Искатель. 1968. Выпуск № 04 [Александр Петрович Казанцев] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Искатель № 4 1968
СОДЕРЖАНИЕ
В.Михайлов — День.вечер,ночь, утро
Илья Варшавский — Петля гистерезиса
Александр Казанцев — Сильнее времени
Д.Биленкин — Во всех галактиках
Кэтрин Маклин — Изображения не лгут
Ричард Коннел—Самая опасная дичь
№4 (46)
ВОСЬМОЙ ГОД ИЗДАНИЯ
В.Михайлов День, вечер, ночь, утро
Фантастический рассказ
МЕЖДУ ВЕЧЕРОМ И НОЧЬЮ. ДОМА
Часы показывали половину десятого. Кира лежала на диване. Стояла тишина, но что-то тревожное мешало ей быть полным безмолвием. Кира чувствовала себя так, как если бы кто-то настойчиво смотрел на нее. Она подняла голову. Кто-то сидел в кресле и действительно смотрел на нее. Она не испугалась: скорей удивилась. Но человек встал, и она увидела, что это Александр, и у нее захватило дыхание. Александр стоял перед нею и улыбался, и тут Кира ощутила, как в нее проникает страх. Наверное, так и должно происходить, когда человек становится свидетелем чуда. МИНУВШИМ ДНЕМ. СПУТНИК «БОЛЬШОЙ КОСМОСТАРТ» Обратный путь был еще короче. Но прежде был путь туда. Они держались за руки и молчали. После обычной для приземельского кораблика тесноты внутренность прозрачной сферы, куда они попали, показалась обширной. Снаружи, доступный взорам, поднимался крутой и высокий борт «Летящего среди звезд». Он был ярко освещен, и телекамеры неотрывно держали его под прицелом. Глухие голоса провожавших блуждали, отражаясь от вогнутых стен. Шуршала обертка наивных пакетиков, приготовленных в последний момент; их втискивали в ладони уезжающих — совали так настойчиво, словно в измятых свертках находились талисманы любви и памяти и амулеты долгой жизни. Наиболее решительные уже перешагнули мыслями через то, что навсегда уходило из жизни, и обратились к тому, что должно было в ней остаться. И Кира почувствовала, что Александр в какой-то момент перестал быть с нею, хотя еще стоял рядом и рука могла дотронуться до него. Сигнал они расслышали не сразу. Телеоператоры экстатически изогнулись, приникая к видоискателям. Путники на какое-то малое мгновение сгрудились около выхода. Потом они скрылись, и последний, отстав, проскользнул между уже начавшими смыкаться створками. Серо-зеленый борт стал отдаляться. Но это еще только зал прощаний заскользил по направляющим, укрываясь под защиту конструкций стартового спутника. Стал виден весь корабль, затем и рамка из черного неба. Всех чуть качнуло; это зал с прозрачными переборками вернулся на свое место в системе сооружений спутника «Большой Космостарт». «Летящий среди звезд», из рода длинных кораблей, висел устойчиво, словно центр мироздания. Но настал миг, и вселенная пошатнулась. Стартовые двигатели выговорили длинное слово «прощай», уходящее в бесконечность. По Вселенной прошла рябь, а когда унялась — одним кораблем стало меньше в мире людей, одной звездой больше на небе Земли. На этом все кончалось. Звезда должна была исчезнуть в избранном направлении со скоростью, близкой к известному людям пределу. Ей предстояло вновь возникнуть и превратиться в корабль через пятьсот лет. Поэтому все и кончалось: прожить пятьсот лет не под силу человеку. Оставшиеся заговорили громко и взволнованно. До того слезы сдерживали кто мог усилием, которое никто и никогда не сможет оценить, — сдерживали, чтобы не стало еще тяжелее на сердце у избранных лететь. Тяжесть на сердце мешает в пути куда больше, чем целые тонны другого груза, и оставшиеся приняли на себя и это бремя. Нет, нельзя сказать, что великая техника совсем облегчила людям поиск новых материков! Кира тоже плакала, неумело от непривычки. Она охотно отошла бы в угол, но в круглом зале не было углов: она лишь повернулась к стене и опустила голову пониже. Показавшийся на пороге внутреннего выхода человек, уважая чувства, не сказал ни слова — только поднял руку, приглашая. В салон ожидавшего их кораблика люди входили поодиночке и не спеша рассаживались. Свободных мест осталось много, а когда летели с Земли, их не было вовсе. Вспыхнули экраны. Планета плавно накатывалась на корабль. Гул двигателей протиснулся в салон. Забормотал автомат-информатор, советуя проверить защитную систему. Проводя рукой по амортизаторам, Кира нечаянно коснулась ладонью груди и вздрогнула: настолько беспощадной оказалась вкрадчивая память тела. Женщина закусила губу и почувствовала, как опять влажнеют щеки. Но космодром уже распахнулся перед нею — необъятное пастбище кораблей.ДНЕМ. ГОРОД
Через час с небольшим Кира сошла с рейсового аграплана на аэродроме того города, в котором жила, и направилась домой пешком, избрав самый длинный путь. В городе был праздник. Звездные экспедиции уходят не часто, и каждая из них — торжество не одних только улетевших. Все вышли на улицы. Дома, начинавшиеся у земли мощным стволом и ветвившиеся наверху на несколько отростков, медленно меняли краски. Плавно вращавшиеся площади мажорно звучали, и люди танцевали на них. Взрывался фейерверк. Грудами лежали цветы; лепестки их налипали на подошвы, запах разносился далеко. Кира шла, погруженная в странные, непонятные ей самой до конца мысли и ощущения. Она не замечала, как многие протягивали к ней руки, чтобы вовлечь ее, грустью выделявшуюся из остальных, в общее веселье; потом руки опускались: ее узнавали, она была такой же, как на экранах, когда транслировался старт. Несколько раз с нею заговаривали. Она смутно понимала, что говорили о героизме Александра и ее самой, отпустившей его и оставшейся одинокой, наверное, навсегда; подразумевалось, что никто не сможет вытеснить из ее сердца облик человека, чье имя будут с уважением произносить в столетиях. Кира торопливо кивала. Затем она свернула с магистрали и углубилась в сеть улиц и улочек. Одно- и двухэтажные домики прятались в обширных чащах, ожидая своего часа. Плоские кровли чередовались с острыми, окна — то круглые, то стрельчатые, то просто квадратные — сменялись прозрачными стенами; все архитектурные стили последних столетий экспонировались тут, как на выставке. Когда-то это развлекало Киру; Александр уверял даже, что многие ее проекты были навеяны этой коллекцией стилей. На самом же деле Кира, привыкнув, перестала замечать окружающее и сейчас замечала многое с таким острым удивлением, словно оказалась здесь впервые. Каблуки глухо ударяли о тротуар, а раньше они звенели четко. Но Кира не могла теперь идти так, как ходила, когда он был рядом: чуть откинув голову и плечи, позволяя телу быть выразительным. Лишь на миг она представила, что Александр опять вышагивает на расстоянии ладони; боль оказалась даже более сильной, чем можно было ожидать. Александр никогда больше не пойдет рядом. Как если бы он умер. Но Александр жив, и память о нем — не воспоминания о покойном. Кто-то сейчас слышит и будет слышать его смех, смотрит и будет смотреть в его глаза. Нет, все куда сложнее… Эти мысли помешали ей как следует приготовиться ко встрече с домом, который неслышно подкрался и вдруг встал на пути. Кира остановилась бессознательно и еще несколько секунд пыталась понять, что же задержало ее; поняв, она даже не улыбнулась собственной рассеянности. Здесь они жили: Александр любил уединение. Дикий виноград нависал над окнами, подобно зреющей лавине, острая крыша казалась носом изготовившегося к прыжку корабля. В доме затаилось Одиночество, с которым ей отныне придется дружить. Ей захотелось оттянуть встречу. Она глубоко вздохнула; запах цветов из садика донесся до нее и напомнил другие цветы, на площади. Именно там — сейчас она словно заново услышала и слова и интонацию — именно там ей сказали о предстоящем одиночестве. Предстояло прожить много лет, и прожить их одной. Раньше ей некогда было задуматься над тем, что было в ее жизни и казалось лишь началом, а на самом деле шло к концу и кончилось. Она была теперь Женой Героя — живого Героя, но вечно отсутствующего; такой ей и предстояло остаться, чего бы это ни стоило. Иначе… Почему это всем кажется, что самые тяжелые испытания придутся на долю улетевших? А что станет с оставшимися — кто подумал об этом? Совершать подвиги легче, чем ждать, когда ждать нечего. В этом доме ей не укрыться. Здесь она будет жить хранительницей Памяти. Но может быть, укрываться и не надо? Может быть, начать все сначала? Многое забыть, многое вспомнить заново. Уйти отсюда. Бросить все — кроме разве материалов проекта и еще нескольких мелочей, которые все уместятся в эту сумку. И пусть Одиночество щелкает зубами: ему не под силу окажется укусить ee. Она решительно вошла в садик и подошла к дому. Поставила ногу на ступеньку крыльца. И опять остановилась. Сжала губы, досадуя сама на себя. И услышала шаги. Кто-то торопливо шагал, приближаясь: кусты мешали ей разглядеть — кто, но шаги были мужскими. Внезапно Кира поняла, что надо делать: войти в дом не одной, а с кем-то. Она попросит прохожего побыть с ней четверть часа. Выпить чашку кофе. Сама она за эти минуты спокойно соберется, попрощается с пустотой комнат. И, поблагодарив незнакомца, выйдет вместе с ним, даже не оглядываясь. План ей понравился, и она поспешила к калитке. «Кто-то должен меня защитить», — мельком подумала Кира, когда шаги прозвучали рядом и замерли. Она шагнула и встретилась глазами с прохожим. И растерянно улыбнулась. — Ты? Он сказал: — Прошло много лет, не правда ли? Она ответила: — Да. — Плохо, — сказал он, — быть чужим на празднике, правда? Я говорил тебе еще тогда, что так будет. Но ты не поверила. А я все равно пришел. Может быть, я понадоблюсь. Тебе будет тоскливо. Я очень долго ждал. — Разве? — спросила. — Ты приходил не так уж редко. — Я приходил к Александру. Как-никак мы занимались одним и тем же. — Да, — сказала Кира. — Но он улетел. — А я остался. Знаешь почему? Потому, что осталась ты. Я ведь тоже мог бы улететь. Я не хуже его. Но он оставил тебя. А я не мог. Теперь пригласи меня в дом. Сама не зная почему, Кира послушно сказала: — Входи. Как бы компенсируя уступку, она толкнула дверь сердито. «Смешно, — подумала она в этот миг. — И страшно глупо. Но мне страшно одной. Он поможет мне собраться. И прийти в себя. А потом уйдет. И я его никогда не увижу».СУМЕРКИ. ДОМА
— Подожди здесь, — сказала она. — Там, кажется, беспорядок. Гость остановился в прихожей. Он положил руку на плечо Киры, ничем не прикрытое благодаря объединенным усилиям моды и лета. Она осторожно сняла его ладонь, как сняла бы шаль. Затем вошла в комнату и затворила за собой дверь. Было полутемно. Голубая пелена затягивала окна; так это осталось с утра. Кира нашарила кнопку. Посветлело, лишь в углу сохранилась словно бы дымка; возможно, именно здесь начиналось бесконечное пространство, в котором сейчас несся Александр, с каждой секундой удаляясь от Киры на все большее число километров. Все предметы стояли на своих местах, Никакого беспорядка. Жаль, что мебель на месте: ей следовало разбрестись, перемешаться, опрокинуться вверх ногами — создать другую, непривычную обстановку и дать Кире возможность заняться делом. Тогда она, может быть, забыла бы и невнятный страх и человека, который ждет в прихожей. Можно, кстати, пригласить его. Нет, еще минуту помедлить. Пусть подождет… Кира медленно обошла комнату. Взяла с полки легкий темно-серый камень. Его в самом начале их знакомства привез с Луны Александр. Сделала несколько шагов — осторожно, словно пол грозил подломиться при каждом из них… Кто упрекнет ее и в чем? Кто вправе решать за нее — как прожить ей остальную, немалую, часть жизни? Кира направилась в его кабинет. Глубокие кресла хранили спокойствие, со стен глядели портреты знаменитых теоретиков и капитанов. На письменном столе белел листок бумаги. Кира торопливо схватила его, перевернула; листок был чист. Следов не осталось, но в каждом углу комнаты свила гнездо Память. Она была похожа на птицу: не оставляла следов в полете, но вила гнезда из всего, что попадалось. Неразборчивая птица и, наверное, хищная. Не был ли памятью тот орел, что терзал Прометея? Неподвижно стоя у стола, она услышала, как тот, в прихожей, кашлянул. Она мысленно позвала его и тотчас услышала шаги. Человек вошел в соседнюю комнату. Кира стояла не шевелясь, затаив дыхание. Шаги затихли, потом возобновились. Дверь. Он вошел. Остановился за спиной. Кира почувствовала, что в следующий миг он дотронется до нее. И она ударит его — яростно и не один раз. Она стремительно повернулась. Его руки были уже в пути, — С тех пор ничего не изменилось, — сказала она, стараясь, чтобы слова прозвучали как можно спокойнее. — И не изменится. Руки опустились; несколько секунд он смотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда. — Я приду завтра, — сказал он. — С утра. Я поторопился. Поклонившись, он вышел. Кира слышала, как за ним затворилась наружная дверь. Тогда она почувствовала, что колени дрожат и пот выступил на лбу, и опустилась на диван. — Тварь! — сказала она себе. — Какая ты дрянь! Спешишь убедиться, что ничто не потеряно? Погоди, вот вернется Алька, он тебе… Она оборвала себя на полуслове, потому что последние слова были сказаны по инерции (она и раньше упрекала себя так, если что-то не удавалось), и, уже произнеся их, она поняла, что Александр и в самом деле может вернуться! Она подобрала ноги и оперлась локтем на подушку. И в самом деле вовсе не трудно было предположить, что на корабле случилась какая-то мелкая авария. Не подвергая опасности жизнь людей, она заставила бы улетевших возвратиться. Могло произойти и другое: в последний миг экспедицию, возможно, отменили из-за каких-то новых соображений, которые в науке возникают даже более неожиданно, чем в других областях деятельности; и еще не успевший как следует разогнаться корабль теперь, быть может, уже возвращался. Это было реально; это было возможно. Конечно, вероятность того, что там, в пути, ученые экспедиции, занимавшиеся, кроме прочего, и проблемами времени, найдут способ обратить парадокс времени, была слишком ничтожной, хотя они порой и поговаривали об этом. Если бы это совершилось, они долетели бы туда, куда стремились, и успели бы вернуться обратно, привезя привет от тех, чье существование стало почти достоверным с тех пор, как было принято нечто, сочтенное сигналами. Они вернулись бы, а на Земле прошло бы не пятьсот, а пять лет, или месяцев, или недель. Правда, они и сами, откровенно говоря, в это не верили, но все же и здесь нашлось место для надежды. Как же могла, как смела Кира потерять эту надежду сразу же? Она почувствовала, как вновь поднимаются слезы и с ними та боль, что родилась на «Большом Космостарте». Кира уткнулась лицом в подушку. Рука Александра, бесплотная, неощутимая, прикоснулась к ее волосам, и это открыло путь слезам. Заболела голова; это было приятно, боль отвлекала от другой, сильной. Кира подумала, что надо встать и найти порошок или — еще лучше — принять ионный душ. Вставать не хотелось. «Проклятая нерешительность», — подумала Кира, засыпая.ВЕЧЕР, ДОМА
Ей снилось, что Александр вернулся. Как она и предполагала, что-то приключилось, и экспедицию вернули. Ей снилось, что она проснулась утром, а Александр уже пришел домой; он расхаживал по кабинету, а она лежала в спальне, как обычно. Но Кира вспомнила, что уснула она в кабинете, и поняла, что это сон. Тогда она проснулась. Александр и в самом деле вернулся. Она спала в его кабинете, а он ходил по соседней комнате и напевал какую-то песенку. Кира почему-то была раздета, хотя заснула одетой, это она твердо помнила. Она сделала попытку натянуть на себя одеяло, но внезапно еще раз проснулась и поняла, что и это был сон. Она лежала одетая, но Александр все-таки был здесь. Он обнял ее и начал целовать, и это было очень хорошо. Но сердце ее почему-то сжала боль, и она опять проснулась. Часы показывали половину десятого; были глубокие сумерки. Часы мелко постукивали на руке, перед ее глазами. Кира лежала на диване все так же, лицом вниз. Стояла тишина, но что-то тревожное и безымянное мешало ей быть полным безмолвием. Кира чувствовала себя так, словно кто-то настойчиво смотрел на нее. Она провела ладонью по ногам, пытаясь натянуть юбку на колени, но осталось ощущение, что некто упорно смотрит ей в затылок. Она резко тряхнула головой, ощущение не прошло. Тогда Кира медленно повернулась на бок. Сон продолжался. Александр сидел в кресле и смотрел на нее. Ей показалось, что он улыбается. Были сумерки, но Кира сразу узнала его и испугалась, что больше никогда не сможет проснуться, что сон этот будет продолжаться всю жизнь. Она подняла голову. Александр пошевелился и улыбнулся еще шире. Его обычная улыбка могла Кире присниться. Но на подбородке, заметный в полосе света, падавшей из соседней комнаты, темнел шрам, которого еще сегодня утром не было, и он-то присниться наверняка не мог, раз его раньше не было. Или мог? Мысли обгоняли одна другую. Сон? Кажется, нет. Хуже: галлюцинация? Болезнь? Александр выглядел совсем живым, но кто знает, как должны выглядеть галлюцинации? Но, будь это болезнь, врачи уже примчались бы: здоровье каждого человека находится под контролем днем и ночью, автоматы не спят. Значит, не болезнь? — Неужели это ты? — спросила она шепотом. Рисунки Н.Гришина Он на миг стал серьезен и потянул себя за ухо — как всегда в затруднительных случаях. — В общем, — сказал он, — это я. — Погоди, погоди, — торопливо проговорила Кира. — Сейчас еще восьмое июля. Да? (Он кивнул.) Половина десятого. Да? — Тридцать три минуты, — сказал он. — Пусть. И ты улетел сегодня. — Сегодня, — согласился Александр. — Вот именно. Восьмого июля… сего года. Забавно, а? Ей это не показалось забавным. Исполнялись желания, и свершались чудеса, хотя в глубине души Кира всегда знала, что свершиться им не придется. Убитое Одиночество умирало в углу. Кире вдруг захотелось кричать что-то громкое и торжествующее. Все-таки самой сильной оказалась она, сильнее науки, сильнее пространства. А объяснения найдутся, коль скоро событие уже произошло! Кира уже напряглась, чтобы, вскочив, преодолеть последние сантиметры разделявшего их расстояния и обнять Александра, но что-то непонятное помешало ей, и она не двинулась с места, а лишь спросила: — Что забавно? — Да так, потом… Ну, как ты живешь? — Я? — Кира удивилась: что могло произойти в ее жизни за эти несколько часов? В следующий миг она покраснела, но в темноте этого нельзя было увидеть. — Постой, — сказала она, — вы же, наверное, не успели там даже пообедать! Я закажу что-нибудь. — Не стоит, — успокоил ее Александр. — Я не голоден. — Тогда закажи что-нибудь сам. — Кира смотрела на него, но губы Александра не шевельнулись, как обычно, в усилии скрыть ту улыбку, какой он обыкновенно встречал разные мелкие проявления женской непоследовательности. Все же она поторопилась объяснить: — Я что-то проголодалась. — Я закажу, — пообещал он. — Вино и еще что-нибудь. Он поднялся с кресла и секунду постоял, оглядываясь, словно что-то ища или вспоминая, потом шагнул в угол и включил кристаллофон. Кира любила вечерами слушать музыку, нужный кристалл всегда был наготове. Музыка зазвучала, и Александр взглянул на Киру с таким победным видом, словно сделал что-то очень сложное. Затем вышел в соседнюю комнату и завозился там. Кира лежала и улыбалась. Ей было не просто хорошо: было чудесно. — А где миан? — спросил Александр оттуда. — Что, что? Александр помолчал. — Нет, ничего, — пробормотал он через несколько секунд и вошел в кабинет. — Заказал, — удовлетворенно сообщил он, снова уселся в кресло и стал как-то странно, внимательно и настороженно смотреть на Киру, как будто ожидая от нее чего-то необычного. Потом улыбнулся: — Никак не можешь опомниться? Она немного смутилась: она и в самом деле все еще переживала обрушившееся на нее счастье, а ведь несколько часов назад совсем уже разуверилась в нем… Александр никогда не должен был узнать об этом, и Кира почти совсем искренне сказала: — Я знала, что так будет. Не веришь? Честное слово! Она хотела закончить фразу обычным «Алька» — она любила называть его так. Но снова что-то помешало ей, словно то, что он Алька, еще не было окончательно доказано. — Я верю, — сказал он. — Так расскажи, что у вас случилось. — Лучше сначала ты. Что ты делала все это время? Кира вздохнула. — Совсем ничего. Вернулась с Космостарта, прилетела в город. Был праздник… — Она умолкла на миг, прислушиваясь: ей почудилось, что какие-то отзвуки празднества еще и сейчас долетали сюда, но это, наверное, была иллюзия: какой же праздник, раз корабль вернулся? Или никто еще не знает? — Пришла домой… — Кира медленно загибала пальцы. Александр вдруг присел на диван и поцеловал эти пальцы, но Кира высвободилась: не надо было торопить события. — Ну, поревела, легла спать. Проснулась — а ты уже здесь. — А я уже здесь, — раздельно повторил он за нею. — Правда. Вот я и здесь. Ах, черт возьми! — Что? — Ничего. Я уже здесь, вот что. — Восемь часов прошло, — подсчитала Кира. — У вас что-нибудь испортилось? Я так и думала. Я поняла сразу, как только увидела ваш корабль: в такой махине не может не испортиться что-нибудь. — Да нет, — сказал Александр. — В общем все было в порядке. — Почему же вы вернулись? Рассказывай… — Она торопливо поднялась. — Нет, подожди. Я переоденусь сначала. Твое вино, наверное, уже пришло. Похозяйничай пока сам, хорошо? Она пробежала в свою спальню: переодеваясь там, следила, как в едва освещенной комнате рядом двигалась большая и ловкая фигура. Кира еще раз почувствовала себя самой счастливой, но тут же упрекнула себя: Александр, кажется, совсем не так рад, в нем чувствуется