Земля любви, земля надежды. Расставания и встречи [Мария Леонора Соареш] (fb2) читать онлайн

Мария Леонора Соареш ЗЕМЛЯ ЛЮБВИ, ЗЕМЛЯ НАДЕЖДЫ Расставания и встречи

Глава 1

До чего же весело петляет дорога среди зелени полей. Ноги сами несут по ней. Несут, потому что Мария спешит на свидание с любимым. Волосы разметались у нее по плечам, щеки разгорелись, сама она запыхалась. Еще один поворот, и она увидит своего Тони!..

Мария бежала, не оглядываясь, не думая, видит ее кто-то или нет.

Из окна высокого дома с тревогой смотрела вслед беззаботно бегущей девушке старая Луиза, бабушка Марии. Что ждет впереди это юное создание? Свою дочь она не смогла уберечь от беды. Бедная ее доченька вышла замуж не по любви, а ей, Луизе, казалось это и естественным и нормальным, ведь и она в свое время вышла замуж по расчету. В былые времена любовь не считали чем-то существенным. Но дочка долго не прожила в золоченой клетке, умерла, оставив беззащитного птенчика. И тогда Луиза приехала под этот, негостеприимный для нее, кров. Она терпеть не могла своего зятя, но ради внучки готова была претерпеть многое. И надо сказать, претерпевала. Нрав у ее зятя был суровый. Сеньор Джулиано, отец Марии, был одним из самых состоятельных людей округи, в Чивита ди Баньореджио к нему относились с почтением, но любить не любили. Человек он был жесткий, самовластный, с соседями не ладил. Призывы прорвавшегося к власти Муссолини пришлись ему очень по душе. «Итальянцы и Италия превыше всего, — любил повторять он. — А тот, кто думает иначе, нам враг!» Он хотел поскорее выдать свою дочь замуж за настоящего итальянца, чтобы и она способствовала национальному возрождению, рожая каждый год мужу сыновей, а ему внуков. К большинству своих соседей он относился не лучше чем к грязи, они были бедны, не интересовались возрождением Италии, а значит, не интересовали и сеньора Джулиано.

Тони, а точнее Антонио Ферьяно, сын пианиста-виртуоза Дженаро, был как раз из тех, кого Джулиано терпеть не мог.

Надо сказать, что и у Дженаро характер был не из легких. Он, хоть и был хорошим музыкантом, но судьба у него сложилась несчастливо. Он не нашел себе места в большом мире. Хотя одно время имя его гремело, на его концерты собиралось немало людей, но он не ужился ни с одним импресарио, публику с самого начала не жаловал, в концертной деятельности разочаровался и вернулся в родной город с ощущением, что его не поняли. Не смягчила его и семейная жизнь, хотя выбрал он себе в спутницы красивую кроткую девушку, и она стала ему верной и ласковой подругой. Жили они все в том же маленьком городке, и сеньор Дженаро давал уроки музыки тем, кто хотел ей учиться. А много ли было желающих в захолустье? Все свои надежды он возложил на сына, надеясь вырастить из него великого музыканта. Тони был одаренным мальчиком, и то, что другим давалось с трудом, преодолевал легко. Он готов был сидеть за инструментом часами, но… сочиняя свое, а не разыгрывая гаммы, которые необходимы, чтобы стать достойным исполнителем. Отца его композиторство приводило в ярость. До тех пор пока мальчик послушно учил заданные ему уроки, отец был им доволен. Но стоило ему услышать, что сын что-то подбирает на пианино сам, он набрасывался на него чуть ли не с кулаками. А Тони сочинял песни. Что он мог поделать, если у него пела душа? Ему хотелось услышать эти мелодии въяве, и он садился за пианино. И не мог понять, что в этом дурного.

После того как отец стал ругать его за сочинительство, Тони стал убегать от фортепьяно и потихоньку рисовать. Рисование влекло его к себе не меньше музыки. Когда в их городке реставрировали церковь и приехал художник с подмастерьем, чтобы обновить потускневшие фрески, Тони без конца вертелся возле него. Художник обратил внимание на симпатичного подростка и даже стал учить его, увидев, что мальчик обладает способностями. После отъезда художника Тони продолжал рисовать, но заниматься этим всерьез не мог: денег не было ни на краски, ни на ученье.

Влюбившись в Марию, жившую по соседству, он пел про себя, не переставая, и мелодии, одна другой проникновеннее, рождались под его пальцами. Роза, мать Тони, слушала их со слезами на глазах, сразу догадавшись, что делается с сыном. Зато разъяренный Дженаро рвал и метал: сын оскорблял величие музыки какой-то жалкой белибердой. Тони был слишком влюблен, чтобы обижаться на отца, все вокруг виделось ему словно сквозь какую-то пелену, и только одна Мария была ослепительно яркой, всегда присутствующей реальностью. Чтобы заработать хоть немного денег, Тони нанимался на фермы по соседству, когда там собирали урожай. Их собственный урожай был настолько мал, что он управлялся с ним очень быстро. Но работая, он думал только о Марии…

Запыхавшаяся, с разметавшимися по плечам волосами, она стояла перед ним на пороге сарая, куда Тони убирал солому. Он двинулся к ней, сам не веря своему счастью. Неужели видение стало явью? И когда видение жарко приникло к нему, счастливо улыбнулся.

А Мария, обнимая своего Тони, вновь мысленно видела все ту же напугавшую ее картину: он падает на землю во время праздничных соревнований и неподвижно лежит посреди площади. Потом его подняли и понесли. Тогда она сорвалась с места, пробралась через толпу и добралась до Тони, который лежал все так же неподвижно в тени небольшого дворика. Она звала его, как же она его звала!.. И он откликнулся на ее призыв!

— Что случилось, любимая? — нежно спросил он, целуя ее в склоненную голову.

— Случилось? — переспросила она, будто во сне, поднимая на него глаза. — Нет, все еще только должно случиться…

Она смотрела на него, смотрела, и он утонул в ее взгляде, и не стало между ними никаких преград.

— Возьми меня, — прошептала она. — Я твоя, твоя навеки! Тони обнял ее и прижал к себе крепко-крепко. Он любил ее больше жизни. Мария знала, чувствовала это, они были одним существом…

На прощанье Мария шепнула Тони:

— Тони! Придумай, придумай, что-нибудь! Отец нашел для меня жениха!

Тони вернулся домой и тут же сел за фортепьяно. Оно всегда было его другом и в трудные, и в радостные минуты жизни. А эта минута была для него и счастьем и мукой одновременно. Удивительная мелодия зазвучала у него в душе. Он играл самозабвенно, а когда оторвался от клавиш, то увидел, что так же самозабвенно его слушает старый Джузеппе, любимый его дядя.

— Ты настоящий музыкант, — растроганно сказал племяннику Джузеппе.

— Ты думаешь, дядя? У моего отца другое мнение, а он понимает в музыке, как мне кажется, больше тебя.

Тони невесело усмехнулся. С небес, где он свободно парил, ему пришлось вернуться на грешную землю.

— В музыке, может, я мало смыслю, — согласился Джузеппе. — Но по части души и сердца я смыслю больше твоего отца. И поверь мне, музыку пишут люди с большим сердцем, а исполнять могут и те, у кого только ловкие пальцы.

Джузеппе не так давно появился под кровом у своего брата Дженаро. Долгие годы он прожил в Бразилии. Уехал туда в молодые годы, полным надежд, а вернулся больным, усталым, но не сломленным человеком. Роза прониклась сочувствием к деверю и предложила ему остаться у них. Дженаро не возражал, но и рад особенно не был, он не любил, когда нарушался сложившийся годами уклад.

Джузеппе принял с благодарностью предложение Розы. С его появлением жизнь в доме потекла и живее и веселее. Для каждого из домочадцев он стал собеседником. С Дженаро они сидели по вечерам в кафе и вспоминали прошлое. Роза обсуждала с ним насущные проблемы, а с Тони они говорили о будущем.

— Конечно, я хотел бы радовать людей песнями, — признался Тони.

— Может, когда-нибудь так оно и случится, — задумчиво произнес Джузеппе и глухо закашлялся. Он надорвал себе легкие в бразильской тюрьме, где провел немало времени, потому что боролся за справедливость.

Тони сидел, задумавшись. Он не торопился сообщить домашним, что собрался жениться. Да, собственно, не такое это было простое дело. Его родители и сеньор Джулиано терпеть не могли друг друга. Он бы пришел в отчаяние, если бы слышал разговор, который состоялся на площади при Марии между его родителями и сеньором Джулиано.

— Слабачок ваш сын, — с довольной улыбкой заявил Джулиано.

— Не вам судить об этом, — отозвался надменно Дженаро, — раз у вас недостало сил сделать хотя бы одного сына.

— Сил у вас хватило только на то, чтобы доканать вашу бедную жену, — подхватила сеньора Роза.

Все в округе считали сеньора Джулиано виновником смерти его жены. Услышав обвинение сеньоры Розы, Джулиано почернел.

— Я ничего не сделал дурного своей жене, — стиснув зубы, сказал он, — но если бы у меня была жена такая, как вы, я бы ее убил.

Сказав это, он пошел под руку с дочерью дальше, не оглядываясь.

К счастью, Тони понятия не имел об этом разговоре, но он прекрасно понимал другое: сеньор Джулиано никогда не примет в качестве жениха для своей дочери парня, который зарабатывает деньги, работая батраком, пусть даже в душе он — настоящий музыкант. Для того чтобы жениться на Марии, ему нужно было разбогатеть… Ведь жених Марии наверняка очень состоятелен.

— У тебя в Бразилии не осталось золотых приисков или серебряных копей? — спросил он шутливо.

— Сама Бразилия — золотое дно, — так же шутливо отозвался Джузеппе.

— Только ты до него не добрался, — вздохнул Тони.

— Я и не старался, меня интересовало совсем другое, — сказал Джузеппе, — ты же знаешь, я занимался политикой: сначала был анархистом, потом коммунистом…

— А я хочу разбогатеть, — признался Тони.

— Тебе только кажется, что богатство разрешит твои проблемы, — покачал головой дядюшка.

— Я смогу тогда жениться на той, кого полюбил, — не соглашаясь, вскинул голову Тони.

— Люди или женятся или не женятся, богатство тут ни при чем, — повторил дядюшка и поднялся. — А ты, если захочешь, станешь хорошим музыкантом.

Тони думал о будущем, стараясь сладить с не слишком-таки радужным настоящим. Мария и словом не обмолвилась, кого же именно отец прочит ей в женихи. А он решил, что ее мужем должен был стать его друг, сеньор Мартино, человек в возрасте, основательный, состоятельный и к тому же убежденный сторонник Муссолини, как и он сам. Планы отца перепугали Марию до смерти. Вот она и поторопилась связать свою судьбу с Тони. Кто знает, может, она бы и не поспешила, но ее подхлестнуло жесткое и жестокое решение отца. Бабушка, как могла, успокаивала ее, обещая поговорить с сеньором Джулиано. И она это сделала.

— Вы совершаете большую ошибку, дорогой зять, — начала она, спустившись в гостиную, — собираясь выдать замуж нашу Марию, не спросив ее согласия.

— Зачем ее спрашивать, дорогая теща, когда я знаю, что она все равно не согласится, — усмехнулся Джулиано. — Она еще слишком молода, у нее в голове один ветер. Я уверен в Мартино, он — прекрасный человек, и к тому же в том возрасте, когда других забот, кроме как о жене и детях, у него не будет.

— Но есть еще любовь, Джулиано! — Седая Луиза вскинула голову, и глаза ее загорелись.

— Уж не хотите ли вы сказать, дорогая теща, что любовь моей дочери Марии — это смазливый мальчишка Ферьяно? — тут же разъярился статный седовласый землевладелец. — Если люди не нажили к старости ничего, кроме болезней, с такими людьми связываться нечего. Их нужно сторониться как чумы! Они приносят несчастье!

Джулиано подошел к окну.

— Наш друг Мартино точен как обычно. Надежность и обязательность — вот фундамент прочного семейного счастья, дорогая теща, — назидательно проговорил хозяин дома. — Будьте любезны, попросите Марию спуститься через полчаса в гостиную.

На этом разговор можно было считать законченным.

— Что же мне делать, бабушка? Что мне делать? — в отчаянии шептала Мария, когда Луиза вкратце передала ей разговор.

— Там будет видно, — мудро заметила старушка. — Пока постарайся не раздражать отца.

— А жених? Что мне делать с женихом? — спрашивала Мария.

— Ничего. Сиди и молчи. Упрекнуть тебя будет не в чем, — отвечала мудрая бабушка, полагая, что Тони Ферьяно окажется расторопнее.

Тони, и в самом деле проворочавшись ночь без сна, к утру понял, что им нужно делать — они с Марией отправятся и Бразилию, там они смогут жить своей жизнью, надеясь на свои силы. Любовь поможет им преодолеть все трудности. Потом, когда у них будет имение не хуже, чем у сеньора Джулиано, они пригласят его в гости, и он смирится с браком своей дочери и признает своих внуков. К завтраку Тони спустился совершенно счастливым и сообщил, что надумал идти по стопам своего дяди, и хочет вскоре отправиться в Бразилию. Мать тихонько охнула, схватившись за сердце: сын пошел в отца, точно так же непредсказуем! Джузеппе предложил потолковать и обсудить все поосновательнее.

— Если ты не выкинешь эту дурь из головы, — зловеще произнес Дженаро, — можешь считать, что ты — сирота!

Роза снова охнула и прижала руку к заколотившемуся сердцу.

— Мы поедем туда с Марией, папа! Мы любим друг друга! Пойми нас и благослови!

— С дочерью фашиста?! — разъярился Дженаро. — Только этого не хватало! Только посмей так поступить! Я откажусь от тебя и больше никогда не вспомню, что у меня был когда-то сын!

В разговор вмешался Джузеппе, он предложил брату пойти потолковать в кафе, надеясь его образумить и успокоить. Тот торопливо натянул берет на голову, и мужчины вышли. Роза осталась наедине с сыном. Тони торопливо чмокнул мать в щеку. Ему не терпелось бежать к Марии и сообщить ей о том, что он надумал.

— Я благословлю тебя, сынок, — с нежностью и любовью произнесла она. — Хотя мне будет очень и очень нелегко.

Мария долго не раздумывала и ответила согласием на предложение Тони. Все складывалось как нельзя лучше. С Тони она готова была идти на край света.

— Мне кажется, что в путь можно пускаться хоть завтра, — сказала она, — здесь нас ничего хорошего не ждет!

При этих словах она подумала о Мартино, с которым молча просидела целый вечер в гостиной.

— Так оно и есть, — согласился Тони, вспомнив все, что наговорил ему отец.

Молодые люди договорились, что отправятся в дорогу через три дня. Тони подойдет к ограде на рассвете, Мария спустится к нему, и они поедут в Неаполь, там сядут на корабль и отплывут в Бразилию.

Луиза, с которой Мария поделилась своими планами, не стала ее отговаривать. Она понимала, что для ее внучки это самый лучший выход, и не хотела мешать ее счастью.

Мир и покой воцарились в смятенной душе Марии. Она ходила по дому как гостья, думая об одном: скоро, скоро меня здесь не будет…

Глава 2

В маленьких городках вести облетают жителей мгновенно. Стоило Дженаро с Джузеппе потолковать в кафе об отъезде Тони вместе с Марией, как и до сеньора Джулиано дошла новость, что его дочь надумала сбежать из дома с вертопрахом Ферьяно. И через кого дошла? Через Мартино. Он, приехав в очередной раз к невесте, сообщил ее отцу о гуляющих по городку слухах.

— Не беспокойся, дорогой друг, я сам разберусь с дочерью, а ты готовься к свадьбе. И имей в виду, любого, кто скажет мне подобную чушь, придушу собственными руками.

После отъезда Мартино Джулиано, клокоча от ярости, отправился в комнату дочери, собираясь потребовать от нее объяснений по поводу нелепых слухов. Но войдя в комнату, понял, что Мария и в самом деле готовится к побегу — все вещи раскиданы, на полу раскрытый чемодан, куда теща и дочь что-то складывают.

— Убью! — взревел Джулиано. Женщины испуганно пригнули головы.

— Убью наглого щенка, если только он приблизится к нашему дому, — чуть тише заявил он и потряс двустволкой, которую держал в руке. — А ты только посмей высунуть нос из своей комнаты! Я тебя запираю на ключ и выпущу только и день свадьбы!

Он грозно посмотрел на тещу, предлагая ей покинуть комнату внучки. Мария прекрасно знала своего отца. Слово у него не расходилось с делом. Она умоляюще взглянула на бабушку, что-то прошептала ей на ухо, Луиза кивнула и вышла из комнаты, не глядя на зятя. Тот закрыл дверь и два раза повернул ключ. Из-за двери послышались горькие рыдания.

Луиза не замедлила выполнить просьбу внучки и тут же отправилась к Тони.

— Сеньор Джулиано поклялся убить тебя, если ты только приблизишься к нашему дому, — сказала она. — Мария умоляет отложить побег на некоторое время. Она надеется, что все еще как-то уладится, но пока отец запер ее в комнате и никуда выпускать не собирается.

Тони схватился за голову. Молодость не умеет ждать, — ему показалось, что настал конец света. Луиза с состраданием смотрела на молодого человека: она была бы рада помочь ему, но чем?

— Я напишу ей письмо, можно? — спросил Тони.

— При первой возможности я его передам, — пообещала старая женщина.

Узнав, что сын в ближайшее время никуда не уезжает, Роза успокоилась.

«Может быть, все еще переменится, — думала она. — Может быть, он вообще никуда не уедет…»

Тони вновь сел за пианино, рождавшаяся в его душе мелодия заглушала боль. Едва услышав звучащую трогательную песню, Дженаро бросился вниз в гостиную. Он ударил сына по пальцам линейкой.

— Не смей осквернять мой инструмент! Сколько раз я тебе говорил!

Сын поднялся со стула бледный как смерть.

— Клянусь! — произнес он. — Больше ты меня за инструментом не увидишь! Я к пианино не прикоснусь!

— И правильно! Лучше вообще не играть, чем заниматься надругательством над музыкой, — злобно выкрикнул Дженаро.

Тони и в самом деле перестал играть на пианино, но отношения отца и сына не улучшились. Тони ходил мрачнее тучи, а Дженаро словно бы и не замечал сына. Роза надеялась на Джузеппе, он один мог смягчить своего упрямца-брата. Но и против Джузеппе поднималась в ее душе обида: не рассказывай он Тони о Бразилии, ее сынок никуда бы не собрался уезжать!

А через несколько дней Роза нашла платок Джузеппе, он был весь в крови. И тут ей стало страшно: чахоточный мог заразить всю семью! Она велела мужу объясниться с братом, попросить того не принимать участия в общих трапезах.

Джузеппе понял опасения невестки и охотно согласился обедать у себя в комнате. Он с грустью наблюдал за разладом в семье брата, сочувствовал каждому из близких, но чем он мог помочь им? Сердце у него болело не только из-за семьи брата, но и из-за своей собственной, которая осталась далеко-далеко за океаном. Он ведь потерял свою семью… Мадалена пришла к нему в тюрьму с маленькой Ниной на руках, потому что он страстно хотел увидеть свою доченьку, которая родилась без него. Мадалена была почти прозрачной. Он боролся за счастье всех на свете, а страдали самые для него близкие.

— Я не хочу больше страдать, — сказала ему Мадалена, — у меня родилась дочь, и я буду растить ее. Если у нее нет любящего отца, то хотя бы будет любящая мать.

Ее слова ударили Джузеппе в самое сердце, они с Мадаленой крепко любили друг друга, но отказаться от своих убеждений, от своего страстного поиска справедливости он тоже не мог. И должен был добиться ее здесь, на земле, а не где-то в потустороннем мире!.. Он был возмущен тем, что Мадалена не понимает его.

— Жизнь в браке страшнее, чем за решеткой, — сказал он ей. — Из тюрьмы я могу убежать!

Как он жалел потом, что сказал ей эти слова… Когда он вышел из тюрьмы, то не нашел Мадалены: она уехала, не оставив адреса, не простившись. Много лет он искал ее, но, как видно, судьба была против него, они так и не встретились. Зато на его пути постоянно встречалась несправедливость, и ему приходилось отстаивать правду, и он не раз еще попадал в тюрьму. Потом он отчаялся найти Мадалену, понял, что уже состарился, что дочь выросла без него и его не узнает, что сам он ничего не нажил и мало кому помог. Его потянуло на родину, потому что там были его корни. И если он не отыскал любимые веточки, вместе с которыми мог бы тянуться к свету, то нужно было возвращаться к земле, чтобы лечь в ее темную глубину рядом с другими корнями.

В конфликте отца и сына он был на стороне племянника, жизнь показала ему, что главное в жизни не профессия, а близкие люди. Он научился ценить любовь, которую не сумел сберечь. И ему очень хотелось, чтобы Тони со своей Марией прожил счастливо, чтобы они соединили свои судьбы и не расставались. Может быть, там, в Бразилии, Тони найдет свою двоюродную сестру, расскажет ей об отце… Джузеппе представлял себе встречу сестры и брата, когда дверь его спальни — а он еще не вставал с постели, чувствовал себя плоховато — распахнулась и на пороге появился племянник с завтраком на подносе.

— Доброе утро! — поздоровался Тони. С тех пор как больного дядюшку перестали сажать за общий стол, он демонстративно завтракал и обедал с Джузеппе. Племянник уселся возле кровати больного и приготовился, по обыкновению, говорить о Бразилии. Задавая вопросы, он мысленно переселялся в будущее и представлял, несмотря ни на что, как они с Марией устраивают там свою жизнь. На этот раз Тони стал расспрашивать старика про путешествие на пароходе.

— Долго мы плыли, очень долго, — медленно проговорил Джузеппе. — И чего только не было в пути, обнаружилась чума, от нее умерли муж и жена, их сбросили в море, а дочка осталась сиротой.

Дядюшка поднес ко рту чашку с кофе и тут же поставил ее на поднос. Сегодня, что называется, и кусок в горло не лез, сердце, казалось, заняло всю грудь и билось где-то в горле. Он немного помолчал и продолжил рассказ:

— А жена моего друга Винченцо, мы с ним подружились на пароходе, там и родила дочку, и ее назвали Катэриной. У них еще был сынок Марселло, он любил сидеть у меня на коленях, и мне все казалось, что я нянчусь с тобой.

— А что сталось с твоими друзьями потом? — поинтересовался Тони.

— К сожалению, не знаю. Они поехали работать на плантации, а я, как ты знаешь, никогда не хотел быть рабом.

— Да, я знаю, — кивнул Тони.

— У тебя в Бразилии есть сестра, — с трудом выговорил Джузеппе, — ее зовут Нина…

Изумленный Тони поднял на дядюшку глаза, он ждал продолжения, но его не было. Глаза Джузеппе закрылись, голова склонилась на бок. Испуганный Тони взял Джузеппе за плечи и понял, что дяди больше нет…

После похорон Джузеппе дом для Тони окончательно омертвел. Отец с ним по-прежнему не разговаривал, к инструменту не подходил он сам. Мать тяжело вздыхала, пыталась как-то смягчить мужа, но тот твердил одно:

— Ничего не желаю слушать! Сына у меня больше нет! Марию Тони не мог увидеть, потому что отец ее держал под замком, и только старая сеньора Луиза время от времени приносила от нее весточку. В письмах его любимая умоляла ждать и быть как можно осторожнее, потому что сеньор Джулиано не расстается с двустволкой. Чего можно было тут дождаться? Каких успехов, свершений, перемен?

Тони сунул смену одежды в сумку и попросил у матери благословения на поездку в Бразилию.

— Придется разбогатеть, мама, другого выхода у меня нет, — сказал он очень серьезно, — тогда я вернусь и женюсь на Марии.

Глаза Розы наполнились слезами, но она мужественно улыбнулась.

— Даю тебе, сынок, свое материнское благословение. Да хранит тебя Бог на всех путях и дорогах.

Она собрала последние деньги, которые были в доме, и сунула в сумку сына. Может, он и прав, в стране кризис, безработица, все ученики отказались от занятий, потому что им нечем платить за обучение, их отцы лишились работы. Дай бог, чтобы в далекой Бразилии все было по-другому.

Дженаро едва только понял, что Тони все-таки уезжает, как закричал:

— Я же говорил, что у меня нет больше сына! Нет! Нет! И прощаться не буду! Сына у меня нет!

Может, так он защищался от нестерпимой боли разлуки, которая терзала его сердце? Может, так он надеялся с ней справиться?

Тони только рукой махнул, но глаза у него невольно наполнились слезами. Сердце у Тони было ранимым, чувствительным, он надеялся, что хотя бы в миг расставания отец сменит гнев на милость. Но нет, отец не смягчился. И, ожесточившись сам, он вновь мысленно произнес свою клятву: «Нет, никогда больше я не прикоснусь к инструменту!»

Об этом он и думал, крутя педали велосипеда, который будто сам собой летел прямо к дому Марии, видневшемуся вдалеке. У ворот Тони остановился, слез с велосипеда, подошел к решетке и громко позвал:

— Мария! Мария!

И вдруг Мария появилась на пороге и кинулась по дорожке к воротам, она все поняла: Тони приехал прощаться. Но влюбленные не успели даже протянуть друг к другу руки — прозвучал выстрел, и пуля прожужжала около левого уха Тони, потом мимо правого.

— Беги! Беги! — закричала в ужасе девушка. Тони вскочил на велосипед.

— Ты будешь меня ждать? Я приеду богатым и посватаюсь! — крикнул он на ходу.

Мария со слезами на глазах смотрела ему вслед.

— Я буду ждать тебя всегда. Только тебя! — шептала она.

Луиза подошла к зятю, который стоял на балконе с дымящейся винтовкой.

— Вы — зверь, Джулиано, — сказала она. — Настоящий зверь.

— Ненастоящий. Зверь бы его убил, — спокойно ответил зять и ушел в дом.

Тони долго добирался до Неаполя, он не хотел тратить деньги на поезд, они понадобятся ему на билет до Бразилии. Он даже старался что-то заработать по дороге, смутно понимая, что денег у него, наверное, мало. Неаполь оглушил его шумом, очаровал запахом моря. Тони не мог оторвать глаз от синеющей дали, в которой скрывалось его счастье. Когда он протянул кассиру свои деньги и попросил билет до Бразилии, тот только рассмеялся наивности и простодушию красивого темноглазого юноши. На эти деньги он мог доплыть разве что до соседнего островка.

В отчаянии Тони присел на парапет, рассеянно глядя, как подъемный кран поднимал и ставил на палубу легковые машины. Пассажиры толпились на пристани у сходен, по одному поднимаясь на пароход. И вдруг Тони будто по наитию встал со своего места и подошел к очередной машине, которую должен был поднять кран. «На всех путях и дорогах», — повторил он про себя мысленно и тронул ручку. Она поддалась, дверца открылась, Тони проскользнул в машину и закрыл за собой дверь. Вскоре очередная машина взмыла в воздух, словно невиданный летательный аппарат, покачивалась она на фоне синего неба. На мостовой сиротливо стояла сумка, рядом с ней валялась куртка. Счастливого пути, Тони!

Глава 3

Смерть, неизменная спутница жизни, — главная пособница перемен. Дона Франсиска потеряла мужа и стала хозяйкой обширного имения. Марсилиу был старше ее, всегда был для нее опорой, но со временем она научилась быть ему помощницей во всех делах и неплохо стала разбираться в хозяйстве. А оно было немалым — огромная фазенда, на которой они выращивали кофе, ставшее главным источником их богатства. Марсилиу всегда мечтал купить еще и соседнюю фазенду. У них было двое детей, сын и дочь, и он мечтал, что каждому из них оставит по имению, что брат и сестра так и проживут всю жизнь рядом, помогая друг другу. Дети и впрямь были очень дружны. Когда Маурисиу, который был немного старше, уехал учиться в Париж, они оба очень скучали друг без друга и обменивались длинными письмами. Беатриса описывала все, что делалось в Бразилии, а Маурисиу делился своими впечатлениями о Европе. Узнав, что отец серьезно болен, он поторопился вернуться домой. Отец успел порадоваться успехам взрослого сына, но вместе с тем он прекрасно видел, насколько его умный образованный мальчик еще юн и неопытен.

Франсиска до конца своих дней запомнит ночь, когда ее муж, чувствуя приближение смерти, высказал ей свою последнюю волю.

— Поклянись мне, — попросил он, — что в твоей жизни никогда больше не будет мужчины.

Франсиска даже не поняла сначала, что слова эти относятся к ней, ей показалось, что у больного начался бред и говорит он с кем-то другим.

— Поклянись мне, поклянись, — настойчиво повторял больной, сверля ее своими черными глазами.

Она была верной и любящей женой, после этих слов она впервые отчетливо поняла, что Марсилиу готовится оставить ее навсегда, и горько заплакала.

— Клянусь, клянусь, — проговорила она сквозь слезы. — Разве ты не знаешь моего сердца, мы никогда с тобой не разлучимся. Только не оставляй меня, умоляю!

Напряженное лицо больного смягчилось.

— Я верю тебе, Франсиска, — сказал он. — Ты всегда была разумной и надежной женщиной, оставайся такой и впредь. Дай мне руку.

Франсиска протянула ему руку, и Марсилиу вложил в нее маленький ключик.

— Больше никто в мире не знает об этом тайнике. — И рассказал, где он расположен.

— Надежда, не забывай о надежде.

Это были его последние слова. «Надеждой» называлась соседняя фазенда, и Франсиска поняла, что муж поручает ей завершить дело и купить ее. С рыданьем Франсиска упала ему на грудь и плакала долго-долго. Она осталась одна, отныне вся тяжесть ответственности лежала на ее плечах. А тяжесть была немалой: Бразилия переживала экономический кризис, цены на кофе упали. Богатые беднели, бедные нищали и разорялись. И в семействе Марсилиу дела шли не слишком важно…

Наплакавшись, Франсиска поднялась и пошла в дальнюю комнату. Отодвинула в ней ковер, увидела в полу люк, отперла его ключом, который дал ей Марсилиу, зажгла свечу и стала спускаться в подвал. Сколько лет она была в этом доме хозяйкой, а не подозревала о существовании этого подвала. Но когда оказалась внизу, изумление ее возросло еще больше: она очутилась в настоящей сокровищнице. Открыла туго набитый мешочек, в нем переливались золотые монеты. Взяла с полки коробочку — в ней переливалось бриллиантовое ожерелье, которому цены не было. А вот изумрудные подвески. Бриллиантовые серьги. Кольца. Колье. Ожерелья. Ее окружало несметное богатство, о существовании которого она и не подозревала. Франсиска присела на пол, обводя глазами подвал, укрывший фамильные драгоценности семьи ее мужа. Она стала хранительницей семейных реликвий и поняла теперь, в чем смысл клятвы, взятой с нее мужем.

Эта ночь словно бы переродила Франсиску. Жена Франсиска и вдова Франсиска были словно бы двумя разными женщинами.

Друзья и родственники, приходившие в дом выразить вдове и сиротам соболезнование, готовились утешать несчастную женщину в слезах, но встречали суровую замкнутую хозяйку дома, к которой не знали, как и подступиться.

Похоронив мужа, она повела хозяйство жесткой и властной рукой, не допуская до себя никого, не ища ни помощи, ни советов. Времени на то, чтобы войти во все тонкости, потребовалось немало. А когда она и в самом деле стала полновластной хозяйкой, взяв все под контроль, то настали очень тяжелые времена: кофе упал в цене и плантация почти перестала приносить доход. Франсиска понадеялась, что теперь-то она и сможет купить соседнюю фазенду, как вдруг узнала, что фазенду «Надежда» задешево купили иммигранты-итальянцы. Для Франсиски это было страшным ударом. Итальянцев она терпеть не могла. В ее глазах они были теми же рабами, голытьбой, низшим сортом. Они приехали в ее страну, чтобы отбирать хлеб у ее детей. Негодовала она и на соседа, барона Гумерсинду. Когда-то они с мужем предлагали ему много больше, но он не захотел продать имения, правда, тогда еще кофе был изрядной ценностью. В сердцах Франсиска стала корить себя за нерасторопность: кризис разрастался и кофейные плантации шли за бесценок, но сын попробовал ее утешить:

— Ты же знаешь, что у папы и сеньора Гумерсинду были очень плохие отношения! Он бы никогда не продал тебе плантацию.

Самому ему были симпатичны новые соседи-итальянцы, которые отслужили молебен, и крестный ход прошел по всей границе фазенды, а потом от души веселились до утра, празднуя новоселье.

— Зато, может быть, мы купим ее теперь! — заявила внезапно Франсиска.

На следующий день Франсиска объявила детям, что они едут с визитом в соседнее имение. Ей хотелось узнать, что за люди стали их соседями. Беатриса и Маурисиу охотно согласились сопровождать мать. И Беатриса, и Маурисиу искали себе серьезного занятия в жизни, их не устраивало бездумное существование золотой молодежи с чередой бесконечных развлечений.

Соседи-итальянцы были немало удивлены визиту. Экипаж, из которого вышла суровая дама в черном платье, изящная молодая девушка с кружевным зонтиком и молодой человек в белоснежном костюме и канотье, был запряжен выхоленными лошадьми. Сразу было видно, что приехали богатые люди. Но что заставило их приехать?

Хозяин дома Винченцо и его жена Констанция переглянулись, насторожились. Они пригласили нежданных гостей в комнату, которая служила им и столовой и гостиной, хотя обычно они ели за большим столом на кухне, и вопросительно посмотрели на даму в черном. Дама любезно улыбнулась и сказала:

— У нас в обычае знакомиться с соседями, а мы — ваши соседи, вот и приехали познакомиться.

Она назвала себя и детей, Винченцо и Констанция позвали и представили своих — Катэрину и Марселло, которые были ровесниками приехавших. Они подали друг другу руки, нежные мягкие холеные соприкоснулись с жесткими и мозолистыми. Несмотря на бедную одежду Катэрина выглядела настоящей королевой, и Маурисиу сразу подпал под обаяние красивой черноглазой девушки. А Марселло не мог не плениться очаровательной Беатрисой, но он пленился ею как чудесной несбыточной мечтой, так велико было расстояние, разделявшее их.

Между тем Франсиска после положенных вежливых фраз перешла к тому, что собственно и было целью ее визита: она стала расспрашивать, как идет у них хозяйство и обстоит дело с урожаем. Тут старшие начали вздыхать — с урожаем дело обстояло неплохо, они трудились не покладая рук, но нот с продажей… Ведь цены на кофе были необычайно низкими, и для того чтобы хоть что-то заработать, они посадили фасоль, бобы, кукурузу. Но кукуруза оказалась дешевой, одна надежда была на фасоль.

— Может быть, сеньора, вы заинтересованы в фасоли? — спросил Винченцо. — Мы охотно продали бы ее вам.

Франсиска невольно усмехнулась.

— Я и сама охотно продала бы свой урожай, но на рынке избыток и фасоли и кукурузы. Заниматься сельским хозяйством сейчас невыгодно. Владельцы фазенд разоряются, не зная, чем платить налоги.

Винченцо сокрушенно закивал головой: да, да, и у них будет немало проблем с налогами.

— У меня к вам совсем другое предложение, — сообщила Франсиска. — Я знаю цену, за которую вы купили имение, и предлагаю вам за него двойную цену.

Муж и жена переглянулись, Винченцо упрямо набычился.

— Это имение бесценно, сеньора, — сказал он, — я и два моих компаньона выросли, работая на чужой земле и мечтая о своей собственной. Теперь, когда у нас появилась своя, мы не можем ее выпустить из рук. Она наша.

— Даже если эта земля будет высасывать из вас все соки, не принося ничего взамен ни вам, ни вашим детям? — осведомилась Франсиска.

— Но вас-то она кормит, и неплохо кормит, — возразил Винченцо. — А иначе, зачем вы хотите купить и нашу землю?

Франсиска снова усмехнулась.

— Ну уж во всяком случае, не для того, чтобы богатеть, продавая урожаи. Нашей с мужем давней мечтой было объединить эти две фазенды. Сейчас у меня появилась такая возможность, и я предлагаю вам не только двойную цену, но и неплохие комиссионные, если вы поспособствуете продаже.

— Нет, нет, это невозможно, — воспротивился Винченцо. — Эта земля — моя, и я никому ее не отдам!

Ответ прозвучал достаточно резко, но Франсиска словно бы и не услышала этой резкости.

— Подумайте еще, все взвесьте, и если надумаете, то знайте, что у вас есть соседи, которые готовы вам помочь.

Она поднялась, все необходимое было сказано, и делать ей здесь было нечего.

После визита соседей семейство сидело задумавшись.

— А я бы продал, — тихо сказал Марселло.

У него перед глазами стояли брат и сестра, красивые, образованные.

— Я бы стал учиться, — так же тихо прибавил он. Отец и не взглянул на него.

— Мы родились с мотыгой в руках и умрем с ней, — сказал он. — Землю не отдам.

Катэрина поднялась первой.

— Ну что ж, возьмемся за мотыгу, — насмешливо сказала она. — Если ничего другого нас не ожидает.

И она внимательно посмотрела на свои руки — красивые, но загрубелые и мозолистые.

Мать и отец поднялись из-за стола: в самом деле, пора было идти на поле.

— А ты скажешь своим компаньонам? — спросила Констанция мужа.

— Нет, — отрезал он. Разговор был на этом кончен.

Зато в доме Франсиски разговор затянулся надолго: это брат с сестрой обсуждали новое знакомство.

— А ты заметила, как смотрел на тебя тот юноша? — с улыбкой спросил Маурисиу.

Беатриса порозовела: смуглый, с огненными глазами итальянец тоже произвел на нее впечатление. Но она не осталась в долгу.

— Я заметила другое, как ты смотрел на его сестру, — шутливо парировала она.

— Согласись, ведь было на что смотреть! — тут же отозвался брат.

Беатриса согласилась. Катэрина была красивой девушкой, и брата можно было понять.

— Почему бы нам не поддержать с ними знакомство? — спросил Маурисиу.

— Я охотно бы поддержала, но не знаю как, — призналась Беатриса.

— Что-нибудь да придумаем! — весело пообещал Маурисиу. Но оба они подумали одно и то же: мать будет против этого знакомства. Однако обсуждать эту тему они не стали.

Франсиска сидела, задумавшись, у себя комнате. Визит ее не порадовал, но вместе с тем и не слишком огорчил. Нужно было только набраться терпения и ждать. Это семейство долго не продержится на плаву. Теперь она уже не упустит момент, как упустила когда-то. Она будет настороже и будет ждать.

Глава 4

Тони лежал на диванчике в автомобиле и гадал, что же происходит вокруг. Живот у него сводило от голода, но он чувствовал, что его покачивает, и не сомневался: корабль плывет. От одной этой мысли в груди у него вспыхивал восторг. Какое счастье! Тони был горд собой. Про себя он обещал Марии, что непременно разбогатеет. Удача сама плыла ему в руки. Разве нет? Тони решил выбраться на палубу. Не сидеть же ему в своем убежище всю долгую-предолгую дорогу!

Он открыл дверцу и вышел. Голубизна необъятного океана поразила его. Тони вновь почувствовал удивительное счастье. Если бы только не хотелось так есть… Он постоял, посмотрел, а потом стал спускаться вниз, надеясь встретить кого-нибудь и попросить хотя бы кусок хлеба.

Помощник капитана, первым повстречавший безбилетного пассажира, не слишком-то ему обрадовался. Он осведомился о документах. Только тут Тони сообразил, что и сумку, и куртку он оставил на пристани в Неаполе, и покаянно развел руками. Помощник капитана приказал ему сидеть и ждать, а сам отправился советоваться с капитаном. Корабельное начальство взялось решать судьбу Тони.

Такие случаи бывали на корабле не раз, но от этого никому легче не становилось. Дело было даже не в деньгах. Здоровый парень всегда мог отработать дорогу. Дело было в документах.

— Имей в виду, парень, что на берегу мы обязаны сдать тебя властям, — сурово объявил Тони капитан. — А они на нашем же корабле отправят тебя обратно. Тебе это ясно?

Тони замотал головой: только не это! Не для того, чтобы снова вернуться в Италию, он сел обманом на этот корабль!

— А есть какой-нибудь выход? — спросил он.

— Только добираться вплавь, — сумрачно отозвался капитан.

— Надеюсь, не отсюда? — сказал Тони.

Капитан с помощником переглянулись: славный паренек, жаль, что влип в такую историю.

— Отсюда ты не доплывешь, — серьезно ответил капитан и обратился к помощнику: — Отведи его в камбуз, пусть накормят, а потом в кочегарку. Не возражаешь? — обратился он снова к Тони.

— Благодарен, — ответил одним словом Тони, чувствуя, что ему снова повезло и до Бразилии он доберется бесплатно.

Дни потянулись один за другим, томительные, однообразные, но Тони не жаловался. Ему доставалась самая тяжелая работа, но он не жаловался, понимая, что его кормят из милости. Бросая уголь в топку, он твердил про себя:

— Это все ради нашего счастья, Мария! Наша любовь будет гореть так же ярко!

О своей любви, о ярких днях молодости со вздохом вспоминала состарившаяся Мадалена. Нина, ее дочь, работала на ткацкой фабрике. Выросла Нина красавицей, а характером пошла в отца, в Джузеппе, которого она не помнила, — такая же решительная и непримиримая. Многие на нее заглядывались, но она ни на кого не смотрела. Мадалена горевала об этом, желая счастья любимой дочери, но не видела вокруг того, кто был бы ее достоин. Ведь и жизнь Мадалены не задалась… Жили они в Сан-Паулу, на самой окраине, в большим, густо населенном доме. Их крошечная квартирка выходила на деревянную галерею, как множество других таких же квартирок. Галереи опоясывали этажи, внутри дома был маленький дворик. В этом дворике праздновались свадьбы, соседи собирались посидеть вечерком, юноши ухаживали за девушками, иногда в нем дрались, иногда танцевали. В душ по вечерам выстраивалась очередь, и если мылась хорошенькая девушка, то мужчины не могли отказать себе в удовольствии и старались заглянуть в верхнее окошко.

Мадалена целыми днями стирала и крахмалила мужские рубашки, и в округе многие считали, что делает она это лучше всех. Под руками у нее текла вода, вокруг текла чужая жизнь, и Мадалена невольно вспоминала свою. Много раз она думала, стоило ли ей так обижаться и уходить от Джузеппе? Нельзя сказать, что она совсем об этом не жалела, но вспоминая то одно, то другое, вновь и вновь шептала про себя:

— Нет, все-таки он был сумасшедшим! А как тихо и мирно могли бы прожить они свою жизнь, если бы Джузеппе занимался только семьей и работой!..

Нина часто расспрашивала мать об отце. Ей все хотелось знать: и каким он был, и что любил делать, и какой у него был характер. А Мадалена частенько ей отвечала:

— Погляди на себя, ты вся в него!

Да и в самом деле, в характере Нины было что-то мужское — прямота, решительность, ответственность. Когда среди рабочего дня в цехе у одной ткачихи начались родовые схватки, некто иной, как Нина взялась принимать роды, хотя в жизни никогда ни с чем подобным не имела дела. Мало того, она постаралась, чтобы хозяин, который наблюдал за цехом сверху через окно, ничего не заметил. Бедняжка Джулия, боясь потерять работу, скрывала беременность и дотерпела до последнего дня. Теперь она изо всех сил старалась не кричать, рожая своего первенца. Нина помогала ей. Все работницы поначалу сгрудились вокруг бедной Джулии. Нина распорядилась, чтобы они разошлись по рабочим местам.

— Сеньор Умберту ничего не должен заметить, — проговорила она, — все по рабочим местам!

И ее все послушались, вернулись к своим станкам. Сеньор Умберту почувствовал, что внизу в цехе что-то происходит, выглянул, но ничего особенного не обнаружил: станки привычно жужжали, нити тянулись, работницы, низко склонившись над ними, усердно работали. Он вновь сел за стол и занялся счетами.

На писк младенца сбежались все. Одна работница с помощью зажженной свечи продезинфицировала ножницы, другая притащилакусок льняной ткани, Нина обрезала пуповину и торжествующе подняла крохотного мальчугана. Мать счастливо улыбнулась и протянула к нему руки. Улыбались и все остальные. Чудо жизни всегда трогает сердце. Но не у всех людей оно есть. На этот раз сеньор Умберту заметил непорядок, отправил вниз управляющего, и тот, выяснив, что произошло, заявил:

— Ну, что ж, Джулия может отправляться домой и кормить своего ребенка. С фабрики она уволена. Ребенок и работа несовместимы.

Нина вспыхнула от возмущения, но что она могла? Только ниже склониться над станком, чтобы скрыть свой гневный взгляд.

Через несколько дней ее позвали к сеньору Умберту. Нина не поняла, какие претензии могут быть к ней у хозяина, но гадать не стала: сейчас все само выяснится.

Претензии оказались особые, хозяин пригласил ее поужинать с ним в субботу.

— В субботу я очень поздно кончаю, — сказала Нина.

— Я освобождаю тебя от работы в субботний вечер, — любезно сказал хозяин.

— А я не хочу, чтобы меня освобождали и ужинать тоже не хочу, — спокойно заявила Нина.

— Больше ко мне нет вопросов? Тогда я пошла работать.

Умберту покрутил головой со смешанным чувством раздражения и восхищения: какая еще девушка могла так ему ответить?

Но в субботу она принесла домой совсем немного денег, хотя всю неделю работала сверхурочно.

— Усердие не оплачивается, мама, — невесело сказала она, но не стала объяснять почему.

Мадалена ее утешила:

— Многие живут беднее нас, дочка. Мы ведь обе с тобой работаем, и нам на жизнь хватает!

Многим хватало в Бразилии только на жизнь, а большинству и на жизнь не хватало, поэтому власти ставили всяческие препоны въезжающим. Помощник капитана честно предупредил об этом Тони.

— Тебе добираться до Бразилии только вплавь, — повторил он свою излюбленную шутку.

А Тони между тем привык к этой мысли. Плавал он хорошо и, если не было другого выхода, готов был добраться до берега самостоятельно. Когда он понял, что пароход приближается к берегам Бразилии, то не раздумывая прыгнул в воду…

— Идиот! — выругался помощник капитана. — Я видел, что он блаженненький, но что полный идиот — не подозревал! Спаси его душу грешную и прими, Господи, на небесах!

Но Господь любит блаженненьких и помогает им. Тони добрался до берега. Он ступил на сушу неподалеку от Сантоса и под страшным дождем добрел до него. Даже дождь был ему в помощь, потому что все прохожие были не суше его, и он не привлекал ничьего внимания. А душа у Тони так и пела: «Бразилия! Бразилия! Я до нее добрался!»

Душа пела, а ноги заплетались, он вообще изумлялся, что еще как-то шел, как-то двигался вперед. На свое счастье, он забрел в портовый склад, где было сложено множество мешков с кофе. Забравшись повыше, Тони снял всю одежду, хорошенько отжал ее, разложил и блаженно заснул, чувствуя себя в полной безопасности. Снилась ему Мария, они снова были вместе.

Глава 5

— Что мне делать, бабушка? Что мне делать? — спрашивала со слезами Мария старую сеньору Луизу, а та смотрела с болью и нежностью на внучку.

— Прежде всего успокоиться и положиться на провидение. Оно тебя не оставит, — отвечала Луиза, сама мучительно ища выход из создавшегося положения и не находя его. Она ведь была бедна, как церковная мышь, и всем житейским неурядицам могла противопоставить только свою энергию. Энергии у нее пока хватало, но сейчас она предпочла бы иметь на руках изрядную сумму денег. Тогда бы они уехали с милой внученькой из этого дома, сняли квартиру и спокойно дожидались возвращения Марииного жениха. Но это было неосуществимо. Всеми правдами и неправдами Луиза стала экономить деньги, которые так скупо выдавал ей на руки зять. Не в его интересах было предоставлять теще лишние возможности, он не сомневался, что она обернет их против него. И лишь когда она вдруг соберется покинуть его дом, то он охотно даст ей денег на дорогу.

Если Мария места себе не находила после отъезда Тони, то сеньор Джулиано совершенно успокоился и пребывал в прекрасном расположении духа. Мартино приезжал каждый вечер, и они со вкусом обсуждали свадебные приготовления. Сеньор Джулиано хотел, чтобы свадьба была богатой и пышной.

— Моя дочь войдет в церковь, как королева, — с наслаждением повторял он. — Чивита надолго запомнит этот праздник.

Мартино улыбался, представляя себе Марию в фате.

— Я готов на все ради вашей дочери, — повторял он. — На все!

Вечером, сидя возле своей молчаливой невесты, он говорил:

— Поверьте, со мной вы будете счастливы, у вас будет все, о чем вы мечтаете!

— Я ни о чем не мечтаю, — отвечала Мария.

Но это было неправдой, она мечтала оказаться в Бразилии, рядом с Тони, своим любимым.

— После свадьбы мы поедем в Венецию, во Флоренцию, вы увидите совершенно иную Италию, такую, какой никогда не видали.

— Надеюсь, — сдержанно отвечала она, не добавляя, что надеется осматривать Италию совершенно в другом обществе.

Мартино прекрасно понимал, что девушка мечтает о другом, он даже видел мельком этого юношу, но был настолько ослеплен, влюблен, очарован, что надеялся на взаимность: разумеется, не сразу, но потом, со временем Мария не сможет устоять перед силой и искренностью его чувства.

— Если бы вы любили меня, я никогда бы от вас не уехал! — вырвалось у него невольно.

Лицо Марии стало еще более суровым, но она ничего не ответила, а сердце ее заныло — да, они должны быть вместе с Тони, непременно вместе.

Уже обсуждали день свадьбы, но возникло неожиданное препятствие. Сеньор Джулиано пожелал, чтобы дочь шла в церковь в свадебном платье своей матери. Его достали из сундука, стали примерять на Марию, платье и впрямь было чудом красоты и изящества. Но у старой Луизы перехватило горло. Она сшила это платье своими руками, а оно оказалось саваном для ее дочери, и теперь в этот саван обряжают внучку?! Как только Мария сняла платье, Луиза разорвала его.

— Мария не наденет на свадьбу платье своей матери, — заявила она зятю, — и вы, если подумаете, поймете почему!

На этот раз Джулиано только пожал плечами.

— Вы сошьете ей новое, — сказал он, и легкая угроза прозвучала в его голосе. — Я уверен, что оно будет гораздо лучше старого.

Узнав, что свадьба откладывается из-за шитья платья, Мартино предложил выбрать ей, какое она захочет, выписать из Парижа в конце концов!

— Бабушка шьет гораздо лучше парижских модисток, — сказала Мария, — не такое это долгое дело, шитье платья.

Мартино поклонился.

По меньшей мере неделя была выиграна. Больше всего угнетало Марию то, что от Тони не было никаких вестей.

— Может, он влюбился в другую, бабушка? — с тревогой спрашивала она.

Бабушка с улыбкой покачивала головой.

— Неужели ты не веришь своему Тони? А если не веришь, то тогда выходи замуж за сеньора Мартино. Какая любовь, если нет веры?

— Бабушка! Поедем в Бразилию! Я умру тут от тоски! — зарыдала Мария. — Ты же понимаешь, что если мы не уедем, то в один прекрасный день мне придется выйти замуж за сеньора Мартино. А я даже представить себе не могу, что он ко мне прикасается!

— Бедная моя девочка, — вздохнула Луиза, вновь пожалев, что у нее нет денег, — я бы рада поехать с тобой, но только Бразилия очень большая страна, в ней поместится три Италии. Где мы там будем искать твоего Тони?

— Я уверена, что Бог поможет нам соединиться. Все иммигранты едут в одни и те же места, вот и мы туда поедем.

Луиза вздохнула. Она понимала только одно: им и в самом деле нужно бежать из дома, если они не хотят, чтобы Мария стала женой Мартино.

— Ты права, внученька, нам нужно уехать. Доберемся с тобой до станции, купим билет до Неаполя, а там сообразим, что делать дальше, — решительно заявила Луиза.

Мария так и подпрыгнула от радости, а потом чуть не задушила старушку в объятиях. Надежда и восторг переполняли ее сердце.

— Не будем откладывать, завтра и тронемся в путь, — сказала она.

Луиза кивнула: да, им нужно было торопиться, к тому же и следующий день был удобным — зять с утра уезжал по делам.

Вечером Мария даже поцеловала Мартино в щечку. Впервые! Он был в восторге. А она так попрощалась и с ним, и со всеми его надеждами.

Поутру, дождавшись отъезда Джулиано, а уехал он рано, они вышли из дома с чемоданами и пошли по той самой дороге, по которой уезжал и Тони. На сердце у Марии было легко и радостно.

— Зайдем к сеньоре Розе, — предложила Луиза, — нет ли у них каких-нибудь вестей от твоего Тони.

Мария кивнула, хотя была уверена, что первой Тони напишет ей.

Роза была удивлена раннему визиту, еще больше она изумилась решимости Марии отправиться вслед за Тони. Верность и преданность девушки не могли не тронуть материнского сердца, ведь все в городке уже обсуждали ее близкую свадьбу с сеньором Мартино. Роза приняла бабушку и внучку очень ласково, но ничем порадовать не могла. У нее самой разрывалось сердце от беспокойства.

— Если вы что-то узнаете, сообщите мне, — попросила она. — Мне так не хватает моего Тони!

Дженаро, спустившийся вниз на голоса, посмотрел неодобрительно на нежданных гостей. Он даже отвернулся от них, давая понять, что видеть их не хочет.

Роза смутилась, попыталась смягчить нелюбезное поведение мужа, но тот не позволил ей:

— Мы ничего не знаем, а я и знать не хочу об этом негоднике без царя в голове! У меня нет больше сына!

Нельзя сказать, что это посещение улучшило настроение наших путешественниц. Но Мария, едва выйдя за порог, гордо вскинула голову.

— Ты видишь, бабушка, — сказала она, — Тони тут никому не нужен, поэтому он просто должен был уехать, чтобы добиться успеха!

Они шли и шли, чемоданы становились все тяжелее, а солнце жарче. Наконец Мария предложила старушке посидеть в тени и отдохнуть.

— Станция оказалась намного дальше, — вздохнула она. — Мы-то думали, что враз добежим.

«А Неаполь и Бразилия и вовсе неизвестно где», — вздохнула про себя старушка, но вслух ничего не сказала.

Они смотрели на свежую зелень полей, на вьющуюся среди зелени дорогу, и на душе у них, несмотря ни на что было тихо и мирно. Посидев, отдохнув, они двинулись дальше. Луиза первой услышала рокот мотора, оглянулась и увидела автомобиль. Никаких сомнений у нее не было — их догонял Джулиано.

— Беги, Мария, беги! — крикнула она.

Мария оглянулась и, бросив чемодан, понеслась стрелой по дороге. Но разве может соревноваться человек с железным конем? Очень скоро автомобиль заурчал у нее за спиной. Она свернула с дороги и побежала прямо по полю. Джулиано выскочил из автомобиля и кинулся вслед за дочерью. Луиза стояла на обочине и молилась за внучку. Джулиано скоро догнал Марию, схватил за руку и в ярости потащил обратно. Луиза смотрела, как он впихнул рыдающую внучку в машину, и не двигалась. Джулиано захлопнул дверцу и завел мотор. Тещу он брать с собой не собирался.

— Возьми с нами бабушку! Возьми! — еще громче зарыдала Мария.

Джулиано сумрачно взглянул на нее, остановил автомобиль и распахнул дверцу.

Луиза не сдвинулась с места.

— Вы сделали свой выбор, — сказал Джулиано и уехал. Скорбная фигура в черном осталась стоять на дороге. Захлебывающуюся в рыданиях Марию автомобиль увозил все дальше и дальше.

Глава 6

Тони проснулся от громких голосов. Поднял голову и увидел внизу с любопытством смотрящих на него негров. Он протянул руки за брюками, но их не оказалось. Громкий хохот подхлестнул его.

— Отдайте мою одежду! — закричал он, но те только хохотали.

Ярость и отчаяние захлестнули его, он спрыгнул вниз и стал гоняться за обидчиками, а негры, хохоча, перекидывали его одежду.

Тони остановился, на глазах у него выступили слезы.

— А я-то океан переплыл! К вам сюда, в Бразилию, стремился! Первые бразильцы, которых вижу, — это вы! И вот вы, оказывается, какие!

Негры примолкли. Самый старший из них скомандовал:

— А ну-ка, ребята, верните ему одежду! И деньги, которые сохли, тоже! А ты, паренек, расскажи нам все поподробнее.

Одевшись, Тони рассказал свою историю. Матирос, так звали немолодого негра, проникся сочувствием к зеленому пареньку. Тони попросил:

— А можно я поработаю с вами? Негры захохотали.

— А у тебя есть для нас работа? — наперебой стали спрашивать они. — Работа сейчас на вес золота. Мы все ее ищем. Корабли не приходят, разгружать нечего.

Глаза Тони широко открылись; неужели? Неужели и тут плохо с работой? На его лице было написано такое недоумение и такое детское огорчение, что пожилой негр невольно улыбнулся. Ему нравился этот паренек, отважно пустившийся вплавь по житейскому морю. Он пригласил его к себе, зная, что жена не откажет в гостеприимстве. Люди должны помогать друг другу, иначе им не выжить.

— Тебе нужно отправиться в большой город. Поезжай в Сан-Паулу. В больших городах всегда есть работа. А это всего лишь порт, в хорошие времена тут тоже можно прокормиться, но сейчас времена плохие, — говорил Матирос, глядя, как Тони понемногу откусывает от куска хлеба, боясь положить себе на тарелку лишнюю ложку каши.

У Ноэми, жены Матироса, славный итальянец тоже вызвал только сочувствие. Она не сердилась на мужа за то, что тот привел к ним в дом лишний рот. Наоборот, перестирала Тони одежду, пожалев, что нечего дать на смену: рубашка Матироса болталась на нем, как на вешалке. Матирос поменял высохшие итальянские лиры на португальские и купил Тони билет до Сан-Паулу.

— Ты даже сможешь купить себе какой-нибудь еды, — сказал он, вручая Тони билет и сдачу.

У Тони словно крылья выросли за спиной. В поезд он сел с улыбкой до ушей и ощущением необыкновенной удачи. Все ему вокруг нравилось, все вызывало интерес. Ему хотелось задать миллион вопросов обо всем, что видел вокруг, он хотел разузнать побольше и про Сан-Паулу. Что там его ждет, в этом большом городе? Рядом с ним у окна стояла хорошенькая девушка, Тони улыбнулся и назвал свое имя.

— Позвольте с вами познакомиться, — сказал он, — просто так, чтобы нам не скучать дорогой.

Девушка охотно назвала свое имя, ее звали Эулалия. Родители ее были испанцами, но они уже давно приехали в Бразилию, Эулалия родилась в Сан-Паулу. Всю дорогу они болтали, рассказывая каждый о себе. Больше рассказывал Тони, поскольку у него уже появилось чувство, которое Джузеппе называл «ностальгией». Рассказал он Эулалии, настоящей красавицей, и о своей Марии, ожидающей его в Чивите.

Надо сказать, это сообщение огорчило девушку, потому что красивый вежливый итальянец с бархатным взглядом и ласковым голосом сразу ей понравился. Но вместе с тем она лишний раз поняла, что имеет дело с порядочным человеком, который и в самом деле нуждается в помощи, а не пытается обольстить по дороге девушку.

Когда они добрались до Сан-Паулу, был уже вечер, и Эулалия попросила Тони проводить ее, на что он согласился с удовольствием, потому что идти ему было некуда. Если сказать честно, то Сан-Паулу ошеломил его своей величиной. По сравнению с Чивитой и даже Неаполем, который он и рассмотреть не успел, этот город казался целой страной, и Тони чувствовал себя в нем несколько неуютно. Эулалия жила не так уж далеко от вокзала. Прощаясь у дверей, она предложила:

— Пойдем к нам, я все объясню своим родителям, они у меня очень добрые люди.

— Вы тоже очень добры, сеньорина, — ответил Тони. — Но я не могу принять вашего любезного предложения. Не хочу отягощать своими проблемами ваших близких.

— Но ведь идти-то вам некуда, Тони! — воскликнула девушка. — Переночуете у нас, а завтра отправитесь искать работу. Может быть, мой отец вам что-нибудь подскажет.

Поколебавшись, Тони согласился: он не собирался быть в этом доме нахлебником, а получить совет от местного жителя было просто необходимо.

Несколько минут ожидания в гостиной, пока Эулалия говорила со своими родителями, показались Тони томительными часами. Дон Маноло и дона Соледад вышли в гостиную с напряженными лицами, они не знали, что и подумать о просьбе дочери приютить незнакомца, — такого у них в доме не водилось. Но симпатичный юноша сумел и их расположить к себе. Им показалось совершенно естественным помочь этому славному молодому человеку. Хотя Соледад сразу же подумала, что Эулалия неспроста так расположилась к этому красавчику и нужно смотреть за ними в оба.

Но как бы там ни было, Тони, вместо того чтобы спать под открытым небом на улице, спал в небольшой чистенькой комнатке на удобной кровати. А на другой день дона Соледад села за машинку и перешила старые брюки и жилет своего мужа для гостя.

— Чтобы искать работу, — сказала она, — нужно иметь приличный вид.

Маноло, к сожалению, не мог помочь Тони даже советом: за те дни, что Эулалия гостила у тетушки в Сантосе, он лишился работы.

— Я проработал сорок лет, прекрасный специалист, и оказался никому не нужен!..

Он был в таком угнетенном состоянии, что не мог даже говорить об этом.

И вот Маноло с Тони принялись искать работу, но возвращались вечером домой с одним и тем же результатом — работы не было.

Тони уже немного освоился в городе и бродил по нему с большим удовольствием. Ему нравился шум трамваев, обилие магазинов, веселая толпа на тротуарах. Он забредал и в богатые кварталы, где за изгородью среди цветов белели красивые виллы, и все прикидывал, а нет ли для него какой-нибудь работы? Придумывал, что бы он мог тут делать. Мария стояла у него перед глазами, он хотел как можно быстрее начать работать, зарабатывать… О том, чтобы разбогатеть, пока не было и речи… Тони возвращался усталый, разбитый, но с непоколебимой уверенностью, что завтра он все-таки найдет работу и оставит гостеприимный кров, который в любой момент мог стать не гостеприимным. Тони был чутким человеком, он прекрасно улавливал растущее недовольство своих хозяев.

Маноло был недоволен тем, что у них в доме появился лишний рот, Соледад беспокоило то, что Эулалия влюбилась в итальянца. Оба они пришли к выводу, что настала пора прощаться с гостем. Маноло завел поначалу разговор обиняками.

— Мне кажется, — начал он, — что приезжим ничего не светит в Сан-Паулу. Будь я молод, как ты, я бы отправился в глубь страны на кофейные плантации. Там-то уж наверняка есть работа.

— Я не был рабом и не буду! — гордо ответил Тони, вспомнив слова своего дядюшки Джузеппе, который именно так объяснял, почему он не стал работать на кофейных плантациях, как его друг Винченцо.

Маноло только плечами пожал: если с бедняком он мог поделиться куском хлеба, то гордецы пусть сами выпутываются из своих сложностей.

Вечером за ужином Маноло и Соледад решили, что завтра распрощаются с Тони. Эулалия поняла, что решение родителей окончательно и беспрекословно. Сердце у нее упало. И все-таки она попыталась уговорить их отказаться от своего решения. Но чем горячее становились эти уговоры, тем тверже стояли на своем родители Эулалии. Теперь и Маноло понял, какую опасность представляет собой для их дома пришлый итальянец.

— Смотри за нашей доченькой в оба, — шепнул он жене на ухо.

— Я и так глаз с нее не свожу, — ответила ему жена.

Эулалия была в отчаянии и решилась на рискованный шаг. Дождавшись, пока в доме все затихнет, она заглянула в комнату Тони. Нельзя сказать, что она оделась для этого визита, скорее наоборот. Тони невольно вздохнул, увидев возле себя полуодетую красавицу. Многое было скрыто в этом вздохе — и волнение, и сожаление, и тоска. Эулалия сообщила ему о решении родителей и дала понять, что не хотела бы с ним расставаться.

— Я очень благодарен вам, сеньорина, вам и вашим родителям. Никогда и ни чем я не хотел бы огорчить вашу семью. Завтра же уйду из вашего дома, и в моем сердце будет только благодарность.

— Только? — переспросила Эулалия.

— Да, только, — твердо ответил Тони, хотя он не мог сказать, что присутствие рядом с ним красивой девушки оставило его совершенно равнодушным. Но никакая красавица не могла сравниться с Марией, его Марией!..

— Ты очень тоскуешь о своей итальянке? — спросила Эулалия.

— Очень, — ответил Тони и сказал правду.

Опечаленная Эулалия вышла и тут же в коридоре наткнулась на Соледад. Мать смотрела на дочь испуганно, предположив, что свершилось нечто непоправимое. Эулалия припала к материнской груди и заплакала:

— Он не любит меня, мама, не любит, а я люблю его. Облегченно вздохнув, Соледад поздравила себя с тем, что завтра утром опасный итальянец покинет наконец их дом.

Расставание было, несмотря ни на что, трогательным. Тони и впрямь был необыкновенно обаятельным молодым человеком. Соледад вручила ему пакет с одеждой. Тони долго отказывался, но свое веское слово сказал даже Маноло, и Тони, поблагодарив, принял подарок.

Так, со свертком под мышкой, Тони и отправился бродить по городу. Он бродил целый день, а к вечеру ноги занесли его в. еврейский квартал. Вдруг Тони остановился, услышав давно забытые звуки: кто-то на пианино разучивал этюд. Сердце его сжалось от тоски, он вспомнил отца, мать, родной дом в Чивите. Заглянув в окно, Тони увидел хорошенькую девушку, сидящую за пианино. Неловкими пальцами она разыгрывала знакомый этюд. Как Тони затосковал по музыке! Но тут же вспомнил свою клятву и отвернулся от окна. Никогда больше не притронется он к инструменту!

Тони отправился дальше, завернул за угол, перешел на другую сторону и вдруг увидел, как дверь одного из магазинов открылась и толстый седой мужчина повесил на дверь объявление: «требуется продавец». Тони чуть не подпрыгнул от восторга. Ему везло! Ему потрясающе везло! Он буквально ринулся в магазин и предложил свои услуги.

— Я научусь. Я всему научусь, — обещал он, и глаза его так сияли, что дон Эзекиел решил потолковать с этим молодым человеком поосновательней.

Тони рассказал ему все свои приключения как на духу, чем и расположил к себе умудренного жизненным опытом владельца магазина. Эзекиел и сам помыкался по белу свету, где только не побывал, прежде чем осесть в Бразилии, так что мог понять молодого итальянца.

— Ну что ж, назначим тебе испытательный срок, — сказал он, снимая с двери объявление, которое провисело не более получаса. — А пока пойдем поужинаем. Наверное, тебе и ночевать негде?

Тони кивнул.

— Ну что ж, придется попросить Ципору постелить тебе в дальней комнате, — добродушно сказал дон Эзекиел, запирая лавку.

У Тони дух захватило от радости. Ему везло, положительно везло! Стоило только уйти от дона Маноло, как он нашел работу!

Эзекиел с удовольствием представил жене нового продавца.

— Теперь ты больше не будешь меня ревновать, — шепнул он ей.

— Думаю, этот молодой человек не будет воровать, как уволенная тобой мерзавка, — тоже шепотом отозвалась Ципора.

А в дочери Эзекиела Камилии Тони узнал ту самую девушку, которая разучивала этюд.

— Очень приятно познакомиться, — сказал он, и сказал как всегда правду.

После ужина Тони растянулся в отведенной ему комнате на кровати и заснул блаженным сном праведника, а на другом конце Сан-Паулу бедная Эулалия никак не могла заснуть, представляя себе бездомного несчастного Тони.

Глава 7

Маурисиу прикрывал глаза и видел пляшущую девушку — развевающиеся юбки, горделиво поднятая черноволосая головка, руки, упертые в бока, и быстро-быстро мелькающие босые белые ножки. Такой он впервые увидел Катэрину, она отплясывала на празднике, устроенном в честь переезда на фазенду, в честь покупки имения. В тот день он с сестрой и матерью проезжали мимо в коляске и остановились, наблюдая, что же происходит у соседей. Тогда мама и поняла, что имение продано, а он увидел соседку-итальянку. Потом, когда они сидели в гостиной, приехав с визитом, Катэрина показалась ему совсем другой: сдержанной, молчаливой, даже суровой. С тех пор он все думал о ней, представлял эту девушку, пытался понять, какая она.

— Маурисиу! Ты опять мечтаешь? — смеющаяся Беатриса взбежала по ступенькам на террасу.

— А ты? — спросил брат. — О чем мечтаешь ты?

— О школе! — немедленно последовал ответ, и в глазах его хорошенькой сестры зажегся лукавый огонек.

— Ты собралась учиться? — удивился брат.

— Учить! — торжественно сообщила она.

— Ничего не понимаю, — развел руками Маурисиу. — Сделай милость, объясни!

Беатриса уселась в шезлонг напротив и заговорила:

— Я приглашаю тебя поехать с нами — со мной и Жулией. Надеюсь, ты не будешь меня спрашивать, кто такая Жулия?

Маурисиу рассмеялся: с Жулией, миловидной мулаткой, которая теперь стала горничной Беатрисы, они вместе выросли, и Беатриса научила ее даже читать и писать.

— Так вот, мы с Жулией едем смотреть помещение для школы. Она видела неподалеку от дороги брошенный дом, который ей кажется вполне подходящим для этой цели. Видишь ли, дорогой брат, я часто разговариваю с Жулией, и она мне жалуется, что дети наших работников на плантации не имеют возможности учиться. Согласись, это серьезная проблема.

Маурисиу кивнул: в Париже он часто обсуждал с друзьями проблемы образования. Ни один образованный человек не может считать справедливым то, что огромное число людей на земном шаре лишено возможности учиться.

— Так вот, я решила открыть школу для детей наших рабочих на плантации.

— Замечательная мысль!

Маурисиу вскочил и расцеловал Беатрису.

— Твоя сестра хочет, чтобы дети наших рабочих никогда не брали мотыги в руки, — раздался голос матери, которая услышала разговор, подойдя к веранде.

— А разве это плохо, мама? — спросила Беатриса.

— Плохо то, что наша плантация останется без работников, — отвечала Франсиска.

Но мешать своей дочери она не собиралась. Что за беда, если девочка займется учительским делом? Франсиска надеялась, что продлится это недолго. Дочке надоест возиться с чумазой ребятней. Но если Беатрису потянуло на занятия с детьми, значит, пора всерьез искать жениха, — таков был вывод Франсиски. Критическим взором проводила она оживленную молодежь, которая уселась в экипаж, продолжая что-то обсуждать. На то и молодость, чтобы стремиться к несбыточному.

Коляска очень быстро домчала седоков до того домика, который показался Жулии подходящим. Они обошли его, внимательно осмотрели и решили, что в нем вполне можно разместиться. Дом и в самом деле был заброшенным, но поскольку стоял на их земле, они сочли, что вправе им распорядиться.

— Сначала нужно сделать ремонт! — решительно заявила Беатриса.

— И мы сделаем его сами, — подхватил Маурисиу.

Он был рад включиться в какую-нибудь работу, ему, как и Беатрисе, надоело праздное и бессмысленное существование.

Жулия была очень довольна. Мечта ее становилась реальностью.

Беатриса и Маурисиу с жаром принялись за дело. На следующий же день они поехали в город, накупили красок и всего, что нужно для ремонта.

Каждый день они приезжали с утра и занимались домом, который становился все светлее и чище.

Весть о будущей школе для рабочих разнеслась по округе, и многие встрепенулись, заинтересовались.

Больше других заволновался Марселло, сын Винченцо, он так мечтал научиться читать и писать! Марселло стал приходить к дому, и влекло его не только желание стать грамотным, но еще и девушка, которая без устали трудилась в этом доме. Не сразу решился он подойти поближе, потом, сообразив, что может быть ей в помощь, решился приблизиться.

Беатриса, выглянув в окно, увидела скромного черноглазого юношу, который робко спросил ее:

— Может быть, я помогу вам, сеньорина? Я многое умею. Беатриса сразу узнала соседа-итальянца.

— Спасибо за любезность, — поблагодарила она. — Но мы уже заканчиваем.

— Неужели вы в самом деле хотите открыть школу? — спросил он.

— Да, для ребятишек, — улыбнулась она. — Пусть учатся читать и писать.

— А для взрослых? — с надеждой спросил юноша. Беатриса отрицательно покачала головой: нет, о взрослых они не думали.

— Я уверен, что желающих взрослых будет даже больше, чем детей, — сказал Марселло.

Беатриса улыбнулась.

— Скачала нужно попробовать с детьми, потом будет видно.

И вот настал торжественный день открытия школы. Многие родители с благодарностью привели детей, и Беатриса, рассадив их вокруг себя на полу, начала свой первый урок.

