Мастерская хирурга [Яков Леонтьевич Цивьян] (fb2) читать онлайн

Я.Л.Цивьян Мастерская хирурга

Моя специальность — вертебрология

Почему я решил написать эту книгу?

Я врач-хирург, работающий в области костно-суставной хирургии, которая в медицинской науке называется ортопедией и травматологией. В недалеком прошлом такое название определяло суть моей специальности и отражало ее содержание. Сегодня оно представляется весьма общим, равносильным понятию инженер, учитель, рабочий, технолог, преподаватель музыки и так далее. Слишком общим, не определяющим сути того, чем занимаюсь я. Дело в том, что в современной ортопедии и травматологии, которая сравнительно недавно выделилась из общей хирургии и считалась, да и сейчас еще порою считается небольшим, «узким» разделом хирургии, появляются новые, большие разделы. Такова и вертебрология, которую многие называют даже новым разделом медицинской науки, — настолько она важна, значима и трудна.

Вертебрологией я и занимаюсь. Занимаюсь повседневно уже в течение двадцати пяти лет, а довольно часто и по ночам.

Вертебрология — наука о болезнях и повреждениях позвоночника. Если быть педантом и точно перевести это слово на русский язык, то оно будет звучать как учение о позвонке: латинское «вертебра» — позвонок и греческое «логос» — учение.

О вертебрологии знают мало.

Я и задался целью рассказать о новой, бурно развивающейся, увлекательной, высоко полезной и весьма эффективной, преобразующей жизнь многих в недалеком прошлом считавшихся неизлечимыми людей специальности — вертебрологии.

Клиника

Долгое время кровопотеря и шок служили причиной гибели больных с поражениями позвоночника, которых отдельные врачи пытались лечить оперативными способами.

Лишь в послевоенный период в медицинской науке появились новые открытия, которые качественно изменили возможности всех ее разделов и прежде всего хирургии грудной: это появление мощнейших антибиотиков, обеспечивавших гладкое заживление обширных операционных ран, становление современной службы переливания крови и кровезаменителей, позволяющей одномоментно осуществлять восполнение массивных кровопотерь, и, главное, возникновение анестезиологии — учения о методах обезболивания и жизнеобеспечения человеческого организма, гарантирующих осуществление безболезненных оперативных вмешательств.

Следует подчеркнуть, что отдельные врачи-ортопеды и в довоенный период лечили некоторые болезни позвоночника оперативным путем. Так, у нас в стране Василий Дмитриевич Чаклин оперативными вмешательствами на задних отделах позвоночника лечил сколиотическую болезнь. Им одновременно с японскими хирургами Ито, Тсушиа и Асами был разработан оперативный доступ к передним отделам нижних поясничных позвонков и произведено несколько операций на телах и дисках поясничных позвонков. Однако количество таких операций было крайне невелико, а оперирующих на позвоночнике хирургов-ортопедов — единицы.

Так возникли предпосылки для становления и развития оперативной вертебрологии как самостоятельного раздела хирургии.

В конце пятидесятых годов, завершив оформление докторской диссертации и будучи назначенным руководителем Новосибирской клиники ортопедии и травматологии, я приступил к изучению позвоночника, его нормы и патологии, овладению существующими операциями на позвоночном столбе и разработке новых операций, то есть стал активно заниматься вертебрологией.

___________________

Понедельник. 8.45 утра. В клинике идет утренняя конференция. Собрались, как обычно, все: старшие и младшие научные сотрудники, доцент, ассистенты, старшие сестры, дежурные сестры. Это свои. Много и посторонних. Врачи-курсанты. Слушатели цикла усовершенствования преподавателей — на этот раз несколько доцентов. Два гостя из милой мне Болгарии: Павел Ставриев — доцент из Пловдива, и Любен Стоков — старший ассистент из Софийского института ортопедии.

Ровно в 8.45 начинаю конференцию. Боковым зрением улавливаю мелькающую тень Ч. — мэ-нэ-эса, как правило, опаздывающего на одну — две минуты. Мне всегда смешно, когда этот большой парень пытается незаметно, бочком проникнуть на свое место. Стараюсь скрыть свое веселье и выглядеть хмурым.

Отчитываются дежурившие ночью сестры. Внимательно слушаю и подсознательно сопоставляю с тем, что видел при утреннем обходе клиники. Обычно ежедневно в половине восьмого я появляюсь в клинике и обегаю все палаты, заглядываю во все уголки. Смотрю тяжелобольных. Так что к началу конференции я во всеоружии. Отчитался первый пост, второй, третий… Прошу задавать вопросы. Молчат. Вопросов нет. Прошу старших сестер внести свои предложения по дежурству. Их у меня две. Нина Михайловна Рязанова — старшая операционная сестра, и Тамара Даниловна Черняева — старшая сестра клиники. Молчат. Очень хорошие они. Знают о всех недостатках, случившихся за дежурство, но молчат. Не хотят поставить в неловкое положение своих подчиненных. Я отношусь к этому спокойно, так как знаю, что «за кулисами» конференции за все с виноватых будет спрошено!

У меня всегда есть замечания. Сначала о работе дежурной бригады. Уточняю выполнение назначений, что, кем и по какой причине не доделано. Обычная история: в листке назначений написано, а в истории болезни нет, или наоборот. Выяснять, кто виноват, нет надобности. И так видно. Вон М. сидит с опущенной головой. Не зря. В его первой палате у двух послеоперационных больных не протерта спина. Насупился. И В. тоже — в его второй палате недоделки. Но он сидит с гордо поднятой головой. Такая манера.

Сестер отпускаю. Начинаю нелицеприятный разговор с врачами. Повторяю в который уже раз прописные истины о долге врача, обязанностях, о том, к чему могут привести ошибки, и так далее и так далее. Сидят и слушают. Уверен, что сильно не переживают. Поочередно спрашиваю провинившихся сегодня М. и В., все ли им понятно. Оба соскакивают, как солдатики, радостно кивают головами. Это должно значить, что они все поняли, тяжело переживают свои ошибки и больше никогда не повторят их. Свежо предание… С приемом-сдачей дежурства закончено.

Спрашиваю о состоянии тяжелых больных в клинике. Нуждается ли кто-либо из них в срочном осмотре, в изменении назначенного лечения, в перевязке? Говорю о недоделках врачей. В седьмой палате плохо уложена пожилая женщина с переломом шейки бедра. Нужно срочно уложить правильно. С., мой ассистент по кафедре, ведет эту палату. Как всегда, внешне галантный, с улыбкой превосходства, делает удивленное лицо. Будто бы для него это исключительный случай. В третьей палате, у М., больная, оперированная по поводу врожденного горба, лежит на подушке, что совершенно недопустимо. М. милостиво обещает устранить недостаток. Лицо его не дрогнет. Выдержан. Молчалив.

Разобрались и с этим.

Оглашаю список операций на завтра. В списке обозначено место каждого из участников. Замена возможна только с моего разрешения, если будут представлены убедительные и неоспоримые доводы в ее необходимости. Так как разговоры на эту тему со мною всегда трудны, то замен практически не бывает.

Напоминаю, что в час дня — ровно в час! — начинается разбор состояния больных, вновь поступивших в клинику и прошедших обследование. Уточняю поименно перечень этих больных. На этом утренняя конференция завершается.

Приглашаю к себе в кабинет курсантов и слушателей. И Г. М. — моего доцента. Расспрашиваю их о жизни. Нет ли каких-либо пожеланий, вопреки составленной программе их работы. Вношу коррективы в работу на день, если нужно, и ухожу на амбулаторный прием.

Амбулаторный прием — осмотр по меньшей мере тридцати, сорока пациентов, приехавших со всех сторон со своими жалобами и своим горем. И беседы с ними. Об этом речь впереди…

* * *

В течение сорока лет ежедневно, за редким исключением, вызванным необходимостью, я открываю двери моей клиники. Я называю клинику моей потому, что всю свою профессиональную жизнь врача работаю в ней, в ней был воспитан своими учителями, в ней меня научили любить больных людей, нуждающихся в моей помощи, ей отданы, отдаются и впредь будут отданы мое сердце, ум, способности, здесь, в клинике, научился хирургии, которая стала моим призванием и страстной любовью, в ней познал труд, тревоги и радости, разочарование и восторги научного поиска, освоил, разработали разрабатываю новые операции на позвоночнике, приносящие многим ранее «неизлечимым» людям здоровье и жизнь, в ней выращены и воспитаны десятки кандидатов и докторов наук — моих учеников, в ней созданы мои научные труды. В ней, в клинике, моя жизнь. Может быть, звучат эти слова несколько высокопарно, но все это действительно так.

Клиника — мой второй дом.

Клиника — организм, живущий очень интенсивно, насыщенно и многогранно.

На заведование клиникой я был назначен приказом директора института доцента Дмитрия Петровича Метелкина в июне 1958 года. В то, теперь далекое, время я закончил докторскую диссертацию и все мои помыслы были о завершенной работе и предстоящей защите.

Росчерком пера директора я приобрел новое качество. Это было и необычно, и непривычно.

Клиника занималась общей ортопедией и травматологией и не имела своего научного «лица». Обе мои квалификационные работы — и кандидатская и докторская — были посвящены заболеваниям и повреждениям тазобедренного сустава. Я хорошо владел хирургией тазобедренной области, что в те времена считалось вершиной ортопедической хирургии. Да и сейчас хирург-ортопед, владеющий хирургией тазобедренного сустава, это хирург высокого класса, хирург, заслуживающий всемерного уважения. В клинике велись разноплановые научные исследования по самым различным и многообразным вопросам ортопедии и травматологии.

Мне становилось тесно в рамках хирургии конечностей. Мои устремления уже тогда были обращены к terra incognita ортопедии — позвоночнику, прикасаться к которому позволяли себе лишь отдельные врачи-хирурги. И то они входили в эту «непознанную землю» с задней двери: к более доступной и поверхностно расположенной его части — заднему отделу позвоночника — остистым отросткам и дужкам. Я был полон творческого задора, воображение рисовало картины вмешательств на позвоночнике, вторжение в его святую святых — передние отделы.

Вспоминая себя в те годы, должен отметить, что в моих стремлениях к ортопедическому Эвересту не было легкости и недомыслия. Я понимал всю серьезность дела, которому и подумывал посвятить себя, высокую ответственность за каждого больного человека, которого буду лечить. Понимал и то, что работа в такой сложной и неизведанной области, как позвоночник, чревата вероятностью издержек, порой трагических.

Все свои соображения и колебания я высказал Дмитрию Петровичу. Подумав, он сказал неторопливо, что без издержек новое не приходит. Ведь хирургия сердца развивается только потому, что кардиохирурги рискуют, проходят и через ошибки, и осложнения, и трагические исходы. Без разумного риска прогресс хирургии немыслим.

Такая поддержка воодушевила меня и укрепила решение заняться хирургией позвоночника.

Прошло почти тридцать лет. Отдавая дань глубокого уважения мудрости директора института тех лет, доцента Метелкина, должен с удовлетворением подчеркнуть, что трагических осложнений на моем долгом и трудном пути было не больше, чем в обычной клинике ортопедии и травматологии.

Собрав коллектив, в котором еще вчера я был официально равен всем его членам, а сегодня стал руководителем, в том числе и научным, я рассказал о своих мыслях и научных устремлениях. И меня поддержали. С тех далеких времен со мной работают Л. и Р. Они были в числе первых, кому я на свой риск и страх, не имея навыков и опыта в руководстве наукой, предложил научные темы для кандидатских диссертаций.

С Л. мы одновременно пришли на работу во вновь организованный институт восстановительной хирургии, травматологии и ортопедии в мае 1946 года. Она из госпиталя, я — из областной больницы. Л. — отличный человек, верный и преданный товарищ. Ни при каких обстоятельствах не подведет. Думаю, сорока лет достаточно, чтобы убедиться в этом. До меня она имела тему для кандидатской диссертации. Много сил и времени отдала и довела ее до официальной защиты. Однако защиты не получилось, так как тема оказалась крайне неудачной, «недиссертабельной». Пережитая неудача не могла не сказаться на настроениях Л., долгое время она и слышать не хотела о какой-либо новой диссертационной работе. Мне поверила и согласилась еще раз «попытать счастья». Быстро и толково выполнила экспериментальное исследование по костной пластике на задних отделах позвоночника и успешно защитила эту работу, получив ученую степень кандидата медицинских наук. Несколько позже под моим же руководством Л. провела очень интересное исследование, аналогов которому нет ни в отечественной, ни в зарубежной литературе. Оно касалось состояния сердца, магистральных кровеносных сосудов и внешнего дыхания при сколиотической болезни. На этом материале мы издали монографию.

Р. пришел в клинику в 1957 году. Под моим руководством выполнил кандидатскую диссертацию. Затем получил тему и для докторской диссертации по вопросу о заживлении тел сломанных позвонков. И успешно защитил свою работу. Когда Дмитрия Петровича сменил новый директор, произошла и смена «научного кабинета»: вместо меня Р. был назначен на должность заместителя директора по науке.

Все остальные ученики того первого, «сбора» тоже выросли, защитились и разлетелись по разным весям. Пришли новые. А затем еще, и еще, и еще. Это закономерно, это свидетельство роста людей. Многие из них заведуют кафедрами, отделами, стали доцентами. Это приятно мне — руководителю. О некоторых грущу и по сию пору.

Мы развернули в клинике интенсивную работу. К нам потянулись больные люди, которые нигде не могли найти себе лечебного пристанища. Я много оперировал, отрабатывал технику известных операций на позвоночнике. Хорошо освоив операцию, я обучал ее технике своих помощников и брался за новую. Так довольно быстро были освоены все известные операции на позвоночнике, которые проводились в различных клиниках мира. А больные все поступали и поступали. Появились больные, для которых в арсенале известных для лечения болезней позвоночника операций нечего было подобрать, так как их не лечили активно, а наблюдали «в динамике» — пассивно и длительно, отправляли на курорты, назначали корсеты. Жизнь подвела меня к необходимости разрабатывать новые операции, новые вмешательства на позвоночнике, новые тактические приемы, менять привычное отношение к оперативным методам и лечить те болезни позвоночника, которые испокон веков операциями не лечились. Много времени и сил, труда и энергии, умственной и физической, тратил я тогда.

Жизнь столкнула меня с девочкой-подростком Таней, с врожденным горбом, возникшим из-за того, что тела позвонков не разделились на отдельные сегменты, как в нормальном позвоночнике, а представлялись единой костной колонной, единым дугообразно изогнутым костным конгломератом. Все известные к тому времени методы и способы исправления горбов оказались непригодными для болезни, которой страдала Таня. В думах о том, как ей помочь, родился новый способ исправления горбов в виде сегментарной вертебротомии, который в последующем стал составной частью многих операций, разработанных мною. Это была не просто новая операция, это был новый принцип исправления горбов.

Горб — кифоз, как известно, — искривление позвоночника в передне-заднем направлении. Если посмотреть на такой позвоночник сбоку, отчетливо обозначается более укороченная передняя его поверхность и более удлиненная по сравнению с ней задняя. Все существующие методы исправления горбов были основаны на укорочении задней — более длинной — стороны искривленного позвоночника. Достигалось это путем образования клиновидного дефекта в задних структурах позвоночника и за счет сближения краев этого дефекта — уравновешивания величины передней и задней сторон.

К лечению той болезни, с которой пришла ко мне Таня, такой метод исправления горба был неприменим из-за отсутствия подвижности между телами отдельных позвонков вследствие несостоявшейся на ранних этапах их дифференцировки на отдельные сегменты, того состояния, которое в нашей науке носит название переднего неполного врожденного блока позвонков. Мне пришла в голову идея новой операции, заключавшаяся в том, что следует вместо укорочения более длинной стороны искривленного позвоночника удлинять более короткий передний отдел его.

У Тани был искривлен грудной отдел позвоночника. Вскрыв грудную клетку, я рассек плевру, покрывавшую тела позвонков, и обнажил их, слившиеся воедино. Тщательно выделил, перевязал и рассек сегментарные кровеносные сосуды, расположенные на передней поверхности тел позвонков. От боковой поверхности позвоночника я отодвинул грудную аорту и защитил ее широкими металлическими лопатками. Затем тонким и острым костным долотом в направлении справа налево на семи уровнях я рассек блокированный передний отдел позвоночника на отдельные сегменты, чем достиг подвижности между каждым из них. Эту операцию я назвал «сегментарной вертебротомией», так как позвоночник рассекался на отдельные сегменты. Операция прошла без осложнений, и Таня хорошо справилась с ней. Для исправления горба проделанного было мало. Нужно было удержать позвоночник Тани в положении разгибания за счет подвижности между отдельными его сегментами до тех пор, пока между ними не наступит прочного костного сращения. В те времена никаких приспособлений для этих целей у меня не было.

Назавтра после операции я уложил Таню на матерчатый гамак так, что вершина бывшего горба приходилась на его середину. Концы гамака были прикреплены к тросам с грузами, переброшенными через блоки. Эти грузы и должны были распрямлять позвоночник. Исправление было достигнуто, и Танин позвоночник стал прямым. Радости моей предела не было. Однако очень скоро ей — моей радости — пришел конец. Таня стала температурить, а состояние ее ухудшаться. Искал воспалительный процесс в легких. Не нашел. Искал гнойное воспаление в ране — не нашел. А Тане становилось все тяжелее и тяжелее. Лишь на шестой день я обнаружил причину.

Задняя часть операционного разреза оказалась сдавленной гамаком, который из-за тяги груза плотно прижимался к туловищу Тани. Кожа выдерживала это давление и внешне не изменялась. А вот глубже лежащие мышцы от сильного давления гамаком лишились притока крови, омертвели. Это и привело к тяжелейшему состоянию, которое было устранено открытием операционной раны, разведением ее краев и иссечением омертвевших мышц. За отсутствие у меня опыта в послеоперационном ведении таких больных Таня поплатилась тяжелым осложнением, а я многими днями забот, тревог и переживаний. Ведь это было не просто осложнение, а осложнение после впервые осуществленной новой операции. К счастью, все закончилось благополучно, и Таня поправилась.

Накапливался опыт, накапливались знания по оперативному лечению болезней и повреждений позвоночника.

Вскоре с докладом об операциях на позвоночнике я был приглашен на ученый совет Центрального института травматологии и ортопедии в Москве. Я исчерпал отпущенные мне сорок минут для доклада и стал завершать его. Аудитория потребовала продолжения. Так повторялось еще дважды. Я говорил более двух часов. Старожилы ЦИТО говорили, что такое случилось впервые в истории института. Это означало, что клиника добилась значительных успехов на путях хирургии позвоночника и заговорила о себе в полный голос. Полный сил и энергии, с радостными надеждами я вернулся в клинику и с еще большим энтузиазмом взялся за продолжение своей работы.

Я много работал и заставлял работать своих помощников. Абсолютное большинство восприняло это как должное, а некоторые не выдерживали. Расплатой за нежелание работать был уход из клиники.

Иначе поступить я не мог. И вот почему.

В обычных клиниках ортопедии и травматологии, где основные оперативные вмешательства производятся на костях и суставах ног и рук, относительно редки случаи гибели пациентов от этих методов лечения. При тех же операциях, которые применяем мы, вертебрологи, всякий раз стоит вопрос о жизни и смерти нашего подопечного. В этой ситуации не должно и не может быть компромиссов и скидок, и простить невнимание к больному, а тем более неполноценную работу или нежелание работать, совершенно недопустимо. В клинике оставались только те, в ком я был уверен, кто действительно хотел работать, кто работать мог. Этими людьми я очень дорожил, оберегал их и всячески содействовал их росту как профессиональному, так и научному. Это делаю и сейчас. Это стало одним из постулатов в клинике.

В клинике образовался очень дружный и работоспособный коллектив. Ко мне потянулась молодежь. Стало известно, что рабочий день у меня не ограничен, что требования высокие, что нужно много работать, много уметь, знать. Р. и С. стали первыми докторами медицины, вышедшими из клиники. Теперь они оба профессора. Один возглавляет кафедру в медицинском институте, второй заведует лабораторией в Ленинградском НИИ ортопедии и травматологии.

К. пришел в аспирантуру из Кузбасса. В эксперименте он изучил механизм возникновения так называемых «взрывных» переломов тел поясничных позвонков и, сочетая данные опытов с клиническим материалом, оформил диссертацию. Сейчас он доцент кафедры детской хирургии. Г. и В, выполнили под моим руководством кандидатские диссертации, а позже и докторские. Один из них руководит клиникой, второй — директор НИИ. И многие другие под моим руководством пришли в науку.

Все это разные люди со свойственной им индивидуальностью. Одни из них лучше, другие, быть может, менее хороши и как люди, и как специалисты. Но все они близки и дороги мне. Память цепко держит имена и тех редких моих учеников, о которых я вспоминаю с болью и сожалением. С сожалением, что я проглядел в них людей, которым не следовало давать место в науке.

* * *

Наверное, хватит воспоминаний на сегодня. Понедельник — день тяжелый: впереди еще прием пациентов и клинический разбор.

Прием всегда труден. Труден по двум причинам. Первая заключается в необходимости напряженной работы мозга. Надо быстро сориентироваться в жалобах и состоянии больного, разобраться в основных проявлениях болезни, правильно их определить и распознать, решить целесообразность и очередность помещения в клинику, хотя бы ориентировочно выбрать методы предполагаемого лечения.

А больных много. Очень много. Весь вестибюль перед дверьми кабинета, в котором я веду прием, заполнен ими. Приезжают отовсюду. Если посмотреть амбулаторные карты хотя бы за три — четыре месяца, то, вероятно, можно составить список всех городов нашей страны — и запада, и востока, и юга, и севера. Почти все приезжают с родственниками. Иногда родственников много. И все непременно хотят поговорить со мной, объяснить состояние своих больных родичей, рассказать о них, узнать о перспективах лечения и тому подобное. А больные тяжелые. Часто болезнь запущена и порой необратима. И так горько бывает за то, что слишком поздно попали ко мне. Ведь на год — два раньше им можно было бы помочь, если не вылечить полностью, то значительно облегчить состояние. А сейчас?! Стараюсь сдерживать эмоции. Не показывать своего настроения, своих мыслей. Пациенты — люди весьма чуткие. Порой создается впечатление, что они читают мои мысли! Надо быть очень выдержанным и невозмутимым. Это дается с трудом, а иногда и не удается вообще.

На приеме со мной всегда Л. Она мне хорошо помогает. Заполняет амбулаторные карты, готовит больных, документацию. С ней я советуюсь. В общем приемы без нее — явление необычайное. Часто привлекаю на прием и Д. Это невропатолог — отличный специалист, знающий нашу патологию, прекрасный диагност. Много лет мы работаем вместе.

…Заходит в кабинет двадцатисемилетняя женщина. На костылях. Заплаканные глаза. Сидеть не может. Лежа поворачивается с трудом. Боли постоянные в пояснице и левой ноге. Боли, усиливающиеся при малейшем неосторожном движении, резком внезапном смехе. И так в последние три года. Жена. Мать пятилетнего ребенка. А по существу тяжелейший инвалид, беспомощный человек, требующий заботы и ухода даже в пустяках.

Обычная история. Молодая, здоровая, полная сил женщина. Лет пять тому назад появились боли в пояснице. Значения этим болям не придала. Да они и прошли вскоре. И все было забыто. Через год боли возникли вновь. Жестче. Сильнее. Длительнее. Лечилась втираниями, порошками. Боли постепенно прошли. А еще через три месяца выжимала белье — и вдруг резкая боль в пояснице и левой ноге заставила лечь в постель, не дав завершить стирку. С тех пор она уже не стирала, перестала заниматься домашней работой, не говоря уже о профессиональной работе. Привезли ее в поликлинику. Посмотрел невропатолог. Диагноз — радикулит. Массаж. Лечение в физиокабинете.

Пока доберется в поликлинику, боли усилятся настолько, что с трудом выдерживает сеанс лечения, а по дороге домой опять усиление болей. И так заколдованный круг. Вместо лечения — мучение. Наконец, направили к нейрохирургу. Диагноз — грыжа диска. Стандартный диагноз, стандартное лечение. Операция. Частичное удаление дужек позвонков. По справке — удаление грыжи диска. А боли не прошли, даже усилились. Повторная операция по поводу повторной грыжи (рецидив грыжи — по-научному!). Опять боли. Еще одна операция. И еще одна. Всего четыре! А в результате непоправимое ухудшение состояния, инвалидность. И это закономерно. К неполноценности межпозвонкового диска операциями добавлена неполноценность задних опорных структур позвоночника, да еще прорастание рубцовой ткани во вскрытый позвоночный канал, которая запаяла, замуровала, сдавила спинномозговые корешки, растягивая и повреждая их при всяком минимальном движении в пояснице.

Кладу в стационар, в клинику. Буду обследовать. Иногда таким больным удается хоть частично помочь, а выздоравливают они редко. Буду оперировать. Может, помогу ей. Ведь по сути дела жить только начала. И все наша некомпетентность! Страшна стандартизация в нашей врачебной специальности. И пишу об этом много, и выступаю часто. А таких несчастных все больше и больше. Больше малокомпетентных врачей стало лечить таких больных. Вот и результаты!

…Чудесная белокурая девочка трех лет. Носик чуть курносенький. Задорная, веселая, улыбается. Блестящие карие глаза с золотинкой. И — мамины глаза. Тревожные. Напряженные. Ожидающие. Расспрашиваю маму о дочке, а сам ощупываю детское тельце.

Да, вот, нашел. Чуть определяемый пальцами — моими привычными пальцами — плотный выступ справа в нижнем грудном отделе позвоночника. Диагноз предельно ясен: врожденный сколиоз, аномалия развития позвоночника. Нужно наблюдение в динамике. Стараюсь погасить тревогу матери. Говорю, что все хорошо. Беспокоиться нет оснований. Ребенок здоров, но требует наблюдения. Пока прогулки. Режим. Жесткая постель. Через полгода показать девочку повторно. Пусть мать еще полгода поживет спокойно. Ей хватит волнений позже, когда встанет вопрос об операции…

…Еще один. Мужчина средних лет. С трудом заходит в кабинет, опираясь на две трости. Боли в спине. Увеличивающаяся слабость в ногах — ноги вдруг подкашиваются. Иногда падает от слабости в них. Боли начались после такого эпизода: ехал в служебной машине, столкнулись с автобусом. От толчка ударился о сиденье. Появилась боль в спине. Лечили от ушиба. Через три недели на спондилограмме был обнаружен перелом тела двенадцатого грудного позвонка. История заболевания настораживает.

Обычно у мужчин такого возраста при описанных обстоятельствах переломы позвоночника не возникают. Начинаю расспрашивать о предшествовавшей настоящему заболеванию жизни. Узнаю, что много лет страдает бронхиальной астмой, лечится гормональными препаратами, так как без них приступ удушья не снимается. Теперь все стало на свои места. Все понятно. Длительное лечение гормонами не проходит бесследно для костной ткани, в том числе и для позвонков. Они становятся малопрочными, «мягкими», плохо противостоящими нагрузкам. Те усилия, которые никак не сказываются на нормальных позвонках, вызывают повреждение позвонков, измененных под действием гормонов. Иногда я оперирую таких больных, тогда, когда появляются признаки тяжелого сдавления спинного мозга. После операций остается тягостное впечатление. И долго помнятся «ватные» позвонки, сминаемые нажатием пальцев. После таких операций хочется забыть, что ты хирург — настолько чувствую себя беспомощным! Патологический, то есть ненормальный перелом тел позвонков на почве перерождения костной ткани под воздействием гормонов. Тяжелейшая трагедия! Каждый прием гормонов способствует гибели костной ткани, а без гормонов человек жить не может!

И еще много других «обычных» для меня пациентов. И все со своими жалобами и пожеланиями. Я очень хорошо понимаю этих людей. Понимаю, как им хочется вернуться в ранг людей нормальных, здоровых. Как же я хочу всем им помочь. Был бы счастлив сделать это! А мои обычные пациенты — это дети и взрослые, мужчины и женщины, молодые и старые. И различного рода горбы — и юношеские, и врожденные, и бехтеревские, и после переломов позвоночника, и после туберкулеза, и прочие, прочие, прочие! И бесконечное множество сколиозов. И у грудничков, и у детей постарше, и у подростков, и у взрослых. И переломы позвоночника. И их последствия с тяжелыми осложнениями… И опухоли. И многие другие болезни.

…Эту девушку я наверное не забуду никогда. Одухотворенное тонкое лицо. Красивые темные глаза, в которых просматривается безнадежность и грусть. И сейчас еще милая привлекательная фигура. И все это в сочетании с расстройством тазовых органов, недержанием мочи и прочими проявлениями. Выраженная слабость в ногах, практически лишающая возможности передвигаться. Бесперспективность во всем: и в восстановлении физиологических функций, и в устройстве личной жизни, и в материнстве. И все из-за нелепейшего случая: ехала с другом на автомобиле. Авария. Осложненный перелом позвоночника.

С приема ухожу опустошенным, разбитым, уставшим. А по дороге осаждают родственники больных. И просьбы, просьбы, просьбы. Спасают двери, через которые выхожу из длинного коридора. Спасают от разговоров. А думы-то остаются. И долго еще будут вспоминаться эпизоды сегодняшнего амбулаторного приема — так казенно названной тяжкой, трудной, требующей сердца и ума работы! Так каждый понедельник…

Стакан чая. Крепкого до черноты. Бутерброд. Десять, пятнадцать минут отвлечься. Через несколько минут клинический разбор. Разбор, на котором решается судьба больных людей. Нужны спокойствие, ясность. Нужна трезвая голова.

Конференц-зал клиники. И сотрудники, и гости разного рода чинно сидят. С моим появлением замолкают разговоры. Встают. Встают по-разному. Кто действительно встает, а кто чуть приподнимается, с кажущимся трудом отрываясь от сиденья стула. Разные характеры. Разное воспитание. Разная степень почтения к входящему. Разный темперамент.

Точно, минута в минуту, начинаю разбор. Точность — вообще одна из характеристик человека, а в нашей деятельности, в нашей специальности — в особенности. От нашей точности нередко зависят здоровье, судьба, жизнь людей. Точность в моем понимании — непреложная черта хирурга. Стараюсь всегда подчеркнуть это личным примером. Неточные люди раздражают меня, вызывают недоверие. А в хирургии без доверия работать нельзя.

Итак, клинический разбор. Разбор характера болезни, приведшей больного в клинику вертебрологии, почти наверняка — на операционный стол. Разбор, который определяет судьбу человека на ближайший отрезок времени, а часто и на всю жизнь. Разбор — это начало, старт активного лечения болезни. Мы, врачи, хорошо это понимаем, почему и относимся к нему с величайшей ответственностью и серьезностью. Так по крайней мере считаю я и надеюсь, что так считает абсолютное большинство моих помощников. Все, что нарушает эту ответственность, серьезность и, если хотите, торжественность, выводит меня из равновесия. И мои помощники хорошо это знают.

Почему торжественность? Да ведь все серьезное в жизни проходит с торжественностью. Родился человек. Серьезное событие! В доме торжество. Ребенок пошел в школу. Это событие всегда обставляется торжественно. Сын кончил школу — торжество. Дочь кончила институт — торжество. И так все серьезное в жизни. Даже уход из нее обставляется торжественно.

Здоровье человека — основа его благополучия, основа благополучия семьи. Здоровье народа — основа благополучия страны. Клинический разбор, которым мы сейчас займемся, определяет степень и характер нездоровья человека. Это очень серьезно. А посему и торжественно.

Больные волнуются в ожидании разбора. Стоит только на них посмотреть, когда они толпятся перед дверьми конференц-зала. Нервозны. Возбуждены. Часто смеются. Говорят громче, чем обычно. Подтрунивают друг над другом. А за всем этим кроется неимоверное напряжение, ожидание решения своей участи. Поэтому-то и ждут они этого разбора и с нетерпеньем, и с тревогой, и, несомненно, со страхом. Не верю, что существует человек, у которого не дрогнет душа, не екнет сердце в преддверии решения своей участи. Многие не показывают виду. Но это уже вопрос другой.

Для нас, врачей, клинический разбор — это критерий нашей состоятельности, нашего соответствия исполняемому делу, нашей нужности на земле. Как нигде, на клиническом разборе выявляется суть каждого из нас — и профессиональная и, если хотите, общечеловеческая. Здесь мы все узнаем друг о друге: и степень ответственности перед больным человеком, и порядочность нашу, интеллектуальные возможности каждого, и эрудицию, и интеллигентность. По этим причинам всякий мыслящий врач тоже волнуется, тоже напряжен, тоже обеспокоен.

Занимаю свое место за столом. Приступаем к клиническому разбору. Сегодня решается судьба десяти пациентов…

Первым докладывает о своем больном П. Это один из самых молодых научных сотрудников. В клинике два года. Мягкий, добрый, ласковый человек. Вначале он оказался совершенно неприемлемым для клинической работы. Да и сейчас еще стеснителен, робок. Порой от недостаточных знаний, порой от неумения четко и ясно их выразить. Персонал, особенно сестринский, да и больные, любят его. Хочется надеяться, что со временем П. преодолеет свои преграды. Как всегда, говорит тихо. Прерываю. Спрашиваю аудиторию — слышно ли? Из солидарности с П. все в голос кричат, что слышно очень хорошо. После этого П. говорит все же достаточно громко.

Речь идет о семнадцатилетнем парне с застарелым, осложненным переломом шейного отдела позвоночника. Случай обычный. Нырнул в незнакомом месте. Ударился головой о дно. Внезапная боль в голове и шее — «как огнем обожгло». Руки и ноги, а также туловище на короткое время «потерял». Потом все появилось, но стало «ватным». П. добросовестно перечисляет все бывшие ранее проявления случившегося перелома и те признаки его, которые остались к моменту разбора. Он демонстрирует их на пациенте. И выдвинутую кпереди голову, и искривленную шею, и недостаточный объем движения в шее. Показывает, что движения в руках незначительны, незначительны они и в ногах. Мышцы слабы. Сила в них ничтожна. Ходит парень с трудом. Беспокоят боли. Боли усиливаются при движениях головы, при сотрясении туловища, при поворотах в постели.

Изменения со стороны нервной системы указывают на значительное сдавление передних отделов спинного мозга — тех, в которых расположены двигательные пути, идущие от коры головного мозга. Отчетливо вырисовывается картина осложненного повреждения шейного отдела позвоночника со сдавленней спинного мозга на уровне повреждения. Эти клинические данные подтверждаются и данными рентгеновского обследования. На передне-задней и боковых спондилограммах выявляется картина застарелого, «сцепившегося», вывиха пятого шейного позвонка с искривлением позвоночника под углом, открытым кпереди. Так и сформулирован клинический диагноз у этого пациента.

Прошу задавать вопросы. Присутствующие уточняют сроки болезни, степень выраженности некоторых ее проявлений.

— Почему вы назвали имеющийся вывих «сцепившимся»? — спрашиваю я.

П. уверенно и даже бодро отвечает, и я доволен. Это явный прогресс, почти достижение для П., а для меня радость. Как мало порой надо! П. ответил правильно, и я доволен.

Прошу высказываться о плане лечения у этого парня со сломанной шеей. Молчат. Каждый хочет высказаться последним. Так всегда! Начинаю задавать наводящие вопросы. Не действует. Опрашиваю по порядку. Начинаю с младших, менее опытных. Предложения разные. Есть логичные, есть алогичные. Последние всегда очень привлекают меня. Не могу понять интеллект людей, мыслящих столь алогично. Пытаюсь встать на их точку зрения, но удержаться на ней не могу и понять их, этих людей, не могу!

Очередь доходит до старших. Предложения в общем правильные, разумные. А вот есть у меня один доктор наук, много лет работает со мной. Об ортопедии и травматологии все узнал в клинике. И вроде человек не глупый, и читает, и знает. А «выжать» из него какое-либо твердое мнение о больном, предложение о лечении невозможно. Никогда не возьмет на себя ответственность, всячески старается избежать ее. Не зря мэ-нэ-эсы подтрунивают над его нерешительностью.

Завершая обсуждение, заключаю, что необходимо двухэтапное лечение — две отдельные операции. Во время первой нужно удалить сцепившиеся суставные отростки, что придаст подвижность позвоночнику в этом отделе, а, следовательно, позволит устранить имеющееся угловое искривление. Исправление искривленного позвоночника и закрепление его в нужном положении будет осуществлено во время второй операции. Больной ясен. Ясна и тактика лечения. Остается выполнить намеченное.

О второй больной докладывает Л. Он в клинике уже года три. Прочно встал на ноги в науке. Хорошо идет у него исследовательская работа, очень нужная нам и очень интересная. Законы сопромата он приспособил к нуждам позвоночника и изучает прочностные характеристики позвоночника после некоторых видов оперативного воздействия на него. От этого исследования я жду важных выводов для повседневной практики, как и от многих других, которые велись и ведутся моими сотрудниками. Этот самый Л. не только прочно встал на ноги в науке, но и женился. И что интересно. Нашел в полуторамиллионном Новосибирске жену из того же Челябинска, откуда приехал в клинику. По окончании института Л. привез ко мне его отец — уважаемый доцент, специалист в области травматологии. Попросил взять в клинику. В клинику-то я его взял, но, дело прошлое, Л. мне тогда не очень нравился. Показался избалованным, надменным. К счастью, все это не соответствовало его действительным качествам. Оказался приемлемым человеком. Способный. Знает языки. Если быть до конца честным, то надо сказать, что он с ленцой, но в общем-то с ней успешно борется.

Его больная посложнее. Приехала из-за рубежа. До приезда оперирована три раза. Женщина сорока семи лет, передвигается на костылях. Волочит левую ногу. «Не слушается» стопа. Постоянные боли. И днем. И ночью. И в покое. И в ходьбе. Ее оперировали нейрохирурги на ее родине. Удалили грыжу межпозвонкового диска, после чего стопа повисла и перестала чувствовать. Еще два раза оперировали, как мне кажется, напрасно. Стопа у нее повисла в результате нарушения проходимости артерии, питающей конечный отдел спинного мозга, или вследствие ее повреждения, или от закупорки тромбом.

В этих условиях нет смысла оперировать повторно, нет оснований для операции. Нужно очень энергичное лечение, направленное на восстановление кровоснабжения мозга. Если оно достаточно энергично и начато своевременно, то от него бывает толк. Операция же, повторяю, бессмысленна. Повторные операции, сделанные ей, привели к тому, что увеличилось количество рубцов, плотно спаявших и замуровавших спинномозговые корешки, что и дает постоянные боли.

Мы разобрали больную «по косточкам», объяснили причины возникновения всех симптомов — признаков проявления болезни, пути их устранения и единогласно пришли к выводу, что и сейчас операция бессмысленна и не показана, что наша пациентка нуждается в длительном комплексном восстановительном лечении, в том числе и повторном курортном. Со временем, при тщательно проводимом лечении, можно ждать улучшения. С этим и отпустили ее из клиники с детальным и подробным заключением, которое я велел отпечатать «для заграницы» на машинке, так как жители нашей страны при очень острой необходимости еще могут прочитать, что пишет Л., но зарубежным это не под силу. Почерк у Л. — будто писала курица лапой!

Следующего больного тоже ведет Л. Больно вспоминать о нем… В свое время, теперь уж много лет назад, жизнь свела меня с милой девушкой Сашей. Ее привел знакомый инженер, в КБ которого она работала чертежницей. Тогда я вылечил ее быстро от болей в колене. С тех пор периодически она обращалась ко мне со своими бедами и бедами своих близких. В трудные минуты выручала меня — писала нам лозунги, плакаты, таблицы для клиники. Так мы и жили мирно, вспоминая друг о друге в минуты нужды. А тут года два тому назад Саша позвонила и попросила разрешения привести ко мне своего брата. Это оказался мужчина средних лет, коренастый, полноватый, жалующийся на боли в области шеи и появившуюся на ее задней поверхности «шишку», которая быстро растет. Действительно, сзади в области шеи у него имелась большая, покрытая нормальной подвижной кожей опухоль, величиной с голову маленького ребенка. Она располагалась от надплечий до затылка, мешала движениям головы и, как явствовало из жалоб больного, причиняла боли. Сашиного брата положили в клинику. После детального обследования был сделан вывод о наличии хрящевой опухоли — хондромы, которая подлежала обязательному удалению. Явных признаков злокачественности не было, но вот быстрый рост опухоли оставлял беспокойство. После кратковременной и несложной подготовки я прооперировал этого больного и удалил полностью опухоль. Исследование в процессе операции и более детальное последующее показало, что опухоль доброкачественная. Послеоперационный период протекал безкаких-либо осложнений. Пациент быстро поправился и был выписан. Полное радикальное удаление опухоли, доброкачественный ее характер, хорошее самочувствие и состояние пациента позволили мне избавить себя от беспокойства за него. И как всякий излеченный и благополучный пациент он перестал присутствовать в моей памяти…

Дважды проведенное контрольное обследование в клинике подтверждало благополучие… Через год мы встретились снова. Он пришел с жалобами на вновь появившуюся опухоль в нижнем шейном отделе — ниже, чем была первая. Опухоль достигала величины сливы и мало беспокоила его. Я убрал и эту опухоль. Опять возникло чувство беспокойства за Сашиного брата. Однако морфологи вновь заверили меня, что опухоль вполне доброкачественная и не угрожает жизни больного. Больной был благополучно выписан. Но из моей памяти он полностью уже не исчез. Подсознательно я ждал встречи с ним. Ждал и боялся. И вот она наступила. Здесь. На клиническом разборе. Еще до разбора я несколько раз осматривал его. И боюсь, что эта наша встреча последняя. Кроме болей и опухоли, выросшей за это время в верхнем грудном отделе — ниже двух предыдущих, появились признаки сдавления спинного мозга в виде частичного паралича рук и ног. При введении контрастного вещества, задерживающего рентгеновские лучи, на спондилограмме было выявлено, что это контрастное вещество не прошло вниз между твердой мозговой оболочкой, окутывающей спинной мозг, и костной стенкой позвоночного канала на уровне опухоли. Это подтвердило и уточнило место сдавления спинного мозга. Во мне прочно поселилась уверенность в том, что опухоль злокачественная и этот больной останется в моей памяти навечно — на мой век!

Забегая вперед, скажу, что во время третьей операции у Сашиного брата была обнаружена страшная картина. Опухоль проросла все окружающие позвоночник ткани и муфтой сдавила спинной мозг. Удалить ее полностью не представлялось возможным. Операция свелась к высвобождению спинного мозга из сдавливающего его опухолевого кольца для устранения болей, восстановления, пусть временного, деятельности спинного мозга. Исследование показало, что опухоль является одной из наиболее злокачественных разновидностей хондросаркомы — саркомы, растущей из хрящевой ткани…

Ну, а во время клинического разбора все согласились с тем, что необходима операция, что, вероятно, опухоль злокачественная. К великому сожалению, ошибки не произошло. Судьба Сашиного брата была предопределена. Последующая наша встреча с ним не состоится!

«Разобрали» мы двух девчушек со сколиотической болезнью. Одна шести лет. Уже выраженное искривление позвоночника, калечащее ребенка. До того их жалко, таких маленьких, беспомощных! Сил нет. Их счастье, что в этом возрасте они ничего не понимают. Ходит голенькая, веселая глупышка! Все сама показывает. Создается впечатление, что делает это с удовольствием и интересом. Вот у таких малолеток лечить сколиоз труднее всего. С ней решаю поступить, как принято в клинике: произвести выпрямление искривленного позвоночника дистрактором — металлической конструкцией, растягивающей позвоночник без костной пластики, с тем, чтобы он пока рос в более или менее нормальных условиях. И ребенок пусть растет. А далее будет видно. Мой опыт показывает, что обычные методы, применяемые для лечения более старших детей и подростков, у таких малолеток дают плохие, порой ужасные результаты.

С этой ясно.

А вот вторая постарше. Она уже все понимает. Стесняется обезображенного тельца. Не очень охотно показывает его. Грубое искривление позвоночника, асимметрия туловища, большой реберный горб. Предстоит двухэтапное оперативное лечение с длительным пребыванием в клинике. Девочка понимает все. Она готова на любые испытания, лишь бы стать нормальным человеком. На теперешнем этапе жизни ее больше всего беспокоит именно это. Что побаливает — не так важно, что устает спина — не самое главное, а вот обезображивание! От него она готова избавиться любой ценой! Ей решаем осуществить исправление искривленного позвоночника металлоконструкциями и закрепить достигнутое костной пластинкой на заднем и переднем отделах его.

И еще один сколиоз. Юноша семнадцати лет из Киргизии. С детства страдал сколиотической болезнью. Не лечился. Около двух лет тому назад почувствовал слабость в правой ноге. Она то исчезала, то появлялась. Смирился с этим и больной, смирились и его родители, не понимая, что это предвестник будущей катастрофы. И подсказать, видимо, было некому. Рядом не оказалось понимающего врача.

А сейчас, в клинике, выявлен тяжелый парез — почти полный паралич. Ходит с костылями. Ноги тащит волоком. Мочеиспускание затруднено. Большущий, тяжелейший горб в верхнем грудном отделе. Все туловище искривлено, искорежено, асимметрично. И все это в семнадцать лет. И паралич держится около двух лет. Хоть и не полных, но около двух лет! Неврология тяжелейшая, говорящая о глубоких изменениях в спинном мозге. Хорошо знаю я эти изменения. Откроешь позвоночный канал, а в нем вместо упругого жгута спинного мозга тоненькая ниточка, белесоватая, бескровная, чуть видимая. Эти больные представляют большие сложности. Многих из них я оперирую. У некоторых выздоровление идет очень хорошо, у других хорошо без «очень», у некоторых удовлетворительно, что для них тоже немало, а у отдельных таких пациентов бывает и ухудшение. И ведь в чем сложность? Не знаешь никогда, кому из них операция поможет, а кому нет. Конечно, опыт и некоторая интуиция позволяют предполагать исходы и этой операции, но можно и ошибиться.

А все дело в сохранности кровоснабжения спинного мозга. Сохранено — значит, можно ждать улучшения, нет — значит, плохо. Операция может ухудшить состояние человека. Рассматриваем спондилограммы простые, спондилограммы с воздухом в позвоночном канале, с контрастным веществом в нем. В общем воспроизводится четкая картина, сложившаяся между деформированными стенками позвоночного канала и растянутым, распятым на этих стенках спинным мозгом. Если бы еще и сосудистый рисунок спинного мозга! Но об этом пока можно только мечтать. Нет у меня в клинике такой аппаратуры. А парню нужно помогать. Тянуть и ждать нельзя. И так упущено много времени.

Подытоживая обсуждение, предлагаю начать подготовительное лечение в виде разгрузки позвоночника и медикаментозного лечения и, если наступит в процессе такого лечения хоть минимальное улучшение, — оперировать. Все соглашаются. Видимо, устали. Да и что-либо другое предложить трудно. Даже мои клинические невропатолог и нейрохирург не вступили в спор, что случается с ними нередко.

Последние четверо пациентов сложностей в диагностике не составили. Одна с шейным, двое с поясничным межпозвонковым остеохондрозом. Молодая женщина с тяжелой формой шейного межпозвонкового остеохондроза с так называемым синдромом позвоночной артерии, выражающимся у нее в постоянном головокружении при малейших поворотах головы, прогрессирующем снижении зрения, постоянном ощущении мушек перед глазами. Тяжелая патология. Требуется операция.

Суть болезни заключается в том, что вследствие изменений в шейных межпозвонковых дисках появились костные разрастания — шипы, которые мы называем спондилофитами. Вот один из таких спондилофитов, внедрившись в стенку левой позвоночной артерии, значительно сузил ее просвет. Это постоянно раздражает симпатические нервные волокна, находящиеся в стенке позвоночной артерии, и мешает свободному перемещению артериальной крови к полушариям мозга. Отсюда головокружение, тошнота, снижение зрения. Нужно убрать этот спондилофит и сделать неподвижным отдел шейных позвонков, где имеется измененный больной диск. Все это вытекает из клинических проявлений болезни, а сдавление сосуда спондилофитом хорошо видно на контрастной спондилограмме.

Все предельно ясно. Нужно оперативное лечение. Больная с радостью соглашается. Измучена длительной болезнью и неэффективным многократным лечением. Рада, что принято решение об операции. Говорит, очень боялась, что будем опять пробовать, как в других местах, различные виды неоперативного лечения.

Двое больных с поясничным межпозвонковым остеохондрозом «обычны». Ни диагностических, ни каких-либо других проблем не составляют. Очень долго, многократно лечились всеми возможными неоперативными методами. Толку от них не было. Значит, только операция. Конечно, операция сделает их здоровыми людьми. Оба молодые мужчины. Один шофер, второй тракторист. Обоим нужны выносливые спины, устойчивый, прочный позвоночник. Они смогут вернуться к своим профессиональным обязанностям. Думаю, уверен, что вернутся.

Ну, и последний пациент на разборе. Юноша шестнадцати лет со спондилолистезом пятого поясничного позвонка, выражающимся в болях, усталости, невозможности сидеть на уроках. Спондилолистез — это соскальзывание вышележащего позвонка над нижележащим кпереди. Чаще всего это бывает на пояснично-крестцовом уровне. Считалось, что это врожденный порок развития позвонков и врожденное отсутствие сращения дужки с телом. Сейчас доказано, что это приобретенное заболевание, и дефект между дужкой и телом возникает от болезненной перестройки кости вследствие неправильных нагрузок — нарушения биомеханики.

Интересна история изучения этого заболевания. Впервые с ним столкнулись акушеры в конце девятнадцатого столетия, в дорентгеновскую эру. У некоторых женщин при трудных родах было выявлено сужение родовых путей за счет выстоящего в малый таз костного выступа, идущего от вершины крестца. Долгое время считалось, что болезнь эта свойственна женщинам. Позже, когда появился рентгеновский метод исследования, было выявлено, что мужчины страдают этой болезнью даже чаще, чем женщины. Больной ясен. Ясно, что с ним. Ясно, что следует делать.

Надо оперировать. Согласны все. Альтернативы нет.

