Ловушка для простака [Шарль Эксбрайя] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Шарль Эксбрайя
Ловушка для простака

ГЛАВА I

За те тридцать два года, что он исполнял суровые обязанности главного судьи (предварительно пройдя все ступени чиновничьей карьеры), Арнольд Оскар так и не утратил веры в благородство возложенной на него миссии. Всякий раз, тщательно закрывая за собой дверь красивого особняка на Левен-штрассе, прежде чем отправиться во Дворец правосудия вести судебное заседание, Оскар проникался ощущением, что олицетворяет сам Закон и никто не посмеет нанести последнему ущерб, пока он, Арнольд Оскар, занимает свой пост. В отличие от коллег, вечно жаждавших выставить напоказ свое процветание и возбудить зависть, главный судья всегда шел во Дворец пешком: пусть как можно больше сограждан убедятся, что в лице этого ухоженного, крепкого шестидесятилетнего господина их родной Люцерн имеет надежного защитника, который не потерпит, чтобы кто-то безнаказанно нарушал их покой. Арнольду Оскару нравилось чувствовать всеобщее уважение, по его мнению, вполне заслуженное, но больше всего он любил краткий промежуток между тем моментом, когда он, облаченный в судейскую мантию и предшествуемый стражем, появлялся в зале заседаний, и минутой, когда, опустившись в кресло, небрежным движением руки освобождал присутствующих от напряженного ожидания. Эти мгновения вознаграждали главного судью за долгие годы учения и юность, проведенную за книгами, ибо Оскар с младых ногтей решил посвятить жизнь защите Правосудия. Ненадолго замерев на пороге и вынуждая тем самым ассистентов и присяжных топтаться у него за спиной, Арнольд Оскар озирал привычную обстановку: почтительно поднявшуюся толпу, заместителя прокурора, толстяка Макса Мартина в пурпурной мантии, от цвета которой его лицо казалось еще краснее обычного, адвоката защиты (в данном случае – молодого Леопольда Ремпье, защитника по назначению, – Оскар дружески улыбнулся ему, поскольку Леопольд был сыном Карло Ремпье – одного из богатейших людей Люцерна и его однокашника). Заметил он также старого секретаря суда Эрнста Нубера, уже завершавшего свою карьеру, и несколько завсегдатаев едва ли не всех крупных процессов. И лишь на обвиняемого судья практически не обратил внимания: во-первых, они уже познакомились во время следствия, а во-вторых, ответчики, как правило, очень плохо играют свою роль. Меж тем Арнольд Оскар, воспринимая заседание суда как своего рода ритуальную церемонию, хотел, чтобы обвиняемый всегда держался с достоинством, не уступая партнерам по великой игре с гражданской жизнью и смертью, каждым этапом коей главный судья управлял с мастерством и тщанием балетмейстера. Увы, чаще всего мужчина или женщина, сидевшие на скамье подсудимых в окружении жандармов, вели себя самым жалким образом. Похоже, и на этот раз Оскара ждет разочарование, ибо обвиняемый Людовик Сенталло еще на допросах избрал самую нелепую систему защиты, наиглупейшим образом отрицая очевидные факты и выдумав в свое оправдание такую невероятную историю, что ни один из присяжных в нее не поверит. Арнольд Оскар жалел молодого Ремпье, которому не удастся блеснуть на процессе, ибо результат ясен заранее.

Председательствующий занял кресло с гербом города Люцерна, и зал оживился. Пока вызывали присяжных, записывали тех, кто изъявил согласие принять участие в процессе, и тех, кто взял самоотвод, в зал тихонько проскользнул гражданский обвинитель Эжен Хюг. Как всегда опоздав, он слегка поклонился Арнольду Оскару, но тот сделал вид, будто не замечает мэтра Хюга – недостаток почтения к закону он считал личным оскорблением. Нарочно избегая взгляда гражданского обвинителя, старавшегося привлечь его внимание, Оскар посмотрел на обвиняемого, Людовика Сенталло, приятного на вид парня лет тридцати с небольшим, высокого роста, крепкого сложения и, по слухам, обладавшего невероятной физической силой. Глядя в его по-детски наивные глаза, было трудно поверить, что это опасный преступник. Во время следствия Сенталло выказывал поистине ребяческое упрямство – так малыш, пойманный на какой-нибудь шалости, изо всех сил Отрицает очевидный факт, боясь заслуженного наказания. Сейчас он сидел, опустив голову, словно загодя смирился с приговором. Арнольд Оскар пожал плечами: ничего интересного на заседании явно не произойдет, и он правильно сделал, отсоветовав жене идти в суд.

Как только присяжные расселись по местам, председательствующий открыл заседание, приказав секретарю прочитать обвинительный акт, дабы поставить всех присутствующих в известность (если допустить, что хоть кто-то во всем Люцерне до сих пор оставался в неведении), что Людовику Сенталло предстоит ответить за похищение 368.000 швейцарских франков[1] из банка Линденманн, где обвиняемый работал помощником главного бухгалтера с окладом 502 франка[2] в месяц. Наконец секретарь суда снова сел, и председательствующий сухо приказал:

– Людовик Сенталло, встаньте!

Молодой человек поднялся. Его растерянный и пристыженный вид привлекал общие симпатии, невзирая на тяжесть совершенного преступления.

– Вы признаете эти факты?

– Нет, ваша честь… Прошу прощения, но это неправда… Я не вор…

– Вот это мы и выясним в ходе заседания. Садитесь!

Маховик судебного разбирательства тронулся. Арнольд Оскар, старательно сохраняя нейтральный тон, начал перечислять факты. Кроме того, он описал моральный облик Сенталло. Присяжные слушали с величайшим вниманием.

– Людовик Сенталло, вы родились восемнадцатого июня тысяча девятьсот двадцать седьмого года в Цюрихе. Рано оставшись сиротой, вы воспитывались у бабушки с материнской стороны, фрау Леони Роос, прислуживавшей в богатых семьях своего квартала Швамендинген. Очень скоро выяснилось, что вы, как говорится, «трудный ребенок», неблагодарный и агрессивный. Так, в августе тысяча девятьсот сорокового года, когда детей вашего квартала отправили на каникулы в Аппенцель, в Браолизау…

Сенталло уже не слушал судью. Закрыв глаза, он снова, как девятнадцать лет назад, слышал злобный смех Ады и видел залитое кровью лицо Тео, распростертого у его ног, рядом с камнем, который разбил ему голову. Все это случилось из-за Ады, их темноволосой ровесницы. И Людовик, и Тео хотели быть верными рыцарями девочки, а ей доставляло садистское удовольствие натравливать мальчишек друг на друга. Людовик еще не знал своей силы, унаследованной, несомненно, от деда, известного борца, который не раз обеспечивал кантону победу на соревнованиях. И, увидев, что Тео целует Аду в шею, не смог соразмерить удар. Падая, Тео ударился головой о большой камень. Ада сначала испугалась, но быстро пришла в себя.

– Ты убил его, Людовик… – жестоко заметила она. – Я скажу, что ты это сделал нарочно, и жандармы заберут тебя в тюрьму!

Девочка стала звать на помощь, и Людовик сбежал в горы. И только через три дня жандармы обнаружили там полубезумного от страха мальчишку. Бабушка отказалась снова принять его в дом, а отец раненого поклялся, что, если обидчик его сына попробует сунуться в квартал, никто не помешает ему прикончить парня. Он еще не знал, что сам через полгода погибнет, свалившись со строительных лесов.

Тем временем Людовик, отправленный в исправительную школу, кое-как прозябал, мучаясь угрызениями совести. Мысль о едва не совершенном преступлении настолько не давала ему покоя, что Сенталло не смел защищаться, боясь кого-нибудь убить, а потому стал козлом отпущения для шпаны, среди которой ему теперь приходилось жить. Избавившись от этой каторги, он тут же угодил на другую. На военной службе из-за мягкости, робости и комплекса вины, нарушившего его душевное равновесие, Сенталло считали дурачком, в то время как на самом деле он, напротив, обладал живым умом и редкой сообразительностью. А за то, что Людовик никогда не отвечал на удары, он прослыл трусом.

Сенталло так и не смог забыть о злобе Ады, а потому боялся девушек и всегда их избегал. Сердце Людовика переполняла нежность, но стоило ему встретить благосклонный взгляд – и парень удирал, отчаянно боясь наткнуться на нового Тео, готового затеять драку. Сенталло не хотел возвращаться в тюрьму.

– Отличаясь крайним непостоянством, не в силах долго оставаться на месте, вы сменили множество городов: Шоффхаус, Винтертур, Сен-Галль, Берн, Солер, Фрибург, Тун и перепробовали все профессии, но так ничему и не научились. Приехав в Люцерн к тридцати годам, вы были настоящим отбросом общества, и без помощи одной из тех избранных натур, которые большую часть жизни посвящают служению несчастным…


Он буквально умирал с голоду и дрожал от лихорадки, когда женщины из Армии Спасения подобрали его на лавочке в Курплац, в конце набережной Швейцерхоф, и отвезли в свой приют. Там-то, среди нищих, заполнявших скверно пахнущий дортуар, Людовика заметил Энрико Шмиттер, управляющий персоналом банка Линденманн. Пятидесятилетний Шмиттер слыл в Люцерне почти святым, которому чужие беды мешают чувствовать себя счастливым. Время от времени он посещал ночлежки и пытался вырвать из нищеты тех, кого еще можно спасти. Шмиттер заинтересовался судьбой Людовика и, проявив недюженное терпение, уговорил рассказать свою историю, а потом решил излечить от навязчивой идеи.

Дав молодому человеку сотню франков и приличный костюм, он нашел ему меблированную комнату у вдовы Анны Терднер на Ранкхофштрассе, в отдаленном квартале Обер Майхоф, а потом взял посыльным в банк Линденманн. И Людовик снова обрел вкус к жизни. С величайшим рвением он стал выкарабкиваться из пропасти и при поддержке Энрико Шмиттера работал так старательно, что два года спустя уже получил место младшего бухгалтера. Тем не менее Сенталло все же не удалось избавиться от комплексов. Шмиттер, не слишком склонный доверять новейшим медицинским открытиям, возлагал надежды скорее на хорошо отлаженный образ жизни и тщательное выполнение служебных обязанностей, нежели на исследования психоаналитиков – как человек благочестивый, он чуял в подобных экспериментах запах серы. Однако, похоже, суровые и мудрые советы покровителя нисколько не изменили ментальность Сенталло. Он почти не разговаривал с сослуживцами, а когда все же приходилось на это решиться, бормотал нечто настолько невразумительное, что на лицах собеседников появлялись жалостливые или насмешливые улыбки. Очень скоро все узнали о странностях Людовика и начали придумывать самые разнообразные розыгрыши и шутки. Особенно изощрялись в этой игре барышни банка Линденманн, в глубине души уязвленные тем, что такой красивый молодой человек не обращает на них внимания.

Среди персонала банка признанным остряком считался коммивояжер Ферди Херлеманн. Обычно он колесил по кантонам в поисках рынков сбыта, но, оказавшись в Люцерне между двумя поездами, целыми днями веселил коллег, рассказывая байки, слышанные в разных уголках Конфедерации. Все восхищались внушительным видом и красноречием этого крепкого сорокалетнего мужчины. В банке знали, что Ферди так умеет обращаться с женщинами, что почти не ведает поражений, а потому и жалели, и завидовали мадам Херлеманн, что у нее такой супруг. Разумеется, Ферди не упускал случая подшутить над Людовиком и, к общей радости, всегда одерживал блестящие победы. Каждое утро, в тот ранний час, когда посетителей еще не пускают в банк, он подходил к окошку Сенталло и во всеуслышание спрашивал:

– Послушайте, скрытник вы этакий, говорят, вчера вечером вас видели с какой-то блондинкой. И, похоже, вы отнюдь не скучали вместе. Уж не будущая ли это госпожа Сенталло? В таком случае, надеюсь, вы не забудете пригласить меня на свадьбу?

Хотя шутка не отличалась новизной, все с неизменным удовольствием наблюдали за реакцией Людовика – тот всегда страшно смущался и по-детски лепетал оправдания. Коллеги смеялись, глядя, как краснеет бедняга.

– Уверяю вас, Херлеманн, это неправда… Вчера вечером я сразу вернулся домой.

– Угу… Вы тактичный молодой человек, это хорошо, очень хорошо – честь дамы следует оберегать… Но мне вы можете сказать, кто эта блондинка, поскольку я повидал на своем веку немало светловолосых девиц и могу дать кое-какие советы.

Все эти глупости приводили несчастного Сенталло в столь явное смущение, что служащие банка, от портье Эрни Дюбака и до сурового старшего кассира Гуго Вернера, веселились от души.


– …Истины ради я должен сказать, что в течение двух лет ваша работа вполне удовлетворяла начальство и, казалось, вы совершенно исправились, когда вдруг в сентябре прошлого года вы неожиданно поссорились с одним из своих коллег – Ферди Херлеманном (мы еще выслушаем его показания), причем по самому ничтожному поводу. И вы нанесли Херлеманну такой жестокий удар, что некоторые свидетели сначала опасались за его жизнь. Таким образом, вы снова дали волю необузданной свирепости, которая, судя по всему, является доминирующей чертой вашего характера!…

Людовик вскочил.

– Это из-за Дженни! – воскликнул он.

Если Арнольд Оскар что и ненавидел – так это когда его перебивали. Он воспринимал это как своего рода кощунство. Настроение судьи тут же испортилось.

– Замолчите! – резко бросил он. – И отвечайте, только когда я сам задам вопрос!

Потом, повернувшись к молодому Ремпье и слегка понизив тон, он заявил:

– Я буду вам весьма признателен, мэтр, если вы проследите, чтобы ваш клиент вел себя должным образом.

Адвокат, положив руку на плечо Сенталло, уговорил его сесть и шепнул, что не стоит больше открывать рот, дабы не раздражать судью и не осложнять еще больше положение. Расстроенный Людовик вновь погрузился в воспоминания.

Служащие банка Линденманн, как женатые, так и холостяки, имели обыкновение утром и вечером собираться в маленьком кафе на Фриденштрассе, неподалеку от Левенплатц, где все они работали. Ферди здесь буквально царил. Его окружали почитатели, всегда готовые восторгаться каждой остротой. Женатые мужчины восхищались его умением избежать семейного ига, ибо Ферди неизменно уходил из кафе последним, не спеша вернуться к домашнему очагу, где, по его словам, супруга всегда встречала мужа с распростертыми объятиями, счастливая, что к ней вернулся мужчина, вокруг которого крутится так много женщин. Хотя это и не доставляло ему никакого удовольствия, Людовик принуждал себя следовать примеру коллег и смеяться вместе со всеми над шутками Херлеманна, но старался улучить удобный момент и незаметно ускользнуть. Однако тихонько сбежать удавалось редко, поскольку Ферди, заметив, как Сенталло встает, громко оповещал приятелей, что «наш Людовик» наверняка спешит на свидание с девушкой, которая помогает ему облегчить кошелек.

В тот день Сенталло терпеливо ждал, пока Херлеманн закончит рассказ о своем приключении с барышней из Шаффхауса, надеясь наконец спокойно уйти. Однако, когда Людовик направился к двери, официант Арнэн передал ему письмо, сказав, что какая-то женщина, проходя мимо кафе, просила вручить его господину Сенталло. Официант выполнил поручение настолько бестактно, что все присутствующие его услышали. Поднялся невообразимый шум, и пурпурный от смущения Людовик поспешно сунул письмо в карман, в то время как Ферди называл его лицемерным Дон-Жуаном, соблазнившим и покинувшим девушку. Кровь прилила к голове Сенталло, и, чувствуя, что его охватывает гнев – тот гнев, которого он боялся больше всего на свете, молодой человек бросился бежать под насмешливый хохот.

Сердце у Людовика колотилось, в голове царил полный хаос. Он укрылся под деревьями Национальной набережной, почти пустынной в этот час. Сенталло понимал, что чуть не стукнул Херлеманна, и перед глазами снова возникло лицо маленького Тео. Дрожа от страха, Сенталло думал о том, что могло бы случиться, поддайся он гневу. Опять жандармы, тюрьма, а потом улица и нищета… Людовик, словно задыхаясь, ослабил узелок галстука. Он долго смотрел на озеро Четырех Кантонов, на восхитительный пейзаж и вершины Риджи и Пилата вдали. Страх потихоньку отступал. На скамейке рядом устроилась влюбленная пара. Людовик с горечью подумал о собственном одиночестве и вдруг вспомнил о письме – оно все еще лежало в кармане. Сенталло достал его и прежде, чем вскрыть, внимательно осмотрел. Но конверт был самым обыкновенным – из тех, что можно купить в любом писчебумажном магазине. Дрожащими пальцами Людовик распечатал письмо и, сдерживая нетерпение, стал читать как можно медленнее:


«Дорогой Людовик Сенталло.

Я догадываюсь,, что мой поступок может Вас шокировать, но не вижу другого способа привлечь Ваше внимание. Одна из моих подруг работает вместе с Вами у Линденманна, и она рассказала мне, как над Вами издеваются. Но в отличие от нее у меня нет ни малейшего желания смеяться, ибо я тоже несчастна. Надеясь познакомиться с Вами, несколько раз я подходила к банку после работы и, прячась от подруги, шла за Вами до самого дома, до Ранкхофштрассе. Я знаю, как Вы застенчивы, я тоже (хотя это письмо может показаться доказательством обратного), но ведь когда-нибудь надо покончить с этим безвыходным положением, правда? Все это я пишу у себя в комнате, думая о Вас. Итак, дорогой Людовик Сенталло, если, по-вашему, мы можем встретиться, если Вы готовы мне поверить, я буду ждать Вас сегодня в шесть вечера в Веттштейнпарке, на второй скамье слева у входа со стороны Брамбергштрассе. Вы узнаете меня по белой шляпке и «Черному обелиску» Эриха-Марии Ремарка в руке. Так, возможно, до вечера, дорогой Людовик? Это самое искреннее желание той, что отныне готова подписываться

Ваша Дженни.»


Сенталло пожал плечами. Наверняка записка – от Херлеманна и его банды. Скорее всего ее написала одна из служащих. Неужели они считают его настолько глупым, чтобы угодить в такую грубую ловушку? Людовик ни за что не пошел бы на свидание, не вызови его после обеда Энрико Шмиттер. И, пока судья произносил речь, Сенталло снова переживал сцену, происшедшую в кабинете директора персонала.

– Садись, Людовик.

Шмиттср называл Сенталло на «ты», ибо с тех пор, как нашел его и вытащил из нищеты, относился к молодому человеку почти как к сыну.

– Знаешь, я очень горжусь тем, что сумел наставить тебя на путь истинный. Ты хороший парень, Людовик, и все, кому поручено следить за твоей работой, полностью удовлетворены. Я вызвал тебя, чтобы сообщить, что назначаю первым помощником бухгалтера с окладом пятьсот двадцать франков в месяц. Доволен?

– Я бы очень хотел выразить вам всю свою признательность, господин директор, но как?

– Очень просто. Продолжай работать, как ты это делал до сих пор. А теперь, когда ты начнешь получать приличную зарплату, следовало бы подумать и о семейном очаге. В твоем возрасте уже пора. Что ты об этом скажешь?

Людовик, как всегда, пробормотал нечто неопределенное, и Шмиттер счел нужным добавить:

– Я вижу, в этом отношении ты еще не вылечился, а? Послушай, хочешь, мы с госпожой Шмиттер поищем тебе подходящую спутницу жизни? Моя жена наверняка знает немало девушек, которые будут счастливы выйти замуж за хорошего парня. Обдумай мое предложение, а потом возвращайся с ответом.

Спускаясь по лестнице в холл, Сенталло думал, что ему и впрямь надо прибегнуть к помощи Шмиттеров, поскольку у него самого никогда не хватит смелости познакомиться с девушкой. Только что полученное повышение лишь усугубляло одиночество. С какой радостью Людовик сообщил бы приятную новость ожидающей дома подруге! Тут-то ему и пришло в голову, что, возможно, Дженни – вовсе не плод фантазии Херлеманна, а вполне реальное существо. Остановившись на лестнице и цепляясь за перила, Сенталло пытался размышлять логически, но какой-то незнакомый голос как будто кричал в самое ухо, мешая думать, парализуя разум:

– Дженни будет ждать тебя… Неужели ты упустишь такой случай?

Когда он вернулся в свою стеклянную кабину, слегка ошарашенный, словно спросонок, коллеги подумали, что Людовик только что получил от Шмиттера серьезный нагоняй, и многие смотрели на него с сочувствием, ибо в глубине души симпатизировали этому дурню Сенталло. Кто-то даже поинтересовался:

– Что, нелады, старина?

Сенталло лишь вскинул на любопытного затуманенные мечтой глаза и ничего не ответил. Тот пожал плечами и вернулся на место, покрутив указательным пальцем у виска, дабы показать тем, кто наблюдал за этой сценой, что бедняга Людовик еще глупее, чем он предполагал. Совершенно погрузившись в свои грезы, Сенталло ни на что не обращал внимания. Дженни… мираж это или существо из плоти и крови? Могла ли приличная девушка влюбиться в него до такой степени, чтобы пойти на столь трудный шаг? Людовик не понимал, что она в нем нашла, и снова подумал о розыгрыше… Но ему так хотелось верить в существование Дженни… Быть может, она дурнушка? Но какое это имеет значение? Сенталло всей душой мечтал избавиться от одиночества, встретить женщину, которая полюбит его, поймет и вернет веру в себя. Людовик знал, что, если такая удача ему улыбнется, с помощью Шмиттера он сумеет занять важный пост в банке Линденманн. Да, его с удовольствием продвинут, надо только, чтобы он сам этого захотел. Но зачем Сенталло высокое положение, если он обречен на одиночество?

Отбросив сомнения, Людовик незаметно достал из кармана письмо Дженни и, положив среди страниц открытого досье, окинул подозрительным взглядом коллег. Казалось, никто не обращает на него внимания. Людовик убеждал себя, что, задумай Ферди и его приятели всю эту историю, они не спускали бы с него глаз, ожидая реакции. Сенталло перечитал письмо. Каждое слово трогало его сердце. Должно быть, выслушав насмешливый рассказ подруги, девушка почувствовала все его отчаяние и решила, что обрела родственную душу. Людовика окутала волна нежности. Ему не терпелось встретиться с Дженни. Хорошо бы сейчас же обнять девушку, утешить ее, поблагодарить за храбрость и дать клятву, что теперь они вместе устремятся навстречу будущему.

На миг в памяти мелькнуло воспоминание о коварной Аде, словно желая отнять всякую надежду, но впервые в жизни Людовик отогнал видение и даже не почувствовал привычной боли. Кроме того, раз Дженни написала это письмо, значит, в ее жизни нет никого, кто мог бы оспаривать ее у Людовика, как некогда Тео. Тео и его окровавленная голова… Тео и жандармы… Охваченный прежней паникой, Сенталло вцепился в край стола, прикрыл глаза и стиснул зубы, стараясь избавиться от наваждения. Как водолаз, вынырнув на поверхность, жадно глотает воздух, Людовик, очнувшись от кризиса, глубоко вздохнул. И тут ему показалось, что Херлеманн сделал одному из своих обычных сообщников чуть заметный знак. Так эти негодяи все же задумали повеселиться, сыграв с ним жестокую шутку? Вне себя от ярости, Сенталло привскочил с кресла, намереваясь схватить Ферди за галстук и хорошенько вздуть, но, подумав, какой разразится скандал, сдержался – тут даже Шмиттер ничем не смог бы ему помочь. Самое лучшее – ничего не говорить, никак не реагировать, и пусть шутники лопнут с досады, что он не поддался на их удочку. Сенталло снова погрузился в изучение досье. А чтобы наверстать упущенное время, ему пришлось задержаться после работы.


– Осматривавшие вас психиатры пришли к заключению, что вы полностью отвечаете за свои поступки, но в то же время обнаружили склонность к болезненным фантазиям, тенденцию к мегаломании и тягу к импульсивным действиям…

Судья Арнольд Оскар любил набрасывать психологический портрет обвиняемого. И хотя терпеть не мог медицинских экспертов, которые, на его взгляд, слишком часто давали обвиняемым шанс ускользнуть от заслуженного наказания, чувство справедливости не позволяло ему утаить что бы то ни было, могущее помочь или повредить тому, чью судьбу предстоит решать присяжным. Сенталло почти не слушал судью. Как сквозь туман, до него долетали лишь обрывки фраз и отдельные слова. В том числе слово «импульсивный», и молодой человек снова отрешился от происходящего в зале, чтобы вернуться к тому прошлогоднему весеннему вечеру, когда его ждала Дженни.


Может, как раз «импульсивность» и подтолкнула Людовика Сенталло в тот момент, когда в пустынном холле банка пробило семь часов. Он подумал, что, возможно, в эту минуту Дженни ждет его на скамейке в Веттштейнпарке и плачет из-за того, что он не пришел. А вдруг от страха перед насмешниками он, Людовик, пройдет мимо своего счастья? Даже если всего один шанс из сотни, что Дженни действительно существует, разве его не следует использовать? Не сложив досье и покидав их кое-как в стол, Сенталло схватил шляпу и поспешно вышел из банка. Эрни Дюбак окинул его сочувственным взглядом и, отвлекшись от радио, пожелал спокойной ночи. Потом он запер дверь и вернулся к себе в дежурку, думая, что, решительно, бедняга Сенталло не в своем уме.

Когда Людовик, задыхаясь, примчался в Веттштейнпарк, уже пробило половину восьмого. Молодой человек быстро убедился, что на скамейке, где его, возможно, ждала Дженни, уже никого нет. Как потерянный, Сенталло опустился на скамью. Теперь он уже больше не думал о розыгрыше, слишком несчастный, чтобы анализировать правдоподобие этой истории. Людовик не сомневался, что опечаленная Дженни сейчас возвращается домой. Мысль о том, что женщина, которую он знает лишь по имени, женщина, которая его любит, бредет по Люцерну, плача от разочарования, сводила Людовика с ума. Он бормотал бессвязные слова, клял себя, стучал кулаком по спинке скамьи и выглядел настолько безумным, что какая-то пара поспешила отойти подальше. Где теперь искать Дженни? Отсутствие Херлеманна и его сообщников укрепляло Людовика в уверенности, что его не пытались разыграть.

Сунув руки в карманы, равнодушный ко всему вокруг, Людовик медленно спустился к озеру. Как всегда, созерцание не тронутого бризом водного зеркала успокоило ему нервы. Людовику нужна Дженни, и он ее отыщет. Расспросит всех девушек в банке и выяснит, у кого из них есть подруга по имени Дженни. Так он узнает фамилию и адрес. Людовик даже улыбнулся, представив, как удивится девушка, когда он завтра приедет и скажет:

– Прошу прощения за вчерашний вечер, но меня задержали, а я не знал, как вас предупредить…

На следующий день Сенталло пришел на работу первым, и ему пришлось толкаться на улице, пока Эрни Дюбак не открыл двери. Молодой человек тут же встал у входа и начал поджидать сослуживиц, но эти барышни вовсе не торопились и, влетая в банк всего за несколько минут до начала рабочего дня, не успевали даже выслушать Людовика. Ему удалось расспросить лишь двух-трех, но и тс, с удивлением поглядев на Сенталло, заявили, что среди их подруг нет ни единой Дженни. Немного разочарованный, молодой человек решил возобновить расспросы, когда все отправятся на обеденный перерыв. Он ничуть не желал привлекать внимание Ферди Херлеманна – уж тот не упустил бы случая поиздеваться. Но и в полдень все поиски подруги Дженни оказались тщетными. Смирившись с поражением, Людовик, как всегда, пошел в маленькое кафе на Фриденштрассе, решив, что попросит Арнэна описать женщину, передавшую для него письмо. Однако, едва Сенталло переступил порог, к нему обратился Ферди:

– Ну и как, хорошо вчера вечером провели время в Веттштейнпарке?

За вопросом последовал общий взрыв хохота. Людовик застыл на месте, пораженный неожиданным ударом. Меж тем довольный успехом Ферди продолжал:

– Видали б вы нашего Людовика, как он ждал на скамейке свою Дженни! Клянусь, это доставило бы вам немало удовольствия! И после этого он еще станет нас уверять, будто женщины его не интересуют!

Но Сенталло больше ничего не слышал. Мозг его парализовала одна-единственная мысль: Дженни не существует на свете. От безграничного отчаяния на глаза навернулись слезы. Прощай, так страстно желанная подруга, прощайте, малыши – Людовику не суждено с гордостью и умилением смотреть, как вы растете, прощай, чудесное мирное будущее! Молодой человек не отдавал себе отчета, что именно собирается делать. Он медленно подошел к столику Херлеманна. Общее веселье не проникало сквозь пелену отчаяния, отделявшего Сенталло от мира, где все так грязно, злобно и отвратительно, от мира, в котором всяким Ферди дозволено терзать людей, выдумывая несуществующих Дженни… Людовик подошел еще ближе. Его о чем-то спрашивали, но он не слышал. Неожиданно все поняли, что сейчас произойдет что-то очень серьезное, и им стало страшно. Напряженное выражение лица Сенталло встревожило и Херлеманна, но, дабы поддержать свою репутацию, он еще попытался хорохориться:

– Да вы что, Сенталло, перестали понимать шутки?

Но Людовик уже нанес удар.


– …И вы ударили этого несчастного с такой жестокостью, что, не вмешайся другие посетители кафе, вам бы пришлось отвечать за еще более тяжкое преступление, нежели сейчас… Я полагаю, вы признаете этот факт?

– Да, господин председательствующий.

– Будем надеяться, что в ходе процесса вы проявите такую же откровенность… Однако, прежде чем объявить перерыв до трех часов дня, я настаиваю, чтобы вы объяснили господам присяжным, по каким причинам вы напали на своего коллегу Херлеманна?

– Из-за Дженни…

Председательствующий, не сомневаясь, что его слова произведут должное впечатление, поведал присяжным о придуманной Ферди скверной шутке.

– Разумеется, господа, можно только сожалеть, что человек в возрасте Ферди Херлеманна тратит время на выходки, достойные дурно воспитанного школьника, но все же, какой бы грубой ни была шутка, она никак не заслуживала смерти. Меж тем, повторяю, Сенталло чуть не убил шутника из-за девушки, которой вообще не существует в природе. Это верно, не так ли, Сенталло?

– Да, господин судья.

– Тем, кто хорошо меня знает, известно, что я не стал бы настаивать на этом обстоятельстве без особых причин. А потому я еще раз прошу обвиняемого подтвердить нам, что он едва не превратился в убийцу ради несуществующей девушки.

– Да, ваша честь.

– Превосходно. Я попрошу господ присяжных запомнить это уточнение, оно еще сыграет важную роль в дальнейшем.

– Мы считаем нужным подчеркнуть, господин судья, что этой Дженни не существовало в то время! – вмешался адвокат защиты.

Арнольд Оскар изящно взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.

– Прошу прощения, мэтр, но в моем возрасте и с моим опытом очень трудно поверить во внезапную материализацию призрака.

В зале послышались смешки, и очень довольный собой судья объявил перерыв.

ГЛАВА II

Людовик Сенталло остался ждать продолжения дебатов в небольшой комнатке Дворца правосудия под охраной жандармов. Молодой человек отказался от какой бы то ни было еды. Людовик чувствовал, что никто ему не поверит и придется до конца своих дней сидеть в тюрьме за преступление, которого он не совершал. Ему хотелось умереть немедленно и не возвращаться в зал заседаний, где никто не желает принимать во внимание ни одно его слово. А с нежеланием понимать Сенталло столкнулся еще в полицейском участке, куда его привели, арестовав в кафе на Фриденштрассе. Людовику никогда не забыть лиц блюстителей порядка, которые его допрашивали, во что бы то ни стало пытаясь выяснить причины зверского избиения Херлеманна, в то время как Сенталло лишь тупо повторял:

– Это из-за Дженни.

Сначала полицейские и не думали сердиться. И даже комиссар, Феликс Стиллхард, добродушно захохотал.

– Вечно эти чертовы девчонки! – заговорщически подмигнул он. – Ну, мой мальчик, так что она тебе сделала, эта Дженни?

– Я ее никогда в жизни не видел.

Тут-то положение и начало портиться. Сперва полицейские решили, что ослышались.

– Погоди… ты уверяешь, будто даже не знаком с ней?

– Да.

– Ладно, пусть так… И при этом чуть ли не до смерти уходил приятеля из-за этой самой Дженни. Странно, правда?

– Я не хотел, чтобы он издевался над Дженни.

– Но коль скоро ты с ней не знаком, какое тебе дело?

– Я люблю ее.

Отодвинув подчиненных, Феликс Стиллхард встал перед сидевшим на стуле Людовиком.

– Слушай внимательно, мой мальчик. Все присутствующие в этом кабинете могут подтвердить, что я человек не злой и никогда не старался чинить лишних неприятностей тем, кого арестовали на моем участке, даже наоборот… Но я не потерплю, чтобы надо мной издевались, ясно? Иначе я становлюсь сердитым… и очень сердитым… И, уж поверь мне, это вовсе не в твоих интересах! А потому будь осторожен и думай, что говоришь. Ты едва не прикончил своего коллегу Ферди Херлеманна, который сейчас находится в больнице в прескверном состоянии. И все это из-за девушки, так?

– Верно.

– И как ее зовут?

– Дженни.

– Дженни… а дальше?

– Я не знаю.

– Где она живет?

– Нигде.

– Я тебя уже предупреждал: будь осторожнее, Людовик. И второй раз повторять не стану. Итак, где она живет?

– Нигде.

Наступила недолгая тишина. Полицейские наблюдали, как лицо их шефа постепенно приобретает пурпурный оттенок, а на висках вздуваются жилы. Судя по всему, комиссар огромным усилием воли сдерживал обуревавшее его бешенство.

– И ты считаешь нормальным, что эта девушка нигде не живет? – наконец слегка дрожащим от раздражения голосом спросил Стиллхард.

– Да.

– Почему?

– Потому что ее не существует.

Комиссар с размаху отвесил Сенталло пощечину. Казалось, в воздухе щелкнул хлыст. Людовик вскочил. Щека у него горела от боли. Стиллхард поспешно ретировался, а его подчиненные, бросившись на Людовика, с трудом удержали его и снова усадили на стул. В этот момент вошел Энрико Шмиттер…


В пять минут четвертого председательствующий приказал запереть двери зала заседаний. С удовлетворением убедившись, что все уже заняли места, Арнольд Оскар открыл заседание, пригласив первого свидетеля, Энрико Шмиттера. При этом он счел нужным пояснить присяжным.

– Господа, пока мы выслушаем показания господина Шмиттера не о том деле, по которому вам предстоит вынести приговор, а об избиении Ферди Херлеманна, ибо я считаю необходимым предоставить вам исчерпывающие сведения о прошлом обвиняемого, которые, как я надеюсь, помогут вам составить более определенное мнение к тому моменту, когда вам придется решать, виновен ли Людовик Сенталло в ограблении.

Мэтр Ремпье снова вскочил.

– Господин председательствующий, от имени защиты я протестую против такой постановки вопроса, – возмущенно бросил он. – После той истории на моего клиента не подавали никаких жалоб, и напоминание о ней может лишь настроить присяжных против обвиняемого.

Даром, что молодой адвокат – единственный сын Карло Ремпье, Арнольд Оскар не мог допустить, чтобы с ним разговаривали подобным тоном.

– Я считаю своим долгом дать полное представление о ментальности вашего клиента, мэтр. А кроме того, никто не вправе учить меня, каким образом вести процесс, особенно же – молодой человек, еще не родившийся на свет, когда я уже заседал в этом зале! Секретарь, попросите господина Шмиттера занять свидетельское место.

Энрико Шмиттер, мужчина лет пятидесяти, и обликом, и манерами напоминал квакера. Коротко остриженные седые волосы, энергичное лицо, чью суровость смягчал лишь удивительно ласковый взгляд по-детски наивных голубых глаз. По рядам прокатился доброжелательный шепот. Энрико Шмиттер и его жена были из тех, кем гордились все жители Люцерна. Управляющий персоналом банка Линденманн присягнул чуть дрогнувшим голосом. Чувствовалось, что он очень взволнован. Арнольд Оскар, хорошо улавливавший настроения аудитории, поспешил на помощь свидетелю:

– Господин Шмиттер, суду известно, какие тягостные минуты вы сейчас переживаете, и мы считаем своим долгом уверить вас в своем глубоком сочувствии. Весь город восхищается поистине апостольским служением, которое вы ведете уже многие годы. И нам так же мучительно видеть, что порой ваши усилия получают столь недостойное вознаграждение. Знайте, однако, что неблагодарность некоторых ни в коей мере не умаляет всеобщего уважения к вам.

Шмиттер молча поклонился, а помощник прокурора почел за благо присоединиться к мнению председательствующего. А Оскар тем временем продолжал:

– Сегодня утром я рассказал господам присяжным, при каких обстоятельствах вы заинтересовались судьбой Людовика Сенталло и как в течение некоторого времени могли лишь радоваться, что в очередной раз спасли достойного человека. Потом мы перешли к обсуждению эпизода, приведшего к столкновению обвиняемого с его коллегой Херлеманном, эпизода, не повлекшего за собой никакой жалобы (о чем мне только что напомнили, вероятно, опасаясь, как бы я не забыл). В результате вы по-прежнему сохранили доверие к Сенталло и оставили его на службе.

Энрико Шмиттер прокашлялся – у него был очень слабый голос. И все стали слушать, затаив дыхание.

– У нас с женой нет детей, господин председательствующий, и не стану скрывать, что мы глубоко привязались к Людовику. Он, по-видимому, платил нам взаимностью. Я радовался, что избавил от нищеты и деградации молодого человека, который сразу же проявил недюжинные умственные способности и такое рвение в работе, что в прошлом году получил место младшего бухгалтера. К несчастью, в ранней юности с Людовиком произошел случай, наложивший тяжелый отпечаток на все его существование, вызвав панический страх перед женщинами. Из-за болезненной робости Сенталло обрек себя на холостую жизнь, хотя, по его собственным признаниям, мечтал о семейном очаге. Парень так страдал, что мы с госпожой Шмиттер решили познакомить его с хорошей девушкой, которая помогла бы ему создать семью. Именно поэтому, господин председательствующий, скандальная шутка Ферди Херлеманна была непростительной жестокостью. Проведя краткое расследование среди своих служащих, я выяснил, что над Людовиком постоянно насмехались из-за его страха перед женщинами. Поэтому я счел своим долгом пойти в комиссариат и снова помочь Сенталло. И тут, с вашего позволения, мне бы хотелось поблагодарить комиссара Феликса Стиллхарда – выказав человечность и понимание, он согласился отпустить Людовика. Я компенсировал Херлеманну ущерб, оплатил его лечение и предоставил месячный отпуск, но потом посоветовал найти другую работу, полагая, что банк Линденманн не нуждается в услугах такого рода людей. Я также счел необходимым во избежание лишних осложнений перевести Сенталло в наш филиал во Фрибурге, где, должен заметить, он тоже проявил себя наилучшим образом. И через два месяца я вернул Людовика на прежнее место.

– Господин Шмиттер, суд благодарит вас за весьма трогательные показания. Мы снова вызовем вас, когда понадобится уточнить факты, непосредственно предшествовавшие преступлению, в котором обвиняется Сенталло. А потому я попрошу вас не покидать зал.

– Я в вашем полном распоряжении, господин председательствующий.

Помощник прокурора Макс Мартин патетически воззвал к Людовику:

– Сенталло, вы слышали показания своего благодетеля, вы угадали его потрясение и скорбь, а потому, во имя всего прекрасного и доброго, что существует на нашей земле, прошу вас признать свою вину и попросить прощения!

Людовик встал, и все присутствующие в зале напряженно замерли.

– До самого последнего часа я не забуду того, что для меня сделал господин Шмиттер, и благодарю его от всего сердца. Но я никак не могу доказать ему свою признательность, взяв на себя преступление, которого не совершал. Господин Шмиттер, клянусь вам, я невиновен!

– Я тебе верю, Людовик.

– Спасибо, господин Шмиттер.

Мэтр Ремпье, в свою очередь, встал.

– Я тоже благодарю вас, господин Шмиттер, ибо вы лучше, нежели кто-либо иной, знаете Сенталло, и раз уж вы не верите в его виновность, то кто может в нее поверить?

В ярости от ошибки, допущенной им из любви к театральным эффектам, Макс Мартин перешел в контрнаступление:

– Спокойнее, дорогой коллега, спокойнее. Не стоит смешивать чувства и факты. Привязанность нередко вводит нас в заблуждение. И мы докажем, что так оно и было на сей раз!

– Посмотрим!

Председательствующий ударил по столу молоточком, требуя тишины.

– Я попрошу защиту, как и обвинение, не ввязываться в личные ссоры. Мы с господами присяжными сами решим, насколько важны те или иные свидетельства и факты. И никому не дозволено влиять на их решение. Сенталло!

Людовик встал.

– Сенталло, расскажите господам присяжным, что с вами якобы произошло незадолго до ограбления, за которое вам предстоит здесь ответить.

– Ну, пришло время сказок! – проворчал Макс Мартин достаточно громко, чтобы его все услышали.

– Господин помощник прокурора!

– Прошу вас принять мои извинения, господин председательствующий.

Под напускным смирением Мартина чувствовалось, как он рад, что соответствующим образом настроил присяжных. Мэтра Ремпье этот маневр не обманул.

– От имени защиты я протестую против подобных замечаний! – с возмущением воскликнул он. – И…

Но Арнольд Оскар сухо оборвал адвоката:

– Это излишне, мэтр. Суд уже призвал господина помощника прокурора к порядку! Разумеется, эта фраза обвинения не будет фигурировать в стенографическом отчете.

– Тем не менее присяжные ее слышали!

– Не в моей власти, мэтр, тут что-либо изменить, а кроме того, не думаю, чтобы это могло стать поводом к кассации. Итак, с вашего позволения, мы продолжим.

В зале послышались приглушенные смешки, и Макс Мартин, завернувшись в свою пурпурную мантию, чуть ли не мурлыкал от удовольствия: он наконец исправил прежнюю оплошность.

– Мы слушаем вас, Сенталло!

– Дней за пятнадцать до ареста мне снова захотелось прогуляться в Веттштейнпарке.

– Почему?

– Не знаю, господин председательствующий. Возможно, потянуло еще раз взглянуть на место, где я ждал Дженни. Я вошел в парк около половины одиннадцатого и сел на скамейку, где, как я думал когда-то, мне назначили свидание… Я размышлял обо всем, что произошло с того давнего вечера, и не заметил, как кто-то сел рядом. Мало-помалу я стал выходить из охватившего меня оцепенения, и первое, на что упал мой взгляд, – туфельки, туфельки моей соседки. Должен признаться, я почти не обратил на них внимания, но механически скользнул глазами по длинным стройным ногам и платью… И лишь название книги, которую женщина держала на коленях, потрясло меня до глубины души… «Черный обелиск»…

– Минутку, Сенталло… Я напоминаю господам присяжным, что именно это произведение известного немецкого писателя Эриха-Марии Ремарка должна была прихватить с собой несуществующая Дженни – героиня сомнительной шутки, которую сыграл с вами Ферди Херлеманн… Я полагаю, это стоит еще раз подчеркнуть. Продолжайте.

– Внимательно поглядев на соседку, я увидел хорошенькуюулыбающуюся блондинку. А на голове у нее была белая шляпка…

– Опять-таки, как и у Дженни, придуманной Херлеманном?

– Да, господин председательствующий… Это оказалось выше моих сил, и я невольно проговорил: «Дженни…»

– И что же?

– Она ответила: «Да, Людовик».

В зале началось волнение, и председательствующему пришлось строго призвать всех к порядку.

– Короче, Сенталло, если я правильно понял… – Он повернулся к присяжным: – Точнее, если мы правильно поняли, призрак Дженни неожиданно материализовался?

– Да, господин председательствующий!

Помощник прокурора снова не выдержал:

– Как это правдоподобно!

