Противостояние [= Армагеддон]. Книга первая [Василий Васильевич Головачев] (fb2) читать онлайн

Стивен Кинг ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Пролог КРУГ РАЗМЫКАЕТСЯ

Нам нужна помощь, уверял поэт.

Эдвард Дорн

— Салли.

Бормотание.

— Просыпайся же, Салли!

Бормотание, но на этот раз более громкое.

Он потряс ее за плечо.

— Просыпайся! Тебе пора просыпаться!

Чарли.

Голос Чарли. Давно ли он зовет ее?

Салли очнулась ото сна.

Она бросила взгляд на часы, стоящие на ночном столике: четверть третьего утра. В это время Чарли не должен был находиться здесь; он должен был быть на дежурстве. Сообразив это, Салли внимательно посмотрела на него, прислушиваясь внутри себя к чему-то страшному, что подсказывала ей интуиция.

Ее муж был мертвенно бледен. Его глаза, казалось, стали большими и круглыми от страха. В руках он держал ключи от машины. Другой рукой он все еще тряс ее за плечо, хотя Салли и открыла глаза. Казалось, он не видит, не понимает, что она уже проснулась.

— Чарли, в чем дело? Что случилось?

Похоже, он не находил слов, чтобы ответить. Его адамово яблоко совершало ритмичные движения, но ни звука не раздавалось в маленьком служебном бунгало, — кроме, разве что, тикания часов.

— Пожар? — задала она глупый вопрос. По ее мнению, только пожар мог привести его в такое состояние. Она знала, что родители Чарли погибли во время пожара.

— Хуже, — ответил он. — Гораздо хуже. Побыстрее одевайся, дорогая. Одевай малютку Ла Вон. Мы должны побыстрее уезжать отсюда.

— Почему? — вставая с постели, спросила она. Волна страха захлестнула ее. Все было не так. Происходящее напоминало дурной сон. — Куда?

Она еще никогда не видела Чарли таким напуганным и принюхалась к его дыханию. Странно, от него не пахло ни спиртным, ни сигаретами.

— Салли, родная, не задавай вопросов. Мы должны сматывать удочки. Как можно скорее. Поднимай дочь и одевай ее.

— Но я… у нас есть время, чтобы собраться?

Казалось, этот вопрос оглушил его. Застал врасплох. Страх у Салли мгновенно улетучился, когда она поняла, что муж находится на грани нервного срыва. Он, не сознавая, что делает, почесал в затылке и растерянно ответил:

— Не знаю. Мне нужно посмотреть, куда дует ветер.

И с этим странным замечанием он вышел из комнаты, а Салли так и осталась стоять у постели, совершенно сбитая с толку. Чарли производил впечатление человека, сошедшего с ума. Какое отношение имеет направление ветра к тому, есть или нет у нее время собраться? И куда они поедут? В Рено? Вегас? Солт Лейк Сити? И…

Она судорожно сжала рукой горло, потому что в голову ей пришла новая мысль.

АВОЛ. Поспешное бегство посреди ночи может означать только одно: Чарли намерен покинуть АВОЛ.

Она вошла в маленькую комнатку, служившую для их дочери Ла Вон детской, и на несколько секунд замерла в дверном проеме, созерцая спящее дитя в бледно-розовой пижаме. О, как бы ей хотелось, чтобы все происходящее было не более, чем кошмарный сон! Чтобы все прошло, чтобы она проснулась, как обычно, в семь часов утра, накормила Ла Вон и позавтракала сама, не отрывая глаз от телеэкрана, потом приготовила бы яичницу Чарли, который, как обычно, вернулся бы к восьми утра с дежурства, и чтобы потом две недели он был свободен, и чтобы спал рядом с ней в постели, и чтобы все происходящее было всего лишь дурным сном, и…

— Поторопись! — резко прозвучал голос мужа, разбивая ее последние надежды. — Если бы речь шла только о нас с тобой — мы бы могли попусту терять время… но во имя Господа, женщина, если ты любишь свою дочь, — он сделал ударение на последнем слове, — поскорее одень ее.

Он открыл ящик комода и нервно принялся перебирать в нем вещи, складывая некоторые из них в саквояж.

Она разбудила малютку Ла Вон; трехлетнее дитя, не привыкшее просыпаться по ночам, раскапризничалось и заплакало, но Салли, не обращая на это внимания, быстро натянула на девочку одежду. Плач дочери усилил ее страх. Плач малютки Ла Вон ассоциировался у нее с болезнями, которыми девочка успела переболеть — крупом, колитом, сменой зубов. Но вот она взглянула на Чарли, и злость сменила страх: он был так смешон, торопясь к двери с битком набитым саквояжем.

— В чем дело? — сама того не желая, крикнула она, и девочка от неожиданности заплакала еще громче. — Ты сошел с ума! Они пошлют на поиски нас солдат, Чарли! Солдат!..

— Да, но не сегодня, — ответил он, и уверенность в его голосе ужаснула Салли. — Думаю, сегодня нас никто не сможет задержать. — И он засмеялся странным смехом, что напугало Салли еще больше. — Девочка одета? Хорошо. Положи в свою сумку какую-нибудь одежду для нее. Нам пора ехать. Думаю, мы успеем. Спасибо Господу, сегодня дует западный ветер.

— Папочка! — малютка Ла Вон тянула к нему свои ручонки. — Хочу на ручки! Верхом на папочке! Верхом на папочке! Хочу!

— Не сейчас! — резко ответил Чарли и исчез на кухне. Секундой позже Салли услышала, как он гремит посудой, и догадалась, что он взял деньги, которые предназначались для хозяйственных покупок. Ее хозяйственные деньги. Что-то около сорока долларов. Значит, все это происходит на самом деле.

Малютка Ла Вон вновь заплакала. Салли торопливо натянула на нее курточку и судорожно начала запихивать в саквояж какие-то детские вещи, не думая, пригодится ли то, что она берет…

Чарли вновь появился в спальне. Жестом он показал, что им пора. Салли подхватила девочку на руки. Почувствовав, что родители встревожены, та перестала плакать.

— Куда мы поедем, папочка? Я хочу спать!

— Поспишь в машине, — подхватив два саквояжа, сказал Чарли. Его взгляд был все таким же странным, как и тогда, когда он будил Салли. Внезапно до Салли начала доходить причина столь поспешного отъезда.

— Неужели случился выброс? — прошептала она. — О, матерь Божья, неужели это так? Выброс!

— Я сидел у монитора, — бросил Чарли. — Внезапно я заметил, что индикатор изменил свой цвет. Он стал не зеленым, а красным! Салли, они все…

Он умолк, глядя в расширившиеся от любопытства глаза малютки Ла Вон. На щеках девочки все еще не просохли слезы.

— Все они там У-М-Е-Р-Л-И, — раздельно сказал наконец он. — Все, кроме одного из двоих, да и те сейчас, наверное, спасаются бегством.

— Что значит У-М-Е-Р-Л-И, папа?

— Неважно, моя дорогая, — перебила девочку Салли. Ей показалось, что ее голос прозвучал как бы издалека.

Чарли сглотнул слюну, и в его голосе что-то булькнуло.

— Всем известно, что происходит, когда индикатор загорается красным цветом. Срабатывает компьютер, и все ходы и выходы блокируются. Мне повезло — я успел выскочить. Еще немного — и я бы оказался запертым, как жук в коробочке. Уже у парковочной площадки я услышал гром. Боже, если бы я пробыл там еще тридцать секунд…

— Так что же там…

— Не знаю. И не хочу знать. Все, что я знаю — что их всех моментально У-Б-И-Л-О. Если я кому-то здесь понадоблюсь, то пусть сначала поймают меня. Они хорошо платили мне, но все же недостаточно, чтобы я жертвовал ради них жизнью. Дует западный ветер. Но мы обманем его. Мы поедем на восток. А теперь пошли.

Все еще в полусне, она покорно последовала за мужем. В темноте калифорнийской ночи ярко светились фары из старенького «шевроле».

Чарли бросил саквояж на заднее сидение и сел за руль. Салли, слегка помедлив, села рядом с ним, не спуская дочку с рук.

— С Богом! — сказал он и завел мотор. Взревел двигатель, и машина тронулась с места.

Чарли судорожно сжал руль, не сводя глаз с дороги.

— Если ворота заперты, — пробормотал он, — я снесу их ко всем чертям!

И он бы сделал это, поняла Салли. Внезапно ее прошиб холодный пот.

Но для столь крайних мер не было необходимости. Ворота были открыты. Один из охранников, сидя на скамейке, читал журнал. Второго не было видно. Эти парни еще не знали о том, что случилось на базе.

Внезапно я заметил, что индикатор изменил свой цвет. Он стал красным.

Салли вздрогнула и положила ладонь на колено мужа. Малютка Ла Вон уже вновь спала. Чарли сильно сжал руку жены и прошептал:

— Все должно быть хорошо, моя родная.

Они мчались по трассе, удаляясь от Невады, и Чарли сжимал руль автомобиля.

Книга первая КАПИТАН ТРИПС 16 июня — 4 июля 1990 года

Я позвонил по телефону врачу,

Сказав, что он должен мне помочь,

Что он должен определить, чем я болен?

И что это за новая болезнь?

Сильверс

Детка, ты могла бы убить своего парня?

Своего верного и преданного парня?

Детка, ты могла бы убить своего парня?

Ларри Андервуд

1

Машина Хапскомба остановилась на северной окраине Арнетты, в ста десяти милях от Хаустона. Как всегда, маленькое кафе было полно завсегдатаев, сидящих у стойки, попивающих пиво, вяло болтающих или наблюдающих за облепившими грязную люстру мухами.

Биллу Хапскомбу это местечко нравилось гораздо больше, чем все остальные, потому что все здесь с уважением относились к нему. Это были тяжелые времена для Арнетты. В 1980 году в городе было два промышленных предприятия — картонажная фабрика, производящая продукцию для пикников и барбекью, и завод, производящий электронные калькуляторы. Теперь картонажная фабрика была закрыта, а завод ожидала реконструкция: по плану его владельцев, он должен был переориентироваться на производство портативных телевизоров и транзисторных приемников.

Норман Брют и Томми Ваннамейкер, оба в прошлом работавшие на картонажной фабрике, недавно из-за закрытия предприятия потеряли работу. Генри Кармишель и Стью Редмен до сих пор работали на калькуляторном заводе, но были теперь заняты не более тридцати часов в неделю. Виктор Палфрей, с недавних пор пенсионер, куривший одну за другой самокрутки, был еще одним членом этой компании.

— Вот что я скажу вам, — иногда говаривал приятелям Хап. — Их разговоры об инфляции, о национальном долге явно преувеличены. У нас есть прессы и у нас есть бумага. Мы могли бы отпечатать по меньшей мере пятьдесят миллионов тысячедолларовых банкнот и запустить их в обращение.

Палфрей, до 1984 года работавший машинистом, был единственным из присутствующих, кто осмеливался оспаривать подобные нелепые утверждения Хапа. Вот и на этот раз, скручивая очередную смердящую сигарету, он пробурчал:

— Это ничем нам не поможет. Страна не станет богаче от этого шага. Такие деньги не более, чем бумага.

— Я знаю людей, которые не согласились бы с тобой, — раздраженно возразил Хапскомб. — Серьезных людей. Людей, понимающих в делах больше, чем ты.

Стьюарт Редмен, — по всеобщему мнению, самый спокойный человек в Арнетте, — сидел с кружкой пива в руке на пластмассовом стуле и бездумно смотрел в окно. Стью хорошо знал, что такое бедность. Знал с детства, потому что его отец, местный дантист, умер, когда Стью было семь лет, оставив без средств к существованию жену и двух детей, не считая Стью.

Его мать устроилась работать в автопарк здесь же, в Арнетте, — с того места, где сидел Стью, было хорошо видно, где размещался этот автопарк, пока в 1979 году он не был перенесен. Зарплаты матери хватало только на то, чтобы они не умерли с голоду. В девять лет Стью пошел работать — сперва к Роджу Такеру, владельцу автопарка, а после — на биржу в соседнем городке Брейнтри, где ему пришлось солгать насчет своего возраста, чтобы получить право работать двадцать часов в неделю.

Сейчас, прислушиваясь к беседе Хапа и Вика Палфрея о способах делания денег, он вспоминал первые трудовые мозоли на своих руках. Он пытался скрыть эти мозоли от своей матери, но она все же заметила их; менее, чем через неделю после того, как он приступил к работе. Увидев мозоли, мать расплакалась, хотя была не из плаксивых. Но она не просила сменить его занятие. Она хорошо понимала ситуацию. Она была реалисткой.

Стью и спокойным-то таким был потому, что за всю жизнь у него не было ни друзей, ни времени на них. Была школа, и была работа. Его младший брат Дэйв умер от пневмонии в тот самый год, когда Стью начал сам зарабатывать деньги, и Стью так и не смог примириться с этой потерей. Он очень любил Дэйва… и все же отлично понимал, что со смертью брата в доме стало на один рот меньше.

В старших классах он увлекся футболом, и это очень нравилось его матери, хотя иногда и отвлекало его от работы.

— Играй, мой мальчик, — говорила она. — Если тебе и выпал счастливый билет, то это футбол. Играй, Стьюарт. Вспомни Эдди Ворфильда.

Эдди Ворфильд был местной знаменитостью. Он происходил из семьи еще более бедной, чем Стью, но прославился, играя в школьной футбольной команде. Его заметили тренеры, и после окончания школы Эдди пригласили в Техас, где он десять лет был левым полузащитником сборной. Сейчас Эдди владел несколькими закусочными на Западе и Юго-западе и был почти легендарной личностью в Арнетте. Слово «успех» здесь ассоциировалось с Эдди Ворфильдом.

Но Стью не был Эдди Ворфильдом. И все же он делал определенные успехи, и ему даже предложили индивидуальную программу спортивной подготовки…

Но тут его мать заболела. Заболела настолько, что больше не смогла работать. Через два месяца после того, как Стью окончил школу, она умерла, оставив на руках мальчика младшего братишку Брюса. Стью отказался от спорта и устроился работать на калькуляторный завод. И все же хоть кому-то в его семье повезло — Брюсу. Он был младше Стью на три года и сейчас работал в Миннесоте — составлял программы для IBM. Он редко писал брату, да и виделись они давненько — на похоронах жены Стью, умершей от того же вида рака, что и их мать. Стью считал, что брату повезло… и что Брюсу должно быть немного стыдно за него, простого рабочего на фабрике.

Женившись, он пережил лучшие годы в своей жизни, но счастье длилось всего восемнадцать месяцев. Потом его жену, еще совсем юную, унесла безжалостная смерть. Это случилось четыре года назад. С тех пор Стью подумывал даже переехать из Арнетты, подыскать себе место получше, но инертность, присущая почти всем провинциалам, удерживала его на месте. Он привык к Арнетте, сжился с ней и не мог расстаться с привычкой.

За окном, в которое он смотрел сейчас, виднелась полоска земли, на которую падала тень. Рядом лежало шоссе, но в это время по нему не проехала ни одна машина. И вдруг Стью увидел, как вдалеке показался автомобиль.

Он был в четверти милях от них. Заходящее солнце тускло отражалось на запыленном бампере. У Стью было отличное зрение, и он увидел, что это очень старый «шевроле», выпуска не ранее 1975 года. «Шевроле» с потушенными фарами на скорости не более пятнадцати миль в час, виляя из стороны в сторону, взбирался на холм. Пока, кроме Стью, его никто не успел заметить.

Автомобиль приближался. Теперь Стью слышал нервное гудение его мотора. «Шевроле» напоминал побитую собаку, ковыляющую в будку зализывать раны.

Теперь машину заметили и другие. Разговор стих. Мужчины напряженно следили за предсмертными муками автомобиля, который практически поравнялся с окном, вильнул в последний раз влево и замер. Мотор стих. На смену нервному гудению пришла тревожная тишина. — Елки-палки, — выдохнул Томми Ваннамейкер, — а мотор не взорвется, Хап?

— Если бы он собирался взорваться, то это уже случилось бы, — вставая, ответил тот. При этом он зацепил висящую на стене карту дорог Техаса, Нью-Мехико и Аризоны, и та с грохотом свалилась на пол.

— Наверное, парень за рулем изрядно пьян, — заметил Норм.

Никто не ответил ему. Мужчины гурьбой бросились к выходу. Хап, Томми и Норм одновременно подбежали к машине. Они почувствовали запах газа и услышали тихое пощелкивание мотора. Хап открыл дверцу со стороны водителя, и из-за руля, подобно тюфяку, вывалился на землю мужчина.

— Черт побери! — выругался Норм Брют. Ему стало плохо. Не от вида выпавшего мужчины, а от запаха, доносившегося из автомобиля, запаха разлагающейся плоти.

Хап подхватил мужчину под мышки и начал оттаскивать в сторону. Томми помогал ему, поддерживая безжизненные ноги водителя. Они внесли тело в помещение.

Остальные стояли возле машины, затем Хенк заглянул вовнутрь и отвернулся, зажимая рукой рот. Он сделал несколько шагов в сторону, и его стошнило.

Вик и Стью заглянули в машину, посмотрели друг на друга и заглянули вновь. На пассажирском сидении полулежала молодая женщина. Ее платье задралось вверх, обнажив колени. На коленях у нее лежал ребенок лет трех, мальчик или девочка. И женщина, и ребенок были мертвы. В их открытых глазах застыло страдальческое выражение. Они были похожи, как позже сказал Вик, на лопнувшие надувные игрушки. Женщина крепко держала ребенка за руку. Под носами обоих виднелись струйки крови. Вокруг них жужжали мухи, вползая в безжизненные полуоткрытые рты. Стью прошел войну, но до сих пор ему не приходилось видеть ничего более ужасного, чем представшее перед глазами зрелище. Он не мог отвести взгляда от детской ручки, которую сжимала женская.

Они с Виком одновременно отпрянули и искоса посмотрели друг на друга. Потом, не сговариваясь, направились в помещение. Там они увидели Хапа, истерически кричащего в телефонную трубку. За ними вошел Норм, без конца через плечо оглядывающийся на машину. В зеркале заднего обзора почему-то отражались детские башмачки.

Хенк, стоя у двери, прижимал ко рту грязный носовой платок.

— Боже, Стью, — тоскливо прошептал он, и Стью кивнул.

Хап повесил трубку. Водитель «шевроле» лежал на полу.

— Скорая помощь будет здесь через десять минут. Как вы думаете, они… — Он обвел присутствующих взглядом.

— Остальные мертвы, — ответил Вик. Его лицо стало бледно-желтого цвета; он попытался скрутить самокрутку, но табак из дрожащих рук сыпался на пол. — Парочка там, в машине, — это самое мертвое из того, что я видел в жизни. — Он поискал взглядом поддержки у Стью, и тот кивнул, засовывая руки в карманы. Руки предательски дрожали.

Мужчина на полу застонал, и все присутствующие обратили взгляд на него. Лежащий явно пытался что-то сказать, и Хап нагнулся к нему, чтобы лучше слышать.

Мужчина был в ненамного лучшем состоянии, чем женщина и ребенок. Из носа у него сочилась кровь, он хрипло дышал, и при каждом вдохе его грудь толчками вздымалась вверх. Под глазами у него отпечатались фиолетовые круги.

— Собака, — бормотал он. — Вы достали ее?

— Мистер, — вежливо дотронулся до его плеча Хап, — скоро прибудет скорая помощь. С вами все будет в порядке.

— Индикатор стал красным, — прошептал лежащий, и внезапно его тело задергалось в судорогах. От неожиданности Хап отскочил в сторону.

Но раньше, чем кто-либо успел сдвинуться с места, судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Мужчина моргнул и медленно обвел взглядом присутствующих.

— Где… я?

— В Арнетте, — ответил Хап. — Все будет в порядке.

Лежащий попытался сесть и не смог.

— Моя жена… моя маленькая девочка…

— С ними все нормально, — ответил Хап, натужно улыбаясь.

— Кажется, я чем-то заболел, — прохрипел мужчина. — Они тоже заболели. С тех пор, как мы два дня назад уехали из Солт Лейк Сити… — Его веки устало опустились. — Больны… мне кажется, мы ехали слишком медленно…

За окном скрипнули шины. Подъехала карета скорой помощи.

— Парень, — сказал Томми Ваннамейкер, — ох, парень…

Глаза больного вновь открылись. Он вновь попытался сесть. По лицу его пробежала судорога. Он повернулся к Хапу.

— Что с Салли и малюткой Ла Вон? — настойчиво спросил он, и Хапу показалось, что в его глазах мелькнуло безумие.

— Они в порядке, — чуть громче, чем требовалось, ответил Хап. — Вы только… лежите и постарайтесь расслабиться, ладно?

Мужчина тяжело откинулся назад.

— До прошлой ночи я чувствовал себя хорошо, — забормотал он. — Нервничал, но чувствовал себя хорошо. Посреди ночи мне стало плохо…

Санитары задерживались, и Стью вышел на улицу, чтобы посмотреть, в чем дело. Остальные сгрудились над больным.

— Что с ним, Вик, как ты думаешь? — спросил Хап.

Вик покачал головой:

— Понятия не имею.

— Может быть, они чем-нибудь отравились, — высказал предположение Норм Брют. — Если они давно в пути, то им не раз пришлось перекусить в придорожных кафе. Один испорченный гамбургер… Так частенько случается.

— Если бы я мог, то расквасил бы тебе морду! — внезапно крикнул лежащий на полу мужчина и умолк.

— Пищевое отравление… — задумчиво протянул Вик. — Да, возможно. Я надеюсь, что дело именно в этом, потому что…

— Потому что что? — спросил Хенк.

— Потому что это может быть и нечто похуже. Я видел холеру в 1958 году. Ее симптомы похожи на эти.

Дверь распахнулась, и вошли три человека с носилками.

— Хап, — сказал один из них, — тебе повезло: если бы машина взорвалась, все заведение взлетело бы на воздух. Этот парень, да?

Они подошли к лежащему на полу мужчине — Билли Верекер, Монти Салливан, Карлос Ортега; все — старые знакомые.

— В машине еще двое, — сказал Хап, отводя Монти в сторону. — Женщина и маленькая девочка. Обе мертвы.

— Черт побери! Ты уверен?

— Да. Этот парень, он еще не знает. Вы хотите отвезти его в Брейнтри?

— Наверное, — Монти обескураженно смотрел на него. — Что же мне делать с этими трупами в машине? Я даже не знаю, во что упаковать их.

— Стью может позвонить в полицию. Хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— Нет, не нужно.

Они осторожно положили мужчину на носилки и понесли к машине. Хап обратился к Стью:

— Наверное, я поеду вместе с ними. Ты сможешь позвонить в полицию?

— Конечно.

— И позвони Мэри. Позвони и расскажи о случившемся.

— Ладно.

Хап сел в машину. Билли Верекер захлопнул дверцу и карета скорой помощи тронулась с места.

Когда сирена стихла, Стью подошел к телефону и принялся набирать номер.

* * *

Мужчина из «шевроле» умер, не доехав до больницы каких-нибудь двадцать миль. Он вдруг прерывисто задышал, потом в его горле что-то булькнуло — и затихло.

Хап достал из кармана мужчины бумажник с документами и принялся изучать их. Кроме семнадцати долларов, он обнаружил водительские права на имя Чарльза Д.Кампиона, военный билет и фотографии жены и дочери в пластиковых чехлах. На фотографии Хап смотреть не захотел.

Он сунул бумажник в карман мужчины и сказал Карлосу, чтобы тот выключил сирену. Было десять минут десятого.

2

Неподалеку от Оганквайта, штат Мэн, длинная гряда скал, пересекая берег, врезалась прямо в океан. Издали она напоминала гигантский указательный палец. Подъехав к стоянке, Франни Голдсмит увидела сидящего на крайней скале Джесса — фигурку в лучах солнца. Над его головой кружили и кричали чайки — типичная картина Новой Англии, подумала она и представила на мгновение, как какая-нибудь из чаек садится Джессу на плечо. Что ж, ему бы это подошло — ведь он поэт.

Она не сомневалась, что это Джесс, потому что заметила на стоянке его мотоцикл. К ней спешил Гас, местный сторож, в чьи функции входило собирать плату за пользование стоянкой. Обычно это стоило доллар, но Гас хорошо знал Франни и никогда не брал с нее денег. Она частенько приезжала сюда.

Конечно, здесь это и произошло, думала Франни. Здесь, на берегу, на высоте двадцать футов над уровнем моря, я и забеременела. Где же еще?

Гас поднял руку в приветственном жесте.

— Ваш приятель в конце гряды, мисс Голдсмит.

— Спасибо, Гас. Как дела?

Он с улыбкой повел рукой в сторону стоянки. На ней сиротливо стояли два автомобиля.

— Не слишком хорошо для сезона, — ответил Гас (было 17 июня). — Но через пару недель все переменится и денежки потекут рекой.

— Надеюсь.

Гас вновь улыбнулся и направился в контору.

Опираясь рукой на дверцу, Франни вышла из машины, пошевелила затекшими ногами, натянула резиновые шлепанцы и выпрямилась. Она была высокой девушкой с копной темно-ореховых волос, прикрывающих лопатки. Хорошая фигурка. Длинные ноги, привлекающие к себе взгляды. Первый сорт, выражаясь языком нынешних молодых людей. Мисс Колледж 1990 года.

Она мысленно усмехнулась: Мисс Колледж направляется к Джессу Райдеру. Джессу Райдеру, двадцати лет, на год младше малютки Франни, студенту колледжа — непризнанному поэту. Сейчас мы ошарашим его!

Подойдя к гряде, она слегка помедлила, даже сквозь шлепанцы ощущая раскаленный песок. Фигурка на дальней скале бросала в море камушек за камушком… Тоже мне, лорд Байрон, подумала Франни, одинокий, но бесстрашный. Любимая роль Джесса Райдера. Сидеть в гордом одиночестве и смотреть на волны, уносящиеся к берегам милой Англии. Подобно узнику…

Она заставила себя перестать мысленно язвить. Перед ней сидит просто парень, которого, наверное, она любит, а за его спиной позволяет себе насмехаться над его задумчивым видом.

Франни осторожно ступила на скалу и направилась к Джессу. Она двигалась медленно, обдумывая, как преподнести ему новость. В конце концов, именно он — виновник ее положения, разве нет?

Хотя, конечно, не он один. Виноваты еще эти чертовы таблетки. Она слишком доверяла им, иначе вряд ли сегодня ей пришлось бы услышать от доктора, что она беременна не менее месяца.

Она замерла у кромки воды, и разбившаяся о скалу волна забрызгала ей ноги. Посмотрев на спину Джесса, Франни вздохнула. Что ж, он должен это узнать.

Да, таблетки не сработали. Кто-то из специального департамента, отвечающий за их качество, прошляпил, и с завода ушла бракованная партия. А может, не партия, а упаковка. Или даже всего одна таблетка. Теперь это не имело значения. Таблетки не помогли — вот что имело значение.

Она тихо приблизилась к сидящему юноше и положила руки ему на плечи.