С тех пор как в ее жизни появилась школа, Беатриса чувствовала себя счастливой.

— Ты не представляешь себе, мама, какими глазами смотрят на меня дети! — говорила она с восторгом. — Я открываю им неведомый мир!

— На твоем месте я не стала бы этим заниматься, — сухо отвечала Франсиска. — Мотыга прокормит их гораздо лучше.

Беатриса не была согласна с матерью. Она считала, что раз ей выпала счастливая и благополучная судьба, то ее долг делиться всем, чем возможно, с обездоленными.

Маурисиу, который несколько лет провел в Европе, старался не обращать внимания на то, что говорит его мать. Он любил ее, и ему было неприятно открывать в ней ограниченность, негибкость и даже жестокость. Всеми силами он старался видеть в ней ту, которую привык видеть: ласковую и доброжелательную мамочку. Но все чаще Маурисиу слышал прозвище, которым стали называть Франсиску: Железная Рука. И про себя он вынужден был соглашаться с неприятным прозвищем.

Каково ему было слышать, когда мать говорила:

— Я бы отправила всех этих итальянцев обратно в Италию! Они приехали объедать нас!

Перед глазами Маурисиу тут же вставала Катэрина, и он чувствовал, что никак не может согласиться со своей матушкой.

Но не один Маурисиу был пленен красотой Катэрины. После праздника к Винченцо зачастил и Гаэтано, сын Адолфо, одного из компаньонов.

Как только мордастый толстяк появлялся в столовой, Катэрина мигом находила себе дело и удалялась из комнаты.

— Не нравится мне, как он на меня смотрит, — признавалась она брату.

— Мне он вообще не нравится, — соглашался с ней Мар-селло.

Как-то оставшись за столом наедине с Винченцо, Гаэтано решил поговорить с ним.

— Что бы вы ответили, если бы я посватался к вашей дочери? — спросил он. — Она мне давно очень нравится. Мы бы тогда и землю объединили.

Винченцо был очень привязан к земле, он добивался ее всю свою жизнь, и предложение Гаэтано вызвало у него двойственное чувство. Выходило так, что хозяином на этой земле должен был стать Гаэтано. Винченцо не был к этому готов. Он только что почувствовал себя хозяином, владельцем и не хотел пока думать ни о чем другом.

— Катэрина сама себе хозяйка, — ответил он. — Я своих детей ни к чему принуждать не могу.

Хотя говоря так, он кривил душой, считая и детей, и землю своей собственностью. И попробовали бы они что-то сделать против его воли! Но что касается замужества Катэрины, то пока еще он ничего не решил.

А Катэрина так же, как и ее брат, загорелась идеей ученья. От природы сметливая и сообразительная, она мечтала научиться читать, писать и считать. Она уже представляла себя не под палящими лучами солнца в поле, а где-нибудь в городской конторе.

— Но сеньорина учительница пока не собирается учить взрослых, — с печальным вздохом сказал Марселло.

Глава 8

Мария плакала целыми днями, у нее кружилась голова, ее тошнило, и отец, глядя на осунувшееся лицо дочери, на ее покрасневшие глаза, невольно посочувствовал ей. И хотя он страшно злился на тещу, которую считал пособницей всех Марииных сумасбродств, теперь уже сам хотел, чтобы нелюбимая теща вернулась в дом: с ней Мария была спокойнее. В один прекрасный день Луиза вновь появилась на пороге. Ей было нелегко вернуться, но воспоминание о плачущей Марии, которую увозили от нее, не давало ей спать.

Джулиано только повел глазами на тещу и ничего не сказал. А Мария бросилась с рыданьем на грудь своей любимой бабушки.

Теперь подготовка к свадьбе шла уже полным ходом. Луиза превзошла саму себя, сшив ей очень красивое платье. Мария все ждала вестей от Тони. Приди от него хоть одно слово, она бы тут же отказала жениху, но писем не было.

Мартино твердил ей одно и то же:

— Ты будешь счастлива со мной, Мария. Когда ты узнаешь меня поближе, когда поймешь, как я люблю тебя, твое сердце ответит на мою любовь любовью.

Мария твердила про себя: никогда! Никогда этого не будет, сеньор Мартино! Я не только не могу полюбить вас, но даже приблизиться к вам! Тони, любимый мой Тони! Что же с тобой случилось? Почему ты молчишь?

Но вслух она ничего не говорила, боясь гнева своего отца. А Джулиано уже назначил день свадьбы.

Когда Мария стала примерять свадебное платье, ее опять затошнило.

— Я не войду в церковь, как королева, бабушка, — сказала она Луизе. — Я жду от Тони ребенка.

Луиза всплеснула руками, сердце ее наполнилось горечью, а глаза слезами: сколько же испытаний выпадает на долю ее несчастной внучки!

— Мне надо было тогда бежать вместе с Тони, — мрачно добавила Мария. — А теперь я даже представить себе не могу, как мне сказать об этом сеньору Мартино.

— Сейчас не можешь, скажешь после свадьбы. Ты же женщина, у тебя найдутся какие-то слова, — сказала Луиза.

Вдруг глаза у нее загорелись.

— Погоди, Мария! Свадьбы не будет. Я сама поговорю с твоим отцом. Он должен будет разыскать твоего Тони, и вы поженитесь! — проговорила Луиза с торжеством. — Да, да, все должно быть так и никак не иначе!

В душе Марии вновь затеплилась надежда, но на сердце у нее было тяжело, она слишком хорошо знала своего отца.

Луиза не медля спустилась вниз.

— Дорогой зять, нам нужно очень серьезно поговорить с вами, — начала она.

— О чем же это, дорогая теща? — ядовито поинтересовался Джулиано. — Уж не о том ли, что я нашел для Марии неподходящего жениха? Оставьте! Она полюбит его после свадьбы.

— Так же, как моя дочь полюбила вас? — с не меньшим ядом спросила Луиза.

— Ваша дочь была сумасшедшей, — ответил резко Джулиано. — Но я любил ее, я всегда любил ее, и вы не можете отрицать этого, потому что, потеряв ее, я так больше и не женился!

Луиза молчала. Может быть, впервые в жизни она вдруг поняла, что у человека, которого она считала бессердечным, есть сердце.

— Став старше Мария поймет, что я заботился только о ее счастье, покое и благополучии, — продолжал Джулиано. — Она оценит мою любовь к ней.

— Джулиано, она оценит вашу любовь, если вы отмените ее свадьбу, — как можно мягче произнесла Луиза.

— Что за чушь вы тут несете? — вспыхнул Джулиано. — Не пройдет и недели, как моя дочь королевой войдет в церковь!

— Даже если у нее под сердцем ребенок от другого? — кротко спросила Луиза.

— Что вы сказали?! — взревел Джулиано. — Вы хотите сказать, что Мария… Нет, я не верю вам, не верю!

— Именно это я и хочу вам сказать. Мы должны спокойно обсудить возникшую проблему. Я прошу вас не забывать, что это ваш внук, ваша кровь.

— Какой позор! Боже мой, как пережить это?! Сильный властный мужчина вдруг уронил голову на руки, и плечи его затряслись от рыданий.

Луиза тихо вышла из комнаты.

После того как все раскрылось, у Марии стало легче на сердце, несмотря на то что отец злился на нее и едва цедил слова. Он приказал ей самой обо всем сообщить Мартино. Мария сочла, что это и правильно, и справедливо. Но начал неприятный разговор Джулиано.

— Мне очень стыдно перед тобой, Мартино, — произнес он, — но пусть Мария сама тебе все расскажет.

Мартино с недоумением переводил взгляд с отца на дочь и обратно. Мария гордо вскинула голову.

— Я жду ребенка, — произнесла она. — От Тони.

— Так, значит… — Губы Мартино задрожали, ему было трудно выговорить то, что он собирался сказать, — ты спала с ним?

— Да, — Мария кивнула.

— Тогда… тогда мне здесь делать больше нечего. Я пошел, Джулиано. Больше я не вернусь…

Сгорбившись, он направился к двери. Мария и не посмотрела ему вслед. Она молилась про себя, чтобы Тони, ее Тони, дал о себе знать.

И ответ на ее молитву пришел немедленно, но только как всегда неожиданный.

Джулиано, который чувствовал только жгучий стыд, взревел:

— Едем немедленно к этим Ферьяно! Я из-под земли достану твоего Тони и расправлюсь с ним! Ты станешь вдовой, еще не выйдя замуж!

Мария не испугалась угроз, она обрадовалась возможности сообщить самым близким для Тони людям радостную весть. Хоть кто-то будет рад в этом мире малышу, который решил появиться на свет!

Луиза тоже собралась ехать с Марией, у нее не было особых иллюзий на счет семьи Ферьяно, она чувствовала, что внучка и там переживет немало горьких минут, и хотела быть с ней рядом. Но Джулиано не пожелал брать с собой тещу.

— Это будет разговор двух отцов, — заявил он.

Мария поцеловала бабушку на прощанье, желая успокоить ее.

По дороге к родителям Тони Джулиано заявил:

— Они должны возместить ущерб, который нанесли нашей семье, но тебя я видеть больше не хочу и не называй меня больше отцом. Я никогда не прощу тебе то, что ты сделала, лишу наследства, и остаток своих дней ты проживешь в нищете со своим мерзавцем.

— Пусть все будет так, как вы скажете, сеньор, — проговорила Мария и замолчала. Если бы Тони был с ней рядом, она бы пережила все и ничего бы не испугалась!

Удивленная Роза встретила нежданных гостей.

— Позовите вашего мужа, сеньора, — не слишком любезно потребовал Джулиано.

Роза тут же исполнила требование. Беда была только в том, что Дженаро реагировал на фашиста Джулиано, как бык на красную тряпку. Ярость вспыхивала в нем, и он ничего больше не слышал и не видел. По настоянию Джулиано Мария произнесла роковые слова о том, что ждет ребенка от их сына, и что же услышала в ответ?

— У нас не может быть внука, потому что у нас и сына-то никакого нет!

— А у меня нет больше дочери после того, что случилось, — заявил. Джулиано. — Я хочу знать, где находится негодяй, который опозорил мою дочь?

— Что ты такое говоришь, Дженаро? — в ужасе вскричала Роза. — Но вестей от Тони у нас и в самом деле нет, мы, к сожалению, не знаем, где наш дорогой мальчик.

Старики кричали друг на друга, а Мария стояла в сторонке и с недоумением слушала гневные выкрики. О чем они толкуют? Что делят? Свершилось чудо, в ней затеплилась новая жизнь, рожденная чистой и чудесной любовью. На свет появится новое необыкновенное существо — сын-умница или дочь-красавица, и это так удивительно!

Джулиано хлопнул дверью и вышел, а она продолжала стоять на месте. Дженаро, ни на кого не гладя, поднялся к себе наверх. К Марии подошла Роза и обняла ее.

— Поживи у нас, — сказала она. — Я отведу тебя в комнату Тони. Будущий малыш будет спать на кровати своего отца. Спокойной тебе ночи, дочка!

Роза вышла из комнаты, притворив за собой дверь.

На глаза Марии навернулись слезы, она села на кровать и расплакалась. Но после слез крепче и слаще спится, со слезами отошли все горести трудного дня, в который уместилось столько событий, и, засыпая, Мария попросила:

— Тони, любимый, приди ко мне хотя бы во сне!

А на другом конце света Тони будто чувствовал, что творится с его Марией. Тоска сжимала его сердце. Он услышал звуки пианино: Камилия учила этюд. Он подошел к ней.

— Поиграй, Тони, — попросила она. — Я так люблю, когда ты играешь.

Тони играл чрезвычайно редко, только тогда, когда на сердце у него становилось особенно тяжело, но в такие минуты он играл особенно выразительно.

Ципора не раз говорила ему, что он мог бы зарабатывать игрой на фортепьяно немалые деньги, но Тони с извиняющейся улыбкой тут же вставал из-за инструмента. И может быть, вовсе не потому, что однажды дал клятву не прикасаться никогда к фортепьяно. А потому, что звук пианино возвращал его вновь в родной дом. Перед ним вставали лица отца, матери, он словно бы переселялся туда, и это было мучительно. Потом перед ним возникало лицо Марии: ждет ли она его? Или отец принудил ее к замужеству? Может, она давно уже замужем и забыла о нем, и поэтому ему так тоскливо? Все чаще ему снилась замужняя Мария, и он просыпался со стесненным сердцем.

Сейчас он не мог отказать Камилии в ее просьбе, ему нужно было сесть и поиграть. Он играл песню, которую написал когда-то для Марии. И столько было в его игре чувства, что сердце Камилии распахнулось ему навстречу. Но, взглянув на отстраненное лицо Тони, она ревниво спросила:

— Ты ведь играл не для меня?

— Да, — честно признался Тони, — я играл для той, которая сейчас очень далеко отсюда.

— Она не слушала тебя так, как я! — возразила девушка.

— Нет, слушала, — не согласился он, — я уверен, она меня слышит!

И вдруг у Камилии с мукой вырвалось прямо из сердца:

— Я люблю тебя, итальянец! Я люблю тебя!

Тони был потрясен, он не ждал такой страсти от сдержанной благовоспитанной девушки с кукольным личиком. И нельзя сказать, что признание оставило его совершенно равнодушным, но он прогнал встрепенувшийся в нем ответный поток мыслями о Марии.

— Вы любите мою музыку, — перевел он разговор, — и может быть, мой отец был прав, когда ругал меня за песни.

Стоя за прилавком, Тони все вспоминал признание Камилии и был еще рассеяннее, чем всегда, путая тафту с ситцем.

Дон Эзекиел смотрел на него со смешанным чувством, этот юноша и раздражал его своей бестолковостью, и вызывал симпатию манерами и добрым сердцем. Для умудренного жизнью торговца ясно было одно: итальянцу не место в магазине. Пора было расставаться с ним, испытательный срок закончился.

Между тем покупательница ничуть не обиделась на бестолкового продавца, она все-таки ушла с покупкой и даже попросила найти и отмерить ей еще и шелка, за которым собиралась зайти попозже. Сердце хозяина магазина смягчилось. Нужно будет поискать что-нибудь подходящее для этого птенца, просто так на улицу его не выкинешь.

— А может быть, ты надумал вернуться домой? — спросил он Тони вечером за ужином.

— Сколько можно жить на нелегальном положении, без документов? Ты бы мог обратиться в полицейскую службу, они отправят тебя в Италию, а я оплачу проезд, чтобы ты вернулся как свободный человек, а не как преступник.

— В Италию я должен вернуться богатым, иначе мне там делать нечего.

— Но на наших хлебах не разбогатеешь, — без обиняков сообщил Эзекиел.

— Да, работа у меня не слишком ладится, — признался Тони, — но я научусь, вот увидите, я всему научусь!

А когда Тони уже ушел в свою комнату и отец с матерью стали обсуждать вопрос, как бы поделикатнее расстаться с симпатичным, но совершенно никчемным итальянцем, Камилия встала за него горой.

— Мама! Папа тоже немало поездил по свету, прежде чем нашел свое место и свое дело! — заговорила она. — Родом он из Египта, потом бежал в Россию, там познакомился с тобой, и твои родные отдали тебя за него замуж!

Ципора с нежностью посмотрела на мужа.

— Его все любили, не только я, — сказала она.

— Потом вы уехали и из России, когда там начались погромы, а когдадобрались до Бразилии, разве не помогали вам добрые люди, пока вы не встали на ноги?

— Помогали, — согласился Эзекиел, — нам с Ципорой помогали наши единоверцы, такие же иудеи, как мы. А мы, как видишь, помогаем даже итальянцу.

Камилия всегда удивлялась, когда мать говорила: Тони не иудей. Для нее это мало что значило. Вопросы веры не интересовали ее, она привычно исполняла все принятые в доме обряды, но не задумывалась, что, собственно, они значат. Таков был привычный ход жизни — и больше ничего.

Эзекиел между тем, поглядев на дочь, сообразил, что у него есть и еще одна причина, из-за которой с итальянцем нужно расстаться как можно скорее: уж больно разгорелись у Камилии щеки и заблестели глаза.

— Я подумаю, куда девать этого парнишку, — пообещал он жене, уже засыпая, — если мы выкинем его на улицу, будет только хуже…

Глава 9

После ухода из дома Тони Эулалия не находила себе места, вокруг стало пусто, тоскливо, невыносимо. Она была достаточно умна, чтобы ни в чем не винить своих родителей — они поступили благородно, разрешив Тони пожить у них, хотя сами находились в трудном положении. Мать целыми днями сидела за машинкой, случилось так, что она стала единственной кормилицей семьи. Отец приходил домой поздно, его поиски не имели успеха, наверное, сказывался и возраст: кому был нужен пожилой и усталый человек, когда вокруг было полно сильных напористых смекалистых молодых людей? И вдруг Эулалию осенило: ведь и она может отправиться на поиски работы! Пора ей начинать жить самостоятельно и не зависеть от родителей! Неожиданная мысль очень согрела Эулалию, она поделилась ею с матерью, и та, хоть и была в душе против, не нашла, что возразить. Денег катастрофически не хватало, если бы дочь устроилась на работу, ее заработок мог стать большим подспорьем.

Работу Эулалия нашла быстро, на ткацкой фабрике оказалось вакантное место. Хозяин, едва взглянув на красивую девушку, сейчас же согласился взять ее ученицей.

Дон Умберту любил красивых девушек. Его жена уже несколько лет ездила в инвалидной коляске, и он утешался с теми, кто не мог ему отказать, боясь потерять рабочее место. Такие, как Нина, были исключением, и он чувствовал себя пашой, хозяином обширного гарема, куда охотно брал новых красивых невольниц.

Станок Эулалии оказался возле станка Нины, и старшая взяла под опеку младшую. Она учила Эулалию не только ремеслу, девушки под стук станков много о чем разговаривали, и Нина делилась с новенькой своим житейским опытом. Эулалия не могла не рассказать подруге о своих переживаниях и о молодом итальянце. Нина ей посочувствовала, и сказала, что молодой человек и вправду заслуживает любви, так как повел себя очень достойно.

Об этом незнакомом юноше Нина рассказала и матери.

— Честно говоря, я не знаю, кто бы так еще поступил, — прибавила она, представляя себе толпу молодых людей из своего дома, которые гроздью повисали на душе, когда она мылась, а потом вспомнив про своего хозяина дона Умберту.

— А я знаю, — со вздохом сказала Мадалена.

— Мой отец? — догадалась Нина.

— Да, дочка, твой отец, — подтвердила Мадалена, — он был необыкновенно благородным человеком, потому и провел большую часть своей жизни в тюрьме. Я была еще молодой, многого не понимала. Мне казалось обидным, что о других он думает больше, чем обо мне. Только к старости я поняла, что хорошее может удержаться, если оно будет общим.

— Выходит, ты стала, как папа, коммунисткой, — рассмеялась Нина.

— Нет, дочка, я просто поняла, чего хотел твой отец и почему он этого хотел, — все так же вздыхая, проговорила Мадалена.

— Как бы я хотела познакомиться со своим отцом! — воскликнула Нина.

— Дай бог, чтобы он был жив, — заключила разговор Мадалена.

Она с любовью посмотрела на статную красавицу дочь — Джузеппе был бы доволен, Мадалена все сделала для нее: Нина умела и читать, и писать, и считать, хотя не многие женщины в Сан-Паулу могли этим похвастаться.

Да, даже в 30-е годы двадцатого столетия вопрос об образовании стоял очень остро. Получали образование очень немногие, и по преимуществу мужчины, а не женщины. Поэтому дело, которому посвятили себя Маурисиу и Беатриса, было по существу небольшой революцией, но они и не подозревали о собственном героизме, изо дня в день проводя уроки и радуясь успехам своих маленьких учеников.

В один прекрасный день ребятишки пришли в класс и увидели в нем парты, на которых лежали тетради, карандаши, учебники. Толпа застыла на пороге, в первую секунду никто не решился войти в это святилище, прикоснуться к разложенным сокровищам.

— Мой брат Маурисиу сделал вам подарок, — сказала Беатриса. — С сегодняшнего дня мы будем учиться не только читать, но и писать!

Восторгу детей не было предела, как величайшее богатство они унесли с собой книги.

Красивые картинки в них понравились и взрослым, многие вздохнули, сожалея, что не обучены грамоте. Многие позавидовали своим детишкам.

— Старайтесь, — говорили родители малышам. — Потом нас учить будете.

Беатриса изо в день видела у окна и Марселло, он приходил, слушал урок и писал палочкой на земле. Она уже знала, что он умеет только написать свое имя, и ей становилось обидно за него. Красивые сильные люди чувствовали себя калеками, не имея возможности читать и писать. Все чаще думала она о том, что для взрослых школа еще нужнее, чем для малышей.

— Полагаю тебе придется преподавать еще и вечерами, — сказала она брату и поделилась мечтой о школе для взрослых.

Маурисиу поначалу отнесся к ее идее скептически, а Франсиска просто-таки враждебно.

— Если я терпела твою возню с ребятишками, хотя не вижу смысла лишать себя будущих работников, то работать со взрослыми не позволю! Во-первых, это неприлично, а во-вторых, нечего отрывать людей от дела.

— Я знала, что ты будешь против, — спокойно заговорила Беатриса с уверенностью опытной учительницы, — поэтому и прошу Маурисиу помочь мне. Если мы будем работать вместе, ничего неприличного в этом не будет. И работе наши занятия не помешают, они будут проходить вечером. И если вместо посиделок со спиртными напитками, парни и девушки будут учиться, то, мне кажется, выиграют все — и они, и мы!

— Пустые слова! — резко заявила Франсиска. — Здравый смысл и опыт говорят совсем другое: каждому хорошо на своем месте, а если начинаешь все смешивать, то жди беспорядка, который приносит убытки и разорение. Мы сейчас переживаем именно это, и вы помогаете беспорядку.

— А чем, по твоему мнению, я должна была бы заниматься, мамочка? — поинтересовалась Беатриса.

— Вышивать и ждать жениха! — отрезала Франсиска. — Я могла бы тебе предложить недурную партию, но знаю, что ты откажешься наотрез, и поэтому молчу. Раньше дети ничего не делали без позволения родителей. Вот меня мои родители выдали замуж за вашего отца, и мы счастливо прожили всю жизнь.

— Вам очень повезло, мамочка! А сколько мы знаем историй наших соседей, когда и у жены, и у мужа были романы, рождались внебрачные дети, сколько возникало с ними сложностей и неприятностей! — воскликнула Беатриса.

— Вот уж тема не для молоденькой девушки! — потемнев лицом и насупив брови, возмутилась Франсиска. — Откуда ты только взяла все это?

— Слухом земля полнится, — отвечала Беатриса. — И по моему мнению, девушка должна знать жизнь, чтобы выбрать себе в мужья надежного и хорошего человека, с которым не страшны никакие испытания. А ты какого мнения, братец?

— Согласен с тобой целиком и полностью, — отвечал Маурисиу. — И должен сказать, что девушки в Европе гораздо самостоятельнее. Многие из них зарабатывают себе на жизнь и сами решают свою судьбу.

— И удачно? — не без издевки поинтересовалась Франсиска. — Уверена, что большинство из них остается с ребенком на руках, не зная, куда подевался муж.

Маурисиу вынужден был признать, что он видел в Париже и такое.

— В общем, милые мои, бедняки всегда сами решали свою судьбу и всегда на свою голову! А люди побогаче должны всерьез подумать, прежде чем решиться на такой серьезный шаг, как брак, — назидательно проговорила Франсиска; — Прежде всего нужно думать о том, чтобы одинаковыми были состояния и положение в обществе.

Молодежь не была согласна с этим мнением, для нее главным казалось совсем другое. А Франсиска продолжала:

— Вот поэтому я до сих пор и не предложила тебе, моя дорогая, достойного жениха. Раньше фазендами владели люди порядочные, соседи роднились между собой, соединяли земли, увеличивали достояние детей и внуков. А теперь… Не станешь же родниться со всяким пришлым сбродом!

Франсиска оседлала любимого конька, а ее дети постарались пропустить эти речи мимо ушей: ссориться с матерью им не хотелось, а вот насчет того, чтобы породниться с соседями, пусть приехавшими из чужой и далекой страны?.. Нет, они не видели в этом ничего зазорного!

Что-то в этом роде Маурисиу очень осторожно и высказал, чем вызвал бурю возмущения у Франсиски.

— Даже слышать не хочу! Вы якшаетесь бог знает с кем! И вот результат! Скоро на нашей фазенде работать будет некому!

— Тогда мы с Маурисиу возьмемся за мотыги, — решительно заявила Беатриса.

Маурисиу энергично закивал в- ответ, поддерживая сестру.

— Надо было сказать об этом пораньше, — язвительно заявила Франсиска. — Мы бы с вашим отцом не тратили денег на ваше ученье!

С этими словами она выплыла из комнаты, не желая продолжать бессмысленный разговор.

Но разговор продолжили брат с сестрой. Они решили, что непременно откроют школу для взрослых. Маурисиу представил себе, как он учит Катэрину, и его желание учительствовать еще более окрепло. Каждый день во сне он видел красавицу итальянку, а теперь сможет видеть ее наяву.

Глава 10

Дженаро, проснувшись утром, узнал, что Мария осталась у них в доме, что она ночевала в комнате Тони, и побелел от гнева.

— Если ты оставишь ее у нас, — прошипел он, — я уйду из дома! Я не потерплю, чтобы дочь фашиста жила под моим кровом!

— Она мать твоего внука, — попыталась урезонить его Роза, — при чем тут фашисты?

— Какого еще внука, если у меня нет сына! — упорствовал Дженаро. — Я не желаю ее видеть, и этим все сказано!

Он уже кричал во весь голос, и Мария, слыша, что он говорит, залилась слезами. Она не могла понять жестокости, с какой эти взрослые, уважаемые всеми люди топтали живую жизнь… Почему они так ее ненавидят? За что? Мария никого не ограбила, не убила. Неужели ждать ребенка — это преступление?

Внизу хлопнула дверь, это Дженаро ушел из дома, потом она хлопнула еще раз, и Мария услышала голос своей бабушки. В этом мире у нее оставался единственный человек, который всегда был с ней рядом, любил ее и понимал. Мария бросилась к ней.

— Уйдем отсюда, — попросила она, целуя старушку, — сеньор Дженаро даже не смотрит в мою сторону. Он не хочет, чтобы я оставалась тут…

— Да, это так, — признала сеньора Роза.

Луиза испепелила несчастную Розу взглядом, больше всего она была похожа на разгневанную королеву.

— Пойдем, моя девочка, — с неподдельной нежностью обратилась она к внучке, — эти люди недостойны счастья, которое выпало им на долю. Скажите своему мужу, сеньора Роза, что, когда родится этот малыш, ни вы, ни ваш муж и близко к нему не подойдете! Только через мой труп! Повторяю, только через мой труп!

И взяв внучку под руку, она гордо переступила через порог, оставив Розу в слезах. Вечно Роза была между двух огней, вечно была виноватой. Но мучительнее всего была для нее даже не вина, а ужасная мысль, которая вдруг пришла ей В голову: Джулиано расправится с ее сыном, он достанет его из-под земли и убьет! Ради того, чтобы это не случилось, они должны были оставить у себя Марию. Но разве ее муж что-нибудь может понять?! Он только себя понимает! Роза горько заплакала.

Луиза сумела поговорить с Джулиано, и тот сменил гнев на милость. Он даже приобнял дочь, увидев ее.

— Ты мне не чужая, — сказал он, — живи лучше дома. Твоя бабушка сказала мне очень неприятные вещи. Я о многом подумал, больше не буду тебя гнать. Что тебе сказала Роза? Где ее поганец?

Мария оскорбилась за Тони. Как смеет отец так отзываться о нем? Но ответила кротко:

— Она ничего не знает. Они не получили ни одного письма.

— Ну и ладно, — махнул рукой Джулиано. — Рожай своего ребенка, моего внука. Я уже нанял людей, чтобы они искали мерзавца Тони, и когда они его найдут, он пожалеет, что родился на свет.

— Тони любит меня, — со всхлипом отозвалась Мария. — Если бы он знал, что тут со мной творится, он бы на крыльях прилетел!

Лицо у нее посветлело, Джулиано отвернулся. Ему было больно смотреть на глупенькую девочку, которая так по-дурацки сломала себе жизнь. Про себя он поклялся отомстить тому, кто ее поломал.

— Иди к себе, дочка, — отослал ее Джулиано, ему было больно смотреть на нее.

А Марии было больно из-за Тони. Как мучительна неизвестность!

— Мне так страшно, бабуля! — Мария прижалась к Луизе, и та обняла ее.

— Не бойся, Мария. Бог поможет твоему Тони!

— Я боюсь отца, бабуля, — призналась бедняжка.

— Я тоже, — вздохнула Луиза.

Теперь и Джулиано с нетерпением ждал вестей, и они не замедлили прийти. Нанятый им человек сообщил:

— Мы все разведали. Паренек в Неаполе сел на пароход, но сел нелегально. Обычный случай. На билет денег не было. А потом он бросился в воду до того, как пароход причалил.

— С чего бы это? — недоуменно спросил Джулиано.

— От страха, сеньор. Капитан мог передать его в иммиграционную службу, — объяснил агент.

— Он еще больший псих, чем я думал, — задумчиво сказал Джулиано.

— В общем, паренек скорее всего погиб. Следы теряются, — подвел итог агент.

— Какое счастье! — с облегчением вздохнул Джулиано и расплатился с агентом даже щедрее, чем собирался.

Великая любовь его дочери кончилась, какое облегчение.

Джулиано сидел в кресле, и на глазах у него вновь были слезы. Он не мог предполагать, что нависший над ним кошмар разрешится так скоро. Немного успокоившись и придя в себя, Джулиано вызвал к себе нелюбимую тещу, ей он сообщит полученные вести, а уж Луиза пусть сообщит об этом Марии. Но потом передумал, не в силах отказаться от удовольствия самому покончить с этой мучительной для всех и позорной историей. Он позвал в гостиную дочь и нелюбимую тещу и торжественно сообщил полученную новость.

Мария подняла глаза на старушку и сказала:

— Я не верю этому, бабушка! Сердце говорит мне, что Тони жив!

— Антонио Ферьяно утонул, его не разыскивает даже иммиграционная служба! Он плыл на корабле как бродяга! — со вкусом и наслаждением повторил Джулиано.

Мария разрыдалась. Может быть, не потому, что поверила отцу, а потому, что он с таким наслаждением об этом сказал.

Луиза взглянула на зятя с нескрываемым упреком:

— Неужели вы не понимаете, какую боль причиняете дочери?

— Мне никогда не нравился этот мерзавец, — заявил Джулиано. — Пусть она поплачет, к завтрашнему утру все пройдет! А как обрадуется этому известию мой друг Мартино!

Джулиано вышел из гостиной, намереваясь немедленно отправиться к другу, чтобы порадовать его. Бабушка с внучкой переглянулись.

— Если Тони в самом деле погиб, то я думаю, тебе будет лучше… — начала старушка.

— Не говори, что ты хочешь видеть меня замужем за сеньором Мартино! — горячо возразила Мария. — Тони жив, он вернется и увидит, что я жду его с нашим малышом!

— Дай-то бог, чтобы так оно и было, — тихонько вздохнула Луиза, подумав при этом, что жизнь зачастую распоряжается совсем иначе.

Весть о гибели Тони мигом облетела поселок. Как ни крепился Дженаро, но и он всю ночь проплакал в подушку, а слезы из материнских глаз лились и днем.

Глава 11

Ципора не сомневалась, что Камилия влюбилась по уши в смазливого итальянца. Зная характер дочери, она горевала об этом заранее, потому что таких упорных и упрямых девчонок было мало на свете. Камилия была молчалива, сдержанна, но под внешним спокойствием таился вулкан. Ципора чувствовала его огненное дыхание и трепетала. Может быть, в привязанности дочери и не было бы ничего дурного, Тони был симпатичным мальчиком с хорошим характером, но во-первых, он не был иудеем, а значит, уже поэтому не мог стать мужем Камилии. Во-вторых, он был беден, как церковная мышь, а в-третьих, не имел никакой склонности к торговле.

Последнюю фразу Ципора произнесла вслух, и вошедший Эзекиел поддержал ее:

— Никакой, Ципора, склонности к торговле. И все-таки я нашел выход из положения! Ты же меня знаешь!

Ципора в который раз восхитилась мужем: на Эзекиела всегда можно было положиться, голова у него была, как у раввина.

— Ты помнишь Агостино? — спросил муж.

И Ципора сразу припомнила немолодого итальянца с живыми черными глазами.

— Конечно, — ответила она. — Он еще пишет такие красивые картины! И приходил к нам за холстом, так мы с ним и познакомились.

— Вот именно, наш постоянный клиент и друг, — с важностью подтвердил Эзекиел. — К нему в мастерскую и нужно отправить Тони, — с той же важностью прибавил он.

Ципора вскочила и расцеловала мужа: лучшего решения и быть не могло! Даже Камилия будет довольна, и возразить ей будет нечего!

— Голова у тебя даже лучше, чем у раввина, — одобрительно сказала она, и оба рассмеялись.

— Мне пришло это в голову, когда Тони сказал, что немного занимался живописью в Италии. Все итальянцы понемногу рисуют и музицируют, так пусть у нашего будет возможность рисовать как можно больше. Словом, мы идем сегодня знакомиться, а там все будет, как решит Агостино.

— Если Тони ему понравится, он возьмет его к себе в подмастерья, — подхватила Ципора. — А Тони с первого взгляда нравится всем!

— Но только с первого, — парировал Эзекиел, и они снова рассмеялись.

— Нет, мы ничего против него не имеем, — прибавил он, — но пришла пора позаботиться о его судьбе.

Он надел свой парадный сюртук, вызвал Тони, критически оглядел его скромный костюм, нашел его вполне подходящим к случаю, и они отправились.

Агостино молодой человек понравился, он охотно согласился оставить у себя Тони, чему Эзекиел был очень рад.

Зато Камилии было невероятно грустно. Она села за пианино, зная, что Тони непременно подойдет к ней, а потом сядет рядом и будет играть. Так было уже не однажды. Так случилось и на этот раз.

Тони вернулся в приподнятом настроении: он был счастлив оказаться у своего соотечественника. И не просто соотечественника — удивительно талантливого художника. Сама судьба покровительствовала Тони, посылая ему удивительные встречи. Он был поражен талантом Агостино и тем, что тот живет в бедности. Сам он мечтал разбогатеть и вернуться в Италию. Неизвестно, ждет ли его Мария? Или отец принудил ее к ненавистному замужеству? Скорее всего принудил…

При этой мысли Тони приуныл и сел рядом с Камилией, которая разучивала очередной этюд. Очень скоро он заиграл свою любимую песню. Глаза слушавшей его Камилии увлажнились, Тони растрогала душевная тонкость девушки, она сидела так близко, он чувствовал, что она взволнована до глубины души. У него самого увлажнились глаза, он наклонился и поцеловал нежные полуоткрытые губы, потянувшиеся ему навстречу.

— Ну и ну! — раздался негодующий голос заглянувшей в комнату Ципоры.

Молодые люди, вспыхнув, отодвинулись друг от друга. Камилия догадалась, что ей придется давать объяснения матери, но она не боялась объяснений. Она знала, что любит Тони и будет любить его всегда!

— На твоем месте я написала бы письмо домой, — внезапно сказала она. — Твои родители не знают, что с тобой, и волнуются:

— Ты права, Камилия, у тебя такое чуткое, такое доброе сердце, — отозвался благодарно Тони.

— Напиши письмо, а я отправлю его, — пообещала она. — В ближайшие дни ты будешь занят другим, тебе будет не до писем.

— Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, — растроганно проговорил Тони. — Я бесконечно благодарен и тебе, Камилия, и твоим родителям.

Камилия надеялась, что он снова ее поцелует, но Тони встал и отправился к себе в комнату, сел и стал писать письмо. Через полчаса он спустился и вручил Камилии исписанный с двух сторон листочек, на другом был написан адрес.

С этим листочком Камилия отправилась на кухню к Ципоре. Мать принялась ругать Камилию, у которой дело дошло уже до поцелуев, но та слушала ее вполуха, пытаясь разобрать, что же написал Тони. Заинтересовалась письмом и Ципора, но ничего, кроме часто повторявшегося в письме имени Мария, они разобрать не сумели.

— Вот видишь! — воскликнула мать. — У него есть девушка, я тебе запрещаю с ним видеться! Счастье, что завтра он уйдет из нашего дома! Отцу я пока ничего не скажу, но берегись! Если только он узнает, что ты посмела влюбиться в человека чужой веры!..

Но что было до веры Камилии, когда перед глазами у нее стоял прекрасный Тони, а губы жег его поцелуй!

Тони переехал к Агостино. Художник был рад обществу приятного молодого человека, который оказался к тому же и небесталанным.

— А готовить ты умеешь? — поинтересовался Агостино. Тони отрицательно покачал головой.

— У нас дома всегда готовила еду мама, меня стряпня как-то не интересовала, — улыбнулся он.

— Придется научиться, — предупредил Агостино. — Питаться дома гораздо экономнее.

— Но вы же удивительный художник! — воскликнул Тони. — Неужели ваши картины не покупают?

— Картины художников покупают только после их смерти, — назидательно произнес Агостино. — Так что приготовься к полуголодному существованию.

Агостино заинтересовался, откуда Тони знает португальский язык, и Тони с удовольствием рассказал о своем дядюшке Джузеппе, который много лет прожил в Бразилии, а когда вернулся на родину, научил племянника говорить по-португальски. Тони с удовольствием рассказывал о дядюшке, он очень любил его. Рассказал о его политических пристрастиях, о тюрьмах, в которых тот сидел, об оставленной здесь дочери Нине…

Агостино слушал рассказ очень внимательно, Тони даже подумалось, что внимание его не совсем обычно.

— Я тоже был поначалу анархистом, — внезапно сообщил Агостино. — Правда, недолго.

— А мне дядюшка посоветовал не вмешиваться в политику, — признался Тони.

— Значит, к старости он поумнел, твой дядя Джузеппе, — улыбнулся Агостино. — В молодости я знавал одного Джузеппе, мы с ним вместе сидели в тюрьме.

— Неужели моего дядю? — изумился Тони.

— Вполне возможно, — уклончиво ответил Агостино. — Кто это может теперь сказать? Я даже остался ему кое-что должен и не прочь расплатиться с ним теперь. — Впрочем, там видно будет!

На этом удивительном признании разговор в тот день закончился.

Со следующего дня Тони принялся за работу, которую обычно выполняют ученики в мастерских: немного занимаются хозяйством, немного учатся у мастера, немного помогают ему, натягивая холсты на подрамники, иногда делая подмалевку.

После обеда в мастерской появилась Камилия.

— Я пошла в библиотеку за новыми книгами, — сообщила она, — и решила вас навестить.

С той поры она что ни день приходила в мастерскую и болтала с Тони. Агостино косо посматривал на молодых людей из угла, где работал. Предосудительного в их поведении ничего не было, но он знал, как огорчится Эзекиел, узнав, что его дочь влюбилась не в иудея. Агостино даже поговорил об этом с Токи, но тот, ласково улыбнувшись, спросил:

— Вы можете мне посоветовать, что делать? Вы хозяин мастерской, вы можете отказать сеньорине от дома. Я вынужден развлекать ее, когда она приходит в гости.

— И ты делаешь это с удовольствием, судя по вашему смеху.

— Сеньорина — красавица, и я думаю, что ее общество доставит удовольствие каждому.

Агостино нечего было возразить.

— Будь осторожнее, не переходи границ, — предупредил он, — вы ведь все равно не сможете пожениться.

Мысль о женитьбе даже не приходила в голову Тони, он знал, что несвободен, но тут впервые задумался и представил Камилию своей женой. Конечно, так, в шутку.

Через несколько дней Агостино вручил ему документы, и Тони посмотрел на него со слезами благодарности. Теперь он мог чувствовать себя полноценным человеком, мог свободно ехать, куда захочет, мог… Он мог все! Какое же это, оказывается, счастье — иметь документы, которые он так легкомысленно оставил тогда в порту в Неаполе!

Из благодарности Тони взялся продавать картины Агостино. Он выбрал несколько небольших и устроился с ними на углу улицы, предлагая прохожим замечательную живопись. Но первой покупательницей оказалась Камилия, которая подошла к Тони и выбрала для себя картину. Стоило ей купить одну, как люди стали останавливаться, смотреть, и потом одна за другой четыре картины было куплено.

Довольный Тони, зажав в кулаке деньги, отправился вместе с Камилией в мастерскую.

— Теперь я сделаю для сеньора Агостино все, что он пожелает, буду служить ему, как раб, — говорил Тони Камилии. — Ведь он сделал для меня документы. Теперь я полноправный, независимый человек. Но как он их сделал, я не представляю.

— Сеньор Агостино только передал тебе их, — сказала с милой улыбкой Камилия, — а сделал их для тебя мой отец и заплатил за них немалые деньги.

— Я непременно верну их, — пообещал Тони. — Он не пожалеет, что помогал мне.

Тони не знал, что еще сказать. Он даже почувствовал неловкость.

— Отец очень привязался к тебе, — объяснила Камилия. — Поэтому он старается тебе помочь.

— Вот увидишь, он в этом не раскается, я постараюсь оправдать его доверие, — повторил Тони.

Получив документы, он почувствовал себя счастливым в этом городе, теперь ему особенно нравился всегдашний шум, пестрая толпа на улицах, витрины. Он почувствовал себя жителем другой страны, которая вполне может стать его родиной.

Ципору беспокоила страсть дочери к книгам и ее слишком частые отлучки в библиотеку, тем более она не видела, чтобы Камилия так уж много читала. Она устроила дочери допрос и очень скоро добилась признания, что та ходит в мастерскую Агостино, потому что не может жить без Тони.

— Я буду за него бороться, мама, — решительно заявила Камилия. — Рано или поздно он будет моим.

Ципора похолодела. Пора было сообщать о происходящем Эзекиелу, пусть он включает свои знаменитые мозги.

— А ты отправила его письмо на родину? — спросила она.

— Отправила, — спокойно ответила Камилия, — но я знаю, что рано или поздно Тони будет со мной!

Глава 12

Эулалия приходила с фабрики все позднее и позднее, Соледад сидела за машинкой и ждала ее. Теперь они кормили семью вдвоем, а бедный Маноло и не подозревал об этом. Едва заслышав стук каблучков дочки, успокоенная Соледад спешила на кухню, торопясь разогреть ужин. Но дочка отказывалась от еды, спешила в душ, а потом, ссылаясь на усталость, тут же ложилась спать. А Соледад все еще сидела и шила, продолжая думать про судьбу дочки.

Если бы она выглянула в окно, то увидела бы отъезжающую машину. Эулалия уже не первый раз ужинала с сеньором Умберту в ресторане. И чувствовала, что он нравится ей все больше и больше…

Нина попыталась открыть глаза своей подруге.

— Пойми, он возит в ресторан всех хорошеньких девушек, а что бывает с ними потом, я не советую тебе узнавать на собственном опыте.

— Но сеньор Умберту влюблен в меня, — возражала Эулалия, — я же чувствую.

— Я про это и говорю, он влюбляется ненадолго, — со вздохом пояснила Нина.

— А мне кажется, что ты меня ревнуешь, — сказала Эулалия.

Нина посмотрела на глупышку с нескрываемой жалостью, но самолюбивая испанка настолько чувствовала себя достойной любви, настолько не сомневалась в ней, что высокомерно поджала губы и отошла, даже не взглянув на подругу. Для нее начиналась новая жизнь, и она готова была радостно идти ей навстречу.

В один из вечеров в ресторане Эулалия заговорила о своем отце и рассказала, что тот вот уже несколько месяцев но может найти себе работу… Умберту счел это добрым знаком. Он был опытным ловеласом, не был заинтересован в скандалах и расценил признание Эулалии как готовность на определенного рода отношения в том случае, если он, Умберту. примет на себя кое-какие обязательства. Такие случаи бывали в его практике, и он ценил сговорчивость семьи.

— Я буду рад познакомиться с твоим отцом и, вполне возможно, найду ему какую-нибудь работу, разумеется, если сам он этого захочет.

— Захочет! — с жаром подтвердила Эулалия. — Он будет вам бесконечно благодарен! И я тоже!

— Вот как! — Умберту взял девушку за руку и пристально посмотрел ей в глаза. — А он знает, что я влюблен в тебя?

— Нет, — ответила Эулалия. — Если вы захотите, вы сами скажете ему об этом.

«Ну что ж, может, мы и договоримся!» — подумал Умберту. А вслух произнес:

— Скажи своему отцу, чтобы он зашел ко мне насчет работы.

На следующий день Эулалия передала отцу приглашение хозяина. Маноло пришел в восторг. Он принялся расхваливать великодушие и доброе сердце дона Умберту, который входит в положение своих работниц и заботится не только о них, но и об их близких.

Он нарядился в свой самый красивый костюм, чтобы представиться хозяину дочери. Тот взглянул на крепкого коренастого человека, на его простодушное открытое лицо, вздохнул и поинтересовался, что тот умеет делать.

— Сорок лет я имел дело с кофе, — ответил Маноло, — но теперь кофе никому не нужен.

— На ткацкой фабрике в особенности, — кисло улыбнулся Умберту.

— Я мог бы научиться и чему-то новому, — с готовностью сообщил Маноло.

— Дай-то бог! — сказал Умберту и, всем своим видом показывая, что делает немалое одолжение, прибавил: — Думаю, что вы могли бы попробовать поработать у нас кладовщиком,

— С удовольствием, — откликнулся оживившийся Маноло. — Вы увидите, у меня получится!

— Мне хотелось бы, чтобы все получилось у нас с вашей дочерью, — со значением проговорил хозяин. — Надеюсь, вы отнесетесь к нашим отношениям с пониманием.

— Когда все идет по-хорошему, то что может быть плохого? — добродушно отозвался Маноло, в восторге от того, что с завтрашнего дня не будет больше бесцельно болтаться по улицам.

Отец и дочь без конца обсуждали достоинства дона Умберту, и только Соледад недоверчиво покачивала головой.

— Будь осторожна, дочка! — твердила она. — Я в чудеса не верю!

— А в любовь? — спрашивала Эулалия.

— Верю, — отвечала Соледад.

— И я тоже, — подхватывала дочь.

Однако после того, как Маноло получил работу на фабрике, притязания Умберту стали гораздо настойчивее. И если раньше Эулалия с радостным замиранием сердца говорила себе: «Умберту меня любит!» — то теперь она невольно припоминала предостережения Нины: хозяин пользуется беззащитностью девушек. Но она гнала от себя эти мысли, потому что ей очень хотелось, чтобы все было хорошо.

В конце месяца Умберту похвалил Маноло и пообещал даже прибавку, если все так пойдет и дальше. Маноло вернулся домой как на крыльях, Эулалия тоже принесла домой изрядную сумму денег, и убирая их в ящик, даже Соледад улыбнулась.

Зато Нина снова принесла домой какие-то гроши, хотя и в эту неделю оставалась на сверхурочную работу.

— Но я же говорила тебе, мама, что хозяин у нас платит не за усердие, — сказала она матери, и та только вздохнула.

Наконец Умберту вполне откровенно объяснил Эулалии, чего он от нее хочет, предложил стать его любовницей и сулил за это золотые горы. Девушка растерялась. Она этого не ждала, хотя Нина не раз намекала ей именно на такой поворот событий. Видя, как девушка отпрянула от него, Умберту рассердился: неужели она круглая дура, эта хорошенькая испанка? Но он пока не терял надежды ее приручить и расширил программу развлечений. Они возвращались все позже, машина останавливалась все ближе к дому, а поцелуи, которыми сопровождалось прощанье, становились все жарче.

Маноло забеспокоился. Ему совсем не нравилось бурное ухаживание хозяина. Как-то в один прекрасный вечер он вышел, как только услышал, что машина подъехала, и, вежливо поздоровавшись, спросил напрямую:

— Я хотел бы знать ваши намерения, дон Умберту, относительно моей дочери.

На этот раз встал в тупик дон Умберту. Ему казалось, что он уже заплатил за поцелуи Эулалии, по его понятиям, вопрос прозвучал некорректно.

— Вы имеете что-то против моих чувств, касающихся вашей дочери? — осведомился хозяин.

— Относительно чувств я ничего не имею, но хотел бы знать, к чему они поведут, — продолжал настаивать на своем всерьез обеспокоенный Маноло.

— Я не премину сообщить вам об этом, — вежливо сообщил Умберту, садясь в машину.

Через день Эулалия и Маноло получили расчет.

— Я же говорила, что не верю в чудеса, — шептала, обнимая плачущую дочь, Соледад.

— А я верю, — заявил Маноло. — Для Эулалии эта история могла кончиться куда хуже…

Глава 13

Джулиано известил Мартино о смерти молодого Ферьяно, и тот поспешил навестить Марию. Она была замкнута, холодна и по-прежнему не смотрела на него.

— Я буду рад усыновить малыша, — сказал он, — и сделать его своим наследником наравне с другими детьми, которые родятся впоследствии. Это единственное, что я хотел сказать тебе, Мария. Я не тороплю тебя. Знай, что я всегда рядом с тобой.

Даже Луизу растрогало отношение Мартино: любовь любовью, а о ребенке тоже нужно подумать!

Мария не верила в смерть Тони, она чувствовала, что он жив, но беременность делала ее уязвимой и беспомощной, она нуждалась в поддержке, будущее страшило ее, а близкие предлагали один-единственный выход: нежеланное замужество.

Джулиано вновь назначил срок свадьбы.

— Ты хочешь, чтобы я вошла в церковь с таким животом? — возмущенно спросила Мария, и несчастный отец заскрипел зубами.

— Я не тороплю тебя, Мария. Пусть родится малыш, я скажу всем, что он мой, и мы с тобой обвенчаемся, — предложил Мартино.

Мария тяжело вздохнула и, соглашаясь, кивнула головой: иного выхода у нее не было, а этот давал ей хоть какую-то отсрочку.

В доме вновь начались приготовления к свадьбе и одновременно шитье приданого для малыша. Срок его рождения приближался.

Джулиано просил Луизу, чтобы она настраивала Марию на брак.

— Поймите же, что это для нее единственный шанс быть счастливой! — повторял он. — Что ждет ее ребенка? Быть незаконнорожденным не самая большая удача в жизни! Пятно на всю жизнь, косые взгляды!

Луиза не могла с этим не согласиться. Готовя ребенку приданое, они говорили о судьбе малыша, и Мария невольно все больше проникалась заботой о его судьбе. Но Тони! Тони! Если бы он был с ней рядом!

Судьба словно бы откликнулась на ее мольбы. В один прекрасный день Роза принесла письмо от Тони. Они только что получили его.

«Жив! Жив!» — пело в душе Марии, она вновь была готова ждать своего возлюбленного, пусть пройдут годы и годы, пусть она состарится в ожидании!..

В целом, письмо было не слишком многообещающим: в Бразилии Тони не нашел райских кущ, он много и тяжело работал и немного за свою работу получал. Но сама работа была уже счастьем, потому что многие не имели и се. О Марии он спрашивал, Марию помнил и любил. Чего еще нужно было той, которая ждала от него ребенка?

Узнав о письме, Джулиано пришел в ярость. Все его планы вновь оказались под угрозой. Гнев его обрушился на тещу, ее и только ее он считал пособницей противозаконной любви дочери, разрушительницей его надежд и чаяний.

— Вон из моего дома! — громовым голосом произнес он.

Луиза ответила зятю таким же гневным взором и, подхватив старенький чемодан, который давным-давно стоял у нее наготове, перешагнула за порог.

Мария плакала, не в силах защитить и защититься.

— Ты выйдешь замуж за Мартино! — тем же громовым голосом объявил отец. — У моего внука будет достойный отец!

Мария осталась одна в большом сумрачном доме. Сама шила приданое ребенку, сама распоряжалась по хозяйству, она очень повзрослела за это время. Мартино регулярно приезжал вечерами и был единственным ее собеседником. Правда, и с ним Мария в основном молчала, но привыкла его слушать, а он, всячески старался успокоить ее и ободрить, говорил в основном о малыше, так что выходило, будто ждали они его вместе…

Однако когда Мария почувствовала характерную тянущую боль и поняла, что приближается миг родов, она побежала к сеньоре Розе, потому что ближе родственницы на этом свете у нее не осталось.

Дженаро и тут успел обидеть Марию, но физические боли заглушили боль душевную. И вдруг она увидела возле себя Луизу, в тяжкий и радостный час любящая бабушка была с ней. Она и приняла ее сына, обмыла его, запеленала и положила к материнской груди.

— У нас родился внук, — сообщила Дженаро радостная Роза.

Каждая мать переживает роды невестки или дочери как свои собственные.

— У меня нет никакого внука, — буркнул Дженаро, хотя сам молился про себя, слыша стоны и крики несчастной Марии, от души желая, чтобы все завершилось благополучно.

Он не пожелал взглянуть на маленького, потому что боялся разрыдаться от радости и горя. Он хотел видеть сына, прижать его к своей груди, но боялся увидеть внука, зная, что полюбит его и будет страдать.

Дженаро натянул на голову берет и, торопливо хлопнув дверью, выбежал из дома: в трактире за стаканчиком вина он справится с бурей чувств, которые раздирали ему душу.

Мария отдыхала, впав в легкое сонное забытье, Луиза и Роза сидели возле нее, потихоньку вздыхая. Они не разговаривали друг с другом: слишком тяжелы были их мысли. Обе они не видели для Марии иного выхода, чем нежеланное замужество.

Роза думала о том, что, если бы Дженаро по-другому относился к будущей невестке, та могла бы остаться под кровом свекра и свекрови, но муж не потерпит в доме присутствия Марии. Она для него только дочь ненавистного фашиста, а не жена сына, не мать внука. К тому же и последний ученик отказался от занятий. Они и сами скоро будут умирать от голода. Где ж им содержать еще невестку и внука?

Бедная Луиза оплакивала собственную гордость, она не хотела брать от нелюбимого зятя ни единого рейса и теперь сама осталась без гроша и без крова, ей некуда было взять внучку с правнуком. Она и сама не знала, где приклонит голову. Что же оставалось делать бедной Марии?

Но вслух о своих горьких мыслях не сказала ни та, ни другая. Наоборот, Роза сказала совсем о другом, о том, что, как ей казалось, поддержит бедную девочку.

— Я хочу написать Тони письмо, обрадовать его рождением сына, — проговорила она. — Пусть он не может сюда приехать, но он будет знать, что стал отцом.

— Я хотела бы сама написать ему, — отозвалась слабым голосом Мария. — Мне нужно только немного поправиться, и мы поедем к нему вместе с сыном. Вы ведь не будете возражать, сеньора Роза, если я побуду некоторое время у вас?

— Я всегда была тебе рада, моя дорогая, — отозвалась Роза, с тяжким вздохом подумав о Дженаро.

Мария успокоенно закрыла глаза. Заплакал малыш, широко открывая беззубый ротик, и, мгновенно очнувшись, мать крепко прижала его к себе.

Все переменилось для Марии с появлением ребенка, он сейчас больше всех нуждался в защите.

Роза с улыбкой посмотрела на мать и дитя. Она не могла отказать себе в удовольствии собственноручно написать сыну о посетившей их радости. Когда еще напишет ему письмо Мария, а мать напишет сейчас, сразу! Именно в эту, такую значительную, минуту ей хотелось поговорить с сыном. Она оставила сидеть возле Марии Луизу, а сама отправилась в свою спальню.

Коротенькое, но трогательное письмо было уже готово, когда она услышала шум внизу. Громовым голосом Джулиано требовал вернуть ему дочь, он собирался забрать ее домой вместе с внуком. Вернувшийся домой Дженаро отвечал незваному гостю что-то недоброе. Роза поспешно встала, собираясь спуститься вниз, чтобы дело не дошло до ссоры.

По дороге она заглянула к Марии.

— За тобой приехал отец, — сообщила она.

Мария изменилась в лице.

— Мне, наверное, придется уйти с ним? — спросила она, умоляюще глядя на Розу и надеясь, что та скажет: нет, оставайся с нами, мы позаботимся о тебе и внуке.

Но Роза печально сказала:

— Ты же знаешь своего отца, если он сейчас уйдет без тебя, то вернется сюда с полицией.

Да, Мария знала нрав своего отца, знала, что он всегда добивается того, чего хочет.

«Что ж, — подумала она, — я буду по-прежнему ждать Тони».

Луиза потихоньку выскользнула из комнаты, она не хотела видеться с зятем, не хотела вновь возвращаться туда, где была несчастлива ее дочь и будет несчастлива внучка. Может быть, от обилия несчастий что-то повредилось в уме несчастной старухи, раз она предпочла скитальческую нищенскую жизнь присутствию рядом с единственно любимым ею существом, ее внучкой? Раз отказалась от возможности полюбить еще одно существо, своего правнука? Кто знает, что творилось в душе несчастной старой женщины? Кто думал в эти минуты о Луизе? О ней не думал никто, и она тихо ушла из дома.

Джулиано ждал Марию, а она вместе с Розой, не спеша, собирала ребенка наверху.

— Я хочу взять письмо Тони с собой, — попросила Мария, — Я напишу ему, я непременно ему напишу.

Роза не решилась отказать невестке, хотя и для нее письмо сына было таким же неоценимым сокровищем.

— Пойдем со мной, Мария, — позвала она. Дженаро подошел к корзине с лежащим младенцем. Он хотел хотя бы на прощанье посмотреть на своего внука, которого не увидит больше никогда! Приближался он к этой корзине с опаской, он боялся этого крошечного существа, боялся своего чувствительного сердца. Внутри у него все переворачивалось, когда он смотрел на младенца. Нет, не таким Дженаро представлял будущее своего сына, его женитьбу и рождение первого ребенка! До чего же жестока и несправедлива жизнь! Как злобно преследует его судьба!

Джулиано раздраженно и нервно расхаживал внизу. Наконец появилась Мария, держа спеленутый сверточек одной рукой, а в другой письмо. Сердце любого человека смягчается при виде младенца, а уж если этот младенец твой внук — тем более! Смягчился и Джулиано при виде дочери.

Мария улыбнулась отцу, как-никак он стал дедом, и в эту минуту она вдруг особенно остро ощутила родство крови.

Джулиано увидел в руках дочери письмо, и гнев вновь ослепил его. Эти люди снова посягают на счастье его дочери?! Они хотят во что бы то ни стало помешать Марии выйти замуж?! Он этого не допустит! В ее новом доме не будет ни клочка от прошлого!

Джулиано выхватил письмо, когда Мария собиралась засунуть его за корсаж поближе к сердцу, и разорвал на мелкие кусочки. Швырнув горсть обрывков под ноги Дженаро и Розе, он забрал из рук дочери внука, крепко взял Мариюпод руку и величественно направился к двери. Мария, глотая слезы, шла рядом с ним.

— Когда-нибудь ты поймешь, что я прав, доченька, — сказал ей отец и был уверен, что рано или поздно так оно и будет.

Спустя неделю священник обвенчал Марию с Мартино, хотя свадьба была совсем не такой пышной, как мечталось Джулиано. Еще несколько дней спустя тот же священник окрестил и сына Марии как законного сына сеньора Мартино. Молодые собрались уезжать в имение мужа, и Мария заглянула перед отъездом к сеньоре Розе. Ей тяжело было приходить в этот дом, но она не могла не прийти в него.

Сколько времени, напрягая все свои силы, боролась Мария за свою любовь! Но теперь она встала на защиту плода своей всепоглощающей любви, некто иной, как ребенок, сделал ее уязвимой. Сердце неопытной матери всегда полно страхов. Только ради беспомощного малыша уступила бедная; Мария требованиям своего властного и деспотичного отца, уступила, но безмерно страдала.

— Когда будете писать Тони, напишите ему, что я вышла замуж, а о нашем сыне не пишите ничего, — попросила она, — или напишите, что сын у меня от сеньора Мартино.

Ей было трудно выговорить эти слова, но она все-таки их выговорила. На глазах у нее блестели слезы.

— Я не хочу, чтобы сердце у него разрывалось так же, как разрывается у меня, — проговорила она и торопливо вышла.

— Я так и знал, что она выйдет за своего фашиста! — проговорил ей вслед Дженаро.

— Зато со временем наш внук будет богатым человеком, — со слезами проговорила Роза. — Я уже написала Тони о том, что он стал отцом.

— И отправила? — поинтересовался Дженаро.

— Не успела, — отозвалась Роза.

— Вот и хорошо! Напиши лучше, что удочери фашиста и сын от фашиста!

Глава 14

Агостино встретил Тони на пороге. Лицо у Тони было грустное, в этот день он не продал ни одной картины. Зато Агостино сиял.

— У меня для тебя сюрприз, — весело объявил он и помахал конвертом.

Сердце Тони бешено заколотилось: какие вести несет ему это письмо? Он нетерпеливо разорвал конверт, принялся читать письмо и помрачнел еще больше.

— Случилось что-то? ~ озабоченно спросил художник.

— Моя Мария, похоже, вышла замуж, мама пишет очень туманно, но мне кажется, что она имеет в виду именно это, — потерянным голосом сообщил Тони. — Если говорить честно, то она и моей-то стала после того, как отец пообещал ее руку другому.

— Я думаю, что ты должен быть рад этому известию, — не без иронии произнес Агостино. — Мне кажется, Камилия давно уже тебе по сердцу.

— Мария — самая большая любовь моей жизни, — упрямо повторил Тони. — Она первая моя любовь.

— После первой любви приходит вторая, потом третья, четвертая, — насмешливо сообщил художник.

— Точно так же говорил мой любимый дядя Джузеппе, — ~ припомнил Тони, — но я вам не верю, я люблю Марию по-прежнему.

Может быть, Тони давно уже отдалился от своей первой любви, может быть, чувства, которые внушала ему Камилия, были гораздо реальнее и живее, но, узнав, что Мария навек для него потеряна, он испытал такой прилив любви к ней, что ему показалось, будто его любовь не только жива, но и время над ней не властно.

И все-таки с этого дня Тони стал проводить с Камилией гораздо больше времени и стал с ней гораздо нежнее. Он нуждался в утешении, и его утешением была нежность и преданность Камилии. Все чаще, проводив ее до дому, он целовал Камилию, и Ципора, увидев это, окончательно потеряла покой. Она давно собиралась рассказать мужу о влюбленности дочери и теперь окончательно решилась. К удивлению Ципоры, Эзекиел не увидел ничего особенного в том, что рассказала ему жена.

— Я не слепой, милая, я все вижу. Мне кажется, что настала пора поговорить всерьез с Тони. Он славный мальчик, Агостино им очень доволен, и мы вполне можем сыграть свадьбу, если он примет нашу религию.

Ципора поцеловала мужа, но на этот раз его решение не принесло ей облегчения, она не верила, что эта любовная история уладится так легко.

Эзекиел поговорил с Тони, и тот признался, что чувства его к Камилии очень серьезны. Еще бы! Она помогала ему забыть его первую большую любовь! Признал он и то, что думает о женитьбе. А почему бы и нет, раз его Мария тоже собралась замуж?

— Я рад, что не ошибся в тебе, — сказал ему Эзекиел. — Вам с Камилией нужно лучше узнать друг друга, поэтому приходи к нам и проводи свое свободное время вместе с Камилией. За это время ты познакомишься с нашей религией, и после того как ты примешь наш обряд, мы благословим вас, и вы поженитесь.

На словах все выходило гладко, но совсем не так гладко все выходило в жизни.

Тони, узнав от Агостино, в чем состоит обряд перехода в иудаистскую религию, наотрез отказался принимать иудаизм.

— Я родился в католической вере, все мои предки, мои отец и мать были католиками, и я тоже останусь католиком, — заявил Тони.

— И не женишься? — удивился Агостино.

— Не женюсь, — ответил Тони.

— А мне показалось, что ты влюблен по уши. И потом, ты же собирался вернуться в Италию богачом? Так вот, богатство само плывет тебе в руки!

— Но не такой ценой! — Тони настолько напугал обряд обрезания, что он превратился в яростного католика.

Агостино рассмеялся:

— Будем надеяться, что Камилия окажется решительнее тебя.

— Моя религия гораздо снисходительнее, чем ее, — буркнул Тони.

Камилия с нетерпением ждала Тони, а он все не шел и не шел. Она стояла у окна и смотрела на улицу, на прохожих и молила: приди же, приди! Я жду тебя!

Шло время, но в дверь никто не стучал. И тогда Камилия опять, как вчера и позавчера, торопливо надев шляпку, схватив сумку и бросив на ходу: «Я в библиотеку», выскочила за дверь. Она мчалась едва ли не бегом, что-то подсказывало ей: Тони уходит от нее, он отдаляется!.. И сердце не обмануло ее: Тони встретил ее отчужденно.

— Что случилось? — спросила она запыхавшись. — Почему ты не идешь? Папа же пригласил тебя!

— Именно поэтому, Камилия. Пойми меня правильно, я не могу стать иудеем, а значит, никогда не буду твоим женихом, поэтому я и не принял приглашения твоего отца, — объяснил ей Тони.

Камилия, глядя в прекрасные и такие выразительные глаза своего любимого, сказала:

— Тони! Любимый! Я готова стать твоей женой, даже если ты останешься католиком!

— А твои родители?

— Я готова оставить их и идти за тобой на край света.

Мысль о том, что его Мария покорилась воле отца, больно кольнула его, и он с нежностью и благодарностью обнял преданную Камилию.

Теперь Тони и Камилия проводили вечера в доме Эзекиела под неукоснительным надзором Ципоры, раньше они могли поцеловаться хотя бы у входной двери, но отныне Тони церемонно прощался с Камилией, и они расставались до следующего дня.

— Я знаю, что такое искушение, — твердила Ципора дочери, изнемогающей от страсти.

— Значит, ты тоже была влюблена, мамочка! — с любопытством воскликнула Камилия. — Потому что прежде ты говорила, будто увидела папу только перед самой свадьбой!

Ципора прикусила язык: да, и она была влюблена, и она мечтала выйти замуж совсем за другого человека, но вышла замуж за Эзекиела и никогда не пожалела об этом.

— Слава богу, я всегда была послушна своим родителям, не наделала глупостей и прожила достойную и счастливую жизнь! — заявила Ципора, но сердце у нее чуть-чуть защемило, когда она вспомнила свои горькие слезы, узнав, что ее выдают за другого.

— Ты понимаешь меня, мама, — в восторге прижалась к ней Камилия, — ты понимаешь, что я люблю и не могу быть счастлива без Тони! Но пока ему трудно принять иудейство.

Узнав об отказе Тони, Эзекиел счел, что вопрос о Свадьбе отпал сам собой. Он не сомневался, что дочь не выйдет из повиновения, она всегда была кроткой и послушной девочкой. Но на этот раз он ошибся, он и не подозревал, какие страсти кипят в сердце внешне бесстрастной и спокойной Камилии.

Чувствуя, что Тони, пусть и без большой радости, но откажется от нее, что ради нее он не будет совершать никаких подвигов, Камилия сама готова была на любые подвиги.

— Я готова обвенчаться с тобой по католическому обряду, — сказала она, — и уйду из дома, раз отец не хочет благословить меня. Самое главное, что мы любим друг друга и исполняем Божьи заповеди. Богу не за что сердиться на нас.

Преданность Камилии бесконечно трогала Тони. Своей любимой Марии он невольно ставил в упрек недостаток преданности. «Она бы могла убежать из дома и поехать со мной», — твердил он себе, забывая, каким образом сам попал на пароход, забывая, что ничем не мог помочь своей любимой, забывая, что своим везеньем обязан исключительно милым и трогательным девушкам, которые принимали так близко к сердцу его несчастья. А может быть, и не забывая? Может быть, чувствуя себя за это виноватым и пытаясь избавиться от чувства вины?..

Камилия обвела взглядом свою уютную спальню — клетку, где ей в последнее время было так тесно и душно. Завтра утром она вырвется на волю! Завтра для нее начнется новая жизнь с ее любимым Тони! При одной мысли об этом сердце начинало колотиться у нее в груди, как большой колокол.

«Папа поймет и простит меня, — повторяла она себе, — я вовсе не хочу причинять вам горе. Но жить без своего любимого не могу!»

О своем решении уйти из дома она сказала матери, и та пришла в ужас.

— Одумайся, доченька, — просила она. — Не навлекай на нашу голову позор на старости лет. Мы с отцом растили тебя с такой любовью…

— И вырастили для любви — прервала ее Камилия. — Мама! Я имею право на свою жизнь! Я не враг себе, я постараюсь, чтобы Тони помирился с отцом. Мы пойдем с Тони к нашему раввину. Я уверена, мудрый реббе найдет такие слова, что сердце моего любимого раскроется им навстречу.

Кто хочет поверить, тот верит. Обещание дочери пойти с женихом к раввину стали бальзамом для сердца Ципоры, бальзамом для тех ран, которые нанесла ее сердцу та же Камилия.

Тони был потрясен, увидев Камилию на пороге. Эта девушка доказала свою преданность не словами, а делом.

Не меньшее потрясение испытал и Агостино. Но оно было связано совершенно с другим. Во-первых, он вовсе не хотел, чтобы пылкие страсти молодежи поссорили его с его другом Эзекиелом. Во-вторых, он представлял себе с трудом, где именно в их крошечной мастерской могут разместиться эти пламенеющие страстью молодые люди. Разумеется, в голове у них гулял ветер, который раздувал сжигавший их огонь, поэтому приходилось думать за них.

Но Агостино недооценивал Камилии, она была серьезной и основательной девушкой. Решившись на такой ответственный шаг, как самостоятельная жизнь с любимым человеком, она хотела сделать все, чтобы совесть ее перед родителями, которых она тоже очень любила, была чиста. Поэтому она предложила Тони отправиться с ней на беседу к реббе Иахиму, и Тони, разумеется, согласился.

Как только дверь за молодыми людьми закрылась, Агостино принялся прикидывать, что он может сделать, чтобы всем им разместиться в этой крошечной комнатушке. Постель у Тони была узкой, прямо скажем, девичьей, но другая тут и не поместилась бы. И не его дело было заниматься постелями, а вот ширмой, перегородкой — другое дело!

Агостино потрудился на славу, и из одной клетушки очень скоро получилось две. Оглядывая свою работу, он остался доволен: сделал даже больше, чем мог!

Зато Камилия пережила за это время не одну трудную минуту. Раввин долго беседовал с Тони, и пока речь шла о богословии, они прекрасно понимали друг друга, и Камилия уже начала надеяться, что они договорятся. Но когда раввин стал объяснять суть союза человека с Богом, то Тони вновь проявил упорство и сказал, что приобщен к Богу обрядом крещения и в других обрядах не чувствует необходимости. Несмотря на результат, Камилия осталась довольна беседой, которая была прекрасной и возвышенной. Раввин пригласил молодых людей приходить к нему, и они охотно пообещали это.

На обратной дороге Камилия была весела, как птичка: она сделала все, что могла. Совесть ее перед родителями была чиста, и она мигом забыла о них, глядя в глаза своего любимого Тони.

Более значительным потрясением оказалась для нее обстановка, в которой она отныне должна была жить. Камилия оглядела клетушку с узкой кроватью, потом посмотрела на Тони. Она не предполагала, что они останутся в этой самой мастерской, где и так трудно было повернуться.

— Разве мы будем жить здесь? — все еще не веря самой себе, спросила она.

— Нет, конечно, мы переедем отсюда, — поспешил уверить ее Тони, мгновенно догадавшись, о чем она думает. — Но не сразу. Через какое-то время.

На лице Камилии читалось такое детское огорчение, что Тони ей посочувствовал: она не привыкла к бедности, не знает, что это такое, ей придется трудно.

Он обнял ее, и она, прильнув к его груди, замерла в его объятиях, чувствуя всем своим существом: ей будет хорошо там, где рядом с ней будет Тони.

Агостино, покрутив головой, поднялся со своего места и сообщил, что отправляется на прогулку. Тони благодарно улыбнулся ему. Он не переставал удивляться душевной тонкости художника. В лице Агостино ему повезло обрести не просто старшего друга, но и близкого человека, который принимал его горести так, как мог бы принять их родственник, например, дядя Джузеппе.

Агостино со вздохом подумал, что с появлением Камилии его положение станет и вовсе не завидным: ему придется гулять на свежем воздухе в любую пору суток, днем и ночью.

— Счастливо оставаться, — пробормотал он и вышел.