Ну вот понедельник в клинике подошел к концу. Уже пятый час. Все запланированное на сегодня сделано. Операционный список на завтра составлен и оглашен мною еще на утренней конференции. Закрываю конференцию. Расходимся. Ухожу из клиники. Но клиника остается со мной. Много больных, сложных и тяжелых. С персоналом плохо. Выходим из положения за счет ухаживающих за больными родственников. Не забыть то, не забыть другое. Завтра утром посмотреть больную в первой палате, больного в пятой палате.

Вторник. 8.45. Утренняя конференция. Вторник — день операционный. В этот день все подчинено операциям. У меня по вторникам еще и лекция для студентов пятого курса. Клинику я обошел. Больных посмотрел. Заглянул во все палаты, в комнату для раздачи пищи, в туалеты, в ординаторскую. Не скажу, что все блестит и порядок абсолютный. До этого очень далеко. Нет санитарок, нет уборщиц, хоть сам берись за метлу, швабру! За ночь никто из больных не отяжелел. К операции намеченные планом больные подготовлены. Все сделано как надо.

Ровно в положенное время начинаю конференцию. Через минуту после начала в дверях появляется большая фигура одного из сотрудников. Всегда маленько опаздывает и как бы в оправдание с удивлением рассматривает циферблат своих часов. Как у того фельдфебеля — все не в ногу, он один в ногу! Молчу. Потом один на один скажу ему пару теплых слов. Больше сегодня опоздавших нет, и П. и А. на месте — они тоже любители опаздывать.

Дежурные сестры быстро отчеканивают рапорт по дежурству — знают, что тянуть нельзя — операционный день. Слушаю их внимательно, сопоставляю с данными, которые почерпнул утром в клинике. Вроде все нормально, расхождений нет. Вопросы. Ответы. Отдельные замечания. С дежурством покончено. Теперь основное на сегодня: операции.

Оперируются шесть больных. Больного с бехтеревским горбом оперирую я. Г. оперирует девочку со сколиозом, первая операция которой была сделана мною два месяца тому назад. Г. должен сегодня осуществить переднюю стабилизацию позвоночника. Операция сложная, большая, внутригрудная на сей раз. И. прооперирует больную с поясничным межпозвонковым остеохондрозом. С. оперирует мужчину с переломом шейного отдела позвоночника, Б. — двух мужчин с неосложненным непроникающим переломом тел поясничных позвонков, для которых будет использована новая стяжка из металла с памятью формы.

Шесть пациентов с различными болезнями и повреждениями позвоночника.

Порядок в клинике такой, что каждый хирург рассказывает в деталях предполагаемый ход предстоящей операции. Потом ему задают вопросы. Анатомия. Топографическая анатомия. Почему так, а не по-другому? Какие особенности данного больного с его патологией? Вопросы любые. Ответ должен быть исчерпывающим и точным. Это все знают. Недостаточный ответ приравнивается к несостоятельности хирурга, что грозит отстранением от операции. Это тоже все знают. Докладывать начинают по порядку, я последним. Итак, первое слово Г. Говорит он всегда тихо, глуховато, меняя тембр и силу голоса. Зато знает хорошо. И оперирует хорошо. Уверенный в знаниях Г., я позволяю себе несколько отвлечься и отдаться своим мыслям и думам.

* * *

Вот очередной операционный день наступил. Оперируем сегодня группу больных. Показания четкие, абсолютные. У меня полная уверенность в том, что оперативное лечение принесет пользу всем, что только операция поможет им. Иначе бы они не попали в операционную. Среди моих пациентов очень много людей, которые как блага ждут операции и очень охотно, я бы сказал, с радостью идут в операционную. Я объясняю это несколькими обстоятельствами.

Прежде всего до клиники они прошли долгий путь по разным больницам, поликлиникам, институтам. И везде их лечили. Уверен, что хорошо, добросовестно. А вот желаемого результата не было. И они устали. Извелись. Бесконечные рекомендации делать массаж, ездить на курорты, заниматься лечебной гимнастикой, ходить в физиокабинеты, принимать таблетки, соблюдать диету и множество других полезных и бесполезных рекомендаций. Этих людей — моих пациентов — можно понять! Ведь надо жить, работать, учиться, любить, страдать, наконец, а тебе в разных вариантах рекомендуют одно и то же. И главное, без толку. Болезнь остается. Время идет. Уходят годы. И вдруг предлагается действенное лечение. Об этом они наслышаны от таких же пациентов, которые поступили раньше в клинику. Особенно эффективно воздействие внешнего вида тех, которые через какое-то время после завершения лечения приехали на контрольное обследование. Вокруг таких людей собираются группы пациентов с аналогичными заболеваниями. И бесконечные расспросы, осмотры, разговоры. Лучшего агитатора, чем избавившийся от своего недуга человек, я не знаю. И вот надежда обрести здоровье, вера в эту возможность заставляют больных стремиться в операционную, именно стремиться, с охотой, с радостью.

Второе — это вера во «всесилие» клиники. От одного больного к другому распространяются правда и небылицы о возможностях клиники, и во многих сотнях писем, которые я получаю повседневно, больные говорят, что моя клиника — их последняя надежда.

Третье — тяжелому больному, нуждающемуся в нашем лечении, попасть в клинику несложно. Условие одно: если в клинике имеется реальная возможность помочь ему. И это знают люди. И это, видимо, имеет определенное значение в их решимости подвергнуться оперативному лечению.

Ну, а все же операция — событие в жизни человека! Событие не ординарное, не повседневное. Событие с неизвестным исходом. При всей готовности подвергнуться оперативному лечению каждый разумный человек, идущий на такое лечение, испытывает тревогу, может быть, не столько за себя, сколько за своих близких, родных. Эта тревога естественна и понятна. Многие находят в себе силы не показать тревоги. Но она всегда существует, это несомненно. Я не знаю человека, душа которого бы не дрогнула в преддверии операционной. Да это и понятно!

Я уже неоднократно писал о психологии операции, но не могу не повторить. Столь важен и значителен этот вопрос, что вольно или невольно я возвращаюсь к нему перед каждой операцией.

В моей специальности используются различные методы воздействия на болезнь. Но все же самым действенным из них, особенно в области большой ортопедической хирургии, к которой в первую очередь относятся оперативные вмешательства по поводу заболеваний и повреждений позвоночника, является хирургическая операция.

На операции сходятся двое — пациент и врач-хирург.

У пациента операция всегда связана с чувством страха. Мне кажется это естественным. Уж слишком противоестественно и необычно оперативное вмешательство для человека, сталкивающегося с такой необходимостью впервые и до этого бывшего совершенно здоровым. Да и длительно болеющие люди далеко не просто соглашаются подвергнуться оперативному вмешательству.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что операция связана с подобием чувства страха и у врача. Видимо, следует оговориться и уточнить — у мыслящего врача. Может быть, чувство и не полностью соответствует слову «страх», но, несомненно, близко к нему. Во всяком случае, меня перед каждой операцией охватывает чувство беспокойства, мною овладевают раздумье и бессонница. В эти часы ночного бодрствования перед мысленным взором один за другим последовательно проходят кадры предстоящей операции.

В моем представлении вообще любая операция на любом больном органе — сложная, трудная и ответственная деятельность. Среди всех оперативных вмешательств несколько особняком стоят операции на позвоночнике.

Операции на позвоночнике, несмотря на все достижения медицинской науки и хирургии, достижения прошлые и последних лет, все еще остаются уделом небольшого числа клиник. Видимо, объясняется это тем, что такие оперативные вмешательства относятся к операциям повышенного хирургического риска.

Любая операция связана с определенным, вполне реальным риском возникновения разнообразных осложнений с самыми различными последствиями для оперируемого, вплоть до трагического исхода на операционном столе. Не настолько еще совершенны наши знания, не располагаем мы пока абсолютно надежными методами и способами предотвращения случайностей и просто несчастных случаев, могущих возникнуть и порой возникающих в процессе оперативного вмешательства. Пусть этот риск исчисляется мизерными цифрами — десятыми, сотыми или тысячными долями процента. Пусть реальность этих осложнений и плохих, порой трагических исходов невелика. Но она реальна. Она существует. И когда эта трагедия коснется конкретного человека, его дома, его близких, тогда забудется, что это тысячная доля процента! Да и кого будут интересовать эти цифры?!

В профессии хирурга имеется парадокс. Хотя намерения врача-хирурга, оперирующего больного, всегда самые лучшие и направлены на его выздоровление, они небезопасны для пациента. Этот парадокс своей профессии я ощущаю всегда очень обостренно. Я твердо убежден в том, что не существует хирурга, который бы с недобрыми намерениями оперировал больного человека. Такого быть не может! И, несмотря на самые добрые намерения и стремления, своими действиями хирург ставит пациента на ту грань, которая отделяет жизнь от смерти, бытие от небытия. До чего же это алогично и несправедливо! Чтобы излечить больного, хирург обязан подвергнуть его жизнь риску, и порой весьма высокому! Невероятно, но это действительно так.

В разделе хирургии, которым занимаюсь я, есть еще одна особенность, в значительной мере отличающая его от других хирургических специальностей.

Люди страдают разными болезнями. Есть болезни, которые следует лечить лекарствами, различными диетами, курортами и тому подобным. Такие болезни не требуют оперативного лечения. Оно не показано при них.

Есть болезни, которые в противоположность первым следует лечить только оперативными способами. Если при таких болезнях не будет произведена спасительная операция, причем своевременно и полноценно, человек погибнет. В этих случаях не обсуждается вопрос о том, стоит или не стоит делать операцию? Нужна операция или не нужна? Отказ от операции равносилен гибели человека. Имеются абсолютные жизненные показания к операции. Четкость этих показаний столь ясна, что вооружает врача правом настаивать на операции. Более того. Наличие абсолютных показаний облегчает моральное состояние врача.

Если в процессе такой операции возникнет осложнение и пациент погибнет, врач несет меньшие моральные издержки, так как он сделал все для того, чтобы спасти больного, чтобы отстоять его здоровье и жизнь. Ни у врача, ни у пациента другого выхода не было.

А вот многие из моих пациентов не подходят ни под одну из вышеприведенных рубрик!

Многие болезни позвоночника непосредственно не угрожают жизни. Человек может жить с ними годы и даже десятилетия. Вопрос — как жить?!

Однако если сегодня, завтра, в ближайшие дни, месяцы и годы не подвергать такого пациента оперативному лечению, то он не погибнет от своего заболевания. Но всему есть предел. Наступит время, когда адаптационные возможности человека окажутся исчерпанными, а время упущенным из-за боязни риска, связанного с лечением. С другой стороны, если пациент, который без операции мог бы жить какое-то количество лет, погибнет в процессе операции, как почувствует себя хирург, оперировавший больного?! Ведь жизненных, абсолютных показаний к оперативному вмешательству не было!

По собственному опыту знаю, во что это обходится врачу. Хорошо знаю эти бессонные ночи, часы раздумий, размышлений и самоистязания, апатии и безразличия, стремление уединиться и никого не видеть, укоры собственной совести, состояние, приводящее на грань неверия в свою любимую специальность и отказа от нее!

Слишком дорого платит хирург за трагедию в судьбе своих пациентов.

…Хирургу мало владеть техникой оперативных вмешательств. Есть такие операции, к которым всякий раз хирург должен морально подготовиться, всякий раз в нем должна созреть эта готовность, всякий раз эту готовность он должен выносить в себе. Трудно выразить словами те чувства, которые владеют хирургом в это время. Порой сознательно, а порой и подсознательно откладываешь и оттягиваешь операцию. И поводов-то формальных для этого нет! И пациент готов и давно ждет. И родственники пациента обеспокоены. И твои помощники поглядывают на тебя с вопросом и недоумением. А ты тянешь, откладываешь!

Убежден, что в этих случаях не следует торопить хирурга. Внутренне он еще не созрел для предстоящей операции. Не важно, что ранее он сделал не одну такую операцию. Пусть он сделал их много, даже очень много! А вот сейчас, в данный момент, не готов к ней. Может быть, читатель обвинит меня в высокопарности, но я могу сравнить это состояние хирурга с вдохновением, которое необходимо музыканту, художнику, актеру. Наверное, справедливо, что хирургия — и наука, и искусство!

Конечно, так бывает далеко не всегда. Ни о каком вдохновении, ни о какой специальной моральной подготовке не может быть и речи, когда хирург сталкивается с больным, погибающим от кровотечения, или больным с прободной язвой желудка, или с повреждением печени, или нарушенной внематочной беременностью и множеством других подобных острых заболеваний, требующих незамедлительного вмешательства. Тогда не место эмоциям! Тогда следует действовать, и действовать немедленно! Хотя и в этих случаях хирургу нужна прежде всего трезвая и умная голова, а затем уже умелые руки.

…Слово «операция» является повседневным, будничным у хирурга. Оно обозначает действенное завершение усилий многих людей в течение многих дней, а порой недель и месяцев. Эти усилия затрачиваются на решение целого ряда вопросов. Из них наиболее важные и ответственные следующие:

— Нужна ли операция? Необходима ли она?

— Необходима ли она сейчас, сегодня или какое-то время можно ждать?

— Если ждать, то сколько?

— Какой она должна быть применительно к данному пациенту? Каков объем операции? Какова степень хирургического риска и оправдан ли он?

— Каков прогноз или, точнее, каковы шансы на выздоровление или хотя бы улучшение?

«Операция» — слово, которое произносится многократно мною и моими помощниками на протяжении всего лишь одного дня. Казалось бы, обычное, привычное нам слово. Емкое. Слово с большим содержанием и смыслом, нацеливающее на действие!

Ну, а что оно, это слово, для моих пациентов?

Не столь редко приходилось видеть, как волнуются осматриваемые мною люди в ожидании того, чтобы узнать, показана ли им операция? Я вспоминаю, как бледнели лица волевых, крепких людей, когда они узнавали, что операция им нужна. Это вполне закономерно. Ведь операция вырывает человека из привычного жизненного круга. Как бы ни был уверен пациент в ее безопасности, он понимает, что какая-то доля риска не исключается.

Еще больше, чем для самого пациента, это слово значит для его близких. Если врач в интересах пациента порой что-то не договаривает ему, что-то скрывает, то с близкими пациента, его родственниками он абсолютно откровенен. Ни морально, ни юридически он не имеет права скрывать от родственников больного истинное положение вещей.

И вот это, казалось бы, спасительное слово и вместе с тем слово пугающее врывается в жизнь человека, который был слишком далек от него.

Это слово меняет планы людей. Отменяет казавшиеся совершенно неотложными, обязательными к исполнению дела. Беспардонно и неумолимо коверкает привычный ход жизни.

Ну, а что значит это слово для хирурга?

За свою хирургическую жизнь я сделал много разных операций. Простых и сложных. Обычных и необычных. Порой редких, а порой первых вообще, так как до меня они не были известны в ортопедической хирургии. Казалось бы, повседневная для меня деятельность, обычная работа. Работа, неразрывно связанная с моей профессией, которая столь же привычна мне, как инженеру — чтение чертежей, пианисту — игра на рояле, шоферу — вождение автомобиля… Настолько прочно вошла она в мою жизнь, что стала насущной потребностью. Если почему-либо операционный день в клинике не состоялся, что случается крайне редко, я чувствую себя плохо, неуютно. Мне кажется, что день прошел зря, без пользы для моих пациентов.

И вместе с тем операция для меня всегда сопряжена с нечеловеческим напряжением. Напряжением физическим и нервным. Неимоверным нервным и интеллектуальным подъемом. Концентрацией мысли, силы воли, выдержки, знаний, умения, а потом уже действия. Я уже говорил, что хирургия сродни науке и искусству. Но хирургия это и тяжкий труд. Ленинградский хирург академик Федор Григорьевич Углов пишет, что только за одну операцию хирург теряет столько же энергии, сколько тратит ее за целую смену металлург, работающий в горячем цехе у мартена. Это только физической энергии! А сколько тратится энергии нервной, которая не восполняется?!

Однако, несмотря на все вышесказанное, операция порождает во мне радостное чувство, потому что в процессе операции я помогаю своими руками больному человеку.

Но это далеко не все.

Каждая операция — неимоверное беспокойство. Беспокойство за больного человека, за правильность установленного диагноза, что подтвердит или опровергнет операция. Беспокойство за правильность установленных к операции показаний. За техническое выполнение операции. За исход операции… И еще бесконечное множество поводов и причин для беспокойства…

* * *

Пожалуй, я слишком увлекся и отдался своим мыслям! Так, пожалуй, Г. закончит свой рассказ о предстоящей операции без моего участия! Нет, оказывается, суть сказанного им я уловил и понимаю, о чем он продолжает говорить. А говорит он о так называемом переднем спондилодезе. Я считаю, что эта операция предложена, разработана и внедрена в клиническую практику мною. Правда, некоторые мои оппоненты утверждают, что такая операция была предложена нашим большим отечественным ортопедом Василием Дмитриевичем Чаклиным. Действительно, в последние годы своей жизни Василий Дмитриевич утверждал, что в начале сороковых годов, точнее в тысяча девятьсот сорок третьем году, при сколиотической болезни им была осуществлена операция на передних отделах пояспично-крестцового отдела позвоночника в целях укрепления базиса искривляющегося позвоночника. Этой операцией, охватывающей два — три позвонка, В.Д.Чаклин пытался укрепить, как говорил, основание искривленного сколиотического позвоночника, что не имеет ничего общего с теми задачами, которые я пытаюсь разрешить при помощи предложенного мною переднего спондилодеза.

Дело в том, что при всех наиболее распространенных вариантах оперативного лечения сколиотической болезни область оперативного воздействия на больной, деформированный позвоночник ограничивается его задними отделами. Варьируют методы и способы костной пластики, варьируют металлоконструкции для исправления искривлений позвоночника — так называемые дист-ракторы, а область вмешательства остается постоянной. Мои наблюдения подтвердили известное из литературы положение о том, что со временем в какой-то мере утрачивается часть достигнутой коррекции искривленного и выпрямленного во время операции сколиотического позвоночника. Я объясняю эту потерю достигнутой коррекции тем, что в результате общепринятых оперативных методов лечения сколиотической болезни блокируется с помощью костной пластики только задний отдел позвоночного столба, а его более значительная по объему и более массивная передняя колонна, представленная телами и межпозвонковыми дисками, остается подвижной.

Много работая на передних отделах позвоночника при различных его заболеваниях и повреждениях, я пришел к выводу о том, что для большей сохранности достигнутой коррекции следует производить костную пластику и на передних отделах сколиотического позвоночника, что сделает позвоночник более устойчивым к вертикальным нагрузкам и придаст ему большую жесткость. Мною разработаны пять вариантов переднего спондилодеза. Одну из операций Г. и делает сегодня девочке, которая месяц тому назад подверглась первому этапу оперативного лечения, заключавшегося в исправлении искривленного позвоночника с помощью титанового дистрактора и костной пластики на задних отделах позвоночника.

Г. — доцент, пользующийся в институте и клинике большим уважением и авторитетом. И у меня тоже. Он уже успел женить старшего сына, вернувшегося из армии. А много лет тому назад он работал младшим научным сотрудником в детской клинике нашего научно-исследовательского института. Способный и толковый человек, очень скромный, порой скромный до «неприличия», Г. не ладил с наукой. Я предложил ему аспирантуру, которую он успешно окончил, защитив диссертацию и став кандидатом наук. Потом стал доцентом — моей правой рукой по кафедре, да и по клинике, пожалуй, тоже.

…Формирование паза и установка трансплантата-распорки — основной этап операции. Самый трудный технически и физически, так как именно при формировании паза возникает наибольшая кровопотеря, величина которой во многом зависит от умения и искусства хирурга.

А далее будет ушита рана грудной стенки и восстановлена герметичность плевральной полости, которая дренирована полиэтиленовой трубкой, идущей к сосуду с пониженным давлением. По трубке из плевральной полости будет удаляться в течение ближайших суток изливающаяся из костного паза в телах позвонков кровь. Через сутки с момента операции трубка будет удалена. К этому времени кровотечение из обнаженной губчатой кости стенок паза прекратится. Девочку уложат в заднюю гипсовую кроватку и увезут в палату интенсивной терапии.

Рассказ о предстоящей операци окончен. Предлагаю задавать вопросы. В основном вопросы задают гости — курсанты факультета усовершенствования преподавателей и специалисты, работающие в клинике «на рабочих местах» (будто бы можно работать где-либо без рабочего места!). Они спрашивают о деталях операции, уточняют суть техники вмешательства. Понятно: для них это новая операция. И все представляет интерес. Мои молчат. Для них это обычная, повседневная работа. Слушаю вопросы курсантов и опять отвлекаюсь.

…Интересно поведение курсантов любого ранга, посещающих клинику, в том числе и зарубежных. Дело в том, что внешне клиника не «блещет». Расположена в приспособленном здании. Теснота. Заняты коридоры. Перевязочная, в которую и заходить нет желания. Разве что коридор — большой, светлый. А так мрачно, особенно в некоторых палатах — в первой, в одиннадцатой… Многие из посещающих клинику работают в современных клинических учреждениях, специально построенных высотных зданиях с отличным оснащением и оборудованием. В этих клиниках я бывал. И обычно при первом знакомстве с моей клиникой на лицах некоторых посетителей появляется улыбка, порой ироническая, порой пренебрежительная, а то и улыбка превосходства. Но вот проходит день, два, три. Знакомятся с работой, с составом пациентов, характером заболеваний, методами лечения, объемом и методом оперативных вмешательств, исходами лечения. И улыбка сходит с лиц. Нет больше иронии, пренебрежения, превосходства… Все становится на свои места. Работа клиники оценивается по достоинству.

И, видимо, наша работа производит на наших коллег большое впечатление, так как при расставании они, не стесняясь, говорят об этом. И в том числе иностранцы. Немецкий профессор-ортопед, работающий в одном из университетов Германской Демократической Республики, прощаясь с нами, сказал, что он побывал во многих ортопедических клиниках Европы, видел и знаменитые клиники знаменитых ученых, но ни в одной из них не видел такого объема работы на позвоночнике, такой техники вмешательств и такого разнообразия патологии, которые он встретил здесь. Это говорил человек, искушенный в ортопедической хирургии. И, что греха таить, мне было приятно слышать это…

…Задаю Г. несколько вопросов. Не потому, что хочу проверить его. Нет. Этими вопросами хочу заострить внимание присутствующих на наиболее важных моментах предстоящей операции.

Вопросов больше нет. Высказаться тоже никто не хочет. С первой, предстоящей сегодня операцией покончено…

Следующую операцию делает И., молодой врач. Это его вторая подобная операция. Он появился в клинике несколько лет тому назад после окончания Кемеровского медицинского института. Был при распределении направлен в наш Прокопьевский филиал, однако всеми силами рвался в Новосибирск. Я согласился его принять. Меня привлекли в нем откровенность и честность. Без всяких экивоков он заявил, что его увлекает чисто практическая сторона работы и целью его пребывания в клинике является овладение нашей специальностью. Наука его не интересует. Склонности к ней он не имеет. А хочет стать хорошим практическим врачом. Это меня и подкупило. Чаще приходится сталкиваться с «научными сотрудниками», которые прикрываются желанием заниматься научной работой, в действительности же не желают заниматься ничем, а в клинике находятся из-за престижа…

…Далеко за примерами ходить не надо. И., тоже молодой врач, выпускница нашего института, употребила много энергии для того, чтобы попасть в клинику. Добилась. Говорила, что мечтает о научной работе чуть ли не с пеленок. Дал ей тему. Рвения и желания не проявила, труда не приложила. А без труда какая же наука? Наука — это каторжный труд, если ею заниматься как следует, на совесть… Ну и через пару лет ушла из клиники. Такие, к сожалению, тоже встречаются. И, раскусив все трудности восхождения к пьедесталу науки, — я уж не говорю: к ее вершинам, — стараются или какими-либо окольными путями добраться до этого самого пьедестала, или, что бывает не столь редко, ретируются…

Игорь в этом отношении оказался другим. Узнав его немного ближе, я увидел в нем человека, действительно стремящегося овладеть нашим разделом хирургии. И я пошел ему навстречу. Перевел его из статуса «научный сотрудник» в статус «практический врач» — несколько таких должностей существует в штатах нашего научно-исследовательского института.

И вот он рассказывает об оперативном лечении поясничного межпозвонкового остеохондроза по принятому в нашей клинике методу. Волнуется, хотя старается держаться уверенно. Как и положено новичку, рассказывает все очень детально.

И что больная — женщина, и что ей 42 года, и что уложена она в положении на спине, и что оперируется под эндотрахеальным наркозом…

Кончается рассказ о предстоящей операции, стоивший докладчику волнений. Так и должно быть! Молодой хирург обязан переживать за предстоящее ему рукодействие, оно должно быть для него не просто работой, а событием.

Прошу задавать вопросы. Вопросов нет. Возражений тоже. Этим самым признается и подтверждается право И. на сегодняшнюю операцию.

Следующее слово предоставляется ассистенту по кафедре С. С. работает на кафедре уже несколько лет. Я взял его на освободившееся ассистентское место из младших научных сотрудников. Совсем недавно он защитил кандидатскую диссертацию, утвержден ВАКом в ученой степени кандидата медицинских паук. С. способный человек. Увлекается водным спортом — яхтой. Яхту я тоже очень люблю, привязан к ней с юношества. Это наше единственное с ним общее увлечение. С. всегда галантен, хорошо одет, тщательно следит за своим внешним видом, вежлив, выдержан, неглуп, улыбчив. Я ни в чем не могу упрекнуть С., но до конца прогнозировать его пока не могу. Что-то в нем настораживает…

С. сегодня оперирует молодого мужчину с повреждением позвоночника в области шеи.

Пациент — молодой мужчина с застарелым переломом тела пятого шейного позвонка и кифотической деформацией шейного отдела позвоночника. Последствия неудачного ныряния на мелком месте. Боли в шее, голову держит собственными руками в буквальном смысле слова, не может ее повернуть, при необходимости поворачивается всем туловищем. Такое состояние в нашей специальности носит название «симптома статуи».

В процессе операции С. предстоит устранить имеющуюся деформацию позвоночника, восстановить его прочность и функциональную полноценность, о чем он и начинает свой рассказ…

Техника операции изложена детально. Прошу задавать вопросы. Гости спрашивают о сроках пребывания пациента в клинике после операции, о сроках ношения гипсовой повязки, о наиболее частых осложнениях, о результатах лечения.

С. отвечает на вопросы.

Переходим к обсуждению больных, которых должен оперировать Б. Он защитился, стал кандидатом наук, старшим научным сотрудником. Осваивает свое новое положение, иногда важничает, иногда его «завихеривает» — в общем Б. нормально растет. Б. сегодня оперирует двух пациентов по новому способу. Собственно говоря, способ старый, а техническое выполнение его новое, что и придает ему несомненно новые качества. Речь идет о лечении неосложненных, непроникающих переломов тел позвонков с помощью фиксатора-стяжки, который был предложен и разработан мною вместе с одним из моих тогдашних учеников. В течение двух с половиной десятков лет мы, да и не только мы, успешно пользовались этим методом и вылечили не одну сотню пострадавших. А вот сравнительно недавно научный сотрудник одного из научно-исследовательских институтов металлургии предложил нам для внедрения в хирургию позвоночника «металл с памятью формы», представляющий собой никелид титана.

Это очень интересный металл. Пока еще он известен только, пожалуй, специалистам. Этот металл обладает способностью восстанавливать заданную ему форму в определенных условиях. Допустим, прут из такого металла запрограммирован по форме на прямой стержень. У пациента имеется искривленный в виде дуги позвоночник. В процессе специальной обработки, скажем, охлаждения, стержню придается форма дуги, соответствующая дуге искривленного позвоночника. Изогнутый стержень фиксируется к позвоночнику. Рана ушивается, и стержень нагревается до температуры тела, под влиянием которой он, запрограммированный по форме на прямой стержень, выпрямляется и выпрямляет позвоночник. Вот этот принцип памяти формы, способность восстанавливать в определенных условиях эту форму, и лежит в основе применения такого металла в хирургии позвоночника. Поэтому он использован нами и для замены прежней стяжки.

Наша честно послужившая пациентам с переломами поясничных и нижних грудных позвонков стяжка состоит из двух крючьев и муфты. На внутренней поверхности концов муфты имеется левая и правая резьба. Соответственная ей резьба нанесена и на нерабочие концы крючьев. При скручивании муфты рабочие концы муфты сближаются, при раскручивании — расходятся. Рабочие концы муфты цепляются за остистые отростки позвонков, расположенных выше и ниже сломанного позвонка, а затем муфта стяжки скручивается, крючья ее сближаются и сближают остистые отростки смежных сломанному позвонков. В результате этого тела позвонков веерообразно расходятся и тело сломанного позвонка выключается из нагрузки, благодаря чему перелом — костная рана — заживает в полном покое, а человек в это время может вести нормальный образ жизни и не носить громоздкий и тяжелый, очень неудобный гипсовый корсет. Тот же принцип лечения сохранен и при использовании металла с памятью формы. Вместо относительно сложной в изготовлении стяжки из металла с памятью формы изготавливается фигурная скоба. В процессе обработки концы скобы несколько разводятся в стороны путем разгибания ее фигурной «спинки». В этом положении концы легко заводятся за отростки смежных сломанному позвонков. Под влиянием температуры тела происходит нагревание скобы, и концы ее смыкаются за счет выпрямления разогнутой спинки, сближая остистые отростки смежных позвонков и выключая тем самым из нагрузки тело сломанного позвонка.

Вот две такие операции сегодня делает Б. Он рассказывает, что женщина 56 лет при падении сломала тело первого поясничного позвонка. Перелом не проникающий, его замыкательные пластинки целы — почему и подлежит лечению данным способом. Под местным обезболиванием, которое будет достигнуто введением в кожу, подкожную клетчатку и околопозвоночные мышцы раствора новокаина, после небольшого разреза тканей будут обнажены остистые отростки сломанного и двух смежных ему позвонков. За остистые отростки смежных сломанному позвонков будут заведены концы скобы из металла с памятью формы, и рана будет ушита. Просто и быстро. Очень надежно! Мы уже сделали несколько таких операций и получили быстрый и хороший эффект.

Вторая больная — пятидесяти четырех лет. История болезни ее необычна. Очень редко женщины болеют болезнью Бехтерева, примерно вдесять раз реже, чем мужчины. Крайне редко при болезни Бехтерева ломается онеподвиженный позвоночник. Случившееся с этой женщиной — исключение: у нее при падении на улице возник перелом онеподвиженного на почве болезни Бехтерева позвоночника. К счастью для больной, да и для нас, позвоночник под воздействием болезни не искривился, а остался прямым. Так иногда бывает. Возник вопрос — как лечить больную?

Тщательно проанализировав характер перелома, я предложил следующий способ. После вскрытия небольшим разрезом задних отделов позвоночника в области повреждения будут обнажены дужки позвонков выше и ниже места перелома. В окостеневших желтых связках выше и ниже этих дужек с каждой стороны от остистых отростков проделываются по два отверстия, в которые вводятся концы скоб из металла с памятью формы. После того, как скобы «сработают» от нагревания до температуры человеческого тела, они прочно и очень плотно охватят дужки и сблизят их друг с другом. Так будет достигнута стабильность, неподвижность в месте перелома. Вот такую операцию Б. сегодня и сделает.

Вопросов у присутствующих много. Естественно, ведь операция новая. Спрашивают, достаточна ли прочность тонких скоб для удержания сломанного позвоночника? Как скоро после операции пациентка будет поднята на ноги? Каким будет лечение в ближайшие послеоперационные дни? Следует ли применять лечение антибиотиками? Будет ли в послеоперационном периоде использоваться гипсовый корсет?

Б. отвечает. В заключение я подчеркиваю особенности техники оперативного вмешательства у данной больной.

Смотрю на часы. Уже половина десятого. Засиделись. Заговорились. По графику начало операций в девять тридцать. А еще не обсуждена моя операция.

Рассказываю, что буду оперировать молодого человека двадцати одного года, у которого вследствие болезни Бехтерева имеется тяжелая флексионная деформация позвоночника, то есть сгибательное искривление позвоночника кпереди, вследствие чего его лицо обращено в сторону живота, что в нашей специальности носит название «позы просителя». Человеку, да еще молодому, жить в таком постоянном «поклоне», естественно, не очень удобно. Устранить деформацию туловища можно с помощью так называемой корригирующей поясничной вертебротомии, ее-то я и предлагаю сделать.

Спрашиваю, есть ли вопросы? Молчат. Обычно об этой операции гости не расспрашивают, так как не знают ее. А раз не знают и не делают, то и не спрашивают, боясь попасть впросак необдуманным вопросом. А мои «доморощенные» неоднократно и слышали и видели. Обсуждение предстоящих операций закончено. Остается выполнить намеченное.

Уточняю, все ли больные подготовлены должным образом? Не возникло ли непредвиденных обстоятельств, требующих у кого-либо из пациентов отмены операции? Нет, не возникло.

Уходим в операционную готовиться к операции. Оперируем на трех столах. Тремя бригадами.

В предоперационной встречаемся переодетыми в операционное белье. На лицах маски. На ногах бахилы — белые полотняные чулки. Руки моем под кранами теплой проточной водой. Мылом. Щетками. Затем в двух стерильных тазах со специальным раствором. После этого руки обрабатываются сухими марлевыми салфетками— тоже обеззараженными, стерильными. Дважды руки обрабатываются спиртом, кончики пальцев в области ногтевых лож — настойкой йода. Старшая операционная сестра Н. Р. строго следит за всем происходящим. С рук каждого участника операции берут посевы.

Замечаю, что отдельные курсанты «просочились» в операционную, хотя по телевидению наблюдать за ходом операции значительно лучше. Но, видимо, важен факт присутствия в операционной.

Все участники операции на своих местах. В операционной все настолько определено, что малейшее отклонение от этого сразу же бросается в глаза.

Больной уложен на операционный стол в операционную позицию. Он введен в наркоз и находится под неусыпным наблюдением моего первого и главного помощника — Н. М. Лицо ее закрыто маской, как и у всех. Видны только глаза. Сосредоточенные. Озабоченные. Глубокие. В процессе операции цвет глаз Н. будет варьировать от ярко-голубого до серо-стального в зависимости от состояния больного и того, куда склоняется чаша весов его жизни. Я никогда не спрашиваю Н. о состоянии пациента: мне достаточно ее взгляда.

…Над операционным столом высится громада горба несчастного, который столько надежд возлагает на сегодняшнюю операцию. Это его последняя ставка на жизнь, на возможность стать обычным человеком. И я должен оправдать его надежды. Я и мои верные помощники…

Смотрю на одну Н., потом на другую. Получаю «добро». Делаю кожный разрез. Операция началась…

Прошел кожу, подкожную жировую клетчатку, поверхностную фасцию. Кожа атрофична. Клетчатки мало. Фасция плотна… При скелетировании — отделении мягких тканей — остистых отростков и дужек умеренное кровотечение, которое быстро останавливаем я и мои помощники. Их трое. Ага, вот брызнул фонтан алой крови! Сегментарная артерия! Немедленно схвачена мною коагуляционным пинцетом. Электрокоагуляция! Кровотечение прекратилось.

Сегодня Л. стоит первым ассистентом. Прима. Он в ответе за все. Среди хирургов ходит такой каламбур. На вопрос, кто мешает хирургу во время операции, отвечают: первый ассистент и собственный живот хирурга. Ну, живота у меня нет, вернее, он, конечно, есть, но втянутый и не мешает подойти к операционному столу, а вот первый ассистент есть. Он и в ответе и за себя, и за мой несуществующий живот… В общем-то я стараюсь сдержать свои эмоции во время операций, но иногда срываюсь. Бывает! Потом чувствую себя скверно… Еще фонтанчик алой крови! Это следующая по порядку сегментарная артерия. Всего таких фонтанчиков будет двенадцать — шесть по одну сторону от остистых отростков и шесть — по другую.

…Выделены задние отделы шести позвонков — пяти поясничных и двенадцатого грудного. Обычная картина — четкой сегментации нет, вместо отдельных дужек сплошной костный панцирь. Окостеневшие желтые связки слили воедино все дужки, а поверх дужек и окостеневших желтых связок костные напластования, отчего задняя стенка позвоночного канала у таких больных раза в три толще, чем у людей здоровых.

…Лоскуты из отсеченных у оснований остистых отростков первого, второго, третьего и четвертого поясничных позвонков и связывающих их фиброзных тканей откинуты кверху и книзу. Они предварительно закутаны во влажные марлевые салфетки, смоченные солевым физиологическим раствором…

…Вскрыта на небольшом протяжении задняя стенка позвоночного канала. Кое-где твердая мозговая оболочка спаяна с внутренней поверхностью костной стенки позвоночного канала. Замедляю темп работы, чтобы не повредить оболочки спинного мозга. Если такое повреждение случается, приходится очень тщательно ушивать разрыв в оболочках, чтобы не возникло истечение спинномозговой жидкости.

…Освобожден спинномозговой корешок. Впереди еще три. Кропотливая работа! Во-первых, корешки — проводники от мозга к органам довольно крупного калибра, во-вторых, вокруг них костная ткань очень плотна и прочна. Столь прочна, что с трудом откусывается челюстями довольно сильных, мощных костных кусачек…Все четыре необходимые корешка выделены — сформирован задний резекционный клин. Открыт на нужном протяжении оболочечный мешок спинного мозга. Можно рассекать передние отделы позвоночника… Рассечена правая половина. Спинной мозг смещен вправо. Рассечена левая половина переднего отдела. Кончики моих долот дважды побывали в узкой щели между поверхностью передней продольной связки и задней стенки брюшной аорты! Четыре реальные возможности нежеланной встречи с одним из крупнейших кровеносных сосудов человека, каждая из которых чревата вероятностью конфликта. И только чувство моей руки, уверенно определяющей местонахождение кончика острейшего долота, которым я работаю, уберегает от этой ненужной и опасной встречи. Опыт полутора сотен подобных операций. Интуиция, которая тоже является следствием опыта.

В рану поступает темная, синевато-вишневой окраски кровь — кровь из «кровяных озер» рассеченной долотами разреженной губчатой кости тел позвонков. И никакими силами это кровотечение не остановишь. Только коррекция позвоночника, в результате которой по линии сечения губчатая ткань сомкнётся и закупорит эти озера. Чем быстрее коррекция, тем меньше кровопотеря. Значит, нужна быстрая коррекция! Быстрая, но очень осторожная, щадящая.

П. слева от пациента на уровне надплечий. В. справа. Работают синхронно, бережно. Понимают ответственность свершаемого. Контролирую в ране степень смещения двух отрезков рассеченного позвоночника. Исчезла дуга. Позвоночник выпрямился. Коррекция продолжается. В месте пересечения позвоночника появляется изгиб кпереди. Он становится все больше и больше. Сформировался нужный угол. Стоп. Коррекция завершена. А если в это время отвлечься от операционной раны, отвлечься от мыслей о возможных опасностях и вероятных осложнениях и смотреть со стороны, то лежащий на столе человек с большим безобразным горбом постепенно выпрямляется и становится совершенно прямым! Долой все валики, подушки и подушечки, удерживающие его искалеченное тело. Теперь они не нужны. Он может, как обычный человек, лежать на ровной поверхности операционного стола.

Чудо свершилось! Горбатого исправила операция. Это если быть настроенным несколько романтично, если с пафосом. А я делаю свою повседневную работу. Поэтому в данный момент меня больше всего беспокоят ноги моего больного. Я должен убедиться, что они достаточно хорошо снабжаются кровью и что произведенная большая коррекция позвоночника не вызвала каких-либо расстройств в работе брюшной аорты и подвздошных сосудов, которые в процессе коррекции подверглись значительному перерастяжению. И очень важно, чтобы это перерастяжение не перешло дозволенных границ. Вот поэтому меня сейчас больше всего интересуют ноги моего больного. Их окраска, их цвет, их температура, качество периферических пульсовых ударов на стопах.

Обо всем этом меня информируют мои помощники. Изменений в ногах больного не случилось. Они теплые, естественной окраски, и пульсовые удары отчетливые и полные. Коррекция прошла нормально. Остановилось кровотечение из тел пересеченных позвонков. Смотрю на Н. Глаза у нее голубые. Значит, все в порядке! Ухожу перемыть руки.

Операция завершилась по намеченному плану. Рана ушита. Наложен большой гипсовый корсет. Больного перекладывают на кровать и увозят в палату интенсивной терапии, где он будет находиться до утра следующего дня. А утром, если все будет в порядке и не возникнет осложнений, его переведут в палату на свое место, где он будет встречен с торжеством и почетом.

Моя миссия окончена. Как всегда, перед уходом из операционной не забываю поблагодарить своих помощников. По отдельному «спасибо» — каждой Н. Таков ритуал, сложившаяся в клинике традиция, истоком которой явилось желание смягчить резкость с моей стороны, если она была допущена. Правда, чем напряженнее идет операция или если, не дай боже, возникнет осложнение, тем больше собираю свою волю в кулак и не позволяю себе ничего. Это точно. А вот когда все идет нормально, нерадивым помощникам может попасть!

Заглядываю во вторую операционную, где оперируют на двух столах. И там все благополучно.

…А через час у меня лекция для студентов. Студенты пятого курса — почти врачи. Лекция по вторникам и средам. На студенческих лекциях устаю, как нигде. Еще, пожалуй, на обходах клиники. И сам не пойму, почему так. Ведь, в общем-то, студенты, даже не врачи. А напряжение колоссальное. Совершенно свободно чувствую себя выступающим с докладами на всесоюзных и международных съездах и конгрессах, на лекциях и докладах в зарубежных командировках, а вот лекция перед студентами, которую читаю далеко не первый раз, всегда вызывает большое напряжение и усталость.

Успеть выпить стакан крепкого чая. Спокойно посидеть. Подумать. Сосредоточиться на лекционном материале. Отвлечься от только что проделанной работы, от деталей операции, которые не уходят из головы…

Ровно в четырнадцать ноль-ноль начинаю лекцию. Всегда точно. Лишь один раз я не смог этого сделать, и меня подменил Г. Один раз, когда Рафаэль — один из моих пациентов — погибал от кровотечения на операционном столе. Начиная чтение лекции студентам, всегда испытываю страх, с одной стороны, упростить материал, а с другой — усложнить его. Вероятно, это и является основной причиной напряжения. В пятнадцать сорок лекция окончена. Опустошен предельно…

Захожу в операционную. Работа в ней завершена. Идет уборка. В послеоперационной палате интенсивной терапии оперированные в порядке. Остается оформить записи в историях болезни и в операционном журнале, после чего можно отправляться домой. Это сегодня, так как нет ученых советов и прочих заседаний.

На вечернее и ночное время с клиникой постоянная телефонная связь. Хочу надеяться, что этот вторник завершится благополучно.

Среда, 8.45 утра. Среда — день сложный и неоднозначный. В зависимости от того, какая по счету среда месяца, работа в клинике строится по-разному. По средам много всего. Сначала, как обычно, утренняя конференция. Сестринская. Врачебная. Перевязки. Я не упоминаю врачебных обходов — без них день в клинике вообще немыслим. День приема неотложных больных. День выхода сотрудников в практические учреждения города. Наша клиническая конференция. Сегодня четвертая среда месяца — значит, после всего вышеперечисленного еще и заседание научного общества ортопедов-травматологов.

День начался. Отчитываются постовые сестры. К сожалению, не обо всем они говорят, что мне удалось выявить во время утреннего обхода. В общем-то дежурство прошло спокойно в том смысле, что никто из больных не отяжелел. Ну, а другие происшествия? Двое молодых ребят в десятой палате пили водку. Оба с тяжелейшими переломами позвоночника, лежат долгие месяцы после тяжелейших операций. А тут сердобольные родственники, близкие, друзья — кто-то контрабандой пронес бутылку, а персонал недосмотрел…

Парней я отчитал еще утром при обходе. Пригрозил выпиской, если повторят. От сестер для порядка требую письменный рапорт о случившемся, который… я спрячу подальше. Хватит с них и этого.

В восьмой палате долго не тушили свет и громко разговаривали… А на втором сестринском посту не хватило белья — ночью израсходовали больше, чем предполагалось. Делаю замечание сестре-хозяйке. В общем, все как обычно, ничего чрезвычайного. Следующей сменой дежурство принято. Сестер отпускаю.

Обсуждается вчерашний операционный день. Оперировавшие хирурги рассказывают о том, были ли отклонения от намеченного плана оперативных вмешательств и если были, то в чем они заключались. Первым отчитывается Г. Говорит, что операция шла точно по плану. Кровопотеря составила столько-то. Состояние оперированной хорошее. Вопросов нет. Все предельно ясно. По документации замечаний у меня тоже нет. Следующий. Отчитывается И. Молодой хирург. Вторая операция. И кажется ему, что она самая важная на свете, и все о ней следует рассказать подробно. Набираюсь терпения. Не прерываю. Пусть выговорится. Позже, с опытом, придет и краткость изложения. В общем-то он справился с операцией хорошо. Предлагаю задавать вопросы. Молчат. Спрашиваю о характере «ключевой» вены. И. описывает в деталях строение «ключевой» вены у оперированного больного и то, как он технически осуществил ее выделение и перевязку. Спрашиваю, как бы он поступил при других анатомических вариантах строения вены? Отвечает правильно. Придраться не к чему. И еще спрашиваю: смотрел ли сегодня оперированного им больного? Это для меня самый важный вопрос. Он характеризует молодого врача, его отношение к хирургии, к больному человеку. Отвечает, что у больного в палате был, внимательно осмотрел его, и рассказывает о его состоянии на момент осмотра.

Я удовлетворен.

М. спрашивает — отправлены ли удаленные во время операции межпозвонковые диски в морфологическую лабораторию для микроскопического исследования? Диски отправлены. Вопросов больше нет.

Следующий С. Четко и коротко рассказывает об особенностях вчерашней операции. Он всегда говорит хорошо. Вопросов ему не задают. О двух своих операциях рассказывает Б. К нему поступает много вопросов от гостей. В основном их интересует металл с памятью формы. Его суть. Принципы работы с ним. Источники получения.

Интригующий металл… Б. отвечает по мере своих возможностей и знаний. Много вопросов вызывает вторая оперированная им больная — больная со своеобразным переломом позвоночника при болезни Бехтерева. Подключаюсь к разговору, возникшему в процессе вопросов — ответов. Разъясняю, что у людей, страдающих болезнью Бехтерева, мне приходилось сталкиваться с двумя видами переломов — обычными переломами в смысле того, что они возникают одномоментно при одноразовом механическом силовом воздействии на позвоночник, и переломами необычными, напоминающими усталостные переломы металлов.

Затем я коротко сообщаю о ходе своей вчерашней операции.

Дежурный врач по операционной доложил о работе операционной — каких-либо сбоев не было. На этом обсуждение операционного дня закончено.

Называю больных, которые меня беспокоят. Спрашиваю, что собираются предпринять доктора для улучшения их состояния. Особенно беспокоит пожилая женщина К. в седьмой палате. Ей 79 лет. Поступила в клинику две недели назад с чрезвертельным переломом бедра — повреждением, встречающимся у людей очень пожилого возраста. Эти переломы относятся к переломам шейки бедра, хотя зона вертелов бедра находится вне шейки бедра. Коварство таких повреждений в том, что пожилые, часто ослабленные люди не выдерживают длительного постельного режима, у них быстро развиваются нарушения в работе сердца и легких, так называемый старческий маразм — своеобразное нарушение психики, и многие другие осложнения, приводящие к гибели. Вот у больной К., несмотря на все профилактическое лечение, и возникло такое состояние. Это больная И. Прошу его немедленно прекратить вытяжение сломанной ноги, придать больной полусидячее положение, чтобы облегчить работу сердца и легких, и перевести в реанимационную палату. Забегая вперед, скажу, что состояние больной в последующем улучшилось. Очень беспокоит меня также Л., доктор, наш товарищ, мой многолетний помощник, которую я прооперировал по ее настоятельной просьбе по поводу гонартроза — так называется дегенеративное изменение коленного сустава — заболевание тяжелое, сопровождается постоянными болями и нарушением ходьбы. Сопротивлялся я долго, тянул, откладывал. Но вот настояла. И операция-то не очень большая и не так уж и сложная. Однако вмешательство на большом массиве губчатой кости вблизи коленного сустава, да еще с использованием консервированной кости из костного банка. Масса поводов для того, чтобы возникло осложнение.

Многолетняя хирургическая работа убедила меня в том, что чаще всего осложнения возникают при лечении близких тебе людей. Четверо суток все было спокойно. Уже, грешным делом, думал, что пронесло. И вдруг внезапный подъем температуры до тридцати восьми градусов, с болями в середине голени, большим отеком стопы и пальцев. Велю немедленно начать лечение антибиотиками и гепарином, а также подготовить ее к перевязке и осмотру в перевязочной. Гепарин — лекарство, которое предотвращает свертывание крови и образование тромбов, сгустков, закупоривающих просвет сосудов.

Оперированные вчера больные пока благополучны и тревоги не вызывают. Других тяжелых в клинике нет.

Оглашаю список больных, которых будем оперировать в четверг, а также хирургов и их помощников, дежурного врача по операционной, характер обезболивания. Все это оговорено в списке. Операционный список — документ, который определит нашу жизнь завтра. А сегодняшняя конференция закончена…

Ассистенты, еще до конференции сделав врачебный обход, уходят на занятия со студентами. Сегодня три группы студентов. Г. занят с курсантами факультета повышения квалификации преподавателей, а у меня лекция. Но до лекции еще масса дел.

Бегу в перевязочную. Осматриваю ногу Л. В области послеоперационных швов все спокойно. Ниже, в средней трети передней поверхности голени, краснота, припухлость в виде полосы, идущей книзу, болезненность. Похоже, что закупорился венозный ствол, вокруг которого имеется воспалительный процесс. Значит, назначения в виде антибиотиков и гепарина правильны. Накладываю повязку и велю тщательно следить за состоянием крови, ее показателями.

