Бог огня [Василий Викторович Казаринов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ВАСИЛИЙ КАЗАРИНОВ

БОГ ОГНЯ


Пламя творит зло, и пожирает его, и сжигает души двоих, считающих, что месть — это и есть правосудие.

Над Россией — черная ночь бандитизма, и надеяться можно только на себя...


Глава 1

"ЖАЛУЮ ВАС СВИНЦОМ И ПОРОХОМ, КАК ВЫ ТОГО ЖЕЛАЛИ"

Большая сволочь

Невыносимо унылый и холодный — под стать погоде — голос трубы был различим от самых ворот, где царило нездоровое, учитывая назначение этой обнесенной высоким каменным забором территории, оживление.

Она закурила и огляделась. Высоцкий слишком аккуратен, причесан и рекламен. Квантришвили слишком помпезный. Золотой ангел за золотой изгородью и вовсе не производит впечатления надгробного изваяния — в сияющих своих ризах он смотрится огромной рождественской игрушкой. И только ветхая, вся в коросте трещин и известковых струпьев часовенка у края аллеи напоминает о прежних умных и уютных, смирных временах.

Она пошла к конторе, возле которой громоздились строительные вагончики.

Лупа сидел на крылечке и сонно курил. Длинная изящная сигарета с золотым ободком ("Данхил"? — предположила она) в руке человека, одетого в линялый ватник, бесформенные ватные штаны и заляпанные глиной сапоги, выглядела достойным знаком новейших времен. Впрочем, и прежде гробокопатели были не самыми бедными гражданами.

Лупа поднял на нее свои желтые навыкате глаза, выплюнул сигарету и пнул ногой один из похоронных самокатов.

— Садись, прокачу. — Он засмеялся, обнажив острые, гнилые зубы. — С ветерком. По старой дружбе.

— Почему бы нет? Но бывшим одноклассникам положена скидка. Столько лет на соседних партах... А какой у тебя тариф за километр? Задрал, наверное, цены?

Она подняла голову, Ветер шел по верхам, трепал мощные кроны старых деревьев и вплетал в них голос невидимой трубы.

— Господи, как заунывно дудит, похоронно как...

— Так ведь настроение создает. — Лупа сунул руку за пазуху, извлек оттуда плоскую пачку, вставил новую сигарету в угол рта, набросил на плечо моток толстой веревки, взялся за черенок прислоненной к крылечку лопаты. — А ты чего здесь?

—Да так... — Она неопределенно махнула рукой. — Шла мимо, решила заглянуть. Может, выпьем по чуть-чуть? Славные школьные годы вспомним, а?

— Почему бы и нет?

Они удалились в дальний тихий угол кладбища, пристроились на лавочке за какой-то ветхой оградой.

— А ты ничего так, — прошелся по ней неторопливым, слегка повлажневшим после первого глотка взглядом Лупа. — Сохранилась ничего.

— Ты всегда был глазастым мальчиком, — усмехнулась она.

Да, отсюда, наверное, и пошло это прозвище: Лупа — от больших и круглых, почти без ресниц глаз навыкате, желтоватых, в самом деле напоминавших маленькие увеличительные стекла, лупы. Однако в отличие от волшебных стекол, которыми можно было ловить беспредельно огромный солнечный свет и ткать из него плотную крученую золотую нить, на кончике которой созревала горячая беспощадная сила, оставлявшая на обломке деревяшки черный дымящийся и восхитительно сладко пахнущий след, в отличие от этих отполированных стекол, открывавших доступ к тайнам и мельчайшим штрихам предметного мира, к его фактурным рельефам и текстурным рисункам, глаза Лупы не обладали никакими волшебными свойствами. Больше того, своей нездоровой округлостью и выпуклостью они намекали на какой-то умственный дефект... Тупо и равнодушно следил он, стоя у школьной доски, за грозными движениями учительской руки, выводящей в дневнике либо замечание, либо приглашение родителям зайти для разговора, — эти приглашения к седьмому классу потеряли всякий смысл, потому что белая горячка уморила отца Лупы, а от матери, бессловесной, оплывшей женщины неопределенного возраста, добиться чего-то путного было сложно... Она понуро сидела на стуле в учительской, комкала влажный платок, сонно кивала и плакала. Говорили, что Лупа ее поколачивал. Он подался было в какое-то ПТУ, но очень быстро переселился в колонию для несовершеннолетних, вернулся через год, отметился на школьном дворе, совершенно какой-то взрослый, и это был последний раз, когда она его видела. Потому что он очень скоро отправился в те же отдаленные края, и потом опять, и потом снова, уже в какое-то взрослое заведение, — так, видимо, и ходил туда-сюда, здесь не особенно задерживаясь, и окончательно пропал, сгинул в своих ледовых широтах.

Ан, значит, не сгинул: четыре месяца назад она увидела его здесь и узнала по глазам — глаза оставались прежними.

Попивая принесенный ею коньяк, Лупа размяк, принялся вспоминать какие-то слезливые лагерные байки. Под этот ностальгический разговор она ненавязчиво поинтересовалась;

— А что, тамошние твои знакомые сюда не забредают?

Он скривил рот:

— Обижаешь, еще как встречаются, ты же видела там при входе свежие могилы. Не могилы, а произведения искусства, мрамор, позолота: братва своих тут норовит хоронить, только тут, понт такой, скоро в четыре этажа их класть придется.

Потом он нетвердым взглядом обвел окрестности и глупо улыбнулся:

— О, смотри, там, у дерева, серьезный, говорят, был человек.

Она проследила за его взглядом: за аккуратной медной оградой на лавочке неподвижно сидел, выпрямив спину, импозантный седой человек. На вид ему лет шестьдесят пять. Он из тех людей в возрасте, что стремятся отодвинуть наступающую старость и тщательно следят за внешностью: ухожен, гладок, одет не броско, но качественно.

— Не сильно похож на братву, — усомнилась она.

— Это есть, — согласился Лупа. — Не похож. Такие пушки под мышкой не таскают. Ни к чему она ему. Ювелир он, Да, говорят, завязал с делами, — Лупа плеснул в стаканчик остатки коньяку, выпил, занюхал тыльной стороной ладони. — Там дочка его лежит и зять. Въехали на машине в стену и прямым ходом — сюда. Уже лет десять как. Люди трепались, с тех пор он дел и не касался. Может, в Бога уверовал, — Лупа вяло усмехнулся, — а может, еще чего. Не знаю. А только он каждую неделю тут, ага, по четвергам. И даже зимой — прикинь? — зимой-то. Скорбит человек... Он один с внучкой остался. Хорошая девчонка, в теннис классно играет.

— Откуда ты знаешь про теннис? — изумилась она.

— У меня баба там работает на стадионе, ага, в буфете работает, — пояснил он.

— Ну-ка, расскажи мне про девочку.

Вскоре она знала — немного, но вполне достаточно, чтобы составить себе представление об этом пожилом человеке. Девочка, судя по всему, с ним не живет. Лупа рассказал, что на кортах она появляется четыре раза в неделю в сопровождении какой-то пожилой дамы, то ли бонны, то ли дальней родственницы. Раз в неделю туда приходит ювелир, садится на трибуну и осмотрит издалека за игрой детей. Вот и все.

— Ага, — задумчиво протянула она, — держит девочку на расстоянии. Стало быть, чего-то опасается.

Попрощавшись с Лупой, она двинулась по аллее, делая вид, будто рассматривает памятники. Бродить пришлось долго, седой человек не спешил покидать свою лавочку. Наконец он направился ей навстречу. Когда он проходил мимо, она подала голос:

— Извините, пожалуйста.

Он был погружен в свои мысли, поэтому остановился не сразу, прошел мимо. Через пару шагов обернулся и рассеянно посмотрел на нее:

— Мадам?

Она быстро и четко изложила суть дела: у нее есть некоторое количество камней — привезли по случаю из Южной Африки, — ей необходима консультация опытного человека на предмет их качества. Для хорошего ювелира это не составит труда.

Некоторое время он молча рассматривал собственные ногти, потом оценивающим взглядом окинул собеседницу, улыбнулся и сказал:

— Вы, я вижу, человек деловой...Судя по туалетам и вообще... — Он аккуратно ладонью поправил у виска и без того идеально лежавшие седые волосы.

— Предположим.

— Деловой человек обязан понимать партнера по переговорам с полуслова.

— Предположим. И что дальше?

— Дальше? Дальше я скажу вам: до свидания. Успехов и всяческих благ. Позвольте мне пройти.

Заложив руки за спину, он расслабленным прогулочным шагом двинулся прочь. Она усмехнулась, покачала головой и направилась следом. Он явно чувствовал ее присутствие за спиной, но виду не подавал и только ближе к выходу, неподалеку от церкви, резко остановился, развернулся всем корпусом.

— Ваша настойчивость достойна лучшего применения. — Он опять осторожно прикоснулся к виску. — Ну так и направляйте ее на разумные дела... Кстати, ваши партнеры по бизнесу столь же долготерпивы, как и я? Это, должно быть, очень полезные люди. Интересно, кто они такие.

— Кто? — в замешательстве переспросила она.

Глядя через его плечо, она будто наяву увидела опять события полугодовой давности: вот под арку медленно вползает черный лимузин, выходит шофер, открывает заднюю дверцу, вытягивается у нее чуть ли не по стойке "смирно", а из салона вышагивает Игнатий Петрович, ищет кого-то взглядом и наконец находит. Не спеша приближается, наклоняет голову и прикасается губами к ее руке. И что-то показалось странным... Да, прежде чем оставить на тыльной стороне ладони прохладный след поцелуя, он, кажется, сплюнул.

— Кто? — переспросила она. Бессознательно, скорее следуя в русле этого смутного воспоминания, она назвала имя.

Ювелир прикрыл глаза и кончиком, языка облизал верхнюю губу.

— Солидная рекомендация... Даже более чем. — Согнутым пальцем он потер висок. — Так в чем, я что-то не расслышал, суть вашего дела?

— Честно?

Он пожал плечами, — мол, как вам будет угодно. Она ледяным тоном сообщила:

— Да ничего особенного... Мне надо убить человека. Собеседник, прищурившись, некоторое время молча смотрел на нее, потом сокрушенно покачал головой:

— Мадам, прощайте.

— Вы пожалеете о том, что не дослушали меня.

— Мадам... — мягко, с отеческой теплотой в голосе произнес он. — Не надо... Не надо на меня наезжать. Ей-богу, я не первой молодости человек, которого, если разобраться, ничто не удерживает на этом свете. Ни дело, ни собственность. Ни воспоминания, ни поздняя любовь. Так что поберегите эти ваши леденящие душу реплики для какого-нибудь другого случая. — Он потоптался на месте, провел ладонью по голове, проверяя форму зачеса, склонил голову набок. — Прощайте.


* * *

На следующий день она подъехала к стадиону, заплатила за пользование кортом, переоделась, успела помахать ракеткой у разминочной стенки, и только тогда появились дети.

Она зачехлила ракетку, отошла к тентам, где на пластмассовых стульчиках переводили дух какие-то отвратительно обрюзгшие теннисисты, немыслимо дорого экипированные, — ну вылитый четвертьфинал "Большой шляпы" в полном составе, — утерла вспотевший лоб полотенцем, присела на безопасном от жиронасыщенных спортсменов расстоянии и стала ждать.

Толком она и сама не знала, чего, собственно, дожидается, — отдыхала под тентом, наблюдая за детьми, с сатанинским упорством расстреливавшими стенку.

Девочка, несмотря на юный возраст (сколько ей? на вид лет семь...), прекрасно работала с ракеткой и явно выделялась в своей группе: координирована, подвижна, хорошая врожденная реакция и то внутреннее чутье, какое просто дается человеку свыше: воспитать его в себе невозможно. Это стало ясно уже в первый момент, когда орава симпатичных детей во всем белом, опрятных, аккуратно причесанных, с умными лицами появилась из раздевалки и неторопливо потекла мимо кортов, казавшихся с верхнего яруса трибуны плоскими ожогами на теле стадиона, в дальний угол, к высокой стенке, где сначала детей ожидала разминка, а потом долгое изнурительное вколачивание мячей в каменную несокрушимую преграду. Уже в том, как девочка двигалась в своей белой короткой юбочке, белых высоких гольфах и массивных кроссовках — летящий шаг, широкий разворот плеч, приподнятый подбородок, — угадывалась та будущая грация, которая со временем прорастет в ней, оформится, окрепнет и сделает ее неплохим игроком.

— Ах, что за прелесть... - шептала женщина, сидя на белом пластиковом стуле под тентом.

Заметила она ювелира не сразу. Он был на трибуне среди людей преклонного возраста, скорее всего бабушек и дедушек тех детей, что лупили в стену, и смотрел в одну точку.

Их разделяло приличное расстояние, но она сумела проследить, куда направлен этот взгляд, — на тонконогую девочку.

Женщина натянула кепку с длинным козырьком на нос, расслабилась, прикрыла глаза, пробуя сосредоточиться и мысленно сблизить их лица — пожилого мужчины и девочки.

Да, что-то есть неуловимое — то ли разрез глаз, то ли очерк рта, то ли форма подбородка, то ли иное нечто, передаваемое дочери отцовской кровью. Впрочем, скорее всего, не отцовской, а дедовской.

Женщина взяла с белого передвижного лотка, представлявшего собой некое подобие походного бара, стакан апельсинового сока, сунула ракетку в сумку, перекинула лямку через плечо и медленно пошла по краю стадиона туда, где был выход на трибуны.

Ювелир не обратил внимания на женщину, одетую, как и все остальные теннисистки, которая присела на лавку сзади. Он по-прежнему смотрел на детей.

Она посидела, греясь на солнце, потом опустила руку ему на плечо.

С первого взгляда он ее не узнал. Короткая юбка, широкая свободная тенниска, белая длинноносая кепка, надвинутая на глаза. Хотя, скорее всего, он что-то неладное почувствовал в момент прикосновения к своему плечу и напрягся, а потом долго, не меньше минуты, узнавал в этой спортивно одетой, голоногой женщине ту, с кем виделся на кладбище. Наконец он, прищурившись, покачал головой, отвернулся и уставился в затылок сидевшей двумя рядами ниже дамы, в крашеных светло-рыжих волосах которой виднелась отвратительная белая плешь.

— Чудесный какой день, — сказала женщина.

— Не думаю, — без энтузиазма откликнулся он. — Что вам нужно?

— Мне?! — громко изумилась она, вложив в этот возглас все свои представления об опереточных страстях вообще и опереточном недоумении в частности. — Господи, да ничего мне не нужно! С чего вы взяли?

Она перешагнула через скамейку, уселась рядом.

— Просто я хочу поделиться с одним милым человеком забавной историей... — Она поерзала на месте, устраиваясь поудобней, сцепила руки в замок, прижала их к груди. — Вы слушаете? Ну вот... Жил-был один человек, назовем его ювелиром, жизнь его, скорее всего, складывалась беспокойно. И так земную жизнь пройдя до половины... нет, пожалуй, на две трети, он приходит к выводу, что пора бы ему удалиться от дел, во многом еще и потому, что у него внучка... Прекрасно понимая, что профессия ювелира в известном смысле может быть опасна, а также учитывая то обстоятельство, что ребенок может оказаться именно тем больным местом, на которое коллеги — да мало ли что бывает! — при случае могут и надавить, он покупает маленькую квартиру, скажем, в Крылатском или еще где-то в хорошем районе, поселяет туда девочку, приставляет к ней то ли дальнюю родственницу, то ли вообще бездомную бонну, неграмотную, темную, которую ничего не волнует, кроме того, чтобы на столе был кусок хлеба. И жизнь так и идет. Никто не знает, что у него растет девочка, он ее любит на расстоянии... ну, примерно на таком, как отсюда вон до той тренировочной стенки. Раз в неделю он приезжает на стадион, садится на трибуну и смотрит, и, конечно, переживает за девочку: сейчас такая жизнь дикая, детей воруют, принуждают заниматься проституцией — и это в столь юном возрасте...

— Что тебе надо? — не своим голосом перебил он.

— Да ничего такого сверхъестественного. Я же вам говорила...

Она откинулась назад, потянулась и, рассекая фразу паузами, сказала:

— Мне. Надо. Убить. Одного. Человека. — Она вздохнула, подняла сумку, поставила ее на колени. — Вот и все. По нынешним временам не большая проблема. Но вы почему-то отказываетесь мне помочь. Вы утверждаете, что вам безразлично, будете вы валяться под забором с отвернутой башкой или не будете, что вас ничего на этом свете не удерживает...

Он резко повернулся в ее сторону.

— А ты, дура, решила, что все так просто? Вышла на "бродвей", покликала — эй, братва, дело есть! — и тут же к тебе сбежались лихие ребята? Идиотка... Ты бы еще объявление в газету "Из рук в руки" дала. — Он понизил голос. — Ладно, к делу. Что там у тебя — долги? Невозврат кредитов?

— Какая вам разница?

— Значит, есть разница, если спрашиваю. Ты что, в самом деле думаешь, что это так просто — пах-пах, и в кассу, сумма прописью, число и подпись?

Она с минуту молчала и теребила широкую лямку своей спортивной сумки.

— Нет. Не кредит и не долги. Это вообще к бизнесу не имеет отношения. Просто один человек виноват. Страшно, непоправимо виноват. — Она расстегнула молнию, достала из сумки конверт, вложила ему в руку. — Тут все, абсолютно. Адреса, телефоны, круг знакомых, привычный распорядок дня. Все очень подробно.

— Значит, — он взвесил на руке конверт, — человек виноват. А в чем, позвольте полюбопытствовать? Лицо вам его не нравится? Прононс? Или он сильно потеет?

— Из-за него погиб близкий мне человек...

— Повод... — задумчиво протянул он, погружая конверт во внутренний карман пиджака. — И как вам подать это блюдо? Сделать из него отбивную котлету? Или бефстроганов? Застрелить? Отравить? Придушить?.. Валяйте, заказывайте — вы, насколько я успел заметить, человек разборчивый и с тонким вкусом...

— Как хотите.

— Ну, воля ваша. — Он встал, огляделся. — Я дам вам знать, если мои скромные труды дадут хоть какой-то результат. Вы, между прочим, правы, я действительно отошел от дел. Ну да ладно, только ради вас. Прощайте.

— Пусть она сгорит... — тихо произнесла она, обращаясь к самой себе.

Он успел отойти на несколько шагов, но эти слова все-таки достигли его слуха. Он остановился, слегка качнувшись назад, словно налетел на невидимую преграду.

— Что, простите?

— Пусть она сгорит, — повторила она уже тверже. Он вернулся, сел на свое прежнее место, помолчал.

— Так это женщина...

— Нет.

— Извините, не понял.

— Нет. Это не женщина. Это ведьма. А ведьм во все века сжигали на кострах.

— Мадам, я еще в прошлый раз хотел вам кое-что сказать...

— Что сказать?

— Что вы большая сволочь.

Она расхохоталась:

— Ошибаетесь.

— Да что вы? — с деланной озабоченностью в голосе спросил он.

— Да. Я не просто большая сволочь. Я самая большая сволочь в этом городе.

— Ну-ну... В таком случае я подыщу вам какого-нибудь подонка, — он подумал и добавил: — Самого отъявленного подонка в этом городе.

— Идет! Какая это будет восхитительная парочка! — весело откликнулась она.


* * *

Спустя несколько дней у нее дома раздался телефонный звонок.

Она молча выслушала какое-то короткое сообщение, кивнула.

Положив трубку, она некоторое время курила, глядя в серее, запыленное поле телеэкрана и роняя пепел мимо пепельницы, потом резко поднялась, оставив недокуренную сигарету тлеть в просторном ложе квадратного фаянсового блюда, по слегка скошенной боковой стенке которого бежали три белых оленя, насадивших на рога пурпурный диск солнца и волочивших за собой крупные буквы: "FINLANDIA.Wodka of Finland".

Она откинула крышку изящного секретера из карельской березы, сняла с полки плоский металлический ящичек, напоминавший банковский сейфовый карман для хранения драгоценностей и прочей мелочи, открыла его и долго отсчитывала деньги, выкладывая их штабельками.

Отмерив необходимое количество банкнот с овальным портретом президента Франклина, она сложила деньги в кожаную сумочку на молнии, небрежно бросила ее на дно хозяйственной сумки и сказала собственному отражению в зеркале:

— Самый отъявленный подонок, говоришь?.. — и взвесила на руке сумку. — Подонкам приходится хорошо платить.


* * *

Ювелир наверняка ее заметил, но виду не подал — он сидел за оградой на лавочке, опустив голову. Несколько раз он поднимался, поправлял цветы на гранитной надгробной плите и возвращался на место, смотрел на скромный, но очень ладный, уютный какой-то памятник, выполненный с тем тонким вкусом, которого явно не хватало большинству здешних изваяний. Памятник представлял собой черный, на первый взгляд грубо и случайно, однако на самом деле очень точно обработанный камень с изящной полукруглой нишей для свечи в левом верхнем углу, откуда словно вытекала гладкая отполированная "река" с именами людей, покоившихся под плитой.

Она прогуливалась между оградами, стараясь не терять его из виду.

Получасовая прогулка утомила ее, к тому же ветер потяжелел, опустился к земле и теперь шнырял меж могилами. Она замерзла и решила, что с моционом на свежем воздухе пора заканчивать.

— Вам не приходило в голову, что являться сюда кощунственно? — сухо спросил ювелир.

— Ах, вон что, — раздраженно ответила она. — Черт же меня дернул связаться с человеком тонкой душевной конституции. Бросьте вы, бросьте... Мы с вами не на интеллигентской кухне и не на светском рауте, так что будем называть вещи своими именами. Я успела заскучать, пока вы тут медитировали. — Она зябко поежилась. — Деньги в сумке, все точно, как в аптеке.

Он поморщился, потянул носом воздух.

— Берите берите, — сказала она. — Деньги, как известно, не пахнут.

— Еще как пахнут, мадам, еще как, — покачал он головой.

— Да? И чем же?

Он медленным взглядом обвел кладбище:

— Да вот этим... Могилой.

— Будет вам... Так как обстоят наши дела?

— Сносно.

— Что значит — сносно? Дела или обстоят, или нет.

Он сумрачно глянул на нее и сложил руки на груди:

— Вам подойдет. В самый раз будет.

— Что значит — мне подойдет? Мы не в ателье на примерке.

— Вам подойдет, — твердо повторил он. — Этот парень, по слухам, отъявленный подонок. Вы составите чудесную пару.

— Вот это другое дело. — Она сняла с плеча сумку, повесила ее на ограду. — Вот. Тут все, как было договорено.

Ювелир не двинулся с места.

— Вы хотите сказать, что мне надо приплатить вам за красивые глаза? Глаза у вас в самом деле симпатичные. Но в делах такие мелочи роли не играют. И вот еще что... Избавьтесь вы от своей дурацкой привычки то и дело поправлять зачес.

Он демонстративно провел ладонью по виску.

— Насколько я понимаю, этот ваш суженый не сегодня завтра будет здесь. Он уже в пути... Одна просьба...

— Да?

— Не попадайтесь мне больше на глаза. Вы будите во мне какие-то дремучие пещерные инстинкты.

— Так это же прекрасно! — веселым тоном отозвалась она, повернулась и энергичной походкой направилась к выходу с кладбища.

Она обогнула колумбарий, вышла на главную аллею, но здесь, напротив какой-то ограды, накрытой зачем-то куполом из полупрозрачной синтетической пленки и оттого напоминавшей огородный парник, она вдруг резко остановилась.

Трубач стоял, ссутулившись, у поворота на боковую аллею, тупо глядя в картонную коробку из-под обуви, возле которой, свернувшись калачиком, дремала неопределенной масти собачка с острой лисьей мордочкой.

Музыкант поднял трубу, поцелуйно подвигал бескровными губами, вмял в рот мундштук и огласил окрестности долгим, протяжным звуком.

Он старательно, хотя и не всегда точно, соскальзывая на высоких нотах, выводил траурную мелодию, но взгляд его по-прежнему был направлен в коробку, на дне которой покоилась горка мелочи, — ему мало давали тут, куда меньше, чем самому последнему балалаечнику в подземном переходе, но он упорно приходил каждое утро на это место и провожал матовым прохладным голосом своей трубы бредущих мимо людей, которые при виде его бледного и бесщекого, отдающего в синеву лица и скучных глаз в оправе воспаленных розовых век почему-то опускали взгляды и убыстряли шаг.

Он видел, как женская рука осторожно положила в коробку поверх мелочи купюру в сто рублей, и едва заметно кивнул, не отрываясь от мундштука, и — что удивительно — не поскользнулся на трудной для себя высокой ноте, а вывел ее чисто и точно.

Наверное, оттого ему удался этот сложный пассаж, что у него немного потеплело внутри. И он представил себе, как по дороге с кладбища завернет на базар и купит пакетик "Педигри" для Соньки, рыжей тонконогой собачки с поджатой задней левой лапой и лишаем на спине. Соньку он подобрал у помойки год назад, тихо умирающую, выходил, поселил в своей комнате у батареи и кормил бульоном из костей, которые ему по бедности бесплатно давали турки, открывшие мясной отдел в соседнем магазине. Но сегодня он обрадует Соньку подарком, она поест и уляжется у его ног, чутко вслушиваясь в понятные ей рассказы про скверную, одинокую человеческую жизнь, а потом он ей немного поиграет на трубе — что-нибудь тяжелое и сумрачное, вагнеровское.


* * *

Вернулась она часа через два. Переоделась в джинсы и просторную рубаху, закатала рукава и принялась за уборку. Она вымыла полы во всех четырех комнатах и на кухне, тщательно протерла мебель от пыли, полила цветы, плотно закрыла форточки, перекрыла газ на кухне — на все про все ушло у нее часа два.

Она уселась в спальне на пуфик перед высоким зеркалом, оправленным в раму из черного дерева, стащила с головы плотный парик, кинула его на кровать и занялась лицом, точнее сказать, восстановлением лица, весьма измененного макияжем, и наконец, когда ни капли косметики не осталось, отодвинулась от зеркала и повела лицом вправо-влево.

— М-да, — оценила она внешность глядящей на нее из зеркала женщины, и было не ясно, какой смысл она вкладывает в этот неопределенный комментарий.

Она плотно притворила стальную дверь, обтянутую простеганной кожей цвета кофе с молоком, уперлась в нее плечом, повернула ключ в замке и двинулась вниз по лестнице.


Отъявленный поддонок

Он прибыл в город в середине дня, скорее всего сошел с рейсового автобуса, и не был похож на курортника: на нем был строгий темный костюм из отменной английской шерсти в изысканную, заметную разве что при ближайшем рассмотрении полоску. Его длинные светлые волосы были туго стянуты на затылке в хвост. Весь багаж составляли сумка через плечо и вместительный кейс с наборным цифровым замком. Он неторопливо прошествовал по единственной улице растянувшегося вдоль моря городка, постоял на набережной.

С моря набегали низкие зыбкие облака. Они рвались, обнажая тусклое прохладное небо, срастались, опять рвались, сбившись над соснами в комья, словно выцветшие гигантские клочья ветоши. Чайки с обреченными предсмертными криками метались над водой, вычерчивая в воздухе нервный, ломаный рисунок своего безумия.

Мужчина зябко поежился и двинулся к открытому кафе, пустовавшему в этот неопределенный обездвиженный послеобеденный час.

Хозяин крохотного заведения — на шесть столиков под круглыми тентами, — отдыхавший на стуле перед входом в тесный — опять-таки на шесть столиков — бар, пристально следил за незнакомцем с момента его появления и с типично прибалтийской неспешностью и бесстрастностью перебирал в уме варианты: кто бы это мог быть?

Принадлежность гостя к обычной курортной публике он отмел сразу — в облике этого строго одетого человека с туго стянутыми на затылке волосами не чувствовалось той беспечности и расслабленности, что видны в движениях и жестах отдыхающих. Деловой человек? Тоже вряд ли. Во-первых, он прибыл на автобусе, что для бизнесмена довольно странно, и, во-вторых, сей городок в межсезонье был явно не тем местом, где можно развернуть деловую активность.

День стоял ясный, но прохладный; хозяин заведения подумал, что одет направлявшийся к нему человек явно не по погоде. И еще он подумал, что, скорее всего, придется разжигать газовую горелку под металлическим противнем с песком, где готовился турецкий кофе, — наверняка озябший клиент потребует чего-нибудь согревающего, а ничто так не согревает и не бодрит, как хороший, истомившийся в раскаленном песке кофе.

Светловолосый человек молча, даже не кивнув в знак приветствия, а только стрельнув коротким жестким взглядом, прошел мимо, в бар, и от этого косого взгляда хозяину стало не по себе.

Он упер ладони в колени, тяжело, со сдавленным стоном и мучительной гримасой закоренелого ревматика приподнял себя со стула, прогнулся, помассировал поясницу и двинулся в бар. Клиента он застал за крайним столиком, задумчиво уставившимся в окно, разглядывать за которым было, собственно, нечего, поскольку снаружи окно практически закрывала пышная челка дикого винограда.

Хозяин прошел за стойку, зажег горелку.

Пламя с едва слышным шипением ударило в дно противня и обволокло его голубоватой колышащейся струей. Человек вздрогнул и обернулся.

Хозяин улыбнулся одними губами. Этой картонной улыбкой он отдавал дань деликатности и в то же время не выказывал и намека на приязнь — он не любил русских.

— Кофе?

Посетитель поднялся со своего места, положил кейс на стойку, уселся на высокий, затянутый в бордовую кожу табурет, подался вперед и, склонив голову набок, посмотрел на пламя, лизавшее противень. За этим занятием он провел несколько минут, потом встрепенулся, резко дернул плечом, стряхивая с себя странное, напоминавшее транс, оцепенение, посмотрел хозяину в глаза и задал чудной вопрос:

— Вы не боитесь?

— Чего?

Он опять наклонил голову, указывая глазами на шевеление голубого пламени:

— Открытый огонь...

Бармен покачал головой, приглашая полюбопытствовать: широкий внутренний столик стойки с двумя глубокими провалами раковин — сплошной металл.

— Железо не горит.

Посетитель долго смотрел бармену в глаза. На лице его было странное выражение. Наконец он тихо произнес:

— Я в этом не убежден.

Бармен с облегчением (посетитель, слава богу, отвел в сторону свой гипнотический взгляд) выдохнул:

— Вы интересный собеседник... К нам надолго?

— Возможно... Пока не знаю. Неделя, две, месяц. Не знаю. Как тут с жильем?

Хозяин подробно рассказал.

В конце этого информационного сообщения он упомянул про дом на косе — просто так, слова ради, и, к своему удивлению, заметил, что собеседник заинтересовался.

Речь шла о маленьком каменном доме среди дюн, километрах в десяти от города, —. его построил Зиемелис, здешний художник, еще до войны, в благословенные буржуазные времена. Дом был поставлен нелепо — на голом ветреном высоком мысу, врезавшемся в море, — что, впрочем, местных жителей не удивляло: хозяин дома был человеком нелепым. Неопрятный, всклокоченный, с неизменной седой перхотной пылью на велюровом, свободного покроя пиджаке, угрюмый и резкий в отношениях с людьми, он пользовался в городе не самой лучшей репутацией, ко всему прочему, и потому еще, что среди жителей, почти поголовно трудившихся в море, выглядел совершенным бездельником. Тем не менее Зиемелис и его младшая сестра Ильза далеко не бедствовали — наверное, мазня по холсту красками безрадостных, угрюмых цветов приносила художнику неплохой доход.

В этом медвежьем углу художник жил в летнее время, там же, в нелепом доме, он был и найден повесившимся — то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом году. Ильза осталась одна, потихоньку превращаясь в типичную старую деву, скромно, молчаливо и практически незаметно для окружающих жившую в мрачном одноэтажном коттедже на краю города. Летнюю резиденцию брата она содержала в порядке — неизвестно зачем: охотников поселиться в этом отдаленном и пугающем своим безлюдьем месте даже в разгар курортного сезона находилось мало.

Узнав все, что нужно, светловолосый скользнул взглядом по полкам с напитками, опять посмотрел на противень, дышавший жаром, — бармен не сумел точно истолковать это невнятное пожелание и с легким раздражением в голосе осведомился:

— Кофе? Водка? Коньяк? — Он деликатно кашлянул в кулак. — Извините, портвейна нет.

— При чем тут портвейн?

— Вы же русский. Все русские пьют портвейн.

— Не все. — Посетитель слабо улыбнулся уголками губ и сделал странный заказ.

Таких заказов хозяин заведения не получал бог его знает сколько лет.

Он заказал пунш. Не просто пунш, а жженку, настоящую, огнедышащую, — благо у хозяина имелось несколько бутылок рома в закромах и даже имелся анис, — а потом сидел и долго, не мигая, глядел в глиняную кружку, в которой стелилось едва заметное голубоватое пламя. Очнувшись, он начал медленно пить жидкий огонь, прикрывая после каждого глотка глаза, точно прислушивался к себе, испепеляемому изнутри.

Затем, одарив хозяина потеплевшим доброжелательным взглядом, молча положил на стойку деньги. Этот странный русский вышел, а хозяин, испытывая непонятное беспокойство, выключил зачем-то горелку и рассеянно пробежал пальцами по пуговицам черной, с ослепительным белым воротничком рубашки, словно успокаивая руку, в которой пробудилась мелкая дрожь.


* * *

Покинув бар, он зашел в спортивный магазин, купил вместительную теннисную сумку, рибоковский спортивный костюм, несколько маек с заниженным плечом и широким рукавом, шорты, пять пар высоких махровых носков, плавки, двухслойную куртку с водоотталкивающим верхом и флисовой подстежкой, джинсы, две пары кроссовок, пляжные тапочки и еще какую-то курортную мелочовку.

Сложив покупки в сумку, он удалился.

В таком вот виде — черный дорогой костюм, белая сорочка (воротничковый угол прочно заперт экзотическим галстуком-шнурком, в котором узел был заменен массивной бляхой, инкрустированной холодным желтоватым перламутром) плюс вместительный кейс из матового черного пластика плюс плохо ладящая с этим ансамблем пестрая, разлинованная косыми полосами сумка — он и предстал перед Ильзой. Они быстро договорились. Он будет жить на косе, раз в неделю хозяйка станет наведываться, приносить продукты, прибираться.

— Скажите, — произнесла Ильза и замялась, — а почему ...

— Почему я выбрал ваш дом? — пришел ей на помощь светловолосый. — Там безлюдно.

— Разве это плюс?

— Еще какой! — Он помолчал и добавил: — Я не люблю людей.

Погрузив ключи от дома в карман, он откланялся и двинулся в путь энергичной походкой, четкий ритм которой нисколько не изменился к тому моменту, когда он, отмахав пятнадцать километров, трижды провернул большой допотопный, с причудливой, в форме трилистника, головкой ключ в замке, тугом, но исправном, без ржавых повизгиваний, и толкнул от себя тяжелую дубовую дверь дома, надзиравшего с высоты за дюнами.


* * *

Дом состоял из обширной гостиной с просторными окнами, служившей прежнему хозяину чем-то вроде рабочего ателье, тесной кухни с газовой плитой, питавшейся от большого красного баллона, столь же тесной спальни, узкое пространство которой было практически полностью поглощено кроватью с массивными дубовыми спинками.

Электричества в доме не было — на этот счет он был уведомлен хозяйкой, — поэтому по дороге завернул в спортивный магазин, где покупал одежду, и приобрел большой фонарь с криптоновым отражателем.

Фонарь так и остался в прозрачной пластиковой упаковке.

В бывшей мастерской, обстановку которой составляли массивный платяной шкаф, кованый сундук невероятных размеров, пара неудобных, с высокими прямыми спинками кресел возле закопченного камина с низкой чугунной решеткой, длинный, во всю стену, деревянный стол, несколько грубо сработанных, зато уж вечных деревенских стульев, на стеллаже, полки которого ритмично линовали глухую стену над камином, среди множества глиняных горшков, плошек и еще каких-то посудных предметов он обнаружил две длинноносые керосиновые лампы.

Керосин маслено поблескивал в пятилитровой медицинской бутыли под столам.

— Нет проблем, — сказал светловолосый, насаживая стеклянный чехол на круглую рабочую площадку лампы. Вспыхнули два длинных плоских фитиля; он подвернул настроечное колесико, принуждая пламя не коптить.

Затем он разобрал вещи, аккуратно сложил их на полки шкафа, разделся, притушил лампу и лег спать.

Проснувшись в шесть утра, он облачился в шорты, натянул кроссовки, тщательно и туго их зашнуровал, взял кейс, который всю ночь стоял у него в ногах, и прошел в мастерскую.

Он поставил чемодан на стол, придвинул стул и с минуту о чем-то размышлял, уложив подбородок на крышку кейса, потом покрутил колесики цифрового набора, открыл замок и откинул крышку.

Дно чемодана устилал ровный слой банковских упаковок, перетянутых крест-накрест бумажными лентами.

Он вынул деньги, сложил их в несколько штабелей на столе, закрыл чемоданчик, приподнял его и тут же поставил на место.

Его явно что-то насторожило.

Он откинул крышку, тщательно ощупал обтянутое пурпурным бархатом дно чемодана.

Охотничьим ножом, купленным в спортивном магазине, вскрыл дно чемоданчика.

Под ним лежал "люгер". Тут же находилась и запасная обойма. Он вынул пистолет, взвесил его на руке, понюхал дуло.

— Грязный... — задумчиво протянул он, посмотрел на стопки денег, на раскуроченный чемоданчик и совершенно безынтонационно добавил: — Сволочи.

Он вынул магазин, ссыпал патроны в ладонь, сжал кулак и так сидел некоторое время, потом поднес кулак к щеке и, точно впав в забытье и вытягивая щекой тепло из сжимавшей патроны руки, произнес странную фразу:

— М-да, нас жалуют свинцом и порохом, как мы того желали.

Пистолет и обойму он положил в белый полиэтиленовый пакет, завернул его и тщательно перевязал бечевкой. Выйдя из дома, светловолосый направился к краю мыса, остановился метрах в десяти от обрыва, качнулся вперед-назад, как прыгун в длину перед стартом, совершил короткий разбег и метнул сверток в море.

— Сволочи, — равнодушно повторил он, следя за падением свертка в воду. — Интересно, где бы я был теперь, если б не соскочил с поезда?.. Горел бы синим пламенем.

Он усмехнулся, повторив про себя последнюю фразу. Дело в том, что среди своих у него было характерное прозвище — Бог Огня.


* * *

Он соскочил с поезда позапрошлой ночью — вслед за Айвором.

Они быстро прониклись друг к другу симпатией — едва этот грузный, одышливый человек ввалился в купе за минуту до отхода поезда. Рухнув на полку и переводя дух, попутчик вытер платком лоб, шею и с оттенком неловкости сказал:

— Меня зовут Айвор. Извините, я весь мокрый, как гусь.

— Мокрой бывает курица, — с улыбкой поправил Б. О. — А с гуся — вода.

На вид Айвору было лет сорок пять. Его можно было принять за кого угодно — грека, француза, еврея, итальянца, русского, — но только не за прибалта: темные, мелким бесом вьющиеся волосы, крупные черты лица, вылепленного плавно и мягко, без жестких штрихов, намекающий на суровый нордический характер живой блеск подвижных глаз, пухлые розовые губы и трогательная ямочка на круглом подбородке. Похоже, он был из породы людей, которые везде, куда бы их ни забросила судьба, чувствуют себя как дома. Через некоторое время Б. О. спросил, не было ли в его роду цыган.

Айвор задумался, провел ладонью по своей буйной шевелюре, медленно моргнул и сказал:

— Все может быть... Все, кто угодно, только не папа.

— А кто был твой папа?

— Мой папа в молодости был "лесным братом". А это не цыганское дело.

Он ехал до станции, название которой Б. О. ни о чем не говорило. Как выяснилось, это оказался городок неподалеку от границы. Там Айвору предстояло встретить два грузовика с медным ломом, сопроводить до таможенного поста, утрясти формальности, а потом проследовать с ними на север, к морю, где эти гайки, трубы, проволоки и черт знает что еще погрузят в трюм и отправят в Швецию.

Ближе к вечеру они сходили перекусить в ресторан. Уселись за столик. Айвор оторвался от изучения меню, покосился налево, и Б. О. отметил, что в глазах его возник характерный блеск. Он обернулся. Наискосок от них сидела симпатичная девчушка с кукольным лицом, на котором выделялись пухлые губки. Она, заметно нервничая, поминутно их подкрашивала — губы и без того отливали булатной голубизной — и ерзала. В конце концов она выразительно и звонко щелкнула пальцами и подняла левую руку с зажатой между пальцами сигаретой — так в ресторане подзывают официанта. Официант, естественно, не появился.

— У дамы проблемы, — сказал Айвор. — Ей хочется курить. Но нет спичек.

— Я тебе как-нибудь потом расскажу, чего ей хочется, — заметил Б. О., доставая из кармана зажигалку и поднимаясь с места.

Девчушка сидела на краю банкетки, выставив в проход образцово-показательные ноги в черных чулках. С длиной юбки она что-то не рассчитала или, напротив, очень хорошо рассчитала, во всяком случае, когда девица закинула ногу на ногу и поднесла сигарету к губам в ожидании огонька, стал виден край чулка, хищно ухваченный застежкой, и полоска белоснежной кожи. Б. О. положил зажигалку на стол.

— Извини, но я не халдей. — Он изобразил пальцами копию ее призывного жеста. — Я этого языка не понимаю.

Девчонка надула губы. Он наклонился и пошлепал ее по ляжке:

— Простынешь... Тут сквозит от окна.

Она поймала его руку в тот момент, когда Б. О. собирался откланяться, и удержала на месте. Кожа над краем чулка была прохладна и шелковиста, но в руке чувствовалась твердость. Б. О. шепнул ей на ухо:

— Какого цвета у тебя белье?

— Черного, — нисколько не смутившись, отрапортовала девчонка.

— Не врешь? — прищурившись, спросил Б. О.

— Можешь сам убедиться, — вульгарно облизнувшись, с томным придыханием прошептала она.

— Хорошая мысль, — кивнул Б. О. — Заходи. Мы едем в соседнем вагоне. Третье купе.

"Я знаю", — чуть было не ляпнула девчушка, но вовремя прикусила язык. Она раздавила в пепельнице едва начатую сигарету и, призывно покачивая бедрами, двинулась к выходу из ресторана.

— Мне показалось, еще немного, и вы займетесь этим прямо здесь, — заметил Айвор. — Куй железо, не отходя от прилавка.

— От кассы... — поправил Б. О. — Я уже хотел было, но подумал, что у тебя пропадет аппетит.

— Выпьем, — предложил Айвор, — для разгона аппетита? Тут есть неплохой молдавский мускат.

Б. О. отрицательно покачал головой и покосился направо. Вазочка для салфеток была вставлена в ячеистую металлическую панель, привинченную к оконной раме, — столик трясся, вазочка издавала отвратительный дребезжащий звук. Б. О. переставил ее на стол.

— Я, пожалуй, тоже воздержусь, — согласился Айвор: — Будет трудная ночь. Бизнес есть бизнес. Вечно ходишь по острию каната.

— По острию бритвы, — с улыбкой поправил Б. О. — Или — по канату.

Насколько он успел заметить, на языке у попутчика вечно вертелись идиомы, которыми Айвор оперировал вольно, синтезируя из различных устойчивых выражений весьма забавные порой конструкции.

— Да? — удивился Айвор и принялся ковырять вилкой яичницу, справиться с которой было непросто: маленькая алюминиевая сковородка мало того что была отчаянно горяча, так еще и вертелась в разные стороны натарелке. — Все стало так трудно... Особенно у вас в России. — Он в сердцах швырнул вилку на стол. — Даже поесть и то проблема.

— Ну, этого я бы не сказал, — возразил Б. О., вынул из кармана платок, сложил его вчетверо, ухватил край сковородки и наклонил ее; яичница медленно переползла через край на тарелку. — Приятного аппетита.

— И тебе.

Вернувшись из ресторана, Айвор взглянул на часы и начал собираться.

— Скоро мне на выход. Схожу к проводнику, узнаю, по расписанию ли мы идем.

Б. О. облокотился на столик и уставился в окно. Потом вспомнил, что под его полкой, в багажном ящике, лежит походная сумка Айвора.

Он поднял тяжелое ложе полки и тут же опустил его на место.

В проеме между ящиком для багажа и стенкой стоял черный кейс с наборным замком.

Он мог появиться тут только в течение часа, проведенного ими в ресторане, — до этого вдвоем они с Айвором из купе не выходили.

Впереди показалась тусклая россыпь огней какого-то поселка, поезд начал притормаживать. В купе ввалился Айвор.

— Ну все, я пошел, — торопливо попрощался он и уже было вышагнул из купе, но вдруг остановился, обернулся: — Что с тобой? У тебя лица нет.

— На тебе лица нет, — поправил Б. О., интонационно нагружая старт фразы. — Ни пуха ни пера.

— К черту...

— Вот это ты правильно усвоил.

Слева по ходу медленно наплывал низкий перрон, который в кромешной темноте можно было скорее почувствовать, нежели увидеть. Наконец слегка посветлело, в скаредном желтом свете, сочившемся со стороны кургузого вокзального дома, тускло и маслено поблескивали рельсы соседнего пути. Где-то внизу раздался протяжный душераздирающий стон, точно вагону тупым ланцетом и без наркоза вскрывали брюшную полость и он выл от нестерпимой боли. Состав дернулся, клацнул сцепками и замер.

На лавочке у входа на вокзал неподвижно сидел пожилой человек в видавшей виды железнодорожной шинели и форменной фуражке с треснутым потускневшим козырьком. В уголке его рта висела давно потухшая папироса.

Старик никак не отреагировал на прибывший поезд, так и сидел, скрестив руки на груди, и смотрел в одну точку; его нисколько не занимали ни сам поезд, ни пассажиры, чьи голубоватые лица появлялись за пыльными стеклами, ни сутулый обходчик состава, звонко постукивавший молоточком по колесным механизмам, — он просто сидел, вперив пустой взгляд в пространство, и казалось, что это изваяние в путейской шинели пребывает тут вечно. Мимо шли поезда, люди с чемоданами и сумками, сменялись времена года, а он с мудрым равнодушием оставлял без внимания эти движения.

Б. О. провел минуты две в состоянии похожего транса.

— Что-то не так, — произнес он, обращаясь к своему тусклому отражению, висевшему в оконном стекле.

Он не особенно удивился, обнаружив черный чемоданчик под полкой. Он был готов его увидеть. Должен был получить.

Но только на той стороне пограничного кордона.

Это во-первых. Во-вторых, эта странная история в открытом ресторанчике. Ребят, которые осуществляли техническую сторону дела, он не знал, и его удивило то обстоятельство, что они оказались представителями известного охранного агентства. Впрочем, время от времени охранники подрабатывают на стороне — это ни для кого не секрет.

— Но почему их так быстро свинтили? — пробормотал он. — Прокололись? Вряд ли. Проколоться им было практически не на чем.

По логике вещей его должны были забрать вместе с ними.

Но почему-то не забрали.

По составу пробежала короткая дрожь. Б. О. резко вскочил со своего места, накинул пиджак, поднял полку, достал кейс и вышел в тамбур. Поезд тронулся. Проводница закрывала дверь. Б. О. мягко отстранил ее, шагнул вниз на лесенку, секунду постоял, держась за скобу, потом оттолкнулся — назад, против хода, — пробежал несколько шагов по инерции и уперся в металлическое ограждение на краю перрона. Глядя вслед сигнальным огням хвостового вагона, впитывавшимся в темноту, он тихо произнес:

— В нашем деле главное - вовремя соскочить.

А что касается девушки с металлическими губами, то она, проходя в этот момент по тамбуру, краем глаза заметила на уплывавшей в темноту платформе этого странного человека с туго стянутыми на затылке длинными светлыми волосами. И, вспомнив прикосновение его ладони, непроизвольно вздрогнула: из его руки сочился ледяной, антарктический холод. Такая ледяная рука встречалась впервые в ее практике, обширной и интенсивной, на протяжении которой она повидала столько мужских рук, что не смогла бы теперь даже приблизительно назвать их количество. Она была ночной бабочкой и работала на Тверской, где в один прекрасный день полгода назад ей сильно повезло: ее снял какой-то тучный армянин по имени Вартан, и с тех пор она находилась под его покровительством, не испытывая больше нужды ходить на панель. Собственно, Вартан и посадил ее в этот поезд, наказав сунуть под полку в третье купе маленький черный чемоданчик с наборным замком. Она все сделала, как просил покровитель, пока ребята закусывали в ресторане.

Девушка зябко поежилась, опять вспомнив холодную руку светловолосого — одну из сотен мужских рук, касавшихся ее тела, и вдруг тихо заплакала, потому что в памяти отчего-то всплыло воспоминание о другой ладони, мягкой и ласковой... Это было давно, когда она еще училась в медицинском училище и к ним в общежитие часто наведывались молодые люди из соседнего техникума. Был среди них мальчик с красивым тонким лицом, хрупкий, низкорослый, умевший восхитительно показывать карточные фокусы. Карты танцевали и порхали, исчезали и возникали прямо из воздуха в его ловкой, гибкой руке, и она отдалась ему однажды после танцев в Ленинской комнате (это унылое помещение использовалось населением общежития в порядке очереди для интимных встреч) на каком-то жестком столе, а потом у нее весь день ломило поясницу.


* * *

Проводив взглядом растворившийся в темноте поезд, Б. О. вернулся к зданию вокзала. Проходя мимо окаменевшего путейца, он помедлил, достал из кармана зажигалку, чиркнул, поднес ее к потухшей папиросе.

— Паршиво, когда даже прикурить не у кого.

Старик скосил глаза в сторону огонька и прикурил.

— Далеко тут до трассы? — спросил Б. О. Путеец сдвинул на затылок фуражку. Волосы у него были под цвет "беломорного" дыма, пепельно-желтые.

— Нет, — помедлив, подал он голос. — Через площадь направо, а дальше все прямо.

По дороге Б. О. яростно облаивали из-за высоких заборов собаки, их стелившийся по извилистым улочкам лай еще некоторое время висел за спиной, остывая и перекатываясь в глухое булькающее ворчание.

На просторной стоянке неподалеку от бензоколонки чернели огромные пеналы трейлерных кузовов. На лавке под маленьким навесом при въезде на стоянку сидел, мерно раскачиваясь, какой-то человек.

— Давненько не виделись, — приветствовал его Б. О.

Айвор поднял голову и тяжело вздохнул:

— Приехали.

— Забастовка шоферов?

—Хуже... — Он кивком указал на выруливавший со стоянки микроавтобус с красным крестом на борту. — Аппендицит: — Он резко вскочил, нервно прошелся туда-сюда и простонал: — Ну что это за идиотизм?! Как можно отправлять в рейс человека с аппендицитом? Что я теперь буду делать с грузом?

— Так кто же знал, что шофера прихватит в дороге, — возразил Б. О. и добавил: — Не переживай. Утром отгоним твои грузовики к какой-нибудь конторе по приему вторсырья. Сдадим по рублю за центнер. А что, хороший бизнес.

— Кончай, — сухо отозвался Айвор, — а то я тебя убью. Если завтра этот хлам не будет в порту, я буду иметь плохой вид.

— Бледный, — вставил Б. О.

Айвор пристально посмотрел на него, осторожно прикоснулся указательным пальцем к его груди и с надеждой в голосе тихо спросил:

— Виза?

— Само собой.

— Та-а-а-ак... — с воодушевлением протянул Айвор. — Права?

Б. О. кивнул.

Айвор широко раскинул руки, готовясь заключить Б. О. в объятия, но вдруг разом сник.

— Не пойдет. Нужны профессиональные, — он кивнул в сторону грузовиков. — Это ж не "Жигули". Это другая весовая категория.

— Я служил в армии, — заметил Б. О.

— С чем я тебя и поздравляю. Наверное, это были лучшие в твоей жизни годы. Ты намекаешь, что мы можем совершить ночной марш-бросок к морю? И доставить груз на себе?

— В Советской Армии существовали автомобильные роты. С тех пор трехосный "ЗИЛ" — мой любимый автомобиль.

Улыбка медленно распускалась на лице Айвора.

— Ты сукин сын... — с колыбельной нежностью произнес он и, отступив на шаг, осмотрел Б. О. с ног до головы. — Мндэ... Если ты и похож на шофера, то как минимум "роллс-ройса". Ничего, раздобудем тебе что-нибудь попроще.

— А путевые листы? — спросил Б. О.

— А-а-а! — энергично отмахнулся Айвор. — Это мои проблемы. Я тут каждый месяц езжу. Придумаем что-нибудь. Так что назвался груздем, полезай в кошелку.

— В кузов.

— Я запомню. В кузов. Вот именно, что в кузов. Вон в тот, — он указал на грузовик, — твой.

В кабине Б. О. с минуту неподвижно сидел за рулем, потом набрал код на замке кейса, откинул крышку. Из бокового кармашка торчал угол конверта. Он вскрыл конверт, развернул бумагу. Лицензия на вывоз валюты, оформленная очень солидным кредитным учреждением, Профибанком. И кроме того, еще одна бумага на фирменном бланке — короткий текст удостоверял, что податель сего уполномочен банком вести переговоры с зарубежными партнерами. Он закрыл чемоданчик.

— Трогаем! — скомандовал Айвор, забираясь в кабину. — У тебя все нормально?

— Не уверен... — рассеянно отозвался Б. О., глядя в темноту, и глухо добавил: — Что-то здесь не так.

На следующий день он появился в маленьком курортном городке, и бармен, сидевший на стуле у входа в кафе, все гадал, кем был этот светловолосый русский в изящном темном костюме с сумкой через плечо и вместительным кейсом в руке.


* * *

Его затворничество нарушилось через неделю. В один из неярких ветреных дней на косу заглянула Ильза и сообщила, что его искал какой-то русский, вчера приехавший в городок на отдых.

Разыскивавший его господин остановился в просторном двухэтажном коттедже на краю городка, неподалеку от кирпичной водонапорной башни, нелепо и вызывающе возвышавшейся над городом и уродовавшей его своим присутствием.

Б. О. обошел башню и оказался позади коттеджа, перед невысоким железным забором. Перемахнув через ограду, он приблизился к широкому окну, выходившему на аккуратный ровный газон, и заглянул внутрь. В сплетенном из светлых упругих деревянных жил кресле-качалке, поскрипывавшем в такт мерному снотворному покачиванию, на три четверти развернувшись от окна, сидел грузный человек среднего роста, в легком белом костюме, какие принято носить на отдыхе. Из кулака, покоившегося на подлокотнике, высовывала длинный, зачехленный оберточным золотцем нос пивная бутылка. Спустя какое-то время этот сосуд описал плавный полукруг и приблизился к губам человека. В бутылке, видимо, было уже пусто, человек сдавленно чертыхнулся, встал с кресла, скрылся за дверью. Б. О. пружинисто подпрыгнул и, уперевшись ладонями в широкий подоконник, завис, потом перекинул правую ногу, подтянул левую и тихо соскользнул в комнату. Сунув правую руку за полу пиджака, он уселся в кресло и стал ждать.

— Как здоровье? — озабоченно поинтересовался он у хозяина дома, застывшего на пороге. — У тебя больной вид; такое впечатление, что ты простыл. А при простудах, я слышал, вредно пить холодное пиво. — Он медленно начал вынимать руку из-под пиджака.

Собеседник примирительно выставил в его сторону ладонь:

— Нет-нет, не надо... Я человек маленький.

Б. О. указал на широкий обеденный стол посреди комнаты, который взяли в осаду шесть стульев с плетеными спинками.

— Присядем. Я, собственно, случайно зашел, невзначай. Приятно на чужбине встретить соотечественника. — Он наконец вынул пустую руку, сложил пальцы в виде пистолетика и, рассекая фразу на три равновеликие доли, произнес: — Пах. Пах. Пах, — и мрачно добавил: — Ты убит. Падай.

Человек на пороге испустил долгий вздох облегчения, криво усмехнулся, промокнул рукавом пиджака лоб.

— Ну ты даешь... Взял меня на пушку. Все ж знают, что ты не берешь в руки оружие. Артист ты, Б. О. — Аббревиатуру он выговорил старательно и внятно.

— Как ты сказал? — напрягся и подался вперед Б. О.

— Как сказал, так и сказал... Хорош, Бог Огня, хватит из себя целку строить. Присядем, в самом деле, потолкуем. — Он дотянулся до модного портфельчика из коричневой кожи с лямкой для ношения на плече, откинул крышку-клапан, извлек из бокового отделения несколько ксерокопий, бегло просмотрел их, выбрал одну, толкнул по полированному столу в сторону собеседника.

Лист плавно причалил к краю стола. Б. О. не изменил позы, а только скосил глаза и быстро прочитал:

ФАСАД ФИРМЫ ИСПОРЧЕН
Несчастье случилось на следующий день после ремонта. Как показывает практика, солидные коммерческие структуры, такие, как банки, торговые дома, большие офисы, горят довольно редко. Объясняется это просто: у владельцев хватает средств на современное противопожарное оборудование. И уж если пожар все-таки случается, то последствия оказываются очень тяжелыми...

Утром в 7.48 на пульт диспетчерской службы Управления государственной противопожарной службы (УГПС) ГУВД Москвы поступило сообщение о возгорании в здании финансовой группы ВВК, расположенном в самом центре города. Спустя десять минут, когда прибывшие на место происшествия бойцы пожарного расчета провели разведку и сообщили, что пламенем охвачены весь третий этаж: и чердак здания, дежурный по городу присвоил пожару третий номер (напомним, что в классификации пожаров высший номер — пятый).

Немедленно было принято решение направить к месту происшествия дополнительную технику: пять автоцистерн, пятнадцать автонасосов, три автолестницы, столько же коленчатых подъемников, а кроме того автомашины газодымозащитной службы, штабной автомобиль, газозаправщик и прочую вспомогательную технику, всего двадцать единиц. А количество принимавших участие в тушении бойцов пожарной охраны достигло ста человек. Задача, которую пришлось решать пожарным, была весьма непроста: огонь распространился по площади в пятьсот квадратных метров. Здание имело сложную форму: фасад со стороны улицы — трехэтажный, а задний фасад — четырехэтажный. К тому же, как известно, старые здания московского центра отличаются обилием пустот в перекрытиях и перегородках, что отнюдь не облегчает тушение огня.

Поскольку слева здание вплотную прилегает к жилому дому, а справа к супермаркету, — была вероятность того, что пламя перекинется и на них. Однако этого все оке удалось избежать благодаря оперативным и грамотным действиям пожарных.

Вскоре после появления пожарных на место происшествия прибыло руководство финансовой группы, а следом — инкассационная служба. Однако эвакуировать оборудование, оргтехнику, мебель и банковские документы не удалось.

Пожар бушевал больше пяти часов. Сейчас компетентные органы приступили к расследованию причин случившегося. Сотрудники финансовой группы убеждены, что имел место поджог.

В настоящий момент специалисты ведут обследование компьютерной системы. Как заявил один из них, поврежден головной сервер компьютерной сети, утрачены базы данных. Размеры общего ущерба уточняются.


Б. О. указательным пальцем толкнул листок, он поплыл в обратном направлении.

— Ты собираешь старые газеты? Или что-то сказать хотел?

— Да я, повторяю, человек маленький. Но меня просили кое-что передать тебе на словах... — Хозяин покосился на листок, где три газетные колонки были отксерены несколько криво. — Здесь не упомянута одна маленькая деталь. Сугубо, сугубо технического свойства. Одно дело — палить офисы и склады... — он сделал выразительную паузу, — и совсем другое — живых людей. Так-то, дружище, так-то.

Б. О. с минуту, сидел в прежней позе, однако был он далеко не прежним: лицо посерело и осунулось, в глазах стоял холодный металлический блеск.

— Я не понял,.— произнес он, не разжимая зубов.

— Не понял он... А тут и понимать нечего. Там на втором этаже был парень. Молоденький паренек из кредитного отдела,

—Этого не может быть... В семь с минутами приходят уборщицы. В это время сменяется охрана. Все люди внизу, на первом этаже, все до единого, — Б. О. уперся кулаком в лоб и теперь разговаривал сам с собой. — Не может быть. Все внизу. Наверху никого нет. Мальчишка из кредитного отдела? Нет. Он не должен был там находиться. Не мог.

— Увы и ах. Он там был. Ты здорово влип. По самые уши. Однако не переживай. Дело поправимое. Это дело спустят на тормозах, если...

— Так... — сумрачно обронил Б. О. — И что это за "если"?

— Просто от тебя нужна маленькая услуга. Ерунда. Мелочь, тебе это раз плюнуть.

Он подтянул к себе портфель, вынул из него белый конверт, подсунул под руку Б. О.

— Тут все то, чему ты уделяешь такое повышенное внимание. Прежде чем пустить красного петуха. Рабочие графики человека. Когда встает с постели, когда пьет кофе, каким маршрутом движется на службу. Когда имеет обыкновение укладываться в постель... — Он помолчал и добавил: — И с кем... Ты можешь спалить что угодно, Третьяковку или Госбанк, Елоховку или синагогу, Большой театр или Останкинский телецентр... Неважно, что именно.

— А что важно?

— Важно, — кончиком языка он облизал верхнюю губу, — чтобы в этот момент эта баба, — он постучал пальцем по конверту, — оказалась там.

— Это публичная казнь? — тихо спросил Б. О., отворачиваясь к окну, и встретился взглядом с чайкой, сидевшей на металлической ограде. Вид у птицы был такой, будто она что-то понимала в делах людей, и, наблюдая за сидевшими у обеденного стола мужчинами, предполагала, что тут встретились два старых приятеля. Встретились, присели поболтать, обменяться впечатлениями. Возможно, о качестве здешней кухни, избыточно строгой, сытной, но лишенной фантазии, возможно, о том, что море еще совсем не прогрелось, или о каких-то прочих курортных пустяках.


* * *

Вернулся он к дому на мысу в пять вечера, собрал курортные вещи, сложил их в сумку, вышел на воздух. На самом краю мыса расчистил обширную площадку, обложил ее по периметру камнями. В тылу дома, где под косым навесом хранились дрова, набрал больших поленьев, свалил их в центр площадки. Костер занялся быстро.

Он бросил в огонь сумку с курортной одеждой и исчез в доме. Вернулся со стопкой постельного белья и отправил ее туда же. Костер набрал полную силу, гудел, щелчками выстреливая из себя осколки головешек. Даже из города был различим тревожный мерцающий свет на мысу. Уж не случилось ли там чего, подумала Ильза и с утра отправилась на косу.

Но постояльца она нигде не нашла, дверь в дом была заперта на ключ. Она стучала своим массивным кулаком и в дверь, и в ставни, но никто не отзывался из сумрачных глубин дома. Единственным следом, оставшимся от постояльца, было огромное черное, курящееся множеством мелких дымков кострище, в котором она, поворошив золу прутиком, нашла обуглившуюся застежку-молнию от спортивного костюма. "Уж не сжег ли этот странный русский сам себя?" — с тревогой подумала Ильза и пошла обратно в город, расстраиваясь из-за утраты старого ключа с головкой в форме трилистника. Впрочем, переживала она недолго, вспомнив, что у нее есть запасной, точно такой же, он хранился в секретере, в хрустальной цветочной вазочке, совершенно бесполезной, потому что никто и никогда не дарил ей цветы.


3. Адские водители

Это был смертельный номер — два грузовика на бешеной скорости неслись по узкому загородному шоссе. Рискни какой-нибудь ранний автомобилист этим утром вырулить на участок дороги между Перхушковом и Успенским, ему пришлось бы туго: тяжелые мерседесовские машины шли вперед, не обращая никакого внимания на правила движения и занимая обе полосы — и свою, и встречную.

За тем, чтобы никто не попался им на пути, присматривали гаишники: в шесть утра две машины перекрыли этот участок трассы, проходящий по живописному лесу, еще две на всякий случай дежурили на дороге около Новодарьино и чуть дальше — мало ли что, вдруг какой-нибудь ранней пташке из дачников или местных приспичит прокатиться по утреннему холодку на велосипеде.

В районе Новодарьино, за лежавшей по левую руку деревней, шоссе резко, под углом почти в девяносто градусов, уходило вправо — здесь был самый рискованный участок, так что гаишник, покуривавший в своей машине на боковой дорожке, которая вела к уютному дачному поселку, где жили дипломаты, артисты и прочая чопорная публика, видел, как два громоздких лобастых "мерседеса" вылетели из леса на открытый участок и понеслись с самоубийственной какой-то отрешенностью к повороту. Грузовики шли рядом, борт в борт.

Кому-то надо было притормозить, иного выхода не оставалось: две громоздкие машины вписаться в крутой поворот никак не могли. Больше рисковал тот, что шел слева, по встречному ряду, — соперник неминуемо должен был вытолкнуть его с асфальта. Теперь гонка напоминала не столько состязание мощных грузовиков, сколько войну нервов сидящих за рулем водителей. Нервы не выдержали у того, кто был в лучшем положении. Он резко сбросил скорость, отстал, пропустив вперед соперника. Передний грузовик, как только появилось пространство для маневра, резко ушел вправо и в лучших традициях профессиональных ралли, встав под углом градусов в сорок пять по отношению к направлению движения, совершил головокружительный вираж.

Мерзкий свист покрышек об асфальт сорвал с поляны стаю обезумевших галок.

Дальше грузовики двигались спокойно, на малой скорости, друг за другом, отдыхая от гонки. Не доезжая Успенского, они остановились. Дверца передней машины плавно открылась, и на асфальт спрыгнул человек выше среднего роста, плотного телосложения и сладко потянулся.


* * *

На вид ему было около шестидесяти лет: крупная голова, седой ежик, высокий, упрямый, выпуклый лоб, пересеченный глубокой морщиной. По лицу его блуждало выражение полного, предельного счастья. Со стороны Успенского подъехал черный "мерседес" в сопровождении темно-вишневого джипа. Седой расположился на заднем сиденье лимузина. Машины не спеша тронулись, миновали перекресток, въехали на мост через Москву-реку и направились туда, где за соснами прятался широко известный в столичных кругах старый дачный поселок. Отдыхавший на заднем сиденье "мерседеса" человек поселился тут сравнительно давно и владел деревянным двухэтажным домом с колоннами, поставленным, возможно, еще до войны каким-то академиком. Не в пример соседям, которые принялись громоздить на своих участках вычурные каменные хоромы, он не стал ломать старый дом, а просто основательно его реставрировал. На фоне новостроек эта профессорская дачка выглядела анахронизмом, осколком древних эпох, рассыпавшихся в прах, но он любил этот дом, хранивший уют и теплые, навевавшие воспоминания запахи.

На открытой веранде его поджидал грузный человек с мясистым лицом, судя по всему — армянин. Уже довольно давно он был правой рукой седого.

— А-а, Вартан, — приветствовал его седой, пожимая пухлую ладонь, слегка влажную.

Они уселись в мягкие кресла и с минуту молчали.

— Итак? — спросил седой, закидывая ногу на ногу.

— В целом, Аркадий Борисович, ничего из ряда вон выходящего, — Вартан небрежно махнул рукой. — Так, кое-какие новости... Депутатские дела... Алюминий... Комиссия их долбаная...

— Та-а-ак... — Морщина, пересекавшая лоб седого человека, углубилась. — А в чем проблема? У нас же есть там свой человек. Мы ему что, мало платим?

— Платим нормально. Проблема не в нем, а в его помощнике. Паренек оказался грамотным, накопал кое-что по нашим делам в Таежногорске... Он прежде работал в прокуратуре, в команде Конецкого. Потом ушел, когда там началась свистопляска.

— Конецкого? — прикрыв глаза, переспросил Аркадий. — Это, часом, не Виктора ли: Константиновича Конецкого, старшего следователя? — Он умолк и продолжал сидеть с закрытыми глазами, словно блуждая в глубинах памяти.;— М-да, в свое время Виктор Константинович мне попортил много крови...

Аркадий умолк и продолжал спокойно сидеть в кресле, закинув ногу на ногу, — со стороны он походил на отдыхавшего после плотного завтрака дачника, но Вартан чувствовал: дело дрянь. Хорошее расположение духа, в котором патрон пребывал после своих идиотских гонок на грузовике, улетучилось.

— Этот придурок с депутатским значком, он что, не знает, кого берет на работу? — Аркадий резко поднялся, прошелся по веранде. — Найди-ка мне его по сотовому. Я скажу ему пару ласковых слов.

Вартан медленно, старательно прицеливаясь чересчур толстым для миниатюрной наборной клавиатуры пальцем, набрал номер и протянул аппарат седому.

— Геннадий Петрович, — подчеркнуто вежливо начал седой, растворяя конец приветствия в многозначительной паузе, — скажите мне, пожалуйста, вы совсем мудак или только прикидываетесь? — Он умолк, выслушивая собеседника, потом резко прервал его: — Стоп. Стоп, я сказал! Вы эти пламенные речи оставьте для трибуны. А теперь заткните пасть и слушайте. Успокоились? Вот и хорошо. Вы, конечно, можете якшаться в вашем дурдоме на Охотном с кем угодно, но всегда должны помнить, какую именно партию вы там представляете. Эта партия — я. Вас я туда привел. И все спустил на тормозах, когда у вас возникли проблемы с декларацией о доходах... И еще десять раз прикрывал по мелочам. Значит, я имею право изредка высказывать свое мнение о том, чего вы стоите... Так вот, цена вам, Геннадий Петрович, — дерьмо. Кого вы берете себе в помощники? Вы что, на пень наехали?

Закончив комплиментарную часть своего выступления, Аркадий уселся в кресло и стал слушать, время от времени кивая головой.

— Ладно, — сказал он наконец. — Насколько я понимаю, дела обстоят не настолько плохо, как я предполагал. Когда этот парень закончит и положит всю папку с документами вам на стол, дайте мне знать.

Он вернул Вартану телефон, тот сунул его в карман.

— Наш народный избранник вовсе не такой дурак, каким кажется, когда попадает в объектив телекамер, — заметил патрон в ответ на вопросительное молчание Вартана. — Он справедливо рассудил, что лучше имитировать бурную активность комиссии, чем откровенно заваливать дело. Этот его парень, которого турнули из прокуратуры, и в- самом деле рогом роет землю, а народные избранники, видя такую прыть, могут быть довольны.

— И что дальше?

— Папка пойдет куда надо.

— А мы — по этапу?

— Зачем? — усмехнулся Аркадий. — Не знаю, как ты, а я больше к такого рода прогулкам не расположен. Пусть все идет законным порядком. Придется кое-кого сдать. По мелочи. Две-три мелкие лавочки. Все ценное и тяжелое, что может потянуть на дно, мы из папки вынем и заменим туфтой, — Аркадий тщательно помассировал уголок глаза. — Кстати, как там поживает мой старый друг Игнатий? Наши доблестные правоохранительные органы уже наехали на его Профибанк? — Он всплеснул руками. — Ай-ай-ай, какой пассаж! Солидное кредитное учреждение, а туда же... Организует поджог офиса известной финансовой группы. И не просто поджог, а еще и отягощенный убийством ни в чем не повинного молодого финансиста... И ко всему прочему, привлекает к этому делу своих охранников... Господи, какой кошмар, какой удар по репутации... Так что, не наехали еще?

— И не наедут, — тяжело выдохнул Вартан.

Возникла пауза. Чем дольше она длилась, тем более зловещий смысл приобретала.

— Вартан, — нарушил молчание седой. — В чем дело? Этот твой чертов поджигатель не добрался до границы?

— Судя по тому, что он сидит в прибалтийском отстойнике, добрался. И благополучно ее перешел.

— Интересно, как? Вырыл подземный ход? Одолжил где-то летающую тарелку?

Вартан с мрачным видом повел массивными плечами и опять промокнул платком влажный лоб.

— Не знаю... Но факт есть факт. Как-то объехал. И погранцов, и таможню. Они его — по нашей наколке — ждали, но не дождались. Перетряхнули весь вагон — ничего. Он испарился.

— Это скверно, — закусив губу, сокрушенно покачал головой патрон. — Это очень скверно, Вартан... — Он облокотился на разделявший их маленький дачный столик и, понизив голос до свистящего шепота, спросил: — Скажи мне, старый друг, это, часом, не твои дела?