какая-то напряженность. Конечно же: экспедиция не состоялась, а он мечтал о ней столько лет… Кире сделалось стыдно, и она виновато проговорила: — Ты, наверное, жалеешь? — О чем? — откликнулся он из соседней комнаты, Кира причесывалась перед зеркалом, и в нем сейчас отразился Александр; он остановился в дверях, удивленно подняв брови. — Ну, о том, что не удалось слетать, — А-а, — протянул он после мига молчания, потом засмеялся. — Нет, интересно все-таки… — Потом он стал очень серьезным и сказал, как будто произнося клятву: — Я очень счастлив, Кир. Очень. Поверь. Он подошел к ней сзади, обнял, и она почувствовала, как дрожат его руки и углубляется дыхание. Она и сама не могла больше справиться с сердцем, выбивавшим праздничный благовест. За окном поднималась тьма… Внезапно Кира резко повернулась и оттолкнула Александра. Отступив на шаг, он остановился — обиженный, недоумевающий… Кира пробормотала: — Прости, мне нехорошо… Я сейчас. Не дожидаясь ответа, она проскользнула мимо него и с облегчением вздохнула лишь в прихожей. Она чувствовала, что избежала опасности, которую ощутила внезапно: что-то сказало ей, что рядом не Александр, что чужой человек обнимает ее и в следующий миг произойдет непоправимое… На миг возникло сумасшедшее желание: открыть дверь и бежать из дому, Александр не догонит, она всегда бегала лучше… Кира невольно усмехнулась: если это все же Александр, то незачем бежать. Все-таки она постояла минуту-другую на пороге, открыв наружную дверь. Небо в той стороне, где был центр, порозовело на миг. Фейерверк. Праздник не кончился. Значит?.. Плотно сжав губы, она затворила дверь, пересекла прихожую и вошла в автоматную. Приблизившись к информатору, она послала вызов. — Что нового о «Летящем среди звезд»? Ответ последовал сразу: по-видимому, она была далеко не единственной, кого интересовала сегодня судьба корабля. — Все в норме. Разгон продолжается. Вышли из зоны видеосвязи, но микрофонная пока устойчива, хотя запоздание велико. — Спасибо, — машинально поблагодарила она. Корабль и не думал возвращаться, и, значит, Александр был там, а не здесь. А почему, собственно, «значит»? «Летящий» с таким же успехом может разгоняться и с дублером Александра, правда? Она вызвала службу внешней связи и назвала себя. — Могу ли я еще заказать разговор с кораблем? Наверное, она и тут оказалась не первой: у многих возникло желание послать вдогонку улетающим последнее, самое последнее «прости». Ответивший ей голос не выказал удивления. — Произошло что-нибудь исключительное? — Да, — ответила она без колебаний. — Что именно? Кира молчала, не зная, что ответить. — Что же? — повторил голос. Затем произнес: — Мы передадим ваш привет во время очередного сеанса связи. Всего доброго! Зазвучал сигнал отбоя, и Кира медленно отошла от аппарата. Постояв немного, вздохнула и вернулась в комнату. Александр сидел, опустив голову. Кира спросила: — Ты обиделся? Я и сама не понимаю, в чем дело. Но… Это же все-таки Александр, что бы там ни чудилось! — Это пройдет, — сказала она. — Уже прошло. Она заставила себя подойти к нему вплотную — так, что он мог бы снова обнять ее, если бы захотел. Александр не пошевелился. Он лишь пробормотал: — Я понимаю… — Это от сумерек, — неуверенно произнесла она. — Знаешь, бывает так… — Ты хотела есть, — сказал Александр. — Все готово. Он встал и включил яркий свет, и Кира стала вглядываться в него внимательно, как в незнакомого.МЕЖДУ ВЕЧЕРОМ И НОЧЬЮ. ДОМА
Да, это был все-таки Александр, но какой-то странный. Они расстались считанные часы тому назад, но он изменился намного сильнее, чем можно было ожидать. Кира не заметила этого сразу потому, что стояли сумерки, и потому еще, что знала: это Александр, и не было нужды пристально вглядываться в его давно уже изученное лицо. В миг, когда ей почудилось, что это кто-то другой, каждая черточка его лица стала, наоборот, казаться ей незнакомой, как это бывает с любым знакомым словом, если повторять его множество раз, вслушиваясь, как будто встречаешься с ним впервые; слово начинает казаться чужим, странным и лишенным смысла. Теперь же она вглядывалась в Александра осмысленно, и с каждым мгновением удивление ее возрастало все больше. Раньше она заметила только шрам. Сейчас показалось странным, что она не увидела сразу и многое другое. Можно было подумать, что прошли годы: черты лица Александра стали суше, резче, кожа покрыта загаром — а ведь он этим летом почти не успел загореть. Морщинки у глаз и поперек лба. Он выглядит куда старше, чем следовало бы… — Слушай, да у тебя седых волос полно! — проговорила она почти с ужасом. — Неужели приключилось что-то серьезное? Или это ваши перегрузки так старят человека? Какими же вы стали бы, если бы действительно улетели? Хотя что я говорю, — перебила она себя, — ведь корабль летит, и только ты здесь. В чем дело? Его молчание казалось ей страшным. — Что-то случилось именно с тобой? Почему ты вернулся? Ты… испугался? Нет? Почему же? Александр усмехнулся. — Как бы там ни было, — сказал он, — сядь сначала. И вы пьем за встречу. Поднявшись, он отодвинул стул, подождал, пока Кира уселась, сел сам и налил вина. — За встречу! Он выпил до дна. Кира пригубила, отодвинула бокал, поставила локти на стол, оперлась подбородком о ладони. — Итак, я слушаю. Почему ты вернулся? — Потому, что я и должен был вернуться. — Вот как! А другие? — И они тоже. — Тогда экспедиция не состоялась бы. Но корабль летит! Я только что узнавала. — И передала мне привет? — Д-да… Но что же с экспедицией? Я больше ничего не понимаю! — Видишь ли, — Александр помолчал, словно подыскивая слова. — Экспедиция в общем состоялась. — Ну так… Что? Погоди. Не поняла. — Она. состоялась, Кир. И я был в ней с начала до конца. — Пожалуйста, — сказала она, потирая виски, — пожалуйста, не смейся надо мной. Ты же знаешь, я ничего не понимаю в ваших тонкостях. Состоялась, и ты здесь? Постой! — она вскочила. — Вам удалось это… Ну, вы об этом говорили между собой… инверсия времени? — Нет, — сказал он после паузы. — Это не оправдалось. Кира снова опустилась на стул. — Но ты же… Не закончив, она протянула руку над столом, коснулась пальцев Александра и крепко сжала их, как будто то, что он — из плоти и крови, нуждалось в доказательствах. Только после этого она договорила: — Но ты же вернулся так… сразу! — Мы долетели. И вернулись на Землю. Вот в общем все. — Сколько же вы находились в полете? — Своих — десять лет. Там, на месте, мы были недолго. Мы не садились на планеты. — Десять лет… А здесь прошло… меньше девяти часов? Да нет, что ты говоришь! — Голос ее зазвучал надтреснуто, глаза заблестели. — Уж лучше сразу скажи мне, что я сошла с ума! — Она залпом выпила вино и закашлялась. Прошло не сколько секунд, прежде чем она снова смогла говорить. — Нет, это, конечно, сон. Сейчас я повернусь на другой бок, и ты исчезнешь. Ты только во сне здесь. Сколько же прошло времени? — На земле, — произнес он, глядя на нее с теплотой, — прошло пятьсот лет, как и полагалось по расчету времени. Сон… Это было бы очень просто, если бы ты спала. На самом деле все сложнее. Одним словом, мы прилетели через пятьсот лет. Она медленно положила ладони на грудь. — Не волнуйся, — сказал он. — Я не привидение. Говоря самыми простыми словами, я сейчас из будущего. Из того, через пятьсот лет, в котором мы оказались. Там, через пять веков, уже существует — правильнее, наверное, сказать: будет существовать — аппаратура, нужная для перехронизации. Нет, не бойся, — торопливо продолжал он, заметив, как Кира вскинула брови. — Я не буду объяснять, это сложное дело я не понимаю даже некоторых принципиальных основ. — Он пожал плечами, как бы удивляясь тому, что не может понять чего- то. — Мы ведь тут задумывались о чем-то подобном — искали доказательства симметрии времени, и даже, кажется, находили порой: сначала в физике элементарных частиц, потом в метагалактической астрономии. Но это оказался не тот путь. То есть симметрия существует, но мы не в силах ее использовать. Там, в будущем, это стало ясно уже лет двести назад… через триста лет, с нашей точки зрения. Нам сейчас не удавалось и долго еще не удастся решить проблему потому, что мы исходим из теории одномерного симметричного времени, а в одном измерении поворот невозможен. Допустимо обратное движение, но тогда необходима фаза остановки, нулевая, а остановка времени означает… Короче говоря, необходимо было выйти во второе измерение времени, а для этого предстояло еще доказать его существование. Доказать же они смогли лишь тогда… Он внезапно умолк, поняв, что Кира не слушает его. По обыкновению он увлекся, не понимая, что собеседнику нужно время, чтобы свыкнуться с идеями, которые ему самому казались уже без малого тривиальными. Наступило молчание — такое глубокое, что ему потребовалась темнота. Кира поднялась и нажала выключатель; заполнявший комнату свет потускнел, затем собрался в небольшой, напоминавший шаровую молнию ком, и ком этот внезапно исчез. Ночь захлестнула комнату. Можно было только угадывать очертания предметов: какие-то детали костюма Александра зеленовато мерцали, и неизвестно как забредший с улицы лучик света преломился в бутылке с вином и исходил из нее. Александр сидел неподвижный, как на фотографии. Только рука его шарила по столу, движения пальцев, задевавших луч, казались осмысленными — рука искала что-то, чего не было на столе и что в той, другой жизни, обязательно должно было быть, так обязательно, что даже вошло в привычку. Странно, именно это непроизвольное движение заставило Киру поверить в то, что Александр говорит правду; в следующую минуту она подумала и о том, как, наверное, тяжело ему скрывать свои новые привычки, приобретенные за десять лет полета и еще сколько-то пребывания в будущем, и восстанавливать старые, основательно, как видно, забытые. Перед ней сидел человек намного старше, с иным опытом и новым мышлением, и даже состоял он теперь из вещества тех, будущих времен. Настоящий же Алька сейчас удаляется от планеты, заключенный в гулком теле корабля. Ей пришлось повторить эту мысль, потому что с ней что-то в сознании соглашалось, но что-то и протестовало; Александр был тут, недалеко, он дышал совсем рядом. Она поднялась. — Душно. Не хватает воздуха. Нет, нет, — она скорее угадала, чем заметила его движение к кондиционеру. — Не надо. Пойдем лучше гулять. Ты ведь хочешь посмотреть на город? Совсем забыл его, наверное. Дай мне плащ. Он медленно поднялся. Кира напряженно вглядывалась в темноту. Шаги Александра прозвучали, затем замерли. Возобновились. Послышалось легкое жужжание: открылся стенной шкаф. Он вспомнил, но что с того? И так понятно, что он — это он.НОЧЬ. НА УЛИЦЕ
Они неторопливо шли; стены домов и мостовая слабо светились, звезд высыпало, казалось, раза в два больше, чем всегда. Изредка звучали шаги прохожих, еще раз проносилась запоздавшая машина, и в этой пустоте и тишине Кира внезапно успокоилась. — Ты был один все это время? — Почему? — удивился он. — Нас было много. Мы вернулись все, никто не погиб. — Я не это имею в виду. Тогда он понял. — Но ведь есть ты! Кто еще мог быть? Кира почувствовала укол совести. — И вы сейчас вернулись все? — Нет. Только я. — Почему? — Разве я не обещал тебе вернуться? — А как тебе это удалось? Он в затруднении пожал плечами: — Подвезли. Кира кивнула. Взяли, подвезли за пятьсот лет. Постучали: это какая эпоха? Здравствуйте, к вам гости… — И давно они так летают во времени? — Нет. Им долгое время не хватало опытных данных. Потом они их получили — около двух лет назад. Техническое воплощение заняло немного месяцев, у них это делается быстро. — Значит, они к нам летают? Или это запрещено? — Может, и летают, — неуверенно сказал он. — Не исключено. Этим занимается служба хроногации, я не очень осведомлен о ее делах; я ведь хронофизикой стал по-настоящему заниматься недавно. Но если они и бывают здесь, то так, чтобы их не заметили. — Выходит, мы не знаем, а они, быть может, за нами наблюдают? И судят по-своему? — А раньше? — Александр усмехнулся. — Даже и до этого — куда было уйти от потомков? Все равно они вспоминали… и судили. Просто мы иногда забываем об этом, а надо бы помнить всегда. — Ты часто вспоминал меня? — Я не забывал. Так что вспоминать не было нужды. — А не будь меня здесь, ты бы вернулся? — Нет, — ответил он, не задумываясь. — Там очень интересно. Я многое узнал. С этими знаниями мира, собственно, нельзя жить здесь. — Наверное, вскоре ты начнешь жалеть о том, что приехал. — Нет, — сказал он. — Это мне не грозит. Кира внимательно посмотрела на него. — Ну, расскажи! — О будущем? Тогда я должен сначала вспомнить, что было и чего не было тут, в наших днях. А кроме того, они не рекомендуют рассказывать. Нельзя перемешивать эпохи. — Где ты там живешь? — В общем, — сказал он, — координаты те же. — В нашем городе? — Даже почти в нашем доме. Хотя дома этого нет, пожалуй, уже очень давно. Кира улыбнулась, не очень весело. — Ну, конечно, пятьсот лет… Рассказывай дальше. Им пригодилось то, что вы привезли? — В значительной мере — да. Они не посылали экспедиций в этот район, считая его малоперспективным. Так и получилось; мы рассчитывали встретить старые цивилизации, а нашли кипящие и фыркающие планеты. — Погоди: а сигналы, которые были приняты? — Это были не сигналы. Вернее, сигналы, но не те. Кстати, именно этот феномен — сигналы — и дал возможность… Он набрал побольше воздуха в легкие, и Кира поняла, что объяснение будет пространным. — Слушай, — сказала она решительно. — Пока ты еще не начал рассказывать об этом… Давай подумаем, как мы будем жить ближайшие дни, как объясним… Он прервал ее, коснувшись руки. — Объяснять не придется, — сказал он просто, — потому что времени у меня — всего лишь до утра. До утра, и ни секундой больше.НОЧЬ. ЗА ГОРОДОМ
Она остановилась и стояла долго, а его слова все звенели в ее ушах. Она сначала даже не поняла, что он сказал: так неожиданно это прозвучало. И поэтому первое, что она смогла сказать, выглядело беспомощно: — Ты шутишь! Он потянул себя за ухо. — Утром экспедиция будет проходить обратно. Она заберет меня. Видишь ли, теперь мое время — то, будущее, а здесь я нахожусь лишь в гостях. Жить в чужом времени можно только под защитой энергетических экранов. А они пока что не могут действовать не только бесконечно, но даже сколько- нибудь продолжительное время без дозарядки. — Где же эти экраны? Я их не вижу. — Поле неощутимо. А источник его — вот он, вшит под кожу. Дай-ка руку… Он расстегнул куртку, и Кира, поколебавшись, положила ладонь на его грудь справа. Действительно, под кожей ее пальцы почувствовали что-то небольшое и округлое. Она медленно отняла руку, ощущая, как невдалеке бьется его сердце., — Этой батареи, — сказал он чуть хриплым голосом, — хватает на двенадцать часов. — Двенадцать часов! — ужаснулась она. — Сколько же их прошло? — Она взглянула на часы, пытаясь различить стрелки в ночном мраке, потом перевела взгляд на Александра. — Когда ты приехал? Я ведь спала… — Прошло в общей сложности около трех часов — считая с момента старта. — О, как много уже, как много! — почти простонала она. — Ну, — утешил он, — мы все время с тобой. Что же мы стоим? Чудесный воздух. Там, в будущем, климат нормализован и жизнь проходит главным образом на воздухе. Идем дальше. Там что строится сейчас? Театр? Она кивнула, зная, что Александр, несмотря на темноту, чувствует каждое ее движение. — Да, по моему проекту. Ее не удивил вопрос о том, что еще полсуток назад было очень хорошо известно Александру: ведь полсуток прошло для нее, для него же — больше десятилетия. — Ну, идем же! Теперь он взял ее под руку, и Кира повиновалась. Они пошли молча, не глядя друг на друга, но ощущая близость идущего рядом. Город кончился; справа все ближе к дороге подступал лес, слева приближалась река, оттуда повеяло влажным ветерком. — Послушай, но у тебя ведь, наверное, есть какие-то запасные батареи! Не может быть, чтобы все ограничивалось двенадцатью часами. А как живут в экспедициях? — Они подзаряжают батареи, — ответил Александр сразу все. — У экспедиций — большой запас энергии. — Ага! Их можно заряжать? — Конечно. Заряд наводится, индуцируется. — Значит, ты можешь дома… Он улыбнулся ее горячности. — К сожалению, это доступно только там. Если бы я попытался зарядить, батарею здесь, даже будь у меня вся аппаратура, городская сеть мгновенно вышла бы из строя. — И никак нельзя? Но ведь это опасно! Что, если они опоздают? Он кашлянул. — Все может быть, конечно. В будущем тоже так — все может быть. Но если случится, то легко и безболезненно. Мгновенно. — Значит, ты все-таки уйдешь, — почти без звука сказала она. — Да. Кира прижалась к нему как можно теснее, стараясь не нарушать ритма, в котором они шагали. — Я такая глупая… Я была очень обижена на тебя, понимаешь? И в самом деле ты меня оставил; все равно ради чего, но это обидно. Ты не сердишься на меня? — Да нет, — сказал он. — Я не сержусь. — Тогда придумай что-нибудь, Алька, милый… — впервые за эти часы Кира назвала его так и сама удивилась тому, что это получилось у нее легко и естественно, вспыхнула мгновенная радость: оба они, прежний Александр и этот, слились в одного человека, слились наконец! — Слушай, а если обратиться к энергетикам? Может быть, они найдут способ зарядить тебя? Они оба даже не заметили смешного оборота речи. — Мало надежды: нет такой аппаратуры. Но пусть даже… а что дальше? Дважды в сутки повторять процесс дозарядки им не под силу. И потом жить, жить постоянно надо в своем времени. — Пойдем, и рассказывай что-нибудь, я скорее приду в себя. Ну, например, о полетах. Там тоже летают? — Да. И далеко. Мы и мечтать не могли о таких маршрутах. — В какое же будущее прилетают они? — Они возвращаются в свою эпоху. К звездам в той эпохе летают в гиперпространстве. Другие корабли, иные принципы движения. Нам они удивляются: говорят, что для таких полетов надо было обладать громадным мужеством. — Наверное, очень приятно быть эталоном мужества для целой эпохи! — Не думаю, чтобы у них его было меньше. Просто возникли иные формы проявления. Но они правы в том, что покинуть свое время очень страшно. Ведь родная земля — это не только территория. Это еще и время. Я живу в этом же городе. Но тот ли это город, если вдуматься? В центре, например, где сейчас возвышаются эти ветвистые дома, у них через пятьсот лет находится… — Нет! — почти крикнула она. — Не надо! Молчи! Этого нельзя слушать даже в самом лучшем настроении. Это ведь были ее дома, она придумала и проектировала их, строительство закончилось совсем недавно — год назад. Это новые дома, и тяжело слышать, что когда-то на этом месте будет- или есть-уже что-то совсем другое, а ветвистые здания, жалкие и безнадежно устаревшие, снесены и вывезены как мусор. Ты работаешь и думаешь, что это надолго, но кто знает, каким на самом деле будет срок, в течение которого твоя мысль послужит людям?.. Кира не стала говорить этого вслух, но Александр догадался сам. — Извини, — сказал он. — Я помолчу. — Нет, говори. Только о другом, пожалуйста. Расскажи, как вы там живете, чем заняты… Александр ответил не сразу. — Мы, как ты понимаешь, в центре внимания. Живые свидетели эпохи пятисотлетней давности. Историки ухаживают за нами. Мы их понимаем. А нам не терпится включиться активно в жизнь людей нашего нового настоящего. Они это тоже понимают. Минуты на счету. Страшно увлекательно. Ну, а практически… Тянет к любимому делу. Пилоты все так же летают. Конечно, на приземельских линиях. — На приземельских? Звездники? — Приземелье и частью группаЗемли — это те места, где только и можно летать в нашем понимании полета. Так, как мы привыкли. В особенности пилоты. Ведь нам, остальным, в конечном итоге главное — прилететь. А для них основное — лететь. Это они и делают. — Почему же не дальше? — Потому что дальше летают в гиперпространстве. Для нас это уже не полет. — Александр помедлил, подыскивая по привычке простую аналогию. — Ну, скажем, ты едешь куда-то на катере, и тебя радует не только приближение к цели, но и сам процесс езды: ветер, море, скорость… Но если поставить твой катер в вагон, закрытый наглухо, и в нем отвезти тебя куда нужно — цель будет достигнута, но ощущения путешествия не будет. Пилоты и возят путешественников, туристов, людей, совершающих поездки в приземелье. Приземелье очень обжито. И притом даже полет на планеты группы Земли — технически совсем не то, к чему мы привыкли. После нашего несложного кораблика — в масштабе тех лет он выглядит, как выглядели каравеллы в эпоху атомных лайнеров — новая техника по-настоящему головокружительна. Для пилотов это просто мечта. Кира покачала головой: память о «Летящем среди звезд» была еще очень свежа, еще и суток не прошло с тех пор, как она проводила его. Несложный? Этого она не сказала бы… Но Александру приходилось верить. — А ты? — сказала она. Таким окольным путем, через пилотов и корабли, она подошла, наконец, к тому, что интересовало ее больше всего. — Как ты? По-прежнему астрофизика? — На сей раз хронофизика. — Почему же именно хронофизика? — Так получилось. Прилетев, мы заинтересовали в первую очередь именно представителей этой науки. — Сегодня из тебя приходится каждое слово вытягивать. Пойми же, мне интересно! Неужели ты не можешь рассказать подробнее? — Может быть, не без причины. — Александр улыбнулся. — Ты ведь знаешь, я хитрый… В общем нам удалось получить в полете некоторые факты, без которых вопрос о втором измерении времени и сейчас стоял бы на месте. Хотя объективно мы не