Скоро десять утра. Я уже должен быть в пути. Сегодня у меня консультативный день в костном санатории «Мочище» и в Первой клинической городской больнице. Быстро переодеваюсь и спускаюсь вниз. Машина уже ждет. Консультации — часть так называемой помощи практическому здравоохранению, которую клиника ведет на протяжении многих лет. В санаторий я езжу уже двадцать пять лет. Травматологическое отделение Первой городской больницы — тоже моя «вотчина». Здесь я бываю два раза в месяц. Работают в отделении очень опытные травматологи, почти все умеющие и могущие. Смотрю у них наиболее сложных больных, а если возникают трудности с тяжкими пациентами, таковых забираю к себе в клинику. И еще есть поликлиника и больница, в которых я систематически бываю. И все мои сотрудники также закреплены за больницами и травмкабинетами города, где они помогают врачам советом и делом. Кроме того, старшие из них распределены по краям и областям, которые прикреплены к нашему НИИ.

Я многократно бывал и в Омске, и в Томске, и в Барнауле, и в Красноярске, во всех городах Кузбасса, словом, в большинстве крупных городов Сибири и Дальнего Востока. В порядке оказания консультативной помощи мне приходилось и приходится бывать во многих городах европейской части нашей страны: в Москве, Ленинграде, Киеве, Риге, Вильнюсе и так далее. Случалось много оперировать «вне дома». Обычно беру с собой своих помощников, в том числе обязательно обеих Н. Вот недавно мы бригадой вылетали в один столичный город Средней Азии. Позвонил мой коллега — заведующий кафедрой по нашей специальности одного из среднеазиатских институтов, попросил посмотреть спондилограммы молодой женщины. Я заподозрил опухоль тела позвонка и посоветовал оперативное лечение. Полетело нас пять человек: обе Н., Г. — анестезист, И. — мой мэ-нэ-эс и я. Вечером прилетели. Я посмотрел пациентку. Н. занялась ее предоперационной подготовкой, вторая Н. — операционной, а назавтра утром операция. К счастью, опухоль оказалась хрящевой, доброкачественной. Через год я опять был в этом городе, и бывшая моя пациентка предстала предо мной чудесной, красивой и, главное, совершенно здоровой женщиной.

Профессия хирурга обогатила мою жизнь счастьем общения с множеством людей. Многим из них я был полезен в трудные минуты их жизни. И нет почти города в нашей большущей стране, в котором я не встретил бы хоть одного из своих бывших пациентов. А в последние годы моя «практическая помощь» людям вышла за границы Родины. В конце семидесятых годов я был приглашен министром народного здравоохранения Болгарской Народной Республики в Софию для ознакомления болгарских ортопедов с разработанными мною методами и способами оперативного лечения различных заболеваний и повреждений позвоночника. С тех пор каждый год я приезжаю в Болгарию на одну-две недели, где консультирую и оперирую подготовленных пациентов, или болгарские коллеги приезжают в клинику. Были у нас на стажировке Любен Стоков — главный ассистент Софийского научно-исследовательского института ортопедии и Павел Ставриев — доцент Пловдивского Высшего Медицинского Института.

* * *

А вот и «Мочище». Этот загородный санаторий расположен в сосновом бору на берегу Оби в двух многоэтажных кирпичных корпусах. Я помню хорошо деревянные бараки насыпного типа, в которых он долго ютился. В годы войны в этом санатории был развернут Московский научно-исследовательский институт туберкулеза во главе с профессором Т.П.Краснобаевым, эвакуированный в наш город. Тогда же там работала и Зинаида Юлиановна Ролье, профессор, ученица и соратница Тимофея Петровича. Оба они были представителями консервативного — неоперативного лечения костно-суставного туберкулеза у детей. С этой обаятельнейшей женщиной я познакомился в шестидесятые годы в Москве на одном из съездов. С тех пор мы состоим в переписке.

…В санатории моей консультации ждало девять человек. Обычные больные с костной патологией, большинство из которых страдает костным туберкулезом или его последствиями. Сложностей для диагностики и лечения никто из них не представил, за исключением одной женщины. Ей семьдесят три года. Всегда была здоровой. Лишь в последние годы страдала одышкой, изредка болями в сердце. Лечилась лекарствами. Периодически обращалась к врачу своей поликлиники. Около трех месяцев тому назад стала отмечать мимолетную, быстро проходящую слабость в ногах. А вот за последние полтора месяца развилась полная неподвижность ног, отказали органы малого таза. Лечилась у невропатологов без успеха. Наконец одного из наблюдавших ее врачей осенила мысль о возможности туберкулеза позвоночника.

В санатории после соответствующего обследования диагноз был подтвержден. На основании клинико-рентгенологических данных выявлен туберкулезный очаг в телах седьмого и восьмого грудных позвонков с их значительным разрушением и большущим «холодным» абсцессом — нарывом, представляющим собой довольно большой «мешок» веретенообразной формы, наполненный гноем и остатками распавшихся тканей, осложненный нижними параличами вследствие сдавления спинного мозга. Диагноз для врачей санатория не представлял ни малейших трудностей, так как и история заболевания, и клинические, и рентгенологические признаки болезни протекали по классической схеме. «Холодным» такой абсцесс называли потому, что считали его пассивным образованием, скоплением гноя, вытекавшего из туберкулезного очага. Позже было опровергнуто это неправильное представление и доказано, что это вовсе не пассивное скопление гноя, а активная туберкулезная гранулема, самостоятельно развивающаяся как туберкулезный очаг. Так вот, повторяю, сложностей в диагностике характера болезни у этой пожилой женщины не возникало, но трудно было решить, как правильнее поступить с ней. Совершенно очевидно, что для устранения возникших параличей была необходима операция — операция радикальная, через грудную полость. Противопоказанием явилось наличие сердечно-легочной недостаточности, которая могла усугубиться и в процессе операции и в послеоперационные дни. Боязнь «потерять» эту больную во время операции и заставила врачей санатория показать ее мне.

Я рекомендовал произвести так называемую операцию Менара — операцию, предложенную французским хирургом Менаром в конце прошлого столетия. Эта, по современным понятиям, простая операция спасла многие сотни жизней и принесла здоровье многим тысячам людей. Ее основное достоинство — возможность без вскрытия грудной полости, путем удаления части ребра и поперечного отростка пораженного болезнью позвонка, проникнуть к околопозвоночному гнойнику, удалить гной и части разрушенных позвонков, а также освободить спинной мозг и его оболочки от сдавливания. Об этой простой по технике и достаточно эффективной операции многие врачи не помнят. Делается она под местным обезболиванием.

В Первой клинической больнице я посмотрел несколько больных с различными переломами костей, которые поступили в травматологическое отделение для оказания неотложной помощи.

13.00. Клиническая конференция. Успел вернуться в клинику. Выпил стакан чая. Подписал истории болезни больных, выписываемых назавтра. И вот начало конференции. Сегодня на ней, кроме своих, много «пришлых». Клинические конференции я провожу в течение многих лет. Считаю их очень полезными и важными. Это место и время для учебы, для проверки наших знаний, обмена опытом, споров, выработки общего отношения к различным вопросам нашей специальности, а для меня еще и контроль за ростом моих помощников. На конференциях в спокойной непринужденной обстановке как-то лучше просматриваются возможности, а порой и качества сотрудников — и профессиональные, и человеческие. Веду эти конференции всегда я.

В нашем распоряжении три часа, так как в 16.00 начнется заседание научного общества ортопедов-травматологов. Повестка конференции очень насыщенна — доклад и две диссертации.

Доклад делаю я — об открытых переломах костей. Доклад установочный, с акцентом на тактику лечения этих тяжелейших переломов. Такие доклады крайне необходимы время от времени. Мои молодые сотрудники нередко попадают в клинику, еще не овладев общей ортопедией и травматологией. Естественно, что у нас они быстрее овладевают теми разделами нашей специальности, которые являются основными, проблемными для клиники. И если своевременно не корректировать их специализацию, то они могут уподобиться «флюсу». Чтобы этого не случилось, заставляю своих помощников дежурить в городских больницах, беру в клинику определенное количество пациентов с «нетематической» патологией, провожу конференции наподобие сегодняшней. Конечно же, наряду с такими вопросами на клинических конференциях обсуждаются и научные по нашей специальности и другим, примыкающим к ней.

Разговор об открытых переломах вновь стал крайне важным. Дело в том, что сравнительно недавно нам казалось, что вопрос о лечении открытых переломов решен окончательно и снят с повестки дня. Но жизнь рассудила иначе.

Пару десятков лет тому назад медицинская наука вообще, хирургия, ортопедия и травматология в частности, пожинали плоды появления антибиотиков. Мощнейшие лекарственные средства воздействия на микробную флору позволили уверенно и быстро справляться с раневой инфекцией. Достаточно было начать лечение пенициллином или другими, существовавшими в ту пору антибиотиками, как рана при открытом переломе длинной трубчатой кости заживала без нагноения. Такой чудодейственный эффект антибиотиков привел к тому, что некоторые крупные и ведущие специалисты стали практиковать отказ от срочной хирургической обработки ран, заменять ее лечением антибиотиками.

Отказ от первичной хирургической обработки как основного метода предупреждения гнойного воспаления в ране при открытых переломах костей привел к тому, что, во-первых, значительно ухудшились исходы лечения этих довольно частых повреждений, а во-вторых, техникой этой трудной и ответственной операции в должной степени перестали овладевать молодые специалисты, пренебрегая тщательностью выполнения всех ее положений.

Мой доклад закончен. Прошу задавать вопросы. Вопросов много. Уж очень практически важный вопрос затронут, и каждый хочет ориентироваться в нем должным образом.

Переходим к слушанию двух диссертаций. Наш институт получил право иметь совет по присуждению ученой степени кандидата медицинских наук по специальности «ортопедия и травматология». Все диссертационные работы, которые поступают в совет, проходят предварительную защиту в моей клинике, и если работа получает одобрение, то на официальном защитном совете она обычно проходит без сучка, без задоринки. Слушаем двух диссертантов — одного из Курганского института, возглавляемого знаменитым профессором Илизаровым, второго — из Новокузнецкого государственного института усовершенствования врачей.

Процедура защиты точная, четкая, строго по ритуалу, предписанному Высшей аттестационной комиссией. Приводятся сведения о диссертанте. В течение двадцати минут диссертант излагает основные положения своей работы. Ни минутой больше. Меньше можно. По окончании доклада диссертанту задают много вопросов. Я доволен. Вопросы дельные, толковые. Диссертант дает исчерпывающие ответы, соблюдая сверхвежливость и сверхкорректность. Мне всегда смешно слышать, когда какой-либо убеленный сединами диссертант, обращаясь к моему П., называет его «глубокоуважаемый Павел Петрович». Этот самый бедняга диссертант впервые видит всех нас и, чтобы знать, как обратиться к возможному оппоненту, заранее тратит массу времени на то, чтобы запомнить имена и отчества присутствующих. Да и сам П. от такого обращения становится пунцовым. Но ничего не поделаешь. Таков ритуал предзащиты.

Вопросов больше нет. Слово предоставляется оппоненту, который тщательно изучил работу и рассказывает о ней — о том новом, полезном и нужном, что сделал диссертант, о внедрении в практическую медицину его достижений, о промахах, ошибках и неточностях, встречающихся в тексте диссертации. Все это диссертант выслушивает стоя, хотя я неоднократно предлагал ему сесть. И я хорошо понимаю его. Дважды я защищал диссертации — сначала кандидатскую, потом докторскую — и хорошо помню это состояние боязни неосторожным жестом, словом или движением нарушить сложившееся благополучие, «сглазить» процесс защиты.

Ну, раз ему легче стоять — пусть стоит!

Оппонент завершил свое выступление. По существующей процедуре диссертант скромно, но вместе с тем достаточно убедительно напомнил о своем вкладе в науку, разъяснил целый ряд затронутых оппонентом вопросов, не забыл о самокритике и горячо поблагодарил оппонента за «проделанный им большой труд и весьма ценные замечания, которые будут несомненно учтены в последующей работе». В общем все как положено. А потом выступило семь неофициальных оппонентов — тоже мои ребята. Горячо, импульсивно, уверенно. Все они оценили работу положительно, но каждый все же отметил какой-то недостаток. Надо же показать свою принципиальность и эрудицию! В общем выступили хорошо. Я с большим удовольствием слушал их.

В заключение мною была дана положительная оценка работе, и она была рекомендована к официальной защите.

Примерно в таком же духе прошло обсуждение второй диссертации, которая также была оценена положительно.

В 15.40 клиническая конференция закончена.

В 19.00 я вышел из клиники на улицу. Ровно двенадцать часов тому назад я тоже выходил на улицу — из дома на работу. А теперь возвращался домой. Официальный рабочий день на сегодня кончился. С большим удовольствием я один тихо шел по городу. Заседание научного общества врачей прошло живо и интересно. Была демонстрация больных и два научных доклада. Из моей клиники продемонстрировано семь больных с горбами, возникшими на почве болезни Бехтерева, в различные периоды их лечения — демонстрация, которая несомненно украсила бы любой форум ортопедов даже мирового класса. Я и мои помощники привыкли к этим больным, к тому, как они разительно преображаются после операции. Но, глядя на них со стороны и абстрагируясь от предшествовавшей этому большой и трудной работы, от проделанных операций, я думал, как же счастливы люди, которые после стольких страданий обретают и душевный, и физический, и несомненно интеллектуальный покой, приобретая вновь черты и облик нормального человека. И не менее счастливы мы — врачи, могущие помочь этим людям.

Зачитаны два научных доклада. В первом Л. рассказал о результатах, пока предварительных, своей очень нужной и интересной экспериментальной работы, о «твердости» нормального переднего костного блока на позвоночнике. Во втором И. резюмировал итоги своей большой, оригинальной работы по экспериментальному сколиозу, которую я поручил ему четыре года тому назад. С сообщением об этой работе мы с ним выступали на целом ряде Всесоюзных конференций и съездов, и везде она вызвала неизменный интерес.

После окончания заседания общества я посмотрел беспокоивших меня своим состоянием больных. Четвертая среда месяца кончилась…

Четверг. 8.30 утра. Четверг в институте — день особый: начинается директорской «пятиминуткой», обычно длящейся в пределах часа. На эту утреннюю конференцию один раз в неделю собираются все сотрудники института и кафедры. Отчитываются дежурные врачи за дежурство по институту и по неотложной помощи, обсуждаются планы работ всех отделов института на неделю, проводится демонстрация больных, отчеты о командировках, делаются всякие объявления и прочее. В работе конференции соблюдаются многолетние традиции, сложившиеся в институте. На сцену поднимаются директор, главный врач, заместитель директора по науке и я.

Директор открывает конференцию пожеланием доброго утра. Первой отчитывается дежурная бригада врачей. Сегодня слово получает И. Он — старший бригады неотложной помощи. Принято им семь человек. Поступила женщина семидесяти лет с переломом костей таза — сбита автомашиной. У нее сломаны лонная и седалищная кости слева. Перелом не самый тяжелый. Оказывая ей помощь, И. правильно учел возраст пострадавшей и сделал все необходимое: внутритазовую блокаду, сердечные, обезболивающие, вливание кровезамещающих жидкостей и крови. На протяжении ночи состояние больной не внушало опасений, и все показатели ее жизнедеятельности оставались нормальными.

Второй пострадавший — молодой мужчина с «переломом палача». Так называется своеобразный перелом корней дужек второго шейного позвонка, который возникает, когда человек падает на голову или когда на голову падает какой-либо тяжелый предмет. Коварство такого повреждения состоит в том, что оно очень часто сопровождается травмой черепа и головного мозга, которые своей тяжестью маскируют перелом шейного позвонка. «Переломом палача» этот перелом назван потому, что впервые он был обнаружен у тех, кто подвергался казни через повешенье. У поступившего пациента наиболее благоприятный вариант повреждения без смещения блока, состоящего из черепа, атланта — первого шейного позвонка и тела второго шейного позвонка, кпереди. Проведенное лечение состояло в обезболивании области перелома и наложении гипсового корсета, напоминающего шлем космонавта.

Остальные поступившие с различными переломами костей рук и ног. Всем оказана необходимая врачебная помощь.

Следующим отчитывается дежурный нейрохирург. Докладывает о целой группе принятых пациентов. Все с сотрясением мозга, возникшим или вследствие падения на голову или удара по голове — в основном это поклонники Бахуса.

Далее отчет дежурного врача по институту. Сегодня это мой младший научный сотрудник О. Работает в клинике второй год. Всегда очень подробно, со всеми деталями, повествует о наблюдаемых им больных. И, наконец, дежурный анестезиолог говорит о доле своего участия в дежурстве и своем вкладе в работу дежурной бригады.

Следующий вопрос конференции — план работы на неделю. Первое слово предоставляется мне. Рассказываю, что в руководимых мною отделах ортопедии и травматологии, составляющих мою клинику, за неделю будет оперировано шестнадцать человек. Коротко сообщаю о каждом из них и показываю их рентгеновские снимки. Основную, наиболее трудную и сложную группу оперируемых составляют пациенты с патологией позвоночника. Среди них двое больных с повреждениями шейного отдела позвоночника, трое с межпозвонковым остеохондрозом, двое со сколиотической болезнью, трое — с болезнью Бехтерева и остальные с переломами костей конечностей. Сообщаю о больных, находящихся в клинике и нуждающихся в специальном внимании дежурной бригады, о возникших осложнениях у них в послеоперационном периоде и необходимом лечении.

О плане работы отдела последствий травм докладывает руководящий им старший научный сотрудник К., отдела нейрохирургии — или директор или кто-либо из ее помощников и, наконец, отдела детской ортопедии — старший научный сотрудник Г. О своих планах рассказывают и руководители других подразделений института. Представитель отдела патентоведения и переводчики сообщают о новинках специальной научной литературы нашего профиля. Представители партийной и профсоюзной организаций — о своих планах работы.

Смотрю в зал на сидящих. В этот зал я прихожу уже тридцать восьмой год. Был младшим. Теперь один из самых старших по положению, да и по возрасту. На стенах — портреты многих моих товарищей и соратников первых лет работы в институте, уже ушедших навсегда. В зале только что пришедшие в институт, самые молодые — будущее его. Смотрю на этих молодых и мысленно беседую с ними:

«Дорогие друзья! Я очень рад встрече с вами. От души поздравляю вас с избранием врачебной профессии, профессии хирургов-ортопедов, столь нужной нашим страждущим пациентам. Поздравляю с первыми шагами на избранном вами пути. Этот путь трудный, полный терний и страданий, но вместе с тем полный радостей и удовлетворения. Порой это путь трагический и для врача, и для пациента. Путь врача — это повседневный тяжелый труд. Врач остается врачом до тех пор, пока он трудится, совершенствует свои знания и мастерство хирурга. Как только он приостановился на этом пути совершенствования, его постоянными спутниками становятся ошибки, за которые верящие в его знания и умение люди, больные люди, расплачиваются своим здоровьем, а нередко и жизнью. Это важно понять с первых дней пребывания в сане врача, важно понять всю ответственность, которую возлагает на вас избранная вами врачебная профессия! Хирургическая специальность — это не только наука и практика, это еще и искусство. Чтобы постигнуть это искусство, следует быть широко образованным человеком, эрудитом, знать и любить литературу, живопись, музыку, поэзию и непременно… труд! Ведь не случайно из врачебной среды вышли и выходят выдающиеся писатели, поэты, музыканты, художники, композиторы. Совсем необязательно, чтобы кто-либо из вас стал им. Но совершенно необходимо, чтобы все вы были хорошими врачами — это обязательно! Это настолько необходимо, что если вы поймете, что не смогли стать хорошими врачами, бросьте врачевание, займитесь другим делом.

…И еще. Укоренилось представление о том, что с годами сердце врача черствеет, что он привыкает к страданиям людей, становится равнодушным к их бедам. Это не верно, не так! Тревога за больного человека всегда рядом с добросовестным врачом, и с годами она все сильнее и сильнее. Она усиливается с каждой удачей, с каждой неудачей и гибелью пациента, с каждой радостью в работе врача и с каждым разочарованием в ней.

Пусть же всегда всем вам сопутствуют тревога н беспокойство за людей, отдавших в ваши руки свои судьбы и свои жизни!

…И еще. Видимо, не зря существует мнение, что врачу-хирургу следует возводить неприступную стену между собой и пациентами. Это необходимо для того, чтобы уберечь своесердце, сердце хирурга, в критические моменты, которыми столь полны взаимоотношения хирурга и пациента. Голова и сердце хирурга должны быть свободными от чувств к пациенту. Только трезвый анализ происходящего поможет в борьбе за жизнь пациента!»

Смотрю на своих молодых коллег и думаю, насколько бы увереннее они шагали по избранному пути, если бы понимали все мысленно сказанное мною так же хорошо, как я понимаю это теперь!

…Заключает конференцию директор Ксения Ивановна. Уже 9.30. Хорошо, что нет демонстраций, отчетов о командировках и всяких других дел, которые стремятся приурочить к общеинститутской конференции. Скорей в операционную!

В операционной все готово. Больной в наркозе. Ассистенты на местах. Они получили право уходить с конференции после моего сообщения о плане работы на неделю, чтобы своевременно подготовиться к началу операции.

Сегодня я оперирую молодого мужчину, страдающего выраженным простым пояснично-грудным сколиозом. Он учитель по профессии. Ему тридцать семь лет. С детства страдает сколиотической болезнью. Смирился со своим недугом. Но в последнее время его стали мучить боли в пояснично-грудном отделе позвоночника. Они все больше и больше мешали ему жить и работать, и он пришел ко мне. В одежде внешне он выглядел вполне приемлемо, только был мал ростом и имел несколько укороченное туловище по сравнению с ногами, которые казались неимоверно длинными. Он не претендовал на улучшение своего облика, что свойственно более юным больным. Он хотел, чтобы его избавили от болей.

Избавить от болей его может онеподвиживание искривленной части позвоночника, которое предотвратит раздражение нервных окончаний. Вот эту операцию и предстоит мне осуществить. Операция трудна доступом: к такому искривленному позвоночнику, да еще сразу к его грудному и поясничному отделам, подойти трудно. Трудно из-за изменения соотношений между органами, трудно из-за того, что околопозвоночные кровеносные сосуды у таких больных перекрывают область искривленного позвоночника и очень «мешают» работе хирурга. Они своим присутствием в операционном поле — там, где приходится работать долотами и другими силовыми инструментами, — держат в постоянном напряжении хирурга…

Я закончил операцию…

Смотрю на Н. Глаза у нее ярко-голубые. Спрашивать не о чем. С больным все в порядке, все хорошо.

Мне предстоит еще одна операция. А сейчас небольшой перерыв, пока уберут прооперированного больного и подадут другого.

Можно заглянуть в соседнюю операционную и посмотреть, как там идут дела…

Больной в наркозе. На нем смонтирован «гало» — аппарат, с помощью которого в предоперационном периоде производилось посильное исправление шейно-грудного горба за счет растяжения штангами аппарата. Этот молодой мужчина страдает болезнью Бехтерева девять лет. Весь его позвоночник искривлен в виде большой дуги, выпуклостью обращенной кзади. Шейно-грудной отдел позвоночника искривлен так, что подбородок больного вплотную прижат к правой половине грудной клетки. Голова его не только наклонена вперед и вправо, но и повернута по продольной оси позвоночника так, что его правое ухо обращено почти кпереди. «Гало»-аппаратом в какой-то мере удалось уменьшить шейно-грудной горб. Пациент получил возможность открывать рот, есть твердую пищу, чего ранее делать не мог, так как плотное прилегание головы к груди не давало ему делать жевательные движения. В процессе операции мне предстоит рассечь позвоночник больного в шейно-грудном отделе с тем, чтобы продолжить исправление искривления до нужных пределов за счет подвижности в месте пересечения позвоночника — в месте вертебротомии. Я уже упоминал о том, что эти операции мало кем делаются в мире, в нашей стране — только в моей клинике. Я произвожу их по собственной методике, к осуществлению которой и приступаю…

Пятница. 8.45 утра. Отчиталась бригада медицинских сестер, дежуривших ночью. Закончены разговоры о белье, о помывке больных, о порядке в клинике. Напоминаю, что мой обход в обычное время.

Оперировавшие вчера хирурги отчитываются о проделанном.

Большую и сложную операцию провел Г. Он убрал у больного три поясничных диска и заместил их костными саженцами из его тазовой кости. Это один из тех больных, у которых костный кант — край тела позвонка в силу каких-то причин не срастается с массой тела позвонка, и между ним и телом остается дефект, в который и выпадает содержимое диска. Эту патологию врачи знают плохо и обычно путают с переломом тела позвонка. Операция у Г. прошла хорошо. Двум другим пациентам с болезнью Бехтерева Л. наложил «гало»-аппараты — как подготовку к последующей шейной вертебротомии. И эти пациенты и остальные прошли без осложнений. Дежурный врач по операционной заверяет, что нарушения порядка в работе операционной не было. У меня тоже нет замечаний. Конференция закончена.

До обхода в клинике много всяких дел. Несколько амбулаторных больных явились «незваными гостями». Надо посмотреть их — все приезжие. Должен успеть поработать с И.: в пятый раз правил его диссертацию. Последний финальный разговор. Даю «добро» на оформление. Придет Р., обещал уделить ей несколько минут. Р. в прошлом работала в моей клинике. Выполнила очень хорошую экспериментальную работу по воздействию травмы на тело растущего позвонка. Успешно защитила диссертацию и стала кандидатом наук. Не менее успешно вышла замуж. Родила дочь. Ушла в ученые секретари.

Сегодня еще встреча с режиссером, снимающим телефильм о клинике. Тоже нужно время. Еще в перевязочную— посмотреть девочку, оперированную мною две недели тому назад и вдруг давшую вчера вечером высокую температуру.

12.15. Начинаю обход клиники. Каждую пятницу ровно в 12.15. Исключение возможно лишь в случае моего отсутствия. В обходе участвуют все сотрудники клиники и кафедры, а также гости. Часто гостей бывает много.

И персонал, и больные относятся к этому смотру серьезно. Все немного торжественны, подтянуты, убраны. Несколько штрихов характеризуют клинику в пятницу перед обходом: палаты прибраны более тщательно; у сестер и часто у врачей досрочно выстираны и выглажены халаты и колпаки; вне плана сменяется белье; прибраны постовые шкафы и столы; к двенадцати часам уже редко встретится больной в коридоре — все в палатах на своих местах и только дозорный из «ходячих» у двери информирует о «продвижении» обхода.

Обычно впереди иду я. Рядом — врач очередной палаты, а за нами все остальные. Сегодня обход начинаю с ортопедического отделения, с первой палаты. Это палата женская. Ведет ее М. Заходим. Здороваюсь. Жду, когда в палату втянется весь «хвост» обходящих. М. начинает докладывать о больных. Порядок заведен в клинике издавна: фамилия пациента, когда поступил, диагноз болезни, проведенное лечение, состояние на момент обхода. Докладывающий должен быть готов ответить на любой мой вопрос, касающийся состояния больного.

М. — человек толковый и старательный. Стремится хорошо работать, но не всегда у него это получается. Так, по крайней мере, считаю я. Порой не сделает вовремя нужный анализ, не запишет в историю болезни какой-либо детали, неточно ответит на вопрос о состоянии пациента. Объясняю это слишком многосторонними интересами М.: любит театр, футбол, участвует в. самодеятельности, причем весьма неплохо играет на сцене, любит литературу, в общем любит жизнь. Это, конечно, неплохо. Но времени в сутках всего двадцать четыре часа, в том числе и для М. Человек несомненно способный. Быстро выполнил диссертационную работу. Обладает достаточно свободной и культурной речью. Хочет быть хорошим хирургом. Ночами дежурит в городской больнице.

Смотрю его больных. К этой палате вот уже несколько недель меня приковывает больная А., медицинская сестра психоневрологической больницы. Она лежит повторно, сейчас у нее послеоперационный период. Впервые я увидел ее около года тому назад. Молодая, очень полная невысокая женщина с несколько отечным лицом пожаловалась на усиление болей в пояснице, которыми она страдает ряд лет. При осмотре больной и тщательном расспросе у меня сложилось впечатление о том, что поясничные боли А. вызываются дистрофически измененными межпозвонковыми дисками. Невысокий рост, усиление поясничного лордоза, подвижный крестец создают неблагоприятные биомеханические условия и способствуют прогрессированию болезни. Дополнительные жалобы на частые, внезапно появляющиеся беспричинные головные боли, сердцебиение, одышку; постоянное повышение температуры до небольших цифр не исключали вовлечение в болезнь и области головного мозга, ведающей деятельностью желез внутренней секреции. Я поместил больную в клинику, тщательно обследовал ее и провел довольно значительный по времени и по методам курс лечения. Будто бы больной стало чуточку лучше. Будто бы! Уверенности в этом не было. Решил временно выписать ее и понаблюдать.

Через полгода она пришла в клинику снова. Чувствовала себя хуже. Совершенно не могла двигаться, даже ходить по палате. Поясничные боли явно прогрессировали, появились симптомы сдавления спинномозговых корешков. Порочный круг замыкался. Следовало каким-то образом разорвать его. Я решился на оперативное лечение, в процессе которого убрал два нижних поясничных диска, в образовавшиеся дефекты между телами позвонков внедрил костные саженцы и таким образом создал условия для стабилизации крестца в выгодном с точки зрения биомеханики положении.

К моей радости, ближайший послеоперационный период А. перенесла хорошо, спокойно. Не возникло нагноения послеоперационной раны, которое было реальным из-за тучности пациентки, не было вздутий кишечника, сплошь и рядом возникающих у таких тучных людей, не случилось и воспаления легких. Однако с начала третьей недели после операции А. стала жаловаться на усиление болей то в правой, то в левой ноге, внезапные боли в области шеи, в голове, затруднение при дыхании, бессонницу. Ни я, ни невропатологи не находили объективного подтверждения жалобам пациентки — больше того, при многократных перепроверках четко выявлялось исчезновение симптомов компрессии— сдавления спинномозговых поясничных корешков. И вот уже пошел третий месяц после операции, а существенных изменений в состоянии больной нет. Держится температура, причины которой я найти не могу. Рентгенологически выявлена релаксация — расслабление правого купола диафрагмы, причину которого нужно искать в далеком прошлом: ранее, за много лет до обращения ко мне, А. подвергалась неоднократному оперативному лечению по поводу каких-то опухолевых образований в правом забрюшинном пространстве.

Вот такая пациентка беспокоит меня уже ряд недель. Каждый день смотрю ее. И сегодня при осмотре ничего нового не нахожу. А жалоб с ее стороны очень много опять!

Заменяю некоторые лекарства, получаемые А. Прошу снова показать ее терапевту.

Все остальные пациенты этой палаты благополучны. С удовольствием смотрю на бывшую свою пациентку К., которая приехала на контрольное обследование из Челябинска. Два года тому назад ее привезли в клинику на носилках. Она не могла не только ходить, но и шевельнуть ногами из-за болей в пояснице. Я оперировал ее и удалил нижние поясничные диски, один из которых прорвался в позвоночный канал и сдавил конский хвост спинного мозга. А теперь это очень приятная миловидная женщина с прекрасной фигурой, веселая, улыбающаяся. Такие случаи доставляют мне, видимо, как и всякому врачу, много радости, придают энергию и желание работать!

Серьезных замечаний по первой палате у меня нет. И М. и старшая сестра клиники вздыхают свободно. Идем дальше.

Палата В. Он работает в клинике третий год. В прошлом мой студент. Окончил лечебный факультет нашего института. Чем-то обратил на себя внимание моих помощников, и по их рекомендации я взял его в клинику на должность младшего научного сотрудника. Вначале он показался мне несколько резковатым, с недостаточно гибким интеллектом. Однако это впечатление оказалось неверным. Прошло немного времени. В. освоился в коллективе, привык к новым для него требованиям, приспособился к ритму работы клиники. Я с радостью отмечал происходящие в нем перемены и новые качества. Он оказался очень трудолюбивым и работоспособным человеком, энергичным, стремящимся к достижению поставленной перед собой цели. Человеком волевым, могущим постоять за себя и свои убеждения, вместе с тем не стесняющимся сознаться в некомпетентности в тех вопросах, которых не знает. Пока не заметил я в нем и каких-либо отрицательных чисто человеческих качеств, что тоже радует меня. Он часто ассистирует мне на операциях. Приглядываюсь к нему, и мне кажется, что в будущем из него получится неплохой хирург. В его палате все пациенты благополучны. Из нее сегодня выписывается наш коллега — молодая доктор-рентгенолог, «непрофильная» пациентка: я удлинял ей правую ногу по методу профессора Илизарова. И она, и я довольны достигнутым результатом, а следовательно, и друг другом. Очень мило прощаемся!

Невольно, когда сталкиваюсь с подобными пациентами, думаю о своей хирургической стезе. Операция без риска не только для жизни пациента, но даже для его здоровья. Операция без стрессовых ситуаций для хирурга и анестезиолога, спокойная, мирная, гарантирующая успех и хороший результат. И наши повседневные — высокого хирургического риска, когда на карту ставится не только здоровье, но и жизнь человека!..

Третью палату ведет И. Это уже «старожил» клиники. Я упоминал о нем. Работает более пяти лет. Завершил диссертацию по экспериментальному сколиозу. Способный парень, но разбросанный до неприличия. Эта несобранность очень мешает ему. Если бы не это качество, он бы сделал больше того, что успел, и шагнул значительно дальше. Виноват сам. Я потратил на разговоры с ним много времени. Уж очень жаль! Толковый парень!

Третья палата — женская ортопедическая. В ней двенадцать представительниц прекрасного пола в возрасте от полутора лет до самого почтенного, с самыми различными заболеваниями позвоночника.

Задерживаюсь около больной Е. Это женщина средних лет после операции на пояснично-крестцовом отделе позвоночника по поводу сползания пятого поясничного позвонка. Первые четыре недели после операции прошли без каких-либо коллизий. А в начале пятой внезапно острые боли в грудной клетке, кровохарканье, кашель. Типичная тромбэмболическая пневмония — воспаление легких вследствие попадания в легкое сгустка крови — тромба, перенесенного током крови из области операции в легочную ткань. В прошлом, до широкого применения в клинике метода гемодилюции, разработанного и внедренного в клинику Н., о чем будет сказано позже, такие осложнения были частыми. У пациентов, которые подвергаются гемодилюции и переливанию собственной разведенной крови, таких осложнений мы не наблюдаем. Лишний раз подтвердила это и больная Е. У нее имелись противопоказания к применению этого метода, и операция шла с использованием донорской крови. И вот, пожалуйста, легочная тромбэмболия.

И еще в этой палате лежит Маша. Теперь ей лет тринадцать. У нее тяжкая сколиотическая деформация позвоночника. В семилетнем возрасте она попала ко мне в клинику с явно прогрессирующим правосторонним грудным сколиозом. Проведенное обследование и динамическое наблюдение подтвердили довольно быстрый темп прогрессирования болезни. Ей впервые в клинике было решено применить для лечения метод программированной электростимуляции — разработанный в клинике способ. Эту первую операцию делал я с участием И. Небольшая по объему и характеру операция прошла без осложнений. В процессе операции в Машин организм вживлен был автономно работающий электростимулятор с заданной программой, проводники от которого подключены к нужным мышцам на выпуклой стороне искривления туловища.

Эффект этой операции был разительным. В течение полугода искривление позвоночника не только не увеличилось, но даже несколько уменьшилось. Все мы очень радовались этому. Машу отпустили домой на амбулаторное лечение. А через три месяца она поступила в клинику вновь. При контрольном обследовании было обнаружено, что имплантированный стимулятор перестал работать. Проверка показала, что имеется обрыв проводников и электрическое раздражение не достигает нужных мышц и не вызывает их избыточной работы, столь нужной для предупреждения увеличения искривления позвоночника. От повторной операции Машины родители отказались. Они согласились лишь на операцию удаления электростимулятора. В последующем, наблюдая за Машей и констатируя прогрессирование болезни, я неоднократно в более настойчивой форме предлагал ее родителям оперативное лечение. Однако они упорно отказывались от него. И вот теперь у Маши грубое, тяжкое искривление позвоночника. Несмотря на это, родители ее и сейчас не склонны соглашаться на оперативное лечение.

Каждая встреча с Машей для меня — укор судьбы.

После нее мы оперировали еще целый ряд ребятишек и достигали нужного результата.

Остальные пациенты этой палаты благополучны. Чувствуют они себя как обычно — «нормально». Так всегда они отвечают на мой вопрос о самочувствии. Да и Е. уже на пути к выздоровлению от возникшего осложнения. Кашель почти прошел. Прекратилось и кровохарканье. В легком, правда, еще прослушиваются влажные хрипы.

Хозяином следующей, четвертой палаты является А., тот самый, который опаздывает на конференции и старается незаметно проскользнуть на свое место. Крупный парень с правильными, приятными чертами лица. В последние годы отпустил бороду и усы, которые ему идут. Борода волнистая, русая, и придает А. сходство с древним витязем. Правда, он носит очки, за которыми видны сероватые, чаще улыбающиеся глаза. В общем-то А. толковый человек, достаточно работоспособный и исполнительный. Правда, немножко себе на уме. Ну что же, если в меру, то не страшно. Лишь бы это не стало постоянным правилом его жизни. Он уже несколько лет работает в клинике. Тоже старожил. Завершил очень интересное исследование по биомеханике передней продольной связки. Сейчас заканчивает оформление кандидатской диссертации. А вот в хирургической ортопедии преуспел не очень. Я не улавливаю у него стремления упрочить свое положение в хирургии. Он не дежурит на неотложной помощи, несмотря на мои настоятельные рекомендации.

Четвертая палата — мужская ортопедическая. В ней двенадцать человек. Из них семь с болезнью Бехтерева. Трое с тяжкими искривлениями поясничного и грудного отделов позвоночника. Один с поражением грудопоясничного отдела и правого тазобедренного сустава, один с поражением шейно-грудного и грудопоясничного отделов — его голова, вернее, лицо обращено к собственному животу, и, наконец, двое с деформацией шейного отдела. Все они находятся в различных стадиях обследования и лечения. С ними полная ясность и проблем нет. Следует только выполнить и осуществить намеченный план лечения.

Мальчик со спондилолистезом — сползанием поясничного позвонка, двое юношей с юношеским кифозом и двое с врожденными грудными кифозами — горбами.

Осматриваю больных. Смотрю кое-какие данные обследования, дополнительно сделанные к моему обходу, отдельные листки назначений. Вроде бы все нормально.

Пятая палата на шесть человек. Ее ведет М. В этой палате лежит Мамука — юноша из Грузии. Лечу его третий год. На днях сделал последнюю, завершающую операцию укорочения правого бедра. Он страдает детским центральным спастическим параличом, на фоне которого развился тяжелейший сколиоз. На позвоночнике я оперировал его четыре раза, так как приходилось расчленять операции на более «мелкие» этапы. Проведенное лечение улучшило состояние и вид Мамуки. Надеюсь, что последняя операция облегчит ходьбу. Отрадно, что он изменился не только физически, но и духовно. Я вспоминаю первые встречи и беседы с ним. Это был неразговорчивый, нелюдимый, замкнутый и вечно «сердитый» юноша. А сейчас с ним приятно поговорить. Доброжелателен, приветлив, разговорчив. Так что мы, хирурги-ортопеды, устраняя телесные недуги, лечим и души наших пациентов!

Здесь, в пятой палате, лежит еще один юноша из Грузии — Зураб. Я принял его в клинику по просьбе Ксении Ивановны, которую об этом попросил главный нейрохирург Грузии. Случилось это более года тому назад. Юноша стал отмечать болезненность в спине и ограничение подвижности в позвоночнике. Вначале эти явления возникали периодически, а затем проходили, но в последнее время приняли постоянный характер. Родители юноши «обошли» с ним весь медицинский свет: лечебные учреждения Грузии, Центральный институт ортопедии и травматологии в Москве, Центральный московский институт нейрохирургии, побывали в Киеве, в Риге — и вот привезли его ко мне.

Обследование позволило установить наличие опухоли, поразившей корень дужки и дужку восьмого грудного позвонка справа. Не исключалась так называемая «остеоид-остеома» — своеобразная, в общем-то доброкачественная в биологическом смысле опухоль, которая всегда почти сопровождается значительными, выраженными болями. Единственно реальным в этих условиях было оперативное лечение, которое следовало провести побыстрее, так как хотя опухоль и определялась как доброкачественная, но росла она в просвет позвоночного канала и сдавила спинной мозг, грозные симптомы чего уже отчетливо выявились. Свое мнение я высказал родителям юноши, и они после некоторых колебаний согласились на оперативное лечение.

Операция у Зураба прошла спокойно, да и объем ее был не велик. Сзади я обнажил правую полудужку восьмого грудного позвонка, которая оказалась истонченной и частично разрушенной. Под ней я обнаружил опухоль, в виде коричневатой пластинки толщиной до одного сантиметра, которая внедрялась в просвет позвоночного канала и образовывала вмятину в дуральном мешке. Я убрал опухоль полностью. Дуральный мешок запульсировал, вмятина исчезла — сдавленный мозг расправился. Я тщательнейшим образом проверил надежность гемостаза — остановки кровотечения из поврежденных сосудов и ушил рану. Юноша хорошо вышел из наркоза. Я проверил чувствительность в ногах, движения в них. И объем движений и все виды чувствительности в норме. Какого-либо беспокойства он у меня не вызвал, и я спокойно ушел из клиники.

Утром Зураб пожаловался на чувство тяжести в ногах. Это меня обеспокоило. Объективно не было выявлено каких-либо нарушений деятельности спинного мозга. К обеду появилась слабость в ногах, а вечером был выявлен нижний паралич. Еще при первых симптомах неблагополучия больному был назначен курс необходимого лечения в основном в виде средств и лекарств, направленных на расширение кровеносных сосудов, так как возникшее осложнение я расценил как спазм — сокращение просвета артериальных сосудов, питающих нижний грудной отдел спинного мозга. Я тщательно анализировал случившееся. Другого не могло быть. Аналогичное осложнение имело место в моей практике у Вани К., у которого после операции по поводу сосудистой опухоли тела первого поясничного позвонка — гемангиомы — развилось подобное осложнение на операционном столе. Оставалось проводить необходимое энергичное лечение и терпеливо ждать.

Зураб поправлялся медленно, и все же в конце третьего месяца после операции ушел на своих ногах, ногах неполноценных, неуверенно служивших ему, но на своих!

И вот он приехал на контрольное обследование. Он возмужал, окреп, вырос. Неплохо ходит, чуть подтаскивая правую ногу. Но это сейчас, пока еще не завершено реабилитационное лечение. Я очень надеюсь, что Зураб будет полностью здоровым. У него исчезли боли в спине. Спина и туловище стали подвижными и совершенно нормальными, и, если бы не возникшее осложнение, он был бы уже давно полностью здоров. Я рад очередной встрече с Зурабом и желаю ему всяческих успехов.

Еще через год я получил от него поздравительную открытку, в которой была приписка: «Здоров и очень хорошо танцую!»

Прошли пятую палату. Четверо находящихся в ней мужчин только что поступили и проходят первые этапы обследования.

Палата номер шесть. Это палата Л. О нем я ранее упоминал и вторично представлять его нет надобности. Палата номер шесть — мужская ортопедическая на двенадцать человек. На сегодня это для меня самая трудная палата во всей клинике. В ней в основном больные с ортопедическими последствиями болезни Бехтерева. Часть из них прооперирована. Больной Ш. с юга Украины два года тому назад был оперирован мною на позвоночнике и три дня назад на тазобедренном суставе, так как болезнь за эти годы распространилась и на суставы ног. Трое пациентов приехали на первый контрольный осмотр и смену корсета через шесть месяцев после операции на поясничном отделе позвоночника. Все эти больные, о которых я сказал, благополучны. Но вот в этой самой шестой палате находятся еще трое пациентов с болезнью Бехтерева. Они-то и беспокоят меня. Заботят, беспокоят и делают мое существование очень трудным. Все это мужчины в возрасте от сорока до пятидесяти лет. Все они имеют тяжкую сгибательную деформацию онеподвиженного позвоночника или, попросту говоря, тяжелые, выраженные горбы и любой ценой, во что бы то ни стало, хотят избавиться от них.

Первый из них X., 42-х лет. Москвич. Болен четырнадцать лет. Много лечился. Страшно обезображен, так как еще до возникновения болезни Бехтерева страдал сколиозом. У него очень сложное многоосевое искривление позвоночника. Поступает второй раз. Около года тому назад был у меня в клинике, я долго готовил его к операции, но так и не решился на нее из-за выраженной сердечной недостаточности. Дома, в Москве, X. лечился под наблюдением кардиологов и приехал на повторное обследование. Разительных перемен к лучшему я в нем не нашел, но все же он нам показался более крепким, более надежным, чем в первый раз. Явно уменьшились отеки на ногах. Очень хотелось ему помочь и облегчить его жизнь, и вместе с тем реальный, чрезмерно высокий — не просто высокий, а чрезмерно! — высокий операционный риск. Я не знал, на что решиться. А тут как-то в воскресный день утром пришел в клинику посмотреть оперированных накануне больных и заглянул в шестую палату. X. лежал в постели. Желая лишний раз подкрепить себя доводом в пользу возможности его оперативного лечения, я попросил X. показать ноги. С большой неохотой и растерянностью он закатал кверху пижамные штаны, и я обомлел от увиденного. Колоссальные, массивные отеки на протяжении обеих голеней, изменившие контуры и форму ног. Отеки, подобных которым я у X. никогда, ни разу не видел!

Оказывается, для того, чтобы подвергнуться оперативному лечению, ежедневно в рабочие дни X. по утрам не вставал с постели, пока я не пройду шестую палату и не посмотрю его. За ночь отеки, естественно, спадали от возвышенного положения, которое он придавал ногам, а в воскресный день он не ждал меня и позволил себе рано встать. Милый, взрослый, большой ребенок! Он отлично понимал, как опасна и рискованна для него операция, и, несмотря на это, пытался ввести меня в заблуждение, чтобы любой ценой избавиться от горба. Вот и мучаюсь с ним. Твердо решил не оперировать. Другого разумного решения по отношению к нему и быть не может. А вот сказать ему об этом мужества не хватает. С выпиской тяну день ото дня.

Второй больной в этой палате тоже с болезнью Бехтерева и обычным, «нормальным» горбом. Классическая «поза просителя», классические симптомы, абсолютные показания к оперативной коррекции горба. С. — житель Ленинграда. Во время беседы с ним на мой вопрос о сопутствующих заболеваниях, ответил, что «иногда колеблется кровяное давление». Во время обследования в клинике было выявлено, что артериальное давление у С. достигает 240–260 мм ртутного столба. Вот тебе и колеблется! С таким давлением попробуй удержать его в течение двух-трех часов на операционном столе в положении на животе с прижатой к груди головой и не получить кровоизлияния в мозг! С. — тоже трудный орешек и в чисто медицинском, и этическом плане. Настоятельно требует (не просит, а требует!) операции. Я не в обиде на него за это. Но ведь он и не знает и не понимает того, что понимаю и знаю о нем я.

И наконец К. — 48-летний мужчина с юга Казахстана, которому тоже абсолютно показана операция исправления Бехтеревского горба, чего он настоятельно добивается. Проведенное обследование не выявило каких-либо противопоказаний для оперативного лечения, и я назначил его на операцию. Во время вводного наркоза у К. возникла очень тяжелая аллергическая реакция, и его организм стал совершенно неуправляемым и не подчинялся никаким лекарственным и лечебным воздействиям. Ни о какой операции, конечно, не могло быть и речи. Хорошо, что эта реакция возникла в начале, а не в процессе операции. Трудно предположить, чем бы она тогда завершилась.

Вот такая тройка «скопилась» в шестой палате. Жалко этих несчастных людей. Нельзя лишать их какой-то перспективы, какой-либо надежды. Ищу форму временного отказа от оперативного лечения, чтобы не погасить в них надежды на будущее. Медицинская дипломатия!

Переходим в отдел травматологии. Если в отделе ортопедии, обход в котором мы только что закончили, все больные отбираются и чаще всего поступают в плановом порядке, то в отделе травматологии значительная часть пациентов — с улицы. Два дня в неделю отдел принимает неотложных больных и дежурит по городу. В отделе травматологии наряду с пациентами с повреждениями позвоночника и их последствиями находятся пострадавшие с переломами и другими повреждениями конечностей — таза, грудной клетки и прочих органов опоры и движения.

Седьмая палата женская травматологическая. Ее ведет И. О нем я упоминал ранее. В этой палате находится Анна Евлампиевна К. Ей девяносто лет. Это моя учительница биологии. У нее тяжелый вертельный перелом бедра, свойственный старым людям. Навешаю ее каждый день в начале работы и стараюсь заглянуть к ней еще и на протяжении дня или в конце. Состояние ее было тяжелым. Начиналась застойная пневмония — воспаление легких. Удалось справиться. Важно, чтобы не повторилось это тяжелое осложнение, сопутствующее переломам шейки бедра у старых людей. Анна Евлампиевна, как в далекие школьные годы, зовет меня по имени. Всякий раз при этом я невольно возвращаюсь к прошлому, к дням своей юности. Обычно в седьмой палате всегда должный порядок: и общий, и лечебный. Но вот сегодня не понравилось мне, как уложена нога у Анны Евлампиевны, как лежит Б. — пожилая женщина с переломом таза. Прошу И. устранить эти недостатки. Кроме упомянутых больных, в этой палате еще восемь женщин с переломами голени, плеча, области локтя, бедра. Все они получают должное лечение, и я надеюсь, что уйдут из клиники здоровыми.

Следующая, восьмая, палата — мужская травматологическая. Ведет ее мой ассистент В. Работает он в этой должности недавно. Справляется со своими обязанностями хорошо. Получил тему для кандидатской диссертации. В этой палате один «неспокойный» пациент Т. Это мужчина за пятьдесят лет, поступил к нам в порядке оказания неотложной помощи из-за перелома костей голени. Был пьян. Протрезвел. А на третьи сутки пребывания в клинике «выдал» тяжелейший алкогольный приступ — белую горячку. Вел себя буйно. Срывал повязки, пытался нарушить лечебное вытяжение сломанной ноги. Выражался далеко не цензурно. Пришлось около него создать индивидуальный пост, что в наших условиях нехватки среднего и младшего медицинского персонала дело очень не простое. Проведенное специальное лечение дало результат. Приступ прошел, Т., конечно, ничего не помнит. Лежит тихо. Скромный и вполне приемлемый в общежитии человек. Восьмая палата — самая неухоженная в клинике.