Глава 15

Художник брел не спеша по улице, поглядывая на прохожих, отмечая наметанным взглядом яркие, необычные лица в толпе. Он старался как-то приучить себя к произошедшей в его жизни перемене. Мало-помалу мысли его потекли по другому руслу. Он представил себе, что в просторном доме Эзекиела атмосфера сейчас куда мучительней. Любящие родители не могут не переживать за свое дитя. Он и сам переживал за Камилию, да и за Тони тоже, потому что этот талантливый и душевно ранимый мальчик сам нуждался в опеке и вряд ли мог стать опорой и добытчиком денег для семейных нужд. А поскольку оба птенца очень нуждались в помощи родителей, то и брак этот в глазах Эзекиела и Ципоры должен быть хотя бы законным. Вот к какому выводу пришел художник, когда забрел на набережную и залюбовался морем. На море он мог смотреть всегда, в любое время суток, неведомо, сколько времени, поэтому перспектива времяпрепровождения на свежем воздухе на самом деле не слишком пугала его. А вот что касается птенцов?.. Великолепная мысль осенила его! Он вспомнил о своем друге Пелегрини, сильно попивавшем актере, карьера которого из-за этого злосчастного порока не сложилась. Агостино направился к нему. Дома он Пелегрини не застал и направился в пансион Мариузы — пристанище студенческой молодежи, не гнушавшейся стариками актерами и музыкантами.

Население этого пансиона, который открыла дона Мариуза, оставшись вдовой, было весьма пестро, в нем жили и студенты-юристы, и студенты-медики, и студенты-певцы. Пелегрини частенько захаживал к ним, и они все вместе с шутками и песнями пропускали по стаканчику красного вина, до которого был так охоч актер.

Но студенты, которых он застал, португалец Жозе Мануэл и Маркус, ничего не знали о приятеле Агостино, он давно у них не появлялся.

— Может, запил, — предположил Жозе Мануэл, и оказался недалеко от истины.

Не прошло и часа, как Агостино отыскал своего друга Пелегрини в ближайшем кабачке и уселся с ним рядом за столиком. Приятели пропустили по стаканчику, и Агостино спросил:

— Ты по-прежнему играешь в театре?

— Случается, — уклончиво ответил тот.

— А священника ты смог бы сыграть? — спросил Агостино.

— Нет ничего легче, — самодовольно ответил Пелегрини.

— Не на сцене, а в жизни, — продолжил Агостино. Слегка захмелевший Пелегрини мгновенно протрезвел.

— Это похоже на авантюру, — сказал он. — Ты задумал ограбление?

— Я задумал помочь несчастным влюбленным. Хочу, чтобы ты соединил их навек.

— Ты думаешь, у меня получится? — меланхолически спросил Пелегрини.

— А почему бы и нет? — столь же меланхолически ответил Агостино. — Сутану ты возьмешь в костюмерной, а после церемонии венчания мы с тобой отпразднуем свадьбу в каком-нибудь кабачке.

Это предложение показалось Пелегрини куда соблазнительнее предыдущего.

— Я мог бы попробовать, — сказал он задумчиво, — единственное, что меня останавливает: я никогда не произносил проповедей.

— У тебя будет время подготовиться, — успокоил его Агостино.

Они выпили за успех предприятия и разошлись.

Вернувшись домой, Агостино нашел на столе вкусный ужин — Камилия оказалась чудесной хозяйкой. Агостино насмешливо улыбнулся: выходит я недаром желаю им семейного счастья!

На следующий день он рассказал своим подопечным о знакомом священнике, который согласен их обвенчать и ради этого придет к ним в дом.

— Тони бросился жать Агостино руку, благодаря его. Камилия счастливо улыбалась.

После завтрака она отправилась домой успокаивать Ципору и приглашать ее на свою свадьбу.

— Не беспокойся, мамочка, я очень счастлива, — сказала она. — Нам с Тони пришлось спать на одной, очень узкой кровати, но он крепко меня обнял, и я спала, как ангел.

— Ты и вправду ангел, — растроганно сказала Ципора.

— Нас завтра обвенчает католический священник, я хотела бы, чтобы и ты, и папа благословили меня, — продолжала Камилия.

— Я благословляю тебя, доченька, — растроганно сказала Ципора, — и непременно приду к тебе на венчание, хотя оно и будет не по нашему обряду.

Камилия и не подозревала, какое ее ждет торжество. Перед церемонией венчания мастерская преобразилась — в ней появился алтарь, а в углу за ширмой Камилию ждала сеньора с подвенечным платьем. Камилия в жизни не видела такой прелести! И надо сказать, что невеста, одетая в это платье, была тоже прелесть как хороша!

Ципора, увидев Тони и Камилию у алтаря, невольно прослезилась, такими они были красивыми. Агостино подал падре кольца, и церемония началась.

Священник соединил руки брачущихся и проговорил:

— Перед нами двое молодых, желающих пожениться, получив благословение нашей Святой церкви, Тони — католик, Камилия — иудейка, но оба они — дети Господа, Бог един, Он — властелин мира и хозяин наших судеб. Ты соблюдаешь Божьи заповеди, Камилия?

— Соблюдаю, падре, — ответила взволнованная невеста.

— А ты, Тони? — обратился он к жениху.

— Соблюдаю, — ответил Тони.

— Вы любите друг друга? — задал следующий вопрос падре.

— Да, — хором ответили жених и невеста.

— И это важнее всего, не правда ли? — провозгласил священник. — Все было предопределено: Господь спас Тони из океанских волн, а хлеб и кров на новой для Тони земле дали ему родители Камилии, еще не зная, что открывают двери своего дома для большой любви, которая соединит их дочь и вновь прибывшего гостя.

При этих словах Ципора вновь прослезилась.

— Как законный посланник Господа я задам вам главный вопрос: согласен ли ты взять в жены эту девушку, Тони, и жить с ней в богатстве и бедности, в горе и радости, не разлучась ни в жизни, ни в смерти?

— Согласен, — ответил, Тони.

— Тебе, Камилия, я задаю тот же вопрос, — обратился Пелегрини к невесте.

— Согласна, — ответила Камилия.

И Ципора прослезилась в третий раз, все больше проникаясь торжественностью церемонии.

После того как падре объявил Тони и Камилию мужем и женой и надел им кольца, Ципора подошла и благословила обоих. Камилия была счастлива. Счастлив был и Агостиио: венчание удалось на славу! Он от души благодарил падре и потом пошел его проводить.

— Сегодня я дома ночевать не буду, — сказал он молодым на прощанье.

Но, занятые друг другом, они, похоже, ничего не услышали.

Растроганная Ципора рассказала о венчании мужу:

— У католиков замечательное венчание, почти такое же, как у нас, поэтому я теперь спокойна за нашу Камилию.

— Неужели наша дочь приняла католическую веру? — возмущенно спросил Эзекиел.

— Ничего она не принимала, и какое это имеет значение? — спросила Ципора. — Наша дочь теперь замужем, и хорошо бы ты тоже ее поздравил.

— Я поздравлю ее тогда, когда она выйдет замуж по нашему обряду, — насупился Эзекиел.

Ципора не стала настаивать, она знала, что мужа ее не сдвинешь с места словами, но сердце его полно любовью к дочери, а любовь способна двигать горы.

Прошло несколько дней, и Ципора рассказала мужу, что Камилия счастлива со своим Тони, но только, кажется, голодает, и кровать у них очень узкая, и в доме повернуться негде.

— Может, сходишь к нашей доченьке и позовешь ее к нам жить? — заключила она.

— Сходи сама и позови! — буркнул Эзекиел, успевший страшно соскучиться по своей любимой доченьке.

Глава 16

Школа, школа, школа для детей, школа для взрослых — только и слышал вокруг себя Винченцо. Его дети — Марселло и Катэрина, словно с ума сошли, помешались на этой школе. Сам Винченцо едва мог написать свое имя и прекрасно понимал, что Марселло не помешает выучиться грамоте, но — подумать только! — учиться задумала и его дочь!

— Выбрось из головы эти глупости! — заявил рассерженный отец. — Твое место у плиты…

— И на раскаленном солнце с мотыгой в руках, — не менее сердито отвечала Катэрина. — Ты забыл, что мы уже не наемные рабочие, папа! Чем мы хуже сеньора Маурисиу и сеньорины Беатрисы? Мы такие же, как они. Наша фазенда ничуть не меньше их фазенды!

Винченцо почесал в затылке, такая мысль не приходила ему в голову. Он по-прежнему чувствовал себя крестьянином, обыкновенным крестьянином, каким родился, каким был всегда. А он, оказывается, стал теперь фазендейро, кофейным бароном! Неудержимый смех завладел им. Он смеялся, смеялся до слез, и, глядя на мужа, стала робко улыбаться и Констанция.

— Значит, ты решила стать барышней-белоручкой? — спросил он дочь, вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

— Да! — гордо ответила Катэрина.

— А может, ты все-таки выйдешь замуж за Гаэтано? — спросил ее отец.

Вертя про себя так и этак предложение сына своего компаньона, Винченцо мало-помалу привык к нему и даже увидел в нем некую выгоду: земля и в самом деле станет общей, делить ее не будет необходимости, так почему бы Катэрине и не выйти за этого парня?

— Гаэтано, — продолжил он…

— …Здоров, как бык, — хором произнесли брат и сестра любимую фразу самого Гаэтано, которой он начинал и заканчивал все свои рассказы.

— А быкам место в хлеву, — закончила Катэрина.

— На твоем месте я бы так не гордился, — буркнул Винченцо. — За спесь наказывают, да еще как! Может, земли у нас теперь и не меньше, чем у соседей, да только денег нет. И взяться им неоткуда. За кофе дают бросовую цену, лучше выбросить его, чем по такой продавать.

— Нет цены ни на фасоль, ни на кукурузу, — подхватил Марселло. — А уж как мы надрывались, чтобы получить урожай!

— Вот я и не хочу больше надрываться, раз все равно это ни к чему не ведет, — заявила Катэрина. — Я хочу обучиться грамоте и найти себе денежную работу! Я прекрасно понимаю, что такое деньги.

Винченцо изумили рассуждения дочери. Ему такое и в голову бы не пришло. Кто знает, может, его детей и вправду ждет иная судьба и не стоит мешать им искать свою дорогу?

— Ну так можно мне идти завтра в школу или нет? — спросила Катэрина, поняв, что сопротивление отца почти или совсем сломлено.

— Мы с матерью еще посоветуемся, — уклончиво ответил Винченцо.

Катэрина облегченно вздохнула, этот ответ можно было считать согласием, отец так говорил всегда, когда не хотел, чтобы дети считали, что он сдался слишком быстро.

* * *

Катэрина и Марселло были, наверное, самыми преданными и самыми внимательными учениками. Они глаз не спускали со своих учителей, и те рассказывали все только им. Впрочем, не одни они слушали Маурисиу как завороженные. О чем он только не рассказывал! О том, как белые впервые появились на этом континенте, что было на нем до появления европейцев и что стало после их появления… Рассказывал о неграх и индейцах, рассказывал историю разных ремесел, и все это было необыкновенно интересно его ученикам, потому что среди них были потомки и негров, и индейцев, были и тележники, и колесники.

Загрубелые пальцы с трудом держали ручку, непривычные к умственной работе мозги поворачивались со скрипом, но желание и усердие были лучшими смазочными маслами, и дело шло, пусть не всегда легко и гладко, но зато неуклонно.

Гордая Катэрина очень скоро научилась и читать, и писать, Марселло научился читать тоже быстро, зато письмо давалось ему с большим трудом. Может быть, потому, что ему было необыкновенно приятно, когда сеньорина учительница подходила к нему, наклонялась над его тетрадкой и, взяв его руку с зажатым пером, сама водила ее по строке? Марселло с нетерпением ждал именно этого мига, он наслаждался им и готов был всегда писать как курица лапой, лишь бы Беатриса подходила к нему и стояла рядом с ним.

— Она похожа на фею из волшебной сказки, — повторял он с нежностью сестре, когда они шли домой из школы.

— Но если ты слишком долго будешь топтаться на месте, ты огорчишь ее, — очень трезво рассудила Катэрина. — Она сочтет тебя тупицей, а тупицы не вызывают симпатии.

Марселло всерьез взволновался, не прослыл ли он уже. тупицей в глазах Беатрисы?

— Не думаю, — успокоила его Катэрина — У многих дела еще хуже, чем у тебя, и она ни на кого не сердится.

— Она — ангел, — растроганно шептал Марселло.

То же самое твердил про себя Маурисиу, думая о Катэрине. Красавица итальянка не покидала его мыслей, с каждым днем он все больше и больше подпадал под ее обаяние. Катэрина чувствовала магнетизм его взглядов, и ухаживания толстяка Гаэтано стали вовсе для нее нестерпимыми. А Гаэтано распалялся все больше и больше. Он жаждал подвигов, он хотел покорить девушку своей могучей силой. Но Катэрина и не смотрела на него. Подобное пренебрежение было для туповатого силача очень и очень обидным. В его сердце таилась уже не только любовь, но и злоба. А Катэрина смеялась над ним тем безудержней, чем нежнее становились обращенные на нее взоры Маурисиу.

Вернувшись домой после занятий, Катэрина споткнулась о мешки с фасолью, сваленные возле самой кухни. Уставшие мужчины не отнесли их накануне в сарай, оставив эту работу на другой день.

— Я вмиг их перетаскаю, — заявил Гаэтано, — я и не такие таскал, я же здоров, как бык!

Констанция одобрительно кивнула, и Гаэтано взвалил на себя сразу два мешка, но, как видно, перенапрягся и от перенапряжения с громким звуком испортил воздух. Что стало с Катэриной! Она расхохоталась и вышла. Гаэтано понял, что женихом ему не быть никогда! Вслед за Катэриной расхохотались и остальные.

Горькая обида захлестнула Гаэтано, он не простил этого смеха семейству Винченцо. Обида горела в нем как ожог, не давала ни пить, ни есть. Во всех своих несчастьях он обвинил школу и учителя Маурисиу, который забил голову Катэрине всякими глупостями. До того как Катэрина пошла в школу, она была рада тому, что Гаэтано машет рядом с ней мотыгой и они вдвое быстрее обрабатывают делянку!

Интуитивно Гаэтано чувствовал, что Маурисиу — его соперник, его враг! Он решил разделаться с этим жалким сопляком — белоручкой!

Вечером Гаэтано бродил возле школы. Он жаждал крови, представлял себе, как валяется в пыли ненавистный Маурисиу, а он молотит его своими тяжеленными кулаками.

Наконец учитель показался на пороге. Гаэтано подскочил к нему и приготовился нанести сокрушительный удар, не оставить от соперника и мокрого места. Но к своему величайшему изумлению, оказался лежащим в пыли на дороге. Он ничего не понял, поднялся и вновь, как разъяренный бык, ринулся на обидчика. Но опять оказался лежащим в пыли и на этот раз даже не смог подняться.

Ученики-работники с изумлением смотрели на учителя. Они не сомневались, что во много раз сильнее его, поэтому готовы были броситься ему на помощь и поколотить напавшего на него недоумка. Но учитель справился сам. Расправа хилого на вид Маурисиу с огромным Гаэтано поразила всех. Они стояли и смотрели на него с великим недоумением.

— Я занимался в Париже боксом, — скромно объяснил Маурисиу. — И довольно успешно.

Больше он ничего не сказал, взял сестру под руку и повел к экипажу.

Катэрина смотрела на него как на божество.

А Гаэтано? Гаэтано был окончательно уничтожен. Теперь он хотел только одного: навсегда уехать из этих мест, где натерпелся столько позора. Одна мысль о том, что он должен будет встретиться с Катэриной, свидетельницей его позора, была ему нестерпима. По дороге домой в голове у него всплыли слова, сказанные когда-то Марселло о том, что богатая соседка предлагала им за фазенду огромную сумму денег.

— Они же мошенники! — возмутился про себя Гаэтано. — Они ни слова не сказали об этом предложении нам, своим компаньонам!

Всю обиду и возмущение он выложил своему отцу Адолфо.

— Они выделили тебе какие-то гроши за фасоль, и это все, что ты имеешь, заплатив немалую сумму денег и позволив этому Винченцо хозяйничать на своей земле и жить бароном на этой фазенде!

— Ты раздумал жениться на Катэрине? — поинтересовался Адолфо.

— Раздумал, — злобно заявил Гаэтано.

— Ну что ж, тогда я съезжу к сеньоре Франсиске и узнаю, что она там предлагала.

У Адолфо разгорелись глаза, когда он услышал, что может получить вдвое больше, чем вложил в эту землю. Он уже понял, что плохо вложил свой капитал, что на фасоли и кукурузе ничего не заработаешь. И вот ему представился шанс исправить допущенный промах.

Поутру он отправился к сеньоре Франсиске и сообщил, что только сейчас до него дошло известие о ее предложении купить имение и он решил узнать более конкретно, какую цену она предлагает.

Франсиска не подала виду, насколько обрадовал ее этот утренний визит. Для ее неприязни к семейству Винченцо было очень много причин, и причины эти только прибавлялись. Она уже слышать не могла о школе, которую организовали ее дети. Ей не нравилось, что они занимались с детьми, но их занятия со взрослыми нравились ей еще меньше. Материнское сердце обмануть было нельзя, Франсиска чувствовала, что сын ее увлекся преподаванием не только из бескорыстных соображений, — кроме убеждений, у него существовал еще и личный интерес. Она прекрасно разглядела красотку итальянку и мечтала выдворить всех итальянцев из этих мест куда подальше. Особенно Винченцо со всем его семейством. И вот первая ласточка. Франсиска была довольна.

— Адолфо Бардини, — представился гость хозяйке.

— Чем обязана? — поинтересовалась она.

— Это правда, что вы предложили пятьсот тысяч за фазенду, которую мы купили у кофейного барона? — спросил он.

— Мое предложение не вызвало ни малейшего интереса, — холодно отозвалась Франсиска.

— Я им очень заинтересовался, — тут же ответил Адолфо. — Мне принадлежит треть этой фазенды.

— Если вы согласны ее продать, я ее куплю, — так же холодно заявила Франсиска, но в душе она мстительно улыбалась, представляя себе последствия: реакцию Винченцо, а главное, то, что очень скоро она возьмет его в ежовые рукавицы.

— Земля, правда, не поделена, — начал Адолфо.

«Тем лучше, — чуть было не выпалила Франсиска, — я поделю ее так, что Винченцо не обрадуется».

— Меня это не беспокоит, — произнесла она. — Вы продадите мне свою часть фазенды, и я договорюсь с вашими компаньонами.

— Если вы заплатите мне сто восемьдесят тысяч рейсов, моя часть — ваша, — с поклоном отозвался Адолфо.

Через неделю в присутствии нотариуса мы оформим сделку, — завершила разговор Франсиска.

Адолфо вылетел из усадьбы как на крыльях, он и не думал, что его ждет такая удача.

«Теперь можно навестить Винченцо», — подумал он и улыбнулся.

Винченцо обрадовался Адолфо и приготовился по-приятельски посидеть с ним за бутылкой вина. Ему хотелось загладить вчерашнюю неловкость, наверняка бедняга Гаэтано обиделся. После первого же стаканчика вина Адолфо огорошил хозяина новостью:

— Меня разыскали люди доны Франсиски, она предлагает мне за мою долю сто восемьдесят тысяч рейсов. Если у тебя они есть, то покупай, за тобой первым право покупки.

Винченцо поперхнулся вином, услышав слова Адолфо.

— Ты же понимаешь, что у меня нет ни рейса, — отозвался он. — Неужели ты продашь свою долю?

— Я же не дурак отказываться от таких денег, когда в стране голод и безработица. Сейчас многое идет за бесценок. Можно купить землю и подальше, там она дешевле. С деньгами все можно, друг ты мой любезный.

Винченцо сидел как пришибленный, он не ожидал такого подвоха от своего компаньона, тот резал его без ножа, и возразить ему было нечего.

Адолфо поспешил попрощаться, а Винченцо налил себе еще стакан вина.

— Ну, Катэрина, дорого мне обходятся твои капризы! — произнес он вслух.

Сказать-то сказал, но дочь не винил. Он прекрасно понимал, что Гаэтано и его дочь не пара. Может, будь он прозорливее, то бы понял раньше, что они с Адолфо не компаньоны?..

Глава 17

Джулиано остался один в своем большом просторном доме. С отъездом дочери и внука он сразу как-то сдал, постарел. Почти два года он боролся за то, чтобы дочь его была счастлива, чтобы она вышла замуж за достойного состоятельного человека. Он ждал, что после того, как это свершится, он наконец почувствует себя счастливым и это чувство довольства и благополучия уже не оставит его до конца дней. Но к своему удивлению, чувствовал только усталость и апатию.

— Мария вышла замуж за моего друга Мартино, — повторял он себе, — они счастливы.

И ждал, что тоже почувствует дуновение счастья, но не чувствовал ровно ничего. Как потерянный бродил он по своему дому и множество мелочей напоминали ему о том, что в этом доме еще недавно кипела жизнь. Как ни странно, он все чаще вспоминал свою тещу, сожалея, что выгнал старуху из дома. По каким дорогам скитается теперь эта сумасшедшая упрямица?

Единственный, кто мог, словно по волшебству, влить в его душу восторг и наполнить усталое тело жизнью, был дуче. Стоило Джулиано услышать очередную зажигательную речь диктатора, как жизнь для него вновь исполнялась смысла, глаза горели и, расхаживая крупными шагами по кабинету, он размышлял, чем на старости лет может быть полезен отечеству.

Джулиано стал даже захаживать вечерами в трактир, он сидел за столиком с бутылкой вина и слушал бесконечные жалобы трактирщика Луиджи, сыновья которого бросили его, уехав неизвестно куда.

— Я и знать не знаю, где они и как устроились, — печалился трактирщик. — Письма приходят редко то из одного места, то из другого. Вместо того, чтобы жить одной большой семьей и помогать отцу, поехали на край света искать счастья и богатства.

Джулиано, слушая Луиджи, вновь и вновь повторял себе, что избавил свою Марию от несчастья. Он с содроганием представлял как она год за годом могла бы сидеть и ждать, а жизнь проходила бы мимо. В любви или без любви люди должны проживать свою жизнь, исполнять долг перед родиной, жить на своей земле и рожать детей. Таково было непоколебимое убеждение сеньора Джулиано, и жалобы трактирщика только утверждали его в собственной правоте. Он свысока смотрел на тощего Дженаро, дела которого шли все хуже и хуже. У него, похоже, совсем не осталось учеников, и они с женой влачили жалкое существование. Несчастья окружающих придавали сил Джулиано, он возвращался в свой дом бодрее, чем уходил из него, но пустота дома вновь высасывала его силы.

Мария присылала ему слуг с новостями, но сама не ехала, была занята младенцем. Джулиано собрался и сам навестил молодых. Погостил несколько дней и остался доволен: дочь похорошела, Мартино помолодел, внук вырос.

Домой он вернулся успокоенным, с чувством, что выполнил свой отцовский долг. В жаркий полдень, слушая по радио речь своего любимого дуче, Джулиано умер.

Марии тут же сообщили о смерти отца, и она приехала с мужем и ребенком. После похорон припала к мужу и зарыдала, горюя, что осталась на свете одна. Муж обнял ее, чувствуя, что смерть тестя сблизила их, и на глаза его тоже навернулись слезы, он потерял в Джулиано близкого друга.

Они провели несколько дней в Чивите, разбираясь с делами, оставленными Джулиано. Мартино, возвращаясь после утренней службы из церкви, удивился царящему в трактире оживлению. Луиджи зазывал всех прохожих:

— Бесплатно, сегодня у меня все бесплатно! — выкрикивал он. — Пейте вино за мое здоровье и желайте мне удачи! Отправляюсь в дальние края искать своих сыновей!

Люди с удивлением останавливались. Кое-кто заходил и выпивал стаканчик, желая проститься с добряком Луиджи, который остался на старости лет один и не захотел умирать в одиночестве. Но за первым стаканчиком следовал второй, и к вечеру вся Чивита была в подпитии, а винный погреб Луиджи пуст. Трактирщик устроил себе проводы, которые запомнились всем и надолго. Много лет спустя жители вспоминали, как уезжал к сыновьям Луиджи.

А по свежим следам все обсуждали, правильно или неправильно поступил Луиджи, оставив насиженное место и пустившись навстречу неизвестности. Каждый высказывал свое суждение, равнодушных не было.

— Поедем и мы к нашему сыну, — предложила Роза, накрыв скудный ужин.

— У меня нет сына, — привычно отозвался Дженаро.

— Грех тебе говорить так, — так же привычно отозвалась Роза. — Я так скучаю без Тони!

— После того как ушел мой последний ученик, — мрачно начал Дженаро, — я понял, что пора уезжать из Чивиты.

— Вот, оказывается, как, — покачала головой Роза. — А помнится, ты говорил, что умрешь в Чивите.

— Я не имел в виду, что умру тут от голода, — так же мрачно проговорил Дженаро, вставая из-за стола.

Роза пожала плечами, не она была виновата в том, что им нечего есть.

— Я бы уехала в Бразилию, — повторила она. У нее появилась надежда, что она все-таки уговорит мужа.

— Хочешь в Бразилию, поезжай одна, — заявил Дженаро. — Я тебе мешать не буду.

— И поеду, — с внезапной решимостью заявила Роза.

— Скатертью дорожка, — буркнул Дженаро и стал подниматься наверх в спальню.

А Роза с печалью смотрела ему вслед.

— Может быть, ты хочешь пожить в Чивите? — спросил Мартино Марию. — Мы могли бы пожить тут столько, сколько ты сочтешь нужным.

— Нет, нет, — торопливо отозвалась Мария, — я не хочу сидеть и вспоминать былое. Мне так это больно!

— Даже мне больно, — произнес Мартино, — но иногда нужно все оплакать, все выплакать, и тогда становится легче.

«Мне никогда не станет легче», — готова была уже сказать Мария, но не сказала.

— Поедем лучше домой, — попросила она. И от ее слов у Мартино потеплело на душе.

Глава 18

После разговора с Адолфо Винченцо ходил мрачнее тучи. Он не ждал, что его компаньон решится на такой шаг. Этот шаг он расценил как предательство. Все тяготы по обработке земли легли на семью Винченцо. Владение этой землей не принесло им пока никаких денег, и единственное, что грело Винченцо, было сознание: он — хозяин этой земли. Каждое утро, поднявшись спозаранку с постели, он оглядывал свой двор, представлял поля, и в душе у него поднималось ликованье. «Мое! — повторял он. — Мое достояние! Оно достанется моим детям и внукам!» Повторив эти слова как заклинание, он чувствовал, что у него прибывают силы и он готов дальше бороться с превратностями судьбы. Сообщение Адолфо в прямом смысле слова выбило у него почву из-под ног. Стоило ему представить свою будущую совладелицу — властную враждебную Франсиску Железную Руку, как его брала тоска и отчаяние.

— А может, и не стоит так горевать? — внезапно спросила Констанция мужа. — Может, имеет смысл и нам продать свою долю и поехать туда, где земля дешевле, и разводить не кофе, а бычков? Мясо все едят, а кофе сыт не будешь.

Именно об этом поговаривали уже все соседи победнее, и Констанции эти разговоры пришлись по душе.

— Я никогда не разводил бычков, — буркнул Винченцо. — Если я не получаю денег за то, что умею делать, то почему получу их за то, что не умею?

Марселло и Катэрина пришли в отчаяние по другой причине: отец сказал им, что если сделка состоится, то они больше никогда не пойдут в школу! Он не желал, чтобы его дети находились рядом с детьми этой мерзавки! Но мыслимо ли было бросать школу? Они оба хотели учиться дальше!

Катэрина и Марселло писали уже вполне прилично. Беатриса задавала им небольшие сочинения на разные темы, с тем чтобы они учились выражать свои мысли на бумаге, и оба неплохо справлялись с этим, радуя учительницу. Желание обрадовать Беатрису помогло в конце концов Марселло освоить письмо, и раз от разу ему становилось писать все легче.

Маурисиу и Беатриса, обсуждая результаты своего преподавания, находили, что Марселло и Катэрина — самые способные ученики. О более глубокой взаимной симпатии, которая связывала эти пары, они между собой не говорили.

Катэрина, чувствуя себя невольно виноватой в возникших неприятностях, решила отправиться к доне Франсиске и поговорить с ней. С ее стороны это было смелое решение, зная репутацию этой дамы. Но и у Катэрины был сильный характер.

Однако доны Франсиски она не застала, та уехала в город. Зато они встретились с Маурисиу.

— Я хотела поговорить о сделке, которую собралась заключить ваша мать с сеньором Адолфо. Ведь сейчас ни у кого нет денег. Может, она все-таки подумает еще раз, прежде чем вкладывать деньги, которых нет, в землю, которая ничего не приносит? — объяснила свой приход в их дом Катэрина.

Маурисиу смотрел во все глаза на Катэрину, он так давно мечтал остаться с этой девушкой наедине, сказать ей… Она была в таком отчаянии, так подавлена, угнетена. Сердце его зашлось от жалости к ней.

— Я люблю тебя, Катэрина, — произнес он, обнимая ее. Губы их слились в поцелуе, и они не сомневались, что навеки слились их сердца.

Катэрина вспыхнула, глаза, зажглись счастливым огнем, она потупилась, освободилась из объятий и убежала. Поцелуй Маурисиу горел у нее на губах. Отчаяние преобразилось в счастье, и никто не мог отнять у нее этого счастья.

Маурисиу исполнился решимости отговорить Франсиску от принятого решения. Оно разрушало жизнь целой семьи, было недобрым и несправедливым. Когда мать вернулась из города, он вошел в ее кабинет, чтобы поговорить с ней.

— Тебе не кажется, мамочка, что покупка земли сейчас несвоевременна? — начал сын. — Я уж не говорю о том, что вряд ли стоит иметь дело с человеком, который нанес твоему сыну оскорбление.

— Кажется, ты постоял за свою честь, — спокойно отозвалась мать, — и очень достойно. Об оскорблении нужно было бы печалиться тем людям,но им эти понятия чужды.

— Зачем нам столько земли, мама? Разве не довольно той, что есть? — продолжал спрашивать Маурисиу, вспоминая Катэрину и ее отчаяние. Ему так хотелось ей помочь.

— Земли никогда не бывает много, — произнесла Франсиска свою любимую фразу. — Такова была воля твоего отца, и я ее выполню во что бы то ни стало.

— И выгонишь этих людей, мама? — спросил Маурисиу.

— После того как купчая будет у меня в руках, я присоединю свою долю к нашей фазенде. А дальше будет видно, — отвечала Франсиска.

— А откуда возьмешь деньги? — поинтересовался сын. — Только не говори, что продашь кофе, который лежит в наших амбарах и уже ничего не стоит.

— Это мое дело, — ответила холодно Франсиска. — Я рада, что ты интересуешься нашими делами, сынок, но пока решения принимаю я и в советах не нуждаюсь.

Ответ матери обидел Маурисиу, но другого он и не ожидал.

— Я думаю, что сейф нашего отца набит деньгами, — сказал сестре Маурисиу.

— А я не знаю, что и думать, — отозвалась сестра.

Жулия напомнила, что они опаздывают в школу, но Маурисиу сказал, что сегодня он не пойдет на занятия. Ему не хотелось появляться в школе, он был слишком взволнован происходящим. Но это был только первый порыв. Едва Беатриса вышла за дверь, как он пустился за ней следом. Он хотел видеть Катэрину и немедленно.

Ни для Беатрисы, ни для Марселло отношения влюбленных не остались надолго тайной.

— Ты для него не пара, он такой ученый, — сказал со вздохом Марселло.

— Если у тебя серьезные намерения, ты должен поставить в известность нашу маму и отца сеньорины Катэрины, — очень серьезно сообщила брату Беатриса.

Но влюбленные решили до поры до времени никому ничего не говорить, прекрасно понимая, что от родителей можно ждать только осложнений и неприятностей.

Молодежи часто кажется, что родители поступают вопреки их интересам, что они ничего не понимают в том, чем живет их душа. Родители понимают. Но они видят еще и многое другое. В первую очередь они пекутся уже не о судьбе своих детей, но о судьбе своих будущих внуков. Ради внуков они хотят хорошо женить сына и выгодно выдать замуж дочь, но дети этого не понимают и обижаются на своих родителей.

Камилия уговорила Тони переехать в дом к ее родителям.

— Ты же сам знаешь, как мы стесняем сеньора Агостино, — сказала она, и этот довод оказался решающим. Тони согласился. Хотя ему очень не хотелось оказаться прихлебателем состоятельного тестя.

Тесть даже не поглядел в сторону новоиспеченного зятя, и Тони смертельно на него обиделся.

— Мне нечего делать в доме, где ко мне так относятся, — заявил он жене и теще.

— Наберись терпения, дорогой, — отвечала ему Камилия. — Папе хотелось, чтобы мы поженились по еврейскому обычаю, он пока еще не привык считать нас мужем и женой, это его больно задевает.

— Но мы с тобой муж и жена, — вскипел Тони, — и твой отец должен смириться с этим.

— Он смирится, но дай ему время. Пойми, он уже немолодой человек. Менять в его возрасте взгляды трудно, — очень мягко говорила Камилия. — Ты же знаешь, что он к тебе прекрасно относится. Кто, как не он, сделал тебе документы, а теперь вот купил нам двуспальную кровать. Он делает для нас все, но ему пока еще очень больно.

— Пойми, я не осуждаю твоего отца, — пошел на попятную Тони. — Я тоже делаю все возможное. Я еще не успел рассказать тебе, что нашел работу в музыкальном магазине. Буду играть на фортепьяно. Ты видишь, что я даже нарушил свою клятву ради блага семьи. И мне больно, когда со мной так обращаются.

— Когда больно, надо терпеть, — глубокомысленно изрекла Ципора. — А пока нам придется заняться ужином. Камилия, посмотри, где у нас свечи. Из-за беспорядков в городе у нас отключили электричество.

А в городе были серьезные беспорядки — президент Жетулиу Варгас начал сжигать содержимое кофейных складов, чтобы выровнять и поддержать цены на кофе. Но это решение было многими воспринято как предательство народных интересов. В городе начались беспорядки. Самыми активными и непримиримыми были студенты и примкнувшая к ним молодежь. Они призывали к революции, печатали и разбрасывали листовки, бастовали.

Пансион доны Мариузы гудел, как растревоженный улей. Жозе Мануэл призывал всех взяться за оружие, считая, что пришла пора бороться за свои права. Мариуза, у которой с недавних пор поселилась молоденькая, хорошенькая племянница по имени Изабела, объявила себя пацифисткой. Она боялась военных действий, которые могли принести всем большие неприятности. Мариуза вообще только и ждала, что неприятностей. После того как Изабела поселилась у нее, тетушка без конца ей напоминала, чтобы она особо не доверяла студентам. Ребята они, конечно, неплохие, но ненадежные. Ветер в голове. А когда она услышала, как Маркус объявляет: «Сан-Паулу встанет на борьбу! Сан-Паулу готов к бою!» — она схватилась за сердце: такие призывы до добра не доведут!

Глава 19

Тони теперь едва ли не каждый день играл на фортепьяно в музыкальном магазине сеньора Манчини, получая при этом не только душевное отдохновение, но и кое-какие деньги за рекламу. Манчини, смекалистый торговец, вообще предлагал ему работать здесь постоянно, поскольку с появлением Тони сюда валом повалили потенциальные покупатели, привлеченные великолепно звучащей музыкой, доносящейся из распахнутых окон магазина. Разумеется, далеко не каждый из них раскошеливался на покупку того или иного инструмента — многие ограничивались тем, что просто слушали музыку, а потом делились впечатлениями со своими знакомыми, отчего популярность некогда безвестного магазина Манчини росла и ширилась день ото дня.

Тони же не собирался посвящать себя торговле, его вполне устраивала работа у сеньора Агостино, где он учился мастерству художника и заодно мог реализовывать свои творческие замыслы. А в этот магазин Тони приходил лишь затем, чтобы в музыке излить неизбывную тоску по тем дорогим людям, которых он оставил на своей далекой родине.

Обычно Тони гнал от себя воспоминания о Марии, они были слишком болезненными для него. Но почему-то здесь, в уютном пространстве магазина, среди множества инструментов, таящих еще никем не растревоженную музыку, с памятью происходило чудесное преображение: она возвращала Тони исключительно к ярким и радостным мгновениям его первой любви, властно заслоняя ими последующий горький финал. При этом сладостные воспоминания не отзывались прежней болью в раненом сердце Тони. Мудрая память врачевала его, заглушая горечь разлуки и навевая лишь светлые ностальгические чувства ко всему, что осталось, увы, на другом берегу океана, — к родине, Марии, матери и отцу. Как ни странно, по отцу Тони тосковал, может быть, острее всего. Поначалу это и удивляло его, и злило. Но потом он понял, в чем причина: они ведь расстались с отцом, так и не помирившись, не простив друг друга, а с этой тяжестью на душе, оказывается, очень трудно жить!

Постигнув эту истину, Тони сумел простить Дженаро его вздорность и упрямство, порой граничащее с жестокостью, и стал вспоминать отца с любовью и благодарностью за те навыки, которые почерпнул от него в детстве и в юности. Прежде всего это касалось музыки. Ведь именно отец обучил Тони и нотной грамоте, и виртуозной игре на фортепьяно, и основам композиции. Правда, сочинительство сына не вызвало восторга у отца — они не сошлись во вкусах, но теперь это уже не имело никакого значения для Тони. Он любил отца и мысленно посвящал ему все эти импровизированные концерты в магазине сеньора Манчини.

А между тем у Тони здесь появилась и своя постоянная публика, и группа восторженных поклонниц, одаривавших его не только жаркими аплодисментами, но и откровенно влюбленными взглядами.

Большинство из зрителей, подобно сеньору Манчини, были итальянцами, поэтому и репертуар у Тони сложился соответствующий: народные неаполитанские песни, оперные шлягеры Верди, Россини, Пуччини.

Однажды, привлеченная знакомой мелодией, в магазин заглянула и дона Мадалена. Она случайно проходила по этой улице и в первый момент даже не поняла, откуда доносилась та дивная музыка, разом всколыхнувшая в душе полузабытое волнующее чувство, которое ей довелось испытать лишь однажды — при встрече с красавцем Джузеппе. Может, эта музыка прорвалась из души самой Мадалены? Может, ей, старухе, внезапно вспомнилась безвозвратно ушедшая молодость, унесшая с собой и Джузеппе, и надежды на счастье. Вспомнилась — и тотчас же отозвалась музыкой…

Мадалена остановилась на тротуаре, чтобы перевести дух и немного унять сердцебиение. Но музыка продолжала звучать, а сердце билось внутри, как колокол, возвещавший о приближении какого-то важного, судьбоносного события. «А что, если сон в руку? — подумала она, вспомнив, как накануне ночью ей снился муж. — Что, если Джузеппе где-то здесь неподалеку и встреча с ним очень скоро состоится?!» У Мадалены еще сильнее забилось сердце, и в тот же миг она поняла наконец, что музыка изливается на нее из распахнутого окна магазина Манчини. В ожидании чуда Мадалена толкнула массивную дверь магазина и вошла внутрь помещения.

Оглядевшись по сторонам и не увидев среди слушателей своего дорогого Джузеппе, она обратила взор на пианиста. И вновь Мадалене почудилось, будто она вернулась в далекую безоблачную молодость, потому что парень, игравший на фортепьяно, был таким же статным и красивым, как Джузеппе в пору его юности. И даже черты лица у них были похожи: тот же профиль, тот же поворот головы!..

— Кто этот сеньор? — обратилась Мадалена к соседу, указывая рукой на Тони.

— Итальянец, — шепотом ответил мужчина. — Он тут часто играет.

«Итальянец! — мысленно повторила за ним Мадалена. — В этом-то все и дело!» Ей теперь стало ясно, отчего она так разволновалась: просто услышала итальянскую мелодию, которую когда-то любил напевать Джузеппе. Вот и все сходство, и все чудеса!..

Она тяжело вздохнула, слезы покатились по ее щекам, но Мадалена не заметила этого. Самозабвенно слушая музыку, она неотрывно смотрела на Тони, и он, почувствовав это пристальное внимание, тоже обернулся в ее сторону. Их взгляды встретились. Увидев слезы на глазах незнакомой женщины, Тони едва заметно улыбнулся, стараясь приободрить ее, и Мадалена ответила ему широкой благодарной улыбкой.

В тот день она вернулась домой непривычно поздно, уже в сумерках, чем вызвала беспокойство дочери.

— Куда ты запропастилась? Я не знала, что и думать! Хоть бы записку мне оставила! — набросилась на нее встревоженная Нина. — Скажи, где ты была?

Мадалена устало опустилась на стул и, мечтательно закатив глаза, ответила, как пропела:

— Я гуляла в городе, я слушала музыку…

Ее ответ окончательно поставил Нину в тупик: она всерьез подумала, что у матери помутился рассудок. А Мадалена, увидев реакцию дочери, засмеялась:

— Не бойся, я еще не выжила из ума!

— Но ты сегодня какая-то странная, — осторожно произнесла Нина. — Что с тобой приключилось?

— Я сегодня встретила молодого красивого парня, — начала Мадалена, еще больше напугав дочь. — Он божественно играл на фортепьяно, а потом улыбнулся мне так, что мое сердце заколотилось как в молодости!

— И ты… считаешь это нормальным? — выдавила из себя Нина, уже не надеясь на вразумительный ответ матери.

— Я считаю это чудом, — ответила Мадалена. — Да, это все-таки было чудо! Сначала я услышала любимую мелодию твоего отца, потом увидела того молодого итальянца. Он очень похож на Джузеппе! А его замечательная улыбка вернула меня в далекое прошлое, к моей безумной любви!

— Вот именно: безумной, — тотчас же подхватила Нина. — Заметь, это не я, а ты сказала!

— Ну и что? — пожала плечами Мадалена. — Я и впрямь безумно любила твоего отца. Всю жизнь любила. А сегодня Господь послал мне прекрасное напоминание о том счастливом времени, когда мы впервые встретились с Джузеппе.

Лишь теперь для Нины все разъяснилось, и она облегченно вздохнула.

А Мадалена в который раз стала рассказывать ей о Джузеппе и о том недолговечном счастье, которое уготовила им судьба-разлучница. Нина слушала ее рассеянно, догадываясь, что по прошествии лет мать, вероятно, слишком идеализирует отца, и, когда Мадалена предложила ей вместе сходить в магазин Манчини, ответила вежливым отказом:

— Ты же знаешь, я допоздна работаю. Когда мне ходить по магазинам?

— После работы! — не отступала Мадалена. — Говорят, этот красивый итальянец играет там чуть ли не каждый день. Пойдем! Посмотришь на него, представишь, каким был твой отец в молодости.

— Я и так представляю, по фотографии. Мне этого достаточно, — твердо ответила Нина, не желая потакать причудам матери. — Да и тебе не стоит ходить туда, растравлять

душу.

Мадалена обиженно поджала губы:

— Ты ничего не понимаешь! А я чувствую, что это все неспроста. Это Джузеппе подает мне какой-то знак! Сначала был сон, теперь вот молодой итальянец, так похожий на него…

Она умолкла, продолжая думать о чем-то своем и вспоминать впечатления минувшего дня.

Мадалена не могла знать, что в это же время Тони рассказывал о ней Камилии, которая с пристрастием выпытывала у мужа, чем его так поразила эта женщина:

— Может, ты говоришь неправду? Она была не старая, а молодая?

— Ну зачем мне нужно что-то выдумывать? — недоумевал Тони. — Это была пожилая женщина.

— Итальянка?

— Нет, вряд ли… Но она плакала, когда я играл неаполитанскую мелодию. И так пронзительно смотрела на меня, как будто хотела сказать что-то очень важное. В ее глазах была какая-то затаенная печаль и одновременно — радость. Потом она улыбнулась мне сквозь слезы… Знаешь, так иногда улыбалась моя мама!

Ревнивица Камилия наконец успокоилась и высказала свое предположение:

— Наверное, ты просто соскучился по матери, а эта женщина тебе ее напомнила.

— Возможно, — согласился Тони. — Надо написать письмо родителям. Они же до сих пор не знают, что я женился.

— Правильно! — обрадовалась Камилия. — Напиши. Пусть все узнают о твоей женитьбе!

Прекрасно понимая, что под словом «все» она подразумевала прежде всего Марию, Тони поспешил ответить согласием — во избежание очередной сцены ревности, которые подспудно отравляли его семейную жизнь. Вспышки ревности у Камилии случались и прежде, но Тони надеялся, что после свадьбы все изменится в лучшую сторону, однако он ошибся. Камилия продолжала ревновать его не только к Марии, но и ко всему, что так или иначе было связано с Италией. Будь ее воля, она бы вообще лишила его памяти о прошлом. В частности, она активно препятствовала тому, чтобы Тони подрабатывал в магазине Манчини, и прямо говорила, что, общаясь там с соотечественниками и наигрывая для них итальянские мелодии, он, вне всякого сомнения, предается мечтам о Марии. До сих пор ему не удавалось развеять подозрения Камилии, но сегодняшний довод на нее подействовал положительно. Она даже победоносно улыбнулась, представив, наверное, как разгневается и опечалится Мария, узнав о женитьбе Тони.

Самому же Тони от этой мысли стало нестерпимо больно — и за себя, и за Марию, и за их трагически оборвавшуюся любовь. Но к тому времени он уже научился справляться с этой болью, и на сей раз ему тоже удалось быстро подавить ее в себе.

Тони принялся писать письмо родителям, и Камилия не заметила кратковременной перемены в его настроении. Она благодушествовала, окрыленная достигнутым успехом, и ей хотелось немедленно развить его до полной победы над соперницей.

— Ты напиши родителям, что мы приглашаем их к нам, — предложила она Тони и, в ответ на его изумленный взгляд, пояснила: — А что им делать там без тебя? Пусть переселяются в Бразилию, навсегда!

Не ожидавший такого предложения, Тони растерянно спросил:

— Ты забыла о моей ссоре с отцом?

— Нет, не забыла. Но я уверена, что он тебя простит, когда прочитает это письмо, — самонадеянно ответила Камилия.

— Я и сам был бы этому рад, — вздохнул Тони. — Однако мой отец — очень упрямый человек. И к тому же он ярый патриот. Я много раз слышал от него, что никакие заморские страны ему не нужны и он умрет на родине.

— А ты все же пригласи его к нам, — продолжала настаивать Камилия. — Вдруг он изменит свое мнение ради того, чтобы жить рядом с тобой? Если бы это произошло, ты был бы счастлив, правда? И я тоже была бы счастлива!

Она не стала посвящать мужа в подробности своего замысла, который был одновременно и наивен, и коварен: Камилия полагала, что с переездом сюда родителей Тони оборвется последняя ниточка, связывающая его с Италией, а значит, и с Марией. Камилия была молода и не догадывалась, что для сильной любви даже океан — не преграда. Впрочем, Тони этого тоже еще не знал.

Камилия, однако, была не далека от истины, когда говорила, что Дженаро вскоре может сменить гнев на милость. До полного прощения сына было, правда, еще далеко, но мысленно Дженаро уже признался самому себе, что очень соскучился по Тони.

Разумеется, он всячески скрывал это от жены и, когда Роза начинала что-то говорить о сыне, с напускным гневом повторял одну и ту же, давно заученную фразу:

— У меня нет сына!

Роза пыталась вразумить его, но Дженаро упрямился еще больше и твердил как попугай:

— У меня нет сына. А слушать пустую болтовню о твоем сыне я тоже не намерен!

Роза обижалась и уходила на кухню. А Дженаро садился за фортепьяно и громко барабанил по клавишам, изо всех сил демонстрируя жене свой нарочитый гнев.

Розе было так одиноко и горько, что однажды она осмелилась пойти к Марии. Ей хотелось поговорить с Марией о Тони и, самое главное, увидеть внука, подержать его на руках, понянчиться с ним. Она была уверена, что Мария не откажет ей в этом удовольствии: как-никак родная бабушка, родная кровь! Надо только улучить момент, когда Мартино не будет дома, чтобы не поставить Марию в сложное положение.

Розе пришлось долго ждать, спрятавшись за деревьями, пока она наконец не увидела, как Мартино выезжает из ворот на машине. Подождав еще несколько минут для пущей верности, Роза глубоко вдохнула и решительным шагом направилась в дому Марии.

Однако войти туда ей не удалось: у входа во двор ее остановил привратник.

— Как прикажете доложить? — вежливо спросил он.

— Мне бы повидать сеньору Марию… — смущенно пробормотала Роза.

— Я спрашивал, как о вас доложить госпоже. Назовите свою фамилию.

— Скажите Марии, что к ней пришла Роза Ферьяно, она меня знает.

— Подождите здесь. — Строго произнес привратник, прежде чем отправиться в дом, и Роза не посмела его ослушаться.

Спустя несколько минут из дома вышла Мария. Роза сделала шаг ей навстречу, но Мария выразительным жестом остановила ее.

Подойдя к Розе, она спросила тихо, чтобы никто из слуг не смог ее услышать:

— Зачем вы пришли? Что вам здесь нужно?

— Здравствуй, Мария, — так же тихо произнесла Роза. — Я хотела повидать моего внука.

— Это не ваш внук! — отрезала Мария, к величайшему изумлению Розы.

— Бог с тобой! Что ты говоришь?! Это же сын Тони, я сама приняла его на руки, когда он появился на свет, — попыталась достучаться до нее Роза, но Мария была непреклонна:

— У мальчика есть отец, и зовут его Мартино. Запомните это и больше сюда не приходите. Прошу вас, — добавила она чуть мягче, — не надо рушить мою семью.

— Но разреши мне хоть одним глазком взглянуть на малыша! — взмолилась Роза. — Сеньора Мартино же сейчас нет дома, он уехал, я сама видела.

— Это не имеет никакого значения, — холодно ответила Мария и уже не попросила, потребовала: — Оставьте меня в покое, уходите!

Не ожидавшая такого приема Роза потупилась и медленно, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, пошла прочь.

Дома ее встретил разъяренный Дженаро, каким-то чудом догадавшийся, где была Роза. — Признайся, ты ходила к этому фашисту? — грозно спросил он.

Роза не стала отпираться.

— Я ходила к своему внуку, — сказала она. — Но мне его не показали.

— И правильно сделали! — злорадно рассмеялся Дженаро. — Кто ты такая, чтобы тебя там принимали? Она же сама сказала, что ребенок у нее не от Тони, а от фашиста! Не смей туда больше ходить, не позорь меня, старая дура!..

Он еще долго бесновался, а потом разом сник, и Розе стало жаль его. На мужа она не сердилась, наоборот — хотела подбодрить его.

— Не расстраивайся, скоро Тони пришлет нам письмо, я сердцем чувствую, — сказала она внезапно окрепшим голосом. — И тогда я напишу ему, что у него в Италии есть сын. К сыну он обязательно приедет!

Дженаро посмотрел на нее с откровенным ужасом:

— Ты и впрямь выжила из ума? Хочешь, чтобы фашист прикончил здесь твоего сына?!

Несмотря на грубость и оскорбительный тон Дженаро, Роза нашла его замечание убедительным и тотчас же предложила иной выход:

— Ну значит, мы поедем к нему в Бразилию! Дженаро молча покрутил пальцем у виска и больше в тот день с женой не разговаривал.

А на следующий день почтальон принес им долгожданное письмо, из которого они узнали, что их сын женился на красивой девушке из еврейской семьи. Это письмо Роза прочитала вслух — специально для Дженаро, который по-прежнему делал вид, что судьба Тони его не интересует. Затем Роза тихо всплакнула и прошептала:

— Будь счастлив, сынок! Я за тебя рада.

Глава 20

Франсиска Железная Рука по-хозяйски уверенно ступила на землю Винченцо и металлическим голосом объявила ему, что теперь треть фазенды принадлежит ей, а значит, и треть урожая он должен исправно отдавать ей.

Винченцо уже знал, что Адолфо продал свою долю Франсиске, и поэтому был готов к такому повороту события. «Пусть только она заявится сюда, я выставлю ее вон!» — грозился он, понимая, что в скором времени Франсиска нанесет ему визит.

И вот она, как коршун в своем черном облачении, пронеслась по фазенде на резвых лошадях, запряженных в роскошный экипаж, и теперь устрашающе высокомерно смотрела на Винченцо, давая понять, что любое сопротивление с его стороны — бесполезно.

Винченцо, однако, тоже был не робкого десятка. Выдержав грозный взгляд Франсиски, он сказал ей:

— Сеньора, я вас сюда не приглашал и разговаривать мне с вами некогда. Можете отправляться обратно.

Возмущенная его поведением Франсиска стала говорить о сделке, заключенной ею с Адолфо, и Винченцо тотчас же этим воспользовался:

— Не знаю ни о какой сделке! Адолфо об этом ничего не говорил. А если вы вели с ним какие-то переговоры за моей спиной, то пусть он сам мне все расскажет!

Винченцо откровенно издевался над Франсиской, прекрасно зная, что предатель Адолфо, получив деньги за проданную землю, сразу же укатил подальше от этих мест.

Франсиска тоже это знала, и крыть ей было нечем. Поэтому она не стала втягиваться в полемику, а просто заявила свои права на землю:

— Ваш бывший компаньон больше не имеет никакого отношения к этой фазенде. А у меня есть купчая на его часть земли, и теперь я тут хозяйка!

— Вот как? А я думал, вы набиваетесь ко мне в компаньоны, — ядовито усмехнулся Винченцо, чем вывел из равновесия Франсиску.

— Вы можете юродствовать, сколько вам заблагорассудится, но отныне каждое третье зернышко, каждая третья курица здесь принадлежит мне! — заявила она громко, срываясь на крик.

— Сеньора, вы тоже можете кричать сколько угодно, — в тон ей ответил Винченцо, — но вам следует понять, что Адольфо вас надул. Когда мы втроем покупали эту фазенду, то не оговаривали, где чья земля и где чья курица. Тут все общее. Другими словами, ни я, ни Фарина не выделяли Адолфо самостоятельный доли и не метили его кур. Так что вы можете засунуть эту купчую себе в… задний карман! — он смачно рассмеялся, довольный своей шуткой на грани дозволенного, от которой Франсиска окончательно вышла из себя.

— Ты еще пожалеешь об этом, грязный итальяшка! — закричала она, разом растеряв свою горделивость и величавость. — Не надейся, что я стану гоняться за каждой третьей курицей. Я просто скуплю всю эту фазенду и вышвырну вас отсюда вон!

— Смотрите, как бы я вас сейчас не вышвырнул! — всерьез пригрозил Винченцо, подступив к ней вплотную. — Лучше убирайтесь отсюда сами, по доброй воде!

Осознав реальную опасность, Франсиска смерила его уничтожающим взглядом и гордо прошествовала к экипажу.

Винченцо же сохранял выдержку до тех пор, пока экипаж не скрылся за поворотом, и лишь затем дал волю эмоциям.

— Не видать ей нашей фазенды, как рая небесного! Эта наглая мерзавка будет гореть в аду! — вопил он, потрясая кулаками и пиная все, что случайно подворачивалось ему под ногу, будь то курица или полено. — Я костьми лягу за свою землю! Они смогут вынести меня отсюда только вперед ногами!

— Папа, но Адолфо действительно продал ей свою долю, и с этим придется считаться, — попытался вернуть его к реальности Марселло.

Гнев Винченцо тотчас же обрушился и на бывшего компаньона:

— Подлец! Предатель! Сукин сын! Не зря он сбежал — знает, что я задушил бы его и рука бы у меня не дрогнула!

— Он не сбежал, — справедливости ради заметила Констанция, — а поехал в другой штат покупать землю. Гаэтано говорил, что она там стоит значительно дешевле, чем у нас.

— И Гаэтано у меня получит по башке, чтобы не прикрывал своего подлого папашу, — не унимался Винченцо.

— Ты не справишься с этим буйволом, папа, — насмешливо вставила Катэрина. — Ты же не владеешь такими приемами, как наш учитель.

— Зато у меня всегда найдется дрын! — парировал Винченцо. — А что касается учителя, то я запрещаю вам ходить в школу. И ты, и твой братец должны забыть туда дорогу!

Катэрина и Марселло хором закричали: «Нет, ты не посмеешь, мы хотим учиться!» Но Винченцо быстро пресек этот стихийный протест, гаркнув во все горло:

— Молчать! Здесь я хозяин, и только мне решать, чем должны заниматься мои дети!

Все притихли, но конфликт не был разрешен, и гроза еще висела в воздухе, поэтому Констанция поспешила замять скандал и ловко перевела стрелки на Фарину:

— Винченцо, ты не знаешь, когда Фарина вернется из Италии? Вдвоем вам было бы легче бороться с этой сеньорой.

Винченцо заглотил наживку:

— А кто ж его знает? У него там отец при смерти. Может, скоро вернется, а может, и не скоро. Но это ничего не меняет, потому что Фарина тоже ненадежный компаньон. Если Железная Рука посулит ему большие деньги, он не раздумывая продаст ей свою долю так же, как Адолфо.

— А может, и не продаст, почем ты знаешь? — возразила мужу Констанция. — Все у тебя плохие, только ты один хороший.

— Я не берусь решать за Фарину, — недовольно проворчал Винченцо. — Мне надо думать о себе, и я на пушечный выстрел никого не подпущу к своей земле!

Уединившись в дальнем углу двора, Катэрина и Марселло решали, как им быть: подчиниться отцу или ослушаться его и продолжать ходить в школу.

Катэрина горячо отстаивала первый вариант:

— Отец не имеет права так жестоко с нами поступать. Мы должны учиться, потому что живем не в каменном веке. Даже если он запрет меня на десять замков, я выпрыгну в окно или сделаю подкоп, но все равно убегу в школу! Я уже не могу жить без этих занятий!

Марселло беззлобно рассмеялся:

— Знаем мы, что стоит за твоей тягой к учебе: ты влюблена в учителя! Из-за этого отец и запретил нам ходить в школу.

— И лишил тебя возможности любоваться учительницей, — отплатила ему той же монетой Катэрина.

Марселло смутился:

— Опять ты за свое?

— А я не понимаю, почему ты стыдишься прямо сказать, что тебе нравится Беатриса. Вот я, например, люблю Маурисиу и не скрываю этого. Я даже горжусь, что полюбила такого достойного человека!

— Так пойди и скажи об этому отцу. Или хотя бы матери, — поддел сестру Марселло, и Катэрина поежилась от ужаса:

— Нет, боюсь. Особенно теперь, когда папа объявил войну сеньоре Франсиске.

— Отец ее не трогал, она сама развязала войну, — поправил Катэрину брат.

— Ох, как это все некстати! — вздохнула она. — До сих пор я могла свободно видеться с Маурисиу в школе, а что будет теперь?

— Я думаю, Беатриса и Маурисиу примут нашу сторону в этой истории с фазендой и помогут все уладить мирным путем, — высказал надежду Марселло, и сестра его охотно поддержала.

В тот день они так и не решили, что делать со школой, но оказались правы в одном: Беатриса и Маурисиу действительно встали на их защиту в нелегком разговоре с матерью, когда она, разъяренная, вернулась домой после стычки с Винченцо.

— Я уничтожу этих грязных итальянцев, разорю их, пущу по миру! — заявила она в присутствии сына и дочери.

Шокированные такой грубостью, прозвучавшей из уст матери, оба принялись расспрашивать Франсиску, что случилось и отчего она стала непохожей сама на себя. А когда выяснили, что к чему, то изумились еще больше.

— Мама, зачем тебе столько земли? — спросил ее Маурисиу. — Разве нам мало той, что у нас есть? И как можно выживать людей обманом или силой с их фазенды? Я не узнаю тебя, мама. То, что ты собираешься сделать, — чудовищно!

— Я никого не обманываю, — возразила Франсиска. — Этому ничтожеству Адолфо я заплатила немалые деньги за его долю. И наглеца Винченцо я в итоге сломаю: предложу ему такую сумму, перед которой он не устоит!

— Мама, не все покупается за деньги. Однажды сеньор Винченцо уже отказался от крупной суммы, я этому свидетель, — напомнил ей Маурисиу.

Беатриса же вдруг спросила:

— Мама, а откуда у тебя такие деньги? Разве мы настолько богаты?

Франсиска на мгновение напряглась, будто ее поймали с поличным, но тотчас же взяла себя в руки и строго осадила дочь:

— Я не потерплю ревизоров в собственном доме. Финансами здесь занимаюсь я, и мне решать, куда стоит вкладывать деньги, а куда не стоит.

— Но почему ты хочешь завладеть именно этой фазендой, причем невзирая на цену? — спросил Маурисиу.

— Потому что я поклялась твоему отцу присовокупить ее к нашей фазенде! И прошу больше не обсуждать со мной эту тему.

Она вышла из гостиной, оставив сына и дочь в растерянности и недоумении. Они не могли понять, что происходит с их матерью в последнее время. Откуда взялась эта спесь, эта жестокость? Ведь раньше она была тихой и доброй, а теперь ее словно подменили.

— После сегодняшнего скандала, который она спровоцировала у сеньора Винченцо, мне будет стыдно смотреть в глаза Катэрине, — признался Маурисиу. — Придется извиняться, объяснять ей, что я не разделяю взгляды моей матери…

— Для тебя настолько важно мнение Катэрины? Неужели ты ее и вправду так сильно любишь? — спросила Беатриса.

— Да, люблю, — твердо ответил Маурисиу.

— Но разве такое возможно? Вы ведь совершенно разные люди. Ты воспитывался в богатой семье, получил прекрасное образование в Европе… Что у тебя может быть общего с невежественной девушкой, которая еще вчера не умела читать и ставила крестик вместо подписи? Я хочу понять: что тебя к ней так притягивает?

— Она необыкновенная девушка, я таких нигде не встречал! От нее исходит какой-то особенный аромат!

— Это запах пота, мой восторженный братик, — пояснила ему Беатриса, но Маурисиу ее насмешка не смутила.

— Это запах женщины! — поправил он, продолжая восторгаться Катэриной: — Обольстительной женщины! Вряд ли ты сможешь это понять, но поверь мне на слово как мужчине.

Беатриса усмехнулась, подумав, что это брат ее сейчас не понимает, поскольку ослеплен любовью и не видит ничего вокруг. Ему невдомек, что Беатриса расспрашивает его не из праздного любопытства, а сравнивает свои чувства к Марселло с теми чувствами, которые брат испытывает к Катэрине. Беатриса для того и затеяла эту беседу, чтобы разобраться в себе и получить ответы на несколько очень важных вопросов. Любит ли она Марселло или всего лишь испытывает к нему физическое влечение? А если любит, то насколько жизнеспособна эта любовь?

— Я вижу, ты уже определился в своих чувствах, — сказала она Маурисиу. — Но не кажется ли тебе, что у вашей любви с Катэриной нет будущего? Это же классический мезальянс! Ты — рафинированный аристократ, и она — простолюдинка. Разница в воспитании, в образовании, в привычках, наконец, способна быстро остудить самые пылкие чувства. Разве не так? Может, я не права?

— Наверное, права, если говорить вообще, имея в виду каких-то абстрактных юношу и девушку из разных социальных слоев, — ответил Маурисиу. — Но это не имеет никакого отношения ко мне и к Катэрине!

— Почему? Объясни.

— Потому что Катэрина — неординарная личность. Она талантлива, умна, благородна. И хотя она воспитывалась в простой семье, у нее имеются все необходимые качества для того, чтобы стать королевой!

Ответ брата весьма озадачил Беатрису. Она попыталась представить Марселло, обряженного в королевскую мантию, и — не смогла. Эта задача оказалась непосильной для ее воображения. «Что же это значит? — призадумалась она. — Может, Марселло все-таки не дотягивает до уровня короля? Или просто я его недостаточно сильно люблю?..»

Пока Беатриса пребывала в раздумье, силясь ответить на эти непростые вопросы, Маурисиу включил радиоприемник, и оттуда зазвучал громовой раскатистый баритон:

— …Восемь тысяч семей Сан-Паулу расстаются со своими сыновьями и денежными накоплениями ради революции. С оружием в руках молодые люди занимают позиции на баррикадах, где они готовы сражаться насмерть за свободу и достойную жизнь своих соотечественников. Вот они, наши герои! Вот он, золотой фонд нации, которым мы вправе гордиться! И, пока не пробил час решающей схватки с войсками диктатора, каждый из вас еще может пополнить ряды этих доблестных бойцов. Все на баррикады, товарищи! Да здравствует революция! Победа будет за нами!

Далее последовала бравурная музыка, призванная эмоционально усилить пламенную речь неизвестного оратора.

Беатриса растерянно уставилась на брата:

— Что это было, Маурисиу?

— Революционное радио Сан-Паулу! — взволнованно ответил он. — Это значит, что революция там идет полным ходом, повстанцы уже захватили государственный радиоканал, и еще это значит, что я не должен тут отсиживаться. Мое место на баррикадах!

— Но при чем тут ты?! — испуганно воскликнула Беатриса. — Пусть жители Сан-Паулу сами борются за свои права, если они считают, что президент Варгас притесняет их гораздо больше, чем остальных жителей Бразилии. У них там и своих бойцов хватит, ты же только что слышал!..

Маурисиу с укором посмотрел на сестру:

— Вот уж не думал, что в столь ответственный момент, когда решается судьба всей страны, мы с тобой окажемся по разные стороны баррикад.

Беатрисе его пафос показался чрезмерным и неоправданным, о чем она и сказала брату:

— Не надо записывать меня во вражеский стан! Поумерь свою горячность. Я вовсе не испытываю симпатий к Жетулиу Варгасу. Я просто не хочу, чтобы пролилась кровь, чтобы молодые люди гибли на баррикадах, и тем более не хочу, чтобы в числе погибших оказался ты, мой любимый и единственный брат!

— Тебе будет приятнее сознавать, что твой брат повел себя как жалкий трус?

— Но мы живем далеко от Сан-Паулу, нас это не касается! Маурисиу вскипел от негодования:

— Неужели ты, моя образованная сестра, мыслишь так же, как самый примитивный обыватель?! Неужели ты забыла, какие убытки понесли мы и все прочие плантаторы в нашей округе из-за низких цен на кофе? А ведь эту преступную ценовую политику проводит не кто иной, как президент Варгас, И, если в результате революции он уйдет в отставку, я буду счастлив, что внес свою лепту в это благое дело!

Не желая больше объясняться с сестрой, он стал собираться в дорогу. И тут у него за спиной прозвучал грозный голос матери:

— Что здесь происходит? Ты собираешь вещи, Маурисиу? Он не успел ответить — Беатриса опередила его:

— Мама, он идет на баррикады, в Сан-Паулу! Останови его! Франсиска инстинктивно сделала шаг в сторону, загородив своей статной фигурой дверной проем.

— Только через мой труп, — вымолвила она глухим, жестким голосом, однако на Маурисиу это нисколько не подействовало.

— Мама, я уже все решил. Не надо устраивать семейных сцен. Я перестану себя уважать, если не поддержу тех смельчаков, которые бросили вызов диктатору, — ответил он не менее жестко.

— Нет, ты никуда не пойдешь, — стояла на своем Франсиска. — Я не могу допустить, чтобы мой единственный сын погиб в ужасной уличной бойне. Я не хочу потерять тебя, Маурисиу!

— И только поэтому я должен прятаться за твою юбку? — язвительно произнес он. — Ты меня плохо знаешь, мама. Твой сын не трус!

Он решительно шагнул к двери, легко отстранив при этом Франсиску, пытавшуюся преградить ему дорогу. Затем обернулся и, бросив прощальный взгляд на мать и сестру, бодро произнес:

— Не печальтесь! Пожелайте мне лучше удачи!

— Возвращайся поскорее! — тотчас же откликнулась Беатриса, а Франсиска, сжавшись как пружина, процедила сквозь зубы:

— Никогда тебя не прощу за этот безумный поступок!

— Даже если меня там убьют? — беспечно спросил Маурисиу, по молодости лет не понимая, какую боль наносит он материнскому сердцу.

В глазах у Франсиски потемнело, но она и теперь осталась верной себе, гневно ответив сыну:

— Даже в этом случае прощения тебе не будет! На том они и расстались.

Теперь Маурисиу предстояло проститься только с Катэриной. Он бойко зашагал к ее дому, и тут его сердце вдруг предательски защемило, противясь предстоящей разлуке с этой девушкой. До Маурисиу лишь теперь дошло, что он расстается со своей возлюбленной надолго, а может быть, и навсегда. При этой мысли идеалы революции разом померкли в его глазах. Стоит ли ради них рисковать жизнью и обрекать на страдания Катэрину? Сердце подсказывало ему, что не стоит, а рассудок в это время властно твердил: «Не распускайся, будь мужчиной!»

И, справившись с минутной слабостью, Маурисиу еще более уверенно зашагал навстречу неизвестности, скрывавшейся за пленившей его революционной романтикой.

Прощание с Катэриной вышло скомканным, торопливым. Зная, какую власть над ним имеет Катэрина, Маурисиу боялся, что может уступить ее уговорам и остаться дома, отказавшись от благородной миссии революционера. Поэтому он не дал Катэрине времени на расспросы и уговоры.

— Мы победим диктатора, и я вернусь! — сказал он, широко улыбаясь.

— А что же будет со мной? Я не смогу жить без тебя! — воскликнула Катэрина, и ее глаза наполнились слезами.

— Ты жди меня, — ответил он слегка дрогнувшим голосом. — Я скоро вернусь. Обязательно вернусь!

Глава 21

Революция, начавшаяся со студенческих волнений, выплеснулась на улицы Сан-Паулу, увлекая за собой огромные массы обнищавшего народа. Толпы безработных, прежде осаждавших биржу труда, теперь устремились на строительство баррикад, поскольку их руки давно соскучились по живому конкретному делу. Баррикады они сооружали с лихостью и азартом, используя в качестве строительного материала все, что подворачивалось под руку и что попадало в поле зрения. Опрокидывали автомобили и трамваи, выкатывали из магазинов пивные и винные бочки, оттуда же вытаскивали мешки и коробки, которые затем наполняли песком и камнями. Попутно, в стихийном порыве, изымались и запасы продовольствия — для повстанцев, защитников трудового народа.

Пламенные ораторы, выступая на многочисленных митингах, гордо именовали этот стихийный протест революцией, а владельцы крупных магазинов и мелкие лавочники вроде Эзекиела усматривали в происходящем не что иное, как погром и грабеж средь бела дня.

Те, до кого еще не докатилась беспощадная волна революции, наскоро заколачивали лавки и жилые помещения, пытаясь уберечь свое имущество.

Эзекиел тоже подсуетился, а кроме того, ему еще повезло: баррикада воздвигалась на соседской улице, и он успел наглухо замуровать вход в свой магазинчик.

Членам семьи Эзекиел приказал сидеть дома, без необходимости не высовываться на улицу, чтобы случайно не попасть в какой-нибудь переплет. Тони, однако, не терпелось оказаться в гуще событий, он под любым предлогом норовил выскользнуть из дома, но Эзекиел мог не беспокоиться о зяте, потому что Камилия вцепилась в мужа мертвой хваткой и не отпускала его от себя ни на шаг.

— Но мне следовало бы сходить в мастерскую, — вяло сопротивлялся Тони. — Там ведь надо законопатить окна, упаковать картины… Сеньор Агостино может не управиться в одиночку.

— Я думаю, он и без тебя уже все сделал, — возражала Камилия. — Мы должны слушаться папу. Он многое повидал в жизни и знает, как надо вести себя в подобных ситуациях.

Надо отдать должное Камилии: она и в самом деле угадала, что Агостино вполне обойдется и без помощи Тони. Мастер не стал что-либо двигать в студии, картины и скульптуры остались на прежних местах, а он только закрыл поплотнее ставни и отправился к своему другу Эзекиелу.

Открыв ему дверь, Эзекиел напустился на Агостино с ругательствами:

— Ты совсем спятил, старый дурень? Нашел подходящее время для визита! Тебя же могли там запросто подстрелить! Ты хоть радио слушаешь? Эти самоубийцы кричат, что будут биться до последней капли крови! У них, оказывается, есть оружие и они намерены отразить удар правительственных войск. А Варгас направил сюда целую армию, и солдаты могли в любой момент открыть огонь. Ты чудом уцелел!

— Возможно, — пожал плечами Агостино. — Хотя мне кажется, что ты преувеличиваешь опасность. Я спокойно шел по улице, мимо вооруженных солдат, и никто меня не тронул.

— Перестань корчить из себя храбреца! — одернул его Эзекиел. — Скажи лучше, чего тебе дома не сиделось?

— Скучно стало. Представил, что сижу один, забившись в угол, а за окнами пули свистят… Вот и подумал, что в твоей компании мне будет веселей.

— Да уж, повеселимся, — проворчал Эзекиел. — Особенно когда стрельба начнется!

Он провел приятеля в комнату, где за столом сидела вся семья, и тут Агостино сообщил основную причину своего прихода в этот дом. Вынув из кармана конверт, он протянул его Тони:

— Получай! Это письмо от твоих родителей. Почтальон, шальная голова, принес его пару часов назад, когда я не успел еще задраить все окна и двери. Ну а мне оставалось только доставить его сюда, и я решил не дожидаться окончания революции.