были готовы заниматься такими вопросами; нам просто повезло. Установленные факты никуда не ложились, обосновать их теоретически нам, естественно, было не по силам. Но когда мы вернулись и представили отчеты экспедиции, их физики ухватились за наши наблюдения, смогли построить теорию и даже провести строгий эксперимент. Некогда опыт Майкельсона пригодился для вывода теории относительности. А на этот раз те самые сигналы, на поиски источника которых мы летели, оказались… Как бы это сказать… Я ведь не популяризатор, лучше дома я напишу тебе уравнения… — Ну, хоть как-нибудь! — В общем это были сигналы, посланные в будущее и изогнувшиеся во времени вследствие определенного стечения обстоятельств, а мы сыграли как бы роль рефлектора, отражателя этих сигналов — не наш корабль, конечно, но некоторые явления, возникшие в результате наших действий, астрофизических экспериментов, зондирования звезды… Нет, все это неточно- Конечно, такая интерпретация фактов нам и в голову не пришла, но существенным оказалось то, что уже там, в полете, кто-то все-таки попытался связать их с проблемой времени; иначе все это не нашло бы отражения в материалах экспедиции, и люди будущего еще некоторое время о них ничего не узнали бы. Вот так обстояло дело. — А тот человек, который дал объяснение… Он, наверное, счастлив! Он сделал что-то большое, настоящее… — Конечно, счастлив. Все мы знаем это чувство. И ты. И я. Но человек ведь редко сознает, в какой именно миг он достиг своей вершины. Ему хочется делать еще и еще… Пока ты жив, твоя жизнь еще не оправдана: ты не отдал всего, что можешь. Они, потомки, это отлично понимают и сами живут именно так. — Знаешь, — сказала Кира, — в твоих уравнениях я, наверное, не разберусь, как бы ни старалась. Но ведь это не значит, что я не могу понять ничего. Скажи: в чем дело? Как все- таки вы живете? Не только что изучаете. Как живете? Коснувшись ладонью ее волос, он задержал на них руку, потом рука соскользнула; Александр вгляделся в свою ладонь, то ли пытаясь найти на ней след прикосновения, то ли желая прочесть то, что ему следовало ответить. — Общение между людьми там достигло совершенства, хотя вообще здесь невозможны остановки. Через тысячу лет будет еще лучше. Но и сейчас — простота, естественность, дружелюбие, впитавшиеся в кровь, какой-то глубокий такт. — И как вы там? — Представь: прилетели. Мы кто? — Герои, — не задумываясь, ответила Кира. — Герои. И по их представлениям куда большие, чем по нашим. Естественно, всегда то, что представляется предкам нормой жизни, потомкам кажется сплошным преодолением трудностей. Так что, для них мы преодолели не только то, что действительно было трудным, и по нашему счету также, но справились и с тем, с чем, по нашему разумению, и справляться не надо было — это само собою подразумевалось. Иная эпоха, иной уровень жизни… — Да. Итак, прилетели герои… — Именно. Мы и в самом деле потратили много сил: все-таки такие полеты очень нелегки. Недаром после нас состоится еще только одна такая экспедиция. Она уйдет через два года. Потом Земля перестанет их посылать: начнется разработка гиперпространственных полетов. — Не отвлекайся. Вы прилетели. — Первые месяц-два после возвращения мы вообще не могли делать ничего. Только ходили и смотрели. Были счастливы тем уже, что оказались снова на Земле. И тем, что она так прекрасна. Кира кивнула: конечно, Земля в будущем должна быть еще прекраснее. Для чего же живут люди? — Мы наслаждались. Великолепная планета! Зеленая. Чистая. Немного загадочная: никогда не знаешь, с чем тебе придется столкнуться, но заранее понимаешь, что это неизвестное будет доброжелательным, не опасным, не враждебным… Дети, попавшие в мир сказок. Легкая планета: ощущение легкости в конструкциях… Какая-то элегантность, но не броская, не подчеркнутая… Да, мы наслаждались. Понемногу приходили в себя. Мы потянулись к работе. Они это отлично понимали: меньше всего они похожи на людей, способных чем-то удовлетвориться, прожить без полного напряжения сил… — Прости, я перебью. А на кого они вообще похожи? — То есть? На людей… На нас с тобой: биологически люди не эволюционируют — во всяком случае, там это еще незаметно. Да, так они отлично понимали, какая перед нами трудность. Ведь, возвратившись почти сказочными героями и оставаясь, допустим на минуту, такими на весь остаток жизни — а мы не успели состариться, как видишь, — он согнул руку, напрягая бицепс, — мы ни в чем не разочаровались бы и никого бы в себе не разочаровали, в то время как, начав заниматься тем же, чем занимались они, проявляя вначале известную беспомощность, делая кучу ошибок, заслуживая если не осуждения, то, во всяком случае, критики, мы могли перестать ощущать свою полезность прежде всего в собственных глазах. — Но почему же, в чем причина? Я так и не понимаю. Знания? Но ведь уже сегодня знания можно усваивать с такой быстротой, что за месяц… — Не знания. Известная инерция мышления… Ведь разум не может мгновенно приспособиться к столь многому новому. — Но разве они, потомки, не могли вам помочь преодолеть эту инерцию? — Они и помогли. И так тактично и, я бы сказал, мудро. Без этого мы не могли бы стать, кем мы стали. Ведь чтобы творить, надо дышать этим как воздухом. — В чем была основная трудность? — Видишь ли, все дело было в том, что для нас из истории Земли выпало пятьсот лет. Много. История оказалась разрезанной: она кончалась на дне отлета и возобновлялась в день прилета. Оказался как бы ров в пятьсот лет шириной и глубиной. Его надо было засыпать, — То есть? — То есть внимательно, шаг за шагом проследить весь ход человеческой мысли за эти пять столетий. От одной научной революции к другой. Прожить эти пятьсот лет в ускоренном темпе, чтобы последние выводы не оказались для нас неожиданными, чтобы мы подошли к ним по достаточно пологому подъему. — Вы сделали это? — Во всяком случае, мы живем в полную силу. Послушай, мы оказались где-то… — На реке. — Я имею в виду разговор. Кира… Осталось немного часов. Давай проведем их так, словно ничего не случилось. Не было экспедиции. Расставания. Просто гуляем, как обычно… Ладно? Они шли берегом реки, город остался далеко позади; в эту эпоху города обрывались сразу, не отделенные от лесов и лугов кольцом предприятий и свалок. Временами задувал ветерок — и смолкал, точно ему было лень дуть. Листьям тоже было лень шевелиться и шуршать, катерам не хотелось двигаться, и они дремали на приколе, а попадавшимся изредка парам не надо было говорить, и они молчали. Только звездам хотелось светить, и они горели, и мерцали, и обещали, и звали вечно стремящееся человечество, а реке хотелось течь, и она текла, и отражала звезды, и играла с ними, легко перебрасывая светила с одной волны на другую. Вода не стремилась к звездам, потому что светила были в ней, а рекам этого достаточно; только человеку мало тех звезд, которые живут в нем, и он ищет и всегда будет искать еще и другие. Река текла, и изредка в ней всплескивала рыба; один раз тихо проскользнула лодка — еще кому-то, видно, не спалось, но он был один и поверял свои мысли не другому человеку, а лодке и реке. Они же по-своему отвечали ему, и он понимал их язык, как всякий человек может понять язык реки, язык деревьев, язык звезд, стоит лишь ему вспомнить, что и река, и деревья, и звезды — это та же материя, из которой возник и он сам, и так же существует во времени. — Значит, как обычно? — Конечно, так. — А я не могу как обычно! Никто не вынесет этого: дважды в течение суток расставаться навеки с одним и тем же — с тобой! Это мука: делать вид, что мы гуляем, как всегда, хотя каждый миг я помню, что все лучшее — позади… Как мне жаль того, что позади, Алька! Будь это возможно — я без конца возвращалась бы и возвращалась назад, в самые счастливые дни жизни и переживала бы их заново. Но вот ты можешь вернуться, а я — нет, мне придется жить от одной встречи с тобою до другой, а ведь они, наверное, будут происходить не часто. А ты хочешь, чтобы я гуляла с тобой, как в прошлом, которое для меня неповторимо, и не думала о будущем, о котором теперь только и надо думать. Ты нашел там все, а я… — Ты ничего не понимаешь! — крикнул он. — Как я могу найти там тебя, если ты не там, а здесь? И какое может быть «все» без тебя? Разве это не ясно? Остановившись, Кира схватила его за руки. — Алька! — сказала она, — Значит, тебе нужна я там? — Я же говорю об этом весь вечер… — Ты говоришь не так. Надо было сказать просто, что ты меня любишь… — Да, — сказал он. — Я тебя люблю. — Ужас! — сказала она. — Я же ничего не могу сделать! — Если бы ты захотела, — после паузы сказал Александр, — ты бы смогла.ПЕРЕД РАССВЕТОМ. ЗА ГОРОДОМ
Кира не поверила своим ушам — до того это прозвучало просто. Она наморщила лоб. — Я бы смогла… Что я смогла бы? — Быть со мной. Там. — Да говори же, пожалуйста. Почему ты не объяснил сразу же, что прилетел за мной? Скорее Ну! — Дело в том… — Прости, ты можешь шагать быстрее? — Конечно. — Так сделай одолжение. И не молчи же! — Помнишь, я говорил о еще одной релятивистской экспедиции — последней. Там, в будущем, мы уже получили ее сигналы. Она стартует через два года после нас, корабль ее обладает теми же характеристиками, параметры рейса подобны нашим. Следовательно, расчет времени… — Ну, ты же не на кафедре! — Короче: они должны вернуться на Землю через два года после нас. А мы финишировали вот уже почти два года назад. Так что до их прибытия там, в будущем, осталось ну месяца два. — Через два месяца ты встретишь их там? — Вот именно. — Трудно поверить. Но раз это говоришь ты… — А главное — участники экспедиции, возвратившись, станут нашими современниками! — Понятно, — тихо сказала Кира. — Значит, я должна участвовать в этой экспедиции. Она помолчала, пытаясь представить, насколько сложна задача. — И для этого я должна стать специалистом в одной из космических отраслей науки? — Или техники. Но не просто специалистом: одним из лучших. Конкурс будет жестким, если судить по тому, как отбирали нас. — И всего за два года? — Времени у тебя вдвое меньше: состав экспедиции утверждается за год до отлета. — А у меня еще самое малое на полгода работы с театром. — Брось ее! Кира покачала головой. — Не смогу. Надо закончить. — Почему? — Да потому же, почему ты не смог не лететь. Александр замедлил шаги. — Что же, некуда торопиться, если так… Он произнес это со вздохом, но Кире показалось, что, кроме сожаления, в его вздохе было и еще что-то. — Ты напрасно сомневаешься, Алька. Мне выносливости не занимать, я закончу проект и за это же время стану специалистом. Одним из лучших. Я стану, ты понимаешь? Ты веришь? — Верю, — кивнул он, потому что действительно верил. — Хотя ты не представляешь себе, какой это труд. — Ничего. Там ведь понадобятся специалисты по строительству станции на планетах? — Да, такие предусмотрены в экспедициях. — Вот этим я и займусь. Такая работа мне под силу. Я ведь не самый плохой архитектор в мире, — похвасталась она, хотя Александр знал это уже очень давно. — А что касается особенностей работы в космосе… Остановись на минутку. Раскрыв сумочку, Кира торопливо рылась в ней. — На, возьми… И еще это… — Зачем? — Просто мне надо найти одну вещь. Ага, вот. Она вытащила плоскую коробочку телеабонента. Выдвинув тоненькую антенну, включила: — Ну, вот, научная микротека — прекрасная помощница. Ну, называй побыстрее! — Что же? — спросил он, но тут же понял. — Так. Программы общей подготовки для кандидатов в звездные экспедиции с дополнением прошлого и этого годов — четыре кассеты… Кира негромко повторила, поднеся коробочку к губам. Через секунду на поверхности коробочки зажглась синяя точка: заказ был принят. — Основы космического строительства — две кассеты… Минералогия планет… Стройматериалы: организация производства и использование в условиях системы звезд класса К… Космотроительная техника… Атмосферы планет, издание этого года…Дальше: архитектура внеземных станций… Биологическая защита… Водо - и воздухоснабжение в известных и предполагаемых условиях, две кассеты… — Не так быстро. — Кира положила пальцы на его рукав и продолжала посылать заказы, Александр продиктовал еще с десяток названий, после чего Кира назвала адрес и выключила аппарат. — Пока мы доберемся до дому, — сказала она, — литература будет уже там. Я использую всю технику, буду учиться наяву и во сне. Ты доволен? Ну, говори же: ты счастлив, ты уверен во мне! Александр стоял, держа в ладонях содержимое ее сумочки. — Опять молчишь? Да сунь все это в сумку! — Кира, милая… Но это еще не все. Главного ты не знаешь. — Говори же! — Понимаешь, мы там, в будущем, знаем, что эта экспедиция возвращается. Но, судя по сообщениям, она оказалась не столь удачной, как наша. Пойми, они возвращаются, но не все. Не все! — Понимаю. — Мы еще не знаем, сколько погибло и кто… — Я полечу. — Но если… — А я не боюсь. Есть ради чего рисковать. — Ты хочешь сказать — ради меня? — И ради себя самой: ведь и ты нужен мне. «А кое-кто напрасно ждал все эти годы, — подумала она внезапно. — Что же, его жаль. Но помочь нечем. — А я говорю откровенно, Кира: я боюсь. — Зачем же ты… зачем ты дал эту надежду? — Не знаю, что со мной, — сказал Александр вдруг. — Я ехал к тебе именно затем, чтобы позвать. Я был уверен, ни с одним из нас ничего на может случиться. Даже в момент размыва… — Что это? Объясни. — Размыв — просто термин хронодинамики. Явление, сопутствующее началу поворота во времени, выходу во второе измерение, момент наименьшей устойчивости системы. Бывали случаи, когда… — Когда происходили катастрофы? — Ну, что-то в этом роде. Но даже и в это время я был уверен, что все окончится благополучно. Я знал, что еще увижу тебя, а сейчас боюсь. Я думаю, что не имею права посылать тебя в опасность. — Да разве ты меня посылаешь? Я лечу сама. Кстати, я и без тебя додумалась бы до этого. Не понимаю одного: судя по твоему рассказу, эта техника для перемещения во времени у вас еще не очень отработана. Как же они берут пассажиров? — Кто тебе сказал? — Взяли же тебя! — Ну… мм… Я очень попросил… — Алька! — сказала она настойчиво. — Ну-ка, взгляни на меня! — Ну, я имел в конце концов право… — Aга! To самое «моральное право»? Молчишь? Кто обнаружил эти сигналы в экспедиции? — Тот, кому повезло, — сказал Александр, пожимая плечами. — Милый, твои ответы как загадки для детей: разгадка тут же, она просто написана вверх ногами. Я ведь знаю, чем ты должен был заниматься на корабле! Даже больше: я не забыла, о чем вы спорили еще до отлета. — С Евгением? Он возражал. Но его сопротивление и помогло мне найти нужную точку зрения… — Бедный Евгений, — сказала Кира, подавляя возникшее на миг искушение рассказать о сегодняшнем визите этого самого человека. — А теперь скажи: о чем ты мечтал, когда ломал голову над этим явлением? Александр потянул себя за ухо и сказал: — Увидеть тебя. — И после этого ты хочешь, чтобы я не шла на риск? Послушай; если ты просто намерен заставить решать меня одну, это не получится, можешь не умывать рук. Я тебе по-настоящему нужна там? — Еще как! — Вот ты и решил. Потому что слово «лети» — всего лишь другой способ выразить то же самое. Итак, через два месяца экспедиция прибудет на Землю? — Для меня — да. — Значит, через два месяца мы будем вместе — и навсегда! — Но для тебя пройдет не два месяца, Кир; двенадцать лет, и не таких уж легких. — Ты же перенес их! А я сильнее тебя. И сейчас у меня еще прибавилось сил. Мне только хочется представить себе все как можно яснее. Представь, я прилетела, и мы встретились снова. Как это произойдет? — Будет хорошая погода, — начал он. — Весь город переселится на пляж. Я привезу тебя туда прямо с космодрома, что бы ты смыла пыль оставшихся в прошлом звезд. Возьмем яхту. Под парусами уйдем куда-нибудь далеко в залив… — А потом? — Пойдем на концерт. А вечером поплывем в подводный город. Хочешь в подводный город? — Куда угодно, — сказала она. — Только с тобой. — А мне угодно, — проговорил Александр, — нести тебя на руках. Он и в самом деле поднял ее на руки — и понес — он и раньше носил ее так и ничуть не уставал, силы в нем было много, и двенадцать лет, кажется, ее не убавили. — Вот так я унесу тебя к морю. Будем просто лежать на песке и загорать. — Или строить из песка внеземные станции, — сказала Кира, делая вид, будто засыпает у него на руках. Но тут же напрягла мускулы, чтобы освободиться: она была слишком возбуждена, и ей не хотелось покоя. — Да, — сказал Александр, позволяя ей встать на ноги. — Так оно и будет. — Не пойму одного, — сказала Кира, оправляя плащ. — Разве ты не мог перед тем, как вернуться ко мне, найти в архивах список улетевших с последней экспедицией? — Возможно, я и сумел бы, — задумчиво ответил он. — Хотя трудно проследить за судьбой каждого отдельного человека. Я не пытался, потому что… ну, потому что боялся не найти там твоего имени. Кира кивнула. Они возвращались в город другим путем, все время держась близ реки, уходили от зари, но она догоняла их. Позади, на горизонте, возникла яркая полоса и быстро расширялась. Ее отблеск поднялся выше деревьев. Кира взглянула вверх. Звезды гасли, но солнце уже готовилось сиять, и птицы пробовали голоса. — А птицы там есть? — Птицы, и цветы, и все. Тебе там очень, очень понравится. Кира кивнула, представляя себе тот мир и уже отыскивая свое место в нем. — А как и что там строят? Расскажи. — Ну, ты же знаешь, что я ничего не понимаю в этом. — Просто опиши, что видел. — Попробую, — вздохнул он, — представляю, как беспомощно это прозвучит для специалиста… Он стал рассказывать, рисуя в воздухе руками, и один раз даже остановился, чтобы нацарапать на песке контуры. Все было новым, кое с чем Кира не согласилась бы, многого просто не понимала; было ясно лишь, что это архитектура совсем других материалов и техники, задач и потребностей и эстетические критерии тоже, очевидно, подверглись определенным изменениям. — А что у вас находится там, где сейчас площадь? Она назвала место, где встанет здание театра. Александр помолчал припоминая. — Там… Ну, конечно, как я сразу не сообразил: там сейчас стоит Большая игла. Вернее, не стоит, а парит… — Что это? — спросила она каким-то чужим голосом. — Устройство для гиперсвязи. Но красиво сделано! — Ты как пророк, грустно сказала Кира. — Но пророкам хочешь — веришь, хочешь — нет, а ты все знаешь точно, с тобой не поспоришь, как бы ни хотелось подчас. Вот, значит, и театр мой не доживет… Александр проворчал что-то, досадуя на себя за то, что увлекся и сказал, чего говорить не следовало. Он попытался утешить ее: — Всегда ведь что-то из того, что делают люди, в будущем оказывается лишним, но создателям не обязательно знать об этом заранее. В минуту, когда это делалось, оно было необходимым, а время и занимается преимущественно тем, что безжалостно ломает сделанное раньше. То, что уцелевает, становится памятником искусства, но ведь не из одних памятников состоят города. Откровенно говоря, из того, что есть в городе сейчас, сохранилось не так уж много. Есть ведь и просто сроки существования сооружений. Ты огорчилась? — Нет, — неохотно ответила она. — О чем ты думаешь? — Ни о чем. Просто — ночь прошла, наступило утро…УТРО. ДОМА