Джесс вскрикнул от неожиданности и попытался вскочить на ноги. Не рассчитав усилий, он толкнул Франни, и девушка чуть не слетела со скалы в океан.

Под ее ногами шелестел гравий. Она беспомощно рассмеялась, одновременно стараясь удержаться за краешек скалы. Во рту у нее возник вдруг привкус крови, и она поднесла руку к губам. Ее приятель гневно смотрел на нее — хорошо сложенный юноша, с темными волосами; золотая оправа его очков блестела на солнце.

— Ты напугала меня! — гневно сказал он.

— О, Джесс, — хихикнула Франни. — Прости, но это было очень смешно…

— Мы чуть не оказались в воде, — сказал он, делая к ней шаг. — Тогда нам было бы не до смеха.

Она отвела ото рта руку и посмотрела на ладонь. По руке струилась кровь. Только тогда Франни почувствовала, что ее язык распух и нестерпимо болит. Очевидно, при толчке она прикусила его. В глазах девушки отразилась боль, и Джесс обеспокоенно спросил:

— С тобой все в порядке, Франни?

Я люблю его, подумала она. Мне повезло.

— Ты ушиблась, Фран?

— Немного. Прикусила язык. Видишь? — Она улыбнулась, облизывая окровавленные губы.

— Боже, Фран, бедняжка! — Быстро достав из кармана носовой платок, он протянул его девушке.

Франни вдруг представила себе, как они рука об руку подходят к стоянке, юные любовники в лучах летнего солнца, и она держит во рту его платок. Ей стало смешно, и она тихонько хихикнула. Джесс непонимающе уставился на нее.

— Отвернись, — попросила Франни. — Я собираюсь совершить нечто совершенно неженственное.

Слегка улыбнувшись, он театрально закатил глаза. Дождавшись, чтобы он отвернулся, Франни сплюнула кровавую слюну — раз, другой, третий. Наконец она выплюнула всю кровь изо рта, тщательно отерла губы платком и дотронулась до плеча юноши: все, можно повернуться.

— Прости, но это не самое приятное зрелище.

— Ничего, — милостиво согласился Джесс.

— Давай поедим мороженое, — предложила Франни. — Ты ведешь машину. Я угощаю.

— Отлично, — он протянул руку.

Они шли по гряде. Она никак не могла решиться. Тем временем Джесс рассказывал ей какую-то историю.

— Хорошо, — не вслушиваясь в смысл его слов, кивнула Франни и обескураживающе улыбнулась. — Я беременна.

— Правда? Отлично. Так знаешь, что я увидел в Пор…

Он вдруг умолк и уставился на нее, не в силах скрыть изумления.

— Что ты сказала?

— Я беременна. — Она открыто посмотрела на юношу.

— Плохая шутка, Франни, — нетвердым голосом сказал он.

— Это не шутка.

Он замер, не сводя с девушки глаз. Потом они вновь медленно зашагали по скалистому берегу. Когда они приблизились к стоянке, из конторы выглянул Гас и помахал им рукой. Франни помахала в ответ. То же самое сделал Джесс.

Они подъехали к кафе. Джесс сказал, что хочет только пить. Франни купила мороженое для себя, кока-колу для Джесса, и они, раскрыв дверцы машины, расположились в тени под навесом.

— Знаешь, — начала Франни, — мороженое — ужасно полезная штука. Известно тебе это? Многие люди об этом даже не подозревают.

Он молча смотрел на нее.

— Я говорю правду, — продолжала она. — Но сливочное мороженое куда лучше, чем то, что делают в этих автоматах…

Он продолжал молчать.

Прервав себя на полуслове, Франни заплакала.

Джесс придвинулся к ней и обнял за шею.

— Франни, перестань. Не нужно. Прошу тебя.

Постепенно она успокоилась. Он все еще обнимал ее.

— Ты действительно беременна, Фран? — Вопрос прозвучал внезапно.

— Да.

— Как это могло случиться? Я думал, ты предохраняешься.

— Да, — тихо сказала она, — но что-то не сработало. Наверное, таблетки были негодные.

Внезапно она вновь расплакалась, но тут же усилием воли взяла себя в руки. Она была Франни Голдсмит, дочерью Питера Голдсмита, и не собиралась веселить народ, рыдая возле захудалого кафе.

— И что ты собираешься делать? — спросил Джесс, доставая из кармана сигарету.

— А что ты собираешься делать?

Он чиркнул спичкой и глубоко затянулся.

— Черт возьми, — сказал он, выдыхая дым.

— Я вижу несколько вариантов, — начала Франни. — Мы можем пожениться и оставить ребенка. Мы можем пожениться и избавиться от ребенка. Или мы можем не жениться, и я оставлю ребенка. Или…

— Франни…

— Или мы не женимся, и я избавляюсь от ребенка. Делаю аборт. Я все перечислила? Или что-нибудь упустила?

— Франни, разве мы не можем поговорить спо…

— Мы говорим! — взорвалась она. — Ты ведь уже сделал выбор, сказал «Черт возьми!» Твои собственные слова. Я предложила тебе несколько возможных вариантов. Конечно, можно придумать и еще с десяток.

— Хочешь сигарету?

— Нет. Это может повредить ребенку.

— Черт возьми, Франни!

— Почему ты кричишь на меня? — тихо сказала она.

— Потому что ты стараешься вывести меня из терпения, — несколько спокойнее ответил Джесс, овладев собой. — Извини. Просто как-то трудно поверить. Я вполне полагался на тебя и твои таблетки. Разве я был в этом неправ?

— Нет ты не был неправ. Но это уже не может изменить того, что случилось.

— К сожалению, — он сделал глубокую затяжку. — Итак, что же мы будем делать?

— Ты уже спрашивал меня об этом, Джесси. Я рассказала тебе, какие могут быть варианты. Предложи что-нибудь получше. Возможно, еще остается самоубийство, но такой вариант не устроит меня. Так что предлагай, и мы обсудим.

— Давай поженимся, — решительно заявил Джесс. Теперь он походил на человека, нашедшего в себе силы разрубить гордиев узел и найти решение проблемы.

— Нет, — ответила Франни. — Я не хочу выходить за тебя замуж.

Выражение его лица было таким комично-изумленным, что в другой момент она не удержалась бы от хохота, но сейчас Франни даже не улыбнулась.

— Но почему?! Франни?!

— У меня есть для этого причины. Я не собираюсь обсуждать их с тобой, потому что вряд ли смогу сейчас сформулировать их.

— Ты не любишь меня, — убежденно заявил он.

— Любовь и замужество — далеко не одно и то же. Предложи еще что-нибудь.

Он надолго умолк, достал новую сигарету, но не стал прикуривать. Наконец он сказал:

— Я не могу предложить другого варианта, Франни, потому что ты не хочешь ничего обсуждать. Ты просто хочешь поиздеваться надо мной.

Это несколько тронуло девушку. Она кивнула:

— Наверное, ты прав. Я вот уже несколько дней мысленно издеваюсь над собой, так что теперь твоя очередь. И все же — у тебя есть другие варианты?

— Нет. Хотя, конечно, если подумать…

— Что ж… Думай. А сейчас — не могли бы мы вернуться на стоянку? У меня еще много дел.

Он удивленно взглянул на нее:

— Франни, но ведь я специально приехал из Портленда. Я снял номер в мотеле за городом. Я надеялся, что мы вместе проведем уик-энд.

— В номере мотеля? Нет, Джесс. Ситуация изменилась. Будет лучше, если ты сегодня же вернешься в Портленд и начнешь думать. Можешь не слишком спешить.

— Перестань дразнить меня, Франни.

— Нет, Джесс, не перестану. Ведь ты немало дразнил меня, — в ее голосе прозвучали истерические нотки, и тогда он несильно ударил ее по щеке тыльной стороной ладони.

Раскаяние наступило немедленно.

— Прости, Франни.

— Ерунда, — бесцветным голосом сказала она. — Заводи машину.

Всю обратную дорогу ни Джесс, ни Франни не проронили ни звука. Как и недавно, на звук мотора вышел Гас и помахал рукой. Они сделали ответный жест.

— Прости, что я ударил тебя, Франни, — сдавленным голосом сказал Джесс. — Я этого не хотел.

— Я знаю. Ты возвращаешься в Портленд?

— Я переночую здесь и перезвоню тебе завтра утром. Решай, как знаешь, Фран. Если выберешь аборт, я готов оплатить счет.

— С удовольствием?

— Нет, — ответил он. — Вовсе нет. — Он притянул ее к себе и нежно поцеловал. — Я люблю тебя, Фран.

Не верю, думала она. Потому-что я не могу тебе больше верить.

— Все в порядке, — тихо сказала она вслух.

— Я остановился в мотеле «Лайтхауз». Позвони, если захочется.

— Хорошо. — Она пересела за руль, почувствовав себя вдруг очень усталой. Ее язык все еще болел.

Джесс вразвалку направился к лежащему мотоциклу, но на полдороги оглянулся:

— Я буду рад, если ты позвонишь, Фран.

Она натянуто улыбнулась:

— Посмотрим. Пока, Джесс.

Заведя мотор «вольво», она развернулась и направилась к шоссе. Боковым зрением она все еще видела Джесса, стоявшего у мотоцикла и смотревшего ей вслед. Ей стало немного грустно. Чтобы развеяться, она открыла окно и вдохнула свежий морской ветер. Она почувствовала в воздухе капельки морской соли, которые смешались с солью ее слез.

3

В четверть десятого утра Норма Брюта разбудил шум детских голосов и звуки музыки, исторгаемые на весь дом радиоприемником в кухне.

В мятых трусах он прошаркал к задней двери и выглянул во двор. Шум не прекращался. Тогда он крикнул:

— Эй вы, там, сейчас же прекратите!

Шум стих. Люк и Бобби выглянули из-за старого грузовика, в котором он любил играть в прятки. Как всегда, когда он видел своих детей, Нормом овладевали одновременно два чувства — нежность к ним и желание выпороть.

— Да, папа, — отозвался девятилетний Люк.

— Да, папа, — вторил ему Бобби, которому недавно исполнилось семь.

Норм мгновение постоял, глядя на них, и с силой захлопнул дверь. Придерживая ее рукой, он посмотрел на стул, на котором горой была свалена его одежда. Вот стерва, подумал он. Даже брюки не могла повесить как следует!

— Лила! — позвал он.

Ответа не последовало. Он сделал движение к двери, намереваясь спросить Люка, куда подевалась его чертова мамаша, но передумал.

Не стоит спрашивать об этом детей. И потом, после вчерашнего у него раскалывалась голова. А ведь он и выпил-то всего ничего — какие-нибудь три кружки пива с Хапом! Во всем виновато вчерашнее происшествие. Женщина с ребенком в машине, мертвые, и этот парень Кампион, умерший по дороге в больницу. К моменту возвращения Хапа полиция успела приехать и уехать и гробовщики забрали трупы. Вик Палфрей дал показания за всех пятерых присутствовавших. Коронер, внимательно выслушавший его, сказал в конце допроса:

— Ни в коем случае не холера. И не нужно пугать людей рассказами о случившемся. Они погибли от отравления, и именно так сообщат об этом газеты.

Норм принялся одеваться. Головная боль не утихала. Эти дети могли бы играть потише! И кто только придумал каникулы?

Он заправил рубашку в брюки и босиком прошел в кухню. Из окна лился яркий солнечный свет.

Радио надрывалось на полную громкость:

Когда передают «кантри-мьюзик» в исполнении этих чертовых негров, настроение всегда улучшается, подумал Норм. Внезапно он заметил лежащую на приемнике записку. Он взял ее в руки и прочел:

Дорогой Норм,

Салли Ходжес попросила меня посидеть утром с ее малышами и пообещала заплатить доллар. К обеду я вернусь. Если захочешь есть, возьми в холодильнике сосиски. Люблю тебя, милый.

Лила.

Норм положил записку на место, обдумывая ее содержание. Головная боль в этом очень мешала. Посидеть с малышами… доллар. Жена Ральфа Ходжеса.

Постепенно эти три элемента выстроились в его сознании в единое целое. Лила ушла сидеть с детьми Салли Ходжес, она хочет заработать доллар, а его бросила самого с Люком и Бобби. Воистину настали тяжелые времена, если мужчина должен сидеть дома с собственными детьми, а жена шляться по мелким заработкам!

От злости голова разболелась сильнее. Он подошел к холодильнику и заглянул в него. Пусто! Небольшая тарелка со скисшей фасолью, кастрюлька с овсянкой, засохшее чили… ничего, что мог бы поесть мужчина. На нижней полке лежали три старые сморщенные сосиски, такие крошечные, что не могли бы насытить даже пигмея! Норму расхотелось есть. Да и вообще он слишком плохо себя чувствовал!

Захлопнув дверцу холодильника, он подошел к плите, зажег газ и поставил кофе. Ожидая, пока вода закипит, он присел на краешек табуретки, слегка поеживаясь от утренней свежести. Странно, лето — и вдруг так холодно, думал он. Потом его мысли переключились на вчерашние события, и он стал думать, почему у этого парня Кампиона шла носом кровь.

Хап возился в гараже с машиной Тони Леоминстера. Рядом стоял Вик Палфрей, наблюдая за работой приятеля и вяло попивая из банки пиво.

В дверь позвонили.

Вик выглянул в окно.

— Это полиция, — сказал он. — Похоже, что приехал твой кузен, Джо Боб.

— Отлично.

Хап направился к воротам, вытирая тряпкой промасленные руки. Он поеживался от холода. Он ненавидел летние холода. Они были для него хуже всего.

У ворот стоял вышедший из машины Джо Боб Брентвуд, здоровяк шести с половиной футов ростом. Это он увез вчера трупы семейства Кампионов.

— Привет, Джо Боб! — поприветствовал кузена Хап.

— Привет, старина. Слушай, я приехал к тебе по важному делу.

— Да?

Взгляд Джо Боба переметнулся на стоящего в дверном проеме Вика.

— Этот бездельник тоже был с тобой вчера вечером?

— Кто? Вик? Да, он вообще приходит ко мне каждый вечер.

— Он умеет держать рот на замке?

— Конечно, я уверен. Он отличный парень.

Пару секунд они молчали, глядя друг другу в глаза. Потом Хап не выдержал:

— Итак? В чем дело?

— Что ж, давай-ка войдем в помещение. Парню это тоже будет интересно. А потом, если захочешь, можешь позвонить остальным, которые были здесь вчера.

Они вошли в контору.

— Доброе утро, офицер, — поздоровался Вик.

Джо Боб кивнул.

— Кофе, Джо Боб? — спросил Хап.

— Думаю, не стоит. — Он тяжелым взглядом посмотрел на них. — Мне кажется, начальство будет недовольно уже потому, что я приехал сюда. Я просто уверен в этом. Поэтому не говори остальным парням, что я заезжал к тебе, ладно?

— Каким парням, офицер? — спросил Вик.

— Парням из департамента здравоохранения.

Вик всполошился:

— О Боже, это была холера! Я знал, что это она!

Хап переводил взгляд с одного на другого.

— Джо Боб?

— Мне ничего не известно, — сказал Джо Боб, присаживаясь на пластиковое кресло, так, что его колени оказались на уровне подбородка. Он достал из нагрудного кармана пачку «Честерфильда» и закурил. — Финнеган, коронер…

— Что коронер?

— Он вызвал доктора Джеймса осмотреть этого Кампиона, а потом он пригласил еще какого-то доктора, имени которого я не знаю. Потом они стали звонить в Хаустон, и около трех часов ночи оттуда прилетел маленький самолет.

— Кто там был?

— Патологоанатомы. Трое. Они провозились с трупом до восьми утра. Потом они позвонили в Центр Эпидемий в Атланте, и парни оттуда пообещали к обеду прибыть сюда. И еще они сказали, что послали к нам ребят из департамента здравоохранения, чтобы они осмотрели место происшествия. Мне показалось, что они хотят поместить вас на карантин.

— Глупее не придумаешь, — испуганно сказал Хап.

— Федеральный эпидемиологический центр в Атланте, — сказал Вик. — Интересно, пошлют ли они людей сюда как на эпидемию холеры?

— Понятия не имею, — отрезал Джо Боб, — но я подумал, что вы, ребята, имеете право знать обо всем. Ведь вы дотрагивались до него!

— Постарайся вспомнить, Джо Боб, — медленно произнес Хап, — что говорили доктор Джеймс и эти другие врачи?

— Не слишком много. Но они были напуганы. Мне никогда не приходилось видеть таких напуганных докторов.

Повисла напряженная тишина. Джо Боб подошел к автомату и, нажав кнопку, взял оттуда бутылку колы. Хап шмыгнул носом.

— Вам удалось что-нибудь узнать о Кампионе? — спросил Вик. — Хоть что-нибудь?

— Расследование не закончено, — напустив на себя значительный вид, сказал Джо Боб. — Нам известно, что он из Сан-Диего, но последняя информация о нем — двух-трехлетней давности. Его водительские права просрочены. Кредитная карточка выписана в 1986 году и тоже просрочена. Военный билет позволил выяснить, что он почти четыре года назад покинул Сан-Диего.

— АВОЛ? — спросил Вик.

— Трудно сказать. Если верить военному билету, он подлежит призыву до 1997 года; сейчас он — гражданское лицо, и ясно что, его семья находилась вместе с ним и что он проделал долгий путь из Калифорнии.

— Что ж, я свяжусь с остальными и расскажу им все, что узнал от тебя, — сказал Хап.

Джо Боб встал.

— Обязательно. Только не называй моего имени. Мне бы не хотелось лишиться из-за этого работы. Твоим дружкам не обязательно знать, кто сообщил тебе, верно?

— Верно, — кивнул Хап, и Вик тоже кивнул.

Когда Джо Боб был уже почти у двери, Хап вдруг задрожал всем телом. Заметив это, Джо Боб сказал:

— Тебе нужно поберечьсебя. Нет ничего хуже, чем похолодание летом.

— Будто я этого не знаю! — огрызнулся Хап.

Внезапно Вик за их спинами пробормотал:

— Кто знает, может быть, холод здесь ни при чем!

Они испуганно обернулись к нему. Вик пояснил:

— Я проснулся утром, потому что дрожал от холода и еще у меня болела голова. Я принял три таблетки, но они только чуть-чуть облегчили боль. А что, если мы заразились? Тем, чем болел Кампион? Тем, от чего он умер?

Хап долгим взглядом посмотрел на него и, будто в подтверждение его слов, вновь задрожал.

Джо Боб, какое-то время не сводящий с них тяжелого взгляда, сказал:

— Знаешь, Хап, а ведь закрыть сегодня гараж и отправиться домой вовсе не такая плохая идея!

Хап напуганно посмотрел на него, пытаясь найти убедительные доводы для возражений. Но ни один не приходил в голову. Теперь он вспомнил, что и сам проснулся утром с головной болью и насморком. Что ж, любой может простудиться. Но ведь до появления этого Кампиона он был здоров! Абсолютно здоров!

Троим детям Ходжесов было шесть лет, четыре года и восемнадцать месяцев. Двое младших спали, старший играл во дворе. Лила Брют сидела в гостиной шикарно обставленного дома и смотрела цветной телевизор, который Ральф Ходжес приобрел в лучшие для Арнетты времена. Лила очень любила цветные кинофильмы. В них все было гораздо красивее, чем в черно-белых!

Она с наслаждением прикурила сигарету и приоткрыла окно, чтобы убедиться, что с Бертом Ходжесом все в порядке. Потом завистливым взглядом окинула комнату. О, если бы в ее доме было так же красиво!

Внезапно, отвлекая ее от приятных мыслей, в своей кроватке заплакала малютка Шерил, а потом плач сменился лающим кашлем.

Лила погасила сигарету и поспешила в детскую. Четырехлетняя Ева все еще спала, а Шерил лежала на спине, заходясь в кашле. Лицо девочки постепенно становилось пурпурного цвета, а кашель перемежался жалобными стонами.

Лила, после того, как оба ее сына переболели крупом, не боялась этой болезни. Она подхватила девочку, встряхнула ее и швырнула на спину в кроватку. Она не знала, что по поводу такого метода думает доктор Спок, потому что никогда не читала его рекомендаций, но на малютку Шерил такое лечение подействовало магически. Она издала квакающий звук и сплюнула на пол желтую тягучую слюну.

— Тебе лучше? — поинтересовалась Лила.

— Д-а-а-а… — протянула Шерил. Она уже почти спала. У детей это проще…

Лила вытерла тряпкой слюну с пола, радуясь, что ее лечение помогло.

Потом она вновь села у телевизора, где шел фильм «Молодой и беспомощный», закурила сигарету и мысленно попросила Бога, чтобы до конца фильма Салли домой не вернулась.

4

Час назад пробило полночь.

Старки сидел один за длинным столом, просматривая перфокарты. Он не вдумывался в смысл содержащейся на них информации. Вот уже тридцать шесть лет он служил своей стране. Его награждали медалями. Он встречался с президентами и давал им советы; в некоторых случаях его советами даже пользовались. Ему приходилось сталкиваться с трудностями, и он преодолевал их, но это…

С удивлением он обнаружил, что чрезвычайно напуган, как никогда в жизни. Такого с ним еще не бывало. Он почти обезумел от страха.

Следуя внутреннему импульсу, Старки встал и подошел к стене, на которой темнели экраны пяти мониторов. Вставая, он зацепился коленом за стол, и оттуда слетел листок, содержание которого Старки знал наизусть:

ОФИЦИАЛЬНОЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

ИНДЕКС ШИФРА 848-АВ

КАМПИОН, /В./ САЛЛИ

АНТИГЕННЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ И МУТАЦИЯ.

ВЫСОКАЯ СТЕПЕНЬ РИСКА /ЛЕТАЛЬНЫЙ ИСХОД

УРОВЕНЬ ОБЩЕНИЯ 99,4 %. ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИЙ

ЦЕНТР АТЛАНТЫ ПОНИМАЕТ. НЕ РАЗГЛАШАТЬ.

КОНЕЦ СВЯЗИ

Р-Т-222312А

Старки нажал кнопку, и центральный экран внезапно засветился. Появилась панорама калифорнийской пустыни с востока. Это здесь, подумал Старки. Голубой Проект.

Порывшись в кармане, он извлек оттуда голубую таблетку. Как там называла эти таблетки его дочь? Неважно; важен результат. Он с трудом проглотил ее, чувствуя привкус лекарства на пересохших губах.

Голубой Проект.

Бегло взглянув на остальные мониторы, он включил их. Четвертый и пятый показывали обстановку в лабораториях: четвертый в физической, пятый в вирусобиологической. Лаборатория вирусобиологии была заполнена разнообразными клетками, в которых сидели морские свинки, макаки резус и несколько собак. Никто из них как будто не спал. В физической лаборатории без остановки крутилась небольшая центрифуга. Было что-то странное в ее непрестанном движении, не соответствующее распростертой на полу в неестественной позе фигуре доктора Эзвика.

Старки понял, что если центрифуга остановится, то в лаборатории может вспыхнуть пожар и тогда тело покойного нобелевского лауреата сгорит в огне. Но сперва на него еще должны взглянуть важные шишки из Вашингтона, поэтому центрифугу выключать нельзя. Элементарно. То, что его дочь называет «клетка 22».

Больше всего ему не нравилось то, что изображал монитор номер два. Никому не понравился бы мужчина, упавший лицом в суп. На этом мониторе было видно кафе Голубого Проекта, очень популярное место среди сотрудников. Хотя, конечно, подумал Старки, вряд ли для них имело большое значение то, где они умерли — в кафе, в лаборатории или в собственной постели. И все же упасть лицом в суп…

У подножья стойки лежали мужчина и женщина в синих комбинезонах. Позади музыкального автомата виднелся человек в белом комбинезоне. За столами вечным сном уснули девять мужчин и четырнадцать женщин, пившие в момент гибели кофе. За вторым столиком справа сидел некто, идентифицированный как Фрэнк Д.Брюс. Именно его лицо оказалось в супе.

Весь экран первого монитора занимал огромный индикатор. До 13 июня он был окрашен в зеленый цвет, сейчас же излучал ярко-красный. Электронные часы на индикаторе остановились. Они показывали 06:13:19:02:37:16.

13 июня 1990 года. Тридцать семь минут третьего. Утро. И шестнадцать секунд.

За спиной Старки вдруг раздался легкий шорох.

Быстро выключив один за другим мониторы, Старки резко оглянулся.

— Войдите.

Это был Крейтон, Лен Крейтон, весь белый от волнения.

— Привет, Лен, — как можно доброжелательнее поздоровался Старки.

Лен кивнул.

— Билли. Это… Боже, не знаю, как и сказать тебе.

— Лучше всего начать сначала и рассказать все по порядку, солдат.

— Парней, которые нашли Кампиона, обследовали. Результаты неутешительны.

— У всех?

— У пятерых — наверняка. Ничего не обнаружили лишь у одного — его имя Стьюарт Редмен. Но ведь и сам Кампион смог продержаться более пятидесяти часов.

— Жаль, что Кампион бежал, — заметил Старки. — Здешняя охрана никуда не годится, Лен.

Крейтон кивнул.

— Продолжай.

— Арнетта поставлена на карантин. Нам удалось изолировать значительную часть населения. Сейчас занимаемся изоляцией остальных.

— Что говорят врачи?

— С этим нет проблем. Они считают, что это сибирская язва.

— Что еще?

— Одна очень серьезная проблема. В Техасе есть патрульный по имени Джозеф Роберт Брентвуд. Его кузен был на месте гибели Кампиона. Вчера утром Брентвуд предупредил кузена о прибытии людей из департамента здравоохранения. Три часа назад мы поймали его, и сейчас его перевозят в Атланту. Территория, где он несет службу, — это добрая половина Восточного Техаса. Только Богу известно, со сколькими людьми он был в контакте.

— Дьявол, — выругался Старки, — его колени внезапно ослабли. Уровень смертности 99,4 %, подумал он. Эти цифры замирали в его мозгу. 99,4 % человек умрет, потому что человеческий организм не способен вырабатывать антитела, необходимые, чтобы остановить губительное продвижение антигенного вируса. Каждый раз, когда организм вырабатывает нужные антитела, вирус просто приобретает новую форму. Поэтому практически невозможно создать ни превентивную, ни лечебную вакцину.

99,4 %.

— Боже, — сказал он, — как же это?

— Ну…

— Ладно. Продолжай.

Помолчав, Крейтон тихо сказал:

— Хаммер умер, Билли. Самоубийство. Он выстрелил себе в глаз из служебного пистолета. На столе у него лежали некоторые документы, связанные с Голубым Проектом. По-моему, он специально оставил их на столе, чтобы всем было ясно, почему он предпочел умереть.

Старки прикрыл глаза. Вик Хаммер был… был его зятем. Как сообщить Синтии об этом? Извини, Синди… Кто-то что-то напутал в схеме, и несколько человек умерло. Один из сотрудников, Кампион, успел сбежать и до того, как умер, заразил нескольких человек, те — еще нескольких и т. д., и т. п. Твой муж, конечно, не виновен ни в чем, но он возглавлял этот проект, он увидел, что ситуация выходит из-под контроля, и он…

— Спасибо, Лен, — сказал он.

