Какой восторг читался в глазах девчушки, поверившей вдруг в спасение!

…Но король-то видел, что четвертый ведет подмогу, что еще девять, нет, десять стражей, перехватывая к бою легкие копья, торопятся изо всех сил. Вот они врезались в людское месиво. Вот накрыли собой яростно отбивающегося шута… Дальше Денхольм и не стремился рассмотреть. Он был уже близко. Он был уже на подходе! И в его изнеженных руках, не знавших до сей поры тяжелой работы, непонятным образом оказалась дровина, выломанная где-то по дороге. Одним прыжком разъяренного хищника влетел он в свалку — и первые, принявшие его удар, полегли, не успев даже вскрикнуть, предупреждая… предупреждая…

Король пробивал себе дорогу, спеша на выручку шуту, и уже не видел, как из всех щелей и подвалов, с крыш и чердаков, наводняя улицу, собирается обтрепанное полуголодное войско.

И не видел, как с другой стороны спешат закованные в доспехи лучники, как разворачивает свой знаменитый строй городская пехота…

Широка улица Священного Круга, в пять боевых колесниц…

Не жалели места древние мастера, не поскупились для святыни…

Лишь перестав ощущать сопротивление чужой воли и оружия, Денхольм понял, что смертельно устал. И звериная ярость отступила. По щекам его тек пот вперемешку с кровью, руки были покрыты ссадинами, ныло все тело. А перед королем лежал истерзанный, избитый, исколотый шут, сжимавший в окаменевших руках чью-то алебарду.

Король поднял на руки своего полуживого оруженосца и огляделся.

И увидел маленькую девочку, похожую на воробушка, испуганно жмущуюся к его ноге. Знакомая девочка, они где-то встречались?

Он вскинул голову и заметил стражников, ощетинившихся мечами. Целая армия против одного человека. Против своего короля! Но слово «переговоры» так и не пришло ему в голову. И Перстень Власти остался в потайном мешочке на шее, вместе с другими оберегами. Какие могут быть переговоры с ожившими барельефами Храма Тьмы?! Какие?!

Но что происходит? Почему они смотрят поверх его головы?

Куда они все смотрят?!

Король оглянулся. И встретился взглядом с Предводителем Воров. И по изумленному вскрику понял, что узнан.

Коварна Улица Священного Круга.

Две армии в боевых порядках стоят друг напротив друга.

Две маленькие армии — для уличной войны.

И между ними — король.

Испуганная девочка.

Израненный шут.

И зачем же ты так широка, улица Священного Круга, будь ты проклята!

Нелегко стоять между армий в ожидании удара, сминающего последнее препятствие на своем пути. Нелегко стоять Между… Между законной — Светлой — армией Городской Стражи и разбойничьей — Темной — армией городских воров. Нелегко…

«Не стой, король! — словно услышал он. — Не стой столбом, уходи! Свою битву ты выиграл, дай поиграть другим».

И Денхольм увидел, как расступаются, нарушая боевой порядок, разбойничьи отряды. И пошел не колеблясь, не задумываясь о том, что отворачивается от Света, чтобы искать спасения во Тьме. Он очень медленно переставлял ноги, осторожно покачивая бесчувственного Санди. И маленькая девочка под боком подстраивалась под его шаги. Глупая, беги скорее, сейчас такое начнется! Но твердо знал: не побежит, пройдет до конца, держась за полу кафтана. И стискивал зубы, представляя опрокидывающий вихрь арбалетных стрел, бьющих в беззащитную детскую спину. Успеть! Успеть раньше, чем сдадут нервы делающих поправку на ветер. Вроде бы слуг, вроде бы своих… Но врагов, врагов!

Он успел. И хрупкая девчушка юркнула куда-то под ноги взрослым, ловко скользя среди мужицких топоров и краденых мечей. И кто-то принял его бесчувственную ношу, передавая дальше, по рукам, бережно и ласково, как ребенка. И почти сомкнулись передние ряды с самодельными щитами…

— В-а-х! — хлопнула тетива.

— Ф-а-й! — пропела стрела.

Толстая арбалетная стрела ринулась на поиски добычи, алчно вспарывая воздух. Смерть смеялась на остром наконечнике, Смерть готовилась впиться зубами в плоть и отведать горячей крови…

— Х-е-й! — ударила Смерть в открытую спину короля, стремясь пройти как можно ближе к сердцу. Чтоб насовсем. Чтоб наверняка!

Укусила… И обломала зубы.

Крепка оказалась кольчуга работы гномов Сторожевых Гор. Или, может, Йоттей властною рукой замедлил стремительный полет, выгадывая секунды и даря годы? Что толку гадать!

Удар оказался столь силен, что затрещали ребра и перехватило дыхание. Король захрипел, падая, захлебываясь собственной кровью… Крепкие руки подхватили его, передавая дальше, и смутно знакомый голос прокричал:

— Отнесите их лицедеям! Пусть отвезут как можно ближе к королевскому дворцу! Пусть спрячут понадежнее и разыщут Масхея!

А потом Денхольма коснулся яростный шквал подступающей битвы, сменившийся вдруг мерным перестуком копыт.

А потом в его сознании не осталось и этого. Ничего не осталось.

«Потерпи, братишка! — прошептал до боли родной голос. — Держись! Ты же король. И потомок Богов, между прочим».

«Не оставляй меня, брат!» — прокричал он в навалившуюся пустоту…

И вокруг него постепенно расцвело и защебетало яркое летнее утро…

Он стоял на лесной прогалине. Он стоял по колено в густой траве такого изумительного оттенка, что хотелось петь и плакать одновременно. И он был Йоркхельдом, бывшим королем Элроны…

— Здравствуй, Мастер, — усмехнулся кто-то за его спиной.

Он резко обернулся. У кромки поляны стоял парень, казавшийся взрослым не по годам, смотрел прямо и твердо, улыбаясь одними губами, и жесткие складки растекались по его лицу.

Йоркхельд улыбнулся в ответ — так, как умел он один: тепло и мягко. Обезоруживающе. И приветственно вскинул руку:

— Здравствуй и ты, малыш.

Человек у кромки поляны сухо рассмеялся:

— Малыш? Пусть. А ведь я приготовил тебе сюрприз…

И видят Всемогущие Боги, не испытал Йоркхельд ни радости, ни испуга. И даже когда на поляну выскочили сверкающие сталью чужого оружия воины, не шевельнулся и не обнажил меча.

— Пришел час платы моего долга!

Человек у кромки поляны сделал шаг, поднимая кривую саблю южных кочевников, и в глазах его заметалось звериное веселье.

«Я спас тебе жизнь!» — хотел крикнуть Йоркхельд — и не крикнул.

— Что же ты не защищаешься? — хрипло спросил человек с кривой саблей южных кочевников. — Возьми свой меч и умри как мужчина, Мастер!

«Не могу, малыш, мы лили воду на оружие!» — хотел осадить Йоркхельд и снова промолчал.

— Ты трус! — заявил человек с кривой саблей южных кочевников, замахиваясь для страшного — единственного — удара.

Острая сталь вспорола плоть, круша кости…

— Держись, брат! Я иду на помощь! — заорал он сам не свой, рванулся вперед…

И снова стал Денхольмом. Он еще успел увидеть, как падает, выгибаясь спиной, его брат, падает на окровавленную густую траву такого изумительного оттенка, что хотелось петь и плакать одновременно… А потом ушло то безумно цветущее лето и вернулось мерное перестукивание копыт. Ему хотелось петь и плакать. Петь и плакать… Погребальное ложе королей Элроны было изумрудного цвета. Как трава, густая трава у ног того, кого называли Йоркхельдом I…

Повозку качало из стороны в сторону, и она поминутно подпрыгивала на камнях и колдобинах. Значит, они свернули с проклятой Улицы Священного Круга и какими-то потайными переулками приближаются к дворцу. А там их примет Масхей и в очередной раз спасет жизнь недотепе Санди. Но откуда вору с Темной Стороны знать королевского лекаря? В какую авантюру успел впутаться непутевый Масх? Но потом Денхольм понял, что бывший нищий с паперти Светлого Храма, выбившийся в люди, по праву был живой легендой воровского мира. И протягивал своим руку помощи.

Колымагу тряхнуло, и короля коснулся стон. Повернув голову, он увидел укутанного в одеяло Санди. Денхольм рванулся к нему и застонал сам, захлебываясь болью под левой лопаткой. Он снова упал в гору собранных заботливой рукой подушек и уснул. Сколько он спал? Час? День? Вечность?

Когда он проснулся, колеса продолжали все так же протяжно скрипеть, но мерный перестук копыт старой клячи разбавляли теперь голоса. Мужской и женский, они то приближались, то удалялись — и все время оставались на месте. Они спорили, и Денхольм напрягся, услышав свое имя.

— Нет, Лайса! — нетерпеливо гудел мужчина. — И еще раз нет! Над городской стражей стоит король, значит, только он повинен в зверствах своих слуг!

— Перестань, дядюшка Менхэ, — упрямо твердила невидимая Лайса. — Ты вспомни, что говорил нам Эарт! Король еще мальчишка, и за него слишком долго решали другие! Но он все поймет. И все исправит!

— Как калеку примочки, — усмехнулся Менхэ. — Удивляюсь я тебе, девочка. О чем бы ни шел разговор, без Эарта нам не обойтись. И чем он приворожил тебя, вот что старику интересно! Ладно, не смущайся. Твой Эарт еще более наивен, чем ты. Била его жизнь, да, видно, не добила. Не тем местом он ее науку переваривал! Хотя песни творит — не наслушаешься. Спела бы лучше, чем со старым Менхэ спорить!

Девушка завозилась на козлах, слабо звякнула лютня, и песня, вырвавшись из клетки памяти, взлетела в поднебесье:

В зной и стужу, босые, убогие,
Все идем, презирая усталость,
Мы, седые Дорожные Боги,
Мы — Упорство, Стремленье и Жалость.
Вечной пылью покрытые тоги,
Быль и небыль в дороге смешались…
Мы — веселые Боги Дороги:
Песня, Смех и Невинная Шалость.
Пусть глумятся ханжи-недотроги,
Пусть желают всех зол непоседам,
Но седые Дорожные Боги
Отведут от паломников беды,
Проведут сквозь дворцы и остроги
И помогут разрушить твердыни
Всех врагов Бесконечной Дороги:
Лени, Злобы, Корысти, Гордыни…
Песня перетекала, перекатывалась, плыла. Лилась, медленно и тягуче, сворачивая водовороты, скрывая коварные омуты. Песня вплеталась в скрип колес. Песня убаюкивала. Король спал и видел во сне дорогу. Король шел по дороге и не знал, куда она приведет. Дорога была его Жизнью, а значит, неотвратимо вела к его Смерти.

Но в такой конец Пути верить не хотелось.

Проснулся король с веселым чувством голода. И понял, что проспал все на свете. Не было больше ни песни, ни скрипа колес, ни перестукивания копыт.

Была тишина.

Тишина конца пути, когда вещи распакованы и схлынула первая суматоха.

Легко вскочив на ноги, Денхольм выглянул из повозки, с любопытством оглядываясь, пытаясь высмотреть Масхея. И не узнал своей столицы.

Глава 3. ТРИ ДНЯ ОТСРОЧКИ

Он с удивлением смотрел на низкие покатые крыши, на потрескавшуюся от времени побелку каменных стен, на грязные, местами покрытые лужами мостовые. Прямо перед ним расползлось, надвигаясь на площадь многочисленными пристройками, здание ратуши, за пожухлыми грязно-синими стенами возвышался шпиль колокольни. На площади собиралась толпа, с надеждой на веселье поглядывавшая на балаганы.

Только теперь король заметил, что у лицедеев было две повозки — знак удачи, знак мастерства. Знак хороших денег. Та, из которой он вышел, была разрисована цветными кольцами, огромными бабочками и цветами. Вторая несла на себе Лики Трехголовой Богини Теллилай — покровительницы Танца, Музыки и Чеканного Слова Стиха.

Из здания ратуши выскочил довольный толстяк, радостно размахивающий свитком, украшенным солидным количеством печатей. Толпа ответила воодушевленным гулом, и Денхольм понял, что артисты получили «добро» мэра города. Города… А какого? Куда занесла его нелегкая судьба, глупая шутка ухмыльнувшегося времени?!

К толстяку подскочила тонкая и гибкая, как стебель вьюна, девушка, чмокнула его в щеку и закружилась по площади в немыслимом танце.

— Вечером, друзья мои, приходите вечером, — рассмеялся владелец балагана, отмахиваясь от танцующей шалуньи. — Вечером мы споем и сыграем все, чтоприкажет почтеннейшая публика. А сейчас мы должны отдохнуть с дороги и пообедать.

Король подумал, что идея с обедом подоспела вовремя, и с кряхтением отправился вслед за толстяком.

— Куда ты завез нас, почтенный лицедей? — как можно равнодушнее спросил он, подходя к группе артистов, устанавливающих разноцветный шатер и мастерящих сцену.

Толстяк забавно подпрыгнул на месте, но, разглядев добродушную улыбку, вздохнул с облегчением.

— Ох, сударь вы мой, простите великодушно старого Менхэ. Должен был вас ко дворцу отвезти, ох как должен. Спрятать, Масхея позвать… Все помню. Ничего не смог. Облава началась, сударь вы мой. Городская облава, еле успели за ворота вырваться. А я так подумал: если они вас отыщут, ни вам, ни нам долго под солнцем не задержаться. Простите, если что не так, но из ворот выскочили и без остановки мчались, даже в деревнях концертов не давали…

— Куда ты нас завез? — оборвал поток извинений нетерпеливо оглядывающийся король.

— Этот город называют Кронтом, сударь, — вмешался хмурый парень с обезьяной на плече (таких тварей король видел только в дворцовом зверинце). — Вот там — Пограничные горы, а к востоку — Навахонд, Озерный Край. Литту, поосторожнее с моим сундуком, приятель!

Литту, добродушный гигант, щеголявший длинной густой косой и туго перетянутой шелковым поясом талией, весело отмахнулся, жонглируя двумя солидными ларями. Денхольм с восторгом наблюдал за ним, пытаясь переварить услышанное. Итак, он в Навахонде, Озерной Области, и до родного Итанора восемь дней пути, если не загонять свою лошадь. Сколько же он спал! И сколько же он не ел!!!

— С нами было много мороки, хозяин? — осторожно спросил король.

— Что вы, сударь! Вот приятель ваш, правда, ой как плох был! Ну да Лайса у нас целительница знатная — и не таких выхаживала. Бредил он поначалу страшно, короля нашего Светлого поминал да братом почему-то называл. Все, бывало, спит, глаза закрыты, сам мечется по подушкам да твердит: «Ох, король, ну братец, вот ведь вляпались!» Да и вы, сударь, первое время часто брата какого-то звали… Но потом подлечились, успокоились. Мы вас бульоном горячим поили, а по нужде вас Литту выносил, так что… Какие же это хлопоты?

Король снова бросил взгляд на гиганта, но теперь к восторгу примешивалась изрядная доля стыда. Большая лохматая нянька, он наконец заметил своего подопечного и радостно заулыбался до ушей.

— Ну вот, очнулся, слава Светлым Богам! — раздался вдалеке дружелюбный рокот. — Лайса, эй, Лайса! Старший очнулся!

Девушка на площади прервала священнодействие Танца Благодарения и поспешила на зов.

— Ну и отощали вы, ваша светлость! — засмеялась она, обойдя вокруг Денхольма. — И это на нашей совести, увы! Обедать, немедленно обедать!

Денхольм улыбнулся неугомонной, с неприкрытым восхищением оглядывая ее точеную фигурку. Девушка смущенно зарделась, тряхнула рыжей гривой и спряталась за широкую спину толстяка.

— Вот стыдливая нашлась! — хихикнул Менхэ. — Когда рубаху его светлости чинила, небось не покраснела! Когда второму раны промывала, девичий стыд куда засунула?

— Так то раны! — протянула Лайса, корча умильную рожицу. — Я ведь целительница, а он больной. Лучше уж пойду посмотрю, вдруг очнулся! — И ящеркой юркнула прочь.

— Его зовут Санди! — крикнул ей вслед Денхольм.

— Хорошая девочка. Когда идет представление и Лайса надевает свой блестящий костюмчик, она забывает обо всем. А потом Браз, — кивнул лицедей на хмурого парня с обезьяной, — или Литту спасают ее из лап очередного похотливого самца, для которого артистка и шлюха — одно и то же… Так, значит, вашего друга зовут Санди. А как мне вас величать, сударь вы мой? — вежливо поинтересовался толстяк, болтающий без умолку. — Меня вот все Менхэ кличут, иногда добавляют: дядюшка. А кто я на самом деле? Про то одни Светлые Боги знают. Да и то я иногда сомневаюсь, а знают ли они…

— Зови меня Денни, хозяин. Денни Хольмером.

Толстяк почтительно склонился и повел короля обедать.

Впервые король ел, сидя на земле, цепляя с общей скатерти то кусок мяса, то ломоть хлеба. Ел руками, не стесняясь перемазанного жиром рта. Немного овощей, зелени, сыра да баклажка дешевого вина… Но лучшей трапезы он не помнил в своей жизни. Это был пир, настоящий пир. И призрак Мастера, Пробующего Первым, затерялся где-то за расплывчатыми стенами Светлой Столицы… Люди делили с ним хлеб, заработанный своим потом, своим талантом, — и делили охотно. Вскоре пришла Лайса, а следом за ней неспешно вышагивал Литту, бережно несущий ставшего легким как перышко Санди.

Шут взглянул на перемазанного короля и фыркнул в надежное, как скала, плечо гиганта. И Денхольм в очередной раз подивился искусству рыжей девушки Лайсы, сумевшей поставить на ноги умирающего.

— Не удивляйтесь, господин Хольмер, — мимолетно улыбнулся хмурый Браз. — Знаете, странствовал с нами один ведун. Он-то и вдохнул в Лайсу искру Дара, говорил, что девочка способная и чуткая к чужой беде. Таких целительниц, как она, теперь поискать. Сам Масхей не сделал бы большего.

И король перестал удивляться, только подумал, что этот ведун наверняка использует магию, магию, запрещенную в Светлом Королевстве. А еще, глядя на жадно жующего шута, он вспомнил о Масхее, о Ташью, о том, что он король и что за спиной у него разгорающаяся гражданская война. Он представил переполох во дворце, прекрасные глаза Ташки, полные слез утраты, угрюмые лица друзей… И понял, что должен как можно скорее возвращаться. Ведь чернь взбунтовалась, ведь не установлена слежка за Эстикаром!

Имя жреца окончательно испортило королевский аппетит. Денхольм встал из-за стола, поклонился в знак благодарности и пошел вдоль повозок. Перед глазами стояло насмешливое лицо Эстикара, в голове били тревожным набатом слова о Временной Петле. Каким же ветром его забросило в Кронт, что за невероятное нагромождение событий завертело его из стороны в сторону и кинуло в неизвестность?! Он сидел у жреца Равновесия, пил вино… Понял, что жрец намеренно толкает его во Тьму… И все-таки пошел! Пошел и сам сунул голову в петлю! Во имя Роккора, зачем и кому он нес золото! Нищим бездельникам? Ворам и убийцам?! Отлично придумано, Милостью Божией Король Элроны! Клянусь Единорогом Пресветлой Эариэль! А теперь подсчитай, сколько оружия можно купить на эти деньги. И сколько стражи можно перерезать этим оружием! С чего же все началось? Ну, сглупил один раз, сунулся на Темную Сторону, хотел поблагодарить Йоттея за пригрезившееся во сне… Но второй-то раз! С чего все началось?! Он сидел у жреца, пил вино…

Вино!!! Проклятое зелье! Что же такого подмешал Лжец Равновесия, что Санди, уравновешенный и мирный Санди, отхлебнувший всего один глоток, как котят раскидывал Городскую Стражу?! И сам он, Король Светлого Королевства, вместо того чтобы покарать виновных, ввязался в драку? Да еще и на стороне городских воров?!

Они обижали ребенка!

Но ведь девчонка была воровкой. Как же поверить, что золото в ее руке получено из рук самого короля! Как, если этот самый король уже с трудом верит в такую нелепицу!

Лишь когда его подошвы уперлись в первые несмелые отроги Пограничных гор, Денхольм остановился и перевел дух. Куда опять занесли его сумасшедшие ноги?

Прямо перед ним высилась громада базальтовых бастионов. За спиной сквозь негустую зелень узкой полоски леса проглядывали крыши города. Отсюда Кронт казался основательным куском гранита, отделившимся от основной породы по непостижимой прихоти горной судьбы. И король неожиданно понял, что город строили гномы, неспешно — и на века.

Он успокоился и мысленно вернулся в то утро. Сколько безумств они сотворили, сколько пролили крови… Ведь он не верил Тьме, ведь он ее боялся. Но войско Городского Порядка то сравнивал с чудовищами, то с пафосом именовал Светлым…

Что же ожило в нем, древнее, жаждущее крови?

Что рвалось наружу, сметая все заслоны сознания?

Хруст ветки под тяжелым каблуком заставил его насторожиться. Король прижался спиной к скале, готовясь встретить невидимого пока врага…

— Не пугайтесь, государь. Это Браз…

Браз! Король расслабился. Через мгновение показался сам лицедей с неизменной обезьяной на плече. А еще через мгновение Денхольм отшатнулся:

— Как ты назвал меня?!

— Так, как должно называть Божьей Милостью Короля Элроны, — поклонился хмурый артист. — Не волнуйтесь, господин Хольмер, ваше настоящее имя знаю я один. И я скорее умру, чем выдам вас, если вы не хотите огласки. Потому что там, недалеко от Площади Пожаров, вы вступились за мою названную сестру.

Браз замолчал. Молчал и пораженный король. Словно почувствовав его недоверие и недоумение, лицедей заговорил вновь:

— Вам нужна моя жизнь, государь? Берите не задумываясь. Все это время вы бредили о своем брате. С вашим братом беда, государь? Могу ли я шагнуть за Последний Порог ради спасения вашего брата?

— Мой брат умер, Браз. Умер очень дурной смертью. Мне казалось, об этом знают все…

— Артисты не верят в его гибель. Ведь никто не хоронил тело короля-менестреля, государь. Не теряйте надежды…

— Я видел его смерть, Браз, видел сам… Во сне.

— Значит, вы видели и убийцу?! Кто он? Клянусь, я достану его даже из Царства Йоттея!

Видел ли он убийцу брата?

Человек у кромки поляны…

Человек с кривой саблей южных кочевников…

Видел! Светлые вьющиеся волосы, по-мальчишески упрямый подбородок, еще не познавший бритвы и помазка. Холодные глаза, израненные улыбкой губы… И жестокие складки, растекающиеся по лицу. Видел!

— Спасибо за участие, Браз. Но в этом деле мне помощники не нужны.

Лицедей сник и огорченно вздохнул.

— А если ты действительно решил платить долги…

Браз вскинул голову.

— …помоги достать двух лошадей. Очень хороших лошадей. Я должен как можно быстрее оказаться в Итаноре.

— Я сделаю все, что вы прикажете, государь. Но я прошу у вас три дня отсрочки. Ради вашего друга. Лайса не управится раньше.

— Хорошо, Браз. Ради Санди я подожду.

Впоследствии он не раз вспоминал эти три дня.

Три дня отсрочки у Судьбы.

Вечером лицедеи давали представление на городской площади, и король веселился от души. Как же непохожи были сыгранные действа на те статичные, благопристойные, прилизанные спектакли, что приходилось им изображать в Светлой Столице! Сколько самобытного юмора, сколько импровизации! У Санди разгорелись глаза и разрумянились щеки, мастер острого слова, он не выдержал и вступил в перепалку с Луисом Шенхом, тем самым, что на Площади Пожаров изображал Венду. Актеры растерялись лишь на миг и тотчас приняли новые правила игры… А после спектакля Лайса танцевала на канате, протянутом над площадью, и гигант Литту жонглировал огромными камнями, и верзила Луис глотал сабли так, что было видно, как они проходят внутри его живота, — и это было немного страшно, но смешно. Но когда на площадь выскочил клоун в немыслимо ярком балахоне, с намалеванной поперек лица улыбкой, король понял, что не знал еще настоящего смеха. Как он забавно семенил, как подпрыгивал! А как падал! И все с такими шуточками, что у самого Санди глаза лезли на лоб. Шут попытался было вмешаться, но смущенно замолк после второго ответа лицедея. Уж кто-кто, а клоун в карман за ответом не лазил, у него и карманов-то не было! И лишь когда ему на плечо вспрыгнула одетая в потешное платьице обезьяна, Денхольм узнал Браза, вечно хмурого парня Браза, чью сестру они спасли на улице Священного Круга…

Представление удалось на славу, и король заснул со счастливой улыбкой на лице. Впервые за долгое время он не боялся пришедших за ним снов…

Ему приснилась трехликая Богиня Теллилай, покровительница Искусств.

Король попытался выразить ей свое восхищение, но богиня рассмеялась и внезапно распалась на три силуэта.

— Кого из нас ты благодаришь, Потомок Богов? — звонко воскликнула одна из трех сестер, похожих друг на друга, как листья дерева. — Кого? Тел? Ли? Лай? Тьму, Равновесие или Свет?

— Вас трое? — оторопело пробормотал Король. — Неужели в мире не существует другого числа? Вечная троица…

— Но ведь в пространстве и времени есть Три цвета: белый, черный и цвет Между, серый, — возразила вторая. Или третья? Совсем он запутался…

— Почему мы должны быть исключением, Потомок Богов? Тел создает причудливый рисунок Танца, а кто танцует величественнее темных веллиаров? Лай дружит со светлыми эльфами, и дивные звуки дарят миру их лютни и арфы. И кто, скажи мне, обращается со словом сильнее гномов, что пишут так же, как строят и куют: просто и без излишеств?

— Бедная твоя головушка, Потомок Богов, не понимает она взаимосвязи, видит одну ересь, — засмеялись все три.

— Есть и четвертая Сила, — сурово напомнил болтушкам король. — Всеразрушающая Сила Той, За Которой Нет Трех. И ей служит Тьма. Выходит, Танец — порождение Пустоты?

— Опять за свое, — услышал он в ответ усталый шепот Йоххи. — Не поминай ты ее, стоя так близко от Кромки Последнего Порога…

И король проснулся. За окном выплескивалось наружу чудесное майское утро, и птицы возбужденным гамом приветствовали встающее светило Санди в повозке не оказалось, зато перед гримерным зеркалом корчила забавные рожицы маленькая обезьянка Браза. Денхольм улыбнулся милой потешнице и выскочил из возка.

Солнце вызолотило старые облезлые стены домов, заставило давно не чищенные улицы сверкать и искриться — и древнее творение гномов, казалось, гордо выпрямило согбенную годами спину. Добрый старый Кронт, пришедший в упадок с уходом своих создателей на дальние копи, вспомнил о былой славе, о шумных торжищах и пышных праздниках, о былом достатке и красоте — вспомнил, вздохнул, но не склонил головы. Король приветствовал его, касаясь рукой шершавых стен ратуши, и прошел в гостиницу в надежде на остатки завтрака. В принципе он и сам мог бы спать под крышей в теплой постели, но, проведя всю жизнь в четырех стенах, не разделял восторга лицедеев, привыкших ночевать в повозке.

Навстречу ему уже спешил Менхэ, и издалека казалось, что рук у него по меньшей мере десять. Или одиннадцать? Король не успел сосчитать.

— А вот и вы, сударь вы мой, — услышал наконец Денхольм обрывок монолога. — Хорошо спали, крепко, Лайса говорит, здоровы совсем… А приятель ваш еще раньше подскочил, все осмотрел. И лошадей, и верблюда нашего, все парики Браза перемерил. — Тут лицо толстяка сморщилось и веселый говор стих. — С Бразом беда, господин вы наш хороший, ходит мрачнее тучи. Переиграл он вчера, для вас старался. Выплеснул больше, чем надо, сегодня не выйдет на подмостки. Ума не приложу, как и быть: без клоуна что за представление!

— Меня возьмите! — Неожиданно возникший за спиной короля Санди смотрел одновременно нахально и умоляюще.

— Вас, господин? Клоуном? — опешил Менхэ. — Благородный человек в шутовском колпаке? Да у меня язык не повернется…

И тут Санди принялся хохотать до слез, до истерики, до изнеможения.

Горек был его смех, ох и горек, у короля аж скулы свело. Шут, которому запрещали играть на сцене. Запрещали смешить людей!

Прибежавшая на шум Лайса тщетно пыталась успокоить задыхающегося и хрипящего «куманька». А Менхэ только хлопал ресницами и разводил руками.

Когда вниз спустился Браз, решивший выяснить причину столь бурного и нездорового веселья, королю показалось, что вокруг сгустились сумерки и за окном идет промозглый осенний дождь. Болезненно сморщенный и пожелтевший лицедей положил руку на плечо бьющегося в истерике Санди — и тот затих. Клоун заглянул в глаза шуту и кивнул:

— Бери его, толстяк, не прогадаешь. Он — как я. Или почти как…

— Ну, если ты говоришь, — растерянно согласился Менхэ, — тогда конечно. Но ты бы поработал, программу показал…

— Нет, — отрезал Браз, — у него свой стиль. Незачем ломать парня, — повернулся и пошел прочь.

Санди проводил его изумленным взором.

— Ну дает лицедей, — тихо прошептал он.

— Он знает, кто мы, — еще тише пояснил король.

Санди нахмурился, невольно ища на бедре любимые метательные ножи, но быстро расслабился и весело махнул рукой. И побежал примерять роскошный, невероятно яркий клоунский костюм.

А король, наскоро перекусив, поднялся из общего трактира в комнаты для постояльцев.

Браза он нашел в маленькой комнатенке. Браз метал дротики в деревянного идола в углу. У Денхольма немедленно заныло под сердцем — такой тоской веяло от лицедея. Браз мимолетно оглянулся и продолжил свое увлекательное действо: на деревянной груди идола вырисовывался правильный треугольник основанием вверх. Знак, отвращающий Пустоту. Знак победы Светлых Сил над Темной.

— Со мной очень трудно общаться в это время, государь, — мрачно проворчал лицедей. — Не лучше ли подождать до вечера?

— Я потерплю, — улыбнулся король, поудобнее устраиваясь на низком топчане. — Иначе умру от любопытства. Почему ты такой, Браз? Почему у тебя взгляд то клоуна, то палача?

— Раньше я был наемным убийцей, государь, — пожал плечами артист. — Это в прошлом, но это было.

Они помолчали, Браз выдернул из дерева дротики и снова стал в позицию. Хмуро взглянул на короля:

— У меня особый Дар. Я вбираю в себя чужой смех, улыбки, шутки, я коплю и свое хорошее настроение, словно прячу его на потом. И когда наступает это «потом» — на подмостки выскакивает Клоун и зрители хохочут до упаду. Случается так, что я отдаю больше, чем имею. И тогда одним клоуном становится меньше. А одним убийцей больше. Чаще всего я отсиживаюсь в своей каморке, чтобы ненароком не загубить невинную душу, иногда метаю ножи, отбиваюсь мечом от дождя, щекочу нервы разиням в первом ряду…

Дротики полетели один за другим, рисуя стрелу, устремленную в небо.

— А ты не пробовал иначе, Браз? Чтобы между? Чтобы наполовину?

— А кому я буду нужен — наполовину? Лучше уж скрипеть зубами от тоски и злости, но потом… Потом видеть счастливый смех и горящие глаза тех, кто давно забыл, как это — смеяться от души.

— Может, ты и прав. И лишний убийца — не слишком большая плата за одного очень хорошего клоуна…

— Вы никогда не задумывались, государь, — перебил лицедей, — почему ваш брат Йоркхельд ушел из дворца?

— Он хотел увидеть мир…

— Он не хотел наполовину. Потомок Светлых Богов — но только потомок. Не Бог, не Человек, так, болтался между. А это трудно, безумно трудно, государь. Он не мог стать Богом. Он решил стать Человеком до конца.

— Быть Человеком тоже нелегко. И Богом — не менее тяжко. Зачем сворачивать с Пути?

— Не знаю, государь, но поверьте: наполовину — труднее всего.

И Браз отвернулся к стене, обрывая разговор на полуфразе.

— Что лучше, Браз? Недоговорить или промолчать?

— Промолчать, государь, — не задумываясь, ответил лицедей. — Сказанные слова теряют Искру Истины.

— Тогда зачем рвать недоплетенную нить разговора?

— Вы правы, государь. Лучше недоговорить. Недосказанное заставляет думать и приводит к Мудрости.

— Спасибо, Браз-философ. До встречи. — И король вышел, оставляя лицедея наедине с живущим в нем убийцей.

Денхольм долго бродил по городу, впитывая в себя всю неторопливую монументальность гномьих построек. Временами он натыкался на осколки барельефов, повествующих о жизни Великого гномьего Бога, которого они называли просто Кователем, и пытался понять, что за разрушающая сила стесала камень, обработанный столь умелыми руками. А потом неожиданно понял, что барельефы скалывали люди, люди, желавшие украсить свои особняки, бассейны и парки образчиком резьбы древних мастеров.

Король совсем приуныл и поневоле вспомнил, как встряхнулся лицедей к концу их разговора. И как растворилось во мраке его каморки хорошее настроение самого Денхольма.

Он вздохнул, вернулся в трактир пообедать и полез на скалы. Горы манили его с рождения. Каждый раз, глядя на дальние пики Знаменных гор к западу от Итанора, король испытывал странное головокружение; желание уподобиться птице и ощущать мир крохотной картинкой у себя под ногами росло и крепло в его сердце. Дрожа от нетерпения, он вскарабкался на первый уступ, но, обернувшись, увидел город, примостившийся в каменных ладонях отрогов, а за ним солнце, стремящееся к горизонту, — и сник.

Потому что ломиться дальше означало опоздать на первое представление Санди. Смертельно оскорбить лучшего друга Денхольм не мог и с сожалением полез обратно.

На площади возле ратуши уже толпились жадные до зрелищ горожане. Лицедеи в последний раз проверяли свой нехитрый реквизит и переодевались. Денхольм протолкался в первый ряд и понял, что поспел вовремя: представление началось.

Весь вечер король простоял в странном тумане, мешавшем сосредоточиться на мастерски разыгранной пьеске, на плавных и нежных движениях рыжеволосой феи Лайсы, даже на головокружительных трюках Луиса Шенха, делающего сальто на скачущем верблюде… Король волновался за своего шута и с нетерпением ожидал заветного выхода. И вот наконец на подмостки выпрыгнул клоун в невероятно ярком костюме.

Толпа для затравки хихикнула. Она помнила вчерашний номер, она ждала падений, прыжков и танца маленькой обезьяны. Вместо этого клоун заговорил. Заговорил спокойно и буднично. Спросил о здоровье одного, второго… А как поживает ваша матушка, голубчик? А детишки? Не болеют?

Толпа молчала, пытаясь иногда криком или свистом подтолкнуть подвыпившего недотепу к привычным и смешным поступкам…

А клоун все говорил, прохаживаясь по сцене и спотыкаясь в больших — не по размеру — башмаках. Кто-то фыркнул в кулак, кто-то хлопнул по спине соседа… Король не выдержал первым и расхохотался в голос. За ним, утирая слезы, хохотали ремесленники и ткачихи, портные и пекари, смеялся, как сумасшедший, сам бургомистр… Звонко и заливисто хихикала Лайса, ей вторил басок Литту, дядюшка Менхэ беззвучно трясся, вытирая потную лысину…

Клоун лишь говорил. Но что он говорил! Но как он говорил!!!

И толпа жадно вслушивалась в каждое слово, впитывала в себя интонации и жесты, чтобы потом, на досуге, пересказать соседям и тем бедолагам, что не смогли прийти сегодня…

Санди смолк.

Тишина.

И взорвавший ее гром породил легенду о клоуне, который только говорил.

Шут стоял мокрый и счастливый, и мир кружился у него перед глазами. Он впервые играл так, отдавая всего себя и чувствуя волшебное колыхание публики. Принцы и вельможи, разве могли они оценить все то, что так долго копил в себе ехидный и сварливый парень по имени Санди? Слишком короткое имя, просто имя, недостойное даже простолюдина, чтобы позволить себе хотя бы снисходительную улыбку! Денхольм читал в глазах шута так ясно, словно это он стоял на подмостках и кланялся толпе. Вот клоун покачнулся, сделал шаг и снова споткнулся о слишком длинные носки неуклюжих башмаков… Литту успел подхватить его, поднял над толпой, над площадью, над городом — и понес в гостиницу, под рукоплескания и восторженные вопли зрителей. Король с трудом протолкался следом.

— Тебе понравилось, братец? — едва завидев Денхольма, подскочил выжатый до капли Санди. — А что Браз? Так и не пришел?

— У тебя хороший голос, — раздался за спиной знакомый сварливый баритон. — А смотреть было, извини меня, не на что.

Браз стоял на последней ступени лестницы, ведущей в гостевые комнаты, и улыбался, почесывая ухо своей обезьяне.

— Ну и как мне работать, скажи на милость? Им же теперь подавай Слово! — покачал головой лицедей и улыбнулся еще шире, неторопливо спускаясь. — Силен ты оказался. Сильнее, чем я предполагал. Ты заставил их думать! А это труднее, чем просто смешить, поверь мне…

— Пошли выпьем, а? — перебил его вконец смутившийся Санди и, не дожидаясь ответа, поволок к стойке.

В ту ночь они пировали.

На заработанные одним выступлением деньги можно было всю ночь угощать целый квартал!

И король неожиданно понял, что никуда не хочет уезжать. В балагане много места, найдется роль и для него… И никаких канцлеров, Советов, сомнений и стыда за свою никчемную жизнь! А Ташке он напишет. И Ташка все поймет!

Он не заметил, когда легкий на подъем Браз успел сбегать наверх и притащить лютню. Впрочем, не совсем лютню. Странный инструмент огненного оттенка выглядел в руках лицедея занятной безделицей, неспособной рождать пристойные звуки…

— Что это? — удивленно спросил король у Лайсы.

— А! — рассмеялась она. — Это гитара, сударь. Сам Браз пришел к нам с юга. Если верить его рассказам, там много обезьян и гитар. И совсем нет лютен.

«Красивое слово, — подумалось королю. — Как перекат грома: ги-та-р-ра».

Браз тронул струны, и мыслям Денхольма ответил глухой рокот и нежный перелив, похожий на шорох дождя по листьям в ночном парке…

Когда замышлялись Земли очертанья,
Странное вышло предначертанье:
Песня сначала придумалась Богу,
К песне — гитара, к гитаре — дорога…
…Глухим у отставного наемного убийцы был и голос, но проходил через сердце, устремляясь дальше и выше, к самым звездам…

И в воспаленном восходе прелюдий
Встали из праха гордые люди:
Пылью покрыты, задумчиво-строги,
Лучами от них расходились дороги.
…Браз как-то странно взглянул на короля, и губы его тронула неуловимая усмешка…

С тех пор сквозь напасти, сквозь тьму и остроги
Идут полулюди, идут полубоги,
Смеются и плачут, порой неуместно,
Идут, а над ними, как нимб, кружит песня.
…Вот оно что! Полулюди и полубоги. Артисты. Лицедеи! Трудно быть наполовину, ох как трудно. Мыслями взлетать выше Небес и спорить с Богами, а ногами — по грешной земле, в пыли и грязи… Нет, Браз, не то. Не о нашем споре здесь речь, хотя опять пресловутое «полу»…

Одни по дорогам, но все-таки вместе.
Вернее нет братства, скрепленного песней!
Их жизнь непреложна и в чем-то убога,
Ведь к песне — гитара, к гитаре — Дорога!
Чья это песня? — тихо спросил он у Лайсы. — Неужели Браз…

— Браз? — снова рассмеялась легкомысленная девчонка. — Если Браз и пишет, то только про Смерть, что в Темноте Ночи крадется к твоему порогу и дружески стучится в запертую дверь… От песен Браза становится слишком жутко, чтобы позволять их петь. Это сочинил один человек, сударь, — тут девушка вздохнула так печально, что король забыл в изумлении выпить поднесенный к губам бокал, — когда-то он путешествовал с нами, потом решил идти своим путем… Это было давно, сударь, — с неприкрытой болью добавила она.

— И этого человека звали Эартом, — понимающе кивнул Денхольм и мысленно поплакал над бедным Санди, похоже, успевшем запутаться в роскошных рыжих волосах.

— Вы знаете его? — вскинулась девушка.

Король пожал плечами и взглянул на лицедея, к которому уже прочно прилепился шут. Санди с подозрительно блестящими глазами поглаживал гриф гитары и умоляюще поглядывал на ее владельца. За вечер Браз спел еще несколько песен, потом гитара пошла по кругу… И лишь когда первые рассветные лучи коснулись окон, дядюшка Менхэ вспомнил, что пора спать, и разогнал всех по комнатам.

Король нашел в себе силы дотащиться до балагана и, не раздеваясь, упал на топчан. Последней весточкой из мира реальных вещей и событий был восхищенный шепот Санди, которого Браз обещал научить игре на гитаре.

Когда Денхольм проснулся, солнце вовсю хозяйничало где-то на юге.

Юг. Там, наверное, тепло круглый год. Надо у Браза спросить, ведь, если верить Лайсе, он с юга… Юг. Что-то резало память и ускользало, утекало из сознания. Юг…

Кривая сабля южных кочевников!

Король вскочил, плеснул в лицо воды и побежал искать лицедея. И окровавленный призрак брата торопился вместе с ним…

Когда Денхольм распахнул дверь, Браз вскочил с дротиком на изготовку. Терзавший гитару Санди даже не поднял головы, проворчав по привычке:

— Вечно ты не вовремя, куманек!

— Что случилось, государь? — напряженно выдавил лицедей, не опуская оружия.

Король с трудом заставил себя говорить сквозь суматошное трепыхание сердца, бившегося где-то в районе горла:

— Мне нужна помощь, бывший наемный убийца!

Перед Санди лежал лист бумаги, испещренный какими-то нотными записями. Денхольм вырвал его у протестующего шута вместе с огрызком пера и яростно зачертил, напрягая память.

— Ты видел когда-нибудь такую саблю, лицедей?!

Браз нахмурился, всматриваясь в рисунок.

— Какая муха тебя укусила, куманек? — озадаченно почесал затылок шут.

— Вот этим убили моего брата! — вытолкнул король горькие слова.

— Похоже на то, что вы видели во сне, государь?

Впоследствии Денхольм так и не смог вспомнить, когда и откуда хмурый парень Браз успел достать оружие, но в руках у него темной молнией полыхал искривленный клинок, близнец того, что король принял за саблю южных кочевников. Узкий в самой сильной части, он постепенно расширялся вслед за изгибом… Хороший клинок, удобно рубить сплеча, сверху, но и в пешем бою не подведет, легок и послушен в хозяйской руке…

— Да, Браз.

— Это не сабля, государь. Это меч. Акирро. Его носят лишь лучшие воины племени ирршенов.

— Как ты?

— Как я. Вы не запомнили узора, государь?

Король вгляделся в костер неведомых трав возле рукояти и притянул к себе рисунок. И на бумажный клинок легла причудливая паутина: семь основных нитей из центра и семь соединяющих колец. И в самой узкой части лезвия — паук, затаившийся в листве.

— Итак, убийца брата пришел с юга, — пробормотал он, кусая губы.

— Паутина была черной, государь?

Денхольм кивнул, но тотчас нахмурился, вспоминая:

— Нет, Браз. Клинок отсвечивал синим.

— Меч делали на юге, — заверил лицедей. — Не знаю, как попал клинок в руки убийцы, но раньше он принадлежал охотнику за головами, поставленными вне Закона. Охотнику, таящемуся, как паук в листве… Но паутину добавили позднее. Ее травили на Востоке — синим цветом. И Мастер поклонялся Венде. Семь голов было у Ронимо. Семь тайных знаков открывают Двери в Пустоту. И семь разноцветных полос на мече Роккора, закрывающего Пустые Двери…

— Значит, снова Зона, — сжал кулаки Денхольм и взглянул на Санди.

Шут скривил губы:

— Засиделись мы на месте, куманек. Пора бы и домой.

— Да, дружище. Спасибо тебе, лицедей. Как поживают наши лошади?

— Ждут сигнала, — без тени улыбки ответил Браз. — Вам нужно оружие, государь. Пока есть время… Я схожу в горы, выторгую у гномов.

— Разве гномы не ушли? — изумился король.

— Не все, — кратко пояснил лицедей. — Потерпите до вечера…

— Что там за шум? — вскинулся вдруг Санди.

Лицедей метнулся из комнаты, пряча акирро под полой плаща. Минут через десять он вернулся:

— Из столицы прискакал гонец, мой король. Привез описание двух бунтовщиков, зачинщиков мятежа. Стража поднимает людей. Будет обыск… Здесь еда на пять дней и кинжалы Луиса Шенха. Я проведу вас к лошадям…

— Что будет с вами, Браз? С балаганом, с труппой? — подскочил взволнованный шут.

— Наврем с три короба, деньги отдадим, — не в меру легкомысленно отмахнулся клоун.

— Перебьются! — отрезал король. — Сделай одолжение, последи, чтобы нам не мешали, приятель.

Браз пожал плечами и шагнул за порог. Обветренные тонкие пальцы любовно ласкали рукоять меча.

Король выхватил чистый лист бумаги и заскрипел пером привычное:

«Я, Милостью Божией Король Элроны…»

Торопливо расписался, приложил заветную Большую Государственную Печать, все это время провисевшую в потайном мешочке за пазухой.

— Выпиши и нам подорожную, куманек, — хихикнул крайне несерьезный Санди, — а то ведь и вправду арестуют как бунтовщиков.

Король кивнул и быстренько измарал второй лист бумаги.

— Браз! — позвал он и протянул свиток вошедшему лицедею. — Передай это Менхэ. Отныне вы можете играть в любом городе моего королевства и не платить пошлин. Отныне вам не будут чинить препятствий на дорогах…

— Спасибо, государь, — перебил Браз, — но что я скажу самому Менхэ? Откуда я взял бумагу? Сотворил из воздуха?

— А ты скажи ему, — вмешался Санди, — что мы — посланники короля. И на Темную Сторону Итанора приехали специально, чтобы отдать разрешение, написанное в знак королевской благодарности за представление.

— Хорошая идея, — улыбнулся Браз. — Идемте, государь.

Грязными переулками и подворотнями лицедей провел их к пролому в городской стене. На условный свист отозвался верзила Луис Шенх, держащий на коротком поводу двух лошадей, порадовавших бы самого придирчивого всадника. Король и шут вскочили в седла.

— Эй, бывший наемный убийца! — обернулся вдруг Санди, пристраивая в чехле дареную запасную гитару лицедея. — А почему на твоем клинке только травка нарисована?

— Просто ты не заметил притаившуюся змею, клоун, который только говорит. Будьте осторожны, — прошептал Браз и с яростью, неумело прикрывшей горечь разлуки, хлестнул благородных животных.

Кони взвились и понеслись по равнине.

И когда ошеломленный быстрой скачкой король нашел в себе силы оглянуться, у стены далекого города не было ни Луиса Шенха, ни клоуна-убийцы по имени Браз.

А через пару секунд не стало и самого города.

Король мчался навстречу Судьбе, он торопил скакуна.

Глава 4. В СТОРОНУ

Дорога петляла, пылила и, не раздумывая, кидалась под копыта коней. Хорошая была дорога, на совесть трудились гномы для Итани, Светлого Скитальца… Или все-таки Серого? Королю не хотелось об этом думать.

Тем более не хотелось гадать, каким чудом успели они проскочить переправу через говорливую Иль. Размахивая не просохшей еще подорожной, миновали Илегар — маленький городишко по соседству с Кронтом. Переночевали на старой заброшенной мельнице. И вот теперь неслись во весь опор, высекая искры из старой каменной кладки, оставляя по правую руку Долину Поющих Скал Эсполот, по левую — мшистые ели леса Астарха. Быстро ехали, торопили коней. Добраться до столицы, прекратить ненужную бойню…

Не хотелось думать и о том, что осталось позади. Новая стена ошибок. Камень к камню, плотно подогнаны, кладка на века… Ну почему они не остались, доверив решение собственной судьбы хмурому парню по имени Браз, бывшему наемному убийце?! Почему не развернули строй стражи — надежный эскорт сумасшедшего монарха? Не хотелось думать, что кто-то другой, не Денхольм и Санди, подхлестывал сейчас лошадей, торопясь навстречу… Навстречу чему? Что ждало их за поворотом?

Не хотелось думать…

Хотелось просто мчаться что есть духу, лететь вдоль заброшенной, но сохранившей остатки величия дороги, глотая горькую пыль, подстраивая взбалмошное сердце под звонкий перестук копыт.

Дорога покорно разворачивала свою путеводную нить, дорога впитывала в себя запах лошадиного пота и нетерпения седоков. Дорога вползала им в души, вгрызалась в сердца. И казалось, ничего не осталось в мире, кроме дороги, двух всадников и неба над их головами. Старинный гобелен, украсивший неведомую залу…

«Мы, седые Дорожные Боги», — журчал в голове голосок Лайсы…

И король вспомнил древний, как земля под ногами, миф о Боге Пути.

Когда-то очень давно, так давно, что высохли многие моря и источились многие горы, жил на Небе Бог, в Чьих руках хранились все земные пути. Прежде чем отправиться в дальнюю дорогу, люди приносили Богу жертвы, моля о помощи и защите. И Бог расстилал перед людьми вытканное Им полотно. Но то ли жертв было недостаточно, то ли поссорился Бог Пути с другими Богами, а может, просто сошел с ума от скуки, — ушел Он с Небес, напоследок скинув вниз все Свое рукоделие. И освобожденные дороги глубокими морщинами изрезали девственно гладкую кожу Земли. Рассерженный Роккор заклеймил Бога Печатью Бессилия, — и опальный бунтовщик исчез. Но дороги Его остались. И отныне люди сами отвечали за свою путевую Судьбу…

Дорога.

Полотно, вытканное Богом.

Давно не чищенное полотно.

Санди присматривал место, достойное остановки на обед, когда впереди показалось ущелье. Дорога не решилась вступить в лес Астарха и прорезала скалы Эсполота.

Поющие камни мгновенно подхватили перестук копыт, и стократ усиленный звук забился в ловушке скальной породы, а в его незатейливый ритм вплелись отголоски чьих-то песен и печальных мелодий. Жрецы говорят, что души погибших в горах переселяются в Долину Поющих Скал, но мало ли что говорят жрецы…

А конный топот все нарастал, оглушая своей силой и мощью, пока король наконец не понял, что навстречу им мчится целое войско. Они проехали еще немного и увидели всадников. Не войско, конечно, но и семерых хватало для расправы с двумя безоружными. Нехорошее число, ой нехорошее…

Предусмотрительный Санди загодя выхватил подорожную, поднимая ее над головой, подобно знамени, и еле успел увернуться от пущенной кем-то стрелы. И лишь когда вторая стрела отскочила от заветной кольчуги, Денхольм осознал, что это не стража.

И что их не будут арестовывать.

Их будут убивать.

Шут тоже почуял недоброе, откинул за спину гитарный чехол, и в руках его хищно сверкнули пять дареных кинжалов Луиса Шенха.

«Бесполезно, дружище, — успел подумать король. — Доспехи на них. Не пробить кинжалом!»

Пять серебристых молний сверкнули одна за другой, и пять взмыленных лошадей рухнули на полном скаку, давя своих седоков. Двое против двоих. Двое вооруженных до зубов против двоих безоружных. И скалы, с ужасом и болью отразившие предсмертные хрипы и лязг клинков…

Мгновения остановившейся жизни. Лошади сшибаются грудь в грудь. Король уклоняется от удара, звериным чутьем понимая, что конь его зарублен, но еще живет, еще летит… И в поле зрения — рычащий Санди, и в глазах его Ночь яростной атаки, Ночь… Ночь! И столкнувшийся с ним воин, с воем закрывающий горящее лицо… И перестук копыт за спиной. И новый всадник с обнаженным клинком, подобный Самой Темноте… И покачнувшийся к горизонту мир, и ставшая неожиданно близкой дорога… Хорошая дорога, надежное полотно… Пыльное немного, но мы потерпим, нам не привыкать…

Крепкая рука выдернула короля из седла опадающей на скаку лошади, он ткнулся носом в гриф гитары, и чудом уцелевший конь шута вынес их из предательского ущелья, и скалы за спиной с нездоровым старанием вплели отголоски прошедшего боя в вечную музыку душ погибших в гоpax. И снова лязг, и снова топот копыт, и снова предсмертные хрипы…

Подчиняясь рвущим губы удилам, хрипя и отплевываясь кровью, роняя клочья пены, конь свернул в темный и сырой лес, укрывая в чаще двух измученных седоков. Понесся во весь опор, в заросли, сквозь сучья и ветки, а прилепившиеся к его спине люди почти слились с потным телом, не особо надеясь уцелеть или остановить… Безумие скалило зубы, подрагивая в темных зрачках коня, хлещущие по взмыленным бокам ветви гнали, словно сотня безжалостных плетей, острые сучья жалили, подобно разъяренным осам.

— Прыгай, братец! — дурным голосом завопил Санди, сваливаясь с седла.

Король рухнул в другую сторону, расшибаясь о плотно растущие стволы, падая на кучу острого, как колья, валежника. И опять его спасла кольчуга, тяжела, конечно, но где бы он был без нее? Йоттея разговорами развлекал? А так пустячок, больно, да не смертельно…

Слева заворочался и закряхтел шут.

— Жив? — кинул король короткий и глупый вопрос в заросли ежевики.

— Вроде того, — проворчал Санди и осекся.

Жуткий протяжный вопль пронесся над чащей и затих, словно перерезали орущую глотку. Король вскочил на ноги и рванул туда, успевая подумать на бегу, что опять все не так, что надо бежать совсем в другую сторону, прочь бежать, жизнь спасать… Рядом сопел и бранился исцарапанный шут.

С разгону они выскочили на поляну, где с переломанными ногами бился их незадачливый конь, а вокруг умирающего тела толпились странные и страшные твари, деловито и молчаливо стаскивая переметные сумы, разрывая на куски теплое мясо, упиваясь горячей кровью…

И снова первым успел Санди. Выломав дубину покрепче, он издал клич, похожий на предсмертный вопль несчастного животного, и кинулся в бой. Не за конем, конечно. За сумками, за скудным запасом пищи и воды… Король подхватил корягу и ломанулся следом.

Страшны оказались дикие твари, их скрюченные пальцы выдирали кожу вместе с клочьями мяса, их зубы впивались в живую плоть, они падали под ударами и снова вставали, и рвали в куски своих же раненых… И душно было в лесу, будто петля стягивала непокорное горло, и пот разъедал глаза, стекая по воспаленным векам. И Смерть кивала им, как старым знакомым, радуясь новой встрече… И ждала Комната в Царстве Йоттея, но не будет у нее постояльцев. Съеденных заживо, разве пустят их в приличный замогильный мир, да и чем шагнут они за Последний Порог?! К Венде попадут они, к Той, За Которой Нет Ни Воды, Ни Огня, Ни Воздуха!

Воздуха…

Воздуха!

Окровавленные губы зашевелились, выталкивая заветное, запретное заклинание, сильное, потрясающее основы Мира… Но иначе он не мог, слишком велика оказалась жажда Жизни, слишком дорог был хрипящий за спиной ехидный парень с сучковатой дубиной…

Водоворот затхлого воздуха поднялся от колен короля, раскручиваясь по спирали, сметая все, что вставало на пути… Все и всех! Раскидывая, стирая в песок, в пыль, в прах. Трещали сучья, валились деревья, земля выворачивалась наизнанку, а Денхольм все гнал покорный его воле ветер на взбесившийся лес, и ураган крепчал, ураган рвался на волю…

— Утихомирь его, братец! — услышал он приглушенный вой Санди. — Утихомирь, иначе он уничтожит половину страны!

Король нахмурился, небрежно щелкнул пальцами, — и тотчас все стихло.

Они стояли на большой, совершенно пустой поляне, и перед ними лежала широкая просека. Денхольм обернулся и увидел, что прижавшийся к нему Санди мертвой хваткой вцепился в заветную сумку с провизией.

— Ну и грозен ты бываешь, куманек! — скривился шут, тщетно пытаясь отодрать от королевского плаща непокорные пальцы. — Я ж теперь по ночам спокойно спать не смогу!

Король устало сел и отер со лба соленые холодные капли. Кружилась голова, и пить хотелось смертельно. Болело все искалеченное, искусанное тело, на запах крови слеталась осмелевшая мошка…

— Пей, горе мое! — Санди сунул ему под нос отвоеванную флягу. — Но не усердствуй особо: мало воды, почти всю твой ветер расплескал. Ответь мне, герой, сколькими годами жизни ты готов заплатить за это безобразие?

— Сколько потребуют — столько заплачу, — проворчал король, с сожалением отрываясь от заветной фляжки. — Можно подумать, это я кинулся удары своей шкурой собирать!

Шут передернулплечами, сосредоточенно подсчитывая припасы:

— Идти надо, куманек. Сможешь идти-то?

— Куда я, спрашивается, денусь? — нехотя оторвался от насиженного места Денхольм. — Надо — пошли.

И они пошли по широкой просеке, оставленной ураганом, надеясь выйти к реке. Они морщились от боли, спотыкаясь и падая, но все ускоряли шаги. Они почти бежали, бежали прочь из проклятого Леса, к воде, к людям…

Мошка лезла прямо в глаза, забивалась в нос, заставляя чихать и кашлять. Они глотали ее вместе с отяжелевшим воздухом, отдирали от высохших обветренных губ, смахивали с окровавленной кожи.

— Солнце! — выталкивая распухший язык, прошептал король.

— Что «солнце», братец? — Шут расщедрился на глоток воды, и говорить сразу стало легче.

— Солнце по левую руку. Опять Лес нами вертит.

— Я бы ему не советовал, — мрачно глянул себе под ноги Санди. — Лучше выпусти нас, Лес Астарха!

Над их головами зашумели, закачались древние ели, затрещали сучья, заскрипели корни…

— Плохие гости, беспокойные, — запричитали деревья, осыпая их пожухлой хвоей. — Вошли не спросясь, без поклона, без жертвы… Идут напролом, торопятся… Ветер в кулаке принесли — и вины не чуют, смертушку сеют — прощения не просят. Угр-р-р-р-рож-ж-жают нам, а того не знают, что Ветер Лесу не враг… Крепко Земля держит, Ветру не свалить!

— А как насчет огня, Темное Отродье?! — звонко выкрикнул шут, выхватывая из мешка огниво.

— Б-р-р-р-р! Дурной запах, дымом потянуло! — отпрянул в стороны Лес, сметая с дороги корни и валежник. — И на огонь есть управа, да, и на него… Но зачем зря Землю сотрясать? Опасные гости, кусают, огрызаются… Ветер в кулаке принесли, пламя в мешке утаили! К реке выйти хотите? Идите, спешите! Там и против огня сила найдется!

Расступились деревья, раздвинулись ветви. Тонкая тропинка вильнула в сторону от просеки, и закатное солнце теперь светило в спину, словно подталкивая, выгоняя…

Прямо повела дорожка, длинной стрелой указывая путь, разлетелась в стороны мошка, и змеи спешили прочь с открытого места. Мягкий мох дорогим ковром принимал стертые, сбитые ноги и упруго выталкивал обратно, вверх и вперед… А за их спинами вновь смыкались деревья, трещал валежник, сплетались корни, вгрызались в землю овраги, закрывая путь, сжигая мосты.

Наконец показалась кромка леса, и дышать сразу стало легче. Насыщенный влагой воздух смягчил потрескавшиеся корки губ, остудил воспаленные раны. Из последних сил они побежали, хватая задыхающимися ртами клочья тумана, спеша на волю…

— Принимайте дорогих гостей! — со скрытым злобным торжеством прошипел Лес Астарха.

Король запоздало оглянулся и не сдержал негодующего крика: сзади непроходимым частоколом стояли толстые древние стволы, глубокий овраг пролегал подобно крепостному рву, защищая от огня, и топорщили пики своих шипов заросли терновника…

Санди заковыристо выругался, дергая короля за рукав. Денхольм посмотрел вперед и устало сел на клочок сухой земли, чудом уцелевший среди бескрайних болотных топей.

— Придется ночевать здесь, куманек, — вздохнул Санди. — В трясину я сегодня не полезу. Запалим терновник, отдохнем, как сможем, поужинаем, в конце концов! Я в мешке и топорик видел…

— На сколько дней хватит припасов? — тщетно борясь с подползающей безнадежностью, спросил король.

— Дня на два, а то и меньше. При разумной экономии, конечно, — уныло подытожил шут, вытряхивая содержимое отвоеванной переметной сумки. — А это еще что? — воскликнул он вдруг с изумлением.

В руки короля перекочевал маленький кувшинчик, наполненный мелким песком фиолетового цвета. Денхольм принюхался, протер крупинки между пальцами… и внезапно почувствовал, как уходит давящее отчаяние, а в образовавшейся пустоте рождается желание жить и бороться до конца.

— Сильный оберег! — жизнерадостно заверил Санди. — Не иначе Лайса позаботилась! От нее тоже магией пахло…

— Нет, — покачал головой король, разглядывая знакомый травяной узор, бегущий по кромке, — это снова Браз. Судя по всему, из старых, еще южных, запасов песочек. Ладно, давай ужинать и спать.

Мало было еды, лишь раздразнила урчащий желудок. Несколько ломтей засохшего хлеба, по куску сыра, по пучку зелени. Пара глотков оставшейся в баклаге воды. Одна трубка на двоих…

Чтобы лишний раз не расстраиваться, они намертво завязали тесемки мешка, расчистили место для ночлега, рассыпали по кругу фиолетовый песок. И улеглись спать с чувством уверенности в завтрашнем дне. В конце концов это были топи Эрины, Светлой Реки Элроны. Во имя Эариэль они должны пропустить!

Королю приснился бывший наемный убийца Браз с темным, перекошенным от ярости лицом, и глупая клоунская улыбка была кровавой пеной поперек оскаленной пасти рычащего зверя. С глухим свистом вырвалась из его руки бешеная молния и понеслась, завертелась, вонзаясь в горло воина, на секунду показавшееся из-под длинного забрала… С хрустом и кровожадным чавканьем вошла она в незащищенную плоть, пачкая красным светлую густую бороду, заставляя пустые холодные глаза наполниться болью, изумлением, страхом. Гримаса ненависти изранила тонкие губы воина, пытающегося удержать ставший слишком тяжелым акирро с паутиной по клинку, гримаса ненависти, так похожая на насмешливую улыбку…

«Оставь! Не смей, Браз! Он мой!!!» — хотел прокричать Король, но что-то мешало, что-то противное и скользкое шевелилось у него в груди, резало пополам, наполняя огнем каждый судорожный вздох…

И мир вертелся по спирали, и небо надвинулось, сделавшись неестественно близким, и липкие руки никак не могли свести рваную рану в груди, и ветер почему-то кропил в лицо по-морскому соленые капли…

Но он еще жил! Он еще видел, как падает тот воин, тот человек, стоявший когда-то у кромки поляны, как разлетается на куски ненужная плоть и рождается опустошающий вихрь… Он видел! И понимал, что умирает, что не осталось больше сил жить, что он слишком устал… Он умирал, дергался, хрипел, с мольбой вглядываясь в укутывающее небо, — и искал брата, спешащего ему навстречу…

Странные фиолетовые хлопья плавно опустились на его горящие раны, коснулись обнаженного воспаленного мозга… И прекрасная Ташью возложила на его шальную голову венок весенних фиалок. Хмельной и счастливый, он протянул руку своей избраннице и повел вдоль цветущих яблонь Вельстана, рассказывая, интригуя, шокируя…

Проснулся он с глупой счастливой улыбкой на лице и странным тревожным чувством в сердце. Минуту лежал с закрытыми глазами, напрягая память, и злодейка подсунула новый образ, заставивший растерянно пожать плечами: кого еще он мог держать под руку, если не Ташку! Откуда же взялся этот цвет спелого каштана в ее волосах? И где ее чудные золотые косы?!

— Раскрой глаза, куманек! — проворчал под боком зевающий Санди. — И твоя идиотская улыбочка сползет сама собой!

Денхольм резко вскочил на ноги.

И действительно перестал улыбаться.

Потому что проклятый лес отступил куда-то к горизонту, а болота подползли, окружая непроходимыми гибельными топями.

Хмурый шут грыз сухарик и деловито вязал загодя нарубленный терновник, крепя замысловатой вязью колючие ветки. Король последовал его примеру, не забыв и про кусочек засохшего хлеба за щекой.

— Прорвемся, куманек! — подытожил Санди, критически оглядывая их совместное творение. — Пошли, хватит рассиживаться!

И они пошли, где прыгая с кочки на кочку, где ползком пробираясь по колючему настилу, и кровавые раны леса обжигала вонючая болотная тина. Мошка и комарье намертво облепили все свободные от одежды островки израненных тел, — и они размазывали их, стряхивая вместе с грязью, до тех пор, пока на лицах не образовалась корка, безжизненная маска, защищавшая от укусов. Солнце прыгало из стороны в сторону сумасшедшим зигзагом, и они уже не знали, куда идут, они заплутали в бесконечном переплетении пружинящего торфа, мутных водных прогалин и кочек, покрытых острой как бритва осокой.

А болота ворожили, кружа, обволакивая.

А болота колдовали, подчиняя извечному унылому напеву, и склоняли все ниже, ниже непокорные головы чужаков, заставляя вдыхать клочья отчаяния, заставляя глотать обрывки тоскливой обреченности…

Странные девы выходили к ним из тумана, прекрасные девы с водорослями в зеленых волосах, и в прохладных объятиях бесплотных рук, в прикосновении обнаженных грудей сквозило незнаемое доселе блаженство. Дивные голоса пели о сокровищах подводного мира, о сумрачном покое болотных топей, о нескончаемой ночи, полной неги и любви… И не хотелось никуда идти, хотелось лежать и смотреть в темное зеркало холодной воды и ждать, пока желанное подводное царство примет новых постояльцев…

Но каждый раз то один, то другой находил в себе силы и кидал на ветер волшебный песок, и рассыпалось в пыль чародейство, и разбивалась о незримую стену вязь заклинаний, и отлетали клочья туманов от светящихся в воздухе неведомых рун… Сильный оберег дал им на прощание Браз, часы и дни жизни даря за спасение своей сестры…

И во время очередного кошмара фиолетовые иглы коснулись утомленного мозга короля, и память фиолетовыми буквами вывела фразу древней летописи, подсказывая нужные слова…

…А последним спустился невысокий рыцарь в неброских серых доспехах. — Итани, Создатель Туманов, Идущий Между…

— Именем Итани, Творца Туманов, пропустите Его потомков! — прокричал в никуда король.

— Итани, Итани, Итани… — зашелестела осока.

— Итани, Итани, Итани… — закачались, оседая, кочки.

— Потомки Итани! — запричитали призрачные девы. — Ушел Итани, ушел за солнцем — не вернется… Повенчал фатою туманов мертвую воду и живую, стоячую и текучую, и ушел, ушел, ушел! Между идите, между, по туманной дорожке, не предаст вода, выдержит, пропустит, если не лгут потомки Итани!

Король и шут, выпрямившись и сцепив на прощание истерзанные руки, шагнули в темный провал болотной трясины, зажмурив глаза, и пошли прямо, не сворачивая, веря и не веря, пока не рухнули от усталости в теплый мох…

— Мы еще живы, куманек?

Король открыл глаза и снова закрыл их.

— Живы, Санди. Мы на берегу Эрины, на взгорке. Спи.

— Хорошо, что мы живы, куманек! — счастливо вздохнул шут, мгновенно засыпая.

— Хорошо, — согласился король, падая в объятия Йоххи.

Какими лабиринтами прошел он? Вереница чьих лиц пролетела стремительной вспышкой? Чьи-то руки тянулись к нему, чьи-то спины закрывали его в пылу грядущих яростных сражений, чьи-то губы вливали в его уши яд горькой истины… Он не помнил, ничего не помнил. Он брел наугад, мимо, между сном и явью, прочь от земли, дальше и выше…

— Да аккуратнее, не уроните, идолы!

Чей голос? Откуда пришел? Что принес?

— К огню поближе. Да принесите горячей воды, не стойте как истуканы!

Тепло. Хорошо. Спокойно. Только не кричите так, а то больно…

— Больно!

— Понятное дело! Потерпите, сударь, вот отмоем вас — сразу полегчает. Героев у нас в последнее время развелось — аж тошно! Всяк, кому не лень, лезет в болота проклятущие подвиги совершать! Вы первые, кто вернулся!

— Сначала был Лес! Я помню, сначала был Лес!

— Вот оно что! Значит, вас астхи так разодрали! Эй, баба! Неси настой на меду погорячее да притирания! Те самые, какие же еще! Ой, да пошевеливайся, пошевеливайся! Яд выводить будем…

— Больно…

— А вы, сударь, как хоте…

Снова темнота. Тишина, блаженная, родная и теплая.

«Потерпи, братишка, несмертельно!»

Потерплю, куда я денусь. Боль — это тоже неплохо. Больно — значит жив!

«Не всегда, братишка, не всегда. Иногда больно даже мертвым…»

Как тебе? Прости, брат, я не хотел… Не уходи, брат!!!

— Лежите, сударь, лежите! Куда собрались?

Другой голос. Незнакомый. Или знакомый? А, баба… Ох баба у баба… Больно… А Санди? Где Санди?!

— Где мой друг?

— Рядом спит. Вам тоже поспать надо, сударь!

Сон. Да, баба, пусть будет сон. Спать, спать… Здравствуй, Йоххи…

Здравствуй и ты, Потомок Богов. Отдыхай, отпусти свои мысли на волю!

…Король потянулся и открыл глаза. И не узнал привычного мира. Его уже похоронили? Откуда эти бревна над головой? Они брели по пояс в тумане, кажется, босиком — по холодной воде… А теперь? Они умерли? Тогда где же Йоттей?

— Ну вот, и этот проснулся, — раздался радостный вопль. — Эй, Лика! Беги к деду, скажи, второй тоже очнулся!

Король повернул голову и увидел подростка лет двенадцати, с самым серьезным видом поправляющего драное одеяло.

— Ты кто?

— Чий, внук знахаря, — с готовностью пояснил подросток. — А вам, дяденька, вредно пока разговаривать. Астхи вас покусали, яд почти до сердца добрался. Так дед говорит!

— Как я здесь оказался?

— Рыбаки вас с приятелем на берегу Эрины подобрали, думали, утопленники, — а вы дышите… Сюда донесли, дед с бабкой насилу выходили!

— Пить…

— Воды не дам, дед не велел. Настой пейте, он яд выводит…

Король глотнул и захлебнулся нежданной горечью, выплевывая все на одеяло, кашляя и задыхаясь.

— Вот шальной! — восхитился Чий, наливая новую кружку. — Кто ж так лекарство пьет! Не торопясь надо, по глоточку…

— Ну-ка, Чий, лети отсюда! — приказал суровый мужской голос. — Лежите, сударь, успеете еще погеройствовать. Пейте, как малец сказал, потихоньку эта дрянь легче идет.

— Вы лекарь?

— Слишком много чести. Впрочем, у вас, городских, все не как у людей. Знахарь я, господин, иначе — ведун. Травы целебные ведаю.

— Здесь не только травы, знахарь. Магией попахивает твой отвар.

— Все может быть, господин. Только вам это без разницы, пейте да поправляйтесь. Простая там магия, деревенская. Такую запрещай не запрещай, толку мало выйдет. А храбрецов, что ради указа королевского свою жизнь болезни на растерзание отдавали, я, простите, не встречал…

— Основы Мира трясешь!

— Все ради людей хворых, вроде вас с другом. Да и тряска невелика, выдумки все это. Вон давеча кто-то округу сотрясал — это я понимаю. Смерч до неба стоял, думали, Мир кончается! Вы их там не встречали, часом, в Астарховом-то Лесу? Сам колдун такими вещами давно не балуется, живет тихо, а астхи его Лес сторожат…

Король пожал плечами, прихлебывая отвар; Потомкам Светлых Богов разрешалось любое колдовство, а вот вести об Астархе его насторожили:

— Почему же в столицу не доложите, что у вас под боком колдун в лесу поселился?

— Это еще вопрос, господин, кто у кого под боком поселился. Прапрадеды сказывают, что во время Войны Магии сам король Денхольм I говорил с Астархом, бился с ним, победил, но жизнь сохранил. И Лес во владение отдал. Раньше ведь много всякой магии было. Нашлась и ворожба, что служит Той, За Которой Нет Мира. И чтобы не гадать, где какая, запретили магию вообще. Ладно, беседовать потом будем. Приятель ваш в бане парится, советую присоединиться. Чистый пар всю мерзость из тела выведет.

Король, шатаясь, встал, через силу, борясь с подступающей тошнотой, оделся и побрел следом за стариком, вон из избы с низким закопченным потолком, на свежий воздух. Знахарь, бережно поддерживая его под руку, провел по деревеньке в дюжину убогих хат и остановился перед совсем уж маленькой избенкой, из окна которой валил сизый дым.

— Да там пожар! — дурным голосом завопил король. — Санди сгорит!

— Вот шальной! — выругался подпрыгнувший от неожиданности ведун. — В бане никогда не парился, что ли? Полезай! Да веник не забудь!

Король собрался с духом и шагнул, пригибая голову, в узенькую дверь. И остолбенел в изумлении: в духоте, в жаркой влажной полутьме вертелся шут и самозабвенно хлестал себя березовыми ветками.

— Горе у меня! — безрадостно поведал Санди, плеснув воды на раскаленные камни. — Гитару я в болотах проклятущих оставил! Но ты заходи, заходи! Мы гостям всегда рады! — и замахнулся веником.

Глава 5. ТОРГОВЫЙ ГОРОДИШКО

Они сидели за столом, прихлебывая из больших глиняных кружек липовый отвар, непривычно чистые, сытые и счастливые. Король и не подозревал, что когда-нибудь так порадуется пресной каше на воде, а составил достойную конкуренцию Санди в скорости работы ложкой.

Чий подхватил нехитрые снасти и с прочей поселковой ребятней устремился к секретному рыбному месту, обещая к вечеру побаловать гостей жареной рыбкой и наваристой ухой. И теперь король постукивал пальцами по столешнице, в нетерпении и азарте представляя себе хрустящую рыбью корочку и сглатывая слюну. Ведун хитро поглядывал то на него, то на шута и, улыбаясь, сухим костлявым пальцем чертил на столе воображаемую дорогу в город.

— Вот здесь, — ткнул он в отполированный годами сучок, — деревня наша. Вот здесь — Стекк, городишко торговый. А от него до Северной дороги — всего полдня пути…

Король и шут мрачно переглянулись.

— Нельзя нам на Северный тракт, отец, — вздохнул Санди, — никак нельзя.

— Дела, — протянул ведун, усмехаясь. — Нельзя, говоришь? А у самого в кармане королевская подорожная спрятана. Что ж вы за люди такие? Ну да ладно. Коли на тракт нет ходу, плыть вам по воде. Река спокойная, вверх по течению поднимитесь к самому Эрингару. А там до столицы — рукой подать. Только нужно ладью нанимать, а денег у вас нет даже на лодчонку захудалую.

— Деньги будут, отец, — обнадежил шут. — До городка вашего дойдем, разживемся мелочишкой.

— Дела, — опять покачал головой ведун. — Не хотите ли правду старику рассказать, ребятки?

— Правду — не можем, — развел руками Денхольм. — Да и не поверишь. Скажем так: мы — гонцы Светлого Короля. Везем важные вести. А кому-то очень не хочется, чтобы мы доехали до столицы. В долине Эсполот на нас напали всадники. Спасаясь, мы свернули в Лес Астарха…

— Выходит, не обмануло вещее сердце моей бабы, — задумчиво протянул знахарь. — Схватило до боли, без сознания рухнула. В рассудок свой вернулась, говорит — беда: по пятам за Светлым Королем скачет Сама Старуха Вешшу душу в Подол прятать…

И Денхольма словно коснулся ледяной ветер страшного предсказания, и теплым днем подошедшего лета онемели руки, и тело затрясло мелкой дрожью. Вешшу! Вешшу вышла на охоту за его душой! Черный, как ночь, всадник за спиной в ущелье Поющих Скал! Вешшу, вечная противница Йоттея, Вешшу — Собирательница опустевших душ, верная прислужница Венды!

На лице шута явственно читался ужас. Нет перерождения душам, попавшим в Подол к Вешшу, уходят они и больше никогда не возвращаются!

Ведун между тем продолжал, словно не замечая присевшей у краешка стола тени страха:

— Молвила, а через день из Стекка весть приносят: заболел Светлый Король, и столица бунтует. Дела…

Помолчал, взглянул на притихших гостей и внезапно, звонко хлопнув в ладоши, дунул на незваную тень.

Король и шут переглянулись. Санди хихикнул. Старик довольно кивнул:

— Незачем ей с нами сидеть, злодейке. И вам, государи, бояться нечего пока. Оберег у вас хороший, чудо из чудес, давно такого не видывал. Откуда же у вас семена дерева Хойша завелись? Их собирают на юге, в новолуние перед грозой последнего месяца года, такое случается нечасто… Да и вернувшихся живыми из владений ирршенов по пальцам можно перечесть…

— Друг отдал, — пояснил Санди, завороженно глядя на хрупкий кувшинчик в узловатых, словно ветви больного тополя, пальцах старика.

— Сам отдал? — не поверил ведун. — По доброй воле?! Что же вы такое везете, государи?!

Он поскреб седую бороду, потом махнул рукой, как человек, решившийся на небывалое:

— С вашим другом мне не тягаться, конечно… Но и я подсоблю, чем могу. Близок мой Последний Порог, а так, глядишь, и лишнюю стрелу в руки Йоттея вложить сумею…

Ведун встал и порылся за закопченной печью.

— Вот! — горделиво поднял он руку. — Эй вы там, на небе! Отдаю, чтоб мне сдохнуть, отдаю добровольно!

Король и шут опасливо оглядели пустую руку старика и понимающе переглянулись.

— Решили, спятил старый? — Ведун расхохотался так, что задрожали слюдяные окошки, а тощий кот с громким мявом ринулся вон из избы. — Мало кто ныне помнит о Незримом Кошеле, почти не осталось таких. Да и Кошелей-то — раз, два и счет закончен! Что везете — сюда положите, никто не отнимет, с шеи не сорвет, открыть не сможет! Берите, пока не передумал!

Король бережно принял из дрожащей старческой руки волшебную вещицу, повертел в руках нечто — и вдруг увидел! Потрепанный Кошель из некрашеной кожи буйвола, старый, затасканный, с обрывками нарядной бахромы.

— Увидели, господин? — грустно улыбнулся ведун. — Значит, признал вас хозяином. Незаменимая была вещь в сельском быте: всей деревней там деньги от стражников прятали! А теперь разве утаишь?!

— Так возьмите обратно, — удивленно воскликнул Денхольм, — я и без него проживу!

— Сам он к вам пошел, господин! — замахал на него руками ведун. — Вам, видать, нужнее!

Скрипнула дверь, и в избу вошла еще не старая женщина, бережно придерживая миску с вычищенной рыбой. Мельком глянула на руки Денхольма, вздохнула облегченно:

— Отдал все-таки, пень старый! Не плачь, к добру отдал. Вещь на простор рвется, вещь дорогу любит, а ты ее — за печку!

Ведун злобно глянул на нее и нахохлился:

— Цыц, баба неразумная! Стряпай у печи да помалкивай!

— Вот оно что! Шаг сделал — и остановился. Не стой, не жадничай! Не оскудеет рука дающего — добро назад рекой вернется! Передай им, что обещал, не таи обиды, не жалей чужого!

— Ой, баба глупая, болтливая! — запричитал ведун. — Слова с языка, что паутину с потолка стряхивает! О чем болтаешь, с кем болтаешь — ведаешь ли?!

Женщина схватилась вдруг за сердце, захрипела, торопясь вытолкнуть отравленные, отнимающие жизнь слова предсказания:

— Торопится Вешшу, коня подгоняет, по душу, невинную душу! Сто ног у нее, сто рук у нее — все чужие! Сто рук поднимают сотню мечей, горят их клинки мертвым пламенем, рвут душу на сотню сгоревших свечей, кидают в Подол неприкаянный! Отдай, не жалей, поздно будет — себя проклянешь, в Подол попадешь!

Замолчала, задыхаясь и кашляя, а ведун сразу сник и откуда-то из-за пазухи достал невзрачную на вид булавку из позеленевшей от времени меди.

— Давно это было, господин. Проходил по берегу человек. Странный, страшный на вид, но душа его пела подобно лютне. Больше я таких не встречал: шел по морю людскому и брал горе человеческое, где украдкой, где силой, где лаской. А взамен отдавал теплоту своего сердца, щедро одаривал, будто горел в нем огонь негасимый. Серой была его душа, и собственной боли в ней с лихвой хватило бы на восьмерых, но чужую боль не отталкивал, собирал, как монетки складывал. Я его приютил, разговорить пробовал. Только он одно сказал.

«Горя, — говорит, — ведун, много идет. Венда в Элрону пробивается. Скоро Вешшу придет, ты жди. Как услышишь ее — беги! В сторону города Стольного, что хочешь делай, что придумаешь — говори, но отдай королю булавку Эксара, пусть не снимая носит! Сам нес, да не донесу, нельзя в город, не пускают!»

Взял я булавку, спрятал в Кошеле своем заветном. Времени тратить не стал, в столицу пошел, Короля спасать. Только во дворец меня не пустили, били, обзывали, Башней грозили. За ворота выставили — я обиду вырастил, чужое стал своим считать, раз от него хозяин отказался. Может, баба права, и через вас, господин, она в хозяйские руки попадет?!

Булавка Эксара! Позеленевшая от времени легенда лежала на королевской ладони! Пять дней и шесть ночей ковал ее Эксар, правая рука Итани, Гном Сторожевых гор. Металлы смешивал, заклинания творил, жар своей души вкладывал. Всего себя отдал, в пылу работы обратился в камень, не успев даже орнамент нанести! Силен был оберег Светлых Королей, но слишком неказист на вид, вот и затерялся в сокровищнице. А потом и вовсе пропал. Как оказалась древняя булавка в руке какого-то бродяги? Почему во дворец нес, себе не оставил? Почему сам не пришел, первому встречному отдал?!

— Тот человек как-нибудь назвал себя, старик?

— Он звал меня Ведуном, я называл его Пришлым. К чему нам большее, господин? Те, кто еще помнит силу магии, своих имен понапрасну не дарят!

Король огорченно вздохнул, пряча булавку в Незримый Кошель: вот и пригодился подарочек! Слишком много загадок, слишком часто встречаются отголоски древней магии на его пути… Но тут баба поставила на стол миску жареной рыбы, и он забыл обо всех неприятностях последних дней, обстоятельно обсасывая кости.

На следующее утро, попрощавшись с ведуном и его бабой, они направились в городишко Стекк, взяв в проводники неугомонного Чия.

Город не впечатлял ни красотой, ни величием. Торговая площадь, окруженная рядами деревянных домов, обмазанных серой глиной. Здание в два этажа служило одновременно ратушей и городской больницей, радовали глаз лишь купеческие особнячки, вольготно раскинувшиеся за городской стеной и утопающие в зелени яблоневых садов. Хорош был Вельстан, край Цветущих Яблонь Элроны! Чий быстро разузнал дорогу к дому местного менялы и привел короля к добротному особняку, окруженному чугунной решеткой. Денхольм заглянул в расположенную неподалеку гостиницу с облезлой вывеской и, заплатив одолженную у мальчишки мелкую монетку, потребовал себе лист хорошей бумаги, на котором состряпал королевский бессрочный вексель.

Взглянув на обозначенную на бумаге сумму, меняла поперхнулся пивом. Трижды проверив подпись и печать, с неразборчивым бормотанием полез в шкатулку за деньгами. Вскоре ворчание сменилось горестными стонами: почтенный торгаш пересчитывал золотые монеты. Сквозь неясные завывания проскользнула и пара отчетливых фраз:

— Неизвестно еще, оплатят ли мне векселек, господа хорошие!.. Болен король, серьезно болен, а вы его подписью под нос тычете… В столице еле бунт разогнали, ну да ладно, заплачу все сполна, без стражи обойдемся… Вот ваше золото, господа, подавитесь… Милости просим, заходите еще, глядишь, сочтемся, там посмотрим, кто найдет, кто потеряет!

Король мельком глянул на багровеющего от ярости шута: Санди отличался прекрасным слухом и наверняка расслышал многое сверх того, что уловил Денхольм. И теперь стоял, недобро сжимая кулаки и медленно закипая, как забытый чайник. Король дернул шута за рукав, спрятал мешочки с золотом в карман и выволок скандалиста за дверь.

— Да ты что! Слышал, что он там говорил! Да его же…

— Доберемся до столицы, поговорим еще раз, — урезонил его Денхольм. — А пока у нас есть дела поважнее! Или тебе в объятия к страже угодить захотелось?

— Опомнись, куманек! Ведь это королевские, в смысле, твои стражники!

— Мои, — легко согласился король. — Но и те, на дороге, были одеты как стража. И те, кто тебя избивал, были стражниками, Йоттея им в печенку! Наша цель, дружище, как можно незаметнее добраться до дворца. Я очень хочу пожить еще немного, представляешь?! А вот говорят, по моим следам Вешшу идет… И мне страшно, будто кто-то постоянно держит кинжал у горла.

— Ладно, молчи, а то я тоже испугаюсь. Пусть подавится своими погаными словами нелюдь проклятая!

Они заглянули к местному портному и вскоре приобрели вполне приличный вид: так могли бы одеться купцы средней руки. Чий преданным щенком скакал следом и заработал большой медовый пряник. Король отдал мальчугану и кошелек с золотыми монетами для старого ведуна. Понимая, что пора прощаться, малец шмыгнул носом и доверчиво потерся о плечо Денхольма:

— Вы заходите к нам в гости, дяденька, уж мы вас ждать будем! — выдавил он сквозь предательские слезы и опрометью кинулся прочь.

Король посмотрел ему вслед с нежданной лаской, с особо острой горечью вспомнил поджатые в смертельной обиде губки Ташью, потом махнул рукой и поспешил на пристань. Странно было вспоминать, как всего полмесяца назад его манила дорога. Домой, домой во имя Светлых Богов! Честное слово, он уже напутешествовался лет на десять вперед!

Отловленный шутом корабельных дел мастер, с трудом державший направление в сторону ближайшего трактира, сосредоточенно борясь с икотой и убивая перегаром всякую живность на расстоянии двух лиг, пространно поведал им, что на Светлой Реке вряд ли найдется судно быстрее корыта под гордым названием «Ветер», в чем поклялся кишками речной акулы и плавниками морского ежа. После чего был отпущен с мелкой монетой, зажатой в грязном кулаке, а король и шут через пару минут придирчиво рассматривали посудину, получившую столь горячую рекомендацию. «Ветер» оказался довольно ладно скроенным треггом [5], ощерившимся двумя десятками весел по бортам. На одинокой мачте безвольно болтался зеленый с синим полосатый флаг торгового флота Элроны. На палубе было пусто, лишь какой-то печальный матрос сидел на корме, свесив ноги и наигрывая на губной гармошке.

— Эй, парень! — окликнул его Санди. — Капитан ваш где?

Матрос изумленно уставился на наглеца и что-то буркнул, не отрывая гармоники от губ. И устроился поудобнее, ожидая продолжения столь удачно подвернувшегося балагана.

Санди не сдавался:

— А пассажиров ваш капитан возьмет?

— Взять-то он возьмет, — решился оборвать мелодию сидящий на вахте, — да только куда потом денет?

— На берег высадит, — опешил шут.

— Ага, много вас таких по суше бродит: с палубы пинками не согнать! В общем, так, рыбы сухопутные, — сначала деньги, потом разговор!

Король достал из-за пазухи кошель и смачно позвенел золотыми монетами.

Волшебные звуки сотворили чудо: парень свалился с борта куда-то внутрь корабля и надолго пропал из виду. Вскоре он спрыгнул на берег, надев для солидности кожаную куртку и потрепанную фуражку.

— Прошу прощения, господа, — обращался он в основном к Денхольму. — Позвольте представиться: Лист, капитан этой посудины. Если вы уточните конечную цель вашего пути, мне легче будет ответить на ваши вопросы.

Денхольм только покачал головой, не в силах вымолвить ни слова. За дело взялся Санди:

— Мы должны без приключений доплыть до Эрингара. Назовите вашу цену и время отправки судна. Мы будем на борту точно в срок.

— Обычно я беру по две монеты серебром за день пути с человека, — сверкнул глазами капитан Лист, и король понял, что цену он заломил неслыханную, — идем шесть дней при хорошей погоде, а отплываем дня через три…

— Если вы отплывете завтра в полдень, мы будем платить по монете золотом, — устало пообещал король. — И еще: мы заплатим по одному золотому за каждого не взятого на борт пассажира.

— Боюсь, я не совсем понял вашу мысль, господин.

При этом капитан смотрел с таким явным интересом и пониманием, что шут не выдержал:

— А я думаю, что мы уже договорились, приятель. Ты не возьмешь на борт пассажиров, кроме нас двоих. Тем, что уже плывут с тобой, — откажешь. Мы хотим доплыть до Эрингара без остановок и без лишних надоедливых крикунов на палубе.

Капитан отрицательно покачал головой:

— Без остановок не получится. Слишком сложный фарватер, вверх по течению не везде можно пройти на веслах. Гребцы не работают ночью. И кроме того, мы везем груз в соседнюю деревню…

Санди обдумал полученную информацию:

— Значит так, приятель. Груз тебе лучше сразу передать другому судну, иначе люди на берегу останутся ни с чем. Ваши ночевки мы переживем. А если пройдешь реку за три дня, заплатим больше, чем обещали. Усек выгоду? За каждый сэкономленный день платим вдвойне!

Капитан почесал затылок:

— Послали же вас крокодилы, чтоб неладно вам было, искусители! Из-за двух человек столько мороки! Ладно, платите задаток. Отплываем завтра в семь, придете, не придете — ждать не станем! И честно вас предупреждаю: на «Ветре» не те условия, чтоб совершать увеселительную прогулку. Это торговое судно, и если вы цените комфорт, стоит подождать «Красу Эрины». Всего четыре дня задержки, зато отличная кормежка и в каютах — мягкие диваны!

— В семь так в семь, чем раньше, тем лучше, — полностью проигнорировав слабую попытку отделаться от непрошеных пассажиров, ответил Денхольм.

Санди развязал кошелек и выдал капитану пять монет. После чего тот, небрежно насвистывая, удалился на свой корабль и вскоре оттуда донеслись звуки губной гармоники.

— Будем надеяться, что не подведет, — вздохнул король.

— Вид у него какой-то несолидный, куманек, — почесал затылок Санди, — не тянет он на капитана. Не надул бы, а?

— Я бы ему не советовал, — усмехнулся Денхольм. — Ладно, пошли устраиваться на ночлег.

В тихой и безлюдной гостинице их встретили с распростертыми объятиями. Хозяин не скрывал своей радости по поводу случайных клиентов, столь редких в это время года, служанка суетилась, накрывая на стол, помощник-мальчишка стелил постели. Увидев золотую монету, трактирщик сначала онемел, потом потерял бдительность настолько, что, подсев к господам, поведал последние столичные новости.

— Вот вы интересуетесь, что в столице произошло, государи мои, — драматичным шепотом начал он, хотя ни король, ни шут ни о чем спросить не успели. — Странные дела там творятся!

— Мы слышали, будто бы бунт? — осторожно поинтересовался Денхольм.

— Было, было восстание, — согласно закивал хозяин с таким важным видом, словно сам затеял всю эту кутерьму или изловил виновника. — Темные людишки сцепились со стражей. Из-за чего — никто не знает, но стояли, проклятые, насмерть. Говорят, двоих или троих изловили, пытали, куда пропали зачинщики. А они все свое твердят: повидаться, мол, им со Светлым Королем надобно. Ну, каково? Совсем обнаглели!

У Денхольма сжалось сердце.

Он взглянул на шута, но Санди, старательно отводя глаза, обратился к замолчавшему в эффектной паузе трактирщику:

— Что стало с этими безумцами?

— Канцлер обещал их повесить на дворцовых воротах!

— Повесил? — хрипло спросил король, не в силах более скрывать охвативший его ужас: люди, прикрывшие его спинами на улице Священного Круга, люди, доверившие ему свои жизни, — погибли! А что в это время делал он? С лицедеями развлекался?!

— В том-то и дело, что не успел! — выдержав очередную трагическую паузу, заявил трактирщик.

И король не смог сдержать вздоха облегчения.

— Почему? — переводя дыхание, решил уточнить шут.

— Один из них захворал, к нему позвали лекаря. Сплетники несут, будто сам Масхей спускался в подземелье, но я думаю, чушь все это! Делать больше королевскому лекарю нечего! Только на всякую шваль отвлекаться во время болезни самого короля!

Король считал как раз наоборот, но спорить не стал, согласно кивая.

— А наутро выяснилось, что мятежники испарились, — оскалился Санди.

— Точно, господин! И в тот же день, говорят, восстание утихло само собой: мятежники просто побросали оружие и попрятались по своим норам. Но начальник городской стражи решил не упускать столь редкий шанс и добить подонков в их собственном логове. Восстание закончилось, началась резня. И тут, представляете, — голос трактирщика стал еле слышен, — загорелись казармы, сами собой, да так лихо, что всем городом тушили. Так что страже стало не до бунтовщиков, свое добро спасали!

— Откуда у тебя эти новости, хозяин? — не выдержал король. — Тут тянет на две государственные тайны, а ты пол языком подметаешь!

Трактирщик порядком струхнул.

— Свояк у меня только вчера из столицы вернулся, — пролепетал он, сделавшись из пунцового бледно-зеленым. — Не велите казнить, государи, я же не знал… Я же не хотел…

— Не знал, не хотел. Впредь не болтай о том, что тебя не касается, — сурово приговорил Санди. — За обед спасибо. Показывай комнату.

— Как же, как же, государи мои, наверху ваши комнаты, лучшие во всей гостинице. Аккуратнее, будьте добры, ступеньки…

— Разве мы просили две? Одной комнаты на двоих будет достаточно, — снова прервал угодливое бормотание хозяина непреклонный Санди. — Вели поставить сюда еще одну кровать, и чтобы тебя не видно и не слышно было, пока сами не позовем!

Трактирщик только руками всплеснул в изумлении и тревоге, но распоряжение отдал.

— Ну что ж, куманек, — убедившись, что никто не подслушивает за дверью, облегченно вздохнул Санди, — по крайней мере можем не торопиться как на пожар: в городе все успокоилось и без нас. Впрочем, нам немного и осталось: сесть на корабль с несолидным капитаном.

— Я раздвоился, — сокрушенно поведал король. — И я уже ничего не понимаю. Я бесконечно рад тому, что стражники подавили это дурацкое восстание, зачинщиком которого поневоле оказался я сам. И мне страшно стыдно перед всем этим поверившим в меня сбродом.

— А мне кажется, — тихо возразил шут, — ты только теперь начинаешь кое-что понимать…

— Я жил себе спокойно во дворце, — не слушая его, продолжил Денхольм, — и твердо знал, что хорошо и что плохо. Мечтой моей жизни было раздавить эту воровскую гидру, смести с лица земли Темную Сторону Итанора! А теперь я сочувствую преступникам и боюсь собственной стражи! И побери меня Йоттей, если я знаю, что мне делать!

— Вернуться во дворец, — пожал плечами шут.

— А потом? Как жить потом?! Делать вид, что все это мне приснилось в кошмарном сне? Убедить себя, что кто-то другой, не я, нес деньги в Темный Храм и лупил городскую стражу? Продолжать как ни в чем ни бывало молиться Светлым Богам?!

— Ты задаешь слишком много вопросов, братец. И задаешь их в небо, поскольку я не смогу тебе ответить. Если хочешь дельный совет, вот он: поменьше думай. Сосредоточься на возвращении, а там видно будет. Приедем — будем копаться в архивах, узнаем все, что сможем, о Союзе Трех Сил. Или о его отсутствии в природе. Пошлем гонцов в Вендейр, пусть все разнюхают как следует. А сейчас давай спать! — Шут забился под одеяло и демонстративно захрапел.

— Может, ты и прав, — вздохнул король.

— Разумеется, — усмехнулся Санди, на минуту прерывая особо заковыристую руладу. — Если мы поговорим еще немного, точно проспим до полудня и опоздаем на трегг.

На трегг они, разумеется, не опоздали, напротив, встали вовремя, с аппетитом позавтракали и погрузились на корабль задолго до назначенного срока.

Глава 6. ПОПУТНЫЙ «ВЕТЕР»

Несолидный капитан Лаэст смирился как с наличием на своей посудине чужаков, так и с чудачествами незваных пассажиров. За пару золотых он согласился уступить гостям свою каюту, а сам перебрался к кормчему, попросив перед уходом не высовывать носа на палубу, чтобы не мешать матросам и не создавать толкучки. Король и шут с пониманием отнеслись к просьбе и с энтузиазмом принялись устраиваться на новом месте под гром невнятных команд и вполне определенной отборной ругани на четырех языках, включая эльфийский.

Когда стихли суета и беготня на палубе, а в небольшом окошке замелькали береговые пейзажи, король решил осмотреть судно. Шут остался в каюте, приноравливаясь к еле заметной качке.

Под звучные команды капитана гребцы налегали на весла, несколько матросов качались на вантах, расправляя парус. Штурман, он же кормчий, небрежно и легко вел судно по извилистому фарватеру, правя кормовым рулем. В отличие от неказистого капитана кормчий вызывал уважение и доверие. Крепкий, как скала, с темными глазами, в которых то и дело мелькали зеленые насмешливые искры, с темными, чуть тронутыми сединой прямыми волосами до пояса, он возвышался над палубой подобно второй мачте.

— Эй, кэп! — неожиданно крикнул он. — Прошли стремнину!

— Парус! — немедленно отозвался Лаэст.

Огромное белоснежное полотнище с тихим хлопком рухнуло с высоты подбитым альбатросом, пару раз беспомощно взмахнуло крыльями, ударяясь о мачту, не в силах подняться в небо… Но штурман повернул руль, ловя ветер, и нетерпеливо забившаяся парусина загудела, выгибаясь дугой, устремляясь вперед, к туманному горизонту…

— Сушите весла, ребята, — махнул рукой капитан, покидая свой пост.

Денхольм ожидал, что и гребцы разбредутся по палубе, но встали лишь двое или трое, остальные устроились поудобнее, вольготно вытягивая ноги и с любопытством уставившись на короля.

— Я ведь не диковинная птица! — возмутился Денхольм.

— Не обижайтесь, ваша светлость! — тут же откликнулся один из матросов. — У нас пока нет работы, а смотреть все равно больше не на что.

— Да и не каждый день за пустяковую работу такие деньжищи платят! — подхватил второй.

— Оставьте человека, пусть осмотрится, привыкнет, — подал голос штурман. — Меня зовут Стэнли, господин. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь без всякого стеснения.

— Он такой, ничего не стесняется! — хохотнул третий матрос. — Попросите голышом на мачте станцевать — станцует!

— Только придется доказать выгоду подобного танца!

Теперь уже от смеха трясся весь корабль. Король взглянул на штурмана и поперхнулся удивлением: Стэнли прятал усмешку в роскошных усах.

— А тебе, Дарри, и выгоду доказывать не надо, станцуешь за так, лишь бы посмеялись, — раздался негромкий голос капитана, и веселье разом стихло. — Прошу прощения, господин, мои люди не привыкли к подобным пассажирам и зачастую бывают бестактны. Вот что, молодцы, — обратился он к примолкшей команде, — балагана не потерплю. Господин торопится и за каждый сэкономленный день платит вдвое. Не угомонитесь — будете грести целые сутки.

И снова спустился в каюту.

— Вы уж не обижайтесь, если что, господин хороший, — примирительно развел руками Дарри.

— Вообще-то кэп повеселиться любит, — снова встрял в разговор его напарник. — Просто не выспался, всю ночь груз по складам и малым суденышкам пристраивал, а теперь вот боится вас обидеть чем-нибудь. Соберете вещички — да на берег. А он и без груза, и без денег останется.

— Так просто ему от меня не избавиться, — заверил король, устраиваясь под мачтой. — А если кто и должен обижаться, так это Стэнли. За что ж вы его так?

Дарри опасливо глянул в сторону штурмана, потом облегченно рассмеялся, прикрывая рот ладонью:

— Какое ему до нас дело, господин! Ему скучно, вот и витает в облаках. Когда-то он водил большие корабли по Южному морю, туда, куда и птица-то не всякая долетит! Так что теперь ему и внутреннее море Валирет лужей кажется. А мы так, вроде мелкой рыбешки или мошки надоедливой.

— Что же он делает на вашем трегге? — изумился король.

— Ему наш капитан жизнь спас, — уважительно пояснил Дарри. — А Стэнли долг теперь возвращает. Я не совсем шутил тогда: если капитан прикажет, станцует на мачте за милую душу!

И все опять хихикнули.

— Да тише ты, не шуми! — попытался урезонить весельчака Денхольм.

— Думаете, он нас слушает? — заступился за товарища еще один из гребцов. — Он небось корабль через полосу бурунов в Проклятом заливе ведет!

— Слушаю, слушаю, — бросил в пространство ехидно щурящийся Стэнли. — Куда же я от вашего бреда денусь?

Простая фраза произвела впечатление выстрела из катапульты. Наверное, еслибы заговорил корабельный ростр, матросы не так удивились и испугались.

— Во-первых, — продолжал меж тем штурман, — танцевать я не умею. Во-вторых, веду корабль по Эрине, а двух дел сразу не делаю. В-третьих, хотя до шуточек ваших мне действительно нет дела, за весла вам взяться придется.

Команда взглянула на штурмана и покорно дернула весла.

— Не волнуйтесь, господин. Тем, кто хорошо поработал языком, руками поработать сам Вальман велел, — усмехнулся штурман. — Разговаривайте почаще, ребята, — ласково посоветовал он матросам. — Глядишь, и впрямь пораньше пассажиров до места доставим.

— А нам не привыкать! — прохрипел от натуги кто-то из сидящих поближе к носу. — Мы и по двое суток гребли, живы остались!

— Тем более платят хорошо! — поддержали его с кормы.

На палубу выбрался позеленевший Санди и недовольным взглядом осмотрел трегг. Вся команда разом, не сговариваясь, повернула головы в его сторону. От подобной нежданной популярности шут скривился еще больше, потом усмехнулся и прошелся по палубе на руках, показывая язык всем желающим увидеть. Для верности прошествовал на нос и повторил процедуру для тамошних гребцов, рискующих вывернуть шеи от любопытства.

— Надеюсь, я вас позабавил, — под довольное хихиканье матросов заключил Санди, становясь на ноги. — Больше мне добавить нечего, сабли не глотаю, пламенем не плююсь, на обезьяну похож мало. Представление закончено, просьба заняться своими делами. Все.

После такого выступления даже слегка растерявшийся штурман не сразу обрел былую флегматичность.

Что касается матросов, они долго таращились, а Дарри ошалело постучал себя по голове.

— Во-во! — радостно кивнул немного повеселевший Санди. — Мозгов-то нет, так, может, настучишь маленько! Во всяком случае, не грех попробовать! А пока слезь со скамьи, дай погрести.

Дарри растерянно глянул на Стэнли. Штурман критическим взором осмотрел шута, потом согласно кивнул. Похоже, понял, что Санди просто необходимо за тяжелой работой отвлечься от бунтарских поползновений собственного желудка. Возмущенный матрос печально уступил место и сел рядом с Денхольмом, выразив слабую надежду, что назойливый гость скоро устанет. Но Санди упорно прогреб до самого обеда и весло оставил с явным сожалением.

Обедали в кают-компании, маленьком помещении, на время расчищенном от всевозможных карт. Королю кроме капитана и штурмана были представлены также судовой лекарь Ганник и кок Сэгг, прислуживающий за столом. Сервировка имела претензии на изысканность, стряпня же оставляла желать лучшего, но Денхольм давно утратил былую привередливость в отношении еды и уделил обеду максимум своего внимания. Что касается Санди, шут вяло поковырял вилкой салат из овощей с ранними грибами, извинился и вышел прочь. Лекарь понимающе покачал головой и тоже покинул сотрапезников.

Что порядком удивило короля, так это обилие всевозможных редких приправ на столе. И он не упустил возможности удовлетворить свое любопытство, перехватив кока между переменами блюд.

— Весь трюм этой дрянью набит до отказа, — пробурчал Сэгг, — а так хоть на столе разнообразие! Вот доплывем до места, сбагрим товар, тогда конечно…

И замолчал, наткнувшись на красноречивый взгляд капитана.

— Спасибо, приятель, — кивнул головой Денхольм и обернулся к Лаэсту.

Капитан развел руками:

— Ладно, что теперь. Мы везем в Эрингар груз пряностей внутреннего моря Валирет и должны неплохо на нем заработать, Поскольку доставка груза не требует дополнительных остановок…

— Простите, господин, — счел нужным вмешаться и штурман, — мы проделали долгий путь специально за этим товаром. Пряности вообще имеют хорошую цену, а с восточных берегов Валирета идут на вес золота.

— Команда слишком много сил потратила на доставку этого груза. Двое погибли во время шторма, еще один — от неведомой северной болезни, — решительно перебил Лаэст. — И, право, нам легче расстаться с вами, чем опорожнить трюм. И если вам угодно сойти на берег…

— Оставьте, капитан, я все прекрасно понимаю, — усмехнулся король. — Контрабандой нелегко заниматься, слишком много риска…

Капитан грозно нахмурил брови, и вся его несолидность разом слетела с обветренного лица. Штурман демонстративно завязал узел из стальной вилки.

— Я мог бы потребовать, чтобы нас везли бесплатно, — продолжил меж тем Денхольм, старательно не замечая сгустившихся в кают-компании тяжелых туч, — но мы поступим проще: я заплачу на четыре монеты меньше обещанного. И постарайтесь не попасться стражникам, иначе ваши жизни не будут стоить даже этой погнутой вилки.

Вернувшийся лекарь несколько разрядил обстановку:

— Я дал вашему другу пилюли, господин, через час ему станет лучше, — и, с изумлением глянув на руки Стэнли, торопливо принялся за уже остывшее жаркое.

— Мое судно пользуется доброй славой, господин, — мгновенно успокоившись, заметил Лаэст, поглядывая на короля своими по-мальчишески наивными глазками, — и вы явно нуждаетесь в хорошей скорости, будто спасаетесь от погони. Сойдемся на двух монетах во имя всеобщего спокойствия.

Денхольм улыбнулся и согласно кивнул: теперь он понимал, почему команда боится своего капитана. И еще почему никто и никогда не заподозрит притворщика в контрабанде.

Десерт был съеден в атмосфере полного взаимопонимания и с намеком на общность интересов: король стремился поскорее добраться домой, Лаэст и его команда — сбыть бесценный груз. Раскуренные трубки белесым табачным дымом скрепили странный союз, и Денхольм с удивлением поймал себя на том, что вновь его симпатии принадлежат подданным, живущим врозь с королевским законом.

На палубе королю кивнул порозовевший шут, успевший подкрепиться из общего котла и теперь азартно резавшийся в кости с наименее сознательными членами экипажа. Появление высокого гостя и штурмана у игравших особого интереса не вызвало, лишь Санди неопределенно помахал растопыренными пальцами и выкинул две шестерки под аккомпанемент из отборной ругани.

— Зачем же вы брали пассажиров, Стэнли? — устраиваясь на полюбившемся месте под мачтой, поинтересовался король.

— По глупости, — сплюнул за борт штурман и пристроился рядом. — Кэп побоялся вызвать подозрение отказом от столь прибыльной сделки. Теперь же понял, что мог не беспокоиться. Вам общение со стражниками еще более нежелательно, чем нам. Но, клянусь потрохами морской черепахи, вы были на волосок от смерти…

— Нас не так просто убить, приятель, — рассмеялся Денхольм. — Право же, себе дороже!

Штурман посмотрел долгим испытывающим взглядом и кивнул:

— Наверное, вы правы, господин. Но попытаться можно.

— Вам придется встать в очередь. Слишком много желающих.

Стэнли хотел что-то возразить, но тут на палубу поднялся капитан. Денхольм и моргнуть не успел, а кормчий уже стоял у руля, да и игроков как ветром сдуло, остался один разобиженный Санди на опустевшем бочонке. Король кивком подозвал его, и шут присел под мачтой на нагретое штурманом местечко.

— В чем дело, куманек? — еле слышно поинтересовался он. — Я слышал, нас собирались убить?

— Мы попали к контрабандистам, дружище, — пояснил король.

— Ну, пока у нас общие интересы. Мы ведь тоже прячемся от стражи, не так ли? Но что ты собираешься делать, вернувшись наконец в столицу?

— Сам не знаю, — развел руками король.

— Хорошенькое дельце. Компанию ты себе, братец, подбираешь что надо! Сначала городское ворье, потом бывший наемный убийца, наполовину свихнувшийся колдун, по которому костер тоскует как минимум лет сто, а теперь еще и контрабанда! Блеск!

— Ладно, не ворчи. Если уж собственная стража пытается мне кровь пустить, куда деваться бедному монарху?

На палубе тем временем все вернулось в прежнее русло: матросы поставили парус, гребцы налегли на весла, привычный берег вытянулся узкой лентой и поплыл назад, уступая место новым просторам.

Красива была Эрина, Светлая река Священной Элроны. Неспешно и величаво несла она свои прозрачные, чистые воды, отражая, как в зеркальной дымке, ласковые лучи уставшего, разморенного собственным жаром солнца. Искрилась и переливалась, подмигивала золотистыми огоньками, пляшущими на легкой наветренной ряби, словно сама волшебница Эариэль рассыпала самоцветы на отрезе сияющего неба…

И летели вдаль берега, сковавшие безудержную силу речных духов, удержавшие все сметающий табун белопенных коней Вальмана, приятеля Итани, правящего замысловатым кружевом быстротекущих рек…

Летели берега, спешили уступить дорогу соседям, выстроившимся в праздничном приветственном поклоне королю Элроны, нарядные, умытые недавним ливнем, обошедшим стороной белокрылый трегг; залитые светом сверкающие берега, то холмистые, то болотистые…

Пролетали мимо острова, матросы затянули лихую рыбачью песню в такт своей яростной борьбе с тяжестью весла, и замечтавшийся король очнулся только тогда, когда падающее за горизонт измотанное солнце окрасило багрянцем выросшие из болот, подобно почетной страже, скальные уступы.

Матросы оставили весла и выстроились на палубе. Обнажая голову, капитан обвел их суровым взглядом. Из всей команды один лишь штурман остался у руля, но и он свободной рукой стянул с головы засаленную повязку…

Несколько слов благодарственной молитвы за добрый путь, за спокойную воду, за попутный ветер, за щедрых гостей. Несколько минут тишины. И маленький самодельный кораблик, бережно опущенный на воду, унес пару просяных лепешек, смоченных в вине, зажженную свечку и золотую монету — задабривать своенравных речных божков, успокаивать безвременно ушедшие души утопших… Кораблик под напряженное молчание экипажа прыгал с волны на волну, потом наконец клюнул носом и ушел в глубину. Матросы вздохнули с облегчением: капризные боги не сердились за прожитый ими день и приняли жертву. Вслед уходящему на дно маленькому парусу понеслась тягучая песня памяти обо всех моряках, запутавшихся в бороде могучего и грозного Фейхайя, коварного Бога морских штормов и подводных рифов:

Корабли улетают вдаль,
Корабли уплывают в моря…
И тонка парусов печаль…
Темной сталью блестят якоря.
Только что они забыли там?
Одиночество со штормом пополам
Или чаек резковатый крик,
Ощущения свободы миг?
Пел разом помрачневший штурман, с нежданной силой, с затаенной болью. И вторила ему команда охрипшими тяжелыми голосами, команда речного трегга, пропитанного солью суровых морей:

Их отвага была им звездой,
Их фортуна вела за собой…
Лучше с боем погибнуть в волне,
Чем от сытости — на земле!
Мелкая дрожь охватила короля, он взглянул на шута и встретил расширенные от возбуждения зрачки серых глаз. С непокрытыми головами стояли они бок о бок с контрабандистами, и сердца их бились в такт унылым звукам.

А потом все неожиданно смолкло, и тишина оглушила короля.

Резкий крик отрывистой команды прозвучал, подобно боевой трубе, оцепенение исчезло, разбивая магию поминальной песни. Матросы кинулись убирать весла, сворачивать парус, крепить якорь. Тяжелый переход был завершен, впереди их ждал ужин и долгожданный отдых.

Наступала ночь.

После ужина, ненамного отличавшегося от обеда по разнообразию и качеству поданных блюд, король был приглашен на партию в пок-пот, где попеременно выигрывал и проигрывал с таким искусством, что остался при своих, никого не обидев. Санди от фишек отказался и, извинившись, спешно покинул высокое общество ради пустого бочонка из-под молодого эльстонского вина, потертых костей и азартных партнеров, желающих отыграться.

Войдя за полночь в каюту, шут похлопал себя по карманам, набитым медяками, и, довольный жизнью, развалился на койке.

— Теперь ты скажешь, — улыбнулся король, — что всю жизнь мечтал заняться контрабандой.

— Да нет, в балагане я чувствовал себя уютнее, — усмехнулся шут. — Все-таки качка — наказание Богов. Но в целом ты прав, здесь лучше, чем в твоем дворце, куманек! И безопаснее.