Мэтр Ремпье не остался в долгу:

– Истина часто выглядит не слишком правдоподобно, господин помощник прокурора, но именно ее нам и необходимо выяснить.

– А я утверждаю, что обвиняемый издевается над правосудием, рассказывая нам всякие небылицы!

Арнольд Оскар в очередной раз навел порядок и приказал Сенталло продолжать.

– Дженни сказала, что напрасно прождала в тот вечер, когда назначила мне свидание. Тем не менее до конца осени она упрямо продолжала приходить в парк, а с началом весны снова стала ждать на скамейке.

Один из присяжных попросил разрешения задать вопрос, и председательствующий сразу предоставил ему слово.

– Боюсь, я не совсем понимаю ситуацию, господин председательствующий. Мне казалось, этой Дженни не существует…

– А по-моему, господин третий присяжный, самое разумное – дослушать объяснения обвиняемого, а когда он закончит, вы снова сможете попросить уточнений.

Третий присяжный, слегка смутившись, сел на место, а Сенталло продолжал:

– Она сказала мне: «Это не галлюцинация, Людовик. Я – существо из плоти и крови, и это я написала письмо, которое тогда передал вам официант. Все, что я писала в то время, остается правдой и сейчас. Я люблю вас, Людовик Сенталло, и хочу, чтобы вы тоже полюбили меня». И прежде, чем я успел что-либо сообразить, девушка склонилась ко мне и поцеловала в щеку.

– Фантасмагория, да и только! – возмутился помощник прокурора.

Но Арнольд Оскар поставил его на место.

– Позвольте судить об этом мне одному, а уж вы, будьте любезны, потерпите, пока я дам вам разрешение допросить обвиняемого. Продолжайте, Сенталло.

– Потрясенный и растроганный, я хотел обнять девушку, но она поспешно отстранилась, сказав: «Не раньше, чем вы узнаете правду и простите меня». И Дженни рассказала мне, что услышала о моем существовании от моей коллеги Аннетты Шар, а потом, зайдя за подругой после работы, увидела меня. Зная, что надо мной вечно насмехаются, Дженни почувствовала ко мне симпатию, ибо сама была так же несчастна. Рано потеряв мать и отца, она жила у дяди с тетей. Работала Дженни в ателье «Лауретта и Агнес» на Альпенштрассе и давно мечтала о собственном доме, но только выйдя замуж за человека, которого полюбит.

– И выбрала вас?

– Во всяком случае, так она мне сказала, господин председательствующий.

– Выходит, эта Дженни едва на вас взглянула, как почувствовала, что вы и есть мужчина ее мечты?

– Так она мне сказала, ваша честь.

– И вам это не показалось… странным?

– Человек глубоко несчастный не задает себе подобных вопросов, господин председательствующий.

– Допустим! Но какова же в таком случае связь между Дженни и Ферди Херлеманном?

– Дженни не осмеливалась подойти ко мне и по совету Аннетты Шар решила написать письмо. Его я и получил тогда в кафе. К несчастью, Аннетта Шар, прочитав письмо, рассказала о нем Ферди Херлеманну, а тот вздумал застигнуть нас во время свидания. И только то, что я опоздал, помешало Ферди осуществить свои намерения.

– А после того вечера вы еще встречались с этой Дженни?

– Каждый или почти каждый день.

– В Веттштейнпарке?

– И там, и в Инселипарке, и в Весемлинвальди. А как-то в воскресенье мы ездили на склоны Сонненберга.

– Ив конце концов она назвала вам свою фамилию?

– Да, Дженни Йост.

– А ее адрес?

– Мюльматтштрассе, сто двадцать шесть.

– И Дженни по-прежнему хотела выйти за вас замуж?

– Да, господин председательствующий.

– И она представила вас родным?

– Нет, ваша честь.

– Почему?

– Дженни не очень с ними ладила.

– А вы заходили за ней на работу?

– Нет, господин судья.

– Но разве это не было бы естественно?

– Дженни не хотелось, чтобы о нашей тайне кто-нибудь узнал.

– Весьма романтично… Но почему же вы не упрекнули свою коллегу Аннетту Шар за такой неблаговидный поступок, как чтение чужих писем, а уж тем более – за то, что она потом выболтала все Херлеманну?

– Дженни уговорила меня не делать этого, опасаясь новых насмешек.

– Когда вы видели Дженни в последний раз?

– Накануне того дня, когда меня арестовали. – Где?

– В Веттштейнпарке.

– Вы можете сесть. Прежде, чем я разрешу обвинителю допросить арестованного, мне бы хотелось сообщить господам присяжным, что, невзирая на все наши усилия, никаких следов особы по имени Дженни Йост обнаружить так и не удалось. Директриса фирмы «Лауретта и Агнес» заявила, что в ее ателье никогда не было такой служащей. Все девушки, работающие там, любезно согласились явиться на опознание, но ни в одной из них Людовик Сенталло не признал Дженни Йост. Наконец, добавлю, что на Мюльматтштрассе нет дома номер сто двадцать шесть.

Третий присяжный поднял руку.

– Да, господин третий присяжный?

– Господин председательствующий, я по-прежнему ничего не понимаю. Сначала нам сказали, что эта Дженни – вымышленное лицо, персонаж дурацкой шутки, а теперь обвиняемый описывает ее как вполне реальную девушку. А потому мы бы хотели знать: существует эта Дженни или нет?…

– Представьте себе, господин третий присяжный, что целью настоящего процесса и является либо признать существование Дженни Йост реальным фактом, либо доказать, что эта особа – плод воображения. Ибо, как вы увидите в дальнейшем, вся защита обвиняемого строится на том, что Дженни Йост существует. Стало быть, прошу вас немного потерпеть. Итак, ваши вопросы, господин помощник прокурора.

– С вашего разрешения, господин председательствующий, я бы хотел вызвать свидетелей, непосредственно упомянутых Сенталло. Я имею в виду Аннетту Шар, Ферди Херлеманна и Армена Феннера.

– Согласен. Секретарь, вызовите сюда мадемуазель Аннетту Шар.

Аннетта Шар, особа лет двадцати пяти, элегантно, хотя и несколько вульгарно одетая, вошла, сильно раскачивая бедрами. Появление ее не прошло незамеченным. Мужчины, присутствовавшие на заседании, сочли ее если и не красивой, то по крайней мере достаточно привлекательной. Зато женщины дружно осудили. Как только свидетельница назвала имя и фамилию и присягнула, что готова отвечать без ненависти или пристрастия, Арнольд Оскар приступил к допросу:

– Фрейлейн Аннстта Шар, вы работаете в банке Линденманн машинисткой-стенографисткой?

– Уже пять лет, Ваша честь.

– Вы знакомы с обвиняемым, господином Людовиком Сенталло?

– Он был моим коллегой, Ваша честь.

– Среди ваших подруг есть девушка по имени Дженни Йост?

– Нет, господин судья.

– Приходилось ли вам в то или иное время передавать обвиняемому письмо от какой-нибудь знакомой?

– Нет, господин председательствующий, и я сомневаюсь, чтобы у нас с Сенталло вообще могли быть общие знакомые.

Мэтр Ремпье счел нужным вмешаться:

– Увидев и послушав вас, фрейлейн, я могу лишь поздравить своего клиента с этим обстоятельством!

Прежде, чем оторопевшая от столь неожиданного нападения Аннетт пришла в себя, помощник прокурора поспешил ей на помощь:

– Я не позволю, чтобы подобными грязными инсинуациями пытались дискредитировать свидетелей обвинения!

– Не моя вина, господин помощник прокурора, что ваши свидетели имеют столь сомнительный вид!

Однако Аннетта Шар, уже успевшая прийти в себя, набросилась на мэтра Ремпье:

– Нет, поглядите, это надо ж, какой наглец!

Председательствующий в очередной раз призвал всех к порядку.

– Я ни в коем случае не могу допустить, чтобы настоящее разбирательство превращали в базар. И это касается всех присутствующих! Итак, фрейлейн Шар, вы решительно отрицаете, что знакомы с Дженни Йост и когда-либо передавали от нее письмо обвиняемому?

– Да, господин председательствующий.

– У вас нет вопросов, мэтр? А у вас, господин помощник прокурора? В таком случае, благодарю вас, фрейлейн. Введите господина Херлеманна.

Ферди уже ничуть не напоминал того жизнерадостного остряка, которым так восхищались приятели. Казалось, сама обстановка суда действует на него угнетающе.

– Господин Ферди Херлеманн, я считаю своим долгом поставить вас в известность, что суд глубоко порицает глупую шутку, которую вы позволили себе по отношению к своему коллеге – я имею в виду обвиняемого.

– Я и сам искренне сожалею о ней, господин судья… И, знай я заранее, что три месяца проваляюсь в больнице да еще потеряю работу…

– Не надейтесь разжалобить суд, господин Херлеманн. Но вернемся к тому, что интересует господ присяжных. Откуда взялось письмо, подписанное именем Дженни, которое официант Армен Феннер передал обвиняемому?

– Я сам написал его, изменив почерк, господин судья.

– Вы сочиняли письмо при свидетелях?

– Да, господин судья, при своих коллегах Фельмане и Люнгенбюле.

– Мадемуазель Шар когда-нибудь показывала вам письмо от своей подруги, которое она должна была передать обвиняемому?

– Нет, господин председательствующий.

Свидетелю пришлось выслушать несколько весьма суровых замечаний от мэтра Ремпье (помощник прокурора, чувствуя враждебность аудитории к Херлеманну, не посмел вмешаться), и после этого Ферди отпустили на все четыре стороны. Вызванные после него господа Фельман и Люнгенбюль подтвердили, что письмо с подписью «Дженни» писалось у них на глазах, а Люнгенбюль даже припомнил, что имя «Дженни» они выбрали наугад, полистав киножурнал. Официант Армен Феннер признался, что получил от Ферди Херлеманна монету за то, что он скажет Сенталло, будто получил для него письмо от дамы.

– Больше у вас нет свидетелей, господин помощник прокурора?

– По-моему, я достаточно ясно доказал господам присяжным, что эта Дженни Йост – чистый вымысел!

Мэтр Ремпье вскочил со своей скамьи.

– Разве уже наступило время переходить к прениям, господин председательствующий? Но, должно быть, я ошибся, раз представитель прокуратуры уже начал обвинительную речь?

Молодой адвокат стал всерьез раздражать Макса Мартина.

– Погодите-погодите, дорогой коллега! Во время обвинительной речи я буду еще суровее!

– Это не значит, что вы станете справедливее!

– Я не позволю вам…

– А вы не имеете права позволять или запрещать мне что бы то ни было!

– Господа!

Председательствующий снова застучал молоточком, восстанавливая тишину. Решительно, из малыша Ремьпе может выйти толк, и судья решил сказать об этом его отцу. Жаль только, что парень дебютирует в таком безнадежном деле.

– Может ли защита представить свидетелей, которые бы подтвердили существование Дженни Йост?

– Нет, господин председательствующий.

– В таком случае, я думаю, мы можем перейти к событиям, которые привели Людовика Сенталло на скамью подсудимых. Да, господин третий присяжный?

– Уж простите меня, господин судья, но, в конце-то концов, существует она или нет, эта Дженни Йост?

– Дать вам положительный или отрицательный ответ на этот вопрос для меня означало бы повлиять на ваше решение, выказав пристрастие к той или иной стороне. Следовательно, надеюсь, вы понимаете, что я не могу поступить таким образом. Однако вы слышали свидетелей, вызванных помощником прокурора…

– И они сказали, что Дженни Йост – выдумка!

– …а также заверения обвиняемого…

– …который утверждает, что хорошо знаком с Дженни Йост! Так где же правда?

– Позвольте напомнить вам, что вас пригласили сюда именно для того, чтобы попытаться установить истину.

Все заулыбались. Только третий присяжный, по-видимому, так и не уловил комизма ситуации, ибо он сел на место, сердито ворча.

– Господа присяжные, прошу вас слушать теперь особенно внимательно, ибо мы переходим к наиболее животрепещущему вопросу. Именно на основании того, что сейчас будет сказано, вам предстоит составить определенное мнение и по окончании дебатов решить, виновен ли Людовик Сенталло в ограблении, которое ставится ему в вину, или же невиновен. Итак, Сенталло, двадцать седьмого мая, придя на работу, вы попросили господина Шмиттера принять вас?

– Да, господин председательствующий.

– Прошу вас, господин Шмиттер, не могли бы вы вернуться на свидетельское место?

Энрико Шмиттер снова предстал перед Арнольдом Оскаром.

– Господин Шмиттер, мне бы хотелось, чтобы присяжные из ваших собственных уст услышали, какой разговор произошел в то утро между вами и обвиняемым.

– Что ж… Как только я вошел к себе в кабинет, моя секретарша Паула Коллер предупредила, что звонил Сенталло и просил его принять. Я его тут же вызвал, полагая, что возникли какие-то сложности с бухгалтерией. Однако дело оказалось совсем не в этом. Впрочем, я должен подчеркнуть, что меня сразу поразил вид Людовика.

– А не могли бы вы уточнить, чем именно?

– Я всегда знал его как спокойного, уравновешенного и очень грустного молодого человека. Но в то утро Людовик буквально сиял. С блестящими от радости глазами он стал лихорадочно рассказывать мне, что наконец встретил девушку своей мечты. Людовик описывал мне Дженни Йост с таким трогательным пылом… в таких лестных выражениях… и просил разрешения представить мне свою избранницу в следующее воскресенье. Не сомневаясь, что жена только обрадуется, я пригласил Сенталло поужинать у нас вместе с невестой.

– Вы хотите задать вопрос, мэтр?

– С вашего позволения, господин судья, я бы попросил господина Шмиттера сказать нам, считает ли он моего клиента психически здоровым?

– Вы слышали вопрос, господин Шмиттер?

– Ну, разумеется, мэтр, я совершенно уверен, что Людовик в здравом уме.

– В таком случае, каким образом вы можете объяснить, что молодой человек просил у вас разрешения представить девушку, которой, если верить обвинению, не существует в природе?

– Я ничего не объясняю, мэтр, а просто передаю то, чему был свидетелем.

– Прекрасно, господин Шмиттер, благодарю вас за ответ.

Макс Мартин, не желавший допустить, чтобы противная сторона набирала очки, немедленно вмешался:

– Вполне можно предположить, мэтр, что Сенталло, давно задумав и подготовив преступление, тщательно разработал сценарий.

– Какое преступление, господин помощник прокурора? Все собранные факты красноречиво свидетельствуют об одном: мой клиент никоим образом не мог предугадать, что ему придется заменить охранника, сопровождающего фургон с деньгами. Это вовсе не входит в его обязанности, и, принимая приглашение господина Шмиттера, Сенталло, как и все прочие, понятия не имел, что охранник неожиданно выйдет из строя.

Логика адвоката произвела впечатление, и Макс Мартин не знал, что возразить, мысленно кляня себя за то, что так глупо предоставил защите случай блеснуть, ибо этот момент и был наиболее слабым местом обвинения. Счастье еще, что эту Дженни Йос так и не удалось обнаружить… Не желая оставлять присяжных под впечатлением от слов мэтра Ремпье, Арнольд Оскар снова вернулся к Энрико Шмиттеру.

– И что же произошло во время вашего разговора с Сенталло, господин Шмиттер?

– Ну… Людовик уже собирался уходить, как вдруг секретарша передала мне телефонное сообщение от доктора Лея, который пользует наш персонал. Врач предупредил, что наш охранник Рудольф Шауб должен соблюдать постельный режим – он упал с лестницы и не исключена возможность внутренних повреждений. Лей считал своим долгом отправить Шауба в клинику на обследование.

Защитник не преминул подчеркнуть, что несчастный случай произошел после того, как Сенталло попросил Шмиттера его принять, и, следовательно, Людовик не мог знать о нем заранее. В свою очередь, Макс Мартин попросил свидетеля высказать свое мнение о Шаубе.

– Этот человек служит у нас пятнадцать лет, я ему полностью доверяю и ни разу не имел случая в чем-либо упрекнуть.

– А каковы последствия несчастного случая?

– К счастью, все обошлось благополучно, и, пролежав несколько дней, Шауб смог вернуться к работе. Он не только охранник, но и второй шофер.

– Господин Шмиттер, обвиняемый сам предложил вам заменить Шауба? – спросил Арнольд Оскар.

– Вовсе нет! Я попросил его об этом как о личной услуге, поскольку никого другого просто не оказалось под рукой.

В этот момент мэтр Хюг впервые за все время поднял руку. Судья, ненавидевший адвоката за полное презрение к дисциплине, не упустил такого случая его поддеть.

– Ага! У представителя общественности возник вопрос! Поскольку сегодня мы очень мало слышали господина Хюга, я с удовольствием предоставлю ему слово.

– Если я и не вмешивался в обсуждение до сих пор, господин председательствующий, то исключительно из нежелания сотрясать воздух. Кроме того, банк Линденманн, чьи интересы я представляю, весьма мало заботят любовные дела обвиняемого, независимо от того, реальны они или воображаемы, а если я ошибаюсь, сегодня только об этом и шла речь.

– Следует ли мне из этого заключить, мэтр, что вас не устраивает моя манера вести процесс?

– Мое мнение совершенно не важно, господин председательствующий. Просто теперь, когда мы наконец подошли к проблеме ограбления, мне бы хотелось попросить господина Шмиттера объяснить, по каким причинам он выбрал именно Сенталло.

– Во-первых, я полностью доверял Людовику, а во-вторых, из-за его редкостной физической силы.

– И такая крупная сумма всегда перевозилась регулярно, в определенный день? – осведомился судья.

– Да, в предпоследний день каждого месяца, чтобы вовремя выплатить жалование служащим Швейцера на Трюльхоштрассе.

– Мы не станем больше отнимать у вас время, господин Шмиттер. Господа присяжные, слушания продолжатся завтра. Заседание откроется ровно в десять часов утра.

ГЛАВА III

В то утро господин главный судья пребывал в самом мрачном настроении. В ходе дебатов он намеревался одержать сокрушительный реванш над дерзким мэтром Хюгом, но чувствовал, что на сей раз процесс не желает идти по обычном; сценарию, когда каждое действующее лицо, отыграв роль, исчезает со сцены, а присяжные уходят совещаться в особый зал вместе с судьей, и тот, ненавязчиво намекнув, в чем состоит их долг, подсказывает желательное решение.

Судья понимал, что эта история с существующей и в то же время не существующей девушкой смущает присяжных, и третий из них, туповатый, но честный и наивный парень, несомненно, лишь наиболее откровенно выражает общую растерянность и смятение умов. Неужели дело идет к оправдательному вердикту, которого не одобрит ни один житель Люцерна, а банк Линденманн никогда не простит ему, Арнольду? Подобное заключение присяжных было бы для Оскара личным оскорблением, поскольку сам он не сомневался в виновности Людовика Сенталло и отказывался хоть на секунду поверить сказке о Дженни Йост, порожденной изобретательным воображением Херлеманна и якобы встречавшейся с обвиняемым. Всю жизнь судья отличался последовательностью и непоколебимым прагматизмом, а потому ненавидел все, что не укладывалось в логические схемы. Первоначальное равнодушие к Сенталло постепенно, незаметно для него самого, перерождалось в сердце Арнольда Оскара в скрытую враждебность. Он не позволит какому-то лгунишке набросить на его карьеру позорное пятно безосновательного оправдания!

Во время третьего заседания зал был так же полон, как и накануне, но судья, даже не потешив самолюбие столь приятным для его глаз зрелищем, немедленно вызвал на свидетельское место охранника Рудольфа Шауба. Тот подробнейшим образом рассказал о своем трагическом падении с лестницы в цокольном помещении банка. А все – из-за скользкой ступеньки и новых подметок у башмаков! Короче, охранник кубарем скатился вниз и не смог встать без посторонней помощи. Каждое движение причиняло Шаубу такую боль, будто его стегали бичом, а потому пришлось попросить доктора Лея передать господину Шмиттеру, что сегодня на него не стоит рассчитывать и охранять фургон с зарплатой служащих фирмы Швейцера придется кому-то другому.

Арнольд Оскар еще раз попросил Энрико Шмиттера вернуться на свидетельское место и сообщить присяжным, кто знал о размерах перевозимой суммы.

– Господин председательствующий, кроме меня и господ Линденманн, в курсе дела был, естественно, главный кассир Гуго Вернер, старший бухгалтер Лукас Шсппи и его первый помощник Людовик Сенталло. Одним словом, все, кто по долгу службы обязаны контролировать передвижение таких крупных капиталов.

Судья счел, что очень неплохо поработал, указав присяжным, что обвиняемый знал об огромности суммы, оказавшейся на его попечении. Не желая отвлекать их от столь важного момента, Оскар немедленно вызвал шофера Альдо Эрланге-ра – главного свидетеля обвинения.

Эрлангер, молодой парень, не достигший еще и тридцати лет, высокий и ладный, с первого взгляда привлек всеобщие симпатии.

– Вас зовут Альдо Эрлангер, и вы поступили на службу в банк Линденманн семь лет назад? Вы отвечаете за автомобильный парк, водите личную машину директора персонала и ту, в которой перевозят крупные денежные суммы?

– Верно, господин председательствующий.

– Расскажите нам, что произошло между вами и обвиняемым в часы, предшествовавшие ограблению.

– Узнав о несчастном случае с Шаубом, я стал думать, кто его заменит. Надо сказать, что мне вообще-то не особенно нужен помощник – я и сам достаточно силен и не боюсь никаких гангстеров, тем более, что в наших краях вооруженные налеты – штука довольно редкая. Но мне позвонил сам господин Шмиттер и сообщил, что Шауба заменит Людовик Сенталло. Я этого Сенталло не знал толком. Сами понимаете, со всеми не перезнакомишься, а между нашими службами вообще нет ничего общего. Но какая разница, он или другой, верно? Нам предстояло выехать в пятнадцать часов. Потому как, должен вам сказать, такого рода перевозки у нас хронометрируются, как движение поездов. Маршрут намечается заранее, и мы не имеем права от него отступать, кроме, конечно, особой необходимости. Но в таких случаях я обязан докладывать господину Шмиттеру о причинах изменения пути следования. В четырнадцать тридцать деньги погрузили в фургон, заперли дверцы, и я сел на водительское место. В четырнадцать пятьдесят пять открыли ворота на Лсвенплатц, и как раз, когда пробило ровно три, примчался Сенталло. На парне лица не было. Я рванул с места, когда он усаживался рядом. Едва мы выехали со двора, Сенталло сказал:

– Эрлангер, я прошу вас оказать мне огромную услугу. Моя невеста попала в аварию… Возможно, она сейчас при смерти… Меня предупредили по телефону. Умоляю вас, Эрлангер, заедем сначала к ней.

Разумеется, господин судья, я сначала отказался. Распорядок у нас очень строгий, а я вовсе не хотел потерять место. Но что поделаешь… доброта порой берет верх над рассудком… Отчаяние Сенталло меня потрясло, господин председательствующий. Я не могу видеть, как плачет мужчина, особенно здоровяк вроде Сенталло. Уж чего там, у меня вся душа переворачивалась! Ну, я и спросил, где раненая. Он ответил, что в Хинтер-Штейнбрюке, Шенхейтштрассс, пятьдесят три. Пришлось бы сделать слишком большой крюк. И я пообещал заехать на обратном пути. Но Сенталло это не устроило.

– А вдруг она умрет, пока мы доедем, Эрлангер? У вас есть жена?

– Нет.

– Но, будь вы женаты, что бы вы сделали, узнав, что ваша жена – при смерти?

– Черт возьми, почему же вы не попросили вас заменить?

– Мне позвонили в тот самый момент, когда я бежал к нам. Послушайте, Эрлангер, если, приехав, я найду Дженни мертвой, клянусь вам, я прострелю себе голову!

Сенталло взял револьвер, который охраннику выдают на время таких перевозок. Я не сомневался, что он исполнит угрозу. Я добрый христианин, господин судья, и от одной мысли, что этот человек может убить себя отчасти и по моей вине, мне стало не по себе. Я стоял перед выбором: либо нарушить регламент со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо до конца жизни терзаться угрызениями совести, что мог спасти человека, но не сделал этого.

– И вы ни на секунду не вспомнили о том, что везете?

– Нет, господин судья. Я не первый раз перевозил деньги, и никогда не случалось ни малейших неприятностей.

– А то, что Сенталло, быть может, ломает комедию, вам тоже не пришло в голову? – осведомился мэтр Хюг.

– Абсолютно нет. И, если хотите знать мое мнение, Сенталло переживал совершенно искренне!

Вмешался помощник прокурора.

– Дальнейшее покажет, что его печаль была по меньшей мере неоправданна.

– Знай мы будущее наперед – никто никогда не делал бы ошибок! – отозвался адвокат защиты.

Арнольд Оскар вернулся к Эрлангеру:

– Так вы решили уступить мольбам своего спутника?

– Увы, да, господин судья. Уже на Мюзегштрассе я сдался. Узнав о моем решении, Сенталло поцеловал мне руку, клянясь, что теперь я могу требовать от него что угодно. Я был страшно смущен, господин судья, и, должен признаться, растроган. И вот, чтобы скрыть волнение, я попробовал отшутиться и сказал, мол, коль скоро его Дженни останется жива, пусть пригласит меня на свадьбу вместе с подружкой.

– Ладно. Возвращайтесь на место, но скоро я вас снова вызову. Сенталло!

– Да, господин председательствующий?

– Вы можете что-нибудь возразить против показаний Лльдо Эрлангсра?

– Нет, ваша честь.

– Мы не станем больше задерживаться на этом эпизоде Однако вам бы следовало сообщить господам присяжным, каким образом вас предупредили о несчастном случае с Дженни Йост. Да, господин третий присяжный?

– Так все-таки она действительно существует, эта Дженни Йост, господин председательствующий?

Арнольд Оскар так разозлился, что утратил свойственную ему невозмутимую корректность.

– Повторяю вам еще раз, что не имею об этом ни малейшего понятия. И это вам надлежит разобраться, есть она или нет!

– Но я-то с ней не знаком! И даже не слыхал об этой девушке, пока не пришел сюда!

– Господин старшина присяжных!

– Да, ваша честь?

– Суд был бы вам весьма благодарен, если бы вы использовали ближайший перерыв, чтобы объяснить своим коллегам, в чем именно заключаются их обязанности.

– Слушаюсь, господин председательствующий.

– Благодарю вас. А теперь, Сенталло, мы вас слушаем.

– Я сидел у себя в кабинете, собираясь поработать, пока не придет время сопровождать Альдо Эрлангсра, как вдруг, в последний момент, когда я уже складывал досье, телефонистка предупредила, что мне звонят из города. Незнакомый мужской голос спросил, действительно ли я Людовик Сенталло, первый помощник главного бухгалтера банка Линденманн. Получив утвердительный ответ, мой собеседник представился как Якоб Эгли, сказал, что живет на Шенхейтштрассе в Хиндер-Штейнбрюке, в доме пятьдесят три и сейчас в его квартире находится раненая девушка. Какой-то водитель сшиб ее на дороге и умчался, даже не остановившись. Врач, осмотрев раненую, заявил, что она в таком тяжелом состоянии, что пока о перевозке в больницу даже речи быть не может. Несчастная была в полном сознании и просила немедленно предупредить Людовика Сенталло, чтобы он приехал как можно скорее, если хочет попрощаться с ней перед смертью. Девушка назвалась Дженни Йост. Передав поручение, Якоб Эгли добавил, что ждет господина Сенталло у себя, поскольку несчастный случай произошел чуть ли не у самой двери его дома. С этой минуты, господин председательствующий, я думал лишь о Дженни и о том, что, быть может, она сейчас умирает, а потому стал умолять Эрлангера отвезти меня к ней.

– У вас вопрос, мэтр Хюг?

– Сенталло, почему вы сразу же не сообщили о своем горе господину Шмиттеру? Зная, как тепло он к вам относится, разве вы не вправе были бы ожидать понимания и самой искренней помощи?

– Боюсь, я просто вообще ничего не соображал в тот момент – все мои мысли занимала умирающая Дженни. В голове вертелось лишь, что у порога меня ждет готовая машина… Даже секундное промедление могло бы стать фатальным, вот я и помчался к Эрглангеру…

– Однако нам описали вас как человека хладнокровного, уравновешенного и здравомыслящего, – подчеркнул помощник прокурора. – Таким образом, подобная паника либо совсем необъяснима, либо, напротив, объясняется очень просто: вы не желали ехать иначе, чем с Эрлангером и огромной суммой, лежавшей в фургоне!

Мэтр Ремпье не мог оставить выпад без ответа.

– Позволю себе заметить господину обвинителю, что любой человек, которому случалось терять близких, испытывает такую тревогу, что практически не способен рассуждать. И меня весьма удивляет, что господин помощник прокурора, с его опытом и известной всему Люцерну репутацией, не понимает столь элементарных вещей или же делает вид, будто не понимает, ибо возложенная на него задача, по-видимому, выглядит все сложнее…

– Оставьте свои предложения при себе, мэтр Ремпье!

– В таком случае, воздержитесь от несправедливых замечаний!

Арнольд Оскар снова прервал эту словесную дуэль.

– Господа, еще не время для перекрестного допроса!… Итак, Сенталло, вы поехали с Эрлангером и уговорили его изменить маршрут. А что случилось дальше?

– Квартал выглядел довольно пустынным, и мы с большим трудом отыскали Шенхейтштрассе – узенький проулок среди садов. Ехать было очень неудобно, и я предложил Эрлангеру подождать, а сам побежал искать дом Якоба Эгли пешком. Прежде, чем я добрался до номера пятьдесят три, очаровательного маленького коттеджа, пришлось пробежать добрых несколько сотен метров. Дверь открыла какая-то старушка, которая, очевидно, ни слова не поняла из моих объяснений. Несмотря на терзавшее меня нетерпение, мы довольно долго препирались, но в конце концов я убедился, что никакого Якоба Эгли здесь нет, и не только в этом доме, но и вообще в округе. И о несчастном случае тоже никто слыхом не слыхивал.

– Короче, вы поняли, что вас обманули?

– Да, господин председательствующий.

– И какова же была ваша первая реакция?

– Огромное облегчение, Ваша честь. Ведь это значило, что с Дженни не случилось никакой беды!

– И вы не задумались о причинах столь зловещего розыгрыша?

– Потом – да, Ваша честь, но я не понимал, в чем тут дело.

– И вам ни на секунду даже в голову не пришло, что вас просто-напросто хотели увести подальше от фургона?

– Нет, господин председательствующий.

– Но теперь вы пришли именно к такому заключению?

– Да, Ваша честь.

– А почему жертвой избрали именно вас?

– О, я не думаю, чтобы метили лично в меня. Их интересовал сопровождающий как таковой. Будь на моем месте Шауб, я уверен, придумали бы другой способ помешать ему охранять Эрлангера.

– И как, по-вашему, приблизительно сколько времени вы отсутствовали? – снова спросил мэтр Хюг.

– Около двадцати минут.

– Иными словами, у ваших врагов или… сообщников – заботу найти подходящее определение я оставляю господам присяжным – короче говоря, у них было достаточно времени совершить свое бессовестное дело. Либо им сопутствовала невероятная удача, либо это вам крупно не повезло… Подобные крайности часто совпадают и всегда возбуждают подозрения. Нет-нет, мэтр Ремпье, не стоит на меня сердиться, это так… рассуждение вообще…

По требованию председательствующего свидетельское место снова занял Эрлангер.

– Будьте любезны, расскажите господам присяжным, что произошло, когда Сенталло, бросив вас, убежал в глубь Шенхейтштрассс.

– Он оставил мне револьвер, но я испытывал легкое беспокойство – не то, чтобы я думал о возможности нападения, но чувствовал себя виноватым и ожидал серьезного нагоняя от господина Шмиттера. Время шло, а Сенталло все не появлялся, и я вышел из машины. Признаюсь, с моей стороны это было непростительной ошибкой. Едва я оказался снаружи, как сзади на меня напали. Я стал отбиваться, но нападавший был намного сильнее. Однако я и сам я довольно крепкий малый. Потом меня чуть не задушили, сунув в рот что-то вроде огромного куска ваты, а больше я ничего не помню.

– Вас усыпили хлороформом. А теперь слушайте меня внимательно, Эрлангер. Напоминаю, что вы дали присягу и лжесвидетельство имело бы для вас самые тяжкие последствия. Скажите нам, не заметили ли вы какой-нибудь мелочи, которая могла бы дать вам представление о личности нападавшего?

Эрлангер явно смутился. Прежде чем ответить, он искоса поглядел в сторону обвиняемого.

– Отбиваясь, я видел ногу того типа… и на нем были точно такие же брюки, как на Людовике…

По залу прокатилась волна оживления – суд подошел к основному пункту обвинения. Мэтр Ремпье попытался парировать удар:

– Мой клиент, господин председательствующий, покупает готовую одежду в магазине, а потому носит то же, что и все прочие…

– Несомненно, мэтр, несомненно. Скажем, это всего лишь еще одно совпадение. Как вы уже не раз подчеркнули, Эрлангер, вы человек крепкий и выносливый. Значит, справиться с вами мог лишь еще более сильный мужчина… обладающий в этом отношении возможностями намного выше средних. Например, вроде вашего клиента, мэтр. Я знаю, это тоже, конечно, совпадение… Но уж очень их много. Благодарю вас, Эрлангер, вы можете вернуться на место. Сенталло, как вы поступили, увидев, что Эрлангер спит, а фургон опустел?

– Я убежал, господин председательствующий.

– Почему?

– Потому что я испугался. То, что Дженни не оказалось в доме на Шенхейтштрассс, что я уговорил Эрлангсра изменить маршрут, – все указывало на мою вину. И я не видел ни единого шанса доказать, что я ни при чем.

Помощник прокурора не стал упускать возможности нанести новый удар.

– Приношу подсудимому благодарность за то, что он заранее согласен с выводами моей обвинительной речи.

Ответная реплика защиты не произвела сильного впечатления:

– Вот уж не думал, что обвинение нуждается в помощи обвиняемого.

Мэтр Хюг, не обращая внимания на перепалки коллег, продолжал гнуть свою линию:

– А могу я узнать, получил ли Альдо Эрлангер взыскание от управляющего персоналом банка?

Шофер с места ответил, что его на три месяца отстранили от работы, а теперь снова приняли в гараж банка, но с большим понижением в должности. Выслушав объяснения Эрлангера, Арнольд Оскар продолжил дебаты:

– И куда же вы побежали, Сенталло?

– Домой, ваша честь. Я побросал вещи в чемодан, поймал такси и поехал на вокзал. Там-то меня и арестовали, когда я покупал билет в Баль.

– Я полагаю, инспектор Франц Вертретер находится здесь, в зале?

Названный поднял руку.

– Подойдите к барьеру, инспектор.

Франц Вертретер, худощавый мужчина среднего роста, но удивительно гармонично сложенный, выглядел не старше тридцати пяти лет.

– Это вы, инспектор, арестовали Сенталло?

– Да, Ваша честь.

– И как это произошло?

– Один из прохожих, обнаружив Эрлангера, позвонил к нам в управление, на Обергрюндштрассе. Я находился как раз там и помчался на место. Нам удалось более-менее привести шофера в чувство, чтобы он в общих чертах рассказал о происшествии. Я сразу подумал о его исчезнувшем спутнике. Эрлангер назвал его имя и фамилию. Я немедленно позвонил в банк и узнал адрес парня. Однако, пока я добирался на Ранкхофштрассе, тот уже удрал. А на вокзал я поехал скорее для очистки совести, потому что так полагается по правилам. Я не располагал даже описанием разыскиваемого, но с первого взгляда понял, что это тот, кого я ищу. Сенталло дрожал и выглядел очень испуганным. То и дело он с тревогой озирался по сторонам. Когда я взял его за руку, парень издал что-то вроде стона, и я даже подумал, как бы он не хлопнулся в обморок. Сенталло безропотно последовал за мной на Обергрюндштрассе, где я и приступил к допросу. Он рассказал ту же версию событий, что и сейчас, на процессе. Несмотря на самые тщательные розыски, нам не удалось обнаружить ни малейших следов этой Дженни Йост или хотя бы получить подтверждение таинственного телефонного звонка, поскольку в банке фиксируются только разговоры по внутренним линиям.

Мэтру Ремпье показалось, что инспектор испытывает к его клиенту некоторую симпатию, и он рискнул задать довольно опасный вопрос:

– Инспектор, вы один из тех, кто много времени провел с Людовиком Сенталло. Как, по-вашему, он виновен?

– Мое личное мнение к делу не относится, мэтр. Важно лишь то, что я в состоянии доказать.

Макс Мартин воспользовался случаем отдать должное полиции Люцерна, в беспристрастии представителей коей, по его словам, обвинение никогда не позволило бы себе усомниться. А как всегда практичный мэтр Хюг поинтересовался, не удалось ли обнаружить, куда исчезли украденные деньги.

– Увы, ни намека, мэтр. Мы обыскали комнату Сенталло снизу до верху, но ничего не нашли, как, впрочем, и в его чемодане.

– Как вы считаете, он успел бы спрятать деньги по дороге домой?

– Я опять-таки вынужден заметить, что мое личное мнение не важно, поскольку я все равно не мог бы указать тайник. Добавлю, что, по сведениям, полученным из банка, сумма поступила туда слишком поздно и номера не переписали.

– Да, – вздохнул мэтр Хюг, садясь на место, – нам и в самом деле крупно не повезло во всей этой истории…

Арнольду Оскару хотелось с блеском закончить утреннее заседание.

– Инспектор, это вы открыли чемодан Сенталло и исследовали его содержимое? – осведомился он.

– Да, Ваша честь, в присутствии двух моих коллег, которые впоследствии подписали протокол.

– И что вы обнаружили в чемодане?

– Кое-какие туалетные принадлежности, немного белья, пару ботинок и…

– Да?

– И ватный тампон, пропитанный хлороформом.

На сей раз судье не без труда удалось навести относительный порядок в зале.

– Сенталло, если вы невиновны, то как можете объяснить наличие в вашем багаже предмета, который я назвал бы… орудием преступления?

– Я не могу этого объяснить, Ваша честь, потому что сам не понимаю…

– Вы, вероятно, догадываетесь, что подобный ответ вряд ли удовлетворит господ присяжных?

– Мне больше нечего ответить.

Обвинитель ликовал.

– Вечно вы ничего не можете объяснить, Сенталло. Дженни Йост то появляется, то исчезает, и вы не знаете, каким образом. Вас зовут к умирающей, но вы никого не находите на месте и не в состоянии проанализировать причины столь странного фарса. На человеке, усыпившем шофера, был такой же костюм, как на вас, но вы лишь ссылаетесь на совпадение. Доказательство вашего преступления находят в вашем же чемодане, а вы делаете вид, будто понятия не имеете, как оно туда попало. Должен вам заметить, это не самая лучшая система защиты.

– Тем, кто невиновен, труднее всего защищаться, мэтр! – заметил мэтр Ремпье.

– Надеюсь, дорогой коллега, вам удастся убедить в этом господ присяжных!

– Не беспокойтесь, я сделаю все, от меня зависящее!

Наступило время сделать перерыв, и судья в последний раз обратился к обвиняемому:

– Сенталло, если вы признаете свою вину, то, я думаю, господа присяжные учтут ваше прошлое и проявят снисхождение, особенно, если вы скажете, куда девали деньги. Так что подумайте!

– Я не виновен, ваша честь, и понятия не имею, где деньги. Знаю одно: я их в глаза не видел.

– Как хотите. Прения закончены. Перерыв продлится до пятнадцати часов ровно, и тогда мы выслушаем обвинительную речь господина помощника прокурора.

В Люцерне очень много говорили о постоянных стычках обвинения и защиты на процессе Сенталло, и они волновали обывателей даже больше, нежели судьба парня, обвиняемого в похищении крупной суммы, по сути дела, целого состояния. Похоже, зевак, уже с часу дня толпившихся у дверей Дворца правосудия, больше всего занимала предстоящая словесная дуэль. Макс Мартин демонстрировал несколько старомодное красноречие, все еще трогавшее тех, кому перевалило за сорок. В то же время благодаря намеренной несдержанности Арнольда Оскара прошел слух, что сын старика Ремпье, представитель нового поколения, не поддается ораторскому искусству собрата и не желает уступать без борьбы. Впрочем, знатоки уверяли, что суховатая точность и методичность мэтра Хюга окажут неоценимую помощь обвинению и сделают схватку слишком неравной. Судья не мог сдержать радостного трепета, когда, войдя в зал, где мгновенно наступила почти столь же благоговейная тишина, как в кафедральном соборе, узрел среди присутствующих самых видных граждан Люцерна. Значит, весь цвет города явился присутствовать на спектакле, главным режиссером которого себя чувствовал он, Арнольд Оскар!

Макс Мартин не посрамил своей репутации. Блестящая образность, смелые метафоры, романтический пыл и при этом – теплый, волнующий голос, над которым, как знал весь город, долго трудились лучшие преподаватели драматического искусства. С поистине патетическим негодованием Мартин говорил о неблагодарности Сенталло по отношению к господину Шмиттеру, а клеймя тех, кто хочет обогатиться, не прилагая к тому ни труда, ни терпения, он не жалел яду и желчи. Зато о Дженни Йост адвокат рассуждал с глубокой иронией, не забыв к месту упомянуть о призраке Белой Дамы. Главный обвинитель описывал Людовика Сенталло как человека очень умного и достаточно ловкого, чтобы подготовить превосходную мизансцену. С точки зрения Мартина бредовые объяснения подсудимого – лишь хитрый тактический ход, придуманный только для того, чтобы совершенно запутать и сбить с толку присяжных. Но он, Макс Мартин, умоляет последних не попадаться в расставленные сети. В конце концов, какая разница, существует Дженни Йост или нет? Главное, на что следует обратить внимание суду, – это кусочек ваты с хлороформом, найденный в чемодане Сенталло, ибо эта улика лучше, нежели что-либо иное, указывает на автора преступления. Заканчивая свою речь, Макс Мартин потребовал для Сенталло пожизненного заключения.

Сменивший эмоционального помощника прокурора общественный обвинитель сначала произвел довольно неприятное впечатление – уж слишком сухо он говорил. Однако постепенно чисто деловой подход к процессу мэтра Хюга покорил аудиторию, сумевшую в конечном счете оценить его более суровое и простое красноречие. Отбросив досужие рассуждения, адвокат проследил всю историю шаг за шагом. Он тоже не верил выдумкам и не придавал особого значения неуловимой Дженни Йост. Хюга интересовало лишь одно: исчезновение крупной суммы денег, нанесшее весьмачувствительный удар заведению, само существование которого является важной частью истории экономического развития Люцерна. Адвокат высказал твердую уверенность, что Сенталло решил заплатить несколькими годами тюрьмы за богатство в дальнейшем и, взвесив все за и против, счел недолгую отсидку не слишком дорогой платой за будущее благоденствие на приобретенные неправедным путем деньги. В заключении мэтр Хюг просил господ присяжных нарушить столь чудовищные расчеты и проявить должную суровость, дабы навсегда отбить охоту у тех, кому вздумалось бы, последовав примеру Сенталло, создавать в их городе климат, до сих пор свойственный в основном разве что Чикаго.

К тому времени, когда, наконец, поднялся мэтр Ремпье, шансы Людовика Сенталло котировались уже очень невысоко. У молодого адвоката хватило сообразительности не пытаться вступать в соревнование с Максом Мартином на его территории. Не обладая ни темпераментом, ни опытом последнего, он лишь заранее обрек бы себя на провал. А потому мэтр Ремпье спокойно проанализировал все аргументы противной стороны. Кроме того, он обрисовал характер своего клиента, объяснил происхождение его комплексов и, особо остановившись на том, что сам же главный обвинитель назвал подсудимого человеком умным, мэтр Ремпье показал, насколько глупо выглядит все поведение Сенталло, если признать его виновным. Так, если бы Дженни Йост действительно не существовало, некоторые поступки Людовика выглядели бы совершенной нелепостью. Наконец, адвокат заявил о своей глубокой уверенности в том, что Сенталло не виновен, что он стал жертвой чудовищной махинации, и живейшим образом посоветовал полиции провести расследование в этом направлении и с куда большим рвением, чем до сих пор. Адвокат, впрочем, признал, что не понимает, откуда взялся в чемодане Сенталло пропитанный хлороформом тампон, но высказал твердое убеждение, что это лишь еще одна хитрость тех, кто задумал сделать Сенталло козлом отпущения. Мэтр Ремпье просил господ присяжных хорошенько подумать, прежде чем принять решение, не дать ввести себя в заблуждение мнимой очевидностью вины подсудимого и в конце концов потребовал полного оправдания и немедленного освобождения своего клиента.