Контингент таков, что трудно содержать ее должным образом.

Девятой палаты нет. Вместо нее ординаторская, а бывшая ординаторская занята под гипсовую комнату, которую давно следовало вывести из операционного блока. Наконец, это удалось сделать.

Десятая палата на четырнадцать коек. Большая светлая комната. В ней концентрирую мужчин с переломами позвоночника. Ведет ее О. — один из молодых моих научных сотрудников. В клинике он уже третий год, а определенного мнения у меня о нем нет. Молчалив. Замкнут. Посмотрим, что из него выйдет. Пока бывают срывы в работе, и порой серьезные. По моему заданию ведет экспериментальное исследование по околопозвоночным флегмонам и их лечению с помощью фиксированных ферментов.

Как я упоминал выше, в десятой палате пациенты с самыми различными повреждениями позвоночника. К выписке готовится Олег К. Это молодой человек двадцати одного года. Вот уже три года как с ним случилась беда — осложненный перелом грудного отдела позвоночника с повреждением спинного мозга. Ранее много лечился. Взял его в клинику по ходатайству невесты. Чудесная девушка. Изящная. Красивая. Окончила пединститут. Дружат они со школьной скамьи. За такую преданность и самоотверженность ее следует боготворить. Хотя прошло много времени после перелома, я все же оперировал Олега. Ему стало лучше. Окрепли ноги. Увереннее начал ходить. Походка почти нормальная.

Вчера она была у меня. Плачет. Благодарит. Говорил с ней совершенно откровенно. Все понимает. За эти годы, видимо, все познала о последствиях повреждений позвоночника. Добилась однокомнатной квартиры. Из клиники забирает Олега сразу же к себе. Уж очень хочется пожелать ей удачи в жизни.

Саше Н. двадцать восемь лет. Он вертолетчик — командир корабля. Сделал в тайге вынужденную посадку. Сломал первый поясничный позвонок. Мужчина атлетического сложения, не глуп, сдержан. Детально расспрашивал меня о методах лечения повреждений позвоночника, перспективе, исходах после каждого из них. Я рассказал ему обо всем этом. Он оказался тем из весьма редких в клинике пациентов, которые не предоставляют мне права выбирать характер предстоящего лечения. Обычно мои пациенты оказывают мне высшее доверие, полностью полагаясь на меня. Решение оперироваться далось, видимо, Саше нелегко. Я уже прооперировал двух парней, которые с переломами позвоночника поступили в клинику позже Саши, а он все не торопил меня, не настаивал на операции. Как-то утром спросил меня: «Как быть?». «Хочешь летать — оперируйся». Видимо, это склонило чашу весов его сомнений в сторону операции. И вот все позади. После операции прошло три недели. Ближайший послеоперационный период протекал без осложнений.

Теперь время — каждый прошедший день — работает на Сашу. Очень хочу надеяться, что он вернется за штурвал самолета и станет шестым пилотом, возвратившимоя к своим профессиональным обязанностям после моей операции.

В этой палате что ни пациент, то судьба, и нередко судьба тяжелая, даже очень тяжелая. Вот Л. Ему всего тридцать шесть лет. Тяжелейший инвалид с частичным параличом рук и ног. Мне впервые пришлось встретиться с ним в одном из нейрохирургических стационаров нашего города, где его представили как больного с подвывихом четвертого шейного позвонка. Врач, представляющий больного, был страшно обескуражен, когда я, прочитав рентгеновские снимки этого пациента, сказал, что патология, неблагополучие находятся на уровне первого — второго шейных позвонков, так называемом атланто-аксиальном уровне. Уровень весьма ответственный, так как именно здесь, на этом уровне, верхний отдел спинного мозга переходит в продолговатый мозг. По рентгеновским снимкам я не мог четко определить, приобретенная эта аномалия или врожденная. Как бы то ни было, клинические результаты одинаковы — частичный паралич рук и ног. Причина его в том, что мощный связочный аппарат, удерживающий первый и второй шейные позвонки друг около друга, утрачивает прочность, и начинается смещение позвонков кпереди, вследствие этого возникает сдавление спинного мозга. Так как этот процесс длится долго и смещение идет очень медленно, то постепенно происходит атрофия — истончение спинного мозга, компенсаторные возможности которого могут оказаться исчерпанными в любой момент, и даже во время операции или вскоре после нее, несмотря на устранение имевшегося смещения и нормализацию анатомических соотношений позвоночника на этом уровне.

Несколько раз я оперировал больных с таким заболеванием. То, что видишь на операции, потрясает. Вместо нормального, достаточно объемного спинного мозга — тонкий, извитой белесоватый шнур, местами достигающий толщины спички.

Приходится только удивляться, как люди живут с ним!

Так как стационар, где находился больной, специализируется на патологии спинного мозга, я рассказал, как лечил бы этого больного, подробно остановился на каждом этапе и считал, что вопрос исчерпан.

Примерно через месяц этот пациент явился на мой поликлинический прием. Его выписали из нейрохирургического стационара и порекомендовали обратиться ко мне. Я поразился! В крайнем случае больного следовало на носилках перевести в клинику, предварительно согласовав со мной этот вопрос!

Такова история моего знакомства с Л.

Лечение такого больного непросто. Предсказать исход чрезвычайно трудно. С целью устранения смещения головы и первого шейного позвонка в клинике ему наложили гало-аппарат. Однако при попытках очень ограниченного, очень осторожного, очень дозированного вправления Л. стал жаловаться на появившееся поперхивание при глотании, затруднение дыхания, увеличение слабости в ногах. Пришлось прекратить начатое вправление. Сейчас пациент в паузе лечения после снятия гало-аппарата, а я ломаю себе голову, как же поступить с ним дальше?

В общем в десятой палате грубых нарушений лечебного и общего режима нет, и с миром я покидаю ее.

Одиннадцатая палата — маленькая по нашим масштабам: в ней всего шесть больных. Ведет эту палату В. — врач с достаточным стажем. В клинику он приехал из Красноярска, где работал в ортопедическом санатории. Был зачислен младшим научным сотрудником в отдел травматологии. Его диссертация, привезенная из Красноярска, посвященная патологии тазобедренного сустава у детей, оказалась несостоятельной. Одни умозаключения, не подкрепленные ни клиническим, ни экспериментальным материалом. Одни домыслы и предположения. Заслушали его доклад на клинической конференции. Пришли к выводу, что выносить на официальную защиту нецелесообразно. Вместо этого я поручил В. экспериментальное исследование по передней декомпрессии спинного мозга. Он выполнил большой объем исследований, очень интересных, нужных и убедительных. Оформил полученный материал в виде кандидатской диссертации, успешно защитил ее и совсем недавно утвержден Высшей аттестационной комиссией в ученой степени кандидата медицинских наук.

Мое отношение к В. двойственное. Несомненно он способный человек, который в определенных условиях мог бы стать хорошим хирургом-ортопедом и ученым. Но страшно разбросан. Вечно занят какими-то посторонними делами. Во время работы его можно найти в вестибюле, занятым бесконечными разговорами. Он необязателен. Часто не держит слова. Вместе с тем очень контактен, коммуникабелен. Не лишен честолюбия. Стремится на руководящую работу. Охотно согласился на предложение директора заведовать отделом института. Я не стал возражать. В клинике он человек временный. Как только будет утвержден в должности, уйдет.

В этой палате один тяжелый больной — Т. Это двадцатисемилетний мужчина, страдающий хроническим остеомиелитом пояснично-крестцового отдела позвоночника. Многократно оперировался в различных больницах, перенес несколько тяжелейших обострений воспалительного процесса с гнойными затеками в таз, в забрюшинное пространство, на бедро. Не раз находился на грани жизни и смерти. Процесс ограничился нижними поясничными позвонками. Не заживают свищи, гноетечение. Организм истощается, постоянная интоксикация. Ни личной жизни, ни семьи. Отец привез его ко мне издалека. Пожилой мужчина. Плачет. Измучился. Просит за сына. Вопреки своим же установкам не принимать гнойных больных в клинику из-за отсутствия гнойного отделения, принял. Оперировал. Иссек свищи, убрал три костных секвестра — омертвевшие участки позвонков. Все было хорошо, а на десятый день обострение воспалительного процесса в забрюшинном пространстве: боли, высокая температура с большими утренними и вечерними размахами, согнуло правую ногу в тазобедренном суставе. Оперировал повторно, вскрыл новый, не связанный с основным, воспалительный очаг. Сейчас уже несколько дней температура нормальная, болей нет, ногу свободно разгибает полностью — поправляется. Однако держу его пока под постоянным контролем.

Палата узкая, темноватая. Не очень-то уютно в ней.

Наконец, последняя, двенадцатая палата, которую ведет Б. Палата женская травматологическая на четырнадцать кроватей. Несмотря на это, в ней всегда чисто, светло, уютно. Здесь лежат женщины с повреждениями позвоночника, повреждениями таза. В палате порядок. Все лечебные назначения выполняются. «Придраться» не к чему.

В основных отделениях обход окончен. Осталось еще четыре палаты в детском отделении. Они на другом этаже здания института — четвертом. Поднимаемся вверх — я впереди, остальные за мной. Детские палаты ведут И. и В. Они уже наверху. Встречают. Иногда под этим предлогом убегают с обхода после того, как я пройду их нижние палаты. В этих четырех палатах лежат маленькие ребятишки, есть и постарше — до четырнадцати лет. Больше всего ребятишек со сколиотической болезнью, есть с воронкообразной грудной клеткой, аномалиями позвоночника. Уж очень трогательны эти мои маленькие пациенты, особенно те, которым до пяти-семи лет. Прихожу к ним каждое утро не позже восьми. Уже все проснулись, умыты, косички заплетены, постели прибраны, насколько это возможно у постельных больных. И какие горькие слезы льют, если кто-либо из них проспит и не успеет привести себя в должный вид к моему приходу. Всегда ждут.

Вот Наташа. Поступила уже второй раз. У нее тяжелая аномалия позвоночника с искривлением. Оперировал ее недавно в третий, надеюсь, в последний, раз. Заводила в палате, хоть ей всего-то четыре года. Сама она то мышка, то лисичка, то кошечка. И все прочие в палате каждодневно наделяются именами наших «меньших братьев». И на этой почве бывают недоразумения. Одна не хочет быть поросенком, вторая свинкой… Как правило, споры кончаются мирным соглашением.

Здесь же лежит Оксана, ей пять лет. Мама ее привезла из-под Саратова. При поступлении у девочки имелся прогрессировавший неполный паралич рук и ног. Причиной паралича явился верхний грудной горб, на вершине которого произошло ущемление спинного мозга. Горб возник из-за аномалии развития позвоночного столба. Около года тому назад яоперировал Оксану — сделал ей сегментарную вертебротомию на шейно-грудном уровне. Девочка начала быстро поправляться. У нее восстановились движения в руках и ногах. Из клиники ушла на своих ножках с полным восстановлением движений в конечностях, правда, в большом гипсовом корсете, охватывавшем голову, шею и туловище. Сейчас она в клинике второй раз. Сняли ей корсет. Начали массаж, физиолечение, гимнастику. Все было хорошо. И вдруг внезапное резкое ухудшение — почти полностью исчезли движения в ногах и руках, девочка перестала ходить. Уложил ее в постель, дал легкое вытяжение за голову, назначил сосудорасширяющие средства, потому что причину повторения паралича усмотрел в нарушении кровоснабжения ранее ущемленного отрезка спинного мозга. Под воздействием лечения начали восстанавливаться движения, и сейчас они восстановились полностью. Оксана вместе с мамой уедет на лето в санаторий. Уедет, громко сказано! Увезут в гипсовой кроватке, лежа. Поднимать ее в вертикальное положение строго запретил. А потом она опять вернется в клинику. И много еще горюшка мы помыкаем с ней.

Ребятишки — народ чудный. Доверчивые, доброжелательные, ласковые. Они и радость, и горе для меня. Уж очень болит за них душа, особенно когда не в силах им помочь. А порой мои маленькие пациенты так удивляют меня своими рассуждениями и «жизненным опытом», что просто диву даешься. Вот пятилетняя Оленька — худенькая, подвижная, как юла, черноволосая девочка, с черными удлиненными глазами. Лежит в клинике с врожденным вывихом бедра. Предстоит ей оперативное лечение. На одном из обходов доверительно поведала мне свои сокровенные мысли: «Вот, знаешь, мою ножку надо резать, очень жалко ее, очень жалко! Но зато когда ножка заживет, у меня легче будут проходить роды?!»

Конечно, малышка подслушала разговор врача с родителями и повторяет услышанное. Но сколько в ее рассуждениях уверенности и «понимания» сути. А нам, врачам, лишний урок: думай, что говоришь при маленьких детях.

Теперь обход клиники завершен полностью. Все сто пятьдесят пациентов, находящихся в ней, обойдены и осмотрены. Осмотрены, естественно, выборочно.

Собираемся в конференц-зале клиники. Спрашиваю, есть ли замечания по обходу? В., А., М. уточняют назначения по ряду своих пациентов. Больше вопросов нет. Просматриваю свои пометки, сделанные во время обхода. Останавливаюсь на каждой палате. Хвалю за порядок, чистоту, четкость в выполнении лечебных назначений. Ругаю за огрехи. Конечно, они незначительны, иначе простыми замечаниями я бы не ограничился. Об этом знают мои сотрудники. И стараются работать четко. Хотя, конечно, изредка возникают и недоразумения покрупнее. Видимо, без них нельзя.

Оглашаю фамилии пациентов, ждущих операции, их очередность. Напоминаю, каких консультантов следует пригласить в ближайшие дни — гинеколога, паразитолога, ангиохирурга. Называю больных, которые в понедельник должны быть представлены на. клинический раэбор. Уточняю, кто дежурит сегодня по неотложной помощи, о каких из поступивших больных следует обязательно ставить меня в известность, кто будет делать обходы больных в воскресенье. По субботним дням обходы обеспечивают мои ассистенты — у них шестидневная рабочая неделя. Наконец напоминаю, что в два часа дня состоится общеинститутская конференция, на которой все сотрудники клиники обязаны быть. На этом мы расстаемся.

Суббота. 8.00. Посмотрел больных, поступивших ночью, «пробежал» по палатам. Все в пределах допустимого. Сегодня работают только сотрудники кафедры, у всех остальных выходной день. Единственный день в неделю, когда в какой-то степени можно принадлежать себе и ликвидировать задолженность, которая, к сожалению, неизбежна. Масса писем, на которые не успел ответить сразу же по получении их. Письма от больных, от коллег. Много официальных запросов по разным поводам, просьб. Надо обязательно закончить две рецензии и подготовить их к отправке. Может быть, удастся выправить черновик диссертации, выполняемой под моим руководством практическим врачом. Ну, и обязательно побывать у студентов на практическом занятии в группе, которую ведет В. Так что дел хватает. А завтра… если отпустит клиника… за руль автомашины и куда-нибудь по одной из дорог за город, пока хватит бензина.

А в понедельник все снова по заведенному порядку…

Ученики и помощники

Как-то Ксения Ивановна — директор нашего научно-исследовательского института, передала мне привет от моего ученика М., который он шлет в полученном от него большом и подробном письме.

«Яков Леонтьевич, — сказала она. — М. в своем очередном письме шлет вам большой привет и просит меня передать его вам, его учителю и наставнику.» Я поблагодарил и подумал о том, что я бы на месте М. писал подробные письма своему учителю, а не передавал бы ему приветы в «подробных и частых» письмах.

Это письмо от М. пришло из одной африканской страны, где он третий год работает, помогая местным врачам в лечении ортопедотравматологических больных.

М. много лет тому назад пришел ко мне в клинику, ничего не умея и мало что зная. Его несомненным достоинством была работоспособность. Он мало говорил, никогда не возражал, старался. Временами мне казалось, что из него ничего не выйдет. Но, находясь в статусе научного сотрудника, он наряду с прочими получил тему и работал над ней. Его упорство, способность к рукодействию, терпение позволили ему овладеть вначале элементами хирургии, а в последующем стать неплохим хирургом-ортопедом, неплохим врачом. Он всегда молчит. За много лет совместной работы я не вспомню случая, чтобы М. заговорил по собственной инициативе при обсуждении больных на клинической конференции, на симпозиуме, сессии. Такую молчаливость люди, мало знающие М., могут принять за мудрость! После определенных трудностей, с весьма энергичной помощью руководителей М. стал кандидатом наук. Сразу же я возбудил ходатайство о переводе его в ранг старших научных сотрудников. В этой должности он продолжал совершенствоваться как специалист, а с наукой так и не мог подружиться. Видимо, это не его стезя. Однако я ценил его как хорошего врача-практика, который полезен клинике и больным.

Я был последним, кто узнал о том, что М. собирается в заграничную командировку, что он оформил документы и ждет вызова. Случайность? Нет. Думаю, черта характера. И вот привет «дорогому учителю и наставнику, воспитавшему меня». Закономерно? Наверное, да.

Люди бывают разные. Не составляют исключения из этого правила и мои ученики — они тоже разные. Писать о людях очень трудно. Ведь пишущий — тоже человек, а человеку свойственно ошибаться. И я могу ошибиться. Но не писать о своих учениках я не могу — без них я ничто. Не зря же один мудрец далекой древности сказал примерно так: «Надо и мне завести учеников, чтобы на старости лет было у кого учиться». Правильно сказал мудрец. У хороших учеников многому можно научиться. Да и плохие ученики (хотя говорят, таких нет!) порой преподносят хорошие жизненные уроки.

Попытаюсь все же рассказать о своих учениках.

Клинику я возглавляю более двадцати пяти лет. За это время перед моими глазами прошло множество людей, которых я вправе назвать своими учениками. Это в первую очередь сотрудники, постоянно работающие в клинике, — моя «гвардия». Среди них люди различных научных званий и, естественно, научных возможностей: младшие научные сотрудники, ассистенты, старшие научные сотрудники, доценты, доктора наук, врачи-консультанты, просто врачи, аспиранты, клинические ординаторы. Кроме постоянных сотрудников, в клинике почти всегда бывают научные работники из других институтов. Они знакомятся с работой клиники, с операциями на позвоночнике. Нередкими гостями бывают коллеги из Болгарии, Германской Демократической Республики.

Постоянно в клинике находятся ассистенты, доценты, профессора по линии факультета усовершенствования преподавателей (ФУП), базой которого является моя кафедра. Ну, и студенты — наше будущее!

Естественно, что, когда я говорю о своих учениках, имею в виду постоянных сотрудников.

В наше время «ученый» — профессия массовая. Считается, что это специалист высшей квалификации, способный к анализу, синтезу, обобщениям. Если соглашаться с этим, то все врачи должны быть учеными, так как я считаю, что всякий врач — прежде всего специалист, хорошо знающий свою профессию и хорошо владеющий ею. Хотя хирургия — это рукодействие, все же хирургу нужна голова, и чем она лучше, тем лучше больным.

«Руки хирурга не должны идти впереди головы» — старое изречение, бытующее среди врачей-хирургов.

У хирургической молодежи почти всегда есть стремление как можно скорее занять место у операционного стола в роли оперирующего хирурга. Не составляют исключения и молодые сотрудники моей клиники. Я говорю почти всегда, так как встречаются более адекватные своим возможностям люди. Это стремление закономерно и вообще-то естественно. Хорошо, если оно соответствует уровню мышления этого врача и тот понимает, что делает. А то ведь бывает по-другому.

Приходит ко мне мэ-нэ-эс И.: «Яков Леонтьевич, у меня в палате больная Р. с медиальным переломом шейки бедра. Назначьте меня оперирующим хирургом». Требование довольно категоричное и решительное, несмотря на то, что в клинике в отношении этого строго. Всем хорошо известно, что с просьбами о разрешении оперировать ко мне не принято обращаться. Я сам решаю этот вопрос в зависимости от возможностей каждого сотрудника. И если он действительно готов к операции, то такая возможность ему предоставляется. Главное, интересы пациента. Молча смотрю на И. Он проделжает настойчиво повторять свою просьбу. «Готовы ли вы к этой операции?» — спрашиваю его. Несколько смущен. С ответом не торопится. Молча уходит.

А что значит готов к операции? Это прежде всего отличное, безукоризненное знание общей и хирургической анатомии области человеческого тела, на которой предстоит оперативное вмешательство, безукоризненное знание техники операции, последовательности хода ее, это отличное знание патологии, по поводу которой осуществляется операция, всех существующих методов лечения данного заболевания, это такое состояние, когда голова хирурга действует раньше его руки. Вот тогда хирург готов к операции, тогда он допускается к операционному столу в качестве оперирующего хирурга. Только так и должно быть в клинике. Только так можно подготовить врача-хирурга, который будет приносить пользу больным людям. Только так можно подготовить специалиста высокой квалификации.

Профессия хирурга — трудная профессия. Я глубоко убежден, что профессия хирурга-вертебролога — очень трудная профессия.

Об этом я упоминал ранее. Существует много видов деятельности, которые имеют прямое, непосредственное отношение к человеку, его судьбе. Среди них на первое место я бы поставил профессии врача, юриста, педагога. Именно они непосредственно связаны с определением дальнейшей участи человека. Отдавая дань глубочайшего уважения профессиям учителя и юриста, я все же на первое место поставлю профессию врача. Ошибка врача неисправима. За нее человек платит в лучшем случае здоровьем, в худшем — жизнью. По упомянутым причинам профессия врача должна быть не только профессией, но и призванием, а выбор ее должен являться всегда осуществлением жизненного предначертания, жизненного кредо данного человека. Только тогда из этого человека выйдет хороший врач.

Оперативное вмешательство — один из основных методов лечения, которым располагает хирургическая клиника. На значении операции в нашей работе я останавливался ранее. Когда заходит речь о допуске молодого врача-хирурга к операционному столу, возникают противоречия. С одной стороны, молодой хирург когда-то должен начать оперировать. Какую бы предварительную подготовку он ни прошел, операция на больном человеке представляет собой много сложностей, неожиданностей. Это одна сторона вопроса. Другая заключается в том, что учиться оперировать на больном человеке ни в коем случае нельзя. Существующую в некоторых клиниках практику освоения оперативной техники на больных даже под руководством и при участии опытных хирургов нельзя не рассматривать как попрание самой элементарной гуманности. Это порочно и безнравственно. Где же выход?

Выход я вижу в том, что обучение технике операции происходит в процессе ассистирования у знающих, умеющих и опытных хирургов. В течение определенного времени, зависящего от возможностей данного человека, он ассистирует мне или моим помощникам на однотипных операциях. Когда я убеждаюсь, что он хорошо понимает смысл и последовательность операции, что он знает анатомическую норму и патологию, клинику и все прочее, я допускаю его к операционному столу с хорошими толковыми помощниками. Естественно, для этого первого шага на хирургическом поприще подбирается больной с более легкими, не отягощенными осложнениями, проявлениями болезни. А дальнейший рост молодого хирурга всецело зависит от него самого. Решающее значение имеют его общечеловеческие и врачебные качества, насколько он педантичен в выполнении традиций клиники, установок и требований руководителя, насколько он владеет асептикой и хирургической техникой, как он относится к своим пациентам, насколько ему можно доверить больного человека.

Право на операцию, в том числе и моральное, хирург получает не только потому, что в деталях изучил ход операции или обладает ловкими длинными пальцами, хотя это тоже необходимо. Умение правильно определить показания к такой операции, определить ее объем в каждом конкретном случае, знание послеоперационных осложнений, способность их предотвратить и, если они возникли, распознать и лечить, самоотверженно выхаживать послеоперационного больного — все это является критериями допуска хирурга к операционному столу.

В жизнь такие установки руководителю клиники проводить нелегко. Иногда некоторыми такие установки используются совсем не с деловыми целями, а как повод посеять раздор, помешать слаженной работе. Я убежден, что при всех обстоятельствах руководитель клиники должен неукоснительно проводить свои установки в жизнь, в интересах своих пациентов. Помощники должны свято чтить эти установки и выполнять их. Мне думается, если я скажу, что дисциплина в клинике должна быть на грани разумной деспотии шефа, то это будет правильно. Тем и трудна работа в клинике, что до поры до времени она не предоставляет врачу самостоятельности, что он должен подчиняться требованиям руководителя, но зато с какой лихвой это временное отсутствие самостоятельности окупается всеми другими преимуществами работы в клинике. Толковый врач это быстро начинает понимать и ценить, а тот, кто этого не понимает, не должен работать в клинике.

Подготовка молодых научных работников представляется мне сложным вопросом, так как он, кроме чисто профессиональных моментов, затрагивает вопросы морали, этики, психологии и руководимого и руководителя, а также их взаимоотношений. Опыт подсказывает, что очень важное значение имеет правильный отбор людей, «идущих в науку». Чем тщательнее отбор, тем в последующем меньше издержек для людей, тем больше пользы для науки. Это особенно важно, если такой кандидат в научные работники попадает со своей работой в государственный план. Окажись он непригодным для науки — избавиться от него нет возможности. И он, и его работа, к которой он не способен, не имеет желания и не может ее выполнять, висят тяжким грузом и на руководителе этой работы, и на учреждении, в котором он числится. Это ужасное положение! И во имя выполнения плана тянешь такого бездельника. И выходит совершенно никчемный кандидат наук, только для себя почерпнувший пользу из науки.

Теперь уже много лет тому назад пришел в клинику В. Я категорически не соглашался на эту кандидатуру, так как хорошо знал со студенческих лет низкие научные возможности этого молодого человека и неприемлемые для меня его человеческие качества. Тогдашний директор института доцент Дмитрий Петрович Метелкин, о котором можно еще не один раз сказать много добрых слов, уговорил меня согласиться на эту кандидатуру условно и пообещал при первом требовании убрать его из клиники, если мои опасения подтвердятся. Этому научному сотруднику была предложена тема для кандидатской диссертации об оперативных доступах к грудному отделу позвоночника. Тогда эта тема была актуальной, новой, требующей поиска и разработки.

Он очень интенсивно взялся за выполнение темы, не вникая в существо вопроса, а нажимая главным образом на показную сторону. Масса таблиц, среди которых много ненужных и весьма далеких от действительности, масса препаратов, масса написанных страниц. Во время неоднократных контрольных бесед, которые я веду с каждым научным сотрудником в процессе выполнения им работы, выявляю, что существа работы он не знает. Спрашиваю: «Скажите, как устроен грудной позвонок?» Молчит. «А чем отличается остистый отросток грудного позвонка от остистого отростка поясничного?» Не знает. Задаю ему еще несколько самых элементарных вопросов по нормальной анатомии грудного отдела позвоночника, вопросов простых, студенческих. Ответить не может. И это человек, долженствующий сказать новое слово в хирургии грудного отдела позвоночника!

Предупреждаю, что так работать нельзя. Указываю на упущения в выполнении работы и что следует сделать для их устранения. Проходит еще какое-то время. Молодой человек, о котором идет речь, создает вокруг своей работы определенное мнение о ее успешном ходе, о тех колоссальных усилиях, которые он якобы затрачивает на свои исследования. Периодически раздаются телефонные звонки от знакомых и незнакомых людей, пытающихся воздействовать на меня. Последующие неоднократные беседы с В. результата не дали. Я категорически потребовал от Дмитрия Петровича выполнить свое обещание и избавить меня от такого «научного» сотрудника. В. был удален из клиники.

Не следует идти в науку, не любя ее, не имея желания работать, работать повседневно, упорно и настойчиво. Ведь когда человек творит, он трудится до изнеможения. Заниматься наукой должен тот, кто испытывает стремление своей работой приносить непосредственную пользу людям, кто испытывает страстное научное любопытство к исследованиям, которое не дает человеку покоя до тех пор, пока он его не удовлетворит.

В наше время много пишут и говорят о массовости науки. Это действительно так, если под массовостью понимать участие многих людей в том или другом исследовании, необходимость соединения усилий разных лабораторий, смежных специальностей. Но двигателем, генератором научной идеи все же является один одаренный человек, который в состоянии развивать эту идею и довести ее до логического завершения. Исчезни этот человек — и массовость обернется пустой, неуемной суетой, многолюдным бесплодием. Несомненно, следует согласиться, что действенная научная работа делается немногими людьми, которые порождают научные идеи и вдыхают в них жизнь.

В 1963 году Новосибирский научно-исследовательский институт травматологии и ортопедии, в котором я, будучи молодым профессором, руководил клиникой, испытывал определенные трудности в работе. Эти трудности возникли из-за того, что в каждой клинике, в каждом отделе и лаборатории научная работа велась в отрыве друг от друга, по разным темам, в разных аспектах. Небольшие коллективы научных подразделений, далеко не всегда возглавлявшиеся людьми, способными руководить даже такой мизерной наукой, были не в состоянии давать сколько-нибудь заметную научную продукцию. Министерство здравоохранения Российской Федерации, которому подчинен институт, справедливо поставило вопрос о научной несостоятельности института и о реорганизации его в обычную травматологическую больницу. Для решения этого вопроса в институт была направлена весьма авторитетная комиссия, включавшая в себя около пятнадцати высококвалифицированных специалистов, возглавляемая профессором Вениамином Михайловичем Угрюмовым, нейрохирургом по специальности. Члены комиссии весьма скрупулезно и детально обследовали работу всех отделов института и пришли к заключению, что, несмотря на действительную научную несостоятельность института в данное время, считать его бесперспективным не следует. Необходимо поставить во главе научного руководства человека, способного руководить наукой, ликвидировать многотемность и многопроблемность. И тогда будет достигнут желаемый результат. В качестве такого человека был рекомендован я. Министерство согласилось с решением комиссии.

Директор института Дмитрий Петрович Метелкин очень толково и хорошо провел эту реорганизацию. Довольно быстро институт набрал потенциал и стал ведущим научно-исследовательским учреждением в стране по патологии позвоночника — вертебрологии.

Весьма интересные выкладки опубликовали социологи. Они считают, что если руководитель тратит тридцать процентов своего времени на научное руководство работами своих сотрудников, то нуждающимся в такой опеке следует поискать себе другую работу.

А сколько же времени тратить на них, на учеников? Видимо, цифровые выражения тут не совсем правильны. На одного своего ученика я готов потратить много времени — много больше, чем определили социологи, а на другого жалко и часа. Это, по-моему, зависит от двух основных причин: каковы человеческие качества этого ученика и каковы его научные возможности? Для меня они решающие. Из человеческих качеств я прежде всего ценю порядочность, честность, добросовестность. Из научных возможностей — работоспособность, умение осмысливать факты и обобщать их. К сожалению, не все мои ученики обладают этими качествами, особенно общечеловеческими.

Я уже говорил о том, что шеф клиники должен быть разумным деспотом. В этом я полностью согласен с Николаем Михайловичем Амосовым. Иначе нельзя. Слишком ответственна работа, которой мы занимаемся. Она не терпит даже минимальной неорганизованности, расхлябанности, беспорядка. Хорошо знаю это по себе. Меня считают жестким руководителем. Если это соответствует действительности, то я рад. Но и мной, видимо, как любым человеком, порой овладевают сомнения и на какой-то момент я расслабляюсь. Одному прощу недостаточно детальную запись в истории болезни, другому несвоевременно данное больному лекарство, третьему — не совсем тщательно отработанную гипсовую повязку. Или, детально рассказав о том, что нужно сделать с больным после операции, и расспросив, правильно ли поняты мои рекомендации, не проверю порой их выполнение. Или, наконец, уступив постоянно устремленным на меня молящим глазам, назначаю оперирующим хирургом человека, которого надо было еще попридержать. И моментально это все сказывается на результатах работы, на состоянии больных.

Порой мои старшие помощники во время моих вынужденных отлучек из клиники уступают просьбам младших товарищей и дают им возможность сделать такую операцию, к которой при мне они еще не допускаются. И моментально где-то прорвется осложнение, иногда серьезное, а иногда не серьезное.

Для нас это неприятность, брак в работе, а для больного человека — беда! Конечно, и я хотел бы казаться своим помощникам и ученикам добрым, уступчивым и хорошим. Но быть добрым вопреки интересам больного человека нельзя. Умные люди это должны понять, и я уверен, что если не сразу, то в конце концов поймут, а те, кто не поймет этого, меня не волнуют.

Встречаются, к сожалению, и среди моих учеников люди честолюбивые, заботящиеся прежде всего о своем «я». Такие вопреки нуждам дела, вопреки интересам больного человека стремятся оперировать во что бы то ни стало, будучи совершенно неготовыми к такому вмешательству, оперировать, чтобы показать свою хирургическую «мощь», забыв, что имеют дело с больным человеком, судьба которого зависит от их умелых или неумелых действий. У таких врачей не хватает скромности при весьма скудных знаниях и возможностях, полном отсутствии опыта.

Такие люди страшны и опасны для больных.

Конечно, крайне важна та атмосфера, которая царит в клинике. Отношения между руководимым и руководителем. Условия работы. Тешу себя надеждой, что в моей клинике обстановка чисто деловая, основанная на преданности всех сотрудников общему делу. Мои отношения с сотрудниками клиники основываются на единомыслии и понимании наших задач и обязанностей. Кажется, сотрудники побаиваются меня. Они знают, что ни одна их ошибка, разболтанность, невнимательность к больному, к своим обязанностям, даже одноразовая, не пройдут для них бесследно. Мне думается, это правильно. Так должно быть. Однако мои сотрудники отлично знают, что в любых условиях они могут рассчитывать на помощь, поддержку и защиту шефа.

Но ведь лечение больных — это только часть работы, которая делается в клинике. Несомненно, что лечение больных — это кульминация всей нашей работы, но все же лишь ее часть. А ведь еще и научная работа, и педагогическая!

Научная работа — процесс весьма сложный, сугубо индивидуальный. Но все же существуют какие-то общие истины и для него. У нас, клиницистов, наука не «вписывается» в рабочее время, как у представителей теоретических медицинских дисциплин. В рабочее время, во время пребывания в клинике, реален только набор научных фактов, их накопление. Конечно, это очень важно, так как без них, без научных фактов, вообще не может быть какой-либо науки. В процессе «обычной» работы толковый врач приобретает неоценимый опыт, и если он человек мыслящий, наблюдательный, то именно эти клинические наблюдения, которые ему повседневно преподносят каждый больной, каждая операция, каждая клиническая конференция, и ложатся в основу его научных исследований. А обобщением добытых в клинике фактов, их осмысливанием, писаниной клиницист занимается дома — вечером или ночью, если ему повезло, и он проводит ночь дома, а не в операционной или у постели тяжелого больного. Моя деспотия заключается и в том, что я требую от своих сотрудников быть обязательно около «своего» больного, если он осложнился или отяжелел. Жестоко это? Наверное, жестоко. А для больного? Для больного полезно и даже, выражаясь высокопарно, гуманно. Значит, такая жестокость гуманна!

Конечно, я предоставляю возможность своим сотрудникам заниматься научной работой и в рабочее время. Каждый из них по графику работает в экспериментальном отделении, в лабораториях, в свободное время, — если кому-либо выпадает такая удача, — в библиотеке. Работа в «эксперименталке» и в лабораториях ведется по строгому графику для каждого сотрудника и неукоснительно выполняется при любой ситуации в клинике. За этим я слежу строго и при любых условиях освобождаю такого сотрудника от всех прочих обязанностей на это время.

Деловое взаимопонимание между руководимым и руководителем очень важно и способствует успеху нашего общего дела. С отдельными сотрудниками я такого взаимопонимания не имею. Это — случайные люди в клинике. По завершении своей плановой работы они уйдут, так как без взаимопонимания разным людям заниматься вертебрологией нельзя, это опасно, это страшно.

Как же строятся научные взаимопонимания руководителя с руководимыми в клинике?

Чаще в клинику попадает молодежь со студенческой скамьи. Некоторые из них предварительно поработали в студенческом кружке. Это, пожалуй, лучший фильтр для отбора сотрудников в клинику. Но, увы! При распределении на работу многие из студенческого кружка попадают на какую угодно специальность, только не на ортопедию и травматологию, куда они стремятся. Спросите, почему? Не берусь ответить. Приводится тысяча предлогов в пользу другого распределения: и мужчина, и «мобильный», и холостой, и прочее, прочее. А дело страдает. И авторитет идеи студенческого кружка сводится к нулю. И порой попадают в клинику люди случайные, которым моя специальность не интересна, а интересна клиника вообще, интересна сама возможность заняться научной работой, какой — неважно!

Люди, поработавшие на практической работе, в последнее время неохотно идут в клинику. Они вкусили самостоятельности, да и заработок, материальное положение лучше, прочнее.

Молодой человек, попав в клинику, имеет весьма смутное представление о науке, о том, сколько труда она требует и какого труда! Миф о легкой, заманчивой, «престижной» жизни в науке быстро рушится. Обычно начинающий сотрудник научную тему получает от руководителя. Я предпочитаю давать молодым людям экспериментальные темы, где они могут сами интенсивно работать и все по сути дела зависит от того, как они будут работать. Имеет значение и то, что они не созрели для клинической темы и осмыслить ее им труднее.

Разные люди приходят в клинику. И возможности разные. И развитие разное. И интеллект разный. И трудоспособность разная. Одному назовешь тему, и этого достаточно. Он детализирует ее сам. Сам определяет методики. Сам строит модель эксперимента. А ты, руководитель, только советуешь и корректируешь. Таких меньшинство. Они редкость. Их единицы. Другому дашь тему и методику работы. Проведешь совместно один-два эксперимента, а далее — пошло. Только контролируешь, подправляешь при надобности, помогаешь в трактовке, в обобщении полученных данных, в заключении, в выводах, в написании текста. Это наиболее частый и оптимальный вариант. Но и тут бывает не все гладко.

И. был замечен мною еще со студенческой скамьи. Обратил на себя внимание по двум причинам: хорошая любознательность, смекалка, острая реакция на шутку, слово, общая эрудиция — с одной стороны, и весьма посредственные успехи в учебе — с другой. Он проявлял интерес к нашей специальности, изредка бывал в клинике. При распределении на работу стал настойчиво добиваться возможности попасть ко мне. Долго я колебался, а потом, посоветовавшись со своими помощниками, решил уступить. Как обычно, начал с ним экспериментальную работу. И здесь он проявил себя с самой лучшей стороны. Работа требовала применения электроники, прижизненной тензометрии и целого ряда других сложных методик. Средств у клиники на это, естественно, нет. Все надо пробивать самому, найти заводы-изготовители. И все без копейки денег. Из добрых отношений к клинике.

Эксперимент пошел хорошо. Быстро мы получили весьма интересные данные, которые перенесли в клинику для лечения маленьких ребятишек, страдающих прогрессирующими формами сколиотической болезни. Получили уникальные препараты позвоночника с экспериментально, искусственно воспроизведенным сколиозом, со всеми особенностями и тонкостями этой сложнейшей деформации. Более того. Нам удалось прижизненно, на животных, зафиксировать «шаг» формирующейся деформации, ее последовательность, тонкую локализацию и целый ряд других уникальных деталей и подробностей. Получен был очень важный научный материал, которого было достаточно не только для кандидатской диссертации, а для настоящей, полновесной без всяких натяжек докторской, да не одной. И вот наступили муки. Время для запланированной работы истекло, а писать текст работы, которая сделана в большей своей части собственными руками, И. не может. Нет времени. Эксперимент настолько захватил его, что остановиться он не смог. И стоило труда, труда совместного, чтоб, наконец, появился текст. Большое значение для молодого научного работника имеет самоорганизованность, самодисциплина, обязательность.

А третьему, пришедшему в клинику, нужна и тема, и методики, и материал. И с этим можно мириться, если человек хочет работать. А вот четвертому нужны и тема, и методики, и материал, и текст. Что греха таить?! Ведь мы, руководители, пишем порой текст диссертаций своим диссертантам! Ведь они в плане! А план надо выполнять! И некуда деваться, сидишь и пишешь. Конечно, маскируешься и перед самим собой, и диссертантом. В процессе правки его совершенно неприемлемого текста пишешь новый — это проще и легче, чем плутать в дебрях неудобоваримой галиматьи, которую получаешь от своего подопечного. Или диктуешь ему страницу за страницей. И появляется никчемный кандидат наук — балласт для науки и общества.

Разная научная молодежь. Разные люди. Ох, какие разные! У некоторых подсознательно или сознательно возникает уверенность в том, что у них весьма скромное число обязанностей, но достаточно много различных прав. И этими правами они довольно умело порой пользуются. А об обязанностях забывают. А у иных вместо научного таланта и работоспособности — особый вид «практичности», заключающейся в довольно тонком знании личных взаимоотношений авторитетов института между собой и умении использовать эти знания для своих корыстных целей. И зачастую небезуспешно!

Бывает и так. Работающий над кандидатской диссертацией или молодой кандидат наук что-то знает более других, что вполне естественно и закономерно. Если это нормальный, адекватный, понимающий человек, то все в порядке. А то вдруг человек меняется. Он начинает чувствовать себя крупным «авторитетом», знатоком, хотя по сути дела просто является пока носителем информации. Не будучи в состоянии творчески ее использовать и не имея опыта, он быстро проникается чрезвычайным самоуважением и прочими другими малоприятными свойствами и качествами. И очень горько и обидно бывает за то, что выращен тобою такой «авторитет».

Разные люди… За редкими исключениями, поработав в клинике, они трансформируются в людей вполне приемлемых, порядочных и приятных. А те немногие, которым это не под силу, уходят.

Мне думается, что максимальные возможности и наиболее благоприятные условия в клинике должны предоставляться наиболее талантливым и активно работающим молодым людям.

И еще о науке. Следует ли «новоиспеченному», молодому кандидату давать тему для докторской работы — следующего шага на научной стезе? Видимо, общего ответа на этот вопрос не будет. Он должен решаться индивидуально. Докторская степень дает большие права и открывает перед человеком большие возможности, и даваться она должна человеку, который достоин всего этого, и своей работой и жизнью оправдает и доверие, и права.

Если бы можно было как-то классифицировать молодых научных работников, то я свел бы всех их в четыре группы.

К первой группе я причислил бы людей с комплексом неполноценности. Это нормальные и порой очень толковые люди, но не уверенные в своих силах и своих возможностях. Они требуют поддержки и внимания со стороны руководителя больше, чем другие. Как правило, со временем этот комплекс проходит, и из них получаются хорошие, нужные специалисты.

Во вторую группу я отнес бы «нормальных» научных работников. Все у них нормально. Нет самоуверенности. Нет чувства неполноценности. Они адекватны возможностям и требованиям. И из них, как правило, выходят хорошие специалисты и научные работники.

Третью группу составляют люди, неадекватные своим возможностям. О них я говорил ранее. Неприятная категория сотрудников. С неожиданностями. От них можно ждать неприятных сюрпризов. Такие сотрудники не способствуют работе клиники. Они мешают ей. И, наконец, четвертая группа. В нее входят все, кого нельзя определить в три первые. Естественно, что среди людей этой группы встречаются самые разные.

У читателя не должно сложиться впечатление о том, что среди молодых научных сотрудников много моральных уродов, людей с пороками, людей неприемлемых. Это не так. Большинство моих учеников люди интересные, высокопорядочные, дельные, толковые, приятные в общении, эрудированные. Это норма! О норме особенно распространяться не принято. Вот и рассказал я о тех редких «отклонениях от нормы», которые встречаются среди моих, да, наверное, не только моих учеников. А хороших очень много. Рассеяны они по всей нашей стране — и в Средней Азии, и на Украине, и в Сибири, и в Москве, и в Белоруссии и в других местах. Ушли из клиники по разным причинам, но главное потому, что нет возможности предоставить им должность, которой они соответствуют. Вот и ушли из клиники в поиск.

Помощники — те же ученики. Ученики, которые остались в клинике, без которых я обойтись не могу. Они — моя опора, они — часть клиники.

Первый и главный из них — это Н.

В клинику она пришла восемнадцать лет тому назад. Очень хорошо помню ее появление в институте. Это был июль 1965 года. Дмитрий Петрович был в отпуске. Я, будучи в те времена его заместителем по научной работе, исполнял обязанности директора. В конце рабочего дня в дверь кабинета раздался стук. Открыла дверь и вошла изящная, красивая молодая женщина. Она представилась и довольно независимо сообщила, что директором ей предложено место анестезиолога в институте. Подумав, она (благосклонно?!) дает согласие на это, но при одном условии. Условие заключается в том, что сейчас же ей будет предоставлен двухмесячный отпуск. Что греха таить! Внешним обликом и этим категорическим требованием Н. и запомнилась мне. Создалось о ней впечатление как о человеке, уверенно идущем по жизни, может быть, избалованном судьбой, независимом и своевольном. Обещание директора Метелкина всегда было для меня законом, так же, как и он всегда выполнял мои просьбы.

Через два месяца в коллективе института появилась новая сотрудница, несомненно обратившая на себя внимание и внешним видом, и манерой держаться.

Прошло немного времени, и Н. заявила о себе как толковый и серьезный врач, врач думающий, склонный к научной работе. Она получила тему по обезболиванию и жизнеобеспечению пациентов при операциях на позвоночнике. Н. очень быстро стала прекрасным анестезиологом, умным, волевым, знающим. Защитила кандидатскую диссертацию. Стала старшим научным сотрудником. И вот с тех пор она всегда рядом со мной.

В ней я уверен. Уверен в ее искусстве. Уверен, что до последней возможности она будет бороться за жизнь больного человека. Не раз она вызволяла людей из небытия. Многие обязаны ей жизнью. Очень я ее ценю и дорожу ею. В клинике она старший анестезиолог. Что это значит? На ее плечах лежит ответственность за допуск пациентов к оперативным вмешательствам. За необходимую подготовку к ним. Оспорить ее решение могу только я — руководитель клиники. Н. — человек контактный, умеющий убедить. На этой почве никаких острых ситуаций в клинике не возникало. На Н. лежит ответственность и за работу других анестезиологов в других операционных клиники. В случае каких-либо отклонений от нормы в течение наркоза, при осложнениях она приходит на помощь, советует, а при надобности берет управление наркозным сном в свои руки. Отвечает она и за ведение всех оперированных в клинике пациентов в раннем послеоперационном периоде, то есть в первые часы и дни после операции. Все перечисленные вопросы, естественно, согласовываются со мною, контролируются мною. Думаю, что мог бы не делать этого. Мой старший анестезиолог не подведет. Ей смело можно довериться. Просто уж характер у меня такой, стиль работы такой. Все в клинике должен знать, быть в курсе всех дел.

Я всегда удивляюсь, когда слышу от своих коллег из других клиник или читаю о проблемах, возникающих между хирургом и анестезиологом. Этому посвящена специальная литература. Она часто обсуждается на конференциях, съездах. Оказывается, на этой почве возникает целый ряд недоразумений и конфликтов, порой серьезно осложняющих хирургическую деятельность клиники. Хирурги и анестезиологи не могут разграничить свои права, главенствующее положение и то, за кем из них последнее слово! Меня это изумляет. Ведь и хирург, и анестезиолог творят общее дело на благо больного. Какие же при этом могут быть споры и недоразумения. У меня в клинике таких споров и недоразумений не возникало ни разу.

Мой старший анестезиолог — статная и красивая женщина. Это приятно. А если еще учесть, что эта женщина тактична, умна, эрудированна, высокообразованна, прекрасно владеет своей специальностью, начитанна, терпима к окружающим, то это вдвойне приятно. Н. выполняет еще роль клинического фармаколога. Это люди, хорошо знающие лекарственные средства и их детальное воздействие на организм и системы человека. Необходимость возникновения такой специальности вызвана появлением большого количества лекарственных веществ с весьма сложным и многообразным действием. Врач, зная, что нужно сделать для выздоровления человека, страдающего той или иной болезнью, не может до тонкостей знать, как лучше, какими средствами этого достигнуть. Вот это и делает клинический фармаколог. Допустим, в терапевтической клинике идет профессорский обход. Осматривая больных, профессор-клиницист устанавливает диагноз, говорит, что нужно сделать для выздоровления больного, а какими лекарственными средствами этого добиться, в какой дозировке давать эти лекарства и как долго их давать, решает клинический фармаколог. Хоть у нас и не терапевтическая клиника и основным методом лечения является хирургический, все же и лекарственное лечение имеет большое значение. Вот Н. и решает, какие лекарства данному пациенту применять лучше, эффективнее, выгоднее для его здоровья.

За многолетнюю работу с Н. я очень привык к ней. Часто ловлю себя на том, что утратил чувство страха за оперируемого человека, настолько привык вверять в ее руки судьбы оперируемых мною людей, а, следовательно, и свою судьбу. За многолетнюю совместную работу случалось всякое. И внезапные остановки сердца, и массивнейшие кровотечения, и нарушения дыхания, и множество других неожиданных осложнений, когда человеческая жизнь становилась на грань со смертью, а нередко переходила эту грань. И в таких экстремальных условиях от меня часто не требовалось даже на время остановиться. Больной выводился из этих тяжелейших состояний умом, знаниями и руками моего первого помощника, а я продолжал операцию.

Вот что значит анестезиолог в современной клинике! Это человек, который берет на себя выполнение важнейших функций человеческого организма на период наркозного сна, когда они не подчинены человеку. Больше того! Не просто выполнение этих функций, а их коррекцию и компенсацию, необходимость в которых неизбежно возникает в результате вторжения в живые ткани и органы. Нужно много знать, нужно многое уметь, чтобы своевременно, не упустив решающего мига, внести коррективы в жизненные процессы оперируемого.

Я уже рассказывал, что особенностью операций на позвоночнике являются быстрые, одномоментные кровопотери, когда в единицу времени теряется большое количество крови. Такие массивные кровотечения опасны. Считается, что если человек потерял одну треть объема циркулирующей крови и она своевременно невосполнена, то жизнь его под угрозой. Для среднего человека со средней массой тела объем циркулирующей крови составляет около шести литров. Что это за циркулирующая кровь? Разве не вся кровь в организме циркулирует? Оказывается, не вся.