— Молчи, ворон, приманишь беды! — предостерег король, погружаясь в тяжкие думы. — Так ты тоже считаешь, что во дворце этот кошмар не кончится?

— А где он начался, хотел бы я знать! Наверное, не каждый день в королевское вино подливают яд койшу.

— Так уж прямо койшу! Да и откуда тебе знать?

— Масх просветил, ядовитое светило лекарской премудрости. На самом деле, братец, будь моя воля, я бы вез тебя в другую сторону, прочь от дворца. Ты вот следствие не учинил, и теперь там вольготно разгуливает отравитель. А с твоим легкомыслием у него сто и одна возможность оборвать нить жизни Потомка Богов. А если остаться здесь, никто бы и не заподозрил…

— Не мечтай. Мы капитану как кость в горле. Высадит в ближайшем порту. Ну в лучшем случае до моря довезет за солидную плату.

— А там сели бы на другой корабль…

— А кто страной управлять будет? — сердито оборвал король, прислушиваясь к собственным ощущениям. — Мне ведь и самому возвращаться неохота, — поведал он вдруг с удивлением, — еще вчера думал, что все, больше носа из столицы не высуну ближайшие лет десять, а вот совсем сбрендил Божьей Милостью Король Элроны: и на королевство наплевать, и убийцу брата пристукнуть руки чешутся. Самолично, заметь, не казнить, а голыми руками разорвать на мелкие части. Он ведь, сволочь, его безоружного резал, связанного клятвой побратимства, литьем воды и прочей дрянью суеверной!

— Йо-хо! — только и смог выдавить шут. — Знаешь, куманек, я тоже хочу поучаствовать!

— На здоровье, — буркнул Денхольм. — Где-нибудь постоишь в сторонке, зрелищем наслаждаясь, но ближе, чем на роуд, даже не подходи! Он мой! Брат показал мне его, моля об отмщении, и я сам выполню волю брата!

— Ладно, успокойся, — обиженно осадил Санди. — Все равно надо во дворец: ребята волнуются. Беспорядки по стране, стражники совсем сдурели, скотины наглые. Совет Мудрейших, опять же, кровушку нам попортит. Да и Зона, если ты не забыл, стоит большим и жирным вопросом.

— Скоро приедем, — махнул рукой и король. — Давай спать?

— Первая мудрая мысль за сегодняшний вечер!

Спал Денхольм спокойно, но сны его неизменно сопровождал острый пряный запах скрытой в трюме контрабанды,

С утра их разбудило нездоровое оживление на палубе.

Король и шут выскочили из каюты, полные самых дурных предчувствий.

Но оказалось, корабль просто проходил стремнину между скалистыми островами, а капитан счел возможным нанять в помощь экипажу людишек из окрестных деревень. Довольные щедрой платой мужики вперемешку с оказавшимися не у дел гребцами, оживленно переругиваясь, брели по берегу и изо всех сил тянули толстые корабельные канаты, проводя трегг по узкому фарватеру стремительной, ликующей реки. Штурман, в неизменной цветастой косынке, оставил свой пост у руля, доверив его капитану, и командовал процессом проводки. Повинуясь взмаху обветренной до красноты руки, корабль тянули то влево, то вправо, но неизменно вперед, выводя из опасного места.

Засмотревшихся было гостей перехватил кок, вручивший им корзинку с холодным завтраком и кубарем скатившийся обратно в камбуз. Король решил последовать примеру Сэгга и увел с палубы упирающегося Санди: помощи от них никакой, так хоть мешать не будут. Они с аппетитом позавтракали в своей каюте и от безделья заскучали. Но вскоре радостный топот наверху возвестил об окончании трудного участка пути, и король поспешил на свежий воздух. Верный Санди пыхтел сзади, не отставая ни на йоту.

Штурман приветливо кивнул пассажирам и высказал удивление по поводу нежданной удачи: в это время года попутные ветры были большой редкостью. Король пожал плечами в ответ: ветер вообще редко дул ему навстречу, а слабенькое заклятие отлично регулировало его силу и направление.

Несколько секунд, крошечный кусочек жизненной нити — не слишком большая плата за скорейшее возвращение домой.

И вновь берега полетели назад, стремясь раствориться в северных туманах, и вновь развернулась красавица Эрина, горделиво выпрямляя плечи и раскидывая в стороны руки притоков. За день они преодолели еще несколько стремнин, и каждый раз капитан нанимал помощников, стараясь экономить время. И все же к вечеру команда валилась с ног от усталости, сломленная тяжелым переходом. После благодарственной песни за прожитый день и торопливого ужина матросы рухнули в развешенные в кубрике гамаки, и вскоре трегг задрожал от густого раскатистого храпа.

Король и шут остались в нежданном одиночестве. Единственные из всех, они не принимали участия в преодолении препятствий и не испытывали острой потребности в отдыхе. Напротив, отлично выспались за время невольных отсидок в каюте и встретили вечер бодрыми и полными сил.

Тиха была вечерняя Эрина, так широка, что вездесущая мошка не добиралась до окутанного тьмой корабля. Огни от носового и кормового фонарей отражались на водной глади и перемешивались с легким паром, стелющимся над затаившейся водой. Где-то испуганно вскрикивала сонная птица, в прибрежных камышах раздавалось сердитое кряканье.

Король стоял на корме и мешал дым своей трубки с подступающим все ближе туманом. Тихо было на душе, покойно. Задумчивый шут лежал на прогретом за день палубном настиле, и легкая блуждающая улыбка выдавала скрытые в душе строки рождающегося стиха. Его тоже тронул этот мягкий, пропитанный запахом осоки вечер, такой странный и чарующий.

Вдруг Санди приподнялся на локте и огляделся.

— Что это было, братец? Птица?

— О чем ты? — спустился с небес на землю Денхольм.

— Всплеск…

— Ничего не слышу…

— Немудрено! При полном-то отсутствии слуха… О, вот опять!

— В чем дело? — тихий спокойный голос капитана заставил их вздрогнуть.

— Санди слышал всплеск, — охотно пояснил король, — какая-то птица…

— Давайте помолчим, государи…

Они помолчали. Лицо Лаэста закаменело, и он исчез в трюме. Через минуту его сменил Стэнли. Наскоро одетый штурман долго вглядывался в темноту, словно можно было что-либо разглядеть в этом тумане.

— Ну что? — вопрос капитана застал их врасплох.

Но штурман, не оборачиваясь, кинул через плечо:

— Справимся, кэп. Лодок шесть, не больше. Главное, держаться подальше от берега…

А король с удивлением смотрел, как бесшумными тенями разбирают весла гребцы, как юркими ящерицами взбираются на мачту матросы.

— Что происходит, капитан? — не выдержал шут.

— Какая-то сволочь крадется на лодках, — процедил сквозь зубы Лаэст, мгновенно преображаясь, и Санди взглянул на него с суеверным ужасом.

Король уже видел истинный облик капитана и теперь мало обращал на него внимание. Он следил за командой. Без лишних приказов, молча, матросы надевали неведомо откуда взявшиеся кольчуги, доставали абордажное оружие, выдвигали бортовые и кормовые щиты. Мирный торговый трегг прямо на глазах превращался в грозный боевой корабль. Часть вооруженных гребцов заняла весла, пропуская по одному, а то и по два зараз. Оставшиеся не у дел матросы примеряли в руках обитые железом мощные дубовые доски, и по их скупым движениям король понял: этим людям не привыкать держать щиты над головами гребущих товарищей, защищая от случайных и прицельных навесных стрел. Даже для контрабандистов это было чересчур! Впервые Денхольм оценил скоростные возможности трегга, его оснастку, его ладно скроенный корпус. Маленькое суденышко в один парус и двадцать весел оказалось способным поспорить с многопарусным судном военного флота!

— Похоже, капитан надеется уйти без боя! Хорошо бы, побери их сомы Вальмана! — проворчал Санди. — Да, куманек, опять влипли. Контрабандисты, говоришь? Пахнут, как пираты, можешь мне поверить!

— Одно другому не мешает, — философски отмахнулся король, решивший не обращать внимания на подобные мелочи.

— Вам лучше спуститься в каюту, — очень вежливо приказал им Лаэст.

— Ну нет! — вскинулся шут. — Дайте мне лук, эти скоты песню испортили!

— Если дело дойдет до рукопашного боя, я пригожусь вам как мечник, — поддержал друга детства король.

Лист раздраженно указал рукой в сторону трюма, и, по-своему истолковав повелевающий жест, Денхольм и Санди кинулись вооружаться. Выяснилось, что Сэгг заведовал не только кухней: недоверчиво поглядывая на странных пассажиров, кок выдал шуту кольчугу, лук, колчан и узкий меч в добротных ножнах.

Король сам подобрал клинок по руке и азартно размял пальцы.

— А если это стража контрабандистов ловит? — нервно хихикнул шут.

— А если это стража за нами охотится? — пожал плечами король. — У нас нет выбора, дружище.

Увидев их на палубе, Лаэст гневно стиснул кулаки, но, покраснев от натуги, промолчал, заталкивая обратно готовые сорваться с языка непотребные ругательства.

— Я хотел бы поговорить с вами, капитан, — не давая ему опомниться, подступил Денхольм. — Возможно, гонятся за нами. И, учитывая этот факт, вам выгоднее сдать нас сразу. По этой же причине мы будем драться до последнего. Позвольте лишь вопрос, жизненно важный для нас обоих: кому вы сообщили, что берете на борт пассажиров?

— Никому, — недолго думая, заверил капитан. — Не в моих правилах болтать языком. Я просто отдал ваши деньги на сохранение местному меняле.

— С улицы Битых Горшков? Что ж, все понятно…

— Ничего мне не понятно, сударь, — отрезал Лаэст. — Все тот же шельмец-меняла мог нанять местный сброд, смекнув, что я везу немалые денежки. Или попросту проболтался кому не следует. Сейчас многие живут грабежом, а торговый трегг — добыча лакомая. Если дело дойдет до драки — деритесь со всеми, но ответственность за ваши жизни я с себя снимаю.

Тем временем из тумана постепенно выныривали тени, в которых с трудом можно было распознать лодки, прикрытые шелестящим на ветру тростником.

Выждав, пока нападавшие оставят весла, протянув руки к мирно дремлющему на волнах треггу, капитан пронзительно свистнул. Единый могучий выдох был ему ответом, восемь весел затрещали под напором медлительной воды, тридцать две могучие руки рванули непокорное дерево, сдвигая с места громаду корабля. Трегг покачнулся, волной опрокидывая хрупкие лодчонки, хлопнул бичом надсмотрщика темный, как ночь, парус, и разом погасли фонари, накрывая светлую палубу обрывком чернильной тучи.

Корабль взял с места в карьер, подобно лучшей лошади холмов Холстейна, рванул, как птица, ловя своим крылом слабый ночной ветер. Сзади слышались крики и ругань, но они отдалялись столь стремительно, что перестали вызывать азартную дрожь в ладонях.

Король опустил меч и разочарованно хмыкнул: очень уж хотелось по-настоящему размяться. Немного привыкнув к темноте, он царапнул любопытным взглядом штурмана, вцепившегося в руль до боли в костяшках пальцев. Стэнли закрыл глаза и что-то бормотал себе под нос. Денхольм прислушался.

— Шестьдесят три, два пальца влево, шестьдесят девять, полпальца вправо, семьдесят восемь, влево на ладонь. — Штурман вел корабль по памяти, мысленно вырисовывая извилистый фарватер.

— Король не решился его окликнуть. В гудящей тишине летел вперед призрак остроносого корабля, трепетал на мачте темный парус, над палубой висело томительное ожидание. Казалось бы, все, оторвались! Так почему же медлит капитан? Люди устали, вымотались за день! Их разделяет почти дневной переход, можно выставить часовых и поспать хоть несколько часов! Почему же трегг, покорный воле хозяина, несется вперед, как загнанная лань?

На полном ходу окутанный темнотой корабль влетел в скопище укрытых тростниками рыбацких яликов, давя, круша, подминая под себя спешащую с верховий флотилию неведомого врага. На полном ходу борт о борт пронесся мимо черной как ночь скалы, схожей очертаниями с двухмачтовым военным кренхом [6]; треск растираемого в пыль дерева смешался с воплями смертельной боли попавших под удар сломанных передних весел. Еле успели убрать кормовые, вырывая вместе с надежными ременными петлями. От столкновения с кренхом короля отбросило к мачте, в одну кучу смешало гребцов левого борта, по правому с трудом удержали падающих в воду товарищей, лишь недрогнувший Стэнли железной рукой выправлял руль, спасая «Ветер» от гибели.

— Ты жив, куманек? — прохрипел где-то рядом ошалевший шут.

— Санди, стреляй по кораблю! — сам не свой заорал в ответ король. — Пока они не пришли в себя!

Свистнула стрела, одна, другая, вслед за шутом схватили луки все, кто уцелел в свалке, поливая смертельным дождем скалу, так похожую на корабль.

— Гребцы, на весла! — сердитый голос капитана резал темноту на части. — Заменить носовые! Налегай, ребята! Щитоносцы, занять места! Давайте, мальчики, поплыли наконец!

Хороша была команда невзрачного капитана Листа, дважды повторять не приходилось, через мгновение трегг уже летел вперед под ливнем арбалетных стрел, набирал скорость, выгадывая крохи жизни…

В полной тишине разворачивался военный кренх, в полной тишине ударили по воде десятки весел, и сотня сильных, хорошо отдохнувших за день рук ломала тонкое стекло затуманенной речной глади — догнать негодяев, ускользавших из так умело приготовленной западни, догнать и уничтожить!

— Не уйти, — мрачно подытожил свои наблюдения капитан.

— Вперед не пропущу, но могут протаранить, — кивнул штурман. — И что им от нас надо?!

— Сейчас узнаем, — пожал плечами Лаэст. — Эй, на кренхе! Чего вам надо? Военным заняться больше нечем? — И отошел с открытого места.

В ответ посыпались стрелы, с поразительной точностью бьющие в доску настила, оставленную предусмотрительным капитаном.

— Ишь, как ровно кладут, — восхитился контрабандист. — А ведь навесом лупят, головастики болотные! Это не ответ! Что вам нужно, трюмное гнилье?! — вновь заорал он во всю глотку.

Больше не стреляли. Но через какое-то время раздался душераздирающий вопль:

— Именем короля остановитесь!

— Неплохое начало! — порадовался Денхольм. — Но в эту игру можно и вдвоем поиграть. Именем короля катитесь к водяным Вальмана! — прокричал он, приложив ко рту руки.

— Хороший ответ, — сдержанно похвалил Лаэст.

— Спасибо, кэп, — немедленно возгордился король.

— Слушайте, вы! — зашумели на кренхе. — Скотины безмозглые! Гребите к берегу, пока целы! Нам нужны пассажиры! И клянусь честью, мы их получим!

— Получите, — согласился Лаэст. — Только не пассажиров. Я поклялся доставить их в Эрингар, а я не нарушаю слова, особенно если за него хорошо платят. Хотите, плывите с нами: после того как мне заплатят, они ваши…

— Эти люди — злодеи Короны, фальшивомонетчики, у нас приказ, подписанный королем!

— Вечно ты подписываешь не глядя всякую мерзость, — покачал головой шут. — А мы слыхали, болен король, не до фальшивомонетчиков ему! — заорал и он, решив поучаствовать в бредовом диалоге.

— Я знаю толк в деньгах! — поддержал его капитан. — И отличу настоящую монету, будьте покойны.

— Ладно, сами напросились на неприятности!

Кренх постепенно догонял трегг. Усталые гребцы выжимали последние силы, казалось, еще немного — и они рухнут замертво. Но вскинул голову Дарри, весельчак, балагур Дарри и, поудобнее пристроив на плечах щит, нежданно запел поминальную песню:

Обрывают ветры паруса,
Птиц стараясь оставить без крыльев!
Ох не любят порой небеса
Не смирившихся с позой бессилья!
Составители карты земной
Презирали подобный устрой:
Корабли их тонули всегда,
И была им могилой вода!
— Только что они забыли там? Одиночество со штормом пополам?! — дружным ревом подхватила вся команда, словно хлебнув свежего воздуха, словно припав губами к источнику бодрящей силы…

И вновь рванул вперед уставший корабль, выгадывая лишние мили в смертельной погоне, лишь мрачный штурман вел свой неторопливый отсчет, неизменно занимая самый выгодный фарватер.

Стало заметно светлее, сонные предрассветные часы сменяли ночную темень. Кренх нагонял, нависая бушпритом над шлемом несгибаемого Стэнли. И злобные хищные стрелы нетерпеливо искали шею лучшего кормщика королевства…

— Щитоносцы, сменить гребцов! Арбалетчики, на корму! Гребцы, пять минут отдыха и приготовиться к бою! — приказал капитан, обнажая свой меч.

— Другого выхода нет? — тихо спросил Санди, восхищенно наблюдая за командой.

— Нас спасет только ветер, — вздохнул Лаэст. — И даже с ветром проиграем, не уйдем от четырех парусов!

— Дайте мне кинжалы, и мы резко снизим парусность проклятой посудины! — с воодушевлением в голосе пообещал шут.

— А ветер вы носите в кармане? — съязвил капитан.

— Не совсем, — вздохнул король. — Не волнуйтесь, будет попутный ветер, голову кладу.

Лаэст пристально посмотрел на Денхольма, перевел взгляд на Санди. Привыкшие к сумеркам глаза смотрели не мигая.

— Эй, Сэгг! Десяток кинжалов! — неожиданно громко скомандовал он.

Шут примерил в руке полоску стали, потеснил у щели между кормовыми щитами готовых к бою арбалетчиков.

— Сэгг, — снова позвал капитан странно дрогнувшим голосом. — Сэгг, неси бочонки с водой Граадранта!

Король вздрогнул от неожиданности. Граадрант Темный! Священная река веллиаров! Мрачные легенды несла миру его черная вода…

— Храни нас Светлые Боги! — истово выдохнул шут, и засвистела сверкающая сталь, круша снасти, обрывая крылья, вспарывая плотную парусину…

— Огня! — приказал Лаэст. — Огня, порождения морской Бездны!

Вспыхнул фитиль кормового фонаря, и не теряющий времени Санди сунул стрелу в жадное смолянистое пламя.

«Не загорится!» — успел подумать король, но рванула с тетивы огненная змейка, цепляя на кренхе парус, охватывая всепожирающим пламенем мачту.

Под градом стрел, под ливнем завываний и проклятий летел вперед непокорный трегг, полосуя веслами израненную воду.

— Бочки! — охрипшим голосом скомандовал капитан.

Матрасы выбили днища у добротных дубовых бочек и швырнули в освободившееся пространство воды.

Мрачный, как полночный дух, капитан кинул следом незакрытый фонарь, обыкновенный кормовой фонарь, олицетворение покоя и уюта…

Король успел заметить неестественно-темное маслянистое пятно на залитой багряным светом поверхности воды, как вдруг вся река, от края до края, вспыхнула чадным пламенем… И разом затабанили весла на кренхе, гася скорость, оттягивая смерть…

— Ветер, Ваших Светлых Богов вам в задницу! Ветер! — вне себя от гнева заорал капитан в ухо королю.

И разъяренный Денхольм излишне резко щелкнул пальцами…

Налетевший ураган перепутал снасти, толкнул кренх навстречу неизбежной гибели. Рычащий от натуги штурман еле успел повернуть руль, выводя корабль из скальной ловушки. Затрепетал готовый сорваться парус, затрещала мачта, ходуном заходил на опасной волне трегг…

— Потише бы, куманек! — зашипел Санди, хватаясь за горло.

И король опомнился, гася силу заклинания.

Молча уплывали они вверх по реке, молча уходили от горящей воды, от гибнущего гордого корабля, еще недавно грозившего смертью. Темной неживой маской было застывшее лицо капитана, и языки чужого огня опалили глаза хмурой, притихшей команды.

Стэнли закрепил руль и положил на борт левую руку:

— Беру на себя твой поступок, Лаэст! — тихо и отчетливо произнес он.

И прежде чем капитан успел его остановить, отрубил мизинец и кинул в багряную воду.

И тотчас корабль пришел в движение. Кто-то кинулся к штурману, протягивая чистую тряпицу. Заскрипели в уключинах уцелевшие весла, застонали раненые, Сэгг грубыми холстинами прикрывал тела погибших товарищей.

— Где Ганник? — выдавил из себя капитан.

— Мы отнесли его в каюту, — пояснил один из матросов. — У него разбито лицо, и стрела прошила плечо насквозь, когда он метался между ранеными. Совсем плох наш лекарь.

— Стэнли, встань за островом. Команде нужен отдых. Мертвым — добрый погребальный костер.

— Есть, капитан. — Штурман кривился от боли, но не рискнул доверить руль вертящемуся вокруг него Дарри.

Лаэст кивнул и спустился в каюту. Король помедлил немного и пошел следом. За спиной пыхтел неизменный шут.

Бледен был Ганник, корабельный лекарь, так бледен, что и покойника бы напугал. Нехорошая, гнойная кровь выходила толчками при каждом судорожном вздохе. Кровь сгустками вырывалась из сломанного носа, струилась изо рта, перекошенного смертельной мукой.

— Ах, Ганник, Ганник! — застонал капитан. — Что ж тебе внизу не сиделось, дружище?! Кто здесь? — вдруг гневно воскликнул он. — Вы?! Зачем?!

— Чтобы помочь, — серьезно и не в меру торжественно заверил шут. — Эту травку мне еще Лайса подарила, — пояснил он королю. — Помнишь Лайсу, братец? Воды надо согреть, листья заварить. Отваром рану натереть, остальное влить в рот. Обломок стрелы в нем — нож калить, наконечник вырезать!

— Много у тебя травы? — с мукой и надеждой в голосе спросил Лаэст.

— Сколько раненых на корабле? — вопросом на вопрос ответил Санди.

Руки лекаря нежданно зашевелились, словно силясь что-то пояснить…

— Трое убиты, — зашептал капитан, следя за пальцами умирающего, — шестеро ранены. Четверо еле души удерживают: лекаря ждут, чтоб веселее было… Ты еще шутишь, горемыка! Так привяжи душонку крепче к телу!

— Долго не протянет, — тоном знатока пояснил шут, сам не раз топтавшийся на Последнем Пороге.

— Вижу! — отрезал капитан, но тут судно толкнуло о песчаную отмель, и он выскочил на палубу, заорав не своим голосом:

— Якорь в воду, нежить камышовая! Все на берег — дрова собирать!

Через полчаса на поляне горел костер, а в котелке кипел драгоценный отвар. И Санди обходил по порядку уложенных на куче сена раненых, потчуя горьким снадобьем из большой глиняной кружки, натирая раны пропаренными листами… И Ганник уже дышал ровнее, и кровь на истерзанном, изрезанном плече застыла багряной коркой…

А еще через час отгорел искристый столб погребального огня, вознесший прямо к небу прах погибших в бою воинов. И Сэгг суетился вокруг небольшого костерка, мешая аппетитное варево. И спали вповалку матросы, не дождавшись доброй, возвращающей силы похлебки…

— О чем задумались? — вывел короля из задумчивости голос Листа.

— Я думаю, пришла пора нам расстаться, — проговорил Денхольм, взвешивая на руке каждое упавшее слово. — Мы слишком опасные пассажиры…

— Я не бегаю от опасности, государь…

Король не счел нужным удивиться такому обращению. Лишь спросил:

— Давно догадались?

— Стэнли вас первым разгадал. А я во время драки понял, что он прав. Что это за люди, государь?

— Если бы я знал, — вздохнул Денхольм. — Как бы то ни было, мы уходим. Вот деньги, немного больше, чем мы обещали. Ваши люди пострадали, я хотел бы заплатить и за эту битву, но, боюсь, останусь без гроша…

— Я не взял бы с вас и обещанных денег, — задумчиво уронил капитан, — да придется людям объяснять почему.

— А мне бы этого не хотелось, — улыбнулся король, вкладывая в обветренную руку увесистый кошель. — Только умоляю, не мешайте нам уйти…

— Не собираюсь, — улыбнулся и контрабандист. — По воде плыть опасно. И в Эрингаре вас наверняка встретят с подобающей убийцам помпой… Выспитесь хорошенько под нашей защитой, потом ступайте вдоль реки: по этому берегу деревень много… Если хотите, выделю ребят покрепче для охраны.

— Спасибо, капитан Лаэст, — покачал головой король. — С охраной мы станем заметнее. Кто бы мог подумать, — снова улыбнулся он, — я плыл на корабле самого Лаэста, знаменитого пирата Лаэста, за которым несколько лет безуспешно гоняется весь Королевский флот!

— И который остается вашим преданным слугой, государь! — поклонился человек, известный как самый опасный и удачливый пират Южного моря.

Вскоре на берегу спали даже часовые. Стараясь ступать как можно тише, шут принес сумки с провизией и теплыми одеялами. Король приладил к поясу полюбившийся меч, проверил в Незримом Кошеле булавку Эксара, Перстень Власти и Большую Печать. С ласковой печалью оглянулся на сонный «Ветер»…

— Ветер рассыпал по небу монисты.
Тяжко заснули контрабандисты.
Дозора не выставив, сиро, убого.
— Под Богом спят люди, забывшие Бога… — прошептал шут, закидывая за плечи котомку. — Пошли, что ли, куманек!

Они осторожно прокрались мимо дремлющих часовых и зашагали прочь от спящего лагеря, держа по правую руку серебристую ленту реки, а по левую — красную полоску рассвета.

Глава 7. ПЬЯНЫЙ МЕНЕСТРЕЛЬ

По ненадежной хлюпающей дороге они сумели дойти до деревни прежде, чем схлынул боевой азарт и навалилась усталость. В единственном на всю округу трактире для них нашлось местечко, и за умеренную плату хозяин вручил ключи от просторной светлой комнаты с двумя кроватями, застеленными чистым бельем. Отвыкший от такой роскоши король умылся водой, кем-то заботливо подогретой, рухнул на койку и моментально заснул. И сквозь сон смутно слышал, как осторожный Санди двигает к двери платяной шкаф.

Проснулись они лишь к вечеру, когда порядком стемнело, и неясные сумерки окутали низкие деревянные дома за окном. В дверь постучался трактирщик и доброжелательным тоном поинтересовался, проснулись ли господа и соизволят ли спуститься вниз к вечерней трапезе. Зевая во весь рот, Санди сообщил, что «господа» проснулись, желают умыться и голодны, как звери. И если в общую залу набилось не слишком много народу, готовы съесть все запасы хозяина.

Через пять минут им доставили горячую воду, кусок мыла и чистые полотенца. Король жизнерадостно поплескался в лохани, упоенно принимая летящие в лицо брызги, с наслаждением подставляя шею под теплые очищающие струи.

— С кем дружбу завели, подумать жутко! — ворчал шут, поливавший его из кувшина. — Про Лаэста слухи ходят, один другого противнее! Говорят, однажды он не погнушался кораблем беженцев: люди убегали от войны между восточными князьками, убегали, понятно, с заветными кубышками и наиболее ценным домашним скарбом. Его команда вырезала всех мужчин, а женщин и детей продала в рабство тем самым, от кого пытались убежать! Эта скотина объявлена вне закона пятью государствами, на побережье внутреннего моря Валирет стоят специально для него приготовленные виселицы, а он плавает себе по Эрине, контрабандные пряности развозит!

— Тем не менее он спас мне жизнь, хотя мог запросто продать негодяям с кренха. И узнав, что я король, отпустил на все четыре стороны, вместо того чтобы заткнуть потихоньку рот и затребовать богатый выкуп!

— Кто за тебя выкуп даст, горе мое! — невесело рассмеялся шут. — Листен, что ли? Так нужен ты ему! Откуда ты знаешь, что этот тип собирался с нами сделать? Мы ушли тайком, без лишнего шума…

— Думаю, он просто решил не упускать возможности заделаться другом Светлого Короля — Денхольм принял полотенце. — И он вправе рассчитывать на смягчение приговора. Если только не возьмется за старое…

Когда наконец они спустились вниз, их стол был накрыт и уставлен всевозможными горшочками. Народу в зале было негусто, что объяснялось сравнительно ранним временем для развеселых гулянок. Король и шут обстоятельно принялись за еду, с любопытством разглядывая посетителей.

Четверо деревенских завсегдатаев вели неторопливую беседу за кружками пенистого пива. Почтенное семейство проезжего купца отдыхало после сытной трапезы. Сапожник с подмастерьями шумно обменивались последними новостями и не самыми пристойными анекдотами. А прямо перед королем, уныло оглядывая пустой стол, терзал струны лютни бродячий менестрель. Утоливший первый голод Денхольм жадным до впечатлений взором окинул незнакомца.

В том, что менестрель бродячий, никаких сомнений не возникало.

Он был до того худ, что, казалось, вот-вот переломится где-то посередине долговязого тела. Обветренная кожа, больше похожая на древний пергамент, обтягивала кости, свисая складками морщин на изможденных щеках. Как будто для полноты впечатлений лицо прорезал старый косой шрам, берущий начало где-то в копне пепельно-серых, давно нечесаных волос и теряющийся в вороте линялой, небрежно залатанной рубахи. Из-под густых бровей старика на мир смотрели глаза бездомной собаки, выпрашивающей косточку у дверей мясной лавки, глаза, давно потерявшие цвет и блеск, глаза, полные скрытой муки. Одежду дополнял серый поношенный плащ — дыра на дыре, не менее грязные, но радовавшие своей целостью штаны и стоптанные до дыр тяжелые башмаки, красующиеся рядом с торчавшими из-под стола голыми мозолистыми пятками. Наиболее опрятный и ухоженный вид имела лютня, издававшая в руках владельца жалобные звуки, убивавшие затаенной фальшью. Да еще прислоненный к стене посох дерева незнакомой породы, выкрашенный в патриотический фиолетовый цвет.

Между тем менестрель уловил огонек интереса в глазах небедного на вид заезжего купца и поудобнее перехватил лютню, подкручивая колки. Услышав звуки, извлекаемые из несчастного инструмента, Санди на весь трактир заскрипел зубами…

Налей вина, чтоб кубки не пустели,
— унылым голосом затянул бродяга, —

Чтоб стала речь правдива и остра!
Вино необходимо менестрелю,
Как топливо для пламени костра!
…И король почувствовал непреодолимое желание утопиться. Санди, видимо, сточив до корней все зубы, тихо застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Почтенное семейство поперхнулось недопитым вином, укоризненно поглядело на трактирщика и ринулось наверх, зажимая уши. Но, к великому удивлению короля, остальные примолкли и придвинули стулья, а хозяин, вместо того чтобы дать мерзавцу пинка, бросил в их сторону виноватый взгляд.

— О, — раздался чей-то гулкий шепот, — Эй-Эй наконец за лютню взялся!

Подвластны песне люди и стихии, —
надрывался меж тем певец, —

И этот Богом проклятый трактир.
Вино родит прекрасные стихи и
Отмывает запыленный мир.
…Король не понимал возникшего среди завсегдатаев оживления. Так мерзко ему не было даже в Лесу Астарха. Но он лишь заботливо убрал со стола острые предметы и выдрал вилку из скрюченных пальцев разъяренного шута…

И можно в мирный день пропеть балладу,
В которой войны, кровь и звон мечей.
А можно и подгрохот канонады
Воспеть отраду солнечных лучей…
И там и там источник вдохновенья —
Вино, оно как орден иль медаль!
Так лажа растворится в исступленье,
А из него появится печаль.
Певец явно наслаждался производимым эффектом, в его глазах родилось чувство, похожее на предвкушение, он давил фальшью, он выводил убийственные для уха рулады. И короля озарило: бродяга, неизвестно за какие заслуги пущенный в приличный дом, ведет слушателей к какому-то одному ему понятному финалу…

Но если трезв певец, так тяжко слуху,
Что даже зубы начинают ныть!
И у кого тогда достанет духу
Ему хотя б наперсток не налить?!
И будет он плести такие враки,
Которых не слыхали на земле,
И приведет к трактирной шумной драке
Отсутствие бутылки на столе!
…И король с облегчением рассмеялся, жестом подзывая трактирщика.

— Терпение, Санди! — прошептал он судорожно сглатывающему шуту. — Наше спасение обойдется нам в маленькую серебряную монетку!

И станет ведьмой добрая принцесса,
А рыцарь будет трус, дурак, подлец!
Тиран смягчится. Ради интереса
Велит повесить короля — певец! —
старательно фальшивил хитрец, жадно наблюдая за передвижениями трактирщика:

Один глоток — и правда торжествует!
Другой глоток — принцесса спасена,
И рыцарь узурпатора мордует,
Певца казнят за дерзкие слова!
— Насколько я понял, — с улыбкой ответил король на любезный вопрос хозяина, — ваш певец не замолчит, если ему не заткнуть рот. Вот вам деньги, сударь. Покормите его, пожалуйста. И поставьте на стол кувшин посолиднее…

Вино хранит привычные законы, —
сразу растеряв половину фальшивых нот, пояснил публике оживившийся менестрель:

И истина действительно в вине!
Мотив и ритм, морали да каноны
Горят в похмельном адовом огне…
Трактирщик, пожалей хоть клиентуру! —
взвыл он, всем своим видом поторапливая хозяина, несущего большой кувшин:

Плесни вина, ведь лажа все сильней!
Вино необходимо трубадуру
Как воздух… Хорошо… Еще налей!
В последнем возгласе сквозило такое облегчение, что трактир затрясся от грохнувшего со всех сторон смеха, к которому присоединился и король. Хохотали, держась за бока, деревенские парни, один из подмастерьев скатился под стол, а сапожник сгоряча выплеснул на него свою недопитую кружку.

— Ай да Эй-Эй! — в полном восторге проорал один из парней. — Вот уж не думал, что кто-то опять клюнет на его удочку!

— Видать, совсем тяжко пришлось! С такого-то похмелья! Фальшивил так самозабвенно, что челюсти свело!

— Тише, саранча! — прикрикнул на них сапожник, опасливо поглядывая в сторону короля. — Прикройте свои варежки! Лучше жерновами работайте, пошевеливайтесь: спать пора!

— Да рано еще, дядька! Завтра он уйдет года на три, кого слушать будем?

Менестрель между тем обстоятельно поглощал содержимое кувшина, почти не притронувшись к трапезе. Съев маленький кусочек хлеба, он завязал в узелок куриную ножку, вареный картофель и пучок зеленого лука. Вместительный кожаный бурдюк принял в себя остатки недобродившего молодого вина. Бродяга вдумчиво продегустировал оставшуюся в кружке жидкость, кинул на короля повеселевший, разом обретший цепкость и озорство взгляд.

— Спасибо доброму хозяину, — привычно поклонился он трактирщику, вставая и довольно твердой походкой направляясь к королевскому столику.

Денхольм вовремя перехватил только теперь опомнившегося шута, заставляя сесть и поставить на место увесистую кружку.

— Вы спасли мне жизнь, господин, — очень серьезно заверил старик со странным именем Эй-Эй. — Я ваш должник. Простите за представление, но…

— Да ладно, — стараясь не дышать перегаром, достойным дыхания дракона, перебил король. — Было довольно весело. Пустое.

— Нет-нет, я должен отблагодарить вас за терпение и щедрость. Мир дочиста отмыл свои краски, я снова могу петь! Я буду петь для вас, господа!

— Опять? — взвыл Санди. — Угомони его, куманек! Объясни ему, что мой слух больше не в состоянии выносить тот вой, что он называет песней! Расскажи ему, что в гневе я страшен и что даже если меня будут судить за убийство, найдутся смягчающие обстоятельства!

Но менестрель, не слушая гневных воплей, встал посреди залы, снова подстраивая колки…

В дверь ввалилась шумная толпа, с ходу требуя реки вина и горы мяса: крупные плечистые парни, тискавшие крепко скроенных девок. И шут посмотрел на них с тихой надеждой… Но увидев певца посреди залы, парни захлопнули пасти и, чинно выдав хозяину горсть медяков, заняли места поближе. Кто-то кинулся прочь, громко созывая народ. Из кухни прибежала прислуга и застыла в дверном проеме… Полной тишиной встретил трактир звуки лютни, нежные и печально-торжественные. Невидящим взором окинул публику певец, прикрыл глаза, устремленные в неведомые прочим дали… И запел:

Залиты бледной луною поля,
Тянет туманом с болот…
Проклята Богом эта земля —
Так древняя песня поет.
Там кости белеют, чернеет гранит.
Там стертый веками замок стоит.
…Король окаменел…

Голос певца, чистый и глубокий, казалось, сгущался под высокими сводами зала, обволакивал, круша века, сметая расстояния, — и вот уже как наяву видел Денхольм обломок черной башни, пришедшей в мир со старинной гравюры: проклятой Башни чародея Ронимо…

Замок угрюмый давит тоской.
Кто в замке хоть ночь проведет,
Тот навсегда позабудет покой —
Так древняя песня поет.
Будь пеший, будь конный, слуга, господин,
Но на душу примет проклятье руин.
Выйдет из замка при свете луны
И жизнь на земле проклянет,
Ведь камни руин от крови темны —
Так древняя песня поет.
И тысячи подло убитых людей
Со стоном живому прикажут: «Убей!»
Только однажды пришел в замок маг, —
Одежды сверкали, как лед,
И понял, что в замке хозяином — враг, —
Так древняя песня поет.
Вполголоса странную сагу завел
И магию нитью серебряной вплел.
…И король оторопел: желая отблагодарить за жалкий кувшин дешевого вина, певец слагал балладу о его далеком предке, герое Войны Магии Денхольме I! О великом пращуре, обладавшем Заклинаниями Воздуха и Воды, победителе ожившей пустой злобы, схоронившейся в Вендейре, Зоне Пустоты…

И хлынули воды в руины с небес,
И гром расколол небосвод,
И призрачный замок, навеки исчез, —
Так древняя песня поет.
Ведь кровью пропитан был каждый брусок,
Дождь смыл эту кровь — и остался песок.
Так древняя песня поет…
Певец смолк, изможденно падая на заботливо подставленный кем-то табурет. Слабо звякнула выпущенная из пальцев лютня, но уже через миг Эй-Эй вскинул голову и лукаво поглядел на Денхольма:

— Понравилась песня, господин?

— Ну ты даешь! — выдохнул за короля ошалевший Санди. — Спой еще, а?

На шута менестрель взглянул с меньшим почтением:

— Кто-то мне потроха выпустить клялся? Или послышалось, люди?

— Ладно тебе ерепениться! — замахал руками хозяин. — Когда ты выпивку клянчишь, тебя даже я придушить готов! Пой, Эйви-Эйви! Смотри, сколько народу набилось!

Эйви-Эйви! Вот оно что! Перекати-поле, в переводе с холстейнского наречия! Король улыбнулся: достойное прозвище для бродяги. И сокращение достойное. А как еще окликнуть такого? Эй ты! Эй-Эй!

Певец меж тем сменил гнев на милость и снова взялся за лютню. Таких красивых мелодий, таких берущих за душу баллад король еще не слышал. Санди так и вовсе был убит: к чему слагать мотивчики и дрянные стишки, если есть в мире человек, способный на такое! Но потом сказка исчезла, и на смену ей пришло разочарование. Уставшего Эйви-Эйви наконец зазвали к чьему-то столу, и понеслась под потолок разудалая песенка, полная непристойностей. И дружный хор луженых глоток весело подтягивал припев.

— Эй! — крикнул кто-то, перемежая брань иканием. — С таким… талантом… ик… тебе бы при… дворе… ик… выступать, короля… забавлять! Мог бы… в золоте купаться! А ты… песни за кружку… пива, как шлюха, продаешь!

Денхольм взглянул на певца. Но хмельной Эйви-Эйви покачал головой:

— Я не сумею жить в клетке. Да и зачем во дворце ободранный воробей? Прислуживать королю? Дышать ему на забаву?! — расхохотался он и внезапно пропел: — Король наш добр, но он — слепец… увенчанный короной… ведь заслонил ему дворец… страдания Элроны!

Хозяин испуганно оглянулся на королевский столик, пытаясь остудить горячие головы. Менестрель затянул новую песню, еще похабнее, чем предыдущая. С печальными вздохами король и шут поднялись к себе наверх.

Они быстро легли и погасили свет. Проворочавшись под одеялом, король понял, что вряд ли сможет уснуть. В голове крутились обрывки баллад вперемешку с непристойными куплетами. Он думал о певце. О том, что кощунственно разменивать такой талант в трактирных попойках. О том, что и голос, и песни Эйви-Эйви просто созданы для высоких стрельчатых залов его дворца, но взять к себе бродягу означало смертельно обидеть Санди, не говоря уже о памяти покойного брата, короля-менестреля. Он думал о Ташью, о прекрасной и гордой Ташью, и представлял себе ее заплаканные глаза. А еще он думал о своей жизни, не слишком длинной и не слишком удачной.

С самого рождения он привык полагаться на старших. Сначала за него решал отец. Потом брат. В пятнадцать лет он остался один, поскольку мать скорбела по Йоркхельду и не проявляла особого интереса к судьбе младшего сына. Через пять лет на его неокрепшие плечи свалилась вся тяжесть власти, придавила, норовя сломать, растоптать, изувечить… Но Совет Мудрейших подхватил готовые обрушиться своды, удержал купол государственной мощи — и народ не пикнул, не посмели обнажить мечи соседи, присмирели разбойники, расплодившиеся в смутное время безвластия. А зеленый, несмышленый король вздохнул с облегчением, распрямляя истерзанную спину. Но когда окрепли крылья и затосковали по свободному полету, как старательно былые помощники подрезали маховые перья слетку, готовому вырваться из клетки! Как самозабвенно душили все идеи и начинания! И вот он почувствовал наконец великую силу, железные когти и клюв, готовый разорвать любого, вставшего на пути, он узнал себе цену и приготовился к рывку… И в результате мучается бессонницей в захудалой деревенской гостинице, пробираясь по-воровски, тайком, в собственный дворец. Было над чем подумать…

— Не спится, куманек? — насмешливо поинтересовался Санди. — Держу пари, ты размышляешь на те же невеселые материи, что и я.

— Вряд ли, — вздохнул король. — Но попробуй угадать, если хочешь.

— Опасно тебе возвращаться, вот что, — неожиданно выпалил шут. — Не сейчас, куманек, не сейчас. Переждать надо, пока суета утихнет.

— Выбирал себе скакуна, а попал пальцем в хромую кобылу, — рассмеялся Денхольм. — Но идея интересная. А кто, по-твоему, за меня страной управлять будет?

— И кто, скажи на милость, за меня утешит мою Ташку?! — прямо-таки сочась ехидным ядом, в тон ему протянул шут. — А ты не думал написать письмо? Или писать не умеешь?

Король подскочил на кровати. Письмо! Ведь он мог послать его еще из Стекка! Успокоить, все объяснить, помощи у друзей попросить в конце концов! Ох, коронованный тупица!

— Что, переварил? — издевательски поинтересовался Санди. — Не переживай, до меня тоже недавно доскакало. Возьми-ка ты бумагу, перо — все равно ведь не спится — и подробно опиши наши приключения. Ташке что хочешь строчи, но парням непременно прикажи разобраться во всей этой паутине. Кто за нами охотится. И за каким рожном им это надо.

— Я им в письменном виде всю полноту власти передам. Вплоть до моего возвращения, — оживился король. — Пусть организуют новый Совет. Братья Сайх, Зуй да Масхей. Справятся, никак вместе учились.

— Листен разорется!

— Пусть орет. Против Большой Печати не слишком повыступаешь, — торопливо писал послание Денхольм. — А я еще оттиск Перстня приложу. Так, готово. Теперь письмо для Ташью. — Он задумался лишь на миг, и вся его печаль, вся тоска и нежность ливнем хлынули на небеленый лист бумаги.

Король писал о своей любви. Он тщетно искал нужные слова, а те, что вырывались из-под пера — разве могли они выплеснуть на бумажную плоскость его необъятную душу, в которой царили ослепительно синие глаза, и кинжалы длинных ресниц, и шорох осенних листьев, навеки запутавшихся в искрящихся прядях?! Король писал о разлуке. Он просил прощения за каждый день, прожитый вдали от возлюбленной, он ставил на колени непокорные строчки, он возводил из них пьедестал Надежды на скорую встречу…

— Остановись, братец! Пожалей письмоносца! — корявым камнем полетела насмешка в зеркальную гладь его печали, ушла на глубину, оставив круги тревоги и раздражения. — Представь, как он уныло бредет под тяжестью королевской любви, заключенной в несколько увесистых томов!

Денхольм сплюнул, кинул в шута подушкой и постарался закончить письмо. Поставил печать. Расписался. Санди отодрал от занавесок две шелковые ленточки и заботливо обвязал послания, накапав сургуча с найденного на столе огрызка и припечатав его Перстнем, изъятым из заветного Кошеля.

— Вот так-то, куманек. Дадим о себе знать. Парни наведут во дворце порядок. Столицу перестанет лихорадить. А мы тем временем спокойненько погуляем по стране, посмотрим, что в мире творится.

— Знаешь, дружище, — целуя заветное письмо, улыбнулся король, — теперь, пожалуй, я усну как убитый.

— Вот только не надо глупых сравнений! — не без привычного ехидства передразнил шут, покрывая второе письмо рядом смачных поцелуев.

Наутро их разбудила странная возня во дворе. Наскоро умывшись, король и шут спустились вниз, чтобы узнать причину переполоха и бессвязных причитаний. В трактире было тихо и пусто…

— Есть кто-нибудь? — окликнул Санди.

И словно в ответ донеслось от окна:

— Ведь говорил я ему: иди в комнату, отоспись! Не послушал, олух!

— Что стряслось? — подошел к хозяину Денхольм, расталкивая толпившуюся у окон челядь.

— Эйви-Эйви попался…

— Что значит «попался»?

— По законам Светлого Королевства бродяжничество запрещено, — неохотно пояснил кто-то, не отрываясь от стекла.

— И правильно! — с жаром перебил его сосед. — А то в клетке он жить не может! А пропивать последние штаны да гроши на пиво клянчить мастер!

— Все мы живем в клетке, — вздохнула жена трактирщика. — А он птица перелетная. Жалко старика. Теперь вот в кутузку упрячут. Лютню отберут, что с него еще взять-то?!

— А ведь они шли Маха арестовывать, братцы, — вдруг прошептал мальчишка-разносчик. — Мах наверняка уже деру дал…

— Куда ему бежать!

— В Зону, — прошелестело в ответ из дальнего угла…

— Цыц! — оборвал болтуна хозяин, опасливо оглядываясь по сторонам.

Король со смешанным чувством смотрел, как за мутным стеклом стражники тащат за ноги бродячего менестреля, и голова его с остекленевшим взглядом беспомощно подпрыгивает на кочках, собирая дорожную грязь и пыль.

— Как же он так? — растерянно переспросил шут.

— Как-как! По дурости своей! — огрызнулся один из ранних посетителей.

— Понесла его нелегкая по нужде на задний двор, — улыбнулся вдруг хозяин, — да, видно, затуманила глаза Темная Сила! Сбился наш Эй-Эй с выбранного курса и короткими перебежками, по канавам, ломанулся прямо на дорогу. Ноги заплетаются не хуже языка — лихо перебрал старик вчерашнего угощения!

— Ноги-то его и подвели! — хихикнула служаночка. — Брякнулся, непутевый, из кустов в пыль придорожную, угодил под ноги стражнику, проходившему мимо. Тот об него и споткнулся, растянулся поверху…

— На него следующий, — фыркнув, перебил трактирщик, — и дальше по порядку. Они ж себе под ноги не смотрят, по сторонам зыркают, падаль, где что плохо лежит! Вот и завалились разом. Что тут было, ваша милость! Да разве расскажешь?! Давненько к нам цирк не заезжал, но я-то помню и свидетельствую: артистам до стражи далеко!

— Ох уж они и ругались, — завистливо вздохнул мальчуган. — Да слова-то какие подыскивали: не запишешь — не запомнишь!

Дальше король дослушивать не стал. И куда только делся его страх перед стражей?! Не задумываясь о последствиях, тщетно пытаясь подавить ненужное веселье, вышел он из трактира и направился прямиком к живописной группе, разыгрывавшей новый акт нехитрой драмы. Ибо Эй-Эй очнулся и запел. Запел с похмелья. Убивая фальшью наповал. Даже тугоухих стражей порядка.

Санди слабо охнул и схватился за голову: его чуткий музыкальный слух не выносил подобных издевательств. Господа стражники оказались покрепче: в первый момент растерявшись и выронив пьянчужку, они взяли себя в руки и, скрежеща зубами, принялись пинать горлопана подкованными сапогами…

— Остановитесь! — потребовал король.

— Проходите, ваша милость, покуда сами целы! — посоветовал старшина, не прерывая увлекательного действа. — Какое вам дело до бродяги?

— А он не бродяга! — выдавил шут, пытаясь справиться с зубной болью. — Эта сволочь пьяная — наш проводник!

Стражники взглянули с явным интересом, и король мог их понять. Одно дело — кинуть в долговую яму рвань, попав мимо денег, другое, совсем другое — взыскать убытки с его хозяина.

— А получше себе проводника не нашли, ваша милость? — с ноткой недоверия протянул старшина. — Мы этого прыща старого знаем давно, и тип он крайне ненадежный.

— Получше не нашел, — брезгливо пояснил король. — А поскольку другого у меня нет, прошу не увечить мерзавца: аванс пропил — пускай отрабатывает!

— Но как же быть, ваша милость! На дороге валялся, стражников в пьяном виде оскорблял. Обязаны сдать в тюрьму. По закону…

— По закону я заплачу за него штраф. А потом вычту из жалованья, — решительно перебил Денхольм, развязывая кошелек.

Заплатив за менестреля пять полновесных серебряных монет, король и шут с трудом доволокли до трактира оказавшегося неожиданно тяжелым Эйви-Эйви. Засуетившийся трактирщик дал пару подзатыльников дюжим молодцам, смотревшим с открытыми пастями на диковинное зрелище, и те, к великому облегчению Денхольма, подхватили неароматно попахивающего певца.

— В сарай его! — подытожил трактирщик. — К утру проспится…

Жадный до зрелищ народ стал расходиться, когда в дверь протиснулся вспотевший от быстрого бега крестьянин:

— Люди добрые! — с ошалевшими глазами зашептал он, судорожно глотая воздух. — Есть на свете чудеса! Мах, слышите, Мах только что с долгами расплатился, все, до последнего грошика, меняле отдал! Расписку выкупил, а откуда деньги достал — про то молчит. Бубнит что-то о благодетеле неведомом!

— Дела! — протянул хозяин. — Ты Маху-то передай: пусть он теперь за Эй-Эя молится! Не сходи наш пьянчужка на задний двор, успели бы, изверги, все имущество да и деньги эти нежданные под арест взять… Ладно, что встали, на все воля Божья. За работу, бездельники, господина покормить и то нечем!

Кухарка всплеснула руками и ринулась на кухню, подгоняя подзатыльниками поваренка. Вскоре на столе перед Денхольмом появилась легкая закуска и кувшин вина.

— Ваша милость, горячее через полчасика принесут, не обессудьте, — извинился вежливый хозяин и вдруг присел на соседний стул. — Простите за некоторую вольность, господа, но любопытно узнать, куда держите путь. Вы не купцы, — остановил он протесты осторожного Санди, — но платье на вас купеческое. Вы ничего не продаете и не покупаете, ничего не стремитесь узнать. Отдаете серебро пусть за хорошего, но совершенно неизвестного вам певца. Кто вы, господа, и что вам нужно в наших краях?!

— Не слишком ли вы любопытны, хозяин? — словно ступая по тонкому льду, поинтересовался Денхольм.

— В самый раз, господин, в самый раз. Я слышал, вы проводника ищете, и должен сказать, что лучше Эй-Эя действительно не найти…

— Так эта пьянь еще и проводник? — расхохотался Санди.

— Пьет он, конечно, много, — задумчиво согласился трактирщик, — если честно, я его трезвым видел всего два раза, а встречались мы часто. Но, коль уж берется за дело, меру знает. Думаете, он всегда был таким? Я помню его молодым и веселым, упитанным и довольным жизнью, при коне и при деньгах. Говаривали, что где-то есть у него дом и красавица жена. Но то ли пожар случился, то ли еще какая беда, только потерял он все, что имел, включая и жену, разумеется. Небось сами бы запили, сударь, с такой-то радостной жизни!

Король понимающе кивнул.

— Так куда вы путь держите, господа хорошие? Есть такие места, куда он не пойдет. Есть такие, куда не поведет. А есть такие, куда поведет, но за очень хорошие деньги…

— В Зону, — неожиданно вырвалось у короля.

Шут поперхнулся вином и закашлялся, вытаращив глаза, полные изумления и испуга.

— В Зону? — недоверчиво уточнил хозяин. — Вы? А вам-то зачем?

— А что, мы не подходим? — тщательно выбирая каждое слово, спросил король.

— В Зону идут потерявшие надежду, — так же медленно и со значением пояснил трактирщик. — Идут — и не возвращаются.

— Так, значит, Зона и вправду ожила? — прокашлялся наконец Санди.

— Ожила, наверное. Некому про то рассказывать…

Они помолчали.

— Темны ваши причины, — вздохнул трактирщик, — Эй-Эй любит ясность. До Зоны вас доведет, если захочет. А вот убедить его будет непросто.

— Хорошие деньги послужат хорошим аргументом в нашу пользу, — хмыкнул шут. — Дадим ему одежу, купим коня…

— Ну, если заплатите, согласится, наверное. Лишняя монета ему не помешает, — закивал хозяин. — Но только до вечера он вряд ли проснется…

— Мы подождем, — просто сказал король. — Все равно дел поднакопилось.

После сытного, хотя и позднего завтрака, они не спеша прогулялись по деревне. Добротные, ухоженные дома приятно радовали глаз. Видно было, что деревня небедная, хотя особым достатком жители не выделялись. Жили у реки, кормились от реки, на реке и деньги зарабатывали. Рыбаки, плотогоны, разнорабочий люд. Удобная природная пристань привлекала многих речников, и торговые трегги частенько заглядывали в маленькую бухту. Процветали корабельные ремесла, не бедствовал трактир. Сюда свозили зерно и муку хлеборобы из близлежащих сел Вилемонда…

Странно было, что на столь благодатной почве не вырос добрый и крепкий город. Когда же Санди полюбопытствовал о причинах у почтенного торговца рыбой, тот степенно ответил, что деревня примостилась на крохотном клочке сухой земли, дальше и к северу и к югу простираются болота, а дорога, по которой король и шут добрались до трактира, на самом деле является легендарной гатью легендарного Хална.

Нашлись в деревне и почтовый перегон, где Денхольм отдал заветные письма, и лавка менялы, где он предъявил свежесоставленные королевские векселя, ограничившись парой небольших займов в память о прижимистом дядьке из Стекка. Деревенский меняла повздыхал, но требуемую сумму выплатил без лишних препирательств. И на полученные деньги путешественники приоделись в дальнюю дорогу.

Купили добротные колеты из грубой кожи, замечательной выделки мягкие кожаные штаны, крепкие сапоги и две пары новеньких блестящих шпор. На случай ночевок под открытым небом предусмотрительный Санди, отчаянно торгуясь, приобрел элькассо — смесь дорожного плаща и пончо, легкие и удивительно теплые. Шальные головы увенчали лихо загнутые шляпы с короткими полями и зелеными перьями. Осмотрев себя в медное зеркало, король нашел некоторое сходство со знаменитыми путешественниками, виденными в детстве на картинках географических описаний мира, и остался своей внешностью доволен.

Выйдя от галантерейщика, король и шут направились к оружейнику, где пополнили свой скудный арсенал охотничьими кинжалами и десятком метательных ножей, присмотренных Санди. Король выторговал кожаную перевязь для меча. Шут польстился на акинак — короткий обоюдоострый меч. Пара мохноногих лошадок, завезенных из Вилемонда, сменила хозяина после непродолжительных торгов у местного табунщика. Походную экипировку дополнили карты Элроны и близлежащих земель. Съестные припасы было поручено подготовить трактирщику.

— Вот мы и собрались, — задумчиво проговорил король, глядя в окно на извилистый берег реки.

— Ты уверен, что не совершаешь ошибки, братец? — без особой надежды уточнил Санди.

— Не уверен, — пожал плечами Денхольм. — Потому что вся моя теперешняя жизнь кажется мне продолжением ошибки, совершенной на улице Священного Круга. Но ты ведь сам советовал мне держаться подальше от дворца, — ухмыльнулся он, бросив мимолетный взгляд через плечо.

— Я не звал тебя в Зону, — упрямо поджал губы шут.

— Я тоже не зову тебя, — вздохнул король. — Ты волен идти куда хочешь. Но отсиживаться в безопасном месте и поплевывать в потолок от скуки — это не по мне! И правду о Зоне я узнаю, лишь увидев все собственными глазами.

— А еще ты ищешь убийцу брата, совмещая приятное с полезным! — съязвил обиженный недоверием шут. — Следы, похоже, ведут все туда же, в Зону, а я, будь уверен, не пропущу подобной заварушки. Но вот что я тебе скажу, куманек: мне не нравится выбранный тобою проводник. Он тебя сдаст за стакан дрянного вина, можешь мне поверить!

— Он тебе противен? — уточнил король. — Я тоже не в восторге от его внешнего вида. Но он много странствовал. И много пережил. Он подарил мне часть своей души…

— И обозвал слепцом!

— А разве я не был слепцом, дружище? Может, я только сейчас начинаю прозревать!

В дверь деликатно постучались, и после приглашающего окрика на пороге нарисовался растерянный трактирщик.

— Что еще стряслось? — обреченно вздохнул король, привычно оправляя меч и кольчугу. Краем глаза он заметил, как спешно собирает вещи Санди.

— Ничего не понимаю, ваша милость, — вздохнул хозяин и для пущей убедительности развел руками.

Король снял ладонь с меча и расслабился.

— Так все-таки, что случилось?

— Пропал Эйви-Эйви! — выпалил хозяин к вящему удовольствию воспрянувшего духом шута. — Жена моя заглянула в сарай, мы ему вещичек насобирали, чтобы не позорил хозяев видом и запахом… А там пусто!

— Сбежал, подлец! — оскалился шут. — Вот шельма!

— Сбежал! — подтвердил трактирщик. — И когда проспаться успел?!

— Не переживайте, сударь, — похлопал его по плечу Денхольм. — Может, оно и к лучшему. Попробуем обойтись без проводника…

— Да как же без проводника, ваша милость! — совсем растерялся хозяин. — В Зону-то?!

— Не так уж трудно, — развернул карту Санди. — Через Вилемонд, по обжитым местам, доскачем до порта Галитен, наймем корабль, доплывем до устья Стэни, поднимемся по реке — и вот мы уже в отрогах Охранных гор! Дальше — по обстоятельствам!

Трактирщик смотрел печально и недоверчиво.

— Эх, ваша милость, — вздохнул он, — с каких небес вы на грешную землю свалились? Сколько смельчаков стремилось Осколки Проклятой Башни увидеть! Сколько лихих людишек на сокровища Ронимо зарилось! Где они теперь? Сгинули. Двоих знаю: вернулись, под присмотром лекарей живут. Гиблое там место. Рассказывают, что горы на месте не стоят: годами можно идти и не дойти до отрогов. Всю Стэнь прогребли вдоль и поперек — не видно с воды даже намека на горную цепь! Лешие в лесу живут, дорогу путают. Местные охотники из лихого Ласторга, и те далеко в лес не ходят, боятся не вернуться…

— Но ты же говорил, уходят в Зону! — нетерпеливо перебил король.

— С отчаяния всюду пройдешь. Терять-то нечего! Опять же, как узнаешь — дошел, не дошел… Да и редко кто один в путь пускается: проводники беду за лигу чуют. Платы не берут, ведут, как умеют. А куда ведут — про то молчат. Эй-Эй как раз из таких. Он уже лет шесть людей к Проклятой Башне водит. Раньше я его по дружбе к себе пускал, а теперь из страха, так-то…

Нездешним холодом обожгло короля и от непройденных лиг заломило ноги. Застучало в висках, заныло. Закралась в сердце тревожная тоска. Но в памяти возник акирро, кривой тяжелый меч, опутанный синей паутиной по клинку. Надежный меч, обагренный алой кровью убитого брата.

— Я все равно дойду, — прошептал он, стискивая эфес пиратского меча.

В комнату без стука ворвался мальчишка-разносчик.

— Хозяин! — испуганно зашептал он. — В деревню странный человек прискакал, черный-черный, страшный. Ищет двоих, пришедших с реки…

Король и шут переглянулись. Поющие Скалы долины Эсполот!

Мгновения остановившейся жизни. Лошади сшибаются грудь в грудь. Король уклоняется от удара, звериным чутьем понимая, что конь его зарублен, но еще живет, еще летит… И перестук копыт за спиной. И новый всадник с обнаженным клинком, подобный Самой Темноте…

— Засиделись мы, куманек, расслабились, — деловито засуетился Санди, проверяя завязки переметных сумок.

— Пожалуй, и правда пора, — кивнул король, протягивая трактирщику золотой. — Спасибо за заботу, ласковый хозяин.

Через минуту они уже скакали по дороге, ведущей прямиком к старой гати, пришпоривая толстоногих, неторопливых скакунов.

— Прицепился, сволочь, как репей к кобыльему хвосту! — ворчал под нос Санди, постоянно оглядываясь и прислушиваясь: не покажется ли черный всадник. — Как только след удержал! Неужели, хотел бы я знать, его и лес, и болота пропустили?!

— Может, подождем, спросим, зачем мы ему сдались? — выдал свежую идею король. — Поговорим, вдруг что интересное расскажет! — и он ласково погладил рукоять меча.

— Вот голова бедовая! — фыркнул шут. — Оно тебе надо, куманек? Лишние неприятности карман не тяготят?

Так, за разговором и оглядками, они не заметили, как перестало хлюпать под копытами коней и местами подгнившая гать сменилась добротной сельской дорогой. И лишь обратив внимание на перемены под ногами, король увидел впереди быстро идущего человека.

Вгляделся и удовлетворенно хмыкнул.

Долговязая тощая фигура, готовая сломаться пополам под весом лютни, зачехленной в серебристо-серый шелк, могла принадлежать только Эйви-Эйви. Беглец несколько раз оглянулся, прибавил шагу, похоже, высматривая по сторонам подходящее укрытие. Но с одной стороны дороги тянулись болота, с другой — к самому горизонту уходили луга невысокой молодой травы, лишь вдалеке зеленела дубовая рощица. И бродячий певец, словно сознавая безвыходность положения, решительно сел у обочины, любовно пристроив лютню и посох.

Когда с ним поравнялись наконец король и шут, Эй-Эй приканчивал загодя припасенную куриную ножку, запивая вином из баклажки. Денхольм натянул поводья.

— Выходит, благодарность менестрелям несвойственна? — оглядывая старика с головы до ног, не слишком дружелюбно поинтересовался он.

— Что был должен, я вернул, — возразил певец еще менее приветливо. — Не вижу повода устраивать конное преследование.

— Слишком много чести, — буркнул Санди. — Оставь его, куманек, время не терпит! У черной сволочи конь небось не в пример нашим лошадкам!

— Догонит — поговорим, — возразил король, не сводя с певца сурового взгляда. — Между прочим, я, выкупая тебя у стражи, дал слово чести, что ты — мой проводник, — доверительно поведал он бродяге.

— А мне ваше слово чести, господин, до одного всем известного места, — вытирая замасленные руки о штаны, поделился новостью Эйви-Эйви.

— Санди, не смей! — прикрикнул король, заметив краем глаза, как метнулась к ножнам рука вмиг озверевшего шута.

Менестрель и глазом не моргнул, всем своим видом выражая крайнее пренебрежение.

— Мне нужен проводник, певец. Хороший проводник. Ты мне не слишком подходишь, но времени на поиски у меня нет, — чеканя каждое слово, сказал Денхольм. — Я иду в Зону, ты водишь в Зону людей. Думаю, мы договоримся.

— Вряд ли, — покачал головой Эйви-Эйви, впервые за минуты разговора выдавая искру интереса. — Вам, господа хорошие, в Зоне делать нечего.

— Мы — посланники Светлого Короля. Его беспокоит ожившая Зона. — Денхольм спешился и присел рядом. — Проведи нас, и ты поможешь Короне.

— Я не гожусь на роль Спасителя Человечества, — гнусно ухмыльнулся старик. — Я редко бываю трезвым. И Светлый Король в моих услугах не нуждается.

— Но ты же пришел в эти края, ты, проводник! — решительно встрял в разговор Санди, оставивший попытки переубедить Денхольма. — Сработало твое чутье! И вот ты нашел тех, кто стремится в Вендейр, Зону Пустоты!

Король вскочил на ноги, не пытаясь скрыть своего ужаса: по телу пьянчужки прошла судорога. Выгибаясь и беснуясь, заламывая руки и грызя дорожную пыль, он завопил:

— Венда! Венда, будь ты проклята!

И, вспоминая урок покойного брата, король влепил исходящему пеной бродяге звонкую оплеуху, заорав во весь голос:

— Эарендейль, слышишь ты? Эарендейль!

И в тот же миг все стихло. Припадочный певец перестал биться и вздохнул свободнее. Затих, распластавшись на земле. Приподнял голову, взглянув с неприязнью на Санди и с благодарностью на Денхольма. Сел, хлебнул из фляги. Выудил из сумки трубку, закурил.

— Откуда вам известно это слово, господин? — отрешенно поинтересовался Эйви-Эйви.

— Во сне приснилось, — сказал чистую правду король.

— Я пришел за Махом, — со странным глухим присвистом пояснил старик. — Но он отказался идти. Орал, что лучше сядет в тюрьму, чем уйдет со мной в Зону. В нем оказались живы вера в людей и надежда на чудо, а это серьезный груз, с таким идти трудно…

— Тогда ты отдал ему вырученные за выступление деньги, — понимающе кивнул король. — И решил отсидеть чужой срок…

— Господин, я не святой великомученик, — усмехнулся Эй-Эй. — Просто хотел облегчиться… И я могу целый день петь, находясь в трезвом состоянии…

Санди коротко взвыл и тоже слез с лошади. Так, на всякий случай.

— За такие концерты, случается, убивают, — с великой охотой пояснил он.

— Это тоже итог, не лучше и не хуже, — равнодушно парировал певец. — Нить жизни — штука тонкая, так или иначе, все равно рвется. Думаете, я ошибся и попытался забрать не того? Но у вас еще больше чувств, вы не стремитесь к смерти и не теряли надежды. У меня не хватит сил, чтобы довести вас до места, господа. Простите. Собьюсь. Сойду с нужной дороги…

— Пустые отговорки, — нетерпеливо дернулся король. — Помоги нам, бродяга!

И Эйви-Эйви обреченно кивнул головой.

— Я уступлю тебе свою лошадь! — облагодетельствовал его шут, опасливо оглядывая дорогу. — Если только благородное животное выдержит подобный запашок!

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Эй-Эй, — но я могу и пробежаться, держась за стремя. — Он легко, почти невесомо взлетел в седло, похлопал лошадь по холке. Обернулся к пристраивавшимся на второй лошадке путешественникам и лукаво спросил: — Как мне величать вас, посланник Светлого Короля?

— Зови меня Денни Хольмером, — улыбнулся король, вспомнив балаган.

— А я Санди, — пропыхтел шут за его спиной. — Просто Санди.

— А меня зовите, как хотите. — Менестрель допил вино и припрятал опустевшую баклагу. — Сколько вы мне будете платить, господин Денни Хольмер?

— А мы слыхали, проводники платы не требуют, — попытался возразить Санди.

— Трактирщик сфальшивил любимый мотивчик! — расхохотался Эй-Эй. — До времени не требуют, до времени! С тех, кого обычно водим, и взять-то нечего! А вы, господа хорошие, чудное, но приятное исключение. И возьму я с вас дорого, вы уж мне поверьте! Ну ладно, такие дела на дороге не решают. Понеслась, родная! — Две босые пятки от души поддали по крутым лошадиным бокам.

Король и шут поскакали следом, так и не дождавшись неведомого преследователя.

Глава 8. МИНУЯ ЭРИНГАР

До деревни они добрались еще засветло. И первым делом обменяли уставших тяжеловозов на породистых холстейнских скакунов, прикупив лошадь и для Эйви-Эйви. Вторым делом они заказали баню пожарче, куда и отправили новоиспеченного проводника. Король хотел воспользоваться отсутствием хозяина и сжечь вонючие обноски, но оказалось, что Эй-Эй прихватил их с собой.

— Зачем ему это рванье? — недоумевал Санди. — Неужели непонятно, что одежду мы купим?

Из бани проводник вышел за полночь, когда шут почти что умер от любопытства. Завернутый в чистую простыню Эйви-Эйви заботливо развесил на бельевой веревке отстиранное барахло, нимало не смущаясь присутствием особ женского пола и не обращая внимания на ночную прохладу. Денхольм и Санди поспешили увести его прочь от стыдливых глаз.

— Зря ты, приятель, старался, — заявил шут, привычно прикрывая шкафом дверь гостиничного номера. — Вот деньги, завтра купишь себе новую одежу.

— Как хотите, — покладисто кивнул Эйви-Эйви, пряча золотой. — Только мы пока ни о чем не договорились. Вдруг передумаете?

— Ты назови свою цену, проводник, — кивнул король. — А мы подумаем. Но новое платье тебе не помешает при любом раскладе.

— Три золотых за день, — очень серьезно и в то же время нахально заявил старик. — И я сам буду решать, когда вам платить за пройденные сутки.

— Не проще ли подсчитать, во сколько нам обойдется весь путь? — спросил несколько потрясенный требуемой суммой король.

— Нет, господин, — не меняя тона, возразил проводник. — Дорога до Зоны измеряется не лигами, а состоянием души…

— Нашел простачков! — хмыкнул Санди. — Пока ты по трактирам будешь устанавливать нужное состояние души, мы тебе золото сядем в карман подсыпать! И соответственно, чем позже придем, тем больше заработаешь, не так ли?

Проводник попытался скромно развести руками, но потерял свою простыню.

— Вот, есть под Небом Божья справедливость! — удовлетворенно кивнул шут, презрительно наблюдая, как менестрель суетливо прикрывает свои сомнительные мужские достоинства.

— Что означает твоя татуировка? — с искренним интересом спросил король, разглядывая странную фигуру на левой груди Эйви-Эйви, в стороне от продолжения уродливого шрама.

— Нет, ты лучше расскажи про эти отметины! — завопил Санди, указывая на охватывающие кисти проводника браслеты въевшихся ссадин и мозолей.

Эй-Эй неторопливо запахнулся в простыню, закрывая многочисленные отметины чужих клинков и выведенный зеленой краской равносторонний треугольник основанием вверх с устремленной ввысь стрелой, исходящей из опрокинутой вершины. Потер, чуть поморщившись от застарелой боли, руки, словно успокаивал, убаюкивал…

— Какое это имеет значение? — пожал он тощими плечами. — Если вас, господин, не устраивает моя внешность, мои манеры или мой гонорар, всегда есть время отказаться от моих же непритязательных услуг.

— Нет, отчего же, — быстро возразил король. — Мне нравится твой стиль работы и умение вести дела. Я готов платить по два золотых в день с одной несложной оговоркой: если мы стоим на месте больше чем полдня, этот день не оплачивается.

— Ваша хватка, господин Хольмер, мне тоже по душе. И оговорку я принимаю, не волнуйтесь. Но вот со слухом у вас проблемы, — хмыкнул старик. — Я говорил о трех золотых. И если плата тяжела, нам лучше разойтись.

Денхольм усмехнулся:

— Не слишком ли ты стремишься от нас избавиться, приятель?

— Я не набивался к вам в попутчики, — возразил певец. — А за тяжелую работу и плата соответствующая.

— Это какую же работу ты тяжелой называешь? Ходить по дорогам и жрать за наш счет? — возмутился Санди.

— А на «пожрать» я себе и сам могу заработать, — многообещающе улыбнулся менестрель жутковатой щербатой улыбкой.

Шут моментально взвыл.

— Хорошо, — решился король. — Будут тебе три золотых за день пути.

— Вот и славно, — подытожил проводник. — Теперь о дороге. Насколько я понимаю, вас не прельщает спокойное плавание по Эрине.

Король согласно кивнул.

— К тому же, — продолжил певец, — знающие люди говорят, что ниже по течению горел патрульный кренх без опознавательных знаков. Не ясно, откуда он там взялся, но горел ярко, с подобающим случаю фейерверком. Так что теперь на Эрине не протолкнуться от посудин тайной полиции.

— При чем же тут тайная полиция? — изумился шут.

— Хорошо горел кренх, — несколько неопределенно ответил Эйви-Эйви, — очень похоже на пожар в казармах стражи в Итаноре… Но речь не об этом. Вы думали над маршрутом, господа?

— Мы хотели дойти до Галитена, — отмахнулся король, думая о другом.

Неужели кто-то поджег казармы с помощью темной воды Граадранта?

Зачем вез с собой проклятую жидкость Лаэст?

— Неплохое решение, — согласился Эй-Эй, словно не замечая королевской задумчивости. — А как вы, господа, относитесь к плаванию по Итиэль?

Санди развернул на столе карту Элроны. Итиэль действительно выносила их к самому Галитену.

— Ничего не имеем против, — оживленно закивал шут.

— Значит, едем до реки. — Проводник встал и, придерживая руками простыню, поклонился. — Спокойной ночи, господа. У вас еще осталось пять часов на сон, — и выпрыгнул в окно прежде, чем возмущенный шут успел крикнуть хотя бы слово протеста.

— По-моему, мы все-таки совершаем ошибку, куманек, — вздохнул Санди, сворачивая карту. — Не нравится он мне. Ох как не нравится! И ссадины эти от кандалов, между прочим!

— Для бродяги они вполне естественны, — махнул рукой король. — Дружище, у нас нет выбора. Присмотримся по дороге. Давай лучше спать: с него станется разбудить нас и пораньше!

Наутро их разбудил трактирщик. С ворчанием и кряхтением они поднялись и долго умывались, пытаясь хоть немного прийти в себя. Спустились вниз, оглядывая окрестности хмурым взором.

В полупустом общем зале сидел Эйви-Эйви, задумчиво оглядывая стройные ряды пузатых кувшинов на столе и меланхолично дергая струны своей лютни. Судя по чистым, трогающим душу звукам, менестрель успел хорошенько надраться с утра пораньше. Увидев короля и шута, приветственно замахал передними и задними конечностями, выставляя напоказ обновку: потертые, но радующие целыми подметками сапоги, явно с чьей-то ноги. На проводнике красовалась также подбитая мехом безрукавка, а непривычно расчесанные волосы стягивал кожаный плетеный ремешок. Рядом валялась шерстяная куртка с капюшоном. На этом покупки, видимо, исчерпывались. Все та же линялая, штопаная рубаха, все те же штаны и осточертевший королю драныйсерый плащ. Эйви-Эйви не утруждался придирчивым выбором и не соизволил купить даже самое скромное оружие.

— Пропил, сволочь, десяток серебряных! — злобно прошептал шут. — Мамой клянусь, пропил все до последнего грошика, паскуда! И наверняка не жрамши сидит!

— Ты завтракал? — хмуро поинтересовался король, подходя к залитому вином столику. — И не слишком ли много для утренней трапезы? — Он кивнул на кувшины.

— Трактирщик — ворюга! — жизнерадостно заверил менестрель. — Не доливает, сволочь! Вы, господин Хольмер, не беспокойтесь, съел я пару сухарей!

— Эй, хозяин! — окликнул король. — Прибери-ка со стола. И больше этому господину вина не подавай. Неси завтрак, и побыстрее, мы скоро выезжаем.

Расстаравшийся трактирщик суетливо расставил миски, не обделив даже Эйви-Эйви, на которого смотрел с плохо скрытой неприязнью.

— Поцапаться мы с ним успели, — охотно пояснил певец, хотя никто ни о чем его не спрашивал. — Вздумал, наглец, мне лекцию читать о винных мерках!

— Ну, в этом ты авторитет, конечно, — протянул Санди, с интересом наблюдая, как завтракает проводник.

Ложка и нож оказались ему не чужды, и пользоваться салфеткой он умел. Жевал аккуратно, не чавкая и не давясь, жирные руки ополоснул по всем правилам этикета. Но поел до смешного мало, большую часть хлеба, мяса и все яйца увязав в свой засаленный узелок.

— Ешь как следует, — нахмурился Денхольм. — Нам вовсе не улыбается копать могилы для умерших голодной смертью.

— А я как следует поел, — возразил Эйви-Эйви, подливая себе вина из королевского кувшина. — Мне хватит до реки.

Король мысленно плюнул и встал, подавая сигнал к общим сборам. А через несколько минут они уже скакали по ухоженной дороге, ведущей к Эрингару, пришпоривая норовистых лошадей.

Холстейнские кони недаром славились далеко за пределами Элроны, споря скоростью даже с загадочными восточными скакунами, а выносливостью побивая лошадок холодных северных стран. И хотя многие табунщики с превеликой охотой выводили родословные своих жеребцов аж к самому Элмоту, это были сказки, не сильно грешащие против истины. По крайней мере не все. Ибо, если верить обрывкам легенд, Крылатый Конь Итани за время жизни на земле отнюдь не гнушался простыми земными кобылами.

Три гордых вероятных потомка Элмота лихо выбивали пыль чеканными подковами, обгоняя ветер, унылые возки крестьян и облака — скачущую по Небу боевую Конницу Уканта, Божественного Табунщика, Грозного Лучника. Три гнедых скакуна подминали под себя нити дороги, словно стирали с лица земли вековые морщины, взбивали минуты и лиги убегающего прочь пространства. И мир, умытый утренней росою, сверкал и переливался, радуясь новому дню.

Король наслаждался скачкой. Шут откровенно зевал и бранился, глотая дорожную пыль. Проводник держался в седле привычно и буднично, словно всю жизнь только и делал, что скакал на породистом добром коне по хорошей дороге, иногда подремывал, опершись о высокую луку.

Часа через два на горизонте нарисовался Эрингар, Ключ к Священному Итанору. Замелькали разноцветные черепичные крыши, зазолотились высокие шпили храмовых колоколен. Возков и всадников на дороге заметно прибавилось, пришлось придерживать горячих, нетерпеливых скакунов, почуявших жилье и угадавших близкий отдых. А потом их оглушил шум города, вырывавшийся далеко за каменные стены.

Эйви-Эйви осадил коня:

— Вы как хотите, господа, я в город не поеду. Не любят меня в городах. Да и я к ним особой приязни не испытываю.

Король и шут переглянулись.

— Нам вроде тоже в город не с руки, — осторожно заметил Денхольм, недобрым словом поминая пресловутую городскую стражу: здесь, рядом с Итанором, зачинщиков бунта наверняка ищут с особым тщанием.

— Вот и славно, — искренне обрадовался проводник. — Обойдем Эрингар по краю, за городской стеной сейчас ярмарка, в толпе на нас внимания не обратят. Я знаю отличное местечко, где мы можем перекусить. И еще пяток лавчонок, где торгуют лучшими винами в Элроне!

— Укажи нам эти лавки, приятель, — хмыкнул Санди, — и мы старательно обойдем их за добрую лигу!

— Вы просто не знаете, от чего отказываетесь, — мечтательно перебил проводник, словно не замечая насмешки. — В лавке Мехаруса подают в разлив вина с южного побережья Вилемонда и Рорэдола. И клянусь потрохами Калиса, Покровителя Пьяниц, если вы попробуете розовое мускатное, все вина королевского погреба покажутся вам морской водой! — Эйви-Эйви облизал мигом пересохшие губы. — Хотя, наверное, и королевские вина недурны, любят наши короли полакомиться! Если хотите знать, в дворцовых погребах я бы пару месяцев пожил… Но только если там оставят хотя бы пару бочек «Багровой слезы», продаваемой Элзи за сущие гроши! Ее давят на юге, в Гардане, собирая черную ягоду лишь тогда, когда она насквозь пропитается солнцем и начнет расплываться в руках. Вино немного терпкое и такое сухое, что язык прилипает к гортани, растворяясь в божественном вкусе! И поверьте, господа, пять золотых за галлон — сущая безделица, насмешка над настоящей ценностью вина! А вот у Гайре…

— Остановись, Эйви-Эйви! — взмолился король, поневоле ставший сглатывать чуть поспешнее. — В конце концов мы не увеселительную прогулку совершаем. И не собираемся пропасть в здешних погребах.

— Да и в том, что тебе удастся попробовать хоть глоточек, я сильно сомневаюсь! — поддакнул шут.

— Не сомневайтесь, господин «просто Санди», — усмехнулся Эй-Эй. — Уж я-то винца отведаю, могу даже поспорить на деньги.

— Поспорить? — вскинулся азартный шут. — Я готов! Только лютню свою оставь и не нервируй окружающих воплями, гордо зовущимися песней!

— Я не буду петь, если вы одолжите мне пару серебряных монет, — с превеликой охотой согласился бродячий шантажист. — И я в свою очередь поклянусь, что отведаю самых дорогих и редких вин всего за эти две монеты.

— Получай! — Санди выудил из кармана серебряную мелочь. — Мы встанем под дверью лавки, чтобы видеть, как тебе дадут под зад пинка, самоуверенный шарлатан!

— Согласен! — потер руки оживленный до предела проводник, пресекая робкие попытки короля уничтожить в зародыше ненужную шумиху вокруг преглупого представления.

Он выудил из мешка новенький кожаный кошель, набитый железными кружками для игры в пок-пот, привязал его к поясу и, сняв драный плащ, нарочито небрежным шагом вошел в винную лавку. Через дверной проем королю и шуту было видно, как он что-то говорит толстому краснорожему хозяину, часто похлопывая себя по бедру и указывая на дверь.

Хозяин согласно покивал, открывая кран ближайшей бочки. Проводник принял увесистый ковшик и неторопливо продегустировал предложенную жидкость. Судя по лицу, удовольствия получил он немного. Хозяин после недолгих раздумий нацедил мерку из другой бочки. Эйви-Эйви выпил и поморщился. Вошедший в раж виночерпий предлагал все новые сорта, но, похоже, ни один из предложенных напитков не вызвал одобрения у захожего знатока.

Он пил не спеша, не скупился на комментарии, не брезговал возвращаться к уже пройденным бочкам, сравнивая вкус. Наконец хозяин выдохся и развел руками. Проводник, уже порядком захмелевший, ткнул пальцем в совсем уж неказистую бочку, изумленный торговец плеснул оттуда. И по разлившемуся на лице Эй-Эя блаженству все наконец поняли, что он обрел Царство Небесное уже на земле. Спросив о цене, он гордо выложил на стол две серебряные монеты, полученные от шута, сгреб сдачу и ласково пожурил беднягу-хозяина. Взвалил на плечо бочонок и поплелся к выходу, мужественно борясь с заплетающимися ногами и знаками пытаясь показать королю, что им давно пора в путь. Денхольм, почуяв неладное, дернул за рукав остолбеневшего Санди и кинулся к лошадям. Последним, что он видел в этой лавке, был владелец погребка, с задумчивым видом пробующий одобренное проводником пойло.

И лишь когда они, пришпорив скакунов, летели прочь, вслед понеслась изощренная ругань хозяина.

— Я перепробовал все самые дорогие вина в погребке! — гордо поведал крайне нетрезвый проводник, держась обеими руками за луку седла и налегая всем телом на бесценный бочонок. — И какие вина! Под бочками со светлым мазельским я бы лег и умер, осушив до дна…

— Почему хозяин так косо смотрел на нас? — перебил его шут. — И почему назвал извращенцами, если попытаться перевести на приличный язык то, что он проорал нам вслед?

— Так ведь я выбирал вино для господ купцов, что не постоят за ценой, но не желают унижаться до должности дегустатора, — расхохотался Эй-Эй. — И добросовестно критиковал божественные напитки. А когда наконец выбрал самое дрянное и дешевое винцо из тех, что нашлись в лавчонке, ткнул хозяина мордой за то, что не ценит чудом попавший к нему нектар Небожителей! При таком раскладе я и сам бы вас обозвал кем похуже!

— Вот гад! — возмутился было Санди, но, разглядев улыбку в глазах короля, сдержался.

Вскоре они вновь осадили лошадей: ярмарочные торги были в разгаре и пришлось поработать плеткой, расчищая дорогу. Толпившийся у прилавков народ привычно, но незлобиво огрызался. Король с интересом разглядывал диковинные товары. Восточные ткани лежали вперемешку со шкурами незнакомых северных зверей, слоновая кость теснила драгоценные камни, а жбаны сладкого меда и первых душистых варений — груды сработанного гномами сельского инвентаря. Попадалось оружие, встречались подрабатывающие умением грамотеи, скрипящие тонкими перьями, терзали инструменты певцы. Завидев толчею у лотка с редкими пряностями, Денхольм поневоле стал высматривать людей из команды Лаэста, потом сообразил, что матросы навряд ли стали бы продавать собственную контрабанду.

Попадались монахи и жрецы, собиравшие пожертвования на храмы, не единожды на стременах висли нищие и болезные. Таких проводник безжалостно пинал, не тратя впустую свое милосердие. Когда же король решился подать особо увечному мелкую монетку, запустил в оборванца позаимствованным с ближайшего прилавка кислым яблочком.

— Подавайте тем, кто нуждается, господин! — предупреждая упреки, заявил он. — А не можете отличить нужду от фарса, не давайте вовсе. Этот негодяй каждый день ветчиной обжирается в собственном домике в Вельстане! — и тут же нагнулся, чтобы отдать узелок с припасами колченогой старушке, ни о чем подобном не просившей.

Развернув тряпицу и увидев мясо, бабушка остолбенела, и им удалось избежать потока благодарностей и молитв.

— Она два дня не ела, — хмуро пояснил Эйви-Эйви.

— Откуда знаешь? — деловито поинтересовался шут.

— Работа такая: сердцем чую! — и склонился еще раз, чтобы в жестяную кружку разбойного вида верзилы плеснуть вместо денег вина из бочонка.

Мужика такой подход к делу нисколько не огорчил, напротив, заметно оживившись, он принялся смаковать нежданный дар Небес с самой блаженной улыбкой.

— Таким у нас подают редко, — вздохнул проводник, похоже, и сам не раз тщетно пытавшийся наскрести на опохмелку.

К ногам унылого соседа пьянчуги упал мешочек с фишками пок-пот, и угасший взор проигравшегося бедолаги снова наполнился силой и ясностью.

Так, петляя между лотками, они наконец выбрались с шумного торжища и, наскоро перекусив в указанном Эйви-Эйви трактирчике, поскакали к реке. Неподалеку от паромной переправы в Холстейн, в удобной природной бухте покачивалось на легкой волне множество всевозможных суденышек, от рыбацкого ялика до трегга. Возле пристани шумел корабельный люд, кто-то громко тянул лихую походную песню, кто-то мрачно таскал тяжеленные тюки: ярмарочный день не обошел стороной и торговый флот Элроны. Мелькали конные стражники, но в целом все было спокойно. Они уже подъехали к самой воде, пробираясь вдоль деревянных складских сараев, как вдруг Эйви-Эйви содрал со стены клочок бумаги, подхватил поводья королевской лошади и поддал пятками свою. Благородное животное заартачилось, встало на дыбы, но, подчиняясь незнакомым словам краткой команды, рвануло прочь от реки. Бдительный страж порядка погнался было следом, но проводник на полном скаку метнул горсть медных монет, — и со всех щелей к сверкающей на солнце россыпи поползли нищие, перекрывая дорогу.

Эйви-Эйви крепко держал повод и подгонял коня, не тратя времени на объяснения. Они скакали прямиком через поля, топча молоденькие пшеничные всходы. И лишь выехав на добрый Форский тракт, остановились в первой же дубраве.

— В чем дело? — недовольно поинтересовался король, спешиваясь и привычно кладя руку на рукоять меча. — Что за пьяные выходки?!

Санди грузно вывалился из седла и демонстративно достал свои ножи.

— Посланники Светлого Короля, говорите? — абсолютно трезвым голосом уточнил проводник, протягивая им сорванный бумажный лист.

— Разыскной список, — выдавил из себя разом охрипший шут, — наши приметы. И награда солидная.

— На реке вас ждут, — немного успокоившись, сказал Эйви-Эйви. — Я думаю, предупреждены владельцы всех судов, и вам не нанять даже самой плохонькой лодчонки: очень уж соблазнительное обещано вознаграждение.

— Что же творится во дворце? — Король устало сел на сырую землю. — Какого лешего нас травят, словно зверя? Тьма их побери!

— А я тебе говорил, — мрачно, но с долей удовлетворения, заявил Санди, — я тебя предупреждал, куманек! А ты сопли распускал! — он оглянулся на проводника, сплюнул себе под ноги. — Ну что ж, бродяга! Ты имеешь шанс неплохо заработать, если, конечно, сумеешь нас взять!

Эйви-Эйви не обиделся, он просто посмотрел на шута, терпеливо и даже ласково, как смотрят на душевнобольного, и промолчал.

— Если бы он хотел нас сдать, — заступился за певца король, — сделал бы это на пристани.

— Ладно, — буркнул, поразмыслив, Санди, — не дуйся. Это я так, по гнусности характера…

— Проскакали, — беспечно улыбнулся старик. — Лучше объясните, как посланники Светлого Короля стали злодеями Короны, развязавшими бунт.

— Никакие мы не злодеи, — огрызнулся шут. — Тем более Короны. Ехали себе по городу, видим — городская стража ребенка мучает. Заступились за девочку, стражники заступились за своих. Девочка оказалась из Темных, и за нас заступилось городское ворье…

— Мудрены дела твои, Господи, — протянул Эй-Эй. — Сколько народу полегло, а послушать — сплошное заступничество. Умеет гульнуть стольный город, умеет взбодриться! А в Зону зачем подались?

— О Зоне мы правду сказали, — вздохнул Денхольм. — И нам действительно очень нужно туда попасть. Только вот как?

— Без проблем, — пожал плечами проводник. — Были бы деньги.

— Все к деньгам приведет! — с долей восхищения хмыкнул шут. — Две темы для беседы: деньги и выпивка!

— Я не говорю о душе с теми, кто в нее плюет, — с вызовом вскинулся Эйви-Эйви.

Король откинулся на спину, слушая вполуха ставшую привычной перепалку. Получила ли Ташью его письмо? Добралось ли письмо до Масхея? Что творится во дворце, прах их побери, если он, король, вынужден скрываться и путать следы, как неудачливый вор?! Какая тень нависла над столицей?

— Мы доскачем до Фора, дорога удобная и не слишком людная…

Денхольм очнулся от тяжких раздумий, решив терпеливо и молча сносить удары и уколы глупой судьбы. И не сворачивать с избранной дороги.

Поглядел на спутников.

Оказалось, что Санди успел достать уже порядком потрепанную карту, и проводник водил по ней грязным обгрызенным ногтем:

— У Фора махнем через горы по Малому перевалу. Спустимся в Рорэдол, там узнаю последние новости: в Межгорной области меня все собаки помнят. Если путь свободен, пойдем в Галитен, там всегда швартуется пара суденышек, чьи капитаны готовы за хорошую монету закрыть глаза на странности пассажиров. Если же порты перекрыты, пройдем под Сторожевыми горами, тоже ничего особо сложного. Попадем в Ласторг, там народ дикий, вольный, как-никак возле Пустых Земель Эксвенда живут, указами из столицы в клозетах подтираются. Пройдем тихо, незаметно — они и не тронут.

— Через горы, потом пешком, — уныло протянул Санди. — Сколько времени уйдет! По три золотых в день — нехилая сумма набегает!

— Сам-то можешь о чем-нибудь еще поговорить? — с раздражением поинтересовался король. — Я, например, и не ждал, что дорога до Зоны легкой окажется. Но мне нужно до нее дойти — и я пойду. А ему скажи спасибо за то, что цену себе не набивает!

— Спасибо, — выдавил шут с непередаваемой интонацией.

— Не за что, — серьезно до полной иронии ответил Эй-Эй.

— Сделаем, как ты сказал, — повелительным жестом остановил очередные пререкания король. — Ты там, кажется, опять в кабаке в тряпицу мясо заворачивал? Доставай: перекусим и поедем.

— А вы разве проголодались? — осторожно уточнил проводник, отступая на шаг. — Не настолько вы и голодны, по-моему, — но тряпицу все же развернул.

Король посмотрел на вожделенное мясо и закрыл глаза. И снова открыл их, уставившись на дорогу.

…По тракту, лежащему несколько в стороне от их временного пристанища, ковылял слепой старик, ведомый мальцом в драной куртке. Никто не ожидал прыти, с какой Эй-Эй одолел несколько уардов: только что был здесь, а теперь вот со старцем разговаривает. И сует в беспомощные руки свой узелок, на который они сами виды имели. Не успели уследить и как проводник вернулся. Вот он стоял подле мальчугана, выгребая из кармана последнюю мелочь, а вот уже сидит под дубом, и мальчишка изумленно оглядывает дорогу…

— Как это тебе удалось? — в крайнем изумлении выдохнул Денхольм.

— А я что-то сделал? — удивился Эй-Эй. — Вам показалось, господин!

Король разгневанно взглянул на дорогу и остолбенел: никакого старика там не оказалось. Не говоря уже о мальчишке-поводыре. И нехитрая снедь по-прежнему украшала собой замасленную тряпицу.

— Насморк у меня, что ли? — возмутился шут, потягивая воздух носом. — Ведь колдует, шельмец, без зазрения совести!

— Ты видел то же, что и я? — накинулся на него король.

— А откуда я знаю, что ты видел, куманек? — резонно возразил Санди.

— Слепого старика и мальчишку!

— Вот старика-то я как раз и не разглядел, — развел руками шут, подозрительно поглядывая на беспечного Эй-Эя.

И Денхольм не смог добиться от него более внятного ответа.

— Ладно, по коням, — устав удивляться, скомандовал он, дожевывая свой кусок. — Время не ждет, через три часа солнце сядет.

— А по чарке вина не желаете? — ехидно осведомился проводник, водружая в седло заветную бочку.

Шут среагировал мгновенно, подставляя выуженную из мешка кружку. Король последовал его примеру.

Эйви-Эйви улыбнулся неожиданно мягко и лукаво, разливая бесценную жидкость. Не обделил и себя, только кружка у него оказалась побольше раза в два. Путешественники просмаковали отличное красное вино, чуть терпкое, но легкое и приятное.

— Это что ж такое ты, мерзавец, пил, — возмутился шут, — если обозвал пойлом ростлендское темное?!

Проводник страдальчески закатил глаза и махнул рукой:

— Не попробовавшему не понять, господин. Только после тех вин это обжигает гортань! Я же говорил: вы не знаете, от чего отказываетесь! — и легко вскочил в седло.

Через два с половиной часа они устроились на ночлег в небольшой деревеньке. Сытный ужин, теплая вода для умывания и мягкая постель завершили казавшийся бесконечным день.

Глава 9. БЕГСТВО В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Король спал и видел беспокойные сны. Неслись куда-то кони, роняя с боков окровавленную пену, трубили боевые трубы, падали люди, хрипя и изгибаясь в последнем рывке убитого тела… Сгущалась белесая пелена, заволакивая мир, стирая его краски… Жуткие твари выползали из липкого тумана, тянули кошмарные свои конечности, норовя выдернуть из груди живое сердце.

«Очнись, Потомок Богов! — беззвучно позвал чей-то голос. — Очнись и взгляни в глаза своей Судьбе!»

Медленно и тяжело поднимались веки, словно лежал на них камень весом в тысячелетие. Бледный и мокрый от холодного пота, липкий от приставших к лицу клочков бесплотного тумана, король приподнялся на локте, оглядывая комнату.

И закричал.

Попытался закричать, захлебываясь собственным ужасом.

Но не смог протолкнуть даже стона, спеленатого призрачной паутиной.

Из темноты на него смотрели глаза.

Пустые и безразличные ко всему. Холодные. Мертвые. И от этих глаз, блекло-желтых, равнодушных, хотелось бежать без оглядки. Но окостеневшее тело намертво вжало в кровать неведомой силой. И онемевшие губы тщетно пытались выдавить слова заклинания. Слишком близко подошло неведомое Зло, слишком прочно успело завладеть его сознанием.

Из ничего, из Пустоты возникла сухая семипалая рука и протянула к нему скрюченные пальцы. Хищно сверкнули длинные острые когти, потянулись к груди, незряче зашарили в поисках сердца.

— Ой, душа-душенька, — проскрежетал безжизненный голос. — Неприкаянная, мятущаяся. Мятежная. Дорожки не выбрала, к покою стремится… На ловца и зверь, на зверя — ловец…

— Прочь, Старая! — прогремел тяжелый рокочущий бас. — Не время еще!

— Ты не шуми, не шуми, касатик чернокрылый, встретимся, успеется. Не за жизнью пришла, сердце выну, душу заберу. Непутевую, бесприютную…

Стекла в комнате вдруг выбило порывом ветра, пахнуло грозой. И король сумел повернуть голову, уклоняясь от гипнотического взгляда. Клочья молний рвали небо, полосуя черное кружево клубящихся туч. Яростно выл ветер, и в смешении гнева Огня, Воды и Воздуха слышались шаги грозного Исполина. Содрогалась земля, шатался и стонал трактир, добротное, крепкое строение, в окно ворвалась шаровая молния, ударила прямо в немигающие, ненавистные глаза. И дернулась костлявая рука, вонзая ногти, но промахиваясь мимо сердца, попадая по Кошелю…

Рвущий перепонки вой оглушил короля, скидывая прочь с кровати, вдавливая в пол, прямо в дубовые доски. Сил и рассудка хватило на то, чтобы вынуть жгущую руки Булавку Эксара, похожую на маленький огненный меч. Морщась от боли и воя в голос, Денхольм сделал выпад, целя в желтый угасающий глаз. Но результата уже не увидел: кромешная тьма подхватила его, словно Йоттей плащом укутал, мир исчез, осталась боль, выгибающая тело, остался крик, обжигающий уши. Потом не осталось и этого…

Король очнулся в собственной постели, мертвой хваткой сжимая в непокорной руке маленькую, позеленевшую от времени булавку. В распахнутое, но целое окно врывалось стрекотание каких-то ночных насекомых вперемешку с пьянящим запахом расцветающего табака. В лунных лучах танцевала вездесущая мошкара. И только отзвуки уходящей грозы напоминали о пронесшейся над землей буре. Рядом ворочался верный шут.

Сон! Просто сон!

Король вздохнул с облегчением.

И с криком схватился за грудь. Прилипшая к телу рубашка была насквозь пропитана чем-то темным и липким. Саднящая тягостная боль мешала дышать, пронзая легкие. Пить хотелось смертельно.

— Ты что, братец? — подскочил на кровати шут, зажигая фонарь. — Эй, король, да ты весь в крови!

— Дай воды! — прохрипел Денхольм, хватая ртом воздух.

Санди сбегал вниз, принес холодный ковшик. Король жадно глотал, постанывая, морщась.

— Что там внизу? — наконец выдавил он.

— Мертвая тишина, — испуганно поглядывая по сторонам, сказал шут, разрывая окровавленную рубаху. — Кто это тебя так, куманек? — растерянно прошептал он. — Семь полос… Неужели?..

— Она самая, — через силу подтвердил Денхольм. — Только во имя Света, не поминай всуе Ее Госпожу…

Теперь он твердо знал, что при имени Той, За Которой Нет Трех, будет бесноваться не хуже брата. Или проводника. Эх, души-душеньки, бесприютные, неприкаянные…

— Хорошо хоть раны неглубокие. — Санди деловито копался в походном мешке. — И рубаха сразу прилипла. Любишь ты приключения подбирать, братец, не живется тебе спокойно!

— Где проводник? — почти растворяясь в холодящем соке целебных листьев, прошептал король.

— Да кто ж его знает! — хмыкнул шут. — Может, спит на сеновале, может, винцом поправляется…

— Ты же сказал, внизу никого нет…

— И то верно… Но что ты всполошился, куманек? Думаешь, он все подстроил?!

— Я теперь такой же, как он, — через силу произнес Денхольм, садясь на постели. — Отмеченный Вешшу. И если плохо мне, ему тоже несладко.

Шут проникся наконец серьезностью момента, без лишних слов помог королю одеться и спуститься вниз. В общей комнате действительно стояла мертвая тишина.

Мертвее и не представить.

Осторожно ступающий Денхольм споткнулся обо что-то мягкое, отдернул ногу и поскользнулся в липкой луже.

— Огня, — с ужасом потребовал он.

Санди нашарил в темноте подсвечник, завозился с огнивом, пытаясь не выпустить из рук метательные ножи. Тонкий слабый луч осветил перевернутые лавки, битые горшки, залитый кровью пол. Прямо под ногами короля лежало чье-то тело с перерезанной глоткой. Денхольм вгляделся: незнакомое смуглое лицо, на вскинутой в тщетной попытке защититься левой руке не хватало трех пальцев.

— Славный удар, — прошептал возникший рядом шут, — хотел бы я посмотреть на оружие, способное совершить такое…

— Может, и посмотришь…

Король перешагнул через тело и, держа меч наготове, продолжил, путь. Трактирщик и мальчишка-прислужник обнаружились за стойкой, придавленные полупустой бочкой вина. Оба были без сознания, но еще дышали, и Санди поспешил вытащить их из-под завала.

— Потом, — прошептал король.

Санди согласно кивнул:

— Если оно будет, это потом.

Второй труп они нашли у порога: еще один чужак искалеченной левой рукой словно собирал обратно вывалившиеся кишки. Правая кисть, сжимавшая меч, валялась неподалеку. Там, где остекленевшими глазами смотрел в звездное небо местный кузнец, обнимавший заточенные вилы. Этот был утыкан арбалетными стрелами. Король осмотрел двор. Всюду кровь вперемешку с дождевыми лужами и следы побоища, но тел больше не видно, ни своих, ни чужих. Короткими перебежками, сторонясь освещенных луною мест и тщательно осматривая темные, они добрались до сеновала.

Пусто.

Только потертый плащ и сиротливо отсвечивающая серебром лютня. Рядом с сараем они нашли еще одно тело. Странный ящер с оскаленной жутковатой пастью смотрел на них подернутыми синеватой дымкой мертвыми зрачками. Раскиданные в стороны короткие когтистые лапы застыли в жесте безграничного удивления жестокостью этого мира. Из горла твари торчал диковинный нож: закругленный наподобие серпа, с короткой костяной ручкой и переплетением нездешних трав по клинку. Достать его из раны и получше осмотреть король не решился.

— Смотри, куманек! — вскрикнул Санди. — Вон там, в канаве!

Так же осторожно, прикрывая друг другу спину, они добрались до сточной канавы. И застыли, боясь поверить.

Эйви-Эйви лежал в нелепой, неуклюжей позе, глядя незрячими глазами в закрытые всем живущим дали. Рубаха залита кровью, посиневшие губы тронуты чуть виноватой улыбкой. Одна рука намертво вцепилась в посох, другая стиснула острый черепок от кувшина…

— Недолго он нас вел, — вздохнул шут. — Пройдоха был, конечно, пьяница, но как пел, паршивец! И как торговался!

— Полегче, Санди, — осадил его король. — Он умер в бою, как подобает воину, он защищался до конца. Похороним его, как хоронят истинных мужчин.

И тут шут закричал. Король перевел взгляд на тело и тоже завопил от суеверного ужаса. Труп проводника моргнул, потом еще раз и еще. Дернулся в тщетной попытке сменить неудобную позу и рухнул обратно в канаву. Санди опомнился первым, склонившись над раненым певцом. И с отвращением отшатнулся:

— Да он пьян, братец! Просто пьян, как свинья!

И словно подтверждая его слова, старик затянул неожиданно тонким и чистым голосом:

— Когда забили колокола… и понесли хоронить короля…

— Не дождешься! — огрызнулся Денхольм, в сердцах дав пьянчуге затрещину. — Заткнись, скотина!

Они вывели из конюшни насмерть перепуганных лошадей и торопливо оседлали, перекинули через седло, подобно тюку, залитого вином Эй-Эя, собрали вещи и понеслись по ночной дороге, постоянно пришпоривая. Темнота, окутавшая просторы полей, внезапно показалась родной, самой уютной в мире. Свежий ветер остужал разгоряченные головы, ночь дышала спокойствием, но остановились они только к рассвету, в священной дубраве Зарга, древнего гномьего Бога, Дающего Убежище. Привязали коней и рухнули, где стояли, сломленные усталостью и страхом.

Когда король проснулся, солнце стояло в зените. Все тело обжигало болью, грудь горела и чесалась нестерпимо. С глухим стоном он потянулся к фляжке с водой. И увидел проводника.

Эйви-Эйви печально сидел над пустой баклагой и ошалевшим взором поглядывал по сторонам. Почувствовав взгляд короля, обернулся и жалобно спросил:

— Куда вы меня завезли? И зачем? Даже поправиться нечем…

— Ты ничего не помнишь? — задохнувшись кашлем, не поверил Денхольм.

Рядом заворочался шут, встал, тихонько подвывая, попытался размять онемевшие ноги.

— Это у него похмельный синдром, — мрачно буркнул он.

— Почему? — обиделся Эй-Эй. — Все я помню. Пошел… гм… облегчиться, дошел до канавы… А потом мне стало хреново. Не надо было красное с белым мешать. В таких количествах… — добавил он с заметным сомнением в голосе.

Санди запалил костерок, набрав по кустам сушняку. Вскипятил воду, заварил листья. Все это время король пролежал в тенечке, собираясь с силами. Проводник же за действиями шута следил с непонятным оживлением.

— И где это вы насобирали листочки Алисты Северной Подгорной? — с любопытством поинтересовался он, не ожидая, впрочем, ответа. И, перехватив кружку из рук Санди, отхлебнул, обжигаясь, добрую половину: — Нет лучше средства против похмелья!

— Отцепись! — завопил шут, отбиваясь от страдальца. — Не тебе варил, пьянь подзаборная! — и, вырвавшись, бросился к королю.

Денхольм немного взбодрился и повеселел, наблюдая за их потасовкой. Но когда Санди бережно снял присохшую тряпицу с воспаленных царапин, против воли заскрежетал зубами.

— А ну-ка, — неожиданно серьезно отстранил шута проводник.

— Тебе знакомы такие раны, Эйви-Эйви? — криво усмехнувшись, спросил король, часто сглатывая горькую слюну.

— Ну-ну, потерпи, господин Денни, сейчас отпустит, — на удивление ласково прошептал Эй-Эй, резко прикладывая к королевской груди растопыренную грязную пятерню.

Король взвыл, сначала от боли, потом от охватившего его нездешнего холода. И смолк, согреваясь жаром, исходившим от худой, иссохшей ладони. Санди дернулся на помощь, но с размаху словно налетел на невидимую стену, крепко приложившись лбом.

— Прости, если что не так, — уставшим до безразличия голосом произнес проводник. — Отвар-то выпей, не помешает. А ты? Больно ударился? Не вертись, не съем. Иди сюда, шишка будет! — и коснулся рукой лба пытавшегося увернуться Санди.

А король с удивлением разглядывал свою грудь с быстро сходящим следом ожога.

Без канувших в неизвестность багряных полос, оставленных ногтями Вешшу.

— Колдуешь, проводник? — тихо спросил он.

— Вернуть, как было? — ехидно осведомился Эйви-Эйви. — В моем ремесле без колдовства не выжить: слишком много зла по дорогам ходит. Так что же с вами приключилось, господин?

Денхольм, полуживой от счастья ушедшей боли и готовый обнять весь мир, рассказал, что помнил. Эйви-Эйви нахмурился. Дотянулся до своего мешка, выудил витой ремешок с камушком, похожим на глаз. Надел на шею короля.

— Взялись за вас, господин Хольмер, всерьез, — вздохнул он. — Вешшу больше не бойтесь: Она в отличие от Йоттея крадет неприкаянные души, пугает, заманивает, но Сама приходит, как и Смерть, всего один раз. Но Вешшу во многом подобна Йоттею и тоже имеет слуг. А слуги так просто не сдаются. Амулет оградит вас от Пустых Глаз, господин.

— Спасибо, Эйви-Эйви. — Денхольм с интересом разглядывал диковинный камень. — Похоже, мне повезло, что я тебя встретил.

— Может быть, да, а может, и нет, господин. Пути людские так запутанны… Кстати, о путях, — философский настрой слетел с проводника подобно надоевшей маске. — Зачем вы свернули на старый гномий тракт?

— Куда? — в один голос воскликнули изумленные король и шут.

Эйви-Эйви поглядел на них, как на больных, и обреченно вздохнул:

— Все ясно: просто проскочили в темноте. Когда в следующий раз решите драпать от пустых прихвостней, меня сначала в чувство приведите! Дороги у нас ненадежные, можно в такие места завернуть — не приведи Роккор!

Санди торопливо развернул карту:

— И в самом деле, братец, смотри-ка! Дорожка прямиком в горы ведет. То-то я гляжу, тут идол гномий расселся! Я еще подивился, как наш предприимчивый народ ему глазки не выковырял!

В глубине рощи действительно примостился на корточках каменный великан с сапфировыми глазами, способными обогатить целый провинциальный город. Широкой ладонью бородач черпал воду из прозрачного ручья, словно собираясь напиться.

— Я бы не советовал его трогать, — усмехнулся проводник, — а тем более в глазах ковыряться. Пока вы под защитой Зарга, так что не святотатствуйте, имейте совесть. Господин, я хотел бы получить деньги за пройденные дни, — добавил он уже серьезнее.

— Берешь расчет и сматываешься, проводник? — понимающе кивнул король, тщетно борясь с подступающим к горлу приступом гнева.

— Насколько я понял, — спокойно ответил Эйви-Эйви, — в спешке вы не захватили с собой ни еды, ни питья. А по Форскому тракту наверняка толпы стражников разъезжают: не часто у нас разоряют трактиры и нападают на постояльцев. Здесь вы в безопасности, меня же никто не ищет, прорвусь.

Обрывая затянувшийся монолог, король порылся в кармане и протянул ему монеты, улыбаясь одновременно виноватой и недоверчивой улыбкой. Проводник спокойно принял их, сложил в мешочек на поясе и взлетел в седло своей лошади. Тронул повод, оглянулся, произнес с непередаваемой издевкой:

— Лошадей на ночь расседлывают, между прочим. Они ведь тоже живые, любят отдыхать с комфортом! — и ускакал, подняв по дороге тучу пыли.

— Все, отрезало, — с мрачным удовлетворением подытожил шут. — Больше эта сволочь не вернется.

— Пожалуй, — согласился король. — Но я не могу заставить его рисковать своей жизнью. И забрал он честно заработанные деньги…

— Если до этого не успел пошарить в наших сумках, — продолжал бубнить Санди, направляясь к вещам. — Ну вот, я же говорил! Рылся, сволочь, все перевернул! А это еще что?

Заинтересованный король подошел и развернул чистую тряпицу.

— Он оставил нам свои припасы! — воскликнул он с удивлением. — А я уж было с голоду помирать собрался…

— Еда досталась нам недешево, — яростно перебил его шут. — Этот мерзавец забрал все наши деньги!

— Но когда он успел? — растерянно произнес король, в десятый раз перерывая содержимое мешков и сумок.

— Ясно, когда! — хмыкнул Санди. — Когда мы спали как убитые! Да брось копаться, говорят тебе: выбрал все, подчистую, даже паршивой медной монетки не оставил!

— Но тогда выходит, что он все знал? — нахмурился Денхольм.

— Что «все»?

— Что на нас напали, что мы спасались бегством, оставляя за собой горы убитых неизвестно кем? И что будем вынуждены отсиживаться в безопасном месте, прячась от стражи?

— И не кинемся сразу в погоню! — угрюмо подтвердил шут. — Все рассчитал, даром что пьянчуга! Ладно, пусть подавится. Давай-ка воды нагреем, помоемся, чайку заварим: я тут травки подходящие видел.

— Зачем он нам солгал?

— Чтобы ограбить, выкинь из головы!

— Он мог сделать это гораздо проще…

— Давай картинку нарисую, хочешь? Он сдал нас тем, без трех пальцев. Ему пообещали награду и все наше имущество. Когда понял, что дело не заладилось, прикинулся в стельку пьяным, благо опыт богатый…

— А мои раны и амулет? — перебил король. — Что-то они в твою картинку не укладываются!

— Все равно я чую, что близок к разгадке, — упрямо поджал губы шут, выуживая котелок, купленный в свое время по настоянию предателя Эй-Эя.

Они вскипятили воды, подкрепились, стараясь не увлекаться и экономить скудные припасы. С грехом пополам расседлали и вычистили лошадей, неумело стреножили и отпустили пастись на соседний лужок. И с чувством выполненного долга устроили себе головомойку. Великан Зарг, угрюмый и добродушный одновременно, спокойно наблюдал за ними, словно в его капище у священного ручья мылись все кому не лень. Ближе к вечеру, отдохнув и отоспавшись, разыскали успевших забрести на добрых пол-лиги лошадей. Благородные животные недружелюбно фыркали и испуганно взбрыкивали, чем ближе к Дубраве, тем настойчивее.

— Хей, куманек! — шут дернул короля за рукав. — Похоже, нечисть просыпается! Глянь-ка на Зарга!

Король глянул и оторопел: каменный истукан стоял во весь свой немаленький рост, величественный и грозный. Сработал вековой инстинкт самосохранения: сквозь колеблемый призрачным ветром, обретающий новые контуры воздух путешественники успели схватить свои немногочисленные пожитки и взлететь в седла, пришпоривая бесившихся лошадей. Те рванули по старой дороге, высекая искры из добротной гномьей брусчатки, местами заросшей пробившейся к солнцу травой. И вскоре Дубрава и ее неспокойный хозяин остались позади.