По общему мнению, мэтр Ремпье держался прекрасно. Он проявил несомненный талант, который со временем наверняка окрепнет, но никому даже на миг не пришло в голову, что защитник сумел убедить присяжных. Когда адвокат вернулся на место, председательствующий спросил Людовика Сенталло, не хочет ли тот что-нибудь добавить в свою защиту.

– Я клянусь, что не виновен!

Арнольд Оскар встал и торжественно объявил, что суд и присяжные удаляются на совещание.


Вопреки всеобщим ожиданиям, обсуждение продолжалось гораздо дольше обычного. Но никто так и не узнал, какие муки испытал председательствующий, чувствуя, что его авторитет трещит и шатается по милости этого глупого упрямца третьего присяжного. Ему, видите ли, втемяшилось в голову не высказывать своего мнения, пока ему не докажут четко и ясно, существует ли Дженни Йост на самом деле. Положение начало портиться, едва Арнольд Оскар, подведя краткий итог дебатам и объяснив присяжным все возможные интерпретации событий и последствия их решений, вступил в дискуссию с третьим присяжным – неким Маагом. Этот колбасник, отличаясь, по-видимому, редкой сентиментальностью, настырно требовал дополнительных подробностей о Дженни Йост, в которую, похоже, чуть ли не влюбился сам. Сначала коллеги, было, посмеялись, но, убедившись, что Мааг твердо стоит на своем, стали в тупик. По его мнению, выходило, что Дженни Йост скрывается где-то в Люцерне и, в таком случае, Сенталло сказал чистую правду. Старшина присяжных почувствовал, что, если колбасника не остановить, он может заронить сомнение в сердца остальных и тогда все вынесут оправдательный приговор, чего Арнольд Оскар ему, старшине, никогда не простит. Меж тем он считал себя лично обязанным судье. Из-за Маага пришлось заново рассмотреть все материалы процесса, разобрать аргументы обвинения и доводы защиты, подчеркивая убедительность первых и слабость последних. Короче говоря, к восьми часам вечера дебаты все продолжались, зал кипел от нетерпения, а журналисты ломали головы, когда же им наконец удастся позвонить в свои редакции и сообщить о приговоре. Макса Мартина постепенно охватывала крайне неприятная тревога, зато надежды мэтра Ремпье возрастали с каждой минутой. Наконец в восемь сорок пять стражник торжественно возвестил о возвращении заседателей.

С первого взгляда на лицо Арнольда Оскара стало известно, что все получилось совсем не так, как он рассчитывал. Маага удалось взять только измором и заставить-таки признать виновность Сенталло, однако в том, что касается смягчающих обстоятельств, колбасник так и остался непреклонным, а потому, к глубокому изумлению публики, Людовик Сенталло получил всего семь лет тюремного заключения.

ГЛАВА IV

– Нет, господа, нет, я решительно отказываюсь это понимать!

– Но вы же знаете, господин директор, что мы не стали бы действовать таким образом, не получив на то письменного разрешения из Берна.

– Не сомневаюсь, но это не мешает мне выразить глубокое недоумение и решительный протест, хотя я, разумеется, подчинюсь приказу. Тем не менее я попрошу вас занести в рапорт, что я поступил так против воли.

– Не преминем, господин директор.

– И я, конечно же, снимаю с себя всякую ответственность.

– Естественно.

Наступило недолгое молчание – директор тюрьмы Йозеф Эберхард обдумывал новые возражения. Но что он мог противопоставить приказу из министерства?

– Я бы солгал, господа, заявив, что за те два года, которые Людовик Сенталло провел на моем попечении, он не вел себя самым образцовым образом… Но временно выпустить его на свободу?! Это уж слишком… Скажите, комиссар, разве вы со мной не согласны?

Глава люцернской полиции комиссар Готфрид Леутхольд вытащил изо рта толстую сигару, которую курил с явным наслаждением. Этот крупный, весьма внушительного вида мужчина прославился своей поистине легендарной невозмутимостью.

– Вопреки тому, что вы, по-видимому, думаете, господин директор, речь вовсе не идет о предварительных мерах… и мы не собираемся окончательно выпустить Сенталло на свободу. Нет, это своего рода ловушка…

– Ловушка?

Леутхольд повернулся к своему спутнику, который с начала разговора еще ни разу не открыл рта.

– Объясните, Вертретер…

Инспектор с готовностью выполнил приказ.

– Господин директор, первоначальный замысел принадлежит мне и, я полагаю, вы без труда представите, чего нам с господином комиссаром стоило добиться разрешения из Берна… Но, видите ли, то, как закончился процесс Сенталло, не вполне удовлетворило общественное мнение. Большинство людей считают, что его наказали либо слишком, либо недостаточно сурово. Что касается меня, то, выслушав приговор, я еще раз попытался разобраться в этой истории. Мне это так и не удалось. Более того, сейчас, как и два года назад, я не могу сказать, виновен Сенталло или нет.

– Однако, мне кажется, доказательства…

– Разумеется, господин директор, я ничего не забыл из тех аргументов, на которые опиралось обвинение: ни о тампоне с хлороформом, который нашли в чемодане обвиняемого, ни о телефонном звонке, якобы встревожившем Сенталло перед тем, как он отправился сопровождать шофера банка, ни, наконец, об этой знаменитой Дженни Йост, чье существование или несуществование никто толком не сумел доказать.

– И вы хотите уверить меня, будто сегодня с легкостью добьетесь результата?

– Не в том дело, господин директор, но во всей этой истории есть один существенный факт: исчезновение трехсот шестидесяти восьми тысяч франков, которые, возможно, похитил Сенталло. Пока нам не удалось обнаружить ни единого следа этих денег. А ведь где-то же они должны лежать? Обвинение настаивало, что Сенталло припрятал добычу, собираясь воспользоваться сю после освобождения. Не исключено, что так и есть, но как мы можем это проверить? Вот потому-то мы с господином комиссаром прикинули, что, узнав о временном освобождении и почувствовав себя в какой-то мере свободным человеком, Сенталло первым долгом пожелает проверить, на месте ли его сокровище и – кто знает? – быть может, взять из тайника часть денег, дабы вознаградить себя за двухлетние лишения… Мы, естественно, намерены не сводить с парня глаз, надеясь, что он приведет нас к тайнику, который мы так долго тщетно искали. Тогда-то мы наконец и возьмем преступника с поличным.

– Но разве Сенталло не заметит, что за ним следят?

Франц Вертретер улыбнулся.

– Положитесь на нас, господин директор. В Люцерне тоже есть люди, хорошо знающие свое дело.

Директор встал.

– Что ж, господа, желаю вам удачи! Завтра же Сенталло выйдет на свободу. Мы дадим ему железнодорожный билет до Люцерна.

Толстяк комиссар с трудом выбрался из кресла.

– Пусть едет пятнадцатичасовым поездом. Мы будем ждать его на вокзале.

– Хотите, я под каким-нибудь предлогом дам ему сопровождающего?

– Ни в коем случае! Мне нужно, чтобы сразу, то есть едва поезд тронется, Сенталло почувствовал себя совершенно свободным!

– Остается надеяться, что он не выскользнет из поезда по дороге.

– С чего бы вдруг? А кроме того, краденые деньги – если, конечно, Сенталло вор – неизбежно остались в Люцерне. Стало быть…


Людовик Сенталло, несомненно, лучше других арестантов переносил жизнь в заключении. Он давно к ней привык. В отличие от прежних товарищей по несчастью в детских колониях, Людовика здесь сразу полюбили, оценив его силу, весьма полезную на общих работах. Зная, что Сенталло всегда готов оказать услугу, ему прощали даже замкнутость. В свою очередь, охранники только и мечтали, чтобы все их подопечные уподобились этому образцовому заключенному. Когда во время сборов на общие работы Сенталло сообщили, что его вызывают к директору, он решил, что, вероятно, хотят дать какое-то особое задание. Поэтому сердечная улыбка начальника тюрьмы и еще больше сообщение: «У меня для вас хорошая новость, Сенталло», – застали парня врасплох.

Он смирился с судьбой, но вовсе не ждал ничего хорошего, а потому промолчал. С тех пор, как Людовик потерял Дженни, его мало что интересовало и по-настоящему он обрадовался бы только известию, что девушка ждет в комнате свиданий.

– На основании весьма лестных отзывов о вашем поведении, которые я посылал начальству, министерство приняло решение оказать вам доверие…

Людовик в легком обалдении смотрел на улыбающегося директора тюрьмы.

– …и выпустить на свободу…

– На свободу?

– Условно, разумеется… Вы еще остаетесь должны правосудию пять лет. Но в ваших силах уплатить этот долг, не возвращаясь в тюрьму. Ведите себя хорошо, и вы станете таким же гражданином, как и все прочие, в противном же случае, предупреждаю: стоит вам допустить малейший проступок – и вы снова станете моим постояльцем, причем, возможно, больше, чем на пять лет!

Все это выглядело так неожиданно и невероятно, что Людовик не нашелся с ответом. Директор тюрьмы дружески похлопал его по плечу.

– Я понимаю, как вас удивляет столь необычное поощрение, ведь вы, конечно, не могли и надеяться на что-либо подобное… Но скажите себе, что отныне ваш долг – оправдать доверие, и идите собирать вещи. Потом вам передадут ваши сбережения и билет до Люцерна на пятнадцатичасовой поезд. Желаю удачи, Сенталло, и от души надеюсь никогда больше вас не увидеть, во всяком случае, в этом доме.


Сидя в углу купе, Людовик Сенталло не думал ни о чем. Голова просто отказывалась работать. События чередовались слишком быстро. Когда охранник, прощаясь у вагона, пожал ему руку, Людовик чуть не заплакал – этот естественный жест показался парню чуть ли не оправданием, восстановлением в гражданских правах. А потом, скорчившись на деревянной скамейке, Сенталло пытался навести порядок в хаосе мыслей. Тщетно. Молодая женщина напротив ласкала сидевшего у нее на коленях малыша. Когда ей понадобилось на минутку отлучиться, мать попросила Людовика приглядеть за ее сыном. Вернувшись, она завела непринужденный разговор, и Сенталло стал потихоньку оттаивать. Молодая мать вышла чуть раньше, не доезжая до Люцерна, даже не догадываясь, какое благо принесла Людовику ее доброжелательность. Теперь Сенталло снова чувствовал себя тем же человеком, что и до свалившегося на него несчастья, до беспросветной двухлетней ночи… Но снова став самим собой, Людовик тут же подумал о Дженни. Он не понял и по-прежнему не понимал ее отсутствия на процессе. Ведь одно только слово Дженни сняло бы с него всякую вину. Людовик не сомневался, что стал жертвой тщательно и умно продуманной махинации. Но чьей? В любом случае, Сенталло не допускал мысли, что Дженни сыграла в этой темной истории какую-то роль. Нет, кто-то всего лишь воспользовался ее именем, зная об их любви. Но как объяснить исчезновение девушки? И опять, как во время процесса, к Людовику вернулась неотвязная, мучительная мысль: если Дженни не пришла на суд, значит, ее убили, чтобы избавиться от опасного свидетеля. Сенталло чувствовал, как все его тело охватывает страшная жажда разрушения. Если Дженни мертва, он найдет убийц! Пусть ему, Людовику, придется окончить дни свои в тюрьме, но уж он отомстит за девушку! В первую очередь он попросит помощи у господина Шмиттера и немедленно начнет искать убийц Дженни. Отныне у его жизни нет другой цели!

Сенталло обуревала такая жажда деятельности, что, приехав в Люцерн, он даже не заметил, что человек, притаившийся за колонной, небрежным шагом пошел следом. Людовик сел в такси и назвал свой прежний адрес на Ранкхофштрассе, решив первым долгом поздороваться с домовладелицей, вдовой Анной Герднер, и спросить, не найдется ли у нес свободной комнаты. Одновременно с места тронулось другое такси, но молодой человек и на это не обратил внимания.

Вопреки ожиданиям Людовика, Анна Герднер встретила его очень холодно. Вдова не могла простить прежнему жильцу дурной рекламы, считая, что он испортил ее дому репутацию, и ни за что не пожелала снова сдать ему комнату. Фрау Герднер сухо объяснила, что до появления Сенталло ее дом считался вполне респектабельным, а теперь приходится с трудом восстанавливать социальный статус, и потому она будет весьма признательна молодому человеку, если он поищет жилье в другом месте. Расстроенный таким приемом, Людовик попытался объяснить, что досрочное освобождение доказывает, что даже полиция сомневается в его виновности, но вдова ничего не пожелала слушать и, не собираясь продолжать неприятный разговор, захлопнула дверь перед носом Сенталло.

Уязвленный этой первой неудачей, Людовик с чемоданом в руке решил пойти к своему прежнему благодетелю Энрико Шмиттеру. Однако, не желая нарываться на возможный скандал или просто привлекать к себе излишнее любопытство, Сенталло счел более разумным подождать вечера и навестить Шмиттера дома. Чтобы как-то убить время, он, как в прежние времена, отправился в Веттштейнпарк и сел на лавочку, где некогда встречался с Дженни. Недавнее возбуждение вдруг сменилось глухим отчаянием. Никакая месть не вернет Дженни, а без Дженни какой смысл бороться? Выйдя на свободу, Сенталло вообразил, будто прошлое исчезло, во всяком случае, наиболее темная его часть, но встреча с вдовой Герднер показала, что в Люцерне ничего не забыли и для большинства сограждан он так и останется вором, осужденным судом и общественным мнением. Сколько раз Людовик пытался начинать жизнь заново?… Он вдруг почувствовал страшную усталость, какая наваливается лишь на тех, кто уже потерял всякую надежду. Остается, правда, Шмиттер, но что он сможет сделать при всей своей симпатии к нему, Сенталло? Управляющий персоналом банка несколько раз писал ему в тюрьму, стараясь поддержать морально. Людовик аккуратно отвечал и каждый раз заканчивал письмо уверениями в своей невиновности.

Открывшая дверь прислуга сообщила Людовику, что господин Шмиттер не принимает без предварительной договоренности, и не пожелала впустить его в дом. Однако Сенталло все же уговорил ее передать хозяину, что он просит о встрече. Через несколько секунд в холле появился сам управляющий персоналом банка Линденманн.

– Ну и ну! Это и в самом деле он! А я-то думал, Марта ослышалась! Вот сюрприз – так сюрприз! Входи же, мой мальчик… Ты хоть не сбежал, по крайней мерс?

Радушный прием так согрел сердце Людовика, что он рассмеялся. По дороге в кабинет молодой человек успокоил хозяина дома, объявив, что его условно отпустили на свободу.

– Почему?

– Не знаю. Надо думать, за хорошее поведение…

Шмиттер усадил его б кресло и налил рюмку коньяка.

– Ты и представить себе не можешь, как я счастлив, Людовик! Вот жена расстроится, что ты ее не застал, но она на очередном собрании… И давно ты в Люцерне?

– Я приехал сегодня днем, но не осмелился идти в банк…

– И правильно сделал!

Людовик вздрогнул – ему показалось, что эти слова господина Шмиттера прозвучали довольно сухо.

– А дальше?

– Что – дальше?

– Да, что ты собираешься делать?

– Я думал, вы…

– Но не воображал же ты, надеюсь, что я снова возьму тебя в банк?

– Д… да… я полагал, что…

– Послушай меня, Людовик… тебе давно пора научиться смотреть правде в глаза… Да, тебя временно выпустили на свободу, и это прекрасно, но, в глазах общественного мнения, ты остаешься… э-э-э…

– Вором?

– Скажем, человеком, подозреваемым в совершении кражи. И ты можешь представить, как я пойду к братьям Линденманн и заявлю им, что взял в бухгалтеры… э-э-э…

– Вора.

– Вот ведь заладил! И потом, это невозможно из-за твоих коллег… Они быстро сделают твою жизнь совершенно невыносимой. А при первой же ошибке в расчетах тебя начнут подозревать…

– Но я мог бы пойти на другую работу?

– Где? В гараже? Но там ты столкнешься с Эрлангером, который из -за тебя долго сидел без работы… А в любом другом отделе к тебе неизбежно станут относиться с подозрением. Короче, я не могу взять на себя такой риск. После твоего процесса мне пришлось выслушать немало упреков, и очень жестоких, так что я не скоро об этом забуду. И вообще в конце года я ухожу на пенсию… У меня есть кое-какие сбережения. Переберусь во Францию. Мне просто не терпится взглянуть, как люди живут за пределами Швейцарии. По сути дела, я ведь почти не вылезал из Люцерна… Вот и хочется перед смертью повидать чужие края.

– А вы не могли бы порекомендовать меня какой-нибудь другой фирме?

– Мне очень жаль, Людовик, но это вряд ли возможно… из-за твоего приговора. Люцерн очень невелик, а твоя история наделала шума…

– Так что же мне делать?

– Если хочешь знать мое мнение, лучше всего попросить у полиции разрешения и отправиться в деревню. Ты парень крепкий, и вряд ли полевые работы тебя испугают. А крестьяне – люди не слишком любопытные… У тебя есть деньги?

– Да.

– Вот как?

Что-то в этом восклицании очень не понравилось Сенталло.

– Да, то, что я получил за два года работы на Конфедерацию.

– Конечно…

Теперь уже Людовик решительно не сомневался, что Шмиттер не договаривает до конца. Для очистки совести он задал вопрос «в лоб»:

– Господин Шмиттер… вы по-прежнему верите в мою невиновность, правда?

– Лучше не надо об этом…

Голос хозяина дома звучал так неуверенно, что Сенталло все понял.

– Значит, вы думаете, господин Шмиттер, что я украл у банка деньги? – медленно проговорил он.

– Ты становишься утомителен со своими расспросами!

– И однако в суде вы заявили, что не сомневаетесь в моей порядочности!

– Неужели ты станешь упрекать меня за то, что я пытался тебя спасти?

Все снова рушилось.

– И… и в Дженни… вы тоже не поверили?

– Это было очень умно, и, судя по тому, что я слышал, именно Дженни избавила тебя от более тяжелого наказания.

– Не понимаю…

– Ты так ловко запутал все нити, что никто уже не мог понять, выдумка твоя Дженни или нет.

– Но вы? Вы?

– А почему тебя так интересует мое мнение?

– Как – почему? Но ведь если даже вы мне не верите, то кто же тогда?

– Никто, Людовик. И тебе придется с этим смириться. И имей в виду: тебе чертовски повезло, что тебя так быстро выпустили на свободу!

Сенталло тихонько рассмеялся.

– Вы сказали «чертовски повезло», господин Шмиттер? Вот уж мне никогда бы не пришло в голову так назвать то, что со мной произошло…

Управляющий персоналом банка кашлянул, пытаясь скрыть смущение. Людовик встал.

– Если ты и в самом деле не брал банковских денег, я могу тебе ссудить…

– Нет, я не крал денег у клиентов и не хочу ваших.

– Воля твоя.

– Прощайте, господин Шмиттер… Мне бы следовало поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали за те годы, пока я работал у вас под началом, но… я больше не испытываю такого желания.

– Не стоит принуждать себя, Людовик… А если когда-нибудь почувствуешь угрызения совести, вспомни, что я мог бы в крайнем случае выступить посредником между тобой и правосудием. Вне всякого сомнения, получив обратно деньги, господа Линденманн не стали бы преследовать…

Сенталло торопливо вышел, боясь, что иначе поднимет руку на своего благодетеля.


Люцерн окутала непроницаемая ночная тьма. У Людовика было так тяжело на сердце, что он избегал ярко освещенных улиц. Инстинктивно его тянуло туда, где он всегда находил приют в прежние времена. Вот скамейка в Курплатц на набережной Националь. Здесь он читал письмо от Дженни, в существование которой никто не хочет верить… Отступничество Шмиттера похоронило все надежды Людовика. Да, разумеется, он сумеет прожить и в деревне, но уехать из города – значит покинуть Дженни, признать, что ее не было на свете и что он, Людовик, никогда не слышал ее нежных признаний… На мгновение Сенталло подумалось, уж не грезит ли он наяву. Быть может, Дженни, судебный процесс, тюрьма – лишь разноцветные видения, бредовые порождения ночи? Что, если он вдруг проснется, держа в руке письмо, только что переданное официантом? Людовик уже не знал, какому миру принадлежат последние два года – нашему, реальному или миру галлюцинаций. Начал накрапывать дождик, и это вывело Сенталло из оцепенения. Дрожа от холода, он стал думать, где найти пристанище. Где он проведет эту ночь? Гостиницы, с их недоверчивыми и любопытными служащими, внушали Людовику ужас.

Плеск воды о набережную, казалось, отбивает время с точностью хронометра. На колокольне Хофкирхе прозвонили девять раз. Пустынная набережная напоминала Людовику его жизнь, но завтра сюда снова вернутся прохожие, а он, он навсегда останется один, один со своими страхами и сожалениями. Молодой человек встал и, скользнув под кроны деревьев, приблизился к самому озеру. Кое-где ночную мглу прорезали нависшие над водой полоски тумана. Озеро казалось Сенталло фантастическим, нереальным миром, и он подумал, что, быть может, где-то там, за гранью известного бытия, в таком же матовом сумраке блуждает Дженни. Почему бы не присоединиться к ней и не покончить раз и навсегда с теми мерзостями, которые отравляют ему существование так бесконечно долго? Зачем продолжать заранее проигранное сражение, если даже тот единственный человек, на кого Людовик как будто был вправе рассчитывать, покинул его? Сенталло ускорил шаг. Ему вдруг послышалось, словно откуда-то очень издалека доносится приглушенный шепот.

– Дженни… – бессознательно пробормотал он.

Сенталло добрался до балюстрады, шедшей вдоль набережной, посмотрел направо – налево. Пусто. Он, как всегда, один… Людовик перекинул ногу через последнее препятствие, отделявшее его от вожделенного покоя. Молодой человек не обратил внимания на торопливые шаги за спиной, но, когда он уже отпускал парапет, чьи-то цепкие руки ухватили его за плечи и рванули назад, а над ухом заворчал сердитый голос:

– И что бы ты этим доказал, идиот?


В маленьком кафе, куда притащил его инспектор Франц Вертретер, Людовик тупо смотрел на бокал дымящегося грога. Казалось, он возвращается из очень далекого путешествия и еще не в состоянии в полной мере воспринимать мир, который чуть-чуть не покинул. Полицейский молча наблюдал за его реакцией. Наконец, устав ждать, он первым завязал разговор:

– Ну?

Сенталло вскинул глаза. Он наконец узнал полицейского и, сообразив, что обязан Вертретеру жизнью, вдруг проникся к нему глубокой ненавистью:

– Какого черта вы помешали мне…

Но тот грубо перебил Людовика:

– Потому что я не люблю трусов!

Сенталло пожал плечами. Как легко судить, презирать, ненавидеть, а вот понять…

– Будь вы на моем месте…

– На вашем месте я бы ни за что не стал сдаваться! Я бы дрался до последнего!

– С кем?

– С теми или тем, кто сделал из вас козла отпущения!

Людовик вздрогнул. Возможно ли, чтобы хоть кто-то… Боясь услышать ответ, он все же тихо спросил:

– Так вы не верите в мою виновность?

– Нет.

Сенталло глубоко вздохнул.

– И с каких же пор?

– После того, как снял с парапета. Человек, у которого где-то припрятано триста тысяч франков, не станет кончать с собой.

Неужто эта злополучная попытка самоубийства его спасет?

– И однако это вы арестовали меня два года назад! – с горечью заметил молодой человек.

– Я выполнял свой долг. Все улики указывали на вас. Мастерская работа. И до недавнего времени я твердо верил, что кражу совершили вы. А потому, с тех пор, как вы вернулись в Люцерн, не свожу с вас глаз. Я же и придумал ловушку, надеясь, что вы приведете меня прямо к тайнику. Первые сомнения у меня возникли после того, как вы ушли от Шмиттера. А теперь я убежден, что вы – просто жертва.

– Ну? И вы им об этом скажете?

– Кому?

– Всем! Судьям, полиции, господину Шмиттеру!

– И что это вам даст? У меня нет никаких доказательств. Даже ваша попытка самоубийства никого не убедит. В то, что человек искренне хотел умереть, верят обычно только после его смерти. Наверняка найдется умник, который скажет, будто вы меня заметили и нарочно разыграли комедию.

– Но это ведь ложь!

– Ничто не может быть ни правдивым, ни лживым, пока не доказано наверняка. Послушайте меня, Сенталло: ваш единственный шанс восстановить свою репутацию – отыскать деньги!

– Найти деньги? Но как же, по-вашему, я смогу…

– Добравшись до настоящих воров!

– Да разве я один сумею что-нибудь сделать, если вся полиция, при ее-то возможностях, не добилась толку?

– Я с вами не согласен. От полиции бегут, а с вами постараются встретиться.

– Но я не понимаю, почему…

– Да пораскиньте же мозгами, Сенталло! Если, допустим, вы стали жертвой махинации, то, узнав о вашем возвращении в Люцерн, те, кто чувствовал себя в полной безопасности, полагая, что ближайшие семь лет вы проведете в тюрьме, должны забеспокоиться. За вами начнут следить. Возможно даже, сообразив, что вы ищете их след, вас попытаются убить… Не стану скрывать, я предлагаю вам очень опасную игру, но в случае успеха это единственный способ добиться справедливости. Так что решайте.

– Что ж, я готов сыграть. Все равно терять мне уже нечего. Но я хотел кое о чем вас спросить, инспектор…

– Валяйте!

– Вы думаете, я лгал насчет Дженни Йост?

– Нет, поскольку, соврав в одном, вы соврали бы и в другом, а тогда неизбежно и были бы вором. Но мне так и не удалось обнаружить ни единого следа этой особы…

– Она была опасным свидетелем… Появись только Дженни на суде – и моя невиновность стала бы очевидной! Вы не думаете, что ее могли…

Комок в горле помешал Людовику договорить.

– …что ее убили? – продолжил за него инспектор. – Это возможно… боюсь даже, наверняка… с хорошим грузом труп очень долго может пролежать в oзepe…

Этот голос, что послышался Людовику, когда он хотел броситься в озеро… голос, шептавший его имя… Что, если это Дженни звала его из своей водяной могилы?

– Не падайте духом, Сенталло… Если Дженни жива, я не сомневаюсь, что в конце концов вы ее найдете. Ну, а коли девушка погибла, вы отомстите убийцам, отправив их за решетку.

Но Людовик уже принял решение.

– Если они убили Дженни, я отплачу им той же монетой, инспектор! – очень спокойно возразил он.

– Не болтайте глупостей! Давайте-ка лучше договоримся так: закончить жизнь в тюрьме должны грабители банка и возможные убийцы Дженни, а вам совершенно незачем составлять им компанию. Дайте мне слово, Сенталло, что не станете делать глупостей, иначе на этом мы и расстанемся.

Людовик колебался. Но на что он мог рассчитывать без помощи Вертретера?

– Хорошо, инспектор, даю вам слово!

– Где вы собираетесь ночевать?

– Не знаю.

– Тогда пойдемте ко мне.

– К вам?

– Я холост и живу вдвоем с сестрой, Эдит.

– Но… она не захочет, чтобы я оставался под вашей крышей. Я же под подозрением, во всяком случае, пока…

– Эдит поступит так, как скажу я. А кроме того, ей лучше, чем кому-либо еще известно, что значит попасть в беду…

– Так она тоже была несчастна?

– Да, Сенталло, она несчастна.


Вертретер жил в старом доме, выходившем на улицу Ауф Музег у самой крепостной стены. Эдит оказалась высокой рыжеволосой девушкой. Сенталло решил, что ей лет двадцать восемь, хотя суровое выражение несколько старило ее утомленное лицо. Крепкая, ладно скроенная фигура отличалась своеобразным изяществом. Эдит встретила брата и Сенталло со спокойной любезностью. Узнав, в какое положение попал Людовик, девушка предложила ему комнату, где зимой жила ее мать, предпочитавшая не проводить холодное время у себя в горной деревушке Этценерлен, в родовом гнезде Вертретеров. Эдит в общих чертах знала историю Людовика и нисколько не удивилась, когда брат сообщил, что временно освобожденный арестант немного поживет у них. Сенталло попытался спорить, не желая навязывать свое общество совершенно посторонним людям, но инспектор разом отмел все возражения.

– Я не могу круглые сутки следить за вами сам или поручить это кому-либо еще. У полиции полно других дел. Днем я не думаю, чтобы вам угрожала особая опасность, а вот ночью лучше держать ухо востро. Вероятно, они не сразу обнаружат ваше пристанище, но, узнав, что вы живете в моем доме, еще больше встревожатся. Так что с любой точки зрения это великолепный тактический ход.

– Но у меня не так уж много денег и…

– Пока вам нечего об этом беспокоиться. Главное – действовать быстро, не дав им опомниться, и разработать какой-нибудь хитрый план.

– Ты все время говоришь о них во множественном числе, Франц, – вмешалась Эдит. – Значит, по-твоему, у Сенталло несколько врагов?

– Мне трудно себе представить, чтобы один человек мог провернуть такую операцию, да еще и позаботиться об устранении Дженни Йост, подписав тем самым приговор нашему гостю. Само собой, в основе или наверху (это уж как тебе больше нравится!) есть кто-то один, и он командует остальными. Но нам незачем начинать прямо с него. По-моему, разумнее попробовать разговорить самых незначительных сообщников, а уж потом, по возможности, продвигаться дальше.

– Ты имеешь в виду Ферди Херлеманна или Аннетту Шар?

– Почему бы и нет? Уж если мы раз и навсегда признаем тот факт, что Людовик действительно встречался с Дженни Йост, эти двое точно соврали. Вот пусть они нам и расскажут, чего ради им вздумалось врать и кто их заставил.

– Но если бы они хотели рассказать правду, то почему не сделали этого до сих пор?

– По правде говоря, я больше рассчитываю не столько на добрую волю, сколько на страх. Сенталло очень силен. По-моему, он способен разговорить даже самого отъявленного молчуна, тем более, что может пустить в ход методы, которые нам запрещены.

Людовик решительно отодвинул тарелку.

– Обещаю вам, что Херлеманн у меня заговорит, как только я до него доберусь! Завтра же поймаю Ферди либо у банка, либо дома.

– Спокойнее, Сенталло, спокойнее! Я требую, чтобы вы ничего не предпринимали, не поставив меня в известность и не получив моего одобрения. Сначала я должен обсудить все это со своим шефом, комиссаром Лютхольдом, и выяснить его мнение. Стало быть, завтра утром вы спокойно посидите тут, пока я не вернусь. А потом мы вместе разработаем план действий.

После ужина Эдит показала Людовику комнату, где он сможет спать так же спокойно, как любой гражданин, которому нечего опасаться правосудия своей страны. Здесь стояла тяжелая, приземистая и начищенная до блеска деревенская мебель. Низкая и широкая постель казалась мягкой, как пух. Комод украшали две фотографии – пожилой женщины и мальчугана лет двух-трех. Увидев, что Сенталло разглядывает карточки, Эдит пояснила:

– Наша мама… и мой сын, Курт…

– А, так вы…

– Нет, Сенталло, я не замужем, я мать-одиночка. Отец моего ребенка бросил меня и вернулся к себе в Австрию, узнав, что я жду малыша.

Эдит говорила без ложного стыда, но и без вызова. Спокойный голос свидетельствовал о твердой решимости отвечать за свои поступки. Сенталло охватило странное смущение. Ему хотелось сказать, насколько она вдруг стала ему ближе и милее, но он не посмел, боясь обидеть молодую женщину. Так вот почему тогда в кафе Вертретер сказал, что Эдит способна все понять! Оставшись один, Людовик подумал, что, если бы не Дженни, он хотел бы иметь такую подругу жизни – невозмутимую и надежную.

Франц Вертретер зашел пожелать гостю спокойной ночи и узнать, хорошо ли ему на новом месте. Людовик смущенно забормотал, как он благодарен хозяину дома и его сестре за все, что они для него делают, и поклялся никогда не забывать об этом. Теплые слова об Эдит, по -видимому, растрогали ее брата.

– Да, хорошая девушка, но ей страшно не повезло…

– Можно мне задать вам один вопрос, инспектор?

– Если сумею – отвечу.

– Почему вы так добры ко мне? Вы же меня почти не знаете, и, по идее, моя судьба должна быть вам совершенно безразлична. Я никак не могу понять причин такой необычайной заботы… Мы ведь совсем чужие…

Вертретер уселся на край постели.

– Я мог бы рассказать вам массу красивых историй: например, о своей любви к справедливости и о том, как мне тяжело видеть, что невиновный должен расплачиваться за чужие грехи. Я мог бы сослаться также на угрызения совести, поскольку это я вас арестовал два года назад. Мол, совершив ошибку, я запятнал свою честь полицейского и должен оправдаться в собственных глазах. Но правда выглядит далеко не так привлекательно, хотя все, о чем я только что упомянул, тоже верно и сыграло определенную роль в моем желании помочь вам обелиться. Но дело еще вот в чем: братья Линденманн обещали выплатить двадцать процентов премиальных тому, кто поможет найти украденные у них деньги. Двадцать процентов от трехсот шестидесяти восьми тысяч – это семьдесят три тысячи франков[3], то есть достаточно круглая сумма, даже если разделить ее на двоих. Подобная манна небесная позволила бы Эдит больше времени уделять сыну и – кто знает? – быть может, найти славного малого, который бы простил совершенную ею ошибку… Вот, старина, теперь вам все известно.

– Благодарю за откровенность, инспектор. И положитесь на меня – я сделаю все, чтобы вас не разочаровать.

Мужчины пожали друг другу руки, и Франц Вертретер оставил своего друга Людовика Сенталло наслаждаться первой ночью на свободе.

ГЛАВА V

Комиссар Лютхольд выслушал Вертретера не перебивая. Человек на редкость уравновешенный, он был не из тех, кто спешит немедленно выложить все, что только взбредет на ум, а говорил лишь по зрелом размышлении. Инспектор, хорошо знавший привычки своего шефа, терпеливо ждал. Лютхольд вытащил изо рта неизменную сигару.

– Пожалуй, вы правы, Вертретер, – медленно проговорил он, – и Сенталло не виновен. А вы уверены, что он действительно хотел покончить с собой?

– Совершенно.

– А не может тут быть какой-нибудь хитрости? Скажем, если он вас заметил…

– Это исключено.

– Тогда действуйте по собственному усмотрению. В случае неприятностей я вас прикрою. Но мне бы хотелось знать, что у вас за план.

Тем временем Сенталло, вскочив рано утром, завтракал вдвоем с Эдит – девушка работала в большом магазине, открытом до поздней ночи, и уходила из дому лишь около полудня. Торговали там полуфабрикатами и готовыми блюдами, которые жители Люцерна, торопясь со службы домой, охотно раскупали. Присутствие Эдит действовало на Сенталло на редкость умиротворяюще, и он даже начинал вновь надеяться на будущее. Нет, ничего подобного тому восторгу, той экзальтации, которые его охватывали при одной мысли о Дженни, Людовик не испытывал, наоборот, это было удивительное чувство защищенности. И Сенталло, никогда не знавшему матери, казалось, что подле нее он ощущал бы нечто похожее.

Людовик поставил на стол большой двуручный кувшин, из которого только что аккуратно налил себе добрых три четверти литра кофе с молоком.

– Нет, я не создан для жизни затравленного беглеца, – с величайшим простодушием проговорил он.

Эдит улыбнулась.

– Вы, что же, думаете, неприятности кому-то могут нравиться?

– Нет, конечно, но некоторые люди лучше подготовлены морально, и им легче защищаться. Брат, наверное, рассказывал вам о моей жизни: потрясающая коллекция ударов судьбы. И вечно я платил по чужим счетам. На меня набросились, как на врага общества, в то время как я мечтал об одном: жить тихо и спокойно, никому не причиняя зла.

– Это куда более трудно выполнимое желание, чем обычно воображают.

– Всякий раз, как я пытался вылезти из пропасти, меня тут же старательно запихивали обратно. У меня была хорошая работа, а меня отправили в тюрьму. Меня полюбила чудесная девушка, но ее отняли… Откуда все эти несчастья? За что? Хотел бы я понять…

Эдит мягко накрыла его руку своей.

– А тут нечего понимать. Вопрос везения или невезения, вот и все. Моя мать очень гордилась мной. Думала, когда-нибудь я удачно выйду замуж и займу высокое положение в обществе. А потом я встретила Антона и решила, что это начало новой жизни, но ошиблась – все, наоборот, кончилось.

Пережитые беды сближали Людовика и Эдит.

– Видели бы вы только Дженни и ее дивные белокурые волосы… Это она меня нашла – я-то даже не подозревал о ее существовании, и сама сказала, что любит… Так почему я должен был усомниться? Зачем ей обманывать? А потом Дженни исчезла, меня обвинили в краже, которой я не совершал, и никто не захотел поверить в существование Дженни. Разве все это нормально?

– Нет… Антон тоже уверял, будто любит и хочет на мне жениться… Мы познакомились во время экскурсии на озеро Четырех Кантонов. Он приехал из Инсбрука – работал там в большой гостинице. Антон говорил, что не скопил еще достаточно денег и мы пока не можем обзавестись собственным хозяйством. Я поверила клятвам и стала его любовницей. А он взял и уехал на следующий день после того, как узнал, что у нас будет ребенок.

– И вы его не нашли?

– Нет, и даже никогда не пыталась искать.

Оба умолкли, вспоминая минувшее.

– У Дженни были светлые волосы… – вдруг пробормотал Людовик, почти не соображая, что говорит.

– У Антона тоже, как и у моего сына… Вам бы надо познакомиться с моим маленьким Куртом, а, Сенталло?

– Я непременно поеду к нему!

Людовика глубоко потрясли слезы, скатившиеся по доселе совершенно бесстрастному лицу. Он встал и положил руку на плечо Эдит.

– Не надо отчаиваться… Я уверен, вы встретите хорошего человека, и он снова сделает вас счастливой.

– А в благодарность я преподнесу ему чужого сына?

– Ну и что? Полюбив вас, он полюбит и Курта. Не как чужого сына, а как вашего. Признайся мне Дженни, что у нее есть ребенок, это ничуть не помешало бы мне на ней жениться.

– Не все мужчины похожи на вас.

В это время вернулся Вертретер. Он сразу заметил, как печальны лица его сестры и гостя.

– Что-то вы оба повесили нос, как я погляжу! – воскликнул полицейский.

Эдит встала и начала собирать со стола посуду.

– Так, значит, по-твоему, у нас есть основания веселиться? – спросила она.

– Ага, я вижу, вы изливали друг другу душу… Верно?

– Да, делились воспоминаниями…

И, повернувшись уже на пороге комнаты, она добавила:

– Тебе должно быть стыдно, Франц, за то, что ты арестовал такого славного парня!

Сенталло покраснел до корней волос, и его смущение немало позабавило инспектора.

– Браво! – воскликнул тот. – Да вы, кажется, уже приручили Эдит? Поздравляю, моя сестра очень разборчива… Но – к делу. Я виделся со своим шефом, Сенталло. Мы долго о вас разговаривали, и в конце концов комиссар согласился с моим планом.

– Так я иду к Херлеманну?

– Никуда вы не идете!

Людовик ошарашенно уставился на Вертретера.

– Что же, в таком случае, я должен делать?

– Пока – просто гулять.

На долю секунды Сенталло пришло в голову, что инспектор смеется над ним. Но – нет, Франц, очевидно, говорил вполне серьезно.

– Не понимаю…

– Бессмысленно искать неизвестно кого!

– Но Дженни…

– И Дженни – тоже. Судите сами, Сенталло. Вы точно знаете, что не виноваты, и сумели убедить в том же меня. Стало быть, где-то есть и настоящие преступники. Но раз мы сами не в состоянии до них добраться – надо заставить их обнаружить себя.

– И они это сделают, если я буду спокойно гулять по городу?

– Все прошло так гладко только потому, что эти люди рассчитывали навсегда, или по крайней мере очень надолго, упечь вас в тюрьму. Ваше внезапное появление не может их не встревожить. Наши противники начнут ломать голову, в чем дело, и волей-неволей высунут нос. Не исключено, что с вами попытаются заговорить или даже…

– Даже – что?

– Попробуют вас убить.

– А?

– Вы боитесь?

– Боюсь?

Людовик пожал плечами. Как будто можно напугать человека, решившего доказать свою невиновность и разыскать любимую женщину!

– Будь я трусом, инспектор, я попросил бы вас отправить меня обратно в тюрьму. И где я должен гулять?

– Повсюду. Обойдите весь Люцерн квартал за кварталом. Сидите понемногу на террасах кафе, в парках – короче, постарайтесь как можно больше мозолить глаза. Откуда вам бы хотелось начать?

– Мне все равно.

Вертретер разложил на столе план города.

– Как насчет того, чтобы завтра отправиться в Обер Майхоф?


И Сенталло целую неделю гулял по городу. Вообразив, будто он турист, решивший как можно лучше познакомиться с городом, Людовик медленно брел по улицам, улочкам и набережным, заглядывал в сады, парки и даже в церкви, но за семь дней так и не добился никаких результатов. Никто не проявлял ни малейшего интереса к поступкам и действиям Людовика Сенталло. Сначала, пожалуй, приятно было восстанавливать прежниевпечатления о давно покинутом городе, но потом он устал. Молодой человек с трудом понимал, чего ради он должен, уподобившись новому Вечному Жиду, без конца таскаться по улицам, ожидая весьма проблематичной реакции противника. Эдит, с которой Сенталло виделся по вечерам, в какой-то мере разделяла его тревогу. Лишь один Франц продолжал считать свой план превосходным, а потому ни сестра, ни гость не решались ему перечить. Не будь вечерних разговоров с молодой женщиной (после обеда Вертретер всегда уходил в управление следить за последними новостями), Людовик чувствовал бы себя несчастнейшим из смертных. Но невозмутимость и твердость Эдит действовали на него успокаивающе. Благодаря сестре Франца Сенталло не терял мужества и надежды все-таки когда-нибудь разыскать Дженни. А Эдит рассказывала Людовику о своем малыше Курте, которому теперь посвящала всю жизнь, ибо это единственное, что осталось от большой любви, любви, некогда казавшейся вечной… Слушая, как молодая женщина спокойно и бестрепетно рассуждает о будущем, без горечи, хотя, по-видимому, не питая особых иллюзий, Людовик думал, что, если бы они познакомились раньше, до встречи с Дженни, и могли вот так поговорить по душам, то, возможно, были бы очень счастливы вместе и Курт стал бы его сыном. Но ни исходившее от Эдит ощущение покоя, ни ее крепкие дружеские рукопожатия, ни тепло и сердечность ее голоса не могли изгнать из памяти Сенталло радужный образ златокудрой Дженни, той, что пришла к нему сама, и, вероятно, поплатилась за эту любовь жизнью… Несколько раз Людовик пытался было завести разговор о деньгах – сбережения, выданные в тюрьме, быстро таяли. Но Франц не пожелал ничего слушать, заявив, что Сенталло вернет долг, когда они получат премию от братьев Линденманн. А у молодого человека не хватало духу признаться, что он почти отчаялся добиться успеха.