Для нужд жизнеобеспечения человеческого организма необходимо, как я уже сказал, около шести литров. А остальная кровь хранится про запас в специальных депо крови — в печени, селезенке, костном мозге и т. п. Из этих депо она поступает в русло крови по мере надобности. Так вот, чтобы человек не погиб от массивной кровопотери, требуется ее немедленное восполнение, не только количественное, но и своевременное.

В нашей практической работе бывают кровопотери, порой доходящие до полного объема циркулирующей крови, а то и превышающие его в два и даже три раза. Не удивляйся, читатель! Это возможно, если восполнение кровопотери и кровотечение не прекращаются. Такие кровопотери требуют больших количеств донорской крови для возмещения. Переливание больших количеств донорской крови таит в себе целый ряд отрицательных моментов. Среди них следует прежде всего назвать так называемый синдром гомологической крови. Что это такое? Хорошо известно, что организм человека реагирует на внедрение в него чужеродных тканей стремлением отторгнуть их. О синдроме отторжения в последнее время пишут и в популярной, и в художественной литературе в связи с пересадками сердца. Науке известно, чем массивнее пересаживаемая ткань, чем она объемнее, тем более бурно реагирует организм «хозяина». Переливание крови — это та же пересадка своеобразной жидкой ткани — крови. Реакция на ее вторжение аналогична или, вернее, почти аналогична реакции на пересадку чужеродной ткани. Чем больше крови перелито, чем от большего количества доноров она взята, тем эта реакция резче. Потому-то у наших пациентов с массивными одномоментными кровопотерями и возникает этот самый синдром.

Большие количества перелитой донорской крови таят для человека и еще одну опасность в виде так называемого инъекционного гепатита — поражения печени, протекающего с выраженной желтухой и возникающего от проникновения в организм человека вместе с перелитой донорской кровью определенных видов вируса.

Мы часто сталкивались с упомянутыми осложнениями. Достаточно сказать, что ежегодно мы имели у оперированных пациентов 25–30 % этих самых гепатитов, которые очень мешали выздоровлению людей и затягивали его.

Мы пытались найти выход из этого замкнутого круга, но успех нам не сопутствовал. И вот однажды ко мне в кабинет пришла возбужденная и радостная Н. Человек очень эмоциональный, Н. обычно отлично владеет своими эмоциями, и нужно хорошо знать ее, чтобы заметить их внешнее проявление, а тут они видны и неискушенному глазу. Значит, что-то важное, очень важное! Смотрю на нее, молчу. Жду.

«Яков Леонтьевич, мне кажется, что намечаются пути к ликвидации осложнений от массивных переливаний крови!» Смотрю на нее и продолжаю молчать. «В немецкой литературе я нашла описание метода восполнения кровопотери кровью того человека, который оперируется». «Расскажи поподробнее суть дела», — говорю я, явно заинтригованный. «Метод заключается в том, что за две-три недели до операции у готовящегося к оперативному вмешательству человека через определенные промежутки времени из вены берут по 200–300 миллилитров крови, консервируют ее и хранят в холодильнике. Так в течение двух-трех недель накапливается нужное количество собственной крови оперируемого, которую во время операции и используют для восполнения кровопотери».

Замолчала. Смотрит на меня выжидающе. Молчу и я. «Для наших операций, естественно, этот метод не пригоден, — продолжает Н. — Я так думаю потому, что, во-первых, нам нужны большие количества крови, свежей крови. Во-вторых, две-три недели брать кровь у человека не совсем этично и гуманно! Ведь верно?». Киваю в знак согласия. «Но, кажется, я нашла приемлемый выход. Помните, я показывала вам статью о разведении крови — гемоделюции?»

Да, действительно, я вспомнил, что мы с Н. обсуждали появившееся в зарубежной печати сообщение о прижизненном разведении крови в кровяном русле путем введения в это русло белковых и других растворов. «Так вот, если сочетать эти два метода у наших больных?» И Н. рассказала мне о хорошо и тщательно продуманной ею методике забора разведенной перед операцией у оперируемого крови. Суть этого метода заключалась в нижеследующем.

Доставленный в операционную больной укладывается на операционный стол и вводится в наркозный сон. Современный наркоз сложный, многоплановый и безболезненный. Наркозом занимаются врач-анестезиолог и один-два его помощника-анестезиста. Наркоз начинается с внутривенного введения снотворных веществ, через несколько минут после которого пациент засыпает. Через эту же иглу в ту же самую вену вводятся так называемые мышечные релаксанты — курареподобные вещества, парализующие действие мускулатуры, в том числе и дыхательной. Кстати, в далеком прошлом индейцы пользовались ядом кураре, смазывая им кончики своих стрел. Яд попадал в организм раненого, и тот вскоре погибал от удушья вследствие паралича мускулатуры. Пациент, которому ввели релаксанты, тоже самостоятельно дышать не может. Как только наступает расслабление мускулатуры, в его дыхательное горло вводится резиновая трубка, которая подсоединяется к дыхательному автомату, за счет работы которого и осуществляется дыхание пациента.

Такова схема современного наркоза. Вводя в организм пациента различные лекарства, анестезиолог может менять режим и глубину дыхания, повышать или понижать величину кровяного давления. Кстати, во время оперативных вмешательств, при которых ожидается значительная кровопотеря, артериальное давление специально снижается до очень низких цифр, что способствует уменьшению кровопотери. Так вот, лишь только пациент оказался введенным в наркозный сон, в его вены форсированно, примерно в течение двадцати-тридцати минут, вводятся полимерные и белковые растворы в количестве до двух литров, что способствует разведению крови — гемодилюции — увеличению ее объема. Сразу же начинается забор крови из вен пациента в специальные сосуды в количестве тех же двух литров. Так что по завершении забора крови, количество циркулирующей в кровяном русле крови не уменьшается, а остается таким же, каким оно было до введения жидкостей. Изменилось только ее качество. Она стала более жидкой, разведенной. Можно было думать, что такое разведение крови не будет способствовать хорошему состоянию пациента. Действительность же показала, что разведенная кровь оказывает очень хорошее воздействие на организм человека благодаря улучшению микроциркуляции. Что такое микроциркуляция?

Известно, что кровеносная система человека состоит из артерий и вен различного калибра — от крупных магистральных стволов до мельчайших стволиков, величина которых менее толщины волоса. Рабочий контакт крови с тканями человеческого тела происходит именно в мельчайших сосудах. Частично эти сосуды столь малы, что по ним не может протекать кровь обычная или чуть сгущенная, что нередко бывает у больных людей. А вот кровь разведенная свободно течет по мельчайшим сосудам, что значительно улучшает контакт ее с тканями организма. Полноценнее происходит отдача кислорода и забор тканевых отработанных шлаков. И мы стали замечать, как разительно меняются наши пациенты после операций с использованием разведенной крови; у них в послеоперационном периоде совершенно исчезли гепатиты, мы перестали встречаться с так называемыми тромбэмболическими осложнениями.

Видимо, следует пояснить, что такое тромбэмболические осложнения. В области оперативного вмешательства неизбежно повреждаются ткани, а вместе с ними нарушается целостность мелких кровеносных сосудов. Кровеносный сосуд отвечает на повреждение образованием тромба — сгустка крови, закупоривающего его просвет и тем самым предотвращающего кровопотерю. Не столь редко такие мельчайшие сгустки крови — тромбы — током крови заносятся в различные органы, где они, нарушая местное кровообращение, вызывают то или иное осложнение. Так как вначале тромбы движутся по венозной системе, то они чаще всего попадают в легкие, где и застревают. Легочная ткань отвечает на это воспалительным процессом — пневмонией. И эти осложнения у нас прекратились в послеоперационном периоде.

Вообще послеоперационный период у наших пациентов стал протекать значительно легче, самочувствие их стало лучше, они быстрее выходили из послеоперационного состояния. Вот что нам дал метод, предложенный Н. Но и это не все. Мы перестали зависеть от станций и кабинетов переливания крови, где она заготавливается. Дело в том, что набрать на операцию нужное количество крови, особенно крови редкого состава, порой не так легко. Иногда нам приходилось откладывать операции из-за отсутствия нужного количества крови. И если дозволено говорить о каком-то экономическом эффекте при лечении больных людей, то, несомненно, такой метод восполнения кровопотери обходится дешевле, чем использование донорской крови.

Большие сложности для хирурга при операциях на позвоночнике, как я уже говорил, представляют массивные одномоментные кровотечения. Эти кровотечения реальны и вероятны при любом вмешательстве на сочной кровенаполненной губчатой кости позвонков и особенно при некоторых опухолевых и воспалительных заболеваниях позвоночника. Здесь Н. очень существенно помогает мне. Я стараюсь за счет методики и техники самого вмешательства, а также быстроты уменьшить кровопотерю, но этого недостаточно. А она в эти моменты значительно снижает артериальное давление у оперируемого, держит его на грани допустимого минимума, что и способствует уменьшению кровопотери. Ведь каждому хорошо известно, что если давление в водопроводных трубах высокое, то вода из крана идет полной, быстрой и сильной струей. А если давление небольшое, то из крана вытекает вялая, медленная, тоненькая струйка. Так и с кровеносными сосудами. При низком давлении замедляется кровоток, в единицу времени через соответствующий сосуд ее протекает меньше, а значит, и через поврежденные кровеносные сосуды крови теряется меньше.

Однако снижение артериального давления — манипуляция небезразличная для человека. Если снова вернуться к водопроводу, то оказывается, что при низком давлении в его трубах вода поступает на первый, второй, в лучшем случае, третий этаж, а на вышестоящие этажи она не поступает. Так и при искусственном снижении артериального давления. Артериальная кровь может не достигать «высоких» отделов человеческого тела, что грозит бедой человеку. Ткани печени, почек, мозга очень чувствительны к недостатку артериальной крови. Мозговая ткань не выдерживает этого более шести минут. В ней, в почечной и печеночной ткани, гибнут клетки, ткань перерождается, теряет свои тончайшие функциональные свойства.

Большим искусством должен обладать врач, берущий на себя смелость значительно снизить по своему усмотрению кровяное давление у лежащего на операционном столе, человека, у которого оно и так может в любую минуту неуправляемо снизиться за счет вдруг возникшего кровотечения. Требуется большое мастерство, какое-то специальное шестое чувство, чтобы удерживать давление в дозволенных жизнью пределах и вместе с тем снижать его настолько, чтобы эффективно помогать мне. Этим мастерством обладает Н. И еще.

Для современного управляемого наркоза нужно ввести в дыхательное горло пациента резиновую трубку, по которой в бронхи поступает наркозная газовая смесь и выводится отработанный воздух. Введение трубки в дыхательное горло — процедура до банальности простая для специалиста при нормальном, свойственном человеку строении гортани и трахеи. Но у некоторых категорий моих пациентов имеются большие отклонения от нормы. Эти ненормальности часто возникают у людей с искривлением шейного и верхнего грудного отделов позвоночника, вместе с которыми искривляются и меняют свое местоположение и гортань, и трахея. Кроме того, вследствие уменьшения объема движений в нижнечелюстном, суставе человек не может в достаточной мере открыть рот, или, если он в наркозе, невозможно отвести книзу его нижнюю челюсть, без чего ввести трубку в дыхательное горло — интубировать — нельзя. В зарубежных клиниках, где оперируются подобные больные, правилом является предварительная трахеостомия — горлосечение, с помощью которого через отверстие в стенке трахеи и вводится трубка. Искусство Н., за редкими исключениями, позволяет обойтись без такой неприятной для пациента процедуры.

Я могу еще много сказать хорошего о Н. и как о чудесном враче-анестезиологе, и как о человеке, не боясь перехвалить ее. Она заслуживает этого. Ее искусство врача подтверждается и документально: в архивах клиники хранятся многие десятки наркозных карт пациентов, у которых во время операций возникали угрожающие жизни ситуации. Если посмотреть на кривые записи основных процессов жизнедеятельности этих людей, то по их виду никак нельзя подумать об этом. Искусство, талант и ум моего первого помощника нашли отражение и в данных кривых.

…О своих помощниках-хирургах я рассказал ранее. Большинство из них — молодежь, которая только-только сделала первые шаги и в хирургии, и в науке, и в профессиональной жизни. Надеюсь, дальнейшей жизнью и работой они подтвердят свою человеческую и профессиональную самостоятельность.

Не могу не сказать добрых слов о Н.Р. — старшей операционной сестре, хотя тоже ранее упоминал о ней.

Более двадцати лет мы стоим бок о бок у операционного стола каждый операционный день. Несмотря на пролетевшее время, И. остается милой, скромной, изящной — почти такой же, какой она пришла в клинику, хотя ее сын уже в институте. Когда дело касается нашей работы, порядка и поведения в операционной, Н. достаточно тверда, настойчива и неумолима.

Работа современной операционной многогранна и сложна. Освещение, электроника, телевидение, фотосъемки, множество приборов и инструментов, асептика, антисептика, стерилизация, заготовка материала, бесконечное количество растворов и лекарств, операционное белье, белье для посетителей, которым порой дозволяется быть в операционной, вентиляция, кондиционирование, выписка и получение медикаментов и многое другое является заботой Н. Она безупречна в выполнении своей работы. Я спокойно стою за операционным столом, зная, что Н. рядом. Она не терпит обиды и реагирует на нее крупными слезами. Работы в операционной без Н. я не представляю.

И еще В.К. — гипсовый техник. Виртуоз. Скульптор. Каждая ее повязка — произведение искусства. У В. чудесный характер. Она добра, уживчива, общительна. Очень любит работу и пациентов. Я не знаю случая, чтобы она не откликнулась на любую, порой совершенно необоснованную, просьбу наших больных, которые нередко в послеоперационном периоде бывают капризны. Трудно их упрекнуть в этом. Проснуться после операции закованным в большущий корсет, охватывающий все туловище! Станешь капризным. И вот тогда бесконечное количество раз В. будет приходить в палату, подрезать и подправлять повязку, чтобы облегчить состояние оперированного. В. знают и любят больные. Любят и в коллективе. В клинику она пришла санитарочкой. Работала в гипсовой, училась. Без отрыва от работы закончила школу медсестер. Еще задолго до этого стала гипсовым техником и выполняла весь объем гипсовых работ, которых в клинике всегда много.

Без В. работа клиники также немыслима.

Наши проблемы

Маленькая девочка Таня

Таню я знаю много лет. Тогда ее принесла мама на своих руках. Тане было три года. Маленькая девочка, у которой очень быстро развивалось и увеличивалось боковое искривление позвоночника в грудном отделе. Искривление, которое по-научному зовется сколиозом, точнее — сколиотической болезнью. О сколиозе я рассказывал уже не один раз. Но сколиоз у маленького ребенка — это особый вид тяжелой и трудной болезни для родителей ребенка, для врача, который его лечит, и, конечно, для самого ребенка. В первую очередь для родителей, которые довольно скоро познают трагедию сына или дочки. Для врача, который оказывается бессильным противостоять бурному натиску развивающейся болезни и защитить от нее своего маленького пациента, во вторую очередь. И в последнюю очередь для ребенка. Пока еще он мал годами и не понимает случившегося. Только пока мал и не понимает! Пройдет несколько лет, и ребенок заметит свое внешнее отличие от окружающих ребят. Это первый шаг к трагедии. А потом этих шагов будет очень много — всю жизнь он пройдет этими трагическими шагами, если своевременно ему не поможет знающий врач. Именно знающий, понимающий разницу в течении сколиоза у маленького ребенка, подростка, юноши и взрослого.

Когда я впервые познакомился с маленькой девочкой Таней, я уже занимался лечением сколиотической болезни и приобрел кое-какой опыт. Мною был излечен целый ряд юношей и девушек, страдающих довольно тяжелыми формами сколиоза, и мне представлялось, что я могу многое. Но с ребятишками, подобными Тане, в то далекое время я не сталкивался.

Девочка была принята в клинику. Я тщательно обследовал ее. У Тани был обнаружен правосторонний грудной сколиоз четвертой степени с задним реберным горбом и противоискривлением в поясничном отделе без каких-либо отклонений в развитии позвоночника, то есть та форма болезни, которая у нас зовется идиопатическим сколиозом — сколиозом от неизвестной причины.

Изменения в позвоночнике Тани имели характер, не свойственный маленьким ребятишкам. Позвонки приобрели клиновидную форму, их тела развернулись в выпуклую сторону искривленного позвоночника, стали неравномерными межпозвонковые диски. Деформация позвоночника при попытках исправить ее — под воздействием корригирующих усилий — не исчезала, она приобрела жесткость — ригидность.

Таня была оставлена в клинике для лечения. Я понимал уже тогда, что хотя искривление позвоночника у Тани аналогично искривлению, с которыми мы сталкиваемся у более взрослых пациентов — подростков, юношей и девушек с завершившимся циклом развития тяжелой формы сколиотической болезни, лечить ее так, как мы лечили этих пациентов, нельзя. Нельзя потому, что операции, которые производятся более взрослым больным сколиозом, совершенно неприемлемы для маленьких детей.

Я располагал наблюдениями, что если такие операции делались в возрасте до 11–12 лет, то у оперированных возникали в последующем еще более грубые искривления туловища, чем искривления, вызванные прогрессирующей болезнью.

Мне представилось, что основной задачей в лечении Тани должна быть остановка или, во всяком случае, задержка прогрессирования болезни на несколько лет, пока Таня не достигнет возраста, в котором можно будет ее лечить проверенными и испытанными методами. Девочку уложили в постель. Ей проводился массаж туловища и была назначена лечебная гимнастика. Тельце Тани подвергалось нежному постепенному и легкому растяжению по длине позвоночника, а на ночь девочка укладывалась в заднюю гипсовую кроватку, придававшую туловищу положение с некоторым уменьшением имевшегося искривления. Девочка получала витамины, полноценное белковое питание и все другие необходимые медикаменты и процедуры.

Около года Танечка провела в клинике. Удалось немного уменьшить искривление грудного отдела позвоночника, сделать позвоночник менее жестким, более податливым. Был изготовлен специальный корсет для растяжения, а следовательно, и выпрямления искривленного позвоночника, в который Таня и была «одета».

Я отпустил Таню вместе с ее мамой домой, удовлетворенный результатом лечения. Мне казалось, что оно принесло определенную пользу моей маленькой пациентке, что, может быть, и удастся решить поставленную задачу.

Прошло несколько месяцев. Тревожным телефонным звонком Танечкина мама известила меня о своем настоятельном желании снова привезти девочку в клинику. Я понял, что с Таней не все благополучно. И действительно, при обследовании в клинике было выявлено усугубление болезни, прогрессирование искривления позвоночника. Опять было начато интенсивное лечение. Были применены все возможные в те времена методы: опять гипсовые кроватки — и корригирующие, и фиксирующие, и лечебная гимнастика, и массаж, и физиопроцедуры, и электрогимнастика мышц, и витамины, и вытяжение прерывистое и постоянное. Еще более года Таня провела в клинике. Она окрепла, подросла, фигурка ее стала более правильной и ровной. На рентгеновских снимках было отмечено некоторое уменьшение дуги искривления позвоночника. Казалось, что болезнь сдала свои позиции. Был изготовлен специальный корсет, в котором позвоночник Тани находился в постоянном растяжении за счет растягивающих штанг, один конец которых упирался в область таза девочки, а второй— в подбородочную и затылочную области. В таком корсете моя юная пациентка и была выписана домой. Таниной маме были даны подробнейшие инструкции о том, как ухаживать за девочкой. Да она и сама хорошо усвоила все это за время пребывания в клинике с больной дочерью.

Опять я расстался с Таней в надежде на то, что проведенное лечение сослужит хорошую службу.

Надежды мои не оправдались. К концу года с момента выписки у Тани появились признаки неблагополучия в области нижней челюсти. У нее изменился прикус зубов вследствие постоянного давления на подбородок растягивающих штанг. Я вынужден был прекратить лечение растягивающим аппаратом и вновь поместить Таню в клинику. И опять началось лечение в виде массажа, гимнастики, растяжения и вытяжения позвоночника, физиолечения, лечения лекарствами и всеми другими доступными способами и средствами. К этому добавилась необходимость лечить нарушение прикуса зубов.

В горизонтальном положении состояние девочки было терпимым — искривление в значительной степени уменьшалось, что создавало иллюзию улучшения — почти выздоровления, но, к сожалению, только иллюзию! Стоило Тане встать на ноги, как моментально Танино тельце представлялось искалеченным и обезображенным.

Два года санаторного лечения тоже не привели к какому-либо ощутимому результату. Болезнь прогрессировала. Искривленные надплечья, косо стоящий таз, горб в виде «котомки за плечами», непомерно длинные руки с ладонями, опускающимися ниже колен, — так выглядела Таня к семилетнему возрасту. Ждать нужно было еще по крайней мере около четырех лет, чтоб можно было применить апробированные оперативные способы лечения болезни. Целых четыре года! А искривленный позвоночник имел дугу с углом в девяносто градусов.

Девяносто градусов! Прямой угол!

А ведь в позвоночном канале расположен спинной мозг. И на него давит искривленный позвоночник. А постоянное давление на нежную ткань спинного мозга приводит к ее истончению — атрофии. А атрофия спинного мозга — это нарушение его проводимости, а нарушение проводимости ткани спинного мозга — это паралич.

Все это могло стать реальным ближайшим будущим Тани.

Когда Тане исполнилось одиннадцать лет, я сделал первую операцию на ее позвоночнике. В последующем Таня перенесла еще три больших операции на позвоночнике и грудной клетке. Ее внешний вид в одежде приобрел приемлемые формы, а без одежды Таня выглядела ужасно.

Даже мне, повседневно сталкивающемуся с искалеченными человеческими телами и судьбами, трудно было спокойно смотреть на Таню.

В последующем я неоднократно встречался с Таней. Она закончила школу. Поступила в педагогический институт. Жила с мамой. А потом вдруг Таня исчезла с моего горизонта. До меня дошли сведения, что Танина мама умерла, и Таня живет одна.

Прошло около трех лет. Однажды, часов в двенадцать дня, у меня в кабинете раздался телефонный звонок. Незнакомый мужской голос попросил разрешения подняться в клинику. Вскоре у меня в кабинете появился большой, полный, цветущий, чернобородый молодой мужчина и маленькая, очень худая и бледная, я бы сказал истощенная, женщина с ребенком на руках. С трудом я узнал в этой измученной женщине с виноватой улыбкой на лице маленькую девочку Таню. Таня представила мне своего мужа и ребенка, рассказала немного о себе, о своей жизни. Из ее рассказа я понял, что она далеко не счастлива и с жизнью ее мирит только поэзия, в которой она пытается найти себя.

Эта встреча оставила в моей душе тяжкие воспоминания. Мысленно я часто возвращался к Тане — маленькой девочке, принесенной мамой ко мне в клинику много лет тому назад, и к этой безусловно несчастной женщине, пришедшей с вызвавшим антипатию мужем. Неоднократно моя память восстанавливала этапы жизни той девочки — этапы развития ее болезни, постепенное превращение ребенка в душевного и физического калеку!

Конечно, вскоре Таня осталась одна с маленьким ребенком на руках.

Таня стала достаточно известной поэтессой, и действительно поэзия заменила ей многое в жизни.

Судьба девочки Тани прочно завладела моими мыслями. Я задался целью попытаться найти способы лечения маленьких детей, у которых очень рано возникают тяжкие формы сколиоза. Естественно, что прежде всего я обратился к литературе. Перечитал массу статей и книг отечественных и зарубежных авторов и ученых, посвященных сколиотической болезни и ее лечению. Много думал, искал, сопоставлял прочитанное. Осмыслив все доступное, я пришел к мысли о необходимости вести поиск в двух направлениях.

Я как-то упоминал, что среди множества теорий возникновения идиопатического сколиоза наиболее живучими и убедительными явились так называемые мышечная и остеогенная теории.

Согласно первой теории причиной идиопатического сколиоза является возникающий дисбаланс — неравномерность напряжения мышц туловища: с одной стороны позвоночника они оказываются более сильными, чем с противоположной. Более сильные мышцы стягивают позвоночник наподобие тетивы лука и образуют вогнутость на нем. Из прямого, строго вертикального органа позвоночник превращается в изогнутый. Возникший изгиб под влиянием постоянных вертикальных нагрузок, падающих на позвоночник, постепенно увеличивается и прогрессирует. Если это так, то, вероятно, своевременное, раннее вмешательство, способствующее уравновешиванию силы мышц по обе стороны позвоночника, предотвратит увеличение возникшего искривления и даже будет способствовать его исчезновению — нужно только рассчитать последующее воздействие мышц. на. позвоночник и их тонус.

Как и чем можно воздействовать на мышцы?

Наиболее правильным, физиологичным для мышц является раздражитель в виде электрических импульсов. А что если использовать именно этот раздражитель?! Ведь применяются же так называемые электростимуляторы для улучшения работы сердечной мышцы!

Но как использовать метод электростимуляции? Прежде всего следует создать такой электростимулятор и апробировать в опытах на животных. Но у животных не бывает сколиоза! Как быть?

Я пришел к выводу, что если с помощью электрического раздражителя удастся получить у животных сколиоз— боковое искривление позвоночника, то сам факт возникновения сколиоза явится доказательством реального воздействия электрораздражителя на позвоночник. Это во-первых. А во-вторых, изменив сторону раздражения мышц, я должен буду получить устранение искривления и вновь совершенно прямой позвоночник. Такой эксперимент докажет абсолютную бесспорность взятого мною допущения и в случае отсутствия вредной реакции со стороны органов и систем подопытных животных позволит перенести метод в клинику.

Маленьких «пациентов» искать было нечего. Испытанные и преданные науке друзья, щенята, еще раз — в который уже! — послужат нашим общим целям. Это ясно. А вот электростимуляторы?!

Я пригласил И. Рассказал ему о смысле и сути предстоящей работы и предложил быть «соучастником преступления». Он охотно согласился. Мы обратились к руководству одного из новосибирских заводов. Рассказали о смысле и задачах предстоящего исследования и попросили помощи. Нас поддержали. Конструкторскому бюро завода было поручено заняться нами. Нам был необходим не просто электростимулятор. Такие электростимуляторы существовали. Из зарубежной литературы было известно, что, в частности в Канаде, созданы электростимуляторы, работающие от внешних источников энергии, что ограничивает время их воздействия на мускулатуру и «привязывает» пациента к месту. Нам требовались электростимуляторы с заданной программой работы, питающиеся от автономных источников энергии. Вскоре мы получили несколько таких приборов и смогли приступить к эксперименту.

Прежде всего у подопытных щенков следовало вызвать возникновение сколиотической деформации позвоночника. Известно, что нормально растущий позвоночник животных, как и позвоночник растущего человека, с точки зрения механики можно рассматривать как механическую систему, испытывающую действие двух уравновешивающих друг друга сил. В качестве таких сил обычно выступает околопозвоночная мускулатура. Эта мускулатура вместе с каждой стороной позвоночника образует симметричную боковую поддержку, которая и удерживает позвоночник в равновесии. Стоит только возникнуть асимметрии в системе этих поддерживающих сил, как нарушается положение равновесия позвоночника, что в свою очередь должно привести к изменению формы позвоночника — его искривлению. Следовательно, если создать условия для возникновения асимметрии в работе околопозвоночных мышц, то, вероятно, удастся вызвать появление боковой — сколиотической деформации позвоночника, рассуждали мы. Оставалось решить, какие мышцы избрать объектом воздействия? Мы остановились на длинной мышце спины и межреберных мышцах. Именно они при одностороннем сокращении вызывают и обусловливают наклон позвоночника в сторону сокращаемой мышцы.

Естественно, что асимметричное воздействие должно быть постоянным и долговременным.

Большая подготовительная работа подходила к концу. Были осмыслены теоретические предпосылки и представления о результатах предполагаемых опытов, был создан имплантируемый — вживляемый в организм животного — электростимулятор. Он представил собою небольшую тонкую пластинку, начиненную электроникой и источником автономного питания, обеспечивающим работу электростимулятора в течение года.

Определенные трудности мы пережили с электродами. Чтобы работа стимулятора шла непрерывно в течение заданного времени, электроды, передающие раздражение с электростимулятора на мышечную ткань, не должны были подвергаться электрокоррозии, которая поражает любой металл, помещенный в ткани живого организма. Исключение составляют только золото и платина. Добыть такие электроды не так-то просто. С огромным трудом преодолели и это препятствие. Можно было приступать к опытам. Назначен день первого эксперимента, подобран и маленький «пациент» — щенок двухмесячного возраста, белый с черными кляксами, широколапый и с чудесной улыбающейся мордочкой.

Суть предстоящего эксперимента технически не представляла каких-либо сложностей. Требовалось поместить в организм животного электростимулятор, протянуть идущие от него провода к нужным мышцам в подкожной клетчатке и закрепить электроды, находящиеся на концах проводов, в толще этих самых мышц, которые должны подвергаться действию электрических раздражений.

Спинка подопытного щенка была тщательно выбрита, так, что обнажилась нежная розоватая кожа. Щенка усыпили по самым строгим правилам современного наркоза и зафиксировали на «операционном столе» — станке, на котором проводится операция. И. с помощником после соответствующей подготовки и обработки рук облачились в стерильное белье и заняли позиции по обеим сторонам операционного стола. Л. — операционная сестра экспериментального отделения — также заняла свое место. Операция началась…

…Я стоял в стороне и наблюдал за ходом этой первой подобной операции. Стоял и думал о том, что вот уже много лет моя работа связана с обязательной предварительной проверкой многих положений, которые предполагается применить в клинике для лечения больных, в эксперименте, в опытах на животных. Чаще всего в роли подопытных животных выступают собаки — взрослые или «молодежь» — щенки. И всегда мне это очень тяжело, очень трудно. Болит душа. Всегда жалко этих умных, преданных, ласковых животных. Часто чувствую себя последним негодяем, подвергая приветливых, доверившихся мне животных вынужденной жизни в виварии со всеми вытекающими из этого «прелестями». Но тут перед глазами встает девочка Таня или подобные ей маленькие пациенты. И тогда появляется надежда, что помощники из милого собачьего племени поймут меня и простят…

Сделан первый разрез кожи. Рассечена фасция. Тщательнейшим образом останавливается кровотечение. Это непременный этап любой хирургической операции, а нашей сегодняшней — в особенности, потому что в организм щенка вживляется большое инородное тело — электростимулятор, и он должен «вжиться» без сучка, без задоринки. Малейшее осложнение в ходе заживления послеоперационной раны приведет к необходимости удалить имплантируемый электростимулятор, и вся операция пойдет насмарку. Чаще всего в основе послеоперационных осложнений в области ран после «чистых» операций лежит излившаяся в ткани кровь. Вот почему всякая хирургическая операция требует тщательнейшего гемостаза— остановки кровотечения.

Тупо расслоены мышцы в области спины животного в стороне от позвоночника, и в них подготовлено ложе для укладки электростимулятора. И. примерил электростимулятор к сформированному ложу. Прикидка показала, что ложе соответствует размеру и объему капсулы прибора и его имплантация не вызовет давления на мышцы. Специальными двумя небольшими разрезами обнажаются слева от позвоночника длинная мышца спины и межреберная мышца в области восьмого ребра. Эти мышцы обнажены на значительном протяжении, достаточном для того, чтобы внедрить в них электроды и фиксировать эти электроды в толще мышц. С помощью зондов в подкожной клетчатке от ложа электростимулятора к обнаженным мышцам проделаны тоннели. Подготовка завершена. Можно приступать к имплантации — вживлению электростимулятора. Хотя и есть полная уверенность в том, что обнажены нужные мышцы, прошу И. еще раз проверить, не произошло ли ошибки. Он электрическими разрядами раздражает обнаженные мышцы поочередно — сначала длинную мышцу спины, затем межреберную. В обоих случаях возникает наклон позвоночника влево. Значит, все правильно. Электростимулятор помещен в свое ложе и фиксирован к окружающим тканям несколькими швами. Идущие от него электропровода протянуты через сформированные тоннели. Электроды подведены к обнаженным мышцам, погружены в их толщу и фиксированы.

По специальной команде включен в работу электростимулятор. Видно, как ритмично и точно сокращаются левая мышца спины и межреберная мышца, к которой подключен второй электрод. Электростимулятор начал свою работу. Первый эксперимент поставлен! Какое-то время мы следим за ритмом сокращения мышц, осматриваем и проверяем состояние операционных ран и послойно зашиваем их.

Щенок легко справился с операцией. Уже на второй день он бегал по вольеру, вилял хвостиком и хорошо принимал пищу. Одна за другой следовали операции у разных щенков. Вот совсем огненно-рыжий с пушистым хвостом. Вот серый с острой, вытянутой, как у лисички, мордочкой. Вот черный, как смоль… И все они отлично перенесли выпавшее на их долю испытание и быстро становились похожими на своих собратьев.

А имплантированные в их организм электронные электростимуляторы работали по заданной программе. И точно в назначенное время, через точно обусловленный промежуток времени происходило сокращение левой длинной мышцы спины и межреберной мышцы на уровне восьмого ребра собачек. И так из минуты в минуту, изо дня в день, из недели в неделю.

Было выполнено уже достаточное количество экспериментов, исчерпаны почти все наши запасы стимуляторов и золота. За подопытными животными мы тщательно наблюдали. Регулярно производили рентгеновские снимки позвоночника. И вот, наконец, свершилось.

У первого подопытного щенка было отмечено легкое искривление грудного отдела позвоночника влево! Это было первое, пусть еще не абсолютно достоверное, но все же вселявшее надежду свидетельство, подтверждающее правильность наших теоретических предпосылок и предположений, на основании которых строился эксперимент. А потом это искривление позвоночника постепенно, но неуклонно увеличивалось и превратилось в сколиоз, сколиоз у щенка, сколиоз у маленького ребенка, пусть собачьего. Аналогичные изменения были отмечены и у всех других подопытных животных.

По мере формирования искривления позвоночника на рентгеновских снимках стали видны типичные изменения для выраженных форм сколиоза у людей. Тела позвонков из прямоугольных превращались в клиновидные, с широким основанием клина, обращенным в выпуклую сторону и вершиной — в вогнутую. Была отмечена так называемая ротация тел позвонков — их поворот в выпуклую сторону, что также свойственно развитым формам сколиотической болезни у детей и у людей вообще.

Изучение препаратов позвоночника и отдельных позвонков показало, что в позвоночнике подопытных животных под воздействием односторонней электростимуляции развиваются изменения, типичные для идиопатического сколиоза людей. Больше того, на распилах позвонков были выявлены изменения расположения костных балок, позволявшие сделать заключение о возникновении так называемой внутрителовой ротации — феномена, который ранее был неизвестен нашей науке. Из проведенных опытов были добыты и другие очень важные и интересные данные об изменениях, происходящих в позвоночнике в процессе формирования сколиоза. Добытые факты позволяли по-новому смотреть на целый ряд ранее непонятных явлений, происходящих в организме ребенка или подростка в процессе возникновения и развития сколиотической болезни. Все это было крайне важным для нас, для нашей специальности, для нашей науки.

У нескольких подопытных животных со сформированным сколиозом была осуществлена вторая операция, заключавшаяся в удалении ранее внедренного электростимулятора и перемещении его на противоположную сторону. В результате этой второй операции раздражению стали подвергаться противоположные мышцы: длинная мышца спины и межреберная мышца. Прошло время. На рентгеновских снимках позвоночника мы отметили уменьшение ранее сформированной деформации позвоночника, а у части подопытных животных, у которых дело не дошло до тяжких анатомических изменений в позвоночнике и в отдельных позвонках, даже полное исчезновение этой деформации.

Что же мы познали в экспериментах на щенках? Какие новые факты были открыты нами? Что они дали для клиники, для лечения сколиотической болезни у ребятишек, подобных маленькой Тане?

Мы установили, что разработанный в клинике метод имплантируемой электронной электростимуляции определённых мышц способен физиологично, нетравматично, долговременно и постоянно воздействовать на позвоночник растущего животного и менять его форму. Электростимуляция является активным методом воздействия на растущий позвоночник, вызывающим формирование сколиотической деформации со всеми анатомическими изменениями позвоночника в целом и его отдельных компонентов.

На специальных стендах были смоделированы действия различных сил на позвоночник нормальных щенков и сколиотический позвоночник щенков, подвергшихся электростимуляции. Особо интересные данные были получены при моделировании асимметричных нагрузок. Был установлен так называемый «феномен текучести», когда деформация костной ткани продолжает увеличиваться без дальнейшего увеличения нагрузки, что, вероятно, является одним из основных факторов, способствующих прогрессированию сколиотического искривления позвоночника.

Было выяснено, что электростимуляция оказывает сильное воздействие на всю массу мышц, обладает значительным влиянием на трофику — питание и регуляцию разнообразных процессов в тканях и микроциркуляцию — движение крови в мельчайших кровеносных сосудах, играющих решающую роль в кровоснабжении тканей. Мышцы противоположной стороны, не испытывающие электростимулирующего воздействия, не в состоянии противостоять возрастающей мощности стимулированных мышц, что и ведет к образованию сколиотической деформации со всеми вышеописанными компонентами. Детальный анализ полученных в наших экспериментах данных, в том числе и математическое моделирование, подтвердили предположение о возможности использования электростимуляции для лечебных целей — исправления сколиотической деформации позвоночника. Это и было доказано в следующей серии экспериментов, в которой перемена стороны электростимуляции после возникновения сколиотического искривления позвоночника приводила к уменьшению или исчезновению деформации.

Полученные результаты дали нам право применить разработанную методику имплантируемой электростимуляции в клинике для лечения маленьких ребятишек с быстро растущим сколиозом. В последующем у целого ряда детей мы получили желаемый эффект. Широкому внедрению в лечебную практику этого метода мешает отсутствие нужного количества электростимуляторов.

Это было первое направление, по которому шел поиск лечения развивающихся сколиозов у маленьких детей.

Второй поиск шел по другому направлению и основывался на так называемой остеогенной теории возникновения сколиотической болезни.

Согласно этой теории сколиотическая болезнь возникает в силу асимметричного роста позвонка. В процессе развития организма, на каком-то этапе, один из позвонков начинает расти асимметрично. Чем это обусловлено, неясно. В результате асимметричного роста возникает клиновидность позвонка. Как только такая клиновидность появилась, в силу вступает существующий в остеологии закон, согласно которому часть растущей кости, испытывающая большее давление, замедляет свой рост. Вследствие клиновидности позвонка возникает боковой наклон вышележащего отдела позвоночника.

В свое время английским ортопедом из Ливерпуля Робертом Роафом для лечения прогрессирующих форм сколиотической болезни была предложена операция так называемогоэпифизеоспондилодеза — прекращения деятельности пластинок роста по выпуклой стороне искривляющегося позвоночника. Меня привлекала эта идея, и я поручил ее разработку в более широком плане изучения возможностей воздействия на форму и рост позвоночника трем младшим научным сотрудникам — Ж., Т. и К.

Каждому из экспериментаторов были предложены определенные рамки исследования.

Ж. изучал влияние различных, предложенных мною способов эпифизеоспондилодеза на форму и рост позвоночника. На позвоночнике полутора-двухмесячных щенков под тщательнейшим обезболиванием в виде общего интубационного наркоза он разрушал пластинки роста на различном количестве позвонков и в различных отделах этих позвонков. Разрушенные позвонки блокировались — соединялись — саженцами из консервированной кости других собак, чем как бы «арестовывались» зоны роста в области наступившего сращения между позвонками. В зависимости от протяженности, количества, уровня и места разрушения ростковых зон позвонков и последующего их блокирования костными саженцами Ж. удалось получить различные виды и степени искривления позвоночника. Это позволило утверждать, что можно воздействовать на позвоночник в желаемом направлении и менять его форму и рост в заданных параметрах. В следующих сериях экспериментов Ж. показал, что при сформировавшейся деформации позвоночника эпифизеоспондилодез, произведенный строго на противоположной стороне, приводит к самокоррекции имеющейся деформации, то есть она как бы самоисправляется в процессе продолжающегося роста позвоночника. Значит, был найден реальный путь лечения быстро прогрессирующих сколиозов у маленьких детей.

Перед Т. была поставлена другая задача. Она должна была показать в эксперименте на растущих животных, что происходит с позвоночником и отдельными растущими позвонками, если травматическое операционное воздействие ограничивается только одним растущим позвонком.

И, наконец, К. изучал в эксперименте на растущем позвоночнике щенят воздействие так называемого подсвязочного спондилодеза на форму и рост позвоночника.

К. в течение двух лет провел весьма тщательные, детальные и кропотливые исследования. Он убедительно показал, что если на детском (растущем!) позвоночнике осторожно отслоить переднюю продольную связку с небольшими островками костной ткани передней поверхности тел позвонков, если на обнаженную поверхность тел позвонков уложить костную «соломку» из консервированной кости и покрыть ее отслоенной передней продольной связкой, то спустя определенное время развивается прочный передний подсвязочный костный блок, который превращает этот отдел позвоночника в прочный единый монолит. Исследования К. показали, что такой подсвязочный костный блок не приводит к возникновению кифотической деформации, так как по мере роста позвоночника на уровне межпозвонковых дисков происходят «разрывы» этого блока, которые затем опять прочно спаиваются костной мозолью. Исследования К. выявили еще целый ряд крайне важных для нас фактов, подтвердивших целесообразность использования этого метода стабилизации при операциях на позвоночнике у детей.

Полученные в экспериментальных исследованиях факты и данные позволили мне уверенно внедрить операцию эпифизеоспондилодеза в клиническую практику. Следовало только соблюдать ряд обязательных условий, а именно: эта операция эффективна при начальных степенях болезни; при достаточном потенциале роста позвоночника, то есть она должна применяться у детей до определенного возрастного порога; при правильном выборе протяженности эпифизеоспондилодеза и правильном техническом выполнении ее.

После того периода, который я описываю, прошло много лет. Первые ребятишки, которым я сделал подобные операции, выросли, некоторые из них уже имеют своих ребятишек. Мои наблюдения превысили сотню пациентов, часть из которых я наблюдаю восемнадцать-двадцать лет. Хорошие результаты после эпифизеоспондилодеза были получены более чем в восьмидесяти пяти процентах случаев. Я пишу об этом подробно потому, что данную операцию разрабатывали и в Москве, и в Ленинграде и пришли к выводу о ее неэффективности, бесполезности. Из сведений, которые попали в нашу специальную печать, можно сделать вывод о том, что неблагоприятные результаты получены по той простой причине, что не были соблюдены названные мною три условия.

Методы имплантируемой электростимуляции и эпифизеоспондилодеза позволили улучшить результат лечения у маленьких ребятишек с прогрессирующим сколиозом и перестать быть пассивным наблюдателем того, как развивающаяся болезнь калечит тельце ребенка. Сейчас в арсенале средств клиники для лечения прогрессирующего сколиоза у детей в возрасте 3—11 лет появились и другие способы лечения в виде дистракции — активного исправления искривления позвоночника, без костно-пластической стабилизации его, что позволяет по мере роста ребенка повторно осуществлять такую дистракцию. В клинике разрабатывается метод использования металла с памятью формы для лечения сколиоза у маленьких детей.

Я рассказал о лечении сколиотической болезни у малышей. Ну, а вообще, как обстоит дело с лечением сколиоза? Ведь это заболевание очень распространено и среди подростков, и молодых людей, да и взрослых! Создается впечатление об увеличении количества больных сколиозом. Может быть, это кажущееся увеличение из-за особенностей моей работы?! Точных статистических выкладок я не имею. Но, несомненно, что год от года в клинику обращается все больше пациентов со сколиотической болезнью. Печаль и горькая обида охватывают меня при виде взрослых людей, исковерканных сколиозом, которые впервые обращаются к ортопеду, когда почти невозможно им помочь! Но если пациент своевременно обратится к врачу, можно излечить сколиоз или, во всяком случае, задержать его развитие.

Мы не знаем истинных истоков возникновения сколиотической болезни и потому не можем устранить причину ее.

Основным признаком сколиотической болезни является прогрессирующее искривление позвоночника. Это искривление, если оно значительно, является пусковым механизмом других тяжелейших изменений в организме больного, и в первую очередь в сердечно-легочной системе его.

Я ранее упоминал о той большой и важной для нашей науки работе, которую провела Л. На большом клиническом материале она изучила те тяжелейшие изменения, которые наступают в сердце и крупнейших кровеносных сосудах людей, страдающих сколиотической болезнью. Она показала, как возникает гипертония малого круга кровообращения — повышение кровяного давления в кровеносных сосудах легочной системы, что в свою очередь вызывает нарушение внешнего легочного дыхания. И чем сильнее искривление сколиотического позвоночника, тем эти явления выражены больше, вплоть до возникновения декомпенсации — несостоятельности работы и сердца, и легких.

Общеизвестно, что при тяжелых искривлениях позвоночника развивается так называемое кифосколиотическое, или «бычье», сердце. Оно приобретает большущие размеры от чрезмерной, усиленной работы, затрачиваемой для того, чтобы прогнать необходимое количество крови через легочную систему с повышенным давлением. Считалось, что такое сердце бывает особенно часто у тех больных, у которых наряду со сколиотической деформацией соседствует кифотическая, потому-то сердце и называют не сколиотическим, а кифосколиотическим.

Оказалось, что не менее трудные условия в грудной клетке для работы ее органов создаются при так называемом лордосколиозе, когда сколиотическая деформация сочетается с лордотической — с лордозом грудного отдела позвоночника. Такие искривления возникают реже, чем кифотические. Однако они еще больше уменьшают объем полостей грудной клетки, вследствие чего и легкие, и сердце оказываются как бы зажатыми между ребер и вдавленными в грудную клетку позвоночником. Л. были определены многие, очень важные для нашего дела факты, цифры; показатели деятельности сердца и легких при различных формах и степенях сколиотической болезни.

Были изучены изменения и других органов и систем в организме человека при сколиотической болезни. К счастью, для нас, людей, те тяжелейшие изменения, которые эти органы претерпевали, не сказываются очень тяжело на их функциях. Это действительно счастье! Ведь исследования показали, что, скажем, желудок и желчный пузырь довольно часто расположены в тазу! Это вместо верхнего отдела брюшной полости, подреберья!

Но мы для себя сделали самые серьезные выводы. Ведь люди, страдающие сколиозом, могут заболеть и другими болезнями, скажем, тем же воспалением желчного пузыря — холециститом, которое порой требует оперативного лечения. Если хирург не знает о местоположении желчного пузыря у человека, страдающего сколиотической болезнью, он, во-первых, может не распознать воспаление желчного пузыря, так как боли, их местоположение, а также и многие другие симптомы будут протекать не так, как у обычных людей, а, во-вторых, во время операции хирург будет искать желчный пузырь в правом подреберье, а он оказывается в тазу.

Есть еще один орган в человеческом организме, который претерпевает порой весьма жестокие изменения при искривлениях позвоночника, изменения, приводящие к роковым последствиям больного. Это спинной мозг.

Существовавшие представления о том, что происходит просто сдавление спинного мозга искривленным позвоночником, не соответствуют действительности. Чаще всего от перерастяжения спинного мозга в искривленном позвоночном канале наступает непроходимость, закупорка артериальных кровеносных сосудов, которые питают спинной мозг, его ткани, его клетки. А нервная ткань очень чуткая. Она быстро гибнет в условиях недостаточного притока полноценной артериальной крови. Возникает перерождение вещества спинного мозга вследствие недостаточного кровоснабжения. Это очень тяжелое осложнение сколиотической болезни, целиком и полностью зависящее от прогрессирующего искривления позвоночника. А тяжесть его обусловлена возникновением параличей, чаще нижних, охватывающих нижнюю половину туловища — ноги, органы малого таза и в первую очередь мочевой пузырь.

Я перечислил некоторые изменения в организме больного сколиозом, которые всецело зависят от степени и темпов искривления позвоночника. Значит, для предотвращения этих изменений следует принять все меры к тому, чтобы не прогрессировало искривление позвоночника.

За редким исключением каждый пациент со сколиотической болезнью начинает лечение с гимнастики, массажа, других лечебных процедур, нахождения в заданном положении с помощью гипсовых кроваток, корсетов, аппаратов и множества других приспособлений. Как говорят, такие больные получают комплексное консервативное лечение, которое особенно эффективно в условиях специальных санаториев и школ-интернатов для больных сколиозом. Но вот наши многолетние наблюдения показали, что консервативное лечение, проведенное даже в самых хороших условиях, не обеспечивает благоприятного исхода у всех ста процентов лечащихся. Примерно 22–27 процентов от числа лечившихся не получают должного эффекта, и болезнь прогрессирует. И у остальных 73–77 процентов больных тоже искривление позвоночника прогрессирует до определенной степени, но не так значительно и не в столь стремительном темпе. Любым консервативным методом устранить возникшее искривление, предотвратить развитие процесса не представляется возможным. К сожалению, на более поздних этапах жизни имеющаяся деформация, пусть даже не очень грубая, проявляет себя. И надо сказать, что это уж не столь отдаленные этапы — не старость и даже не средний возраст.

Замужество. Первая беременность. Роды. Болезнь заявляет о себе не увеличением искривления, хотя оно во всех случаях имеет место примерно на один градус в год, а болями, болями постоянными и довольно выраженными. Эти боли связаны с прогрессированием дистрофических процессов, наступающих в организме женщин во время беременности и родов, вследствие сдвигов обменных, эндокринных и прочих. В эти периоды у женщин в какой-то мере уменьшается прочность и плотность костной ткани, что также способствует упомянутым процессам. А по мере увеличения возраста и старения организма имеющееся даже не очень выраженное искривление позвоночника беспокоит в лучшем случае болями, а в худшем и неврологическими проявлениями. Значит, такие люди должны быть под систематическим контролем врача-ортопеда, под его наблюдением.

Ну, а больные со злокачественным течением болезни? Они подлежат оперативному лечению.

Как в наше время лечат оперативными методами выраженные формы сколиотической болезни?