Они скакали вплоть до полной темноты. Перестав различать дорогу, остановились, давая роздых коням.

Когда взошла луна, поехали осторожным шагом, но убедившись, что лошади прекрасно видят отсверкивающий серебряным тракт, рискнули перейти на рысь.

— Хорошо бы пожрать чего-нибудь, — вздохнул шут, выуживая из кармана горсть медяков. — А у тебя что осталось, куманек?

— Немного серебра, — зевнул король, потирая уставшие глаза и старательно прикалывая к плащу Булавку Эксара. — Слушай, это я сбрендил, или впереди мелькает огонек?

— И вправду что-то светит, — оживился шут. — Наверное, деревня, а может, постоялый двор. Прибавим-ка ходу!

Но доскакать до загадочного огня оказалось непросто: обманывала дорога, делавшая на этом участке затейливый изгиб, словно обходя невидимое препятствие. Вскоре им пришлось свернуть и с тракта: манящий свет и дразнящий желудки запах жаркого уводили в сторону уардов на шестьдесят. Теперь уже не было сомнений, что это какое-то селение: явственно обозначился контур ветряной мельницы, лаяли собаки… Они были так близко, что различали скрип колодезных журавлей и сходили с ума от духа свежеиспеченного хлеба…

А потом все разом смолкло, словно стертое чьей-то властной рукой. И огоньки исчезли, убитые неведомым ветром. Только леденящий душу вой пронзал подступившую к самому горлу темноту. Только похотливое хихиканье и хруст разгрызаемых костей наполняли притихшую ночь, заставляя воображение рисовать картины, мерзостные до рвоты. Король глянул вверх и испугался по-настоящему: на него смотрели чужие, незнакомые звезды, едва пробивавшиеся сквозь дымку висевшего над землей тумана.

Булавка Эксара обжигала тело даже сквозь одежду.

— Порошок еще остался, Санди? — прошептал он, стараясь унять дрожавшего мелкой дрожью и совсем недавно бывшего горячим и отважным скакуна.

— Есть немного. — Шут высыпал на ладонь горсть фиолетовых семян, и сразу стало легче. Тогда Санди рассыпал их щедрым кругом, стараясь оградить как можно больше пространства.

Стало светлее: над их головами сияла родная, знакомая до боли луна. Но за пределами волшебного круга по-прежнему пялились враждебные чуждые звезды: морок не желал так просто сдаваться. Прыгнувшую из темноты рыжую тень король принял на клинок, вторая ушла в сторону, отброшенная ножом шута. В пронзительном визге почудились отголоски разумной речи, и Денхольм выдохнул одними губами:

— Похоже на оборотней. Вляпались!

И тут кто-то неразличимый подхватил повод его лошади, рядом сдавленно зарычал шут, метая нож в попытке вызволить коня. Впереди что-то охнуло и зарычало в ответ, заскулило, заворчало вполне осмысленно, заставляя лошадей идти спотыкающимся галопом.

Они понеслись сквозь темноту, сквозь подступающий вой и скрежет, кое-как отбиваясь и судорожно цепляясь за седла. По лицам хлестали какие-то ветки, свистел ветер, небо вертелось в безумной пляске, чья-то могучая рука словно комкала созвездия, постепенно придавая им знакомые очертания.

И нежданно все кончилось.

Кони остановились так резко, что король больно врезался в луку. Они стояли на старом гномьем тракте, неподалеку от того места, где свернули в поле, вокруг перетекала теплая весенняя ночь, подмигивали звезды, стрекотали сверчки…

Сидящий впереди всадник по-прежнему упрямо сжимал поводья и хрипел, понемногу заваливаясь набок. Едва различимый в темноте драный серый плащ выдавал Эйви-Эйви.

И нелепой игрушкой, глупой шуткой выглядел торчавший под правой лопаткой нож.

Один из метательных ножей Санди.

Быстрее молнии король соскочил на землю и успел поймать падающего проводника.

— Костер! — заорал он остолбеневшему шуту. — Вари свои листья, живо!

— Не тратьте листья, — закашлялся кровью Эйви-Эйви, морщась от нестерпимой боли. — Не поможет…

— Ничего, это хорошая травка! Лучше молчи. — Король оттащил его на пригорок, устраивая на левом боку. — Давай, Санди, не стой истуканом! Пошевеливайся, во имя Светлых Богов!

— Хорошая, — согласился проводник, выталкивая слова между рывками рваного дыхания. — Но медленная… Раньше умру, не успеет она. В сумке… трава Факиэр… длинные… тонкие листья. Один… мне жевать. Горсть… варить, как и… Алисту… Кровь затворяет…

— Ладно, сделаем. Санди, ты все слышал? Что ты возишься, горе мое! Траву старую рви! Да вон ветки какие-то, правее смотри!

— Тряпок почище… Побольше… Рану заткнуть…

— Молчи, неугомонный, а то рот заткну! — пригрозил король, пытаясь одной рукой снять седло со своей лошади и путаясь в сбруе.

— Ох дети, дети, — то ли печально, то ли насмешливо прошептал Эй-Эй. — Вот уж не гадал… подохнуть столь… глупой смертью. Хоть и пророчили: убьет тот… кому подарю новую жизнь… Смешно… Рот не заткнешь… Дышать не смогу.

Денхольм плюнул в сердцах, оставляя проводника и берясь обеими руками за тугую пряжку. Стащил седло, пачкаясь кровью с лошадиных искусанных боков, подложил Эйви-Эйви под спину.

— Там в сумке мазь еще… потом рану смазать… Если кровь остановите…

Король сердито прикрикнул на него и сунул упрямцу в рот листья Факиэра. Эйви-Эйви наконец замолчал и принялся сосредоточенно жевать, морщась и постанывая.

Санди все же ухитрился разжечь костер и приготовить отвар, между делом разодрав в клочья свою рубаху — на тряпки. Одним безжалостным рывком выдернул из раны нож. Проводник мотнулся так, что король еле удержал его, и захрипел, царапая ногтями землю. Хлынувшую кровьзаткнули смоченным в отваре тряпьем, накрепко привязали поводьями. С трудом разжали сведенные судорогой зубы Эй-Эя, влили обжигающую жидкость. Проводник закашлялся, часто сплевывая красным, но выпил все до капли. Потом безвольно откинулся на седло, стараясь не заваливаться на правый бок. Король укрыл его плащами…

— Здесь нельзя, — еле слышно прошептал Эйви-Эйви. — Здесь же Дыра… Уардов сорок… Вперед по дороге… Священная Дубрава, не нужно бояться… Духи Зарга не трогают ищущих приюта, — и затих, теряя крохи сознания.

— Ну и как он это себе представляет? — буркнул в пространство шут.

— Сделаем носилки из плаща. Если бы удалось найти дубину в пару к его посоху… Ну ничего, дотащим и так.

— Тяжел он, куманек, между прочим!

— Что ты предлагаешь? Бросить здесь? Оборотням на съедение? Лучше бы сразу убил!

— Прости, не попал, — не удержавшись, съязвил Санди, — на звук кидал. Сыпанем остатки порошка, до утра протянем.

— Они прыгали в круг, — напомнил король. — Проводник прав, надо убираться отсюда.

— В плаще не получится, — стоял на своем Санди. — И носилки не помогут: нельзя класть его на рану, мертвой крови ходу не будет.

— Тогда понесу на руках, — мрачно заявил король, с трудом поднимая безвольное тело Эйви-Эйви. — Я не позволю умереть человеку, спасшему наши жизни. Умереть от твоего оружия — не позволю. Не спорь. Лучше веди лошадей.

Санди обиженно фыркнул и подобрал уцелевшие поводья, связывая ими недоуздки.

Денхольм глубоко вздохнул, и они медленно пошли по дороге.

Глава 10. ПО ГНОМЬЕМУ ТРАКТУ

Проводник упрямо стоял на Краю, норовя шагнуть за Последний Порог, прочь от горьких пахучих отваров и заботы Духов Зарга. Санди недаром слыл одним из лучших метателей ножей, и обессиленные руки Эйви-Эйви с трудом удерживали призрачную Нить своей бродячей жизни. Вот уже шестой день король с навязчивостью заботливой няньки поил его бульонами и менял повязки, а шут с остервенением стирал портки, которые раненый пачкал не в меру часто.

Духи появлялись ближе к вечеру, тогда путешественники с облегчением сдавали свой нелегкий пост и ложились спать. Однажды Денхольм попытался ускользнуть из объятий Йоххи, чтобы посмотреть, как лечат призраки, но колдовской дурман окутал все тело и сделал голову тяжелой невыносимо. Он боролся с дремой до последнего, но сон напал наемным убийцей, исподтишка, разбивая все надежды на победу. Голова наутро болела нестерпимо, и король предпочел смирить свое любопытство.

Шесть дней, беспросветных и тоскливых.

Шесть дней, насквозь пропитанных смертью.

Потому что умирал не только проводник, умирали лошади. Язвы на искусанных боках, казалось, полностью исцеленные, расплывались вновь, въедаясь в неповрежденные участки шкур и уходя все глубже. И Алиста, и Факиэр лишь на время смягчали боль и муку в угасающих глазах несчастных животных.

Шесть дней, долгих, тягучих, дождливых.

Моросящий дождь шел с утра до ночи, шурша каплями по листьям вековых дубов, но словно огибая Священный Приют и ее постояльцев. Дождь усыплял, убивая веру в счастливый исход, словно оплакивая непутевого бродягу. Но король не раз говорил шуту, насколько было бы тяжелее, если б светило жаркое летнее солнце. Шут неизменно соглашался, отправляясь на очередную постирушку к придорожной канаве, полной мутноватой воды.

Шесть дней без движения.

Без погонь, без боязни не увидеть рассвет. Время остановилось, замкнулось пространство. Во всей Вселенной остался крохотный островок жизни, окутанный нитями по-летнему теплого дождя. И умирающий под зеленеющими кронами дубравы проводник.

Хорошо хоть хватало еды.

В первый же день Санди не упустил случая запустить лапу в сумку Эйви-Эйви. Король протестовал, но был вынужден присоединиться со странной смесью любопытства и стыда.

Вместительная холщовая сума, которую Эй-Эй носил, перекинув через плечо на манер письмоносцев, таила в себе множество занятных вещиц. В одном кармане было полно всевозможных мешочков и коробочек с порошками и целебными травами. С другим отделением обстояло еще интереснее. После того как разом оживившийся шут вытащил солидный сверток с припасами, которых при разумной экономии и бережном хранении хватило бы на месяц, там осталась всякая мелочь.

Набор запасных струн для лютни. Тонкая серебряная цепочка. Старая медная монета со стертыми письменами, явно не элронская. Огниво и трут. Трубка, кисет, иголка с ниткой. Стальная пластинка с неизвестными иероглифами. Небольшая книга в зеленом сафьяновом переплете с серебряной застежкой, которую не удалось открыть. Бронзовый амулет, полностью повторяющий татуировку на груди проводника: перевернутый равносторонний треугольник со стрелой, украшенный скупой резьбой и тремя агатами по верхней поперечине — белым, серым и черным, — явно гномьей работы и такой красоты, что король с сожалением разжал пальцы, выпуская вещицу из ладони. Странный высохший стебель с двумя кривыми толстыми шипами, похожий на наконечник стрелы. И их кожаный расшитый кошелек, до отказа набитый золотом.

Последнюю находку шут приветствовал радостным воплем и хищным оскалом, сделавшим бы честь любому волку. Вытряхнул деньги на заботливо подстеленный плащ, торопливо пересчитал. Озадаченно почесал затылок, пересчитал еще раз.

— Ничего не понимаю, куманек, — наконец развел он руками. — Здесь намного больше, чем было…

— Векселя нет, — пояснил король. — Я написал один, на всякий случай. Но чтобы получить по нему деньги, нужно доехать до предместий Фора. Странно все это. Зачем он вернулся?

— Совесть загрызла, — хмыкнул шут. — Должна же она у него остаться хоть в малом количестве… Ладно, братец, давай теперь переметные сумки посмотрим, может, еще что интересное отыщется.

Но ничего особо интересного не отыскалось. Кроме неизвестно зачем припрятанных старых дырявых башмаков и бурдюка с крепленым вином: видимо, не имея возможности запастись должным количеством, проводник решил побить недостаток градусом. Лютня, нож, котелок. Кружка, деревянная ложка, приправы. Нехитрый скарб человека, не берущего в дорогу лишнего… На этом обыск к великому облегчению Денхольма завершился.

Шестой день ничем выдающимся не отличался.

Все те же заботы, все та же погода. И новые язвы на лошадиных боках. Сыро и уныло на душе. С появлением Духов, обязательных и пунктуальных, как сборщики налогов, легли спать с вполне ощутимым облегчением.

Но ночью, неожиданно для самого себя, король проснулся. И подскочил, привычно хватая меч. Потом опустил оружие со смесью радости и досады.

У костра, зябко кутаясь в свой старый плащ, сидел Эйви-Эйви и, часто вороша посохом угасающие угли, читал книгу в зеленом сафьяновом переплете. Рядом на земле стояла кружка с вином, пустая наполовину. За пределами слабого огненного круга перетекающей толпой мерцала стайка Духов. Картинка попахивала умильной пасторалью: казалось, Эй-Эй читает сказку заблудившимся и напуганным детям.

— Давно ты так посиживаешь? — с едва заметной долей иронии поинтересовался Денхольм, пристраиваясь рядом и раскуривая любимую трубку. И с обидой проследил, как улепетывают, растворяясь на бегу, пугливые призраки.

— Вторую ночь, — аккуратно закрывая книгу, пояснил проводник.

Король взглянул на него с неприкрытой жалостью: так слаб оказался голос того, кто привык владеть вниманием толпы в шумных кабаках. Голос, лишенный интонаций. Предельно невыразительный голос.

— Зачем вернулся-то?

— Затем, что дурак… Спасибо, что выходили, не бросили подыхать, — все так же уныло и бесцветно продолжал Эйви-Эйви. — Йоттей — слишком нудный собеседник.

— Так уж прям и Йоттей, — возмутился Денхольм. — Сам он, между прочим, только к королевским отпрыскам приходит.

— А он меня слишком долго дожидается, — впервые за время беседы улыбнулся проводник. — Настолько долго, что они с Вешшу принялись звенеть клинками, не дожидаясь смертного часа.

— А Вешшу с тебя какая прибыль? — устроился поудобнее король, пуская колечки.

— Вешшу по природной жадности своей хапает все, что не имеет хозяина. А я когда-то ей сильно удружил, вложив в старушечьи руки оружие.

— Сильно грешил? — без особой надежды на ответ поинтересовался король, втайне умиляясь наивности своего вопроса.

— Грешил достаточно, — пожал плечами Эйви-Эйви, — а сильно или не очень, не мне решать. Два поступка взял на душу, два греха признаю за собой, но таких, что потянут на Щит и Копье.

Король молча смотрел на рыжие искры, летящие в темную неизвестность. Мало было на свете поступков, способных дать Вешшу ТАКОЕ оружие. Что же ты натворил, проводник?!

— А исправить сделанное можешь? — тихо спросил он.

Эйви-Эйви болезненно дернулся, протягивая зябкие руки поближе к костру, глянул исподлобья:

— Предательство могу, но не хочу. Духу не хватает. А убийство разве исправишь?

— Мне приходилось убивать, — поделился Денхольм. — И Санди тоже…

— Убийство убийству рознь, — успокоил его проводник. — Убить в бою, защищая жизнь и родину, ни на йоту не отступив от долга, — разве это грех! Это доблесть, это лишняя стрела в колчане Йоттея. А убить безоружного да еще чужими руками… Дурная смерть, господин, — палка о двух концах, и по убийце бьет гораздо сильнее…

Король дернулся и порывисто вскочил. Кусая губы, зашагал по поляне, тщетно пытаясь успокоиться. Проводник наблюдал за ним с меланхоличной отрешенностью.

— Ты знаешь, что такое акирро? — резко спросил Денхольм.

— Да, — проводник невольно вздрогнул, — знаю, господин.

— Держать в руках приходилось?

— Да, господин…

Король заскрипел зубами, пытаясь не выпустить на волю крик ярости, стараясь удержать охватившую его гневную дрожь. Проводник не был похож на ТОГО, кто стоял на поляне, он был гораздо старше ТОГО, занесшего руку для удара. Но даже если не эти тонкие пальцы сжимали рукоять акирро, даже если не этот голос, как пощечины, клал насмешки… О, он будет осторожен, он проверит все до мельчайшей детали! Он найдет исполнителя чужой воли, если потребуется, разорвет его на части, но добудет имя хозяина. Тот, кто скрывается под именем Эйви-Эйви, не знает, что нанявший его ищет убийцу своего брата! И поможет отыскать человека с кромки поляны. И если король окажется прав…

О, если он окажется прав!

— Кого ты убил, проводник? Отвечай!

— Так, — неохотно выдавил Эй-Эй. — Одного сумасшедшего…

Сумасшедшего! Сбежавший из дворца король должен был казаться сумасшедшим! Таким, каким сейчас предстает перед людьми сам Денхольм!

Жажда мести душила короля, рука нетерпеливо стискивала рукоять меча, все тело готово было к бою.

«Конечно! — вопил помраченный рассудок. — Разве бы этот хлюпик сам справился с Йоркхельдом, лучшим фехтовальщиком страны! Нет и не будет бойца, равного покойному брату!..»

«Остынь! — еле слышно возражал слабый голос совести. — Его вина не доказана!..»

«Убить! Убить прямо сейчас! Раздавить проклятую гадину!..»

«А если он невиновен? Убьешь безоружного без суда, без вины, оборвешь жизнь, тобой же спасенную… Чем ты будешь лучше тех, кто убил твоего брата? Вдруг это совпадение!»

«Не бывает таких совпадений! Не бывает…»

В висках стучал скрипучий старушечий голос: «На ловца и зверь, на зверя — ловец!»

Вешшу!

Это имя захлестнуло голову и разом отрезвило.

— Ложись спать, проводник, — мрачно приказал Денхольм. — Тебе нужно набираться сил, а не хлебать всякое пойло. Рана воспалится.

— Я просто хотел сказать, господин, — словно взвешивая про себя каждое слово, остановил его Эй-Эй, — что вам теперь тоже нужно быть очень осторожным и даже дышать с оглядкой.

— Угрожаешь, мерзавец?! — окончательно рассвирепел король.

Но проводник как будто и не слышал его крика:

— Вы совершили поступок, господин, вы и ваш друг. Дурной поступок. Вешшу будет вас ждать Там, За Порогом, ждать с оружием в руках… Вы уехали, оставляя в суматохе бегства раненых, молящих о помощи. Людей, которых вы могли спасти. Тот мальчишка, господин, сын трактирщика… В общем, он умер. Я не успел… — Эйви-Эйви вздохнул и с трудом поднялся на ноги. — Завтра можем выезжать, господин Хольмер. Больше я вас не задержу.

— Ты не сможешь идти, — хмуро бросил Денхольм, борясь с подступившим к горлу комом страха и стыда. — А лошади подыхают, иди, сам полюбуйся.

Опираясь на посох, Эйви-Эйви доковылял до лошадей. Осмотрел одну, вторую, погладил ласково:

— Ну конечно, родные, вас покусали воркхи. Их яд действует долго… Они не умрут, господин, но и поправятся не скоро. Если вам нужен мой совет, оставьте их здесь. Вы скрываетесь, а на таких скакунах вас с другом любой крестьянин запомнит. При Священной Дубраве им будет хорошо, Духи вылечат. А при случае отдадут кому-нибудь, ищущему приюта, уходящему от погони… Сделайте так, господин.

— Хорошо, Эйви-Эйви. Я оставлю лошадей при Дубраве. Ложись спать.

Легко приказывать другим. Король сумрачно следил, как устраивается на левом боку, кряхтя и постанывая, Эй-Эй, долго вслушивался в шелест капель дождя и сладкое похрапывание Санди, завидовал смертельно, а присоединиться не мог, словно Йоххи избегал даже притрагиваться к клейменному Вешшу. А когда наконец милосердные Руки Бога коснулись его воспаленных глаз, на короля обрушился ураган чужой боли, вопли трактирщика и плач вдовы кузнеца. Перед ним встал мальчуган лет пятнадцати, белобрысый и конопатый, посмотрел исподлобья с укором и непониманием.

«Мы ведь бились за вас, господин, — услышал король горький упрек. — Бились и победили. Как вы могли бросить нас умирать? Как?»

«Что же ты наделал, брат?» — встал рядом с мальчишкой призрак погибшего Йоркхельда.

«Что же ты наделал, государь?» — мелькнуло хмурое лицо кузнеца.

— Я не хотел! — прокричал в открывшуюся Пустоту Денхольм. — Я никому не желал зла, я просто испугался! Я не хотел!!!

— Это не ответ, — проскрипел старушечий голос. — Идем со мной…

Костлявая рука метнулась к его горлу, он дернулся и взвыл от боли…

И проснулся, потирая лоб.

Огляделся. Поднял здоровущий желудь, осторожно пощупал набухающую шишку… И благодарно улыбнулся каменному истукану.

Во всем обозримом глазом пространстве, до самого горизонта, природа купалась в солнечном свете. Ласковое июньское утро щебетало и стрекотало, сверкая и переливаясь. Шут обреченно осматривал лошадей, проводник, прикорнув у костра, попивал винцо, отдававшее целебными травами, и бренчал на лютне, иногда помешивай ложкой доходящую на углях кашу.

Король позвал его, но не получил ответа. Эйви-Эйви продолжал с самым серьезным видом хлебать из кружки, и в его глазах надолго задержалась мечтательная отрешенность.

Зато Санди откликнулся сразу:

— Силен же ты спать, куманек! — ухмыльнулся он достаточно мерзко. — Видал, какие чудеса на свете белом происходят? Еще вчера я этому мерзавцу штаны стирал, а сегодня проснуться не успел, как он уже под градусом!

— И солнце светит, — рассеянно заметил Денхольм, пытаясь отклеить от себя обрывки сна и вспомнить детали вчерашнего разговора.

Избавиться от кошмара оказалось неожиданно легче. При малейшей попытке восстановить ночную беседу у костра резало глаза и ныли кости. Но он стиснул зубы и заставил память работать в полную силу.

И вспомнил.

Проводник словно почувствовал недобрый взгляд, дернулся, завертел головой. Потом, пожав плечами, сделал едва заметный ограждающий жест, и собственная злоба ударила короля подобно жалящей змее.

«Осторожнее, Денхэ, — мысленно осадил он сам себя. — Не спугни дичь! Не такой уж ты слабый колдун, господин Эйви-Эйви, каким хочешь казаться!»

Все сходилось, все нити вели к проводнику. Человек из Зоны, державший в руках акирро! Человек, убивший безоружного чужими руками! Не вязался со всем этим один лишь жалкий вид, ну да это дело наживное для пьяницы и бродяги скрывающегося от закона.

— Каша готова! — торжественно возвестил Эй-Эй, прерывая невеселые раздумья короля. — Давайте завтракать, господин Хольмер, дорога заждалась!

Денхольм мысленно махнул на все рукой и пошел искать свою ложку. В конце концов жизнь распутывает любые клубки загадок. Живи пока, пьяный проводник!

Копаясь в заплечном мешке, он случайно наступил на разбудивший его желудь. Досадливо обернулся на жалобный хруст… И забыл обо всем на свете.

Из темной с дымчатым налетом скорлупы выглядывал кроваво-красный камень, нестерпимо сверкая на солнце. Король в жизни своей не видел камней подобной чистоты и огранки. Он скинул треснувшую невзрачную оболочку, и на его ладонь легла багровая слеза, окаменевшая капля крови…

От костра доносились призывные вопли Санди. Денхольм повернулся, не в силах отвести взгляда от находки, и пошел к шуту, напрочь забыв о ложке. Так и сел рядом с товарищами по походу, держа в пальцах осколок закатного солнца. Санди удивленно присвистнул:

— Где это ты откопал такое, братец?

Проводник глянул расширившимися от удивления глазами и неожиданно преклонил колени, опрокидывая едва початую кружку с вином.

Во всем виде его сквозило непонятное почтение.

— В чем дело, Эй-Эй?! — не выдержал король, переводя взгляд с проводника на лужу вина и обратно: что же должно случиться, если бродяга не огорчился такой потере!

— Камень Зарга, — прерывающимся шепотом выдохнул Эйви-Эйви. — А я думал, сказки…

— Сами видим, что камень, — слабо огрызнулся зачарованный шут. — Догадываемся, что от Зарга. Дальше-то что?!

— Дальше? — все так же потрясенно стоя на коленях перед ладонью Денхольма, прошептал проводник. — По старой гномьей легенде, когда Великий Кователь мешал свою кровь с кровью друга, которого называли Заргом, Дающим Приют, несколько капель сорвалось с руки и не попало в братину.

Кователь собрал их и заключил в камни, а камни подарил Заргу. Любой из гномов в любой стране Хейвьяра сотворит невозможное, чтобы взглянуть на этот камень, господин. Ибо у вас в руке одна из Двенадцати капель крови Верховного Бога Гномов. Только не дарите никому, — вздохнув, добавил он уже без пафоса. — Не дарите: бешеный народ, горячий — передерутся. Отданного Заргом не оспорят, отданное вами — с превеликим удовольствием.

Король отвернулся, заботливо пряча камень в Незримый Кошель. Обрастал он по дороге барахлом и амулетами, как деревья листьями покрывались, странно даже. Кошель, Булавка, Камень-Глаз, Камень-Кровь… Скоро будет ходить, подобно шесту на праздничных гуляньях, весь в ленточках и побрякушках! И все же, сквозь смех и ворчание, Зарга поблагодарил от всего сердца. Когда идешь против Той, За Которой Нет Трех, а по твоим следам бегут вприпрыжку слуги Вешшу, не до гонора.

Едва камень скрылся с глаз, проводник пришел в себя.

И Священную Дубраву потряс негодующий вопль: Эй-Эй оплакивал невозвратимую потерю. С надеждой глянул в сторону бурдюка, но поскучнел, видимо, вспомнив о запасе на долгую дорогу.

— В путь пора, — мрачно заявил он, безо всякого аппетита доскребая свою кашу и вычищая котелок.

— Идти-то сможешь? — недоверчиво покосился шут.

— С чего мне падать-то? — обиделся проводник. — Всего лишь три кружки за утро. А я до пятнадцатой крепко стою на ногах!

К полудню они все-таки собрались и с поклонами и благодарностями покинули Приют каменного Истукана. Лошадей поручили заботам Духов, оставив немного сушеных трав из запасов Эй-Эя, навьючили на себя поклажу и неторопливо зашагали по мощеной дороге.

Поначалу король долго приноравливался к своей ноше, потом сделал попытку обогнать проводника. Эйви-Эйви старательно и аккуратно переставлял ноги, опираясь на посох, и без особых усилий тащил свои нехитрые пожитки: лютню, к которой приторочил запасной котелок, и сумку, куда запаковал бурдюк с остатками вина и сверток с провизией. Денхольм нес только личные вещи, но, как ни старался прибавить ходу, обойти неспешно вышагивающего проводника не мог. Правда, на нем была кольчуга, и меч в длинных ножнах постоянно бил по ногам… Санди заметил его усилия, ухмыльнулся и засопел, беря разгон. Но вскоре сдался, а махнувший на них рукой король бессовестно отстал, сбив дыхание.

— Не гони! — крикнул он шуту, а когда спутники остановились, немного пробежался и добавил: — Не гони, все равно не пропустит. Рана еще откроется…

Эйви-Эйви смотрел на них с изумлением, но Санди понимающе кивнул и успокоился.

Они немного передохнули, хлебнув из драгоценного бурдюка, и снова двинулись в путь. Денхольм никогда не думал, что дорога может оказаться столь тяжелой и скучной. С каждым шагом его ноша становилась все тяжелее, и проползающими мимо природными ландшафтами он интересовался все меньше, словно разучившись воспринимать прекрасное. Ласковое теплое утро, быстро просыхающие лужи, мокрая трава, выбивающаяся из плотной брусчатки, вызывали лишь раздражение. Новые сафьяновые сапоги покрылись грязными разводами, плотная, твердая кожа до крови стирала ноги, и король с завистью смотрел на разношенные потертые башмаки Эйви-Эйви. Он начинал понимать эту странную привязанность к старой обуви.

Когда солнце клонилось к горизонту, утомленное долгой дорогой по небу, путешественники увидели деревья. Три дерева справа, три — слева. А за ними величавой дымчато-голубой цепью протянулись горы.

Горы Форпоста.

— Сторожевые дубы, — обернувшись, крикнул проводник. — Там должен быть первый гномий пост, у них и отдохнем!

Король в горячей молитве поблагодарил всех Богов на свете, и Темных, и Серых, и Светлых. И, стиснув зубы, прибавил шагу, хромая на обе ноги сразу.

Рядом сопел запыхавшийся шут.

До дубов они добрались в рекордные сроки. Но наткнулись на пустую сторожку. Пыль и тишина. Паутина. Следы давних поспешных сборов.

— Гномы ушли? — почему-то шепотом спросил Санди.

И в этот миг, вспарывая вечернюю тишину, свистнула стрела.

— Засада, куманек! — завопил шут, оправляя кольчугу и выдергивая из ножен акинак.

Неуловимой серой тенью выпрыгнул в окно проводник. Король лишь выругался сквозь зубы, обнажая клинок. Вместе с Санди они навалились на дверь, пытаясь сдвинуть проржавевший засов. Но были откинуты к стене дружным напором с другой стороны. В проем хлынули какие-то люди с клинками наголо и, азартно вопя, кинулись в атаку…

Король дрался, как раненый зверь, в пылу сражения позабыв о боли и усталости. «Первая битва! — стучало у него в висках. — Моя первая битва!» Но кто-то рассудительный и строгий внутри него давал невидимые отрезвляющие пощечины: «Не увлекайся, следи за рукой. Не напрягай плечо, свободнее кисть. Береги силы, прикрывай Санди. Не лезь вперед. Не увлекайся же! А то первый бой может стать последним!»

Санди рубился со злым упорством, без особого ущерба для себя и противников. Зато меч в руках короля метался за двоих, описывая немыслимые дуги и при каждом выпаде находя податливую плоть. Нападавшие толпились и мешали друг другу, беспорядочно вспарывая клинками пустой воздух, промахиваясь и беснуясь. Краем глаза Денхольм заметил, что у многих не хватает на руках трех пальцев. И зарычав от боли воспоминаний, врубился в толпу, открывая спину. Крепка была кольчуга работы гномьих мастеров, но и на ней от яростных ударов разошлись звенья. Король вертелся волчком, подрубая то ноги, то шеи, помогая себе кинжалом. Где-то далеко кратко ругнулся Санди, бросаясь к нему на помощь, словно в море с высокой скалы…

Сколько длился этот бой?

Они не помнили.

Казалось, века, а закат еще не набрал полную силу, когда наконец король и шут остановились, оглушенные тишиной, по пояс заваленные мертвыми телами. Остановились друг напротив друга, готовые скрестить клинки. И опустили оружие, устало и невесело рассмеявшись. Облизнули пересохшие губы…

— Славная была драка. Эй, выпить бы, — мечтательно выдохнул Санди.

И одна и та же мысль заставила их броситься к выходу:

— Где проводник?!

Пробившись по телам к выдернутой из петель двери, они замерли на пороге в немом изумлении. Вся поляна и кусок дороги были завалены мертвецами. Пустые остывшие взоры, глотки, зияющие рваными ранами, похожими на посмертные улыбки. Ошметки тел, разрубленных на части, насквозь пробитые головы с вытекшими глазами, свернутые шеи, раздробленные кости…

— Кошмарный сон, — прошептал король, какой-то неведомой частью своей души понимая, что нескоро забудет это поле бойни.

— Помогите! — раздался вдруг истошный вопль.

Денхольм подпрыгнул от неожиданности и завертел головой.

— Помогите! Господин, спасите меня!

— Это Эйви-Эйви! — заволновался король. — Откуда крик, Санди?

— Сверху, куманек, — злорадно усмехнулся шут.

Король задрал голову и нервно расхохотался. Над поляной, прилепившись к стволу столетнего дуба, у самой макушки качался под ветром Эй-Эй, закрыв глаза и самозабвенно завывая. Сквозь листву просвечивали обрывки серого плаща и зеленый сафьяновый переплет, стиснутый в скрюченных пальцах.

— Как ты там оказался? — крикнул шут.

— Не помню! — жалобно взвыл проводник, с облегчением раскрывая глаза и тут же снова их зажмуривая. — А-а-а! Я боюсь высоты! Снимите меня!

— Вот не было заботы, — возразил жестокосердный Санди. — Сам залез, сам слезай.

— Не могу! — заверещал Эй-Эй. — Боюсь! Снимите!

— Сейчас я его сниму, — мрачно пообещал шут, примеряя в руке метательный нож. — Сейчас он допросится, трус! Мерзавец!

— Осторожнее, Санди! — предостерег король. — Не покалечь, второго ранения я просто не переживу и брошу его посреди дороги!

— Так просто не отделается, — пообещал Санди голосом доброй бабушки. — Постели что-нибудь помягче, не разбился бы…

— На трупы упадет, — пожал плечами Денхольм. — Куда уж мягче…

Под деревом действительно возвышалась самая высокая горка истерзанных тел. Но сбитый метким броском проводник исхитрился на нее не попасть. Пересчитывая все ветки, цепляясь обрывками плаща, истерично горланя на всю округу, он рухнул в добром роуде от дерева, просто чудом не придавив несчастную лютню. И надолго затих, поджав колени к подбородку.

Король деловито порылся в его нетронутом багаже и выудил баклагу. Звук разливаемого в кружки вина подействовал подобно волшебному эликсиру, и Эйви-Эйви, пошатываясь с самым ошалевшим видом, доковылял к месту раздачи бесценной жидкости. И только тогда король и шут заметили, что его рубаха насквозь пропитана кровью.

— Ты ранен? — Денхольм плеснул проводнику немного вина.

— Пустяки, пара царапин, — залпом опрокинув в себя содержимое своей кружки, Эй-Эй потребовал добавки. — Это старая дырка открылась. Сработал инстинкт самосохранения, а на дерево они не полезли.

— Кто все это натворил? Ты?

— Интересно, чем? — хмыкнул проводник. — Зубами, что ли? Копались в моих вещах, знаете, что оружия не ношу. Да и драться не люблю, если честно…

— Тогда кто?

— Дадите вина — скажу! Побольше лейте, господин, не жадничайте!

— Хватит с тебя! — вмешался Санди. — Говори!

— Прискакал тут один. Чернющий, куда до него самому Саади! И как начал всю эту ораву от двери откидывать — только клочья летели…

Король и шут переглянулись.

— Так куда же он делся? — осторожно спросил Денхольм.

— А я его заклинанием припечатал, он и растаял, — горделиво откинул голову проводник. — Пока в книге рылся, он как раз последнего прикончил, по ваши души войти собирался, а я ему и вмазал! Перед заклинанием Второго Круга ни одна нечисть не устоит!

— Лучше бы ты этих припечатал, — вздохнул король, нежданно пригибаясь под навалившейся усталостью.

— Этих? — изумился Эй-Эй. — Это же люди! Обыкновенные люди, от нечисти пока еще далекие…

— Люди?! — вскинулся Санди.

Они огляделись вокруг, и стало им откровенно нехорошо. Одно дело — крушить всех подряд, избавляя мир от нечистой силы. Другое, совсем другое дело — рвать на куски живых людей, чьих-то сыновей, чьих-то отцов… Король скосил глаз на оставленную ими сторожку и нетвердым шагом побрел к ближайшим кустам, где и расстался с остатками давнего завтрака. Когда он ломал ребра стражникам на Улице Священного Круга, он не успел осознать содеянного. Когда он приказывал стрелять в кренх, он не видел противника. А теперь… Рядом с остервенением выворачивался наизнанку верный Санди.

Легко и красиво читать в древних романах о героических битвах, о славных поединках и представлять себя непобедимым воином в сверкающих доспехах.

Легко и интересно носиться по дворцовому парку и сражаться с драконами, освобождая принцесс.

Суровая романтика войны, с детских лет пропитавшая каждую клеточку королевского тела, на деле оказалась грязным и крайне неопрятным, жестоким делом…

Когда они наконец вернулись на поляну перед сторожкой оказалось, что проводник перетащил их вещи на дорогу, подальше от побоища. Эйви-Эйви встретил их непривычно ласковой и виноватой улыбкой.

— А вы думали, господин, это легко: людей убивать? — тихо спросил он, протягивая кружки с вином, в которых плавали нерастворенные остатки какого-то порошка. — Выпейте, горьковато, конечно, но хорошо помогает.

Король залпом проглотил предложенную отраву и с удивлением обнаружил, что вроде бы действительно полегчало.

— Уф, — выдохнул Санди. — Ну и горечь!

— Давайте уйдем отсюда, господин. Пока есть силы и запал не иссяк…

— Не раньше, чем ты расскажешь все, что знаешь!

— До ночи просидим, — пожал плечами проводник, но подчинился. — Переживать-то особо не стоит, господин Хольмер. Это люди, пока еще люди, но уже служители Той, За Которой Нет Трех. Семипалые.

— И откуда такие красавцы берутся? — с нездоровым интересом поинтересовался шут.

— Ну как «откуда»? — замялся, подыскивая понятные слова, Эй-Эй. — Рождаются. Живут как все. А потом совершают дурные поступки. Но не хотят принимать расплату ни сейчас, ни потом. И рубят себе пальцы в знак искупления вины перед Богами.

— Больно! — поморщился Санди.

А король неожиданно вспомнил трегг…

…Темной неживой маской было застывшее лицо капитана…

Стэнли закрепил руль и положил на борт левую руку:

— Беру на себя твой поступок, Лаэст! — тихо и отчетливо произнес он.

И прежде чем капитан успел его остановить, отрубил мизинец и кинул в багряную воду…

— Больно, — согласился проводник, — но не смертельно. С какого-то боку даже удобно: расплата за грехи еще при жизни. Остановиться сложно. Где один палец — там и два. И ты уже у Вешшу на крючке, потому что с потерей третьего становишься Семипалым, еще живым, еще мыслящим свободно, но с телом, подчиненным приказам Старухи. А потом медленно, но верно становишься Пустоглазым и от тебя сбегает даже собственная тень. Бойтесь таких, господин. С виду — как люди, внутри — опустошающий вихрь.

— Откуда ты так много знаешь, бродяга?! — подозрительно поинтересовался Санди. — Уж не сама ли Вешшу тебя просветила?

— Знавал я одного такого, любящего бегать от ответственности, — неохотно пояснил Эй-Эй. — Знаете, что его спасло? Зверь в лесу напал, руку двупалую оторвал. Сам человечишка насилу выжил, окровавленный до деревни дополз, но плакал от счастья, потому как стал свободен. Пять пальцев — не семь, можно вырваться из цепких когтей. Долго потом трясло, обратно затягивало — устоял, не упал. Вот так-то, господин Хольмер. Если захотите спасти Семипалого, рубите руку, вдруг да не поздно?! Сами они не могут, чуждая воля держит…

— В путь пора, — мрачно подытожил король, с опаской поглядывая на угасающее солнце.

— А я что говорю? — искренне обрадовался Эйви-Эйви. — Ноги уносить, да поскорее, не ровен час Хозяйка за душонками придет, так не вином же ее угощать, самим не хватает…

Ныло все тело, но Денхольм мужественно встал, закинул за плечи мешок и припустил по дороге чуть ли не впереди прихрамывающего проводника: настолько его не радовала предполагаемая встреча с Вешшу.

В последних лучах заходящего солнца они углядели третью Священную Дубраву, последнюю перед горами Форпоста. А потом нахлынула темнота, чуть разбавленная слабым отсветом далеких звезд. Привыкшие к сумеркам глаза отказывались различать такие нюансы, как дорога и поля, не говоря уже о камнях и рытвинах. Король и шут застыли, не в силах заставить себя сделать хотя бы шаг из боязни опять свернуть не туда. Денхольм вздрогнул. То ли воображение играло с ним злую шутку, то ли на самом деле неверно замерцала, растворяясь в неизвестных далях, звездная россыпь, и подползал все ближе коварный туман, и слышалось чье-то алчное нетерпеливое дыхание…

— Эй, где вы там? — резкий каркающий голос трезвого проводника разом рассеял морок. — Что застряли?

— Так не видно ж ни рожна! — возмутился Санди.

В ответ донеслось неразборчивое ворчание.

— Ну что вы, как дети неразумные, наказание мое! — крикнул наконец Эйви-Эйви. — А Камень Зарга вам на что?!

Король сунул руку в Незримый Кошель и достал камень. И тотчас вся округа осветилась кровавым пламенем, словно объятая яростным пожаром. В неровном свете он увидел успевшего отойти на пару роудов Эй-Эя и Дубраву за его спиной, приветно зашелестевшую кронами деревьев. Денхольм облегченно вздохнул и торопливо захромал под защиту каменного Бога, Дающего Приют. Вскоре у Священного Ручья весело затрещал огонь, аппетитно забулькал котелок с похлебкой. Король вытянул натруженные ноги, горящие от целебной мази проводника, и, прихлебывая подогретое вино, смотрел на пламя.

Он старался не вспоминать о прожитом дне, о тяготах пути, о битве в гномьей сторожке.

Долгожданный отдых и хорошая еда.

Что еще нужно человеку для счастья?

Глава 11. ДОРОЖНЫЕ ИГРЫ В ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

Король так устал, что, казалось, едва отяжелевшая голова коснется заботливо свернутого элькассо, сон опрокинет бунтующее сознание и выдернет его из грубой реальности. Но усталость оказалась слишком велика, чтобы отпустить разум в Царство Йоххи, болели ноги, ныло все натруженное за день тело, голова взрывалась десятками мыслей и воспоминаний. Отголоски прошедшего боя били тревожным набатом, было немного страшно, но рукам не терпелось снова обнять рукоять меча… Проворочавшись пару часов, Денхольм сдался, надел элькассо и присел у костра, распугивая Духов.

— Не спится, господин? — понимающе поинтересовался Эй-Эй, обреченным взглядом провожая призрачные тени.

— Беседуешь? — зевая во весь рот, спросил король.

— Беседую.

— Интересно, о чем можно беседовать с Духами?

— О разном, — уклончиво ответил проводник.

— Побеседуй и со мной, — не было у Денхольма ни сил, ни желания настаивать на подробных ответах.

— О чем, господин Хольмер?

— О Пустоглазых, например…

— Нашли разговорчик на ночь глядя. Любопытные у вас интересы…

— Не твое дело, проводник. Кто они, Пустоглазые? Нечисть?

— Отчего же сразу нечисть? — пожал плечами Эйви-Эйви. — Тоже люди. Почти люди. Вернее, от людей у них осталось только одно: жажда снова ими стать.

— И что, могут? — снова зевнул король.

— Не встречал, не знаю, — честно признался проводник. — Только думается мне, что вряд ли. Страшно с ними дело иметь, господин. С виду — люди, но без тени, оттого солнца сторонятся и на охоту выходят в сумерках. И еще не любят зеркал. А в глазах — ничего. Даже больше, чем ничего: желание снова стать всем. И если им удается поймать чей-то неосторожный взгляд, высасывают душу, силу, разум. Убивают, одним словом… Они очень осторожны и не сразу выдают свою сущность, они жадны, но могут ждать годами положенного срока… Если встретятся, а они обязательно вам встретятся, выбивайте глаз, не раздумывая, — самое против них верное средство.

Перед королем тотчас встали трупы с пробитыми насквозь черепами и поврежденными глазницами, оставленные на поляне возле сторожки. Тогда, не успев остыть после лихой рубки, он их зачем-то пересчитал. Семь разбитых голов. Значит, семь Пустоглазых по его душу…

— Амулет вам отдал, — вздохнул тем временем Эй-Эй с мимолетным сожалением, — пригодится, не выбрасывайте. Лучше на шее носите, там шнурок из кожи змеи Сетав… Замкнутый круг из шкуры твари, прозванной на Востоке Объятием Смерти, — сам по себе хороший оберег. Пока на вас эта безделица — Пустоглазые вам не страшны.

— Значит, — уточнил Денхольм, торопливо доставая из Кошеля Камень-Глаз и надевая амулет на шею, — Пустоглазых мне можно не бояться?

— Бояться не стоит. Опасаться следует. Они хитры, им по должности положено. Любую пакость могут сотворить.

— Отлично, проводник, ты меня утешил, — с насмешкой, за которой скрывалось облегчение, выдохнул король. — Вешшу больше не придет, твари эти не тронут. Жить можно.

Эйви-Эйви смерил его задумчивым взглядом.

— Иногда, господин, вы кажетесь мне малым ребенком, открывающим для себя мир. Вы не знаете ни друзей, ни врагов, не умеете отличить руку помощи от смертельной опасности, — кивнул он с явным сочувствием, тщательно набивая опаленную трубку. — Впрочем, это неудивительно. Многие, слишком многие сейчас забыли завещанное дедами. В мире Хейвьяра и без Пустого Братства хватает неприятностей. У Той, За Которой Нет Трех, слуг бессчетное множество, хватает нечисти, чудищ разных, божков — как щупалец у семинога. Бойтесь жрецов, вот что. Этих — бойтесь всерьез.

— Жрецов… Ее? — осторожно спросил король, стараясь скрыть волнение. — А разве у… Нее есть жрецы?

— Не так много, как ей хотелось бы, — наконец закурил проводник. — С виду и внутри — люди как люди. И тень имеется, и солнца не боятся. Сердца у них нет, Вешшу вырвала, стерва старая.

Денхольм вздрогнул и в ужасе вскочил, заметавшись между стволами.

— Она пыталась… Значит, теперь я…

— Мало ли, кто и что пытался, — жестко усмехнулся Эйви-Эйви, упрямо поджимая губы.

И король замер, с удивлением и испугом глядя на разом почерневшее лицо проводника. Но наваждение прошло, и Эй-Эй бесшабашно рассмеялся:

— Вы ей крепко вдарили, господин. Я сначала удивлялся, а потом разглядел на вашем плаще одну неприметную булавку… Не спрашиваю, как она к вам попала, но Старуха теперь до самой смерти к вам не сунется, голову кладу.

— Как мне распознать жреца Той, За Которой Нет Трех? — тихо спросил Денхольм.

— Не знаю, господин, — покачал головой Эйви-Эйви. — Боюсь, когда вы поймете, что перед вами Ее жрец, будет слишком поздно. Наверное, нужен хороший магический щит. А может, что-то иное… Старики говорят, им тоже нельзя смотреть в глаза — волю отнимают. А еще говорят, будто по их слову можно в пропасть шагнуть с блаженной улыбкой. И живым вернуться, если прикажут. Им дана великая сила над человеческим рассудком, но находились смельчаки потягаться волей. И что характерно, нет легенд ни о победах, ни о геройской гибели. Так что, кто знает, господин Хольмер… Вам бы поспать, — с нежданной заботой глянул на короля Эй-Эй, — завтра путь неблизкий, хочу поскорее вас под гору увести. У гномов надежно и просто. У гномов можно отдохнуть, не ожидая удара в спину…

— Вряд ли я усну, — покачал головой Денхольм, моргая воспаленными уставшими глазами. — И так сон не шел, а после твоих рассказов…

— А вы попробуйте, — перебил с улыбкой проводник. — Давайте-ка ложитесь. Ну, давайте, давайте!

Зевнув так, словно собирался проглотить весь мир, не пережевывая, король подчинился. Пристроился на сумке с вещами, укрылся куском элькассо, сиротливо свернулся калачиком. Закрыл глаза в ожидании чуда, но чуда не произошло, и Йоххи остался глух к его молитвам. Возмущенный Денхольм приоткрыл глаз в надежде испепелить шарлатана, но проводник, словно только этого и ждал, легонько дунул ему в лицо, пошептал невнятные слова заговора, ласково и нежно провел рукой по волосам…

Король провалился в сон, как уходят с головой в сугроб мягкого свежевыпавшего снега.

И во сне он снова был ребенком и говорил с погибшим братом, тогда еще живым и здоровым Божьей Милостью Королем Элроны.

И брат обещал ему, что все будет хорошо…

Наутро он подскочил свежим и бодрым, полным сил и готовым к любым жизненным неприятностям. Санди безбожно дрых, Эйви-Эйви деловито стряпал у костра, подкрепляя силы остатками вина из отощавшего бурдюка.

— А ты вообще когда-нибудь спишь? — зевая и потягиваясь, поинтересовался у бродяги король.

— А мне немного надо, — хмыкнул в ответ проводник. — Жалко тратить время на сон!

— А на похмелье тебе его тратить не жалко? — с завистливым укором кольнул Денхольм и отправился к роднику умываться.

Вскоре каша была готова, а почерствевший хлеб нарезан и щедро украшен салом. Король растолкал ворчащего, брыкающегося Санди, вооружился ложкой и управился со своей порцией еще до того, как мрачный шут приплелся к костру. Пока Санди безо всякого энтузиазма подкреплял свои силы, Денхольм помог проводнику уложить вещи и завязать заплечные мешки.

Все было готово к выходу, и, как только шут отложил ложку, Эй-Эй торопливо отмыл котел и затоптал костер. Низко поклонился истукану Заргу, положил на капище кусок хлеба с салом, смоченный в вине, — в благодарность за спокойный ночлег. И, несмотря на протесты не успевшего умыться Санди, шагнул на дорогу. Подталкивая неповоротливого шута, король устремился следом, начиная потихоньку втягиваться в задаваемый проводником неторопливый ритм.

Утро выдалось необыкновенное. Тихое и чистое, как невеста перед алтарем, полное скрытой радости и ликования. Июнь шел к середине, и уже без малого месяц король провел в дороге, вне стен дворца.

Он понемногу учился правильно ходить, подглядывал за стряпающим Эйви-Эйви, привыкал распознавать дорожные следы. Он шел, скупо выпуская слова и жесты, экономя энергию подобно голодающему над золотой тарелкой скупцу-меняле. Он полностью отдался в руки всемогущей Судьбы и перестал колоть Эй-Эя яростными взглядами, почти смирясь с необходимостью идти за человеком, повинным в смерти брата. Напротив, подобно проводнику, он стал припрятывать про запас куски хлеба и сала, выгадывая хоть немного пищи «на потом». Словом, он становился все более уверенным в своих силах путником, впитывая подобно губке нехитрую дорожную премудрость.

Король отвлекся от своих мыслей и оглянулся на шута. Санди успел проснуться, но вышагивал мрачно и сердито, не напрягаясь и не отставая, взбивая пыль все в том же неспешном темпе. Поймав взгляд Денхольма, фыркнул в колючую щетину давно не бритого подбородка и ядовито заметил:

— Бережет нас проводник, не торопится. А денежки текут. Мы вот тут прогуливаемся, а время на него работает!

Король глянул вперед на хромающего Эйви-Эйви. Проводник еле заметно дернул плечом, но шагу не прибавил. А потом и вовсе остановился.

— В чемдело?! — возмутился Денхольм, с разгону впечатавшись в его острые лопатки.

— Обедать пора, господин, — напряженно хмурясь, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, пояснил Эй-Эй. — Вот что, вы отдыхайте, ешьте, пейте. И ради ваших Светлых Богов не сходите с дороги! А я скоро вернусь, — и, спасаясь от возражений и приказов, так припустил в луговые травы, что спутники долго вертели головами, пытаясь вспомнить, в какую сторону свернул неугомонный старик.

— Приплыли, — растерянно развел руками шут. — Хей, куманек, у него что, живот схватило?

— Не знаю и знать не желаю, — сердито отрезал король, разглядывая столь желанные горы, царящие над горизонтом. — Надоели задержки.

— Слушай, — расхохотался вдруг Санди, — этот дедуля меня когда-нибудь доконает! Опять в кошельке денег не хватает!

— Вот собака! — сплюнул в сердцах Денхольм, доставая из мешка Эйви-Эйви съестные припасы. — Ну и пошел он… куда подальше! Давай обедать.

Проводник объявился часа через два, как раз тогда, когда утомленный ожиданием король растолкал дрыхнущего Санди и засобирался в путь. Сначала до них донеслось победное пение: Эйви-Эйви легко брал самые заоблачные ноты и не сфальшивил ни на йоту. Потом на дороге показался и сам певец, бредущий нетвердой, шаркающей походкой и уже издалека размахивающий какими-то трофеями.

— Что он там тащит, куманек? — позевывая, с брезгливым видом вопросил Санди.

— Кто ж его знает, — безнадежно и печально ответил король. — Имея дело с Эй-Эйем, можно быть уверенным лишь в одном: вино он не забыл.

И правда, проводник горделиво пристроил к общему столу пару свежеиспеченных хлебов, кусок ветчины и солидный бурдюк с винцом из зимних крестьянских запасов.

— Где деньги, ворюга?! — грозно вопросил шут, обшаривая карманы поддатого Эйви-Эйви.

Король вздрогнул, ожидая вспышки гнева, попытки дать в зуб за оскорбление, жалких оправданий… Проводник дыхнул перегаром на подошедшего слишком близко шута, икнул и честно признался:

— Пропил! — и примирительно добавил: — Свое ведь пропил, господин, не чужое. Да еще и вам жратвы принес, неблагодарные!

— Завязывай с привычкой шарить по чужим кошелькам, — сурово посоветовал Денхольм. — Чтобы потом не жаловаться на горькую судьбину. Нужны деньги — попроси.

— Так вы и дадите, — скривился Эйви-Эйви. — Сотня вопросов, две сотни обвинений. А в результате — шиш, поскольку пить мне в походе не положено.

Он запаковал продукты, бережно увязал драгоценный бурдючок, ласково и, осторожно пристроил за спиной лютню.

— Пошли, что ли. И так время потеряли, — с ноткой претензии заявил он и, чуть обернувшись, добавил: — Надо вам, господин, перевязь новую выправить. Пешему удобней меч на спине нести.

Вечер застал их в дороге, а горы казались такими далекими, словно путники и не шли целый день. Место для ночлега Эйви-Эйви выбирал с тщанием, показавшимся королю попыткой набить себе цену. Путешественники тащились за ним, бранясь про себя и обзывая неугомонного всякими нелестными эпитетами. Наконец проводник остановился в не самом уютном на вид местечке и сбросил на землю сумку.

— Здесь заночуем, господин, — обрадовал он короля голосом, полным удовлетворения и скромной гордости.

Король тоскливо огляделся.

Сколько хороших стоянок они пропустили, и в полях, и в рощицах, загляденье, не стоянки. Мечта любого путника! А эта?

Нет, дуб, правда, был. Покалеченный давней молнией, растрескавшийся ствол ветшал и сыпал трухой. Рядом пролегала оросительная канава, полная грязной, мутной воды, непригодной не то что для питья, для чистки котелка! В общем, местечко, продуваемое всеми ветрами. И никакой защиты на случай дождя.

— Нашел ты славное, прелестное лежбище, — протянул Санди, оглядываясь по сторонам с унылой физиономией. — Право, лучше и не придумаешь!

— Рад, что вам понравилось, — полностью игнорируя иронию, скромно потупился Эй-Эй.

— Тут воды нет! — Король сделал слабую попытку уйти.

— Зато дров в избытке, — ухватил его за рукав проводник. — Не самых лучших, но ночь протянем. А за водой я сбегаю, здесь недалеко…

Денхольм обреченно сплюнул, в который раз за этот не самый короткий день. В конце концов он устал. Да и Санди нужен отдых.

Поужинали на скорую руку, отдав должное хлебу и ветчине. Эй-Эй по обыкновению ел мало, налегая на вино.

— Спел бы что-нибудь, — сыто и лениво буркнул шут. — Не пропадать же столь обильной выпивке!

— Угу, — сонно согласился король. — Какую-нибудь колыбельную…

— Колыбельных не знаю, — вздохнул Эй-Эй. — Некому было петь…

— Не нажил, значит, детей-то? — хмыкнул шут. — Пора бы уж, давно пора.

— Все некогда было. А теперь вроде и ни к чему…

— Для тебя дети — обуза, наверное. — Санди даже высунул из-под элькассо кончик носа в припадке острого любопытства.

— У меня нет детей. — проводник резко встал и пошел вокруг лагеря, очерчивая круг багряной головешкой, нашептывая неразборчивые наговоры.

— Ну вот, — опечалился шут. — Не будет у нас песенки на ночь!

— Сам виноват, — безжалостно пояснил Денхольм. — Когда-нибудь ты сдохнешь исключительно по причине своей неуемной любознательности!

— Подумаешь, таинственный какой! — проворчал Санди, устраиваясь поудобнее. — Тоже мне, герой романа!

Проводник вернулся, кинул в костер почти сгоревшую головню. Посмотрел на угасающий закат, кусая губы… И взял в руки лютню.

— Я буду петь, — пробормотал он с затаенной болью. — А вы спите. Спите… дети мои…

Нежно и печально зазвенела лютня, срываясь иногда на злые аккорды, словно бросая вызов всему живому. И в тон ей полетела к просыпающимся звездам песня:

Сумерки сдвинулись, тени растут,
И одиночества мука остра.
Давно потерялись огниво и трут…
Что ж, песня заменит тепло костра!
…И король словно бы сам присел у затухающего костерка в холодный ноябрьский вечер, протягивая к огню озябшие пальцы. Завывал, насмехаясь, ветер, а у него из сколько-нибудь теплой одежды — лишь драный серый плащ…

Жизнь, словно тоненький волосок —
Так, право же, недалеко до беды!
Но песня заменит хлеба кусок.
И песня заменит глоток воды.
…Страшно захотелось есть. Смертельно. И до рези в желудке — выпить. Только свою последнюю горбушку черствого каравая он отдал той маленькой голодной девочке в деревне. А вино допил еще в прошлый восьмидневок [7]

Зной или стужа, снег или дождь,
Есть только одна среди тысяч стезей.
Навеки один по дороге идешь,
Ведь песня заменит верность друзей!
…А разве он имел друзей, этот бездомный бродяга, в чью шкуру против воли попал Денхольм?! Что он получал от жизни? Щелчки да затрещины. Брань, камни в спину. И глоток самого дешевого вина в награду за песни, достойные королей!

Укором немым не тревожь небеса,
Ходи по дорогам да рифмы лови…
«Любовь, — скажет песня, — творит чудеса!»
Но песня заменит пожар любви!
…И что он мог знать о любви, Всемогущие Боги! Безжалостный удар пьяного вельможи или случайный нож в трактирной драке изуродовали лицо, в прошлом, возможно, не лишенное приятности. Откуда быть детям?! Королю стало стыдно за глупые вопросы, задевшие самую больную струну…

Насмешки толпы и вопросы души
Терзают, словно мечей острия…
Но себя убеждаешь в безлюдной глуши,
Что песня заменит закон Бытия.
Живущему песней песня воздаст.
Всех в мире богаче бродячий певец!
Песня не бросит, она не предаст!
Ну а если предаст… Значит, миру — конец…
Певец замолчал, отложил в сторону лютню.

— Прости, Эй-Эй, — прошептал король. — Мы не хотели…

— Я не обижаюсь, — махнул рукой проводник. — Не вы первые, не вы последние. Спите, господин. Вот друг ваш — уснул на втором куплете. В отличие от вас он здраво смотрит на вещи.

— Прости, — повторил король и против воли опустил веки.

Перед глазами завертелись разноцветные круги, а в ушах продолжали накатывать, подобно волнам, отголоски горькой песни. Потом смолкла и она, оставаясь вне Царства Йоххи, улетая, теряя очертания и смысл…

Проснулся он уже за полночь, словно от укола непонятной тревоги.

Подскочил, огляделся.

Левое плечо жгло до нестерпимой боли. Король протянул руку почесать ожог и вскрикнул: горела, дрожа от возбуждения, Булавка Эксара! Вокруг полянки росли чьи-то неправильные тени, словно сгущалась Сама Темнота, скрежетали зубы, царапали невидимую преграду когти…

— Кто там?! — в испуге закричал он.

— Да прибились всякие разные…

Только теперь Денхольм заметил проводника.

Эйви-Эйви сидел у костра, меланхолично подкидывая сухие веточки. На коленях у него лежала книга в зеленом сафьяновом переплете.

— Они не пройдут? — еле слышным шепотом спросил король.

— Кто ж их пустит? — пожал плечами Эй-Эй. — Заклятие Огненного Круга держит крепко. С той стороны — дождевая вода пути не даст, с этой — тень дуба укроет. Спите, господин, ночь долгая, да день с недосыпу длиннее покажется.

— А ты? — Король заставил себя встать и прошелся по поляне, собирая опавшие сучья.

— Успею выспаться. Подежурю пока. — Проводник посильнее укутался в свой драный плащ, с радостным удовлетворением озирая растущую возле него кучу хвороста. — А вы ложитесь, господин. Двоим здесь делать нечего, а заклятие все равно не подправите.

Денхольм порылся в своей сумке:

— Возьми мой плащ. Это не самая теплая ночь нынешним летом.

— Спасибо, господин, — поклонился до тошноты серьезный Эй-Эй. — Отслужу, не забуду…

— Еще раз такое скажешь — получишь в глаз, — ласково пообещал король, забираясь в тепло элькассо.

На душе было спокойно и ясно.

Впервые за долгое путешествие он верил в своего проводника.

Верил своему проводнику.

И не думал об убийце брата.

Наутро король с трудом продрал глаза и первым, кого он увидел, был возмущенный шут.

— О, хоть один проснулся! — завопил он на всю округу. — Просто сонное царство какое-то! Ну я понимаю тебя, куманек! Всегда любил поспать! Но этот проходимец! Я, между прочим, жрать хочу, пинаю его, пинаю, а этому… хоть бы хны!

— Оставь его, — строго приказал король. — Не видишь, спит человек. Лучше приготовь что-нибудь, да поскорее, а то и вправду желудок сводит.

— Я?! — возмутился шут. — Да я в жизни ничего не готовил!

— Вот и поучись. Не помешает в дороге.

— Что с тобой, братец? Ты ему за сон, что ли, деньги платишь?

— И за сон, и за бессонницу. Если бы не он, нас бы самих давно сожрали.

Санди присмотрелся к королю повнимательнее.

— Так, — протянул он с поразительной проницательностью. — За ночь произошло нечто особое. Новостью поделишься?

— Нас нечисть осаждала, — буднично и скучно пояснил Денхольм. Я полчаса хворост собирал, а проводник всю ночь до рассвета отдежурил. Так что, — повысил он голос, предупреждая вопросы и возражения, — пусть спит, пока не выспится. Не мешай.

— В следующий раз, братец, — обиженно заявил шут, — прошу разбудить и меня! Не хочу пропускать ничего интересного, ни одной заварушки, слышишь! А то вы, получается, молодцы, а я дрыхло захребетное!

Проводник проснулся как раз тогда, когда Санди под чутким руководством и ехидными комментариями Денхольма внес последний штрих в свой первый кулинарный шедевр. Долгое время все трое молча смотрели на мутноватое варево, исходящее маслянистыми кругами. Наконец Эй-Эй решительно взял свою ложку и, не тратя время на раздумья и сомнения, черпнул из котелка. Король с интересом наблюдал, как меняется выражение его лица: долгая вереница душещипательных переходов, от напряженного ожидания до уксуснокислого смирения. Проглотив кашеобразную жижицу и старательно разжевав все комочки, Эйви-Эйви буркнул пару фраз, в переводе на язык цивилизованных людей означавших что-то вроде «Бывало и похуже».

Оскорбленный в лучших чувствах, шут торопливо заработал ложкой, словно стремясь опровергнуть столь суровый приговор. Но сдался минуты через две с самой скорбной миной на свете. Королю же за глаза хватило запаха.

— Ешь, ешь! — сердито прикрикнул на него шут. — Сам советовал, а теперь отлынивает! Другого все равно не будет!

Но Денхольм лишь покачал головой, нарезая всем по лишнему ломтю хлеба с ветчиной. Что касается проводника, тот мужественно ел кашу до тех пор, пока не насытился. А остатки вывалил аккуратной кучкой под деревом.

— Не смущайтесь, господин «просто Санди», — утешил он шута. — Попробовали бы вы мою первую стряпню! По сравнению с ней ваше варево — пища Богов! А готовить я вас научу, подобное умение в дороге лишним грузом не окажется…

Шут махнул рукой, дожевывая хлебный мякиш, и мужественно отскреб котел. Полуголодные путешественники собрали вещи, увязали сумки и зашагали по тракту.

Ветер гнал по полям тучи пыли, в воздухе все ощутимее пахло грозой. Но шаги легко ложились на каменную кладку, и пройденные уарды незаметно складывались в мили. Горы стали чуть ближе, и снежные шапки вершин нависали над равниной подобно соблазнительным конусам сливочного мороженого, каким подавал его королевский повар Зуй Астре, — истекающим ванильным сиропом, в глазури белого шоколада… Король мысленно облизнулся и постарался поскорее прогнать заманчивый образ.

Проводник мерил ленту дороги все тем же неспешным шагом, вызывающим недовольное ворчание шута. Они добрались до тропы, пересекавшей тракт почти под прямым углом, хорошо утоптанной сельской тропы с двумя глубокими колеями по краям. Эйви-Эйви шагнул на перекрестье и замер, схватившись за сердце.

И король опять впечатался в его худющую спину, состоящую исключительно из выпирающих костей. Но крик протеста и возмущения замер у него на губах: проводник глухо застонал, пригибаясь почти к самой земле, цепляясь руками за посох. Денхольм дернулся поддержать изогнувшегося в припадке Эй-Эя, но качнулся, теряя равновесие, хватая руками воздух… Изумленно и растерянно огляделся:

— Где он? Куда делся?!

— Смотри, куманек! — ткнул пальцем Санди в долговязый силуэт, мелькнувший вдалеке. — Вон он, мерзавец!

— Ага, следы на тропинке остались! А ну, давай за ним, — азартно присвистнул король. — Надоели загадки!

Они побежали по тропе, стараясь не упускать из виду серое пятно драного плаща. Но вскоре все равно потеряли.

— Ничего, — утешил сам себя Денхольм. — Следы четкие, не скроется!

Они бежали, кусая пересохшие губы и задыхаясь сбитым дыханием, почти не замечая, как безоблачное небо заволокло тучами, как усилился ветер, благо по устоявшейся привычке он дул им в спину, словно подгоняя, поторапливая. Усталость брала свое, и голод опутывал ноги пудовыми веригами, и острые иглы вонзались под ребра, прихватывая легкие, добираясь до сердца…

— Я больше не могу! — Денхольм выплюнул слова вместе с комком непроглоченной слюны.

Остановился, задыхаясь кашлем, осмотрелся слезящимися глазами. И увидел дым. Черный, сальный, разрастающийся в полнеба. Жадный дым близкого пожарища.

— Где горит, Санди? — каркнул он сквозь судороги в горле.

— Там! Смотри, деревня!

Откуда взялись силы?

Король не успел осознать.

Он просто поймал себя на том, что снова бежит сломя голову, прыгая через рытвины туда, откуда доносятся крики и плач, стоны и проклятия. Туда, откуда все ощутимее тянет гарью и паленым мясом, куда тащат ведра с водой перемазанные сажей крестьяне.

Вскоре они увидели горящий дом, толпу людей, злые языки пламени.

И почти сразу же — проводника. Закопченный Эйви-Эйви с опаленными волосами копался в сумке неподалеку от пожилой женщины в обгоревшем платье, с кожей, покрытой красными волдырями ожогов.

— Сюда лей, образина! Не трать воду попусту! — рявкнул один из пытавшихся сбить непокорное пламя. — Всех вытащили?!

— Всех! — ответил ему нестройный хор голосов. — Пришлый Крину вынес, больше не было никого!

Проводник тем временем откопал книжицу в сафьяновом переплете, зашептал, зашевелил губами, листая страницы.

— Нужен дождь, — услышал запыхавшийся король, — иначе не потушат…

И тут пришла в себя женщина. Закашлялась, заметалась. И над пожаром пронесся раздирающий уши вой:

— Люди, где мой ребенок?! Там мой сын!

Странно размытый силуэт мелькнул мимо оторопевшего Денхольма. Он хотел переспросить шута, но Санди рядом с ним не оказалось. Обернувшись, он успел заметить, как шут окатил себя ведром воды и, не колеблясь, кинулся в пламя. Дико заорав, король прыгнул следом…

И запнулся на середине рывка.

Непонятная, словно скрытая до поры, сила держала его, беспомощно барахтавшегося, отбивавшегося, не пускала дотянуться до меча… Прошло несколько мучительно долгих минут, прежде чем он осознал, что бессильно трепыхается в объятиях собственного проводника.

— Пусти! — завопил король, впиваясь зубами в проступившие жильные канаты предплечья. — Там же Санди!

Эйви-Эйви тоже завопил, богохульствуя на незнакомом языке, но лишь сильнее сжал худые руки.

— Не пущу, одного хватит! — прорывалось сквозь ругань. — Зубы разожми, щенок, а то стукну — многих не досчитаешься!

Тут затрещала, проваливаясь и оседая, крыша, полетели в разные стороны огненные комья, люди кинулись врассыпную… Эйви-Эйви опустил руки, напряженно всматриваясь в столп пламени. Король ткнулся к нему в плечо, всхлипывая и отказываясь верить…

— Не реви, — оборвал его проводник. — Выскочил он. И ребенка вынес. Не реви, вон идет…

И в тот же миг хлынул дождь. Сам по себе. Ливень такой силы, словно на небесах сжалились и опрокинули на чадное пожарище гигантскую лохань.

Король часто смаргивал крупные капли и не мог прорваться взглядом за водяную завесу. Как в тумане видел он шута, будто закутанного в серый текучий плащ, и не верил в реальность происходящего. Ливень встал стеной между ними, разделяя навеки, кидая в иные пространства… Просто застыли рядом король и все еще закрывающий его собою старик, а по ту сторону дождя — опаленный и довольный собою Санди, прошедший сквозь пламя… Было тоскливо и жутко, и в сердце горела боль утраты…

— Совсем спятил, — вздохнул прозаичный Эйви-Эйви. — Гроза начинается, пошли в укрытие. Похоже, там моя помощь нужна, — и легонько подтолкнул короля.

Денхольм сделал шаг, другой. Потом пошел быстрее. Наваждение схлынуло, осталось тягостное недоумение. И печаль. Когда они вошли в соседнюю избу, их встретили приветственными криками. Усталые люди оттирали налипшую копоть и поправляли нервы добрым элем. Посреди комнатушки на столе восседал шут, с кружкой в руке, целый и невредимый, порой похожий на знак вопроса, но неизменно кипящий нездоровым весельем.

— О-го-го! Куманек! — жизнерадостно завопил он, едва завидев короля. — Видал, как я?! А ты, маг-недоучка! Тучи грозовые на небе, а от тебя дождя не допросишься!

— Как тебе удалось? — срывающимся шепотом спросил король, не в силах подойти и обнять самого родного человека на свете.

— А я знаю? — вздохнул шут. — Я не думал об этом, братец, просто вошел и вышел…

— Так и надо, так и надо, — забормотал проводник. — Именно не думая. Я вот задумался и не рискнул сунуться туда второй раз. Правда, не знал, что там ребенок, не почуял…

— А он в чулане с охранным знаком был заперт! — словно сжалившись, пояснил Санди. — Видать, наказали, насилу нашел! Ну что ты на меня, как на привидение, пялишься? Хей, куманек?

— Он тебя похоронить успел, — проворчал Эй-Эй, потирая укушенное плечо. — Отпел и оплакал по всем правилам. Цветочков на могилку, правда, не собрал, ну да наверстает…

— Спасибо, конечно, — неловко поклонился ошалевший шут. — Да только рановато, куманек, ты так не считаешь?

Король подошел к другу, еле переставляя ватные ноги, протянул руку, заставляя себя коснуться все еще подрагивающего в непонятной дымке лица… И заплакал от облегчения, почувствовав тепло человеческого тела, увидев тень, услышав сердце. Живой! Живой… Разрыдался. Совсем не по-мужски.

— Ну ладно тебе, — забормотал смущенный и встревоженный шут, пытаясь неумело утешить. — Я тебя тоже люблю, братец, привык как-то за долгие годы. Ну ты что, совсем сбрендил? Будет, будет…

— Вина ему налейте, — посоветовал Эй-Эй, колдуя над спасенным мальчишкой. — Истерики так скоро не проходят…

Король плохо помнил дальнейшие события.

Вроде бы пировали.

Вроде бы клялись всем миром помочь погорельцам.

Вроде бы проводник выиграл в споре «кто кого перепьет» бочку вина и спел по этому поводу пару фривольных песен…

Время расслоилось вместе с пространством, плыло перед глазами… Одно король знал твердо: весь долгий вечер он продержал в своей руке руку Санди, боясь проснуться и спугнуть наваждение…

А потом увидел брата. Все то же плохо различимое лицо, все тот же далекий голос, летящий из мрачной Бездны… Йоркхельд сел рядом, разжал ему сведенные судорогой пальцы.

— Отпусти ты его, не держи. — Призрак легонько провел рукой по спутанным волосам. — Ну что ты раскис? Впереди много всякого, возьми себя в руки, раз уж встал на Дорогу…

— Брат, мне страшно. Я потерял тебя, не хочу потерять и Санди! После твоего ухода он…

— Я знаю. Он помог тебе выжить там, во дворце. И пока он с тобой, не горюй раньше времени. Всему свой срок. Поспи, тебе нужно отдохнуть. Не думай, спи, Денхэ, спи…

— Постой, не оставляй меня! — взмолился король. — Посиди со мной…

— Я не могу, меня ждут. Ты не мальчик, справишься сам…

— Погоди еще немного! Я хотел спросить…

— О ком?

— О проводнике. Правда, что он убил тебя?!

— С чего ты взял? — бесцветным голосом спросил Йоркхельд, начиная таять, исчезать. — А впрочем, ты прав. Убивать не обязательно кинжалом… — успел прорваться слабый отголосок, и короля подхватила тишина.

— Кто он, этот проводник?! Кто? — крикнул Денхольм в наплывающую тьму. — Кто?..

— Кто-кто… Пьяница и шарлатан, — ворчащим голосом ответил полусонный Санди, пытаясь повернуться набок и накатываясь на короля. — Шел бы ты к себе, куманек, все спят давно. И я хочу!

Денхольм открыл глаза. Низкий потолок, грубая дощатая кровать. Луна, пробивающаяся сквозь низкое оконце. И свернувшийся калачиком шут, похрапывающий вполне безмятежно. Вторая кровать, словно хранящая след ушедшего брата… король поспешил перебраться на нее. Одеяло и вправду было теплым. Он укрылся с головой и мгновенно заснул.

Разбудило его любопытное летнее солнце. Ласковый щекочущий луч коснулся щеки, словно погладил.

— Йоркхельд, — забормотал Король, улыбаясь. — Как хорошо, что ты вернулся, брат…

— Не знаю, куманек, кто к тебе вернулся, — заворчал под самым ухом шут, — но то, что вставать давно пора, это точно. Завтрак остыл уже, между прочим… А обед, полагаю, будет нескоро.

— А где Эйви-Эйви? — моментально открыв глаза, спросил Денхольм.

— Ушел еще до света.

— Куда?!

— С виленами в горы. Лес валить для новой постройки.

— Толку от него! — фыркнул король, но осекся, вспомнив по-гномьи крепкие объятия.

— Не скажи, братец, не скажи, — задумчиво покачал головой Санди. — Они ему в пояс кланялись, последние деньги в руки совали — только бы с ними пошел.

— Сам видел? — Денхольм взялся за одежду.

— Сам. По нужде во двор выходил, вот и подсмотрел.

— Ну-ну… Ладно, веди. Где тут можно умыться и перекусить?

Ради гостя хозяйка расстаралась, подогрела кашу, нарезала свежего хлеба. Парное молоко пришлось кстати, и король опорожнил зараз полкувшина. После завтрака обошел селение в шесть добротных домов, осмотрел мельницу и общинное стадо на дальнем выпасе. Прогулялся в луга, с многозначительным видом покопался в земле, потрогал зеленые стебли растущей пшеницы. Вернулся в деревню.

Ребятишки да бабы таскали почерневшие доски и бревна, выуживая из-под обломков уцелевшее добро, в основном котлы и прочую утварь доброй гномьей работы. Санди, позевывая от скуки, грыз на крыльце какие-то семечки. И, глядя на него, король тоже заскучал.

Не было им места в этом мире, полном ежедневного кропотливого труда. Не ворочали они землю пудовым плугом, не холили тощих коров, не собирали серпами пшеницу. Такие, как король и шут, вполне могли бы прижиться в Холстейне, области степных табунов и лихих наездников. Или в Рорэдоле — межгорном крае, по легенде, рождавшем людей с оружием в руках. Даже в Навахонде, даже в Ласторге им нашлось бы место и дело. Но не в безмятежном, неторопливом Вилемонде, хлебном крае Священной Элроны.

Денхольма раздражали эти воловьи глаза с навеки застывшей в них покорностью, его угнетала сама мысль о том, что можно жить вот так, из года в год двигаясь по замкнутому кругу, без надежды на лучшую жизнь. Без стремления хоть к каким-то переменам.

Невеселые это были мысли. Но в то же время король смотрел на крестьян с непонятным ему самому почтением. Он бы так не смог. Но разве значит, что недостойны уважения люди, кормящие страну, рядом с которой многие великие княжества казались карликами!

И все же, несмотря на уважение, он скучал. И обращал свой взор к горам чаще, чем ему хотелось бы. Какая все же жалость, что они пройдут под хребтом! Нет, королю интересно было посмотреть на житье гномов, которых он на своем недолгом веку видел не так уж и часто. Но горы! Волшебный край высоты! Царство ледников и камней, коварные пропасти и холодные вершины! Горы манили даже сильнее, чем прежде, притягивали, звали вверх… Если бы уговорить проводника пройти по перевалу, хотя бы по перевалу!

Эйви-Эйви вернулся только к обеду, уставший и измотанный, в сопровождении груженных лесом крестьянских возков. И надолго припал к выигранному вчера бочонку. Потом с удовольствием навернул похлебки.

— Простите, господин, — наконец заметил он Денхольма. — Я не мог им отказать. Вычтите этот день из жалованья, только не читайте нотаций!

— И не собирался. Но с тебя какая-нибудь песня, проводник. Я чуть было не умер со скуки!

— На песни нет сил, господин Хольмер, — покачал головой Эй-Эй. — Я сегодня напелся выше горла, аж язык потрескался! Не могу…

— Да что ж ты там делал! — возмутился подоспевший Санди. — Языком дрова колол?

— Эаниэдов заговаривал, Духов лесных, — неохотно пояснил проводник. — Зато теперь добрая изба выйдет, так просто не загорится… Я немного отдохну, и мы тронемся в путь. Эти люди обещали подвести нас до самых отрогов, так что есть шанс ближе к вечеру постучать в ворота Подгорного Царства, — и снова черпнул кружкой из бочки.

Они выехали часа в четыре пополудни. Длинная телега, в какой возят на базар мешки с мукой, немилосердно поскрипывала, действуя на нервы, но радости короля не было предела. Во-первых, ему не пришлось стаптывать не зажившие толком ноги, и он с вполне понятным изумлением поглядывал на Эй-Эя, мерно вышагивающего рядом с возком. Во-вторых, сегодня вечером он должен был оказаться наконец в горах! Снова ощутить этот ни с чем не сравнимый дух, погладить древние камни! Поговорить со странным и замкнутым народцем, долго жившим по соседству с людьми, но так и не научившимся интересоваться делами большого мира! Рядом насвистывал развалившийся на прошлогоднем сене шут, покусывал соломинку и считал облака… Видно было, что и ему нравится путешествовать с комфортом.

Король наблюдал за проводником, вспоминая вчерашний сон и долетевшие сквозь годы слова брата. Убивать не обязательно кинжалом. Да, ты прав, как всегда прав, дорогой брат. Достаточно нанять человечка, хорошо владеющего акирро, лучше всего ученика, которому претят слава и мастерство Учителя. Чем же он помешал тебе, ушедший странствовать монарх, чем, Эйви-Эйви?!

Проводник шел, не торопясь и не отставая ни на йоту, хмурый и задумчивый. Иногда бубнил себе под нос какой-то мотивчик, иногда со странной смесью надежды и тоски поглядывал на горы. Так, будто не хотел туда идти, но стремился всем сердцем.

Что же у тебя на душе, проводник? Какая тайна разъедает твой беспокойный разум? Кто ты? Колдун, избежавший Башни Смерти силой своего Дара? Или все же бродячий певец, подобравший чью-то книгу заклинаний? Что погнало тебя в дорогу? Как можешь ты чуять чужую беду? Много у короля накопилось вопросов, слишком много за недолгий путь. Отчего, трусливо отсидевшись на дереве во время драки, ты, не раздумывая, бросился в огонь, спасая безразличные тебе жизни? Ты не терпишь вида крови и не носишь оружия, но о нечисти и слугах Вешшу знаешь слишком много для обыкновенного вечно пьяного бродяги! Что ты за человек, проводник? И человек ли?

— Со временем отыщутся ответы на все загадки, господин…

Король вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна. Вокруг смеркалось, шумели леса, неизвестно как укрепившись на каменных грядах. Они были в скалистых предгорьях Форпоста, и высокие мшистые деревья заслоняли темнеющее небо. Когда они успели доехать? И как долго наблюдает за ним проводник?

— Что ты хочешь сказать, Эйви-Эйви?

— Только то, что сказал, господин. Вас мучают какие-то вопросы. Смею вас заверить, ответы на них найдутся даже раньше, чем вы надеетесь их получить, — пожал плечами Эй-Эй, невольно морщась и потирая укушенное место.

— Почему бы нам не выяснить хоть парочку прямо сейчас? — усмехнулся король. — Ну, например… Кто ты такой, Эйви-Эйви?

— Проводник, — снова дернул больным плечом Эй-Эй. — Ваша милость, вопрос не слишком разумен. Кем я являюсь на данный момент, вы знаете. Даже лучше, чем мне, возможно, хотелось бы. Я Человек из Зоны, как вы это называете, и я вожу туда потерявших надежду. А кем я был когда-то? Какая вам разница! Это было так давно, разве упомнишь. Я примерил к своей шкуре сотню обличий, в этом мне по крайней мере не так больно. Вот и все.

— Ты считаешь это ответом, проводник?

— Считаю, господин. Вам нужно мое имя? У меня их тысяча, выбирайте любое. Вам интересно мое прошлое? Оно интересно и мне, я не всегда могу отличить правду от вымысла, Пришедшего с песней. Не ворошите погасшие угли, господин Денни Хольмер. Что будет, если я начну выпытывать ваше истинное имя? Хотите поменяемся? От вас пахнет магией, Высокой Магией, не доморощенной деревенской. Почему я должен так рисковать?

— Ну хорошо, — сдался король, несколько ошарашенный таким подходом. — Хотя мою историю ты знаешь. И должен понять, что человек, приближенный к самому Светлому Королю, в магии смыслить просто обязан. Но откуда у тебя Книга Заклинаний?

— С Востока, господин, — с неожиданной охотой объяснил Эй-Эй. — Выменял у одного купца, думал, там старые песни. А вчитавшись, решил, что в дороге не помешает… Еще вопросы?

— Почему ты не носишь оружия?

— Я боюсь, — сразу сделавшись серьезным, ответил проводник.

— Чего?!

— Убивать. А если боишься вещи, зачем брать в дорогу лишнее?

Что-то королю напомнила эта фраза, какой-то давний разговор, оставивший ощущение невнятной тревоги. Он почти ухватил ту далекую оборванную ниточку, но тут вилены объявили привал. Они стояли перед уходящей ввысь горной цепью. Холодные и горделивые вершины сверкнули алым в заходящих солнечный лучах, и на землю опустилось темное покрывало ночи.

Глава 12. ПРОВОДНИК В НОВОМ СВЕТЕ

Лагерь разбили под защитой скальной плиты. Эйви-Эйви выбирал место ночлега с особым тщанием, к которому король отнесся с пониманием. Он не отходил от проводника ни на шаг и даже рисковал советовать. Но укромную сухую площадку, с двух сторон защищенную скалой и словно огражденную выбивавшимся из горной породы ручьем шириной в пол-уарда, к его величайшей досаде, отыскал именно Эй-Эй. Как-то само собой получилось, что вилены и здесь составили им компанию, заведя под навес лошадей и перегородив незащищенную часть лагеря опрокинутым набок возком. Денхольм не протестовал против соседства, и дюжие парни с энтузиазмом принялись собирать хворост в таком количестве, будто готовились к годовой осаде. Судя по облегченным вздохам, они попросту боялись отправляться в путь на ночь глядя.

Вилены захватили с собой картошки, лука, десятка два яиц. Не забыли и про пивной бочонок. Такой простой и обильной трапезы король не мог припомнить за все время похода и ел с искренним наслаждением.

На душе было покойно; под охраной вековых гор, возведенных Небожителями, как гласили летописи, сразу после победы над Ронимо, он чувствовал себя уверенно, словно сидел на собственном троне. И лишь когда насытившиеся крестьяне, вместо того чтобы, напившись, проорать пару-другую песен и завалиться спать, принялись подлаживать заранее принесенные из возка луки и проверять ножи, его коснулось крыло тревоги. Он проследил взглядом за проводником, обходящим старательно уложенные ровным полукругом кучи хвороста и не выпускающим из рук пресловутую книгу заклинаний. И поневоле сам взялся за меч.

Однако ночь шла своим чередом, и спокойствие нарушали только крики ночных птиц. Люди понемногу расслаблялись, и то один, то другой клевал носом. Наконец старший из крестьян по имени Дикс махнул рукой, разрешая трем своим собратьям устраиваться поудобнее. Рядом с королем сладко засопел Санди, да и Денхольм поминутно погружался с головой в омуты сновидений, выныривая все реже, все неохотнее. Последним ударом сознания была одинокая сутулая фигура проводника, дремавшего у костра.

Разбудила его боевая суета затихшего было лагеря, азартные вопли и беспорядочные метания по площадке.

— Факелы! — орал не своим голосом Эй-Эй. — Факелы в хворост!

Затрещал заботливо приготовленный сушняк, неверное пламя осветило поляну, выхватывая из темноты уродливый шрам Эйви-Эйви, суровые лица виленов, готовых к смертной битве, заспанную, полную недоумения физиономию Санди.

— В чем дело? — закричал король, обращаясь к кому-то наугад.

— Воркхи, господин! — завопил прямо в ухо Майкель, самый молодой из четверых. — Целая стая, будь им неладно!

Словно в ответ раздалось грозное рычание и алчное похрумкивание. Мелькнула неразличимая в темноте тень, свистнула стрела.

— Попал или не попал? — пробормотал шут, любовно лаская тетиву.

— Беречь стрелы! — скомандовал преобразившийся Эй-Эй.

Куда подевалась его развязная манера говорить и вечная пьяная муть в бесцветных глазах? Собранный и решительный, он напоминал скорее полководца перед решающей битвой, чем страдающего похмельем попрошайку. Но король лишь махнул рукой, устав удивляться и решать неразрешимые вопросы.

Один из подстреленных воркхов упал за черту костров. У него оказалась волчья голова с сильно выступающими вперед рыками и тело, схожее с тигриным, если Денхольма не подводила память о собственном зверинце. Ярко-рыжие полосы отражали неверный свет факелов, алчные изумрудные глаза медленно угасали.

— У тебя есть заклинание, способное уничтожить любую нечисть! — закричал король проводнику.

— Это не нечисть! — возразил Эй-Эй, подбрасывая хворосту. — Это существа из другого мира, прошедшие сквозь Дыру. Непонятные, но вполне живые. Они служат Великой Тени.

И король вспомнил один из барельефов в Итанорском Храме Тьмы: вылитая подбитая зверушка, только раза в два побольше.

— Отойдите к скале! — приказал Эйви-Эйви. — Стреляйте только в тех, что будут прыгать в костры. И тихо! Не дышать, молчать, если жизнь дорога!

Денхольм не успел возразить. Крестьяне оттащили его под каменный навес, с надеждой и испугом поглядывая на Эй-Эя. Проводник скинул плащ, спрятал бесполезную книгу. Встал, раскинув руки над костром, напрягся… И внезапно над лагерем пронесся тягучий, пронзительный то ли рев, то ли рык, вплетая в себя ярость и обиду потревоженного в своем логове зверя.

Тьма за огненным кругом ответила согласным свирепым воем десятков глоток, придвинулась, наседая… Новый грозный рык заставил тени отпрыгнуть на несколько уардов, заскулить просяще, жалобно…

— Он что, тоже воркх? — не выдержав, воскликнул любознательный Санди. — Как это…

Мощная рука Дикса заткнула ему рот как раз в тот момент, когда рассвирепевший Эйви-Эйви обернулся. Хищно, всем телом, готовым к прыжку. И королю захотелось слиться со скалой, раствориться, исчезнуть, лишь бы не видеть этих алчных изумрудных глаз, не слышать плотоядного почмокивания…

Мелькнула тень, нацелив когти в горло отвлекшегося проводника, но стрела Майкеля оборвала смертоносный порыв. Эй-Эй глухо заворчал, зашипел и рявкнул так, что стая кинулась наутек, обиженно подвывая. С недоброй усмешкой, больше похожей на звериный оскал, проводник повернулся к ним, силясь отыскать пронзительно-зелеными глазами нарушившего запрет. Король прикрыл собой шута и выставил меч. Санди за его спиной приготовил ножи…

— Я… не воркх… — мучительно выговаривая по буквам ставшие непривычными слова, выдавил Эй-Эй. — Я… не… воркх… человек… Я… человек. Человек. Перекати-поле… — и рухнул возле угасающих костров.

— Ну и слава Светлым Богам, — с облегчением заметил Дикс. — Силен, однако, мужик! Вот у нас ведун был, так тот после разговора с воркхами трое суток вспоминал, кто он такой на самом деле! А вы, сударь! — упрекнул он Санди. — Как малое дитя, в самом-то деле! Сказано вам: молчите, коли жизнь дорога. Так нет же!

— Что это было? — потрясенно спросил шут, покорно принимая упреки.

— Ничего, — удивился крестьянин. — Обошлось малой кровью. Поговорили и разбрелись кто куда. Городские вы, видать, господа, неженки. Про воркхов, поди, и не слыхали, — догадался он наконец. — Эти твари здесь давно шастают, вот и нашлись смельчаки, заловили пятерых. С помощью нехитрой магии языку обучились. Они животины-то понятливые, им только доказать надо, что добыча досталась вожаку. Беда в том, что речь у них проста: что на уме — то на языке. Надо самому до печенок стать воркхом, тогда поверят. А вас, сударь, он в таком состоянии запросто разорвать мог. Да еще и сожрать половину!

— Ну это мы бы посмотрели, кто кого, — пробормотал возмущенный шут.

А короля осенило:

— Так вот почему он нам тогда ни слова не сказал! А я все голову ломал. Ведь крикнул бы — и цел остался. А он воркхам зубы заговаривал! Вполсилы. Вполдуши. Заставляя задуматься, остановиться. Мгновения жизни нам покупал!

— Сильный у вас проводник, — покивал головой наемного смущенный странным монологом крестьянин. — По всему видать, из Зоны, повезло вам, господа хорошие.

— В чем же, по-твоему, наше везение? — уточнил недоверчивый Санди.

— Толком не знаю, миловали Боги, — почесав затылок, не стал врать Дике. — Старики говорят: «Встретишь Человека из Зоны — скинь на него свои беды. Все, что соберет, — к Проклятой Башне унесет, тебе же легче станет». Давайте-ка спать, судари, ночь короткая, утро за горой просыпается.

— А… эти? — осторожно огляделся король.

— Воркхи теперь дня два не появятся: слово вожака для них закон. Хорошо бы дружок ваш за это время очухался. Не можем же мы тут вечность торчать, хозяйство ждет, дом опять отстраивать надо…

Крестьяне обстоятельно и без опаски устраивались на ночлег, обходя широким кругом так и не пришедшего в сознание Эйви-Эйви. Король рискнул приблизиться к проводнику и с неожиданной для самого себя заботой укрыл теплым плащом. Майкель палкой пододвинул кружку с водой, потом вокруг Эй-Эя провели тройную черту, посыпали порошка.

— Если очнется оборотнем поганым — не вырвется, — сухо подытожил Дике. — А пить ему в любом разе захочется.

…Они проспали до полудня, так сладко и безмятежно, словно Боги даровали им бессмертие. Разбудил короля дразнящий запах горячей еды с привкусом каких-то горьких трав. Открыв глаза, он первым делом глянул в магический круг. И подскочил.

В центре тройного кольца сидел Эйви-Эйви. Рядом горел костер, над костром в котелке булькало аппетитное варево. Проводника знобило. Его трясло так, что кружка с целебным отваром прыгала в ослабевших руках и стучала о зубы, расплескивая волшебную влагу.

Кругом все спали.

После пяти минут упорного труда Денхольм отчаялся разбудить хотя бы Санди. И осторожным шагом направился к Эй-Эю.

— Подходи ближе, хозяин, не бойся, — не поворачивая головы, прошептал Эйви-Эйви. — Завтракать будем…

— Посмотри на меня, проводник, — твердо приказал король, сжимая рукоять меча. — Обернись и посмотри мне в глаза!

Эй-Эй неохотно обернулся, глянул через плечо. Тусклые бесцветные глаза, словно подернутые серой дымкой, скрадывающей краски. И где-то очень глубоко — непривычные зеленые молнии.

— Ай-ай-ай, — насмешливо протянул проводник. — Не я ли учил тебя, щенок, что опасно смотреть в глаза всяким разным… — Он приподнялся, сбрасывая с себя фальшивую плоть; алчно сверкнули длинные влажные клыки, и полосатый хищник, зацепившись взглядом за зрачки Денхольма, бросился в атаку…

…Король подскочил, отирая липкий пот.

Тишина. Все спят, спокойствие, благодать.

Сон! Всего лишь один из тех кошмаров, что стали привычными за последнее время. Он огляделся. И заметил сидящего посреди тройного круга проводника. Эйви-Эйви знобило. Его трясло так, что кружка с целебным отваром прыгала в ослабевших руках и стучала о зубы, расплескивая волшебную влагу. Он ежился и глухо стонал, кутаясь в теплый плащ Денхольма.

— Подходи ближе, хозяин, не бойся, — не поворачивая головы, прошептал проводник. — Надо завтрак готовить, скоро люди проснутся…

— Кто ты? — поджимая губы и обнажая меч, спросил король.

— Я? — с явной неохотой оглянулся через плечо Эйви-Эйви. — Человек. Почему ты отводишь взгляд, хозяин?

— Если ты человек, выходи из круга!

Не переставая дрожать, Эй-Эй поднялся и без колебаний шагнул за тройную черту. Денхольм вздохнул с облегчением и взглянул на проводника.

— Ай-ай-ай, — выхватывая из воздуха отточенный клинок, насмешливо протянул Эйви-Эйви. — Не я ли учил тебя осторожности, щенок несмышленый! На свете много нечисти, не всех берет простенькое крестьянское заклинание.

Король поудобнее перехватил свой меч, готовясь дорого продать жизнь. Но проклятые зеленые глаза сковали волю, отнимая силы и умение держать в руках оружие.

— Я ведь предупреждал, — вкрадчиво, с шипящим змеиным присвистом, пояснил Эй-Эй, — что будет слишком поздно, когда ты наконец поймешь, что столкнулся со жрецом Великой Венды!

Короля скрутила тугая волна притаившейся в подсознании боли, но, перебарывая ужас, он закричал, силясь криком разбудить и спасти остальных:

— Будь ты проклят, убийца брата!

Ярость на время вернула ему силы, обжигающей искрой горела на плече Булавка Эксара. Денхольм поднял клинок ипрыгнул, целя прямо в насмешливые глаза…

— Поосторожнее! — раздался знакомый измученный голос. — С ума сошел, хозяин? Ну же, псих несчастный, приди в себя!

Король открыл глаза. И отшатнулся, столкнувшись взглядом с проводником. Эйви-Эйви стоял перед ним на коленях. Его знобило. Трясло так, что протягиваемая Денхольму кружка с целебным отваром прыгала в руках, и волшебная жидкость расплескивалась, обжигая тело, пачкая плащ.

— Выпей-ка, — приказал проводник, едва ли не силой вливая через сведенные зубы несколько капель отвара.

Король захлебнулся, закашлялся. Но проглотил. И дышать сразу стало легче.

Эйви-Эйви бережно допил остатки, сел рядом, зябко кутаясь в плащ.

— Кто ты? — обреченно и устало спросил король.

— Проводник, — не менее обреченно и устало вздохнул Эй-Эй. — Вам не надоело, господин?

— Ты помнишь, что было вчера? — все еще не рискуя посмотреть ему в лицо, уточнил Денхольм.

— Плохо, господин. По-моему, напали воркхи. А потом я очнулся в тройном круге, способном удержать разве что щенка несмышленого…

— Ты был воркхом. Ты разговаривал с ними…

— Вот в чем дело… Не помню. Ничего не помню. Но воркха круг должен был остановить… Все правильно. Все верно. Тошно мне… Теперь понятно почему. Надо еще отвара выпить…

— Ты не воркх?

— Нет, по-моему. Хотя… Могу и в круге посидеть, если так спокойнее. Пока остальные не проснутся…

— Давай завтрак готовить? — окончательно успокоившись, предложил король. — Что-то есть хочется.

— Можно и завтрак, — покладисто согласился проводник. — Только вы меч уберите, не ровен час царапнет ненароком.

Король взглянул на свой меч, потом на дрогнувшую спину Эйви-Эйви.

У него оставалось последнее, самое страшное средство. Заранее съежившись от нестерпимой боли, он крикнул в пространство:

— Венда! Слышишь, проводник? Венда!

Эй-Эй успел повернуться с выражением тягостного удивления на перекошенном лице. С радостью и облегчением Денхольм увидел, как каменеют мышцы проводника, как выкручивает тугой спиралью тело, как подкашиваются ослабевшие ноги… А потом боль подхватила его самого, скручивая и раздирая на части. И откуда-то издалека донеслось хриплое карканье:

— Зачем? Во имя Роккора, за что?!

В себя король приходил мучительно долго, словно вырываясь из глубокого омута.

До скрежета зубовного не хотелось открывать глаза, а в общем, упал он, похоже, довольно уютненько. Руки-ноги вроде целы, судорогой не сведены, голове удобно… Если бы не горький привкус во рту…

— Вот непутевый, — раздался над самым ухом чей-то полный сочувствия вздох, — вот шальной. Кого испытывал? Себя? Меня? А блок почему не поставил? Пей, не кривись, все равно ведь заставлю…

Денхольм открыл глаза и без особого удивления обнаружил, что устроился на коленях Эй-Эя, который остался верен привычке потчевать его всякой дрянью.

— А что, есть блок? — прерывающимся голосом спросил король.

— И этого не знаешь, — снова вздохнул Эйви-Эйви. — В мире Хейвьяра так часто поминают всуе Ту, За Которой Нет Трех, что без заклятия не проживешь, сдохнешь ни за что. Ладно, господин, полежи пока, а я завтрак приготовлю…

— Что ж самого так тряхнуло?

— Не ожидал от вас удара в спину. Хотя мог бы и привыкнуть, вы с дружком бьете, не предупреждая…

Проводник завершил очередной кулинарный шедевр из смеси разных круп как раз тогда, когда зашевелились, пробуждаясь от тяжкого сна, остальные. И всякий, кто открывал глаза, первым делом с подозрением оглядывал Эй-Эя. Вилены ограничились парой крестьянских заклятий и успокоились. Санди так просто не угомонился и посыпал проводника фиолетовым порошком Браза.

— Семена дерева Хойша, — с уважением констатировал Эйви-Эйви, тщательно собирая волшебную пыль в заботливо подготовленную коробочку. — Кто ж это так расщедрился? Вы уж не обессудьте, господин «просто Санди». То, что на меня потрачено, я себе и оставлю.

После завтрака вилены с заметным облегчением распрощались со своими подопечными и развернули телегу. Король долго смотрел им вслед, отрывая еще один кусок своей жизненной Нити. Потом повернулся к проводнику:

— Ну и где обещанные Ворота?

— Немного левее, господин. Вчера мы выехали прямо на них, но гномы закрыли створки. Нужно вернуться на тракт.

Они собрали вещи и двинулись следом за повозкой. Вскоре вышли на тракт, и идти стало легче. Горы нависали над головами, словно тягостные проклятия. Путники почти уткнулись носом в скальную породу, а король все не видел Гномьих Ворот.

— Ну и где они?! — не выдержал шут.

— Перед вами, господин, — пожал плечами Эй-Эй. — Странно.

— Что?

— Что их до сих пор не открыли. — Эйви-Эйви громыхнул посохом по камню, раз, другой.

Ответом была тишина. Ни возгласа, ни оклика. Ни предупредительной стрелы. Проводник стукнул сильнее, так, что эхо закружилось по ущелью, вызывая камнепад. И снова тишина. Только далекий отзвук горных обвалов на секунду достиг их слуха и смолк, точно оборванный чьей-то властной рукой.

— Раггд арун гдатс эйверс! — громко отчеканил Эй-Эй. — Кхайт уно Рогри! [8]

На какие-то доли мгновения король увидел Ворота такими, какими они были на самом деле: мощные створки, покрытые легкими, летящими узорами по кромке, словно светящиеся изнутри. Но задохнувшись от невиданной доселе красоты, он вновь обнаружил грубый серый камень, неотличимый от основной породы. И огорченно вздохнул.

— Тоже видели? — кратко бросил проводник, хмуря брови. — Что за глупые шутки, хотел бы я знать?! Стойте здесь. И не мешайте.

Он заметался по поляне, почти вынюхивая стертые временем следы, похожий на давно не кормленную гончую собаку, азартно ищущую, чего бы пожрать. Обежав вырубленную в скале площадку, Эй-Эй прошвырнулся по ближайшим кустам, вскарабкался чуть выше, поползал там.

— Ему бы в цирке выступать, — хихикнул Санди, нимало не смущенный тем, что их не пускают с парадного входа. — Ишь, извозился, клоун недоделанный! Страшилка тонконогая!

— Ну что? — крикнул король, видя, что проводник возвращается, виновато разводя руками. — Хочешь сказать, что гномы ушли и отсюда?

— Не хочу, — хмуро ответил Эй-Эй, почти сразу оставив попытки отряхнуться. — Гномы в горах, сомнений нет. Но Ворота они замуровали. Причем не так давно. Я был у них три года назад, прошел свободно…

— Три года — не такой уж маленький срок, — философски заметил Денхольм. — Всякое могло случиться.

— Вы меряете нашей, людской меркой, господин, — все так же хмуро отозвался Эйви-Эйви. — Гномы живут вдвое дольше и время оценивают по-другому. Я видел следы боя, — мрачно сплевывая, поведал он. — Наполовину обглоданные трупы. Человеческие. Но рядом валяется обломок гномьего топора, а на ветке — шерсть воркха. Не нравится мне подобный набор.

— Кому он понравится, — понимающе кивнул король.

И что мы теперь будем делать? У меня есть Камень, может, он откроет?

— Камень Зарга тут не поможет. Некому показывать. Теперь у нас два пути. — Эй-Эй сел на землю и зачертил по ней костлявым пальцем. — Спустимся, как и собирались, к югу до Фора. Если рискнем, конечно. Помните нападение Вешшу? Трактирщик объявил вас виновниками гибели сына. И он не так уж ошибается, говоря по совести. Стражники сравнили приметы, удвоили награду… Но проскочить можно, в любой сети есть дыры.

— А второй? — стараясь унять учащенное дыхание и не выдать своей робкой надежды, спросил король.

— Подняться немного к северу до селения Экки, что лежит под перевалом Кайдана, и перейти горы, спустившись уже в Рорэдоле. Если честно, господин, я бы не повел вас в горы. Вы и на земле-то спотыкаетесь…

— Твое мнение меня не интересует. Если в Фор нам нельзя, я пройду по горам Форпоста. С тобой или без тебя, — отрезал Денхольм.

Проводник обреченно вздохнул:

— Воля, конечно, ваша. В горы так в горы, — и встал, поудобнее устраивая сумку. — Как ножны, господин? Не мешают?

Король с удовольствием поерзал плечами. Подаренные виленами новые ножны и перевязь с креплением за спиной сидели как влитые. И пешие прогулки по пересеченной местности перестали казаться бесконечной пыткой. Привесив на плечо свой вещмешок, Денхольм упруго зашагал вслед за Эйви-Эйви. Санди, тоже сменивший перевязь, деловито пыхтел за его спиной, по сложившемуся обыкновению замыкая шествие.

Этот путь вдоль горных отрогов король почти не запомнил, сосредоточившись на том, чтоб не споткнуться и не отстать. Проводник шел все тем же неспешным шагом, словно не ему приходилось карабкаться на уступы и обходить назойливые лесные поросли. Он просто шел, как шел бы и по ровной дороге, иногда принимаясь напевать печальные песни на незнакомых языках. Иные из них поражали стройностью слога и простотой звучания, трогая за душу набором гортанных звуков, и Денхольм скорее чувствовал, чем знал, что это старинные гномьи баллады. Так, преодолевая отрог за отрогом, где обходя, где карабкаясь вверх, ближе к вечеру они добрались до маленького селения Экки, приютившегося под крылом перевала.

В селении Эй-Эй первым делом отыскал трактир, и усталые путники поспешили под гостеприимную кровлю. Пока проводник договаривался насчет ужина и ночлега, по привычке отчаянно торгуясь, король и шут заняли местечко у дальней стены, с невыразимым блаженством вытягивая натруженные ноги.

Оглянувшись, Денхольм со смешком заметил, что неугомонный Эйви-Эйви успел приложиться к кувшину с вином и отправился проверять комнаты. Служанка засуетилась, уставляя стол нехитрой холодной закуской, поднесла таз с водой для умывания…

И в этот торжественный момент избавления от въедливой дорожной пыли в трактир ввалились гости. Человек двадцать, видом и манерой больше всего напоминающие разбойную ватагу. И по тому, как молниеносно спрятался под стойкой трактирщик, король понял, что не сильно ошибся.

— Разбойники в Элроне? — пробормотал удивленный шут. — Это что-то новенькое.

Развить свою мысль он не успел, поскольку, оглядев трактир пытливым оком, важный громила, достойный называться предводителем, кивнул на их столик и подошел, легко касаясь рукояти двуручного меча.

— Жизнь или кошелек? — обреченно уточнил король. — Так я не подаю по перводням. Да и денег наскребется немного.

И это было правдой, поскольку большую часть того, что имел при себе, он оставил погорельцам.

— Мне не нужен ваш кошелек, господин, — учтиво поклонился разбойник. — Я принадлежу к славной когорте наемных убийц и никогда не граблю заказанного клиента. А за вашу жизнь было заплачено столь щедрой монетой, что я, презрев риск, сунулся в пределы Элроны. Должен также признать, что на хвосте у нас сидят настырные, свихнувшиеся от безделья рорэдримы [9]. Мы еле ушли от погони по перевалу. Так что время дорого. Прощайте. — Он снова кивнул своим людям и отошел в сторону, уступая дорогу.

— Что за шутки! — крикнул Санди, опрокидывая стол.

Король крутанулся, уворачиваясь от стрелы, теряя драгоценные секунды на борьбу с непривычной перевязью. И все же меч послушно лег в руку, а в другой словно сам собой оказался кинжал. Санди метнул пару ножей, слабо звякнувших о кольчуги, и схватился за акинак…

Крепка была почти сросшаяся с телом гномья кольчуга, да так и не дошли руки подогнать порванные звенья. А наемники как чувствовали слабину, норовили ткнуть в разрывы посильнее, и алая кровь пачкала пропахшую потом рубаху. Король и шут рубились, как сумасшедшие, не надеясь выжить, но и не желая сдаваться. На них наседало пять человек, и глаза у них не были пустыми, и все пальцы у них были на месте. Когда люди устали, их сменила вторая пятерка свежих мечников, действовавших слаженно и деловито.

Не было ни времени, ни сил на ответную атаку, Денхольм еле успевал прикрывать незащищенную голову и ноги. Санди приходилось еще хуже, но в целом шут держался неплохо, ухитряясь время от времени метать ножи. Убитых пока не было, раненых заботливо оттаскивали в сторону. И если бы не назойливое стремление лишить его жизни, король с удовольствием поговорил бы с грузным предводителем, добившимся в шайке подобной дисциплины и подобного мастерства.

— Эй, вы! Горе-рубаки! — словно в ответ на его мысли заорал атаман. — С двумя справиться не можете! Строй выровнять. Остановиться. А теперь разом сплеча!

И Денхольм понял, что это конец. Не успеть ни увернуться, ни заслониться от одновременной атаки в голову. Он кратко глянул на Санди, прощаясь и прося прощения. И шагнул вперед, стремясь заслонить собой.

Пять отточенных, алчущих крови клинков слаженно взмыли вверх, набирая силу замаха.

Пять смертей с визгом устремились вперед.

И запнулись о серую тень, приручившую тонкий фиолетовый луч.

Король сморгнул невольные слезы и увидел Эйви-Эйви. Выгнувшийся дугой проводник принял на посох удар десяти сильных рук и держал, понемногу тесня нападавших в центр зала.

— Денни, к окну! — крикнул он, опрокидывая наседавшую толпу, как стряхивают с рукава расшалившихся щенков.

И тогда, расшвыривая своих, к нему пошел предводитель. И король, успевший выбить стекла, замер, не в силах бросить безоружного даже ради спасения собственной жизни. Санди лишь поудобнее ухватил акинак.

Разбойник приблизился на расстояние атаки, легко играя огромным двуручным мечом. И споткнулся на середине мягкого, перетекающего шага.

— Ты? — прохрипел он, сглатывая нежданный ком в горле.

— Здравствуй, Гаст, — кивнул Эй-Эй, не торопясь убрать посох, отведенный за руку для удара. — Хотя, может, сейчас ты зовешься по-другому?

— Ну отчего же, — оскалился громила, опуская меч, — Гастом Лие хорошее имя. Правда, в последнее время меня чаще окликали Темным Громом. А ты? Сменил имя, Меченый?

— Меня зовут Эйви-Эйви, Гаст. Перекати-поле.

— Подходяще, ничего не скажешь. А ты изменился. Если б не твоя отметина, не признал бы, честное слово. Когда мы виделись в последний раз, ты не был таким тощим и желтым.

— А ты, наоборот, отяжелел, приятель.

— Что тебе до этих двух? Оставь, они почти трупы!

— Эти двое — мои друзья, Гаст. Для меня жизнь ничего не стоит, а вот сколько народу я успею взять с собой — про то могут судить лишь Боги.

Громила задумался, повернулся к своим, без опаски открывая спину, и осмотрел их, будто коснулся смертным крылом. Глянул на Эйви-Эйви:

— Я не стану драться с тобой, Меченый. Бери жизни своих друзей, и мы будем квиты.

— Я не помню за тобою долга, Гаст, — улыбнулся Эй-Эй, опуская наконец посох. — Но все равно спасибо. Давай выпьем?

— Что? — расхохотался вдруг Темный Гром. — Ты начал пить?! Вот это новость! А ведь каких-то пятнадцать лет назад не брал в рот ни капли! За одно это стоит выпить все запасы жулика-хозяина! Эй там, за стойкой! Сдвигай столы: раз нельзя убивать, будем веселиться! Слышишь, Мэйс? Он предлагает опрокинуть по стакану! Помнишь Мэйса, Меченый?

— Здорово, приятель, — приветливо кивнул проводник подошедшему коротышке. — А где остальные, Гаст?

— Да кто куда разбрелись. После твоего ухода первыми снялись гномы. Оно и понятно, не любят моря эти недомерки. Потом Перт увел тех, кто надеялся отыскать родичей на берегу, и тех, кто желал отплатить по счетам. Были среди них и такие, кому претило плавать под черным флагом. Остался я с третью команды на шее, думал, новых детишек наберу, да слух уже прошел, недобрая слава поползла. Ну и когда окружили нас королевские брэнхи [10], мало кто ушел от стрелы или нок-рея, — Гаст вздохнул, отдал меч подоспевшему оруженосцу. — Пойдем, Меченый, зальемся по горло за упокой их беспутных душ. И дружков своих зови. Ученики, что ли? Славно рубятся.

— Что было потом? — заинтересовался Эйви-Эйви, усаживаясь за стол по правую руку от атамана и не глядя разливая вино по кружкам.

Темный Гром лишь присвистнул, заглядевшись на подобное мастерство:

— Стаж, однако! Потом, говоришь? Потом подобрали нас, не дали акул покормить. И довелось мне проплавать в одной команде с Лаэстом, знаменитым Лаэстом, слыхал о таком? Под Абрахамом ходили, папашей его. Вот у кого поучился я и морскому делу, и умению поддержать дисциплину: нок-рей у старика никогда не пустовал! Да ладно, это, как говорится, дела давно минувших дней. Что ты, Меченый? Расплатился с долгами? Как дошел до жизни такой? Вот тебе еще кувшин. Рассказывай!

— Не стану, Гаст, прости, — покачал головой Эйви-Эйви. — Не буду бередить старые раны. Проводник я. Людей вожу, песни пою…

— Да, — понимающе кивнул Темный Гром. — Песни петь ты был мастер. Кабы не твои песни… Знаешь, Меченый, я часто вспоминал, как пришлось нам знакомство свести, и каждый раз благодарил всех Богов, каких только мог упомнить. Клянусь сиськами Эариэль, если бы не ты…

Побагровевший король подскочил, хватаясь за меч…

— Денни, сядь! — тихо приказал Эй-Эй. — А ты, Гаст, не забывай, что винцо попиваешь в Элроне, — и махнул рукой, заливая в глотку новую порцию заветного топлива.