Однажды утром по приказу Франца, чьи распоряжения он без особого энтузиазма, но неукоснительно исполнял, Людовик шел вдоль набережной Ратхаус, время от времени перегибаясь через парапет и с любопытством наблюдая за сражениями водяных курочек, отличавшихся настолько сварливым нравом, что нападали даже на лебедей, в том, разумеется, случае, когда утки уже не казались им достойным противником. Сенталло вступил под своды Унтер дер Эгт, и, не обращая внимания на призывные крики торговок рыбой, стал подниматься на Вайнмакт. Уже у самой площади Людовик застыл как вкопанный – девушка, шедшая в сторону Хиршенплатц, явственно напомнила ему Дженни. Стряхнув оцепенение, Сенталло бросился следом за незнакомкой. Он еще не смел поверить такому счастью, однако эти белокурые волосы под белой шляпкой…

– Фрейлейн…

Девушка удивленно обернулась и замерла, с трудом сдерживая смех, – уж очень забавно выглядел парень, обалдело таращивший на нее глаза. Наконец, незнакомка пожала плечами и удалилась, а Сенталло молча провожал ее глазами, не в силах даже найти слова извинения. Да и какой смысл? Все равно это не Дженни… Людовик печально опустился на стул на террасе кафе и, заказав бокал молодого вина, стал разглядывать прохожих. Сейчас, ближе к полудню, квартал очень оживился. Парочки встречались у старого фонтана – излюбленного места свиданий всех городских влюбленных. Людовик подумал, что никогда уже ему не испытать восхитительных минут, когда ждешь любимую, зная, что она вот-вот появится. Встречи с Дженни были так мимолетны… И вдруг ему показалось, что среди девушек, направлявшихся к Крамхассе, мелькнуло лицо Дженни. Это уже похоже на одержимость! Однако, поглядев вслед хрупкой фигурке, Людовик неожиданно для самого себя бросил на столик мелочь и устремился за той, что напоминала ему утраченную возлюбленную. Одно это вызвало у Людовика живейшую симпатию к девушке. Сенталло не сомневался, что темноволосая незнакомка, конечно же, не Дженни, но на сей раз нарочно продолжал игру, которая и мучила, и доставляла ему странное удовольствие. Следом за девушкой Людовик пересек Мюленплатц, по Шпрютбрюкс перешел Рейс и оказался на Шютценштрассе. Здесь толпа пешеходов задержала девушку. Весь во власти прежних грез, Сенталло уже уверовал, что у нее точно такие же ножки, та же походка, что и у Дженни. Воспоминание настолько неотступно преследовало молодого человека, что у него невольно вырвалось:

– Дженни!

И Дженни обернулась. Она сразу же поднесла руку к губам, сдерживая удивленное восклицание, и Людовик растерялся. Перед ним стояла и Дженни, и в то же время не она. Сбитый с толку Сенталло не знал ни что говорить, ни что делать дальше, как вдруг девушка пробормотала:

– Людовик…

Сенталло пошатнулся, но Дженни уже прижалась к нему, и он схватил в объятия эту потерянную и вновь обретенную женщину, ничего не понимая и не чувствуя, кроме безумной радости, охватившей все его существо. Дженни покрывала его лицо поцелуями, а Людовик настолько остолбенел, что даже не отвечал на ласку. Лишь после того, как какой-то старик шарахнулся от них, бормоча проклятия бесстыдникам, целующимся посреди тротуара, Сенталло пришел в себя. На глазах у него выступили слезы.

– Ты жива… ты жива… ты жива… – только и мог повторять он.

Людовика нисколько не занимало ни то, что блондинка вдруг превратилась в брюнетку, ни почему, будучи в добром здравии, Дженни позволила отправить его за решетку… Тесно прижавшись друг к другу, они шли по Шютценштрассе, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Сенталло все еще не мог вернуться к действительности. По правде говоря, он не понимал толком, происходит ли то, что он переживает сейчас, на самом деле или только мерещится, и не решался даже говорить, боясь, что первое же слово нарушит очарование. Они продолжали медленно двигаться вперед, и шаги их чудесным образом сливались. Оба много могли бы рассказать друг другу, но чувствовали, что ничто не сравнится с пьянящим восторгом этих минут. Так они молча добрались до конца улицы. Наконец, у поворота на Гибралтарштрассе, где начинается большой парк Гютшвальд, Людовик тихо спросил:

– Вы шли домой?

– Да надо бы…

– Л где это?

– Какая разница…

Людовика снова тихонько кольнуло в сердце: почему Дженни не хочет назвать ему свой адрес? Но молодой человек не желал дать волю подозрениям в тот счастливый миг, когда вновь обрел любимую. Только он один продолжал твердить о Дженни, когда все остальные не допускали даже возможности ее существования. И сохранит доверие, что бы ни говорила, что бы ни делала девушка, потому что любит ее и нечто, куда более могущественное, чем рассудок, подсказывает, что Дженни заслужила и любовь, и нежность. И, словно для того, чтобы еще больше утвердить свою веру, Сенталло крепче обнял девушку.

– Дженни…

– Меня зовут не Дженни…

Он замер, прикрыв глаза. Итак, вот оно, начинается… Людовик догадывался, что сейчас узнает правду и заранее чувствовал боль.

– Меня зовут Мина… Мина Меттлер.

– А ваши светлые волосы?

– Так мне велели…

Прежде чем задать новый вопрос, Людовик глубоко вздохнул.

– Кто? Херлеманн?

– Что?

– Это Херлеманн придумал для вас роль?

– Нет, такого господина я не знаю. Дело гораздо проще и в то же время сложнее. Вы разлюбите меня, если я вам все расскажу…

– Я всегда буду любить вас, Джен… Мина.

Они молча прошли еще несколько шагов и очутились под деревьями Гютшвальда, вдали от города и всех его мерзостей.

– Я очень дурная девушка, Людовик.

– Неправда!

– Да… вот уже три года, как я живу с одним парнем… с Вилли.

Сенталло тут же возненавидел этого Вилли.

– Сначала он уверял, будто мы поженимся, ну, а потом, когда получил меня, больше не заикался о женитьбе.

– Так почему вы остались с ним?

– Не знаю… от лени… да и от страха тоже, потому что Вилли – очень опасный тип, он поклялся убить меня, если я задумаю сбежать.

– А чем он занимается?

– Да почти ничем, это я работаю… А Вилли подсуетится то тут, то там… но что он делает – я толком не знаю, наверняка что-то не слишком благовидное… У меня никогда не было ни хорошего друга, ни советчика, никого, кто бы мог вовремя остеречь. И вот, познакомившись с Вилли, я стала такой же гадкой, как и он. Однажды вечером он сказал мне, что они с приятелями задумали шутку, которая потом принесет нам кучу денег, и, если я, мол, соглашусь помочь, скоро, всего через несколько месяцев, мы сможем уехать отсюда, пожениться и жить, как настоящие буржуа. Вилли объяснил, что я должна выкраситься в блондинку и соблазнить одного парня – тот ждет как раз такую девушку, как та Дженни Йост, которую мне надо изображать. Вилли приказал мне принимать ухаживания, назначать свидания, но ничего больше… Вот так мы с вами и познакомились на скамейке в Веттштейнпарке. Простите меня…

– Продолжайте…

– Сначала я собиралась лишь посмеяться над вами, но потом, когда вы рассказали мне о своей жизни, поняла, что в глубине души оба мы одинаково несчастны. И мне стало стыдно. Я хотела прекратить игру, но Вилли не позволил. Пришлось продолжать, и… и я полюбила вас. Со мной никто никогда так не разговаривал, как вы. Наконец, в тот день, когда я решила все бросить и остаться с вами, не сомневаясь, что вы простите меня, Вилли отвез меня на вокзал, сунул в руки уже собранный чемодан и отправил в Женеву, запретив возвращаться, пока сам меня не позовет. Он обещал, что я буду просто спокойно ждать от него вестей и каждый месяц получать деньги. В Женеве я провела полгода, ни о чем не догадываясь, поскольку никогда не читаю газет. Вспоминая о вас, я мучилась угрызениями совести, но думала, что печаль скоро пройдет и вы утешитесь. Я не строила никаких иллюзий на собственный счет и понимала, что недостойна вас. А кроме того, я отчаялась когда-либо ускользнуть от Вилли.

– А когда вы вернулись?

Комок в горле мешал девушке говорить. Несколько раз она беспомощно всхлипнула. Людовик не понимал. Это не укладывалось в голове. Он еще не мог смириться с мыслью, что потерял свою Дженни.

– Вернувшись, я совершенно случайно узнала, что с вами произошло. Я чуть не рехнулась тогда… и решила пойти к судье, но Вилли так мне угрожал! А я всегда была трусихой… И помимо всего прочего, не будь даже Вилли, его приятели все равно не оставили бы меня в живых, почувствовав, что я собираюсь их выдать. Я не хотела, чтобы мой труп выловили из озера…

– А теперь?

– Теперь, когда вы здесь, мне больше не страшно. Если вы согласны принять меня такую, я скажу Вилли, что между нами все кончено и что я ухожу к вам. А потом мы вместе пойдем в полицию и вас оправдают.

Они повернули назад. Мина должна была вернуться к себе в магазин, на работу. На Гибралтарштрассе Людовик снова взял девушку за руку.

– Давайте попробуем вместе забыть прошлое… Я никогда бы не подумал, что все это возможно, особенно насчет вас… но жизнь – такая сложная штука… и в одиночку с ней никак не справиться. А вас, Мина, я люблю, как любил Дженни. И мы постараемся стать счастливыми. Как по-вашему, из этого что-нибудь выйдет?

Вместо ответа девушка приподнялась на цыпочки и быстро чмокнула его в щеку. Сенталло удержал ее в объятиях.

– Не уходите, Мина, останьтесь со мной…

Она тихонько высвободилась и с нежным смехом проговорила:

– Мне же надо работать! А вечером мы встретимся в Инзелипарке возле вольера.

– В котором часу?

– В десять подойдет? В это время Вилли обычно играет в карты в «Золотистом Агнце», неподалеку от нашего дома.

Упоминание о «нашем доме» больно резануло слух Людовика, и он невольно отпустил руку Мины. Та, сразу почувствовав неладное, испуганно спросила:

– Вы обязательно придете, правда?

Прежде чем ответить, Сенталло посмотрел молодой женщине в глаза и увидел в них такую нежность, что на сердце у него потеплело.

– Я вас так искал, Мина, так искал… – мягко заметил он. – Как же я мог бы покинуть вас теперь?

Мина сразу успокоилась. У нее, как у ребенка, слезы без всякого перехода сменялись смехом, а огорчение – восторгом.

– Я уверена, что нас ждет счастье! А вот и мой трамвай. Я уже опаздываю. До вечера, милый!

Людовик опять удержал ее за руку.

– Мина, а как фамилия этого Вилли?

– Зачем вам ее знать?

– Я так хочу.

– Забудьте о нем, теперь это больше не важно!

Подошел трамвай, и Мина заспешила, но Сенталло крепко держал ее руку.

– Его фамилия?

Молодая девушка попробовала вырваться, но, наконец, смирившись, пробормотала:

– Оттингер.

Людовик тут же отпустил руку, и Мина побежала к трамваю, тем более, что кондуктор явно советовал поторопиться. Уже на площадке девушка взмахнула рукой и послала Людовику воздушный поцелуй. Он тоже помахал в ответ.

Не будь Вилли, Людовик забыл бы обо всей этой истории и уехал вместе с Миной. И пускай бы его честь осталась запятнанной несправедливым приговором, тем хуже для Франца Вертретера с его мечтами о вознаграждении братьев Линденманн, тем хуже для Эдит и маленького Курта! Сенталло устал делать все только ради других. Он хотел жить! Просто жить. Но разве можно забыть о Вилли? Людовик уже ненавидел его всей душой: и как любовника Мины, и потому, что по его милости два года просидел в тюрьме. Впрочем, поразмыслив, Сенталло решил, что первая причина все-таки важнее. Теперь справедливость требует, чтобы Вилли, в свою очередь, отведал тюремной пищи, а вместе с ним и прочие виновники ограбления, едва не стоившего Людовику жизни. Выдав соперника полиции, Сенталло и выполнит свой гражданский долг, и отомстит. А может, следовало настоять, чтобы Мина сразу назвала имя главного виновника, того, кто задумал эту дьявольскую операцию? Ничего, вечером все расскажет. Сенталло твердо решил больше не пускать девушку к Вилли. Если Мина и в самом деле его любит, наверняка не откажется переждать у Вертретеров, пока все не закончится. Она будет спать в комнате Эдит, и последнюю, решительную фазу схватки с противником они переживут все вместе.

Людовик весь день гулял по Люцерну, и лишь к обеду вернулся в дом Вертретеров. Эдит что-то шила при свете настольной лампы, и эта картина казалась настолько полным олицетворением семейного уюта, что у молодого человека защемило в сердце. Как не похожа спокойная, уравновешенная Эдит на мятущуюся, лихорадочно возбужденную Мину! Сенталло вдруг подумал, что Вилли никогда не удалось бы помыкать Эдит, как он это проделывал с Миной. Не сомневался он также, что, появись тут вдруг неверный Антон, Эдит даже не стала бы с ним разговаривать. Эта женщина – явно не из тех, кто умеет прощать.

– Добрый вечер, Людовик. По-прежнему ничего нового?

– Наоборот!

Он произнес это с таким необычайным пылом, что Эдит подняла голову.

– Вот как?

– Я нашел Дженни!

– А-а-а…

Молодого человека так переполняло счастье, что он даже не заметил, как изменилась интонация его собеседницы. Людовику было сейчас не до чужих огорчений, и он с огромным воодушевлением поведал о встрече с Миной. Эдит снова принялась за шитье.

– На вашем месте я бы не стала ее отпускать, – заметила молодая женщина, когда Людовик наконец умолк.

– Почему?

– Потому что девушка может и не вернуться.

– Да что вы! Она же мне обещала!

– Разве она не давала вам обещаний, когда звалась еще Дженни?

– Я верю ей!

– Что ж, ей крупно повезло… От души желаю, чтобы девушка оказалась достойной вас…

– Я в этом уверен!

– Пойду готовить ужин…

Тщательно свернув шитье, Эдит встала и вышла из комнаты. Слишком прямая спина, чуть больше обычного вздернутый подбородок сказали Людовику, как опечалена молодая женщина. Бедная Эдит… Может, она надеялась, что Людовик когда-нибудь заменит ее Курту Антона?

Возвращение Мины разрушило все надежды. Эдит останется со своим малышом одна. Сенталло хотелось набраться мужества и, последовав за молодой женщиной на кухню, где она сейчас наверняка плачет, объяснить, что он к ней очень привязался за это время, что она всегда может на него рассчитывать. Он, Людовик, с удовольствием поможет Эдит воспитывать сына и вообще готов сделать для нее что угодно, но покинуть Мину – просто выше его сил. В тюрьме Сенталло слишком долго мечтал о своей Дженни и не мог отказаться от нее даже теперь, когда нашел прототип столь разительно отличный от созданного воображением образа. И все же Людовик чувствовал себя немного виноватым. Внутренний голос подсказывал, что с Эдит он был бы гораздо счастливее, чем с Миной. Однако, если бы всем вдруг вздумалось внимать гласу рассудка, любовь очень быстро исчезла бы с поверхности земли. Недовольный собой, Людовик ушел в свою комнату, прилег и довольно скоро задремал.

Разбудил его грохот распахнувшейся двери. Молодой человек сел, недоуменно протирая глаза спросонок. Перед ним стоял Вертретер, и, судя по всему, разъяренный до предела.

– Так вы, значит, спите? Надо полагать, настолько довольны собой, что можете спокойно вкушать сон праведника?

– Но…

– Никаких «но»! Эдит мне все рассказала! Вот уж никогда бы не подумал, что вы способны вести себя так глупо!

Людовик встал.

– Что вы имеете в виду?

– Как? Невероятное везение помогает вам найти женщину, на которой держался весь заговор против вас и которая могла бы вывести нас на след преступников, и вы позволяете ей удрать!

– У нас свидание в десять вечера.

– А вдруг она не придет?

– Придет!

– Откуда такая уверенность?

– А почему бы ей не придти?

– Послушайте, Сенталло, сделайте над собой усилие и попытайтесь шевелить мозгами, а не вести себя как несмышленыш, готовый верить любым сказкам! Значит, эта девица настолько вас любит, что спокойно оставила гнить в тюрьме, отлично зная о вашей невиновности?

– Мина боялась своего сожителя!

– Это она вам так сказала! Но что помешало ей, скажем, написать, хотя бы анонимно, в полицию, сообщив сведения, которые позволили бы нам снова открыть дело? Ведь не следил же за ней тот парень круглые сутки, черт возьми! На работу-то она ездит одна? Я всерьез опасаюсь, как бы вам опять не навещали лапши на уши!

– Мина не лгала.

– А чем вы можете это доказать?

Вне себя от раздражения, Сенталло невольно повысил тон.

– Да, у меня есть доказательства, но вы их не поймете, инспектор! Слезы Мины все рассказали мне и о ее стыде… и о страхе…

– Согласен, она боится, но… кого?

– Да кого же, как не своего приятеля Вилли?

– А, может, вас?

– Меня?

– Допустим, вы приняли желаемое за действительное и ваша Мина (раз уж теперь она зовется так) – сознательная сообщница тех, кто решил взвалить на вас свое преступление. Столкнувшись с вами, девушка пугается – ясно же, что, если полиция начнет пересматривать дело, ей не отвертеться по меньшей мере от нескольких лет тюрьмы. И Мина принимается разыгрывать трагедию. Чтобы вас умаслить, она изображает несчастную запуганную девчушку. Хорошо зная ваши слабости, она шепчет о своей любви к вам. А на самом деле юная особа только и мечтает поскорее унести ноги, ясно? Унести ноги и предупредить своих дружков, что вы на свободе и готовы задать им жару. Да, ваша Мина и впрямь испугалась, но именно вас, Людовик!

Совершенно уничтоженный, Сенталло не знал, что ответить. Логика, казалось, на стороне Франца, и тем не менее, сам не зная почему, Людовик продолжал верить в искренность Мины. Может быть, из-за того, как она бросилась в его объятия на Шютценштрассе, из-за интонаций голоса, из-за нежности в глазах… Зачем столько ухищрений, если достаточно было всего-навсего сказать, что она – совсем не Дженни, которую он разыскивает! Сенталло вспомнил, что сначала едва узнал девушку. Вертретер наверняка ошибается, но он, Людовик, никак не может подыскать нужных доводов… А полицейский холодно и безжалостно продолжал перечислять то, что считал доказательствами двойной игры и лицемерия Мины:

– Вы понятия не имеете, где она живет, не так ли? И даже забыли поинтересоваться адресом магазина. А по каким причинам вы не проводили девушку до работы? Вроде бы это подсказывала элементарная логика! Так что помешало вам вместе сесть в трамвай? Однако вам ничего подобного и в голову не пришло, а Мина, конечно, не предложила! Странное поведение для неожиданно воссоединившихся влюбленных, вы не находите?

О да, теперь Людовику это тоже казалось странным, но что он мог поделать? Только продолжать верить и ждать десяти часов. Либо Мина придет и полицейскому останется лишь принести извинения, либо она снова исчезнет – и тогда Сенталло придется признать, что его в очередной раз обвели вокруг пальца. Но до десяти часов он не желал больше говорить обо всей этой истории, рассуждениями он сыт по горло. Так Людовик и сказал Вертретеру. Франц согласился заключить это своеобразное перемирие.

– Ладно… Пойдемте ужинать. Эдит приготовила фондю[4], и уж такой вкуснотище нельзя не воздать должное! Впрочем, что бы мы еще ни наговорили друг другу, это ровно ничего не изменит.

Вечер прошел довольно тускло – не помогло даже напускное оживление Вертретера. Людовику казалось, что стрелки часов застыли на месте, а Эдит держалась отчужденно – видно, все еще переживала разочарование. Болтал один Франц, так что разговор быстро превратился в монолог, в который остальные сотрапезники лишь время от времени вставляли какую-нибудь вымученную односложную реплику. Даже когда Сенталло уронил кусочек хлеба в соус – за что обычно полагается шуточный штраф, никто и не подумал улыбнуться. Наконец пробило девять часов, и Эдит стала смущенно собирать тарелки. Мужчины пересели в кресла, и полицейский закурил.

– Если Мина придет на свидание, ради бога, Сенталло, не отпускайте ее больше! – проворчал он.

– Положитесь на меня!

– Пусть даже девушка расскажет вам кучу подробностей, помните, все это ничего не даст, если она сама не выступит свидетелем и не подпишет показаний! Правосудие может решиться на пересмотр дела, имея к тому лишь очень серьезные основания, скажем, выслушав исповедь виновных!

– Я не хочу, чтобы у Мины были неприятности!

– Наказание она получит независимо от того, нравится вам это или нет, но тут можете рассчитывать на мою помощь – уж я от души постараюсь, чтобы с вашей милой обошлись не слишком сурово и она отделалась каким-нибудь порицанием.

– Вы мне обещаете?

– Обещаю. А теперь нам пора. Я тоже пойду с вами.

– Но если вы пойдете…

– Спокойно, я не побеспокою вашу Мину, даже если она снова уговорит вас отпустить ее.


Бок о бок, как два мирных обывателя, решивших прогуляться перед сном, они спустились к Зеебрюке. Все вокруг уже окутывала ночная мгла, и тишину нарушил лишь тихий плеск воды, колеблемой легким ветерком. На остановке они расстались, и полицейский пропустил спутника вперед. Мужчины решили не показываться вместе – Мина могла бы струсить и убежать. Наконец, сочтя, что Людовик уже добрался до места свидания, Франц тихонько пошел следом. Пройдя вдоль ярко освещенного фасада пристани, он скользнул в сторону набережной Инзелин, снова немного подождал и, спрятавшись в густой тени, стал наблюдать, не появится ли кто в округе. Но за Сенталло явно никто не следил. Набережная оставалась пустынной. Вертретер быстро пересек открытое пространство и углубился в парк. Вдалеке, у вольера, маячил силуэт Людовика. Десять часов еще не пробило, и полицейский решил свернуть налево – к другому входу в парк и проверить, одна ли Мина придет на свидание. Но и там Франц не увидел даже кошки. Очевидно, ночная прохлада не особенно привлекала влюбленных, и сентиментальным прогулкам на воздухе они предпочли духоту кинотеатров.

Сначала Людовик пытался стоять неподвижно, но очень скоро холод заставил его бродить вдоль вольера. Каждый удар часов, падавший на город с башен и колоколен, долго отдавался у него в груди. Мина не шла. Теперь каждая минута тянулась бесконечно долго. В четверть одиннадцатого его уверенность пошатнулась. В половине Сенталло уже не верил, что его возлюбленная придет, а, наоборот, опасался появления Вертретера – Франц ведь, как пить дать, будет насмешничать. Неужели полицейский все-таки прав и Мина только посмеялась над ним? Около одиннадцати часов Людовик уловил чуть слышное эхо шагов. Вопреки рассудку, он стал напряженно вслушиваться, но быстро понял, что приближается мужчина. Из темноты выскользнул Франц.

– Ну?

– Ее нет…

– Знаю… я мерз в другом конце парка и несколько раз подходил сюда незаметно для вас… Что ж, ладно! Остается лишь вернуться домой.

Людовик преисполнился к Вертретеру благодарности за то, что тот не стал ни иронизировать, ни хвалиться своей правотой.

ГЛАВА VI

Понимая, как тяжело на душе у Сенталло, Вертретеры решили не будить его утром. Поэтому Людовик проснулся лишь около полудня. Франц давно ушел на работу, а Эдит готовила обед. Увидев покрасневшие веки и искаженное страданием лицо молодого человека, она поспешила навстречу.

– Франц мне все рассказал. Держитесь. Я-то знаю, что чувствуешь в такие минуты. Кажется, будто всему конец, но потом хочешь – не хочешь, а жизнь продолжается. Вы забудете свою Мину.

– Какой же я идиот, что поверил ей!

– Да нет же, это вполне естественно! Нельзя не верить тем, кого любишь. Я ведь тоже полностью доверяла Антону.

– Вы чудесная девушка, Эдит!…

– Уж не вздумалось ли вам, случайно, за мной поухаживать? – шутливо заметила она, стараясь скрыть смущение. – Может, я, как вы уверяете, и чудесная девушка, но и вы, между прочим, на редкость славный малый. Обоим нам не повезло, но, согласитесь, мне все-таки больше!

– Из-за Курта?

– Ну да, из-за Курта… Но какой смысл хныкать и проклинать судьбу, Людовик? Никогда нельзя сдаваться. Вот мой брат не впадает в уныние. Франц готов перекопать весь город, лишь бы разыскать эту девушку, и я очень удивлюсь, если у него ничего не выйдет. Стоит Францу чего-нибудь всерьез захотеть – и он лишь в редчайших случаях не добивается своего, а как только поймает девушку – та наверняка заговорит. Ладно, как бы то ни было, сегодня суббота, и потому я оставляю вас вдвоем. В три часа я сяду в экспресс на Этценерлен и, таким образом, проведу воскресенье вместе с матерью и малышом. Надеюсь, вы в состоянии что-нибудь состряпать себе на ужин? Завтра сходите в ресторан, а я в понедельник утром вернусь.

– Поцелуйте от меня Курта и скажите, что я непременно навещу его в ближайшие дни.

Франц не вернулся к обеду, и Эдит, позвонив на Обергрюндштрассе, выяснила, что инспектор куда-то вышел. Молодой женщине не хотелось уезжать, не повидав брата, тем более что у него, возможно, были какие-то поручения для матери, но ждать дольше она не могла: днем на Этценерлен уходят всего два автобуса-экспресса, и пятнадцатичасовой – последний. Эдит поручила Людовику все объяснить брату и, нагруженная сумками, повернулась к выходу. Сенталло удивился, заметив, что молодая женщина не взяла с собой ни конфет, ни игрушек для Курта, на что та сурово возразила, что не считает нужным баловать сына и приучать к тому, что потом сделает его жизнь еще горше.

– Видите ли, Людовик, – проговорила на прощание своим чудесным грудным голосом Эдит, – ужасно не столько то, что нам самим приходится жестоко расплачиваться за когда-то совершенные ошибки, а что вместе с нами страдают другие, невинные жертвы.

Оставшись один, Людовик стал подводить итоги своих жизненных неудач. Пример такой волевой женщины, как Эдит, доказывал, что у него просто не хватает решимости. Он позволил себе поддаться отчаянию и плывет по течению, пережевывая нанесенные обиды вместо того, чтобы действовать. Да, он, Сенталло, и в самом деле получил множество тяжких ударов, но ведь до сих пор всегда удавалось как-то справляться с враждебной судьбой и, не случись этой непонятной истории, когда именно его почему-то решили избрать козлом отпущения, он вполне мог даже преуспеть. Рассчитывать на Дженни (или Мину?) теперь бессмысленно – девушка обманула его. Значит, только от самого Людовика зависит, избрать ли прямой путь к спокойному, тихому счастью, о котором он столько мечтал. Множество людей стараются ему помочь. Доброта Эдит и Франца – живое свидетельство, что у него есть друзья, а потом, когда суд отменит неправедный приговор, можно не сомневаться, что терзаемый угрызениями совести господин Шмиттер поспешит снова взять Сенталло на работу. Тогда он и наверстает упущенное. Несколько дней, проведенных подле Эдит, ее огорчение из-за новой встречи Людовика с Миной позволяли предполагать, что молодая женщина не отвергнет предложение руки и сердца. И вместе они попытаются забыть о прежних разочарованиях. Горько, конечно, отказываться от Мины, но разве то, что она не пришла на вчерашнее свидание, не поставило на этом романтическом приключении крест?

Так размышлял Людовик, когда вернулся Вертретер. Молодой человек объяснил полицейскому, почему сестра не смогла его дождаться, но Франц, похоже, слушал вполуха. Выглядел он настолько озабоченным, что Сенталло не выдержал.

– Неприятности? – спросил он.

Инспектор снял шляпу, бросил на стол и с тяжелым вздохом опустился в кресло.

– Ну, неприятности – для нас дело обычное…

Не решаясь больше приставать с расспросами, Людовик предложил подогреть оставленные Эдит блюда, но Франц покачал головой.

– Не хочется…

Полицейский закурил, не сводя с Людовика глаз, и от этого тяжелого, странного взгляда парня охватило смущение.

– Сенталло… У меня для вас дурные новости…

– А?

Бедняга Людовик так привык к разного рода катастрофам, что почти не отреагировал.

– Я должен вернуться в тюрьму?

– Нст-нет… Взбредет же такое в голову!

– Тогда в чем же…

– Кажется, я нашел Мину.

– Кажется?

– Ну да, я ведь ее ни разу не видел…

– В таком случае, почему вы решили, что это она?

– Не знаю… вероятно, интуиция…

– А… где она?

Вертретер ответил не сразу. Он встал и, подойдя ближе, обхватил Сенталло за плечи.

– Вам надо набраться мужества, старина, – проговорил он, по-прежнему глядя в глаза Людовику.

– Вы хотите сказать… Мина умерла?

– Пойдемте со мной.

– Куда?

– В морг.

Сенталло встал, чувствуя, что у него подгибаются колени. Несчастная Дженни… несчастная Мина… Он уже не сомневался, что увидит именно ее. Людовик снова вспомнил, как девушка в белой шляпке сидела на скамейке Веттштейнпарка. Для него она теперь навсегда останется Дженни – ведь Мину-то он почти не знал…

Сторож в морге встретил Вертретера с большим почтением, а на Сенталло почти не обратил внимания. Потом он повел обоих спутников по залам, где мертвые ожидали, пока родные или друзья вернут им прежнее имя, то, что они носили в мире живых, ибо обрести вечный покой без бумажки не разрешается. Людовик вздрогнул, словно его вдруг окутал неземной холод. Каждый шаг долго отзывался в странной тишине этих мест. Сторож подошел к какому-то подобию огромного шкафа с множеством ящиков. Прежде чем выдвинуть один из них, он посмотрел на полицеского, словно спрашивая разрешения. Франц кивнул и еще крепче сжал руку Сенталло. Глазам их предстало закутанное в саван тело. Сторож аккуратно приподнял ткань, открывая лицо, и Людовик чуть слышно застонал сквозь стиснутые зубы.

– Ну? – шепнул полицейский.

– Это и вправду она.

– Вы уверены, что не ошиблись?

– Да. Но почему у нее такое странное выражение лица?

– Потом объясню.

Они вышли из морга. На улице Сенталло вздохнул так, словно долго сдерживал дыхание. Инспектор привел его в первый попавшийся бар и заказал две рюмки коньяку.

– Ну, вам уже лучше? – спросил Франц, осушив свою.

– Да… спасибо… Где ее нашли?

– В озере… один рыбак… он и сообщил водной бригаде.

– Мина бросилась в воду?

– По-моему, ее скорее бросили туда.

– Почему?

– Потому что сначала ее задушили.

Сенталло закрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. Отвратительная смерть Дженни, конечно, глубоко потрясла молодого человека, но он прекрасно отдавал себе отчет, что сердце так отчаянно колотится не столько от боли, сколько от дикой ярости, всплывшей из глубины времен, родной сестры того неукротимого бешенства, что когда-то заставило Сенталло ударить маленького Тео. Отныне у него есть личный счет к убийце Дженни и, чего бы это ни стоило, он заставит мерзавца заплатить…

– Теперь вы понимаете, почему я так сердился, что вы не получили от Мины нужные нам сведения? Как мы выйдем на след тех, кто ограбил банк Линденманн? Мы не знаем ни где работала девушка, ни где жила, ни с кем… Разумеется, достаточно опубликовать в газетах фото – и в двадцать четыре часа все это выяснится, но тем временем преступник успеет удрать. Она вроде бы назвала вам имя своего приятеля?

– Да… Вилли.

– А фамилию?

Сенталло слегка помедлил.

– Нет.

Вертретер вздохнул.

– Не очень-то это облегчит мне задачу… Ну, да ладно – что толку хныкать? Пойдемте к комиссару.

Комиссар Готфрид Лютхольд немедленно принял Сенталло и инспектора.

– Ну, мой бедный Сенталло, я вижу, удача по-прежнему отворачивается от вас? Вам еще крупно повезло, что инспектор не отходил от вас ни на шаг вчера вечером, а?

– Повезло?

– Черт возьми! Вы ведь договорились с Миной о встрече! Так что мы могли бы предположить, что она пришла и… ясно? И как бы вы стали доказывать, что не совершали этого преступления? У вас были все основания убить Мину – как-никак, именно благодаря ей вы угодили в тюрьму… Присяжным всегда очень нравится такое обоснование убийства – месть стара, как мир.

– Но я же любил Мину!

– Вряд ли вы сумели бы убедить суд, будто продолжали питать подобные чувства к виновнице всех своих бед. К счастью, присутствие Вертретера снимает с вас какие бы то ни было подозрения. Так что вы ему по гроб жизни обязаны. Вот только теперь необходимо поскорее схватить за шиворот преступника – это и в ваших, и в наших интересах. Я уверен, что стоит арестовать молодца – он выложит нам кучу интересных подробностей и об убийстве Мины Меттлер, и о краже денег из банка Линденманн. Насколько я понял, жертва успела назвать вам своего приятеля, а заодно объяснила, что он помогал расставить ловушку, в которую вы едва не угодили?

– Мина сказала мне не фамилию, господин комиссар, а только имя…

– Это, разумеется, не блестяще… Может, девушка все-таки упоминала ее, а вы не обратили особого внимания?

– Нет, господин комиссар, я уверен.

Лютхольд протянул Людовику пачку фотографий.

– Поглядите-ка на эти снимки. Тут все мелкие и крупные злоумышленники, зарегистрированные в нашей картотеке и откликающиеся на имя Вилли. Вдруг физиономия или фамилия кого-то из них покажется вам знакомой?

Стараясь унять дрожь в руках, Людовик разложил на столе комиссара предложенные ему фотографии. Понимая, что полицейские внимательно наблюдают за его реакцией, молодой человек добросовестно изучал каждый снимок. Очень быстро он убедился, что фамилии Оттингер ни на одном из них нет. Слава Богу! Впрочем, вряд ли следовало ожидать, что организаторы кражи могли воспользоваться услугами человека, известного полиции. И Сенталло, расслабившись, продолжал внимательно разглядывать физиономии самых разнообразных бандитов. Теперь он мог не тревожиться, что кто-то встанет между ним и Оттингером. После того, что произошло с ним самим, Людовик не особенно доверял полиции. Не говоря уж о том, что правосудие, способное вынести обвинительный приговор невиновному, с тем же успехом может оправдать преступника. А Сенталло твердо решил заставить Вилли Оттингсра расплатиться за убийство Дженни.

– Нет, господин комиссар, честно говоря, все эти физиономии мне совершенно незнакомы. Я их в первый раз вижу…

– Жаль… Но вы, Вертретер, все-таки прикажите собрать всю эту публику и привести сюда. И мы разберемся, нет ли среди наших знакомых друга Мины Меттлер. А если, паче чаяния, таковой найдется, пусть выкладывает алиби понадежнее, не то ночевать ему в тюрьме прямо сегодня с хорошеньким обвинением в убийстве на загривке.

Все последующие часы Людовика не покидало ощущение, что Вертретер догадывается о его намерениях. Не раз он ловил недоверчивые взгляды Франца, но, заметив, в свою очередь, что его маневр разгадан, полицейский тут же отводил глаза. Сенталло тешил себя надежной, что, поскольку инспектор не знает, какие сведения он утаил, не может предвидеть и его планов. Однако, покончив со скудным ужином и отложив вилку, Франц неожиданно бросил:

– Я уверен, что вы скрыли от меня часть правды.

Людовик чуть не захлебнулся от удивления и, лишь выпив большой стакан воды, обрел прежнее хладнокровие.

– Что вы имеете в виду?

– Сам точно не знаю, но ваше поведение меня смущает…

– А что в нем такого необычного?

– Просто не соответствует тому, чего можно было бы ожидать.

– Объясните, я что-то плохо понимаю…

– Вы очень любили Дженни, точнее, Мину, не так ли?

– Думаю, да.

– Только думаете?

– Трудно выразить то, что я чувствую, словами. Но я так давно смирился с мыслью об исчезновении Дженни, что едва поверил ее внезапному появлению, да еще в новом качестве…

– Однако вы разговаривали с девушкой? И она вам кое-что рассказала…

– Да, конечно, но все это воспринималось почти как сон. Может, приди она вчера на свидание, все бы и изменилось, а так встреча вышла настолько короткой, что Дженни, в сущности, не вернулась из небытия и по-прежнему осталась для меня мертвой…

– Немного притянуто за уши, вам не кажется? Разве что ваши чувства к девушке оказались не настолько глубоки, как вы воображали.

Людовик с трудом подавил искушение сразу же ухватиться за протянутую соломинку.

– Возможно… От долгой разлуки воображение слишком разыгрывается и действительность выглядит несколько бледнее… Я думаю, такое случается со многими, и потом, тюрьма здорово меняет угол зрения. Там больше мечтаешь о покое, чем о романтических приключениях.

Сенталло чувствовал, что не вполне убедил инспектора, и решил сжечь корабли – в ближайшие несколько часов он слишком нуждался в полной свободе действий.

– С тех пор, как я познакомился с вашей сестрой и несколько раз имел удовольствие поговорить с ней по душам, у меня сложилось впечатление, что любви заслуживают не только хрупкие и таинственные женщины.

На сей раз хитрость Людовика явно сработала. Стоило заговорить об Эдит – и Вертретер перестал думать о Мине.

– Как вас понимать? Уж не хотите ли вы попытаться заново строить жизнь с моей сестрой?

– Пока я ни в чем не уверен. Эдит мне очень нравится, и, думаю, она тоже испытывает ко мне симпатию. Вот и все. И потом, когда тебя лишь условно отпустили на свободу, не стоит забивать себе голову слишком далеко идущими планами, верно? Могу вам сказать только, что рядом с Эдит я чувствую себя не таким несчастным и всеми покинутым…

Уже начав говорить, Сенталло с удивлением обнаружил, что не так уж далек от истины, как ему казалось, и Франц тоже, конечно, обратил внимание на несомненную искренность, звучавшую в его словах.

– Послушайте, Людовик… Вообще-то я парень не злой, но, когда речь идет об Эдит, способен черт знает на что… Даже не представляю, что бы я натворил, попадись мне в лапы ее Антон, а потому предпочитаю с ним не встречаться… Так лучше и для него, и для меня. Я многим обязан Эдит и в свое время дал клятву, что больше у нее не будет таких огорчений. И в эту историю я впутался не столько ради вас, сколько ради сестры и ее сынишки. Мы должны получить вознаграждение братьев Линденманн, чтобы мой племянник мог получить хорошее образование и забыть, что у него нет отца. Я никому не позволю играть чувствами сестры! Зарубите это себе на носу и помните, что мне довольно несложно отправить вас обратно в тюрьму. Только троньте Эдит – и для меня перестанут существовать честь, дружба, справедливость! Думайте обо мне что угодно, но это так!

– Напрасно вы меня заподозрили бог знает в чем! Уж, кажется, за время нашего знакомства могли бы убедиться, что во мне нет ровно ничего от соблазнителя. Я сказал лишь, что присутствие вашей сестры действует на меня удивительно благотворно. И простите, если мои слова возмутили вас. А кроме того, теперь, после смерти Мины, убийцы и грабители, судя по всему, могут спать совершенно спокойно, так что я не вижу особой надобности и дальше мозолить вам глаза. Коли угодно, могу уйти, как только вернется Эдит.

– Вы останетесь, Сенталло. И не обижайтесь на меня за эту гневную вспышку. Просто ни за что на свете я не хотел бы еще раз пережить вместе с Эдит часы, когда уже не оставалось сомнений, что Антон ее бросил. Я дрожал за жизнь сестры. Но вам я доверяю, Людовик. Не будем больше об этом. Ложитесь спать и постарайтесь забыть этот день. А мне надо ехать в комиссариат: наверняка подозреваемых уже собрали. На них я и отыграюсь за все! Спокойной ночи и – до завтра.


Людовик решился выйти из дома лишь поздно вечером. Из телефонного справочника он узнал, что кафе «Золотистый Агнец» находится на Вонматтштрассе. Сенталло понимал, что его единственный шанс добраться до Оттингера – пойти туда, если, конечно, Вилли не скрылся сразу после убийства Мины. Теперь бешенство сменилось у Людовика спокойной решимостью. С прежними страхами навсегда покончено! Его больше не пугала даже перспектива вернуться в тюрьму. Людовик только хотел выиграть время и отомстить, прежде чем полиция снова упрячет его за решетку. На случай, если Франц вернется раньше, чем он предполагал, Сенталло оставил записку: «Я не могу уснуть и пошел прогуляться. Спокойной ночи, Людовик».

Он не торопился, а потому прогулка до Вонматтштрассе заняла почти час. Медленно двигаясь вдоль улицы, Людовик наконец заметил «Золотистого Агнца» – маленькое кафе с матовыми стеклами, и вошел. Глазам его предстала просторная комната с низким потолком, очень чистенькая и уставленная потемневшими от времени дубовыми столами и стульями. На главной потолочной балке, пересекающей весь зал, было выгравировано изречение: «Schaumt der susse Wein im Becher, winkt der liebe Preis dem Zecher!»[5] Сенталло устроился за одним из столиков и заказал пиво. Не желая привлекать к себе внимание, он не стал расспрашивать официанта об Оттингере, решив, что так или иначе сумеет опознать того, кто ему нужен. В воздухе висел густой табачный дым. Почти за всеми столиками играли в карты. Людовик потихоньку наблюдал за окружением. В основном здесь собрались работяги, но по крайней мере двое выглядели достаточно подозрительно. Либо один, либо другой вполне мог оказаться Вилли Оттингером. Во-первых, блондин лет двадцати с небольшим. Некоторая претензия на изыск явно указывала, что парень не любит утруждать себя грязной работой. И, во-вторых, развязный брюнет значительно старше, нацепивший галстук в американском вкусе – с нарисованной вручную красоткой. Сенталло сразурешил, что брюнет – и есть Оттингер, поскольку тот мгновенно вызвал у него живейшую антипатию. Попивая пиво, Людовик ждал каких-нибудь дополнительных указаний на то, что угадал верно. Когда блондин начал прощаться с приятелем, Людовик слегка встревожился – уж не упускает ли он Оттингера. Но колебания его были недолгими. Когда парень уже переступал порог, хозяин кафе от стойки бара крикнул: «Спокойной ночи, Макс!», и это разрешило все сомнения Сенталло. Почти сразу же после этого за столиком, где сидел брюнет в расписном галстуке, началась перебранка:

– Эй, да ты чего, Вилли! – набросился на брюнета один из партнеров. – Забыл посчитать козыри? Интересно, о чем ты вообще думаешь сегодня вечером?

– Ладно, Гуго… Ну, ошибся я… ошибся! И что с того?

Парень говорил грубо и зло, и это лишь подтверждало подозрения Людовика. Он больше не сомневался, что брюнет и есть Оттингер. Значит, можно расслабиться – теперь от него не нужно ничего, кроме терпения. Сенталло даже улыбнулся, подумав, что запросто мог бы рассказать партнерам Вилли о причинах внезапной рассеянности их приятеля. Только закоренелый бандит может с увлечением играть в карты, когда у него на совести только что совершенное убийство. Около одиннадцати Вилли встал.

– Что-то я нынче не в своей тарелке… Пойду-ка лучше спать.

Он пожал приятелям руки, кивнул хозяину «Золотистого Агнца» и ушел. Как только за ним захлопнулась дверь, Сенталло уплатил за пиво и двинулся следом. Оттингер успел отойти всего на несколько шагов. Друг за другом они миновали несколько улиц и в конце концов добрались до плохо освещенной улочки, выходящей на Брахматтштрассе. По тому, как Вилли внезапно замедлил шаг, Людовик понял, что они близки к цели, и заторопился, боясь, как бы Оттингер не скрылся в каком-нибудь доме, прежде чем он успеет его догнать. Тот неожиданно свернул в тупик, в глубине которого стоял всего один крохотный домишко. По-видимому, парень слишком глубоко задумался и даже не слышал шагов за спиной. Он уже вставлял ключ в замок, когда рядом из темноты вдруг вынырнула какая-то тень. Ключ едва не полетел на землю.