— Билли, если хочешь…

— Через десять минут я буду в порядке. Собери всех через пятнадцать минут. Если кто-то все еще спит, сдерни его с постели.

— Да, сэр.

— И еще, Лен…

— Да?

— Спасибо, что рассказал мне все.

— Да, сэр.

Крейтон вышел. Старки взглянул на часы, затем вновь подошел к мониторам и включил второй. Заложив руки за спину, он задумчиво всматривался в ледяное безмолвие кафе.

5

Завернув за угол, Ларри Андервуд обнаружил место, вполне пригодное для стоянки — между огнетушителем и мусорным баком. Из-за бака с шумом выскочила и юркнула куда-то большая крыса, которую шум мотора, по-видимому, отвлек от пожирания дохлой кошки. Ларри поежился: зрелище было не из приятных. Кто сказал, что самые крупные крысы живут в Париже? Эта по размерам никак не уступала парижским. Ну да ладно, не стоит так много думать о крысах.

Пять дней назад, 14 июня, он был в солнечной Южной Калифорнии — прибежище богатеев и кутил, лидер по количеству ночных клубов; место, где расположен Диснейленд. Сегодня утром он прибыл к берегам другого океана, исполняя давнее намерение проехать по мосту Триборо. Моросил легкий дождик, но здесь, в Нью-Йорке, он не раздражал. Впрочем, небо постепенно начинало проясняться.

Дорогой Нью-Йорк, я вернулся домой.

Он расслабленно откинулся на спинку сидения. Поняв, что ей ничего не угрожает, крыса вернулась продолжить прерванный завтрак. Только кусочек, дружок, — и назад, в канализацию. Ты не собираешься сегодня на стадион «Янки»? Если собираешься — что ж, увидимся, дружок. Хотя я не уверена, что ты заметишь там меня.

Ларри взглянул на часы. Половина пятого. Что ж, торопиться некуда. До семи он может вздремнуть. Потом он проедется к дому своей матери, чтобы посмотреть, живет ли она еще там. Наверное, было бы лучше, если бы нет. Тогда он мог бы добраться до кемпинга, денька три отоспаться и вернуться к себе на Запад. За много лет Нью-Йорк утерял для него свое очарование.

Засыпая, он вспомнил последние восемнадцать месяцев своей жизни. Именно тогда все и началось. Он играл в карты в клубе, когда туда позвонил какой-то парень из Колумбии. Нейл Даймонд — так он назвал себя.

Даймонд намеревался создать альбом из своих собственных мелодий, делая исключение для мелодии старины Бадди Холли «Пегги Сью вышла замуж» и, может быть, мелодии Ларри Андервуда. Не хотел бы Ларри принять участие в записи? Даймонду как раз не хватает второй акустической гитары, и они могли бы…

Ларри сказал «да».

Запись альбома, а потом и последовавший за нею «джем-сешн», длились три дня. Чудное время. Ларри познакомился с Нейлом Даймондом, а также с Робби Робертсоном, Ричардом Перри. Славный получился альбомчик!

Потом, девять недель назад, из Колумбии позвонил другой человек и предложил Ларри сделать сольную пластинку. Не хотел бы Ларри приехать для этого? Конечно, ответил Ларри. Он может сделать это. Итак, в воскресенье утром он приехал в Лос-Анжелесскую студию в Колумбии с заранее приготовленными двумя песнями, одной из которых была «Детка, неужели ты можешь убить своего парня?» Ему вручили чек на пятьсот долларов и предложили подписать контракт. Формальности заняли много времени, и получить деньги по чеку в этот день не удалось. Но это не испортило ему настроения, и он весь вечер напевал «Детку», хотя его единственным слушателем был таксист, решивший, что Ларри тронут умом на почве негритянского би-бопа.

Семь недель назад человек из Колумбии позвонил снова и предложил приехать, чтобы обсудить проект большого альбома и кое с кем познакомиться.

Среди людей, которым Ларри был представлен, он был единственным белым, но это, похоже, никого не смущало. Один из присутствующих сказал, что не удивится, если к концу года «Детка» получит «Грэмми». Для Ларри это утверждение прозвучало необычайно лестно. Ему казалось, что все происходит во сне и что он — автор ставшего к этому времени весьма популярным хита. Ему выдали новый чек, на этот раз на сумму 2500 долларов. Едва попав домой, Ларри бросился к телефону и стал звонить. Сперва — Морту «Джино» Грину, сказать, чтобы тот нашел себе другого дурака, согласного играть «Желтую птичку» под чавканье полупьяных посетителей. Потом он принялся звонить каждому, о ком вспомнил, включая Барри Грига из Ремнатса. Потом он спустился в бар и напился там до бесчувствия.

Пять недель назад «Детка» стояла восемьдесят девятой в списке хитов. Спустя неделю — семьдесят третьей. Его телефон разрывался от звонков. К этому времени подоспел выпущенный в Колумбии альбом с большой фотографией Ларри на лицевой стороне. Колумбия хотела дать альбому название «Детка, неужели ты можешь убить своего парня?», но Ларри категорически возражал, и альбом просто вышел с ремаркой «ВКЛЮЧЕН ЛУЧШИЙ ХИТ МЕСЯЦА».

Две недели назад номер «Детки» был сорок седьмым, и песню по нескольку раз в день передавали ведущие радиостанции. Именно тогда Ларри снял бунгало и с головой окунулся в светскую жизнь. Деньги потекли к нему ручьем, и он смог осуществить давнюю мечту — приобрести «Датсун-3» за четыре тысячи долларов.

И, наконец, наступило 13 июля, шесть дней назад, день, когда Уэйн Стаки пригласил Ларри прогуляться с ним по берегу. Было только девять часов утра, но на пляже вопило стерео, будто в радиорубке происходила безумная оргия.

Они с Уэйном забрели довольно далеко, и Ларри устал.

— Уэйн, я хочу вернуться назад.

— Давай пройдемся немного.

Ларри показалось, что Уэйн смотрит на него как-то странно; эдакая смесь восхищения и жалости.

— Нет, приятель, дальше я не пойду. Я устал. — Уэйн начал раздражать Ларри. Что такое, собственно говоря, этот Уэйн? Завистник, каких вокруг множество.

— Не спеши, Ларри. Я хочу поговорить с тобой. Выслушай и постарайся понять.

И, переведя дух, Уэйн быстро и доходчиво объяснил Ларри, что если тот не перестанет швырять деньги направо и налево, то скоро не сможет расплатиться за свои причуды, чего и ожидают парни из Колумбии. Если Ларри погрязнет в долгах — он подпишет любой контракт на любых, даже самых кабальных, условиях.

— С простаками вроде тебя всегда так случается, — закончил он.

* * *

Кто-то стучал пальцем в окно.

Ларри вздрогнул и сел. Шея затекла и теперь болела. Он на самом деле уснул, понял Ларри. За окном был серый Нью-Йорк, и кто-то стучал пальцем в окно.

Повернув голову, он увидел свою мать; ее волосы были повязаны черным шелковым платком.

Мгновение они просто смотрели друг на друга через стекло, и у Ларри возникло странное чувство: будто он — экспонат зоопарка и сидит в клетке. Потом его губы растянулись в улыбке, и он открыл окно.

— Мама?

— Я знала, что это ты, — ровным голосом сказала она. — Выйди же и дай рассмотреть себя!

Открывая дверцу, Ларри почувствовал, что его ноги затекли тоже. Он не ожидал встретиться с матерью подобным образом и поэтому был совсем не подготовлен. Ему почему-то казалось, что мать выше и крепче, а она оказалась совсем маленькой и хрупкой. Годы не прошли для нее незаметно.

Он всегда побаивался матери. Когда ему было десять, она каждое воскресенье будила его: ей казалось, что он слишком много спит. Так вот, будила она его вот таким же постукиванием пальца по косяку двери в его комнату. Прошло четырнадцать лет, а рефлекс сохранился. Она постучала по стеклу, и он сразу же проснулся.

— Привет мама!

Она смотрела на него, не произнося ни слова, и сердце в груди Ларри внезапно забилось, как пташка в клетке. Ему стало страшно, что она сейчас вдруг повернется и уйдет, оставив его одного, скроется за углом и он никогда не увидит ее.

Потом она тяжело вздохнула, как человек, собирающийся поднять тяжелый груз. А когда она заговорила, ее голос был таким естественным и мягким, что Ларри забыл свои первые впечатления.

— Привет, Ларри, — сказала она. — Подойди же ко мне. Я знала, что это ты, когда заглядывала в окно. Давай же поднимемся в дом. Если бы ты знал, как он мне опостылел!

Она повернулась и стала подниматься по ступенькам. Ларри следовал за ней.

— Мама?

Мать обернулась, и Ларри неловко обнял ее. Ему хотелось заплакать; это был момент Величайшей Близости между ними. Потом мать ласково оттолкнула его; ее глаза были сухи.

— Пойдем, я приготовлю тебе завтрак. Ведь ты всю ночь провел за рулем?

— Да, — ответил он слегка дрожащим от избытка чувств голосом.

— Тогда пойдем. Лифт поломан, но нам нужно подняться только на второй этаж. Миссис Хелси с ее артритом гораздо хуже. Она живет на пятом. Не забудь вытереть ноги о половик. Если ты этого не сделаешь, мистер Фримен растерзает меня на мелкие кусочки. Он считает грязь и пыль своими личными врагами. — Они прошли целый пролет. — Ты в состоянии съесть яичницу из трех яиц? И еще я пожарю гренки, если ты не возражаешь. Идем же.

Она отперла дверь, и они вошли в квартиру. Здесь ничего не изменилось. Даже темно-коричневые тени и запахи кухни были теми же самыми.

* * *

Элис Андервуд поджарила ему три яйца, бекон, гренки, сварила кофе. Когда он справился со всем, кроме кофе, он закурил сигарету и отодвинулся от стола. Мать негодующе посмотрела на него, но ничего не сказала.

Поискав, куда стряхнуть пепел, Ларри решил воспользоваться кофейным блюдцем; мать твердо отвела его руку и подала ему раковину, стоящую обычно на комоде. Ларри подумал, что блюдце вполне бы могло подойти, но решил не возражать. С матерью не имело смысла спорить, потому что она всегда была уверена в своей правоте.

— Итак, ты вернулся, — сказала Элис, беря с маленького столика какое-то вязание и принялась за работу. — Что же привело тебя?

— Я очень соскучился, мама.

— Почему же ты тогда не писал мне? — Она пожала плечами.

— Ну, я не очень-то большой мастер писать, — Ларри крутил в пальцах сигарету. Дымок спирально подымался к потолку.

— Повтори еще раз.

Он улыбнулся:

— Я не очень-то большой мастер писать.

— Ты, как всегда, врешь матери, Ларри.

— Извини, мама. Расскажи, как ты живешь.

Она отложила вязание.

— Не так плохо. Побаливает спина, но я спасаюсь таблетками. И делаю гимнастику.

— Ты не пробовала массаж?

— Только один раз. У доктора Холмса.

— Ты хорошо выглядишь. Совсем как девушка. — Он лгал, но знал, что ей это будет приятно. Но сейчас лишь легкая улыбка коснулась ее губ. — В твоей жизни, наверное, есть новые мужчины?

— Несколько, — ответила она. — А у тебя?

— Пока обхожусь без мужчин, — серьезно ответил он. — Девушки есть, а вот мужчин нет.

Он надеялся рассмешить ее, но она опять только слегка улыбнулась. Я вношу неудобства в ее жизнь, подумал Ларри. Беспокою ее. Она не ждала моего появления, да и прошло уже три года. Она хотела бы, чтобы я поскорее исчез.

— Все тот же Ларри, — произнесла она. — Никогда не был серьезным. Совсем изменился.

— Что ж, мама, таков любой холостяк.

— Похоже, ты навсегда останешься им. Тебе никогда не найти порядочную девушку из хорошей католической семьи. А мне бы этого так хотелось!

Ларри пожал плечами, напуская на себя прожженный вид. Мать, заметив это, решила изменить тему.

— Я слышала по радио песню, которую ты написал. Я говорю людям, что автор — мой сын, Ларри. Но большинство мне не поверило.

— Ты слышала ее? — Он был удивлен, почему она сразу не сказала об этом.

— Конечно, ведь ее все время передают по этой молодежной станции ВРОК.

— И тебе понравилось?

— Как и любая другая музыка. — Она пристально посмотрела на сына. — Бывают песни и похуже.

Ему хотелось вскочить, но он сдержался.

— Не очень любезно с твоей стороны, мама. — К его лицу прилила кровь. Он не ожидал такого прохладного отзыва.

— Слишком много эмоций. Эмоции нужны не в песне, а в постели, — шутливо сказала она, давая тем самым понять, что обсуждение окончено. — И потом, что случилось с твоим голосом? Создается впечатление, будто поет черномазый.

— Сейчас? — Он был изумлен.

— Нет, по радио.

— Это такая манера, понимаешь…

— Что ж, это не мое дело, — быстро перебила его Элис. — Скажи лучше, они расплатились с тобой или ты взял эту маленькую машину в кредит?

— Они много заплатили мне, — сказал он, и это вновь была ложь, хотя и недалекая от правды. — Я уже почти выплатил деньги за машину.

— Эти кредиты до добра не доводят, — убежденно сказала мать. — Из-за них обанкротился твой отец. Доктор сказал, что он умер от сердечного приступа, но это не так. Он умер от разбитого сердца. Он по уши завяз в невыплаченных кредитах.

Все это Ларри уже слышал много раз и сейчас только кивнул. Он знал, что Элис приставала к отцу, которого всегда считала неудачником, но спорить было бесполезно. Такова мама!

— Ты намерен задержаться здесь Ларри? — тихо спросила она.

Он нерешительно спросил:

— А как бы ты хотела?

— У меня есть свободная комната. Если в ней убрать и перенести туда кровать, ты мог бы пожить в ней.

— Что ж, если я не помешаю тебе… Но это недолго. Всего пару недель. Мне бы хотелось кое-кого увидеть… Марка… Галена… Давида… Криса… всех ребят.

Она встала, подошла к окну и распахнула его.

— Оставайся, сколько захочешь, Ларри. Может быть, ты не поверишь, но тебе действительно рада. Мы не очень хорошо попрощались. Было сказано много резких слов. — Она открыто посмотрела на сына. — Но я забыла это, давно забыла. Все было потому, что я слишком люблю тебя. Я никогда не могла сказать этого прямо и поэтому пыталась выразить это другими способами.

— Ладно, все в порядке, — Ларри уставился в пол. — Слушай, я могу дать тебе денег на хозяйство.

— Если хочешь. Но в этом нет необходимости. Я работаю и достаточно зарабатываю. А ты — все еще мой сын.

Внезапно по щекам Ларри покатились слезы. Ничто не постоянно, думал он. Мать изменилась! Наверное, изменился и он, но не так, как ожидал. Она стала сильнее духом, а он — слабее. Он вернулся домой не потому, что ему было нужно куда-то уехать. Он вернулся потому, что боялся и нуждался в ней, своей матери.

Она стояла у открытого окна, не сводя с него взгляда. Легкий ветерок колыхал занавески. Из окна доносился шум транспорта. Порывшись в кармане платья, Элис достала носовой платок и протянула его Ларри. Он прижал платок к лицу.

Да, думал Ларри, он остался все тем же мягкотелым, безвольным Ларри. Достойный сын своего отца. И все же она — его мать и любит его.

Элис же, глядя на сына, думала о том, что он уже не мальчик, а взрослый, сформировавшийся мужчина, даже довольно красивый. И еще она думала: он молодец, что приехал. Лучше позже, чем никогда.

— Ты устал, сынок, — сказала она. — Тебе стоит умыться, а я пока постелю постель, и ты сможешь поспать. Мне нужно ненадолго уйти, но я скоро вернусь.

Она направилась в спальню, их старую спальню, и стала греметь там, выдвигая ящик с бельем. Ларри медленно вытер глаза. Звуки транспорта за окном становились все громче. Когда же в последний раз он плакал на глазах у матери? Он не помнил. Внезапно ему вспомнилась дохлая кошка. Да, мать права. Он устал. Устал, как никогда в жизни. Он прошел в спальню, рухнул на расстеленную кровать и проспал беспробудным сном восемнадцать часов.

6

Когда Франни приехала домой и вошла в сад, где ее отец выращивал фасоль и горох, было далеко за полдень. Франни была поздним ребенком, и отцу сейчас было за шестьдесят, но его возраст выдавала разве что совершенно седая голова, и поэтому он, не снимая, носил бейсбольную кепку. Мать Франни отправилась в Портленд за покупками. Лучшая подруга Фран, Эми Лоудер, через несколько дней должна была выйти замуж, и мать хотела купить подарок.

Франни с любовью смотрела на сутулую спину отца. Как и в детстве, ей всегда становилось уютно и спокойно рядом с ним.

От нахлынувших чувств у нее запершило в горле. Она прокашлялась.

— Помощь нужна?

Со шлангом в руке он оглянулся, и его лицо осветила улыбка:

— Привет, Фран. Хотела напугать меня, чертовка?

— Да, и, кажется, мне это удалось.

— Твоя мать уже вернулась? — Он с хитрецой посмотрел на дочь. — Хотя нет, вряд ли. Скоро ее не жди. Ну что ж, если хочешь запачкать руки, присоединяйся. Только не забудь потом их вымыть.

— Руки женщины свидетельствуют о ее привычках, — пошутила Франни. Она взяла лежащий на земле шланг и начала поливать грядки. В последние дни стояла засуха, и горох под жарким солнцем несколько пожух.

Они работали, и Питер рассказывал дочери, как провел день. Она помогала ему, перемежая его рассказ вопросами. Он работал машинистом в крупнейшей автомобильной фирме Бостона. Ему исполнилось шестьдесят четыре года, и в следующем году он намеревался уйти на покой. В сентябре он собирался взять на четыре недели отпуск, чтобы как-то подготовиться к длительно пенсионному безделью, как он любил поговаривать.

Питер Голдсмит не слишком доверял системе социального обеспечения, особенно в период инфляции. Инфляция сделала его родителей париями. Его отец, дед Франни, без конца повторял одно из краеугольных положений демократического мировоззрения: «Не доверяй сильным мира сего, потому что их власть дороже для них, чем народ, давший им эту власть».

Все это и говорил сейчас Франни отец. Девушка улыбалась. Ей нравились суждения отца на подобные темы. Он не часто мог позволить себе порассуждать, потому что женщина, которая была его женой и матерью его дочери, всегда сердилась, слыша его суждения.

Верить нужно только себе, продолжал он, и тогда не наступит разочарование в сильных мира сего. Тогда все будет в порядке.

— Экономия, — вот выход из положения, — рассуждал он. — Мужчина, любящий деньги, — мерзавец, достойный ненависти. Мужчина, не думающий о деньгах, — просто дурак. Он достоин не ненависти, а жалости.

Франни показалось, что он имеет в виду беднягу Поля Керона, его друга со времен, с которых Франни помнила себя; и она решила не уточнять.

Работать, работать и еще раз работать, продолжал он. Жаль, что мать Франни не всегда понимает его. Карла никак не может смириться с тем, что все изменилось, даже женщины. Она никак не может понять, что Франни и девушек ее поколения не интересует охота на мужей.

— Вот выходит замуж Эми Лоудер, — рассуждал Питер, — и твоя мать думает: «На ее месте могла бы быть моя Фран. Эми симпатичная, но рядом с моей Фран — просто уродина». Твоя мать подходит к жизни со старыми мерками, и она уже не изменится. Помни, Фран, она слишком стара, чтобы меняться, а ты достаточно взрослая, чтобы это понимать.

И он продолжал работать, рассказывая теперь о своих сотрудниках. Он перескакивал с одной темы на другую. Постепенно тени становились все более вытянутыми, и пора было прекращать работу. Франни думала о том, что приехала к родителям кое-что рассказать им, а вместо этого, как и в детстве, слушает отцовскую болтовню. Что ж, по всеобщему мнению, он — занятный рассказчик.

Она ждала, когда красноречие отца иссякнет. И действительно, он наконец отложил в сторону шланг, присел на камень и отер пот со лба. Потом пристально посмотрел на дочь:

— Так что у тебя на уме, Франни? Выкладывай.

Она задумчиво смотрела на него, не уверенная, стоит ли начинать. Собственно, именно за этим она и приехала, но теперь вся ее решимость исчезла. Некоторое время она вслушивалась в тишину, потом сделала глубокий вдох, как перед прыжком.

— Я беременна, — просто сообщила она.

Отец, пытающийся раскурить трубку, от неожиданности отложил ее в сторону и уставился на дочь.

— Беременная, — повторил он, будто никогда прежде не слышал этого слова. — Франни… это шутка? Или розыгрыш?

— Нет, папа.

— Тогда подойди ко мне и сядь рядом.

Девушка нерешительно приблизилась к нему и села прямиком на нагретую солнцем землю. У нее гудела голова и ныло в животе.

— Ты уверена? — спросил он.

— Уверена, — ответила она и потом — наверное, от беспомощности — начала навзрыд плакать. Питер обнял ее одной рукой, она прижалась к нему, собираясь задать вопрос, беспокоящий ее сейчас больше всего.

— Папа, ты все еще любишь меня?

— Что? — Он изумленно посмотрел на нее. — Да. Я все еще очень люблю тебя, Франни.

Это вызвало новый взрыв слез, и он прижал ее к себе крепче, будто намереваясь защитить от чего-то.

— Ты огорчен? — немного успокоившись, спросила Франни.

— Не знаю. До сих пор у меня не было беременной дочери, и сейчас я просто не могу привыкнуть к этой мысли. Это Джесс?

Она кивнула.

— Ты сказала ему?

Она опять кивнула.

— И что же он?

— Он сказал, что женится на мне. Или даст денег на аборт.

— Женитьба или аборт, — сказал Питер Голдсмит, раскуривая трубку. — Он напоминает мне двуствольное ружье, твой Джесс.

Она посмотрела на свои руки и вытерла их о джинсы. Руки женщины свидетельствуют о ее привычках, считает ее чувствительная мама. Беременная дочь. Руки женщины…

— Мне бы не хотелось лезть в чужие дела, — сказал тем временем ее отец, — но разве он… или ты… разве вы не предохранялись?

— Я принимала противозачаточные таблетки. Они не помогли.

— Значит, виноваты оба, — он пристально смотрел на нее. — Но я слишком стар, Франни, и многое забыл. Поэтому не будем выяснять, кто виноват.

Она кивнула. Ее отец никогда не спорил с мамой. Не спорил вслух. Это было бесполезно. Он просто оставался при своем мнении.

— Ты уверен, что сможешь противостоять ей, папа? — тихо спросила Франни.

— Ты хочешь, чтобы я принял твою сторону?

— Не знаю.

— Что ты собираешься делать?

— С кем? С мамой?

— Нет. С собой, Франни.

— Я не знаю.

— Выйдешь за него замуж?

— Нет, не думаю, что я смогу выйти за него замуж. Я разлюбила его, если то, что я чувствовала к нему, было любовью.

— Из-за ребенка? — Он смотрел на дочь из-под густых бровей.

— Нет, не из-за ребенка. Это так или иначе произошло бы. Джесси… — Она на миг задумалась. — Он слабый. Я не могу объяснить лучше.

— И ты действительно не хочешь связать с ним свою жизнь, Франни?

— Не хочу, — ответила она. Она не верила Джессу. — Джесс мыслит хорошо и хочет совершать правильные поступки; впрочем, он их и совершает. Но… ты ведь знаешь меня…

Отец потерся щекой о ее щеку:

— Франни — шутница, да?

— Да. Верно. Ты хорошо меня знаешь.

— Есть немного.

— Так вот, Джесс не понимает моих шуток. И очень рассердился, когда узнал о ребенке. Наверное, он был прав, и он имел право злиться… и совершать глупости… И все же он — не тот человек, который мне нужен. Если бы мы поженились… он сошел бы с ума со мной, а я с ним. Поэтому я пытаюсь… и я надеюсь…

— Боюсь, ты будешь несчастна, — задумчиво сказал Питер.

— Надеюсь, что нет, — возразила Франни.

— Тогда не позволяй своей маме уверить тебя в обратном.

Франни прикрыла глаза. Он понял. Он все правильно понял.

— А что ты думаешь об аборте? — через некоторое время спросила она.

— Мне кажется, что именно об этом ты и хотела поговорить.

Она изумленно смотрела на него.

Он отвернулся, довольный своей проницательностью.

— Да, ты прав, — признала Франни.

— Что ж… И он надолго умолк. Девушка даже хотела спросить, все ли с ним в порядке, но тут он заговорил:

— Франни, тебе, наверное, хотелось бы иметь отца помоложе, но тут я ничем не могу тебе помочь. Я впервые женился в 1956 году.

Он задумчиво посмотрел на дочь.

— В те дни Карла была совсем другой. Она была… словом, она была молода. И она не менялась, пока не умер твой брат Фредди. Тогда она прекратила… расти. Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю. Но я точно знаю, что Карла… прекратила расти, когда умер Фредди. И все же она не всегда была такой, можешь мне поверить.

— Какой же она была, папа?

— Она напоминала тебя, Франни. Она любила шутить. Любила танцевать и веселиться. Любила пиво…

— Мама… пила пиво?

— Да, пила. И еще обожала ходить в гости.

Франни попыталась представить себе мать с кружкой пива в руке и не смогла.

— Она никак не могла забеременеть, — говорил Питер. — Мы ходили к врачу, и он сказал, что у нас обоих все в порядке. Твой брат Фредди родился в 1960 году. Она безумно любила сына, Фран. Ее отца звали Фредом, ты должна это помнить. В 1965 году у нее наступил климакс, и мы оба думали, что детей у нас больше не будет. А в конце 1969 года на свет появилась ты. И я до полусмерти полюбил тебя. Каждый из нас двоих обрел своего ребенка. Только она потеряла своего.

Он замолчал, вспоминая. Фред Голдсмит умер в 1973 году. Ему тогда было тринадцать, Франни — четыре. Мужчина, убивший Фреда, был пьян. Пьяный, он управлял машиной и сбил мальчика. Фред прожил после этого семь дней.

— Мне кажется, аборт — не самое подходящее название, — сказал Питер Голдсмит, отчетливо выговаривая каждое слово. — Я думаю, это нужно называть детоубийством, ясно и понятно. Прости, но я могу назвать это только так. Впрочем, я стар, чтобы…

— Ты не стар, папа, — прошептала Франни.

— Не нет, а да, — внезапно рассердился он. — Я — старик, пытающийся давать юной дочери советы. Мартышка, которая хочет учить медведя! Семнадцать лет назад пьяный шофер забрал жизнь моего сына, и с тех пор моя жена переменилась. Аборты я всегда рассматриваю в связи с Фредом. Мы лишили бы тебя права на жизнь. Вся наша западная мораль построена на этой идее — право на существование.

— Я не хочу делать аборт, — тихо сказала Франни. — У меня тоже есть на то причины.