Наступило утро, и город охватил их сразу — еще по-ночному тихий, но густые и таинственные краски ночи, ее причудливые, фантастические линии исчезли, уступив место трезвой ясности. Они взяли машину. Город бежал, торопясь зайти им за спину. Из невидимых магистралей в срезах тротуаров ударили струи воды, и светлый пластик улицы потемнел, затем в нем отразилось утро. Из машины Кира вышла первой и несколько секунд постояла перед домом. Ей вдруг показалось, что ничего не было, и она только что возвратилась с космодрома, и сейчас снова услышит шаги за спиной. Шаги и в самом деле раздались; но на этот раз шаги Александра. Он обогнал ее и распахнул дверь. Она все еще медлила. — Прошу, королева, — произнес Александр, склоняясь. — Ответь: ты будешь меня любить? Что бы ни произошло? Вместо ответа он подхватил ее на руки и внес в дом. Время остановилось, и Кира неслась все дальше и дальше и не хотела, чтобы время снова начинало свой бег. Она взглянула на часы. — Нет, — сказал Александр. — Не беспокойся. Они дадут предупреждение за четверть часа. — Скажи: у тебя нет сомнений в том, что мы избрали правильный путь? — Не понимаю, — проговорил он, глядя на нее внимательно. — Я пока не понимаю одного: что там буду делать я. — Ах, вот что! — Александр облегченно перевел дыхание. — Ну, найдешь занятие по вкусу. — А мне по вкусу архитектура. Но окажется ли она там мне по силам? — Ну… я полагаю, — сказал он, но в голосе его не ощущалось уверенности. — Только искренне. — Н-не знаю, — сказал он, ухватившись за мочку уха. — Скажи еще раз: я нужна тебе там? — Говорю еще раз: нужна — даже не то слово. — А какая? — Что — какая? — Какая я тебе нужна? Он пожал плечами. — Такая, какая ты есть. Она рассмеялась, но смех этот был похож на рыдание. — Но ведь такая я здесь. А там? — Ах, так это тебя смущает? Конечно, ты станешь на двенадцать лет старше; но какое это имеет для нас значение? И даже тогда тебе еще не будет и сорока, едва треть жизни останется позади. Кира усмехнулась: конечно, она думала и об этих двенадцати годах, но главное заключалось вовсе не в них. — Ты не угадал. Дело в том, что там я ведь не буду такой, как сейчас. Он взглянул недоуменно. — Я, наверное, немного разучился понимать тебя. — Знаешь, — сказала она, — я не полечу. — Ты… — выговорил он с трудом. — Я решила. Так будет лучше. В наступившей тишине жужжание часов казалось оглушительным. Александр взял стакан и медленно водил пальцем по его верхней, круглой грани. Раздался печальный, пронзительный звон: стакан запел. Кира повела плечами. — Что же, правильно, — сказал Александр почти беззвучно, глядя мимо нее. — Риск был очень велик. — Не поэтому, — ровным голосом возразила она. — Почему же? — Не знаю… Это не нужно. — Кому? — Прежде всего тебе. — Ну, — запальчиво сказал он, — мне лучше знать! — Ты просто не подумал как следует. Со мной тебе не станет легче. Вдвойне тяжелее. — С чего бы это? — Очень просто. Ведь там я не смогу жить так, как здесь. — Там куда лучше! — Пусть так. Но работать всерьез я там не сумею. Ты — другое дело: ты — ученый, ты сделал открытие… Это открытие ты привез туда. Оно там пригодилось. А с чем приду я? Все мои дома не доживут до той эпохи. А начинать сначала в сорок лет — смогу ли я? — Ладно. — Александр махнул рукой. — Не станем дискутировать. Все решено — и чудесно. — Он отвернулся, но не смог сдержаться и добавил: — Если бы ты по-настоящему любила… — Молчи! Вот если бы я не любила — тогда я смогла бы и не рассуждать об этом. Я ведь не очень честолюбива, и создать что-нибудь настоящее мне хочется в первую очередь не ради себя… Я бы полетела, не колеблясь: ведь как-никак интересно посмотреть, что происходит там, в будущем. Будь ты мне безразличен, я не стала бы бояться того, что тебе со мной станет тяжелее. А это наверняка будет так. Я чувствую, что моя вершина еще впереди, и не хочу, чтобы нас обоих всю жизнь терзала мысль, что я ее так и не достигла. А там мне до нее не добраться. — Да почему? — взорвался он и вскочил на ноги. — Почему? Как ты не понимаешь, что здесь и тебе будет недоставать меня, а там — вдвоем — мы станем вчетверо сильнее? Кира молчала, и со стороны могло показаться, что она тщательно анализирует, взвешивает его слова, стремясь поверить им. На самом же деле она просто прислушивалась к внутреннему голосу, голосу интуиции, и голос этот говорил ей то же, что и раньше. Через минуту она покачала головой. — Не будем спорить, Алька… Прекрасно черпать силы в любви. И сколько этих сил понадобится, чтобы справиться со всем: с тоской о своем деле, своем времени… — Хроностальгия, — проговорил он. — Что? — Так это называется. Болезнь — тоска по своему времени. — Даже название есть… а черпать силы в любви. Но чтобы черпать, надо чтобы эти силы откуда-то брались. Пополнялись. Откуда же? — Просто: я — в тебе, ты — во мне… — Как просто, правда? Вечный двигатель… Но силы должны откуда-то браться. Я готова отдать тебе все, и если ради тебя надо лететь и погибнуть, я полечу без слова. Но не погибнуть, прилететь, быть с тобой и ощущать, что с каждым днем будет иссякать то, ради чего все сделано… — Как оно может иссякнуть? — Но ведь там я уже не буду я, которую ты любишь, потому что я уже не буду человеком мечтающим, проектирующим, строящим, находящим в этом силы, много сил… Архитектура не наука и не техника. Строительство — да, но не архитектура… Как всякое искусство. В ней многое не только не предычислимо, но и не восстановимо, многие идеи нельзя реконструировать… И я буду жить и постоянно, неизбежно думать о том, что я не только не помогла будущему, как это сделал ты своими наблюдениями и попыткой истолковать факты, — наоборот, я в чем-то помешала ему: здесь, в моем времени, не достигла той вершины, которую могла и обязана была достичь, не сделала чего-то, что, пусть и не доживет до пятисотлетнего рубежа, но поможет еще кому-то создать еще что-то, а тот поможет следующему, а без этой цепи будет ли еще эта ваша Большая игла такой красивой? В науке, наверное, сделает не один, так другой, потому что там своя неумолимая логика, а у нас часто того, чего не сделает кто-то один, вместо него не создаст уже никто. У нас с тобой есть у каждого по две, дорогие, необходимые вещи: одна — это я для тебя и ты для меня, а второе — наше дело, творчество. Без любой из них нам плохо, но без второй будет плохо еще и другим, и мы не вправе… А для этого мы должны остаться каждый в своем времени. Моя работа сейчас — это и есть работа на будущее. Я очень, очень счастлива, что ты приехал. И воспоминание на всю жизнь будет воспоминанием о человеке, который ради меня сломал время, совершил еще один подвиг… — Не надо; я ведь давно переболел честолюбием, и мне нужны не титулы. Слушай, Кир: может быть, ты просто побаиваешься экспедиции? Тут ты права: жертвы будут. — Ну хорошо, — согласилась она. — Пусть все дело будет в том, что я испугалась. Я струсила. Не решилась. Это тебя устраивает? Александр не ответил; оба на миг замолчали, чувствуя, что продолжение разговора приведет к ссоре, а никто из них не хотел ссоры, которая должна была продлиться пятьсот лет и еще сколько-то. Потом он взглянул на часы. — И все-таки я не понимаю… — Что тут непонятного? — Кира отозвалась сразу: каждую минуту она была готова к продолжению разговора, понимая, что Александр все еще не примирился с ее решением. — Ты предлагаешь мне великолепный медовый месяц. Естественно, ты не видел меня двенадцать лет. Но как раз поэтому тебе трудно рассуждать разумно. А медовый месяц — не вся жизнь. Когда-нибудь мы очнулись бы и пожалели о том, что возврата нет. — А что делать, если я не представляю жизни без тебя? Точно так же, как без Земли: десяти лет оказалось достаточно, чтобы понять, что мне необходимо и без чего я не могу обойтись. Земля и ты — это самое необходимое. — Я счастлива оттого, что ты говоришь это, — сказала она. — Но я не должна лететь к тебе. Хотя мне страшно, страшно хотелось бы этого… — Ты решила окончательно? — Да, — сказала она. — Все равно я не смогу с этим примириться. — А я, ты думаешь, могу? Мне так хочется, так хочется найти у себя хоть какую-то ошибку. Ты ведь не представляешь, каким ущербным мне кажется будущее без тебя… Но я не нахожу возражений, и ты тоже. — Хронокар — машина экспедиции — вынырнет здесь, за домом, и я должен буду сесть сразу, чтобы никто не успел заметить. Я бы вышел в сад, но меня ведь тоже не должны видеть: я теперь не человек, а феномен. — Ты мне напомнил: пора полить цветы. Сиди… я быстро. Кира вышла в соседнюю комнату, прошла в автоматную, открыла дверку приемника: заказанные кассеты лежали там, никому не нужные. Она хотела, нажав кнопку, отправить их обратно, потом передумала: это она сделает, когда Александр уедет; при нем такой поступок выглядел бы так, словно она старалась поскорее избавиться от всего, связанного с его зовом… Она настроила садовые автоматы и вышла из дому. Цветы стояли, словно наблюдая за нею, листья переливались в отблесках росы. Было тихо, и очень явственно прозвучал шорох подъехавшей машины. Автоматы пустили воду, но и сквозь ее шелест Кира услышала звуки шагов. Кто-то открыл калитку. Кира вздрогнула: к ней? Александра не должны увидеть… Она шагнула навстречу. — Здравствуй, — сказал Евгений. — Я пришел снова. Как ты спала?.. — Он внимательно вгляделся в ее лицо. — Ого, думаю, не ошибусь, если скажу, что ты вообще не спала! — Он подошел ближе и остановился совсем рядом. — Тебе будет нелегко, я предупреждал. С этим надо порывать сразу… Дело ведь не во мне — я ждал долго и еще могу. Но ты зря изведешь себя. Что поделать? Он не вернется… Она улыбнулась уверенности его слов. — Ага, — сказал он. — Уже лучше: ты улыбаешься. Знаешь что? Я нашел для тебя чудесную квартирку. Возьмем то, что тебе может понадобиться, машина ждет. А я не стану надоедать тебе, ты ведь понимаешь… — Спасибо, — сказала Кира, по-прежнему улыбаясь. — Спасибо за то, что заботишься обо мне. Только не надо: я никуда не собираюсь отсюда. — Будешь терзать себя? — Наверное, — задумчиво сказала она, — я это заслужила. Никуда я не собираюсь. И не жди меня, советую от души. Не стоит. Я ведь достаточно упряма. — Будешь хранить память? — Буду. — Знаешь что? Иди поспи. А я приеду вечерком. — Нет, — сказала она. — Вечером меня не будет дома. — Тогда завтра утром. Нет, не завтра. Послезавтра утром. Он повернулся. Кира отрицательно покачала головой, но он уже не видел этого. Снова зашуршала машина, потом шорох рассеялся в утренней тишине. Автоматы кончали поливку. «Да, — подумала Кира, — в том-то и трагедия, что я свою лабораторию не могу забрать с собой и свои проблемы тоже. Они останутся здесь. А что мне заменит их? Трудно мне придется, и, честное слово, Алька, я не заслужила твоих упреков. Никаких…» Она все еще глядела вслед уехавшей машине, опираясь о полуоткрытую калитку. Потом что-то другое привлекло ее внимание и заставило повернуть голову. Из соседнего сада вышел человек. Светлые, вьющиеся волосы падали на его лоб. Большие, очень большие глаза поглощали мир, ход важнейших мыслей отражался на лице — размышления о мире, который весь, до последней травинки, принадлежал этому человеку, и оставалось только освоить его как следует. Преобразователь, он стремился вперед, пытливо оглядывая все, что попадало в поле его зрения; большие глаза встретились со взглядом Киры, он улыбнулся, и Кира улыбнулась в ответ так, как не улыбалась еще никому и никогда, и почувствовала, как что-то поворачивается в ее душе, причиняя боль и радость одновременно. Человек поздоровался исполненным достоинства кивком и прошел дальше. Еще не умея как следует ходить, он широко расставлял ноги, иногда садился с размаху на тротуар, но тотчас же поднимался и упрямо шел все дальше, волоча за собой какую-то игрушку на веревочке, а бдительный робот неуклюже топал за ним, отставая на шаг. Кира затаила дыхание и почувствовала, как влажнеют глаза. Потом повернулась и кинулась в дом. Александр дремал сидя, откинув голову на спинку дивана, Кира подошла к нему и тряхнула за плечо. — Я готов, — пробормотал он, не открывая глаз. — Сигнал? Сейчас… Одну минуту… — Алька! — настойчиво сказала она. — Да проснись же на минуту! Ты мне ничего не рассказал о детях! Какие там дети? Он открыл глаза и поморгал, с трудом приходя в себя. — Дети? Что дети? Ах, там!.. Обыкновенные, маленькие… розовые… смешные… как всегда… Так и не совладав со сном, он опять шумно задышал. Кира отпустила его плечо и села рядом и почувствовала, как он, не просыпаясь, нащупал ее пальцы и сжал в своих. Она сидела и улыбалась, ей не хотелось спать, но лишь думать о том, что дети там — обыкновенные, маленькие и счастливые, полноправные хозяева будущего — потому что и через пятьсот лет будет существовать свое будущее, такое же прекрасное, как всегда. Странный звук раздался рядом, и она посмотрела, не понимая. Звук повторился, и на этот раз она улыбнулась еще шире. Это был Александр; он спал, и ему, казалось, снились счастливые сны, и он смеялся во сне, как смеются дети, у которых еще много хорошего впереди.Илья Варшавский Петля гистерезиса
Юмористический рассказ
Хранитель Времени разглядывал мужчину лет тридцати, который расположился в кресле напротив стола. Мощные контактные линзы из синеватого стекла придавали глазам незнакомца необычайную голубизну и блеск. Посетитель обернулся на звук открывшейся двери. При этом два блика — отражение света настольной лампы — вспыхнули на поверхности линз. — Пожалуйста! — вошедшая секретарша положила на стол Хранителя синюю папку с надписью: «Л. К. Курочкин». — Больше ничего не нужно? — Нет, — ответил Хранитель. — Там, в приемной, еще кто-нибудь есть? — Старушка, которая приходила на прошлой неделе. Ее заявление у вас. — Экскурсия в прошлый век? — Да. Хранитель поморщился, как будто у него внезапно заболел зуб. — Она говорит… — неуверенно начала секретарша. — Я знаю все, что она говорит, — раздраженно перебил Хранитель. — Объясните ей, что свидания с умершими родственниками Управление предоставляет только при наличии свободных мощностей. Мы здесь находимся для научной работы, а не для того, чтобы устраивать семейные рандеву. Вот тут, — он хлопнул ладонью по папке, — вот тут дела поважнее. Секретарша с любопытством взглянула на Курочкина и вышла. Хранитель открыл папку. — Итак, — сказал он, полистав несколько страниц, — вы просите разрешения отправиться в… первый век? — Совершенно верно! — Но почему именно в первый? — Видите ли, я занимаюсь историей древнего христианства. –. Ну и что? Безразличный тон, которым был задан этот вопрос, несколько обескуражил Курочкина. — Ну и… в общем моя докторская диссертация подошла к такой стадии, когда необходимо внести в нее личные впечатления. Хотелось бы повидать… — Кого именно повидать? Курочкин вздрогнул. Только теперь, когда дело подошло к самому главному, ему стала ясной вся дерзость задуманного предприятия. — Дело в том, — сказал он прерывающимся голосом, — дело в том, что я поставил себе целью получить… наглядный материал, опровергающий существование Иисуса Христа. Хранитель барабанил пальцами о край стола. — А не кажется ли вам, — он снова начал листать папку, — не кажется ли, что… э… проблема… так сказать… не имеет достаточной актуальности? — Простите? — переспросил похолодевший Курочкин. — Как это не имеет достаточной актуальности? — А очень просто. Христианство, Иисус Христос, кого это теперь интересует? — Да что вы?! — вскричал Курочкин. — Огромный период человеческой истории связан с религией. Нельзя же так просто это списать со счета! Вспомните хотя бы крестовые походы, костры инквизиции. Земля поливалась кровью во славу Христа. Я хочу своими глазами взглянуть, как создавался миф, который принес столько зла человечеству. — Да… инквизиция… — На бесстрастном лице Хранителя пробежала тень, слабый след какого-то воспоминания. — Пренеприятнейшее учреждение эта инквизиция. Не советовал бы вам попасть с вашей диссертацией к ним в руки. Помню… впрочем, что говорить! — Вы были в средневековье? — спросил Курочкин. — Был, — неохотно ответил Хранитель. — Где я только не был, хотя моя основная работа относится совсем к другой эпохе. Палеолит. Вы, вероятно, знаете о моем реферате «Прыжки питекантропов как прообраз современного танца»? — Ну, конечно! — дипломатично ответил Курочкин. — Припоминаю, что мне совсем недавно о нем говорили. — Правда? — Маленькие глазки Хранителя загорелись огнем. — И что же вам о нем говорили? Курочкин почувствовал, что попал впросак. — В общем… что это… очень интересный труд. — Еще бы! Ведь никому до меня не удалось провести так далеко идущие аналогии. А какого труда это стоило?! Ведь ни одна кинопленка не выдерживает хронопортации, начисто засвечивается. Приходится все па разучивать там на месте. Вот, смотрите! «У-и-и! У-а-а!» — Хранитель вывернул руки в плечах и проделал три огромных прыжка. — «У-и-и! У-а-а!» Фу! — Он снова сел и вытер платком влажный лоб. — Если вы интересуетесь современными танцами, то не можете не видеть известной преемственности. Не правда ли? Сам порыв, понимаете? Формы, разумеется, меняются. Рисунки А.Бабановского — Несомненно! — ответил ошеломленный Курочкин. — Ну вот! — Хранитель налил из графина стакан воды и залпом выпил его. — В наше время еще находятся люди, которые не придают должного значения танцу, как древнейшему выразителю эмоций. А я всегда повторяю, что никакая культура не может быть постигнута без изучения танцев соответствующей эпохи. Вы со мной согласны? — Согласен, — покорно сказал Курочкин. — Однако мне хотелось бы… — Послушайте! — Хранитель оглядел его с ног до головы. — А вы сами-то танцуете? — Ну… немного… — Тогда вот что: бросьте вы своего Христа, и махнем вместе в палеолит! Вы человек молодой, здоровый, мы с вами там такие па разучим! Это же будет мировая научная сенсация! Ведь парный танец — совсем другое дело. Ну как, решились?! Курочкин прижал руки к груди. — Только не сейчас. Поймите, мне нужно закончить диссертацию. Может быть, позже, по возвращении из первого века… — Вот и отлично! Значит, договорились! Отправляйтесь в свой первый, век, выясняйте, что вам там нужно, а затем — в палеолит! Идет?! — Идет. — В голосе Курочкина не было никакого энтузиазма. — А сейчас я вас попрошу… Хранитель придвинул к себе папку. — Сколько дней на Христа? — Я думаю… дней десять. Нужно побывать во многих местах… — Пять дней! — Хранитель поставил размашистую подпись. — Пять дней за глаза хватит. Есть дела поважнее! Ну, желаю успеха! Курочкин взял папку н откланялся. — Проводите к главному хронометристу на инструктаж! — сказал Хранитель, нагнувшись к микрофону. Главный хронометрист был милейший человек, излучавший доброжелательность и веселье. — Очень рад, очень рад! — сказал он, протягивая Курочкину руку. — Будем знакомы. Виссарион Никодимович Плевако. Курочкин тоже представился. — Решили попутешествовать? — спросил Виссарион Никодимович, жестом приглашая Курочшна занять место на диване. Курочкин сел и протянул Плевако синюю папку. — Пустое! — сказал тот, небрежно бросив папку на стол. — Формальности обождут! Куда же вы хотите отправиться? — В первый век. — Первый век! — Плевако мечтательно закрыл глаза. — Ах, первый век! Расцвет римской культуры, Колизей, Пантеон, бессмертные произведения искусства! Аре лонга, вита брэвис[1], неожиданно перешел он на латынь. — Однако же у вас губа не дура! Как говорится, карпе диэм![2] — Боюсь, что вы меня не совсем правильно поняли, — осторожно заметил1 Курочкин. — Я не собираюсь посещать Рим, моя цель — исторические исследования на Ближнем Востоке. — Что?! — подскочил на стуле Плевако. — Вы отправляетесь в первый век и добровольно отказываетесь от посещения Рима? Странно!.. Хотя, — прибавил он, пожевав в раздумье губами, — может, вы и правы. Не стоит дразнить себя. Ведь на те несколько жалких сестерций, которыевам здесь дадут, не разгуляешься. Впрочем, — он понизил голос до шепота, — постарайтесь прихватить с собой несколько бутылок пшеничной. До утдэс[3]. Только… — Плевако приложил палец к губам. — Надеюсь вы понимаете? — Понимаю, — сказал Курочкин. — Однако мне хотелось бы знать, могу ли я рассчитывать на некоторую сумму для приобретения кое-каких материалов, представляющих огромную историческую ценность. — Например? — Ну хотя бы древних рукописей. — Ни в коем случае! Ни в коем случае! Это как раз то, от чего я должен вас предостеречь во время инструктажа. Лицо Курочкина выражало такое разочарование, что Плевако счел себя обязанным ободряюще улыбнуться. — Вы, наверное, в первый раз отправляетесь в такое путешествие? Курочкин кивнул головой. — Понятно, — сказал Плевако. — И о петле гистерезиса ничего не слыхали? — Нет, не слышал. — Гм… Тогда, пожалуй, с этого и нужно было начать. — Плевако взял со стола блокнот и, отыскав чистую страницу, изобразил на ней две жирные точки. — Вот это, — сказал он, ткнув карандашом в одну из точек, — состояние мира в данный момент. Усваиваете? — Усваиваю, — соврал Курочкин. Ему не хотелось с места в карьер огорчать такого симпатичного инструктора. — Отлично! Вторая точка характеризует положение дел в той эпохе, которую вы собираетесь навестить. Согласны? Курочкин наклоном головы подтвердил свое согласие и с этим положением. — Тогда можно считать, — карандаш Плевако начертил прямую, соединяющую обе точки, — можно считать, что вероятность всех событий между данными интервалами лежит на этой прямой. Образно выражаясь, это тот путь, по которому вы отправитесь туда и вернетесь обратно. Теперь смотрите: предположим, там вы купили какую-то рукопись, пусть самую никчемную, и доставили ее сюда. Не правда ли? — Да, — сказал заинтересованный Курочкин, — и что же? — А то, что эту рукопись археологи могли разыскать, скажем, лет сто назад. — Плевако поставил крестик на прямой. — О ней были написаны научные труды, она хранится в каком-то музее и так далее. И вдруг — хлоп! Вы вернулись назад и притащили ее с собой. Что это значит? — Минуточку! — сказал Курочкин. — Я сейчас соображу. — И соображать нечего. Вся цепь событий, сопутствовавших находке рукописи, полетела вверх тормашками, и сегодняшнее состояние мира изменилось. Пусть хоть вот настолько, — Плевако намалевал еще одну точку рядом с первой. — Как это называется? — Постойте! — Курочкин был явно обескуражен. Ему никогда не приходилось раньше думать о таких вещах. — А называется это петлей гистерезиса, — продолжал Плевако, соединяя линией крестик с новой точкой. — Вот здесь, внутри этой петли, существует некая неопределенность, от которой можно ожидать всяких пакостей. Ну как, убедились? — Убедился, — упавшим голосом сказал Курочкин. — Но что же вы рекомендуете делать? Ведь я должен доставить какие-то свидетельства, а так, как вы говорите, то и шагу там ступить спокойно нельзя. — Можно ступить, — сказал Плевако. — Ступить можно, только нужно очень осмотрительно действовать. Вот поэтому мы категорически запрещаем ввозить туда оружие и ограничиваем путешественников валютой, а то, знаете ли, всякая блажь может прийти в голову. Один скупит и отпустит на волю рабов, другой пристрелит Чингисхана в цветущем возрасте, третий рукописи какие-нибудь приобретет и так далее. Согласны? Курочкнн был согласен, но от этого легче не стало. Экспедиция, которую он предвкушал с таким восторгом, поворачивалась к нему оборотной стороной. Ни оружия, ни денег в далекой от современной цивилизации эпохе… Плевако, видимо, угадал его мысли. Он встал со стула и подсел на диван рядом с Курочкиным. — Ничего, ничего, — сказал он, положив руку ему на колено, — все не так страшно, как кажется в первый раз. Вашу личную безопасность мы гарантируем. — Как вы можете ее гарантировать? — Очень просто. Что бы с вами ни случилось, обратно вы вернетесь живым и невредимым, это обеспечивается законом причинности. Петля гистерезиса не может быть больше некой предельной величины, иначе весь мир