– Вилли Оттингер?

– Да… вы из полиции?

– Нет.

– Тогда чего вы от меня хотите?

– Скажу, когда мы войдем в дом

– А почему это я должен вас впускать?

– Потому что мне надо поговорить с вами о фрейлейн Меттлер.

– О Мине? Так вы знаете, где она?

– Да, знаю.

– Шлюха!

Сенталло с трудом подавил желание пристукнуть его на месте. Оттингср пожал плечами.

– А, ладно, в конце концов, плевать!…

Вилли открыл дверь и, включив свет, пропустил Людовика в дом. Небольшая комнатка, в которой они оказались, вероятно, служила и гостиной, и столовой.

– Значит, это она вас послала?

Сенталло улыбнулся. Если этот тип надеется обмануть его идиотскими вопросами…

– И вообще, кто вы такой?

– Один из ваших старых знакомых, Вилли Оттингер.

– Кроме шуток? Я, между прочим, имею обыкновение узнавать старых друзей.

– А вы приглядитесь внимательнее.

Оттингер подошел ближе, пристально разглядывая Людовика, потом покачал головой.

– Черт меня возьми, если я вас помню! – пробормотал он.

– Тогда, возможно, мое имя вам кое-что скажет? Сенталло… Людовик Сенталло…

Хозяин дома добросовестно рылся в воспоминаниях. Наконец на его физиономии отразилось глубокое изумление.

– Тот самый Сенталло…

– Да, Сенталло, которого вы отправили в тюрьму.

– Так вы что ж, сбежали?

– Нет, меня освободили.

– С чего бы это?

– Допустим, кое-кто питает серьезные сомнения насчет моей виновности.

Людовик застал Оттингера врасплох, и тот даже не стал отпираться.

– Но как… как… А, ясно! Эта чертова стерва Мина раскололась, точно?

– Совершенно верно.

– Ладно… и что дальше? Вы, надо думать, догадываетесь, что я буду все отрицать? Слушайте, Сенталло, раз уж вам так повезло, что вас выпустили из каталажки, постарайтесь поскорее слинять из Люцерна, потому как тут есть люди, которых весть о вашем освобождении не слишком обрадует… Что до Мины, то пусть идет домой да поживее, если не хочет, чтобы с ней случилось несчастье!

Сенталло собирался выслушать как можно больше, но, когда Вилли в таком тоне заговорил о Мине… о Мине, которую сам же убил, Людовик не выдержал. Схватив со стола тяжелое бронзовое пресс-папье и протяжно ухнув, он припечатал им физиономию Оттингера. Несколько секунд тот простоял, словно парализованный, потом, даже не попытавшись защищаться, ничком рухнул на пол. Людовик испугался, что стукнул слишком сильно и прикончил врага на месте. Он опустился на колени и перевернул Оттингера. Нос, губы и зубы превратились в сплошную кашу, всю нижнюю часть лица заливала кровь. Людовик сунул руку под рубашку Вилли. Сердце билось. Он с облегчением перевел дух. Вечно это проклятое неумение рассчитывать свои силы! На месте Оттингера Людовик вдруг представил голову малыша Тео, еще более страшную, потому что лишь из уха тихонько стекал тоненький ручеек крови. Если Вилли останется в живых, на его физиономии навеки останется след удара, который нанесла ему рукой Сенталло маленькая мертвая Мина. Людовик принес из кухни воды и облил голову Оттингера. Тот вздрогнул. Еще не придя в сознание, он попытался было заговорить, но из разбитых губ вырвалось лишь невнятное бормотание. Людовик снова встал на колени и тихонько позвал:

– Вилли… Вилли?

Тот открыл один глаз, и было что-то жуткое в этом единственном, уставившемся на Сенталло оке.

– Вилли… за что ты убил Мину?

Раненый захрипел, и Людовик подумал, что он пытается произнести имя девушки.

– Послушай меня, Вилли… Я схожу за врачом, и тебя отправят в больницу… но ты должен сказать правду… Это ты украл деньги банка Линденманн?

Сенталло показалось, что Оттингер усмехается.

– Если не скажешь правду, Вилли, я стукну еще раз!

В открытом глазу, следившем за каждым движением Людовика, мелькнул ужас.

– Так это ты вор?

– Да.

Хотя ответ можно было расслышать лишь с огромным трудом, для Сенталло он прокатился по комнате, как удар грома, ибо наконец твердо доказывал его невиновность! Ухватив своего жалкого противника за лацканы пиджака, Людовик нагнулся над его изувеченным лицом.

– Кто? Кто тебе приказал это сделать?

Но Вилли уже снова потерял сознание. Расстроенный Сенталло выпрямился. В тот же миг на улице, совсем рядом с домом, ему послышались шаги. Людовик замер, вслушиваясь в тишину, и уловил что-то вроде поскрипывания камня под ногой. Кто-то стоял под окном! Людовик подождал – ничто больше не нарушало тишину, но он не сомневался, что незнакомец продолжает бродить во тьме возле дома. Друг? Или сообщник Оттингера? Решив проверить свои догадки, Людовик выскользнул в прихожую и, погасив свет, тихонько повернул ручку двери. Предвидя возможный удар, он напрягся всем телом и приоткрыл дверь лишь чуть-чуть, но ничего не произошло. Судя по всему, в тупичке – по-прежнему ни души. Но для очистки совести Сенталло сделал еще один шаг… Он так и не понял, что произошло, пожалуй, сообразил только, что падает, да успел почувствовать запах земли, в которую зарылся носом, но тут же потерял сознание. Очнувшись, молодой человек не сразу вспомнил, где находится. Голова нестерпимо болела. Людовик ощупал череп и, наткнувшись на здоровенную шишку под волосами, едва не закричал от боли. Значит, его стукнули по голове. Надо думать, кто-то решил любой ценой вырвать Оттингера из его рук, боясь, что тот заговорит. Сенталло поднялся, на колени, и ночная темнота сразу завертелась вокруг. Людовика тошнило, но он кое-как встал и прижался к стене, пытаясь справиться с головокружением и прогнать застилающий глаза туман. Он проклинал собственную глупость. Теперь уж до Вилли не добраться! Сообщники наверняка забрали его с собой и спрятали в надежном месте. Сенталло вернулся в дом, надеясь найти хотя бы какую-нибудь выпивку и малость взбодриться.

Он снова включил в прихожей свет и окаменел от удивления: Оттингер по-прежнему лежал на полу, в том же положении, как он его оставил. Людовик подошел поближе и сразу заметил, что на шее несчастного туго затянут шнурок, а разбитое лицо искажено еще более уродливой гримасой. Вилли был мертв. Его задушили, как и Мину! Потрясение оказалось настолько сильным, что Сенталло мигом пришел в себя. Кто-то надеялся свалить это преступление на него! Людовик чуть не бросился бежать, но вовремя вспомнил об отпечатках пальцев. Это первое, чем займется полиция, и его немедленно арестуют. И Сенталло начал лихорадочно вытирать все, до чего мог случайно дотронутся, – начиная с пресс-папье и кончая кухонным краном и кувшином, из которого поливал Оттингера водой. Осторожности ради от отряхнул носовым платком даже лацканы пиджака Вилли. Потом прошелся по краю стола и даже по самой крышке – вдруг случайно облокотился, не заметив. Голова пылала, но Сенталло не знал толком, от полученного ли удара или от страха, терзавшего все его существо. Наконец, сочтя, что добросовестно принял все меры предосторожности и не оставил никаких следов своего пребывания, Людовик снова погасил свет и вышел на улицу.

Свежий ночной воздух немного взбодрил его. Молодой человек глубоко вздохнул и зашагал прочь. Однако не успел он пройти по Брахматтштрассе и сотни метров, как вдали показались фары машины. Прежде чем яркий луч успел выхватить его фигуру из темноты, Сенталло, сам не зная почему, нырнул в первый попавшийся подъезд. Всего через несколько секунд мимо промчалась полицейская машина, причем так близко, что Людовик мог бы коснуться ее рукой, и свернула в тупичок, откуда он только что вышел. Сенталло уже больше ни о чем не думал – вытаращив глаза и открыв рот, он бросился бежать, как безумный.

Остановился Людовик лишь на Казимир Пфайфферштрассе, сообразив, что не стоит привлекать к себе внимание. Наконец, мало-помалу, он взял себя в руки и зашагал как припозднившийся прохожий, мечтающий поскорее улечься в теплую постель. Боясь одиночества, он нарочно выбирал кварталы, где после фильма или спектакля еще царило некоторое оживление. Проходя мимо кинотеатра «Люкс», Сенталло поднял билетик, брошенный каким-то зрителем, равнодушным к традиционной чистоте швейцарских улиц. Инстинкт самосохранения, несомненно, подсказал ему, что лучше заранее обзавестись алиби на случай, если… Поглядев на афиши, Людовик выяснил, что в тот вечер показывали советский фильм «Летят журавли», статью о котором он читал, поджидая Вертретера после отъезда его сестры. С бесконечными предосторожностями он вошел в квартиру полицейского, радуясь отсутствию Эдит – та запросто могла бы проснуться и спросить, не нужно ли ему что-нибудь. Хорошо зная дом, Людовик даже не стал зажигать свет, а просто оставил башмаки на лестничной площадке и пошел к себе в комнату. Чувствовал он себя так, словно вернулся из долгого, очень долгого путешествия. Он не был особенно религиозен и давно пренебрегал обязанностями доброго христианина по отношению к церкви, но на сей раз сотворил короткую молитву, прося Небо сбить полицейских с его следа. Людовик слишком хорошо понимал, что теперь только чудо может спасти его от обвинения в убийстве. Даже натянув одеяло до самого подбородка, он весь дрожал.

Никто не знал, что Сенталло собирается в «Золотистый Агнец»… Значит ли это, что убийца наткнулся на Людовика случайно и воспользовался тем, что за него сделали половину работы? Но кто же убийца?


– Ну и ну! Вот так лентяй!

С порога комнаты на Людовика смотрела Эдит.

– Я постучала и, не получив ответа, решила, что вы ушли, – объяснила она. – Вставайте и скорее приводите себя в порядок. Франц скоро вернется обедать.

– Через пятнадцать минут я буду готов!

Только на рассвете Людовик забылся тяжелым сном, да и то его мучили кошмары. Он торопливо умылся, оделся и вышел в столовую, когда Эдит уже расставляла на столе закуски. Сенталло не успел даже спросить молодую женщину, как прошло ее путешествие, – вернулся Франц. Рассеянно чмокнув сестру, он повернулся к Людовику:

– У вас все в порядке?

– Да, спасибо, а у вас?

– Пока держусь.

И не добавив больше ни слова, полицейский сел за стол. Эдит и Сенталло обменялись удивленным взглядом. Наконец, когда молодая женщина вышла на кухню за очередным блюдом, Вертретср, отхлебнув из бокала и тщательно утерев рот, осведомился:

– Поздненько же вы сегодня встали, Людовик, или мне показалось?

– Я очень устал вчера.

– Разве вы не легли спать вместе с курами?

Еще не понимая, что происходит и к чему клонит брат, Эдит замерла у двери и встревоженно посмотрела на обоих мужчин. Зато Людовик сразу почуял ловушку.

– Нет, я ушел вскоре после вас… Впрочем, я думал, вы нашли мою записку…

– По правде говоря, нет…

– Это я подобрала ее сегодня утром и сожгла, – вмешалась Эдит.

Но Вертретер, похоже, пропустил ее слова мимо ушей.

– И куда же вы ходили, Сенталло?

– В кино «Люкс».

– Вот как?

В тоне полицейского так явственно звучало недоверие, что Людовик почел за благо уточнить:

– Я хотел посмотреть тот советский фильм… Ну, может, слышали? «Летят журавли»…

– И как? Понравилось?

– Да ну, опять про войну и куча пропагандистских речей!

– Да…

– Вы, кажется, мне не верите?

– Почему же… – вяло возразил инспектор.

– Хотите взглянуть на мой билет?

Полицейский быстро вскинул голову.

– Вы его сохранили?

– Обычно я кладу билеты в карман, должно быть, он и сейчас там лежит.

Сенталло сделал вид, будто роется в карманах, и, вытащив билет, протянул его Францу. Тот внимательно осмотрел бумажку и сунул в бумажник.

– А теперь, инспектор, можно мне спросить вас, к чему все эти вопросы?

– Сегодня ночью к нам в управление позвонил неизвестный и сообщил, что в тупичке, выходящем на Брахматштрассе, он обнаружил труп мужчины…

– И что же?

– А то, что покойника звали Оттингер, Вилли Оттингер.

– Я все-таки не понимаю…

– Погодите! Это был приятель Мины Меттлер.

Людовик изобразил на лице крайнее удивление.

– Приятель Мины?

– Странно, а?

– И кто же его убил?

– Я, кажется, ничего не говорил об убийстве…

Сенталло закусил губу.

– Ну, раз в дело вмешалась полиция…

– Она занимается также и самоубийствами… Однако Вилли Оттингера и вправду прикончили. Мы искали парня почти наобум, зато кто-то, видать, достаточно хорошо знал его и на всякий случай решил заткнуть рот.

– Но зачем?

– Вот именно… Единственная причина, разумно объясняющая убийство Оттингера, – желание отомстить за Мину.

– А поскольку, по вашему мнению, я для этого очень подхожу, меня вы и заподозрили?

– Скажем, с вашей стороны было весьма предусмотрительно пойти в кино в то время, когда убивали Оттингера, и еще предусмотрительнее – сохранить билет.

ГЛАВА VII

Когда Франц снова уехал в комиссариат на Обергрюндштрассе, Эдит подошла к Людовику.

– Ведь это не вы убили того человека, правда? – спросила она, глядя на Сенталло прекрасными, серьезными глазами.

– Нет.

– Я вам верю… и очень рада, что это не вы…

Он не знал, что сказать в ответ. Эдит снова ушла на кухню, и через несколько минут Людовик услышал, как она напевает. Молодой человек заперся у себя в комнате и попробовал нарочно думать о Мине, но образ ее расплывался, и, несмотря на все свои старания, Людовик все отчетливее видел вместо нее Эдит. Неужели правда, что все забывается так скоро? Он попытался воскресить в памяти часы, проведенные в Веттштейнпарке, где он ждал Дженни, но ничего не выходило. Сенталло закрыл глаза, надеясь уловить хотя бы голосок девушки, шептавший ему нежные слова. Однако из кухни доносился напев Эдит, и как бы тихо он ни звучал, все же оказался достаточно громким, чтобы заставить мертвую умолкнуть. Людовику стало стыдно. Взвинченные до предела нервы требовали разрядки – нельзя же до бесконечности вести это безумное существование! Со смертью Вилли Оттингера исчезла последняя ниточка, которая могла бы привести к убийцам и грабителям. Так чего ради упорствовать? Надо попросить у Франца или у закона разрешения переменить место жительства, навсегда избавиться от призраков, и потом, если Людовик сумеет снова стать человеком не хуже других, может, Эдит согласится принять его поддержку?


– Ну вот… Я должен поставить обоих вас в известность…

Он говорил очень быстро, как будто надеялся таким образом избежать возможных возражений. Франц нервно теребил хлебный мякиш. Эдит, не замечая, что делает, сплетала и расплетала пальцы. Наконец, когда Сенталло выложил все до конца, Вертретер, не повышая тона, спросил:

– И когда же вы приняли такое решение?

– Сегодня.

– И почему?

– Я вам уже все объяснил.

– И других причин нет?

– Нет… во всяком случае, можно сказать, что, если и есть другие, то они слишком ничтожны и просто не заслуживают внимания.

– Даже такая, как страх?

– Страх?

– Да. Или серьезные опасения, что вас арестуют по обвинению в убийстве.

Сенталло побледнел, а Эдит испуганно застонала.

– Я… я не понимаю.

– Людовик, вы мне очень симпатичны… Да и Эдит, я думаю, хорошо к вам относится. Вам отлично известно все, что я пытался для вас сделать… Вы не имеете права обращать все наши усилия в ничто. Я уже объяснил, что хочу непременно добраться до воров и получить вместе с вами вознаграждение от Линденманнов, но теперь эти воры стали еще и убийцами, и нельзя же отпустить их безнаказанно! Ваш отъезд их просто спасет от правосудия! Подумайте об этом!

– Мне непременно нужно уехать, инспектор.

– Почему?

– Я бы предпочел не отвечать.

Полицейский, нахмурив брови, долго вглядывался в лицо Сенталло. Неожиданно его физиономия просветлела.

– Скажите-ка, Людовик, а ваша торопливость, часом, не связана с разговором, который у нас тут недавно произошел насчет моей сестры?

Сенталло покраснел до ушей.

– Вы говорили обо мне? – удивленно спросила Эдит. – Л я-то какое отношение имею ко всем вашим историям?

Франц подмигнул ей и, снова расслабившись, с улыбкой указал на Людовика.

– Спроси у него!

Молодая женщина, все более изумляясь, посмотрела на Сенталло.

– Ну?

Но бедняга лишь пролепетал нечто невразумительное и поднялся со стула:

– Простите… я… неважно себя чувствую… мне очень не по себе…

Эдит тут же сказала, что приготовит ему липового чая, а инспектор так и корчился от смеха. В конце концов его сестра не выдержала.

– Право же, не понимаю, что ты тут находишь смешного!

– Ох, умора… Садитесь, Сенталло!

Людовик покорно опустился на стул, зато Эдит окончательно рассердилась.

– Да оставь ты его в покое, наконец! Если человек болен…

– Знаю я его болезнь! Сенталло просто-напросто в тебя влюбился! И ты еще предлагаешь полечить парня липовым чаем? Согласись, что ничего забавнее не придумаешь!

Но Эдит не стала смеяться.

– Это правда, Людовик?

– Я… я думаю… да…

– А Мина? Значит, вам хватило всего нескольких часов, чтобы ее забыть?

– Но я ведь любил Дженни…

Разговор принимал весьма деликатный оборот, и Вертретер прекрасно почувствовал, насколько его присутствие тут ни к чему.

– Ладно, объясняйтесь, когда я уйду, – буркнул он. – А пока, Сенталло, позвольте повторить вам то, что сказал вчера комиссар Лютхольд: вам чертовски везет!

– Из-за вашей сестры?

– Нет, о моей сестре мы еще поговорим, но несколько позже. А везунчик вы потому, что Вилли Оттингера убили точно так же, как и Мину Меттлер, а это доказывает, что оба преступления совершил один человек. Большое счастье, что я тогда провожал вас в Инзелипарк и могу присягнуть, что вы не убивали Мину. Это снимает и вопрос об Оттингере тоже. А иначе…

– Что – иначе?

Франц сунул руку в карман и, вытащив билетик, который отдал ему утром Сенталло, бросил его на стол.

– А иначе я бы попросил вас объяснить мне, каким образом вы попали на вечерний сеанс, имея билет на утренний!

Сообразив, что все равно уже не отвертится, Людовик рассказал все, что с ним приключилось: как он нашел Вилли Оттингера в «Золотистом Агнце» и о дальнейшем ходе событий, кончая бегством и находкой на тротуаре билетика в кино. Двое других молча слушали. Закончив, Сенталло робко спросил:

– Вы мне верите?

Первой отозвалась Эдит:

– Объяснения моего брата ясно доказывают, что вы не лжете, Людовик…

– Спасибо… А что вы скажете, инспектор?

Вертретер пожал плечами.

– Я верю вам именно потому, что все это совершенно невероятно, а теперь я достаточно хорошо вас знаю, и не только вас, но и ваше редкостное умение попадать в безвыходные ситуации. В последний раз предупреждаю вас, Сенталло: один вы не в состоянии бороться с теми, кто решил вас погубить. Скрыв от меня информацию об Оттингере, вы поступили, как последний дурень. Я не стану говорить об этом комиссару Лютхольду, поскольку его убедить в вашей невиновности было бы гораздо труднее, чем меня или Эдит. Но прошу вас дать мне слово в дальнейшем воздержаться от самовольничанья. Обещайте, что не станете больше выходить на тропу войны в одиночку!

– Даю вам слово.

– Ладно. Вот как я себе представляю все это дело. Вы встретили мнимую Дженни. Допустим, она сказала вам правду. Вечером, прежде чем пойти на свидание, она объявила Вилли, что виделась с вами и собирается к вам уйти. Возможно, девушка добавила также, что, если ей попробуют помешать, она все расскажет полиции. Перепуганный Оттингер помчался предупредить того, кто задумал всю операцию, и тот велел ему убить Мину. Оттингер ответил отказом, и патрон, не ставя Вилли в известность, сам расправился с девушкой. Но теперь он не слишком доверял Оттингеру и стал следить за его реакцией, не зная, как тот воспримет смерть своей подружки. Уже одно то, что Вилли отказался убить Мину, делало его опасным в глазах сообщника. Оттингер, вообразив, что Мина ушла с вами, начал страдать. Отсюда – его дурное настроение и рассеянность, которые вы заметили в «Золотистом Агнце». Но не только вы за ним следили! Тот, другой, тоже держался неподалеку и, увидев, что вы отправились вдогонку за Вилли, тоже пошел следом. Так, друг за другом, вы и пришли к дому в тупичке возле Брахматтштрассе. Как только вы присоединились к Оттингеру и вместе с ним вошли в дом, убийца испугался, как бы Вилли не выложил вам всю историю. С этой минуты он приговорил к смерти вас обоих. Так или эдак, он подслушал разговор, и, сообразив, что вы избили Оттингера до потери сознания, придумал восхитительно простой план. Он выманил вас на улицу и стукнул по голове, потом спокойно зашел в дом, придушил Вилли и бросился звонить в полицию. К несчастью для себя, убийца не учел вашей поразительной выносливости и никак не предполагал, что вы так быстро очухаетесь. В то же время ему наверняка пришлось довольно долго искать какое-нибудь еще открытое кафе, откуда можно позвонить, не привлекая внимания. Благодаря этому хитроумный план, одним махом избавлявший вашего противника и от Оттингера, и от вас, провалился. Вот поэтому-то я и повторяю еще раз: вам чертовски везет!

– Не так, чтоб слишком… Ведь теперь, когда Мина и Оттингер мертвы, у нас не осталось ни единой зацепки… След опять оборвался.

– Но мы теперь точно знаем и об убийце, и о механизме заговора, а это, поверьте мне, немало. Нам больше не надо двигаться вслепую. Убедившись, что преступление, за которое вас осудили, совершено другим, мы заново переворошим все дело.

– То есть?

– Все началось с письма, которое женщина якобы передала официанту для вас, письма, написанного не ею, а Ферди Херлеманном. Так вот, неплохо бы выяснить, был ли Херлеманн первым звеном в цепочке или шутку, напротив, использовали без его ведома.

– Как же это узнать?

– Пойдите и спросите у самого Херлеманна, черт возьми!


Инспектор поручил Сенталло поскорее встретиться с Херлеманном. Казалось и в самом деле естественным, что Людовик, выйдя из тюрьмы, хочет навестить прежних коллег и попытаться с их помощью снова найти работу. Полиция без труда выяснила, что Ферди Херлеманн работает в небольшой меняльной конторе на Шванен Платц, а живет в дальнем квартале Стегхоф, точнее, в доме 226 по Вольташтрассе. Людовик решил сходить к нему ближе к вечеру. Дверь открыла девочка лет двенадцати.

– Прошу прощения, господин Херлеманн…

– Это мой папа.

– Он дома?

– Да.

– А можно с ним поговорить?

– Не знаю, надо спросить у мамы.

Сенталло не понял, почему фрау Херлеманн должна решать, принимать ли ее мужу гостей. Это совсем не вязалось с тем, что Ферди рассказывал о жене – такой внимательной и преданной, что дальше некуда. Девчушка исчезла, оставив гостя в жалкой прихожей с потертым ковром и крупными пятнами сырости на обоях. Через некоторое время появилась фрау Херлеманн – растрепанная толстуха в платье с закатанными до локтя рукавами (так что виднелись мускулистые руки) и в переднике весьма сомнительной чистоты. На грубо вылепленном лице хозяйки дома Сенталло не заметил ни тени приветливой улыбки.

– Это вы хотите видеть моего мужа? – спросила она, даже не поздоровавшись.

– Если можно.

– А зачем он вам?

– Это сугубо личное дело и…

– Здесь распоряжаюсь я, и если не скажете, чего вам надо, разворачивайтесь и топайте обратно!

Озадаченный тоном неряхи Людовик решил было, что ему вряд ли удастся повидать Ферди, но сдержал раздражение и не ответил в том же духе.

– Я раньше работал вместе с вашим мужем в банке Линденманн.

– Ну и что?

– Меня два года не было в Люцерне, и я бы хотел навестить Ферди.

– Не до болтовни ему сейчас – слишком занят стиркой.

– Стиркой? – тупо повторил ошарашенный Сенталло.

– Вас это удивляет? Меж тем, если ты не в состоянии прокормить жену и детей, должен хотя бы помогать по хозяйству. Это только справедливо.

– Разве у него нет работы?

– С нищенским заработком – да! Этот господин, видите ли, допрыгался, и его выгнали от Линденманнов! Эх, будь я помоложе, развернулась бы да ушла. Но куда денешься с тремя детишками, а?

Сенталло счел наиболее разумным посочувствовать положению хозяйки дома и даже бессовестно прилгнуть:

– Я ничего не знал… И думал, что у Ферди отличная работа… Может, я сумею подыскать ему более выгодное место?

Фрау Херлеманн окинула Людовика подозрительным взглядом.

– В таком случае, ладно… Ферди вообще-то неплохой малый, но… просто нуждается в твердой руке. Найдите ему приличную работу и – клянусь! – Ферди будет сидеть тихо, как мышь, иначе ему придется иметь дело со мной! Пошли!

Гостя проводили в маленькую комнатку, где, судя по валявшимся на полу игрушкам, вероятно, спал кто-то из малышей. Людовик обратил внимание, что постель еще не приготовлена, хотя уже больше восьми часов вечера. Выходит, фрау Херлеманн даже с помощью мужа не в состоянии наладить хозяйство.

При виде Людовика Ферди остолбенел.

– Сенталло!

– Добрый вечер, Херлеманн!

– Но… я думал… что вы…

– … в тюрьме? Да, я провел там два года. А теперь меня выпустили.

– Что ж, старина, я очень рад!

Сенталло, решив отыграться за прошлое, иронически заметил:

– Ваша жена сказала мне, что вы заняты стиркой.

Ферди тяжело вздохнул.

– Смейтесь сколько влезет – теперь ваш черед. Да, согласен, я полное ничтожество. Все, что я болтал, – чистый треп. Я так мечтал о тихой, кроткой жене, что в конце концов почти уверовал в свои россказни. Вы видели фрау Херлеманн, а? Ну тогда должны понять, почему мне так хотелось другой жизни! И если я был жесток с беззащитными ребятами вроде вас, то лишь потому, что дома сам хлебал полной мерой… Надо ж хоть на ком-то отыграться… Вы уж простите меня, Сенталло, что я по-свински себя вел…

– За что вы просите прощения?

– За то, что так долго над вами измывался.

– А как насчет того, что вы отправили меня в тюрьму?

– Уж тут, Сенталло, клянусь, я ни при чем! Я так никогда и не понял, что же произошло на самом деле. Я вас достаточно хорошо знал и был на все сто уверен, что вы не способны украсть, но эта история с Дженни, которую вы рассказывали на суде, меня совершенно вышибла из колеи. Я же сам придумал эту девицу и весь сценарий!… Честно говоря, до сих пор не понимаю, зачем вам понадобилось врать.

– Я не врал, Херлеманн, а действительно встречался с Дженни, причем не раз и не два.

– Но, послушайте, это невозможно!

– Даю вам слово, что это правда.

– Головоломка какая-то. И во время процесса, и потом я часто думал о вашем поведении. Но упрямство, с которым вы продолжали утверждать, будто Дженни существует на самом деле, меня всегда ужасно смущало и, простите, в конце концов даже наталкивало на мысль, что, возможно, вы и впрямь виновны. Давайте попробуем мыслить логически. Если бы каким-то чудом девушка вдруг материализовалась, то где она была, когда вас судили и выносили приговор?

– Дженни отправили подальше от Люцерна, чтобы она не смогла выступить на суде.

– Кто отправил?

– Вот это я и пытаюсь выяснить.

– Ну и ну! Ну и ну!… Заметьте, я всегда чувствовал, что тут какая-то темная история и не все до конца прояснилось… Но, послушайте, Сенталло, если вы это знаете, значит, снова видели Дженни?

– Да.

– Браво! Теперь вы отведете ее к судье, и девушка обо всем честно расскажет. Так что ваш приговор отменят, старина!

– Нет.

– Нет? Но почему же?

– Потому что Дженни умерла.

– Умерла?

– Да, ее убили…

– Ох, черт!

– Так что не будем больше говорить о Дженни – она уже заплатила, и очень дорого, за соучастие в этом деле, хотя и действовала почти бессознательно… Бедная девочка… А вот что меня по-настоящему интересует – это каким образом она появилась на свет…

– Что???

– Да, кому пришло в голову облечь плотью и кровью созданный вами персонаж. Поэтому-то я и пришел сюда.

– Но я-то чем могу вам помочь, мой бедный Сенталло?

– Виновный – один из тех, кто знал о вашей шутке. Стало быть, кто-то из ваших друзей. Сами о том не подозревая, вы натолкнули его на мысль о великолепной махинации. А на меня тем легче было свалить вину, что в свое оправдание я мог сослаться лишь на несуществующую девушку. Этот тип, видимо, рассчитывал на искренность ваших показаний. Он отлично знал, что вы расскажете судье, каким образом придумали Дженни, и я, естественно, сразу же окажусь в его глазах лжецом. Отличная работа! Если бы один полицейский, поумнее прочих, не вздумал еще раз сунуть нос в мое досье, я бы и сегодня гнил за решеткой. Но условное освобождение меня не устраивает, я хочу снова стать таким же человеком, как прочие.

– Я бы очень хотел вам помочь, но, честно говоря, даже не представляю, каким образом…

– Попробуйте вспомнить. Мысль изобрести Дженни вам, случайно, никто не подсказал?

– Нет… И, заметьте, я бы предпочел вариант с подсказкой – это облегчило бы мою совесть.

– Да ладно, речь не о том. Подумайте, может, кого-то ваш план особенно заинтересовал?

– Да вроде бы нет. Вес, кому я рассказывал о шутке, находили ее очень забавной. Простите, если я вас обидел, но вы же сами хотели услышать правду, верно?

Они еще довольно долго обсуждали этот вопрос, но так и не выяснили, кто из служащих банка мог додуматься пустить в оборот шутку Херлеманна.


Вертретера не особенно разочаровало то, что Людовик прогулялся к Ферди Херлеманну напрасно.

– Теперь мы точно знаем две вещи: во-первых, что Херлеманн не причастен к расставленной для вас ловушке, разве что ненароком подал мысль заговорщикам. И во-вторых: виновные, несомненно, принадлежат к числу персонала банка Линденманн. Впрочем, это вполне объясняет точность исполнения всего маневра.

– Это нам мало что даст. В банке больше двух сотен служащих.

– Знаю, но раз нам все равно, с чего и с кого начинать, почему бы не приглядеться повнимательнее к тем, кто так или иначе имел отношение к делу?

– Кого вы имеете в виду?

Франц открыл блокнот.

– Ну, например, Рудольфа Шауба, охранника, который так вовремя заболел, что его пришлось заменять. Или Альдо Эрлангера, шофера, утверждавшего в суде, будто это вы на него напали…

– Оба – очень славные ребята, и в тех редких случаях, когда нам приходилось сталкиваться, относились ко мне на редкость дружелюбно.

– Возможно, но я не люблю совпадений, и, будь я председательствующим на этом суде, непременно поинтересовался бы, почему Шауб, за десять лет ни разу не заболевший, свалился именно в тот день, и почему Эрлангер, не будучи вам ни сватом, ни братом, согласился ради вас нарушить установленный маршрут и сделать опасный объезд, рискуя потерять работу. Ведь он не мог не догадываться, что об опоздании доложат и придется давать отчет?

– Эрлангера тронуло мое отчаяние… он же видел, как я боюсь за Дженни…

– Когда везешь такую сумму, не до чужих печалей.

– Да неужели же этот мир прогнил куда больше, чем мне казалось?

– Проработай вы с мое в полиции, вряд ли бы у вас еще остались иллюзии на сей счет… И что бы вы ни думали, Сенталло, по-моему, мы приближаемся к цели, и, возможно, вознаграждение Линденманнов еще попадет к нам в карман! Таким образом, я сделаю доброе дело и не без выгоды для себя. Чего ж больше желать?

– Плевать мне на деньги! Я хочу только добиться отмены приговора и полной реабилитации!

– Ничего не поделаешь, одно невозможно без другого. А кроме того, подумайте, Людовик, вы смогли бы предложить Эдит не только руку и сердце, но и сделать вполне приличный вклад в семейный бюджет, а тогда мы могли бы хорошенько обсудить вопрос, не сумеет ли папа вроде вас воспитать Курта настоящим мужчиной…


Шауб… Эрлангер… Нет, Сенталло никак не мог смириться с подобным предположением! Мир не так отвратителен, как думает Вертретер! Людовик снова бродил по Люцерну, стараясь избавиться от этих мыслей и от призрака Дженни. Он не хотел думать ни о чем. Довольно хитростей, лжи, смертей и угроз!

Сенталло спустился к озеру и, облокотившись о парапет, посмотрел в воду. Здесь все так чисто, прозрачно… Внушительные массивы Риги и Пилата настраивали на торжественный лад. Над озером поднимался легкий туман, застилая горизонт прозрачной дымкой. Контуры берега расплывались в лиловатой дали. Вес здесь говорило о радости жить на свете, а все мерзости повседневного существования среди людей уходили далеко, бесконечно далеко. Людовик сел на скамью лицом к озеру и, закурив сигарету, стал наблюдать, как сгущаются сумерки. В этот странный час, когда день уже кончился, а вечер еще не настал, Сенталло мечтал, будто до сих пор ему просто снился дурной сон. Расслабившись и разнежившись, он почти уверовал, что Дженни была лишь порождением его собственных фантазий. Потому-то он, в сущности, едва узнал Мину. А лицо Вилли Оттингера и вовсе почти изгладилось из памяти – кошмарное видение вернулось в породивший его мрак, лишь ненадолго мелькнув перед глазами. Сенталло чувствовал страшную усталость: игра, в которой сама смерть как будто превратилась в его преданную спутницу, невыносимо тяготила его.

Пока Людовик Сенталло таким образом изучал глубины своего подсознания, комиссар Готфрид Лютхольд слушал доклад инспектора Вертретера о ходе расследования. Когда Франц умолк, комиссар потребовал уточнений.

– Значит, по-вашему, смерть Оттингера – прямое следствие убийства Мины Меттлер?

– Я в этом убежден. Впрочем, в обоих случаях почерк один и тот же.

– Да… И вы по-прежнему уверены, что Сенталло не виновен?

– Он не мог убить Мину, поскольку я за ним следил, правда, издалека, но все же заметил бы, подойди кто-нибудь близко. Уверяю вас, Людовик стоял совершенно один, пока я к нему не присоединился.

– Ладно, но, по вашему же собственному признанию, вы пропустили парня вперед. Кто вам сказал, что он сразу не встретил уже ожидавшую его девушку?

– Да, конечно, господин комиссар, но посудите сами: Людовик думал, что я иду по пятам. Кто ж будет так чудовищно рисковать? Да только сумасшедший мог бы решиться на подобный поступок!

– А кто знает, нормальный ли он? Допуская реальность этой Дженни Йост, мы основываемся исключительно на утверждениях самого Сенталло.

– Я живу бок о бок с Людовиком уже много дней, господин комиссар, и могу вас уверить: он вовсе не сумасшедший. Если Сенталло когда-нибудь совершит преступление, то вполне сознательно.

– В случае чего, Вертретер, я вам напомню эти слова.

– Я не стану брать их обратно, господин комиссар.

– Ладно, допустим, ваш Сенталло не виновен в обоих преступлениях. Но чья же это тогда работа?

– Это я и пытаюсь выяснить…

– Каким образом?

– Все получилось так, как я предвидел. Неожиданное появление Сенталло в Люцерне всполошило настоящих виновников налета, за который он получил срок. Убить парня они не решаются, понимая, что его отпустили раньше времени не без вмешательства полиции. Кроме того, к несчастью для них, Сенталло встретил мнимую Дженни и та то ли от страха, то ли из-за угрызений совести, а может, и из любви переметнулась на его сторону. Однако и девушке тоже не посчастливилось. Очевидно, она решила рассказать о встрече своему любовнику Вилли Оттингеру, а тому пришлось предупредить обо всем шефа. Отсюда – убийство Мины, а потом и Оттингера, поскольку тот, вопреки тому, чего следовало бы ожидать от подобного типа, любил свою подружку и не пожелал просто так смириться с ее гибелью.

– И что теперь?

– Я продолжаю теребить Сенталло и использовать его как подсадную утку. По-моему, решение нашей проблемы надо искать у бывших или нынешних работников банка Линденманн.

– Да, но если перебьют всех, к кому заглянет Сенталло?

– Значит, все они замешаны в этом деле, господин комиссар, и, таким образом, с одной стороны, мы сбережем деньги на судопроизводство, а с другой – каждая смерть будет приближать нас к разгадке.

– Если я вас правильно понял, последний оставшийся в живых тем самым выдаст себя как организатора ограбления?

– Да, примерно так.

– Не очень-то я уверен, что это законно…

– С подобными бандитами наша единственная забота – не нарушать закон слишком откровенно, а в остальном…

– Вы меня немного пугаете, Вертретер!

– Почему, господин комиссар? Сколько лет я тут работаю, и всякий раз негодяи, с которыми мы обязаны бороться, по сути дела, оставляют нас с носом. Им предоставлены все права, они могут наносить любые удары, короче, полная вседозволенность. А мы практически бессильны. В крайнем случае нам предоставляется лишь одна привилегия – быть убитыми. И уж коли нам хоть раз удалось найти верный подход…

– Но Сенталло? Вы ведь уверены в его полной невиновности, не так ли?

– Да, господин комиссар.

– А вы думали, что, навязывая парню подобную игру, вы заставляете его постоянно рисковать собственной шкурой?

– А господина судью Арнольда Оскара хоть сколько-нибудь заботило, что он приговаривает невиновного к семи годам тюрьмы с одобрения присяжных и к полному удовольствию господина прокурора? Сенталло знает, чем рискует, и идет на это сознательно: для него лучше смерть, чем полная невозможность восстановить свое доброе имя.

– Ладно… в таком случае мне почти нечего возразить. Действуйте, как считаете нужным, и да будет угодно Небу, чтобы это приключение поскорее окончилось!


Выйдя из своего магазина, Эдит не без удивления обнаружила у входа Людовика.

– Это случайность или что-то другое? – откровенно спросила молодая женщина.

– Нет, я хотел вас видеть.

– Но мы бы все равно увиделись дома, Людовик…

– Я хотел побыть с вами вдвоем, Эдит…

– Зачем?

– Просто мне хорошо с вами, Эдит.

Они молча пошли рядом. Сенталло считал, что раз они вместе, этого вполне достаточно. Через некоторое время Эдит небрежно, словно разговаривая сама с собой, пробормотала:

– Интересно, куда это все нас заведет…

– Я еще не думал об этом.

– А надо бы…

– Без вашей помощи я не сумею разобраться в себе, Эдит.

– Сложная ситуация… У меня был Антон, у вас – Дженни… Сумеем ли мы когда-нибудь совершенно избавиться от воспоминаний?

– Мне кажется, если бы мы захотели…

– Очень сложно… – повторила Эдит. – Из-за Антона вы не посмеете пригласить меня посидеть на скамейке в Веттштейнпарке, а предложи вы мне это – я бы не согласилась из-за Дженни… И потом, существуют слова, которые мы уже не сможем произнести, не устыдившись про себя хоть самую малость, Людовик. Вы отдаете себе в этом отчет?

– Значит, раз нас обманули, мы больше не имеем права на счастье?

– Нет, конечно. Но вот ошибиться еще раз нам и в самом деле никак нельзя. А кроме того, есть еще Курт.

– Я уверен, что полюблю его как родного сына!

Эдит посмотрела на него с улыбкой.

– Я вам верю, но надо ведь еще, чтобы и он вас признал и согласился.

– Ну что ж, в свое время я поеду просить у малыша руки его матери!

Оба рассмеялись, и общее веселье сблизило их еще больше. Людовик и Эдит медленно шли теперь по Ауф Музегг-штрассе. В нескольких шагах от дома Эдит остановилась.

– Начинать жизнь сначала – это очень серьезно, Людовик…

– Я знаю.

– И надо очень верить друг другу.

– Я верю вам, Эдит.

– Но вы так же доверяли и Дженни…

– Это совсем другое… Дженни была такой хрупкой, мне хотелось защитить ее от всего на свете… А с вами мне почему-то кажется, что я сам защищен.

– Вам придется никогда не напоминать мне об Антоне.

– Он последовал за Дженни. И эти две тени не должны омрачать нашу жизнь.

Молодая женщина взяла Сенталло за руку.

– Я тоже доверяю вам, Людовик, но прежде всего вы обязаны очиститься от висящих на вас подозрений. Я хочу, чтобы мы поженились открыто, на глазах у всех, ничего не стыдясь. А потому, если вы не против, отложим этот разговор до тех пор, пока вы не станете совершенно свободным человеком… И все-таки, должна признаться, я очень рада, что вы мне открылись.

– И я могу надеяться…

– Разве вы не сказали, что верите мне?

ГЛАВА VIII

В тот вечер Франц Вертретер встретил Сенталло и сестру не особенно ласково. По правде говоря, у него было преотвратное настроение.

– Почему, когда я пришел домой, никого не оказалось на месте?

– Ты отлично знаешь, что я не могу уйти с работы раньше времени, – очень спокойно отозвалась Эдит.

– А вы, Сенталло?

– Я гулял.

– Виделись с Шаубом?

– Нет…

– Вы, что ж, к нему даже не ходили?

– Я не знаю адреса.

– А я дважды звонил сюда, чтобы вам его сообщить. Шауб сейчас на пенсии и живет вдвоем с женой в Лампердингене. Думаете, мы можем тянуть с этим делом до бесконечности?

– Я чувствовал себя страшно усталым…

– Уж не воображаете ли вы, что я не устал?

– Не спорю, но…

– А каким образом вы встретились с Эдит? Случайно, чтоли?

– Нет, не случайно, – все так же твердо и спокойно объяснила молодая женщина.

– И что это значит?

– Людовик ждал меня у магазина.

– Скажите на милость!

– Да, Франц, мы с Людовиком решили пожениться, как только отменят приговор.

– Ну что ж… экие вы шустрые! Поздравляю!

– Не строй из себя злюку, Франц, и поцелуй меня!

Немного поколебавшись, инспектор расплылся в улыбке.

– В глубине души я, пожалуй, немного завидую вам.

Он расцеловал сестру и пожал руку Людовику.

– От всего сердца желаю счастья вам обоим. По-моему, вы это заслужили. Но, прежде чем говорить о будущем, надо разобраться в настоящем, а тут, быть может, как раз Шауб и даст нам ключ к разрешению проблемы. Вы ведь должны понимать, Сенталло, что инспектор полиции не может иметь шурином каторжника?

– Настолько хорошо понимаю, что мы с вашей сестрой решили не обсуждать никаких планов, пока не покончим с этой историей.

– Вот и отлично! В таком случае нам ничто не мешает открыть бутылочку и отмстить такое замечательное согласие!…


Лампердинген расположен на склоне горы, возвышающейся над Люцерном и озером с северо-запада, и Людовику пришлось взять такси. Добравшись до места, Сенталло увидел дорожного рабочего, и тот со спокойной неторопливостью государственного служащего, который прекрасно знает, что время пенсии неумолимо приближается независимо от степени его рвения к работе, охотно рассказал, как найти Шауба. Опираясь на заступ, старик поскреб заросшую щеку похожим на крюк ногтем и принялся объяснять, указывая направление рукой.