Тони горячо поблагодарил мастера и принялся читать письмо, не заметив, как помрачнела Камилия. Ципора же, от которой это не укрылось, позвала дочь на кухню и стала учить ее уму-разуму:

— Перестань дуться! Твоя ревность не знает предела. Это же письмо от его родителей, а не от той девушки. Ты обиделась, что он не стал читать его вслух? Но это было бы даже странно…

— Ты не уловила главного! — прервала ее Камилия. —Почему письмо пришло не к нам, а в студию? Потому что мой муж не хотел, чтобы оно сюда пришло, и указал другой адрес.

— Ну и что? — не поняла ее Ципора. — Какая разница? Оно же все равно дошло.

— Разница большая! — возразила Камилия. — Если бы не эта заваруха, Тони бы спокойно получил письмо в студии, прочитал бы его там, и я бы ничего не узнала. Ему есть что скрывать, мама! Наверняка он надеялся получить какие-то важные сведения о Марии! Может быть, она даже собирается сюда приехать!

Ципора сокрушенно покачала головой.

— По-моему, ты сходишь с ума, дочка. Нельзя же всю жизнь ревновать его к этой Марии! Она осталась в Италии, Тони женился на тебе… Разве этого мало?

— Да, женился. Но я чувствую, что ее он так и не разлюбил. У Ципоры кончилось терпение, и она прикрикнула на дочь:

— Все, хватит! Я больше не могу этого слышать. В городе такое творится, люди готовы поубивать друг друга, а ты завела свою шарманку… Иди к мужу, спроси хотя бы из вежливости, здорова ли его мать.

Она подтолкнула Камилию в плечо, но той не понадобилось никуда идти, потому что Тони уже сам входил в кухню,

— Ты здесь? — обратился он к Камилии. — Я хочу прочитать тебе, что пишет моя мама.

Ципора одарила дочь уничтожающим взглядом и, проявив деликатность, отправилась в гостиную. А Тони стал вслух читать письмо, в котором Роза поздравляла его с женитьбой, а также писала, что Джулиано умер, что Мария тоже вышла замуж и родила ребенка от Мартино.

Камилия, услышав это, едва не заплясала от радости и сдержалась только потому, что Тони продолжал читать о том, как Роза и Дженаро по нему скучают и ждут от него новых вестей. Далее шли приветы невестке и ее родителям, и лишь в самом конце письма Роза позволила себе заметить с печально прорвавшимся сожалением: «Теперь ты знаешь, сынок, что такое жизнь и как круто она может менять судьбы людей. Здесь у тебя была большая любовь. А в Бразилии ты нашел себе жену. Дай бог, чтобы ты был с ней счастлив».

Верно истолковав скрытый смысл, заключенный в этом пожелании матери, Тони тем не менее прочитал Камилии все письмо до конца, не делая никаких купюр.

А потом за окном началась стрельба, и Камилия крепко обняла Тони, словно хотела защитить его своей любовью от всех пуль и от всех бед, какие существуют на белом свете.

Пока на улицах Сан-Паулу бушевали бесконечные митинги и демонстрации, большинство горожан и предположить не могло, что дело дойдет до вооруженного противостояния с диктатором.

И вот первая кровь пролилась: правительственные войска, стиснувшие город плотным кольцом, обстреляли одну из баррикад, и повстанцы вынуждены были тоже открыть огонь.

Это обстоятельство напугало многих из тех, кто случайно оказался в рядах революционеров. Они поспешили покинуть баррикады. Зато другие горожане, наоборот, сочли своим долгом именно теперь поддержать повстанцев. Среди этих смельчаков была и Нина.

Фабрика, на которой она работала, располагалась на окраине города, вдали от баррикад, и Умберту не стал сворачивать производство в связи с революцией. Поэтому Нина продолжала каждый день ходить на работу, хотя ее душа и рвалась на баррикады.

Но однажды по дороге на фабрику она увидела раненых повстанцев и не колеблясь поспешила им на помощь, добровольно оставив свой станок.

— Я прошу подыскать мне временную замену, — обратилась она к Умберту. — Не могу я оставаться здесь, когда люди истекают кровью на баррикадах. Совесть не позволяет.

Умберту был обескуражен.

— Я не ослышался? Ты хочешь оставить рабочее место, зная, что сотни девушек будут счастливы занять его вместо тебя?

— Да, я все знаю, поэтому и прошу вас о временной замене. Уличные бои не могут продолжаться вечно. Когда они закончатся, я тотчас же вернусь на фабрику.

— И ты полагаешь, я встречу тебя с распростертыми объятиями? — язвительно усмехнулся Умберту. — Не думал, что ты до такой степени наивна.

— Я только попросила, а вам решать… — насупилась Нина.

— Правильно, мне решать, — подхватил Умберту. — Вот я и приказываю тебе: выбрось из головы эту блажь и отправляйся к станку!

— Нет, я пойду к раненым, они сейчас нуждаются во мне гораздо больше, чем вы, — твердо ответила Нина.

— Но это же безумие! — воскликнул Умберту. — Добровольно лезть под пули! Пусть мужчины воюют, если им так хочется. А что тебе там делать, среди них?

— Я буду перевязывать раненых и отправлять их в лазарет.

— А ты не подумала, что тебя тоже могут ранить или даже убить? И кто тебе сказал, что мне ты менее нужна, чем тем несчастным бунтарям? Ты мне очень дорога, Нина! Я люблю тебя и не допущу, чтобы ты подвергала себя такой опасности!

— Я знаю истинную цену вашей любви, — скептически заметила Нина. — А удерживать меня вы не имеете права. Я ухожу. Прощайте!

Она решительно, с гордо поднятой головой, направилась к выходу, но Умберту догнал ее и цепко ухватил за руку.

— Я не позволю тебе уйти! — заговорил он с жаром. — Сейчас же увезу тебя в роскошную квартиру, где ты будешь жить ни в чем не нуждаясь.

— Отпустите меня! — требовала Нина, пытаясь высвободиться из его объятий.

— Нет, не отпущу, не надейся! — вошел в раж Умберту. — Я увезу тебя, и ты станешь моей любовницей!

Когда Нина услышала это, в ней невесть откуда появились дополнительные силы, она отбросила от себя Умберту, а затем еще и влепила ему увесистую пощечину.

— Вы негодяй! Я презираю вас! — гневно бросила она, выбегая из кабинета, а Умберту прокричал ей вдогонку:

— Ты уволена! Я не возьму тебя обратно, даже если ты приползешь на коленях!

Так Нина потеряла работу, зато приобрела новых друзей из числа повстанцев, которые горячо полюбили ее за самоотверженность и деятельное сострадание к раненым.

Ее помощь оказалась для них бесценной, поскольку раненых день ото дня становилось все больше, и это был закономерный итог восстания. Силы противоборствующих сторон были изначально неравны. Вооруженные до зубов солдаты превосходили противника и числом, и умением, ими руководили опытные командиры, а на баррикадах оборонялись в основном неоперившиеся юнцы, доселе не нюхавшие пороху. Оружия у них было мало, и держались они по сути только за счет неиссякаемой веры в справедливые идеи революции.

Среди этих молодых ребят особенно выделялся мужеством и храбростью Жозе Мануэл, за что друзья-студенты и выбрали его своим командиром. А ведь ему, сыну богача, казалось бы, незачем было отстаивать идеалы революции. Его отец, выходец из Португалии, переселившись в Рио-де-Жанейро, открыл там сеть хлебопекарен и сколотил на этом огромное состояние. С самого рождения Жозе Мануэл ни в чем не нуждался, и здесь, в Сан-Паулу, мог бы жить в отдельной комфортабельной квартире, но он предпочел поселиться с университетскими друзьями в пансионе, правда, весьма приличном.

Окунувшись в студенческую жизнь, он искренне увлекся идеей социальной справедливости. Эта идея владела тогда умами прогрессивной молодежи, и неудивительно, что ее приверженец Жозе Мануэл оказался в конце концов на баррикадах.

Здесь же, во время жестоких уличных боев, судьба свела его и с Маурисиу, который тоже отличался завидной храбростью, но был постарше и порассудительнее Жозе Мануэла. Именно Маурисиу призывал молодых бойцов действовать разумно, тактически грамотно, а не демонстрировать бесстрашие, подставляя горячие головы под пули.

Когда солдаты еще не начали стрелять, а только расположились плотным кольцом вблизи баррикад, надеясь деморализовать повстанцев своим грозным видом, Маурисиу отправил во вражеский стан разведчиков, и те вскоре доложили, что правительственные войска уже оборудовали несколько огневых точек, укрепленных пулеметами.

— Значит, на мирный исход рассчитывать не приходится, — заключил Маурисиу. — Они готовятся к бою основательно, и нам следует сделать то же самое. К сожалению, у нас нет пулеметов, зато есть гранаты, с помощью которых мы должны в первую очередь уничтожить их базовые огневые укрепления. А кроме того, я считаю, что пора нам, братцы, рыть окопы.

Если первое предложение Маурисиу было встречено бойцами с одобрением, то перспектива рыть окопы их отнюдь не вдохновила.

— Зачем это нужно? Мы не будем окапываться! — загалдели они. — Нам вполне хватит и баррикад, за которыми можно укрыться от огня!

Маурисиу объяснил им, что во время массированной пулеметной атаки наскоро сооруженные укрепления могут рассыпаться как карточный домик.

— Когда солдаты станут стрелять по мешкам с песком, он высыплется наружу, и наши баррикады сразу просядут, а в отдельных местах и вовсе развалятся, — добавил он для пущей убедительности и на сей раз был поддержан соратниками.

Так, благодаря усилиям и находчивости Маурисиу этот участок фронта оказался наиболее надежно укрепленным, здесь были самые малые потери среди бойцов, хотя оборонялись они дольше всех.

Правительственным войскам так и не удалось прорвать оборону на этом участке, и тогда они пошли в обход, шквальным огнем сломив сопротивление на других баррикадах.

— Они заходят с тыла! — верно оценил обстановку Маурисиу. — Через несколько минут мы окажемся в западне, и они будут расстреливать нас в упор. Приказываю всем рассредоточиться и мелкими группами отступать к близлежащим домам!

— А может, еще немного продержимся? Лично я готов биться до последнего патрона! — заявил Жозе Мануэл, которому было особенно трудно смириться с поражением.

— Нет, ты уйдешь вместе со всеми! Я приказываю! — скомандовал Маурисиу, добавив: — Твоя жизнь еще пригодится отечеству!

Тем временем войска противника уже подошли на опасное расстояние, несколько бойцов, попавших под обстрел, получили серьезные ранения и не могли самостоятельно передвигаться — их надо было уносить с поля боя на руках.

Вот тогда-то Жозе Мануэл и совершил свой подвиг.

— Уходите! Я вас прикрою! — закричал он и без промедления бросил гранату в наступавшего противника.

Затем он еще некоторое время отстреливался, и вдруг свет разом померк в его глазах…

Очнулся Жозе Мануэл в полевом лазарете, наскоро оборудованном вблизи баррикад, от которых теперь осталось только пепелище.

Первое, что он увидел, открыв глаза, — ослепительный дневной свет и фигуру ангела в белом облачении. Ангел простирал над ним свои крыла, источая успокоение и благодать… Жозе Мануэл вновь смежил веки, погружаясь то ли забытье, то ли в сон.

— Он очнулся! — обрадовалась Нина. — Доктор, вы вернули его к жизни!

Пожилой врач, по-отечески улыбнувшись Нине, отрицательно покачал головой:

— Нет, милая девушка, своим вторым рождением этот парень обязан тебе. Если бы ты не вынесла его на себе из окопа, если бы опоздала хоть на минуту — он бы сейчас уже пребывал в мире ином.

— Я сама не знаю, что заставило меня тащить его сюда, в госпиталь, — призналась Нина. — Он лежал в луже крови и не подавал никаких признаков жизни. Даже пульс не прощупывался. Помню, я подумала: «Такой красивый парень погиб!» Но рука его была еще теплой, и мне вдруг захотелось, чтобы свершилось чудо. Ведь бывают же чудеса на свете, правда?

— Конечно, бывают, — ласково потрепал ее по плечу доктор. — Одно из таких чудес сегодня совершила ты.

— А он теперь точно выживет? — с тревогой спросила Нина.

— Я надеюсь, — уверенно произнес доктор, — Этот юноша был на волоске от смерти. Но самое худшее осталось позади. Пулю мы извлекли, рану обработали. Теперь его надо отправить в стационарную клинику, где он, не сомневаюсь, быстро пойдет на поправку.

Доктор ушел к другим раненым, а Нина осталась сидеть возле Жозе Мануэла. Ей все не верилось, что он ожил. Она то и дело прислушивалась к его дыханию и все время держала его за руку, ощущая слабое биение пульса.

Жозе Мануэл вновь открыл глаза, и на сей раз ангел предстал пред ним в прекрасном обличье девушки.

— Ты мой ангел? — спросил он, с трудом выговаривая слова.

— Я сестра милосердия, — ответила Нина.

— Ты ангел, — повторил Жозе Мануэл. — У тебя есть имя?

Нину не удивил этот странный вопрос, она приветливо улыбнулась и назвала свое имя.

Он хотел еще что-то сказать, но Нина остановила его:

— Помолчи! Тебе нужно беречь силы, ты потерял много крови.

Жозе Мануэл тем не менее ослушался ее, спросив:

— А разве я… не в раю?

— Умолкни, сумасшедший! — испуганно воскликнула Нина. — Сейчас не время для подобных шуток. Живи и радуйся! Я позову доктора, он отправит тебя на лечение в клинику.

Уверенность в том, что Жозе Мануэл выздоровеет, наконец передалась и ей, поэтому она со спокойным сердцем ушла оказывать помощь другим раненым.

«Растаяла как видение», — позже говорил Жозе Мануэл, рассказывая о Нине своим друзьям.

По дороге в клинику он узнал от доктора, как Нина спасла ему жизнь, и еще больше укрепился во мнении, что эта девушка и есть его ангел-хранитель.

— Я должен ее найти! Я обязательно ее найду! — твердил он и друзьям, и отцу, который примчался в Сан-Паулу, узнав, что его сын сражался на баррикадах и был тяжело ранен.

— Ты должен думать не о девушке, а о своем выздоровлении, — сердился отец. — Как только тебя выпишут из клиники, мы уедем в Рио. Дома ты гораздо быстрее поправишься. А потом подумаем, стоит ли тебе вообще сюда возвращаться.

Университеты есть и в нашем городе, на Сан-Паулу свет клином не сошелся.

Жозе Мануэл прекрасно понимал, что отец на самом деле хочет увезти его отсюда, чтобы вырвать из революционной среды. Но у него ничего не получится, потому что Жозе Мануэлу нельзя уезжать из Сан-Паулу: ведь здесь живет Нина!

— Ты не обижайся, — сказал он отцу, — но я смогу приехать домой лишь после того, как отыщу Нину.

— Да как же ты ее отыщешь, если тебе не известно о ней ничего, кроме имени?

— Отыщу! — уверенно заявил Жозе Мануэл. — Я влюбился в Нину с первого взгляда, и любовь сама приведет меня к ней!

Глава 22

Жестоко подавив революционный мятеж в Сан-Паулу, президент Варгас, однако, не стал подвергать репрессиям повстанцев, опасаясь новой, еще более мощной, вспышки народного гнева. Уцелевшие участники восстания возвращались по домам — залечивать раны и преодолевать горечь поражения.

Жизнь в Сан-Паулу постепенно входила в прежнее русло.

Эзекиел вновь открыл свою лавку, Агостино — мастерскую, а Тони возобновил фортепьянные концерты в музыкальном магазине Манчини.

— Слава богу, мы избежали разграбления и, главное, остались живы, — то и дело повторял Эзекиел. — Теперь можно подумать и о свадьбе. Я не могу допустить, чтобы моя дочь жила во грехе.

— Но вы же знаете, что это не так, — возражал Тони. — Наш брак освящен католической церковью, Камилия — моя законная жена.

— А я хочу, чтобы и ты стал ей законным мужем, — отвечал Эзекиел.

— Но разве можно дважды жениться на одной и той же девушке? — упирался Тони, которого до смерти пугала предстоящая процедура обрезания.

Эзекиел хмурился и продолжал настаивать на своем:

— Почему дважды? Ты еще не женился на Камилии! Я смогу признать вас мужем и женой лишь после того, как вы сыграете свадьбу по иудейскому обряду. Ваш брак должен благословить раввин, а не какой-то там католический пастырь.

Подобные разговоры с тестем давались Тони все труднее и труднее, и однажды он заявил со всей жестокостью, на которую только был способен:

— Нет, я не смогу принять вашу веру, никогда не смогу. Почему я, взрослый мужчина, должен снимать штаны перед раввином, да еще и терпеть адскую боль? Извините, но, по-моему, это дикость. Если вы будете настаивать на обрезании, то я возьму Камилию за руку и уведу ее обратно в мастерскую сеньора Агостино.

Эта угроза подействовала на Эзекиела отрезвляюще: он стал искать компромиссное решение.

— Я боюсь, они и правда могут уйти из дома, — поделился он своими опасениями с Ципорой. — Надо что-то делать! Вот если бы раввин согласился поженить их без обрезания! Как ты думаешь, такое возможно?

Ципора была умной женщиной, а кроме того, она хорошо знала своего мужа. Если Эзекиел об этом заговорил, значит, решение им уже принято и в Ципоре он ищет теперь не советчицу, а союзницу.

— Я думаю, возможно, если ты сумеешь его уговорить, — охотно поддержала она мужа. — А ты сумеешь, потому что у тебя нет другого выхода!

Вдохновленный поддержкой жены, Эзекиел принялся размышлять вслух:

— Должен же раввин учитывать, в какой стране мы живем, правда? Люди съехались сюда со всего света, и немудрено, что они влюбляются друг в друга. Какие-то отступления от канонов тут неизбежны. Я, во всяком случае, так думаю.

— И не только ты, — с готовностью подхватила Ципора. — Тот католический священник, что поженил Тони с Камилией, наверняка рассуждал так же. Ведь он не стал требовать от Камилии, чтобы она приняла католическую веру, и, я считаю, поступил очень разумно.

— Я с тобой полностью согласен, — хитровато усмехнулся Эзекиел. — И могу добавить, что наш раввин тоже мудрый человек.

— Вне всякого сомнения! — с такой же лукавой усмешкой продолжила его мысль Ципора. — Наш раввин способен перемудрить любого католического священника!

— Это уж точно, — засмеялся Эзекиел. — Завтра я с ним потолкую…

Он не стал до поры до времени посвящать Тони в свои планы, и тот пребывал в тягостном настроении, которое усугублялось еще и отсутствием понимания со стороны Камилии. Она в этот раз не проявила прежнего желания следовать за любимым хоть на край света и жить с ним где придется. Дома ей было гораздо комфортнее, нежели в мастерской сеньора Агостино, потому она посоветовала Тони смириться с требованием Эзекиела.

Тони же не был готов к такому подвигу, а как поступить иначе, он не знал, и поэтому всю свою печаль выплескивал в музыке, играя на фортепьяно у сеньора Манчини. Публика привычно ждала от него народных итальянских мелодий, а он исполнял то, что в данный момент более соответствовало его душе: этюды Шопена — преимущественно минорные, наполненные светлой грустью, которая, впрочем, перемежалась вспышками радости, оставляя в сердце надежду на лучшее.

И Шопен, к удивлению многих, тоже оказался созвучен их настроению. Ведь эти люди недавно пережили трудные дни революции, некоторые потеряли своих близких, и каждый из них нуждался как в утешении, так и в обретении новых надежд.

Среди слушателей в тот день была и Нина. Она зашла сюда, потому что помнила взволнованный рассказ матери о молодом красивом пианисте, так похожем на Джузеппе. Теперь Нина могла себе это позволить — свободного времени у нее было столько, что она не знала, куда его девать. На фабрику Умберту дорога для нее была закрыта, а в других местах и своих рабочих хватало. С утра она отправлялась на биржу труда или просто бродила по городу, чтобы не выслушивать бесконечные укоры матери, которая обвиняла ее в излишней строптивости и чрезмерном увлечении революционными идеями.

— Эта проклятая революция преследует меня всю жизнь, — возмущалась Мадалена. — Сначала она отняла у меня мужа, а теперь и ты пошла по стопам своего безответственного отца. Как же, он думал о благе народа! Ему было наплевать на собственную семью! Мы жили в нищете и никогда из нее не выберемся, потому что тебя тоже потянуло в революционеры. Скажи. что ты искала на тех баррикадах? Неужели там без тебя не обошлись бы?

Нина в который раз пыталась объяснить матери, что сумела оказать помощь многим раненым, а одного из них — Жозе Мануэла — и вовсе спасла от неминуемой гибели. Мадалена же от этих объяснений только злилась еще больше:

— Ну да, ты их спасла, так, может, они теперь будут тебя кормить? Ты же из-за них лишилась работы. Да еще и с хозяином подралась! Не могла сдержаться, потерпеть? Если бы тебе не вздумалось распускать руки, то теперь бы пошла к нему на поклон и, глядишь, он бы взял тебя обратно. Сеньор Умберту всегда хорошо к тебе относился…

— Это он распускал руки, за что и получил! Никогда я не пойду к нему, даже если буду помирать с голоду! — заявила Нина, вызвав очередной упрек Мадалены:

— А еще обижаешься, когда я называю тебя безответственной. Из-за твоей строптивости мы обе скоро помрем с голоду.

— Не помрем. Я найду работу, — упрямо отвечала Нина и уходила из дома.

Сейчас, стоя в толпе слушателей и наслаждаясь необыкновенно приятной музыкой, она впервые за последние дни подумала о матери без обиды и раздражения. Этот итальянец и впрямь божественно играл на фортепьяно, и он действительно был очень красив. Теперь Нина поняла, почему ее мать с первого взгляда так страстно влюбилась в отца. В такого красавца немудрено влюбиться! Нина бы тоже, наверное, могла потерять голову из-за этого пианиста, если бы вовремя не заметила обручальное кольцо на его руке…

Чтобы не подвергать себя напрасному искушению, она даже зажмурилась и так, с закрытыми глазами, продолжала слушать музыку, пока в ее воображении внезапно не возникло лицо другого, не менее красивого парня — Жозе Мануэла.

«Где он сейчас, этот герой?» — подумала Нина, пожалев о том, что не спросила даже, в какой госпиталь его увезли.

В тот момент она и предположить не могла, что Жозе Мануэл сам ищет встречи с ней и эта встреча не за горами.

А между тем другой герой революции — Маурисиу — благополучно добрался до дома, успел получить прощение у матери и теперь, уединившись в библиотеке с сестрой, принялся расспрашивать ее о Катэрине:

— Ты видишься с ней? Она ходит в школу?

— В школу она не ходит — отец запретил, но мы с ней часто виделись и говорили о тебе, — ответила Беатриса. — Катэрина чуть ли не каждый день спрашивала, нет ли от тебя каких-либо вестей.

— Значит, она ждала меня! — обрадовался Маурисиу. — Я сейчас же пойду к ней. Заодно и поговорю с ее отцом. Он не должен запрещать Катэрине учиться!

— Погоди, не торопись, — остановила его Беатриса. — Я еще не сказала тебе самого главного.

Маурисиу недовольно поморщился.

— Я и так знаю все, что ты хочешь мне сказать: мама продолжает войну с сеньором Винченцо, и он злится в том числе и на нас с тобой, поэтому запрещает своим детям ходить в нашу школу. Угадал? А теперь, прости, мне надо идти к Катэрине, я очень по ней соскучился.

— Нет, братик, я совсем не это хотела тебе сообщить, — с загадочным видом сказала Беатриса.

— Не это? А что же? — удивился Маурисиу.

— Ты лучше присядь, — посоветовала ему сестра, — а то можешь не устоять на ногах, когда услышишь…

— Да говори ты наконец, не тяни! Случилось какое-то несчастье? С Катэриной?

— Я бы не назвала это несчастьем, — задумчиво произнесла Беатриса. — Хотя у тебя может быть другое мнение на сей счет.

Маурисиу не выдержал:

— Ты можешь сказать прямо, что случилось?

— Почему-то мне трудно это сделать, — призналась Беатриса. — В общем, Катэрина, кажется, ждала не только тебя…

— Она мне изменила?! — вскочил со стула Маурисиу. — С Гаэтано?

— Да нет же, нет, успокойся. Я хотела сказать, что Катэрина, похоже, ждет ребенка. Твоего ребенка! Теперь ты все понял?

Ошеломленный этой новостью Маурисиу жадно вдыхал ртом воздух — у него перехватило дыхание. Когда же он вновь смог говорить, то задал сестре естественный вопрос:

— Что значит «похоже»? Катэрина беременна? Или она сама еще в этом не уверена?

— Катэрина в растерянности, у нее же это впервые. А дона Констанция уверена!

— Господи, уже и ее матери все известно?! — схватился за голову Маурисиу.

— Еще бы! Катэрину все время тошнило, у нее пропал аппетит, вот мать и заподозрила неладное, — пояснила Беатриса. — Она уже не сомневается в том, что Катэрина беременна. А тебе надо решить, что ты будешь делать.

— Разве у меня есть какой-то выбор? — с печалью в голосе сказал Маурисиу. — Не могу же я оставить Катэрину без своей поддержки.

— И что ты сделаешь? Женишься на ней?

— Ну… об этом я пока не думал…

— Катэрина боится, что сеньор Винченцо убьет тебя, если узнает о беременности, а ее выгонит из дома, — предупредила брата Беатриса. — Так что ты будь, пожалуйста, осторожнее.

— Ладно, разберемся, — махнул рукой Маурисиу. — Если я под пулями не трусил, то и отец Катэрины, каким бы он ни был грозным, меня не испугает!

Винченцо давно подозревал, что его дочка влюблена в учителя. Именно поэтому он и запретил ей ходить в школу, а вовсе не потому, что этот молодой учитель был сыном ненавистной Франсиски. Винченцо надеялся, что влюбленность Катэрины пройдет сама собой, если она не будет видеться каждый день с Маурисиу.

Но вот Маурисиу отправился на баррикады в Сан-Паулу, и на Катэрину стало больно смотреть. Она побледнела, осунулась, ее невозможно было заставить поесть. «Я даже видеть не могу еду, меня от нее тошнит», — говорила она. Винченцо уже стал подумывать, не заболела ли Катэрина какой-нибудь тяжелой болезнью, подтачивающей ее изнутри, и вдруг случайно услышал, как она, рыдая, говорила брату: «Если Маурисиу погибнет, я тоже не смогу жить, я умру!»

Винченцо всыпал ей тогда как следует, чтобы не ревела и не молола всякую чушь, а сам подумал: «Пусть этот учитель… нет, не погибнет, но останется в Сан-Паулу навсегда».

О своей догадке он не стал говорить Констанции, только попросил ее строже приглядывать за дочерью.

Катэрина же ходила по дому как тень, у нее все валилось из рук, на плантации она быстро уставала. Винченцо не корил дочь, наоборот, даже сочувствовал ей, понимая, что бедняга чахнет от любви. Он сам был когда-то молод и не понаслышке знал, какие тяжкие страдания могут испытывать люди от любви. Констанция ведь была такой горделивой красавицей, что Винченцо далеко не сразу отважился с ней объясниться. И если бы она не ответила ему взаимностью, то не исключено, что он по молодости лет мог бы и в петлю полезть. К счастью, Констанция сама давно о нем мечтала, только виду не показывала, и к тому же они с Винченцо были одного круга, им просто было сойтись. А бедную Катэрину угораздило влюбиться в богача, в сына Франсиски Железной Руки! Такое Винченцо не могло привидеться даже в страшном сне! Ясно, что у этой любви не может быть никакого будущего. Ее надо просто изжить, а для этого нужно время, которое, как известно, лечит. И хорошо, что этот учитель сейчас далеко отсюда, Катэрине будет легче его забыть.

Так размышлял Винченцо, пока Маурисиу сражался на баррикадах, а Катэрина изводила себя тревогами за его жизнь.

Но вот однажды Марселло, придя домой, что-то шепнул ей, и Катэрина просияла так, словно внутри у нее разом зажглась тысяча свечей. Не сказав никому ни слова, она выбежала из дома.

— Куда она помчалась? — строго спросил Винченцо у сына. Марселло, не желая выдавать сестру, пожал плечами:

— Не знаю…

— Врешь! — одернул его Винченцо. — Что ты ей сказал?

— Н-ничего…

— Не смей врать отцу! — гневно прикрикнул на него Винченцо. — Она побежала в школу? К учителю? Отвечай!

— Возможно, — с легким сердцем произнес Марселло, направляя отца по ложному следу.

Винченцо едва ли не бегом понесся к школе, на ходу прихватив увесистую палку.

А Катэрина и Маурисиу тем временем уже страстно целовались в зарослях кофейных деревьев — там, где проходили их первые тайные свидания.

Истосковавшись за время разлуки, они долго не выпускали друг друга из объятий, а когда наконец устали от любовных ласк, Маурисиу, с нежностью глядя на Катэрину, спросил:

— Это правда, что ты беременна?

— Да, у нас будет ребенок, — ответила она. Маурисиу осторожно дотронулся до ее живота и тотчас же отдернул руку, словно испугавшись.

— Ты не рад? — спросила Катэрина.

— Нет, я, безусловно, рад, — ответил он, — только мне еще нужно все это осознать. Я пока не могу представить себя отцом.

Катэрина помрачнела, насупилась.

— Ты не огорчайся, — попытался приободрить ее Маурисиу. — Я же с тобой, и вместе мы что-нибудь придумаем.

— Что, например?.. — глухим от волнения голосом спросила она.

— Ну… не знаю. Выход всегда можно найти…

— А ты меня не бросишь? — задала прямой вопрос Катэрина.

Маурисиу вынужден был оправдываться:

— Как тебе могло прийти такое в голову? Я же люблю тебя! И ребенка нашего буду любить. Ты не волнуйся, я обязательно придумаю, как нам лучше поступить.

— Только думай побыстрее, — попросила она. — Скоро это будет невозможно скрывать. Да и мама уже все знает…

В этот момент из-за дерева показался Винченцо и грозно спросил:

— Что знает мать? Отвечай!

Катэрина испуганно вскрикнула, увидев перед собой отца с толстой палкой в руках. Мгновенно вскочив на ноги, она принялась застегивать кофточку на груди. А Маурисиу чуть-чуть промедлил, и Винченцо успел со всего размаха ударить его палкой по плечу.

Увидев это, Катэрина бросилась к Маурисиу, пытаясь заслонить его собой.

— Отойди! Я убью его! — заорал Винченцо, Маурисиу тем временем уже оправился от удара и встал лицом к лицу с Винченцо, принимая его вызов.

— Вы не посмеете, — сказал он. — Я люблю вашу дочь.

— Ты ошибаешься, я прикончу тебя, негодник! Винченцо вновь занес палку для удара, но Катэрина уже вцепилась в руку отца, не давая ему возможности как следует размахнуться.

— Папа, не надо, прошу тебя! — кричала она. — Я люблю Маурисиу!

— А ну марш домой! — скомандовал Винченцо. — Я выбью из тебя эту дурь!

— Я не позволю вам! — опять выступил вперед Маурисиу. Винченцо на сей раз сдержался, не стал замахиваться

палкой, зато пригрозил Маурисиу:

— Клянусь, я убью тебя, если снова застану с Катэриной. Затем он, зашвырнув палку в кусты, обеими руками ухватил рыдающую Катэрину и волоком потащил ее домой.

Глава 23

Схватка с Винченцо далась Маурисиу, пожалуй, труднее, чем недавние бои с правительственными войсками; В обоих случаях Маурисиу потерпел поражение. Но там, на баррикадах, ему хотя бы удалось сделать все, что от него зависело, а здесь, застигнутый врасплох, он растерялся и не смог достойно противостоять противнику.

— Мне стыдно. Я повел себя как нашкодивший подросток, — сказал он сестре. — Катэрина теперь имеет все основания презирать меня, поскольку я не смог ее защитить, не смог постоять за ее честь.

— Но что ты мог сделать? — недоумевала Беатриса.

— Я позволил ему увести Катэрину, и в этом мой главный позор. Она должна была остаться со мной!

— Ты так говоришь, будто речь идет о твоем сопернике. Но сеньор Винченцо — не какой-нибудь Гаэтано, он отец Катэрины!

— Очевидно, это меня и сбило с толку. Парализовало мою волю.

— Глупости! Ты напрасно себя казнишь. Я не вижу в твоем поведении ничего предосудительного, и тем более, постыдного. Что ты мог противопоставить сеньору Винченцо? Ведь у тебя, в отличие от него, нет на Катэрину никаких прав.

— Я должен был действовать по праву любви! — с горячностью ответил Маурисиу.

Беатриса задумалась, пытаясь понять, какой конкретный смысл заключен в последних словах брата, но эта задача оказалась для нее непосильной.

— Я тебя не понимаю, — призналась Беатриса. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь: «по праву любви»? Как именно ты должен был действовать?

— Не знаю. Я впервые оказался в подобной ситуации, — совсем сник Маурисиу, и Беатриса, пытаясь поддержать его, уверенно подхватила:

— Все верно, впервые! Поэтому тебе и не следует себя упрекать. Откуда ты знаешь, может, из этой ситуации другого выхода и не было?

— Был. Я точно знаю, — без малейших колебаний ответил Маурисиу. — Иначе бы мне сейчас не было так скверно.

Впервые за время их беседы брат вызвал у Беатрисы раздражение, и она сказала довольно резко:

— А если знаешь, так скажи прямо, не ходи вокруг да около. Ты меня уже совсем запутал!

Маурисиу принял ее вызов:

— Мы оба знаем, что мне следовало сделать. Я должен был увести Катэрину к себе домой и жениться на ней!

— Ты с ума сошел?! — негодующе воскликнула Беатриса. — Привести сюда!.. Ты представляешь, что будет с мамой?

— Это-то я как раз могу представить, — горько усмехнулся Маурисиу. — Но ей придется смириться, потому что я не подлец, я не брошу своего ребенка.

— Господи, что же будет? — сокрушалась Беатриса. — Мама патологически ненавидит итальянцев, и особенно сеньора Винченцо — за то, что ей так и не удалось выбить из него треть урожая. Она временно отступила, ждет возвращения сеньора Адолфо, который продал нам свой пай… Хоть бы ты влюбился в какую-нибудь другую итальянку, а не в дочку сеньора Винченцо! Он же для нашей мамы враг номер один!..

— Да, мне придется не легко, — согласился Маурисиу. — Но я буду сопротивляться. Это ведь и мой дом, не так ли? Кое-что здесь мне тоже принадлежит!

— Ты собираешься затеять раздел имущества? — с ужасом спросила Беатриса.

— А что мне остается делать? Мама вряд ли согласится жить под одной крышей с итальянкой.

— Я вижу, ты уже всерьез принял решение о женитьбе, — заметила Беатриса. — Мне страшно за тебя, братик. Это добром не кончится.

— А ты поддержи меня. Вдвоем нам будет легче управиться с мамой. Поддержишь?

— Ну конечно, — улыбнулась Беатриса. — Я же всегда принимаю твою сторону. Хочешь, я попробую подготовить маму к страшному для нее известию?

— Не надо, это опасно для жизни, — засмеялся Маурисиу.

— А я все-таки попробую, — самонадеянно заявила Беатриса.

Пока дети Франсиски только готовились к неизбежному скандалу с матерью, в доме Винченцо уже отзвучали все громовые раскаты и отсверкали все молнии.

Исторгнув из себя праведный гнев, Винченцо выдохся и теперь тупо сидел за столом, подперев голову кулаками. Вся его стройная теория насчет любовных страданий, заслуживающих сочувствия, внезапно развалилась, от нее остались только щепки да пыль, затруднявшая дыхание Винченцо и застилавшая его глаза, отчего события минувшего дня виделись ему в исключительно мрачных тонах. Сплошная тьма и никакого просвета! Любовь оказалась обыкновенным блудом. Учитель — отъявленным подонком, а Катэрина — беспутной девкой. Что теперь с ней делать? Запереть на замок? Еще раз отколошматить? А толку-то? Надо было раньше держать ее в черном теле!..

Гробовая тишина, повисшая в доме, не предвещала ничего хорошего, и Катэрина с Марселло гадали, чего еще можно ждать от отца.

— Я думаю, он снова попытается тебя побить, — высказал предположение Марселло, настроенный крайне пессимистично. — Уж слишком он зол на тебя.

— Ничего у него не выйдет. Я больше не стану терпеть! — заявила Катэрина. — Не позволю ему и пальцем ко мне прикоснуться!

— Но он же пока не знает о твоей беременности, — напомнил ей Марселло. — А когда узнает — непременно побьет. Или выгонит из дома.

— Если отец вздумает поднять на меня руку, я сама убегу из дома! — закусила удила Катэрина.

Марселло посмотрел на нее с нескрываемой болью:

— Опомнись, Катэрина! Что ты говоришь? Разве тебе есть куда бежать?

Слова брата несколько отрезвили ее.

— Да, ты прав, — сказала она, — мне некуда бежать.

— Значит, надо падать в ноги отцу, просить у него прощения. Другого выхода я не вижу, — подвел итог Марселло.

Катэрина снова принялась рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Марселло молча сидел рядом, не зная, чем ее утешить.

Внезапно она вскочила на ноги и устремилась к двери. Марселло едва успел ее ухватить за руку.

— Постой! Куда ты? Отец сидит в соседней комнате, он мрачнее тучи.

— Ты же сам хотел, чтобы я к нему пошла.

— Но не сейчас же! Надо выбрать подходящее время, подождать, пока он полностью успокоится.

— Ты думаешь, это возможно? — укоризненно посмотрела на брата Катэрина. — Отец теперь никогда не успокоиться, он же застал меня с Маурисиу в кустах. Ужас! Я тоже этого никогда не смогу забыть.

— Но сейчас к нему точно не надо идти, — проявил твердость Марселло.

Катэрина, послушавшись брата, устало опустилась на стул.

— Хорошо, я поговорю с ним позже, — сказала она. — Только я не стану бухаться ему в ноги, потому что не чувствую за собой никакой вины. Я люблю Маурисиу и попытаюсь это объяснить отцу. Он должен понять, что это не распутство, а большая чистая любовь!

Марселло с сомнением покачал головой, не разделяя уверенности сестры, и осторожно, вкрадчиво спросил:

— А что же твой Маурисиу? Он собирается что-то предпринять?

— Да, он обещал подумать, — ответила Катэрина, потупив взор, и Марселло больше не стал ее ни о чем расспрашивать.

А тем временем Констанция, самостоятельно искавшая выход из этой безнадежной ситуации, дозрела наконец до откровенного разговора с мужем.

— Ну, что ты тут надумал? — спросила она, присев рядом с ним.

— А что я мог надумать? — глухо отозвался Винченцо. — Как ни крути, все равно выходит одно и то же: Катэрина опозорила нас. И мне остается только выбрать один вариант из двух.

— Да? — оживилась Констанция. — Ну-ка, расскажи, что это за варианты!

— Я никак не решу, кого из них угробить первым — Катэрину или этого проклятого учителя.

Констанция разочарованно помотала головой, затем глубоко вздохнула и перешла к решающей фазе этой трудной беседы с непредсказуемым концом.

— Ты упустил из виду еще один вариант, — сказала она как можно мягче. — Их просто надо поженить.

— Кого? — изумленно уставился на нее Винченцо.

— Катэрину и учителя.

— Ты издеваешься надо мной? — рассердился Винченцо. — Забыла, как называет нас его мать? Так я тебе напомню: «вонючие итальянцы»!

— Мать не всегда все решает, особенно в любовных делах своих детей, — глубокомысленно заметила Констанция. — Для нас главное, чтобы ее сын придерживался другого мнения. А он, похоже, любит нашу Катэрину.

— Какая же ты наивная! — всплеснул руками Винченцо. — Он потешился с ней в свое удовольствие, вот и вся любовь!

— А разве он сам тебе не сказал, что любит нашу дочь? Катэрина рассказала мне все подробно: как ты их застал, как дрыном размахивал и как вел себя учитель.

— Да он так перепугался, что мог наговорить чего угодно!

— Ладно, не буду с тобой спорить, — сказала Констанция. — Только тебе все равно придется говорить с ним о женитьбе. А он пусть поступает, как ему совесть подскажет.

— Никогда я не стану перед ним унижаться! Не бывать этому! — уперся Винченцо, и Констанция наконец отважилась выложить свой главный козырь:

— Не хочешь унижаться, так заставь его жениться на Катэрине, потому что она беременна.

— Что?! — взревел на весь дом Винченцо. — Я убью этого мерзавца!

Он метнулся к двери, но Констанция остановила его насмешливым вопросом:

— Ты убьешь его до того, как они поженятся, или после? Винченцо понуро вернулся на прежнее место и вновь подпер голову кулаками. Ему надо было хорошенько подумать.

Однако в этот момент Марселло, подслушивавший за дверью, приоткрыл ее и, просунув голову в щель, подал реплику:

— Отец, это хорошая идея. Если учитель женится на Катэрине, то Железная Рука станет твоей сватьей и все дела с фазендой можно будет уладить по-родственному. А сын Катэрины унаследует потом и фазенду Железной Руки!

Винченцо молча запустил в него металлической кружкой, но Марселло успел вовремя увернуться и захлопнуть за собой дверь.

Благополучное возвращение сына с баррикад Франсиска решила ознаменовать праздничным семейным ужином. Но виновник торжества вновь куда-то ушел и к назначенному часу домой не явился. Франсиску это возмутило.

— Что он себе позволяет? — сердилась она. — Это неуважение к матери и сестре!

— Мама, не расстраивайся, — успокаивала ее Беатриса. — Маурисиу не хотел нас обижать. Он просто ушел куда-то по делам и скоро вернется.

— Какие у него могут быть дела, когда мы здесь сидим и ждем его!

— Ну мало ли какие, — многозначительно произнесла Беатриса. — Девушка, например.

— У него есть девушка? — вскинулась на нее Франсиска. — А почему я об этом ничего не знаю?

— Я затем и говорю тебе, чтобы ты узнала, — спокойно ответила Беатриса. — Да, мама, наш Маурисиу влюблен!

Франсиска тотчас же засыпала ее вопросами:

— И кто эта девушка? Где он с ней познакомился? В Сан-Паулу? Или еще в Париже, во время учебы?

— Маурисиу познакомился с ней здесь. Франсиска насупилась:

— А разве здесь есть приличные девушки? Я таких не встречала.

— Есть, мама, — сохраняя максимум хладнокровия, невинным тоном ответила Беатриса. — Это Катэрина, дочь сеньора Винченцо.

— Что?! — вскочила с места Франсиска. — Надеюсь, ты просто неудачно пошутила.

— Нет, мама, я не шучу. Маурисиу любит Катэрину.

— Какой ужас! Какой позор! — принялась восклицать Франсиска. — Мой сын связался с итальянкой!

— Да ты не волнуйся, мама, — вставила Беатриса, — я знаю Катэрину, она очень хорошая девушка.

— Перестань надо мной издеваться! — ударила кулаком по столу Франсиска. — Я не хочу слышать об этих итальянцах! Я их всех ненавижу! А твоего брата я завтра же отправлю в Европу.

— Вряд ли он поедет, — высказала сомнение Беатриса.

— Я не буду спрашивать его мнения. Отправлю, и все! Франсиска вновь пристукнула кулаком по столу. Правда, на сей раз потише. Она уже приняла решение, и ей стало немного легче. Но тут Беатриса нанесла ей жестокий удар в самое сердце.

— А ребенка ты тоже отправишь вместе с ним? — спросила она.

У Франсиски перехватило дыхание. Она сразу поняла, о чем идет речь, но ей хотелось думать, что произошло какое-то недоразумение и все еще прояснится, поэтому спросила:

— У этой итальянки есть ребенок?

— Пока нет, но скоро будет: Катэрина беременна от Маурисиу, — ответила Беатриса, подтвердив худшие опасения матери.

И тут Франсиска, сама того не ведая, повела себя точно так же, как в подобной ситуации поступал Винченцо.

— Я убью его! — сказала она побледнев. — Пусть он лучше не возвращается домой.

Однако Маурисиу уже вернулся домой, и Жулия доложила госпоже о его приходе:

— Сеньор сейчас переоденется и придет в столовую. Франсиска отпустила Жулию и сказала дочери:

— Ужинать будете без меня, я не могу сейчас его видеть. А ты скажи ему, пусть он собирает свои вещи, и чтобы ноги его здесь не было!

Беатриса передала брату требование матери, но Маурисиу не воспринял его всерьез.

— Никуда я не поеду, — сказал он. — Почему я должен ехать в Париж? Зачем он мне? Я люблю Катэрину и не хочу от нее уезжать.

Наутро он то же самое сказал и матери, добавив, что хочет получить в свое пользование причитающуюся ему долю отцовского наследства.

— Только после моей смерти! — ответила на это Франсиска.

Маурисиу, однако, не собирался ей уступать.

— Нет, — сказал он, — мне нужна моя доля сейчас. Я скоро стану отцом, и Катэрина должна родить моего ребенка здесь, на нашей фазенде!

— Никогда этого небудет! — отрезала Франсиска. — Никогда я не приму внука, в жилах которого течет итальянская кровь!

— Ты можешь не принимать, но жить он будет здесь, потому что часть этой фазенды принадлежит и мне, — заявил Маурисиу, и Франсиска закричала, срывая голос:

— Тебе здесь ничто не принадлежит! Я лишаю тебя наследства! Убирайся прочь из моего дома! Поторопись! Я не желаю тебя здесь видеть!

Маурисиу вышел, в сердцах хлопнув дверью. Беатриса побежала за ним вдогонку.

— Куда ты теперь пойдешь! — спросила она, догнав брата во дворе. — Может, тебе и правда лучше уехать в Париж, подождать, пока тут страсти улягутся?

— Ты предлагаешь мне отсидеться в Европе, пока Катэрина будет вынашивать моего ребенка? Вот уж не ожидал услышать от тебя такое.

Беатриса смутилась:

— Прости, я и впрямь говорю глупости. Это от растерянности. Я ничего путного не могу придумать. А ты что собираешься делать?

— Пока не знаю. Схожу к Катэрине, попробую увидеться с ней. Сеньор Винченцо наверняка поставил у ее двери мощную охрану.

— Послушай, а это не он? — испуганно спросила Беатриса, указывая рукой на ворота, к которым в тот момент как раз подъезжала конная повозка.

— Кто? — не понял Маурисиу.

— Сеньор Винченцо. Видишь, сидит набычившись впереди? А рядом с ним Марселло управляет лошадьми.

— Да, это отец Катэрины. Легок на помине! — обреченным тоном отозвался Маурисиу.

— Неужели он и здесь будет драться? — дрожала от страха Беатриса, но брат ее успокоил:

— Не думаю. Во всяком случае, я этого ему не позволю.

Коляска тем временем остановилась у ворот, Винченцо и Марселло вышли и направились к дому Франсиски.

В свою очередь Маурисиу, готовый к любому развитию событий, сделал шаг им навстречу. Беатриса после небольшой паузы тоже присоединилась к брату.

— Я к вашим услугам, сеньор Винченцо, — сказал Маурисиу вместо приветствия. — Вы же приехали, чтобы поговорить со мной о Катэрине?

— Сначала я хотел бы поговорить о вас и моей дочери с сеньорой Франсиской, — холодно ответил ему Винченцо. — Надеюсь, она сейчас дома.

— Да, она дома, — сказала Беатриса, — только идти к ней с этим не стоит — бессмысленно!

Винченцо нахмурился и незамедлительно принял боевую стойку.

— Почему это? Вы не хотите меня пропускать, но я все равно к ней пройду!

— Она выгнала меня из дома, когда узнала, что я люблю вашу дочь. Вот почему вам не стоит к ней идти, — пояснил Маурисиу.

— А вы действительно любите Катэрину? — строго спросил Винченцо.

— Да, люблю, — ответил Маурисиу. — И прошу у вас ее руки.

— Вот как? — удовлетворенно помотал головой Винченцо. — Что ж, это меняет дело. Моя дочь тоже любит вас, сеньор Маурисиу, а кроме того, она ждет от вас ребенка, поэтому у меня нет оснований противиться вашему браку.

Маурисиу не знал, что надо говорить в таких случаях, поэтому стоял молча и несколько глуповато улыбался. Выручила его Беатриса.

— Поздравляю, братик! — сказала она, поцеловав Маурисиу в щеку. — Очень рада за тебя и Катэрину!

Марселло тоже поздравил Маурисиу, а Винченцо снова взял инициативу в свои руки:

— Я полагаю, как раз теперь нам и следует пойти к сеньоре Франсиске. Пойдемте, сеньор Маурисиу!

— Зачем? Я не понимаю…

— Чтобы получить благословение вашей матушки, — усмехнулся Винченцо. — Или, на худой конец, чтобы сообщить ей о предстоящей свадьбе.

Франсиска еще не успела оправиться от недавней ссоры с Маурисиу, как на нее обрушилось новое испытание: Жулия доложила ей, что прибыл сеньор Винченцо и настаивает

на встрече с ней.

— Только его мне сейчас и не хватало! — огорчилась Франсиска. — Скажи ему, что я занята, пусть придет в другой раз.

— Он не послушается меня. Все равно сюда ворвется, чтобы я ни сказала ему, — предупредила ее Жулия.

— Ладно, пусть войдет, — смилостивилась Железная Рука. — Он наверняка понял, что упорствовать бессмысленно, и пришел говорить о разделе фазенды и урожая.

Она приосанилась, входя в свой привычный образ Железной Руки, и с высокомерным видом приготовилась встретить «этого грязного итальяшку».

Винченцо же, к ее удивлению, вошел не один — за его спиной выстроились в ряд Маурисиу, Беатриса и Марселло.

— Что это значит? — обратила она свой строгий взгляд на Беатрису. — Оставьте нас. Мы будем говорить с сеньором Винченцо о важном деле.

— Ничего, в таком деле свидетели не помешают, — усмехнулся Винченцо. — Я ведь пришел договориться с вами о дне свадьбы.

Во избежание лишних вопросов Маурисиу тотчас же пояснил, что имел в виду его будущий тесть:

— Я только что попросил у сеньора Винченцо руки Катэрины, его дочери.

— Без моего благословения?! — вспыхнула Франсиска.

— Да, — пожал плечами Маурисиу.

— В таком случае у меня больше нет сына! — грозно произнесла она, указывая ему на дверь.

Маурисиу тоже вспылил:

— А у меня нет матери!

Тут Винченцо не растерялся и предложил:

— Поедемте с нами, сеньор Маурисиу, будете жить у нас.

— Да, я так и сделаю, спасибо вам, — не раздумывая ответил тот.

Незваные гости удалились, Маурисиу пошел к себе в комнату собирать вещи, а Беатриса принялась уговаривать Франсиску:

— Мама, еще не поздно все изменить. Маурисиу в соседней комнате, позови его, прости его!

— Нет, я его никогда не прощу, — металлическим голосом ответила Франсиска. — И тебя не прощу, если будешь его поддерживать. Мне не нужны такие неблагодарные дети!

— Ах так?! — возмутилась Беатриса. — Тогда я тоже уйду из дома!

Оставшись в гордом одиночестве, Франсиска металась по комнате, выкрикивая угрозы:

— Ничего вы у меня не получите! Я лишу вас наследства!

Оказавшись у окна, она вдруг остановилась и, выглядывая из-за шторы, увидела, как повозка с четырьмя седоками тронулась в обратный путь…

Глава 24

Нина по-прежнему каждый день отправлялась на биржу труда, а потом бродила по городу в поисках хоть какой-нибудь работы, но все ее усилия были безуспешны.

А между тем скромные денежные сбережения, накопленные Ниной за время работы на фабрике, уже подходили к концу. Мадалене даже не чем было расплатиться за проживание в пансионе, и она теперь стирала чужое белье не только днем, но и ночью, чтобы собрать нужную сумму. От всех этих тягот Мадалена стала еще более ворчливой и, вместо того чтобы поддержать Нину в трудное время, изводила ее упреками и настойчиво советовала ей идти с извинениями к Умберту:

— Смири свою гордость, скажи ему, что погорячилась, и попросись обратно на фабрику. Попытка — не пытка. А вдруг он тебя возьмет?

— Этот тип может взять меня обратно только при одном условии: если я стану его любовницей, — раздраженно отвечала Нина. — Мама, я прошу тебя, никогда не напоминай мне о сеньоре Умберту. Я уже не могу слышать этого имени!

Но Мадалена снова и снова возвращалась к своей навязчивой идее и однажды прямо сказала Нине:

— Эх, зря ты отказалась от предложения сеньора Умберту! Жила бы сейчас как принцесса. Был бы у тебя свой дом. Дорогие наряды. Ведь ты же у меня красавица, тебе нужно хорошо одеваться…

— Мама, неужели ты говоришь всерьез? — изумилась Нина. — По-твоему, я должна была продаться за какое-то, пусть и красивое, тряпье?!

— Я продалась твоему отцу гораздо дешевле, — горестно вздохнула Мадалена.

— Но ведь ты же его любила! — напомнила ей Нина. Мадалена согласно кивнула:

— Да, любила. И поэтому всю жизнь прожила в нищете. Ты — единственное, что я получила от той любви.

— Но разве этого мало, мама? Ты не одна, у тебя есть дочка. Скоро я найду работу, и нам станет полегче.

— А ты бы не смогла полюбить сеньора Умберту? — опять съехала на свое Мадалена. — Если ты ему так нравишься, то, может, он бы на тебе и женился…

— Мама, перестань! — взмолилась Нина. — Твой Умберту — подлец. А я мечтаю полюбить порядочного человека, причем так же сильно, как ты любила моего отца. Пойми, мне хочется испытать такую же любовь, какая была у тебя.

Мадалене были понятны мечты дочери, но сама она, утомленная беспросветной нищетой, мечтала лишь о том, чтобы Нина жила в достатке. А поскольку в их пансионе обитали одни бедняки и единственным богатым мужчиной, известным Мадалене, был Умберту, то неудивительно, что и представление о достатке у нее стало ассоциироваться именно с ним.

Мадалена никогда не видела Умберту, но в ее воображении он всегда неплохо смотрелся рядом с Ниной, то есть был высоким стройным красавцем.

И вот однажды этот красавец материализовался во дворе пансиона, а затем и предстал перед Мадаленой, войдя в ее скромное жилище.

— Добрый день! Здесь живет Нина? — спросил он, одаривая Мадалену щедрой приветливой улыбкой.

— Д-да… — ответила она изумленно. — А вы кто?

— Я хозяин ткацкой фабрики, на которой работала Нина.

— Сеньор Умберту?! — Да.

Мадалена незаметно для гостя ущипнула себя за бедро, чтобы проверить, не сон ли это.

— Вы проходите, пожалуйста, садитесь, — защебетала она. — Жаль, что Нины нет дома. Она пошла искать работу…

— Ничего, я как раз хотел поговорить с вами, — сказал Умберту, устраиваясь на хлипкий стул. — Нина, вероятно, рассказала вам, как и почему она ушла с фабрики?

— Да, я все знаю, — с печалью в голосе отозвалась Мадалена.

Эти печальные нотки Умберту истолковал как осуждение его действий по отношению к Нине и тотчас же принялся оправдываться:

— Я сделал ей то предложение из лучших побуждений, поверьте. Нина мне давно нравится.

Тут в Мадалене проснулся какой-то бес, и она, рискуя погубить свою вожделенную мечту о достатке, позволила себе нелицеприятное замечание:

— Нина говорила, что вам нравятся многие девушки. А она не хочет быть одной из многих.

— Ей это и не грозит, — ответил Умберту, — потому что Нина — особенная, неординарная девушка. Этим она меня и привлекает.

Мадалена удовлетворенно улыбнулась и продолжила в том же тоне:

— Но если Нина вам нравится больше других девушек, то почему вы хотите, чтобы она стала вашей любовницей, а не женой?

Вопрос был из тех, что бьют не в бровь, а в глаз, но Умберту, отправляясь сюда, предполагал услышать нечто подобное и заранее заготовил ответ, который, по его мнению, должен был не только все объяснить, но и вызвать сочувствие у Нины к несчастному хозяину фабрики. На такое же сочувствие он рассчитывал и со стороны Мадалены.

— Нина не может стать моей женой потому, что я уже, к сожалению, женат, — сказал он и горестно вздохнул. — Женат и очень несчастлив.

Мадалена опешила. Вместо ожидаемого Умберту сожаления на ее лице отразилось явное разочарование.

— А почему вы несчастливы? — спросила она скорее из вежливости, чем из интереса к собеседнику, которого Мадалена теперь уже не могла рассматривать как возможную партию для Нины.

— Потому что у меня есть жена, но нет женщины, — ответил он, весьма озадачив Мадалену.

— А разве так бывает? — спросила она, изумленно округлив глаза.

— Бывает, дона Мадалена, бывает, — совсем пригорюнился Умберту. — Я очень одинок!.. Простите, это невольно вырвалось.

— Ничего, ничего, я понимаю… — сказала Мадалена, хотя на самом деле ей по-прежнему было неясно, почему этот респектабельный красавец несчастлив. — А что передать Нине, когда она вернется?

— Передайте, что я приходил просить у нее прощения, — сказал он, встав с места и направляясь к выходу. — Мне было очень приятно с вами познакомиться. До свидания.

— Мне тоже… До свидания… — пробубнила Мадалена, огорошенная тем, что, оказывается, не дочери надо было просить прощения у этого сеньора, а наоборот. — Вот так дела! — сказала она самой себе, когда за Умберту закрылась дверь. — Наверное, он теперь возьмет Нину на работу? И почему я, старая дура, не спросила его об этом прямо?..

В то время, когда Мадалена принимала у себя Умберту, Нина проходила по улице мимо кафе, в котором случайно оказался Жозе Мануэл.

Он пил кофе, рассеянно глядя в окно, и, увидев Нину, в первый момент даже не понял, что это она. С ним случилось примерно то же, что, и накануне с Мадаленой: он привык видеть Нину в своем воображении, поэтому не сразу поверил в реальность происходящего.

И все же ему захотелось догнать ту девушку, заглянуть ей в лицо. Л вдруг это и вправду Нина? Бывают же на свете чудеса?

— Точно, бывают чудеса на свете! — сказал он, догнав Нину и убедившись, что это она. — Здравствуй! Я искал тебя повсюду, а встретил совершенно случайно.

— Жозе Мануэл? — неуверенно произнесла она.

— Да, это я, — засмеялся он от счастья. — Ты меня тоже помнишь?!

— Помню. Хотя сейчас тебя можно было бы и не узнать: щеки пышут здоровьем, глаза сверкают. А тогда ты был бледным как мел и едва дышал… Я очень рада, что ты поправился!

— Это все благодаря тебе, мой ангел-хранитель! Ты спасла меня, вернула к жизни. Только потом исчезла, не попрощавшись, не оставив адреса.

— Я ушла к другим раненым.

— Да, я знаю. Но мне было трудно отыскать тебя в таком большом городе.

— А ты искал меня?

— Да. Все время искал, хотя мне было известно только твое имя. И вот счастливый случай помог нам встретиться! Теперь я уж точно тебя не отпущу!

— Как это не отпустишь? — настороженно спросила Нина.

— А так, не отпущу, и все! Не хочу больше с тобой расставаться! Я полюбил тебя с первого взгляда!

Его дерзость и прямота поставили Нину в тупик. Она была не готова к такой стремительной атаке с его стороны и не знала, как реагировать на это признание, искренность которого, впрочем, у нее не вызвала сомнений.

— Ты сумасшедший, — пролепетала она смущенно.

— Да, я сошел с ума от любви к тебе, — нисколько не растерялся Жозе Мануэл.

— Но мы едва знакомы… — попыталась сбить темп Нина, однако у Жозе Мануэла и на это нашелся веский. аргумент:

— Теперь у тебя будет возможность познакомиться со мной поближе, и я не сомневаюсь, что ты меня тоже полюбишь.

— А не слишком ли ты самоуверен? — лукаво усмехнулась Нина, невольно впадая в кокетство под воздействием мощного обаяния Жозе Мануэла.

Он же своим ответом окончательно обезоружил ее:

— До сих пор я так о себе не думал, но если это говоришь ты, то мне следует всерьез поработать над собой.

Нина добродушно засмеялась:

— А ты, оказывается, не безнадежен, можешь прислушиваться и к мнению других людей!

— Это далеко не так, — честно признался Жозе Мануэл. — Но твое мнение для меня закон!

— Ты неисправим! — вновь засмеялась Нина. — Ладно, давай знакомиться поближе. Расскажи о себе.

— Да мне нечего рассказывать. Я студент… А ты? Чем занимаешься ты? Пойдем в кафе, посидим там, я тебя послушаю…

— Нет, мне надо идти домой, — решительно отказалась Нина, у которой не было денег даже на чашку кофе, а обедать за счет Жозе Мануэла она считала для себя невозможным.

— Ладно, пойдем, я тебя провожу, и по дороге ты мне все расскажешь, — проявил покладистость Жозе Мануэл. — Ты где живешь?

Услышав, что она живет в бедном квартале, он изумленно вскинул брови, и Нина тотчас же спросила:

— Тебя что-то смущает? Ты не рассчитывал, что придется так далеко идти?

— Да нет, с тобой я готов идти хоть на край света! — ответил он в своей раскованной манере. — Просто мой друг Маркус, который тоже был на баррикадах и видел тебя, убежден, что ты — дочь миллионера. Поэтому мы и разыскивали тебя в элитных кварталах.

— Какая чушь! — возмутилась Нина. — У твоего друга все нормально с головой?

— Да, он головастый парень, математик, — в шутливом тоне ответил Жозе Мануэл.

— А разве среди математиков не встречаются глупые люди? — уколола его Нина.

— Встречаются. Только к Маркусу это не относится. Он всего лишь полагал, что такая красивая, изысканная девушка, как ты, должна быть непременно из аристократической семьи.

Нина остановилась как вкопанная.

— Ты тоже так считал? И теперь ты разочарован, что я оказалась не дочерью миллионера? — спросила она, испытующе глядя в глаза Жозе Мануэла.

— Да нет же, для меня это не имеет никакого значения, — принялся он уверять Нину. — Я счастлив, что мне повезло тебя встретить сегодня! Неужели ты этого не видишь? Честно говоря, мне непонятно, почему ты вдруг рассердилась.

— Потому что я ненавижу миллионеров! — гневно ответила Нина, еще больше озадачив Жозе Мануэла.

— А почему ненавидишь? — спросил он с опаской, поскольку сам был сыном миллионера.

— Потому что они эксплуатируют рабочих! Выжимают из них все соки, а сами жиреют и набивают свои толстые кошельки!

— Но не все же такие жестокие эксплуататоры, — позволил себе робко заметить Жозе Мануэл и услышал в ответ безапелляционное, как приговор, мнение Нины:

— Все! Поэтому я и ненавижу их!

Жозе Мануэл мог бы поспорить с ней, приведя в пример своего отца, у которого рабочие жили безбедно, получая хорошее жалованье, но не стал этого делать, боясь потерять Нину навсегда.

Они вновь медленно пошли по улице, и Нина рассказала Жозе Мануэлу о своем отце-коммунисте, всю жизнь боровшемся с богачами, а также о том, что сама она принадлежит к беднейшему классу, поскольку недавно стала безработной.

— А кто твои родители? — спросила она, к ужасу Жозе Мануэла, и он вынужден был прибегнуть ко лжи:

— Мой отец тоже небогат, он работает в пекарне…:-Когда они подошли к дому Нины, она не стала приглашать Жозе Мануэла к себе. Он расценил это как холодность, не догадываясь, что у Нины в доме не было даже кофе, которым она могла бы его угостить.

— Спасибо, что проводил, — смущенно вымолвила она, неловко пятясь к воротам.

Жозе Мануэл грустно улыбнулся:

— Ты опять уйдешь, не попрощавшись со мной?

— Да, я не прощаюсь с тобой, а говорю: до свидания! Она приветливо помахала рукой, подарив Жозе Мануэлу надежду на новую встречу.

Мадалена развешивала во дворе постиранное белье и невольно засекла дочь во время ее расставания с Жозе Мануэлом.

— Кто это? — спросила она с пристрастием. — Тоже безработный? Ты познакомилась с ним на бирже?

— Нет, на баррикадах. Он студент, — ответила Нина.

— Одет вроде прилично. Из богатых?

— Нет, сын пекаря.

— Ну, голодранцев нам не надо! — подвела итог Мадалена и взахлеб стала рассказывать Нине о недавнем визите Умберту.

Нина вскипела:

— Какая наглость! Он посмел приехать сюда? И ты не выставила его за дверь?

— Нет, мы с ним долго говорили. Вдвоем! — не без гордости сообщила Мадалена. — Он понимает, что обидел тебя, и раскаивается.

— И ты ему поверила?

— Да. Он специально приехал, чтобы попросить у тебя прошения. Прямо так и сказал. Почему я должна ему не верить?

— Он должен принести свои извинения прежде всего Эулалии и ее отцу за то, что уволил их, — разгневалась Нина. — Подлец! Его заело, что Эулалия отказалась переспать с ним!

— Ну вот видишь, у нее не попросил прошения, а у тебя попросил, — сказала Мадалена. — Значит, ты ему дорога! Пойди к нему завтра, он возьмет тебя на работу, я уверена.

— Не пойду! — отрезала Нина. — Я поражаюсь тебе, мама! Неужели ты не понимаешь, что если бы я была ему дорога, то он предложил бы мне выйти за него замуж, а не стать его любовницей?

— Я говорила с ним об этом, — с достоинством произнесла Мадалена, — и он мне все объяснил. Сеньор Умберту не может на тебе жениться, потому что он женат…

— Ну вот, час от часу не легче! — нервно засмеялась Нина.

— Не смейся, он очень несчастен в браке.

— А ты откуда знаешь? — рассердилась Нина. — Он все врет, нет у него никакой жены, иначе на фабрике это было бы известно! А если и есть, то зачем он ее так тщательно скрывает? Не затем ли, чтобы ловить в свои сети молодых работниц, а потом вышвыривать их, беременных, на улицу? Нет, мама, не смей мне о нем больше говорить. Прошу тебя, ни слова!

Мадалена обиженно поджала губы и в тот день больше не заговаривала с дочерью о сеньоре Умберту.

А на следующий день, когда Нина в очередной раз отправилась на поиски работы, Умберту вновь посетил Мадалену и вручил ей ключи от квартиры.

— Это хорошая квартира в центре города, — пояснил он. — Переезжайте туда вместе с Ниной, я хочу, чтобы у вас был нормальный дом. Не бойтесь, платить вам за него не придется, все расходы я беру на себя.

Мадалена все еще держала ключи в руке, не решаясь положить их в карман.

— А что вы хотите получить взамен? — спросила она, пристально глядя в глаза Умберту.

Он выдержал этот испытующий взгляд и ответил с доброжелательной улыбкой:

— Ничего. Я делаю это из уважения к вам и вашей дочери.

Мадалене понравился такой ответ, и она с легким сердцем положила наконец ключи в карман, сердечно поблагодарив Умберту за его благодеяние.

Когда же она затем попыталась отдать ключи Нине, та не раздумывая выбросила их в окно.

— Ты еще хуже, чем твой отец! Так и помрешь нищенкой! — ругалась Мадалена, спускаясь во двор за ключами.

Отыскав их там среди кустов и отряхнув от пыли, она огляделась по сторонам и, к немалому огорчению, увидела того самого сына пекаря, который вчера провожал Нину домой. Он беседовал с Мариу, выполнявшим в их пансионе функции метрдотеля.

«Неужели он собирается тут поселиться?» — встревожилась Мадалена и подошла поближе, чтобы можно было слышать, о чем говорят эти двое. К большому неудовольствию Мадалены, ее догадка подтвердилась: Жозе Мануэл действительно снял здесь комнату и теперь ему оставалось только внести за нее плату.

— Извините, но с новых жильцов мы берем за три месяца вперед, такой уж у нас порядок, — елейным тоном говорил Мариу, боясь спугнуть клиента. — Знаете, бывают разные люди… Нет, лично вы у меня вызываете доверие, и я бы мог подождать, но пансион принадлежит не мне, я тут только наемный работник, а хозяин любит порядок…

— Вы можете не объяснять, — вежливо вклинился в паузу Жозе Мануэл, доставая из кармана бумажник. — Я заплачу, для меня это не проблема.

— Так вы богаты? — не смог скрыть своего удивления Мариу, привыкший к тому, что комнаты в этом пансионе снимали только бедняки.

— Нет-нет! — спохватился Жозе Мануэл, опасаясь разоблачения. — Если бы я был богат, то смог бы найти комнату и подороже, так ведь? Но на эту у меня денег хватит.

Он расплатился с Мариу, а Мадалена проворчала себе под нос:

— Только тебя, голодранец, нам тут и недоставало! Она пренебрежительно посмотрела вслед уходящему Жозе Мануэлу, не подозревая, что у его отца-пекаря имеется миллионный счет в банке.

А Жозе Мануэл как на крыльях летел в свой богатый пансион, радуясь тому, что он теперь будет жить в одном дворе с Ниной и сможет видеть ее каждый день.

Хозяйка пансиона дона Мариуза, расстроилась, узнав, что Жозе Мануэл от нее съезжает. Ей очень не хотелось терять богатого клиента, и к тому же она по-матерински привязалась к этому открытому добродушному парню. Но Жозе Мануэл успокоил ее:

— Я оставлю за собой место у вас и буду приходить сюда каждый день к моим друзьям, а там буду только ночевать.

— Господи, вразуми этого юношу! — сказала дона Мариуза. — Он не ведает, что творит.

— Нет, вы не правы, я поступаю так ради моей любви, ради Нины, — возразил Жозе Мануэл.

— А по-моему, твоя Нина ненормальная, если не терпит миллионеров, — высказала свое мнение дона Мариуза. — Ты сам подумай, разве может нормальная девушка не мечтать о богатом женихе?

— Вы так говорите, потому что не знаете Нины, — с обидой произнес Жозе Мануэл. — Она необыкновенная!

— Возможно, — не стала спорить с ним дона Мариуза, снисходительно усмехнувшись. — Нет, я скажу точнее: она, вне всякого сомнения, выдающаяся девушка, если сумела завоевать твое сердце. Но мне кажется, она все-таки лукавит, когда говорит, что не любит богачей.

— Нина очень искренняя девушка, она не может лукавить!

— Ох, Жозе Мануэл, ты еще молод и не знаешь, на что способны женщины! — засмеялась Мариуза. — К тому же это было бы неплохо, если бы она в данном случае лукавила. А то как ты потом представишь ей своего отца-миллионера, если у вас дойдет дело до свадьбы!

Глава 25

Франсиска очень трудно переживала разрыв с детьми. Огромный дом без них опустел, осиротел. Даже после смерти мужа Франсиска не чувствовала себя такой одинокой. Ей не с кем было и словом перемолвиться, кроме Жулии. Но разве со служанкой поговоришь обо всем, что мучает и рвет душу изнутри? И Франсиска все чаще обращалась к портрету мужа, изливая ему все свои обиды, страхи и сомнения.

Она только с виду была такой несгибаемой и железной, а на самом деле ее тоже одолевали сомнения в правильности некоторых своих поступков. В частности, ее беспокоил один вопрос, на который ей было сложно ответить: не слишком ли жестко она повела себя с детьми, вынудив их уйти из дома?

Конечно, Маурисиу получил по заслугам, а вот Беатриса!.. Она всего лишь защищала брата, которого любит. Это же так естественно. Ее надо было остановить, удержать!..

Так думала Франсиска в первые дни после ухода из дома Беатрисы и Маурисиу. Сердце ее разрывалось от боли, и она уже готова была простить сына и дочь, о чем даже сказала Жулии:

— Разумеется, я их прощу. Если они, конечно, повинятся передо мной.

— А можно, я схожу в деревню и скажу им это? — вызвалась Жулия.

Самолюбие все же не позволило Франсиске сказать твердое «да» — она лишь неопределенно махнула рукой: мол, делай что хочешь.

Жулия в деревню сходила, однако новости она принесла оттуда неутешительные: Беатриса и Маурисиу идти на поклон к матери отказались. Но это было еще не все. Жулия сообщила, что Беатриса живет не в школе, как полагала Франсиска, а у Винченцо, вместе с братом! Этого ей Франсиска уж точно не могла простить.

— Где же они там живут? В хлеву? — не столько спрашивала, сколько возмущалась Франсиска. — Хотя у них и дом не очень отличается от хлева!

Жулия, стараясь сохранить нейтралитет, докладывала беспристрастным тоном:

— Беатриса живет в одной комнате с Катэриной, а Маурисиу — в отдельной комнате. После свадьбы туда переселится и Катэрина. А у Беатрисы будет отдельная спальня.

— Какой кошмар! — совсем расстроилась Франсиска. — Мои дети живут в одном доме с грязными итальянцами! Это непостижимо! Я никогда их не прощу. И никаких денег они от меня не получат. Даже после моей смерти.