В основе современных принципов лечения выраженных форм сколиотической болезни — идиопатической и диспластической — лежит предложение английского ученого-ортопеда Аллана, относящееся к 1954 году. Он изобрел «домкрат» для дистракции, растяжения искривленного грудного отдела позвоночника. Сам дистрактор Аллана не получил значительного распространения, но принцип Аллана был подхвачен. В частности, Харрингтон в конце пятидесятых годов предложил свой дистрактор, который по техническим и биомеханическим показателям значительно превзошел домкрат Аллана.

Домкрат Аллана представлял собой цилиндрическую муфту, на концах которой находились две развилки, расположенные под тупым углом к муфте и закрепленные винтовой резьбой — левой на одном конце и правой — на втором. После обнажения задних структур искривленного позвоночника развилки концов — «домкрат» — упирались в основания поперечных отростков выше и ниже вершины искривления. Раскручиванием муфты «домкрата» достигалось его удлинение, а следовательно, растяжение и выпрямление позвоночника. Если аппарат Аллана изготавливался из нержавеющей стали, то дистрактор Харрингтона сделали из прочных марок титана. Это длинный цилиндрический стержень, одна треть которого имеет фигурные выступы. Второй конец стержня оканчивается упором. К стержню прилагается набор крючьев. Крючья состоят из пяточки и собственно крюка. Крючья имеют различную длину и угол наклона к пяточке. В пяточке есть отверстие, соответствующее подбираемому диаметру стержня. Работает дистрактор Харрингтона следующим образом. Под наркозом обнажаются задние отделы позвоночника пациента. Тщательно выделяется место суставных отростков между смежными позвонками в верхней и нижней точках искривленного позвоночника. В нижней точке крюк дистрактора Харрингтона насаживается так, что он опирается на суставной отросток нижележащего позвонка, а в верхней точке наоборот — на суставной отросток вышележащего позвонка. Верхний конец стержня с фигурными выступами проводится через пяточку верхнего крюка, а нижний упирается в пяточку нижнего крюка. После этого и начинается собственно дистракция позвоночника, которая осуществляется специальными силовыми инструментами, напоминающими фигурные щипцы, работающими от сжатия рукоятки в обратном направлении — их рабочие концы при этом расходятся и, упираясь в пяточку верхнего крюка и один из фигурных выступов стержня, опускают стержень книзу, удлиняя его раз от разу. А так как нижний конец стержня упирается в пяточку нижнего крюка, то такое удлинение возможно за счет растяжения позвоночника, которое неизбежно приводит к его выпрямлению. Возврату стержня в прежнее положение мешает фигурность выступа. При надобности возможна установка двух, трех и более верхних крючьев, если возникает необходимость в распределении нагрузки на несколько позвонков.

Я бы хотел подчеркнуть, что существующие дистракторы позволяют получать любой степени коррекцию искривленного позвоночника. Следует только разумно использовать эти возможности и помнить о спинном мозге и вполне реальных осложнениях с его стороны. На мой взгляд, дистрактор Харрингтона является наиболее удачным и эффективным инструментом для исправления позвоночника. Предложенные модификации нисколько не улучшили его сути.

Операция завершается дистракцией или сочетается с задним спондилодезом — костной пластикой на задних отделах позвоночника. В этом случае на отростках позвонков и их дужках всего обнаженного отдела позвоночника подготавливается «материнское ложе» путем снятия компактной кости и обнажения подлежащей губчатой кости. На это ложе укладываются костные саженцы, взятые или у оперируемого, чаще всего из тазовой кости, или консервированные из костного банка.

Накопив некоторый опыт в подобных операциях, я уже много лет сочетаю метод Харрингтона с различными, разработанными мною, методами переднего спондилодеза, что значительно улучшает и расширяет возможности лечения сколиотической болезни. Технику и суть переднего спондилодеза при сколиотической болезни я неоднократно докладывал на всесоюзных и международных форумах ортопедов.

Так лечатся оперативными методами выраженные формы сколиотической болезни.

Существует как бы неписаный закон о том, что такие методы лечения должны применяться только тогда, когда угол искривления деформированного позвоночника достигает определенной величины, скажем пятидесяти градусов. Если величина деформации меньше, то оперативное лечение не показано.

Давно я занимаюсь оперативным лечением пациентов, страдающих сколиотической болезнью, и убедился в том, что чем запущеннее болезнь, тем хуже результаты лечения. Это, собственно говоря, относится к любому заболеванию.

А почему бы не оперировать пациентов в более ранние периоды, когда еще не возникло столь тяжких изменений в их организме? Эта мысль давно беспокоила меня. Вот уже ряд лет я оперирую на более ранних этапах прогрессирующие формы сколиотической болезни и получаю лучшие, чем прежде, результаты.

Я убежден в том, что в настоящее время не существует однозначного лечения сколиоза. Следует различать лечение сколиотической болезни у новорожденных, у маленьких детей, у юношей и девушек и у взрослых. У каждой из названных возрастных категорий пациентов существуют свои особенности, свои проблемы.

Определенный процент новорожденных появляется на свет с грубовыраженной сколиотической деформацией позвоночника. Почему рождаются такие дети? Говорят, что этому способствует особенность залегания плода в материнской утробе, в частности якобы на это влияет малое количество околоплодных вод, что и ведет к плотному облеганию человеческого плода мускулатурой беременной матки. Особенностью сколиозов новорожденных является то, что они почти всегда простые по форме и напоминают букву «с» русского алфавита. К великому счастью для нас всех — и пациентов, и врачей, эти сколиозы новорожденных в девяноста процентах случаев из ста проходят самопроизвольно. Этому помогают массаж, лечебная гимнастика и положение на боку, соответствующему выпуклой стороне искривления. Около десяти процентов новорожденных не излечиваются и переходят в возрастную группу детей со сложившейся, порой весьма тяжкой деформацией.

О лечении маленьких детей в возрасте от трех до одиннадцати лет с быстро прогрессирующим сколиозом я уже рассказал.

Наиболее успешно мы можем воздействовать на сколиотическую болезнь у подростков, девушек, юношей — у той категории пациентов, которая чаще всего обращается в ортопедические клиники. Именно они, девушки особенно, стремятся любой ценой попасть на лечение. Да это и понятно. Их возраст расцвета жизни, первые представления о прекрасном мире, окружающем их, пробуждение первых чувств, сопоставление своего внешнего вида, фигуры с внешним видом и фигурой здоровых сверстников делает очень обостренным их отношение к своим недостаткам, к дефектам осанки. И, конечно, мы, врачи, обязаны с этим считаться и идти им навстречу. Я твердо убежден, что малейшая наша возможность улучшить внешний вид, а следовательно, и облегчить жизнь этих обиженных судьбой молодых людей должна всякий раз реализоваться. Мне думается, что так называемые «косметические» показания к оперативному лечению сколиотической болезни должны быть возведены в ранг абсолютных. Врач не имеет права отказываться от таких операций.

Последняя категория больных со сколиотической болезнью — это взрослые люди. Это люди, которые в детстве или юношестве перенесли чаще всего «легкую» форму сколиотической болезни. С той поры у них осталась неброская деформация туловища из-за искривления позвоночника. Она была совершенно незаметной и не доставляла особых неприятностей. До определенной поры. В клинику таких пациентов обычно приводят боли, которые возникают на протяжении третьей декады жизни. Боли эти имеют разную локализацию и разную интенсивность, разный характер и различную окраску. Курортное лечение, массаж, физиотерапия дают временное улучшение или исчезновение болей, а затем они возвращаются. Интенсивность их раз от разу увеличивается. Порой они приобретают тяжкий, изнуряющий характер. Таких пациентов я оперирую, и части из них удается облегчить жизнь. Это очень сложная категория больных в психологическом плане. Врач должен быть хорошим психологом, чтобы понять, чего хочет такой пациент.

В клинику я принял двадцатисемилетнюю женщину Ларису К., которую ее мать, учительница средней школы, привезла с юга Украины. Больная жаловалась на боли в грудном отделе позвоночника, которые не давали ей покоя. После проведенного в клинике тщательнейшего обследования было установлено, что у Ларисы небольшое сколиотическое искривление позвоночника, возникшее в юношестве, на фоне которого наблюдаются умеренно дистрофические изменения в межпозвонковых дисках. Найденные изменения, несомненно, могли порождать боли и мешать жизни человека. Испробовав все возможные методы неоперативного лечения в условиях клиники и не получив какого-либо эффекта, я решил оперировать Ларису. Обычно в этих случаях хороший эффект дает растяжение позвоночника дистрактором Харрингтона в сочетании с костной пластикой на позвоночнике. Такую операцию я и наметил произвести Ларисе. Лариса настойчиво и подробно расспрашивала меня, в чем будет заключаться операция и как она отразится на ее внешнем виде. Это несколько удивило меня — ведь ее беспокоили боли! Однако серьезного значения я этому не придал.

Я прооперировал Ларису — осуществил растяжение позвоночника и костную пластику на задних отделах позвоночника — задний спондилодез. Само по себе растяжение позвоночника при некоторых болевых синдромах, в частности таком, как у Ларисы, снимает боли. В плане лечения я намечал не ограничиваться задним спондилодезом и дистракцией, а на втором этапе произвести удаление грудных межпозвонковых дисков и передний спондилодез. Такой план лечения гарантировал исчезновение болей, так как в основе этих болей немалую роль играли измененные дегенеративным процессом грудные межпозвонковые диски. Спустя четыре недели после первой операции я осуществил вторую. И вторая операция прошла без осложнений.

Через два месяца я выписал Ларису на амбулаторное лечение, и она уехала домой. Как и было намечено по плану, через шесть месяцев она приехала на контрольное обследование. Проведенное контрольное обследование и рентгеновские снимки показали, что и сзади и спереди в грудном отделе позвоночника образовался выраженный, надежный, прочный костный блок. Больше того, в результате дистракции выпрямился грудной отдел позвоночника. Исчезли боли, Лариса стала более стройной, прямой. Мне передали, что много времени она проводит у зеркала, осматривая в нем себя, свою спину. На одном из обходов она сказала, что ее не устраивает ее правая лопатка, которая «торчит» кзади. Действительно, строгой симметрии в положении левой и правой лопаток у Ларисы не было, но это было столь незначительно и столь не выраженно, что обнаружить можно было лишь сантиметровой лентой. На обходе я промолчал. Мне невольно вспомнились расспросы Ларисы перед операцией об изменении ее внешнего вида. И тогда я впервые подумал о том, что не боли явились основным поводом, приведшим эту пациентку в клинику. Через два дня после обхода, утром, в кабинет ко мне пришла Лариса. Она откровенно призналась, что основным мотивом, заставившим ее подвергнуться двум большим оперативным вмешательствам, явилось стремление улучшить свой внешний вид перед предстоящим замужеством. Вот только нижний угол правой лопатки! Я прооперировал Ларису в третий раз, убрав угол правой лопатки. Радостная и удовлетворенная, она уехала домой.

В общении с Ларисой я оказался плохим психологом! Конечно, если бы она в начале нашего знакомства честно сказала мне о своем стремлении, я все равно принял бы ее в клинику и оперировал.

Я упоминал, что среди осложнений, порождаемых сколиотической болезнью, наиболее грозными являются параличи.

Оксана Б., жительница одного из центральных городов нашей страны, была привезена в клинику на носилках. Около полутора лет назад у нее исчезли движения в ногах и нарушилась деятельность мочевого пузыря. При первом знакомстве с Оксаной меня поразило ее одухотворенное лицо и выражение казавшихся бездонными голубых, переходящих в синеву, глаз. Особо мне запомнились глаза, в которых сосуществовали безнадежность, тоска, грусть. Заглянув раз в эти глаза, нельзя было оставаться равнодушным к судьбе их обладательницы. Несколько увеличенная в передне-заднем диаметре грудная клетка, асимметричная… При дальнейшем осмотре был выявлен грубейший кифосколиоз грудного отдела позвоночника— он был искривлен кзади и вправо, да еще дополнялся большущим реберно-позвоночным задним горбом. Худые, кажущиеся неимоверно длинными ноги, с неестественным, не свойственным нормальному человеку положением стоп. И полная неподвижность всей нижней половины туловища. И отсутствие чувствительности от уровня нижних ребер с четкой, как проведенной лезвием ножа, границей. Здесь чувствительность сохранена — здесь отсутствует! Недействующие тазовые органы. И это-то у девушки в девятнадцать лет!

Из расспросов Оксаны и из разговоров с ней я узнал, что примерно в семилетнем возрасте впервые она услышала слово «сколиоз». На одном из школьных осмотров врачу не понравилась ее осанка. Она была направлена в поликлинику к детскому ортопеду, который и произнес это слово. Оно привлекло Оксану своей новизной — и только. Родители Оксаны были успокоены врачом поликлиники, обещавшим, что массаж и гимнастика устранят все неприятности, бдительность их была усыплена.

Конечно, врач не должен пугать родителей больного ребенка необоснованными бедами. Но только что выявленный сколиоз при первом знакомстве с юным пациентом прогнозировать крайне трудно. Поэтому врач обязан разумно насторожить родителей и заставить их быть внимательными!

Девочка периодически занималась гимнастикой по утрам, проводились курсы массажа. Спала на жесткой, ровной кроватке. Все это создавало иллюзию проводимого лечения.

Через два года у Оксаны был выявлен сколиоз, который уже не устранялся растяжением позвоночника, а к тринадцати годам сформировалась тяжелейшая деформация туловища, вызванная искривлением позвоночника вправо и кзади. Предпринятые родителями попытки более активно лечить Оксану упирались в разговоры о запущенности болезни, о невозможности существенно помочь девочке. Рекомендовались курорты, тот же массаж и жесткая постель. Девочка привыкла к своему состоянию и внешнему виду — болезнь развивалась постепенно, медленно, исподволь. Из жизнерадостного ребенка она превратилась в грустного, задумчивого, уединяющегося подростка. Все свободное время Оксана сидела за книгами, избегала шумных детских сборищ в школе и вне ее. Большую часть времени она проводила дома. Стала весьма щепетильной и требовательной к своим платьям.

В неполные семнадцать лет, будучи ученицей десятого класса, Оксана впервые испытала страх, вызванный внезапно возникшей слабостью в ногах, когда она, опаздывая к началу урока, бежала по школьной лестнице. Она вынуждена была присесть на ступеньку. Вскоре слабость в ногах прошла. Классному руководителю Оксана сказала, что просто не успела на урок, замешкавшись на перемене. Случившееся осталось надолго ее тайной. В последующем приступы слабости в ногах повторялись, но уже не были неожиданными для Оксаны, и она смирилась с ними, как и со своим внешним видом. Так продолжалось около года. Как-то утром, поднимаясь с постели, Оксана почувствовала «ватность» в ногах, неуверенность в них. При попытке встать упала. С тех пор слабость в ногах не проходила. Наоборот, неуклонно и неумолимо увеличивалась. Какое-то время Оксана передвигалась при помощи костылей, а затем утратила и эту возможность, и вот полтора года она недвижима. Такова история болезни Оксаны.

Проведенное обследование показало, что у Оксаны, к счастью, не вялый, а спастический паралич, причиной которого явилось сдавливание спинного мозга. Заболевание девочки протекало следующим образом.

В семилетнем возрасте обычно происходит первый скачок роста ребенка. На фоне форсированно растущего организма отмечается и ускоренный рост позвоночника. В этот период быстро увеличиваются и выявляются всякие искривления в позвоночнике, в том числе и на почве сколиотической болезни. Прогрессировала деформация позвоночника, прогрессировала и деформация позвоночного канала с заключенным в нем спинным мозгом.

Я хорошо представил себе истончившийся, в виде шнурочка, белесоватый тяж спинного мозга, окруженного непрозрачными мутноватыми оболочками с синюшными, застойными, извитыми венами, с отсутствующей, так характерной для здорового спинного мозга, пульсацией. Распятый на искривленной выступающей кзади передней стенке позвоночного канала, фиксированный к ней натянутыми до предела канатами — спинномозговыми корешками, безжизненный спинной мозг! Оживет ли он после того, как будут рассечены растягивающие его канаты — спинномозговые корешки, или останется таким же безжизненным?

Много раз я задавал себе подобный вопрос во время оперативных вмешательств по поводу осложнений сколиотической болезни, подобных осложнению, возникшему у Оксаны. Эти трудные, весьма травматичные операции я проводил неоднократно. Трудны они и для больного, и для хирурга. Трудны физически и особенно морально, так как исход таких операций предугадать невозможно. Всегда игра втемную! Или да, или нет.

Почему так? Да потому, что всякий раз не знаешь, восстановится ли кровоснабжение спинного мозга? Способны ли ткани спинного мозга, длительное время бывшие в состоянии гипоксии, продолжить свою жизнедеятельность? Будет ли операция полезной пациенту или в лучшем случае — бесполезной?

Эта операция носит название транспозиции спинного мозга — изменения позиции спинного мозга или попросту перемещения его. У каждого пациента эти операции протекают по-разному, в зависимости от степени искривления позвоночника и грудной клетки, состояния мышц, подкожной жировой клетчатки и других мягких тканей, лежащих на пути к позвоночному каналу. По-разному, но всегда трудно! Смысл и суть этой операции состоит в извлечении спинного мозга вместе с окружающими его оболочками из деформированного позвоночного канала и перемещении в новое, более короткое ложе, для того, чтобы уменьшить его натяжение или растяжение и тем самым способствовать улучшению кровоснабжения.

После вскрытия позвоночного канала можно приступить к осуществлению транспозиции. Для этого следует освободить спинной мозг и его оболочки от связей со спинномозговыми корешками, что позволит извлечь его из деформированного позвоночного канала и переместить в новое ложе. Освободить спинной мозг от связей со спинномозговыми корешками — значит пересечь определенное количество этих корешков. Каждый корешок представляет собой нервный ствол толщиной с обычный школьный карандаш, а порой больше. Пересечение такого нервного ствола даже в условиях современного полноценного наркоза может неблагоприятно сказаться на состоянии оперируемого. Лучше подстраховаться.

В каждый корешок вводится двухпроцентный раствор новокаина. Каждый корешок перевязывается двумя крепкими нитями — лигатурами, между которыми и пересекается острым тонким скальпелем. Перевязка корешков двумя лигатурами необходима для предупреждения истечения спинномозговой жидкости в области пересекаемых корешков, где они заключены в отроги твердой мозговой оболочки. Так пересекаются двенадцать — четырнадцать спинномозговых корешков. После этого оболочечный мешок спинного мозга отделяется от передней стенки позвоночного канала, с которой он обычно соединен то более рыхлыми, то более плотными рубцовыми сращениями, извлекается из позвоночного канала и укладывается в мышцы слева от него. Уже после пересечения спинной мозг меняется. Из расплющенного он превращается в округлый, менее застойный шнур, а порой начинает и пульсировать.

Для более полного освобождения спинного мозга от бывшей «удавки» продольно по задней поверхности дурального мешка линейным разрезом рассекается твердая мозговая оболочка. Процедура весьма деликатная, ее следует проводить очень осторожно, чтобы не повредить подлежащие оболочки спинного мозга и не получить истечения спинномозговой жидкости. На этом трудная операция завершается. Остается послойно ушить послеоперационную рану и проверить степень восполнения кровопотери, которая может достигнуть значительных цифр.

Вот такие операции я делал при осложнениях сколиотической болезни, подобных тому, которое возникло у Оксаны. Результаты операций были разные. Из двенадцати пациентов, которым мною сделаны подобные операции, примерно в половине случаев получены хорошие результаты — параличи прошли, восстановились движения в ногах, деятельность мочевого пузыря. У некоторых параличи прошли частично, у трех улучшение не наступило, у одного было значительное ухудшение в виде появления трофических изъязвлений на ногах, которые зажили только через год после операции.

В случаях выздоровления оперированного эта операция казалась мне спасительной, нужной и полезной, в случаях плохих результатов, и особенно при ухудшении состояния пациентов, вера моя в эту операцию терялась.

Я искал пути менее сложные для лечения этих страшных осложнений. Размышляя, все время возвращался к мысли о том, а следует ли для расслабления спинного мозга и улучшения кровоснабжения обязательно извлекать спинной мозг из позвоночного канала, подвергая его при этом риску, который несет в себе большая, трудная, травматичная операция. Нельзя ли каким-либо другим путем добиться расслабления спинного мозга и улучшения его кровоснабжения? Ну, скажем, путем изменения формы деформированного позвоночного канала?

Предложенная в свое время мною, разработанная и внедренная в клиническую практику сегментарная вертебротомия позволяет весьма успешно устранять деформации позвоночника, в частности кифотические и сколиотнческие. А что, если с помощью сегментарной вертебротомии попытаться исправить форму позвоночника, а, следовательно, и позвоночного канала при сколиотической болезни, осложнившейся параличами?

Я сделал такую операцию юноше с упомянутым осложнением сколиотической болезни и получил клиническое выздоровление — ликвидацию паралича. После этой удачи при каждом подобном осложнении и параличах, возникающих вследствие деформаций позвоночника, я производил такие оперативные вмешательства и получал лучшие результаты, чем от транспозиции спинного мозга. Эту операцию я назвал закрытой транспозицией спинного мозга в отличие от первой, которая производится открытым путем. Преимущества такой операции оказались значительными. Прежде всего это несравнимо менее травматичная операция, во-вторых, она производится без непосредственного контакта со спинным мозгом, без его обнажения, что благоприятствует сохранности его кровоснабжения, в-третьих, такая операция не может ухудшать состояния пациента.

Вот такую операцию я и решил произвести Оксане.

После соответствующей подготовки был назначен день операции. Оксана на операционном столе. На наркозе, как всегда, Н., у инструментального стола — вторая Н. Оксана уложена в три четверти на левый бок. Тщательно обработано операционное поле, ограничено стерильным операционным бельем. Мои помощники на местах. Смотрю на Н., в ее глаза. Получаю разрешение начать операцию — она во всеоружии.

По ходу седьмого ребра, расположенного чуть выше вершины искривления позвоночника, рассекаю кожу, подкожную клетчатку, фасцию, плоские мышцы грудной клетки. Тщательно останавливаю кровотечение. Ребро расположено по выпуклой стороне позвоночника, ход его почти вертикален, что характерно для искривленной грудной клетки. Рассекаю по ходу ребра поверхностный листок надкостницы. Разрез получается как бы спиральным, так как ребро еще и скручено по своей оси. Отслаиваю надкостницу от ребра со всех сторон и удаляю его. Вскрываю плевральную полость. Измененная, сплющенная болезненным процессом, плевральная полость, в которой легкое сжато искривленным позвоночником и ребрами; оно находится как бы в костной щели.

Ткань легкого плотнее, чем обычно, менее воздушна. Отодвигаю его к корню, и передо мной предстает исковерканный сколиотической болезнью позвоночник. Он значительно искривлен вправо и подходит непосредственно к внутреннему краю операционной раны. Позвонки скручены также вправо, так, что передняя поверхность тел обращена не вперед, а в сторону. Кроме того, он искривлен под углом, вершина которого обращена кзади и находится на уровне восьмого грудного позвонка. Эта вершина представляется острым углом, равным восьмидесяти градусам. Вот здесь, в области задней поверхности тела восьмого грудного позвонка, в позвоночном канале, и случилась беда. Именно здесь расплющен обескровленный спинной мозг. Если удастся уменьшить угол искривления, то ослабнут и путы — спинномозговые корешки, приковывающие спинной мозг к костному выступу. Чуть правее средней линии по ходу искривленного позвоночника рассекаю медиастинальную плевру. По краям разреза отслаиваю ее в стороны, «знакомлюсь» с проходящими рядом, повторяющими ход исковерканного позвоночника, грудной аортой и верхней полой веной. Осторожно отодвигаю их в стороны.

Специальным инструментом — дискотомом рассекаю восемь межпозвонковых дисков и расположенную над ними переднюю продольную связку, начиная от диска между двенадцатым и одиннадцатым грудными позвонками и кверху вплоть до четвертого грудного позвонка. В операционной ране отчетливо видно, как по линии сечения дисков начинают зиять клиновидные щели — показатель наступившей подвижности позвонков вследствие рассечения передней продольной связки и межпозвонковых дисков. Хорошо видно, как при нагрузке на позвоночник зияние этих щелей увеличивается.

Вот и вся операция «закрытой транспозиции спинного мозга». Расправляем легкое — восстанавливаем его воздушность. Ушиваем рану грудной стенки. Оксану перекладывают на кровать и увозят в послеоперационную палату. Щели между телами разошедшихся позвонков со временем заполнятся плотной фиброзной тканью, которая и удержит их в нужном положении.

Назавтра утром я в клинике чуть раньше обычного. Знаю, что в первый день после операции чаще всего ничто не меняется в состоянии оперированных пациентов с параличами, но бывает и так, что эффект, пусть какой-то, наступает сразу. Это и не дает мне покоя. А вдруг Оксане и мне повезло?

Оксана не спит. Смотрит на меня своими большими голубовато-синими глазами. Молчит. Молчу и я. Боюсь спросить и убедиться, что ничего не изменилось. Смотрю и молчу. И она смотрит. Слышу, шепотом говорит, что ей кажется, будто бы у нее «появились» ноги. Значит, что-то изменилось в лучшую сторону?! Двигаю пальцы ее правой ноги. Отвечает, куда я смещаю пальцы. Появилось суставно-мышечное чувство, что свидетельствует об улучшении деятельности спинного мозга. Хватит испытывать судьбу! Я удовлетворен и очень доволен. Первый робкий шаг на пути устранения тяжелейшего осложнения сделан. Важно, чтобы таких шагов было в последующем много, чтобы был пройден ими весь путь до выздоровления! Ведь бывает и так: шаг вперед, а два назад — в сторону усугубления болезни. И так бывает!

Оксане назначено интенсивное лечение, способствующее расширению кровеносных сосудов, питающих спинной мозг.

А через три дня в пальцах у Оксаны появились минимальные движения — они стали «мигать». А на седьмой день восстановилась деятельность мочевого пузыря. Это уже достижение, и серьезное!

На восьмой день были сняты швы, а на десятый Оксану уложили в гамак, к концам которого были подвешены постепенно увеличивающиеся грузы. Это способствовало уменьшению искривления позвоночника за счет большего расхождения его рассеченных сегментов, а следовательно, и расслаблению спинного мозга и улучшению его кровоснабжения.

День ото дня состояние Оксаны улучшалось. Через три месяца после операции Оксана встала на ноги, правда, при помощи двух костылей. А еще месяц спустя она ушла домой.

Периодически я встречаюсь с Оксаной — она приезжает на контрольные осмотры. У Оксаны сильные ноги. Она ходит и даже немного может бегать. Свободно делает приседания. Может стоять на одной ноге. В этом плане — в плане излечения от паралича — у нее пока все хорошо.

Вот какие вопросы пробудили во мне воспоминания о маленькой девочке Тане с быстро растущим сколиозом. Ими, конечно, не исчерпывается круг весьма важных проблем, которые таит в себе эта трудная болезнь детей и подростков. Но о них в следующий раз.

Можно ли заместить тело позвонка у человека?

Теперь уже двадцать с лишним лет тому назад в клинику был доставлен командир вертолета Владимир К. с переломом тела шейного позвонка. Это случилось при падении в тайге на охоте. Повреждение позвоночника сопровождалось не очень серьезной, но несомненной заинтересованностью спинного мозга. Детальное рентгенологическое исследование позволило подтвердить и уточнить клинический диагноз. У Володи имел место так называемый «взрывной» перелом тела пятого шейного позвонка. Задний фрагмент — отломок сломанного тела — сместился кзади, в сторону позвоночного канала, и поддавливал переднюю поверхность спинного мозга.

«Взрывной» перелом характеризуется тем, что тело позвонка как бы взорвано изнутри и представляетсобой множество осколков, среди которых передний и задний — наиболее крупные. К тому времени я уже накопил достаточный опыт по лечению «взрывных» переломов методом замещения тела сломанного позвонка.

Пострадавший был взят в операционную, интубирован и введен в наркоз. За кости свода черепа ему наложено скелетное вытяжение. Для этого в области теменных бугров небольшими разрезами рассечены мягкие ткани до кости. В области бугров специальной фрезой сформированы цилиндрические пазы, проникающие до внутренней — «стекловидной» пластинки теменной кости. В сформированные пазы вставлены концы скобы, к которой фиксирован трос с грузом на конце, переброшенный через блок. Это придает голове и шейному отделу позвоночника стабильность и предотвращает от случайных, крайне нежелательных смещений. Левосторонним передним доступом по передневнутреннему краю грудинно-ключично-сосцевидной мышцы обнажено тело поврежденного позвонка.

Я увидел разволокненную, пропитанную темной кровью переднюю продольную связку, выбухающую кпереди. После того, как я рассек эту связку, в рану под давлением вывалились темные сгустки крови, костная крошка и более крупные частицы сломанного тела. Аналогичное месиво из излившейся крови и костной кашицы представлял собой и задний фрагмент сломанного позвонка, рентгенологически казавшийся единым целым фрагментом, сместившимся кзади. Мне пришлось удалить весь этот раневой детрит, а также и смежные, полностью разрушенные межпозвонковые диски. Из задних отделов сломанного позвонка после удаления задней продольной связки выделилось около пятидесяти миллилитров темной жидкой крови. Образовался довольно значительный дефект в переднем отделе позвоночника. Встал вопрос, как быть? Каким образом восстановить опорную функцию позвоночника?

До этого я оперировал подобных больных. Однако в моей практике не возникало необходимости полностью извлечь тело позвонка. Мне приходилось удалять часть сломанного позвонка — его передний отдел. В таких случаях я поступал следующим образом. После удаления части переднего отдела сломанного позвонка убирал замыкательные пластинки прилежащих к нему поверхностей смежных позвонков и образовавшийся частичный дефект тела заполнял трансплантатом — саженцем, взятым или из большой берцовой кости или из гребня крыла подвздошной кости. Теперь я решил попытаться подобным образом восполнить разрушенное и удаленное в процессе операции тело шейного позвонка, то есть осуществить полное замещение позвонка. В отечественной литературе такие операции были неизвестны и не делались в практической хирургии. Позже я познакомился с работой гонконгских хирургов Ходсона и Стока, которые при туберкулезном спондилите производили подобные операции.

Из гребня крыла подвздошной кости я взял кусочек, по величине и форме соответствовавший дефекту в области переднего отдела шейного отрезка позвоночника и равный удаленному телу и двум смежным ему межпозвоночным дискам. Это соответствовало двадцати трем — двадцати шести миллиметрам по высоте и двенадцати-четырнадцати миллиметрам по глубине, а ширина равнялась двенадцати миллиметрам.

В отличие от частичного замещения тел позвонков ситуация в случае с Володей была более сложной и необычной. Если в прошлом вставляемый в дефект костный трансплантат примыкал к задней части сохранившегося тела позвонка, то при полном удалении тела такой опоры для трансплантата сзади не было, и трансплантат должен был контактировать с передней поверхностью обнаженной, пульсирующей твердой мозговой оболочки. Малейшая подвижка трансплантата кзади могла оказаться роковой, так как сдавила бы и повредила спинной мозг.

Из-за отсутствия опыта я не знал, как близко к передней поверхности дурального мешка следует устанавливать трансплантат. Какое резервное пространство между его задней поверхностью и передней поверхностью твердой мозговой оболочки следует оставлять, чтобы образующаяся в последующем костная мозоль не сдавила спинной мозг? Как наиболее надежно и прочно зафиксировать трансплантат, чтобы он в послеоперационном периоде не мог сместиться? Ответы на все эти вопросы в те времена были для меня откровением.

В телах позвонков, расположенных выше и ниже удаленного, я сформировал углубления и вставил в них костный трансплантат, уменьшив его передне-задний диаметр так, чтобы резервное пространство между его задней поверхностью и передней поверхностью твердой мозговой оболочки равнялось одной трети передне-заднего диаметра удаленного тела. Такое соотношение было выбрано чисто эмпирически. Я считал, что губчато-компактная пластинка из гребня подвздошной кости окажется достаточно прочной и в таком соотношении заменит удаленное тело.

Рану я послойно ушил. На этом закончил первую операцию по полному замещению тела сломанного позвонка.

Послеоперационный период у Володи протекал без осложнений, спокойно. Очень быстро у него исчезли все симптомы ушиба и сдавления спинного мозга. На пятый после операции день была снята скоба для скелетного вытяжения и наложена гипсовая повязка по типу шлема космонавта. Поднимать на ноги Володю я не решился, и он оставался в постели. Первая операция со многими неизвестными. Отсутствие какого-либо личного опыта. Отсутствие каких-либо литературных данных.

Все вслепую, на ощупь.

Через три недели после операции Володя встал на ноги, а к концу месяца ушел из клиники. Я надеялся, что окончательный исход лечения и данные обследования в отдаленный после операции период ответят, на все крайне беспокоившие меня вопросы.

Но жизнь, действительность решали иначе. Жизнь не давала передышки и не позволяла ждать.

В клинику поступила пятидесятишестилетняя женщина К., конструктор по специальности. Никогда не болевшая, энергичная, жизнелюбивая, высокой работоспособности, она легко управлялась и с домашними делами, и на работе. Около трех месяцев тому назад почувствовала «летучую», быстро проходящую боль в грудном отделе позвоночника ближе к пояснице. Боль прошла сама по себе и была забыта. А еще через две недели, ночью, в теплой постели, К. проснулась от сильных болей в этой же области, в том же месте. С тех пор боли не оставляли К. Особенно сильными были по ночам в теплой постели. В поликлинике, куда обратилась К., ей были назначены массаж и физиолечение. Состояние К. от такого лечения не улучшалось. Ей даже показалось, что она чувствует себя хуже, а интенсивность болей нарастает. Около месяца тому назад появилась слабость в ногах, больше в правой. Боли приняли стойкий характер, и без обезболивающих К. уже не могла обходиться. И вот она в клинике.

Не составило большого труда понять, что скорее всего у К. опухоль в позвоночнике, которая начинает выходить за пределы контуров пораженного тела одного из нижних грудных позвонков, о чем свидетельствует заинтересованность передних отделов спинного мозга.

К. была подвергнута разностороннему клиническому обследованию. Оно подтвердило, что действительно, в теле десятого грудного позвонка имеется опухоль. Пораженное тело представлялось несколько снизившим свою высоту, с выбухающим задним контуром, неоднородным по структуре. Оно выглядело пестрым из-за появления участков уплотнения его структуры неправильной формы, которые напоминали собой чернильные кляксы. В области этих участков не определялась костная структура, свойственная нормальному позвонку.

У меня складывалось впечатление о вторичной — метастатической опухоли тела позвонка. Это значит, что где-то в организме больной есть основная — первичная опухоль, протекающая бессимптомно, а в теле позвонка клинически проявил себя ее метастаз. По характеру рентгенологических изменений надо было предполагать, что это метастаз раковой опухоли. Откуда?

У женщин это чаще всего грудная железа, затем матка, а потом уже другие органы — легкие, желудок, надпочечник. Самое тщательное многократное обследование не дало возможности обнаружить первичную опухоль. К сожалению, так бывает. Человек погибает от метастазов, а первичную опухоль найти не удается, и даже порой при анатомическом вскрытии.

Отношение к таким больным в то время было однозначным, да и сейчас, сплошь и рядом, оно не изменилось. А однозначность заключалась в том, что раз имеется метастатическая раковая опухоль, да еще в теле позвонка, пациент инкурабелен, то есть неизлечим, в лучшем случае назначалось лечение лучами.

Я неоднократно сталкивался с такими пациентами на консилиумах, на своих приемах и убеждался, что не столь редко большие мучения этим тяжелым и чаще всего действительно обреченным людям доставляет не первичная опухоль, а метастаз в позвоночнике. Это легко объяснимо. Метастаз находится вблизи спинного мозга, прорастает в него и вызывает сильнейшие боли и параличи. С основной опухолью человек мог бы сносно просуществовать один-три, даже порой пять лет, а вот метастаз в теле позвонка делает эти последние месяцы его жизни несносными. Мне казалось, что такие единичные метастазы в пределах тела позвонка подлежат оперативному удалению, что позволит облегчить состояние пациентов.

Этот вопрос настолько занимал мою голову, что я подсознательно готовился к встрече с таким пациентом. А подготовка заключалась в том, что из акриловой пластмассы, с которой я много лет работал и работаю на тазобедренном суставе, были изготовлены тела позвонков, своей формой и размерами соответствовавшие нормальным, естественным.

И я решил оперировать К.

…Когда я раскрыл грудную клетку больной и обнажил тела нижних грудных позвонков, парадоксальным тяжести болезни было то кажущееся благополучие, которое выявилось. Неизмененная плевра, розоватая, блестящая. Нигде ни расширенного кровеносного сосуда, ни бляшечки, ни налета. Все чисто, гладко, ровно. Подвижное, обычного вида, хорошо воздушное легкое. Нигде ни спайки, ни малейшего сращения. Лишь если очень придраться, то можно отметить легкое, минимальное выстояние кпереди переднего контура тела десятого грудного позвонка. Но это если очень придраться!

Я рассек медиастинальную плевру, как всегда, несколько правее средней линии, отслоил ее по линии разреза в стороны и обнажил сегментарные сосуды. Десятые артерию и вену, идущие поперек тела позвонка у края, я выделил, перевязал и рассек. Путь к десятому позвонку был открыт. В поперечном направлении я рассек переднюю продольную связку на уровне межпозвонковых дисков, прилежащих сверху и снизу к телу пораженного позвонка, а затем и сами диски на весь их поперечный и передне-задний диаметры. Теперь оставалось удалить пораженное метастазом тело. Для этого тонкими долотами я подсек его сзади сбоку и изогнутыми долотами стал удалять. Целиком «взять» его не удалось из-за того, что оно, пораженное раковым процессом, развалилось на куски под действием моих манипуляций. Наибольшие трудности возникли при удалении задних отделов. К счастью для больной и, конечно, для меня, опухоль еще не успела прорасти заднюю стенку пораженного тела, а только выпятила ее кзади, что и позволило удовлетворительно завершить его полное удаление. В образовавшийся дефект я вставил тело-протез из акриловой пластмассы и укрепил его прочно в своем новом ложе.

Чем была вызвана необходимость применить искусственное тело позвонка?

Такая необходимость была вызвана тем обстоятельством, что в условиях злокачественного роста опухоли последующее «вживление» трансплантата — саженца из кости невозможно, вместо него вскоре вновь бы образовался дефект. А плотный акриловый эксплантат обрастет рубцовой прочной тканью и создаст достаточную опорность позвоночнику на оставшийся отрезок жизни пациента.

Чтобы не возвращаться к судьбам Володи и пациентки К., скажу, что Володя благополучен до сих пор. Через год после операции он вернулся к штурвалу вертолета, пройдя через множество комиссий различного рода и другие преграды. Сейчас он давно уже летает на тяжелых машинах, перейдя с вертолета на реактивные самолеты. Он благополучен во всех отношениях.

Судьба пациентки К. сложилась следующим образом. После операции она «поправилась», то есть встала на ноги, у нее прошли все явления, связанные со сдавлением спинного мозга. Она достаточно хорошо передвигалась, могла долго сидеть. Но болезнь делала свое дело. Через два года она погибла от ракового истощения. До последних дней жизни она, пока ей позволяли силы, оставалась на ногах, и ни болей в области спины, ни каких-либо признаков заинтересованности спинного мозга у нее не было.

Пациенты, которые нуждаются в частичном или полном замещении тел позвонков, повседневны в клинике. Такого замещения требовали и операции по поводу многих видов переломов позвоночника.

Мне вспоминается девятнадцатилетний парень Ваня У., который получил повреждение позвоночника при автоаварии на сельской дороге. На месте происшествия и на фельдшерском пункте, куда пострадавший был доставлен, он жаловался на сильные боли в пояснице и спине. При этом он хорошо двигал ногами, нормально чувствовал их. Во время перевозки его в больницу, на обычной грузовой автомашине без носилок, на матраце, на одной из дорожных выбоин машину тряхнуло. Ваня сразу же почувствовал острую стреляющую боль в ногах и «потерял» их. Случилось непоправимое — повреждение позвоночника под воздействием дополнительного незначительного насилия перешло в повреждение осложненное.

Я обследовал Ваню, предварительно уточнив характер повреждения позвоночника с помощью спондилограмм. На них я увидел переломо-вывих двенадцатого грудного, первого поясничного позвонков. Двенадцатый грудной позвонок и вместе с ним весь вышележащий отдел позвоночника были смещены вправо и кпереди на три четверти диаметра позвонков этого уровня. Диагноз был настолько ясен, что я распорядился не делать контрастную спондилографию, которая обязательна при обследовании таких пациентов.

Я оперировал Ваню через десять часов после случившегося несчастья и через три часа после поступления в клинику. Я не рискнул пытаться достигнуть вправления смещенных позвонков закрытым путем, к которому нередко вообще-то прибегаю в своей практике. Не сделал я этого, потому что у Вани возникло осложнение в процессе его доставки в клинику и следовало действовать наверняка.

Как обычно, наркоз вела моя неизменная помощница — Н. Пациент был уложен на операционный стол на живот. Обработано операционное поле и ограничено стерильным операционным бельем. В вены пострадавшего по прозрачным пластмассовым трубкам поступают необходимые лекарства, а при надобности по ним устремится собственная кровь.

Как же исковеркано туловище этого молодого человека травмой!

Даже сквозь толщу мощной поясничной мускулатуры видна штыкообразная деформация позвоночника в месте перелома: линия остистых отростков не прямая, как свойственно нормальному позвоночнику, а уходит вправо и, начиная с остистого отростка двенадцатого грудного позвонка, как бы углубляется в ткани. Это отображение смещения отдела позвоночника, расположенного выше повреждения, вправо и вперед.

Вторая Н. подает скальпель, и я начинаю операцию. По средней линии спины продольно рассекаю кожу, подкожную клетчатку и поверхностную фасцию. Длинные мышцы, идущие по бокам от остистых отростков, неравномерны вследствие искривления позвоночника — слева они запали и образуют вмятину, а справа бугрятся. Как только я рассек пояснично-грудную фасцию сбоку от остистых отростков, так в рану хлынула темная кровь. Отслаиваю мышцы от боковых поверхностей остистых отростков и полудужек. Глубокие слои мышц пропитаны кровью, частично излившейся из глубже лежащих поврежденных тканей, частично вследствие надрыва волокон. Над- и межостистая связки между остистыми отростками двенадцатого грудного и первого поясничного позвонков разорваны. Отчетливо видны разрывы и в области желтых связок. Особенно хорошо это заметно слева. Здесь междужковое пространство между поврежденными позвонками увеличено, расширено, и в это пространство, не прикрываемое разорванной желтой связкой, виден темно-вишневый, застойный, пропитанный кровью дуральный мешок. Он сдавлен сместившимися позвонками, однако не создается у меня впечатления, что он передавлен, он только сдавлен! Значит, не все потеряно. Есть какой-то шанс.

Расширенное междужковое пространство и разорванные желтые связки создают достаточные условия для обзора и ревизии содержимого позвоночного канала. Мощными однозубными крючками цепляю дужки сместившихся позвонков. Мои помощники помогают изменением положения плоскости операционного стола, и следовательно, и туловища пациента, мне сравнительно легко удается восстановить правильную анатомическую форму позвоночника в месте повреждения — вправить сместившиеся позвонки.

Тщательнейшим образом и до вправления, и после него я обрабатываю рану: удаляю сгустки крови, мельчайшие кусочки костной ткани, обрывки мышц. Неоднократно промываю рану струей теплого солевого физиологического раствора, антисептическими растворами. Осушиваю все закоулки этой большой и сложной раны. Помощники удерживают позвоночник в положении достигнутого вправления с помощью упомянутых крючьев. По бокам от остистых отростков я укладываю стальные пластинки из нержавеющей стали специальной марки и через отверстия в них и остистых отростках пропускаю болты, которые прочно свинчиваю гайками. Эти пластинки как бы имитируют собой опорный комплекс, разрушенный во время повреждения. Можно считать, что своими действиями я перевел нестабильное повреждение в стабильное. И это действительно так.

Но это временно! Пройдет три-четыре месяца — и вокруг болтов начнется рассасывание костной ткани, пластинки станут разбалтываться, и жесткость крепления исчезнет. Поэтому имеющееся в моем распоряжении время следует использовать разумно. Если послеоперационный период у Вани не осложнится, если появятся реальные виды на восстановление деятельности спинного мозга и шансы встать на ноги, то я, оперируя Ваню вторично, буду делать передний срединный спондилодез для того, чтобы наступило прочное костное сращение в месте повреждения и позвоночник восстановил свою прочность и толерантность к нагрузкам. Только бы Ваня встал на ноги! А тогда пусть пластинки разбалтываются. Они будут не нужны.

Теперь уж прошло много лет после этой операции. Многократно я писал о смысле оперативного лечения этого вида переломов позвоночника, много раз выступал с докладами, наконец, и в клинике у меня бывает немало народу. А вот людей, которые допускают ошибки в лечении подобных Ване пациентов, понять не могу. Приходится читать и слушать о том, что при таких повреждениях позвоночника производится передний спондилодез, который обеспечивает стабильность в области повреждения только через 4–6—8 месяцев после операции, когда сформируется выраженный «твердый» костный блок. А до этого? Что же, оставлять позвоночник нестабильным и подвергать его всяким случайностям? Это недопустимо. При свежих переломах позвоночника прежде всего необходимо придать ему стабильность, и достигнуть этого можно описанным выше способом.

Я ушил рану послойно. Наложил повязку. Операция завершена. Ваню увезли в послеоперационную палату, где он будет наблюдаться Н., и его состояние постоянно будет корректироваться соответствующим лечением.

Сделано все возможное. Теперь — время и терпение. Терпение и тщательный уход. Малейший пролежень, величиной с копеечную монету, порой может погубить человека в условиях нарушенной трофики тканей, вызванной параличами. Он может стать воротами смерти, через которые в организм больного, резко ослабленный случившимся, проникнет гнойная инфекция и разовьется сепсис — заражение крови. А что значит уход за таким больным?

Это значит: каждый час менять положение пациента в постели, чтобы под нагрузкой находились различные отделы парализованного туловища. Это значит: несколько раз в день протирать всю поверхность туловища камфорным спиртом, чтобы очистить ее от загрязнений и улучшить трофику кожи. Это значит: постоянно следить за постелью Ивана, чтобы не возникло ни малейшей складочки на простынях, которая обязательно приведет к пролежню. Это значит: своевременно опорожнять мочевой пузырь. Это значит: полноценно кормить Ваню. И еще бесконечное количество «это значит»…

У ослабленного человека после такой большой операции легко может возникнуть и воспаление легких, и опасные тромбофлебиты — закупорка вен сгустками крови, и многие другие осложнения. За всем этим надо тщательно следить и своевременно принимать меры профилактики. И мощнейшая дегидратация, чтобы помочь поврежденному спинному мозгу восстановить свою деятельность.

Первые послеоперационные дни Иван провел удовлетворительно. Начавшаяся было двусторонняя пневмония была быстро ликвидирована энергичными действиями Н. Показатели крови оставались приемлемыми, а легкие изменения в моче закономерными. На четырнадцатый день после операции было отмечено снижение уровня чувствительности. Это ободрило меня и вселило некоторые надежды на благополучие. А потом Ваня стал быстро «восстанавливаться». Чувствительность опускалась все ниже и ниже. И не только болевая, но и температурная, и тактильная. А на тринадцатый день у Вани зашевелился большой палец на правой ноге. А потом каждый день приносил радостные вести. В движения — активные движения! — включались все новые и новые отделы ног.

Какая радость охватила всех нас, когда Иван смог пошевелить стопой, а затем и согнуть колени. Ясно было, что тяжелейшее повреждение не погубило спинной мозг. Подтвердилось то впечатление, которое сложилось у меня во время операции. Трудно было предвидеть, до какой степени восстановится деятельность спинного мозга, но стало совершенно очевидным, что Иван встанет на ноги.

Как встанет? Может быть, только на костыли, а может быть, со временем сможет ходить без них. Необходимо было подготовить Ивана к последующей жизни, создать нужную прочность его позвоночнику в месте бывшего повреждения — ведь он держался всего на четырех болтах!

На третьем месяце после первой операции, тщательно обследовав Ивана и проведя большую предоперационную подготовку, я решился на вторую операцию в виде переднего спондилодеза, который должен был придать позвоночнику постоянную прочность и выносливость.

…Операция переднего срединного спондилодеза прошла без осложнений. Продолжали восстанавливаться движения в ногах. Появились самостоятельные мочеиспускание, а затем и стул. Ноги Ивана крепли. Лежа он свободно двигал ими, поднимал над постелью. Сила мышц в ногах день ото дня росла.

К концу девятого месяца Иван был выписан домой. Он ушел из клиники на костылях. А еще через год пришел ко мне в кабинет здоровым, цветущим парнем. Он был здоров!

К сожалению, эти сгибательно-вращательные повреждения позвоночника далеко не всегда оканчиваются так благополучно, как у Ивана. Нередко полностью не восстанавливается ходьба, остается слабость в ногах. Молодые мужчины страдают половой слабостью, что тяжело сказывается на их жизни. Но и в этих случаях стараюсь помочь им с помощью операции фаллопластики по методу моего коллеги, рижского профессора Виктора Константиновича Калнберза. Он безотказно снабжает меня протезами его конструкции. Бывает и так, что функция спинного мозга не восстанавливается. И тогда надежда остается только на реабилитационное лечение, в процессе которого вырабатываются функции, замещающие утраченные при повреждении позвоночника.

Прогнозировать исходы лечения всегда следует с осторожностью. Я знаю достаточное количество пациентов с застарелыми переломо-вывихами позвоночника, которым ставился прогноз необратимости случившегося, а они после проведенного лечения становились практически здоровыми людьми.

По моим данным, в половине случаев всех «взрывных» переломов поясничных позвонков оказываются вовлеченными в процесс спинномозговые корешки. Если таких больных лечить общепринятыми и всюду применяемыми способами в виде гипсовой повязки и так называемого функционального метода, то, опять же по моим данным, примерно у тридцати процентов таких пациентов, у которых первично не было вывлено признаков повреждения спинномозговых корешков, в последующем они появились. Это прежде всего свидетельствует о несовершенстве существующих методов лечения.