— Что ты имеешь в виду? Какие мои дела? Где? С какой стати?

— А с той стати, что, насколько мне известно, ты к этому мастеру всяких там пиротехнических фокусов питаешь что-то вроде теплых отеческих чувств... Он ведь твой крестник, так?

— Так, — глухо отозвался Вартан. — Но это было очень давно. Это было еще в те времена, когда весь наш бизнес целиком умещался на территории коммерческого ларька. С тех пор я его не видел.

— М-да... — с оттенком истинной грусти протянул Аркадий. — А хорошие были времена... Первые сети ларьков, первые робкие ростки капитализма;.. Ну да ладно, хватит об этом! - Он звонко хлопнул ладонью по колену. — Не выгорело дело так не выгорело. Хотя, конечно, страшно жаль, задумано все было со вкусом... Ладно, пойду переоденусь. — Он поднял руку и полюбовался ослепительно сверкнувшей бриллиантовой запонкой. Вартан знал: это один из маленьких пунктиков патрона. Он коллекционирует запонки.

Седой дотронулся до бриллианта. В минуты задумчивости он всякий раз вот так рефлекторно ощупывал запонку.

— Что-то еще?

— Есть неувязка по нашим холдинговым делам.

— Вот как? Я полагал, мы все там вычистили. Уже и головной офис нашей родной финансовой группы спалили, а хвосты все тащатся? — Аркадий помолчал и ледяным тоном добавил: — Всякий хвост имеет фамилию, имя и отчество.

Вартан полистал записную книжечку, назвал.

— Кто таков? — прищурившись, осведомился патрон. — Что за человечек?

Вартан пояснил: шелупонь, мелкая сошка, гендиректор фирмочки, входившей в холдинг.

— А что с ним? Он оказался женщиной и родил двойню?

Вартан сдавленно прыснул:

— Насчет двойни я не в курсе. А что касается женщины... Он вообще-то гомик. Ага, пассивный.

— Ну и кадры у нас... Так что с ним за беда?

— Мы его что-то давно не можем отыскать. Как сквозь землю провалился.

— А зачем нам его искать?

Вартан фалангой согнутого пальца потер до синевы выбритую щеку.

— Черт его знает... В народе говорят: задним местом чуять. У меня в Профибанке есть своя девочка -ничего особенного, секретутка, сидит на основном факсе, куда навалом идет вся дурь из внешнего мира: просьбы дать денег на лечение ребенка в Америке, предложения о спонсорстве, призывы сумасшедших профинансировать разработку вечного двигателя, — словом, вся эта ерунда.

— Что-то ее в этом потоке бреда привлекло?

— Да, был факс. С предложением обсудить условия покупки информации. Информация касается одного ушедшего в неизвестном направлении кредита, выданного под контракт на поставку большой партии алюминия из Таежногорска.

— Ай-ай-ай-ай-ай! — нараспев произнес патрон. — Это плохо. Найди мне эту голубую сволочь. Обязательно найди.

— Постараюсь.

— Ты не постараешься, — решительно возразил седой. — Ты найдешь. Если он начнет болтать... Ты же отдаешь себе отчет в том, чем это пахнет. Еще, чего доброго, всплывут наши дела с этой фирмой "Уилсон", — он постучал кулаком по подлокотнику кресла. — Нет-нет, этого допустить никак нельзя. Как там в Лондоне, кстати, дела? Есть что-то новое от Виктора?

— Судя по всему, он дергается последнее время. Похоже, ему сели на хвост. Так или иначе, он нащупывает резервный канал, по которому можно будет откачивать все, что ушло через ВВК в "Уилсон". Уже пустил пробный шар. Что-то около миллиона.

— Ничего себе шарик! А поменьше нельзя было катануть в эту лузу?

—Вы же понимаете... В любом случае придется быстро сливать деньги со счетов и уводить их в офшоры. По этому каналу, в случае чего, пойдут все остальные шары такого же калибра. Так что лучше уж не рисковать.

— Ты прав. — Седой болезненно поморщился. — Но в любом случае мне это не нравится. Что там могло произойти? Кто ему мешает? Эти чертовы британские педанты и крючкотворы? Или кто-то из наших пристроился?

— Банк, наше прикрытие, ни с того ни с сего погнал волну. Была пара заметок в английской прессе: мол, господа коллеги, вы поосторожней ведите дела с русскими, они лепят на своих контрактах наши реквизиты и, прикрываясь этим, переправляют бабки хрен знает куда. Хотя указанных в реквизитах счетов в нашем банке нет и быть не может, потому что у нас принята другая система нумерации.

— С чего бы это вдруг? Кто-то дал им наколку? Уж не мальчишка ли из кредитного отдела?

Вартан кивнул:

— Похоже на то.

— А жаль...

Вартан, склонив голову к плечу, недоуменно посмотрел на патрона — последняя реплика была пропитана интонацией вполне искреннего сожаления.

— Жаль! — утвердительно кивнул седой, верно истолковав взгляд собеседника. — Талантливый был парень. Он далеко бы пошел, если бы не проявлял из лишнего служебного рвения. И знаешь что... У меня эти гребаные педанты давно сидят в печенках.

Вартан поерзал в своем кресле, показавшемся ему вдруг тесным и неуютным. Аркадий умел держать себя в рамках приличий, и если соскальзывал на крепкие выражения, значит, был выведен из равновесия. Случалось такое крайне редко.

— Их надо наказать.

Аркадий встал, давая понять, что разговор окончен. Вартан направился к ступенькам, сбегавшим к земле с веранды.

— Да, кстати, — остановил его патрон. — Подожди... Открой рот, закрой глаза. Пошире открой! — поощрительно кивнул Аркадий. — Учитывая то количество дерьма, которым ты меня сегодня с утра пораньше накормил, думаю, я имею право отослать тебе маленькую толику этого питательного продукта. Так сказать, от нашего стола — вашему столу. Ну... — Аркадий вплотную приблизился к своему заму. — Друг мой, — тихо начал он, — ты тут между делом упомянул про старые добрые времена, первые сети палаток, ростки капитализма... Так вот. Те несколько палаток, в районе Полянки... которые на заре своей профессиональной юности с твоей подачи спалил твой крестник... — Он помолчал, вертя пуговицу на пиджаке своего зама. — Они ведь входили в сеть, которую контролировал я.

Вартан разинул рот. Тяжело приподнял налившиеся вдруг свинцом веки. Патрон дружески пихнул его в плечо:

— Эй, отомри. Дела давно минувших дней. Кто старое помянет, тому сам знаешь.

— Вы мне никогда об этом не говорили, — с трудом после долгой паузы выдавил из себя Вартан и, разом сникнув, медленно и утомленно, словно день напролет таскал на себе мешки с цементом, развернулся на каблуках, спустился с веранды и, ссутулившись, побрел прочь.

— Эй, старый друг! — окликнул его патрон.

Вартан остановился и застыл, не оборачиваясь. Он стоял с видом человека, ожидающего пулю в затылок.

— Приятного аппетита! — мрачно бросил ему в спину седой, поднял руку и ощупал запонку, туго стягивавшую манжету.


* * *

Примерно в это же время на взлетной полосе одного из подмосковных аэродромов притормозил могучий грузовик. На водительском сиденье отдыхал человек лет шестидесяти и размышлял о том, что наконец-то можно расслабиться. Этот человек владел многим: деньгами, недвижимостью, связями, но никогда не задумывался о природе и назначении той власти, которой обладал. Просто иногда ему казалось: все, что сделано в жизни, сделано ради того, чтобы однажды утром сесть в свой "сааб" и поехать на подмосковный аэродром. Здесь он переоденется в спортивный комбинезон и направится к бетонке. У кромки взлетно-посадочной полосы его будет ждать поблескивающий свежей краской и надраенным никелем грузовик "мерседес", и он попинает носком ботинка скаты и погладит дверцу — жест крестьянина, приветствующего в предрассветных сумерках родную живую душу, корову или лошадь. Потом он усядется в водительское кресло, опустит руки на баранку, с минуту посидит, глядя на убегающий вдаль бетон, ни о чем не думая, но чувствуя, как по жилам начинает разбег кровь — новая какая-то, свежая, молодая. И вот сам он будто бы молод, здоров и силен, крепки лежащие на баранке загорелые руки, шевелюра черна и густа, а в уголке рта едко дымит первая утренняя "беломорина", а жизнь впереди большая, просторная, наполненная свежестью, солнцем, запахами цветущей липы, и ничто пока не маячит на горизонте: ни жесткий стул в зале суда, ни тюрьма, ни зона, ни все прочее, что было потом.

Стараясь удержать в себе ощущение этой свежести, просторности лежащей впереди жизни, он резко вдавливал педаль газа в пол... Что-то в этом было мистическое: легкий туман струился над полем, окутывая мощный грузовик, прогазовывавший на месте, словно в ожидании отмашки незримого стартера, и в плавающем, волнами катящемся по полю реве мотора, в резких плевках выхлопа чем дальше, тем больше начинало чувствоваться напряжение предстартовой лихорадки.

Но с кем он мог состязаться на пустой бетонке? И тем не менее неуловимый дух соперничества присутствовал: в том, как резко, надрывая силы мощного двигателя, машина уходила со стартовой точки, в том, как неслась она по бетону и в сотне метров от края полосы сбрасывала скорость, точно миновав призрачный финишный створ, воображаемая линия которого была видна, пожалуй, только одному водителю, — да, со стороны это могло казаться безумием, но, как известно, каждый сходит с ума по-своему.

Некоторое время машина, сдавленно урча и будто бы переводя дух после отчаянного спринтерского забега, стояла на месте, потом развернулась и медленно подъехала к краю летного поля, где под полосатым круглым тентом стоял столик с дымящейся чашкой кофе, пепельницей и стаканчиком с зубочистками.

Одно из двух плетеных кресел занимал изысканно одетый молодой человек в темном костюме. Холодным, равнодушным взглядом он следил за тем, как неподалеку притормаживал грузовик и задумчиво покусывал ноготь большого пальца.

— Мы с вами, кажется, договаривались, мой юный друг, — заметил водитель, усаживаясь в кресло и протягивая руку к чашке. — Это вредная привычка. Вы напоминаете школьника, не выучившего урок.

Молодой человек отдернул руку ото рта и сдержанно кашлянул в кулак. Сказать по правде, ему редко случалось не выучить урок. Школу он закончил с серебряной медалью, сразу поступил в университет на мехмат, потом получил гранд одного из американских университетов, учился, обзавелся степенью доктора, вернулся домой и вот уже в течение трех лет работал на человека, сидевшего напротив и неторопливо прихлебывавшего кофе.

Академические таланты молодого человека были конечно же известны патрону, однако успехи на научном поприще его мало волновали. Он готов был взять на эту должность (что-то вроде ординарца по особым поручениям) даже выпускника кулинарного техникума, но при одном условии. Условие было простое: способность схватывать все на лету, понимать с полуслова плюс отсутствие вредных привычек и комплексов морального плана.

Все это он прочитал в глазах молодого человека в момент их первой встречи, достаточно случайной: дело было на какой-то чудовищно помпезной презентации. Они перекинулись парой слов, и этого оказалось достаточно для принятия решения: холодный темперамент, абсолютное отсутствие эмоций, прекрасная память и крайняя степень цинизма — очень достойные по теперешним временам качества.

— Я давно хотел вас спросить, Игнатий Петрович... — начал молодой человек, в задумчивости потянул руку ко рту, но вовремя себя одернул и закамуфлировал этот непроизвольный жест тем, что поправил галстук. — К чему вам все это? — Он простер руку в сторону летного поля.

— А вот это, молодой человек, — патрон тоже картинно поднял руку, передразнивая его, — не вашего ума дело. Моего. И только моего. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Теперь давайте обсудим наши дела. — Слово "наши" он выделил.

— Маленькая проблема в Лондоне.

Игнатий поднял на собеседника тяжелый взгляд и вздохнул:

— Мой юный друг, когда я слышу от вас эту фразу — маленькая проблема, — то начинаю подозревать, что проблема большая. Так на сколько она тянет?

— Около миллиона. Мы отследили, что несколько платежей, адресованных в известную вам фирму "Уилсон", ушли мимо наших счетов.

— А куда они ушли?

— Выясняем.

— Это дела Виктора? Я всегда подозрительно относился к тем, кто работает сразу на две конторы, — заметил шеф. — Мы что, мало ему платим?

— Достаточно.

— Значит, парень решил доить двух коров сразу. И скопить немного денег на старость.

— Вы не думаете, что это просто пробный шар?

— То есть?

— Он просто нащупывает канал, чтобы откачать из "Уилсона" все.

— Все он в любом случае не откачает. Но это предположение заслуживает внимания.

Игнатий Петрович встал, прошелся туда-сюда перед столиком, опять уселся в кресло и скрестил руки на груди.

— В любом случае мой старый друг Аркадий Борисович будет вне себя от восторга, — он усмехнулся, — когда узнает, кто именно контролирует эту мифическую лавочку под красивой вывеской "Уилсон лимитед".

Игнатий вынул из пластмассового стаканчика зубочистку и, скривив щеку, поковырял в зубе. Молодой человек едва удержался от того, Чтобы брезгливо не поморщиться. Патрон имел скверную привычку вечно посасывать тонкую и жесткую деревянную иглу. Объяснял он это тем, что так ему было проще бросить курить. На самом деле молодой человек знал про маленькую и совершенно идиотскую, на его взгляд, слабость этого пожилого человека: он коллекционировал зубочистки.

Молодой человек откинулся на спинку кресла, поднял глаза в небо, собираясь с мыслями, потом бросил косой взгляд на шефа.

— Я не возьму в толк, зачем мы ввязались в это дело. Во-первых, при вашем реноме это рискованно. Во-вторых, я не убежден, что все наши усилия имеют хоть какой-то коммерческий смысл; затраты велики, а прибыль... кстати сказать — пока ожидаемая, а не реальная прибыль, — кажется, не очень велика. Я, как вы изволили заметить, человек здравомыслящий и циничный, — он развел руки в стороны, и в его глазах появилось что-то похожее на недоумение. — Так вот, я не понимаю.

— А вам и не надо понимать, — задумчиво проговорил Игнатий. — Есть вещи, над которыми не стоит ломать голову. — Он кивнул в сторону грузовика. — Вот это, например. Или то, о чем вы только что говорили... Ну да ладно, поясню, уж если вам так это интересно. — Он выразительно помолчал. — Я ввязался в эти игры вовсе не потому, что рассчитывал на какой-то коммерческий успех, это дело сугубо личное. Я долго ждал подходящего момента, — он сладко потянулся, — и теперь у меня есть хороший шанс пустить моего старого друга Аркадия Борисовича по миру. Мне будет очень приятно как-нибудь встретить его на паперти просящим милостыню. — Он усмехнулся. — Вы,конечно, мой юный друг, понимаете, что я выражаюсь фигурально. С протянутой рукой Аркашка в подземном переходе, разумеется, стоять не будет... Но как фигуру заметную в деловом мире я его уничтожу.

С минуту Игнатий молчал, сосредоточенно посасывая зубочистку и наблюдая за вороной, лениво, вперевалку шагавшей по краю бетонки. Потом словно очнулся и деловым тоном поинтересовался:

— Так, что у нас еще?

— Еще... — Последовала выразительная пауза, которая, насколько можно было догадаться, предваряла разговор деликатного свойства. — Еще жена того парня. Дмитрия Сергеевича, если не ошибаюсь...

— Не ошибаетесь, — быстро вставил шеф и потянулся за новой зубочисткой. — Так что?

— Ничего страшного как будто. Мы последнее время за ней присматривали, как вы просили. Опекали, так сказать. Но на днях она виделась с одним человеком и имела с ним занятный разговор. Наши ребята по случаю захватили оборудование для акустической разведки и послушали.

— Подслушивать нехорошо, — саркастически заметил патрон. — Разве вас не учили этому в ваших американских университетах? — Он изменился в лице и жестко добавил: — О чем шла речь?

Молодой человек помолчал, сонно моргнул и тихо произнес:

— Она оформила заказ.

— Что-о-о?! — встрепенулся Игнатий. — Вы сегодня не с той ноги встали? Или позволили себе вчера лишнего?

— Увы и ах... Вам привезти пленку?

Некоторое время шеф сидел молча и вертел в руках чашку, на донышке которой лениво перекатывались остатки кофе.

— Мне эти ее резкие телодвижения не нравятся, — озабоченным тоном проговорил он. — С этим делом у нас все чисто? Точно? Наверняка?

— Если вы имеете в виду какие-то следы того кредита под поставки алюминия, с которым решил на свою голову разобраться ваш молодой протеже, то да, чисто. Папку с документами мы изъяли из его офиса еще накануне... — молодой человек помедлил, подбирая нужное слово, — накануне акции. Она лежала у Дмитрия Сергеевича на столе, на видном месте. Сервер его мы тоже, конечно, перетрясли, побили все опасные файлы. — Помощник двинул уголками губ. — Впрочем, есть еще одна небольшая проблема... Женщина исчезла.

— Как это?

— А так. Сделала заказ и пропала. Растворилась в воздухе. Ее нет ни на работе, ни дома.

Игнатий Петрович, выстукивая плясавшими на столе пальцами какой-то чечеточный ритм, с минуту переваривал это сообщение.

— Мне это не нравится, — вновь произнес он. — Мне это очень не нравится. Пусть кто-нибудь присмотрит за ее домом.

— Хорошо.

—Ну так работайте. Я пойду еще раз прокачусь.

Молодой человек медленно опустился в кресло и, глядя в широкую спину удалявшегося по направлению к грузовику человека, вдруг поймал себя на том, что испытывает странное спокойствие и даже некое подобие тихой радости.

Немного удивившись этому обстоятельству, он принялся размышлять, что именно могло стать причиной столь несвойственного его холодной натуре эмоционального подъема, и наконец набрел на догадку — да, конечно, эта легкая и теплая волна катилась по телу из руки, занятой бессознательным ломанием зубочисток.

Он сидел и с удовольствием ломал в пальцах эти хрупкие деревянные палочки — одну за другой, одну за другой.


Глава 2

"ЖАЛУЮ ВАС ЗЕМЛЯМИ, ПАШНЯМИ, ЗАКОНАМИ, НРАВАМИ, ХЛЕБОМ И ЖИТЕЛЬСТВОМ, КАК ВЫ ТОГО ЖЕЛАЛИ"

1. Аутодафе отменяется

— Бася?

Она медленно опустила телефонную трубку на рычаг.

Это он. Он знает ее детское имя — бабушка, утепляя и разглаживая изгибы несколько витиеватого имени Василиса, звала внучку на польский манер: Бася.

Время от времени он звонит, произносит ее детское имя и потом молчит, и она слышит его близкое дыхание. Слышит его не только в телефонной трубке. Это спокойное дыхание виснет у нее на плечах повсюду: на улице, в магазине, в аптеке, — и некуда от него деться.

Она отошла к окну, выглянула во двор. У помойки, дремотно щурясь, грелась на солнце рыжая кошка. Внезапно животное напряглось, подняло голову, вскочило на ноги и замерло в тревожном ожидании.

От соседнего дома в направлении помойки неторопливо шествовали двое: сутулый человек с черным обшарпанным футляром под мышкой — форма позволяла предположить, что внутри хранится труба, — и остромордая собачка, приволакивавшая левую заднюю ногу. Кошка от греха подальше метнулась к худосочной липе, ствол которой причудливо изгибался, принимая форму натянутого лука и образуя почти правильную дугу. Она проворно забралась на дерево и застыла в ожидании.

Собака давно ушла, под деревом деловито толкались голуби, алчно склевывая раскрошенную какой-то доброй старушечьей рукой хлебную корку, но кошка все сидела в своем убежище — в неудобной, неловкой позе, припав на передние лапы.

— Ну же, — прошептала женщина, — давай спускайся на грешную землю.

Кошка заметно нервничала, ерзала по наклонной опоре, дергалась, на мгновение ослабляя хватку когтей, впившихся в кору, но всякий раз отшатывалась назад, не решаясь прыгнуть с такой высоты. Природа наградила ее щедро — умом, ловкостью, хитростью, независимым характером, но забыла вложить в нее важный навык: способность спокойно идти вниз по дереву.

— Ну! Давай, решись.

Кошка решилась. Напряглась, сжалась, ринулась вниз. В два коротких прыжка, едва коснувшись ствола лапами, преодолела изгиб ствола и, на мгновение зависнув в пустоте, упала в самую гущу птичьего пиршества.

Шевелившееся под деревом голубиное пятно взорвалось, плеснуло в разные стороны, брызнуло шумными, кувыркающимися осколками — этот резкий внезапный разлет птиц походил на разраставшуюся снизу вверх, по спирали, воронку.

Кошка осмотрелась, медленно двинулась к. каменному бастиону помойки, по краю которого прогуливалась, раскачиваясь, словно подмываемая мелкой волной, ворона.

— Молодец, мне бы так, — сказала следившая за кошкой женщина и вдруг отметила про себя, что погрузилась в ватное состояние рассеянного транса.

И вслед за этим зрение словно переместило женщину в глубинные, осевшие на дно месяцев и лет слои этого старого двора. И она различила в этих донных слоях девочку с кошачьим именем Васька, скачущую через дугу зеленых прыгалок, окатывавшую ее воздушной свистящей скорлупой.

Женщину выплеснуло на поверхность реальности резкое дребезжание за спиной. Она вздрогнула, сжалась, присела на корточки, втянула голову в плечи. Телефон. Опять он звонит. Она сняла трубку.

— Васька... Кис-кис! — тихо промурлыкал он в трубку.

Произнеся ее детское имя, он молчит, дышит, немного наигранно, театрально, — так старательно демонстрирует работу легких пациент, к груди которого прислоняется ледяное ухо докторского стетоскопа.

Шумное его молчание вполне объяснимо: он хочет, чтобы и здесь, в укрытии, в запечатанной на два замка норке своего дома, она не чувствовала себя в безопасности.

— Была Васька... — прошептала она в ответ. — Была — и нет ее. На предмет траурных венков просьба не беспокоиться.

Опустив трубку на место, она прошла в спальню, переоделась в майку и джинсы. Привела в порядок платяной шкаф, в котором царил привычный хаос. Полила цветы. Вытерла с мебели пыль. Разобрала бумаги на столе.

На кухне достала из холодильника бутылку водки, открыла шкаф, повертела в пальцах хрустальную коническую рюмку на высокой ножке, покачала головой, поставила на место. Перебрав все имевшиеся в доме емкости, остановилась на большом, с тяжелой толстой подошвой стакане — в приличных домах из таких пьют виски.

Задернула плотные шторы, опустила пониже лампу с широким, формой напоминавшим шляпу вьетнамского крестьянина плафоном, уселась за стол и налила полстакана.

— Господи, что же я наделала... — пробормотала она, косясь на телефон. — Но теперь ничего не изменишь. А может быть, еще разок попробовать?

Она подняла стакан, глянула на уровень жидкости, плеснула еще. Медленно и неумело, без привычки к таким дозам она не то чтобы пила, а скорее вливала в себя, вталкивала водку, на последнем глотке поперхнулась, долго кашляла, растирая тыльной стороной ладони брызнувшие из глаз слезы.

Восстановив дыхание, закурила. Она успела выкурить две сигареты, прежде чем почувствовала, как разрастается внутри тепло, — значит, кровь быстрее побежала по жилам, это хорошо. Растерев окурок в пепельнице, пошла в ванную, пустила теплую воду и уселась на табуретку, отдавшись созерцанию тугой струи, бившей из-под крана.

— Ладно. Чай, не впервой, — прошептала она. — Который это раз по счету?

Третий.

Вот так же она смотрела на толстую, перекрученную, как корабельный канат, струю — когда же это было последний раз? — месяц назад... Сидела, ждала, когда наполнится ванна. И так же доставала из косметического шкафчика упаковку лезвий, освобождала бритву от бумажной обертки и, уложив ее на ладонь, некоторое время рассматривала заостренную с двух сторон пластинку приветливо поблескивавшей стали, отдавая должное изяществу и совершенству этого миниатюрного предмета, имевшего помимо прямого брадобрейного назначения еще массу бытовых применений: заострение карандашных грифелей, соскребание пятнышек краски со стекол после ремонта, выпалывание какой-нибудь нужной заметки из газетной полосы...

И кое-что еще.

Этой штучкой хорошо резать вены.

И так же она наклоняла ладонь, понуждая стальную пластинку отлипнуть от руки, соскользнуть в углубление для мыла на бортике ванны, и больше на нее не смотрела.

В спальне раздевалась, набрасывала на плечи просторный тяжелый махровый халат.

В ванной напоследок глядела в туманное, мутноватое от близкого дыхания горячей воды зеркало, в котором капля влаги чертила неуверенную скользкую линию, и, плавно поведя плечами, сбрасывала халат.

Долго сидела в ванне, подтянув ноги, обхватив колени руками, отдаваясь теплым ласкам окутывавшей ее воды. Закрыв глаза, протягивала руку, нащупывала на бортике бритву и, крепко зажав ее в пальцах, подносила к запястью.

— Нет... Не могу.

Вода мерно капала из плохо закрытого крана. Все повторялось. Все так было и в тот первый раз, и во второй, и так же она сидела в ванне, наблюдая за медленным разлипанием пальцев, за ускользанием из руки стального малька, который, блеснув, погружался на дно.

На этот раз она просидела до тех пор, пока не почувствовала, что насквозь продрогла: вода совершенно остыла. Не вытираясь, закуталась в халат, добрела до кровати и, прежде чем провалиться в тяжелый сон, успела подумать, что завтра все начнется сначала: бесцельное блуждание в толпе, кружение по переходам в метро, сидение в каких-то дешевых забегаловках, хождение мимо полок в супермаркетах, никчемное толкание на тесных пятачках оптовых рынков, а потом опять метро, ставшая чем-то вроде второго дома кольцевая линия, и до самого вечера — на людях, на людях: говорят, на миру и смерть красна.


* * *

Так оно и было — весь день кружила по городу, шаталась, шлялась, толкалась в узких местах, пока в конце концов не обнаружила себя стоящей неподалеку от станции метро "Парк культуры", на Крымском мосту, глядящей в грязную, шершавую от порывов ветра воду, усеянную занозами древесных щепок.

— Если вы намерены нырнуть, то напрасно. Можете утонуть.

Она обернулась. Голос принадлежал преклонного возраста человеку в туркменской тюбетейке, светлом полотняном пиджаке с обтрепавшимися обшлагами, мятых брюках и с тросточкой, лак на которой давно вытерся. Вяло поникшие усы, жидкая бородка, отвислые щеки, слезящиеся вылинявшие глаза да плюс ветхая, застиранная одежда — он походил на квелое, увядавшее от недостатка полива комнатное растение, и тем удивительней, что от него исходил какой-то бодрый, летний, поразительно здоровый, сладковатый запах — так пахнет скошенная трава, высушенная солнцем.

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, — отозвалась она.

И вдруг ни с того ни с сего кинулась на старика, схватила его за лацканы и истерично закричала:

— Что вы за мной все ходите? Что ходите целыми днями? Хотите, чтобы я в самом деле сиганула с этого моста?

Старик не делал попыток высвободиться, дожидаясь, пока пройдет истерика. А потом, когда она успокоилась и, облокотясь на перила, тихо плакала, все гладил ее вздрагивавшее плечо, колыбельно нашептывая:

— Ну все, все... Это ничего. Бывает. Такое теперь с каждым бывает, такая у нас с вами жизнь.

Наконец он ушел, постукивая тросточкой, а она еще долго стояла, наблюдая за движением реки, — сморщенная ветром вода напоминала кожу старухи.

Потом, бесцельно покружив по площади, подкованной громадой парадного входа в парк, она направилась к подземному переходу и скоро оказалась у выставочного зала на Крымском Валу.

Зайти? Почему бы и нет?

В просторном зале, где чувствовался избыток пустоты и воздуха и от белых стен веяло чем-то больничным, она долго стояла перед полотном, на котором несчастная клетка-шотландка внезапно испытала приступ почечной колики, и от этого геометрически точный орнаментальный рисунок конвульсивно извивался и даже, чудилось, постанывал, — стояла, ощущая, как флюиды мучительной судороги проникают в тело.

Нельзя сказать, чтобы она набрела на людное место. Откуда-то из глубин выставочного комплекса слышался неясный гул.

Повинуясь инстинкту, — на люди, на люди! — она двинулась в ту сторону, откуда раздавались приглушенные звуки жизни, и очутилась на пороге просторного, разогретого полыханием софитов зала. Где-то в глубинах сознания, на подкорке, отпечаталась, как моментальный полароидный снимок, немая сцена.

В центре зала напряженным каре застыли немногочисленные зрители, один из которых сжимал в руке на уровне плеча темную кеглю шампанской бутылки. Неподалеку от зрителей полуприсел на корточки низкорослый человек с всклокоченной пегой шевелюрой, в коротком грязно-салатовом жилете с множеством кармашков и клапанов и с огромной носатой видеокамерой на плече.

На переднем плане в нескольких метрах от входа, застигнутый в полушаге к правой стене зала, стоял, подавшись вперед, молодой человек в черной форменной рубашке секьюрити, с опрятной стрижкой и миловидным открытым лицом, выражавшим то ли удивление, то ли тревогу. Он распахнул рот, собираясь что-то сказать.

Готовое сорваться с языка восклицание, как нетрудно было догадаться, предназначалось двум молодым людям и девушке, стоявшим возле широкого пустого холста. У всех троих были откровенно азиатские лица, круглые и плоские, и раскосые глаза.

Смысловым центром этого сюжета было трогательное существо, запеленутое в светлый и мягкий, наподобие плюша, материал.

Присмотревшись, она различила вытянутую мордашку, темный, тускло поблескивавший глаз — то, что показалось плюшем, На самом деле было мягкой курчавой шерстью.

Барашек?

Да, маленький барашек. В его позе и особенно же в покорном тупом взгляде угадывались настроение смертника, тоска обреченного. Над барашком стоял молодой человек в белой рубашке с закатанными рукавами, из его кулака торчало длинное лезвие кухонного ножа.

Все это она увидела сразу, в одночасье. Обездвиженный оттиск всей этой сцены мгновенно всосался в подкорку, и в следующее мгновение сцена ожила.

Зрители, как под порывом ветра, качнулись, секьюрити с криком: "Ребята, вы чего? Чего вы?" — кинулся к вооруженному ножом человеку, его на бегу перехватила девушка и принялась — вульгарно, базарно — отпихивать в сторону, а тем временем человек с ножом навис над жертвой и выставил острый локоть.

Локоть коротко, резко дернулся вверх. Веки Баси, вдруг сделавшиеся свинцовыми, опустились.

Открыв глаза, она увидела в руке человека не нож, а вместительную пиалу. Он приникал к ней губами и медленно отклонялся назад. Она догадалась, что было в пиале.

Кровь, сцеженная из распоротого горла барашка, еще живая, дышащая, горячая.

Молодой человек торопливо пил, энергично работая кадыком, кровь стекала по подбородку, и на белой рубахе медленно расползалось обширное пятно.

Белый холст был тоже вымазан кровью.

До нее долетали обрывки чьего-то шепотом произносимого комментария. "Нормальный перформанс, хотя и несколько эпатажный... Да бросьте вы, это не более чем дань типично бытовой традиции... Да помилуйте, кто считал, сколько баранов вот так же режут там у них, в казахских степях, каждый день... Хотя, конечно, они несколько пережали с ритуальностью... Кстати, уж если на то пошло — антр ну*[1], — из этого барана будет приготовлен настоящий плов для гостей...

Автор, до пояса вымазанный кровью, стоял, привалившись плечом к холсту, и курил. В том, как он часто, порывисто затягивался, угадывалась нервозность, — кажется, начинало попахивать скандалом,

Что-то с ней произошло.

Глядя на заляпанную кровью сигарету, вибрирующую в нервных пальцах, она успокоилась. Успокоилась совершенно. Напряжение последних недель схлынуло.

— Господи, как все просто, — прошептала она. — В конце концов смерть — это не более чем чисто художественный акт. Такой маленький перформанс.

Она повеселела. И решила, что завтра впервые за последние три недели сядет за руль своей машины, без дела стоявшей под окнами.

В унисон с ее новым настроением хлопнуло шампанское.

Маэстро с напряженным лицом продолжал курить, алчно затягиваясь, — должно быть, сигарета пропиталась кровью и намокла.


* * *

Город не успел за ночь остыть от страшного зноя: даже ранним утром чувствовалась духота. Зной и тополиный пух — приметы этого кошмарного лета. Пуха столько, что кажется, будто на город обрушился снегопад.

Хромая собака по имени Сонька, жившая в старом семиэтажном доме, в квартире одинокого человека, зарабатывавшего на жизнь исполнением на трубе похоронной музыки, слонялась по двору в ожидании хозяина, но вдруг насторожилась, подняла голову. Ее чуткий нос пришел в движение: в привычные запахи двора вплелся какой-то новый, Соньке смутно знакомый. Исходил он от женщины, выходившей из крайнего подъезда. На вид ей было лет тридцать пять. Выше среднего роста, неплохо сложена. Походка у нее мягкая и плавная, типично кошачья.

Запах был смутно знаком и связан с чем-то приятным. Да, этот особый аромат был принадлежностью и опознавательным знаком той женщины, которую Сонька однажды видела на кладбище, — в тот самый день, когда хозяин, расщедрившись, накормил ее удивительно аппетитным сухим кормом.

Сонька чувствовала что-то неладное. Прошлой ночью она гуляла во дворе и видела: в потемках какой-то мужчина вертелся около машины, в которую теперь садилась женщина. И потому Сонька начала жалобно подвывать, надеясь предостеречь женщину, но та не обратила на собачий голос никакого внимания, открыла дверцу и уселась за руль.

Женщина вставила ключ в замок зажигания и долго смотрела, как покачивается на цепочке брелок, потом подняла взгляд и вздрогнула.

Перед машиной, опираясь рукой о капот, стоял высокий светловолосый человек.

Он приложил палец к губам: Тсс-с, не шевелись, не делай резких телодвижений — так она растолковала этот жест, и рука, потянувшаяся к ключу, повисла в воздухе.

Человек подошел к левой дверце и постучал согнутым пальцем в стекло: открой. Она подчинилась. Человек вынул ключи из замка зажигания, открыл капот.

Чем он был занят, она не видела — сидела, прикрыв глаза, терпеливо ждала — но чего? Она и сама толком не знала, просто сидела, погружаясь в ватный, какой-то лунатический транс, К действительности ее вернул голос, раздавшийся откуда-то из немыслимого далека.

— Аутодафе отменяется. — Светловолосый тщательно протер платком испачканные маслом руки, задумчиво покачал головой и добавил: — Пока отменяется. До лучших времен.

— До каких? — спросила она не своим голосом.

— Там видно будет.

— Ты собирался приготовить из меня шашлык?

— Шашлык? — удивленно переспросил он, поглаживая крышу автомобиля. — Да нет. Я имел в виду какое-нибудь блюдо-гриль. Женщина средних лет, поджаренная на открытом огне... С аппетитно хрустящей; корочкой. Что-то в этом роде. Если бы ты включила зажигание, твоя машина моментально превратилась бы в жаровню.

Она усмехнулась и кивком указала на сиденье:

— Садись, есть разговор.

— Да-да, разговор, — кивнул он, занимая место справа от водителя. — И догадываюсь о чем... — Он умолк, заполняя долгую паузу стуком пальцев, отплясывавших на крышке бардачка ритмичную чечетку. — Я мог бы сделать эту работу давным-давно. Случаев за это время было предостаточно. Но всякий раз меня что-то останавливало.

— А мне говорили, что ты профессионал...

— Во-первых, — продолжал он, пропустив ее реплику мимо ушей, — я привык иметь дело с сильными, здоровыми и опасными людьми, — он бросил короткий взгляд на женщину. — А ты производишь впечатление слабой, больной и беззащитной... Ты похожа на больного котенка. — Он помолчал. — Вообще в тебе есть очень многое от кошки.

— Да? — изумилась она, — Что именно?

— Ну-у... — неопределенно протянул Он, словно ловил ускользавшую мысль. — Походка, например. Ты очень мягко и плавно ставишь ногу, словно прощупывая надежность опоры. Особая пластика — в твоих движениях нет резких углов, импульсивных всплесков. Такое впечатление, что ты лепишь свои движения из мягкого пластилина. И в то же время в тебе чувствуется поразительная реактивность — малейшая, даже очень невнятная опасность заставляет тебя напрячься и выпустить коготки... И даже имя у тебя кошачье.

"Черт, а ведь он прав", — подумала она.

Между ними повисло минутное молчание.

— А тебя как зовут? — спросила она.

— Я что-то запамятовал.

— Но ведь в твоей профессиональной среде тебя как-то кличут?

— Разумеется. У меня очень звучное имя.

— Какое?

— Бог Огня.

— В самом деле неординарное имя. Оно связано с твоей специальностью?

— Никогда не думал об этом.

— Ладно, будем считать, что мы познакомились. Но ты не договорил... Так почему ты не сделал свою работу?

— Мне было просто любопытно.

— Понимаю. Мне и самой любопытно.

В корытце под ручным тормозом лежал спичечный коробок. Она аккуратно, двумя пальцами, подняла его. Рука описала плавную дугу, и коробок приземлился в распахнутую ладонь собеседника.

Он повертел в пальцах синий картонный пенальчик с рекламой водки "Kremlyovskaya" на одной из плоскостей, вынул толстую головастую спичку, чиркнул, приподнял до уровня глаз и прищурившись наблюдал, как маленькое пламя поглощает спичечное, тело. Потом сунул коробок в карман.

Она вышла из машины, открыла багажник.

Сонька опять начала подвывать — ее потревожил резкий неприятный запах, исходивший, скорее всего, от плоского металлического ящика, который женщина доставала из багажника. Сонька была опытная дворняга, много чего в жизни повидавшая, но сейчас она с удивлением наблюдала за этой странной женщиной. За тем, как, отвинтив крышку, она поднимала над собой ящик и, слегка отклонившись назад, подставляла грудь неровной, толчками выходившей из горлышка канистры струе, а потом роняла опустевшую канистру и стояла, окутанная облаком плотных, почти различимых на глаз испарений. Ладони ее были сомкнуты лодочкой, подпирали вздернутый подбородок, а взгляд устремился куда-то поверх крыш.

— Ну давай же... — тихо произнесла она. — Ведьмам положен костер.

Б. О., равнодушно наблюдавший за странными действиями женщины, облокотившись на крышу автомобиля, покачал головой.

— Давай, братишка, — повторила она. — Я заплатила за это очень большие деньги.

— Ладно, хватит, — ровным, безразличным тоном произнес он. - Давай оставим эти опереточные страсти.

Он взял ее за руку и повел к подъезду. Она не сопротивлялась. Со стороны она походила на марионетку, которую кукловод вел к кулисам.


* * *

Неделю спустя она почти ничего не помнила из того дня: как он наполнял ванну, раздевал ее, сбрасывая пропитанные бензином вещи в большой пластиковый таз, а потом уходил куда-то, и она долго сидела голая на табуретке, дожидаясь его возвращения, ничего не видя, не слыша, точно впала в кому. И начала приходить в себя, только оказавшись в теплой пене, точнее сказать, не совсем в себя.

Да-да, не в себя, а в какое-то иное тело, обтянутое новой, свежей кожей и разогретое бегом какой-то новой крови.

Теперь, неделю спустя, рассматривая себя в зеркале, укрепленном над умывальником, она находила, что Та прежняя, пропитанная бензином женщина ей отдаленно знакома, но не более того, потому что позади были семь странных, безумных дней — рестораны, ночные клубы, кажется, галерея Гельмана — день за днем, ночь за ночью...

— Черт, он какой-то шаман, наверное, — пробормотала она, обращаясь к своему туманному отражению в запотевшем зеркале. — Это невероятно, но мне опять хочется жить.

Она закуталась в халат, вышла из ванной, осторожно заглянула в комнату.

Б. О. лежал на диване с книгой в руке. Всю неделю он спал на этом старом, доставшемся в наследство от бабушки диване, в узкой и темной, без окон, комнатке, отделенной от спальни деревянной перегородкой. Он засыпал мгновенно, и она, слушая его ровное дыхание, недоумевала, почему, пробуждаясь, не находила его рядом: любой нормальный мужчина давно отыскал бы предлог, чтобы перебраться под ее одеяло.

Она присмотрелась к бурому, вытертому переплету книги — в ее библиотеке такой не было. Должно быть, он принес ее с собой в кожаной сумке через плечо, которая составляла весь его багаж.

— Что пишут новенького?

— А? — Он оторвался от чтения и поднял на нее невидящий взгляд. — Да так... Очень, как говорил когда-то вождь трудового народа, своевременная книга. Возможно, она нам поможет хоть как-то разобраться в этой нашей странной теперешней жизни. Понять кое-что...

— Что именно?

— Да как тебе сказать... Контекст. Среду нашего обитания.

Она постояла перед диваном, мерно раскачиваясь с пятки на носок.

— Ты хочешь согнать меня с моего дивана? — улыбнулся он.

— Да. Приходи.

Она вошла в спальню, скинула халат и легла в постель.


* * *

— Смотри, какая любопытная! — улыбнулся Б. О., застыв на пороге и косясь на подоконник. — А ну-ка отвернись и гляди на улицу!

Бася проследила за его взглядом: на подоконнике в рыжем заплесневевшем горшке росла старая герань.

— Думаешь, она за нами подглядывает? — спросила Бася, приподнимаясь на локте.

— Разумеется, — кивнул он, опускаясь рядом на кровать. — Цветы по природе своей очень любопытны.

До чего же он странный человек, подумала она.

Хотя занятно вообразить себя сидящей в горшке на подоконнике и занятой подглядыванием за лежащими в постели мужчиной и женщиной... Свет уличной неоновой лампы, работавшей вполнакала и потому напоминавшей зрелую сливу, проникал в комнату и окрашивал ее в лиловые тона. Оттуда, с подоконника, должно быть, хорошо видно, как его рука шевельнулась и указательный палец принялся описывать на груди женщины медленные круги, постепенно сужая их вокруг соска. Однако то ли добыча оказалась невелика, то ли какие-то хищные, Тамерлановы инстинкты тревожили эту руку, но она двинулась на завоевание новых территорий. На реберной дуге рука уже пробиралась по-пластунски, медленно-медленно... Скользнула по животу, окутала бедро, замерла. И, отдохнув на бедре, двинулась дальше, но в этот момент женщина рывком поднялась, села на постели, натянула на плечи простыню.

— Господи, что мы делаем, — прошептала она.

— А что мы делаем?

— Не знаю...

— Ты знаешь, — тихо, но уверенно произнес он, потянув ее за локоть и понуждая опуститься на спину. И очень скоро той, что наблюдала за мужчиной и женщиной, возможно, показалось бы, что кожа людей пошла трещинами, а из них со свистом рвется горячий пар. И все вокруг начинает раскачиваться так, что Останкинская телебашня гнется напряженной дугой, как спиннинг, на крючок которого попался огромный судак, а кремлевские звезды вспархивают со шпилей и укрываются в стане звезд небесных, и Садовое кольцо извивается восьмеркой, а дома в округе ложатся плавной волной, как косточки в "эффекте домино", и рушится весь предметный мир, низвергаясь в пыль, и наконец частое-частое дыхание женщины перекатывается в прощальный крик — долгий, медленно остывающий и опадающий.

Он встал, подошел к окну, усмехнулся и погрозил пальцем:

— Подглядывать нехорошо. В таких делах третий — лишний... — и задернул штору.

А названная третьим лишним ничего не могла возразить, потому что это была в самом деле комнатная герань, поразительно любопытное растение, жившее в простом некрашеном глиняном горшке на подоконнике. Земля в нем выгибалась полусферой, стекая от глиняного обода, и казалось, что растение стоит на сцене мертвого античного театра, холодного, покрытого пылью тысячелетий, и, заламывая иссохшие руки, представляет публике финал какой-то трагедии.


* * *

Потом они долго лежали обессиленные, тупо глядя в потолок.

— Кстати, а куда ты дел мои вещи? — подала голос Бася. — Ну, те...

— Сжёг их во дворе.

Правильно, подумала она, чулок старой, пропахшей бензином кожи, из которого ты выползла, лучше всего сжечь.

— А теперь расскажи, — нарушил он молчание. — Я много слышал разных историй. Но в первый раз сталкиваюсь с тем, чтобы человек оформил заказ на самого себя.

— Все так сложно... Не знаю, поймешь ли ты. — Она надолго умолкла. — Ладно, расскажу... Только имей в виду, что это история другой женщины — той, чьи вещи ты сжег во дворе.

Это был один из тысяч типичных студенческих браков, говорила она, поженились на третьем курсе. Митя — провинциал, он из тех упорных ребят, что сами прокладывали себе дорогу в этом не верящем слезам городе. Комитет комсомола, само собой, дававший возможность зацепиться в институте, работа на кафедре, потом уход в никуда: тогда только-только начинали шевелиться первые кооперативы. И в итоге к тридцати семи годам — хорошая семья, своя хорошая крепкая фирма, четырехкомнатная квартира на Сретенке...

— А где мы сейчас? — спросил Б. О.

— Это мамина квартира, мама умерла пять лет назад. Ну, да это несущественно. Так вот, Митя — он типичный self made man*[2], и он врос по самые плечи в своё дело, сидел в нем двадцать четыре часа в сутки, а та женщина... Она была дома и понемногу превращалась в типичную японскую жену.

— Японскую?

— Ну, точнее сказать, в этот тип: японские мужья работают на износ и наживают себе ранние инфаркты, а японские жены сидят дома, занимаются живописью, икебаной и почитывают поэтические сборники. Ну так на то они и японки, Восток — дело тонкое. Слишком для той женщины тонкое, и потому прошлой зимой в Труа-Валле в маленьком шале кое-что происходило: ужин при свечах, французское вино в бокалах — как кровь, напротив нее загорелый паренек, с которым всю неделю катались на лыжах, у него бархатные глаза и трогательная детская ямочка на щеке...

— Русский? Откуда он там взялся?

— Оттуда, откуда почти четверть теперешних тамошних лыжников, из Москвы... Так вот, перед отъездом на отдых эта женщина решает купить новые лыжи — что-нибудь свеженькое, из последних коллекций, — они с мужем едут в одну небольшую фирму, торгующую горными лыжами, знакомятся с ее хозяином, обаятельным, симпатичным человеком. Со временем сходятся поближе, обмениваются визитами, — словом, завязываются нормальные дружеские отношения, а за неделю до отъезда у Мити появляется срочная работа — ей придется ехать одной. Почему одной? Их новый знакомый тоже собирается в эти края — налаживать связи с местными отелями.

И они едут — катаются, отдыхают, радуются жизни. Как-то раз, не уследив за временем, задерживаются на горе. Часть подъемников выключена, придется спускаться в Мерибель, а оттуда добираться до Торанса на такси... Это морока. По счастью, подворачивается выход из положения — у хозяина шале, куда они частенько заворачивали передохнуть и выпить пива, день рождения, он приглашает.

И все складывается замечательно: ужин при свечах в веселой французской компании, хорошее вино. Она понимает, что слегка перебрала, приятель вынужден отвести ее в спальню. Это было первый раз за всю жизнь. Потом в Москве с ним изредка встречались... Все так банально, как в анекдоте: возвращается муж из командировки, а жена... Все было поправимо, мы же современные люди, тем более что между нами в самом деле ничего не было, кроме этой маминой постели, но Митя... Он с тех студенческих лет очень изменился внешне, но внутри остался прежним непробиваемым провинциалом. Неделю он пил на даче.

Она знала и говорила себе: пусть, мужикам иногда такие запои идут на пользу... А в воскресенье вечером позвонили из дачного поселка. Пожар...

— Как? — вздрогнул он. — Пожар?

— Да, приезжает она уже на пепелище, пожарные скатывают свои шланги, и один из них говорит: дело привычное, улегся в постель, закурил... Потом следователь подтвердил: так оно, скорее всего, и было, эксперты не обнаружили никаких следов поджога, совершенно никаких.

Ну вот, а когда отошли за спину две самые тяжелые недели — похороны, поминки, девять дней, — эта женщина вдруг чувствует, что начинает заболевать... Нет-нет, днем она в порядке, но по ночам ее преследует маниакальное ощущение кошмарной вины, и это продолжается до тех пор, пока в один прекрасный момент она не встречается на кладбище с человеком, который, как ей казалось, все может устроить. Деньги у Мити были — ей хватило оплатить заказ.

— К чему такие сложности?

— О, это отдельная история.

Она поведала историю одной восьмилетней девочки с кошачьим именем. Девочка бежит через дорогу за ускользнувшим во время игры в "вышибалу" мячом и попадает под машину, у нее травма головы, очень серьезная, почти гибельная. Полгода она лежит пластом в Филатовской, но как-то выкарабкивается, и иногда по ночам ей мерещится, что за чертой она уже побывала... Да-да, в каком-то бесконечном коридоре, лишенном звуков, запахов и движений света.

— Я пробовала справиться сама... Три раза усаживалась в горячую ванну — думала резать вены. Но в самый последний момент понимала, что не могу. Вдруг вставал перед глазами этот кошмарный коридор без звуков и запахов, совершенно пустой. — Она долго молчала. — Я не могу сама сделать этот шаг. Потому и наняла тебя. Чтобы ты меня подтолкнул. Легонько, в спину... — Она села, обхватила колени руками и замерла, глядя на лежавшего рядом Б. О. — Никогда бы не подумала, что придется гулять по кабакам с киллером. И лежать с ним в одной постели.

— Я не киллер, — глухо отозвался он и после долгой паузы добавил: — Так как, говоришь, называлась та лыжная фирма?


2. Маленький шедевр в жанре пожара

Удар был мощным и хлестким, пришёлся прямо в левый висок. Прежде чем погрузиться в вязкий сумрак, Б. О. успел подумать, что крайне легкомысленно оставил этого огромного, как шкаф, охранника у себя за спиной.

Впрочем, ничто не говорило о том, что событий могут развиваться настолько энергично. Он зашел в этот спортивный магазинчик, потолкался в демонстрационном зале, потом подошел к одному из продавцов и сказал, что хотел бы переговорить с хозяином — у него есть кое-какие коммерческие предложения.

В сопровождении охранника он прошел в размещавшийся за торговым залом офис. Молодой человек приятной наружности сидел за широким рабочим столом, заваленным бумагами, и, энергично жестикулируя, разговаривал по телефону.

А он в самом деле симпатяга, отметил про себя Б. О.

Через минуту симпатяга бросил трубку и поднял на него усталый взгляд:

— Вы по делу или так, посмотреть пришли?

— По делу, разумеется. Я на минуту. Мне, собственно, нужны хорошие горные лыжи,

— Какие именно?

— "Лакруа".

Хозяин кабинета присвистнул.

— Ничего себе запросы! Да обладателей этих раритетов в нашей стране по пальцам пересчитать можно... — Он смерил Б. О. оценивающим взглядом. — А зачем вам эта редкость? Вы поклонник дорогой экзотики?

— Да нет, — мягко улыбнулся Б. О. — Просто моя хорошая знакомая катается на таких. Хочу составить ей достойную пару.

— Кто такая? — задумчиво склонив голову набок, спросил симпатяга. — Людей с таким оборудованием я должен знать.

Б. О. тщательно и подробно описал внешность Баси.

Молодой человек по ходу его рассказа все больше мрачнел. Он сосредоточенно покусывал нижнюю губу, косясь на телефонный аппарат. Наконец он поднял глаза и, глядя через плечо Б. О., медленно моргнул.

В следующую секунду Б. О. почувствовал, будто в виске его разорвался фугас.

Очнувшись, он нашел себя сидящим в кресле у стола. Тряхнул головой. Этот неосторожный жест отозвался острой болью.

— Катись отсюда, — холодно заметил симпатяга. — Сам дойдешь или тебе помочь?

Б. О. с трудом поднялся. Голова шла кругом. Осторожно ступая, он направился к двери, постоял, прислонившись лбом к косяку, тяжело вздохнул и повернулся.

— Ты совершил большую ошибку, — тихо, с чувством искреннего сожаления произнес он.

— Да? — расплылся в улыбке молодой человек. — И какую?

— Меня нельзя бить. Один мой приятель очень болезненно переносит такого рода выпады против меня.

— Ничего, перебьется.

— Конечно, — кивнул Б. О. и развел руки в стороны. — Но вот беда, он ведь придет к тебе просить сатисфакции.

— Ну так он ее получит.

Б. О. некоторое время молча рассматривал его.

— Жаль... — скорбным тоном произнес он. — Вы мне симпатичны... Что это за звук?

Молодой человек поднял голову и, прикрыв глаза, прислушался. Легкий шуршащий звук в самом деле слышался из дальнего угла офиса.

— А, это... — Он с улыбкой махнул рукой. — Дом-то старый. Внизу подвал. Мышка, наверное. Это еще ничего. А вот на складе у нас... — Он брезгливо поморщился. — Там шастают настоящие крысы.

— Крысы? — удивленно протянул Б. О., пристально всматриваясь в окно, за которым тополиный пух медленно плыл в раскаленном воздухе. Так он стоял пару минут, погрузившись в себя, потом на губах его заиграла странная улыбка. — А вы не боитесь, что кто-нибудь из этих грызунов заглянет к вам — в офис или на склад?

— Я не боюсь грызунов, — твердо произнес симпатяга и жестом дал понять, что аудиенция окончена.

— Напрасно, — тихо сказал Б. О., покидая офис.

Неделю спустя в телепередаче "Дорожный патруль" промелькнуло короткое сообщение о пожаре на складе одной из фирм, торгующих спортивными товарами. Пожарный, дававший репортеру интервью, предположил, что причина возгорания крылась в старой, пришедшей в негодность электропроводке.

Этот молодой парень с закопченным лицом, наверное, очень бы удивился, если б кто-то сказал ему, что именно стало причиной пожара.


* * *

За несколько дней до пожара на диком бесхозном пустыре, который замыкали складские помещения, объявился высокий подтянутый человек в синем рабочем комбинезоне и бейсбольной кепке.

Склады представляли собой старые кирпичные постройки в два этажа, с плоской крышей, обильно, как хлеб толстым слоем паюсной икры, вымазанной битумом. На уровне "второго этажа здание опоясывала деревянная галерея, на которую вела крутая лесенка, а под галереей с тыла имелась широкая, в какие-то допотопные времена сложенная из бруса грузовая площадка наподобие дебаркадера, где давно стояли штук десять огромных рулонов бумаги.

Прежде склад принадлежал типографии. По слухам, она разорилась и продала помещение новым владельцам, так и не удосужившись вывезти рулоны газетной бумаги. Они высохли на солнце, растрепались и уже совершенно не годились ни для какого полезного производства.

Выстроены были эти бумажные тумбы так, что образовывали плотное каре, внутри которого складские рабочие устроили что-то вроде помойки: перекусив в тенечке, они швыряли туда остатки своих сухомяточных трапез, бутылки, пустые стаканчики из-под йогуртов, огрызки плавленых сырков, банановые шкурки, напоминавшие растерзанные желтые фраки.

Б. О. сдвинул кепку на затылок и заглянул за бумажные тумбы.

У стены сидел, утопая в огромной горе тополиного пуха, крысак и лакомился куском пиццы, походившей на обкусанный месяц,

— Что, брат, голодный? — спросил Б. О. — Мяса, наверное, хочешь?

Спрыгнув с грузовой площадки, он отступил на несколько шагов и медленно снизу вверх Окинул взглядом складское помещение — от фундамента до залитой битумом крыши.

— Совсем высохла бумажка, — тихо заметил Б. О., ощупывая лохматый торец рулона.

Он повернулся и пошел через пустырь, скрылся из виду и появился опять минут через двадцать.

Это время он потратил на то, чтобы доехать до ближайшего рынка и купить не первой свежести мяса. Вернувшись, бросил за рулоны маленький кусок.

Крысак шарахнулся в узкий лаз между бумажной тумбой и стеной и только спустя значительное время вышел из укрытия: голод заставил забыть об осторожности.

— Ешь, — донесся откуда-то сверху негромкий голос Б. О. — Скоро получишь еще.


* * *

Вернувшись домой, он натянул глухой резиновый фартук и, прихватив пару высоких резиновых перчаток, направился в ванную. Осторожно достав из сумки колбу, он поставил ее на табурет, застеленный клеенкой, долго колдовал над каким-то раствором, потом встряхнул колбу и сказал:

— Бедняга... Тут фосфору столько, что ты наверняка засветишься.

Он вытянул жидкость большим шприцем и занялся тщательной обработкой дурно пахнувшего мяса. В этот момент дверь ванной резко распахнулась и на пороге возникла сжимавшая нос пальцами Бася.

— Господи, откуда эта вонь по всему дому? — Секунду она тупо смотрела на табурет, пытаясь сообразить, что бы могли эти раскисшие куски мяса означать, потом перевела взгляд, на Б. О. — Если ты задумал приготовить из этого аппетитного продукта ужин, то я пас.

Б. О с покаянным видом опустил голову.

— Нет, в самом деле, чем ты тут занят? — сказала она, морщась и помахивая ладонью у лица.

— Изготовлением шедевра. Точнее сказать, не столько самого шедевра, сколько его римейка. Если он мне удастся, я могу себе по секрету признаться, что действительно немного талантлив.

— В своей основной профессии талантлив? — тихо спросила Бася. — Или в какой-то еще?

— В основной, — Б. О. стащил с рук перчатки и положил их на край табурета. — Нет, это в самом деле гениально. На памяти у меня всего один достойный прецедент. Полтора года назад в Англии дотла сгорел один маленький музейчик деревенского быта, размещавшийся в небольшом домике четырнадцатого века.

— Надеюсь, к этому вандализму не ты приложил руку?

— Да нет, что ты... У меня бы рука не поднялась.

— А у кого поднялась?

— Не рука, а лапа.

— Что? — изумленно протянула Бася. — Какая лапа?

— Это долго объяснять... Ну, словом, жила-была там неподалеку крыса.

— Фу-у-у! — скривилась Бася.

— Жила, значит, была, —продолжал Б. О., не обращая вниманий на ее реакцию, — и как-то в один прекрасный день она проголодалась. Пошла на помойку и полакомилась куском мяса. Она, бедняга, не знала, что мясо напичкано ядом против грызунов. Эта отрава изготавливается на основе фосфора... Нажравшись от пуза, крыса забралась на соломенную крышу музея, прилегла отдохнуть, погреться на солнышке и подохла. А дни стояли жаркие — ну, как сейчас в Москве. Животина быстро разлагалась, и наконец фосфор вступил в реакцию с кислородом... Ну вот и все, — с улыбкой развел руки в стороны Б. О.

— Что — все?

— Как это что? — искренне удивился Б. О. — Крыша полыхнула, это же ясно, как дважды два — четыре.

— Ой, нет, я не могу! — махнула рукой Бася, выскакивая из ванной.

— Нет, ну в самом деле! — обиделся Б. О. — Если мне удастся нечто подобное, я, кажется, начну себя уважать. Это будет настоящее произведение искусства.

— Ты нашел в нашем городе домишко под соломенной крышей?

— Нет, крыша там битумная. — Он бросил выразительный взгляд в угол, где лежала горстка тополиного пуха.

Пуха в Москве было столько, что он проникал в раскрытые форточки (и даже, кажется, в закрытые) и скапливался в квартирах, вызывая у их обитателей вспышки аллергии.

— Природа!.. — загадочно улыбнулся Б. О. — Природа нам поможет.

Бася устало пожала плечами и удалилась в комнату.

Покончив со странной работой, он упаковал мясо в полиэтиленовый пакет, скатал клеенку, сунул ее в картонную коробку, куда последовала затем и пустая колба, тщательно протер смоченной в спирту тряпкой фартук и перчатки, переоделся в синий комбинезон, вышел на улицу, бросил коробку в мусорный контейнер, а пакет с мясом аккуратно положил в багажник. Ближе к вечеру Б. О. опять видели у складов. Он стоял, прикрыв глаза, и что-то шепотом бормотал себе под нос.

— Значит, так, — шептал он,— во-первых, этот тополиный пух. Там его столько, что, полыхнув, он тут же зацепит бумагу. Бумага старая, пересохла на солнце, займется за милую душу. Потом перекинется на косые стойки, подпирающие галерею, а там уже и до крыши недалеко. На крыше битум. Он потечет внутрь склада через щели в кровле. Внутри полно картонных коробок... — Он помолчал и шепотом произнес: — Проблем возникнуть не должно!

Их не возникло. Крысак съел мясо, но умер не сразу, а только ночью, окончательно усвоив и впитав яды, которыми был нашприцован кусок. Труп быстро - разлагался под палящими лучами солнца меж бумажных рулонов, и вот в середине дня, в разгар обеденного перерыва, когда у складов никого не было, насквозь пропитанные фосфором останки животного вспыхнули, словно их подожгло солнце, и огонь, соскользнув на клочок бумаги, свисавший из распоротого бока бумажной тумбы, двинулся, куда ему было указано.


* * *

Полыхало на славу... Поэтому никто не обратил внимания на средних лет человека с длинными, забранными в хвост светлыми волосами, прогуливавшегося по краю пустыря. Казалось, он был погружен в свои мысли и потому как-то вяло реагировал на все происходившее: на дым, сочившийся из-под крыши одного из складских помещений; суету неизвестно откуда возникших во множестве людей, вторжение на пустырь красных автомобилей, крики, ругань, шипение тугих пенных струй, подминавших под себя языки пламени, — он просто стоял в сторонке и время от времени сокрушенно покачивал головой. Потом он подошел к огромному старому тополю, коснулся ладонью шершавого, изъеденного глубокими трещинами ствола и спросил, обращаясь неизвестно к кому:

— Что, старик, тебе когда-нибудь случалось видеть такое?

Если б этот старый тополь умел понимать жизнь людей и говорить на их языке, он наверняка покачал бы в знак согласия высокой кроной: конечно!

Потому что когда-то, во времена его юности, он однажды в разгар сочного, похрустывавшего от мороза февральского дня равнодушно наблюдал из глубин анабиотического полузабытья, в какое впадал зимой, за розовыми дымами. Они неподвижно стояли над печными трубами, но вдруг оттенок одного из них изменился. Тот дым был не румян, как все прочие, но черен, имел странную, текучую форму, причем шел не вертикально, а горизонтально. Сочился он из-под крыши двухэтажного дома, в тылах которого за прочным деревянным забором располагались два приземистых лабаза с плоскими крышами. Минут через двадцать уже вовсю полыхала крыша дома, из его окон почему-то вылетали предметы мебели, подушки, перины и даже огромные напольные часы, а на обширном дворе растаскивали длинными баграми полуобгорелые бревна прибывшие на громоздкой повозке люди в горевших на солнце медных касках, но очень скоро их головные уборы покрылись сажей, и потому солнце перестало играть с ними в слепящие игры. Было это в какие-то давние, нешумные и спокойные времена, когда улицы пахли лошадьми, а в ветвях рябины мелькали манишки снегирей. С тех пор старику не приходилось слышать столь плотного запаха дыма и видеть черные хлопья гари, парящие над обширным пустырем.

Отвернувшись от тополя, светловолосый человек направился к краю пустыря, где еще сохранился кусок дикой земли, отданный на растерзание анархически всклокоченному кустарнику, свирепой, баскетбольного роста крапиве, упорной и жизнестойкой травке-пырею, вальяжным придурковатым лопухам и невзрачным, но добросердечным подорожникам, — оживая поздней весной, этот рудимент живой земли метался, как узник в клетке, неистовствовал, выл и скалился. Он карабкался мхами на кирпичи, подпаливал их ядовитым крапивным огнем и алчно сглатывал вторсырье жизни — старые автомобильные камеры, обломки ящиков, промасленную ветошь, пивные банки, анемичные презервативы, сигаретные пачки, выжатые, как лимон, мотки проволоки и прочее барахло.

Оглядев дикий клочок пустыря, человек произнес странную фразу:

— Нас жалуют землями... — и покосился вправо, где в вечном карауле стоял гигантский сановный тополь, а чуть подальше находилось странное сооружение: бетонированная прямоугольная яма метров шести в глубину. В яме стояла вода. Он наклонился над краем ямы, принюхиваясь к запаху гнили и вглядываясь в поверхность воды, драпированную тончайшей пленкой радужных цветов — то ли масляной, то ли керосинной, — и опять с оттенком легкого удивления произнес: — М-да, и водами нас жалуют…

После этого он неторопливо направился к краю пустыря, где на бетонном блоке, опустив голову и безвольно уронив руки между коленей, сидел симпатичный молодой человек в кожаной куртке.

— Поговорим, — тихо произнес Б. О.

Молодой человек угрюмо взглянул на собеседника. Его манера держаться, подчеркнутое спокойствие, расслабленность, доброжелательный тон, совершенное отсутствие внешних признаков агрессии — все это настораживало.

— Сколько?

— М-м-м... — поморщился Б. О., словно от внезапного налета зубной боли. — Молодой человек, послушайте меня внимательно. Я не беру ни борзыми щенками, ни бывшими в употреблении купюрами. Все, что я хочу, — это поговорить. Спокойно так, по-приятельски.

— Что? Что вы хотите знать?

— Ничего особенного. Я тут собрался в горы. В Альпы. Ну так расскажите мне, что там к чему. Я, знаете, люблю вечерком посидеть в какой-нибудь горной хижине. Хорошая компания, ужин при свечах, красное сухое вино в бокалах. Какая-нибудь очаровательная женщина напротив тебя, разговор с ней, потом то да се... Расскажите. Все это так романтично.

— Ага, романтично, — огрызнулся симпатяга. — Полный восторг. Особенно если твою тачку по дороге на дачу притирает к обочине бронированный джип. А из него выходят четыре исключительно приятных молодых человека.

— И что за юноши? Воспитанники православной гимназии? Члены общества добрых самаритян? Студенты института культуры? — Б. О. помолчал. — Как выглядели?

Симпатяга описал.

Понятно. Эскорт тонтон-макутов, которыми у нас принято окружать себя, если ты солидный человек... Чего — хотели?

— Ничего особенного, — ответил молодой человек. — Запихнули в роскошную тачку. За рулем сидел интеллигентной наружности молодой человек. "К тебе наведывалась не так давно симпатичная баба с мужем", — сказал молодой человек... "Да, заходили, женщина взяла хорошие лыжи, дорогие, и что с того?" — "Так вот, баба поедет в горы отдыхать. Одна. Ты составишь ей будто бы невзначай компанию. При случае уложишь в постель". — "А если постель не получится?" — "Тогда нам тебя жаль... Уложишь, уложишь, с такой смазливой рожей это нетрудно. Ну вот, а потом, по возвращении, постараешься еще некоторое время поддерживать отношения — все в той же горизонтальной плоскости. Это все".

— М-да... Это, насколько я понимаю, тот случай, когда принято говорить: "Ему было трудно отказать". А что за интеллигентный парень?

— Странный какой-то... Вроде приличный человек, но что-то в нем было такое, отчего кровь начинала стынуть в жилах. — Хозяин склада задумался. — Да, у него глаза необычные. Круглые, желтоватого оттенка. И взгляд рыбий какой-то... Как у акулы. Я сразу понял, что лучше с ним не связываться.

— Рыбий взгляд... — Б. О. помолчал, наблюдая за тем, как пожарные растаскивают остатки обгоревшего товара. — Добра на этом складе было, насколько я знаю, немного? Не то что на другом вашем складе, ведь так? Хороший склад. Беда только, что он соседствует с хранилищем горюче-смазочных материалов.

— Да, — механически подтвердил молодой человек. — А к чему это вы?

— К тому, — Б. О. ласково погладил собеседника по голове, — что если бы я хотел пустить вас по миру, то давно бы сделал это. Но вы мне почему-то симпатичны. — Он повернулся и медленно направился к выходу с пустыря.

У тополя он задержался и долго смотрел на мощный ствол — медленное движение вверх неудержимой древесной лавы, пробивающей себе путь по извилистым замысловатым руслам и застывающей высоко в небе.


3. Тетрадка старого профессора

Бася лежала на диване, свернувшись таким уютным калачиком, что и в самом деле походила на впавшую в полудрему кошку, закрывшую мордочку лапой и обвившую себя пушистым хвостом.

— Где ты все время пропадаешь? Где ты ходишь? — Она приподняла голову, потянула носом, принюхалась. — От тебя дымом пахнет. Насколько я понимаю, твой шедевр состоялся?

Он молча опустился рядом с ней на кровать.

— Почему ты вечно молчишь? Ну... — Она хотела что-то добавить, но перебила цепь телефонных звонков. Бросив короткий взгляд на будильник — половина двенадцатого ночи, — она со вздохом подняла трубку и, зажав ладонью микрофон, вопросительно посмотрела него.

— Тебе, кажется, кто-то звонит, — напомнил он.

Звонили из дачного кооператива: завтра прибудут грузовики вывозить остатки сгоревшей дачи.

— Придется съездить, — вздохнула она.

— Придется, — кивнул он. — Мне надо на все это посмотреть.

— Зачем?

— Затем, что в этой истории что-то не так.. А теперь давай спать.

— Ну нет... — сладко потягиваясь, промурлыкала она. — Пора мне забираться на чердак, а оттуда— на крышу.

— Что-что? — поперхнулся Б. О.

— Милый, — прошептала она, мягко улыбаясь. -Ты разве не знаешь, что там, на крышах, пролегает у Нас, у кошек, тропа любви?

В его холодных глазах внезапно промелькнуло тепло. Он кивнул и начал расстегивать пуговки сорочки.


* * *

С утра не хотелось ничего — просыпаться, шевелиться, потягиваться, видеть полосу света в проеме неплотно задернутых штор, улавливать запах кофе, плывущий из кухни, — Б. О., по всей видимости, готовил завтрак.

Она лежала с закрытыми глазами, пытаясь вернуть себя в вязкий, мягкой лавой текущий сон, водвориться обратно в его теплую, засасывающую тину, в глубинах которой так хорошо лежать без движения до самого вечера. Его рука ласково извлекла ее из материи сна — он поглаживал плечо, тихонько подтолкнул, потом еще раз и еще.

— Пора. Просыпайся.

Она ответила протяжным томным постаныванием.— не хочу, оставь меня в покое, еще рано.

— Давай, давай, надо выехать пораньше.

— Куда выехать?

Ах да, на дачу — сегодня прибудут грузовики расчищать пожарище.

Вчерашний полуночный звонок из дачного кооператива она восприняла равнодушно, но сегодня его смысл проявился в полной мере: возвращаться на пепелище, к знакомым деревьям, к пышному, распятому на решетчатой подпорке розовому кусту. К старой березе, нависшей над беседкой. К колодцу в дальнем, захваченном кустами лещины углу участка. К можжевеловому дереву, зеленой свечкой возвышавшемуся у крыльца бани, — там, в тугом переплетении тонких густых ветвей на уровне человеческого роста, Митя прошлым летом обнаружил птичье гнездо и, осторожно раздвигая мягкую хвою, показывал: смотри, как уютно устроились!

Очень уютно, очень: птенцам, надежно укутанным плотным хвойным коконом, было, наверное, тепло, сухо, безопасно. Увидев этот миниатюрный, так умно и рационально устроенный птичий дом, она поймала себя на мысли, что ей хочется сжаться в крохотный пушистый комок, вкатиться в свитую из тонких прутьев чашу гнезда и сидеть там, вдыхая запах теплого материнского пуха.

Когда Б. О. деликатно дотронулся до плеча и позвал — пора ехать! — она почему-то сразу увидела именно гнездо, точнее, в ней пробудилось ощущение тепла и уюта, возникшее тогда при первом взгляде в глубины можжевелового дерева, а уже из него проросло все то, что будто бы схлынуло, ушло в мыльную пену вместе с парами бензина — тогда, в день знакомства с Б. О.

Поэтому она физически чувствовала теперь свинцовую тяжесть прошлых дней и не понимала, как это ему, энергично работавшему мягкой губкой, удалось смыть эту тяжесть, содрать с нее вместе со старой кожей тогда, в день их знакомства.

— А? — вздрогнула она. — Что?

Он стоял у кровати с подносом: кофейные чашки курятся легким дымком, как пробуждающиеся вулканы, загорелые тосты в пятнах аппетитного румянца источают сладковатый запах, малиновый джем в блюдце — аппетитно лоснящаяся горка.