В тот день, когда должна была состояться свадьба Маурисиу, на Франсиску вообще было жалко смотреть — она места себе не находила от горя и злости. Жулия искренне сочувствовала госпоже, но утешить ее ничем не могла и поэтому предпочитала держаться от нее подальше — во избежание незаслуженного нагоняя.

Однако отсидеться в сторонке Жулии не удалось: надо было доложить сеньоре о приходе некоего итальянца, которого угораздило именно в этот день нагрянуть сюда с визитом.

Жулия боялась, что Франсиску хватит удар, когда она услышит итальянскую фамилию гостя, и поэтому с ужасом выдавила из себя:

— К вам пришел сеньор… Фарина.

Франсиска же, к изумлению Жулии, не разгневалась и не. схватилась за сердце, а, наоборот, оживилась:

— Фарина? Пусть войдет. Я давно хотела с ним поговорить.

Этого итальянца Франсиска прежде никогда не видела. Он внес деньги за свою часть фазенды и сразу же уехал в Италию, где в то время тяжело болел его отец.

Не будучи знакомой с Фариной, Франсиска тем не менее представляла его таким же глуповатым и жадным до денег, как Адолфо, и связывала с ним самые радужные надежды. Если ей удастся выкупить и его пай, то Винченцо будет раздавлен! А в том, что она сумеет сторговаться с Фариной, Франсиска нисколько не сомневалась.

Однако ее ждал сюрприз: вместо «грязного итальянца», которого она рассчитывала сейчас увидеть, в гостиную вошел статный холеный мужчина средних лет; одетый в дорогой твидовый костюм, сшитый по последней европейской моде. «Уж не напутала ли Жулия чего-нибудь?» — подумала Франсиска, но гость, приветливо улыбнувшись, представился:

— Анасьето Фарина.

От растерянности Франсиска даже протянула ему руку для приветствия, и он галантно приложился к ней губами. После этого Франсиске оставалось только сделать вид, будто она затем и протягивала ему руку, чтобы он ее поцеловал.

— Я недавно вернулся из Италии, — начал Фарина, — и узнал, что вы меня разыскивали.

— Да, я хотела поговорить с вами о деле…

— Я догадываюсь, о каком, — не дал ей договорить Фарина, — потому что уже побывал у моего друга Винченцо.

— Тем лучше, — сказала Франсиска. — Значит, мы можем сразу перейти к делу. Я хотела бы купить вашу часть фазенды и могу предложить за нее хорошие деньги.

Пока она говорила, Фарина несколько раз оборачивался и поглядывал на портрет, висевший за его спиной, а потом вдруг изрек:

— Нет, я так не могу, он за нами подглядывает!

Франсиска остолбенела от такой наглости. Ей очень хотелось отбрить этого нахала, но она сдержалась, памятуя о Предстоящей сделке, и сказала с легкой укоризной:

— Это портрет моего мужа.

— Он умер? — спросил Фарина не то с сочувствием, не то с любопытством.

— Да, я вдова, — ответила Франсиска и тоже спросила из вежливости: — А вы женаты? У вас есть семья?

— Нет, до сих пор мне удавалось избегать семейных уз, — засмеялся Фарина, при этом окинув Франсиску откровенно плотоядным взглядом.

Она смутилась и поспешила спрятать свое смущение за напускной строгостью:

— Давайте все же говорить о деле! Я предлагаю вам…

И опять Фарина не дал ей досказать, но на сей раз он пошел еще дальше в своей дерзости, заявив:

— Я прошу вас: уберите этот портрет! Он смотрит на нас и ревнует!

— Что вы себе позволяете?! — не сдержалась Франсиска.

— А что такого? Я бы на его месте тоже ревновал, — продолжил в том же духе Фарина. — Он оставил такую прелестную даму на земле, и теперь ему только остается смотреть с небес и ревновать вас ко мне!

Он вызывающе улыбнулся, ожидая взрыва с ее стороны, и Франсиска не отказала себе в удовольствии поставить на место этого зарвавшегося итальянца.

— Перестаньте юродствовать! — приказала она Фарине, а он и не подумал ей подчиниться.

— Это не юродство. Я действительно считаю, что вы восхитительная женщина!

— Все, хватит, — устав бороться с ним, глухо процедила Франсиска. — Вы сказали, что намерены говорить со мной о фазенде. Так вот, я хочу купить у вас вашу часть земли и предлагаю…

— Да я сам готов выкупить у вас ту часть фазенды, которую продал вам Адолфо, — в очередной раз огорошил ее Фарина. — За этим, собственно, и пришел к вам.

— Но вы даже не услышали, какую сумму я предлагаю за ваш пай!

— Это не имеет значения, поскольку я все равно не собираюсь его продавать. А вы подумайте и сами назначьте цену за бывший участок Адолфо. Потом я увеличу ее вдвое. Договорились? Я буду счастлив еще раз с вами встретиться, вы необыкновенно приятная женщина.

Франсиска молчала, не в силах отвечать на его наглые выпады. Всем своим видом она показывала, что ждет не дождется, когда он наконец уйдет из ее дома. И Фарина не заставил ее долго ждать.

— Извините, — сказал он, — мне пора идти. Сегодня мой друг Винченцо выдает замуж свою дочь, и я приглашен на свадьбу.

Гримаса негодования перекосила лицо Франсиски. Фарина же тем временем принялся расшаркиваться, дескать, ему приятно было с ней познакомиться, но Франсиска выдержала все это, не проронив ни слова, только глядя на него с нескрываемым презрением.

И лишь когда Фарина ушел, она разрыдалась. Не от обиды на этого дерзкого итальянца, а на себя — за то, что не сумела справиться с ним, что позволила ему говорить комплименты, и самое ужасное — что они были ей приятны.

Фарина пришел к Винченцо, когда новобрачные уже успели обменяться кольцами и свадьба была в самом разгаре.

Поздравив жениха и невесту, Фарина подошел к Винченцо и Констанции:

— Позвольте и вас поздравить. Хорошее дельце вы провернули!

— Ты о чем? — не понял его Винченцо.

— О свадьбе.

— Да, мы потратили на нее все свои сбережения, — сказала Констанция. — Хотели, чтобы свадьба запомнилась Катэрине на всю жизнь. А как же? Это ведь наша дочь!

— Свадьба получилась на славу, — согласился Фарина. — Но я имел в виду другое: вы ухитрились породниться с богатой вдовушкой! Я был у нее сегодня. Красивая дама!..

— Да нам от этого родства никакой пользы, одни хлопоты, — принялся объяснять ему Винченцо. — Дети ее теперь живут у нас, денег она им не дает, а вражда из-за фазенды после свадьбы обострится во сто крат, я уверен.

— А мне кажется, все можно уладить, если потолковать с ней миром. Эта вдова строптива, но не настолько, чтобы нельзя было ее уломать, — заметил Фарина.

Винченцо и Констанция, перебивая друг друга, стали объяснять ему, что собой представляет Франсиска. Она такая жестокая! Она ненавидит итальянцев лютой ненавистью! Если она не пощадила собственных детей, то что от нее можно ждать хорошего! Не зря же люди дали ей прозвище: Франсиска Железная Рука!

— Как вы сказали? Железная Рука? — рассмеялся Фарина, и в его глазах появился озорной блеск, очень похожий на охотничий азарт. — Мне уже становится страшно!..

Свадьба между тем продолжалась. Музыканты без устали играли зажигательные итальянские мелодии, жених и невеста вместе с гостями плясали на широкой поляне, погода была прекрасной, вино лилось рекой, а веселью не было конца.

Одинокой и чужой на этом празднике чувствовала себя только Беатриса. Она уже не раз пожалела о том, что ушла из дома. Увидев, как скудно живут итальянцы и какую тяжелую работу они выполняют изо дня в день, обрабатывая землю и обихаживая скот, Беатриса пришла в ужас. А неустроенный быт и отсутствие в доме элементарных удобств и вовсе сводили ее с ума. Беатрисе казалось, что она попала в какую-то неведомую страну, которой не коснулась цивилизация и в которой сохранились порядки каменного века. Бедный Маурисиу, как же он здесь будет жить? Ведь для него теперь обратный путь заказан. Это Беатриса еще может вернуться домой. И она вернется! Вот закончится эта свадьба, и можно будет идти к маме, которой тоже сейчас несладко…

Так размышляла Беатриса, удалившись от шумного веселья в кофейную рощу, буйствующую зеленью и терпким ароматом недозревших плодов. Здесь ее и нашел Марселло, для которого ее отсутствие на празднике отнюдь не осталось незамеченным.

Увидев, что Беатриса грустит, он принялся неловко утешать ее, а она вдруг расплакалась, признавшись, что тоскует по матери. При виде ее слез Марселло почувствовал себя рядом с ней не робким учеником, а взрослым мужчиной, способным защитить эту девушку от любых житейских невзгод. Он и поступил как мужчина: обнял ее, прижал к себе и, приговаривая ласковые слова, дал ей возможность выплакаться у него на груди.

Потом он, правда, испугался, стал просить у нее прощения за такую дерзость, но Беатриса усмотрела в этом не дерзость, а дружеское участие и тепло поблагодарила Марселло за поддержку.

Окрыленный этим неожиданным успехом, он еще более осмелел и, взяв ее за руку, уверенно повел Беатрису туда, где гремела музыка и где можно было танцевать вдвоем хоть до позднего вечера, хоть всю ночь.

Таким образом, возвращение домой Беатрисе пришлось отложить до утра.

А утром, пока молодежь еще спала, старшее поколение в лице Винченцо и Фарины обосновалось за столом на кухне, где уже дымился ароматный кофе, приготовленный Констанцией.

— Как вам спалось, сеньор Анасьето? — спросила Констанция Фарину, разливая по чашкам кофе.

— Прекрасно! — ответил он. — Меня не мучили клопы, как в первое время после нашего приезда в Бразилию. Ты помнишь, Винченцо, сколько они выпили из нас крови?

— Ой, и не вспоминай! — махнул рукой тот.

Однако после чашки крепкого кофе и бокала доброго вина давние друзья все-таки ударились в воспоминания. Констанция пошла доить коров, а Винченцо с Фариной стали обсуждать события их далекой молодости, которые, как оказалось, каждый из них трактовал на свой лад.

— Нет, ты забыл, все было совсем не так, — спорил с Фариной Винченцо.

— Да не забыл я, просто меня в то время здесь уже не было, и я узнал это от других людей, — пояснил Фарина.

— Эти люди что-то напутали. А я сам слышал, как наш хозяин сказал: «Мне больше нет дела до этого беглеца Фарины. Я не стану за ним охотиться, только пусть он обходит мою фазенду десятой дорогой!»

— Ну правильно, он оставил меня в покое, но не простил. Так мне и передали. Поэтому я и не появлялся здесь много лет, до самой его смерти.

— Вообще-то он был очень зол на тебя, даже не знаю почему, — сказал Винченцо. — Он послал за тобой погоню и приказал убить тебя. Хорошо, что ты сумел от них удрать!

— Нет, ты не знаешь самого главного, — возразил ему Фарина. — Они меня догнали!

__ Что ты говоришь?! — изумился Винченцо. — И как же тебе удалось выкрутиться?

— С помощью денег. Никто не знал, даже ты, что у меня были деньги. А наш хозяин узнал. И я вынужден был откупиться от его верных псов, которых он пустил по моему следу. Вот как все было на самом деле, дорогой мой друг Винченцо!

Фарина, тяжело вздохнув, умолк, и Винченцо больше не стал ворошить прошлое. Он заговорил о насущных делах, требовавших незамедлительного решения, попутно обругал Франсиску и своего бывшего компаньона Адолфо, и наконец подвел печальный итог:

— Я понял, что дожидаться его бессмысленно. Он не появится здесь, пока мы сами как-то не разберемся с Железной Рукой.

— Ну с родней всегда легче договориться! — пошутил Фарина, но Винченцо не воспринял эту шутку:

— Ты так говоришь, потому что не знаешь еще, какая гадина эта Франсиска. Она пригрозила мне, что не успокоится, пока не уничтожит нас.

— Это она такая грозная, пока не нашелся мужчина, который накинет на нее узду, — многозначительно произнес Фарина, и Винченцо, поняв его намек, восхитился другом:

— Ну ты и силен! Неужели это серьезно? Хочешь ею заняться?

— А почему бы нет? Мне очень понравилась та фазенда! — подмигнул приятелю Фарина, добавив: — И вдовушка тоже! Если говорить честно, то меня больше привлекает Франсиска, чем фазенда.

— А ты не слишком переоцениваешь свои возможности?

— Нет, дорогой Винченцо. Я многое повидал в жизни и многое понял. Когда меня поймали и хотели убить, а потом передумали, потому что предпочли взять деньги, я понял, может быть, главное: деньги, по крайней мере в нашей стране, решают всё! Вот почему я позволяю себе помышлять о той вдовушке.

— Так ты собираешься прельстить ее деньгами? — разочарованно произнес Винченцо.

— Нет, не только, — лукаво усмехнулся Фарина, расправляя плечи и демонстрируя свой мощный торс. — Готов биться об заклад, что вчера я очень приглянулся ей как мужчина!

* * *

Он был не далек от истины: Франсиска тоже вспоминала о нем в течение всего дня и ночи, и это ее очень беспокоило. Не слишком ли много чести для этого наглеца? Ведь он итальянец, хоть и одет в приличный костюм. Об этом нельзя забывать и нельзя расслабляться!

Как всегда в трудную минуту, Франсиска и на этот раз обратилась за помощью к портрету мужа.

— Марсилиу, помоги мне! — просила она. — Мне так трудно, я совсем запуталась! Дети предали меня, ушли к проклятым итальянцам. Сегодня у Маурисиу свадьба, он официально женился на дочери моего врага, тоже итальянца. Без моего благословения женился! И я не прощу его, лишу наследства! Я верна тебе, Марсилиу! Ты оставил мне огромное состояние, и я не допущу, чтобы хоть малая его частичка попала в руки к этим мерзким итальянцам! Я ненавижу их! Особенно этого, который приходил вчера. Наглец, негодяй! Если бы ты знал, что он тут себе позволял! Пожирал меня глазами, рассыпался в комплиментах… Пытался соблазнить меня деньгами… Ничтожество! Он даже представить не может, с кем имеет дело, потому что не знает, какие сокровища ты оставил мне в наследство!..

Франсиска распаляла себя как могла, надеясь таким способом обрести прежнюю уверенность, но это ей не удавалось.

И тогда она прибегла к другому сильно действующему средству: спустилась в подвал и стала истово перебирать руками золотые монеты, черпая в них силу.

— Вот оно, мое сокровище, вот она, моя тайная мощь! — с жаром шептала она. — Эти предатели никогда не узнают, что потеряли, уйдя к грязным итальяшкам. Пусть они узнают, почем фунт лиха! Пусть научатся работать на земле и жить в бедности! А я потом скуплю эту землю вместе с ними, вместе с Винченцо и Фариной и стану их полновластной хозяйкой!

Глава 26

Эулалия и ее отец так же, как и Нина, безуспешно искали работу, кое-как перебиваясь за счет Соледад, которой изредка перепадали заказы на шитье.

И вот однажды произошло невероятное: к Эулалии приехал некий сеньор на автомобиле и пригласил ее на ткацкую фабрику — для переговоров о возможном сотрудничестве.

Эулалия, знавшая от Нины, что к той вот так же, на автомобиле, приезжал сам Умберту, сразу же ответила отказом:

— Передайте сеньору Умберту, что я соглашусь вернуться к нему на фабрику только при одном условии. А при каком — надеюсь, он и так знает.

— Меня послал к вам не сеньор Умберту, а его жена, сеньора Силвия, — пояснил гость. — Она знает, что вы были уволены с фабрики, и хочет вам помочь. Не отказывайтесь, пожалуйста. Я отвезу вас туда на машине.

«Выходит, этот негодяй еще и скрывал, что он женат!» — возмутилась про себя Эулалия и на сей раз ответила согласием.

Привезли ее, однако, не на фабрику, а в роскошный особняк, где в просторной, изысканно обставленной гостиной Эулалию уже ждала сеньора Силвия.

Это была молодая красивая женщина, которая, как оказалось, могла передвигаться только с помощью инвалидной коляски. После короткого приветствия она спросила, удалось ли Эулалии найти работу, и, получив отрицательный ответ, задала следующий вопрос:

— У вас была связь с моим мужем?

Эулалия вспыхнула, расценив это как оскорбление.

— Нет. Он уволил меня и моего отца!

— Да вы не обижайтесь, — доброжелательно улыбнулась Силвия. — Мне хорошо известны методы сеньора Умберту. Он предлагал вам спать с ним?

Эулалия на сей раз попросту смутилась, но ответила с достоинством:

— Я отказала ему!

— Жаль. Я бы выплатила вам компенсацию, как многим другим женщинам, на которых обращал внимание мой муж, — огорошила ее Силвия. — Я вынуждена с этим мириться, потому что, как видите, прикована к инвалидной коляске.

— А девушки на фабрике и не знают, что сеньор Умберту женат, — простодушно сказала Эулалия, посочувствовав этой несчастной женщине.

— Те, кому приходилось встречаться со мной по столь пикантному поводу, знают, что я его жена и владелица фабрики, — возразила Силвия. — Скажите, вы хотели бы снова получить здесь работу?

— Ядумаю, это невозможно после того, что случилось.

— А если я попробую все уладить?

— Конечно, мне очень нужна работа, — не стала скрывать Эулалия, — но на прежних условиях это невозможно, да и сеньор Умберту не захочет взять меня обратно: он считает, что я его оскорбила своим отказом.

— А я все же попытаюсь найти для вас место на фабрике, — пообещала Силвия.

После ухода Эулалии помощник Силвии сказал ей:

— Похоже, у нее действительно ничего не было с вашим мужем.

— Да, я ей тоже поверила. Но в кого же он влюблен теперь? Это остается загадкой, — задумчиво произнесла Силвия.

А тем временем Умберту, сидя у Мадалены, горевал по поводу того, что Нина отказалась взять ключи от его квартиры.

— Ее можно понять, — говорил он. — Я сам виноват, обидел ее своим откровенным предложением. Но я просто не знал, как себя вести с ней, она меня ослепила! И теперь я пытаюсь исправить ошибку, но по-прежнему не могу найти верного подхода к Нине. Она видит во мне только бывшего хозяина и не может относиться ко мне как к мужчине, который ее любит. Но я все же надеюсь, что со временем это пройдет. А вы как думаете?

— Трудно сказать, почему вы сразу не пришлись ей по сердцу, — уклончиво ответила Мадалена. — А теперь, когда Нина знает, что вы женаты, ей тем более сложно принять ваши ухаживания. Скажите, если вы так любите Нину и так несчастливы в браке, то почему бы вам не развестись с вашей женой?

— Я думал об этом, — ответил он, несколько обнадежив Мадалену. — Мне очень не хватает настоящей семьи, детей… Вот если бы Нина согласилась…

— А вы скажите ей об этом прямо, — посоветовала Мадалена. — Может, она и переменит к вам свое отношение.

— Я постараюсь в следующий раз приехать вечером, чтобы застать ее дома, — сказал Умберту, с благодарностью глядя на Мадалену.

Домой он в тот день приехал пораньше, и Силвия спросила его насмешливо:

— Ты сегодня решил поужинать со мной? У тебя не нашлось другой компании?

— А ты сегодня расположена к шуткам, я рад этому, — ушел от прямого ответа Умберту. — Есть причины для хорошего настроения? Доктор нашел у тебя изменения к лучшему?

— Нет, доктор не приезжал. Зато я сегодня впервые беседовала с человеком, который у меня ничего не попросил.

— И кто же это был? — удивился Умберту.

— Эулалия, твоя бывшая работница.

— Не помню такой. А как она сюда попала?

— Я сама ее пригласила. И не надо прикидываться, Умберту. Мне известно, за что ты уволил эту девушку и ее отца. Ты должен восстановить их на работе. Это мой приказ.

— Нет, я не стану этого делать, — уперся он.

— Почему? Не хочешь оказаться в ситуации, когда видит око, да зуб неймет? Эулалия тебе очень нравится, да?

— Нет. Мне наплевать на эту Эулалию! — рассердился Умберту. — Я о ней уже давно забыл.

— А в чем же дело? Почему ты отказываешься восстановить справедливость? Уязвленное самолюбие не позволяет?

— Самолюбие тут ни при чем, — раздраженно ответил Умберту. — Просто сейчас не то время, чтобы открывать новые рабочие места. Дела на фабрике идут плохо. Во время революции мы понесли большие убытки. Поэтому не надо вмешиваться, чтобы не стало еще хуже!

— А что может быть хуже того, что уже давно случилось? — грустно промолвила Силвия.

Не понимая, что она имеет в виду, Умберту принялся возражать ей:

— Ничего страшного не случилось. Мы пострадали гораздо меньше других производителей, так что у нас есть шанс. В скором времени все поправить.

— Я говорила не о фабрике, — пояснила Силвия, — а о той аварии, когда ты меня чуть не убил.

— Но я же не хотел этого, и ты, слава богу, жива!

— А зачем мне эта жизнь, если я потеряла тебя?

— Нет, я с тобой, перестань, — принялся успокаивать ее Умберту.

— Надолго ли? — недоверчиво покачала она головой.

— Навсегда! — заверил он Силвию, крепко обнимая ее и целуя в губы.

Мадалена с нетерпением ждала возвращения дочери, чтобы сообщить ей о серьезных намерениях Умберту, а Нина тем временем была в гостях у Эулалии, которая рассказывала ей о своей поездке к Силвии:

— Видимо, она очень любит этого мерзавца, иначе бы не терпела его рядом с собой. Она же владелица фабрики, ей ничего не стоило выгнать его!

— Откуда ты знаешь, что фабрика принадлежит ей, а не ему? — спросила Нина.

— Она сама это сказала. И знаешь, что я думаю? — язвительно усмехнулась Эулалия. — Что сеньор Умберту всего-навсего ее служащий!

— Вот огорчится моя мама, когда я ей об этом скажу! — тоже усмехнулась Нина. — Может, перестанет привечать его и меня не будет подталкивать к нему, если он не так богат, как ей представлялось. Знаешь, она меня уже замучила с этим Умберту! А тебя он не преследует?

— Нет. Я ему была нужна только для постели, а тебя он, похоже, и вправду любит, — заключила Эулалия, к большому неудовольствию подруги.

— И ты туда же? — огорчилась Нина. — Да он же хочет получить от меня то же, что и от тебя, неужели не ясно? Он пытается купить меня, как продажную девку! О какой любви тут может идти речь? Вот Жозе Мануэл любит меня по-настоящему, я в этом уверена. Он даже снял комнату в нашем пансионе, чтобы видеть меня каждый день.

— А ты его любишь? — спросила Эулалия.

— Не знаю, — пожала плечами Нина. — Жозе Мануэл мне нравится. Приятный, открытый парень. Но я вынуждена сдерживать его пыл, потому что он сумасшедший! Говорит, что влюбился в меня с первого взгляда и готов хоть сейчас на мне жениться.

— Ну так и выходи замуж! — посоветовала Эулалия. — Тогда Умберту от тебя точно отстанет.

— Нет, я должна получше узнать Жозе Мануэла и понять, что люблю его, — сказала Нина. — Я могу выйти замуж только по большой любви!

Все это она говорила и Жозе Мануэлу, и он не торопил ее с ответом и не навязывал ей своего общества, довольствуясь тем, что может любоваться Ниной издали, а иногда может и поговорить с ней.

Он приветствовал Нину каждое утро, когда она выходил из дома, а вечером встречал ее у ворот, чтобы переброситься с ней хоть несколькими фразами.

В пансион доны Мариузы Жозе Мануэл теперь заглядывал редко, опасаясь встречи с отцом, который разыскивал его там, чтобы увезти с собой в Рио-де-Жанейро. Прячась от отца, Жозе Мануэл поставил в сложное положение Мариузу, которая вынуждена была лгать сеньору Антониу.

— Вы бы встретились с ним, поговорили, — упрашивала она Жозе Мануэла. — А то я уже не знаю, как выкручиваться. В университете вас нет, сеньор Антониу туда ходил, здесь тоже нет. Хорошо, хоть вы не увезли с собой все вещи: я показала сеньору Антониу вашу комнату, и он немного успокоился. Мне пришлось врать, что вы готовитесь к экзаменам в доме какого-то друга.

— Спасибо, дона Мариуза, вы находчивая женщина, — смеялся Жозе Мануэл. — Продолжайте и дальше в том же духе, у вас это хорошо получается!

— Нет, не надейтесь, долго я так не протяну, — тоже смеялась Мариуза. — Сеньор Антониу такой приятный человек и так о вас беспокоится, что я не выдержу однажды и скажу ему, где надо искать! Только боюсь, его хватит удар, когда он узнает, что вы перебрались в дешевый пансион.

— Нет, мой отец крепкий мужчина, — отвечал на это Жозе Мануэл. — Удар его не хватит, а вот мне придется туго. Отец и так мной недоволен. Хочет, чтобы я занимался торговлей, а не наукой. Представляю, как он будет взбешен, узнав, что теперь у меня на первом месте даже не наука, а любовь!

— Ох уж эта любовь! — беззлобно ворчала Мариуза, соглашаясь еще некоторое время поводить за нос сеньора Антониу.

Скрываясь от отца, который все еще находился в Сан-Паулу, Жозе Мануэл вынужденно сидел в своей убогой комнатенке и готовился к экзаменам, хотя ученье не шло ему на ум, поскольку все мысли его были заняты Ниной.

Такое поведение нового жильца вызывало любопытство у прочих обитателей пансиона, и прежде всего у Мадалены.

— Что вы думаете об этом студенте? ~ спросила она как-то у Мариу. — На какие средства он живет, если нигде не работает?

— Не знаю, я не спрашивал, — ответил тот. — Может, ему платят стипендию в университете. Хотя при нынешних порядках это маловероятно. Скорее наоборот, с него берут деньги за учебу.

— Вы так думаете? — еще больше насторожилась Мадалена. — Тогда я вообще ничего не понимаю. Одет он очень прилично, за учебу платит. Откуда же у него деньги? Может, он вор?!

Мариу был симпатичен новый постоялец, поэтому он решительно возразил Мадалене:

— Ну что вы! Он не похож на вора! Хотя деньги у него есть, я видел, когда он расплачивался за комнату.

— Ну вот! — подхватила Мадалена. — Смотрите, как бы он всех нас тут не ограбил! Мариу расхохотался:

— Вы правы, дона Мадалена, ему есть чем поживиться в нашем пансионе! Он напал на золотую жилу, иначе и не скажешь. Ой, не могу, вы меня насмешили.

Мадалена тоже усмехнулась, сообразив, что она явно перегнула палку, однако продолжала упираться:

— А что? Бывают и такие воры, которые ничем не гнушаются. Кто знает, может и этот такой? Вынесет наши последние припасы и — поминай, как звали!

— Дона Мадалена, успокойтесь. Все, что ему нужно в нашем пансионе, — это Нина! Вы разве не видите, как он за ней увивается?

— Вижу, — мрачно произнесла Мадалена. — Это меня и пугает больше всего. Сначала я думала, что он обыкновенный бедняк. А теперь уже и не знаю, что хуже — голодранец или вор!..

Мариу хохотал над Мадаленой до колик в животе, но она все-таки сумела разбудить и в нем любопытство. Разумеется, Мариу не поверил в то, что Жозе Мануэл может быть вором, а просто заинтересовался, где этот парень берет деньги, если не работает и не имеет счета в банке. Может, он знает какой-нибудь секрет и поделится им с Мариу? Кому же не хочется легких денег!

Однако заговорить с Жозе Мануэлом на столь деликатную тему было непросто, и, возможно, Мариу даже не отважился бы подступиться к студенту с расспросами, если бы ему не помог случай.

В этом пансионе из всех бытовых удобств была только одна душевая кабинка, устроенная во дворе, и неудивительно, что к ней всегда выстраивалась длинная очередь, состоящая из лиц обоего пола. Молодые ребята при этом норовили подсмотреть в щелку, как моются женщины, а когда под душем оказывалась красавица Нина, то к желторотым юнцам нередко присоединялись и мужчины постарше.

И вот Жозе Мануэл однажды застукал такую компанию подглядывающих на месте преступления и разогнал их, пригрозив, что в другой раз поколотит каждого, кто посмеет подсматривать за Ниной.

Посрамленные мужчины и юноши отпрянули от щели, но в долгу не остались, заявив, что Жозе Мануэл сам, видать, не без греха, иначе откуда у него берутся деньги, если он нигде не работает.

Жозе Мануэл был не готов держать ответ, и, пока он соображал, как выйти из этой ситуации, не уронив лица, на выручку ему и пришел Мариу. Осадив мужчин грубым окриком, он заставил их умолкнуть, а с Жозе Мануэлом повел доверительную беседу:

— Понимаешь, у нас тут живет особая категория людей, они знают, что деньги можно только заработать. А если нет работы, то и денег нет. Поэтому ты и вызываешь у них подозрение. Хочешь или не хочешь, но тебе придется как-то им объяснить, на какие средства ты живешь. Может, объяснишь мне, и я сам им потом растолкую? А то доне Мадалене вообще пришло в голову, не вор ли ты…

— Какой кошмар! — схватился за голову Жозе Мануэл. — Она и Нине это внушает?

— Да не волнуйся ты, Нина разумная девушка, она не примет всерьез эту чушь. Я тоже приструнил дону Мадалену, чтобы не болтала всякие глупости. Мало ли откуда у человека могут быть деньги! Может, раньше работал и скопил, а может, богатые родственники помогают студенту. Ведь так бывает, не правда ли?

— Да, со мной именно так все и было, — воспользовался подсказкой Жозе Мануэл. — Я работал вместе с отцом в пекарне и скопил себе денег на учебу. Но их оказалось мало, они вот-вот закончатся. Не знаю, что и делать. Университет бросать не хочется, а найти какой-то приработок сейчас практически невозможно.

— Ну вот все и объяснилось, — с облегчением вздохнул Мариу. — Я рад, что не ошибся в тебе, и попробую подыскать для тебя работу. Пойдешь грузчиком на рынок? У меня там работает приятель, я поговорю с ним, если хочешь.

— Грузчиком? — растерянно произнес Жозе Мануэл, никогда прежде не работавший физически. — А справлюсь ли я?

— Справишься! — уверенно заявил Мариу. — Ты парень крепкий, плечистый, а главное, молодой и здоровый.

— Ну что ж, я буду вам очень признателен, если вы устроите меня на рынок, — сказал Жозе Мануэл и, вспомнив о домыслах Мадалены, добавил: — Я буду просто счастлив поработать грузчиком! Но прежде чем пойдете к своему приятелю, объясните, пожалуйста, доне Мадалене, что я не вор, а то Нина уже стала меня сторониться, и я не мог понять почему.

Мариу сделал все, что обещал, и все, о чем просил его новый постоялец: и на работу его устроил, и с Мадаленой провел разъяснительную беседу.

— Вы можете быть спокойны, дона Мадалена, — сказал он ей, — и за свое имущество, и за свою дочку. Жозе Мануэл. — честный работящий парень, вполне достойный вашей Нины. Он вкалывает грузчиком на рынке, чтобы заработать себе на учебу и на пропитание.

— Много вы знаете, кто достоин моей Нины! — опять осталась недовольной Мадалена. — Выдумаете, на нее зарятся только, грузчики да те безобразники, что подглядывали в душе? Нет, сеньор Мариу, у моей Нины есть и приличные поклонники. Вы наверняка видели того сеньора, что приезжает к нам на роскошном авто? Видели? Так вот, этот сеньор — владелец ткацкой фабрики. Это вам не грузчик какой-нибудь! И этот сеньор очень любит Нину, он даже подарил ей квартиру в центре города и сам привез мне ключи!

— Вот как? — изумился Мариу. — Значит, вы от нас уезжаете? Рад за вас, хотя и жаль с вами расставаться..

Мадалена опомнилась, да было поздно. Слово, как известно, не воробей… И она резко включила задний ход:

— Я вижу, сеньор Мариу, вы совсем нас не понимаете. Ни меня, ни мою дочь. Мы так воспитаны, что не можем принимать такие дорогие подарки… до свадьбы, разумеется.

— Значит, Нина собирается замуж за этого богатого сеньора?

— Нина пока что думает! — горделиво вскинула голову Мадалена, и тут Мариу поддержал ее:

— Это правильно. Девушке всегда стоит хорошенько подумать, чтобы не ошибиться с замужеством.

В этом заочном споре претендентов симпатии Мариу были на стороже Жозе Мануэла, и он счел необходимым предупредить его о богатом сопернике, соблазняющем Нину квартирой.

Жозе Мануэл, конечно, принял это к сведению, но не слишком обеспокоился, беспечно заявив:

— У этого фабриканта практически нет шансов. Нина терпеть не может богачей!

Более опытный Мариу придерживался иного мнения на сей счет:

— Нина, конечно, девушка принципиальная, это всем известно. Только если тот фабрикант западет ей в душу, то она, уверяю тебя, запросто полюбит и его миллионы. Сердцу не прикажешь!

Реакция Жозе Мануэла на это поучение удивила Мариу. Странный все-таки парень этот студент! Ему бы огорчиться, а он воскликнул едва ли не с восторгом:

— Спасибо, сеньор Мариу! Вы подарили мне надежду на успех. Все правильно: сердцу не прикажешь! И как я сам до этого не додумался?

— Не понимаю, чему ты радуешься? — недоуменно уставился на него Мариу.

Жозе Мануэл вовремя смекнул, что он опять вывалился из роли, и поспешил исправить допущенную оплошность.

— А что тут непонятного? — озорно усмехнулся он. — Все просто. У вас железная логика, сеньор Мариу. Если Нина полюбит меня, то заодно полюбит и мои грузчицкие мозоли! Верно?

— Все может быть, — согласился Мариу. — Только ты не расслабляйся, действуй! Тебе еще надо завоевать ее сердце, а это непросто.

Глава 27

Эзекиел все же сумел уговорить раввина, чтобы тот разрешил Тони жениться без предварительного обрезания. И Тони был счастлив. Еще бы! Ведь ему удалось избежать болезненной и, с его точки зрения, унизительной процедуры обращения католика в иудея. Во время свадьбы блаженная улыбка не сходила с лица Тони, и мало кто из гостей, собравшихся в синагоге, догадывался, отчего на самом деле так счастлив жених. Камилия тоже была счастлива, но по другой причине: ей удалось дважды женить на себе мужчину, которого она выбрала в мужья. Какая еще невеста может этим похвастаться? Никакая! Только ей, Камилии, хватило ума и настойчивости, чтобы дожать и Тони, и отца. А в результате все устроилось наилучшим образом: красавчик Тони стал ее законным мужем, и теперь можно было спокойно подумать о продолжении рода. А поскольку в то счастливое время все желания Камилии тотчас же исполнялись, то и потомство не заставило себя долго ждать. Уже через неделю после второй, еврейской, свадьбы Камилия объявила мужу и родителям о своей беременности.

Тони воспринял это известие без особой радости, но и без печали. А к чему суетиться и нагнетать эмоции? Ведь дело-то обычное: раз женился, значит, и дети пойдут, это же так естественно. Никакой дополнительной ответственности перед семьей Тони не почувствовал, но Эзекиел ему все объяснил и попытался наставить зятя на путь истинный.

— Тебе надо уже сейчас подыскать для себя такое дело, которое бы кормило не только тебя, но и твою семью, — изрек Эзекиел свой главный тезис, и Тони нечем было возразить тестю.

Он стал думать, каким бы доходным делом заняться, но ничего, кроме торговли, ему в голову не приходило, а торговлю он отметал безоговорочно, поскольку понял уже, что это не его стезя.

Камилия тоже это понимала и всегда отстаивала мужа перед своими родителями, когда те за спиной у зятя выражали недовольство его малыми заработками.

— Как вы не поймете, что Тони — артист, художник! Его призвание — искусство! — с горячностью втолковывала она Эзекиелу и Ципоре. — Он же не бездельничает, а работает в мастерской сеньора Агостино и в музыкальном магазине.

— Никто не говорит, что он бездельник, — мягко отвечал дочери Эзекиел. — Но Манчини ему платит жалкие крохи, а Агостино уже давно работает себе в убыток — пишет картины, которые никто не покупает. Я считаю, это дурной пример для твоего мужа. Нельзя допустить, чтобы он тоже пошел по пути своего учителя.

— Так помоги ему, подскажи что-нибудь дельное. Ты же такой умный, папа! — просила Камилия.

— Да я сам хочу помочь моему зятю, но не знаю как, — разводил руками Эзекиел. — Вот если бы он научился писать картины, которые бы имели спрос, тут бы я помог ему как-то их пристроить.

Эта идея показалась Камилии заслуживающей внимания, и она стала внушать мужу, что можно заниматься искусством, которое будет приносить доход. Другими словами, Камилия предлагала Тони найти такое дело, в котором он мог бы реализовывать свои творческие амбиции, да еще и деньги за это получать.

Тони такая идея тоже понравилась, и вскоре он нашел, как ему казалось, ту золотую середину, которая могла бы устроить всех.

— Я случайно познакомился с одним мастером, который изготавливает спортивные кубки, — сказал он своему учителю Агостино. — По его словам, у него нет отбоя от покупателей. Ведь футбольные клубы растут в нашей стране как грибы, а с ними растет и количество турниров, на которых победителям вручаются кубки и медали. Вот бы и нам заняться этим делом!

Агостино не разделил энтузиазма Тони: во-первых, ему самому было неинтересно это занятие, а во-вторых, изготовление кубков и медалей не так-то просто освоить, тут нужно специальное оборудование и знание важных секретов технологии.

Но Тони уже загорелся этой идеей:

— Не боги горшки обжигают! Мы можем начать с простых кубков, а потом, постепенно, перейдем к сложным. Новое дело всегда трудно начинать, но у меня нет выхода, я должен кормить семью.

— Ну если ты так уверен в успехе, — сказал Агостино, — то купи у меня мастерскую и делай там свои кубки. Я тебе недорого продам.

— Вы шутите?

— Нет, не шучу, — серьезным тоном ответил Агостино. — Мне давно уже надоела и живопись, и скульптура. И вообще я устал от жизни. Если бы кто-то купил у меня эту мастерскую вместе с картинами, я бы уехал на родину, в Италию, и там бы доживал свой век. У меня там есть брат, сестра, а здесь я один как перст…

— Но вы же знаете, что у меня нет денег, — растерянно произнес Тони.

— А ты возьми у, своего тестя. Взаймы. Мне все-таки: хотелось бы передать мою мастерскую в хорошие руки!

О предложении Агостино Тони рассказал Камилии, а та — Ципоре.

— Пусть папа даст денег на покупку мастерской, он же все время твердит, что хочет помочь Тони, — не столько просила, сколько требовала Камилия.

Но Ципора тоже была умной женщиной, под стать своему мужу, и сразу же ударила не в бровь, а в глаз:

— А что будет, если кубки тоже никто не станет покупать: и твой Тони прогорит? Надо бы сначала попробовать, как пойдет это дело. Иначе отец не станет рисковать деньгами.

Камилия передала этот разговор мужу, и. Тони нашел компромиссное решение:

— Если бы у меня было достаточно денег, я бы оптом купил партию кубков у того мастера и посмотрел бы, как они продаются. Все их переговоры велись пока что за спиной у Эзекиела, но в какой-то момент Ципора сочла возможным подключить и его к обсуждению этой проблемы.

А Эзекиел рассудил просто: если Агостино продает по дешевке свой дом, который он использовал под мастерскую, то почему бы этим и не воспользоваться? Пусть зять затевает там свою возню с кубками — кто знает, может, из этого что-то и получится. А если дело у Тони не пойдет, что вероятнее всего, то помещение можно будет использовать под магазин готовой одежды.

Разумеется, все эти соображения Эзекиел высказал только Ципоре, а зятя просто поставил в известность о совершенной сделке:

— Я уже обо всем договорился с Агостино, мы с ним сошлись в цене, и теперь осталось только оформить купчую на твое имя.

— Значит, вы даете мне деньги в долг? Спасибо! — растрогался Тони. — Как только кубки станут приносить прибыль, я буду возвращать вам долг по частям. Вы согласны?

Эзекиел по-отечески похлопал зятя по плечу:

— Ну зачем же я буду давать тебе в долг, если мы — одна семья?

— Но тогда вы могли бы оформить эту покупку и на свое имя, — резонно заметил Тони.

Эзекиел лукаво усмехнулся:

— Э, нет, тогда бы мне эта мастерская обошлась гораздо дороже! Это для тебя Агостино сделал скидку, поэтому ты и должен быть официальным владельцем его студии. Получай ее и пользуйся!

— Спасибо, вы так добры ко мне, — принялся благодарить его Тони, и Эзекиел на сей раз не стал скромничать.

— Да, повезло тебе с тестем, — сказал он полушутя-полусерьезно. — Хотя, с другой стороны, разве мог я поступить иначе? Нет, не мог. Потому что я уже сейчас должен позаботиться о своем будущем внуке!

Пока Агостино готовился к отъезду в Европу, за бесценок распродавая свои картины и скульптуры, Тони целыми днями играл на фортепиано у Манчини, стремясь заработать побольше денег, чтобы купить пробную партию кубков.

Однажды в магазин Манчини вновь забрела Мадалена, которую почему-то тянуло сюда еще с той поры, когда она впервые увидела Тони, да все было недосуг. И вот наконец она перестирала все, что только можно было перестирать в их пансионе, и направилась в музыкальный магазин, надеясь не просто увидеть Тони, но, возможно, и поговорить с ним.

Тони в тот день исполнял популярные классические мелодии — этюды Шопена, «К Элизе» и «Лунную сонату» Бетховена. Эти музыкальные пьесы не вызвали у Мадалены ассоциаций с Джузеппе, как в прошлый раз, когда звучала итальянская музыка, но сам пианист был так похож на ее мужа, что уйти, не поговорив с ним, было невозможно.

И Мадалена отважилась подойти к Тони в перерыве между пьесами.

— Простите, вы итальянец? — спросила она робко.

— Да, — приветливо улыбнулся ей Тони, — я из Италии.

— А как вас зовут? — осмелела Мадалена.

— Тони.

— Хорошее имя, — ласково произнесла она. — Итальянское!.. А из какого города вы приехали?

— Из Чивиты ди Баньореджио.

— Неужели?.. — обомлела Мадалена.

Ей надо было перевести дух, прежде чем задать следующий вопрос, но тут к ней подошел администратор и строго спросил:

— Сеньора, вы хотите что-то купить?

— Н-нет… — выдавила из себя Мадалена.

— В таком случае не отвлекайте, пожалуйста, пианиста, — сказал он строго и вежливо проводил ее до двери.

Домой Мадалена пришла в сильном волнении.

— Этот пианист из тех же мест, что и твой отец, — сказала она Нине. — Может, они даже родственники? Или, может, он просто что-нибудь слышал о Джузеппе?

— А почему же ты его об этом не спросила?

— Я растерялась. А потом меня оттуда выставили, чтобы не мешала Тони.

— Его зовут Тони? Красивое имя, — заметила Нина. — Ладно, я сама к нему схожу и все выясню.

— Тебя тоже к нему не подпустят, — сказала Мадалена. — Я думаю, с ним хотят познакомиться многие девушки, поэтому сеньор Манчини и завел у себя такие строгие порядки.

— Я найду способ, как к нему подступиться, — уверенно заявила Нина.

И она нашла такой способ. Отправившись в музыкальный магазин на следующий день, сразу же подошла к строгому администратору и сообщила ему:

— Я ищу учителя музыки для моего младшего брата. Как вы думаете, ваш пианист согласится давать ему уроки?

— Вполне возможно, — ответил администратор. — Насколько я знаю, ему сейчас очень нужны деньги. Вы поговорите с ним, я думаю, он согласится.

Подойдя к Тони, Нина, разумеется, заговорила совсем о другом.

— Здравствуйте, Тони, — сказала она. — Я знаю, что вы приехали сюда из Чивиты ди Баньореджио.

— Да, — подтвердил он, не скрывая своего удивления. — А откуда вы знаете?

— Вчера здесь была моя мама, она с вами говорила.

— Да, я помню ее…

— Так вот, — продолжила Нина. — Мой отец тоже был родом из Чивиты ди Баньореджио, его звали Джузеппе…

— Как?! — прервал ее Тони, — Джузеппе? А вас, случайно, зовут не Ниной?

— Да, я Нина, — ответила она не менее удивленно. — А вы откуда знаете?

Вместо ответа Тони задал ей следующий вопрос:

— А как зовут вашу маму?

— Мадалена…

— Невероятно! Вот так встреча! — воскликнул Тони. — Вы знаете, с кем сейчас говорите? Я же ваш двоюродный брат!

— Вы…

— Да, я родной племянник дяди Джузеппе, вашего отца!

— Неужели? Я так рада! — разволновалась Нина. — Не зря мама говорила, что вы напомнили ей отца.

— Это неудивительно, я и в самом деле похож на дядю Джузеппе. А вы, значит, его дочь? Вот бы он обрадовался, узнав, что вы такая красавица!

— Скажите, вам что-нибудь известно о нем? — наконец задала главный вопрос Нина. — Мы не виделись уже много лет и не получали от него никаких вестей.

— Да, я знаю, дядя мне говорил, — нахмурился Тони.

— Значит, вы общаетесь с ним? — обрадовалась Нина. — Он живет здесь, в Сан-Паулу?

— Нет, — печально помотал головой Тони. — С дядей Джузеппе я познакомился в Италии. Он вернулся туда после тюрьмы, был тяжело болен и прожил с нами недолго…

— Где же он сейчас? Вы знаете его адрес? — нетерпеливо спросила Нина. — Я напишу ему!

— К сожалению, дядя Джузеппе умер, — вынужден был огорчить ее Тони.

Радость, сверкавшая в глазах Нины, мгновенно уступила место печали, а затем и горьким слезам.

Тони понял, что в этот день больше не сможет развлекать слушателей фортепьянной музыкой, и поспешно свернул свое выступление.

— Пойдемте, я провожу вас домой, — сказал он Нине, бережно поддерживая ее под руку.

Она согласно кивнула головой, и они вместе вышли из магазина.

По дороге Тони подробно рассказал ей о дяде, о том, что Джузеппе часто вспоминал жену и дочь, не теряя надежды на встречу с ними.

— Даже перед самой смертью он говорил о тебе, Нина, и хотел, чтобы я разыскал тебя в Бразилии.

— Ну вот ты и выполнил его пожелание, — печально произнесла она.

— Нет, это не я, а ты меня нашла, — справедливости ради заметил Тони.

— Тебя нашла моя мама, — уточнила Нина. — Сердце подсказало ей дорогу к тебе. Не представляю, что с ней будет, когда она узнает о смерти отца.

Опасения Нины были не напрасными: сердце Мадалены в этот раз отозвалось острой, нестерпимой болью, которую удалось погасить лишь с помощью лекарств.

Когда Мадалена понемногу стала приходить в себя, Тони специально для нее повторил все то же, о чем недавно рассказывал Нине.

— Дядя умер от туберкулеза, которым он заболел еще в тюрьме, — в частности, сказал он, и Мадалену, до той поры молча плакавшую, прорвало:

— Вот чем все кончилось! Он хотел изменить мир, а в итоге всю жизнь провел в тюрьмах, не нажил ни кола, ни двора, даже семью свою потерял и умер от туберкулеза! И что же осталось от его благих намерений?

— А я все равно горжусь моим отцом! — гордо вскинула голову Нина.

— Потому что твоя голова тоже забита этими дурацкими идеями, — упрекнула ее Мадалена и спросила у Тони: — Может, он хоть перед смертью понял, что зря потратил свою жизнь?

— Нет, дядя разочаровался только в анархизме, а коммунистические идеи ему были по-прежнему дороги, — честно ответил Тони. — Правда, мне он советовал держаться подальше от политики. Говорил, что жизнь удается только тем, кто много трудится.

— Значит, он так ничего и не понял, — печально констатировала Мадалена. — Я вот с детства тружусь без продыху, а разве мою жизнь можно назвать удавшейся? Так и помру в нищете!

— Так отец как раз и боролся за то, чтобы трудящиеся не жили в нищете! — вступила с ней в спор Нина, однако Мадалене вновь стало плохо, и словесная схватка матери с дочерью на этом прекратилась.

Когда Нина вышла во двор вместе с Тони, чтобы проводить его до ворот, их увидел Жозе Мануэл и решил, что этот молодой красавец и есть сеньор Умберту. «Кажется, она уже сделала выбор, и отнюдь не в мою пользу, — с горечью подумал Жозе Мануэл. — Вон как они мило воркуют и нежно смотрят друг на друга!»

К нему подошел озадаченный Мариу.

— Кто бы это мог быть? Я вижу его в первый раз, — обратился он к Жозе Мануэлу.

— А разве это не фабрикант? — в свою очередь спросил тот.

— Нет, — ответил Мариу. — Фабрикант — обычный мужчина, а этот прямо-таки красавчик! Если ты и дальше будешь только любоваться Ниной со стороны, он запросто уведет ее у тебя из-под носа.

— Нет, я этого не допущу! — встрепенулся Жозе Мануэл и помчался навстречу Нине, которая уже проводила Тони и возвращалась домой.

Увидев Жозе Мануэла, она приветливо улыбнулась ему:

— Здравствуй, как хорошо, что я тебя встретила! Знаешь, у меня сегодня произошло такое событие… И радость, и горе одновременно… Я нашла своего двоюродного брата, но потеряла навсегда отца…

А Тони, едва переступив порог своего дома, поспешил поделиться радостной новостью с Камилой:

— Представь, сегодня произошло чудо! Меня отыскала моя двоюродная сестра Нина!

— Так это с ней ты где-то пропадал допоздна? — грозно спросила Камилия, не разделяя его радости.

— Да, я был у нее дома…

— Даже так? — возмутилась Камилия. — А мы тут уже не знали, что и думать. Ужин стынет на столе, а ты развлекаешься с некой Ниной!..

— Да это же моя сестра. Ты что, ничего не поняла?

— Я все про тебя поняла! Тебе лишь бы уйти из дома!

— Ну как ты можешь такое говорить? — огорчился Тони. — Я же тебе давно рассказывал, что у моего дяди Джузеппе здесь остались дочь и жена, что я хотел их найти, но не знал адреса… А сегодня случай помог мне встретиться с Ниной и доной Мадаленой.

— Она молодая? Красивая? — кипя от злости, спросила Камилия.

— Кто? Дона Мадалена? — не понял Тони. — Вероятно, в молодости она была привлекательной, если дядя Джузеппе в нее влюбился.

— Да при чем тут дядя Джузеппе, при чем тут его любовь? — рассердилась Камилия. — Ты мне зубы не заговаривай! Я спрашиваю про Нину! Какая она?

Тони расплылся в улыбке:

— Должен сказать, что мне очень повезло с сестрой. Она молодая, как ты, и такая же красивая, как ты!

Камилия буквально затряслась от негодования:

— Да как ты посмел сравнивать меня с этой…

Она осеклась, не решаясь все-таки оскорблять родственницу мужа.

А Тони произнес с обидой:

— Но ты же ее не видела, она и в самом деле очень красивая.

— Не видела и видеть не желаю! — отрезала Камилия. — А ты, конечно, мечтаешь встретиться с ней снова?

— Ну а как же иначе? — недоуменно спросил Тони. — Ты пойми, я нашел родственников здесь, в Бразилии, на чужбине. Это же такое счастье!

— А я думала, что твои родственники — это я и мои родители! Выходит, это не так? Твоя жена — чужой для тебя человек? Что ж, можешь идти к своей родне, удерживать тебя не стану!

Выпалив это, Камилия забилась в истерических рыданиях, и Тони пришлось долго ее успокаивать, прежде чем она вновь посмотрела на него с прежней благосклонностью.

Так радость встречи с Ниной и Мадаленой была омрачена для Тони грандиозным семейным скандалом.

Глава 28

На следующий день после свадьбы брата Беатриса стала собираться домой.

— Я переживаю за маму, ей сейчас тоже нелегко, — сказала она в свое оправдание.

Маурисиу промолчал, и это означало, что он не возражает против решения сестры, а Катэрина принялась удерживать Беатрису:

— Но она же сама отказалась от вас! А сейчас, после нашей свадьбы, она еще больше злится…

— А ты помолчи! — одернула ее Констанция. — Молода еще рассуждать о том, что на самом деле может твориться в душе этой женщины. Беатриса права: мать всегда остается матерью, как бы она ни злилась на своих детей.

Получив неожиданную поддержку со стороны Констанции, Беатриса еще больше утвердилась в своем решении и стала прощаться.

— Я помогу вам донести вещи, учительница! — вызвался Марселло.

Беатриса не отказалась от его помощи. Они дружно зашагали по направлению к кофейной роще, и там, в прохладной тени деревьев, Беатриса вспомнила, как утешал ее Марселло вчера во время свадьбы.

— Почему ты обо мне так заботишься? — спросила она его.

— Потому что вы… Потому что я… — разволновался Марселло, подыскивая нужные слова и не находя их. — Нет, я не могу сказать, — наконец признался он в своей беспомощности.

Сам того не ведая, он заинтриговал таким ответом Беатрису, и она попросила:

— А ты все-таки скажи!

— Нет, не могу, — уперся Марселло.

— Но почему? — недоумевала она.

— Я боюсь вас обидеть, — потупился он. Теперь Беатриса уже не попросила, а потребовала:

— Нет, ты скажи!

И Марселло опять пришлось изворачиваться, чтобы облечь в иносказательную форму свое признание в любви, которым он так боялся обидеть Беатрису.

— Ну понимаете, — начал он, — вы для меня… как луна на небе. К ней можно протянуть руку, но до нее нельзя дотронуться… Понимаете?

Его глаза при этом светились такой нежностью и любовные, что Беатрисе не составило труда верно истолковать предложенный им образ.

— Да, я тебя понимаю, — сказала она волнуясь. — По-моему, это прекрасно — недосягаемая луна… А ты все же; попробуй, протяни к ней руки!

Не веря своему счастью, Марселло осторожно, как слепец, ощупывающий простирающееся перед ним пространство, вытянул вперед обе руки и кончиками пальцев попытался дотронуться до Беатрисы.

А она, с замиранием сердца ожидавшая этого прикосновения, в последний момент испугалась и отбежала от Марселло на несколько шагов.

Все произошло так стремительно, что Марселло даже не успел огорчиться и, продолжая двигаться вперед с вытянутыми перед собой руками, крикнул ей вслед:

— Я люблю вас, учительница!

Беатриса тотчас же обернулась и сама пошла ему навстречу.

— Не надо бояться любви, — сказала она, и в тот же миг их губы сами нашли друг друга и слились в жарком, но неумелом еще поцелуе.

Однако идти до дома Франсиски было довольно далеко и за время пути эти двое вполне освоили искусство поцелуя.

Франсиска же, как всегда в последние дни, за обедом вынужденно общалась с Жулией, и беседа у них шла на одну и ту же нескончаемую тему.

— Не представляю, как мои дети могут жить рядом с этими тупыми итальянцами! — говорила Франсиска.

А Жулия изо дня в день повторяла свою просьбу:

— Вы простите их, дона Франсиска, вам сразу станет легче.

— Нет, не прощу! Они сами сделали свой выбор, — неизменно отвечала Франсиска и затем еще долго возмущалась чудовищным поступком своих неблагодарных детей.

В тот день, когда Беатриса была уже на пути к дому, обед у Франсиски проходил по устоявшемуся сценарию, и Жулия опять спросила:

— А если я схожу к ним и узнаю, что они хотели бы вернуться домой, вы их простите?

Франсиска на сей раз несколько изменила привычный текст роли.

— Не понимаю, — сказала она, — почему ты о них так печешься? Тебе-то какое дело до них?

— Ну как же я могу о них не беспокоиться? — изумилась Жулия. — Они ведь мои родственники!

От возмущения Франсиска даже вскочила из-за стола.

— Как ты сказала? — угрожающе двинулась она на Жулию. — Что ты себе позволяешь, рабыня?

— Я вам не рабыня! — вскипела Жулия, но тотчас же взяла себя в руки и продолжила невинным тоном: — Простите, я оговорилась. Хотела сказать: «они мне как родственники».

Франсиска посмотрела на нее с недоверием, но тоже предпочла не обострять внезапно возникший конфликт.

А тут как раз домой вернулась Беатриса, и внимание Франсиски полностью переключилось на нее.

— Здравствуй, мама, я вернулась, — сказала Беатриса с такой легкостью, словно пришла домой после обычной прогулки.

— Напрасно, — невозмутимо ответила Франсиска, продолжая пребывать в образе Железной Руки. — Можешь идти обратно.

Еще живя у Винченцо, Беатриса не раз представляла, что ее возвращение домой будет именно таким, и это ее пугало. Но теперь, после сладостных поцелуев с Марселло, жизнь предстала перед ней в новых, радужных, красках, и на этом фоне разрыв с матерью показался Беатрисе всего лишь ничтожно мелкой размолвкой, которую можно легко уладить. Поэтому она не испугалась грозного тона матери и не обиделась на нее, а просто улыбнулась и сказала:

— Да ладно, мама, не сердись. Я погорячилась, прости меня. Если бы ты знала, как я по тебе соскучилась!

Она подошла к Франсиске, собираясь обнять и поцеловать ее, но та все же отстранила ее рукой:

— Иди к себе в комнату, живи здесь, но никогда не заговаривай со мной об итальянцах!

— Спасибо, мама, — ответила Беатриса, не желая с ней спорить.

Она отправилась в свою спальню, и вслед за ней туда прошмыгнула Жулия.

— Как я рада тебя видеть! — сказала она. — Я знала, что дона Франсиска тебя простит. Она и Маурисиу готова простить, если он будет жить тут один, без Катэрины.

— Он никогда на это не согласится.

— Да, пожалуй, — вынуждена была признать Жулия. — Но дона Франсиска очень переживает из-за Маурисиу, только старается скрыть это. После вашего ухода она стала еще жестче обращаться с рабочими, срывает на них свое плохое настроение.

— Мне жаль ее, — вздохнула Беатриса. ~ Если бы отец был жив, мама бы легче справилась с этими трудностями. Ей очень его недостает! Поэтому она до сих пор и носит траур. Хотя я, честно признаться, уже не могу видеть ее во всем черном.

— Да, можно было бы уже и снять траур, — поддержала ее Жулия? Как-никак три года прошло!

— Ну что ж, — развела руками Беатриса, — мой отец был замечательным человеком, он достоин такой верности.

Жулия на сей раз промолчала, а позже, пересказывая этот разговор своей бабушке Рите — старой негритянке, всю жизнь проработавшей служанкой в доме Марсилиу и по старости уступившей свой пост внучке, — заметила с усмешкой:

— Беатриса не знает, каким на самом деле был ее отец!

* * *

Марселло примчался домой вприпрыжку, с улыбкой до ушей, и Констанция сразу же заподозрила, что это как-то связано с Беатрисой.

— Перестань ухлестывать за учительницей! — строго сказала она. — Хватит и того, что у меня зять из этой проклятой семейки!

— Мама, ты зря беспокоишься, — чмокнул ее в щеку Марселло, а Катэрине тихонько шепнул: — Не могу же я сказать ей, что сегодня луна спустилась с небес и поцеловала меня!

— Ты и правда будь осторожнее, — посоветовала ему Катэрина, — а то получится, как у меня с Маурисиу.

— Но у вас же все хорошо кончилось! — возразил ей Марселло.

— У нас все только начинается, — вздохнула Катэрина, успевшая понять уже в первый день после свадьбы, что ее жизнь с Маурисиу будет отнюдь не безоблачной.

Маурисиу тоже это понял, правда, не так скоро.

Поначалу он вел себя в доме Винченцо как гость: следуя своим давним привычкам, просыпался поздно, когда остальные члены семьи и Фарина уже вытирали десятый пот со лба, потом пил кофе, приготовленный Констанцией, потом читал, готовясь к вечерним занятиям в школе. И так, незаметно для него, наступало время обеда. Катэрина возвращалась с плантации, они с Маурисиу целовались в своей комнате. А затем шли обедать.

Маурисиу садился за стол вместе со всеми, не испытывая угрызений совести оттого, что ест чужой хлеб, да его в этом никто и не упрекал. Но однажды он услышал, как Винченцо сказал Фарине:

— Одни убытки у меня от Катэрины! Все деньги угрохал на свадьбу, а взамен получил только лишний рот.

— Ничего, скоро у тебя появится богатый наследник! — засмеялся Фарина.

— Да, и его тоже надо будет кормить, — проворчал Винченцо. — А Катэрина через пару месяцев уже не сможет работать на плантации. Так что у меня будет полон дом нахлебников!

Маурисиу бросило в жар от этих слов тестя. Нахлебник! Это было сказано о нем, о Маурисиу! И этот горе-шутник Фарина мерзко хохотал, говоря о богатом наследнике. Ясно же, что он имел в виду не столько будущего ребенка, сколько самого Маурисиу — тоже богатого наследника, у которого нет в кармане ни сентаво, потому что мать не дает ему денег, а в школе он преподает бесплатно. Стало быть, все правильно, он и есть нахлебник!

Признав справедливость этого, пусть и не высказанного ему в лицо, замечания Винченцо и Фарины, Маурисиу тем не менее затаил злость и обиду на тестя, и особенно почему-то на его дружка-остряка. Ходит тут, отпускает шуточки налево и направо, пристает к Маурисиу с расспросами о матери: почему она так долго носит траур, не собирается ли со временем выйти замуж?.. Как будто не знает, что любое упоминание о матери для Маурисиу болезненно. В общем, неприятный тип этот Фарина!

Тот подслушанный разговор хоть и разозлил Маурисиу, но все же подтолкнул его к действию.

— Я пойду к матери и потребую у нее свою долю отцовского наследства, — сказал он Катэрине. — Не могу я больше сидеть на шее у тебя и у тестя.

— Она прогонит тебя, — мрачно предрекала Катэрина. — Ты лучше попробуй освоить мотыгу, будем вместе работать на плантации.

— Да как ты не поймешь, что это не мое дело?Я никогда не работал на земле и вряд ли смогу этому научиться. Нет, я потребую у матери свою долю, а если получу отказ, то обращусь в суд!

И он пошел к Франсиске.

А она, как и предсказывала Катэрина, встретила его в штыки:

— Я готова была простить тебя и принять в своем доме, но без той наглой итальянки, а ты пришел предъявлять мне иск?!

— Это не только твой дом, — поправил ее Маурисиу. — Я здесь вырос и тоже имею на него право.

— Нет у тебя никаких прав! Я лишаю тебя наследства! Теперь единственной наследницей будет Беатриса!

— Мама, ты не имеешь права распоряжаться той долей имущества и капитала, которую я унаследовал по завещанию от моего отца. Она тебе не принадлежит. Ты можешь распоряжаться только своей долей отцовского наследства. Можешь передать или завещать ее Беатрисе, и я не буду на тебя в обиде. Пойми, я претендую всего лишь на то, что положено мне по закону, и намерен отстаивать свое право в суде, если мы с тобой сейчас не договоримся.

Понимая, что закон на стороне Маурисиу и крыть ей нечем, Франсиска закричала в бессильной злобе:

— Иди в суд, иди! Нанимай адвокатов, судись со мной! Но знай: пока я жива, ты от меня ничего не получишь! Ты вообще ни на что не имеешь права, потому что ты незаконнорожденный!

Маурисиу остолбенел, услышав о себе такое.

— Что ты сказала! Повтори, — произнес он глухо, задыхаясь от волнения.

Франсиска же продолжала неистовствовать:

— Пожалуйста! Я могу не только повторить, но и представить документальные доказательства, если дело дойдет до суда!

— А ты представь их мне сейчас! Зачем же дожидаться суда? — поймал ее на слове Маурисиу, и Франсиска лишь теперь спохватилась, поняв, что в пылу гнева сказала лишнее.

— Я не намерена больше с тобой объясняться, убирайся прочь из моего дома, наглец! — закричала она, сознательно форсируя голос и срываясь на фальцет. — И не смей никогда появляться здесь!

Она демонстративно покинула гостиную, а Маурисиу, прежде чем уйти, попросил Беатрису выяснить у матери, что же она имела в виду, когда сказала, что он незаконнорожденный.

Беатрису тоже это волновало, и она, выждав, пока мать немного успокоится, потребовала у нее объяснений.

— Не придавай этому значения, — устало ответила Франсиска. — Просто он довел меня до безумия, я не владела собой от злости и огорчения. Вот и выпалила, имея в виду, что он мне больше не сын.

— Но ты говорила о каких-то документальных доказательствах, — напомнила ей Беатриса.

— Это я уже по инерции говорила, со злости. Не могла же я допустить, чтобы он со мной судился. Такого позора я бы точно не пережила!

— Но может, ты и впрямь выделишь Маурисиу его долю? Должен же он жить на какие-то средства…

— Нет, это исключено, — твердо ответила Франсиска. — Я буду стоять на своем и добьюсь того, что он вернется сюда один, без итальянки и ее отродья!

Объяснение, полученное Беатрисой от матери, внешне всех успокоило, но внутренне каждый считал, что у этой случайной проговорки должна быть другая — тайная — причина, и пытался до нее докопаться.

Так, Беатриса стала выспрашивать у Жулии, не слышала ли та от кого-либо, что у Марсилиу есть незаконнорожденные дети. Жулия в ответ испуганно мотала головой.

— Нет-нет, я ничего не слышала, ничего не знаю! И ты не сомневайся. Маурисиу — сын дона Марсилиу, это точно.

А Маурисиу тем временем пристально изучал свое свидетельство о рождении, выискивая там какую-либо юридическую закавыку или хотя бы банальную подчистку. Но документ был в полном порядке, придраться не к чему. И Маурисиу в сердцах отбросил его.

— Не хочу больше гадать на кофейной гуще! — сказал он Катэрине. — Даже если я их приемный сын или кто-то из родителей прижил меня на стороне, вне брака, все равно это теперь не имеет никакого значения. Вот он, официальный документ, где четко написано, что я сын Марсилиу и Франсиски ди Андради. То есть сын своего отца, который завещал мне часть семейного капитала. И, значит, у меня есть все права на этот капитал!

— Ну так иди в суд, в чем же дело? — сказала Катэрина, не понимая, что же теперь может останавливать Маурисиу.

И он попытался объяснить ей причину своего промедления;

— Думаешь, так легко затевать судебную тяжбу с собственной матерью? Ты поставь себя на мое место. Это же все равно как если бы ты судилась с доной Констанцией.

Катэрина вошутилась:

— Ну ты и сравнил! Моя мать не выгоняла меня из дома и не отбирала последний кусок хлеба. Наоборот, она отдает нам все, что у нее есть, и кормит нас обоих! А твоя…

— Прошу тебя, не говори больше ничего, а то мы серьезно поссоримся, — остановил ее Маурисиу. — И никогда не попрекай меня куском хлеба! Пойми, я не могу сейчас судиться с матерью, потому что надеюсь еще все уладить путем переговоров. Ей ведь тоже не хочется доводить дело до суда, к чему ей такой позор! А пока она упорствует, я действительно возьму в руки мотыгу или лопату и, уж как сумею, буду отрабатывать свой хлеб!

Он был так уязвлен, что и впрямь схватил лопату и пошел разгребать кучу навоза, с непривычки набивая кровавые мозоли на своих изнеженных руках.

Увидев, как неуклюже зять управляется с лопатой, Винченцо выплеснул свое раздражение на Катэрину:

— Ты можешь объяснить, что означает этот цирк? Твой муженек вздумал потешать людей? Что ж, он достиг своей цели: Фарина вон за живот держится от смеха. А мне вовсе не смешно!

— Папа, на тебя не угодишь, — вступилась за мужа Катэрина. — То ты его бездельником обзываешь, то циркачом. Пусть Маурисиу работает как умеет!

— А он что, уже не собирается отвоевывать свою долю наследства, если взялся за лопату?

— Почему? Собирается! Только не хочет идти в суд. И я его понимаю: на это сложно решиться. Какой бы гадиной ни была Железная Рука, для Маурисиу она прежде всего мать!

— Как ты его, однако, защищаешь! Молодец! — одобрительно покачал головой Винченцо, хотя и не разделял мнения дочери. — Судиться с матерью, конечно, последнее дело, но я думаю, Маурисиу просто боится, что на суде выплывет вся правда и его признают незаконнорожденным.

— Папа, и ты уже все знаешь? — расстроилась Катэрина. — Я же просила маму держать язык за зубами! Больше ничего не стану ей рассказывать!

— Да как же она могла молчать, если мы выдавали тебя за отпрыска богатой сеньоры, а он оказался вообще невесть чьим сыном?

— Папа, это недоразумение, у Маурисиу есть документ, где черным по белому написано, что он — сын Франсиски и ее покойного мужа!

— Нет, в этой семейке явно что-то нечисто, — остался при своем мнении Винченцо. — Франсиска Железная Рука не могла ляпнуть это просто так, по глупости. Значит, там наверняка есть какая-то тайна.

Глава 29

О досадной оговорке или, может быть, проговорке было известно не только Винченцо, но и Фарине, поскольку он был в курсе всех семейных проблем своего друга.

Так же, как и Винченцо, Фарина полагал, что дыма без огня не бывает, но в то же время считал неразумным раздувать этот огонь в сложившейся ситуации.

— Маурисиу правильно рассудил, — сказал он Винченцо. — Не стоит ему сейчас доводить отношения с матерью до суда, а то как бы не стало еще хуже. Эту дамочку надо брать не угрозами, а терпением и лаской!

— А мне кажется, ты либо преувеличиваешь свои возможности, либо недооцениваешь эту стерву, — заключил Винченцо. — Ты был уверен, что запросто выкупишь у нее пай Адолфо, однако же воз и ныне там…

— Так я же сам морочу ей голову, — усмехнулся Фарина. — Подлавливаю ее будто бы случайно на фазенде, бурно приветствую, не скуплюсь на комплименты, от которых она вся трепещет, и раскланиваюсь, так и не поговорив о деле.

— Ну и чего ты сможешь так добиться? Она тебя возненавидит, и все.

— Нет, она в меня влюбится!

— Ну допустим, и что дальше? От большой любви к тебе продаст пай Адолфо?

— А если я сделаю ход конем и женюсь на ней? — поделился своими. наполеоновскими планами Фарина. — Тогда мы с тобой станем родственниками и полюбовно, без вражды и скандалов, объединим нашу фазенду с фазендой очаровательной Франсиски!

— Не называй ее так при мне, — взмолился Винченцо, по-прежнему скептически воспринимая затею Фарины. — Ты скоро и сам убедишься, что это не женщина, а танк с непробиваемой броней. Она раздавит тебя, как того клопа, о которых ты тут недавно вспоминал.

Фарина от души рассмеялся:

— Ну, это ты, брат, хватил!.. Во-первых, я не клоп, меня так просто не раздавишь, а во-вторых, и она не танк. Слабовата! Не та мощь. Если продолжить твое сравнение и попытаться измерить ее в лошадиных силах, то выйдет, что она всего лишь строптивая необъезженная кобылка!

Винченцо не стал с ним спорить. Кто знает, может, Фарине, опытному ловеласу, и удастся все-таки укротить эту мерзкую зарвавшуюся бабенку. Пусть, по крайней мере, попытается.

И Фарина вновь отправился на фазенду Франсиски.

По утрам она, как правило, объезжала свои плантации, и в прошлый раз Фарина оказался в невыгодном положении рядом с ней: он был пешим, а она говорила с ним свысока, восседая верхом на лошади.

Поэтому сейчас он подождал ее возвращения домой прямо у конюшни и, едва она спешилась, вырос перед ней как из-под земли.

Франсиска отпрянула, увидев его, и даже кобыла, которую она держала под уздцы, фыркнула и слегка дернулась.

— Что вы делаете в моем дворе? — с явным недовольством спросила Франсиска.

— Ничего, — улыбнулся Фарина, демонстративно пожирая ее глазами. — Я просто любовался вашей фазендой.

— Ну раз уж вы здесь, то давайте поговорим о деле, — строго сказала Франсиска.

И опять Фарина счел необходимым уклониться от делового разговора:

— Мне больше нравится любоваться красотой фазенды и… вашей красотой!

Франсиска нахмурилась:

— Я не люблю комплименты.

— Это не комплимент, — клятвенно заверил ее Фарина, для пущей убедительности прижав ладонь к груди. — Я действительно очарован вашей красотой!

— Мы собирались поговорить о деле, — напомнила ему Франсиска.

— А может, в другой раз? — озорно щурясь, уставился на нее Фарина, словно говорил: «Вам ведь тоже гораздо больше нравится говорить на предложенную мной тему».

Он предполагал еще некоторое время покуражиться, вгоняя Франсиску в трепет и смущение, но она резко пресекла этот любовный танец распустившего перья Фарины:

— Хорошо, поговорим завтра. В восемь утра.