– Видите вон там домишко между двух елей?

– Да.

– Так вот, там и живут Шауб с женой.

– Спасибо. А как туда пройти?

– Это несложно. Идите по этой дороге прямо, потом будет второй поворот налево, а дальше – развилка. От нее сворачивайте направо – тропинка приведет прямо к дому Шауба.

– А идти долго?

– Минут пятнадцать, если не спать на ходу.

– Еще раз спасибо.

Сенталло уже повернулся, собираясь идти и жалея, что отпустил такси, но дорожник его снова окликнул:

– Вы хотите взглянуть на дом?

– Дом? О нет, мне надо поговорить с Шаубом.

– Тогда это зряшное дело.

– Как так?

– Да ведь Шауб только-только поехал с женой в больницу. У нее, понимаете ли, завелась в животе какая-то пакость, и никто толком не понимает, в чем дело. С моей покойной Леони вышла такая же штука, и она от этого померла. Все эти истории с брюхом, скажу я вам, всегда скверно кончаются.

– А вы не знаете, когда Шауб вернется?

Рабочий пожал плечами.

– Он не работает, так что вполне может болтаться в Люцерне сколько душе угодно – никто слова не скажет. Верно?

– Не работает? Да сколько же Шаубу лет?

– Я думаю, лет пятьдесят или около того…

– И давно он не работает?

– Да два года, может, два с половиной… По-моему, Шауб получил наследство, но вообще-то он мужик не болтливый, да и мне лезть с расспросами не с руки, точно? Всяк по-своему лямку тянет…

Сенталло пешком спустился в Люцерн. Раз Шауба нет дома – у него целый день впереди, все равно раньше завтрашнего утра возвращаться нет смысла. А странно все-таки, что Шауб вдруг ушел с работы… Тем более, что уж в банке Линденманн ни охранник, ни шофер разбогатеть никак не может… Больше всего Сенталло смущали слова рабочего о том, что Шауб перестал работать как раз два – два с половиной года назад, то есть именно в то время, когда его, Людовика, приговорили к семи годам тюремного заключения. Неужели Франц Вертретер опять угадал верно? Но даже если он прав, Рудольф Шауб – слишком ограниченный тип, чтобы организовать в одиночку такую ловкую авантюру. Он мог лишь выполнять чье-то поручение… Но чье же?

Добравшись до перекрестка Гундольдингенштрассе, обозначающего границу города, Людовик уже сильно устал. Едва волоча ноги, он все же добрел до конца улицы и сел в автобус, который и доставил его на набережную Швейцерхоф. Людовик по обыкновению уселся на лавочку под деревьями, как вдруг ему пришло в голову, что следовало бы снова повидать господина Шмиттера и рассказать ему обо всем, что произошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Людовику очень хотелось показать прежнему благодетелю, что тот совершенно напрасно отказал ему в доверии. Великолепный реванш в перспективе! Сенталло не сомневался, что, сумей он убедить управляющего персоналом, тот очень поможет, если вор и в самом деле – один из служащих банка Линденманн. Людовик вскочил – ему не терпелось сразу осуществить такой многообещающий замысел, но быстро прикинул, что еще только пять часов, а господин Шмиттер возвращается домой не раньше, чем в двадцать минут восьмого. Так что же делать до тех пор? И в конце концов, почему бы не зайти прямо в банк, тем более что это совсем рядом? Конечно, не исключено, что появление там Людовика вызовет некоторый ажиотаж, но разве инспектор не советовал ему как можно больше привлекать внимание? Если преступники действительно скрываются в самом банке, вне всякого сомнения, внезапно увидев Сенталло, они запаникуют. И чем черт не шутит, быть может, это ускорит события?

Швейцар, Эрни Дюбак, сразу узнал Людовика и, не в силах сказать ни слова, широко открыл рот от изумления. Это не укладывалось в голове. Любак просто не знал, как себя вести. Застигнутый врасплох, швейцар пытался сообразить, то ли перед ним беглый каторжник, то ли налетчик, задумавший новое ограбление. А вдруг по долгу службы он обязан наброситься на этого самоуверенно улыбающегося молодого человека или поднять тревогу?

– Что, Эрни, никак не можете меня признать?

Профессиональная привычка и годы безропотного подчинения сделали свое дело, и Дюбак машинально ответил:

– О, разумеется, господин Сенталло! Здравствуйте!

Еще не успев договорить, швейцар еще больше перепугался. А что, если этот тип совершит новое преступление, и его, Эрни, сочтут сообщником?

– Я хотел бы повидать господина Шмиттера.

Только этого не хватало!

– Я думал, вы… в… в…

– Я там был, Эрни, был, да вышел.

– Но как же так?

– Вероятно, кто-то сообразил, что я этого не заслуживаю.

Дюбак с облегчением перевел дух. Так-то оно лучше. Впрочем, он всегда хорошо относился к Сенталло.

– Чертовски рад! Я никогда по-настоящему не верил в вашу виновность.

– Спасибо.

– Клянусь вам, это правда! Мне не раз случалось говорить тутошним дамам и господам: «Я хорошо знаю Людовика Сенталло и, нравится вам это или нет, но не может быть, чтобы он вдруг превратился в гангстера. Во-первых, я бы это заметил – мы ж чуть не каждый день с ним болтали. Господин Сенталло – славный малый, а вы ему причинили немало огорчений. Думаете, бандит стал бы терпеть все, что вы с ним выделывали?» Но вы же знаете людей! Ничего не желают понимать, и потом, честно говоря, я думаю, в глубине души им льстило, что у них такой знаменитый коллега. Ну, понимаете, чтобы похвастаться перед знакомыми! Так вы хотите видеть господина Шмиттера?

– Да, это доставило бы мне большое удовольствие.

– Так я позвоню напрямую – нечего тревожить телефонистку, а то она, чего доброго, весь банк переполошит!

Теперь, когда первые волнения миновали, швейцар снова преисполнился ощущением собственной значимости, тем более, что ему предстояло выполнить такое важное поручение. С самым торжественным видом он поднял трубку и сообщил секретарше Энрико Шмиттера, что он должен сообщить ее шефу нечто сугубо конфиденциальное, а потому настоятельно просит ее не подслушивать, когда господин Шмиттер подойдет к телефону, и таким образом соблюсти элементарные правила вежливости и такта. Паула Келлер, секретарша управляющего персоналом, услышав подобные, совершенно излишние, на ее взгляд, рекомендации, выложила Эрни все, что о нем думает, а тот внутренне ликовал – все пятнадцать лет их знакомства он терпеть не мог Паулу. Вдруг насмешливое выражение исчезло с лица швейцара, и по тому, как почтительно он вытянулся, Сенталло понял, что господин Шмиттер снял трубку. Людовику очень хотелось бы знать, что говорит управляющий, но волей-неволей приходилось довольствоваться ответами Дюбака.

– Ну, конечно, естественно, господин директор… Вы же понимаете, я бы никогда не позволил себе… Вас хочет видеть один молодой человек, и мне показалось разумным отвести его к себе в швейцарскую, чтобы не тревожить персонал… Понимаете, дело в том, что это Людовик Сенталло, господин директор… Да, он тут, рядом со мной… Да, прекрасно, господин директор… Выглядит отлично, я бы сказал, в блестящей форме… да, очень раскован… и даже любезен… короче, совсем, как прежде, до своего несчастья… Да-да, господин директор, вы можете положиться на меня! Максимум такта и деликатности… маленькая дверь сзади… лестница «Цэ»… К вашим услугам, господин директор…

Когда Дюбак вешал трубку, по его довольному лицу можно было вообразить, будто они с Энрико Шмиттером – старые друзья. С чуть-чуть снисходительным видом он повернулся к Людовику.

– Господин Шмиттер примет вас, но нам придется соблюсти некоторые предосторожности. Надеюсь, вы сами понимаете… Так что не угодно ли следовать за мной?

Они вместе вышли из банка и, обогнув здание, по Фриденштрассе подошли к двери, предназначенной специально для директората. Нельзя же допустить, чтобы начальство, приходя на работу, смешивалось с толпой служащих! Друг за другом Дюбак и Сенталло поднялись по довольно темной лестнице на три этажа, и на площадке четвертого швейцар тихонько постучал в дверь. Людовик услышал голос господина Шмиттера, и сердце у него учащенно забилось. Эрни распахнул дверь, пропуская посетителя, и поспешил вернуться на место, не сомневаясь, что значительно вырос во мнении управляющего персоналом.

Энрико Шмиттер встретил Сенталло с нескрываемым недовольством.

– Я удивлен, Людовик, что, невзирая на мои рекомендации, ты все же пришел в банк… а ведь я тебе объяснил…

Но Сенталло перебил управляющего:

– Простите, господин директор, но то, что я должен вам сообщить, не терпит отлагательств…

– Вот как?

И Людовик рассказал обо всем, что с ним произошло с тех пор, как он вернулся в Люцерн, не забыв упомянуть о смерти Мины и Оттингера. Сенталло объяснил, что полиция сама ему помогает и он даже живет в доме инспектора Вертретера. Не удержавшись, молодой человек тут же нарисовал самый восторженный портрет Эдит Вертретер, так что на губах господина Шмиттера мелькнула улыбка. А когда Людовик наконец закончил рассказ, в глазах управляющего стояли слезы и, чтобы скрыть смущение, ему пришлось шумно высморкаться.

– Людовик, если все, что ты мне рассказал, – правда (а у меня нет никаких оснований сомневаться в твоих словах, тем более, что ты ссылаешься на вполне доступные источники), – могу честно признаться: это одно из самых счастливых известий в моей жизни! – заявил господин Шмиттер, справившись наконец с волнением. – Твоя реабилитация докажет, что я не ошибся, когда-то поверив в тебя! И с каким же безграничным удовольствием в свое время я оповещу об этом господ Линденманн!

– А ведь вы сами считали меня вором, не так ли, господин Шмиттер?

Управляющий персоналом смущенно отвел глаза.

– Факты есть факты, Людовик… Не стоит на меня обижаться… Все во мне противилось этой мысли, но и твое поведение на процессе, и все свидетели доказывали, что ты виновен… Сам я не очень хитер, и чужие хитрости меня всегда обезоруживают… Я всю жизнь уважал Правосудие, считал его непогрешимым и, невзирая на мои собственные ощущения, когда тебе вынесли приговор, я невольно пришел к выводу, что суд прав, а я ошибся. Ты на меня сердишься?

– Нет… Раз все объединились против меня, то почему бы вам вести себя по-другому? К счастью, нашелся полицейский, который меня совершенно не знал, не был моим другом и нисколько не волновался о моей судьбе, но зато у него хватило мужества предположить, что суд недостаточно прояснил дело, рискнуть собственным положением и добиться моего условного освобождения из тюрьмы…

– Мне понятна твоя горечь, Людовик… и этот полицейский, сам того не подозревая, дал мне хороший урок. Надеюсь, ты сумеешь меня простить. Во всяком случае, хоть теперь я постараюсь тебе помочь… Но сначала скажи, на чем остановилось ваше расследование.

Сенталло объяснил, что после смерти Оттингера и проверки Херлеманна, чья непричастность к делу совершенно очевидна, полиция пришла к выводу, что виновных следует искать среди служащих банка. Шмиттер подскочил.

– Послушай, этого просто не может быть! Суди сам, я тысячу раз проверяю личное дело каждого и, можешь не сомневаться, ни за что не беру человека на работу, основательно не изучив все его прошлое.

– Но в мою-то виновность вы поверили!

– Прости еще раз, Людовик, но ты единственный из всего персонала банка, у кого было… трудное прошлое.

– Прошлое не всегда соответствует настоящему.

– Согласен, но, честно говоря, думаю, полиция опять ошибается. Скажи по секрету… кто у тебя под подозрением?

– Рудольф Шауб.

– Ты с ума сошел? Шауб двадцать два года проработал у нас и ни разу не получил ни единого взыскания.

– А почему он ушел?

– Почему он… Насколько я помню, Шауб получил небольшое наследство и, поскольку здоровье его с годами ослабло, предпочел уйти в отставку, получая сокращенную пенсию.

– Может, все и так, но не наверняка.

– Вспомни, как ты сам страдал от несправедливых обвинений, Людовик! И не веди себя так же по отношению к другим…

– Но, господин директор, раз деньги украли и это сделал не я, то кто-то же должен был придумать и осуществить весь план?

– Но почему папаша Шауб?

– Если бы не он, мне бы не пришлось сесть в фургончик рядом с Эрлангером, и я бы не попал в беду.

– Но нельзя же считать человека преступником только потому, что с ним произошел несчастный случай?

– Зато как вовремя!

– Ладно-ладно, я вижу, желание оправдаться – вполне, впрочем, законное и естественное, – заставляет тебя подозревать кого угодно и в чем угодно. Но в доказательство того, что и в самом деле хочу помочь, я все же затребую из архива дело Шауба и сообщу все сведения тебе. Где живет твой инспектор?

Сенталло назвал адрес Вертретера.

– Скажи, Людовик, а эта особа, которая живет вместе с братом… по-моему, она произвела на тебя очень сильное впечатление…

– Я бы очень хотел, чтобы, когда вы познакомитесь, господин директор, у вас сложилось такое же.

– Правда?

– Да… потому что, если я сумею добиться оправдания, сразу же попрошу ее стать моей женой!

– Браво! Это как раз то, что тебе нужно, мой мальчик! Как только ты снова станешь белее снега, вернешься на прежнее место, и мне наверняка удастся убедить братьев Линденманн выплатить тебе компенсацию за все потерянное время. Это самое меньшее, что я готов сделать, лишь бы ты меня простил…

– Я никогда не сомневался в вашей доброте, господин директор, и верил, что рано или поздно вы узнаете о своей ошибке и первым же согласитесь, что были не правы. Но, если я найду грабителей и помогу отыскать похищенные деньги, то получу еще и половину премии, обещанной господами Линденманн.

– Почему только половину?

– Потому что я должен поделиться с Францем Вертретером, без которого у меня бы никогда ничего не вышло.

– Справедливо и к тому же лишний раз доказывает, что ты честный и порядочный мальчик. Но тебе не кажется, что за два с лишним года эти деньги могли потратить?

– Полиция придерживается иного мнения.

– Что ж, будем надеяться, так и есть. А кстати, насчет денег… Тебе хватает на жизнь?

– Да, спасибо, все в порядке.

– Но ведь не мог же ты заработать в тюрьме кучу денег?

Энрико Шмиттер достал бумажник и вытащил из него все содержимое.

– На-ка вот, возьми…

– Уверяю вас…

– Если откажешься, я подумаю, что ты все еще на меня в обиде!

– Ну хорошо… только я вам все это обязательно верну!

– Ладно, я вычту из твоих первых зарплат…


Как и накануне, Сенталло решил подождать Эдит у выхода из магазина. Ему не терпелось рассказать молодой женщине о разговоре с Энрико Шмиттером и поделиться переполнявшей его радостью. В ознаменование счастливого события Эдит предложила устроить праздничный ужин. Они купили вяленого мяса по-гризонски – любимого блюда Франца, а заодно две бутылки вина «Мейнфилдер» и огромный черничный торт.

Инспектор сначала воздал должное необычайно вкусному ужину, а уж потом поинтересовался причинами такого торжества. Сенталло рассказал, как, не найдя Шауба дома, решил воспользоваться отсрочкой и сходить в банк к Энрико Шмиттеру. И не зря. Людовик описал, с каким участием принял его управляющий, и объяснил, что в конечном счете это его душевной широте они обязаны таким замечательным ужином. Подобрав с тарелки последние крошки черничного торта, Франц задумчиво покачал головой.

– Уж не знаю, хорошо или плохо то, что вы отправились к господину Шмиттеру, Сенталло. Во всяком случае, теперь он знает о наших намерениях. Понадеемся, что ваш благодетель не из болтливых. Но меня беспокоит одна вещь… Шмиттер насквозь проникнут корпоративным духом…

– Что вы имеете в виду?

– Поставьте себя на его место! Сама мысль о том, что кого-то из служащих можно заподозрить в краже, кажется Шмиттеру чуть ли не личным оскорблением и клеветой. Я не сомневаюсь в его добрых намерениях, но, боюсь, Шмиттер будет напирать скорее на факты, которые могут обелить его персонал… Вспомните, как управляющий вел себя на суде! Он защищал вас до тех пор, пока другие свидетели и ваша система самозащиты не заставили его умолкнуть. И, тем более, вам не следовало упоминать о Шаубе, к которому Шмиттер, похоже, питает большую симпатию.

– А я уверен в одном: если господин Шмиттер поймет, что ошибался в Шаубе, он сочтет своим долгом ото признать!

– Возможно, но только очень трезвый, аналитический ум способен воспринять сам факт, что заблуждался на чей-либо счет. Ладно, будущее покажет, кто из нас ближе к истине – вы или я…

Рассуждения полицейского слегка омрачили жизнерадостное настроение Эдит и Людовика. Дабы восстановить атмосферу, царившую за праздничным ужином, молодая женщина предложила сварить кофе. Как только она ушла на кухню, в дверь позвонили. Мужчины с удивлением переглянулись.

– Интересно, кто бы это мог быть в такой час? – пробормотал Франц.

– Ты откроешь, Франц? – послышался из кухни голос Эдит.

Инспектор вышел в прихожую. Распахнув дверь, он увидел господина Шмиттера, чье лицо еще не изгладилось из его памяти со времен судебного разбирательства.

– Если не ошибаюсь, господин Шмиттер?

– Совершенно верно. А вы – инспектор Вертретер?

– Да.

– Прошу прощения за столь поздний визит, но мне хотелось поскорее увидеть Людовика Сенталло и, зная, что он живет в вашем доме, я позволил себе…

– Помилуйте, господин Шмиттер, не стоит извинений… входите же!

Увидев рядом с Францем Энрико Шмиттера, Сенталло вежливо встал.

– Добрый вечер, господин директор.

– Добрый вечер, Людовик…

В это время вошла Эдит с кофейным подносом, и Франц представил сестре управляющего персоналом банка Линденманн.

– Так вот, значит, молодая особа, о которой я сегодня слышал столько добрых слов, – улыбнулся Шмиттер.

Эдит покраснела.

– Не стоит верить словам Людовика, господин Шмиттер, он ужасный болтун, – шутливо заметила она.

– Значит, парень здорово изменился! И если этой метаморфозой он обязан вам, фрейлейн, то позвольте принести вам мои поздравления…

Согласившись выпить чашку кофе, Шмиттер сел за общий стол.

– Прежде всего, господин Вертретер, я должен поблагодарить вас за все, что вы сделали для Людовика, и…

– Да уверяю вас…

– Да-да! В наше время так мало людей, обладающих чувством долга, что выразить им признательность – лишь справедливо. Тем более, я думаю, вам это нелегко далось – одни уговоры начальства чего стоили!

– Честно говоря, это и в самом деле потребовало определенных усилий.

– И я полагаю, вам пришлось взять на себя кое-какие обязательства?

– Разумеется.

– Прекрасно, господин Вертретер, превосходно! И положитесь на меня: как только вы достигнете цели, я непременно сообщу в министерство о вашей роли в этой истории!

– Благодарю вас.

Эдит налила кофе, и Шмиттер не преминул сказать, что это один из лучших, какие ему случалось пробовать.

– Но я пришел сюда, инспектор, не только затем, чтобы познакомиться с вами и с вашей сестрой, хотя это, бесспорно, доставило мне огромное удовольствие. Людовик, я хотел сообщить тебе, что внимательно изучил досье Шауба и, вынужден признать, не нашел никаких бумаг, подтверждающих получение наследства, на которое он сослался, покидая наш банк. В то время меня тоже немного удивило решение Шауба, но я сам слишком устал, чтобы не признать права на отдых за другими. Тем не менее я по-прежнему думаю, что Рудольф Шауб – не тот человек, которого вы ищите, или я ничего не смыслю в людях. Если уж Шауб виновен, то можно заподозрить кого угодно… Однако я согласен, что вопрос о наследстве следовало бы прояснить. Хотите, я вызову Шауба в банк, инспектор?

– Ни в коем случае, господин Шмиттер. Вы же понимаете, мы бы и сами давно приказали ему явиться в управление, будь хоть малейшая надежда добиться успеха таким образом. Беда в том, что даже если Шауб не сумеет объяснить происхождение наследства, это еще не докажет его вину.

– Но ведь должен же человек назвать источник своих доходов?

– И что с того? Шауб может заявить, например, что выиграл в лотерею. Как удостовериться, что это вранье? Не он обязан доказывать, что живет не на краденые деньги, а мы – что он их украл.

– Ясно. И что вы предлагаете?

– Сенталло сам поедет к Шаубу и попробует его разговорить. Возможно, увидев человека, который, по его мнению, сидит в тюрьме, Шауб растеряется, струсит и чтобы самому выйти сухим из воды, выложит, кто затеял всю аферу?

– Но Людовик очень крупно рискует…

– Он согласился рискнуть, понимая, что иначе мы ничего не добьемся.

– Вы будете его сопровождать?

– Нет. Шауба уже наверняка предупредили, что кто-то приходил, и он должен держаться настороже, так что, увидев несколько человек, просто удерет, если, конечно, и в самом деле чувствует за собой вину… Сенталло обещал мне не прибегать к насилию. Его задача – разобраться, откуда ветер дует. Если Людовик почувствует, что у Шауба совесть нечиста, тут в игру вступим мы и, установив за домом круглосуточное наблюдение, нагоним такого страху, что Шауб начнет делать ошибки. Тогда-то мы его и накроем. И, клянусь вам, он у меня заговорит!

Когда Шмиттер ушел от Сенталло и его друзей, в доме царило самое оптимистическое настроение, поскольку управляющий персоналом банка Линденман, взбодрившись от рюмки «Кирша»[6], который Эдит подала к кофе, в радужных тонах описал будущую церемонию по случаю возвращения Людовика в банк, торжественные извинения дирекции и все прочее.

Сенталло в тот вечер заснул с легкой душой. Он и в самом деле уверовал, что полоса невезения кончилась и, как только воров посадят под замок, он с Эдит и маленьким Куртом заживут, как все порядочные обыватели Люцерна.

ГЛАВА IX

На лампердингенской дороге Сенталло снова увидел дорожного рабочего. За день тот почти не сдвинулся с места. Они поздоровались, как давние приятели. Рабочий распрямил спину и, выплюнув длинную струю жевательного табака, спросил:

– Опять Шауба ищете?

– Да, ведь вчера его не было.

– И я вам так и сказал.

– Надеюсь, сегодня у меня больше шансов увидеть Шауба?

– Возможно… Я тут с утра и не видел, чтобы он куда-то уехал.

У дома Шауба Людовик замедлил шаг, в последний раз повторяя про себя назидания инспектора: главное – сохранять спокойствие во что бы то ни стало. Сенталло шел исключительно на разведку. Нельзя намекать Шаубу, что он подозревает о его участии в ограблении. И пугать надо не столько словами, сколько недомолвками. Если Людовик хорошо справится с ролью, после его ухода Шауб почти наверняка бросится звонить своему сообщнику (или сообщникам), а то и сам поспешит в Люцерн. Тогда Сенталло должен пойти следом и предупредить полицейского в штатском – тот с газетой в руках будет ждать на перекрестке Гундольдингенштрассе и продолжит слежку за Шаубом.

Домик выглядел очень кокетливо, хотя и был невелик – как раз то, что надо пожилой парс, чьей единственной заботой стал уход за цветами. Тщательно подметенные дорожки и окруженные глазурованной плиткой клумбы свидетельствовали, что садик, по-видимому, возделывали с большой любовью. Людовик толкнул деревянную калитку, выкрашенную в светло-желтый цвет с ярко-красными углами и поперечинами, и тут же альпийский колокольчик прозвенел веселую песенку. Дверь коттеджа открылась, и на крыльцо вышел мужчина – Людовик сразу его узнал. Приложив к глазам сложенную козырьком руку, Шауб попытался разглядеть гостя, а потом стал ждать, пока тот подойдет поближе.

– Господин Рудольф Шауб, не так ли? – спросил Людовик, когда их разделяли лишь три ступеньки крыльца.

– Да. А в чем дело?

– Я бы хотел с вами поговорить.

– О чем?

– Насчет одной старой истории…

– Вот как?

Шауб, по-видимому, колебался.

– Это вы заходили вчера?

– Да.

– Ну ладно, входите…

Следом за хозяином дома Сенталло вошел в просторную гостиную – имитация камина придавала ей деревенский вид. У стены под окном стоял стол, накрытый скатертью в цветочек. Шауб указал гостю на стул.

– Садитесь, – любезно предложил он.

А сам устроился напротив, разглядывая ярко освещенное лицо Людовика и, очевидно, роясь в памяти.

– Странно… Вроде бы я вас хорошо знаю, и все-таки никак не могу вспомнить имя…

– Вы меня и в самом деле отлично знаете, Шауб, но только, по-вашему, я сейчас должен быть очень далеко отсюда. Поэтому-то мое имя даже не приходит вам в голову.

– Далеко?

– В тюрьме.

Шауб привскочил со стула, но тут же снова сел.

– Черт возьми! – выдохнул он. – Это ж Сенталло!… Людовик Сенталло. Ну и ну! Так вы больше не за решеткой?

– Как видите! Нет, не беспокойтесь, я вовсе не сбежал оттуда.

– Каким же образом вышло, что вы…

– Разгуливаю на свободе? А меня отпустили.

– Господи Боже, но это просто невероятно!

– Ошибаетесь! Пересмотрев мое досье, умные люди сообразили, что с моим осуждением не в меру поторопились и не исключено, что, в конечном счете, я не так уж виновен в краже, за которую схлопотал семь лет тюрьмы.

– Вот это да! А вы, как я погляжу, ловкач!

– Вы думаете?

– Черт! Между нами говоря, всего два года за решеткой – не такая уж большая плата за этакий лакомый кусок, а?

– Так, по-вашему, банк ограбил я?

– А кто же еще?

– Это вы должны мне сказать, Шауб!

– Я?

Бывший охранник вытаращил глаза.

– Ну да, потому-то я и пришел с вами повидаться.

– Вы шутите?

– И не думаю. Понимаете, Шауб, в тюрьме я хорошенько пораскинул мозгами и пришел к выводу, что стал жертвой чертовски хитрого заговора.

– Не понимаю, о чем это вы!

– О нет, прекрасно понимаете, Шауб, поскольку вам с самого начала было известно о моей невиновности.

– Мне? Да вы с ума сошли! Откуда ж я мог знать?

– Вы были в курсе, и сами могли бы назвать имена преступников.

Шауб заерзал на стуле.

– Ложь все это, – дрогнувшим голосом проговорил он, – сплошные враки! Это вы стащили бабки! Уж не представляю, каким образом вам удалось выбраться из кутузки, но, черт возьми, вы грабитель, и я от своих слов не отступлюсь!

– Стоит ли так сердиться, Шауб? Я вас ни в чем не обвинял…

– Не обвиняли? Только этого не хватает! А в чем, интересно, вы могли бы меня обвинить?

– В пособничестве.

Шауб вскочил.

– Вон отсюда, мерзавец! – задыхаясь от ярости, возопил он. – Прочь!

– Я не уйду, пока вы мне не ответите.

– Да в конце-то концов, хозяин я у себя дома или нет? Я имею право принимать у себя только кого захочу!

– Дело не в том, Шауб. И я не оставлю вас в покое, пока не получу ответа. Сядьте-ка лучше…

Лицо старика вдруг показалось Людовику очень усталым.

– И чего вы ко мне пристали? – жалобно пробормотал он.

– Без вашей помощи меня бы не смогли заманить в ловушку.

Шауб снова опустился на стул.

– Чушь…

– Этот несчастный случай на лестнице… помните?

– И что же?

– Он произошел очень кстати – как раз, чтобы я вас заменил.

– Не нарочно же я рухнул с верхотуры! Да я запросто мог свернуть себе шею!

– Но вы ее не свернули, Шауб, потому что упали специально. Кто вам дал такой приказ?

– Никто!

– Лжете!

– Нет, я не лгу!

– Да-да… кстати, как насчет наследства, которое помогло вам уйти в отставку? Может, немного потолкуем о нем?

– Это вас не касается!

– Вы уверены? А кто оставил вам наследство, Шауб?

– Э-э-э… тетя.

– И где она жила?

– В… в Сент-Галь.

– А как ее звали?

– Черт возьми, не ваше дело!

– Как вы думаете, полицию тоже должен удовлетворить подобный ответ?

Шауб вцепился в край стола.

– Полицию?

– Да. Она потребует уточнений. А потом наведет справки и выяснит, что у вас не было в Сент-Галь никакой тети и наследства вы тоже не получали.

– Шутить изволите? Это я-то не получал наследства? И откуда же у меня тогда деньги?

– Вам заплатили за участие в ограблении, которое свалили на меня.

Шауб так внезапно перешел в нападение, что застигнутый врасплох Сенталло не успел увернуться. Хозяин дома вцепился ему в горло.

– Да замолкнешь ты, сволочь такая? Замолкнешь?

Памятуя об указаниях Вертретера, Людовик лишь спокойно отвел руки Шауба в сторону.

– Разве уже это одно не признание?

Смирившись с неизбежным, бывший охранник тяжело упал на стул. Слушать, как всхлипывает и скулит такой здоровяк, было крайне неприятно. Наконец он высморкался и распрямил спину.

– Ну, почему вы обвиняете во всех своих несчастьях меня, Сенталло?

– При желании вы могли бы помочь мне восстановить доброе имя, Шауб… По-вашему, справедливо, чтобы я расплачивался за других?

– Я ничего не знаю…

– Напрасно упорствуете. Как пить дать, придется вам помирать в тюрьме.

– Нет!

– Тоскливо за решеткой, Шауб, особенно когда знаешь, что торчать тебе там до конца своих дней…

– Замолчите!

– Час за часом, неделя за неделей… и все это так однообразно, что постепенно сливается в какую-то дурную бесконечность, а ты перестаешь соображать, день прошел или год… Кладбищенская тишина… Надзиратели, которым надо кланяться… теснота в камерах и полная невозможность побить одному…

– Черт возьми, да замолкнете вы или нет?

– Время тянется и тянется… и мало-помалу впадаешь в своего рода оцепенение… Я знал одного типа, который забыл, сколько ему лет… Его уже ничто не интересовало… Он шел из камеры в мастерскую, из мастерской в столовую, оттуда опять в мастерскую, потом в камеру и так далее без остановки… без остановки, Шауб!

– Я не хочу! Не хочу…

– Но ведь и я тоже не хотел, однако жандармы отвели меня туда… меня, невиновного! В то время как вы, Шауб, вы виноваты!

Казалось, Рудольф совершенно уничтожен. Он попробовал еще раз возразить, но чувствовалось, что старик сам не верит своим словам.

– Нет… нет… – только и мог лепетать он.

– Да, вы виновны в том, что помогли украсть триста шестьдесят восемь тысяч франков из банка Линденманн… Думаете, судьи простят, что, не удовольствовавшись одним преступлением, вы еще позволили осудить вместо себя безвинного? Да вам остатка жизни не хватит расплатиться за такое дело!

Сенталло прикидывал, сломается Шауб или нет. Он чувствовал, что хозяин дома вот-вот поддастся панике, и хотел подыскать нужные слова и угрозы, которые довершили бы смятение противника, но быстро убедился, что исчерпал все возможные доводы. Людовик тщетно ломал голову, что бы еще сказать, как вдруг Шауб сам вывел его из затруднения.

– А что, если бы я вам помог? Вы бы позволили мне остаться в стороне?

Наконец! Сенталло с трудом сдержал душивший его смех.

– Вы могли бы мне помочь? Но каким образом?

– Представив доказательство, что вы ни при чем.

– А точнее?

– Письмо, в котором тот, кто все затеял, объясняет мне, что надо делать.

– А кто это, Шауб?

– Сами увидите подпись!

– И у вас это письмо здесь?

– Я его спрятал… в сарае.

– Так ищите скорее и несите сюда!

– Э, нет! Не так быстро! Сначала скажите, что я получу взамен!

– А что бы вы хотели?

– Чтобы меня оставили в покое.

– Но это не от меня зависит.

– Тогда и говорить не о чем!

На мгновение у Людовика мелькнула мысль, что он мог бы выколотить из Шауба это письмо, но, во-первых, он сомневался, что трепка окажет нужное действие, а во-вторых, не доверял собственной силе, уже не раз игравшей с ним скверныс шутки. Неужели придется все бросить теперь, когда цель так близка? И снова Шауб сам ему помог.

– Может, вас устроит другой вариант?

– Я вас слушаю…

– Допустим, я покажу вам письмо – заметьте, не отдам, а только покажу… Вы глянете на подпись, а потом уж сами разберетесь с автором… Годится?

– А если он вас выдаст?

– Все равно ничего не сможет доказать!

Сенталло предпочел бы унести письмо с собой, но выбора у него не было.

– Ладно… я согласен!

– Вы даете мне слово?

– Даю.

– Тогда сидите здесь, а я пойду за письмом… Но я не хочу, чтобы вы видели, где оно спрятано… Оставайтесь тут и ведите себя паинькой, а, Сенталло?

В голосе Шауба звучала какая-то фальшь. Людовик это почувствовал, но никак не мог разгадать, какую тот готовит ловушку. Собирается удрать? Но это значило бы лишь угодить в лапы полиции с разбегу… А потом, Сенталло увидел бы в окно, как Шауб пробирается к калитке, и быстро догнал бы беглеца. Телефона же здесь нет, так что предупредить кого бы то ни было невозможно. Решив поскорее покончить с этим делом, Людовик согласился на условия бывшего охранника.

– Хорошо, я буду ждать здесь.

Явное облегчение, мелькнувшее на лице Шауба, не предвещало ничего хорошего. Во всяком случае, так подумал Сенталло.

– Это займет всего несколько минут…

Хозяин дома торопливо вышел, и до Людовика скоро донесся стук двери в сад. Оставшись один, он с сожалением подумал, как досадно, что Франц не бродит где-нибудь поблизости – совет полицейского ему бы сейчас совсем не помешал. А вдруг надо было действовать как-то иначе? Больше всего Сенталло беспокоил довольный вид Шауба – тот выпорхнул из комнаты, как на крыльях. Однако возможно, что бывший охранник и в самом деле искренне хочет помочь, и Людовик решил в таком случае всеми силами постараться спасти его от расплаты. Только согласится ли Вертретер? А комиссар Лютхольд? Как все это сложно!

Ход размышлений Сенталло нарушил шум приближающегося автомобиля, и в ту же секунду он сообразил, что Шауб ушел довольно давно. Почему он так долго копается? Из-за поворота выскочила машина, точнее, такси. Вскарабкавшись по крутой тропинке, оно замерло у самой двери. Людовик видел в окно, как из машины вышла высокая, плотная женщина, о чем-то поговорила с шофером и открыла сумочку, доставая деньги. Должно быть, она поскупилась на чаевые, потому что таксист, даже не подождав, пока клиентка отойдет на несколько шагов, развернул машину и рванул прочь. Наблюдая за такси, Сенталло не обратил особого внимания на женщину и не заметил, как она вошла в комнату.

– Кто вы такой?

– Друг Шауба.

– Вот как? И где же мой муж?

– Насколько я понимаю, в саду.

Женщина явно удивилась.

– В саду? А вас оставил здесь?

– Он пошел в сарай искать одну вещь.

– Так вы, говорите, друг Рудольфа?

– Да.

– И давно вы знакомы?

– Много лет.

– Вот как? Что-то я вас не припомню!

– Я уехал из Люцерна почти три года назад.

– Да?

Похоже, фрау Шауб мучили сомнения. Не отрывая глаз от Людовика, она сняла шляпу.

– И давно он ушел?

– Кто?

– Рудольф!

– Ну… я как раз с удивлением думал, почему его до сих пор нет.

– Не очень-то на него похоже вот так оставлять кого-то в доме без присмотру…

Женщина подошла к двери в сад и с порога крикнула:

– Рудольф!

Шауб не отозвался, женщина вышла из дому, и Людовик потерял ее из виду. Он не понимал, что происходит. Неожиданно раздался страшный вопль, и молодой человек вскочил. Во рту у него вдруг пересохло. Отчаянный крик повторился. Сенталло побежал в сад. Женщина стояла возле небольшого сарайчика. Людовик бросился туда и замер, как громом пораженный, – у его ног лежал скорчившийся на земле Шауб. В руке он сжимал ружье. Сенталло опустился рядом на колени, но женщина гневно закричала:

– Не смейте его трогать, убийца!

И она, как ведьма, налетела на Людовика. Тот поспешно отступил, но все же успел заметить, что шею Рудольфа стягивает шнурок.

– Но, послушайте, это вовсе не я! – попробовал он урезонить хозяйку дома.

– Убийца!

Сенталло удалось поймать запястья фрау Шауб.

– Неужто вы думаете, что, будь я убийцей, стал бы спокойно сидеть в доме, вместо того чтобы поскорее унести ноги? – попытался он воззвать к ее логике.

– Но если вы были другом Рудольфа, почему он пошел за ружьем?

Только теперь до Людовика дошло, что Шауб собирался его прикончить и, вероятно, он обязан неведомому убийце жизнью. От удивления Сенталло выпустил женщину, и та, снова бросившись на него, вцепилась когтями в лицо. Лишь чудом глаза Людовика уцелели. Отбиваясь, парню пришлось ударить вдову Шауба, и она рухнула рядом с телом мужа. Недолгая передышка дала Людовику возможность бежать, но, не успел он добраться до развилки, как по полям снова разнесся горестный вой вдовы. В полной панике, стиснув зубы и задыхаясь, Сенталло мчался в Люцерн гимнастическим шагом. Ошарашенный рабочий видел, как он проскочил мимо, но, если и сказал что-нибудь, то Людовик все равно не слышал – его занимала только одна мысль: бежать! На перекрестке Гундольдингенштрассе поджидавший его полицейский растерянно замер с газетой в руках. А когда он наконец сообразил, что делать, Людовик уже исчез из виду.

И только в пустой квартире Вертретеров, хорошенько заперев за собой дверь, Сенталло снова пришел в себя. И сразу же проклял собственное дурацкое поведение. Он не мог бы больше помочь убийце, даже будучи его сообщником. Людовик кинулся наутек как преступник, и когда вдова и рабочий опишут его полицейским, те не станут попусту терять время. И что же они сделают? Сумеет ли Франц еще раз убедить комиссара Лютхольда в невиновности своего подопечного? Или начальник полиции, сочтя, что на пути Сенталло слишком много трупов, немедленно прикажет его арестовать? Людовик посетовал на отсутствие Эдит – молодая женщина наверняка дала бы ему добрый совет. Он чувствовал себя ужасно одиноким. Жалкая игрушка непонятных событий. Кто-то изо всех сил старается скомпрометировать Людовика, чтобы тот вернулся в тюрьму, и на сей раз бесповоротно. Но… разве дав Шаубу время выстрелить, убийца не отделался бы от парня раз и навсегда? Зачем понадобилось убивать Шауба? И почему убийцу больше устраивает пожизненное заключение Сенталло, а не его смерть?


На эти же вопросы инспектор Вертретер пытался ответить в кабинете комиссара Лютхольда. Дежуривший на перекрестке Гундольдингенштрассе полицейский поспешил подняться к дому Шаубов и там встретил вдову. Фрау Шауб рассказала, что произошло, и подробно описала убийцу. Инспектор сразу узнал Сенталло. Подождав на месте бригаду и оставив коллег выполнять рутинную работу, он снова спустился вниз и допросил рабочего. Тот тоже вспомнил о Людовике. У инспектора сложилось вполне определенное мнение, но как человек дисциплинированный, он все же вернулся на место преступления: в конце концов чувство долга важнее всего, и нельзя поддаваться впечатлениям. Пускай даже виновность Сенталло почти очевидна, но все-таки, прежде чем составить рапорт, следовало поискать доказательства.

Фрау Шауб отчаянно рыдала, сидя на том же стуле, что и ее покойный муж во время разговора с Людовиком.

– Так вы никогда прежде не видели этого человека? – спросил полицейский.

– Никогда.

– И муж ни разу вам о нем не рассказывал?

– Нет.

– А вы знали, что они должны встретиться?

– Разумеется, нет. Иначе Рудольф мне бы сказал. Он держал меня в курсе всех своих дел…

Инспектор кивнул, решив, что не стоит развеивать иллюзии фрау Шауб. А потому он не стал говорить, сколь многие ее товарки тешат себя подобными заблуждениями и верят в полную искренность супруга, пока какое-нибудь очень серьезное происшествие, например, вроде нынешнего, не покажет, как мало они, в сущности, знали о тайной жизни своего спутника. И полицейский оставил вдову оплакивать мужа таким, каким его рисовало, возможно, лишь ее воображение. А сам, сочтя, что вполне разобрался в случившемся, поспешил на Обергрундштрассе докладывать обо всем комиссару Лютхольду. Тот немедленно вызвал к себе Вертретера.


– Вот это успех – так успех, Вертретер, поздравляю вас! Что о нас скажут, когда выяснится, что мы добились условного освобождения преступника исключительно для того, чтобы дать ему возможность отправить на тот свет трех человек. По-моему, нам обоим лучше заблаговременно поискать другую работу!

– Сенталло не виновен.

– Почему вы так думаете?

– Да просто это не вяжется ни с его характером, ни с фактами.

– Бросьте! Лучше скажите честно, что хватаетесь за прежнюю версию, боясь признать, что совершили страшную ошибку да еще уговорили меня!

– Но ведь Людовик не сумасшедший!

– Это вы так говорите! И советую понизить голос, ибо сослаться на помешательство – для него единственный способ спасти свою шкуру. Пережевывая в тюрьме горькие воспоминания, парень рехнулся и убедил себя, что стал жертвой заговора, а потому, едва выйдя на свободу, начал колошматить тех, кого в своем больном мозгу считал виновниками всех несчастий. Хороший адвокат, опираясь на версию вроде этой, может добиться неплохих результатов.

– А вы, господин комиссар, верите в безумие Сенталло?

– Конечно, нет! Ваш Сенталло – редкий мерзавец, и его надо до конца дней отправить либо в тюрьму, либо в клинику!

– Так вы по-прежнему думаете, что это он украл деньги у банка?

– Естественно!

– И где они, по-вашему?

– Припрятаны, черт возьми!

– А зачем?

– То есть как это: зачем? Да чтобы пожить в свое удовольствие, оказавшись на свободе!

– И вместо этого, господин комиссар, Людовик начинает убивать кого ни попадя, как будто только и мечтает вернуться за решетку до конца своих дней?

– Вы действуете мне на нервы, Вертретер! В конце концов, может, ваш приятель и в самом деле псих?

– Возможно, но возможно также, чтоон не виновен.

– Что за чушь!

– Быть может, вы позволите мне изложить вам свою точку зрения, господин комиссар?

– Терять нам особенно нечего… но Сенталло тем временем может удрать…

– Я уверен, что нет. Впрочем, давайте проверим…

Инспектор позвонил домой, и Людовик тотчас же снял трубку.

– Это вы, Сенталло? Да-да, я в курсе… Полиция вас разыскивает. Вас приказано немедленно арестовать. Стало быть, не высовывайте из моего дома носу, пока я не вернусь, ясно? Разумеется, я не считаю вас убийцей, иначе вы уже сидели бы тут в наручниках. Не волнуйтесь и ждите, я попробую все уладить. До скорого…

Вертретер повесил трубку.

– Как видите, господин комиссар, Людовик мирно поджидает меня дома. Неужели преступник побежал бы прятаться в дом инспектора полиции?

– А куда же еще ему, по-вашему, деваться?

– Швейцария не так уж велика, и, если бы Людовик в самом деле украл деньги, запросто мог бы сбежать за границу. И ему еще вполне хватило бы на безбедное житье.