— Завтрак туриста, — пояснил он. Поставил поднос на кровать, отошел к окну, отдернул штору — в комнату хлынул белый утренний свет. Присел на подоконник, скрестил руки на груди — ждал.

— Как тебе это удалось? — спросила она.

— Ну как... Кофе в кофемолке, вода под краном. Хлеб в шкафу. Джем в банке. Все так просто.

— Не все... Ты же знаешь, о чем я. Ведь немыслимо в самом деле — после всего, что со мной было... — Она отхлебнула кофе, поставила чашку на поднос, закурила. — Знаешь, накануне я чуть было не кинулась с Крымского моста.

— Знаю. Я видел. Ты разговаривала с каким-то стариком. Потом вцепилась в него и начала трясти.

— Так ты ходил за мной... Да, я чувствовала. Ты все это время ходил...

— Да.

— Зачем?

Он пожал плечами: неужели так трудно сообразить?

— Тогда почему ты не сделал работу? Я в самом деле заплатила за нее уйму денег.

— Я ведь тебе объяснял.

— Я забыла.

Его глаза похолодели, она поняла, что эту тему, наверное, лишний раз не стоит трогать.

— Не хочешь — не говори.

— Ну отчего же... — Он повернулся к ней спиной, упер ладони в подоконник, долго смотрел во двор. — Я в самом деле мог бы. Много раз. — Он сделал паузу, и ей бросился в глаза его мерно пульсирующий под кожей желвак...— Но дело в том, что я не собирался выполнять этот заказ.

— Вот как?

— Это не моя профессия. Для таких дел в нашей степи существует целая армия специалистов.

Она поперхнулась дымом, закашлялась, кофе из чашек выплеснулся на поднос.

— В степи? При чем тут степь?

Он не заметил ее вопроса.

— Зачем ты тогда согласился?

— Не было выбора. Пришлось... — Он встряхнулся. — Оставим это. Допивай кофе. Нам пора.

— Подожди. Но все эти три недели ты ведь ходил за мной, я чувствовала, да, нутром, инстинктом: ты где-то рядом, за моей спиной. И звонил, молчал в трубку.

— Ходил. Так, на всякий случай. Чтобы ты не наделала глупостей. И потом... — Он подумал. — Мне надо было понять.

— Я хочу видеть твои глаза.

Он подошел, сел на краешек кровати.

— Ну?

— Так ты сразу догадался, от кого исходит заказ?

— Не сразу. Но догадался.

— И что теперь?

Вместо ответа он взял с тарелки тост, намазал его джемом, откусил. Глотнул кофе.

— Что-то во всей этой истории не так. С самого начала не так. Не на месте стоит. Тут какие-то игры. Хорошо бы узнать...

— Что?

— Кто сдает эту колоду. Какие ставки. И вообще, что это — покер? канаста? пьяница? — Зажмурился, помассировал глаза, несколько раз беспомощно моргнул. — Пора ехать.

Она упала навзничь, прикрыла глаза.

— Я не могу. Правда.

— Сможешь. — Он потянул на себя одеяло. — Соберись. Напрягись. Труба играет подъем.

— Как ты не понимаешь!..

Как он не понимает, что просто нет сил возвращаться туда.

Ведь не просто дом сгорел — здоровенный кусок жизни лежит под черными бревнами, которые, наверное, уже оплетает свежая трава.

— Я понимаю, — глухо отозвался он. — Понимаю. — Наклонился, поцеловал в висок. Его левая рука скользнула под спину, правая проникла под одеяло, прошлась по животу, задержалась на мгновение над мягкими шелковистыми волосами, спустилась к бедру, проползла под согнутые колени. Б. О. шепнул: — Давай. Я отнесу тебя на руках. Мы залижем эти раны.


* * *

За поворотом, там, где от трассы ответвляется узкая лента покоробившегося асфальта, с натугой взбираясь на крутой пригорок, чтобы потом с разгона вкатиться под темный свод далекого леса, она закрыла глаза. Сидела, вжавшись в кресло, как пилот, испытывающий в каждой клетке тела тяжесть перегрузок. Давило, вминало в кресло все прежнее, до боли знакомое. Все то, на что не было сил смотреть, но что просачивалось под сомкнутые веки: легкий толчок — да, при въезде на пригорок небольшая пологая ямка, тут машину всегда подбрасывало. Значит, слева по ходу сейчас откроется поле, заставленное кургузыми, наскоро сколоченными из старых досок времянками, и за сетчатыми изгородями можно будет различить согнутых в три погибели огородников.

Б. О. начал сбавлять скорость, притормозил. Она стряхнула с себя полудрему, бросила взгляд в окно. Поле, оправленное у горизонта в темную раму леса, лежало слева по ходу тряской бетонки и походило на взбаламученное, расшевеленное какой-то острой внутренней болью болото, выдыхавшее голубоватую дымку испарений. Над ним волнами стелилась стая черных птиц, рассыпавшаяся то тут, то там бурными, гортанно оравшими брызгами, — эти вспышки подвижной жизни разнообразили унылый пейзаж. Впрочем, не только они. В километре от бетонки, точно выдерживая линию строя, шли три трактора, монотонно месили широкими гусеницами почву, а вокруг них беспорядочно, по-комариному роились микроскопические темные фигуры, в которых, если напрячь зрение, можно было узнать людей.

— Пашут? — недоуменно произнес Б. О., вглядываясь в даль.

— Да нет, — вяло отозвалась она. — Там свалка. Свозят из города вторсырье жизни... А бульдозеры его растаскивают. Окно закрой, а то запашок оттуда тот еще долетает... Эй, что с тобой?

Б. О. будто бы не слышал ее — с минуту он сидел, невидяще уставившись перед собой и приоткрыв рот, и со стороны казалось, что он впал в сомнамбулический транс. Потом медленно повернул голову. В его глазах стояло то странное, неотчетливое выражение, которое ей уже как-то приходилось видеть, — только где и когда? Наконец его взгляд начал проясняться, и в нем появились то ли догадка, то ли озарение.

— Все как по писаному, — произнес он странным тоном. — Нас жалуют пашнями, как мы того желали...

Он быстро посмотрел в сторону огромной помойки и стукнул кулаком по рулевому колесу:

— Эх, степь да степь кругом, путь далек лежит!

— Да ну тебя, — вздохнула она и опять прикрыла глаза.

Б. О. вел машину уверенно, на приличной скорости, профессионально мягко, без шараханий в стороны, подергиваний; краем глаза он видел ее, вжавшуюся в кресло, и потому старался, чтобы рельефы знакомой дороги, ее изгибы, повороты, впадины не отзывались бы избытком перегрузок, — она это чувствовала и про себя благодарила его.

— Сбавь скорость. Сейчас будет развилка, — подсказала она, не открывая глаз. — Нам налево, вторые ворота справа по ходу.

Машина плавно остановилась. Хлопнула дверца. Она продолжала сидеть на своем месте.

В прошлой жизни все было наоборот. Митя оставался за рулем, она выбегала растаскивать тяжелые, скребущие землю створки ворот, потом стояла, придерживая левую: та по инерции закрывалась.

Машина тронулась, она разомкнула глаза.

Левую створку Б. О. подпер кирпичом. Машину он поставил со знанием дела, неподалеку от бани, у забора, между стеной и грудой угля, — Митя ставил туда же. Давно думал построить гараж, но все времени не хватало.

— А тут вполне можно жить, — донесся голос Б. О.

Скорее всего, это он к тому, что баня — сложенное из прочного бруса строение под асимметричной крышей — скромными размерами не отличалась и больше походила на жилой дом. Левое крыло крыши более полого, оно накрывает просторную галерею с высокими резными перилами и длинной, во всю стену, лавкой. Хорошо же было сидеть здесь в облаке пара после того, как окатишь себя, распаренную, разомлевшую из ведра жидким колодезным льдом.

Дверь в тесную, с тремя ярусами полатей парную выходила на галерею. Рядом еще дверь, за ней коридор, чулан, крохотная комнатка, куда едва помещалась кровать. Коридор выводил в просторную комнату с широким, во всю стену, окном — каминную.

— Да, можно жить.

— Побудь там, — сказал он. — Пока я...

— Да, посижу в бане. В каминной.

Она стояла у широкого окна и наблюдала, как Б. О. не спеша направился к бесформенной груде обломков, громоздившихся в центре участка. На ходу обернулся, вопросительно посмотрел на нее: может, и ты? Она покачала головой: нет.

Нет, это когда-то был дом, живой, теплый, хранивший в себе стойкие дачные запахи, отдававшие чем-то ветхим, чуланным, чем-то таким, что истекало из старых кроватных покрывал, пожелтевших газет, забытой на подоконнике высохшей морковки, пыльных занавесок, мышиного помета в духовке, чавкавших домашних тапочек, истекало, и впитывалось в дерево стен, и входило в комнаты вместе с его, дерева, спокойным дыханием — вот это, запахи, она помнила особенно хорошо и потому не могла приблизиться к черным, словно застигнутым в момент игры "куча мала", бревнам, остаткам кирпичной кладки, осколкам волнистого шифера.

Он понимающе кивнул.

Не спеша ходил он по пожарищу, постепенно сужая круги, и наконец оказался в самой его сердцевине, трогал бревна, ощупывал куски проводки, разгребал угли, перетирал их в ладонях, подносил к лицу — все это продолжалось невыносимо долго, и она чувствовала, что в его странной и бессмысленной работе, в самой пластике его движений отчетливо проступает что-то древнее, темное, шаманское, словно он вызывает из прошлого времени давно скомканный, поруганный брандспойтными струями огонь, восстанавливает его и пробует понять.

Она уселась в кресло возле камина, водрузила ноги на стальную решетку и задремала. Пробудило ее сдержанное урчание двигателей во дворе. Приехали грузовики. Б. О., переговорив с шоферами, направился к бане.

Он постоял в дверях, обводя взглядом помещение — книжные стеллажи, диван, низкий столик со столешницей, украшенной керамической плиткой, кресла, — заинтересованно приподнял бровь, увидев камин, по верху которого, на широком бортике, были выставлены экзотических форм бутылки в причудливо застывшей лаве свечного воска — они использовались как подсвечники. Внимательно осмотрел провал каминного ложа, решетку, пощупал кирпичи — он явно тянул время, собираясь с мыслями.

— Как говорил тот пожарный? Лег в постель, закурил, заснул с зажженной сигаретой?

Она попыталась вспомнить лицо пожарного — нет, лицо в памяти не задержалось, но голос его звучал отчетливо.

— Да, так он и сказал. А что?

— Где была ваша спальня?

— На втором этаже.

Б. О. осмотрелся, заметил в углу стопку старых газет, предназначенных для растопки, взял верхнюю, присел на корточки у жестяного настила, предохранявшего пол от раскаленных плевков каминного огня.

— Мы собираемся топить? — спросила она.

— Нет.

— Пойду пройдусь. Подышу воздухом.

— Хорошая мысль.

Когда она вышла, Б. О. осмотрелся, заметил сбоку от дивана пустую картонную коробку из-под обуви. Взял ее, слегка надорвал картон в четырех углах, положил на жесть. Сверху установил согнутую в форме ломаной крыши газету.

Чиркнул зажигалкой, поднес огонек к картону. Чиркнул еще раз. И еще. И еще.

Огонь полз с четырех сторон, медленно взбираясь по картону, потом перекинулся на бумажную крышу, проникая в столбцы текста, пожирая заголовки; он тек плавно и быстро, пуская впереди себя затемнявший бумагу жар, и на месте этого ожога в следующую секунду вырастало желтоватое, в синем оперении пламя.

За спиной скрипнула дверь. Бася стояла на пороге, смотрела, как горит бумажный домик, и вдруг почувствовала холодок в груди.

— Что ты хотел этим сказать?

Он поднял на нее отсутствующий, гипнотический взгляд — такой она уже видела пару раз, когда Б. О. ни с того ни с сего погружался в задумчивость.

— Ничего... — Губы едва двинулись, он обращался не столько к ней, сколько к себе.

Она опустилась в кресло: холодок под сердцем разрастался, набирал объем, устремлялся вниз, затекал в коленные чашечки.

— Что-то зябко, — поежилась она.


* * *

Часам к трем участок расчистили, только из сердцевины обширного гаревого пятна сиротливо торчала похожая на разоренную сванскую башню печная труба, на макушке которой сидела ворона. Б. О., прислонившись к шершавой стене бани, задумчиво разглядывал птицу. Что-то в его позе, в неотчетливом, плывущем взгляде было знакомое — ах да, вот так же он посматривал на притаившуюся на подоконнике герань.

— Хочешь узнать, что она думает? — Бася осторожно дотронулась до его локтя.

Б. О. покосился на Басю и задумчиво протянул:

— Ну-у-у... Это было бы занятно.

— Чу! — насторожилась она, нахохлилась. — Слышишь? Да, тонкий, похожий на протяжное блеянье испуганного барашка звук встревожил меня. Доносился он со стороны соседнего безалаберного, заросшего сорным кустарником участка. Там, в глубине леса, стоит старый дом с такой густо замшелой крышей, что издали казалось, будто крыша эта укрыта лоскутьями грязного серого велюра. Смотри: на втором этаже медленно открылось тонко блеющее окно. И оттуда, полыхнув солнечным зайчиком, — видишь? — выскользнула и начала падать, как рыба, сорвавшаяся с крючка, бутылка. И с тупым ватным звуком нырнула в траву.

— Да-да, — кивнул Б. О., пристально глядя в сторону соседнего участка.

— Видишь, — шептала Бася, — я беспокойно завертела головой. Странно, что обитатель дома еще жив, рассудила я, следя за нырком пустой посуды. Этот человек питается одним ядом, заключенным в высоких стеклянных емкостях, и почти не ест съедобного. И кроме того, он почти не спит. Ночи напролет он сидит за столом напротив окна в свете лампы под зеленым стеклянным абажуром, сидит и сидит... В том, что человек питается ядом и черпает в нем силы для продолжения жизни, я убедилась еще в тот день, когда он тут возник. Знаешь, Бог Огня, из природного любопытства я подлетела к дому и уселась на обломок сосновой ветви как раз напротив окна.

— Да что ты?— слабо улыбнулся Б. О.

— Да-да, уселась. И могла видеть, как человек медленно кружил по комнате. Потом достал из большой дорожной сумки на молнии бутылку, схватил ее горлышко, сделал резкое, скручивающее пробку движение и налил прозрачную жидкость в стакан. Когда первая емкость вылетела из окна, я опять-таки из любопытства опустилась в траву, подтолкнула клювом сосуд и тут же отскочила на безопасное расстояние. Потому что инстинкт подсказал мне — пить жидкость нельзя, она ядовита. Но человек упорно питался ею третий день кряду и не погибал, вот разве что под утро он валился на разложенное кресло-кровать и застывал в неловкой разметанной позе — голова мертво привалена к плечу, рот приоткрыт, левая рука с развернутой вверх ладонью свешивается на пол. В зеленоватом свете настольной лампы он походил на погибшую тропическую птицу.

Б. О. с интересом следил за тем, как Бася, выговорившись, вдруг ссутулилась, опустилась на корточки и так сидела, словно нахохлившаяся птица, а потом подняла лицо и посмотрела на него снизу вверх.

— Скорее всего, так оно и было, — тихо пробормотала Бася и бесцветным тоном добавила: — Это Костя. Скорее всего, он. Я слышала, он впал в запой.

— Костя? — спросил Б. О., приседая рядом.

— Да. Сосед. Сын Павла Емельяновича. Того старика, который тут с Митей... В ту ночь.

— А что, разве с ним в ту ночь кто-то был?

Чертя указательным пальцем сложный иероглифический узор в засыпанной хвоей земле, она кивнула:

— А разве я тебе не рассказывала? Баню, как видишь, огонь не зацепил, так что в ней все осталось на своих местах. В частности, следы основательной пьянки. Пил он, судя по всему, не в одиночестве — на вешалке нашли тяжелое драповое старомодное пальто. Я сразу его узнала — это Павла Емельяновича.

— А кто он такой?

— Да кто... Пенсионер. Раньше работал на филфаке, теперь давно на пенсии. Ну, я тут же понеслась на соседскую дачу... — Она долго молчала. — Старика нашла в кабинете на втором этаже, он лежал в кресле — рука безвольно свесилась к полу, рядом пустая бутылка из-под коньяка. Еще пара пустых на столе, — она тяжело вздохнула. — Потом врач "скорой" сказал, что у старика отказало сердце: в таком возрасте нельзя позволять себе лишнего. А тут такие дозы. — Она глянула в сторону соседней дачи. — Надо бы зайти. А то неудобно.

— Вы давно знакомы?

— Всю жизнь.

Та жизнь пахла сиренью, яблоками, дождевой водой, стоявшей в бочке у крыльца и хранившей на зеркальной поверхности смутные оттиски детских лиц, пахла хвоей, сырой осенней листвой, а жизнь теперешняя пахнет гарью и чуть-чуть водкой — да, на втором этаже этого старого дома стоял характерный кисловатый запах, какой воцаряется там, где долго и основательно пьют.

Костю они нашли в мансарде: всклокочен, шершав, небрит, с воспаленными веками и лиловыми тенями в подглазьях, — он сидел за столом, оборотившись к окну, где на сухом сучке сидела ворона, а в приподнятом и обращенном в сторону птицы кулаке крепко, точно молотком вбитый, сидел стакан.

— Костя, — тихо позвала она.

— Сейчас, — отозвался тот, не меняя позы. — Только вот выпью с мудрой птицей. Ну давай, что ли, ворон.

Тыльной стороной ладони вытер губы, повернулся.

Глаза его были совершенно трезвыми. Такое бывает, подумала она, на долго пьющего нисходит просветление, и водка начинает действовать отрезвляюще.

— Как звать? — Костя повел глаза в сторону Б. О.

Она замялась: в самом деле, ведь не знала имени своего спутника.

— Никак.

— Тоже дело! — слабо улыбнулся Костя, кивком приглашая гостей занять место на табуретках. — Садись, человек без имени. Выпьем с человеком без души. Бась, стаканы там, в гостиной, будь другом, принеси.

В серванте она выбрала хрустальные, с золотистой каймой. Костя налил.

— Давайте помянем. Пусть им... — Пауза, взгляд направлен в потолок. — Пусть им, — произнесено тверже, с нажимом на множественное число местоимения, — земля будет пухом.

— Пусть.

— Только не надо сейчас ничего вспоминать, ладно? Детей в шалаше и всего такого прочего. Ничего.

— Ничего, — протянул Костя, тускло глядя в окно. — У девочки вечно развязывался бант в косе.

Бант в косе! — изумилась она про себя. — Господи, как он смог удержать такое в памяти?

— Ты, значит, не забыл.

Костя, хмуро глядя в угол мансарды, вздохнул:

— Не я... Он.

Павел Емельянович? Последний раз они виделись примерно год назад, Бася забегала к нему за какой-то мелочью — кажется, за солью, — нашла его в кабинете на втором этаже, маленького, сутулого старика. Набросив на плечи плед, он сидел за огромным антикварным бюро темного дерева, с резными перильцами по бокам и множеством выдвижных ящичков для записок, скрепок и бог еще знает для чего. Он что-то торопливо записывал в старомодную, в твердом картонном переплете тетрадь, обернулся, в знак неудовольствия сдвинул к переносице жесткие седые брови, но тут же смягчился и задал странный вопрос:

— И как вам березовый сок?

Накануне Митя, приставив к старой березе лестницу, забирался повыше, делал надрез на коре, вводил в него желобок, вешал на схваченную веревочной петелькой бутылку — по желобку, кап-кап, кап-кап, стекала в емкость мутноватая березовая кровь.

Значит, он видел, наблюдал из окна.

— Не я, — повторил Костя. — Отец. Он же у себя на кафедре занимался концом восемнадцатого века. Но не столичной литературой, а провинциальной. Мелкопоместной, точнее сказать.

— Мелкопоместной? — переспросила она. — У нас была такая литература?

— Да вроде... Огромный пласт нашей словесности, полагал отец, совсем мало изученный. Сидит себе какая-нибудь скромная помещица в глуши и все записывает — все, на что падает взгляд. Характеры крестьян, погоду, приметы, виды на урожай, способы соления рыжиков, визиты молодого соседа, состояние его гардероба... Отец считал, что этот скучный жанр оставил потомкам исчерпывающую картину прошлого быта. — Он помолчал. — Отец и сам грешил этим.

— Чем грешил?

— Ну, бытописательством. Про бант в твоей косе я знаю из его записок. Сам-то, конечно, ничего такого не помню.

— Так он писал? — подал голос Б. О. — До последнего времени писал?

— Возможно... Надо посмотреть в кабинете. Только вы уж сами там... — коротко взглянул на Басю, тут же отвел глаза. — Я не могу. Пока...

— Понимаю. Конечно. Ключ у тебя?.. Мы быстро... Только одним глазком.


* * *

Кабинет — типичная профессорская берлога, какой ее показывают в старых кинофильмах. Стен нет, вместо них книжные полки, тут же деревянная лестница-стремянка с широкой верхней ступенью, на которой можно уютно устроиться, полистывая книгу, старое кресло с высокой жесткой спинкой, огромное бюро, где стоит письменный прибор на тяжелой малахитовой плите: две серебряные полусферы накрывают воронки чернильниц, Тяжелый запах пыли, затхлости, комната давно не проветривалась — скорее всего, с того самого дня, когда здесь нашли Павла Емельяновича.

— Что с этим парнем? — спросил Б. О.

— Кто знает? — пожала она плечами. — В последние годы он редко навещал отца, тот безвылазно жил в этом угрюмом доме. Все работал, беспрерывно мотался по просторам одной шестой, из края в край. Он и на похороны, говорят, толком не успел, примчался прямо из аэропорта, когда гроб уже засыпали землей.

— Что за работа такая беспокойная?

— По образованию он инженер. Строитель. Последние лет десять в шоу-бизнесе. Возводит эти кошмарные металлоконструкции на сцене. Для света, динамиков, спецэффектов. Наверное, у, него неплохо получается.

Б. О. прошелся вдоль книжных полок, пощупал корешки. Она обратила внимание на длинный ряд плотно притиснутых друг к другу тетрадей. Вынула первую попавшуюся. В обложку вклеен прямоугольный листок. Твердым почерком выведено: "1968, лето". Какая седая старина, подумала она, пуская страницы веером. "Июль. 30. Пятница". Строки ровно, тщательно уложены в графленый лист, чернила выцвели, порыжели. Она читала, поражаясь скрупулезности автора, подробно фиксировавшего неторопливое, сонное течение этого исчезнувшего, растворившегося без остатка во времени дня, постепенно проникала в его вылинявшую бытовую ткань и узнала, что у бабушки — у ее бабушки! — утром убежало молоко...

И так погрузившись в испарявшиеся с тетрадного листа краски, звуки и запахи, забыла, где она, зачем она в этом кабинете, а Б. О. тем временем тоже достал одну из тетрадей, уселся к бюро и медленно листал страницу за страницей.

— Черт!

Произнесено было тихо, почти шепотом, тем не менее реплика долетела до ее слуха.

— Что? — очнулась она.

В кабинете висела давящая тишина, разбавленная приглушенным, напоминавшим подскакивающий бег сухих горошин, дробным звуком, — Б. О. сосредоточенно барабанил пальцами по столу. Записями было заполнено листов десять. Он перевернул последнюю страницу. В правом верхнем углу проставлена дата.

Тот день, когда сгорел в доме ее Митя. Старик не изменил своей привычке и очень подробно, тщательно описал день. И тех, кто под вечер приехал к соседу по даче на джипе, тоже.

— Эскорт большого человека, - прошептал Б. О.

— Что? — оторвалась Бася от чтения. — Что ты сказал?

— Ничего, — отрицательно мотнул головой Б. О. и незаметно сунул тетрадку за пазуху.


3. Четверо в масках и с пистолетами

Игнатий некоторое время рассматривал открывавшийся за окном офиса городской вид, достаточно унылый (бензоколонка, изгиб трамвайных путей, обнесенная металлической сеткой стоянка), потом перевел взгляд на своего юного ординарца по особым поручениям, который застыл в дверях кабинета и рыбьими своими, холодными, остановившимися глазами уперся в девственно чистую малахитовую пепельницу на столе шефа.

— Мы их засекли, — пояснил он причину своего визита.

— Кого их?

— Женщину. Но она не одна. С ней человек лет тридцати пяти.

— Кто такой?

Ординарец медленно моргнул и пожал плечами.

— У меня к вам просьба, молодой человек.

— Да, Игнатий Петрович.

— Вы меня очень обяжете, если не будете смотреть мне в глаза. Во-первых, от вашего рыбьего взгляда у меня почему-то начинает холодеть кровь в жилах...

— А во-вторых?

— Во-вторых, в ваших глазах написано слишком уж откровенное презрение к христианским заповедям.

Молодой человек отвернулся и уставился в окно.

— Где вы их засекли?

— На даче. Там не все сгорело, осталась баня. Огонь ее не тронул. Она стоит на краю участка.

— На да-а-аче, — с неопределенной интонацией протянул Игнатий. — Мне это не нравится. За каким чертом ее туда понесло?

Молодой человек опустил глаза в пол:

— Собственно, этот визит организовал я.

— Что-о-о? — чуть подался вперед Игнатий.

— Вы же сами просили отыскать ее... Я подъехал в дачный кооператив и убедил его председателя, что участок пора расчищать от мусора. Он и отыскал женщину.

— Толково, — поощрительно кивнул Игнатий. — И где она пряталась?

— Она не пряталась. Жила в квартире матери. Мы просто упустили из виду, что она может находиться там.

— Ну-ну. Присмотрите за этой парочкой. И при случае загляните в квартиру мужа — ту, что на Сретенке. Она ведь там не появлялась с тех пор, как пропала?

— Присмотрим. Я уже посадил там поблизости наших ребят. — Помощник повернулся на каблуках и двинулся к выходу из кабинета.

— Молодой человек! — окликнул его Игнатий Петрович. — Я не понял: что значит — поблизости? Они что, на лестнице караулят?

— За кого вы меня принимаете? — пожал плечами молодой человек. — Трое ребят, как положено, несут в течение двенадцати часов вахту, наблюдая за подъездом. А трое их сменщиков тем временем отдыхают. Через двенадцать часов они меняются.

— А что, нормальный график, — улыбнулся шеф. — А где отдыхает свободная смена?

Ординарец растянул губы в прохладной улыбке:

— Там недалеко есть подпольный бордель.

— Ух! - протяжно выдохнул Игнатий- Прямо камень с души...

— Не понял, — приподнял жидкие брови молодой человек.

— Я же говорю, у ребят нормальный график труда, — пояснил Игнатий. — Стало быть, у них нет повода подавать на нас жалобу в профсоюз... Ну все, идите.

Игнатий вернул взгляд к окну. Заправщики лакали пиво и заедали его воблой. Один из них, круглолицый парень с узким азиатским разрезом глаз, сосредоточенно ковырял чем-то в зубах. Бросив свое занятие, азиат потянулся к бутылке, глотнул, прополоскал рот. Судя по тому, как он двигал туда-сюда нижней челюстью, пивное полоскание не пошло на пользу. Он отломал от скелета воблы тонкую изогнутую реберную кость и опять полез в рот.

Игнатий бросил прощальный взгляд на любителей пива и расхохотался:

— Голь на выдумки хитра!


* * *

— Зачем мы здесь?

Всю обратную дорогу она дремала, свернувшись калачиком на заднем сиденье, убаюкиваемая колыбельным покачиванием автомобиля, мерным гулом дороги, шорохом шин. Отсутствие этих примет движения заставило ее приоткрыть глаза. Машина стояла. Было тихо, только шелестел по крыше мелкий дождь и с отвратительно скользким звуком ерзали щетки дворников по стеклу.

Глядя снизу вверх, она видела грубо отесанный гранитный камень облицовки края витрины — этого было достаточно, чтобы догадаться, где именно они остановились: слишком хорошо все знакомо в этом переулке, убегавшем от Сретенки в глубь квартала... Витрина обувного магазина в угловом семиэтажном доме с высокими узкими окнами, дальше булочная, потом аптека и еще один серый дом, родной брат углового.

Средний подъезд, лифт на пятый этаж, знакомая дверь у окна... Квартиру Митя купил пять лет назад, расселив коммуналку, сделал основательный, с перепланировкой, ремонт — получились три комнаты, большая гостиная, просторная кухня.

— Ты же сама просила, — сказал Б. О. не оборачиваясь. — Что-то из вещей взять, проверить, как тут, все ли на месте... Где здесь можно машину приткнуть?

— Да-да, я как-то забыла.

Она поднялась, осмотрелась. Переулок был плотно заставлен машинами, сунуться совершенно некуда.

— Давай вперед. Слева будет бетонный забор, рядом с ним три "ракушки". Средняя — наша.

— Что, пустая?

— Да. Вот здесь возьми левей... Черт!

Подъезд к "ракушке" был заперт миниатюрным микроавтобусом. В таких развозят продукты и мелкие партии товара. Б. О. обошел микроавтобус, проформы ради постучал в ветровое стекло — водителя на месте все равно не было.

— Не трудитесь, молодой человек. Боюсь, пустые хлопоты. Этот автомобиль тут уже третий день стоит.

Голос принадлежал пожилому человеку в выцветшем болоньевом плаще. Прижимаясь спиной к двери подъезда, он прятался под узким козырьком от дождя. У ног его лежал, уложив острую лисью морду на передние лапы, большой, в роскошной черно-белой шубе колли. Старик зябко поежился, словно уже один взгляд на Б. О., который нисколько не обращал внимания на усиливавшийся дождь, вызвал у него озноб, и он шевелил плечами, чтобы разогнать этот ледяной поток.

А дождь в самом деле нарастал и становился звонче, отчетливей его бег по крышам машин, лужи пошли крупными, как после ожога, волдырями, предвещавшими долгое ненастье. Какой-то человек в темном, изначально, видимо, изящном, а теперь совершенно скисшем от впитанной влаги костюме нелепо, на манер дурачащегося балеруна, высоко задирая колени, на мысках, как на пуантах, пробежал мимо, оставляя в лужах круглые расплывающиеся следы.

Б. О., кажется, не чувствовал, что промок насквозь. Он стоял посреди шипящего тротуара, приоткрыв рот, нисколько не замечая жалившие его капли косого дождя, занозами вонзавшиеся в лоб и губы, илегкая прозрачная водяная пыль парила у его лица. Казалось, он дожидался того момента, когда можно будет окончательно слиться с косо катившейся влагой, врасти в нее и потихоньку заскользить по толстым басовым струнам дождя наверх, где в тяжелом, неторопливо ворочавшем лиловыми бицепсами облаке можно прилечь и отдохнуть. Ну вот, опять это с ним, подумала Бася, опять он будто бы отлетает куда-то в свои сумрачные шаманские миры и слепо блуждает там в поисках одной ему ведомой цели...

— Молодой человек простудится, — заметил, прокашлявшись, хозяин собаки. — Ему надо уйти из-под дождя.

— Пустое... — обреченно махнула рукой Бася. — Это он общается с братом по разуму, насколько я понимаю. Видите, ему не холодно и не жарко, он в родной стихии. Ой, глядите...

Б. О. теперь смотрел не в небо, а куда-то вбок. Она проследила за его взглядом. Возле гаражей, привалившись спиной к бетонному забору, сидело на земле, безвольно раскидав ноги в стороны, существо неопределенного возраста и пола — какой-то замшелый с бурым, сто лет немытым лицом бомж в тяжелой, насквозь вымокшей солдатской шинели. Тускло и бессмысленно глядя перед собой, он лениво грыз корку заплесневелого хлеба, добытого, скорее всего, на ближайшей помойке.

Она вышла из-под козырька, осторожно тронула Б. О. за плечо. Он коротко кивнул в сторону забора и горько усмехнулся:

— Нас жалуют хлебом и жительством, как мы того желали.


* * *

Дома она тут же повесила на плечики его насквозь сырую одежду, включила в ванной горячую воду.

— Полезай, согрейся. Я что-нибудь горячее сделаю. Не знаю, что там на кухне есть. Но кофе должен быть. Я тебе принесу в ванну. Крепкий? Как заваривать?

— Средний.

В ванной зашумела вода. Она чиркнула спичкой, до упора вывернула ручку подачи газа. Голубоватый ободок окатил головку конфорки. Постоял на месте, едва дыша, пропал на мгновение, и вслед за этим конфорка фыркнула, отплюнулась тонкими стрелами пламени и затихла.

— Ну не было печали...

Придется звонить в диспетчерскую. Где-то должен быть телефон — да, вот он, на одном из клеющихся листков, какими облеплена вся торцовая стенка кухонной полки. Странно, дозвонилась с первого раза.

Утомленный женский голос на том конце провода. Проблемы с плитой? А в чем дело? Ах, вон что... Да. Да. Понятно. Адрес. Да ваш, ваш адрес, записываю...

Долгая пауза.

— Как вы говорите? Квартира тридцать шестая? Не путаете?

— Слушайте, ну прекратите! — вскинулась она. — Что я, думаете, не знаю, где живу?

— Хорошо, хорошо, ждите. В течение дня подойдут мастера.

Не иначе как коммунальные службы разжились сотовой связью для оповещения своих работников об оперативных заявках, подумала она, направляясь в прихожую: звонили в дверь. Хотя прошло всего минут пять с того момента, когда она положила трубку.

На всякий случай по привычке посмотрела в дверной глазок.

Взгляду открылась композиция в сюрреалистическом духе: эллипсом скругленное пространство лестничной площадки, слева течет, наподобие циферблата в картинах Дали, выгнувшееся дугой окно, сферически согнутая шахматная доска черно-белого кафеля, с покатого дна которой вырастает странная фигура с грушевидной головой. Девушка. Тщательно артикулируя огромным рыбьим ртом, она что-то пытается втолковать темному зрачку выходящего на лестницу глазка. Что? Ах да, похоже на "службу газа".

Бася открутила колесико запорного механизма — шесть поворотов по часовой стрелке — и только на шестом, когда жало замка, щелкнув, вышло из паза, успела подумать: девушка? — но было уже поздно, дверь шарахнулась внутрь квартиры и отбросила ее к вешалке.

Все происходившее вслед за этим осело в памяти россыпью рваных, сумбурных и дерганых, как в старой кинохронике, кадров:

Первый кадр: на пороге молодая девушка в черной короткой кожаной куртке и длинноносой черной бейсбольной кепке, широко расставленные глаза хищно прищурены, рот кривится, сползает набок и напоминает горизонтально уложенную запятую.

Еще кадр: три черных человека — черные свитера, брюки, кроссовки, шерстяные шлемы с прорезями для глаз и рта.

Еще кадр: в облитой черной лайкой руке черный пистолет.

Еще: рука с растопыренными пальцами наплывает на лицо.

Все как в немом кино — беззвучно. Откуда-то наконец доносится шипящий голос:

— Тихо, молчать!

Другой голос:

— Куда ее?

Опять первый голос:

— В ванную.

Тащат, волокут — дышать трудно, рот и нос зажаты.

И наконец, финальный кадр: белый, с акварельным блужданием светло-салатовых потеков кафель, сугроб пены в ванне, из которого, как поясной скульптурный портрет, торчит Б. О.

Скосив глаза, он шумно выдохнул.

— Ты принесла кофе? Поставь сюда. — Скользнул взглядом по черному человеку. — Я же просил, не заваривай круто.

— Поговори у меня... — глухо протянул черный человек, покачивая дулом пистолета. — Тихо сиди. Как рыба.

—Рыбы не сидят, - Б. О. шевельнул плечом.

— И не думай об этом.

— Я и не думаю. — Плавно, чтобы не нервировать человека с пистолетом, Б. О. откинулся на покатую стенку ванны. — Я законы знаю. Бася, видишь, — заметил он, с туманной улыбкой косясь на черный ствол, — нас жалуют законами, как мы того желали.

Дверь захлопнулась. Она медленно опустилась на пол. Сидела, поджав колени, уложив на них подбородок.

— Господи, какие законы... — прошептала она. — Какие в этой стране могут быть законы, о чем ты говоришь! Их от века тут не было и еще сто лет не будет.

Она прислонилась затылком к кафельной стене и, глядя в потолок, словно из глубин полусна, бубнила себе под нос: у нас же все шиворот-навыворот, тут вода существует в виде пара, а дожди растут из земли, пахарь пашет небеса, а пилот буравит землю, яичницу здесь привыкли жарить на льду, а продукты хранят в раскаленной сауне, здесь вошло в привычку вдрызг напиваться колодезной водой, а жажду в жаркий день утолять водкой, тут проститутка на академической кафедре читает проповеди, а праведница работает вокзальной шлюхой...

— А ты говоришь — законы...

— И тем не менее, — покачал Б. О. головой. — У нас самая совершенная и надежная правовая система. Она сложилась давно, но четко была сформулирована только лет триста назад, в пышные и славные екатерининские времена... — Он вдруг оживился и звонко хлопнул ладонью по воде. — Нет, все точно, все как по писаному!

— Ой, ну брось ты, брось... — вяло отмахнулась она. — Опять шаманишь, опять про свои дурацкие контексты...

— Так надо ведь иметь представление о среде обитания! Чуешь — вольными степными запахами пахнуло! Я их сразу уловил, как только ты открыла дверь и впустила сюда эту сволочь. — Он резким движением оттолкнулся от стенки ванны, с размаху ударил рукой в пену, пушистый клочок ее выскользнул из-под ладони, упал на пол. — Черт, мог бы и догадаться!

— О чем?

— Да фургон этот...

— А что фургон?

— Все очень просто. Подъезжает такой скромный, не привлекающий внимания фургончик в подъезду, стоит себе и никому не мешает. А внутри сидят ребята. Ну вроде наших, — указал взглядом на дверь. — Долго иногда сидят. День, два, три. Ждут, когда появится нужный человек. Войдет в подъезд. Или выйдет из него. А чего бы и не подождать? Ребятам с утра не на завод, к станку торопиться не надо, у них свободного времени много. Кстати, как они вошли? Через окно? Воспарили, как птицы, влетели в открытую форточку?

— Это все твой кофе...

Рассказала: про плиту, звонок в диспетчерскую.

— Понятно, — коротко бросил он. — Все как в учебниках для начинающих налетчиков. Договориться с диспетчерской в РЭУ труда не составляет... — Он вдруг насторожился. — Тихо. Слышишь?

— Нет... — Она прижала ухо к двери. — Ага, вот. Да, теперь слышу.

Перелив слабых-слабых, тонким серебряным ручейком льющихся звуков — тонюсенькая ксилофонная мелодия, всего несколько тактов, скороговоркой проигранная тема, в которой можно распознать разогнавшуюся, сломя голову понесшуюся ламбаду. Такими пьесками начинена электроника, будильники, бытовая техника с таймерами.

— Что это?

— Понятия не имею. Похоже на будильник...

Минут через двадцать за дверью Послышалось приглушенное перешептывание. Потом тихие звуки шагов. Что-то слабо скрипнуло — похоже, входная дверь. Потом тишина — полная; слышно лишь, как шипит оседающая, расползающаяся в воде пена. Б. О. быстро ополоснулся под душем, вытерся, обмотался полотенцем, медленно повернул золотистый шар по часовой стрелке, толкнул дверь, прислушался.

— Пошли. Оценим ущерб.

Ущерб был. Из гостиной исчезли тяжелый стереофонический "Шарп" с колонками, видеомагнитофон — это сразу бросилось в глаза. Больше здесь, похоже, ничего не тронули. Открыли шкаф — шубы на месте не оказалось. Выдвинули ящик серванта — столовое серебро, старое, тяжелое, бабушкино, лежало на месте, как стая задохнувшейся в темном ящике мойвы. Заглянули в спальню: судя по слою пыли на мебели, здесь они вообще не были.

— Сейчас я... У Мити в кабинете посмотрю.

Все как будто на месте. Широкий, опирающийся на две массивные тумбы стол, лампа, стопка чистой бумаги, несколько кожаных папок для документов, пыльный компьютерный монитор.

— Не так уж много они унесли, — констатировала она. — Ну, слава богу, обошлось.

— В этом я не убежден, — задумчиво покачал головой Б. О.

— Пойду прилягу. Слишком много впечатлений за один день... — Она потянула его за руку, — Пошли.

Он обвел взглядом спальню, оформленную в сумрачных, снотворных тонах. Стены обшиты квадратами темных дубовых рам, в которых натянут шелк цвета спелой сливы, иссеченный тончайшими светлыми штрихами, — похоже на оттиск косого остановившегося дождя; две прикроватные тумбочки с лампами, стилизованными под керосиновые; встроенный шкаф с отъезжающей вбок дверцей. Дверца сдвинута с места, из темного, пахнущего косметикой проема высовывает вздернутое плечо темно-синее платье с длинным рукавом.

Он наклонился, поцеловал ее в мягкие, податливые губы и почувствовал толчок ее языка, легкий, разведочный. Потом еще один, уверенный, и, не дожидаясь третьего — зазывающего, — скользнул губами по щеке, прошептал на ухо:

— Отдохни, вздремни. В самом деле, денек выдался тот еще.

Он удалился на кухню. Минут через десять до спальни донесся знакомый аромат. Принюхалась — кофе? Не может быть, ведь плита не работает.

Села, выпрямилась, застыла, словно опасаясь резким движением или звуком аромат спугнуть, потянула носом воздух. Да, кофе.

Как это ему удается? — размышляла, по-балетному вытягивая мысок, чтобы просунуть ногу в узкую джинсовую штанину, наползавшую на икру плотно, как вторая кожа, и потом все так же плотно восходившую выше, к колену.

Как ему удается сварить кофе ни на чем? — раздумывала она, пока пальцы рассеянно переползали по плечам томившихся в шкафу нарядов, как бы пролистывая весь гардероб. Нащупала: руку приятно ласкала тонкая шелковистая ткань — черная просторная рубаха с большим мушкетерским отложным воротником. Вырвала, выдернула эту страничку гардероба, приложила к груди, заглянула в зеркало.

— Подойдет.

Двумя пальцами приподняла за лямку лифчик, валявшийся на низком стульчике, прислуживавшем огромному зеркалу, — бледный этот аксессуар туалета висел в руке вяло, как вытащенный из раковины моллюск. Разомкнула пальцы — нет, обойдемся без него, при каждом движении тонкая ткань рубашки так пикантно шевелится вслед за колыханием груди, пусть он это видит, в другой раз не станет уводить губ.

— Как тебе это удалось? Призвал на помощь братскую стихию природного огня?

Проходя с этими словами на кухню, она окунулась в густой аромат, окутывавший стол, на котором сочно дымилась чашка, — как раз в тот момент, когда Б. О., стоя у плиты спиной к окну, резко приподнимал локоть, вслед за этим что-то едко зашипело.

— Ну вот, убежал...

В ответ на ее приветственную реплику он пояснил:

— Вентиль же был перекрыт. Вон там, за плитой.

Ну конечно: покидая этот дом, она опустила рычажок подачи газа — так, на всякий случай.

— И как я забыла? Мне бы вспомнить, и ничего бы не случилось.

Джезва, сияющий воротничок которой был обтянут потеками кофейной лавы, застыла в полунаклоне, выплеснув на блюдце клочок рыжеватой пенки.

— Ты хочешь сказать, эти ребята тогда не пришли бы? — Б. О. медленно налил кофе в чашку. — Пришли бы, никуда не делись. Не под этим предлогом заявились бы, так под каким-то еще. Случайных налетов не бывает. — Он помолчал, задумчиво помешивая кофе в чашке. — Что это был за звук?

— Звук?

— Ну тот, странный — мы его слышали, сидя в ванной.

С минуту она сидела, прикрыв глаза и уронив голову на грудь, блуждая в глубинах памяти, потом медленно приподняла веки, и в глазах ее обозначилась смутная догадка.

— Ком-пью-тер, — тихо произнесла она, как тугой экспандер растягивая слово.

— Что? — вздрогнул Б. О.

— Да! — Она звонко хлопнула ладонями по коленям. — Ну конечно же! — Порывисто поднялась, торопливо зашагала по кухне, глядя себе под ноги. — Точно. При загрузке он что-то пиликал. Какую-то мелодию. Известную. Я забыла какую.

— Компьютер... — угрюмо повторил Б. О. после паузы. — Если эти ребята приходили исключительно за тем, чтобы поиграть в компьютер твоего мужа, то дело, похоже, дрянь. Видик и прочее барахло они конечно же так прихватили, для отвода глаз. — Он, по-прежнему глядя в кофейную чашку, сокрушенно покачал головой. — Бася, ты же должна понимать, что они не за золотом-бриллиантами приходили, это и первокласснику ясно.

— А за чем?

Он медленно повернулся к ней:

— За чем-то более ценным.


* * *

Б. О. быстро прошел в кабинет, уселся за компактный компьютерный столик с выдвижной панелью под клавиатуру, включил машину. В поле монитора стремительно пронеслась загрузочная информация, и во встроенном динамике прожурчала знакомая мелодия.

— А странная машинка, — Б. О. оттолкнулся от столика, стул на колесиках откатился на полметра. — Очень странная. Тут и намека нет на то, что компьютер принадлежит деловому человеку, — он указал на монитор. — Ни черта же нет из традиционного набора. Зато масса всего, что к бизнесу никакого отношения не имеет. Мама дорогая, зачем ему эти художественные редакторы? Он увлекался живописью?

— Да. В детстве ходил в художественную школу. Потом забросил, конечно... Вообще он очень любил компьютеры. Мог ночь напролет просидеть за монитором. А этот компьютер... Да, он вечно что-то рисовал, картинки сканировал или из Интернета скачивал. Что-то с ними делал. Говорил, что так он отдыхает. А на работе у него все до потолка было этим железом заставлено, на это он денег не жалел... Ой! Диски!

— Диски?

— Да, диски.

Их не было. Большая коробка с прозрачной откидывающейся крышкой, битком набитая дискетами, несколько блоков с си-ди, множество коробочек поменьше — все это стояло вон там, на полке над монитором. Теперь на их месте только пустые квадраты, хорошо заметные на темном, выстеленном пылью дереве.

— Пойди отдохни. Приляг, что ли... А я тут пошурую пока. Иди. Расслабься. Выпей что-нибудь.

— Да уж. Пойду выпью.

В баре она наткнулась на бутылку кампари. Налила в высокий стакан, пошла на кухню, вытрясла из ячеистой пластиковой ванночки лед, опускаясь в жидкость, он тонко потрескивал. Сидела за столом, взбалтывала напиток, наблюдала, как медленно истаивают ледяные кубики, как стачиваются их грани, и вот они уже начинают походить на катышки обточенного морским прибоем стекла.

Б. О. пропадал в кабинете не меньше часа, она успела выпить три дозы, но ни расслабленности, ни привычного покачивания на плавной волне, которое обычно появлялось после нескольких глотков, не почувствовала.

— Тебе плеснуть? — приветствовала она появление Б. О. на кухне, — Нашел что-нибудь?

— Нет. Ничего. В этой машине вообще нет текстов. Только каталоги с картинками. Проглядел их на всякий случай. Пусто. — Он помолчал, медленно чертя пальцем круги по клеенке. — Но что-то ведь они искали. Тут одно из двух. Либо они не нашли, либо нашли, но побили, потерли файлы. Хотя...

— Ну договаривай.

— Я не думаю, что, обладай твой Митя чем-то важным и ценным, он держал бы это в домашнем компьютере. Или на тех же дисках, которые у всех на виду., Но так или иначе, он, похоже, чем-то серьезным владел. И боюсь, что... — Он осекся на полуслове, возникла напряженная пауза. — Ладно, хватит на сегодня, — Б. О. взболтнул стакан, поднес ко рту, но пить не стал, поднялся со стула.

— Ты куда? — спросила она.

— Да так, по делам. Где у вас тут диспетчерская находится?

Она объяснила: через двор, под арку, налево, железная дверь.


* * *

Воздух здесь был спертым, хотя форточка в узком, закрытом мощной тюремного фасона решеткой окне была приоткрыта, и через нее в комнату проникал голос компрессорной установки, изрыгавшей шипящий грохот где-то неподалеку во дворе.

Розовые стены, совершенно пустые, под закопченным потолком — покосившаяся, державшаяся на честном слове жестяная панель с люминесцентными лампами, одна из трубок подмаргивает — похоже на нервный тик. Колеблющийся синтетический свет разливался по огромному пульту с множеством рычажков и серой головкой микрофона на длинной жирафьей шее, тянувшейся к виску сидевшей за пультом женщины.

Висок был бледен и впал, в нем протачивала извилистое русло голубая жилка, рассеивавшаяся на множество притоков у прищуренного глаза, — что-то в этом впалом виске, затянутом шелушащейся пергаментной кожей, было от гербарного листа. Покатый лоб, от которого отброшены назад неопрятно, второпях заправленные за уши каштановые волосы, подрубленные неровной "скобкой" у основания шеи. Примятые крылья заостренного носа, бледная линия рта, к опущенным углам которого подползала стая мелких морщин, слабый подбородок, тонкая кисть с выпиравшей косточкой, сатиновый рабочий халат, приоткрывавший сплетенные с ножками стула ноги в высоких, грубой вязки шерстяных носках и домашних тапочках с отвалившимися, лоснящимися от долгой носки задниками.

— Сюда нельзя, — бросила женщина, не отрываясь от замусоленной тетрадки, куда что-то записывала. — Это диспетчерская, а не проходной двор.

— Да я на минутку, — сказал Б. О. — Шел мимо, подумал: надо бы заявку оставить, а то пока домой добредешь, пока дозвонишься вам... Эй, не зевай, а то проиграешь.

Последняя реплика была адресована девочке с серым пеналом карманного тетриса в руках, сидевшей на краешке стула. Оторвавшись от игры, она смотрела на посетителя. На вид ей было лет десять. Бледное лицо, тени под большими глазами, на темном дне которых стояло выражение то ли испуга, то ли тоски. Обе они — и женщина, и девочка — походили на мух, запутавшихся в липкой паутине и обреченно дожидавшихся прихода хозяина этого сплетенного из тончайших нитей гамака, он придет и начнет медленно пить из них кровь.

— Ну что там у вас? — захлопнула тетрадку диспетчер. — Потоп? Потолок упал?

— Да нет, ничего такого катастрофического. Розетка на кухне искрит, вот я и решил от греха подальше... Пусть электрик посмотрит. Адрес? Ах, адрес... Запишите.

Тонкие губы женщины дрогнули, скривились, простенькая шариковая авторучка выскользнула из руки и покатилась по пульту, нервные пальцы ощупали голубую жилку на виске и резко отскочили, словно коснувшись оголенного провода.

Рука отлетела в сторону, и под эту руку медленно, не отрывая взгляда от посетителя, начала подтягиваться девочка с широко открытыми от страха глазами.

Женщина притянула к себе ребенка, обняла, укрывая своим телом, — так они и сидели, вжавшись друг в друга, тупо глядя на моргание какой-то красной лампочки, ожившей на пульте.

— Успокойтесь. Все в порядке. Никто вас не тронет.

Женщина вздрогнула и еще крепче прижала к себе девочку. Б. О. подвинул к пульту стул, сел напротив них.

— Я думаю, они больше не придут. Мне так кажется.

Женщина опустила голову и некоторое время сидела неподвижно.

—А вы кто? — Долгий выдох, в распахнувшихся глазах стоит надежда.

— Никто. Прохожий... Давайте мы вот как сделаем. Я вам кое-что расскажу. — Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. — Некоторое время назад в вашу контору зашли люди, предположительно четверо...

— Он был один.

— Один? Хорошо, пусть будет один. Симпатичный парень, хорошо одет. Сказал, что хочет оставить заявку на мелкий ремонт.

Кивок: да.

— Слово за слово, посочувствовал: работа тут, наверное, нервная, то и дело звонки от разгневанных жильцов, ругань, проклятия, обещания пожаловаться начальству, — ах, как это все утомительно.

— Примерно так... — Медленный неуверенный кивок, тут же поддержанный еще одним, коротким и решительным "да".

— Потом еще немного поболтали — о росте цен, вечной нехватке денег, ну, что у нас обычно обсуждают... Потом молодой человек и говорит: не в службу, а в дружбу, вот вам адресок. Если из этой квартиры поступит заявка, вы уж будьте так любезны, дайте мне знать по телефону. Запишите номер. Мы очень вас просим, очень, а то вы день напролет прикованы к своему диспетчерскому пульту, а девочка ваша из школы одна возвращается. А на улицах сейчас столько подонков развелось, пристать могут, затащить в подвал, не дай бог...

Она крепче прижала к себе ребенка.

— Нет... Он сказал: ты сделаешь это, иначе твоей девочке — хана... Вы не представляете себе, как все это... С ней в школу бежать оттуда сломя голову на работу. Потом опять в школу — и сюда.

— Так она все это время после занятий сидела здесь?

Б. О. обвел взглядом закрытое тюремной решеткой окно, унылые стены, пульт, жесткие конторские стулья, обтянутые вытершимся шершавым коричневым дерматином.

— Здесь... А куда от них деваться? Куда?

— Не знаю, — мрачно отозвался Б. О., погладил девочку по голове. — Ничего, все обойдется. Уже обошлось — будем надеяться.

У выхода он задержался:

— Да, кстати... А номер того телефона, по которому вам надо было позвонить, не сохранился у вас?

— Сохранился... — горько усмехнулась она. — Да я его по гроб жизни не забуду.

— Давайте проверим вашу память?

Она четко, словно вызванный к доске зубрила, отчеканила номер. Б. О. записал его на клочке бумаги.

— Хотя... — задумчиво потер он скулу, — скорее всего, это пустышка. Ничего, проверим. И еще вопрос: как этот молодой человек выглядел?

— Да как... Обыкновенно. Хорошо одет, — она прикрыла глаза. — Да. Лицо у него какое-то неприятное. Вернее — глаза. Желтые какие-то, на человеческие не похожи. Волчьи, что ли...

— А может быть, рыбьи? — спросил Б. О.

— Вот-вот! — кивнула женщина. — Точно, как у рыбы. Круглые и холодные.

Девочка выскользнула из-под материнской руки, вернулась на краешек стула, ссутулилась, низко склоняясь к маленькому экрану.

Б. О. рассеянно поднял взгляд в потолок, потом посмотрел налево, где угол стягивала голубая пелерина паутины, и пробормотал:

— Ты смотри, не обижай их тут.

В ответ на странную эту, адресованную в никуда реплику качнулась паутина: то ли ее подтолкнул сквозняк, то ли маленький, совершенно невидимый постороннему глазу паучок, обитатель этого вознесенного под потолок гамака, свитого из тончайших липких нитей, беспокойно шевельнулся в знак того, что он тут совершенно ни при чем, — эти две мухи слишком велики для него.


* * *

Вернувшись домой, Б. О. молча прошествовал на кухню, уселся за стол, подвинул к себе телефон, набрал номер. Ждать ответа пришлось долго. Наконец на том конце провода ответили.

— Дуся, привет, это я. Да, я в Москве. Нет, ничего, все нормально. Запиши-ка номерок и шурани его в свою базу данных. — Он вытащил из кармана клочок бумаги, продиктовал несколько цифр. — Шуранул? Хорошо, я подожду. Ну разумеется, мне нужен адрес. А что ж еще?

Он откинулся на спинку стула и закурил.

— А что, так просто? — спросила Бася. — Сунул в компьютер номер и получил адрес?

— Ага, — кивнул Б. О. — При том условии, что это Дусин компьютер. В подобных случаях Дуся незаменим.

— Он хакер?

— Да нет, просто коллекционер всякой полезной информации, — Б. О. плотнее прижал трубку к уху, повертел пальцами, требуя карандаш или ручку. Бася сбегала в комнату, принесла. — Ага, так. Пишу. Так, так. Спасибо. Все. Отбой.

Повесив трубку, он подтолкнул листок бумаги в направлении Баси:

— Ты не знаешь, где это?

Пробежав глазами название улицы, она вздрогнула.

— Это? Это в двух шагах отсюда. Во двор через арку. Дальше — сквер. А потом — эти дома. А что там?

— Ты все равно не поверишь, — улыбнулся Б. О., поднимаясь со стула. — Мне надо переодеться. Где мой свадьбишный аглицкий костюм?

На второй день знакомства они сходили в ближайший магазин мужской моды и снабдили Б, О. нормальной городской одеждой: джинсы, несколько маек, пара сорочек, кроссовки. Его темный костюм с тех пор лежал, аккуратно упакованный в плотный защитный чехол, в машине на заднем сиденье.

— Дай ключи, — попросил Б. О.

Минут через десять он предстал перед ней таким, каким Бася увидела его впервые. Она отметила про себя, что Б. О. умеет носить дорогие вещи.

— Ты выглядишь на сто миллионов, — задумчиво протянула она. — А куда мы собрались?

— Не мы, а я, — поправил Б. О., присев к столу. — Видишь ли, помимо адреса, в компьютере моего приятеля значился профиль заведения, обладающего названным мной телефонным номером. Я хочу туда наведаться и забрать похищенные у нас вещи. В основном, конечно, дискеты и компакт-диски.

— Фешенебельный ночной клуб? — предположила она. — Фонд культуры? Консерватория? Заседание парламента? Совещание в кремлевской администрации? Совет министров? Дом кино? Запись на телевидении? Валютная биржа?

Он с минуту молчал, потом покачал головой.

— Нет. Нечто среднее между всеми этими достойными заведениями. — С видом уездного трагика он распахнул руки: — Дорогая, я сейчас иду в бордель!

— Вот черт, у него наверняка нет с собой презервативов, — устало покачала она головой, глядя в стакан, когда услышала щелчок дверного замка.


* * *

Бабочка? Откуда здесь бабочка? Да еще такая приторно-розовая, ширококрылая. Откуда она в замкнутом со всех сторон дворе-колодце, где нет ни пяди живой земли, а есть только камень и асфальт, асфальт и камень и где стоит неподвижный колодезный воздух, прохладный и сырой...

— Эй! — негромко окликнул бабочку Б. О.

Путь, подсказанный Басей, лежал в глубину квартала, где за школьным двором, обнесенным чугунным старого фасона забором, находилось нужное строение.

Именно строение — домом в привычном смысле слова эту конструкцию назвать было трудно. Строение представляло собой миниатюрный квартал, составленный из выкрашенных в салатовый цвет шестиэтажных домов, причудливо сросшихся друг с другом и обступающих три маленьких замкнутых дворика, связанных между собой глубокими арками. Автор этого ансамбля, скорее всего, был человеком взбалмошным, склонным к шараханью из стороны в сторону, — так, внутренние стены одного из колодезных стволов были сплошь облеплены полукруглыми балконами, тогда как в соседнем их не было вовсе, а при разработке внешности третьего архитектора занимали эркеры. Впрочем, эклектика нисколько не раздражала, напротив, в тесных дворах было поразительно уютно, так что те минут десять, что Б. О. пришлось потратить на розыски нужного подъезда, даже подняли настроение, и в довершение всего он увидел огромную розовую бабочку, неподвижно висевшую в темной нише, в глубинах которой и скрывалась искомая дверь.

— Ты кто? - спросил Б. О. — Ночная бабочка?

— Типа того, — донеслось из темноты.

Бабочка шевельнула крыльями и двинулась на него.

При ближайшем рассмотрении она оказалась гигантским атласным бантом, покоящимся на голове девчушки лет пятнадцати. Бант сообщал ее игрушечно-целлулоидной наружности впечатление законченности. Диссонансом были разве что глаза, светло-серые, с поволокой. В них стояло выражение беззащитности, которое так трогает даже самое заскорузлое, стоеросовое мужское сердце.

Это выражение, вспыхнув, тут же погасло, впиталось в туманную поволоку, большие ресницы мелко задрожали. Сейчас заплачет, подумал Б. О. и оказался прав.

Девчушка продолжала плакать, не обращая внимания на то, что Б. О., ласково приобняв ее за плечи, уводит со двора, и они оказываются на какой-то детской площадке с разболтанными качелями, песочницей и лавочкой.

— Посиди тут.

Минут через десять она начала приходить в себя. Взяла протянутую Б. О. сигарету, прикурила.

— Ты похожа на подарочную куклу. Тем более с этим огромным бантом. На Барби.

— А я и есть подарок.

— Да?

— Да. — Она нехорошо как-то, некрасиво улыбнулась. — Клиент звонит в агентство и говорит: у моего лучшего друга сегодня день рождения, пришлите ему какую-нибудь девушку в подарок, посимпатичней которая. Тебя наряжают, напяливают на башку этот бант, розовый или голубой, — она дернула за ленту, и бабочка сложила крылья, растеклась по плечам. — Ну, идешь по адресу, звонишь в дверь. Открывает тебе мужчина... Вы Игорь? Или там Вася, Петя... Ну, я. Ну а я ваш подарок ко дню рождения.

— И что дальше?

— А ты сам не догоняешь? — Она помолчала, наблюдая за сигаретным дымком. — По-всякому бывает дальше. Иногда усадят за стол, покормят, попоят да и отпустят. Бывает совсем наоборот. Один меня прямо на пороге стал лапать, потом потащил в комнату, взгромоздил на стол среди каких-то плошек с салатами и начал трахать.

— А гости?

— А что гости? Сидят себе, пьют, жрут. Какой-то придурок маслину на вилку наколол, тычет: детка, открой рот, закрой глаза.

— Пикантное, должно быть, блюдо из тебя вышло... Так ты сейчас с вечеринки, стало быть? Что там — день рождения? Именины? Банкет по случаю вручения кому-то Нобелевской премии?

Она хотела что-то ответить, но так и застыла с открытым ртом, тупо глядя перед собой. Потом едва слышно выдохнула:

— Хуже.

Медленным взглядом с ног до головы она оценила стоявшего перед лавкой Б. О. — от мысков ботинок до тугого воротничка рубашки — и с подозрением в голосе поинтересовалась:

— А ты, часом, не туда двигал? Не в салон добрых услуг? Четвертый этаж, дверь направо, квартира пятьдесят шесть. Прикид у тебя тот еще, для клиента в самый раз.

Туда, согласился про себя Б. О., но вслух обнародовать это сообщение не стал.

— А и один черт! — махнула Барби миниатюрной рукой. — Если даже и туда, все равно облом бы вышел. Там сейчас закрытое мероприятие. Какая-то братва в черном отдыхает. Обмывают какое-то удачное дело.

— Стоп, — скомандовал Б. О. — Что значит — братва в черном?

— Одежда у них такая, — пояснила девочка, — черная — свитеры, джинсы, кроссовки. Шесть человек, и одна баба среди них, крашеная блондинка, самая из всей кодлы сволочь.

— Так-так, — кивнул Б. О.

Он подумал, какие бы возникли проблемы, заявись он в это заведение: один из чернорубашечной команды его видел. Там, в ванной.

— Шесть человек? Не путаешь?

В квартиру Баси наведывались трое. Возможно, вторая троица была где-то поблизости — на случай, если возникнут сложности: скорее всего, в том фургончике, что стоял у подъезда.

— Шесть, шесть! — огрызнулась Барби. — Я до шести считать умею. В школе научили.

— Давай-ка я у тебя экзамен приму... Сколько там комнат?

Она закатила глаза, припоминая и отсылая в кукольную руку заторможенную команду, понуждавшую пальцы медленно загибаться: один, второй, третий, четвертый, мизинец нерешительно качнулся, но раздумал замыкать своим присутствием маленький кулачок.

— Четыре. И большая гостиная, в нее сразу из прихожей попадаешь. Большая такая, с черной кожаной мебелью и широким столиком для жратвы и водки. Кухня, само собой, потом джакузи. Наверное, там была коммуналка когда-то. — Она умолкла, потеряв канву, в которой двигалась ее мысль. — Ну вот, а потом, значит, заявляется на кухню эта белокурая сволочь, телка ихняя, и говорит: ты, что ли, прошмандовка по заказу? Ну, я... Это, говорит, я тебя для пацанов заказала, ага, сейчас они выпьют и потом хором тебя так употребят, что два дня спермой плакать будешь... Я там от этих слов чуть не родила. Прикинь, а?

— Прикинул, прикинул... Дальше что?

— Дальше в коридоре гвалт начался.

— Драка?

— Если бы... Один из этих деятелей, оказывается, в комнате с девчонкой развлекался. А тут смотрю, он ее за волосы по коридору тащит голую и орет: вот сука, не баба, а простокваша, я кончить не могу... Девки с кухни кто куда, я одна осталась, к полу приросла. Потом потихоньку, бочком-бочком, и ближе к двери. Там в прихожей ниша есть, в ней холодильник стоит, здоровый такой шкаф, и еще немного места остается. Спряталась там, видела... Этот гад девчонку пол языком вылизывать заставил, а потом у мужиков вылизывать... Ну понимаешь что. А потом эта белобрысая сволочь сзади подошла и давай ей бутылку из-под пепси запихивать... Ну, в общем, туда. Тут они отвлеклись, а я к двери, потом на лестницу — и ходу. А тут ты: бабочка, бабочка...

Б. О. достал сигарету, молча выкурил, потом, глядя поверх крыш, тихо произнес:

— М-да. Нас жалуют нравами, как мы того желали.

— Что? — спросила ночная бабочка.

— Ничего, — тряхнул Б. О. головой. — Пошли отсюда. Я тебя провожу. Тебе к метро? Пошли, это тут, рядом.

Расставаясь с девчонкой у турникетов, он прощально похлопал ее по плечу:

— Не волнуйся, мы их накажем.

— Точно? — крайне серьезно спросила она.

— Конкретно, — кивнул Б. О. — В натуре. Век воли не видать.

Она приподнялась на цыпочки, потянула за лацкан пиджака. Он наклонился.

— Тогда знаешь что... — тихо, но твердо произнесла она. — Отрежь им всем яйца. А потом позови меня.

— Светлая мысль. А зачем?

— А я их запихну этой белобрысой сволочи в задницу.

Он взял в ладони ее кукольное лицо и долго всматривался в него.

— Ба-а-арби, — произнес он нараспев, — а ты, оказывается, человек с фантазией.

Когда она уплыла вниз на эскалаторе, Б. О. направился к телефону-автомату, накрытому прозрачным пластмассовым полушарием, и набрал номер, который обнаружил на одном из множества листков, приклеенных к стене на кухне. Помимо номеров ДЭЗа, телефонной станции и прочих бытовых контор, там значился телефон ближайшего отделения милиции — отчего-то именно он врезался в память.


* * *

Дежурный капитан, принявший сумбурное сообщение какого-то гражданина о происходящих в квартире напротив безобразиях, подмигнул сержанту:

— Наша пятьдесят веселая квартирка!

Сержант, застегивая бронежилет, понимающе кивнул: они давно пасли эту пятьдесят веселую квартиру, и пора ее, в самом деле, накрыть, благо есть повод — гражданин прерывистой, с придыханием, скороговоркой сообщал, что там что-то жуткое творится, женские крики, ругань, и вообще похоже, там кого-то убивают.

— Эй! — окликнул капитан сержанта, привычным толчком вгонявшего в автомат свежий магазин. — Ты смотри, чтоб все культурно там...

В ответ на недоумение сержанта, выпятившего нижнюю губу, капитан пояснил:

— Там же у них мебеля хорошие, мягкие, кожаные. — Он обвел взглядом унылое помещение отделения, обставленное казарменной мебелью. — Вот мы и обставимся.

Сержант коротко и звонко хохотнул. Сблизив большой и указательный пальцы, он сомкнул их ноликом и легонько качнул рукой — будь спок! — и вряд ли ему приходило в голову, что, возможно, этим жестом он дело сглазит. Потому что, когда он со своими ребятами вломится в эту пятьдесят веселую квартиру с криками: "Всем на пол! Лежать! Руки за голову!" — в сознании его отпечатается такая вот картинка.

Несколько человек в черном нависают над голой девчонкой, а один, тоже в черном, с коротким светлым ежиком на квадратной голове, сидит в стороне от компании в восхитительно мягком кожаном кресле, тоном с креслом почти сливаясь. Однако растворенность черного в черном не помешала сержанту уловить этот жест: человек кинул руку за пояс, и оттуда, из-за поясного ремня, в руку впрыгнул пистолет.

В ответ на это движение сержант выстрелил наугад и увидел, что попал.

Голова у парня вдруг раскололась, как кокосовый орех в рекламном ролике про шоколадку "Баунти", а из разлома брызнуло на мебель что-то скользкое, бело-желтое и осело на черной коже, как плевки голубиного помета.

— Вот черт, это ж мозги, — пробормотал сержант. — Достанется теперь от капитана за порчу мебели.

Легонько — для; острастки — попинав мыском ботинка послушно распластавшихся на полу, лицом вниз, обитателей квартирки, он медленно обвел глазами поле боя.

Взгляд его наконец приплыл к черному дивану, забрызганному мозгами.

— А неплохой был выстрел! — покачал головой сержант.


Глава 3

"И ЕЩЕ ЖАЛУЮ ВАС ДЕНЬГАМИ И ТЕЛАМИ, КАК ВЫ ТОГО ЖЕЛАЛИ"

1. Пропавший винчестер

Вернувшись домой, Б. О. нашел на кухонном столе записку.

"Пока ты ходил по шлюхам, позвонили с работы — там у них какой-то пожар..."

Б. О. вздрогнул, поднес записку к глазам.

"...пожар. Ах, извини, я совсем забыла, как ты реагируешь на это слово. Хотела сказать, что работы навалом. Где меня искать, ты, скорее всего, знаешь — я там частенько пряталась, когда ты ходил за мной следом".

Конечно, он знал — двухэтажный дом в Замоскворечье, в переулке, который он про себя сразу назвал Пьяным: шел переулок в глубь квартала от трамвайных путей так неровно и нетвердо, точно хлебнул лишнего. Сбоку к желтому дому примыкал крохотный палисадник с лавочкой и помпезной чугунной урной, в нем было очень уютно — оттого, скорее всего, что палисадник накрывала тень старого каштана.

Прошлой ночью Бася, кстати, вспоминала и каштан, и урну, и саму мастерскую, располагавшуюся на втором этаже. Когда-то дом был жилым, и в каждом из трех подъездов имелось по четыре просторных квартиры, но теперь в них размещались офисы со стальными дверями, кодовыми замками, решетками и прочими аксессуарами цивилизации, и только, наверное, в мастерской все сохранилось: двери с медными ручками, тяжелые оконные рамы с массивными шпингалетами, подпирающий потолок пенал камина.

Он спрашивал:

— А чем занимаются в этой мастерской люди?

И она отвечала:

— О-о-о, это сложное дело, они занимаются драматургией, но совершенно особой, площадной.

— Площадной?

— Ты помнишь, несколько лет назад был "Марш зверей"?

Он смутно помнил: по центральной улице торжественно двигалась странная, поразительно живописная колонна, и кого там только не было — кажется, весь зоопарк вышел на манифестацию: медведи, лошади, слоны, ослики, верблюды, собаки, — животные понуро тянулись в направлении Красной площади, намекая глазевшим на шествие зевакам: ребята, вы что-то перепутали, это мы — звери, зачем вы забираете от нас наше зверство?

— Да, симпатичная была демонстрация.

— Это мы ее делали. И массу других площадных спектаклей.

— Выходит, ты по профессии массовик-затейник?

— Что-то в этом духе...

В конце записки — число и подпись. Б. О. подсунул листок под пепельницу, налил кофе, потянулся за сахарницей, но рука зависла на полпути: он обратил внимание на число.

— Сорок дней? — неуверенно произнес он и добавил после долгой паузы: — Да, как раз сегодня.

Поднес чашку ко рту, глотнул — кофе совершенно остыл.

Значит, он достаточно долго просидел вот так, погрузившись в транс. Он медленно цедил кофе, не чувствуя вкуса, и смотрел в окно, где, вжавшись в угол подоконника, сидел нахохлившийся голубь, бессмысленно крутивший крохотными пуговичными глазами, — в механическом движении неживых каких-то, бутафорских глаз было что-то гипнотическое.

— Думаешь стоит поехать?

Голубь сунул голову под крыло.

— Это, брат, не выход, — мрачно откликнулся на жест голубя Б. О.