Громила повернулся к поджавшему губы королю:

— В былые времена, если приказывал Меченый, люди либо выполняли то, что он велел, либо умирали. Это щас он прибедняется, что твоя скромница из публичного дома. Вам, поди, и не рассказывал, как мы два года одно весло на галере вертели?!

Король поперхнулся и перевел взгляд на кисти Эйви-Эйви.

Все правильно! Следы от кандалов.

Секунду помедлив, он отпустил рукоять меча и сел на прежнее место. Гаст между тем присосался к кувшину, закусил окороком и ударился в воспоминания, наплевательски отнесясь к предупредительным пинкам, на которые не скупился под столом Эйви-Эйви:

— За что он на галеру попал, про то только зубами скрипел, да и не мое это дело. Напарник мой околел, когда вот этого красавчика рядом со мной заковали. — Громила, по-видимому, радовался возможности еще разок обмусолить надоевшую всем историю. Его отряд заметно приуныл, недоверчиво поглядывая на Эй-Эя, но командир не обращал на подчиненных внимания:

— Шрам этот совсем свеженький был, сукровицей сочился. Ручки нежные, беленькие, как у барышни, ну, думаю, приплыли, теперь-то я совсем загнусь при таком помощничке. А он ничего, приноровился, выдюжил. На галере жизнь простая: у весла ешь, на весле спишь, под весло гадишь. Раз в месяц вымоют, а потом опять деревяшку эту ворочаешь, плети получаешь. Никогда себя слабым мужиком не считал, а этот хлюпик, бывало, за двоих работал, если я выдыхался. И вот однажды приволокли к нам на галеру гномов — прикупил капитан по случаю. Недорого взял, страшно радовался прибыльной сделке.

Гаст увлекся и перестал обращать внимание на мелочи жизни, прерывая рассказ исключительно ради долгих, жадных глотков, способствовавших его красноречию. Разбойнички тем временем повеселели при виде поданных горячих блюд, их шумная возня и чавканье почти заглушили голос атамана.

— Да, сударь вы мой, гномы. Ободранные, злющие, бороды обожжены. Мимо проводили — напарник мой возьми да буркни что-то неразборчивое. У гномов глаза округлились, думал, на месте кончатся. Но справились, под плеткой дальше пошли. Только у ног моих что-то слабо звякнуло. Меченый пяткой босой это «что-то» прикрыл, ночью подобрали. Оказалось, напильник.

«Что ж ты им такое сказал?» — спрашиваю.

«Попросил помощи на тайном языке», — отвечает и улыбается хитро.

Полмесяца мы понемногу, по полдюйма в день, распиливали цепи. Он гребет — я пилю. Я гребу — он песней скрипы заглушает. Потом дальше передали по борту. — Гаст опрокинул очередную кружку и потребовал новый кувшин.

Эйви-Эйви сидел, уткнувшись взглядом в столешницу, и кусал губы. Похоже, ему не доставлял особой радости рассказ Темного Грома. Но пинать старого знакомого он перестал, осознав тщету своих усилий. Король поглядывал на Гаста через стол с выражением вежливого безразличия, распаляющего собеседника и скрывающего истинный интерес.

— В общем, настал день, когда терпение наше лопнуло. Я уж и не припомню, в чем там дело было. То ли надсмотрщики буйствовали, то ли капитан гулял, веселился, собака… Только запел мой напарник такую песню, от которой — мурашки по коже, и даже те, кто совсем отчаялся и ничему не верил, голову подняли. Меченый цепи скинул и пошел вдоль борта к капитанской каюте. Мы толпою — следом. Стража — за мечи, только он шел, не оглядываясь, и крушил их голыми руками, только ребра трещали. Ну а когда до меча дорвался — там уж и гномам делать стало нечего. На их долю человека три досталось, остальных всех — он один вырезал, как стадо свиней. За нами потом восьмидневок акулы плыли, как пришитые… Когда добрались наконец по трупам в капитанскую каюту, нашли нашего красавчика, как морского ежа, арбалетными стрелами утыканного. Врач среди нас, на счастье, оказался, вылечил.

— А потом? — с недоверием в голосе встрял Санди.

— Потом… — вздохнул Гаст. — Снова весла. Только на этот-то раз для себя гребли, выкладывались. Корабль наш, плыви куда хочешь! Пока не схлынули азарт и опьянение, решили черный флаг поднять, других освобождать. Но сразу после этого Меченый сошел на берег, и больше я его не видел. И щас бы не признал, кабы не шрам. Тогда он был моложе меня, а теперь лет на сто потянет!

— Скажешь тоже, — обиделся Эй-Эй в пьяном кураже. — Рановато меня в старики записываешь! Я и сейчас с тобой не побоюсь силой померяться.

Ответом ему был дружелюбный разбойничий гогот. Люди Гаста хватались за бока, опрокидывая посуду. Король оглядел великана, будто приценивался, перевел взгляд на тощего Эй-Эя. Сравнение было не в пользу последнего. И все же, вспоминая испытанную на себе хватку горного медведя, он бы поставил на проводника.

В самый разгар веселья за окнами послышался слаженный топот копыт и ржание осажденных на полном скаку лошадей.

— Эх вы, пропойцы! — со злобной досадой крикнул разом протрезвевший Темный Гром. — Караулы почему не выставили?!

Он грохнул кулаком по столу и схватился за голову:

— Стар становлюсь, не по годам стар. Совсем про этих клятых рорэдримов забыл, прицепились, как пиявки болотные, чтоб их воркхи задрали!

В дверь постучали, сначала аккуратно, потом сильнее, так, что треснули дубовые створки. Пьяная орава разбойников колыхнулась, опрокидывая стулья, потянулась к оружию…

— Сидеть! — тихо произнес проводник.

И столько власти было в этом негромком оклике, что люди Гаста попадали кто где стоял без лишних разговоров.

— Эй, трактирщик! — все так же тихо позвал Эйви-Эйви. — Подойди-ка, любезный, сюда. Считать умеешь? — огорошил он бледно-зеленого со страху хозяина. — Тогда считай. И делай выводы. Сейчас ты впустишь стражников из Рорэдола, славных своей любовью к трактирным дракам. Либо ты нам не мешаешь и ведешь себя прилично, после чего мы платим по счету, либо ты делаешь глупость, мы в пылу сражения переворачиваем дом и уходим, не расплатясь. Усек? Разжевывать не надо? Открой дверь, не слышишь, гости у нас.

Дверь трещала под напором обитых железом сапог, и распахнувший ее хозяин еле увернулся от очередного удара. В залу ворвались люди в форме традиционных цветов Межгорья, и король заморгал, силясь привыкнуть к зелено-коричневой пестроте. Вперед шагнул начальник стражи, высокий, стройный мужчина, смуглый почти до черноты, и внимательным цепким взглядом осмотрел застолье. Захватил взором короля, дыру прожег в Гасте, с сомнением задержался на проводнике.

— Пируем? — хмуро уточнил он. — Почему сразу дверь не открыли?

Эйви-Эйви широко улыбнулся и икнул:

— А мы думали, это разбойники вернулись! Хотели защищаться!

— Разбойники, говоришь? — протянул доблестный вояка, не сводя глаз с Гаста. — Два восьмидневка назад границу Элроны перешел грязный убийца по прозвищу Темный Гром. Сдуру сунулся в Рорэдол, мы пятый день идем по его следу. И следы привели сюда.

— Ну так я и говорю, — развел руками Эй-Эй. — Хозяин, еще вина! Про столь славные победы, как наша, рассказывают с полным кубком и не иначе.

Воин скупым движением руки отклонил заманчивое предложение.

— Вы бились с шайкой Темного Грома? — Он повернулся к королю, словно признавая в нем старшего.

— Бился, — с готовностью отозвался Денхольм, говоря чистую правду. — Еле жив остался, между прочим, — и он с гордостью продемонстрировал свою окровавленную рубаху.

Раны были свежие, кровь еще не свернулась, да и у остальных сотрапезников видок был весьма потрепанный, — и начальник стражи поверил, но не захотел так просто сдаваться:

— Ну и что же заставило их скрыться, господин?

— Кошелек опустошили, изверги, — признался шут, оглядывая стол и явно подсчитывая про себя убытки. — Надеюсь, они поняли, что мы не самые слабые бойцы на свете.

Король скосил глаз на Гаста, и тот едва заметно кивнул с самой серьезной миной.

Но бдительный стражник не сдавался:

— Так это ваши люди, господин? Что-то лицо ваше мне кажется знакомым… И про шрам этот, будь он неладен, я уже где-то слышал. — Он сдвинул брови, оглядывая Эйви-Эйви. — Кто он такой, господин?

— Мой проводник, — был вынужден признать король.

— Проводник? — хмыкнул страж. — Он вас заведет, пожалуй.

— Не слишком ли ты скор в суждениях, доблестный воин? — тихо спросил Эйви-Эйви, вскидывая прямую ладонь к сердцу и смотря на него совершенно трезвыми глазами. — Не забыл ли ты старую заповедь? — и вдруг отчеканил формулу древнего приветствия: — Славной смерти тебе, Человек, рожденный с мечом. Верь людям и помни, что оружие в твоей руке служит миру, не войне.

— Славной жизни тебе, Человек, рожденный с мечом, — немедленно отозвался страж, и все люди его, как один, вскинули руки к сердцу. — Славная жизнь приводит к славной смерти.

Горец сделал еле приметный жест рукой, по-особому складывая пальцы. Эй-Эй ответил столь же неуловимым движением кисти.

— Так ты наш? — поклонился рорэдрим, взирая на проводника с уважением и приязнью. — Прости мне дерзкие слова: шрамы битвы украшают воина лучше любых медалей. Зови меня Нэшью, сын Рорэдола.

— Зови меня Эйви-Эйви, сотник Нэшью. Должно быть, ты слышал обо мне от старга [11] Полага: нам случалось спать, укрывшись одним плащом.

— Должен тебя огорчить, доблестный воин, — вздохнул страж, обнажая голову. — Старг Полаг с боевым кличем Рорэдола шагнул за Последний Порог, сраженный мечом проклятого Темного Грома. — Он снова с подозрением взглянул на Гаста, нахмурил брови. — Так ты ничего не хочешь мне сказать, воин?

— Ничего, — скрипнул зубами Эйви-Эйви, стараясь не смотреть на потемневшего лицом атамана. — Я ничем не могу вам помочь.

Сотник поклонился, учтиво извинился за беспокойство и вышел прочь. В наступившей тишине было слышно, как рорэдримы седлают коней и летят в подступившую ночь отрывистые команды.

— Вина, — хрипло приказал Эй-Эй, судорожно дергая завязки плаща.

— Так ведь на столе много вина, господин, — осторожно напомнил все еще трясущийся хозяин. — Вон еще три кувшина…

Ответом ему был звериный рев:

— Что, скотина?! — раненым волком взвыл проводник. — Ты предлагаешь мне выпить ЭТО вино? ЭТО? За упокой души друга?! Вместе с его убийцей?

Железной рукой он схватил трактирщика за горло и поднял над полом на пару уардов.

— Оставь его! — рявкнул король, в прыжке подбивая Эй-Эю колени. — При чем здесь кормивший нас хозяин?!

Проводник отшвырнул свою жертву, крутанулся на полу, сбивая с ног Денхольма, мягким скачком ушел от удара Санди. Когда он выпрямился, в руках у него был неизменный посох, отведенный в сторону для удара. Мелкая дрожь била Эйви-Эйви, сумасшествие плясало в расширенных зрачках и раздувало ноздри.

Король медленно встал и, протягивая вперед руки ладонями вверх, прямо и спокойно посмотрел на проводника. И тот не выдержал, отвел глаза. И с кратким рыданием выскочил на улицу, под громы незаметно подкравшейся грозы. Было слышно, как он мечется по двору, круша все, что попадается под ноги.

Санди поднял чуть живого от страха трактирщика, сунул ему в руки кружку с вином. Король взглянул на притихшую ораву разбойников.

— Я не знал, что это был его друг! — с запалом крикнул Гаст. — Нас окружили, мы прорывались! Война есть война, я должен был спасти моих людей!

— Кто заплатил тебе за мою смерть? — тихо спросил Денхольм.

— Я не могу вам ответить. В определенных кругах существует определенная этика…

— Плевать. Только что мы спасли твою поганую шкуру. За тобой должок. — Король и вправду сплюнул и обнажил меч.

Гаст скользнул по нему насмешливым взглядом, но нежданно с него сползла напускная веселость:

— На вашем мече клеймо Лаэста, — еле слышно выдохнул он. — Как он к вам попал?

— Подарили, — кратко ответил Денхольм. — Не один ты плавал под его командой. Говори, пес!

Громила яростно рыкнул, но взял себя в руки, прислушиваясь к глухим проклятиям, долетавшим со двора.

— Немного я могу вам рассказать. С полмесяца назад нашел меня на севере человечек. Сам черный, как ворон, лицо прячет. Показывает ваш портретик и назначает за вашу жизнь такую цену, что можно иное малое княжество спокойно прикупить. Ну, думаю, нашел дурачка! А он мне вперед мешок золотой звонкой монеты и пару камушков. «В доказательство принесешь три пальца с левой руки и перстенек один неприметный. Тогда получишь остальное». Не понравился мне, ой как не понравился. Да и Семипалых я побаиваюсь. Но деньги нужны были — позарез, ребята в обносках ходили, последние сапоги доедали. Согласился на свою беду. Эх, Меченый, Меченый. Кабы раньше-то знать…

— Деньги лучше вернуть, Гаст Темный Гром, или как тебя там. Со слугами Той, За Которой Нет Трех, не стоит играть в прятки.

— Вы думаете?.. Не может быть… — растерянно развел руками громила.

— Тебе лучше уйти, Гаст.

Король стремительно повернулся к двери. На пороге стоял насквозь промокший проводник, до боли в пальцах сжимая посох.

— Уходи, иначе, боюсь, не сумею сдержаться. Я очень давно не убивал людей, мне не хотелось бы вспоминать, как это делается. Уходи.

— Как скажешь, Меченый, — вздохнул, грузно поднимаясь, громила. — Но ты гонишь нас в грозу, на мечи рорэдримов. Я ведь не знал…

— Уходи.

— Мне нечего стыдиться, — покачал головой атаман. — Твой приятель погиб как настоящий воин, в бою, за дело, которое считал правым. Он был крепким бойцом, и на моем теле еще не зажила его отметина. Но если я сволочь, возьми меч и докажи это. Клянусь яйцами Итани, мои люди уйдут без боя, как только я издохну. Отомсти за своего друга, Меченый! Боги нас рассудят!

Гаст принял из рук оруженосца свой двурушник и тяжело оперся на него, глядя спокойно и прямо. И король поймал себя на том, что ему нравится этот человек, несмотря на все его богохульства.

Эйви-Эйви поднял на него тяжелый взгляд. И отошел в сторону.

— Я не стану драться с тобою, Гаст Темный Гром. Не могу.

Громила презрительно сплюнул себе под ноги:

— Мне жаль, что мы встретились. В моей памяти ты остался тем храбрецом, что в одиночку захватил галеру. А теперь я вижу перед собой слезливую бабу. Сегодня ты предал всех, кого смог: себя, меня, старга твоего и даже доблестных рорэдримов, сбитых со следа. Я постараюсь забыть этот вечер, чтоб не позорить свое имя подобной дружбой.

Король испугался новой бешеной вспышки, но Эй-Эй лишь покорно кивнул, произнеся еле слышно:

— Как тебе будет угодно, Гаст.

— Пошли, ребята. Здесь нам и вправду делать нечего.

— Оставайтесь! — неожиданно для себя приказал им Денхольм. — Трактир большой, места всем хватит. А ты не перечь! — оборвал он возражения проводника. — Не можешь драться, так помалкивай!

— Верно, куманек! — горячо поддержал его Санди. — Не дело гнать в непогоду только что спасенных людей! И я вынужден согласиться с этим разбойником: ты трус и слезливая баба!

К концу его тирады Эйви-Эйви окончательно взял себя в руки:

— Может быть, и трус, — кивнул он, и король с отвращением заметил в его голосе привычные нахально-развязные нотки. — Только не вам об этом судить, господин «просто Санди». Рассчитали бы вы меня, а? — попросил он вдруг с неясной надеждой. — Я так устал за этот короткий отрезок пути. И как же меня достали ваши издевки и презрение… Сил больше нет, честное слово!

— Не раньше, чем приведешь нас на место, — отрезал король.

— Эй-Эй покачал головой:

— Ладно, там видно будет. А пока… Ночевать под одной крышей с ними я не могу. А посему буду ждать вас у перевала до полудня. Не придете, уйду один. До встречи, господин. Эй, любезный! — позвал он выстукивающего зубами походные марши трактирщика и что-то шепнул ему на ухо.

— Б-будет исполнено, сударь, не извольте беспокоиться… — залепетал хозяин, делая знак служанке.

Секунду спустя Эй-Эй сделался счастливым обладателем бурдюка с лучшим вином, какое только нашлось в подвале. Закинув за спину свои нехитрые пожитки, он скрылся в темной пелене дождя.

Тихо стало в трактире. Первым опомнился Санди:

— Не сбежал бы он, братец!

— Не сбежит, — успокоил его король. — Что-то держит его возле нас, иначе давно дал бы деру.

— Был человек и не стало человека, — философски заметил Гаст, обгладывая поросячью ногу. — Ну и возьми его Великая Тьма!

До поздней ночи разбойники гуляли за королевский счет. И предусмотрительный шут старательно забаррикадировал дверь и окно, слушая их пьяные вопли.

Ближе к рассвету крики утихли.

Отошла и гроза, отползла, подбирая свой душный шлейф.

И король наконец забылся тяжелым сном.

Глава 13. ПЕРЕВАЛ КАЙДАНА

Наутро в трактире разбойников не обнаружилось, их словно смело последним порывом грозового ветра. День задался чистый, сверкающий, словно отдраенный котелок, и вызывал вполне понятную зависть. Неодобрительно ощупав солидную щетинистую поросль на подбородке, король махнул рукой и приказал затопить баню пожарче. И лишь хорошенько выпарившись и приведя в порядок одежду, позавтракал вместе с засоней-шутом. Ворчащий и ругающийся Санди побежал мыться, собирая остатки пара и теплой воды. Денхольм затребовал ножницы и с удовольствием остриг неопрятную бороду и отросшие вихры. И принялся за расчеты.

Оставшихся у них денег не хватало даже на плату за вчерашнюю пирушку. Позвав трактирщика, он распорядился выписать полный счет и при виде означенной на бумаге суммы задумчиво почесал затылок. Потом махнул рукой и черкнул соответствующий вексель.

— Вот что, любезнейший, — обратился он к хозяину, едва спустился вниз. — Денег у меня осталось мало. Но вот королевский вексель, в который я вписал всю сумму моего долга и кое-что прибавил от себя за причиненные неудобства. Возьмешь как плату?

— Королевский, говорите? — без особого энтузиазма вздохнул трактирщик. — А оплатят? Впрочем, давайте, — заторопился он, увидев нахмуренные брови опасного постояльца.

— Почему сомневаешься? — спросил король.

— Ну как же, сударь. — Страдалец повертел в руках бумажку, не зная, куда пристроить. — Неладное творится в стольном Итаноре. Говорят, совсем плох Светлый Король, многие при дворе зеленое сукно скупают, пока не вздорожало. Опять же перемены: то Совет Мудрейших правил, теперь — Совет Верных во главе с королевским лекарем Масхеем.

— Масхей — хороший лекарь, — утешил его Денхольм. — Вылечит монарха, не волнуйся.

— Эх, кабы так, — снова вздохнул трактирщик. — Ходят по стране слухи, будто лекарь этот короля таким снадобьем потчует, что полную власть над человеком дает, и за него страной управляет, как может. Сам из ворья, так смертную казнь отменил, бунтовщиков помиловал, казну на Темных транжирит! Как не волноваться-то, скажите?

Король положил поверх векселя золотую монету и пошел к себе наверх. В голове его плясали самые мрачные мысли.

Нелегко приходилось Масхею, нелегко. Слишком тяжелую ношу свалил он на верного друга. И кто же, интересно, распускает подобные слухи? Канцлер? Отлученный от власти Совет? Языки бы их поганые подрезать, чтоб неповадно было! Если бы он мог вернуться в столицу хотя бы на день! Все объяснить, навести порядок! Но не дело было сворачивать на половине пройденного пути.

Не дело метаться туда-обратно!

Решил — надо идти.

Или не идти вовсе.

Он взял чистый лист бумаги и черкнул короткое письмо Масхею, описывая слухи, но не уточняя адреса.

Передал привет Ташью, заверяя в своей безграничной любви, о которой успел подзабыть за дорожными хлопотами. Снова спустился вниз.

— Передашь на почту! — приказал он трактирщику. Провизия готова?

— Готова, господин. Все аккуратно уложено, завернуто. Одежка теплая, меховые сапоги, рукавицы, шапки. Все, как ваш бешеный приятель приказал!

— Он сюда приходил?

— Нет, господин. Шепнул тогда пару слов перед уходом, золотой в карман сунул с извинениями.

— Ну и зачем нам все это? Не сказал?

— Да как же, сударь! По перевалу — и без меха?

— Ладно, спасибо. Сложи все в зале и можешь идти.

Минут пять он мерил шагами тропинку перед домом. Потом не выдержал, забарабанил в дверь бани.

— Да выхожу уже, не пыхти! — заорал шут в приоткрытую дверь. — Помыться спокойно не дадут!

Через четверть часа он вылез на свет Божий, блаженно потягиваясь, и потребовал пива.

— Обойдешься без пива! — отрезал Денхольм. — Живо собирайся, уже полдень, а нам до перевала еще часа два шагать!

— Да куда он денется, этот твой проводник! — забурчал шут, всем своим видом выказывая протест творимому произволу. — Сидит себе, вино хлещет, а то и вовсе еще не проспался!

Но король был непреклонен, и Санди сдался. Через полчаса они вышагивали по дороге, ведущей к перевалу. И, разумеется, дойдя, проводника не обнаружили.

Зато приноровившийся за время пути Денхольм, впившись взглядом в следы, довольно четкие на размытом дождем отроге, невольно коснулся рукояти меча за спиною. Но, тщательно осмотрев окрестности, опустил напрягшуюся в предчувствии боя руку.

Странно было читать на раскисшей земле историю яростной битвы. Почти все следы были смазаны чьей-то предусмотрительной рукой, словно по склону протащили охапку еловых веток. Или несколько трупов? Пятна крови на примятой траве, на камнях, на песчаных откосах. Много крови, слишком много для простой стычки между разбойниками и рорэдримами.

Король осторожно пошел по следу страшного волока. И вскоре уперся в канаву, полную безжизненных тел. Его затошнило при виде переплетенных, выкрученных в последней муке рук и ног, смертных оскалов, остекленевших глазниц.

Пустых глазниц.

Пробитых глазниц.

Снова Пустоглазые! И снова Семипалые. Усилием воли он заставил себя присмотреться повнимательнее. Рорэдримов среди убитых не было, но вот нескольких разбойников Гаста король признал. Один из них сжимал в руке кусок черного шелка. Обрывок плаща! Во имя Итани, когда же это кончится!

— Посмотри-ка сюда, братец! — прерывающимся голосом позвал шут.

Король стремительно обернулся. Санди держал в руке нож странной закругленной формы с травянистым узором по клинку.

— Там, на постоялом дворе…

— Был такой же, — кивнул король.

— Проводника среди них не значится?

— Не надейся, — хмыкнул Денхольм. — От этой занозы так просто не избавишься! Правда, заноза пока нам нужна… Пойдем обратно к перевалу.

Они вернулись на узкую горную тропинку и еще раз внимательно осмотрели отроги, проверяя каждую расщелину и пещеру, но не нашли ни малейших следов проводника.

— Похоже, он все-таки дал деру! — хмыкнул Санди. — Ну и фиг с ним, нервы целее будут! Пойдем, куманек, пока светло, сколько можно носом землю рыть?!

— Есть! — крикнул король и горделиво указал подбежавшему приятелю на почти затертую, затоптанную стрелу, указывающую наверх, в горы. — Он оставил нам знак. Видно, сразу на перевал пошел, не дожидаясь полудня.

— Или попросту сбежал, едва началась заварушка, — выдвинул контрпредложение шут. — Трус несчастный!

Они зашагали по тропе, поднимаясь все выше. Дорожка петляла, обходя завалы и обрывы, и, вскарабкавшись на пару миль вверх, за очередным поворотом король увидел наконец своего проводника. Эйви-Эйви посасывал трубку и, по обыкновению, прикладывался к бурдюку через чисто символические промежутки времени.

— А я так и знал, что проспите! — жизнерадостно заявил он, приветственно махая руками. — Внизу от грозы спрятаться негде, а здесь пещерка уютная!

— Отчего же, — покачал головой Денхольм. — И внизу пещер хватает. Мы их все обшарили, пока на стрелу твою не наткнулись!

— Ну вы даете! — расхохотался Эй-Эй. — Пять минут выводил, слепой бы и то заметил! А те укрытия во время дождя водой заливает.

Король и шут переглянулись.

— И ночью ничего необычного не слышал? — с подозрением в голосе поинтересовался шут.

— Гроза ведь была! — то ли возмутился, то ли удивился Эй-Эй. — Гремело так, что свой-то голос с трудом различал.

— А после грозы? — продолжал настаивать Санди.

— А после грозы я уже спал, — доверительно сообщил проводник, закидывая на плечо дорожную сумку. — Пойдем или будем мои сны обсуждать?

— Ты не хочешь рассказать мне о твоем знакомом? — осторожно спросил король. — Как-никак, он пытался меня убить…

— О Гасте? — скривился Эйви-Эйви. — Он весь как на ладони, что еще можно сказать?! Убивать вас не станет, за это поручусь. Об меня руки пачкать не захочет… Опасаться нечего.

— Судя по всему, этот разбойник брехун, каких поискать, — с непередаваемым презрением выдавил шут. — Как же мы можем верить его слову?

— С чего вы взяли эту чепуху, господин «просто Санди»? — искренне изумился Эй-Эй.

— Я никогда не поверю в то, что ты один смог захватить галеру!

— А это уже ваше дело, — дернул плечом проводник. — Но Гаст не лгал.

— Значит, лжешь ты, — вздохнул король. — С самого начала и не прерываясь ни на секунду.

— И я не лгу, — махнул рукой Эйви-Эйви и тронулся вверх по перевалу.

— Остановись и расскажи правду! — потребовал Денхольм.

— Это можно сделать и на ходу, — не оборачиваясь, ответил проводник.

И король догнал его единым рывком, изнывая от любопытства и тревоги. Санди не отставал ни на йоту.

Эйви-Эйви надолго задумался, потом тряхнул головой, словно решившись на небывалое. И заговорил.

— Когда я по молодости и глупости сбежал из родительского дома на поиски приключений, мне пришлось туго. Я стремился помочь, а со всех сторон сыпались обидные прозвища и насмешки, случалось лечить ушибы от камней. Но однажды, хорошенько разозлившись, я понял, что оружие в умелой руке дает почти неограниченную власть над людьми. Я шлифовал свое мастерство, напрашиваясь в ученики к лучшим из лучших, я упивался своей все возрастающей силой. Вокруг меня вечно крутились какие-то зеленые юнцы, явдалбливал им, что в Мире Хейвьяра выживает сильнейший и учил защищаться. Потом я попал на галеру, и два года за веслом не прибавили мне любви к человечеству.

Проводник замолчал, преодолевая обвал и прыгая с камня на камень. Болезненно морщась, заговорил снова:

— Когда я крушил тех надсмотрщиков, во мне словно поселился опустошающий вихрь, и никак не удавалось утолить жажду убийства. Тогда я ушел, чтоб ненароком не зацепить тех, с кем годы мешал кровавый пот. На суше я недолго прожил в Элроне, ушел на восток и года два примыкал то к одному, то к другому отряду, нигде не задерживаясь надолго. Многие обзывали меня Упырем и подозревали в служении Йоттею. Всемилостивые Боги! Они и не подозревали, НАСКОЛЬКО были верны их слова! Я был почти безумен, реки крови не утолили бы мою жажду, я уничтожал любого, вставшего на моем пути…

Король еле поспевал за ускоряющим шаги Эй-Эйем, с недоверием и ужасом выслушивая страшное признание. А проводник, словно ничего вокруг не замечая, вышагивал по раздавшейся в стороны тропе и криво усмехался. В его глазах плавился лед, по лицу злобными трещинами плыли жестокие складки, напомнившие Денхольму давний сон.

— А потом, в одну не самую спокойную ночь, за мной пришла Вешшу. Я бился как проклятый и сумел устоять. Больно даже вспоминать о том, чего мне это стоило. Я устоял. Но с этой минуты, минуты призрачного торжества, ко мне стали слетаться призраки тех, чью жизненную Нить обрубил мой безжалостный меч. Они просто стояли вокруг меня и смотрели, но это было страшно. Это страшно до сих пор, господин. Я изменился. Меня стали избегать даже шлюхи [12] из тех, кто соглашался за звонкую монету стерпеть мое уродство. Я кричал во сне и метался по кровати. Я делался невменяемым… Тогда я ушел из обжитых земель и три месяца прожил в пустыне, на воде и горохе. Не помогло. А в одиночестве стало еще страшнее…

Эй-Эй замолчал, переводя дыхание, лицо его смягчилось, блуждающий взгляд перескакивал с одного пика на другой, нигде подолгу не задерживаясь, в бесцветных глазах не отражалось ничего, кроме застарелой тоски.

— Я стал целителем. Не ахти каким, в меру слабых сил. Но без тени сомнения входил в объятые чумой города во искупление моих грехов. Меня гнали, не давая осесть на месте, — недоучку, сующего нос в чужие дела. И я перестал лечить так же, как перестал убивать…

— И начал пить? — решился спросить король.

— Не сразу, — задумчиво протянул проводник. — Но когда начал, мне полегчало. Я дал себе зарок: не убивать даже ради защиты собственной жизни. Только крайние обстоятельства могут заставить меня взять в руки меч… Может быть, это не выход. И вы правы… Наверное, я действительно трус, господин…

— Но тогда, у гномьей сторожки… Что там случилось на самом деле, Эйви-Эйви? — не слишком надеясь на ответ, но не желая упустить столь неожиданный приступ откровенности, заинтересовался Денхольм.

— Тогда? — Эй-Эй пожал плечами с самым безразличным видом. — Я защищал дверь, не нападая на людей. Потом появился некто в черном, и пока я прикидывал, не шарахнуть ли его заклятием посильнее, закинул меня на дерево, словно я был набит сухими листьями. А затем перерезал всю свору, словно вырубил камышовые заросли. Это сильный боец, господин, а я так и не понял, что ему нужно.

— Тебе приходилось подрабатывать наемным убийцей? — спросил вдруг не в меру молчаливый Санди.

— Нет, — быстро ответил проводник. — Я не разменивал свое мастерство на чужие деньги.

— А ты когда-нибудь любил?..

И король увидел, как бешеная ярость, дремавшая в Эйви-Эйви, прорывается наружу, и Санди не успевает увернуться от жестокого удара, и летит с вырванным горлом, отброшенный мощной окровавленной рукой…

Он закричал, обнажая меч, готовый биться насмерть, погибнуть, но отомстить… Кто-то хватал его за руки, удерживая, не пуская. Он отбивался и рычал от бессильной злобы, посылая проклятия, плюя в искривленные презрительной усмешкой губы того, кто выучил когда-то мальчишку, убившего Йоркхельда.

Прав был брат: убивать не обязательно оружием. И совсем не обязательно своими руками!

Но каждый Учитель должен отвечать за деяния учеников.

Должен!

Должен…

— Ххай! — выдохнул проводник, делая резкий выпад.

И Денхольм не успел увернуться от удара окровавленной змеи… Мир закружился, теряя четкость линий, краски поблекли и потекли. Король обмяк и перестал сопротивляться, проваливаясь в неизвестность…

— Слушай, он у тебя всегда такой бешеный?

— Странное что-то с ним творится. Может, правда свихнулся? Ты, часом, не переборщил?

— В самый раз…

Звуки то приближались, то удалялись, словно его раскачивал гигантский маятник. Голоса были смутно знакомы, мозг различал слова, но отказывался улавливать смысл. Потом на него обрушилась ставшая привычной горечь, и мир вернулся. Король открыл глаза и увидел обеспокоенное лицо Санди. И снова закрыл глаза.

— Я уже умер? — пробормотал он. — Хорошо, что все наконец закончилось. Спасибо Йоттею, мы и после смерти вместе.

— Точно свихнулся, — уныло констатировал шут. — Хей, куманек! Все живы пока. И двое из нас точно здоровы.

Денхольм открыл глаза и недоверчиво огляделся. Наткнувшись взглядом на проводника, непроизвольно дернулся:

— Убийца! — прошипел он сквозь зубы и схватился за меч.

— Эге! — живо вскочил на ноги Эй-Эй. — Похоже, опять начинается!

— Если он кого и убил, братец, так то дело прошлое, — запричитал ему на ухо шут. — Не принимай ты это так близко к сердцу!

— Прошлое?! — заорал король, пытаясь подняться. — Только что он убил Санди! Санди, понимаешь, моего друга Санди!!!

— А я тогда… кто? — от растерянности шут отпустил рвущегося Денхольма и озадаченно почесал затылок.

Воспользовавшись его замешательством, король вцепился в глотку онемевшего под нелепостью обвинения Эйви-Эйви.

Попытался вцепиться.

Он так и не уловил стремительного рывка, но его пальцы схватили воздух и немного снега с потревоженной скалы. Резко обернувшись, Денхольм заметил подонка, трусливо прячущегося за чью-то вроде бы знакомую спину…

— Санди, не дай уйти своему убийце! — заорал он и осекся на полуслове.

Потом сел и уставился в землю.

Оглядел шута с ног до головы, с особым тщанием обследовав горло.

— Слушайте, может, я правда сбрендил? — тоскливо поинтересовался он у пролетающих над головою облаков.

— Богатая у вас фантазия, ничего не скажешь, — проворчал Эй-Эй, вздыхая с явным облегчением. — Идти-то сможете?

— Еще пять минут, — умоляюще заканючил король, добровольно допивая уцелевший отвар. — Что со мною, бывший целитель?

— Игры больного воображения, — буркнул проводник. — Вы дорисовываете реальность и дальше действуете согласно сложившимся у вас в голове обстоятельствам. Думаю, вас Вешшу тоже не обошла подарочком…

— Что мне делать? Подскажи…

— Учитесь контролировать свой мозг, — все так же неохотно посоветовал Эй-Эй. — Вы слишком быстро впадаете в гнев, господин. И скоры на расправу. Ладно, допивайте быстрее. Ваши пять минут истекли, пора в путь. Дорога — лучший лекарь.

Они зашагали по вновь сузившейся тропинке, карабкаясь наверх, цепляясь руками за еле приметные выбоины в распадке. Перевал Кайдана оказался не слишком приветливым к путешественникам: на середине пути завьюжило, закидало снегом с вершин, и король, с самого утра проклинавший Эйви-Эйви за лишний груз тяжеленного тюка меховой одежды, наконец-то оценил предусмотрительность своего проводника. Спрятав лицо в воротник теплой куртки, он сразу почувствовал себя лучше, что же до Санди, тот попросту натянул шапку по самые уши да еще пожалел, что она не налезает на нос. Эйви-Эйви напялил свою бесценную безрукавку и подтянул капюшон драного плаща. Ни сапог, ни шапки, ни рукавиц для себя он не припас.

— Почему ты не позаботился о себе? — возмутился шут.

— Мое дело — заботиться о вас. И потом, у меня не хватило денег, — пояснил Эй-Эй, не особо по этому поводу переживая. — Да вы не волнуйтесь, господин, было бы вино, остальное приложится! Не привыкать…

— Возьми рукавицы! — сурово приказал король, с сожалением расставаясь с кусочками теплого меха и пряча в рукава зябкие пальцы. — Не спорь. Береги руки, менестрель.

Судя по лицу Эйви-Эйви, тот был тронут до глубины души и поблагодарил низким поклоном. А потом нежданно скривился, выгнулся и слабо застонал, раскидывая в стороны руки. Заметался на тропке, хватаясь то за сердце, то за голову, не переставая мычать и словно вынюхивая направление.

— Это там… — выдохнул он, махнув наверх. — Идите по перевалу, господин. Если смогу, я вас дождусь…

И не успел король возразить, как проводник вскарабкался наверх с проворством горной кошки и исчез из виду за поворотом.

— Опять все кобыле под копыто, — заворчал шут. — Надоел он мне, кто бы знал как. Что ни день — то сюрприз на фарфоровом блюдечке! И варежки унес!

— Идем скорее, — оборвал его протестующий вопль Денхольм. — Может, опять наша помощь понадобится!

Санди вспомнил пожар и смолк, сосредоточившись на опасной дороге, сплевывая комья снежной пурги.

Уже ближе к ночи они наконец догнали Эй-Эя. Под защитой скального навеса горел костер. У огня отогревался проводник, помешивая ложкой какое-то варево.

А рядом…

Рядом лежал человек, кутавшийся в черный плащ.

— Ну вот и разгадка, куманек! — горячо зашептал на ухо королю Санди. — Будь начеку!

И они осторожно приблизились к огненному кругу.

При их появлении Эй-Эй стремительно встал, держа наготове посох. Потом, приглядевшись, кивнул и приглашающим жестом указал на костер и аппетитно пахнущую похлебку. Приглядевшись, король еле удержался, чтобы не гаркнуть во всю силу легких заклинание: вместо дров языки пламени весело лизали камень!

Человек слегка пошевелился, словно пытаясь зацепить взглядом подошедших. Но с глухим стоном вновь опустил голову.

— Лежи смирно, — вскинулся Эйви-Эйви. — Вы что так долго? — мягко упрекнул он. — Я уже забеспокоился. Давайте к костру, сейчас ужинать будем…

— Кто это? — не слишком дружелюбно полюбопытствовал шут.

— Я подобрал его в сугробе полуживого, — несколько уклончиво ответил проводник. — Он плакал от отчаяния и слезы замерзали на холодных щеках. Я должен был ему помочь…

— Ты знаешь его? — продолжал допрашивать Санди.

— Нет, не знаю. Он черный менестрель, — вздохнул Эй-Эй, заслоняя собой обмороженного.

— Ах даже так, — протянул король, невольно вспоминая брата. — А не он ли бился вчера на подступах к перевалу и потерял обрывок плаща?

— Внизу была битва? — без тени изумления уточнил проводник и печально покачал головой: — Нет, господин, он дня три провел в западне из камней, куда угодил по незнанию горной породы. И… — он замялся, подыскивая слова, — в общем, это не плащ. Люди в деревне, где он пел, перебили ему крыло…

Король и шут в едином порыве подскочили на ноги, хватаясь за мечи.

Веллиар!

Порождение Тьмы в пределах Пресветлой Элроны!

— Уберите мечи, — попросил Эй-Эй. — Было бы недостойно вас, господа, драться с беззащитным врагом.

— Не так уж я и беззащитен, — прорычал веллиар на ломаном элринно, освобождая когтистую то ли руку, то ли лапу, и его желтые узкие глаза грозно сверкнули. — Я смогу биться…

— И ты угомонись, — осадил его проводник. — Никто с тобой драться не станет, не надейся.

— Они светлые, ты, скунс двуногий! Они светлые до омерзительной дрожи, смерть от их меча достойна воина! А если удастся зацепить хотя бы одного… — мечтательно сощурился темный менестрель.

— Обойдешься, — криво усмехнулся Эйви-Эйви. — Пасть жертвой твоей смертной жажды — не слишком много чести.

— Почему ты не дашь его прирезать, если он так настаивает? — возмутился шут. — Дело-то плевое!

— Он менестрель и достоин лучшей смерти, — сурово возразил Эй-Эй. — И я не позволю вам опускаться до жалкой роли мясников.

Веллиар обреченно застонал, кусая синие губы, заметался, извергая проклятия. Потом затих и покорно принял из рук проводника миску с похлебкой. Король и шут смирили свои кровожадные инстинкты, соблазненные запахом пищи, откладывая расправу «на потом».

— Ну вот, — удовлетворенно подытожил проводник. — Вы ели мое варево из одного котла и преломили хлеб.

Король выругался с нескрываемой досадой. Как мог он, полжизни проведший в библиотеке, позабыть о древнем обычае Разделенного Хлеба! Санди печально уставился на свою полупустую миску, перевел алчущий убийства взгляд на веллиара и пробурчал проклятия в адрес Эй-Эя. Однако поразмыслив, похлебку доел да еще и хлебом вымакал остатки. Что-что, а готовить проводник умел как никто другой.

Веллиар оглядел их цепким ненавидящим взглядом и сплюнул в сугроб, обнажая желтоватые клыки:

— Так и знал, что в твоей заботе кроется подвох, — обратился он к Эйви-Эйви. — Лучше бы оставил меня в сугробе.

— Я эгоист, — туманно ответил Эй-Эй. — И потом, это ведь ты орал из последних сил, не я.

— Я надеялся, что ты меня убьешь, — мрачно пояснил монстр.

— Так хочется сдохнуть? — не менее мрачный шут все не мог успокоиться. — А зачем ел? Ты ведь был уже в процессе…

За веллиара ответил проводник:

— У них голодной смертью умирают только трусы. Удел, недостойный отважного воина.

— Грамотный, — злобно проворчал человекозверь. — Но еще не все потеряно, — добавил он, пытливо поглядывая на Эй-Эя и вычесывая из шкуры примерзшие льдинки. — Ты ведь пока ничего не ел! Кто-нибудь из этих охотно одолжит тебе оружие!..

Король с превеликой радостью потянул из ножен свой меч:

— Это ведь не человек, Эйви-Эйви, это темное чудовище! — а сам неожиданно для себя содрогнулся, прикинув, сколько нужно проваляться в снегу, чтобы обморозиться под густой короткой шерстью.

Но проводник медленно покачал головой, отводя в сторону клинок.

— В чем дело?! — сам не свой заорал веллиар. — Неужели это так трудно?! Ты что, боишься?

— Я не хочу. — Эй-Эй взял ложку и спокойно дохлебал супец.

— Трус! — вне себя от гнева и презрения крикнул Санди.

Веллиар застонал, извергая самые черные проклятия, какие знал. Критически оглядел проводника:

— Никак не пойму, что ты такое есть, — внезапно бросил он в пространство перед собою. — Лютня у тебя явно эльфийская, — в голосе прозвучала откровенная зависть, — эти твари только и умеют, что песенки петь. Но если ты — Свет, почему не поступишь, как велит тебе долг?!

— Я не Свет, — все так же спокойно возразил Эйви-Эйви, разливая по кружкам вино.

И король почувствовал, как набирают силу все его страхи и подозрения.

— Тогда возьми в руки меч и иди против Света, как полагается воину Тьмы! — вцепился в него веллиар в новом приливе отчаянной надежды.

— Я не Тьма, — отодрал от себя когтистую лапу проводник.

— Да кто же ты такой?! — не выдержал Санди. — Неужели это правда, и ты служишь Той?!

Король вспомнил свои видения у гномьих Ворот и зажмурился…

— Я иду Между, — ровно и буднично ответил Эйви-Эйви.

От удивления Денхольм забыл об осторожности и широко раскрыл глаза:

— Как? — на судорожном выдохе вытолкнул он разом пересохшие слова.

А веллиар расхохотался так, что задрожало пламя костра и испуганно взвились снежинки:

— Между! Ой не могу! И этого я просил скрестить со мной клинок! Думал умереть достойно! А он идет по Дороге Трусов!!!

Эйви-Эйви пожал плечами и сообщил как ни в чем не бывало:

— Завтра с утра я залечу твое крыло.

— Что? — громовой хохот оборвался так резко, что у короля заложило уши. — Я, наверное, не расслышал?

— Я залечу твое крыло, — терпеливо повторил проводник. — И ты сможешь спуститься в долину на поиски славной смерти, достойной воина и менестреля. Либо совершить ритуальный обряд. Эти горы высоки…

— Я и не надеялся уже, что это возможно, — с признательностью поклонился монстр. — Спасибо. В том давнем, утерянном людьми смысле: спаси тебя Бог…

— Есть еще вариант: идем с нами, и я провожу тебя в Зону.

— Так ты еще и Проводник? — усмехнулся веллиар. — Таких, как ты, у нас раздирают на части. Причем на протяжении двух восьмидневок. Ты сбиваешь Темных с истинного пути. И тех, кто ушел с тебе подобными, клеймят позором предательства.

— Почему? — встрял любознательный Санди.

— Потому что из Элроны я увожу Потерявших Надежду, — пояснил за монстра старик. — А из Саадии — Узревших Иную Цель, кроме служения Смерти.

— Будь они навеки прокляты Йоттеем! — торжественно провозгласил веллиар. — Да сотрутся их имена из вечных списков доблести!

— Ну-ну, — улыбнулся Эйви-Эйви, прикладываясь к своей кружке, слегка подогретой на костре. — Укладывайтесь-ка вы спать, Темные-Светлые. Господин Хольмер, все теплые вещи — на себя. И своим элькассо укройтесь. Ближе к костру, господин Санди, замерзнете. А ты ложись вот здесь, самое теплое место, шкуру прогрей…

— Ничего, — заворчал, устраиваясь поудобнее, веллиар, — ночь потерплю, а там — свобода и Вечное Блаженство…

Король подозревал, что не сможет сомкнуть глаз в присутствии столь опасного врага, но стоило лечь, как сладостная дрема унесла его прочь от холода и снега, к родному дворцу, в объятия девушки, единственной на свете…

Наутро он подскочил, оглядываясь с прижившимся за время пути подозрением.

Санди, по обыкновению, дрых и поскуливал во сне. Ни проводника, ни веллиара в полузаваленной снегом пещерке не обнаружилось. На затухающем костре медленно, но верно остывала каша, и король поспешил вооружиться ложкой: дорога научила его отделять действительно важное от второстепенного. И в длинном списке жизненных проблем голодный желудок занимал лидирующую позицию. Насытившись и растолкав упирающегося шута, Денхольм высунул нос наружу.

За ночь намело порядочно: нырнув в узкий проем, король против воли принял снеговую ванну и завопил в голос, обжигаясь холодом. На его крик вылетел ошалевший со сна Санди, щуря заспанные глаза и тыча во все стороны акинаком. Увидев наконец «куманька», кувыркающегося в сугробе, шут уронил меч и зашелся от смеха, хватаясь то за живот, то за бока, Денхольм совершил достойный легенды подвиг, вырвавшись из ледяной ловушки, и, набрав побольше снега, напихал весельчаку за шиворот. Шут перестроился секунд через сорок, и стон хохота сменился воплями протеста. Теперь и король оценил весь юмор ситуации.

Оскорбленный в лучших чувствах друг детства кинул в него снежком, Денхэ ответил…

Светило солнце, плавя искристый лед, и было совсем не холодно. Ясное небо улыбалось и казалось немного ближе, чем обычно. Денхольм упивался той особой легкостью воздуха, что ощущалась на данной высоте, на душе было радостно, весь его восторг вылился в шутливой дружеской потасовке, хотелось смеяться без всякой причины, тянуло на разные хулиганства.

Поэтому, когда на порядком утоптанной тропе показались Эйви-Эйви и бредущий следом веллиар, странная парочка подверглась снежному обстрелу при горячей поддержке развеселившегося шута.

Эй-Эй ответил моментально. В доли секунды он лепил упругие комочки, бил прицельно, с поправкой на ветер. Увернуться от его бросков было неимоверно сложно, но Денхольм исхитрился, тут же этим возгордясь.

Веллиар с сомнением осмотрел свою заснеженную шкуру, перевел взгляд желтых глаз на людей и получил новый снежок, угодивший по сморщенному носу.

— Я должен понимать это, как нападение Светлых? — не особо дружелюбно поинтересовался он у вертевшегося рядом проводника.

— Ты должен понимать это, как игру! — отвлекшийся Эй-Эй моментально наглотался снега, пущенного щедрой шутовской рукой.

— Ну и игры у вас! — недовольно буркнул монстр, получая увесистым комком по крылу. — Больно, между прочим… Ну ладно! — завопил он, отплевываясь и кашляя. — Держитесь, Светлые твари!

Взмах черных крыльев поднял настоящий снежный буран, ослепивший, засыпавший воюющие стороны. Когда успокоились белые вихри, король обнаружил, что над снежной равниной из всего его тела торчит одна голова. Отчаянно выгребаясь из холоднющей ямы, он успел увидеть головы Санди и Эй-Эя.

А потом получил по носу на совесть слепленным снежком. Вслед за его проклятиями раздалась нецензурная брань шута. Потом обстрел прекратился, и Денхольм сумел продрать глаза.

Неподалеку самозабвенно закидывали друг друга снегом неизвестно как выбравшийся из ловушки проводник и ставший совершенно белым веллиар. Король заработал руками и ногами, выдираясь к теплу и солнцу, помог вылезти шуту.

— Опять все испортили, — вздохнул обиженный Санди, оставляя попытки вытряхнуть из-за шиворота горы снега. — Пойдем-ка греться, братец. Чайку заварим, вина на огонь поставим…

В пещерке шут быстро привел в чувство полуобморочный костер, они скинули обледеневшую одежду, развесили на воткнутых в рыхлую каменную породу мечах и кинжалах. Вскоре к ним присоединились заснеженные противники, крайне недовольные друг другом.

— А я говорю, ты должен был биться на моей стороне! — упрямо твердил Эйви-Эйви.

— Не стану я сражаться на стороне Идущего Дорогой Трусов! — с негодованием в голосе возражал веллиар. — Даже в игре вашей дурацкой!

— А я ему еще крыло лечил! — с неприкрытой иронией заметил Эй-Эй, скидывая драный плащ. — Вот она, Темная благодарность!

— Слушай, не гневи Саади! Мы договорились: ты меня лечишь, я помогаю проложить путь до седловины перевала. В чем дело?!

— Ладно, замяли, — отмахнулся проводник. — Я опять забыл, что у Темных отсутствует чувство юмора.

— Просто оно не столь извращенное, как у Светлых, — хмыкнул монстр, отряхивая крылья. — А вы все тратите без меры и на пустяки, даже смех.

— Мы сейчас обогреемся, просохнем и — в путь, — оборвал его Эйви-Эйви. — Пойдешь с нами или полетишь отсюда?

— Мне нужны свидетели, — с неожиданно застенчивой ноткой виновато пояснил веллиар. — За отсутствием Темных… В общем, если бы вы согласились… И потом сообщили при случае…

— Без проблем, — без тени сомнения уверил его проводник. — Не волнуйся, я сумею послать о тебе весточку.

— Хорошо, — улыбнулся монстр, если только жутковатый оскал влажных клыков можно было назвать улыбкой (лично король решился на это с большой натяжкой). — Я опять у тебя в долгу…

— Брось, какие между нами счеты, — махнул рукой Эй-Эй.

Через полчаса они действительно двинулись вверх по перевалу, стараясь не споткнуться в узком проходе и ступать в следы, оставленные проводником. Прошло совсем немного времени, и король увидел, как скидывает суму Эйви-Эйви, как устраивается отдыхать, словно после долгого перехода.

— Совсем обленился! — возмутился было тут, но осекся на полуслове.

А Денхольм тщетно пытался утихомирить отчаянно забившееся сердце.

Они достигли пика перевала и прямо под ногами лежал игрушечный Рорэдол. Король видел кукольные города, крошечные деревеньки, леса и поля, по которым тоненькими нитями протянулись желтые дороги, похожих на муравьев людей, по ним снующих. Напротив, словно глядя Форпосту глаза в глаза, стояли Сторожевые горы, вздымавшиеся к небу непреодолимой стеной. Он взобрался повыше и обернулся, чтобы увидеть миниатюрный Вилемонд: в прозрачном чистом воздухе проглядывался даже Эрингар, который они миновали целую Вечность назад. Сбылась мечта беззаботного детства! Горы приняли его в свои объятия, их снежные вершины были так близки, что, казалось, можно дотянуться рукой. Денхольм задыхался от счастья, хватая воздух судорожными глотками, и из всех букв алфавита в голове вертелась только «В»!

Величественные! Великолепные! Великие! Высокие! Восхитительные! Волшебные! Вечноснежные! Вечные! Веселые! Восторженные!

Восторг! Воздух! Вдох! Выдох! Вера! Верность! Враг…

Враг. Веллиар…

Король с усилием обернулся, с щемящей душу болью отводя взгляд от открывшихся ему просторов. Проводник и монстр стояли у самого обрыва, смотрели вниз и что-то обсуждали вполголоса. И Денхольма передернуло, когда эти двое по-дружески пожали на прощание руки. Веллиар покопался в своей сумке, выудил большой кусок ткани, похожий на крепко просмоленную парусину, и передал его Эйви-Эйви. Проводник хлопнул Темную Тварь по плечу.

— Господин Денни! — окликнул он короля.

— В чем дело?! — с вызовом вскинулся Денхольм.

— Веллиар уходит.

— И что? — усмехнулся за спиной короля непреклонный Санди. — Мы тоже должны потрясти его лапу?

— Да я раньше сдохну, чем сделаю это! — взревел монстр, расправляя крылья. — Прощайте, Светлые выродки! Передавайте привет вашим придурочным, засранным Светлым Богам и Их ублюдочным потомкам!

Король захлебнулся яростью, хватаясь за меч, но расхохотавшийся веллиар уже парил уардах в пяти над перевалом. Санди потянулся за ножами:

— Не уйдешь, жертва извращенной фантазии! — заорал он, делая в уме поправку на ветер.

Эйви-Эйви ударил его по рукам в тот момент, когда стальное жало со злобным присвистом прорвало покрывало воздуха. Веллиар легко увернулся, и смертоносный кусок железа ушел на равнину.

— Ну и кому он теперь на голову упадет? — с укором спросил Эй-Эй.

— Ты… Ты… — от гнева слова никак не шли из горла, и король поперхнулся усилием. — Зачем ты ему помешал?! Слышал, что он… Как ты посмел!

— Он что-то сказал? — деланно удивился проводник. — А я не расслышал.

— Он оскорбил наших Богов и Светлого Короля! — вне себя от обиды и досады заорал на него Санди.

— Вряд ли Боги обиделись, — спокойно возразил Эй-Эй. — Ведь не считаешь же ты, что Они не способны постоять за Себя Сами? Чему действительно нужно учиться у Богов, так это безграничному терпению. Что было бы с вами, если б я обижался на всякую ерунду?

— Ты не Бог! — рявкнул король. — Не сравнивай!

— Да, — согласился проводник. — Я гораздо ближе. Лучше взгляните вверх, господин. Едва ли до этого вам приходилось видеть летящего веллиара.

Против воли все еще кипящий негодованием Денхольм бросил взгляд на небо — и уже не смог отвести глаз. Веллиар не просто летел, он танцевал, кружась и выгибаясь, перетекая, менял позы с легкостью бабочки, ликующей над цветком. Никогда потом, ни на словах, ни в мыслях, король не смог назвать Крылатых тварями или монстрами. Существа, способные плести подобные гобелены танца, стояли гораздо выше застывших в своем невежестве людей. С нежданной грацией и по-мужски заостренной пластикой кружился веллиар, огромной черной молнией пронзая ярко-синее небо, постепенно, еле заметно удаляясь, поднимаясь все выше и выше, и взмахи широких крыльев теряли свои очертания…

И словно затихла неслышная для уха музыка, тронувшая королевскую душу, словно последним дрожанием струны отозвалась растерзанная виленами темная лютня…

Веллиар приземлился на самой высокой вершине гор Форпоста. Постоял немного, схожий с огромным черным флюгером, снова расправил крылья…

— Прощай, — еле слышно выдохнул проводник. — Да избежит твоя душа падения…

Будто расслышав его слова, Темный взмахнул рукой.

И, разбежавшись, прыгнул в пропасть.

Два крыла расправились, подобно гигантским полотнищам, задержали неизбежное падение… Но в чистом небе сверкнули две пронзительные молнии, и король присягнул бы, что разглядел пару отточенных клинков, появившихся из ниоткуда…

Вспыхнули подрубленные крылья, пламя охватило черную фигуру, и веллиар рухнул вниз, на острые камни…

И король поймал себя на том, что, одолевая притяжение, летит на помощь, тщетно вырываясь из стальных объятий проводника…

Веллиар не успел разбиться, сгорев дотла в огненном коконе.

Оставшуюся пыль налетевший восточный ветер унес в сторону Граадранта.

Но крылья ломаются… Жизнь оборвется…
И Вечность обманет.
Как пальцы срываются, голос сорвется, —
И Мира не станет… —
задумчиво пробормотал Эйви-Эйви:

— Не печальтесь, господин. За тем он и пришел в Элрону, затем и пел баллады о Саади и Йоттее, чтобы умереть достойно. Горы Форпоста гораздо выше их Ритуальных, тем больше чести для поборовшего страх…

— Откуда взялись клинки? — потрясенно выдавил король. — Ведь это были клинки, да? Откуда? Почему они ударили по крыльям? Какая злая рука их направляла?! — Он почти кричал, не в силах смириться со столь подлой смертью.

— Мечи Йоттея? — с сомнением в голосе спросил слегка ошалевший от изумления Эй-Эй. — Откуда мне знать, где Он берет Свои мечи?

— И ты только за тем лечил его крыло, чтобы он, порезанный, рухнул в пропасть? — подавленно уточнил Санди. — Почему же ты не дал нам, сволочь, убить его в честном поединке?

— Погибнуть в бою может каждый дурак, для этого вовсе не обязательно быть героем. — Проводник почесал затылок и беспомощно развел руками. — Вы делаете проблему из прозы жизни. А мне бы хотелось узнать ваши дальнейшие планы, господа.

Эй-Эй говорил так буднично, что короля передернуло.

— Мне нужно в город, — тщетно скрывая в который раз подступившее отвращение, заявил он. — Деньги на исходе, — и для верности потряс опустевшим кошельком.

Слова о деньгах, как всегда, оказали магическое действие: если проводник и хотел шагать напрямки, от планов своих он отказался безоговорочно.

— Ближе к нам Галь, господин, — ткнул он пальцем вправо. — Небольшой городишко, но деньжат раздобыть можно. И по реке спуститься до самого Галитена. Налево — Вур, город покрупнее, но оттуда один путь — в обход Сторожевых гор.

— Зачем в Галитен-то? — изумился шут, находя указанные города на потрепанной карте.

— Сядем на корабль, — ответно изумился Эйви-Эйви.

— Да там чихнуть небось нельзя, чтоб стражника не запачкать!

— А как иначе? — возмутился проводник. — Посуху? Через горы? Так Сторожевые — не Форпост, перевалов нету! Обойти их? Тогда нужно в Вур, без рассуждений.

— Этак мы и к концу года не доберемся, — мрачно возразил Санди.

— Ладно, прекратите, — властным движением руки остановил спорщиков король. — Идем в Галь. Доберемся — обсудим дальнейший путь. Все. Ясно?

— Ясно, — уныло ответил Эй-Эй. — А я вас по снежку прокатить хотел, — потряс он выклянченной у веллиара парусиной. — Клянусь честью, мало бы не показалось: всю бы жизнь оставшуюся помнили!

— А сам-то куда собирался?

— К сторожевым гномам думал сунуться. Как раз бы к Воротам вышли.

— А они бы тоже не пустили! — хмыкнул шут.

— Эти бы пустили, — вздохнул проводник. — Вы бы — под Горой, я бы — через Гору… В Ласторге бы встретились…

— А тебе что, путь туда заказан? — озарила короля нежданная догадка.

— Можно и так сказать, — покивал Эйви-Эйви, оглядывая окрестности с чрезмерно старательным видом. Не выдержал королевского взгляда, отвернулся, закусив губу: — Если в Галь пойдем, господин, так лучше по реке. Она нас донесет до самого города, если повезет, конечно.

— Что-то я не понял! — Шут оторвался от карты и округлил глаза. — Как это «повезет»?

— Гали — река коварная, — уклончиво ответил проводник, пряча в складках лица ехидную усмешку.

И король с опаской понял, что он готовит какую-то каверзу.

— Пока толком не объяснишь — с места не тронусь! — твердо сказал он.

— Замерзнешь или заблудишься, — спокойно парировал Эйви-Эйви. — Словами разве расскажешь? Дойдем до реки — сами все увидите.

И упруго зашагал вниз, где прыгая через ямы, где съезжая на заднице. Король поудобнее пристроил свой мешок и поплелся за проводником. Замыкал шествие ворчащий под нос шут.

В неспешном привычном темпе они спустились по склону и ближе к вечеру вышли наконец к реке.

И Денхольма замутило, едва он взглянул на бурлящую взбесившуюся воду. Что касается Санди, бедный шут попросту позеленел и скукожился.

Проводник наблюдал за ними с нескрываемым интересом.

Глава 14. ВНИЗ ПО РЕКЕ

Поздним вечером, когда отбушевали бесполезные споры, король сидел на берегу белой от пены реки и гадал, чего же ему не сиделось дома. А еще он размышлял о том, по какой сумасшедшей причине в свое время не послушался Санди и взял в проводники безумца, которого осаждают толпы призраков, лишая последнего ума. Думал старательно, пыхтя от усилий, но ответа не находил. И за неимением на примете ничего лучшего, потихоньку прощался с жизнью, вспоминая наиболее яркие эпизоды и сладостные объятия Ташью. Вне всякого сомнения, ему суждено погибнуть во цвете лет: едва достигнув возраста Строительства Семейного Храма, он уйдет на дно горной реки, наглотавшись воды вперемешку с грязноватой пеной. И все из-за того, что не хочет прослыть слабаком и терпеть насмешки человека, которого презирает всем сердцем. Труса и попрошайки. Пьяницы и дебошира. Скандалиста. Наглеца. В прошлом, возможно, великого воина, но ныне больше напоминающего истеричную шлюху. Старика, оказавшегося моложе своих лет ровно вдвое. Как утверждает он сам, Идущего Между.

Не хотелось выглядеть рохлей в глазах проводника, испепели его Светлые Боги!

За шумом воды он не расслышал, как к нему подошел Санди.

Верный шут покряхтел, повздыхал, пристраиваясь рядом, взглянул почти умоляюще:

— Мы ведь туда не полезем, правда, братец? Так хочется пожить еще немного! Я ведь моложе тебя года на два, мне и жениться-то пока нельзя…

— Ты же все слышал, — тихо упрекнул король. — У нас нет иного пути. Здесь кругом чащобы да болота.

— А я на карте посмотрел, — с жаром возразил шут. — Вот, видишь? Надо вернуться на перевал и дойти до пресловутого Вура. А оттуда на Галь хорошая дорога. Купили бы лошадей…

— Слишком долго. А он, — Денхольм, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону затухающего костра, — клянется, что река донесет нас за два дня.

— Да, — согласился Санди, — мой путь длиннее. Зато живы будем, куманек!

— Кто знает, — вздохнул король. — Не забывай, нас ищет стража. А уж рорэдримы не пропустят, не надейся. И потом даже на Форском тракте на нас напали какие-то нелюди. Думаешь, здесь будет лучше? Кому-то очень не хочется, чтобы я добрался до Зоны, приятель. Так что в конечном итоге подохнуть мы можем где угодно. Почему не здесь?

— Ты меня убеждаешь или себя? — хмыкнул шут. — Перед этим марку держишь, что ли? — теперь и Санди махнул рукой на проводника. — Не стоит он твоей жизни, утихомирь свой гонор королевский.

— Если поверну, перестану уважать себя, — с тихой убежденностью сказал Денхольм. — Я поплыву, а ты иди в Вур. Если бы ты знал, как я жалею, что втянул тебя в эту передрягу.

— Разве я был обузой? — обиделся шут, каменея лицом.

— Нет-нет! — поспешил заверить его король, обнимая за плечи. — Просто я очень боюсь потерять тебя, Санди. Ты для меня как брат…

— Правда? — странно дрогнувшим голосом отозвался разом обмякший шут. — Но ты ведь не знаешь… Не знаешь всего обо мне…

Король выхватил из-за пояса кинжал:

— Я знаю лишь одно, — он приложил к набухшей вене холодную полоску стали, — я готов немедленно смешать кровь с лучшим из друзей во всех мирах Вселенной!

— Спасибо, братец, — растроганно заулыбался шут. — Но думаю, это лишнее. Побережем твою венценосную кровь, завтра нас ждут нелегкие испытания. Я и без того тебя люблю, можешь не сомневаться. И пойду за тобой даже на дно, будь оно проклято!

— Значит, решились наконец? — резковатый голос страдающего без вина Эйви-Эйви разбил торжественность момента.

Король и шут подпрыгнули с риском свалиться в бунтующую воду прямо сейчас и возмущенно переглянулись.

— И давно ты здесь сидишь? — угрожающе поинтересовался Санди.

— Не очень, — спокойно признался Эй-Эй. — Я думал, вы все же побратаетесь. Такой трогательный обычай…

— Сволочь! — тихо процедил сквозь зубы Денхольм.

— А как же! — оскалился проводник. — Все мы сволочи, между прочим. Кто в нашем Мире безгрешен? Перестаньте хныкать, — неожиданно приказал он, делаясь не в меру суровым и серьезным. — Не собираюсь я вас топить, прорвемся. Чуть пониже вода спокойнее, выдержит, не выдаст. Спать. Немедленно. Додумались: с жизнью прощаться! Это каждый дурак может! Спать! — и он подтолкнул их в спины, гоня от обрыва с неожиданной злобой.

Наутро они спустились чуть ниже по течению. Король скептическим взором оглядел безумные буруны, и его впечатление от реки только ухудшилось.

— Во, бешеная! — с восхищенным ужасом ругнулся шут, посасывая сухарик. — Гали… Это ж по-каковски? — обратился он к приканчивающему остатки вина проводнику.

— От эльфийского «Галлиэль», — невразумительно булькая, поспешил внести ясность Эйви-Эйви. — По-нашему — «Шалунья».

Шут фыркнул и поперхнулся сухарем.

— Никогда не думал, что у эльфов такое извращенное чувство юмора, — проворчал Денхольм, поглядывая на реку с возрастающей неприязнью.

— Они музыканты, — пожал плечами Эй-Эй. — И на многое смотрят иначе. Их шаги так легки, что не приминают свежевыпавший снег. Что им водовороты горной реки?!

— Интересно, а как этот каньон зовут реалисты-гномы? — Шут справился с сухариком и бросил вниз еловую шишку.

Маленький поплавок подхватило волной, закружило, завертело, кидая на камни, затягивая на глубину, с глаз долой… Вскоре шишка вынырнула уардов через десять, потом опять ушла на дно, показалась на миг у поворота и сгинула.

Санди слабо икнул, теряя равновесие, и непременно последовал бы вслед за еловым первопроходцем, не подхвати его проводник.

— Гномы называют речушку «Нрэстхендл», «Разбивающая», — пояснил он, оттаскивая ошалевшего шута от края обрыва.

— Отличное название! — хмыкнул продолжающий икать Санди. — Разбивающая… ик… что? Камни? Ик… Лодки? Ик! Головы и кости?

— Скажи просто, — оборвал леденящие сердце перечисления король, — «Разбивающая насмерть».

— Ик!!! — согласно напыжился шут.

— Вовсе нет, — неизвестно на что обиделся Эйви-Эйви, отпаивая шута водой. — У них чуть повыше, в самых горах, запруда стоит на водопаде и мельница. У реки энергию забирают для своих подгорных целей, с ее помощью проходы в породе дробят. Как и что там эти умельцы делают, не скажу, потому как и сам не знаю, я в их секреты не лезу. Но название от этой мельницы идет, проверенный факт. Ик, — неожиданно подытожил он, и Санди от возмущения разом поборол икоту.

Эй-Эй прошелся немного вдоль крутого бережка, явно что-то вынюхивая в нагромождении камней и редком кустарнике. Наконец из-под какого-то неприметного камня вытащил лодчонку, до того хрупкую на вид, что короля сковал предсмертный ужас.

— Что, вот на этом поплывем? — стуча зубами, выдавил Санди.

— А чем плоха посудина? — изумился проводник, тщательно осматривая швы на шкуре зверя невыясненной породы. — Хорошо сохранилась за эти годы, между прочим. Кстати, — добавил он, хлопнув себя по лбу, — совсем забыл! Вы плавать-то умеете?

— Своевременный вопрос, ничего не скажешь, — с непередаваемой иронией в голосе ответил Денхольм. — Немного. Настолько «немного», что и говорить об этом не следует.

— Стыд и позор! — припечатал Эй-Эй.

— Интересно, где мы могли научиться?! — возмутился король. — В ванне, что ли?

— Ладно, — махнул рукой Эйви-Эйви. — Если перевернемся, пеняйте на себя.

— Хорошенькое дело! — задохнулся негодованием шут. — Сам затащил на эту реку проклятущую, а теперь руки умывает!

— А что еще делать в воде? — ухмыльнулся проводник с самым зловредным видом. — Если окажетесь в потоке, я вам ничем помочь не смогу. Главное, держите голову над водой и не сопротивляйтесь течению: струя сама вынесет на место поспокойнее. А там уж собирайте все то немногое, что умеете, и плывите. И не забывайте молиться вашим Светлым Богам: вода, горный воздух… Вдруг да не выдадут?

Санди воздел руки к небу и взвыл, рухнув на колени: похоже, решил не откладывать молитвы «на потом».

Некоторое время Эй-Эй с интересом наблюдал за ним, потом, заскучав, отозвал короля в сторону.

— Сядете впереди, господин Хольмер, — решил он, вручая Денхольму весло. — Вы вроде покрепче вашего приятеля будете. Вот смотрите, — он указал на реку, — видите, пена взлетает над водой? Там камень, если об него дерябнемся, мало не покажется. Ну-ка, как его можно оплыть?

— Взять немного левее? — неуверенно предположил король. — Хотя нет, там впереди снова пена… Или все-таки?..

— Там плита, — одобрительно улыбнулся проводник. — Этот камень лучше обходить справа.

— Дальше все равно навернемся. — Король по-новому, с интересом и пониманием присмотрелся к белогривому табуну Вальмана, оценивая возможные проходы. — Вдоль берега вроде бы меньше камней?

— Верно, господин Хольмер, — невесть чему обрадовался Эйви-Эйви. — Сначала пойдем вдоль левого берега: там самая сильная струя и глубина достаточная. Здесь только одна опасность: может прижать к скалам и размазать в щепки. Задача ваша — постоянно отгребать левой лопастью. А потом по струе придется уходить в центр, огибая тот валун, видите? С воды его сразу приметить не просто, но вон на берегу елка прямо из скалы торчит, засекли? Будет ориентиром, запоминайте. Пойдемте дальше по берегу, посмотрим, что за поворотом…

За поворотом оказалось, что надо опять прижиматься, но уже к правому берегу. Они прошли почти полмили, при отсутствии нужных меток выкладывая приметные пирамидки из камней. Дальше река разливалась плавной дугой, словно отдыхая перед новой скачкой. И они вернулись к притомившемуся ожиданием шуту.

— В общем так, господин, — подытожил проводник, — если видите, идем на камень — отгребайтесь. Где надо, я подрулю, остальное — как судят Боги.

— А ты ее проходил раньше? — пытаясь справиться с охватившей его дрожью азарта и страха, уточнил король.

— Раза три, — невозмутимо сообщил Эй-Эй. — Причем в одиночку. Я веду только хожеными тропами, на то я и проводник.

Он легко подхватил увесистую на вид лодчонку и запрыгал с камня на камень вниз, к ревущей воде. Король и шут поплелись следом, кряхтя под неудобными веслами.

Когда Денхольм садился в лодку, его трясло от страха. Подгибались колени, словно не желая пускать на смертельно опасную водную дорогу, соленые капли пота резали глаза, испарина покрыла спину, но руки деревенели от холода.

Когда, справившись наконец с бунтующим организмом, король дал знак проводнику и оттолкнулся от берега веслом, его затрясло от возбуждения и азарта. Вот она, борьба за выживание! То испытание, которого он так долго ждал, о котором грезил над книгами у камина в библиотеке. Вот она, настоящая жизнь, миг торжества, и ради этого не жаль и умереть! Вот оно! Началось!

Когда их лодку втянуло в первый водоворот, не осталось ничего. Ни страха, ни предвкушения, ни излишней бравады. Началась тяжелая работа, достойная настоящего мужчины.

Корольне думал о риске.

И не верил в возможность крушения.

Он неотрывно смотрел на взбесившуюся воду и краем глаза искал ориентиры, тщетно вспоминая, что они могут означать. Камни и бревна вырастали перед ним, словно поднятые со дна чьей-то злокозненной рукой, и он отгребался, отгребался, осыпая окрестности громовыми проклятиями…

Дважды их било о плиты с такой силой, что трещали костяные стрингера утлого суденышка. Раз шесть они драли шкуру лодчонки, чиркая бортами по скалам. У короля слезились глаза; река обманывала, заставляя искать опасность в сравнительно спокойных местах и не замечать настоящих препятствий. Волны захлестывали лодку, окатывая гребцов с головы до ног, то унося их вверх, прочь от смертоносных камней, то кидая прямо на буруны. Сколько раз Денхольм видя тщету своих усилий, готов был сдаться и умереть, но мощные гребки рулевого весла выправляли юркую посудину, уводя от неминуемой гибели… В лодку набиралась вода, но они продолжали на сумасшедшей скорости лететь вперед.

И попирая реку, неслись восторженные вопли шута, позабывшего обо всем, растворившегося в стремительном спуске!

Сколько длился этот поединок? Вряд ли кто-нибудь рискнул дать вразумительный ответ. И не важно, что где-то неведомый мудрый звездочет отсчитал всего-навсего четверть часа и пару секунд. Бывает и так, что время делает петлю, и за доли секунды человек теряет основательный кусок жизненной Нити, словно зависнув в Царстве Уснувших Часов…

Когда они, наконец одолев первый вираж порогов, пристали к скалистому берегу, рассудок короля разлетелся на множество сверкающих осколков, и каждая искра в этом фейерверке взорвавшегося эмоциями разума пела о своем.

Они живы! Хвала Светлым и Не Очень Светлым Богам!

У него получилось! Пусть коряво, пусть с огрехами, но получилось!

Он стер себе руки до крови. Вода попала в раны. Больно.

Он — Укротитель Коней Вальмана, речных раков в штаны всем, усомнившимся в нем хотя бы на минуту!

Насколько все же разные вещи: биться один на один с человеком и выстоять один на один с озверевшей стихией!

Сейчас бы костерок пожарче, одежу просушить, а то простудиться недолго!

Санди, дружище, правда, здорово? Лихо прокатились!

А продукты наверняка промокли, крупы, хлеб, табак… А с ними и мечта о сытном горячем обеде.

Интересно, выдержала ли лодка?

А впереди еще порогов!..

Эйви-Эйви! Ты гений! Ты самый лучший из проводников на свете! Ты самый лучший из людей на свете, несмотря на то, что пьяница, трус, наглец и шарлатан!

Впрочем, последнее невысказанное утверждение Эй-Эй опроверг сразу же и по всем статьям. Он запретил разводить костер, выдал вместо обеда по горсти промокших сухарей из запаса Санди и погнал короля осматривать следующий участок водоворотов. Они снова смотрели фарватер, отмечая каменными пирамидками особо опасные места и на ходу подкрепляясь недозрелыми ягодами. С трудом настроившись на деловой лад, Денхольм старательно запоминал, мысленно вычерчивая ломаную кривую от берега до берега. Когда они вернулись, обнаружилось, что шут, несмотря на запрет, устало прыгал вокруг веселенького костерка в тщетных попытках согреться.

— Туши немедленно, — приказал Эйви-Эйви. — Мы выплываем.

Король, потянувшийся было к благодатному теплу, обреченно взвыл.

— Как только согреешься — расслабишься моментально, — пояснил проводник, выворачивая на пламя полную воды лодку. — Берите весла и живо к реке!

— Вам-то хорошо, — ворчливо закряхтел продрогший до костей Санди. — Вы-то работаете, греетесь. А я сижу пнем никчемным, мурашки по телу гоняю! Дал бы погрести, куманек?!

Но король замотал головой с таким рвением, что бедный шут скис окончательно. Впрочем, ненадолго.

Потому что новый вираж оказался еще круче и опаснее.

Потому что Денхольм действительно немного успокоился, задирая голову с видом матерого речника, слегка расслабился…

И они со всей дури влетели на плиту, где и застряли кормой с риском сломать лодку…

И непременно бы перевернулись, приняв освежающую ванну, если бы не проводник. Эй-Эй среагировал мгновенно, падая в воду, неудачно, проваливаясь почти по пояс, но спасая суденышко, сталкивая на глубину, еле успевая запрыгнуть обратно и взяться за весло…

И Санди уже не орал в восторженном упоении, что есть силы прижимая к себе лютню в серебристо-сером чехле и патриотичный фиолетовый посох; он ругался так, что Небесам становилось жарко слушать родословные своих Божественных Постояльцев.

А они неслись дальше, и не было времени оглянуться, чтобы проверить, все ли в порядке, цел ли проводник, не тряхануло ли молнией шута-богохульника…

А потом король не сумел отгрести к берегу, пропуская спокойный участок, входя боком в новую вереницу неразведанных порогов… И сильная рука душевнобольного воина в отставке выправила опасно кренящийся борт, суденышко черпнуло воды, зарылось носом с риском и дальше идти на глубину, но выплыло, стремительно проносясь мимо нависающих берегов…

Ближе к вечеру они выбрались наконец из опасного каньона, вознося молитвы всем Богам, которых могли припомнить. Нашли подходящее местечко для стоянки, насобирали по чахлому перелеску прошлогоднего отсыревшего валежника, с грехом пополам развели костер и только после этого позволили себе вздохнуть с облегчением и попинать Эйви-Эйви за то, что еще с утра вылакал остатки вина.

Проводник негодующе хмыкнул, вытряхивая из вывернутого наизнанку бурдюка сухие крупы, и обиженно взялся за готовку. До отвала наевшись сытной горячей каши, король и шут покаянно попросили прощения, вознося предусмотрительность Эй-Эя до Небес, еще краснеющих от стыда и возмущения.

Проводник осмотрел руки Денхольма, смазал каким-то вонючим средством, после которого не то что прикасаться к пище, дышать расхотелось, и они улеглись спать.

Во сне король видел скалы, буруны, плиты.

И отгребался, отгребался, отгребался…

Наутро проводник поднял их ни свет ни заря, стараясь максимально ускорить сборы.

У короля ныла каждая клеточка измученного организма, вставать не хотелось даже ради еды, а уж в реку его не загнала бы и вражеская армия, но отвязаться от зануды Эй-Эя оказалось непросто. Проклиная все на свете, Денхольм встал, мстительно растолкал Санди, помахал мечом, разминая скованные болью руки. С тихой ненавистью поглядел на весло, без всякого удовольствия затолкал в себя порцию каши, сдобренной салом. Подумал про себя, что давно бы убил сволочного проводника, если бы знал, как выбраться отсюда…

И с обреченной миной полез в лодку, чтобы повторить вчерашние подвиги. Санди с неразборчивой руганью ерзал сзади: на прошлых порогах он натер себе седалище и теперь негодовал и бранился, честя Эйви-Эйви на все корки.

— Готовы? — с обычными, нагловато-уверенными нотками в голосе спросил проводник.

И не дожидаясь ответа, столкнул лодку в реку.

Очередной порог вызвал у короля приступ неконтролируемого отвращения и наплевательской лени. Весло жгло истерзанные руки, холодная вода, слегка подкрашенная взошедшим солнцем и не до конца сброшенным одеялом тумана, заставляла морщиться и плеваться. Просто чудом пролетели они первый вираж почти без участия Денхольма.

Но когда вошли во второй порог, огибая мощный валун и борясь с прижимающим к камню течением, король взял себя в руки. Вернее, взял в руки весло, забыв о боли и раздражении. Азарт смертельной битвы снова коснулся его заспанного мозга, и холодные оплеухи Вальмана пробудили рассудок и внимание.

Борьба за выживание продолжалась!

Снова камни. Снова буруны. И грязноватая пена по скалистым берегам. Шум воды. Бешеная скорость. Восторг и ужас, слитые воедино.

Перекур позаимствованным у Эй-Эя табачком. Разведка вдоль берега. Каменные пирамидки, увенчанные еловыми ветками. Прыгающий по берегу шут, клацающий зубами на всю округу. Лодка, первый, самый отчаянный приступ страха. Струя воды, подхватившая рыскающий по волнам нос суденышка. Камни, водовороты, буруны.

Спокойная работа, достойная настоящих мужчин.

Одобрение в глазах проводника.

Разведка. Бой. Разведка. Бой…

И так до вечера с перерывом в два сухаря. Спокойных участков реки становилось все больше, все уменьшался перепад воды в порогах. Оглядываясь, король видел удаляющиеся вершины гор, оставляющие в сердце терпкий налет сожаления. На берега, растерявшие свою неприступность, все вернее надвигались леса, осторожно наползали болота. Они соскочили с очередного перепада в пол-уарда, и король не поверил своим глазам: перед ними расстилалась широкая лента спокойной и уверенной в себе реки, ярко-алая в свете заката.

— Ну вот, — подвел итог Эйви-Эйви, хрипящий сильнее обычного от долгого воздержания. — Завтра увидим Галь по правую руку. Ох и напьемся!

И тишина дрогнула, рассыпаясь клочьями. И раскололась вдребезги торжественность момента, словно оброненный нерадивыми слугами монумент славы и почета.

Король сплюнул, в который раз поражаясь и устав негодовать.

То, что для него было подвигом, романтикой пути, для Эй-Эя оказалось всего лишь возможностью срезать полотно дороги, доставить хозяина в обжитые места, заработав лишнее золото. Для Денхольма Галь стал вехой, узелком на его жизненной Нити, памяткой о том, что он смог, справился и с собственными страхами, и с бешеной водой. Для Эйви-Эйви — просто городком, где можно выклянчить стаканчик!

Но досады и брезгливости не было. Как ни прислушивался к себе король, не смог он найти иных чувств, кроме жалости и недоумения.

Зачем ходить по дорогам, если не получаешь от этого удовольствия?!

Проводник тем временем, нимало не терзаясь, отыскал подходящее местечко для ночлега и развел костер, предупредив об окружающих стоянку болотах. Они привычно развесили промокшую одежду на мечах и кинжалах, воткнутых в землю, браня и размазывая по телу оживившегося гнуса, пристроили неподалеку сохнуть лодку.

За ужином полный самых радужных надежд Эйви-Эйви терзал лютню, ухитряясь извлекать из благородного инструмента не слишком фальшивые звуки.

Неожиданно вспомнив слова веллиара, король пригляделся к инструменту внимательнее.

Вне всякого сомнения, это было творение великих эльфийских мастеров. Изящная серебристо-серая волна деки с охранными рунами по окоему, легкий корпус, изогнутый гриф. Тонкие струны, похожие на след, оставленный горящей стрелой в ночном небе. На инструменте, принадлежавшем бродяге и пьянице, не было ни царапины, ни одна трещинка не портила девственно-гладкий слой лака, хранящего от воды и ветра, словно неведомый мастер делал лютню на заказ, сберегая от долгих путешествий без надежды на достойный приют.

Хороша была лютня Эй-Эя, и Санди под боком Денхольма вздыхал с тихой и вполне понятной завистью. Как кощунственно было разбрасывать божественные звуки струн в трактирной суматохе! Каким святотатством была нарочито фальшивая игра страдающего похмельем попрошайки!

Эй-Эй тем временем, похоже, заметил нездоровый интерес к своему инструменту, поскольку скорчил самую кислую мину, на какую было способно его изуродованное лицо.

— Эльфийская она, эльфийская! — проворчал он, предупреждая очередной допрос. — И с эльфами я дружу, и мастер лютню специально для меня делал. Дальше что? Знали бы вы, господа, как это надоедает: подозрительные взгляды и дурацкие вопросы!

— А мы тебя ни о чем и не спрашивали, — зловредно ухмыльнулся шут. — Я вот, например, тебя собирался спеть попросить…

— А уши не опадут, преждевременно увянув? — сочась желчью, поинтересовался проводник. — Я ведь уже несколько дней неприлично трезвый хожу.

— Вчера пил! — возмутился король.

— Вчера я поправлял расшатанные нервы! — с негодованием в голосе опроверг обвинение Эйви-Эйви. — Выпивки-то было, как мочи от койота!

— Слушай, не гневи Богов! — сморщился шут. — Ты и без вина можешь петь, если не кривляешься!

— Корова тоже может петь в трезвом состоянии, — возразил Эй-Эй. — Нет, если вы настаиваете, конечно… Я буду петь! Но что?

— Когда-то давно, — вкрадчиво начал Санди, — на постоялом дворе некий в дупель пьяный проводник пропел пару строчек какой-то баллады. Всего пару строчек о безвременной кончине короля, но они почему-то врезались в память одному из его попутчиков, и с тех пор буйная фантазия последнего постоянно пытается дописать недопетые строки…

— Ну и как? — с живым интересом вскинулся Эй-Эй. — Получается?

— Мне хотелось бы услышать оригинал, — игнорируя вопрос, продолжил шут.

— Давно бы попросил, — вздохнул слегка разочарованный проводник, — чего мучиться-то? Баллада, говоришь? О безвременной кончине? Это про Денхольма, что ли?

Король вздрогнул и уставился на певца испуганно-шальными глазами:

— Про… кого?!

— Да нет! — помотал головой погруженный в размышления Эй-Эй. — Вряд ли. О Денхольме я в дупель пьяным не пою… Что за слова-то, господин «просто Санди»?

— Когда забили колокола, — четко проговорил шут, — и понесли хоронить короля…

И Денхольму вспомнился темный, в лужах дождя и крови двор, грязная канава, неестественно вывернутое тело проводника… И охватившая его неожиданная горечь потери. И разорвавшая ее ярость при первых словах недопетой баллады…

— Ах вот вы о чем, — неопределенно забормотал Эйви-Эйви, подстраивая лютню. — Ну я же говорил… Это на смерть его деда, Витхольера III… С чего же вы взяли, что кончина была безвременная? Спокойно умер старик, заснул и не проснулся, у Йоттея очень извращенный юмор… Ага, вот так!

И полетела над чахлым лесом, над унылым болотом протяжная скорбная песня о далеком предке короля, прославившемся не столько боевыми подвигами, сколько мудрым и честным правлением, что редко воспевалось в балладах:

Когда забили колокола
И понесли хоронить короля,
И похоронных костров зола
Летела скорбью в поля, поля
И гордых скальдов тугая песнь
Звала вернуться к прошедшим дням,
Неся по свету шальную весть,
Что больше нет короля королям, —
Устлала могилу людская хвала,
А память людскую впитала земля…
Когда зазвонили колокола,
И понесли хоронить короля, —
Тогда даже камни плакать могли,
Принявшие песню его похорон:
«Три пламени сердце его зажгли,
Три веры: поэзия, меч и закон!»
Не так уж сильно он и сфальшивил, трезвый менестрель. Но при воспоминании о том, что вытворял его голос, освобожденный вином из рабства сознания и условностей, от выводимых рулад становилось тоскливо и печально. Не было щемящей душу искренности, вот что. Исчезла вера, испарилось в недостатке алкоголя поразившее когда-то короля знание очевидца. А без него песня осталась просто песней, и разочарованные слушатели не грезили наяву. Слова, не сложившиеся в осколок реальности.

— Я не обещал вам ничего выдающегося, — подытожил слегка обиженный Эйви-Эйви, едва стих последний аккорд. — Нечего корчить оскорбленные рожи. Вино не чистоту голосу дает, оно открывает двери в Неведомое, переносит во Времени и Пространстве… А вы, как дети малые, которым не ту конфету подарили. Попросили — я спел. В следующий раз приставать не будете.

С тем и легли спать.

— Ничего, — ворчал засыпающий шут, — вот в город приплывем, этот проходимец напьется до поросячьего визга, заставим еще разок спеть. О чем-то другом он думал, не о песне, голову кладу! Сволочь, такие слова испортил! А я-то почти угадал, могу куплет ему подарить, а если… — остальное потонуло в легком похрапывании и шуме присмиревшей, заматеревшей реки.

* * *
Почти всю дорогу благодатная природа Священной Элроны баловала их яркими солнечными днями и ночами, полными скрытой материнской ласки и тепла. Июнь медленно, но верно подходил к концу, обещая вылиться в ликующий, звенящий, праздничный июль, многоголосый, многотравный, щедрый на дары и сюрпризы. Король начинал верить, что Боги наблюдают за его шагами, направляя и благословляя…

Но утром 22 июня погода нежданно испортилась, разбивая веру в счастливый, беззаботный исход, как опытный полководец разбивает потерявшие бдительность от долгого бездействия вражеские армии. Холодный ветер налетел со снежных вершин, взъерошил гладь величавой реки, норовя хлестнуть за шиворот изморось, сыпавшуюся с потемневшего неба.

Эйви-Эйви грустно обозрел покореженное волнами водное пространство и велел укладывать вещи, убивая так и не родившуюся надежду отсидеться в укромном перелеске. Ветер нахлестывал реку, подгоняя, заставляя убегающие гребни наскакивать друг на друга, торопясь в далекое море. Крепка оказалась традиция: грозный великан Фейер не мог пойти против владеющего Заклинанием Воздуха. Но уж в спину бил, не скупясь, не экономя рвущуюся наружу бешеную силу.

Санди решительно взял в руки весло, оттирая короля с привычного места. Денхольм не протестовал. Во-первых, качка была нехилая, и шут попросту сдох бы минут через десять, болтаясь без работы. Во-вторых, ничего интересного король не пропускал, и ему не улыбалось напрягаться и грести, упираясь в волны. Не слишком понимая, с чего проводник решил, что он будет «покрепче» шута, король отдавал должное выносливости друга своего детства и его упорству, чтобы не сказать «упертости». А потому покорно сел посередине лодки и судорожно вцепился в борта. Эй-Эй лишь гнусно усмехнулся, наблюдая за небольшой рокировкой в своем бравом экипаже, и, пристроив поудобнее закинутую за спину лютню, оттолкнулся от берега веслом. Посудину подкинуло, подхватило волной, бросило вперед, отнесло назад. Ладья по имени Санди крякнула и принялась за работу.

Через час чужой сумасшедшей работы и малопривлекательных прыжков король понял, что все-таки прогадал. Лучше уж грести, подыхая от усталости, но греясь, сосредоточившись на дальнем ориентире в надежде не угодить на скрытую разгневанной водой корягу, чем сидеть, подыхая от скуки и холода, проклиная каждый неудачный гребок соседей, заливающий по уши и заставляющий все сильнее стискивать до боли разбитые зубы. Он мужественно продержался ещё полчаса, но сдался и немеющими губами шепнул заклинание, укрощая обезумевший ветер.

Очередной порыв подхватил утлое суденышко, бросил вперед и умер, словно забыв, что значит «летать».

Туго соображающие волны какое-то время еще неслись вперед, обгоняя друг друга, но потом призадумались, сбавляя скорость и оглядываясь в недоумении.

Король вздохнул с облегчением и вполне законным чувством гордости. И с удивлением услышал прилетевшие из-за спины слова черной брани.

— Ну что за непруха! — шипел про себя Эйви-Эйви. — Еще одного дерьмового колдуна Гали не потерпит, к гадалке не ходи! Всю ночь ворожил, ветер попутный приманивал, так нет же! Помешал кому-то, мать его в…

Денхольм порывисто обернулся с риском перевернуть лодку:

— Еще раз так скажешь — убью! — гневно пообещал он, как сын, не пожелавший своей матери столь страшной участи. — И зачем, скажи на милость, тебе ветер понадобился?

Проводник посмотрел на него, как на тяжелобольного в горячечном бреду:

— Для чего нужен попутный ветер? Для скорости, конечно. И что я плохого сказал, господин хороший? Сейчас такое начнется, что вы и сами тому… ворожиле доброго слова не скажете. Если вообще что-нибудь сказать сможете…

— Эй! — закричал с носа озадаченно завертевшийся Санди. — Что происходит, Эй-Эй?

— К берегу греби! — завопил Эйви-Эйви. — Не рассуждай, весло потеряешь!

Проводник и шут налегли на весла, а король вцепился взглядом в сходящий с ума мир, костенея от ужаса. С черного, как ночь, неба посыпался снег, переросший в град величиной с голубиное яйцо. Заворочалась, заволновалась успокоившаяся было река, и где-то наверху загудел, рождаясь и набирая силу, могучий вал. Содрогнулся, запаниковал воздух, впиваясь от страха в глотку отчаянно рвущейся на волю воде, и, сплетясь с ней воедино, обрушился на берег, разбиваясь о неприступные утесы…

И среди водоворота стихий — хрупкая лодчонка.

Три человека, слившиеся с рвущейся по швам кожей неведомого зверя.

Треск сломанного весла. Крик боли покалеченных рук.

Белая растерянная маска вместо привычного лица Санди, оставшегося с обломками дерева в окровавленных ладонях.

И яростный боевой клич, перекрывший грохот и рев.

И упоение в глазах проводника, восторг битвы вне пределов разума, вне пределов человеческого рассудка. Окаменевшее лицо грозного Бога Войны с барельефов Храма Тьмы в далеком, нереальном Итаноре. Безумие воина, окруженного, подобно нимбу, тенями убитых им людей.

Вздувшиеся жилы на тонких, словно струны лютни, руках, проявившиеся в долгом, как сама жизнь, гребке.

Надсадные хрипы, судорожные рывки…

Надвигающаяся стена крутого берега…

Священное упоение схваткой, граничащее со святотатством, попирающим законы природы. Пена на измаранных кровью губах. Пена на исполосованных ветром волнах…

И страшный удар о скалистый берег. И сверкнувшие где-то на самом краю подсознания два Темных Клинка, обрезающих крылья жизни…

Каким образом они оказались на скалах, укрываясь за камнями от безумной лавины горного селя? Ни король, ни шут позднее припомнить не смогли. А проводник предпочел вообще не вспоминать. Страшное месиво воды, грязи и нетающего снега пронеслось мимо, вырывая с корнями прибрежные деревья, двигая вековые каменные глыбы.

Они вжимались в землю в тщетной попытке укрыться от разгулявшегося урагана, инстинктивно налегая всем весом на лодку с вещами, выброшенную на берег все той же мощной волной, что кинула их вверх и крепко приложила о тело Матери Всего Сущего.

И долгие минуты беспамятства на грани Последнего Порога, как прощальная милость еретикам перед казнью. Как яд в заздравном кубке. Как кинжал милосердия, обрезающий последнее волокно разорванной Нити…

Король очнулся от холода и довольно долго неразборчиво бранил Йоттея за отсутствие комфорта в Его хваленном веллиарами Царстве Мертвых. Он слишком хорошо помнил уютную комнатку, полную умерших вещей, и хрустальный обломок скипетра, чтобы сомневаться в их предназначении. Но Тьма всех побери, если ему заранее приготовили помещение, зачем так тянуть с заселением? И почему, муравьев им в печенку, здесь водятся проклятый гнус и комарье?! Подрожав еще немного, он пришел наконец к выводу, что подобный дискомфорт присущ скорее жестокосердной Жизни, чем сулящему покой Призрачному Царству по ту сторону Последнего Порога.

И, решив жить дальше, открыл глаза.

Ночное небо привычно подмигивало знакомыми созвездиями, с реки, вполне кроткой, хотя и немного мутной, тянуло туманом, в подлунном мире царили тишина и покой. Превозмогая ломоту во всем теле и жуткую боль в голове, Денхольм сел и осмотрелся, с трудом фокусируя в одной точке взгляд легкомысленно разбегающихся в разные стороны глаз. Осмыслив увиденное, он откинулся на спину, закрыл глаза и глухо застонал. В голове упорно вертелась одинокая фраза: «Вот так и трясут основы Мира». Просто фраза, без заполошных эмоций и истеричных восклицательных знаков.

Он лежал на вспаханном скальном плато. Волнообразные борозды морщинили гладь отшлифованных до блеска оснований — бывших каменных вершин, срезанных подчистую.

Рядом, уцепившись за застрявший в расщелине посох, растянулся проводник, своим тощим телом прикрывая бесценную лютню. На лице его по-прежнему стыло выражение страшного ирреального восторга, кровь из прокушенных губ засохла, стягивая подбородок, заставляя и без того изуродованный шрамом рот растягиваться в зверином безумном оскале…

Санди отбросило уардов на двадцать и придавило развороченной лодкой. Искалеченные руки по-прежнему сжимали обломок весла. Шут не подавал признаков жизни, словно прячась от неведомого врага.

Немного полежав и с трудом заставляя себя думать, король решил начать возвращение со своего друга детства. Широким полукругом обогнув жутко скалящегося Эйви-Эйви, постоянно путаясь в последовательности перемещения рук и ног, спотыкаясь и падая, он дополз до коченеющего Санди. Вечность бесполезных усилий позволила согреться и сделать неутешительный вывод о том, что начинать надо было все же с проводника. Стараясь покрепче ухватить друга за ногу, Денхольм пополз обратно, теряя четвертую точку опоры и вследствие этого бороздя носом скалы гораздо чаще.

Наконец, дотащив свою нелегкую ношу до скульптурной группы «проводник-посох-лютня», король позволил себе ненадолго отключиться, собираясь с силами. Мысль о том, что Санди очнется и увидит оскал Эй-Эя, заставила его прийти в себя и оттащить шута в сторону от богомерзкой усмешки. Во избежание разрыва неокрепшего сердца.

Отирая со лба праведный пот, король напился воды из грязноватой выемки в скальной породе и, с трудом шевеля разбитыми вдрызг губами, не то проворчал, не то просто подумал, забыв, как произносятся слова:

— А бурдючок с теплым винцом сейчас бы не помешал!

— А когда он мешал? — дальним эхом откликнулся бесцветный голос, выговаривая втрое меньше букв, чем следовало.

Денхольм подпрыгнул, ставя рекорд в черепашьих спортивных состязаниях, и с подозрением уставился на Эйви-Эйви. Проводник исхитрился закрыть глаза и теперь пытался закрыть рот. Кровавая улыбка, сделавшая бы честь любому вампиру, упорно боролась за существование.

Король подполз поближе, черпнул пригоршню воды в ближайшей луже и вылил в незакрывающийся рот. Эй-Эй поперхнулся комком грязи, и стягивающая губы неопрятная гримаса, размокнув, сползла с его лица. Денхольм вздохнул с облегчением.

— Приходи в себя поскорее, — посоветовал он проводнику. — Санди совсем плох!

— А что ты там о вине говорил? — с жаром несбыточной надежды спросил не шелохнувшийся Эй-Эй.

— Я просто мечтал…

— А…

Несколько бесценных минут ушли на то, чтобы расцепить сведенные судорогой пальцы проводника и вызволить посох. Вдвое больше — на то, чтобы вытащить из-под хозяина лютню. Бег на карачках Эйви-Эйви, к великой гордости короля, не осилил и пополз на животе, упираясь локтями и коленями. В последнем рывке, достойном героической песни, проводник дотянулся до шута и схватил его за холодную руку.

— Жив! — заверил он через несколько мгновений, растянувшихся в бесконечность. — Замерз немножко, но жив. И в сознание, сволочь, возвращаться не хочет! А мы вот так! Получай, дезертир! — и с такой силой чуть ли не в узел завязал шуту мизинец, что король завопил от ужаса, а разом очнувшийся Санди — от боли.

Столкнувшись полубезумными взглядами, друзья детства смолкли лишь на миг и снова завопили, на этот раз от радости, над телом оглохшего и канувшего в небытие проводника.

Эйви-Эйви привели в чувство довольно быстро, тряся и пиная окрепшими ногами. Заодно сами размялись и согрелись. Покопавшись в его сумке, выудили бурдюк с продуктами и позаимствовали остатки табачка. Первая горячая затяжка показалась королю наградой небес за долгие годы праведной жизни. Благостный дым, теплыми толчками пробиравшийся все дальше по внутренностям оледеневшего организма, возвращал свободу действия измученному телу, заставляя кашлять и заливаться слезами благодарности.

— Ну и что это было? — бросил в пространство кривящийся от отогревшейся боли шут, не слишком рассчитывая на внятный ответ.

— Столкнулись два противоречивых заклинания примерно равной силы, — равнодушно пыхнул дымом Эйви-Эйви, изучая далекий горизонт. — Я с ночи ветер наколдовал, ничего особенно опасного для Мира… Ну переборщил, как всегда…

— Верно, — поддакнул Санди, с тоской разглядывая свои руки. — Ты и суп всегда пересаливаешь, и кашу…

— Ветер-то я приманил, — продолжил оскорбленный в лучших чувствах Эй-Эй, гордо задирая свежеразбитый нос, — да кому-то он не понравился. Колдун хренов, не мог волшебное от простого отличить! (Чтоб ему ............! .........!! ...........!!!)

Два заклинания. Притягивающее и Отталкивающее. Слабенькие, но равные… С этого ветер и сбрендил, рванул вверх, а на реке образовалась… ну, вроде как яма, что ли… В общем, пустота, будь она неладна. Природа такого не терпит, вот мы и попали… Хотел бы я на того мерзавца-недоучку посмотреть! Я бы его…

— Оглянись и посмотри, — спокойно посоветовал предатель-Санди. — Вон он, рядышком сидит. Это ведь твоих рук дело, а, куманек?

Король смущенно забормотал слова оправдания.

— Так это вы, господин? — подскочил проводник. — Но зачем?!

— Да продрог я от ветра твоего! — путаясь среди гнева и вины, заорал Денхольм.

Эйви-Эйви растерянно опустил руки и огляделся вокруг, на реку, на изуродованные скалы, на Санди, скулящего от боли. Сел, не говоря ни слова.

И начал ругаться. Тихо. Без выражения. Просто для того, чтобы сказать хоть что-то. Катая на языке самые черные ругательства всех известных ему наречий, из которых король понимал в лучшем случае восьмую долю.

Ругательств он, похоже, знал немерено, и бесстрастный монолог слегка затянулся. Санди, сначала слушавший с почтительным и восхищенным вниманием, вскоре устал и отвлекся.

— Пошли, куманек, дров поищем, пусть его бранится! Надо греться, сушиться и спать. А с утра решим, что делать!

Так и поступили, оставив на гладком, хорошо просматривающемся плато собранные в кучу сумки, оружие, покореженную лодку и истекающего эмоциями проводника.

Дрова обнаружились милях в трех, но зато в большом количестве. Целое вывернутое с корнем дерево, застрявшее на крутом речном повороте и не успевшее вымокнуть вздернутыми вверх сухими сучьями. Порадовавшись находке, король и шут вцепились в ствол и призадумались, только теперь вспомнив об оставленном во временном лагере особой закалки ноже, которым обычно подрубали ветви. Браниться и спорить было бессмысленно, ждать помощи Эйви-Эйви и вовсе безнадежно — тот наверняка не дошел и до середины своего черного списка. Попытавшись на пару обломать ветку побогаче, долго плясали по берегу, изрыгая проклятия и корчась от раздирающей покалеченную кожу боли.

Делать было нечего. Собравшись с духом, друзья детства побрели обратно, на ходу переругиваясь и увлеченно обзывая всякими нехорошими словами бездельника-проводника. Мерили милю за милей и никак не могли найти лагерь.

Беспокойство охватило короля на втором часу бесплодных поисков. Забыв об осторожности и обиде, он заорал во весь голос, зовя на помощь. И надолго замолк, в тщетной надежде услышать ответ.

Поблуждав еще немного по краю плато, они случайно наткнулись на кучу чего-то мягкого и сравнительно теплого. Первая суматошная мысль об остывающем теле Эйви-Эйви сгинула после тщательного осмотра находки. Дорожная сумка…

— Моя дорожная сумка, — вяло уточнил шут.

— Ага! — вскричал король, с энтузиазмом тыча в сторону. — А вон там моя! А это — наш бурдюк с продуктами! Эй-Эй! — заорал он сквозь разрастающиеся подозрения. — Эй-Эй, тебя что, веллиары унесли?

— Не ори, — печально отозвался Санди, — не услышит. А услышит — не отзовется. Он опять нас кинул, куманек!

Недоверчивый король тщательно обшарил все плато, заглядывая в каждую щель, но не нашел ни тела, ни следов Эй-Эя. Проводник сгинул вместе с остатками лодки, лютней и посохом, из продуктового бурдюка исчезли засохший хлеб и кусок сала. Ну и последние золотые, само собой, — в этом Эйви-Эйви был верен себе до конца.

— Вернется — убью! — мрачно пообещал Денхольм неведомо кому.

— Не убьешь, — вздохнул шут. — Потому как не вернется. По-моему, ты все-таки исхитрился обидеть его, куманек. И это было последней каплей.

Глава 15. ЗНАКОМСТВО С РОРЭДОЛОМ

Они навьючили на себя разбросанные проводником в суматохе сборов вещи, подобрали чудом уцелевшие в катастрофе мечи и двинулись обратно, к заветному дереву. Немного поплутав и основательно продрогнув, все же добрались, нарубили сучьев и запалили костер, вернувший надежду и веру в хорошее.

— Он все так здорово придумал, братец, а ты! — ни на минуту не переставал бубнить Санди. — Так замечательно греблось, а какая скорость! Жаль, что он ушел. Даже не попрощался… Но я бы точно не вернулся, честное слово!

— Говоришь с сожалением! — изумление короля было столь велико, что вытеснило обиду и возмущение.

— Привык я к нему, — склонил повинную голову шут. — С ним было спокойнее. А теперь…

Пригоревшая каша непонятным образом горчила, но путешественники буквально вылизали котелок. Щедрый Эй-Эй оставил им последний сверток табаку. Король и шут с воодушевлением набили трубки и вскоре смогли без содрогания наблюдать за все еще поспешным течением реки, на берегу которой им пришлось разместиться.

Скалистый утес плохо защищал от ветра, норовящего задуть костер, и спать решили по очереди, следя за подъемом воды и сберегая спасительное пламя.

Честно отдежурив свой отрезок ночи, проведенный в душедробительных раздумьях, король растолкал взорвавшегося площадной бранью шута и пристроился на нагретое место. Усталость Мечами Йоттея подрубила крылья его сознания, заставляя падать в бесконечную пропасть без сновидений. А потом, откуда-то из глубины, из самых недр земли донесся странный гул и скрежет, словно грозные медные великаны из гномьих сказаний пробивали себе путь на волю…

Грохот повторился, и король подскочил на своем неуютном каменном ложе, испуганно озираясь. Санди свалился у стены в крайне неудобной позе и храпел так, что вполне был способен свести с ума целую деревню. Но на разбудивший Денхольма шум его рулады походили мало. Река плавно несла свои воды, небо посверкивало звездной пылью, и новой грозы не предвиделось. Король глянул на костер и мысленно ругнулся всплывшим в памяти словечком из запаса Эйви-Эйви: холодная вода смачно долизывала подыхающие головни.

Десять минут вынужденной бессонницы Денхольм потратил на то, чтобы вернуть к жизни огненный отблеск заката, раздувая угли и подкидывая сухие веточки. Совсем было уже успокоившись, он собрался мстительно пнуть Санди и попросить Йоххи о чем-нибудь светлом и радостном, но тут его сонливость разбилась о новый подземный толчок. На этот раз звук был настолько громким, что подскочил даже шут.

Напрягая каждую клеточку своего организма, король приготовился к немедленному действию, ожидая в лучшем случае простого обвала на головы нечестивцев. Но вместо нового стихийного бедствия дождался мерных ритмичных ударов, схожих с медным голосом гонга, летевших откуда-то из-под земли и завораживающих своей неторопливой вязью.

Через несколько минут, словно в ответ на непонятный непосвященным призыв, откликнулся перестук приглушенных ударов, вытянувшийся долгой вереницей.

Потом смолкли и эти звуки, уступая место природной тишине.

— Неладное что-то творится у них под горами, — прошептал шут, с опаской поглядывая по сторонам.

Впрочем, остаток ночи прошел в тишине и спокойствии, так что порядком напуганные путники расслабились и вздремнули в тоскливом ожидании заплутавшего где-то рассвета. Первые лучи заспанного солнца выдернули их из беспросветной глубины сновидений и позволили, наконец, как следует осмотреться… Король мысленно охнул. И склонил повинную голову.

Развороченные скалы. Завалы на реке, сотворившие новые виражи порогов. Мощные столетние стволы, сбившиеся на узком участке подобно плотине гигантских бобров.

Негодующая, израненная река, боль которой чувствовалась почти физически…

— Ладно, братец, — еле слышно прошептал потрясенные шут, — чего стоять-то? Раскаянием реку не расчистишь…

Санди сготовил кашу из остатков крупы, и они наскоро перекусили. Потом пошли вдоль берега, прыгая с уступа на уступ и штурмуя нагромождения камней.

Дорога оказалась трудна даже для двоих. Король и шут запутались в лабиринте обвалов, закружили, заплутали. Часто приходилось идти по пояс в холодной и грязной воде, держа над головами оружие и продукты, еще чаще — карабкаться наверх, цепляясь за еле приметные щели.

К полудню они, к своему величайшему облегчению, выбрались на равнину.

Но и здесь последствия бурной ночи оставили следы разрушения. Взбешенная, ополоумевшая река, вырвавшись на простор из тесной скальной темницы, затопила низины, выплеснулась далеко за пределы поймы, заливая луга, сметая посевы, превращая леса в поросшие сосняком болота…

Половодье.

Привычное весной, но к концу июня ставшее смертельной ловушкой слишком многим…

Половодье.

Стихийное бедствие, темная волна разрушения. Призрак голода и нужды…

— Ну и как дальше? — оправившись от первого шока, выдавил Санди. — Пешком по воде? И мечами отгребаться?

— Есть идея, — обнадежил король, которого от истерики удерживало только присутствие друга. — Если нам удастся столкнуть вон то бревно…

Ствол огромного дуба застрял на отмели и слегка покачивался на волнах, раздумывал о дальнейшем маршруте, отдыхая перед дальней дорогой. Денхольм устремился к нему, как голодный — к краюхе хлеба, следом заспешил Санди, с ловкостью акробата прыгая с валуна на валун. Осмотрев дерево со всех сторон, они решили перекусить, и лишь подкрепившись, взялись за работу. Не менее часа ушло на то, чтобы сдвинуть с места поверженного великана, и король успел раз двадцать проклясть казавшуюся столь блестящей идею.

Но когда путешественники готовы были сдаться и окончательно пасть духом, дерево, словно сжалившись над слабаками, качнулось и плавно заскользило по волнам, попадая в основную струю. Друзья детства кинулись следом, поднимая кучу брызг, и еле успели запрыгнуть, цепляясь за сучья. Дерево качнулось, едва не скинув в воду своих невольных седоков, но быстро приняло устойчивое положение и поплыло посередине разлившегося потока вниз по течению.

Влажный ветер перекатывал волны, словно смакуя илистую воду, и разбирал свои новые сокровища с настойчивостью девятилетнего мальчишки: сучья и ветки, рваные лоскуты лесного мха, пучки травы, обломки рыбачьих лодок…

Над безбрежной водяной равниной поднимался пар, обвивая устоявшие под напором сосны, играя радужными переливами в лучах изумленного солнца.

Тишина.

Мертвая, гнетущая.

В крае, славном своим зверьем. В крае, полном птичьего перезвона.

Течение несло их не спеша, но упорно, не прибивая к берегу, не позволяя изменить курса.

Король и шут сидели, не в силах пошевельнуться, чтобы ненароком не нарушить хрупкое равновесие своего ненадежного судна, не в состоянии размять онемевшие ноги и доесть остатки сухарей. Медлительное плавание по потерявшей чувство меры реке оказалось сродни изощренной пытке. Путники могли только смотреть, позволяя муке покаяния проникнуть в самое сердце, на собственной шкуре прочувствовать все последствия опрометчивых слов.

Горечь вины, надолго отравившая разум.

Королю, помимо прочего, приходилось испытывать неудобства и чисто физического свойства. Мысль о том, что и шут давно сточил зубы из-за нежелания, подобно Эй-Эю, мочиться в штаны, приносила слишком слабое утешение. Но вскоре, как ни странно, голос измученного организма заглушил вопли совести и раскаяния, позволяя отвлечься от самобичевания.

А промелькнувшее по правому берегу кошмарное видение заставило забыть обо всем.

Деревня. Вернее, то, что от нее осталось.

Обломки добротных домов, полустертые ушедшей водой.

В том месте берег набирал высоту, взметаясь вверх округлыми шапками холмов. Но обрушившийся на мирное поселение шквал разметал дома в щепы. Остальное добила сорвавшаяся с цепи бешеная вода, чей мощный вал одолел даже эту вершину.

Осколки жилья, среди которых суетились люди.

И беспомощная, бессильная ярость человека, не имевшего возможности если не исправить, то хотя бы помочь.

С жестокой неторопливостью проплывающий ствол. Побелевшие костяшки пальцев, до судорог вцепившиеся в ветку. Слезящиеся от рези глаза тщетно высматривают возможность пристать к берегу, но вместо этого выхватывают все новые зловещие подробности…

Далеко. Слишком далеко. Не доплыть…

Плача от тоскливой обреченности, король зацепил взглядом маленькие, почти детские фигурки, снующие по берегу. Крепко сбитые, малорослые, этакие богатыри-подростки. Причем подростки бородатые. Гномы? Может быть, и гномы. Как следует рассмотреть не удалось, и разрушенная деревня скрылась в туманной дымке.

Но видение осталось. До самой маленькой щепочки, до трупа захлебнувшейся грязью дворняги из тех, что добродушным вилянием хвоста встречают чужаков на околице…

Хоть вой, хоть руки кусай! Хоть пальцы руби: простите, люди добрые, не хотел!!!