С Гришей Я., восемнадцатилетним юношей, я столкнулся через четыре месяца после того, как при падении с трехметровой высоты он обратился к врачу с жалобами на боли в верхней части поясничного отдела позвоночника. Видимо, при первичном осмотре состояние юноши было столь благополучным, что врач не нашел нужным даже сделать рентгеновский снимок позвоночника. Когда я осматривал Гришу, то уже были налицо все признаки тяжкого застарелого перелома верхнего поясничного позвонка, с выраженной сглаженностью лордоза и даже его кифотизацией, с болями, ограничением подвижности в пояснично-грудном отделе позвоночника. На спондилограммах было видно, что перелом «взрывной», со смещением заднего отломка тела в сторону позвоночного канала на три миллиметра, со значительным снижением межпозвонковых промежутков, с дефектом костной ткани между задними и передними отломками тела.

На вопрос родителей Гриши, как его лечить, я настоятельно рекомендовал оперативное лечение, которое, как правило, приводит к полному клиническому выздоровлению. После долгих колебаний, сомнений и беспокойства Гришины родители склонились в сторону консервативного лечения — гипсовым корсетом, мотивируя это тем, что операция связана с определенным хирургическим риском, и, может быть, консервативное лечение поможет. Я не посчитал себя вправе настаивать на операции, так как при любом оперативном методе лечения и правда есть доля риска, не зависящая от внешних обстоятельств и врача. Гриша был «одет» в корсет и отпущен из клиники.

Я периодически наблюдал Гришу. Гипсовый корсет со временем был заменен съемным. В корсете он чувствовал себя несколько лучше, но все же жаловался на увеличивающееся чувство усталости в пояснице, боли при ходьбе без корсета, а примерно через год после, нашей первой встречи отметил слабость в правой ноге. Массаж, лечебная гимнастика, физиотерапия, курортное лечение не приводили к существенному улучшению состояния Гриши. Он не ощущал себя здоровым, каким был до того рокового момента, когда упал с высоты. А еще через пять месяцев у Гриши появились более грубые и тяжелые признаки поражения спинного мозга — неполноценность деятельности органов малого таза.

Необходимость операции была очевидна.

Я оперировал Гришу. Вместо относительно легкой операции, которой она могла быть сразу после перелома или даже после моей первой встречи с Гришей, она превратилась в трудное оперативное вмешательство. Вместо «безобидного» частичного замещения тела позвонка, которое было вполне достаточным прежде, пришлось полностью удалить сломанное почти три года тому назад тело поясничного позвонка, плотные, склерозированные отломки которого были прочно спаяны между собой рубцами, иметь дело с которыми хирургу всегда сложнее, чем с костной тканью.

С большим трудом я «продирался» через эти рубцовые дебри к задним отделам сломанного позвонка. Отдельными кусочками — «кускованием» удалял сломанный позвонок. Тупились стальные долота, выламывались участки их режущего края о каменной плотности отломки позвонков. Долго, очень долго я «шел» к желаемой цели — переднему отделу твердой мозговой оболочки, к которой тесно прилежали части сломанного позвонка. Чем ближе я подходил к своей цели, тем более усложнялись условия операции. Произведенное ранее контрастное рентгеновское исследование показало, что задняя поверхность заднего костного фрагмента сломанного тела не просто касается передней поверхности дурального мешка, но вдавливается, как бы внедряется в него. В условиях прочнейших рубцов, хрустящих под скальпелем, необходимо было отделиться от передней поверхности мешка твердой мозговой оболочки и удалить, «выдрать» из рубцов этот костный фрагмент. Крупицу за крупицей я удалял костное вещество из этого фрагмента, пока не подошел к задней, компактной пластинке тела.

Все, что я делал до этого момента, теперь казалось сущим пустяком. Тонким, узким скальпелем я надсек рубцовую ткань над верхним краем этой пластинки, рискуя каждый момент вскрыть оболочки мозга, не всегда зная о том, что находится позади них — резервное пространство с прослойкой спинномозговой жидкости, как обычно, или спаянный с оболочками спинной мозг! По линии разреза, строго придерживаясь задней поверхности костного фрагмента, узким и тонким долотцем я стал отслаивать рубцы, что мне, наконец, и удалось. Операция закончилась полным удалением тела сломанного позвонка и осуществлением передней декомпрессии спинного мозга. Затем я убрал нижнюю и верхнюю замыкательные пластинки первого поясничного и двенадцатого грудного позвонков и заместил дефект в передних отделах позвоночника саженцем из гребня крыла подвздошной кости. Ушил диафрагму. Ушил рану передней грудной стенки…

Такие операции всегда очень тяжело достаются хирургу. И физически, и психологически. И невольно они заставляют критически осмысливать свои прошлые действия. Надо было быть понастойчивее при первом разговоре с родителями Гриши, категоричнее в своем обосновании необходимости оперативного вмешательства, не оставлять лазейки для отказа от оперативного лечения. Ну, а если осложнения? Редко, но ведь бывают. Я-то это знаю лучше, чем кто-либо. И сложная анатомическая область с реальными конфликтами с крупнейшими венозными и артериальными стволами, с грудным протоком и другими анатомическими образованиями над- и особенно поддиафрагмального пространства. И возможность кровотечения. И вероятность инфекции. И тромбоэмболии. И множество всяких других случайностей, порой непредвиденных, непредсказуемых, неуправляемых! А ведь Гриша почти ни на что не жаловался и прекрасно себя чувствовал. Ведь ни он сам, ни его родители не предполагали того финала, к которому он пришел, и даже не ведали о нем. Я говорил им, что может наступить ухудшение. Но в их представлении оно могло и не наступить. А операция — риск. Это знают все. Все в этом уверены и совершенно справедливо стараются его избежать. Они не знают всего того, что знаю я. Но я знаю и о тех тяжелейших осложнениях, которые, пусть очень редко, но все же встречаются. Так имел ли я право при всем этом быть категоричным и настаивать на обязательном оперативном лечении? Вроде бы не мог. Не имел права. Ну, раз не имел, — вот и заплатил на сегодняшней операции за это!

Такое вот самоистязание после трудной операции. И так почти всегда. За что-нибудь да упрекаешь себя.

Через год после операции Гриша был вполне здоровым парнем.

А теперь итог сухим языком цифр. С момента перелома до выздоровления Гриши прошло три с половиной года. Два с половиной года он потерял зря. «Взрывные» переломы тел позвонков не излечиваются обычными, общепринятыми методами. В моей клинике это было давно доказано статистическими выкладками на судьбах большого количества пациентов, прослеженных в течение длительного времени. Еще в шестидесятых годах мой тогдашний аспирант Ж. детально занимался этим вопросом и обосновал его в своей диссертации целым рядом очень интересных и оригинальных для того времени экспериментальных исследований. Эти два с половиной года Гриша потерял зря, превратив свое последующее излечение в более трудную для него и для меня, в значительно более рискованную и более сомнительную в смысле исхода процедуру! Но, наверное, если я столкнусь с пациентом, подобным Грише, то поступлю так же. Даже если осложнения реальны в одной тысячной процента случаев, то ведь родителям Гриши, если бы возникло осложнение, от такой статистики легче бы не стало. В этом непреходящая сложность моей специальности — вертебрологии — в парадоксальном отсутствии жизненных показаний к оперативному лечению, операциям высокого, часто весьма высокого риска!

Давно уже обязательным правилом в моей клинике стало оперативное лечение «взрывных» переломов поясничных и шейных позвонков почти всегда в виде частичного или полного замещения тела, дающего эффект передней декомпрессии. При «свежих» переломах технически операция протекает значительно проще и легче, без тех сложностей и трудностей, о которых я рассказывал при описании операции у Гриши. Поступающие в клинику пациенты с подобными переломами быстро вводятся в курс событий соседями по палате с аналогичными повреждениями, и никаких проблем в смысле согласия на оперативное лечение у меня не существует. Наоборот, сплошь и рядом приходится отговаривать пациентов от операции. Однако, если у кого-либо из них возникает сомнение в целесообразности оперативного лечения, я никогда не настаиваю, если нет абсолютных и жизненных показаний.

Все опухоли позвоночника, в том числе и тел позвонков, вне зависимости от их местоположения я лечу оперативно. И реальным это стало благодаря возможности частичного или полного замещения тела и тел позвонков. Очень много пациентов с опухолями позвоночника прошло через мои руки. Не всех я могу вспомнить по имени и фамилии, но все они хорошо помнятся по тем изменениям, которые вызвала в них болезнь.

Екатерина Б. приехала из Свердловска. Эта сорокадевятилетняя женщина, жена и мать, года за два до поступления в клинику стала замечать какую-то неловкость в верхних отделах шеи, чему не придала значения. Постепенно периоды такой неловкости стали учащаться и усугубляться появлением болей.

Обратилась в поликлинику, где было назначено лечение в виде массажа тепловыми физиопроцедурами. Ее лечили от шейных болей, а боли в шейной области возникают от тысячи причин. Лечение не приводило к выздоровлению. Больной становилось все хуже и хуже. Когда она не смогла удерживать голову, ее направили в Свердловский институт травматологии и ортопедии. Там сделали спондилограмму и установили наличие опухоли тела второго шейного позвонка. Позвонили мне. Попросили принять больную. Так она оказалась в моей клинике.

Я увидел невысокую женщину, которая удерживает голову обеими ладонями. Иначе голова «падает» набок, что вызывает тяжелейшие приступы болей и в шее, и в голове, и в левой половине лица, особенно в области глаза. Долгое время больная не спит должным образом из-за невозможности найти удобное, вернее, терпимое для себя положение. Она говорит шепотом, хриплым голосом. С трудом глотает жидкую пищу и воду. Горячая пища очень усиливает боли. Твердой пищи давно ке принимала. В ногах и руках иногда внезапно появляется слабость.

Тяжкое впечатление произвела эта пациентка. Предварительное знакомство с ней не оставляло сомнений, что у нее какой-то процесс, разрушивший верхние отделы позвоночника на шейном уровне. Об этом свидетельствовали и жалобы Б., и ее внешний вид, особенно симптом «статуи».

Клиническое обследование подтвердило диагноз. Было установлено наличие так называемой гигантоклеточной опухоли, разрушившей полностью тело второго шейного позвонка и частично его зуб, что и привело к потере устойчивости в этом отделе позвоночника. Беда заключалась в том, что длительный рост опухоли и неадекватность лечения в виде тепловых процедур привели к ее значительному увеличению, выходу из пределов пораженного тела и заполнению опухолевыми массами окологлоточного, заглоточного пространства. Сама по себе биологически доброкачественная чаще всего опухоль по условиям локализации и распространенности процесса представлялась крайне неблагоприятной для лечения. Трудность заключалась в сомнительной вероятности радикального удаления опухолевых масс, прорвавшихся в околопозвоночное пространство.

При всем этом помочь Б. могла только операция, в процессе которой следовало решить две основные задачи. Первой из них было радикальное удаление опухоли, второй — создание стабильности в месте разрушенного позвонка на ответственнейшем атлантоаксиальном уровне шейного отрезка позвоночника. Должен признаться, что хоть и прошло много лет, но то напряжение, с которым я готовился к операции Б., помнится до сих пор.

…В день операции утром контролирую каждый шаг моих помощников. И перекладывание больной с постели на каталку, и с каталки на операционный стол, и как удерживают голову Б. Даже интубация — введение трубки наркозного аппарата в трахею — представляет определенную трудность для анестезиолога и опасность для пациентки. Наложил скелетное вытяжение за теменные бугры черепа, закрепил на блоке трос с грузами. Голове и шее придана стабильность на время операции. Оперативный доступ к верхним шейным позвонкам и основанию черепа не прост, а у Б. он усложняется характером процесса и разрушением позвонка, который должен удерживать на себе первый шейный позвонок и череп.

Иду слева обычным передним доступом по внутреннему краю кивательной мышцы. Прохожу слой за слоем. Как всегда. Как обычно. Рассек последнюю — предпозвоночную — фасцию, и обычное кончилось. Из заглоточного пространства под значительным давлением выпирают серовато-розовые опухолевые массы, заполняющие весь верхний отдел раны. Убираю их, а они появляются снова. Появляются сами, «рождаются»! Опять убираю их. И опять они заполняют операционную рану.

Характер опухолевых масс будто бы подтверждает дооперационный диагноз. Хоть это вносит какое-то успокоение! Отсылаю «добычу» патоморфологам для срочного микроскопического исследования. Продолжаю удалять оставшиеся опухолевые массы. Наконец добрался до позвонка. Тело его почти полностью разрушено. Сохранился небольшой участок костной ткани у основания. Даже замыкательная пластинка, обращенная к телу третьего шейного позвонка, разрушена. Удаляю остатки тела. Первый шейный позвонок — атлант — смещен вместе с черепом кпереди. Связь между первым шейным и нижележащими позвонками полностью нарушена.

Тонкой костной ложкой вхожу в основание частично разрушенного зуба, сместившегося вместе с атлантом и черепом и находящегося в костном кольце атланта. Добываю из его толщи опухолевые массы. Скребу ложкой до тех пор, пока этих масс в соскобе больше не обнаруживается. Частично скусываю кусачками основание зуба. Удаляю верхнюю замыкательную пластинку тела третьего шейного позвонка. И опять возвращаюсь к околопозвоночному пространству. Кажется, здесь конца-края опухолевым массам не предвидится. Все черпаю и черпаю. Конечно, их стало значительно меньше. Их нужно выискивать, добывать! Если даже останется частичка с булавочную головку, наступит рецидив, возврат болезни. Продолжаю работать на ощупь. Профиль раны настолько сложен, что о визуальном контроле и речи нет. Ну, кажется, все возможное сделано. Соскоба больше нет. Ложка, которой я работаю, пустая! Беру меньшую по размерам. Может быть, где-то в складках тканей, в углублениях раны, в щелях между глоткой и позвонками удастся обнаружить кусочки опухоли. Нет, добыть больше ничего не могу. Всю поверхность раны протираю отжатой спиртовой салфеткой. Первая задача выполнена.

Выполнена ли? Судить об этом можно будет по наличию или отсутствию рецидива опухоли. Но большего я сделать не могу. Технические возможности операции исчерпаны. Теперь вторая задача: придание позвоночнику стабильности. Решить эту проблему только замещением тела позвонка нереально. Ведь атлант не имеет тела и срастить его со вторым позвонком методом замещения тела невозможно. Совершенно нереально и то, что сохранившийся отрезок зуба второго шейного позвонка прирастет к замещенному телу. Какой же выход? Прихожу к выводу, что полное замещение тела второго шейного позвонка у Б. следует сочетать с операцией так называемого переднего окципитоспондилодеза.

Эта труднейшая операция была сделана мною несколько раз. Описана она в мировой литературе считанное количество раз. Редко делается из-за значительных трудностей и высокого риска. В чем ее смысл? В том, что для воссоздания утраченной стабильности следует срастить прочным костным блоком верхние шейные позвонки, начиная с третьего, с вертикальной ветвью затылочной кости. Значит, я должен подняться еще на две ступени выше, выйти на переднюю дугу атланта и переднюю поверхность затылочной кости.

К замещению второго шейного позвонка у меня все готово. Теперь нужно подготовиться к окципитоспондилодезу. Для этого тонким узким долотом во фронтальной плоскости отсекаю передний бугорок атланта от его передней дуги, а отсеченный бугорок еще раз рассекаю в перпендикулярной фронтальной плоскости, отчего он разделяется на две половинки. Это позволяет развести в стороны передние длинные мышцы позвоночника, прикрывающие переднюю поверхность передней дуги атланта. На месте отсеченного бугорка узкими долотами формирую прямоугольный паз, глубина которого достигает половины толщи дуги.

Теперь осталась последняя ступень — затылочная кость. Длинным тонким распатором отслаиваю от передней поверхности ее вертикальной ветви мягкие ткани. Процедура весьма деликатная. Ни в коем случае нельзя случайно попасть в щель между затылочной костью и атлантом, дабы не угодить в позвоночный канал. Поэтому осторожность, осторожность и осторожность. На участке обнаженной затылочной кости создаю паз, который по направлению, форме и размерам является как бы продолжением паза передней дуги атланта. Формирую его вначале желобоватым узким долотом, а затем выравниваю стенки прямым. Так безопаснее! Ну вот, паз и готов. Формирование паза по передней поверхности тела третьего шейного позвонка не составило каких-либо трудностей. Кажется, все. Можно завершать операцию.

Из гребня крыла подвздошной кости беру два трансплантата: один по величине и форме равен дефекту тела второго шейного позвонка, другой соответствует длине и форме паза, проходящего через третий, второй, первый шейные позвонки и вертикальную ветвь затылочной кости. Устраняю смещение атланта кпереди и заполняю дефект тела второго шейного позвонка соответствующим трансплантатом, а затем второй трансплантат внедряю в длинный паз от затылочной кости до четвертого шейного позвонка и фиксирую его в пазе прочными лигатурами, пропущенными через остатки фиброзных тканей, в том числе и остатки фиброзного кольца между вторым и третьим позвонками. Одну лигатуру фиксирую надуге атланта, а другую на вертикальной ветви затылочной кости.

Ушиваю рану. Накладываю повязку. Операция завершена. Трудная операция!

Послеоперационный период прошел неожиданно относительно легко. Начавшийся восходящий отек продолговатого мозга был довольно быстро купирован энергичным лечением, которое было начато профилактически сразу же по завершении операции еще на операционном столе. Труднее было с внешним дыханием, и особенно глотанием, которое несколько дней не налаживалось. Но и с этими осложнениями удалось справиться. Да это, видимо, и не осложнения, а закономерные последствия длительных и трудных манипуляций в шейном отделе спинного мозга и заглоточном пространстве.

Две недели я держал Б. на скелетном вытяжении за кости свода черепа, боясь, что в повязке возникнет повторное смещение атланта и черепа, что трансплантат может не удержать их в нужном положении. А через две недели, когда наступила пусть не совсем прочная, но все же спайка в месте операции, скелетное вытяжение было прекращено, скоба удалена и наложена большая гипсовая повязка, охватившая голову, шею и грудь. Через два месяца с момента операции больная была отпущена домой…

С тех пор прошло двадцать лет. Периодически Б. сообщает мне о себе. Она хорошо себя чувствует. Полностью содержит дом и семью. Выполняет все домашние работы. Моет полы, окна. Готовит пищу. Свободно ходит. Много ходит! После значительных физических нагрузок появляется усталость, а порой и боли в верхнем отделе шеи под черепом. И еще. Повернуть голову она не может — поворачивается всем туловищем! Но ведь это терпимо по сравнению с тем, что было и что могло быть. Рецидива опухоли не возникло. В области произведенного вмешательства образовался прочный передний костный блок между вертикальной ветвью затылочной кости и телами шейных позвонков! Обе задачи были решены!

Сотни пациентов с различной патологией позвоночника подверглись оперативным вмешательствам, финалом которых было частичное или полное замещение тел позвонков. Эти операции стали не только самостоятельными вмешательствами, но и заключительной, составной частью многих других операций. Сегодня это повседневная, «рядовая» операция в моей клинике, и владеют ее техникой многие сотрудники. Операции по частичному и полному замещению тел позвонков получили довольно широкое распространение в клиниках и хирургических стационарах, в которых делаются операции на позвоночнике. Появляются модификации нашей методики, некоторые авторы таких модификаций порой забывают о том, что в нашей стране жизнь методам частичного и полного замещения тел позвонков дала Новосибирская клиника ортопедии и травматологии. Я к ним не в претензии. Важно, что частичное и полное замещение тел позвонков реально, возможно практически и приносит большую пользу пациентам!

Как подойти к спинному мозгу?

До последнего времени такой вопрос казался совершенно надуманным. Я уверен, что и сегодня абсолютное большинство врачей, в том числе и специалистов, отчетливо представляющих, что такое спинной мозг, где он расположен и каковы его обязанности в организме человека, сочтут такой вопрос неуместным, так как полагают, что существует один задний доступ к спинному мозгу путем ламинэктомии. Спорить с этим трудно, так как ламинэктомия на протяжении многих десятилетий существования хирургии спинного мозга являлась единственно известным, проверенным и широко применяемым путем.

По мере развития хирургии спинного мозга ламинэктомия стала использоваться не только в роли доступа к спинному мозгу и его элементам, но и как лечебный метод воздействия на болезни содержимого позвоночного канала. Она трансформировалась в так называемую декомпрессивную ламинэктомию, которая вследствие усечения определенных, порой значительных территорий задней стенки позвоночного канала, позволяла расправиться сдавленным в позвоночном канале образованиям, вызванным различными заболеваниями спинного мозга и его элементов. Тем самым уменьшалось давление на сохранившиеся отделы спинного мозга, что и приводило к лечебному эффекту.

Поскольку к декомпрессивной ламинэктомии чаще всего прибегали по поводу повреждений спинного мозга или поражения его опухолевыми процессами, то есть в экстремальных для спинного мозга, да и для пациента условиях, то мало заботились о последствиях этой самой ламинэктомии. Лишь бы облегчить положение спинного мозга. Лишь бы вызволить его из беды. А при надобности и вмешаться в сам очаг болезни, поразившей спинной мозг. Этим занимались и занимаются нейрохирурги, хорошо знающие спинной мозг и плохо знающие или совсем не знающие позвоночник. Спасая спинной мозг, они губят позвоночник, забывая о том, что он, кроме хранителя спинного мозга, является еще и органом опоры и движения, становым хребтом человеческого организма.

Шло время. Получила свое развитие нейрохирургия, в том числе и хирургия спинного мозга. Совершенствовались и развивались новые операции. Из объекта, весьма редкого для хирургических вмешательств, спинной мозг превратился в объект повседневных оперативных вмешательств, все более и более сложных, объемных и разносторонних. Возникла вертебрология, основным объектом которой стал сам позвоночник со всей сложной и многогранной суммой своих функций и не менее сложной и многогранной суммой патологических состояний.

Специалисты-вертебрологи стали обращать все больше и больше внимания на не столь редко возникающие неблагоприятные последствия ламинэктомии, которые нейрохирурги относили к «издержкам производства» и считали их меньшим из двух зол, неизбежным итогом «спасения» спинного мозга. В дальнейшем я расскажу, сколь эфемерным подчас оказывалось это спасение.

Уже на первых порах моей работы в области вертебрологии я столкнулся с больными, которые после ламинэктомии, порой весьма незначительной по протяженности, превращаются в тяжелых инвалидов. Это не было правилом, но это не было и редкостью.

В клинику поступила Анна 3., двадцати трех лет, с жалобами на боли в поясничной области, невозможность сидеть и ходить, затруднения мочеиспускания и висящую правую стопу, двигать которой она не может. Всегда была здоровой, веселой и подвижной. Редкий вечер не бывала на танцах. Не знала о существовании больниц, докторов, костылей. В девятнадцать лет вышла замуж. Через год родила ребенка. Во второй половине беременности у Анны появились боли в пояснице, которые доктора относили за счет беременности. Пройдут роды — пройдут боли. И Анна надеялась, что так и будет. Однако после родов боли не прошли. Поясница болеть стала несколько меньше, а в правой ноге боли возникли однажды внезапно, остро и не исчезали. Анна лечилась. Так длилось около года. Немного подрос ребенок, и по настоянию родственников Анна решила заняться собой. Ее направили на прием к невропатологу. Затем к нейрохирургу. Затем в нейрохирургическое отделение больницы. Обследование. Диагноз: «Грыжа четвертого поясничного межпозвонкового диска справа». Операция. Проснувшись после наркоза, Анна ощутила привычную ей боль в ноге. Она не исчезла, как обещал перед операцией лечивший доктор.

Через три недели Анну привезли домой. К болям в ноге присоединились боли в пояснице, которые объяснили бывшей операцией. Ходила Анна с трудом по дому, на улицу выйти не могла. По мере отдаления срока операции увеличивались боли в пояснице. Примерно через год в правой ноге возникла необычно резкая боль, и «повисла» стопа. С тех пор Анна стала пользоваться костылями. Прошел еще год. Курортное лечение не помогло. Боли в пояснице порой становились столь значительными, что Анна не могла повернуться и в постели. Появились сложности в семейной жизни. Молодая жена из четырех лет замужества три года болеет. Беспомощна. Маленький ребенок. Такой была история ее грустной жизни последних лет.

Неплохо сложенная, чуть располневшая женщина, передвигающаяся с помощью двух костылей. Бросается в глаза более тонкая правая нога с повисшей, хлопающей о пол при каждом шаге стопой. Чуть согнутая кпереди поясница, что совершенно не свойственно молодым женщинам, с отсутствующими в ней движениями. Сзади по средней линии спины в поясничной области большой послеоперационный рубец, идущий от остистого отростка двенадцатого грудного позвонка до крестца и поворачивающийся вправо. Выражены все признаки, указывающие на вовлечение в болезненный процесс нижних поясничных спинномозговых корешков справа. Выявлены и симптомы, указывающие на компрессию — сдавление четвертого спинномозгового корешка слева. И резчайшая боль при малейших движениях в пояснице, при малейшем изменении положения даже лежа. Попытка согнуть ноги приводит к острым тянущим болям, более интенсивным в правой ноге по задней и наружной ее поверхности от ягодицы до стопы. И висящая правая стопа — недвижимая, мертвая. На рентгеновских снимках пояснично-крестцового отдела позвоночника четко просматривались изменения в виде отсутствия дужки четвертого поясничного и правой полудужки пятого поясничного позвонков. Четвертое и пятое межпозвонковые пространства очень сужены, особенно четвертое. Тело четвертого поясничного позвонка «ушло» кпереди на два-три миллиметра. Суставные отростки этих поясничных позвонков имеют неправильную форму, утолщенные, неровные. Их соотношение изменилось — они находились друг к другу во фронтальной плоскости, что хорошо было видно на боковых спондилограммах. Анализируя состояние Анны, историю ее заболевания и полученные в процессе обследования данные, я представил себе все случившееся.

Как бывает не столь редко во время беременности на фоне биохимических и гормональных сдвигов, обязательно наступающих в организме женщины, гиподинамии и увеличения нагрузок на позвоночник вследствие увеличения массы туловища, в поясничных межпозвонковых дисках возникли изменения дистрофического характера, приведшие к болям в пояснице. В последующем, вследствие нарастания дистрофических процессов в дисках, к болям в пояснице присоединились острые боли в правой ноге. Что именно случилось у Анны, мне судить было трудно, так как в моем распоряжении не было первичных рентгеновских данных. По поводу предполагавшейся грыжи диска, которая была диагностирована нейрохирургами, она была оперирована.

Операция заключалась в удалении полутора дужек нижних поясничных позвонков, что неизбежно привело к образованию дефекта в задней стенке позвоночного канала и открытию в него доступа для рубцовой соединительной ткани. Судя по тому, что после операции боли у Анны не прошли, можно предположить, что причиной появления болей в ноге была не грыжа диска, а что-то другое. Удаление части дужки, ослабление прочности позвоночника в очень нагружаемом отделе, наряду с его неполноценностью, связанной с имевшимся дистрофическим процессом, привело к целому ряду дальнейших изменений, вплоть до смещения тела позвонка кпереди. К этому присоединились рубцовые процессы в позвоночном канале, «арестовавшие» нижние спинномозговые корешки. Однажды, в силу каких-то неблагоприятных факторов, пострадала одна из корешковых артерий, что привело к параличу стопы и нарушению мочеиспускания.

Мой опыт свидетельствовал о том, что полностью вылечить Анну невозможно. Трудно было рассчитывать на полное устранение симптомов, порожденных рубцовым процессом в позвоночном канале и закупоркой корешковой артерии. Правда, у целого ряда подобных Анне пациентов мне удавалось добиться если не исчезновения, то, во всяком случае, значительного смягчения признаков болезни. На фоне возникающего после операции переднего костного блока, вследствие исчезновения патологических движений, приводящих к постоянному раздражению рубцовой ткани в позвоночном канале, а следовательно, и спинномозговых корешков, значительно уменьшались, а в ряде случаев и исчезали симптомы компрессии спинномозговых корешков. Стоило попытаться хотя бы облегчить состояние Анны.

Я оперировал ее. Операция заключалась в обнажении спереди пояснично-крестцового отдела позвоночника, удалении очень измененных болезненным процессом третьего, четвертого и пятого поясничных дисков и расклинивающем межтеловом спондилодезе. В результате этого пояснично-крестцовый отдел приобрел необходимую прочность, чем была восстановлена опорная функция этого отдела позвоночника, утраченная вследствие бывшей ламинэктомии. В последующем Анне была сделана еще одна операция — операция «подвешивания» стопы. В итоге у Анны исчезли боли в пояснице, она стала неплохо ходить — ходить, а не передвигаться! — без костылей. Иногда у нее бывают боли в ногах. Порой она испытывает трудности с выделением мочи.

Конечно, Анну можно было полностью вылечить от ее недуга, если бы она сразу пришла в клинику и не подверглась той операции, которую ей сделали нейрохирурги.

По просьбе директора одного из институтов ортопедии, расположенного в большом городе европейской части нашей страны, я принял в клинику семилетнюю девочку Лину для обследования и, если окажется посильным, лечения.

При осмотре я увидел исхудавшую, с синюшной сухой кожей девочку, могущую лежать только на боку. Худые, как палочки, ножки и ручки, худое личико с большущими темными глазами, опушенными густыми длинными ресницами. Тельце девочки было согнуто дугой с выстоянием ее вершины кзади на месте соединения поясничного и грудного отделов позвоночника. По средней линии спины, по всей ее протяженности, тянулся довольно широкий, неподвижный, спаянный с подлежащими тканями рубец — след бывшей операции. Искривление позвоночника было столь выраженным, что девочка не могла стоять из-за нарушения центровки туловища и невозможности ее восстановить при потере подвижности позвоночника.

Выяснилось, что девочка была оперирована по поводу опухоли спинного мозга, находившейся в позвоночном канале, к счастью, на поверхности мозга, а не в его ткани. Это позволило полностью устранить изменения, вызванные опухолью, и девочка стала практически здоровой. А через год после операции у нее выявились две тенденции: уменьшение подвижности позвоночника и легкое сгибание его кпереди. Еще через два года искривление позвоночника достигло той степени, с которой она появилась в клинике. К этому же времени практически исчезли движения в нем. Подвижной оставались только шея и самый нижний отдел поясницы.

На протяжении последних полутора лет девочку лечили массажем, гипсовыми кроватками и корсетами, физиотерапевтическими процедурами и лекарствами. Эффекта достигнуто не было.

Случившееся с Линой было еще одним из проявлений описанной мною болезни, которая возникает при несоблюдении профилактики ортопедических последствий ламинэктомии. Произведенная Лине ламинэктомия была совершенно необходимой и оправданной. В данном случае она была единственно возможным оперативным доступом к опухоли спинного мозга, располагавшейся ближе к задней поверхности позвоночного канала. Однако оперировавшие девочку доктора забыли о позвоночнике как органе опоры и движения и не осуществили сразу же после операции хотя бы элементарной профилактики столь обширной ламинэктомии. И вот развилось одно из ортопедических последствий ламинэктомии в виде грубейшей кифотической деформации поясничного и грудного отделов позвоночника с исчезновением подвижности в нем.

На спондилограммах, сделанных при обследовании Лины в клинике, были обнаружены все признаки, свойственные заболеванию теперь уже позвоночника. Грудной и поясничный отделы представлялись единой большой дугой. На вершине искривления и вблизи него межпозвонковые пространства были клиновидно изменены. Вершина клиньев была обращена кпереди, а на отдельных уровнях тела смежных позвонков на этих вершинах смыкались до полного касания. Некоторые межпозвонковые диски были обызвествлены — пропитаны солями кальция, что на рентгенограммах выявлялось наличием плотных теней неправильной формы в их задних отделах. Костная ткань тел позвонков выглядела разреженной. На протяжении от четвертого грудного до второго поясничного позвонков отсутствовали остистые отростки, дужки, а в поясничном отделе и суставные отростки — столь обширной была ламинэктомия.

Попытка произвести контрастное исследование позвоночника успехом не увенчалась, контрастное вещество «не пошло» в подоболочечное пространство. Это свидетельствовало о наличии выраженного рубцового процесса в позвоночном канале — рубцового эпидурита.

Исправить искривленное тельце Лины можно было только с помощью операции сегментарной вертебротомии. Операция осложнялась значительно выраженным рубцовым эпидуритом, который, ограничивая подвижность спинного мозга и его корешков в позвоночном канале, мог привести к сильному натяжению спинномозговых корешков и самого спинного мозга в процессе коррекции — исправления деформации. Но иного выхода не было!

Лине предстояла длительная предоперационная подготовка для улучшения ее общего состояния, в частности и упитанности — нужно было накопить хоть чуточку жира. Многократно продумывая ход операции, я беспокоился за поведение спинного мозга на коррекции. Какова будет степень его натяжения? Не наступит ли ишемия — обескровливание его, если натяжение окажется слишком большим. Обдумывая все это, я пришел к заключению, что не буду прибегать к одномоментной коррекции на операционном столе, а ограничусь только рассечением передних отделов позвоночника — сегментарной вертебротомией. И еще меня беспокоил оперативный доступ к столь значительной по протяженности деформации у маленькой и тщедушной Лины.

Прошло несколько недель. Лина окрепла, прибавила в весе. Она освоилась с обстановкой в клинике. Повеселела. Стала более общительной. Перестала бояться меня, и у нас с ней установились вполне дружеские отношения. Был намечен день операции…

…И вот операция длится уже тридцать минут. Я вскрыл грудную клетку Лины слева в промежутке между седьмым и восьмым ребрами без их удаления, а кожный разрез провел книзу и кнутри через край реберной дуги до левой стороны лонного сочленения. Как обычно, проверил ситуацию в плевральной полости и сместил легкое к его корню. Затем по ходу кожного разреза рассек послойно переднюю брюшную стенку и вскрыл предбрюшинное пространство. Отделил — мобилизовал брюшинный мешок и подошел к левой поверхности поясничных позвонков. Вновь вернулся в плевральную полость и отсек левый купол диафрагмы от места его прикрепления по всей его полуокружности.

Все мои действия в плевральной полости крайне осторожны и бережны — вблизи моих рук бьется Линино сердечко. Стараюсь не мешать ему в его весьма важной и ответственной работе. Далее я рассек реберную дугу, развел ее края в стороны, и передо мною открылась вся передняя поверхность поясничного и грудного отделов позвоночника. Мне осталось раскрыть медиастинальную плевру и после этого приступить к сегментарной вертебротомии. На протяжении всего искривленного отрезка позвоночника я сделал десять сечений по уровням межпозвонковых дисков, начиная от пятого грудного и кончая третьим поясничным. Сегментарные сосуды при этом я не перевязывал и вообще не трогал. При сегментарных сечениях приходилось прибегать к помощи тонких долот, так как рубцовые и частично обызвествленные межпозвонковые диски не везде поддавались скальпелю. Осторожное разгибание позвоночника показало, что в нем между образованными в процессе операции сегментами появилась подвижность. Намеченная мною цель достигнута.

В обратной последовательности я стал уходить из большой операционной раны. Вот ушита медиастинальная плевра. Вот подшит купол диафрагмы по линии его сечения. Прочно соединена реберная дуга. Ушита рана в грудной стенке с предварительным расправлением легкого и дренированием плевральной полости. Послойно ушиты ткани в месте сечения передней брюшной стенки. Все. Операция завершена…

С девятого послеоперационного дня с помощью мягкого гамака и грузов, которые постепенно наращивались на его концах, начато было исправление — коррекция бывшей деформации. Под воздействием грузов позвоночник Лины становился все «мягче и мягче», прямее. Так прошел еще месяц. За это время искривление в значительной степени уменьшилось, и тельце девочки приняло почти естественные очертания. Спинной мозг и его корешки «молчали», переносили коррекцию спокойно, без протеста. Это позволило мне на конечном этапе коррекции, когда искривление оставалось незначительным, прибегнуть к одномоментной форсированной коррекции на тридцать третий день после операции.

Сразу же после этого тельце Лины было «замуровано» в большой гипсовый корсет. Еще через день, когда прошли последствия наркоза, я поставил девочку на ноги. Более двух минут Лина не смогла пробыть в вертикальном положении. Сказывалось многомесячное пребывание в постели. Постепенно мы приучали девочку к новому для нее положению в пространстве. День ото дня она становилась увереннее и все лучше переносила его. И вот Лина пошла по палате на собственных тоненьких и слабеньких ножках, которые, казалось, вот-вот подломятся под тяжестью корсета…

Еще в течение семи лет я следил за Линой. Она стала практически здоровой девочкой. Росла, может быть, немножко медленнее своих сверстников. Рост ее туловища несколько отставал от роста ног, и они казались более длинными. Спина ее оставалась ровной. Движений в грудном и поясничном отделах позвоночника не было, но они легко компенсировались Линой за счет шеи, пояснично-крестцового отдела и тазобедренных суставов. Пока особых неудобств от отсутствия этих движений Лина не испытывала. На спондилограммах просматривался блокированный по уровням бывших сечений позвоночник со следами ламинэктомии…

Таких больных, о которых я рассказал, становилось все больше и больше. Я объяснял это двумя обстоятельствами. С одной стороны, значительно активнее стали лечить больных с поясничными межпозвонковыми остеохондрозами и другими болезнями содержимого позвоночного канала в нейрохирургических клиниках и стационарах, с другой — часть таких больных с ортопедическими осложнениями после ламинэктомии концентрировалась у меня.

Мои клинические наблюдения со всей убедительностью позволили сделать целый ряд выводов и вывести ряд закономерностей в тех ортопедических последствиях, к которым приводит ламинэктомия, если после нее не осуществляется их ортопедическая профилактика. Скрупулезно я накапливал наблюдения, систематизировал их. Это дало возможность заявить о существовании болезни ламинэктомированного позвоночника, которая и была описана мною. Эта болезнь характеризуется рядом синдромов — суммой признаков, возникновение каждого из которых зависит от многих причин, и в первую очередь от уровня и протяженности ламинэктомии, возраста пациента, степени его последующей реабилитации — выздоровления. Мною был разработан комплекс неоперативных и оперативных методов ортопедической профилактики последствий ламинэктомии. Консервативные — неоперативные — методы предусматривались для тех пациентов, которые не могли быть одномоментно подвергнуты дополнительному оперативному вмешательству или у которых прогноз в смысле выздоровления — жизни в вертикальном положении на собственных ногах — представлялся сомнительным. В качестве таких методов рекомендовались и гипсовая кроватка, и корсеты, и корсеты-аппараты.

Из оперативных способов профилактики были разработаны задние, передние и комбинированные способы стабилизации ламинэктомированного отдела позвоночника, При описании и объяснении всех этих способов я неоднократно подчеркивал, что ни передний, ни задний спондилодез в любой своей разновидности с использованием только методов костной пластики не обеспечивает стабильности позвоночника и не в состоянии создать ее до тех пор, пока не образуется в области произведенного спондилодеза прочный костный блок. Первичная, но непродолжительная по времени стабильность может быть достигнута за счет прочных металлоконструкций. Оптимальным вариантом является сочетание костной пластики и металлоконструкций.

Внедрение в клинику этих методов профилактики позволило в значительной степени предотвратить тяжелые последствия ламинэктомии.

И все же добытые весьма интересные, новые и важные сведения о ламинэктомии и ее последствиях не отвечали на все интересующие меня вопросы и, в частности, на основной: как же подойти к спинному мозгу? Всегда ли следует идти сзади с помощью ламинэктомии?

У меня накопилось и продолжало накапливаться бесконечное количество данных, свидетельствовавших о том, что при повреждениях позвоночника, вызывающих сдавление спинного мозга и нарушение его деятельности, в 97–98 процентах случаев причина компрессии находится кпереди от спинного мозга, то есть исходит из передней стенки позвоночного канала — межпозвонковых дисков и тел позвонков. Гораздо реже — в 3 процентах — она исходит из его задних отделов. Рационально ли при этом идти к очагу, расположенному кпереди от спинного мозга, путем ламинэктомии, сзади, путем, препятствием на котором является спинной мозг, смещать который и в нормальном его состоянии не так-то просто и позволительно, а в условиях патологического процесса тем более?

К тому времени в клинике я неоднократно применял переднюю декомпрессию для устранения различных причин, вызывающих сдавление спинного мозга. Эти операции при всей кажущейся тяжести и травматичности, сложности и риске в действительности были более легкими для больных, естественно при условиях отработанной техники и соответствующем анестезиологическом обеспечении. Больные легче переносили эти операции, лучше поправлялись и не подвергались реальной возможности возникновения тяжких деформаций, болей и других проявлений болезни ламинэктомированного позвоночника.

Кроме того, преимуществом передней декомпрессии является обязательное устранение причины, вызывающей сдавление спинного мозга, так как хирург всегда выходит на патологический субстрат, и удаление его — обычно дело несложное. А при ламинэктомии очень часто устранить эту причину не представляется возможным из-за того, что она находится кпереди от спинного мозга. Именно в этих случаях, когда нельзя было путем ламинэктомии подойти к очагу болезни и ликвидировать его, стали определять ламинэктомию как лечебную операцию, а не как доступ к спинному мозгу, и называли ее декомпрессивной, осуществляющей декомпрессию.

Владимир Г., двадцатилетний футболист одного из клубов города, успешно шел по жизни. Интересная работа в лаборатории завода, успешная учеба в институте, большое количество окружавших его друзей, материальная обеспеченность, прекрасная квартира и бытовые условия, создаваемые мамой, — все это было обычным для Володи. Но главным, самым важным для него был футбол — основное увлечение и смысл жизни. В движении, напряжении всех своих физических сил, точности, скорости, быстроте реакции он находил удовлетворение своим физическим, психологическим и моральным потребностям. И здесь фортуна улыбалась ему. От сезона к сезону он завоевывал все более прочные и высокие позиции в своей команде и стал одним из ее лидеров, без которого команда испытывала сложности в играх. Вторая его страсть — дорога и быстрая езда — была удовлетворена совсем недавно. Одну из автомашин, выделенных заводом для своих футболистов, команда единогласно отдала Володе.

А несколько дней тому назад любимая девушка Зина обещала стать его женой. И эта мечта должна была вскоре осуществиться.

…День был очень напряженным. С утра зачет в институте. Работа в лаборатории. Тренировка. Наконец он свободен и целый вечер может провести с Зиной. Они мечтали сходить в кино, а потом побыть совсем одни, побродить по улицам вечернего города. Скорее домой! Переодеться и бежать к Зине.

…На повороте дороги навстречу, по его стороне, с большой скоростью шел тяжелый «КамАЗ». Реакция опытного водителя сработала мгновенно. Резкий поворот вправо бросил «Жигули» с дороги. Они остановились. Сильный удар головой о переднюю стойку машины отозвался резкой болью в области темени и шеи. На мгновение Владимир потерял сознание. А когда сознание вернулось к нему, он почувствовал, что имеет голову и шею и, кажется, верхнюю часть груди. И все. Остального туловища у него «не было». Он не ощущал его. Это даже на мгновение развеселило его. Но только на мгновение. Сразу же это веселье сменилось испугом, тревогой, ужасом. Он понял, что случилась беда, может быть, непоправимая. Ребята рассказывали, как оказался парализованным их знакомый парень, сломавший шейные позвонки при нырянии в реку. Но и этот испуг был кратким. Все остальное происходило где-то вдалеке, без его участия. Так ему представлялось…

А происходило следующее. Сирена патрульной машины ГАИ. И почти сразу же машина «скорой помощи». Носилки. Реанимация на ходу машины. Искусственное дыхание. Противошоковые мероприятия — введение нужных лекарств, кровезамещающих жидкостей. В больнице Володю уже ждали. По рации было сообщено, что везут тяжело пострадавшего в автоаварии с высоким параличом, видимо, вследствие перелома шейного отдела позвоночника. Толковый, знающий врач машины «скорой помощи» правильно осмыслил случившееся и оценил состояние Володи. Рентгеновский кабинет. Спондилография. Диагноз подтвержден. Перелом четвертого шейного позвонка со смещением задней части тела в сторону позвоночного канала и частичным перекрытием его передней части на уровне повреждения. Операционная. Дежурный нейрохирург, основываясь на неоспоримом диагнозе осложненного перелома шейного отдела позвоночника, производит декомпенсивную ламинэктомию — операцию, которую делают по таким показаниям почти везде, которая считается общепринятым методом лечения при подобных повреждениях, которая является «операцией выбора».

После операции Володе лучше не стало. Я внимательно знакомился с историей болезни значительно позже, когда был приглашен к нему на консультацию и прочитал в ней, что после ламинэктомии исчезла болевая чувствительность в тех зонах туловища, в которых она была сохранена до операции.

Я застал Володю тяжелейшим больным. Трудно было смириться, что этот большой, все еще могучий, атлетически сложенный парень неподвижен, беспомощен, бессилен. Вялые, недвижимые руки и ноги, расплывающиеся, как кисель, когда-то бывшие сильными и мощными мышцы, полное отсутствие рефлексов на руках, ногах и туловище, отсутствие всех видов чувствительности до сосков — все это свидетельствовало о поражении высоких отделов спинного мозга на всем его поперечнике. Проводящие пути в передних, боковых и задних отделах спинного мозга блокированы повреждением мозга, возникшим в основном при травме позвоночника и в какой-то степени после ламинэктомии. Я ясно представил, как отечные ткани спинного мозга на уровне перелома, которым становилось тесно в суженном и деформированном позвоночном канале, устремились в костный дефект задней стенки канала, сформированный в процессе ламинэктомии, как они «срезаются» о твердые края этого дефекта.

В наших экспериментах очень убедительно доказано, что простая ламинэктомия на совершенно нормальном позвоночнике с совершенно полноценным спинным мозгом приводит к возникновению его отека, как проявления асептического воспаления в ответ на операционную травму, а в более поздний период и к образованию сращений и спаек.

Подтверждением моих мыслей было исчезновение чувствительности, которая была обнаружена и фиксирована записью в истории болезни при осмотре до операции.

Ламинэктомия без устранения переднего сдавления спинного мозга сыграла свою неблаговидную роль! Участь Володи была решена…

У меня и в мыслях не было в чем-то упрекать врачей, лечивших Володю. К великому сожалению, так, как поступили они, поступают почти всюду. Привычные, рутинные методы и способы крепко держат людей, и нейрохирурги не составляют исключения. И, видимо, пройдет много времени, прежде чем эти простые, ясные и логичные доводы в пользу передней декомпрессии займут подобающее место в арсенале способов лечения определенных видов повреждений позвоночника. Я отлично понимаю и то, что передняя декомпрессия не является гарантией благополучия и выздоровления после каждого осложненного повреждения позвоночника. Отнюдь нет! Во многом это благополучие определяется степенью и характером повреждения вещества спинного мозга, а также сохранностью его кровоснабжения, но нет сомнения в том, что передняя декомпрессия способствует восстановлению деятельности всех сохранившихся отделов спинного мозга, а ламинэктомия, в условиях неустроенной передней декомпрессии, способствует их утрате.

Так как же следовало поступить при лечении Володи?

Герману Ж., преуспевающему журналисту, было тридцать три года. Хорошая семья и любимая работа были основой его благополучия. Он много и увлеченно трудился. Много ездил по стране. Кроме текущей повседневной публицистической работы, собирал материал для своей книги. Еще он любил водный спорт — плавание и прыжки в воду. Крепкий, спортивный, Герман, стараясь продлить короткое сибирское лето, уже в мае открывал плавательный сезон и завершал его при первых «белых мухах». Вода была его второй стихией. Что произошло с Германом в тот роковой июньский день, он не знает. В последующем мы с ним неоднократно возвращались к этому вопросу, пытаясь понять случившееся, но безрезультатно.

Как обычно, в отведенное для этого распорядком дня время на водной станции после заплыва Герман совершал прыжки в воду. Один. Второй. Третий. И всякий раз красивое вхождение в воду, без единого всплеска и брызг, и не менее красивое и быстрое выхождение на поверхность. И так раз за разом. И последний прыжок — идеальное вхождение в воду, красиво, изящно. Но Герман не вынырнул. На какое-то время позже обычного на водной поверхности появилась его голова, не продвигавшаяся и не приближавшаяся к вышке. Любовавшиеся его прыжками товарищи бросились в воду и вытащили его.

Значительно позже Герман рассказывал, что он хорошо вошел в воду. Он знал, что глубина воды здесь более трех метров — вполне достаточная для погашения силы прыжка и выхода на поверхность задолго до касания дна реки. Он настолько отработал все мгновения своего нахождения под водой, что автоматически, без контроля делал все это. А в тот роковой раз на какое-то мгновение он отключился, почему-то на один миг потерял сознание, и этого оказалось достаточным, чтобы он уже не смог предотвратить удар головой о дно реки. Сознание настолько быстро вернулось к нему, что он понимал возможность удара о дно, пытался вытянуть руки и смягчить удар, но не успел. А вот почему он отключился, почему потерял на короткое время сознание — он не знает. Ни до этого, ни в последующем ничего подобного с ним не случалось.

Благо был дежурный день института и наша клиника оказывала неотложную помощь пострадавшим. Дежурные врачи позвонили мне и попросили прийти: поступил журналист с переломом шейного отдела позвоночника и просит, чтоб я его посмотрел, а пока я добираюсь до клиники, они сделают рентгеновские снимки и проведут всю нужную подготовку на случай, если возникнет необходимость в оперативном лечении.

Германа я узнал сразу, несмотря на совсем необычную для наших встреч обстановку.

Мужественный и волевой человек, он и на сей раз не изменил себе, держался спокойно. Разве чуть растерянная улыбка, которой он встретил меня. И ни слова о случившемся, ни слова о своем состоянии, своей участи.