Не прощаясь, она повернулась к нему спиной и повела лошадь в конюшню. А Фарина остался верен себе:

— Красивая кобылка! — произнес он ей вслед таким тоном, что невозможно было понять, о ком идет речь — о лошади или о самой Франсиске.

«Мерзкий пакостник! Хулиган!» — выругалась про себя Франсиска в ответ на его озорную выходку.

На следующий день Фарина ровно в восемь вошел в гостиную Франсиски, и она, не давая ему завладеть инициативой, сделала упреждающий ход:

— Итак, поговорим о деле. Я уплатила сеньору Адолфо за его пай сто восемьдесят тысяч рейсов. А вы сколько хотите?

Фарина, как в прошлый раз, покосился на портрет Марсилиу, потом пренебрежительно махнул рукой: дескать, пусть смотрит, он мне уже не конкурент, и лишь после этого ответил Франсиске:

— Я уже предлагал вам: сами назовите цену, и я ее удвою.

— Вы издеваетесь надо мной? Я предлагаю вам продать свой пай!

— А я предлагаю вам продать пай Адолфо, причем за весьма приличные деньги.

— И они у вас действительно есть? — язвительно спросила Франсиска, уверенная в том, что Фарина просто блефует.

— Есть. И вы в этом убедитесь, как только мы ударим по рукам! Соглашайтесь!

— Моя фазенда не продается.

— Наша с Винченцо — тоже. Но я хочу купить у вас не всю фазенду, а только ту часть, которая прежде принадлежала Адолфо. За любую сумму, какую вы назовете.

Франсиска возмущенно покачала головой.

— Я вижу, вы пришли сюда, чтобы покуражиться, а не поговорить о деле.

— Я пришел, чтобы повидать вас! — подобострастно глядя ей в глаза, выпалил Фарина и, приблизившись на неприлично близкое расстояние, с жаром зашептал Франсиске в самое ухо: — Вы богиня! Я от вас без ума!

Франсиска оцепенела, и Фарина тут же коснулся губами мочки ее уха.

Она резко отскочила в сторону, словно ужаленная.

— Что вы себе позволяете? Это дерзость! — зашипела она.

— Нет, это страсть! — с придыханием произнес Фарина, вновь очутившись рядом с ней и пытаясь ее облапить.

— Жулия! — в испуге закричала Франсиска. — Проводи сеньора!

Жулия тотчас же вошла в гостиную, а Фарина, прежде чем выйти, окинул Франсиску беззастенчиво плотоядным взором и произнес восхищенно:

— Богиня!..

Жулия тихонько прыснула у него за спиной. После ухода Фарины Франсиска приказала всем слугам впредь не впускать его даже на порог. Дома Винченцо упрекнул компаньона:

— Ну и чего ты добился? Теперь она уж точно не станет иметь с тобой дела и ни за какие деньги не продаст пай Адолфо.

— Конечно, не продаст. Я с первого раза это понял, как только ее увидел, — обезоружил его своим ответом Фарина.

— А что же ты мне голову морочил? — рассердился Винченцо.

Фарина ответил, сохраняя невозмутимость:

— Ничуть не морочил. Я честно предлагал ей заключить со мной сделку. Но главное — я влюблял ее в себя.

— И что, влюбил?

— Да. Ее прелестное ушко до сих пор пылает от моего поцелуя, и, по мере того как она будет вспоминать это сладостное мгновение, в ней будет крепнуть желание снова повторить его. Да-да, она теперь будет грезить обо мне в своих дамских фантазиях! Ты не сомневайся, друг Винченцо, я хорошо знаю женщин. Сегодня я многое сделал для укрощения строптивой и могу со спокойным сердцем взять длительную паузу.

— Это как? — не понял Винченцо. — Перестанешь к ней ходить?

— Да, представь себе! Эта дамочка будет ждать меня, чтобы показать, как я ей не нужен, а я дождусь, когда она сама станет искать ко мне дорожку!

Винченцо не слишком верил в успех компаньона, однако его устраивало то, что Фарина своими хитроумными ухаживаниями все же сумел отвлечь внимание Франсиски от борьбы за треть урожая, которую она прежде так стремилась взыскать с Винченцо.

Конечно, этому, наверняка временному, затишью немало поспособствовал и Маурисиу, женившись на Катэрине. С его уходом из дома Франсиска затаилась, не решаясь на открытую вражду. И надо благодарить Бога за эту передышку.

Так рассуждал Винченцо, не зная, какую мину заложил в его и без того взрывоопасные отношения в Франсиской проныра Марселло, успевший переспать с девственницей Беатрисой.

А вскрылось это случайно: Маурисиу застукал юную парочку в кустах точно так же, как когда-то Винченцо застукал его самого с Катэриной. Правда, этих двоих Маурисиу увидел в тот момент, когда они всего лишь целовались, лежа в траве, и все пуговицы на их одежках были застегнуты. Поэтому он и не мог с уверенностью сказать, как далеко продвинулись отношения его сестры с Марселло.

С его появлением любовники сразу же разбежались в разные стороны, и Маурисиу вынужден был пойти в дом матери, чтобы увидеться там с сестрой и, если еще не поздно, предостеречь ее от безрассудного шага, чреватого бедой.

Однако поговорить с Беатрисой ему не удалось: им помешала Франсиска, сразу же заявившая, что Маурисиу тут делать нечего.

— Я пришел не к тебе, а к Беатрисе, и не уйду отсюда, пока не поговорю с ней, — воспротивился он.

— Я не запрещаю тебе видеться с сестрой, только общайтесь где-нибудь в другом месте.

— Но это же мой дом!

— Он может стать снова твоим, если ты вернешься сюда один, без итальянки. А сейчас уходи!

У Маурисиу не было сил спорить с матерью, и он обратился к сестре:

— Пойдем поговорим в другом месте.

Но Беатриса не ждала ничего хорошего от этого разговора и потому сказала:

— Давай поговорим завтра. Сегодня я устала. Франсиску насторожил ее ответ, и она, дождавшись ухода Маурисиу, принялась допрашивать Беатрису:

— Зачем он приходил? О чем собирался говорить с тобой?

— Откуда я знаю? Ты же не дала ему возможности сказать то, что он хотел, — уворачивалась от ответа Беатриса, но Франсиска ей не верила:

— Нет, ты знаешь, зачем он приходил. И я должна это знать!

Под таким напором Беатрисе не оставалось ничего иного, кроме лжи во спасение:

— Маурисиу хотел, чтобы я походатайствовала за него перед тобой. Он хочет переселиться сюда с Катэриной. А я-то знаю, что ты к этому не готова.

— Что значит «не готова»? — возмутилась Франсиска. — Я никогда, запомни, никогда не позволю этой грязной итальянке ступить на порог моего дома! И Маурисиу от меня ничего не получит, если будет жить с ней. Все свое состояние я перепишу на твое имя.

— А как же твой внук, мама? Он же ни в чем не виноват.

— Мне не нужны внуки с итальянской кровью! — отрезала Франсиска.

И тут Беатриса впервые подумала, что и сама может оказаться в такой же ситуации, как Катэрина. Похолодев от ужаса, она спросила:

— А если бы я ждала ребенка от итальянца? Что бы ты сделала?

— Я бы молила Бога, чтобы ты умерла при родах, — с предельной жестокостью ответила Франсиска, не оставив Беатрисе никаких шансов на возможный брак с Марселло.

А тем временем в семье Марселло разгорелся страшный скандал, который он сам же и спровоцировал, сообщив матери:

— Учитель застал меня с его сестрой. Теперь я должен на ней жениться!

Констанция едва удержалась на ногах от такого заявления.

— Как это «застал»? Что вы делали? Почему ты должен жениться? Это наш зять тебя заставляет?

— Да нет же, просто у нас это уже случилось, — ответил на все вопросы сразу Марселло.

— Что значит «это»? — продолжала допытываться Констанция, все еще надеясь, что произошло недоразумение и речь идет всего лишь о невинных поцелуях.

Но Марселло не оставил ей никаких надежд:

— С нами случилось то же, что у Катэрины с учителем!

— Боже мой! — всплеснула руками Констанция. — И сестра нашего зятя тоже беременна?!

— Нет, — отрицательно помотал головой Марселло и тут же добавил: — Пока нет. Но я все равно должен на ней жениться.

— Винченцо! Винченцо! — заголосила Констанция. — Иди сюда, убей этого мерзавца!

Объяснение с отцом вышло не менее сумбурным, чем с матерью, и уж точно более эмоциональным, поскольку Винченцо не поскупился вывалить на сынка все самые отборные ругательства, какие только знал.

Марселло же терпеливо выслушал все это и робко заметил в свое оправдание:

— Но я ее не принуждал, она сама сказала, что не надо бояться любви.

— Ах, она сама?.. — замахнулся на него Винченцо и, влепив Марселло весьма ощутимую затрещину, вновь обрушил на него поток ругательств.

Когда же он наконец умолк, обессиленно откинув голову на спинку стула, Марселло как ни в чем не бывало спросил:

— Так я женюсь на Беатрисе? Ты не против? Мои дети тоже станут богатыми наследниками.

У Винченцо уже кончился весь запас ругательств, и он всего лишь проворчал усталым голосом:

— Да, с этой семейкой разбогатеешь! Посмотри на богачку Катэрину, та же учась ждет и тебя.

— Ну и пусть, я не гонюсь за богатством, — совсем осмелел Марселло. — Я просто люблю учительницу и не могу без нее жить. Скажи, ты пойдешь со мной к Франсиске просить руки Беатрисы? Если откажешься — я сам пойду!

— Беатриса может и отказать тебе, — подала голос Катэрина.

— Это почему же? — взвился Марселло.

— Потому что ты рядом с ней выглядишь болваном. Ей нужен другой, образованный парень.

Марселло задохнулся от негодования, но тут на его защиту неожиданно встала Констанция:

— А ты как выглядишь рядом с учителем? Помолчала бы!

— Ладно, хватит! — сказал свое веское слово Винченцо. — Раз уж набедокурил, то придется отвечать за это безобразие. А то как я посмотрю в глаза моему зятю, когда он придет домой?

— А как он смотрел в твои глаза, когда ты застукал его с Катэриной? — снова вмешалась Констанция.

— Но он женился на нашей распутнице, — возразил Винченцо, — и Марселло придется сделать то же самое. Вот только согласится ли Железная Рука выдать свою образованную дочку за итальянца, да еще и такого шельмеца, как наш Марселло?

— Тут и гадать нечего: не согласится, — сказала Катэрина.

— Ну это уже пусть она решает. А нам все равно придется к ней идти.

Фарина, до той поры молчавший, не преминул дать приятелю совет, на которые он был большой мастак:

— Я бы на твоем месте не говорил о предстоящем сватовстве с таким обреченным видом. Ты, друг Винченцо, забываешь, что это не твоя дочка вляпалась, а ее, богатой вдовы. Поэтому у тебя есть все основания идти туда не с понурой головой, а диктовать Франсиске жесткие условия. Пусть дает в качестве приданого треть своей фазенды!

— А что, и правда, пусть дает! — подхватил Марселло, но Винченцо велел ему помолчать и ответил Фарине:

— Вот я возьму тебя с собой, ты ей сам это и скажешь, договорились? А я против такого приданого не буду возражать.

Фарина расхохотался, по достоинству оценив мрачный юмор Винченцо, а затем, приняв серьезный вид, дал еще один мудрый совет:

— А самое разумное, на мой взгляд, решение: вообще не, ходить к Франсиске и сделать вид, будто ничего не происходит. Это же не твоя, а ее дочка шастает по кустам с молодым пронырой, который своего не упустит. Вот ты и жди, пока Железная Франсиска сама не приползет к тебе на коленях и не станет умолять, чтобы твой сын взял в жены ее распутную дочку!

— Перестаньте! Я не позволю так говорить о Беатрисе! — вспылил Марселло. — Вы ее не знаете! Она чистая и благородная девушка!

— Да знаем мы ее, не кипятись, — осадил его Винченцо. — Лучше прислушайся к сеньору Фарине. По-моему, он говорит дело. Нам не стоит торопиться со свадьбой. Никакого приданого мы от Франсиски не получим, это ясно, только взвалим себе на шею еще одного нахлебника.

— Ну и не надо мне вашего благословения! — чуть не плача от обиды, закричал Марселло. — Я сам сейчас пойду к Железной Франсиске и попрошу у нее руки Беатрисы!

С этими словами он выбежал из дома и помчался к своей возлюбленной.

Увидев Марселло у себя в доме, Беатриса испугалась.

— Зачем ты сюда пришел? Не дай бог, мама тебя увидит! Уходи, пожалуйста!

— Но я как раз к ней и пришел. Я хочу просить у нее твоей руки. Мы с тобой должны пожениться!

— Нет, уходи, не надо говорить с моей мамой! Я не хочу. Уходи.

— Как? Ты не хочешь выходить за меня замуж? — опешил Марселло.

— Не хочу. Уходи, пожалуйста, пока мама тебя не увидела.

— Но как же ты можешь?.. После того, что с нами случилось…

— Ничего с нами не случилось! Уходи.

— Но я ведь сделал тебя женщиной, я обязан жениться!

— Замолчи! — истерично выкрикнула Беатриса. — Я родилась женщиной, понял? Оставь меня. Ты должен уйти из моей жизни!

У Марселло из глаз покатились крупные слезы, и он спросил жалобно:

— Я тебе совсем не нужен?

— Нужен. Но ты должен уйти, — ответила Беатриса.

Выбежав из ее дома, Марселло упал наземь и долго рыдал, зарывшись лицом в траву.

А на подступах к отцовскому дому его встретил Маурисиу и сказал:

— Оставь мою сестру в покое. Не обижайся, но ей нужен другой мужчина. А ты ей ничего не должен.

Он не знал, что Беатриса накануне сама отвергла Марселло, и потому не был готов к реакции, последовавшей на его слова. А Марселло, еще не успевший оправиться от предательства Беатрисы, выплеснул всю свою обиду и весь свой гнев на ее брата, который, как выяснилось, был с ней заодно.

— Ей нужен другой мужчина, да? — заорал на весь двор Марселло. — А нужна ли она ему? Вряд ли он захочет на ней жениться, когда узнает, что я уже лишил ее девственности!

— Ах ты, подлец! — замахнулся на него Маурисиу, но Марселло сумел увернуться от удара и стремглав понесся к дому, крича на бегу:

— А ты бездельник и приживал! Тебя терпят в нашем доме и дают тебе кусок хлеба только потому, что ты спишь с моей сестрой!

Маурисиу догнал его у самого порога и, применив боксерский прием, нанес мощный удар в челюсть.

Марселло истошно завопил, вся его родня высыпала во двор, замыкающим был Фарина, но он не принимал участия в последовавшем затем скандале.

Марселло тоже выбыл из строя — он мог только мычать, но не говорить, так как Маурисиу своротил ему челюсть.

Остальные члены семьи Винченцо, включая и зятя, поносили друг друга, не стесняясь в выражениях и не задумываясь о возможных последствиях. Все взаимные обиды и претензии, копившиеся еще с той поры, как стало известно о беременности Катэрины, теперь были высказаны, и кончилось это тем, что Маурисиу покинул дом тестя.

— Я не могу жить среди людей, которые меня презирают и унижают, — сказал он. — Даже ты, Катэрина, встала на сторону брата, не разобравшись, за что я его ударил.

— Если бы ты его просто ударил, а ты свернул ему челюсть! — возразила она.

— Я больше не собираюсь это обсуждать, — сказал Маурисиу. — Если ты меня еще любишь, то собирайся, и пойдем отсюда.

— Куда?! Ты хочешь повести меня к своей матери, чтобы она там надо мной поиздевалась? Я же для нее только «грязная итальянка». Она выставит меня вон, и тебя вместе со мной. Нет, я туда не пойду.

— Но у меня нет другого дома и другой матери!

— У тебя вообще ничего нет, потому что мать от тебя отказалась и выгнала из дома! А другого дома ты не нажил!

— Ну это я уже слышал. От твоего брата и от сеньора Винченцо. «Нахлебник и приживал»! Нет, уж лучше терпеть упреки родной матери, чем выслушивать такие оскорбления в доме тестя! — сказал Маурисиу и ушел не оглядываясь.

А Катэрина забилась в рыданиях.

Глава 30

Печальное известие получил Тони из Италии; от сердечного приступа умерла его мать. Дженаро написал об этом скупо, в нескольких строках — но все же написал, забыв былые распри!

Тони стало нестерпимо жаль старика, и он написал ему ответное письмо, в котором уговаривал Дженаро не сидеть одиноко в осиротевшем доме, а ехать к сыну в Бразилию.

Тони не мог знать, что этому письму суждено разминуться с его отцом на встречных курсах, поскольку Дженаро к тому времени уже успел заколотить свой дом и отправиться на пароходе в Бразилию.

— Мне тут больше делать нечего, Розинела, — бормотал он на могиле жены перед отъездом. — Или туда, в Сан-Паулу, или — к тебе, Роза! Но ты хотела, чтобы мы уехали к нашему сыну, поэтому я постараюсь исполнить твою волю.

Незадолго до отъезда Дженаро его навестила Мария.

— Мы виделись с сеньорой Розой в церкви за несколько дней до ее смерти. Я была там с сыном, и она все-таки успела посмотреть на своего внука. А теперь я хочу и вам его показать. Вот он какой, смотрите! Сынок, это твой дедушка! Он скоро поедет к твоему папе и передаст ему от нас привет.

— Ты же сама говорила, что отец твоего ребенка — фашист. Мы так и написали Тони.

— Это неправда, и вы не могли ему это написать, — огорчилась Мария. — Посмотрите на мальчика. Он же похож на Тони и… на вас!

— Но ты же все равно теперь жена того проклятого фашиста, и твой сын носит его фамилию, значит, это не мой внук!

Мария печально покачала головой:

— Да, я жена Мартино. Так распорядилась судьба. Но я всегда любила и люблю Тони, и мой малыш — его сын!

— Пусть даже так, — смягчился Дженаро. — Но у Тони там тоже есть семья, возможно, скоро появятся дети, и я считаю, ему не надо знать, что в Италии у него есть сын, который носит фамилию фашиста. Никогда я ему этого не скажу!

Отправляясь в Бразилию, Дженаро взял первое попавшееся письмо Тони из небольшой стопки писем, которые бережно хранила Роза, и теперь, добравшись до Сан-Паулу, пришел по тому адресу, который был указан на конверте, — в бывшую мастерскую Агостино.

Однако сына он там не нашел, поскольку к тому времени жизнь Тони во многом изменилась. Купив пробную партию кубков, он так и не продал ни одного и вынужден был распрощаться с этой затеей. А Эзекиел стал перестраивать помещение мастерской под магазин и даже успел нанять новых швей и продавцов — так, к нему на работу устроились Соледат и Маноло.

Дженаро не повезло дважды: во-первых, он взял с собой не тот адрес, по которому теперь проживал его сын, а во-вторых, пришел в бывшую мастерскую в тот момент, когда там работали только маляры, ничего не знавшие о Тони.

— Да, — сказали они Дженаро, — мы слышали, что здесь раньше будто бы работал какой-то художник. Но он уехал из Бразилии, а дом у него купил один торговец, но мы его тоже не знаем, нас прислал сюда делать ремонт наш начальник.

Дженаро опечалился. Где же теперь искать сына? Куда идти? Сан-Паулу город огромный, это не Чивита, где все друг друга знают…

День близился к концу, Дженаро устал с дороги, ему надо было найти место для ночлега.

И он вошел в пансион доны Мариузы, где ему любезно предоставили комнату на одном этаже со студентами — друзьями Жозе Мануэла.

Студенты поначалу восприняли Дженаро с опаской: какой-то странный угрюмый старик, на лице которого постоянно написано недовольство. Но когда они узнали от Мариузы его печальную историю, то сами стали помогать Дженаро в поисках сына.

Поиски эти пока были безуспешными, но Дженаро привязался к молодым людям и однажды, желая сделать для них что-то приятное, сел за пианино, стоявшее в гостиной пансиона, и заиграл те самые мелодии, которые когда-то строго запрещал играть сыну.

— Мы и не знали, что вы такой классный пианист! — сказал ему Маркус.

— Это же моя профессия, — пояснил Дженаро. — Я всю жизнь провел за инструментом.

— Так вы и сейчас могли бы зарабатывать игрой на фортепьяно, — подсказал ему Маркус. — А то я слышал, что у вас уже кончаются деньги.

— Да, это так, — нахмурился Дженаро. — Скоро мне будет нечем платить за ночлег. Но во времена кризиса пианисты никому не нужны. Я уже заходил в музыкальный магазин тут неподалеку, предлагал свои услуги. Мне разрешили поиграть там на рояле и даже немного денег за это заплатили, но сказали, что у них уже есть постоянный пианист.

— Ну вот видите, не все так плохо, как вам представляется, — сказал Маркус. — Выходит, пианисты еще кое-где нужны. Значит, просто надо искать.

И вскоре он, смущаясь и переминаясь с ноги на ногу, предложил Дженаро поработать пианистом в… публичном доме!

— Я понимаю, это может вас шокировать, — говорил он, — но за неимением другой работы можно и там какое-то время поиграть, не правда ли?

— Да я уже готов работать где угодно, — обреченно махнул рукой Дженаро.

Маркус обрадовался:

— Вы не волнуйтесь, вам не надо будет окунаться в, скажем так, своеобразную жизнь этого заведения. Рояль стоит в холле, куда приходят клиенты. Вы будете видеть только их и, собственно, для них и будете играть. Кстати, большинство из них — вполне респектабельные люди.

— А ты что, часто там бываешь? — не смог скрыть своего осуждения Дженаро.

Маркус залился краской:

— Нет, просто у меня там работает знакомая девушка, Жустини.

Позже Мариуза рассказала Дженаро о трагической любви Маркуса к проститутке Жустини. А заодно рассказала и о романтической любви другого своего постояльца — Жозе Мануэла.

— Представляете, сеньор Дженаро, — говорила она, — из-за этой девушки он переселился с бедный квартал, стал работать грузчиком, хотя отец у него — крупный промышленник в Рио. Он приезжает сюда, ищет сына, как вы, а я вынуждена скрывать от него правду, потому что Жозе Мануэл меня об этом просил.

— Но это же так жестоко! — возмутился Дженаро. — Отец страдает, его нельзя держать в неведении!

— Я тоже так считаю, — вздохнула Мариуза, — но Жозе Мануэл боится, что сеньор Антониу силой увезет его домой, в Рио. А он не хочет расставаться с любимой девушкой!

— Ну и пусть не расстается, если не хочет. Отец тоже сможет это понять. Я уверен, — сказал Дженаро. — Этот сеньор Антониу сейчас здесь, в Сан-Паулу? Я сам ему все расскажу!

— Нет-нет, не надо, — испугалась Мариуза. — Я никогда не лезу в личную жизнь своих постояльцев, за это они и ценят мой пансион. Да и сеньора Антониу сейчас здесь нет, он уехал в Рио.

Дженаро стал работать пианистом в публичном доме, у него появились деньги, и настроение его заметно улучшилось. Но незнакомый ему сеньор Антониу, этот несчастный отец, не давал покоя Дженаро. И он, расспрашивая Маркуса о любимой девушке Жозе Мануэла, выспросил, где она живет и как ее зовут. А когда отец Жозе Мануэла снова приехал в пансион, Дженаро сообщил ему все эти сведения.

— Я тоже ищу своего сына, и мне понятно ваше состояние, — пояснил он мотивы своего неоднозначного поступка. — Хочется надеяться, что когда-нибудь и мне кто-то вот так же поможет найти моего Тони.

В пансионе, где жила Нина, тоже произошло много перемен. Прежде всего она поняла, что ей очень нравится Жозе Мануэл, и он теперь был на седьмом небе от счастья. Правда, времени на общение с Ниной у него было мало, поскольку он продолжал работать грузчиком и учебы в университете тоже не бросал.

О притязаниях Умберту Нина рассказала Жозе Мануэлу все, без утайки, и он решил сам по-мужски поговорить с соперником, если тот еще раз посмеет заявиться к Нине домой.

И такой случай Жозе Мануэлу вскоре представился.

Зная, что днем Нина не бывает дома, Умберту заехал к ней вечером, и предложение у него на сей раз было вполне приличным:

— Я приехал, чтобы пригласить тебя обратно на фабрику, — сказал он Нине. — Там освободился станок.

Разговор этот происходил в комнате Нины, где присутствовала также и Мадалена. Опасаясь, что дочь может ответить отказом, она поспешила опередить Нину:

— Спасибо, сеньор Умберту, вы к нам так добры! Нина обязательно пойдет работать к вам на фабрику. Правда, дочка? Нина еще не успела ничего ответить, как в комнату ворвался Жозе Мануэл и без всяких объяснений стал выталкивать оттуда Умберту:

— А ну убирайся отсюда! И забудь дорогу в этот дом! Умберту и не подумал следовать его приказу.

— Кто это такой? — спросил он. — Нина, скажи, что этот хулиган тут делает?

— Нина, помолчи, — скомандовал Жозе Мануэл. — Я сам ему все объясню.

Мадалена тем временем подняла крик:

— Сам убирайся отсюда, голодранец! Или я вызову полицию! Сеньор Умберту предлагает Нине хорошую работу на фабрике! А что ей можешь предложить ты?

Она встала между мужчинами, пытаясь заслонить собой Умберту и поколачивая своими мощными кулаками прачки не желавшего отступать Жозе Мануэла.

Нина попробовала перекричать Мадалену:

— Перестаньте! Дайте мне сказать хоть слово! Все разом умокли, и она продолжила: — Я не собираюсь возвращаться к вам на фабрику, сеньор Умберту. И прошу вас больше не приезжать сюда. А тебе, Жозе Мануэл, спасибо. Такой защиты мне всегда не хватало.

— Теперь она у тебя будет всегда, — пообещал он и, обернувшись к Умберту, добавил: — Надеюсь, ты все понял? Если еще раз сунешься к Нине, будешь иметь дело со мной!

Умберту вынужден был уйти ни с чем.

А на следующий день к Нине пришла Эулалия, которая теперь работала на фабрике под покровительством Силвии, и сообщила неожиданную новость:

— Сеньора Силвия хочет с тобой познакомиться и предложить тебе хорошую работу. Я рассказала ей все о тебе. Ты уж прости, и о ключах от квартиры тоже…

— Зачем? — огорчилась Нина. — Ей же больно слышать подобные вещи! И потом, я ведь не взяла эти проклятые ключи.

— Я ей так и сказала. Поэтому она сразу прониклась к тебе симпатией и у нее возникла идея насчет хорошей работы для тебя.

— Я только вчера отказалась идти туда из-за Умберту, — сказала Нина. — Нет, и к Силвии я не пойду.

— Ты забываешь, что фабрика принадлежит не ему, а ей. Силвия там хозяйка! Я вот работаю у нее, и Умберту ко мне не пристает. Пойдем, тебе же нужна работа! — уговаривала ее Эулалия.

Нина заколебалась:

— Разве что отнесу ей эти ключи…

— Нет! Не смей! — вклинилась в их разговор Мадалена. — Сеньор Умберту дал эти ключи мне, и я их сохраню! Мало ли как может обернуться жизнь? Может, мы с тобой еще туда и переедем.

— Кстати, эта квартира тоже принадлежит Силвии, она сама мне сказала, — внесла ясность Эулалия.

— Ну тогда я просто обязана вернуть ей эти ключи, — приняла окончательное решение Нина.

Она пошла к Силвии, и та предложила ей работать на фабрике администратором с достаточно широкими полномочиями. Нина согласилась, и теперь ей только оставалось объясниться с Жозе Мануэлом, которому наверняка будет непонятна такая непоследовательность Нины. По дороге домой она обдумывала аргументы, с помощью которых надеялась убедить Жозе Мануэла в правильности своего решения. Должен же он ей поверить, что она пошла туда не из-за Умберту!

А между тем во двор пансиона, где жила Нина, въехал роскошный «мерседес» — это сеньор Антониу с подачи Дженаро добрался наконец до своего сына.

Выйдя из автомобиля, он спросил у Мадалены, развешивавшей во дворе белье, не знает ли она, в какой комнате живет Жозе Мануэл.

Мадалена очень удивилась: зачем такому важному сеньору понадобилась эта голь перекатная? Что у них может быть общего? Возможно, Жозе Мануэл интересует этого господина как грузчик?

— А, этот голодранец? — бросила она с пренебрежением. — Знаю! Он живет в пятнадцатой комнате на втором этаже. Вы хотите нанять его как грузчика?

Сеньор Антониу вынужден был осадить ее.

— Мой сын не голодранец, — сказал он строго. — А за подсказку спасибо.

Мадалена с изумлением смотрела, как грузный сеньор Антониу взбирается по хлипкой деревянной лестнице на террасу второго этажа, и не могла поверить, что все это происходит наяву. Жозе Мануэл — сын богатого сеньора?! Бред какой-то! Может, незаконнорожденный сын?

Сеньор Антониу тем временем спустился вниз, не застав Жозе Мануэла дома. И поскольку во дворе, кроме Мадалены, никого не было, вновь подошел к ней.

— Простите, а вы не знаете, в какое время его можно застать дома?

— Приезжайте вечером, — охотно ответила Мадалена. — Когда рынок закрывается, он и приходит домой. А это правда ваш сын?

— Да, — раздраженно ответил Антониу. — Может, вы знаете, и на каком рынке он работает?

— Нет, к сожалению, не знаю, — развела руками Мадалена. — Зато я могу передать ему, что вы приезжали.

— Не надо, прошу вас! — отказался от такой услуги Антониу. — А то он, чего доброго, и отсюда сбежит. А я должен увезти его домой.

«Ну вот, — с огорчением подумала Мадалена, — как только выяснилось, что этот голодранец на самом деле богат, так его тут же хотят увезти. Надо предупредить Нину, пусть не зевает!»

И, едва Нина вернулась домой, Мадалена принялась наставлять ее на путь истинный:

— Он, конечно, с большими странностями, этот Жозе Мануэл: таскать на себе мешки и бочки — при таком богатом отце! Но ты не упускай его! Ты должна опередить этого сеньора и сказать Жозе Мануэлу, что любишь его. Он в тебе души не чает, я же вижу. Вот пусть и увезет тебя с собой на «мерседесе»!

— Мама, я слышать не хочу об этом лжеце! — сердилась Нина. — Зачем он водил меня за нос, зачем разыгрывал комедию?

— Не знаю. Я же говорю, что он малость с прибабахом. Но тебе же он до сих пор нравился! Так в чем же дело? Главное, что отец от него не отказывается. Ты бы видела, на какой шикарной машине он сюда приезжал! Сеньору Умберту такая и не снилась!

— Мама, помолчи! — взмолилась Нина. — Тебе бы только выдать меня за богача. А какой он человек — не важно.

— Нет, ты не права, — продолжала спорить с ней Мадалена. — Я как раз считаю, что вы с Жозе Мануэлом очень подходите друг другу. Он сдуру в грузчики подался, а ты у меня тоже ненормальная, если отказываешься от богатства.

Они долго спорили, но так и не пришли к соглашению.

А потом Нине пришлось еще и выдержать трудный разговор с Жозе Мануэлом, который наотрез отказался ехать вместе с отцом и, проводив его, пришел объясниться с Ниной.

— Теперь ты уже все знаешь, и мне больше незачем скрывать, что я поселился здесь из-за тебя. И грузчиком стал только потому, что ты не любишь богатых. Прости. Хотел тебе понравиться…

— Я почти влюбилась в тебя, — призналась Нина. — Но ты своей чудовищной ложью убил то чувство, что зарождалось во мне! Уходи, я не хочу тебя видеть.

— Но все еще можно поправить, — не отступал Жозе Мануэл. — Мой отец вовсе не эксплуататор, как ты думаешь. Этот капитал он заработал собственным горбом. Работал на плантации, выращивал кофе. А когда в стране разразился кризис — занялся хлебопечением и преуспел в этом деле. Теперь у него целая сеть пекарен…

— Дальше можешь не рассказывать, и так все ясно, — прервала его Нина.

— Нет уж, ты послушай, потому что я не сказал самого главного. Мой отец всегда заботился о своих рабочих. Они имеют хорошие заработки, он оплачивает им отпуска, выдает пособия по болезни, а женщинам — по беременности. При каждой фабрике есть детские ясли, где кормящие матери могут оставлять своих младенцев с нянями, а для детей постарше — садики…

Он так увлекся, что не заметил перемену в настроении Нины, которая теперь слушала его с огромным интересом.

— Неужели это правда? — спросила она. — У нас на фабрике ничего подобного не было.

— Если не веришь, можешь съездить со мной в Рио и увидеть все собственными глазами.

— Да, мне бы очень хотелось на это посмотреть, — сказала она, к большой радости Жозе Мануэла. — Знаешь, сегодня сеньора Силвия, хозяйка ткацкой фабрики, предложила мне работать там администратором. И я думаю, вот бы нам завести такие же порядки, как у твоего отца! Сеньора Силвия мне очень понравилась, она тоже не похожа на эксплуататоршу. Мне кажется, она согласится облегчить труд ткачих. Я, во всяком случае, буду настаивать на этом…

Глава 31

С возвращением домой Маурисиу Франсиска могла бы успокоиться, но не тут-то было! Маурисиу каждый день бегал на свидания с Катэриной и требовал, чтобы мать приняла ее в своем доме как законную невестку.

Франсиске это так надоело, что она однажды сказала сыну:

— Знаешь, мне было спокойнее, когда ты жил у этих грязных итальянцев. Может, ты переселишься к ним снова, если тебя так околдовала та мерзавка?

— Мама, не смей дурно отзываться о моей жене! — ответил Маурисиу. — И не надейся, что я снова уйду из этого дома. Идти мне некуда. К тестю я больше не вернусь.

— Но может, ты съездишь в Европу, развеешься, отвлечешься от этого кошмара? И Беатрису с собой возьмешь, а то она тоже в последнее время захандрила.

— Нет, мама, и в Европу я не поеду, и в Азию, и в другие части света. Не могу я путешествовать и развлекаться, когда у меня тут беременная жена. Я должен как-то уговорить тебя, чтобы ты наконец смирилась с моим выбором, приняла Катэрину, и чтобы она смогла спокойно родить здесь твоего внука.

— Это не мой внук. Пусть о нем заботится Винченцо! Ядаже не уверена в том, что ты имеешь какое-то отношение к этому ребенку. Твоя итальянка могла зачать его от кого угодно, а тебя потом уже окрутила.

— Мама, перестань! Это невыносимо! — первым не выдерживал Маурисиу и уходил в свою комнату.

Иногда, правда, случалось и наоборот — у Франсиски сдавали нервы, и она уходила от Маурисиу, не в силах слушать его бесконечные требования впустить в их дом Катэрину.

Так они и жили: кто кого переупрямит.

А тем временем в стране разразился очередной кризис, закупочные цены на кофе упали до предельной отметки, президент Варгас вновь распорядился сжигать запасы кофе, чтобы хоть немного поднять цены на него и получить хоть какие-то малые деньги в казну.

В связи с кризисом производители кофе несли огромные убытки, а многие и вовсе становились банкротами. Некоторые из них отчаивались настолько, что добровольно сводили счеты с жизнью.

На грани разорения оказались и Винченцо с Фариной. Тот год выдался урожайным, они собрали со своей не такой уж и большой плантации столько кофе, что для него пришлось строить два новых амбара, однако продать его был невозможно, он лежал на фазенде мертвым капиталом.

В этом ряду не составила исключения и Франсиска, ей тоже не удалось продать ни зернышка из нового урожая кофе. Из-за этого она была удручена, подавлена, однако и теперь не отказывалась от своих давних намерений завладеть теми кофейными плантациями, что принадлежали Винченцо и Фарине.

— Я тебя не понимаю, мама, — сказала ей однажды Беатриса. — Кофе сейчас ничего не стоит, мы терпим убытки, так зачем же тебе нужны еще и кофейные плантации тех двух итальянцев?

— Потому что я их ненавижу, особенно этого фигляра Фарину! Он тут изображал передо мной богача, блефовал, предлагая мне большие деньги за мою фазенду!.. А теперь где он? Тоже, наверно, доедает последние крохи, потому что нет у него никаких денег! И я сейчас просто обязана использовать эту ситуацию, чтобы прижать его к ногтю вместе с его компаньоном Винченцо!

— Мама, я говорю о кофе, — напомнила ей Беатриса, — а ты об итальянцах. При чем тут они?

— Притом, что цена на кофе когда-нибудь снова вырастет, а эти проклятые итальянцы всегда останутся такими же мерзкими, как теперь.

— Твоя неприязнь к ним не знает границ, — с досадой заметила Беатриса. — Ты готова бороться с ними даже себе в ущерб. Допустим, ты купишь у них эту фазенду, потратишь последние деньги, а ведь мы и сами можем разориться, как многие другие плантаторы!

— Нет, с нами этого не произойдет, — уверенно заявила Франсиска, и ее глаза сверкнули отраженным блеском тех золотых монет, что хранились в тайнике. — Если надо будет, я сама устрою грандиозный костер из кофейных зерен!

После этого разговора с матерью Беатриса спросила у Маурисиу:

— Тебе не кажется, что у нашей мамы помутился рассудок от ненависти к итальянцам?

— Мне сама эта ненависть кажется патологической, — с горечью ответил он. — Я ищу и не нахожу ей объяснения. Это ведь началось не тогда, когда я женился на Катэрине, а гораздо раньше. Так в чем же тут причина?

— Не знаю, — вздохнула Беатриса. — Но мне очень жаль нашу маму. Она так несчастна!

— Она делает несчастными других! Я из-за нее не могу привести в свой дом жену, а ты вынуждена тайком встречаться с Марселло.

— Я? — залилась краской Беатриса, но Маурисиу попытался снять возникшую неловкость:

— Да успокойся ты, я на него давно не сержусь. Он был не в себе из-за разрыва с тобой, а тут еще и я подлил масла в огонь. Сам виноват, сорвался. А о ваших тайных встречах мне известно от Катэрины. Ты что, все-таки любишь его?

— Я не знаю, любовь ли это, но быть в ссоре с ним для меня невыносимо, — призналась Беатриса. — Я должна видеть его каждый день, иначе мне все становится немило.

— Но выходить за него замуж было бы, на мой взгляд, безумием, — высказал свое мнение Маурисиу. — Ты ведь жила в их доме и знаешь, какие там порядки. Даже я их не выдержал!

— Я не думаю о замужестве. Пусть все идет, как идет. Вот только бы мама не узнала, что я встречаюсь с Марселло. Мне даже представить страшно, что будет тогда!..

Говоря это, Беатриса и не предполагала, что самое страшное, чего она так боялась, случится очень скоро, буквально на следующий день.

Утро того дня было солнечным и не предвещало никаких грозовых потрясений. Франсиска, как обычно, отправилась на свои плантации, и кто же мог знать, что ей вздумается завернуть также и на соседнюю фазенду, где у нее был тот самый, спорный, участок земли!

Ехала она туда в воинственном настроении, собираясь предпринять очередную, и на сей раз беспощадную, атаку на Винченцо и Фарину. А чтобы еще более взбодрить себя, Франсиска подстегнула лошадь, и та понеслась бойкой рысью, доставляя удовольствие своей хозяйке. Встречный ветерок развевал волосы Франсиски, и она в тот момент была похожа на грациозную амазонку, бесстрашно рвущуюся в бой.

Дорога, по которой ехала Франсиска, пролегала в ложбине между холмами, поросшими густой травой и мелким кустарником. Но вот вдали замаячила «вражеская» кофейная роща, и Франсиска пришпорила лошадь, намереваясь осмотреться вокруг и приготовиться к решающему броску на противника.

Однако то, что она увидела, заставило ее круто изменить план действия: вместо того чтобы ехать к Винченцо и Фарине, Франсиска поскакала вслед за Беатрисой и Марселло, которые, не замечая ее, в обнимку шли по дороге, а потом свернули к кофейной роще и скрылись из виду.

Отыскать любовников в зарослях кофейных деревьев было непросто, но праведный гнев Франсиски вывел ее к месту их тайного свидания. Они миловались, лежа в траве, и лошадь, несшая на себе разъяренную амазонку, едва не налетела на них со всего разбега.

Не помня себя от гнева, Франсиска принялась стегать Марселло плеткой, от которой он пытался увернуться, прячась за стволами деревьев.

— Я убью тебя! — кричала Франсиска. — Подонок! Мразь! Вонючее отродье!

Она могла бы и правда забить его до смерти, если бы не упала, споткнувшись о пенек. Это помогло Марселло убежать от нее на безопасное расстояние, и Франсиска не стала гнаться за ним на лошади — ей нужно было еще как следует разобраться с собственной дочерью.

Когда она вернулась к Беатрисе, та была уже одета и застегнута на все пуговицы, но это не могло спасти ее от материнского гнева. Франсиска и на нее замахнулась плеткой, однако Беатриса не стала убегать и прятаться за деревьями. Ее страх перед матерью внезапно исчез, и она, смело глядя в глаза Франсиски, сказала:

— Не надо, мама. У тебя нет на это права. Я уже взрослая женщина и могу сама решать, кого мне любить, а кого нет.

— Соплячка ты, а не женщина! — выкрикнула Франсиска, однако плетку все же опустила.

— Нет, мама, я — женщина. Во всех смыслах этого слова, — пошла еще дальше Беатриса. — Да ты сама все видела и поняла…

— Я поняла, что эти поганые итальянцы вознамерились извести всю мою семью, — сказала Франсиска. — Они одурманили тебя и Маурисиу, чтобы уничтожить в конце концов меня.

— Мама, ты слишком преувеличиваешь значение своей персоны, — возразила Беатриса. — Поверь, мы с Марселло вовсе не думали о тебе, когда полюбили друг друга.

— Боже мой! Опять любовь? Это просто какое-то издевательство надо мной, — упавшим голосом произнесла Франсиска, почувствовав полное свое бессилие. — Пока я обдумывала, как покончить с этими подлыми итальяшками, они зашли с тыла и ударили по моим детям со всех своих орудий! Теперь я должна думать не о них, а о вас.

— По-моему, это правильное решение, — позволила себе заметить Беатриса. — Если ты будешь думать о нас, тебе станут понятны и наши чувства, и наши привязанности.

— Нет, не надейся! — отрезала Франсиска. — Я буду защищать вас другим способом: отправляю вас в Европу, подальше от этих мерзких людишек.

— В Европу? А куда именно? Может быть, в Италию? — съязвила Беатриса. — Нет, мама, я никуда отсюда не поеду. И Маурисиу, насколько мне известно, тоже не поедет.

— Тогда я отправляю вас в Сан-Паулу, а сама буду сражаться с Винченцо и Фариной до тех пор, пока не изгоню их с этих земель!

На следующий день она действительно уехала в Сан-Паулу, собираясь подготовить там дом для Беатрисы, а заодно и подыскать ей жениха. Франсиска наконец поняла, что Беатриса, живя на фазенде, попросту не видит достойных порядочных мужчин, в которых она могла бы влюбиться. Их там нет. Вокруг одни итальянцы!

Маурисиу же, воспользовавшись отъездом матери, едва ли не силой притащил Катэрину в свой дом, чтобы она там успела пообвыкнуть до возвращения свекрови. Он обещал всячески защищать ее от нападок Франсиски и был уверен, что та в конце концов смирится с пребыванием в этом доме невестки и внука.

— У меня есть законное право на часть этого дома, и я не намерен его никому уступать, — пояснял он Катэрине. — Конечно, поначалу тебе будет здесь трудно жить, но ты потерпи, пожалуйста. Мы должны быть вместе, у нас скоро родится ребенок. Я хочу, чтобы он появился на свет в нормальной семье и в своем фамильном доме.

Катэрина согласилась потерпеть, понимая, что у нее нет другого выхода, и с достоинством выдержала первый, самый страшный, скандал, который устроила Франсиска по возвращении домой. Она ни разу не ответила свекрови, промолчала, хотя та и выгоняла ее вместе с Маурисиу, и оскорбляла всячески. Катэрина только цепко держалась за руку Маурисиу, всем своим видом давая понять Франсиске, что они теперь одно целое, их нельзя отделить друг от друга, и, если муж считает, что должен жить здесь, то и она, жена, будет жить рядом с ним, чего бы ей это ни стоило.

Маурисиу тоже проявил завидную твердость, отстаивая интересы своей молодой семьи и защищая жену-итальянку.

Не ожидавшая получить такой мощный отпор, Франсиска в какой-то момент растерялась, потом разозлилась на себя из-за того, что ей никак не удавалось взять верх над взбунтовавшимся сыном, и наконец сдалась, попытавшись, правда, сохранить лицо.

— Не могу же я выгнать тебя отсюда силой, — сказала она сыну. — И если уж ты привел в мой дом итальянку, то я могу рассматривать ее только в качестве прислуги. Она будет делать все: стирать, гладить, стряпать, мыть пол и прочее. А если не сможет — я подвешу ее на дереве, как подвешивали когда-то провинившихся черных рабынь!

— Мама, ты забываешься, Катэрина — не рабыня. Она моя жена! — строго сказал Маурисиу.

— Еще не так давно итальянских иммигранток у нас приравнивали к черным рабыням, которые после освобождения от рабства гуляли со своими бывшими хозяевами и рожали от них детей! Итальянки ничем не отличаются от негров! Такие же распутницы и грязнули! — не унималась Франсиска, и Маурисиу снова вынужден был ее прервать.

— К счастью, рабство в нашей стране отменено, — сказал он. — И что бы ты ни думала об итальянцах, а Катэрина не будет здесь прислугой! Она моя жена. Сеньора. Госпожа!

— Тогда убирайтесь оба! Или я превращу вашу жизнь в ад! — заявила Франсиска.

Выяснение отношений, таким образом, зашло в тупик, и выход из него неожиданно предложила Катэрина.

— Мне кажется, ты не совсем прав, я могла бы выполнять посильную работу по дому, — сказала она, обращаясь к Маурисиу, но имея в виду прежде всего Франсиску. — Я умею вкусно готовить, ты это знаешь, да и просто не привыкла сидеть без дела.

Маурисиу замялся, не зная, что ответить, и тут Катэрина единственный раз за все время этой беспощадной схватки не удержалась, уколола-таки Франсиску.

— Ты не беспокойся, — вновь сказала она якобы только Маурисиу, — я справлюсь, твоей маме не придется подвешивать меня на дереве!

Франсиска предпочла промолчать, понимая, что надо соглашаться на компромисс, иначе дело может дойти до драки.

На том их противостояние и завершилось, хотя все понимали, что это был лишь первый раунд и вся борьба еще впереди.

Франсиска не могла смириться с поражением и, промаявшись без сна всю ночь, придумала, как следует вести себя с Катэриной, чтобы одержать над ней полную, безоговорочную победу: «Я все же превращу ее жизнь в ад, и она сама отсюда сбежит!»

Наутро Франсиска, осуществляя свой план, сказала Катэрине, что та может заниматься только стиркой и уборкой комнат.

— А в кухню я тебе запрещаю входить, — добавила она строго. — Там у нас стерильная чистота. Я не хочу, чтобы ты прикасалась к посуде, и тем более к продуктам!

Катэрина и это стерпела.

Несколько дней ей удавалось избегать стычек с Франсиской благодаря тому, что та отказалась садиться за обеденный стол вместе с Катэриной. Это был ошибочный ход со стороны Франсиски, она сама потом пожалела, что лишила себя возможности поскорее довести Катэрину до отчаяния.

За обедом это сделать проще: наверняка итальянка не умеет пользоваться столовыми приборами, и тут ее можно было бы жалить и травить до полного уничтожения.

И все же Франсиска ухитрялась находить поводы для придирок и откровенной травли, медленно, но верно подвигая Катэрину к капитуляции. Маурисиу, правда, всякий раз вставал на защиту жены, однако это не намного облегчало жизнь Катэрины в доме свекрови. Терпение ее постепенно иссякало и однажды кончилось совсем. Произошло это даже раньше, чем предполагала Франсиска. А поводом для рокового скандала стали пресловутые итальянские макароны, которые так любила поносить Франсиска.

В ее доме макароны вообще никогда не употреблялись в пищу, так как она считала их продуктом исключительно итальянским, и значит, не пригодным для еды.

А Катэрина за несколько дней, проведенных в доме Франсиски, соскучилась по макаронам и попросила кухарку приготовить их. Та ответила, что не умеет готовить это блюдо, и тогда Катэрина в нарушение приказа сама встала у плиты, отварила макароны, да еще и приготовила к ним томатный соус.

Она надеялась все это съесть вместе с Маурисиу до той поры, как Франсиска вернется домой, а та, конечно же, вернулась раньше обычного и застала Катэрину на месте преступления, то есть на кухне.

Разразился жуткий скандал. Франсиска чувствовала: терпение итальянки уже на пределе, и потому оскорбляла ее так: жестоко и так обидно, что у Катэрины брызнули слезы из глаз.

Это был важный сигнал для Франсиски, и она не замедлила нанести решающий удар.

— А теперь отнеси всю эту гадость свиньям! — скомандовала она.

Тут уж терпение Катэрины лопнуло, Франсиска не ошиблась. Но все же она недооценила Катэрину! Прежде чем уйти из кухни и вообще из этого дома, Катэрина надела Франсиске на голову кастрюлю с макаронами, щедро сдобренными томатным соусом!

Франсиска истошно закричала. На кухню прибежал Маурисиу и увидел страшную картину: все лицо Франсиски было залито томатным соусом, он стекал густыми струями ей на платье, а в ее роскошных волосах запуталось десятка два длинных извилистых макаронин, свисавших со лба как локоны.

Катэрина тоже была здесь: ее душил истерический хохот.

Увидев сына, Франсиска оправилась от шока и вынесла окончательный приговор:

— Все! Убирайтесь оба отсюда!

Катэрина тем временем тоже овладела собой и сказала мужу:

— Пойдем к моим родителям! Я не могу здесь больше оставаться!

Маурисиу не ответил ей, он все еще пребывал в шоке. Но Катэрина этого не поняла и стала кричать на него:

— Вот, значит, как ты меня защищаешь? Трус! Предатель! Если ты сейчас же не пойдешь со мной, то я уйду одна!

Маурисиу теперь не просто промолчал — он закрыл уши ладонями. Чудовищная дикость происходящего настолько ошеломила его, что он не мог говорить, не мог слушать, не мог смотреть на весь этот ужас.

И Катэрина ушла к родителям.

Дома она горько плакала, называла Маурисиу трусом, ничтожеством, сгоряча обмолвилась, что лучше бы ей было выйти замуж за Гаэтано, а тот не заставил себя долго ждать: пришел к Винченцо и сказал, что возьмет Катэрину в жены даже с ее огромным животом, и позже заявил Маурисиу, пришедшему мириться с женой, что Катэрина уже дала согласие на брак с ним, Гаэтано…

В общем, ад, начавшийся для Катэрины в доме мужа, продолжился и здесь.

А тут еще и Франсиска возобновила военные действия против их семейства, пригрозив Винченцо и Фарине, что если они не выделят ей треть земли, некогда принадлежавшую Адолфо, то она приведет с собой вооруженных людей, те снесут изгородь, силой захватят тот участок земли, который им больше понравится, и установят новую межу.

В доме Винченцо начался переполох: уступать Железной Руке никто не хотел, даже Фарина собирался встретить Франсиску с оружием в руках и уж потом потолковать с ней в своей излюбленной манере, то есть осыпать ее комплиментами, подразнить и, если получится, все уладить миром, поскольку она выкупила пай Адолфо и имеет на него полное право.

Но Катэрина не знала об истинных намерениях Фарины, и ее пугало предстоящее кровопролитие. Когда же она услышала от Гаэтано, что в перестрелке, под шумок, он обязательно убьет Маурисиу, который наверняка придет сюда вместе с матерью, — ей и вовсе стало плохо.

— Делай что хочешь, забирай меня куда хочешь, — сказала она Маурисиу, который в очередной раз пришел мириться с ней, — я больше так не могу жить! Я устала от этих бесконечных распрей, от этой жестокой вражды. Если бы мы с тобой могли жить где-нибудь отдельно от всех! Пусть в маленькой каморке, но отдельно!

— Я что-нибудь придумаю, — твердо пообещал ей Маурисиу.

Глава 32

Между Франсиской и Винченцо шла настоящая война. Франсиска вооружила своих людей, грозила, что снесет ограду, разделяющую фазенды, и заберет принадлежащую ей землю.

Винченцо вооружать было некого, хотя Гаэтано и предлагал ему свои услуги, однако Винченцо не торопился ими воспользоваться. Он прекрасно понимал, что, если дать Гаэтано волю, дело может дойти и до смертоубийства, поскольку Катэрина вновь помирилась со своим драгоценным Маурисиу. Винченцо хоть и недолюбливал зятя, считая его слабаком, если тот не мог целый день под палящим солнцем махать мотыгой и таскать на себе мешки с фасолью и кукурузой, но все равно ценил его выше сынка предателя Адолфу. От предателей только и жди, что предательства, как от апельсинового дерева апельсинов. Поэтому Винченцо и не хотел иметь никакого дела с отпрыском бывшего приятеля и держал грубого неотесанного парня на расстоянии.

Не собирался Винченцо вооружаться и сам, хоть и грозил когда-то сеньоре Железной Руке дрыном. Чтобы закончить войну, которую затеяла глупая баба, нужно было найти радикальное средство.

Фарина все расписывал выгоды животноводческого хозяйства.

— Мясо всегда в цене, — твердил он. — Не то что кофе! Ты заработал за это время хоть рейс лишний?

Нет, Винченцо ничего за это время не заработал. Наоборот, прожил то немногое, что у него еще оставалось. И семья у него увеличилась. Поэтому волей-неволей он все чаще подумывал, что скорее всего ему и в самом деле придется расстаться со своей землей. Да и была ли своей эта земля?

С тех пор как Франсиска заявила ему, что каждое третье зернышко, каждая третья курица принадлежат ей, и она спросит за них отчета, с тех пор как она принялась донимать его своими требованиями и распоряжениями, Винченцо перестал себя чувствовать хозяином на своей земле. Хотя сам себе в этом не признавался. Сопротивлялся, как мог. Противостоял сеньоре Железной Руке всеми силами, а главное, чувством юмора, но понял: договориться с ней невозможно. Фарина же всячески уговаривал его пойти навстречу новой родственнице, убеждал отказаться от кофе, который все равно не приносит дохода, расписывал, какие можно будет купить на полученные деньги пастбища, каких замечательных бычков можно будет на них растить.

Винченцо умом понимал доводы Фарины, но ни бычки, ни коровы не были ему по душе. Тяга земли была сильнее, земля держала и не отпускала его.

И все-таки Винченцо преодолел эту тягу: решил дать согласие на продажу. Фарина одобрил его решение. Он считал, что на этой продаже Винченцо только выгадает.

— Я не Адолфо, на меня ты можешь положиться. Как только получим деньги, поедем и выберем самое лучшее пастбище для самых лучших бычков.

Старинные приятели поглядели друг на друга с улыбкой: сколько прожито вместе! И вместе они двинутся дальше, чтобы все-таки отвоевать свою долю счастья!

Наконец Винченцо сообщил жене:

— Кофейных баронов из нас не вышло! Посмотрим, может, получатся короли скота!

Констанция расстроилась, узнав о решении мужа. Сколько сил они положили на то, чтобы здесь обжиться, и снова все бросать, все оставлять? Начинать все сначала? Правда, эта фазенда не принесла им ни богатства, ни счастья. Зато нашла свою судьбу Катэрина. Вышла замуж, ждет ребенка! А Марселло? Как скажется на судьбе детей решение отца?!

Мать не зря волновалась о судьбах детей. И Катэрине, и Марселло всерьез предстояло подумать о будущем. Как лучше поступить Катэрине? Может быть, уехать вместе с Винченцо подальше от Франсиски? И уговорить ехать с ними Маурисиу? Или навсегда расстаться с ним? Осуществить то, чем она ему грозила?

Но примирение было так сладко! Такой покой, такая любовь разлились на душе Катэрины после того, как они помирились. Она любила Маурисиу, одного его и никого больше. Ей было даже странно, как могла она хоть краешком глаза взглянуть благосклонно на Гаэтано. Значит, нужно уговорить Маурисиу ехать с тестем! И там на новом месте им самим строиться, заводить хозяйство и заниматься им?..

Катэрина мучительно размышляла о том, чего хотела бы для себя в будущем. Для себя, своего ребенка и мужа Маурисиу.

О том же самом и так же мучительно размышлял и Марселло.

А Фарина с Винченцо приготовились нанести Франсиске решающий удар: предложить ей мирные переговоры и тем самым покончить с военными действиями.

Сочтя, что пятница — благоприятный день, потому что она под знаком богини любви Венеры, Фарина и Винченцо отправились к доне Франсиске.

— Мы с тобой, как два голубка, несущие оливковую ветвь, — пошутил Фарина, поглядев на коренастого здоровяка Винченцо, и оба они громко расхохотались.

Друзья особенно не рассчитывали на благожелательную встречу и не просчитались: Франсиска не пожелала их принять.

Одно упоминание об итальянцах приводило Франсиску в ярость. На это были особые причины. Именно они и заставляли ее с такой настойчивостью желать избавления от соседства с итальянцами. Ее выводила из себя любовь Маурисиу к Катэрине, она не могла простить ему этой женитьбы.

— Итальянцы, проклятые итальянцы, — шептала она, расхаживая по кабинету,

И ее старые сердечные раны, о которых она старалась забыть, начинали вновь ныть и саднить. Вся беда была в том, что никто на свете не избавлен от низменных склонностей и недостойных страстей: закрывай на них глаза, не закрывай, но они были, были! Были они и у ее мужа, который считался идеальным семьянином: он любил негритянок! А как ценила Франсиска добродетель! Как ей хотелось достойно выдать замуж дочь и женить сына! Эта было ее самой заветной мечтой! Но жизнь разбила эту мечту! Проклятые итальянцы! Она их ненавидела. В них, этих итальянцах, таились все соблазны и все пороки, они умели возбуждать страсти, они сеяли вокруг себя беспорядок, потому что страсть ломает любой порядок. От них, как от чумных, нужно было держаться подальше. А ее дети поддались этим прирожденным соблазнителям. Попали им в лапы. Стали их жертвами.

— У меня не будет внука-итальянца! Не будет никогда! — шептала она. — Я их знать не хочу. На порог не пущу! Ни ребенка! Ни мамашу!

И все-таки Франсиска опять поддалась ненавистному обаянию итальянцев. Выглянув в окно, она увидела Фарину, поза его выражала покорность, он стоял, опустив голову и писал записку. Франсиска почувствовала торжество. Она, и не кто иной, была хозяйкой положения. В записке Фарина умолял о короткой встрече, ровно на две минуты, и Франсиске захотелось насладиться своим торжеством. Она позволила им войти в гостиную, не сомневаясь, что они пришли капитулировать, устрашенные ее военными действиями.

В общем, она не ошиблась.

— Мы согласны продать свои доли, — с порога заявил Винченцо, — и хотели бы знать, сколько времени уйдет на оформление документов и когда мы получим деньги.

Восторг победы засветился в глазах Франсиски. Но она хотела насладиться своей победой, растоптать и унизить этих людей. Она хотела взять реванш, проиграв Фарине прошлый раунд. К тому же она была убеждена, что сгоряча дала слишком много денег Адолфо. Но тогда она была готова на все, ей было необходимо разделить партнеров. — Свои сто тысяч рейсов каждый вы сможете получить через неделю, — высокомерно заявила она.

Услышав названную сумму, Фарина и Винченцо переглянулись, они не были готовы к тому, что сеньора Железная Рука будет менять свои условия, как перчатки. Винченцо несколько растерялся, зато Фарина сразу почувствовал боевой задор.

— Речь шла о совершенно иной сумме. Мы хотим получить столько же, сколько получил наш компаньон, — весело заявил он, приготовившись к длительной дуэли.

— Вы слишком долго думали, — с неприятной усмешкой ответила Франсиска. — Вы упустили время. Идет инфляция, земля сильно подешевела.

Партнеры переглянулись: похоже, воинственная сеньора еще не утолила свой пыл и хочет разжечь и в них желание воевать.

— Мы возьмем ее лаской, — шепнул Фарина Винченцо. — Предоставь дело мне.

— Но не за два же дня! — мягко возразил он, поворачиваясь вновь к Франсиске. — Совсем недавно вы предлагали нам устраивающую нас сумму и мы приготовились разойтись полюбовно, и вдруг… Но я вас понял и очень вам за это благодарен: вы оценили меня по достоинству, дорожите моим обществом, не хотите со мной расставаться, не правда ли?

Фарина смотрел на Франсиску с таким откровенным желанием, в его тоне звучал такой откровенный призыв, что у нее сначала загорелась мочка уха, а потом все лицо вспыхнуло до корней волос. Почувствовав жар и волнение, она пришла в ярость. Как он смеет, этот негодяй?! Всякий раз подчеркивает, что он — мужчина, а она — женщина. Обращается с ней то как с неопытной девчонкой, то как с королевой, но она всякий раз оказывается перед ним беззащитной и попадает впросак. Его следует поставить на место!

Рядом с Фариной Франсиска теряла присущую ей уверенность и не могла простить этого ни ему, ни себе. Однако ярость не лучший советчик, она не находчива, и Франсиска вновь не нашла ничего лучшего, как прибегнуть к угрозам.

— Вы отказываетесь? Завтра же я присылаю своих людей! Разбираю изгородь! Мне надоели ваши фокусы! Я готова оформить купчую как можно скорее! Но цену назначаю я, а не вы! — повысила она голос почти до крика.

— Разбирайте! Между нами не должно быть никаких преград! — радостно откликнулся Фарина. — Я чувствую, что их и так уже нет между нами.

Он подошел к Франсиске совсем близко, еще секунда, и он взял бы ее за руку…

Она отдернула руку, отстранилась, тут же поняла, что опять невольно ответила на признания Фарины.

— Убирайтесь! — яростно прошипела она. — Я… я…

— Я забочусь только о своем друге Винченцо. От вашего имени я выплачу ему ту же сумму, что вы выплатили нашему бывшему компаньону Адолфу, и мы останемся с вами наедине, без всяких посредников, — голос Фарины уже нежно журчал, в нем было столько обещаний нежности, ласки…

Франсиска едва не застонала: Господи! Зачем ей еще и это испытание! Если бы не подлость предыдущего владельца, который ни за что не хотел продать ее мужу землю, фазенда давно принадлежала бы им и задешево! Но теперь она готова была на все, лишь бы никогда больше не видеть рядом ненавистных итальяшек!

Она на секунду закрыла глаза, постояла, совладала с собой, и вновь сделалась сеньорой Железной Рукой, умеющей добиваться желаемого.

— Так и быть, я куплю у вас землю на прежних условиях, учитывая ваше бедственное положение, — она сделала ударение на слове «бедственное» и высокомерно взглянула на Фарину. — Я могу себе это позволить! — И опять высокомерно взглянула на Фарину.

Он должен видеть, что не смутил ее своими подходами, что ее женская сущность по-прежнему для него недоступна.

Высокомерие Франсиски ничуть не смутило Фарину, он смотрел все с той же ласковой улыбкой.

Кисло улыбнулась и Франсиска, она пообещала оформить документы как можно скорее и уже от души пожелала обоим счастливого пути, мысленно посылая их ко всем чертям собачьим.

— Надеюсь, вы дадите нам время на переезд? — поинтересовался Винченцо.

— Безусловно, — пообещала Франсиска. — Но я заинтересована, чтобы вы уехали отсюда как можно скорее.

Мужчины откланялись и вышли.

— Ну вот, старина, дело сделано и на самых выгодных для тебя условиях, — проговорил Фарина. — Не знаю, продвинулся ли я со своими планами, но ты с такими деньгами можешь продвинуться очень далеко!

На следующий же день Франсиска отправилась в город оформлять документы, радуясь тому, что семейство Винченцо отправится в путь в самом скором времени и Бог избавит ее от беременной Катэрины и нежеланного ребенка. В согласии на сделку Винченцо Франсиска видела благословенный перст судьбы.

Но Маурисиу, как только узнал от матери, что ненавистные итальянцы наконец сдались, поспешил к Катэрине. Он был настроен решительно.

— Я не позволю тебе никуда ехать, моя любимая, — сказал он, нежно обнимая Катэрину. — Мы с тобой муж и жена и не расстанемся никогда! Ты же понимаешь, что я никуда тебя не отпущу.

— Отец и Фарина собираются уезжать. Поедут смотреть землю, которую могли бы купить, — отвечала Катэрина. — Я не знаю, что нам делать. Может, лучше уехать с моей семьей? Твоя мать никогда не захочет признать меня невесткой.

— Да, от моей матери трудно ждать понимания, она человек жесткий и бессердечный, — со вздохом признал Маурисиу. — Но это ничего не значит. Треть имения принадлежит мне по праву и перейдет по наследству к моему сыну, так что ты рано или поздно будешь в нем хозяйкой. Сколько бы моя мать ни грозила лишить меня наследства, она на это не имеет права: то, что оставил мне отец, принадлежит мне и только мне. Рано или поздно мать смирится с моим решением, вот увидишь. Я не хочу раздражать ее, но и уступать ей не намерен! Мы с тобой останемся и будем жить на нашей фазенде.

— Но может быть, нам лучше уехать всем вместе? Может, и ты поедешь с нами? — спросила Катэрина. — Там, на новом месте…

— Нужно будет строиться и устраиваться. Там будет много тяжелой работы. А тебе предстоит рожать. Нет уж, нам лучше остаться в обжитых местах. По крайней мере, таково мое мнение, — настаивал на своем Маурисиу. — Если мы сейчас уедем отсюда, то уже никогда не вернемся, я это чувствую. За свое будущее я должен бороться здесь и сейчас.

Маурисиу говорил так решительно, с такой убежденностью, что тревога Катэрины отступила, на губах ее появилась слабая улыбка, в сердце затеплилась надежда. Ей были отрадны забота и решительность Маурисиу.

«Если люди любят друг друга, то они всегда найдут выход, даже когда весь свет против них!» — подумала она.

— Я приеду за тобой к вечеру, — пообещал он. — Будь, пожалуйста, готова, мы начинаем с тобой новую жизнь!

После разговора с любимым Катэрина повеселела. Она положилась на решение Маурисиу и сообщила матери, что вновь переезжает к мужу. Констанция только покачала головой.

— Постарайся ужиться с ним, дочка. Когда нас рядом не будет, тебе некуда будет деться!

— Постараюсь, мамочка! — Катэрина обняла ее и побежала собираться.

Она шла по двору в кладовую за чемоданом, когда ее остановил вышедший из кустов Гаэтано.

Катэрина уже сто раз прокляла себя за то, что внушила ему невольную надежду, когда, поссорившись с Маурисиу, обронила в сердцах, что лучше бы вышла замуж за Гаэтано. С тех пор он настойчиво искал с ней встреч, подкарауливал на каждом шагу, пытаясь вернуть себе ее расположение.

— Добрый день, красавица!

— До свидания, Гаэтано! — весело отозвалась Катэрина. — Уезжаю на фазенду к мужу. Вещи собираю.

Катэрина с удовольствием сообщила ему новость, которая избавляла ее от неприятного выяснения отношений. И, помахав ему, скрылась за дверью кладовки.

Гаэтано остался стоять посреди двора. Злоба против Маурисиу давно накопилась в нем, он давно мечтал расправиться с соперником и сейчас стоял, сжимая свои тяжелые, будто молот, кулаки.

Катэрина, поглядев на него сквозь щелку двери, прекрасно почувствовала его ненависть, и по спине у нее прошел холодок. Она испугалась, что эти пудовые кулаки рано или поздно все-таки обрушатся на Маурисиу. Гаэтано ведь способен и на подлость: не победив красавца учителя в открытом бою, может подкараулить его где-нибудь и напасть.

Гаэтано постоял, подумал и отправился на кухню к Констанции. Говорил он всегда одно и то же:

— Я люблю вашу дочь. Работник из меня отличный, вы сами знаете. На новых землях я вам понадоблюсь. Вы еще пожалеете, что не выдали за меня Катэрину.

— Ты бы ее с собой увез, а не с нами поехал, — резонно отвечала ему Констанция. — Да и что воду в ступе толочь, когда дело сделано? Замужнюю да брюхатую как посватаешь?

Только напоминание о беременности Катэрины немного образумливало Гаэтано.

Он ушел озлобленный и недовольный и, кроме расправы с соперником, ничего придумать не мог.

Он попытался привлечь на свою сторону Марселло, настроить его против Маурисиу:

— Этот чистюля бросит твою сестру, вот увидишь! Бросит в грязь! Вы еще нахлебаетесь горя и позора! Я бы на твоем месте измолотил этого голубчика так, чтобы небу жарко стало! Живого места бы не оставил!

Он говорил с такой злобой и кровожадностью, что Марселло словно бы увидел шурина, лежащего в своем элегантном белом костюме избитым, без чувств, в пыли на дороге, и эта картина привела его в ужас.

— Отвяжись ты от нас, об одном прошу! — возвысил голос Марселло. — Наши семейные дела тебя не касаются! И не смей говорить плохо о моей сестре! Иначе я тебе бока наломаю! И не только я, но и Маурисиу. Он однажды отколотил тебя, и отколотит еще раз, как только узнает, что ты не даешь прохода его жене.

Ссора с Марселло не входила в планы Гаэтано, и он отошел, буркнув на ходу:

— Вот увидишь, этот суп вам еще придется расхлебывать, — и пошел прочь.

Марселло посмотрел ему вслед, думая, что не так уж не прав этот толстяк Гаэтано, проблем им всем предстояло немало, другое дело, что не Гаэтано мог их разрешить! Конечно, Катэрине с учителем трудно ужиться, но Катэрина по крайней мере за ним замужем, и им с Маурисиу не грозит разлука, а вот ему, Марселло…

Ему было очень тяжело, и он всячески занимал себя работой, чтобы отвлечься от печальных мыслей, которые надрывали его сердце. Он понимал, что разлука с Беатрисой стала неизбежностью. Вначале порыв любви повлек их друг к другу и соединил. Им казалось, что любые преграды падут перед их взаимной страстью. Но вот совместная жизнь Катэрины и Маурисиу дала трещину, и их печальный пример заставил Беатрису и Марселло особенно остро ощутить, что родились в разных домах, она в богатом, он в бедном, и этой разницы им не преодолеть никогда. Сам Марселло всей душой тянулся к прелестной изящной девушке, знал, что и она тянулась к нему, но как могли они жить вместе? Марселло не мог себе представить Беатрису на кухне с кочергой и кастрюлями, в поле с мотыгой, у большого корыта, стирающей белье всей семьи. Она привыкла спать на простынях, да еще глаженных, а в его доме обходились соломенными тюфяками, застеленными домотканной крашениной, которую мать не так уж часто перестирывала, потому что мылись они каждый день. И себя он не мог представить в гостиной или в кабинете, сидящим за ворохом бумаг, что-то пишущим или считающим. Он был рад, что научился читать и писать, однако призвания к корпению над бумагами не чувствовал. Зато идея разводить бычков пришлась ему по душе, и он даже подумывал о том, чтобы найти книги по животноводству и почитать, как это делать лучше. Ему не терпелось посмотреть новые земли, прикинуть, как на них можно будет жить. Жить без Беатрисы… Марселло не мог себе представить фею, которая чистит навоз в хлеву, доит коров и принимает у них роды. Беатриса вряд ли могла увлечься разведением племенных бычков на мясо, и душа Марселло разрывалась от горя. Беатриса была любовью всей его жизни, она стала первой в его жизни женщиной, но ради ее счастья и благополучия он готов был на все, даже на разлуку…

— Я поеду с вами, — заявил он отцу, который вместе с Фариной собирался ехать смотреть пастбища.

— Буду только рад, сынок, — одобрил его решение Винченцо. — Пора тебе становиться не работником, а хозяином. Вникай в новое дело, поведешь его.

Сам Винченцо впервые чувствовал что-то вроде робости, впервые не радовался переменам. Неужели сказывался возраст? Неужели он успел за это время состариться? Или его огорчала судьба Катэрины, которую они должны были оставить тут со слабаком Маурисиу, который против матери слова не скажет?

Дочь сказала ему, что перебирается к мужу, и сердце Винченцо защемило. Нет, не нравилось ему, как Катэрина распорядилась своей судьбой. Ему трудно было найти общий язык с зятем. Он мечтал совсем о другом парне — ладном, коренастом, который споро делал бы любое дело, был привычен к физическому труду, и они вместе с Катэриной, словно пара крепких лошадок, тянули бы, не уставая, воз нелегких житейских забот. А Винченцо с Констанцией радовались бы внучатам, что подрастали бы рядом с ними.

Но Катэрина, сделав свой выбор, ушла из семьи. Внуки Винченцо не будут крестьянами, не будут любить землю, работать на ней. И Катэрина, если приживется в семье мужа, станет со временем им чужой. Кто знает, может, даже будет стыдиться деревенской родни. Как ни поверни, выходило, что он лишается дочери, и Винченцо горевал об этом, потому что любил красавицу Катэрину. Надеяться им с Констанцией приходилось теперь только на Марселло. Сын, похоже, оказался надежнее и разумнее дочки, раз задумал расставаться со своей кралечкой и заинтересовался животноводством.