провалится в тартарары. Раз вы существуете в данный момент, значит существуете независимо от того, как сложились дела в прошлом. Ясно? — Не совсем. А если меня там убьют? — Даже в этом случае, если не припутаются какие-нибудь особые обстоятельства. Вот в прошлом году был такой случай: один настырный старикан, кажется палеонтолог, требовал отправить его в юрский период. Куда он только не обращался! Ну, разрешили, а на следующий день его сожрал… этот… как его?.. Плевако сложил ладони, приставил их ко рту и, выпучив глаза, изобразил захлопывающуюся пасть. — Неужели динозавр? — дрожащим голосом спросил Курочкин. — Вот-вот, именно динозавр. — Ну и что же? — Ничего. В таких случаях решающее устройство должно было дать толчок назад за несколько минут до происшествия, а затем выдернуть путешественника вперед, но вместо этого оно дернуло его вместе с динозавром, так сказать, во чреве. — Какой ужас! — воскликнул Курочкин. — Чем же это кончилось? — Динозавр оказался слишком большим, чтобы поместиться в камере хронопортации. Ошибка была исправлена автоматическим корректором, бросившим животное снова в прошлое, а старикан был извлечен, но какой ценой?! Пришлось менять все катушки деполяризатора. Они не выдержали пиковой нагрузки. — Могло же быть хуже! — сказал потрясенный Курочкин. — Естественно, — согласился Плевако. — Мог перегореть главный трансформатор, там не такой уж большой запас мощности. Несколько минут оба молчали, инструктор и кандидат в путешественники, обдумывая возможные последствия этого происшествия. — Ну вот, — сказал Плевако, — теперь вы в общих чертах представляете себе технику дела. Все оказывается не таким уж сложным. Правда? — Да- неуверенно ответил Курочкин, пытаясь представить себе, как его, в случае необходимости, будут дергать из пасти льва. — А каким же образом я вернусь назад? — Это уже не ваша забота. Все произойдет автоматически по истечении времени, если только вы не наделаете каких-нибудь глупостей, грозящих катастрофическим увеличением петли гистерезиса. В этом случае ваше пребывание в прошлом будет немедленно прервано. Кстати, на сколько дней вы получили разрешение? — Всего на пять дней, — сокрушенно сказал Курочкин. — Просто не представляю себе, как за это время можно выполнить всю программу. — А просили сколько? — Десять дней. — Святая простота! — усмехнулся Плевако. — Нужно было просить месяц, может быть, дали бы десять дней. Пропускная способность пока небольшая, а заявок, знаете, сколько? Ну ладно. Становитесь на весы. Курочкин шагнул на площадку весов. Стрелка над пультом счетной машины показала 75 килограммов. — Так! — Плевако набрал две цифры на табуляторе. — Какая дата? — Чего? — не понял Курочкин. — В когда точно хотите отправиться? — Тридцатый год нашей эры. — Тридцатый год, тридцатый год, — промурлыкал Плевако, нажимая клавиши. — Координаты? — Координаты? — Курочкин вынул карманный атлас. — Пожалуй, что-нибудь вроде… Он нерешительно пошарил пальцем по карте и назвал цифры. — Да, пожалуй, так! — Какой долготы? — переспросил Плевако. — Восточной. — По Гринвичу или Пулкову? — Гринвичу. — Отлично! Координаты гарантируем с точностью до трех минут. В случае чего придется там пешочком. Понятно? — Понятно. Плевако нажал красный клавиш сбоку машины и подхватил на лету выскочивший откуда-то картонный жетон, испещренный непонятными знаками. — Счастливого путешествия! — сказал он, протягивая жетон Курочкину. — Сейчас поднимитесь на двенадцатый этаж, отдел пять, к Казановаку. Там вам подберут реквизит. А затем на первый этаж, в сектор хронопортации. Жетон отдадите им. Вопросы есть? — Вопросов нет! — бодро ответил Курочкин. — Ну, тогда действуйте! Курочкин долго бродил по разветвляющимся коридорам, прежде чем увидел дверь с надписью: 5-й ОТДЕЛ ВРЕМЕНА И НРАВЫ — Вы Казановак? — спросил он у человека, грустно рассматривавшего какую-то тряпицу. Тот молча кивнул. — Меня сюда направили… — начал Курочкин, — Странно! — сказал Казановак. — Я никак не могу понять, почему все отделы могут работать ритмично, и только во «Времена и Нравы» сыплются посетители, как в рог изобилия? И никто не хочет считаться с тем, что у Казановака не две головы, а всего лишь одна! Смущенный новой для него интерпретацией свойств рога изобилия, Курочкин не нашелся что ответить. Между тем Казановак отвел от него взгляд и обратился к девице лет семнадцати, сидевшей в углу за пультом: — Маша! Какая же это набедренная повязка древнего полинезийца?! Это же плавки мужские безразмерные, двадцатый век. Пора уже немножко разбираться в таких вещах! — Плавки и есть плавки, — сказала девица. — Женский купальный костюм — другое дело. Тут моды самые разные. — Попробуйте снова набрать индекс, — терпеливо произнес Казановак. — Тринадцать эм дробь четыреста тридцать один. Он снова обернулся в сторону Курочкина. — Чем могу служить? — Мне нужно подобрать реквизит. — Куда именно? — Ближний Восток, первый век. Казановак придвинул к себе лежавший на столе толстый фолиант и, послюнив палец, начал листать страницы. — Вот! Курочкин подошел к столу и взглянул через плечо Казановака на выцветший рисунок, изображающий человека в длинном лапсердаке, с ермолкой на голове и обутого в старинные штиблеты с резинками. — Ну как, смотрится? — самодовольно спросил Казановак. — Боюсь, что не совсем, — осторожно ответил Курочкин. — Мне кажется, что это… несколько более поздняя эпоха. — Ага! — Казановак снова послюнил палец. — Я уже знаю, что вам нужно. Полюбуйтесь! На этот раз на рассмотрение Курочкина был представлен наряд бухарского еврея. Однако и этот вариант был отвергнут. — Не понимаю! — В голосе Казановака прозвучала обида. — Какой же костюмчик вы себе в конце концов мыслите? — Что-нибудь… — Курочкин задумался. — Что-нибудь, так сказать, в библейском стиле. Ну, скажем, белая холщовая рубаха… — Холщовых нет, — сухо сказал Казановак, — только синтетика. — Ну, пусть синтетика, — печально согласился Курочкин. — Еще что? — Дальше — хитон, тоже желательно белый. — Что такое хитон? — поинтересовалась Маша. — Хитон — это… Как вам объяснить? Такое одеяние, похожее на плащ, только свободнее. После долгих поисков в одном из каталогов было обнаружено нечто белое с капюшоном, почти закрывающим лицо. — Подходит? — Как будто подходит, — нерешительно подтвердил Курочкин. — Маша, набери! Маша набрала шифр, и лента транспортера доставила откуда-то снизу аккуратно перевязанный пакет. — Примерьте! — сказал Казановак, разрезая ножиком веревку. Глаза, прикрытые контактными линзами, в обрамлении капюшона выглядели столь необычно, что Маша залилась хохотом. — Ой, не могу! — Ничего смешного нет! — одернул ее Казановак. — Очень практичная вещь для тамошнего климата. И головного убора не нужно, защищает от солнечных лучей. Не хотите, можете откинуть на плечи. Хитончик — первый сорт, совсем новый. Наклейку разрешается сорвать. Курочкин нагнулся и отодрал от подола ярлык с надписью: «Театральные мастерские. Наряд кудесника. Размер 50, рост 3, 100 % нейлона». — Так… — Казановак оглядел его с ног до головы. — . Какая обувь? — Сандалии. Выбор сандалий не представлял труда. По совету Маши остановились на толстых рубчатых подошвах из пластика, украшенных позолоченными ремешками. — Носочки свои оставите или подобрать? — спросил Казановак. — Нет, сандалии носят на босу ногу. — Кальсоны, трусы или плавки? — поинтересовалась Маша. — Не знаю, — растерянно сказал Курочкин. — Может быть, лучше набедренную повязку? — Можно и повязку. А вы умеете ее повязывать? — Тогда лучше плавки, — поспешно ответил Курочкин. — Как хотите. — Переодевайтесь! — Казановак указал ему на кабину в глубине комнаты. — Свои вещички свяжите в узелок. Получите их после возвращения. Спустя несколько минут Курочкин вышел из примерочной во всем великолепии нового наряда. — Ну как? — спросил он, поворачиваясь кругом. — Впечатляет! — сказала Маша. — Ну вот, — сказал Казановак, — теперь индивидуальный пакет, и можете смело отправляться. Он пошарил в ящике стола и извлек оттуда черную коробочку. — Получайте! — Что тут? — поинтересовался Курочкин. — Обычный набор. Ампула-шприц комплексного антибиотика, мазь от насекомых и одна ампула противошоковой сыворотки. На все случаи жизни. Теперь все! — Как все, а деньги? — спросил обескураженный Курочкин. — Какие еще деньги? — Полагаются же какие-то суточные на самые необходимые расходы. — Суточные? Казановак почесал затылок и углубился в изучение какой-то книги. Он долго вычислял что-то на бумаге, рылся в ящике стола, сокрушенно вздыхал и снова писал на бумаге колонки цифр. Наконец жестом ростовщика он выбросил на стол горсть монет. — Вот, получайте! На четыре дня — двадцать динариев. — Почему же на четыре? — День отбытия и день прибытия считаются за один день, — пояснил Казановак. Курочкин понятия не имел, что это за сумма. — Простите, — робко сказал он, — o двадцать динариев это много или мало? То есть я хотел спросить… в общем я не представляю себе… — Ну, копей царя Соломона вы на них не купите, но прокормиться хватит, — ответил Казановак, обнаружив при этом недюжинное знание экономической ситуации на Ближнем Востоке в эпоху римского владычества. — Все? — Еще две бутылки водки, — попросил Курочкин, вспомнив совет Плевако. — Если можно, то пшеничной. — Это еще зачем? Курочкин замялся. — Видите ли, — сказал он лживым голосом, — экипировка у меня очень легкая, а ночи там холодные. — Маша, одну бутылочку! — Но почему одну? — вступил в пререкания Курочкин. — Не такие уж там холодные ночи, — резонно ответил Казановак. Расторопная Маша принесла и водку. Курочкин поднялся и растерянно оглянулся по сторонам. — Извините, еще один вопрос: а куда все это можно сложить? — Маша, достань чемодан. — Нет, нет! — поспешно возразил Курочкин. — Чемодан — это не та эпоха. Нельзя ли что-нибудь более подходящее? — Например? — Ну, хотя бы суму. — Суму? — Казановак придвинул к себе справочник. — Можно и суму. Предложенный ассортимент сумок охватывал весь диапазон от необъятных кожаных ридикюлей, какие некогда носили престарелые гувернантки, до современных сумочек для театра из ароматного пластика. Курочкин выбрал голубую прорезиненную сумку с длинным ремнем через плечо, украшенную шпилями высотных зданий и надписью «Аэрофлот». Ничего более подходящего не нашлось. — Теперь, кажется, все, — облегченно вздохнул он. — Постойте — закричала Маша. — А грим? Курочкин выбрал раздвоенную бородку и локоны, ниспадающие на плечи. Маша макнула кисть в какую-то банку, обильно смазала клеем лицо Курочкина и пришлепнула парик и бороду. — Просто душка! — сказала она, отступив два шага назад. — А они… того… не отклеятся? — спросил Курочкин, выплевывая попавшие в рот волосы. — Можете не сомневаться! — усмехнулся Казановак. — Зубами не отдерете. Вернетесь, Маша отклеит. — Ну спасибо! — Курочкин вскинул на плечо сумку и направился к двери. — Подождите! — остановил его Казановак. — А словари, разговорники не требуются? — Нет, — гордо ответил Курочкин. — Я в совершенстве владею древнееврейским. — Тогда распишитесь за реквизит. Вот здесь и здесь, в двух экземплярах. — Ничего не забыли? — спросил лаборант. — Сейчас проверю. — Курочкин открыл сумку и в темноте нащупал пачку сигарет, зажигалку, индивидуальный пакет и бутылку. — Минуточку! — Он пошарил в поисках рассыпавшихся монет. — Кажется, все! — Тогда начинаем, лежите спокойно! Смотрите прямо! До Курочкина донесся звук захлопывающейся дверцы. Сразу же после этого на стене камеры, где он находился, зажглось множество разноцветных лампочек. Курочкин поудобнее устроился на гладкой холодной поверхности лежака. То ли от страха, то ли по другой причине его начало мутить. Где-то над головой медленно и неуклонно нарастал хватающий за сердце свист. В бешеном ритме замигали лампочки. Вспыхнула надпись: СПОКОЙНО! НЕ ДВИГАТЬСЯ, ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА! Лежак начал вибрировать выматывающей мелкой дрожью. Курочкин машинально прижал к себе сумку, и в этот момент что-то оглушительно грохнуло, рассыпалось треском, ослепило через закрытые веки фиолетовым светом и, перевернув на живот, бросило его в небытие… Курочкин открыл глаза и закашлялся от набившегося в рот песка. Приподнявшись на четвереньки, он огляделся по сторонам. Прямо перед ним расстилалась мертвая, выжженная солнцем пустыня. Слева, в отдалении, — гряда гор, справа — озеро. Несколько людей, казавшихся отсюда совсем маленькими, копошились на берегу. Курочкин встал на ноги, отряхнулся и, прихватив сумку, направился к озеру. Хождение в сандалиях на босу ногу по горячему песку оказалось куда более неприятным делом, чем это можно было себе представить, сидя в уютном помещении отдела «Времена и Нравы». Песок обжигал, набивался между ступнями и подошвами, прилипал к размякшим от жары ремешкам, отчего те сразу приобретали все свойства наждачного полотна. Курочкину пришлось несколько раз присаживаться, вытряхивать песок из сандалий и обтирать ноги полою хитона, раньше чем ему удалось добраться до более или менее твердого грунта на берегу. Его заметили. Весь облик человека в странном одеянии, с сумкой на плече, двигающегося походкой, напоминающей журавлиный шаг, был столь необычен, что трое рыбаков, чинивших на берегу сеть, бросили работу и с интересом наблюдали за при-ближением незнакомца. — Уф! — Курочкин плюхнулся рядом с ними на песок и стащил с ног злополучные сандалии. — Ну и жарища! Поскольку эта фраза была произнесена по-русски, она не вызвала никакого отклика у рыбаков, продолжавших разглядывать экипировку путешественника во времени. Однако Курочкин не зря был представителем науки, ставящей радость познания выше личных неудобств. — Мир вам, добрые люди! — сказал он, переходя на древнееврейский в надежде, что чисто библейский оборот речи несколько скрасит дефекты произношения. — Шелом алейхем! — Шолом! — хором ответили рыбаки. — Рыбку ловите? — спросил Курочкин, соображая, как же лучше завести с ними разговор на интересующую его тему. — Ловим, — подтвердил высокий широкоплечий рыбак. — Как уловы? План выполняете? Рыбак ничего не ответил и занялся сетью. — Иаков! Иоанн! — крикнул он зычным голосом. — Давай, а то дотемна не управимся! — Сейчас, отец! — ответил тот, кого звали Иаковом. — Видишь, с человеком разговариваем! — Ради бога, не обращайте на меня внимания, — смутился Курочкин. — Занимайтесь своим делом, а я просто так, рядышком посижу. — Ничего, подождет, — сказал Иоанн, — а то мы, сыновья Зеведеевы, и так притча во языцех, с утра до ночи вкалываем. А ты откуда сам? — Я?.. Гм… — Курочкин был совершенно не подготовлен к такому вопросу. — Я… в общем… из Назарета, — неожиданно выпалил он. — Из Назарета? — В голосе Иоанна звучало разочарование. — Знаю я Назарет. Ничего там нету хорошего. А это тоже в Назарете купил? — ткнул он пальцем в нейлоновый хитон. — Это? Нет, это в другом месте, далеко отсюда. Иоанн пощупал ткань и присоединился к отцу. За ним неохотно поплелся Иаков. Курочкин глядел на лодки в озере, на покрытые виноградниками холмы и внезапно почувствовал страх. Невообразимая дистанция в два тысячелетия отделяла его от привычного мира, который казался сейчас таким заманчивым. Что ожидает его здесь, в полудикой рабовладельческой стране? Сумеет ли он найти общий язык с этими примитивными людьми? Стоила ли вообще вся затея связанного с нею риска? Он вспомнил про старичка, проглоченного динозавром. Кто знает, не ждут ли его самого еще более тяжкие испытания? Мало ли что может случиться? Побьют камнями, распнут на кресте. Бр-рр! От одной мысли о таком конце его пробрала дрожь. Однако теперь уже поздно идти на попятный. Отпущенный Хранителем срок нужно использовать полностью. — Скажите, друзья, — обратился он к рыбакам, — не приходилось ли вам слышать о человеке по имени Иисус Христос? — Откуда он? — не поднимая головы, спросил Зеведей. — Из Назарета. — Твой земляк? — поинтересовался Иоанн. — Земляк, — неохотно подтвердил Курочкин. Он не мог себе простить, что выбрал для рождения такое одиозное место. — Чем занимается? — Проповедует., — Не слыхал, — сказал Зеведей. — Постой! — Иаков перекусил зубами бечевку и встал. — Кажется, Иуда рассказывал. В прошлом году ходил один такой, проповедовал. — Верно! — подтвердил Иоанн. — Говорил. Может, твой земляк и есть? Курочкина захлестнула радость удачи. Он и мечтать не мог, что его поиски так быстро увенчаются успехом. В нем взыграл дух исследователя. — Иуда? — переспросил он дрожащим от волнения голосом. — Скажите, где я могу его увидеть. Поверьте, что его рассказ имеет огромное значение! — Для чего? — спросил Зеведей. — Для будущего. Две тысячи лет люди интересуются этим вопросом. Пожалуйста, сведите меня с этим человеком! — А вон он, — Иаков указал на лодку в озере, — сети ставит. Может, к вечеру вернется. — Нет, — сказал Иоанн. — У них вчера улов хороший был, наверное, в Капернаум пойдут, праздновать. — Ну сделайте одолжение! — Курочкин молитвенно сложил руки на груди. — Отвезите меня к нему, я заплачу. — Чего там платить! — Зеведей поднялся с песка. — Сейчас повезем сеть, можно дать крюк. — Спасибо! Огромное спасибо! Вы не представляете себе, какую услугу оказываете науке! — засуетился Курочкин, натягивая сандалии и морщась при этом от боли. — Вот проклятье! — Он с яростью отбросил рифленую подошву с золочеными ремешками. — Натерли, подлые, теперь жжет, как крапива! Придется босиком… Сунув под мышку сандалии и сумку, он направился к лодке, которую тащил в воду Зеведей. — Оставь здесь, — посоветовал Иаков. — И суму оставь с нашими вещами, никто не возьмет, а то ненароком намочишь. Совет был вполне резонным. В лодке отсутствовали скамейки, а на дне плескалась вода. Курочкин вспомнил про единственную пачку сигарет, хранившуюся в сумке, и сложил свое имущество рядом с тряпьем рыбаков. — Ну, с богом! Иоанн оттолкнулся веслом и направил лодку на середину озера. — Эй, Иуда! — крикнул он, когда они поравнялись с небольшим челном, в котором сидели два рыбака. — Тебя хочет видеть тут один… из Назарета! Курочкин поморщился. Кличка «назаретянин», видно, прочно пристала к нему. Впрочем, сейчас ему было не до этого. — А зачем видеть? — спросил Иуда, приложив рупором ладони ко рту. — Да подгребите же ближе! — нетерпеливо произнес Курочкин. — Не могу же я так, на расстоянии. Иоанн несколькими сильными взмахами весел подвел лодку к борту челна. — Он ищет проповедника, земляка. Вроде ты видел такого? — Видал, видал! — радостно закивал Иуда. — Вон и Фома видел, — указал он на своего напарника. — Верно, Фома? — Как же! — сказал Фома. — Ходил тут один, проповедовал. — А как его звали? — спросил Курочкин, задыхаясь от волнения. — Не Иисус? — Иисус? — переспросил Иуда. — Не, иначе как-то. Не помнишь, Фома? — Иоанн его звали, — сказал Фома. — Иоанн Предтеча, а не Иисус. Все заставлял мыться в речке. Скоро, говорит, Мессия придет, а вы грязные, вонючие, вшивые, как вы перед лицом господа бога нашего такими предстанете? — Правильно говорил! — Курочкин втянул ноздрями воздух. Запахи, источаемые его собеседниками, мало походили на легендарные аравийские ароматы. — Правильно говорил ваш Иоанн, — повторил он, сожалея, что мазь от насекомых находится в сумке на берегу. — Чему же он еще учил? — Все больше насчет Мессии. А этот, твой Иисус, что проповедует? — Как вам сказать? — Курочкин замялся. — Ну, он в общем проповедовал любовь к ближнему, смирение в этом мире, чтобы заслужить вечное блаженство на небесах. — Блаженство! — усмехнулся Фома. — Богатому всюду блаженство, что на земле, что на небесах, а нищему везде худо. Дурак твой проповедник! Я б его и слушать не стал. Курочкина почему-то взяла обида. — Не такой уж дурак, — ответил он, задетый тоном Фомы. — Если б он был только дураком, за ним не пошли бы миллионы людей, лучшие умы человечества не спорили бы с церковниками о его учении. Нельзя все так упрощать. А насчет нищих, так он сказал: «Блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное». — Это как же понимать? — спросил Иаков. — А очень просто. Он пояснял, что легче верблюду пролезть в иголье ушко, чем богатому человеку попасть в рай. — Вот это здорово! — хлопнул себя по ляжкам Иоанн. — Как говоришь? В иголье ушко?! Ну, удружил! Да я б такого проповедника на руках носил, ноги бы ему мыл! Богатый опыт истории научного атеизма подсказывал Курочкину, что его лекция об основах христианского учения воспринимается не совсем так, как следовало бы, и он попытался исправить положение. — Видите ли, — обратился он к Иоанну, — философия Христа очень реакционна. Она — порождение рабовладельческого строя. Отказ от борьбы за свои человеческие права приводил к узаконению взаимоотношений между рабом и его господином. Недаром Христос говорил: «Если тебя ударят по левой щеке, подставь правую». — Это еще почему? — спросил Зеведей. — Какой же болван будет подставлять другому щеку? Да я бы как размахнулся. — Непротивление злу, — пояснил Курочкин, — один из краеугольных камней христианства. Считалось, что человек, который не отвечает на зло злом, спасает тем самым свою душу. Ослепленные этим учением люди шли и на смерть во имя господа бога. — На смерть? — усомнился Фома. — Ну уж это ты того… заврался! — Ничего не заврался! — запальчиво ответил Курочкин. — Сколько народу гибло на аренах Рима! Если не знаешь, так и не болтай по-пустому! — Зачем же они шли на смерть? — Затем, что во все времена человек не мог примириться с мыслью о бренности всего сущего, а Христос обещал каждому праведнику вечное блаженство, учил, что наше пребывание на земле — только подготовка к иной жизни там, на небесах. — Н-да! — сказал Иуда. — Вон он как ловко рассказывает. А чудеса он являл какие-нибудь, твой Христос? — Являл. Согласно библейским легендам он воскрешал мертвых, превращал воду в вино, ходил по воде, яко по суше, изгонял бесов, на него сходил святой дух. Все это, конечно, реминиценции других, более отдаленных верований. — Чего? — переспросил Иуда. — Как ты сказал? Риме… — Реминисценция. — А-аа! Значит, из Рима? — Частично христианство восприняло некоторые элементы греческой и римской мифологии, частично египетского культа, но в основном оно сложилось под влиянием заветов Моисея, которые являются тоже не чем иным, как мистификацией, попыткой увести простой народ от… — А твой Христос чтит закон Моисея? — Чтит. — Значит, праведный человек! Прошло еще не менее часа, прежде чем Курочкину удалось удовлетворить любопытство слушателей, забывших о том, что нужно ставить сети. Багровый диск солнца уже наполовину зашел за потемневшие вершины гор. Курочкин взглянул на запад, и два ярких огненных блика загорелись на его линзах. Сидевший напротив Иаков ахнул и отшатнулся. От резкого движения утлая ладья накренилась и зачерпнула бортом воду. С криком: «Я так и знал, что это случится!» — Курочкин вскочил, но, запутавшись в балахоне, полетел вперед, боднул в живот Зеведея, пытавшегося выправить крен, и все оказались в воде. Леденящий ужас сковал не умеющего плавать Курочкина. Чуть слышно прошептав: «Караул, тону!» — он закрыл глаза и приготовился принять смерть. Однако не зря Казановак комплектовал реквизит лучшими образцами швейной промышленности. Необъятный балахон из нейлоновой ткани надулся исполинским пузырем, поддерживая своего владельца в вертикальном положении. Вскоре осмелевший от такого чудесного вмешательства судьбы Курочкин даже начал размахивать руками и давать советы рыбакам, как совладать с лодкой, которая плавала вверх килем. Происшествие было быстро ликвидировано, и подтянутый багром Фомы Христовый следопыт снова водрузился в лодку, направившуюся к берегу. В общем все обошлось благополучно, если не считать потерянной сети, о которой больше всего горевал Зеведей. — Скажи, — спросил он, нахмурив брови, — если ты знал, что лодка перевернется, то почему не предупредил? Я бы переложил сеть к Иуде. — Я не знал, честное слово, не знал! — начал оправдываться Курочкин. — Ты же сам сказал, — вмешался Иоанн, — крикнул: «Я знал, что это случится». Курочкин взглянул на здоровенные кулаки рыбаков, и у него засосало под ложечкой. — Видишь ли, — дипломатично начал он, обдумывая тем временем какое-нибудь объяснение, — я не мог тебя предупредить. — Почему? — Потому что,, потому что это тебе бог посылал испытание, — нахально вывернулся Курочкин, — испытывал тебя в беде. — Бог? — почесал в затылке Зеведей. Кажется, аргумент подействовал. — Бог! — подтвердил, совершенно обнаглев, Курочкин. — Он и меня испытывал. Я вот плавать не умею, но не возроптал, и он не дал мне утонуть. — Верно! — подтвердил Иаков. — Я сам видел, как этот назаретянин шел в воде и еще руками размахивал, а там, знаешь, как глубоко? — Гм… — Зеведей сокрушенно покачал головой и начал собирать сучья для костра. Солнце зашло, и с озера поднялся холодный ветер. У промокших рыбаков зуб на зуб не попадал. Один лишь Курочкин чувствовал себя более или менее сносно. Спасительная синтетическая ткань совершенно не намокла. Зеведей разжег костер и, приладив перед огнем сук, развесил на нем промокшую одежду. Его примеру последовали Иоанн и Иаков. — А ты чего? — Спасибо! — сказал Курочкин. — Я сухой. — Как это сухой? — Иоанн подошел к нему и пощупал балахон. — Верно, сухой! Как же так? Курочкин промолчал. — Нет, ты скажи, отчего ты не промок? — настаивал Иоанн. — Мы промокли, а ты нет. Ты что, из другого теста сделан?! — А если и из другого?! — раздраженно сказал Курочкин. Он все еще испытывал лихорадочное возбуждение от своего чудесного спасения. — Чего вы пристали? — Так чудо же! Курочкину совсем не хотелось пускаться в объяснения. Запустив руку в сумку, он нащупал бутылку водки, отвинтил пробку и, сделав основательный глоток, протянул ее Иоанну. — На, лучше выпей! Тот поднес к огню бутылку и разочарованно крякнул: — Вода! Сейчас бы винца! — Пей! — усмехнулся Курочкин. — Увидишь, какая это вода. Иоанн глотнул, выпучил глаза и закашлялся. — Ну и ну! — сказал он, протягивая бутылку Иакову. Попробуй! Иаков тоже хлебнул. — Эх, лучше старого Тивериадского! Прикончил бутылку Зеведей. Вскоре подъехал челн с Фомой и Иудой, Они тоже присели у костра. После водки Курочкина потянуло в сон. Прикрыв глаза, он лежал, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение счастливо миновавшей опасности. В отдалении о чем-то совещались рыбаки. — Это он! — взволнованно прошептал Иоанн. — Говорю вам, это он! По воде, яко по суше, это раз, пророчествует — два, воду в вино превращает — три! Чего вам еще нужно?! — А взгляд светел и страшен, — добавил Иаков. — И впрямь он, Мессия! Между тем слегка захмелевший Мессия сладко посапывал, повернувшись спиной к огню. Во сне он наносил с кафедры смертельный удар в солнечное сплетение отцам церкви. Никаких следов пребывания Иисуса Христа не обнаруживалось. На следующее утро, чуть свет, Фома с Иудой отправились в Капернаум. Зеведей с сыновьями остались ждать пробуждения Курочкина. Тот, продрав глаза, попросил было чаю, но рыбаки о таком и не слышали. Пришлось ограничиться глотком воды. За ночь натертые ноги распухли и покрылись струпьями. Ступая по горячему песку, Курочкин поминутно взвизгивал и чертыхался. Не оставалось ничего другого, как соорудить из весел подобие носилок, на которых Иоанн с Иаковом понесли Мессию, державшего в каждой руке по сандалии. Весть о новом проповеднике из Назарета распространилась по всем городу, и в синагоге, куда доставили Курочкина, уже собралась большая толпа любопытных. Его сразу засыпали вопросами. Не прошло и получаса, как Курочкин совершенно выбился из сил. Его тошнило от голода, а судя по всему, о завтраке никто и не помышлял. — Скажите, — спросил он, обводя взглядом присутствующих, — а перекусить у вас тут не найдется? Может, какой-нибудь буфетик есть? — Как же так? — спросил пожилой еврей, давно уже иронически поглядывающий на проповедника. — Разве ты не чтишь закон Моисея, запрещающий трапезы в храме? Или тебе еще нет тринадцати лет? Однако старому догматику не под силу было тягаться с кандидатом исторических наук. — А разве ты не знаешь, что сделал Давид, когда взалкал сам и бывшие с ним? — ловко отпарировал эрудированный Курочкин. — Как он вошел в дом божий и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам, — добавил он без запинки. Блестящее знание материала принесло свои плоды. Молодой служка, пощипав в нерешительности бородку, куда-то отлучился и вскоре вернулся с краюхой хлеба. Пока Курочкин, чавкая и глотая непрожеванные куски, утолял голод, толпа с интересом ждала, что разверзнутся небеса и гром поразит нечестивца. — Ну вот! — Курочкин собрал с колен крошки и отправил их в рот. — Теперь можем продолжить нашу беседу. Так на чем мы остановились? — Насчет рабов и войн, — подсказал кто-то. — Совершенно верно! Рабовладение, так же как и войны, является варварским пережитком. Когда-нибудь человечество избавится от этих язв, и на земле наступит настоящий рай, не тот, о котором вам толкуют книжники и фарисеи, а подлинное равенство свободных людей, век счастья и изобилия. — А когда это будет? — спросил рыжий детина. Курочкин и тут не растерялся. Ему очень не хотелось огорошить слушателей огромным сроком в двадцать столетий. — Это зависит от нас с вами, — прибег он к обычному ораторскому приему. — Чем быстрее люди проведут необходимые социальные преобразования, тем скорее наступит счастливая жизнь. — А чего там будет? — не унимался рыжий. — Все будет. Построят большие удобные дома с холодной и горячей водой. Дров не нужно будет запасать, в каждой кухне будут такие горелки, чирк — и зажегся огонь. — Это что же, дух святой будет к ним сходить? — поинтересовался старый еврей. — Дух не дух, а газ. — Чего? — переспросил рыжий. — Ну газ, вроде воздуха, только горит. Слушатели недоверчиво-молчали. — Это еще не все, — продолжал Курочкин. — Люди научатся летать по воздуху, и не только по воздуху, даже к звездам полетят. — Ух ты! — вздохнул кто-то. — Прямо на небо. Вот это да! — Будет побеждена старость, излечены все болезни, мертвых и то начнут оживлять. — А ты откуда знаешь? — снова задал вопрос рыжий. — Ты что, там был? Толпа заржала. — Правильно, Симон! — раздались голоса. — Так его! Пусть не врет, чего не знает! От громкого смеха, улюлюканья и насмешек Курочкину бросилась кровь в голову. — Ясно, был! — закричал он, стараясь перекрыть шум. — Если бы не был, не рассказывал бы! — Ша! — Старый еврей поднял руку, и гогот постепенно стих. — Значит, ты там был? — Был, — подтвердил Курочкин. — И знаешь, как болезни лечат? — Знаю. — Рабби! — обратился тот к скамье старейшин. — Этот человек был в раю и знает, как лечить все болезни. Так почему бы ему не вылечить дочь нашего уважаемого Иаира, которая уже семь дней находится при смерти? Седой патриарх, восседавший на самом почетном месте, кивнул головой. — Да будет так! — Ну, это уже хамство! — возмутился Курочкин. — Нельзя каждое слово так буквально понимать, я же не врач в конце концов! — Обманщик! Проходимец! Никакой он не пророк! Побить его камнями! — раздались голоса. Дело принимало совсем скверный оборот. — Ладно! — сказал Курочкин, вскидывая на плечо сумку. — Я попробую, но в случае чего вы все свидетели, что меня к этому принудили. В доме старого Иаира царила скорбь. Двери на улицу были распахнуты настежь, а сам хозяин в разодранной одежде, раскачиваясь, сидел на полу. Голова его была обильно посыпана пеплом. В углу голосили женщины. Рыжий Симон втолкнул Курочкина в комнату. Остальные толпились на улице, не решаясь войти. — Вот, привел целителя! Где твоя дочь? — Умерла моя дочь, мое солнышко! — запричитал Иаир. — Час назад отдала богу душу! — он зачерпнул из кастрюли новую горсть пепла. — Неважно! — сказал Симон. — Этот пророк может воскрешать мертвых. Где она лежит? — Там! — Иаир указал рукой на закрытую дверь. — Там лежит моя голубка, моя бесценная Рахиль! — Иди! — Симон дал Курочкину легкий подзатыльник, отчего тот влетел в соседнюю комнату. — Иди и только попробуй не воскресить! Курочкин прикрыл за собой дверь и в отчаянии опустился на низкую скамеечку возле кровати. Он с детства боялся мертвецов и сейчас не мог заставить себя поднять глаза, устремлен-ные в пол. Симон сквозь щелку наблюдал за ним. «Кажется, влип! — подумал Курочкин. — Влип ни за грош! Дернула же меня нелегкая!» Прошло минут пять. Толпа на улице начала проявлять нетерпение. — Ну что там? — кричали жаждавшие чудес. — Скоро он кончит?! — Сидит! — вел репортаж Симон. — Сидит и думает. — Чего еще думать?! Выволакивай его сюда, побьем камнями! — предложил кто-то. Курочкин почувствовал приближение смертного часа. Нужно было что-то предпринять, чтобы хоть немного отдалить страшный миг расплаты. — Эх, была не была! — Он закурил и дрожащей рукой откинул простыню, прикрывавшую тело на кровати. — Ой! — вскрикнул Симон, увидевший голубой огонек газовой зажигалки. — Дух святой! Дух святой, прямо к нему в руки, я сам видел! Толпа благоговейно затихла. Лежавшая на кровати девушка была очень хороша собой. Если бы не восковая бледность и сведенные в предсмертной судороге руки, ее можно было принять за спящую. Курочкину даже показалось, что веки покойницы слегка дрогнули, когда он нечаянно коснулся ее руки кончиком сигареты. Внезапно его осенило… Когда спустя несколько минут Курочкин вышел из комнаты, где лежала Рахиль, у него был совершенно измученный вид. Рукой, все еще сжимавшей пустую ампулу, он отирал холодный пот со лба. изнеможении опускаясь на — Будет жить! — сказал он, в пол. — Уже открыла глаза. — Врешь! — Симон заглянул в комнату и повалился в ноги Курочкину. — Рабби!!! Прости мне мое неверие! — Бог простит! — вежливо отвечал Курочкин. Он уже начал осваивать новый лексикон. Субботний ужин в доме Иаира остался в памяти Курочкина приятным, хотя и весьма смутным воспоминанием. Счастливый хозяин не жалел ни вина, ни яств. По случаю торжества жена Иаира вынула из заветного сундука серебряные подсвечники. Курочкин возлежал на почетном месте, с лихвой компенсируя вынужденный пост. Правда, от ночи, проведенной на берегу, у него разыгрался радикулит, а непривычка есть лежа вынуждала приподниматься, глотая каждый кусок. От такой гимнастики поясница болела еще больше. Воздав должное кулинарному искусству хозяйки и тивериадскому вину, Курочкин отвалился от стола и блаженно улыбнулся. Его потянуло проповедовать. Все присутствующие только этого и ждали. Начав с чудес науки, он незаметно для себя снова перешел к антивоенной пропаганде. При этом он так увлекся описанием мощи термоядерного оружия и грозящих бед атомной войны, что у потрясенных слушателей появились слезы на глазах. — Скажи, — спросил дрожащим голосом Иаир, — неужели бог даст уничтожить все сущее на земле?! Как же спастись?! — Не бойся, старик! — успокоил его уже совершенно пьяный Курочкин. — Ты выполняй, что я говорю, и будет полный порядок! Все хором начали уговаривать проповедника навсегда остаться в Капернауме, но тот настойчиво твердил, что утром должен отправиться в Иерусалим, потому что, как он выразился, «Христос не может ждать». …Утром Иоанн с Иаковом разбудили Курочкина, но тот долго не мог понять, чего от него хотят. Курочкин был совсем плох. Он морщился и поминутно просил пить. Пришлось прибегнуть к испытанному средству, именуемому в просторечии «похмелкой». Вскоре перед домом Иаира выстроилась целая процессия. Во главе ее были сыновья Зеведеевы, Иуда и Фома. Дальше на подаренном Иаиром осле восседал Курочкин с. неизменной сумкой через плечо. Рядом находился новообращенный Симон, не спускавший восторженных глаз с Учителя, В отдалении толпилось множество любопытных, привлеченных этим великолепным зрелищем. Уже были сказаны все напутственные слова, и пышный кортеж двинулся по улицам Капернаума, привлекая все больше и больше народа. Слава Курочкина распространялась со скоростью пожара. Однако он сам, целиком поглощенный поисками прототипа Христа, оставался равнодушным к воздаваемым ему почестям. «Что ж, — рассуждал он, мерно покачиваясь на осле, — пока пусть будет так. Нужно завоевать доверие этих простых людей. Один проповедник ищет другого, такая ситуация им гораздо более понятна, чем появление пришельца из будущего». Толпы увечных, хромых и прокаженных выходили на дорогу, чтобы прикоснуться к его одежде. Тут обнаружились новые свойства великолепного хитона: от трения о шерсть осла нейлоновая ткань приобретала столь мощные электрические заряды, что жаждущие исцеления только морщились и уверяли, что на них сходит благодать божья. Вскоре такое повышенное внимание к его особе все же начало тяготить Курочкина. Жадная до сенсаций толпа поминутно требовала чудес. Больше всего ему досаждали напоминания о манне небесной, которой бог будто бы некогда обильно снабжал евреев впустыне. Нарастала опасность голодного бунта. Даже апостолы и те начали роптать. В конце концов пришлось пожертвовать двадцатью динариями, выданными Казановаком на текущие расходы. Отпущенных денег хватило только на семь хлебов и корзину вяленой рыбы. В одном начальник отдела «Времена и Нравы» оказался прав: финансовая мощь его подопечного далеко не дотягивала до покупки копей царя Соломона. Возвращавшийся с покупками Иоанн чуть не был растерзан голодной свитой, которая во мгновение ока расхитила все продовольствие. При этом ему еще надавали по шее. — Что делать, рабби? — Иоанн был совсем растерян. — Эти люди требуют хлеба. — Считать, что они накормлены, — ответил Курочкин. — Где же я им еще достану еду? В одном из селений путь процессии преградили несколько гогочущих парней, которые тащили женщину в разодранной одежде. Она беспомощно, с мольбой взглянула на Курочкина. — Что вы с ней собираетесь делать? — спросил тот. — Побить камнями. Это известная потаскуха Мария. Чувствительный Курочкин нахмурил брови. — Хорошо, — сказал он, не брезгая самым грубым плагиатом. — Пусть тот из вас, кто без греха, первый кинет в нее камнем. Демагогический трюк подействовал. Воинствующие моралисты неохотно разошлись. Только стоявшая в стороне девочка лет пяти подняла с дороги камень и запустила его в осла. На этом инцидент был исчерпан. Теперь к свите Курочкина прибавилась еще и блудница. Так, по местному исчислению, в лето от сотворения мира 5538-е Леонтий Кондратьевич Курочкин, кандидат исторических наук, сопровождаемый толпой ликующей черни, въехал верхом на осле в город Иерусалим. — Кто это? — спросила женщина с кувшином на голове у старого нищего, подпиравшего спиной кладбищенскую стену. — Се грядет Царь Иудейский! — прошамкал старик. По прибытии в город Симон и Фома предлагали сразу же отправиться в храм, но измученный жарою Курочкин наотрез отказался идти дальше. Он прилег в садике под смоковницей и заявил, что до вечера никуда больше не двинется. Верующие разбрелись кто куда в поисках пропитания. Нужно было подумать о пище телесной и проповеднику с апостолами. После недолгого совещания решили послать Иуду на базар продавать осла. Курочкин перетянул живот взятой у Фомы веревкой и, подложив под голову сумку, уснул натощак. Иуде повезло. Не прошел он и трех кварталов, как следовавший за ним по пятам человек остановил его и осведомился, не продается ли осел. Иуда сказал, что продается, и, не зная, как котируются на рынке ослы, Заломил несуразную цену в двадцать пять сребреников. К его удивлению, покупатель не только сразу согласился, но и обещал еще скрепить сделку кувшином вина. Простодушный апостол заколебался. Ему совсем не хотелось продешевить. Почесав затылок, он пояснил, что это осел не простой, что на нем ехал не кто иной, как знаменитый проповедник из Назарета, и что расставаться за двадцать пять сребреников с таким великолепным кротким животным, на которого, несомненно, тоже сошла крупица благодати божьей, просто грех. Покупатель прибавил цену. После яростного торга, во время которого не раз кидалась шапка па землю, воздевались руки к небу и призывался в свидетели бог, ударили по рукам на тридцати сребрениках. Получив деньги, Иуда передал осла его законному владельцу, и коммерсанты отправились в погребок обмыть покупку. По дороге новый знакомый рассказал, что служит домоуправителем у первосвященника Киафы и приобрел осла по его личному приказанию. — Зачем же ему осел? — удивился Иуда. — Разве у него мало в конюшне лошадей? — Полно! — ответил домоуправитель. — Полно лошадей, однако первосвященник очень любит ослов. Просто мимо пройти не может спокойно. — Чудны дела твои, господи! — Иуда вздохнул. — На что только люди не тратят деньги! Уже было выпито по второй, когда управитель осторожно спросил: — А этот твой проповедник, он действительно святой человек? — Святой! — Иуда выплюнул косточку маслины и потянул ся к кувшину. — Ты себе не можешь представить, какой он святой! — И чему же он учит? — поинтересовался управитель, наполняя кружку собеседника до краев. — Всему учит, сразу и не упомнишь. — Например? — Все больше насчет рабов и богатых. Нельзя, говорит, иметь рабов, а то не попадешь в царствие небесное. — Неужели? — Определенно! — Иуда отпил большой глоток. — А богатые в том царствии будут вместо верблюдов грузы возить. В наказанье он их будет прогонять сквозь иголье ушко. — Это когда же? — А вот скоро конец света настанет, появится ангел такой… термо… термо… не помню, как звать, только помню, что как ахнет! Все сожжет на земле, а спасутся только те, кто подставляет левую щеку, когда бьют по правой. — Интересно твой пророк проповедует. — А ты думал?! Он и мертвых воскрешать может. Вот в субботу девицу одну, дочь Иаира, знаешь как сделал? В лучшем виде! — Так… А правду говорят, что он царь иудейский? — А как же! Это такая голова! Кому же еще быть царем, как не ему? Распрощавшись с управителем и заверив его в вечной дружбе, Иуда направился на свидание с Курочкиным. После выгодно заключенной сделки его просто распирало от гордости за свои коммерческие способности. Он заговаривал с прохожими и несколько раз останавливался у лавок, из которых какие-то бойкие молодые люди выносили товары. Он было решил купить мешок муки, но от него только отмахнулись: — Не знаешь разве, что конец света наступает? Кому теперь нужны твои деньги? — Деньги — всегда деньги, — резонно ответил Иуда и зашагал к садику, где его ждали товарищи. И тут ему попался навстречу вооруженный конвой под предводительством его нового знакомого, окруживший связанного по рукам Курочкина. Первосвященник Киафа с утра был в скверном настроении. Вчера у него состоялся пренеприятный разговор с Понтием Пилатом. Рим требовал денег. Предложенный прокуратором новый налог на оливковое масло грозил вызвать волнения в стране, наводненной всевозможными лжепророками, которые мутили народ. Какие-то люди, прибывшие неизвестно откуда в Иерусалим, громили лавки, ссылаясь на приближение Страшного Суда. А тут еще этот проповедник, именующий себя царем иудейским! Коварный Тиберий только и ждал чего-нибудь в этом роде, чтобы двинуть свои легионы. Открылась дверь, и вошел управитель. — Ну как? — спросил Киафа. — Привел. Пришлось связать, он никак не давался в руки. Прикажешь ввести? — Подожди! — Киафа задумался. Пожалуй, было бы непростительным