Он машинально допил кофе, потом тщательно брился, облачался в свой темный костюм, смотрел в окно: машина на месте, возле "ракушки", это хорошо. Он сполоснул чашку, не замечая, что слишком сильно пущенная пушистая струя подмачивает низко съехавший манжет рубашки.


* * *

Он долго выезжал из плотно забитого транспортом центра и очнулся от странного транса, который Охватил его под пустым взглядом голубя, только в районе Косино. Над головой висел рассеивавшийся мельчайшей пудрой дождь, а небо было шершаво, низко и серо, как будто выстелено асфальтом. Где находится могила, он в общих чертах себе представлял. Сразу по приезде в Москву он навел справки, выяснил нужный телефон и, представившись товарищем по работе, спросил, где Сашу искать. Тяжелый женский голос, медленно, как каменные глыбы, ворочая слова, подробно объяснил, где именно: по асфальту до поворота налево, там по тропке, вдоль металлического сетчатого забора, до старой сосны, на которой висит скворечник, вот под той сосной Саша и лежит, заблудиться трудно, в этом углу кладбища всего одна такая сосна.

Б. О. увидел сосну издали и двинулся, петляя между плотно сгрудившимися оградами, на этот ориентир, на ходу скользя взглядом по могильным камням, и в памяти невольно оседали высеченные на них фамилии.

За этим занятием он не заметил, как оказался поблизости от свежей ограды и увидел, что на этом окраинном участке кладбища, уютно накрытом шевелящимися тенями крон, он не в одиночестве. Остановился, хотел было повернуть назад, но было поздно. Нет, уйти уже не удастся.

Б. О. огляделся в поисках места, где можно было бы укрыться от взгляда женщины. Метрах в пятидесяти у старых могил с покосившимися крестами бродил неопределенного возраста человек в совершенно вылинявшем и настолько ветхом плаще, что он казался сшитым из прокисшего молока. Человек умещался в этом наряде целиком, от подбородка до пят, и потому такой маленькой, детской выглядела его голова с оттопыренными розовыми ушами. Следом за ним брела всклокоченная собака с голодными глазами.

Поздно, подумал Б. О., наткнувшись на взгляд женщины, сидевшей за оградой на маленькой лавочке.

Она выглядела моложе, чем он думал, — голос в телефонной трубке принадлежал глубокой старухе, а здесь сидела миниатюрная женщина лет пятидесяти с открытым лицом, ласковым и очень домашним, — наверное, она хорошая мать, подумал Б. О.

Она смотрела спокойно, пристально; в ее светлых глазах стояло выражение отрешенности — такое часто можно различить во взглядах женщин, сидящих у могил. Нет, уйти уже не удастся. Б. О. направился к ограде.

— А в скворечнике никто не живет, — неожиданно приветствовала его женщина. — Это Коля его повесил, муж Сашиной сестры, чтобы Саше веселей было. Когда птицы рядом, все не так одиноко, правда?

— Да, — с трудом произнес Б. О. — Не так.

— Вы ведь к Саше? — спросила она. — Сегодня сорок дней.

— Я знал его по работе.

— Это хорошо. — Она отвела взгляд. — Ах ты господи, забыла... — потянулась к хозяйственной сумке, висящей на столбике ограды. — Да вы проходите, проходите.

Он вошел в оградуи молча следил за тем, как она выкладывает на столик хлеб и колбасу, завернутые в салфетки, достает банку с маринованными патиссонами, огурец, лук, бутылку водки, стограммовые граненые стаканчики, несколько рыжих тонких свечек.

— Позвольте мне, — пришел он на помощь женщине, безуспешно пытавшейся неумелой рукой отвернуть пробку.

— Вот и хорошо, а я пока хлеб нарежу.

Она налила в стаканчик водки, накрыла его куском черного хлеба, слегка вдавила донышко в землю прямо напротив большой черно-белой фотографии, упрятанной в застекленную рамку.

— Ну вот, Саша... — Она зажгла свечку, утопила ее в землю, подержала согнутую ладонь у маленького, медленно набиравшего силу огонька. — Ну вот и хорошо.

Фотография, скорее всего, была сильно увеличена, черты изображенного на ней лица плыли, но отсутствие резкости нисколько не портило портрет. Молодой человек был заснят на улице, на фоне какой-то размытой листвы, и, похоже, был застигнут фотографом врасплох: развернутый в сторону камеры полупрофиль, слегка скошенные глаза, в них стоит удивление, поджатые губы остановились в переходном мгновении, в движении к улыбке. Сколько же ему было, подумал Б. О., года двадцать три?

— Саше двадцать четыре, — угадав ход его мысли; подсказала женщина.

А все, что она говорила вслед за этим, было констатацией той непреложной для нее истины, согласно которой сын существовал в настоящем времени: Саша хороший мальчик и прекрасный сын, добрый, внимательный, заботливый, Саша очень умный, смышленый, все схватывает на лету, институт закончил с отличием и сразу получил такую респектабельную работу в финансовой компании, работа очень ответственная и высокооплачиваемая, он с ней прекрасно справляется...

— Давайте, что ли, помянем.

Б. О. поднял стакан, хотел было что-то сказать, но не нашел, что именно, и молча, одним глотком выпил.

Они еще с полчаса провели у могилы, Б. О. слушал рассказы женщины о сыне, иногда прерываемые обращениями к холмику: "Ведь так, Сашенька?" — молча кивал в знак согласия, выкурил двухдневную свою норму и в общем-то не сопротивлялся, когда она, взяв его под локоть, повлекла к асфальтовой дорожке и вдруг, заглядывая на ходу в его лицо, сказала:

— А знаете что... Поедем к нам. Там Сашина сестра с мужем, они все приготовили, стол накрыли... Давайте поедем, давайте посидим, помянем, это недалеко, на Семеновской...

"Я знаю", — чуть было не сорвалось с его языка: .

Оглянувшись, Б. О. отметил, что человек с собакой приближается к ограде.

— Вы хотели вернуться? Что-то забыли там?

— Да, зажигалку. Вы идите, я вас догоню.

Вернувшись к ограде, он присел на корточки, заглянул в глаза старой псине, потому что в ее долгом взгляде он получасом раньше что-то не дочитал.

Прочитывалось только, что собака голодна, потому что в будний день кладбище пустынно, а питается она исключительно тем, что люди оставляют на могилах: хлеб, крутые яйца, печенье. Это было все, что прочитывалось, но кроме этого собака хотела бы рассказать, что голодно ей живется с хозяином вовсе не потому, что его душа Зачерствела, как корка кладбищенского хлеба, а просто ему самому едва хватает, ведь живет он тем, что собирает с надгробных плит цветы, а потом продает их у центрального входа, рядом с автобусной остановкой, но сегодня у них неудачный день. Неудачный: были всего одни большие похороны, но большинство цветов ушло в могилу вместе с покойником. И все, что хозяину останется, — это, дождавшись, когда сидящий перед ней на корточках мужчина и удаляющаяся по аллее женщина скроются из виду, подойти к этой ограде и выпить оставленную ими водку. Он выпьет ее мелкими жадными глотками и подумает: ну что за люди, нет чтобы от души налить, а то плеснули всего каких-то граммов семьдесят пять, — и с досадой пнет собаку ногой по ребрам.

— Вы идете? — позвала издалека Сашина мама.

— Иду, — кивнул Б. О. и потрепал собаку за ухом.


* * *

Аркадий подошел к массивному шкафу черного дерева и выдвинул одну из узких полочек. В застланном черным бархатом планшете покоились выстроенные в несколько рядов запонки. На черном бархате они смотрелись восхитительно. Коллекционер глянул на открывающуюся дверь кабинета и поморщился.

— Я же просил не мешать мне.

— Ладно, я подожду, — сказал Вартан, делая шаг назад за порог.

— Заходи уж, раз пришел, — Аркадий задвинул полку на место, прошел к столу, устроился в кресле и, забросив голову назад, некоторое время прислушивался к шорохам, бродившим в высокой кроне мощной сосны, вытянувшейся в двух шагах от старого дачного дома.

— Хорошо тут, а? — подал он наконец голос. — Хорошо на природе, тихо... — Он усмехнулся: — Как на кладбище.

— Вот-вот. Я как раз по этому поводу.

— Если это шутка, то не самая удачная.

— Да нет, не шутка. Мой крестник объявился на кладбище.

— Заходил проведать могилку старушки матери?

— Заходил. Только на другую могилку. Мы присматривали на всякий случай за семьей того мальчишки из кредитного отдела, — пояснил Вартан. — Мать поехала на кладбище. Там к ней подошел Бог Огня. Они о чем-то говорили. Выпили. Потом поехали к ней домой.

Закончив доклад, Вартан помолчал и спросил:

— Принять меры?

— Меры? Ты хочешь сказать, к крестнику твоему принять меры? — Аркадий покачал головой. — Нет. Меры надо было принимать раньше, когда он ехал в поезде Москва — Рига. А теперь-то с какой стати? Он же не в курсе наших дел. — Патрон поднялся, закрыл окно. — А знаешь, оно и хорошо.

— Что хорошо?

— А то, что пиротехник твой вряд ли ходил на могилку, чтобы замаливать грехи, — Аркадий сделал красноречивую паузу. — Он что-то ищет. Я полагаю, именно то ищет, что твои придурки найти так и не смогли... Они дома у мальчишки все хорошо посмотрели?

— Там ничего не было.

— Ну вот видишь. А чем черт не шутит, возможно, крестник твой что-нибудь да и нароет. Вдруг он нас куда-то да и выведет. Мне трудно, конечно, судить о его пиротехнических талантах... Кстати, почему его так зовут?

— Бог Огня? Не знаю... Для работы с огнем он лучший, — быстро ответил Вартан. — Другого такого специалиста на сегодняшний день нет. Там, где он потрудился, остается один пепел.

— Ну-ну... Говорящая, так сказать, кликуха. И кроме того, у парня, похоже, неплохо работает голова, — Аркадий уселся в кресло, упер локти в стол и погрузил лицо в ладони. — Устал... Надо бы расслабиться. Распорядись там, поставь гаишников в известность.

— Оба грузовика пригнать?

— Нет. Погоняю на этот раз один.

— Ваш старый приятель тоже один гоняет. На аэродроме.

— Вон как... — Аркадий поднял лицо, тускло взглянул на Вартана; глаза его были совершенно пусты. — Старается поддерживать себя в форме, значит... Ну-ну.


* * *

Ничего не оставалось, кроме как терпеть: мяться в тесной прихожей, где их встретили двое: женщина лет тридцати (вылитая мать, только глаза чужие, темные и тревожные), а также квадратный мужчина с тяжелым подбородком, неровными, наползавшими друг на друга передними зубами, которым было тесно во рту, и с жесткой рукой, испещренной мелкими ссадинами.

— Это Света, Сашина сестра, а это Коля, ее муж, он автослесарь, работает на станции техобслуживания, да вы проходите, не стесняйтесь.

Стандартная квартира в стандартном блочном доме в рабочем районе. Тесная кухня, комната, куда попадаешь прямо из прихожей, слева ниша, там едва умещается накрытый ковром диван, вдоль стены тяжеловесная лакированная стенка. По центру комнаты — стол, на нем две-три плошки с салатами, шпроты, колбаса, сыр, водка, по правой стене сервант, на полке — копия кладбищенской фотографии, под ней помутневшая за сорок дней рюмка.

— Мама сказала, вы Сашин сослуживец. — Сестра медленно, круговым движением терла тарелку. — На похоронах вас не было. Вообще с работы никто почти не пришел.

— Я был в отъезде, — оправдывался Б. О., перетаптываясь у стола: куда себя девать, он не знал. — В командировке.

— Присаживайтесь, не стесняйтесь. Тесновато у нас, конечно.

Да уж, тесновато, согласился про себя Б. О. И как они тут умещались все вместе? Сестра с мужем, скорее всего, теперь живут отдельно, ну а прежде? Вон та дверь у окна, вероятно, ведет в детскую. А мать, наверное, здесь спала, на диване в нише.

— Там Сашина комната, — пояснила хозяйка. — Хотите посмотреть?

— Ну... если вы не против.

— Да чего уж теперь. Я все там оставила, как было. Ничего не трогала. Даже тот легкий беспорядок у него на столе, оставшийся после визита ваших коллег.

— Какого визита? — насторожился Б. О.

— После похорон, — припоминала она, разглаживая пальцем морщины на лбу, — заезжали двое с работы, сказали, что у Саши могли оставаться какие-то важные бумаги с финансовыми расчетами. Я еще немного удивилась тогда... Бумаги? Он же был человеком своего поколения и не любил бумаг. Я последнее время вообще не видела, чтобы он что-то писал от руки. Теперь молодежь, кажется, совсем разучилась писать, все строчат на компьютерах.

— Да, — согласился Б. О. Он посторонился, пропуская мать к двери, налетел спиной на угол шкафа, в чреве которого что-то стеклянно звякнуло. — Извините, я сегодня неловок.

— Пустяки. — Она толкнула дверь, приглашая гостя зайти. — Что вы говорили? Ах, компьютерное поколение. Ничего не поделаешь, теперь без этой машинки никуда.

Вытянутая комната, слева кровать, справа у окна стол. Компьютер, судя по дизайну, свежий, скорее всего, "Пентиум": семнадцатидюймовый монитор, дисковод для магнитооптики — совсем не домашний, а профессиональный набор. Россыпь дискет слева от клавиатуры. Мать присела на самый краешек дивана, боясь нарушить своим присутствием что-то в обстановке комнаты.

— Он очень много работал на компьютере. Последнее время — почти сутки напролет. Ночами сидел. Иногда поздно вечером уезжал на службу. Вот и в тот день уехал... — Она умолкла.

Б. О. спиной почувствовал, что она плачет.

— А что было в тот день? — спросил он, дождавшись, пока женщина немного успокоится.

Ничего особенного, ответила, пришел раньше обычного, немного повозился с компьютером, потом уехал, объяснил, что надо к Коле в гараж завернуть зачем-то. Вернулся, посмотрел телевизор, собрался спать, но тут позвонили, и Саша сказал, что придется поехать на работу, вот-вот за ним придет машина.

— Можно? — Б. О. указал на компьютер. — Я только на минутку включу.

— Ради бога... Ваши коллеги тоже машину включали.

— Коллеги?

— Ну, те два человека. Я же вам говорила,

— Да-да, извините, я забыл. Что-то сегодня в самом деле не в своей тарелке.

— Понимаю... — тяжело вздохнула она. — Спасибо вам, что пришли, — подошла сзади, легонько сжала его руку в знак благодарности. — Спасибо. Вы тут сами уж, а я на кухню. А то у меня горячее обуглится. Куриные окорочка на горячее — ничего?

— Конечно. Ну что вы... Конечно.

Он запустил компьютер и провел за ним минут пять, не больше. Ничего интересного он не нашел: несколько специфических бухгалтерских программ, и все.

Он откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на маленький полароидный снимок, прислоненный к стойке настольной лампы: Саша сидел на этом самом месте за клавиатурой и несколько натянуто улыбался в объектив.

— Это нонсенс, Саша, — сказал он, обращаясь к фотографии. — Имея тридцать шесть мегабайт оперативной памяти, ты работал с этим кургузым винчестером в двести десять мегабайт... Этого не, может быть, потому что не может быть никогда. — С минуту Б. О. сидел, подперев щеку кулаком, потом, обращаясь фотографии, спросил: — Где твой настоящий хард-диск, а, парень?

Саша только неловко улыбался в ответ, и ничего не говорил другой Саша, черно-белый, тот, что с сервантной полки наблюдал за минорной тризной, протекавшей в напряженном молчании и сопровождавшейся тяжкими вздохами и сдержанным позвякиванием мельхиоровых приборов, хотя, наверное, ему было что сказать.

Б. О. вышел на кухню. Там, сидя на табурете, сосредоточенно курил Коля. Он тупо глядел перед собой, часто-часто затягивался и носил сигарету ко рту с таким видом, будто делал какую-то крайне важную, требовавшую предельного внимания работу.

— Она все говорит, хорошая у Саши работа... — Автослесарь поковырял спичкой под ногтем, по краю которого тянулся траурный ободок. — Лучше бы вон, как я, гайки крутил. Глядишь, был бы жив. А так... — Спичка сломалась, он пульнул ее в мойку с грязной посудой. — Он не любил машин. И не хотел садиться за руль.

— Но ведь заезжал к тебе в гараж?

— Да ну! — отмахнулся Коля. — Заезжал... Пару раз за все время и наведывался. Говорю же, он не любил машин.

— А в последний раз?

Коля пожал плечами:

— Я так и не понял, чего он приходил. Побродил туда-сюда возле гаража, может, внутрь заходил — я не знаю, у меня тачка на эстакаде стояла, так что некогда мне было за ним приглядывать. Потом парой слов перекинулись, и пока.

Он вынул из пачки сигарету, прикурил ее от еще дымившегося окурка.

— Слушай, Коля... — тихо сказал Б. О., присаживаясь к столу. — У меня к тебе просьба.

— Ну?

— Если я к тебе в гараж как-нибудь наведаюсь? В выходные, может быть. Клапана стучат и коробка передач шалит. Посмотришь?

— А чего ж нет? Завтра и заезжай, у меня отгул. Я как раз думал в гараже быть. Так, маленькая халтура подвернулась.

— Где это?

— За Соколом, по направлению к Октябрьскому полю, рядом с мостом. Там вдоль железнодорожных путей старое гаражное хозяйство, еще с пятидесятых годов. Знаешь?

— Найду. Так договорились? — Б. О. вдавил свой окурок в простенькую стеклянную пепельницу. — Я, пожалуй, пойду, неудобно как-то. Чужой в общем-то человек, а тут у вас... Пойду попрощаюсь.

Он взялся за ручку двери.

— Бывай, — кивнул автослесарь. — Часов после одиннадцати заезжай. Вторая аллея, двадцать седьмой гараж.

Б. О. вежливо, но решительно отклонил обычные в таких случаях предложения посидеть. Мать, кажется, расстроилась, хотя старалась не показать виду, сестра — не очень, она только послала ему вслед короткий учтивый кивок и осталась сидеть за столом, сумрачно глядя в блюдо со студнем.

У Б. О. было странное ощущение — будто она хотела ему что-то сказать, но почему-то не решилась.

Он не спеша спустился на первый этаж, подошел к тянувшимся вдоль стены почтовым ящикам, достал из внутреннего кармана продолговатый конверт, откинул клапан, вытряхнул зеленые сотенные купюры, пересчитал зачем-то, сунул обратно, запечатал конверт, написал на нем адрес и втолкнул в прорезь нужного ящика.

Он вздрогнул и осмотрелся — никого.

— Должно быть, показалось, — сказал он.

Показалось, что кто-то за ним наблюдает.

Из первого попавшегося на пути телефона-автомата он позвонил Басе на работу и предупредил, что через полчаса заедет.


2. Тайник

Слоистый сигаретный дым, висевший под высоким потолком мастерской, шевельнулся и поплыл в сторону форточки, которую в момент появления здесь Б. О. энергичным толчком скатанной в трубочку газеты распахивала миниатюрная женщина, коротко стриженная, с крючковатым носом, поразительно живыми черными глазами на маленьком игрушечном лице и тонкими губами с торчащей в них сигаретой. Женщину можно было принять за состарившегося ребенка.

Дым, как мыльная вода в воронку, потек наружу, словно там, за окном, пьяный переулок сделал глубокую затяжку.

Мастера площадной драматургии — всего в этой забитой столами комнате их было человек двадцать — предавались каким-то сосредоточенным творческим трудам. Кто сидел на столе и, витиевато жестикулируя, что-то беззвучно, одними губами, произносил в пространство, кто молотил по компьютерной клавиатуре, время от времени устремляя бессмысленный взгляд в потолок, обтянутый по периметру пожелтевшим лепным бордюром, кто короткими, резкими штрихами набрасывал в блокнот нервный и безопорный, точно повисший в пустом белом воздухе, эскиз, и все исправно курили.

Не обнаружив в каминной Басю, Б. О. заглянул в одну из боковых комнат. Это было узкое помещение, где с трудом помещались стол и два хрупких на вид офисных стульчика, обтянутых потрескавшейся черной кожей.

Бася сидела на столе с пачкой отпечатанных на принтере листов. Быстро пробегая лист по диагонали, она роняла его на пол и принималась за следующий.

— Привет, — отозвалась Бася, не отрываясь от чтения. — Нет, ну ты только погляди, а! — Она кинула остатки рукописи на стол. — И это называется "РИСКНУТЬ И ПОБЕДИТЬ"!

— Кто не рискует, тот шампанского не пьет. Но рисковать только из-за шампанского я не стал бы.

— Да какое шампанское... "РИСКНУТЬ И ПОБЕДИТЬ" — так называется это народное гульбище, которое ребята, — она сделала нетерпеливый, гневный жест в сторону двери, — скинули на мою больную голову. — Бася собрала с пола листки, беспорядочно свалила их на стол. — Тут пока ничего нет, ни интриги, ни рисунка, ни тем более риска. Одна туфта и тягомотина с какими-то ряжеными, нинзями, фейерверками и перетягиванием каната, — она припечатала груду бумаги ладонью. — Пока это выглядит как шоу для импотентов... Ладно, разберемся. Ты посиди, пока я там с коллегами буду собачиться.

Она обвела комнатушку взглядом, прикидывая, чем бы ему заняться, чтобы скоротать время. Заняться было совершенно нечем.

— Разве что поиграй, — ткнула пальцем в компьютер.

Он запустил машину; на мониторе возникла серая плашка с предупреждением: "Sound blaster ERROR In-correct INT setting in the SYSTEM INI file".

— Это что за шутки? — спросил он.

Бася оторвалась от сортировки беспорядочно сваленных на столе листков и, подслеповато щурясь, наклонилась к монитору.

— А-а-а, это... Саундбластер чудит. Мне его еще Митя ставил. — Она помолчала и добавила изменившимся голосом: — В начале года.

— Сам ставил? — удивился Б. О., перезагружая компьютер. — Странно, дело-то нехитрое.

На экране опять возникло сообщение в серой рамке: ошибка в системном файле.

— Сам... Заезжал как-то, ставил. Хотя я ему говорила, что мне эта музыка ни к чему. Да ты не обращай внимания, шлепни "о'кей", и плашка соскочит.

Б. О. сидел, подперев щеку кулаком, и смотрел на картинку, висевшую на мониторе. Бася подошла сзади, наклонилась, обняла его, поцеловала в висок и утопила пальцем клавишу ENTER.

Сообщение растворилось в экране.

— Как, оказывается, все просто... Иди. Рискни и победи. Ни пуха тебе.

Собрав бумаги, она звонко стукнула корешком стопки о стол, выравнивая листы, покосилась на монитор — Б. О. опять перезагружался, уже в третий раз.

Когда она вышла, Б. О. залез в программный каталог, разыскал там системный файл саундбластера и открыл его в режиме пассивного просмотра.

Ничего особенного, обычный рабочий файл: прижавшиеся к левому полю экрана строки системной информации, в которой он разбирался неважно. Он придавил кнопку курсорной прокрутки.

Строки дрогнули и поползли вверх, что было странно для крохотного файла, способного уместиться в одну экранную страницу. Улетев вверх, они обнажили пустое голубое поле, чего в принципе быть не должно.

Но самое странное, что, судя по легкому подрагиванию экрана, курсор двигался вниз, растаскивая границы файла.

Потом в монитор вплыл снизу какой-то текст.

Ничего общего с системной информацией он не имел.

Документы, факсы, деловые письма.

Б. О. пошарил в ящике стола, нашел дискету, скопировал файл. В этот момент в комнате появилась Бася.

— Все, — сказал Б. О., выключая компьютер. — Пошли на свежий воздух.


* * *

Свежим его можно было назвать разве что в сравнении с атмосферой мастерской — стоял по-летнему желтый, неподвижный, безветренный день. Духота, настоянная на автомобильном чаде, стеной вырастала за порогом сумрачного, пахнувшего старым деревом подъезда. Жидкое небо было задрапировано нездоровой желтизной, испаряемой тяжелым дыханием задымленных улиц, и разве что палисадник казался со стороны тем оазисом, где можно укрыться от зноя под прохладной тенью каштана.

Бася стояла на высоком бордюрном камне, сунув руки в карманы светло-бежевых просторных брюк, и слегка раскачивалась вперед-назад.

— Куда мы едем? — спросила она.

— Давай наведаемся в контору твоего мужа, -предложил он.

— Как хочешь, — пожала она плечами, усаживаясь за руль, повернула ключ в замке зажигания, посидела, нервно прогазовывая, потом заглушила мотор, откинулась на спинку кресла. — Что происходит? — Она уперлась лбом в рулевое колесо и покосилась на сидевшего рядом Б. О. — Что, черт возьми, происходит? Что ты шаманишь, а? Что ты высматриваешь, вынюхиваешь в этом мертвом городе? Я же чувствую... — Она горько усмехнулась. — Сам ведь говорил...

— Что я говорил? — притворно изумился Б. О.

— Что кошки — мудрые существа. Что они все видят, чувствуют, понимают.

— Хм, — задумчиво потер согнутым пальцем скулу Б. О. — Как-нибудь потом я тебе все объясню. А теперь поехали.

Она свернула в переулок, и, мелко насекая солнечный свет на острые доли, мимо понеслись прутья тяжелой чугунной ограды, за которой стояла, укрытая ребристым чехлом строительных лесов, маленькая церковь.

Минут через десять они въезжали через арку в замкнутый дворик, где, прижимаясь тылом к очередному строительному забору, стоял аккуратный деревянный двухэтажный дом, каких было много когда-то в этом районе, да вот почти совсем не осталось. Этому жизнь продлила, очевидно, тщательная, добротная реставрация: обшитый светлой вагонкой (оказавшейся при ближайшем рассмотрении исполненной под дерево керамикой), накрытый симпатичной зеленой жестью, с которой удачно сочетались зеленые оконные рамы, он производил впечатление игрушечного, словно был составлен из пупырчатых кубиков детского конструктора.

Миновав контрольные шлюзы, где их (после привычного допроса и перезвонок по внутренней связи) лениво проводил к тяжелой стальной двери шкафоподобный секьюрити в черном костюме, с плоским затылком и ядрышком чирья, пунцово светившегося над тугим воротом сорочки, они взошли по деревянной лестнице с резным перильным ограждением на второй этаж.

— Вам последняя дверь направо.

За широким плоским столом на тонких хромированных ножках, утопая в огромном кожаном кресле, сидел молодой человек. Он говорил по телефону и мучительно морщился, произнося какое-нибудь трудное слово (он заикался). Вежливо, глубоко кивнул, указал глазами на пару стоявших у правой стены кресел, стиснувших узкий стеклянный столик, на котором посапывала белая бошевская кофеварка.

Закончив разговор, молодой человек подсел к кофейному столику, двумя пальцами, типично бухгалтерским жестом, поддернул рукава пиджака и разлил кофе по чашкам.

— Ну как у вас тут дела? — спросила Бася, прикуривая, и, спохватившись, добавила: — Ах да, я вас не представила. Это Сережа, Митин зам. А это... — Она метнула короткий, исподлобья взгляд на Б. О. и скороговоркой пробурчала: — Ну, словом, это мой коллега.

Сережа внимательно посмотрел на коллегу, и Б. О. отметил, что он слегка косит.

— Я на минуту, — продолжала Бася, водя кончиком сигареты в черной впадине пепельницы. — Может, что-то из вещей Митиных осталось... Знаешь, мелочи всякие, то да се.

— Д-да, к-конечно, — закивал Сережа, вышел и через несколько минут вернулся с двумя кейсами, пластиковым и кожаным.

— А, Митин ноутбук. — Она погладила крышку чемоданчика. — Я и забыла...

— Заберу? — послала скрытый вопросительный взгляд Б. О., тот опустил веки: да.

— Я вас оставлю на минутку... — Она замялась. — Такая жара. Я на работе выхлебала целую бутылку фанты. Я мигом. Не скучайте тут.

Как только дверь за ней закрылась, Б. О., подавшись вперед, тихо спросил:

— Молодой человек, что заставило вашего шефа срочно вернуться из командировки?

— Какой командировки?

Б. О. помолчал.

— Из последней.

Сережа прикрыл глаза, собираясь с мыслями.

— Ах да, помню. Он был тогда в Женеве. И получил срочный факс... Да, точно, факс из нашего банка. Что-то по поводу переоформления счетов. Я деталей не знаю, но Дмитрий Сергеевич говорил, что дело не терпит отлагательств. И прилетел первым же рейсом.

— Ваши счета были в Профибанке?

— Да... — с оттенком удивления протянул Сережа. — А откуда...

В этот момент открылась дверь и на пороге возникла Бася.

— Ну как вы тут? — Уловив легкое напряжение, витавшее в кабинете, она слабо улыбнулась: — А, мужские секреты.

— Вот именно, — кивнул Б. О., поднимаясь с места. — Да, кстати... — Он похлопал ладонью по крышке ноутбука. — Это ведь личная Дмитрия Сергеевича машинка? С ней все в порядке? Она на ходу?

— Д-да. Не так давно у нас была п-профилактика, обновляли п-программное об-беспечение.

— Что? - Б. О. - замер на пороге кабинета. — Профилактика? А когда это было?

Сережа задумался, глядя в потолок и мелко моргая.

— Сразу после... — Он замялся,

— После того как Дмитрия Сергеевича не стало? — подсказал Б. О.

Сережа кивнул.

— А кто делал профилактику? Ваши люди?

— Нет, — покачал головой Сережа и пояснил: — Мы же на гарантийном обслуживании в одной крупной фирме, раз в году они проводят плановый профилактический осмотр, обычное дело. Хотя... — задумчиво протянул он, сосредоточенно покусывая ноготь.

— Что такое? — насторожился Б. О.

— Был среди этих компьютерщиков один странный персонаж, который из команды как-то выпадал, — припомнил Сережа. — Молодой и, в общем, симпатичный человек, но что-то в его внешности было особенное, отталкивающее... Точнее, что-то такое, что сообщало всякому, кто с ним имел случай разговаривать, ощущение неуюта, что ли...

— Так, — поощрительно кивал Б. О. — Так...

— У него ст-транные глаза. Большие, н-неестест-венно круглые... И взгляд такой - холодный, ос-ста-новившийся.

— Рыбий такой? — тихо спросил Б. О.

— Вот именно.

Возникла долгая пауза.

— Ой!.. — шумно выдохнула Бася, медленно оседая на стул.

Б. О. приблизился к ней, присел на корточки, посмотрел в лицо:

— Что?

— У меня такое впечатление... — тихо проговорила она, вперив рассеянный, неотчетливый взор перед собой и точно не замечая Б. О., — такое впечатление, будто это ощущение неуюта мне откуда-то знакомо...

— Боюсь, что мне тоже, — мрачно кивнул Б. О.

На выходе охранник посторонился, выпуская посетителей, полы его тесного пиджака разошлись, и Б. О., проходя мимо, поморщился: от этого парня исходил стойкий запах кислого сыра — должно быть, он сильно потел в своем черном костюме.


3. Поминальная свеча

— Какая прелесть! — заметила Бася, когда утром следующего дня они катили от Сокола по направлению к Октябрьскому полю, а потом, свернув направо, медленно втягивались в этот невесть как сохранившийся островок старой, возделанной, очевидно, еще до войны дачной земли.

Бетонная лава города обтекала его со всех сторон, пощадив основательные двухэтажные коттеджи, вросшие в глубины старых садов. За соблюдением дачного устава наблюдали то тут, то там высившиеся за основательными глухими заборами огромные, по-таежному насупленные пышнотелые ели, широко развернув свои тяжелые лапы. Над всей этой странной полоской девственной земли стоял особый воздух, давно изгнанный из города, дремотный, староусадебный, накрывая прозрачной парниковой пленкой приют прежнего времени с его неторопливостью, чуланными запахами и теплой уютностью.

Они двигались со скоростью пешехода, медленно втягиваясь в глубину улицы, как в музейную галерею, наблюдая за осанистыми зелеными заборами, на которые накатывали тучные волны сирени, вальяжно плескавшиеся поверх заборной кромки.

Гаражное хозяйство находилось в конце улицы, стилистически ее продолжая, во всяком случае, впечатление производил уже сам въезд в него, напоминавший скромных размеров шлюз с распахнутыми створками, загороженный цепочкой.

В вознесенной над землей сторожевой избушке (домик имел все признаки избушки — крышу, прошитую круглой трубой, широкие окна и дверку в торце) сидел у окна старик с совершенно седыми, невероятно пышными, как взбитые сливки, усами и в капитанской фуражке с белым верхом и темным околышем. Он пил чай, с ритуальной неспешностью поднося ко рту стакан, опутанный тонкой серебряной резьбой подстаканника, и продолжительно отдувался после каждого глотка.

— Коля... — Б. О. помахал рукой, указывая в глубины гаражного хозяйства. — Вторая аллея.

Старик пошевелил усами, скрылся из виду — очевидно, приводил в действие какой-то находившийся вне поля зрения посетителя механизм; цепочка провисла, старик опять возник в окне и козырнул согнутой ладонью, после чего возобновил неторопливое чаепитие. Б. О. проехал.

Коля нашелся в конце аллеи неподалеку от эстакады. Высоко закатав рукава основательно промасленной клетчатой рубахи, он ковырялся в двигателе пыльного "лендровера". Приветливо кивнув Басе, он протянул Б. О. черную, сально поблескивавшую ладонь, спохватился и широко улыбнулся. Б. О. в знак приветствия пожал его локоть.

— Я сейчас. Мне еще примерно с полчаса надо повозиться. Отдохните пока. Если хотите, чаю попейте. Термос в гараже — справа, на верстаке. Смотри, чтоб девушка не запачкалась. Там грязно.

В этом гараже мог бы поместиться средний танк. Две "Волги" сюда входили свободно. По стенам тянулись стеллажи, битком набитые инструментами и запчастями. Справа стоял длинный металлический верстак, слева — низкий деревянный столик, зажатый с двух сторон креслами. Шкафчик для посуды, электроплитка, в углу — печка-буржуйка. Вдоль торцовой стены — койка, аккуратно застеленная солдатским одеялом.

— Вполне можно жить, — сказал Б. О., оглядевшись.

— Вполне, — согласилась Бася. — А зачем мы здесь?

— Да так... — неопределенно отозвался Б. О. — Ты присядь куда-нибудь, отдохни, пока я тут...

Минут двадцать у него ушло на тщательный осмотр хозяйства — банок с винтами, металлических коробок, забитых старыми свечами и прочей автомобильной мелочовкой, и наконец он нашел, что искал, — в жестяной коробке с надписью "горох".

Она стояла на стеллаже в длинном ряду точно таких же коробок. Когда-то такие кухонные наборы для хранения круп и прочих сыпучих продуктов были очень популярны.

Жестянка и в самом деле была почти доверху наполнена горохом.

Б. О. поставил было ее на место, но тут же взял с полки опять и взвесил в руке: для сухого гороха тяжеловата. На дне он обнаружил плоский предмет, завернутый в полиэтиленовый пакет и перетянутый крест-накрест резинками. Развернул и сказал:

— Ага. Вот оно... Пошли, Бася.

Он сунул пакет во внутренний карман куртки, прошел к верстаку, плеснул немного чаю в белый пластиковый стаканчик, сделал два-три глотка.

Коля уже сидел за рулем Васиного "Жигуля" и чутко прислушивался к работе двигателя.

— Ничего. Будет жить. Побегает еще с годик, — он подмигнул Б. О. — Кое-что в самом деле постукивает. Только не кольца, а пальцы. Это не смертельно. Дай сигарету.

Широко оскалившись, он ухватил зубами фильтр протянутой Б. О. сигареты, поймал ее кончиком огонек зажигалки и, выпустив через угол рта дым, сощурил левый глаз.

— Если что с машиной, заезжай.

На выезде Б. О. притормозил, высунулся в окно и козырнул старику. Тот опустил цепочку, отдал честь и, нависнув над стаканом с новой порцией дымящегося напитка, долго смотрел, как, кружась в хороводных спиралях, медленно опадают на дно чаинки, словно хлопья черного снега. И если бы ему сейчас кто-то возразил, что, мол, черного снега в природе не бывает, он бы веско ответил: как бы не так!

Как бы не так — на станции Электроугли по Ярославской дороге, где у него был дом в поселке неподалеку от сажевого завода, испускавшего в небо клубы жирного чада, время от времени выпадал такой снег и Лежал на дворе, как черный бархат.

— Экология, мать честная! — многозначительно поднял старик вверх указательный палец и покачал им вслед медленно выезжающим за ворота "Жигулям".


* * *

— Куда мы теперь? — спросила Бася, когда они выехали на Ленинградское шоссе.

— В одно хорошее место. — Б. О. взял пачку сигарет, встряхнул ее.. — У нас курево все вышло. Скажи, если заметишь табачный ларек.

— Кажется, вон там впереди, где рекламный транспарант. Притормози.

Они вышли, направились к ларьку. Вознесшаяся на бетонных столбах реклама казино "Каро" представляла собой густой черный фон, из которого выступало восковое лицо молодой женщины с демоническим взглядом; из порочно приоткрытого рта ее выпадала громоздкая, распиравшая транспарант реплика: "РАСКРУТИ!"

Прямо под этой пикантной композицией сидел, по-турецки скрестив ноги, нищий, как-то странно сидел — сложившись пополам, захлопнувшись, как книга, и касаясь лбом картонной коробки, на дне которой лежали две ветхие, напоминавшие раздавленных червей купюры синего покойницкого цвета — сотенные, давно вышедшие, кажется, из употребления.

— Ну вот, - мрачно прокомментировал Б. О. — Нас, ко всему прочему, жалуют еще и деньгами.

Опять он об этом, подумала Бася, о каком-то высочайшем пожаловании: землями жалуют, пашнями, хлебами, жительством, законами, еще чем-то...

— Это какое-то очередное шаманское заклинание?

— Это? — рассеянно переспросил он, глядя куда-то выше ее плеча. — Да нет, просто опять пытаюсь определить среду обитания. Да вот кстати — нас к тому же жалуют...

Она обернулась.

По переулку в их сторону перемещалось уродливое существо среднего роста. Скорее всего, этот человек в детстве переболел полиомиелитом, а может быть, просто вышел из материнского чрева, как из пыточной камеры, с переломанными суставами... Перекручиваясь, марионеточно дергая окостеневшими конечностями, он медленно продвигался вперед, сопровождая всякий шаг мучительной гримасой. Подбородок улетал вбок, брови дергались, на самое ужасное было то, что в глубине этой гримасы, где-то в изнаночных ее пластах, угадывалась улыбка, — господи, он и в самом деле шел и улыбался.

— Ну вот, — долетел до нее из какого-то гулкого далека голос Б. О. — Нас жалуют телами. Все как по писаному.

Она смотрела вслед этому сгустку улыбавшейся боли до тех пор, пока человек не скрылся за углом дома.

— Э-э-эх! — сладко потянулся Б. О. — Степь да степь кругом, путь далек лежит! Чуешь, степью пахнет?

Бася демонстративно потянула носом воздух, косясь на стоявшую по соседству широконосую девушку в длинной мешковатой майке жгуче-красного цвета и черных колготках, скрывавших избыточную полноту ног, открытых почти "от и до": имелась ли под майкой юбка, оставалось неясным. Девушка жадно пила пиво "Балтика", ритмично закидывая назад голову, жмурясь после каждого большого глотка и причмокивая окрашенными перламутровой помадой губами.

— Ничем степным не пахнет, — возразила Бася. — Ни землей, ни полынью, ни травами. Пахнет прогорклым маслом, выхлопными газами, пивом и человеческим потом. — Она бросила взгляд на девушку в красной майке, от которой исходили как минимум два последних запаха. — Так мы едем? Или дышим степными ароматами?

— Едем, — кивнул Б. О., направляясь к машине.


* * *

Хорошее место, о котором упомянул Б. О., располагалось в районе Сокольников, в глубине унылого квартала, заставленного панельными девятиэтажными коробками. В сумрачном парадном пахло засохшей половой тряпкой. Лифт взвыл, в глубинах его механизма возник странный рокочущий звук — наверное, лифт страдал избыточными желудочными газами и его пучило на ходу, — и под это утробное клокотание пассажиры вознеслись на седьмой этаж. Б. О. позвонил, исполнив замысловатую фразу на языке азбуки Морзе; с минуту они стояли в ожидании, а потом дверь отворилась ровно настолько — во времени и пространстве, — чтобы чей-то темный глаз в оправе красных воспаленных век смог сделать с визитеров моментальный снимок.

— Это я, Дуся... — успел Б. О. втолкнуть в щель короткое сообщение, хвост которого, однако, был прищемлен вставшей на место дверью. После этого она медленно отворилась.

— Я сейчас. Проходите на кухню, — донесся из глубин темной прихожей голос, откатывавшийся куда-то вправо по коридору. — У меня тут одна срочная работа...

Мельком Бася успела рассмотреть, что хозяин квартиры — мужчина, и спросила:

— Это Дуся? Точно?

— Дуся, Дуся... — Б. О. толкнул дверь на кухню. Обстановку ее составляли замызганная двухконфорочная плита, настенный шкафчик, стоявший на полу и служивший, по всей видимости, в качестве обеденного стола, шаткая табуретка и огромный пластиковый мешок, набитый белыми стаканчиками из-под супов быстрого приготовления.

Возраст Дуси по первому впечатлению можно было определить от двадцати пяти до тридцати пяти лет. У него было лошадиное костлявое лицо, обтянутое тонкой кожей — нездоровой, пепельно-желтой, крупнопористой, крапленной красноватыми прыщиками. Узкий, напоминавший копилочную прорезь рот и мясистый нос, покрытый испариной, достойно довершали портрет.

— Славный у тебя приятель. Очаровашка.

— Есть немного, — неопределенно ответил Б. О. — Зато полезен в деле.

Комната выглядела поопрятней кухни, хотя обстановкой тоже не блистала: диван, на который сползал свисавший из-под потолка стенной ковер, ребристое полотно оконных жалюзи, громоздкий сервант, обтянутый вытершейся, местами отслаивавшейся фанерой, стол у стены — на нем два компьютера.

— Какие проблемы? — процедил сквозь копилочный паз рта Дуся, не отрываясь от монитора.

Б. О. полез в карман куртки, достал сверток, положил на стол.

— Тут у меня один винчестер. Посмотри, что на нем. Все текстовые файлы, если таковые найдутся, скачаешь мне, идет?

— Идет, — кивнул Дуся. — И всего-то?

— Да, пока все. — Б. О. направился к выходу.

Когда они выбрались из унылого квартала и покатили в сторону центра, Бася, припоминая впечатление от странного безалаберного дома, спросила:

— А этот Дуся... Почему его так зовут?

— Понятия не имею. Зовут и зовут, а почему — не знаю. Зато хорошо знаю, что иногда он бывает незаменим.

Они застряли на светофоре. Уже успевший накалиться город дышал в открытые окна машины угаром автомобильного чада.

— Слушай, — спросил Б. О., вытирая лоб платком, — может, есть смысл податься на свежий воздух? Махнем к тебе на дачу?

— Давай, — вяло отозвалась она.


* * *

Предчувствие боли возникло у Баси в тот момент, когда Б. О., откинув клапан своей сумки, достал из него коричневую коленкоровую тетрадь и протянул ей:

— На, прочти. Последняя запись.

Тетрадь смутно знакома — откуда? — ах да, бытовая мелкопоместная проза последней четверти двадцатого века... Такую тетрадку она уже держала в руках в кабинете дачного соседа.

Она медленно пустила страницы веером, разыскивая последнюю запись, нашла, пробежала ее глазами.

Именно тут мягкая и тупая, как ватный тампон, боль толкнулась в сердце, но постояла в нем недолго, потекла по телу, теряя силу, но зато наполняя ткани тяжестью, и заполнила всю ее.

Это странное ощущение уже не воспринималось как боль. Это была просто тяжесть, проникавшая в каждую клетку, и Басе вдруг представилось, что состоит она из одного жидкого свинца, утягивающего, как увесистое грузило, в грязно-желтую прохладную муть весь тот предметный и озвученный мир, что обступал ее со всех сторон:

— почерневшее ложе камина, на стенку которого облокачивался Б. О., с виноватым видом глядевший на шевеление теней в треугольном пятне света опрокинутого на пол распахнутого окна;

— и запахи остывавшей от дневного зноя, утомленно вздохнувшей наконец в полную грудь травы;

— и колено водосточной трубы, цапнутое кронштейном, — его было видно через окно;

— и звонкие тексты, которые азбукой Морзе выстукивал повисший где-то высоко на дереве дятел;

—лысая макушка черного сотового телефона, погруженного в боковой карманчик сумки;

— старый, в выцветшем мундире "Наш современник", распахнутый посредине, распластанный на столе корешком вверх и изображавший собой подстреленную птицу с безвольно разваленными крыльями, — словом, все это тихо и безнадежно шло ко дну и исчезало из поля зрения, зависнув где-то выше скользкого дна, на который опускалось свинцовое грузило.

Прохладно, беззвучно, безвоздушно — таковы были приметы той среды, куда опустилась Бася. Она уже не чувствовала, как Б. О., осторожно подсунув ладонь под спину, укладывает ее на диван, подсовывает под голову подушку, укрывает пледом. Она не ощущала уже ни его прикосновений, ни щекочущей ласки ворсистого пледа — просто лежала в свинцовом коконе и пристально следила за тем, как в старом дворе за круглой бетонной тумбой со стальной дверкой, открывавшей в давние, давние времена вход в угольный склад, откуда бабушка носила в дом большие ведра с сально поблескивавшими каменьями, которыми почему-то топили печь (и камни эти горели!), сидит занятая сосредоточенным туалетом трехцветная, черно-белая с двумя рыжими пятнами на голове и одним, похожим на карту Африки, на боку, кошка.

Кошка старательно умывалась, круговым движением лапы освежая мордочку; как всякая женщина, наводящая красоту, она предавалась этому занятию самозабвенно и не замечала, как метрах в десяти позади нее из-за гаража показалась овчарка Альма в компании со своим хозяином, высоченным, осанистым, совершенно лысым генералом.

Возможно, потому, что овчарка оказалась с подветренной стороны, кошка не почуяла ее запаха, но, скорее всего, она все-таки слышала его, но нисколько не потревожилась, потому что всем тем, кто составлял живую природу двора, было хорошо известно: Альма нападает только на своих сестер по крови, обходя братьев стороной, а расправы над инородцами вообще считает ниже своего достоинства.

Альма шла строго у ноги хозяина, равняясь на ритмично ломавшийся на уровне колена широкий красный лампас, и совершенно игнорировала кошку, но в тот момент, когда генерал дошел до бетонного дота, она резко, без предупреждения, по обыкновению молча, бросилась вправо от генеральской ноги. Удар лапы пришелся кошке в спину, чуть ниже лопаток, он распластал трехцветную на земле — так она и лежала, как паркетная шкурка, из которой вынули кости и мышцы, и кричала.

Генерал зычным голосом отдал Альме какой-то короткий, рубленый приказ, и они пошли дальше, оставив трехцветный, тонко завывавший коврик лежать у бетонной тумбы со стальной дверкой, которую никто давным-давно не открывал, так как еще в незапамятные времена к дому протянули теплоцентраль и провели газ, так приятно гудевший в кухонных колонках.

Кошка попробовала встать и тут же, как набитая ватой кукла, упала на бок. Попробовала еще раз. И еще.

Полежала, набираясь сил, и поползла. Вонзая когти в землю, она с трудом подтаскивала вперед отяжелевшее тело, всего на несколько сантиметров, потом ложилась и отдыхала. Она тащила себя к стене дома, где почти вровень с асфальтом темнело маленькое квадратное окошко, из которого торчал дворницкий кран. Через этоотверстие в стене можно было пробраться в подвал — кошка ползла именно туда, ей хотелось домой.

— Как ты?

Голос звучал из немыслимого далека, но он звучал и он был живой, и это заставило Басю приоткрыть глаза, медленно восстанавливая ускользнувший из поля зрения мир: распахнутая сумка Б. О. на столе, подстреленный "Наш современник", стук дятла.

— Ты, кажется, потеряла сознание... Я не думал, что так обернется. В самом деле не думал.

— Что ты делаешь? — спросила она, напрягая зрение.

Его лицо потихоньку восстанавливалось из плывущего перед глазами тумана.

— Тру тебе виски. Больно?

— Нет... Так хорошо. — Она начала ощущать мягкие прикосновения его пальцев.

— Как ты?

— Плохо. Овчарка перебила мне хребет.

— Какая овчарка?

Она рассказала о той грустной истории, прочно врезавшейся в память с детских лет.

— А-а-а... — неопределенно протянул он. — Встать сможешь?

— Нет. Я в самом деле чувствую себя, как та кошка с перебитым хребтом.

— Ну полежи. — Б. О. отклонился к столу, подтянул поближе свой чемоданчик, достал из него "Смирновскую", встряхнул фигурную, сужавшуюся книзу бутылку, на наклейке которой был обозначен объем: одна двадцатая ведра.

— Стаканы там, на камине, — подсказала она.

Он налил полстакана, дал ей.

— Я не могу. — Она отстранила его руку.

— Пей.

Он помог ей приподняться и сесть на диване.

— Давай. Одним махом.

Она закрыла глаза и выпила, некоторое время сидела, уронив голову на грудь. Он погладил ее по щеке.

— Хорошо?

— Да. Стало теплее. Но в задних лапах все равно холод стоит. Я их просто не чувствую.

— Ничего, мы залижем твои раны. — Он поцеловал ее в висок. — Я разожгу камин. Ночь будет сырая... — Он отвернулся к окну, за которым вдруг разом смолкли все звуки, и в эту беззвучную пустоту вплывал легкий шелест — пошел дождь. — Такая духота весь день... Парило.

Из окна пахнуло прохладой. Она уселась поудобней, подтянула к груди колени, привалилась плечом к стене, уютно укуталась пледом.

— Дай тетрадку. Еще раз прочту.

— Может, не стоит? — вздохнул он.

— Дай.

Она открыла тетрадь и начала читать — медленно, совсем не так, как в первый раз, когда в течение нескольких секунд, одним взглядом, не вникая в детали, охватила текст, почувствовала тяжесть в сердце, а перед глазами поплыл лиловый туман, и предельно ясно, в деталях проступила картина того дня, когда прощались с Митей, не вся целиком, а почему-то один из ее фрагментов.


Кладбище, много людей, к ней подходят, произносят какие-то слова, а в конце аллеи появляется большая, отливающая черным лаком машина в сопровождении массивного джипа, из лимузина медленно вышагивает Игнатий Петрович с цветами, из джипа выходят четверо — двое сопровождают Игнатия Петровича, двое несут невероятной пышности траурный венок, устанавливают его на подставку, Игнатий Петрович поправляет ленту, отступает на шаг, делает легкий поклон в сторону закрытого гроба, потом приближается к ней и дотрагивается холодными губами до ее руки. И что-то показалось странным... Ах да, прежде чем оставить на тыльной стороне ладони след прохладного поцелуя, он выплюнул торчавшую из уголка рта зубочистку.


Она перевернула последнюю страницу. В правом верхнем углу проставлена дата.

Тот день.

Строки в тетрадном листе лежали ровно, текли неторопливо, и на этот раз она медленно взглядом следовала за твердой и неспешной рукой старого соседа, который умел все видеть и все замечать.

"...А у Дмитрия Сергеевича поздние гости. Машина, весьма напоминающая те, что мы во время войны получали от американцев по ленд-лизу, только размерами внушительней и, в отличие от тех армейских джипов, крытая, с большим кузовом, густо-сиреневого цвета и с мощным передним бампером. Весьма некстати, потому что на сегодняшний вечер у нас с Дмитрием Сергеевичем договорено посидеть за шахматной доской. Что поделать, придется эту партию отложить до более удобного случая. Гостей всего четверо. Один невероятных размеров, под два метра ростом, и веса в нем никак не меньше полутора центнеров. Ему бы кудри да голубой мушкетерский плащ — был бы вылитый Портос. Второй сухощав, бледнолиц, флегматичен, однако человек опытный разберет, что это именно та флегма, внутри которой туго затянута гибкая пружина... На фронте мне приходилось встречать наших снайперов, так вот они были в массе своей совершенно такие же флегмы. Третий низкоросл, жилист, упруг, походка плавная, с легкой раскачкой — что-то в его телодвижениях есть от кошки. Четвертый за рулем, так что толком рассмотреть его не удалось.

А что касается повышения платы за электричество, о чем любезно уведомила меня Майя Александровна..."

— Те двое. С венком. И другие двое. Это ведь они.

Собственный голос доносится издалека — так пульсирует, множа быстро сходящие на нет повторы, эхо в глубинах леса.

— Стрелок, амбал, драчун, водитель, — сказал Б. О.

— Что? — рассеянно переспросила она.

— Привычный эскорт большого человека.

— Откуда ты знаешь?

Он наклонился, поцеловал ее в шею, чуть ниже уха, шепнул:

— Ты просто забыла... Я ведь будто бы бандит.

Она поймала себя на мысли, что совершенно об этом не думала все последнее время, не вспоминала, кто он, откуда и почему вдруг возник в ее жизни.

— Ты просто есть, — сказала она. — Остальное неважно.

Он покачал головой и прикрыл окно.

— Напротив. Учитывая вот это, — кивнул в сторону стола, на котором стоял Митин ноутбук, — тебе вовсе не вредно иметь под рукой профессионального бандита.

— А что там?

Б. О. пересек комнату, присел у камина и начал перебирать поленья, аккуратным штабелем выстроенные в углу. Она молча следила за тем, как он не торопясь сооружает в каминной нише некое подобие колодца, чиркает спичкой, опускает руку в жерло конструкции, мало приспособленной для быстрого возгорания, и ждет, пока по руке не поползет вверх змейка дыма.

— Как тебе это удается? С одной спички...

Он выпрямился, встряхнул кисть.

— Не знаю. — Подошел, опустил подбородок ей на колени. — В самом деле не знаю. — Помолчал. — А что касается компьютера... Когда я увидел на твоем мониторе, что в системном файле некорректно прописан саундбластер, я сразу подумал, что это странно. Все странно. Во-первых, уже тот факт, что муж сам ставил тебе эту программку, хотя дело выеденного яйца не стоит. Во-вторых, эта музыка тебе была ни к чему. В-третьих, такой грамотный компьютерщик, как он, просто по определению не мог допустить ошибку. Значит, он зарядил брак в твой компьютер намеренно.

— Зачем?

— Я могу лишь предполагать. Скорее всего, дело было так; ему нужно было на всякий случай спрятать какую-то информацию. Держать ее на бумаге — нереально. Держать на работе в сети — тоже неразумно: слишком многие имели к ней доступ в конторе, Да и извне сеть взломать нетрудно. Вот он и свалил информацию в твою старенькую машинку. И пометил ее — на всякий случай.

— Пометил? Как?

— Очевидно, он рассуждал так: если с ним паче чаянья что-то случится, ты до документов доберешься. При загрузке ты будешь постоянно натыкаться на предупреждение — раз, два, десять, сто. Но в сто первый раз ты поймешь: что-то здесь не так.

— И что, дальше?

Б. О. отыскал розетку, подключил компьютер к сети, поставил его на диван рядом с Басей.

— Ты сможешь оценить состояние системного файла?

— Да что ты, откуда... Это же сплошная абракадабра.

— Попробуй, попробуй.

На экране возникли символы, слова. Она наклонилась к встроенному в крышку чемоданчика монитору, опустила курсор — абзац улетел наверх, оголив пустое поле. Некоторое время оно стояло на мониторе, потом снизу вверх пополз текст. И еще один. И еще. Тексты шли один за другим, разматываясь из невидимого свитка.

— Это я снял из твоей машины, — заметил Б, О. — Точнее сказать, просто сдернул оттуда файл. Теперь его в твоем рабочем компьютере нет.

— Ты думаешь... — начала она и умолкла.

Огонь в камине набирал силу, его отблески выплескивались на стену, тепло волной шло по комнате, на потолке вяло шевелились тени, и так уютно было сидеть в тепле и слушать, как пляшет по крыше дождь.

— Да, — закончил ее мысль Б. О. — Твоей машинке просто повезло, они упустили ее из виду, — вставил он в рот сигарету, прикурил.

В каминной становилось жарко — она встала, распахнула окно, глубоко вдохнула настоянный на запахах ожившей зелени воздух и, чувствуя, как лицо опушает мелкая и летучая, как пудра, водяная пыль, все думала о том, что нечто важное осталось недосказанным, провисло, так и не найдя опоры, в какой-то его вскользь брошенной реплике.

Сквозняк быстро выдавил из комнаты избыточное тепло, Бася плотно притворила дверь, села рядом с Б. О. на пол, по-турецки скрестила ноги и тронула его за локоть:

— Ты сказал — ОНИ?..

Он посмотрел на нее сверху вниз, кашлянул в кулак и отвел глаза в сторону.

— Нет, ответь, — она теребила его за локоть. — Кто эти ОНИ?

Он осторожно отцепил ее руку, сполз со стула на пол, уселся напротив, зеркально воспроизводя ее турецкую позу, протянул раскрытые ладони. Она опустили в них свои.

— Держись крепче, — предупредил он, — а то упадешь, — подумал и добавил: — Хотя все равно будет больно.

— Ничего, — сказала она. — Переживу.

Некоторое время Б. О. глядел куда-то выше ее плеча.

— Ты прошлый раз жег здесь газету, — она кивком указала на жестяной поддон, оберегавший пол от искр, — и что-то бормотал себе под нос. Что?

— Твой дачный дом загорелся точно так же, как та избушка из картона под газетной крышей. Сразу с четырех сторон. Причем снизу. Так что непотушенная сигарета на сон грядущий тут ни при чем.

— Ты считаешь... Но эксперты не обнаружили никаких следов поджога. Ведь если это умышленно делается, то потом можно определить?

— Естественно. — Он покрутил головой, заметил на каминной полке наполовину сгоревшую свечу и кивнул: — Так! — Потом спросил: — Где вы пилили дрова?

— Дрова пилили? — наморщила она лоб. — Кажется, где-то здесь. Да, справа от крыльца.

Он вышел и через минуту вернулся с пригоршней опилок, ссыпал их горкой, вынул свечу из пустой бутылки, служившей подсвечником, осторожно установил ее на вершину мягкого холмика, чиркнул зажигалкой, поднес огонек к фитильку. Воск тихо плавился, опуская пламя все ниже, наконец оно вошло в мелко раскрошенное дерево, и опилки закурились легким дымком.

— Что это? — спросила она, не в силах оторвать взгляд от занявшегося костерка.

Он налил в чашку воды из чайника, плеснул на огонь.

— Это называется "поминальная свеча". Она не оставляет никаких следов. Совершенно никаких... Скорее всего, так и было. Четыре свечи зажглись в четырех углах дома.

— Ты уверен?

— На девяносто процентов. Если бы это дело попало мне в руки, я поступил бы именно так... — Он осекся на полуслове. — Служба охраны у Мити конечно же была?

— Да. Двое приходили с ним после работы. С утра встречали. Впрочем, не всегда.

— Ну, эти двое не проблема. Да будь их хоть двадцать... Народ у нас в этом смысле смекалистый, рано или поздно до твоего мужа добрались бы...

Он долго молчал, прежде чем решился развивать эту мысль дальше.

— Значит, его нельзя было просто так списать в расход. И знаешь почему, скорее всего?

Она ничего не ответила, язык присох к небу. Она вообще слабо понимала, о чем он тут рассуждает.

— А потому, — тихо продолжал он, — что менты мгновенно накрыли бы всю информацию. Там, в офисе, в его сети. Здесь, дома. Черт его знает еще где — повсюду. А так... Ну что ж, несчастный случай ввиду семейных неурядиц. Мало ли что бывает, особенно по пьянке. Лег, заснул с зажженной сигаретой...

Он достал из кармана пачку, вынул сигарету, пососал фильтр, но прикуривать не стал.

— Человек он был, если я правильно понимаю, в своих кругах заметный, с хорошей, устойчивой репутацией. Парень крепкий, к истерикам не склонный. На такого где сядешь, там и слезешь, так? Но у него было одно слабое место.

— Какое? — спросила она, не узнавая собственного голоса.

Пара глубоких затяжек. Он протянул руку, коснулся ладонью ее щеки:

— Ты.


* * *

Он рассказал. Все — начиная со своего визита в фирму, торгующую горнолыжным снаряжением. И добавил, что, пока она бегала в туалет, он задал Сереже один маленький вопрос.

— По поводу неожиданного возвращения Мити из командировки. Он, оказывается, был тогда в Женеве, на какой-то выставке информационных технологий, так?

Она кивнула.

— Сдернуть его оттуда могла только крайняя необходимость. Сережа долго вспоминал, что же это было, и вспомнил. Твой муж объяснил свое неожиданное появление каким-то факсом, который пришел из банка. Речь, кажется, шла то ли об открытии новых счетов, то ли о перерегистрации старых — дело, конечно, важное, но не настолько, чтобы очертя голову мчаться в Москву. Он вряд ли сорвался бы из Женевы, если бы этот факс был подписан человеком случайным. Ты догадываешься, чья там стояла подпись?

— Митя был ему как сын, — едва слышно произнесла она.

— Это же бизнес. А в нем не бывает родственных связей.

— Черт! — Она резко выпрямилась, села на диване. — Помнишь, что говорил Сережа? Ну, про ощущение неуюта? Мне кажется, теперь я знаю, откуда оно, — Она прикрыла глаза. — Да-да, там, на кладбище... Этот молодой человек был с Игнатием Петровичем, стоял чуть сзади. Меня холодный пот прошиб, когда я поймала его взгляд.

В камине звонко треснуло лопнувшее полено и выплюнуло раскаленное ядрышко головешки размером с перепелиное яйцо.

Огненный шарик, подскочив, прокатился по жестяному настилу, разматывая по своему следу нить голубоватого дымка, соскочил с поддона: Пробежав еще немного, замер неподалеку от края циновки, расстеленной на полу, и начал тлеть, линяя, постепенно превращаясь из рыжего ежа, ощетинившегося искрящимися иглами, в каплю голубоватой жидкости, охватывавшей пунцовое, ритмично пульсирующее ядро.


* * *

Прошло достаточно времени, но огонь жил, хотя дышал слабо, а его ядро, прежде пунцовое, раскаленное, источавшее жар, постепенно темнело, сжималось, и защитный голубоватый налет, окутывавший пунцовую магму, истончался...

Однако он жил, это Бася чувствовала, потому что от пола шел очень тонкий, едва различимый запах, знакомый с детства, когда кто-нибудь из мальчиков во дворе, выломав из ненужного ящика плоскую доску, клал ее на колени, доставал из кармана маленькое круглое волшебное стекло, и, плавно поводя рукой, втягивал в стекло, как в воронку, огромный, расплёсканный по двору солнечный свет, и приручал его, обращая в тонкую желтоватую нить, струившуюся из лупы, а на доске вдруг вспухало черное пятнышко ожога, рассеивавшее этот удивительно сладкий запах паленого дерева.

Б. О. стоял теперь перед ним на коленях и согнутой ладонью очерчивал воздушную полусферу над этим гонцом, высланным из камина в разведку, точно ловил рукой дыхание головешки, — что-то в его позе, в том, как он оберегал ладонью этот эмбрион огня, было такое, отчего у Баси перехватило дыхание.

— Слушай, — ошарашенно прошептала она, — ты что, правда относишься к нему... ну, к огню... как к вполне одушевленному, мыслящему существу? Ты что, в самом деле язычник?

— Ну, это сильно сказано... — тихо отозвался он. — Просто меня давно не покидает ощущение, что этот мир был задуман как бесконечный ряд равновеликих величин. В нем все равны — герань и ворона, ветер и старый камень, чайка и тополь, паучок и кладбищенская собака, дождь и муравей, рыба в реке и радуга, человек и утренний туман... Но есть один фактор, который стоит особняком и выполняет роль арбитра, что ли... То есть следит за порядком в ряду. За тем, чтобы никто из Него не высовывался и не ставил себя выше остальных. А что касается его мудрости... — Он посмотрел на нее через плечо, мягко улыбнулся. — Как ты думаешь, что у него на уме?

— Господи, да откуда я знаю?

— Ну, что бы ты сделала на его месте?

— На его месте, — прикинула она, озираясь, — я бы попятилась — для начала. Потом обогнула бы лист прибитой к полу жести и направилась бы в сторону сухих поленьев, сложенных у каминной стенки. Поленья очень аппетитные и питательные, сосновые, и кроме того, снизу накрошена мелкая щепа, она сгодится на закуску. Словом, я бы двинулась туда. Там есть чем поживиться.

Б. О. последил за ее взглядом.

— Поживиться есть чем, верно. Но ты уверена, что тебе хватило бы сил туда доползти? Это. заманчиво, но не разумно, — Он помолчал, чертя вокруг уголька плавные круги. — Нет, мы пойдем другим путем! Посмотри на него, — говорил Б. О., — он уже словно выбился из сил, но его вялость, неповоротливость, это предсмертное курение белым дымком есть просто защитная реакция, присущая всякому живому существу, изъятому из привычной среды обитания. Оказавшись в новой среде, не приспособленной к жизни, он поначалу мечется, буйствует, рвется из последних сил, но в какой-то момент инстинкт подскажет ему: побереги силы, еще не все потеряно, еще есть шанс.

— Разве он у него есть?

Б. О. поднялся с колен, распахнул дверь — ветер мощным потоком устремился к окну и шевельнул начавшее уже чернеть ядрышко. Чрево головешки пунцово вспухло, вздохнуло, и с этим вздохом начал разрастаться внутри нее новый жар, оживляя потемневшие ткани потоком рыжей крови, а голубоватое пламя раздулось и устремилось вслед за ветром.

— Шанс есть всегда, — сказал Б. О. — Пусть крохотный, несбыточный, но есть. И он знал, он надеялся на него и распорядился им очень разумно, совсем не так, как ты предполагала.

— Но мой путь логичен.

— Возможно, — усмехнулся Б. О., — но это логика кошки, существа пусть и мудрого, но склонного к импульсивным порывам, а у него другой психологический склад.

Да, он способен принимать чей угодно облик, — продолжал Б. О., поглядывая на жерло камина, — хотя бы той же кошки. И, обратившись в шустрого четвероногого зверька, стремительно нестись вперед по прямой, или бежать зигзагом, или прыгать, подскакивать, взбираться на дерево или сидеть в засаде. Он может летать по, воздуху, как белка, и в .этом, полете преодолевать большие пространства. Может расти из земли, как трава, или падать сверху, как, дождевая пыль. Порхать с цветка на цветок, как бабочка, или копошиться, как муравьи в муравейнике. Может больно клеваться, как голодная чайка, нежно глушат в траве змеей или окружать жертву, словно волчья стая... Он давно и надежно изучил инстинкты и методы охоты всех, кто существует в живом мире, и многое взял от человека, вот почему власть его столь авторитетна. Но в кого бы он ни обращался, он всегда помнит себя исконного и понимает, что лучший и самый верный способ существования есть движение, медленное, неторопливое и неуклонное.

— Смотри, он уже подбирается к циновке, — прошептала Бася.

— Правильно, — согласился Б. О. — Молодец. Молодец, — тихо развивал свою мысль Б. О. — Еще не вдохнув свежего воздуха, он уже знал, что двинется вперед, а вовсе не туда, куда ты указала. Нет, только вперед, к этому хорошо просохшему пыльному коврику, сплетенному из гибких тростниковых волокон. Он не попятился, как ты предполагала, еще и потому, что торцевая стена, в которую встроен камин, сложена из кирпича, об него можно поломать зубы, а циновка — совсем другое дело. Впрочем, подстилка никак не цель его, а только маленькая полутораметровая площадка для разбега. Он войдет в нее через растрепанную бахрому и начнет проникать в ткань, проползая меж волокон, облизывая их, но постарается не расходовать силы на захват двух стоящих на циновке стульев, а просто возьмет их в надежную осаду. Сам же направится дальше, к стене, и устремится под диван, ухватившись на бегу за край свисающего к полу пледа... А дальше путь свободен: диван прижат к книжным стеллажам. Что там, на самых нижних полках?

— Старые журналы. "Новый мир", "Октябрь", еще какие-то.

— Как хорошо, — продолжал Б. О., — нет продукта питательнее, чем проза и поэзия, потускневшие и иссохшиеся, как листья гербария, напрасно уверяют, что рукописи не горят...

— Тот, кто так сказал, вовсе не это имел в виду.

— М-да? — озадаченно приподнял брови Б. О. — Но это уже детали, важно то, что теперь дело сделано. И десяти минут не пройдет, как огонь резво взбежит по сухим полкам стеллажа, освоит Толстого и Тургенева, захватит неприступный зеленый редут тридцатитомного Диккенса. Опрокинет двадцатитомник Вальтера Скотта, примется за тучного Паустовского и монументального Генриха Манна. Жаль, но что поделать, ведь он уже проник в стены... Чувствуешь? Уже, едко клубясь ядовитым дымком, тлеет утеплитель, а дальше путь наверх, к потолочным перекрытиям, балкам крыши, и это все, никакие пожарные не помогут.

— Так вот она какая, твоя профессия, — прошептала Бася.

— Да, — согласился он, выдержав паузу. — Почему я выбрал эту странную специальность? Ты ведь это хотела спросить?

Она постаралась придать лицу безразличное выражение:

— Не хочешь — не говори.

— Ну отчего же. — Он уселся поудобней, протянул к камину ладони, пошевелил пальцами, словно ощупывая идущий из огня жар и вылепливая из него какую-то важную для себя мысль. — Представь себе...


4. "Меня нельзя бить"

Представь себе окровавленного человека, ползущего по асфальту к торцовой стене дома. Добравшись до цели, он валится на бок, переворачивается и, отжавшись на слабых руках, садится. Он сидит, неловко разбросав ноги и не обращая внимания на то, что бурно кровоточит рассеченная левая бровь и полыхает на скуле пятно содранной об асфальт кожи.

Болезненно жмурясь, он шевелит разбитыми губами и слизывает с них отдающую солоноватым привкусом кровь. Открыв левый глаз (правое веко зачехлено обширной, быстро набирающей тугой объем гематомой), он смотрит в сторону подземного перехода, возле которого, прижавшись друг к другу, стоят три палатки, выплескивающие в темноту переливающийся веселенькими цветами свет гирлянд.

Боковая дверь в крайней палатке приоткрывается, выронив в темноту яркий клин желтого света, в проеме показывается рука с наполовину сгоревшей сигаретой и щелчком отправляет искрящийся окурок в направлении стены.

"Покури, что ли!" — доносится из палатки веселый голос, дверь со стуком встает на место, приглушая бурный всплеск хохота. Сигарета, исполнив сальто, падает возле ноги человека.

Ему по-прежнему очень хочется курить и теперь еще больше, чем двадцать минут назад, когда он вышел на ночь глядя из дома, чтобы купить сигарет.


* * *

Он жил неподалеку от Большой Ордынки в старом семиэтажном доме, в одной из комнат коммуналки и составлял компанию крошечной старушке с беспрестанно мелко подрагивавшими желтыми глазами (она занимала комнату, первую справа по коридору) и средних лет человеку, отличавшемуся патологическим аккуратизмом во всем, что касалось его внешности, — он был в любое время дня и ночи безупречен и гладок, как протертый мягкой бархоткой манекен, впрочем, появлялся он дома редко.

Комната молодому человеку досталась после развода с женой и размена неплохой двухкомнатной квартиры в районе Песчаной площади. С бывшей супругой они когда-то учились в химико-технологическом институте в одной группе и на четвертом курсе как-то вяло, без особой охоты с обеих сторон поженились ввиду ее беременности.

Он не питал к этой миловидной, хотя и не лишенной примет грядущей тучности женщине с роскошными темно-каштановыми волосами никаких пылких чувств, и когда беременность ее закончилась выкидышем, ничего их, в сущности, уже не связывало, за исключением привычки друг к другу, а потом и совместной работы в сонном научно-исследовательском институте, расположенном далеко от дома, в конце шоссе Энтузиастов, куда одна дорога отнимала полтора часа.

Что касается зарплаты, то ее едва хватало на кофе и дорогие по тем временам сигареты "Магна", к которым они быстро привыкли и уже не могли заставить себя курить прежний "Пегас".