Хаос, Бог Вселенского Беспорядка, мог быть доволен щедрым жертвоприношением.

Сколько длилось это наполненное скорбью плавание?

Иногда королю казалось, что в наказание за грехи свои он обречен вечно плыть по Реке Раскаяния, не имея возможности пристать к берегу, умирая и вновь возрождаясь для новой муки. Он все чаще терял здравое восприятие окружающего, перед его остановившимся на дальней точке Вселенной взором проносились картины иных миров, отголоски воспоминаний, зримые отблески безумия. И уютная комната с разбитыми вещами с каждым часом становилась все ближе, все различимее скрипела плохо прикрытая дверь…

И король смирился с тем, что плывет к своей смерти…

Однажды он уснул и непременно ухнул бы в холодный поток, камнем уходя на илистое дно, если бы сумел разжать сведенные судорогой руки, впившиеся в один из сучков. Сил хватило лишь на то, чтобы подтянуться чуть выше по стволу: Денхольм, безразличный к своей участи, поплыл вслед за бунтующими руками по пояс в воде.

Где-то на пороге сознания топтался растерявший свое настроение бездушный и безликий шут, его ухмылка — то ли холода, то ли боли — мешала отвлечься на гимны покою. Беспомощность и неизбежность стерли из разума и этот облик. Усилием того, что когда-то называлось волей, король вытеснил последнее воспоминание о дружбе и о доме…

И потерял сознание уже навсегда…

— Осторожнее! Поливай руки теплой водой!

— Кожу, кожу береги! Да не дергай ты так!

Больно!

Когда первым чувством, что познаешь, возрождаясь к норой жизни, становится боль, вторым непременно вырастет ненависть…

Больно!

Мне было хорошо и уютно, мне было спокойно, зачем вы разбудили меня?!

Больно!

Оставьте, уйдите, мне снились прекрасные сны. Я должен быть рядом с братом! Оставьте!

— Больно…

— Потерпите, сударь, мы разотрем вас гномьей мазью, у них в пещерах холод бывает такой, что и обморозиться несложно. Горячий бульон, горячее вино — вот все, что вам нужно для жизни. Пейте!

— Больно! — это уже не он, другой голос, хриплый и слабый, будтоиспуганный: — Больно!

Глоток, обжигающий горло. Выжигающий внутренности. Зажигающий сердце…

Тепло, бегущее по телу, тормошащее онемевшую кровь…

Тепло и боль. И огненное сердце в груди — толчками. И пламя, взорвавшее омертвевшую кожу, — жидкое пламя по камню рассудка… Боль и тепло. Боль и разум. Боль и скорбь. Жизнь.

— Я еще жив?

— По-моему, у нас нет причин сомневаться. Вы — Денни Хольмер?

— Может быть… Я не помню…

— А вы — Санди? Просто Санди?

— Это мое имя, — знакомый, родной хрип с ноткой сомнения, умершей, не родившись…

— Нас прислал рорэдрим со шрамом через все лицо. Он думал, у вас хватит ума дождаться подмоги на берегу…

— Мы не могли сидеть на месте…

И стон раскаяния, сметающий мысли. Отмерзшая память — семью когтями Вешшу по сердцу. И волна благодарности, холодной узкой рукой упавшая на грудь… Потерпите, Денни, сейчас все пройдет…

Проводник! Эйви-Эйви! Спасибо! Прости в который раз не поверивших тебе!

— Повозка проедет? Срочно доставить в город!

— Город не пострадал?

— Галь? Да что ему сделается?

— А та деревня? Мы проплывали…

— Деревня разрушена подчистую. Но народ в большинстве своем уцелел. Это же Рорэдол, путники! Здесь чуют опасность печенкой! Попрятались в подвалы — они у нас добротные на века. Вода хлынула и сошла. Повылезали добро спасать!

— Одного я не пойму, приятель: как гномы, храни их Светлые Боги, так быстро прознали? Небось и своих забот прибавилось?

— Ночью в горах шум был, — кто бы знал, до чего хорошо лежать в повозке под слоем теплых одеял и смотреть в небо, чистое высокое небо над головой, отвлекаясь от покрывших тело язв отмороженной кожи, падая в сладкую дрему под скрипы колес. — Сильный, будто кто в медный гонг стучал…

— А как стучали, ваша милость? Не покажете?

— Вот так! — Санди с его прекрасным чувством ритма приподнялся на локте и отстучал по борту колымаги все, что запомнил.

— Вот так-так! — покачал головой еще не различимый до конца спаситель. — Если бы вы, ваша милость, ТАКОЕ в большой рог на городской площади протрубили, весь Рорэдол бы услыхал. И встал, обнажая мечи.

— Древний сигнал тревоги? — наконец-то отогрелось и любопытство, порадовавшее короля гораздо больше, чем совесть и раскаяние.

— Почему древний? — изумился второй рорэдрим. — Единственный. Что мы вам, бабы, которые платья десять раз на дню меняют?

— А к сигналу-то кое-что прибавили, — задумчиво проронил первый. — Дробный перестук — это для гномов. Мало сейчас умельцев, способных вытащить этих трудяг на поверхность…

— Ну да нам с ним знакомство не водить…

«Уже свели, — сонно подумалось королю, у которого не возникло и тени сомнения по поводу личности знатока гномьих сигналов. — Ну да мы промолчим, сам разберется, если захочет…»

А потом пришел сон, простенький и незамысловатый, загляденье, а не сон, после бесконечной вереницы кошмаров. Король рвал яблоки в садах Вельстана и собирал их в большую корзину, которая не желала наполняться. Потом перестал рвать и принялся есть. За что и получил по шее от старшего брата, оставшегося за Последним Порогом без яблочного сидра…

Ну при чем тут, скажите на милость, яблочный сидр?!

Когда Денхольм открыл глаза, за окном уже темнело.

За окном… За окном?

— Похоже, я проспал целый день, — задумчиво выговорил он плохо слушающимися губами.

— Прибавьте еще пяток — и не ошибетесь, — поддакнул знакомый, но безумно старый, уставший голос.

Но даже еле различимое старческое брюзжание (откуда оно взялось?!) не смогло вытравить вскинутые наподобие штандарта нахально-самоуверенные нотки.

— Эйви-Эйви, — почти ласково пропел король, не поворачивая головы. — А мы так испугались, что ты нас бросил…

— Надо бы, — сурово припечатал проводник. — Но если уж берусь за работу, довожу ее до конца.

— Не сердись, — попросил Денхольм, решаясь на главный в своей жизни подвиг и отрывая голову от подушки.

И поразился до задохнувшегося страхом сердца произошедшей с бродягой перемене.

В глубоком кресле, пригибая плечи так, словно на них свалилось небо, сидел немощный старец. Если бы не шрам, если бы не голос, если бы не привычные, как собственное «я», посох и лютня, король поклонился бы незнакомому ведуну со словами глубочайшей благодарности за заботу о нем, неразумном…

— Что у тебя с лицом? — разом пересохшим языком вытолкнул он.

— На себя посмотрел бы, — с ноткой накопившегося ехидства парировал Эй-Эй. — Видишь ли, хозяин, за все в этом мире приходится платить. А первое заклинание произнес все-таки я…

Сгорбленный, постаревший еще лет на двадцать, старик неторопливо дегустировал содержимое пузатой запыленной бутыли, и, судя по запаху, ему перепала крепчайшая рорэдольская настойка из перебродивших яблок. Временами он отрывался от своего увлекательного действа и что-то записывал в книжицу в охристом переплете.

— Зеркало! — слабым голосом потребовал король, полный самых дурных предчувствий.

Эйви-Эйви с кряхтением поднялся, опираясь о посох, и вручил ему начищенную до блеска стальную пластинку. Король впился в нее взглядом, словно выжигая на отражении возможные перемены.

На первый взгляд все осталось как было, и Денхольм с немым укором оглянулся на зловредного проводника, сыгравшего с ним глупую шутку. Потом вгляделся внимательнее.

Да нет, все было на месте…

Разве что язвы еще не до конца затянулись…

Разве что распухшие губы едва шевелились под слоем висящей клочьями мертвой кожи…

Угрюмая складка, пролегшая между бровями…

И жесткие складки, прорвавшие уголки губ…

И чайки морщин на обветренном лбу…

И седина, паутиной вплетенная в темные кудри…

И первая муть в бывших когда-то ярко-карими глазах…

Лицо воина лет пятидесяти, не меньше. Его лицо через пятнадцать лет!

Денхольм обернулся к проводнику, выпуская на волю взгляд пойманной птицы… Эйви-Эйви смотрел с жалостью и пониманием. За все в этом мире приходится платить. И за неведение тоже… Узкая холодная ладонь коснулась воспаленного лба короля, скользнула ниже, на глаза — и дальше к подбородку, словно сглаживая нелепый грим, оставленный на память жестокой Судьбою. Пробудившаяся было боль утихла без сопротивления, воспаленные зрачки успокоились, принимая в себя милость всесильного Йоххи…

И выпала из рук злополучная стальная пластинка, со звоном теряя свое отражение…

Король спал. Но и в новом сне его преследовал пьянящий запах яблок…

— Ну вставай, куманек! Хватит дрыхнуть! Образ подыхающего героя у тебя получается плохо! Вставай, говорю! Этот пьяница пошел за новым кувшином, ему здесь выпивку за «просто так» дают!

— Опять яблоки? — полный самых дурных предчувствий, король приоткрыл левый глаз и придирчиво осмотрел шута.

Подсыхающие царапины на довольно ухмыляющейся роже полностью соответствовали его извращенному чувству прекрасного. Санди остался прежним, а значит, этот Мир не до конца рухнул в пропасть!..

— Да нет, — между тем жизнерадостно вещал светящийся от избытка энергии шут. — Яблочной настойки он уговорил три кувшина, теперь пошел за ягодной наливкой! Говорит, достойная вещь! Мне вот интересно: достойная кого?

— Да хоть самого короля! — не в меру пылко заверил проводник, воздевая к небу пузатую бутыль. — Рорэдримы знают толк в хорошей выпивке!

— Это лишний раз подтверждает, что ты местный! — весело откликнулся Санди.

Король смотрел на них в немом умилении. Похоже, эти двое спелись наконец за время его болезни. Он и сам с удовольствием присоединился бы к их веселью… Да только пристало ли воину с его лицом дурачиться вместе со стариком и мальчишкой?!

Со стариком? Король с удивлением осмотрел Эйви-Эйви.

Проводник, без сомнения, изменился. И в то же время остался прежним по сравнению с тем, что примерещилось в горячечном бреду. Что-то незнакомое, неуловимое мешало выткать привычный образ Эй-Эя, но что? Какая призрачная игра светотени легла на морщинистое лицо, словно смазывая краски обыденности?

Разве что стал он еще тоньше и суше?

Разве что глаза впитали в себя новую порцию боли?

А движения стали медлительнее и осторожнее?

— Пей, господин! — Полный до краев кубок из ниоткуда возник перед носом Денхольма, и обветренная худая рука легла на его плечо. — Пей! Доброе вино бодрит израненную душу!

Король принял кубок обеими руками и встал, поднимая над головой заздравную чашу.

И увидел себя в огромном, до пола, зеркале из тонкого стекла, явно гномьей работы.

Его язвы почти затянулись, не слишком портя общую картину, и губы выглядели вполне пристойно — такими не грех целоваться! И в целом… Если забыть про подсыхающие следы покореженной язвами кожи, в целом он выглядел даже лучше, чем обычно: свежо и молодо, словно омытый живою водою. Не было ни седины, ни морщин, ни безмерной усталости сломленного жизнью путника… Был король, гордый и прекрасный, каким его рисовали на иных картинах. Хотя и немного помятый. И побитый, словно объеденный молью меховой палантин.

— Что со мной? — разом забыв про наполненный кубок, крикнул Денхольм.

— Не нравится, — обратился к Санди проводник, словно ища сочувствия и поддержки. — Я же говорил… Простите, господин, те мази и травы, которыми вас тут потчевали… Ну, в общем, они дают такой… гм… эффект. Дорога это быстро поправит, будьте покойны! — добавил он так, словно речь шла о существенных внешних недостатках.

Король махнул рукой и залпом опрокинул чашу пряного пойла, насквозь пропитанного запахом летних болотных ягод. В конце концов так было гораздо лучше, чем уныло пялиться на свое постаревшее отражение. Приснилось оно, что ли?

Весь последующий восьмидневок он мало выходил на свежий воздух, отъедаясь и отсыпаясь про запас. Проводник и Санди с тоски спелись окончательно, причем в прямом смысле этого слова: оба немилосердно терзали лютню и ругались мудреными музыкальными терминами, из коих выходило, что Эй-Эй «ставит» шуту руки. В какое место он ему их наконец вставит, Эйви-Эйви отвечать отказывался, а Санди оскорбленно дулся, бормоча что-то о дурной компании, в которую он, бедолага, попал с детства.

Но Денхольм не обижался, пребывая в состоянии блаженной безопасности, к тому же проводник приволок ему целый мешок книг, настолько увлекательных, что впору было забыть обо всем. Среди приятного чтения и доброй выпивки как-то сгладились боль и напряжение последних дней, и не хотелось думать о том, что июль давно вступил в свои права, а до далекой, как и прежде, цели осталось немереное количество лиг…

На восьмой день он наконец решился и выбрался в город, покинув втайне ото всех свою комнатенку. И бродя по узким каменным улочкам, с непониманием вспоминал плохо скрытую ноту пренебрежения в скупом рассказе Эйви-Эйви: небольшой, мол, городишко, где можно раздобыть деньжат! По правде говоря, он довольно быстро заблудился в лабиринте невысоких, до навязчивой идеи схожих друг с другом домов, да так основательно, что, куда бы ни взбрело свернуть, упорно натыкался на городскую стену. И когда ему открылась лестница, ведущая к бойницам, не раздумывая, полез наверх, чтобы осмотреться.

А осмотревшись, поразился до нервного тика.

«Городишко» оказался окруженным тройным кольцом мощных каменных стен, — если не считать, конечно, внешних укреплений из заполненного водой рва и довольно высокого вала, — и он стоял на среднем гребне. Третья стена была выше второй примерно на восемь уардов и почти полностью скрывала город. Лишь громада замка возвышалась подобно могучему утесу да башни с гигантскими катапультами пронзали синее небо…

К величайшему сожалению короля, осмотру оказались доступны только не представляющие интереса домики за первым и вторым кругом стен, как позднее выяснилось, казармы караульной роты и временные лазареты и склады (судя по всему, запасами стрел и копий можно было выложить весь Рорэдол, как мозаикой, а смолы хватило бы на черную реку Граадрант!). В одном из свободных лазаретов их и разместили, не сочтя достаточно благонадежными, чтобы впустить в сам город или оставить в опасной близости от первых крепостных ворот. За земляным валом просматривался также склон высокого холма, одного из многих на равнине, упиравшейся в излучину Гали, ряд деревушек, прилепившихся по окрестностям, и дальше, за вернувшейся (или возвращенной?) в берега рекой, — лесистый, болотистый край, прорезанный единственной дорогой, прямой и ровной, уводящей за горизонт.

Что и говорить, место для крепости было выбрано на редкость удачно: Галь держала переправу, в данный момент сметенную бурным потоком, ее сложно было обойти и почти невозможно — оставить в тылу непокоренную. Она вгрызлась в высокий правый берег, оставив для маневра неведомому врагу низины и болота.

Этот город как нельзя лучше подходил суровому краю, где дети, по чьему-то меткому выражению, рождались с мечами в руках…

С высоты своей стены он сумел-таки различить полоску третьих ворот и, терзаемый любопытством, направился туда в смутной надежде проникнуть в центр. И был остановлен внутренней стражей, благодаря небо за то, что проводник заставил его носить плотную полумаску, пропитанную целебными маслами.

Стражники спросили пароль. Его-то король и не знал, вызвав никому не нужные подозрения. Острие меча уперлось в грудь, возникнув перед самым носом, словно по волшебству. И, следуя той же зловещей военной магии, свистнул, проявляясь из воздуха, тонкий фиолетовый посох, отводя смертоносный клинок по дуге…

— От скуки ты стал слишком подозрителен, Сэддон, — насмешливо-самоуверенный голос заставил подпрыгнуть на месте и не оставил никаких сомнений на счет владельца спасительного посоха. — Было бы глупо убить человека, которому на днях спас жизнь. И чья вина — лишь в том, что не успел узнать пароль…

— Не передергивай, Эйви-Эйви, — мрачно сплюнул стражник по имени Сэддон, — не собирался я его убивать. Отвел бы к воеводе…

Король получил основательный тычок в спину, служивший, по всей видимости, разрешением принять участие в разговоре:

— Так вас зовут Сэддон? Я даже не смог поблагодарить вас тогда! — и он протянул суровому воину руку открытой ладо, нью вверх.

— А я и не признал вас в этой дурацкой маске, господин Денни Хольмер, — крепкое пожатие мощной руки заставило Денхольма мысленно содрогнуться от боли.

— Без маски ему пока нельзя — раны могут воспалиться, — пояснил проводник. — Ответь-ка лучше, как тебя угораздило стать на страже в Третьем Круге?

— Слишком много играл в кости, — скривился Сэддон, уныло оглядываясь по сторонам.

— Вы хотите сказать, что к Третьим воротам ставят в наказание?

Проводник и начальник Третьей Стражи Сэддон переглянулись.

— Твой друг не рорэдрим? — с воскресшим подозрением спросил страж.

— Он вельст, — словно оправдываясь, развел руками Эй-Эй.

— Ну хоть не вилен, — мерзко сморщился воин, невольно потирая ладонь о штаны.

Словно стирал позорное рукопожатие.

Король мысленно превратился в коня, встающего на дыбы. И возразил с ледяным спокойствием, словно делая выпад:

— Вы не можете презирать тех, кого защищаете!

— Если бы те, кого мы защищаем, умели держать в руках не только мотыги…

— Вы бы подохли с голоду в своих крепостях!

— Нам не пришлось бы тогда спать в доспехах в постоянном ожидании удара! — в дикой ярости проорал Сэддон. — Нам не пришлось бы держать на своих плечах это Государство, по привычке называемое Стражем!

— В Элроне много прославленных воинов и полководцев! И каждая область может выставить бойцов!

— Все они учились у нас. А теперь развлекаются за границей, совершая свои ратные подвиги, потому что в родной дыре им скучно!

— Дайте мне мой меч! — разгневанный Денхольм бросал слова, как перчатку. — И я докажу, что не только в Рорэдоле знают, с какой стороны рукоять!

Ответить начальник стражи не успел: между ними встал Эйви-Эйви.

— Господин, вы гость в этом городе! Сэддон, приятель, ты на службе! Неужели хочется охранять внутренний замок?

Начальник стражи быстро отступил на шаг.

— В чем ты обвиняешь Вельстан? Если когда-то сам Рорэдол позаботился о том, чтобы прочие сложили оружие? Если все вы непомерно гордитесь тем, что, по твоим словам, «держите Государство»?

Сэддон лишь махнул рукой, не говоря ни слова.

— А вы, господин? Похваляетесь умением фехтовальщика, а в прочих областях едва ли половина жителей умеет держать в руках меч, не роняя его при первом же выпаде. Можно ли обвинить в этом Рорэдол?! Я наблюдал за вами в Вилемонде. Не сердись на него, Сэд, он сам презирает виленов. Хотя и сражался с ними бок о бок.

— Не рассказывай сказок, Эй-Эй, — мрачно огрызнулся стражник. — С каких это пор рядом ставятся слова «вилен» и «сражение»?

— А со времен появления Дыр и иномировой нечисти, — ухмыльнулся проводник. — Ладно, лови пароль и пропусти нас в город. Меч и Топор ведут к Славе!

— А рядом со Славой бок о бок шагает Смерть, — кивнул Сэддон, подавая знак своим воинам, желторотым юнцам, горделиво сверкающим новенькими доспехами. — И откуда ты пароль-то выудил, будь ты неладен, колдун всезнающий!

Эйви-Эйви лишь гнусно, как умел он один, ухмыльнулся и снова подтолкнул короля в спину, проводя мимо разведенных в стороны алебард.

— Наказание вы мое, — сурово приговорил проводник, едва караульный пост скрылся за поворотом. — Не нравится мне все это. Если так пойдет и дальше, спасать вашу задницу с очередной заботливо подогретой сковороды станет моей второй натурой!

— Спасибо, Эй-Эй! — с чувством поблагодарил спохватившийся наконец король.

— Дома ему, понимаете ли, не сидится, — продолжал ворчать Эйви-Эйви. — Любопытно ему, видите ли. А старших спросить — так мы же взрослые, самостоятельные, мать вашу через правую ногу!

— Да ладно тебе, не пыхти, как гном! — отмахнулся Денхольм, слегка, правда, заинтересованный, почему именно через правую.

— Ладно! — не унимался Эй-Эй. — Кому и ладно, а у вас все накладно. Это же Рорэдол, не Вилемонд! Рожи засветите — и уже не уйти! Еще и в спор дурацкий ввязались!

— Король слушал брюзжание вполуха. Его глаза жадно впитывали суровую красоту крепости. Никаких излишеств и украшений. Прямые линии, маленькие, больше похожие на бойницы окна домов. Узкие улицы, на которых один смог бы выстоять против десяти, — настоящий лабиринт, подчиненный какой-то непонятной для непосвященного гармонии… Иногда встречались сады, где причудливо чередовались яблони и хвойные деревья и были разбиты делянки под овощи и пряно пахнущие травы…

— Что это? — изумился король, успевший привыкнуть к странному колориту военной целесообразности. — Огороды?

— Огороды. На случай длительной осады, — пожал плечами проводник. — Еловый отвар — от цинги. Настой яблочной коры укрепляет тело. Картофель, морковь — опять же сил прибавляют. На тех грядках — целебные травы. В мирное время все это сушат на жаровнях и относят в замок.

И все же город был красив: так после затейливого разнообразия праздничного карнавала поражает душу простота и тишина каменного храма.

В самом торжественном настроении он вышел вслед за проводником в сердце города — на центральную площадь, к подножию мрачной громады замка.

— Площадь Ста Двадцати Коров, — глупо хихикнув, в полном недоумении прочел он на покореженной от времени табличке. — Что за пошлая шутка?

— Вовсе и не пошлая, — обиделся Эй-Эй. — Вовсе и не шутка. Гномья педантичность. Сюда во время осады сгоняют скот из окрестных деревень, вот бородатые и подсчитали, сколько помещается…

На площади было многолюдно.

Народ, которому, по всей видимости, было уже невмоготу сидеть в своих душных, темных клетках-домах с бойницами вместо окон, собирался группами, обменивался новостями, распевал песни и устраивал потешные поединки. Мечи здесь носили все, даже женщины и дети цепляли к поясам ножи и даго, и действительно не снимали кольчуг. Торговали с лотков пирожками и сладостями, оружейники громко нахваливали свой товар, модницы выбирали ткани, яркие украшения и зажимы для волос.

— Мясо и овощи в мирное время продают за первым кругом стен, на валу, — верный своей привычке щедрого рассказчика, пояснял проводник. — Там же проходят ярмарки. Но турниры и состязания менестрелей — исключительно на площади, и окрестные дома становятся трибунами и расцветают под боевыми знаменами. А за оружием и утварью приходится ехать в горы…

— Там поют! — заинтересовался король, проталкиваясь к ближайшему певцу, примостившемуся у самого замка.

Вскоре энергичная работа локтями принесла свои плоды: люди сначала гневно оборачивались, потом смотрели куда-то поверх его головы, приветливо кивали и уступали дорогу. Похоже, здесь действительно знали и любили Эйви-Эйви.

Король плохо запомнил слова баллады, не всегда разбирая гортанный акцент, свойственный жителям Межгорной области. Общий же смысл длинной, как гномья борода, песни сводился к тому, что в лесу «под крылом гор-Сторожей» жил тот, кого называли Великим Мечником Рорэдола по прозвищу Непобедимый Клинок. Встретил однажды тот воин юную девушку Йолланд из славного города Вур и застыл на месте, очарованный ее красотой, «не в силах поднять меча, не в силах коснуться струны». Узнал он о том, что тщеславный отец выставил Йолланд как главный приз турнира мечников и «отправился на бой, на смертный бой, чтобы вырвать любовь из алчных рук»! Дальше все шло, как полагается. «Четырежды пять раз он побеждал, четырежды пять раз он жизнью рисковал. И, обагренный кровью, к ней руки протянул, в дом свой забрал, своей женой назвал». В общем, жили они долго и счастливо, пока наконец не сгинул Великий Мечник «в чужой стране, сражаясь один — против тысячи!» А бедная Йолланд оставила дом и Элрону и отправилась на поиски утерянного счастья в дальние страны. Но нашла лишь безымянную могилу, «и на могиле той порвалась Жизни Нить».

Певец смолк под бурные аплодисменты при полном одобрении слушателей. В целом песня понравилась и Денхольму, он даже попросил проводника спеть ее как-нибудь на досуге. Но Эйви-Эйви явно не пришел в восторг от услышанного и сдержанно отказался. Похоже, он и сам коротал вечера, сочиняя вирши о Великом Мечнике.

Побродив немного по площади и даже прикупив пару безделушек на оставшиеся медные гроши, они повернули обратно. Но добраться без приключений до Третьих ворот не удалось. В одной из привычно узких улиц им в ноги кинулась растрепанная женщина. Следом за ней ковыляла другая, постарше, безостановочно приговаривая и причитая:

— Это он! Это он! Мое сердце не лжет! Это он! Ползай перед ним, Мальтина, ноги целуй! Это он! Господин среброрукий, не оставь в беде, спаси и сохрани!

Эйви-Эйви скривился и отшатнулся, увлекая за собой короля, дернулся, словно бежать собрался. Женщина, своей товаркой названная Мальтиной, не дотянулась до него, ухватила за ноги Денхольма, обняла, ткнулась в колени, зарыдала.

Сердце короля дрогнуло, и он, ничего не понимая, нагнулся, поднимая несчастную с колен, прижимая к себе, вытирая слезы…

— Кто вы, сударыня? — спросил он с участием, успевая схватить заостренный конец посоха, удержать норовящего скрыться проводника. — Мой друг чем-нибудь вас обидел?

— Вы добрый, господин! — тихо всхлипнула Мальтина и вдруг снова зарыдала в голос: — Уговорите вашего друга мне помочь!

— Чем я могу тебе помочь, женщина? — мрачно и несколько злобно выдавил, как плюнул, Эйви-Эйви. — Твоя подруга меня с кем-то спутала? У меня нет ни денег, ни оружия. Сил и желания у меня тоже нет…

— Спутала? — взвилась на дыбы пожилая матрона. — Тебя с твоим шрамом спутать мудрено! Да и браслеты на руках приметные! Одиннадцать лет назад ты поставил на ноги моего мужа, успевшего вступить в беседу с одним из Йоттеевых слуг! Тогда ты, правда, был значительно моложе… Но, — предупредила она готовые сорваться возражения, — старость — не молодость, дело наживное!

— Ваш друг — великий Целитель, господин! — выла, как безумная, Мальтина. — Уговорите его, упросите! Пусть берет все, что у меня есть, но спасет мою крошку, моего сыночка! Свет очей моих, радость жизни… — остальное утонуло в неразборчивом причитании.

— Ты ведь можешь ей помочь, правда, Эй-Эй? — строго спросил король, испепеляя проводника гневным взглядом. — Как бы тебя ни называли и с кем бы тебя ни путали, да?

— Как скажете, господин, — голосом, полным бессильной злобы и бесконечной усталости, ответил Эйви-Эйви, крепко сжимая руку несчастной матери, отчего истеричные рыдания утихли сами собой. — Веди! — приказал он матроне и добавил тихо: — Змея многопомнящая!

Все еще не в силах поверить своей удаче, Мальтина заторопилась, путаясь в юбке и лабиринте петляющих улиц. На миг замерла перед дверью, словно испугавшись едва заметного ветерка, схожего с призрачным дыханием Смерти… Толкнула туго заскрипевшую створку…

Звериным прыжком мимо нее пролетел проводник. Король еле поспевал за ним, мимоходом удивляясь безошибочному чутью, с каким находил бывший целитель нужные коридоры. Следом за проводником ворвался он в низенькую комнатку, где возле жаркого камина спал в кроватке совсем крошечный мальчуган, успел уловить его хриплое, прерывистое дыхание и по-настоящему испугаться за истончившуюся Нить…

Что-то ударило Эйви-Эйви. Злобная, неистовая Сила откинула его от колыбели, заставляя согнуться пополам, размазала по стене… Проводник закашлялся кровью, пачкая пол, откатился в сторону, словно уворачиваясь, мягко вскочил на ноги, привычно к самому уху отводя посох. Король перехватил его взгляд, в котором жил лишь один приказ, убивая остальные чувства, обнажил меч, широким полукругом полил пол возле колыбели из пузатого, затейливо украшенного кувшина… Все правильно, живой огонь и вода хоть ненадолго, но удержат демона…

Он стоял и защищал своим телом чужого ребенка, король огромного государства, хранящего Мир от Той, За Которой Нет Трех, стоял и не думал о собственной жизни. А в тесной комнатушке с узкими окнами, больше похожими на бойницы, шла битва.

И один из противников был невидим. А значит, почти неуязвим.

На пороге комнаты показались запыхавшиеся подруги. И заорали от ужаса.

— Оборотня бесноватого привели! — вопила матрона.

— Он душу сына моего выпьет! — вторила ей Мальтина.

И прежде чем король успел опомниться, выхватили из-за поясов короткие мечи, слаженно и умело атакуя теряющего силы проводника.

— Берегись, Эй-Эй! — Крик Денхольма заметался между стен пойманным зверем.

Знаменитый фиолетовый посох отразил двойной выпад, Эйви-Эйви круто развернулся, одним мощным броском выкидывая ополоумевших прочь из комнаты, подставляя спину под безжалостный удар невидимки. Король дернулся вперед, выставляя меч, почти не надеясь успеть, угадать момент атаки…

Он успел. Он отвел смертельный клинок демона, оставивший на спине проводника лишь слабую царапину. Он удержал, хотя разом онемели руки и сделавшийся непомерно тяжелым меч едва не выскользнул из пальцев, пригибая к самому полу…

Порядком помятый Эйви-Эйви, захлопнувший дверь перед самым носом впавших в неистовство женщин, сплевывая вместе с кровью вязь причудливых заклинаний прыгнул за спину Денхольма, оттаскивая его к колыбели и бормоча в крайнем изумлении:

— Чего он так пристал, интересно? Совсем сбрендил, против всех обычаев попер… А! — Он склонился над кроваткой, с трудом переводя дыхание. — Судьба у мальчонки больно высока, славный полководец вырастет… А вот кого поведет неизвестно. Равно отмерено и Света, и Тьмы. И Пустоты… Ты, господин, мечом-то зазря не махай, разозлишь еще, а к тебе и так интерес особый… Минут пять продержимся, а там как Боги рассудят… Ну-ка, маленький, посмотрим, что у тебя… Делов-то! Жаль, лютню забыл… Ну да ладно, и так сойдет!

Проводник аккуратно размотал пеленки, ласково погладил сморщенное и странно скрюченное, словно кем-то выжатое, тельце. И неожиданно запел, перебирая пальцами, как если бы сучил суровую нить:

Свэа дитье, свэа алигне
Винта бари, винта дегас.
Креги Веллиас терро фелигнес.
Свэа дитье, ителла ти кас.
Эмадитьё грет уни стеаниат…
Эль юви уайя донни, мист?
Акрохит он рамиё ювит эшиат,
Заклови, юви стер, мо алист!
Король долго потом перебирал строки этого странного заклинания, вернувшего жизнь маленькому ребенку, как величайшую драгоценность, доставшуюся ему в дороге. Намного позже, в перепавшие им короткие минуты вполне заслуженного отдыха, вместе с Санди они вооружились лютней и перевели эту простенькую колыбельную с Небесного Наречия на элринно. И подивились своему творению:

Боль уходит. Ее низложили В этом теле и этой душе. Боги Тени оружье сложили… Боль уходит. Исчезла уже… Возвращаются силы и аппетит, Так зачем же ты плачешь, глупыш? Пусть отныне лишь радостный смех твой звенит! Вот и все! Ты здоров, мой малыш!

А пока… Проводник замолчал, с видимым удовольствием прислушиваясь к ровному дыханию мальчонки и любуясь розовым цветом его ровненького тела.

— Жить будет, — приговорил он, потом нахмурился, словно вспоминая о чем-то, резким движением сдернул с королевского плаща Булавку Эксара.

Король не успел ни удивиться, ни возмутиться. И даже испугаться за только что спасенного ребенка не успел. Лишь следил, как проводник твердыми, безжалостными штрихами выцарапывает на нежной коже, смахивая проступающую кровь, копию собственной татуировки: перевернутый треугольник и стрелу. Младенец заверещал от боли и обиды, завопил, как добрый боевой рог, усиливая безумство колотящих в двери женщин, а потом смолк, лыбясь и пуская пузыри под теплыми руками Эйви-Эйви.

Денхольм скептически осмотрел мальчугана.

— Эти отметины останутся у него на всю жизнь, — с долей претензии заявил он проводнику, прилаживая на место заветную булавку.

— За тем и ставил, — пояснил смертельно уставший Эй-Эй, вытирая руки о пеленку. — Но Той, За Которой Нет Трех, он служить уже не сможет. Никогда, хотя это очень неопределенное и долгое слово.

Его наметанный глаз вычислил наконец огромную бутыль с вином, и, теряя остатки разума, старик шагнул к желанной цели… Удар настиг его на хрупком пороге блаженства первого опьянения, жестокий, расчетливый удар ниже пояса.

Король попытался кинуться на помощь и наткнулся на невидимую, но прочную стену, бессильно наблюдая, как неторопливо и обстоятельно убивают его проводника.

Эй-Эй и не думал сопротивляться, лишь бормотал, словно бредил:

— Недостойный тебя удар, между прочим… Ну-ну, позабавься, порезвись, Свояченица Скука кого хошь одолеет! Ну что ты пристал ко мне, скажи на милость? Неправда, не хотел я идти, дура эта старая прицепилась… Ну и что, говоришь? Раз взялся, должен довести до конца… Нет уж, о моем конце не мечтай, обойдешься! Не тебе меня убивать, сам знаешь!

Король метался в своей темнице, рубил мечом, царапал ногтями, все ноги отбил. Потом затих, как зачарованный слушая мерный шелестящий присвист, почти различая немигающий взгляд желтых фасетчатых глаз:

— На ловца и зверь, на зверя — ловец!..

Тени в углу за бутылью шевельнулись, поплыли, словно паутину плели…

Фиолетовый посох принял на себя удар двух темных, как Глазницы Ночи, Мечей…

Сдавленно хрипя, ловя ртом непокорный воздух, умирая, Эй-Эй зарычал из последних сил:

— Берегись, Йоттей! Не видишь, Гостья у нас!

И померкший тусклый свет, заплутавший в узких проемах окошек-бойниц, опрокинутый взмахом безжалостно-темных Крыльев. И атака отточенных, как мысль, Клинков, знаменитых Клинков, Обрубающих Нить…

— Бежим отсюда!

Когда проводник успел прийти в себя и подхватить колыбель с младенцем, осталось вечной загадкой. Не тратя бесценные секунды на размышления, Денхольм выскочил за дверь, увлекая за собой бьющихся в истерике женщин. Над домом пронесся душераздирающий вопль, затряслись, зашатались каменные стены, взвились в небо две причудливо переплетенные Тени…

Потом все смолкло. И память временно покинула короля, загуляв вместе с рассудком…

…Он очнулся неподалеку от Третьих ворот. Смеркалось. Вокруг толкались какие-то люди, отчетливо выступало из толпы обеспокоенное лицо проводника. В голове вертелись обрывки простенькой песенки, но почему-то на Небесном Наречии.

Да еще имя Сальтары, Богини Забвения, серой пеленой окутывающей разум…

— Что со мной? — одними губами прошептал он.

Эйви-Эйви успокаивающе вскинул руки и горячо заговорил, словно в чем-то убеждая. Жадная до зрелищ толпа обиженно загудела, но доводам вняла и потихоньку рассосалась.

— Что со мной? — повторил король уже тверже.

— Вам стало плохо прямо на улице, господин, — помогающий ему сесть проводник прямо-таки лучился заботой. — Шли себе, поклонились двум дамам, будто поздоровались. Потом выгнулись дугой, принялись мечом размахивать в разные стороны. Мне вон спину оцарапали, не ожидал от вас такого, право слово…

Он еще что-то говорил, но фразы долетали до Денхольма, как сквозь пелену тумана.

Царапина на спине! Почему от этого сочетания мурашки по коже?! Почему видится темная комната, разъяренные фурии, он сам, подставляющий меч под удар невидимки?

Напрягая голову до красных кругов перед глазами, он миг за мигом возвращал недавнее, но прочно забытое прошлое. Вот пять минут, проведенных среди звона и беспамятства… Вот вздернутые к небу тонкие сухие руки, и вязь заклинания-молитвы, обращенная к Безликой Богине… Вот Тени, скрутившие поднебесный воздух… Два Меча… Семь Когтей…

Он вспомнил. Вспомнил все, что так старательно затирали в его голове.

Прорвавшись сквозь блокаду памяти, он увидел намного больше, чем смог различить тогда, под туманным покровом заклинаний.

Он знал, что скрученный болезнью мальчишка всего-то нескольких дней от роду должен был умереть еще до рождения, но женщина Мальтина оказалась слишком упрямой и не пожелала бросаться в пропасть со скалы при известии о гибели мужа, знаменитого на весь Рорэдол старга Полага…

И повивальная бабка Гральди, та самая пожилая матрона, оказалась на редкость умелой и везучей, приняла до времени родившееся дитя, удержала рвущуюся Нить Жизни…

Он знал, что спасенный мальчишка, которого нарекут Хельгом, Помилованным Богами, мог бы возглавить Призрачное Войско Тени, столь тщательно и кропотливо собираемое Йоттеем для грядущей Битвы со Светом…

И знал, что Сам терпеливый и непреклонный Бог Смерти готовился обрезать Нить и проводить Своего избранника в лучшие покои Царства Мертвых…

Он бился против Бога и победил!

Нет! Они бились против Бога и победили.

Король открыл глаза, недобро и недоверчиво оглядывая проводника, продолжавшего нести заботливую чепуху.

— Хватит, Эй-Эй. Не надо…

— Как скажете, господин, — покорно кивнул Эйви-Эйви. — Вы только больше не деритесь и не хватайтесь за меч, ладно? Заранее соглашаюсь с тем, что пригрезилось вашему богатому воображению, каюсь во всех смертных грехах, признаю себя убийцей, пьяницей и проходимцем, только… Пойдем домой, а? Там и Санди уже заждался…

— Хороший ход, — одобрил Денхольм. — Но мне-то зубы не заговаривай! Я все помню, проводник! Все, понимаешь?

— Конечно, понимаю, — снова закивал Эй-Эй. — И тоже все помню. В прошлый раз я, кажется, Санди убил? Кого теперь?

В его взгляде было так много неподдельной заботы и страха перед сумасшедшими, что король невольно усомнился в собственном рассудке.

А усомнившись, испугался. Встал наконец на подгибающиеся ноги, жадно огляделся.

Он стоял в том самом месте, где кинулась им в ноги несчастная Мальтина. С придирчивостью судьи перед неизбежным помилованием за недоказанностью он осмотрел свои руки ноги, одежду. Все было в порядке. Все было цело, хотя и немного запылилось. Правда, булавка…

Булавка Эксара была приколота криво и покрыта бурыми пятнами засохшей крови!

— Что это?!

— Это… — слегка замялся проводник. — Это забыл я, господин, что булавка у вас непростая. Попытался расстегнуть, завязку плаща ослабить… Ну и получил по заслугам. Вот! — и он гордо предъявил поцарапанную руку.

Неужели привиделось? Холод безумия вновь коснулся его головы своими корявыми пальцами… Но, цепляясь за последнюю надежду, король упрямо поджал губы и предложил:

— Давай заберемся на стену, город посмотрим…

— Давайте, господин, — легко согласился Эй-Эй. — Только не свалитесь.

С высоты Третьей стены Денхольм осмотрел город, выискивая следы разрушения.

Тщетно. Плотно скроенный, камень к камню, Галь стоял, крепко упершись в землю основаниями домов, как грозный исполин из древних преданий. Он был нерушим и прекрасен.

Настолько, что король мигом забыл о своих сомнениях и болезнях.

Со стены отлично просматривалась строгая симметрия улиц, казавшихся снизу спутанным клоком волос в гномьей бороде. Девять сужающихся неровных окружностей, пересеченных девятью лучами разной длины, сходящимися в центре, на площади скольких-то там коров, у подножия замка…

— И ты назвал эту величественную крепость «городишком»! — неожиданно для себя возмутился король, в порыве восторга едва не спихнув расслабившегося проводника вниз, на булыжники мостовой.

— А как еще ее назвать? — возмутился Эй-Эй, с трудом удерживая равновесие. — Центральная крепость, второстепенный стратегический объект. Вот Вур, например, большой город, там одних стен девять штук. И два вала перед воротами, между прочим.

— Но тогда как же, вразуми меня Светлые Боги, поют менестрели, что во время Войны Магии Рорэдол пал?!

— Попробуем без Светлых Богов обойтись, ладно? Пусть спят спокойно, сумерки как-никак. А менестрелей разных вы, господин, побольше слушайте. Они еще и не такого напоют, Рорэдол пал! Выдумают же, мерзавцы!

Король благоразумно пропустил тот момент, что и сам проводник числился в бродячих менестрелях, но почел за благо пренебрежительно хмыкнуть для поддержания разговора.

Прочтя в его взгляде упрек недоверия, Эй-Эй побагровел и патриотично прокашлялся, готовясь к словесной атаке:

— Во время Войны Магии враг, как всем известно, нанес основной удар из Зоны. Но перед этим Элрона была втравлена в нескончаемую вереницу войн с соседями. Мы дрались с веллиарами, то там, то здесь наводя переправы через Граадрант. С нами дрались северяне племени щерни, а с юга налегали воинственные мореходы Ларказа, опустошая набегами Холстейн. Рорэдримы и ласты были вынуждены уйти с укрепленных позиций на защиту границ. Беда пришла тогда, когда Королю Эдвальду V показалось забавным не только защищаться, но и нападать, и загуляла в голову светлая идея расширить пределы государства. Он созвал ополчение и под страхом немедленной казни собрал всех воинов, способных держать оружие. Когда ударили Пустые войска, Ласторг был безлюден, а в рорэдольских крепостях сидели женщины и дети…

Проводник помолчал, переводя дыхание. Его взгляд блуждал по крышам домов, изредка цепляя замок и вышки катапульт, он словно смотрел сквозь столетия и рассказывал то, что видел. Наконец, сжалившись над теряющим терпение королем, Эйви-Эйви продолжил:

— Беды одна за другой обрушились на гномов Сторожевых гор. Странный мор унес жизни многих славных воинов. Река вырвалась из привычного русла и подмыла укрепления старых штолен. Из всех щелей и дыр полезло на подземный свет ТАКОЕ, что впору было кончать жизнь ритуальным самоубийством. В общем, не до наземной войны им стало, почти всех скосило, не одно, так другое. Не удержали сторожевых вышек на перевалах, и вражье войско без особых проблем вошло в Рорэдол. Но сказать, что область пала, — погрешить против истины. Ни одной крепости не сумело взять Пустое воинство! Просто обошло, как досадную помеху, ибо не было среди защитников способных бить врага за пределами стен… Вот так-то, господин: вроде бы взят, но не покорен. Просто оставлен за спиною, как псина беззубая, неспособная укусить. Как гномы гор, названных Форпостом, — закончил он совсем уж неожиданно. — Поздно уже, солнце давно село, вам нужно отдохнуть…

— Почему Йоттей не может тебя убить? — самым безразличным тоном, словно уточняя не совсем понятные детали, спросил вдруг король.

— А я откуда знаю? — удивление на уродливом лице проводника соткало и вовсе уж непотребную маску. — Вот уж над чем никогда не задумывался… Хотя, может, так оно и есть, — добавил он с сомнением в голосе. — Все гадалки, как одна, предрекают мне смерть от руки мной спасенного, словно сговорились, стервы, вороны общипанные! Так что вряд ли это будет Сам Йоттей, скорей уж вы, господин, меня в могилу загоните, — подытожил он с привычной противненькой усмешкой, силой уводя Денхольма со стены. — Спать, господин, вам давно пора спать.

А король шел следом, оплакивая несбывшуюся ловушку и обдумывая нехитрую логическую задачу: могла ли Старуха Вешшу убить Мертворожденного Бога Смерти и можно ли считать спасением предупреждение об опасности. С тем и пришли к приютившему их лазарету.

Глава 16. ТАЙНА ПРОКЛЯТОГО ДОМА

Время в городе летело незаметно. Дважды упрямый Денхольм сбегал из-под надзора, учиненного безжалостным Эй-Эйем, узнавая пароль у сердобольной старушки-лекарки, взявшей их на свое попечение, — и дважды возвращался крайне разочарованным. Он не мог разобраться, что именно играло с ним в прятки — то ли память, то ли воображение, — но не получалось, хоть убей, найти тот дом, где спасали они лопоухого мальчонку Хельга.

Зато трижды набредал на дома менял, где с радостным воодушевлением обменивал очередные векселя на звонкие золотые и, неизмеримо более ценные в Рорэдоле, железные монеты.

Как объяснил потом всезнающий проводник, железо, признак достатка, составляет основу женских украшений из монет — монист — и копится впрок на оружие. Хороший меч в Межгорной области стоит не пять золотых, а двести железных полновесных монет с присущим только элронским деньгам высоким содержанием металла, который и идет на переплавку.

Почти все железо, что удалось собрать, король честно переправил в пострадавшую деревню, возмещая убытки. Железом расплатился со знахаркой, с винным погребом — невзирая на протесты Эй-Эя, — оставив себе лишь десяток пятериков на всякий случай.

Приходя на площадь послушать менестрелей, которых здесь именовали рапсодами, он неизменно покупал какие-нибудь нужные для похода мелочи, незаметно для самого себя собираясь в дорогу.

Рапсоды пели длинные тягучие баллады о славных воинах Рорэдола, не опозоривших родного края «нитрусостью, ни жалостью к врагам». Суровые жители сурового края гор, болотистых лесов и неприступных крепостей, они всерьез равняли оба чувства, считая их концами одной петли, стягивающей шею недостойного славной смерти. Здесь существовал особый кодекс чести и всегда правили законы военного времени.

Король слушал печальные напевы и думал почему-то о Ласторге, области, прикрывающей сам воинственный Рорэдол. Что же за люди должны населять этот дикий и опасный край! Какие исполины тела и духа!

Пару раз ему довелось услышать напевы о Великом Мечнике Хальдейме и его прекрасной жене, часто он попадал на обрывки своеобразного стихотворного «жития» легендарного воина, любимого героя местных сказителей.

Баллада о том, как Великий Мечник сразил Дракона Хаардра…

Баллада о том, как Великий Мечник бился со Змеем Сетав…

Баллада…

Баллада…

Однажды он спросил у проводника, после памятного похода в город не высовывавшего носа из кувшина, во сколько же лет умер достославный герой, совершивший столько беспримерных подвигов. Пьяный Эйви-Эйви расхохотался так, что стены затряслись, и доверительно поведал, давясь смешками, что главным и единственным подвигом национального героя была женитьба на этой самой Йолланд. А еще то, что он трижды брал главный приз на состязании мечников, за что и получил свое дурацкое прозвище. Остальное — домыслы скучающей толпы, способной раздуть до геройства даже поездку в охранении богатого купца…

На вопрос недоверчивого Санди, откуда бы знать обо всем этом бедному вечно пьяному менестрелю, Эй-Эй ответил туманно, но так, что холодом обдало спину:

— Довелось побывать в его шкуре… — и больше они не смогли выжать из него ни слова.

Король уже привык, что проводник говорит лишь о том, что знает наверняка, а если не уверен — предупреждает честно. Но верить подобным наговорам почему-то не хотелось. Особенно на площади Ста Двадцати Коров, где нестройный хор голосов с воодушевлением подхватывал припев очередной баллады о народном любимце:

Он поехал, он поехал на своем лихом коне

Не за подвигом и славой, за подарками жене…

Что, впрочем, не помешало Великому Мечнику по пути убить с десяток веллиаров, избавить свет от гигантского тролля и обдурить дракона. О чем в былине не говорилось, так это о том, привез ли он прекрасной Йолланд хоть что-то кроме рассказов о своих приключениях…

— Класс! — жизнерадостный голос вывел Денхольма из мерного ритма героической песни.

Он подпрыгнул на месте от неожиданности и, круто развернувшись, увидел сияющего до ушей Санди. Без маски. Но с луком и полным колчаном, прикупленными по случаю.

— Здорово тут, куманек! Славная крепость! Пляшут, песни поют, дерутся с поводом и без повода! Вот это жизнь!

— Где твоя маска? — холодея от недоброго предчувствия, спросил король.

— Снял, — невозмутимо пояснил шут. — Да ну ее! Раны давно зажили, а жарища стоит — как у дракона в пасти!

— И давно ты так по улицам бродишь? — упрекать шута за безрассудство было бесполезно, и Денхольм принялся с тщательным подозрением оглядывать площадь.

— Часа три. — Санди попытался протиснуться поближе к певцу, но король ухватил его за рукав. — Между прочим, тут не улицы, а лабиринт какой-то! Пока тебя разыщешь!

— За мной! — скомандовал Денхольм, зацепивший взором знакомца Сэддона, глаз не сводящего с шута.

— А в чем дело? — запротестовал было Санди, но увидел другого воина, сверявшегося с куском пергамента, и рванул, обгоняя короля.

До Третьих ворот они добежали в рекордные сроки.

— Где проводник? — успел выдохнуть на бегу король.

— Пьет! — последовал злобный ответ. — Или спит. Или клянчит стаканчик на опохмелку!

Эйви-Эйви обнаружился сразу за воротами, трезвый и собранный, при лютне, при посохе и объемном бурдюке, обвешанный, как Священная Груша, оружием и сумками. В руке он держал полумаску из легкого шелка.

Полумаску, легкомысленно забытую Санди.

— Сэддон нас узнал! — задыхаясь, прокричал ему король.

— Скорее, лошади оседланы! — спокойно кивнул старик и побежал, показывая дорогу.

Три великолепных скакуна нервно грызли удила, поднимали пыль копытами. Беглецы взлетели в седла, кровавя бока заждавшимся скачки животным, и кони понеслись, обрывая надежную привязь.

— Чьи это лошади? — крикнул король.

— Наши, — последовал краткий ответ.

Краем глаза Денхольм заметил, как дернулся, кривя губы, шут — хранитель общественных денег, не нашедший на привычном месте кошелька.

Где-то за спинами загрохотала сапогами погоня, свистнули стрелы, промазали…

А они уже мчались среди домов, по лабиринту лазаретов — ко Вторым воротам.

Успеть! Успеть до общего сигнала тревоги!

Успели. Пронеслись, благо в мирное время никто не требовал пароля на выход.

Новый лабиринт, но Эйви-Эйви скачет так, словно ему на стенах стрелы мелом вывели: сюда, теперь сюда…

Первые ворота. И опрокидывающий тишину сигнал тревоги. И гневно хрипящий скакун проводника, сметающий стражников, толкавших тяжелые, кованые створки…

Ветер свободы — в лицо пьяным Запахом трав…

Кони в три скачка одолевают защитный вал и — по узкому мосту через ров, почти не касаясь копытами дубовых досок.

Стрелы летят, не успевают… А по спине — холодок от непривычного отсутствия кольчуги, казавшейся лишней в мирном течении дней. Стрелы, стрелы…

Эй-Эй правит конем, петляет, сбивая скорость, но уходя, каждый раз уходя от смертельного жала… И король вторит ему, раздражая, мучая лошадь, и рядом волчком вертится шут на своем скакуне… Медленно, слишком медленно ложится под копыта коней дорога на Галитен, приближается деревня, удаляется крепость…

Из-за деревни — конный отряд. Со стены машут, сигналы подают. Копья наперевес, мечи сверкают на солнце, тягучий боевой клич Рорэдола летит под облака, обрывая остатки надежды… Это вам не Вилемонд! Рожи засветите — и уже не уйти!

Драться. Остается — драться насмерть со славными людьми, стоящими на страже его королевства. Людьми непонятными, но внушающими уважение. Симпатию, гордость в конце концов! Драться… Но при нем лишь меч… Санди даже акинак свой не взял, правда, при нем лук, а все остальное оружие у проводника, БОЯЩЕГОСЯ УБИВАТЬ…

Эйви-Эйви круто осадил коня, разворачивая столь стремительно, что король едва не проскакал мимо. На что надеется этот сумасшедший? Вон из города погоня грязь разгоняет…

К реке повернул…

Так ведь туда и гонят, как волков на охоте, загоняют в излучину: переправа сорвана, никуда им не деться!

Секунды бешеной скачки наперегонки со смертью. Хоть стрелять перестали, живыми, что ли, брать будут?!

Запоздалая мысль: ну их к Темным Богам! Перстень показать! Пусть подавятся! Перстень! Ведь это Рорэдол: ни шагу без устава! На колени перед королем!

А проводник уже у самой воды, снова осадил коня, спрыгнул, зашарил по скалистому бережку.

На что надеешься, безумец?

Выдох — вдох, выдох — вдох… Как трудно, оказывается, снова научиться дышать!

— Скорее, господин! Ну же, Денни!

Куда скорее, проводник? В воду? Пьяная горячка у тебя, вот что… Или у меня?!

Откуда взялся этот мост?! Из воды проступает гладкий камень, волны смахивает… А по нему, разбрызгивая холодную воду, летит, выгибаясь, серый конь…

— Скорее, господин!

Да, Эйви-Эйви, я иду за тобой! Ты ведь не знаешь, что я могу остановить этот кошмар! Ты ведь не знаешь, что ведешь самого короля! А может, и хорошо, что ты этого не знаешь?

Кони быстрее вихря пронеслись по каменной кладке, и снова спешился проводник, нажимая одному ему видные рычаги гномьего механизма. И снова замершая было река рванула вперед, опрокидывая первых всадников неосторожной погони.

Гладкие плиты успевшего просохнуть тракта, тракта на большой город Вур, крепость Девяти Стен. Искры под копытами коней? Или просто радужные слезы на глазах — от ветра?

Краткая остановка. Передышка. Каждому — его оружие. Каждому — запас еды в отдельном свертке. И когда же ты успел обо всем позаботиться, проводник?!

— Спасибо, Эйви-Эйви! — От души, от всего сердца.

— Пока не за что. В городе есть гномы, господин, разберутся быстро.

— Погоня! — это Санди, успевший залезть на ближайшее дерево. — А там еще отряд!

Всадники, несущиеся навстречу по тракту. Два раза по семь…

Эй-Эй дернулся, хватаясь за голову:

— Семипалые! И Пустоглазые! В лес сворачивайте, уходите, не оглядываясь! Я догоню…

— Без тебя — не пойдем!

— Пойдете. Если хотите жить. Если хотите до цели дойти — в лес! Ведь по ваши души мчатся! В самом сердце Рорэдола! Ну же, господин, быстрее!

— Но ты!

— Я должен предупредить рорэдримов! Бросайте лошадей, бегите, ну!

Король хотел жить. Король хотел дойти до цели. Но меньше всего на свете он хотел бросать проводника. И еще меньше — уклоняться от предстоящей битвы!

Оказалось, у Санди сохранилось больше здравого смысла, чем у него. Наверное, потому, что думал шут не о себе. Друг детства сдернул короля с седла и потащил прочь, петляя между деревьями, прыгая с кочки на кочку. Денхольм пробовал сопротивляться, пробовал драться и цепляться за тонкие стволы — бесполезно. Силы не хватило. Научил на свою голову…

Удалось лишь пару раз оглянуться. Оглянуться, чтобы увидеть, как колотит сапогами бока своего коня Эйви-Эйви, как несется, размахивая руками к рорэдримам, выкрикивая гортанные слова горного наречия… И почему-то запоздало врывается в сознание то, что воины попросту арестуют старика после разгрома Пустоглазых… Заставят отвечать — за чужие грехи. За поспешное бегство. Что тут думать! Разве бегут невиновные?!

А они бежали. И меч, бесполезное напоминание о воинской чести, безжизненно болтался за спиной, колотя в лопатки. Добрый меч, прикрывший спину труса!

Вернуться, принять бой! У него в запасе есть заклинание!

Но всполошившаяся память хлестнула по рассудку: опомнись! Рядом с проводником опасно сорить заклинаниями!

Рвется назад душа. Объяснить, рассказать! Скинуть маску до конца — до Короны! Но разум шепчет: нельзя, потом не отпустят! Обратно в столицу с почетом проводят! Ведь не скажешь, куда идешь, зачем — одних спугнешь, других взбудоражишь, а там и война свой беззубый рот оскалит! А еще останавливали — глаза Эйви-Эйви, бесцветные и тусклые, но так хорошо умеющие выражать презрение и издевку! Король, говоришь? Богатенький знатненький мальчик, захотевший поиграть в приключения! Ради прихоти рисковавший столькими жизнями! Дурь в заднице заиграла!

Нет, только не это, они слишком много прошли вместе, чтобы так…

Нет, лучше уж ТАК, но не дать ему погибнуть, спасти от петли, от арбалетных стрел без суда, без приказа — по закону военного времени!

Метнулся обратно, упал, чтоб вперед не бежать, — Санди потащил. По земле, по грязи хлюпающей болотной — не отпуская, рискуя кисть оторвать. Пока сам не упал, захлебываясь рыданиями…

— Санди, почему?!

— Мы слишком часто нарушали его приказы и не следовали советам! И каждый раз попадали в беду! — Вой на грани нервного срыва.

— Тогда почему остановился?! — не его крик, крик шальной истерики.

— Мы слишком часто уходили, его не дождавшись…

— И всякий раз попадали в беду, — тихо вздохнул король, оттирая грязь вперемешку с потом. — Он обещал догнать. Подождем…

— Подождем, — слабым эхом откликнулся шут и разрыдался.

— Надо развести костер…

— Надо…

— И перекусить…

— Надо…

Они прождали проводника три дня. Три долгих дня. С тремя божественными именами: Надежда, Беспокойство, Отчаяние. Три священных дня — обряд перед принятием Решения.

— Надо что-то делать, Санди…

— Надо…

— Вернемся?

— Мы не можем, братец. Я потерял дорогу…

— А следы?

— Болото следов не оставляет.

— Тогда пойдем вперед.

— Вперед — это куда?

— Какая разница! Главное — идти. Смотри, там вроде горы… Сторожевые, а он хотел провести нас под Горой…

— Идем туда…

Они пошли. Спотыкаясь и падая, грызя себе души за позорное бегство, за невозможность прийти на помощь к человеку, который никогда не оставлял в беде… Экономя продукты, бездумно тратя силы, изнывая от мошки и почти не замечая, что ноги проваливаются все глубже и глубже в топкую жижу…

Трясина… Когда осознаешь наконец смысл этого слова, слишком поздно искать местечко посуше. Слишком поздно трястись заполошным ужасом мучительной смерти.

— Надо опять связать ветки! — гулко зашептал шут, словно боялся расплескать, потревожить открывшуюся перед ними пропасть, полную торфяного смрада.

— Какие ветки? — обреченно спросил король.

— Поздно, слишком поздно спохватились, милые! — захохотало болото. — Мои вы, с ног до головы — мои! Думать поздно, дышать поздно… Зачем, зачем?! Там, под темными водами — покой, покой! Нет пути назад, пропустило, обмануло, завлекло! Там — тоже топь, топь, топь…

— Итани! — неожиданно звонко крикнул король, вспоминая старицу Эрины. — Именем Итани пропусти!

— 3-з-з-замолчи! — змеей зашипело болото, дернулось, будто ужалить хотело, закачало, затрясло клочок мха под ногами. — Не с-с-с-смей! 3-з-з-з-з-злое имя, с-с-с-серое! С-с-с-ссерый Витязь в плащ-щ-щ-щ-ще из тумана! Молния в руках, рубит, крош-ш-ш-шит! Из-з-зувечил, ус-с-смирил, с-с-сволочь! Поз-з-зор-р-р-р!

И тогда король обнажил меч:

— Молния в руках, говоришь?! Ну так я, Потомок Итани Серого, пришел завершить начатое! Добить недобитое! — и ударил по грязной воде.

Серебристый клинок поймал луч полуденного жаркого солнца, прорезал топкую гладь, словно кусок пудинга полоснул. Еще раз, удар за ударом, а губы уже сами шепчут заклинание, пуская его по мечу, пусть Воздуха, не Воды, но по болоту — памятью о божественном предке!

Никогда не забыть ему этот вой — боли, злобы, смерти. Пляску разъяренного раненого чудища, вскидывающего лапы в бессильном желании достать, стереть в щепоть грязи, скрутить, как обрывок корней… Взбесившаяся земля рвется из-под ног, а он одной рукой удерживает потерявшего сознание Санди, а другой рубит, рубит, рубит…

Тишина.

Как это сложно — одновременно любить и бояться простого слова, несущего покой: «тишина»… Слова, равнозначного приговору… топору палача… последнему глотку жизни.

Тишина.

И стук перегревшегося сердца, гул лопающихся артерий, хруст рвущихся жил…

Это ты, Йоттей? Посидим, поболтаем о Вечности? Прости, я сделал все, чтоб не попасть к тебе как можно дольше…

Временами король приходил в себя, но реальность не баловала его разнообразием. Прыгающая земля. Вспотевшая спина. Проклятый акинак, впивающийся в ребра. Сопение Санди, ругательства, раздирающие небо…

А потом — горький отвар и снова тишина…

Знакомый отвар, такие варил Эйви-Эйви. Недолгое просветление памяти, успокоившийся рассудок… Мир, переставший вертеться перед воспаленными глазами… Нет, проводника с ними нет… Только шут, упрямо, как умеет он один, несущий своего «куманька»… Полутвердая земля под грязными сапогами…

Тишина. Темнота.

Йоркхельд. Он идет рядом по колено в траве изумительного оттенка и улыбается, напевая нехитрый мотивчик. Тебе хочется петь, брат… А мне почему-то хочется плакать…

Я сделаю все, чтобы отомстить за тебя, брат. Я вырвусь из этой темноты. И тишины.

Я отомщу, ослабляя твои Путы в Небытие. А там Йоттей сдержит слово. Знаешь, он ведь мне обещал! Быть на короткой ноге с Самой Смертью — в этом есть свои выгоды, правда?

Снова привкус отвара… Ну конечно, Эй-Эй успел научить шута нехитрым походным премудростям! Варить кашу, лечить лихорадку… Немного бульона, а, дружище? Что это?! Какая горечь! Зачем мне жевать дубовую кору?!

Тишина. Темнота.

Свернувшееся пространство. Отблеск чужого костра. Отголосок чужого разговора. Две тени за чертой огненного круга.

Крыло Ночи и Обрывок Сумерек… Голоса. Или шелест листвы, складывающийся в полузнакомые слова?

— Как ты мог потерять след?!

— Я не терял, я шел по следу!

— И увяз по горло! Я потерял время…

— Я шел по следу. Я не знал, что они умеют ходить по воде!

— Пей, грейся! Теперь не догнать…

— Не догнать… Ты хоть знаешь…

— Знаю…

— К жилью пойдут, к теплу потянутся…

— Здесь нет жилья! Разве…

— Разве — что?

— Пей!

— Пей!

Пригрезилось? Горечь целебных трав. Гулкий шепот на грани реальности:

— Ты полежи здесь, куманек, отдохни. Вот, веревку к руке привязываю, не снимай, ладно? На сухое место выбрались, так я пойду, разведаю, где мы, что мы… А ты жди! И не вздумай умирать без меня, слышишь?!

— Не волнуйся, брат, мне уже лучше. — Голос слабый, но звучит вполне уверенно, король даже слегка приподнялся на локте, приоткрывая глаза.

— Ты сначала разберись, какого брата поминаешь! — всхлипнул шут, сменяя мокрую тряпку на королевском лбу.

— Тебя, дурачина, тебя, горе мое закадычное! Спасибо, Санди, милый…

— Молчи! Сам горе! Горе детства, наказание молодости! Молчи, отдыхай. Я скоро…

Он честно молчал. И честно отдыхал, прихлебывая отвар, за долгие дни передряг буквально въевшийся в израненное нутро. Время от времени проверял веревку: не оборвалась ли, не отвязалась? Целехонька… Хорошо…

— Приятель, эй, куманек!!!

Вопль далекий, не хватает сил ответить!

Король слабо захрипел, проклиная забытый где-то в беспамятстве голос:

— Здесь я, слышишь?!

Но шут, вопреки опасениям, услышал, прибежал, обрадованный до сумасшествия:

— Слава Светлым Богам! А у меня веревка оборвалась-таки! Пошли, сокровище мое! Я дом нашел, заброшенный, правда, но все же крыша над головой!

Король встал, с трудом продираясь через болото усталости и болезни. Зашатался, теряя равновесие, но устоял. Пошел, с трудом переставляя ноги, цепко ухватив за плечо верного Санди. Что-то царапало память, не давая обрадоваться до конца…

— Здесь нет жилья. Разве…

— Разве — что?

Впрочем, какая разница, где и как умереть?! Проводник говорил, это тоже исход, не лучше и не хуже прочих… Проводник…

Не могли тебя убить рорэдримы! Ведь правда? Или все же предупреждение равнозначно спасению? Ты ведь живешь, будто со Смертью в карты играешь: десять проиграли, сотню взяли, ну вот, опять не подфартило! Любой, услышав этакое предсказание, укрылся бы в лесах, жил, в мир носа не высовывал: не приведи Светлые Боги кого от гибели спасти! А ты, Эйви-Эйви! Наплодил по всему Белому (да и по Темному, должно быть!) свету должников — не продохнуть! Поди теперь разберись, кто в том отряде скакал, чья суматошная стрела могла пронзить тебе горло! Богатый выбор у Йоттея, ничего не скажешь! Но, может, потому и живешь, что он выбрать никак не может, а, проводник?

— Потерпи, куманек, вон он, дом! Смотри, какой удобный камушек, аж жжется от солнца! И мох мягкий… Ты спиной привались… Ага, вот так! Дверь заколочена, а целехонек стоит… И крыша на месте, и окна… А окна-то — из стекла витражного, гномья работа за лигу видна… Ты потерпи, не уходи…

Ряд жестоких пощечин, от щедрой души верного друга:

— Говорю, не уходи! Я дом проверю, а ты лук держи… Ага, вот стрела… Да пальцы-то сожми, горе мое! Почуешь неладное — стреляй. Ну все, я пошел…

Дом качался и кружился перед глазами короля, стрела дрожала в потерявших хватку пальцах, не желала ложиться на тетиву, хоть плачь…

Санди с трудом оторвал плотно вколоченные доски, толкнул дверь. Помолясь, шагнул за порог… Его не было минут пять, показавшихся длиннее Вечности…

Денхольм дернулся, пытаясь устроиться поудобнее, неизменная Булавка Эксара на плече царапнула мох, отодрала пласт от камня… И в голове короля забил гулкий колокол тревоги. Руны! На вид и ощупь незнакомые! Немного похожие на гномьи, но не прочесть, хоть волком вой! Что это?! Предупреждение? Проклятие? Охранное заклинание?! Что?

— Уходи оттуда, Санди! Немедленно!

Нет ответа.

Но когда король взвыл от бессильной ярости и пополз к проклятому дому-ловушке, из темноты донеслось возмущенное чихание и довольные вопли:

— Хей, куманек! Да это не дом, это лесной дворец — мечта усталых путников! Только пыльно, будто здесь лет сто не убирались.

Через пару секунд раздался новый торжествующий вопль:

— Хей, куманек! Живем! Здесь и дрова сухие у печи… Наколоты уже! Головка сахару, чуть плесенью подпорчена, но мы ведь не привереды какие, а? И мясо сухое. О, и подвяленное! Сухари… Табак!!! Слышишь, братец, табак!

Король перевел дух и встал, опираясь на лук. Постоял, привыкая к далекой земле, убил головокружение. Шаг, еще, еще… Получилось совсем неплохо, лучше, чем виделось в самых смелых мечтах. Полжизни спустя он шагнул за порог, напрягая глаза после яркого дневного света.

Действительно, дворец. Вроде все просто: дощатый пол, глиняная посуда, лавки, стол. Пыли по колено. Но печь в полкомнаты — в таких изразцах, что и королю, привыкшему к роскоши, завидно стало. А на стене — часы! Не песочные, не водяные — хитрый гномий механизм, ручная штучная работа, тайна тайн! У него самого в Итаноре всего одни такие, поменьше и поскромнее! А тут, в захолустном домишке лесного отшельника, — настоящий шедевр! Деревню купить можно. А то и две… Зеркало на стене, в полный человеческий рост. Стеклянное. Не то чтобы редкость или диковина, но оправа точно состояния стоит! И на полке возле зеркала — такие безделушки, что сердце ходуном заходило: фигурки лепные, резные, из самоцветов выточенные, из серебра кованные… Корабль с парусами, якорями — из золотой нити скрученный! Деревце медное — до листочка, до сучочка выверено!

Но это все — потом, а сначала в глаза — дивной работы ожерелье на полу.

Упал взгляд, зацепился — и уже не оторваться, разве что с глазами из сердца вырвать! Везде пыль — а его не коснулась, лежит себе, камнями сверкает. Какие горы породили эти сапфиры? Какие руки творили серебристую рунную вязь вокруг Небесных Глаз?! Богине носить такое! Самой Пресветлой Эариэль! Да и то — достойна ли?

Король и сам не заметил, как оказался, коленопреклоненный, на полу, в пыли, как заструилось, перетекая, дивное кружево, лаская пальцы…

Предостерегающий крик шута…

Но поздно!

Сердце уже сковал холод чужого отчаяния.

Жажда убийства… Желание немедленной смерти…

Оглушающая боль. Оглушающая Пустота…

Каменеющая душа…

Ожерелье само выскользнуло из обессилевших пальцев, слабо звякнуло по полу, поднимая ворох пыли, похожей на пепел. Кошмар закончился, наваждение повисло в воздухе и сгинуло.

— Давай подымайся, горе мое! — бубнил на ухо шут, дергая короля за рукав. — Вечно все руками потрогать надо! Правда, я сам такой, любознательный. Как в пылюке эту прелесть приметил — имя свое забыл! И через Тень пронесло, словно по кусочкам протащило! Не успел тебя предупредить…

— Санди, — хрипло сказал король, все еще сидя на полу, — пойдем отсюда, а? Продукты возьмем, ноги в руки и…

— И мне снова тебя на своем горбу нести? — возмутился шут. — Окрепни сначала, в тепле под крышей посиди, а то опять затрясет, как бесноватого!

— Пойдем отсюда! Руны там… — не он это говорил, кто-то чужой и бесстрастный сидел в нем, завывал, предупреждая об опасности.

А тело ныло и болело, давая понять, что полностью согласно с Санди, а душа жадно хваталась за возможность прикоснуться к чуду, и любопытство скакало впереди, на горячем холстейнском скакуне! И глаза закрылись сами собой, уводя в Царство Йоххи, очищая с подметок приставшую реальность…

Проснулся король на широкой кровати, укрытый теплой медвежьей шкурой. За окном правила балом ночь, в печи весело трещали сухие поленья, пахло похлебкой и табаком. Пыль провалилась в подземные глубины, запах свежевымытого пола приятно щекотал ноздри. Шут бродил по комнате с хозяйским видом, зажигая сальные свечи, посасывая трубку, разглядывая драгоценные безделицы. Иногда он брался за тряпку, подтирая одному ему видимую грязь, — на то он и лучник, чтобы углядеть пылинку за три уарда!

Король сладко потянулся… и понял, что проклятая лихорадка наконец отпустила.

— А пожрать в этом доме мне что-нибудь дадут? — весело спросил он.

Задумавшийся о чем-то своем шут подпрыгнул и оглядел Денхольма со всем недоверием, на какое была способна его душа, самая мнительная в целом свете.

— Не шутишь? — через некоторое время грозно вопросил он.

— Кто же шутит такими вещами? — возмутился король. — Еда — это святое!

— Что-то ты больно быстро поправился!

— Между прочим, сам сияешь, как начищенный чайник! Который, кстати, кипит так, что огонь заливает.

Санди бросился к печи, заплясал, обжигаясь кипятком.

— Странно здесь, — буркнул он, словно деньги в долг давал. — Убрался, вроде уютнее стало, тепло, свечи опять же… А нет-нет, да такое нахлынет, диву даешься, как сердце не разрывается!

— Говорил, надо уходить отсюда! — с затаенной гордостью прорицателя-недоучки, в кои веки накаркавшего беду, заявил король.

— Ага! И тут же спать завалился! — фыркнул шут. — А теперь поздно, братец, как говорило то разлюбезное болото. За окном такая темень, словно мироздание обрубили! Попробовал по нужде во двор выйти — проняло до судорог, испугался, что обратно дороги не найду! Вон в углу ведро поставил, гуда облегчайся, если приспичит.

— Какие ты, однако, страсти на ночь рассказываешь, — уважительно протянул Денхольм, натягивая штаны, не свои, сохнущие на печке, — неведомого хозяина, благо впору пришлись, хотя и длинноваты.

Они поужинали, выкурили по трубке отменного табачку, выкупались в бочке божественно теплой воды. Дорога научила их ценить простые радости бытия, к коим причислялись теперь и сытый желудок, и чистое тело, в прошлой жизни вещи настолько обыденные, что не представляли даже самого малого интереса.

Потом они долго лежали, укрывшись одной шкурой, и размышляли о смысле своего существования. Разговор перескакивал с одного на другое, пока не угас сам собой оплавленными свечами в изголовье.

Сон подкрался тихо и незаметно, опытным ловцом, бросающим сеть…

— Я ничего не в силах изменить, родич! — прилетел далекий и тихий голос Йоххи, упал, словно покрывало, на умиротворенное сознание…

Король ехал по чужой стране, мерно покачиваясь под чужими звездами на странном животном, которому не мог найти названия. Шелест песка под копытами горбатого зверя, слабое позвякивание в заветной сумке. Захотелось взглянуть еще разок, выгоняя из сознания прощальное пророчество всезнайки-дракона. Разве может не принести счастья ТАКАЯ красота?! Лучшее из всего, что было в драконьей сокровищнице! Лучшее из всего, что было сотворено в Мире Хейвьяра! Дивной красоты ожерелье лежало на его ладони, синие камни впитывали свет звезд…

Говорят, его творил Сам Кователь, заключив в камни слезы своей возлюбленной! Подарок, достойный прекраснейшей во Вселенной! Подарок, достойный жены…

Ибо был он тем, кого называли Великим Мечником Рорэдола, Хальдеймом, живой легендой Межгорного края.

Он поехал, он поехал на своем лихом коне
Не за подвигом и славой, за подарками жене…
Мотив легко трогал губы, лаская теплую улыбку — памятью о родине. Что только не придумают подыхающие от скуки рапсоды! Он еще в путь собирался, а у них уж готова была баллада, весьма героическая, надо сказать. Пришлось стараться, чтоб фантазеры не ударили в грязь лицом, хотя им и не снилось, как далеко можно забраться в поисках достойного подарка! Почти с края света возвращается, но уж вещь везет — заглядение!

Он поехал, он поехал…
Нагородили о нем чепухи порядочно! Ну, увидал он прекрасную Йолланд неподалеку от своего дома в лесу; ну, волка разорвал, что ею подкрепиться вознамерился. Разве думал он тогда о мече? о струне? Прихватил за талию покрепче, сдернул с груди ворот просторной рубахи, как поступал не единожды. А что, верный способ проверить, кто перед тобой: шлюха или честная баба! Солдатский способ… Она чистая оказалась, неклейменая, поддала коленом — добавки не потребовал. Испугалась, убежала… Вот тогда-то, пока корчился в лесу от боли в причинном месте, и родилась его любовь. Так прихватила, что свататься поехал. К ней, к дочери самого наместника Рорэдола!

Он поехал, он поехал…
Девушка при виде суженого — в крик: только не ему, отец, господин мой! Цыц, дура-девка, не причитай! Сватается жених, подарки привез — слюни только знай-утирай! Опять же гномы за ним — единой горою! Как откажешь? Тут политика тонкая, равновесие края нарушить можно!

Но отдать единственную дочь-красавицу нелюбимому? Зверю лесному на растерзание?! Уж такие женихи сватались, знатные рыцари! А этот? Слова сказать — и то не умеет!

Нашептали премудрому: устрой по обычаю состязание мечников! Многие воины на Йолланд глаз косят, подрежут гордыню выползню болотному!

Нашептали, накаркали. А ему что, пришел, обрубил соперникам все, до чего дотянуться успел, прежде чем оттащили… Все равно ведь с ним пошла, зря только тьму народу покалечили! Смех да и только!

Уж как девица мужа своего ненавидела! Дичилась, словно коза горная! Два месяца ее сторонился, не касался. Руки грыз, камни глодал, вытерпел, укротил желание! Зато потом — два года душа в душу, в лесной глуши — единым существом. В поход уезжал — воем выла: не надо мне никаких подарков, лишь бы ты со мной был, любимый! Но отпустила, умница, поняла: задыхается муж без вольной воли, без хорошей драки!

Он поехал, он поехал…
Нет, рапсоды! Он уже возвращается!
Светло и весело было на душе…
…Словно вихрь налетел, мешая, путая краски, сметая расстояния, скручивая время в малую петлю…

Скачет король, высекает искры из доброй гномьей кладки, торопит коня…

Интересно, каков он в деле, этот самый Великий Мечник! Правда ли хорош? Так ли хорош? Проверить, испытать, в ученики напроситься!

Ибо стал король воином по имени Горт, знатным мастером фехтовального искусства. Ищущим ученичества. Познающим чужое мастерство.

И убивающим превзойденного Учителя, как раскалывают косточку съеденной сливы, как выкидывают сношенные сапоги! Чтобы снова быть первым! Единственным! Великим!

Торопит Горт коня, азартно щурится. Глупцы рорэдримы, о ком баллады складываете! Сами с поклонами дорогу указали, заветный поворот на карте пометили! Злое веселье тешит его душу: уже скоро, совсем скоро! Вон и дом за деревьями мелькает…

А рядом с домом, у колодца…

Статная девушка ласкает ручного медвежонка, медом угощает. И волосы ее сияют, как спелая пшеница в полях Вилемонда. И глаза ее сини, как озера в лесах Навахонда… Улыбнулась верчиво, руку протянула…

И мир перевернулся, рождаясь заново! Забыл Ищущий Ученичества, зачем приехал. Все позабыл, кроме этих глаз волос, губ! Из потока ясного света вылепили Боги девущку Йолланд, словно созданную для него, Горта!

Так ты — жена Великого Мечника? Будь проклят на веки ничтожный соперник!

— А я, красавица, пришел учиться у мужа твоего науке воинской…

Нет дома? И вернется нескоро?

— Примешь ли гостя, хозяйка радушная? Гостя почтительного, ласкового? Дозволишь ли подождать господина Мечника?

Дозволила, не колеблясь! Слава Вам, грозные Боги Войны, покровители отважных любителей риска! На счастье привели вы его в этот дикий край, на удачу!

— Не тяжело ли, девица, ведро с водою? Дай помогу…

…Завертелся, закружился мир, раскалываясь на куски, ложась на сердце новой мозаикой…

…Вздымается высокая девичья грудь, словно волны в бушующем море… Волнение горячит кровь, колокола гремят, стучатся в виски…

Он приближается сзади, осторожно лаская открытую шею, ладонью касаясь упругой груди. Стон. Сладострастное рычание влюбленной львицы… Робкие попытки уклониться, но руки уже обвили шею, не отпускают, ерошат волосы. И губы цепляют губы…

Жаркий шепот… Я люблю тебя, Йолланд! Люблю! Будь моею…

Прочь летят цветные шнурки просторной женской рубахи. Подбитой птицей падает к ногам украшенная тесьмой нарядная юбка…

Свершилось!

Моя!

Задыхаясь от любви и желания, шепчет король в пустоту жаркие признания, вслушиваясь в стоны блаженства, лаская грубой рукой нежную кожу… Откуда взялась ты, Йолланд, дочь Солнца? Покорившая того, кем он стал…

И его самого…

Тишина. И в груди — дивное чувство, рождающее песнь. И сияние нового утра. Поцелуй у колодца, нежный, трепетный, чистый, как капля росы в ее волосах…

И грозный рык, потрясающий землю… Забыли, голубки, что вы — в самом сердце Рорэдола, края, карающего за предательство по законам военного времени!

…Разноцветные полосы, круги, волны… Осколки реальности, мишура минувших дней. Пепел чужой боли…

…Король стоит на тропе, глядит на преступную парочку, издавая неистовый клич, берет на изготовку топор, закидывает за плечо холеную бороду…

Ибо стал он гномом, одним из тех, что — горой за Великого Мечника…

И обрывается в пропасть суровая душа, раздираемая клещами гнева. И гудит в нем ярость подобно Священному горну, и двое у колодца — обломок вражьего клинка на наковальне! И молот уже летит…

Стоит король на тропе и смотрит налившимися кровью глазами гнома, снизу вверх смотрит на своего врага. Вот он, Горт, Ищущий Ученичества, повзрослевший, заматеревший, хотя, чует сердце, так и не дотянувший до Возраста Строительства Семейного Храма. Тронутый поволокой неги взгляд твердеет, словно властная рука сдергивает бархатные ножны со стального холодного клинка. Тонкие губы, умеющие столь страстно целовать и шептать безумные любовные речи, ломает кривая усмешка. И жестокие складки ложатся на красивое и строгое лицо.

Взлетает, появляясь из пустоты, синяя молния — изогнутый меч с паутиной по клинку. Акинак? Нет! Акирро!.. Горят глаза предчувствием славной сечи, летит молитва грозным Богам Войны в благодарность за славную забаву…

Хмурит густые брови гном, убивая в себе рвущийся горлом крик злобы… Кусает губы, рождая в душе отрешенность и спокойствие… Месть — потом. Мстить — недостойно гнома! Он убьет его, но это будет не месть — казнь. Судьба поставила его палачом над преступной любовью. А палач не должен ненавидеть свою жертву…

Король, смотря глазами гнома, думает иначе. И обнажает клинок.

А во взгляде врага — тень. Недоумения? Страха?

Ха! Не бился он с гномами, по всему видно! Не знал, с какой легкостью умеют подземные мастера разжигать и гасить пламя гнева… Как пламя горна.

Не умел он драться с Молотом Судьбы…

Неужели мы УБЬЕМ ЕГО, гном?!!!!!

Удар. Еще удар…

Король и сам не знал, как мягко, невесомо умеют ходить гномы.

Как ласково и цепко держат противника взглядом исподлобья, как упреждают удары, словно притягивают чужое оружие на прочное топорище.

Как трудно бывает удержать казавшийся единым с рукой меч, попавший в захват тяжелого боевого топора!

Нелегко пришлось знатному фехтовальщику Горту! Дважды ранен, а гнома лишь однажды царапнул по бедру!

НЕУЖЕЛИ МЫ УБЬЕМ ЕГО, ГНОМ?!!!!!!!!!!!

И прекрасная Йолланд, корчащаяся у колодца в мольбах о пощаде возлюбленному — в мольбах, подписывающих Горту смертный приговор!

— Остановитесь!

…Пепел мироздания, пыль веков… Пепел, всюду пепел и паутина. Пустота, осевшая хозяйкой в чужом доме, на чужом горе…

Чей это крик?

— Остановитесь!

Гном отпрыгнул в сторону, готовясь встретить ударом нового врага… И опустил топор.

Воины вяжут руки нечестивцу Горту. И красавица Йолланд рыдает на коленях перед отцом. Наместником Рорэдола.

Тяжела поступь Судьбы. И чувство юмора у Смерти — черного цвета. Кто созвал вас, гости, — к жене, тоскующей без мужа?!

Какими тропами шли? Какими снами направлены?

Стоит Наместник, некогда высокий и гордый, ныне — сломленный горем старик. Стоит, клянет себя. Почему с дружиной пошел?! Зачем вообще сюда поехал?! Дочь единственную на смерть обрек. Изменившей жене одна дорога — в Башню.

Больно ему. Душно. Но за сгорбленными плечами — истый сын Рорэдола!

За предательство — по законам военного времени!

Краткий жест. И воины отдирают зареванную дочь от непреклонного отца. Вяжут ей руки.

Гримаса боли пополам с презрением — в ответ на мольбу о спасении.

Что же так знакомо твое лицо, Наместник? Откуда у тебя этот уродливый шрам, ломающий нос, рвущий надвое подбородок?

Пощади свою неразумную дочь, Наместник Гроххельд! Что мне сказать, чтобы ты отпустил виновную в том, что поверила пришедшему убить ее мужа?

— Пощади свою дочь, Наместник Гроххельд! — это не король говорит, это его устами хрипит измученный, сломленный гном.

Нет, не гном. Это рвется наружу вместе с кровавой пеной старая клятва…

— Я сделаю все, Хальдейм, ради спасения твоей жены. Если понадобится, я умру ради ее жизни! Я клянусь Святым для Гномов Именем Кователя…

— Пощади не дождавшуюся! Гнев и обида одолели меня, не совладал. Извинюсь перед гостем Края, раны залечу, дары принесу…

«Что ты говоришь, гном? Опомнись! Я не стану этого повторять!»

— Что ты говоришь, гном?!

— Пришел я из далекой страны, принес грустную весть. Сердце мое было разбито жестокой болью, вот и вошла в него неуместная ярость.

— О чем ты?!

— В одном из далеких восточных княжеств погиб славный витязь, Великий Мечник Рорэдола Хальдейм, — сказал, мысленно обмирая, умирая вместе с роковыми словами, на коленях ползая перед обманутым мужем, похороненным заживо.

Ледяным клинком в самое сердце: не накаркать бы!

И поверх всего этого — оборвавшийся крик.

— Хальдейм! Нет, любимый, нет!

Вырвала меч у окаменевшего от горькой вести воина, ткнула себя в живот, не раздумывая… Попыталась ткнуть. Быстрее молнии была рука отца, удержавшего клинок ладонью в железной рукавице… Опомнившийся солдат принял в объятия потерявшую сознание девушку…

— Ты сказал правду, гном? — Да.

— Поклянись!

— Клянусь…

— Подробности!

Захлебываясь горем, сплевывая слюну предательства — первое, что на ум пришло, раздави их обломками штольни. Фразами, достойными словоблудов-рапсодов!

— Я верю тебе, гном…

Не потому, что рассказал убедительно. Сбивчиво рассказал — на одних противоречиях целый день ловить можно!

Потому, что очень хотел поверить…

— Эти двое свободны. Слышите, воины?! Вдова Великого Мечника вольна была выбрать нового мужа. А то, что траур носить не захотела, — пусть камнем висит на ее совести! Бери ее, незнакомый мне воин, гость Края! Но отныне ни она, ни ты и ногой не коснетесь нашей земли. Я изгоняю вас своим правом, правом Наместника Рорэдола!

— Доблестный гном обещал мне виру за оскорбление! — осмелел, подонок, голос подал!

— Не гневи Богов, пришелец! — ярость прорвалась сквозь ледяное спокойствие Наместника, просыпалась, как горох из драного мешка, с сухим перестуком. — Жаль, что мы пришли так рано, остановив смертельный топор лучшего бойца Сторожевых гор!

…Обрывки времени — клочьями по металлу реальности. Искрам дальнего боя не запалить костра у берегов под названием «Ныне». Горе. Усталость. Привкус бессилия. Тяжесть…

Тяжесть камня на сердце. Тяжесть камня на плечах. Огромный валун перед входом. И руны, горькие руны тайного языка гномов… Только посвященному дано прочесть правду о том, что случилось на тропе у колодца, в высокой траве небывалого изумрудного оттенка.

Прости, друг. Прости, Хальдейм. Ты умер для всех, кроме лучшего бойца Сторожевых гор, оплакивающего твою кончину слезами стыда и раскаяния. Зачем ты только взял с него эту проклятую клятву?

Ложатся руны. Спешат, сбиваются. И краткость изменяет гному, впервые за долгие годы…

Как горько… Как тяжело… Чужое горе. Давняя беда. Так вот какая ты на вкус, Измена! Так вот какое ты на ощупь, Предательство…

…Наваждение схлынуло, и король задышал ровнее. Придавила его чужая вина, а теперь отпустила. Приоткрыл заброшенный дом свою тайну, протащил через всех виноватых… Теперь все. Теперь покой…

Ровно дышал король, не знал, что за тайной всегда идет… проклятие!

Прихватило внезапно, словно сердце взорвалось…

* * *
…На душе было весело и легко. Он гнал, торопил коня. Скоро дом, уже скоро!

Он поехал, он поехал…

Великий Мечник напевал нехитрый мотивчик, спешил домой, не замечая, что весь Рорэдол надел зеленые одежды траура, провожая свою легенду с королевскими почестями. Что поют захмелевшие рапсоды не о счастливом возвращении — о плаче верной Йолланд над могилой мужа в дальней стороне… По ночам ехал, ото всех таился, отсыпаясь по сеновалам и голубятням, — боялся, молва опередит! Хотел поразить жену нежданной радостью…

Вот и дом. Темно, и свеча в окне не горит…

Ах, негодница! А пела, обещала каждую ночь окошко освещать!

Что еще за камень? Откуда?

Лунный свет играет на причудливых бороздах, скользит, словно пыль стирает…

Руны…

«Мой друг. Мой брат…»

Что это? Чья глупая шутка?

«Мой друг. Мой брат. Гномы всегда рубят сразу, они не режут по частям. Йолланд, твоя жена тебе изменила. Ради ее спасения я солгал…»

Ты с ума сошел, неведомый шутник! Йолланд? Изменила?!

«…Ради ее спасения я солгал о твоей смерти. Закон Элроны суров, и особенно чтят его в Рорэдоле. Я видел отца, готового заточить свою дочь в Черной Башне. Я клялся любой ценой спасти жизнь твоей жене. Прости… И знай: гномы Сторожевых гор примут тебя как сына народа Кователя, которого буду молить о твоем спасении денно и нощно».

Не поверил. Забыв обо всем, кинулся в дом.

Не поверил, зная: гномы никогда не сорят словами! Толкнул дверь…

Тишина. Пыль. Паутина…

Небытие…

С легким шелестом весенней капели выскользнуло из пальцев дивной работы ожерелье…

Заплутавшая мысль:

«Ты был прав, мой дракон. Рожденное из слез не приносит радости…»

Холод отчаяния. Жажда убийства… Желание немедленной смерти… Оглушающая боль. Оглушающая Пустота… Каменеющая душа…

Проклятие заброшенному дому.

Он поехал, он поехал…

Наутро он седлал коня — совершенно седой, измученный витязь с опустошенными глазами. Он не мог рисковать жизнью любимой. Он не мог рисковать честью друга. Его жена не была изменницей. И гном не был лжецом…

Он ехал умирать.

Он ехал в Вендейр, Зону Пустоты.

Король ехал в Вендейр, Зону Пустоты.

Король ехал умирать…

Мягкие фиолетовые хлопья упали на окровавленную душу пушистым покрывалом. Обвили за одну ночь состарившееся тело, выжимая, выдавливая гной чужой тоски, яд чужого отчаяния. И тело извивалось от жгучей боли, горел бок, во рту полыхал пожар нестерпимой горечи. Короля рвало. Рвало чужими воспоминаниями. Рвало проклятием старого дома, жаждущего новых жертв былого преступления. Он бредил и метался, его била лихорадка… Не чужая, своя собственная!

И с рассветом жаротпустил…

Король открыл глаза. И поначалу не поверил, что открыл глаза именно он, Денхольм II, король Священной Элроны. Но сознание держалось твердо, видений не возникало. Хотя по-прежнему горел бок… Нет, не бок. Чуть ниже, где-то в области бедра…

Денхольм повернул голову. Неужели опять наваждение? Откуда сено?! Очень старое, подгнившее сено щекотало щеку. Король чихнул.

Он был на сеновале. А рядом стонал и ворочался окровавленный Санди…

— Что с тобою, друг?!

— А, господин, очнулся? — нагловато-насмешливый голос вывернул наизнанку всю душу.

— Эйви-Эйви! Ты здесь… Кто его так, проводник?

— Вы, господин. А он — вас.

Неглубокая, но болезненная рана в бедре. В том самом месте, куда ранил гнома мерзавец Горт. И у Санди: рана в плече, распорот левый бок…

Светлые Боги! Еще немного, и он убил бы лучшего друга!

— Мало того, — кивнул Эй-Эй, словно подслушал мысли, — Дом не отпустил бы живым и вас, подведя к той черте отчаяния, за которой жизнь теряет всякую цену.

— Но ты! Ты ведь был — там! Ты — Наместник Рорэдола!

— Не награждай меня чужими титулами, хозяин, — протестующе вскинул руку Эйви-Эйви. — Я был в Доме, Дом принял меня в игру. На ваше счастье, я успел вовремя. И сохранил тот порошок из семян дерева Хойша, которым однажды меня обсыпал щедрый Санди. Ведь вас было двое, вы бились, а значит, Дом мог и отсрочить явление Наместника, чтобы узреть наконец победителя…

— У него было твое лицо, — покачал головой король.

— Дом меня помнит, — скривил губы Эй-Эй. — Слишком хорошо помнит. До вас я был единственным, ушедшим живым с рассветом…

— Дом тебя отпустил?!

— Я — Проводник, — печально, даже скорбно, пояснил старик. — Я привык к чужому горю, моя работа — забирать страдания и укладывать на полочки души. Я впитал боль Дома, но не отравился. Я унес ее с собой и показал Наместнику Гроххельду с просьбой уничтожить Дом-убийцу, опутать место сетью охранных заклинаний. Наместник не послушал, лишь заколотил, запретив паломничество к Дому легенды Рорэдола. А ведь Дом успел убить десяток отважных воинов, даря правду в обмен на жизнь… Жаль, что я сам не решился сжечь проклятый Дом!

— Жаль?

— Наместник, узнав, что гном солгал, сам себя запер в Башне Смерти вместо дочери… Теперь в Рорэдоле именем короля правит Элькасл.

Проводник раскурил трубку, сменил пропитанные целебным настоем повязки на ранах Санди, снова уселся, поджав ноги.

— А ведь это было недавно, а, Эйви-Эйви? — неожиданно понял король.

— Да, господин, не очень давно. Лет восемь, а может, и меньше…

— И ты знал Великого Мечника Хальдейма?

— Можно и так сказать, господин. Плохо, но знал. Ради любви он нарушил воинский обет и надеялся построить счастье на обломках чести. Он был глуп…

— Это ты провел его в Зону, да? — задохнулся догадкой король.

— И у проводников бывают свои тайны, господин, — усмехнулся Эй-Эй. — Я не могу ответить. Поговорим о вас и вашем друге. Вы ходите по земле, будто вам принадлежит весь мир. И не рожден пока тот, кто дерзнет поднять на вас свою руку. Вы идете по Дороге, но не учитесь, словно память ваша настолько мала, что не может впитать новые знания…

Король и не знал, что глаза старика могут сверкать столь неприкрытым гневом.

— Ты сердишься, Эй-Эй? Но за что?

— За что?! Дверь была заколочена, мой господин! Заколочена особым образом, четыре креста в ряд — на восемь досок, и девятая — поперек! Слепой бы понял, что доски заговорены и держат нечисть! Нет, вам любопытно! Вам надо отодрать все, что прибивалось не вами! Ломать — не строить! Ладно, вошли в Дом. Могу понять, зачем трогали ожерелье, сам грешен. Но на кой, раздери вас Тёмная Сила, надо было смывать охранные руны?! На полу? На стенах? Зачем?

— Мы просто убрались, — попытался оправдаться король.

— Убрались? Надо было совсем убираться, щенки, молокососы!

— Сам дурак! Рухлядь старая! Кричал: бегите, я догоню! А там в болоте — чудовище! Санди меня еле дотащил, припадочного! Меня лихорадка била так, что…

Договорить он не успел. Проводник вскочил, заметался, пиная травяное гнилье, размахивая руками.

— За каким лядом вас в Болото Стока занесло?! Последний разум потеряли? Я вам что говорил? Бегите в лес! Лес — это ведь не болото, правда? Куда вы так припустили вместо того, чтоб отсидеться в ближайшей роще? Боги мои, Боги! За что караете?! Тот отряд, что нам дорогу в Галитен перекрыл, новый свод приказов вез! Вас, щенков, с розыска сняли! Живите спокойно, гуляйте где хотите! О Боги, подумать только: сейчас могли бы корабль нанимать!

Многое кричал проводник, долго и со вкусом перебирая любимые ругательства, ворчал, руками махал, посохом грозил…

Но король уже не слушал.

Их с розыска сняли!

Значит, можно не прятаться, подобно ворам, не таиться! Открыто ехать в Галитен, команду собирать…

— В Галитен? — расхохотался Эйви-Эйви.

Неужели он говорил вслух?

— Нет, хозяин! Из этих краев только две дороги: на Вурский тракт и к гномам, в горы!

В горы так в горы. Не важно. Важно другое: в проклятый Дом его привела Судьба.

Потому что, рискуя жизнью, он узнал главное. Он узнал ИМЯ своего врага! И понял, ЗА ЧТО погиб брат. Погиб от руки Ищущего Ученичества. От руки Убивающего Учителей, как раскалывают косточку съеденной сливы, как выбрасывают сношенные сапоги. Чтобы снова стать первым. Единственным. Великим…

Санди очнулся ближе к полудню и первым делом, не вдаваясь в душераздирающие подробности ночных приключений, запросил есть. Осмотрел рану Денхольма и присел в тенечке чистить меч, полировать до блеска. Молча выслушал рассказ короля, чуть улыбнулся новостям Эй-Эя. Мрачен он был, даже для обычного своего дурного настроения мрачен, самый невеселый шут на свете.

— Прости, что я бился с тобой, куманек, — наконец выдавил он. — Слово даю: никогда с тобой из-за бабы драться не стану! Тем более из-за чужой. Да еще и призрачной. Срамота!

Король и сам склонил повинную голову, открыл покаянный рот, но Санди перебил уже сорвавшиеся с языка извинения:

— Дрянные у нас законы, братец. Жестокие. Нельзя так карать за любовь…

Иначе он воспринял всю эту передрягу, незаконнорожденный сын, бившийся в шкуре незадачливого любовника. Иначе…

— Тебе их жаль?

— Мне всех жаль. Глупая история, насмешка Судьбы. Ведь если рассудить здраво, Йолланд приняла на себя удар, предназначенный мужу, которого любила много глубже, чем красавчика Горта. Она Хальдейму жизнь спасала, а он все равно подыхать решил… Глупо.

Проводник внимательно слушал невнятные речи, слишком внимательно, словно впитывал. И Санди вскинул голову, посмотрел на него, улыбнулся:

— Не одолжишь лютню, старик?

Эйви-Эйви дернулся, будто шут ему пощечину влепил.

Лютни ему, что ли, жалко? Нет, вон протягивает без колебаний…

И тут короля осенило: проводника впервые за все время пути назвали стариком!

Санди глянул еще раз, улыбнулся шире:

— Прости, Эй-Эй. Не так сказал. Конечно, не старик. Старина!

И Эйви-Эйви улыбнулся в ответ.

Шут тронул струны, поколдовал с аккордами, снова погрустнел. И запел тихо, еле слышно, немного волнуясь, немного стесняясь…

Он впервые пел в присутствии проводника.

Я вернулся домой из пропитанных пылью дорог,
И с надеждой на счастье я сердце метнул за порог…
А за ним — пустота, только ветер гуляет и пыль…
И понять не могу — это сон или страшная быль?
Пустота и покой. И как будто бы все на местах.
Но очаг не горит, паутина висит на часах.
Твое имя назвал, но смеется в ответ тишина,
Будто здесь о любви никогда не звенела струна!
Я вернулся, застав без тебя умирающий дом!
Только надпись на камне мне выбил мой брат, верный гном:
«Друг, прости, но жена оказалась тебе не верна.
Мнимой смертью твоей жизнь ее, честь твоя спасена!
Я ведь знаю суровый и горький элронский закон:
За измену жестокой расплаты мог требовать он!
Ты же путь продолжай свой, нелегкой судьбою храним.
О тебе я Кователя буду молить, Рорэдрим!»
И весь мир опустел, будто окаменел…
Я впервые об этом пропеть не сумел…
— Похоже, — тихо, в тон песне, проговорил Эйви-Эйви. — У тебя все лучше получается, честное слово.

И шут в ответ скорчил самую мерзкую рожу, на какую был способен. От счастья, наверное. От избытка чувств.

Глава 17. ЦЕЙР-КАСТОРОТ [13]

Ближе к вечеру, когда Эй-Эй восстановил охранные руны и заколотил дверь, ругаясь заклинаниями, а короля отпустил очередной приступ лихорадки, они двинулись в путь.

Ночь толкала сумерки в спину, нетерпеливая ночь, рвущаяся к власти по крови заката, но вечерняя полумгла держалась стойко, алыми отблесками ложилась на выложенную светлой брусчаткой тропу, ведущую прямехонько в горы. Они шагали по плотной кладке, подогнанной туго, как мозаика храма, торопясь прочь от гиблого коварного места, складывая уарды, словно набивая новые накладки на кожу своего щита.

Ночь настигла их в пути, но слишком долго таилась в засаде — проводник и место подходящее присмотрел, и заклинания нужные пробубнил.

Короля опять трясло, так, что окрестности оглашались дробным перестуком челюстей, распугавших, по словам Эй-Эя, самых голодных волков, если таковые остались еще в воинственном, но скучающем Рорэдоле.

— Почему ты ему не поможешь? — набросился шут на колдующего над варевом старика.

— Потому что тогда прихватит меня, — вяло пояснил Эйви-Эйви, прихлебывая из ложки. — Соли маловато, вот что…

— Какая соль! Ты же целитель! Пару раз проведешь рукой…

— Сил у меня нету на это «пару раз рукой». Отстаньте, господин «просто Санди».

— Ну тогда хоть сказку расскажи, — вымучил король жалкое подобие улыбки. — Что за интерес лежать и землю сотрясать!

— Сказку им теперь подавай, — заворчал Эй-Эй, тщательно деля наваристую кашу. — О чем вам сказку-то, а, господин?

— О чем-нибудь, — аппетитный запах еды помог собраться с мыслями. — Расскажи о Пути Между, проводник.

— О Пути Между? — усмехнулся старик. — О Пути Между говорить — жизни не хватит.

— А ты попробуй…

— Путь Между, господин, он… Ну, как вам объяснить… Это как будто вы идете по канату над площадью, но вместо каната — острие меча, и пятки голы. А в руках — не шест, Нить вашей собственной жизни. Пожалел ноги, шагнул не туда — и потерял свое Равновесие, полетел в пропасть…

— По этому Пути идут жрецы Равновесия? — Санди заинтересовался настолько, что даже про еду забыл.

— Ну почему только жрецы? — пожал плечами проводник, в отличие от шута не переставший работать ложкой. — Просто Серые…

— Нет, я вот о чем: гномы — они ведь Серыми считаются! И что — все, как один, по Пути Между? Топорами размахивая?

— Идущие Между не носят оружия. — Эйви-Эйви отложил опустевшую миску, взялся за заветный бурдючок. — А Гномы… Я бы сказал, они селятся по обочинам. Могут встать на Путь, могут сойти. Таких, чтобы поднимались все выше и выше к Истине, мало. Слишком мало.

— Ага! Значит, гномы в большинстве своем Равновесию не служат?!

— Да почему? — прикрикнул в сердцах проводник, сверля взглядом непонятливого. — Дались тебе эти гномы, право. Совсем меня запутал!. Есть две возможности служить: искать Путь и держать Равенство Весов. Вот гномы — они держат. Идет, к примеру, война между Светом и Тьмой, так Бородатые бьют тех, кто сильнее, на чьей стороне перевес. Могут эльфов потрепать, могут веллиаров — им без разницы. Повод находится быстро, много обид накопилось и на тех, и на других. Старые счеты, разграбленные сокровищницы, да мало ли предлогов для удара без предупреждения! И столь же неожиданно — барабаны, марш! войне конец, все по домам! Поди потом со своим праведным гневом, выкури их из норы!

— А Путь?

— А что Путь… — блаженно вытянулся Эйви-Эйви, прихлебывая из кружки. — Путь… Трудно на Пути, не всякий решится. Не всякий поймет. Слыхали небось: Дорога Трусов! А предания поют: Путь Между — кратчайшая дорога к Истине. Последнее полотно, сотканное Опальным Богом… Сотканное в тот миг, когда приблизилось ко лбу каленое железо… когда Бессилие примерилось вцепиться в горло… Тяжко по такому идти.

— Трудно, говоришь? — Сытая истома охватила короля, почти изгнав болезнь из ослабевшего тела. — Трудно — быть наполовину? Ни Свет, ни Тень?

— Где-то я уже слышал подобную глупость, — поморщился проводник, даже кружку отставил. — Нет, господин. Наполовину — это когда и Свет, и Тень. Жить так — значит держать Весы, быть во всем понемногу. Сложно, не спорю. Но труднее быть ни тем, ни другим. Быть Между.

— Интересно, где ты мог слышать? — изможденная лихорадкой память цеплялась за мелочи, как за спасительные бревна.

— Где-то по свету бродит мой приятель, господин… Любитель выводить всякие парадоксы… Уж не встречались ли вы с Бразом, а, хозяин?

Браз! Имя бывшего наемного убийцы скользнуло по сердцу теплым облачком, заставило улыбнуться. Нахлынуло, завертело: балаган, Менхэ, Лайса…

Неизменная обезьяна на плече клоуна с глазами палача…

Три дня отсрочки у Судьбы.

Король взглянул на Санди. Санди улыбался во весь рот и даже немного шире. И глаза его заволок туман воспоминаний.

— Так ты знаешь Браза, проводник?

— Я знал бесшумную убийственную тень по имени Браз. Удар стремительного акирро едва не разделил мое имя на два отдельных «Эйви». Я выстоял, и мрачный наемник научил меня убивать неродившийся гнев, надевая на сердце ледяные оковы, научил не таить обиды, покорно принимать щелчки Судьбы и жить, не обнажая меча. — Эй-Эй коснулся рукой шрама, потер плечо и дернул щекой, словно отгоняя давнюю боль. — Я знал искрящегося смехом клоуна по имени Браз, выскочившего между двух готовых к смертной драке деревень и шуткой победившего войну. Неуклюжий потешник, он впитал веселье моих песен, как впитывает воду клок сухого мха, оставив этой лютне лишь печальные баллады и пошлые непристойности. И до сих пор не могу решить, я выиграл при обмене или проиграл… Какого же Браза встретили вы, хозяин?

— Обоих сразу, — улыбнулся король, по-новому глядя на уродливую отметину старика.

Вне всяких сомнений, это был след от акирро!

— Ты знаешь, что такое акирро? — резко спросил Денхольм.

— Да, — проводник невольно вздрогнул, — знаю, господин.

— Держать в руках приходилось?

— Да, господин…

— Расскажи мне еще о Пути, — попросил Денхольм, проглотив тревожное воспоминание.

— О Пути? — опять протянул проводник, опрокинул в глотку остатки вина и неожиданно взялся за лютню. — О Пути лучше петь, господин. Я буду петь…

Как птице даны два крыла для полета,
Как в вечной борьбе бьются суша и море,
Как спорят зима и цветущее лето,
Две силы царят в поднебесном просторе…
Голос певца улетел ввысь, путаясь в дымной пелене, заигрывая с искрами притихшего костра:

— Две равные Силы. Две древние Битвы.
Две равных Надежды.
Но где-то на грани чуть видимой бритвой
Проходит Путь Между…
Туманная дымка, алмазная кромка
Меж Тенью и Светом.
Стрела. Тетива. Лед, непрочный и ломкий.
Вопрос без ответа.
— Как можно быть одновременно стрелой и тетивой?! — возмутился шут, перебивая песню. — Темнишь, проводник? Не слишком ли много сравнений для простой дороги? Вопрос без ответа! Я таких стихоплетных оборотов и сам могу нагородить выше неба.

— Действительно, — поддержал друга король. — Если не можешь понятно петь, отложи лютню. Где проходит твой Путь? Как он проходит?

По лезвию бритвы, по каменным спазмам —
Полшага до срыва:
На палец, на йоту уступишь соблазнам —
И рухнешь с обрыва!
— А какие соблазны сбивают с Пути Идущего Между? — заинтересовался Денхольм. — Выпивка случайно в их число не входит?

— Нет, — улыбнулся Эйви-Эйви. — Спасибо, кстати, что напомнили! — Он опрокинул очередную кружку и призадумался. — Идущим Между, господин, нельзя убирать людей…

— Вообще?

— Кроме служителей Той, За Которой Нет Трех. У меня с этим запретом получилось как-то само собой. А еще Идущим Между нельзя ненавидеть. Нет, не так… Нельзя желать смерти, нельзя таить обиду. Нельзя проклинать.

— Выходит, простая фраза «Чтоб ты сдох»… — фыркнул шут.

— Может привести к роковым результатам, — с самым серьезным видом кивнул проводник.

— Для кого?

— Прежде всего для нарвавшегося на пожелание, полагаю, — пожал плечами Эй-Эй. — У Йоттея прекрасный слух и прямо-таки извращенный интерес ко всему, что мы произносим в запале. Поэтому таким, как я, Боги не советуют сердиться. Мы можем лишь любить и прощать, получать тычки в спину и благословлять поднявшего руку…

— Ну нет! — поперхнулся отнятым у проводника вином неугомонный Санди. — Не ответить ударом на удар хуже смерти! Твой Путь — действительно Дорога Трусов!

Эйви-Эйви грустно кивнул и снова тронул струны лютни:

И что за Дорога — ни нашим, ни вашим,
И вечно — над схваткой!
Считают ее, похваляясь бесстрашьем,
Трусливой повадкой.
Не раз и не два, ухмыляясь, по пьяни,
Тупые невежды
Собьют, оплюют, закидают камнями
Идущего Между.
Идущего Между, ни в Свет и ни в Тень
Не ступившего шагу,
Не взявшего в руки топор и кистень,
Подтверждая отвагу…
Проводник хмуро глянул на шута, передернул плечами:

— Ты по-прежнему считаешь меня трусом, Санди? Я многого боюсь, это верно. Но мне нельзя отступать… Нет, опять не так: мне некуда отступать, и потому я иду вперед. Иду с открытыми глазами. Иду за ответом, к искре Истины, что ждет меня на конце Дороги. По Пути Между шел Сам Итани, столь чтимый в Светлом Королевстве. Его ты тоже считаешь трусом?

— Но Итани вступил в бой!

— Со слугами Той, За Которой Нет Трех? В созданной Им стране изгадили Его имя, перевернули с ног на голову память о Нем, недолго думая, причислили к Свету! Можешь мне поверить, господин «просто Санди», если бы мы пинали Бога ногами, Ему было бы легче! Не так больно! Но разве Он ответил на удар? За весь Свой Путь Он не совершил убийства. Даже в бой против Ронимо Итани шел с неохотой, но, решившись, ударил без колебаний. Затем и послали на Чародея Идущего Между, знали, что Путь, сотканный Сумасшедшим Богом, превращается в наконечник стрелы, в острие меча, когда перед Ним встает Само Небытие!

Дорога по кромке. Дорога без боя.
Ни к Тени, ни к Свету.
Но, может быть, Путь, проведенный Судьбою,
Приводит к ответу?
А вдруг Пустота, мир порвав на шелка
Своей новой одежды,
Упрется о серую кромку клинка,
Идущего Между?!
Король слушал, тщетно борясь с подступающей дремой. Обрывки слов, осколки фраз с боем пробивались сквозь белесую пелену гаснущего сознания.

— Не сопротивляйтесь, господин, — где-то на задворках рассудка настиг его вкрадчивый шепот проводника, — Йоххи — он тоже лекарь неплохой. Забудьте обо всем, что я наговорил. Это неправда. Нельзя облечь в слова необъяснимое. Прочувствовать — можно, рассказать — нельзя. Слова искажают Истину призмой своей Пустоты… Спите…

Он спал. Он был очень послушным господином.

Отблески костра. Эхо разговора… Две тени за чертой огненного круга.

— Ну что? Теперь след стойкий? — царапина насмешки.

— Хороший след, — угрюмое согласие. — Гномьи дороги следы держат долго…

— Ешь…

— Куда идут?

— У гномьих дорог итог один — горы.

— Зачем им в горы?

— Ведут.

— Кто?

— Ешь. Не задавай глупых вопросов…

Было? Не было? Сон? Отголосок реальности? Игра воображения?

Разве теперь разберешь! Надо спать: сон дарит новые силы…

— Хей, куманек! Вставай завтракать!

Король открыл глаза и зажмурился.

Солнце сияло в ярко-синем небе. Солнце играло в жмурки с листвой, плодя по белому свету зайчиков, котят и прочих, совсем уж невиданных зверушек.

Каша доходила на углях, хлеб был нарезан, сало манило щедрыми ломтями…

Впервые за время болезни Денхольм ощутил зверский голод, с победным кличем выудил из мешка ложку и кинулся в бой…

— Сначала отвар! — прямым выпадом встал перед ним сварливый оклик.

Король оглянулся на проводника. Эйви-Эйви сидел в теньке, потягивал вино и скрипел карандашом, что-то старательно выводя в прикупленной в Гале книжице в кожаном переплете. Старик поднял голову, отрываясь на миг от своей тяжелой работы, и назидательно изрек, воздев к небу палец:

— Чтобы вкусить радостей, отведай сначала горести!