— Какие же?

— Младенец — это частичка меня, — сказала она, вытягивая ноги. — Может быть, это эгоистично, но меня это мало волнует.

— Итак, Франни, ты хочешь…

— Да. Я хочу оставить ребенка.

Отец умолк. Франни почувствовала, что он расстроен.

— Ты думаешь о школе, да? — спросила она.

— Нет, — вставая, сказал он. — Я думаю, что мы достаточно сказали друг другу. И что ты не должна торопиться с решением.

— Смотри, вон мама, — указала на ворота Франни.

Отец посмотрел в указанном ею направлении и увидел, что во двор сворачивает машина, из которой выглядывает Карла и машет им рукой.

— Я расскажу ей, — сказала Франни.

— Да. Но подожди денек-другой, дочка.

— Ладно.

Она помогла ему подняться, и они вместе направились навстречу матери.

7

Сквозь плотные шторы пробивался тусклый дневной свет. Вик Палфрей постепенно приходил в себя. К нему возвращалось сознание.

Я умираю, подумал он, и ему показалось, что он произнес эту фразу вслух.

Он огляделся и увидел больничную кровать. От нее тянулись какие-то провода и трубочки. На кровати кто-то лежал. Понадобилось несколько минут, чтобы Вик понял, что это лежит он сам.

Где я?

Его шею обвивала какая-то трубочка. Раскалывалась голова. Он был болен, и не мог трезво обдумать то, что с ним произошло.

Вик попытался пошевельнуть рукой. Движение отозвалось болью в локтевом суставе, и он заметил торчащую из кожи иглу капельницы. От нее тянулась трубочка к стоящей на полу бутылке. Еще две бутылки висели позади кровати. Соединяясь воедино, они заканчивались иглой, воткнутой в вену на другой руке.

Все понятно. Принудительное питание.

Вам кажется, что этого достаточно, подумал Вик. Но это не поможет.

Над головой нависал какой-то купол. А это еще что такое? Защитное поле?

— Эй!

Ему казалось, что он сказал «Эй!», на самом деле из его груди вырвался несвязный хриплый звук, который вряд ли мог быть услышан.

Он долго не протянет, пронеслось в голове у Вика. Это… что бы там ни было… оно убивает его. Мысль о том, что он может умереть, отозвалась паническим страхом в голове.

Виктор, ты любишь свою маму?

Да. Но это…

Ты должен любить свою маму. У мамы воспаление легких.

Ошибаешься, мама. У тебя туберкулез. И этот туберкулез убьет тебя. В сорок семь лет. А Джордж погибнет через семь дней после того, как окажется в Корее. Ему хватит времени написать одно письмо — и привет. Джордж…

Вик, помоги мне поставить эту лошадь на место. Это мое последнее СЛОВО.

— Это у меня воспаление легких, а не у нее, — прошептал Вик. — У меня.

Он посмотрел на дверь и подумал, что для больницы дверь слишком хороша. Она закруглялась по углам и была украшена резьбой.

Что-то переключилось в мозгу, и Вик попытался сесть, чтобы получше рассмотреть дверь. Из чего же она сделана? Ну, конечно! Из стали! Почему он здесь, в больнице? Почему за стальной дверью? Что случилось? Неужели он на самом деле умирает? Неужели близится его встреча с Господом? Что случилось с ним?

В голове зазвучали голоса.

Вот что я скажу вам, ребята… эта инфляция…

Не болтай чепухи, Хап.

(Хап? Билли Хапскомб? Кто это такой? Откуда я знаю то имя?)

Елки-палки…

Они мертвы, это точно…

В этот момент за окном сверкнуло солнце, осветив комнату Вика ярким светом. Он увидел два внимательно наблюдающих за ним сквозь стекло лица. Сперва ему показалось, что именно эти люди разговаривают и их слова эхом отдаются в его голове.

Внезапно один из наблюдающих, одетый в медицинский белый халат, исчез из поля зрения Вика, но Вик этого почти не заметил. Он внезапно ослаб и прикрыл глаза. Но сознание его не ушло. Теперь он знал, где находится. В Атланте. Атланта, штат Джорджия. Они пришли и забрали его — его, и Хапа, и Норма, и жену Норма, и детей Норма. Забрали Хэнка Кармишеля. Стью Редмена. И еще Бог знает сколько других людей. Это случилось после того, как в их края заехал парень по фамилии Кампион с мертвой женой и дочерью. Вик вспомнил, что Норм Брют не смог сам взобраться на трап самолета, и ему пришлось помочь. Его жена плакала, и маленький сынишка — тоже. Самолет куда-то летел… и в иллюминатор была видна только бескрайняя пустыня.

Над дверью вспыхнула красная лампочка. Раздался скрипящий звук, и дверь открылась. На пороге стоял человек в белом халате. На боку у него висел прибор измерения кровяного давления. Его голос имел металлический оттенок, будто это был голос не человека, а робота.

— Как вы чувствуете себя, мистер Палфрей?

Но ответить Вик не смог. Он провалился в забытье. С ним была его мама, почему-то одетая в белое. Туберкулез всегда настигает свою жертву, говорила она. Ты умираешь.

Он разговаривал с мамой… говорил, что будет хорошим и послушным… спрашивал, не лучше ли ей… просил поскорее вернуться домой… а мужчина в белом халате, глядя на лица за стеклянной перегородкой, качал головой.

Потом мужчина включил какой-то прибор и обратился к своим собеседникам:

— Если это не сработает, он умрет еще до полуночи.

Но для Вика Палфрея и так все было кончено.

* * *

— Пожалуйста, сплюньте в баночку, мистер Редмен, — сказала хорошенькая темноволосая медсестра. — Это не займет много времени.

В руках она держала аппарат для измерения давления. Из-под прозрачной маски Стью была видна ее заговорщическая улыбка.

— Нет, — сказал Стью.

Улыбка несколько потускнела.

— Но почему же? Ведь это не займет много времени?

— Нет.

— Но доктор приказал, — настаивала она. — Пожалуйста.

— Если доктор приказал, я хочу поговорить с доктором.

— Боюсь, он сейчас занят. Если вы…

— Я подожду, — твердо сказал Стью, не делая ни одного движения.

— Но ведь я только выполняю свою работу. Вы же не хотите, чтобы у меня были неприятности, правда? — Она подарила ему очаровательную улыбку. — Позвольте мне только…

— Нет, — отрезал Стью. — Идите и позовите их. Пусть пришлют кого-нибудь.

Обеспокоенно посмотрев на него, медсестра засеменила к стальной двери и открыла замком ключ. Выходя, она подарила Стью прощальный взгляд и заперла замок снаружи.

Когда дверь захлопнулась, Стью встал и подошел к окну, но ничего не смог увидеть: снаружи царила темень.

Стью вернулся к кровати и сел. На нем были потрепанные джинсы и старая рубашка. Он провел рукой по щеке — ему необходимо побриться! Они все это время не позволяли ему бриться, и щеки заросли жесткой щетиной.

Он не понимал, зачем он здесь. Ведь он не болен, только очень испуган. Все происходящее напоминало снежный обвал в горах, но он не позволит ничего делать с собой, пока ему не объяснят, что происходит. Что происходит в Арнетте и что случилось с этим беднягой Кампионом. Он, Стью Редмен, имеет право знать.

Они все время ожидали, когда он начнет задавать вопросы, это было видно по их глазам. У них всегда есть в запасе несколько способов упрятать тебя в больницу. Он понял это четыре года назад, когда его жена умерла от рака. Поэтому он ничего не спрашивал и по их глазам видел, что их это беспокоит. Теперь же настало время спрашивать, и он намерен задать им несколько вопросов.

То, что с Кампионом и его семьей произошло что-то плохое, Стью прекрасно понял еще в Арнетте. Понял и то, что они были больны и могли заразить тех, кто был с ними в контакте.

Два дня назад к нему домой пришли и его забрали. Четыре солдата и врач. Вежливо, но настойчиво. Он не стал сопротивляться.

Потом их всех рассадили по самолетам. Стью оказался вместе с Виком Палфреем, Хапом, семейством Брютов, Хэнком Кармишелем и его женой и двумя дюжими охранниками, которых совершенно не волновало, что Лила Брют была в истерике.

В других самолетах тоже были люди. Всех Стью не видел, но заметил пятерых членов семейства Ходжесов, Криса Ортегу, брата Карлоса, водителя кареты скорой помощи, Паркера Нейсона с женой, других людей. Все эти люди так или иначе контактировали с теми, кому повезло встретиться с Кампионом.

На окраине города два больших грузовика заблокировали дорогу. Стью подумал, что остальные въезды в город тоже, очевидно, заблокированы. Город был полностью изолирован от внешнего мира.

Значит, все это было серьезно. Смертельно серьезно.

Стьюпоудобнее уселся на стул возле больничной кровати. На кровать садиться он не хотел. Он ждал, когда медсестра приведет кого-нибудь. Он надеялся, что хотя бы к утру они пришлют кого-нибудь, кто сумеет ответить на интересующие его вопросы. Он подождет. Терпеливость всегда была чертой, присущей Стьюарту Редмену.

Чтобы как-то убить время, он начал анализировать состояние прилетевших вместе с ним людей. Явно больным выглядел только Норм. Остальные скорее казались испуганными или дрожали от холода. Люк Брют дрожал. Лилу Брют и Вика Палфрея тоже изрядно колотило. Хап шмыгал носом.

Все они боялись ожидающей их неизвестности, но после происшествия в самолете Стью стало совсем страшно. Посреди рейса пилот вдруг тоже начал дрожать, да так, что с трудом посадил самолет. Неужели, думал Стью, эта зараза распространяется так быстро?

Их встретил военный конвой. Им сообщили, что они находятся в Атланте. Солгали, конечно. Разве человек, которому приказано лгать, может сказать правду, особенно если он — солдат?

В полете Стью сидел возле Хапа, и тот прекрасно держался. Впрочем, скоро успокоилась даже Лила Брют.

Вскоре после посадки Норму Брюту стало совсем плохо, и Лила опять начала плакать и кричать.

— Где демократия? — кричала она. — Разве это Америка? Почему никто не отвечает мне?

— Может кто-нибудь заставить ее заткнуться? — проворчал Крис Ортега. — Сейчас нам только бабской истерики не хватает!

Лилу заставили замолчать очень просто: один из охранников протянул ей стакан молока. Выпив его, она впала в странно-отрешенное состояние. Стью понял, что в стакане было нечто большее, чем просто молоко.

Да, от аэропорта их везли в трех «кадиллаках». За ними мчался армейский эскорт. Потом всех прибывших разместили в огромном здании, разделив друг с другом.

Над дверью загорелась красная лампочка. Щелкнул замок, и в палату вошел мужчина в белом халате. Доктор Деннингер. Он был юным и темноволосым, с небольшим правильно очерченным ртом и оливковой кожей.

— Патти Грей сказала, что у нее есть с вами проблемы, — обратился он к Стью. — Она очень расстроена.

— Не из-за чего расстраиваться, — беспечно сказал Стью. Ему было нелегко заставить свой голос звучать беспечно, но только так он мог чего-нибудь добиться. — Я хотел бы задать несколько вопросов.

— Прошу прощения, но…

— Если хотите, чтобы я сотрудничал с вами, ответьте мне, пожалуйста.

— В свое время вы…

— У вас будут проблемы со мной.

— Мы это знаем, — пренебрежительно ответил Деннингер. — Просто я не обличен полномочиями рассказывать вам что-либо, мистер Редмен. Я и сам знаю очень мало.

— Мне кажется, вы брали на исследование мою кровь. И делали другие анализы.

— Да, это так.

— Зачем?

— Еще раз повторяю, мистер Редмен, я не могу сказать вам то, чего не знаю. — На этот раз он говорил искренне, и Стью был склонен поверить ему. Перед ним стоял всего лишь исполнитель; он не знал ничего, кроме порученного ему крошечного участка работы.

— Они держат мой родной город на карантине.

— Мне об этом ничего не известно, — сказал Деннингер, но на этот раз отвел глаза в сторону, и Стью понял, что врач лжет.

— Почему этот телевизор ничего не показывает? — Стью жестом указал на большой экран на стене.

— Простите?

— Не показывает, как армия заблокировала город, не показывает никаких новостей, — уточнил Стью.

— Мистер Редмен, если бы вы все же позволили Патти…

— Нет. Если вы хотите от меня чего-нибудь, то пришлите лучше пару дюжих молодцов, потому что я намерен сопротивляться. Конечно, вы могли бы подмешать мне что-нибудь в еду, — он указал на стоящие на столике тарелку и стакан, — но это не входит в ваши планы, потому что тогда ваши тесты окажутся смазанными.

Он сел на стул и неподвижно уставился на врача.

— Мистер Редмен, но это неразумно! — Деннингер заметно нервничал. — Ваш отказ от сотрудничества может нанести огромный ущерб нашей стране. Вы понимаете меня?

— Неважно, — отрезал Стью. — Мне кажется, пока что моя страна наносит мне огромны ущерб. Она заперла меня в больничной палате в Джорджии с болваном доктором, который ничего не знает. Пошел вон отсюда, болван, и пусть придет кто-нибудь, с кем я могу поговорить.

Доктор исчез. Медсестра тоже не появлялась. Никто не приходил, чтобы силой заставить его совершить какие-нибудь процедуры. О нем будто забыли.

Чтобы убить растущий страх, Стью включил телевизор, но смотреть передачу не мог. Где же они? Он должен с ними поговорить!

Но прошло более сорока часов, прежде чем к нему прислали человека, с которым он смог поговорить.

8

18 июня, спустя пять часов после разговора со своим кузеном, Биллом Хапскомбом, Джо Боб Брентвуд остановил за превышение скорости автомобиль в сорока пяти милях от Арнетты. Машина принадлежала Гарри Тренту из Брейнтри, который ехал со скоростью шестьдесят пять миль в час в пятидесятимильной зоне. Джо Боб наложил на него штраф и выписал квитанцию. Трент покорно воспринял это и, к удивлению Джо Боба, начал жаловаться на свою семейную жизнь, а потом предложил завещать Джо Бобу свой дом. Брентвуду стало весело: меньше всего он думал в этот момент о смерти. Хотя, конечно, на самом деле он уже был болен. Он получил еще большую степень заражения, чем Билл Хапскомб, и значительную часть его успел передать Гарри Тренту.

Гарри, человек весьма общительный, передал свою болезнь более, чем сорока человекам за этот и следующий день. Скольких заразили эти сорок, трудно даже представить — с тем же успехом можно выяснить, сколько ангелов в состоянии станцевать на булавочной головке. Но если даже руководствоваться правилами простой арифметической прогрессии, то получается цифра не менее двухсот. В свою очередь эти двести заражают, следуя тем же правилам, тысячу, тысяча — пять тысяч, пять тысяч — двадцать пять тысяч.

19 июня, в день, когда Ларри Андервуд вернулся домой, а Франни Голдсмит рассказала о свой беременности отцу, Гарри Трент притормозил у кафе под названием «Скоренько покушаем, детка», расположенного в Восточном Техасе. Он намеревался перекусить и заказал чизбургер и клубничное мороженое на десерт. Его слегка знобило, возможно, это была аллергическая дрожь, и он поеживался от холода. За короткое время пребывания в кафе он заразил мойщика посуды и двух посетителей. Официантке, вытирающей столики, он оставил возле тарелки доллар, в прямом смысле начиненный смертью.

На обратном пути ему встретился грузовик, в котором сидели дети с вещами. Водитель притормозил, чтобы расспросить у Гарри дорогу. Гарри очень подробно все ему объяснил. Кроме того, он посодействовал водителю и всем пассажирам грузовика в скорейшем приближении к гробовой доске, даже не подозревая об этом.

Водителем грузовика был Эдвард М.Норрис, лейтенант в отставке, впервые за пять лет собравшийся в отпуск со своей семьей. Отпуск прошел прекрасно; дети были счастливы, посетив Городок Диснея в Орланде; никто из них даже не подозревал, что ко второму июля вся семья будет мертва.

По дороге они перекусили в том же кафе, что и Трент, а потом заночевали в кемпинге возле Юстаса, штат Оклахома. Там Эд и его жена Триш заразили клерка, а их дети — других детей, которые играли с ними на детской площадке — детей из Техаса, Арканзаса, Алабамы, Теннеси. Кроме того, Триш заразила двух женщин, с которыми вместе стирала белье в прачечной. Эд же, проходя по коридору, заразил попавшегося ему на пути парня. Все больше действующих лиц вовлекалось в спектакль.

Рано утром Триш разбудила Эда и сообщила, что Гек, один из их сыновей, болен. Ей показалось, что это круп. Эд Норрис не воспринял сообщение жены всерьез и просто посоветовал дать мальчику аспирин. Он подумал, что если мальчик серьезно болен, то им придется прервать долгожданный отпуск.

Аспирин не помог, и бедному Геку становилось все хуже. Похоже, от него заразилась и дочь, Марша, да и Триш начинала покашливать и жаловаться на озноб.

Наконец было решено обратиться к врачу, хотя Эд был категорически против. Ближайший доктор жил в Поллистоуне, и он согласился осмотреть Гека, если мальчика к трем часам доставят к нему. Полистоун был в двадцати милях от кемпинга, и Эд, усадив в кабине Гека, немедленно отправился туда. В дороге, видя сына в совсем плохом состоянии, он пожалел, что оттягивал визит к врачу. Мальчик едва дышал.

В два часа они сидели в приемном покое кабинета доктора Брендона. К этому времени Эда тоже трусил озноб. Приемный покой был переполнен пациентами, и они попали к врачу только в четыре часа. Всего перед ними было человек двадцать пять, включая внушительных размеров даму, пришедшую расплатиться по счету, прежде чем направиться в свой клуб распространять болезнь дальше.

Внушительных размеров дамой была миссис Роберт Брэдфорд, Сара Брэтфорд. Этой ночью она прекрасно играла в клубе, потому что ее партнером была ее лучшая подруга Анжела Дюпре. Казалось, между ними существует телепатическая связь. Они вместе все время выигрывали.

После клуба Сара и Анжела направились в бар выпить коктейль. Анжела не торопилась домой. Они заразили всех посетителей коктейль-бара, включая двух ребят, пьющих за соседним столиком пиво. Эти ребята направлялись на юг, в Калифорнию, в компании еще парочки таких же сорвиголов, и на следующий день болезнь двинулась на запад со скоростью их автомобиля.

«Письма счастья» никогда не достигают результата. Это известно всем. Миллион долларов, который они вам обещают, если вы отправите всего один доллар человеку, возглавляющему список, — не более, чем фантазия. «Письмо счастья» капитана Трипса работало, как часовой механизм. Выстраивалась пирамида, но, вопреки всем законам архитектуры, начиналась она сверху вниз, и ее вершиной был сбежавший с военной базы небезызвестный читателю Чарльз Кампион. Все больше цыплят попадалось в западню. Все больше больных людей колесило по стране, неся ужасную заразу все дальше и дальше.

Сара Брэдфорд и Анжела Дюпре вместе подошли к стоянке, где были припаркованы их машины (заразив по дороге четырех или пятерых прохожих), и разъехались по домам. Сара дома заразила своего мужа, пятерых его приятелей и свою дочь-подростка Саманту. Не посвящая родителей в свои проблемы, Саманта дрожала от мысли, что подцепила триппер от своего дружка. Так оно на самом деле и было. К ее несчастью, ничто другое ее не беспокоило. На следующий день она отправилась в бассейн и заразила там всех, кто его посещал.

И так далее.

9

Они напали на него из-за угла, когда он шел по центральной улице города, намереваясь выйти за городскую черту и двинуться на север. Его чувства были несколько притуплены — по-видимому, здесь сыграли роль выпитые две кружки пива, но все же он почувствовал, что что-то не так.

Их было четверо или пятеро, Ник сражался, как лев. Он сбил с ног одного и расквасил нос другому. Был один или два момента, когда он мог бы победить, если бы удача улыбнулась ему. Его противники нервничали, потому что за все время он не проронил ни звука. По-видимому, обычно никто не оказывал им столь яростного сопротивления, и они растерялись, потому что не ожидали столько сил в худеньком и хлипком на вид парнишке.

Потом один из них ударил его снизу по челюсти, и в голове у Ника зазвенело, будто кто-то нажал школьный звонок. Рот наполнился кровью. Он отшатнулся, и кто-то другой скрутил ему сзади руки. Он отчаянно сопротивлялся, и ему удалось высвободить одну руку, но тут его съездили кулаком по лицу, и его правый глаз закрылся, а в голове загудело.

Но он не сдавался. Уцелевшим глазом он заметил на руке одного из нападавших кастет и, не дожидаясь удара, сам лягнул человека с кастетом в пах. Мистер Кастет завыл от боли и, согнувшись пополам, затанцевал на одном месте.

Но тут они напали на него одновременно, крепкие парни — отличные ребята, как они любили себя называть, и под их ударами Ник мешком повалился на землю. Сознание почти покинуло его. Он только слышал их хриплое, тяжелое дыхание.

Мистер Кастет выпрямился.

— Держите его, — сказал он. — Держите его за волосы.

Чьи-то руки подхватили Ника подмышки. Кто-то другой схватил за вьющиеся черные волосы.

— Почему он ничего не говорит? — раздался чей-то удивленный возглас. — Почему он молчит, Рей?

— Я ведь приказал тебе не называть ничьих имен, — прикрикнул мистер Кастет. — Я не имею понятия, почему он молчит, и меня это не интересует. Мерзавец ударил меня. Грязный негодяй, вот кто он.

Ник увидел летящий кулак, и затем со всего размаху кастет ударил его по щеке.

— Держите его, я сказал, — крикнул тот, кого называли Рей. — Вы что, не в состоянии все вместе удержать этого цыпленка?

Кулак замахнулся снова, и нос Ника стал напоминать расплющенный помидор. У него перехватило дыхание. Он застонал.

— Держите его, — вопил Рей. — Держите, черт бы вас побрал!

Еще удар — и пара зубов Ника покатилась по земле. Он обмяк в руках держащих его людей, не в силах даже стонать.

— Рей, хватит! Ты убьешь его!

— Держите его. Мерзавец посмел ударить меня! Я должен отплатить ему за это.

Вдруг где-то вдалеке замигал огонек.

— О, Боже!

— Скорее, ребята, скорее!

Это был голос Рея, но Ник больше не видел его перед собой. Чьи-то руки вытолкнули его на середину дороги. Огонек приближался; это были фары автомобиля. Ник попытался встать на ноги, но ноги не слушались его. Он сделал несколько попыток — и понял, что это бесполезно. Что ж, пусть лучше смерть, чем такая адская боль!

Автомобиль затормозил в нескольких дюймах от Ника, но тот ничего не почувствовал: он потерял сознание.

Когда Ник пришел в себя, он лежал на койке, за последние три года ему пришлось перевидать немало разных коек. Бывали и похуже, чем эта. Он с усилием раскрыл глаза. Один из них открывался только до половины.

Над головой он увидел серый цементный потолок. С обеих сторон — голые белые стены. Осмотреться лучше не позволяла жестокая боль во всех конечностях. И все же он заметил, что стены исписаны разными надписями и испещрены непристойными картинками. Он понял, где находится: в тюремной больнице.

Опершись на локтях, он попытался спустить с койки ноги, чтобы принять вертикальное положение. Но тут голову пронизала невыносимая боль, и он безжизненно откинулся на подушку.

Он не кричал, потому что был просто не в состоянии это делать.

Отдышавшись и дождавшись, пока боль утихнет, он решил повторить попытку. На этот раз он был предельно осторожен, и ему удалось медленно сесть, а затем встать на ноги. Он медленно доковылял до двери. Она была незаперта, и он выглянул в коридор. Прямо возле двери на каталке лежал какой-то старик. Справа коридор заканчивался дверью, которая была приоткрыта. Посреди коридора стоял стол. Сидя за ним и положив голову на руки, в свете настольной лампы дремал какой-то человек.

Услышав шорох, он встал и медленно направился в сторону Ника. Это был большой и высокий полицейский, как показалось Нику, с большим пистолетом в кобуре на боку. Приблизившись к юноше, он некоторое время молча рассматривал его. Потом заговорил:

— Когда я был подростком, мы тоже частенько дрались, и я, приходя после этого домой, представлял собой довольно жалкое зрелище. Но ты, приятель, сейчас — еще более жалкое зрелище, чем я в те годы.

Ник подумал, что эта фраза у мужчины была заготовлена заранее.

— Как тебя зовут, бедняга?

Ник указал пальцем на плотно сжатые губы и отрицательно помотал головой. Потом он приложил палец к губам, прикрыл его другой рукой и снова помотал головой.

— Что? Не можешь разговаривать? А как же нам быть с тобой в таком случае?

Ник начертил пальцем в воздухе воображаемую ручку.

— Ты хочешь карандаш?

Ник кивнул.

— Если ты немой, почему же у тебя нет карточки, удостоверяющей это?

Ник вздрогнул. Он засунул руки в пустые карманы и вывернул их наизнанку, показывая мужчине в полицейской форме.

— Тебя ограбили.

Ник кивнул.

Мужчина в «хаки» повернулся и направился в свой кабинет. Через секунду он вернулся, неся карандаш и блокнот. Он протянул их Нику. На блокноте была надпись: Принадлежит шерифу Джону Бейкеру.

— Итак, как же тебя зовут?

— Ник Андрос, — написал Ник.

— Мне не приходилось слышать о тебе, — недоуменно покачал головой Бейкер. — Ты также глухой?

Ник кивнул.

— Так что же с тобой произошло прошлой ночью? Док Соумс и его жена еле откачали тебя, парень.

— Меня ограбили и побили. В миле от центра города.

— Вообще-то это не самое лучшее место для прогулок. Да и пить, парень, тебе рановато.

Ник протестующе замотал головой:

— Я выпил только две кружки пива. Разве за это нужно бить? Мне двадцать два года. Я имею право.

Бейкер удивленно воззрился на него:

— Ты не выглядишь на свои годы. А что ты здесь делал, парень?

— Я только путешествовал. Я не сделал ничего дурного. Я подрабатывал на фермах. В последний раз — у Ричарда Эллертона, в шести милях отсюда. Я вычистил у него конюшню. Он заплатил мне за неделю, а парни, побившие меня, забрали все деньги.

— Ты уверен, что работал у Эллертона? Я ведь могу проверить! — Бейкер вырвал листок, на котором Ник указал свои имя и фамилию, и, сложив, засунул в нагрудный карман.

Ник кивнул.

— Ты видел его собаку?

Ник кивнул.

— Какой она породы?

Ник написал:

— Большой доберман. Очень красивый.

Бейкер удовлетворенно посмотрел на юношу и направился в свой кабинет. Потом он выглянул оттуда и поманил Ника пальцем. Тот приблизился.

— Ты хочешь есть?

Ник покачал головой, потом сделал движение, будто он подымает стакан и что-то пьет.

— Кофе? Сейчас угощу тебя. С сахаром и сливками?

Ник отрицательно покачал головой.