Вскоре она ушла из института в частную компанию, занятую в нефтяном бизнесе, стала покупать "Ротманс" и вместе со сменой марки сигарет как-то незаметно перешла в другое качество — похудела, выправила осанку, избавилась от привычки ходить по дому в Застиранном байковом халатике, под которым ничего не было, окуталась новыми запахами, а он продолжал ездить в переполненном метро на другой конец города, в свою контору, где уже начали задерживать зарплату.

Он сам ей предложил разойтись — мы, в сущности, и так уже достаточно друг от друга отдалились, сказал он, — и она с оттенком искренней грусти в голосе согласилась: да, ты прав. Квартиру разменяли, ему досталась эта комната в старом доме, где через круглое, как иллюминатор, окошко на лестничной площадке можно было вести наблюдение за отгородившимся от улицы глухим тюремным забором израильским посольством.

Через год он узнал, что она вышла замуж за коллегу, норвежца, тоже занимавшегося нефтью и несколько раз приезжавшего к ним в командировку, двухметрового, несколько рыхловатого белобрысого малого, медлительного, меланхоличного, с белоснежными ресницами и красноватым, как будто подгоревшим на июльском солнце лицом и небесно-голубыми глазами.

Перед отъездом на родину мужа она звонила и благородно предлагала произвести какие-то хитрые обратные квартирные обмены, которые, однако, были чреваты несусветной морокой, и он отказался, так и остался жить в своей коммуналке, чем-то случайно подворачивавшимся под руку питался и курил все ту же "Магну", много, по пачке в день.

За этими сигаретами он однажды отправился к ближайшим коммерческим ларькам, которые тогда только-только начали расти, как грибы после дождя, в оживленных местах.


* * *

Он сунул деньги в узкую форточку, наклонился, прокричал в нее: "Магна!" Из форточки на подвижном подносе, ерзавшем туда-сюда, внутрь бронированной палатки и обратно, выдвинулась красная пачка, и он постучал в витрину: "Эй, ребята, а сдача?"

Никто не отозвался, он постучал ёще раз и еще. Справа от палатки на асфальт выпал ромб желтого света, в него погрузилась нога в тяжелом, на шнуровке, армейского фасона ботинке.

Показался крепкого сложения молодой человек с короткой стрижкой, в синем спортивном костюме. Потом появился еще один. Следом за ними возник человек в милицейской форме — китель распахнут, галстук съехал набок.

"Что же ты, сука, мешаешь людям культурно отдыхать?" — ласково спросил кто-то из них, кто именно, он не разобрал, потому что в следующую секунду получил прямой удар в голову и уже плохо помнил, что было дальше. Придя в себя, подумал: "Надо уходить!" — и пополз к стене.

Теперь он смотрел на блуждание разноцветных огоньков в витринах, палатки покачивались перед глазами, как праздничные, расцвеченные мигающими фонариками кораблики в темной бухте, и он все смотрел на них, пытаясь проникнуть взглядом внутрь.

"Вы смотрите туда так, будто хотите прожечь взглядом стальную дверь..."

Он запрокинул голову — левое веко тоже начинало припухать — и увидел перед собой человека лет пятидесяти с широким, армянского типа, лицом, полноватого, закованного в добротный черный костюм. У него были большие темные глаза, в которых читалось сострадание.

"Но, к сожалению, молодой человек, — продолжал незнакомец, опускаясь на корточки, — взгляд со сталью поделать ничего не может. Тут нужен автоген или хорошая канистра с бензином. — Он помолчал, протянул руку: — Обопритесь. Здесь не самое удобное место для ночевки".

Черноглазый помог избитому подняться, прислонил его к стене и, глядя в сторону улицы, из серого жерла которой тек голубоватый неоновый свет фонарей, омывавший припаркованные неподалеку белые "Жигули", сказал:

"Я все видел. Пойдемте. Я отвезу вас домой. Вы далеко живете? Вот и хорошо, что рядом, — заметил темноглазый, осторожно размещая пострадавшего на заднем сиденье. — Я подвезу, сами вы не дойдете. Да, кстати, меня зовут Вартан".

Он грузно уселся на водительское место, поерзал, устраивая поудобней свое массивное тело в слишком маленьком для его габаритов кресле, низко спустил галстучный узел, расстегнул верхние пуговки сорочки и потряс ее за воротничок, освежая тело.

"Какая духота, — сказал он, отдуваясь. — Хоть бы дождик прошел. Что календарное лето было сухое, что теперь вот бабье... Через пару дней, если верить прогнозу, на нас надвинется какой-то циклон, говорят, что-нибудь с небес и прольется. Да только какой прок? На даче все посадки сгорели... У вас есть дача?"

Ответа не последовало, Вартан обернулся. Его пассажир, привалившись плечом к дверце, смотрел в сторону ярких палаточных витрин. Вартан наклонился и проследил направление его взгляда, но ничего особенного не заметил, в отличие от пассажира, который ясно видел, как голубой огонек ползет по стальным стенам, на которых волдырями вздувается краска, а потом с тонким хрустом лопается стекло и осыпается на асфальт.

"Хорошие были палатки", — с трудом двигая разбитыми губами, произнес пострадавший.

"Были?"

"Да... У меня есть предчувствие, что не сегодня завтра они сгорят"...

Вартан мягко улыбнулся, достал из нагрудного кармана платок, вытер шею — он, как всякий тучный человек, сильно потел.

"Вот именно, что одно предчувствие... Их охраняет милиция. Круглосуточно. Вы же сами видели — они даже пьют вместе... Кроме того, есть своя охрана, от которой вам досталось. Так что, если вы предполагаете прийти сюда с канистрой бензина... — он сделал выразительный жест, чиркнув ладонью по горлу, — вам достанется еще круче".

"Они совершили большую ошибку... Не стоило им меня бить, не стоило".

"Да? — спросил Вартан. — А почему?"

"Долго объяснять".

"А все-таки?"

"История в двух словах такова. Жил-был мальчик, его мама работала медсестрой, а отчим — шофером, он был большая сволочь, этот отчим, выпивал и колотил их, мать и сына. И вот в один прекрасный момент молодой человек решил для себя: его больше никто не смеет трогать... Он отчиму прямо сказал об этом, но тот рассмеялся в ответ и ударил. Он пожалел потом об этом, отчим. Как-то ночью он привел в гараж своего приятеля..."

"И что дальше?"

"Да ничего. Гараж сгорел дотла".

Вартан вынул из кармана расческу, прошелся ею по редким волосам, тщательно зачесывая их от пробора, располагавшегося немыслимо низко, на уровне левого виска, придавил ладонью жидкую прядку, плохо камуфлирующую обширную лысину, со свистом продул расческу и погрузил ее в карман пиджака, сунул мизинец в ухо, посверлил им вход в ушную раковину, внимательно осмотрел ноготь и отер его о край кресла.

"Я, кстати, не против... — Вартан отклонился вправо и опять глянул на палатки. — Пусть сгорят. — Он развернулся всем корпусом к пассажиру, навалился на спинку кресла. — Что касается меня, то я буду очень рад, если на этом бойком месте останутся один головешки..."

"Да?"

"Это долгий разговор, молодой человек, но в двух словах дела обстоят так. Еще полгода назад на этом месте стояли мои торговые точки. И все было мило и культурно".

Да, согласился про себя избитый, в самом деле, было несколько ларьков, в которых торговали симпатичные девчушки, успевшие подружиться со многими окрестными жителями.

"Мило и культурно, — повторил Вартан, — а потом на меня наехали эти ребята".

"Наехали?"

Слово по тем временам имело хождение разве что в специфических кругах и пока не укрепилось в бытовом лексиконе. Вартан закурил, протянул пассажиру пачку, тот долго не мог вытащить дрожащими пальцами сигарету.

"Видите ли, молодой человек, я сам не ангел, — он сделал пару глубоких затяжек. — Далеко не ангел. Но когда забирают твою жену и дочь... Словом, мою торговлю отсюда выдавили. Теперь они здесь командуют".

"Вы сказали, что они забрали жену и дочку... Что значит — забрали?"

"Мо-ло-дой челове-е-ек... — Вартан плавно закивал, отчего сделался похожим на китайского болванчика. — Вы с луны свалились... — Он помолчал, глядя на сигаретный дым. — Ане было одиннадцать лет. Ее изнасиловали".

Они закурили по новой сигарете и молчали до тех пор, пока окурки не оказались в выдвижных пепельницах.

"Почему вы мне это рассказываете?"

Рассеянный взгляд Вартана сделался жестким.

"Потому что вы тоже должны испытывать к ним те же чувства, что и я... То есть ненавидеть. Я понял по вашим глазам. Точнее сказать, по одному глазу. На правый хорошо бы наложить свинцовую примочку".

Избитый промокнул тыльной стороной ладони губы.

"Вы что-то говорили про дождь... Это хорошо. Будут вам угли на этом бойком месте. Мне нужен, во-первых, дождь. Во-вторых, нужны верстак, тиски, хороший напильник. Еще форменный комбинезон, раздвижная металлическая лестница и пила-ножовка".

"Вы ничего не перепутали?"

Молодой человек дотронулся пальцем до левой щеки, непроизвольно вскрикнул. Подождал, пока утихнет боль, и спросил:

"Так вы хотите, чтобы от этих очагов культуры ничего не осталось? Тогда помогите мне".

"Дождь я вряд ли смогу предоставить в ваше распоряжение".

"Об этом не беспокойтесь. Как насчет остального?"

"Остальное у меня есть в гараже". "Вот и чудесно. Алюминиевую болванку я сам принесу".

"Зачем?"

"Затем, что мне нужна алюминиевая пудра. Много... Ладно. Поехали отсюда".


* * *

Через полтора дня никто не обратил внимания на человека в синей рабочей спецовке, бейсбольной кепке с длинным козырьком, надвинутой на глаза, скрытые большими темными очками, который возник у станции метро часов после десяти, когда основной поток пассажиров уже растекся по конторам. Человек был с большой раздвижной лестницей на плече и маленьким рюкзачком, откуда торчала ручка ножовки. Разве что парень с влажной оттопыренной нижней губой и воспаленными круглыми глазами, торговавший с раскладного столика дефицитными школьными контурными картами, несколько удивился, поглядывая на этого работягу, которого он принял за озеленителя, или как там называются работники коммунальной службы, присматривающие за городской флорой.

Человек, приставив к стволу тополя лестницу, вскарабкался на дерево и начал опиливать ветви с ржавой, тронутой какой-то болезнью листвой.

Так он медленно и двигался вдоль строя деревьев, отраженных в пыльных витринах длинного магазина "Детский мир", удаляя больные ветки.

Что же касается удивления продавца контурных карт, то оно было далеко не безосновательно: парень твердо знал, что тополя положено кастрировать весной, чтобы летом они не пылили пухом, а резать их осенью смысла нет. Впрочем, у торговца своих забот хватало, и он вскоре забыл про озеленителя, который уже добрался до большого тополя, стоявшего в тылу коммерческих киосков.

Несколько спиленных ветвей упали на крыши палаток. Из крайней показался продавец и вопросительно посмотрел наверх, откуда послышался хрипловатый голос озеленителя: "Не волнуйся, я все уберу!" И продавец, пульнув сквозь передние зубы острый плевок, скрылся за бронированной дверью.

Озеленитель неспеша спустился, собрал с тротуара ветки, сложил их в кучку и поднял голову к небу, которое понемногу начало затягиваться рыхлыми облаками. Затем, подхватив свой рюкзачок с инструментами, он зашел в тыл палаток, приставил лесенку, поднялся на верхнюю ступеньку, поставил рюкзак на кровлю и принялся собирать с крыши веточный мусор, причем провел за этим занятием гораздо больше времени, чем того требовала простая уборка.

И никто, включая продавца контурных карт, не заметил, куда он исчез, равно как никто не обратил внимания на белые "Жигули", припарковавшиеся примерно через час на противоположной стороне улицы у фонарного столба, густо залепленного рукописными объявлениями с трепещущими на внезапно поднявшемся ветру чубчиками.


* * *

В машине сидели, неторопливо покуривая, двое. Прошло примерно полчаса, прежде чем в лобовое стекло с тупым звуком ткнулись первые капли, и буквально в следующую минуту на пыльный асфальт упал теплый дождь.

"Ну, поехали, — сказал один из сидевших в машине. — Проблем возникнуть не должно".

В этот момент на открытой площадке перед "Детским миром" начало происходить что-то странное. Над крышами палаток закурился голубоватый дымок, в широких витринах отразились сполохи неестественного, режущего глаз света, походящего на тот, что искрится под тонким жалом электросварочного аппарата.

Через минуту дым уже вовсю валил из щелей, витринных форточек и распахнутых дверей киосков, откуда, как креветки из крутого кипятка, выползали продавцы с лицами, перекошенными недоумением и страхом. Палатки и все, что в них было — косой лесенкой выстроенные деревянные стеллажи с напитками, жвачкой и прочей яркой мелочовкой, картонная тара, внутренняя обшивка стен, — полыхали, сжираемые пламенем.

Огонь подпитывался энергией какого-то невидимого снизу, отчаянно раскаленного ядра наподобие шаровой молнии, остудить которое не могли ни дождь, ни пенная струя игрушечного автомобильного огнетушителя, плясавшего в руках одного из продавцов.

"Господи, что это?" — изумленно выдохнул водитель белых "Жигулей", проводя платком по лбу, покрывшемуся крупным потом.

"Ничего особенного, — равнодушно откликнулся человек с заплывшим правым глазом, в котором, если постараться, можно было признать озеленителя. — Так, маленький химический опыт для пятиклассников. Чисто технически эта задачка элементарная в самом деле даже для пятиклассника. При условии, что этот юноша увлекается пиротехникой... — Он усмехнулся и дотронулся подушечкой пальца до начавшей подживать ссадины на скуле. — Сложность состояла разве что в выборе линии огня".

"Линии огня?"

"Да. Нужно было, чтобы, пройдя через кровлю, он тут же попал На деревянные витринные полки и максимально быстро добрался до деревянного настила на полу, а оттуда уже пошел бы в волокно утеплителя, размещенного между внешней стеной и внутренней обшивкой".

Он умолк, вглядываясь в густо дымившие стальные коробки, внутри которых что-то лопалось, — должно быть, бутылки с напитками. Треснула и осыпалась на асфальт мелкими стеклянными брызгами витрина.

"Мы верно эту линию начертили,— сказал озеленитель. — Дальше огонь сам со всем разберется. Вы довольны?"

"Ну ты даешь! — развел руки в стороны Вартан и с размаху опустил пухлые ладони на рулевое колесо. — Это было здорово сделано".

Некоторое время он наблюдал за суетой пожарных, с воем подкативших на двух машинах и теперь разматывавших брезентовые шланги, хотя тушить им, собственно, было уже нечего.

"А все-таки что это было?" — спросил Вартан.

"Я же говорил — детская шалость, — отмахнулся его собеседник. — Берем кристаллический йод, смешиваем с алюминиевой пудрой — я вчера пилил алюминий в вашем гараже, — потом лезем на крышу, рассыпаем смесь узкой ленточкой и ждем дождя. Капля воды превращает смесь в своего рода термоснаряд, который способен прожечь все, включая асфальт. В самом деле, задачка для школьника".

"Ну-ну, — задумчиво протянул Вартан, поглаживая пухлую, отливавшую синевой щеку. — А вот, предположим, эти штуки... — он ткнул пальцем в три металлических контейнера, стоявших в торце дома у покатого грузового спуска, ведущего в подвал магазина, — спалишь?"

"Да".

"Но там же ни черта нет, кроме железа и воздуха!"

Пассажир откинулся на спинку кресла.

"Он...— Молодой человек умолк, нагружая местоимение странной интонацией, — распространяет свою власть над всем, что есть под этим небом. Над всем. — Усмехнулся: — Железо и воздух... При определенных обстоятельствах это очень даже пожароопасная ситуация".

Водитель запустил двигатель, медленно тронул, проехал несколько метров, стал, развернулся всем корпусом к пассажиру и положил ему на плечо свою пухлую ладонь.

"Молодой человек, — произнес он и замялся, подыскивая нужные слова. — Вам не кажется, что с такими талантами... вам следует поискать себе нормальную работу?"

Пассажир повернул голову. Их взгляды встретились.

"Мы ведь поняли друг друга?" — спросил водитель.

"Да, — ответил после короткого раздумья пассажир. — Поняли".

Спустя год, знаменательный тем, что в разных частях города исправно горели целыми кустами коммерческие ларьки (это по мелочи, а по-крупному — каменный склад с финской одеждой, еще более неприступный склад с итальянской мебелью, а также ни с того ни с сего заполыхал стоявший в тупике вагон с итальянскими ликерами и сгорел дотла один из первых в городе, роскошно отделанных валютных магазинов), это странное имя — Бог Огня — приобрело известность, и все, кому нужно, хорошо знали: есть такой специалист. Вот, собственно, и вся история.


5. Люди гибнут за металл

— Сюжет... — задумчиво протянула она.

— Это не сюжет, — мрачно отозвался он. — Это просто наша обычная степная жизнь... Ладно, давай немного выпьем.

И это все, что нужно человеку на ночь глядя: сидеть в тепле, смотреть на блуждающее в камине пламя и на серебряную водочную гладь, которая в косом свете тускло блестит, как старый серебряный полтинник.

— Итак, Игнатий Петрович. — нарушил молчание Б. О.

Итак, Игнатий Петрович, внутренне повторила она про себя и поймала себя на мысли, что, в сущности, почти не знает этого человека. Они несколько раз виделись, но мимоходом и давно, он присутствовал в ее жизни как бы через Митю, вылепливаясь из его реплик, жестов, брошенных вскользь фраз... Легко сказать: "Итак, Игнатий Петрович..."

Впервые она увидела его, наверное, в восемьдесят седьмом году у Мити в офисе. Смешно вспоминать — в офисе! Тогда это была цокольная пристройка к девятиэтажной бетонной коробке, где прежде располагалась какая-то коммунальная служба — то ли сантехники, то ли еще кто-то. Крутая лесенка взбегала к разболтанной, неряшливо обшитой узкой рейкой двери, за порогом открывался темный, пахнувший цементом предбанник, растекавшийся в четыре неуютных помещения. Дом стоял в запущенном районе за Речным вокзалом, причем крайне неловко: от автобусной остановки надо идти в глубину квартала, огибать собачью площадку по узкой асфальтированной дорожке и с замирающим сердцем слушать отчаянный лай невидимых за высоким деревянным бортом собак, а потом спускаться в овраг, на дне которого стояла жирная грязь, для удобства перехода накрытая хлюпавшим под ногой деревянным настилом. иного подхода к дому не было. Но и на том уже спасибо, что было помещение: Митя год назад ушел из института, полагая, что его центр НТТМ (было такое комсомольское начинание — "Научно-техническое творчество молодежи") есть именно та оранжерея, где вызреют "цивилизованные кооператоры" (опять-таки чрезвычайно ходкое по тем временам понятие, сцеженное чуть ли не из какого-то ленинского труда). Впрочем, с течением времени он все более прохладно относился к иллюзиям своей комсомольской юности, потому что в глубине души оставался все тем же крепкимпровинциальным мужичком, умевшим считать копейку. С копейками в этот первый год было страшно трудно — он ничего не зарабатывал, но потихоньку дело пошло, горком комсомола выбил им этот бетонный сарай в глухом районе, и Митя немедленно принялся за его капитальный ремонт. Однажды она отправилась его проведать, прихватив с собой термос с кофе и бутербродами, долго плутала среди одинаковых домов, пока наконец не форсировала овраг.

В кабинете с голыми бетонными стенами пахло стройкой. Здесь стояли стол, сейф, несколько стульев, а все остальное пространство было завалено стройматериалами. Она шагнула за порог и уперлась взглядом в плоский широкий затылок.

Затылок выглядел совершенно посторонним в этой захламленной комнате: аккуратная стрижка, волосок пристроен к волоску, легкий запах качественной, с горьковатым привкусом парфюмерии.

Этот человек для нее словно начинался с затылка, а дальше, по мере движения взгляда, возникали гладкая розоватая щека, изысканная седина у виска, рассеченная тонкой золотистой дужкой оправы, безукоризненно чистый ворот сорочки, туго охватывавшей, мощную шею, плотно, как вторая кожа, облегающий пиджак неведомого по тем временам болотного оттенка, золотое клеймо скромного циферблата на запястье, лаковый блеск штиблета, ритмично покачивавшегося у ножки стола, а что касается едва заметной перхотной пыльцы на плечах, то она выглядела единственной помаркой в безупречной, каллиграфически выписанной внешности незнакомца.

Он медленно повернулся на скрип открывающейся двери, и когда она увидела лицо, первое впечатление продлилось и окрепло, — это был человек НЕ ОТСЮДА, не из этой жизни: таких гладких, тщательно отделанных лиц в тот год у наших людей почти не было, они начали появляться позже.

Митя нетерпеливо потряс рукой, как бы выталкивая Басю за порог: "Сейчас, сейчас, у нас тут деловой разговор, подожди немного!" — и она опять увидела безукоризненный затылок.

Так Игнатий Петрович молча возник в жизни и с тех пор продолжал присутствовать в ней — как именно, она представляла себе слабо, в делах мужа она мало разбиралась, — но он всегда был где-то поблизости и, видимо, в самом деле помогал мужу встать на ноги.

— Вот, собственно, и все, — сказала она, отставляя в сторону пустую рюмку. — Я видела его раза три с тех пор. Последний раз... — Она запнулась, закусила губу. — Там, на кладбище, в последний раз. В компании с этими ребятами. Личная охрана его, что ли?

Б. О. зябко поежился:

— Возможно. А кто он в этом банке? Председатель совета директоров?

— Да нет, что ты... Никакого формального поста он не занимает, насколько я знаю. Просто очень влиятельный человек.

— Этого я и боялся.

— Почему? — нахмурилась она.

— Да потому, что если прежде еще какие-то иллюзии на его счет оставались, то теперь их уже нет... В той среде, где мне иногда приходится вращаться, это называется "крыша".

Он подвинул к дивану низкий столик, поставил на него компьютер, откинул крышку и кивком предложил ей занять место возле себя.

— Иди, посмотрим, что тут есть в тайнике у твоего мужа.


* * *

К двум часам ночи дождь пошел на убыль. Б. О. оторвался от монитора и грустно посмотрел на нее:

— Твой муж, часом, не страдал суицидальным синдромом?

Смысл реплики дошел до ее сознания не сразу.

— При чем здесь суицид?

— При том, что по теперешним временам только самоубийца может себе позволить сунуться в алюминиевый бизнес... — Б. О. сокрушенно покачал головой, указывая на монитор ноутбука. — Ты что, с луны свалилась? Не помнишь, что ли, все эти громкие скандалы, связанные с акционированием заводов в Красноярске? Был же в свое время вселенский шум, когда вдруг выяснилось, что вся алюминиевая промышленность — стратегическая, между прочим, отрасль — оказалась в чьих-то там посторонних руках... Руках, кстати, крепких — что-что, а пушки они держать умеют профессионально. Вокруг этого алюминия уже столько трупов навалено... Как на войне. Отстрел там идет по-крупному, не хуже, чем в нефтяных делах. Хотя...

Он умолк и некоторое время внимательно изучал какой-то медленно ползущий на мониторе текст.

— Хотя он тут будто бы сбоку припека. Его участие ограничивалось тем, что он обеспечил лицензию на вывоз металла за границу. М-да, сделка...

— Какая сделка?

— Да странная какая-то. Гляди сюда. Вот документ, подтверждающий, что в его фирму каким-то ТОО "Таис" переведены деньги. Впрочем, не так чтобы очень много... Вот копия лицензии, которую он приобрел. Тут все понятно: без лицензии невозможно осуществить вывоз металла за границу. — Б. О. поморщился и потер висок костяшкой согнутого пальца. — Словом, есть договор с ТОО "Таис", согласно нему твой Митя получал очень хороший процент от суммы сделки в качестве гонорара за лицензирование. Но ни копейки он так и не получил — вот несколько его факсов по этому поводу, выдержанных в достаточно резких выражениях. — Б. О. дотянулся до пачки сигарет, закурил. — И вот что странно. Сумма этого контракта — порядка пяти миллионов долларов. Оно конечно, для крупной компании цифра, может быть, и смешная. Но для задрипанного ТОО — это деньги. Твой Митя, вступая с этой лавочкой в деловые отношения, естественно, первым делом поинтересовался, что она собой представляет... — Б. О. загрузил новый файл. — Вот, здесь. Так... Товарищество с ограниченной ответственностью, учрежденное всего-то тремя физическими лицами. Не жидковата фирма для такого рода сделок? Жидковата. И Митя, понятное дело, отдавал себе отчет в том, что эти три замечательных парня вряд ли в состоянии вынуть из заднего кармана такие деньжищи... И потребовал гарантий. И ему такие гарантии дали.

— Да? — с сомнением в голосе спросила она. — И какие же? Целовали Библию? Поклялись на Коране?

Он улыбнулся и погладил ее по щеке:

— Священные книги, как таковые, и уж тем более истины, в них изложенные, совместимы с современным бизнесом примерно так же, как австралийский абориген с балетной пачкой... Так или иначе, твой муж предпочитал гарантии посущественней, нежели возложение рук на Коран. И он их получил... Подожди, где-то я этот документ видел... Ага, вот он.

— Что это?

— Кредитное соглашение. Они предоставили документы о том, что крупный коммерческий банк кредитует их сделку. Почитай внимательней.

С минуту она водила взглядом по строкам, затем выдохнула:

— Ух ты-ы-ы!

— Вот-вот, — кивнул Б. О., — Профибанк. Который вел счета твоего мужа. И в котором кое с кем из влиятельных людей у него сложились помимо деловых еще и чисто дружеские отношения. Почти родственные, как ты однажды заметила.

Она встала, прошлась по комнате, глядя себе под ноги, вернулась на место и опять неторопливо прочитала текст на мониторе.

— И что из этого следует? Я что-то не возьму в толк.

— А следует из этого... — Пальцы Б. О. пробежали по клавиатуре, вызывая какой-то очередной файл. — Вот что следует. Очень странное письмо твоего мужа в совет директоров банка. Короткое, но убедительное. Если перевести его, как говорится, с русского на русский, то выйдет следующее сообщение: господа хорошие, с вашим кредитом под алюминий вы сидите в глубокой заднице. Но здесь и начинаются загадки. Я не могу понять, что дало ему основания утверждать, что кредит провален. Что он уплыл с концами. Здесь нет ничего такого, что объясняло бы его заявление насчет кредита. Есть, правда, три факса, где твой муж просит какого-то Геннадия Петровича о встрече. Первые два, судя по всему, остались без ответа. А третий...

— Что третий?

— Текст в нем практически тот же, что и в первых двух, за исключением последнего абзаца. Митя дописал, что у него есть информация по делам в Таежногорске. И этот Геннадий Петрович моментально среагировал: буду рад познакомиться, во вторник у меня свободный вечер, мы можем встретиться, но не в департаменте, а где-нибудь на нейтральной территории...

Б. О. поднял глаза в потолок с видом человека, который производит в уме какие-то вычисления.

— Твой Митя, если я не ошибаюсь, не дожил до этой встречи двух дней.

— Что? — вздрогнула она.

Б. О. развернул компьютер в ее сторону:

— Посмотри на даты...

Да, все совпадает. Встреча назначена на десятое число, а восьмого к даче подъехал джип с четырьмя молодыми людьми, и четыре свечи, воткнутые в кучки опилок, загорелись в четырех углах дома.

— А что такое Таежногорск?

— О-о-о! — округлив губы, протянул Б. О. — Есть такое славное местечко. Один из самых мощных центров алюминиевой промышленности. Кажется, в семидесятых годах это была ударная комсомольская стройка. Теперь там тоже ударная стройка — мафиозная. Во всяком случае, плотность пальбы на квадратный метр там примерно такая же, как в Чикаго тридцатых годов. Люди гибнут за металл...

— Где это?

— В Сибири. Дай мне, пожалуйста, мою сумку.

Она принесла сумку, которую убрала со стола, расчищая место для компьютера, кофейных чашек и пепельниц. Б. О. открыл ее, достал мобильный телефон, набрал номер.

—Алло, Дуся, это опять я. Запиши номер. Ладно, я подожду.- Так... Так. Что ты сказал? Точно? — Закончив разговор, он сунул телефон в кармашек на крышке кейса, с минуту сидел, подперев лоб ладонью, потом поднял голову и посмотрел на Басю. — Как думаешь, где может стоять тот факс, на который Митя посылал свои послания?

— В салоне интимных услуг?

— Что-то в этом роде, — сказал Б. О. — Этот факс стоит в Государственной думе.

Они просидели у компьютера до самого утра, изредка отвлекаясь на то, чтобы выпить немного водки. Во вместительной пепельнице выросла гора окурков. Наконец Б. О. отодвинул ноутбук, подошел к окну и долго смотрел, как течет между деревьев туман.

— Всю жизнь мечтал познакомиться с депутатом Государственной думы, — сказал он.


* * *


Все было, как обычно: бешеная гонка по пустынному шоссе, визг покрышек, опасный поворот юзом, а потом неторопливый путь туда, где поджидал в своем белом "форде" гаишник с желтым лицом, привычный обмен с ним ничего не значащими репликами... И этот взгляд в небо, вдох полной грудью, долгий выдох:

— Ах, хорошо...

Гаишники забрали грузовики и отбыли. Из джипа, экипаж которого терпеливо дожидался, пока патрон окончательно придет в себя, кряхтя, выбрался Вартан.

— Я так понимаю, у тебя были веские основания навестить меня, — сухо приветствовал его Аркадий. — Опять какое-нибудь говно принес?

— Напротив. Вчера ночью звонил наш народный избранник. Папка готова. Как только у них закончатся летние каникулы, ее станут обсуждать на комиссии.

— Надеюсь, им будет что обсудить. С этим материалом хорошо поработали?

— Нормально. Девяносто процентов того, что накопал помощник Геннадия, заменили туфтой.

— А остальные десять?

— Вы же сами говорили... Три фирмы пришлось сдать.

— Не обеднеем... Скупой платит дважды. Тебе, Вартан Ашотович, приходилось платить дважды?

Вартан потупился и глухо отозвался:

— Приходилось.

— Да что ты говоришь? — притворно изумился Аркадий. — И по какому случаю?

Вартан молчал, хмуро разглядывая носки своих ботинок.

— Вы сами знаете по какому... Когда-то давно у меня была торговля на Полянке, неподалеку от магазина "Детский мир"...

— Ах, вон ты о чем. Ну так мы вроде квиты. Я подвинул тебя с бойкого места, ты спалил мои ларьки. Боевая ничья. Ну, довольно об этом, не отвлекайся. Давай-ка пройдемся. Тебе надо больше двигаться, ты стал толстоват. — Взяв Вартана под локоть, Аркадий провел его по обочине. — Я все об этой папке беспокоюсь... Вызови мне нашего народного трибуна.

Вартан протянул ему пенал мобильника. Аркадий поднес к уху телефон и несколько секунд ждал ответа на вызов.

— Геннадий Петрович, дорогой! Как ваше здоровье? Что говорите? Нормально здоровье? А мне сдается, что нет, голос у вас какой-то больной и прононс насморочный. Я отправляю вас на больничный... Полежите в постели, отдохните. Попейте успокоительное, На худой конец поставьте себе клизму. Да-да, я слушаю...

С минуту Аркадий терпеливо выслушивал собеседника. На лице его стояла неподвижная улыбка.

— Все сказал? — Улыбка мгновенно испарилась. — А теперь, мудила, слушай сюда. Ты заболел, понял? Сиди дома и не кашляй. Что — банкет? Какой еще банкет? Деловой, говоришь? Ничего, перебьешься. Пусть помощник твой туда съездит, он это заслужил. Все. Все, я сказал!

Он вернул Вартану аппарат, тот спрятал его в карман, вынул платок, промокнул лоб.

— А что поделывает твой крестник? — спросил Аркадий. — Куда-нибудь нас вывел?

— Пока нет. Сидит со своей бабой на даче.

— Не нажимайте на него. Пусть человек спокойно работает. Я чувствую, он нас куда-нибудь да приведет. Ты веришь в предчувствия?

— Нет.

— Напрасно.


* * *

Легли спать они с рассветом, поднялись часов в десять, прибрались в каминной, заперли баню и поехали в Москву. Б. О. мрачно рулил, щурил красноватые от недосыпа глаза, Бася дремала, привалившись плечом к дверце.

Сквозь дрему она услышала его голос. Смысла реплики не разобрала и, подавив зевок, переспросила:

— Что ты сказал?

— Я сказал... — он дождался, пока в правом встречном ряду не образовалось свободное пространство, достаточное, чтобы можно было вынырнуть с боковой дороги на трассу, — сказал, что за такого рода письма не убивают.

— Ты имеешь в виду его письмо в банк?

— Да. Это не повод для таких разборок. — Он надавил педаль газа, машина, свистя шинами, вписалась в поток, следовавший в направлении города. — А что, собственно, произошло страшного? Ну лажанулись ребята с кредитом... Бывает. Это не смертельно. Хотя, конечно, этот факт, стань он достоянием гласности, нанес бы фирме кое-какой ущерб.

— Думаешь?

— Скорее всего... У нас, где многое, в финансовой сфере в том числе, стоит на дутых величинах и рекламных кампаниях, имидж значит очень много... — Б. О. сбросил скорость у автобусной остановки, чтобы не окатить из лужи какую-то старуху. — Но ведь это была сугубо внутренняя, конфиденциальная информация. Твой муж, кажется, вовсе не собирался выносить ее за стены фирмы. — Он помолчал. — Нет, тут что-то другое. Эти ребята должны были иметь веские основания для того, чтобы устранить его. Очень веские. И они такие основания, судя по всему, имели.

— Да ну! — отмахнулась она. — У нас за сотню рублей могут отправить случайного прохожего на тот свет... — Она всплеснула руками. — Ой, забыла! Притормози у какого-нибудь магазина. Дома холодильник пустой.

Б. О. свернул на стоянку перед универсамом. Бася вернулась минут через двадцать с огромным полиэтиленовым пакетом, бросила его на сиденье.

— Вечером у нас будет курица по-техасски, — доложила она, вытаскивая из пакета плоскую, обтянутую серебристой фольгой упаковку. — Очень удобно. Сунул в духовку — и готово. И вкусно, я пробовала: это кусочки курицы, обжаренные в масле с красным перцем. Ты любишь острое?

— Люблю. От острого кровь быстрей бежит по жилам. И повышается половая потенция.

На ее лице появилась лукавая кошачья улыбка, рука опустилась на его колено и медленно поползла вверх, достигла тугого, упругого бугорка и ласково сдавила его; навалившись грудью на плечо Б. О., она шепнула:

— Так что нам мешает?

— Довольно... — процедил он сквозь зубы. — А то нам придется заняться этим прямо сейчас и прямо здесь.

— Ну и что? — весело отозвалась она. — Чего стесняться-то? Мы же теперь, насколько я понимаю, вольные степные люди с большой дороги — где приспичит, там друг друга и любим.

— Сначала давай съедим твою курицу с красным перцем. — Он плавно тронул автомобиль с места и выехал со стоянки.

Ванночка с аппетитным блюдом так и не добралась до духовки, потому что сначала они легли в постель и занялись тем, о чем оба подумали еще на стоянке перед универсамом, потом спали часов до трех дня, потом пили кофе на кухне, а потом Б. О. потянулся к телефону.

— Сегодня суббота, — напомнила она.

— Ничего. — Он набрал по памяти номер, обозначенный в адресной шапке Митиных факсов. — Говорят, они там у себя на Охотном Ряду думают круглосуточно и без выходных.

— Пойду залягу в ванну.

Она лежала в теплой бархатной лене, погрузившись в блаженное состояние совершенного безмыслия, которое было вдруг нарушено щелчком дверного замка.

— Ты не голодна? — поинтересовался Б. О., подошел к зеркалу и, округлив рот, ощупал лицо — этим жестом мужчины предваряют процедуру бритья. Затем он скинул рубашку, выдавил на помазок гусеничку крема и тщательно взбил на щеках пышную мыльную пену.

— К чему ты насчет аппетита? — спросила она.

— К тому, что мы идем в ресторан.

Я дозвонился, рассказал он. К счастью, аппарат был отключен от факсового режима. Самого этого мужика, правда, на месте не оказалось, ответил женский голос, типично секретарский: Геннадия Петровича уже сегодня не будет на месте, но если вам срочно нужно с ним связаться, то его можно после пяти вечера застать в "Эльдорадо", там устраивается скромный банкет.

— Вообще-то, насколько я знаю, — сказал Б. О., водя станком по щеке, — это клубный кабак с ограниченным доступом. Ничего, попробуем прорваться. Если не все места будут заняты, у нас есть шанс. Надо одеться поприличней.

— О-о-о, — мечтательно протянула она. — Сто лет не надевала вечернего платья. Прошлой зимой, когда на лыжах каталась, привезла из Франции — самый писк. Знаешь, весь верх из полупрозрачной ткани, из муаровой такой, дымчатой. И сзади клин вставлен. Хорошо... Лифчик не надо надевать. Да и трусики тоже.,

— Это еще почему? — спросил Б. О., не донеся до лица ладонь, смоченную одеколоном.

— Как — почему? Чтоб попку было видно.

— Ой, нет! — Он поморщился, ошпаривая щеку. — Давай что-нибудь поскромней придумаем. Попка у тебя очаровательная, кто бы спорил, но боюсь, она слишком будет бросаться в глаза.

— Жаль... — разочарованно Сказала она. — Но хоть грудь-то чуть-чуть приоткрыть можно?

— Чуть-чуть можно.

— И то хлеб... — Она оперлась о бортик ванной, встала во весь рост и, подставив под груди ладони, слегка приподняла их. — Еще ведь вполне ничего, а? — с надеждой в голосе спросила она.

— Вполне, — ответил Б. О., косясь на нее.


* * *

Им повезло. Завсегдатаев с клубными карточками собралось немного, и в ресторан удалось пройти. Они уселись за изысканно сервированный (в бледно-желтых тонах) столик.

— А здесь ничего, уютно, — сказала она, осматриваясь.

Антураж казался частью какого-то сновидения — и эти прозрачные своды стеклянных стен, и фонтанирующие яркими красками витражи, сонно шуршащие фонтаны, лестницы, штопором ввинчивающиеся в потолок, и мозаичные полы, выстеленные нежно-зеленым мрамором.

— Да, — согласился он. — Странно, что мало народу. Впрочем, еще не вечер.

Еще не вечер, но скоро публика подтянется и в правом углу у мраморного столика тэпаняки скоро возникнет японец с трудно произносимой фамилией Туругасаки и примется прямо на глазах клиентов приготовлять свои несъедобные суси со свежим лососем, а может быть, с тунцом или же рыбой сибас. Или пожарит на тэпаняки креветок, или мясо, или утку. Тем временем у какого-нибудь столика, расположенного сбоку от стойки бара, француз Шевэ начнет священнодействовать, представляя клиентам, что значит настоящий декупаж по-французски: несколькими точными движениями он разделает истекающую аппетитным жиром утку, запеченную в имбирном соусе, и подаст ее на блюде, обложив печеными яблоками... Так было вчера, позавчера, так будет сегодня и завтра, если, конечно, этот выросший из странного сновидения мир не растает в один прекрасный момент с первым утренним лучом света.

Официант сразу обратил внимание на эту респектабельную пару: на женщине было темное вечернее платье с откровенным и даже несколько вызывающим декольте, затянутым полупрозрачной тканью, под которой смутно и оттого очень пикантно проступали тугие контуры грудей; мужчина был одет в строгий темный костюм.

Бася была увлечена выбором блюд и потому не заметила, что взгляд Б. О., медленно скользивший по мраморным интерьерам, прозрачным стенам, оживленным струящейся откуда-то сверху, навстречу струям фонтанов, водой, вдруг остановился и застыл, прикованный к какой-то одной точке, расположенной в самом центре этого прохладного из-за обилия мрамора великолепия.

Это был большой круглый аквариум, сквозь прозрачную стену которого на Б. О. грустно смотрел огромный омар.

— Что, брат, паршиво тебе тут? — спросил он очень тихо, однако его реплика не пролетела мимо слуха официанта, торжественно следовавшего мимо их столика и слегка качнувшегося назад, точно он столкнулся с какой-то прозрачной мягкой преградой.

— Да? — вежливо осведомился официант, безукоризненно стриженый молодой человек с вытянутым лицом, абсолютно ничем не примечательным, именно таким, какое и обязан иметь сотрудник такого солидного заведения, чтобы не отвлекать физиономией внимание клиентов, погруженных в гастрономические размышления.:

— Извините, это я не вам, — сказал Б. О., указывая взглядом в центр зала. — Это я ему.

— А-а-о, — с пониманием округлил губы официант, придав реплике некое пограничное между "а" и "о" звучание. — Сильвер сегодня что-то мрачен. Его так называют потому, что он хромой. Хотите его заказать? Это восхитительное блюдо. Вам его приготовят на открытом огне.

— Что, живым прямо так и зажарят? — поднял глаза Б. О.

— Конечно. В этом весь смак.

— Ну нет, — покачал головой Б. О., принимая от Баси меню, представлявшее собой странное сочетание японской, французской и среднеземноморской кухонь.

— Не знаю, о чем вы там воркуете, — вступила в разговор Бася. — Что касается меня, то я хочу перепелку-гриль с артишоками.

— Прекрасный выбор, мадам, — кивнул официант.

— Под каким она сыром?

— Под мозареллой. И с соусом "Ройял".

— Соуса побольше, пожалуйста... — Она вопросительно посмотрела на Б. О.: — А ты что будешь?

Он рассеянно просмотрел меню.

— Я, пожалуй, рыбу... Да, пескатриче с грибами и картофелем.

— Прекрасный выбор, — дежурным тоном отозвался официант; по всей видимости, здесь любой выбор полагалось считать прекрасным. — Что будем пить?

— На ваш вкус, - улыбнулся Б. О.

— Я несколько затрудняюсь... — поджал губы официант. — Мадам я бы порекомендовал французское. А вам скорее итальянское.

— Прекрасная рекомендация, — имитируя его интонацию, улыбнулась Бася, отпуская официанта.

— Минуточку, — остановил его Б. О. — У вас ведь внизу есть банкетный зал, не так ли?

— Два зала, — поправил официант. — Один сегодня пустует, во втором скромный банкет.

— Вот-вот, — Б. О. помедлил, поправил галстук. — У меня к вам просьба, — он достал из внутреннего кармана пиджака плоский белый конверт и вручил его официанту. — Будьте так любезны, спуститесь туда и скажите, что имеете записку для Геннадия Петровича. — Официант замялся и поднял глаза в потолок; Б. О. погрузил в его ладонь зеленую банкноту, ладонь закрылась. — Я понимаю, что здесь не принято тревожить клиентов, но поверьте, дело не терпит отлагательств.

Официант удалился с таким выражением на лице, словно люди, собравшиеся в ресторане, пришли сюда исключительно ради того, чтобы доставить ему удовольствие, а не наоборот.

— Что ты дал ему в конверте? — спросила Бася, поигрывая зажигалкой.

— Ничего особенного, — Б. О. откинулся на спинку стула. — Там последний факс твоего мужа. Давай поменяемся местами. Чтобы я видел вход.

Она приподнялась было со своего места и тут же села:

— Не стоит. По-моему, это он;


* * *

У входа в зал стоял, похлопывая конвертом по ладони, среднего роста человек в светлом мешковатом полотняном костюме. На запястье левой руки болтался на ремешке кожаный органайзер.

На вид ему было лет тридцать пять, и впечатления народного избранника он не производил: короткий светлый ежик, большой чистый лоб, глубоко запавшие внимательные глаза, темная трехдневная щетина на щеках, салатового оттенка майка под пиджаком — скорее его можно было представить себе в обстановке какого-нибудь ночного клуба с претензией на интеллектуальность. Он терпеливо ждал, пока кто-нибудь не встанет и не двинется к нему из зала.

Б. О. подошел к стойке и, сделав бармену знак, кивнул человеку в светлом костюме. Тот прищурил глаза, спрятал конверт во внутренний карман пиджака и направился к бару. Некоторое время они молча изучали друг друга.

— Геннадий Петрович?

— Игорь Всеволодович, с вашего позволения. — Мужчина улыбнулся и протянул руку. Б. О. на предложение обменяться рукопожатием не ответил.

Человек положил на стойку свой органайзер, который при ближайшем рассмотрении оказался сумочкой, напоминающей компактный несессер, достал оттуда трубку.

— Извините. Должно быть, произошла ошибка. — Б. О. жестом отпустил бармена, который, склонив голову, ожидал заказа, и направился к своему столику.

— Минуту!

Б. О. оглянулся через плечо. Мужчина, облокотившись на стойку бара, старательно вминал большим пальцем табак в жерло трубки с изогнутым мундштуком.

— Так ведь и вы не Дмитрий Сергеевич, если я правильно понимаю.

— Что вы сказали?

— Я хотел сказать, что тут нет ошибки. — Он вставил трубку в зубы, пососал мундштук. — Вы обратились по адресу. — Он достал из конверта бумаги, быстро просмотрел их. — Выпьете что-нибудь?

— Апельсиновый сок, — сказал Б. О. — Почему вы решили, что я не Дмитрий Сергеевич?

— Да потому, что мы встречались с ним. Правда, очень коротко, на бегу, что называется. Договаривались о новой встрече, но он не появился... Как он, кстати, поживает? — Игорь взглянул на часы, и Б. О. отметил про себя: "Ролекс" — хорошо живут слуги народа, не бедствуют.

— Плохо поживает. Плохо... — и указал взглядом в глубь зала. - Вон там сидит его вдова. Женщина в темном платье.

Игорь закусил мундштук, поднес к трубке специальную зажигалку с изогнутой горелкой, не торопясь, со знанием дела раскурил.

— Извините, — произнес он крайне серьезным, деловым тоном и пару раз затянулся. — Я вас слушаю.

— Давайте наоборот, — мягко возразил Б. О., отхлебнул сок, промокнул рот платком. — Видите ли, Дмитрий Сергеевич шлет факсы какому-то Геннадию Петровичу, который, как я догадываюсь, заседает в Думе. Факсы остаются без ответа до тех пор, пока он не упоминает про Таежногорск. Через некоторое время его находят на даче... Вернее, ничего не находят, поскольку дом выгорел дотла. Вам не кажется, что это достаточно веское основание, и оно дает мне право, — Б. О. покосился на Басю, со скучающим видом смотревшую в фонтан, — то есть человеку, представляющему интересы вдовы, поинтересоваться, кто такие Геннадий Петрович и Игорь Всеволодович?

Игорь положил трубку в пепельницу и бросил на Басю пасмурный взгляд:

— Тайны тут нет никакой...

Тайны нет, рассказывал он, Геннадий Петрович депутат, работает в бюджетной комиссии, а Игорь Всеволодович его помощник. В Думе была создана группа, которая отслеживала проблему приватизации алюминиевой отрасли. Началось все еще года два назад, когда вдруг вспыхнули скандалы, связанные с акционированием этих предприятий, и за это время много чего интересного всплыло на поверхность, а главное — связи, что тянутся в достаточно высокие кабинеты. Теперь работа в основном закончена, папки с материалами у Геннадия Петровича на столе, не сегодня завтра они должны уйти в прокуратуру. Вот, собственно, и все.

— Так вы помощник...

— Ах, вон вы о чем! — рассмеялся Игорь. — Вы имеете в виду, что корочками помощника депутата у нас еще не обзавелся только крайне ленивый бандит? Ведь так?

— Если честно, то вы угадали. Да, кстати... — Б. О. задрал подбородок и повел головой, поправляя и без того идеальный галстучный узел. — А как этими корочками можно разжиться? Иной раз такая крыша просто незаменима.

— Нет проблем. При одном условии.

— Понимаю. Необходимо иметь внешность, слегка отличающуюся от наружности бомжа.

— Это как раз не обязательно, — помрачнев, отозвался помощник. — Нужно иметь в кармане пять-шесть тысяч долларов, — и звонко постучал трубкой о бортик пепельницы, вытряхивая прогоревший табак. — Если вы полагаете, что нарвались на такого помощника... — слово "такого" он подчеркнул интонационно и мимически, — то я вас вынужден разочаровать. Я, конечно, имею отношение к братве. Но только в том смысле, что через мои руки проходят кое-какие бумаги, связанные с делами видных и не очень видных представителей этого братства. — Он медленным взглядом обвел зал. — Я вас разочаровал?

— Напротив.

Возникла долгая пауза. Б. О. вынул из кармана несколько распечаток.

— Что это? — спросил помощник, принимая бумаги.

— Не знаю. Возможно, этому найдется немного места в той папке, что лежит на столе у Геннадия Петровича... Где он сам, кстати? Внизу, в банкетном зале?

— М-м, нет... — рассеянно ответил помощник, вчитываясь в текст. — Он в середине дня почувствовал себя плохо. Уехал на дачу. Пришлось мне его здесь замещать... — Дочитав до конца, Игорь поднял на Б. О. недоуменный взгляд. — И что вы хотели этим сказать?

— Я хотел сказать, что, возможно, из-за этого,— Б. О. коснулся пальцем края листа, — убили человека.

Помощник адресовал Б. О. взгляд, исполненный сочувствия.

— Дорогой мой, — тоном усталого учителя, замучившегося объяснять школьникам, что Волга впадает в Каспийское море, начал Игорь. — Дорогой мой, это липа. Я и Дмитрию Сергеевичу об этом говорил, когда он в двух словах объяснил мне на ходу ситуацию. Эта сделка на поставки из алюминия совершенная липа.

— Что-то я не понял, — закусил губу Б. О.

—А это не теория относительности, тут понимать нечего, — Игорь зажмурился и помассировал виски; вид у него был в самом деле утомленный. — Вы знаете, что такое таллинг?

— Очень поверхностно. Это что-то связанное с технологией плавки алюминия?

— Верно, но только отчасти. Это действительно связано с технологией, но скорее не плавки, а чеканки. — Он помолчал. — И не алюминия, а золота. Фигурирующий в ваших документах завод ТААЗ — таежногорский алюминиевый — фактически давно ушел в руки транснациональной компании, которая имеет контрольный пакет акций. По сути, всем в Хакасии сейчас командует именно ТААЗ — об этом много говорили и писали в последнее время, но суть не в тамошних подковерных играх, они вам, скорее всего, мало интересны, а в самой схеме таллинга... — Он умолк и пошевелил сомкнутыми пальцами, словно пробовал на ощупь воображаемую банкноту. — Как бы вам объяснить... Словом, это работа исключительно на привозном сырье. Зарубежная компания находит, покупает и завозит бокситы. Комбинат их перерабатывает. Затем весь металл поступает за рубеж в распоряжение того, кто предоставил сырье. В этой схеме много нюансов — помимо всех прочих, и по уводу прибыли из-под налогообложения. Ваш Таежногорск в девяносто пятом году включился в эту схему и, собственно, поднялся на ноги: комбинат работает на полную катушку, экспортные поставки идут, а размер декларируемой прибыли все уменьшается и уменьшается... Ну, да эти тонкости вам вряд ли интересны.

— Я начинаю понимать, — кивнул Б. О. — Объемы поставок фиксированы. Четко рассчитаны объемы изготовляемого металла, под который компания, организующая все дело, уже заключила на внешнем рынке сделки. И увести крупную партию алюминия налево просто невозможно. Так?

— Ну почему, там народ опытный... Уводили прежде. Года четыре назад, например, уплыло что-то порядка девяти тысяч тонн. И без налогов, поскольку около трех миллионов долларов должно было пойти на развитие социальной сферы. Как вы догадываетесь, деньги эти осели неизвестно где, — Игорь откашлялся. — Но тогда была другая ситуация, завод еще не контролировали капиталисты. А с ними такие штуки не проходят, они копейку считать умеют. И каждый килограмм металла тоже. Это народ серьезный, будьте уверены. Чтобы раскрутить систему таллинга, нужны огромные оборотные средства, по нашим прикидкам, что-то около полутора миллиардов долларов.

— Да, за этим стоят серьезные люди, это понятно.

— Ну вот. Так что у меня складывается впечатление, что сделки, о которой идет речь в ваших бумагах, быть просто не могло.

— Но предположим, наша сторона посулила очень хорошую цену?

— А зачем? Это неразумно. Это неграмотно коммерчески и глупо по чисто экономическим соображениям. Наш алюминий и так дороже того, что производится в мире. У нас только доля энергозатрат в его себестоимости достигает чуть ли не сорока процентов. За рубежом она, как правило, не превышает тринадцати. Плюс к тому транспортные издержки... Вы в каких отношениях с географией?

— В сложных.

— Но пространство в четыре тысячи километров вы себе представить можете?

— Допустим. И что?

— А то, что именно эти четыре тысячи километров отделяют наши заводы от западных границ. Что касается восточных, то до них аж четыре с половиной тысячи. Вот и сравните, к примеру, с канадскими предприятиями, которые стоят на реке Святого Лаврентия и имеют практически прямой выход к океану. У тех же канадцев транспорт в себестоимости занимает процента два-три. А у нас шестнадцать... — Он поморщился, глядя в бумаги. — Нет, это определенно липа.

— В таком случае, — сказал Б. О., помешивая лед в стакане, — во всей этой затее может быть только одна подоплека. Кто-то в кредитном отделе банка работает против своей родной конторы.

Игорь поднял вверх указательный палец.

— А вот это уже другой разговор. — Он допил сок, поставил стакан на стойку и в ответ на вопросительный взгляд бармена: повторить? — качнул головой: нет. — Хотя... Я склонен думать, что ситуация вполне могла развиваться и по другому сценарию. Ее муж, — он посмотрел в сторону столика, где сидела Бася, — сам того не понимая, влез в дела, которых он ни при каких обстоятельствах не должен был касаться.

— Например?

— Например, если это была операция с бюджетными деньгами. Этот банк, — он постучал пальцем по распечаткам, — насколько я осведомлен, входил в категорию уполномоченных, то есть оперировал государственными средствами. Вам, должно быть, знаком популярный некогда термин "прокручивание"?

— Да. Платежи, пенсии, зарплаты и так далее.

— Вот именно. Пенсии с зарплатами можно задержать месяца на три. За это время деньги прокрутятся и вернутся с прибылью, — Игорь неторопливо набил трубку, уплотнил пальцем табак, пососал мундштук, но прикуривать не стал. Еще раз быстро пролистал распечатки. — Если не возражаете, я это заберу. У меня есть подозрение, что Дмитрий Сергеевич... — опять короткий взгляд на Басю, — дотронулся до верхушки айсберга. А это чревато... Потому что под водой еще много чего большого и интересного лежит. В противном случае он сидел бы сейчас за тем столом.

— Берите. Мне эти бумаги не нужны.

— Я знаю людей, которые этим могут заинтересоваться. Не волнуйтесь, это нормальные честные люди.

— Мне их жаль.

— Вот как?

— Нормальный и честный человек в нашей степи долго не живет, — Б. О. отвернулся и, задумчиво поглаживая подбородок, смотрел в противоположный конец зала, где за мраморным столом в деревянных позах восседали пять человек в строгих темных костюмах.

С каменным выражением на неподвижных лицах они наблюдали за действиями человека среднего роста, с широким азиатским лицом и острыми раскосыми глазами, точнее, следили за порханием над блюдами, сковородками и горшочками его удивительно проворных, гибких и словно позаимствованных на время у иллюзиониста рук.

Японец подкреплял каждое новое движение, знаменующее очередной этап кулинарной мистерии, тем, что растягивал узкий рот в улыбке и мелко кивал, однако его удивительно пластичный по форме и, видимо, невероятно аппетитный по существу гастрономический этюд все никак не мог расшевелить одеревеневших клиентов, которые не знали, куда девать свои неловкие, явно им мешавшие руки.

— Интересуетесь? — спросил Игорь. — Вы поклонник японской кухни?

— Интересуюсь, — с неопределенной интонацией отозвался Б. О. — Но я не поклонник.

—Тогда что же?

— Там на столе — открытый огонь.

— Это, знаете ли, часть ритуала. Блюдо готовится на глазах клиента, в этом весь смысл. А что тут, собственно, такого?

— Я же говорю, открытый огонь.

— Ну, — усмехнулся Игорь Всеволодович, приглядываясь к порханию рук повара над огнем, — мрамор, как известно, не горит.

— Вы так думаете? — Б. О. посмотрел на собеседника рассеянным взглядом. — Еще как горит... Еще как.

Судя по тому, что Игорь отвел глаза и нервно дернул плечом, словно стряхивая с него след чьего-то неприятного прикосновения, почувствовал себя под этим странным взглядом не вполне комфортно.

— А вы занятный человек, — натянуто улыбнулся он. — Я пробуду здесь еще примерно часа полтора. Потом могу вас подбросить. Я на машине шефа. Черный "сааб".

У входа в зал показался внушительных габаритов мужчина в белой рубашке с короткими рукавами, ворот которой был туго стянут темным галстуком. Он пробежал взглядом по ресторану.

— Это за мной, — сказал Игорь. — Я пошел. Пора.

У выхода из зала помощник депутата обернулся, дотронулся кончиками пальцев до лба и полез в карман за бумажником. Б. О. плавно поднял руку — мол, не стоит, я с барменом расплачусь — а потом сумрачно посмотрел ему в спину и вернулся к своему столику.


* * *

— Твоя рыба совсем остыла, — приветствовала его Бася, обгладывая перепелиную косточку. — Ужас как вкусно готовят в наших степных шинках, — она промокнула салфеткой губы, подвигала ими, как бы уплотняя слой только что наложенной помады, закурила и, сложив губы трубочкой, выпустила дым. — Ну как там наш народный избранник? Вы так мило перешептывались, что публика, кажется, приняла вас за голубых.

Б. О. ковырнул вилкой в тарелке, отодвинул блюдо. За его спиной неслышно возник официант, положил на стол кожаную сумку Игоря.

— Вы забыли на стойке бара.

— Это не мое, — возразил Б. О. — Это принадлежит человеку, с которым мы пили сок. Отдайте ему, пожалуйста.

Официант не тронулся с места.

— Видите ли, — замялся он, разглядывая ногти на левой руке. — Там конфиденциальный какой-то банкет. Они даже своих официантов привезли. Мне не хотелось бы... Мне и так попало, когда я сунулся туда с вашим поручением.

— Понял, — кивнул Б. О., подвигая себе сумочку. — Я сам верну. Не беспокойтесь. А издержки морального плана я вам компенсирую.

— Ну? — спросила Бася, когда официант удалился.

— Мы искали не там, где надо, — сказал Б. О. — К алюминиевым делам твой муж имел отношение только постольку поскольку. Этот парень, — мотнул он головой в сторону барной стойки, где еще несколько минут назад они беседовали с помощником, — предполагает, что он влез в какие-то дела, связанные с прокруткой бюджетных денег. — Он помолчал. — Вообще-то это похоже на правду... Твой Митя, по-видимому, нечаянно коснулся чего-то опасного, когда начал разбираться с этим кредитом... Скорее всего, речь шла о больших деньгах... — Б. О. помедлил, разминая в пальцах сигарету. — Но боюсь, мы так и не узнаем, чего именно он коснулся.

Возникла пауза. Бася бессознательно двигала вилкой перепелиные косточки в тарелке, Б. О. посасывал фильтр незажженной сигареты. Затем чиркнул зажигалкой — она отплюнулась острой искоркой: должно быть, кончился газ. Б. О. повертел головой в поисках официанта, но не нашел, открыл сумочку Игоря, вытряхнул ее содержимое на стол. Вместе с трубкой и зажигалкой на скатерть выполз плоский предмет в пластиковой коробке.

— Хм, — произнес Б. О. и повертел коробку в пальцах. — Магнитооптический носитель. Интересно, зачем эта штука помощнику депутата?

— Может, он на ней порнографические картинки хранит, — предположила Бася.

— Возможно, — Б. О. прикурил, сунул имущество Игоря в сумочку, положил ее на край стола.

— Выходит, мы приехали, — кислым тоном заметила Бася.

— Есть одна возможность... — Б. О. потер согнутым пальцем лоб, что-то припоминая. — Призрачная, правда, но на безрыбье... Надо бы отыскать господина Филонова.

— Это еще кто такой?

— Ты забыла... Это гендиректор "Таиса". На контракте есть его данные — их из паспорта выписывают. Все это процентов на восемьдесят может оказаться липой, но попробовать стоит.

— А зачем он нам сдался?

— Не знаю, — покачал головой Б. О. и, уведя взгляд в сторону, долго молчал. Потом произнес странную, обращенную неизвестно к кому фразу: — А ты, брат, как думаешь?

Что касается Сильвера, то он конечно же не слышал этих слов — он жил в кромешной тишине того закованного в мрамор и стекло космоса, что обступал со всех сторон его тесное жилище. Сильвер ведь на самом деле был омаром, обитавшим в круглом аквариуме модного ресторана, большим, чуть ли не десятикилограммовым раком европейского происхождения, родившимся в теплых, омывающих европейское подбрюшье морях. Он был от рождения десятиногим, а сюда прибыл калекой, без передней левой клешни, которую потерял в жестокой драке, и за это был назван кем-то из здешней обслуги в честь известного пирата. И естественно, Сильвер не догадывался о том, что его ждет: придет день, когда кто-нибудь из людей, чьи расплывчатые контуры смутно вырисовывались за прозрачными стенами рачьего дома, ткнет в него пальцем. И его извлекут из привычной среды обитания, отдадут в палаческие руки синьора Ламберти, третьего здешнего повара, и тот живьем зажарит его на медленном огне, а потом подаст на стол под соусом "Термидор".


* * *

Они покинули ресторан примерно через час — Басе приспичило, во-первых, допить свое вино, а во-вторых, полакомиться десертом с запеченной малиной, так что выбрались они на волю из мраморно-хрустального зала, когда уже на город начали опускаться предсумеречные тени. Пошел дождь, им пришлось несколько десятков метров бежать до машины. Пробежка эта, наверное, выглядела забавно, учитывая Басино длинное платье и туфли на высоком каблуке.

Б. О. запустил двигатель и обернулся, чтобы немного сдать назад и объехать заперший их темно-синий "ниссан". Что-то, по-видимому, привлекло его внимание.

Он высунулся и помахал кому-то. Бася оглянулась и заметила человека в светлом костюме, который садился в черную машину.

— Черт! — сказал Б. О., открывая дверцу. — Сумку Игорю забыл отдать. Я сейчас.

В эту секунду там, сзади, начало происходить что-то странное. Она почувствовала резкий толчок — их машину тряхнуло так, что Бася отлетела вперед, ударилась боком в панель бардачка и увидела ослепительную вспышку света. И только потом не столько услышала, сколько ощутила каждой клеткой своего тела жуткий грохот: впечатление было такое, будто их "Жигули" находятся внутри плотно накачанного шара, который вдруг лопнул и разлетелся на мелкие клочки.

Некоторое время она ничего не слышала, кроме звона в ушах, и ничего не видела, кроме черного дыма. Ногде-то в глубинах сознания отпечаталась эта картина: "сааб" тронулся, проехал несколько метров и словно споткнулся на ровном месте.

Потом он начал распухать и раздуваться, как детский воздушный шарик: округлился капот, вздулась, как щека, обезображенная флюсом, дверца, крыша выгнулась дугой, а потом шарик лопнул, исторгая из себя слепящую вспышку.

Дома вдоль улицы, казалось, глубоко вздохнули, втягивая живот, на мгновение задержали дыхание и яростно отхаркнулись битым оконным стеклом.

Ее швырнуло влево — Б. О. отчаянно придавил газ, резко кинул машину в ближайший переулок и сразу затормозил. Минуту он тяжело дышал, упираясь лбом в рулевое колесо, затем толкнул дверцу, вышел из машины.

Она бросилась следом, догнала его, схватила за рукав. Впереди в дыму кто-то истошно кричал, вся улица была усеяна битым стеклом и какими-то бесформенными обломками.

Она обо что-то споткнулась и упала на асфальт. Встала на четвереньки, отползла вбок и тут увидела предмет, о который споткнулась: это была оторванная по локоть рука. На запястье светился золотистый штамп.

Она не понимала, что с ней происходит, — просто стояла на четвереньках и смотрела на золотой кружочек.

Дождь смывал с него кровь. Часы, подумала она, это просто часы. Секундная стрелка с мелким, едва различимым подергиванием упорно шла по кругу.

После этого они еще минут двадцать молча сидели в машине, глядя на струившуюся по лобовому стеклу воду.

— Знаешь, о чем я подумала там, когда сидела на асфальте?

Б. О. едва шевельнул бескровными губами:

— Ты еще сохраняла способность о чем-то думать?

— Да, — с удивлением ответила она и помолчала, прислушиваясь к себе. — Да, конечно! Я думала только об одном. Одна-единственная мысль сидела в мозгу, как заноза.

— И какая?

— Я почему-то думала про его часы.

— Что?! - изумился Б. О. — И что ты о них думала?

— А хорошая же это вещь "Ролекс"!

Б. О, вздрогнул, медленно повернулся в ее сторону, приоткрыл рот — у него был ошеломлённый вид, будто он вдруг лишился дара речи. Потом он опять наклонился вперед и уперся лбом в баранку, искоса поглядывая на Басю.

— Знаешь... — тихо сказал он, — а ведь я тебя начинаю побаиваться.


Глава 4

"А КРОМЕ ТОГО, ЖАЛУЮ ВАС РЕКАМИ, РЫБАМИ И ЛЕСАМИ, КАК ВЫ ТОГО ЖЕЛАЛИ"

1. Этюд в голубых тонах

— Алло, Аркадий Борисович? Это Вартан.

— Надо же, какая досада... А я-то думал, что меня в столь поздний час беспокоит Билли Клинтон по старой дружбе. Знаешь, мы как-то по пьянке пересеклись с ним в сауне с девками. И он обещал мне подарить свои запонки. Не подарил, зажал. Говорят, он жмот.

— Вам бы все шутить...

— Да и у тебя голос не грустный... Случилось что-нибудь веселое?

— В общем, да... Пиротехник, как вы и предполагали, нас кое-куда вывел.

— Пока не смешно. Куда?

— Во-первых, к одному парню, компьютерщику.

— Хакер?

— Да нет, ничего серьезного. Приторговывает информацией об абонентах телефонных номеров. Чем черт не шутит — может, стоит этого деятеля тряхнуть?

— Почему бы и нет? Береженого Бог бережет. Еще что-то?

— Но главное — он нас вывел к этой сволочи, которая отправила в Профибанк факс с предложением купить информацию по уплывшему кредиту. Помните?

— Разумеется. Директор этой вшивой лавочки, которая входила в наш холдинг. И где он отыскал этого мужика?

— Мужика он не отыскал.

— Не понял.

— Приеду — расскажу. Вы просто обхохочетесь.


* * *

На поиски дома, обозначенного в адресных реквизитах сторон, подписавших контракт, они отправились в середине дня. Басе нужно было на минуту заскочить на работу — Б. О. свернул на набережную, чтобы не вязнуть в закупоривших центр пробках.

— Открой окно, — попросила она. — Может, хоть от реки свежестью пахнёт.

Не пахнуло.

— Притормози. А то меня от этой духоты просто мутит.

Они вышли из машины, облокотились на чугунные перила, долго смотрели в желто-серую, подернувшуюся масленой радужной пленкой воду. Река лежала неподвижно, бездыханно, как утопленник в гранитном гробу. Среди щепок, конфетных фантиков и прочего мусора, прибитого к берегу, плавала дохлая рыбка.

— М-да, — мрачно заметил Б. О. — Нас жалуют реками и рыбами, как мы того желали.

— Контекст? — вяло усмехнулась она. — А про флору в твоем контекстуальном исследовании ничего не сказано?

— Флору? — удивленно поднял он бровь. — А к чему ты это?

Она кивком указала через плечо. На противоположной стороне улицы, там, где веки вечные тянулся угрюмый бетонный забор, теперь буйствовала полыхавшая жгучими тропическими красками зелень. Там — да-да! — прямо из асфальта, вспарывая изумрудные травяные ковры, расцвеченные желтыми помпонами одуванчиков, росли стройные загорелые стволы и растекались в мощные, набрякшие сочной листвой кроны, походившие на вспышки зеленых взрывов. Среди них вольно порхали бледно-розовые бабочки яблоневых цветов, сквозили мелкие мотыльки вишневых. То тут, то там проступали напряженные, вздувшиеся от натуги жилы ветвей, и весь этот зеленый вал, клубясь и пенясь, катился в сторону торчавшего на набережной бетонного императора с корявым и демоническим, как будто расплесканным под порывами ветра лицом.

Б. О., приоткрыв губы в туманной улыбке, запрокинул голову и полушепотом произнес:

— Верно... Нас жалуют лесом, как мы того желали.

— Какой же это лес? — усомнилась Бася. — Разве бывают фруктовые леса?

— У нас все бывает, — убежденно произнес Б. О., беря ее под локоток. — Пошли, спросим у маэстро.

Маэстро, бородатый человек в белой бейсбольной кепке, державший на согнутой в локте руке огромную овальную картонную палитру — из-за нее он издали казался однокрылой бабочкой, — старательно наводил длинной кистью матовую тень на сверкавшем, как кожа мулата, стволе дерева и ослепительно улыбался.

— Это лес? — ткнул Б. О. пальцем в разрисованный бетон.

— Это сад, — не убирая с лица улыбки, возразил художник. — Сад роз.

— А где же розы? — поинтересовалась Бася.

— Будут, — заверил живописец, приподнимая тыльной стороной ладони козырек кепки. — Все у нас будет. Все у нас получится.

— Вы изъясняетесь прямо как наш всенародно любимый президент, — усмехнулся Б. О.

— А что это вы тут? — спросила Бася, отходя от стены на пару шагов. — Цветы в бетоне выращиваете? — Покачала головой. — Цветы в бетоне не растут.

— Абсурд... — весело отозвался художник. — Согласен с вами. Совершенный абсурд, — отступил на шаг и, прищурившись, оценил только что наложенный штрих. — Но этот абсурд, согласитесь, нисколько не выпадает из строя жизни и ее стилистики. Сначала мы рубим под корень все деревья, заковываем землю в асфальт и насаживаем, где только можно, такие вот бетонные заборы. А потом эти заборы украшаем искусственными розами.

— А если дождь? — озабоченно спросила Бася. — Розы увянут, поплывут, сделаются грязной жижей и утекут в канализационный люк... Как это печально.

— Ничего, будут сидеть на месте. У нас краска хорошая, французская. Специально для фасадов. Спонсоры где-то раздобыли.

— Ну, если французская — тогда конечно, — кивнул Б. О., наблюдая за шумной свалкой, устроенной воробьями в большой плоской картонной коробке, по дну которой ерзал, терзаемый птицами, огрызок недоеденного пирога. — Ладно, Бася, пошли. Нас ждут великие дела.


* * *

Дела привели их в какую-то окраинную промышленную зону, где стоял настолько пропитанный сбивавшими дыхание заводскими запахами дымный смрад, что пришлось поднять стекла в дверцах. Они долго плутали по разбитым грузовиками улочкам, пока наконец не обнаружили предмет своих поисков: пятиэтажный кирпичный дом с одним подъездом. Квартира находилась на третьем этаже и выделялась входной дверью, имевшей крайне жалкий вид: когда-то в лучшие времена она была обита дерматином, остатки которого теперь клочьями торчали по краям.

— Сразу видно, что мы идем в гости к преуспевающему предпринимателю, — саркастически заметила Бася, давя пальцем на кнопку допотопного звонка.

Ждать ответной реакции им пришлось минуты две, после чего дверь отошла от косяка, и в проеме показалось лицо старой женщины: лоб скошен, подбородок не развит, стерт и плавает крошечным комочком в складчатой шее... Черепаха? — подумала Бася. Глаза навыкате мягко обволакивали припухшие красные веки, маленький вздернутый нос приоткрывал черноту ноздрей — черепаха... Спина согнута так плавно, что в тяжелой вязаной кофте, наброшенной на плечи, было что-то от панциря...

— Здорово, черепаха! — провозгласила Бася, толкая дверь ногой. — Принимай гостей. Пошли, Тортилла, покажешь нам, где ты прячешь свой золотой ключик.