Осмотр Германа и знакомство со спондилограммами подтвердили, что у него «взрывной» перелом тела четвертого шейного позвонка со смещением заднего отломка в сторону позвоночного канала на три — три с половиной миллиметра и несвойственной этому виду повреждений позвоночника кифотизацией его на уровне повреждения вследствие того, что передние отделы тела оказались разделенными на несколько мелких отломков. Вялый паралич рук и ног объяснялся и травмой спинного мозга и спинальным шоком. Имелось несомненное сдавление спинного мозга спереди. Характер и степень повреждения вещества спинного мозга оставались неизвестными. Отсутствие всех видов чувствительности свидетельствовало о значительной, массивной компрессии поперечника спинного мозга. Повреждение, аналогичное повреждению у футболиста Володи. Но более тяжкое.

Я не мог предвидеть и предсказать, что в конечном итоге будет с Германом. Но мои действия, мое вмешательство, которое совершенно необходимо, не должно усугубить, ухудшить состояние спинного мозга, оно должно способствовать сохранению и восстановлению всего того, что в силах восстановиться! И таким вмешательством может быть только передняя декомпрессия и ни в коем случае не ламинэктомия.

Если бы я не владел операцией передней декомпрессии или попал в условия, в которых нельзя ее выполнить, я бы воздержался от оперативного лечения и ни в коем случае при тех условиях, которые травма создала у Германа, не оперировал бы его, не делал бы ламинэктомию. Я бы принял все меры к быстрейшей возможности осуществления передней декомпрессии, а пока проводил бы интенсивное медикаментозное лечение.

Герман в операционной, в наркозе. Лежит на спине. Под спину вдоль позвоночника до уровня первого грудного позвонка подложен узкий валик высотой до десяти сантиметров. Голова его откинута кзади, а подбородок повернут чуть вправо. За кости свода черепа моими помощниками наложено скелетное вытяжение, удерживающее голову Германа в заданном положении. А я мою руки. Готовлюсь к операции. Мою и думаю. Добрый друг, хороший человек, нужный людям и обществу, попал в беду. Попал в беду в тех условиях, в которых ему случается бывать почти каждый день, в условиях столь привычных, что ни он, ни все его знающие и подумать-то не могли, что с ним может случиться беда, что он лишится здоровья. До чего же следует им дорожить! От каких только случайностей порой оно зависит! Жаль Германа, жаль его родных. Трудно оперировать близкого человека.

Края раны в области передней поверхности шеи слева от дыхательного горла и гортани моими помощниками разведены в стороны. Под крючьями, отводящими наружный — левый край раны, — левая сонная артерия и левые яремные вены, блуждающий нерв и нерв диафрагмы. Каждые десять минут этот край раны будет освобождаться от тяги, чтобы дать крови свободно течь по сдавленной сонной артерии и яремной вене, иначе может нарушиться кровоснабжение левого полушария головного мозга. Под крючьями правого — срединного края раны — гортань, глотка, щитовидная и паращитовидная железы, пищевод, петля возрастного нерва. Верхним крючком оттягивается кверху верхняя щитовидная артерия, а нижним — нижняя книзу.

Вот он, поврежденный позвонок. Около него под связкой темные, неправильной формы пятна кровоизлияния. Крови, пропитывающей околопозвоночные ткани, пока немного, она не успела еще распространиться по ним. С момента повреждения прошло неполных четыре часа. Отчетливо снижена высота поврежденного позвонка, не дифференцируются смежные межпозвонковые диски.

Коагулирую электроножом сегментарные сосуды выше и ниже поврежденного позвонка, а также третью пару на его уровне. Эту последнюю — на тот случай, если сосуды еще не успели затромбироваться, что обычно бывает под воздействием повреждения. Фартукообразно рассекаю переднюю продольную связку на протяжении тел трех позвонков, центральным из которых является пострадавший. Вместо тела позвонка каша из отломков кости и жидкой крови. Удаляю эту массу марлевыми шариками, костной ложкой, а более крупные — пинцетом. Часть из них удерживается разорванными фиброзными кольцами поврежденных дисков.

Чем глубже ухожу в рану, тем костное вещество сломанного тела становится более плотным. Вот и передняя поверхность заднего отломка. Она кровоточит, неровная, бугристая, цвета темной малины. Пытаюсь удалить этот фрагмент целиком. Это быстрее, менее травматично. Но мои попытки не венчаются успехом. Фрагмент подвижен, но не выводится из своего ложа. Осторожно костными кусачками уменьшаю его в размерах. Так постепенно, шаг за шагом, подхожу к его задней границе — компактной пластинке. Вот она передо мною — плотная и прочная, ушедшая кзади, в просвет позвоночного канала. Теперь только она остается внедренной в дуральный мешок и сдавливает спинной мозг.

Тоненьким распатором очень осторожно выделяю ее верхний край, кончиком костного распатора обхожу его сверху и еще осторожнее захожу за этот верхний край кзади, несколько оттесняя переднюю поверхность дурального мешка. Под защитой этого инструмента тонкими изогнутыми кусачками скусываю верхнюю часть пластинки, захватываю ее края и потягиваю кпереди. Хлынувшая из-под нее темноватая жидкая кровь заполнила, залила всю рану. Это кровь, излившаяся в позвоночный канал вследствие повреждения костных сосудов и венозных сплетений, соседствовавших со сломанным позвонком. Крови достаточно много. Последующее измерение показало, что удалено около 150 миллилитров. И все это находилось в пространстве между сломанным позвонком и дуральным мешком, распространяясь кверху и книзу от места перелома. Твердая мозговая оболочка темная, в ней кровоизлияния. Пульсации мозга не видно. Тонкой иглой прокалываю оболочки мозга, но крови не получаю. Да и так при тщательном осмотре создается впечатление, что под оболочками скопления крови, во всяком случае, значительного нет. Еще раз внимательно осматриваю рану. Промываю ее теплым солевым физиологическим раствором. Вроде бы все. Можно уходить.

Обнажаю смежные поврежденному тела позвонков по их каудальной и краниальной. поверхностям путем снятия замыкательных пластинок, чем и подготавливаю «материнское ложе» для трансплантата, который восполнит дефект сломанного и удаленного в процессе передней декомпрессии тела шейного позвонка. Взятый из гребня крыла подвздошной кости саженец, по форме соответствующий удаленному телу, а по величине чуть выше и чуть уже, восполняет дефект. Послойно ушиваю рану. Накладываю повязку. Все. Еще раз — в который? Все.

Так поступил я, когда жизнь свела меня с пациентом, подобным Володе.

Конечно, Герман не сразу встал на ноги и пошел. Конечно же, нет! Но признаки улучшения в работе его спинного мозгавыявились вскоре после операции. Довольно быстро стала опускаться верхняя граница чувствительности. Отдельные виды ее восстанавливались неравномерно. Вот он стал чувствовать укол иголки ниже пупка, а в этом же месте нет чувства прикосновения и не ощущается разница между моей ладонью и металлическим ключом от дверного замка — отсутствует тактильная и температурная чувствительность. А на пятнадцатый день утром он порадовал меня «миганием» пальцев правой стопы, а вскоре такие же чуть заметные движения появились и в левой. К концу третьей недели восстановилось мочеиспускание. Это уже была серьезная заявка на будущее благополучие! И так день ото дня состояние Германа улучшалось. Утраченные функции спинного мозга восстанавливались и возвращали к жизни части его тела.

На девяносто шестой день после операции Герман ушел из клиники. Не выписался, а ушел на своих ногах. К концу года он настолько поправился, что вернулся к своей профессиональной работе.

Как бы сделать так, чтобы как можно большее количество моих коллег, имеющих хоть какое-то касательство к позвоночнику и его болезням, узнали о судьбах Володи и Германа? Тогда бы, я уверен в этом, и ламинэктомия, и передняя декомпрессия заняли положенное каждой из них место в лечении моих пациентов!

Между двумя позвонками…

О межпозвонковом диске я уже упоминал в начале своего повествования. О его совершенстве, целесообразности и рациональности говорил тоже. И вместе с тем, если бы межпозвонковый диск всегда был полноценным и совершенным и по своей структуре, и по своим трем основным функциям! Если бы он оставался таким, каким его создала природа! Если бы он всегда был «здоровым»!

Михаила К. в клинику привезла его мама не потому, что он был маленьким мальчиком. Он нуждался в опеке и посторонней помощи вследствие своей беспомощности и невозможности самостоятельно добраться из южного большого города, где живет. Хотя я не первый раз встречаюсь с жизненными трагедиями, при знакомстве с его историей я был потрясен.

Девять лет тому назад, когда Мише было немногим более двадцати лет, у него появились боли в пояснице. Миша и сейчас выглядит рослым, хорошо сложенным молодым мужчиной, если он стоит на месте и опирается руками о стол, стул или стену, а тогда он был настоящим атлетом. Он много занимался спортом, преуспевал в этой области, имел хорошо развитую мускулатуру. Появившимся болям значения не придал. Они прошли так же внезапно, как и возникли.

Через две недели после этого эпизода утром при вставании с постели боли возникли вновь. Появилось искривление туловища в области поясницы. Малейшие движения, кашель, смех, чихание резко обостряли и усиливали боли. Месячное лечение различными лекарствами, втираниями, массажем и другими физическими методами успеха не принесло. Туловище оставалось искривленным, боли не проходили, передвигаться даже по комнате он не мог. Его определили в больницу, в неврологическое отделение, и стали лечить от поясничного «радикулита». Лечили долго, добросовестно, настойчиво. Облегчение не наступало. Болезнь не сдавала позиций. Постоянные боли, больничная обстановка, зависимость от посторонних привели Мишу в уныние. Он загоревал, стал терять надежду на выздоровление, возврат к полноценной жизни.

Приглашенный на консилиум нейрохирург был категоричен. Он установил наличие «грыжи четвертого поясничного межпозвонкового диска» и настоятельно рекомендовал оперативное лечение — удаление этой самой грыжи диска, которая в его представлении сдавила спинномозговой корешок и давала всю гамму признаков Мишиной болезни. Миша согласился на операцию в надежде, что она выведет его из того порочного круга, в который завела болезнь.

Состоялся перевод в нейрохирургическое отделение, где Миша и был оперирован. Это произошло летом тысяча девятьсот семьдесят пятого года.

Операция заключалась в том, что сзади, со стороны спины, были обнажены дужки поясничных позвонков и две из них — четвертая и пятая — удалены. Вправо был оттеснен оболочечный мешок спинного мозга, выделен четвертый поясничный спинномозговой корешок слева. Грыжи обнаружено не было, а корешок якобы оказался сдавленным гипертрофированной — утолщенной желтой связкой слева, которая и была удалена. Послеоперационная рана зажила без всяких осложнений. А когда Миша встал на ноги, то почувствовал боли в левой ноге, которых до операции не было. В то же время боли в пояснице исчезли. Туловище стало ровным. Его заверили в том, что боли в ноге связаны с операцией, что вскоре они должны пройти. Однако шло время, а боли не проходили. Лечение различного рода пользы не принесло. Многократные хождения по докторам вновь привели его к нейрохирургам, которые опять объяснили Мишино состояние наличием грыжи диска. И снова операция — вторая. И опять боли. И опять невозможность стоять и сидеть, невозможность работать, жить жизнью обычного человека.

В последующие годы Миша перенес еще три нейрохирургические операции, в процессе которых делалась попытка избавить его от болей, удалить грыжу диска. И всякий раз вскрытие позвоночного канала сзади, освобождение корешков от мифической грыжи, что влекло за собой возникновение и развитие плотных, прочных, массивных рубцов вокруг оболочечного мешка спинного мозга, вокруг спинномозговых корешков. И, право, я затрудняюсь, чему больше удивляться— мужеству Миши, соглашавшегося на эти бесконечные операции, или «мужеству» врачей, предлагавших и осуществлявших их. После каждой операции Мише становилось хуже. И это было закономерно, так как каждая операция «подтачивала» позвоночный столб, расшатывала его в буквальном смысле слова и делала неспособным выдерживать даже минимальные нагрузки.

Не помогли и костоправы, и другие «специалисты», к которым возили Мишу. Наконец, шестая операция была сделана ему за год до обращения ко мне в одной из самых видных нейрохирургических клиник нашей страны. И она пользы не принесла.

Когда я познакомился с Мишей, он был тяжелым «многолетним» инвалидом, страдал от постоянных болей, не мог сидеть, стоять. Он больше не мог так жить!

При осмотре Миши и тщательном многостороннем обследовании его в клинике я столкнулся с весьма мрачной картиной.

Сзади вдоль позвоночника в поясничном отделе тянулся обширный плотный болезненный рубец от шести оперативных вмешательств. Он был тесно спаян с подлежащими тканями и совершенно неподвижен. При надавливании на рубец в ногах появлялись сильные стреляющие боли. Остистые отростки и дужки четвертого и пятого поясничных позвонков отсутствовали. Движений в поясничном отделе позвоночника не было. Он был не способен противостоять даже весу вышележащего отдела туловища. Передвигался Миша мелкими шажками, осторожно неся свое выпрямленное туловище. Малейший наклон, сгибание его в стороны, движение ногой вызывали сильные боли по ходу позвоночника и по задним поверхностям ног. Неврологическое исследование показало, что имеется сдавление поясничных спинномозговых корешков. На рентгеновских снимках на фоне умеренно выраженного поясничного межпозвонкового остеохондроза определялся дефект дужек и отсутствие остистых отростков четвертого и пятого поясничных позвонков. В заднем поясничном отделе просматривались металлические конструкции и тени костных саженцев, которыми во время последней операции делалась попытка укрепить позвоночник и повысить его сопротивляемость к нагрузкам.

В моем воображении совершенно отчетливо рисовались те изменения в Мишином позвоночнике, которые привели его к такому состоянию.

В погоне за предполагавшейся грыжей диска была произведена ламинэктомия — удаление дужек четвертого и пятого поясничных позвонков — как оперативный доступ к содержимому позвоночного канала, в данном случае к выпавшей части четвертого поясничного диска — грыже диска, сдавившей якобы четвертый спинномозговой корешок. Сама по себе ламинэктомия бесследно для позвоночника не проходит. Я об этом упоминал. Тем более ламинэктомия на позвоночнике с измененными межпозвонковыми дисками, которые не в состоянии удержать смежные позвонки друг около друга. И без того сниженная выносливость позвоночника, пораженного дистрофическим процессом, каковым является межпозвонковый остеохондроз, падает еще больше, и если не принять своевременных предупредительных мер после произведенной ламинэктомии, позвоночник теряет последнюю толерантность — сопротивляемость — к вертикальным нагрузкам. А Мишу оперировали шесть раз, и каждый раз несколько расширяли протяженность ламинэктомии, пусть немного, совсем немного, но расширяли!

Но это не все. Известно, что всякая рана в организме человека заживает рубцом. Характер и качество такого рубца различны и зависят от целого ряда причин, Так и после ламинэктомии. При ней нарушается целостность позвоночного канала, его идеально ровных и гладких стенок. В образовавшийся дефект обязательно врастает соединительная ткань, которая, созревая, образует плотный и прочный рубец внутри позвоночного канала, заполняя все его пространство между наружной поверхностью дурального мешка и внутренней поверхностью оставшихся стенок. Развивается так называемый рубцовый эпидурит, который прочно и грубо замуровывает, захватывает в свои объятия спинномозговые корешки, сжимая и натягивая их. К такому финалу и привели повторные, многократные оперативные вмешательства, которыми врачи стремились облегчить состояние Миши — к синдрому ламинэктомированного позвоночника и рубцовому эпидуриту. Если с болезнью ламинэктомированного позвоночника еще как-то можно пытаться бороться, то избавить человека от рубцового эпидурита, да еще после многократных повторных операций, дело сложное!

Почему же так случилось? Ведь Миша лечился в высококвалифицированных больницах и клиниках!

Видимо, для понимания случившегося следует совершить экскурс в дегенеративные заболевания позвоночника и в какой-то мере повториться, так как ранее некоторых аспектов межпозвонкового остеохондроза я уже касался.

Поясничные боли, ощущаемые человеком в области поясницы, или боли в пояснице, отдающие в одну или обе ноги, или боли в области поясницы и крестца, или боли в промежности, или другие разновидности болевых ощущений в нижнем поясничном или пояснично-крестцовом отделах позвоночника широко распространены среди людей. Я не располагаю данными о частоте поясничных болей среди населения нашей страны. А вот лет двадцать тому назад шведский ученый Карл Гирш сообщил, что 65 процентов населения Швеции страдает выраженными в различной степени поясничными болями.

Если относительно недавно считалось, что поясничные боли свойственны пожилым людям, профессия которых связана с тяжелым физическим трудом, то в настоящее время имеется достаточно достоверных данных, свидетельствующих о том, что поясничные боли в значительной степени «помолодели» и встречаются у людей самых различных профессий. Действительно, поясничные боли бывают у людей тяжелого физического труда. Однако столь же часто такие боли возникают и у людей, которые никогда не занимались физическим трудом и были очень далеки от него. Чаще это молодые люди конца второй — начала третьей декады жизни, ведущие малоподвижный образ жизни, с дряблой, недостаточно развитой мускулатурой. Не столь редки поясничные боли и у подростков 14–16 лет. Особо обращают на себя внимание юноши и девушки середины и конца второго десятилетия жизни, рост которых выходит за пределы средних цифр. Среди таких высоких — а порой высоченных! — молодых людей очень часты жалобы на усталость в пояснице, недостаточную выносливость поясницы к работе или вообще к физическим нагрузкам. Нет сомнения в том, что акселерация сказалась на позвоночнике этих молодых людей.

Всякую боль в поясничном отделе позвоночника почти всегда специалисты объясн яют наличием поясничного межпозвонкового остеохондроза. А если еще эта боль распространяется по задней поверхности одной или обеих ног, то безапелляционно утверждается наличие грыжи диска, которую следует «убрать», коли она не исчезнет под воздействием неоперативных методов лечения.

В действительности же поясничные боли возникают от множества различных причин и далеко не всегда от межпозвонкового остеохондроза. И корешковые симптомы и синдромы тоже далеко не всегда связаны со сдавлением спинномозгового корешка выпавшей частью межпозвонкового диска. Грыжи поясничных межпозвонковых дисков встречаются примерно у сорока процентов людей, страдающих поясничным межпозвонковым остеохондрозом. Только у четырех человек из десяти, только у сорока из каждой сотни! Значит, операция, подобная той, которая многократно была сделана Мише, поможет только четырем из десяти подобных пациентов, сорока из сотни! А остальным шести или шестидесяти?! Она не поможет, так как у них нет грыжи диска и удалять-то нечего. А эта операция рассчитана только на удаление грыжи диска. Значит, такая операция не принесет пользы другому больному. Более того, она окажется даже вредной. Вредной по той простой причине, что она усугубляет болезнь, усложняет и утяжеляет состояние больного человека, исключает возможность помочь ему в последующем другими обоснованными и полноценными операциями, другими, обычно приносящими пользу, методами лечения.

Ранее упоминавшийся мною шведский ученый Гирш убедительно показал, что любое раздражение синовиальной оболочки суставов позвоночника приводит к проявлениям, свойственным тем, что обычно бывают у пациентов с поясничными болями, отдающими по ходу седалищного нерва. Совершенно здоровым, физически крепким и выносливым волонтерам он вводил с помощью тонкой иглы концентрированный раствор поваренной соли в полость дугоотростчатых суставов позвоночника. После этого сразу же возникали боли в пояснице и ноге, аналогичные тем, которые наблюдаются и при грыжах поясничных дисков. Логичным был вывод ученого о том, что раздражением синовиальной оболочки суставов позвоночника имитируется симптомокомплекс сдавления спинномозгового корешка грыжей поясничного диска. Это положение представляется крайне важным. Последующие исследования ряда ученых, в том числе и наших, убедительно показали, что самые различные ситуации в области пораженного дистрофическим процессом поясничного межпозвонкового диска приводят к возникновению совершенно одинаковых симптомов, совершенно одинаковой клинической картине. Симптомы одинаковые, клиническая картина болезни одинаковая, а конкретные причины, вызвавшие ее, у каждого пациента различны. И если врач не знает этого, то он не столь редко будет впадать в ошибку и делать не только бесполезные, но и вредные для пациента операции. Почти каждодневно жизнь подтверждает это.

Хороший доктор, отличный специалист Л. позвонил мне из большого университетского города европейской части нашей страны, где заведует нейрохирургическим отделением. Попросил посмотреть студентку шестого курса медицинского института. Оперировал он ее трижды по поводу предполагавшейся грыжи четвертого поясничного диска и трижды этой грыжи не обнаружил, хотя налицо были все симптомы. Двадцатитрехлетняя женщина, почти врач — тяжелый инвалид. Без обезболивающих последние два года не живет. И помочь-то ей полностью невозможно. Л. во всех документах пишет о том, что грыжи ему найти не удалось. Честь и хвала его порядочности! К сожалению, чаще «обнаруживаются» различные находки во время операции, якобы подтверждающие предположительный диагноз.

Для того, чтобы понять различные процессы, которые происходят в области диска и часто вызывают сходные проявления болезни, следует иметь четкое представление о тех изменениях, которые наступают в дистрофическом поясничном диске.

О тонких химических изменениях в тканях диска, приводящих к его перерождению, упоминалось раньше. Теперь расскажу о тех механических изменениях, которые нарушают нормальные соотношения в позвоночном сегменте, в результате чего и возникают симптомы, свойственные поясничному межпозвонковому остеохондрозу.

Любое минимальное движение в области поясничного межпозвонкового диска обязательно сопровождается синхронными движениями в паре дугоотростчатых суставов этого позвоночного сегмента. Так, скажем, при сгибании позвоночника кпереди снижается высота передних отделов межпозвонкового диска, ибо передние отделы тел двух смежных позвонков приближаются друг к другу, Соответственно этому задние отделы фиброзного кольца межпозвонкового диска удлиняются, увеличивается их высота. Расположенные еще более кзади дугоотростчатые суставы реагируют на упомянутые движения в поясничных межпозвонковых дисках расхождением суставных отростков — их реклинацией. При разгибании позвоночника происходит обратное — передние отделы фиброзных колец поясничных межпозвонковых дисков увеличиваются в своей высоте, а задние уменьшаются. Соответственно этому суставные отростки как бы сходятся — инклинируются, надвигаясь один на другой по вертикали.

Даже в процессе таких обычных для позвоночника, нормальных для его деятельности, движений может возникнуть чрезмерное натяжение синовиальной оболочки суставных капсул дугоотростчатых сочленений, что вызовет клинические проявления, характеризующие поражение спинномозгового поясничного корешка, чего в действительности нет. Следовательно, даже на совершенно здоровом позвоночнике при запредельном натяжении синовиальной капсулы дугоотростчатого сустава могут появиться боли, подобные тем, которые возникают от сдавления спинномозгового корешка грыжей диска. Не знающий об этом врач может решить, что у такого человека грыжа диска, и начнет лечить его от несуществующей болезни.

Корешковые боли возможны при снижении высоты межпозвонкового диска в процессе развития поясничного межпозвонкового остеохондроза. Хорошо известно, что межпозвонковое отверстие, образуемое суставными отростками двух смежных позвонков, содержит в себе поясничный спинномозговой корешок и его кровеносные сосуды. Отверстие имеет определенный вертикальный диаметр, величина которого обеспечивается высотой межпозвонкового диска. Постоянство величины диаметра гарантирует спинномозговой корешок и сопровождающие его артерию и вену от ущемления и травматизации костными краями этого отверстия.

С возникновением и развитием дегенеративного процесса и изменением химизма тканей, образующих межпозвонковый диск, он теряет способность удерживать воду, «усыхает», становится дряблым, легко поддается сдавлению. Под влиянием вертикальных нагрузок диск истончается, а его фиброзное кольцо выстоит за пределы контуров тел позвонков наподобие плохо накаченной автомобильной шины. Такое снижение высоты межпозвонкового поясничного диска не проходит изолированно. Синхронно с этим суставные отростки, формирующие собою межпозвонковое отверстие, заходят по вертикали, отчего диаметр межпозвонкового отверстия уменьшается. Если снижение межпозвонкового диска значительно, то верхушка задневерхнего суставного отростка нижележащего позвонка достигает спинномозгового корешка и прижимает его к нижней поверхности дужки вышележащего позвонка. Это приведет к возникновению симптомов сдавления спинномозгового корешка, аналогичных синдрому, свойственному грыжам поясничного межпозвонкового диска. И не знающий всего этого врач ошибочно установит диагноз отсутствующей грыжи диска и опять будет лечить своего пациента от несуществующей болезни.

Очень часто протрузия поясничного межпозвонкового диска вызывает сдавление спинномозгового корешка, имитирующее клинику грыжи поясничного диска. Протрузия — это то, что напоминает плохо накаченную автомобильную шину. В положении стоя, когда на позвоночник падают значительные вертикальные нагрузки, вследствие протрузии поясничного диска задне-боковые отделы фиброзных колец могут сдавить один из спинномозговых корешков, что клинически проявит себя признаками грыжи межпозвонкового диска. А на операционном столе, когда человек под воздействием наркоза находится в расслабленном состоянии, все нагрузки с позвоночника снимаются, и протрузия исчезает. И можно бесконечное количество раз (у Миши шесть раз!) искать эту «грыжу» и никогда не обнаружить ее. И в этих случаях малосведущий в вопросах вертебрологии врач будет лечить своего пациента от несуществующей болезни!

Есть еще целый ряд ситуаций, когда возникает компрессия — сдавление спинномозгового корешка при отсутствии грыжи диска. Так, в частности, поясничный спинномозговой корешок может оказаться растянутым дужкой вышележащего позвонка при заметном снижении высоты поясничного межпозвонкового диска, а пятый поясничный спинномозговой корешок, который довольно часто подвержен компрессии, может оказаться сдавленным пучками связки, идущей от поперечного отростка пятого поясничного позвонка к боковой поверхности его тела. При значительном снижении высоты пятого поясничного межпозвонкового диска опускающаяся кинзу связка придавливает пятый поясничный корешок к расположенному под ним гребню крыла подвздошной кости. Наконец, сдавление спинномозгового корешка случается и при так называемом сегментарном стенозе позвоночного канала, о котором я упоминал.

Одинаковые проявления болезни, однозначные признаки ее, сходная клиника и совершенно различные причины, в основе каждой из которых лежит поясничный межпозвонковый остеохондроз. Клиника грыжи поясничного диска при отсутствии грыжи!

Какое же многообразие таит в себе поясничный межпозвонковый остеохондроз и сколь же он несостоятелен как диагноз, определяющий метод лечения болезни!

Этим и объясняется большое количество неудач после операций, целью которых является удаление грыжи поясничного диска.

Такая операция оправдана в тех случаях, когда абсолютно достоверными методами исследования, проведенными грамотным, хорошо знающим патологию межпозвонковых дисков, врачом установлено наличие грыжи. Во всех других случаях такая операция грозит пациенту судьбой Миши.

И если уж дело доходит до необходимости оперативного лечения, то оно должно быть гарантированным для разрешения всех ситуаций, могущих возникнуть при поясничном межпозвонковом остеохондрозе. Такую операцию я делаю с конца пятидесятых годов. Я назвал ее «тотальной дискэктомией и расклинивающим спондилодезом». Как и при всякой хирургический операции, при ней возможны осложнения, но ни в одном случае на многие сотни сделанных мною и моими помощниками подобных вмешательств состояние пациента не становилось хуже, чем до операции.

Суть моей операции заключается в полном удалении больных дисков («тотальная дискэктомия»), в создании условий для восстановления высоты межпозвонковых пространств, в которых располагались удаленные диски, до анатомической нормы («расклинивающий спондилодез»). Такая операция устраняет возможность перерастяжения синовиальных оболочек дугоотростчатых суставов, исключает вероятность сдавления спинномозговых корешков при снижении высоты межпозвонкового диска, его протрузии, натяжение корешка дужкой вышележащего позвонка и все прочие описанные мной ненормальные ситуации, могущие возникнуть в пораженном дегенеративным процессом поясничном межпозвонковом диске.

Эта операция позволяет удалить и грыжу межпозвонкового диска, если таковая имеется. Короче говоря, операция, которая делается в моей клинике, разрешает любые ситуации в пораженном поясничном межпозвонковом диске. Это крайне важно. Важно, потому что если врач ошибется в причинах, вызвавших клинические проявления поясничного межпозвонкового остеохондроза, то эта операция, в отличие от операции, производимой нейрохирургами, все равно устранит любую из описанных мною причин и принесет пациенту выздоровление. Если же возникает необходимость в нейрохирургической операции, то перед такой операцией достоверно должно быть доказано наличие грыжи диска! Только тогда после предпринятого лечения не будут появляться пациенты, которым помочь невозможно.

Ну, а Миша?

Мишу я оперировал. Из переднего оперативного внебрюшинного доступа я удалил три нижних поясничных диска его многострадального позвоночника, а в образованные межпозвонковые пространства поместил костные саженцы, взятые из его же тазовой кости. И костные саженцы, и тела трех нижних поясничных позвонков со временем слились с крестцом в единый конгломерат, образовав прочную костную колонну, что заметно повысило устойчивость позвоночника к нагрузкам. Миша получил возможность более длительное время удовлетворительно ходить, даже по улицам, сидеть, не испытывая значительных мучений. Однако боли, связанные с рубцовым процессом, развившимся в позвоночнике в ответ на многократные оперативные вмешательства, остались и продолжали причинять ему беспокойство.

Я уверен, что если бы лечению в моей клинике не предшествовали «поиски» грыжи диска, Миша был бы здоровым человеком.

* * *

Как известно, диски имеются во всех отделах позвоночника и все они — и поясничные, и грудные, и шейные— подвергаются дистрофическим изменениям и порой доставляют своим владельцам неприятности. Вот еще один пример.

Александр И. прожил на свете пятьдесят два года, последние десять лет из которых объездил всю нашу страну. Перечисляя лечебные учреждения, в которые обращался, он назвал все крупные города, где есть клиники, имеющие хотя бы отдаленное отношение к его болезни. Он находил и «специалистов» без медицинского образования, якобы «делающих чудеса». Я убедился в этом воочию, осматривая Александра: вся кожная поверхность его туловища, кроме лица и шеи, была «украшена» округлыми темными рубцами. Таких рубцов я насчитал много десятков. А возникли они после последнего «курса лечения», заключавшегося в том, что в кожу вкалывалась тонкая металлическая игла, вокруг которой посыпался какой-то порошок и поджигался! Варварский способ! И чего же больной человек не перетерпит ради того, чтобы стать здоровым!

Как рассказал пациент, заболевание началось около десяти лет тому назад, когда он был в расцвете физических и творческих сил. Недуг возник с совершенно безобидных, казалось бы, ощущений в виде кратковременных и совершенно безболезненных подергиваний отдельных мышечных волокон в левой руке. Он никак не мог разглядеть в них предшественников грозной и тяжелой болезни. Со временем подергивания участились, к ним присоединилась слабость в руке, которая тоже на первых порах быстро проходила. Растирание руки, легкое поглаживание ее снимали неприятные ощущения.

Года через полтора с начала заболевания такие же подергивания появились и в правой руке, а спустя еще непродолжительное время и в ногах. К этому времени Александр стал уже постоянным пациентом врача-невропатолога, который лечил его вначале от радикулита, а затем от полирадикулита — множественного воспаления нервных корешков. Руки стали терять силу, в ногах тоже появилась слабость, однако она прогрессировала не так быстро, как в руках.

Озабоченные состоянием Александра, его близкие стали искать возможностей более эффективного лечения. Эти поиски на протяжении последующих шести лет приводили пациента в различные клиники, к различным специалистам. Высказывались совершенно противоположные взгляды на причину и характер заболевания. И лечение назначалось весьма многообразное, порой исключавшее ранее проводившееся.

Большинство специалистов сходилось во мнении, что причиной болезни Александра является так называемая шейная хроническая прогрессирующая миэлопатия, возникшая от неясной причины. Миэлопатия — тяжелейшее заболевание. Суть его заключается в том, что постепенно, медленно спинной мозг теряет свои функции, что и приводит к парезам — полупараличам, а затем и параличам. Чем выше поражается спинной мозг, тем тяжелее протекает болезнь. Шейный уровень в этом отношении наиболее грозен, так как при его поражении выключается деятельность почти всего спинного мозга.

В недалеком прошлом эта болезнь считалась неизлечимой, и природа ее оставалась неясной. Сейчас мы знаем, что в основе заболевания лежат дистрофические процессы в веществе спинного мозга, возникающие от недостаточного кровообращения. И многие причины, приводящие к миэлопатии, удалось разгадать. Особенно успешными в этом отношении были последние пятнадцать— двадцать лет, когда появилась вертебрология.

Тщательное обследование, которому подвергся Александр в клинике, позволило не только подтвердить диагноз шейной миэлопатии, но уточнить ее характер и установить причину ее возникновения. Сопоставив данные детальных многоплановых обследований, я пришел к выводу о том, что Александр страдает прогрессирующей хронической шейной компрессионно-ишемической миэлопатией, причиной которой является врожденное сужение — стеноз шейного отдела позвоночного канала. Миэлопатия — следствие как бы двух причин: сдавления (компрессионная) и недостаточного кровоснабжения (ишемии — обескровливания) шейного отдела спинного мозга на почве врожденного стеноза позвоночного канала.

Что такое врожденный стеноз?

У нормального человека передне-задний диаметр шейного отдела позвоночного канала не менее четырнадцати миллиметров. Это считается анатомической нормой. Все, что меньше этих цифр, расценивается как сужение канала. У Александра, как показали наши расчеты, передне-задний диаметр составлял всего одиннадцать миллиметров. Шейный отдел позвоночного канала был настолько сужен, что между поверхностью спинного мозга и внутренней стенкой костного канала не оставалось резервных пространств, которые в нормальном позвоночном канале всегда имеются.

Стало очевидным, что у Александра стеноз врожденный всего шейного отрезка позвоночного канала в отличие от сегментарных стенозов, когда сужение позвоночного канала наблюдается на протяжении одного межпозвонкового диска или одного позвонка.

Невольно возникает вопрос. Стеноз врожденный, существует с момента рождения, а в течение сорока двух лет жизни Александра он ничем не проявлял себя. Возможно ли это?

Возможно. Дело заключается в следующем. С момента рождения и до момента заболевания шейный отдел спинного мозга и суженный пезвоночный канал Александра мирно сосуществовали, несмотря на сложившиеся у них более тесные отношения из-за отсутствия резервных пространств. Но вот наступил конец четвертой декады жизни Александра, и стали заявлять о себе процессы, неизбежно возникающие в организме человека с возрастом. И в шейном отделе появился шейный межпозвонковый остеохондроз. Судя по рентгеновским снимкам позвоночника, дистрофические процессы не выходили за пределы возрастной нормы, и будь у Александра обычный по размерам позвоночный канал, все бы обошлось благополучно. А при стенозе, в условиях отсутствия резервного пространства, минимальное утолщение фиброзных колец межпозвонковых дисков, минимальные дистрофические изменения в области дугоотростчатых шейных суставов, незначительная реакция со стороны задней продольной связки привели к еще большему сужению позвоночного канала и сдавлению спинного мозга. Это неизбежно повлекло за собой обескровливание его — ишемию вследствие сдавления и перекрытия просвета артериальных кровеносных сосудов.

Так мне представлялось возникновение и развитие болезни у Александра. Оставалось решить: как поступить дальше? Идти ли по пути моих предшественников и лечить пациента консервативными методами, как это делалось на протяжении десяти лет его болезни, или с вполне обоснованным и оправданным высоким риском решиться на оперативное лечение.

К моменту поступления в клинику Александр был тяжело больным человеком. Значительная слабость рук и ног, типичная, свойственная людям, страдающим парезами, походка, невозможность обходиться без посторонней помощи, расстройства не только двигательные, но и чувствительные, наличие множества разнообразных патологических симптомов, свидетельствующих о глубоком и весьма серьезном поражении спинного мозга.

Я имел определенный опыт оперативного лечения сегментарных стенозов позвоночного канала и лечил их довольно успешно. Эти операции на различных уровнях позвоночника уже много лет представлялись в моей клинике обычными, повседневными. А вот с тотальными стенозами целого отрезка позвоночника, да еще шейного, я столкнулся впервые. Взвесив все «за» и «против», я склонился в пользу оперативного лечения. Александру я сказал, что только оперативное лечение может помочь ему — и обязательно поможет. Его родственникам — четырем сыновьям — рассказал все, как есть: и о риске, и опасности, и вероятных, вполне реальных осложнениях.

Я понимал всю тяжкую ответственность, которая ложится на меня за жизнь моего пациента, но другого выхода не было. Получив согласие Александра и его родных, я стал готовить его и сам стал готовиться к предстоящей операции, откладывать которую было весьма нежелательно, так как каждый новый день без достаточного количества притока свежей крови, а cледовательно и кислорода, усугублял тяжесть изменений в тканях спинного мозга.

Операция передней декомпрессии, которую я всегда делаю при сегментарных стенозах, в данном случае была неприемлемой. Как известно, при этой операции позвоночный канал открывается спереди путем удаления тел позвонков и межпозвонковых дисков, задние отделы которых являются причиной возникшего стеноза. Эти операции эффективны и при сдавлениях, вызванных утолщением задней продольной связки или дистрофическими изменениями в области дугоотростчатых сочленений позвоночника. У Александра имелся тотальный стеноз, который равномерно сдавливал спинной мозг на протяжении от третьего до седьмого шейных позвонков.

Я решил сделать операцию, которую ее авторы — японские хирурги — назвали расширяющей ламинопластикой, т. е. пластическим перемещением дужек позвонков, увеличивающих просвет позвоночного канала. Эта новая операция известна с 1980 года и, по данным ее авторов, у двадцати двух из двадцати четырех оперированных ими пациентов дала положительный эффект.

Был определен метод лечения и день операции. Все сомнения и колебания оставлены. Удивительная выдержка и спокойствие Александра в дни, предшествовавшие операции, его доверие и уверенность в благополучном исходе передавались и мне, хотя я знал многое то, чего не знал и не должен был знать мой пациент.

…Вот он уложен на операционный стол лицом вниз. Все показатели свидетельствуют о нормальном функционировании жизненно важных систем организма, находящегося в состоянии наркозного сна.

Я начал операцию.

Прямым линейным разрезом от затылочного бугра до остистого отростка седьмого шейного позвонка по задней поверхности шеи я рассек кожу, подкожную жировую клетчатку и фасцию. Строго по средней линии, придерживаясь плоскости выйной связки, разделяю глубжележащие мышечные ткани и выхожу на верхушки остистых отростков. От боковых поверхностей остистых отростков второго — седьмого шейных позвонков отделяю мышцы. Выделяю и задние поверхности дужек упомянутых шейных позвонков. Образовалась глубокая рана с кровоточащими мышечными стенками. Глубина ее равна десяти сантиметрам. Тщательно останавливаю кровотечение. Использую для этих целей и электронож и тампоны, смоченные горячим солевым физиологическим раствором, раствором перекиси водорода и десятипроцентной аминокапроновой кислотой. Кожно-мышечную рану развожу в стороны ранорасширителями. На дне раны четко просматриваются нужные мне задние структуры шейных позвонков, остистые отростки, собственно полудужки и место их перехода в суставные отростки. Именно на этих переходных отделах полудужек я и буду манипулировать. В поперечном направлении рассекаю над- и межостистые связки между вторым и третьим, шестым и седьмым шейными позвонками. Большими костными кусачками скусываю у их оснований остистые отростки третьего — шестого шейных позвонков. Провожу дополнительный гемостаз — остановку кровотечения. Электрофрезой, по диаметру равной ширине полудужки, я высверливаю округлый дефект в месте перехода полудужки в суставные отростки слева и справа на третьем — шестом шейных позвонках. Слева я формирую сквозной дефект, а справа дефект достигает только внутренней компактной пластинки. В области сквозных дефектов слева отчетливо вижу темно-синий, застойный мешок твердой мозговой оболочки, совершенно лишенной жировой эпидуральной клетчатки. Не улавливаю ни малейшего намека на самую минимальную пульсацию спинного мозга. И отсутствие жировой клетчатки, и застойный, чугунного цвета дуральный мешок, и отсутствие его пульсации — все это свидетельство длительного сдавления дурального мешка и содержащегося в нем спинного мозга. Как ни парадоксально, это радует меня, потому что объективно подтверждает мой диагноз. Рассекаю желтые связки между дужками второго — третьего и шестого — седьмого шейных позвонков. Изогнутыми подъемниками осторожно и медленно приподнимаю заднюю стенку позвоночного канала, состоящую из дужек третьего — шестого шейных позвонков и соединяющих их желтых связок. Эта задняя стенка приподнимается, как крышка сундука, на шарнирах, роль которых выполняют внутренние компактные пластинки в области круглых, не сквозных дефектов справа. Перед моими глазами предстала воочию вся ужасная картина изменений в позвоночном канале. В «открывшуюся дверку сундука» дуральный мешок вываливается за пределы позвоночного канала, как тесто из квашни!

Проходят минуты: одна, две, три. Стою и смотрю на материальную причину болезни моего пациента и думаю. Думаю, что порой судьба, жизнь, здоровье человека зависят всего от двух-трех миллиметров диаметра позвоночного канала. Насколько же несовершенно совершеннейшее создание природы — человек!

А в это время на моих глазах свершается чудо. То, ради чего и сделана была операция, то, на что я возлагал надежды. Меняется цвет дурального мешка. Он розовеет, уменьшается в своем объеме и «вползает» в позвоночный канал! Он начинает пульсировать! Значит, все правильно. Значит, операция оказалась эффективной. Опускаю «крышку сундука». Опускаю, но не захлопываю!

Операция поэтому и названа расширяющей ламинопластикой, что в результате ее позвоночный канал расширяется за счет неплотного сопоставления приподнятой задней стенки канала по линии сквозных отверстий слева! По данным японских авторов, такая операция увеличивает диаметр канала на восемь, десять миллиметров, что доказано ими с помощью компьютерной томографии. Преимуществом такой операции является сохранность опорной функции позвоночника после приживления отгибающейся задней стенки, сохранность его защитной функции для спинного мозга и отсутствие условий для «рубцовой интервенции» в позвоночный канал.

Удовлетворенный содеянным и увиденным, я ушиваю послойно послеоперационную рану и молю судьбу о милости для нас обоих — и для моего пациента, и для меня…

Утром, немножко ранее, чем обычно, я с тревогой и надеждой осматривал своего пациента. На мой вопрос о самочувствии он ответил, что его руки стали значительно сильнее. Правда, в пальцах кистей такие ощущения, которые возникают в них после длительной, трудной работы. Действительно, сила рук у Александра возросла, появилось и тыльное сгибание стоп, которое ранее полностью отсутствовало. Дыхание, расстройств которого я боялся, было спокойным, ровным, неучащенным. Все это радовало. Послеоперационный период Александр провел удивительно спокойно и легко. Он только устал от двухнедельного лежания на спине.

К концу первой недели после операции у него исчезли почти все патологические симптомы со стороны спинного мозга. С каждым днем состояние его становилось все лучше и лучше. В конце месяца он ушел из клиники. Я надеюсь, что наша встреча через три месяца не разочарует меня в возможностях моей вертебрологии.

Эпилог

…Понедельник. 8.45 утра. Утренняя конференция…

И опять клиника. Почему опять? Для меня она существует всегда. Ведь и «Маленькая девочка Таня», и наши проблемы: «Можно ли заместить тело позвонка у человека», и «Как подойти к спинному мозгу», и «Между двумя позвонками» — это тоже для клиники, для здоровья моих пациентов. Это как бы увеличенные кадры отдельных деталей, пристальное и скрупулезное рассмотрение которых позволяет что-то улучшить в работе, в лечении пациентов. Некоторых из них излечить полностью. Некоторым помочь частично. А некоторым дать надежду на будущее. Без такого анализа, без тщательного осмысливания содеянного, без отвлечений и размышлений невозможно движение вперед. А будет ли двигаться клиника вперед? Несомненно будет. Из недели в неделю. Из месяца в месяц. Из года в год…

В клинике разрабатываются новые научные темы. Делается попытка претворить в явь многие мысли, представления, предположения и методами экспериментальных исследований, и клиническими наблюдениями, и моделированием различных патологических состояний позвоночника, и методами биомеханики и патофизиологии. Клиника много и упорно работает.

Вертебрологии становится тесно в существующих рамках. Она столь многогранна и многопланова, что требует внутри себя дифференцировки, разделения. Это необходимо для успешного развития моей специальности. Уверен, что в недалеком будущем клиника вырастет количественно и качественно, будет представлена специализированными блоками и отделами: для лечения сколиотической болезни, для врожденных уродств позвоночника, для приобретенных в процессе жизни дефектов, для неосложненных повреждений, для осложненных повреждений позвоночника, для опухолей, для болезни Бехтерева, для других воспалительных заболеваний, для дистрофических поражений и многих других недугов, которым подвержен позвоночник. И в этом тоже залог успешного излечения моих пациентов: ведь чем совершеннее «мастерская», тем лучше выполняемая ею работа.

Об авторе

Яков Леонтьевич Цивьян ушел от нас, когда его книга уже набиралась.

Удивительный это был человек! Добрый, чуткий, отзывчивый к тем, кто нуждался в его помощи. Строг, требователен к коллегами ученикам, ибо считал, что нет права на ошибку у того, кто посвятил себя хирургии.

Не будучи многословен, он добился того, что его понимали с первого слова и даже без слов, достаточно было взгляда. Это чувство полного взаимопонимания, возникшее во время операций (а за плечами Я.Л.Цивьяна их были тысячи!), стало стилем работы его коллектива, где любое повторение сказанного, напоминание, упрек со стороны шефа воспринимались как нечто из ряда вон выходящее.

Не каждый выдерживал этот стиль работы и ритм. Но зато из тех, кто на протяжении ряда лет продолжал трудиться с Яковом Леонтьевичем бок о бок, он мог положиться на каждого.

Будучи пунктуален во всем, он не выносил расхлябанности и пассивности и вкладывал душу в то, что считал главным предназначением своей жизни — исцеление своих пациентов от тяжких недугов.

Он мог кряду шесть часов простоять за операционным столом, выполняя подчас уникальную операцию, и мог запросто, не кичась профессорским «саном» и своим громким именем, беседовать с человеком без «ранга» — санитаркой или медсестрой.

Обладая большим чувством собственного достоинства, он мог в то же время с юношеской стремительностью сбежать с четвертого этажа, где находится его кабинет, вниз, услышав, что кому-то из работающих там нужна экстренная помощь.

Каждое утро в половине восьмого приходил Яков Лсонтьевич в свою клинику, где ему были знакомы каждая ступенька лестницы, скрип каждой половицы, так как более сорока лет прошло с тех пор, как пришел он сюда. Здесь познал азы своей будущей специальности и, став зрелым хирургом, овладел очень сложным и трудным разделом современной ортопедии и травматологии — хирургией позвоночника.

Заведующий кафедрой ортопедии и травматологии Новосибирского государственного медицинского института и научный консультант отдела вертебрологии Новосибирского научно-исследовательского института травматологии и ортопедии, заслуженный деятель науки РСФСР, доктор медицинских наук, профессор Яков Леонтьевич Цивьян родился 27 сентября 1920 года в Новосибирске. Окончив в 1943 году Новосибирский государственный медицинский институт, в качестве хирурга начал свою трудовую деятельность в одном из районов Новосибирской области. А когда в 1946 году открыл двери организованный тогда в Новосибирске институт восстановительной хирургии, травматологии и ортопедии, он связал с ним всю свою последующую жизнь, пройдя путь от младшего научного сотрудника до руководителя отдела и заместителя директора института по научной работе.

Его первые научные исследования посвящены были изучению ряда патологических состояний бедра и тазобедренного сустава, и тема его кандидатской диссертации (1952) была «Внесуставной остеосинтез при переломах шейки бедра».

Я.Л.Цивьян впервые в стране разработал и применил в клинической практике протез проксимального отдела бедренной кости. Глубокие экспериментально-клинические исследования легли в основу его докторской диссертации «Внутрисуставное протезирование тазобедренного сустава в экспериментте и клинике» (1960).

В 1967 году профессор Я.Л.Цивьян организует кафедру ортопедии и травматологии в Новосибирском мединституте, руководителем которой он был до последних дней жизни.

Еще с 1958 года Я.Л.Цивьян начал заниматься патологией позвоночника. Экспериментальные и клинические исследования разнообразных патологических состояний позвоночника (повреждений, опухолей, спондилолистеза, межпозвонкового остеохондроза, сколиотической болезни и других) позволили Я.Л.Цивьяну создать школу вертебрологов.

Им был разработан и внедрен в широкую хирургическую практику ряд оригинальных, патогенетически обоснованных методов и способов оперативного лечения повреждений и заболеваний позвоночника, признанных не только в нашей стране, но и за рубежом.

Он являлся научным консультантом вертебрологической службы в Народной Республике Болгарии, удостоен почетного звания члена-корреспондента Всепольского медицинского общества. У себя в стране он был награжден орденом Трудового Красного Знамени и юбилейной медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина». А в 1980 г. профессору Я.Л.Цивьяиу было присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР.

Целенаправленное исследование патологии позвоночника, огромный научный и практический опыт позволили Я.Л.Цивьяну обобщить результаты своей работы в 14 монографиях, большинство из которых стали настольными книгами врачей разных специальностей, связавших свою судьбу с патологией позвоночника, а его книги «Хирургия позвоночника» и «Повреждения позвоночника» являются сегодня библиографической редкостью.

359 статей, опубликованных в отечественной и зарубежной печати, 12 тематических сборников, посвященных патологии позвоночника, изданных под его редакцией, 12 авторских свидетельств и 22 рационализаторских предложения, 68 диссертаций, выполненных под его руководством, в том числе 12 докторских. Наконец, известные широкому кругу читателей его художественно-публицистические произведения «Моя работа», «Мои пациенты», «Мастерская хирурга». И большое, очень большое число учеников, работающих в различных уголках нашей страны и за рубежом. Таково наследие, оставленное нам Яковом Леонтьевичем Цивьяном.

Оглавление

Моя специальность — вертебрология

Клиника

  Ученики и помощники

Наши проблемы

  Маленькая девочка Таня

  Можно ли заместить тело позвонка у человека?

  Как подойти к спинному мозгу?

  Между двумя позвонками…

Эпилог

Об авторе