Денхольм остолбенел, выпучив глаза и силясь переварить услышанное.

— Не бери в голову, братец, — хихикнул шут, протягивая кружку с целебным зеленоватым настоем. — Наш шарлатан с утра такой. По-моему, он всю ночь с бурдюком обнимался! Так что это — вполне законный результат.

— Что он все пишет? — за время пути король наловчился глотать травяную отраву, почти не впуская в сознание вкус.

— А кто его знает! — махнул рукой Санди, выскребая из котелка кашу. — Говорит, мысли мудрые в голову лезут. Пугает, наверное!.. Эй! Ты к нам присоединишься? Или поделить твою порцию по-братски?

— По-братски, — важно кивнул нечесаной башкой проводник. — Но на три части! — и торжественно сменил карандаш на ложку.

Все утро прошло в мерном выбивании пыли из гномьей дороги.

Временами Эйви-Эйви срывался куда-то в сторону, возвращаясь на тропу в еще более всклокоченном виде, оставляя далеко позади прежние достижения в области издевательств над одеждой. Перемазанный землей, с сухими ветками в пегой шевелюре, он приносил коренья и травы, поясняя их назначение и способ употребления любознательному Санди. Он вообще в последнее время уделял шуту много внимания, слишком много, с точки зрения короля. Эти двое как будто отгородились от него стеной общей тайны. Стеной умения. Стеной мастерства. Спорили, бранились, нетерпеливо доказывая друг другу зубодробительные истины, но общались при этом свободно и легко.

Король пытался вспомнить, когда последний раз разговаривал по душам с Санди, — и не мог. Был лишь отголосок его исповеди у истоков Гали, перед первым порогом. Но и тот надрывный крик был криком одной души, одного страха.

А теперь и вовсе: хоть волком вой — не услышит!

Занят, подождите в приемной. Мир открываю!

Впервые в жизни король познал ревность. Ревность к другу. К другу друга.

Вон стоят у обочины, его поджидают. Вроде бы и он — с ними: окликают, совета просят. Но разве ждут ответа? Едкая фраза, взрыв смеха…

Денхольм долгое время был защитником одного и покорным слушателем другого, он свел вместе два полюса, построил мост над бурной рекой, связав берега… И что же?! Оказался не нужен! На языке горчило. Не от отвара, которым его, словно безмозглую скотину, пичкали теперь на пару. От обиды. От терпкого слова «забвение». От привкуса предательства…

В такие минуты он с особой тоской думал о брате. «Где ты, Йоркхельд?! Даже ты не приходишь во сне! Даже ты бросил своего Денхэ…»

Дорога шла прямо, не петляя, словно острый гномий топор поленился обходить естественные преграды и прорезал путь без особых затей. По обочинам стояли величественные деревья Вакку, их кроны сплетались над дорогой подобно аркам, и солнце с трудом пробивалось сквозь густую листву, бросая на брусчатку причудливые блики — игра светотени заманивала, притягивала, ворожила…

Шут и проводник, обогнавшие короля уардов на сорок, сбились с тропы, прервали увлекательную беседу, замерли столбами…

Заинтересованный и на всякий случай удвоивший бдительность Денхольм ускорил шаги, вылетел на поляну…

И задохнулся от восхищения.

Горы нависали над ним, подобно шпилям огромного дворца — такие близкие, что, казалось, протяни руку и дотронешься до ледяных макушек.

Горы… После Форпоста он не ждал увидеть большего великолепия, чем торжественность и величавость крутых утесов перевала Кайдана. А теперь вот стоял и смотрел. И сердце билось у самого горла. И колени норовили согнуться, сливаясь с землей…

Честь и слава Кователю, сотворившему эти бастионы! эти контрфорсы! эти башни и арки! эти пилоны, колоннады, латерны! Честь и слава! Слава вовеки! Хей!!!

Взгляд, восторженно блуждавший по вершинам, скользнул к подножию…

И новая порция священного трепета — волной мурашек по спине.

Потому что коснулась его небывалая синь, проникла в глаза, пропитала сердце. Озноб ударил и отпрянул, и снова стало возможным набрать полную грудь воздуха, такого же синего, как осколок неба под ногами.

Озеро. Дивной красоты, правильной формы слеза. Камень из ожерелья Проклятого Дома… Возрождающая синь надежды…

Чудное зеркало, не отражающее горных кряжей. Только легкая рябь морщинит стекло. Только чуть видимый пар колышется над смутной зыбью, словно ветер гонит облака…

Несколько отдышавшись, король дернулся от более прозаичного чувства, ощупывая заросший подбородок. Сочетание слов «зеркало» и «вода» вызвало вполне законные ассоциации. И не до конца отмытое от въедливой болотной слизи тело громогласно затребовало внимания.

С победным кличем, спугнувшим священную тишину, Денхольм устремился вниз по дороге, к озеру. И завис в полууарде от земной тверди, подобно нашкодившему щенку.

Среди тщетных попыток вывернуться из цепких пальцев проводника король прихватил взглядом шута, так же забавно и беспомощно болтавшегося в другой руке. И сразу перестал барахтаться, вслушиваясь в мерный, чуть слышный речитатив ставшего непривычно торжественным старика:

— …они называют эти девять озер Наурогри — Следы Кователя — и чтят как величайшую святыню своего народа. Долгая и мучительная смерть ждет любого, хоть в мыслях осквернившего их вечно теплые воды… Стойте и смотрите, не каждому из смертных дано увидеть кисею тумана над священными волнами.

Сильные жилистые руки наконец поставили их на землю, но правая ладонь чуть обняла плечо короля, а левая — притянула Санди. И королю стало легко и покойно под защитой этих тонких, больше похожих на сучья высохшего дерева, рук. И радостно оттого, что стоят они трое — единым существом, и нет между ними преграды…

Так они и простояли до тех пор, пока солнце не преодолело какой-то одному ему ведомый заслон и не коснулось синей воды. Озеро вспыхнуло ослепительно яркой искрой, а когда зрение вернулось в воспаленные глаза — ни ряби, ни тумана на его поверхности уже не было.

— Гномы чтили Великого Мечника, — тихо пояснил Эйви-Эйви, — они считали его своим. Настолько своим, что позволили построить дом неподалеку от Наурогри и дорогу до него проложили. Воистину блажен тот, в чьей власти каждый день любоваться небесными водами озера!

— А на карте с западных склонов Сторожевых гор ни речушки не спадает, — с сомнением пробормотал Санди. — Об озерах вообще молчу: нет там озер!

— И не будет, — не повышая голоса, успокоил проводник. — Гномы убьют любого, посмевшего изобразить хоть одно из Наурогри, на бумаге, на коже, просто на земле — им без разницы. Истинная святыня не терпит жалких подобий!

— Ты ведь был на этих берегах, не так ли, Эйви-Эйви? — с улыбкой спросил Денхольм.

— Был, — кивнул старик. — И долгие годы сердце мое разрывалось от тоски. И в пути я лелеял мечту показать вам, неразумным, это чудо. А вы — смывать нечистоты!

— Прости, старина, но мыться-то ведь тоже надо! — несколько виновато развел руками шут.

— Чуть выше в горах есть два источника: теплый, будто воды Наурогри, и холодный, будто снежные вершины. Синий, словно пламя на дне сапфира, и зеленый, будто пух первой листвы, они мешают свои струи в Гномьей Купели — там Бородатые проходят обряд очищения. Собираясь в огромной каменной чаше, дважды в день вода неистовым фонтаном взмывает вверх, выплескиваясь, оседая в веренице прогретых солнцем ложбинок… Вот там-то мы и приведем себя в порядок.

Они спустились вниз по тропе, пошли берегом озера, совсем рядом от сводящей с ума синевы в прорезях темно-зеленых листьев кувшинок. Зоркий шут высмотрел сквозь прозрачную толщу скользящих по самому дну медлительных рыб с золотисто-медной чешуей.

— Эти твари съедобные? — моментально заинтересовался прозаичный Санди, обеими ногами стоявший на грешной земле.

— Безусловно, — подтвердил проводник. — Но к твоему разочарованию, мой вечно голодный господин, они еще и священные, как все, что водится в этих удивительных водах. Раз в год, во время великого праздника Раймтан, когда Кователь в жестокой битве отнял Искру Живого Огня у Тени и впервые запалил Свой Горн, в недрах Горы зажигаются тысячи факелов, гудят все горны, и старые, и новые, и лучшие гномы поют тягучие гимны, вплетая слова в огромную серебряную сеть. Той сетью девять Старейшин вытягивают из всех Наурогри по сто двадцать шесть медноперых рыб, и женщины в лучших одеждах, с драгоценными камнями в волосах, потрошат их сверкающими алмазами пальцами, жарят на жаровне, поставленной над главным горном, и дети разносят угощение — по две рыбы на большую семью, по рыбе — на малую. Каждый гном — и краткобородый сопляк, и украшенный сединою мудрости старец — вправе рассчитывать на кусок священной рыбы во имя жара огненных горнов — да не потухнет их пламя вовеки! — во славу Четверорукого Бога…

— Почему Четверорукого? — еле слышно выдавил Санди, придавленный торжественностью обряда простого поедания жареной рыбы.

— А сколько, по-твоему, нужно рук, чтобы одновременно держать молот, клещи, кирку и топор? — вновь обретя свой ехидный тон, поинтересовался Эй-Эй.

— Красивый обычай, — мечтательно завздыхал Денхольм. — Вот бы посмотреть… Хоть одним глазком…

— Для этого нужно выколоть себе второй глаз. И назваться Другом Гномов, Эйвкастом…

— Трудно, да? — без особой надежды спросил король.

— Если вы вспомните, куда, собственно, засунули Камень Зарга, — пожал плечами Эйви-Эйви, и засверкавший было яркими красками взгляд снова потускнел и поскучнел, — сумеете избежать особых хлопот. А вообще этот титул по традиции принадлежит Светлому Королю, вне зависимости от его заслуг перед Народом Бородатых. Попросите вашего господина, когда вернетесь. Если вернетесь…

Проводник многозначительно смолк, но через десяток шагов снова оживился:

— Вот мы и пришли, господин. Перед вами еще одна святыня: Цейр-Касторот, Купель Гномов. Перед каждым достойным упоминания свершением истый сын Сторожевых гор проходит обряд очищения. Здесь освящают браки, здесь вводят в род, здесь же посвящают в мастера. А вы, мои дорогие хозяева, будете купаться вон там, — худющий старческий палец ткнул в полную до краев ложбину. — Я же, с вашего позволения (или без него, уж извините!), займу соседнюю ванну.

Король не знал, что на свете бывает блаженство, подобное этому. Нежные чистые воды приняли его измученное тело, окутывая, очищая, даря новую жизнь. Раны и ссадины затягивались, сам собой проходил зуд от въевшихся в кожу укусов, давно ставших привычным фоном к прочим дорожным невзгодам, без боя отступила проклятая лихорадка. Рядом резвился Санди, поднимал кучу сияющих брызг, прыгая из ложбины в ложбину. И если король выглядел хоть на йоту так же хорошо — ему принадлежали все девушки мира!

Из дальней каменной ванны поднялся Эйви-Эйви. Его обнаженное тело переливалось под солнечными лучами, пылало сине-зеленым огнем, водяная пыль словно смазала отметины бурной жизни, и лицо проводника сияло дивным светом, становясь смутно знакомым — неуловимо, мимолетно, будто живительная влага еще не решила, какие черты рисовать на месте страшной уродливой маски. Высокий и прекрасный, с изумрудным нимбом вокруг синих волос, он шел, почти не касаясь камней, к Священной Купели Гномов.

Король вскочил, объятый суеверным ужасом, пробуя остановить, но вопль предупреждения застрял в его горле, уступая место крику восхищения: проводник скользнул в глубь каменной Чаши, вынырнул в центре, выпрямился во весь свой немалый рост, схожий в красоте с грозным речным божеством. И вода была ему по пояс там, где касалась губ самых высоких гномов. Эйви-Эйви вскинул к небу тонкие руки, уподобившись стреле, чуть подрагивающей на отведенной к уху тетиве…

И в тот же миг ослепительный столб сине-зеленого света взмыл вверх неудержимым потоком, разрывая выгнувшийся в мучительном экстазе воздух, омывая запыленное полуденное солнце, взрываясь мириадами искрящихся капель…

Дождь самоцветов коснулся Денхольма, осыпал с ног до головы сияющей крошкой, облек в тонкую, дрожащую чешую… И вторя порыву проводника, он вскинул над головой руки, сливаясь с солнцем, сливаясь с небом, обновленный, объятый волшебным огнем полубог, потомок Воздуха и Воды, ослепленный радужной пылью, осевшей в зрачках и на ресницах, торжественный и величавый…

Ласковые капли сползали по щекам, мешаясь со слезами восторга.

Ласковые капли стекали по телу, смывая тяготы долгого пути.

Колдовская сила, священное чудо угрюмого, ворчливого народа коснулась его души, сметая налет мелочности и страха.

Король парил на крыльях фантазии, постигая все тайны Мироздания, проникая ослепшим взором в волшебство иных миров, нанизывая их на память, как жемчужины на нить ожерелья…

Когда он смог наконец открыть глаза, реальный мир слегка померк и потускнел. Санди вновь залег в природную ванну, как по заказу наполненную свежей, чистой водой. Эйви-Эйви успел натянуть штаны и грелся на солнышке неподалеку, прочно обосновавшись на мощном, хорошо прогретом валуне. Окутанный священной ленью Денхольм пренебрег штанами, добрел до валуна и устроился рядом, широко раскинув руки.

— Не ревнуйте, хозяин, не надо, — пробормотал вдруг старик.

— Я не ревную, — тихим эхом отозвался король.

— Кого обманываете? — усмехнулся Эй-Эй, по-прежнему не открывая глаз. — Ваш друг любопытен. Он просто наверстывает упущенное время… Ведь вы раньше поверили в меня, господин. Пусть не до конца, пусть с какими-то глупыми оговорками, но поверили. Вам требовались иные знания, чем Санди, — я старался не скупиться. А теперь отдаю то, в чем больше нуждается он. Быть может, я тороплюсь, сбиваюсь, пытаюсь рассказать все сразу, но… У меня слишком мало времени, господин мой. Слишком мало, а я должен успеть…

— О чем ты, Эйви-Эйви? — король резко повернулся на живот, оглядывая чуть менее уродливое, чем прежде, лицо проводника. — Ты собираешься нас бросить?

— Я? — улыбнулся старик. — Нет, что вы. Но я должен предвидеть любую выходку дуры-Судьбы. Кто знает, что за фишки прячет Богиня в своем широком рукаве?!

— Когда ты шел к Купели, ты сам был похож на Бога, — прошептал Денхольм, касаясь рукой глубокой борозды, словно пытаясь стереть ее с морщинистого лица, с груди. — А теперь ты снова стар и… — Он запнулся, притронувшись к рваному шраму на левом плече, всем существом распознавая еще один след акирро.

— Безобразен, как прежде? — услужливо подсказал проводник. — Эти раны слишком стары, хозяин. Они прожгли не только тело — душу. Я не первый раз прохожу Обряд Очищения, но и целебные воды гномов не в силах смыть мою боль.

— Ты простил Браза, Эйви-Эйви?

Король вздрогнул, настолько неслышно подкрался к ним вездесущий Санди. Но старик ответил, как ни в чем не бывало —

— Это единственное, что я умею делать по-настоящему хорошо, мой мальчик. К тому же, на что мне обижаться? Я его опозорил…

— Опозорил? — не поверил король.

— Конечно, — с заметной гордостью покивал Эй-Эй. — В те далекие безумные годы, когда я носил меч, но редко держал его в ножнах, многим казалось, что моя жизнь стоит хороших денег и руки опытного убийцы. Браз выследил меня, загнал в угол… А убить не смог. Он на мне расписался, но ведь и я в долгу не остался тогда… Когда нас подобрали, мы, считай, уже Йоттея приветствовали… После того как вместе постоишь на Пороге, грех браться за старое. По крайней мере так говорят ирршены…

— Гномы нас за это не убьют? — поинтересовался осторожный шут, кивая на Купель. — Что это тебя потянуло искупаться в святой водичке?

— Принял очищение перед трудным делом, — лениво дернул плечом проводник.

— Но ты же не гном!

— Поспорим на деньги? — Эйви-Эйви приоткрыл хитрый глаз, оглядывая короля непривычно лукаво.

— Уж не хочешь ли ты сказать… — прыснул Санди.

— Смейся, мой мальчик, смейся! И вы, господин, не стесняйтесь. Потому что перед вами — вполне законный гном Сторожевых гор.

И король послушал совета, захохотал так, что заикалось, без всяких церемоний ощупывая тощего, долговязого, безбородого сына Народа Бородатых.

— В моих жилах течет гномья кровь, — пояснил сжалившийся старик, когда они, обессиленные смехом, повалились на камни. — Несмотря на то что кровосмешение у Бородатых настолько не в почете, что на него наложен негласный запрет. Знаете, я издавна считаюсь другом этого замкнутого народа, с тех самых пор, когда первым пришел на помощь засыпанным лавиной гномьим купцам. Тогда я голыми руками разгребал снег, обморозил кисти (смерть для мечника! смерть для менестреля, господин мой!), но вытащил за бороды пять оледеневших тел. Счастье, что гномы живучи, — когда наконец подоспела подмога, я сумел привести их в чувство.

— Говоришь без особой радости…

— Да, хозяин. Позже выяснилось: с ними была девушка, лавиной ее бросило на острый скальный выступ… Мгновенная смерть. Один из спасенных мной был ее женихом, и проклял тот час, когда я вернул его к жизни…

Эйви-Эйви засопел, но скорее печально, чем обиженно, горюя о девушке, не о проклятии:

— Знаете, у Бородатых очень мало женщин. И отношение к браку особое: гномы выбирают один раз и на всю жизнь. Впрочем, — вскинулся он, — разговор совсем не об этом. Я стал другом прямо над тем обвалом, но когда позднее узнали про гномью кровь — решили не отступать от обычаев. Если ты гном — ты должен быть введен в Род, принять Имя, постигнуть тайны ремесла. А значит — пройти Обряд. О Всемогущие Боги! Как же мне было страшно впервые входить в эти блаженные воды! Ведь если не гном — значит осквернитель! Значит, водный столб вышвырнет прочь, разбивая о скалы! Я шел так медленно, словно старался запомнить, как это — ходить по земле! Я шел, впитывая в себя запахи и звуки, заранее махая ручкой Йоттею… Но Купель приняла, и вода не выдала…

Эй-Эй весело рассмеялся и хитро подмигнул:

— Вот с тех самых пор я заделался вполне законным гномом, у меня есть имя, семья, мастерская…

— Но, если мне не изменяет память, — осторожно, боясь спугнуть ответ, возразил король, — ты все же собирался лезть над Горой. И путь внутрь тебе заказан.

— Это не я сказал, это вы так решили. — Проводник повернулся на живот, подставляя солнечным лучам исполосованную шрамами спину. — Если я войду сейчас в Гору, хоть с заднего хода, хоть через парадную дверь, меня встретят копченой бараниной, традиционным тройным поклоном, подметанием полов бородами и приглушенными оханьями по поводу моего изувеченного «лысого» подбородка. Передо мной протащат всех девиц, еще не выбравших мужа, проведут к Пресветлой Статуе, а потом выкатят бочку пива и упьются на радостях. Это называется «Прием Малого Церемониала» и выдумали его специально для блудных сынов, забредающих в дом на пару дней за пару лет. Только… Мне все равно нельзя туда. Я, изгой среди людей, очень соскучился по своей дружной семье величиной в целую Гору! Но не пойду. Когда брат на брата топором машет — на что это похоже?!

Эйви-Эйви помолчал. Скрипнув зубами встал, натянул рубаху.

— Вас до Ворот провожу, — выговорил он спокойно, даже отрешенно. — Скажу, чтобы приняли с почетом, дали отдохнуть, залы показали. Сам вверх пойду: не привыкать по горам лазить

Денхольм подошел и положил ему руку на плечо:

— А кто тебе сказал, приятель, что мы пойдем под Горой?

— А как же вы тогда пойдете? — отрешение, по-видимому притупило былую остроту ума. — До Вура? А зачем? В Галитен вернетесь?

— Мы пойдем за тобой, — ласково, но непреклонно пояснил шут. — След в след, на то ты и проводник, за то тебе и деньги платим.

— Когда я их в последний раз видел? — вяло огрызнулся старик, но тут же подскочил, с подозрением оглядывая обоих сразу: — Куда вы пойдете? В горы? Полезете на Сторожки? Шеи бестолковые ломать?

— Тебе, значит, можно, — обиделся король, — а мы, значит, рылом не вышли!

— Да при чем тут мое рыло, мальчишки?! Я вас на Форпост брать не хотел, а это… Вы хоть знаете, что это такое: «Сторожевые горы»?!

— Пройдем — узнаем, — упрямо поджал губы король. — Не в моих правилах отступать, запомни. Перевал Кайдана прошли и не заметили как. И эти горы одолеем!

— Перевал Кайдана! — с издевкой протянул Эй-Эй. — Перевал! Размечтались! После того как в Войну Магии Пустые Войска прошли через горы, будто по холмам прогулялись, гномы на перевалах такие стены возвели, что за них солнце цепляется, свой бег замедляет! Нет перевалов в Сторожках, одни тропы козлиные. Да и те, что ни год, все новые, потому что старые заделывают с любовью и пониманием. Сторожки — это гимн педантичной неприступности! Это кропотливая шлифовка выступов и впадин! Это пропасти, нежданные обрывы, отвесные стены! Это…

— Но ты же идешь? — спокойно спросил Денхольм, с интересом оглядывая расписанные в красках бастионы.

— Иду. Потому что ходил уже не раз. Потому что иначе — мне нельзя.

— Вот и мы пойдем, потому что нельзя иначе, — пожал плечами шут. — У тебя есть единственный способ нас остановить: самому пройти под Горой.

— Не могу!!!

— А раз не можешь — молчи. Соберись и расскажи без нервов: как ходят по «гимну педантичной неприступности».

— Не дыша. Объясните мне, господин мой, ЗАЧЕМ вам всё это нужно? Лишние тяготы, лишние шансы сломать себе шею… Зачем?

— Чтобы еще раз проверить себя, — не раздумывая, ответил король. — Чтобы еще раз сказать себе: «Я это смог!» Там, на Гали, ты научил меня не пасовать перед неведомыми трудностями. Ты поверил в меня, проводник, показал, как проходить пороги, не зажмуривая от ужаса глаза. А теперь, умоляю, научи меня лазать по этим проклятущим горам: никогда не знаешь, что может пригодиться в жизни!

Открывший было полный возражений и насмешек рот Эйви-Эйви шумно выдохнул заранее заготовленный воздух. И промолчал, отвернувшись к спокойным водам Цейр-Касторота. Плечи его безвольно поникли, казалось, что худое тело поддерживает только посох. Не отрываяглаз от сияющих волн, старик проговорил голосом спокойным и скучным:

— Да, господин. Это был верный расчет. И я не могу отказать просьбе о новом знании.

— Я ничего не рассчитывал, — возразил Денхольм, решивший не обращать внимания на внезапные перемены настроения, приписав их чуткой поэтической натуре. — Так ты поможешь нам, проводник?

— Да, хозяин.

— И проведешь нас через горы?

— Да, хозяин.

— Сразу бы так! — жизнерадостно откликнулся Санди. — Ну и чего мы стоим? Пошли!

Эйви-Эйви покосился на нетерпеливо затанцевавшего шута и расхохотался.

— Щенок перед прогулкой! — пробурчал он себе под нос, добавив непередаваемое по своей виртуозности выраженьице, и пояснил погромче: — Я обещал научить. Будем учиться, дети мои.

Слегка поднатужась, он отвалил валун, казавшийся единым целым со скалой, и из открывшегося тайника выудил моток толстой, перевитой металлическими нитями веревки, пару заступов, какие-то крюки и железные штуковины, больше похожие на капканы или орудия пыток. Нашлись там и теплые куртки из козьих шкур, шапки, «козлиные» же сапоги.

— Ничего себе! — присвистнул в восхищении Санди.

— Гномы — народ предусмотрительный. — Старик изобразил в своем голосе максимум терпения и покорности. — Гномы в горы без теплой одежды, как некоторые, не лазают. И без крепкой веревки даже разговора о подобных подвигах не заводят. Берите крюки, надевайте сапоги, крепите «железные зубья». Пошевеливайтесь, хозяева! Учиться будем.

Нет, иначе представлял себе это король, совсем иначе.

До конца дня, не больше и не меньше, без отдыха и перерыва на перекус, они ползали по окрестным скалам, вбивали в породу тяжеленные крюки, вязали узлы из царапающей руки веревки, штурмовали отвесные стены…

И падали, падали, падали…

Отбивая нутро, выворачивая конечности, покрывая тело, словно татуировкой, иссиня-зелеными разводами ссадин, синяков, мозолей. Деревенели мышцы, немели пальцы, пот остывал на коже белесым соленым бахтерцом.

Раз за разом, в полном снаряжении: рывок, крюк, узел, новая ложбинка под ногтями.

Рывок, крюк, узел…

Когда наконец безжалостный мучитель выдохся и позвал новоявленных учеников обедать, ни король, ни Санди не могли передвигаться самостоятельно. Разве что ползти, и то с грехом пополам. Эйви-Эйви оттащил их к костру, волоча по земле, будто тюки с костями, и долго отпаивал знаменитыми отварами, натирал вонючими мазями, прежде чем путешественники смогли хотя бы удержать непослушные ложки.

— Подумайте еще раз, господин. Там, наверху, будет раз в девять труднее! Там будет холод, ветер, снег, а высота, с которой придется падать…

Кружка подогретого с пряностями вина придала рассудку подобие ясности, и король ужаснулся предстоящим невзгодам. Но, скрипнув зубами, понял, что не сможет отступить, не сможет оставить старика карабкаться по стенам в одиночестве.

— Теперь-то мы точно пойдем, Эй-Эй, — высказал его мысль слегка взбодрившийся шут. — Но умоляю! Только не завтра!

— Нет, — как-то особенно грустно улыбнулся проводник, — завтра отдыхайте, набирайтесь сил. И думайте, недотепы, думайте над самым простым в мире вопросом: оно вам надо?

День пришел на смену проведенной в кошмарах ночи, пришел и не принес облегчения.

Ломота во всем теле давала о себе знать, и одеревеневшие мышцы отказывались подчиняться. Голова соображала туго, но для одной мысли местечко нашлось:

«И правда! — лениво думалось королю. — На кой оно нам надо?!»

Но он по-прежнему не мог смущенно протереть о штаны вспотевшую от натуги руку помощи, со страхом предстоящей муки все еще протянутую старику.

А Эйви-Эйви бродил кругами, мазал мерзкими смесями, лил в рот липучую горечь и нашептывал, нашептывал, словно самый настырный бес-искуситель: оно вам надо? оно вам надо?

«Не надо она нам, проводник! — думалось королю. — Но все равно ведь пойдем. Отдохни, не шипи, не мучайся!»

К вечеру боль отпустила, они поели с большим аппетитом, радуясь возрождающимся силам и надеждам. А ночью, во сне, к королю пришел его брат.

— Хей, Йоркхельд! — счастливо завопил Денхольм. — Наконец-то выбрался!

— Ну что шумишь? — проворчал бывший Светлый Властитель. — Перебудишь всех…

— А я завтра в горы иду! Сбылась мечта детства!

— Мечта идиота. Шел бы под Горой! Клянусь Богами: кости целее будут.

— Да что с тобой, брат! Я живу теперь полной жизнью, не прячусь в собственную тень, не боюсь трудностей! Ты ведь за этим ушел из дворца!

— А ты стремишься к моему финалу? — горькая улыбка тронула по-прежнему размазанные, нечеткие губы. — Но зачем?

— Я хочу быть готовым к встрече с Гортом, брат! Я должен его найти!

— Не суетись, Денхэ. Он сам тебя ищет. На ловца и зверь, на зверя — ловец!

— Не говори так, молчи! Это слова Старухи! Тебе нельзя!

— Да, так говорит Вешшу. Она — Глашатай Небытия, в словах Ее — доля страшной истины.

— Молчи!

— Молчу. Все равно мне пора…

— Не уходи! Подожди! Когда же мы снова встретимся?!

— Быть может, даже раньше, чем ты думаешь…

— Не уходи!

— Не ухожу, — в голосе недоумение и опаска. — Ты это… Вставай, куманек, хватит дрыхнуть! Эйви-Эйви тебя битый час будил. Уже надулся, рукой махнул. А в глазах — надежда прямо-таки волчья: вдруг передумал! вдруг не пойдешь!

— Как это передумал? — подпрыгнул на месте король и завопил, потирая попавшее на шишку седалище. — Куда это не пойду?! Завтракать, и в дорогу! Вещи собирать!

— Уже собраны!

— Веревки сматывать!

— Уже смотаны!

— Котелок вылизывать!

— Это мы, братец, мигом! Это у нас запросто!

Король нырнул в прохладную каменную ванну, смывая остатки сна, осевшие в голове липкой паутиной страха перед пророчеством. Оставалось надеяться, что брат брату плохого не пожелает. Горт идет по его следу? Зачем? И не развернуться ли, наконец, чтобы столкнуться лицом к лицу? Они с братом встретятся раньше, чем он думает? Не Смертью ли веет от этих вроде бы приветливых слов? И Йоркхельд ли их произнес? Словно Сама Вешшу позаимствовала его голос! А вдруг… Вдруг он встретится с братом не во сне, в реальной жизни!

С братом, отпущенным на поруки Той, За Которой Нет Трех!

С братом, вернувшимся разрушить предавший его мир!

Что тогда?

Вода из Цейр-Касторота окутала мысли, остудила воспаленную голову.

— Что толку гадать? — пели живительные струи.

— Ничего уже не изменить! — вторили им изумрудные листья.

— Все будет, как и должно быть… — кивали головами седые горы.

И король кивнул в ответ:

— Как рассудят Всемогущие Боги.

И пошел к костру, к зазывно размахивающему ложкой Санди, к печальному проводнику, торопливо скрипящему карандашом по листам неизменной книжицы в охристом переплете.

Глава 18. ПУТЬ НА СТОРОЖКИ

Через час они взяли приступом первые отроги, вгрызаясь в нахоженные тропы. Еще через два часа, приветствуя вставшее над деревьями солнце, одолели кряжистый выступ, на котором залегли чуть дыша, заранее согласные на скромную могилку. Но окаменевший сердцем проводник поднял их минут через пятнадцать, превратив свой посох в палку для битья по пяткам. Король и шут глотнули какого-то зелья и воя в голос, продолжили восхождение.

Этот день запомнился Денхольму, будто смазанный неверной туманной дымкой.

Он помнил, как они лепились по краю обрыва, перебирая трясущимися ногами на узком карнизе, поминутно забывая о предостережении не смотреть вниз…

И помнил недоумение при виде отвесной стены, на ощупь гладкой и скользкой. И удивление, граничащее с ужасом, когда на все корки честящий гномов старик пополз верх, словно многоногое насекомое, всем телом прилегая к скальной породе, находя еле приметные выбоинки, цепляясь, вбивая крюки и скобы, по которым с кряхтением поднимались они с Санди…

Он помнил изощренную ругань Эйви-Эйви, недосчитавшегося крюка, ускользнувшего от зорких глаз Санди и забытого в стене при подъеме…

А еще вспоминались холод и боль в сведенных руках, и новая порция отвара из маленькой фляжки, и постоянно отключавшееся сознание…

Он помнил непрерывно портящееся настроение гор, хмурых и озлобленных. И маленькое белое солнце, трусливо сбежавшее за снеговую тучу, видел во сне многие годы спустя…

А вот краткие мгновения отдыха и куски заиндевевшей пищи помнил плохо, вообще не помнил, честно говоря, словно сознание не выдерживало нагрузки, срываясь в пропасть беспамятства…

Проводник гнал их вперед, не давая расслабиться, не позволяя сдаться.

Проводник вел их сквозь разыгравшуюся метель с упорством приговоренного к смерти, роющего подкоп под толстые крепостные стены: малы шансы, рассвет близок, но лишь бы делать, лишь бы не сидеть, томясь ожиданием!

И король, впитывая упрямство и безрассудство старика, вставал снова и снова, шел след в след, висел над пропастями, цепляясь за камни потерявшими чувствительность пальцами…

Он помнил… Плохо ли, хорошо ли, но помнил слепящий глаза снег, белесую пелену вокруг себя и тонкий веревочный мостик связки, соединивший его, оглохшего от ужаса и одиночества, с сильной рукой, сжимающей спасительный посох…

А потом — провал. И, как ни тужься, не восстановить, когда и как впервые мелькнули над его обмороженной головой низкие заледеневшие своды. И какой добрый волшебник запалил костерок, колдовской костерок из темных камней, каким чудом в его руках оказалась миска с горячей похлебкой…

Но он вспоминал живительное тепло, охватившее потерявшую веру душу, разогнавшее застывшую кровь. И вой пурги где-то далеко, за толщей снега и льда, за крепкой грудой камней рукотворной пещеры. И тихие звуки лютни, повелевающие надеяться и жить…

Эйви-Эйви пел непонятные, но величественные гномьи баллады, гимны былых побед, предчувствия новых свершений. Оттаявшие путники внимали им с благодарностью, вскидывая поникшие головы, вплетая биение сердца в торжественный ритм, зовущий идти до конца.

Тихо стало, когда старик отложил свою лютню — дивное творение эльфийских мастеров. Тихо и немного страшно. Но в измученных телах текла теперь новая кровь, заставляя вскакивать по первому зову боевых барабанов и кричать извечное: «Крахтэн каст! Уно Рогри![14]

— Хватит лирики, — сурово приговорил Эй-Эй. — Спать. Завтра труднее будет.

Король покорно закрыл глаза, падая в пропасть мимолетных видений. Рука брата подхватила его, вынося обратно, на поверхность, и с судорожным выдохом Денхольм понял, что ночь пронеслась над землей в звенящей боевой колеснице, что встает солнце, открывая глаза сияющему дню, что просыпается набравшаяся сил пурга и что надо вставать, готовить завтрак, идти дальше…

Проводник оказался верен себе и не солгал.

Было смертельно холодно, ветер гнал снежные тучи, но обледеневшее солнце сверкало в обмороженном посиневшем небе и слепило глаза. Неприветлив к путникам был перевал Кайдана, но по сравнению с пиками Сторожевых гор тянул на радушного хозяина!

Новый этап мучений. И ломота в теле. И слепота, ранящая глаза.

Легкая передышка ледника, работа заступов, брызги льда, ранящие щеки осколками стекла. Темные повязки на лицах, повязки, сберегающие зрение.

И снова стены, скобы, крюки.

Трещинки и разломы, заделанные безжалостной гномьей рукой, рукой мастера, не терпящего следов разрушений.

Ругань Эйви-Эйви, нудная и методичная, как и сам подъем.

Вбили ступени. Влезли на треть стены. Забили крюк. Подтянули вещи и оружие. Закрепили. Выдернули скобы. Подтянули. Вбили ступени…

Ползком, ползком, вживаясь в породу. Вниз не смотреть, бороться с удушьем и головокружением. Отплевываться снегом. Отхаркиваться кровью ободранного нехваткой воздуха горла. Пауками по отвесным стенам, тараканами.

Целый день, день без отдыха. Два перекуса, не придавшие сил, просто заглушившие возмущенные вопли желудков.

— Куда ты гонишь, проводник?

— К вечеру мы должны добраться до Сторожки…

Вперед, вперед! Во славу Кователя! Во имя собственной жизни — вперед!

Остановка — смерть, ехидная усмешка Йоттея, Крылатого, Шестирукого и Мудрого Бога, Хранителя Царства Мертвых: «Я же просил тебя, Потомок Богов, просил не торопиться!»

«Я не тороплюсь, Йоттей, нет! Я всего лишь лезу вверх, повторяя про себя бессчетное количество раз заветное: оно мне надо? оно мне надо? оно мне надо? Меня просто потянуло в герои, Йоттей, что-то шальное ударило в голову, заставляя отказаться от простого и познавательного пути, от знакомства с сумрачным народом Бородатых, презреть советы старика, не раз спасавшего мне жизнь… Ты не волнуйся, Йоттей, я продержусь еще немного! Вон до того выступа… Нет, пожалуй, до той гряды… Насколько хватит сил терпеть измученный оскал Эйви-Эйви, тянущего за собой двух самонадеянных щенков, возомнивших себя его спасителями!

Я не тороплюсь…»

— Не торопитесь! — хриплый голос вынимает из философской отрешенности, опрокидывает цепь рассуждений, заставляет вспомнить боль. — Еще немного, друзья! Вон она, Сторожка! Осторожнее на карнизе…

Ноги наконец-то чувствуют под собой некое подобие горизонтальной плоскости.

Такой поворот радует.

Еще сильнее радует то, что видят воспаленные глаза: вьсеченные в скале огромные ступени и дверь с охранными рунами.

Сторожка! Одна из девяти, охраняющих удобные подъемы. Когда-то здесь помещались караульные посты Людей и Гномов, внутри должны быть ступени, ведущие вниз, но если повезет открыть дверь и проникнуть в горную крепость, можно будет пройти сквозь гору на восточный склон, минуя пики и стены, закрывшие перевалы.

Сторожка!

Это слово заставило вздохнуть свободнее, перевести дух, потерять бдительность. Король оглянулся назад, оценивая пройденный путь, задыхаясь восторгом и гордостью. Он смог! Под его ногами сиял опасной белизной клок ледника, коварный язык, вырвавшийся из ненасытной утробы, дальше торчали два клыка скальных уступов, и за их обманчивой устойчивостью лежала пропасть узкого ущелья. Ниточка тонкого мосточка парила над бездной, а за неровной цепью острых зубцов виднелся игрушечный Рорэдол, в неверной дымке таяла Гали, крошечной точкой маячил суровый Галь, и прерывающейся цепью тянулась дорога на Вур…

Зачастившее сердце резануло от невозможности увидеть сверху Цейр-Касторот и дивное озеро Наурогри, острое, непреодолимое желание захватило все его существо…

Он услышал полный ужаса крик проводника, успевшего отцепить от пояса страховочную веревку и замереть в задумчивости возле двери, дернулся на крик, запоздало понимая, что дело вовсе не в проводнике, что это он сам скользит к обрыву, не в силах уцепиться, втиснуться в землю, корчась от боли в вывихнутой стопе…

Откуда-то сбоку метнулся шут, отталкивая короля от алчной пасти ущелья, почти спасая… Метнулся и оступился сам, взмахнул руками в наивной попытке удержать равновесие, впился пальцами, зубами в ненадежный скальный клык, разворачиваясь, опрокидываясь назад, дергая безжалостную связку… Быстрее мысли покатился в пропасть пытающийся укрепиться на полоске льда король, опережая шута, смахивая его вслед за собой…

И потерял сознание, метнувшееся в спасительную безумную тень, укрывшую от ужаса и боли падения…

— Ну я же предупреждал, — долетел еле слышный голос брата.

— Где ты, Йоркхельд? Я не вижу! Я ничего не вижу!

— Не крутись, Денхэ, соберись с силами и выныривай из омута наваждений. Постарайся, братишка, ну же!

— Ну же, Денни, приди в себя! Ну пожалуйста, малыш…

Мир возвращался постепенно, бесцветный мир, сохранивший лишь две блеклые краски: размытую черную и запачканную белую. Серый мир вставал перед глазами, покрытыми коркой заледеневших слез.

— Денни, родной! Помоги мне. Ну приди же в себя, мальчик!

Голос брата?

Как бы не так! Еле слышный шепот проводника…

Король одолел пелену льда, выдирая из век смерзшиеся ресницы, с трудом осмотрелся.

Небо. Высокое, ясное небо над головой, полная пригоршня звездной россыпи. Холодный, чуть удивленный серп ущербной луны. Стоны пурги далеко под ногами…

Так он еще не умер? Опять?..

Как холодно, как скучно играть со Смертью в догонялки. Кто же теперь от кого убежал? Как он устал… Может, сыграть наконец в поддавки?!

Король глянул вверх сквозь сопротивление онемевшей шеи и увидел Санди. Безжизненно болтавшегося Санди, покрытого инеем, бездыханного. С алой короной оледеневшей крови на бессильно откинутой голове. И от пояса коронованного Самой Смертью шута — перевитая железом нить, на которой висит он, король Священной Элроны…

Нить Жизни. Смешно.

«Прости, друг. Все из-за меня. Из-за моего упрямства, будь оно проклято!»

— Пожалуйста, Денни, ты сможешь, мальчик, я знаю…

Он немного извернулся и увидел худые изможденные пальцы, белые от холода, — сучья больного, корявого дерева, впившиеся в безвольную руку шута. Тонкие пальцы. Обмороженные пальцы. Пальцы менестреля и мечника, привыкшие сжимать посох…

— Денни, милый, родной, ну очнись же!

Ночь… Сколько же держит их старик над этой пропастью, будь она неладна?! Пять часов? Шесть? Откуда в тебе столько силы, проводник?!

— Денни!

— Я очнулся, Эй-Эй, не причитай! — Голос срывался, отказывался хрипеть нужные звуки.

Ответом послужил вздох облегчения. И сменивший его беспокойный вопрос:

— Как ты, Денни? Где болит?

— Как-как, — проворчал король, не скрывая раздражения. — Вишу вот. Полузамороженный, но целый. Ногу вывихнул, но боли не чувствую. Давно мы так… за тебя цепляемся?

— Я не помню…

— А зачем?

— Что — зачем?

— Держишь зачем, Спаситель Мира? Ухнул бы вниз, отдыхал бы теперь у Йоттея за пазухой… Уж лучше разбиться, чем медленно замерзать!

— Лучше жить, господин, — ну вот, отогрелись знакомые сварливые нотки. — Если вы мне поможете, я вытащу вас обоих.

— Что с Санди?

— Жив. По крайней мере я чувствую его пульс. Но голову он славно расшиб, ничего не скажешь. Да еще вы в полете поддали… Мальчишки!

— Ну и как же мне тебе помочь?

— Два варианта, хозяин. Либо вы подтягиваетесь по веревке и вместо бесполезной руки «просто Санди» я перехватываю вашу заледеневшую конечность и втаскиваю на ледник со всеми потрохами. Либо вы раскачиваетесь над пропастью и цепляетесь за стену. У вас должны были остаться скобы и заступ, они были приторочены у пояса. Дальше — по стене ножками и ручками. Но два безвольных тюка мне не вытянуть, уже пробовал… Зря я вам пропитание в дороге добывал, отощали бы, как я, — давно бы в тепле грелись!

Король честно опробовал оба варианта. Но непослушные руки соскальзывали с заиндевевшей веревки, и сил подтянуть свое собственное тело не хватало. И стена оказалась с наклоном, не закрепиться…

И веревку мечом, оставшимся при падении в уютных ножнах за спиной, не перерубить — знали толк подземные мастера в надежной страховке. И узел проклятущий, затянувшийся намертво, не распутать, чтоб, умирая, спасти жизнь лучшему другу, ведь одного-то Эй-Эй вытащит, куда он денется!

После мучительных часов тщетных попыток растерявший последние силы король сдался и приготовился к смерти. И за себя, и за бесчувственного Санди приготовился. Помолился Эариэль и Итани, с приязнью помянул Кователя…

— Эй, проводник!

— Попытаемся еще раз, Денни? — с готовностью откликнулся Эйви-Эйви.

— Я устал. Расскажи мне сказку, проводник!

— Будто я не устал… О чем, господин мой?

— Расскажи мне о Йолланд…

— О ком? — верный расчет себя оправдал: в голосе послышались несколько взвинченные нотки. — О ком вам рассказать, хозяин?

— У тебя плохо со слухом, менестрель? О Йолланд, жене Великого Мечника.

— Я знаю о ней немного… — что-то ты слишком быстро взял себя в руки, проводник, так не годится! — В ее жилах текла светлая кровь: бабушка по матери была эльфийкой, редкий случай, между прочим…

— Эльфийка?

— Да нет же! Брак эльфа с человеком… Зачем вам, хозяин?

— Забыть не могу. Я ведь был Гортом, проводник, я любил прекрасную девушку, можно сказать, в том Доме проклятом невинность потерял!

Молчание. Слишком напряженная тишина, аж звенит!

— Что молчишь, Эйви-Эйви? Ты ведь тоже был в том Доме и ты тоже был Гортом, Похитителем Чужих Жен!

— Осторожнее, господин! Не наделяйте его новым прозвищем. Иначе испытаете творение на себе!

— Пустые отговорки, старик! Ты тоже любил Йолланд. А может, любишь до сих пор? Чудная девушка, порождение эфира… А в постели хороша!

Стон, вой, скрежет зубовный! Растущая внутри боль, выпирающая, раздирающая на части! Ну же, проводник! Ну же, старик упрямый! Отпускай! Отпускай руку моего лучшего друга! Он тоже был Гортом, он тоже познал Йолланд! Она врезалась ему в сердце настолько, что он сумел ее простить! Я слишком хорошо помню твое внимание, старик, тогда, во время странной исповеди Санди! Отпускай, разорви тебя Тьма!

— Неверен оказался твой расчет, кутенок несмышленый, — насмешка! вместо ненависти — насмешка в прорези презрения! — Не сброшу я вас в пропасть, удержу сколько смогу. Зря ты так: мне ведь по жизни и без тебя боли хватает. Не был я Гортом в том Доме, Денни. Я вообще глаз не сомкнул, сидел в кресле и со стороны наблюдал… А когда зареванная Йолланд упала у колодца во время драки, подошел и поднял, отвлекая разговором…

Эйви-Эйви замолчал, словно страницы памяти листал в маленькой охристой книжице.

— Йолланд давно умерла, Денни, не мечтай о призраке. Умерла на чужбине, похоронена по чужим обычаям. По крови она на четверть эльфийка, эльфов хоронят на деревьях, и тела их обращаются в воздух, в ветер… А элронцев сжигают на костре. В землю зарыли, лишили душу покоя… Проклята она Денни, проклята вместе с Домом. Живет там, отдается тем' кого заманит, завлечет на погибель. Кровью павших во имя любви живет, неприкаянная. А ты мне похоть свою в душу суешь, — добавил голос с неприкрытой горечью. — Виси уж, не рыпайся! Пока помощь не придет…

Помощь? Откуда помощь? Ты бредишь, проводник!

Полоска рассвета тронула седые вершины, морозная ночь отступила в тень, прикрывая раздраженные прибывающим светом глаза. Отблеск наступающего дня скользнул через заалевшие пики, солнце лениво вскарабкалось на уступ, и поток жидкого золота рухнул в пропасть под Денхольмом. Против воли король глянул вниз, на острые камни, еле проглядывающие из туманной дымки…

И увидел назойливую черную точку, непреклонно карабкающуюся вверх.

Черный попутчик!

Ну конечно, что-то о тебе долго слышно не было!

Тебя-то для полноты картины и не хватало!

Кто ты, тень в черном шелковом плаще? Что за бранная сила заставляет тебя ползти, скакать, лезть — всеми путями, но за ним? Уж не тебя ли имел в виду Йоркхельд, говоря, что Горт сам идет по следу?

Черный муравей, упрямо, назойливо полз по склону, торопился, но не допускал даже мысли о неосторожном шаге, о срыве, о смерти. Может, потому, что был со Смертью на «ты», прислуживая ревностно и верно?

— Эй! Вы там! У пропасти! Держитесь, чтоб вас молотом придавило! Чтоб искры из глаз вам бороды опалили! Кретины! Неумехи! Козлы… горные!

Король сморгнул оттаявший на солнце лед, а когда снова глянул вниз — ненавистной тени уже не было, словно смыло ее золотым потоком. Тогда Денхольм вздохнул с облегчением и, извернувшись, посмотрел наверх. Успел разглядеть новую руку на запястье шута, широченную, всю в мозолях и пятнах ожогов, успел услышать натужное кряхтенье, почувствовать неумолимую силу, потянувшую их из пропасти… И снова потерял сознание, уходя в белесый туман и отдающие гулким колоколом голоса…

— Да кто ж тебя учил бурым огневиком дома топить! Уйди, извращенец!

— Бурый горит лучше!

— Поучи эльфа песенки петь, недоумок! Горит лучше, греет хуже! Черным топят, запомни наконец, переросток!

Когда его сумасбродное сознание решило наконец снова попытать счастья в бренном, измочаленном теле, день клонился ко сну, подбирая полы своего плаща, местами уже заляпанного следами нетерпеливых, неповоротливых сумерек.

Король открыл глаза, искренне радуясь возможности открыть их еще раз. С любопытством осмотрелся, выискивая

Санди.

Шут лежал рядом — рукой можно достать, и голова его была заботливо перевязана чистой тряпицей. Верный шут, снова прикрывший собой «куманька», словно щитом. Верный друг, без раздумий бросившийся в пропасть… Санди дышал еле слышно, но ровно, лицо его лоснилось от толстого слоя мази, пахнущей немногим приятнее, чем привычные настои Эйви-Эйви.

Успокоившийся взгляд короля скользнул дальше, на поиски проводника.

…Высокий стрельчатый потолок, покрытые резьбой дубовые панели обшивки каменных стен. Мощные лавки, печь с изразцами, пред которыми меркли виденные в проклятом Доме. В очаге шипят, переливаясь всеми оттенками красного и синего, темные камни, дают много тепла, но мало света. В помощь им трещат сальные свечи, оплавляясь на тяжелую бронзу подсвечников. Неверный, мерцающий свет выхватывает из полумглы черты суровых лиц, обрывки скупого разговора…

— На кой в горы полез, Долговязый? — трудно было королю представить более насмешливый и покровительственный тон, чем у старика, а вот, поди ж ты, сподобился! Да еще и с весьма недружелюбными нотками, таящими обиду и неприязнь.

— Надо было… — В голосе проводника легкой кисеей висела грусть, расшитая темным бисером боли.

— Надо было! — передразнил его коренастый собеседник, строгая какую-то деревяшку. — Надо было со мной разминуться — так и скажи! Психов своих с собой зачем потащил?

— Сами пошли…

— Сами пошли! Подумайте, какие мы покладистые! Тюфяки по горам не лазают! Железяки ржавые! А ты? На смерть повел — и глазом не моргнул? Болванка неотесанная…

— Сам такой. Отстань от меня, Бородатый!

— Много чести к тебе приставать. Была мне охота всяких по расщелинам вытаскивать, а то мне делать больше нечего!

— Вот и делал бы! — как ни трудно было поверить в это Денхольму, старик начинал заводиться всерьез. — Кто тебя звал, меднолобый?!

— А в твоем лбу одно дерево прогнившее! Мальчишек на Сторожки! Это ж додуматься надо! Делал бы! Шибко умный стал! А как делать, если к тебе поминутно караульщики прибегают? Человек в Цейр-Касторот очищался! Торни, да это же, наверное, Эаркаст вернулся! Торни, беги скорее, он крючья из тайника достал, веревки, скобы! А с ним еще двое, в ложбинах купались! Торни, они по скалам лазают! Мать вашу, родами не сдохшую! Навеселе были Боги, когда вас, бестолковых, лепили!

— Не ругайся. Разбудишь.

— А и разбужу! Невелика досада! Богатеньких мальчиков мы теперь по дорогам водим! В ножки им кланяемся. Они нам денежки сыплют, а мы их причуды придурочные исполняем покорно! Тьфу! Смотреть на тебя — и то тошно!

— Не смотри! А лучше заверши однажды начатое! Или на этот раз топорик дома забыл?

Гном вскочил на ноги, гневно раздувая ноздри. Теперь Денхольм ясно видел клочья опаленных бровей и длинную холеную бороду, заплетенную в девять аккуратных косиц.

— Ну и сволочь же ты! Да чтоб тебя придушить, мне никакой топор не нужен!

Проводник остался сидеть, скрестив ноги, печально тренькая на любимой лютне.

— Вставай, трус! — вне себя от злости прорычал гном по имени Торни, но почти сразу сник, застучал себя кулаком по лбу в бессильном раскаянии: — Безумец! Псих! Клок бороды гнома безрукого! — и, повернувшись к старику, процедил сквозь зубы: — Что ж за язык у тебя, Эаркаст? Язва ты желудочная, опять меня, беспутного, из себя вывел!

— А ты давно в себя ВХОДИЛ, гном?

— Тьфу! Среза тебе скошенного! Литья тебе с раковиной! Фальшивый камень в оправу! О чем с тобой говорить, малохольный! — и сердитый Торни шагнул к тяжелой двери, к ступеням, уводящим вниз.

— Гном! — негромко позвал Эйви-Эйви, но так, что Торни замер, невольно подрагивая опущенными плечами. — Постой, гном…

— Что еще?

Но в ответ тихо и печально зазвенела лютня…

Вот мы и встретились, мой друг, среди метели…
Как здорово мы оба постарели!
О нет, не говори, что я все тот же:
От этих слов мороз идет по коже…
Проводник перебирал струны, словно втискивал свою тоску в узкое пространство между грифом. И гном стоял, сотрясаясь всем телом, не в силах повернуться, не в силах уйти…

А помнишь штурм неодолимых гор,
Наш молчаливый твердый уговор?
И как, скрипя зубами, ты да я
Тянули жизнь по кромке Бытия?
Нальем себе: ты — пива, я — вина.
Мы встретились, и чувство наше чисто.
С твоей обидой порвалась струна,
Жизнь потеряла половину смысла.
Гном по-прежнему стоял, безвольно опустив плечи, не повернувшись, не проронив ни слова, но слушал, словно впитывал, песню, будто смывал потоками заключенной в ней любви налет обиженной мелочности, окалину упрямства…

Мне не хватало кратких твоих фраз,
Твоих бровей нахмуренных и глаз…
Связал нас той вершины пьяный снег!
Мы будем вместе — гном и Человек.
Эйви-Эйви замолчал, нервно коснувшись струн в последний раз. Тяжело замолчал, будто застеснялся приоткрытой на миг души, будто ждал плевка в эту отворенную дверь, жалящей насмешки. И новой потери, уже насовсем, без надежды вернуть…

Отложил слабо звякнувшую лютню, с глухим вздохом поднялся, сделал шаг к другой двери, ведущей в морозную ночь и снежную вьюгу.

— Человек! — позвал, не оборачиваясь, гном. — Постой, человек!

Эй-Эй замер и напрягся в ожидании удара.

— Мы ведь братья, человек?

— Братья, гном.

— Так чего мы дурака валяем, хотел бы я знать?

Проводник повернулся, растерянный, взъерошенный, не находящий в себе сил поверить. Повернулся и не двинулся с места. Тогда гном первым сделал шаг, другой, подобрался вплотную и неловко обнял рухнувшего на колени старика.

— Ты уж прости меня, побратим, что я в сердцах на тебя топором махал. Ты ведь знаешь, я бы себе скорее руку отрубил… — обрывком затаенного всхлипа.

— Не надо, Торни. Я и другим-то все прощаю, неужели могу обижаться на тебя? — неумелая ласка иссохшей руки, запутавшейся в густой гриве жестких волос.

— Какие нежности, однако! — не смог удержаться от комментария король, приоткрывая глаз, в котором таились лукавство и смущение.

— С кем ты связался! — фыркнул Торни, еще крепче сжимая плечи друга. — Такой момент, зараза, испортил! Не мог подольше мертвым попритворяться!

— Приятель его еще хуже, между прочим! — не упустил случая наябедничать проводник. — Вот и сейчас: сопит, пыхтит, а сам от любопытства разве что зубами не скрежещет.

— А чего вы так тихо говорите? — оскорбился шут, приподнимаясь на локте. — У человека голова болит, а тут напрягаться приходится!

— Любопытные, говоришь? — огладил бороду гном. — Да еще и нахалы, каких поискать: за старшими подслушивают, а раскаяния — ни в одном глазу! Умишком Боги обидели, а упрямства на двух Кастов[15] хватит… Слушай, побратим! Они тебе, часом, не родственнички? Все родовые приметы налицо!

— Родовые — это в смысле «гномьи»? — не остался в долгу Эйви-Эйви. — А я им в Купели не дал поплавать…

— Думай, что несешь, шушера наземная! Не вам, людишкам, с Кастами умом тягаться!

— Куда уж нам! Ум-то у вас в бороду уходит: борода длинная, голова — маленькая! Но ведь дело не в количестве, а в качестве!

— А вам что качество, что количество — едино по спинному мозгу!

Король слушал вполуха, устав удивляться. Честно говоря, сначала он ожидал, как говорится, смены стиля общения, потом испугался предчувствием новой ссоры. Но, секунду спустя, понял, что сыпать из горсти такими оскорблениями могут только настоящие друзья. Побратимы. И успокоился, принявшись с удовольствием разглядывать гнома.

Как истый представитель Народа Кастов, он был низкоросл, коренаст и широкоплеч, приближаясь в соотношении длины и ширины к квадрату. Особенно забавно гном выглядел рядом с проводником, которому не доставал и до впалой груди. Эйви-Эйви был вдвое выше и раза в три тоньше, словно компенсируя ростом выпирающие ребра худобы.

Одежда гнома Торни отличалась добротным качеством и модным покроем, а холеная борода была заплетена в косицы с особым, щегольским порядком пропускания прядей: девять маленьких косичек, перетянутых золотой тесьмой, сходились в одну большую, скрепленную нарядным обручем. Все это великолепие, хоть и изрядно потрепанное во время спасательных работ, выдавало отменный вкус и знатное происхождение хозяина, в полный голос пело о достатке и заслугах перед сородичами.

Король с насмешливой грустью вспоминал те дни, когда пугался общения с этим странным и замкнутым народом, полагая, что знает о нем слишком мало. А теперь, встретившись с Кастом лицом к лицу, удивленно находил в своей памяти нужные страницы манускриптов Итанорской библиотеки. Ведь гномы гораздо чаще, чем прочие народы, сталкивались с мечтой его детства — с Драконами! И, расписывая в красках мудрейших Зверей Мира, летописцу трудно было не задеть хоть краешком их извечных врагов, а упомянув гномов — не обратиться к их обычаям!

Вот теперь и не получалось тайны из девяти косиц — волшебного и счастливого числа Мира Хейвьяра, числа, приписываемого Кастами Самому Кователю. И золотом украшали бороды только принадлежащие к высшей касте[16], и изукрашенными самоцветами обручами скрепляли косы лишь именитые горожане[17]. Три серьги в левом ухе тоже не вызвали замешательства. Изумрудная капля в оправе когтистой лапы рассказывала посвященному о старшинстве: Торни был первенцем в семье, надеждой и опорой Рода. Железное простенькое колечко носили Мастера оружейного дела, а вот неверная искра аметиста словно обвиняла гнома в непоседливости, в пристрастии к дорогам Мира…

— Гм! — послышалось недовольное покашливание. — Чего твои черви безрукие на меня пялятся?! Я же не брошка на лотке!

Только теперь король заметил, что Торни с крайним неудовольствием наблюдает за его действиями и совсем уж свирепо — за наворачивающим круги шутом, от любопытства даже подскочившим с постели.

— Им интересно, — миролюбиво одернул проводник. — Мне, кстати, тоже. Чего это ты так вырядился, Торни?

— Тебя, беспутного, шел встречать, — буркнул гном, хватая Санди за пояс и укладывая на место. — Мог бы и не стараться, зная твои привычки к шееломательству!

Он помолчал немного и добавил чуть тише:

— Мне вот тоже интересно: как давно ты написал свою песенку?

— Я не помню, — вздохнул старик. — Может быть, сразу после ссоры? До того тошно было, что стал придумывать нашу следующую встречу… И, можешь мне поверить, совсем не так я ее представлял!

— Если не секрет, из-за чего вы поссорились-то? — не упустил своего непокорный Санди, презрев обязанности по стонам и робким жалобам на головную боль.

— Какой уж тут секрет! — улыбнулся Эйви-Эйви. — Вся Гора, поди, слыхала.

— Ага, поставили гномы табличку: «Не копать! Тайная кладовая!»

— Поругались мы, ваша любознательность, из-за Светлого короля. — Губы старика тронула странная усмешка, но Денхольм так и не успел решить, что она в себе таила.

— Из-за кого? — изумился шут. — Из-за Денхольма, что ли?

— Из-за него, родимого.

— Чем король-то вам не угодил? — с самым искренним интересом спросил король.

— Угодил, не угодил… — проворчал Эй-Эй. — Зачем ворошить былое? Давайте лучше поедим. И выпьем, само собой, а то совсем тоскливо!

— Все бы тебе пить! — перебил гном. — Не видишь, что ли: мальцы любопытствуют! И правильно делают, между прочим! Это только такие слюнтяи, как ты, могут свитки оправданий сочинять: ах, да он еще совсем молоденький! ах, да повзрослеет — все исправит! Ни фига он не исправит, размечтался! Страну до грани довел, на честном слове держится! Поздно уже взрослеть-то, мечи точить пора!

— Ох, Торни, не зря тебе старейшины выговаривают: любишь ты нос в людские дела совать! — с укором перебил проводник. — И ничегошеньки в них не смыслишь!

— Сам дурак! — огрызнулся в запале гном. — Разберись сначала, кто ты: либо Человек, либо Каст, не болтайся серединка на половинку! Суди, но только мерку выбери!

— Да что случилось-то?! — возмутился Санди. — С чего бы это вдруг «страна на грани»?

Торни осекся и замер с поднятыми вверх руками, которыми рубил воздух, подтверждая правоту, замер, схожий с окаменевшей бородатой птицей.

— Ты их по воздуху, что ли, вел? — наконец выдавил он.

— Руки-то опусти, — ехидно посоветовал старик.

Гном схватился за голову.

— Что случилось?! Так по-вашему, по-людскому, все, что кругом творится, — в порядке вещей? — захрипел он, сам не свой от негодования. — То, что Пустоглазые по Святой Элроне шастают? Подземный поток принес: их в самом Рорэдоле гоняли, — так это, выходит, житейские будни?! Среди стражников Семипалые объявились, Двери и Дыры пространство изрешетили! Они ведь просто так не открываются, Пути в Иные Миры, их открывают те, кто Силу за собой чует, а ни одной приятной Дверки что-то у них не получается. Нежить иномировая по Хейвьяру шляется, подумаешь, невидаль! Так что ли?

— Торни, Торни! — вскинулся проводник. — Остынь, не заводись! Ты их раскалил — ковать можно! Хватит мехи качать!

Гном засопел, насупился, но смолк.

Король и шут с облегчением перевели дух.

— Ошибки Светлого короля — дело самого Светлого короля, — строго приговорил Эйви-Эйви, — хотя я по-прежнему считаю, что не так уж Денхольм виновен. Он только-только начал править сам, Торни, а ведь непросто выбраться из-под ненавязчивой опеки Совета. Это вина Йоркхельда, не Денхольма. Зря он оставил престол на мальчишку…

Король чуть было не ляпнул, что отнюдь не считает опеку Совета ненавязчивой, как раз наоборот, да еще и спич в защиту погибшего брата заготовил! Но получил безжалостный тычок сзади, чуть ниже пояса. Больно, но вовремя! Любимая присказка Санди. Денхольм понял намек и закрыл рот, не проронив ни слова. И попытался молча, без оправдательных речей, переварить упреки сердитого гнома. Получалось плохо, разум упорно твердил: «Не я виноват, не мою голову секите!», а сердце болезненно сжималось, полное самых дурных предчувствий.

— Как же вы шли? — не мог упокоиться гном.

— По вашему Старому Тракту. Объясни лучше, человеческий обличитель, почему бастионные гномы закрыли Ворота…

— А все потому же! — съязвил Торни, устало принимая из рук Эйви-Эйви миску с похлебкой. — Ну что? Рассказывать? Или закрыли обвинительный сезон?

— Ты и ваши гномьи дела королю приплетешь? — восхитился шут.

— А это не только наши дела, — огрызнулся Бородатый, орудуя ложкой так, что посмотреть было любо-дорого: будто это он, а не путники, оголодал в дальней дороге. — И спорьте не спорьте, вина короля, что стражники его совсем распустились! Где ж тебя носило, побратим, если ты этой были не слышал?

— В разных местах, — уклончиво ответил проводник. — Да ты продолжай, не отвлекайся…

— А что продолжать-то! — смачно выругался Торни. — Паскудная история, и только. Будни, так сказать! Обнаглели стражнички да наехали: по Элроне, мол (по земле, значит), ваш Тракт пролегает. А раз по земле — платите пошлину с каждого товара. Да выплатите долг за аренду лет этак за тридцать! Бастионные их раз послали, второй… На третий к сторожевому посту за горами лишь трое купцов вернулись, ободранные, с клочьями вместо бород, рассказывают, что остальных в заложники взяли: в Итанор везти побоялись, за реку отослали, в Хомак. Ты нас знаешь, как никто, побратим: гномье ополчение собирается быстро. И ходить по земле мы умеем. Бастионных и не ждали под стенами: вошли, как топором разрубили, вызволили своих и обратно, раскидывая в стороны тех, кто пытался загородить дорогу.

Торни закурил трубку, запустив широкую пятерню в общий кисет, повздыхал, покряхтел:

— Очень мирно тогда прогулялись, даже за бесчестье вырванных бород мстить не стали.

— Дальше! — потребовал старик, катая желваки под сведенными судорогой скулами.

— Дальше? Ты зубами-то, Эаркаст, не скрипи. Сточишь раньше времени те, что еще остались, а нам исправлять! Дальше… Стражники, придурки, догонять бросились. А как же! Честь страны и все такое! Те, кто в сторожке караул нес, их на топоры приняли. Всех бы порубили в запале, но старейшины приказали отходить. У Горы последних, как щенков, раскидали, а Ворота запечатали. Не стали ни войны, ни прочей чепухи мстительной объявлять, рассудили на остывшие головы: воевать с Вилемондом да с Холстейном — воевать со всей Элроной. Не испугались, рорэдримов пожалели: соседи все-таки, а прикажут выступать, осаду налаживать — и куда они, воины, денутся?! Просто закрыли Ворота, взяв для откупа закрома зерновые под Фором.

— Ясно, — видно было, с каким трудом дается старику его показное спокойствие.

— Ясно ему! В сумерках-то! Ты бы лучше ел, побратим: суп остывает, вино киснет. И дальше слушай. Дальше-то еще интереснее! Когда года этак через два элронцы охолонули — души у них в задницы попрятались. Потому как узнает мальчишка в короне — обидеться может: как же, такая заваруха и без него! На мировую пошли! Были неправы, говорят, погорячились! Выкупы всякие предлагали, только чтоб гномы торговать возвращались. Выяснилось к тому же, что и от воркхов округу тоже гномы защищали, а теперь вот — лишь рорэдримы наездами! А бастионные — кремень! Такое им в послании завернули — чуть новая война не началась! Людишки даже ответа не прислали, ни гневного, ни ругательного, вообще никакого! Не им, тупоголовым, с гномами в словесах соревноваться!

Король краем глаза следил за проводником. Но вспышка гнева погасла, так и не разгоревшись, и теперь старик понуро ковырялся в миске с супом, сваренным на подземный манер, в честь гнома. И даже на вино смотрел с непривычным равнодушием.

— Вот в такие минуты, — вздохнул Эй-Эй, откладывая ложку, — я и жалею о том, что я не король, честное слово жалею…

— А в другие минуты сожаления душу не терзают? — с преувеличенной серьезностью спросил Санди.

— Нет, — отмахнулся фыркнувший проводник. — Тогда я слишком хорошо понимаю: не к моей роже Кленовые Листья! До отметины — может быть. Но не теперь!

А Денхольм снова давился скупым рассказом о случившемся за время ЕГО правления. Посыпал себе голову пеплом раскаяния и молчал. Как тянуло вернуться во дворец, посадить на кол виноватых!

Что толкнуло его на поиски приключений? Заставило забыть о долге?

Сдалась ему эта Зона, будь она проклята!

Куда он идет? Зачем? Повернуть! Назад! Домой!

Но знал, что не повернет. Знал, что дойдет до конца.

И молчал.

— Короля они боялись! Акоролю вообще все по фигу! — продолжал меж тем бубнить гном, прикладываясь к жбану с пивом, припертому с нижних подвалов на вершину исключительно из любви к ближнему. — У короля одна забота — чтоб корона на ушах удержалась: не по его голове, чай, ковали-то! У короля вашего — столица там, Боги его Светлые, невеста, говорят, красавица. Вся сила в любовные дела ушла, выше дворцовой стены и не подпрыгнуть!

— Оставь, Торни, — похлопал гнома по плечу Эй-Эй. — Опять ты без толку горн раздуваешь.

— Что это за гномы такие — бастионные? — умел же ввернуть, горе шутовское!

Будто важнее проблемы на данный момент не нашел!

Сам король уже посольство за посольством слал, Камень Зарга отдавал оскорбленным, лишь бы уладить давние обиды, вернуть былых союзников, а у Санди одни глупости на уме.

— А это, малец, те, которых вы форпостными величаете, — снисходительно пояснил гном, любовно перебирая раззолоченные косы бороды. — У вас, людей, ведь просто: взял — назвал, захотел — переиначил. Для гнома так: раз слово сказано, быть по сказанному!

— Эти горы до Войны Магии звали Бастионными, потому как на них крепости стояли, Последние Бастионы перед дорогой на Итанор, — вмешался несколько оживший Эйви-Эйви, обрывая восхваления Народу Кастов на полуслове. — Ну а когда Войска Пустые Ласторг смели, через Сторожки прошли да Рорэдол осадили, им те Бастионы стали — что зубочистка в руках копьеносца. Они горы обошли с двух сторон и принялись разносить Вилемонд по камушку.

— Забыли, что гномы — не крысы, чтобы по норам отсиживаться, в тылу их оставили, — вставил повеселевший Торни.

— А для всей Элроны гномьи укрепления стали чем-то вроде передового поста, главной и последней надеждой. Ну а когда с помощью Кастов выиграли Войну, решили в память о беспримерном подвиге горы назвать Форпостом. На все карты как Форпост нанесли одну, драгоценными каменьями по мраморному полю выложенную, гномам преподнесли в подарок.

— А старейшины Последних Бастионов карту ту топорами рубили, пока силы не иссякли! — ввернул заключительное слово гном, изрядно подобревший после пива. — Истинное имя до сих пор в ходу, хоть среди людей и не помнит никто!

— Утомили мы молодежь сказками, побратим, — отложил вдруг трубку Эйви-Эйви. — Ты в Гору-то нас поведешь?

— Поведу, — степенно согласился Торни. — А ты думал, отпущу дальше шеи ломать? Только не теперь: зачем зря народ баламутить? Все спят давно…

— А может, прямо сейчас? Проскочим потихоньку…

— Не выйдет! — ехидно усмехнулся гном. — На посту сегодня Хайкл. Помнишь такого? Зануда редкая, просто помешан на Своде Основных и Малых Законов. Пропустит он тебя без Церемонии, как же!

Проводник обречено вздохнул и повесил голову.

А король мысленно охнул, попытавшись представить парня, считавшегося занудой даже среди педантичных Кастов.

— Ладно, дети мои, — подытожил махнувший рукой Эй-Эй, — раз втихую пройти не получится, надо спать. Завтра вам предстоит столкнуться со знаменитым гостеприимством Кастов, а это дело нелегкое. Ложитесь-ка и засыпайте, набирайтесь сил.

Санди, давно клевавший носом, принял предложение без лишних эмоций, просто откинулся на подушку из древнего тряпья и закрыл глаза. Вскоре умиленные побратимы с наслаждением выслушивали рулады его храпа, с видом истинных знатоков оценивая тоновые переходы.

Король долго ворочался, усталость и ломота во всем теле гнали прочь Дремотного Йоххи, ныла вывернутая ступня. Смирившись с нежданной бессонницей, он затих, вспоминая прожитый день, раз за разом проходя опасные кряжи, раскачиваясь над пропастью, приглядываясь к подползающей черной тени. И вслушивался в неровное дыхание сидящих перед очагом…

— Бедовые они у тебя, Эаркаст! — выдох, полный горечи и невнятных предчувствий. — Себе на уме. Где ты подобрал их? И зачем?

— Это не я их подобрал, — вдох, впитавший сарказм первой встречи, — это они ко мне, как клещи к собаке, прицепились. Душу из меня сосут…

— Устал? — вдох, полный затаенной заботы и нежности.

— Устал, — выдох согласия и безнадежности. — Безумно. До смертных судорог. Ведь не куда-нибудь веду, в Зону…

— В Зону? — выдох, прерывистый от гремучей смеси изумления и негодования. — Этих?

— Этих, — не вдох, покорность и обреченность, рвущие тело. — Самое смешное, что они — Посланники Светлого короля, который решил наконец узнать всю правду до конца. Потому и веду, как чумной, пену кровавую сплевываю. Знаешь, Торни, они ведь в Проклятом Доме исхитрились переночевать…

— Посланники… Мальчишки! — выдох-пренебрежение, выдох-осуждение. — Ты их вывел, что ли? Ох, дурак ты, дурак! Отчего не сжег до сих пор пакость эту?

— Не могу, — стон, оборвавший дыхание. — Силы не хватает…

— Ох, дурак ты, дурак всепрощающий! Хочешь, я сожгу? — вдох, глоток свежего воздуха, несущий надежду.

— И ты не сможешь, — вдох грустный и тяжелый, как надгробие. — Там на полу валяется Рогретенор, Великое Ожерелье Кователя из сокровищницы Дракона Маурата…

— Что?! — ураган, вобравший в себя весь воздух просторного помещения. — Пропавшее двадцать поколений назад Ожерелье — в Доме?! Святыня — в пыли и паутине?! И ты молчал!!!

— Молчал. И ты молчать будешь! — грозный окрик на едином выдохе, жесткий, берущий за грудки. — Иначе — война! Может быть, роковая для Кастов!

— Рогретенор! — выдох-мука, тоска, вой души.

Вдох-вопрос, безмолвно-беззвучный, тихий, как нависшее небо перед грозой.

И через столетия — ответом на все загадки Мироздания — вдох-смирение:

— Ты прав, побратим. Это война. Война до последнего Каста. Я промолчу, богатый одной этой тайной. Я промолчу и не возьму Его к себе… Но хоть увижу, даже если ценой станет моя никчемная жизнь!!!

— Нет, Торни, — ласковый отказ, выдох, наполненный любовью и беспокойством, — я слишком хорошо запечатал дверь, тебе не пройти. Да и Само Ожерелье впитало в себя боль Великого Мечника… Не стоит.

— Ты открыл мне Ворота к земному блаженству, — выдох, уткнувшийся в колена, — я увидел сияющие Лики — и Дверь захлопнулась. Теперь мне суждено прожить жизнь, зная, что Рогретенор здесь, под рукой! И уйти в Камень, так и не увидев Святыни. А какой-нибудь безалаберный искатель приключений пройдет сквозь Заклятие, толкнет дверь и возьмет в руки Капли Вечности, Синие Слезы! Пусть впитает боль, пусть примет смерть! Но увидит, увидит!!!

— Оно не стоит твоей скорби, поверь…

— Тебе, конечно, лучше знать, проклятый счастливец!

— Счастливец? Я?

— Прости, побратим. Но ты прав: теперь я не смогу сжечь Дом…

— Давай спать, скоро рассвет окрасит вершины…

— Дай руку и покажи Его во сне!!!

Тишина, наполненная позвякиванием посуды, шелестом одеяла — одного на двоих.

— Нет уж, побратим! Давай перевернем: так у меня ноги мерзнут!

— Да что мы, барышни, друг к дружке прижиматься?! Возня. И дружный храп.

Измученного беспечным отношением нерадивого Йоххи Денхольма пробрала самая черная зависть: умели же эти люди-гномы засыпать! Раз — и уже витают где-то далеко. А он! А что, собственно, он? Засыпая, проводник коснулся его рукой…

Всемогущие Боги! Он давно спит и завидует во сне спящим! С ума сойти!

Король повернулся на другой бок, поудобнее устроился на собственном обносившемся элькассо и… полетел вслед за гномом и стариком: он тоже хотел еще разок взглянуть на Рогретенор, Синие Слезы Вечности! Наутро их растолкал гном.

— Ну и горазды вы, люди, дрыхнуть! Да самый отъявленный засоня-Каст давно в кузне горн раздувает! — ворчал и бранился Торни.

— Поднял ни свет ни заря, — не уступал ему сварливый спросонья Санди, — так еще и издевается!

— Ох, разрази вас громы надгорные! Проспите вы когда, нибудь свою удачу!

Они с удовольствием выкупались в бочке с нагретой водой и не спеша позавтракали кашей с ветчиной и копченостями припасенными домовитым гномом.

— Ну что? — осторожно и немного настойчиво спросил проводник. — Готовы к торжественной встрече?

— Погоди! — с хрустом потянулся король. — Было бы глупо упустить возможность увидеть нашу цель. Эй-Эй, я хочу пройти на восточный склон и посмотреть на Зону…

— Напрасная трата времени, — с нажимом возразил Эйви-Эйви. — Вы все равно не разглядите силуэты Охранных гор…

— Я хочу пройти на восточный склон, — Денхольмом овладело упрямство, коронованное упрямство, просыпавшееся всякий раз, когда ему осмеливались перечить, — а что я там увижу или не увижу — мое дело!

— Но господин! — сжал кулаки старик, набирая полную грудь воздуха, но вместо бурной тирады покорно опустил голову, выдыхая шумно и смиренно: — Воля ваша, хозяин.

Гном в изумлении переводил взор с одного на другого, а потом, как показалось королю, в самой глубине его темных зрачков родились воспоминание, понимание и сменивший их ужас. Панический ужас, охвативший все тело. Торни дернул себя за раззолоченную бороду и уперся ногами в пол, заслоняя дверь наружу своей широкой спиной.

Денхольму хватило одного краткого взгляда, чтобы понять: переупрямить сына подгорного Царства ему не удастся.

— Ну и в чем дело? — возмутился шут, азартно потирая руки.

— А я не открою вам дверку, — безмятежно пояснил гном, не двигаясь с места.

— С какой радости?

— С такой. Нечего вам делать на склоне!

В Короле медленной волной поднимался гнев. Он очень не любил, когда его куда-то не пускали. Да еще и не объясняли почему.

А вместе с гневом забурлило, набирая силу, заклинание, маленький ураган, способный смести с дороги даже кряжистого сына Народа Кастов. Причем вместе с заговоренной дверью.

Гном перехватил его взгляд, скользнул равнодушным взором по пристроившемуся за спиной короля Санди и спокойно, не таясь, коснулся потертого топорища у бедра.

Король напрягся и схватился за меч. Но память вытолкнула затертые страхом и болью образы, и разозленный Денхольм сглотнул нахлынувшую слюну, захлебываясь мягкостью, кошачьей невесомостью, с какой умеют двигаться гномы.

Как ласково и цепко они держат противника взглядом исподлобья, как упреждают удары, словно притягивают чужое оружие на прочное топорище. И как трудно бывает удержать казавшийся единым с рукой меч, попавший в захват тяжелого боевого топора!

Сгорбленная тень встала между ними.

Сгорбленная серая тень с фиолетовым посохом, отведенным к самому уху.

— Перестань, Торни. Я же говорил тебе, они — Посланники короля. А ты хоть и сердитый, но все же верный подданный Потомка Итани.

И гном, скрипнув зубами, убрал руку подальше от топора.

— А вы, господин! Стыдно. Как ребенок перед яркой куклой. И сколько можно учить: не сталкивайте заклинания, Тьма вам в печенку.

Король, как нашкодивший щенок, смущенно шмыгнул носом и отвернулся.

— Открой дверь, Торни…

— Нет, Эаркаст! Не гневи Богов! — не угроза, мольба, неумело прикрывшая слезы.

— Открой. И шагнем навстречу Судьбе.

— Ну хоть ты не ходи. Не надо!..

— Бесполезно, гном. Ногу кто подвернет, или камень в пропасть скатится… Все равно ведь рвану вас спасать…

— Не надо! — уже не слезы, скрытое рыдание.

— Если все так серьезно, — подал голос и вовсе застыдившийся король, — я не пойду. Сразу бы сказали…

— Пойдете, — твердо и резко ответил старик. — Потому что я так решил. Молчи, побратим. Всю дорогу я пытался ускользнуть, вырваться, обойти… И мне надоело играть в прятки с Судьбой. Слышишь, Йоттей! — заорал он прямо в закопченный от времени потолок. — Мне надоело уворачиваться!

Отстранил гнома, бормотнув что-то себе под нос, вышиб ногой дверь и вышел под удары снежной поземки. Следом шагнул Денхольм, напуганный странными словами, но не желающий подавать виду. Сзади пыхтели, толкаясь локтями, гном и шут.

Не было за стеной ни чудищ, ни Темных Богов. Ничего не было, кроме ослепительного солнца, языков ледника и пропасти под ногами, открывающей вид на Ласторг. Ветер ерошил седые вершины угрюмых Сторожевых гор, ветер играл в снежки, одевал замерших в восторге путников в сияющие мантии. И молния не ударила в святотатцев.

Король смотрел, чуть дыша, на темно-зеленое кружево у себя под ногами.

Он видел редкие квадраты обработанных полей и грязно-коричневые пятна городов.

Он видел плавный изгиб величавой реки и раскрывшее широкие объятия гостеприимное ярко-синее море.

Он видел раздолье лесов. Он видел искру голубого топаза озера Хэй, сердца Медвежьего края. Он видел даже темную ленту легендарного Граадранта…

А вот схожих с копьями вершин Охранных гор почему-то разглядеть не удавалось, словно морок застилал глаза, щитом отражая любопытные взоры.

И не было четкой границы между обжитыми местами и Эствендом, Областью Пустых Земель, проклятием Священной Элроны!

— Я предупреждал, — тихо и печально заметил старик, — ничего интригующего здесь нет. На то они и Охранные горы, хозяин, что видны не всякому.

— А ты? Видишь?

— Я вижу. Но мне этот вид — ножом по сердцу.

Четверо стояли у самого края.

Четверо над пропастью, бок о бок.

Переплетясь руками вместо страховочных концов.

И что-то темное и страшное витало над непокрытыми головами, мерно взмахивая стальными безжалостными крыльями, словно обрывая переплетение дорог, оставляя лишь одну, торную, острую, как бритва.

Дорогу на восток.

Дорогу к Зоне.

Глава 19. ГНОМЬЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

Король устало спускался по каменным ступеням.

Король давно сбился со счета, запнувшись где-то на второй тысяче.

Он шел, лаская рукой шершавые стены узкого коридора, лестницы, ведущей вниз.

Впереди мерно колыхался факел гнома. Сзади пыхтел и спотыкался шут.

Иногда, оглядываясь на поворотах, Денхольм ловил взглядом глаза замыкавшего шествие проводника, становившиеся с каждым новым пролетом все теплее и спокойнее. И почти забывал тот покорно-горький отблеск ведомой на бойню скотины, что родился в старческих зрачках на восточном склоне Сторожевых гор.

Проводник был с ними. Живой и невредимый. И ничего страшного из-за глупой выходки короля, дани родовому упрямству, не случилось.

Ступени спешили сорваться в пропасть, в самое сердце гор, обрываясь и петляя в узких проломах. И гулкое эхо доносило ворчание и кряхтенье сердитого Торни.

За каких-то два часа они добрались до двери. Но воспрянувших духом короля и шута ждало разочарование: назвав какое-то заклинание-пароль, гном толкнул створку, гордо прошествовал мимо вытянувшегося часового и продолжил спуск.

Вторую дверь, побольше и понаряднее первой, путешественники восприняли более спокойно, и взгляд на ступени не вызвал головокружения и протеста.

Третья дверь стала всего лишь досадной помехой на пути в подземную бесконечность.

Странным было то, что неимоверная толща горы над их головами почти не давала о себе знать, не давила, не угнетала. И не было полуобморочного состояния впечатлительной души от осознания возможности обвала. Напротив, сердце билось ровно, и разум вновь и вновь соглашался с проводником, всю дорогу твердившим: нет в Мире Хейвьяра места спокойнее, чем владения гномов.

Отшлифованный камень стен сменила четкая и суровая резьба.

Теперь они шли сквозь одну бесконечную битву, окруженные грохотом баллист, свистом стрел, звоном клинков, обреченные видеть оскаленные в последнем смертном крике лица, но не слышать оглохшими ушами хрипов и стонов умирающих воинов. Неслись кони, жарко дыша окровавленными мордами, трубили военные трубы, мерно и гулко грохотали походные барабаны Кастов, Держателей Равенства Весов.

Внезапно рев битвы сменился нетерпеливым, волнительным ожиданием предстоящей сечи. Два войска в боевых порядках, расставленных рукой умелого полководца, стояли друг напротив друга, полные азарта драки, неверия в смерть. Веры в свою правоту и победу! Трепетали штандарты, струились по ветру знамена, фыркали лошади.

И путники были подобны вождям, делающим последний смотр своим войскам, одобряющим славной и гордой речью готовых умереть за правое дело.

Тишина ласкала будущих смертников. И стоял в отдалении Шестирукий Бог, вольно раскинув угольную черноту Крыльев, вознеся к небу два темных, как провалы памяти, меча. Стоял и ждал обильного приношения, напряженно всматриваясь в даль, ища вековечную свою соперницу, Старуху с паучьим липким взглядом…

А потом бесчисленных воинов, боевых коней, богато украшенные колесницы сменило поле, простое поле спелой пшеницы, гнущейся под тяжестью налитых колосьев. Высились седые горы, взявшие под крыло покатые крыши домов небольшой деревеньки, и трубы выпускали в Небо жертвенные дымки с запахом свежевыпеченного хлеба… И стоял в отдалении прекрасный город, окруженный волшебным садом, белокаменный город, словно наполненный перезвоном хрустальных колокольцев. И танцевали над пшеницей дивные девушки, изогнувшись и воздев к небу тонкие прозрачные руки. И мерно стучали молоты в открытой кузне… А рядом с кузней отчаянно спорили, преисполнясь злобы и праведного гнева, коренастый Каст и дивный эльф, бранились с перекошенными лицами, готовые руками впиться друг другу в горло!

Король шел вниз и словно плыл по свернувшемуся, как молоко на солнце, времени, плыл назад, в прошлое, плыл к истокам… Он попытался представить себе увиденное наоборот, будто поднимаясь к вершинам. Спор. Два войска, жаждущие крови. Битва…

А дальше? Тишина. Гладкая полировка. Пустота. А потом и вовсе шершавость необработанного камня…

— Эй-Эй передает, — прошептал сзади шут, — что это работа великого гномьего Мастера Торка, и изображает она историю войны некогда дружных между собой эльфов Эастеля и гномов Двуглавка. Он говорит, что истоки той войны покрыты плесенью давности. И теперь Касты утверждают, что началась она из-за просроченного платежа за доспех, а Дивный Народ грешит на фальшивый камень в ожерелье.

— Красиво! И жутко…

— Еще бы! — откликнулся впереди идущий Торни. — Мастер Торк потратил на барельефы двадцать восемь лет и три дня. И умер прямо на лестнице, успев лишь отшлифовать участок стены под новые работы. После его смерти так никто и не решился продолжить эпопею, а учеников он не имел, все недосуг было!

Девятая дверь отворилась легко и непринужденно, едва они успели подойти.

Красивая дверь в три гномьих роста, украшенная кованым серебром и самоцветами.

За дверью ждала, сверкая огнями и остриями сталагмитов, огромная зала. За дверью бряцал оружием малый дивизион караульной стражи, выстроившийся в две шеренги.

Забеспокоившийся король остановился, борясь с нестерпимым желанием на всякий случай схватиться за меч, оглянулся на проводника.

В ответ на беспокойный взгляд старик ответил тихим воем и изобразил зубную боль вкупе с головной. Но глаза его по-прежнему лучились теплотой. Глаза его сияли и смеялись. Блудный сын возвращался домой, и заботливые родичи готовили торжественную встречу.

Невольно чеканя шаг, они проследовали за избавившимся от обгоревшего факела Торни вдоль почетного караула, точно по узкому мосту, по острию меча, не в силах свернуть и уклониться от обряда.

Бесконечной была анфилада сменяющих друг друга зал, вспыхивающих при их приближении разноцветными огнями. Бесконечным был строй малого дивизиона, касты воинов, смыкавших за ними шеренги, перестраиваясь в девять ритуальных рядов, словно подталкивая в спину вернувшегося из загула Эаркаста, попросту Безбородого на языке хозяев Горы. Эйви-Эйви отшучивался, дружелюбно переругиваясь с передней шеренгой, и король, не знавший языка, с удовольствием улавливал по-мальчишечьи счастливые интонации вечно сварливого старика.

Старика, отвергнутого людьми.

Старика, вернувшегося домой.

Впереди метнулся ввысь свет многочисленных светильников, скользнул вдоль мраморных стен, повис над головами, переплетаясь с гулом голосов, заигрывая с серебристо-серой пылью в верхних галереях…

Они вступили в поистине огромную залу, потолок которой терялся, заслоненный вспышкой световых проходов. И не ощутили под ногами пола.

Навес прочного крестообразного моста держал их над пропастью, и шеренги лучших бойцов подземного царства словно упреждали любопытство неосторожных, заслоняя спинами изящные, но хрупкие перильца.

Торни остановил их рукой, а сам спокойно и уверенно дошагал почти до самого круга площади, повисшей на стальных опорах креста, где возглавил левую шеренгу воинов, любовно оглаживая бороду и прижимая к груди обнаженный топор.

Почетный караул неторопливо разместился по ярусу галереи, огибавшей пропасть.

Король, прищурившись, поднял голову и насчитал еще девять галерей, одну над другой, смыкавшихся наподобие конуса. В галереях толпились, возбужденно крича и размахивая руками, принарядившиеся по случаю праздника Касты.

Эй-Эй улыбнулся и помахал им посохом.

— Это Коллирег, господин, — взволнованно пояснил старик, — Зал Моста Обрядов. Мы находимся внутри высочайшей вершины Сторожевых гор, Калторны. В далекие, почти забытые времена здесь текли потоки лавы взбудораженного вулкана. Потом вулкан уснул. Прошли века, и его сон стал смертью. Вечность заглянула в незрячие глаза великана, полные радужных грез, и поселилась в них, убивая желание жить. Гномы расчистили окаменевшие потоки Крови Гор, окольцевали внутренность вулкана цепями галерей. В центральном круге построили мосты и площадь. Книзу пропасть опять сужается, и те девять галерей, что под нами, словно отражают верхние ярусы.

На круг площади вступили девять длиннобородых гномов в богатых одеждах с посохами вместо топоров. Остались стоять на кромке, напротив людей, величавые, полные достоинства и властного дружелюбия.

— Девять старейшин, — шептал проводник. — В Элроне все гномьи государства считаются вассальными по отношению к Светлому Королю, Потомку Итани. Поэтому, хотя их и принято называть царствами, здесь нет Верховного Правителя, как в других горах.

— Фэй туар грени хоэ эйверс[18]! — в один голос провозгласили старейшины.

И эхо традиционного приветствия гулко загудело, заметалось по галереям.

Король наморщил лоб, не зная, что ответить, и вопросительно взглянул на проводника. Но вместо Эйви-Эйви ответил Торни. Преклонив колено, сердитый гном еле слышно пробормотал что-то себе под нос. Старейшины изумленно вскинули густые брови и обменялись выразительными и, увы, не слишком обрадованными взглядами.

— Фэй туар грени мо тано[19]! — с улыбкой возвестил старик, словно остужая раскалившийся горн недоверия. И, не переставая улыбаться, пробормотал одними губами: — Ну же, Торни! Вспомни!

Словно услышав призыв побратима, гном кинул на них напряженный взгляд, потом вновь заговорил, уткнувшись носом в сталь навесного моста.

Старейшины опять переглянулись, на этот раз с пониманием и постепенно возвращающимся дружелюбием.

— Сначала побратим пояснил им, что вы не знаете языка, — зашипел Эй-Эй, — и Девять разгневались, не понимая, каким образом чужаки, недостойные быть Друзьями Гномов, проникли на Священную Церемонию. Потом умница Торни напряг содержимое своей бесценной бороды и вспомнил, что вы — Посланники Светлого Короля. И все стало на свои места.

— Мы рады приветствовать наших драгоценных гостей! — перешли на язык Элроны смилостивившиеся старцы, пристукивая посохами. — И втройне рады возвращению нашего сына, достойнейшего среди людей, мудрейшего среди гномов. Гора потускнела и состарилась без тебя, Эаркаст!

— Мои дороги вне Горы были покрыты пылью печали и утрат!

— Как долго ты шел домой, сын Кастов! Клянусь киркою Кователя, твои морщины разгладятся от тепла наших сердец и наших горнов! Твоя старость переплавится в молодость, как морщинистая руда перетекает в идеально гладкую форму творения!

Вздохнувший с облегчением король, не скрывая интереса разглядывал Правителей подгорного Царства. Борода каждого выделялась среди прочих бород своей длиной и густотой, а также фиолетовым цветом, цветом Государства-Стража, Священной Элроны. У каждого девять ритуальных косиц были заплетены аккуратными традиционными колосьями и унизаны драгоценными камнями. Каждый носил на груди знак своего Старшинства и единственную серьгу в ухе, оттягивающую мочку и полностью повторяющую нагрудный символ.

Говорившего гнома украшало ожерелье из переплетенных медных нитей, отяжеленных стальной тележкой, выполненной старательно и точно, с большим усердием. Тележка в ухе была наполнена тускло посверкивающими негранеными алмазами и изумрудами.

— Это Хорм, — словно подсмотрев за Денхольмом, тихо пояснил Эй-Эй, — Старшина Рудокопов и Камнедобытчиков. За ним следом — Старм, Старшина Гранильщиков и Гравировщиков.

— Мы рады твоему возвращению, Эаркаст, да подарят тебе милостивые Боги бороду длинную, как Путь, которым ты идешь! Лучший камень из богатого Пятого Яруса не засияет без огранки, и блеск сына Кастов пока тускл и неразумен. Но ты вернулся, и да воссияют твоя душа и твое мастерство всеми огненными гранями!

Этот гном носил тяжелую золотую цепь, отягощенную единственным изумрудом небывалой огранки, сверкающим и переливающимся, как сполохи солнца в молодой листве. И серьга в ухе вторила сиянием зеленой искры Цейр-Касторота.

— Твоя седина бликом зеркала отражает невзгоды твоей Дороги, Эаркаст! Но как из седой массы разгоряченного стекла появляется радужная оболочка замысла, твои беды расплавятся и примут форму, избавленную от страданий!

— Это Грольт, Старейшина Стекольщиков. Его эмблема — верх совершенства: хрустальный шар, заключенный в стеклянную оболочку тоньше мыльного пузыря. И вместо цепи — перевитые стеклянные нити. В его касту также входят Ищущие Секреты камня, а еще все местные лекари. — Старик чуть заметно шевелил губами, и король придвинулся плотнее, чтобы лучше слышать. — Дальше — Сейт, Старшина Механиков, самый мудрый и самый оригинальный гном Сторожек.

— Часы жизни Горы сбились, перепутали минуты после твоего ухода, Эаркаст. Разладились все механизмы, в которых не хватало длинного винта. Твое возвращение подобно хорошей смазке, мой друг. Я искренне рад тебя видеть!

Эмблема Сейта была сложна не то что для понимания, для описания! Странное сплетение колес, в которых зачем-то прорезали дыры и сделали зубцы, схожие с горными вершинами. Воистину великой мудростью должен обладать гном, чтобы заведовать всеми чудесами подгорного царства!

— Мне ли говорить, как я рад тебя видеть, сын Кастов, изобретший новый способ закалки! Тебя трудно сравнить с Топором, ты скорее Клинок, вспоровший серую ткань наших будней!

— Этот крепыш с топориком на шее — Гейд, Старейшина Оружейников, весьма почитаемый в Горе гном, под его началом трудится наш Торни. За Гейдом — Шторн. Его эмблема тоже сложна: девять сплетенных из золотой нити шаров, один в другом, подвешенные на тончайших цепочках! Он стал Старшиной Ювелиров уже на моей памяти, победив в честном поединке самого Хорна Серебряное Кружево! Всей Горой выбирали победителя. Пятьдесят три части голосов против сорока семи!

— Даже неграненый камень нуждается в хорошей оправе! Поверь мне, мой мальчик, Гора — лучшая оправа для Каста. Даже если его зовут Эаркаст!

— А вон тот, рядом с ювелиром? — Санди умел подбираться незаметно, а уж по части подслушивания ему не было равных. — Ну этот, с алмазным перышком?

— Это не алмаз, — терпеливо пояснил Эйви-Эйви, — это заключенный в кварцевую оболочку графит. Старки, Старейшина Хранителей Слова, Глава местных поэтов. Однажды по пьяни я его переговорил, а потом проиграл на официальном состязании, позорно проиграл, на пятом слове, поскольку пришел безбожно трезвым. С тех пор он смотрит косо, будто одолжение делает, — думает, я поддался!

Как долго мы ждали
И ждали напрасно…
Нам птицы шептали,
Нам травы звенели,
Что дальние дали
Укутали Каста,
Домой не пуская,
Следы заметая!
Но птицы позвали
И травы стерпели,
Когда безучастно
Их ноги топтали
На длинной дороге,
Ведущей к порогу!
— А вот дальше почему-то Ганви… — Старик непонимающе дернул щекой при виде сурового на вид гнома, украшенного тонко выделанным пергаментным свитком. — Неужели за эти три года ушел в камень Сарр, мой Учитель? Меня ведь обучал обычаям, вдалбливая трудно выговариваемую историю Рода и боевых заслуг новоприобретенных предков не кто-нибудь, а сам Старейшина Хранителей Знаний.

— Хочу напомнить присутствующим, что бесценный Неграненый Алмаз Сторожек возвращается уже в восьмой раз. И, как подсказывает логика событий, должен будет вернуться в девятый. В девятый раз мы примем тебя, бродяга безбородый, по ритуалу Большого Церемониала, так и знай! И больше никуда не отпустим!

— А последний? — отвлек от тревожных мыслей король. — Со странной штукой на шее?

— Это не штука, — обиделся Эй-Эй, — это кастет [20], Кулак Бородатых! Знаменитый кастет Мастера Эшви, Старейшины Воинов. Старику давно за триста, а его кулак по-прежнему валит честолюбивую молодежь. Между прочим, это отец отца Торни…

— В смысле — дед?

— Хорошо, господин «просто Санди», — покорно закивал Эйви-Эйви, — пусть будет дед. Но у Кастов другой счет. Отец, отец отца, отец отцов, роккенди, эккенди, эшккенди, свеккенди, арккенди, векта (Начало). И плох тот гном, что не может с ходу назвать девять колен своего Рода, имена своих предков и их наиболее славные дела. Гномы из касты Хранителей Знаний перечисляют предков всех родов вплоть до основателей, вплоть до Начала Начал.

— Я не стану точить острие словес по поводу твоего возвращения, мой мальчик. Я рад, что ты дома, сын сына, я рад твоему примирению с Торни.

— Кстати, о Торни, — вновь подал голос король. — Он оружейник, ведь так? А стоит среди воинов!

— Торни в свое время совершил ужасную глупость, — с еле приметным налетом грусти ответил проводник. — С таким-то, как вы выражаетесь, дедом он по праву считался лучшим бойцом Горы и возглавлял левую фалангу. А потом взял и сменил касту, ушел в оружейники. Ни с того ни с сего. И путного ответа от него добиться не смогли. Но место в строю осталось за ним, ведь претендент по-прежнему должен победить его в честном поединке, а хотел бы я посмотреть на того Каста, что одолеет Торни!

— Считаешь, сглупил сердитый гном? — хихикнул шут, смазывая торжественность встречи.

— Все мы рады твоему возвращению! — Голоса Старейшин слились в могучий выдох, от которого дрогнули, казалось, нерушимые своды.

— Я и сам ему рад! — просто ответил Эйви-Эйви, складываясь пополам в земном поклоне. — Каждый из вас наполнил мой разум знаниями, как наполняют водой опустошенный кувшин, а тело приучил творить прекрасное. Вы от щедроты душ своих подарили мне новую жизнь, сотканную из понимания и любви. Вы подарили мне Дом, ничего не потребовав взамен. И уходя, я оставляю слишком много, чтобы считать все то, что происходит за пределами ваших благословенных Гор, жизнью, достойной упоминания. Поверьте мне, дорогие учителя мои и родичи: если бы я мог НЕ ИДТИ, я бы не ступил ни шагу за ваши кованые Ворота!

— Мы слышим тебя, Эаркаст, — ответил за всех старый Эшви. — Мы знаем, по КАКОЙ Дороге ты идешь, мы знаем, как ТРУДНО НЕ ИДТИ по такой Дороге. Оттого втройне сильна наша радость, если Путь приводит тебя к Воротам в царство Сторожек.

И Старейшины ответили поклонами на поклон, метя пол площади своими холеными бородами. Гномы на верхних и нижних галереях зашумели и застучали топорищами по перилам, одобряя и подтверждая все выше сказанное. Судя по отдельным выкрикам, Касты получали почти физическое удовольствие от проводимого обряда.

— Как ты сказал? — шепотом изумился Эй-Эй. — Сердитый?

— Ну, — замялся Санди, — ведь он все время сердится и бранится!

— Его последнее имя так и переводится, — усмехнулся старик. — Сердящийся, ворчливый!

— Последнее?

— Пятое, если быть точным.

— Сколько же всего имен у Бородатых?

— Странный вопрос, — пожал плечами Эй-Эй, в то время как на площадь вывели пятерых гномов с едва наметившимися бородами, и король не сразу понял, что это не молодняк, а вполне взрослые, сформировавшиеся девушки. — Девять, разумеется. Первое имя дается при рождении, и им владеют родители. Вторым именем нарекают через сорок пять лет, при введении в Род, и оно принадлежит всем родичам. Третье — еще через сорок пять лет — при вступлении в возраст Выбора Пути, ну а следующие за ним почти все принадлежат обществу. Кроме четвертого, которым нарекает Учитель и которым владеет безраздельно. При братании Торни подарил мне свое Второе Имя. Я, хорошенько прикинув и подсчитав, ответил ему тем же.

Девушки на площади замерли, в притворном смущении потупив очи. Должно быть, они были хороши на непритязательные взгляды гномов, но человеческое естество мешало королю трезво взглянуть в их лица. Оно орало, что бородатых женщин впору в цирке показывать, а не выставлять, словно кобылиц на продажу.

— Это еще кто? — снова хихикнул шут.

— Не смейся, — сурово одернул проводник. — Это радость родов, счастье Горы. Красавицы, еще не выбравшие себе суженых. Девушек не стали бы мучить ради меня, но строка ритуала предписывает показать Незамужних Вернувшемуся в Дом, прельстить красотою, заарканить, связать канатами брака. Семейному гному зазорно оставлять жену и шастать по миру бродячей крысой!

Гулкий восхищенный шепот длинным шлейфом тянулся следом за прелестницами. Всего пять девушек на армию неженатых гномов! При таком богатстве выбора поневоле начнешь придираться!

Не оттого ли красавицы тайком бросали в сторону безбородого дылды, хоть и названного Неграненым Алмазом, испуганные взгляды. Только не меня, только не меня! — казалось, кричали подведенные графитовой пастой глаза.

Впрочем, не все девицы отводили взоры, тая мольбу и пытаясь скрыть красоту. Одна, самая бойкая, смотрела прямо и чуть кокетливо, лукаво улыбаясь и подмигивая.

— Да, — уныло протянул беспощадный Санди, — ты и тут успехом у женщин похвастаться не можешь!

— Я привык, — кротко ответил Эйви-Эйви.

— Не грусти, Эй! — подтолкнул его король. — Посмотри, как стреляет глазками вон та милашка! По-моему, сбрить ей бороду — так очень симпатичная мордашка получится!

— Ты только ей не говори! — фыркнул старик. — Это Токли, сестра Торни. Ну и моя, само собой. Плутовка знает, что уж ей-то брак ни в коем разе не грозит, вот и хорошится перед остальными.

— А одна-то, погляди! — зашипел шут. — Да она же с Торни глаз не сводит! Точно-точно!

— Флеки, — грустно подтвердил проводник. — Бедная хорошенькая Флеки.

— Да неужели же эта сердитая пустая башка от своего счастья откажется?! — возмутился король, подозревая, каких немалых трудов стоит завоевать сердце такой вот красотки.

— Счастье уже сыграло с ним злую шутку, — разом помрачнел Эй-Эй, почти не глядя на священный танец, не слушая призывный звон браслетов с колокольцами. — Да я же рассказывал вам, господин!

Король ожесточенно замотал головой, пытаясь разгрести ворох всего того, что успел наговорить за время пути проводник. Санди разобрался в этой груде быстрее:

— Так Торни — тот самый гном, чья невеста погибла в лавине?! Тот самый, что проклял тебя? И после этого вы — братья?!

— Одно другому не мешает. Сначала проклял сгоряча, потом пожалел о сорвавшемся слове. А с тех самых пор все колдуньи и гадалки, будто сговорившись, твердят мне одно и то же мерзкое пророчество…

Девушки оттанцевали и были награждены бурными аплодисментами восторженных зрителей. Пестрой стайкой, звеня браслетами и сверкая огнями самоцветов, кинулись прелестницы врассыпную по перекрестьям моста. Лишь печальная Флеки задержалась перед непроницаемым и суровым Торни, но сестра Сердитого Гнома ухватила ее за запястье, увлекая за собой.

Старейшины снова склонили головы и поинтересовались, не пал ли на какую из красавиц выбор Вернувшегося. Просто так поинтересовались, на всякий случай, не надеясь на утвердительный ответ.

— Да, — спокойно и уверенно ответил старик.

И зашумело, перекатываясь, море гномьего удивления.

— Да, — повторил Эйви-Эйви, и голос его, серебряный голос менестреля, взлетел под самые своды и опустился вниз пронзая сердце Горы, — все прекраснее становится юная Флеки, чистая и прозрачная, словно капля сапфира.

В молчании встретили его слова Старейшины, не зная, что сказать, не смея верить своему счастью. Поднял голову хмурый Торни, уже не сердитый, а попросту удивленный и растерянный настолько, что забыл прикрыть упавшую челюсть.

Король и шут немногим от него отличались, борясь с искушением вылить ведро холодной воды на голову безумца.

— Всех затмевает своей красотой синеглазая дочь Рода Фаргов, — преклонил колено Эй-Эй, — но не может Идущий Между взять в жены даже лучшую среди Богинь. Не должен. Ибо нет конца его Пути в мире живых желаний.

Старейшины разом перестали ликовать и удивляться. Выражение их лиц будто впитало в себя кислоту всех лимонов Мира. Выбрал и отказался. Поиграл, будто у голодного миску риса отнял! Не будет пышной, богатой свадьбы, не породнятся два славных Рода, как давно мечталось их предкам. Ибо не МОЖЕТ Идущий Между остановиться!

Но на всякий случай вернули Флеки, сумевшую покорить сердце самого Эаркаста. В подземном мире последнее слово в сердечных вопросах всегда остается за женщиной. И если мужчина не может остаться, почему бы девице не уйти вслед за избранником? Ушла же Эариэль следом за Итани!

— Нет, — тихо, но твердо ответила синеглазая красавица, кинув тоскующий взор на Торни.

И Фарги обреченно вздохнули. Снова «нет»! В который раз «нет»! Самому Эаркасту — «нет»! Упрямая девчонка! Но в то же время, горделиво выпятив груди, другим родам: видали! Знай наших: сам Алмаз Неграненый сватался!

Девушку отпустили, проводив печальными взглядами.

А Старейшины расступились, приглашая проводника на четвертый мост перекрестья.

Эйви-Эйви кивнул королю и шагнул в образовавшийся проем. Двинувшимся следом Денхольму и Санди загородил дорогу мрачный Торни:

— Вы должны остаться здесь. Вы не Касты и тем более не Вернувшиеся, чтобы кланяться Пресветлой. И вы пока не Гости, чтобы просто взять и уйти. Для приема гостей существует другой Ритуал.

И в этот момент приговора усталым ногам король полностью прочувствовал давешний жест проводника, всю гамму ощущений зубной боли вкупе с головной. И кивнул гному с обреченной покорностью.

Им предстояло простоять еще одну Церемонию, к вящей радости собравшихся на галереях Кастов.

Откровенно говоря, все то, что произошло после ухода проводника, запомнилось редкими обрывками, всплывая на девственной глади озера забвения одинокими листьями кувшинок.

Славословия сливались в одну нескончаемую речь, а наиболее ярким событием Церемонии представились два мягких и удобных кресла, принесенных по просьбе заботливого Торни. Смутно помнилось, что Сердитый гном весь Ритуал Приема Гостей истуканом простоял за их спинами, подсказывая нужные ответы, поклоны, жесты. Король изощрялся в плетении словесных кружев, витийствовал не хуже любого Каста, но мысли его бродили далеко, и почему-то казалось, что он вовсе не гость Сторожевых гор, что он сидит в собственном дворце на троне слоновой кости и принимает посольство. Если бы не Торни, Денхольм неизбежно сбился бы на покровительственно-величавый тон, привычный ему с детства. Тон, с которым не расставался во время приемов его брат Йоркхельд. Тон Владыки Государства-Стража, самого большого и мощного королевства на суше Хармм. Но когда он начинал изучать свои ногти и принимать скучающие позы, бессовестный гном щипал его чуть ниже поясницы, заставляя нервно елозить и подпрыгивать.

Судя по реакции благодарных зрителей, слабые попытки изобразить благостного монарха прошли незамеченными, а прочие ответы радовали слух своей толковостью и верным построением фраз, что было оценено по достоинству мастерами ковки стиха и шлифовки граней разговора. Наградой стараниям короля, вспотевшего от натуги воспоминаний прочитанных в детстве книг, была сравнительно краткая речь Эшви. Отец отца Торни и Эаркаста брал гостей под покровительство Рода Хермов и объявлял начало Девятидневного Круга. Гномы одобрительно загудели, застучали топорами и ногами.

— Что значит «Девятидневный Круг»? — тихо спросил у Торни шут.

Сил короля хватило лишь на то, чтобы повернуть голову и уставиться на гнома с прямо-таки неприличным любопытством. После трехчасового словесного поноса язык прилипал к нёбу и пить хотелось смертельно.

— Отец отца мудр, — несколько неопределенно ответил Сердитый гном, — мудр и хитер. Он понял, что вы не просто гости, что вы — ведомые Эаркастом. Без вас он не уйдет, а вы теперь не сможете выйти из Горы как минимум девять дней Круга, ибо одной лишь попыткой нанесете смертельное оскорбление нашему Роду. Вам стоит встать и раскланяться. Вот так, хотя можно было и пониже. А теперь следуйте за мной. Думаю, Токли и мать позаботились о том, чтобы накрыли стол побогаче.

Король и шут честно повторили поклон и, поддерживая друг друга, устало побрели следом за Торни. Сосредоточившись на процессе ходьбы — крайне тяжелом занятии для онемевших нижних конечностей, — они почти не замечали величественных и прекрасных зал, равнодушно взирая на бесподобные статуи и игру неотделенных от породы, но тщательно отшлифованных самоцветов. Они просто шли, им мерещились сытный ужин и мягкие постели.

В своих мечтаниях они пропустили переход от стремящихся в поднебесье сводов, не сразу сообразив, что невольно пригибают головы, стараясь не задеть потолки коридоров. Не слишком низкие, в два гномьих роста, но для не самых малорослых Людей Мира — прямо-таки на пределе. Короля и шута вели в жилую часть Горы, в родовое крыло Хермов.

Многочисленные комнаты сменялись мастерскими, производили неизгладимое впечатление поистине гигантские кладовые и сокровищницы, холодили спины ледяные языки погребов. Поражали раздольем кухни с огромными жаровнями по центру, на которых постоянно что-то шкворчало и кипело в прокорм плодовитому и богатому роду, весьма почтенному в Горе. Ибо двое из потомков Херма в данный момент носили эмблемы Старейшин, возглавляя касты Воинов и Ювелиров, ибо множество баллад было сложено о подвигах Хермов, сумевших выжить даже в горниле Войны Магии, уничтожившей почти все население Сторожек.

И снова комнаты, спальни, гостиные, длиннющий обеденный зал, способный вместитьвсе семейство, включая самых отдаленных родичей. Библиотека: пять рядов богато украшенных стеллажей — роскошь, доступная далеко не всякому Роду. Ну да что вы, любезнейшие! Ведь сам Сарр, мудрейший Сарр женат на дочери Рода Хермов! И шесть сыновей Рода недаром корпели в пыли Хранилища Знаний, тонкими кисточками выводя списки со старинных преданий! Да и среди благородных, отважных предков было много сказителей и летописцев, не ленившихся оставлять манускрипты во славу собственного Рода!

Бездушные и покорные, брели мимо всего этого великолепия король и шут. Сладостное видение, подсмотренное в одной из приоткрытых спален застилало им взоры: кровать, достойная тролля! застеленная свежайшими простынями! набитые птичьим пухом подушки! Сказка, волшебная греза!

Но вот их втолкнули в последнюю дверь, и их взорам открылась небольшая, уютная гостиная, где за кружкой винца и нехитрой закуской коротали время нестарый еще гном и блаженно вытянувший ноги Эйви-Эйви.

— Отец отца объявил Девятидневный Круг! — еще с порога заявил Торни, подошел к сидящим, хлопнул по плечу названого братца, цепляя с блюда кусок холодной баранины. — Мне вот интересно, Эаркаст, ты будешь ругать старика или спасибо скажешь?

— Я ему ноги целовать стану! — горячо и растроганно заверил проводник, отправляя в рот горсть засахаренных в меду орехов.