Старуха, ко всем ее очевидным достоинствам, была еще и туга на ухо — она мелко закивала, повернулась и ощупью, раздвигая вытянутыми руками темноту — что называется, брассом, — поплыла в глубины своего сумрачного дома.

— Почему у вас так темно? — поинтересовался Б. О.

— Темно? — Ее голос медленно удалялся. — А. я привыкла... Сосед вывинчивает пробки, он говорит, я жгу много электричества. Пробки? Это там справа, где счетчик. Слышите, жужжит счетчик?.. Нет, чуть выше. Что, ввернули? Ну вот и славно, спасибо вам, заходите. Как вы сказали? Чем пахнет? Не знаю, я привыкла, человек осваивается с запахами, прорастает в них и перестает их слышать. Ах, господи, ну конечно, это, наверное, хлорка...

— Хлорка? — удивился он.

— Ну да... — Она притушила голос. — Сосед, знаете ли... Он крайне неаккуратен. Повсюду. В туалете особенно. Я там посыпаю немного. А что делать, что же делать? Да вы заходите, не стесняйтесь.

Она толкнула дверь в комнату, и в коридор обрушился столб света.

Да, здесь слишком много света на метр квадратный, отметил Б. О. про себя. Люстра с пятью изогнутыми рожками, забрызганная мелкими каплями хрустальных висюлек, торшер в углу, настольная лампа на серванте. Фарфоровый ночник в форме домика под красной черепичной крышей — пасторален и миниатюрен. И в целом все, что было тут, так миниатюрно, аккуратно, зализано так... И характерен запах — он всегда сопровождает жизнь стариков. Землей пахнет, но не той, что в горшке с геранью, а какой-то другой, кладбищенской землей. Над кроватью с облупившимися никелированными спинками — настенный коврик, по нему скачет серый волк в черном лесу и несет на спине русоволосую девушку.

Тем более странно для этого жилища полыхание цветов: сочно-голубое кроватное покрывало, занавески на окнах ярко-зеленые, пестрая скатерть на круглом столе — тут радуга упала и рассыпалась.

Старуха поглаживала скатерть, точно собирая в ладонь не существующие хлебные крошки.

— Вы что-то говорили? Вы из ЖЭКа? — Она пожевала воздух полупустым ртом. — Я не расслышала.

Мы из похоронного бюро, — представилась Бася, разглядывая вышитого крестом волка на стене, который затравленно косил на нее желтым глазом. — Мы пришли отвезти проживающего здесь господина Филонова на ближайшее кладбище. Кем он тебе, кстати, приходится? Сыном? Внуком?

— Сын мой и так на кладбище, — сказала старуха и беззвучно, совершенно не изменившись в лице, заплакала. — А внуков Бог не послал.

— Похоже, ты перестаралась, — тихо сказал Басе Б. О.

— Ничего! — ледяным тоном отозвалась она, пропуская реплику Б. О. мимо ушей. — Тогда соседа твоего свезем. Сейчас упакуем в деревянный макинтош и повезем. Где он?

— Гуляет где-то... — Старуха медленно опустила свои отвратительные черепашьи веки. — Уже, наверно, пьяный совсем.

— Слушай, Тортилла, — угрожающе прошипела Бася. — Ты у меня дождешься. Я тебе последние мозги сейчас вышибу.

— Брек! — решительно скомандовал Б. О. и поднял руки с видом рефери, разнимающего вошедших в клинч бойцов. — Очаровательно! — бросил он в сторону Баси. — Скажи, пожалуйста, а столь изысканно изъясняться тоже учат в институте культуры?

Она фыркнула, сложила руки на груди и отошла к окну. Б. О. подсел к столу:

— А где в самом деле может быть ваш сосед?

— А я знаю? Видно, на сбор ушел.

— На сбор? Ага, на торжественный сбор пионерского отряда, скорее всего. С костром и пением хоровых песен, — прокомментировала Бася, не оборачиваясь.

— Дорогая, заткнись, а? — поморщился Б. О. и опять вежливо обратился к хозяйке дома: — Какой сбор?

— Так по помойкам ходит. Бутылки пивные собирает. В магазине меняет их на вино... Сейчас очень много людей ходит по помойкам, кто что ищет — кто бутылки вот, кто еду или старые вещи. Сосед говорит, с этим промыслом стало трудно, уж больно многие этим кормятся.

— М-да, — отозвался Б. О. Он вспомнил, что почти у каждой помойки, которая последнее время попадалась на глаза, он непременно видел людей, разгребавших длинными палками мусор, причем по виду далеко не бродяг. — А он не говорил вам... Паспорт он не терял в последнее время?

— Терял, как же... Да пропил он его. Обменял у какого-то парня возле магазина. Давно уже, с полгода назад.

Б. О., хлопнув ладонями по коленям, поднялся:

— Бась, пошли. Нам тут нечего делать.

Она не шелохнулась.

— Бася, — позвал он еще раз. — На выход.

Она продолжала в каменной позе стоять у окна. Б. О. подошел, тронул ее за плечо, заглянул в лицо — она плакала.

— Ты что?

— Господи, да что ж это со мной происходит... Накатывает. Дичь какая-то... Как сейчас с этой старухой несчастной...

— Ничего, — он погладил ее по волосам, поцеловал в макушку. — Это нормально. Это даже неплохо. Такие порывы тебе только на пользу, они укрепляют душевное равновесие и оттачивают инстинкт.

— Какой еще инстинкт? — глухо спросила она.

— Без которого в степном краю не выжить.

Он проводил Басю до двери, вернулся, достал бумажник, вынул несколько сотенных купюр и подсунул их под одиноко стоявшую в центре стола сиреневую розетку для варенья, в которой лежала давно окаменевшая баранка.

Старуха никак не отреагировала на его жест.

Господи, подумал он, она же наверняка почти слепая.


* * *

У гаражей-"ракушек", припадая на ослабевшие задние лапы, неторопливо прогуливался старый Икар. Низко опустив к земле острую морду, он равнодушно обнюхивал клочок земли, не закованной в асфальт, — именно тот, на который они обычно ставили машину. Хозяина поблизости видно не было, скорее всего, он просто выпустил старика колли из подъезда, а сам ушел домой, прекрасно зная, что собака его слишком умна и опытна, чтобы на закате своих дней далеко уходить от дома.

Б. О. поставил машину прямо напротив подъезда. Они вернулись сюда забрать вещи, чтобы перебраться на старую, мамину квартиру. Б. О. по дороге от Филонова сказал, что ему не нравится это место, на старой квартире будет поспокойней. Бася равнодушно согласилась: переезд так переезд.

Побросав в большую дорожную сумку одежду и массу каких-то женских причиндалов в коробочках, баночках и пакетиках, она направилась в гостиную, где застала Б. О. за разглядыванием висевшего в простенке между окнами акварельного портрета.

— Это Митя рисовал, — пояснила она.

— Я догадался.

Портрет был исполнен в своеобразной эскизной манере: четко прописано только лицо, а все остальное — волосы, плечи, грудь, согнутая в локте рука —медленно таяло, впитываясь в фон, в муаровой ткани которого, если присмотреться, можно было различить зыбкие контуры крыльца.

— Это на даче?.. Что-то похожее я видел в компьютере. Еще тогда, когда просматривал каталоги на всякий случай.

— Я же тебе говорила, он очень много рисовал. — Бася присела на пуфик у зеркала, подперла щеку кулаком. — Это стало у него чем-то вроде рефлекса.

— Что именно?

— Он всегда держал под руками блокнот и, когда впадал в задумчивость, что-то набрасывал, почти бессознательно... Это многим людям свойственно — мне, например. Я часто ловлю себя на том, что за работой — когда сценарии читаю или пишу что-то — вечно рисую на полях. Рука сама выводит — просто по привычке. Так же и он. И даже у себя на работе, насколько я Знаю, он иногда делал эскизы: чей-то занятный жест, поворот лица, взгляд... В отличие от моих рожиц, это были нормальные портретные наброски. Многие он потом сканировал, как-то обрабатывал в компьютере. Ты же видел.

— Да. Там целая картинная галерея. Пошли, посмотрим еще разок.

Она последовала за Б. О. в кабинет. Он уже сидел перед монитором. Открыл перечень файлов, прогнал их сверху вниз.

— Что это за "вася"? — спросил он, вглядываясь в панель каталога. — Этих "васей" тут штук двадцать.

— Это я. Он часто меня рисовал.

— Понятно, — кивнул Б. О. и загрузил первый попавшийся файл sereg. На мониторе возник портрет узколицего человека с темными глубокими глазами — собственно, это был портрет глаз, остальные черты лица растворялись в зеленоватом фоне.

— Это Серегин. Его однокурсник. Они вместе начинали свое дело. Потом разбежались в разные стороны.

Б. О. ткнул курсором в очередной файл. На этот раз под стрелку курсора попало имя "gelf".

Миниатюрное женское лицо.

— Это же Сонька Гельфанд! Моя коллега. Маленькая такая женщина, на ребенка похожа. Да ты ее, кажется, видел у нас в мастерской.

— Было такое дело, — сказал Б. О., закрывая файл. — У твоего мужа был точный глаз. — Он запрокинул голову и какое-то время, не мигая, смотрел в потолок. — Так выходит, он именовал файлы по фамилиям персонажей?

Они молча посмотрели друг на друга.

— Вот именно, — кивнул Б. О. — Ну-ка, где тут у нас заветная буковка "F"? Вот он, зараза.

Курсорная стрелка упиралась в имя "filon".

— Покажи-ка этого парня, — попросила Бася.

Б. О. загрузил файл, на мониторе появилось лицо белокурого человека лет тридцати пяти, красивое, но в этом лице неуловимо, с изнанки, что ли, читалось что-то порочное... Да, вот в этих с излишней тщательностью прорисованных бровях, пушистых ресницах, в линии изогнутого мимолетным капризом рта. Иллюстрация была выполнена в типичной для автора манере — лицо как бы выплывало Из мягких пастельных тонов фона, в котором преобладал нежно-голубой цвет. На заднем плане смутно угадывался некий барьер, над которым, повиснув в воздухе, парили бутылки.

— Сцена в баре в голубых тонах, — заметил Б. О.

Бася, нахмурившись и сосредоточенно покусывая губу, о чем-то размышляла.

— Знаешь, — в конце концов произнесла она, — я помню, как-то раз Митька пришел домой в жутком настроении, просто свирепый.... Чертыхался, плевался... — Она умолкла и присмотрелась к лицу на мониторе. — Да! Конечно! Тут же ринулся в ванну, долго плескался, потом дернул с ходу пару рюмок. И рассказал, что было у него какое-то чисто деловое свидание, то ли в ресторане, то ли в баре, а оказалось, что это бар для педиков...

— Ну, если господин Филонов педик, то это его трудности. — Широко раскинув руки, Б. О. потянулся. — Впрочем, теперь, похоже, и наши тоже.

Он встал, прошел к рабочему столу, уселся в кресло, подвинул к себе круглое настольное зеркальце в серебряной оправе и на малахитовой подставке, округлил губы, картинно приподнял бровь, кокетливо повел плечом и, заметно возвысив тембр голоса, обратился к своему отражению:

— Хо-хо?

Полюбовавшись собой — в ходе этого любования Б. О. делал слащавые ужимки, — испустил глубокий вздох, отрицательно мотнул головой и хрипло проговорил:

— Нет. Не годится. Маловато будет, однако... Бася, у тебя как обстоят дела с искусством макияжа?

— Чего-о-о? — подозрительно протянула она.

— Ну, там брови подвести, ресницы подкрасить. Губы опять же. Нос напудрить...

— Кому?

— Как — кому? — улыбнулся он. — Мне.

— Ты спятил, — сокрушенно покачала она головой.

— Надо же соответствовать антуражу, — и ткнул пальцем в голубой фон на мониторе.

— Ты хочешь сказать, мы идем в гости к педерастам?

— Вот именно.

Глядя в потолок, он начал загибать пальцы.

— Значит, так... Мне нужны... Голубые джинсы в обтяжку. Белая майка. Белые туфли. — Он задумался. — И какое-нибудь лекарственное средство от рвоты.

— И прокладки "кэфри", — вставила она.

— Это еще на кой черт?

— Чтобы почувствовать сухость и комфорт.

— Что?

— Дорогой, — искренне изумилась она. — Неужели у тебя еще ни разу не было менструации?


2. Крошка Цахес помнит спонсора

— Укачало? — спросила она, поглядывая на Б. О., который сидел справа с закрытыми глазами и судорожно сглатывал слюну.

— Я же просил тебя захватить что-нибудь противорвотное, — выдавил он из себя и поерзал в кресле, словно хотел выползти, как змея из зудящей кожи, из этих тесных голубых джинсов, светлой майки с низким, до локтя, рукавом, белых матерчатых туфель на плоской подошве, а заодно вылезти из макияжа, которым Бася украсила его лицо.

— Кажется, тебе там не очень понравилось, — предположила она, медленно объезжая красную "мазду", припаркованную у входа в подвал, куда полчаса назад погружался Б. О., прощально, с чувством обреченности помахав ей рукой.

Получаса ему в этом кабачке вполне хватило.

— Отчего же, — возразил Б. О., понемногу приходя в себя. — Там очень мило. Хотя и влетает в копеечку.

Прорваться в это тихое и тайное, как конспиративная явка, заведение оказалось непросто. Спустившись по лестнице, он долго нажимал кнопку звонка, пока наконец тяжелая дверь не приоткрылась и в проеме не показался массивный человек в черном костюме.

Он стоял нерушимо, как скала, широко расставив ноги и сложив огромные ладони ниже пояса, отчего походил на борца сумо, приглашенного подежурить в футбольной "стенке". Маленькие заплывшие глаза смотрели на посетителя так, словно от него требовался условный пароль.

Пароль в пятьдесят долларов произвел должное впечатление, преодолев секундное сомнение, охранник отступил в сторону:

— Черт с тобой, иди. Но только потому, что еще не вечер. В другой раз без клубной карточки можешь не беспокоиться, это закрытое заведение.

Миновав бесконечно длинный коридор, Б. О. очутился в маленьком, просто, без ожидаемой вычурности обставленном и сдержанно декорированном зальчике, в котором плыла тихая музыка, и сразу направился к бару.

Он попросил водки с соком, уточнив: в два стакана. Залпом выпил сто граммов, пригубил сок, указал бармену на пустой стакан: повтори, пожалуйста. Бармен повторил.

Б. О. вынул из сумки, болтавшейся на плече, этюд в голубых тонах, который часом раньше они с Басей вывели на бумагу, — Митя не скупился на компьютерные штучки и имел неплохой цветной принтер.

Подтолкнул картинку по стойке. Она проскользила немного и замерла рядом с работником прилавка. Тот с явным неудовольствием покосился на портрет, повел бровью, поднял глаза в потолок и покачал головой:

—У нас солиднее заведение.

— Я сразу догадался, еще на входе.

— Новенький? — спросил бармен, протирая салфеткой стакан.

— Типа того. Я из Питера. Сегодня приехал. — Поднеся к губам сок, Б. О. огляделся, присматриваясь к обитателям бара, — почти сплошь знакомые по телеэкрану лица.

Персонажа с этюда в голубых тонах среди них не было.

Допив водку, он направился к выходу. Слоноподобный охранник на входе встретил его появление с оттенком удивления.

— Ничего не поделаешь, — объяснил Б. О. свой быстрый уход. — Я после операции, всего пару дней как выписался из больницы. Придется подождать, пока снимут швы.

Охранник промолчал.

— У меня был неудержимый понос, — пояснил Б. О. — Врачам пришлось зашить мне анальное отверстие.

— Да? — с интересом откликнулся охранник; голос у него был гулкий и толстый какой-то. — А как же ты срешь?

— А никак, — скорбно прошептал Б. О., выходя на свежий воздух.

Бася, притормаживая на светофоре, поинтересовалась, куда ехать.

— На Поварскую.

— Мне так всю ночь предстоит шоферить? Тебе-то хорошо. Ходишь по кабакам, водку пьешь, с трогательными педиками общаешься, а я что? — Она в сердцах стукнула кулаком по рулевому колесу. — Эх, тяжела наша шоферская доля!

— Если хочешь, можем поменяться ролями.

— Ну уж нет! — решительно возразила она.

Неподалеку от входа в "Империю кино" лениво дрались две лесбиянки, оглашая окрестности отточенным, хитро сплетенным матом, — в этих крепкого сложения девушках можно было заподозрить недюжинные филологические таланты и тонкое чувство слова.

Бася нашла свободное место на противоположной стороне, улицы, припарковалась, вклинившись между обшарпанной "Волгой" и приземистым, с хищным передком "опелем", и отдалась созерцанию поединка.

— Ты за кого болеешь? — спросила она.

— За черненькую.

— А я за светленькую. Сейчас моя твоей черненькой надерет задницу. Ну же! — и застучала ладонями по баранке, впадая в состояние типичного болельщицкого экстаза. — Дай ей! Держи дистанцию! Ну же, прямой левый в голову!

Светленькая девушка не последовала этому дельному совету и напоролась на мощный апперкот, четкое исполнение которого не заставило бы краснеть мастера спорта, выступающего в полутяжелом весе.

Удар отбросил беленькую назад, она стукнулась затылком о стену дома и начала медленно оседать на асфальт, но соперница не дала ей упасть. Она прислонила противницу к стене и нанесла мощную и продолжительную серию ударов по корпусу. Потом, отступив на шаг, что есть силы заехала ей ногой в пах. Девушка переломилась пополам и рухнула на асфальт, как мешок с песком. Соперница вздернула короткую юбочку, спустила трусики и пописала ей на голову. Встала, отряхнула руки, смачно сплюнула и направилась в заведение.

Бася пошарила под сиденьем, нащупала монтировку и протянула ее Б. О.

— Пригодится... Похоже, это веселое местечко.

Б. О. взвесил безотказный шоферский инструмент в руке, раз-другой легонько стукнул себя по голове и вернул на место:

— Хорошая штука. И очень убедительная. Но я не ношу с собой оружия.

Заплатив на входе, он проследовал в зал, забитый разношерстной публикой: тут были мужчины-проститутки, успевшие подработать на ближайшем бульваре, вальяжные господа лет сорока — пятидесяти с сальными глазами, ласково беседовавшие с юнцами, многие из которых, судя по всему, еще не вышли из пионерского возраста. На эстраде завывал какой-то сладкоголосый молодой человек и одаривал публику бархатным откровением:

— Ай ла-а-ав ю...

Компанию ему в этих трогательных признаниях составлял шарообразный мужичок, который лез на эстраду и, распахивая маленькие руки, провозглашал:

— Я всех вас хочу, мои любимые.

— Сударь, купите мне марочку...

Б. О. обернулся на голос. Говорил среднего роста парнишка лет пятнадцати: правильные черты лица, гладкая кожа, сладковатый, если не сказать, приторный взгляд из-под пушистых ресниц.

— А где у вас тут клуб филателистов?

— В туалете.

— Пошли посмотрим. Я в твоем возрасте тоже увлекался собиранием марок. Тебя как звать?

— Крошка Цахес.

— Что?! — изумился Б. О.

— Так меня один хороший человек называл.

Б. О. хотел было поинтересоваться, догадывается ли пацан о литературном источнике, из которого почерпнуто это прозвище, но передумал: пустое занятие.

В туалете перед кабинками слонялись человек шесть юнцов с туманными, плывущими взглядами. Один сидел на полу и лезвием миниатюрного перочинного ножичка подравнивал на круглом зеркальце тонкую насыпь белой пыли — спутник Б. О. с тоской взглянул на кокаиновую нить и вздохнул.

Дверка одной из кабинок открылась, и оттуда выплыли, держась за руки, два молодых человека. Они улыбались так нежно и умиротворенно, будто только что побывали в раю. На освободившееся место тут же устремилась очередная парочка.

— Душевное место, — кивнул Б. О., наблюдая за мальчишкой, медленно поднимавшим лицо от зеркальца. Глаза его были прикрыты, он улыбался, и казалось, из этой улыбки, как из источника с живой водой, по телу его стекает, омывая плечи и грудь, мягкая теплая волна.

— Так как насчет марочки? — печально напомнил Крошка Цахес.

— Не все сразу. Поговори со мной.

— О чем? — спросил Крошка Цахес, с тоской оглядываясь на ловившего кайф паренька.

— Ты давно в этой тусовке?

— Года два.

— Публику, стало быть, знаешь.

— М-м-м... — сложив губы трубочкой, протянул Крошка Цахес и склонил красивую голову к плечу, давая понять, что человек он в этой среде не новый.

Б. О. протянул ему распечатку. Такой реакции он не ожидал. Едва кинув взгляд на портрет, Крошка Цахес буквально вырвал лист из его рук, поднес его близко к лицу, словно хотел не просто рассмотреть изображенного на нем человека, но и услышать какие-то знакомые запахи. Продолжалось это трогательное общение с голубым этюдом довольно долго. Потом мальчишка, прижав лист к груди, тихо сказал:

— Подарите это мне, а?

— Да я тебе таких сотню подарю, — похлопал его по плечу Б. О. — Кто этот симпатяга?

— Это? — искренне удивившись, приподнял брови Крошка Цахес, как если бы речь шла о какой-то всенародно узнаваемой личности, вроде президента. — Это Илья Соломонович.

— Вижу, что не Борис Николаевич... И кто он такой?

Крошка Цахес еще раз взглянул на картинку, потупился, вздохнул:

— Это мой спонсор... Был.

— Спонсор?

Да, поведал Крошка Цахес, тут пацанов берут на ночь, как правило, но если повезет, эта короткая связь перерастает в длительные отношения, то есть у тебя появляется спонсор. Ему тоже как-то повезло, примерно с год назад Илья Соломонович стал его спонсором. Они жили примерно полгода, а потом Илья Соломонович пропал.

— Он сюда заходил? — спросил Б. О.

— Да что вы... Скорее его можно было найти в "Трех обезьянах".

— Я там был.

— Ну, тогда... — Крошка Цахес задумался, потом назвал несколько адресов.

— Спасибо, ты меня выручил. — На прощание Б. О. дружески похлопал мальчишку по плечу, сунул руку в задний карман джинсов, нащупал бумажник.

И вынул руку пустой.

— Хочешь, парень, совет? Не жри марочки, лучше пей водку. — Он вздохнул: — Да, пей водку, трахай девчонок и никому не подставляй свою задницу.

Мальчишка как будто его не слышал. Он смотрел на этюд в голубых тонах, и складывалось впечатление, что еще немного, и он заплачет.


* * *

Очухавшаяся лесбиянка стояла на четвереньках на асфальте и блевала.

— Так тебе и надо, дура, — заметила Бася, медленно проезжая мимо. — В другой раз будешь прислушиваться к советам тренера. — Она прикурила от встроенной в приборный щиток зажигалки и спросила: — Ну и что там интересного?

— Пацаны... — мрачно отозвался Б. О. — На марки задницей зарабатывают.

— Они марки собирают?

— Собирают... Что характерно, марки одного государства. Большого государства, — откинулся на спинку кресла и уставился в темное жерло улицы, туда, где далеко впереди таяли угольки автомобильных стоп-сигналов. — Точнее сказать, это целая империя.

— Сейчас на свете уже нет империй.

— Есть. Причем такая, что и Чингисхану даже в самых смелых снах не являлась.

— Как называется?

— ЛСД.

Доехали быстро. После двенадцати город остывал, отдыхая от раскаленных транспортных потоков, ни пробок, ни заторов не было, к тому же Басе везло и она ухитрилась все попавшиеся на пути светофоры проскочить на зеленый.

— Мне бы сейчас твое везение не помешало, — заметил Б. О.

— В том заведении, куда мы едем, на входе стоит светофор?

—Хуже. Там стоит фэйс-контроль.

— Ерунда. С таким фэйсом, как у тебя теперь, тебе ни один контроль не страшен.

Проблем действительно не возникло: если физиономия Б. О. и хранилась в каких-то банках данных, то только не в компьютерах этих кабаков.

Ильи Соломоновича в кабаке не оказалось. У стойки бара сидел трансвестит, наряженный столь пышно, словно он заглянул в бар прямо с бразильского карнавала. Голову этого игрушечного, невсамделишного какого-то существа украшал шарообразный шиньон из серых с золотистым проблеском перьев, достигавший в поперечнике чуть ли не метра. Огромный густо накрашенный рот, битком набитый белоснежной металлокерамикой, черные ресницы, весившие как минимум граммов двести. Из-под короткой желтой юбки торчали ноги, затянутые в серебристые колготки, фактурно и орнаментально в точности копировавшие змеиную кожу. Ансамбль завершали того же качества лифчик и высокие, до локтей, перчатки. Существо меланхолично потягивало коктейль и рекламно скалилось, выставляя напоказ свою ослепительную вставную челюсть.

Б. О. направился к выходу. У двери он оглянулся. Неподалеку от стойки в полном одиночестве за столиком сидела, закинув ногу на ногу, женщина и полировала пилкой ногти. На ней был роскошный белый пиджак и темные брюки.

Что-то в ее облике показалось Б. О. странным — что именно, он не понял. Впрочем, здраво рассудил он, в такого рода заведениях все странные. Женщина сидит, занимаясь маникюром, и плавно покачивает ногой в такт негромкой музыке — что здесь, в самом деле, такого?

Бася повернула ключ в замке зажигания, завела мотор:

— Куда теперь?

— Подожди... — Б. О. дотянулся до заднего сиденья, на котором валялись копии распечаток этюда в голубых тонах. С минуту он пристально вглядывался в портрет Ильи Соломоновича, потом поднял на Басю рассеянный взгляд.

— Какой размер обуви может носить женщина, — он прикрыл глаза и задумался, — чуть ниже среднего роста?.. Плотненькая...

— Ну какой, — почесала висок Бася. — Тридцать пятый. Возможно, тридцать шестой.

— А сороковой — сорок первый?

— Да ты что, шутишь?! В таком случае это не женщина...

— То-то и оно! — Он хлопнул ладонью по крышке бардачка и расхохотался. — В этом кабаке полно трансвеститов... У меня есть подозрение, что наш Илья Соломонович теперь — женщина!


* * *

Заплатив очередную сотню, Б. О. вернулся в бар и прямым ходом направился к столику, отодвинул стул, уселся и, подперев щеку ладонью, принялся наблюдать за тем, как тонкая маникюрная пилочка нежно облизывает ногти.

— Я вас не приглашала, — заметила женщина, не отрываясь от своего занятия.

— Должно быть, я ослышался... Ну раз уж я здесь, может быть, выпьем?

— В другой раз. До свидания.

— А мне друзья говорили, что я вполне ничего выгляжу.

Женщина навела последний штрих на безымянном пальце левой руки, отложила пилку и только после этого, взглянула на соседа по столику:

— Вы не в моем вкусе.

— Зато вы в моем, — Б. О. развалился на стуле и закинул ногу на ногу. — Поговори со мной, господин Филонов, а то мне скучно и одиноко этой ночью... Ничего, что я так невзначай соскочил на "ты"?

— Ничего, — с деланным безразличием в голосе произнесла женщина; актриса она была неплохая, но Б. О. почувствовал, как она напряглась. — Но ты обознался, приятель. Точнее сказать, у тебя поехала крыша. Ты что, не в состоянии отличить мужчину от женщины?

— Это неважно, Илья Соломонович, неважно, — усмехнулся Б. О. — Впрочем, давайте я буду вас называть Ильей Соломоновной. По-моему, так будет точнее по смыслу.

Трансвестит, услышав свое имя, настоящее по всей видимости, вздрогнул.

— А что важно? — спросил он ледяным тоном.

— Важно для начала то, что ты был некоторое время господином Филоновым. И в этом качестве, то есть в качестве генерального директора одного симпатичного ТОО, подписывал кое-какие бумаги.

Трансвестит согнул пальцы, оценил состояние своего маникюра и натянуто улыбнулся:

— Хорошо. Поговорим.

— Говори.

— Не здесь. Тут слишком много народу. К тому же меня знают. Наша беседа может быть неверно истолкована.

Они прошли в подсобное помещение, заставленное ящиками с бутылками, свернули в узкий коридор, освещенный тусклой лампочкой, остановились у обитой деревянной рейкой двери.

— Прошу, — галантно посторонился трансвестит и толкнул дверь.

Это была тесная подсобка, где стоял плотный запах половой тряпки. Ведра, веники, швабры, деревянные стеллажи с множеством пластиковых банок из-под моющих средств, несколько больших мешков с опилками, которыми перед уборкой больших помещений посыпают пол, — все это проясняло природу запаха: они попали в клетушку уборщицы.

Б. О. шагнул за порог, осмотрелся, снял с плеча сумку, аккуратно поставил ее в угол.

— Очень мило, — довольным тоном произнес он. — И нет лишних ушей.

— И заметь, лишних длинных носов, которые лезут куда не следует...

Конец фразы Б. О. уже не разобрал, потому что получил сильный удар в затылок и упал вперед.

Мешок с опилками спас его, иначе он протаранил бы головой стеллаж. Он успел развернуться и увидел, что их трое: крепкие ребята в кожаных куртках. Где-то за их спинами маячило лицо трансвестита.

Трудно сказать, сколько он провалялся на полу. Остро саднила левая бровь — старая травма, полученная однажды ночью у киосков, когда он неосторожно попросил дать сдачу. Больше крови, кажется, не было: ребята били профессионально, стараясь не оставлять видимых следов.

С протяжным скрипом открылась дверь.

— Сам выметешься или тебе помочь? — вежливо осведомился трансвестит.

— Сам, — Б. О. сел на полу, потом с трудом поднялся на ноги.

— Не приходи сюда больше.

—Не приду, договорились. — Он достал из кармана платок, промокнул бровь. — Зря ты это... Меня нельзя бить.

— Это почему?

— Ты не поверишь... Один мой приятель этого страшно не любит.

— И где же он прячется? — Трансвестит с улыбкой обвел взглядом комнату.

— Никто толком не знает... Но он в конце концов всегда приходит рассчитаться. Ей-богу. Не было еще ни одного случая, чтобы он не пришел. — Б. О. отвел руку с платком от лица.

На белой ткани расплылось красное пятно. Б. О. посмотрел на него, усмехнулся какой-то своей тайной мысли и бросил платок в мешок с опилками.

— Немного намусорил я у вас, — извинился он.

— Ничего. Тут приберутся. Приводи себя в порядок и вали. Я сейчас вернусь. Схожу позвоню.

— Две минуты, не больше. — Б. О. подошел к стеллажу, на вертикальной стойке которого был укреплен на двух гвоздях осколок зеркала. — М-да, жалко бровь, — расстроенно произнес он, разглядывая свое отражение.

— Две минуты, — предупредил трансвестит, удаляясь по коридору. — Я уже включила счетчик.

— Это я его тебе включил, пидор, — тихо сказал Б. О., прислушиваясь к звуку затихавших шагов. — За две минуты поручиться не могу, но десяти вполне хватит.

Он двигался быстро и на удивление ловко — в его-то состоянии. Первым делом осмотрел стеллажи с моющими средствами и, видимо, остался доволен подбором жидкостей. Потом опустился на колени, откинул клапан сумки, осторожно извлек из бокового кармашка плоскую бутылочку с какой-то прозрачной жидкостью.

Повертел головой, заметил на стеллаже кусок белой полотняной простыни, скомкал его и тщательно смочил жидкостью.

Вынул окровавленный платок из мешка с опилками, сунул в карман.

Вернулся к сумке, достал из нее пузырек с каким-то гранатового оттенка порошком, сыпанул немного вещества на тряпку.

Порошок начал впитываться, растворяясь во влаге. Тряпку Б. О. осторожно уложил в мешок, отошел на шаг и сказал:

— Значит, так. Опилки займутся быстро. Потом потихоньку стеллажи. От них огонь должен уйти к потолку... Справа отдушина, это хорошо, там очень хорошая тяга, — помолчал и удовлетворенно выдохнул: — Я думаю, проблем возникнуть не должно.

— С кем это ты тут якшаешься? — раздался за спиной голос трансвестита.

— С духами.

— Вот-вот, вознеси им хвалу, что дешево отделался.

— Именно это я и имел в виду.

Провожаемый удивленными взглядами публики, Б. О. проследовал к выходу.

— Илья Соломоновна! — окликнул он трансвестита, который уже присаживался к своему столику. — Ты права. Я больше не приду сюда. Зато скоро сюда наведается мой приятель. И ты сама ко мне придешь, — бросил короткий взгляд на часы. — И очень скоро. Минут так через сорок я буду тебя ждать.

Трансвестит расхохотался, уселся на место и возобновил занятие маникюром.

А огонь в этот момент уже жил: материя была основательно пропитана нитроглицерином и присыпана марганцовкой, соединившись, эти вещества начали бурно выделять кислород, от которого вспыхнуло полотно, и огонь медленно пополз по опилкам.


* * *

Когда минут через сорок у входа в заведение возникло чрезвычайно живописное столпотворение и в клубах дыма заметались педерасты, никто в суматохе не обратил внимания на человека с разбитой левой бровью, прохаживавшегося неподалеку и внимательно наблюдавшего за развитием событий.

Вид у него был такой, словно он здесь, в дыму, назначил кому-то свидание и все никак не мог различить в орущей и отчаянно жестикулирующей толпе своего знакомого. Вдруг он всплеснул руками — ну наконец-то! — и взял под локоток женщину в белом пиджаке, которая, согнувшись в три погибели, заходилась отчаянным кашлем. Человек с разбитой бровью проводил ее за угол, где стояли неприметные "Жигули", открыл заднюю дверцу, оглянулся и ударил ребром ладони жадно глотавшую чистый воздух женщину куда-то пониже уха. Та обмякла. Человек с разбитой бровью впихнул ее на заднее сиденье, сам сел вперед и сказал женщине за рулем:

— Дави на газ.

Бася не спешила сделать это. Несколько секунд она пристально вглядывалась в лицо нового пассажира, потом развела руки в стороны.

— то было гениально сделано. — Она включила передачу, и машина резко тронулась с места, едва не сбив какое-то метнувшееся ей наперерез существо с пылающей головой.

К счастью, Бася сумела вовремя затормозить — огнеголовый, широко раскинув руки, рухнул на капот.

Б. О. вышел из машины, протянул руку и резким движением содрал огненный шар с головы безумно орущего существа. Какое-то мгновение он держал огненный шар на вытянутой руке, любуясь клубящимся пламенем. Потом распустил пальцы, огонь упал на тротуар.

— Я тебя оштрафую, придурок, — сказал Б. О., пинком ноги сбрасывая с капота зычно воющего трансвестита. — Таская такие шиньоны из перьев колибри, ты вопиюще нарушаешь правила пожарной безопасности.


3. Между двух огней

Дорожный откос, полого сбегавший с насыпи, на которой прохладно и матово поблескивали жилы железнодорожного пути, был густо замусорен смятыми пластиковыми стаканчиками, обрывками сальных газет и ветхими тряпками.

Люди частенько забредали сюда — в основном, разумеется, мужчины, — но такое случалось, как правило, днем или ранним вечером. Приходили группами, человека по три-четыре, присаживались на корточки, стелили газетки, раскладывали на них хлеб, аппетитную краковскую колбасу, пили водку из белых стаканчиков. Умиротворенные внутренним теплом и укачанные неспешным разговором, они тускло смотрели на скользившие мимо поезда, иногда жгли костер на ровной площадке, куда стягивалась поглазеть на огонь грузная от распиравшего ее любопытства бузина. Так они подолгу сидели на двух толстых бревнах, но никогда эти пикники по соседству с грохочущей железной дорогой не затягивались за полночь.

Тем более было странным появление здесь этой троицы. Уже по тому, как люди спускалисьпо узкой тропинке к остывшему костру, можно было догадаться о характере их взаимоотношений: женщина в белом пиджаке имела вид военнопленной и, сомкнув руки за спиной, понуро следовала первой, придерживаемая за шиворот светловолосым человеком в темной куртке и голубых джинсах в обтяжку. Замыкала шествие другая женщина средних лет.

Дойдя до места, где частенько мужчины устраивали пикники с костром, конвоир, резко дернув за шиворот, остановил пленную, развернул ее лицом к себе и отвел руку с явным намерением нанести удар, но почему-то не ударил, а просто легонько подтолкнул женщину в пиджаке в грудь:

— Дать бы тебе, пидор... Но лежачего не бьют.

Инстинктивно отшатнувшись назад, та налетела на бревно и опрокинулась навзничь. Бася пнула ее носком кроссовки в бок:

— Вы не ушиблись?

Пленная застонала, подтянула колени, перевернулась и, упираясь лбом в землю (руки у нее были связаны за спиной), встала на колени, покрутила головой.

— К-куда вы м-меня п-притащили? — Ее слова будто подскакивали на бугорках частой икоты.

— В родные пенаты, — Бася простерла руку в направлении железной дороги. — Вон там, за путями, ваш родной дом находится, если в паспортном отделе, конечно, ничего не напутали. Вы, господин Филонов, проживаете в доме номер восемь, в коммунальной квартире с одной глухой черепахой. Забыли? — Она отфутболила пустую пивную банку и мрачно добавила: — Ничего, сейчас мы вашу память освежим.

— А душевное место для дружеских разговоров, — заметил Б. О., складывая посреди черной гаревой плеши маленький костерок. — Сейчас вот огонь разведем и приступим.

— К чему? — сдавленным голосом спросила женщина в белом пиджаке.

— Так известно к чему, — весело отозвался Б. О. — Мы с девушкой представляем тут священную инквизицию, — он отломал от валявшегося неподалеку ящика доску и поднял ею подбородок пленного. — А ты у нас, мил человек, грешник, большой грешник... Или грешница... Дыбы тут подходящей нет, к сожалению. И "испанского сапога" тоже. Так что придется обходиться подручными средствами.

Он поднес спичку к сложенным шалашиком щепкам — крохотный голубой огонек нехотя пополз вверх по тонким рейкам.

— Ну вот, — Б. О. энергично потер руки, — огонь наш — пятки ваши. Дорогая, сдерни-ка с нее штиблеты, — он бросил Басе катушку широкого скотча. — Залепи ей пасть. А то еще, чего доброго, потревожит своими воплями мирный сон граждан.

— Да ну... — Бася задумчиво повертела скотч в пальцах. — Давай лучше это существо среднего рода сразу казним. Тюкнем по башке, да и положим на рельсы, — и посмотрела на часы. — Совсем скоро здесь проследует гильотина дальнего следования.

— Хватит, — хрипло сказала пленница. — Повеселились, и будет. Чего вам от меня надо?

— Да ничего особенного, — ответил Б. О., присаживаясь на корточки возле маленького костра. — Будь другом, расскажи нам про господина Филонова. Не про того алкаша, что тут неподалеку за путями проживает, а про другого. Про того, кто имел право ставить свою подпись на контрактах.

— Господа, вы, судя хотя бы по манере изъясняться, производите впечатление интеллигентных людей... — начала было пленница, но Бася не дала ей развить эту мысль. Она вцепилась в волосы трансвестита, резко вздернула голову:

— Слушай, ты, кусок говна! Сейчас я тебе отрежу яйца, а утром отправлю торговать ими на рынок.

— Гениально! — расхохотался Б. О. — Какая тонкая и изысканная мысль. Хотя и спорная. Насколько я понимаю, нашей Илье Соломоновне уже отрезали предмет мужской гордости в цивилизованной обстановке, на хирургическом столе. И тем не менее... Илья Соломоновна, вы не ошиблись. Как видите, девушка одержима сугубо интеллигентными порывами. Поговорите, поговорите с нами... А то я боюсь, она свои творческие идеи претворит в жизнь. И вам в самом деле придется некоторое время постоять за мраморным прилавком в мясном отделе... Если не с яйцами, то с какой-нибудь другой частью вашего драгоценного тела.

— Хорошо. Дайте закурить.

Бася сунула в рот трансвестита сигарету, чиркнула зажигалкой. Он несколько раз затянулся и, прищурив левый глаз, в который затек дымок, сказал:

— Ладно. Года полтора назад я попала... — еще раз затянулся и выплюнул сигарету в костер, — по мелочи в общем-то, на десять тысяч. Надо было пару недель перекрутиться. Ну, заняла.

— И вам скоро включили счетчик, — скорбным тоном заключил Б. О. — А что у вас была за лавочка?

— Да так, ничего серьезного, — отозвался трансвестит, — торгово-закупочная фирма, не бог весть что, но на жизнь хватало. Всё было чисто, по закону: регистрационное свидетельство, печать, бухгалтерия, отчетность в порядке, маленький, но уютный офис в Мневниках, и надо же было такому случиться, что фирма накололась на большой партии "Спуманте", которая шла из Польши... Все было нормально, они уже не первый раз возили сюда партии этой шипучки, а тут как снег на голову свалилась какая-то медико-биологическая инспекция. Провели анализы и всю партию, только-только растаможенную, арестовали.

— Жадность фраера сгубила, — прокомментировал Б. О., грея ладони у огня. — Покупали бы качественные напитки, не было бы проблем. Впрочем, я вас отвлек. Что дальше?

— Возникла сложная ситуация, — продолжал пленник, ерзая на своем месте, — сидеть со связанными руками было неудобно. — Пришлось занять у одного знакомого — он владел несколькими тренажерными залами, дела у него шли неплохо, и он охотно пошел навстречу... Расписка. Невозврат долга вовремя. На эти паршивые десять тысяч уже набежали проценты, потом и в самом деле включился счетчик, и очень скоро долг вырос до пятидесяти тысяч. Кредитор был человеком интеллигентным и вовсе не кровожадным, к разборкам не склонным, но ему понадобились деньги, так что пришлось в один не самый прекрасный день ехать к нему в спортзал и садиться в отстой.

— Что? — переспросила Бася. — В какой отстой?

— Это у нас в степи есть такое процессуальное мероприятие, — пояснил Б. О. — Сажают тебя в какую-нибудь подсобку, и там ты сидишь, пока не приедут деньги. Приедут — тебя отпустят, пальцем не тронут... Выпьешь с кредитором по бокалу шампанского — как это между интеллигентными людьми принято — и идешь на все четыре стороны.

— А если деньги не приедут? — наивно поинтересовалась Бася.

Б. О. и трансвестит красноречиво промолчали.

— Ну вот, — возобновил пленник рассказ. — А через неделю пришел хозяин спортзала, мялся, вздыхал, а потом признался, что свои деньги он благополучно получил.

— Продал, значит, должок наш борец за спортивный образ жизни, — констатировал Б. О.

— Продал.

— Эй! — энергично вмешалась Бася. — Вы кончайте разговаривать на своем бандитском наречий! Я не понимаю ни черта. Что у нас торгуют чем ни попади, включая Родину, я знаю. Теперь и долгами торговать можно?

— А почему бы и нет? — удивился Б. О. — Очень надежный бизнес. Какой-нибудь респектабельный дядя, отчаявшись получить назад свои денежки, звонит братве и говорит: ребята, не купите ли у меня... — Он бросил выразительный взгляд на пленника, — да вот хоть господина Филонова? Со всеми, так сказать, его потрохами, юридическим адресом, печатями, счетами, секретаршами... Вы мне — деньги в размере долга, а я вам — господина Филонова, и делайте с ним, что хотите.

Б. О. помолчал, помешивая прутиком головешки.

— Братва приезжает и начинает шелестеть бумагами. Ага, говорит, вот у него есть квартира, машина, дача. Худо-бедно, движимость с недвижимостью затраченные средства покроет. Это неплохо. Но игра пока свеч не стоит. И дальше шелестят бумагами. Ага, еще есть вполне законная фирма, счет в банке и все прочие атрибуты цивилизованного бизнеса — очень хорошо, это нам пригодится, по рукам, берем мы вашего господина Филонова, так и быть. — Он пристально глянул на трансвестита. — Так было дело?

— Все-то ты знаешь.

— Я вам, кажется, задал вопрос, — Б. О. вытащил из костра головешку и поднес ее к лицу пленного.

— Да так, так! Были кое-какие нюансы, но в целом так.

Б. О. отвел головешку от его лица, подержал ее на вытянутой руке, любуясь блужданием пунцовых волн в черных тканях обгоревшего дерева, и бережно положил ее на место.

— Дальше, Илья Соломоновна. Я весь внимание.

— Дальше? Ничего особенного. Фирма продолжала работать, правда, не вполне самостоятельно. Под контролем... В составе холдинга.

— Это событие было, насколько я понимаю, отмечено тем, что вы сменили фамилию?

— Да... Готовился большой проект...

— Поставки алюминия. Я в курсе.

Трансвестит умолк и, задумчиво прищурившись, посмотрел на Б. О.

— Молодой человек... Вы оказываетесь в курсе слишком уж многих дел. Такая осведомленность зачастую вредно сказывается на здоровье.

Б. О. промокнул тыльной стороной ладони саднящую бровь.

— Что верно, то верно,

— Я не эту пустячную царапину имел в виду.

Б. О. дружески похлопал собеседницу по коленке:

— Слушайте, у вас сейчас не то положение, чтобы упражняться в такого рода леденящих душу намеках... Но дело даже не в том, что нам, как советовала девушка, ничего не стоит тюкнуть вас по голове и положить на рельсы.

Трансвестит, судорожно сглотнув, покосился на рельсы.

— Не беспокойтесь, мы вас туда не уложим. Мы, как вы изволили заметить, в самом деле люди интеллигентные. А знаете, почему мы не станем марать о вас руки? Потому что это бессмысленно. Вы, если разобраться, и так уже лежите на рельсах...

— Это точно, — вставила Бася. — Хотя на шахтера эта сволочь не похожа. Среди шахтеров нет педиков.

— Давно лежите, — продолжал, не замечая ее реплики, Б. О. — С того самого дня, как вступили в холдинг, — он сделал выразительную паузу. — Вы хоть догадываетесь, что за публику кинули с этим кредитом? Смею вас уверить, это такой паровоз, который уж наедет так наедет... И характер травм будет таков, что хоронить вас придется в закрытом гробу.

— Я делал только то, что мне предписывали, — мрачно отозвался пленный.

— И вы полагаете, это вас извиняет? — усмехнулся Б. О., встал со своего места у костра, сделал несколько разминочных приседаний. — Кстати, вы заикнулись о каком-то там патронаже.

— Вы мне развяжете руки или нет? Не беспокойтесь, я не сбегу.

Бася, перекинувшись взглядом с Б. О., нехотя исполнила это пожелание. Илья Соломоновна помассировала затекшие кисти, села на бревно.

— Земля, знаете ли, холодная.

— Ну-ну, — сказала Бася, — какая трогательная забота о своей заднице. Ах да, я забыла, что вы теперь женщина. Тогда понятно, — и, повернувшись к своему спутнику, внесла ясность: — Этот кусок говна, понимаешь, придатки боится застудить. — Некоторое время лицо ее сохраняло недоуменное выражение. — Слушай, а у нее есть придатки? Как ты думаешь?

— Где вы нашли это чудовище? — спросил трансвестит, отодвигаясь подальше от Баси. — Это настоящая мегера.

— Поговори у меня! — энергично замахнулась она.

— Все! Все! — Б. О. встал между ними. — Спокойно. Давайте соблюдать парламентский этикет.

— Да у нас в парламенте еще не так махаются! — резонно возразила Бася, отступая к кустам бузины.

— Да... — закусил губу Б. О. — С этим трудно спорить. Так о чем, бишь, мы толковали? Ах да, о патронаже. В чем он выражался?

Трансвестит дернул пухлой щекой:

— Ну, был один нюанс чисто формального свойства. Пустяк. Банковские дела. Вернее, конвертационные. Каждая фирма имеет свой счет в банке, так? Что касается меня, то я имел такой счет в Промтехбанке. Совершенно официальный, легальный и в общем-то прозрачный. В том смысле, что при желании всегда можно было отследить, куда пошли средства. Естественно, это касалось и валюты, которая переводилась деловым партнерам в оплату за определенные поставки из-за рубежа. Чего бы проще? Мой банк конвертирует средства и переводит их по назначению, так?

— Так, — без особой уверенности в голосе согласился Б. О.

— А вот и не так. По договоренности именно эта финальная стадия сделки — конвертация и перевод средств — осуществлялась в другом месте... — Трансвестит пожал плечами. — Таково было условие тех, кто удержал меня на плаву. Ну, вы понимаете...

— Да-да. Те добрые самаритяне, что выкупили ваш долг. Что за народ, кстати?

— Ну, скажем так, публика специфическая. За мной в спортзал приехали четверо.

— Что?! — звонко выкрикнула Бася, подбежала, схватила пленного за грудки. — Один такой здоровенный, другой флегматичный малый, третий...

— Господи, да уберите вы от меня эту мегеру! Она же меня задушит.

Б. О., обхватив Басю сзади, с трудом оттащил ее в сторону.

— Остынь, остынь... — шептал он ей на ухо, все еще крепко удерживая в своих объятиях. — Вот так... Присядь, — и усадил ее на бревно, а сам вернулся к трансвеститу. — Так что было за условие?

— Конвертация и перевод будут осуществляться вне моего банка — вот и все условие, — болезненно поморщившись, покрутил головой тот. — Черт, чуть шею мне не свернула, гарпия.

— Что за банк контролировал операцию?

— Это не банк. Финансовая группа... — Он зябко поежился, поднял воротник пиджака. — Финансовая группа ВВК.

Возникла пауза.

— Илья Соломоновна, хотите совет?

— Да?

— Смажьте пятки дегтем.

— Это еще зачем?

— Затем, что вам надо бежать отсюда куда глаза глядят. А деготь — чтобы пятки ваши не сверкали.

— Молодой человек, — улыбнулся трансвестит, поднимаясь с бревна и зачем-то тщательно отряхивая рукава своего некогда белоснежного, а теперь совсем не годящегося для выхода в свет пиджака. — Я, пожалуй, никуда не побегу. Если вы думаете, что ваши предупреждения заставили меня наложить в штаны, то вы заблуждаетесь.

Он повернулся и медленно пошел вверх по тропинке.

— Идиот! Ты же сейчас между двух огней... Вспыхнешь, как пучок сухой соломы, — крикнул Б. О. вслед человеку, готовому скрыться в зарослях боярышника, темными волнами нависающих над откосом.

Трансвестит остановился, вернулся, подошел к Б. О. вплотную:

— Видите ли... я уже под охраной одного из этих огней. Вот-вот. На днях я встречалась с одним молодым человеком, который очень заинтересован в имеющейся у меня информации.

— Молодым человеком? — задумчиво протянул Б. О. — Такой интеллигентный, подтянутый... И с особенным холодным, как у рыбы, взглядом?

— Предположим... — улыбнулся трансвестит. — Знаете, я не склонна безоговорочно доверять крылатым фразам.

— Каким, например?

— Что глаза — это зеркало души.

— Вот тут ты права, — кивнул Б. О. — Душа тут совершенно ни при чем... — осторожно коснулся плеча собеседника. — Слушай, мне бы надо с этим парнем повидаться. Устроишь?

Трансвестит отступил на шаг и, оглядев Б. О. с головы до ног, мягко улыбнулся:

— Я ведь слукавила там, в кабаке... Когда сказала, что ты не в моем вкусе.

— Ах ты, сво-о-олочь! — ринулась вперед Бася, но Б. О. вовремя остановил ее порыв.

— Ты именно в моем вкусе, — добавил трансвестит. — И я вполне могу свести тебя с этим парнем. Но... — последовала выразительная пауза. — Сам понимаешь, долг платежом красен.

Некоторое время Б. О. с сумрачным видом разглядывал носки своих кроссовок.

— Ладно. Черт с тобой... Где? Когда?

Трансвестит сообщил название голубого заведения и время, усмехнулся, прикоснулся губами к ладошке и сдул с нее след поцелуя:

— Ча-а-а-а-о!


* * *

Привалившись спиной к бревну, Бася сидела на земле, наблюдая за Б. О., который, дотронувшись тыльной стороной ладони до кровоточащей брови, медленно присел на корточки и застыл, поглаживая подушечкой указательного пальца лист подорожника.

— Смотри, какой красавец... — прошептал он, метнув в сторону Баси косой лукавый взгляд. — Ну просто вылитый майор!

— Ой, нет, я больше не могу! — вздохнула она. — Ты меня достал со своими языческими замашками, — щелчком отправила окурок в сторону масляно поблескивавших путей и придавила широкий и сладкий зевок ладошкой. — Ну ладно, ладно... Сдаюсь. А почему ты сказал — майор?

— Да потому, что он майор и есть, — пояснил Б. О. — Подорожник из семейства "больших", то есть именно "майор" на языке ботаников. Ну давай, дружок, почистим твой зеленый мундир, а то вон сколько на нем от дороги гари, пыли и копоти осело... Знаешь, о чем он думает?

— Ну разумеется! — устало ответила Бася. — О том, что он ненароком оказался свидетелем жестокого допроса, которому два бандита с большой дороги подвергли какое-то добропорядочное существо неопределенного пола. И надо об этом заявить в ближайшее отделение милиции.

— Не думаю, — покачал головой Б. О. — Природа с нами заодно! Нет, ты ошибаешься. Он думает о том, что люди испокон века используют его сочное, богатое каротином, витамином С, фитонцидами и многими другими целебными веществами тело, чтобы успокаивать свои раны. И еще думает: ах вы, жалкие беспомощные двуногие существа, что бы вы без нас, майоров в самом соку, делали!

Сорвав сочный лист, Б. О. приложил его к ране над левой бровью.

— Больно? — спросила она, отводя его растрепавшиеся волосы со лба, и сказала: — Наверное, придется сейчас ехать в какой-нибудь ночной травмпункт накладывать швы!

Б. О. отрицательно замотал головой:

— Зачем? Какие швы? Вот этот старый добрый майор меня быстро подлечит...

— Почему ты говорил о двух огнях?

— Потому что их два. Один — это твой старый друг Игнатий, а другой...

— Как этот гад говорил? Группа ВВК?

— Да, те четверо ребят, что наведывались за этим деятелем в спортзал, наверняка оттуда... Все тот же эскорт большого человека. И точно такой же сволочи, как наш Игнатий Петрович. Дела наши, словом, обстоят скверно.

— Это настолько серьезно? Откуда ты знаешь этих людей?

— Откуда... Оттуда, что головной офис этой финансовой группы я спалил дотла вот этими самыми руками.

Он рассказал про особняк в центре Москвы, где некий наладчик бумагорезательных машин забыл в полуподвале пустую бутылку.

— А что тебя смущает? — Бася пожала плечами. — Я, конечно, не большой в этих делах специалист. Но уже то, что мне пришлось видеть несколько часов назад... — Она слегка толкнула его в плечо. — Скажи, а ведь ты расцениваешь эти свои акции как некую художественную ткань, ведь так? Явление художественного порядка, ведь так? Как некий перформанс?

— Ну, это ты хватила, — усмехнулся он. — Перформанс...

— Не надо, не надо, — настаивала она. — Я в этом жанре не новичок, я знаю, о чем говорю. — Она закурила и, округлив губы, выпустила дым колечком. — Если в особняке все обстояло так, как ты говоришь, то это... — Бася сделала жест, оставивший в темном воздухе бледный дымный вензель. — Это, безусловно, большая творческая удача. Так в чем дело? Что тебя смущает?

Некоторое время он молчал, вычерчивая прутиком синусоиду в черной гаревой проплешине.

— Такое со мной случилось впервые.

— Что именно?

— Там сгорел человек, — Б. О. уселся на бревно, ссутулился и уронил руки между колен. — Но этого не могло быть. Не могло. Просто по определению.

Бася, не зная толком, что в такой ситуации можно предпринять, просто положила ему руку на колено и так сидела молча, чувствуя, что не стоит говорить, спорить, успокаивать, а все, что должно сейчас делать, это вот так сидеть рядом и слушать, как подвывает где-то далеко за изгибом путей собака.

Он опустил руку на ее ладонь в знак благодарности за молчание и встал.

— Вот так. Теперь пошли.

Она удержала его руку — он качнулся и отшатнулся назад.

— Постой.

— Да?

— Ты не допускаешь возможности, что тебя просто подставили?

Секунду Б. О. глядел в землю, потом выпрямился, глубоко вдохнул и тихо проговорил:

— Допускаю.

— Вот так-то лучше! Выздоравливай!

— Что-о-о? — Он застыл с приоткрытым ртом.

— Я привыкла иметь дело с сильными, здоровыми и опасными людьми, — тщательно артикулируя, произнесла Бася, возвращая ему — буквально и интонационно — точную копию одной его произнесенной в момент их знакомства фразы. — А ты только что был слабым, больным и беззащитным.

— Подставили, говоришь? — прошептал он, обращаясь к себе самому. — Ну-ну. Разберемся, еще не вечер.

— Это точно! — сказала она и сладко потянулась. — По-моему, уже утро.


4. Холдинг разовых фирм

Дуся встретил их появление без энтузиазма, и не по причине того, что на часах было половина пятого утра, — как и большинство компьютерных мутантов он был ночной птицей, — а просто, по обыкновению, был занят чем-то очень ответственным. Вид у него был совершенно отсутствующий, как у сомнамбулы. Приоткрыв рот, он бессмысленным плывущим взглядом обвел визитеров, кажется не до конца понимая, кто и зачем к нему явился. Б. О. поводил перед его глазами указательным пальцем, проверяя уровень реактивности, — зрачки Дуси в ответ на мерное, похожее на покачивание метрономной стрелки движение пальца не пошевелились.

— Эй, покинь на секунду свою виртуальную реальность. Я тебе давал хард-диск. Ты его запустил?

Дуся зажмурился, тряхнул головой, пришел в себя, секунду стоял с видом двоечника, не выучившего урок, и смотрел в потолок.

— Ах, этот! — вспомнил он. — Так давным-давно запустил. Все текстовые файлы я тебе на дискеты скинул. Там и таблицы были, и факсы какие-то, письма, договоры, адреса... Все скинул тебе на носители. Этот парень что, занимался банковскими делами?

— Откуда ты знаешь? — вздрогнул Б. О.

Наблюдая за Дусей, Бася интуитивно улавливала: что-то в его поведении не так. Переглянулась с Б. О. — тот кивнул, видимо, был того же мнения.

— Пошли, покажешь.

— Да я его снял давно. На кой он мне нужен? Все, что ты просил, сбросил на носители. Можешь забирать.

Б. О. задержался в коридоре.

— Слушай меня сюда, — произнес он тоном, не терпящим возражений. — Я не знаю пока, что было на этом винчестере. Но зато очень хорошо знаю, что его владелец теперь лежит на кладбище, — помолчал, глядя на Дусю, который с покаянным видом ковырял спичкой под ногтем. — Ладно. Будем считать эту тему закрытой. Где у тебя все это хозяйство?

— Там, — мотнул Дуся головой в сторону комнаты.

В полумраке светились два монитора. На одном из них мигала картинка какого-то интернетовского сайта.

— Елки-моталки! — хлопнул себя ладонью по лбу Дуся, присаживаясь к компьютеру. — Совсем забыл сказать. Тебя же Джой искал. Просил передать, что ты скоро можешь понадобиться. У него срочная работа.

— Опять? — усмехнулся Б. О.

— Типа того, — Дуся черкнул на листке несколько цифр. — Это номер его пейджера. Скинь ему информацию, где тебя в случае чего искать... Вон там твои дискеты, у второго компьютера. Слушай, а может, винчестер мне оставишь? В хозяйстве пригодится.

— Хорошо. Только побей все, что там было на нем. Б. О. достал из бумажника несколько стодолларовых купюр, подсунул их под коврик для мышки и в ответ на протестующий жест Дуси дружески пихнул его в плечо. — Все. Полемику по этому поводу мы закончили. Купи себе чего-нибудь приличное пожрать. От этих синтетических супов ты загнешься.


* * *

"Надо же, выходит, я полдня проспала", — удивилась Бася, когда Б. О. осторожно намекнул, что хорошо бы перекусить.

— Сейчас я что-нибудь придумаю. Да! У нас же есть курица в красном перце, помнишь?

Б. О., облизываясь, старательно обгладывал ножки, прихлебывая из высокого стакана апельсиновый сок. Он съел добрую половину противня — и, с блаженным вздохом отодвигая от себя тарелку с горкой мелких костей, сказал:

— Это просто гениально.

— Ничего, есть можно, — согласилась она, вытерев рот салфеткой. — Только слишком остро.

— Извини, жратва отменная, но я не курицу имел в виду.

Не обращая внимания на ее поджатые в знак обиды губы, Б. О. выбрался из-за стола, через минуту вернулся с ноутбуком, расчистил место на кухонном столе, включил компьютер в сеть.

— Вот тут, — он постучал ногтем по корпусу, — насколько я смог разобрать, пока ты спала, заварена хорошая густая каша. Не хочешь попробовать?

—Тоже с перцем?

— Не то слово. Твои техасские ножки по сравнению с этим просто дежурное блюдо из диетической столовки, — Б. О. развернул ноутбук так, чтобы ей было видно монитор. — Смотри, что нашлось на винчестере у этого несчастного паренька... Это блюдо готовится так. Берем хорошую порцию кредитных денег из Профибанка. Потом быстро переводим ее в Таежногорск и тут же едем в банк, кладем на стол документы: вот, господа кредиторы, деньги пошли по назначению. Очень хорошо, говорят в банке. Не просто хорошо, а замечательно, говорят в фирме "Таис", прекрасно отдавая себе отчет в том, что в этот момент банк своих денег уже практически лишился.

— Почему?

— Да потому, что контракт на поставку алюминия — это липа. Вспомни, что говорил помощник депутата... — Он помолчал. — Пусть ему земля будет пухом... Так или иначе, но деньги возвращаются в "Таис", и не исключено, что с какой-нибудь сопроводительной запиской примерно такого свойства: господа, вы там в своем ТОО случайно наехали на пень, мы вам и килограмма металла отгрузить не можем, поскольку все поставки по таллинговой схеме у нас давным-давно расписаны.

— Но о возврате средств, — она ткнула пальцем в монитор, — наше замечательное ТОО никого в известность ставить уже не собирается?

Б. О. оторвался от компьютера и бросил на нее многозначительный взгляд.

— Бася, возможно, ты похоронила в себе талантливого махинатора... — Его пальцы пробежали по клавиатуре, вызывая новый файл. — Естественно. Никто банк о возврате денег не информирует. И смотри, что происходит. Наш друг Илья Соломонович прямо в тот день, как на его счет возвращаются деньги, заключает молниеносный контракт с английской фирмой "Уилсон" на поставку каких-то станков для металлургической промышленности. Помнишь, где у ТОО "Таис" счет?

— Пром... какой-то там банк?

— Верно, Промтехбанк. Это солидная, респектабельная фирма, она в банковском рейтинге в первой двадцатке. Так что уж как-нибудь в состоянии быстренько конвертировать любую сумму и перевести ее куда следует. Но господин Филонов конвертирует кредитные средства в другом месте. Где? Правильно. В финансовой группе ВВК, под патронажем которой работает. И в этот момент его лавочка ни с того ни с сего вдруг прекращает свое благополучное существование.

— Паренек обнаружил, что один из клиентов фирмы, где он работал, испарился без следа? И попытался понять, что в его родной конторе происходит? — предположила она.

— Не совсем так, — возразил Б. О. — Он обнаружил эти фирмы-пустышки еще до случая с господином Филоновым. "Таис" был, собственно, последним в этом живописном ряду. На его винчестере есть документы еще по двум аналогичным ТОО, — Б. О. порыскал по каталогу. — Вот... Точно такая же — до мелочей — комбинация. ТОО "ВиК" берет кредит у банка на поставку за рубеж партии древесины. Переводит деньги в АО "Леспромэкспорт", откуда они немедленно возвращаются с комментарием: извините, но таких объемов леса у нас нет. И дальше события развиваются по накатанной схеме. "ВиК" немедленно подписывает контракт все с той же фирмой "Уилсон"... — он наклонился к монитору, вчитываясь в текст, — на поставку деревообрабатывающего оборудования. Конвертирует деньги все в той же ВВК, после чего испаряется без следа.

— Интересно, а подводными лодками "Уилсон" не торгует с нашей многострадальной страной?

— Все может быть. Наверняка познакомившись с платежами, проходившими через него, паренек задался таким же вопросом. И захотел познакомиться с этой компанией "Уилсон" поближе.

— Съездил в Лондон?

— Ну зачем? Просто связался с тамошней регистрационной палатой. И получил оттуда очень интересный ответ. Такой фирмы, сообщили британские крючкотворы, в нашей доброй старой Англии просто нет. Точнее, она была... Вот их данные, посмотри.

— Так, — прошептала Бася, подвигаясь ближе к монитору. — Значит, компания "Уилсон лимитед" зарегистрирована в 1989 году. Прекратила свою деятельность... Хм, первого января нынешнего года прекратила! — Она откинулась на спинку стула и помассировала виски. — Это, пардон, как понимать? А куда же шли деньги?

— Хороший вопрос. Найди-ка там файл "банк".

— Нашла. И что тут?

— Запрос паренька в тот банк, реквизиты которого были указаны в контракте с ТОО "Таис", "ВиК" и прочих... Почитай, там, кажется, есть ответ из этого банка. Ты в каких отношениях с английским? Перевести с листа сможешь?

— Х-ха! — фыркнула она и уставилась в текст. — Значит, на ваш запрос отвечаем... — Она подняла вверх указательный палец. — Отвечают, видал? Как это любезно с их стороны... Отвечаем, что указанного в контракте счета... В контракте счета нет ни в одном из двадцати отделений нашего банка... Нет и быть не может. Потому что в нашей организации принята другая система нумерации счетов. Ну вот! А ты говоришь!

— Я, кажется, ничего пока не говорил, — Б. О. подвинул к себе компьютер. — И кроме того, — продолжал он переводить начатый Басей абзац, — указанного вами в запросе филиала нашего банка в городе Саутгемптон вообще нет... Дай мне сигарету, а то я что-то разволновался.

— По какому поводу? — Она толкнула по столу пачку.

— По поводу кредитных учреждений нашей многострадальной страны. — Он затянулся и долго не выпускал дым. — Одному Богу известно, сколько денег на круг вытащили из них ребята из финансовой группы ВВК.

Они молча докурили свои сигареты.

— Я так понимаю, — прервал паузу Б. О., — что в сумме эти внешне задрипанные лавочки типа ТОО "Таис" представляли собой мощный холдинг разовых контор.

— Что значит — разовых? Это же не презервативы...

— В том смысле разовых, что создавалась или, как в случае с Ильей Соломоновичем, перекупались под один-единственный проект. Они нужны были до тех пор, пока деньги не ушли в "Уилсон". А потом все — концы в воду... — Он задумчиво повертел в пальцах зажигалку. — Мне одно кажется странным.

— Всего-то одно? — вставила она.

— Пока да. Такие грамотные ребята, что держали под контролем группу ВВК, не должны были бы оставлять следов.

— Отпечатков пальцев?

— Вот именно, — мрачно кивнул он. — Пальцев вроде тех, которыми держит пилку для ногтей наш Илья Соломонович.

Она вздрогнула:

— Что ты хочешь этим сказать? Я вообще-то тоже не питаю больших симпатий к голубым... Тем более что теперь он вроде как женщина... Но это еще не повод...

— Еще какой повод. Ведь все те несчастные директора мелких лавочек, что оказывались под крылом холдинга, к сожалению, имеют язык. И могут кое-что сболтнуть. Ты ночью имела случай в этом убедиться.

Б. О. некоторое время сидел, о чем-то размышляя. Бася заметила, как ожил и напряженно заерзал под кожей желвак.

— Зря я оставил ему жесткий диск этого паренька... — поднял на нее глаза Б. О. — Там слишком много взрывоопасной информации. Поехали! — шумно выдохнул он, перекинул через плечо джинсовую куртку и хлопнул кухонной дверью так, что тонкими голосами вскрикнули бабушкины хрустальные рюмки, выстроенные в шеренгу на верхней полке старого серванта, и Бася подумала, что давно надо бы разобраться в этом посудно-рюмочном хозяйстве: хрусталь, наверное, покрылся пылью, а серебро потускнело.


* * *

Машина долго не заводилась, и Б. О. прошелся по поводу аккумулятора в таких выражениях, что запотели стекла. В конце концов завелась, но на полдороге кончился бензин, пришлось заворачивать на заправку. Б. О. нервничал и глухо матерился. На заправке была очередь. Б. О. пристроился в хвост и заглушил двигатель. Только теперь она решилась подать голос:

— Что стряслось?

— Мы недосмотрели несколько файлов, — пояснил он. — А там было еще кое-что интересное. В частности, несколько документов, из которых следует, что буквально за день до пожара в особняке со счетов финансовой группы львиная доля средств ушла в какой-то Альянс-банк. Мальчишка, судя по всему, собрав эти материалы, пошел к руководству и задал кое-какие вопросы. В первую очередь: отчего мы переводим приличные суммы на официально несуществующие счета несуществующей фирмы "Уилсон"? И следует ли подыскивать новую работу в связи с тем, что в результате операции с Альянс-банком группа практически прекратила существование? Возможно, он и еще чем-то интересовался, но и того, что зацепил, оказалось достаточно, чтобы вечером к нему заехали домой ребята на джипе и отвезли на работу. А оттуда молодой человек прямиком отправился на кладбище.

Сворачивая на знакомую улицу, Б. О. ни с того ни с сего резко затормозил, сдал назад, проехал до следующего переулка и тихим ходом двинулся по тенистой улочке, неторопливо скатывавшейся к желтой девятиэтажной панельной коробке с цокольной пристройкой, широкую витрину которой по диагонали перечеркивала надпись "Строймаркет".

Он припарковался за огромной фурой, из которой рабочие таскали увесистые картонные ящики, вышел из машины. Бася последовала за ним и только теперь оценила смысл его маневра: отсюда хорошо был виден подъезд к нужному дому.

Метрах в десяти от парадного, сбоку от площадки, заставленной "Жигулями", стоял массивный темно-вишневый джип — как бык, приглядывающий за стадом своих телок.

Привалившись спиной к дверце и скрестив руки на груди, сонно курил, не вынимая изо рта сигарету, какой-то молодой человек в светло-коричневой замшевой куртке, голубых джинсах и ковбойских сапогах на высоком каблуке.

— Так я и знал, — прошептал Б. О. — Водитель.

В этот момент в дверном проеме возникло циклопических размеров существо — судя по габаритам, этот человек вполне мог бы выступать за команду штангистов в супертяжелом весе.

— Амбал, — присвистнул Б. О.

Следом показались еще двое. Один высок, сухощав, флегматичен, другой среднего роста, подтянут, подвижен.

— Ну вот, — подвел итог Б. О. — Стрелок и драчун. Личный эскорт большого человека.

— Что, большие люди подбирают себе тонтон-макутов в одном инкубаторе? — спросила она. — Где-то я персонажи с такими ярко выраженными амплуа уже видела... А где сам большой человек?

— Лучше не спрашивай.

— Ты его знаешь?

— Немного... Правда, чести быть лично представленным не имел. — Он помолчал. — И, откровенно говоря, об этом не очень жалею. А вообще-то познакомиться с этой командой — пусть и заочно — мне пришлось по долгу службы.

В ответ на ее вопросительно-растерянный взгляд он пояснил:

— Я сжег лавочку, которую они опекали, — Б. О. обернулся на звук, раздавшийся за спиной, и немного понаблюдал, как рабочий, уронивший тяжелую картонную коробку, собирает выползшие из нее кафельные плитки. — Как теперь выясняется, сжег пустое место.

Джип плавно тронулся.

— Пошли.

Все происходившее вслед за этим она воспринимала как виртуальную реальность, образы которой накатывают на тебя из монитора, создавая иллюзию твоего движения вперед по каким-то извилистым темным тоннелям; накатила и унеслась под ноги лестница в парадном, отъехала влево и опрокинулась за спину знакомая дверь. Потом ее всосал в себя темный коридор и вытолкнул в комнату, где царил разгром — опрокинутые компьютеры, разбитые мониторы, висящая на падавшем со стола шнуре клавиатура, — потом был опять коридор, справа проплыла стеклянная дверь кухни, остановилась, откатилась внутрь помещения, и Бася увидела ноги и подумала: что за странные ноги такие и почему они словно парят в невесомости? Она подняла взгляд.

Дуся висел на шнуре от лампочки — но это была уже не виртуальная, а просто реальность.