легкомыслием допрашивать самозванца в доме первосвященника. Слухи об этом обязательно дойдут до Рима, и неизвестно, как их там истолкуют. Вот что, отведи-ка его к Анне, — сказал он, решив, что лучше подставить под удар тестя, чем рисковать самому. — Слушаюсь! — И пошли к бен Зарху и Гур Арию, пусть тоже придут туда. Киафе не хотелось созывать Синедрион. При одной мысли о бесконечных дебатах, которые поднимут эти семьдесят человек, ему стало тошно. Кроме того, не имело смысла предавать все дело столь широкой огласке. — Иди! Скажи Анне, что я велел меня ждать. Когда связанного Курочкина вволокли в покои, где собрались сливки иудейских богословов, он был вне себя от ярости. — Что это за шутки?! — заорал он, обращаясь к Киафе, в котором угадал главного. — Имейте в виду, что такое самоуправство не пройдет вам даром! — Ах, так ты разговариваешь с первосвященником?! — Управитель отвесил ему солидную затрещину. — Я тебя научу, как обращаться к старшим! От второй пощечины у Курочкина все поплыло перед глазами. Желая спасти кровоточащую щеку от третьей, он повернулся к управителю другим боком. — Смотри! — закричал тот Киафо. — Его бьют по щеке, а он подставляет другую! Вот этому он учит народ! — На моем месте ты бы и не то подставил, дубина! — пробурчал сквозь разбитые зубы Курочкин. — Тоже мне философ нашелся! Толстовец! Допрос начал Киафа. — Кто ты такой? Курочкин взглянул на судей. В этот раз перед ним были не простодушные рыбаки и землепашцы, а искушенные в софистике священники. Ему стало ясно, что пора открывать карты. — Я прибыл сюда с научной миссией, — начал он, совершенно не представляя себе, как растолковать этим людям свое чудесное появление в их мире. — Дело в том, что Иисус Христос, которого якобы вы собираетесь распять… — Что он говорит? — поинтересовался глуховатый Ицхак бел Зарх, приложив ладонь к уху. — Утверждает, что он мессия по имени Иисус Христос, — пояснил Киафа. — Значит, ты не рожден женщиной? — задал новый вопрос Киафа. — С чего это ты взял? — усмехнулся Курочкин. — Я такой же сын человеческий, как и все. — Чтишь ли ты субботу? — Там, откуда я прибыл, два выходных дня в неделю. По субботам мы тоже не работаем. — Что же это за царство такое? — Как вам объяснить? Во всяком случае, оно не имеет ни какого отношения к миру, в котором вы живете. — Что? — переспросил бен Зарх. — Говорит, что его царство не от мира сего. Как же ты сюда попал? — Ну, технику этого дела я вам рассказать не могу. Это знают только те, кто меня сюда перенес. — Кто же это? Ангелы небесные? Курочкин не ответил. Киафа поглядел на собравшихся. — Еще вопросы есть? Слово взял Иосиф Гур Арий. — Скажи, как же ты чтишь субботу, если в этот день ты занимался врачеванием? — А что же, по-вашему, лучше, чтобы человек умер в субботу? — задал, в свою очередь, вопрос Курочкин. — У нас, например, считают, что суббота для человека, а не человек для субботы. Допрос снова перешел к Киафе. — Называл ли ты себя царем иудейским? — Это еще откуда ты взял? — Курочкин снова пришел в раздражение. — Еще какую глупость ты меня спросишь?! — Опять?! — Управитель дал ему новую затрещину. — Ах, так?! — взревел Курочкин. — При таких методах ведения следствия я вообще отказываюсь отвечать на вопросы! — Уведите его! — приказал Киафа. Понтий Пилат беседовал в претории с гостем, прибывшим из Александрии. Брат жены прокуратора Гай Прокулл, историк, астроном и врач, приехал в Иерусалим, чтобы познакомиться с древними рукописями. Прислуживавшие за столом рабы собрали остатки еды и удалились, оставив только амфоры с вином. Теперь, когда не нужно было опасаться любопытных ушей, беседа потекла свободней. — Мне сказала Клавдия, что ты хочешь просить императора о переводе в Рим. Чем это вызвано? — спросил Прокулл. Пилат пожал плечами. — Многими причинами, — ответил он после небольшой паузы. — Пребывание здесь подобно жизни на вулкане: сегодня не знаешь, что будет завтра. Они только и ждут, чтобы всадить нож в спину. — Однако же власть прокуратора… — Одна видимость. Когда я подавляю восстание, всю славу приписывает себе Люций Вителлий, когда же пытаюсь найти с иудеями общий язык, он шлет гонцов в Рим с доносами на меня. Собирать подати становится все труднее. Мытарей попросту избивают на дорогах, а то и отнимают деньги. Недоимки растут, и этим ловко пользуется Вителлий, который оговаривает меня по любому поводу. — И все же… — начал Прокулл, но закончить ему не удалось. Помешал рев толпы под окнами. — Вот, полюбуйся! — сказал Пилат, подойдя к окну. — Ни днем, ни ночью нет покоя. Ничего не поделаешь, придется выйти к ним, такова доля прокуратора. Пойдем со мной, увидишь сам, почему я хочу просить о переводе в Рим. Толпа неистовствовала. — Распни его! — орали, увидев Пилата, те, кто еще недавно целовал у Курочкина подол хитона. Распятие на кресте было для них куда более увлекательным мероприятием, чем любые проповеди, которыми они и без того были сыты по горло. — Распни! — В чем вы обвиняете этого человека? — спросил Пилат, взглянул на окровавленного Курочкина, который стоял, потупя голову. Вперед выступил Киафа. — Это наглый обманщик, святотатец и подстрекатель! — Правда ли то, в чем тебя обвиняют? Мягкий, снисходительный тон Пилата ободрил совсем было отчаявшегося Курочкина. — Это страшная ошибка, — сказал он, глядя с надеждой на прокуратора, — меня принимают тут не за того, кто я есть на самом деле. Вы как человек интеллигентный, не можете в этом не разобраться! — Кто же ты есть? — Ученый. Только цепь нелепейших событий… — Хорошо! — прервал его Пилат. — Прошу, — обратился он к Прокуллу, — выясни, действительно ли этот человек ученый. Прокулл подошел к Курочкину. — Скажи, какие события предвещает прохождение звезды Гнева вблизи Скорпиона, опаленного огнем Жертвенника? Курочкин молчал. — Ну что ж, — усмехнулся Прокулл, — этого ты можешь и не знать. Тогда вспомни, сколько органов насчитывается в человеческом теле? Однако и на второй вопрос Курочкин не мог ответить. — Вот как?! — нахмурился Прокулл. — Принесите мне амфору. Амфора была доставлена. Прокулл поднес ее к лицу Курочкина. — Как ты определишь, сколько вина можно влить в этот сосуд? — Основание… на… полуудвоенную высоту… — забормотал тот. Как всякий гуманитарий, он плохо помнил такие вещи. — Этот человек — круглый невежда, — обратился Прокулл к Пилату, — однако невежество еще не может служить причиной для казни на кресте. На твоем месте я бы его публично высек и отпустил с миром. — Нет, распни его! — опять забесновалась толпа. Курочкина вновь охватило отчаяние. — Все эти вопросы не по моей специальности! — закричал он, адресуясь непосредственно к Прокуллу. — Я же историк! — Историк? — переспросил Прокулл. — Я тоже историк. Может быть, ты мне напомнишь, как была укреплена Атлантида от вторжения врагов? — Я не занимался Атлантидой. Мои изыскания посвящены другой эпохе. — Какой же? — Первому веку. — Прости, я не понял, — вежливо сказал Прокулл. — О каком веке ты говоришь? — Ну, о нынешнем времени. — А-а-а! Значит, ты составляешь описание событий, которые произошли совсем недавно? — Совершенно верно! — обрадовался Курочкин. — Вот об этом я вам и толкую! Прокулл задумался. — Хорошо, — сказал он, подмигнув Пилату, — скажи, сколько легионов, по сколько воинов в каждом имел Цезарь Гай Юлий во время первого похода на Галлию? Курочкин мучительно пытался вспомнить лекции по истории Рима, которыми легкомысленно пренебрегал в университете. От непосильного напряжения у него на лбу выступили крупные капли пота. — Хватит! — сказал Пилат. — И без того видно, что он никогда ничему не учился. В чем вы его еще обвиняете? Киафа снова выступил вперед. — Он подбивал народ на неповиновение Риму, объявил себя царем иудейским. Прокуратор поморщился. — Это правда? — спросил он Курочкина. — Ложь! Чистейшая ложь, пусть представит свидетелей! — Почему ты веришь ему, а не веришь мне?! — заорал Киафа. — Я как-никак первосвященник, а он проходимец, бродячий проповедник, нищий! Пилат развел руками. — Такое обвинение должно быть подтверждено свидетелями. — Вот как?! — Киафа в ярости заскрежетал зубами. — Я вижу, здесь правосудия не добьешься, придется обратиться к Вителлию! Удар был рассчитан точно. Меньше всего Пилату хотелось впутывать сюда своего соперника. — Возьмите этого человека! — приказал он страже, отводя взгляд от умоляющих глаз Курочкина. Иуда провел ночь у ворот претории. Он следовал за Курочкиным к дому Киафы, торчал под окнами у Анны и сопровождал процессию к резиденции прокуратора. Однако ему так и не удалось ни разу пробиться сквозь толпу к Учителю. В конце концов выпитое вино, волнения этого дня совсем сморили Иуду. Он устроился в придорожной канаве и уснул. Проснулся он от жарких лучей солнца, припекавших голову. Иуда потянулся, подергал себя за бороду, чтобы придать ей более респектабельный вид, и пошел во двор претории, надеясь разузнать что-нибудь о судьбе Курочкина. В тени, отбрасываемой стеной здания, сидел здоровенный легионер и чистил мелом меч. — Пошел, пошел отсюда! — приветствовал он апостола. Смирив гордыню при виде меча, Иуда почтительно изложил легионеру свое дело. — Эге! — сказал тот. — Поздно же ты о нем вспомнил! Теперь он уже… — Легионер заржал и красочно воспроизвел позу, которая впоследствии надолго вошла в обиход как символ искупления первородного греха. Потрясенный Иуда кинулся бегом к Лобному месту… На вершине холма стояли три креста. У среднего, с надписью «Царь иудейский», распростершись ниц, лежал плачущий Симон. Иуда плюхнулся рядом с ним. — Рабби! — Совсем слаб твой рабби, — сказал один из стражников, рассматривая снятые с Курочкина доспехи. — Еще и приколотить как следует не успели, а он сразу того… — стражник закатил глаза, — преставился! — От страха, что ли? — сказал второй стражник, доставая игральные кости. — Так как, разыграем? Иуда взглянул на сморщенное в смертной муке бледное лицо Учителя и громко заголосил. — Ишь, убивается! — сказал стражник. — Верно, родственничек? — Послушайте! — Иуда встал и молитвенно сложил руки. — Он уже все равно умер, позвольте нам его похоронить. — Нельзя. До вечера не положено снимать. — Ну, пожалуйста! Вот возьмите все, но разрешите! — Иуда высыпал перед ними на землю деньги, вырученные за осла. — Разрешить, что ли? — спросил один из стражников. — А может, он и не умер еще вовсе? — Второй служивый подошел к кресту и ткнул копьем в бок Курочкина. — Пожалуй, помер, не дернулся даже. Забирай его! Между тем остальные продолжали рассматривать хитон. — Справная вещь! — похвастал счастливчик, на которого пал выигрыш. — Сносу не будет! Потрясенные смертью Учителя, апостолы торопливо снимали его с креста. Когда неловкий Иуда стал отдирать гвозди от o ног, Курочкин приоткрыл глаза и застонал. — Видишь?! — шепнул Иуда на ухо Симону. — Живой! — Тише! — Симон оглянулся на стражников. — Тут поблизости пещера есть, тащи туда, пока не увидели! Стражники ничего не заметили. Они целиком были поглощены дележом свалившихся с неба тридцати сребреников. Оставив Курочкина в пещере на попечении верного Симона, Иуда помчался сообщить радостную весть прочим апостолам. Курочкин не приходил в сознание. В бреду он принимал Симона за своего аспиранта в институте, но обращался к нему на древнееврейском языке. — Петя! Петр! Я вернусь, обязательно вернусь, не может же не сработать машина времени! Поручаю тебе в случае чего… Пять суток, отпущенных Хранителем, истекли. Где-то в подвале двадцатиэтажного здания мигнул зеленый глазок индикатора. Бесшумно включились релейные цепи. Дьявольский вихрь причин и следствий, рождений и смертей, нелепостей и закономерностей окутал распростертое на каменном полу пещеры тело, озарил сиянием электрических разрядов и, как пробку со дна океана, вытолкнул Курочкина назад в далекое, но неизбежное будущее. — Мессия!! — Ослепленные чудесным видением Иоанн, Иаков, Иуда и Фома стояли у входа в пещеру. — Вознесся! — Симон поднял руку к небу. — Вознесся, но вернется! Он меня нарек Петром и оставил своим наместником. Апостолы смиренно пали на колени. — Ну-с, — насмешливо произнес Хранитель, — и чем же вы обогатили науку? Курочкин машинально потер запястья, в которых все еще не прошел неприятный зуд. — Право, я затрудняюсь пока ответить на этот вопрос, — сказал он, глядя в пол. — Собранный мной материал нуждается в тщательной обработке, хотя уже наперед можно сказать, что многие факты толковались церковниками весьма превратно. — Но в общем вы удовлетворены экспериментом или хотите повторить? — Нет-нет, что вы! Зачем же повторять! Просто я боюсь, что… — Бросьте, Леонтий Кондратьевич! — перебил Плевако. — Мы все знаем. Давайте говорить начистоту. Ведь обстановка, которую мы для вас имитировали… — Простите… — переспросил ошеломленный Курочкин. — Как это имитировали?! — Очень просто. Неужели вы думаете, что путешествия назад во времени такая безобидная вещь? На них наложены строжайшие ограничения. Вы хотели исследовать определенную ситуацию, мы вам эту возможность предоставили. Так сказать, умозрительно. — Иначе говоря, попросту обманули! — Просто проявили известную осторожность. Курочкин обхватил голову руками. — Значит, все это было фарсом, в котором я играл жалкую роль марионетки! — прошептал он. — Кто-то за ширмой дергал за ниточки, а я, дурак… — Никто вас за ниточки не дергал, — вмешался Хранитель. — Вы были не марионеткой, а автором сценария. Для вас была создана правдоподобная историческая ситуация. В этой ситуации машины анализировали ваши поступки и соответствующим образом программировали поведение остальных персонажей. И если пьеса, в которой вы оказались главным действующим лицом, носит характер фарса, кто же виноват? Зато вы сами убедились, как фактически из ничего творится легенда. Это был юмористический вариант, но не забывайте, что часто шутка помогает глубже понять серьезные явления. Курочкин покраснел и, ни слова не говоря, направился к выходу. — Что ж, — задумчиво сказал Хранитель, когда обитая кожей дверь захлопнулась с несколько большей энергией, чем было принято в этом почтенном учреждении, — вероятно, есть все-таки смысл привлечь его к моим исследованиям в палеолите? — Пожалуй, чрезмерно экспансивен, — заметил Плевако. — Такого отправлять в прошлое… Хранитель усмехнулся. — К питекантропам можно. Эпоха настолько отдаленная, что петля гистерезиса размывается временными факторами. Между тем уже разгримированный и переодевшийся Курочкин сидел в знакомом кресле под испытующим взглядом Хранителя. В углу, на диване, расположился неизменно доброжелательный Плевако.Александр Казанцев Сильнее времени
Главы из научно-фантастического романа
МИР ЖЕЛЕЗНЫХ РОБОТОВ
Вилена не находила себе места. Она то бродила по знакомым цилиндрическим коридорам звездолета, то подолгу останавливалась перед иллюминатором, за которым раскаленным яблоком в черном провале неба светило новое, чужое солнц». Все долгие годы полета она видела всегда одни и те рассыпанные серебристой дымкой звезды. Неприятным ощущением этой длившейся годами ночи было то, что корабль будто никуда не летел и беспомощно висел на одном месте. И так из месяца в месяц, из года в год… И только точными приборами можно было определить его перемещение среди созвездий. Но теперь, когда рассвет, наконец, сменил непроглядную тьму, когда далеким маяком стала разгораться желанная звезда, Вилену охватило странное волнение. Астроном Анисимов обнаружил планету! Подтверждался «закон повторяемости», сообщенный в послании разумян, принятом Арсением Ратовым. Вилена гордилась Арсением, ей казалось, что он здесь, с нею… Кротов, статный красавец с лохматыми, сросшимися бровями, первый пилот корабля и «первый его мужчина», поморщился, когда Вилена сказала ему об Арсении: — Не торопись, радость моя. Ничего еще не подтвердилось. Пусть разделение планет на газообразные гиганты и твердые тела здесь такое же, как в солнечной системе, но это еще не код, по которому якобы образуются планетные системы. Чепуха это ратовская. Вот так. Вилена с трудом переносила Кротова. Она знала его заслуги, полеты к Сатурну и Нептуну, возвращение на Землю с триумфом, но с нарочитой фамильярностью его примириться не могла. К счастью, остальные молодые люди «Разума-2» не походили на первого пилота. Для них Вилена была предметом поклонения. За годы полета было немало всяких трений и столкновений, но сейчас все мелкие чувства отступили. Войдя в планетную систему звезды, начальник экспедиции Иван Степанович Виев стал посылать радиопризывы, содержащие выдержки из сигнала, поступившего несколько лет назад на Землю и расшифрованного как приглашение братьям по разуму прилететь. И вскоре «Разум-2» принял ответный радиосигнал, давший возможность определить, какая же планета обитаема. Оказалось, что вторая, соответствующая земной Венере. Ее назвали Этаной, по имени древнего царя Этана, который приказал запрячь в колесницу стаю птиц, чтобы подняться к звездам. Сказание о нем, как вспомнила Вилена, запечатлено в клинописных табличках в библиотеке царя Ассурбанипала. Радисты, кибернетики и лингвисты работали как одержимые, переводя полученный текст. Они не верили сами себе, снова и снова меняя шифр. Лингвистическая основа передачи была той же самой, как и принятый на Земле сигнал, но не хотелось признать правильность перевода: «Мир разума отвечает летящим, что не посылал призыва посетить его». Начальник экспедиции собрал весь экипаж. Явился даже больной геолог Игорь Михаленко, последние месяцы безвольно валявшийся на койке, забыв свою земную жизнерадостность. Его силой привел в кают-компанию живший с ним вместе профессор Анисимов. И геолог сразу заявил: — Надо лететь домой, скорее лететь домой, не медля ни минуты. Разве не ясно, что в этом послании отказ разума Этаны. Отказ, если не угроза. — Повернуть назад? — вспылил Кротов, сводя брови, которые друзья в шутку называли двумя кротами. — Позор!.. Ради чего мы летели сюда? Чтобы расписаться в трусости? — Я бы предостерег от опрометчивых решений, — заметил профессор Анисимов, теребя клинышек бородки. — Осторожность прежде всего. Результат нашего полета и так уже огромен. Изучается планетная система, идентичная нашей. Нельзя сказать, что мы вернемся ни с чем. — Но разумяне! Мы их еще не видели! — воскликнула Вилена. — Подумать только, что они могут знать в области физики! — Еще неизвестно, знают ли они, скажем, больше вас, Вилена Юльевна, — снова вступил больной геолог. — Надо домой. Мы люди и должны жить на Земле. А в физике… не профаны. Рисунки Г.