Марселло перед отъездом не мог не повидать Беатрисы. Он встретил ее, когда она возвращалась из школы, и пошел рядом как делал уже много-много раз и как не будет делать больше никогда.

— Я рад, что война наконец закончилась, — сказал он, начиная трудный разговор.

— Рад тому, что мы с тобой разлучимся, Марселло? — прозвучал ему в ответ звенящий слезами нежный голосок Беатрисы. — Если б ты только знал!.. Мне так больно! Я…я… ты повсюду со мной! Я не могу забыть тебя!

— Беатриса! — Марселло приостановился и положил ей на плечи руки. — Если бы феи могли жить с простыми смертными, то мы с тобой были бы счастливы.

— Но феи живут среди цветов на лугах и питаются медом, ты это хочешь сказать? — печально спросила Беатриса. — Нет, дело совсем не в этом, а в том, что ты должен помочь своим родителям. Они уже в возрасте, и им будет трудно обживаться на новых местах. И потом, не останешься же ты здесь, чтобы работать батраком? А я? — Марселло ждал, что же она скажет про себя. — Я не могу оставить школу, — очень серьезно сказала Беатриса. — Я отвечаю за детей, которых начала учить. Ты меня понимаешь?

Марселло наклонился и нежно коснулся губами розовых лепестков — губ своей возлюбленной феи.

Глава 33

Мадалена ласково смотрела на Нину. Та, вернувшись с фабрики, с аппетитом ужинала и рассказывала новости.

— Ты осунулась, доченька, — жалостливо заметила Мадалена. — Тебе бы отдохнуть! Почему ты не выйдешь замуж?

— Не за кого, мама. Не встретила пока того, с кем хотела бы пройти всю жизнь рука об руку.

— Уж больно многого ты хочешь, Нина! В браке важно не счастье, а постоянство. Почему бы тебе не выйти за Жозе Мануэла? Он ведь любит тебя, и человек, кажется, состоятельный. Родила бы мне внука. И я бы на старости лет порадовалась. А то так и умру, не дождавшись внучат.

После того как стало известно, что Жозе Мануэл — сын богатого промышленника, Мадалена все чаще подумывала о нем как о женихе. А главное, хотела выяснить, что подумывает на его счет Нина.

Нину же подобные разговоры крайне раздражали. Она не любила, когда матушка вмешивалась в ее личную жизнь. Ей вообще сейчас не до личной жизни, и тем более не до замужества!

Стоило Мадалене упомянуть об этом, как Нина начинала сердиться. И о Жозе Мануэле она не хотела говорить с матерью.

— Хватит, мама! Давай не будем об этом! — Нина встала из-за стола и отнесла тарелку в раковину. — Знаешь, что я тебе скажу? Радуйся чужим детишкам! Ты же знаешь, о чем я сейчас думаю? О наших фабричных яслях! Я ими занимаюсь. Я тебе рассказывала, если у нас будут ясли, тогда наши работницы смогут спокойно рожать детей, они будут работать, дети будут рядом, матери будут их кормить. И все будет хорошо!

— Ты такая же выдумщица, как твой отец, — улыбнулась мать. — Как начнет рассказывать про хорошее — заслушаешься. И так все складно выходит! Вот и у тебя тоже. А на деле-то не так.

— Так! Вот увидишь! Я своего добьюсь! Ясли — это прямая выгода для производства! И наш бестолковый управляющий, сеньор Умберту, должен наконец это понять.

Она вспомнила несчастную, у которой приняла ребенка прямо между станков. Из-за ребенка ее и уволили, а какая была хорошая работница! Совсем не обязательно было ее увольнять. Будь на фабрике ясли, она могла бы кормить ребенка и продолжать работу.

— Ах, Нина! Нина! Вся в отца! Хорошо бы, из твоих затей вышло больше толка, чем из его! — вздохнула Мадалена.

Нина засмеялась:

— И мне тоже этого хочется, мамочка! Ты даже не можешь себе представить, как хочется!

Каждый день Нина с утра отправлялась к Умберту, который должен был дать распоряжение отпустить средства на обустройство яслей. Он встречал ее улыбкой. Нина опять и опять излагала свой проект насчет яслей, а Умберту продолжал с улыбкой на нее смотреть. По его улыбке было ясно, что хозяин очень далек от ее проектов и очень занят своими.

— Моей жене стало гораздо лучше, — в очередной раз сообщил он. — У нее уже двигаются ноги.

— Очень рада за вас и за нее, — вежливо ответила Нина.

— Мне кажется, ты не даешь себе труда понять меня, Нина! — настойчиво проговорил Умберту. — Я еще раз повторяю, что могу быть счастлив только с тобой. Но я не оставляю жену, потому что чувствую свою вину перед ней: за рулем сидел я, и выходит, что я оставил ее калекой. Мы не жалеем средств на лечение. И когда ее здоровье восстановится, я подам на развод.

— На вашем месте я не делала бы этого, — сказала Нина. — Вам будет трудно одному.

— Но я надеюсь, что ты будешь со мной, — настойчиво проговорил Умберту. — Разве есть какие-то еще препятствия, кроме моего брака? Я же тебя люблю!

Нина посмотрела на Умберту даже с некоторым сочувствием.

— Мне кажется, для бракаодной любви мало, — сказала она.

— Я человек состоятельный, ты же знаешь! У тебя будет все, что пожелаешь, — сказал он, словно бы объясняя очевидные вещи непонятливому ребенку.

— Я имела в виду любовь только с вашей стороны. А у тех, кто вступает в брак, любовь должна быть взаимной, — строго пояснила Нина и вновь перешла к главному: — Так что же вы мне скажете насчет моего предложения по поводу яслей?

— То же, что ты ответила мне на мое, — отрезал Умберту.

— Но это неравнозначные предложения! Мое касается многих и выгодно прежде всего вам, а ваше касается одной меня и совершенно никому не выгодно! — заявила Нина.

— Если ты подумаешь над моим, то я подумаю над твоим, — предложил Умберту.

— Думайте, — требовательно проговорила Нина. — Иначе мне придется напрямую обращаться к сеньоре Силвии!

В вечернем разговоре с матерью Нина рассказала о разговоре с хозяином. Мадалена вновь принялась вздыхать.

— Не пойму я тебя, дочка, два богатых человека вьются возле тебя, а ты никак не можешь сделать выбор.

— Да я давно его сделала, — засмеялась Нина. — Я выбрала свободу.

— А мне-то казалось, что тебе нравится Жозе Мануэл, — осторожно кинула пробный камешек Мадалена.

— Мне нравится, что он живет на белом свете и что случилось это не без моей помощи, — откликнулась Нина. — Мы с ним друзья, и я дорожу его дружбой.

— Только ли дружбой? — спросила Мадалена, зная о том, что Жозе Мануэл сходит с ума от любви к ее дочери.

Нина засмеялась и не ответила. Она хотела бы пережить такую же любовь, какая была у ее матери, только гораздо более счастливую. Она и ее избранник должны были прожить вместе долгую и счастливую жизнь. Но пока она еще не могла понять, где же этот избранник. Кругом у нее были только друзья. Вот если бы-Тони не был ее двоюродным братом, может быть, сердце ее и дрогнуло бы, но он был ей родня, и она была рада милому и славному кузену.

Время от времени Тони заходил навестить тетю Мадалену, и она догадалась по грустному виду племянника, что: в его семейной жизни нет большого счастья.

— Ты, наверное, по-прежнему любишь ту, что осталась в Италии? — как-то раз спросила она его.

Тони в ответ только вздохнул. Он пришел с очередным визитом, принес фруктов и сладостей, уселся на диван и вел беседу с тетушкой, дожидаясь Нины, которая скоро должна была прийти с фабрики.

— Моя невеста в Италии вышла замуж, — сказал Тони. — Она потеряна для меня навсегда. У меня нет никого, кроме Камилии, но моя жена не может понять этого, ей повсюду чудятся соперницы.

«Потому что она видит много жадных женских глаз, обращенных на тебя, мой мальчик, а ты их и не замечаешь» — хотела сказать ему Мадалена, но предпочла промолчать. И заговорила совсем о другом. Стала рассказывать о Нине, 6 том, что творится у нее на фабрике, о ее мечтах и надеждах. Тони с первого дня восхищался своей двоюродной сестрой — ее красотой, умом, энергией.

«Моя привязанность к дяде Джузеппе перешла на мою сестру», — шутливо говорил он про себя.

В самом деле, с Ниной они могли говорить часами, и у них всегда находились темы для разговора, интересные для обоих. Однако чаще всего Нина расспрашивала Тони о своем отце. И Тони охотно погружался в воспоминания. Все привычки дяди, все его характерные черточки легко всплывали в памяти, и Тони без устали расписывал, каким был его дядя Джузеппе.

— Он теперь стоит передо мной, словно живой, — с благодарностью говорила Нина. — Мне кажется, что я знаю, вижу, чувствую своего отца.

— Он был необыкновенным человеком, — подхватывал Тони. — У него было не только щедрое сердце и живой ум, но еще и дар рассказчика. Если бы не его рассказы о Бразилии, я бы никогда сюда не приехал.

— Ты не жалеешь, что приехал в Бразилию? — спросила в ответ Нина.

Тони задумался. На этот вопрос было нелегко ответить.

Конечно, роптать на судьбу было грешно. Если вспомнить, как он сюда добирался — без гроша в кармане, без документов; как мыкался поначалу — без связей, без единого знакомого человека, — и сравнить с тем, что он имеет теперь: работу, дом, семью, то можно было сказать, что ему повезло. Родители его жены — состоятельные люди, они охотно ему помогут, если он вдруг задумает открыть какое-то коммерческое предприятие. Они уже ему помогли, купили для него мастерскую. Конечно, если сравнивать, то нужно было бы ответить, что не жалеет, потому что все для него сложилось более чем удачно. Но это была какая-то чужая удача, ненужная ему, им не ощущаемая. А все его удачи остались где-то далеко-далеко, на родине. Вот он и дела для себя никак не мог найти, которое бы и кормило его, и доставляло удовольствие. Размышляя о своей жизни, Тони все отчетливее понимал, что означает слово «ностальгия», о котором говорил ему дядя Джузеппе… Да, это тоска, но тоскуешь даже не по родине, тоскуешь о себе на родине, где все тебе знакомо, все понятно. И кажется, что на родине ты был бы гораздо счастливее…

— Иногда жалею, — наконец честно признался он.

— Италия очень красивая страна? — снова спросила Нина.

— Очень красивая, только маленькая по сравнению с Бразилией, — ответил Тони.

— Мне бы очень хотелось побывать на могиле моего отца, — мечтательно вздохнув, произнесла Нина. — Мы не встретились с ним при жизни, но я хотела бы побыть с ним там, где он спит вечным сном.

— Кто знает, может, твоя мечта и исполнится, — сказал Тони. — Об этом мы будем мечтать теперь вместе.

Проведя вечер в доме тетушки и двоюродной сестры в разговорах об Италии, Тони словно бы вновь переселялся туда, и Мария опять как живая вставала у него перед глазами. Ах, Италия! Италия! Он так и перелетел бы туда!

— Приходите и вы к нам в гости, — стал приглашать он Нину с Мадаленой. — Мне хочется, чтобы вы посмотрели, как я живу, познакомились с моей женой, тестем, тещей.

— Ты уверен, что это удобно? — на всякий случай уточнила Мадалена. — Твои тесть и теща не сочтут нас бестактными?

— Ты же не сочла бестактными Камилию и меня, когда мы к тебе однажды приходили? — спросил Тони.

— Я-то рада была, — ответила Мадалена, — но я женщина простая, со мной все просто.

— Ну и они будут рады познакомиться с моими родными, — сказал он вслух, а про себя добавил: «Все, кроме Камилии, которая считает, что я влюбился в свою кузину».

Глава 34

Сидя у открытого окна и поглядывая в цветущий сад, Мария кормила своего маленького сыночка. Стоило ей посмотреть в его темные глазки, как она видела перед собой Тони, и тогда прижимала малыша к себе крепко-крепко и целовала сладко-сладко. Как же ее радовал чудесный крепкий малыш! Она благодарила Бога за то, что, уехав, Тони оставил ей такой необыкновенный подарок.

Мартино, глядя с порога на свою жену с ребенком, любовался ею словно иконой — так она была хороша!

Мария, почувствовав его любящий взгляд, обернулась. Муж подошел к ней и наклонился к малышу. Мария коснулась губами щеки Мартино-старшего.

— Он — прелесть, правда? — спросила она.

— Чудо, — отозвался Мартино совершенно искренне. Он в самом деле чувствовал, что произошло чудо: у него была жена, был сын, и этот сын ему очень нравился.

Но сейчас он подошел к жене с тем, чтобы сообщить ей весть, которая очень огорчит ее, и не знал, с чего начать и как это сделать. За последнее время на долю бедной Марии выпало слишком много горя!

Мария сама невольно помогла ему, спросив:

— Мартино! А ты послал людей на поиски бабушки? Я все представляю, как она возвращается к нам, сидит возле меня, берет на руки малыша…

Мартино потупился.

— Знаешь, я шел к тебе, чтобы сказать: сеньоры Луизы больше нет на свете. По крайней мере, именно это известие привез нам Ринальдо, которого я послал на поиски.

Мария уткнулась лицом в сверточек, лежащий у нее на коленях, и из груди у нее вырвалось глухое рыданье.

Мартино не тревожил жену, давая ей выплакаться.

— Скажи мне, как она умерла? — спросила Мария, поднимая к мужу залитое слезами лицо.

— Она умерла в больнице, — тихо ответил Мартино, — за ней ухаживали. Ни внучке, ни зятю она просила ничего не сообщать о своей болезни, говорила, что не хочет никого волновать. Умерла она во сне.

— Только такой ангел, как моя бабушка, мог удостоиться такой кончины, — проговорила Мария.

Мартино нежно обнял ее. Он и сам не знал, так или как-то иначе умерла сеньора Луиза, но выбрал для Марии самый трогательный, самый утешительный вариант, оберегая жену от лишних волнений.

— Я уверен, что перед смертью она вспоминала тебя, — прибавил он.

— А я буду вспоминать ее до самой смерти, — отозвалась Мария.

Неудивительно, что после этого известия она заболела: ее душевные силы были на исходе. В постели она пролежала не один день, доктор прописал ей витамины и успокаивающее.

— Непременно кормите, а то молоко пропадет, — сказал он, прощаясь, — оно и так у вас уменьшилось.

Мария судорожно прижала к себе сыночка: она сделает все, чтобы он жил! И жил счастливо!

Со смертью бабушки Луизы для Марии оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с родными и близкими, она осталась одна на свете, и дороже существа, чем ее крошка-сын, у нее не было.

Как бы ни относилась Мария к Мартино перед свадьбой, но решив однажды, что замужество для нее — единственный выход, она теперь пыталась относиться к нему по-доброму. Их семейному ладу во многом помогла и случившаяся беда: смерть отца Марии. Осиротев и поплакав на груди мужа, Мария почувствовала к нему что-то вроде доверия, а доверие — первый шаг к дружбе. Сближали мужа и жену и каждодневные житейские заботы. Шло время, жизнь вошла в накатанную колею, и многое, казавшееся прежде немыслимым, стало привычным и обыденным.

Мартино часто уезжал из дома по делам. Они так и не решили, что им делать с домом в Чивите. Мартино предпочел бы продать его, но Мария все медлила. Она дорожила этим домом, хотя с ним были связаны ее самые горькие, воспоминания. Попадая в него, она сразу же вспоминала любимого Тони, потом бабушку Луизу, а следом с невольным упреком и отца… Все ушедшие от нее словно бы продолжали жить в этом доме, и продать его значило бы лишиться возможности ощущать их живое присутствие.

После отъезда Луиджи Мартино купил его трактир. Теперь в Чивиту он ездил и для того, чтобы наблюдать за домом, и для того, чтобы проверять, как идут дела в трактире. Он уже не раз пожалел о покупке, потому что никогда не содержал трактиров, а дело это оказалось чрезвычайно хлопотным. Разумеется, найдись человек, который бы заменил Луиджи, дело бы пошло, но такого не находилось. Завсегдатаи помнили старого трактирщика, сожалели о нем, правда, сожалели, сидя за бутылкой вина на привычных местах в знакомом уютном зале.

— Что он там в Бразилии поделывает и нашел ли там своих сыновей? — вздыхали его седые приятели.

Мартино все жители Чивиты немного побаивались, зная про его связи в правительственных кругах. Обывателям приходило в голову, что он не случайно купил этот трактир.

— Теперь слово скажешь, и в кутузку! — шептались они по углам. — А у пьяного на языке то, что у трезвого на уме. Это раньше мы были у Луиджи как у себя дома. А Мартино — птица важная, его отрядили за нами следить и доносить куда следует.

Если бы Мартино знал, какие слухи про него ходят, он бы, наверное, посмеялся, но ему ничего подобного и в голову не приходило.

А в Чивите все друг друга пугали сеньором Мартино. Мало-помалу он вырос в зловещую фигуру, которая застила солнечный свет мирным законопослушным обывателям. Появилась молодежь, которая мечтала сразиться с воплощением зла, а от мечты до реальности один шаг.

И вот однажды крестьяне привезли Марии окровавленного мужа: неизвестный выпустил в него две пули и скрылся.

И Мария вдруг поняла, насколько дорог ей стал муж. Она сидела возле него дни и ночи после того, как доктор прооперировал его и вынул пули. Не стань она при нем сиделкой, неизвестно, выжил бы Мартино или нет.

Многое передумала Мария в эти бессонные ночи, меняя бинты и повязки. И поняла одно: лишиться спутника жизни она не хочет ни за что! Спутника жизни и отца своих детей. Она ждала второго и не хотела родить сироту.

Мартино, открывая глаза, видел перед собой склоненное лицо жены и благодарно улыбался ей.

Розысками виновных занялась полиция. Шума было много, результаты — плачевные. Полиция, воспользовавшись этим предлогом, арестовала не одного неблагонадежного, с ее точки зрения, молодого человека. Затем всех их выпустили, продержав довольно долго под следствием в тюрьме. Наконец нашли козла отпущения, осудили и отправили в лагерь на остров. Действия полиции не увеличили любви к Мартино среди окрестных жителей. Его стали считать человеком еще более страшным и отвратительным, чем считали до покушения. Когда после нескольких месяцев постельного режима Мартино встал и вместе с Марией начал выезжать на прогулки, он почувствовал враждебность окружающих.

— Нас с тобой здесь не любят, — как-то сказал он жене, вернувшись после очередной прогулки.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, — отозвалась Мария, снимавшая перед зеркалом шляпку.

— Преуменьшаю, — печально сказал Мартино. — Мне жаль тебя огорчать, дорогая, но я уже получил несколько анонимок, в которых мне недвусмысленно советуют катиться отсюда куда подальше.

— Боже мой! — испуганно воскликнула Мария. — И что ты по этому поводу думаешь?

— Не знаю, что и думать, если честно сказать. Мартино сел и прикрыл глаза. Он еще был слишком слаб, и любое волнение вызывало у него головокружение.

— Хочу посоветоваться со своим другом Фариной. Мне кажется, международная обстановка такова, что, если мы думаем о будущем наших детей, им лучше расти не в Италии.

— Неужели все обстоит так серьезно? — обеспокоенно спросила Мария, которая никогда не интересовалась политикой, зато интересы детей принимала очень близко к сердцу.

Ранение Мартино, беременность Марии сблизили супругов. Мария понемногу стала привыкать к своей семейной жизни. Мартино берег ее как драгоценный сосуд и полюбил бы еще больше, если это было возможно. Он с удовольствием возился со старшим малышом, который носил его имя.

— Так ты считаешь, что это серьезно? — снова повторила Мария.

— Очень серьезно, — отозвался Мартино. — Может быть, нам и впрямь придется уехать.

Сердце у Марии внезапно забилось быстро-быстро, дыхание перехватило.

— Куда? — только и смогла она спросить.

— Думаю, в Соединенные Штаты, а может быть, и в Бразилию, — отвечал муж. — Мой друг Фарина, с которым я хочу посоветоваться, как раз приехал из Бразилии, где стал очень богатым человеком. Я постараюсь встретиться с ним и посоветоваться. Такие решения нельзя принимать наобум.

Как же все хрупко! Как эфемерно! Марии казалось, что она со всем примирилась, со всем сжилась, что она даже привыкла и привязалась к своему мужу, но стоило произнести слово «Бразилия», как она уже полетела туда, навстречу Тони, Навстречу счастью!..

Однако она уже не была той непосредственной девочкой, у которой все было написано на лице, она успела научиться владеть собой, и Мартино даже в голову не пришло, о чем думает его жена.

Мартино прежде всего был человеком дела: несмотря на слабость, он тут же собрался и поехал к своему старинному другу Фарине. Но к глубокому прискорбию, не застал его. Мартино узнал, что Фарина недавно похоронил отца, ликвидировал все дела и уехал в Бразилию. Родственники дали Мартино адрес, и он написал другу письмо. Вскоре получил от Фарины ответ: друг звал Мартино с семьей в Бразилию.

«Если Бразилия окажется тебе не по душе, ты всегда сможешь уехать в Соединенные Штаты, — писал ему Фарина. — Но лично мне здесь очень нравится».

Если говорить честно, то Мартино совсем не хотелось ехать в Бразилию, для него это было своеобразным возвращением в прошлое: призрак Тони Ферьяно восставал из праха забвения и отравлял ему жизнь. Он не сомневался, что и сердце его обожаемой Марии забьется быстрее, как только они начнут собираться в Бразилию да еще насовсем…

Но с другой стороны, многое было и за Бразилию: он знал португальский, там у него был друг, готовый оказать помощь…

— Мы поедем в США, — все-таки сообщил он, — но сначала заедем к моему другу Фарине в Бразилию.

Бразилия! Огненные буквы заплясали в воздухе перед глазами Марии. Дважды она готова была бежать туда, но путь ей преграждала судьба. Потом она запретила себе даже произносить это слово, простилась с ним навсегда. Но нежданно-негаданно путешествие в Бразилию вновь стало реальностью. И вместе с ним реальностью стал Тони, от которого она так старательно отгораживалась, которого старалась забыть.

«Увидеть бы его хоть краешком глаза, узнать, что он здоров, и больше мне ничего не нужно», — взмолилась она про себя. И сразу же почувствовала готовность расстаться со старым домом, который ей так трудно было решиться продать. Она больше не нуждалась в призраках, ощутив дуновение живой жизни. И не стала лукавить перед мужем.

— Я рада, — сказала она. — Уверена, что ты принял правильное решение.

Вопрос об отъезде был решен, и Мария стала деятельной и дельной помощницей Мартино во всех предотъездных хлопотах.

Нелегкое дело — стронуть с места множество вещей, которые стояли в покое не одно десятилетие, а эти десятилетия были твоим детством и юностью. Но упаковывая посуду, лампы и всевозможные дорогие безделушки, распродавая мебель и картины, Мария ни на секунду не почувствовала сожаления о прошлом. Оно будто бы враз умерло и перестало существовать.

— Я хочу поставить памятник на могиле бабушки, — сказала Мария мужу. — Единственное, что у нас здесь останется, — это дорогие могилы.

Она не могла это сделать сразу, потому что сначала болела сама, потом случилось несчастье с мужем, но теперь перед отъездом она намерена была это сделать.

Мартино пообещал Марии, что займется этим в самое ближайшее время, хотя не был уверен в том, что сеньора Луиза похоронена на больничном кладбище…

— В больницах для бедных хоронят в общих могилах, дорогая, и даже не пишут, кто именно там похоронен, — осторожно сказал он жене вечером того дня, который потратил на розыски. — Мне показали ее могилу, но там нет имен.

Мария задумалась, на глазах у нее выступили слезы, но очень скоро они высохли: ее бабушка была гордячкой. И распоряжалась своей судьбой всегда сама. Такова была ее воля, она решила остаться в памяти внучки живой и деятельной. Мария не вправе была осуждать ее решение и желать чего-то иного.

— Я закажу заупокойный молебен, помолюсь обо всех, — наконец сказала она. — Наши дорогие усопшие всегда с нами.

Мартино наклонил голову, выражая почтение и согласие.

Мария горячо молилась в церкви, прося прощения и у отца, и у бабушки, и после службы на сердце у нее стало совсем легко.

— Я чувствую, что они меня простили, — прошептала она с облегчением. — Им хорошо там, на небесах.

Мартино заметил, что Мария стала гораздо увереннее, взрослее и спокойнее за время сборов. Что на нее так подействовало: переезд или беременность, он не стал разбираться. Он наслаждался семейным миром и надеялся на лучшее в будущем.

Глава 35

Камилия очень не любила визитов мужа к родственникам. Хоть она и познакомилась со старой Мадаленой и та показалась ей симпатичной женщиной, но все же чувствовала: Тони возвращается оттуда в таком настроении, словно он побывал в другой стране. Несмотря на ровность характера и мягкое обращение, которое никогда ему не изменяло, Камилия чувствовала, что он не с ней, не рядом, а где-то далеко-далеко. Она пыталась вернуть его, но он постоянно витал где-то в недоступных ей мирах, и тогда отчаявшаяся Камилия закатывала бешеную сцену ревности. Поначалу средство действовало безотказно, Тони мгновенно возвращался на землю, принимался разубеждать ее, утешать. Однако время шло, и вместо сочувствия у Тони стало возникать раздражение, а потом чувство бессилия и гнев. Но Камилия не могла остановиться, и ни один день не обходился без истерик и сцен.

— Во всем виновата беременность. Все женщины в ее положении нервничают, будь к ней снисходителен, — убеждала зятя Ципора. — Ах, какое это трудное состояние! То тебя тошнит, то страхи мучают, то слезы наворачиваются!

Теща постоянно напоминала Тони о беременности Камилии, надеясь этим пронять зятя. Она не одобряла поведения дочери, но делала все, чтобы поддержать семейный мир. А Тони становился все более отрешенным. Да и что ему было делать? Что бы ли происходило, Камилия непременно закатывала ему сцену ревности. Казалось бы, что могло быть невиннее визита родственников? Нина и Мадалена по приглашению Тони пришли познакомиться с его семьей. Они провели очень приятный вечер. Тони казалось, что Нина сумела найти общий язык с Камилией, а Ципора с Мадаленой. И что же? Камилия нашла тысячу недостатков у родни Тони и вдобавок приревновала Тони к Нине.

Для Тони это было глупостью, равносильной оскорблению. Впервые он всерьез задумался, что же за человек оказался рядом с ним. И выводы, к которым он пришел, были неутешительными: Камилия оказалась недоброй, властной и эгоистичной. Она мечтала об одном: завладеть им и крепко держать, не отпуская ни на шаг. Он не вспомнил ни одного спокойного радостного вечера, ни одной прогулки, которая не была бы отравлена недовольством. Это открытие потрясло Тони. Он стал еще более молчаливым и все больше замыкался в себе. Убегая от скандалов, он старался реже бывать дома, до позднего часа пропадая в мастерской. Работы у него, к сожалению, было маловато. И тогда, неожиданно для себя, он начал лепить Деву Марию с младенцем. Наверное, на эту мысль его навела беременность Камилии. Ребенка он ждал с волнением и сожалел, что Камилия своими истериками нарушает то благоговейное состояние ожидания, которое могло бы их объединить.

Работа захватила его. Может быть, он даже собирался вылепить Камилию, но под его руками возникало совсем другое лицо. С каждым днем изображение становилось все совершеннее, и облик Девы Марии виделся Тони все прекраснее. Он не отдавал себе отчета, что лепит свою земную Марию, не понимал, что давным-давно тоскует по ней.

Когда Тони закончил свою работу, он отошел и залюбовался ею, собственное творение вызвало в его душе благоговение.

С этих пор он стал разговаривать с Девой Марией, поверяя ей свои чаяния и надежды. И это были самые сладостные минуты в его жизни. В эти минуты он жил любовью.

— Может быть, мне имеет смысл делать статуэтки для церквей? — размышлял он, потому что дело с кубками потерпело фиаско. Он остался в должниках у своего тестя, который ссудил ему на кубки деньги, и теперь не знал, чем отдавать долг.

Но и изготовление статуэток было очередной химерой. Он не был известным художником, которому церковный староста мог бы сделать заказ, не был и поставщиком какого-либо магазина церковной утвари. На то, чтобы им стать, требовалось немалое время, а это значило, что он снова будет вынужден жить за счет своего тестя, чувствовать себя ущербным и терпеть истерики Камилии. Что бы ни придумывал Тони, все оборачивалось для него порочным кругом, из которого он не видел выхода.

Эзекиел был не меньше Тони озабочен отсутствием у зятя доходов. Мужчина должен зарабатывать приличные деньги и прилично содержать семью, иначе что это за мужчина? Мысль о том, что его дочь выбрала себе в спутники такое ничтожество, печалила старого Эзекиела. Он считал, что его долг все-таки сделать из этой размазни человека.

После того как в части мастерской он открыл еще один маленький магазинчик, для которого стала шить Соледад, а продавать сшитую одежду стал ее муж Маноло, торговля у Эзекиела пошла куда более бойко. Если человек крутится, то у него все получается. Таково было твердое убеждение Эзекиела. Зять его раздражал отсутствием инициативы. Вот Эзекиелу инициативы было не занимать! Для начала он стал обходить своих приятелей, заходил то к одному, то к другому, и каждого спрашивал, нет ли у них какой-нибудь «художественной» работы для его зятя.

Старые евреи сочувственно покачивали головами, — ох, как они понимали Эзекиела! — но помочь ничем не могли. Один из них торговал обувью, так какую тут предложишь художественность? Другой — овощами, и тут товар говорил сам за себя. А третий развозил воду на тележке, и разные художества выделывал его ослик, так что и тут помощники не требовались.

— Пойди к нашему реббе, Эзекиел, — советовали они ему в один голос. — Если и он тебе ничего не подскажет, то придется тебе самому содержать твоего зятя и твоих внуков, потому что счастье дочери и ее детей превыше всего!

Эзекиел и сам так думал: счастье дочери было для него превыше всего. Навестив еще двух-трех приятелей, он отправился к раввину. И раввин — мудрый из мудрейших — разрешил проблему Эзекиела.

— Почему бы, — спросил он, — твоему зятю не заняться надгробными плитами? Я думаю, что это высокохудожественное занятие принесет ему приличный доход, и он станет очень уважаемым человеком.

Эзекиел чуть не прослезился от радости. Как он сам до этого не додумался? Такое достойное и почтенное занятие! Он поблагодарил раввина сто раз, а когда шел домой, то был счастлив радостью своих домашних, которые обрадуются так же, как он, найденному выходу.

Глаза Эзекиела сияли, когда он сообщил Тони о представившейся ему возможности.

— Ты только подумай, как тебя будут все уважать! — заключил он свой панегирик предлагаемой профессии.

Тони посмотрел на него с изумлением.

— Но я вовсе не хочу заниматься надгробиями, — сообщил он. — Это дело мне не по душе.

— А что тебе по душе? Умирать от голода? И морить голодом жену и детей? — кротким голосом поинтересовался Эзекиел.

Тони вспыхнул.

— Мне кажется, не стоит попрекать меня куском хлеба, — заявил он. — Я ушел из вашего дома и не собирался в него возвращаться.

— Не стоит попрекать и Камилию за то, что она полюбила тебя и стала верной и преданной женой, — отозвался тесть.

— Не стоит, — согласился, устыдившись, Тони.

— А тебе стоит подумать над моим предложением, — продолжал Эзекиел. — По душе тебе должно быть теперь то дело, которое позволит достойно содержать твою семью. Разве тебе не хочется иметь свой дом, быть в нем хозяином? Разве сладко всю жизнь есть из чужих рук?

— Нет, не сладко, — честно признался Тони.

— Поэтому я и нашел дело, которое поставит тебя на ноги, — нарочито спокойно, словно бы говоря с упрямым ребенком, заключил Эзекиел.

— Спасибо, — наконец-то выдавил из себя Тони, но в голосе его не звучало никакой благодарности. — Я подумаю.

В мастерской Тони стал советоваться со своей любимой Девой Марией.

— Матерь Божия! — молился он. — Научи меня, что делать. Умудри меня, дай понять, как поступить. Я знаю, что, приняв предложение тестя, я навек останусь при могильных плитах на еврейском кладбище. А мне хочется совсем другого! В душе у меня звучит музыка, и я хотел бы записать все мелодии, которые звучат у меня в душе.

Он запел удивительно трогательную и нежную мелодию.

— Ах, вот оно что! — услышал он раздраженный женский голос. — Ты поешь для своей Марии!

Тони повернул голову и увидел стоящую на пороге Камилию.

— Ты ошиблась, — миролюбиво сказал он, — я пою совсем не своей Марии, я пою Деве Марии.

Камилия взглянула на изображение, и глаза ее загорелись злобой.

— Как ты посмел изобразить свою бывшую невесту Божьей матерью? Я уверена, что это она!

Камилия понятия не имела, какой была эта ненавистная Мария из Чивиты, но интуиция ей подсказала, что прототипом этой скуластой, большеглазой с крутым лбом Божьей Матери была земная реальная девушка.

«А ведь на сей раз она права! — мысленно признал Тони, — это моя Мария! Ей я пою песнопения, с ней советуюсь!»

Но вслух он сказал совсем другое:

— Я устал от твоей ревности, Камилия.

— А я от твоей неверности, — тут же подхватила она. — Я ненавижу твою Марию! Ненавижу! Ненавижу!

Она схватила статуэтку и треснула ею изо всей силы о стену. Гипсовая голова разлетелась вдребезги. Камилия швырнула то, что осталось, на пол, Тони бросился к ней, оттолкнул ее и опустился на колени перед грудой обломков.

— Ты сама не знаешь, что ты наделала, Камилия, — тихо сказал он. — Ты разбила нашу жизнь.

Он даже не увидел, что Камилия от его толчка упала и сильно ушибла ногу. В слезах, прихрамывая, она вышла из мастерской…

Глава 36

Винченцо с сыном вернулись из своего путешествия, не купив земли. Оказалось, что не так-то просто найти то, что хочется. Они без конца обсуждали различные варианты, спорили друг с другом, хотели узнать мнение Констанции, Катэрины, Маурисиу. Но Катэрина и Маурисиу редко участвовали в этих семейных обсуждениях. Они обустраивались на новом месте, и Катэрине некогда было даже навещать родителей. Однако когда Винченцо узнал, где живут молодые, то возмущению его не было предела. Оказалось, что Франсиска поселила молодых в пристройке, предназначенной в давние времена для рабов, когда они еще были на фазенде. В этой же пристройке жила и Жулия со своей бабушкой Ритой.

— Да как она посмела? Что она о себе воображает? — кипел Винченцо, ворочаясь с боку на бок и не в силах уснуть.

— Да успокойся ты, — уговаривала его жена. — Франсиску ты знаешь, ничего другого ждать от нее не приходится. Цени то, что Маурисиу, такой изнеженный, такой избалованный, крепко любит нашу Катэрину, раз ушел ради нее из господского дома.

— Он должен был постоять за себя и за жену! — сердито отвечал Винченцо.

— А ты бы послушался Марселло, если бы он стал распоряжаться у нас в доме? — кротко поинтересовалась Констанция.

— Послушался? Марселло? Да я его, сопляка, в бараний рог бы согнул, если бы он вздумал у меня распоряжаться! — ответил Винченцо.

— Вот и Франсиска тоже готова сына в бараний рог согнуть, — так же кротко заметила Констанция.

Винченцо хотел было еще что-то сказать, но не сказал: жена была права, детям против родителей трудно идти, особенно если дети добрые и порядочные. На этом он и успокоился.

А Катэрина чувствовала себя в пристройке куда лучше, чем в господском доме. Этот дом она вспоминала с большой неприязнью, там под недобрым оком свекрови ей было гораздо хуже, чем здесь, в своем уголке. Да и что ей было делать в господском доме? Барышней она себя не чувствовала, а служанкой быть не хотела. К хоромам Катэрина не привыкла, ей было хорошо и в небольшой комнатушке, которую она могла убрать по своему вкусу и чувствовать себя хозяйкой. Она никого здесь не изображала, с удовольствием ходила босиком и чувствовала себя вольно и свободно. Сожалела Катэрина лишь о том, что в домишке не было кухни. Будь у нее плита, она чувствовала бы себя просто королевой: готовила бы еду себе и мужу и ни от кого бы не зависела. Но плиты не было. Наверное, в этом и был злой умысел Франсиски, когда она предложила сыну поселиться в пристройке: таким образом они все равно целиком и полностью зависели от нее. От того, позовет или не позовет она их обедать, пришлет или не пришлет еды со своего барского стола.

— Надеюсь, Маурисиу будет обедать с нами, — сказала Беатриса матери,

— Маурисиу безусловно, но не эта итальянка. Я ее на порог не пущу.

— Как ты можешь так говорить про свою невестку? — обиделась Беатриса за подругу.

— Я еше и не такое могу, — зловеще пообещала Франсиска, и слово не разошлось у нее с делом. Она строго-настрого запретила Жулии относить какую бы то ни было еду в пристройку.

— Все свиньям в свинарник! — скомандовала она, указывая подбородком на почти полные кастрюли на кухне. — Узнаю, что отнесла не свиньям, выгоню на улицу!

Жулия не решилась ослушаться хозяйку. С тех пор как она узнала тайну своего рождения, ей стало особенно неуютно рядом с этой женщиной, которая имела полное право ее возненавидеть и с ней расправиться. Жулия трепетала при одной мысли, что будет, если и Франсиска узнает эту тайну. Поэтому она предпочитала не гневить хозяйку и исполнять все ее приказы, даже самые несправедливые. Скрепя сердце она отнесла весь обед в свинарник, оставив голодными Маурисиу и Катэрину.

А у них в доме не было ни крошки. Они легли бы спать голодными, как наказанные за провинность дети, если бы не Беатриса. Услышав возмутительное распоряжение матери, она не стала вступать с ней в спор, но пошла потихоньку в кладовку, положила в корзину то, что считала наиболее полезным при беременности, и отнесла припасы брату и невестке.

— Ты понимаешь, что жить так невозможно, — заговорил, обращаясь к сестре, Маурисиу. — Матушка держит нас за нашкодивших котят.

Подобное отношение матери, пожалуй, даже смешило его. Он чувствовал себя едва ли не старше своей матери после того, что пережил на баррикадах, и, разумеется, не собирался затевать войну в собственном доме с престарелой женщиной.

— Постарайся что-нибудь сделать, как-то наладить свою жизнь. Конечно, нелепо зависеть от матушкиной кухни! — отозвалась Беатриса. — Если вам что-то понадобится, скажите мне, и я позабочусь, чтобы у вас не было ни в чем нужды.

— Спасибо, — Катэрина была растрогана чуткостью золовки.

На следующий день Маурисиу вывел из гаража отцовский автомобиль, усадил в него Катэрину, и они уехали в направлении города.

Франсиска была вне себя от возмущения.

— Как он посмел? Как посмел?! — гневно восклицала она, собираясь устроить сыну разнос.

— Я думаю, брат повез Катэрину к врачу, — спокойно отозвалась Беатриса, подняв голову от тетрадок, которые проверяла. — Ей пора уже определяться со сроками.

— Невероятно! — еще больше возмутилась Франсиска. — Даже я, барышня из благородного дома, рожала при повитухе негритянке с плантации. Мы и понятия не имели ни о каких докторах.

— Очень жаль, — покачала головой Беатриса. — Я надеюсь, что мой ребенок появится в цивилизованных условиях.

— Что?! И ты ждешь ребенка?! — вскинулась Франсиска. — Нет, пока еще нет, — спокойно ответила Беатриса.

Маурисиу с Катэриной вернулись, нагруженные всевозможными припасами, после чего Маурисиу принялся сооружать летнюю кухню, где могла бы хозяйничать Катэрина.

На возмущенные упреки матери в самоуправстве он с полным самообладанием отвечал:

— Мне кажется, что и я имею право на отцовское наследство. Ты не умеешь управлять автомобилем, а я умею, поэтому и забираю его себе. И потом, не думаю, чтобы ты поставила себе целью уморить нас с Катэриной голодом.

Франсиска почувствовала в сыне такую несгибаемую волю, поняла, что он не уступит ни на шаг, и невольно отступила сама.

— Но внука-итальянца у меня не будет, пусть не обольщается! — процедила она сквозь зубы и ушла в дом.

Катэрина очень скоро подружилась с Ритой. Старая негритянка обладала веселым нравом и была неистощимым кладезем житейской мудрости. Предстоящие роды не могли не пугать молодую женщину, и Рита всячески успокаивала ее, обещая помощь.

— Я бы хотела рожать у мамы, — призналась Катэрина.

— И на здоровье, — отозвалась Рита. — Отправишься туда. А если захочешь, то и я с тобой вместе. Я этих малышей приняла целый полк, не меньше, приму и твоего. Главное, не бойся.

Жулия по целым дням оставалась в господском доме, работы там у нее хватало, а Рита с Катэриной коротали долгие дни в разговорах. Старая негритянка много чего успела рассказать ей и про свою молодость, и про своего мужа, и про свою дочь.

Катэрине было интересно слушать Риту, она погружалась в прошлое той страны, которая дала им приют и стала родиной. Многое она узнала и о семье Маурисиу… Поведала ой Рита и тайну рождения внучки Жулии. Катэрина замерла.

— А Маурисиу знает об этом? — поинтересовалась она. Рита замахала на нее руками:

— Что ты! Что ты! Никто и не подозревает об этом! И ты не говори ни одной живой душе! Это я так тебе сказала, по большой дружбе. Поклянись, что никому не скажешь!

— Клянусь, — торжественно произнесла Катэрина, но на сердце у нее было при этом неспокойно. Все тайны производят большие потрясения, когда открываются. И нет такой тайны, которая бы не открылась. Чем им всем грозит открытие этой тайны?

Но Катэрина чувствовала еще и невольное злорадство. Она сочувствовала мужу Франсиски, а не свекрови. Ее не удивляло, что у него появилась внебрачная дочь. Любить такое чудовище, как дона Франсиска, невозможно! В обманутых мужьями женах есть что-то жалкое, и Катэрина про себя уже свысока смотрела на ненавистную свекровь. Теперь ей было понятно, отчего Франсиска зла на весь белый свет: она чувствовала, что никто ее не любит!

Маурисиу все пытался договориться с матерью о выделении его доли наследства, но Франсиска и слышать не желала об этом.

— Если бы отец желал этого, он специально оговорил бы это в завещании, — твердила она. — Но он оставил меня распоряжаться всем имуществом, и я распоряжаюсь им, преумножая наше общее достояние, а не разбазаривая его!

Неугодная ей, неразумная женитьба на беднячке была в ее глазах расточительством, и Франсиска твердила об этом Маурисиу постоянно. Он понял, что добровольно она ничего ему не выделит, но пока не был готов к тому, чтобы судиться с родной матерью и требовать от нее раздела. Честно говоря, ему было ее даже жалко. «Хватит и кастрюли с макаронами, которую моя женушка опрокинула ей на голову, — думал он. — От других забот я пока ее голову избавлю».

Он предложил Катэрине подождать.

— Главное для нас, чтобы ты родила спокойно, — говорил он. — А я пока буду советоваться с юристами, и мы найдем тот беспроигрышный ход, который приведет нас к победе.

Отец и мать Катэрины нет-нет да и упрекали зятя за бездеятельность и мягкотелость.

— Все забрала и держит Франсиска Железная Рука, — вздыхала Констанция. — А ты так и будешь на задворках пыль мести. Учись у нее хотя бы, как мужа к рукам прибирать, все ведь ей оставил!

— Нечему мне у нее учиться! — вспыхнула Катэрина. — Муж от нее бегал к негритянкам и даже дочь незаконнорожденную оставил!

Сказала и зажала рот рукой.

— Только это, мамочка, тайна, и ты никому-никому не говори!

— Не скажу, дочка, не скажу, — пообещала Констанция, — ты сама молчи, а то неприятностей не оберешься. Она и так тебя терпеть не может, а если узнает, что ты ее порочишь, со свету сживет!

Констанция была недалека от истины. Если бы Франсиска могла, она и впрямь сжила бы итальянку со света…

Как ни готовилась Катэрина к родам, схватки, — так оно всегда и бывает, — начались неожиданно. Маурисиу был в городе. Она хотела было отправиться к матери, но испугалась, что родит где-нибудь на обочине дороги под кустом. Хорошо хоть, Рита была рядом,

— Ложись-ка на кровать, — распорядилась она. — К матери твоей я пошлю Жулию. Она придет, и мы с ней вдвоем прекрасно управимся. Так что волноваться тебе не о чем.

Но когда Жулия сказала Франсиске, что ей нужно позвать Констанцию, потому что Катэрина рожает, Франсиска злобно прошипела:

— Пусть подыхает! И щенок, которого она родит, тоже! Жулия в ужасе перекрестилась:

— Господи! Спаси и сохрани мать и младенца! Грех-то какой! Какой грех! — и уже не оглядываясь на хозяйку, побежала по направлению к соседней фазенде.

Пока у Катэрины продолжались схватки, успела прибежать Констанция, успел приехать из города Маурисиу. Узнав новость, он побледнел, ринулся к жене, но женщины остановили его на пороге:

— Нечего тут делать господам мужчинам! Когда дело будет сделано, принесем тебе подарок!

Маурисиу остался ждать, болезненно вздрагивая при каждом стоне Катэрины, а она стонала все громче и громче, а потом и вовсе начала кричать.

Маурисиу зажал уши и молился про себя.

Франсиска же в это время, расхаживая по кабинету, бубнила себе под нос:

— Видеть его не хочу, итальяшку проклятого! Не хочу! Не хочу!

Глава 37

— Ишь попрыгушка! Поскакала неведомо куда! — посетовала со вздохом Мадалена, глядя вслед принарядившейся дочери, которая наспех поцеловала ее на прощанье и убежала.

Материнское сердце всегда найдет из-за чего волноваться и переживать. Раньше Мадалена переживала, что у дочери нет богатых женихов, а теперь переживала, что из двух богатых, которые за ней ухаживают, дочь выберет не того, какого нужно. А какого нужно?

Что бы Мадалена ни делала — стирала ли, гладила, она все раздумывала, кого бы она из женихов предпочла на месте Нины.

Если говорить честно, то сеньор Умберту казался Мадалене гораздо солиднее и надежнее, чем молодой студент. Все, что Умберту нажил, было при нем, а студент и есть студент, доходов никаких, а что касается родительских денежек, то, может, и нечего на них рот разевать, того и гляди, ни при чем останешься. Но у сеньора Умберту тоже имелся изъян, и не маленький: он был женат, а вот разведется или нет, еще неизвестно. Может, похороводится с Ниной год-другой да и бросит… Когда он пришел в гости, Мадалена много чего ему высказала. А высказав, успокоилась. И ей стало казаться, что очень даже разведется. Чего в жизни не бывает? Оформит сеньор Умберту развод и женится на Нине. Будет у них большой дом. Ездить будут они на автомобиле. И дальше она старалась представить себе их счастливую совместную жизнь…

Но почему-то картины расплывались, и мысли Мадалены перетекали к молодому португальцу. «Наверное, все-таки моей Нине больше нравится молодой человек, поэтому я и не вижу с ней рядом Умберту», — думала Мадалена. И, разумеется, была права.

Нина то ссорилась с Жозе Мануэлом, то мирилась. — Ты спасла меня от смерти, а теперь убиваешь своим безразличием, — говорил во время их очередной размолвки Жозе Мануэл. — Послушай меня, Нина, мой отец — богатый человек, но я не хочу жить в праздности, ожидая наследства. Скоро я получу диплом инженера, и, вот увидишь, смогу достойно содержать семью.

Зная взгляды Нины на богатство, а главное, на богачей, он всячески старался показать, что не принадлежит к презираемому сословию бездельников, что готов ступить на трудовую стезю.

— Мне кажется, ты путаешь любовь с чувством благодарности, — шутливо отвечала Нина.

— А мне кажется, ты не хочешь услышать меня, — с обидой возражал Жозе Мануэл. — Ты же знаешь, что я даже грузчиком на рынке работаю и живу на свои, только на свои деньги!

Нина в ответ смеялась, рядом с Жозе Мануэлом ей почему-то становилось безотчетно весело, и все-то ей казалось смешным.

Жозе Мануэл, глядя на нее, тоже начинал улыбаться, а потом и хохотать, потому что по натуре он был человеком веселым и жизнерадостным.

Так обычно заканчивались их недолгие размолвки.

Однажды Жозе Мануэл пригласил Нину на танцы, заметив при этом в шутку:

— Мне кажется, ты совсем не умеешь танцеватьтарантеллу. Или я ошибся?

— Нет, попал в самую точку. Именно тарантеллу я танцевать и не умею, — не могла не улыбнуться Нина.

— Научу! — живо отозвался Жозе Мануэл. Оказалось, что Нине по душе и учитель, и ученье. Теперь она, принарядившись, стала частенько уходить из дома.

— Вот не знала, что мой любимый танец — тарантелла, мамочка, — говорила она, и глаза у нее блестели. — Бегу танцевать.

На фабрике Нина продолжала бороться за права работниц, хлопотала о пособии в случае болезни, сокращении рабочего дня. Деятельность Нины стала страшно раздражать Умберту. Он вызывал ее к себе в кабинет, желая поговорить с ней о том, что его мучило. Но она не давала ему и рта раскрыть, отчеканивала предложения работниц по поводу улучшений трудового процесса, длины рабочего дня, величины отпуска, потом поворачивалась и уходила. Она не могла простить ему безразличия к жизни фабрики, к людям, работавшим на ней, и с каждым днем относилась к нему все враждебней.

Умберту, скрипнув зубами, откидывался в кресле, и перед глазами у него опять вставала красавица Нина, которую он был не в силах забыть.

Между тем Силвии понемногу становилось лучше. Она делала первые робкие шаги по комнате, и сама возможность ходить воодушевляла ее.

— Я мечтаю танцевать с тобой вальс, — сказала она вечером мужу, — закрываю глаза и вижу, как мы с тобой танцуем.

Умберту, закрывая глаза, вальсировал совсем с другой партнершей, но, когда это случалось при Силвии, ему становилось стыдно, и он бывал с ней особенно нежен. Силвия винила себя в любовных похождениях мужа.

«Будь я здорова, такого бы не случалось», — вздыхала она. Ей хотелось поправиться поскорее и наконец-то всерьез заняться делами фабрики. Почему-то она была уверена, что сможет вникнуть во все проблемы. И не только вникнуть, но и разрешить их. «Умберту не создан для того, чтобы работать с женщинами, он — настоящий мужчина», — таков был ее вывод относительно мужа.

Работать с женщинами пришлось и Дженаро. И еще с какими женщинами! Профессиональными обольстительницами, соблазнительницами и утолительницами всех телесных желаний.

Если бы прежде кто-нибудь сказал, что Дженаро будет работать пианистом в борделе, он бы убил злостного клеветника. И тем не менее он играл именно там вечерами, и клиенты заслушивались его игрой.

Теперь у Дженаро была работа и были деньги, но он очень тосковал по сыну. Видя вокруг себя молодежь, он вспоминал своего Тони, жалел о былом, мечтал о встрече. Но сколько он ни пытался найти сына, поиски ни к чему не приводили. Иногда надежда оставляла его, он впадал в отчаяние, и тогда в салоне борделя звучал тоскующий Шопен, под музыку которого плакал пьяными слезами какой-нибудь богач-эмигрант.

В такие дни девочки окружали седого пианиста, желая его утешить. Они успели привязаться к нему, и щедро предлагали свои услуги.

— Ты каких любишь, рыженьких или черненьких? — спрашивала шустрая Микаэла. — Только скажи, и любая пойдет с тобой.

«Стареньких», — отвечал про себя Дженаро, вспоминая свою Розу, которая в его глазах оставалась всегда молодой, но по сравнению с этой зеленью, конечно, была старушкой. Как он теперь раскаивался, что оставлял ее одну тосковать о сыне! Как раскаивался, что отрекался от Тони! Он казнил себя за свой строптивый нрав, за дурной характер. На старости лет он остался совсем один, но винить в этом было некого. Он сам беспощадно рвал родственные связи, гнал от себя родных и близких, и теперь продажные женщины считали его своим и дарили дружбу. Какая насмешка! Какое унижение! Какое жестокое и справедливое наказание!

Дженаро еще ниже наклонял седую голову над клавишами и играл, играл, играл, призывая к себе милых его сердцу призраков.

— Старик совсем затосковал, — рассказывал Маркус Жозе Мануэлу, навестив его на новом месте.

— Может, позвать его в гости? — предложил Жозе Мануэл. — Правда, я дома совсем не бываю. Что ни вечер, какие-то дела находятся.

— Дженаро тоже некогда ходить в гости. С вечера до утра он на работе, а днем отсыпается, — отозвался Маркус. — Вот если бы сына его отыскать…

— Да где его отыщешь! — отмахнулся Жозе Мануэл. — Скажешь тоже! Эта его мечта — химера! С ней он сюда приехал, с ней и в могилу сойдет.

Оба сочувствовали Дженаро, ценили его талант пианиста, но у каждого было слишком много своих забот, поэтому в его заботы они не входили.

И обоим им было невдомек, что Жозе Мануэл чуть ли не каждый день виделся с племянницей Дженаро, а она, пусть не часто, но виделась с Тони — в то время как Дженаро искал и не мог найти своего сына, тосковал о нем и печалился.

Глава 38

Камилия вернулась домой, прихрамывая. Ципора сразу же всполошилась.

— Ты упала? Ах, боже мой! — суетилась она, мысленно заклиная: «Только бы не выкидыш!»

— Оступилась, сходя с трамвая, — нехотя объяснила Камилия, которой совсем не хотелось рассказывать, что произошло между ней и Тони.

Но Ципора, взглянув на припухшие от слез глаза дочери, тут же догадалась, что дело совсем не в трамвае — Камилия снова поссорилась с мужем.

— Сядь, душенька, передохни, — заговорила она. — Я вижу, ты очень устала.

— Я очень несчастна, мамочка, — призналась Камилия, опускаясь на диван, и снова принялась плакать. Молчать она больше не могла, ей нужно было рассказать о своем горе. — Я была в мастерской Тони и…

— Зачем?! — всплеснула руками Ципора. — Что тебе нужно в его мастерской?

Она не могла понять, почему ее дочь делает все наперекор просьбам мужа. Тони терпеть не мог, когда Камилия приходила в мастерскую. Он не раз умолял ее не делать этого, но Камилия пропускала его просьбы мимо ушей.

— Я должна знать, что он там один! — упрямо заявила Камилия. — С тех пор как папа открыл там магазин, я не могу быть спокойной! Там же в любую минуту может появиться Эулалия, дочка нашего нового продавца. Оказывается, она давно влюблена в Тони! — Одно воспоминание о красавице испанке вызывало у Камилии чуть ли не судорогу. — Эулалии там не было, но я, мамочка, поняла, что Тони совсем сошел с ума: свою бывшую невесту он сделал Божьей Матерью и молится на нее!

Ципоре показалось, что с ума сошла ее дочь.

— Успокойся, дорогая! — начала она. — Тебе вредно волноваться. Теперь ты видишь, что мы с отцом не случайно хотели выдать тебя замуж за еврея. Наша религия не признает никаких икон. Но раз ты вышла замуж за католика, то привыкай, что у твоего мужа будут разные изображения святых.

Ципора попыталась отвлечь Камилию от ее болезненной ревности и сделать вид, что все дело в разнице верований.

Но Камилия даже не слышала, что говорит ей мать. Глядя прямо перед собой, она продолжала:

— Я разбила его дурацкую Деву Марию. Он говорил с ней, он ей пел, и я разбила ее.

Ципора побледнела:

— И что, он тебя ударил? — спросила она, чувствуя, как у нес перехватывает дыхание от поднимающегося гнева.

— Нет, оттолкнул, а я не удержалась на ногах и…

— Я расскажу обо всем отцу, — заявила Ципора. — Пусть он с ним поговорит! Мыслимое ли дело, поднимать руку на беременную жену?!

— Нет, ни говори отцу ни слова, — умоляюще попросила Камилия. — Я не хочу расставаться со своим мужем. Я никому его не отдам! Он мой, только мой!

Ципора не знала, что ей делать с дочерью. По ее мнению, Камилия была не в себе. Все для нее сосредоточилось в муже, но при этом она поступала так, чтобы их совместная жизнь стала невозможной…

Ципора не могла не рассказать о случившемся Эзекиелу, во всех самых трудных случаях жизни он был ее главным советчиком. А что для них было важнее судьбы дочери? Эзекиел решил поговорить с зятем сам.

В этот день не только Камилия, но и Ципора с Эзекиелом нетерпеливо ждали, когда вернется домой Тони. А он так и не вернулся.

Убрав мастерскую, выбросив осколки, Тони долго бродил по улицам. Семейная жизнь его не задалась, и ему нужно было принять какое-то решение. Он не хотел возвращаться в дом, где чувствовал себя чужим. Все благодеяния, которые были ему оказаны, лежали на его душе тяжелым грузом. Он чувствовал себя должником, который не способен расплатиться, и это очень угнетало его. Собственно, родители Камилии всячески помогали ему, чтобы он мог обеспечивать их дочь. Чашу его терпения переполнило последнее предложение тестя, — Тони не хотел всю жизнь заниматься надгробными плитами. Он как раз и молился Деве Марии, прося помочь ему и научить, как, никого не обидев, отказаться от этого предложения. И вот произошел скандал. Камилия устроила очередную сцену ревности и разбила вдребезги изображение Божьей Матери. Но может быть, это и есть ответ на его просьбу? Может, Божья Матерь дала ему понять, что ничего тут не склеишь, что единственный выход — это разбить сковавшие его оковы и покинуть дом, который стал тюрьмой? Чем дольше Тони размышлял, тем отчетливее понимал, что именно это и хотела сказать ему Божья Матерь. Решение было принято, и по существу оно не могло принести большого облегчения, потому что Камилия оставалась женой Тони, а ребенок, который вскоре родится, навсегда оставался его ребенком. И он был обязан им помогать. Но Тони внезапно стало очень легко. Он ощутил дуновение свободы, и оно было сладостно.

С этим сладостным чувством он и отправился повидать Мадалену и Нину. Нина еще не пришла с фабрики, они сидели с Мадаленой вдвоем, и та рассказывала ему о Джузеппе. Она любила вспоминать о нем. На этот раз она рассказала Тони, что не собиралась уходить от мужа, ее просто выгнали из квартиры, потому что нечем было за нее платить. Выгнали с маленькой Ниной на руках. Джузеппе перевели в другую тюрьму. А у нее не было денег на билет, чтобы поехать за ним. Работа для нее нашлась только в предместье. Там она и жила какое-то время, а сообщить о себе не могла. Так жизнь развела их, так они и потеряли друг друга.

— Он всю жизнь искал вас, — сказал Тони, — говорил, что вы были единственной его любовью, вы и маленькая Нина.

Глаза Мадалены наполнились слезами: как неожиданно Джузеппе признался ей в любви!

— Значит, он ждет меня? — спросила она. — Я рада. Вот выдам замуж Нину и начну собираться.

— Я думаю, что у дядюшки хватит терпения и еще подождать. Он будет рад, если вы понянчитесь с внуками, — улыбнулся Тони.

— Ты скоро станешь отцом. Думаю, Джузеппе рад за тебя, — подхватила Мадалена.

— Не уверен. С небес виднее, как обстоят дела на самом деле. Я думаю, что он огорчен из-за меня, — честно признался Тони.

— Не может быть, — недоверчиво покачала головой Мадалена.

И Тони принялся рассказывать о своих семейных неурядицах. Мадалена, слушая, печально вздыхала и покачивала головой.

— Выходит, ты ушел из дома и тебе даже негде переночевать? — спросила она.

— Нет, ночевать мне пока есть где, — сказал Тони, — я могу пока жить в мастерской. Другое дело, что она тоже принадлежит моему тестю.

— А он тебя не выгонит? — поинтересовалась Мадалена.

— Я сам уйду, — гордо заявил Тони. — Не хочу быть им ничем обязанным.

— В крайнем случае, можешь переночевать у нас, — предложила Мадалена, — хотя я представить себе не могу, где ты тут разместишься.

Хлопнула дверь, и на пороге появилась Нина.

— Какого еще квартиранта ты хочешь поселить, мама? — раздался с порога ее звонкий голос. Увидев Тони, она обрадовалась, а узнав, с чем он пришел, опечалилась.

— Все ссорятся, — сказала она, не желая вникать в суть проблемы. — Как поссорились, так и помиритесь. Но если тебе всерьез понадобится угол, я отведу тебя к своему приятелю Жозе Мануэлу. Думаю, что он как-нибудь пристроит тебя.

Нина не любила откладывать дела в долгий ящик и тут же решила познакомить молодых людей.

Жозе Мануэл не слишком обрадовался перспективе поселиться вместе с Тони, но отказать Нине не мог ни в чем.

— Пусть ночует, когда понадобится, — милостиво разрешил он. — Положу на пол матрас, и ложе готово.

— У тебя чудный характер и доброе сердце, — растроганно сказала Нина.

Ради того чтобы удостоиться еще раз такой же похвалы, Жозе Мануэл готов был уложить Тони на свою кровать, а сам спать в углу на коврике.

— Вот увидишь, Нина, ему будет здесь так хорошо, что он не захочет отсюда уезжать, — добродушно пошутил Жозе Мануэл.

Нина засмеялась, оглядев небольшую комнатку, где с трудом могли разместиться двое:

— Боюсь, в этом случае, — сказала она, — ты сам захочешь, чтобы он уехал…

Родственное участие Нины растрогало Тони. На душе у него стало гораздо легче. Но если решилась проблема с жилищем, может, попытаться решить и другую проблему? Тони очень тяготился своим долгом — деньгами, заплаченными тестем за кубки. Ему очень хотелось вернуть их. Тогда бы он ушел со спокойной душой. А что, если попытаться продать мастерскую? Может, денег хватит и на то, чтобы вернуть долг Эзекиелу?

На следующий же день Тони исходил все бюро по продаже, пытаясь пристроить свою мастерскую, вернее, ту часть, которая от нее осталась. Но ему предлагали такие смешные деньги, что он понял: продавать сейчас что бы то ни было бессмысленно. Тогда он просто-напросто запер мастерскую на ключ и отправился в свой бывший дом. Он приготовился к решительному разговору, намереваясь поставить все точки над «и».

Стоило ему появиться в доме Эзекиела, как Камилия повисла у него на шее.

— Я пойду за тобой на край света, — всхлипнула она. — Я знала, что ты вернешься. Ты не можешь меня оставить!

Тони ласково, но твердо отстранил ее.

— Мне некуда брать тебя, я сам живу у чужих людей из милости, — сказал он. — Все вопросы я буду обсуждать с твоим отцом. И на этот раз ты подчинишься его решению.

Разбив его творение, Камилия совершила нечто такое, с чем Тони никак не мог смириться, она перешла грань дозволенного, грубо, злобно вторглась туда, куда не имела права вторгаться. Она обнаружила то неприятие его мира, которое не оставляло возможности быть им в дальнейшем вместе. Не то чтобы Тони понимал это или формулировал, он это чувствовал и ничего не мог с собой поделать. О своем окончательном разрыве с женой он хотел сообщить Эзекиелу, с тем чтобы тот объяснил это дочери, потому что сам Тони ничего не мог объяснить Камилии, она просто его не слышала.

Эзекиел страшно сердился на зятя. Мало ему было проблем с новым магазином, так вот, пожалуйста, еще и семейный разлад! Проблемы в магазине ему понятны: Маноло и Соледад надумали уходить. Им, понимаете ли, нужны другие условия! Они хотят завести собственное дело! Эзекиел должен подумать. Должен взвесить, насколько он дорожит этими работниками. Он подумает и решит. От него зависит, уйдут они или останутся. И если уйдут, то это нормально, потому что все работники рано или поздно уходят. А зять? Зять уходить не должен! Иначе как жить? На кого полагаться?!

Это или примерно это Эзекиел и высказал зятю. Тони молча выслушал тестя, потом, когда тот умолк, заговорил сам:

— Что толку нам упрекать друг друга? Вы старались сделать все возможное для счастья дочери. Я тоже старался. Ни у вас, ни у меня ничего не получилось. Значит, надо попробовать жить иначе. Я не забываю о своих долгах. Вам я должен отдать деньги, жене — оказывать материальную поддержку, о ребенке должен заботиться и любить его. Так оно и будет. Когда я смогу расплатиться с долгами, не знаю, но то, что я буду с ними расплачиваться, несомненно. Я нашел себе кров и работу. Вашей дочери, тем более в ее положении, будет несомненно лучше оставаться под родительским кровом, потому что пока я обеспечить ее не смогу. Но я буду навещать своего ребенка, а это основная часть долга, которую я вам возвращаю.

Тони положил перед Эзекиелом ключ от мастерской.

— Ты не хочешь больше зарабатывать деньги как художник? — изумился Эзекиел.

— Я не хочу быть вам хоть чем-то обязанным, — ответил Тони.

— Ты и так всем обязан мне! Кто добыл тебе паспорт? Кто дал возможность зарабатывать на хлеб художеством? — Эзекиел говорил с печальной иронией, призывая Тони смотреть на жизнь точно так же. — Почему бы тебе не продолжать зарабатывать с помощью твоей мастерской, раз у тебя есть такая возможность?

— У меня такой возможности больше нет, — отрезал Тони.

— Ты полагаешь, что между вами все кончено и навсегда? — спросил Эзекиел.

— Да, я так полагаю, — ответил Тони с неожиданной твердостью и решительностью.

Эзекиел давно уже жил на свете, он знал, что сердцу не прикажешь, молодых жить по-своему не заставишь, и ему было больно от своего бессилия. Он бы сделал все для счастья Камилии, но ее счастье от него не зависело.

Глава 39

Мария сидела на палубе в кресле, соленый морской ветерок овевал ее, и она чувствовала себя почти счастливой. После суеты последних перед отъездом дней, когда она трудилась не щадя сил, чтобы покончить со всеми делами к сроку, у нее наконец появилась возможность отдохнуть. Мария сидела, смотрела в синюю даль и думала о Тони.

«Я везу тебе малыша, — думала она, — мы с тобой непременно встретимся, потому что ты захочешь на него посмотреть!»

После того как они с Мартино решили уехать, Мария почувствовала странную свободу — она словно бы прощалась с настоящим. Упаковывая, увязывая вещи, вынося их из дома, освобождая пространство, она словно бы расправлялась с этим настоящим, убирала его со своего пути, освобождая место будущему.

— Не перетруждайся, — останавливал ее Мартино, — Не забывай о своем положении.

И он с нежностью клал руку на ее округлившийся живот. Мария отмахивалась:

— Я прекрасно себя чувствую. Двигаться мне только на пользу.

Подняв очередной объемистый тюк, она почувствовала тянущую боль в низу живота. Но не обратила на нее внимания. Мария действительно забывала о том, что беременна. Все ее мысли были о первенце и Тони, который должен ждать ее в Бразилии.

Мартино не мог не почувствовать перемены в настроении жены, но после того, как она его выходила, он настолько проникся ощущением ее привязанности, настолько доверился ее расположению, что не допускал до себя никаких дурных мыслей.

Его тревожило совсем другое: курс ценных бумаг, репутации банков, которым он собирался доверить свое имущество, наиболее выгодная продажа домов.

Он и на пароходе продолжал думать о том же, просматривая банковские документы и проверяя, правильно ли он поступил, обратившись к этому банку, а не к тому. Никогда не поздно было переменить решение. Он мог это сделать по приезде. Предстояло ему решить и еще одну проблему: где они все-таки обоснуются. Честно говоря, ему совсем не хотелось оставаться в Бразилии, куда они плыли.

Мария вновь почувствовала тянущие боли в низу живота и опять не придала им значения.

«Я сильно перетрудилась, теперь отдыхаю. Вот и все», — подумала она.

Но боли все усиливались и усиливались, потом началось кровотечение, Тут уж без вмешательства медицины обойтись было невозможно. Перепуганный насмерть Мартино привел к жене судового врача, но тот, к сожалению, ничего не смог поделать: Мария потеряла ребенка.

Мартино был вне себя от отчаяния, Мария его утешала. Сама она была на удивление спокойна. Ей казалось, что именно так и должно было случиться. Ею вновь овладело странное чувство свободы: она была рада выкидышу, ребенок не должен был связывать ее с мужем, потому что в Бразилии ее ждал Тони. За то время, пока они плыли, Мария успела оправиться и прийти в себя, но все больше и больше отстранялась от Мартино и под предлогом нездоровья и пережитого потрясения отказывалась от супружеских отношений.

Мартино, памятуя, как чутка была к нему жена во время его затяжного выздоровления, проявлял к ней ту же чуткость. Как ни странно, но между ними возникла та дружеская близость, которая в иных браках помогает обходиться без любви.

Бразилия встретила их приветливо. Да и как иначе? Документы у них были в полном порядке, и в работе они не нуждались.

Марию, как когда-то Тони, поразила величина города, в котором они оказались, звон трамваев, шум автомобилей. Они поселились в добротном отеле, и Мария изумлялась величине номера, обходительности прислуги. У них были трудности с языком, хотя Мартино перед отъездом брал уроки португальского у одного вернувшегося из Бразилии на родину итальянца.

Мария ловила язык на слух, пыталась применять его на практике и получала от этого большое удовольствие.

— Я буду брать уроки португальского, — сказала она мужу.

— Конечно, дорогая. Но может, лучше английского? — спросил Мартино. — Мы ведь будем жить в Штатах.

— В Штатах я и буду заниматься английским, — ответила Мария, — а в Бразилии — португальским.

На том и порешили. В гостинице они прожили несколько дней, пока Мартино не нашел удобный пансион, куда и перевез свое семейство. Для малыша быстро нашлась чернокожая няня, а вот учителя португальского для Марии пока не нашлось, но она пользовалась любой возможностью, чтобы расширять свои познания в языке. Необходимость в покупках стала для Марии предлогом для странствий по городу. Она полюбила бродить по улицам, рассматривая витрины, глазея по сторонам.

Однажды ей почудилось, что в окне трамвая она увидела Тони. Удостовериться, что это он, Мария не успела: трамвай тронулся с места и умчался в облаках пыля.

— Я уверена, что это он и мы очень скоро встретимся! — восторженно произнесла она вслух. Она не задумывалась, как поступит, встретившись с Тони: оставит ли мужа, забрав ребенка? Будет ли добиваться развода? Она просто хотела увидеть Тони, вот и все.

Ярким солнечным днем, как когда-то и Тони, она забрела в еврейский квартал и даже заглянула в магазинчик Эзекиела. Почему-то Марии не хотелось уходить из этого магазина. Она словно бы чего-то ждала и сама не могла понять, чего же именно. Она долго выбирала себе чулки, наконец купила пару шелковых и медленно покинула магазин. Потом долго шла, время от времени оглядываясь, ища Тони, который почему-то должен был оказаться рядом с ней.

Домой она возвращалась возбужденная, неспокойная, но всячески старалась скрыть свое беспокойство. Мария не была настроена враждебно против мужа, просто ее личное беспокойство его не касалось.

Между тем Мартино связался по почте со своим другом Фариной. Тот занимался покупкой земель, страшно обрадовался приезду Мартино и пообещал немедленно приехать.

Муж представил Марию своему импозантному приятелю, и она почувствовала к нему симпатию: Фарина тем и славился, что умел возбуждать к себе приязнь женщин. Однако деловые разговоры были неинтересны Марии, и она попросила избавить ее от них. Мужчины отправились обедать вдвоем, оставив ее с малышом на веранде пансиона, где ей было так уютно и прохладно.

Фарина осведомился о планах на будущее Мартино и, узнав, что тот намерен ехать в Штаты, принялся горячо убеждать его остаться в Бразилии,

— Это золотое дно для человека с деньгами, — говорил он. — Ты помнишь, что я нажил свой капитал на биржевых спекуляциях? Когда американская биржа лопнула, я потерял очень много, но здесь надеюсь все восстановить. С тобой вместе мы можем горы своротить.

Мартино улыбался молча, не зная, что сказать.

— Посмотрим, как пойдут дела, — наконец сказал он. — Я бы мог поездить с тобой и посмотреть, что за земля тут имеется, по какой цене ее можно купить и что она может дать.

— Вот, вот, — обрадовался Фарина. — Я об этом и говорю. Я познакомлю тебя со своим старинным приятелем Винченцо. Он тоже озабочен проблемами покупки земли. Вместе мы так развернемся! Вот увидишь! Тебе не захочется уезжать из Бразилии.

Мартино не был в этом уверен, но пока не возражал.