5. Камикадзе в поезде Москва — Рига

Говорят, не стоит пить водку по ночам, ночная водка не сообщает душе подъема, не растворяет боль в груди и не пьянит, но они пили, молча сидя в темной кухне, потому что у них не было выбора: любое другое занятие сопряжено с необходимостью двигаться, шевелиться, думать, произносить какие-то слова, а на это не было сил и даже не было сил на сон.

Они уже выпили одну бутылку "Смирновской", приступили ко второй, но оставались совершенно трезвыми и целиком доверялись инстинкту, который предписывал время от времени протягивать руку, наполнять рюмки, подносить их ко рту и резко забрасывать голову назад.

Зазвонил телефон. Бася вялой рукой подняла трубку:

— Да? Это тебя...

Он поднес трубку к уху и долго молчал, дожидаясь, пока кто-то на другом конце провода не заявит о себе.

— Здравствуйте, — донесся наконец издалека слабый женский голос. — Мне Коля дал ваши телефоны. Я звонила весь день, но нигде вас не могла застать.

Да-да, — механически отозвался он. — Коля дал.

— Это Нина, Сашина сестра.

— Я узнал вас. Как вы там? Мама Сашина как?

— Ничего. Держится.

— Дай-то бог.

— Я не знаю, зачем звоню. Просто хотела сказать спасибо.

— Не за что, Нина.

— Прекратите... Я ведь видела, как вы бросали конверт с деньгами в ящик. Что вы молчите?

— Ничего. Просто молчу.

— Я не знаю, кто вы, откуда и почему вдруг возникли в этом деле...

— Нина, давайте не будем. Какое дело? С какой стати — дело?

— Дело, дело. Я вам просто хочу сказать кое-что. Еще прежде хотела, когда вы на сорок дней заходили, но почему-то не смогла... Это ведь не несчастный случай был с Сашей, нет.

— Что?

Он резко подался вперед, стол дрогнул, рюмка покачнулась, на мгновение зависла, точно вдруг попала в состояние невесомости, и все-таки упала.

— Мне следователь говорил... Постойте, как же его фамилия... Турковский... Нет, Конецкий. Да, именно так, Конецкий. Он просил не распространяться — в интересах следствия... Ну, да теперь какая разница, все равно никого не найдут.

— Что говорил?

— Его ведь застрелили, Сашу нашего.

— Черт!.. Извините, это непроизвольно вырвалось... А не было разговора про ствол?

— Что, простите?

— Ну, про оружие...

— Подождите, я попробую вспомнить. Да. Он обмолвился вскользь, мимоходом... Я просто забыла, потому что ничего в этом не понимаю. Помню, мне только что-то показалось странным в этой связи.

— Что, Нина, что? Вспоминайте, прошу вас.

— Да! Я тогда подумала: какое отношение оружие может иметь к ветру?

— К ветру?

— Да, я так подумала.

— К ветру, к ветру... Ветряк? Мельница?

— Нет, нет...

— Муссон? Пассат? Бора?

— Нет, что-то другое.

— Флюгер?

— Да! Вот именно. Именно флюгер! Так следователь сказал.

— Нина, он сказал не совсем так.

— А как?

— Он сказал — "люгер".

— Возможно...

— И еще сказал, что оружие не нашли.

— Да... Почему вы опять молчите?

— Нина, у меня к вам просьба. Забудьте, пожалуйста, эти телефонные номера.

— Хорошо. Если вам это важно.

— Важно.

— Уже забыла.

— И Коле скажите, чтобы забыл.

— Разумеется. Ни пуха вам...

—К черту! — с треском впечатал он трубку в пазы на покатой панели аппарата, поднял рюмку, налил и так застыл, глядя на призывно колышущуюся жидкость.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Он медленно, мелкими глотками выпил, посидел с закрытыми глазами, наслаждаясь движением теплой волны, растекавшейся по телу, и на губах его потихоньку начала разрастаться странная сардоническая улыбка.

— О том, как изящно меня подставили.


* * *

Я специалист в своем деле, говорил он, меня зовут, когда нужно сделать работу, связанную с огнем, только это, ни на какие другие дела я не иду, и мне очень не нравится, что пришлось выступить в совершенно ином амплуа.

— Каком?

— Камикадзе... Смотри, какая получается замечательная комбинация: ВВК организует собственный пожар, ничего при этом, как мы теперь знаем, не теряя, кроме фасадного мрамора да шведских дымчатых стекол. Они вынули максимально много денег из банков, используя свой холдинг разовых фирм, и теперь им надо просто исчезнуть. Как? Лучше всего сгореть. Они нанимают человека, благополучно горят и выплачивают исполнителю гонорар. До этого момента все логично. А потом — нет. Я должен был получить деньги за кордоном, но получил их перед границей.

— Это имеет какое-то значение?

— Еще какое! Судя по всему, события должны были развиваться так. Таможенник любезно просит меня предъявить содержимое чемоданчика: что там у вас? Так, валюта. Есть лицензия на вывоз, оформленная Профибанком, — я точно помню, что лицензия была именно из этого банка, потому что, когда открыл чемоданчик, сидя за рулем грузовика, еще немного удивился: контора солидная, респектабельная... Впрочем, мне тогда не до того было. Главное, что все законно. И таможенник это, конечно, видит: документы в порядке, извините за беспокойство и счастливого пути. Впрочем, минуту, чемоданчик что-то тяжеловат, позвольте полюбопытствовать, что там еще. Ага, "люгер", да еще к тому же "грязный": из него стреляли. Что ж, пройдемте до выяснения.

Б. О. прикрыл глаза, откинулся на спинку стула и некоторое время сидел без движения, точно впав в полудрему.

— Дальше все просто, — с горькой усмешкой сказал он. — Дальше все настолько просто, что даже последний прапор из охраны сможет сообразить: взяли исполнителя. При нем гонорар. Кто выплатил гонорар? Нетрудно догадаться: Профибанк, лицензия-то его и все сопроводительные документы тоже. Как уж братва из ВВК эти бумаги смастерила, не знаю, но факт есть факт. К тому же пистолет, из которого застрелен мальчишка. Да плюс ко всему еще один нюанс: в деле оказывается замешана охрана Профибанка. Дальше еще проще: прокуратура наезжает на Профибанк, а ребята из ВВК поднимают бокалы с шампанским: они благополучно торпедировали солидное кредитное учреждение. Во-первых, увели в неизвестном направлении кредит и, во-вторых, подставили как организатора пожара, отягощенного убийством.

Он помолчал.

— Я и был тем камикадзе, который должен спланировать на палубу дредноута под названием Профибанк. Под крылом у меня, в чемоданчике, было достаточно тротила... Скандал грохнул бы знатный.

—Толково, — оценила она. — Но, спрыгнув с поезда, ты, выходит, провалил очень большой проект.

— Проект... — усмехнулся он. — Да нет, тут, пожалуй, такого рода терминология неуместна. Чем дольше я обо всем этом думаю, тем больше мне взаимоотношения этих двух команд напоминают войну.

— Каких команд?

— Одну, насколько я понимаю, представляет... — Б. О. хотел было по привычке сказать "твой Игнатий", но вовремя прикусил язык, — представляет этот сукин сын по имени Игнатий Петрович. А другую... Имя этого человека тебе вряд ли о чем-то скажет, а что касается его ребят, то ты их видела, — он красноречиво помолчал. — И имела случай убедиться, что это люди с фантазией.

— А тот несчастный помощник депутата, от которого остался один "Ролекс"?

Б. О. пожал плечами:

— Кто знает... То ли разборки внутри алюминиевой мафии, то ли еще что-то. Впрочем, возможно, носитель подскажет. Ну тот, что мы нашли в сумке Игоря.

Сдавив ладонями виски, она уронила голову на грудь и так сидела, слегка раскачиваясь из стороны в сторону и бормоча себе под нос:

— Господи, Господи, Господи...

— Не поминай это имя всуе, — донесся откуда-то издалека голос Б. О. — Без толку. В нашей степи другой бог. Он любит вкус и запахкрови.


6. Никто не хотел тормозить

Грузовик развернулся у кромки взлетно-посадочной полосы и медленно подъехал к столику под полосатым тентом. Человек с торчавшей в уголке рта зубочисткой выбрался из кабины, глубоко вздохнул.

Несколько минут он стоял, глядя себе под ноги, потом двинулся к столику, уселся в кресло, поднял чашку с дымящимся кофе.

— Судя по вашему виду, молодой человек, вы провели бессонную ночь, — заметил он, взглянув на своего помощника. — Ничего, дело молодое. Девушка, в объятиях которой вы коротали время, хороша собой?

— Я работал, — ровным официальным тоном отозвался молодой человек. — Ситуация в Лондоне выходит из-под контроля.

— Та-а-а-ак... — протянул Игнатий. — Как говорят в народе, хорошее начало хорошего летнего дня.

— В народе так не говорят.

— Да что вы?

— Эта известная фраза принадлежит Хармсу.

— Хармсу? — переспросил Игнатий. — Это кто-то из ваших американских профессоров?

Молодой человек деликатно промолчал.

— Что поделать, мой юный друг... Мы народ простой, американских университетов не заканчивали. Будучи примерно одних с вами лет, я прослушивал семилетний курс в другом достойном учебном заведении, — он умолк. — Это был хороший курс, смею вас уверить. Знания, полученные в тех аудиториях, мне очень пригодились в жизни. Ну да ладно... Что там в Лондоне?

— Всю последнюю неделю Виктор вел себя странно. Он заметно нервничал, дергался — наши люди за ним присматривали и отметили это. Слонялся по городу. Зачем-то отправился в Уимблдон.

— На турнир?

— Турнира в это время не было. Весь теннисный бомонд в этот момент находился в Париже, на Роллан-Гаросе... Открытое первенство Франции.

— Не люблю теннис, — поморщился шеф. — Пижонский вид спорта. — Он сделал долгую паузу. — Так что там? Я вас перебил, извините.

— На одном из кортов тренировались детишки. Он вертелся вокруг него. Разговаривал с какой-то девчушкой.

— Что за дети?

— Наши. Федерация командировала туда группу особо одаренных ребятишек.

— Он что, педофил?

— Не знаю. Но все это находится за пределами логики и здравого смысла.

— Вы хотите сказать, что мы теряем контроль над "Уилсоном"?

— Пока не знаю. Мы над этим работаем.

Игнатий облокотился на столик и, подперев щеку кулаком, уставился на помощника:

— Молодой человек... А это не ваши дела?

— Что вы имеете в виду?

— А то, — Игнатий медленно облизал верхнюю губу, на которой остался налет кофе, — что этот Виктор, как будто бы ваш протеже. Однокашник, так сказать, с которым вы делили комнатку в студенческой общаге в Кентукки...

— В Иллинойсе, — поправил помощник.

— Какая разница... Кстати, почему у него русское имя? Кто он по национальности?

— Англичанин. Почему вы думаете, что Виктор... — помощник сделал ударение на последнем слоге, — русское имя?

— Да так, мы народ простой, — развел руки в стороны Игнатий. — Американских университетов...

— Знаю, знаю. Не кончали.

— Прекратите хамить.

Молодой человек поправил галстук и, презрев прежние намеки, демонстративно посмотрел шефу прямо в глаза.

— А вы полагаете, Провернуть этот ваш идиотский лондонский проект, связанный со сведением каких-то личных счетов, было просто? Я не знаю, чем уж вам так насолил ваш старинный друг Аркадий Борисович, но вы думаете, —- продолжал он, не обращая внимания на нетерпеливый жест Игнатия Петровича, — было просто убедить эту хитрую лису, Аркадия Борисовича, что "Уилсон" — это именно та фирма, которая ему нужна для откачки денег в офшоры из его холдинга? — Он помолчал. — Как минимум четыре поколения предков Виктора действовали на британском рынке. У этого семейства безупречная репутация. Что касается фирмы "Уилсон", то ее еще в 1989 году зарегистрировал отец Виктора. А потом подарил сыну... Так что это безупречно чистое прикрытие для такого рода операций. И они, заметьте, находятся под нашим полным контролем.

— У вас все?

Игнатий выплюнул зубочистку, вынул из розетки, стоявшей по соседству с кофейной чашкой, новую, поднял на уровень глаз, любуясь идеальной формой деревянной иглы, и медленно отправил ее в рот. Потом неожиданно что есть силы шарахнул кулаком по столу. Чашка подпрыгнула, кофе брызнул на дорогой светлый пиджак молодого человека. Тот не шелохнулся.

— Скажите, — тихо произнес Игнатий, глядя на капавший со стола кофе, — у вас в самом деле нет никаких эмоций? Или просто ваши нервы сделаны из нержавейки?

— Я не задумывался об этом. Мне некогда. Тем более сейчас, когда ситуация развивается непредсказуемо.

—Сволочь.

— Как вам будет угодно.

— Я не в ваш адрес... Этот ваш Виктор, судя по всему, большая сволочь. Мы мало ему платили?

— Нет. И платили много, и много обещали. По результатам дела, когда все деньги холдинга будут под нашим контролем, он должен получить очень хороший процент от общей суммы. Это бешеные деньги.

— Я никогда не верил "двустволкам". Пусть наши коллеги в Лондоне сидят у него на хвосте. Постарайтесь перекрыть ему доступ в офис. В дом тоже.

— Он живет в гостинице.

— Значит, в гостиницу. Пусть спит на скамейке, как клошар.

— Клошары — это в Париже, а не в Лондоне.

— Да не цепляйтесь вы к словам! Пусть дергается. И нервничает. Если в самом деле окажется, что он хочет и рыбку съесть, и... Ну, вы понимаете, на что сесть. Так вот, если дело обернется так... Вы знаете, что предпринять.

Молодой человек потер воспаленные от бессонницы глаза.

— Вы упомянули тут о нервах из нержавейки... Об отсутствии эмоций...

— Я не прав?

— Да нет, правы. Но мне тоже время от времени надо расслабляться. Так же, как и вам, когда вы сидите за рулем этой махины и гоните по бетонке как сумасшедший.

— Ну так расслабляйтесь.

— Вы не обидитесь?

— Смотря что вы имеете в виду. Если вы предложите мне сейчас встать раком и попросите разрешения употребить меня, то, возможно, обижусь.

Молодой человек рассмеялся. Игнатий поймал себя на мысли, что, пожалуй, впервые слышит его смех за время их совместной работы.

— Так не обидитесь?

— Нет.

Молодой человек подался вперед, дотянулся до розетки с зубочистками, вынул одну и сломал ее в пальцах. Потом еще одну. И еще. Он сидел в кресле, блаженно улыбаясь, и ломал тонкие деревянные иглы — одну за другой, одну за другой.

— А вы большой сукин сын, — отметил Игнатий, когда розетка опустела.

— Именно за это вы мне и платите, — с улыбкой откликнулся помощник.

С минуту Игнатий молчал, глядя на летное поле.

— Вы сказали — знаете, что предпринять, если...

— Я уже предпринял, — перебил его молодой человек. — Согласен, Виктор большая сволочь. Я от него ничего такого не ожидал.

Игнатий приоткрыл рот.

— Это ведь ваш единственный друг, насколько я понимаю...

— Мы говорим о бизнесе или о каких-то возвышенных материях? — усмехнулся молодой человек. — Если о втором, то давайте порассуждаем. Если о первом, то тут все ясно. В бизнесе друзей нет и быть не может.

— О первом. Вы правы. Да, кстати... Вы, я знаю, курите. Так курите, не стесняйтесь.

— Спасибо. — Помощник вынул из кармана красную пачку, с наслаждением закурил.

— Бросить не хотите?

— Хочу. Только не предлагайте мне все эти патентованные способы. Это шарлатанство.

— Ну что вы! — Игнатий полез в карман спортивного комбинезона и протянул помощнику сжатый кулак. Помедлив, разжал его.

На ладони лежала маленькая бархатная коробочка наподобие тех, в каких хранят кольца, серьги и прочие драгоценности.

Шеф открыл коробочку. В ложе из гранатового бархата лежала удивительной красоты зубочистка; черное дерево, маленькая рукоятка — из слоновой кости, скорее всего.

— Коллекционный экземпляр, — пояснил Игнатий. — Берите. В наши времена таких, конечно, не было. Мы жевали простые спички. Копейка за коробок. Но мне именно это помогло бросить курить.

Молодой человек затушил сигарету в пепельнице, аккуратно, двумя пальцами, вынул раритет из бархатного ложа, поднес его к лицу, любуясь совершенством формы этого крохотного произведения искусства.

— Берите, берите, — подбодрил помощника Игнатий. — Эта штучка пропитана быстродействующим ядом.

Помощник улыбнулся:

— В чувстве юмора вам иной раз не откажешь.

— Спасибо на добром слове... Да, кстати. Представьте себе, я знаю, кто такой Хармс.

— Я в этом не сомневался.

Он вставил зубочистку в рот, пожевал ее.

Игнатий пристально следил за тем, как глаза молодого человека расширяются и он судорожно сжимает зубы — яд действовал быстро, — и наконец за тем, как помощник, в последнем инстинктивном порыве цепляясь за ускользавшую жизнь, отталкивается от спинки кресла, падает вперед и так лежит в траве, разбросав руки, словно матерчатая кукла.

Игнатий вздохнул, вынул из кармана мобильник, набрал номер и сказал:

— Ребята, вы тут нужны.

Через несколько минут к летному полю подскочил джип. Из него вышли четверо. Игнатий развел руки в стороны.

— Извините, ребята, но так получилось, — он пнул носком ботинка безжизненное тело. — Я вас прошу... Уберите куда-нибудь эту яйцеголовую сволочь.

Тело погрузили на заднее сиденье.

— Этот парень слишком легко и цинично сдал своего лучшего друга... — Игнатий провел ладонью по груди, точно успокаивая внезапно возникшую в сердце боль. — Ничто не помешало бы ему точно так же сдать своего старшего товарища, — он покосился на пепельницу, в которой валялись обломки зубочисток. — Но дело даже не в этом.

Ребята кивнули, сели в джип и уехали. Игнатий присел на корточки, пошарил рукой в траве. Потом встал на четвереньки и медленно начал ощупывать землю: сантиметр за сантиметром.

— Ага! — удовлетворенно выдохнул он и поднял руку. — Есть!

На его ладони лежала сломанная зубочистка — должно быть, в момент падения молодой человек продолжал стискивать маленькую иглу черного дерева в зубах и не выпускал до тех пор, пока не уткнулся лицом в землю.

— Вот сволочь, — отрешенно произнес Игнатий. — Это в самом деле был коллекционный экземпляр.


* * *

Меньше чем через сутки после этих событий в дверь кабинета, расположенного на втором этаже старого дачного дома, сдержанно постучали. Аркадий бросил взгляд на часы: два ночи. Он отодвинул от себя бумаги, которые по привычке просматривал перед сном, составляя четкий и плотный график работы на предстоящий день, и отвернулся к окну. Голубоватый свет струился в кронах деревьев, воздух был пропитан свежестью, в нем едва уловимо чувствовался аромат костра. Он любил этот глухой отрезок ночи, когда время, казалось, останавливалось, сообщая предельную отчетливость растворенным в темноте звукам и запахам.

Не дождавшись ответа на свой стук, поздний визитер приоткрыл дверь.

— Не стой столбом в дверях, Вартан, проходи, садись. Говори, только быстро. Я работаю.

Вартан опустился в стоявшее у стола кресло.

— Виктор начал перевод денег.

Аркадий повертел в пальцах паркеровскую ручку, которой делал пометки на полях какого-то документа.

— По тому резервному каналу?

— Да.

— И куда впадает этот бурный поток?

— Виктор должен дать знать. Он мечется. Не появляется в офисе. Кто-то и в самом деле плотно сидит у него на хвосте.

— Даст знать... — повторил Аркадий, постукивая колпачком ручки по столу. — Почтовую открытку с видами Вестминстерского аббатства пришлет? Или телеграммку отобьет?

— Я же говорил, ситуация вышла из-под контроля. Он не в состоянии сейчас пользоваться нормальными каналами связи. Даже конфиденциальными. Мы не совсем поняли, что имел в виду Виктор...

— Он изъясняется на суахили?

— В момент последнего контакта с нашими представителями, — продолжал Вартан, не заметив реплики патрона, — Виктор намекнул, что, возможно, все будет у внучки какого-то вашего старого знакомого.

— Что? — нахмурился Аркадий. — У него крыша поехала? Он думает, у нас тут Диснейленд с ряжеными индейцами? Или мы, как пацаны в старые добрые времена, прячемся тут за гаражами с выструганными из деревяшки пистолетиками и играем в войну? Пах-пах, ты убит, падай... Так, что ли? Он не свихнулся?

— Не знаю. Но это все, чем мы на этот час располагаем.

Аркадий дотронулся до запонки.

— Старый друг... Ба! — оживился он. — А ведь был у меня не так давно один мимолетный разговор с одним старым приятелем, — и почесал колпачком ручки висок. — О чем, бишь, мы толковали? Да, он говорил, что опасается за девочку, просил помочь... — Улыбка скользнула по его губам. — М-да, ювелир.

Некоторое время Аркадий молчал, вычерчивая на полях лежавшей перед ним бумаги с красивым логотипом какой-то замысловатый вензель.

— Значит, так. Девочку вы возьмите. Разумеется, перетряхните ее квартиру.

— Зачем нам девочка? — тихо спросил Вартан; в темных его глазах блеснул тусклый огонек и тут же погас. Он как-то разом сник, опустил плечи, ссутулился. — Она еще совсем ребенок.

— Затем, чтобы моему старому знакомому не пришло в голову поиграть в свои игры.

— Он же давно отошел от дел.

— Береженого Бог бережет. Все, иди.

В дверях Вартан задержался.

— Бог, говорите? — И покачал головой и вышел.


* * *

Никто из посетителей кладбища не обратил внимания на странную женщину, которая шла по аллее в состоянии не то глубокой задумчивости, не то прострации.

Вид у нее был бездомный какой-то, потерянный, с таким видом человек вступает в знакомые пределы и вдруг понимает, что прежнего уюта и покоя в этих пределах отчего-то не стало. Хотя справедливости ради стоит заметить, что природу царившего в знакомом месте неуюта эта импозантная женщина с откинутыми со лба и собранными под черный замшевый полуобруч русыми волосами определила не сразу.

Здесь ничего как будто не изменилось, все так же плыли зеленые церковные купола в рыхлом, взбараненном тучной облачностью небе — плотный западный ветер упорно тащил небо на восток. И неумолимо осыпалась штукатурка с ветхой часовенки, и черными увесистыми кульками висели в высоких древесных кронах вороны, но чего-то очень важного в этом фальшиво смиренном и ложнотраурном мире не хватало, и, только выкурив сигарету, она догадалась, чего именно не хватает.

Молчала вечная здешняя труба, чей протяжный прохладный голос привычно омывал мраморные плиты, и оттого не стало здесь покоя и уюта. Должно быть, трубач оставил свой караульный пост, утомившись настраивать толпу на минорный и торжественный лад, или просто проголодался и, сунув инструмент в обшарпанный футляр, удалился в какой-нибудь дальний, нешумный участок и присел у бесхозной могилки перекусить — что ж, это так понятно! — но он, сам того, возможно, не подозревая, оставил этот мир без охраны.

Ведь будь он на посту, его труба тонко и ненавязчиво намекнула бы всем им:

и высокой элегантной женщине с огромным букетом торжественных и холодных калл, что оживленно и вызывающе громко беседовала с розоволицым мужчиной лет сорока, настолько непринужденно и даже весело, словно предмет их беседы составляли уморительные пассажи из вчерашней передачи "Городок";

и шкафоподобному молодому человеку со стрижкой полубокс, бычьей шеей и потным лицом, что стоял, широко расставив ноги, неподалеку от входа в контору и лениво чавкал, так как был занят тщательным пережевыванием резинки;

и какой-то грузной провинциальной мадам средних лет, в немом восторге таращившей глаза на коленопреклоненного золотого ангела с таким вниманием, будто она надеялась различить на сверкающем ангельском лбу свое отражение;

и даже маленькой девочке с грязным ртом, сидевшей на бордюрном камне в обществе закутанной в немыслимые бурые лохмотья нищенки, — девочка равнодушно посасывала леденец на длинной палочке, а ее компаньонка, что-то дремуче, бессвязно бормоча, мелко крестилась и совершала монотонные наклоны над картонной коробкой от утюга, в которой лежало подаяние — ветхие, скомканные мелкие купюры...

Всем им и еще доброй сотне людей, шатающихся поблизости, эта далекая труба намекнула бы: потише, помедленней, посерьезней, вы ведь не на базаре, а на кладбище.

Женщина с каллами поправила черный бархатный бант, стягивавший волосы на затылке, подняла лицо к церковному куполу и картинно осенила себя крестом.

Какие-то старики потащили из багажной дверцы ритуального автобуса гроб, обшитый неуместным розовым, что называется, цвета женского белья шелком, и чуть не уронили его, пытаясь установить на высокую металлическую тележку.

Женщина придержала тележку, порывавшуюся ускользнуть из-под тяжелого груза.

— Дай тебе Бог... — равнодушно поблагодарил высокий сухой старик в мятом черном пиджаке с засаленным воротником, и процессия, состоявшая из шести человек, включая того, кто покоился на тележке, медленно двинулась по аллее.

Разболтанные, от рождения не знавшие смазки колеса этого грубо сваренного из толстых металлических труб похоронного самоката остро, слезливо повизгивали.

Она неторопливо направилась следом за процессией, обогнула колумбарий, углубилась на территорию кладбища, свернула на знакомую аллею, прошла ее до конца и, только очутившись перед каким-то некогда роскошным, а теперь обветшавшим и пришедшим в совершенный упадок памятником, изображавшим безрукую женщину по соседству с нелепо высаженной в углу участка одинокой, почерневшей от времени пальмой (пальм, согласно элементарным законам композиции, должно было быть четыре), вдруг споткнулась на ровном месте. Потому что поймала себя на мысли: погрузившись в вязкое какое-то состояние крайней рассеянности и полнейшего безмыслия, она миновала знакомую ограду, вскользь обратив внимание на то, что кто-то в сером мешковатом пиджаке сидит на лавочке у памятника, — кто-то, но только не тот изысканный седой человек безупречной наружности, которого она знала как ювелира.


* * *

Явиться сюда вновь ее заставило здравое в принципе соображение, высказанное накануне вечером Б. О., который, отлучившись ненадолго из дома, вернулся с кипой газет под мышкой и углубился в чтение.

— У тебя есть контакт с маклером? — спросил он, задумчиво потирая пальцем кончик носа и поморщился. — Хотя откуда? Ты ведь с ним наверняка связывалась через пейджер... И наверняка на станции обслуживания тебе скажут, что нужного номера давно не существует... А если и существует, то принадлежит какому-то добропорядочному и солидному абоненту, к нашему палаческому ремеслу конечно же отношения не имеющему.

— Ты знаешь, а ведь есть.

— Что есть? — Он оторвался от газеты и поднял на нее глаза.

— Ну, этот, как ты выразился, контакт... Если он, конечно, не изменил своей привычке ходить на кладбище.

— Кто такой?

Она рассказала всю историю, с самого начала, с момента их знакомства: про Лупу, встречу с ювелиром на кладбищенской аллее, предложение посмотреть привезенные из Южной Африки камни, — словом, все.

— Странно, — нахмурившись, прокомментировал ее историю Б. О. — Это не профессиональный маклер. Возможно, прежде он и имел отношение к каким-то делам, но, судя по его поведению, отстал от жизни... — Он закусил губу. — В этой истории вообще все странно. Ну да ладно, разберемся. Попробуй повидать его. Люди в таком возрасте не склонны изменять своим привычкам.

— А зачем?

— Да слишком долго я хожу вокруг тебя... Пора рапортовать о проделанной работе... Ты куда?

— Известно куда. Пойду спущусь, возьму из машины канистру с бензином. Ведьмам положен костер, ты разве забыл?

Он протянул ей газету:

— Вон там, в левой колонке.

Маленькая заметка была озаглавлена без затей — "Сгорела заживо" — и повествовала о том, что на тридцатом километре Волоколамского шоссе произошел несчастный случай: автомобиль, припаркованный у обочины на безлюдном участке трассы, по непонятным причинам загорелся, и, когда прибыла патрульная группа ГАИ, он уже благополучно догорал вместе с хозяйкой, которой не удалось выбраться, поскольку дверцы заклинило. Следствие не исключает, что инцидент имел криминальный характер и речь идет о предумышленном убийстве.

— И что дальше? — спросила она.

— Ничего. Просто отдай ему газету, и все. Скажи: спасибо, наше сотрудничество оказалось на редкость плодотворным.


* * *

И вот она пришла сюда — как обычно, в середине дня, но там, у могилы, сидел какой-то другой человек — мало ли бродит тут стариков в обшарпанных пиджаках и потерявших форму шляпах.

Стараясь ступать бесшумно, она приблизилась к ограде и, укрывшись за стволом Мощного вяза, принялась наблюдать. Минут десять она была вынуждена довольствоваться тем, что смотрела на его согнутую спину. Наконец человек повел плечами, тряхнул головой, точно пробуждаясь ото сна, и медленно провел ладонью по виску, приглаживая растрепавшиеся волосы.

Этот характерный жест... Господи, подумала она, это ведь он. Только постарел лет на двадцать за те несколько недель, что прошли с момента их последней встречи.

Он обернулся. Поражала произошедшая с ним странная метаморфоза: из импозантного, элегантного, всегда, подтянутого и с иголочки одетого пожилого человека он быстро превратился в ветхого старика с ввалившимися, разом потускневшими глазами, неопрятными, замусоренными щетиной щеками, и — в самом-то деле! — разве что этот инстинктивный жест, когда он ладонью проводил по виску, оставался единственным воспоминанием о том, прежнем господине, что регулярно навещал могилу дочери.

"Сейчас он меня убьет", — подумала она. Он прикрыл глаза и едва заметно кивнул, поскольку, скорее всего, находился в состоянии глубочайшей апатии, а женщина с темным обручем в волосах слегка отшатнулась назад и, судя по всему, собралась уйти, но старик ее остановил:

— Постойте...

Он произнес это негромко и с таким видом, какой бывает у человека, которому необходимо выговориться.

— Аня пропала...

— Аня? — быстро переспросила Бася.

— Прекратите. Вы же прекрасно знаете, что это моя внучка... Я уже потерял надежду на то, что она жива.

— Господи... — глухо выдохнула Бася, облокачиваясь на ограду; минуту она стояла, упираясь лбом в ладонь, и было заметно, что известие это ее потрясло. — Как пропала? Где? Что вы такое говорите?

Да так пропала, рассказывал старик, неподалеку от дома, это было вечером, она возвращалась из Шереметьева, автобус спортшколы подвез ее до метро... Ей оставалось перейти дорогу. Говорят, подъехала машина, вышли двое, впихнули девочку в салон... Потом эту машину нашли брошенной — недалеко, в Кунцеве. И никаких следов.

— Постойте, а что она делала в Шереметьеве?

— Возвращалась со сборов. Федерация отправляла группу наиболее талантливых детишек на ознакомительные десятидневные сборы: потренироваться под присмотром тамошних специалистов, посмотреть на Уимблдон...

— Так она возвращалась из Лондона?

Именно, кивнул старик, поездка обещала быть

очень интересной. Ко всему прочему, Аркадий, когда узнал про эти сборы, очень заинтересовался и обещал всяческую помощь: Аню встретит там его доверенный, какой-то там Виктор — произносил это имя Аркадий на французский манер, с ударением на последнем слоге, — человек верный, присмотрит за ней, а в свободное от кортов время обеспечит фантастическую культурную программу...

— Какой Аркадий?

— Это вы во всем виноваты... Черт бы вас побрал. Вы производили впечатление основательного и решительного человека, и я всерьез начал беспокоиться за Аню.

— Неужели я вам показалась такой страшной?

— Не вы... — Старик бросил на нее пристальный взгляд. — А те, кто вас рекомендовал.

— Рекомендовал? — нахмурилась она. — Разве я предоставляла какие-то рекомендации?

Старик указал в конец аллеи:

— Вот там вы называли кое-какие имена.

Она беспомощно пожала плечами:

— Не помню... Ах, вы Игнатия Петровича имеете в виду? И всего-то?

— А вы полагаете, этого не достаточно? Только не говорите мне, что Игнатий уверовал в Бога и записался в общество добрых самаритян.

— Я вас перебила...

— Перебили? Ничего, нам теперь не до светских манер, — он тяжело вздохнул. — Чтобы от вас отвязаться, мне пришлось возобновлять старые связи. Что делать, пошел к одному давнему знакомому, который стал теперь большим человеком...

— Как вы сказали? — переспросила она. — Большим человеком?

— Вот вы и опять перебиваете, — усмехнулся ювелир. — Достаточно большим, чтобы решить ваши проблемы... Аркадий по старой дружбе согласился помочь с таким в высшей степени нетривиальным заказом. Сказал, есть человек, единственный в своем роде специалист, как раз недавно он выполнял для Аркадия один очень важный и технически сложный заказ...

Вдруг старик заплакал — сразу, беззвучно, как умеют плакать только пожилые люди.

— Я сегодня заезжал туда, в Крылатское. Зачем — не знаю... Походил вокруг дома. Потом поднялся в квартиру. Там кто-то побывал — все перевернуто вверх дном. Оттуда поехал в Шереметьево.

— Зачем?

— Да в почтовом ящике нашел уведомление от авиакомпании, — равнодушно пояснил старик. — "Ваш багаж, по ошибке улетевший из Лондона не в Москву, а в Амстердам, нашелся, можете его получить". Багаж — это громко сказано. Оказалось, маленький детский рюкзачок. У Ани была большая дорожная сумка... А этот рюкзачок ей Виктор, доверенный Аркадия, подарил — специальный, теннисный, с встроенным чехлом для ракетки. Она мне звонила оттуда вечером за день до вылета...

— И что дальше? — спросила она.

— Дальше? Дальше у меня случился гипертонический криз.

— В самом деле? На какой почве?

— Да все на той же;.. Я на днях разговаривал с одной девочкой, которая вместе с Аней была в Лондоне... Мало что разобрал в ее рассказе, слышимость была не ахти какая... Но что-то там у них странное стряслось. В предпоследний день у них была экскурсия по Темзе, прогулка на пароходике. Уже перед самым отплытием прибежал этот Виктор, сунул Ане рюкзачок, сказал: это тебе, будущей чемпионке Уимблдона... Расселись на корме на верхней палубе и поплыли. Ну вот, а через полчаса их нагнал какой-то катер, прошел рядом. Девочка услышала какой-то хлопок, и тут этот дядя Виктор, который стоял у перил, вскрикнул и свалился в воду... — Старик поморщился и помассировал ладонью левую сторону груди. — Как вы думаете, достаточная для криза почва?

— Более чем... — согласилась она. — А что за человек этот Аркадий?

Старик откинулся на спинку лавочки, поднял голову и долго вглядывался в перепутанную крону дерева, словно нащупывая в переплетении ветвей размытые контуры потускневших воспоминаний.

— Аркадий? Он гонщик.

— Гонщик? — искренне изумилась она.

— Ну, фигурально выражаясь. По натуре своей. Адский водитель... — Видя, что женщина не понимает, он добавил: — Был когда-то такой американский фильм, "Адские водители". О том, как гоняли шоферы больших грузовиков... Мы встретились в конце пятидесятых годов, в лагере. — Он помолчал. — Почему я там оказался — это история малоинтересная.

— Расскажите... Вам ведь надо выговориться.

Он рассказал.

— Видите, все достаточно тривиально... Сел. Сидел. Потом в бараке появилась парочка этих шоферюг. Очень впечатляющая парочка.

— Парочка?

— Да, Аркадий и ваш, насколько я понимаю, патрон, Игнатий Петрович. Они работали в одной автоколонне и друг друга не переваривали. Их даже, говорят, специально разводили в разные смены — выпускать их грузовики за ворота гаража вместе было рискованно. Но как-то им случилось сойтись на Минском шоссе. Они и помчались, борт в борт — прямо по осевой, — и никто не хотел уступить, притормозить. Даже когда из-за поворота появилась какая-то "Победа". Как потом выяснилось, семья возвращалась с дачи.

"Победа" — в дерево, а все, кто в ней был, на тот свет. Припаяли им по семь лет. В первую же ночь в бараке подрались... Это было в пятьдесят девятом. Потом еще пару раз сидели — уже порознь, каждый по своему делу. Приобрели опыт, обросли связями. Теперь они очень респектабельные люди, — он усмехнулся. — Аркадий, даром что еврей-полукровка, поклонник русского стиля. Без ума от Бабкиной. Не пропускает ни одного ее выступления. Тонкий ценитель высокого искусства...

Он помолчал.

— Мне кажется, они вот так всю жизнь жмут по Минке на своих грузовиках — с того самого дня. И никто не хочет, а теперь уже и не может притормозить.

— Почему вы мне об этом рассказали?

Он отвернулся и с минуту всматривался в могильный камень, как будто хотел, чтобы лежавшие под ним ответили на этот вопрос.

— Потому что теперь меня на этом свете и в самом деле ничего не держит.

Она пошла к выходу. У поворота к колумбарию остановилась, заставила себя вернуться:

— Простите меня. Когда-нибудь вы поймете, что я ни в чем не виновата... — Она помедлила. — Последний вопрос. Что было в рюкзачке?

— Ничего особенного, — сказал старик. — Банка с теннисными мячами, несколько сувенирчиков, кукла, блок дисков.

— Дисков?

— Да. Я недавно купил внучке компьютер — в основном для игр.

— Я понимаю, вам это может показаться диким... Но вы не могли бы мне дать этот рюкзачок на время? Я вам верну.

— Знаете... — Он поджал губы, тяжело поднялся с лавки, подошел к ограде и в упор взглянул на нее. — Я, между нами говоря, вами просто восхищаюсь. Точнее сказать, каким-то вашим типично кошачьим инстинктом самосохранения... Если бы в обеспечение этой странной просьбы вы еще и побожились — ну, например, "я верну, ей-богу", — я бы вас ударил. А так... Вы же дикое, бессмысленное существо, — он протянул руку и погладил ее по плечу — так, как гладят кошку, выгнувшую в ожидании ласки спину. — Что ж, забирайте. Он у меня в машине. Пойдемте. Проводите меня.

Выйдя за ограду, он приосанился, характерным щелчком сбил с плеча пушинку, демонстративно согнул руку в локте и посмотрел на нее, приглашая взять его под руку, а она, слегка присев — в этом движении виделся туманный намек на книксен, — откликнулась на приглашение.

Неожиданно мужчина остановился, оглянулся и, кивком указав спутнице на старый памятник, заметил:

— Вы бы хоть цветочков принесли... Похоже, вы с этой Сонечкой сестры. И по крови, и по духу.

А каменная Соня еще долго глядела вслед этой странной паре, удалявшейся по тенистой аллее столь церемонно и торжественно, словно в ушах у них звучал не острый вороний крик, а звуки полонеза.

Минут через двадцать Бася, уже в одиночестве, опять показалась в конце аллеи с перекинутым через плечо теннисным рюкзачком. Она шла неторопливо, вздернув подбородок и целясь взглядом в пустоту — именно туда, где в давние времена парили золотые Сонины руки...

В глазах Баси можно было прочесть: она знала — та, в честь кого здесь теперь высилось каменное изваяние, в один из прошлых лихих дней налетела грудью на шальную пулю. Она приняла свинец в сердце, под которым уже носила ребенка, и потому на ее могиле друзья воздвигли поразительно роскошный памятник, запечатлевший женщину, держащую высоко над головой младенца, и поставили четыре каменные пальмы, охранявшие покой матери и ребенка.

Но шли годы, пальмы повалились — осталась всего одна. Потом ветреной январской ночью кто-то отбил статуе руки, но, убоявшись небесной кары, оставил ребенка на гранитной плите. Впрочем, через некоторое время какой-то грязный, с бельмом на левом глазу оборванец мраморного ребенка украл.

Бася приблизилась к памятнику и спросила:

— Адские водители, говоришь? И что нам теперь, сестра, делать?

Однако та, к кому Бася обращалась, не смогла ничего произнести, потому губы ее давно сделались камнем и сама она стояла памятником широко известной личности по имени Соня Золотая Ручка, покорно принимая послания восторженных обожателей, — наподобие того, что несколько дней назад оставили на камне симпатичные молодые люди: "Любим. Помним, Уважаем. Братва".


Глава 5

"Я ПОЖАЛОВАЛ ВАМ ВОЛЮ — ТАК ПРЕБЫВАЙТЕ ЖЕ, ПОДОБНО СТЕПНЫМ ЗВЕРЯМ, КАК ВЫ ТОГО ЖЕЛАЛИ"

1. В банковских сейфах не хранят старых газет

Отправляясь на кладбище, она предупредила Б. О., что на обратном пути заедет в мастерскую: участие в допросах, поджогах, посещение роскошных ресторанов и гонки на автомобиле по ночному городу — все это, конечно, увлекательно, но отвечать за организацию народного гулянья под условным пока названием "Рискнуть и победить" придется все-таки ей. А День города уже не за горами.

Он ждал ее на лавочке под пышным каштаном, она опустилась рядом, с наслаждением закурила сигарету и не спеша рассказала о встрече с ювелиром.

— А ты где был?

— Да так... — рассеянно отозвался Б. О., наблюдая за копошением штукатуров на лесах, окольцевавших церковную колокольню. — Я ездил к Джою. По делам.

— Господи, — сокрушенно выдохнула она. — Каким делам? Мы опять будем поджигать кабаки? Или поджаривать кому-то пятки? — Бросила сигарету, ввинтила ее носком туфельки в асфальт. — А кто такой этот Джой?

— Хороший человек. В каком-то смысле мы родственные души, он тоже узкий специалист. Он тебе понравится. — Б. О., взглянув на часы, поднялся с лавочки. — Пойдем навестим твою газовую камеру.

В мастерской Бася отвела Б. О. в клетушку, где он уже однажды был во время первого визита сюда, а сама исчезла в каминной комнате. Минуту спустя оттуда начали долетать отголоски полемики на повышенных тонах: кто-то орал на Басю, но и она в долгу не оставалась.

Он прикрыл дверь, дернул молнию рюкзачка, высыпал на стол его содержимое: запечатанная банка данлоповских мячей, несколько рекламных буклетов, маленькая деревянная настенная тарелочка с тщательно выгравированными на ней контурами Тауэра, кукла в прозрачном пластмассовом пенале, блок лазерных дисков, по-видимому с играми, судя по характерному попугайскому дизайну, в котором была исполнена коробка. Б. О. сдернул с жестяной банки крышку, на стол выкатились три мячика. Он подбросил один — тот пружинисто подпрыгнул на полу и вернулся в его распахнутую ладонь. Проверил два остальных. Обычные теннисные мячи. Осторожно подцепив бритвой узкую клеящую ленточку, запечатывавшую блок, он открыл упаковку. Ничего примечательного: десять новеньких лазерных дисков в целлофановом пакете.

Б. О. включил Басин компьютер, запустил программу инсталляции. Игра оказалась не слишком интересной. Он запустил очередной диск. Заняться было нечем, поэтому он рассеянно кормил компьютер дисками, развлекая себя по ходу инсталляций пролистыванием красивого журнала "Вояж", потому-то сразу не сообразил, что произошло.

Седьмой диск не загрузился. Б. О. повертел его перед глазами. Он ничем не отличался от остальных.

Б. О. опять сунул его в дисковод, внимательней просмотрел через структуру программы. Как будто ничего особенного, привычный набор файлов. Он попробовал загрузиться с диска. Ничего не вышло. В этот момент в комнату ввалилась Бася, волоча за собой, как собачку на поводке, обрывок какой-то многоэтажной фразы — "...сам мудак!".

— Это я не тебе! — Она швырнула на стол кипу распечаток. — Нет, я больше не могу, — упала на стул, нервно закурила. — Ни черта не выйдет из этой затеи. Хотя вон, гляди, — она швырнула ему ксерокопию с топографическим планом какой-то местности. — Уже и площадку под эти игрища выделили. Какую-то песчаную поляну на берегу Москвы-реки. Придумали муру вроде "А ну-ка, парни!". Помнишь, когда-то такая передачка была по телику?

— Смутно... Молодые люди там вроде бы лазили на трапеции, прыгали куда-то, тяжести поднимали. Это, что ли?

— Примерно. Такое, знаешь ли, гладиаторство в современном стиле. Собираются две команды здоровенных мужиков и начинают состязаться, кто кого. Конкретный рисунок уже от фантазии сценариста зависит... — Она поворошила распечатки. — О, навертели тут черт-те чего. Гонки на машинах. Пейнтбольная стрельба... Какие-то огнедышащие полосы препятствий... — Она поморщилась и стиснула ладонями виски. — Мама дорогая, ну и бред. Нет, это, конечно; можно сделать так, что публика будет рыдать от восторга. Но я-то им битый час русским языком объясняла, что я не специалист по такого рода горячим забавам, мне бы какой-нибудь "Марш зверей" поставить — это да.

Она выдохлась и умолкла, тяжело, как после долгой пробежки, дыша.

— Ничего, все образуется, — Б. О. погладил ее по голове. — Пойдем. — Опять глянул на часы и потянул ее за руку: — Мы уже немного опаздываем.

— Куда? — едва живым голосом спросила она.

— Недалеко. В район Беговой.

— Этого мне только не хватало... А зачем? Ты поставил на какую-нибудь лошадку?

Б. О. многозначительно поднял указательный палец и шепотом пояснил:

— Нет. Мы едем бомбить банк.

Некоторое время она сидела у стола, переваривая его короткое сообщение. Подняла голову, хитро, по-кошачьи улыбнулась и стукнула ладонью по столу:

— Ну вот это другое дело!

Запустив двигатель, Б. О. вышел из машины, открыл багажник, вынул свою увесистую сумку на ремне, аккуратно поставил ее на заднее сиденье, но, прежде чем сесть за руль, обернулся и посмотрел на окна второго этажа, за которыми вовсю — судя по истерическим выкрикам, вылетавшим на улицу через распахнутые форточки, — кипела какая-то творческая полемика, и пробормотал:

— Две команды здоровенных мужиков, говоришь?


* * *

Через полчаса он затормозил у высокой кованой ограды, стягивавшей два арочных прохода в удивительно уютный и какой-то домашний дворик, в центре которого располагалась обширная круглая клумба с помпезной лепной вазой.

Здесь витал дух чисто германского аккуратизма и пунктуальности — квартал был выстроен немецкими военнопленными сразу после войны. Дух чувствовался и в строгой планировке двора, и в бюргерской наружности трехэтажных домиков под покатыми крышами, в маленьких газонах под окнами первых этажей, где бурлила лава дикого винограда. В организации этого пространства отчетливо звучал некий пригородно-берлинский мотив, настроенный на тот пасторальный тон, который сентиментальные немцы ухитрялись сохранять в любом большом задымленном и угрюмом городе и след которого оставили даже здесь, на Беговой. Сложенный их основательными руками мир заметно поветшал и мимикрировал в московскую среду и потому настраивал на грустный лад.

— Мы приехали сюда посидеть у старой клумбы и вспомнить прошлое? — спросила она. — Или в самом деле будем кого-то грабить?

— Ну-у-у... — неопределенно отозвался он, — что-то вроде этого. Ты, кстати, не забыла захватить свой "магнум"? Дело-то опасное...

— Сейчас посмотрю, — рассмеялась она. — Он должен лежать в бардачке.

Откинула вверх крышку, сунула в бардачок руку, нахмурилась и вынула кожаную сумочку с ремешком.

— М-да... — мрачно произнес Б. О. — Все, что осталось от помощника депутата. Дай-ка. — Он дернул замок-молнию, открыл. В сумочке лежали трубка, ежик для ее чистки, магнитооптический носитель, пакет с табаком и визитка.

— О-ля-ля... — нараспев произнес Б. О., протягивая Басе визитку.

— Конецкий Виктор Константинович, — прочитала она. — Старший следователь по особо важным делам, Генеральная прокуратура России. Как мало от человека осталось... — сокрушенно покачала она головой. — Часы "Ролекс", трубка, табак, чья-то визитка... И все.

— Не все, — возразил Б. О. — Есть еще вот эта штучка, — он повертел в руках носитель, глянул на визитку. — Возможно, Игорь собирался отправить его по этому адресу... Ладно, пошли, надо миновать пограничный контроль, — он указал на молодого человека в темном костюме, прохаживавшегося у ворот.

Молодой человек старательно (но не убедительно) изображал туриста, случайно забредшего в тихий тенистый уголок города и любующегося достопримечательностями. Единственным достойным внимания объектом в этом смысле можно было считать разве что располагавшийся в угловом доме магазин "Рыба", где на ступеньках перед входом сидела, вульгарно развалив колени, молодая цыганка в пестрой юбке. В перерывах между лаканием пива из горлышка она призывно протягивала в сторону случайного прохожего руку, как видно приглашая принять участие в ворожбе.

Б. О. набрал на панели телефона какой-то номер, поднес черный пенал к уху и сказал:

— Джой, это я.

Спустя минуту молодой человек в темном костюме сунул руку в карман, вынул оттуда телефон, выслушал короткое сообщение, кивнул и, повертев головой, остановил взгляд на их машине. Б. О. перегнулся через сиденье, подцепил за ремень свою сумку, вышел из машины, попинал носком ботинка переднее колесо и кивнул Басе: пошли.

Только теперь она обратила внимание на то, что окна в трех замыкавших дворик домах неживые: стекла в грязных потеках, никто их не мыл, как веками заведено, на майские праздники, форточки распахнуты, на подоконниках не пенится бледно-розовыми хлопьями герань, не ощетиниваются кактусы, — такие окна бывают в домах, откуда ушла мебель, ковры и паласы, книжные и посудные полки, а все, что осталось, — это ржавые гвозди в пустых стенах, на которых когда-то висели зеркала или какой-нибудь побуревший от солнца эстамп.

Тем более странно выглядел в замусоренном, доживавшем последние дни дворике, где витал дух обреченности, черный "ситроен" с дымчатыми стеклами.

Б. О. молча открыл тяжелую, с ослепительной латунной ручкой дверь и жестом пригласил ее следовать в темный, пропитанный чуланными запахами подъезд.

— Как видишь, всех уже выселили. Но в одной квартире еще пока живут.

— А что делает тут эта роскошная машина?

— Не знаю. Представители заказчиков. Возможно, госбезопасность. Или ребята из какой-нибудь тамбовской бригады. А может, чиновники Центробанка... Это не важно.

— А что важно?

Он остановился перед дверью со старинным жестяным почтовым ящиком, на который были налеплены вырезанные из газет еще в какие-то очень давние времена логотипы: "Правда", "Труд", "Вечерняя Москва" и красный кубик прежнего "Огонька".

— Важно то, что они платят.

Дверь отворилась, на пороге появился интеллигентный молодой человек с тонким лицом и аккуратной темной полоской усиков — его можно было бы принять за банковского клерка, если бы не тяжелый панцирь бронежилета.

— Меня приглашал Джой, — отрекомендовался Б. О.

Они оказались в прихожей, лишенной каких-либо признаков человеческого жилья: голые стены, ни вешалки, ни полки для обуви, ни коврика на полу. Впечатление пустоты подчеркивала голая лампочка, свисавшая с потолка на толстом шнуре, который настолько густо зарос пушистой пылью, что напоминал гусеницу шелкопряда. Слева двустворчатые двери — они распахнуты, как бы приглашая зайти в квадратную комнату, где вся обстановка состояла из старого, заслуженного дивана с бугристым ложем и растрепанными валиками. На полу несколько пепельниц в окружении пустых пивных банок. Дальше — кухня. Такой же диван вдоль стены, круглый стол, который, судя по многочисленным ожогам, долго пыталираскаленными чайниками и сковородками, плита, груда грязной посуды в мойке. Компьютер на маленьком столике в углу выглядел на фоне безалаберного быта нелепо.

Направо дверь, обитая свежим дерматином. Слева от косяка вмонтирован массивный замок с узкой прорезью для пластиковой карточки. Б. О. нажал черную кнопку на пульте. В глубинах запертой комнаты послышался приглушенный звук сигнального звонка, замок цыкнул зубом, Б. О. потянул на себя тяжелую дверь — она, ко всему прочему, оказалась еще и стальной.

Бася шагнула за порог, зажмурилась и некоторое время стояла, пытаясь сообразить, что бы могло означать то, что предстало перед ней в этой странной комнате с наглухо задраенными и завешенными солдатскими одеялами окнами.

Приглушенный голубоватый свет лился с потолка из неоновых трубок и накрывал тонким мистическим чехлом все это: длинный стол вдоль левой стены, батареи рослых — ростом раза в полтора выше обычных — процессоров, огромные мониторы, изогнутые подковой клавиатуры, стаи "мышек", панели телефонных аппаратов, дисководы и еще масса каких-то приборов и аппаратов — и все это переплетено огромным количеством проводов и кабелей.

Вдоль стола на подвижных, с колесиками, креслах сидели несколько человек с голубыми — то ли от мониторного света, то ли от долгого пребывания взаперти — лицами. Еще несколько лениво покуривали у стола, прижатого к правой стене и заставленного пивными банками. Все в бронежилетах.

Человек в наушниках, Оторвавшись от армейской радиостанции, обернулся и пристально посмотрел на Басю. На вид ему было лет тридцать или чуть больше. Копна светлых вьющихся мелким бесом волос, конусом стекавших от макушки к плечам — форма прически навевала ассоциацию с каким-то грибом, скорее всего поганкой. Огромные очки в металлической оправе со слегка замутненными бледно-розовыми стеклами занимали пол-лица. Жидковатая и оттого выглядевшая неопрятной борода. Глаза цепкие и холодные, впрочем, это впечатление смазывалось оттенком стекол. Он сдернул с головы наушники и вопросительно уставился на Б. О.

— Это со мной, — слегка смутившись, пояснил Б. О. — Привет, Джой.

Взгляд человека-поганки потеплел.

— Стажер? — произнес он надтреснутым голосом.

— Вроде того.

— Чем на этот раз порадуешь? — спросил Джой. — А может, все по-простому сделаем? Бензинчика плеснем по углам, спичку кинем?

— За кого ты меня принимаешь... — нахмурился Б. О. — Ладно, там видно будет. Время у нас на раздумье еще ведь есть?

— Есть. Отдыхай пока. Пиво в холодильнике. — Он крутанул кресло и обратился к массивному человеку в джинсовом комбинезоне, сидевшему у дальнего края стола: — Антиблоки в порядке?

— Нормально, — отозвался тот.

— Джой, у меня к тебе просьба, — Б. О. откинул клапан сумки, достал коробку с дисками,

Тот искоса глянул на картинку и пожал плечами:

— Игрушки? Ладно, посмотрим. Не здесь. Там, на кухне. Освобожусь, и посмотрим, — натянул на голову наушники и сказал в черную плоскую головку микрофона: — Второй, Второй... Что там у тебя? Прием.

На кухне Б. О. огляделся, вынул из холодильника блок светлого пива, выдернул банку из пластиковой ячейки.

— Будешь?

— Ага. — Она открыла банку, сделала глоток. — А что такое антиблок?

— Кажется, блокиратор автоматического определителя номера.

В этот момент на кухне возник Джой, открыл пиво и начал жадно пить, постепенно запрокидывая голову и одновременно включая компьютер,

— Давно тут обосновались? — Б. О. присел на диван рядом с Басей.

— Да уж месяц, как снял эту квартирку, — Джой допил и швырнул пустую банку под раковину. — Сам знаешь, надо пожить, пообтереться, осмотреться. Соседи уже съехали. Ремонт тут будет капитальный. Ничего, завтра мы тоже съедем, — он повертел в руках коробку с игрушками. — Так что ты хотел тут проверить?

— Седьмой диск.

Джой сунул радужно переливавшийся диск в компьютер, привычно пробежал пальцами по клавиатуре, уставился На монитор, медленно моргнул и деловым тоном осведомился:

—Что за херня?

— Да вот и я думаю — что? — наклонился к монитору Б. О. — Что это может быть за программка такая?

Джой отмахнулся — не мешай! — и с минуту изучал появившийся на мониторе перечень файлов.

— О-ля-ля! — задумчиво покачал он головой и перевел взгляд на Б. О. — Откуда у тебя эта штучка?

— Это долгая история...

— Расскажи в двух словах.

Б. О. конспективно изложил суть дела. Джой откинулся на спинку стула и воззрился в потолок.

— Хочешь за умеренную плату дам совет? — тихо спросил он.

— Свои люди — сочтемся, — улыбнулся Б. О.

— Побереги эту штучку, — сказал Джой, протягивая Б. О. диск. — Она очень сильно напоминает ключевой диск. Осталась самая малость — выяснить, что именно он отмыкает, — Джой поправил указательным пальцем съехавшие с переносицы очки.

— Это может быть, предположим, банк?

— Вполне, — кивнул Джой. — Мне с такими штучками приходилось сталкиваться. Система тут простая: ты приходишь в это достойное финансовое учреждение, садишься за компьютер, грузишься с диска и получаешь доступ к свои счетам. Снимаешь, сколько надо, и тебе приносят наличность в маленьком чемоданчике.

— Маленьком? — переспросил Б. О. — Судя по тому, как развиваются события, не такой уж он и маленький.

— В любом случае ты эту штучку припрячь. Я что-то не припомню, чтобы кто-нибудь хранил в таких чемоданчиках старые газеты.

Дверь отворилась, на пороге появился молодой человек с аккуратной стрижкой и, в отличие от остальных обитателей этой странной квартиры, так гладко выбритый, что казалось, он только что отложил в сторону бритвенный станок и ошпарил щеки одеколоном, — горьковатый запах качественной парфюмерии, кстати, появился в кухне вместе с ним.

— Джой, у девятого какие-то проблемы.

— Ага, сейчас, — Джой пихнул Б. О. в плечо. — Отдыхай пока, вздремни. До шести еще есть время.

Бася прилегла на тахту и тут же заснула.


* * *

— А?! Что?! — Она резко вскочила в ответ на прикосновение чьей-то холодной руки, теребившей ее за плечо, обвела мутным спросонья взглядом помещение, с трудом узнавая обстановку: газовая плита, гора посуды в мойке, компьютер в углу, — ах да, тайная берлога грабителей банков.

— Вставай. Сейчас начнется самое интересное, — торопил Б. О.

Она протерла глаза и посмотрела на часы:

— Господи, без десяти шесть... Самый сон у нормальных людей.

— То-то и оно, что самый сон.

В комнате за железной дверью царила атмосфера деловой суеты. Пятеро молодых людей, напялив поверх бронежилетов легкие кожаные куртки, двинулись к выходу.

— Четверо по углам дома, один у ворот, — напутствовал их Джой. — Если что, немедленно докладывайте.

Молодые люди молча удалились. Джой напялил наушники:

— Первый, прием.

— Готов, — зашуршало в динамике.

— Второй, прием.

— Готов.

Всего номеров оказалось десять, и все десятеро были к чему-то готовы. Джой снял с запястья часы, положил перед собой и с полминуты выжидал.

— Поехали, — коротко скомандовал он, опуская палец на клавиши.

— Что это за игры? — шепнула Бася на ухо Б. О. — Далеко они поехали?

Тот поднес указательный палец к губам — тсс! — наклонился и, прикрыв рот согнутой ладонью, зашептал, что они поехали в какую-то сеть. Поехали отсюда и еще из десяти мест — по всему городу, — где у Джоя сидят операторы. Шесть утра — самое удобное время, офицеры безопасности в конторах, следящие за состоянием сетей, сейчас меньше всего контролируют свое внимание. Они могут зевнуть момент атаки.

— Здорово... — восторженно отозвалась она и попробовала представить себе, как с разных сторон на какую-то несчастную сеть наваливается десяток гнилых, напичканных вирусами программ и система безопасности отчаянно отбивается от этих ядовитых укусов, постепенно слабеет, изнемогает и в итоге обрушивается, а летучая кавалерия этих степных разбойников вламывается в чистенькую респектабельную сеть, круша все на своем пути и рассеивая по своему следу тифозные вирусы, и главному серверу ничего другого не остается, как заблокировать все свои программу.

— Баста, — еле слышно проговорил Б. О. — Скоро у них встанут все платежи.

— Надолго? — Сутки-двое... Это зависит от того, как быстро тамошние ребята смогут расчистить эти авгиевы конюшни. Но в любом случае тысяч на полтораста долларов компания уже погорела.

— А за что их так?

— Спроси у ребят из "ситроена"... Ладно, пойдем на кухню, выпьем кофе.

Через полчаса пришел Джой, сдвинул очки на лоб, помассировал воспаленные бессонницей глаза, шумно выдохнул:

— Порядок в танковых войсках! Теперь твоя очередь. Что на этот раз придумал? Фейерверк будет?

Б. О. потянулся к своей сумке, поставил ее на колени и ласково погладил:

— Тут у меня шаровая молния.

Да—? — Джой медленно моргнул. — А может, лучше в самом деле бензинчиком прыснем по углам, и дело в шляпе? — Тем не менее он, кажется, заинтересовался: — Покажи, а?

Б. О. откинул клапан сумки, вытащил на стол два увесистых пакета, сунул в один руку. На подушечке пальца лежал тонкий слой белого порошка.

— Попробуешь? — улыбнулся он. — Лизни.

— Ага, — мотнул головой Джой. — Как же, как же... Нет, мышьяк я употребляю на сон грядущий. А с утра предпочитаю пиво.

Б. О. медленно поднес палец ко рту и с наслаждением облизал его.

— Ну-ка! — Джой погрузил в пакет руку, потом долго разглядывал припудренный белым порошком палец, понюхал его, поднял глаза в потолок, точно вознося к небу последнюю молитву, с обреченным видом вздохнул и сунул палец в рот; секунду на его лице было неопределенное выражение, затем на губах возникла лукавая улыбка. — Сукин сын, это же сахар!

— Точнее сказать, сахарная пудра, — поправил Б. О., изменился в лице и деловым тоном осведомился: — Все отсюда смылись?

— Все, кроме тараканов... Железо отключать?

— Зачем, пусть работает. Ты же хотел, ко всему прочему, еще и фейерверк. — Прихватив пакеты, Б. О. направился к двери. — Да, кстати, Джой. У меня к тебе два дела. Во-первых, надо просмотреть один магнитооптический носитель. У тебя есть нужный дисковод?

— Само собой. Там, на кухне, если тебе удобно. А вторая проблема?

— У тебя тут в твоем обширном хозяйстве должен быть пишущий си-ди-рум.

— Есть такое дело, разумеется, — кивнул Джой и усмехнулся: — Ага. Понял, не дурак. Тебе надо скопировать седьмой диск из блока с игрушками. Сделаем.

— Да. Но это еще не все. Ты можешь залезть в копию этой программы и слегка изменить конфигурацию системных файлов? Так, чтобы чисто внешне это не было заметно, но при этом программка бы не работала?

Джой бросил на Б. О. красноречивый взгляд.

— А в сеть Пентагона тебе не надо пролезть? — Он обреченно махнул рукой. — Ладно, сделаем. Только ради тебя. С чего начнем?

— С магнитооптики... Бася, пойдем глянем, что там упаковал Игорь.

На мониторе появился перечень файлов. Джой загрузил первый попавшийся. Появился текст какого-то документа.

— Дай-ка я сам посмотрю, — попросил Б. О.

— Как хочешь, — пожал плечами Джой. — А я пойду займусь лазерным диском.

Минут двадцать Б. О. просматривал каталог, наконец отодвинул от себя клавиатуру.

— Ну-ну... Это вам не чемоданчик с грязным "люгером", тут тротила столько, что хватит потопить не один авианосец... Все ясно. Игорь на всякий случай отсканировал всю свою папку по алюминиевым делам. Причем, обрати внимание, все сделано в лучшем виде... Ясно, что это оригиналы. Ты иди, я скоро тут закончу.

— А зачем тебе вся эта алюминиевая канитель? — спросила она. — К нам она вроде отношения не имеет.

Б. О. странно покосился на нее.

— Да знаешь... Мне этот Игорь был симпатичен, — он закусил губу. — Черт, я ведь его предупреждал.

— О чем?

— О том, что порядочные люди в нашей степи долго не живут.

— Ну вот опять ты за свое, — надулась Бася. — При чем тут степь?

— При том, что это среда нашего обитания. Ладно, мне пора заниматься моим прямым делом, — вздохнул Б. О., направляясь к стальной двери.

Минут через десять он снова возник на пороге, прислонился к косяку, скрестил руки на груди, молчаливо приглашая заглянуть. В обстановке комнаты ничего почти не изменилось, за исключением того, что компьютеры сдвинулись к центру стола и выстроились в каре вокруг горки белого вещества, к которой тянулся тонкий шнурок.

— Я уже третий раз с тобой занимаюсь этими играми, — сказал Б. О., присаживаясь на корточки. — И всякий раз у меня сердце кровью обливается. На сколько тысяч здесь железа?

— Тысяч на двадцать пять или тридцать, — мрачно откликнулся Джой, обводя комнату тяжелым взглядом. — Жаль. Я за это время к ним привык. — Он погладил компьютеры, и лицо у него было такое, словно он прощался с живыми существами, потом махнул рукой: — Давай!

Б. О. поджег шнур, искрящийся огонек неторопливо пополз к столу.

— Он имел в виду, тысяч тридцать долларов? — спросила Бася.

— Ну не тугриков же, — Б. О. поднялся. — Ничего, ребята из "ситроена" не обеднеют. Этой ночью они заработали в десятки раз больше.

— А иначе нельзя? — тронула она за руку уставившегося в пол Джоя.

— Нет.

Искрящаяся точка упорно взбиралась по отвесно падавшему со стола шнуру, добралась до верха, преодолела сгиб, вошла в белое вещество и исчезла в нем.

— Проблем возникнуть не должно, — прошептал Б. О.

Несколько секунд ничего не происходило, но Бася чувствовала: внутри белого холма зреет зародыш какой-то новой энергии, — так оно и было, потому что полтора килограмма калийной селитры, смешанные с килограммом сахарной пудры, все-таки дождались оплодотворяющей их искры, и огонь родился. Он рос стремительно, и в течение короткого времени превратился в свирепое шарообразное существо, расплевывавшее в разные стороны свою раскаленную слюну, липнувшую к металлу компьютерных корпусов, вгрызавшуюся в пластик клавиатур и стекло мониторов.

— Мама дорогая... — сказал Джой, отшатываясь назад.

Б. О. захлопнул стальную дверь.

— Всем быстро сматываться! — скомандовал он и потащил Басю за руку вон из квартиры.


* * *

Они прошли мимо "ситроена" и двинулись к воротам, которые уже никто не охранял/

— Эй, Бог Огня... — послышался )чей-то негромкий голос за спиной.

Бася точно споткнулась на ровном месте, бросила короткий взгляд на Б. О. Тот стоял, опустив взгляд в землю, плотно сжав губы. Медленно повернулся, не спеша направился к машине.

Облокотившись на распахнутую дверцу "ситроена", его поджидал грузный человек с одутловатым лицом.

— Ну, здравствуй, — сказал человек, проводя пухлой ладонью по жидким черным волосам, плохо камуфлировавшим обширную лысину.

— Здравствуй, Вартан, — Б. О. взглянул на окна третьего этажа, откуда начинал сочиться желтоватый дымок. — Насколько я понимаю, вы теперь занимаетесь чем-то более серьезным, чем палаточная торговля. — Он помолчал. — За что вы накрыли эту несчастную сеть?

— Да так... — Вартан усмехнулся, похлопал Б. О. по плечу. — Ты прав, это не палаточная торговля. Жизнь меняется. И мы вместе с ней.

— Ну, это кто как... Что касается меня, то я все хорошо помню.

— Когда это было... — грустно заметил Вартан. — Давно. Все уже быльем поросло.

— Нет, — Б. О. подошел к нему вплотную, взял за лацкан пиджака, тихонько потянул на себя. — Это ведь ты мне устроил билет на поезд Москва — Рига. Только следовал он не к прибалтам. А прямиком в Бутырку.

Вартан слегка отшатнулся. Неловко потоптался на месте и, глядя через плечо Б. О., удрученно произнес:

— Если бы ты знал, какие деньги стояли на кону...

Он помолчал. Сумрачный взгляд его медленно теплел и прояснялся, в глазах появилось выражение покоя.

— А и хорошо, что ты тогда соскочил с крючка... Как тебе, кстати, удалось перейти границу с "грязным", стволом и деньгами?

— Я прикинулся Филиппом Киркоровым. Звезд на таможне не шмонают.

Б. О. хотел было откланяться, но что-то его остановило.

— Ты сказал: хорошо, что соскочил с крючка... Почему?

Вартан тускло посмотрел на Б. О. и испустил тяжелый вздох:

— Ты ведь помнишь эту историю с ларьками на Полянке?

— Естественно... — Он деликатно помолчал и негромко спросил: — Как твоя дочка?

— Плохо... После всего этого у нее было страшное нервное расстройство. Она так до конца и не оправилась.

— Извини. Я не знал.

— Ничего! — Вартан дружески похлопал Б. О. по плечу.

— Ты не ответил на мой вопрос. Почему — хорошо?

Вартан прикрыл дверцу автомобиля, распустил галстук, сунул руки в карманы.

— Потому что теперь я знаю, кто тогда на меня наехал. И кто во всем виноват.

— И что дальше?

— Поживем — увидим.

— Если, конечно, поживем, — неуверенно протянул Б. О. и оглянулся на окно, из которого уже выкатывались клубы дыма. — Так чем вам все-таки насолил этот несчастный банк, чью сеть ребята только что разбомбили?

Вартан вздрогнул:

— Откуда ты знаешь, что это именно банк?

— Да так... — пожал плечами Б. О. — Сорока на хвосте принесла. Прежде чем ребята начали бомбить сеть, я обратил внимание на ее адрес, — Б. О. закурил и некоторое время молчал, покачиваясь с пятки на носок. — Хочешь, расскажу тебе одну историю? Жил-был один хороший паренек, выпускник финансовой академии по имени Саша. Имел нормальную денежную работу, карьерные перспективы и так далее. А потом вдруг сгорел — на работе случился пожар. Но прежде чем перестать дышать, он кое-что выяснил. В том числе и по тому адресу выяснил, который вы только что накрыли... В этом солидном кредитном учреждении, как выяснилось, особая система нумерации счетов. Ничего общего с теми счетами, куда паренек отправлял платежи, не имеющая.

С минуту Вартан молчал, глядя в землю, потом поднял на Б. О. сумрачный взгляд.

— Да и ты, я смотрю, теперь занимаешься чем-то более серьезным, чем пожары в коммерческих ларьках, — он умолк и тяжело вздохнул. — Слушай, я к тебе хорошо отношусь, ей-богу... Не знаю, как и где эта сорока тебе подкинула информацию, но совет могу дать. Забудь все, что она тебе там нашептала.

За их спинами раздался тугой плотный звук — очевидно, взорвался монитор: огонь делал свое дело, грыз железо, пожирал платы, рвал в искрящиеся клочья находившиеся под напряжением кабели, разламывал, как сухие галеты, диски, заглатывал блоки питания, и очень скоро его добыча превратилась в груду оплывшего металлопластика.


2. "Пусть шоу продолжается..."

— В нашем городе становится жарко, — сказал Б. О., прошел на кухню, сдвинул в сторону раскиданные в беспорядке листы, исчерканные Васиной рукой, — она возилась со сценарием, свив себе уютное гнездо за кухонным столом. — Бася, собирай быстро свое барахло. Надо сматываться.

— Куда? — устало выдохнула она.

— Куда-нибудь подальше отсюда. Хотя бы в твою загородную баню.

Вернувшись с Беговой, они проспали часов до трех дня, потом Б. О., сославшись на дела, куда-то уехал, а она занялась приведением в порядок посудно-рюмочного хозяйства, а после этого от нечего делать уселась за работу.

— Жарко? — переспросила она, повернувшись к окну, за которым кружился обильный тополиный пух. — Градусов тридцать пять обещали. Настоящее пекло. Что за лето такое... И пуха столько — просто снегопад. А где ты пропадал?

— Ты забыла... У меня же была назначена встреча с Ильей Соломоновной. Оно ведь обещало свести меня с тем рыбоглазым парнем.

— И как?

— Никак, — Б. О. странно взглянул на нее и выпил. — Ему было трудно говорить.