— Что ж, пойдем.

Они шли, и Бейкер без умолку болтал, но Ник думал о своем, не понимая смысла сказанных слов. Шериф завел юношу в кабинет и налил из высокого термоса чашку крепкого черного кофе. На столе лежал сверток, в котором, очевидно, Бейкер принес из дома завтрак. Ник отпил кофе. Напиток обжег рот, но ему сразу стало лучше.

Он дотронулся до плеча Бейкера, и, когда тот оглянулся, Ник указал на кофе, потом на свой живот и благодарно сжал руки.

Бейкер улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что кофе хорош? Моя жена Джейн — мастерица варить кофе. — Он очистил яйцо и отправил его в рот, тщательно пережевывая, затем указал вилкой на Ника. — С тобой интересно. Как в пантомиме. Ты все показываешь очень понятно.

Ник сделал рукой неопределенный жест.

— Я не стану задерживать тебя, — продолжал Бейкер, — и вот почему. Мне совершенно ясно, что не ты затеял драку. Но может быть, ты сам захочешь задержаться? Я имею в виду, может быть, мы сумеем поймать ребят, так обошедшихся с тобой. Твой ход?

Ник кивнул и написал:

— Вы думаете, я смогу получить у них назад свои деньги?

— Наверняка сказать трудно, — задумчиво ответил Бейкер. — Я только шериф, парень. Но попытаться стоит. Сколько их было?

Ник показал сперва четыре пальца, потом, подумав, поднял и пятый.

— Ты мог бы узнать кого-нибудь из них?

Ник поднял один палец и написал:

— Большого блондина. Наверное, вашего роста. Серая рубашка и джинсы. Кастет. Он избивал меня.

Когда Бейкер прочитал это, его лицо изменилось. На нем теперь была написана только ярость. Ник, решивший, что ярость направлена против него, сжался в комочек на стуле.

— Боже правый, — сказал Бейкер. — Ты уверен насчет кастета?

Ник закивал.

— А больше ты ничего не заметил?

Ник задумался, потом приписал:

— На его шее болтался огрызок галстука.

Бейкер прочитал написанное Ником.

— Это Рей Буз, — сказал он. — Мой зять. Спасибо, парень. Он плохой актер, и Дженни знает это. Он не раз бил ее, еще когда они были детьми. И, хотя они брат и сестра, я думаю, не стоит мне обращать на это внимания.

Ник, пораженный его словами, смотрел в пол. Прошло несколько долгих минут, потом Бейкер потряс Ника за плечо, призывая посмотреть на него:

— Ну что, попробуешь? Попробуешь выступить в суде против Рея и его дружков? Ты нанес им какие-нибудь увечья?

— Пару раз стукнул этого Рея по носу, — написал Ник.

— Обычно Рей якшается с Винсом Хоганом, Билли Уорнером, а также с Майком Чилдрессом, — сказал Бейкер. — Я могу поймать Винса наедине и расколоть его. Потом, имея на руках его показания, я бы принялся за Билли и Майка. — Он немного подумал. — Словом, мы могли бы провернуть это, если бы ты захотел. Но нужно все хорошо продумать, потому что ты — чужак в наших краях, а они — свои. Если им удастся выкрутиться, они придут по твою душу.

Ник представил себе это. От одного предложения, что он вновь будет безжалостно избит, ему стало не по себе. И все же он решился. На чистом листке в блокноте он написал всего два слова:

— Давайте попробуем.

Бейкер вздохнул и кивнул.

— Ладно. Винс Хоган работает недалеко отсюда… впрочем, не в этом дело. Мы подъедем к нему на работу в пять, и, желательно, вместе с тобой. Возможно, застав Винса врасплох, мы расколем его.

Ник кивнул.

— Как твой рот? Док Соумс наложил несколько швов и предупредил, что несколько дней будет болеть.

Ник вновь кивнул и поморщился.

— Я достану их. Они… — Бейкер замолчал и добавил. — Что ж, добро пожаловать в Арканзас, дружок.

Он достал из кармана какие-то таблетки и протянул их и стакан воды Нику. Это было обезбаливающее лекарство. Лекарство, с помощью которого Ник должен был кое-как дотянуть до конца дня.

10

Ларри проснулся с ощущением, что находится где-то не там, где должен был бы находиться.

Он лежал на кровати, покоясь головой на подушке. Рядом была еще одна подушка. Откуда-то доносился запах жареной ветчины. Он сел и выглянул в окно. Занимался очередной серый нью-йоркский день. Первой мыслью Ларри было, что вчера они с Беркерли что-то натворили ночью. Потом воспоминания о прошедшей ночи начали проясняться, и он понял, что встречался вовсе не с Беркерли, а с Фордхемом. Он находился на втором этаже дома на Тремонт Авеню, а мать его, наверное, удивлялась, где же это он провел прошлую ночь. Интересно, позвонил он ей, чтобы предупредить, или нет?

Он спустил ноги с кровати и нащупал в кармане брюк мятую пачку «Винстона» с единственной оставшейся в ней сигаретой. Ларри прикурил ее, и во рту стало еще более мерзко. Запах ветчины из кухни все усиливался, доводя Ларри до дурноты.

Девчонку звали Мария, и она, как она сказала… кто? Бог ее знает, кто она по профессии, но в постели — просто гений. Если ему не изменяет память, ему не пришлось долго уговаривать ее. Она немного удивилась, что он — тот самый Ларри Андервуд. А что, если им поискать магазин грампластинок и купить запись «Детки»?

Ларри тихо чертыхнулся и попытался восстановить от начала и до конца картину вчерашних подвигов.

Его мать ушла на работу, и он проснулся в пустой квартире, но на столе обнаружил записку:

«Ларри!

4 июля состоится большой бейсбольный матч. Если у тебя нет на этот день других планов, почему бы тебе не пригласить свою мать на стадион? Я куплю пива и сосисок. В холодильнике яйца и колбаса. Позаботься о себе сам». Далее следовал типичный для Элис Андервуд постскриптум: «Большинство ребят, с которыми ты когда-то балбесничал, переехали, но, мне кажется, Бадди Маркс работает в полиграфическом магазине на Стрикер Авеню».

Подобного послания было вполне достаточно, чтобы вывести из равновесия любого. Ни «дорогой» перед его именем. Ни «с любовью» перед подписью. Она не верила в словесные излияния. Свидетельством ее любви был холодильник. Когда он навещал ее, она всегда готовила его любимые блюда. Ее память насчет его вкусов была просто невероятной. Готовила она тоже мастерски.

Все еще припоминая подробности дня, он направился в ванную и с ожесточением принялся чистить зубы «Пепсодентом».

Потом некоторое время он рассматривал разные безделушки на полочке в ванной, не выпуская из рук тюбик с зубной пастой и обдумывая манеру матери писать записки.

Вошла его ночная подруга, одетая в розовый нейлоновый пеньюар, под которым больше ничего не было.

— Привет, Ларри! — сказала она. Она была миниатюрной и напоминала фигурой Сандру Ли.

— Привет! — ответил Ларри. Он вышел из ванной и, обнаружив свою одежду сваленной в кучу возле кровати, начал одеваться.

— У меня есть кое-что, что ты мог бы надеть. И тогда мы могли бы позавтракать. Яичница с ветчиной.

Яичница с ветчиной? В желудке у Ларри мерзко заурчало.

— Нет, милочка. Мне нужно бежать. Я должен кое с кем встретиться.

— Брось, ты ведь не можешь вот так убежать от меня!..

— Это на самом деле важно.

— Что ж, я тоже должна быть важна тебе! — Она начинала сердиться. От ее голоса у Ларри сильнее разболелась голова.

— Ты слишком явно демонстрируешь свой бронкский диалект, — сказал он, желая уязвить девушку.

— Как прикажешь это понимать? — Она уперла руки о бедра, и в ее голосе зазвучали стальные нотки. От неожиданности Ларри был вынужден на шаг отступить. — А что, цвет моей кожи стал черным, если я из Бронкса? Что ты имеешь против Бронкса? Ты что, расист?

— Ничего я не имею против, — устало сказал он. — Послушай, этот кто-то, с кем я должен встретиться, — моя мать. Я приехал в город два дня назад и не позвонил ей вчера вечером, что не приду ночевать… или звонил? — с надеждой спросил он.

— Ты никому не звонил, — отрезала она. — Что-то не верится, что дело в твоей матери.

Он медленно вернулся к кровати.

— И тем не менее это так. Она уже в возрасте, но все еще подрабатывает. Мне кажется, сейчас она работает уборщицей.

— МНЕ кажется, что ты — не тот Ларри Андервуд, который поет на пластинке.

— Если не хочешь, можешь не верить. Я должен бежать.

— Ты гнусный мерзавец! — накинулась она на Ларри. — Что прикажешь мне делать со всей этой яичницей, которую я нажарила?

— Выброси в окно, — посоветовал Ларри.

Она издала звериный вопль и швырнула в него журналом. Журнал угодил точно в голову Ларри. Больно не было, но потом он почувствовал струящуюся по виску кровь.

Это привело его в ярость. Схватив журнал в руки, он крикнул:

— Сейчас я размозжу тебе этим голову, а потом заставлю сожрать!

Она разрыдалась:

— Конечно! А почему бы и нет? Ты ведь большая знаменитость. И ты торопишься! Я думала, ты славный мальчик, но ты оказался совсем не славным мальчиком.

Боже правый, подумал Ларри. Так и с ума недолго сойти!

— Мне нужно идти, — примирительно сказал он. Его белый пиджак висел на спинке кровати. Он взял его и перекинул через плечо.

— Нет, ты не славный мальчик! — кричала она ему вслед, когда он проходил через гостиную. — Я пошла с тобой только потому, что ты показался мне славным!

Он оглянулся. Она стояла в дверном проеме, растрепанная. На ноге у нее Ларри заметил царапину, которую она, вероятно, заработала, сбривая волосы на ногах.

— Слушай, позвони мне, — сказала вдруг она. — Я буду рада.

Он должен был пообещать ей это, но вместо этого его губы скривились в дурацкой усмешке, и он процедил:

— Ты пахнешь потом!

Она застыла от возмущения, и это дало возможность Ларри быстро и беспрепятственно сбежать по ступенькам. Уже у подножья лестницы он услышал ее безумные вопли:

— Ты — не милый мальчик! Ты…

Он хлопнул входной дверью и выскочил на улицу, немедленно окутавшую его вязким и жарким воздухом, наполненным ароматами весенних деревьев и выхлопных газов. Но после запаха комнаты Марии эти запахи были подобны лучшим духам в мире. Как хорошо, что он удрал оттуда! Было бы безумием…

Над его головой распахнулось и треснуло окно, и он точно знал, что за этим последует.

— Что б ты сдох! — донеслось сверху. — Что б ты попал под трамвай! Ты не певец! Ты импотент, и с тобой нечего делать в постели! Ты кретин! Лови же, болван! Отнеси это своей мамочке!

Из окна вылетела бутылка с молоком и, подобно бомбе, взорвалась при ударе об асфальт, расколовшись при этом на мелкие кусочки. Ларри едва успел уклониться. За молоком последовала бутылка виски и, наконец, полная сковорода яичницы с ветчиной.

Ларри бросился наутек. Этому безумию, казалось, не будет конца. Вслед ему несся торжествующий вопль с явными интонациями Бронкса:

— ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЗАД, КРЕТИН!

Ларри завернул за угол и только здесь смог немного отдышаться. Он вдруг рассмеялся, находясь почти на грани истерики.

— Ну что, дружок, неплохо для начала? — спросил он себя, не подозревая, что говорит вслух. — Да, парень, ты силен! Отличная сцена! Лучше не повторять такое, дружок. — Он вдруг понял, что вслух разговаривает с самим собой, и очередной приступ смеха заставил его согнуться пополам. В животе заныло.

Ты не славный мальчик.

Ошибаешься, детка!

Он принялся высматривать такси. Наконец увидев свободную машину, он помахал водителю рукой и только тут вспомнил о струйке крови на виске. Вот черт, забыл вытереть! Он открыл заднюю дверцу и влез в машину, даже не спрашивая, устраивает ли это водителя.

— Манхеттен, — распорядился он.

Такси стронулось с места.

— У вас порез на виске, мистер, — заметил таксист.

— Девушка запустила в меня журналом, — пояснил Ларри.

Таксист посмотрел на него удивленным взглядом и фальшиво улыбнулся. Затем он отвернулся, предоставив Ларри обдумать, как объяснить матери события сегодняшней ночи.

11

Ларри подъехал к многоэтажному зданию, в котором работала его мать. У выглядящей устало чернокожей женщины в вестибюле он узнал, что Элис Андервуд делает уборку на двадцать четвертом этаже. Он вызвал лифт и поднялся наверх, стараясь держаться к остальным пассажирам лифта боком, чтобы они не заметили царапины на лице. Кровь уже перестала сочиться, но смыть ее было пока негде.

На двадцать четвертом этаже размещался офис какой-то японской компании. Ларри около двадцати минут бродил по коридорам в поисках матери, пока наконец не столкнулся с ней у двери в туалет.

— Привет, мам! — сказал он.

Она удивленно замерла:

— Итак, Ларри? Ты начинаешь завоевывать город заново?

— А как же! — Он переминался с ноги на ногу. — Я должен попросить у тебя прощения. Мне следовало позвонить и…

— Да. Это было бы неплохо.

— Я задержался с Бадди. Мы… ну… мы гуляли. Осматривали город.

— Не сомневаюсь, что именно этим вы и занимались. Этим или чем-нибудь другим вроде этого.

— Она стояла с тряпкой в одной руке и пылесосом в другой, необычно маленькая и постаревшая.

— Ты еще что-нибудь хочешь сказать мне? — спросила она после долгой паузы, глядя ему в глаза.

— Ну… разве что еще раз извиниться. Было свинством с моей стороны не позвонить тебе.

— Да, — кивнула она. — Хотя, конечно, ты взрослый и имеешь право жить, как захочешь. Я отлично усвоила это.

Он вздрогнул:

— Мама, послушай…

— У тебя идет кровь. Тебя кто-то избил на улице?

— Я же сказал — извини! — громко и настойчиво повторил Ларри. — Он постепенно начинал выходить из себя.

— Да. Это ты сказал. — Она принялась водить пылесосом по стенам.

— Мама, послушай! Меня никто не побил. Эта царапина — от корешка журнала.

— Да? — Она повернулась к нему, удивленно подняв кверху брови.

— Да. От корешка журнала.

— Кто-нибудь хотел устроить из твоей головы журнальный столик? Могу представить только, что за ночь вы с Бадди провели, осматривая город!

Он решил, что будет лучше, как и всегда, рассказать правду.

— Это была девушка, ма. Она запустила в меня журналом.

— Наверное, была зла на тебя, как черт, — констатировала Элис Андервуд.

— Мама, ты не сердишься на меня?

Она отвернулась, и ее спина задрожала.

— Не сердись, — прошептал он. — Ладно? А?

Она повернулась к нему, и он увидел в ее глазах… неужели слезы?

— Ларри, — ласково сказала она. — Ларри, Ларри, Ларри…

Ему показалось, что она ничего больше не скажет; ему даже хотелось бы, чтобы так и было.

— Это все, что ты скажешь мне? «Не сердись, мама?» Я часто слушаю тебя по радио и каждый раз горжусь, что это поет мой сын, хотя мне и не нравится твоя песня. Люди спрашивают меня, действительно ли это поет мой сын, и я говорю — да, это Ларри. Я говорю им, что ты всегда пел, и я не лгу, верно?

Он покачал головой, не поднимая на нее глаз.

— Я говорю им, что у тебя настоящий талант, Ларри. Правда, ты сам об этом знаешь. То, что ты не пришел ночевать сегодня, меня не удивило. Такова природа вещей в этом мире. Молодой мужчина и молодая женщина, они всегда уходят вместе. Иногда это раздражает, но это естественный процесс. Теперь ты вернулся. Нет, — нет, не сейчас. Ты вернулся в город. Это тоже о чем-то говорит.

— У меня нет никаких неприятностей, — быстро вставил он.

— Уверена, что есть. Я знаю это по некоторым признакам. Я уже давно твоя мать, Ларри, и ты не обманешь меня.

Он смотрел на нее, желая сказать что-нибудь, но зная, что если раскроет рот, то сможет сказать только одно: «Не плачь, мамочка, ладно?»

— Думаю, ты вернулся домой, потому что тебе некуда было больше идти. Ты не знал, куда еще можно приткнуться. Я никогда и никому не сказала о тебе дурного слова, Ларри, даже когда ты поступал некрасиво по отношению ко мне, но тебе я могу сказать все, что думаю. Я думаю, что ты умеешь только брать. Ты всегда был таким. Ты не плохой, я не это имею в виду. В тех местах, где нам пришлось жить после смерти твоего отца, ты обязательно стал бы плохим, если бы в тебе это было заложено. Мыслишь ты правильно, Ларри, и это самое ужасное. Ты знаешь, что такое плохо, но тем не менее не всегда поступаешь так как надо. Ты привык брать, вот и все. И ты пришел ко мне, потому что знал, что я могу отдать, отдать себя. Никому другому не отдала бы, но тебе — да.

— Я уеду, — сквозь зубы процедил он. — Сегодня же.

— Не нужно, — тихо сказала она. — Мне бы не хотелось, чтобы ты уезжал, Ларри. Я специально для тебя купила кое-какие продукты. Наверное, ты это заметил. И я надеялась, что завтра, может быть, мы поиграем в «вист».

— Ма… — оттаивая, он умолк. — Мы обязательно поиграем в «вист».

— По пенни за вист, и я легко обыграю такого младенца, как ты.

— Да, если я дам тебе выиграть.

— Так как же, Ларри?

— Все в порядке, — сказал он. Впервые за сегодняшний день он почувствовал себя хорошо. Тихий голосок внутри него подсказывал, что нельзя утрачивать свободу, но Ларри его не слушал. То, что она сказала, — правда, хотя ему и было тяжело это выслушать. — Вот что я скажу тебе. Я куплю билеты на этот матч, 4 июля. И я обставлю тебя в карты сегодня вечером.

— Тебе нужно умыться, — она улыбнулась. — Этажом ниже мужской туалет. Почему бы тебе не смыть с лица кровь? Потом можешь взять у меня в кошельке десять долларов и сходить в кино. Здесь неподалеку приличный кинотеатр. Не хуже, чем на Бродвее.

— Скоро я сам буду давать тебе деньги, — гордо сказал Ларри. — На этой неделе моя песня перескочила на восемнадцатое место. Скоро я получу чек от Сэма Гуди.

— Чудесно. Тогда, если ты скоро заработаешь, почему бы тебе не купить парочку видеокассет, вместо того, чтобы сидеть в кинотеатре?

Внезапно к горлу Ларри подступил комок. Он прокашлялся, но комок не исчезал.

— Ладно, ерунда, — сказала Элис. — Я болтаю глупости. Начав бежать, нужно бежать, пока не устанешь. Тебе это известно. Возьми не десять, а пятнадцать долларов, Ларри. Думаю, так или иначе, я сумею получить их назад.

— Обязательно, — пообещал он. Потом подошел к матери и прижался щекой к ее плечу, как совсем маленький мальчик. Она смотрела в пол. Он потерся об ее щеку и поцеловал. — Я люблю тебя, мама…

Она выглядела обескураженной внезапным признанием.

— Мне это известно, Ларри, — прошептала она.

— И еще, о том, что ты сказала мне… О неприятностях. У меня действительно есть неприятности, но…

Внезапно ее голос стал холодным и равнодушным, и это испугало Ларри:

— Я ничего не хочу об этом слышать.

— Что ж, ладно, — согласился он. — Слушай, ма, какой здесь есть самый хороший театр?

— Театр «Люкс Твин», — ответила она, — но я не знаю его репертуара.

— Неважно. Знаешь, что я думаю? Существует три вещи, которые на территории Америки можно получить где угодно, но по-настоящему — только в Нью-Йорк-Сити.

— И что же это такое?

— Кинофильм, бейсбол и сосиски от Недика.

Она рассмеялась.

— А ты совсем не так глуп, как кажется, Ларри!

И он спустился в туалет. И смыл с лица кровь. И вернулся к матери, чтобы поцеловать на прощание. И взял у нее из кошелька пятнадцать долларов. И посмотрел фильм про мистического маньяка Фредди Крюгера, убийцу подростков, приходящего к ним во сне и убивающего своими пальцами, на которых вместо ногтей растут бритвы. Конец фильма был Ларри неясен: удалось ли главной героине убить Фредди, или же он возникнет снова. Правда, если бы он каждый раз не восставал из мертвых, не было бы стольких серий этого фильма.

В ряду позади Ларри кашлял какой-то человек.

12

Они сидели на обвитой плющем веранде, Франни Голдсмит и Карла Голдсмит, мать и дочь.

— Итак, ты беременна, — повторила Карла.

— Да, мама. — Голос Франни прозвучал очень сухо, но она не хотела облизывать губы. Наоборот, она крепко сжала их.

— Ох, Франни, — сказала ее мать; слова, как из пулемета, выскакивали из нее одно за другим. — Как — это — случилось?

Этот же вопрос задал ей Джесс. Теперь она разозлилась по-настоящему: это был тот же самый вопрос, который задал ей он.

— Имея двух детей, мама, ты должна отлично знать, как это случается.

— Не хами! — прикрикнула на нее Карла. Ее глаза расширились и засверкали, что всегда в детстве приводило Франни в ужас. — Как ты посмела преподнести такой подарок мне и твоему отцу? И кто этот парень — Джесс?

— Да, это Джесс. Отец ребенка — Джесс.

Карла подавилась собственной слюной.

— И как же ты пошла на это? Ведь мы воспитывали тебя совершенно по-другому! Это… это…

Она подняла руки к лицу и начала рыдать.

— Как ты посмела? — кричала она. — Это твоя благодарность за все, что мы для тебя сделали? За это ты пошла и… как последняя шлюха… с этим мальчишкой? Мерзкая девчонка! Мерзкая девчонка!

— Мама…

— Не смей обращаться ко мне! Ты уже достаточно сказала!

Франни встала и выпрямилась. Ее ноги, затекшие за время долгого сидения, казались сделанными из дерева, но они еще и дрожали. Из глаз вытекли первые капли слез, но Франни изо всех сил сдерживала их.

— Сейчас я уеду.

— Ты ела за нашим столом! — внезапно заорала прямо ей в лицо Карла. — Мы любили тебя… и поддерживали тебя… и вот что мы получили за это! Мерзавка! Мерзавка!

Больше Франни не могла сдерживаться. Она захлебывалась слезами. Внезапно пол поплыл у нее под ногами, и, чтобы удержать равновесие, она ухватилась руками за край стола, но не устояла на ногах и рухнула на стул, больно ударившись при этом.

— И что же вы намереваетесь делать теперь, мисс? Собираетесь остаться здесь? Ожидаете, что мы будем кормить тебя и оказывать всякую поддержку, а ты тем временем будешь спать со всем мужским населением города? Ну уж нет! Я этого не допущу! Не допущу!

Схватив со стола вазу, Карла Голдсмит запустила ею в дочь.

— Я не хочу оставаться здесь, — прошептала Франни. — Почему ты решила, что я хочу здесь остаться?

— А куда тебе идти! К нему? Сомнительно.

— Думаю, я найду куда. Это не твое дело. — Франни все еще плакала, но постепенно ее охватывала ярость.

— Не мое дело? — Эхом подхватила ее слова Карла. Ее лицо стало белым, как пергамент. — Не мое дело? То, что ты вытворяешь под моей крышей, не мое дело? Ах ты, маленькая сука!..

Она отвесила Франни пощечину, и голова девушки от сильного удара дернулась назад. Но Франни не сдвинулась с места, ненавидящими глазами глядя на мать.

— И это за то, что мы отдали тебя в хорошую школу? После того, как ты выйдешь за него замуж…

— Я не собираюсь выходить за него замуж.

Карла изумленно уставилась на дочь:

— О чем ты говоришь? Об аборте? Ты в своем уме?

— Я собираюсь родить ребенка. Мне придется взять для этого академический отпуск, но к следующей весне я снова продолжу учебу.

— Продолжать учебу? На чьи, интересно, деньги? На мои? Напрасно надеешься! Современные девушки, вроде тебя, не должны ждать поддержки от родителей.

— Поддержка мне, конечно, нужна, — тихо сказала Франни. — Деньги… или мне придется начать зарабатывать самой.

— Ни стыда, ни совести! Думает только о себе! — заорала Карла. — Боже, что ты только вытворяешь со своим отцом и мной! Это разобьет сердце твоего отца и…

— Пока оно еще не разбито, мое сердце, — послышался спокойный голос, и Питер Голдсмит вошел на веранду.

— Что ты здесь делаешь? — гневно поинтересовалась Карла. — Мне казалось, что после обеда ты обычно работаешь!

— Я отпросился, — ответил Питер. — Фран уже все рассказала мне, Карла. Скоро мы с тобой станем дедушкой и бабушкой.

— Бабушкой! — фыркнула она. — Ну, конечно! Она рассказала тебе обо всем первому, и ты скрыл это от меня. Ладно. Лучшего я от тебя и не ждала, Питер. А сейчас выйди и закрой за собой дверь. Мы хотим поговорить. — И она вдруг улыбнулась Франни: — У нас есть свои маленькие тайны.

Питер, вместо того чтобы выйти, подошел к столу и сел в кресло.

— Питер, предоставь это мне.

— В прошлом я предоставлял тебе слишком многое. Сейчас другие времена, Карла.

— Это не твоя территория.

Он медленно ответил:

— Моя.

— Папочка…

Карла резко обернулась к Франни, и девушка испугалась, увидев ее побелевшее лицо с красными пятнами на щеках.

— Не смей разговаривать с ним! Он — не тот человек, который может поддержать тебя! Хотя, конечно, он всегда защищал тебя и поддерживал твои самые бредовые идеи!

— Перестань, Карла…

— Пошел вон!

— Нет. Ты…

— Пошел вон из моего дома!

И она бросилась на мужа. Какое-то время Питер пытался ее сдерживать, но она яростно вцепилась в него и все время кричала:

— Вон! Вон! Пошел вон! Скотина, я ненавижу тебя! ПОШЕЛ ВОН! ВОН!

И тогда он ударил ее.

Раздался глухой звук, и Карла отлетела в сторону. Она упала на колени и умолкла от неожиданности и боли.

— Нет, о, нет! — умоляющим голосом прошептала Франни.

Карла прижала руку к груди и уставилась на мужа.

— Ты заслужила это за последние десять лет, — заметил Питер. Его голос звучал удивительно спокойно. — Я всегда говорил тебе, что этого делать нельзя. Нельзя бить женщин. Но когда человек — мужчина или женщина —становится собакой и начинает кусаться, необходимо ударом вернуть этого человека к действительности. Мне жаль, Карла, что я не сделал этого раньше. Тогда сегодня кое-что могло бы быть по-другому.

— Папа…

— Заткнись, Франни, — приказал Питер, и она умолкла.