— Мне придется покинуть тебя дня на два, на три, — сообщил Мартино жене после встречи со старинным приятелем, — Фарина пригласил меня участвовать в его деловых поездках. Справишься одна?

— Справлюсь, — улыбнулась Мария, почувствовав даже некоторое облегчение. — Я знаю, что мысленно ты будешь со мной.

— Так оно и будет, моя красавица, — подтвердил Мартино. После несчастья, которое с ними случилось, после того,

как они лишились ребенка, Мартино был особенно бережен с женой. Ее повышенную нервозность он связывал с нездоровьем. Ему хотелось поскорее найти надежное пристанище, поселиться в своем доме, на своей земле, чтобы расстроенное здоровье жены поправилось, чтобы Мария успокоилась и родила ему много-много детей. Ради этого он готов был трудиться день и ночь, преодолевать огромные расстояния, тратить, не жалея, силы и деньги. Смыслом его жизни действительно были семья и его жена Мария.

Глава 40

Винченцо, Констанция и Марселло сидели на кухне и пили вкусное сухое вино за здоровье новорожденного.

— Он такой хорошенький, — с умилением говорила Констанция, вспоминая красненького младенца с темным пушком на плечиках и ушках. — Он будет похож на тебя, Винченцо, я уверена.

Винченцо приосанился.

— Молодец, дочка! Не подвела! — он поднял стакан повыше. — Так за здоровье молодой матери!

Родные звонко чокнулись.

— Что отмечаем? — послышался голос из-за кустов, и на лужайку перед домом вышел Гаэтано.

— У Катэрины родился сын, — небрежно сообщил Винченцо. — Можешь выпить за его здоровье!

Гаэтано скривился, но протянул руку и взял стакан, который налил ему Винченцо.

— Дай бог здоровья матери и ребенку! — произнес он и выпил вино залпом. — Я проститься пришел, — сказал он, ставя стакан на стол. — Отец решил ехать в Парану, говорят, там земля самая дешевая.

— Значит, мы поедем в другую сторону, — ухмыльнулся Винченцо. — А вам скатертью дорожка!

Хоть Винченцо и недолюбливал Маурисиу, но Гаэтано до него, как от земли до неба. Гаэтано еще потоптался, помялся, но, не найдя темы для разговора, стал прощаться. Никто его не удерживал.

Гаэтано уходил, слышал за спиной веселый смех и клялся, что когда-нибудь отомстит за пережитое унижение.

Однако не один Гаэтано чувствовал себя униженным. Нечто похожее на унижение чувствовал и Винченцо. Его дочь родила наследника и продолжала жить, словно нищенка в какой-то пристройке! А зятю на это, похоже, было наплевать.

— Я этого так не оставлю, — кипятился Винченцо. — Я разберусь с сеньорой Франсиской!

— Ты оставишь дочь ей на съедение, когда уедешь, — урезонивала мужа Констанция. — Лучше не вмешивайся в их дела. А уж что касается наследства, ты сам знаешь, какое там дело темное… Главное другое: Маурисиу любит Катэрину, она с ним счастлива, чего тебе еще? А что не в палатах живут, так она к палатам и не привыкла!

Устами Констанции говорил сам здравый смысл. Но у Винченцо нашелся новый повод для огорчения. Он был уверен, что внука непременно назовут его именем.

— Понимаешь, фамилия у него будет другая, зато имя мое, вот и получится ладно!

Но молодые назвали сына Марсилиу в честь отца Маурисиу. Марсилиу ди Андрада так звучало полное имя малыша.

— Маурисиу виднее, как называть сына, — примирительно сказала Констанция, — он его наследник, а не наш.

Узнав, что Маурисиу записал сына на свое имя, Франсиска пришла в ярость:

— Как он посмел?! Я никогда не признаю его внуком!

— Да ты пойди к ним, возьми на руки малыша, и сразу его полюбишь, — попробовала уговорить ее Беатриса, которая с первого взгляда влюбилась в племянника. Она даже отыскала на чердаке колыбельку, в которой сначала спал Маурисиу, потом она сама, и отнесла ее в пристройку: пусть в ней качается будущий наследник.

— Никогда! — Франсиска испепелила взглядом дочь. — Я никогда не признаю внуком итальяшку!

В ответ Беатриса только пожала плечами: бессмысленно бороться против того, что есть. У Франсиски есть внук, хочет она этого или не хочет. Беатриса уже не вступала с матерью в спор по поводу итальянцев и поняла: итальянцы — болевая точка Франсиски. Стоит нажать на нее, и мать приходит в ярость, поэтому Беатриса старалась избегать этой темы.

Зато Франсиска не давала себе труда избегать каких бы то ни было тем.

— Я нашла тебе жениха, — сообщила она дочери. — Состоятельный порядочный человек нашего круга. Он увидел тебя прошлой весной на благотворительном базаре и не может забыть.

Беатриса вспомнила тесноту и толкотню базара, радость, что сумела продать много сувениров и… ничего больше. Там было столько народу, что запомнить кого-то было просто невозможно!

Желание матери выдать ее замуж не было для Беатрисы новостью. Мать периодически возвращалась к этой теме, а дочь стоически сопротивлялась ее предложениям.

— Я не готова выйти замуж, — обычно отвечала Беатриса и точно так же ответила на этот раз. Но ее мать на этот раз была готова на скандал.

— Я не понимаю, что ты нашла в этом безграмотном темном итальянце? — раздраженно спросила она, повышая голос.

— Нашла очень хорошего человека, которого полюбила! — ответила дочь.

— Ты прекрасно понимаешь, что не можешь выйти за него замуж! — продолжала Франсиска.

Беатриса сидела, опустив голову и ничего не отвечая. Именно об этом она постоянно думала: может или не может она быть вместе с Марселло? Собственно, она уже ответила на этот вопрос: не может. Она приняла решение, но не могла смириться с ним.

Между тем Франсиска продолжала:

— Что тебе может дать этот жалкий неуч? Что он может тебе предложить? Мотыгу? Корыто? Кучу чумазых ребятишек? Не для этого ты училась! Ты создана быть украшением общества — умна, остроумна, изящна! Дон Стефано оценил все твои достоинства. Он без ума от тебя. И мечтает об одном: познакомиться с тобой поближе.

— Полагаю, что он намного старше меня, — Беатриса подняла глаза на мать.

— Да, гораздо старше. И что из этого? Тем больше он будет ценить твою молодость. Будет баловать тебя, носить на руках. Твой отец был намного старше меня, и, как видишь, я до сих пор ношу по нему траур.

— А мне кажется, что пора его снять, — неожиданно сказала Беатриса, переводя разговор.

— В твоих устах это звучит святотатством, — патетически произнесла Франсиска.

— Я не вижу, почему ты должна похоронить себя заживо, мама! — тихо, но настойчиво говорила Беатриса. — Папа был человеком здравомыслящим, и я уверена, что, если бы он остался жив, а ты умерла, он бы после стольких лет траура снял его и женился.

Франсиска застыла, словно получила пощечину. Если бы Беатриса знала, что она сказала! Сколько растревожила обид и боли в сердце вдовы, которая изо всех сил старалась быть счастливой своим замужеством! Но она не собиралась исповедоваться дочери!

— Я не знаю, как поступил бы твой отец, ты, наверное, знаешь его лучше, чем я, — ледяным тоном отвечала Франсиска. — Но для меня нет ничего дороже моего траура!

— А мне так не кажется, — простодушно заявила Беатриса. И надо же было, чтобы именно в этот момент слуга доложил о доне Фарине и доне Мартино, которые просят оказать им честь и принять их.

— Конечно, проси, — живо распорядилась Беатриса. — Это же наш продавец, правда, мама?

Франсиска стояла, будто каменная. Она никогда бы не приняла Фарину после того, что он позволил себе в прошлый раз, но дочь распорядилась без нее, даже не посчитав нужным спросить ее мнения.

Между тем мужчины уже вошли с поклоном в гостиную. И Франсиске ничего не оставалось, как пойти им навстречу и предстать в облике любезной хозяйки. Фарина представил своего друга, который только что приехал с семьей из Италии.

— Я хочу показать ему Бразилию с самой лучшей стороны и поэтому сразу привез его к вам, — проговорил Фарина, целуя руку Франсиске. — Уверен, что и мой друг будет очарован, как я, и останется тут навечно. — При этих словах он многозначительно посмотрел в глаза Франсиске, потом добавил: — Я говорю о вашей фазенде, она великолепна.

Мартино поклонился и тоже поцеловал руку хозяйке дома. Франсиска представила гостям свою дочь, Беатриса выслушала положенные в этих случаях любезности.

— Вы хотели бы осмотреть фазенду? — уточнила Франсиска.

— С провожатым, — улыбнулся Фарина, глядя на нее все с тем же особенным выражением лица.

— Беатриса не откажет вам в любезности, — холодно пообещала Франсиска, разом наказав и чересчур самоуверенного гостя, и слишком своевольную дочь.

Беатриса приветливо улыбнулась.

— Я охотно покажу вам наше имение, — пообещала она. — Мы все его очень любим, это будет для меня большим удовольствием.

Мартино впервые видел настоящую бразильскую фазенду со старинным уютным домом, цветниками и небольшим тенистым парком, хозяйственными службами и кофейными плантациями. Сеньора Железная Рука вела хозяйство и впрямь железной рукой, оно было безупречным. Беатриса с удовольствием вела гостей по ровным дорожкам, когда они осматривали огород и цветники, потом, для того чтобы показать им плантации, пригласила сесть в экипаж.

Фарина хорошо знал своего приятеля Мартино и видел, что тот просто потрясен.

— Да, потрясен величиной, размахом!.. — проговорил, объясняя свое состояние Мартино. — Мое имение в Италии было раза в четыре меньше, а я считался очень богатым землевладельцем.

— Мы средние, — улыбнулась Беатриса. — Есть фазендейро, у которых земли гораздо больше, чем у нас. Вот мама и покупает землю, считая, что она никогда не подведет.

— Ваша мать — удивительная женщина, — с искренним восхищением произнес Мартино.

Когда они вернулись в гостиную, Мартино рассыпался в комплиментах Франсиске:

— Я сам хозяйничаю на земле, знаю, какой это труд, и меня восхищает тот порядок, который царит у вас. Вашу фазенду я купил бы не задумываясь и немедленно!

— Я всегда говорю: для того чтобы влюбиться в Бразилию навсегда, нужно познакомиться с доной Франсиской, — ввернул в разговор свою любимую тему Фарина.

— Мое имение не продается, — все тем же ледяным тоном отчеканила Франсиска.

— Но если вдруг надумаете, у вас есть покупатель и восторженный поклонник вашей хозяйственной деятельности, — вновь поклонился ей Мартино.

— Благодарю за любезность, — холодно поблагодарила Франсиска.

Она не собиралась ни угощать их, ни задерживать. Посидев еще минут пять для приличия, гости откланялись. Проводив их, Беатриса сказала:

— Какие приятные люди! Я просто в восторге!

— Ты можешь быть в восторге всю жизнь, потому что твоей жених похож на дона Мартино, — сообщила ей Франсиска.

— Думаю, восторга хватит на всю жизнь, если он будет приезжать к нам так же часто, как сеньор Мартино, — улыбнулась Беатриса. — Дон Фарина мне нравится куда больше.

— А мне совсем не нравится, — сердито заявила Франсиска.

— Да, я заметила, что ты неравнодушна к этому итальянцу, — подколола свою матушку Беатриса.

— Не смей так со мной разговаривать, — повысила голос рассерженная Франсиска. — Я тебе не подружка!

— Очень жаль! А представляешь, мамочка, как было бы хорошо, если бы мы с тобой сидели, как две подружки, и обсуждали то твоих женихов, то моих.

— Твоих я буду обсуждать с удовольствием, — потерла руки Франсиска. — Начнем с того, что Марселло в женихи не годится. У него нет ровно ничего, что он мог бы тебе предложить.

— Он — первый мужчина в моей жизни, мама! Это я тебе говорю, раз уж мы с тобой беседуем, как подружки, и я просто не представляю, как буду без него жить.

— Первая любовь проходит быстро, как утренний туман, — пренебрежительно махнув рукой, сказала Франсиска. — Чтобы прожить жизнь счастливо, тебе нужен совершенно другой человек.

— В очках, с морщинами и в шляпе, — подхватила Беатриса. — Это обязательное условие для счастья? Мне очень интересно, какая у сеньора Мартино жена. Уверена, что такая же пожилая сеньора в очках, но тоже очень симпатичная.

— Не говори глупостей, Беатриса, — снова рассердилась Франсиска. — Я уверена, что у сеньора Мартино жена молодая и красивая. На днях мы поедем в город, у меня там дела, и заодно я познакомлю тебя с настоящим женихом.

— Никакого жениха мне не надо! — отказалась Беатриса. — Ты же знаешь, что я люблю Марселло.

— Это не любовь, а влюбленность, — отрезала Франсиска. — Я тебе сказала, что все это проходит.

— Интересно, а папа у тебя был первый мужчина? — поинтересовалась Беатриса.

Дочь так доверчиво смотрела на мать, радуясь, что они и впрямь беседуют, как подружки, что Франсиска не могла ей сказать неправду.

— Нет, не первый, но любила я только вашего отца.

— А первым у тебя был итальянец, — сделала неожиданное заключение дочь. — Я думаю, поэтому ты их так не любишь.

Франсиска промолчала. Она уже жалела, что позволила себе излишнюю откровенность в разговоре с дочерью. Хотя с другой стороны, вполне возможно, что она поможет ей все-таки склонить дочь к замужеству.

Железная Рука была далеко не так, уверена в себе, как хотела показать. Одолев итальянцев, выжив их с места, Франсиска вдруг задумалась, что же она будет делать с теми колоссальными кофейными плантациями, владелицей которых стала. Кофе по-прежнему падал в цене. Его больше не сжигали, так что прежние запасы пребывали нетронутыми, а на подходе был новый урожай. На сбор его, на хранение кофе требовались немалые деньги. Раньше они возвращались к Франсиске, но вот уже третий год она только тратила их и ничего не получала. Дети не хотели понять ее, они тоже только тратили, а семейное богатство, хоть и было велико, но не было безмерно. Выгодные браки детей укрепили бы семейный капитал, но и сын, и дочь предпочли голодранцев, а значит, и разорение.

Заглядывая в будущее, Франсиска испытывала страх и тогда думала о мужчине, который мог бы быть рядом с ней, тогда бы он решал проблемы, которые ставит жизнь, и освободил бы ее от груза ответственности.

Но и у Франсиски, бессильной и одинокой в минуты слабости, было лекарство: беседы с портретом мужа. И золото.

Франсиска спустилась в тайник и застыла, погрузив руки в золотые монеты. Потом стала перебирать их, пересыпать с ладони на ладонь, зажимать в горстях, гладить.

— Делитесь со мной своей силой, — требовала она. — Мне нужна ваша сила! Я не хочу продавать свою фазенду! Я хочу выгодно выдать дочь замуж!

Глава 41

Соледад поднималась раньше всех в доме. Она была жаворонком, и раннее утро радовало ее. Она не спеша принимала душ, потом шла на кухню варить кофе. Ароматный запах будил Маноло. Вот уже тридцать лет его будил этот запах, он потягивался в кровати, вставал и отправлялся завтракать.

В последнее время разговор у них шел только о магазине. Едва сев за стол, они сразу начинали обсуждать, станет, наконец, магазин их собственностью или нет.

— Ты поговоришь, Маноло, с сеньором Эзекиелом? — спрашивала Соледад.

— Поговорю, — отвечал Маноло.

— Ты спросишь у него, даст ли он нам ссуду?

— Спрошу.

Денег у них не было, но они, увидев, что торговля платьями, сшитыми Соледад, идет очень бойко, надумали попросить у Эзекиела ссуду, с тем чтобы стать самим владельцами магазина. Они могли бы торговать, сами платить аренду и понемногу выплачивать долг.

— Материю мы могли бы по-прежнему покупать у Эзекиела по оптовой цене, работа своя. Представляешь, как дешево нам бы обходились платья? — мечтательно говорил Маноло.

— Л продавали бы мы их по магазинной цене, — подхватывала Соледад.

Еще они размышляли, какой лучше товар купить на взятую ссуду, где оптовые цены самые низкие. Ассортимент, конечно, вызывал самые яростные споры. Соледад считала, что им нужно торговать еще детскими вещами и игрушками. Этот товар всегда в ходу. Маноло настаивал на галантерее. Ее возить легче, она занимает мало места, можно сэкономить на транспорте.

Но о товаре супруги как-нибудь бы договорились. Беда была в другом. Их водил за нос Эзекиел. Он никак не мог решить, даст он им ссуду или нет. То говорил «да», то «нет».

— Если он не ответит на ближайшей неделе, — решила Соледад, — мы от него уйдем!

— И что будем делать? — тут же спросил Маноло, еще не забывший, как он сидел без работы.

— Ты будешь ходить по другим магазинам и пристраивать мои платья! — решительно отвечала Соледад. — Свет клином не сошелся на Эзекиеле!

— Конечно, но как-то боязно, — шел на попятный Маноло. — Я попытаюсь еще раз поговорить с ним. Постараюсь его убедить! А как было бы хорошо, если бы у нас появился собственный магазинчик!

И Соледад с Маноло вновь предавались радужным мечтам, допивая кофе, чтобы потом встать из-за стола и начать нелегкий трудовой день. Соледад вновь садилась за машинку и сидела за ней до вечера, а Маноло отправлялся в магазин, где целый день простаивал за прилавком.

Эулалия уходила из дома раньше всех на свою ткацкую фабрику. Ее радужные мечты лопнули, как мыльные пузыри, и она вынуждена была довольствоваться не слишком отрадной действительностью. Деятельность, которой занималась Нина, ее не слишком интересовала. И хотя их отношения с Ниной можно было назвать дружескими, на самом деле они дружбой не были. История с Умберту осталась для Эулалии большим унижением. Она была счастлива, что все-таки удержалась на краю и не свалилась в пропасть. Но для ее самолюбия было мучительно сознавать, что она поверила в любовь, тогда как ее хотели только использовать. Встреч с сеньором Умберту она избегала, и это было нетрудно, потому что он их не искал.

Другим не менее мучительным переживанием для Эулалии была встреча с Тони. Они столкнулись случайно на улице, когда она шла к отцу в магазин. Выяснилось, что Тони работает в соседнем помещении. Она узнала, что он женат, что жена его ждет ребенка, поняла, что он потерян для нее навсегда. Но сердце у нее болезненно дрогнуло — этот юноша был ей дорог. Ей было очень горько, что он достался другой.

Соледад вздыхала, видя, как ее дочка страдает. «Вот заведем свой магазин, сядет она за кассу и вздохнет свободно. Разве сравнишь работу за кассой с работой за станком? В магазине будут покупатели, глядишь, и жених найдется. Нужно будет держать товары и для мужчин тоже, чтобы разная публика ходила, а не одни только женщины…»

Машинка стрекотала, руки привычно придерживали ткань, следя за безупречно ровной строчкой, и такой же ровной строчкой следовали мысли. Только к вечеру вставала Соледад из-за машинки и принималась готовить ужин, потому что должны были вернуться Маноло и Эулалия.

Она удивилась, услышав, что хлопнула дверь в неурочное время.

— Кто вернулся? — крикнула она. Оказалось, что вернулась Эулалия.

— Что случилось? Почему ты так рано? — спросила Соледад.

Она подняла голову от машинки и вопросительно посмотрела на дочь.

— Сегодня все работницы ушли раньше. Мы решили, что раз администрация никак не реагирует на наши просьбы, мы поставим ее перед фактом!

— Но это же почти забастовка! И уверена, что без вашей Нины не обошлось! — встрепенулась Соледад.

— Конечно, не обошлось, — согласилась Эулалия. — Но я очень рада освободиться пораньше,пойду навещу папу в магазине.

Через пять минут она уже хлопнула дверью, но Соледад успела заметить: Эулалия принарядилась. И покачала головой. Опять ее дочка нарывается на неприятности.

Эулалия торопилась, летела, как на крыльях. Ей хотелось увидеть Тони. Она не задумывалась, хорошо это или плохо. Просто хотелось.

Маноло обрадовался, увидев дочку.

— Помогать пришла? Уверен, что торговля у нас пойдет хоть куда!

Эулалия покрутилась немного в магазине и выглянула снова на улицу. Если соседняя дверь приоткрыта, то можно заглянуть к Тони в мастерскую немного поболтать. Но на двери висел большой замок. Эулалия расстроилась. Приподнятого настроения как ни бывало. День померк, все вокруг потускнело.

Маноло как раз отпустил покупательницу и повернулся к дочери.

— Что это ты как в воду опущенная? Ну-ка признавайся папочке, с чем пришла?

От ласковых слов отца на глазах Эулалии навернулись слезы. Ей стало ужасно жалко себя: почему-то все у нее не складывалось! Наверное, она была самой несчастной девушкой на свете!

Маноло хоть и увидел, что глаза у его доченьки на мокром месте, но тут же понял, что сейчас не время для откровенных разговоров, и попросил:

— Обслужи, пожалуйста, вот эту пожилую покупательницу, а потом будем уже закрываться и пойдем вместе домой.

Эулалия кивнула, подошла к немолодой женщине, которая хотела купить себе нарядную блузку, и они вместе занялись выбором.

— Из тебя выйдет отличная продавщица, — похвалил дочку Маноло, когда они, заперев магазин, вышли на улицу. — Не надоела тебе еще твоя фабрика?

Он хотел подступиться к разговору, который открыл бы ему, что так печалит Эулалию.

— Надоела! — откровенно призналась Эулалия. — Ты сам понимаешь, что работать под началом все того же сеньора Умберту мне не доставляет удовольствия!

— Что правда, то правда, удовольствия мало, зато деньги платят и твоя подружка Нина тебя может защитить, — попытался утешить ее отец. — Если бы мы открыли свой магазинчик, все было бы по-другому. Но сейчас к сеньору Эзекиелу не подступиться. Ходит мрачнее тучи! Небось, слышала, какая у них в семье беда стряслась?

— Нет, понятия не имею, — отозвалась Эулалия, а сердце у нее тревожно екнуло: наверняка что-то с Тони.

— Зять из семьи ушел, беременную жену, дочь Эзекиела, бросил. Вот это беда так беда! — Маноло вздохнул и прибавил: — А мне перекреститься хочется! Ведь и ты могла быть на месте Камилии! Но я, слава богу, вовремя сообразил, что паренек этот — опасное для тебя соседство.

— Тони от жены ушел? — спросила Эулалия.

— Тони, — подтвердил Маноло. — Еще какая-нибудь дурочка, наверное, уже на очереди! Хорошо, что у тебя есть голова на плечах. Толкового человека себе ищешь! А такие на дороге не валяются! Не спешишь, дочка, и правильно делаешь. Другие вон поспешают, а потом слезы льют.

Похвала, пусть и незаслуженная, потому что и Эулалия наделала бы глупостей, если бы по-другому сложились обстоятельства, была девушке все-таки приятна. Она сразу почувствовала себя счастливее, благополучнее и удачливее, чем другие ее сверстницы, хотя еще час назад казалась себе несчастной-разнесчастной.

— Зайдем на рынок, — предложил Маноло. — Когда есть работа, можно себя и побаловать.

— С удовольствием, — откликнулась Эулалия. Она была сластеной, любила засахаренные фрукты, орешки, экзотические фрукты, и теперь сразу же почувствовала себя маленькой девочкой, которой предстоит столько радости. — Мне цукаты, ты знаешь!

— Будут тебе цукаты! Но сначала купим маме копченой рыбы, она у нас любительница.

В рыбном ряду Эулалия и увидела Тони. Вместе с каким-то парнем он таскал корзины с рыбой. В грубой робе, в какой-то шапчонке он показался Эулалии и некрасивым, и несимпатичным.

В самом деле, что хорошего в человеке, который может бросить беременную жену? Эулалия посмотрела на него даже с каким-то испугом, с какой-то брезгливостью.

«Меня и в самом деле Бог бережет, — с удовлетворением подумала она, возвращаясь домой под руку с отцом. — И нечего мне Его гневить. Он приготовит для меня самого лучшего жениха!»

Глава 42

— И все-таки я не понимаю, как можно любить одну девушку и жениться на другой, — говорил Жозе Мануэл, растянувшись на кровати и поглядывая на Тони, который точно в такой же позе лежал на своем матрасе на полу. Они пришли с рынка, где успели еще и поужинать, и наконец-то отдыхали. — Вот я люблю Нину, и никого другого для меня не существует.

— Я и сам не знаю, — признался Тони. — Но понимаешь, в тот момент я был уверен, что Мария потеряна для меня навсегда. А теперь это для меня ничего не значит. Я чувствую, я ее люблю, и что тут будешь делать?

Их разговор прервался приходом Нины, она теперь часто забегала сюда, всегда принося с собой что-то вкусное.

— Я уверена, что вы очень плохо питаетесь, — говорила она. — Ешьте, а то сил для работы не будет.

Молодые люди переглядывались, сначала из вежливости отказывались, но приготовленные Ниной блюда пахли так соблазнительно, что со вздохом и благодарностью они через пять минут усаживались за стол, а еще через пять минут кто-то из них мыл пустые тарелки.

— Просто удивительно, до чего хороший у нас аппетит! — с улыбкой говорили они Нине. Потом она рассказывала, как идут дела на фабрике, советовалась с Жозе Мануэлом, как ей поступить, добиваясь от администрации льгот для подростков. Тони эти обсуждения не слишком интересовали, и он засыпал под мерное журчанье разговора.

— Ему трудновато приходится, — говорил Жозе Мануэл, кивая на Тони. — Парень-то он крепкий и к работе привычный, одна беда — руки. Неизвестно, сможет ли он потом играть на фортепьяно. Из-за рук и переживает.

— А из-за семьи? — спросила Нина.

— Если бы не переживал, не работал бы грузчиком, — ответил Жозе Мануэл. — В музыкальном магазине слишком мало платят, а он, хоть и ушел из семьи, хочет зарабатывать достаточно, чтобы хватало и жене и ребенку.

— Понимаешь, мама растила меня одна. И, если бы сейчас Тони проявил к своей семье полное равнодушие, мне бы невольно думалось, что и мой отец был к семье равнодушен, — чистосердечно призналась Нина.

— Не думай так! Знаешь, как он вкалывает ради женщины, от которой ушел! — горячо защитил Тони Жозе Мануэл.

У него у самого была сложная семья, трудные отношения между родителями, и он понимал, как важно Нине знать, что отец ее не бросил, что он думал о ней и любил ее.

После этой пламенной речи Жозе Мануэла Нина успокоилась, а то ведь даже хотела поговорить с Тони, объяснить ему, что какие бы ни были отношения между родителями, ребенок ни при чем, он все равно нуждается в отце.

Но объяснять это Тони было не надо, он сам все прекрасно знал и, как только скопил небольшую сумму денег, тут же отправился в дом тестя, чтобы дать Камилии на ребенка.

— Я знала, что ты придешь, — твердила Камилия, — знала, что ты вернешься!

— Я пришел, но не вернулся, Камилия, — сказал Тони.

— Я тебя искала, — продолжала Камилия. — Я знала, что у тебя нет ни рейса, мне снилось, что ты голодаешь. Я искала тебя, чтобы дать тебе денег…

— Что за глупости, Камилия! — Тони протянул ей скопленное. — Это я тебе принес деньги, а от вас, от тебя, от твоего отца я не возьму больше ни монетки!

Камилия растерянно взяла деньги.

— Где же ты работаешь? Я была в музыкальном магазине, но сеньор Манчини сказал, что ты ни разу не приходил к ним и он не знает твоего адреса.

— Я работаю грузчиком на рынке, Камилия. И не советую тебе там меня искать. Это неподходящее место для барышень, — Тони усмехнулся, представив себе Камилию среди грубых парней.

— На рынке?!

Камилия была потрясена: Тони, ее Тони работает грузчиком! Да мыслимо ли такое?

— Но почему, почему ты ушел от нас? Разве тебе было у нас плохо? Разве мои родители не приняли тебя как своего родного сына? — Камилия искренне не понимала, зачем Тони было уходить, почему он так переменился в отношении к ней. — Вспомни, Тони, я всегда была готова ради тебя на любые лишения. Я даже жила в мастерской Агостино, а жить там было совершенно невозможно. И теперь, если тебе не нравится жить с моими родителями, мы можем снять комнату и жить одни!

Тони сморщился, будто съел целиком лимон.

— Не возвращайся больше к этой теме, если хочешь меня видеть. Мы никогда не будем вместе! Никогда!

После ухода Тони Камилия рыдала на груди Ципоры, а та пыталась утешить ее. Ципора прожила долгую жизнь, многое повидала и пыталась объяснить дочери, что согласия в семье можно добиться только взаимным терпением.

— Ты была слишком требовательна, Камилия. Замучила мужа своей ревностью, — говорила дочери Ципора.

— Это он замучил меня, — тут же возмутилась Камилия, — я не знала ни минуты покоя, потому что…

— Тони тут ни при чем. У него много недостатков, он рохля, мечтатель, не умеет зарабатывать деньги, но в том, что он бегает за каждой юбкой, его никак нельзя упрекнуть. Ты не согласна? — Ципора внимательно посмотрела на дочь.

Камилия задумалась. Мать была права. Но суть заключалась в том, что Тони был точно так же равнодушен и к ней, как к остальным женщинам, это и бесило ее до крайности, доводило до истерик, а потом до скандалов.

— Он меня не любит, мама, — с глухим рыданьем сказала она.

— Он вернется, когда родится ребенок, — сказала мудрая Ципора. — Береги ребенка, и Тони будет с тобой. Ты же видишь, что он дорожит им. Он пришел, принес деньги. Если ты будешь к нему терпима, не будешь его ревновать, он останется. Здесь, в чужой стране, он очень одинок, и дороже и ближе его собственного ребенка у него никого не будет!

— Но я хочу, чтобы он любил меня, а не ребенка! — заявляла на это Камилия. — Он ушел! Он так и не дал мне своего адреса!

И Ципора в тоске разводила руками — она ничем не могла помочь своей дочери.

Камилия никак не могла смириться с отсутствием Тони. Единственное место, где она чувствовала его близость, был музыкальный магазин. И она стала приходить туда в надежде услышать музыку, которая бы сблизила бы ее с ушедшим мужем. Но там никто больше не играл… И Камилия перестала туда ходить.

В музыкальный магазин тянуло и Марию. Стоило Мартино уехать в очередную поездку с Фариной, как она отправлялась странствовать по городу в надежде повстречать Тони. Что-то подсказывало ей, что он здесь, где-то рядом, близко.

Ее возрастающее беспокойство чувствовал и Мартино. Он стал предлагать Марии ездить вместе с ним.

— Ты посмотришь, где мы с тобой будем жить, — говорил он. — Выберешь сама место, которое придется тебе по вкусу. Бразилия — очень красивая страна, мне хочется, чтобы мы открывали ее вместе.

— Я с удовольствием поехала бы с тобой, — отвечала Мария. — Но боюсь за маленького. Он плохо переносит жару, а в дороге столько непредвиденного. Лучше уж мы будем ждать тебя здесь, в пансионе. А что касается имения, то я целиком полагаюсь на тебя.

Мартино был слишком разумным человеком, чтобы настаивать на своем вопреки таким очевидным доводам. Тем более и Мария, как считал Мартино, еще не оправилась после пережитого потрясения, ни физически, ни нравственно. Поэтому на сердце у него и было неспокойно. А не ехать было нельзя. Фарина узнал о возможности бесплатно получить государственные земли, и теперь они вдвоем прилагали все усилия, чтобы получить доступ к этим землям. Это, однако, было непросто. И для них, приезжих людей, надо прямо сказать, в этом был и риск, и авантюра. Но именно это их и привлекало. Они собирались заняться новым делом втроем, вместе с Винченцо. Фарина сумел уговорить и его. И теперь искали районы, где можно было рассчитывать на бесплатные земли, и одновременно составляли план действий, как обойти чиновников, кому дать взятку, чтобы попасть в списки.

Разумеется, в подробности грядущих махинаций Мартино жену не посвящал, вполне резонно считая, что это не ее ума дело. Но вынужден был оставлять ее часто и пока не знал, как долго будет вынужден уезжать в свои деловые поездки.

Мартино уезжал, а Мария, оставив малыша с няней, отправлялась в очередное странствие по городу под предлогом необходимых покупок. И непременно заходила в музыкальный магазин. Она рассматривала фортепьяно, и ей казалось, что по клавишам бегают руки Тони и он играет песню, которую играл когда-то ей. Если бы она знала, как недалека была от истины! Если бы клавиши обладали памятью, то они должны были бы помнить пальцы Тони.

Придя в очередной раз в музыкальный магазин, Мария внезапно услышала музыку. Кто-то играл, так играл, что у нее зашлось сердце. Она подошла поближе к инструменту и… не поверила своим глазам: за фортепьяно сидел Дженаро! Он играл, прикрыв глаза, а когда открыл их, то увидел перед собой Марию, но решил, что продолжает грезить, и не прервал игру. Мария разбудила его ото сна, бросившись к нему со слезами на глазах.

— Доченька! — вымолвил он, сам того от себя не ожидая. — Доченька!

И оба расплакались. Из магазина они вышли вместе. Дженаро хотел показать Марии пансион, где он живет.

— Ты приведешь туда внука! — говорил он. — Какой он, мой внук?

Мария же подумала, что Мартино рассердится, если узнает, что она отведет сына к Дженаро, но потом решила: откуда ему узнать? И пообещала.

Они сидели у Дженаро и не могли наглядеться друг на друга, им казалось, что нет на свете людей ближе, чем они.

— Я уверен, что мы с тобой найдем Тони, — сказал Дженаро.

О ее муже-фашисте он не сказал ни слова, они оба словно бы забыли о его существовании. Не стали они говорить и о том, что Тони тоже успел жениться. Зачем? Что бы это прибавило их встрече? Да и не знал Дженаро на самом деле, женат Тони или не женат? Может, он уже расстался со своей женой. Скорее всего. Иначе Дженаро нашел бы его. Семью всегда найти легче, чем одинокого человека. Главное найти его. Главное найти. Тогда все и станет ясно.

Мария заторопилась к малышу и расцеловала Дженаро, пообещав, что в следующий раз придет с ним в гости.

Дженаро смотрел ей вслед и не мог понять, почему когда-то он так дурно обошелся с этой чудной, замечательной молодой женщиной, с этим ангелом во плоти? Потом вернулся в свою комнату и со вздохом стал собираться: пора было идти на работу.

Кокетливая проститутка Малу, увидев помолодевшего Дженару, воскликнула:

— Вот кого я хотела бы заполучить сегодня!

— Да я тебе в дедушки гожусь, — усмехнулся он, невольно польщенный.

— Скажешь тоже! — возмутилась Малу. — Вы, итальянцы, такие темпераментные!

В эту ночь Дженаро играл и впрямь зажигательно. Встреча с Марией переменила для него все, — он уже не был одиноким стариком, затерянным на чужбине, у него появились родные люди, которых ему хотелось видеть, хотелось думать и заботиться о них. Он мечтал, что увидит внука. Он понял, как был виноват перед сыном.

— Теперь мы обязательно встретимся, — повторял он себе, — потому что я непременно должен попросить у тебя прощения, Тони! Я был не прав! Как я был не прав!

Вернувшись после работы, Дженаро лег поспать, но ему не спалось. Воспоминания прошлого теснились перед ним, отгоняя сон. Чувство вины росло, а вместе с ним росло желание увидеть сына. Что с ним? Как он? То, что не процветает, в этом нет сомнений, иначе позвал бы их с матерью к себе! Дженаро услышал внизу громкие голоса и спустился вниз. Сейчас он нуждался в деятельности, в обществе, одиночество было ему нестерпимо. Мариуза держала в руках письмо и пыталась уговорить Маркуса отнести его Жозе Мануэлу.

— У меня нет ни минутки свободной, — отговаривался Маркус. — Подумаешь, письмо! Наверное, от матери. Жозе Мануэл сам придет сюда и получит!

— Письмо от матери? — взволновался Дженаро. — Это очень важно. Только такой молодой человек, как вы, Маркус, можете не понимать этого. Вам кажется, что родители вечные. Давайте мне письмо, дона Мариуза, и я отнесу его. Я знаю, где живет Жозе Мануэл.

— Вы добрый человек, Дженаро! — обрадовалась Мариуза и отдала письмо. — Теперь я буду спокойна. Кто там знает, какие вести в этом письме.

— Хорошие! — сказал Дженаро. — Я уверен, что буду добрым вестником!

Он шел и волновался. Вспоминал Марию. Находил, что она очень похорошела. И любит Тони по-прежнему. А он-то сомневался в ее любви. Теперь бы он сделал все совсем по-другому. Он бы не был против их брака. И тут Дженаро припомнил твердокаменного Джулиано с его фашистскими убеждениями. И понял, что от его согласия или несогласия не так-то уж много зависело. Но вот когда Мария пришла к ним после отъезда Тони, а он ее выгнал!.. Однако Мария не помнит зла. Она настоящий ангел! Дженаро снова разволновался… А что он, собственно, здесь делает? Он посмотрел на письмо, огляделся вокруг, понял, что почти добрался до Жозе Мануэла, вот только не помнил точно номер квартиры. Но дом был бесспорно этот. В крайнем случае, соседний. Пожилая женщина шла ему навстречу, и он спросил:

— Мне нужен сеньор Жозе Мануэл. Вы такого не знаете?

— Конечно, знаю, — закивала Мадалена. Ей стало смешно от такого совпадения. — У вас для него письмо? Давайте я передам. Сейчас его все равно нет дома.

Дженаро передал письмо, попрощался и ушел. Если бы он только знал, что судьба свела его со свояченицей, женой любимого брата Джузеппе, которая видится с Тони! Если бы знал, что Тони находится в двух шагах от него!

Но они с Мадаленой и не посмотрели друг на друга, занятые каждый своими мыслями и заботами.

Однако Жозе Мануэл получил письмо от матери вовремя. Дженаро и не знал, что помогает устроить судьбу своей племянницы. Это был ответ на письмо Жозе Мануэла о том, что он встретил девушку своей мечты и хочет на ней жениться. Мать писала ему, что примет избранницу сына с радостью и готова помогать ему, когда он обзаведется семейным очагом.

Когда Жозе Мануэл читал письмо, лицо его так светилось, что Нина, обычно не страдавшая приступами ревности, вдруг подумала, а не пришло ли это послание от какой-нибудь старинной подружки Жозе Мануэла.

Но он тут же протянул ей листок:

— Это и тебя касается, прочитай!

Нина прочитала, и на лице у нее тоже появилась улыбка. Пусть Нина еще не решила, выйдет она замуж за Жозе Мануэла или нет, но если будущая свекровь тебе рада, то это всегда приятно.

Глава 43

Франсиска наметила поездку в город на ближайший вторник. Она надеялась, что ей удастся продать около тридцати мешков кофе. Для тяжелых времен кризиса эта капля была не столько выгодой, сколько обещанием лучшего будущего. А Франсиске очень нужно было поверить, что в будущем ее ждет что-то хорошее. Настоящее приносило одни только огорчения. Франсиска полагала, что, пригрозив сыну лишением наследства, она образумит его и отвадит от женитьбы, но этого не случилось, и теперь она сожалела, что сказала лишнее. Ее раздражало до крайности, что ни одна из мер, которые она принимала, не помогла, напротив, каждая только укрепляла ненавистный союз: Маурисиу с маниакальным упорством стоял на своем и сдвинуть его было невозможно. В результате молодые обзавелись собственным маленьким хозяйством и зажили совершенно отдельной жизнью. Франсиска так и не пожелала увидеть внука. Она вообще постаралась забыть, что рядом с ней живут невестка и внук. О том, что рядом живет и сын, она забыть не могла.

Теперь все ее надежды были связаны с Беатрисой. Дочь должна была выйти замуж за человека своего круга и оправдать надежды матери.

, Беатриса жила дома, много читала, продолжала учительствовать в школе, казалась спокойной, но что было у нее на душе, никто не знал. Марселло почти каждый день поджидал ее у школьных дверей и провожал до дома, но ни он, ни она не касались болезненной для обоих темы будущего. Беатриса боялась спросить, купили ли они землю, а если купили, то где? Не заговаривал об этом и Марселло, потому что это значило гово-' рить о разлуке. О том, что Франсиска повезет Беатрису знакомить с женихом, сообщила Марселло Катэрина. А ей об этом сказала Жулия, которой Франсиска приказала приготовить для Беатрисы дорожный костюм и платье для визитов.

— На всякий случай положи еще одно платье, понаряднее. Вполне возможно, что Беатриса вернется уже помолвленной.

Когда Марселло услышал о помолвке, сердце у него упало. Он пришел в отчаяние. До тех пор пока у него была иллюзия, что решение о разрыве с Беатрисой принадлежит ему, что он добровольно жертвует собой ради свободы и счастья возлюбленной, он еще как-то мог мириться с предстоящей разлукой. Но когда у него отнимали возлюбленную, более того, она сама уходила от него к другому, даже не сказав ему об этом, он чувствовал такую непереносимую боль, что весь свет становился ему не мил. Не в силах и дальше молчать, он осмелился задать Беатрисе вопрос:

— И когда же ты с доной Франсиской уезжаешь в город? — при этом он испытующе посмотрел на Беатрису, думая, что хоть тень смущения промелькнет у нее в глазах.

Но Беатриса ничуть не смутилась.

— Кажется, во вторник, — равнодушно ответила она. — Мама настаивает, чтобы я ехала вместе с ней. Придется поехать. Она в последнее время так нервничает, что я не хочу ее огорчать.

«Понятно, — подумал Марселло, — нежелание огорчать свою мать — прекрасный предлог для замужества».

Он никак не мог придумать, что же ей сказать, как дать понять, что знает о ее планах на будущее и хочет выяснить лишь одно: кто принимал решение — сама Беатриса или все-таки дона Франсиска?

— И сколько вы там пробудете? — спросил он, не в силах коснуться больной темы.

— Дня три, не больше, — ответила Беатриса.

— А ты знаешь, что ты едешь на помолвку? — внезапно спросил он. — Дона Франсиска сказала тебе, что там тебя ждет жених?

— Разговоры о женихах идут давным-давно, — так же равнодушно ответила Беатриса. — Но если я не вышла замуж за тебя, то неужели ты думаешь, я выйду замуж за кого-то другого? — с удивлением спросила Беатриса и даже остановилась, чтобы посмотреть Марселло в глаза.

У Марселло отлегло от сердца. Беатриса не была предательницей. Она ничего от него не скрывала. Сама она не собиралась выходить замуж.

— Тебя может заставить мать, разве нет? — тревожно спросил Марселло. — Недаром ее называют «Железная Рука».

— Но не по отношению ко мне, — самоуверенно заявила Беатриса. — Как ты видишь, мы с Маурисиу пользуемся достаточной свободой и вправе распоряжаться собой.

Марселло в этом уже убедился. Как бы ни злился на него поначалу Маурисиу, он не считал нужным во что бы то ни стало выдать сестру замуж. Мнение сестры было решающим в вопросе замужества.

— Ссориться с мамой я не хочу, но и выходить замуж не собираюсь, — решительно заявила Беатриса.

— Ради твоего счастья я готов на все, — сказал Марселло. — Но узнать, что ты замужем за другим, мне было бы невыносимо. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу тебя перед собой, ощущаю твою нежную кожу, шелк твоих волос, пьянею от твоего запаха. Я не хотел тебе говорить, Беатриса, чтобы не мучить и не смущать тебя, но я помню все наши ночи, все наши встречи и кусаю до крови губы, чтобы не закричать от отчаяния. Каждая клеточка моего тела, каждая частичка души тоскует по тебе, моя радость, мое счастье, моя желанная!

Беатриса слушала этот страстный поток слов, он становился все бессвязнее, но она слушала не слова, а бьющуюся в них страсть. И не могла противиться этой страсти. Та же страсть бурлила и в ее жилах. И она лежала ночами в своей постели без сна, вспоминая ласки Марселло.

— Я люблю тебя! Люблю, — откликнулась она на его страстный призыв. Губы их слились в поцелуе, и все вокруг перестало существовать…

— Ты никуда не уедешь? — спросил он ее на прощанье.

— Никуда, — отозвалась она.

Когда на следующее утро Франсиска отдала последние распоряжения относительно их совместной поездки, Беатриса сказала:

— Я не поеду с тобой, мамочка. Не вижу, чем я могу тебе быть полезной в городе, а здесь у меня множество дел.

— Ты принесешь огромную пользу своей семье, достойно выйдя замуж, — торжественно провозгласила Франсиска. — Ради этого мы и поедем в город! Я надеюсь, что ты возместишь тот моральный и материальный ущерб, который нанесла нашей семье необдуманная женитьба твоего брата!

Для Беатрисы это были пустые слова, в крови у нее бурлил огонь любви, она думала только о Марселло — возлюбленном, любимом, ненаглядном Марселло. Она, собственно, и не слышала того, о чем говорила ей мать, и только повторила:

— Нет-нет, я никуда не поеду!

— Поедешь! — заявила Франсиска. И так стиснула руку Беатрисы, что та вскрикнула. — Если ты вздумаешь сопротивляться, я прикажу связать тебя! Я увезу тебя в город! И ты больше никогда не вернешься сюда! Советую тебе отправиться со мной добровольно, а иначе ты всю жизнь просидишь под домашним арестом! И обрадуешься замужеству, как выходу из тюрьмы. Слишком много я дала тебе воли! Но как дала, так и заберу!

Взгляд разгневанной Франсиски был страшен. Беатриса вдруг поняла, что мать именно так и поступит. Она знала случаи, когда девушек ее круга именно так и принуждали к ненавистному замужеству. Беатриса не была готова к тому, что такое может случиться и с ней. Она не ждала, что с ней можно так обращаться, и оказалась не готова к сопротивлению. Беатриса спасовала.

Франсиска смотрела на дочь тяжелым гневным взглядом. Если сына она не скрутила в бараний рог, то уж дочь скрутит непременно. Именно это решение и читала Беатриса на лице матери и чувствовала, что иного выхода у нее нет, она должна была покориться материнской воле.

Маурисиу подал автомобиль к крыльцу. Чернокожий слуга поставил чемодан в багажник. Затем на крыльце появилась Франсиска, крепко держа под руку дочь. Беатриса первой села в автомобиль, за ней села Франсиска. Мать и дочь сидели молча, не говоря ни слова. Маурисиу тоже молчал. Так и промолчали всю дорогу, хотя молчание было тягостным.

Маурисиу довел мать и сестру до платформы, внес чемодан в купе, помог обеим войти в вагон и стоял, дожидаясь отхода поезда. Билеты Франсиске привезли заранее, и теперь она рылась в сумочке, отыскивая их. Беатриса, похоже, была на грани истерики.

— Ты должна меня слушаться! Должна слушаться! — сквозь зубы твердила Франсиска.

Марселло не мог усидеть на месте. Он должен был убедиться, что Беатриса дома, что она никуда не уехала, как обещала ему накануне. Поначалу он собирался пойти ближе к вечеру в школу и, как обычно, проводить Беатрису домой. Но потом понял, что не в силах ждать до вечера. Ему нужно было увидеть ее сейчас же, немедленно!

Теперь он не понимал, как мог представлять себе жизнь без Беатрисы? Как мог думать, что они расстанутся? Он готов был предстать перед грозной Франсиской и заявить, что любит ее дочь. Готов был просить руки Беатрисы, если она этого захочет. Или увезти ее на край света, если она будет согласна.

Он уже строил планы на будущее и мечтал совсем о другой жизни, нежели раньше. Все переменилось с тех пор, как Фарина принес весть о государственной земле. Если им в самом деле удастся получить землю бесплатно, то денег, которые они выручили за свою долю, вполне хватит не только на приличный дом, но и на добротное мясомолочное хозяйство. А раз так, Беатрисе незачем будет самой стирать и гладить, она сможет играть на пианино, когда усталый Марселло будет возвращаться домой с фермы. Если Беатриса захочет, она сможет завести школу для ребятишек и на их новой фазенде, потому что там непременно будут наемные рабочие…

Марселло не заметил, как оказался перед господским домом. Впервые он посмотрел на него внимательно: кто знает, а может, и им стоит построить именно такой? На крыльцо вышла Жулия, и Марселло, поздоровавшись, спросил у нее, можно ли ему увидеть молодую хозяйку.

— Она уехала вместе со старой, — ответила Жулия. — Приедут дней через пять, не раньше.

Смуглый Марселло стал пепельно-серым. Жулия даже подумала в испуге, что он сейчас потеряет сознание. Марселло понял ее беспокойство и произнес:

— Нет-нет, со мной все в порядке. Пойду навещу племянника.

— Катэрина будет рада! А вот за Маурисиу не отвечаю, —

пошутила Жулия.

Марселло шел к пристройке и повторял про себя как заклинание: «Беатриса! Беатриса! Беатриса! Я жду тебя! Я тебя жду!»

Поезд тронулся, Франсиска наконец нашла билеты, подняла голову и увидела Беатрису на перроне. Дочь торопливо бежала к лестнице. А поезд набирал и набирал ход.

Беатриса соскочила с поезда в самую последнюю секунду. Она даже не знала, что соскочит. Это произошло как-то само собой. А когда соскочила, то пустилась бежать как ветер. Спешила, торопилась догнать Маурисиу, успеть до его отъезда. Успела!

Автомобиль еще не отъехал, запыхавшаяся Беатриса открыла дверцу и плюхнулась на сиденье рядом с братом.

— Что случилось? — изумленно спросил он. — Ты с ума сошла?!

— Напротив, решила жить своим умом! — заявила отважно Беатриса.

— А более внятно ты можешь мне объяснить? — настаивал брат. — Я хотел бы все-таки знать, что произошло.

— Я не хочу выходить замуж. Мама нашла мне жениха и хотела уже праздновать помолвку, — объяснила сестра и торопливо добавила: — Ну что ты стоишь? Поезжай, поезжай быстрей!

— Боишься, что и матушка соскочила? — пошутил Маурисиу и включил зажигание.

— Боюсь, — откровенно призналась Беатриса. — Ты знаешь, как она на меня смотрела? Как настоящая горгона Медуза.

— Это наша матушка умеет, — улыбнулся Маурисиу, — Но и мы с тобой тоже, согласись, не промах!

Брат с сестрой понимающе улыбнулись друг другу.

— А что ты думаешь делать дальше? — поинтересовался Маурисиу.

— Думаю, что буду строить свою жизнь с Марселло, — ответила Беатриса.

То, на что она не могла так долго решиться, решилось для нее сейчас.

— И уедешь с ним? — спросил Маурисиу.

— Уеду! — решительно ответила Беатриса.

Маурисиу остановил автомобиль возле своей пристройки. Они вышли из автомобиля вместе.

— Я хочу повидаться с Катэриной и своим племянником, — сказала Беатриса.

Маурисиу кивнул:

— Конечно, конечно. Иди, сейчас и я приду, вот только поставлю автомобиль в гараж.

Беатриса легко взбежала по ступенькам, и каково же было ее удивление, когда первым она увидела Марселло!

— Ты? — он не поверил своим глазам. — Откуда? Из школы? А мне сказали, что ты уехала в город.

— Я соскочила с поезда, — Беатриса счастливо улыбнулась. — Я не могу без тебя. Ты возьмешь меня с собой?

— Прямо сейчас? Возьму! — и он подхватил ее на руки. Старая Рита смотрела из окна на хохочущую парочку.

— Кого-то мне напоминает этот молодой человек… — задумалась она. — Никак не могу припомнить, кого же он мне напоминает?..

Глава 44

У Мартино дела, похоже, шли на лад, и он уехал в очередную поездку. Мария одела малыша понаряднее и повела его к Дженаро. Она шла, и сердце у нее замирало. А что, если по дороге ей встретится Тони? И она начинала представлять себе, что будет, если она действительно встретит Тони… Но кроме оглушительного сердцебиения, уже ничего не чувствовала. Мария пришла взволнованная, встревоженная. Мариуза, взглянув на нее, всполошилась, уж не плохо ли молодой сеньоре? Или с ребенком что-то случилось? Но Мария ее успокоила: они оба просто не привыкли к страшной жаре. Мариуза пригласила их посидеть в большой полутемной столовой и пообещала принести свежеприготовленного апельсинового сока.

— Вам придется немного подождать дона Дженаро, — сказала она. — Он обычно приходит с работы и отдыхает.

Мариуза дорого бы дала, чтобы узнать, кто такая Мария и какие у нее дела с Дженаро — одиноким как перст стариком, играющим по ночам в борделе. Старику частенько не хватало денег, чтобы заплатить за комнату в пансионе, но Мариуза не выгоняла постояльца.

— Куда он пойдет? — говорила она Изабелле. — Не в борделе же будет жить. Рано или поздно расплатится!

Доброе сердце Мариузы ее не обманывало. Приходил день, а вернее, ночь, когда богатый клиент отваливал старику большие чаевые, и Дженаро с довольным видом небрежно расплачивался сразу за месяц или два, с тем чтобы снова потом задолжать. Но для Мариузы ее постояльцы были чем-то вроде семьи. Она входила в заботы и любовные переживания молодых, помогая советом, а иной раз и чем-то более существенным. Опекала и старика Дженаро. Она охотно расспросила бы Марию, кем та ему доводится, но сочла, что для расспросов еще не настало время, и пошла будить старика.

Едва услышав, что внизу его дожидается женщина с ребенком, Дженаро мигом привел себя в порядок, оделся в лучший костюм и спустился. Внук привел его в восторг. Он узнавал в нем маленького Тони и чуть ли не со слезами на глазах вспоминал прошлое. Кто узнал бы в этом светло улыбающемся старике упрямого, неуступчивого, вечно раздраженного Дженаро?

— Пойдем посидим в кафе, доченька, — предложил он Марии, — я хочу угостить вас мороженым.

Мариуза с удивлением взглянула на Дженаро, потом на Марию: неужели эта молодая женщина в самом деле его дочь? Дженаро важно кивнул в ответ на недоумевающий взгляд хозяйки пансиона, которая не обнаружила ожидаемого сходства, торжественно взял Марию под руку, а малыша за руку, и они вышли на улицу.

Проходя мимо музыкального магазина, старик и Мария с заговорщицким видом переглянулись: здесь они встретились! Это их магазин! Он навсегда останется для них особенным, заветным местом! Неуклюжие звуки неслись из магазина: кто-то деревянными пальцами долбил по клавишам. Дженаро поморщился.

— Когда-нибудь я сыграю для тебя все, что ты захочешь, — пообещал он. — Мы придем сюда, и я буду играть только для тебя.

Мария оценила честь, которую собирался оказать ей сеньор Дженаро: в Чивите он был такого высокого мнения о своем искусстве, что не снисходил даже до разговоров с простыми смертными, не то что до игры для них.

Если бы они знали, что нескладные звуки, которые они слышали, выходили из-под пальцев Тони! Набухшие от тяжелой работы пальцы утратили беглость и двигались с трудом по той клавиатуре, по которой когда-то порхали. Нескладная музыка внезапно оборвалась. Едва не застонав, Тони схватился за локоть: перенапряженные мышцы отозвались сильной болью на его усилия. «Больше мне уже никогда не играть!» — подумал он с кривоватой улыбкой и застыл на стуле, свесив вдоль спинки тяжелые руки.

Между тем Дженаро усадил Марию с малышом на террасе под тентом.

— Малышу, я думаю, не стоит давать мороженое, — с сомнением в голосе сказала Мария.

— Тогда пусть ест фрукты, — решил Дженаро, — а мы с тобой будем есть мороженое.

Он не признался Марии, что работает в борделе, сказал, что подрабатывает игрой на фортепьяно на семейных вечерах, иногда играет в кинотеатре, изредка в кафе, сопровождая выступления артистов.

У Марии хватило такта не выражать свои восторги по поводу работы Дженаро, она прекрасно понимала, что его профессиональное самолюбие уязвлено.

Зато Дженаро охотно стал ей рассказывать о своих молодых друзьях, с которыми он жил вместе в пансионе, о Маркусе, о Жозе Мануэле.

Мария узнала множество новостей о людях, совершенно ей неизвестных. Дело было в том, например, что племянница Мариузы Изабела сделала Дженаро поверенным своих сердечных тайн. Она призналась ему, что влюблена в Маркуса. А Маркус, хоть и говорил ей комплименты, был к ней равнодушен. Изабела из-за этого страдала, хотя Мариуза по-прежнему советовала девушке держаться подальше от легкомысленных студентов и искать себе солидного и надежного коммерсанта. Дженаро в данном случае был согласен с Мариузой. Он знал, что Маркус влюблен в другую женщину. И даже знал, в какую. По его мнению, выбор Маркуса был свидетельством крайнего легкомыслия. И если Маркус тоже страдал, потому что его возлюбленная завела себе богатого поклонника, то страдал по заслугам.

— Не думай, что я стал сплетником, — сказал Дженаро смущенно, — просто молодежь ко мне очень хорошо относится. Да и не только молодежь…-

— Охотно верю, — откликнулась Мария, — у вас всегда было золотое сердце, просто вы боялись его обнаружить.

— Прости меня, доченька, — попросил Дженаро. — Я очень виноват перед тобой. Ты можешь меня простить?

— Я простила, — ответила Мария, и ответила совершенно искренне.

Попросить прощения было не меньшим подвигом для Дженаро, чем для Марии простить его.

Глава 45

— Представляю, в каком настроении сошла с поезда наша мамочка, таща с собой тяжеленный чемодан с твоими платьями, — не в силах удержаться от улыбки, сказал сестре Маурисиу.

Беатриса невольно поежилась, представив себе это настроение.

— Положим, носильщик тут же подхватил чемодан, донес его до экипажа, а дальше она отправилась в наш городской дом и занялась массой дел, которые накопились, — сказала Беатриса.

Брат и сестра сидели на крылечке и обсуждали свою дальнейшую жизнь. Что бы там ни говорилось, но вдали от вечно напряженной, готовой разразиться гневом или слезами матери они чувствовали себя гораздо спокойнее и уютнее.

— Мама взвалила на себя непосильную тяжесть и теперь изнемогает под ее гнетом, но винит во всем нас, — печально сказала Беатриса. — Мне кажется, что всем будет легче, если она снимет с себя и тяжесть ответственности за имение, и траур.

— Ты предполагаешь, что наша матушка может выйти замуж? — вскинулся Маурисиу. — Я предлагал ей снять часть тяжести, устроив раздел, но она пока к этому не готова. Думаю, что после того как мы поживем с Катэриной отдельно, нам уже никогда не захочется вернуться под материнское крыло. А ты уверена, сестренка, что собираешься жить с Марселло потому, что любишь его, а не потому, что хочешь покинуть материнский дом?

— Мама, как ты знаешь, не собирается меня в нем удерживать, — улыбнулась Беатриса, — она как раз предлагает мне его покинуть. Я бы сказала, прилагает для этого титанические усилия.

— Да, действительно, а ты прилагаешь такие же, чтобы сбежать. Когда вы уезжаете? — спросил он.

— Очень скоро, — ответила Беатриса.

Вернувшись в дом Марселло, она застала там сборы в самом разгаре. Констанция паковала их нехитрое имущество, увязывая его в узлы.

— Мы должны быть готовы в любую минуту, — объяснила она. — Вот приедет Винченцо с Фариной, скажут, что получили землю, и мы вмиг снимемся с места. Дона Фран-сиска не будет терпеть нас тут бесконечно. Того и гляди, поселит в наш дом своих работников. Сельскохозяйственные работы не откладывают.

— Тогда и мне нужно собираться? — спросила Беатриса.

— Если поедешь с нами, то конечно, — ответила Констанция.

— Тогда и мне нужно собраться, — сказала Беатриса.

И вот, пользуясь отсутствием матери, Беатриса вернулась в имение, чтобы собрать и свои вещи. Она тоже должна была быть готова в любую минуту к отъезду.

— А ты, Маурисиу? Что ты собираешься делать? — спросила она. — Ты будешь продолжать работать в школе, когда я уеду?

— Не уверен, — ответил Маурисиу. — Если в ближайшее время мама согласится на раздел, мне придется заняться своей частью имения, вполне возможно, той, которую оставит Винченцо. Ты сама понимаешь, что я не большой знаток сельского хозяйства, мне придется поднимать его, как поднимают целину.

Беатриса засмеялась.

— Тебе будет помогать Катэрина, уж она в сельском хозяйстве понимает куда больше, чем ты, я и мама, вместе взятые.

— Согласен! Но если мама откажется выделять мою долю, то нам придется уехать в город. Я буду зарабатывать на свою семью адвокатской практикой. Не зря же я столько лет учился в Париже. Я не думаю, что окажусь хуже тех, кто учился в Сан-Паулу.

— Я уверена, что ты будешь лучше всех! — горячо откликнулась сестра. — От души желаю тебе успеха! Но школы нашей мне очень жаль. Мы работали в ней с такой душой, и дети так хорошо учились. И у тебя были такие чудесные лекции по истории.

— Может, я буду продолжать заниматься историей, — задумчиво сказал Маурисиу. — Меня она очень заинтересовала. Но не в ущерб моей адвокатской деятельности, разумеется. А школу может продолжить Жулия. Почему бы нет?

— Мама никогда не позволит ей стать учительницей! Ты же знаешь нашу матушку! — со вздохом отозвалась Беатриса.

— Если бы мама выделила мне часть капитала, я бы дал Жулии средства на жизнь, и она могла бы заниматься тем, чем хочет. Мне кажется, она просто создана для того, чтобы заниматься педагогической деятельностью, ведь идея школы принадлежит ей.

Маурисиу и Беатриса вздохнули. Чем дальше, тем больше их угнетала несамостоятельность. Будь у них собственные средства, они могли бы сделать очень много хорошего и полезного!

— Если бы мама выделила мне мою долю приданого, я бы могла открыть школу в нашем новом имении, а Марселло, если бы захотел, мог бы получить более основательное образование. Но я хотела бы все-таки знать, почему наша мама так не любит итальянцев. В ее ненависти есть что-то патологическое…

— Да, мы с тобой не раз говорили об этом, но ее тайны нам не узнать. Такие тайны хранятся до могилы, и могила становится их последним пристанищем, — со вздохом сказал Маурисиу и поднялся.

Беатриса позвала Жулию, которая сидела возле Риты в тенечке, и попросила помочь ей собраться. Жулия охотно встала и пошла с Беатрисой в господский дом.

В отсутствие Франсиски у Жулии наступали каникулы и она даже скучала без привычной работы, сидя по целым дням возле бабушки. Так ей, по крайней мере, казалось, что она сидит возле бабушки. Хотя на самом деле Жулия успевала и постряпать, и прибраться, и Катэрине помочь с ребенком, потому что в доме работы всегда невпроворот. Но главными в эти дни были для нее рассказы бабушки. Каких только историй не хранилось в памяти старой Риты! И сейчас, невольно услышав разговор брата с сестрой, Жулия подумала: «Наверняка моя бабушка знает все тайны этого дома!»

Рита тоже слышала этот разговор. Ее тронула забота молодых господ о ее внучке. Она и сама постоянно думала о Жулии, беспокоясь за ее дальнейшую судьбу.

«При такой хозяйке и замуж не выйдешь, — печалилась она, — будешь вековать в старых девках, исполняя капризы и прихоти вечно недовольной Франсиски!» Подобные случаи были весьма распространены и считались делом обычным среди слуг, но кто пожелает такого родной кровинушке?

Переваливаясь с боку на бок, Рита направилась в господский дом. Давненько она в нем не бывала, и вот потянуло в отсутствие хозяйки. Вошла в гостиную и огляделась. Те же картины и портреты на стенах, те же тяжелые занавеси, легкие гардины.

Рита словно бы вернулась в те дни, когда была в этом доме полновластной хозяйкой. В те дни, когда она была здесь экономкой, а молодой хозяин был влюблен в ее дочку без памяти, но привел в дом молодую жену, уже беременную от другого. Брак этот был совершен по расчету, ее молодому хозяину было обещанонемалое приданое, и он его получил… Со временем он привязался к молодой жене, но произошло это не сразу.

Жулия с Маурисиу родились почти одновременно, и хозяин приказал Ритиной дочке, которую звали Каролина, кормить обоих. Так и вышло, что Жулия и Маурисиу, не только сводные брат и сестра, но и молочные. Надо отдать должное покойнику: детей он особо не выделял, к обоим был достаточно равнодушен. Полюбил он Беатрису, она так и осталась его любимицей. Для Беатрисы наняли белую кормилицу.

Когда Франсиска стала дону Марсилиу настоящей женой и у них родилась Беатриса, все порядки в доме переменились. Франсиска, как оказалось, терпеть не могла негритянок и всех постаралась выжить из дома. Каролине, дочке Риты, не осталось места ни в господском доме, ни в господском сердце. Каролину хозяева отправили на дальнюю плантацию, разлучили ее с Жулией, потому что Беатриса очень была привязана к подружке и не захотела с ней расставаться, а на плантации Ритина дочка стала очень сильно болеть. Вскоре и совсем зачахла, оставив Жулию сиротой.

Франсиска понемногу забрала все бразды правления в свои руки. Риту отослали на кухню и никогда больше не звали в господские покои, но Жулия так и выросла с господскими детьми, только они-то все равно стали господами, а она — прислугой.

Хотел Марсилиу устроить судьбу Жулии или не хотел, Рита не знала. Не знала она и другого: ведает или не ведает Франсиска, чья на самом деле дочь Жулия. Иногда Рите казалось, что Франсиска все прекрасно знает. А иногда — что Франсиска может ничего не знать и не догадываться. Знала Рита и про то, какая Франсиска ревнивая, и совсем не хотела привлекать излишнего внимания к своей Жулии.

Тут Рита вспомнила, кого ей напомнил Марселло: он был точь-в-точь похож на того итальянца, с которым нагуляла себе Маурисиу Франсиска…

Все это были дела давно минувших дней. Но они лежали тяжелым грузом на сердце Риты. Она услышала наверху девичьи голоса и стала подниматься вверх по скрипучей лестнице.

Голоса смолкли, и когда она заглянула в спальню Беатрисы, то никого не увидела. Куда подевались проказницы?

— Жулия! — певуче позвала она.

Из-за шкафа высунулись две головы: Жулии и Беатрисы.

— А мы думали, приехала…

— Дона Франсиска, — закончила, улыбнувшись, Рита. — Боитесь ее? Может, и правильно, что боитесь. Давайте-ка я помогу вам собираться, а то скоро ночь на дворе.

— А почему маму надо бояться? — спросила Беатриса.

— Да это я так, не обращай внимания, — спохватилась Рита и принялась ловко увязывать отобранные Беатрисой вещи.

— Много я брать не буду, — сказала Беатриса. — Только самое необходимое.

Но и необходимого набралось немало.

— Тащите все это вниз, — распорядилась Рита, — а я не спеша за вами поковыляю.

Жулия подхватила два узла, Беатриса один, и девушки стали спускаться.

— Думаю, что Маурисиу придется тебя отвезти, — сказала Жулия. — Да и смысла нет никакого все тащить на себе, когда есть автомобиль.

— Так и сделаем, — согласилась Беатриса.

Они дотащили узлы до пристройки, Маурисиу отправился в гараж выводить автомобиль, а Беатриса тем временем прощалась с племянником, который уже беззубо улыбался, вызывая безудержные ответные улыбки у окружающих.

Маурисиу подал автомобиль к крыльцу, Жулия уложила в него вещи.

— Я хотела бы попрощаться и с Ритой тоже, — сказала Беатриса.

— Она все ковыляет, — улыбнулась Жулия.

— Ну я еще к вам загляну, — пообещала Беатриса.

Она села рядом с братом, и автомобиль тронулся.

Катэрина позвала Жулию помочь ей купать малыша, и женщины с головой ушли в подготовку этого ответственного мероприятия. Жулия грела воду, переливала ее в ванночку, но из головы у нее не выходила зловещая фраза бабушки: «Может, не зря вы ее боитесь». С тех пор как Жулия узнала тайну своего рождения, она потеряла покой — ей все казалось, что Франсиска придумает для нее какую-то страшную казнь, как только узнает, что она — плод греха ее мужа.

Рита между тем вовсе не спешила отправиться вслед за девушками. Много лет она не переступала порог этого дома и теперь не спешила его покинуть. Она знала в нем каждый уголок, каждый закоулок. Сейчас, когда главной хозяйки не было, она решила заглянуть туда, куда наверняка, кроме самой хозяйки, никто и не заглядывал.

Рита спустилась вниз и по коридору прошла в столовую, но не в основную, где завтракали и обедали каждый день, а в ту, где обычно накрывали стол для больших гостей. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она подошла к столу, наклонилась и открыла под столом люк. Теперь ей нужно было спуститься в подземелье, а это при ее полноте было совсем не просто. С осторожностью она стала спускаться в тайник.

«Интересно, что я там увижу?» — думала она.

Спустилась, зажгла свечу и увидела сложенные одна на другую шкатулки. Она открыла самую большую, и в тусклом пламени свечи маслено замерцали золотые монеты. Рита взяла пригоршню и опустила в карман.

— Я беру немногое из того, что принадлежало отцу, для его дочки, — пробормотала она. — Я должна позаботиться о будущем Жулии.

Закрыв большую шкатулку, заглянула в шкатулку поменьше, полюбовалась колье, потом диадемой.

— Да тут сокровищ хватит на всех, а не только на одну дону Франсиску, — снова пробормотала она себе под нос, потушила свечу и выбралась из люка наружу.

Домой она вернулась как раз тогда, когда Жулия решила отправиться ее искать.

— Не случилось ничего? Я беспокоилась, — заговорила Жулия.

— Я просто гуляла, — объяснила Рита. — Устала до невозможности.

— Ну так посиди, выпей соку, — с облегчением вздохнув, попросила Жулия.

Когда Рита удобно устроилась в кресле и маленькими глотками выпила стакан апельсинового сока, Жулия спросила:

— А что ты имела в виду, бабушка, когда говорила, что дону Франсиску стоит бояться?

— Ничего, кроме того, что у нее тяжелый характер.

— А с ней что-то произошло или она от природы такая? — продолжала допытываться Жулия, решив наконец узнать правду. Кто знает, когда еще доведется им сидеть вот так рядышком вдвоем?

— Не знаю, какая она была от природы, — проговорила Рита. — Но жизнь ее не щадила, а потом и она не стала никого щадить.

— А что с ней случилось, бабушка? — Жулия прижалась к старухе. — Расскажи!

— Я как увидела Марселло, так сразу стала думать, кого же он мне напоминает. И знаешь, кого припомнила?

Жулия вопросительно смотрела на Риту.

— Паренька-итальянца, в которого дона Франсиска была влюблена до замужества.

— Так вот оно что! — удивилась Жулия. — А откуда ты знаешь, в кого она была влюблена?

— Он сюда приходил после ее замужества. Не знаю, чего хотел. Может, поговорить с доной Франсиской или еще чего. В общем, она очень боялась, как бы дон Марсилиу не узнал, что тот итальянец сюда приходит. Она его прогоняла, а он опять приходил. И тогда…

— Что же тогда случилось? — Жулия замерла. Она чувствовала, что произошло что-то ужасное.

— Отец доны Франсиски убил итальянца, — закончила Рита.

— Боже мой! — испуганно вскрикнула Жулия. — Никому об этом не рассказывай, бабушка! Маурисиу с ума сойдет, если узнает, что его дед…

«Убил его отца», — хотела сказать Рита, но не сказала.

— Был убийцей, — закончила Жулия.

— А потом итальянцы убили отца доны Франсиски, — продолжила Рита. — Его нашли мертвым на плантации, и кто это сделал, так и осталось тайной. Убийц не нашли. Но никто в округе не сомневался, что сделали это итальянцы. Впрочем, отца доны Франсиски никто не любил. Желающих с ним расправиться было довольно. Я же тебе рассказывала, как он убил двух беглых негров и повесил их на дереве на всеобщее обозрение?

Вернувшийся Маурисиу, проходя мимо, услышал последнюю фразу и не мог не принять участия в разговоре.

— Неужели ты помнишь времена рабства, Рита? Хорошо, что эти ужасы давно в прошлом! Забудь о них! Стоит ли вспоминать плохое на сон грядущий? Лучше думай о маленьком Марсилиу!

У Жулии отлегло от сердца: к счастью, Маурисиу не понял, о чем они ведут разговор.

— У тебя доброе сердце Маурисиу, — отозвалась Рита. — Я и вправду буду думать о маленьком Марсилиу и засну спокойно. И тебе желаю спокойной ночи!

— Спасибо, Рита! — поблагодарил Маурисиу и тоже вздохнул, потому что в последнее время засыпал с трудом. Трудные вопросы не давали ему покоя: что будет с ним и Катэриной? На какие поступки решится Франсиска? Когда и куда уедет с семьей Винченцо?..

На эти и на многие другие вопросы должна была ответить им жизнь…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45