— Он прикусил себе язык?

— Потом расскажу. Все. Помчались отсюда!

На выезде за окружную их накрыл долгожданный дождь. К тому моменту, когда они въезжали на участок, дождь успел перерасти в настоящий ливень. Они расположились в каминной. Б. О. достал из сумки бутылку водки, налил, молча выпил.

— Что стряслось? — Бася присела рядом на корточки, пытаясь заглянуть Б. О. в глаза. — Почему он прикусил язык?

— Прикусил... Но только не язык.

Да, рот его этим вечером был занят страшной трапезой, если верить Крошке Цахесу, которого Б. О. встретил у входа в один из дорогих "голубых" клубов. Крошка успел уже подработать на Новинском бульваре — быстро и без особых проблем, в чистом и аккуратном подъезде, куда проникал уже не первый раз благодаря знанию кода, — а потом направился в бар. Там у входа ой повстречал отдаленно знакомого ему светловолосого человека, — да, это был тот, кто в свое время искал Илью Соломоновича.

— Мы договорились с твоим бывшим спонсором, — сказал Б. О. — Но Илья Соломонович не пришел. В баре его нет.

— А внизу? — спросил Крошка Цахес.

— Где — внизу?

— В туалете...

— Да я не смотрел. Будь другом, глянь там. Я не хочу опять в ваш бар соваться. Я подожду тебя.

И Крошка Цахес согласился выполнить эту маленькую просьбу, купил себе марочку, спустился по мраморной лестнице, миновал отделанный белым кафелем зал с широким, во всю стену, зеркалом над умывальниками, свернул направо, в помещение с кабинками — две дверцы были распахнуты, третья прикрыта, но не заперта, — и Крошка дотронулся до золотистого шара ручки. Дверца открылась.

Илья Соломонович — Крошка узнал его в этой женщине — сидел на полу в луже крови, а изо рта его торчал кусок кирпича.


* * *

— Мамочки... — прошептала Бася, дрожащей рукой нащупывая горлышко бутылки.

— Да уж, — кивнул Б. О., наблюдая, как водка, направленная ее бессознательной рукой, течет через хрустальный край. — Я же говорил: становится жарко.

Он промокнул кухонным полотенцем лужицу.

— Ты хочешь сказать, что нам пора сматываться в какие-то более прохладные края? — спросила она.

Он, казалось, не слышал ее и неподвижно сидел за столом, вперив взгляд в старенький приемник на подоконнике, — из динамика выплескивалась слабая мелодия.

Напрягая слух, она определила, что это за мелодия, почти стертая шумами и точно сухим мелким песком, присыпанная шуршащими эфирными помехами. Уже ясно видевший близкий конец, Фреди Меркьюри опрокидывавшим душу навзничь голосом, с предсмертным надрывом выводил свое завещание:

— Show must go on!

И с этой протяжной фразой солиста "Куин", напоминавшей крик подбитой, падающей к земле птицы, — "Шоу должно продолжаться!" — в Басю вошло знакомое, дремавшее в мышечных тканях возбуждение, мгновенно пробудившее инстинкты. Она почувствовала, как по телу пробежала легкая дрожь, как напряглись и начали наливаться энергией мышцы, и обонянию ее опять стали доступны запертые семью печатями запахи, а слуху — невесомые прозрачные звуки, и обострившееся зрение смогло уловить и прочитать тайные смыслы, бродившие в глубинах странной, словно изнутри подсвеченной улыбки, медленно наплывавшей на лицо Б. О.

— Ты все спрашивала про среду обитания, — тихо произнес он, подтягивая к себе валявшуюся на полу сумку и доставая из нее книгу в потертом буром переплете.

Да-да, вспомнила она, та самая книга, которую он читал, лежа на бабушкином диване. Он показал ей титульный лист.

— М-м-м... Документы к истории пугачевского бунта? — сказала она. — Вон, значит, что, — и в этот момент ей показалось, что над страницами разваленной на его коленях книги клубами поднимается пыль.

— Нашелся-таки человек... — тихо проговорил Б. О. — Хоть и грамоты не знал, а вот ведь сделался самым видным российским пророком... Ты только послушай, чем он нас на веки вечные жаловал.

Поднял книгу на уровень глаз и начал гудеть, как дьякон на клиросе:

— "Жалую вас землями, водами, лесом, жительством, травами, реками, рыбами, хлебом, законами, пашнями, телами, денежным жалованьем, свинцом и порохом, как вы того желали..."

Умолк, захлопнул книгу.

— Каков катехизис, а? Вольная воля, без конца и без края, и все, что есть в мире, отдано тебе в полное владение... И заповеди Господни на такой-то воле, в такой-то необъятности — к чему они нам? Пустой звук. У нас тут своя религия и свое право.

— А кто был тот законодатель? — спросила она, хотя в общем-то догадывалась кто. — Неужто в самом деле царь наш Петр Третий, его величество Емельян Иванович Пугачев?

— Он... Это одна из его первых грамоток — с пожалованием воли своим подданным. Черт-те сколько времени прошло, а ничего в наших пределах не изменилось, все остается в силе...

Откуда-то с края поселка в шипение дождя проник протяжный плавающий звук — чья-то автомобильная секретка жалобно и тревожно взывала о помощи. Звук внезапно оборвался, точно кто-то бесшумным ударом бритвы рассек его пополам.

— Пошли! — Она схватила Б. О. за руку и повлекла к выходу. — На волю, на волю!


* * *

Стук опрокинутого в потемках ведра, запах влажного дерева, мокрая челка стекавшей с крыши воды, гудение дождя, подвижный желток света от лампочки над входом, шевелившийся в усеянной оспинами луже, вода, струившаяся за шиворот рубашки, чавканье шагов, — добежав до старой березы, она замерла в полушаге от дерева и, вскинув руки, подставила лицо дождю.

— Вольному воля, дуракам рай! — прошептала влажными губами; вода струилась по ее русалочьим, разметавшимся по плечам волосам. — Ну же, теперь расскажи мне про свою степь. Что ты в ней все выискивал?

Его руки легли ей на плечи, она медленно опустилась к земле, как путник, сморенный долгой дорогой и сгибаемый тяжестью густых, пропитанных влагой сумерек; он уселся рядом, привалившись спиной к закованному в шершавый панцирь коры стволу, и начал говорить — монотонно, нараспев. Голос его, сливаясь с шумом воды, уходил в набухшую от влаги землю, от которой восходил голубоватый в скаредном свете уличной лампочки пар, пар уплотнялся, густел, и из него, словно из размякшего гипса, формировалась странная картина.

Пыль, пыль клубилась над огромной степью, хрипели утомленные долгой дорогой кони и роняли хлопья густой, как вата, пены, с шипением таявшей под копытами и колесами повозок, тускло бряцала сталь, дремавшая в ножнах, пахло сгоревшей на солнце травой, конским потом, порохом, дымом костра, слышен был чей-то разбойный посвист, потом хриплый хохоток, ругань — шло войско, его бурая лава неудержимо ползла вперед, стягивая кандальной цепью горизонты, и заливала своей необъятной тушей всю землю от края и до края: вольные люди шагали по вольной земле, и, куда бы ни пришли они, куда бы ни добрели, везде им трава — постель, а запудренное звездной пылью небо — крыша.

— Ни черта ведь на самом деле в нашем языческом мире не поменялось с тех пор, — грустно улыбнулся он. — Так и въедем на татарской кобылке в двадцать первый век.

— Ай, молодец Емельян Иванович! — расхохоталась она.

Ай, молодец, ай, как смог впереди, в туманных далях будущего, разглядеть: пыль, пыль над городом, кони хрипят и взбрыкивают, гарцуя по Новому Арбату, а на Мясницкой все костры да костры, а на Охотном Ряду — прямо напротив Госдумы — все густые запахи сваренного киргизами в больших чанах мяса плывут, на Тверской до самого Моссовета все фонари украшены телами повешенных офицеров, по Москве-реке трупы плотно плывут, наползая один на другой, как весенний лед, над Александровским садом и (Манежной, вмятой в землю циклопическими фантазиями Церетели, ширококрылые черные вороны парят, чуя добычу, — степь да степь кругом, а по ней все пугачевщина да пугачевщина валом катит, все эти долгие восемь с половиной веков, ибо другой способ существования степным людям неведом.

Бася оттолкнулась спиной от березового ствола, заглянула в лицо Б. О.

— Вот, значит, чего ты все шаманил, вон чего высматривал... Навысмотрел... Свинец да порох наш из бандитских закромов. Земли пропитаны ядом, а воды подернулись тиной. Леса наши французской краской на бетонных заборах намалеваны, хлеба наши дозревают в помойках, жительство наше — собачья бездомность, травы выгорели, реки помутнели, рыба в них протухла. А что законы? Известно что: хозяин — волк, закон — тайга... Пашни погребены под свалками, тела изуродованы полиомиелитом, и денежное жалованье — две мятые сотни в суме... Господи, здесь жить человеку невозможно!..

— Ничего, будем жить! — весело отозвался Б. О. — Как предписано!

— А как предписано?

— Сейчас... Я ведь грамотку тебе не до конца дочитал, — он умолк и беззвучно шевелил губами, проговаривая про себя врезавшийся в память текст. — Да, вот так.

Он глубоко вздохнул и начал:

— "Жалую вас землями, водами, лесом, жительством, травами, реками, рыбами, хлебом, законами, пашнями, телами, деньгами, свинцом и порохом..."

Помолчал и добавил:

— "И пребывайте, подобно степным зверям, на воле — как вы того желали".

С минуту они молчали, глядя друг другу в глаза.

— Как степные звери, значит? — тихо спросила она. — Значит, имеем право?

Он медленно кивнул: имеем! — и губы его тронула улыбка.

— Show must go on! — предсмертно орал динамик приемника. — Show must go on!

— А ведь ты проведешь это шоу, — сказал Б. О.

— А ведь я его проведу, — повторила она.


* * *

Он чувствовал: что-то с ней происходит странное.

Вот пальцы сбегают вниз по пуговкам, и вот она уже медленно выползает из сырой, липнущей к телу одежды, швыряет на куст сирени рубашку, брюки, туда же следуют за ними трусики и повисают на ветке. Она стоит, запрокинув лицо в черное небо, вода течет по плечам, омывает грудь, стекает по животу, рассеиваясь росой в бархатном треугольнике, и устремляется к земле, и уносит с собой ее прежние человеческие запахи. Секунду она неподвижна и мертва, как мраморное изваяние, но в глубинах ее тела, под кожей уже возникает движение — как будто в жилах заструилась новая кровь. Ожили, приоткрылись губы.

— Пока, моя хорошая, пока, Бася, — выдыхает она, прощаясь сама с собой, и с этим легким, доступным разве что слуху какого-нибудь чуткого лесного зверька выдохом приходит в движение мраморное тело: дрогнуло плечо, локоть отошел в сторону, кисть приподнялась и застыла, пальцы согнулись, колени дрогнули, — она медленно опускалась к земле, оплывая, как свеча, и вот уже он видел ее сидящей на корточках, вцепившейся скрюченными пальцами в землю.

Выпрямила спину, встала на четвереньки, плавно уселась на пятки, медленно склонилась вперед и, выгнув спину, коснулась грудью земли, а волосы соединились с полегшей от избытка влаги травой, в траве продляясь и травой становясь. И откуда-то со дна грудной клетки выкатилось наружу это типично кошачье шипение:

— Ш-ш-ш-ш-ш-ш...

Момент атаки он прозевал, но в последнюю секунду успел заслонить лицо рукой и почувствовал, как ткнулись в ладонь ее длинные, аккуратно подточенные пилкой ногти.

— Молодец, — сказал он, сжимая в кулаке ее опасную руку. — Теперь ты выздоровела. — Он резко поднялся с места, сдернул с куста ее сырую одежду, пошел к тускло освещенному крыльцу бани и оглянулся на ходу на голую женщину, что по-прежнему низко припадала к земле и, повернув голову, смотрела ему вслед. — Молодец. Только так в нашей степи... Бей когтем прямо в глаз.


* * *

Только под утро, когда первый мутноватый свет пролился на замусоренный пеплом и тополиным пухом стол, на котором в беспорядке были разбросаны листы исписанной бумаги, она откинулась на спинку кухонного диванчика и сладко потянулась.

— Ну вот, теперь это на что-то похоже. Мне и прежде все это мешало — сюжетный рисунок вялый, команды громоздки, масса второстепенных эпизодов, но главное — нечетко были обозначены амплуа участников. Зато теперь все встало на свои места.

— Итого, — заключил Б. О., перебирая бумаги, — нам всего-то надо по пять душ с каждой стороны...

— Водитель, — загнула она палец.

— Стрелок...

— Драчун...

— Амбал...

Они посмотрели друг другу в глаза и синхронно подвели черту под списком участников:

— И два капитана.

Бася собрала бумаги, сложила их стопкой. Сверху лег титульный лист с названием праздника — "РИСКНУТЬ И ПОБЕДИТЬ". Она взяла ручку и вычеркнула последнее слово. Щелчком толкнула лист по столу. Б. О. старательно, печатными буквами вывел что-то над словом "победить" и вернул ей титульный лист.

— РИСКНУТЬ И ПОДОХНУТЬ... - прочитала она. — А что, звучит. Такое шоу мне нравится.

— Да. Иначе нам до них не добраться. Мы разберемся с ними так, как это принято в нашей степи. И к черту все эти цивилизованные законы, прокуроров к черту, адвокатов и прочую яйцеголовую сволочь. — Он сделал паузу и внимательно посмотрел Басе в глаза, словно хотел увидеть согласие с нормами степного права. — Вот именно! Мы их казним — по-нашему, по-пугачевски. Ритуально и торжественно. При огромном стечении публики.

— Осталось решить одну простенькую проблему... Как нам набрать эти команды.

— Я думал об этом. — Он помассировал красные от бессонных ночей глаза. — У тебя есть ход к Игнатию?

— Найду. И что дальше?

— Договорись с ним о встрече, скажи, что это связано с делами мужа. Придешь, сообщишь про налет на квартиру, пропавшие дискеты и все такое прочее. Дальше будто невзначай поведаешь, что случайно нашла дома еще несколько дисков. На них мы упакуем материалы, проясняющие, кто именно и как кинул их контору с кредитами. И на прощание между делом обмолвишься о своей теперешней работе. Не исключено, что он, как человек деликатный, поинтересуется, как у тебя жизнь.

— Наверняка поинтересуется.

— Ты и поплачешься: мол, запарка, масса работы в связи с Днем города. Слово за слово, потихоньку изложишь ему смысл сценария шоу. И скажешь — хотя, конечно, это будет игра в одни ворота, — в одной из команд подобрались очень крутые ребята, они запросто "сделают" любого соперника.

— Но, возможно, это его не заинтересует.

— Его это непременно заинтересует. Если он узнает, кто именно выступает за ту команду. Насколько я могу судить о взаимоотношениях этих двух больших людей, он клюнет. Обязательно — когда узнает, кто выступает в роли адского водителя, и погонит с ним борт в борт... Как когда-то по Минскому шоссе, в старые добрые времена, когда никто не хотел уступить и притормозить.

— А вторая бригада?

— Что-нибудь придумаем. Давай сварим кофе. А то я засну. И сделай погромче радио — если оно бухтит над ухом, не так хочется спать.

"А теперь на наших волнах программа "Дизель-ньюс", — объявил мужской голос. — "Дизель-ньюс" — мы не дадим тебе уснуть!"

— Очень своевременная передача, — заметил Б. О.

Пошла музыкальная заставка, на ее затухающем фоне возник женский голос и развязным тоном заявил: "Здравствуйте, я Ира Стрелка, того и гляди, замычу..."

— До чего тонкий и изящный юмор, — прокомментировала Бася, ставя на электроплитку джезву.

Ира Стрелка монотонно бубнила, представляя программу на ближайшую ночь: что в каких ночных клубах будет происходить, кто где выступает и чей стриптиз живописней.

— Стоп! — резко подался вперед Б. О. — Как она сказала? "Карусель"?

— Я не прислушивалась. При чем тут карусель?

— Бабкина сегодня выступает в клубе "Карусель".

— Что ж, наверное, это большое событие в музыкальной жизни страны.

— Ты все опять забыла. Если верить твоему ювелиру, наш потенциальный капитан команды ее большой поклонник.

— Нет, — покачала она головой. — Тебе туда нельзя.

— Можно, — он поцеловал ее в лоб, — и нужно. Хотя бы ради девочки, которая обещает вырасти в хорошую теннисистку.

— Ты отдашь им диски?

— Игрушки отдам. А что касается ключевого диска, то это будет копия. Джой в ней кое-что поправил. Даже если они доберутся до своих денег, получить их все равно не смогут. — Он достал из кармана автомобильные ключи, повертел их на пальце. — Ты очень расстроишься, если я немного помну бампер на твоей машине?

Она махнула рукой: поступай как знаешь.

Бася разлила кофе по чашкам. Свою Б. О. поставил рядом с лежавшей на столе ксерокопией, на которой был изображен топографический план местности.

Делая маленькие глотки, она следила за пошатыванием бледного дымка, выраставшего из его чашки, и сквозь эту пелену смутно видела размытые очертания огромной песчаной поляны на берегу реки и понимала: не стоит ему сейчас мешать, пусть погружается в свой языческий транс, и только спустя какое-то время, когда дымок над кофе иссяк, она решилась тронуть его за руку.

— А? — вздрогнул он.

— Разве песок горит? — спросила она.

В его глазах дрогнуло, покачнулось и наконец установилось знакомое уже выражение.

— Песок-то? Еще как горит, еще как.


* * *

Здесь пахло зеленью, остывавшим после горячего дня асфальтом, жареным попкорном, выхлопными газами, рестораном, а в дымчатой стене уютного стеклянного домика, служившего парадным входом в клуб, привычно стояли скользкие отражения полого сбегавшего вниз от Тверской переулка, где часов в девять вечера припарковались невзрачные, густо запыленные "Жигули".

Человек за рулем заглушил двигатель, устроился поудобней в кресле, уложил затылок в уютно согнутую ладошку подголовника и словно задремал. Так он просидел, почти не меняя расслабленной, исполненной сладостной лени позы, часа полтора, до тех пор пока с Тверской не свернул в переулок черный "мерседес".

С его появлением человек в "Жигулях" шевельнулся, завел двигатель.

"Мерседес" свернул на стоянку, открывая место для маневра в узком, забитом автомобилями переулке громоздкому темно-вишневому джипу, которому пришлось проехать вниз до ближайшего перекрестка, где было посвободней и можно развернуться на тротуаре.

Джип развернулся и плавно пошел в горку. В этот момент странно повели себя пыльные "Жигули". Они резко сорвались с места и понеслись в направлении Тверской, складывалось впечатление, что водитель не до конца стряхнул с себя дрему и придавил педаль газа, толком не продрав глаза: на приличной скорости деваться ему в узком месте было некуда, кроме как протаранить неторопливо ползущий впереди джип.

Раздался глухой стук удара, а за ним последовала немая сцена, в которой помимо нескольких случайных прохожих принимал участие статный человек в смокинге с большой, украшенной аккуратным седым ежиком головой, — он наполовину вышагнул из "мерседеса" и застыл, повернувшись назад.

На его грубоватом, однако не лишенном специфического обаяния, свойственного натурам мужественным и решительным лице было равнодушное и одновременно несколько брезгливое выражение, подчеркнутое скосившимся влево ртом.

Судя по тому, как набрякла и напряглась рельефная поперечная морщина, рассекавшая надвое его большой лоб, седой испытал чувство то ли досады, то ли раздражения, впрочем, эти настроенческие нюансы читались на его лице всего мгновение, пока длилась немая сцена.

Он захлопнул дверцу "мерседеса", приосанился, поправил запонку, стягивавшую белоснежную манжету, ступил на зеленую ковровую дорожку, ведущую к стеклянному домику, но, прежде чем исчезнуть за густо тонированным стеклом, метнул короткий взгляд на джип и сердито махнул рукой в направлении пыльных "Жигулей" — жест, которым отгоняют от лица надоедливую муху.

Экипаж джипа был укомплектован командой из четырех человек. Первым показался водитель, упакованный как выставочный ковбой, в чьем гардеробе не хватало разве что обязательного на американском юге стетсона с загнутыми кверху полями. Он звонко процокал подкованными каблуками желтых, испещренных тисненым орнаментом сапог по мостовой, глянул на задний бампер, который нисколько не пострадал от столкновения (чего нельзя было сказать о бампере "Жигулей"), пожал плечами и вернулся за руль. Усевшись в водительское кресло, он закинул руки за голову и уставился в никуда.

Второй член экипажа отличался настолько внушительными габаритами, что в момент его выхода из салона автомобиль качнулся, дал сильный крен на правый борт и издал шипящий звук, напоминавший вздох облегчения.

Амбал, раскачиваясь, двинулся к неосторожному водителю. Тот нелепо бил себя ладонями по бедрам и сокрушенно мотал головой, рассматривая последствия своей легкомысленности.

Из джипа вышли еще двое.

— Ребята, не подвезете, а? — застенчиво поинтересовался Б. О. — А то мои колеса совсем ни к черту. Тормоза вылетели. Я заплачу.

На мясистом лице амбала обозначилось некое подобие улыбки.

— Ага, заплатишь, — прогудел он. — Это точно. И по счетчику. И сверх того. — Он мотнул головой в сторону джипа, что было непросто, учитывая практически полное отсутствие шеи, и усмехнулся: — Садись.

Б. О. устроился на заднем сиденье.

— А куда тебя подвезти, мил человек? — спросил водитель, поглядывая в зеркальце заднего обзора.

— До ближайшего кладбища, — густо расхохотался амбал.

— Это само собой, — согласился стрелок. — Но сперва, по христианскому обычаю, надо исповедаться" — Он поднял руку, и в лицо Б. О. ударила пушистая струя газа; он отключился.

Очнулся Б. О. в глухом помещении с бетонным полом и потолком. Он едва успел осмотреться, как тут же получил удар в висок и потерял сознание. Сколько времени продолжалось это маятниковое пошатывание туда-сюда — из сознания в никуда и обратно, — он не знал. Ребята были профессионалами заплечных дел.

Придя в себя в очередной раз, он успел прошептать:

— Позовите хозяина.

— Ага, — раздался откуда-то сверху сочный голос амбала.

— А может, лучше шлюху из борделя позвать?

— А что, это мысль, — равнодушно вставил стрелок. — Парню сейчас эротический массаж в самый раз.

Б. О. с трудом встал на четвереньки, сел на бетонный пол и утер кровь с разбитого лица.

— Скажите ему... — выдавил он из себя, — мне жаль фасадный мрамор и шведское дымчатое стекло. Ей-богу, жаль.

Стрелок поймал руку амбала, собиравшегося продолжить свое дело:

— Пусть передохнет.

— Спасибо, — кивнул стрелку Б. О. — Скажи, брат, я уже похож на свиную отбивную?

— В самый раз класть на сковородку, — растянул тот губы в узкой и едкой, какой-то иезуитской улыбке.

Б. О. поманил пальцем драчуна. Тот приблизился, наклонился.

— Ты напрасно это сделал, — шепнул ему на ухо Б. О. — Это была большая ошибка. Меня нельзя бить.

— М-да? — усмехнулся драчун. — Ты что, президент нашей великой страны?

—Уж лучше бы ты сделал отбивную из президента, — болезненно морщась, сказал Б. О. — Меньше было бы потом неприятностей. Ей-богу... Один мой приятель очень не любит, когда меня бьют. Он всякий раз приходит потом взыскивать этот маленький должок.

— Так пусть приходит! — расхохотался амбал. — Ты ему передай при случае.

— Передам, — выдохнул Б. О. и уронил голову на грудь.

Отдых продолжался часа полтора. Потом дверь отворилась, и на пороге показался человек в смокинге. Он — совершенно так же, как перед входом в ночной клуб, — характерно двинул плечами, приосаниваясь, опять поправил запонку.

Должно быть, и визит к женщине в спальню он предваряет этими въевшимися в мышечные ткани жестикуляционными манипуляциями, подумал Б. О. Интересно, как же он входит в парную?

— Вы влетели мне в копеечку, молодой человек, — грустно признался Аркадий, поглаживая рассеченный морщиной, словнотреснувший, как сухое дерево, лоб. — И дело не в мраморе.

— Догадываюсь... Компьютерный центр, сетевые данные.

— Понятливый парень, — поощрительно улыбнулся Аркадий. — Сеть? И это тоже. Но кое о чем вы не догадываетесь. И это к лучшему. Потому что это не вашего ума дело. Прощайте. Не беспокойтесь, мы вас достойно похороним. Отпевание в церкви не гарантирую, но холмик с крестом над вами будет.

— Прощайте... — произнес Б. О. вслед удалявшемуся к двери Аркадию. — Но в другой раз избегайте прямолинейных ходов в вашем бизнесе.

— То есть? — спросил Аркадий не оборачиваясь.

— А то, что ни один вальщик — даже если он законченный кретин — не потащит через границу "грязный" ствол.

— Та-а-ак... — заинтересованно протянул Аркадий, открыл дверь, кликнул кого-то. Через минуту в бетонном мешке возникли два стула и передвижной сервировочный столик: коньяк, орешки, шоколад. — Интересное соображение... — Он помог Б. О. взгромоздиться на стул, налил коньяк в две почти шарообразные рюмки. — Дальше.

— Дальше? — Б. О. растопырил пальцы и подхватил рюмку под брюхо. — Не знаю, с чего и начать... Начну, пожалуй, с. того, что я не люблю работать не по специальности. И не люблю принимать участие в сюжетах, которые кто-то ставит и режиссирует помимо моей воли.

— Да что вы! — наигранно изумился Аркадий. — Будучи пионером, вы разве не принимали участия в самодеятельности? Не играли в школьных спектаклях?

— Играл, — Б. О. помолчал и сделал большой глоток из рюмки. — Но это были пьесы для театра одного актера.

— Что-то мы с вами ударились в отвлеченные материи, — поморщился Аркадий. — Ближе к делу, молодой человек.

Б. О. коротко, конспективно изложил смысл своего амплуа камикадзе. Некоторое время Аркадий пристально вглядывался в лицо собеседника, потом освежил рюмки новой дозой хорошего коньяка.

— С днем рождения, молодой человек.

— У меня день рождения в мае.

— Будем считать, что сейчас вы родились во второй раз. Ваше здоровье, — он сделал маленький глоток. — Мне нужны люди с такими талантами. И пиротехническими, и интеллектуальными. Сейчас трудное время... — Он встал, заложил руки за спину, прошелся туда-сюда и остановился перед Б. О. — Вы, насколько я понимаю, по характеру эдакий свободный художник?

— Пожалуй, — ответил Б. О. после короткого раздумья.

— Молодой человек, — плавно покачал головой Аркадий, — пора... Пора менять статус и подыскивать себе, так сказать, штатную работу.

— Надо подумать.

Аркадий изменился в лице.

— Думать буду я, — жестко отрезал он. — Зарубите себе это хорошенько на носу. Будем работать напрямую и обходиться впредь без посредников.

— Кстати, — поморщился Б. О., — насчет посредников... Он плохо выглядит. Сдал старик. Мы виделись с ним незадолго до того, как я случайно зацепил ваш джип. Сдал он, сдал, руки дрожат. Даже машину не смог вести. Пришлось мне оказать ему маленькую услугу, в конце концов в каком-то смысле он обеспечивает мне пропитание, передавая заказы.

— Сдал, — мрачно усмехнулся Аркадий. — Ничего, он у меня запоет, сука такая... — Он нахмурился. — А что за услуга, если не секрет? Сбегали для старика в прачечную?

Б. О. попытался улыбнуться:

— Да нет, просто смотался в Шереметьево. Забрал багаж его внучки, который заблудился по дороге из Лондона.

Аркадий застыл с поднесенной ко рту рюмкой. Потом медленно поставил ее на столик. Потом подвигал плечами. Потом поднял левую руку и поправил запонку. Слегка наклонился вперед и очень тихо, снизив тон до клокочущего шепота, спросил:

— Где?

— Что — где?

— Молодой человек... — Морщина на лбу угрожающе углубилась. — Я не привык задавать дважды один и тот же вопрос. Вы меня прекрасно поняли. Ну?

— Ах, это... У меня в багажнике. Маленький детский рюкзачок. А что в нем, золото?

Аркадий оставил этот вопрос без ответа. Он выглянул в коридор и отдал несколько коротких распоряжений.

— Эй, — позвал Б. О. — Ключи от машины.

В комнату заглянул водитель. Аркадий бросил ему ключи от "Жигулей". Тот ловко поймал их на лету и удалился.

— Может быть, этот ковбой пригонит сюда мои колеса?

— Пригонит, не беспокойтесь.

Через некоторое время в бетонированную комнату заглянул стрелок и кивнул. Аркадий вышел. Отсутствовал он недолго, вернулся с драчуном.

— Он вас разукрасил, он и подлечит. Давай приведи его в порядок, бровь заклей и вообще... Когда закончишь, возьмешь девчонку и отвезешь ее этому старому придурку.

Аркадий собирался уйти, но остановился на пороге:

— Да, совсем забыл. Насколько я осведомлен, вы крутите роман с одной барышней. Сожалею, но это дело придется прекратить. Мы живы только потому, что одиноки. Нас губят связи, тем более устойчивые. Она, кстати, кто такая?

— Она? Да так.:. Шоумейкер. — Видя замешательство Аркадия, он пояснил: — Режиссер массовых зрелищ.

—Массовик-затейник? — усмехнулся Аркадий. — И что она такое затевает?

— Грандиозное шоу. С гонками на выживание, пейнтболом и массой других забав для настоящих мужиков. Соберется много приличных людей, говорят, все московское правительство будет. По слухам, даже Лужков собирается заявиться, хотя это и не футбол. Словом, будет весело.

На Аркадия рекламная речь Б. О. не произвела впечатления. Он ощупал массивный мужественный подбородок и поджал губы.

— Это скучно...

— Не скажите, — возразил Б. О. — В одной из команд подобрались очень серьезные ребята. Они наверняка "сделают" любого соперника.

— Крутые, да? — усмехнулся Аркадий.

— Кажется, не без того.

— Что за народ? — В глазах Аркадия обозначился намек на заинтересованность.

Б. О. рассказал. С минуту Аркадий неподвижно сидел у столика и смотрел на рюмку.

— Кто за рулем? — тихо, сквозь зубы процедил хозяин. — Хотя я догадываюсь. — Он поднял глаза в потолок. — "Сделают", говоришь? В этом я не убежден.

Он кашлянул в кулак и поправил запонку.

Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял Вартан. Правая рука его покоилась в кармане брюк, левой он задумчиво ощупывал подбородок. Он обвел плывущим взглядом бетонный склеп, глянул на Б. О. и медленно опустил веки — как будто в знак приветствия.

— В чем дело? — рассерженно спросил Аркадий. — Ты опять мешаешь мне.

Пропустив эту реплику мимо ушей, Вартан поднял бутылку коньяку, налил полную рюмку, выпил, слегка приоткрыл рот, наслаждаясь терпким ароматом напитка, и в упор посмотрел на Аркадия.

Б. О. был слишком слаб, чтобы среагировать, и лишь несколько мгновений спустя понял, что произошло.

Гулко грохнул выстрел, Вартан отлетел к стене. Пуля попала ему в грудь.

Аркадий сунул пистолет в карман, наполнил рюмки.

— Помянем раба Божьего... — резко забросил голову назад, выпил, покосился на Б. О. — Вот так, молодой человек. В давние, давние времена он — с вашей, между прочим, помощью — сжег несколько моих торговых точек. Я ничего не прощаю, ничего... Запомните это.

— Не слишком ли круто — за несколько сараев с паршивой водкой получить пулю?

— При чем тут эти мелочи? — хмуро спросил Аркадий и мотнул головой в сторону стены, у которой лежал Вартан. — Между нами кое-что с тех пор стояло... Нечто большее, чем дюжина ящиков с дешевой сивухой. Этот нарыв рано или поздно лопнул бы. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Его надо было вскрыть и откачать гной. Вопрос только в том, в чьей руке в нужный момент оказался бы скальпель.

Аркадий поправил запонку и вышел. Б. О. на четвереньках подполз к Вартану, поднял его голову, уложил себе на колени. Тот еще дышал.

— Черт, все повторяется... — с трудом произнёс Б. О. и вдруг отчетливо, в мельчайших деталях вспомнил, как сам лежал когда-то на асфальте и этот человек вот так же держал его голову на своих коленях. Ничего, потерпи. Я отвезу тебя домой. Потребуется нечто большее, чем примочки на глаз, но ты выкрутишься. Ты только потерпи.

Вартан слегка приподнял налившиеся свинцовой тяжестью веки.

— Я знаю про диск. Он у меня, — прошептал Б. О. — Ничего, все обойдется. Ты выкрутишься. Вот увидишь.

На окровавленных губах Вартана возникла слабая тень улыбки и тут же исчезла.

— Нет, — прохрипел он. — Мне крышка. А ты давай... Ты хороший парень. Забери все. Тебе хватит до конца жизни.

— Отдохни... Тебе нельзя сейчас говорить. Черт с ними, вашими сраными деньгами... Отдохни, береги силы. Ты выкрутишься.

— Нет, — едва слышно прошептал он. — А ты возьми... — Он прикрыл веки, понуждая Б. О. наклониться.

— Где это? — спросил Б. О., выслушав нашептанное ему на ухо сообщение.

— На Кайманах.

Вартан вздрогнул и больше не дышал. Б. О. отполз на свое место. В этот момент распахнулась дверь, на пороге возник Аркадий.

— Я кое-что забыл, — сообщил он, подошел к безжизненному телу, присел на корточки. Чем он был занят, Б. О. не видел. Через несколько секунд Аркадий встал и, держа руку на отлете, полюбовался каким-то крохотным предметом, зажатым в пальцах. Это была запонка. Должно быть, он вытащил ее из манжеты Вартана.

— М-да... Золото и перламутр. Довольно безвкусная вещица, но такой в моей коллекции нет... Чему вы радуетесь, молодой человек?

— Тому, что я не имею привычки носить запонки.


2. Бифштекс с кровью запивают красным вином

На третий день после общения с командой Аркадия Б. О. начал потихоньку приходить в себя — Бася определила это по тому, что утром, лежа в постели, он потребовал принести ему зеркало. Оценив состояние своего лица, удовлетворенно кивнул:

— Все. Закрывай мой бюллетень. С сегодняшнего дня я выхожу на работу... Ты в самом деле думаешь, что Игнатий Петрович клюнул на твою наживку?

— Не то слово. Когда я ему слегка намекнула, кто будет за рулем, он чуть с ума не сошел... Потом, правда, поостыл. Битый час меня расспрашивал о деталях. А когда я сказала: ребята из той команды запросто "сделают" любого соперника, — улыбнулся: он в этом не убежден.

— Ну-ну... Именно так выразился и мой клиент. Хорошо. Значит, на праздничный обед в честь Дня города будет подано жареное мясо.

— Вот как?

— Ну да, бифштекс с кровью. Приготовленный на быстром огне.

— Куда ты собираешься? — спросила она, наблюдая за быстро одевавшимся Б. О.

— Да поеду выправлю твой бампер.


* * *

Коля был на месте в своем гараже, он лежал под темно-зеленым фургоном "доджа" — из-под машины доносилось характерное металлическое клацанье.

— Здорово тебе помяли передок, — приветствовал он Б. О., выбравшись из-под "доджа".

— Да ну, ерунда. Даже радиатор цел.

— Я вообще-то не этот передок имел в виду, — сказал Коля, присаживаясь на корточки у "Жигулей".

—Да, есть немного, — Б. О. ощупал лицо, забрался в "додж", поерзал на водительском месте, осваиваясь в просторной кабине, подергал удобное рулевое колесо, потренировал правую руку, которая по инерции проскальзывала мимо рычага переключения передачи, смонтированного на старый манер, в рулевой колонке.

— Классные колеса! — крикнул он Коле. — Стекла автоматом поднимаются? А это что?

— Там, сбоку? Блокиратор дверок. На пассажирском месте держаться не за что. Народ вечно хватается за ручку запора. Вывалиться на полном ходу — мало радости, поэтому дверцы блокируются.

— Дверцы блокируются... — задумчиво произнес Б. О., выбираясь из машины. — Коль, а можно в другой тачке вот так же все дверцы заклинить?

Коля задумчиво поскреб обширную лысину, оставляя на ней темные масляные следы.

— А почему нет? — Он широко улыбнулся. — Что за колеса?

— Тяжелые грузовики.

— Можно.

— А можно сделать так, чтобы блокиратор сработал автоматически, помимо воли водителя? Предположим, в результате сильного удара?

Коля вытер руки тряпкой, вставил в рот папиросу и пристально посмотрел на Б. О.:

— Не понял.

— Пойдем пройдемся. Покурим. Поговорим.

— Про погоду?

— Про Сашу.

Гаражный сторож, сидевший у ворот, был занят ремонтом треснувшего козырька капитанской фуражки. Оторвавшись от своего дела, он немного удивился, когда из пыльных "Жигулей", подкативших к воротам гаражного хозяйства, вышел Коля со второй аллеи, — ни у, Коли, ни у двоих других здешних обитателей, подрабатывавших в свободное время мелким ремонтом, не было привычки провожать клиентов до ворот. Вслед за Колей из машины выбрался водитель. Присев на капот, они закурили и перекинулись парой слов.

— Я двадцать лет чиню автомобили, —. сказал Коля. — Но впервые за это время мне предлагают превратить две классные тачки в мангалы.

— Не в мангалы, — покачал головой Б. О., — скорее в печки-буржуйки. Из мангала можно выскочить, — он поставил сигарету свечкой и, слегка подкручивая ее, наблюдал, как завивался в спираль дымок. — Хотя из буржуйки — чисто теоретически — тоже можно выскользнуть. Ага, через дымоходную трубу. Ты уж подумай, как нам решить проблему этой трубы.

— Я подумаю.

— Знаешь, — произнес Б. О., смущенно почесывая в затылке, — все эти проблемы, наверное, можно было разрешить цивилизованным путем...

— Ой, сомневаюсь... — поморщившись, отозвался автослесарь. — Ты хочешь сказать, что всю эту сволочь надо усадить на скамью подсудимых? — Он Смачно сплюнул. — Ага, как же, как же... Они наймут свору адвокатов и выкрутятся.

Б. О. дружески пихнул его в бок:

— Я рад, что ты меня понял... Да, мы разберемся с ними по-нашему, по-степному. Так что уж помозгуй про дымоходную трубу... Чтоб ни одна мразь через нее не выскочила.

— Я подумаю, — кивнул Коля. — Я очень хорошо подумаю.

Сторож, до которого долетали обрывки этого разговора, накладывая тонкую полоску клея на внутреннюю сторону козырька, посчитал, что ребята обсуждают перспективы ближайшего выходного, собираясь провести его на даче, — ах, хорошо, подумал он, растопить мангал, нажарить шашлыков, пропустить под них сто граммов, а потом до ночи сидеть у костра, глядя в огонь, и не спеша думать о чем-то легком и немного расстраиваться, что яблоки в этом году не уродились.


* * *

Ей хорошо удавался обратный кросс — в то мимолетное мгновение, когда отскочивший от корта мяч достигал высшей точки, девочка, подготовив удар резким замахом, с двух рук, мощно отправляла его точно на площадку соперника, по инерции вспархивая, отрываясь от рыжего грунта и на секунду повисая в невесомости, свободно и раскованно паря над землей. В этот момент хрупкая теннисистка походила на бабочку, и седой человек в легком клетчатом пиджаке, следивший за ней, восторженно приоткрывал рот.

В один из таких моментов его и отвлек чей-то спокойный голос, прозвучавший за спиной:

— Здравствуйте, господин ювелир. Я рад, что у вас все обошлось.

Пожилой человек бросил короткий взгляд через плечо и отвернулся к кортам.

— Господи, еще один, и все о том же... — Он скрестил руки на груди и спокойно продолжал: — Молодой человек, некоторое время назад я уже объяснял одной дамочке, что никакой я не ювелир. Я не способен отличить алмаз от рубина.

— Вы, конечно, можете этого не знать, потому что огранка камней и в самом деле не ваша специальность. И все-таки вы мастер... Не огранки, а нарезки.

Старик вздрогнул.

— Ну да, — продолжал Б. О. — Нарезки стволов. Ювелирной нарезки. Потому вас так и звали — Ювелир. Двадцать лет безупречной работы на одном из тульских оружейных заводов, личное клеймо, изготовление заказного оружия, и каждый образец — произведение искусства. А потом — досадная оплошность, вы сделали ствол в домашних условиях. Да, это был подарочный экземпляр, да, никакого криминала тут не было, но кто-то стукнул в компетентные органы, и все — тогда не особенно церемонились. Тюрьма, лагерь. А потом...

— А потом, — жестко возразил Ювелир, — ничего.

— Да-да, последние лет десять в самом деле ничего. Но до того... Всякий, кто имел потребность в нестандартном классном оружии, шел к вам. Дела давно минувших дней, я понимаю, все это забыто и похоронено... Но тем не менее вот он я, и я пришел к вам. Я хочу, чтобы вы меня выслушали. Я расскажу вам одну историю — она имеет кое-какое отношение к вашим злоключениям вообще и гипертоническим кризам в частности. А уже потом изложу свою просьбу. Давайте немного пройдемся.

Через полчаса они вернулись на трибуну, сели, молча наблюдая за игрой детей.

— Я хотел у вас спросить, — сказал Б. О., — где вы нашли эту жирную сволочь?

— Что-что? Какую именно?

— Ту, что навещала меня от вашего имени в Прибалтике.

Ювелир вздрогнул и недоуменно приоткрыл рот:

— Господи, так, значит...

— Нет, — перебил Б. О., — с этой женщиной все в порядке. У нее в результате всей этой сложной заварухи погиб муж. Я думаю, вам не надо объяснять, что ему помогли отойти в мир иной. Но она думала, что вся вина лежит только на ней одной. И решила наложить на себя руки. Она много раз пробовала, но сама не могла... Вот и попросила вас найти кого-нибудь, кто просто подтолкнет ее в могилу. Я убедил ее, что это не самый лучший вариант. Сейчас она в порядке. Сейчас она настолько в порядке, что я, честно говоря, ее побаиваюсь... Так откуда взялся этот ваш курьер?

Да так, случайный знакомый, пояснил Ювелир, встретились год назад в казино, он сильно проигрался, я выручил, — словом, за ним был должок, и он согласился смотаться в маленький прибалтийский городок.

— У меня к вам просьба... — произнес ювелир после долгой паузы. — Ради бога, извинитесь от моего имени перед этой женщиной.

Б. О. мягко улыбнулся:

— Знаете, не далее как вчера вечером она просила меня передать вам, чтобы вы на нее тоже не гневались.

Они несколько минут наблюдали за игрой детишек.

— Вы говорили о просьбе... — нарушил молчание Ювелир.

Б. О. снял с плеча теннисную сумку и извлек из нее черный предмет, при взгляде на который у преклонного возраста крашеной шатенки, сидевшей двумя рядами ниже и имевшей неосторожность в этот момент обернуться, перехватило дыхание, и она ощутила, как холодеет маленькая плешь на затылке, образовавшаяся ввиду многолетних и плачевно сказывавшихся на густоте волос экспериментов с химической завивкой. Разинув рот, она с ужасом уставилась на странную парочку, разглядывавшую черное оружие с толстым стволом.

— Мадам, не беспокойтесь, — вежливо откликнулся на ее пропитанный тревогой взгляд молодой человек. — Это всего-навсего игрушка. Она стреляет шариками, начиненными краской.

Женщина облегченно выдохнула — она вспомнила, что видела по телевизору такие игрушки в руках взрослых солидных людей, впавших в детство и забавлявшихся играми в войну, и, моментально успокоившись, переключила внимание на корт, где ее внук, словно не выспавшись, плохо бегал, часто мазал и отправлял мячи в аут.

— Баловство, — саркастически усмехнулся Ювелир, косясь на толстоствольное оружие. — Игрушки, как вы верно изволили заметить.

— В том-то и дело. Но надо, чтобы эта игрушка заработала на полном серьезе. И чтобы тот, в кого попадет шарик... — Б. О. задумался, — чтобы он вспыхнул, точно его не краской окатили, а напалмом.

— Напалм — тяжелая штука, — с сомнением в голосе отозвался ювелир.

— Я знаю. Давайте вместе подумаем, как решить наши проблемы.

— Хорошо. Я подумаю.

Б. О. поднялся и собрался было уйти, но вдруг замер, глядя себе под ноги.

— Я понимаю, это, конечно, варварство... Наверное, проще и пристойней было бы действовать нормальным, цивилизованным путем...

— Отдать их прокуратуре? — воскликнул старик. — Бросьте, молодой человек, бросьте Так вы ничего не добьетесь. Уж мне-то вы можете поверить, я всякого в жизни повидал. Они выкрутятся, — он провел ладонью по голове, поправляя и без того идеальный зачес. — Самое смешное, что вы правы. Я всех тонкостей задуманного вами не знаю... Но предполагаю, что подобный суд — это единственно возможный способ добиться справедливости... — Он помолчал, пристально глядя Б. О. в глаза. — Вы намекнули про напалм, значит, это будет аутодафе? Я правильно понял?

— Ведьмам положен костер, — развел Б. О. в стороны руки.

Он спрятал ружье в сумку и оставил ее у ног Ювелира.

— Эй, молодой человек! — окликнул уходящего старик.

— Да?

— Представьте себе, я знаю, как выглядят рубины.

— Ну так на то вы и Ювелир. Или я ошибаюсь? Пожилой человек погладил торчащий из сумки ствол:

— Нет, вы не ошибаетесь.

Они оба рассмеялись и одновременно разом посмотрели на отвратительную белую проплешинку крашеного затылка, под которой в этот момент происходил сложный мыслительный процесс: пожилая женщина в поисках ответа на вопрос, отчего это ее внук последнее время так вял и анемичен, набрела на здравое соображение — ему надо гнать глистов.


* * *

Эта неотчетливая мысль подспудно преследовала ее последние несколько дней, но за делами окончательно оформить ее все никак не удавалось, и только когда Б. О,, вернувшись домой часов в шесть вечера, намекнул, что неплохо было бы выбраться на природу, она вдруг поняла: вот, это именно то, о чем она мечтала.

По дороге заскочили на оптовый рынок, купили две банки консервированной кукурузы, упаковку сосисок, оливки, крабовые палочки, майонез, бутылку "Смирновской". Она тут же начала хлопотать, сооружая стол, пока Б. О. прогуливался по участку.

— Костя здесь, — оповестил он, заглядывая с улицы в каминную. — Зайдем?

— Может, не стоит?

— У меня возникли проблемы чисто инженерного свойства, — туманно пояснил Б. О.

Костю они нашли все там же, наверху в мансарде, — похоже, что того вдумчивого занятия, за которым они его здесь застали в прошлый раз, он так и не прерывал. Хотя пил он теперь в одиночестве, вороны на суку напротив окна видно не было, — возможно, птица утомилась кивать, одобряя Костины тосты, и улетела куда-то на отдых.

Пока Костя отсутствовал в поисках рюмок и новой бутылки, Б. О. спросил:

— Отчего умер его отец? Я забыл...

— Сердце, — напомнила она. — Временами он пил. Тогда они с Митей, судя по всему, хорошо попили. В его возрасте — и такие нагрузки... Наверное, после возвращения из бани, где они отдыхали, решил еще добавить перед сном — его так и нашли: сидел в кресле, а на полу — пустая бутылка из-под коньяка.

— Коньяка?

Костя стоял в дверях с бутылкой и парой рюмок для гостей.

— Ты сказала — коньяка?

— Да, а что?

Он лет тридцать, как не пил коньяк... Аллергия. Начинал задыхаться. Он пил только водку. —

Возникла долгая пауза.

— По всей видимости, Павел Емельянович все-таки зашел к Дмитрию Сергеевичу сыграть партию в шахматы, — нарушил молчание Б. О. — Но его там не ждали.

Он достал из кармана куртки тетрадь в коленкоровом переплете, протянул Косте:

— Извини, я взял это на время. Надо было кое в чем разобраться. Теперь прочти. На последней странице.

Дочитав до конца, Костя постоял, тупо глядя в распахнутое окно, где ему не с кем было посоветоваться, и Бася видела, как из его глаз уходила похмельная муть. Наконец он окончательно протрезвел, до крови закусил губу и с размаху шарахнул полную бутылку водки о дверной косяк.

— Нет-нет, — мягко возразил Б. О., рассматривая остро оскалившуюся "розочку", торчащую из его кулака. — Так ты ничего не добьешься. Из тебя просто сделают отбивную — это в лучшем случае. Это народ профессиональный, — он осторожно дотронулся до заклеенной пластырем брови. — Поверь мне, я знаю.

— А как же тогда?

— А так, как я скажу. У меня, кстати, действительно возникли проблемы чисто инженерного свойства. С полосой препятствий, например, еще Кое с чем. Садись. Поговорим. Подумаем. Не беспокойся, — произнес он, заметив Костино замешательство. — В суд на них я подавать не собираюсь. Мы сами будем их судить, по-нашему, по-степному. Возможно, это внешне будет смахивать на тот правопорядок, который исповедовала наша большая степь в те славные времена, когда по ней гуляла пугачевская вольница, но, к сожалению, в нашей стране пока иного не дано.

Покинули они Костину дачу часа через два. Хозяин проводил их до бани.

— Знаете, ребята, мне впервые заказывают проект карточного домика из стальных конструкций.

— Из стальных, бетонных, пластиковых — какая разница? — сказал Б. О., открывая дверь бани. — Это не важно.

— А что важно? — спросила Бася.

— То, что всякий карточный домик в один прекрасный момент падает. Дело за малым — рассчитать этот момент.

— Уж как-нибудь рассчитаем, — обнадежил Костя. — Уж как-нибудь.


* * *

Ближе к ночи она попросила Б. О. разжечь камин. Он сел на кровати, недоуменно посмотрел на нее:

— Что, опять тебя знобит?

— Нет.

— Тогда зачем? И так жарко...

— Хочу еще раз посмотреть, как ты это делаешь.

Он усмехнулся, встал, собрал поленья, сложил их в камине. Чиркнул спичкой, опустил ее к дровам. Скоро поленья оплели языки огня.

Б. О. вышел и через минуту вернулся с ноутбуком, который валялся на заднем сиденье в машине, и со своей походной сумкой на длинном ремне.

Она с оттенком удивления следила за тем, как он откидывает крышку с монитором, включает компьютер, с минуту сидит, глядя в потолок, а потом принимается быстро набивать какой-то текст.

— Внезапный порыв вдохновения? — спросила она, поднимаясь с дивана.

— Не мешай! — отмахнулся он.

—А что ты там долбишь?

— Составляю пригласительное письмо на наше шоу... Не сбивай меня с мысли.

Она свернулась калачиком, натянула на себя плед и задремала под ласковый плеск клавиатуры.

— Готово!

Бася открыла глаза, моргнула, зевнула и еще несколько минут нежилась под пледом, приходя в себя. Б. О. скопировал файл, вытащил дискету, положил ее рядом с компьютером. Она встала у него за спиной, обняла, навалилась грудью ему на плечи.

— Покажи.

В мониторе появились ровные строчки текста.

"Уважаемый Виктор Константинович!

Вот по какому поводу мы рискнули Вас потревожить. Ваш бывший коллега Игорь Всеволодович рекомендовал нам Вас как человека порядочного и честного. Такая рекомендация дорогого стоит, учитывая нравы, царящие в нашей степи. Комментарии и своего рода путеводитель по документам, которые Вы найдете на дискетах и магнитооптике в этой маленькой посылке, содержатся в конце нашего послания. Возможно, эта информация Вам пригодится. Вы присовокупите ее к имеющимся у Вас материалам и сдадите в архив.

Почему в архив? Потому что это дело закроем мы. Мы никого не представляем, мы вольные степные жители... Я уверен, что Вы прекрасно представляете себе разницу между понятиями "воля" и "свобода". В свободной стране действуют суды, прокуратуры и прочие скучные конторы. В пространстве воли ничего такого нет — мы вольные люди, гуляем сами по себе и поступаем исключительно по своему разумению. А наше бесхитростное разумение подсказывает нам, что именно так в этом деле можно и должно поставить точку.

Мы хотели бы, чтобы Вы увидели эту точку своими глазами. Потому приглашаем Вас на один из праздников, приуроченных к дню рождения нашего славного города. Смеем Вас уверить, это будет очень яркое и захватывающее шоу.

Приходите, Виктор Константинович, приходите... Вы не пожалеете. Не задавайте вопросов — просто станьте в сторонке и смотрите. На сцене Вы увидите хорошо Вам знакомую публику. На каждом из участников нашего красочного шоу висит как минимум по три "вышки", Вы это знаете гораздо лучше нас. Мы существа не кровожадные, нет — мы просто приводим приговор в исполнение. Вот, собственно, и все. Наше приглашение вы получите в день праздника. Поторопитесь на берег Москвы-реки, а то пропустите представление".

Б. О. выключил компьютер, расстелил на столе плотную упаковочную бумагу, уложил на нее носители, аккуратно завернул их, заклеил скотчем край посылки. Перетянул ее крест-накрест веревкой. Открыл портмоне, достал из него визитку, найденную в сумочке Игоря, положил рядом. Ровными печатными буквами вывел на лицевой стороне пакета: "Генеральная прокуратура. Старшему следователю по особо важным делам Конецкому В. К.".


* * *

Раскидав руки в стороны, они лежали на раскаленном песке и смотрели в тусклое от плывущего зноя небо.

Две недели прошли в ночных бдениях над планом этой поляны, а дни были заняты консультациями с Колей, Ювелиром, Костей, и головной боли и без того хватало, учитывая саму механику шоу и массу чисто технических его аспектов. Что касается Басиной головы, то на нее свалилась помимо массы профессиональных забот еще и работа костюмера — Б. О. настаивал на том, что команды должны быть экипированы роскошной формой.

Он перекинул на Басю разработку фасонов и еще целую кучу проблем, ограничив свое участие тем, что он предоставит материал, из которого эти карнавальные комбинезоны предстоит сшить.

Вчера вечером она забрала из ателье пробный экземпляр. Это был белый комбинезон, покроем отдаленно напоминавший тот, в котором выступают пилоты "Формулы-1", но, в отличие от рабочего костюма гонщика, более просторный, стильный, рассчитанный так, чтобы не стеснять движений облаченного в него человека.

Прибыв утром на эту поляну, Б. О. тут же отправился в сторону реки, где пропадал около получаса. Вернулся он, волоча за собой длинный, метра в два с половиной, тонкий столб и узкую доску. Порывшись в багажнике, достал саперную лопатку, молоток, коробку с гвоздями и быстро соорудил из притащенного с реки дерева крест.

Распял на нем комбинезон, выкопал в центре поляны яму и поставил крест вертикально, потом отступил на несколько шагов, полюбовался делом рук своих и, видимо, остался доволен.

За все это время он не проронил ни слова, и Бася, интуитивно угадывая в его действиях какой-то тайный ритуальный умысел — опять он занят своим шаманством! — не приставала с расспросами, а просто сидела на песке и смотрела, как шевелится под легким ветром белая бескостная фигура, распятая на кресте.

Наконец он, тяжело дыша, опустился рядом с ней, утер вспотевшее лицо полотенцем, лег на спину, раскинул руки в стороны и уставился в небо.

— И что бы это могло означать?

— Сама знаешь.

— Нет.

— Ведьмам положен костер.

С этими словами он поднялся, достал из кармана аккуратно свернутых джинсов спичечный коробок и протянул ей:

— Когда-то этот коробок ты бросила мне. Помнишь?

Она помнила: женщина выходит из машины, открывает багажник, достает канистру, льет на себя бензин и швыряет коробок на колени мужчине.

— Помню. — Подняла ладонь, рассматривая спички. — Тот самый?

— Тот. Давай. Только не подходи близко.

Бася остановилась метрах в двух от креста, чиркнула спичкой, щелчком отправила ее в полет, заранее расстраиваясь: не долетит маленькое пламя до цели, его сомнет встречный поток воздуха, но, когда пущенная ее рукой искра коснулась белого савана, она инстинктивно отпрянула и подняла руки к лицу, защищая глаза.

Ее чуть было не опрокинула навзничь плотная горячая волна, мощно хлынувшая от креста.

Пошатываясь, она добрела до места, где отдыхал Б. О., села рядом на песок и только теперь рискнула взглянуть в ту сторону, откуда катилась волна жара.

— Господи, что это?

— Долго объяснять... Но мне кажется, нашим гладиаторам будет не холодно в этих костюмах. Внутри такая температура, что наших клиентов через полторы минуты можно будет подавать к столу под соусом "Термидор".

— "Термидор"?

Она напрягла память и вспомнила: ах да, под этим соусом подают в хрустально-мраморном ресторане омаров-гриль.

— А если через две?

Он цыкнул зубом:

— Испортим блюдо. Мы же договорились.

— Насчет чего?

— Насчет бифштекса с кровью. Он приготовится как раз за полторы минуты. А через две минуты от него останутся одни угольки, — он глубоко вздохнул. — Ну, хватит отдыхать. Пошли прикинем, как в реальном антураже будет выглядеть наше праздничное аутодафе.

Если бы кто-то из любителей прогулок на природе забрел в этот мало посещаемый пляжной публикой — ввиду его удаленности от реки — уголок, то увидел бы мужчину и женщину, не спеша прогуливавшихся по раскаленному песку, и посчитал бы, возможно, что эта пара просто ищет уединения. Время от времени они останавливались, принимались что-то горячо обсуждать, при этом широко, размашисто жестикулировали, точно размечая порханием рук контуры каких-то воздушных замков. И этот сторонний наблюдатель был бы прав: они лепили из воздуха некие громоздкие конструкции, которые очень скоро должны были прорасти здесь, материализовавшись в бетон, металл, пластик, дерево.

"Нет-нет, — говорил мужчина, — трибуны придется отнести еще метров на пятьдесят — как минимум. Судейские бригады мы загоним на вышки, а вон там поставим большой навес, куда минут за пять до старта должна будет уйти вся обслуга".

"Я не понимаю, — спрашивала женщина, — почему ты предлагаешь разнести в стороны стартовые точки для автомобилей? Какой в этом смысл?"

"Прямой. Смотри, они стартуют по двум дорожкам, которые постепенно сужаются и наконец сливаются в одну. Вот здесь, на спуске с горки, наши адские водители неминуемо сойдутся. У них нет другого выхода, место слишком узкое. Они сойдутся борт к борту — этого столкновения не избежать, таков рисунок гонки на выживание, здесь ключевой момент, когда каждый будет стараться спихнуть с трассы соперника".

"Что у нас получается с этим по времени?"

"Секунд пятьдесят с момента старта".

"Хорошо, — прикинула женщина. — За это время наши стрелки могут успеть сделать по два выстрела. Но если они промажут?"

"Не промажут, это же профессионалы".

"А водители? Они у нас едут на мотоциклах... Их мы как поджарим? Как шашлык?"

"Нет, шашлык мы приготовим из драчунов. А этим придумаем что-то более эффектное. Чего-то эффектного не хватает".

"Почему? По-моему, все и так очень горячо".

"Потому что пока события у нас развиваются на земле. А для полноты впечатлений требуется какой-нибудь впечатляющий полет... Смотри, вон там сразу после старта у мотоциклов хорошая разгонная прямая. Дальше крутой бугор и прыжок. Приземляются они на вогнутую площадку. И с этой впадины уже полетят прямо на небеса, я им планирую обеспечить хороший трамплин".

"Композиционно наш перформанс завершат амбалы?"

"Да. Начальный этап их поединка — это полоса препятствий. Костя, насколько я понимаю, придумал какую-то чудовищную конструкцию из лесенок, стенок, тоннелей, впрочем, до них наши портосы не доберутся. После короткой пробежки они должны будут преодолеть по лестничному навесу резервуар с горючей смесью. Навес подломится, когда они будут на середине. Я не большой специалист в инженерных тонкостях, но Костя утверждает, что в этот момент начнет заваливаться к центру площадки вся его металлическая махина. Она сложится, как карточный домик, и накроет ристалище чем-то вроде металлического каркаса для вигвама".

"Но металл не горит".

"Еще как горит, еще как... Это же полые трубы. Чем эти полости заполнить — это уже моя забота".

И так они бродили по поляне, выстраивая свои воздушные замки на песке, не замечая, как течет время, и в конце концов уселись в самом ее центре, неподалеку от догоравшего креста.

— А если случится заминка? Сбой по временному графику? Предположим, кто-то стартует раньше. Ковбои пальнут из своих пушек чуть позже... Машины застрянут на старте... Мало ли.

— Плохо, — нахмурился он. — Этого быть не должно. В таком случае это будет уже просто побоище, а не произведение искусства.

— Почему ты так уверен, что побоище состоится?

— Даже если получится секундный сбой... Вторая секунда будет им на размышление. А на третьей они поймут, что играют не понарошку, а всерьез.

— И что дальше?

— Дальше они достанут настоящие пушки и все равно перебьют друг друга.

Они вновь улеглись на горячий песок и надолго замолчали.

— Нечто такое могла придумать только последняя сволочь, — спустя некоторое время с улыбкой прошептал он.

— Нечто такое мог рассчитать только отъявленный подонок, — также тихо ответила она.

— Выходит, теперь мы свои люди в этой степи.


* * *

— Но все-таки чего-то не хватает, — сказал Б. О.

— Я знаю. И знаю, чего именно... Который час?

— Без пяти два.

— В два он придет. Мы вчера с ним договорились.

— С кем? — Б. О. поднялся, осмотрелся.

Со стороны реки по направлению к ним двигался щуплый человек в светлой рубашке апаш, под мышкой он нес ободранный черный футляр.

Бася приветливо помахала человеку рукой. Тот подошел и, разглядывая вылизанный пламенем крест, спросил:

— Мне предстоит играть на похоронах? Вчера, когда вы подошли ко мне на кладбище с этой странной просьбой, я вас не совсем понял...

— Да, — откликнулась она. — Только это будут не совсем обычные похороны... Вы знаете, как провожали в последний путь своих мертвых язычники?

Трубач помолчал, прикрыл глаза и кивнул:

— Да. Знаю. А много соберется народу?

— Много, — включился в разговор Б. О. — Придут все.

— Все? — спросил трубач, приподняв жидкие светлые брови.

— Да.

С реки донеслось истерическое завывание судовой сирены, — взлетев вверх, добравшись до самой звонкой и раскаленной ноты, сигнал, точно покатившись под горку, начал медленно остывать.

— Хорошо, — тихо произнес трубач, приподнимая петельку латунной застежки и открывая футляр; солнце вспыхнуло на медном теле трубы и рикошетом выстрелило в глаза. — А что играть?

— Давайте в самом деле попробуем, — предложила Бася. — Вы встанете вон там, у границы песка. Видите бугорок?

— Вижу. — Трубач бережно, как младенца из колыбели, вынул из футляра инструмент. — Так что же будем играть?

— Что-нибудь приличествующее моменту. На ваш вкус.

Трубач кивнул и не спеша, увязая в песке, побрел на свое место.

Добравшись до границы песчаной поляны; он некоторое время стоял ссутулившись, держа перед собой трубу и глядя в землю, потом медленно поднес инструмент к губам и вдохнул так глубоко, словно хотел втянуть в безразмерные резервуары своих легких весь этот разогретый солнцем воздух, а вместе с ним и реку, и песок, и траву, и вообще все, из чего сложен этот мир, — втянуть, усвоить, впитать в свою кровь.

И кажется, это ему удалось. Потому что мужчина и женщина, сидевшие в отдалении на песке, вдруг на мгновение испытали странное ощущение — будто они парят в прохладном черном космосе, а потом медленно возвращаются из небытия на волне протяжного и одинокого голоса трубы, выводящего хрестоматийный мотив "Summer time"*[3].

Звук плавно струился в сторону реки, огибал истерично вопившую баржу, проникал в город, заглядывал в закоулки и подворотни, окутывал высокие дома и приземистые особняки, растекался по блюдцам площадей, входил в поры города — и все, кому надо, это услышали.

На губах Б. О. появилась улыбка. Он обвел взглядом песчаную поляну, наклонился над Басей, которая лежала на песке и не мигая смотрела на слепящее солнце. Он прикоснулся губами к ее губам, и это был самый долгий поцелуй из всех, какие когда-либо соединяли губы миллионов мужчин и миллионов женщин, — он длился тысячу лет, до тех пор, пока труба не умолкла.


* * *

Естественно, голос трубы не прошел мимо слуха человека без определенного места жительства по кличке Леший, и он, с трудом приподняв тяжелые веки, поглядел на расчерченную бликами реку и прислушался.

Он недовольно заворочался в мягкой траве под старой березой: протяжная мелодия наполняла его сердце тяжелой тоской, которой там и так хватало. Летом на таких, как он, в городе начались облавы, и он ушел куда глаза глядят. К вечеру он добрался до реки, долго брел вдоль берега и наконец достиг лагеря, разбитого еще весной любителями катания на водных лыжах на уютном, заросшем прозрачным березняком полуострове. Огородив территорию сетчатым забором, они установили палатки, подняли большой тент над пластмассовыми столиками, соорудили кухню, построили маленькую пристань, к которой швартовались два мощных катера, и стали жить на полуострове; тела их покрылись загаром, лица — бородами, они немного одичали на свежем воздухе и потому не прогнали всклокоченного человека, позволили ему жить в дальнем краю полуострова и даже немного подкармливали.

Днем Леший частенько доплетался до песчаной поляны, где всегда было сухо, тепло, безветренно и почти беззвучно и где хорошо было лежать, греясь на солнце.

Однако в конце июля ему пришлось убраться с насиженного места.

Устроившись в тени кустарника на пригорке, он сонно наблюдал за тем, как на поляне снуют люди, машины, какие-то рычащие строительные механизмы.

Беспокойная эта жизнь продолжалась почти весь август, и вот вокруг преобразившейся поляны собралось и расползлось по трибунам несметное количество людей, испарявших в небо приглушенный гул голосов.

Потом этот гул начал нарастать, и Леший увидел, что на поле выходят люди в белых одеждах.

Они двигались двумя колоннами, по пять человек в каждой. Леший, будучи существом чутким и мудрым, улавливал, что в пространстве, разделявшем пятерки, стоит крайне опасное напряжение. Да, люди шли с улыбками на лицах, но они были не в состоянии подавить в себе ту первобытную неприязнь, что питали друг к другу.

А потом над полем боя повисла давящая тишина, чуть-чуть разбавленная гудением набравшего высоту и заложившего глубокий вираж самолета.

Спустя какое-то время в бесплотной, безвоздушной ткани этой тишины проросло чье-то живое дыхание, и Леший увидел человека, прижимавшего к губам сверкающий на солнце инструмент, — трубач играл.

Он играл что-то такое, что нельзя было назвать музыкой в привычном смысле слова, потому что из трубы его текли не слитые гармонией звуки, а какое-то прозрачное летучее вещество, которое, впитываясь в кровь, быстро неслось с ней по жилам до самого сердца и наполняло его скорбью. И значит, ничего с этим нельзя было уже поделать, потому что механизм шоу заработал.


* * *

И все пришедшие на праздник в этот момент почувствовали неуютное беспокойство, природу которого они не понимали.

И насторожились даже пассажиры "боинга", в этот момент набиравшего высоту. Пассажирам, казалось бы, уже мало было дела до земных забав, они летели в отпуск к прекрасным белым пляжам, лазурным водам Карибского моря, но тем не менее они уловили за шумом двигателей звук чьего-то спокойного голоса. Голос доносился из переднего салона, где в мягких кожаных креслах нежились те, кто следовал бизнес-классом, и принадлежал он человеку средних лет с длинными светлыми волосами, стянутыми в хвост.

— Будьте добры, — обратился он к стюардессе, — немного красного вина. Лучше французского: Того, что подают к жареному мясу.

Стюардесса прикатила тележку и выдала пассажиру маленькую бутылочку.

— Проблем возникнуть не должно, — сказал он, пригубив из пластикового стаканчика, где плескался гранатового оттенка напиток.

В этот момент самолет лег на правое крыло, делая широкий разворот над извивавшимся далеко внизу руслом реки.

Пассажиры, сидевшие по правому борту, в безотчетном порывеприникли к иллюминаторам — и не напрасно: даже они, взлетевшие в небо, смогли стать свидетелями этого самого горячего шоу из всех, что были приурочены к Дню города, мимо которого вот уже восемь с половиной веков река лениво тащила свои мутные воды, ничему не удивляясь, потому что за эти долгие годы ко всему привыкла — и к отвратительному запаху горелого человеческого мяса, что шел над водой, тоже.


Эпилог

Самолет начал снижаться.

— Через несколько минут мы произведем посадку в Женеве, — послышался голос стюардессы. — Господам, направляющимся на французские горные курорты, следует пройти к французскому коридору.

— А что, там есть еще какой-то? — спросил он.

— Есть еще швейцарский.

Шасси коснулись бетона взлетно-посадочной полосы — легкий толчок, пассажиры бурно зааплодировали, приветствуя точную работу экипажа.

— Как отреагировал хозяин шале на твое предложение купить его домик на леднике? — спросил он. — Это ведь тот самый старик, у которого ты была прошлой зимой?

— Тот самый, — кивнула она. — А отреагировал он с восторгом. Он все равно не смог бы его никому продать. Канатную дорогу демонтировали, шале теперь практически отрезано от мира. Он и в самом деле страшно доволен, что смог всучить эту безнадежную недвижимость какой-то сумасшедшей паре из России. Спрашивал, долго ли мы собираемся жить в этот приезд.

— Да хоть всю оставшуюся жизнь.

— Для этого потребуется вид на жительство.

— С деньгами, которые мы вынули из кайманского банка, мы купим вид на жительство где угодно, даже на луне... А долго добираться из аэропорта до места?

— Не очень. Хозяин будет нас встречать на машине здесь, в аэропорту. Отвезет до поселка, там переночуем, утром поднимемся по канатной дороге и дальше пешком, на скитуровских лыжах.

— Каких?

— Ну, это особые лыжи для горных прогулок, со специальными насадками, чтобы не проскальзывать. Ничего, часа за четыре дойдем. Хозяин мне сказал по телефону, что он сделал запас продуктов почти на год.

— Вином он запасся?

— Обижаешь... Он же француз. Говоря о годичном запасе продуктов, он, возможно, имел в виду именно вино. Как-нибудь перебьемся. Ничего, поживем среди снегов и вечного холода. Я что-то устала от горячих шоу... Это в Самом деле было нечто. Действительно произведение искусства. Сверху было особенно хорошо это видно. Все сработало, секунда в секунду. А уж этот твой полет драйверов на небеса... Мне померещилось, что они пробьют нам крыло и мы так и не попадем в Джорджтаун...

— Действительно, неплохое блюдо мы приготовили...

— Да уж, было горячо... — Она задумалась. — А знаешь, эта перемена климата... С нашего на европейский... Дело непростое. Европейцы же привыкли обитать в холоде. А нам, степным людям, долго жить на леднике, в белом безмолвии трудно. Чисто психологически.

— Когда нам надоест, мы превратим наше место жительства в альпийские луга.

— Да-да, — усмехнулась она. — А куда мы денем ледник?

— Мы его растопим. Вода уйдет в землю, на земле вырастут трава и тюльпаны. А со временем и сосновые леса. Мы же русские люди, лес нам — дом родной.

— Растопим, как же... Как именно?

Он подвинулся к ней, шепнул на ухо:

— Я его сожгу.

— Разве лед горит?

Он отвернулся и долго смотрел в иллюминатор, за которым проплывал прохладный европейский пейзаж.

...Еще как горит... Еще как.




*Между нами (фр.).

2 *Человек, сделавший себя сам, то есть не имеющий протекции (англ.).

3 *Колыбельная Дж. Гершвина из оперы "Порги и Бесс".

1

*Между нами (фр.).

(обратно)

2

*Человек, сделавший себя сам, то есть не имеющий протекции (англ.).

(обратно)

3

Колыбельная Дж. Гершвина из оперы "Порги и Бесс".

(обратно)

Оглавление

  • ВАСИЛИЙ КАЗАРИНОВ
  • *** Примечания ***