— Ты сказала, что наша дочь — эгоистка, — все еще глядя прямо в глаза жены, сказал Питер. — Это ты — эгоистка. Ты совершенно прекратила интересоваться Франни, когда умер Фред. Тогда ты решила не растрачиваться и жить для себя. Именно так ты и жила в последнее время. Ты помнила о покойных членах семьи и напрочь забыла о живых. И когда твоя дочь пришла к тебе за помощью, я уверен, что первой твоей мыслью было: «Что скажут мои подруги по клубу?!» Нет, Карла, это ты — эгоистка.

Он нагнулся и помог жене подняться. Как во сне, она встала на ноги. Но выражение ее лица не изменилось — оно было, как и прежде, неуступчивое и гневное.

— Это я виноват, что упустил тебя. Я тоже был эгоистом. Но теперь я хочу сказать тебе, Карла, я — твой муж, и решать буду я. Если Франни понадобится где-то жить, она сможет жить здесь, как это было всегда. Если ей понадобятся деньги, я дам ей их, как давал и прежде. И если ей понадобится помощь в воспитании ребенка, она сможет получить ее здесь. И еще кое-что я хочу сказать тебе, Карла. Если Франни решит крестить младенца, это тоже произойдет в этом доме.

Губы Карлы задрожали, и она с трудом выдавила:

— Питер, твой собственный сын лежал в этом доме в гробу!

— Да. Вот почему я считаю, что именно здесь должно произойти крещение новой жизни, — сказал он. — В этом ребенке будет течь и кровь Фреда. Значит, Фред будет жить в нем, Карла. Ты хочешь выжить свою дочь из нашего дома. Что же у тебя тогда останется? Ничего, кроме твоей комнаты и мужа, ненавидящего тебя за то, что ты совершила. Если же Франни придется уйти, то вместе с ней уйду и я.

— Мне нужно подняться к себе и прилечь, — пробормотала Карла. — Я плохо себя чувствую.

— Я помогу тебе, мама, — вскочила со стула Франни.

— Не прикасайся ко мне! — завизжала Карла. — Оставайся со своим папашей! Похоже, вы с ним прекрасно отрепетировали весь этот спектакль! Скоро ты выживешь меня отсюда, Франни! Тебе ведь только это и нужно!

Она начала истерически смеяться. Она производила впечатление пьяной бабы. Питер попытался положить ей на плечо руку, но она сбросила ее и зашипела, как кошка.

Потом Карла нетвердым шагом принялась взбираться по лестнице в свою комнату. Оказавшись у двери, она бросила на мужа и дочь прощальный, преисполненный ненависти взгляд и захлопнула за собой дверь.

Франни и Питер обменялись взглядами.

— Это поможет, — тихо сказал Питер. — Она придет в себя.

— А если нет? — спросила Франни, медленно подходя к отцу. — Мне почему-то кажется, что нет.

— Неважно. Не нужно сейчас об этом думать.

— Мне лучше уйти. Она не хочет, чтобы я оставалась здесь.

— Ты останешься. Ведь на самом деле ей тоже нужно, чтобы ты осталась. — Он помолчал. — И мне ты очень нужна, Фран.

— Папочка, — сказала она и прижалась лицом к его груди. — Ох, папочка! Мне так стыдно…

— Тссс, — прошептал он и погладил ее по голове. — Тссс, Франни… Я люблю тебя. Я люблю тебя.

13

Зажглась красная лампочка. Щелкнул замок. Дверь открылась. Вошедший в комнату человек не был одет в традиционный белый халат, хотя на шее у него болтался крошечный респиратор.

— Привет, мистер Редмен, — сказал он, пересекая комнату. Он протянул свою руку, и Стью, удивленный, все же пожал ее. — Я Дик Дейтц. Деннингер сказал, что вы не намерены вступать в игру, пока вам не объяснят ее правил.

Стью кивнул.

— Отлично. — Дейтц присел на краешек кровати. Это был невысокий загорелый мужчина; он напомнил Стью гнома из диснеевского мультфильма. — Итак, что же вы хотите знать?

— Сперва объясните мне, почему вы вошли сюда без защитного костюма и белого халата.

— Потому что Джеральдо говорит, что вы не заразны. — Дейтц указал на морскую свинку, сидящую между оконными рамами. Свинка была в клетке. К ней неслышным шагом подошел Беррингер и с невозмутимым видом стал рядом.

— Джеральдо, да?

— Джеральдо последние три дня провел вместе с вами. Болезнь, поразившая ваших друзей, также легко поражает морских свинок. Если бы вы были инфицированы, Джеральдо сейчас был бы мертв.

— И все же вы не забыли о предосторожности, — Стью раздраженно указал на респиратор.

— Это, — с циничной усмешкой сказал Дейтц, — не входит в условия моего контракта.

— Чем я, по-вашему, болен?

Медленно, будто размышляя, Дейтц протянул:

— Черные волосы, голубые глаза, порождение сатаны… — Он пристально посмотрел на Стью. — Не смешно, да?

Стью ничего не ответил.

— Вам, наверное, хочется ударить меня?

— Не думаю, что это привело бы к чему-нибудь путному.

Дейтц вздохнул и потер переносицу.

— Послушайте, — сказал он. — Когда обстоятельства слишком серьезны, я начинаю шутить. Некоторые люди при этом курят или жуют жевательную резинку. Это способ держать себя в руках, вот и все. Не думаю, что мой выход — самый худший. Если же говорить о вашей предполагаемой болезни, то, исходя из исследований доктора Деннингера и его ассистентов, вы абсолютно здоровы.

Стью безразлично кивнул.

— Что с остальными?

— Прошу прощения, это изучается.

— Как заболел бедняга Кампион?

— Это тоже изучается.

— Я думаю, что он служил в армии. И где-то произошла авария. Подобно той, что произошла с овцами в Юте тридцать лет назад, только гораздо серьезнее.

— Мистер Редмен, я совершу должностное преступление, если мы с вами начнем играть в «горячо-холодно».

Стью задумчиво принялся рассматривать собственную ладонь.

— Вы должны радоваться, что мы не можем сказать вам больше, чем следует, — сказал Дейтц. — И вам это прекрасно известно, не так ли?

— Зная положение, мог бы лучше служить своей стране, — раздраженно бросил Стью.

— Нет. Это всецело задача Деннингера, — ответил Дейтц. — В общей иерархической системе мы с Деннингером — очень мелкие сошки, но Деннингер еще более мелкая сошка, чем я. Он только винтик, не более. Для вашей радости есть один весьма прагматичный момент. Вы тоже изучаетесь. Вы считаетесь исчезнувшим с лица земли. Если бы я мог рассказать вам больше, вы поняли бы, что для вашего же блага вам лучше исчезнуть навсегда.

Стью ничего не сказал. Он только вздрогнул.

— Но я пришел сюда не для того, чтобы лечить вас. Вы не хотите сотрудничать с нами, мистер Редмен. А нам нужна ваша помощь.

— Где находятся остальные люди, с которыми я приехал сюда?

Из внутреннего кармана Дейтц вынул листок бумаги.

— Виктор Палфрей, умер. Норманн Брют, Роберт Брют, умерли. Томас Ваннамейкер, умер. Ральф Ходжес, Берт Ходжес, Шерил Ходжес, умерли. Кристиан Ортега, умер. Энтони Леоминстер, умер.

Каждое имя взрывом отозвалось в голове Стью. Он прекрасно знал этих людей. Некоторые выросли у него на глазах, других он помнил с детства… Боже, он был знаком с Виком всю жизнь! Как мог Вик умереть? Но еще больше его поразила смерть семейства Ходжесов.

— Все они? — услышал он свой вопрос. — Вся семья Ральфа?

Дейтц сложил листок бумаги, потом вновь развернул его.

— Нет, осталась еще одна маленькая девочка. Ева. Четырех лет. Она жива.

— И как она себя чувствует?

— Прошу извинить меня, это изучается.

Гнев вскипел в Стью, и он схватил Дейтца за лацканы пиджака:

— Что же делают ваши люди? — закричал он. — Что делаете вы? Что, во имя Господа, делаете вы?

— Мистер Редмен…

— Что?! Что делают ваши люди?!

Дверь распахнулась. На пороге стояли три дюжих парня в защитных комбинезонах. Все они были в респираторах.

Дейтц гневно взглянул на них:

— Пошли вон отсюда!

Трое топтались на месте в нерешительности.

— Нам приказали…

— Вон отсюда! Это ваш приказ!

Они исчезли. Дейтц обессиленно сел на кровать. Его губы дрожали, а от ухоженной прически не осталось и следа. Он почти виновато смотрел на Стью.

— Послушайте меня, — начал он. — Я не виноват в том, что вы здесь. Не виноват ни Деннингер, ни медсестры, которые берут у вас анализы и меряют давление. Можно было бы считать виноватым Кампиона, но нельзя перекладывать на него всю вину. Он сбежал, но при сложившихся тогда обстоятельствах вы или я тоже сбежали бы. Ему позволила бежать техническая недоработка. Но такова ситуация. Все мы пытаемся действовать в соответствии с ситуацией. Можно ли считать нас виноватыми?

— А кто же виноват?!

— Никто, — сказал Дейтц и улыбнулся. — Или же виноватых так много, что всех невозможно пересчитать. Это несчастный случай. Это могло бы произойти когда угодно и в любом другом месте.

— Несчастный случай, — пробормотал Стью почти шепотом. — А остальные? Хап, и Хенк Кармишель, и Лила Брют? Их сын Люк? Монти Салливен?..

— Изучаются, — ответил Дейтц. — Хотите еще помучить меня? Если вам от этого лучше, то валяйте.

Стью ничего не сказал и только посмотрел на Дейтца таким взглядом, что тот перевел глаза на носки собственных ботинок.

— Они живы, — сказал он, — и в свое время вы с ними увидитесь.

— Что происходит в Арнетте?

— Она закрыта на карантин.

— Там кто-нибудь умер?

— Никто.

— Вы лжете.

— Жаль, если вам так кажется.

— Когда я смогу выбраться отсюда?

— Не знаю.

— Изучается? — язвительно спросил Стью.

— Нет, просто не знаю. Похоже, вы не заразились этой болезнью, и нам нужно узнать, почему так случилось. Тогда мы сможем отпустить вас.

— Я могу побриться? Я ужасно зарос.

Дейтц улыбнулся.

— Если вы позволите Деннингеру продолжать его тесты, я прикажу немедленно побрить вас.

— Я в состоянии удержать бритву в руке. Я делаю это сам с пятнадцатилетнего возраста.

Дейтц протестующе покачал головой:

— Боюсь, что это невозможно.

Стью раздраженно усмехнулся:

— Боитесь, что я перережу себе горло?

— Лучше назвать это…

Стью прервал его серией частых покашливаний. Он усилием воли вызвал их.

Эффект, произведенный на Дейтца, не поддавался описанию. Он вскочил с постели и бросился к входной двери, на ходу натягивая респиратор и стараясь ни к чему не прикасаться. У двери он достал из кармана ключ и быстрым движением вставил его снаружи в замочную скважину.

— Не бойтесь, — с приятной улыбкой сказал Стью. — Я пошутил.

Дейтц медленно повернулся к нему. Выражение его лица изменилось. Губы подрагивали от гнева, глаза метали искры.

— Вы — что?

— Пошутил, — повторил Стью. Улыбка сползла с его лица.

Дейтц сделал два неуверенных шажка к нему. Его губы разжались, сжались и вновь разжались.

— Но почему? Почему вы решили пошутить таким странным образом?

— Прошу простить, — улыбнулся Стью. — Это случается.

— Вы — паскудный сукин сын, — со сдержанным восхищением сообщил ему Дейтц.

— Идите. Идите и скажите, что я согласен на дальнейшие тесты.

Этой ночью Стью спал лучше, чем в прошлые ночи. Ему снились странные места, в которых он никогда прежде не бывал. Снились красные, светящиеся из темноты глаза и люди без лица.

Среди ночи он почему-то проснулся и подошел к окну. Была ясная ночь, и ярко светила луна. Что же это за места, думал он. Может быть Айова или Небраска, а может, северный Канзас. Но он с уверенностью мог сказать, что находится здесь впервые в жизни.

14

Была четверть двенадцатого. За окном царила ночь. Дейтц сел в кресло и, расслабившись, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В руках он держал микрофон, собираясь выйти на связь.

На приборном щитке замигала лампочка.

— Это полковник Дейтц, — заговорил он. — Кодовый номер в Атланте РВ-2. Сообщение 16, касающееся файла «Голубой Проект», субфайл «Принцесса»/«Принц». Сообщение имеет классификационный номер 2-2-3. Если вы не уполномочены принять подобное сообщение, Джек, мы прекращаем сеанс связи.

Он умолк и на миг прикрыл глаза. В наушниках что-то потрескивало.

— Принц дал мне сегодня несколько пугающую информацию, — наконец сказал он. — Я не буду пересказывать ее; вы найдете ее в отчете Деннингера. Там же прочтете запись моего разговора с Принцем. Этот мерзавец сегодня так напугал меня, что чуть не задрожали поджилки. Он умудрился заставить меня пару секунд побыть в его шкуре, и я теперь понимаю, что он должен чувствовать. Он потрясающе умен и сообразителен, и предельно независим в действиях и суждениях. У него нет близких родственников — ни в Арнетте, ни в другом месте, так что мы ничего не добьемся, изолировав его. У Деннингера есть ребята, готовые с удовольствием изувечить его, и это может случиться, но, если мне будет позволено, я предпочел бы другие способы, потому что он не робкого десятка и с ним непросто справиться. Кроме того, он, исходя из исследований все того же Беррингера, абсолютно здоров.

Он снова умолк, выслушивая невидимого собеседника. Его глаза слипались: за последние семьдесят два часа ему удалось поспать всего четыре.

— Рекорд был — двести двадцать часов, — сказал наконец он. — Генри Кармишель умер, когда я разговаривал с Принцем. Полицейский, Джозеф Роберт Брентвуд, умер полчаса назад. Этого нет в рапорте Деннингера. Брентвуд продемонстрировал внезапно положительную реакцию на вакцину… где же это?.. а, вот: 63-А-3. Если хотите, посмотрите субфайл. У Брентвуда начался жар, опухли гланды, потом он вдруг проголодался и попросил есть. Он съел яйцо вкрутую и хлеб без масла. Говорил разумно, хотел знать, где находится, вспомнил детство — ну и так далее. Потом, около двадцати четырех часов, жар усилился. Тогда он вскочил с кровати и забегал по комнате с криками и стонами. Потом упал и умер. Кома. По мнению коллег, причиной смерти явилась вакцина. Сначала ему стало лучше, но потом — опять плохо, и он умер. Значит, мы опять отброшены на прежние рубежи.

Он помолчал.

— Самое худшее я приберег напоследок. Итак, мы имеем дело с болезнью, которая имеет несколько различных этапов и принимает разные формы. Некоторые люди не выдерживают и первого этапа, другие переболевают всеми. Некоторые люди довольно долго находятся в одном и том же состоянии, без заметного ухудшения, будто они заморожены. Один из наших «чистых» объектов уже не может считаться чистым. Другой, тридцатилетний оболтус, здоровее меня самого. Деннингер провел с ним около тридцати миллионов опытов и обнаружил только четыре отклонения от нормы: на его теле много родимых пятен, он слишком легкого телосложения, его левый глаз слегка подергивается от тика, когда он нервничает, и, наконец, Деннингер считает, что он слишком спокойно спит по ночам. Но все это работа доктора Деннингера, и я не могу комментировать его результаты. И все же это пугает меня, Старки. Пугает, потому что болезнь распространяется со страшной скоростью, не щадя никого. Все мы ожидаем, что Принц — я не хочу называть в эфире его настоящее имя — не сегодня-завтра тоже умрет. Хотя, чисто инстинктивно, я чувствую, что он может уцелеть. Никому из заболевших этой болезнью не стало лучше. На мой вкус, эти свиньи из Калифорнии слишком хорошо сделали свое дело. Заканчиваю связь. Дейтц, Атланта РВ, сообщение 16. Конец связи.

Он отложил микрофон и задумчиво уставился на него. Потом достал из кармана сигарету и закурил.

15

До полуночи оставалось две минуты.

Патти Грин — медсестра, пытавшаяся померить у Стью кровяное давление, когда он забастовал, — сидела у стола, просматривая иллюстрированный журнал, и ждала времени, когда нужно будет осматривать мистера Салливана и мистера Хапскомба. Хап не спал; он, очевидно, смотрит сейчас мультфильмы, подумала Патти, и с ним не будет больших проблем. Больше всего ему нравится рассказывать ей о том, как замечательно просвечивается ее тело сквозь халат. Мистер Хапскомб тоже не сахар, но он готов сотрудничать, не то что этот проклятый Стьюарт Редмен, который надувшись смотрит на тебя и не произносит ни слова. Мистер же Хапскомб был из тех людей, которых Патти называла «спортсмены». По ее мнению, все пациенты делились на «спортсменов» и «старых перечниц». Либо человек по-настоящему болен и тогда он «спортсмен», либо он иппохондрик — и тогда автоматически становится «старой перечницей», основной задачей которой является причинить бедной Патти как можно больше неприятностей.

Мистер Салливан, должно быть, спит, и его будет нелегко разбудить. Впрочем, она не виновата в том, что ему придется проснуться, и надеется, что больной поймет это. Ему будет приятно, что правительство взяло на себя заботу о нем. А если не будет, она намекнет ему об этом. Не хватало, чтобы сегодня ночью он стал «старой перечницей»!

Часы пробили полночь; пора идти.

Она вышла из ординаторской и двинулась по направлению к белой комнате, где персонал переодевался в защитные костюмы. На полпути у нее вдруг начался насморк. Патти достала из кармана носовой платок и трижды негромко высморкалась. Потом положила платок на место.

Думая о процедурах, которые она будет делать сейчас мистеру Салливану, она не придала никакого значения внезапному насморку. Просто случайность! А ведь в ординаторской висел огромный плакат, на котором большими красными буквами было начертано:

СООБЩАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО ОБО ВСЕХ СИМПТОМАХ ОЗНОБА ИЛИ НЕЗДОРОВЬЯ, КАКИМИ БЫ НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫМИ ОНИ ВАМ НЕ ПОКАЗАЛИСЬ!

Правительство беспокоилось, чтобы пациенты из Техаса не могли попасть наружу и не начали бы заражать население, но Патти знала, что это невозможно.

Она шла к белой комнате и по пути заразила санитара, врача, как раз собирающегося уходить домой, и медсестру, пришедшую на дежурство.

Начинался новый день.

16

Днем позже, 23 июня, в противоположной части страны на север мчался большой «конни». Белый, ярко освещенный солнцем, он проделывал не менее ста миль в час.

Где-то на юге от Хачиты остался трейлер, ранее прицепленный к «конни», — Поук и Ллойд решили, что он им не нужен. Трейлер привлекал внимание, и друзья постепенно начали нервничать. За последние шесть дней они убили шестерых, включая владельца «континенталя», его жену и их очаровательную дочь. Но не шесть смертей, висящих на их совести, беспокоили их. Дело было в наркотиках и ружьях. Пять граммов хаша, коробочка с чертовой пропастью кокаина и шестнадцать фунтов марихуаны. А также два ствола 38 калибра, три — 45-го, 357-й «магнум», шесть винтовок — две из них с глушителем — и «шмайссер». Убийцы по призванию, они все же прекрасно понимали, какие проблемы могут возникнуть с полицией Аризоны, если их остановят. Они ведь вне закона, с тех самых пор, как пересекли границу Невады.

Вне закона. Ллойду Хенрейду нравилось звучание этого словосочетания. Звучит, как выстрел. Получай же, грязная крыса! Ешь дерьмо, сволочь! Хорошие слова…

Итак, они свернули возле Деминга на север, проехали мимо Харли, Байярда, слегка задели Силвер Сити, где Ллойд прикупил продуктов, улыбаясь продавщице в пустом торговом зале такой странной и пустой улыбкой, что она еще час после его ухода нервничала. Я уверена, что этот мужчина убил бы меня так же легко, как легко было ему смотреть на меня, сказала она позже своему начальству.

Проехав Силвер Сити и пронесясь через Клифф, они вновь повернули на восток, хотя совсем не туда хотели на самом деле ехать. Они свернули на проселочную дорогу, и Поук сбавил газ.

— Хочешь закурить? — поинтересовался Ллойд.

— Угу!

— Что ж, держи.

В сумке, стоящей в ногах Ллойда, было шестнадцать фунтов марихуаны. Он достал несколько щепоток зелья и принялся сворачивать самокрутки.

На сидении между приятелями лежал «шмайссер» с полным магазином. Ллойд и Поук дымили самокрутками. «Конни» мчался по дороге на восьмой скорости.

Поук и Ллойд встретились месяц назад. Место встречи — исправительная тюрьма, Бронсвилль.

Эндрю «Поук» Фримен вышел на свободу в апреле 1989 г. Он был соседом по койке с Ллойдом Хенрейдом и не раз говорил тому, что может предложить выгодное дельце в Вегасе. Ллойда это заинтересовало.

Ллойд вышел на свободу 1 июня. Он был осужден за угон автомобиля, но ему повезло — он отсидел только два года из положенных четырех. За примерное поведение.

Выйдя за ворота тюрьмы, он сел в автобус, направляющийся в Лас-Вегас, и на остановке его встретил Поук. Он сразу же рассказал, что встретил человека, имеющего какое-то отношение к сицилийской мафии, и этому человеку нужны их услуги. Все, что он поручит, нужно будет исполнить в точности, потому что сицилийцы не любят, чтобы их оставляли в дураках.

— Что ж, — сказал Ллойд, — звучит неплохо.

На следующий день приятели отправились к сицилийцу. Он был блондином невысокого роста со сдержанной мимикой. Он сказал, что парни должны будут имитировать грабеж, и приказал Поуку и Ллойду прогуливаться в пятницу около шести вечера вокруг его дома.

— И постарайтесь изменить внешность, — добавил он. — Вам придется разбить мне нос и подбить глаз. Боже, и зачем я с этим связался?!

Настало назначенное время. Поук и Ллойд на автобусе добрались до места и, надев на лица маски, подошли к дому. Дверь была заперта, впрочем, сицилиец предупреждал их об этом, но замки выглядели не слишком надежными. Они без труда взломали их и вошли в комнату, где их ждал перепуганный сицилиец. На столе перед ним лежали заряженные ружья.

— Боже, зачем только я ввязался в эту историю! — воскликнул сицилиец, и в это время Ллойд метким ударом расквасил ему нос. Поук немедленно послал свой кулак в глаз заказчика.

— Ой! — закричал сицилиец. — Зачем же так сильно?

— Вы сами хотели, чтобы все выглядело правдоподобно, — возразил Ллойд.

Поук достал из кармана лейкопластырь и заклеил рот сицилийца.

По ранее намеченному плану они должны были прихватить несколько безделушек и исчезнуть, но Поук вдруг рассудил по-другому. Они с Ллойдом переглянулись и, не сговариваясь, с двух сторон приблизились к сицилийцу. Он понял, что парни что-то замышляют, и обеспокоенно заерзал на стуле, на который его немного раньше усадил Ллойд. Поук достал из кармана кастет и, размахнувшись, ударил им доверчивого беднягу в лицо — раз, другой, третий… Через несколько минут сицилиец затих. Он мешком свалился со стула, напомнив Ллойду персонажа из какого-то мультфильма.

Поук склонился над жертвой и прощупал пульс.

— Ну? — напряженно спросил Ллойд.

— Ничего. Только тикают его часы. — Поук повернул запястье сицилийца к себе. — О, да это «Таймекс»! А я думал, по крайней мере, «Касио». — Он отбросил безжизненную руку.

В кармане сицилийца они нашли ключи от его машины и двадцать долларов.

Сицилийцу принадлежал старый «мустанг». На нем они и покинули Вегас, направляясь в Аризону. К обеду следующего дня они ограбили стоящий на дороге «фоеникс», убив его владельца. Это случилось позавчера. Вчера, забравшись в небольшой магазинчик в двух милях от Шелдона, они пристрелили продавца и похитили его грузовичок и кассу, в которой, правда, едва наскреблось шестьдесят три доллара.

Сегодня утром они увидели этот белый «кадиллак-континенталь». Ллойд сказал, что им явно сопутствует удача. Они остановились неподалеку, заглушили мотор и осторожно приблизились к «континенталю». К этому моменту они уже пересекли границу Аризоны и находились в Нью-Мехико, но не подозревали об этом. Именно поэтому им и предстояло угодить в сети ФБР.

Водитель «конни» вышел из машины:

— Вам нужна помощь?

— Думаю, да, — ответил Поук и достал из-за пояса пистолет. Не давая жертве опомниться, он всадил мужчине между глаз пулю, и бедняга, мгновенно умерший от выстрела, так никогда и не узнал, за что же его убили.

* * *

Они подъехали к небольшому придорожному кафе, какие всегда стоят у автозаправочных станций. Возле кафе были припаркованы старенький «форд» и пыльный «олдсмобиль» с прицепом. В прицепе стояла укрытая попоной лошадь. Она удивленно смотрела на «континенталь».

— Может быть, это наш счастливый билет? — подумал вслух Ллойд.

Поук согласно кивнул. Он достал носовой платок, отер вспотевшее лицо и поправил сзади за поясом «магнум».

— Ты готов?

— Да, — ответил Ллойд и взял в руку «шмайссер».

Они шли мимо припаркованных машин. Полиции еще четыре дня назад стало известно, кто они такие; они оставили свои отпечатки пальцев в доме сицилийца и в магазине. Грузовичок продавца был найден в сорока шагах от трех трупов. Поук предложил поступить так, надеясь, что полиция заподозрит в этом убийстве владельца грузовика. Если бы они включили радиоприемник, то знали бы, что полицией Аризоны и Нью-Мехико на них организована самая крупная облава за последние сорок лет.

Автозаправка оказалась автоматическая. Снаружи не было ни души. Наши друзья вошли в кафе. За стойкой дремал какой-то парень, похожий в своей шляпе на ковбоя. За столиком ела спагетти усталая темноволосая женщина. Рядом сидел мужчина в серой рубашке, на голове у него была фирменная шапочка компании «ШЕЛЛ». Надпись «ШЕЛЛ» была сделана красными буквами на белом фоне. Он повернулся на звук открываемой двери, и его глаза расширились.

Ллойд вскинул «шмайссер» к плечу и веером выстрелил в потолок. Две люстры раскололись с таким грохотом, будто взорвалась бомба. Парень, напоминающий ковбоя, начал медленно поворачиваться в их сторону.

— Никому не двигаться! — заорал Ллойд, и Поук поддержал его звериным рыком.

Внезапно, полностью повернувшись к парочке бандитов, ковбой рывком вытащил из кармана револьвер и выстрелил в Поука, ранив его в руку. Ллойд немедленно прицелился и выстрелил, но рука дрогнула, и пуля сразила застывшую неподвижно женщину, которая, не проронив ни звука, упала к ногам Ллойда. Тем временем ковбой выстрелил еще раз, Поук взвыл от боли. Тогда ковбой перевел дуло на Ллойда, но тот не стал ждать, пока его подстрелят, и выстрелил первый. Ковбой мешком свалился на пол. В левой его руке продолжала дымиться сигарета.