Макарова — Вернуться скорее, чем предусмотрено графиком рейса, невозможно, — напомнил Виев. — Грузолеты с топливом будут ждать нас в определенное время, не раньше и не позже. — Все равно рисковать нельзя, — мотал головой геолог. — Почему нельзя? — вспылил Кротов. — Риск для нас — это норма поведения. — Я лишь выскажу опасение, — сказал профессор Анисимов. — Хочется подойти к проблеме с моральной стороны. Можем ли мы искать контакта с чужой цивилизацией, если она этого не хочет? Основной принцип, которым следует, на мой взгляд, руководствоваться в космосе, — это невмешательство. — Но ведь на Земле мы приняли с Этаны приглашение прилететь, — напомнила Вилена. — Не надо забывать о смене здешних поколений за время нашего полета, — возразил Анисимов. — Стоит ли ссориться, друзья, — примирительно сказал толстяк врач. — Возможно, что планета разделена на разные страны. — Вот это-то я и имею в виду, — сказал профессор Анисимов. — Мы не имеем права ступить на планету, где можем вызвать хоть какой-либо конфликт. Спорили долго. Кротов к концу совещания совсем рассвирепел, метал молнии из-под густых бровей. Виев молча выслушал всех, взвесил каждое мнение: — Ну вот что. Есть одна мудрая поговорка на языке суахили: «Кто делал и не доделал, тот совсем не делал». Будем доделывать начатое. Так было принято решение высадиться на Этане и установить контакт с теми, кто звал людей. Анисимов и Михаленко протестовали. Вилена мягко сказала: — Но ведь контакт еще не вмешательство, только знакомство. Ей показалось, что за два часа споров она лучше узнала своих товарищей, чем за годы полета. Вилена теперь много времени проводила у телескопа, рассматривая загадочный «глобус». На нем различимы были словно нарисованные ромбы с обращенными к полюсам острыми углами. Ей удалось установить, что это моря, в воде которых отражались лучи местного солнца. — Несомненно, это искусственные сооружения, — согласился с Виленой профессор Анисимов. Больной геолог встал с койки, равнодушно посмотрел в телескоп, сказал что-то о гипертрофированной кристаллизации, махнул рукой и снова лег. Он мог говорить только о возвращении на Землю и оживал тогда, когда Вилена вытаскивала его в кают-компанию послушать музыку. Скоро ромбические моря стали видны простым глазом. «Разум-2» лег на околопланетную орбиту и неустанно слал радиопризывы, повторяя обе передачи Этаны: и ту, что была принята на Земле, и ту, что недавно поставила всех в тупик. Самым удивительным казалось молчание разумян. Но их планета была в радиодиапазоне довольно активной, словно кто-то непрерывно переговаривался там по радио. Но, увы, не с пришельцами. Кротов требовал немедленной высадки, Анисимов возражал. — Не исключено, что у них война между теми, кто звал нас, и теми, кто захлопнул перед нами дверь. Мы не ко времени здесь и не ко двору. — Надо скорее домой, — твердил Михаленко. — Какой ты геолог! — возмущался Кротов. — Почему здесь моря ромбические? Вот то-то, радость моя. Запущенные зонды определили состав атмосферы: нейтральные газы, углекислота и мало кислорода. И снова Виев принял решение: — Полетят три ракеты в три различные области планеты. Есть шанс, что хоть одна из них встретит друзей, звавших нас. В каждой ракете должны были лететь по трое, остаться на корабле предстояло тоже троим. Один из них определялся сам собой — больной геолог, другим по занимаемой должности первого пилота и заместителя Виева должен был стать Кротов. В случае чего ему предстояло одному привести звездную экспедицию на Землю. Вместе с Виевым они решили, кто останется третьим. — Иван Степанович, конечно, надо оставлять Вилену. Такой физик! И ведь летела она, чтобы использовать парадокс времени. Пусть вернется, как рассчитывала. Вот так-то. Виев пристально посмотрел на Кротова. Великолепные брови пилота дрогнули, и глаза уставились в пол. — Быть по-иному, и ты знаешь почему, — сказал Виев. — Останется астроном Анисимов. По крайней мере, не будет вмешиваться в дела разумян. Кротов вспыхнул. — Тогда я не останусь. И вы тоже знаете почему. Оставляйте второго пилота, а мне позвольте…. разделить с Виленой любую опасность. Виев кивнул. — Хорошо, пусть третьим вместе с вами в ракете буду я. Звездолет был подобен кораблю на межпланетном рейде. Виев выбрал для. него орбиту, по которой он облетал вокруг планеты за время одного ее оборота вокруг оси. Таким образом, «Разум-2» всегда оставался над одним из близких к экватору ромбических морей, на берег< которого и должна была опуститься ракета Виева. …— Здесь тоже есть солнечная дорожка»! — воскликнула Вилена. Полоса будто расплавленного металла тянулась по морской глади к овальному красноватому светилу. Ракета искрилась в его лучах, походя на рубиновый минарет, вырезанный в густо-синем небе. Вокруг простиралась унылая шершавая равнина без холмов и деревьев. Прибывшие рассматривали берег — прямой, как земное шоссе. — Будто гранитная набережная! Пойду стукну молоточком. Фигура Кротова в скафандре казалась громоздкой. Вилена подумала, понравятся ли здесь такие пришельцы? Возвращался Кротов огромными прыжками. Тяготение здесь было меньше земного. — Где мы? Как думаете? — еще издали кричал он. — Как где? — удивился Виев. — Вблизи местного экватора. — Тогда получите кусочек набережной! Поправка к географии. Зеленоватый камешек быстро уменьшался на перчатке Виева. — Температура 60 °C, а он плавится. Вот так. Потому что лед. — Ледяная дамба! — воскликнула Вилена. — Пожалуй, не дамба, а весь материк. — Этого не может быть, — заметил Виев. — Они губительно изменили бы весь климат планеты. Попробуй у Земли отнять моря. — Не знаю, какой им климат нужен, — отозвался Кротов. Море было спокойно, но мерный шум, похожий на рокот прибоя, не смолкал ни на минуту, слышный в выведенные из шлемов микрофоны. Казалось, вздыхала сама планета. — И никого, — заметил Виев, оглядываясь вокруг. — Вот так-то, — сказал Кротов, снова уходя на разведку. Вилена тревожно окликнула его по радио. — Вот спасибо, — отозвался бодро Кротов. — Знал бы, давно к черту в пекло полез, лишь бы слышать вас. Так и есть! Нашел ход в преисподнюю. Гудит, что трансформатор. — Где ты? Дай радиопеленг, — потребовал Виев. Пришлось пройти полкилометра. Кротов стоял над глубоким колодцем. — Дышит, — указал он вниз. Зеленоватые стенки колодца были гладкими. — И опять лед. Вот так. Из колодца дул сильный ветер. Вилена, пользуясь анализатором, тотчас определила, что в потоке воздуха больше углекислоты, чем в атмосфере, температура же только 4 °C. — Вентиляция, — безапелляционно решил Кротов. — Окись углерода, пары серы и аммиака, — добавила Вилена. — Следы цезия, радиоактивность повышенная. — Должно быть, там какое-нибудь производство, — предположил Виев. — Нормальный цех допотопного ада. Сера и аммиак для приятности обслуживающего персонала. По требованию охраны адского труда. Угарный газ — от углей под сковородками. Неподалеку оказались еще две вертикальные шахты. — Должны же черти забирать воздух, проветривая свое помещение. Так и знал! Кротов наткнулся на полого уходивший вглубь туннель. Ветер задувал в него прямо с моря. — Толково. В туннель Кротову можно было войти не сгибаясь, если укоротить антенну над шлемом. А Вилене с Виевым даже этого не потребовалось. Стенки туннеля оказались тоже ледяными. Кротов постучал молотком. — Там, должно быть, трубы с охлаждающим раствором. Смотрите, пожалуйста, как они экономят металл. Энергия у них дешево ценится. Виев нес киберлингвиста, точно такого же, какой был и у Вилены, Они оба попеременно радировали на языке Этаны, что ищут встречи во имя Знания. Но ответа не было. Виев решил идти по туннелю. — Никогда не читал великого Данте. Каюсь. Но теперь мне зачтется. Практика выше теории, — сказал Кротов. Ветер в туннеле подгонял разведчиков в спину. Шум впереди усиливался. Словно тысячи машин разом начинали свою работу и разом затихали. Туннель вывел разведчиков в исполинский зал или пещеру, своды которой терялись в вышине. Рассеянный свет кое-где сверкал в кристалликах на гладких, возможно, тоже ледяных стенах. Вдаль уходили бесконечные ряды непонятных машин. У каждого шумящего ряда был свой ритм, и только все вместе они вызывали рокот прибоя, различимый наверху. — Подземный завод. Вот так. Наверняка военный. — Неужели правда, что они здесь воюют? И все тут уже вымерли? — и Вилене вспомнился читанный когда-то старинный рассказ американского писателя о том, как автоматические заводы изготовляли страшные атомные бомбы, которые сами подвешивались под крылья бомбардировщиков. По заданным сотни лет назад маршрутам поднимались самолеты в воздух и летели к намеченным давно истлевшими мертвецами целям, чтобы бездумно сбросить смертоносный груз. И радиоактивные кратеры на месте былых городов… — Смотрите! — предостерегающе крикнула Вилена. Между двумя рядами машин что-то двигалось. — В самом деле война? Вроде танк. Держитесь, радость моя. — Замолчите вы!.. Виев усиленно радировал надвигающемуся предмету, действительно похожему на танк. — Природа не знает колеса. Это не животное. Вот так. — Может быть, животное сидит в нем? — предположила Вилена. — Зачем ему такая махина? Так бы ползать мог. Виев пытался теперь громкими звуками через репродуктор привлечь внимание движущегося предмета. Танк катил прямо на разведчиков, казалось, не замечая их. Им пришлось даже отскочить в проход между шумящими машинами. Громада на колесах промчалась мимо. — Экая скорость у этой колесной сороконожки! Должно быть, тормоза хорошие. Впрочем, красного светофора не вижу. Разведчики снова вышли между рядами машин и смотрели на удаляющуюся махину. Она остановилась у входа в туннель, через который они прошли. — Так. Будем считать отступление отрезанным. Почему же Данте не описал колеса? — Лучше спросите, почему это танк не реагирует на наши сигналы? — отозвалась Вилена. — Вероятно, не запрограммирован на это, — спокойно ответил Виев. — Вы думаете, это их роботы? — Хорошо, если так. — Что же еще? — поразилась Вилена. — Если это не сами обитатели планеты. — Мир железных роботов? Неужели? — Тогда с ними можно и не церемониться, — решил Кротов, кладя руку на лазерный пистолет. — Если он не обучен вежливости, я его «запрограммирую». — Отдай пистолет, — потребовал Виев. — Мы прилетели в гости. — Всегда надеялся побрататься с велосипедом, который раз был на планете некий звездный человек, — проворчал Кротов, отдавая оружие. — Внимание, — шепотом предупредила Вилена. По проезду между рядами машин мчался новый танк. — Будем вежливы, дети. Уступим дорогу старшим. Разведчики снова спрятались в узком проходе. Танк, как и первый, со свистом промчался мимо них. — Старшим? — переспросила Вилена. — Вы думаете, они очень старые? А что, если… Оба танка стояли у входа в туннель и словно совещались между собой. Едва ли это требовалось автоматам. Танки развернулись и, наращивая скорость, двинулись навстречу пришельцам. Люди не прятались. Они сами старались, чтобы их заметили, все еще надеясь, что внутри танков сидят разумные существа.ПРОТОСТАРЦЫ
Пот стекал у Кротова с мокрых бровей, застилая глаза. Хмурясь и моргая, он упрямо лез вверх. Он упирался острыми шипами подошв в гладкий ствол колодца перед собой, а спиной в противоположную стенку шахты и перемещался рывками сантиметр за сантиметром. Ему никогда не удалось бы это, не будь он мастером альпинизма и не умей взбираться так по отвесным расщелинам. Но даже это не помогло бы ему, если бы тяготение здесь не было меньше земного и снизу не дул мощный ветер. А главное, если бы слепая ярость не позволяла ему сделать невозможное. Он знал, что решали минуты, если не секунды… Он не вылез, а выпрыгнул из колодца и сразу увидел красноватую в лучах заходящего солнца ракету, где еще недавно они были втроем. Он помчался к ней огромными прыжками, словно был на Луне. Судорожно крутил он маховички, чтобы отдраить люк, забыв включить себе в помощь механизмы. В те секунды, пока шлюз заполнялся земным воздухом из ракеты, его сердце, казалось, было готово выскочить из груди. Ах, Виев, Виев! Зачем только он отобрал у него лазерный пистолет!.. Внутренняя дверца шлюза автоматически раскрылась, едва давление в шлюзе и ракете сравнялось. Нужно было по скобам забраться в верхний отсек, где хранилось запасное оружие. Кротов выхватил из ящика лазерный пистолет, совершенно такой же, какой у него взял Виев. Почему ни Виев, ни Вилена не пустили в ход свои? Кротов передернул плечами. Он вспомнил, как беспомощно выглядели люди в скафандрах, вися в воздухе вниз головой. Могучие манипуляторы, словно изучая, начали отрывать от скафандров выступающие части, повредили антенны и уже принялись за кислородные баллоны… Что мог сделать Кротов, лишенный оружия? Танки приблизились с разных сторон, не реагируя на радиосигналы Виева. Виев приказал бежать, укрыться за рядами машин. Один танк догнал Вилену, а другой Виева. У Кротова до сих пор стоял в ушах пронзительный вопль Вилены, похожий на визг ребенка или затравленного зайца. Вот так седеют за одну минуту! Пустить бы в ход лазерный пистолет!.. Ах, Виев, Виев! Каково ему думать о гуманности разума, вися вниз головой? Другой танк поднял манипуляторами Вилену, будто рассматривая насекомое, прежде чем оторвать ему лапки и крылышки. Тогда-то она и не выдержала, закричала… Кротов спасся потому, что танков было два, а космонавтов трое. Но спасся не для того, чтобы сохранить свою шкуру! Теперь если не спасение товарищей, то месть!.. Пусть бессмысленная, но жестокая, холодная, не знающая пощады! Кротов наотмашь махнул рукой с пистолетом. Огромная глыба ледяной набережной сползла о берега и рухнула в море, подняв столб брызг. Кротов с размаху прыгнул в колодец. Он будет крушить лазерным лучом направо и налево, не оставит ни одного крутящегося колеса ни в машинах, ни в проклятых танках, посягнувших на жизнь его товарищей.…Вилена дико закричала, когда почувствовала, что ее перевернули в воздухе вверх ногами. Отчаяние и страх, обыкновенный человеческий страх охватила ее. Да, она с решимостью отчаяния добивалась участия в звездном рейсе, пренебрегая смертельной его опасностью. Твердым шагом переступила она порог звездолета и полетела в черные бездны световых лет. На все это она была способна, отдавая себе отчет, что ее ждет. Но одно дело думать о том, что может тебе грозить, а другое — самой ощутить жуть опасности. Вот почему она закричала, когда могучие манипуляторы отломили у нее радиоантенну и дотронулись до кислородных баллонов. Сознание помутилось у Вилены, голос зашелся в визге, казалось, перейдя грань возможного. Так оно и было, если иметь в виду доступный человеческому уху диапазон звуков. Виев слышал этот последний, оборвавшийся на пределе слышимости звук, сжимая в руке лазерный пистолет. Он был дальше от танка, чем Видена, и мгновением позже почувствовал, что манипуляторы подняли его. Он видел перед собой механическое чудище и мог бы разрезать его пополам лучом лазера, как кричал ему об этом Кротов. Быть может, большинство людей, подчиняясь импульсу самосохранения, нажали бы спуск пистолета, но Виев был человеком особого склада. Даже в своем отчаянном положении он помнил, что привел на чужую планету экспедицию, чтобы завязать связь с мыслящими существами. Не для того он отобрал у Кротова лазерный пистолет, чтобы самому применить его. В миг, когда крик Вилены исчез на запредельной ноте, Виев ощутил, что манипуляторы повернули его головой вверх. И Виев вдруг понял: «Ультразвук! Машины не снабжены радиоустановками, но слышат звуки запредельной высоты! Они услышали крик Вилены!» Виев нащупал на грудиаппаратуру связи и перевел рычаги в крайнее положение. Частота сто тысяч герц. Ее не воспринимает человеческое ухо, но слышит ухо дельфина. А существа Этаны? Совершенно непроизвольно, как сделали бы это на Земле, Виев передал ультразвуком по азбуке Морзе три коротких сигнала, три длинных, потом снова три коротких. И опять ту же серию сигналов: «SOS!.. SOS!..» На планете Этана никто не мог знать значение этого сигнала, но он был математически организован. Он был безусловно разумен, и это могли понять мыслящие существа, не бездумные роботы, а разумяне!.. Оба танка одновременно поставили земных пришельцев на пол. Вилена рухнула без сознания. Виев был далеко от нее и находился во власти другого танка. Он не мог ей сразу помочь, надо было прежде завязать связь с сидящим в танке мыслящим существом. Какое счастье, что в отличие от первой звездной экспедиции все спутники Виева были снабжены киберлингвистами и универсальной аппаратурой связи! Виев мог передать ультразвуками скрытому в машине разумянину заготовленное еще заранее обращение. И его поняли!.. Даже ответили ему!.. Киберлингвист перевел Виеву: — Из числа летящих, предупрежденных, что их не звали в мир Разума, зачем ты здесь? — Во имя Разума, который объединяет нас, — через того же киберлингвиста на ультразвуковой частоте ответил Виев. — Разумных объединяет только желание жить. — Право жить — это высшее право всех живущих. — Ты разумен, уродливый пришелец. Это странно. — Только разум мог привести корабль от звезды к звезде. — Высший Разум — в стремлении жить вечно. Виев старался рассмотреть лежащую перед другим танком Вилену. Манипуляторы бережно приподняли ее, и она шевельнулась, очевидно, приходя в себя. Виев облегченно вздохнул и ответил прежним способом своему танку: — Разум, наследуемый поколениями, вечен. — Ты примитивен и груб, дикарь, — перевел Виеву кибер-лингвист. — Мы пришли учиться. — На планете, где даже моря заморожены, чтобы стать сушей, места вам нет. — Уже один ваш способ превращения морей в материки поможет моему миру, где население растет. — Только невежественные дикари могут увеличиваться в теле. — Разве на твоей планете разумные не умножают свой род? — Мудрейшие не умирают. И тут Виев с ужасом подумал о Кротове. Шлемофон не работал, он не мог связаться с ним. Если Кротов добрался до ракеты и вернется с оружием? Что наделает он в этом мире, не знающем смерти? — Могу я взглянуть на тебя, победившего старость? — Ты видишь, — ответил танк. — Разве ты не можешь покинуть машину? — Покинь свою голову, с которой я снял металлические отростки, грозившие мне. — Это не голова, а шлем, имевший приспособления для приема электромагнитных колебаний. — Твой искусственный шлем жалкое подобие моих совершенных органов, заменивших прежние после их износа. И Виев понял: протезная цивилизация! Перед ним разумное существо, которое когда-то заменило свои органы механическими протезами. — Как долго существуешь ты, разумный? — спросил Виев. — Еще мало. Электромагнитный луч не прошел за это время и десятой части пути до центра звезд. До ядра Галактики, — мысленно дополнил Виев. — Неужели десять тысяч лет этому старцу, древний мозг которого живет среди искусственных протезов?» Виев видел, что Видена, опираясь на заботливо поддерживающие ее манипуляторы, встала перед своим танком. Виев, лишенный радиосвязи, крикнул через репродуктор, чтобы Вилена перевела свою аппаратуру связи на ультразвук. Вилена услышала, с трудом приходя в себя после потрясения. Значит, мелькнувшее в ее сознании предположение, что это существо на колесах действительно разумно, правильно. И с чисто женской непосредственностью она спросила через своего киберлингвиста ультразвуками: — Ты заменил свои ноги колесами, разумянин? — Разве тебе не предстоит это, пришелец? — вопросом на вопрос ответил танк, продолжая поддерживать Вилену манипуляторами. — Мы не заменяем свои органы. — Неужели ваша цивилизация так низка? — Разве ты, разумянин, никогда не вспоминаешь о том, что заменил колесами и рычагами? Разве забыл природную красоту? — Чтобы не чувствовать тяжесть времени, надо забыть прежнее. Так поступают мудрейшие, не думая ни о чем, кроме того, чтобы жить. А я все еще живу давно исчезнувшим, началом жизни тех, существование кому было дано мной. — Ты женщина! — воскликнула Вилена. — Как и я! — Разве той, кто мог давать жизнь, нужно было лететь в другой мир? — Я еще не давала жизни никому, но мечтаю об этом. — В Мире Высшего Разума уже нет такой мечты. Вилена сама не воспринимала ультразвуков, это делала ее аппаратура, которая не могла через киберлингвистов передать интонаций неслышной речи. Но каким-то глубоким женским чувством Вилена почувствовала такую горечь сказанного, что прониклась искренним сочувствием к неведомому существу. И вдруг она подумала о Кротове. Надо знать его характер! Что, если он спешит сюда с лазерным пистолетом? Как остановить его? Как предотвратить преступление? Виев тем временем смотрел на сложнейшую машину, внутри которой, очевидно, были скрыты хитроумные аппараты, имитировавшие функции когда-то живого, порожденного природой организма. Он представил себе механические мускулы, механическое сердце, почки, пищеварительный аппарат, готовящий животворящую кровь для вечно живущего мозга, клеточки которого, по-видимому, обновлялись заботой тех же механизмов. На Земле в Институте Жизни ученые показывали ему искусственное сердце, легкие, почки, печень, похожие на сверкающее никелем оборудование химических цехов. Эти устройства занимали там огромные помещения. Не потому ли так громоздок и этот танк? Но как же велики должны быть технические достижения протезной цивилизации, если они позволили создателям ее победить смерть! Пусть с помощью громоздких машин, но все же обеспечить неопределенно долгую жизнь! Сколько же полезного узнают здесь люди, приобщившись к такой культуре!.. Лишь бы предотвратить столкновение с Кротовым. Человечество будет благодарно своим посланцам. Вилена расспрашивала удивительную собеседницу: — А это все, — она указала рукой на работающие ряды машин подземного производства, — все это нужно вам для жизни? — Чтобы жить вечно, надо постоянно заботиться о замене того, что изнашивается. Все это надо изготовить. Для всех. У нас нет различия между теми, кто должен жить вечно. — Вы постоянно обновляетесь при помощи машин. Наш организм тоже обновляется, только сам собой. За время твоей жизни, разумянка, наш организм обновился бы полностью многие сотни раз. — Значит, и вы не остаетесь сами собой, как и мы? — Нет. Меняется только оболочка существа, а оно само в планах и программах своего развития, в памяти пережитого и в приобретенных знаниях остается прежним. — Память пережитого. Мудрейшие ради того, чтобы думать только о том, чтобы жить, уничтожают ее. — Память предков наоборот! — воскликнула Вилена, но протезированная разумянка, очевидно, не поняла ее. — Предки? Для нас, вечно живущих, это пустой звук. — Но разве все живущие такие, как ты? Разве нет уже тех, которые еще не стали машинами? — Ты спрашиваешь о неразумных? О тех, кто, развившись, будет умолять о помощи, чтобы заменить у них то, что отмирает? — Да, да! Ведь должны же у вас такие быть? — Они могут получить механические органы взамен отмирающих только у нас на ледяных материках. Это заставляет их подчиняться закону. — Какому закону? — Закону вечной жизни, единственному и постоянному. — Но где живут они, где? — На острове Юных. Их остается все меньше. Они становятся такими же, как мы. — Резервация! — воскликнула Вилена. — Резервация Юности! …Кротов в холодном бешенстве спускался по вертикальному колодцу. Расставив руки и ноги, он замедлял ими спуск. Последние несколько метров он пролетел по воздуху и спрыгнул на пол машинного зала, который обнаружили они, выйдя из туннеля. Будь это на Земле, он, может быть, сломал бы себе ноги. Но здесь он остался цел и невредим. Кротов огляделся. Он слышал все тот же ровный шум машин. Конечно, ультразвукового разговора, который вели его товарищи с обитателями планеты, он слышать не мог. Он не сразу увидел танки, хотя искал их глазами. Быть может, они еще не успели расправиться с Виленой и Виевым… И тут он услышал шорох позади себя, резко обернулся и заметил, как ему показалось, подкрадывающуюся к нему машину. Правда, эта машина на ходу касалась манипуляторами других неподвижных машин, но Кротов не интересовался этим. Перед ним был враг. Он взмахнул лазерным пистолетом, и разрезанная машина развалилась на две части. Тогда Кротов побежал по коридору, круша перед собой все лазерным лучом. Там, где он пробегал, замолкал ровный шум подземного производства. Дыхание машинного зала замирало. И тут Кротов увидел перед собой два неизвестных танка. Он не хотел промахнуться, нужно было подкрасться поближе.
Последние комментарии
4 часов 54 минут назад
9 часов 2 минут назад
9 часов 19 минут назад
9 часов 40 минут назад
12 часов 22 минут назад
19 часов 45 минут назад