— Да вы входите, дорогие гости, не стесняйтесь! — пророкотал степенный гном, отставляя в сторону кружку, размерами больше напоминавшую жбан. — Сегодня я за хозяина. Отец моего отца Тирт с утра не в духе, в сон его клонит. А папаша Эшви пошел сопляков посохом гонять, тех самых, что перед вами парадным половиком расстилались. Меня зовут Гарт, я отец этих двух шалопаев. Вот Эаркаст с ходу поклялся Святым именем Кователя, что вы для него — что родные братья. И, следовательно, принимать мы вас должны так же, как его самого, то есть попросту и без всяких церемоний. Соврал, наверное, но слово сказано, а с Кователем пусть он сам разбирается. — Хозяин огладил густую холеную бороду и гулко расхохотался. — Да ты посмотри, сынок, они же тебе сейчас земно кланяться начнут!

— Могли бы и поклониться хоть разок, — проворчал старик, хитро подмигивая Денхольму, — спины не сломаются. Сколько раз я их из беды за вихры вытаскивал, ну да этот-то случай почище будет! А так бы на каждый день Круга: подъем — ритуал, завтрак — ритуал, по нужде сходить — и то ритуал! Свихнулись бы, наверное, люди ведь, не Касты!

— И потому, дорогие гости, у вас сейчас три пути вместо одного-единственного: в ванную, в спальню, в столовую. С чего начнете?

Король привыкал дышать заново, понемногу воскресая от пережитого ужаса и сменившего его облегчения. Говорить в таком состоянии было трудно, но, по счастью, шут сохранил завидное присутствие духа и сумел ответить довольно бодро:

— Спасибо радушным хозяевам! Меня зовут Санди, его вот, — хлопнул он по плечу короля, — Денни Хольмером кличут. И думается мне, что сначала мы помоемся, потом поедим, а потом завалимся спать дня этак на три!

— Выбор, достойный солидного мужа, — важно кивнул головой Гарт, пряча улыбку в холеной бороде. — Вода давно согрета, о гордость благородных родителей. Мой блудный сын проводит вас, я полагаю. Ему и самому, судя по запашку, не мешает почистить свои скудные пегие перышки! — . и ласково потрепал по загривку почтительно склонившегося долговязого «сыночка».

— Чего это ты блудный-то? — заинтересовался шут по дороге к блаженной чистоте. — Блудил, что ли, много?

— Скорее уж блуждал, — ухмыльнулся проводник, распахивая дверь ванной комнаты. — Или заблуждался. Блуждающий по дорогам сын Гор. Заблудшая в потемках ложных истин душа Каста… Выбирайте, что вам больше понравится!

Ванная комната! Святилище и гордость любого Рода. Услада утомленного тела, идол рудокопов и оружейников, шлифовальщиков и стекольщиков. Победа разума, позволяющая механикам отмыть от смазки засаленные черные руки. И смыть боевой пот натренировавшимся воинам. И даже отчистить от библиотечной пыли и чернил бороды летописцев и хранителей слова!

Они мылись долго и с наслаждением, удивляясь мимолетно странному переплетению труб с хитроумным названием «Водопроводно-отопительная система. Объект Сторожки-Хермы. Старший мастер Свени», как было указано на украшенной завитушками стальной табличке. Еще ряд табличек различного цвета с преобладанием красного предвещали многие беды и упреждали желания, достойные сумасшедших: «Не курить! Возможно скопление газа!», «Не сверлить, труба — пять уардов!», «Вытирайте ноги!», «Уходя, сначала погаси топку, а потом заверни воду!», «Экономьте масло светильников!» Особенно поражала воображение огромная надпись, сделанная прямо на стене: «Гном! Помни: в ванной комнате нельзя читать даже с металлических пластинок! Опасно для жизни!»

— И ничего смешного, — ожесточенно отдраивая пятки камнем пемзы, пояснил Эйви-Эйви. — Однажды один краткобородый недоросль зачитался допоздна, греясь в теплой водичке, и уснул прямо в ванне. Причем навеки, поскольку захлебнулся. Мало того, что сам камнем на дно ушел, как щенок беспутный, так еще и полкрыла затопил, бездельник. Не наш был, из Рода Марколов, но все-таки! Ведь Хермы всегда славились любовью к знаниям.

Через два часа блаженство и покой были грубо прерваны стуком в дверь. Сквозь неразборчивые и ставшие уже привычными ругательства Сердитого Гнома прорвалось краткое, но соблазнительное сообщение о том, что чистые полотенца лежат на полке в прихожей, а все остальное семейство, свободное на данный момент от срочной работы, давно пускает слюни у обильно накрытого стола.

Если что-то и могло заставить короля встать, отрывая священную пятую точку опоры от нагретого мрамора, так это призыв к обеду. Наперегонки с Санди он бросился за полотенцами и был приятно удивлен, обнаружив на той же полке чистую, добротную одежу вместо собственных штопаных обносков. Высушив отросшие за долгий путь вихры и напялив несколько тесноватые и аккуратно подшитые по длине штаны и куртку, он понял, что подлецом будет, если не преклонит колено перед хлопотливыми и заботливыми мастерицами Рода.

— И когда они все успели? — растерянно поинтересовался Санди у синих изразцов, украшавших стены.

Ответом был оскорбленно-возмущенный вопль Эй-Эя:

— Могли бы и у меня спросить для начала! Торни!

— Между прочим, это не я сообщил отцу, что они тебе — родные братья! — донесся из-за соседней двери сварливый баритон Сердитого Гнома. — А настоящему Касту, сам знаешь, для брата одежды не жаль!

— Так это твое, что ли? — изумленно заморгал шут. — Да забирай обратно, что мы, звери, с человека исподнее снимать! — и запрыгал, с трудом вытряхиваясь из узких штанов.

— А! — махнул рукой проводник, неожиданно мрачнея. — Носите на здоровье! Все равно мне пока велико, отъедаться восьмидневок придется. А потом уже вряд ли понадобится…

— Вы идете или как? — Торни превзошел самого себя, вложив в простую фразу массу ругательных оттенков. — Или решили извести на «нет» весь наш Род, уморив его голодом?

В ответ Эйви-Эйви гордо распахнул дверь мощным пинком ноги, едва не расквасив нос топтавшемуся у порога побратиму. Но Торни недаром слыл одним из лучших воинов подземного царства и успел увернуться, разражаясь новым потоком ругательств.

Малая столовая Рода Хермов поражала исполинскими размерами, а семейство — плодовитостью. За огромным столом разместилось никак не меньше полусотни родичей, галдящих от умеренного любопытства и намеков оскорбленных желудков. Как успел объяснить по дороге Торни, в Зале торжественных приемов пищи собралось чуть меньше половины Хермов, что являлось неплохим показателем популярности Гостей Рода. Ибо далеко не каждый Каст может запросто бросить любимое дело и примчаться по первому зову, будь ты хоть трижды Старейшиной. А если учесть, что дальних родственников на данное мероприятие не звали вовсе, самомнение новоприобретенных друзей должно было расцвести махровым цветом.

Но короля и шута подобное количество народу малость пришибло, они скромно кивали на приветственные крики, кланялись, заслышав в общем гвалте свои имена, и даже не старались запомнить перечисляемые назвища присутствующих, подаривших еще двадцать минут ожидания животам, сведенным тоской по горячему.

Но вот с представлениями было покончено, и галдеж усилился: каждый из Кастов стремился первым осчастливить пришельцев каким-нибудь вопросом или приветственной тирадой. В безумной какофонии возгласов сохранил присутствие духа только Эйви-Эйви. Старик схватил своих подопечных за шкирки и дотащил до главенствующего стола. Надавил на шеи, заставляя поклониться хозяевам и усадил на низенькие скамеечки, вроде тех, на которые кладут протянутые к камину ноги. Гномы дружно и восторженно завопили, усаживаясь в добротные высокие кресла с удобными спинками, король им желчно позавидовал, но смирился, увидев, как долговязый Эй-Эй попросту скрещивает длинные ноги, прочно прилепляясь к пушистому коврику, постеленному на полу.

Обведя взглядом прогибающийся под снедью стол, Денхольм заметил три пустующих места.

— Глава Рода Тирт, — прошептал все замечающий проводник, — отец отцов, решил, что появление в Горе людей и мое возвращение не стоят того, чтоб покидать уютное кресло. А старый Эшви не придет, пока всю дурь не выбьет из юнцов, что от возбуждения сегодня перепутали строй. Третье кресло для его жены, Самми, вынужденной дожидаться строгого мужа.

Но вот гам немного утих, а потом и вовсе смолк, едва поднялся Гарт, радушный весельчак, принимавший их от имени всего Рода. Он бросил мимолетный взор на приунывших гостей, хитро подмигнул королю, пряча в бороде усмешку, и с самым серьезным видом призвал гномов к краткости, желая присутствующим занять рты аппетитной бараниной, более подобающей случаю, чем длинные ожерелья из перлов их премудрости и красноречия. После тирады, выпаленной на одном дыхании, хозяин сел и приступил к трапезе. Выждав пять почтительных минут, мужественно выслушивая одобрительное кряканье и хруст разгрызаемых костей, остальные родичи с радостным оживлением принялись разорять нагромождение блюд, кастрюлек [21] и горшочков. Изредка то один, то второй вставали с заздравным кубком в руке и произносили речи, как успел заметить на редкость наблюдательный шут, краткие для словообильных Кастов. Король невероятным усилием воли отрывался от процесса жевания и, внимая, улыбался с намеком на понимание, покорный воле Эйви-Эйви, немилосердно пинавшего его под столом.

— Вам бы головы пеплом дерева Ваги посыпать, — шипел проводник, вгрызаясь остатками зубов в баранью ногу, — да обойти меня пятью кругами, чествуя как Спасителя! Пока вы подыхали на Гостевом Ритуале, я успел обежать всех приглашенных и каждому Касту (заметьте, каждому!) предложил не расточать чудеса своей велеречивости. Поскольку в дороге только тем и занимался, что вдалбливал в ваши непутевые головы лучшие изречения достойнейшего из Бородатых, не называя, правда, имени скромного и благородного родича! Что стоит только кратко намекнуть, и вы поймете, какая бездна мудрости скрывается за длинной, что Путь к Небесам, бородой, и возблагодарите своих Светлых Богов за счастье лицезреть достойнейшего из мужей, сокровищницу знаний и ткача истинных шедевров словесных гобеленов! А потому улыбайтесь, господин мой! И кивайте с благодарным пониманием! Если бы не я, остаться вам голодными: негоже слушать речи с набитым ртом и отвлекаться на недостойную пищу!

— Во излагает-то! — восхитился шут. — Самих Кастов, шельмец, переплюнул! А говорили: гномы! Мастера словес! Слов на ветер не бросают! А тут сплошное словоплетство!

— Не передергивай! — строго осадил Эй-Эй. — Верное слово гномы ценят больше, чем совершенно отшлифованный камень. И обычно их речи кратки и емки. Другое дело ритуалы, церемонии: без богатого кружева речей они стали бы скучны. А тут еще и говорить пришлось по-человечески. Не гномы разбрасываются словами, будто ненужным шлаком, люди. На вескасте [22] моя речь уложилась в две короткие строчки. И была раскритикована Мастером Сарром как слишком длинная и сложная для понимания.

— Так он жив, этот твой Мастер Сарр? А ты переживал, что в Камень ушел учитель! — искренне порадовался за проводника король.

— Вон он сидит, — еле заметно кивнул Торни на степенного, белого, как снежные вершины, сухощавого Каста с глазами, смотрящими за грани этого Мира. — Что ему сделается, хотел бы я знать! И нас еще переживет, если захочет. Просто надоело старику развлекать народ Церемониями. Так и заявил: зрителем, мол, быть интереснее! И добровольно Эмблему сыну передал. А она Эаркастова по праву, между прочим!

— Перестань, побратим, — сморщился проводник. — Ты ведь знаешь прекрасно: я бы ее не принял.

— Знаю, — кивнул Сердитый гном. — Все знают. Но знать мало, нужно получить твой официальный отказ, а уж потом подыскивать замену. Не я составлял правила, и не мне одному поступок Сарра кажется верхом неуважения.

— Сарр — мой Учитель! — отрезал Эй-Эй, на вкус короля, слишком сурово. — Он — один из старейших Кастов Горы, а я — его недостойный ученик. На правах Учителя он волен делать со мной все, что пожелает: захочет — огреет посохом, а лишит наследования — закона и в этом не преступит!

Белый, как Покрывало Пресветлой Эариэль, старец вскинул голову и глянул неожиданно остро на чрезмерно повысившего голос ученика, в чьих волосах навеки застряли клочья туманов Итани. Проводник смолк и покаянно склонил голову. Но глядевший не моргая король успел уловить отблеск удовлетворения в зрачках серых, изумительно светлых глаз Гнома.

Торни ожесточенно зажевал, выливая свой гнев на бараньи ребрышки.

А Денхольм вернулся к своим обязанностям, выслушивая очередной панегирик и с любопытством оглядывая собравшихся за столом.

Утолившие первый голод гномы ели степенно, не забыв обвязать бесценные бороды хлопковыми салфетками, защищавшими от жира и острых соусов. Что поразило короля по-настоящему, так это обилие столовых предметов, настоящие дивизионы ложек, ножей и странных двузубых штуковин, именуемых вилками. Поначалу он растерялся до такой степени, что решил умереть голодным, захлебнувшись собственной слюной, лишь бы не уронить чести рода Людского. Но вскоре с облегчением заметил, что хитроумный и изворотливый шут вовсю уплетает экзотические гномьи блюда, подглядывая за проводником и сидящим напротив Торни. И мысленно улыбнулся, вспомнив свое удивление при виде безродного бродяги, ловко управляющегося с ножом в далеком трактире на подступах к Эрингару.

Соседние с ними кресла занимали наиболее почитаемые родичи основной ветви Хермов, и Сарр в эти ряды попал исключительно благодаря своей жене Холли, младшей сестре Главы Рода. Далее, ближе к двери, ведущей на кухню, располагались менее именитые и, как правило, более молодые Хермы, где при нормальном раскладе полагалось сидеть и Торни с Эаркастом. Но гостей принимал их отец, и наследники Рода получили право поглощать пищу вместе с Гартом за главенствующим столом.

Молодежь сидела возле самой двери, но перемены блюд получала в последнюю очередь, покорно принимая далеко не лучшие куски. Еще на Церемонии король успел отметить пристрастие наиболее смелых представителей нового поколения к ярким цветам — зеленым, оранжевым, алым, — в которые окрашивали не впечатляющие длиной бороды. Особо отъявленные модники добавляли подчеркивающие короткие плащи (к красной бороде — зеленую накидку и наоборот). И потому, вспоминая режущую глаз пестроту, с благодарным пониманием и симпатией разглядывал натуральную окраску главных украшений Кастов, не оскорбленную чуждым природе оттенком.

Как объяснил проводник, старики Рода учили простоте и скромности и держали в строгости молодняк. Лишь в парадных случаях сквозь пальцы глядели на ленты и украшения из драгоценных камней. Среди Хермов имела успех пословица: «Не Каст украшает бороду, а борода — Каста». И даже Старейшины с явной неохотой опускали тщательно заплетенные косы в чан с фиолетовой краской.

Вскоре король понял, что не в состоянии больше есть, пить и слушать хвалебные речи. Глаза закрывались сами собой, голова беспрестанно клонилась к костлявому плечу Эйви-Эйви. Он бы непременно уткнулся носом в тарелку, но умница Гарт, бесподобный и внимательный хозяин, снова подмигнул, дружелюбно и понимающе.

И встал, объявляя, что утомленные дальним переходом гости отправляются в опочивальню, а Кастам пора приниматься за оставленную работу.

Большинство гномов, как ни странно, приняло намек с радостью и торопливо сорвалось с мест, кланяясь и говоря подобающие случаю речи чуть ли не на бегу. Они отдали дань уважению Рода, они утолили голод и любопытство, ублажили слух гостей нектаром своего красноречия. А теперь их ожидало любимое дело, труд, который был тяжел, но не в тягость, труд, приносящий наслаждение.

Зала мигом опустела, остались лишь краткобородые недоросли, смачно доедающие остатки богатой трапезы. Достойные юнцы пересели поближе, прихватив свои тарелки, и теперь с воодушевлением грызли куски, обойденные вниманием привередливых старших.

Гарт смотрел на них с умилением и скрытой нежностью.

Самые молодые, вечно голодные растущие организмы. Дерзкие в своем неведении, готовые изумить весь Мир, но пока не решившие чем. Еще не принявшие Четвертого Имени, имени, которым нарекал Мастер, еще не выбравшие Пути. Надежда Рода Хермов.

— Проводи гостей, Эаркаст, — с улыбкой посоветовал хозяин блудному сыну. — А потом, если хочешь, присоединяйся к молодежи. Твоего аппетита, насколько я знаю, хватит, чтобы им всем бороды утереть!

Торни фыркнул в кулак, а король неожиданно подумал, что быть отцом уже состарившегося человека в два раза выше тебя — дело, наверное, непростое.

Гарт словно читал в его душе, потому как открыто расхохотался:

— Зато место для экзекуции гораздо ближе: наклоняться не надо!

Эйви-Эйви улыбнулся в ответ, преклонил перед названым отцом колени и подтолкнул к выходу из залы своих подопечных.

— Если ноги плохо держат, я могу и донести, а, господин?

Но король лишь растерянно развел руками, падая на пол,

засыпая на ходу. И уже во сне понимая, что по-гномьи сильные руки успели подхватить и устроить как можно удобнее на костлявом предплечье. Что он летит по воздуху, тает, испаряется, подобно утреннему туману…

И ему снилось, будто сам Йоххи несет его на руках где-то далеко от земли, и манящие звезды становятся все ближе и ближе…

Глава 20. ДЕВЯТИДНЕВНЫЙ КРУГ

Просыпался Денхольм долго, приоткрывая на миг глаза и снова опуская веки, задремывая, витая где-то на грани пророчества и вновь выплывая на поверхность. Потом, решив-таки почтить реальный мир своим присутствием, он лежал, уставившись в резной потолок, с наслаждением потягивался и гадал о времени суток. Мягкая полумгла затененных светильников мало способствовала желанию встать.

На соседней кровати мирно похрапывал Санди. И королю совсем не хотелось будить измотанного дальней дорогой друга.

Его ложе было мягко и удобно, достаточно широко, чтобы позволить себе раскинуть руки, словно крылья парящей птицы…

Невзрачная с виду мысль царапнула его любопытство: и зачем это невысоким Кастам такие здоровенные кровати? Но откуда-то из самой глубины расслабленного мозга пришел ответ, порадовавший оригинальностью.

Высокие бортики размещались не по короткой, а по длинной стороне его лежбища, достойного Богов. А значит, и сам он лежал не вдоль, а поперек! И кровать принесли из общей спальни — кровать, рассчитанную на девятерых гномов-холостяков. Или на двенадцать детей…

Королю стало смешно, и смех пробудил его к жизни.

Он встал, с удовольствием умылся над тазиком в углу и принялся за изучение изящного трехногого столика ценою в урожай одной деревни с плодородного поля. А то и больше.

Множество мисочек, прикрытых расшитыми салфеточками, кованые серебряные блюда, полные холодной снеди, крутобокие медные кувшины с богатой чеканкой и хрустальные бутыли, переливающиеся разноцветными огнями терпких, бодрящих вин. На каждой тарелке, на каждом кувшинчике были выгравированы суровые руны гномьего алфавита, чьи рубленые грани напоминали коренастые фигуры Бородатых и не терпели излишеств-завитушек. Денхольм почтительно прикоснулся к письменам, полагая их охранными заклятиями, краткой молитвой к неведомым Богам. И наказал себе уточнить у Эй-Эя.

Кроме роскошного завтрака на столике обнаружилась также записка, нацарапанная на клочке пергамента. Четкие правильные буквы, своей строгостью напомнившие руны на посуде. И кроющиеся за ними насмешливо-нагловатые интонации проводника.

Доброе утро (день, вечер, ночь), мои господа. Ну и сильны же вы спать! Честное слово, здесь у вас уже побывала толпа народу. Касты любопытны, а главное, всем хотелось лично убедиться, что Гости Рода именно спят, а не скучают, оскорбленные недостаточно пышным приемом. Они даже виновного нашли в этой мнимой обиде. И оказался им, разумеется, ваш покорный слуга. Ведь это бездельник Эаркаст подбил всех сократить заранее заготовленные речи! Но убеждаясь в том, что вы все-таки спите (а убеждались они дотошно, даже перьями в носах щекотали!), с виноватыми поклонами выходили, поражаясь вашим способностям в этой области. Завтрак и обед, заготовленные в вашу честь, столь же обильные, как вчерашний ужин, снова поедали всем Родом, желая вам жить так же долго и сладко, как вы спите. Теперь на жаровнях шкворчит ужин, но будить вас мне не разрешают под страхом родового проклятия. Потому как уже успели заключить с десяток пари, и азартные Касты следят за развитием событий. Когда проснетесь, первым делом высуньтесь из спальни, не терзайте понапрасну принявших вас с таким радушием. Там наверняка будет крутиться какой-нибудь юнец: кивните ему, а уж он-то наверняка оповестит всю Гору.

На всякий случай оставляю вам примерный план Сторожек. Гуляйте везде, где сможете открыть двери, но постарайтесь не забредать на нижние выработки: там слишком жарко и пыльно. Ваш Эйви-Эйви.

P.S. Сначала мы съели ужин, потом завтрак. Честное слово, вы сведете с ума здешних заботливых хозяек! Еле уговорил свою названую мать Тренни оставить вам немного холодной закуски и пойти передохнуть: бедняжка всю ночь не спала, подогревала куски получше, чуть ли не силой вырванные у отца! Проспите до обеда — и я выиграю пари у самого угрюмца Торни! Не подведите же меня, мальчики!

Король не знал, который сейчас час, равно как и того, во сколько обедают гномы. И ему было без особой разницы, кто выиграет этот глупый спор. Поэтому он встал, выглянул в коридор и кивнул подпрыгнувшему от неожиданного счастья краткобородому гному. Юнец недоверчиво заморгал, словно уже настроился на то, что загадочные гости проспят весь Девятидневный Круг, и рванул прочь, раздираемый гордостью и желанием поделиться сногсшибательной новостью. Денхольм вздохнул и приступил к трапезе, с интересом изучая набросанный от руки своеобразный разрез Горы.

Коллирег почти на равные части делил Гору по длине.

Срединный ярус с мостовым перекрестьем располагался едва ли не вровень с поверхностью земли и состоял из одних лишь роскошных залов. Исключение составляли Центральное Хранилище Знаний и Зал Битвы, в котором до девятого пота гонял своих учеников Старейшина Эшви.

Ярусом ниже находились Ворота и проход с Восточного склона на Западный. Там же располагались своеобразные казармы и сторожевые посты. Еще три яруса занимали складские помещения, закрома и мастерские. Остальные нижние штольни представляли собой все еще задействованные выработки, приносящие доход.

Девять верхних ярусов (и восемнадцать отсеков) отводились под жилые помещения для Кастов: по крылу на Род. И на карте жирным крестом было помечено местонахождение самого короля: шестой слева, ближе к северным отрогам, если смотреть на восток.

Основательно подкрепив свои силы ветчиной и изумительным по вкусу и выдержке вином, Денхольм оглядел Санди, хмыкнул, но решил не будить лучшего друга. И пошел изучать гостеприимный дом в одиночестве.

Для начала он обошел приютившее его крыло, с любопытством разглядывая гостиные, столовые и мастерские, обойденные ранее вниманием оголодавшего и полусонного организма. Кто бы ни занимался обстановкой здешних комнат, отличался он, несомненно, великолепным вкусом и разумной умеренностью. Почему-то раньше королю представлялось, что в подгорном Царстве не протолкнуться от диковин, нагроможденных во всех помещениях до самых потолков. И теперь откровенно недоумевал при виде утонченной И элегантной мебели, скупо расставленной по периметру стен. Почти каждая комната служила оправой для какой-нибудь композиции в центре: бесценной работы ваза, изумительной красоты и величины камень, выступающий прямо из серой породы, карликовые деревья в обрамлении заиндевелых трав… Все остальное: и диваны, и кресла, столы и этажерки, даже ковры продолжали и подчеркивали тему и стиль, не смея перебивать, перекрикивать, не стремясь особо выделить собственное «я».

И это было красиво.

Это было единственно верным решением, берущим за душу щемящим аккордом музыки вещей, живых, одухотворенных в своей неподвижности.

Застывшая мелодия, заледеневшие звуки…

Ненароком забредя на огромную кухню, Денхольм еле вырвался из цепких рук хозяйки, попытавшейся накормить его вторично. И заодно узнал, что обед будет через два часа. А значит, Сердитый гном выиграл-таки спор у незадачливого проводника.

Усладив свою душу родовыми красотами, король спустился на срединный ярус, покатавшись заодно на подъемнике для перевозки особо тяжелых и ценных грузов, как услужливо сообщала медная табличка. Тяжелым он себя, понятное дело, не считал, а вот ценным…

Многое в его душе вывернули наизнанку покои Рода Хермов.

Но по залам срединного яруса Денхольм бродил, не в силах закрыть рот и хватая пересохшими губами пропитанный торжественностью и торжеством воздух. Он не мог даже описать своих чувств, ему хотелось лишь одного: упасть на колени и молиться всем Богам Мира, благодаря за то, что существуют мастера, способные творить такое!

А ведь он видел лучшее из всего, что было создано в Мире Хейвьяра! Он видел Рогретенор, Синие Слезы Вечности! Но Ожерелье коснулось его и отпустило, оставив лишь тяжелый осадок чужой боли. А залы Сторожек рождали безмолвный гимн застывшему камню, мраморным жилкам, самоцветной россыпи.

Тихая радость, невесомое ликование, слияние Жизни и Смерти!

Он растворялся в светящейся серебряной пыли, он плыл, захлебываясь восторгом. И он пел, кружась в водовороте солнечного света, проникавшего из невидимых глазу проемов. Как прекрасны были Сторожки снаружи! Как божественны были они изнутри!

Временами взгляд натыкался на статуи и панно, которым хотелось улыбаться, как родным, настолько явно сквозила в них родовая манера, особый стиль Хермов. И Денхольм не боролся с искушением, улыбаясь во весь рот, вскидывая голову с гордостью, о существовании которой и не подозревал, — с гордостью сына, внимавшего рассказам о славных деяниях предков. Может, оттого, что настолько привык к Эйви-Эйви? И себя поневоле приписывал к знаменитому Роду?

Король знал, что немалой честью было разрешение украсить своим творением один из главных залов. И был крайне удивлен, прочтя под изумительным каменным полотном, притянувшим его, как притягивает свет ночного костра глупых бабочек, подпись: Эаркаст.

Набрав побольше воздуха в непокорную грудь, Денхольм отошел подальше и УВИДЕЛ…

Увидел небывалый по красоте город посреди плодородной, сказочно зеленой равнины. И сады, полные летней истомы, ломящиеся от яблок, напоенные гудением шмелей. И шелестящие золотом колосьев поля. И радугу над искрящимся водопадом близких гор, и недвижимую гладь вечно холодного озера, ломкую от первых листьев, опавших с роскошных кленов, растущих окоем. Увидел дивный сапфир невероятно близкого неба, почти уловил присутствие Богов. И наткнулся на россыпь чистейшей воды алмазов, разбрызганных звездами по темнеющему небосводу. Он увидел флаги над городом, трехцветные флаги из равных полос черного, серого и ослепительно белого, и крохотные медальоны деревень, впитал в себя краски каждого дерева, куста, выпил единым глотком воды медлительной реки, почти услышал перезвон крохотных серебряных колокольчиков, пронзивший окаменевший воздух…

И наткнулся на темное, неживое пятно, уродливым шрамом перечеркнувшее сияние солнечного дня.

Напротив города, схожего с волшебным сном, застывшей маской боли чернели израненные временем скалы, крошащиеся зубы старца, гниющие и отравляющие жизнь вечным зудом…

Панно оставило ощущение сказки в оправе лжи и соленой горести. Ощущение страха и непонимания. И не было рядом Эйви-Эйви, способного пояснить и успокоить.

Откуда он принес это видение? Что хотел вложить в корчащийся от судорог отвращения камень?

Остальные залы были подобны мерцанию звезд на бархате ночи, они врывались в сознание, выдирая с клочьями сердце, чтобы навеки оставить его в прохладе своих колоннад.

Увлеченный, разнеженный, почти потерявший рассудок король толкнул очередную богато украшенную дверь… и очутился прямо посреди кровавой схватки, орущих проклятия глоток, сверкающей стали топоров.

Долгие месяцы опасного пути сделали свое дело: не успел разум осознать происходящее, а тело уже летело к дальней стене, извернувшись в сверхчеловеческом прыжке. И когда ноги плотно прилепились к мраморному полу, и упруго согнулись колени, напрягаясь, готовясь к новому прыжку, руки уже сжимали прихваченную где-то старинную алебарду.

— Отставить! — за месивом искаженных яростью лиц и мокрых от пота бород раздался сухой, раздраженный, как воспаленное горло, голос. — Все по местам!

Смешение бород и топоров рассосалось так быстро, что король и глазом не успел моргнуть. А взмыленные Касты уже ровняли две длинные шеренги.

— Ну и кому это в Горе жить надоело? — сварливо поинтересовался Эшви, отирая праведный пот недавнего боя. — А, нас решил посетить благородный гость, украшение Рода! И почему же гость, желая принять участие в наших скромных забавах, не прихватил с собой оружия, достойного битвы? И зачем же этот вездесущий гость терзает алебарду моего эккенди?

Оробевший от такого приема, Денхольм скромно отставил реликвию в сторонку, разве что ножкой не повел, мол, я даже рядом не стоял, оно само!

Но Эшви лишь возмущенно хмыкнул и прицокнул языком:

— Чтоб вам всем, дармоеды, так прыгать в минуты опасности! А ты, гость, раз пришел, бери-ка в руки топор. Посмотрим, на что ты годишься!

Король хотел возразить, что не знает даже, как лучше ухватиться за топорище, но не успел. Лишь язык высох и отнялся от волнения, когда руки ощутили всю тяжесть дерева и стали, слитых воедино.

Старейшина поигрывал своим знаменитым кастетом, вприщур выбирая ему соперника из охочих до драки учеников, и Денхольм почти смирился с неминуемым позором, но тут шумно распахнулась потайная дверь, пропуская странное существо, похожее на дикобраза, вместо колючек утыканное остриями мечей, копий, топоров и каких-то совсем уж немыслимых образований. Вся эта груда с диким грохотом рухнула на не шлифованный мрамор пола, и над завалом сверкнули злобные глаза Торни.

— А разгребать будете сами! — с достоинством огладив бороду, заявил он. — Сколько раз просили: пришли, Мастер, гнома, пусть заберет барахло! Что донес — все ваше, чего не досчитаетесь — мы не виноваты. Балуйтесь на здоровье.

Сердитый гном хотел удалиться с видом оскорбленной невинности, но цепкие пальцы родного деда ухватили внучка за ухо, выволакивая на середину залы.

И, как заметил растерянно оглянувшийся король, не было среди прочих Бородатых ни насмешливых ухмылок, ни скрытого злорадства. Одно лишь сочувствие. Многие невольно прикрывали ладонями собственные мочки, недобрым словом поминая хватку Старейшины.

— Вовремя ты заглянул к нам, малыш, весьма кстати! — ласково пропел Эшви, в то время как Торни усиленно боролся за свободу передвижения.

Но вырваться из захвата старика было непросто, и Старейшина продолжал, посмеиваясь:

— Покажи-ка мне, милый, не позабыл ли ты мою науку! К нам вот гость скучающий забрел, как увидел драку — сразу за оружие схватился. Так не позабавишь ли гостя, отступник?

И узловатые пальцы выпустили наконец пунцовое ухо.

Торни недовольно фыркнул, завертелся волчком, разражаясь площадной бранью, а когда остановился, в руках у него переливался холодными сполохами тяжелый боевой топор, перед которым тускнело, превращаясь в безобидные игрушки, прочее оружие, собранное в Зале Воинской Науки.

Король посмотрел в глаза гнома, полные все тех же сполохов, прикрытые клочьями бровей, и стало ему не по себе. Страшно ему стало, как будто прочел он свой смертный приговор. Будто снова стояли они в древней Сторожке, лицом к лицу, и первая молния гнева и непонимания уже сверкнула, и тяжелый воздух дрожал, скрученный тугой пеленою близкой грозы…

И не было рядом проводника, способного остановить неминуемое!

Гном кратко рыкнул и ударил первым. Денхольм судорожно выставил неумелый блок, топор скользнул в разом вспотевших руках и…

И неожиданно занял то самое, единственно верное положение, прирос к ладоням, готовый принять и отразить любой удар. Почти любой.

Потому что он снова почувствовал себя Кастом.

И вспомнил, как мягко, невесомо умеют ходить гномы. Как ласково и цепко держат противника взглядом исподлобья, как упреждают удары, словно притягивают чужое оружие на прочное топорище. Как стремительно наносят удары, как небрежно пленяют клинок врага, как освобождаются из захвата сами…

Сердитый гном дрался молча, с гримасой отвращения, будто делал грязную работу. Словно сытый горный кот игрался с падалью, которую и есть неохота, и выбросить жалко.

И бой закончился с той же стремительностью, с какой взлетела первая атака. Безоружный король опустил руки, всей кожей чувствуя остроту лезвия, царапающего грудь.

— Неплохо, раздери мне клещами причинное место! Совсем неплохо! Пять с половиной минут против Торни — столько ни один из этих дармоедов не продержится! — от сдержанной похвалы Мастера предательски защипало в глазах, но сил на достойный поклон все же хватило. — Кто обучал тебя, гость? Похоже на стиль Эаркаста…

— Ты ошибся, отец отца, — Торни успел зачехлить свой бесценный топор и смотрел исподлобья с гремучей смесью горечи и удовлетворения, — это не стиль Эаркаста. Побратим предпочитает свой посох удару хорошей стали. Чужая рука, рука того слюнявого кретина, что был когда-то твоим лучшим учеником, но не сумел отомстить обидчику Хальдейма. Брат говорил, наши гости заночевали в Проклятом Доме… — гном дернул щекой, торопливо поклонился и вышел прочь.

— Вон оно что… — непонятно чему огорчился Эшви. — А я-то, старый слепец, хотел тебя в пример ставить, Посланник. Но достойный муж не надеется на чуждое умение, взятое волшебством. Достойный муж всему учится сам и сам отвечает за невыученное…

— А я пытался предупредить, что не умею драться вашими топорами, — спокойно возразил король, стараясь удержать срывавшееся после битвы дыхание, не дать дрогнуть правдивому ответу. — Я не звал из памяти тот бой. Он пришел ко мне сам, — и выскочил вслед за Торни, у самого порога вспомнив про поклон.

И врезался в гнома, уткнувшегося лбом в холодный камень.

Словно в стену впечатался.

— Ты чего? — обиделся Торни.

— Прости, — смущенно забормотал Денхольм, отирая холодный пот, след новой волны панического ужаса: а ну как снова схватится за топор?!

— Да ладно, — вяло отмахнулся Сердитый гном. — Не привык еще получать нагоняи от Мастера? Поживешь пару восьмидневков в Горе — привыкнешь. Отцу отца доброе слово костью поперек горла становится. Говорят, я весь в него. И среди его имен тоже есть назвище «Торни»… Зачем ты так? Глупо получилось…

— Я испугался, — честно признался король. — Испугался что ты меня убьешь.

— Стоило бы, — задумчиво хрустнул пальцами Торни, словно руки разминал. — Ну да живи пока. Пока…

— Пока я — гость? — прищурился Денхольм, всем нутром ощущая проснувшуюся силу несказанного на вершине заклинания.

— Не бери в голову. Я не трону друзей побратима… А выходит, прав старый Мастер, — резко сменил тему и заулыбался гном, — в минуту настоящей опасности достойный воин собирает свое умение в кулак. И собственный страх становится боевым кнутом в достойной руке… Тебя проводить куда-нибудь?

— Где Эйви-Эйви, Торни? — улыбнулся и король, вполне удовлетворенный заявлением гнома. — С тебя, кстати, причитается, Бородатый: спор выиграл, как-никак!

— Увы, мне, Бородатому! — фыркнул гном. — Твой приятель по-прежнему дрыхнет в спальне. И, как утверждают сведущие Касты, способен проспать до второго пришествия Кователя. Так что спор выигран только наполовину… Пошли, Хольмер, Эаркаст точит перья в библиотеке старого Сарра.

Они снова прошли зал за залом, с таким восторгом и старанием осмотренные королем. И снова сверкнул, завораживая, притягивая, как кусок магнитной руды железные опилки, город, чудесный город проводника, волшебное видение, перечеркнутое окалиной злобы и гнили.

— Ты не знаешь, что это такое? — благоговейным шепотом спросил Денхольм у Торни.

— Выпендреж, вот что это такое! — Сердитый гном сбавил шаг и притормозил у панно. — Ни один уважающий себя Каст не поставит подписи под работой. Дело должно говорить само за себя и нести нечто большее, чем простую оболочку зримого замысла. Истинный Каст, творя, думает о других. А побратим думал только о себе, потому его город и требует пояснений. Хотя… Отцу нравится. И большинству Старейшин тоже. Но в этом зале хватает полотен, более занимательных, чем давний сказочный сон, полный боли и смрада прошлого… Вон там, — Торни ткнул пальцем в маленькую точку, напоминающую вязь черепицы в зелени сада, — вон там его дом. Очередной, потому что домов у него, как грязи под ногтями у рудокопа. Пошли!

Король попытался осмыслить сказанное, но понял, что еще больше запутался. И поспешил вслед за нетерпеливым гномом.

Дверь Хранилища Знаний Торни распахнул мощным пинком ноги, так что их приход ознаменовался грохотом опрокинутых кресел и негодующим взглядом Мастера Сарра.

Эйви-Эйви лишь на миг оторвал голову от книги, глянул вскользь и обмакнул заостренную палочку в хрустальную склянку с чернилами. Как, приглядевшись, понял король, проводник снова марал страницы книжицы в охристом кожаном переплете, тщательно сверяясь с внушительным свитком, позаимствованным со стеллажей. Корпя над переводом, Эй-Эй останавливал вязь своего сурового рунического почерка лишь для того, чтобы справиться у Сарра о более точном значении слова, и отвлекаться на такие мелочи, как приход «господина», явно не собирался. Побродив среди пыльных полок гномьих летописей, король довольно быстро заскучал и проклял свой нерадивый нрав и занятия с лучшими фехтовальщиками страны, доставшимися по наследству от старшего брата, занятия, отвлекавшие от вескаста. А также от эльфара, веллирра[23] и прочих языковых изысканий. Зевающий во весь рот Торни потянул его за рукав:

— Пойдем, Хольмер! Что зря пыль глотать? Мы для этих умников сейчас, что кляксы на последней странице списка, причем такие, что всю работу придется заново переписывать. Давай заскочим к оружейникам, а потом пойдем жрать материны разносолы!

Они действительно заскочили к оружейникам, где короля осчастливили, дав повертеть точильный круг, и даже наградили подзатыльником за «малохольность».

Похоже, в Горе их действительно стали считать своими: привыкнув к долговязому Эаркасту, уже не шарахались от человеческих теней. Нелюдимый народ махнул руками, подвязал бороды и взялся за работу, решив про себя, что если уж Принимающий Гостей Род с ними не церемонится, то и остальным это вроде не к лицу.

Взмокнув от усердия и удостоившись скупой похвалы, король с неохотой последовал за Сердитым Гномом, хотя проголодался зверски, а мечты о теплой воде оседали на самом дне его души алмазной крошкой и шипели, как полоска расплавленной стали, опущенная в холодный раствор.

— Мой побратим, — ворчал по дороге неугомонный Торни, — мог бы стать первоклассным оружейником, гордостью касты! В первый же год жизни в Горе он посоветовал Старейшине добавлять в воду особые травы, от чего закаленные клинки становились гибче, а по лезвию сам собою змеился неповторимый по красоте узор. Эаркаста звали и рудокопы, во весь голос крича, что он сердцем чует породу и что лучшего рудознатца у них еще не было. А этот долговязый недотепа стал летописцем! Сарру-подлецу в ножки поклонился, ученичество принял. А Сарр его кинул, как и врага редко кидают…

— Почему кинул? — выдохнул король, после того, как они пробежались наперегонки до ванной и с разгону прыгнули в заботливо наполненный теплой водой бассейн.

— По топору и топорищу! — сварливо протянул гном, нежась и полоща бороду. — Сарр его пригномно лучшим учеником назвал. Ну все равно что по-вашему, по-людски, наследником на гербовой бумаге обозначил. А потом взял да и отдал эмблему сыну, нимало не смущаясь общественным мнением. Подло это…

— Ну да Эй-Эй этим нисколько не опечален, по-моему, — вдумчиво возразил Денхольм и окунулся с головой.

— Его-то как раз никто и не спрашивал, — забубнил Сердитый гном, выскакивая из воды и ожесточенно растираясь полотенцем.

Король счел за благо не спорить и последовал его примеру. Волшебные запахи жаркого долетали даже сюда, перебивая пар и аромат благовоний.

Когда вся семья собралась за столом отъедаться после трудов праведных, и начало обеда было официально обозначено самим хозяином, Эй-Эй не выдержал и отправился будить Санди. Через полчаса, как раз к третьей перемене, заспанный и хмурый сверх меры шут присоединился к честной компании под бурные аплодисменты собравшихся…

Жизнь в Горе понемногу налаживалась.

Король просыпался ко второму завтраку, умывался и подкреплял силы вместе с Кастами, проработавшими ночную смену. А потом направлялся к оружейникам, принимавшим его наиболее охотно и даже поручавшим мелкую работу, или к шлифовальщикам, или к стекольщикам, где тихо сидел в своем уголке и чуть дышал от изумления и восторга. Механики его на порог не пускали, азловредные ювелиры неизменно ставили рядом кого-нибудь из подмастерьев, внимательно наблюдавшего, чтоб гость чего не стырил потихоньку. К воинам он не ходил, опасаясь прескверного нрава Старейшины Эшви и новых боев, а у Хранителей Слов (или попросту Словоблудов) у него начинали кипеть мозги — от безуспешных попыток переварить поток славословий, старательно переводимых на элронский. К летописцам же Денхольм заглядывал только за тем, чтоб убедиться: проводник по-прежнему сидит и скрипит своей отточенной палочкой. Приоткрывал дверь — и тут же аккуратно возвращал в исходное положение.

Потом король купался с таким наслаждением и остервенением, будто старался отмыться на весь оставшийся путь, о котором вспоминал все реже, и обедал с большим вкусом, пробуя каждое новое блюдо или вино, на которые не скупилась хозяйка Тренни.

И шел осматривать Срединные залы, где часто сталкивался с призраком шута, бродящего с полоумными глазами, ртом, распахнутым во всю ширь, и не замечающим ничего, кроме каменных изваяний, панно, мозаики пола, всем телом ловящего постоянно сменяющееся настроение сказочных гротов.

Ближе к ужину его разыскивал Торни и «вел в гости», заранее договорившись с каким-нибудь из Родов. Перед королем открывались гостеприимные двери, и все чудеса, коими славился новый Род, показывались с неизменными гордостью и радушием. За просмотр полагалось платить, и ни разу Денхольму не удалось ускользнуть без угощения и вдумчивого разговора. Причем все без исключения беседы крутились вокруг чуждых человеку гномьих проблем: Кастов, как всегда, мало интересовали новости с поверхности.

Однажды Сердитый гном привел его на седьмой верхний ярус. Покряхтел, повозился, отпирая тугую дверь. И король очутился в покоях дивной красоты. И пустоты.

— А где же хозяева? — удивился он. — Неужели все на работах?

Как он успел понять, Касты редко работали одновременно всем семейством, педантично разделив время суток на смены.

— Все хозяева здесь, — сумрачно ответил гном, поведя могучими плечами. — Это усыпальница Сторожек, Хольмер. Я решил, что ты должен на нее посмотреть…

Король внимательно осмотрелся. И с суеверным ужасом понял, что хрустальные статуи на добротных и изящных скамьях — это гномы, окаменевшие после смерти.

Ушедшие в камень…

— Когда-то здесь жили живые, — тихо пояснил Торни. — До тех пор, пока Круг Старейшин не признал первый ярус над Коллирегом пригодным для жилья. И не отдал его дальним родичам, прибывшим в Гору после вашей дурацкой Войны Магии. Шестой ярус стал Седьмым, и два древних Рода воспротивились своей участи. Семь — число нехорошее даже для Кастов, сулящее беды и неудачи. Конфликт уладить не удалось: как назло, стали гибнуть гномы, по-глупому, нелепо. Но все они были сыновьями Обреченных Жить Под Роковой Цифрой, как лицемерно-горестно называли несчастных наши словоблуды. И оба Рода покинули Гору, не взяв ни единой вещи из Проклятых Покоев. Покинули, разбив священную троицу Главенствующих Родов, куда входили и мы Хермы. Они ушли. Покои, чтоб не пустовали, отвели под усыпальницу, здраво рассудив, что мертвым все равно. А наш Род идущий от героя Херма и сестры самого Эксара, чью булавку ты носишь столь небрежно, потеснили другие предприимчивые Касты, и от былого величия осталась лишь тень…

Король обнажил голову и неторопливо пошел вдоль застывших навеки тел, возможно даже современников Итани, бойцов из его воинства, первым ударившего по врагам, если верить древней рукописи…

— Все Касты со смертью уходят в Камень Замерзшей Воды, — бормотал за его спиной Сердитый гном, и в речах его сквозила непривычная уху печаль. — Они не попадают к вашему Йоттею, их души отлетают в Чертоги Кователя на славный пир после доброй работы. А куда улетит душа Каста-Наполовину? Как хоронить человека, чье тело по обычаям предков должно быть предано Священному Огню? Встретимся ли мы за той призрачной чертой, что вы, люди, называете Последним Порогом?

И король второй раз за недолгую четверть часа задохнулся от ужаса, осознав, о КОМ говорит не в меру серьезный гном.

— Не рано ли ты его хоронишь, Торни? Эйви-Эйви, конечно, стар, но…

— С чего ты взял, что он стар? — возмутился Бородатый. — Ему еще жить да жить… Если бы не ты! — добавил он ни с того ни с сего. — Ладно, Хольмер, пойдем, я тебе еще одну штуку покажу, — и нетерпеливо дернул короля за рукав.

Непочтительно быстро протащив Денхольма мимо окаменевших тел, Торни вывел его на небольшую площадку, открытую всем ветрам. Король мгновенно ослеп от яркого солнечного света, а когда проморгался и сумел разлепить едкие от слез ресницы, понял, что парит над Ласторгом, словно гигантская птица.

— Так ли надо было ломиться в закрытую дверь, а, Хольмер? — даже ехидство гнома было приправлено грустью. — Немного ниже, но область — как на ладони. Смотри, радуйся.

— Красиво, — прошагав бок о бок с проводником сотни миль, Денхольм приучился не обращать внимания на насмешливые интонации, начисто пропуская их мимо ушей. — Вас, Кастов, трудно понять: перевалы замуровали так, что не подступишься, а здесь — заходи кто хочет, бери что хочешь…

— Ага, — согласно кивнул Торни, — если ты птица, эльф или веллиар. Да и то попробуй сначала пробиться сквозь охранное заклинание. Ни истинно Светлые, ни истинно Темные не пойдут в это окно: эльфы уважают места Последнего Приюта, иначе от их Лианноров [24] давно бы одни пеньки остались. А веллиары с пониманием относятся к месту Ритуальных Ножниц, обрывающих жизненную Нить до срока. А именно так называется этот балкон. Под нами пропасть, Хольмер, Пропасть Разбитых Сердец, как поэтично ее окрестили в Ласторге. Ладно, пойдем: здесь нельзя находиться слишком долго. И тем более — для простого утоления любопытства.

Король уходил со смешанным чувством.

С одной стороны, он был благодарен Сердитому Гному за столь роскошный подарок, ведь еще одна гномья легенда сделалась явью…

Вот только ни одна легенда не уточняла, что Камнем Смерти для Кастов является хрусталь. И Денхольма передернуло от отвращения и скорби при виде хрустального флакона из-под высохших столетия назад духов.

— Ну, Хольмер! — хмыкнул Сердитый гном. — Только не надо драматизировать! Камень он и есть камень, причем весьма красивый. И создал его Сам Кователь, между прочим, заморозив текучую воду на радость живущим. Хрусталь — камень ликования над несовершенной плотью, никак не меньше. Стоит ли ломать свою дурацкую башку над тем, кем раньше была твоя заздравная чаша! Ведь глина — это тоже прах тел человеческих! Но вино, которое ты пьешь из доброго кувшина, почему-то не отравляет жизнь дурными укорами!

— И вы тревожите покой ваших предков… — осторожно начал король.

— Последний разум потерял, гвоздь погнутый! — хлопнул себя по бокам Торни. — Если б мы из предков флаконы делали, у нас не было бы усыпальницы, дурень! Касты чтят своих почивших родичей. Но когда они оставляют Гору — не тащат за собою груды хрусталя. Покои ветшают, обваливаются потолки, проламывается пол. Запустение почти всегда приводит к разрушению, а разрушения в Горе — смерть всему, что сделано нашими руками. И тогда, к великой радости людей и новоселов-Кастов, образуются залежи горного хрусталя. На наш век священного камня уже не хватило, — фыркнул в бороду гном. — И Старейшины, посовещавшись, разрешили использовать останки тех придурков, что сигают вниз с балкона. Сами они отлично знают о грядущей участи и стараются заранее предупредить родичей, чтобы те не понесли убытков. Не любят у нас самоубийц, Хольмер, — развел руками Бородатый и расхохотался: — Смотри, чтоб не вырвало, недотепа! Испачкаешь пол — тебя самого с балкона сбросят.

Король справился с приступом неожиданной тошноты, хлопнул гнома по плечу…

И они пошли ужинать, поскольку никакие страшилки не могли уже испортить королевского аппетита и смутить его сон.

Но в глубине души Денхольм знал, что вернется сюда. В тщетной надежде понять, ЗАЧЕМ Торни приоткрыл перед ним дверь в святая святых Кастов.

Но выкроить время удалось лишь в последний день Девятидневного Круга.

Он пришел один и с трудом сумел открыть тугую дверь, тяжелую даже для гнома. И еле справился с охватившей его жутью при виде хрустальных статуй, покоящихся на бесценных постаментах.

Он пришел искать у мертвых ответы на вопросы живых.

И едва не заорал, услышав приглушенные голоса…

Когда способность дышать и соображать здраво вернулась к нему, король собрался с духом и пополз на подкосившихся коленях на тихий перебор серебряных струн. И затаился, согнувшись в три погибели за изумительной работы вазой, услышав насмешливо-язвительные интонации проводника, там, где открывал свою алчную пасть Балкон Ритуальных Ножниц.

— Они называют меня Неграненым Алмазом, То, — кривая усмешка перечеркнула уродливый шрам подобно перекрестью, — а Алмаз-то с трещиной.

— Если ты о своем лице… — вскинулась было Токли, озорная сестра Сердитого Гнома, с которой король пару раз сталкивался в родовых покоях.

— Я о своей душе, сестренка, — все так же ровно и спокойно возразил Эйви-Эйви. — Душа у меня с трещиной. Сломалась, а потом неудачно срослась…

— Ты все об этом… Когда же наконец успокоишься?

— Больно это, глупышка, взрывами, толчками больно. Как мой проклятый шрам, что выкручивает наизнанку к непогоде…

Тишина присела на краешек карниза и свесила вниз ноги, вторя проводнику.

Король, в который раз проклиная свое любопытство и свое невезение, устроился поудобнее, стараясь слиться с полом.

Смешливая Токли, Радость Рода, ткнулась старику в локоть и пригорюнилась.

— Отвлеки меня, сестра. Заговори меня, ведь зачем-то же ты разыскала меня среди покоя Ушедших…

Токли вздохнула, взглянула снизу вверх, стремясь поймать блеск бесцветных старческих глаз. И покраснела:

— Я пришла по просьбе Флеки, Эаркаст. Она думает, ты хотел над нею посмеяться. Она очень обижена на тебя. И я тоже…

— За то, что не тебя назвал прекраснейшей? — понимающе фыркнул Эй-Эй, мигом оттаивая. — А Флеки своей передай, что она дура.

— Как так?! — разъяренной кошкой подскочила Токли, негодуя за подругу.

— А вот так, — пожал плечами проводник. — Если ты с нею дружишь, раскрой девочке глаза. Я хотел ей помочь, но она отказалась. Значит, пусть все идет, как идет…

— Помочь? Ты что, слепой, Безбородый? Не видишь, что она сохнет по твоему названому братцу? Чтоб у этого упрямца ослиные уши выросли!!!

— Ослиные уши Торни вряд ли украсят, — хмыкнул старик, откладывая лютню, — ну да речь не об этом. Я стоял на Восточном склоне Сторожек, сестра, и стоял не один. Вы с побратимом знаете, что это значит… Я заглянул в глаза своей Судьбе, глупышка, я прочел приговор. Я скоро умру…

— Зачем ты это сделал? — В голосе девушки король уловил столь откровенный ужас, что сам зажмурился и мысленно застонал. — Зачем ты вообще пошел на Сторожки?

— Достойный муж не должен бегать от опасности, — довольно умело передразнивая старого Эшви, процитировал Эйви-Эйви. — Он идет вперед с открытыми глазами и умирает, если так судили Боги… Я упирался всеми конечностями, можешь мне поверить. Но я слишком устал прятаться, То…

— А как же мы? О нас ты подумал?!

— Как раньше, — погладил ее по голове старик и улыбнулся. — Судьба радует меня напоследок. Я помирился с Торни, я пожил в Горе. Я почти довел своих мальчишек…

Боль проводника заразила и короля, перекинувшись на тело, пронзив сердце. Отчего-то стало ясно, что потерять этого пьяницу, наглеца и шарлатана невозможно, оставшись прежним. Стыд залил багрянцем его щеки, и король кусал губы, чтоб не застонать. Что же случилось там, на Восточном склоне? Почему его мальчишеская выходка подписала Эйви-Эйви смертный приговор?! Ведь ничего не произошло, и проводник жив, здоров… Почему?! Боль оглушила, гулкими молоточками выстукивая мозг, но он справился, уколов палец булавкой, он выдержал, сменив хворь духовную на телесную… И вновь уловил осколки разговора…

— …а Флеки стала бы вдовой. И по возвращении в Гору мой старший брат Торни по закону Кастов взял бы ее в жены. В память о своем побратиме…

— Эаркаст, прости меня. Крошка Флеки действительно дура. Да и я тоже. Но может, в следующий раз, когда ты придешь отдохнуть с дальней дороги…

— Нет, сестра, следующего раза уже не будет…

— Ну и дура! Сама виновата, — тряхнула челкой справедливая Токли. — Такой замечательный план сорвала!

— Нет, ну вы только послушайте их! — где-то над самым ухом Денхольма взревел мощный баритон Сердитого Гнома. — А меня вы спросили, пыль забойная?

— А чего тебя спрашивать? — угрюмо возразил подпрыгнувший от неожиданности старик. — С тобой и так все ясно!

— А ты, дура беспутная! — набросился Торни на сестру. — Что несешь, бессовестная? Замечательный план? Твоим языком только помои подтирать! Основным пунктом этого «замечательного плана» является смерть моего побратима! А ты… — Яростная вспышка угасла так же резко, как и прорвалась: Сердитый гном всхлипнул, уткнувшись лбом в колонну.

— Не надо, брат, — мягко попросил Эй-Эй. — Уж лучше ты ругайся, в самом деле! Ты ведь с самого начала знал, что переживешь меня, гном…

— Я надеялся, что это случится нескоро, — невероятным усилием воли взял себя в руки Торни, — ведь ты не прошел и половины отмерянного людям срока…

«Не прошел и половины?» — изумлению короля не было предела, оно вытравило боль подобно кислому раствору, пущенному по металлу, и заставило забыть об осторожности.

Резкое движение затекшей руки, еле слышный шорох — и цепкие пальцы гнома вытащили его на свет Божий из укромного угла.

— Опять подслушивал! — восхитился Торни. — Ну Хольмер! Мастер! А где второй?

— Не было со мной второго, — под неудержимый хохот проводника смущенно возразил король. — Санди небось до сих пор в ваших лабиринтах разобраться не может!

— Да уж, наверное, не глупее некоторых буду! — возмущенно возопил красный, как шлифованный рубин, шут, вылезая из-за соседнего посмертного ложа.

Теперь хохот стал всеобщим, громовой хохот двух не жалующихся на глотки мужиков, пронзенный звонкими колокольчиками девичьего смеха. И сияющий хрусталь отражал, усиливая, непривычное скорбному месту веселье.

А на следующее утро они покидали гостеприимную Гору. Покидали ее вчетвером, поскольку упрямый Торни, презрев умоляющие взгляды красавицы Флеки и уговоры проводника, скоренько собрался в дорогу. Как уловил из их спора король, Сердитый гном намеревался прикрыть собой побратима, а Эйви-Эйви пытался этому воспротивиться.

Но, видимо, человеческого упрямства не хватило, чтобы перебить гномье. И под прощальные речи Старейшин Торни увязал свой мешок.

Проводник ласково и нежно попрощался со своим приемным семейством, поцеловал ноги отцу и матери, растрепал тщательно уложенную челку заплаканной Токли. До земли поклонился Учителю Сарру, долго жал руки друзьям, Мастерам, подмастерьям… Словно пытался в краткие минуты открытия Ворот попрощаться со всей Горой сразу.

Очень он не нравился королю, опять в его глазах появилось то самое обреченное выражение, что убивало любую надежду еще на длинной лестнице, ведущей в подгорное Царство…

Гномы любят долгие встречи и краткие проводы. Без лишних Церемоний Касты закрыли тяжелые створки, словно отрезая путь назад.

Перед путешественниками лежала широкая равнина, настоящее серебристо-зеленое море, у самого горизонта окаймленное темным лесом.

Перед ними лежал Ласторг.

Глава 21. ПОЛЫНЬ

Они шагали по колено в шелестящих под ветром волнах серебристо-серой травы, почти задыхаясь от нестерпимой горечи. Король и не предполагал, что горьким может быть запах. Но терпкий воздух сводил с ума, обжигая горло и разъедая легкие. Он был тягуч и напоминал несказанно дорогие и редкие бальзамы, привозимые из далеких северных земель, приторные и маслянистые.

Они шли, а тяжелые переменчивые волны сметали их неверный след, вновь заполняя собой пространство, переговариваясь, напевая, завораживая…

— Что это за трава? — спросил король, нагоняя проводника.

— Полынь, — кратко ответил Эйви-Эйви. — В Ласторге мало мест, где растет хоть что-то, кроме полыни…

Холодный прогорклый ветер подталкивал в спину, неизменный в этих краях ветер с гор, дующий четко на восток, подгоняющий воздушные потоки к Зоне…

— А эта трава съедобная? — Санди подобрался с другой стороны и смотрел нетерпеливо и выжидающе.

— Наверное, — пожал плечами проводник. — Одно могу сказать точно: вкус у нее мало отличается от запаха. Ласты живут тем, что делают из нее крепкие настойки и продают гурманам из восточных земель. А еще из полыни делают лекарственные отвары…

В отличие от остальных старик жадно ловил ртом струи ветра, вдыхая прохладную горечь с явным наслаждением.

— Неужели тебе нравится это безобразие? — возмутился Сердитый гном, оттирая короля от побратима.

— Смотря что ты называешь «безобразием», — улыбнулся Эйви-Эйви. — Запах полыни меня успокаивает. Знаешь, Торни, чего мне по-настоящему жаль? Я не успею еще раз вдохнуть благословенный ветер Сожженной Долины, не пропущу меж пальцев пепел Скорби, чтобы опять вернуть себе молодость, чтобы выдавить из себя гной чужих ошибок и страданий… И вздохнуть свободно. Свободно! Увы, я отравлен горечью места, что вы называете Зоной, но горечь та сладка, и я задыхаюсь вне Ее пределов…

Вскоре ничем не защищенную от ветра местность сменили первые деревья, а чуть погодя путники вступили в лес.

Один из языков обширного леса Эвона, отмеченного на карте шута, принял их под свою ненадежную защиту. Деревья стояли редкими воинами, оставшимися в строю после кровавой битвы, некогда гордые, но теперь склоненные в вечном поклоне востоку, поникшие головами над телами павших товарищей. Год за годом могучий в незапамятные времена лес проигрывал бои надменному выскочке-молокососу, задиристому ветру Сторожек.

И все же лес Эвона крепился, упираясь корнями, сплетаясь ветками, утепляясь лишайниками и пышными мхами. И худо-бедно, но укрывал от непогоды.

В лесу решили переночевать, благо, с хворостом никаких проблем не возникло. Правда, пришлось потрудиться и натаскать камней, укрепляя своеобразный камин в месте, указанном гномом, — камин, спасающий от гибели скромный костерок, возле которого сгрудились тесным кругом.

Каша удалась на славу, хлеб был мягок, а пирожки, напеченные хозяйкой Тренни, — просто изумительны.

Доброе вино скрасило прочие неприятности, и ужин прошел стремительно и весело. Набив животы, все с удовольствием набили трубки и устроились поудобнее для задушевной беседы.

Продуктов в дорогу Касты насобирали на год вперед, но благоразумный Эй-Эй, невзирая на протесты Санди, взял ровно четверть. Король полностью поддержал сие благое начинание, сознавая, что весь груз придется переть на собственных спинах, а в ближайшем селении всегда можно будет пополнить запасы.

Одно его смущало в выбранном проводником маршруте: старик шел прочь от моря! Проводник вел их на север. Денхольм не любил загадок и спросил напрямик.

— Ну почему от моря? — обиделся Эй-Эй. — Очень даже к морю. Просто сейчас мы идем к внутреннему морю Валирет.

— И что мы там забыли? — изумился шут.

— Он ведет нас в Хоррар, недотепы! — встрял гном, сердито теребя бороду. — Где ты подобрал таких, Эаркаст? Хоррар — город небольшой, но стоит на судоходной реке. В Ласторге мало проходимых дорог, самый безопасный путь к югу — по Стэни. Наймем лодку, спустимся по течению к самому порту Стэнор. А там снарядим корабль какой-нибудь, если денег у вас хватит.

— Должен предупредить сразу: в сам порт я не пойду, отсижусь неподалеку, — заявил Эйви-Эйви к вящей радости Торни.

— И правильно, побратим, чтоб им всем задницы припекло! — оживился он. — Достойный муж не бегает от опасности, но и на рожон не лезет! Может, еще обыграем злодейку, а?

— Мне бы не хотелось тебя обнадеживать, — сморщился проводник. — И почему ты не можешь просто смириться?

— Никогда! — пламенно заверил Сердитый гном, даже руки к небу воздел, едва не выронив трубку.

— Может, просветите и нас? — осторожно встрял в беседу шут. — Мы вот до сих пор не понимаем, почему это ты, старина, помирать собрался. Да еще так безоговорочно!

— Могу и объяснить, — несколько вяло отмахнулся Эй-Эй. — Когда-то давно мне приснился сон, в котором я почти увидел свою собственную смерть. И пока события развиваются так, что сон можно счесть пророческим. Если вам так уж любопытно, умру я в Башне Смерти, изувеченный хуже некуда. А вот кто меня добьет — вопрос довольно сложный, не успел я тогда разглядеть, разбудили, нелюди!

— Нелюди! — важно подтвердил Торни. — И гордимся этим, между прочим! Нашел, о чем сны смотреть, жердина долговязая! Кстати говоря, ты тогда так орал и стенал во сне, что в спальню не прибежал только ленивый.

— Ладно, это дело прошлое, — чуть улыбнулся Эйви-Эйви. — Ну, господин? Вы удовлетворены? Или еще что веселого рассказать?

— Удовлетворен, — спокойно кивнул король. — Теперь я знаю, где и от чего тебя спасать.

— И этот туда же! — шумно возмутился проводник.

— И пожалуйста, — не обращая внимания на сердитое пыхтение, продолжил Денхольм, — не называй меня больше господином. Просто Денни. Или вот как гном — Хольмером. Лады?

Старик озадаченно посмотрел на протянутую руку, забавно сморщился, потер переносицу.

И король поразился произошедшей с бродягой перемене: черты его лица разгладились, загорелись лучами радости и лукавства бесцветные глаза, и губы тронула улыбка, впервые за весь поход не насмешливая, не презрительная, а просто теплая и ласковая. И затерялся где-то в отсветах этой улыбки уродливый шрам, не испортили ее дыры от выбитых зубов и кожа, свисающая глубокими складками на щеках.

Эйви-Эйви выпрямился во весь свой немалый рост, расправляя сутулые плечи. И пожал королевскую руку.

— Спасибо, Денни, — прошептал он еле слышно.

Всемогущие Боги! Король не поверил своим ушам! В кои веки растворились в холодной ночи насмешка и наглость, давно ставшие штандартом пройдохи-менестреля, нанятого однажды на заболоченной дороге близ Эрингара! Даже не верилось, что он умеет говорить так, просто и с щемящей душу нежной печалью.

— Я буду называть вас Денни, когда доберемся до Зоны…

Как же быстро кончилась чудесная сказка, кто бы знал!

Знакомые интонации почти мгновенно отвоевали прежние позиции!

— Если доберемся, — поправился Эйви-Эйви, и улыбка слетела с его губ опостылевшей маской. — Но пока я веду вас, и веду за деньги, вы — мой господин. И пожалуйста, не спорьте, хозяин. Так надо. Причем не мне, а вам.

— Ну все! — вставил свое веское слово Торни. — Вы меня растрогали дальше некуда! А теперь спать. Завтра с утра войдем в Хоррар, а там дел невпроворот.

— Нет, все-таки не ценишь ты красоты момента! — укорил Сердитого Гнома шут. — Ну да хрен с вами, в Хоррар так в Хоррар. Тем более что, судя по карте, там нет Черной Башни!

— Проницательность твоя не знает предела! — процедил сквозь зубы уязвленный проводник. — Еще начни свою старую песенку: Эйви-Эйви трус и подлец, пьяница и шарлатан!

— Хочешь сказать, мальчики раскусили тебя так быстро? — расхохотался гном. — Ай, молодцы! Столько гадостей о тебе даже я, пожалуй, не состряпаю. Так что не корчь из себя героя, побратим, оставь свои потуги!

Наутро пришлось немного пробежаться, поскольку щедрой на мерзости ласторгской природе показалось мало ветра, и с самого утра зарядил меленький и противный дождик.

— Слушай, Эй-Эй! — ныл на бегу шут. — У тебя же было какое-то дождевое заклинаньице! Прогони ты эту пакость, а?

— Как же, — сварливо отозвался проводник, — стану я тратить на такую мелочь последние, быть может, секунды моей жизни! Прямо-таки приплясываю от нетерпения попасть к Йоттею!

Хоррар показался столь неожиданно, что король не удержался от вскрика. И остановился от изумления, почти не слушая ругани наткнувшегося на него гнома.

— Как же так? — с растерянным видом обратился он к Эйви-Эйви.

— А вы что ожидали увидеть, господин? — расхохотался проводник. — Рорэдольскую крепость?

Маленький городишко на холме действительно не вязался с представлениями Денхольма о храбрецах Ласторга, державших первый круг обороны против Зоны, грудью заслонявших остальное королевство. Тесно сгрудившиеся деревянные дома, обнесенные не слишком высоким частоколом. За пределами городка — торговая площадь, чуть подальше — два каменных барака, отведенных под казармы… Живописная группка скал, с каким-то темным строением в центре…

— Вы думали, что ласты первыми примут любой удар врага? — насмешливо и ехидно спросил Эй-Эй. — Господин, господин… Они спрячутся по норам при первом же намеке на опасность!

— Они заключили договор с Кастами, — тщетно выжимая бороду, пояснил Торни.

— Ага, и в случае нападения Гора примет их под свою защиту, — подхватил проводник. — У нас даже несколько пещер на нижних ярусах отведено специально под укрытия для людей. За это они отдают гномам половину своего скудного урожая. За просто так, если рассудить здраво, но при этом экономят на постройках, так что и сами не в убытке. Первоначально Хоррар хотели построить прямо под Воротами, на том поле, куда нас выпроводили из Горы. Но гномы скрутили им кукиш и даже сожгли первые дома.

— И не фига! — тряхнул головой Сердитый гном. — Не для того мы там все деревья выкорчевывали, чтоб какие-то людишки застраивали место для боевого маневра!

— Зачем же вообще здесь селиться? — изумился Санди, часто смаргивая дождевые капли.

— Пушнина здесь ценная, а зверь в лесах почти непуганый, — пожал плечами старик. — Полыни завались, клевера под пасеки. И привкус свободы пьянит, надо полагать: надзору-то почти никакого! Здесь даже поговорку придумали: «король далеко, Зона близко. Бог высоко, а мы низко». В смысле, чего мелочиться, если дальше падать уже некуда.

— И в этой дыре ты надеешься нанять подходящее судно? — не сдавался шут. — Да кто же сюда поплывет? И зачем?!

— А вы взгляните на реку, господин «просто Санди», — посоветовал Эй-Эй, для верности ткнув костлявым пальцем.

Король вслед за шутом окинул Стэнь пытливым взором. И к своему безграничному удивлению, насчитал пять одномачтовых посудин в излучине за городом. И даже один кренх.

Мелькнувшая догадка заставила его вздрогнуть:

— Контрабандисты? — невольно понижая голос, спросил он у проводника.

Старик кивнул:

— И пираты, разумеется. Кто же еще, кроме отпетых негодяев и авантюристов, сунется так близко к Зоне!

— Долго будем мокнуть без толку? — не выдержал Торни, грубо толкая короля в спину. — Так и насморк подхватить недолго!

— Вот это я понимаю: тучка! — восхищенно заорал Санди.

Король оглянулся и замер столбом.

Сказать, что на них наползала гроза, — значит, не сказать ничего!

— Йо-хо! — крикнул проводник, припуская к городу. — Штормовое предупреждение!

Гроза шла с моря, и темпы ее продвижения по суше впечатляли. Путники торопились изо всех сил, но зловещая мгла наступала им на пятки, заставляя ветер Сторожек менять сложившиеся привычки. То здесь, то там образовывались смерчики, стремившиеся на север, норовящие прихватить с собой неосторожных двуногих ничтожеств…

Когда они ломились в закрытые ворота частокола, кто-то донельзя остроумный, заскучавший на Благостном Небе, опрокинул на них целое море воды, едва не унеся прочь с холма.

— Все часовые попрятались! — пытаясь перекричать ураган, заорал проводник. — Подсади, побратим!

Гном уперся ногами в землю и подставил могучую спину. В одно мгновение взвившись над частоколом, старик упал по ту сторону ворот. Еще через мгновение тяжелые створки распахнулись, и ветер внес ослепших от дождя путешественников в Хоррар. Бросил, как ненужный груз, возле караульной будки и отправился гулять по улицам, подгоняя волны грязной воды.

— Эаркаст! Закрываем ворота! — рявкнул Торни, упрямо прорываясь навстречу бушующим потокам. — А то весь город разнесет в щепы!

Король с суеверным ужасом следил за тем, как постепенно смыкаются створки под натиском двух богатырей из древних сказаний. Сам он, уцепившись за крепкий с виду столб, не мог ступить и шагу из боязни улететь вслед за ветром. Взбесившийся воздух боролся до последнего, раз за разом откидывая дерзких, расшибая их о каменные плиты мостовой, но сплевывавшие кровью гном и человек оказались сильными противниками и вставали снова и снова.

И тогда король расцепил онемевшие пальцы, поднял голову, уперся получше ногами. И развернулся навстречу ветру, улыбаясь наглецу кривой усмешкой.

И ураган смутился, прянув в стороны, огибая. Не мог он поднять кощунственную руку на Обладателя Заклинания Воздуха, Одного из Трех, самых сильных в Мире Хейвьяра.

Перестав ощущать сопротивление воздушных потоков, Денхольм осторожно, вымеряя каждый шаг, приблизился к воротам, словно заслоняя их от разъяренной непогоды. Ободренные побратимы сделали еще одно усилие, и кованые створки сошлись, позволяя пленить себя кандалами запора.

И стало так тихо, что зазвенело в ушах. Лишь ливень продолжал барабанить по щербатой каменной кладке.

— Что это было? — спросил шут. — И почему все эти хлипкие деревянные крыши целы? Или ураган заказали только для нас?

— Шторма здесь слишком частое явление. — Старик мрачно любовался на два выбитых при падении зуба, покоящихся на его ладони, и часто сплевывал кровь. — Было бы глупо не принимать этого в расчет: Зона постоянно притягивает к себе все ветра, до каких может дотянуться… А те, что вырываются из ее крепких объятий, бесчинствуют в округе. Но в Сторожках обнаружились небольшие залежи ветсира, невзрачного такого камушка, отгоняющего воздушные потоки.

— Да, — Торни опять принялся старательно выжимать драгоценную бороду, — нам этот камень был ни к чему. Но мы неплохо заработали на его поставках. Ласты собрали грандиозный выкуп, шкур разных, рыбы с Медвежьего озера привезли, целую эскадру в Вилемонд за пшеницей отправили. Самый большой камень в Стэнор отвезли, здесь, в Хорраре, камушек помельче. На кораблях — совсем уж крохотные, пыль, можно сказать. Но наше дело маленькое: покупают — продаем.

— Ветсир — камень уникальный. И очень редкий. Говорят, из ветсира построен Дворец Самого Кователя, которому очень уж досаждали настырные Светлые Боги. То дострой, это переделай! А ветры у них в Посланниках были…

Договорить проводник не успел: из сторожки высунулся самый любопытный из стражников и с немыслимой смесью недоверия и восхищения осмотрел вновь прибывших.

— Вы кто такие? — стараясь придать своему голосу строгость и неподкупность, вопросил он, потрясая алебардой.

— Гном Сторожек со товарищи, — опередил короля промокший насквозь и от того еще более сердитый Торни. — Что-нибудь еще спросишь, любезнейший? Или мы пойдем своей дорогой?

Стражник задумался на мгновение, потом отвесил церемонный поклон. По обычаю Кастов, как успел заметить Денхольм. На этот раз король не стал докучать побратимам вопросами. То, что в Ласторге должны с уважением относиться к гномам Сторожевых гор — нелюдям, дающим право убежища в смутные времена, особых пояснений не требовало.

— В «Старого Пирата»? — хмуро поинтересовался Торни. — Тогда давай руки в ноги, Эаркаст, а то еще подхватим какую-нибудь заразу!

Эйви-Эйви согласно кивнул и ускорил шаг. Изрядно пропетляв среди узких улочек, минут через десять он остановился под облезлой вывеской, сохранившей следы нехитрой композиции с одноногим морячком посередине.

Вывеска вызвала у проводника мимолетную улыбку, но Сердитый гном не стал восхищаться творением неведомого маляра, а, отпихнув побратима, с силой толкнул скрипучую дверь. Король и шут поспешили за Торни, справедливо полагая, что насладиться столь сомнительным шедевром успеют в более благоприятную погоду.

Шагнув через высокий порог, Денхольм с интересом оглядел заведение.

Довольно просторный зал был полон народу, коротавшего время за кружкой пива или местной полынной настойки. От густого табачного дыма моментально заслезились глаза и запершило в горле: сизые облака туманом покачивались над столами и медленно возносились к высокому резному потолку с закопченными стропилами. Рожи посетителей, выныривающие из табачно-винных паров, вызывали устойчивое желание подальше спрятать кошелек и покрепче ухватиться за рукоять меча: добропорядочными горожанами их назвать было невозможно при всем желании. Хозяин, который, судя по всему, и был тем самым пиратом с вывески, считал, по-видимому, ниже своего достоинства стоять за стойкой и горделиво восседал за лучшим столиком в углу.

Зато по залу металась полуразмытая тень молодой помощницы. Насколько сумел разглядеть заинтригованный король, трактирщица успевала разносить выпивку, отсылать на кухню более чем скромные заказы касательно закуски, принимать деньги, болтать с хозяином и мимоходом отбиваться от назойливых и липких лапищ, то и дело норовящих ухватить ее пониже талии. Пожалуй, Денхольм счел бы ее красивой, встретив в ином месте и в иное время. На прелестную фею эта прокуренная разбитная бабенка тянула с тем же успехом, что и на мастюрку, прижившуюся при трактире. Впрочем, на откровенно открытой груди не было никакого клейма.

Пару раз девица бросала на них любопытные и испытующие взгляды, словно спрашивая: «С чем пожаловали, гости дорогие? Нам и без вас жилось неплохо!»

А путники столбом стояли на пороге, тщетно силясь присмотреть свободное местечко почище…

Громкое чихание за спиной возвестило о том, что проводнику наскучило любоваться местными шедеврами живописи.

— Илей! — позвал насмешливый и ехидный голос. — Так-то ты встречаешь друзей, девочка моя?!

На минутку вынырнувшая из клубов дыма трактирщица резко остановилась, словно уронила на пол двухдневную выручку, и круто развернулась, присматриваясь с явным недоверием.

Король с нескрываемым удовольствием пялился на ее точеную фигурку и потому не успел уловить тот краткий миг, что изменил всю Илей с головы до пят: девушка просияла, иного слова не подберешь!

— Эйви-Эйви! — взвизгнула она на весь трактир и бросилась на шею проводнику.

Он легко подхватил ее на руки и подкинул к самому потолку под восторженные вопли зевак. Поймал, закружил, сшибая столики.

— Я вернулся, Илей…

— Вернулся, — протянул сварливо Торни, — как же! Заглянул на пару минут — это у него возвращением называется.

— Тор! Сердитый гном! — с непередаваемой нежностью пропела Илей, шутливо теребя его бороду. — А эти молчуны? С вами? Дядя Тэй! — снова закричала она. — Дядя Тэй! Эйви-Эйви вернулся!

Старый пират рявкнул нечто невразумительное, но по широкому гостеприимному жесту, слегка отдающему непотребщиной, король понял, что их приглашают к столу. Хозяин заведения неловко встал и церемонно поклонился, кокетливо отставив культю. После чего вновь плюхнулся в свое кресло и громогласно потребовал выпивки и жратвы.

Но Илей уже несла битком набитый поднос, ловко и изящно лавируя между лавок.

— Почему у нее нет клейма? — в самое ухо проводнику прошептал шут.

Эй-Эй нахмурился и чуть помедлил с ответом. Будто прикидывал, сразу вырвать язык любознательному или пока погодить.

— Потому что она девственница! — упредил ссору Торни. — Она только-только вступила в ваш Человеческий Возраст Создания Семьи или как его там: претендентов много, да вот девочка переборчива…

— Но это декольте! — возмутился не поверивший Санди. — Эти ножки из-под укороченной юбки! За ослов нас держите?

— Она не мастюрка, — собрав воедино все свое безграничное терпение, вмешался старик. — Просто шлюхи в этих краях задают тон среди модниц, вот и все.

Илей приветливо кивнула королю и пристроила свой гигантский поднос. Смущенный Денхольм принялся торопливо помогать с его разгрузкой.

— Этих двух я не знаю! — безапелляционно заявил дядя Тэй. — Что за черви сухопутные?

— Не ругайся, старый дурень! — оборвал поток сквернословия проводник. — Эти двое мне, между прочим, деньги платят. И идут туда, куда ни один из ваших храбрецов добровольно не сунется!

Пират недоверчиво и с долей суеверного ужаса оглядел короля и шута, почесал в затылке.

А Денхольм не удержался и щелкнул клинком в ножнах, на мгновение обнажая клеймо Лаэста. Тэю хватило краткого мига: цепкий взгляд уловил нужное и сразу же обрел недостающее уважение.

«Красный» угол хозяина поражал обилием оружия на стенах: как уловили путники из сбивчивой пьяной речи, трофеев бурной молодости. И еще картой. Огромной картой, сшитой из десятка бычьих шкур. На ней довольно точно была изображена суша Хармм и прилегающие острова. Королю удалось разглядеть даже контуры неведомой земли на юго-западе, но берег этот отличался некоторой зыбкостью очертаний. На основном материке было много пробелов, желто-коричневых пятен под цвет выдубленной кожи, но были и участки, удивлявшие обилием подробностей и мелких деталей. Денхольм вгляделся в один из таких кусков: крупный город, улица, вдоль которой прорисованы все дома и более мелкие строения, ворота, широкая дорога с «впадающими» в нее тоненькими тропинками… Все остальное словно пропадало в тумане, теряло четкость, обретало схематичность…

— Это Иллисса забавляется, — с улыбкой пояснил подобревший после обильной выпивки проводник. — Я помню красавицу еще босоногой курносой девчонкой, злящейся на солнце за то, что от него проступают веснушки. И уже тогда она вылавливала прохожих путников и пытала до потери сознания: кто что видел, кто где был! И все, о чем узнавала, на карту свою заносила. Илей, эй, Илей! — снова заорал он на весь зал, подзывая неугомонную девушку. — Посиди с нами, маленькая! А я про тебя песенку спою…

— Ты будешь петь? — вынырнула из табачной туманности трактирщица. — Тогда посижу!

— Я буду петь, малышка…

Эйви-Эйви расчехлил лютню, подтянул колки. И полилась сквозь перегар, копоть и надсадные хрипы пьянчуг незамысловатая мелодия, такая же простая и очаровательная, как девчушка, присевшая на краешек королевского стула…

Тихо скрипнув дверьми, он несмело шагнул за порог
И без сил на скамью сел, сломленный усталостью ног.
Так сидел, чуть живой, напряженно и хрипло дыша…
И она поняла то, что нет у него ни гроша.
Но с внезапной тоской, видя пыль башмаков,
Собрала ему ужин, достойный Богов,
И накрыла на стол там, где он отдыхал,
Подороже вина да побольше бокал.
Удивленно, безмерно устало на нее поглядел:
— Ты, девчушка ошиблась. Имею я только долги!
Из тумана безвременья голос ее долетел:
— Вволю ешь, вволю пей, ты сегодня заплатишь другим!
Видишь, карта висит — белых пятен не счесть…
Расскажи мне, где был, окажи эту честь.
Расскажи или спой, я ж возьму карандаш.
За обед и постой ты мне песню отдашь!
Резко встал:

— Побывал я впервые в этом краю!
И впервые я слышу, чтоб песней выплачивать долг!
Не за стол да ночлег, за добро песню я подарю.
Слушай, барышня, может, и выйдет из этого толк:
В скольких странах бывал, сколько лиг исходил,
Как леса да дорогу, да небо любил,
Как туман ранним утром над миром встает
И как лес напевает всю ночь напролет!
Так он пел, а она вслед за песней водила рукой.
И зеленое с желтым мешала на карте гроза…
И гость видел, что это всерьез, что потерян покой,
И что странствий огонь разъедает шальные глаза!
И не он, а она шла тропинкой лесной,
Сладкозвучную лютню неся за спиной.
И не он, а она шла с мечом на врага,
И крестьянам собрать помогала стога…
А наутро, когда, отдохнув, собирался он в путь,
Ей сказал, что с собою ее поскитаться возьмет.
— Отложи полотенце и кружки, трактир свой забудь!
— Ты мечтаешь о странствиях? Выйди за дверь — и вперед!
Но с улыбкой ответила:
— Друг пилигрим!
На кого я оставлю любимый трактир?
Он печально вздохнул, взявши путь на рассвет.
А она у окна все смотрела вослед…
Илей выслушала его с легкой, загадочной улыбкой, согласно покивала головой:

— Спасибо, Эй-Эй. Вот песен обо мне еще никто не слагал!

И король впервые поглядел на старика с неудовольствием и ревностью. Трудно передать, насколько ему нравилась эта девушка, будя самые низменные инстинкты. Усилием воли, готовым разорвать на части всю его душу, он заставлял себя вспоминать божественную Ташью, рисуя ее величавый стан и высокую грудь, но… Ташка была далеко, и образ ее проигрывал в борьбе со сладостным видением маленькой трактирщицы, лукавой и кокетливой, немного грустной и откровенно влекущей.

На самое дно души опадал осадок сожаления и стыда. И Денхольм упорно гнал от себя греховные мысли о том, как было бы все просто, окажись она действительно шлюхой! Два дня покоя, полных блаженства и любви, он, воин от рождения, вполне мог себе позволить! И эту связь даже самые ярые моралисты и крючкотворы при всем желании не смогли бы назвать изменой: тропы опасностей, которыми он шел, издревле принадлежали походным женам.

Он смотрел на округлые груди, слишком откровенно выглядывающие из глубокого выреза на рубахе, он ласкал взглядом покатые плечи и широкие бедра, пальцы сами тянулись к тонкой и хрупкой на вид талии… И тонули его помыслы в безбрежной зелени лукавых глаз, и пьянил его аромат шелковистых волос цвета опавших каштанов…

Но какая-то жилка на шее упрямо билась, не позволяя сдаться глупым ощущениям, жилка, некогда облеченная в слова «благородство», «честь», «рыцарство». И немалая часть его души искренне радовалась тому, что бывают честными и столь прекрасные, изумительные девушки.

Наверное, и этот кусочек его сердца питался исключительно невыносимым эгоизмом. После приключения с Йолланд король всерьез забеспокоился о Ташью: любит ли по-прежнему? ждет ли? А если изменила — как жить дальше?!

Маленькая Иллисса была не похожа ни на ту, ни на другую. Не хватало ей статности и величия, недодали Боги нежности и прозрачности. Но жизнь в ней била ключом, и она заражала окружающих своей живительной силой. Трактирщица показалась королю глотком свежего воздуха после заточения в душной темнице, ветром с реки,прохладным в знойный полдень и теплым зябкой ночью. Ясным веснушчатым солнышком, выглянувшим из-за грозовой тучи…

Он сидел рядом с маленькой феей и таял от ее близости, от дразнящего запаха ее тела. И совершенно не слушал то и дело звякающих кружками сотрапезников, вскидываясь только на нежные звуки ЕЕ голоса… Он и без вина был достаточно пьяным!

— Не увлекайся, Хольмер! — пребольно двинул ему локтем под ребра Торни. — Боюсь, не про твою честь ягодка!

«А про чью же! — чуть было не крикнул король. — Уж не старому ли уроду ее сватают?!»

Очень хотел крикнуть, но вовремя сдержался.

Вот ведь полдороги жалел проводника, думал, что за дуры эти бабы, если за внешним уродством не могут разглядеть чуткой души! Не могут полюбить с закрытыми глазами, разорви их Чудища Тьмы! А как сыскалась одна, так сам готов старику глотку перегрызть от ревности.

«Ты обручен! — оскорбленно вопила совесть. — Ну так не зарься на чужое!»

Да, он был обручен. И он не мог обладать этой чудной девушкой, не скинув ее на самое дно, лишив уважения и права любить. Потому что не мог на ней жениться…

Настроение испортилось разом и безоговорочно. Есть и пить расхотелось окончательно.

Король угрюмо встал, затребовал себе ключи и поднялся наверх, где, не раздеваясь и не моясь, рухнул на постель и забылся тяжелым сном.

Проснулся он ближе к вечеру от препротивнейшего ощущения возвращающейся лихорадки. Непросохшая рубаха настырно липла к телу, спину холодил озноб. Рядом с кроватью аккуратной стопкой была сложена чистая одежда, и думать о том, что ее касалась заботливая рука Иллиссы, оказалось приятно настолько, что захотелось встать и переодеться.

На соседнем лежбище вольготно раскинул руки Санди: отмытый до поросячьего цвета огрубевшей в дороге кожи, с тщательно выскобленным подбородком и даже в ночном колпаке! Король едва не умер от зависти, переборол собственную лень и отправился мыться. Вода в бочке оказалась достаточно теплой, но он предпочел спуститься на кухню и затребовать подогрева, очень уж изнежился на дармовом чуде гномьего водопровода.

Когда с непривычно долгими и кропотливыми процедурами приведения в порядок внешности было покончено, король соблаговолил спуститься в общую залу. Мельком глянув на свое отражение в медном зеркале, он остался вполне доволен увиденным и шел, втайне надеясь произвести на Илей более благоприятное впечатление.

В зале было темно и не по времени пусто. Как показал более тщательный осмотр, двери трактира были надежно заперты, а прислуга разбрелась кто куда. Поразмыслив, король пришел к выводу, что он со товарищи свалился на головы гостеприимных хозяев перед самым закрытием, когда на славу повеселившиеся всю долгую ночь клиенты начинают расползаться по домам. Или по только что открывшимся забегаловкам, что, в сущности, дела не меняло.

В дальнем углу возле окна обнаружился старый пират Тэй, старательно починяющий видавшую виды кожаную куртку. А за самым большим столом в центре устроилась незнакомая девчонка в скромном, наглухо закрытом платье простого фасона и с грехом пополам увязанными на затылке задорными косичками, свободолюбивыми и непослушными. Девчонка лихо болтала под столом босыми пятками и время от времени теребила за рукав Эйви-Эйви, коротавшего по соседству минуты блаженного отдыха за кувшином доброго вина.

Но, несмотря на вдумчивое изучение содержимого посудины столь необъятных размеров, что заранее становилось муторно, первым заметил короля именно проводник. Он шепнул пару слов девчонке, и та порывисто обернулась, роняя на пол карандаши.

— Проснулись, Денни? — весело спросила она. — Если решите, что легкая закуска вам не помешает, я кликну стряпуху…

Король вежливо прикрыл челюсть, постарался придать себе мужественный и невозмутимый вид и церемонно поклонился любезной хозяйке. В таком виде Илей была почти неузнаваема, но нравилась ему гораздо больше!

Трактирщица заметила его ошалевший взгляд и поспешно пояснила, густо покраснев:

— Вы думаете, мне самой нравятся те жалкие тряпочки, что кое-как прикрывают мое тело? В них я выгляжу, как продажная девка, но разве могу иначе? — Девушка вздохнула и попыталась навести порядок среди бунтующих волос. — Оденься я хоть на йоту скромнее, я потеряю клиентуру: здешней публике подавай открытые женские прелести, а большинство трактиров в городе держат шлюхи!

— Почему же ты не уедешь отсюда? — спросил Денхольм, усаживаясь рядом и с восторгом ощущая близость ее соблазнительного тела.

— Я здесь родилась… — тихо прошептала Илей.

— В любой другой области дядюшку Тэя разорвут на части за былые подвиги, — пояснил Эйви-Эйви. — Ладно, малышка, час моего освобождения близок: смена пришла, скука тебе не грозит, а мне пора насладиться чередой волшебных сновидений. Не подведите меня, господин! — с самым что ни на есть заговорщицким видом обратился он к королю, хитро подмигивая сразу двумя глазами.

И Денхольм остался наедине с прекрасной трактирщицей, о чем уже не осмеливался и мечтать.

— Чем мне развлечь вас, несравненная Иллисса? — вкрадчиво поинтересовался он, завладевая ручкой смутившейся барышни.

Маленькая трактирщица осторожно, но твердо освободила руку и улыбнулась:

— Я рисую свою карту. Помогите мне, — просто попросила она.

— Боюсь, я мало где был, — вздохнул король. — Я только встал на свою дорогу и большую ее часть прошел под заботливой опекой Эй-Эя. А моим рассказам, полагаю, с его красноречивым трепом не сдюжить…

— А чем же все это время занимались? — изумилась Илей. — Где жили?

— В Итаноре, — объяснил король. — И занимался разрешением проблем по мере их поступления…

— В Итаноре?! — восхитилась девушка, даря ему очаровательно пылкий и любопытный взгляд. — Эй-Эй никогда не рассказывал мне о столице! То ли не был никогда, то ли воспоминания остались неприятные… Расскажите мне об этом городе, Денни!

— Ну, не знаю! — протянул Денхольм, в глубине души посмеиваясь над столь мелким коварством. Глаза у Илей стали большие-большие, как у обиженного ребенка, и он сразу сменил сомнение на сугубо деловой тон: — А поесть мне что-нибудь дадут?

Через несколько минут стол был буквально завален блюдами с холодными закусками, а маленькая фея умоляюще хлопала длиннющими ресницами. Король подцепил кусок буженины, выпил кружку отдававшей горечью полынной настойки и, сжалившись, начал рассказ.

Он говорил и словно наяву видел башни своего дворца, его залы и колоннады, портики и галереи. Наваждения трехэтажных городских особняков и переплетения узких улочек висели над их головами, запутавшись в табачном дыму. И снова широкой полноводной рекой растекалась Улица Священного Круга. И вставали колдовскими вехами храмы Итанора, ухоженные и опустошенные, манящие сказочные иллюзии, подернутые пеплом сожаления и тоски.

Король говорил, и все прожитое смазывала неясная пелена. Пройденные лиги казались нереальными, словно припорошенными вьюгой забвения…

И он бежал от Темного Храма, бежал на выручку неосторожному шуту, бежал, размахивая дубиной, как мечом… И обиженные, похожие на серые льдинки, глаза Ташью следили за ним, замораживая холодом непонимания…

Илей обломала свой последний карандаш как раз к тому времени, когда король окончательно выдохся и запутался в воспоминаниях. Рассердившаяся на все человечество девушка едва не прикусила высунутый от усердия язычок, но вовремя спохватилась.

А Денхольм, возблагодарив всех Светлых и Серых Богов за компанию, надолго присосался к баклаге с настойкой, переводя сорвавшееся дыхание.

Трактирщица милостиво позволила ему подкрепиться и с сожалением вернула карту обратно на стену. А потом они просто сидели рядом, болтали ногами и грызли засахаренные орешки. И говорили, говорили… Будто пытались обсудить все новости мира зараз. Лишь когда девушка принялась откровенно клевать носом, ополоумевший от ее внимания король вспомнил, что хозяйка не спала всю ночь, а заведение скоро откроется для новых любителей покутить, проматывая куш с награбленного. И любезно, но с самыми сладостными мечтами в глубине души, проводил Иллиссу до порога ее спальни. Вожделенная дрожь рассосалась, как только трактирщица захлопнула дверь перед самым его носом, обрывая робкие попытки напроситься на последний глоточек настойки. Денхольм обозвал себя последним болваном и за неимением лучшего отправился прогуляться по городу…

После всех увиденных по дороге городов Хоррар не понравился совершенно, производя впечатление грязной, не в меру разросшейся деревни.

По остаткам каменной мостовой, похоже, выложенной гномами еще до Войны Магии, носились разжиревшие свиньи, обдавая зазевавшихся прохожих мириадами мутноватых брызг из застоявшихся, хотя и пополненных вчерашней грозой луж. Какая-то неопрятного вида деваха гонялась за петухом, сбежавшим подворотней на волю, ободранные бродячие собаки уныло грызлись из-за обглоданных костей…

Королю почему-то вспомнились лохматые, отдающие скрытой силой и мощью гиганты Рорэдола, бойцовые собаки, гордость Межгорья, встречающие случайных путников недружелюбным предупреждающим рыком и по-хозяйски разгуливающие по улицам города. В суровых крепостях считалось постыдным делом даже сказать о четвероногих защитниках бранное слово, а здесь! Трудно было вообразить более жалкое зрелище!

Денхольм поспешил выйти за пределы загаженных сплетений кривых улочек и направился к реке, на пристань. Не то чтобы он горел желанием встретиться с Лаэстом… Но с другой стороны, чем не шутит Темная Сила? «Ветер» казался ему самым надежным суденышком из всех, что можно было нанять за деньги в этом Крае Отчаянных Головорезов, как с неуместным пафосом называли Ласторг местные жители.

Знаменитого трегга у причала не оказалось, и разобиженный на судьбу король от нечего делать принялся осматривать разномастные суда и суденышки. Одно из них, под горделивым названием «Гроза Южного Моря», как раз разгружалось под самую черную брань капитана и его помощников. От «Грозы» несло таким дивным ароматом, что у Денхольма засвербело в носу и закружилась голова, он напрягся в ожидании какого-нибудь подвоха, настолько не вязался с обшарпанным видом двухмачтового кренха запах ранних роз. Из трюма выносили аккуратно обвязанные ящики и складывали неподалеку под надежной охраной.

— Что за груз? — грозно вопросил король, кидая присевшему отдохнуть матросику мелкую монетку.

Парень ловко поймал сверкающую денежку, задумчиво повертел в продубленных морскими ветрами ручищах:

— Хороший вопрос, господин мой, — жизнерадостно оскалился он. — Я бы сказал, вопрос на пять медяшек: по монетке за слово! За эту монетку вот вам первое: «груз».

— Шельмец! — развеселился король и кинул вторую.

Матрос позвенел в кулаке двумя денежками и улыбнулся еще шире:

— Второе слово, мой господин: «цветочных»… Благодарствуйте! — обрадовался он, принимая сразу два медяка. — Третьим словом у нас будет: «лепестков», ну а четвертым: «княжества». Будем покупать последнее слово?

— А я и так знаю, — усмехнулся в ответ король, пряча в кошелек последнюю медяшку. — Груз цветочных лепестков княжества Самоххин, откуда же еще! — и, насвистывая нехитрый мотивчик, отправился к капитану.

— Разумное сочетание щедрости и скупости — вот качество поистине великого купца! — завздыхал ему вдогонку обделенный хитрец.

Но Денхольм даже не обернулся, выискивая капитана. Вскоре он услышал поток столь отборной ругани, изобилующей умопомрачительными фразами из морской терминологии, что, не колеблясь, пошел на шум, как корабль на свет маяка бурной ночью. Орущий человек не был похож на грозного пирата с картинки древнего манускрипта об открытии мира, но тем не менее от него шел слишком сильный поток властности и жестокости, чтобы оставить хоть тень сомнения. Увлеченный последовательным перечислением фауны и флоры подводного царства применительно к собственным матросам, он не сразу заметил короля, но как только нахальный чужак, посмевший ступить на палубу обожаемого судна, оказался в поле его зрения, команда вздохнула с заметным облегчением и скоренько рассосалась кто куда, бросая на пришельца сочувствующие взгляды.

— Это что еще за моллюск безногий пачкает мой ют?! — набрав побольше воздуха в могучую грудь, что есть мочи заорал капитан. — Оторви тебе клешню, дерьмо земноводное! Как посмел?! Кто пустил?!

— Должно быть, я ошибся, — невозмутимо кивнул Денхольм. — Мне говорили, что капитан «Грозы Южного Моря» человек дельный и благопристойный… Так капитан не вы?

— Не я? — возмутился великан, и лицо его разом стало хищным. — Да я этот кренх водил по Мертвому морю, когда тебя, улитка, еще молоком отпаивали! Гниль пресноводная, я в эскадре самого Лаэста не для того плавал, чтоб сопливая медуза меня благопристойностью пичкала!

Упоминание о Лаэсте было бальзамом на израненную оскорблениями душу короля.

— Я тоже плавал под Лаэстом, — спокойно и правдиво сообщил он, в который раз обнажая меч и выставляя напоказ знаменитое клеймо. — Оттого-то и решил, что два знающих толк в делах человека смогут договориться без лишнего колебания воздуха.

Капитан взглянул на клеймо и закашлялся, поперхнувшись очередным ругательством:

— Если свой — извиняй, — хмуро сообщил он. — С кем ошибок не бывает. Только где ж ты под ним плавал? Прости, конечно, но на вид ты — сопляк сопляком, а Лаэст уже года четыре как в воду канул!

— А вот на Эрине, слыхал? Кренх потопили… — многозначительно бросил в пространство король: мол, человек ты, капитан, неглупый, сам вывод сделаешь.

Капитан подумал и сделал:

— Значит, этот скат сунулся-таки на Валирет! Как паруса-то унес, лихой ветер?! Ему с Внутреннего моря все пути отрезаны, а по берегам — от виселиц по его грешную душу не протолкнуться! Погулял он там в свое время, ох и славно погулял!

— Вернулся, — авторитетно подтвердил Денхольм. — Да еще и полный трюм пряностями набил, везунчик. Ну да Стэнли и не оттуда выведет.

— Значит, и этот старый кальмар с Лаэстом плавает! — восхитился кэп. — Дела! Кстати, что ты там, не знаю твоего имени, о делах толковал?

— А зачем тебе мое имя, капитан? Без малейшей надобности, как и мне твое, — пожал плечами король совсем уж на манер проводника. — Меня твой груз интересует, а еще точнее — его цена. Только не за ящик и не за десяток этих грешных сундуков, а за все лепесточки сразу. За сколько продашь? Одним махом?

— Одним махом? — призадумался великан, забавно сморщив нос, что, очевидно, помогало подсчетам. — Если одним махом да как своему, за двадцать золотых уступлю, себе в убыток. Зачем тебе столько мусора, морячок? Понимаю, шлюхам местным на забаву, но ты-то!

— Надоело полынь сосать! — пояснил король, вытряхивая из кошелька россыпь золота. — Буду на розах настойку гнать: изумительного вкуса пойло!

— Вот это по-нашему! — хлопнул его по плечу капитан. — На такое дело я тебе даже две златки прощу, приятель!

А то все духи да масла, акульи зубы им в задницу! Шлюха — она и есть шлюха, чем ни помажься! А вот выпивки хорошей в этой дыре и не сыщешь!

Они расстались лучшими друзьями, кэп даже приказал своим матросам доставить в город громоздкий груз и жутко обрадовался, узнав, что адресатом является старый Тэй:

— Ты в надежной гавани, морячок! — прокричал на прощание великан, потрясая кулаками размером с ядро для катапульты каждый.

По дороге в трактир король завернул к местному писарю и состряпал очередной вексель: на цветочки ушли остатки совместных с Санди денег, и экономный шут не простил бы ему подобного расточительства. Меняла рассматривал его творение долго и тщательно, с особым вниманием изучая оттиск Большой Печати. Но, убедившись в подлинности документа, деньги отсчитал без лишних разговоров: здесь вообще не любили задавать вопросов о судьбе покупаемых предметов. Вексель был настоящий, и кому какое дело, где покоится его прежний хозяин и успели ли акулы обглодать его бренное тело!

Когда Денхольм, крайне довольный собою, наконец добрался до трактира, его ждало еще одно, крайне занимательное зрелище: дядюшка Тэй, с которого можно было лепить аллегорическую статую Удивления, возвышался над доставленным по адресу богатством. Его взор, обращенный на постояльца, был столь жалок и близок к помешательству, что король не стал его мучить и объяснил все, как есть.

— А рецептик этой настойки у вас имеется? — осторожно поинтересовался старый пират, почесывая лысину.

— Имеется, — кивнул король, сладко потягиваясь. — Дай бумаги, набросаю, что да как. И вот еще что: ты можешь гнать настой, а можешь просто продавать втридорога всяким разным знахарям, дело твое. Но один ящик я забираю…

Сундук, набитый лепестками, оказался довольно легким, хотя нести его наверх было жутко неудобно. Но король мужественно дотащил и выпотрошил перед спальней Илей, устилая коридор благоухающим ковром. Его благородства и скромности хватило на то, чтобы не маячить жалкой тенью, ожидая благодарности пробудившейся прелестницы, и, усилием воли заставив себя уйти от вожделенной двери, Денхольм отправился в собственную спальню.

Где и рухнул на постель, полный самых волшебных предчувствий, ожидая… Впрочем, он и сам толком не понимал, чего ожидает от своей эксцентричной выходки, просто радовался ей, как ребенок новой игрушке.

Во сне он видел Илей, усыпанную лепестками с головы до ног. А еще он видел Ташью и, сравнивая, понимал, как все-таки они похожи. Маленькая Иллисса изумительно напоминала ту шальную девчушку, о которой сама Ташка старалась вспоминать как можно реже: озорницу, носившуюся с мальчишками по дворцовому парку, поднимавшую рев оттого, что играть Прекрасную Даму скучно, уж лучше сражаться с драконами, и дравшуюся с братьями Сайх за лишнюю порцию апельсинового пудинга…

А потом сон сморщился, будто кто-то смял салфетку с нарисованной на ней картинкой, и король увидел торговую площадь, полную озлобленных людских лиц. Сумерки кинулись прочь от гомона разношерстной толпы, оставляя посередине стражников Городского Порядка, тащивших за руки упирающегося пригожего мальца. Еще один отпихивал орущую в голос женщину. Толпа гудела, но вмешиваться не собиралась…

— Оставьте мне моего сына! — долетели наконец звуки, словно вспомнив о своем существовании.

— Прочь, стерва! — вновь оттолкнул женщину стражник. — Надо было вовремя платить по счетам!

— Оставьте мальчишку! — перекрыл прочие крики негромкий и подозрительно знакомый голос. — Я заплачу их долги…

— Какой щедрый и самоотверженный дядя! — криво усмехнулся один из стражников, выпуская ребенка и круто, по-звериному мягко разворачиваясь сразу всем телом. — Ну-ка, посмотрим, кого это занесло к нам вчерашним ураганом?

Стоящий посередине площади старик с уродливым шрамом поперек морщинистого лица постарался улыбнуться как можно дружелюбнее, поднял глаза и, чтобы разрядить обстановку, протянул вперед руки открытыми ладонями вверх. Посох сиротливой фиолетовой змеей притаился у его ног…

Старик поднял глаза…

И рука его судорожно дернулась к горлу, тщетно пытаясь нащупать Талисман, Камень-Глаз, отданный Вечность назад беспутному щенку, не ценившему своего счастья!

Дернулась рука и упала.

И безвольный старик рухнул на колени, не в силах вырваться из прочной, жестокой хватки Пустоглазого…

Король проснулся от перехватившего горло ужаса и, не тратя времени на глупые сомнения, наспех оделся и бросился вниз, перепрыгивая через три ступеньки крутой лестницы.

— Если ты ищешь Илей, — приветствовал его старый Тэй, — так она отправилась погулять по городу, вся, как чучело, обвешанная твоими лепестками. Срамота, конечно, но раз девочке приятно…

Но Денхольм его не слушал, не до Илей было ему сейчас. Он бросился к Сердитому Гному, неторопливо набивавшему трубку возле стойки и вяло переругивающемуся с Санди.

— Где Эйви-Эйви? — заорал он, едва справившись с неожиданным удушьем сбитого дыхания.

— Пошел на пристань договариваться насчет посудины, — фыркнул шут. — Ты что, куманек, привидение во сне увидел?

Но Торни не требовалось никаких пояснений: он был уже возле двери, и руки его сжимали не трубку, любимое топорище.

Выйти гном не успел: распахнувшаяся дверь едва не расквасила ему физиономию. На пороге стоял мальчишка с кухни старого пирата, тщетно хватая воздух воспаленным от быстрого бега горлом.

— Хозяин! — наконец выпалил он. — Беда, хозяин! Стражники забрали вчерашнего бродягу, а вместе с ним и нашу госпожу!

— Где? — кратко рявкнул гном.

— На торговой площади! А еще…

Но король не стал дослушивать, он уже мчался вслед за Торни, по лужам, не разбирая дороги. Всем сердцем чувствуя: поздно!

Они врубились в толпу, гомонившую сильнее обычного. Гном греб руками, как пловец против сильного течения, и заграждавшие путь люди отлетали в стороны, вдавливаясь в соседей… Гном шел на помощь побратиму, и король скользил следом, уворачиваясь от тычков и не слушая проклятий…

В самом центре площади по-прежнему было пусто. Солидный круг, скользкий от крови. Клейкие лужи зловеще отражали робкий закат, и злобной насмешкой Судьбы казались измаранные красным лепестки роз из далекого восточного княжества…

Ни проводника, ни трактирщицы видно не было. Какие-то люди в длинных балахонах с подвязанными подолами оттаскивали трупы стражников с пробитыми глазницами…

— Чем же это их так? — прорвался в гудящую от воспоминаний и озарений голову гулкий шепот.

— Не поверишь, свояк: посохом! Если б сам не увидел…

— Куда их отвели? — Сердитого Гнома не терзали ни сомнения, ни воспоминания, у него была лишь одна цель: спасти побратима.

— В Башню…

— Куда?!

— В Башню Смерти, оглох, что ли, почтенный?

И Денхольм снова почувствовал над своей головой взмах тяжелых Крыльев, серых и безжалостных, как обрубающий жизнь клинок…

— В Хорраре нет Башни Смерти, — деревянным от ужаса голосом возразил он.

— Уж полгода, как отстроились. Да вот ты, почтенный гном, должен знать: сам Наместник из Стэнора посылал к вам заказ на какие-то хитрые механизмы…

Торни кивнул. И безжалостная, равнодушная Судьба рассмеялась в лицо королю.

— Где она, эта ваша Башня? — глухо спросил он.

— За городом, — разбитного вида малый отвечал неохотно, словно отмахивался: еще бы, от такого зрелища отрывали! — Скалы видели? Вот там и стоит, красавица…

— Идем, — дернул короля за рукав Торни. — Шевели ногами, Хольмер!

Они выбрались из толпы и рванули к Воротам. Перед глазами короля отчетливо стояла скальная гряда, увиденная с холма как раз перед ураганом. Сзади раздавался топот и злобное пыхтение, и Денхольм не сразу сообразил, что вслед за ними ломится Санди…

Скалы вынырнули из подкравшейся темноты, словно Пустоглазый из засады. Вынырнули и навалились, парализуя волю. Веяло от них таким ужасом, что хотелось зарыться в землю, втиснуться в любую расщелину, лишь бы не слышать этой звенящей Пустоты!

— Вы чего? — хмуро поинтересовался Торни. — Скал никогда не видали? Вперед!

И король словно шагнул за порог безграничного страха, оттолкнувшего его прочь от Башни. Переступил. Перевел дух. И ускорил шаги, славя Богов за то, что с ними был крайне прозаично настроенный гном.

— Странная Башня, — покачал головой Торни, теребя бороду. — Не охраняется никем…

— И зачем тут охрана? — в тон ему возразил шут, оглядывая внутренности скального круга.

Король огляделся и мысленно согласился с Санди: незачем.

Вряд ли шедевр местной архитектуры можно было назвать башней. Скорее уж домиком на верхушке небольшой скалы, надежно защищенной скалами повыше. И не было ни двери, ни даже лестницы, ведущей наверх, к хлипкому на вид строению.

— Вон там направляющие! — ткнул пальцем Сердитый гном. — По ним спускается и поднимается балкон! Если найти нужные рычаги, можно забраться в помещение…

— Так ищи! — рыкнул Денхольм. — Или по этому поводу придуман какой-нибудь красивый Церемониал?

— Дурак ты, Хольмер! — вздохнул Торни. — По этому поводу придумано одно крепенькое заклятие.

Подъемник делали Касты, наши разлюбезные механики, чтоб им трижды икнулось, негодяям! Но не они его ставили. Здесь потрудился хороший колдун: я уже перепробовал все заговоры, какие знал, и шлак в результате! Дурное здесь местечко, два охранных кольца. Да скалы кто-то выдолбил, будто оплавил… Говорил же: страна катится в Небытие, раз на границе подобные фокусы возможны стали!

— И что теперь?

— В Горы надо уходить. Помощи просить: самим не сладить.

— Сначала вернемся в Хоррар, — покачал головой шут. — Вдруг люди помогут? По крайней мере узнаем, что произошло…

— Это я и так скажу, — буркнул гном. — Пустоглазые на него напали, он отбился.

— А как вырвался? И почему повязали? — возразил король. — Решено: возвращаемся в город и как следует трясем мальчишку.

— Постойте! — взвился вдруг Санди. — Что это? Слышите: вроде поют!

Король прислушался и вздрогнул. Тонкий девичий голосок едва долетал до них, смутно отражаясь от гладких скал. Эхо играло словами, искажая их, выжимая смысл. Но в том, что пела Илей, сомнений не возникало… Нежданный порыв ветра принес обрывки песни…

Нам нельзя загрустить и предаться унынью,
Ни слезинки нельзя уронить…
Словно лютни струна, оборвется в бессилье
Наших жизней суровая нить, —
И сольемся мы с горькой полынью…
Две стрелы, устраняя смешную помеху,
С тихим свистом начнут свой полет…
И в горах загрустит, растревожится эхо,
А полынь через нас прорастет,
Став могил наших вехой.
Но я буду тверда, я сдержусь, не заплачу,
Напоследок взглянув в небеса.
Ты бормочешь в бреду, словно веришь в удачу,
И бывают еще чудеса…
Но все будет иначе:
Нас убьют, чтоб из слов не творили любви,
Не мешали Пустому Всесилью!
Буйно вырастут травы на соленой крови…
И ты знаешь, сейчас уж полынью
Пахнут теплые руки твои…
— Я вернусь, Илей! — прошептал Денхольм. — Я вернусь за тобой, девочка, обещаю!

Они вновь припустили по нахоженной любопытными горожанами тропе и через полчаса барабанили в дверь «Старого Пирата».

Трактир был погружен в полумрак, словно заранее надел траур. Безучастный ко всему дядюшка Тэй сидел прямо на полу в обнимку с пузатым бочонком. Открывший им дверь мальчишка забился в дальний угол и продолжил завывания…

Но первым, что бросилось в глаза королю, был посох. Некогда фиолетовый, а ныне красный от засохшей крови. Посох, жирной багряной чертой перечеркнувший серебристо-серую лютню и холщовую суму, заскорузлую от ссохшихся пятен.

— Кто это принес? — рявкнул Денхольм, вытаскивая в отсветы лунного света до смерти перепуганного мальца и приподнимая его над полом.

— Г-господин мой! — пропищал парнишка, вращая ополоумевшими глазами. — Тут такое было! Свет во всем доме разом погас! И порыв ветра, страшно сильный! Чуть дверь с петель не снес! А потом по полу тень чернющая метнулась! Я зажмурился, думал, мне конец, а когда глаз открыл — все уже сложено…

— С этим после. — Сердитый гном без особых усилий разлепил сведенные злой судорогой пальцы короля, и паренек шлепнулся на пол. — Давай, родимый, соберись с силами, железка некаленая, можешь, если охота, немного поохать, повздыхать, но в меру, слышишь?! Время поджимает! И рассказывай, помет мышиный, что на площади стряслось!