– Ага, раз не уехал – значит, невиновен! Знаю я эти песни! Но, черт возьми, коли ваш протеже – невинный агнец, объясните, почему, стоит ему куда-то пойти, как там совершается преступление!

– Этого я не могу сделать… по крайней мере пока…

– И вы воображаете, что там, наверху, удовлетворятся подобный ответом?

– Господин комиссар, я не особенно верю в возможность заведомо дурацких поступков. Меж тем, со стороны Сенталло убить любимую женщину, потом Оттингера, которого он, в сущности, не знал, и наконец Шауба, о чьем существовании и думать забыл, выглядит просто по-идиотски!

– Преступление – всегда глупость.

– В конечном счете – разумеется, но не в тот момент, когда человек его совершает. Убийство Мины, Оттингера и Шауба не только не приносило Сенталло никакой выгоды, но, напротив, даже в глазах самого ограниченного полицейского выставляло преступником. Такое поведение совершенно не вяжется с образом человека достаточно ловкого, чтобы придумать целый роман и таким образом ограбить фургон денег, отвести от себя подозрения судей. Сенталло – либо хитрец, либо кретин, но никак ни то и другое сразу!

– Вы слишком много рассуждаете, Вертретер!

– Позвольте заметить вам, господин комиссар, что люди нашей профессии часто рассуждают недостаточно, и это очень обидно.

– Какие же вы сделали выводы, господин Мыслитель?

– Кто-то пытается изобразить Сенталло преступником, чтобы отделаться от него раз и навсегда.

– Угу! И почему же этот неизвестный господин, с такой легкостью убивающий других, не занялся самим Сенталло? Это было бы куда проще и уж наверняка избавило его от вашего приятеля. А главное, сам бы он управился гораздо быстрее, чем мы…

– Чего не понимаю – того не понимаю, господин комиссар. И у меня складывается такое впечатление, что, доберись мы до смысла этой кажущейся нелепости, разрешили бы сразу все проблемы.

– К несчастью, ни вы, ни я сделать этого не можем. Так что отправим Сенталло за решетку, предъявив ему достаточно убедительное обвинение в трех убийствах, или закроем глаза и дадим возможность проверить силу рук на других мирных гражданах старого доброго Люцерна?

– Оставить Людовика на свободе – значит допустить насильственную смерть еще нескольких человек…

– Ага, так вы все-таки с этим согласны?

– Но арестовать его – это признать, что женщину и двух мужчин убили совершенно напрасно. И мы ни на шаг не продвинемся в нашем расследовании, господин комиссар.

– Возможно, зато мы сможем спать спокойно.

– Не слишком ли дорогая цена? И в таком случае, господин комиссар, надеюсь, вы примете мою отставку?

– Ну, конечно! И я один останусь расхлебывать заваренную вами кашу, да?

– Я готов целиком и полностью взять ответственность на себя!

– Здесь я один за все отвечаю, Вертретер! А вы действуете мне на нервы! И даже не представляете, до какой степени! Ибо, представьте себе, господин инспектор, у меня тоже есть совесть, и мне не больше вашего хочется сажать невиновных в тюрьму! Но еще меньше мне по вкусу взваливать на ту же совесть бремя смертей, которые я мог бы предотвратить!

– Так что нам делать?

– Откуда мне знать? Вы со своей щепетильностью отравляете мне жизнь. Слушайте, Вертретер, я попытаюсь замять дело Шауба, во всяком случае, подвесить… хотя бы на три дня. Сейчас вечер среды. Если в субботу в это же время вы не явитесь сюда и не представите мне не только доказательства невиновности Сенталло, но и имя того, кто совершил все эти преступления, клянусь, ваш Людовик проведет ночь в тюрьме, а сами вы навсегда распрощаетесь с полицией! Готовы заключить такой договор?

Вертретер пожал плечами.

– Как будто у меня есть выбор!

– Тогда – за работу, да поживее! И постарайтесь, чтобы эта отсрочка не позволила Сенталло совершить новые зловещие подвиги!

– Господин комиссар, если вы и вправду думаете…

– Даю вам совет, инспектор: скорее бегите отсюда, пока я не пожалел о своей слабости!

Когда Вертретер вернулся домой, Эдит заклеивала царапины на лице у Людовика.

– Охота тебе возиться с этим дурнем!

– Франц!

– Да-да! Дурнем! Надо думать, вы очень горды собой, а, Сенталло?

– Нет, инспектор…

– Право же, какая скромность! Вам, видно, не только доставляет болезненное удовольствие навлекать на свою голову неприятности – и какие! – нет, вы еще тащите за собой в пропасть тех, кто имел несчастье вам поверить! Теперь не только премия Линденманнов может ускользнуть у меня из-под носа по вашей милости, но я еще и места вот-вот лишусь! Так вы довольный собой?

– О, инспектор, как вы могли подумать…

– Вы очень добры, Сенталло, и я от души благодарю вас…

Эдит, побаивавшаяся гневных вспышек брата, попробовала его успокоить.

– Это не его вина, Франц…

– Ага, так, может, виноват я?

– Разумеется, нет, но он мне все объяснил…

– Знаю! У господина Сенталло всегда найдутся объяснения, да вот беда: им никто не верит, кроме него и кретинов вроде меня! Ну, я вас слушаю!

И Людовик рассказал обо всем, что произошло в Лампердингене. Дослушав до конца, Вертретер вкрадчиво заметил:

– Разве я не советовал вам самым настоятельным образом не пугать Шауба?

– Да.

– Так зачем же вы нагнали на этого типа такого страху, что он решил вас пристрелить?

– Я думал, он вот-вот все выложит…

– Как Мина? Как Оттингер? Да сколько ж вам нужно покойников, чтобы разобраться в этом деле?

– Ты не должен сердиться на Людовика, Франц, – снова вмешалась Эдит, – он так поступил ради меня…

– Ради тебя?

– Да, Людовик подумал, что если Шауб заговорит, делу почти конец, и мы… мы сможем пожениться гораздо раньше, чем предполагали…

Инспектор хмыкнул.

– А в результате Сенталло сейчас куда ближе к пожизненной каторге, чем к алтарю!

– И тебе не стыдно так говорить, Франц?

– Стыдно? Ну, ты даешь! Да ведь это чистая правда, глупые вы слепцы! Сенталло был на волосок от того, чтобы провести эту ночь в камере! Комиссар Лютхольд в полной панике! Если он до сих пор не вышвырнул меня из полиции, то лишь потому, что не желает в одиночку отдуваться за нашу общую глупость! И как вы думаете, сколько еще продержится комиссар? С него ведь спросят, какого черта мы добились освобождения Людовика и почему сидим сложа руки!

Вертретер закурил и уже совершенно спокойно, словно речь шла о самом заурядном деле, добавил:

– Если в субботу вечером я не сумею привести в кабинет комиссара Лютхольда виновника всех этих преступлений, то я перестану быть инспектором полиции, а Сенталло сядет в тюрьму ждать суда, перед которым ему надо будет отчитываться за три убийства. Вот это достижения, Сенталло!

– Сделанного не воротишь, инспектор. Мне осталось всего три дня, но я не собираюсь сидеть сложа руки. А не добьюсь ничего до субботы – сам пойду к комиссару Лютхольду и…

– По-вашему, это все уладит? Как вы сами сказали, Людовик, у нас всего три дня, и ни минутой больше. По истечении этого срока все закончится либо для убийцы, либо для нас. Надо, чтобы закончилось для него. Раз Шауб настолько потерял голову, что решил вас убить, значит, он здорово струсил, а это прямое следствие вины. Не будем пока гадать, почему организатор этой игры со смертью предпочитает уничтожать своих сообщников и не трогает вас. Подумаем вот о чем. Шауб замешан в этом деле, и, следовательно, наши предположения верны. Из этого вытекает, что шофер, Альдо Эрлангер, тоже принадлежит к банде. И теперь нам необходимо сосредоточить все усилия на нем. Парень он нервный, довольно мрачный и скрытный. Оставшись сиротой, Эрлангер всегда жил один. Говорят, он очень озлоблен и вечно жалуется на всех и вся. Попробуем устроить вам с ним встречу завтра вечером. Но на сей раз ведите себя осторожнее, а, Сенталло? И запрещаю вам идти к Эрлангеру в одиночку. Я обеспечу тылы, и черт меня возьми, если я не схвачу убийцу за шиворот, стоит только ему появиться в окрестностях!

ГЛАВА X

Альдо Эрлангер, медленно ехавший за рулем своего фургончика по запруженной в этот час машинами Цюрихштрассе, так резко и неожиданно затормозил, что едва не устроил серьезную аварию. Другие шоферы отчаянно ругались, но Альдо ничего не слышал. Невзирая на проклятия коллег, он очень медленно тронулся с места, не сводя глаз с мужчины, который спокойно шел по тротуару, останавливаясь у каждой витрины, и, по-видимому, наслаждался жизнью. Из оцепенения шофера вывел лишь окрик полицейского, который хотел знать, собирается ли он ехать нормально или будет и впредь мешать движению. Эрлангер не ответил. Как автомат, он нажал на педаль, но вел машину, скорее повинуясь привычным рефлексам – мысли витали далеко-далеко. Может, он обознался? Оставив фургончик на стоянке банка Линденманн, он вернулся на Цюрихштрассе и пошел навстречу человеку, чье лицо хотел разглядеть поближе. Заметив вдали знакомую фигуру, Альдо спрятался в подворотне и стал ждать. Сенталло прошел так близко, что мог бы коснуться его рукой, но как будто ничего не заметил. Альдо побледнел как смерть, и все его внутренности вдруг сжал дикий страх.

Эрлангер побежал в ресторанчик, где всегда обедал, однако против обыкновения на любезное приветствие официантки Леони ответил лишь неопределенным ворчанием и почти не мог есть. Не отводя глаз от стрелок часов над стойкой с чистой посудой, Альдо курил сигарету за сигаретой. Наконец, когда часы показывали четверть второго, Эрлангер встал и, взяв в кассе жетон, пошел в телефонную кабинку. Тщательно закрыв за собой дверь, он набрал номер. Долго никто не отзывался, наконец трубку сняли, и шофер, назвав свое имя, получил возможность поговорить с тем, кого так нетерпеливо поджидал.

– Говорит Эрлангер… Да, я это отлично понимаю и не будь дело так серьезно, ни за что не стал бы звонить… Я только что видел Людовика Сенталло! Он гулял по Цюрихштрассе! Нет-нет, Сенталло вовсе не производит впечатление человека, старающегося остаться незамеченным! Даже наоборот… Как, по-вашему, что бы это могло означать? Вроде бы парню еще трубить и трубить в тюрьме! Конечно, потому-то я и счел нужным вас предупредить. Хорошо, раз вы все берете на себя, мне больше не о чем беспокоиться. Договорились, патрон.

Альдо повесил трубку. Лицо его вновь обрело естественные краски. А Леони решила, что у клиента не все в порядке с головой: то рычит, как медведь, и ничего не ест, то вдруг делает комплименты и заказывает кофе с вишневым ликером.

Однако Альдо Эрлангер недолго пребывал в эйфории. К беспокойству, вызванному нежданным-негаданным возвращением Сенталло, стали примешиваться угрызения совести. Альдо воспитывался в суровых правилах реформистской церкви. Правда, он рано отошел от религии, ненавидя общество, в котором сироте так трудно обеспечить себе место под солнцем. Тем не менее в минуты депрессии забытые моральные устои давали о себе знать. Альдо хотелось уехать из Люцерна – он хорошо понимал, что все равно никакого счастья ему здесь не видать, нет, надо все бросить и поискать удачи в других краях. Однако на это нужны были деньги, очень много денег. В надежде разбогатеть Эрлангер и согласился участвовать в заговоре. Ограбление само по себе не вызывало у него раскаяния. Считая братьев Линденманн эксплуататорами, Альдо полагал, что ограбить их – чуть ли не святое дело. Зато мысль о Сенталло его всегда тревожила. Впрочем, сначала Эрлангер не понимал всей гнусности своего поведения. Волнение Людовика из-за Дженни его забавляло. Ну, можно ли быть таким наивным дурнем? А потому, сообщив полицейским, будто он почти уверен, что на него напал Сенталло, Альдо не испытывал ничего, кроме глубочайшего удовлетворения. Вранье возвышало его в собственных глазах, ставило над всеми и даже над правосудием! Вот отыгрался – так отыгрался! Однако во время суда все изменилось. Увидев Людовика на скамье подсудимых, слыша его жалкие оправдания, Альдо вдруг проникся к нему сочувствием. И если бы его не вызвали, Эрлангер не стал бы давать показания. Он слишком хорошо представлял себя на месте всеми обвиняемого несчастного и невольно вспоминал об Иисусе и Иуде, Иуде, которого лишь веревка избавила от навязчивых мыслей о совершенном преступлении. Несколько раз Альдо, цепляясь за скамью, с трудом подавлял желание вскочить и рассказать всю правду. Слишком тяжело ему было смотреть на искаженное страданием лицо Сенталло. Слушая приговор, он закрыл глаза и открыл их, лишь когда понял, что Людовика уже увели. По его вине, из-за его лжи человеку придется целых семь лет гнить в тюрьме, а потом до конца своих дней носить клеймо преступника, хотя ничего дурного он не делал! С этого-то дня характер Эрлангера сильно изменился. Он и раньше не отличался жизнерадостным нравом, но теперь стал просто мрачен. Прежде он не искал общества товарищей по работе, но после суда нарочно их избегал. Альдо замкнулся в полном одиночестве, ожидая дня, когда сможет наконец покинуть Люцерн, сбросить прежнюю оболочку и оставить ее вместе со всеми угрызениями совести на берегу озера Четырех Кантонов.

Неожиданное возвращение Сенталло нанесло Эрлангеру очень чувствительный удар. Альдо знал, что при той поддержке, которой он располагает, опасаться, в сущности, нечего. Тем не менее он не мог не раздумывать, каким образом его жертва оказалась на свободе, а кроме того, воспоминания о прошлом стали еще отчетливее и мучительнее. Огромный стыд, мало-помалу загнанный в самый дальний уголок сознания, накинулся на Эрлангера с первоначальной силой, как в первые дни после процесса, когда и на улице, и в ресторане ему то и дело приходилось слушать громкие разглагольствования обывателей, очень довольных, что Сенталло понес заслуженное наказание. Несколько раз в тот день он порывался снова позвонить тому, кто просто обязан его защищать, равно как и себя самого, и спросить, что тот намерен делать, но не посмел. В ответ на вопросы коллег Альдо лишь сердито ворчал и в довершение всех несчастий безвылазно просидел в гараже до шести вечера. Уж лучше бы его отправили с поручением! Услышав наконец долгожданный сигнал об окончании рабочего дня, Эрлангер переоделся и, ни с кем не прощаясь, быстро пошел вдоль оживленной улицы, как будто шум мог спасти его от одиночества и невеселых мыслей. Тоска по человеческому теплу заставила Альдо искать пристанище в маленьком кафе, куда он порой заходил в минуты тоски, а потом, около восьми вечера, – в любимый ресторанчик. Леони встретила его улыбкой, предназначавшейся лишь для постоянных клиентов. Эрлангер заказал хороший ужин, и это позволило ему просидеть в ресторанчике до десяти часов, но потом все равно пришлось думать о возвращении домой. Эрлангер жил на Брюнигштрассе, за вокзалом, в небольшой меблированной комнате. Стараясь подольше оттянуть момент, когда он снова останется наедине со своей совестью, Альдо решил идти пешком. Выходя из ресторанчика, он не заметил, как от стены отделилась тень и скользнула следом. Быстрая ходьба разгоняла кровь, и Эрлангер начал смотреть на будущее несколько оптимистичнее. Да, Сенталло наказан несправедливо и незаслуженно, ну и что? С беднягами вроде него каждый день случаются неприятности. В любом случае Эрлангер не собирался теперь долго оставаться в Люцерне. Как всякий раз, когда на него нападала тоска, Альдо стал думать, как он поступит со своей частью добычи после раздела. Сначала он отправится в Женеву. А потом в Италию. Возможно, именно там он окончательно обоснуется и попробует найти работу. Альдо инстинктивно чувствовал, что ему необходимы солнце и смех. Представив, какая счастливая жизнь его ожидает, молодой человек принялся весело насвистывать. Вряд ли Альдо чувствовал бы себя так непринужденно, знай он, что по пятам идет один из подчиненных комиссара Лютхольда, а Людовик Сенталло вместе с Францем Вертретером уже битый час ждут на Брюнигштрассе; наконец, что встреча с Сенталло была подстроена заранее и с тех пор ищейки инспектора не спускают с него глаз. Короче говоря, Эрлангер не подозревал, что облава подходит к концу и его вот-вот схватят, как затравленного зверя. Едва Альдо свернул на Брюнигштрассе, преследователь обогнал его и, ускорив шаг, быстро оказался впереди. Проходя мимо дома напротив его жилища, он тихонько прошептал:

– Внимание! Приближается…

И полицейский, даже не повернув головы, пошел дальше, а Вертретер и Сенталло еще больше вжались в стену. Друзья подождали, пока Альдо войдет в дом. Наконец, через несколько минут инспектор решился:

– На сей раз вы хорошо меня поняли, Людовик? Вы идете к Эрлангеру за поддержкой, попросить его помочь вам добиться справедливости. Потом вы расскажете ему о смерти Мины, Оттингера и Шауба и добавите, что вас самого терзает страх. Если парень и в самом деле таков, как мне рассказывали, вряд ли его нервы выдержат. А потому сразу после вашего ухода он отправится к пока не известному нам типу требовать объяснений. Если Бог на нашей стороне, Сенталло, мы у цели! Идите, старина, и желаю удачи! Я остаюсь здесь.

Дверь открыл ворчливый привратник.

– Господин Эрлангер здесь живет? – спросил у него Сенталло.

– Третий этаж, дверь справа.

– Спасибо.

– Не за что, но странное вы решили выбрать время для визитов… А впрочем, всякий живет, как ему нравится…

Сенталло поднялся по лестнице, стараясь ступать как можно бесшумнее, хотя и не смог бы разумно объяснить, почему действует таким образом. Возможно, сработал инстинкт, подсказывающий охотнику, что, если хочешь застать зверя в логове, лучше не шуметь. Прежде чем постучать в дверь Альдо, Сенталло долго переводил дух, понимая, что от человека, с которым он проведет ближайшие несколько минут, зависит все его будущее: реабилитация, женитьба на Эдит, возможность начать жизнь сначала… Эрлангер может либо дать ему все это, либо отказать… Наконец, подавив волнение, Людовик твердо постучал в дверь. Зашлепали приближающиеся шаги, и Альдо, чье дыхание Сенталло слышал сквозь тонкую перегородку, спросил:

– В чем дело?

– Господин Эрлангер? Господин Альдо Эрлангер?

– Кто вас послал?

Людовик сообразил, что, назови он свое имя, хозяин, чего доброго, покрепче запрет дверь. А потому он заставил себя говорить самым жизнерадостным тоном:

– Да ну же, старина! Как любезно вы встречаете друзей! Уж не боитесь ли вы, часом, гангстеров?

Он громко расхохотался, и Альдо, обманутый благодушным тоном шутника, приоткрыл дверь. Лицо гостя оставалось в тени, и Эрлангер не сразу сообразил, кто это.

– Кто вы такой? – с легким удивлением буркнул он.

Не ожидая приглашения, Людовик, тихонько отодвинув Альдо, вошел в дом.

– Не может быть, чтобы я до такой степени изменился! Сенталло! Людовик Сенталло! Мы прожили вместе несколько достаточно тяжких минут, чтобы вы их не забыли, верно?

Альдо, застыв от изумления, взирал на Людовика.

– Сенталло… – пробормотал он. – Сенталло… Но как вы узнали мой адрес?

– Мне его дали в банке… Но закройте же дверь, старина. Здесь совсем не жарко, и потом, ваш привратник и так встретил меня не слишком любезно. Я думаю, он запросто может подняться и потребовать, чтобы мы соблюдали тишину.

Добродушное настроение Людовика настолько сбило Эрлангера с толку, что он машинально подчинился. Ему не раз приходило в голову, что произойдет, если они с Сенталло окажутся лицом к лицу, но ничего подобного он и представить не мог. Не зная толком, как себя вести, Альдо предложил Людовику единственное кресло, а сам опустился на стул, не сводя глаз с лица гостя.

– Я вроде бы видел вас сегодня на Цюрихштрассе около полудня, но решил, что обознался… Вы… вы смахивали скорее на туриста…

– Почти так и есть, Эрлангер. Я вернулся из чертовски долгого путешествия. Знаете, два года в тюрьме – это очень много…

– Я… догадываюсь… Вас… вас отпустили?

– Да, в конце концов эти господа признали, что я не виновен. Но, похоже, извиняться не собираются, пока не посадят под замок истинных преступников.

– А-а-а…

Эрлангер не находил, что сказать. Его вновь охватило странное ощущение, что вокруг стягивается сеть. Раз Сенталло выпустили из тюрьмы, значит, полиция идет по его, Альдо, следу… Шофер содрогнулся.

– Я очень рад, что это не вы на меня напали тогда…

– Неужто вы в этом сомневались, Эрлангер?

– То есть как?

– Вы достаточно давно меня знаете и не могли не понимать, что я просто не способен на подобные действия, верно?

– Если вы помните, я ничего не утверждал категорически.

– О, не беспокойтесь, я ничего не забыл… Вы упоминали о моих брюках… таким образом, что с равным успехом могли бы назвать имя. Разве не так?

– Вы на меня в обиде?

– Нет. Ведь кто угодно может ошибиться.

– Я ужасно жалею, что мои показания повлияли на приговор.

– Не сомневаюсь, Эрлангер, но, как я уже говорил, любой может ошибиться… Бывает и так, что вроде бы хорошо знаешь человека и вдруг он предстает перед тобой в совершенно неожиданном свете… Ну, например, бедняга Шауб…

Альдо напрягся. С чего вдруг Сенталло заговорил с ним о Шаубе? Но гость замолчал, и он сам задал вопрос:

– А что такого сделал Шауб?

Людовик разыграл крайнее недоумение.

– Как, вы не в курсе?

– Насчет чего?

– Он умер…

Альдо показалось, что земля уходит из-под ног. Пальцы его судорожно сжали край стула, лоб покрылся испариной.

– Шауб умер?

– Да, вчера вечером.

– И от чего?

– От удушья. У него на шее слишком сильно стянули шнурок.

Альдо вскочил так стремительно, что стул грохнулся на пол.

– Вы хотите сказать, что он… его…

– …Убили? Да, Эрлангер.

– Но по… почему?

– Да потому, что он был сообщником в ограблении банка Линденманн. Разве вы об этом не знали?

– Не может быть!

– О, да! И кто бы мог подумать такое о папаше Шаубе, а?

– Но в конце-то концов, почему вы решили, что он – один из воров?

– Это целая история, Эрлангер… Вы помните о Дженни? Мне позвонили и сказали, что она попала под машину как раз, когда мы с вами собирались уезжать… Именно из-за Дженни я умолял вас изменить маршрут… Ну, вспомнили?

– Но на суде все уверяли, что ее не существует!

– А она очень даже существовала, Эрлангер. И доказательством тому – наша с ней встреча несколько дней назад.

У Альдо так пересохло во рту, что он с трудом сглатывал слюну.

– И она… вам все объяснила?

– Не успела… Мы должны были встретиться, и тогда Дженни рассказала бы мне все подробности махинации, жертвой которой я стал… Но она не пришла на свидание…

– Не пришла?

– Нет, Дженни выловили из озера… и у нее на шее тоже был шнурок.

Сенталло сделал вид, будто не слышит хриплого стона Эрлангера.

– Ну вот, тогда я пошел поболтать с Вилли Оттингером, ее сожителем. Вероятно, именно Вилли тогда напал на вас, а вы приняли его за меня… К несчастью, Оттингер тоже не успел со мной поговорить… Вечно меня обгоняет этот душитель… Видите ли, Эрлангер, у меня такое впечатление, что тот, кто организовал все это дело, идет за мной по пятам, не упускает меня из поля зрения с той самой минуты, как я вернулся в Люцерн, и методично уничтожает всех своих сообщников, стоит мне только выйти на их след… Короче, убирает опасных свидетелей.

В полной панике Альдо уцепился за руку Людовика.

– Это неправда! Я не верю вам! Просто вы хотите нагнать на меня страху!

– Вас-то мне зачем пугать, Эрлангер?

Сообразив, какую сделал оплошность, Альдо уставился на Людовика перепуганными глазами, а тот вполголоса продолжал:

– Выходит, вы тоже – из этой банды? Так вы отлично знали, что это не я на вас напал?

– Вот вы какой ловкач и хитрец, да? Ужасный хитрец, а, Сенталло? Но вы не заставите меня сказать то, чего я не говорил, и зовите сюда хоть всех легавых Люцерна – ни слова не вытянете! Это вы на меня напали, вы! Я готов поклясться!

– И совершенно напрасно. Лжесвидетельство может очень далеко завести… Впрочем, я вовсе не собираюсь звать полицию… Вот только тот, другой…

– Другой?

– Ну да, убийца… Как вы ему докажете, что не наболтали лишнего?

– Я поклянусь ему!

– Он уже знает, что вы чертовски здорово умеете врать, Эрлангер! Вспомните, как вы лгали судьям. И потом, у меня такое впечатление, что он вообще не станет с вами разговаривать. Этот тип со шнурком…

– Но меня-то он послушает! Он знает, что я не способен на предательство!

На грани истерики, Альдо, сам того не замечая, нервно сплетал и расплетал пальцы и облизывал пересохшие губы.

– Шауб тоже так думал…

– Да? Что ж, сейчас поглядим!

Окончательно перестав что-либо соображать, Альдо схватил телефон и на глазах у Сенталло набрал номер.

– Алло! Алло!… Патрон дома? Да… Скажите, что его просит Эрлангер… Альдо Эрлангер… Ладно, когда вернется, попросите его немедленно позвонить мне. Скажите, что у меня побывал Сенталло… Людовик Сенталло… Да-да, он знает, кто это… Хорошо. Спасибо…

Повесив трубку, он лихорадочно забормотал:

– Я ему все расскажу! И он вами займется, слышите? Жаль, что вы не остались в тюрьме! Потому что теперь вам придется переехать на кладбище…

– Боюсь, как бы вы не оказались там раньше меня, Эрлангер…

– Вы всегда были дурнем, Сенталло!

– Верно… но я изменился… В тюрьме происходят удивительные перемены… Вы это сами узнаете…

– Вон отсюда! Довольно я на вас насмотрелся!

– А если я не уйду?

– Вот как?

И прежде чем Людовик успел сообразить, что он затеял, Альдо выхватил из ящика стола остро отточенный нож.

– Хотите познакомиться с этой штукой?

– Отлично, старина, я не стану настаивать… До скорой встречи!

– На кладбище!

– Да, я принесу вам цветов!

Вертретер стоял внизу вместе с полицейским, который весь вечер следил за Эрлангером. Он быстро познакомил его с Сенталло.

– Инспектор Панелла… Ну, и как все прошло?

Людовик вкратце описал только что пережитую сцену. Едва успев дослушать, Франц повернулся к коллеге:

– Самое время повязать парня… он нам все выложит… Панелла, наблюдайте за входом… Если увидите, что кто-то входит в дом, не отступайте ни на шаг… Ясно?

– Ясно, шеф!

– Пошли, Людовик!

Снова увидев Сенталло, привратник чуть не разразился бранью, но Вертретер сунул ему под нос жетон, и цербер мигом притих. Людовик еще раз постучал в дверь на третьем этаже, и они услышали, как шофер банка Линденманн, волоча ноги, бредет к двери.

– Кто там?

– Это я, Сенталло… Я забыл…

– Убирайтесь!

– Да ну же, Эрлангер, не валяйте дурака!

За дверью послышались какие-то всхлипывания.

– Говорю же вам: убирайтесь! Неужели непонятно? – срываясь на визг, закричал Альдо.

Вертретер отодвинул Людовика в сторону.

– Альдо Эрлангер, именем закона: откройте!

– Закона? А какое до меня, черт возьми, дело закону? И по какому праву вы не даете мне покоя? Хотите, чтобы я позвонил в полицию, чертовы пьянчуги?

Сенталло хотел было снова вступить в переговоры, но Франц его удержал.

– Не стоит… Эрлангер нам не откроет, а я не имею никакого права выставить дверь. Мне нужен ордер. Пойдемте, попросим его у комиссара Лютхольда.


Готфрид Лютхольд давно вернулся домой, и звонок Верт-ретера вырвал его из глубокого сна. Поэтому сначала комиссар изрядно рассердился. Однако, услышав от подчиненного, как развиваются события, заявил, что немедленно выезжает. Тем не менее, пока Лютхольд на скорую руку оделся, вызвал машину из гаража и добрался до управления, где Франц заново описал сцену, разыгравшуюся между Сенталло и Эрлангером, пока комиссар решился на рискованный арест, время шло, и трое мужчин снова оказались на Брюнигштрассе больше часа спустя после того, как Вертретер и Людовик оттуда уехали. На расспросы Лютхольда Панелла ответил, что из дома вышла только какая-то женщина.

– Женщина?

– Да, шеф, старуха.

– И вы не поинтересовались, кто она такая?

– Нет, шеф… А с чего бы я стал это делать? Мне приказали следить только за теми, кто входит в дом.

Привратник так ругался, когда его в очередной раз вытащили из постели, что наверняка поставил под угрозу свое будущее место в раю, однако, узнав Вертретера, прикусил язык.

– Видать, нынче ночью мне лучше вообще не ложиться? – спросил он.

– Я думаю, это было бы весьма разумно с вашей стороны, друг мой. Но, скажите, тут у вас живет старуха…

Однако цербер перебил, не дожидаясь объяснений инспектора.

– Во всем доме нет ни единого старика! Самый старый – я сам!

– Но ведь инспектор совсем недавно видел, как отсюда вышла пожилая женщина.

Панелла поспешил уточнить:

– Она была в очках, закутана в шаль и, похоже, с трудом передвигала ноги.

– Ах да! Это мать господина Эрлангера. Она приехала часа два назад повидать сына. Но он задержался, и старухе пришлось ждать.

– Его мать? – завопил Франц. – Да ведь Эрлангер сирота! И где же она ждала?

– Наверное, у него в комнате…

– Так у нее был ключ?

– Понятия не имею.

– Но вы узнали старуху?

– Как же я мог ее узнать, если первый раз в жизни видел?

– И вы не предупредили Эрлангера, что его ждут?

– Если вы думаете, что господин Эрлангер снисходит до разговоров с привратником…

– Но когда я заходил к Эрлангеру, там никого не было, кроме нас двоих, – вмешался Сенталло.

– Черт возьми! – не выдержал Вертретер. – Должно быть, старуха пряталась на лестнице, этажом выше, а потом, после нашего ухода, под каким-то предлогом уговорила Эрлангера открыть дверь.

– Сейчас не время разбираться, инспектор! – сухо заметил комиссар Лютхольд. – Пошли наверх, поглядим.

Полицейские, а за ними Людовик поднялись на третий этаж и постучали в дверь Эрлангера. Никакого ответа. Сенталло собирался повернуть ручку, но Франц вовремя его удержал:

– Погодите!

Комиссар вытащил из кармана носовой платок и, обернув ручку, попробовал войти. Дверь тут же распахнулась. Войдя в комнату, они сразу поняли, почему Альдо не отозвался. Он уже никогда не сможет никому ответить. Шофер сидел в кресле, слегка откинувшись назад, и как будто спал. Но рукоять ножа, торчавшего из груди у самого сердца, ясно показывала, что Эрлангер навсегда покончил с земными треволнениями. Тоненькая струйка крови стекала на брюки, образуя у бедра небольшую лужицу. Первым пришел в себя Лютхольд.

– Вне всяких сомнений, работа любящей мамочки! Ну, что скажете, Вертретер?

– Вот несчастье! – пробормотал вконец расстроенный Сенталло. – Он бы наверняка все рассказал! Признайте все же, что мне ужасно не везет, господин комиссар!

– Я не согласен с вами, Сенталло. Что бы вы там ни думали, а я по-прежнему считаю вас чертовским везунчиком. Посудите сами: не появись эта женщина и не заметь инспектор Панелла, в котором часу она ушла, каким образом вам удалось бы отвертеться от обвинений еще и в этом убийстве?

– Мне?

– Черт возьми! Разве не вы беседовали с Эрлангером последним?

– Ничего подобного! Когда мы с ним переговаривались через дверь, инспектор Вертретер стоял рядом со мной!

– К несчастью, я больше не особенно доверяю инспектору Вертретеру, когда дело касается вас, Сенталло, – сухо бросил комиссар Лютхольд.

Покончив с формальностями и составив рапорт, Франц вместе с Людовиком вернулся домой. Шли они молча. Оба, как видно, опасались услышать бесполезные слова утешения и горько переживали последнюю неудачу. Сенталло уже ни о чем не думал. Смерть Эрлангера, по мнению Людовика, ставила крест на всех надеждах, снова оборвав ниточку, ведущую к виновнику его несчастий. И хотя комиссар Лютхольд знал, что в этом последнем преступлении Сенталло не повинен, а, следовательно, по логике вещей, не совершал и всех прочих, достаточно основательных причин требовать пересмотра дела и реабилитации у него по-прежнему не было. Разве что полиция поймает убийцу, а тот добровольно признается еще и в ограблении банка… Но это уже скорее из области несбыточных мечтаний. Вертретер замкнулся в себе. Он шел, нахмурившись и крепко стиснув челюсти и, казалось, погружен в глубокие раздумья. Надо полагать, Франц тоже воспринимал убийство Эрлангера как окончательное поражение и никак не мог пережить провал. Людовик, время от времени искоса поглядывавший на спутника, очень хотел бы его утешить. Но разве тут подыщешь слова?

Узнав о последних событиях, Эдит тоже огорчилась, и никогда еще их совместная трапеза не проходила так грустно, как в тот вечер. Наконец, после десерта, Вертретер закурил.

– Ладно… Нас расколотили в пух и прах… Но что толку пережевывать боль разочарования? Это не продвинет нас ни на шаг. Единственное, что мы можем сказать себе в утешение, – так это, что мы угадали верно, поскольку виновных и впрямь следовало искать в самом банке. Однако насчет того, что убийца Мины, Оттингера, Шауба и Эрлангера также связан с банком, я уверен гораздо меньше. И даже скорее всего это не так, иначе трудно было бы объяснить его полную свободу действий. Убийца мог связаться с Шаубом и Эрлангером через Оттингера, который, вероятно, дружил с одним из них. От того же приятеля Вилли, надо думать, узнал и о том, как вас разыграл Ферди Херлеманн. Чем больше я размышляю над этой проблемой, тем больше убеждаюсь, что мы имеем, вернее, имели дело с двумя разными группами и теперь нам следует поискать в окружении Оттингера.

– Что и кого?

– Убийцу.

– Трудная задача…

– Будь это легко, на моем месте мог бы сидеть кто угодно, Сенталло.

Эдит взяла Людовика за руку.

– Не теряйте надежды! Раз Франц не сдается – значит, еще не все потеряно.

– Послушайте мою сестру, Сенталло, и взбодритесь. Сегодня четверг. У нас остается сорок восемь часов. Мы должны поймать убийцу не позже, чем послезавтра ночью, в противном случае я не смогу убедить комиссара Лютхольда оставить вас в покое. Стало быть, сейчас не до бесплодных сожалений, верно?

Людовик снова повеселел. Разве мог он оказаться недостойным тех, кто помогает ему, невзирая ни на какие разочарования? Он, Сенталло, должен заслужить руку Эдит, и чем тяжелее нынешние передряги, тем счастливее он будет потом.

– Ну, инспектор… Я готов!

– Отлично! Завтра же утром вы сходите в кафе, где нашли тогда Оттингера, и попробуете расспросить хозяина о приятелях Вилли. Поскольку Оттингер мертв, может, кабатчик и не станет особенно скрытничать. И уж, во всяком случае, с вами он будет говорить откровеннее, чем с полицией. Тем временем я отправлю своих людей в квартал, где жили Мина и Оттингер, и велю расспрашивать всех и каждого. Наверняка у Вилли были свои привычки, какие-то места, где его чаще всего видели… Мы непременно отыщем кого-то из его друзей. Надо думать, эта публика того же пошиба. Подобные люди слишком боятся расспросов о своем прошлом, а потому охотнее болтают на другие темы. Короче, старина, нам придется перевернуть там все вверх тормашками. Этим мы и займемся. А пока – всем в кровать! Надо хорошенько отдохнуть, а то в ближайшие два дня, похоже, нам здорово достанется!

Уже надевая пижаму, Людовик вдруг вспомнил, что Эрлангер при нем звонил своему боссу. И он этот номер запомнил! Не тратя времени на одевание, Сенталло распахнул дверь спальни и выскочил в гостиную.

– Инспектор! Инспектор! – крикнул он.

Через несколько секунд, поспешно завязывая пояс халата, появился Вертретер.

– Что на вас нашло? Пожар, что ли?

– Нет… нет, но я знаю, кто этот человек!

Полицейский окинул его скептическим взглядом.

– Вы плохо себя чувствуете, Сенталло/

Эдит, в свою очередь, вышла в гостиную. Она уже распустила волосы и теперь закалывала их шпильками в пучок. Молодая женщина слышала последние слова Людовика.

– Вы его знаете? Но каким же образом?

– Точнее, пока не знаю, но могу узнать!

И он рассказал об эпизоде с телефонным звонком у Эрлангера. Эдит даже не пыталась скрыть радость.

– Господи Боже! Только бы это оказалось правдой!

Франц покачал головой.

– Это было бы так прекрасно, что даже не верится… Но послушайте, Сенталло, каким образом вы могли запомнить столько цифр?

– Вы забыли, что я много лет только и занимался расчетами?

– И все же…

Немного поколебавшись, он вдруг схватил телефон и поставил перед Людовиком.

– Валяйте, а там поглядим!

Мокрыми от волнения пальцами Сенталло снял трубку, уже не зная, стоит ли доверять собственной памяти. Прежде чем набрать номер, он посмотрел на Эдит – молодая женщина ободряюще улыбнулась.

– Будем надеяться, что вы не ошиблись и не разбудите судью Оскара или кого-нибудь из членов муниципалитета – проворчал Вертретер, глядя, как Людовик выбирает нужные цифры.

Но Сенталло не оценил шутки своего друга. Напряженно слушая гудки, представлял, как они разносятся по незнакомому дому. Взвинченные до предела нервы не выдерживали ожидания – сейчас он услышит голос убийцы. Когда на том конце провода щелкнуло и Сенталло понял, что трубку сняли, у него чуть не остановилось сердце.

– Алло!

Людовик с трудом унял дрожь в голосе.

– Это вы, патрон? – спросил он.

Вертретер уже собирался забрать у Сенталло трубку, как вдруг тот, с побелевшими губами, опустил ее на рычаг и, словно потерянный, уставился на них с Эдит.

– Ну, что с вами стряслось? – не выдержал полицейский. – Подошел кто-нибудь? С вами разговаривали?

Не в силах ответить, Людовик молча кивнул. Франц подошел поближе.

– В чем дело?

– Вертретер…

– Да что такое? Говорите же, черт возьми!

– Это был голос господина Шмиттера…

ГЛАВА XI

В комнате наступила глубокая тишина. Слышалось лишь прерывистое дыхание женщины и двух мужчин, ошарашенных внезапно открывшейся им правдой. Разоблачение выглядело настолько неправдоподобно, так сбивало с толку, что они не осмеливались даже смотреть друг на друга. Эдит первой пришла в себя и так тихо, как будто в комнате лежал покойник (впрочем, разве мудрый и благородный Энрико Шмиттер и в самом деле не умер для них в эту минуту?), проговорила:

– Вы уверены, что не ошиблись, Людовик?

Сенталло горестно повел плечами.

– Я бы и сам очень хотел усомниться, но слишком хорошо знаю его голос… И потом, этот номер сразу показался мне знакомым, пробудил какой-то отзвук в памяти, но я был так далек от мысли о господине Шмиттере…

Франц тоже потихоньку оправился от изумления и вспомнил, что вести расследование надлежит ему.

– Повторите, какой номер вы набрали!

Людовик повиновался.

Полистав справочник, Вертретер вслух прочитал:

– Энрико Шмиттер: двадцать-ноль девять-тридцать девять.

Он захлопнул толстую книгу.

– Что ж, история окончена… – с напускным спокойствием заметил полицейский. – Убийца у нас в руках.

Услышав подобное определение господина Шмиттера, Людовик невольно вздрогнул.

– Нет! – вскрикнул он. – Тут должно быть какое-то объяснение! Это невозможно! Говорю вам, невозможно! Если б вы только знали, какой чудесный человек господин Шмиттер, вам бы и на секунду не пришло в голову, что он способен на преступление! Сколько лет он всю жизнь посвящает другим! Сколько лет творит в Люцерне добро! Неужели, по-вашему, проходимец мог бы стать для всего города идеальным примером?

– Разве что это просто фасад…

– Ну нет же! Повторяю вам, его самоотверженное служение продолжается много лет!

– Некоторые люди способны проявить незаурядное терпение, лишь бы в конце концов достигнуть цели. А кстати, Шмиттер, кажется, говорил вам, что хочет раньше времени уйти в отставку?

– И что с того? Он устал…

– Или достаточно богат… Теперь, когда все сообщники мертвы, у него куча денег…

Но Сенталло упрямо покачал головой. Он не желал так просто сдаваться, доводы друга его не убеждали.

– Надо смотреть правде в глаза, Сенталло, как бы обескураживающа и даже печальна она ни была. Вы и в самом деле видели, как Эрлангер набирает этот номер?

– Да.

– Вы слышали, как он спрашивал «патрона»?

– Да.

– И вы сами только что именно так обратились к собеседнику?

– Да.

– Вот и все…

Снова наступила долгая тишина. Наконец Людовик заговорил, как будто сам с собой.

– Господин Шмиттер, которому я обязан решительно всем… Господин Шмиттер, который вытащил меня из нищеты, вернул уверенность в себе… Господин Шмиттер, всегда такой добрый и внимательный ко мне… Он говорил, что я в какой-то мере заменил ему так и не родившегося сына… а его жена не знала, что еще изобрести, лишь бы мне помочь и сделать приятное… И по-вашему, он мог затеять всю махинацию? Он отправил бы меня в тюрьму?

– А она, возможно, убила Эрлангера…

Сенталло вскочил.

– Вот видите, до какого абсурда так можно договориться!

– Преступление всегда абсурдно, Людовик. Позвоните Шмиттеру.

– Что?

– Позвоните Шмиттеру и договоритесь с ним о встрече.

– Под каким предлогом?

– Скажите, что Эрлангер доверил вам какую-то тайну, придумайте что-нибудь, но напустите побольше туману и постарайтесь его встревожить! А потом поглядим на реакцию.

Сенталло колебался. Несмотря на все логические доводы, на все доказательства, он, похоже, боялся признать правду. Эдит склонилась к нему и тихо проговорила:

– Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, Людовик… и разделяю вашу боль, но мы должны установить истину… должны во что бы то ни стало…

Людовик вздохнул и начал набирать номер господина Шмиттера. Опять послышались гудки, а потом сняли трубку.

– Алло! Господин Шмиттер?… Это Людовик… Простите, что беспокою вас так поздно, господин Шмиттер, но мне снова пришлось пережить несколько очень тяжелых часов… Эрлангер… Да, Альдо Эрлангер… Он тоже оказался сообщником… Да-да, уверяю вас… Разумеется, невероятно, но, к несчастью, так и есть… Нет, вы не сможете с ним поговорить, господин Шмиттер, потому что Эрлангер мертв, но… перед смертью он… он рассказал мне кое-чтонастолько… настолько неправдоподобное… и я обязательно должен обсудить это с вами… Что? То-то и оно, что дело касается вас, господин Шмиттер… Нет-нет, я ни слова никому не говорил, тем более полиции, сами понимаете! Нет-нет… вы можете рассчитывать на мое молчание… и потом, то, что он мне сказал, в сущности, ужасно глупо… Я слишком хорошо и давно вас знаю… Да, вы правы, лучше не болтать лишнего по телефону… Когда хотите… В субботу вечером? А раньше никак нельзя?… Хорошо-хорошо… дверца со стороны Фринденштрассе? Согласен… Значит, в девять вечера? Договорились… До свидания, господин Шмиттер… Нет-нет, не беспокойтесь, я все понимаю… Спокойной ночи, господин Шмиттер.