В этот момент мужчина в шапочке «ШЕЛЛ» выскочил из-за столика, и в его руках щелкнул затвор большого ружья. Очень большого.

— Что? — успел спросить Поук, и в это время ружье выстрелило. Поук упал, представляя собой окровавленную массу, конвульсивно дернулся и затих.

Ллойд решил, что пора сматывать удочки. Черт с ними, с деньгами. Деньги можно найти везде. Лучше спасти свою шкуру. И он на цыпочках принялся пробираться к выходу, выронив «шмайссер».

Но он опоздал. За окном взвизгнули тормоза. Во двор влетел полицейский автомобиль. Из него выскочили трое копов, и двое прицелились в Ллойда. Третий крикнул:

— Стоять смирно. Руки за спину! Что здесь происходит?

— Три человека умерли, — закричал Ллойд. — О Боже! Этот парень там, в кафе! Я еле спасся!

Он подбежал к «конни», мечтая об одном — сесть за руль и умчаться отсюда, но полицейский приказал:

— Ни с места! Стой, или буду стрелять!

Ллойд застыл на месте.

— Черт побери, — прошептал он, когда его виска коснулось дуло полицейского пистолета.

— Быстро в машину, скотина!

На крыльцо вышел мужчина в шапочке «ШЕЛЛ». В руках его все еще было ружье.

— Он убил Билли Марксона, — высоким тоненьким голосом воскликнул он. — А другой убил миссис Сторм. Дьявол! Мне удалось пристрелить одного. Он мертв. Отойдите, и я убью второго негодяя!

— Спокойно, Поп, — сказал один из полицейских. — Игра окончена.

— Я убью его на месте! — кричал мужчина. — Я убью его!..

Внезапно он отбросил ружье в сторону и зарыдал как дитя.

— Он сумасшедший, — дрожащими руками Ллойд вцепился в руку одного из полицейских. Он убьет меня! Помогите!

— Сейчас поможем, — пообещал тот. Размахнувшись, он ударил Ллойда Хенрейда рукоятью пистолета по голове, и наш герой потерял сознание. В себя он пришел вечером, в следственном изоляторе.

17

Старки стоял перед вторым монитором, не сводя глаз с Фрэнка Д.Брюса. Когда мы слышали про Брюса в последний раз, он лежал лицом в тарелке с супом. С тех пор ничего не изменилось. Все шло по плану.

Заложив руки за спину, Старки сделал шаг и оказался перед монитором номер четыре. Там все изменилось к лучшему. Доктор Эммануил Эзвик все еще лежал мертвый на полу, но центрифуга остановилась. Прошлой ночью она внезапно начала дымиться, и через несколько часов ее обороты замедлились, после чего произошла полная остановка. Центрифуга была последней иллюзией в жизни Старки, и он обратился к Стеффенсу с просьбой (при этом Стеффенс посмотрел на него как на безумца): выяснить в компьютерном банке данных, как долго может работать центрифуга. Через шесть секунд был получен ответ: 2–3 ГОДА плюс-минус ДВЕ НЕДЕЛИ. По-видимому, центрифуга остановилась навсегда, подумал Старки.

Зазвонил телефон. Старки, очнувшись от раздумий, снял трубку.

— Слушаю, Лен.

— Билли, я звоню по поручению наших людей в Сайп Спрингс, в пятистах милях от Арнетты. Они хотят поговорить с тобой. Это коллективное решение.

— Что это значит, Лен? — обескураженно спросил Старки.

— Пресса.

— О Боже, — простонал Старки. — Ну, соединяй.

— Минутку.

Некоторое время в трубке был слышен только треск, потом раздался голос.

— …Команда Львов, говорит Команда Львов, вы слышите меня, Голубая База? Раз… два… три… четыре… это Команда Львов…

— Слышу вас, Команда Львов, — сказал Старки. — Это Голубая База Один. Что случилось?

Тоненький голосок без остановки говорил минут пять. Ситуация сама по себе была пустяковая, как понял Старки, потому что компьютер еще два дня назад обрисовал ему подобную ситуацию.

Доктор в Сайп Спрингс оказался чрезмерно болтлив, и писаки из местной газетенки сумели связать положение в Сайп Спрингс с положением в Арнетте, Вероне, Коммерс Сити, а также в городке Поллистон, штат Канзас. Именно в этих городах эпидемия распространялась с невероятной скоростью. В списке, предоставленном компьютером, числились двадцать пять городов в десяти штатах, и в каждом из них поочередно возникали случаи болезни.

Значит, ничего уникального в Сайп Спрингс не случилось. Уникальной можно было бы считать только Арнетту.

Важно было другое. Старки перебил говорящего.

— Запишите все, что я сейчас скажу.

— Минутку, сэр. Записываю.

Старки замолчал, крутя в пальцах телефонный шнур, думая о последствиях того, что он сейчас прикажет…

— Вы здесь, Голубая База? Мы не слышим вас! Алло! Алло!

— Я здесь, Львы, — наконец отозвался Старки. — Отставить записывание. Слушать приказ. Ликвидировать журналистов. Как поняли?

Тишина. Легкое статическое потрескивание.

— Я спрашиваю, как поняли приказ?

— О Боже! — раздался тоненький голосок.

— Повтори приказ, сынок.

— У-у-у… ликвидировать журналистов.

— Очень хорошо. Выполняйте, — спокойно сказал Старки.

— Есть, сэр.

Раздался щелчок, и потрескивание исчезло. Старки услышал голос Лена Крейтона:

— Билли?

— Да, Лен.

— Я все записал на пленку.

— Прекрасно, Лен, — саркастически сказал Старки. — Можешь включить эту информацию в свой отчет.

— Ты не понял, Билли, — возмутился Лен. — Ты поступил правильно. Я это отлично понимаю.

Старки устало прикрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя совсем одиноким.

— Я рад, что ты одобряешь меня, Лен, — сказал он прерывающимся голосом и повесил трубку.

Сейчас он чувствовал себя Джеком Потрошителем над трупом одной из жертв. Он вспомнил Фрэнка Д.Брюса и его последний приют. Потом усилием воли взял себя в руки.

* * *

К югу от Хаустона, проехав Сайп Спрингс, мчался автомобиль. Это был «понтиак» прошлых лет выпуска, и пределом для него были восемьдесят миль в час. Внезапно из-за поворота навстречу «понтиаку» вынырнул «форд» и стал, перегородив дорогу.

Водитель «понтиака», тридцатишестилетний журналист из местной газеты, едва успел притормозить, чтобы предотвратить столкновение. Он резко крутнул руль влево, и машину вынесло на обочину.

— О Боже! — воскликнул сидящий на заднем сидении фотограф. Он уронил камеру на пол и судорожно уцепился за ремень безопасности.

Из «форда» вышли двое ребят. Рассерженный водитель «понтиака» выскочил на дорогу:

— Эй, вы!

— Послушай, — нервно сказал из машины фотограф. — Мне кажется, нам лучше не…

Но водитель направлялся к двоим из «форда», сжимая руки в кулаки.

— Вы, мерзавцы! — кричал он. — Вы чуть не убили нас, и я хочу…

Он четыре года прослужил в армии добровольцем, и поэтому хорошо узнал модель автоматов, которые возникли в руках у тех двоих.

Он уже жалел, что связался с ними; он был бы рад убежать, но ноги вдруг стали ватными. И тут парни из «форда» открыли по нему огонь. Через несколько секунд пули изрешетили его настолько, что никаких сомнений в его смерти не оставалось.

Сидящий в машине фотограф съежился от страха. Из уголка его рта текла слюна, но он не замечал этого. Он смотрел, как двое с автоматами неумолимо приближаются к нему. Вот один из них рывком распахнул дверцу машины, другой прицелился…

Еще через пару минут все было кончено. Ребята из «форда» подтащили «понтиак» к краю дороги и сбросили с обрыва. Машина летела вниз, ударяясь о камни. Вот она достигла дна ущелья, раздался громкий взрыв, клубы пламени устремились в небо…

В сегодняшних газетах Сайп Спрингса, да и в других техасских газетах, так и не появились сообщения ни о болезни, ни о прочих проблемах.

18

Ник открыл небольшую дверь в кабинете шерифа Бейкера, ведущую прямо в коридор, по обе стороны которого располагались тюремные камеры. В двух из них находились Винсент Хоган и Билли Уорнер. Напротив сидел Майк Чайлдресс. Еще одна камера была пуста и ждала Рея Буза.

— Эй, кретин, — окликнул его Чайлдресс. — Какого черта ты засадил нас сюда? Что мы такого с тобой сделали?

— Дай только выйти, и я лично откручу тебе голову, — пообещал Билли Уорнер. — И не только голову. Никто не соберет тебя из тех мелких кусочков, на которые я тебя разорву.

Только Винс Хоган молчал. Он был деморализован своим арестом и обещанием шерифа Бейкера, что против него — против них всех — будет выдвинуто обвинение в суде. Правда, шериф не сказал, что исход суда, где истец — Ник — выступит против трех или, если будет пойман Рей, четырех ответчиков, предсказать невозможно.

Ник был глубоко признателен шерифу Джону Бейкеру. Этот громадный человек заслужил ее даже не потому, что пообещал Нику, что ему, возможно, вернут его деньги, а просто потому, что заступился за юношу, которого избили и обобрали четверо подлецов. Он вел себя так, будто Ник был отпрыском какого-нибудь местного аристократического семейства, а не простым бродягой. А ведь большинство шерифов здесь, на Юге, не задумываясь, отправили бы Ника на исправительные работы, даже не пытаясь разобраться.

На личной машине Бейкера они съездили на работу к Винсу Хогану. Под сидением у Бейкера лежал пистолет, с которым он никогда не расставался.

Всю дорогу Бейкера знобило, и он, не переставая, трубно сморкался в огромный носовой платок. Ник, конечно, не мог этого слышать, но и глухому было ясно, что шериф здорово простужен.

— Итак, когда мы увидим его, я спрошу тебя: «Это один из них?» Ты кивком скажешь, что да. Просто кивнешь. Ладно?

Ник кивнул.

Винс работал в авторемонтной мастерской и как раз перебирал какой-то мотор, когда подъехали Бейкер и Ник. Он нервно улыбнулся Бейкеру, стараясь не смотреть в сторону Ника. Ник был бледен, и синяки на лице проступали особенно отчетливо.

— Привет, шериф, что это вы решили нас проведать?

Остальные рабочие, увидев машину, прекратили заниматься своими делами и столпились чуть поодаль.

Бейкер схватил Винса за руку и рывком развернул лицом к себе.

— Эй! В чем дело, шериф?

Бейкер повернул лицо так, чтобы Ник мог видеть его губы.

— Это один из них?

Ник отчетливо кивнул и на всякий случай указал на Винса рукой.

— Что это значит? — запротестовал Винс. — Я не знаю этого немого!

— Тогда как ты можешь знать, что он немой? Пошли, Винс, по тебе давно плачет тюрьма. Можешь попросить кого-нибудь привезти тебе зубную щетку.

Шериф повел арестованного к машине, не обращая внимания на вопли протеста. Винс протестовал и по дороге в город, и когда был отправлен в камеру. Лишь через несколько часов он угомонился. Бейкер не стал терять времени на объяснение заключенному его прав. Он просто ушел, оставив Винса под замком, и вернулся к обеду. Винс, голодный и испуганный, во всем сознался и все подписал.

Майка Чайлдресса взяли в час дня, а Билли Уорнера — в половине второго. Шериф действовал быстро, но все же кто-то успел предупредить Рея Буза, и он скрылся.

Бейкер пригласил Ника к себе домой — поужинать и познакомить со своей женой.

В машине Ник достал из кармана блокнот и написал:

— Мне очень жаль, что это ее брат. Как она перенесет это?

— Перенесет, — хрипло ответил Бейкер. — Я думаю, она немного всплакнет, но она знает ему цену. И еще она знает, что, в отличие от друзей, родственников не выбирают.

Джейн Бейкер оказалась миниатюрной симпатичной женщиной. Она действительно сначала заплакала, и Нику стало неуютно от сознания собственной, хотя и невольной, вины. Но она быстро успокоилась, тепло пожала ему руку и сказала:

— Очень рада познакомиться с тобой, Ник. Мне жаль, что виновник твоих неприятностей — мой брат.

Ник с признательностью сжал ее руку.

— Мне хотелось бы, чтобы ты попробовал ветчину, Ник. Я неплохо ее готовлю. Так, во всяком случае, считает он.

У Ника заурчало в желудке, и он заулыбался.

После десерта Джейн Бейкер обратилась к мужу:

— Ты плохо выглядишь. Слишком много работаешь, а ты простужен. Тебе необходимо полечиться.

Ник переводил взгляд с нее на него и удивлялся, как два столь разных по комплекции человека умещаются в одной постели. Хотя они явно были довольны друг другом. И вообще, это не мое дело, подумал он.

— Дорогой, не уходи никуда вечером. Полежи.

— Но у меня там заключенные. И если они не нуждаются в особом присмотре, их нужно хотя бы кормить и поить.

— Ник может сделать это, — предложила она. — А ты бы лег в постель. Иначе все это добром не кончится.

— Я не могу послать Ника, — слабым голосом сказал Бейкер. — Он глухонемой. И потом, он не мой заместитель.

— Ну так сделай его своим заместителем.

— Он не здешний житель.

— Поступай, как знаешь, — Джейн Бейкер начинала сердиться. — Это для твоего же блага.

Так Ник Андрос стал заместителем шерифа. Когда он готовился отправиться в контору шерифа, Бейкер в пижаме вышел из спальни. Он выглядел совсем изнеможенным.

— Я не очень рад, что она втравила меня в это, — сказал он. — И мне неудобно перед тобой. Но я очень слаб и действительно нуждаюсь в помощи.

Ник доброжелательно кивнул.

— У меня раньше был заместитель. Но он и его жена переехали отсюда после смерти их сына. Я не препятствовал их отъезду.

Ник кивнул.

— Надеюсь, все будет в порядке. Ты должен просто покормить их. У меня в столе там лежит пистолет, но не смей без крайней необходимости его трогать. Ни его, ни ключи, понял?

Ник кивнул.

— Если кто-нибудь из них будет симулировать болезнь, не верь. И вообще держись от них подальше. Если кто-нибудь пожалуется на здоровье, скажи, что доктор Соумс завтра утром осмотрит его. Утром я подъеду.

Ник достал из кармана блокнот и написал:

— Спасибо, что помогли мне. Спасибо, что засадили их за решетку.

Бейкер внимательно прочел написанное.

— И откуда ты такой хороший, парень? Как ты смог попасть в такую дыру, как наша?

— Это длинная история, — написал Ник. — Сегодня вечером я письменно изложу ее, и вы сможете прочесть.

— Что ж, дружок, давай. Я верю в тебя.

Ник кивнул.

— Главное — накормить их. Если эти негодяи останутся без ужина, то обвинят власти в негуманном отношении. Джейн позвонит в кафе, чтобы их официант что-нибудь принес.

— Только пусть входит без стука, потому что я не услышу.

— Ладно. — Бейкер немного помедлил. — Возьми в углу куртку. Она будет чуть великовата тебе, зато теплая. И будь внимателен и осторожен. Ты ведь не сможешь позвонить и попросить о помощи, если попадешь в беду.

— Я смогу позаботиться о себе.

— Да, я верю, что сможешь. Я попрошу кого-нибудь навестить тебя, если…

Он умолк. Рядом с ним возникла Джейн.

— Ты все еще задерживаешь этого беднягу? Пусть идет, а то появится мой дорогой братец и выпустит пташек из клеток.

Бейкер невесело рассмеялся.

— Думаю, братец твой сейчас по меньшей мере в Теннеси. — Он тяжело вздохнул. — Ладно, Джейн, я, пожалуй, лягу.

— Сейчас принесу тебе аспирин.

Она посмотрела через плечо на Ника, заботливо поддерживая мужа под локоть:

— Рада познакомиться с тобой, Ник. Даже при подобных обстоятельствах. Будь осторожен.

И Ник заметил в уголках ее глаз слезинки.

* * *

Мальчик-официант в форменной рубашке через полчаса после прихода Ника в тюрьму принес в судках три обеда. За обед было необходимо расплатиться, и Ник в блокноте написал:

— За это нужно платить?

Мальчик внимательно прочел написанное.

— Конечно, — сказал он. — Контора шерифа получит счет. Слушай, а ты что, не можешь говорить?

Ник покачал головой.

— Плохо дело, — сказал официант и умчался так быстро, будто боялся, что Ник может засадить его за решетку.

В окошко на каждой двери Ник поставил по порции обеда. Заключенные к этому времени поутихли, и только Майк Чайлдресс по-прежнему осыпал Ника угрозами.

Не обращая на него внимания, Ник прошел в офис Бейкера, сел за стол, достал пачку бумаги, на мгновение задумался и написал заголовок:

«История жизни Ника Андроса.»

Потом остановился и улыбнулся. Он успел побывать в самых разных местах, но никогда не мог ожидать, что окажется за столом шерифа, охраняя трех заключенных, побивших и ограбивших его, и будет излагать историю своей жизни. Слегка подумав, он начал убористо писать:

«Я родился в Каслине, штат Небраска, 14 ноября 1968 года. Мой отец был независимым фермером. Они с мамой жили довольно обеспеченно, и деньги семьи хранились сразу в трех банках. Моя мать была на шестом месяце беременности, когда отец повез ее в город на грузовике на осмотр к врачу. По дороге с грузовиком случилась авария, и мой отец умер вследствие сердечного приступа.

Так или иначе, через три месяца мама родила меня, и я родился таким, какой есть. Вероятно, повлияла драма от потери мужа.

До 1973 года мама пыталась справляться с фермой сама,а затем отдала ее в аренду. У нее не было родственников, но она написала друзьям в Биг Спрингсе, штат Айова, и один из них приобрел для нее бакалейную лавку. Мы прожили там до 1977 года, когда мать погибла в результате несчастного случая. Ее сбил мотоцикл, когда она переходила улицу, идя с работы домой. В этом не было вины мотоциклиста, — простое невезение. Он даже не превышал скорость. Баптистская община устроила маме роскошные похороны. Эта же община послала меня в приют Младенцев Иисуса Христа в Дес Мойнесе. Это место, куда разные церковные общины направляют сирот для воспитания и обучения. Там я научился читать и писать…»

Он остановился на этом. Его рука немного устала с непривычки, но дело было не в ней. Ему было не слишком приятно ворошить воспоминания. Чайлдресс и Уорнер спали, Винс Хоган у зарешеченного окна курил сигарету и смотрел на пустую камеру, где должен был сейчас находиться Рей Буз. Казалось, Хоган сейчас заплачет, и Ник подумал, что нужно, наверное, сделать для него что-нибудь доброе, человечное. Но что? Еще ребенком из кинофильмов он узнал одно словечко. НЕКОММУНИКАБЕЛЬНОСТЬ. Это слово всегда песней звучало для Ника, и он чувствовал, что оно точно характеризует его состояние души. НЕКОММУНИКАБЕЛЬНЫЙ — таким он был всю жизнь.

Он вновь сел за стол и перечел написанное. Там я научился читать и писать. Да, написать это гораздо легче, чем научиться на самом деле. Он жил в мире безмолвия. Письмо было для него закрыто. Речь можно было понять по движениям губ, по степени раскрытия челюстей, по танцу языка. Мама учила его читать по губам, и она же показала ему, как выглядит на бумаге его имя — печатными буквами. Это твое имя, сказала она. Это ты, Ники. Но, конечно, она сказала это молча, жестами. Он не понял. Тогда она показала пальцем на лист бумаги и затем на Ника. Он понял. Самое худшее, если ты глухонемой, не в том, что живешь в полном безмолвии. Самое худшее, что не знаешь названия вещей. По-настоящему он понял, что такое имя, когда ему исполнилось четыре года. Он не знал, что высокие зеленые штуки называются деревьями, до шести лет. Он хотел это знать, но никто не подумал ему это объяснить, а просить он не мог: он был НЕКОММУНИКАБЕЛЬНЫМ.

Когда мама умерла, его почти все забросили. Дети дразнили Ника самым жестоким и безобразным образом. Они изгоняли его из своего круга — равные среди равных.

Он перестал стремиться к общению. Тогда ему стало легко переезжать с места на место, глядя на безымянные предметы, заполняющие мир. По губам играющих детей он понимал, во что они играют, но игры не привлекали его, как прежде. Он все чаще уединялся и мог часами созерцать передвижение облаков в небе.

Потом появился Руди. Большой мужчина со шрамами на лице и бритой наголо головой. Шесть футов и пять дюймов — много больше, чем Ник Андрос в то время. Впервые они встретились в комнате отдыха, где стояли стол, шесть или семь стульев и телевизор, который работал только тогда, когда сам этого хотел. Руди заметил Ника и вскоре подошел к нему. Он указал пальцем на свой рот, потом на уши.

Я глухонемой.

Ник отвернулся: зачем смеяться над несчастьем?

Руди обнял его.

Сердце Ника ухнуло куда-то вниз. Он открыл рот, и по щекам его полились слезы. Он не хотел быть рядом с этим бритым бугаем. Если этот жуткий тролль — глухонемой, то он, Ник, — нет, нет и нет.

Руди ласковым движением поставил Ника на ноги и подвел к столу. Там лежал лист бумаги. Руди указал сперва на него, потом на Ника. Ник переводил взгляд с бумаги на бритоголового. Он покачал головой. Руди кивнул и вновь указал на чистый лист. Затем достал из кармана карандаш и протянул Нику. Ник, будто обжегшись, отдернул руку. Руди указал на карандаш, затем на Ника, затем на лист бумаги. Ник вновь покачал головой. Руди вновь повторил всю комбинацию.

Ник заплакал сильнее. Лицо, покрытое шрамами, участливо смотрело на него. Руди вновь указал на лист бумаги. На карандаш. На Ника.

Ник зажал карандаш в кулак. Он написал четыре слова, которые знал:

НИКОЛАС АНДРОС НЕНАВИЖУ ТЕБЯ

Потом он отложил карандаш и с победным видом посмотрел на Руди. Но Руди улыбался. Внезапно он приблизился к Нику и обхватил крепкими пальцами его голову. Его руки были теплыми и добрыми. Ник не мог вспомнить, когда к нему в последний раз прикасались с такой любовью. Разве что мама, когда еще была жива.

Потом Руди убрал руки с головы Ника. Он взял карандаш и перевернул лист бумаги на другую сторону. Он начертил карандашом контур листа. Затем тем же карандашом очертил контур Ника. Он проделал это снова. И снова. И снова. И наконец Ник понял.

Ты сам — чистый лист бумаги.

Ник заплакал.

Следующие шесть лет Руди всегда был рядом с ним.

…там я научился читать и писать. Мне помог человек по имени Руди Спаркман. Мне очень повезло, что я встретил его. В 1984 году приют закрыли. Многих детей растолкали по разным сиротским домам, но я в их число не попал. Мне сказали, что, поскольку у меня есть родственники, государство будет платить им за мое воспитание. Я хотел остаться с Руди, но Руди в это время работал миссионером в Африке.

Поэтому я убежал. Мне было шестнадцать лет, и мне казалось, что никто не будет слишком рьяно искать меня. Я хотел поступить в высшую школу экстерном, потому что Руди всегда утверждал, что самое главное — это образование. Но для этого мне нужно подсобирать денег. Мне кажется, скоро я смогу попытаться пройти проверочный тест. Я люблю учиться. Может быть, когда-нибудь я поступлю в колледж. Я знаю, что это звучит безумно, особенно от глухонемого вроде меня, но мне это не кажется невозможным. Так или иначе, такова моя история.

Около половины восьмого пришел Бейкер. Он выглядел немного лучше.

«Как вы себя чувствуете?» — написал Ник.

— Неплохо. Я проспал всю ночь. Хотя аспирин помог не сразу, и Джейн даже хотела вызвать врача. А что делал ты?

Ник сделал неопределенный жест рукой.

— Как наши гости?

Ник открыл и закрыл рот несколько раз, пытаясь мимикой показать Бейкеру, что Майк ругался.

Бейкер понял и рассмеялся, затем несколько раз кашлянул.

— Тебе бы выступать по телевизору, — сказал он. — Ну что, ты написал историю своей жизни?

Ник кивнул и протянул шерифу исписанный листок бумаги. Бейкер сел и внимательно прочел написанное. Когда закончил, он с новым выражением посмотрел на Ника. Юноша смутился и опустил глаза.

Когда же вновь посмотрела на Бейкера, тот спросил:

— И ты с шестнадцати лет жил сам? Целых шесть лет?

Ник кивнул.

— И ты действительно собираешься поступать учиться?

Ник приписал внизу своей «автобиографии»:

«Если вам кажется, что я слишком взрослый для этого, то ведь я поздно научился читать и писать. И еще, мне было негде взять деньги».

— И на каких же курсах ты хотел бы учиться?

Ник написал:

«Геометрия. Высшая математика. Языки. Все это входит в программу колледжа».

— Языки. Ты имеешь в виду иностранные? Французский? Немецкий? Испанский?

Ник кивнул.

Бейкер рассмеялся и покачал головой.

— С ума сойти! Глухонемой говорит об изучении языков! Не обижайся, дружок. Ты же понимаешь, что я не со зла.

Ник улыбнулся и кивнул.

— А почему ты много скитался?

«Понимаете, когда я в плохом настроении, я не могу долго оставаться на одном месте. И еще раньше я боялся, что меня отправят в какой-нибудь другой приют».

— Я бы мог предложить тебе остаться здесь. Но… кое-кому это может не понравиться.

Ник кивнул, чтобы показать, что он понимает.

— Как твои зубы? Все еще болят?

Ник кивнул.

— Дать тебе таблетку?

Ник показал два пальца.

— Держи. А теперь я должен сделать кое-какую бумажную работенку, связанную с этими ребятами. Можешь заняться своими делами. Позже мы поговорим.

* * *

В половине десятого в контору шерифа прибыл доктор Соумс, человек, возвративший Ника к жизни. Ему было около шестидесяти, и он был совсем седым. Из-под густых бровей лукаво смотрели необычайно голубые глаза.

— Шериф сказал мне, что ты читаешь по губам, — сказал он. — И еще он сказал, что ты нужен ему совершенно здоровый, так что позволь осмотреть тебя. Снимай рубашку.

Ник расстегнул пуговицы и стянул рубашку.

— Боже правый, какие кровоподтеки, — ужаснулся Бейкер.

— Да, они постарались на славу, — сказал Соумс. Он посмотрел на Ника и ворчливо сказал: — Парень, ты чуть не остался без левой титьки. — И указал на огромную рану на левой груди юноши. Потом он придирчиво осмотрел голову Ника, глаза и особенно внимательно зубы. От передних зубов мало что осталось.

— Тебе придется вырвать их… — Соумс закашлялся. — Извини.