Санди протянул страдальцу кружку настойки. Трясущийся, как знаменитая ласторгская полынь под ветром, парень принял для храбрости, помолчал немного и открыл рот.

А Денхольм замер и напрягся, со странной смесью ужаса и восхищения досматривая в полумраке свой прерванный сон…

…Стоящий посередине площади старик с уродливым шрамом поперек морщинистого лица постарался улыбнуться как можно дружелюбнее, поднял глаза и, чтобы разрядить обстановку, протянул вперед руки открытыми ладонями вверх. Посох сиротливой фиолетовой змеей притаился у его ног…

Старик поднял глаза…

И рука его судорожно дернулась к горлу, тщетно пытаясь нащупать Талисман, Камень-Глаз, отданный Вечность назад беспутному щенку, не ценившему своего счастья!

Дернулась рука и упала.

И безвольный старик рухнул на колени, не в силах вырваться из прочной, жестокой хватки Пустоглазого…

Стражник расхохотался одним ртом, надменно вскидывая голову… И внезапно схватился за горло. Из судорожных всхлипов и хрипения те, что стояли неподалеку, смогли разобрать лишь странную фразу:

— Он — Проводник! Провод…

Глазами оторопевшего мальчишки король увидел, как…

…Пустоглазого стражника затрясло в лихорадке, и руки его покрылись ссадинами и язвами, и хлынула, заливая глаза, кровь из разбитой головы, и открылись раны в левом боку и чуть ниже бедра, и скрутила его странная хворь, выгибающая кости. Он постарел быстро, слишком быстро на безумное количество лет, а с обессиленного тела уже слезала отмороженная кожа, и лицо покрывали коросты, и все новые раны рассыпались щедрой волной по рукам, ногам, ломая, корежа и без того исковерканную душу…

Когда семь параллельных полос легли на грудь, раздирая рубаху, стражник закричал так, что толпа отшатнулась. Завыл подыхающим зверем и отвел глаза…

И в следующий миг, не давая опомниться, ударил посох, патриотично-фиолетовый посох незнакомого дерева, ударил, разбивая воспаленную глазницу…

Освобожденный старик стоял, готовый к бою, отведя импровизированное копье к самому уху… Старик?!

Высокий и статный, сухощавый воин лет семидесяти поднялся с колен вместо старого проводника. И в глазах его плескались волны злого зеленого пламени. В некогда бесцветных глазах горел огонь азарта предстоящей схватки…

Стражники опомнились и кинулись в бой. Странные стражники, старательно отводящие глаза. Вооруженные мечами и копьями шесть здоровых и сытых воинов, закованные в броню. Оставшиеся Пустоглазые…

В зрачках путавшегося под ногами ошеломленных невольных зрителей мальчишки стояли безумие и восторг. И в полумраке трактира король видел смертоносный вихрь, переплетение рук, ног и окровавленного посоха, и раз за разом падающих Служителей Той… И перед мысленным взором его вставали трупы Пустоглазых у гномьей сторожки. И у перевала Кайдана… И крутилась в голове одна, лишь одна запоздалая мысль: а кем же нужно быть, чтобы одним ударом заостренной палки пробивать черепа? чтобы отвести одновременный удар пяти мечей? чтобы несколько часов на леденящем ветру удерживать над пропастью двух не самых легких в мире людей? Приходил и ответ, еще более припозднившийся, чем вопрос. И странное понимание испуга прекрасной Йолланд при виде прославленного жениха, изуродованного страшным шрамом. И гулким набатом звенел голос Сердитого Гнома, в былые времена звавшегося лучшим бойцом Сторожек, но после драки у колодца ушедшего к оружейникам: «Ох, дурак ты, дурак всепрощающий!»

Когда рухнул замертво последний из семерых, проводник тяжело оперся на посох, отирая пот и позволяя себе минутную передышку. И в тот же момент на него накинули сеть…

Подоспевшие на выручку своим стражники не поверили глазам, когда вместо усталого воина захватили лишь грязную кровавую лужу. Готовый к бою незнакомец, схожий с Эй-Эйем лишь шрамом поперек лица, возник, как показалось, из ниоткуда на другом конце торговой площади, и толпа с громким нечленораздельным воплем отпрянула прочь.

Они долго стояли друг против друга: проводник, по обыкновению держащий свой посох у самого уха, и десяток стражников, торопливо прощающихся с жизнью.

Но внезапно бешеная зелень глаз Эйви-Эйви потухла и потемнела, отступая прочь.

Потому что на смену веселому воину, с грозным рыком крушащему попавшие под удар мясо и кости, встал Идущий Между. Встал и опустил свой страшный посох, безбоязненно заглядывая в глаза людям, готовым его убивать. Людям! Обыкновенным людям, которые могли не бояться за собственную жизнь. И подняли оружие.

И король подумал, что кто-то рассчитал очень правильно: выплеснувший на Пустоглазых всю накопленную боль проводник выдал свою истинную сущность. Ставка была слишком велика, и прибежавшие из дальних казарм безумные от гнева за смерть товарищей люди оказались как нельзя более кстати. Игра есть игра, кто станет считать мелкие фишки?

Он продержался, сколько хватило сил отбивать ожесточенные удары, сыпавшиеся со всех сторон. Он крутился взбесившимся флюгером, не позволяя вырваться на волю безудержной жажде убийства, некогда владевшей его душой, не пытаясь хоть немного уменьшить число своих противников, стараясь не причинять особого вреда. Он пропускал выпады, истекал кровью, но стоял до конца. Он бился не с людьми, со злой Судьбой за собственную жизнь…

А упивавшиеся мнимым могуществом и ловкостью стражники наседали все сильнее, не давая роздыху и места для маневра. И толпа стояла, будто каменный барельеф, молча стояла и смотрела, как умирает лучший воин Элроны. Это вам не Рорэдол, господа, это Ласторг! Здесь каждый сам за себя! И тщетно бился о гранит плотно сплетенных тел оказавшийся в первых рядах мальчишка, не в силах вырваться и позвать на помощь…

Когда окровавленный посох тихо выпал из ослабевших рук и сломленный воин упал на грязные камни, битва, достойная пера летописцев, перешла в жестокое побоище. Поверженного врага пинали безжалостно и метко, не в силах остановиться, не слыша в кои веки раздавшихся смутных угроз…

Когда затрещали под подкованными сапогами кости ног, из толпы вырвалось благоухающее розовое облако и накинулось на стражников с кулачками:

— Не смейте, сволочи!

Один из опьяненных кровью стражей порядка оттолкнул комок цветочных лепестков, и народ ахнул, признав маленькую трактирщицу. Разъяренной кошкой взвилась Илей над кровавым месивом и, не колеблясь, кинулась в бой…

Король и не подозревал, сколько отваги и воинской выучки таит в себе хрупкая с виду девушка. И как метко и сильно умеет бить в пах, вырубая противников качественно и надолго…

Она успела свалить троих, прекрасная, как никогда, в разодранной рубахе и в ореоле помятых лепестков, когда на нее ухитрились-таки набросить сеть, предназначенную Эй-Эю. Девушку оглушили жестоким и мстительным ударом в челюсть, выворачивая скулу…

И вместе с возмущенным воем толпы в горе-героев полетели сверкающие молнии: странно закругленные ножи с травянистым узором на лезвии и маленькой костяной рукоятью. Двое рухнули, словно колосья, срезанные умелой рукой хлебороба. Еще один, исхитрившись увернуться, завопил, хватая раненую руку, другой упал с перерезанным горлом…

Продолжения стражникам не потребовалось: все-таки они жили в Ласторге и были готовы к любым неожиданностям. Черепаха из щитов окружила тело проводника и бесчувственную девушку, а мелькнувшую над головами обывателей черную тень встретил поток стрел из заранее припасенных луков.

Среди невольных зрителей началась давка: каждый из тех, что с боем прорывались в первые ряды, старался теперь отползти как можно дальше, и безумный от страха парнишка сумел наконец пробиться на волю…

Обширную залу трактира прочно завоевала тишина. После всего увиденного и услышанного, недосказанного и недопонятого меньше всего на свете хотелось говорить…

— Надо идти в Горы, — решившись, прохрипел Сердитый гном. — От ластов помощи ждать — как изумруд искать в базальтовой породе…

— Успеем в Горы, — возразил шут. — Сначала надо эту черную сволочь вытащить на свет Божий, узнать, чего ей надо…

— Их казнят завтра на рассвете, — неожиданно подал голос подозрительно трезвый Тэй.

— Как же так! — возмутился король. — А решение Наместника? Ведь должен же в вашем треклятом Ласторге действовать хоть какой-то закон!

— Их казнят, и вовсе не потому, что погибли какие-то там стражники — это явление слишком скучное в наших диких краях, — упрямо бубнил старый пират. — Их казнят, поскольку и в Ласторге умеют наблюдать и делать выводы. У нас хорошо помнят Упыря Свейстона, Раба Йоттея! И произносят его имя благоговейным шепотом, пугая маленьких детей. Но втайне — поклоняются как Вождю. Завтра, на худой конец послезавтра, хоррарцы поймут, КТО сегодня вернулся по их души. И начнется бунт. Такой бунт, что людей не остановит даже Черная Башня с ее охранными кругами…

— Поэтому их скоренько убьют и убедят народ в нелепом недоразумении, — покивал мокрой от пота головой Торни. — Нет людей — нет проблемы. Не за что бороться, граждане, расходитесь по домам! Эх, малый, малый! — краткий вой! — Что ж ты так поздно прибежал! Ладно, — тут же оборвал он сам себя. — Не время ныть. Нечего рассиживаться, Хольмер! Нечего уповать на милость Наместника! Нам нужно раздобыть лошадей и за полночь быть у отрогов!

Сердитый гном залпом опрокинул кружку и решительно встал. Санди последовал его примеру, но Денхольм пить отказался и отправился увязывать их нехитрые пожитки. От полыни его уже тошнило…

Глава 22. НУ ВОТ И ВСЕ…

Достать быстрых лошадей в Хорраре проблемы не составило, ворота перед гномом открыли без лишних расспросов, и вскоре их головы закружил омерзительно-горький запах серебристой травы, хлестнувшей по ногам коней не хуже плети. Благородные животные бесились и злобно фыркали, но подчинялись воле непреклонных седоков и мчались по бездорожью, разрывая в клочья ветер с гор.

Всадники молчали, даже Сердитый гном, с грехом пополам прилепившийся к седлу и доводящий своего скакуна бесконечным ерзаньем, бранился и кряхтел меньше обычного.

И пространство сдавалось под их напором, и вершины казавшихся далекими Сторожек росли с каждой минутой, закрывая пасмурное небо…

К полуночи они уже заводили загнанных лошадей в неприметную пещерку на Восточном склоне. Торни не стал особо церемониться и провел их в Гору тайным ходом.

— И почему мы сразу не вышли отсюда? — проворчал злопамятный шут.

— Потому что по обычаю выпроваживать гостей после Девятидневного Круга полагается с парадных Ворот, — буркнул Торни, пропуская их в низкий коридор и надежно прикрывая дверь.

Они побежали по переходам, кратко кивая встречным Кастам, провожавшим их взглядами, полными неприкрытого изумления и тревоги. Полагая освобождение Эаркаста делом сугубо семейным, гном не стал беспокоить Старейшин и сразу повел друзей в покои Рода Хермов.

Вскоре они пали в ноги степенному Гарту, взахлеб рассказывая обо всем случившемся, не скупясь на подробности. Впрочем, мудрый Каст не стал дослушивать повесть о кровавых разборках на площади. Он встал, словно выныривая из потока ставших бессмысленными слов, и ударил в медный гонг у стены.

Должно быть, вся Гора услышала этот пронзительный, протяжный призыв, потому как спустя несколько минут в общей зале, где их когда-то столь радушно принимали и славно кормили, стали собираться родичи, близкие и дальние, длиннобородые старцы и прыщавые юнцы. Мастера, вымазанные в пыли шахт, в ожогах горячих горнов, бросившие работу, и наслаждавшиеся законным отдыхом дневные трудяги, до того спокойно дрыхнувшие в постелях, входили и чинно рассаживались по своим исконным местам, без лишних разговоров и ворчания.

Денхольм смотрел на них и вспоминал дворец и собственных придворных. Однажды ему срочно понадобился хороший совет, а решение проблемы не терпело промедления. И добрых полдня он прождал в тронном зале, пока Совет Мудрейших соизволил собраться по Королевскому зову. Да и то облеченные высшей властью старцы галдели, как на посиделках, перемывали косточки соперникам, пыхтели и злились на то, что их оторвали от важных дел…

В смутные времена, потребовавшие срочного сбора всего многочисленного Рода, Касты скупо раздавали слова и не задавали лишних вопросов, и король впервые почувствовал, насколько велика разница между ними и людьми.

Старейшина Эшви, к великому облегчению Денхольма, прибыл первым. Но, к безграничному изумлению короля и шута, дисциплинированно уселся вместе со всеми. Когда закрылась тяжелая дверь за последним из Рода, а женщины, не имевшие права голоса в подобных собраниях, но не посчитавшие возможным пропустить семейный совет, заняли места вдоль стен, Гарт кратко и емко обрисовал ситуацию. Буквально в трех словах, Санди даже присвистнул от восторга. За что получил подзатыльник от Сердитого Гнома.

Род Хермов принял страшное известие суровым молчанием. Если Денхольм. и готовился услышать много нелестных эпитетов в адрес людей вообще и себя, несчастного, в частности, то он просчитался. Бородатые не сочли нужным тратить бесценные слова и время на подобные глупости. Лишь прямодушная Токли не смогла удержаться. Невежливо ткнув пальцем в короля, она закричала вне себя от горя:

— Это он во всем виноват! Это…

— Молчи, женщина! — оборвал ее крик Эшви. — Иначе я сам закрою за тобой дверь.

— Она права, — склонил повинную голову Денхольм. — Я один во всем виноват…

— И ты молчи! — вмешался Торни. — Не перебивай старших и не мешай Совету!

Но король его не слушал. Руки сами потянулись к Незримому Кошелю, нащупывая подарок Зарга… И окаменевшая Капля Крови Кователя легла на чистую столешницу, бросая отблески на стены.

— Если сможет этот Камень послужить вирой за вашего родича…

Громкий стон, одновременно излившийся из множества глоток, послужил ему ответом. Медленно и торжественно вставали могучие Касты, прикладывая трясущиеся руки к широкой груди… Слезы стояли в вечно прищуренных глазах, остро сверкавших из-под насупленных бровей. Гномы смотрели на святыню, забыв обо всем на свете.

— Ты совершил промах, куманек! — еле слышно прошептал шут. — Похоже, теперь им не до Эйви-Эйви.

Но он ошибся. Старейшина Эшви метнул какую-то тряпицу, точно накрывшую Камень, и морок рассеялся. Гномы завздыхали и буквально упали в кресла.

— Тебя же просили, Хольмер: не мешай Совету. Мы не виним тебя, а посему не примем и столь щедрой виры.

Если у кого-то из молодежи и имелось свое мнение по данному вопросу, его пришлось оставить при себе: спорить с Главой не посмел ни один.

— Посмотрели — и будет, — согласно припечатал Гарт. — Давай, отец, руководи собранием: сражения по твоей части.

Эшви огладил растрепанную со сна бороду и с удовольствием надел свой любимый кастет.

— Мне нужен план этой Башни, — просто сообщил он, не делая трагических пауз и вдохновляющих на битву жестов. — Мне нужны те механики, чтоизобретали подъемник. Те оружейники, что ковали направляющие. И приберите, пожалуйста, на столе.

Гарт прихватил Камень Зарга вместе с тряпицей и с поклоном вернул королю. Смущенный дальше некуда, Денхольм суетливо запрятал его в Кошель.

Между тем на столешнице уже проявился лист бумаги, и Торни со старанием и знанием дела принялся чертить подробный план, по ходу дела перечисляя таинственные заклинания, не взявшие проклятую скалу. Мастер Сарр слушал его с большим вниманием.

Кое-кто из Бородатых, посовещавшись, рванул по коридорам. И через полчаса в залу приволокли заспанных и сыпавших проклятиями Мастеров из других Родов. Впрочем, узнав, в чем дело, те скоренько пригладили всклокоченные бороды и подтащили кресла к общему столу. Ознакомившись с особенностями рельефа, старик Эшви выслушал их подробный, обстоятельный отчет об изобретенном механизме, а также о характере ковки и прочности сплава.

— Если дело настолько плохо, как я его себе представляю, — вдумчиво подытожил Глава, — работы хватит всем. Я разобью своих воинов на два отряда. Один из них отправится в город. Как я понял, там остался родич девушки, не побоявшейся вступиться за Эаркаста. Я бы не хотел, чтобы впоследствии пострадал он или его имущество, а потому следует как можно скорее увести старика в Гору. Кроме того, первый отряд создаст панику в Хорраре и задержит выход возможного подкрепления. Второй отряд идет с нами: у меня нет гарантий того, что Башню не окружили в три кольца стражников сразу после того, как ушли эти недотепы.

Старейшина помолчал, поглядывая на короля столь красноречиво, что у того от смущения покраснели уши.

— Далее, — сжалился над ним Эшви, — с нами пойдет Сарр. Знаю, Мастер, ты теперь не любитель пеших прогулок, но без тебя — никак. Кроме того, в своих рядах я хотел бы видеть и механиков: вдруг удастся нащупать рычаги без ворожбы?!

— А если все это окажется пустой породой? — подал голос кто-то из рудокопов. — Не стоит ли прихватить бочонок взрывчатки, чтобы снести скалу?

— Вот дурной! — возразил ему опаленный пламенем горна оружейник. — Эаркаста ты тоже подорвешь?

— Бочка взрывчатки лишней не будет, — примирил их Глава. — А лучше прихватите взрывные шашки: и весят мало, и применять можно по обстоятельствам.

— У меня есть идея! — неожиданно для себя подал голос Денхольм. — Можно? — почти умоляюще посмотрел он на Старейшину.

— Валяй, — согласно кивнул Эшви.

— Если с помощью ваших крюков забраться вот по этой стене, — ткнул пальцем заикающийся от волнения король, указывая на окружавшую Башню гряду, — а потом пустить стрелу и уцепиться за балкон…

— Все ясно, — оборвал его Гарт. — Ты, мальчик, начитался ваших людских романов. Стрела веревочный мост не выдержит, забудь.

— Она выдержит веревку, — обиделся король. — Если как следует натянуть, можно пройти, как по канату. А за собой протащить добротный мост…

— У меня три вопроса, — перебил шквал возражений Эшви. — Первый: почему лезть обязательно по противоположной стене?

— Потому что она более пологая и там есть где зацепиться, — не раздумывая, ответил Денхольм.

— Хорошо, — кивнул Старейшина. — Второй вопрос: кто будет стрелять? Касты, знаешь ли, не эльфы, луки не уважают. И по веревкам не бегают, если ты не догадался, какова моя третья подколка.

— Испытайте меня, — выступил вперед шут, — и я пробью стрелой серьгу в вашем ухе.

— Ну да? Молодец! — недоверчиво похвалил Глава. — А кто же пойдет?

— Я, — без всякого пафоса пояснил Денхольм.

Старейшина оглядел его еще более придирчиво, чем Санди:

— Ты, сынок? Это такой новый способ самоубийства, что ли?

— Я пройду, — упрямо повторил король.

— Ладно, — вздохнул Эшви. — Примем твой план на самый крайний случай. Объявляю семейный совет закрытым: займитесь делом, родичи. Сарр, старина, я хочу, чтобы ты лично проследил за наличием в отраде лекарей. Все, я созываю свою касту: сегодня нам предстоит тренировка на открытом воздухе…

Они выступили за час до рассвета: два отряда гномов в полном вооружении, лекари, механики, оружейники и старый Сарр. Выступили без лишних разговоров и прощальных напутствий, молча рванули к городу, держа строй и сотрясая землю слаженными ударами подкованных боевых сапог. Сознание короля колебалось и двоилось, кружилась голова и почти сразу сбилось дыхание: не умел он двигаться, как эти сыны подземного Царства, неторопливо и стремительно одновременно. Торни, внимательно следивший за людьми, что-то крикнул на своем гортанном наречии, и оружейники, не слушая пререканий и возражений, уложили их с Санди на носилки, предназначенные для Эйви-Эйви и его маленькой заступницы.

— Не нужно сопротивляться! — крикнул возлежавший на таких же носилках старый Сарр. — Сейчас воины ускорят бег, вам придется совсем худо!

Когда Эшви, возглавлявший отряд, отдал краткую команду и Касты сменили темп, король и шут смирились и возблагодарили Богов за возможность наблюдать за молниеносным рывком свысока, не взбивая стертыми ногами полынное месиво.

Неподалеку от Хоррара хорт [25] разделился, быстро и четко, как на параде, и малые отряды перестроились в боевые порядки. Почти вдвое поредевший отряд под предводительством самого Эшви ускоренным маршем двинулся к Башне Смерти. Когда навалились темные скалы и дало о себе знать первое Отвращающее Заклятие, Денхольм понял, что Старейшина прав: Башню успели оцепить.

Но доблестные стражники, мужественно ожидавшие малую кучку вооруженных чем попало авантюристов, дрогнули при виде гномьего воинства и постарались как можно незаметнее раствориться под Покрывалом Богини Ночи.

Глава брезгливо передернул плечами и презрительно сплюнул. В ответ на подобное святотатство усилился напор заклятия, ровно настолько, чтобы его прочувствовали даже твердолобые

Касты. Что же касается короля и шута, их чуть было не скинуло с носилок тяжелой волной подступившего вплотную ужаса.

Но в тот же миг с громким ворчанием полез со своего насеста Мастер Сарр, рассыпая искристый порошок и невнятно бормоча заклинания. Больше похожие на стрелы искры схлестнулись со ставшей осязаемой густой волной, заставляя отступить, взорваться клочьями, растаять. Денхольм метнул в самую гущу уцелевших испарений слабенькое Заклинание Воздуха, и порыв свежего ветра с Гор унес лоскуты творящей страх пелены.

Сарр кратко глянул на него, но и этот мимолетный взгляд чуть было не прожег дыру в кафтане. Король так и не смог понять, что таилось под пожаром разбуженных углей старческих глаз. Одобрение? А может, подозрение? Или неудовольствие неуместным вмешательством?

Как бы то ни было, но со второй волной Старейшина Летописцев справился без посторонней помощи, и они беспрепятственно проникли внутрь скального барьера.

А вот дальше… В душе короля почему-то с самого начала царила уверенность, что все попытки окажутся тщетными, а его бредовая идея — единственно верным решением проблемы. Кто подсказал ему это безумие, с натяжкой названное подвигом?

Может, Эйви-Эйви, не признававший легких путей?

Или Та Самая, равнодушная к людским страданиям Судьба не оставила ему выбора, испытывая на прочность?

Усилия старого книжника оказались тщетны, и механики напрасно простукивали породу, и оружейники не узнавали собственной работы, упрочненной чужим колдовством. Педантично опробовав все до единой идеи, запутавшиеся в длинных, по-походному заплетенных бородах, Старейшина Эшви приказал доставать крюки и «кошачьи когти», проверить арбалет, стрелу с особым загнутым наконечником и прочно примотанной крепкой бечевой, готовить мост, состряпанный еще в Горе умельцами-ювелирами.

Штурмовать скалы короля и шута не пустили, велев собираться с силами в холодке. Десяток самых ловких (и самых легких) гномов цепкими пауками поползли наверх, срываясь и провисая на страховке, вырубая ступени, крепя крюки.

Это восхождение длилось целую вечность, и сломленный усталостью Денхольм задремал, устроившись на чьих-то мешках: инстинкт самосохранения, работавший и на рассудок, вырубил воспаленное сознание, отодвигая куда-то в дальние кладовые его души переживания за проводника и вовсю старающихся сломать себе шеи гномов.

— Зачем ты так рискуешь, брат? — спросил его строгий голос.

— Йоркхельд! — возликовала истосковавшаяся душа. — . Ну наконец-то!

— Наконец-то! — передразнил его голос. — Ты не ответил на вопрос, мальчишка…

— Я должен спасти своего проводника! Я полагал, ты знаешь, брат!

— Его уже не спасти: не спорь с Судьбой, Она сильнее. Не рискуй.

— Он столько раз прикрывал меня своей шкурой! — негодуя, возразил король. — Он столько раз спасал мне жизнь! Я не могу его бросить, брат! Я не могу его потерять!

— Ты уже потерял его. Потерял в тот момент, когда придурь занесла тебя на Восточный склон Сторожек. Туда, где Судьба взяла его под Свое беспощадное Крыло.

— Я буду биться с Ней до конца, — твердо пообещал король.

— Тебе просто не приходит в голову, что конец наступит скорее, чем ты ожидаешь. Ведь ты можешь сорваться и разбиться насмерть. — В родном голосе сквозила такая злость, что Денхольм не поверил собственным ушам. — Я слишком люблю тебя, брат, я не хочу твоей гибели ради спасения моего убийцы!

— Ты лжешь!

— Нет! Твой проводник — один из многих, убивших Йоркхельда I, короля-Менестреля.

— Тебя убил Горт!

— Возможно. Но кто выучил его тому удару? И разве он что-то решал, тот удар? Малышу просто повезло, больше, чем остальным… Как много их было, брат, возжелавших моей смерти! Как много их было, убивавших меня раз за разом! Как много их было, ударивших вслед за Гортом! Уходи отсюда, тебе нечего искать в этих скалах! Пусть Бородатые разбираются сами, не лезь в их дела!

— Это говоришь не ты, брат! — завопил вне себя от горя король. — И если впредь мне придется иметь дело с твоим подобием — лучше не приходи вовсе! Я хочу помнить тебя другим, мудрым и благородным.

— Благородство, братишка, отнюдь не корона праведника. Это скорее тяжелый камень на шее пловца. Это обуза для человека, мыслящего трезво. А потому не надо идеализировать мой образ, от него несет тошнотворно-сладкой патокой. Не рискуй понапрасну, брат, умоляю тебя: уходи!

— Пошел прочь! — отрезал Денхольм, пиная видение, словно приблудного вурдалака.

— Я хотел бы напомнить тебе, братец, что ты — король, — сухо заметил призрак, еще более расплывчатый, чем прежде. — Король Государства, стоящего на пороге войны. Однажды я совершил ошибку, поставив личные интересы над интересами страны. И проиграл корону.

— Трус!

— Я не трус, — возразило искаженное пространство голосом шута. — А тебе лучше просыпаться, куманек. Гномы вырубили наверху славную площадку, и я поднимаюсь пострелять из арбалета. Следующий ход — твой, если ты не передумал, конечно…

— Не дождешься, братец! — прошипел сквозь зубы король, пытаясь стереть с лица липучие и мерзкие воспоминания.

— Это ты мне? — опешил шут. — Или все с призраками споришь? Ладно, можешь сходить с ума сколько влезет. Я пошел.

— Осторожнее, Санди! — запоздало крикнул Денхольм сгорбленной спине лучшего друга.

И все-таки кое в чем призрак брата был прав.

Он действительно забыл, что король — это титул, а не привычное имя. Забыл, что одно его слово может решить судьбу Светлого Королевства, а его смерть кинет страну в пропасть. Свалив все заботы на Совет Верных, он шел по Элроне так, словно давно отрекся от престола и не имел никаких обязательств. Ни перед кем.

Странно было сидеть на жестких и неудобных тюках с инструментом, наблюдать, как тянут наверх шута, обмотанного веревками, будто коконом, и вспоминать тяжесть короны на голове, изумительной по красоте короны из резных листьев, венца Самого Итани, чьим деревом почему-то считался клен. Хрустальный шар скипетра с серебряной молнией навершия почти реально холодил левую руку, а правая всей кожей ощущала тяжелую сталь двуручного меча…

Как чужда была сейчас мысль о том, что он — Властитель самого большого государства из всех, что украшают своим существованием сушу Хармм! Будто он раздвоился, и часть его души осталась в Итаноре, восседая горделивой статуей в древнем тронном зале, а в это время другая собирается неведомо как пройти по бечеве, протянутой над землей на расстоянии шести уардов!

Ему было странно.

И страшно, если быть честным перед собою до конца.

И больше всего на свете хотелось внять доводам разума по имени Йоркхельд и отступить, послать все к Великой Тьме!

Плюнуть на Зону, забыть пройденный путь, как забывают кошмарный сон!

Санди прочно укрепился на выдолбленной в скале площадке и взвесил на руке арбалет. Смешно повел носом, облизал палец, выверяя ветер.

Щелкнула тетива, и стрела, отяжеленная веревкой и крюком вместо наконечника, царапнула стену, отскочила, перевернулась и устремилась вниз, едва не задев по пути одного из гномов.

Под самую черную брань шут подтянул бечеву и вновь приладил беглянку в гнездо арбалета. Кратко взвизгнул механизм взвода, и Касты кинулись врассыпную, спеша уйти с открытого места.

Со второй попытки стрела ткнулась чуть ближе к балкону.

— Вот, значит, как, — донеслось до короля неразборчивое ворчание. — А мы вот так!

И звякнувший крюк намертво впился в поручни балкона. Если шут рассчитывал сорвать аплодисменты, то просчитался. Его скоренько усадили в импровизированную лебедку и спустили вниз без лишних восторгов. А действительно, чего восторгаться, если человек выполнил то, что обещал? Редкий случай, конечно, но отнюдь не единственный. Вместо бурной радости Касты занялись делом, до предела натягивая тонкую бечеву.

«Вот и настало время для подвига! — уныло подумалось королю. — А я еще так молод!»

Но с неожиданной злостью вспомнилось, сколько раз рисковал он своей жизнью, не имея ни малейшего повода для этого самого риска. И сколько раз проводник вытаскивал его за уши из очередного дерьма.

Денхольм стиснул зубы и принялся стягивать сапоги. Там, в Башне, умирал самый невыносимый в Мире Человек, пьяница, нахал, трус и шарлатан. Величайший воин, каких когда-либо носила эта земля. Обманутый муж, перед которым он сам, злобная скотина, рисовался тем, что в видении спал с его женой! И не прирезавший его за это. Человек, однажды назвавший его своим другом. А потом — братом.

Бесконечно дорогой человек, которого он не мог предать.

Потому что не мог потерять.

А еще в Башне ждала помощи Прекрасная Дама, принявшая облик смешной девочки из старого трактира. Прекрасная Дама, не побоявшаяся вступиться за дорогого ей мужчину. И не было в сердце Денхольма места для ревности: признав превосходство незнакомого воина, дравшегося на площади против Пустоглазых, он потерял право ревновать.

Король встал и помолился Пресветлой Эариэль. А потом, вздохнув напоследок полной грудью терпкого рассветного воздуха, полез в подъемник.

Наверху его бережно вытащили и развязали. Приглядевшись, он узнал Торни и Старейшину и обрадовался возможности еще раз пожать им руки. Будь осторожен, мальчик! — сурово приказал Эшви таким тоном, что Денхольма дернуло вытянуться в струнку и гаркнуть: «Будет исполнено, командир!». Вместо этого он шарахнулся головой о какой-то выступ и зашипел от боли, потирая свежезаработанную шишку.

— Береги голову, чудило! — хмыкнул Сердитый гном. — Слушай, Хольмер, я обвяжу тебя еще одной веревкой: даже если сорвешься — вытяну, не бойся!

Денхольм почти услышал стук свалившегося с сердца камня и чуть улыбнулся, благодарно и облегченно.

— Не особо расслабляйся, — осадил его Глава. — Все равно основательно дерябнет о скалы! — и добавил со скрытым удовольствием: — Так, что мало не покажется!

Король повел плечами, разминая затекшие мышцы, попробовал босой ногой бечеву. Она оказалась острой как бритва, но и это уже не смогло остановить.

— Подожди, мальчик! — вскинул руку Эшви. — Возьми вот это!

В руке оказалось древко от алебарды, той самой, что в свое время послужила поводом для нагоняя от Старейшины. Король благодарно принял самый причудливый шест в своей краткой жизни канатоходца.

И снова улыбнулся.

— Я оставил пику на конце, — остерег Глава, — так что отыщи центр тяжести заранее. Но на всякий случай у тебя будет оружие для первого удара…

Король понимающе кивнул, неторопливо перехватывая древко. Остановился чуть ближе к наконечнику. И шагнул вперед.

Боль резанула босые ноги, и он еле удержался от крика, закачавшись над собственной Бездной. Но, закусив губу, сделал шаг.

Потом еще один.

И еще.

Он шел, бормоча первые строки заклинания, и покорный воздух поддерживал снизу, подставляя мягкую, ласковую спину, остужая раны истерзанных ног. Скрученный Волей Богини, ветер подталкивал в спину ненавязчивой, но твердой рукой, заставляя идти дальше и дальше.

Король шел над скальной породой, но вместо каната какой-то шутник протянул кромку меча, и пятки его были голы.

И в руках нес он не шест, Нить собственной жизни…

«Пожалел ноги, шагнул не туда — и потерял свое Равновесие, полетел в пропасть…» — гудел предупреждающим колоколом голос проводника.

Поймал, потянул загадочный путь, Путь Между, и вместо заветного балкона виделась ему Искра Истины, сверкавшая на самом острие Меча под окровавленными ногами. Туго, как тетива, был натянут клочок бечевки. И ступни сами искали хрупкий мосточек Стрелы, уводящей в Небо… И с тихим шелестом срывались вниз горячие капли, одна за другой, прибивая пыль, орошая полынь. И нельзя было повернуть назад, и нельзя было остановиться, НЕ ИДТИ было равносильно смерти. Бездействие ранило топором палача…

Он и сам себе не поверил, когда руки, крепко державшие шест, наткнулись на перила балкона. Он замер, не зная, что делать дальше, и нужно ли что-то делать.

Потом память вернула его к Башне, напомнила о проводнике и Илей, предупредила о возможной опасности. Денхольм сделал над собой усилие и перевалился через ограждение внутрь, перекатом уходя в сторону от воображаемой атаки.

Впрочем, удара так и не последовало, зато долетел еле слышный шепот, больше похожий на шелест полыни:

— Кто бы ты ни был, помоги нам!

— Это я, Илей! — вскочил на ноги, скрипнув зубами от боли, Денхольм и шагнул в Башню. — Илей!

— Денни…

Первым делом король осмотрелся, все еще ожидая нападения. Но потом увидел пленников и забыл обо всем.

Илей исхитрилась перетереть об острый камень веревку и освободить ноги. Она смотрела на Денхольма затравленным зверем, всем телом прижимаясь к Эйви-Эйви. Проводник показался стражникам столь опасным, что его, израненного, подвесили к стене на цепях, да так умело, что кровь из глубокой раны в груди стекала на пол, не встречая препятствий. Насквозь пропитавшаяся красным тряпка, в которой с трудом распознавалась нижняя юбка маленькой трактирщицы, служила слишком слабой преградой.

И все же Эй-Эй еще дышал…

— Ему плащ горло перетягивает, — всхлипнув, пожаловалась девушка. — А я не могу ослабить тугой ворот…

Король протянул ей свою пику и выхватил из-за пояса кинжал. Очень медленно и осторожно он приблизился к проводнику, больше всего на свете опасаясь наткнуться на пронзительную зелень насмешливых глаз и издевательское: «Ай-ай-ай! Не я ли учил тебя осторожности, щенок бестолковый!..» Рука аккуратно оттянула завязку, холодное лезвие коснулось беззащитного горла проводника…

И дрогнули глаза, полыхая жестокими изумрудами. Бессмысленный взгляд зашарил вокруг, едва задевая предметы, и наконец остановился, сосредоточившись на короле. Денхольм, вспоминая былые уроки, старательно смотрел в сторону.

— Все правильно, Денни, — прошептали покрытые спекшимися корками губы, — все верно. Кто-то же должен добить старую клячу…

Распятое на цепях тело выгнулось дугой, теряя еще один сгусток темной крови. И безумные глаза затянула поволока беспамятства.

— Если вам так уж любопытно, умру я в Башне Смерти, изувеченный хуже некуда. А вот кто меня добьет — вопрос довольно сложный, не успел я тогда разглядеть, разбудили, нелюди!

Память скрежетала зубами, заставляя руки дрожать и дергаться.

Так вот что он увидел тогда во сне!

Кинжал, приставленный к горлу, и расплывчатый силуэт!

— Обойдешься! — зло прошептал Денхольм, заставляя себя успокоиться и сосредоточиться на кратком движении острого лезвия. — Я не стану потакать причудам бессовестной Птицы!

Воздух за его спиной взвился бешеными вихрями, словно расправились стальные Крылья Судьбы, но король лишь дернул плечом, и срезанный плащ упал к его ногам серо-багровой тряпкой.

— Ничего, проводник! — затеребив цепи, горячо заговорил Денхольм. — Еще поборемся! Держись, воин…

— Эй, Хольмер!!! — донесся громовой вой Сердитого Гнома. — Ты еще жив?

— Торни! — король оставил тщетные попытки справиться с замками и кинулся на балкон. — Давайте ваш мост, Бородатые! Торни, пусть пришлют кузнеца: они его приковали, сволочи!

И потянул бечеву, подтягивая хрупкое на вид сплетение дерева и веревок.

— Кузнеца так кузнеца, — заворчал гном, довольно ловко прыгая по разбредающимся доскам. — Зачем кого-то присылать…

И Денхольм запоздало вспомнил, что Торни, воспринимаемый им исключительно как боец, был еще и оружейником.

Сердитый гном в красивом прыжке преодолел перила и оказался внутри Башни.

— Эк ты напугал их, побратим! — прошептал он, бросаясь к Эйви-Эйви.

И Денхольм по-настоящему запаниковал, увидев, как при взгляде на провисшее тело, безнадежность поселилась под косматыми, вечно насупленными бровями.

Пара крепких ударов, сопровождаемых отборной бранью, — и цепи с глухим скрежетом сползли на пол. Король принял в объятия обессиленное тело своего проводника. И ужаснулся его легкости и прозрачности. И такой неестественной бледности, что и у него почти не осталось надежд на счастливый исход.

— Крови в нем осталось слишком мало, — тихо пояснил Торни, помогая подняться Илей. — Жизнь вытекает…

Денхольм упрямо поджал губы и поудобнее перехватил бесчувственное тело.

Он по-прежнему не собирался сдаваться.

И его бой с Судьбой еще не был окончен.

— Выруби перила, гном! — приказал он. — Чтобы не перешагивать…

Торни махнул топором, с которым, должно быть, не расставался даже во сне. Илей безразличной ко всему куклой опиралась на его плечо. Она была ненамного выше коренастого гнома, прекрасная даже сейчас, в разодранной одежде, с разбитыми губами и покрытым лиловыми синяками лицом. Король ободряюще кивнул ей и шагнул на мост.

Ступни онемели от безудержной боли, но он сумел одолеть ее, загнать на окраины сознания. Боль сейчас не имела значения, важен был лишь путь, его Путь над Бездной. Важна была легкая до смешного ноша на его руках…

И хрупкие с виду дощечки послушно ложились под ноги, принимая кровь как плату за возможность идти.

И жизнь не спешила навсегда покинуть изможденное, худое тело, и чего-то ждал Йоттей, медлил, будто раздумывал.

И король верил, что, пока он идет, Нить Жизни не сможет порваться, и новые лиги будут вплетаться в путаницу волокон, укрепляя, связывая протертые места…

Но мост кончился и ушло наваждение.

Старый Эшви с искаженным горем и яростью лицом принял у него тело своего внука и бережно спустил вниз, в руки заботливых лекарей. Денхольм успел увидеть, как над Эй-Эйем склонился учитель Сарр, а потом боль вырвалась и затуманила разум.

Очнулся он уже на земле, и ноги горели, смазанные мазью не менее вонючей, чем привычные снадобья Эйви-Эйви.

Прекратившаяся пытка изрезанных ног сделала его почти счастливым. Но обреченность в глазах окружающих вернула действительность на призрачный трон.

Покрасневшие веки шута, судорожно хлюпавшего носом, зареванная Илей, угрюмые гномы — все вопило о том, что проводник умирал, и даже у мудрого Сарра нет ни сил, ни надежды… Поздно, слишком поздно!

И вновь зашуршали, зазвенели сталью серые Крылья.

И, презирая собственную боль и усталость, Денхольм вскочил на ноги:

— Закончили поминки! Нужно вернуться в Гору и попытаться еще раз.

— Зачем? — мрачно спросил смутно знакомый гном, теребя бороду.

— Он прав, — упрямо возразил Торни и повернулся к Старейшине.

— Он прав, — кивнул Эшви, отдавая команду к построению. — Сидеть и ждать последнего вздоха — недостойно воинов. Мы должны биться до конца.

Эйви-Эйви уложили, старательно прикрыв одеялами; на вторые носилки, несмотря на сопротивление, пристроили короля.

— Ты не сможешь идти, — пояснил хмурый Старейшина. — А девочка легче и ниже, ее понесут на руках.

Потом Касты бежали, с места взяв максимально быстрый темп, но стараясь выбирать места поровнее. И в спину им летел взрыв ужасающей силы: ленивые рудокопы не посчитали нужным тащить назад взрывные шашки. Проклятая Башня прекратила свое существование быстро и безболезненно.

На полпути к Горе Касты встретились со вторым отрядом, благополучно захватившим старого пирата. Воины вздохнули с облегчением, перестраиваясь в «гнездо» [26], а Мастера озлобленно заскрипели, прихватывая громоздкие благоухающие сундуки, с которыми Тэй не пожелал расстаться даже под угрозой смерти.

Они не успели добежать до Сторожек всего каких-то полмили.

Навстречу гномам из высокой полыни встали люди.

Не стражники и разношерстный сброд, а опытные бойцы неизвестной дружины, холодные и спокойные, скрывающие лица. Из недалеких перелесков бесшумными тенями выскользнули конные отряды, отрезая пути к отступлению.

— Готовься к бою! — гаркнул Эшви.

— В глаза не смотреть! — предупредил Сарр.

С тихим шелестом вылетели из-за поясов грозные топоры. Звякнули, смыкаясь, щиты. И вместо «гнезда» образовалось «тупое копье» [27], в центре которого теснились среди пожиток и инструментов признанные небоеспособными. Торни уступил свое место у носилок побратима и, любовно проверив остроту топора, протиснулся в первый ряд.

— Хрог! [28] — прозвучала отрывистая команда.

И хорт единым движением подался вперед, продвигаясь медленно, но непреклонно.

— Крахтэн! — проревел многоногий зверь, показывая стальные клыки.

Конница ударила по флангам раньше, чем хорт добрался до молчаливой пехоты. Жестко ударила, рассчитывая растоптать, смести, сломать строй.

Касты совершили невозможный скачок вперед, и сбившуюся волну атаки принял на себя лишь арьергард, а смыкавшиеся клещи отрядов столкнулись друг с другом. Хорт развернулся, показывая пехоте надежно прикрытую спину, и, перестроившись «кастетом» [29], вгрызся в море взбесившихся лошадей, подрубая им ноги.

Всадники слаженно отступили, растянувшимся строем беря разгон для нового рывка.

Хорт по команде развернулся вновь и, не теряя времени, с хрустом врезался в ряды пехоты, пытавшейся пробить щитовой заслон, врезался с таким усердием и напором, что следующая атака конников пришлась уже по своим. Пеших воинов Касты не опасались, вырубая их, как вырубают подлесок под новое поле. Хорт шел через людское месиво с небрежностью защищенного панцирем жука, ползущего сквозь армию муравьев. И не было силы, способной его удержать.

Но сзади чистым серебром рассыпался голос рога.

И свежая конница ринулась наперерез от горных отрогов.

Хорт остановился, упираясь «клином», готовясь сшибиться лоб в лоб, забывая о пеших и всадниках, оставшихся за спиной.

Согнувшись в три погибели, король смотрел на безудержную лавину и думал о смерти. Ливень стрел простучал по верхним щитам, не нанеся особого урона, но закованная в броню тяжелая кавалерия на полном скаку была способна разнести в куски скалы!

— Устоим! — рявкнул Эшви. — Должны устоять! Сарр!

Старый книжник с глухим ворчанием вытащил из мешка гонг.

Чистый медный звук разнесся далеко над горами, сплетаясь в причудливый и тревожный ритм. Эхо подхватило низкий перезвон, расплескало его над полынью, вскинуло над вершинами… А потом…

Удар конницы был ужасен. Хорт опрокинуло назад, сминая первые ряды, корежа строй…

Король прикрывал собой Эйви-Эйви, с ужасом и тоской думая о том, что первым в клине стоял Эшви. И по левую руку от него — Торни.

Вечно сердитый, вечно ворчащий гном, ставший не менее дорогим, чем проводник.

Но топоры врубились в упругую плоть, и чей-то конь придавил их сверху, в агонии колотя копытами. И крепкие руки Мастеров приняли его, выкидывая из строя вместе с всадником, но попадая под удар меча… И пика из старой алебарды сама собой дернулась в руке короля, направляя смертоносный выпад…

А эхо все металось, все гудело, усиливаясь, нарастая, оглушая. И Денхольм запоздало понял, что это отвечают услышавшие призыв Касты…

Удар конницы был ужасен… Лавина всадников нахлынула жестоко и жутко, но хорт выстоял упрямым утесом. Дрогнули гномы, но лишь крепче сжали зубы, пригнулись, сплетаясь руками, круша шипастыми кастетами незащищенные ребра коней. Конники беспорядочно окружили вновь перестроившихся «гнездом» Бородатых, тщетно пытаясь пробить брешь в панцире упорной «черепахи». Гномы укрылись прочнейшими в мире щитами и изредка огрызались, показывая зубы топоров. И продолжали идти вперед. И король шел вместе с ними, волоча на себе чье-то раненое тело.

Звук рога, кое-как перебивая эхо гномьего гонга, заставил всадников отступить и вновь устремиться к горам.

Гномы замерли, стараясь как можно глубже зарыться ногами в твердую, как камень, степь, пытаясь срастись, пустить корни, укрепиться… Король осознал конец так отчетливо и ясно, что протянул руку шуту и обнял белую, как снег, Илей. Против второго удара тяжеловесов не устоял бы даже утес.

Отряд отошел на нужное для разгона расстояние и выровнял строй, ощетинившись копьями. В ответ раздался еще более резкий звон гонга.

И земля дрогнула, взвиваясь дыбом.

Десяток камней, выпущенных незримыми катапультами со стороны Горы, разметал, расплющил только что выстроившуюся конницу, вдавливая ее в полынь.

Хорт сделал рывок к Сторожкам, рывок, достойный змеи на охоте, сильный и неуловимый. А навстречу хорту выходили молчаливые отряды Кастов, словно вырастая из-под земли.

Денхольм еще успел подумать, что в военное время старый Эшви становится безраздельным правителем Горы…

Сигнал рога возвестил о том, что люди заметили наконец опасность.

Сигнал рога пел об отступлении.

О спасении помятого хорта.

Свист стрел, пущенных напоследок. Царапнув по щитам, безвольные и безобидные, они ткнулись наконечниками в травы…

Хорт прибавил шагу, спеша уйти с открытого места под защиту Горы. Никто не думал их преследовать, и желающих напасть самоубийц среди людского войска не нашлось.

Вскоре, под стук боевых барабанов, они вошли в Сторожки, не ломая строя и печатая шаг.

Четверо убитых, с десяток серьезно раненных. Синяки, шишки, переломы и ушибы — у всех без исключения.

Такова была цена безобидной с виду вылазки за телом приемного сына Горы.

Сквозь толпу к полумертвому побратиму протолкался Сердитый гном. Лоб его украшала солидная красно-синяя вмятина, на доспехе подсыхала вражеская кровь.

— Жив? — хрипло спросил он, склонясь над Эйви-Эйви.

— Жив! — успокоил король и, по примеру проводника встав на колени, обнял ворчуна.

— Да ладно тебе! — отмахнулся гном. — Куда отнести Эаркаста, Сарр?

— В его покои, — не задумываясь, ответил старый Мастер. — Каст должен умирать среди сделанного своими руками.

— Он не умрет! — злобно закричал король.

— Я не умею творить чудес, мой мальчик…

По знаку Торни трое из наименее пострадавших гномов вместе с ним подняли носилки и поспешили в крыло Рода Хермов.

К Денхольму подошел Старейшина Эшви.

— Вы хорошо держались, ребята, — одобрительно кивнул он, прихватывая взглядом Санди и подавая Илей свою флягу. — Но теперь вам надо отдохнуть… Нард проводит вас. Эй, Нард! — окликнул он молодого гнома, крутившегося среди раненых. — Отведи гостей Рода, им надо хорошенько вымыться и выспаться.

— А поесть? — педантично уточнил Нард, исхитряясь смотреть одновременно и снизу вверх, и свысока.

— Если захотят, — пожал плечами Глава. — Они ведь гости, а не пленники.

Не было у короля сил возражать. Ноги горели, словно он шел не по мозаичному полу, а по углям. Он покорно брел за провожатым, спотыкаясь и засыпая на ходу.

Нард впихнул их в ванную, снабдив одеждой и полотенцами. Бранясь и богохульствуя, он даже потер им спины, горюя о глупой Судьбе, но не смея перечить приказу Старейшины.

Безучастную ко всему девушку взяли под присмотр женщины Рода, отведя на свою половину.

А потом был сон, долгий и безрадостный. И еще более мучительным стало пробуждение, вернувшее боль реальности.

Вскочив на ноги, король и шут первым делом бросились в общую залу.

Хозяйка посмотрела на них с печалью:

— Жив еще, — просто сказала она, — а вы бы поели, ребятки.

Еда показалась королю совершенно безвкусной, вино взбодрило тело, но не согрело душу. Тренни указала им комнату, отведенную умирающему, и, глотая слезы, вновь принялась за стряпню. Почетно среди Кастов звание Хозяйки Рода, да хлопотно: какие бы горести ни сотрясали Род, горячая еда всегда должна быть наготове.

Холодея от дурных предчувствий, Денхольм постучал в плотно прикрытую дверь.

— Ну кого еще принесло? — тихо рявкнул Сердитый гном, распахивая створки и метя кулаком. — А, это вы… — вздохнул он и, не оглядываясь, побрел в глубь затененной спальни.

Он был в той же порубленной куртке и от усталости еле передвигал ноги.

— Торни, — позвал король. — Не надо так, приятель, иди поспи. А мы подежурим…

— Так не надо, этак не надо, — апатично проворчал гном, — все вокруг такие умные, что страшно становится. Идите вы все!..

— Оставь его, куманек, — прошептал шут. — Захочет — поспит. Вон Сарр бормочет себе под нос, пойдем спросим, что да как.

Эйви-Эйви лежал на кровати, вытянувшись во весь свой немалый рост. Его успели вымыть и обрядить в длинную теплую рубаху, раны стягивали умелые повязки, сломанные кости надежно покоились в тугой пелене дощечек и тряпиц. Лицо было спокойно и полно величавого достоинства, но судорожное дыхание проводника убило в короле каким-то чудом уцелевшую надежду.

— Сколько он протянет? — сдержав рыдание, спросил он у Сарра.

— Сколько судят Боги, — без всякого пафоса ответил книжник. — У них и спроси.

— Но ведь вы остановили кровь, и раны пока не воспалились! — запротестовал шут. — Кости как-нибудь да срастутся! Даже если не сможет ходить… Ведь не из таких переделок выкарабкивался, зачем ему умирать!

— Кости — пустяк, с костями его переломанными мы привыкли иметь дело, — вздохнул Мастер Сарр. — Не бережет он их, кости свои. Сколько раз ему пальцы на руках ломали, но разве же это заметно? Только играть стал чуть медленнее, да и то лишь привереды эльфийские замечают! Ходил бы как миленький… — Книжник неожиданно всхлипнул и отвел глаза. — Мальчик мой! Ведь я вложил в тебя больше, чем бесполезные знания… Кости, говорите… У него в левой ступне и вовсе костей нет! Механики наши ему протез металлический вставили. Да одних зубов стекольщики пять запасных комплектов сотворили, про запас! А вы… Разве же в этом дело!

— Но в чем?! — не в силах больше сдерживаться завопил Санди.

— Тише ты, ради Кователя, — замахал руками Сарр. — Вон на диванчике Токли только задремала… Нутро у него отбито, кровь изнутри идет — мне не остановить… Как легкие зальет до краев — так и кончится Нить, порвется…

— Может, я попробую? — нерешительно предложил шут. — Он ведь меня учил, травы всякие показывал…

Сарр улыбнулся печальной улыбкой и дернул себя за бороду:

— Чему он мог тебя научить, несмышленый! Думаешь, он такой великий лекарь?

— Конечно! — вскинулся король. — Он ведь нас лечил! И до этого…

— Как был бездарем, так и помрет, — оборвал защитную речь суровый книжник. — Он не лечил, он с Иоттеем вашим воевал, травой и заговором отпугивал. Ни одного заклинания толком не знает — в шпаргалку лезет, только пару песенок, что помогают расслабиться, и сочинил. Он же Проводник, он не лечит, он себе забирает, в собственную душу гадит чужими болячками. Оттого и стареет не по возрасту, дурень долговязый…

Шут скрипнул зубами и ткнулся лбом в стену. Спина его задрожала, плечи безвольно поникли.

— Не реви, — жестко приговорил Сарр. — Придет безумный Эшви — выпорет. А потом прочтет речь о том, как должен себя вести достойный воин над телом умирающего друга.

Они помолчали, каждый — лицом к лицу со своим горем.

— А ведь это о тебе он говорил, сынок! — вдруг хлопнул себя по лбу летописец. — Вот, держи!

И протянул шуту потрепанную пухлую книгу с серебряными застежками.

— Что это? — кое-как вытер слезы Санди, принимая фолиант.

— Это, малыш, травник его. Уводя вас из Горы, Эаркаст сказал мне: «Учитель, если вернутся они в Сторожки, со мной ли полумертвым, без меня ли, — отдай травник тому, что помоложе». Вот я и отдаю.

Шут сел прямо на пол и зашуршал страницами. Король, давясь ревностью и стыдясь ее, заглянул ему через плечо.

Травник, он и есть травник. На каждой страничке — описание растения, рисунок или сама травка засушенная прилагается. Но Санди прямо-таки дрожит от восторга. А короля трясет от обиды и зависти: прощальный дар, а не ему!

Стыдно! Пресветлые Боги, стыдно-то как!

— И ты, такой мудрый, не можешь вылечить своего ученика? — сорвал он крик на ни в чем не повинном Сарре.

— Я не могу.

Странной была интонация старого Мастера, полными скрытого смысла были его слова. И короля прорвало:

— А кто может?!

— Эльфы могут, наверное, — чуть слышно прошептал книжник. — А еще такие, как он. Проводники.

— Так послать!.. — сколь ни призрачна была надежда, Санди ухватил ее за перо.

— Уже послали, — до крови в ладонях сжал кулаки Каст, губу закусил. — За эльфами. Сразу, еще до Башни. Гномы — народ предусмотрительный. Оставьте, дети. Не успеть им. Не доскакать, не долететь. Зона между нами, Зона крылья ломает, с пути сбивает…

Они продежурили у постели умирающего до тех пор, пока не проснулись Сердитый гном и Токли, вытолкавшие их без всяких церемоний. Хозяйка Тренни силой запихала в них какую-то еду, вкуса которой король так и не сумел распознать. Шут забился под одеяло и уткнулся носом в травник, выпадая из печальных будней. Денхольм такой возможности не имел, а сон бежал от него столь старательно, будто Йоххи был источником всех его бед и теперь боялся праведного гнева.

Король бесцельно бродил по коридорам, мыкаясь из угла в угол, и его спор с Судьбой казался ему выходкой капризного ребенка, сделавшего гадость назло наставлениям всезнающих взрослых.

Эйви-Эйви умирал. Все равно умирал, притом столь медленной и мучительной смертью, что волосы шевелились на голове. А ведь он мог оборвать его страдания одним движением руки. Глупец! Трус малодушный! Друг просил его о смерти, а он не пожелал измарать рук!..

— Все правильно, Денни, — шептали покрытые спекшимися корками губы, — все верно. Кто-то же должен добить старую клячу…

Но прохладные руки Йоссы коснулись воспаленного лба, унося в далекое прошлое, туда, где был жив нахальный проводник, пропивавший последние гроши по трактирам. И Ее помощница, Память, провела его по Пути, лигу за лигой, вновь заставляя плакать и смеяться, жадно ловить щербатую улыбку, возмущенно фыркать в ответ на претензии…

Вновь шагал впереди Эй-Эй, неторопливо и ровно, но так, что и бегом не обогнать. Вновь нападали воркхи, вновь принимал фиолетовый посох удар десяти разбойничьих мечей. Скалилась пропасть, ползла по стене черная тень…

Один лишь раз он пожал руку своему проводнику, и ладонь до сих пор хранила тепло и силу того краткого мига единства. Чем же ты стал дорог ему, бродяга?! Настолько дорог, что сердце теперь рвется от воспоминаний, а горло раздирают рыдания?!

Очнувшись, Денхольм не сразу понял, куда завели его своевольные ноги. А осознав, дал волю слезам. Он стоял в одном из Срединных залов, коленопреклоненный, — перед мозаичным городом, порожденным фантазией Эйви-Эйви.

И взгляд впивался в дома и пашни, в сады и озеро, душа купалась в покое и тихой радости, что переполняли холодный камень. Он вдруг понял, ЗАЧЕМ проводник сотворил свое панно. И ЗАЧЕМ подписал работу.

Пока Эй-Эй был с ними, пока в любую минуту можно было перекинуться с ним парой слов, — кто мог услышать голос, отраженный от бесценной мозаики?! Как же он не почувствовал раньше, что картина говорит? Говорит с неподражаемыми насмешливо-ехидными интонациями? Что она поет?!

Город из видения впитывал его горести и скорбь, оставляя отрешенность. И взамен укоренялся в истерзанном сердце, и душа обретала желание жить, рождаясь заново…

— Да, я не замечал этого раньше, — выдохнул кто-то за спиной короля, и, чуть обернувшись, он признал Сердитого Гнома. — «Эаркаст» — не подпись. Это название…

— Как он?

— Все так же. Пойдем со мной, Хольмер, я хочу показать тебе кое-что…

Король безропотно последовал за Торни, часто оглядываясь до тех пор, пока очередной проход не скрыл от него зал и город.

По дороге к ним присоединился Санди и сокрушенно поведал, что настырная девочка Токли выдрала у него травник и велела идти в Срединный ярус.

— Я просил Старейшин, и они позволили провести вас в Зал Изваяний. При условии, что мы обойдем Предел Пресветлой Статуи, — буркнул гном и замолчал столь основательно, что даже шут не решился приставать с расспросами.

Они шли галереями и переходами, подчас сгибаясь в три погибели. Все диковинки подземного мира потеряли для них свою остроту и прелесть, и было непонятно, для чего он им нужен, Зал Изваяний.

— В зале хранятся работы, не нашедшие места в Горе, но одобренные Старейшинами и Мастерами, — словно прочитав их мысли, пояснил гном. — Потерпите немного, мы уже пришли.

Вскоре он толкнул тугую дверь, и друзья оказались среди настоящих зарослей всевозможных статуй. Гномы и эльфы, драконы и люди провожали их застывшими каменными глазами, росли деревья, возвышались горы…

«Если бы попасть сюда раньше, — думалось королю, — а сейчас что мне до этого хлама!»

Но скука его разбилась, как хрупкий лед под сапогом.

И рука невольно схватилась за бешено заскакавшее сердце.

Потому что Торни наконец привел их.

Потому что увиденное сводило с ума.

Перед ними был склон горы, обрывавшийся пропастью. Синеватые горные вершины,укутанные шапками мягкого снега. И на укромной площадке над ледником стояли четверо.

Один был высок, возвышаясь над остальными на целую голову. Он спокойно смотрел в неведомую даль, и умиротворение читалось на изуродованном страшным шрамом лице.

По обе руки от него стояли двое, одного роста и возраста, молодые, прекрасные телом и душой. В их взорах горел восторг, странно мешавшийся с беспокойством.

А рядом с нескрываемой тревогой снизу вверх заглядывал им в лица коренастый гном, чья холеная борода была по-боевому закинута за спину…

— Это же мы, куманек! — задыхаясь, прошептал Санди. — Это мы, только помоложе лет на семь! Как же так…

— Шесть лет назад, когда побратим жил в Горе, ему приснился сон, — буркнул Торни. — Он никому не сказал ни слова, хотя перепугал многих, и сразу взялся за работу. Он сделал эту статую и лишь тогда, удовлетворенный, успокоившийся, рассказал обо всем. «Смотри, брат, — сказал он мне, указав на изваяние, — после того как мы с двумя молокососами встанем в ряд на Восточном склоне, я умру». Мне показалось, вы должны были это увидеть…

Король стоял и смотрел. Не говоря ни слова. Да и что он мог сказать…

Король стоял и вспоминал.

Как же не хотел вести их вечно пьяный бродяга, называвший себя Эйви-Эйви. Сколько раз за время пути пытался уехать, сколько раз уговаривал дать ему расчет… И все же вел, назло самому себе вел вперед, к собственной смерти…

— Расскажи нам о проводнике, Торни, — неожиданно для себя попросил он. — Как встретились, как побратались?

— Пойдем отсюда, — предложил гном. — В Зале Изваяний говорить трудно.

Вскоре они сидели в маленькой гостиной рядом со спальней умирающего. Дрожащими руками Торни выбил огонь, раскурил трубку.

— Мы познакомились давно, тринадцать лет назад по вашему счету. И я был настолько не в себе, потеряв возлюбленную, что проклял ни в чем, в сущности, не повинного спасителя. И отправился искать смерти, достойной Каста. Это оказалось непросто: человек, назвавшийся тогда Радонтом, шел за мной по пятам. Я злился, я гнал его прочь, швыряя камнями, а однажды, разъяренный, обнажил топор, надеясь покончить со всем разом. Радонт выхватил из-за пояса два серпа, которыми срезал лечебные травки. Против топора он выглядел более чем нелепо. Но, к моему удивлению, сумел выстоять, чем вызвал интерес. Как-то ночью я услышал, что он стонет и плачет во сне, мечется и орет. Я взял его руку, и Радонт успокоился. Выходило так, что мой спаситель не просто сберегал принадлежавшую ему жизнь, он сам нуждался в помощи и поддержке. С серого и блеклого рассвета мы пошли вместе, бок о бок. В Ласторге пират Тэй, уже тогда старый, как пень, осторожно поглядывая по сторонам, поведал мне об Упыре Свейстоне, во главе отряда лихих головорезов предавшего огню полынные степи, допьяна напоившего кровью самую беззаконную область королевства, подчинившего своей воле. «Вам, конечно, любопытно, почему я все это рассказываю? — спросил он в конце занимательного повествования. — Да просто Свейстон носил тот же очаровательный шрамик, что и ваш приятель…» На мой вопрос Радонт ответил утвердительно: «Да, я был Упырем, Рабом Йоттея. Я мстил Элроне за измену, за забвение, за уродство. Но все в прошлом, не волнуйся…» Я не волновался, я не видел перед собой убийцы. Лишь слабого, больного рассудком Человека, с грехом пополам лечившего людей. Он боялся темноты и одиночества, сходя с ума в окружившем его хороводе теней. И я горько пожалел о своем проклятие. А пожалев, простил свое спасение. Я знал, что сможет оградить его от глупых видений, и предложил смешать кровь: это был хороший щит от проклятия Вешшу, ведь Касты — самые уравновешенные существа мира и не склонны лелеять бесплотные кошмары. Так мы и побратались, — вздохнул Сердитый гном, смачивая горло кружкой пива.

— А дальше?

— Дальше? Что ж, дальше я привел его в Гору и представил как брата. Он прошел проверку Цейр-Касторота и был введен в Род под именем Эаркаст. Побратим быстро всему учился, Мастера его хвалили. Но жизнь под землей трудна для человека, он поселился неподалеку, приняв имя Хальдейм, то уходя, то возвращаясь… Потом женился. Потом… пошел умирать. Я был рядом, я не спускал с него глаз. И когда понял, что путь ведет в Зону, пошел следом. Так, как когда-то шел за мной он. Я плохо помню этот путь, знаю лишь, что мы дошли до гор, миновав все ловушки, и преодолели Горы. Вроде бы спустились в долину, но что там было? Не помню, ничего не помню, хотя пробыл там без малого год. Вижу лишь двух стражей на выходе, держащих Заклятие Неприступности на своих плечах. Наверное, если б я не спешил за побратимом, умер бы на месте, сломленный тяжким грузом страха и ненависти… Но я прошел, должно быть, где-то в этих омутах отчаяния и ужаса потеряв свою память… Из Зоны Эаркаст вышел Проводником, Проклятым сердцем чуять чужую беду, телом выворачиваться от чужих страданий. Он начал пить. Пить для того, чтоб заглушить хотя бы вопли завидующего соседскому благополучию. Вот, собственно, и все. С этих пор он не мог подолгу оставаться в Горе, бродил по дорогам, и виделись мы редко. Ладно, друзья, вы как хотите, а я иду спать. — Гном пристукнул кулаком по столу и резко встал. — Прощайте.

После его ухода король впал в беспамятство, мало похожее на сон. Мозг, упорно отказываясь отдыхать, бил в голову, повторяя круг имен и судеб, столь разных, что мутился рассудок.

Меченый. Упырь Свейстон. Целитель Радонт. Эаркаст. Хальдейм. Эйви-Эйви.

Разные люди, чуждые характеры. Умиравшие после нескольких лет существования быстро или мучительно. В одном человеке. В бродяге и пьянице…

— Я примерил к своей шкуре сотню обличий, в этом мне по крайней мере не так больно. Вот и все…

На следующий день состояние больного ухудшилось, но жизнь держалась в иссохшем теле с самозабвенным упорством, цепляясь из последних сил.

Мимо них прошло погребение погибших в полынных степях, и судьба прочих раненых интересовала мало. Краем зацепило: один умер, остальные уже на ногах…

Король подсмотрел, как гномы кормят проводника, и долго потом не мог выйти из отхожего места: его рвало при воспоминании о трубке, на полтора уарда всунутой в ноздрю, и о слабеньком бульончике, что, по уверению Сарра, вливался прямо в желудок.

Санди дочитал травник и теперь предпочитал спать, вновь и вновь погружаясь в то состояние, когда разум отказывается воспринимать действительность и кормится фантазиями, мечтами о несбыточном. А Денхольм все чаще доставал кинжал, вглядываясь в серую сталь, словно силясь прочесть решение.

— Все правильно, Денни, — нашептывал соблазняющий демон, — все верно. Кто-то же должен добить старую клячу…

Смерть подступала все ближе к изголовью Эй-Эя, смерть уже не стеснялась родных, стерегущих заветную Нить. И шелестели от сквозняков Крылья суровой Птицы, и позвякивали от нетерпения Темные Мечи. А где-то рядом, на задворках сознания, бормотал радостный старушечий голос:

— На ловца — и зверь, на зверя — ловец…

Король слышал стоны и проклятия, каждый звук, каждый шорох Мира За Порогом так отчетливо, будто умирал он сам, не Эйви-Эйви. И собственной в голове была единственная мысль: проклятие должно исполниться! Пророчество — плоть. Проводник не раз говорил, что именно он, король, однажды убьет его. Он сам просил об этом!

Кинжал приятно холодил ладони. Кинжал остужал воспаленные нервы.

И Денхольм решился.

Подстеречь, когда гномы оставят Эйви-Эйви одного, кончить со всем разом, единым ударом! И будь что будет.

— Даже не думай, куманек! — не открывая сонных глаз, прошептал шут.

— Ты о чем, Санди? — как можно ровнее спросил король, медленно и осторожно отступая к двери. — Спи, дружище…

Быстр и стремителен был бросок шута.

Но он запоздал. На мгновение, решающее все.

— Он умрет сам или не умрет вовсе! — заорал Санди вслед Денхольму. — Остановись!

Но король мчался по коридору, полный мрачной решимости, не замечая ничего, кроме пути. Пути Между, ибо вновь под его ногами было острие меча, и нельзя было ни свернуть, ни отступить, ни остановиться…

Он ворвался в комнату Эй-Эя и замер.

Возле кровати побратима стоял Торни. Стоял и плакал, сжимая в руке кинжал.

— Ты! — хрипло выдохнул король, от боли потери забывая, зачем пришел. — Ты убил его?!

— Не смог! — злобно крикнул гном. — Попробуй, если хочешь! Исполни мое проклятие!

В спину короля впечатался запыхавшийся шут. При виде Торни его прорвало гноем брани, но любые слова рано или поздно приходят к концу, и Санди замолчал.

Потрясенные и бессильные, они стояли друг против друга, глотая слезы и отводя глаза.

И вдруг король заметил, что умирающий шевельнул покалеченной правой рукой. Едва заметно, неуловимо… Потом еще раз. И еще… Словно искал что-то важное…

И Денхольм понял.

Посох!

Посох, фиолетовый посох, отмытый от следов крови, прислоненный к одному из кресел, на котором покоились лютня и сума…

Порыв был стремителен и неотвратим, все его тело потянулось к грозному оружию, колени сами склонились перед ложем, кладя кусок дерева незнакомой породы на покрывало, подталкивая к разбитым суставам…

Рука проводника нащупала отполированный годами шест. И хрустнули пальцы, мертвой хваткой впиваясь, оплетая, пуская корни. Шевельнулись губы, блекло-синие на фоне обескровленного лица, и трое друзей успели услышать дуновение ветра:

— Ну вот и все… Наконец-то…

Жилы напряглись на сильной когда-то руке, жилы воина, готового к битве. И потянулся плотно сжатый кулак, отводя посох к самому уху, готовясь к нападению и защите…

— Х-хэй! — выдохнул Эйви-Эйви.

И в тот же миг истонченная до предела Нить Жизни порвалась, словно перетянутая струна. И бродячий певец шагнул за Порог.

Умер…

— Побратим… — потрясенно прошептал Торни и рухнул на колени, умирая душой.

— Проводник… — обмирая, позвал король, не в силах поверить, что проклятие сбылось.

— Ну вот и все, — вслед за Эйви-Эйви повторил Санди и заплакал.

Глава 23. АЛМАЗ НЕГРАНЕНЫЙ

Что было после? Воспоминания о тягучем кошмаре последующих дней король постарался затолкать на самое дно души и вытаскивать как можно реже.

Он помнил, как вернувшиеся с обеда Эшви и Гарт созвали остальных родичей. Мужчины стояли над телом хмурой стеной, женщины утирали слезы. Пришел даже таинственный Тирт, самый старый Каст Рода Хермов, отец отцов Эаркаста…

Но короля и шута это уже не касалось: они не были гномами и не могли присутствовать на Церемонии Прощания. Мягко, но настойчиво их проводили в спальню и оставили одних.

Санди, не таясь, плакал и грозил Небу.

А опустошенный Денхольм упал на кровать, уткнувшись носом в подушку. Мелкая дрожь сотрясала все его тело, зубы стучали, но глаза были сухи настолько, что делалось больно смотреть.

И он закрыл глаза.

Непреодолимая волна подхватила короля, подбросила вверх, уронила в Бездну… И из темной Бездны на него уставились горящие алым огнем глаза, больше всего похожие на отблеск крови, измаравшей топор палача. Когда из окружившей его Темноты стали проступать очертания огромного, притворно медлительного тела, схожего с волчьим, и оскаленные кровавые клыки подобрались так близко, что стало трудно дышать из-за смрада дыхания… откуда-то сверху, раздирая тугую пелену, пробился яркий фиолетовый луч. Денхольм протянул к нему молящие о спасении руки и ощутил в ладонях привычную теплоту дерева неизвестной породы. Он сжал пальцы, как сжимают их на рукояти меча, срываясь в предсмертном хрипе… И с громким чавканьем вылетел из кошмара.

Сумерки застилали комнату, мягкие сумерки, пробивавшиеся по загадочным световодам, укрывали пол пушистым ковром. Безучастный шут сидел на кровати и смотрел вперед невидящим взглядом. Боль резанула по сердцу короля, и он поспешил откинуться на подушки…

И вновь неодолимая сила ухватила его, утянула, разбивая о реальность, как разбивает внезапный шторм корабль, неосторожно плывший вдоль скалистых берегов…

Он стоял по колено в маслянистой копоти, растерявший тело где-то в завораживающих клочьях черного дыма…

— Подумаешь, какой пугливый! — раздался за его спиной низкий голос, более схожий с рычанием.

Король стремительно обернулся, готовый к бою.

И вздрогнул, рассмотрев своего врага.

Потому что перед ним стоял воин, сотканный из Мрака, и Тьма под его просторным плащом шевелилась, расползалась, разгоняя дым. Потому что глаза гиганта, волчьи глаза, горели алым огнем, и с клыков сползала кровавая пена, и когти длиной с клинки кинжалов алчно подрагивали в предчувствии боли чужого тела…

— Так лучше? — спросил воин, обращаясь к кому угодно, но не к королю.

Тишина послужила ему ответом, но в тишине затаилось согласие.

— Ты уже понял, кто Я? — прорычало Чудовище.

— Да, — содрогаясь всем телом, ответил Денхольм. — Ты — Рок.

— Рок, — согласно кивнул Темный Бог. — Я пришел приоткрыть Завесу.

Король молчал и ждал, и ледяной холод недоброго предчувствия сковывал сердце.

— Я так хорошо напророчил бывшему Рабу Йоттея, — тяжелые слова падали, как смоляные капли, падали и зависали в воздухе, цепляясь за туман. — Я наказал ему умереть на поле битвы, от руки спасенного! Йоттей обещал подождать… Но вместо того, чтоб искать обидчика и мстить, этот трус стал Идущим Между, и за дело взялась дурная Птица. А ей помешал ты, Потомок Неугомонного!

— Все напрасно, — опустил голову король. — Он умер…

— Он поймал свой шанс! — злобно зарычал Рок. — Он ухватил случайную Стрелу, а Слепой Охотник и Сам не знает, куда ведет наконечник! Но теперь я возьмусь за тебя, Потомок Богов! И уж постараюсь, чтоб ты до конца испил чужую Долю!

— За что?!

— Не зря же я старался…

— За что?..

— Очнись, Хольмер, не надо так! Не надо!

Тяжкое видение дрогнуло, пошло кругами, раскололось, исчезая в мягких сумерках.

— Еще воды! — приказал суровый голос Эшви.

Ледяной водопад вернул рассудок в осиротевшее тело. Денхольм заорал и открыл глаза.

— Что с тобой, Хольмер?

Вокруг него тесной стеной стояли угрюмые и напуганные Касты, у самой постели прикорнули Санди и Сердитый гном.

— Я просто спал, — жалко улыбнулся король, вытирая рукавом мокрое лицо. — Спал и видел кошмары. Чего всполошились?

— Вот также и Эаркаст: просто спал. И кричал слово в слово: «за что?!» — буркнул Торни, слегка успокаиваясь. — Впрочем, мы пришли сообщить, что утром будем хоронить побратима…

Жалкий птенец Надежды, проклюнувшийся из скорлупы слов и намеков, умер со свернутой шеей. Чуда не случилось, проводник не ожил. Король покивал и уткнулся в плечо шута.

Гномы завздыхали и разошлись.

На следующий день, едва жизнерадостное солнце проникло в недра Горы, печальный гонг возвестил начало Церемонии. Род Хермов прощался со своим приемным сыном.

Короля и шута, одетых в лучшие наряды Эйви-Эйви, перекроенные под их рост, провели в Коллирег. Зал Моста Обрядов был освещен единственным лучом, пробивавшимся сквозь затемненный купол, и луч этот падал на облаченное в серый балахон тело. Остальной полумрак взрывали то тут, то там вспыхивающие искры изумрудов, вставленных в траурные обручи.

Король не слушал душераздирающих речей и обрядовых песен. Он просто смотрел на Эйви-Эйви, умирая от боли в груди.

Смерть не украсила человека, считавшегося уродом и среди людей, и среди Кастов. Смерть стянула продубленную кожу в жуткую маску. И смотреть на обернутый пергаментом череп было по-настоящему страшно.

И в то же время в этом было какое-то неясное облегчение, словно хоронили незнакомца, чужого, чуждого.

Лишенное жизни тело не было Эй-Эйем, и даже знаменитый шрам потускнел, растянулся, уступая место мертвенной синеве. Серые одежды скрадывали чудом уцелевшие краски изможденного лица, окончательно ломая привычный образ.

Проводника отпевали по-военному, уложив на носилки из копий и топоров, покрытые серым заштопанным плащом. Правая рука, чьи пальцы так и не смогли разжать, держала посох, в ногах сиротливо пристроилась лютня, сума была перекинута через плечо. А на груди горел тот самый талисман, что поразил когда-то короля тонкостью работы, талисман, повторяющий татуировку: опрокинутый треугольник и стрела, устремленная в Небо…

Говорили не слишком долго. Вскоре лучшие друзья и ближайшие родичи подняли носилки, а в руках остальных появились факелы, запаленные от Священного Горна. Гномы выстроились длинной вереницей, и процессия двинулась в обход Залов Срединного яруса, погруженных в темноту.

Строгие и чистые голоса затянули печальную песню, полную скрытого мужества и твердости. Шагавший рядом с людьми смутно знакомый Каст, сжалившись, запел на языке Элроны:

Мы знаем все о смерти
И ждем ее прихода.
Но звон мечей срывает
Завесу ложных знаний.
И в дикой круговерти
Закатов и восходов
Надежно забываем
Плоды своих исканий…
Король шел, высоко подняв факел, и думал о смерти. В голове почему-то все время вертелись слова Эйви-Эйви, поразившие в самом начале пути: «Это тоже итог, не лучше и не хуже. Нить жизни — штука тонкая, так или иначе, все равно рвется…»

Не бойся смерти, воин!
Нехитрая наука —
Дрожать и ждать удара
Безжалостной Судьбы!
Ты должен быть достоин
Взять боевую муку
Бесценнейшего дара:
Не прекращать борьбы.
Не прекращать борьбы, но и не прятаться от удара. Не бежать, но и не рисковать понапрасну. В этом был весь Эйви-Эйви, и то, что они принимали за трусость, было лишь достойным осознанием собственной силы.

Король шел вперед, и волшебный Город Из Сна стоял у него перед глазами, раскрывая душу того, кто сменил за свою не слишком долгую жизнь множество имен и обличий, а умер, как настоящее перекати-поле, после мучительной борьбы под жестоким ударом сапога…

Что значит «смерть»? Всего лишь
Неверная граница
Меж каменным бессмертьем,
Что оградит земля.
И, если страх изгонишь,
Однажды обратится
Оскал беззубой смерти
Осколком хрусталя…
— Да ты поэт, почтенный гном, — сдержанно восхитился шут.

— Не я, — покачал головой их случайный попутчик на дороге скорби. — Это ведь его погребальная песня! — и Каст кивнул на носилки. — Вы чужие в Горе, вы не знаете, что Последнюю песню каждый сочиняет себе сам, если может…

Длинными переходами и мрачными коридорами, крутыми лестницами и нарядными залами Касты вынесли тело родича на Седьмой ярус, к усыпальнице.

— Его похоронят по обычаю гномов? — неизвестно чего испугался король.

— Не совсем, — покачал головой Бородатый. — Я знаю, у вас принято сжигать тела усопших… Но Эаркаст последнее время часто говорил о смерти и попросил однажды Круг Старейшин не оставлять его тела под землей. Его положат на Балконе Ритуальных Ножниц на девять дней, согласно эльфийскому и гномьему обычаю. И если за это время его душа не изберет одну из двух стихий, Священный Огонь отнесет ее в Царство Йоттея…

Король поклонился в знак благодарности и уже не раскрывал рта до конца1 погребальной церемонии.

А после похорон, завершившихся обильной трапезой, сопровождавшей любое по-настоящему важное событие у Кастов, к нему подошел Торни.

— Вот, Хольмер, — глухо сказал он. — Возьми. Это тебе, — и, круто развернувшись, кинулся прочь.

В руках короля осталась маленькая книжица в кожаном переплете.

Образ склонившегося над ней Эй-Эя был настолько реален, что слезы резанули глаза, и мир расплылся, теряя очертания.

Денхольм поспешил открыть прощальный дар…

«Господин Денни Хольмер!» — было выведено на первой странице, потом небрежно зачеркнуто и переправлено на просто «Денни!».

«Денни! Если ты держишь в руках эту тетрадь, значит, я, как и предупреждал с самого начала, не смог выполнить обещанного и не довел вас до Зоны. Мне прискорбно об этом писать, но скорее всего я уже мертв…»

Высокие своды зала отразили глухой вой смертельно раненного зверя по имени Денхольм и обрушили сверху на неприкрытую голову.

«Мне до сих пор неясно, какая недобрая Сила вытолкнула тебя из привычной и безопасной среды в Мир, неизвестный и непредсказуемый. Теперь я ушел, но по-прежнему не могу оставить тебя без опеки.

Настоящий маг заводит ученика, предчувствуя скорый конец. И отдает ему все, что знает, без остатка, становясь беззащитным и беспомощным. Боюсь, у нас не будет той самой последней минуты, к тому же мне далеко до настоящего мага.

Я человек бережливый, привыкший собирать любые пустячки «на всякий случай». И до самой смерти буду надеяться на благополучный исход… Я не подарю тебе своих знаний, просто отдам под проценты. Напишу на бумаге, и тебе самому придется искать нужные интонации, впитывать последовательность слов и пауз, учиться держать в узде силу заклинаний. Я проведу тебя через мир разумных существ точно так же, как Санди через мир растений и животных.

Если успею.

И начну с твоей последней ошибки…»

Король часто моргал, чтобы освободить глаза от расплывчатой пелены. От каждой строчки, от каждой буквы, четкой и ровной, как гномьи руны, били в сердце родные насмешливо-нагловатые интонации. Треск костра, тихий перезвон эльфийской лютни, плеск вина во вместительной кружке… Весь проводник — между двух светло-коричневых корочек. Все, что осталось от человека, умевшего прощать…

Денхольм заставил себя читать дальше. Но смысл слов, поучающих, как отличить магическое проявление стихии от природного, ускользал, едва касаясь сознания… Мудрые истины, прикрывшиеся звонким сплавом наставлений, казались сейчас менее важными, чем простое воспоминание: он купил эту книжицу в Рорэдоле, в крепости Галь, сразу после катастрофы на реке… Давно, как давно, Боги! Как недавно! За что, Боги!!!

Руки сами листали покореженные страницы, местами прожженные искрами костра, местами залитые вином. Карандаш сменялся темной краской, краска плавно перетекала в разбавленные чернила… Дождь и снег клали свои отметины, смазывая буквы, но рука неизменно оставалась твердой, и строчки спешили одна за другой, не ломая строя.

Король остановился на последней странице…

«…мне только что пришло в голову, Денни… Я не знаю, откуда у вас с Санди берутся треклятые векселя, отмеченные Печатью Светлого короля, но жаждущие вашей крови идут по этим вехам. Предъявленная к оплате бумага для них — словно маяк для корабля, и они скачут на свет. Если дорога жизнь, остерегись! Я и сам скажу тебе об этом, как только выдастся случай. Но случай может не выдаться вовсе, потому пишу.

Вот вроде и все пока. Что мог — рассказал.

Можно перейти к главному.

К Зоне, как вы называете это место.

Если честно, мне все время было до смерти интересно: когда же вы догадаетесь спросить меня о Зоне. Просто спросить, ведь у меня нет причин скрывать от вас правду! Я бы рассказал все без утайки, описал, нарисовал, спел, наконец!

Но поскольку я уже умер, не дождавшись вопроса, берите правду о Зоне непрошеной.

Так как, зная тебя и Санди, можно предположить, что моя смерть ничего не изменит, и вы продолжите ломиться в закрытые ворота, предупреждаю сразу: для вас Зона опасна. И выйти оттуда, не вывернув наизнанку душу, не став Проводником, — невозможно.

Зона…»

Жирная клякса, сорвавшаяся с трактирного пера завершила записи в тетради.

Король почти почувствовал, как волна чужой боли накрыла проводника с головой, почти увидел, как, выронив книжицу, он кинулся прочь из «Старого Пирата», на торговую площадь, спасать мальчишку, ведомого в рабство…

И снова заплакал. Потому что, только прочитав отрывки этого горького прощального дара, осознал со всей полнотой: Эйви-Эйви больше нет! Нет!

Как величавы и торжественны были страницы древних фолиантов, повествующие о смерти героев! С каким достоинством принимали гибель своих друзей ищущие приключений рыцари! Сколько тайных слез пролил он сам, читая возвышающие душу строки!

Наяву смерть оказалась неприглядна и жестока. И банальна до отвращения.

Умер от побоев. Великий Мечник Рорэдола — умер от побоев! Звучит, как оскорбление! Нелепая клевета! Правда, одна только правда, не прикрытая вымыслом героических преданий…

Дни потянулись протяжным клином, схожие между собой, пресные.

Далеким эхом доходили до короля слухи о том, что вызванные по тревоге отряды рорэдримов выискали в степях вражескую конницу и, порубив, схоронили в полыни. Те немногие, что попали в руки Кастов, прокляли минуту мнимого спасения. И под пыткой признались, что служат Лоппороку, помощнику Наместника Ласторга. Объединенное посольство людей и гномов отправилось в Стэнор, требуя публичной казни бунтовщика. Но выяснилось, что Лоппорок успел скрыться, прихватив с собой большую часть казенных денег, и дело закрыли. В ответ Касты разорвали трехсотлетний договор и отказали людям в праве убежища. Земля, орошенная кровью соплеменников, была единогласно признана недостойной защиты.

Девять ритуальных дней дух Эйви-Эйви витал по залам и ярусам, девять дней молчали кузни, пустовали штольни Рода Хермов, Касты говорили приглушенным шепотом, опасаясь заглядывать в зеркала и снимать обручи с изумрудами, ограждавшими от нападения неприкаянной души.

Девять дней король нес молчаливую стражу у каменного панно, сделанного руками проводника, и грезил наяву, употребляя гораздо больше крепких напитков, чем позволял себе ранее. Чаще всего он разговаривал с Городом, иногда читал потрепанную тетрадь. Не решившиеся мешать его скорби Бородатые принесли кресло и подставку для ног, заменяя пустые кувшины полными и доставляя в Срединный ярус сытные обеды.

На девятый день отуманенный винными парами рассудок впал в безмятежно-беспамятное состояние, потеряв грань между явью и грезой. Впервые за время траура король не видел НИЧЕГО, и это было настолько хорошо, что совсем не пугало.

Но блаженство длилось недолго: в сознание ворвался столь яркий свет, что воспаленные зрачки моментально ослепли.

Возвратившееся мало-помалу зрение отказалось воспринимать картину мира целиком, сосредотачиваясь на отдельных участках волшебного Города, и Денхольм не сразу понял, что перед ним стоит Проводник.

А когда понял, не смог вымолвить ни слова.

Эйви-Эйви стоял и улыбался, молодой и сильный воин лет шестидесяти, не больше. Шрам тянулся еле приметной полосой, придавая красивому, немного суровому лицу неповторимый шарм и оригинальность. Серо-зеленые, веселые глаза хорошо отдохнувшего человека лучились лукавым светом, густые волосы особого пепельно-русого оттенка падали на сильные плечи мощной волной.

— Ты не рад мне, Денни? — ласково и мягко спросил проводник.

— Я боюсь спугнуть видение, — еле слышно прохрипел король, задыхаясь от волнения.

— Я пришел поблагодарить тебя, Денни: ты переиграл мою судьбу…

— Я попытался… А ко мне Рок приходил!

— Знаю. И обещаю, что буду бороться за тебя с тем же усердием и безрассудством.

— Но ты же умер!

— Не совсем, — рассмеялся призрак. — Я просто ушел. Ты даже не понимаешь, что сделал для меня, хозяин! Я умер сам, и Чаша опрокинулась… Я поймал Стрелу Удачи, нашел Путь На Небо! Путь в Веллтинор, Обитель Божью, путь к моей мечте! Теперь я ухожу, не нагружайте же меня тяжкой ношей ваших слез и скорбей: Идущий Между не берет в Дорогу лишнего…

— Прощай!

— Нет, Денни. До свидания. Я хочу, чтобы ты знал: если придется совсем туго — позови. Я попробую помочь…

Сияющий туман, явившись из ниоткуда, заклубился, окутывая натруженные ноги странника. И ослепительная Дорога легла под стоптанными сапогами, Дорога, похожая на Стрелу, уводящую в Небо.

Эйви-Эйви махнул рукой и зашагал, размеренно и неторопливо, но так, что не обгонишь, как ни старайся. И посох патриотично-фиолетового цвета прочно и надежно покоился в его руке. И серебристо-серый чехол с эльфийской лютней мягко, по-дружески бил в спину. И сума привычно болталась у бедра…

Откуда-то сбоку, словно окружая, выступили из тумана фигуры Мертворожденного Бога и Семирукой Старухи, и король хотел закричать, предупреждая…

Но извечные враги замерли, не в силах преодолеть незримую Черту, не властные над вольнолюбивой душой Идущего Между. А на другом конце Ослепительной Стрелы навстречу вышли из пелены коренастый Каст и Рыцарь в неброских серых доспехах.

Невысоки оказались встречающие Боги, почти вровень с долговязым Эй-Эйем. И с запоздалым пониманием Денхольм улыбнулся, поклонившись Кователю и Итани, Богам Равновесия, Гномьим Богам.

Итани смешно дернул в ответ плечами и махнул рукой…

Видение вспыхнуло и погасло, оставив на сердце след ожога. Денхольм провел рукой по глазам и очнулся. Все осталось, как прежде. Затененные залы, город, столик со снедью.

Но отчаяния в душе больше не было.

Король осмотрелся и вздохнул полной грудью, заново приучаясь дышать и не содрогаться от этого незамысловатого факта. Взгляд зацепился за блюда с остывшей закуской, и Денхольм набросился на еду с самозабвением вылечившегося от тяжкого недуга, вдруг осознавшего, как долго он не ел. Вино вызвало в нем приступ непреодолимого отвращения, как заставляют морщиться десятки флакончиков с лекарствами у изголовья. Набрав воды из мраморного фонтана в центре зала, король с удовольствием запил обильную трапезу.

С чувством глубокого удовлетворения он откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. Повеселевший взгляд остановился на волшебном городе, городе-сказке, призрачной и хрупкой мечте странного человека, смешавшего в себе Три Цвета, умевшего говорить и с эльфом, и с веллиаром… И уловил новую ноту в торжественной песне камня, не замеченную раньше в сумбуре скорби и сожалений. Любовь к побратиму!

Король стряхнул с себя оцепенение и сон, резко вскочил, едва не падая от внезапного головокружения, и кинулся на поиски Торни.

Сбиваемые по пути Касты провожали его тихой, но самозабвенной бранью, и лишь немногие потрудились вспомнить, где в последний раз видели Сердитого Гнома. Но из этих скупых сведений Денхольм понял, что искать Бородатого надо в кузне Фаргов.

Оружейники уже давно смотрели на него, как на младшего подмастерья, и пропустили без лишних разговоров в святая святых любой Горы.

Сердитый гном ковал мечи. С тупым ожесточением взлетал и падал тяжелый молот, и повязка на лбу была насквозь пропитана потом и кровью открывшейся раны.

Вечно прищуренные глаза стали похожи на узкие смотровые щели шлема, из упрямо поджатых губ не вырывалось даже ругательств.

Торни пытался работой заглушить боль потери.

Торни ковал оружие с мечтами о мести.

Король подошел к нему и, выждав краткий миг передышки, ухватил за рукав.

Сердитый гном резко развернулся и под густыми бровями мелькнула искра изумления.

— Очнулся, Хольмер? — грубовато поинтересовался он, примеряя в руке новую полоску стали. — Уж не выпил ли ты все запасы вина нашего Рода?!

— Мы можем поговорить, Торни? — мягко спросил Денхольм.

— А стоит ли твой разговор минуты моего молчания?

— Он стоит всей твоей жизни, Бородатый, — с горячим убеждением заверил король.

Торни смерил его хмурым взглядом, презрительно фыркнул, но молот отложил, отирая пот и отходя в сторону:

— Ну, что у тебя стряслось? Только покороче…

Король послушно кивнул и кратко изложил суть своего видения.

Сердитый гном смертельно побледнел и потребовал подробностей.

Король обреченно вздохнул и повторил с подробностями.

Торни схватился за сердце и стал оседать на пол…

— Тебе плохо, гном? — подхватил его Денхольм, с трудом оттаскивая к ближайшему стулу.

— Мне хорошо! — слабо улыбнулся Бородатый, и слезы покатились из суровых глаз. Крупные, как капли летнего дождя, они оставляли на запыленных щеках глубокие борозды и растворялись в густой, давно не чесанной бороде. — Как ты сказал? Путь в Небо? В Веллтинор?

— Это могло быть просто плодом разгоряченного воображения, Торни! — счел нужным уточнить король. — Попыткой выдать желаемое за действительность!

— Нет, — покачал головой Сердитый гном, оживая и вновь становясь самим собой. — Нет, это правда. О мечте побратима знали лишь двое: он и я. Ни единому существу на свете не доверил своей тайны, своей истинной страсти, только мне. Думаю, он принес эту блажь из Зоны, откопал где-то там сказку о Прямом Пути на Небо, в Обитель Божью. Откопал и заболел мечтой о садах и дворцах Веллтинора… Ты не мог этого выдумать, друг мой.

— Значит, правда! — улыбнулся и Денхольм. — Хорошо!

— Вот я и говорю! — хмыкнул Торни. — Но ты ведь не знаешь, человек, что подарил мечту и мне. У Кастов есть поверье, что избранные нашего народа, совершившие бессмертные подвиги, сотворившие непревзойденное, за особые заслуги возносятся на Небо, в свиту Кователя, минуя Камень Замерзшей Воды. Если понадобится, я горы сверну и поверну вспять реки, я против самой Вешшу выйду, но добьюсь этой чести и обниму побратима…

Король с изумлением увидел, как загорелись тусклые, убитые горем глаза Бородатого, как горделиво вскинулась его голова. А беспокойные руки уже теребили гребень, ласкавший бороду, и пальцы заплетали боевые косы…

— И знаешь, с чего я начну, Хольмер? — лукаво спросил гном, завершая свою кропотливую работу.

Денхольм отрицательно качнул головой. Угадать, что может прийти на ум возжелавшему подвигов гному, было просто немыслимо.

Все равно что топором небо рубить. Или помелом облака гонять.

— Я попробую провести вас в Зону, — припечатал Торни. — Если ты, конечно, не передумал.

— А ты сможешь? — не веря своим ушам, выдохнул король.

Бородатый пожал плечами:

— Я же сказал: попробую.

С той поры, как не стало проводника, Денхольм не переставая думал о своем пути. И почти потерял надежду увидеть его конец. Если сам Эйви-Эйви не сумел одолеть всех преград, он, проводник, чьей нелегкой работой была эта дорога, то что же сможет не знающий жизни король?! Как пойдет? Куда?

Оставались, правда, наметки Эй-Эя: дойти до Стэнора, нанять корабль… А дальше? Брести наугад сквозь зачарованный лес? Карабкаться на Охранные горы? Безнадежно и пытаться.

Но ни разу, ни в словах, ни в мыслях, ни даже в отголосках бредовых видений, не возникло желания повернуть назад. Отступить означало предать. Предать погибшего на пути проводника, предать самого себя и умереть с тяжкой ношей вины на сердце…

Король подошел к Сердитому Гному, встал на колени и крепко обнял.

— Должен сразу предупредить, — проворчал смущенный столь бурным проявлением благодарности Торни, — путешествие со мной — не бочонок меду. И характер у меня прескверный.

— Вряд ли хуже, чем у Эй-Эя, — с улыбкой возразил Денхольм.

— Скажешь тоже! — обиделся Бородатый. — Да у побратима золотой характер! Он редко спорил и часто уступал. К тому же прощал любые выходки. А вот со мной спорить бесполезно!

— Мы потерпим, — великодушно уверил Денхольм.

Затем, еще раз пожав руку ворчуну, он отправился на поиски

Санди: рассказать о своем сне и велеть собираться в дорогу.

На десятый день Касты сошлись на мосту Коллирега и с торжественными песнопениями отправились на Седьмой ярус. Весть о вознесении Эаркаста успела облететь всех родичей, и гномы вышагивали, полные противоречивых надежд, здорового скептицизма и смутных ожиданий. Но общее уныние заметно сошло на «нет».

Король и шут продвигались в первых почетных рядах с вполне понятным волнением. Душа замирала в предчувствии чуда, потом срывалась, обвисая на бечеве реальности, и снова парила на крыльях фантазии.

Наконец, скрипнув, отлетели тяжелые створки, и процессия вступила под скорбные своды Усыпальницы. Осторожно скользя среди хрустальных тел, они дошли до Балкона Ритуальных Ножниц и замерли, забыв, как дышать. Когда помутившееся сознание вернулось и увиденное вспыхнуло сказочным светом, громкий вздох прошелестел над рядами, взрывая тишину.

Потому что на перекрестье топоров и копий никого не было.

Потому что исчезли даже лютня, даже штопаный обветшалый плащ и сума…

— Значит, не солгали… — задыхаясь, проговорил Гарт, оглядываясь на короля и Сердитого Гнома. — Значит, есть он, Путь в Небо…

Луч солнца скользнул в зал, зашарил по носилкам. И в ответ на ласковое прикосновение вспыхнул изумительно мягким светом небольшой камень, притаившийся среди сплетенных дерева и стали.

— Смотрите! — закричал, позабыв обо всем в мире, Санди. — Смотрите, хрусталь! Это, наверное, твоя кровь окаменела, Торни!

Молчание послужило ему ответом.

Лишь кто-то шепнул:

— Это не хрусталь… Это алмаз. Алмаз неграненый…

И только теперь король увидел неприметную трещину, перечеркнувшую сияющий камень.

— Они называют меня Неграненым Алмазом… А Алмаз-то с трещиной…

Старейшины низко поклонились Камню Эаркаста и повернули к выходу. Торни подтолкнул в спины короля и шута:

— Идем, не стоит задерживать остальных на пороге чуда…

Но Денхольм не двинулся с места, переполненный незнакомыми чувствами. И словно воды, прорвавшие плотину, из него вдруг хлынули рифмованные строки, впервые за всю его долгую и в то же время короткую жизнь:

— Исходилось множество дорог… Стала жизнь, увы, неодолима… И без рассуждений принял Бог… Побродить по Небу пилигрима…

Присутствующие при этом небывалом событии Мастера Слова поклонились в знак признательности и признания.

Что касается Торни, то Бородатый попросту ухватил новоявленного поэта за воротник и потащил прочь.

Чудо Эаркаста ознаменовалось особо пышной трапезой и сдержанным весельем.

А на следующий день король и шут покидали гостеприимную Гору.

С самого утра женщины Рода суетились на кухне, собирая припасы в дальнюю дорогу. Они пекли походные хлебцы, вялили мясо, сушили фрукты. И старались не слишком бранить безутешную Флеки, у которой все валилось из рук: прогнать девушку, лишить возможности самой увязать котомку любимому не хватало духу даже у хозяйки Тренни.

Старейшина Эшви сам отобрал десяток бойцов сопровождения и до обеда читал им наставления в своей обычной манере. Судя по всему, усвоив хотя бы половину урока, счастливчики Касты должны были стать вполне «достойными воинами».

Трех лошадей, отъевшихся и отдохнувших на щедрых гномьих харчах, предполагалось вести в поводу, особо не утруждая: в случае непредвиденной опасности они должны были вынести хозяев из неизбежной сечи. Впрочем, так как путь лежал по просеке, прорубленной гномами вдоль Сторожек, возможность бегства верхом входила в разряд несбыточного.

А перед самым отъездом Денхольму удалось наконец поговорить с Илей.

Заплаканная девушка ткнулась носом в его плечо, и теплая волна охватила короля целиком, и расхотелось куда-то ехать, и смысл жизни показался неимоверно простым: растянуть до бесконечности это невольное объятие…

— Возьми меня с собой, Денни! — тихо попросила трактирщица, пряча лицо в складках его одежды. — Возьми с собой, если сам не можешь остаться…

— Я не могу, моя маленькая и храбрая девочка, — погладил ее волосы Денхольм, раздираемый нежданным приливом нежности.

Он хотел добавить, что и сам не знает ничего о ждущих впереди опасностях и потому не может рисковать женщиной, ворвавшейся в его сердце отрядом завоевателей, захвативших крепость… Он многое хотел ей сказать, но вместо этого смущенно буркнул:

— Я не могу заменить тебе Эйви-Эйви…

Илей отпрянула и посмотрела в немом изумлении.

— При чем тут Эйви-Эйви? — строго спросила она, хмуря красивые брови.

— Дурак ты, Хольмер! — буркнул из-за угла наслаждавшийся сценой Торни. — Побратим ей был вроде отца. Или дяди…

— Не хочешь брать, так и скажи! — обиженно поджала губы трактирщица. — Но только знай: когда нас волокли в Башню, один из стражников сказал другому: «Теперь посмотрим, далеко ли они уйдут без проводника! Дело сделано, и награда, считай, у нас в кармане!»

— Ты полагаешь, — улыбнулся король, — что после этих слов я упаду перед тобой на колени и стану слезно молить составить мне компанию?

Илей фыркнула с видом оскорбленной невинности и отвернулась к стене.

— Не сердись на меня, маленькая. Ревность глупа, и ничего с этим не поделаешь. Я не знаю, что ждет меня впереди. Я не знаю, смогу ли я вернуться. Я ничего не обещаю и ни о чем не прошу, потому что не хочу ломать твою жизнь…

Девушка подняла раскрасневшееся лицо и прошептала еле слышно:

— Я буду ждать тебя, Денни. До самой моей смерти буду ждать…

Тогда король сделал шаг вперед, обнял ее и крепко поцеловал, забывая обо всем на свете.

— Не увлекайся, Хольмер! — осадил его насмешливый голос Сердитого Гнома. — Такие дела на дорожку не делаются, а нам уже пора выходить!

Проклиная все на свете, Денхольм разомкнул кощунственные руки и отступил от прекрасной трактирщицы. Минуту простоял в попытке впитать в себя ее образ — до мелочей, до выбившегося из прически кокетливого локона, до не сошедшей еще синевы покалеченного грубой рукой подбородка. Потом круто развернулся и пошел прочь. Лишь у самых ворот крикнул, не оборачиваясь:

— Я вернусь, Илей! Обещаю.

— Ну и глупо! — подытожил Торни. — Какие вы, люди, сентиментальные, однако.

И в бурчании своем прошел мимо бросившейся к нему Флеки, не замечая или не желая замечать. Гном шел навстречу немеркнущей славе, и такие мелочи, как страсть, его уже не интересовали.

Король и шут сердечно прощались с полюбившимся им странным народом, обещая слать о себе вести и просить подмоги в случае нужды. Воины Эшви провожали своих товарищей по оружию салютом взметнувшихся топоров, женщины норовили засунуть им в сумки позабытую в спешке снедь…

Но, к великому облегчению не любившего долгих прощаний короля, Ворота все-таки распахнулись, словно отгораживая их невидимой стеной от остающихся в Горе. И горький ветер, пропитанный полынью, взъерошил им волосы, приглашая на поверхность, выманивая под удары новых неприятностей.

На один короткий миг перед королем встали в ряд бесчисленные ловушки, западни, предательства, удары в спину, что ждали его за порогом. Нескончаемые ленты дорог, дождь и слякоть, снежные вьюги, засуха и жажда…

Гора за спиной показалась самым уютным и безопасным местом на свете. Да так оно и было, если хорошенько разобраться!

Но он сделал шаг, другой, третий, не оглядываясь, заставляя себя улыбаться…

А потом зашагал бодрее, уже не в силах остановиться.

Он ступил на широкое полотно дороги, и оно потянуло, увлекло, заворожило.

Новый путьлегко ложился под ноги, торопясь и ластясь подобно расшалившемуся, истосковавшемуся щенку.

Новый путь, новая Судьба.

Без Проводника.

10.07.00–28.05.01

Примечания

1

Элрона — так называемое Государство-Страж, расположенное на юго-западе суши Хармм Мира Хейвьяр. Общая площадь — 720000 кв. лиг. Столица — г. Итанор.

(обратно)

2

Элронский уард равен 0,92 м; роуд — равен 5,5 уарда и соответственно 5,1 м; миля равна 1,7 км (морская миля равна 1,9 км); элронская лига равна 3 милям и соответственно 5,1 км.

(обратно)

3

Отсчет времени в мире Хейвьяра ведется приблизительно так же, как и на Земле. Год составляют двенадцать месяцев и четыре времени года. Для удобства восприятия текста вместо элронских названий проставлены наименования, распространенные в ряде стран мира Земля и его модификаций, хотя число дней в месяце Хейвьяра постоянно и составляет 32 дня (четыре восьмидневки).

(обратно)

4

В мире Хейвьяра люди в среднем живут около ста пятидесяти лет. Таким образом, в тридцать лет наступает совершеннолетие, отрез Жизненной Нити от пятидесяти до семидесяти лет считается временем расцвета, после ста лет приходит пора старости. По сложившейся в незапамятные времена традиции в Элроне наиболее крепкими и благополучными браками считаются союзы, заключенные после тридцати пяти лет. Отпрыскам королевской фамилии, чья семейная жизнь влияет на благополучие страны, приходится следовать старинному правилу неукоснительно.

(обратно)

5

Трегг — одномачтовое судно, нашедшее широкое применение в торговом судоходстве. Как правило, имеет примитивное парусное вооружение: прямой парус (вет) и в ряде случаев — косой парус (крейнсель). Судно оснащено 15–25 веслами, включая кормовое или руль. Отличается высокой маневренностью, во время военных действий часто используется как рейдер и разведывательное судно.

(обратно)

6

Кренх — двухмачтовый корабль с прямым парусным вооружением, имеет от 49 до 55 весел, включая кормовое. Используется в военном флоте Элроны, славится маневренностью и быстротой.

(обратно)

7

В Элроне отсчет ведется по восьми дням. Таким образом, месяц состоит из четырех восьмидневков. Дни именуются по числовым составляющим: перводень, втородень и т. д.

(обратно)

8

Перед вашим порогом — друг. Откройте во славу Кователя!(гномий, западное наречие).

(обратно)

9

Рорэдримы — жители Рорэдола, все мужское население которого служит в регулярном войске Элроны.

(обратно)

10

Брэнхи — расхожее название многопарусных кораблей, имеющих, как правило, две-три мачты. Составляют основу военного флота Элроны и многих других государств Мира.

(обратно)

11

Старг — предводитель конной дружины или пешего полка. Звание, почетное в границах Рорэдола.

(обратно)

12

Шлюхи имеют право на существование в Светлом Королевстве, как и в любой другой стране, считающей себя цивилизованной. Но отношение к ним особое. По сохранившемуся древнему варварскому обычаю шлюхами, или мастюрками, походными женами воинов, становятся принудительно-добровольно согрешившие женщины. Им предоставляется страшный и жестокий выбор: Башня Смерти или клеймо шлюхи. Выбравшим последнее клеймят грудь и с помощью знающих ведунов лишают способности к деторождению. Новая шлюха проходит обряд посвящения и причисляется к гильдии. Ежемесячно им выплачивается небольшое жалованье, они принадлежат всем мужчинам, доказавшим способность владеть оружием. Крестьяне, торговцы и особо изуродованные воины платят за возможность поразвлечься цену, назначенную мастюркой. Шлюха не может принадлежать одному мужчине более чем два дня. Шлюхами становятся, как правило, выкупая жизнь своего незаконнорожденного ребенка. Но многие предпочитают медленную смерть в Башне, а большинство женщин свято и самозабвенно хранят свое целомудрие.

(обратно)

13

Цейр-Касторот. Традиционно переводится как «Купель Гномов». Более точный перевод включает в себя подробное описание свойств источника, так как слово «Цейр» является чем-то вроде аббревиатуры. Наиболее распространенное (и наиболее краткое) толкование, подаренное Гномами Людям, определяет Цейр-Касторот как «Место Омовения и Очищения Бородатых в Блаженных Сине-зеленых Струях».

(обратно)

14

Древний боевой клич гномов. Дословно: «Вперед, гномы! Во славу Кователя!» (гномий, одинаково во всех наречиях, кроме южного, дробящего «р» и добавляющего «э» в конце слов, за исключением имени Кователя). Но, как правило, в бою гномы редко отвлекаются на слова, и клич сокращается до простого «Крахтэн!» — «Вперёд!»

(обратно)

15

Каст, Касты. Дословно «Бородатые». Общеупотребительное наименование гномов мира Хейвьяра. Сами гномы утверждают, что попросту перевели на свой язык назвище, данное им людьми, но существует гипотеза, проводящая параллели между названиями Народа в разных Мирах (Казад, Куэст), объясняя различное звучание иным произношением и слуховым восприятием прочих обитателей. В расшифровках скупых источников письменности, фиксирующих мифологию и мировоззрения гномов, часто упоминается название Рогриммы, то есть Народ Рогри, Кователя (для сравнения — Наугримы).

(обратно)

16

Игра слов. Слово «касты» пошло от названия народа гномов, славящихся своей педантичной тягой к классификации и разделению труда, прав и обязанностей.

(обратно)

17

Горожанин. Дословно — «Житель Горы». Так как большинство городов Мира строили именно гномы, они дали постройкам привычное назвище: «Город, Похожий на Гору», которое прижилось и у остальных народов. У Кастов существует присказка «Гору городить», что означает «строить Город».

(обратно)

18

Луч радости согрел встречу друзей! (гном., западное наречие) — традиционное приветствие Кастов, произносимое исключительно во время Обряда Встречи.

(обратно)

19

Луч радости согрел мое возвращение (домой) (гном., западное наречие).

(обратно)

20

Кастет. Дословно так и переводится: «Кулак Бородатых». Еще одно понятие, пришедшее в Мир Земли из Мира Хейвьяра вместе с оружием. Традиционно — стальная пластина с шипами и прорезями для четырех пальцев. Излюбленное дополнение к боевому топору, но многие мастера кулачного боя предпочитают сражаться просто кастетами.

(обратно)

21

Кастрюля (от Каст-Раил, дословно «Котел Бородатых»). Посуда, изобретенная гномами, традиционно котелок с двумя ручками по бокам, облегчающими приготовление супов на жаровнях.

(обратно)

22

Вескаст — западное наречие гномов, наиболее распространенное на суше Хармм.

(обратно)

23

Эльфар, веллирр — наречия эльфов и веллиаров в странах, наиболее приближенных к Элроне, иными словами в Эастэле и Саадии.

(обратно)

24

Лианноры — погребальные деревья эльфов, в их кронах строились особые настилы (флейтны), на которые укладывали тела покойных, окружая вещами, милыми сердцу при жизни, цветами и птичьими гнездами. По прошествии девяти дней, на десятый поднимались, чтобы убедиться в том, что флейтн пуст и тело обратилось в воздух и солнечный свет, из которого было соткано.

(обратно)

25

Хорт — боевая единица пешего гномьего войска. Представляет собой закрытый со всех сторон щитами квадрат из 81 Каста (9x9). Походная разновидность построения — Дракон (колонна по два, один во главе). Боевые разновидности: Клин, Тупое Копье, Клещи, Кастет, Гнездо. Четыре хорта составляют кохорту, но, как правило, эта единица не несет ответственности за выполнение конкретной боевой задачи и является скорее определением гномьего войска. В чистом виде кохорта, как таковая, не существует: военачальники Кастов предпочитают сразу делить ее на хорты.

(обратно)

26

«Гнездо» — боевое построение хорта: полый четырехугольник в два ряда с пустым пространством посередине.

(обратно)

27

«Тупое копье» — боевое построение хорта в виде усеченного треугольника; как правило, в первом ряду стоят три — пять бойцов.

(обратно)

28

Шаг!(гномий, западное наречие)

(обратно)

29

Кастет» — боевое построение четырехугольником с тремя или четырьмя выступающими вперед клиньями бойцов. Иногда подобное построение называют «удар лапы тигра».

(обратно)

Оглавление

  • ЛЕТОПИСЬ
  • Глава 1. БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ КОРОЛЬ ЭЛРОНЫ
  • Глава 2. ПЕРВАЯ ПЕТЛЯ
  • Глава 3. ТРИ ДНЯ ОТСРОЧКИ
  • Глава 4. В СТОРОНУ
  • Глава 5. ТОРГОВЫЙ ГОРОДИШКО
  • Глава 6. ПОПУТНЫЙ «ВЕТЕР»
  • Глава 7. ПЬЯНЫЙ МЕНЕСТРЕЛЬ
  • Глава 8. МИНУЯ ЭРИНГАР
  • Глава 9. БЕГСТВО В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
  • Глава 10. ПО ГНОМЬЕМУ ТРАКТУ
  • Глава 11. ДОРОЖНЫЕ ИГРЫ В ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ
  • Глава 12. ПРОВОДНИК В НОВОМ СВЕТЕ
  • Глава 13. ПЕРЕВАЛ КАЙДАНА
  • Глава 14. ВНИЗ ПО РЕКЕ
  • Глава 15. ЗНАКОМСТВО С РОРЭДОЛОМ
  • Глава 16. ТАЙНА ПРОКЛЯТОГО ДОМА
  • Глава 17. ЦЕЙР-КАСТОРОТ [13]
  • Глава 18. ПУТЬ НА СТОРОЖКИ
  • Глава 19. ГНОМЬЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
  • Глава 20. ДЕВЯТИДНЕВНЫЙ КРУГ
  • Глава 21. ПОЛЫНЬ
  • Глава 22. НУ ВОТ И ВСЕ…
  • Глава 23. АЛМАЗ НЕГРАНЕНЫЙ
  • *** Примечания ***