Сенталло медленно повесил трубку, казалось, он никак не может прийти в себя.

– Ну? – нервно осведомился Франц.

– Похоже, вы правы… Смерть Эрлангера господина Шмиттера не удивила, а когда он предложил лично допросить Альдо, в голосе – по крайней мере, такое у меня сложилось впечатление – не чувствовалось особой уверенности… как будто господин Шмиттер уже знал, что его шофер перебрался в мир иной… А когда я намекнул на разоблачения Эрлангера, вместо того, чтобы выразить полное недоумение, сразу стал просить меня молчать, пока мы с ним не объяснимся… Господин Шмиттер явно встревожен… и очень настаивал на необходимости сохранить все в тайне, особенно от полиции.

– Когда вы должны с ним увидеться?

– В девять вечера в субботу в банке.

– Зачем так долго ждать, если Шмиттер и вправду нервничает?

– Завтра утром он едет в Берн и вернется лишь в субботу, во второй половине дня.

– А почему он не позвал вас сейчас же?

Эдит первой нашла возможное объяснение.

– Вероятно, господин Шмиттер не хотел показывать Людовику, как сильно он испуган… а кроме того, счел неосторожным принимать его дома… Правда, если жена в курсе заговора, не понимаю, почему…

Вертретер немного подумал.

– В субботу в девять вечера Шмиттер останется один во всем здании банка, и, если он действительно задумал разделаться с Людовиком, о лучшем времени и месте нечего и мечтать…

– Так далеко он не зайдет, – снова возмутился Сенталло.

– Если Шмиттер подозревает, что Эрлангер назвал вам имя своего патрона, ему волей-неволей придется вас устранить. Поэтому вы доставите мне большое удовольствие, отправившись на это свидание вооруженным.

– Я никогда не смогу поднять руку на господина Шмиттера!

– Ну, если хотите до конца разыгрывать роль жертвы – ваше дело! Эдит, свари нам немного кофе, по-моему, мы все в этом чертовски нуждаемся!

Но молодая женщина сначала подошла к Людовику.

– Хотя бы ради наших планов на будущее вы не должны пренебрегать разумными мерами предосторожности, Людовик… Вы обязаны защищать свою жизнь… она теперь отчасти принадлежит и мне, не так ли?

Смущенный до слез Сенталло поцеловал Эдит руку.

– Обещаю вам…

Инспектор недовольно заворчал.

– Рано еще нежничать! Успеем еще расслабиться, когда покончим со всей этой историей.

Однако, несмотря на сварливый тон Франца, молодые люди чувствовали, что в глубине души полицейский счастлив.

– Вот уж кого никогда бы не заподозрил… Подумать только, такой респектабельный господин! Да, сколько бы мы ни воображали, будто все на свете видели и знаем, всегда найдется что-нибудь новенькое. Век живи – век учись… А люди еще гаже, чем о них думаешь… во всяком случае, многие. Но какой грандиозный скандал в перспективе! Почтеннейший господин Шмиттер, краса и гордость Люцерна! На процесс сбегутся журналисты со всей Конфедерации! Для председателя суда Арнольда Оскара настанет звездный час. Такого громкого дела в его карьере еще не было. И это несколько позолотит пилюлю, когда Оскару придется публично признать, что он ошибся на ваш счет, Сенталло. Вам нужна реабилитация? По-моему, дело в шляпе. Теперь вся Швейцария узнает, что вас упекли за решетку ни за что ни про что… Но вас это, кажется, не радует?

– Я не могу понять… не могу поверить… Все, что для меня сделал господин Шмиттер, никак не вяжется с образом Шмиттера-убийцы…

– А почему? Любовь к деньгам здорово меняет человека… Шмиттер, судя по всему, начинал как порядочный человек, а потом вдруг – пойди узнай, что за муха его укусила! – возжаждал богатства… Может, из-за того, что его постоянно окружали деньги? Вот тут-то все остальное и перестало для него существовать. Я прекрасно представляю, как Шмиттер с женой в тишине спальни обсуждают проблему, ставшую для них единственной целью жизни. Вероятно, во всем виноват случай…

– Случай?

– Да, розыгрыш Херлеманна… Узнав о нем, Шмиттер поспешил рассказать такой забавный анекдот жене. А потом… кто может сказать, кому из этих двоих пришла в голову мысль сделать вас козлом отпущения? Но, так или иначе, они задумали использовать чужую шутку не без выгоды для себя. Я плохо понимаю, каким образом Шмиттер договорился с Эрлангером… Но, вероятно, именно этот последний подкупил Шауба. А уж как Шмиттер нашел Оттингера, может рассказать только он сам. Скорее всего они познакомились на каком-нибудь благотворительном мероприятии… Нам следовало бы подумать об этом раньше, поскольку виновность Шмиттера все объясняет и расставляет по местам, выстраивая в логическую цепочку. Лишь он один мог так блестяще все организовать, а тут еще вы сами в нужный момент явились к нему в кабинет петь дифирамбы Дженни Йост… А впрочем, сорвись все в тот день, они бы выбрали другой. Господин Шмиттер – человек терпеливый. Зачем устраивать спешку, если деньги перевозят каждую неделю? Уж он бы постарался заманить вас на исповедь в подходящее время… Вероятно, узнав, что вы просите разрешения зайти, он позвонил Эрлангеру и дал зеленый свет… Что ж, давайте признаем, это было великолепно исполнено!… И Шмиттер чуть не выиграл партию!

Эдит принесла кофе, и они выпили за торжество справедливости. Людовик отодвинул пустую чашку.

– Но почему они все не разъехались, после того как мне вынесли приговор?

– Потому что Шмиттер – хитрая бестия. Должно быть, только Шауб кое-что получил. А остальные согласились ждать, пока шум окончательно не утихнет. Можете не сомневаться, еще немного – и все бы удрали. Впрочем, Шмиттер сам проговорился, упомянув, что хочет раньше времени уйти в отставку. Деньги мы наверняка найдем у него. Представляете, какую власть Шмиттер имел над сообщниками, если уговорил их терпеть так долго! А на убийство его толкнула лишь безвыходность положения. Шмиттер не желал терять ни денег, ни репутации, а потому убрал всех опасных свидетелей одного за другим.

– Это не объясняет, почему он не начал с меня…

– Тут можно лишь строить догадки. Убив или приказав вас убить, он мог встревожить кое-кого из сообщников. В первую очередь, вне всяких сомнений, Мину. И если ее пришлось убить, то именно потому, что девушка не выдержала и пыталась обрушить все возведенное им здание. А может, Шмиттер и в самом деле чувствует к вам особое расположение? Засадить вас в тюрьму – еще куда ни шло, но прикончить – это уж слишком… Ладно, подождем ареста – тогда все и прояснится окончательно.

Вертретер потянулся и встал из-за стола.

– Что ж, я чувствую, что сегодня усну спокойно… в отличие от предыдущих ночей. Спокойной ночи, Эдит, спокойной ночи, Людовик… Я далеко не оптимист, но думаю, вы уже вправе мечтать о вашем общем будущем…

Франц пошел было к себе в комнату, но на пороге снова обернулся.

– И подумать только, что, если бы только упрямому, как мул, полицейскому инспектору не пришло в голову копнуть поглубже, потому, видите ли, что официальный вердикт его не устраивал, Энрико Шмиттер с дружками вышли бы сухими из воды! Удачи такого рода и вознаграждают нас за все прочес, Сенталло…


Если Вертретер и вправду отлично выспался, то о Людовике этого никак не скажешь. Всю ночь он вертелся с боку на бок, но сон не шел. Невзирая ни на что, он не мог уверовать в виновность Энрико Шмиттера. То, что друг-благодетель оказался не только вором и убийцей, но еще и злым гением, отправившим его за решетку, просто не укладывалось в голове. Существуют особые границы восприятия, за пределами которых человеческий мозг отказывается работать. Всю жизнь страдая от людской злобы, Сенталло цеплялся за несколько светлых воспоминаний, спасавших его от беспросветной тоски. Если появление в его жизни Эдит Вертретер в какой-то мерс смягчило удар после того, как Людовик узнал о двурушничестве Мины, то кто поможет забыть о предательстве тех, кто, казалось, любил его как сына? Вопреки рассудку, подсказывавшему, что надо смириться с отвратительной правдой, Людовик упрямо твердил себе, что разговор с господином Шмиттером все уладит и объяснит. Он еще не знал, каким образом, но уж очень хотелось верить, что управляющий персоналом банка Линденманн сумеет рассеять это чудовищное недоразумение. В конце концов, инспектор уже не раз ошибался, может, и теперь он не прав? Вертретер, конечно, думает лишь о благополучном разрешении всех загадок и слишком рад, что одержал верх, несмотря на все препоны, а потому не особенно раздумывает о нравственной стороне вопроса и психологическая невозможность Шмиттера-преступника его нисколько не беспокоит. Есть лишь виновные и невиновные. Вспомнив, как Вертретер радовался, предвкушая арест господина Шмиттера, Людовик едва не возненавидел инспектора.

Утром, когда все трое собрались за завтраком, ни Франц, ни его сестра ни словом не намекнули, что заметили измученный вид своего гостя. Что бы ни думал Людовик, Вертретеры понимали его растерянность и уважали его горе. Полицейский уже собрался уходить, как вдруг Сенталло спросил:

– А мне что делать?

– Отдохните, старина. До завтрашнего вечера, когда вы встретитесь со Шмиттером, мы все равно ничего не можем предпринять. Стало быть, поваляйтесь в постели и расслабьтесь. А завтра вы погуляете по городу и заодно проводите Эдит на экспресс в Этцернелен…

Эдит перебила брата.

– Нет, Франц, я поеду только в воскресенье утром. Я хочу остаться здесь и узнать, чем все кончится… А кроме того, по-моему, Людовика не надо оставлять одного…

– Ну что ж, хорошо, дети мои, поступайте как знаете! А я побегу рассказывать комиссару Лютхольду последние новости и обсуждать с ним меры, которые нам придется принять, с одной стороны, чтобы вас защитить, Сенталло, а с другой – чтобы убийца в очередной раз не проскользнул у нас между пальцев. Шмиттер обрек вас на семилетнее тюремное заключение, а потом пытался свалить на вас еще и три совершенных им убийства. Нельзя же быть благодарным до слепоты!


Выслушав рассказ Вертретера, комиссар недоверчиво покачал головой.

– Уж не больны ли вы, инспектор?

– Вы можете что-нибудь противопоставить моим доказательствам, господин комиссар?

– Противопоставить ва… Да все! Понимаете, Вертретер, все! Эта история с начала и до конца притянута за уши! А ваш Сенталло – просто сумасшедший, теперь в этом и сомневаться нечего! Да-да, и к тому же преступный сумасшедший! Он питает навязчивую ненависть ко всем, кто в его больном мозгу выглядит виновником якобы несправедливого приговора! Но, черт возьми, я знаю Шмиттера больше двадцати лет и повторяю вам: все это набор нелепостей!

– Как угодно, господин комиссар, завтра мы это проверим.

– Совершенно верно, инспектор, хотя я ничуть не сомневаюсь, что ваш Сенталло проведет ночь в камере, ожидая, пока его отправят либо обратно в тюрьму, либо в клинику. Желание во что бы то ни стало обелить этого типа превратилось у вас в идею фикс, и вы готовы поверить любым сказкам, лишь бы они лили воду на вашу мельницу!

– В таком случае, господин комиссар, я подаю в отставку!

– Не кипятитесь, господин Вертретер! На меня это не действует! А что до вашей отставки, то я сам потребую ее завтра вечером. И если с господином Шмиттером вдруг случится несчастье, вам грозит кое-что посерьезнее.

– Но, господин комиссар, Сенталло звонил ему у меня на глазах!

– А вы удостоверились, что он действительно разговаривает с господином Шмиттером?

– Нет.

– Вот как? А ведь это азбука нашего ремесла! Однако вам так хочется поверить в виновность господина Шмиттера, что вы даже не удосужились сделать элементарную вещь!

– Уверяю вас, мне бы и в голову не пришло заподозрить его в чем бы то ни было!

– Возможно, но вы готовы были поверить в чью угодно виновность, лишь бы этот неизвестный или, наоборот, слишком известный человек отвел подозрения от Сенталло! Хотите знать, что я об этом думаю, Вертретер? Вас провели, как новичка!

– Прошу прощения, господин комиссар, но, даже признавая, что виноват, – а я действительно зря не проверил, с кем разговаривает Людовик, – не могу согласиться с вашей точкой зрения.

– Неудивительно!

Сенталло в это время тоже выдерживал натиск. Но ему пришлось бороться с самим собой. Эдит по мере сил старалась помочь. Молодая женщина рассказывала, какое отчаяние ее охватило, когда выяснилось, что Антон мерзавец и клятвопреступник, сбежавший от ответственности. Тогда Эдит тоже воображала, будто рушится весь мир, ведь она так доверяла Антону! Все вокруг казалось настолько гнусным, что за жизнь явно не стоило цепляться. Пожалуй, не будь Курта, она бросилась бы в озеро. Но, к счастью, ничего подобного Эдит не сделала и теперь, познакомившись с Сенталло, очень рада, что не поддалась искушению. Молодая женщина уверяла, что все горести Людовика скоро станут воспоминаниями, а потом их перекроют другие, общие для них обоих. Мало-помалу Сенталло уступал доводам Эдит, но в глубине его души все еще теплилась слабая надежда, что завтра вечером все обвинения против господина Шмиттера рухнут и тот сумеет (хотя пока неясно, каким образом) объяснить невероятное стечение обстоятельств. Людовик даже забывал при этом, что, коль скоро господин Шмиттер докажет свою непричастность к заговору, снова встанет вопрос о его собственной виновности!

Вечер пятницы прошел еще тоскливее, чем накануне. Людовик сидел как на раскаленных углях, и ему казалось, что время тянется бесконечно долго. Эдит тоже выглядела очень встревоженной. Что до Франца, то перепалка с начальником, по-видимому, дала ему богатую пищу для невеселых размышлений. Во всяком случае, Сенталло несколько раз замечал, что инспектор озабоченно хмурит брови.

Почти все субботнее утро инспектор провел в управлении на Обергрундштрассе, тщательно готовя ловушку для господина Шмиттера и подробно расписывая время, чтобы каждый из его подчиненных действовал строго по часам. Комиссар Лютхольд отказался вмешиваться во что бы то ни было. Он заявил лишь, что в нужный момент прибудет на место, дабы засвидетельствовать победу или поражение инспектора, но в любом случае они вернутся сюда с арестованным.

Чтобы отвлечь Людовика от мыслей о предстоящей встрече, Эдит взяла его с собой за покупками. Сенталло непременно хотел купить игрушку для Курта, и, как супружеская пара, они долго обсуждали вкусы малышей с продавщицей большого магазина «Франц Карл Вебер» на Грендельштрассе. В конце концов Людовик выбрал зайца, который играл на барабане и шевелил длинными ушами с привязанными к ним бубенчиками. Эта покупка заменила Людовику и Эдит обручение. Мысль о ребенке, о том, что теперь он станет их общим сыном, объединила их больше всяких клятв. И, выходя из магазина, Сенталло уже гораздо меньше думал о господине Шмиттере.

По совету заскочившего пообедать Вертретера, его сестра и будущий зять пошли в кино, где, как и все влюбленные в мире, весь сеанс держались за руки, а потом, когда вспыхнул свет, очень плохо помнили, что происходило на экране. Дома Людовик помогал Эдит готовить ужин, но и сами они, и Франц поели без аппетита. К восьми часам они успели не только поужинать, но и сложить грязную посуду в раковину. В четверть девятого Вертретер ушел, дав Людовику последние указания. На случай, если его жизни будет грозить опасность, полицейский хотел дать Сенталло револьвер, но тот решительно отказался. Снова оставшись в доме наедине с Эдит, молодой человек с особым тщанием привел себя в порядок. Наконец часы пробили половину девятого. Пора было идти. Не зная, как попрощаться с Эдит, Сенталло неловко пробормотал:

– Ну, вот и все… я пошел…

Он видел, что молодая женщина с трудом сдерживает слезы.

– Берегите себя…

– Я постараюсь… до скорого свидания…

– До скорого, Людовик… Я буду ждать вас…

– И поэтому я обязательно вернусь.

Вдруг, к глубокому удивлению молодого человека, Эдит бросилась ему на шею, поцеловала в щеку и, прежде чем он успел опомниться, убежала к себе в комнату. Как в рыцарских романах, этот поцелуй внушил Сенталло глубокую веру в успех, и он пошел навстречу судьбе, весело насвистывая.

Без пяти девять Людовик неторопливо перешел Левенплатц и свернул на Фриденштрассе. Он смотрел налево-направо, пытаясь обнаружить полицейских, но так никого и не заметил, кроме шофера, дремавшего за рулем такси, и торговца газетами. Последний даже не пытался зазывать возможных покупателей, очевидно, смирившись с мыслью, что его часть вечернего выпуска так и останется нераспроданной. Двое влюбленных обнимались на тротуаре как раз у служебного входа господина Шмиттера, и Людовик подумал, что уж эту парочку наверняка нисколько не занимает драма, которая, быть может, разыгрывается всего в нескольких шагах отсюда. Сенталло очень удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что влюбленные, равно как шофер и торговец, – сотрудники полиции и внимательно наблюдают за каждым его движением. Сидя в маленьком кафе, где когда-то Херлеманн верховодил насмешниками, комиссар Лютхольд и инспектор Вертретер тоже следили за Людовиком. Мышеловка захлопнулась. Можно было начинать в любую минуту.

Сенталло подождал, пока на колокольне ближайшей к банку церкви Хофкирхе пробьет ровно девять, и вошел в здание. С каждой ступенькой ему становилось все труднее дышать, не от усталости, а от волнения. Наконец он добрался до нужного этажа. Из-под двери выбивалась полоска света. Людовик видел ее отчетливо, потому что не стал включать на лестнице свет, словно темнота защищала его от… он сам не смог бы сказать от чего. Немного поколебавшись и подумав напоследок об Эдит, он постучал в дверь.

– Да? – отозвался голос Энрико Шмиттера.

Теперь Людовик уже не мог отступить. Он медленно повернул ручку двери и вошел, но почти тотчас же замер – в кабинете никого не было. Хорошо знакомую обстановку освещала лишь настольная лампа. В пепельнице еще дымилась сигарета.

– Иди вперед… Людовик…

Сенталло вздрогнул и обернулся на голос. У стены, возле двери, в которую он только что вошел, стоял господин Шмиттер с револьвером в руке.

– Входи же, дурень!…

Значит, Вертретер прав! У Людовика так закружилась голова, что он совсем перестал соображать. Машинально закрыв за собой дверь, молодой человек сделал еще шаг.

– Я пришел, господин Шмиттер.

Управляющий персоналом банка скользнул между ним и дверью.

– Сядь вон на тот стул, Людовик.

Сенталло выполнил приказ, и Шмиттер подошел поближе.

– Так ты, значит, захотел докопаться до самой сердцевинки, а? И что ж тебе поведал Эрлангер?

– Что это вы – главный виновник…

– И ты не побежал с этой новостью в полицию?

– Нет.

– Почему?

– Никто бы мне не поверил.

Шмиттер расхохотался.

– То-то и оно, Людовик. Конечно, никто бы не поверил, потому что между твоим словом и словом Шмиттера – большая разница, понятно? Тебе не нравилось в тюрьме, а, Людовик?

– Нет, не нравилось.

– Тем не менее, на сей раз ты вернешься туда и просидишь до конца своих дней. Или, может, лучше убить тебя сразу?

– Вас арестуют!

– Только за то, что я защищался? Ты с ума сошел! Я скажу, что выстрелил, боясь разделить судьбу Мины Меттлер, Вилли Оттингера, Рудольфа Шауба и Альдо Эрлангера…

– Но вы отлично знаете, что я их не трогал!

– Разумеется! Но важно не то, как дело обстоит в действительности, а что об этом подумают. У общественного мнения своя правда, Людовик, и оно осудит тебя, как убийцу!

– Но ведь убийца-то – вы!

– Я? Что за странные фантазии! Оказывается, ты еще глупее, чем я думал… Бедный мой Людовик, лучше бы я оставил тебя гнить в той ночлежке…

– А я-то воображал, будто вы ко мне хорошо относитесь…

– Так и было, мой друг, так и было… но деньги я люблю гораздо больше, и эта история с Дженни Йост – которую, кстати, ты сам же мне выболтал – показалась мне слишком удобным случаем. И его не стоило упускать… Парня вроде тебя не каждый день встретишь… А потому, честно говоря, я долго колебался… Но я слишком устал прислуживать людям, которые за гроши требуют безграничной преданности, а в награду сулят нищенскую пенсию. Теперь же, благодаря тебе, меня ждет счастливая старость. Те, другие, мне мешали – пришлось бы отдать часть денег, а кроме того, хоть никто, кроме Эрлангера, не знал о моей роли в этой истории, я немного беспокоился. Ты избавил меня от всей этой компании, и я тебе очень благодарен.

– Но это вовсе не я!

– А ты можешь это доказать?

Сенталло чуть не ответил «да», сославшись на Вертретера, но предпочел доиграть роль и выслушать все до конца.

– Нет.

– Вот так-то. Твоя беда в том, что у тебя не хватает мозгов, Людовик… Иначе ты никогда не поверил бы в эту сказку насчет Дженни… Хотя, заметь, эта таинственная Дженни спасла тебя от более тяжкого наказания… Среди присяжных всегда найдется нежная душа, весьма чувствительная к романтике… Например, моя жена…

Людовик невольно хмыкнул.

– Почему ты смеешься? Не веришь?

– Да, я не верю в чувствительность госпожи Шмиттер!

– И напрасно!

– Может, она и Эрлангера зарезала из особого гуманизма?

– Честное слово, ты, кажется, совсем спятил! Жена очень рассердится, узнав, что ты говорил о ней такие гадости.

Издевки Шмиттера действовали Людовику на нервы. Он чувствовал, как в нем растет прежняя убийственная ярость, заставлявшая кидаться на врагов, не думая о последствиях. И от Шмиттера это не укрылось.

– Ты хочешь вцепиться мне в горло, а, Людовик? Не делай глупостей, иначе сам же дашь мне основание выстрелить. А я все-таки предпочел бы отправить тебя в тюрьму. Так будет легче для моей совести, понятно?

Услышав, как этот негодяй рассуждает о совести, Людовик не выдержал. Последние слова Шмиттера окончательно вывели его из себя. Одним молниеносным прыжком Сенталло бросился на управляющего, но тот следил за каждым его движением и, вовремя отскочив, с размаху ударил рукояткой револьвера. У Людовика потемнело в глазах.

Когда Сенталло очнулся, голова у него разламывалась от боли. Молодой человек не сразу понял, где находится, и довольно долго неподвижно смотрел в потолок. И вдруг он все вспомнил.

Людовик приподнялся и сел на ковре, удивляясь, где же Шмиттер. Неожиданно он почувствовал, что держит в правой руке какой-то предмет. Сенталло опустил глаза и замер в полном недоумении: он крепко сжимал нож, которым Шмиттер разрезал бумаги, но сейчас лезвие покраснело от крови. Что это значит? Людовик с трудом встал. Голова немного кружилась, он облокотился на стол.

Увидев лежащего на полу Энрико Шмиттера, Сенталло мгновенно сообразил, что тот мертв. Он встал на колени рядом с трупом – кинжал угодил прямо в сердце. Людовик весь сжался от страха, тщетно пытаясь вспомнить, как все это произошло. Но память подсказывала, что он сразу потерял сознание… Может быть, тогда он и ударил Шмиттера первым, что подвернулось под руку? А это был нож для бумаги…

От раздумий Людовика отвлек шум крадущихся шагов на лестнице. Полицейские! Сенталло понимал, что безвозвратно погиб, поскольку сам же, очевидно, убил единственного свидетеля, чьи показания могли бы его спасти. Хуже того, после убийства Шмиттера ему уже не оправдаться во всех остальных! И никаких его заверений никто даже в расчет не примет! В полной панике, как загнанный зверь, он тщетно искал, куда бы скрыться. Людовик уже слышал дыхание полицейских. Остается сыграть ва-банк. Подождав, когда блюстители закона остановятся на площадке, он резко распахнул дверь. Одного Сенталло оттолкнул, другого сшиб с ног, споткнулся сам, но не упал, и, схватившись за перила, по -прежнему в полной тьме ринулся вниз по лестнице. Сзади слышались крики и ругань, потом загремели выстрелы и в ушах стали свистеть пули. Внизу, вместо того, чтобы выскочить на улицу, где его уже поджидали, Людовик свернул в хорошо знакомый коридор, ведущий в вестибюль банка. У главного входа он столкнулся с Эрни Дюбаком. Швейцар стоял в рубахе и поспешно застегивал штаны – подтяжки еще болтались у колен. Дюбака, по-видимому, разбудили выстрелы.

– Сенталло?… Но… что происходит? – пробормотал он при виде Людовика.

– Живо открывай, а то как бы с тобой самим не случилось несчастье!

Швейцар открыл рот и вытаращил глаза. Сначала он попробовал было спорить, но по выражению лица Сенталло понял, что лучше подчиниться приказу. Чтобы Эрни не заорал, как только он выскочит на улицу, Людовик предусмотрительно стукнул его в челюсть. Правда, он старался по возможности смягчить удар и даже поддержал швейцара, чтобы, падая, тот не разбился.

Людовик бежал как сумасшедший, думая лишь о том, как бы побольше оторваться от преследователей и не слышать пронзительного свиста, так страшно буравившего ночь. Мчался он без определенной цели, петляя и сворачивая с улицы на улицу, пока изумленные взгляды редких прохожих не убедили его, что лучше идти спокойным шагом. Людовик не питал никаких иллюзий. Его быстро найдут, и на том все кончится. Подумав, что никогда уже не вернется к Эдит, он с трудом подавил рыдание. Сенталло плакал о малыше, которому уже не сможет стать папой. Но мысль о Курте вдруг напомнила об Этцернелене. Где найдешь лучшее убежище? Если, конечно, Вертретер согласится его спрятать, выслушав всю правду… Людовик сомневался, что инспектор захочет помочь даже теперь, но, во всяком случае, он хотя бы в последний раз повидается с Эдит – завтра утром молодая женщина сядет в автобус и отправится в Этцернелен, к матери. Что ж, спортивным шагом Людовик вполне доберется туда же задолго до рассвета…

В кабинете Шмиттера комиссар Лютхольд уже успел осмотреть труп и выпрямился, аккуратно обернув кинжал носовым платком.

– Ну, а теперь что скажете? – спросил он, повернувшись к Вертретеру.

Инспектор лишь молча пожал плечами.

– Итак, вам понадобился еще один труп, а иначе вы не желали поверить, что ваш Сенталло – убийца? Жаль, что вы только что не поразили его насмерть! Это избавило бы нас от множества осложнений… Если, разумеется, вы промахнулись не нарочно…

– Господин комиссар!

– Вам повезло, Вертретер, что там было темно… и я не могу упрекнуть вас за столь необычную неловкость…

– Скажите уж сразу, что считаете меня сообщником Сенталло!

– Пока я не могу этого утверждать, инспектор, но лишь пока… Дайте-ка мне ваш жетон…

Франц повиновался, и комиссар сунул жетон в карман.

– В ожидании более серьезных взысканий, я отстраняю вас от работы, инспектор Вертретер. Можете идти. Однако я запрещаю вам без разрешения уезжать из Люцерна. Ясно?

Полицейский кивнул. Уходя, он еще раз поглядел на труп и пробормотал:

– И даже несмотря на это, мне с трудом верится в виновность Людовика…

– Вот как? А что вам еще нужно? Чтобы Сенталло предал весь город мечу и огню? Он вооружен?

– Нет… не думаю.

– На всякий случай лучше принять меры предосторожности. Дам-ка я приказ сразу стрелять на поражение.


На дороге Людовика никто не остановил, и он пришел в Этцернелен с первыми проблесками рассвета. Было воскресенье, и все обитатели деревушки еще нежились в постелях, а потому Сенталло, не привлекая ничьего внимания, добрался до жилища Вертретеров – последнего, если идти от Люцерна. Эдит так подробно описывала ему этот дом, что Людовику казалось, будто он сам там вырос. Он постучал в массивную деревянную дверь. Над головой сразу приоткрылось окошко.

– В чем дело?

– Я пришел от вашего сына Франца…

– Сейчас спущусь!

Очень скоро Людовик услышал внизу нетвердые шаги, и дверь чуть-чуть приоткрылась. Лампа освещала старческое лицо и седые волосы.

– Что случилось?

– Франц просил меня подождать его здесь…

– Вы его друг?

– Да, близкий друг не только Франца, но и Эдит.

Имя дочери, очевидно, совсем успокоило фрау Вертретер, и она широко распахнула дверь.

– Милости прошу. Сейчас согрею вам кофе. На улице-то, небось, прохладно…

В просторной комнате с закопченным от времени очагом Людовика охватило блаженство. Он с улыбкой обнял слегка растерявшуюся старуху.

– Но прежде всего у меня к вам одна просьба…

– Какая же?

– Вы позволите мне взглянуть на маленького Курта?

ГЛАВА XII

Эдит и Франц ехали в Этцернелен. После стольких волнений обоим хотелось провести это солнечное воскресенье в деревне, в полном покое. Вернувшись домой с Фриденштрассе, Франц рассказал сестре о смерти Шмиттера и о бегстве Людовика. Эдит страшно испугалась, и полицейскому лишь с большим трудом удалось ее успокоить. Решив не уезжать из Люцерна, пока полиция не выяснит что-нибудь новое о Сенталло, молодая женщина стала разбирать сумку. Кроме того, ей не хотелось оставлять брата одного. Однако примерно в десять утра позвонил комиссар Лютхольд и попросил Франца не принимать близко к сердцу вчерашние слова, просто он был в отвратительном настроении. Тем не менее комиссар предпочитал избавить Вертретера от необходимости участвовать в охоте на человека и посоветовал, забыв о Сенталло, подышать свежим воздухом. Прежде чем повесить трубку, он сообщил, что его подчиненные пока не узнали о Людовике ничего нового, но его арест – лишь вопрос нескольких часов, поскольку за всеми дорогами и вокзалами установлено наблюдение. После этого разговора брат с сестрой и решили наведаться в Этцернелен.

По давно заведенному обычаю, подъезжая к дому, Франц трижды нажал на клаксон. Услышав этот сигнал, старуха-мать тут же появлялась на крыльце. Однако на сей раз дверь так и осталась закрытой, и полицейский встревожился. Вдруг мать так разболелась, что не в состоянии встать? Но Эдит заметила, что в таком случае она непременно бы позвонила – ведь Франц специально поставил в доме телефон. Оставив машину у крыльца, они толкнули дверь, которая, к их удивлению, оказалась только притворена.

– Мама! – позвал Франц, как только они вошли в большую комнату.

Эхо прокатилось по как будто бы пустому дому. Эдит решила, что мать куда-то вышла, а инспектор уже хотел подняться на второй этаж, как вдруг увидел Сенталло. От удивления он отступил, толкнув шедшую по пятам Эдит.

– Людовик!

– Не волнуйтесь за мать, Франц, она заперта у себя в комнате и чувствует себя превосходно.

– Заперта?

– Да, заперта… Здравствуйте, Эдит.

– Добрый день, Людовик. Как вам удалось сюда добраться?

– Пешком, Эдит… я шел всю ночь, убегая от гнавшихся за мной полицейских…

Наступила тяжкая, невыносимая тишина. Каждый с тревогой ожидал, что скажут другие.

– Но мне так и не удалось повидать Курта, – мягко продолжал Людовик. – Потому что его никогда не существовало…

– Я… вам объясню…

– Не надо ничего объяснять, Эдит, поскольку вместо Курта я обнаружил в комнате вашего брата чемодан с тремястами шестьюдесятью восемью тысячами франков, украденных из банка Линдерманн.

Полицейский выхватил револьвер.

– Решительно, вы неизлечимый дурень, Сенталло! Значит, вам понадобилось лезть сюда вынюхивать? Да неужто вы не понимаете, чертов кретин, что полиция получила приказ сразу открывать огонь и, прикончив вас, я лишь выполню распоряжения комиссара Лютхольда?

– И что вы от этого выиграете?

– Ваше молчание!

– У меня в любом случае нет никаких доказательств против вас.

– А деньги?

– Деньги я сжег.

– Что?

– Да, я подумал, что это самый лучший способ отомстить вам обоим, и спалил деньги, ради которых вы совершили столько преступлений… так что всех этих людей вы убили напрасно!

– Сволочь!

В воздухе мелькнул кулак Сенталло, и полицейский, получив сокрушительный удар в челюсть, рухнул на пол. Эдит взвизгнула и, схватив со стола нож, бросилась на Людовика. Но тот вывернул ей руку и заставил выпустить оружие.

– Кинжал, а, Эдит? Я нарочно положил его на стол. Хотел посмотреть, возьмете вы его или нет… Эксперимент удался. Вы отлично управляетесь с ножом, Эдит… и меня чуть не постигла судьба бедняги Эрлангера… Ведь это вы изображали старушку-маму, явившуюся навестить своего маленького Альдо?

Но Эдит уже взяла себя в руки.

– Это еще надо доказать! – фыркнула она.

Сенталло долгим взглядом посмотрел на молодую женщину.

– А вы мне так нравились, Эдит…

– О, оставьте меня в покое!

– Да, вы мне очень нравились, Эдит, и я успел полюбить маленького Курта… Пожалуй, я бы вам все простил: и убийства, и кражу… но не маленького Курта, которому купил зайца-барабанщика… Помните, Эдит?

– Довольно!

– И это не я, а маленький Курт отправит вас в тюрьму до конца жизни.

– Скажете тоже! Я понятия не имела о преступлениях брата… А Эрлангер? Кто докажет, что его убила я?

– Но вы, по сути дела, сами признались.

– Кто поверит вашим словам?

– Зато моим поверят, фрейлейн Вертретер!

Эдит быстро обернулась и увидела Лютхольда. С револьвером в руке комиссар вышел на лестницу, ведущую в верхние комнаты. Одним прыжком Эдит оказалась у двери, но сразу угодила в объятия инспектора, который ловко защелкнул на ее запястьях наручники и снова привел в комнату, несмотря на все угрозы и проклятия.

– Отлично, Панелла, а теперь займитесь Вертретером.

Полицейский вытащил из кармана еще пару наручников и надел на Франца. Тот все еще не пришел в сознание. Панелла поднял его, усадил на стул и начал лупить по щекам, надеясь таким образом привести в чувство. Лютхольд молча наблюдал.

– Из вас вышел бы отличный боксер, Сенталло, – наконец сказал он, – похоже, у вас незаурядная сила удара! Как хорошо, что вам пришло в голову позвонить мне сегодня утром и позвать в Этцернелен, хотя, по правде говоря, когда вы представились, меня чуть удар не хватил. Слава Богу, достало ума приехать и выслушать вас, а потом позвонить Францу. Он, разумеется, не подозревал, что я звоню отсюда. Но, по правде говоря, я бы не примчался на ваш вызов, если бы меня кое-что не смущало. Ваша виновность не вызывала у меня сомнений, но было ясно, что, если вы и вправду ни при чем, преступника надо искать в вашем ближайшем окружении… Тем не менее мысль о Вертретере мне бы и в голову не пришла – я знал его слишком давно, и работал он безупречно… Гнусная штука – жизнь, а, Сенталло?

– Гнуснее некуда, господин комиссар…

Энергичное лечение инспектора Панеллы наконец подействовало, но взгляд Вертретера оставался тусклым и бессмысленным. Лишь увидев комиссара Лютхольда, Франц стряхнул оцепенение и попытался встать.

– А, господин комиссар…

И в ту же секунду Вертретер сообразил, что руки его скованы наручниками. Франц долго смотрел на них в полном недоумении, потом поднял глаза на Лютхольда.

– Да-да, Вертретер, вы проиграли партию… Я арестую вас за ограбление банка Линденманн, убийство Мины Меттлер, Вилли Оттингера, Рудольфа Шауба и Энрико Шмиттера… Что до вас, фрейлейн Вертретер, то вы арестованы за убийство Альдо Эрлангера и за соучастие в убийствах и ограблении… Ах да, чуть не забыл… Вам, Вертретер, придется отвечать еще и за лжесвидетельство, и за злоупотребление служебным положением. Ну, вы готовы дать показания?

– Вы совершаете ошибку, господин комиссар! Ужасающую ошибку! У вас нет никаких доказательств! Все это – голословные обвинения!

– Да ну же, Вертретер, не уподобляйтесь тем, кого сами допрашивали за годы службы… Уж вы-то не можете не понимать, что, коль скоро я предъявляю вам четко сформулированное обвинение, доказательств – больше, чем надо… Когда вы цинично исповедовались Сенталло, я стоял на лестнице… Да и ваша сестра, впрочем, тоже наговорила лишнего… Наконец, краденые деньги никто не сжег, и чемодан по-прежнему лежит наверху, у вас в комнате…

– Нет!

– Воля ваша… Объясните ему, Сенталло…

– Я начал кое-что понимать, когда обнаружил, что маленького Курта не существует в природе77. Для чего Эдит ломала комедию? Пришлось искать объяснение… И чемодан с деньгами открыл мне глаза. Я понял, что Вертретер стакнулся со Шмиттером… Вероятно, он же и нанял Оттингера, которого, надо думать, встретил в свое время, охотясь на мелких жуликов Люцерна. Оттингер договорился с Шаубом, а Шмиттер рискнул подкупить Эрлангера… Все получилось, как они предполагали… А мысль использовать историю, сочиненную Ферди Херлеманном, пришла в голову Шмиттеру – он сам мне в этом признался. Мина согласилась сыграть роль Дженни, но она – по крайней мере мне хочется так думать – не догадывалась о замыслах Оттингера. А потом, когда я уже сидел в тюрьме, Шмиттер и Вертретер сообразили, что, если остальные сообщники исчезнут, можно получить кусок пожирнее. Вот они и решили добиться моего временного освобождения… при вашем невольном сообщничестве, господин комиссар…

– Да, здорово они меня провели, но я ни о чем не жалею, раз благодаря этому невиновный будет оправдан.

– Со стороны Вертретера было чертовски ловко не разыгрывать передо мной благородного рыцаря… Он ведь сразу же заговорил о премии братьев Линденманн. Как я мог не поверить человеку, который сам признался, что помогает мне ради собственной выгоды? Однако во время суда он хорошо изучил мой характер, и, продиктовав Эдит ее роль, нашел замечательный способ отвести мне глаза и в нужный момент толкнуть на действия, которые сам я не решился бы предпринять. Разве я мог не попасться на удочку? Шмиттер и Вертретер хотели избавиться от сообщников, устроив все так, чтобы в случае осложнений за все пришлось расплачиваться мне. И план чуть не удался… Это Вертретер послал меня туда, где я мог встретить Мину, но он никак не предвидел, что девушка станет на мою сторону, а потому убил ее в Инзелипарке, когда Мина спешила на свидание со мной. Тут он больше всего рисковал. Вертретер же задушил Оттингера, предварительно стукнув меня по голове, а потом нарочно дал время бежать. И к Шаубу послал меня опять-таки он, но сам поехал раньше. Вертретер постоянно держался поблизости, чтобы сразу прикончить меня, если кто-то из прежних сообщников сболтнет лишнее. Но бывший охранник мог бы мне рассказать разве что об Эрлангере. Я думаю, господин комиссар, после того, как мы побывали у Альдо, Вертретер сделал вид, будто звонит вам, а сам связался с сестрой. Вам же он позвонил лишь после того, как Эдит сообщила, что покончила с Эрлангером. То, что вас привезли на место преступления, господин комиссар, несколько не укладывалось в мою схему – ведь после смерти Альдо двое главных организаторов остались вдвоем, а им надо было окончательно скомпрометировать меня, выставив в ваших глазах убийцей. Потому-то они и решили устроить мне встречу со Шмиттером. Предполагалось, что тот убьет меня, сославшись на законную самооборону. То, что я заметил, какой номер телефона набирает Эрлангер, лишь ускорило ход событий. Иначе они нашли бы другой выход. Но чего Шмиттер никак не предвидел – это что его компаньон хочет прибрать к рукам все деньги и ловушка на Фриденштрассе предназначалась не только для меня. Кроме того, Шмиттера мучили угрызения совести, и он предпочитал не убивать меня, а упечь в тюрьму. Вероятно, по-своему он меня все-таки любил… Потом я вспомнил, как удивился Шмиттер, когда я обвинил его в убийстве сообщников, и как он вытаращил глаза, услышав от меня, что Эрлангера зарезала его жена. Тогда я счел это издевательством, но Шмиттер не лицемерил. Вертретер вошел в кабинет, когда я лежал на полу без сознания, расправился с компаньоном и пошел звать вас, господин комиссар…

– Да, он якобы хотел проверить, как идут дела…

– Представляю его бешенство, когда я вылетел из кабинета, оттолкнув вас обоих! Вертретер выстрелил в меня, но промахнулся. Меж тем, прикончи он меня у вас на глазах – и это блестяще завершило бы всю операцию. И у вас никогда не возникло бы даже тени сомнения!

– А я-то, напротив, думал, что Вертретер нарочно промазал…

– Однако недостаток меткости обернулся для него потерей свободы и состояния…


В то же воскресенье, вечером, подписав показания, Сенталло собирался уходить из управления на Обергрундштрассе. Комиссар Лютхольд решил его проводить.

– Господин Сенталло, благодаря вам прояснилась весьма неблаговидная история. Кроме того, вы помогли найти деньги и, следовательно, получите премию братьев Линденманн. Более того, я полагаю, эти господа сочтут своим долгом как-то компенсировать все причиненные вам страдания и исправить несправедливость, жертвой которой вы стали. Если понадобится, я сам за этим пригляжу. Вы можете начать жизнь сначала, Сенталло, и я желаю вам удачи, ибо вы ее заслужили.

Четыре часа спустя после этого разговора Людовик, сидя на лавочке на набережной Швейцерхоф, созерцал воды озера. Казалось, у его ног дремлет могучий зверь, и его дыхание тихонько шевелит листву. Значит, на деньги Линденманнов Сенталло сможет все начать сначала? Но разве это возможно, если таскаешь за спиной призраки Дженни, Эдит и маленького Курта? Мир слишком отвратителен, слишком зол, чтобы хотелось начинать все заново. Деньги не интересуют наивных и искренних, тех, кто способен поверить в существование Дженни, в нежность такой женщины, как Эдит, в то, что чужой малыш станет его сыном…

И этот дурень Людовик, сунув руки в карманы, повернулся спиной к Люцерну, где его ждало богатство, и пошел навстречу новой заре.

Примечания

1

Приблизительно 420.000 новых французских франков. – Примеч. авт.

(обратно)

2

Около 570 новых французских франков. – Примеч. авт.

(обратно)

3

80.000 новых франков. – Примеч. авт.

(обратно)

4

Блюдо из растопленного эментальского или швейцарского сыра с белым вином. В полученную густую массу сотрапезники макают кусочки хлеба.

(обратно)

5

«Когда в кубке играет молодое вино, пьющий вновь обретает вкус к жизни» (нем.).

(обратно)

6

Вишневый ликер.

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА I
  • ГЛАВА II
  • ГЛАВА III
  • ГЛАВА IV
  • href=#t5> ГЛАВА V
  • ГЛАВА VI
  • ГЛАВА VII
  • ГЛАВА VIII
  • ГЛАВА IX
  • ГЛАВА X
  • ГЛАВА XI
  • ГЛАВА XII
  • *** Примечания ***