Он начал доставать из черного саквояжа инструменты.

— Скажи-ка, дружок, твоя проблема с речью физического или врожденного характера? Или кто-нибудь из твоих родных тоже был глухонемым?

Ник написал:

— Физического. Я таким родился.

Соумс кивнул.

— Благодари Бога, что при этом твои мозги в полном порядке. И надень рубашку.

Ник оделся. Ему нравился Соумс; кое в чем он был похож на Руди Спаркмана, который сказал однажды, что Бог, чтобы как-то утешить глухонемых, сделал их вдвое умнее обычных людей.

Соумс сказал:

— Открой рот пошире и сиди спокойно. Сейчас…

Внезапно сидящий за столом Бейкер надрывно закашлялся.

— Что такое, Джон?

— Простыл. И знобит почему-то. А ведь утром я совсем неплохо себя чувствовал. Да и ты, я смотрю, не вполне здоров.

— Снимай рубашку и не смей рассказывать врачу, что он болен. — Соумс повернулся к Нику: — Странно, что этот кашель и озноб приобретают характер эпидемии. Миссис Латроп больна, и все семейство Ричи, и многие живущие на Баркер Роуд. Даже Билли Уорнер, сидящий здесь, не вполне здоров.

Бейкер снял рубашку.

— Ну, посмотрим. Дыши!

Бейкер поежился:

— Боже, как холодно! Что это ты такое делаешь, что пронизывает похлеще мороза?

— Дыши, — повторил Соумс. — Теперь не дыши.

Бейкер закашлялся.

Соумс долго слушал шерифа. Спереди, сзади и снова спереди. Наконец он отложил стетоскоп и взял ложечку. Он заставил Бейкера открыть рот и заглянул в горло. Закончив, он сложил стетоскоп и ложечку в пластиковый пакет.

— Ну? — спросил Бейкер.

Соумс вместо ответа правой рукой начал прощупывать железки на шее. Бейкеру стало больно, и он отпрянул.

— Джон, — как можно спокойнее сказал врач, — ты должен немедленно идти домой и ложиться в постель. Это не совет, это приказ.

Шериф растерянно заморгал:

— Амброз! Ты ведь знаешь, что я не могу этого сделать. У меня здесь под следствием три негодяя, которых сегодня днем нужно переправить в Камден. Я оставил с ними на ночь этого парнишку, но я не имел права так поступать и не поступлю так больше. Он немой. Я подвергал его жизнь опасности.

— Не думай о нем, Джон. У тебя самого есть гораздо более серьезные проблемы. Это какая-то респираторная инфекция, — звучит совсем не страшно, но на самом деле очень опасная штука. Ты очень болен, Джон, и к тому же представляешь опасность для окружающих. Иди домой и ложись в постель. Отвезешь их завтра, если тебе станет легче. А лучше вызови патруль и поручи это сделать ему.

В поисках поддержки Бейкер посмотрел на Ника.

— Но ты же знаешь, что я…

— Идите домой и немедленно ложитесь в постель, — написал Ник. — Я посторожу их. Кроме того, я должен отплатить вам за заботу и за таблетки.

— Ты и так много работаешь, — добавил Соумс. И закашлялся.

Бейкер взял со стола лист с «историей жизни» Ника:

— Можно, я возьму это домой и дам почитать Дженни? Ты ей очень понравился, Ник.

— Конечно, — написал Ник. — Конечно, можно. Она очень милая.

Бейкер направился к двери.

— Прими аспирин, — напутствовал его Соумс. — Я очень осторожно отношусь к подобной инфекции.

— В ящике стола лежит коробка из-под сигар, и там еще осталось несколько штук, — обернулся в дверях Бейкер. — И немного денег. Сходи куда-нибудь и позавтракай. Эти ребята некоторое время обойдутся без тебя. С ними все будет в порядке. Просто потом напиши, сколько денег потратил. Я заставлю полицейский департамент их компенсировать.

Ник кивнул.

* * *

Около шести часов вечера с ужином в коробке и пакетом молока появилась Джейн Бейкер.

Ник написал:

— Огромное спасибо. Как себя чувствует ваш муж?

Она засмеялась:

— Он хотел прийти сам, но я отговорила его. Днем у него поднялась температура, но к вечеру она стала почти нормальной. Мне кажется, виной тут заключенные. Джонни предпочитает отвезти их в тюрьму сам, не доверяя патрулю.

Ник вопросительно посмотрел на нее.

— Он звонил им, и они ответили, что до девяти утра завтрашнего дня никого прислать не могут. У них тяжелый день, около двадцати происшествий. Много смертей вследствие болезни. Сейчас вокруг вообще много больных. Мне кажется, Соумса это очень беспокоит.

Да и сама она выглядела встревоженной. Затем она достала из кармана сложенный вчетверо листок.

— Это просто роман, — приветливо сказала она, возвращая рукопись юноше. — Тебе не повезло больше, чем кому-либо другому из моих знакомых, и твоя твердость в достижении цели достойна всякого уважения. Мне бы хотелось, чтобы все это узнал мой брат. Мне стыдно за него.

Ник, пораженный ее словами, лишь вздохнул.

— Надеюсь, ты останешься в Шойо, — сказала она, вставая. — Ты понравился моему мужу и мне тоже. Будь осторожен с этими ребятами в камерах.

— Постараюсь, — написал Ник. — Передайте шерифу: я надеюсь, что он поправится.

— Обязательно передам.

И она ушла, а Ник стал располагаться на ночлег. Заключенные утихли, и к десяти часам все они спали. За ночь в контору зашли два горожанина — по просьбе шерифа они пришли убедиться, что с Ником все в порядке. Ник заметил, что обоих сильно знобило.

Он спал беспокойно, постоянно просыпаясь и всматриваясь в темноту, будто там таилось что-то страшное и опасное.

* * *

Утром он проснулся рано и сразу же поспешил проведать своих подопечных.

Когда он вышел, Билли Уорнер окликнул его:

— А ведь Рей вернется, ты знаешь. И когда он поймает тебя, то сделает отбивную и размажет по стенке.

Стоящий к нему спиной Ник пропустил все это, как говорится, мимо ушей.

Вернувшись в офис, он нашел старый номер журнала «Таймс» и начал читать. Для удобства он снял башмаки и положил ноги на стол. Периодически Ник поглядывал на дверь, чтобы шериф не вошел и не увидел его в столь странной позе.

Но шериф не шел. Уже миновало восемь, девять, а его все не было. Ник начинал беспокоиться. Чтобы отвлечься, он решил вновь проведать заключенных.

Там его ждала неприятная новость. Уинс Хоган лежал на койке и едва повернул голову в сторону Ника. Он явно нуждался во врачебной помощи. Что же делать?

Ник решился. Он подошел к столу, взял лист бумаги и написал:

— Шериф Бейкер или Кто бы то ни было! Я ушел за завтраком для заключенных и за доктором Соумсом для Винсента Хогана. Кажется, он серьезно болен, а не симулирует. Ник Андрос.

Он повесил записку на дверь и вышел на улицу.

Его поразили запах зелени и рано наступившая жара. К обеду должно было стать совсем невыносимо. В такие дни лучше всего лежать в тени у воды, опустив в нее ноги.

Парковочные площадки были пусты. Ник увидел на улицах всего несколько машин. В магазине не было ни души.

Внезапно Ник увидел машину доктора Соумса. Машина притормозила, но доктор из нее не вышел. Его вид поразил Ника. За время, пока они не виделись, Соумс будто состарился на двадцать лет. Он не отнимал от носа носовой платок и без остановки чихал и кашлял. Его глаза слезились, а кожа пожелтела и стала почти прозрачной, как у покойника.

Увидев Ника, Соумс прошептал:

— Шериф Бейкер мертв. Он умер около двух часов ночи. Сейчас больна Джейн.

У Ника округлились глаза. Шериф Бейкер умер? Но ведь его жена приходила вечером и сказала, что ему лучше! И она… она хорошо себя чувствовала. Нет, это невозможно.

— Умер, — повторил Соумс, будто прочитав мысли Ника. — И не только он один. За последние двенадцать часов я подписал двенадцать свидетельств о смерти. И я знаю еще по меньшей мере двадцать человек, которые не доживут до обеда, если только Господь не сжалится над ними. Но я сомневаюсь, что он сжалится. Мне кажется, он получает от этого удовольствие.

Ник достал из кармана блокнот и написал:

— А какая причина этих смертей?

— Я не знаю, — медленно сказал Соумс. — Но похоже, уже все в городе больны этой болезнью. Мне страшно, Ник, как никогда не было страшно в жизни. Я тоже заражен, хотя принимал меры предосторожности. И я уже не молод. Я протяну меньше, чем многие другие. — Его голос звучал устало и безнадежно, но Ник, к счастью, этого не слышал. — Но то, что мне жаль себя, мне уже не поможет.

Соумс тяжело вылез из машины, опираясь на руку юноши.

— Пойдем посидим немного на скамейке, Ник. С тобой приятно разговаривать. Думаю, тебе это уже говорили.

Ник жестом указал в сторону тюрьмы.

— Она никуда не денется, — сказал Соумс, — и им, мне кажется, повезло: благодаря своей изоляции, они скорее всего окажутся в списке замыкающими.

Они сели на скамейку, и Соумс с блаженным видом подставил лицо солнцу.

— Кашель и лихорадка, — сказал он. — Лихорадка с десяти вечера до полуночи. Потом опять кашель. Хорошо еще, что нет диарреи.

— Вам бы лечь в постель, — написал Ник.

— Да, было бы лучше. И я лягу в постель. Но сперва отдохну несколько минут. — Он прикрыл глаза, и Ник подумал, что доктор спит. Ник даже подумал, не сбегать ли в кафе за завтраком Билли и Майку.

Но тут доктор Соумс вновь заговорил, не открывая глаз:

— Симптомы одни и те же, — и начал загибать пальцы, перечисляя: — Кашель. Лихорадка. Головная боль. Слабость или полная потеря сил. Потеря аппетита. Болезненное мочеиспускание. Воспаление миндалин. Воспаление суставов. Респираторные явления и смерть.

Он посмотрел на Ника:

— Все эти симптомы могут относиться к воспалению легких, или пневмонии, или инфлуэнце. И неважно, стар пациент или молод, а также болел ли раньше пневмонией. Обычно мы лечим антибиотиками, но здесь они бессильны. И пациент быстро или медленно умирает. Помочь невозможно. Болезнь развивается рывками: ухудшение — улучшение — опять ухудшение. Кто-то где-то допустил ошибку, и теперь все они стараются все это скрыть.

Ник непонимающе смотрел на доктора, решив, что тот бредит в лихорадке.

— Звучит как параноидальный бред, верно? — шутливо посмотрел на него Соумс. Я всегда боялся паранойи у молодых… этих их наушников… компьютеров… а сейчас я понимаю, что они правы, а я ошибался. Жизнь — отличная штука, Ники, и старики иногда бывают слишком мнительны, и все же вот один факт: ни один из телефонов в Шойо не работает. Из города невозможно дозвониться в другой город. Далее, два выезда из города перекрыты барьерами с табличками «РЕМОНТ ДОРОГИ». Но ремонт там не ведется. Только барьеры. Я сперва подумал, что эти барьеры легко преодолеть, но дальше дорога перегорожена большим количеством машин. Все это напоминает военную организацию. Грузовики и «джипы».

— А другие дороги? — написал Ник.

— Дорога на восток перекрыта. На западном выезде из города пару дней назад произошло автомобильное столкновение, и останки машин никто не убирает. Две разбитых машины полностью блокируют дорогу. Там расставлено ограждение, но нет никаких признаков присутствия полиции.

Он помолчал и высморкался.

— А что касается ремонтируемых дорог, то работы там ведутся, но очень медленно. Я говорю со слов Джо Ракмена, который живет неподалеку. Я был у него два часа назад — осматривал заболевшего сынишку. Джо сказал, что ему кажется, что люди, ремонтирующие дорогу, — солдаты, хотя и одеты в рабочие комбинезоны и приехали на обычном грузовике.

Ник написал:

— А как он это узнал?

Вставая, Соумс сказал:

— Просто рабочие редко отдают друг другу честь.

Ник тоже встал.

— А грунтовые дороги?

— Не знаю. Возможно, — Соумс кивнул. — Но я врач, а не герой. Джо сказал, что на сидении в грузовике он видел винтовки. Военного образца. Если кто-то попытается выехать из Шойо по грунтовой дороге — мало ли что может случиться? А если они заметят? Да и что там, за пределами Шойо? Я повторяю, кто-то допустил ошибку, и сейчас ее стараются скрыть. Безумие. Безумие. Конечно, долго они это держать в секрете не смогут, и новость распространится. Интересно, сколько людей умрет к тому времени?

Ник испуганно смотрел, как доктор Соумс, пошатываясь, направляется к своей машине.

— А ты, Ник, — спросил вдруг Соумс. — Как ты чувствуешь себя? Озноб? Кашель? Насморк?

Ник при каждом симптоме отрицательно качал головой.

— Ты будешь пытаться выбраться из города? Мне кажется, ты сможешь, если пойдешь через поля.

Ник отрицательно покачал головой и написал:

— Там сидят запертые люди. Я не могу их бросить. Винсент Хоган болен, но двое других в порядке. Я принесу им завтрак и схожу проведаю мисс Бейкер.

— Ты разумный мальчик, — сказал Соумс. — Это редкость. Парень твоих лет и такой рассудительный — это большая редкость. Она оценит это, Ник. Знаешь, настоятеля нашей методистской церкви тоже остановили. Наверное, он не смог никуда дозвониться и решил уехать. Будь осторожен со своими подопечными, ладно?

Ник кивнул.

— Хорошо. Я постараюсь в обед приехать проведать тебя.

С этими словами машина доктора тронулась с места. Ник, встревоженный, смотрел ей вслед и пошел в сторону кафе. Почему-то в зале работал всего один официант, и Нику долго пришлось ждать заказ. Когда он вернулся в тюрьму, Билли и Майк были здорово напуганы. Винс Хоган лежал без сознания, и к шести вечера он умер.

19

Ларри жил в Нью-Йорке со странным чувством. Все предметы, окружающие его, были прежними — и все же они изменились. Они как будто стали меньше. И ему бывало грустно безо всяких причин.

Сегодня его мать не пошла на работу. Последние несколько дней ее знобило, а по утрам повышалась температура. И сейчас она лежала в постели, а по телевизору передавали сводку новостей. Попытка поджога в Индии. Авария на электростанции в Вайоминге. Решение судебной коллегии по поводу сексуальных меньшинств. Ничего особенного.

Досмотрев новости, мать встала и, не обращая внимания на протесты Ларри, отправилась готовить ему завтрак. Как всегда, к завтраку подавались яйца. Элис не представляла себе завтрака без яиц. Они содержат в себе протеин и нутритион, говорила она. Ларри знал, что по этому поводу с ней лучше не спорить.

Завтрак был готов, и она пригласила Ларри за стол. По тому, как спокойно она сидела напротив него, Ларри понял, что мать сегодня никуда не пойдет.

— Выходной, мама?

— Нет. Я позвонила и предупредила, что больна. Эта лихорадка доконает меня. Я ненавижу заболевать по пятницам — в этот день всегда много работы, но я едва держусь на ногах. И еще болит горло.

— Ты вызвала врача?

— Когда я была молода и прекрасна, имело смысл вызывать врачей, — сказала она. — Сейчас же нужно идти на прием в больницу. Ненавижу ходить по больницам! Нет, обойдемся без врача. Я выпью аспирин и немного полежу, а завтра буду в полном порядке.

Все утро он был дома и пытался помогать матери. Он придвинул телевизор к ее кровати, купил ей сок, бутылку коньяка и газеты.

После этого заняться было нечем. Они начинали действовать друг другу на нервы. Ей перестало нравиться, что телевизор стоит слишком близко, и Ларри перенес его на прежнее место. Потом были еще какие-то мелкие придирки нездорового человека, и он понял, что должен куда-нибудь пойти.

— Пойду прогуляюсь по городу, — полувопросительно сказал он.

— Прекрасная мысль, — с неожиданным энтузиазмом сказала мать. — Я как раз собираюсь вздремнуть. Ты — хороший мальчик, Ларри.

Проходя мимо телефона-автомата, Ларри почувствовал вдруг непреодолимое желание позвонить домой. Пошарив по карманам в поиске жетона, он набрал номер. К телефону никто не подходил. Наверное, мать все-таки решила пойти на работу, подумал Ларри. Но он сам не верил в это. Совсем больная, с температурой и кашлем, куда она могла деться? Он быстро сел в стоящее неподалеку такси и назвал адрес матери.

* * *

Дверь была заперта, и на стук никто не отвечал. Ларри опять подумал, что мать, очевидно, ушла на работу. Как же он войдет в квартиру? Ведь у него нет ключа! Он повернулся, чтобы спуститься к мистеру Фримену, как вдруг услышал из-за двери какой-то глухой стук.

На двери матери было в общей сложности три замка, но обычно она пользовалась только верхним. Это позволило Ларри довольно легко выбить дверь плечом. Он вломился в квартиру.

— Мам?

Какой-то хрип. Стон.

В гостиной было пусто. Полуоткрытое окно, приспущенные шторы, белая скатерть на столе. За окном шел дождь, и капли, попадая на подоконник, разбрызгивались на полу.

— Мам, ты где?

Все тот же стон, чуть более громкий. Он вошел в кухню. За окном загремел гром. И Ларри чуть не споткнулся об нее. Она лежала на полу: наполовину в кухне, наполовину в своей комнате.

— Мама! Боже, мама!

Она попыталась повернуться на звук его голоса — и не смогла. Ее грудь еле заметно вздымалась; дыхание было слабым и неровным. Но самое худшее, чего он никогда не сможет забыть, было то, как ее глаза искали его, не видя ничего перед собой. Лицо ее раскраснелось от температуры.

— Ларри?

— Сейчас попытаюсь перенести тебя в постель, мама.

Он подхватил ее, протащил несколько шагов и затем поднял как пушинку на руки. Ее сердце еле билось. Это испугало Ларри. Трудно жить с такой температурой, подумал он.

И будто услышав эти мысли, она сказала вдруг:

— Ларри, приведи своего отца. Он в баре.

— Успокойся, — испуганно сказал Ларри. — Тебе нужно успокоиться и заснуть, мама.

— Он в баре с этим фотографом, — блестя глазами, настаивала мать. Ее зубы стучали от холода. Кожа стала совершенно прозрачной и сухой, как пергамент, — того и гляди, разорвется. Лицо было бледным и горячим.

— Иди и скажи ему, что я приказываю ему уйти оттуда! — крикнула она, и сразу же наступила тишина, и только ее хриплое дыхание прерывало эту тишину.

Ларри на цыпочках вышел в гостиную и подошел к телефону. Подумав, он закрыл окно на защелку и повернулся к телефону.

В записной книжке он разыскал телефон больницы. В спальне хрипела и стонала, разрывая ему сердце, его мать.

Он набрал номер. На противоположном конце провода немедленно сняли трубку.

— Это центральная больница. Сейчас все наши машины и врачи заняты. Если желаете, сделайте вызов, и он будет удовлетворен по мере возможности. Спасибо. После гудка можете сообщить ваш номер…

Ларри понял, что говорит с автоответчиком. Он положил трубку и направился в комнату матери. За окном грохотал гром. Мать в бреду бормотала какие-то стихи. Черт возьми, почему же все врачи больницы заняты? Что происходит в городе?

Ларри решил спуститься к мистеру Фримену и узнать, в чем дело, а заодно попросить присмотреть за матерью, пока он съездит в больницу. Или лучше позвонить к частнопрактикующему врачу? Боже, почему, когда нужно, никогда не знаешь, что делать? Почему этому не учат в школе?

Мать хрипло дышала и стонала.

— Я скоро вернусь, — пробормотал он, зная, что мать все равно не слышит его. Он был испуган и переживал за нее. Он очень хотел, чтобы мать поправилась.

Прикрыв дверь, Ларри по ступенькам сбежал к мистеру Фримену. Когда он добежал до первого этажа, дверь распахнулась и с улицы в дом хлынули потоки дождя.

20

«Харборо» — старейшая гостиница в Оганквайте. Из ее окон открывался не самый лучший вид, но в такие дни, как этот, когда небо перерезали молнии, это было, пожалуй, самое надежное место.

Вот уже три часа Франни сидела у окна, пытаясь написать письмо Грейс Дуган, своей соученице, собирающейся сменить фамилию на Смит. Она не собиралась сообщать Грейс ни о беременности, ни о ссоре с матерью. О таких вещах не стоит писать, потому что это портит настроение. Да и потом Грейс, вероятно, уже достаточно наслышана о положении Франни. Это было простое дружеское письмо.

Исписав уже четыре листа, Франни почувствовала, что пора заканчивать. Подумав, она написала:

У меня есть проблемы с моим парнем, но сейчас нет настроения их описывать. Все достаточно плохо, и мне неприятно даже думать об этом. И все же я надеюсь увидеться с тобой четвертого июля, если твои планы со времени твоего последнего письма не изменились. (Одно письмо в шесть недель? Мне начинает казаться, что кто-то отрубил тебе пальчики, Грейс!) Когда встретимся, я все расскажу тебе. Надеюсь, ты сможешь дать мне дельный совет.

Верь в меня, и я буду верить в тебя.

Твоя Фран.

Она сложила письмо, вложила в конверт и надписала адрес. Потом положила конверт на столик возле зеркала. Все, дело сделано.

Так. А что теперь?

День был таким дождливым, что Франни никуда не хотелось выходить. Она некоторое время бесцельно походила по комнате, решая, чем бы все-таки заняться. Может быть, спуститься в кинозал? Она знает в городе только один кинозал, а он довольно далеко от гостиницы. Поехать в Портленд за покупками? Неинтересно. Все равно сейчас покупать что-то не имеет смысла, особенно одежду. Скоро она перестанет влезать в нее.

Сегодня ей трижды звонили, первый раз с хорошими новостями, второй раз — с никакими, третий раз — с плохими. Ей бы хотелось, чтобы звонки поменялись местами и первый стал третьим. Снаружи лил, не прекращая, дождь. Может быть, пойти пройтись? Свежий воздух не повредит ей. Возможно, она почувствует себя лучше и выпьет где-нибудь стаканчик пива. Счастье в бутылке. Глупости.

Первой звонила Дебби Смит из Сомерсворта. Дебби пригласила Фран к себе погостить. Франни нуждалась в таком внимании. Дебби совершенно искренне рассказывала, как ей не хватает Фран, а под конец сказала:

— Я родом из большой семьи, Фран, и плачущие дети в моем доме не будут помехой.

Франни пообещала приехать к первому июля и, повесив трубку, разразилась вдруг водопадом слез. Слез облегчения. Все в ее жизни будет в порядке. Нужно только уехать из этого города, где она родилась и где ей душно. Как зверек ищет нору, чтобы произвести на свет потомство, так и Франни инстинктивно подбирала себе пристанище.

Второй звонок был от Джесса Райдера. Он звонил из Портленда. Сперва он дозвонился к Франни домой, и отец дал ему этот номер в «Харборо», не сказав при этом ни слова о том, что ему все известно.

Первое, что сказал Джесс, было:

— У тебя дома неприятности, верно?

— Да.

Ей не хотелось обсуждать с ним эти проблемы, но он настаивал:

— С матерью?

— Почему ты так думаешь?

— Прочитал это в ее глазах при знакомстве, Франни.

Она ничего не ответила.

— Прости. Я не хотел обидеть тебя.

— Ты не обидел меня, — спокойно ответила она. Слово-то какое странное, обидел! И вдруг она вывела для себя постулат: когда любовники начинают говорить об «обидах», они перестают быть любовниками, перестают любить друг друга.

— Франни, мое предложение остается в силе. Если ты скажешь да, я положу сейчас трубку и к обеду буду у тебя.

На своем мотоцикле, хихикнула про себя Франни.

— Не нужно, Джесс, — вслух сказала она.

— Ты ведь знаешь, что я имею в виду!

— Знаю, — устало ответила она, — но я еще не готова к замужеству. Я поняла это про себя, Джесс. И тут ничего не поделаешь.

— А ребенок?

— Я намерена родить его.

— И сама воспитывать?

— Да, и сама воспитывать.

Он на мгновение умолк, и до Франни донеслись чьи-то голоса из соседнего номера. Там у людей тоже были какие-то проблемы, решила Франни. Дитя, мир — это ежедневная драма. Нам нравится жить, и мы всегда надеемся, что завтра будет лучше, чем вчера.

— Я все время думаю о ребенке, — сказал наконец Джесс.

— Джесс…

— Что же ты собираешься делать? — робко спросил он. — Ты же не сможешь жить в «Харборо» все лето? Если тебе нужно жилье, я присмотрю в Портленде что-нибудь подходящее.

— У меня есть жилье.

— Где же оно, или я не имею права интересоваться?

— Не имеешь.

Франни не хотела отвечать так грубо, но как сказалось, так сказалось.

— Что ж, — сказал он. Его голос задрожал. — Я хотел бы спросить тебя, Франни, но боюсь рассердить. Но я должен знать. И это не риторический вопрос.

— Спрашивай.

Он помолчал, как бы набираясь решимости.

— Скажи, Фран, во всей этой истории я имею какие-нибудь права? Имею я право принимать решения или хотя бы участвовать в принятии тобой решений?

Боже, как ему объяснить? Почему он не хочет оставить ее в покое?

— Джесс, — сказала Франни, — никто из нас не хотел этого ребенка. Я принимала противозачаточные таблетки, и ты отлично знал об этом. Мы были уверены, что ничего не случится. Поэтому у тебя нет никаких прав.

— Но…

— Нет, Джесс, — спокойно отрезала она.

Он вздохнул.

— Ты сообщишь мне, когда устроишься?

— Думаю, что да.

— И ты все еще собираешься продолжать учебу?

— Да. Мне останется один семестр.

— Если я понадоблюсь тебе, Франни, ты знаешь, где меня найти. Я не собираюсь убегать.

— Я знаю это, Джесс.

— Если тебе нужно что-то…

— Да?

— Позвони мне. Не хочу давить на тебя, но… мне так хочется увидеться с тобой.

— Ладно, Джесс.

— До свидания, Франни.

— До свидания, Джесс.

Она с облегчением повесила трубку. Ах, какие мы стали вежливые! И все же ей было немного грустно: за весь разговор Джесс так и не сказал, что любит ее.

Последний звонок был сразу после обеда. Звонил отец. За день до этого они вместе завтракали, и он выражал беспокойство по поводу состояния Карлы после того, как она узнала о беременности дочери. Прошлой ночью она не стала ложиться в постель, до утра перебирала старые семейные фотографии. Питер сказал, что она выглядит несколько не в себе. Он уговаривал ее прилечь, но она даже не удостоила его взглядом, сказав, что не хочет спать. Ее знобило, она кашляла и чихала. Когда Питер предложил ей стакан горячего молока, она и вовсе не ответила. Наутро он обнаружил ее спящей в кресле в неудобной позе.

Проснувшись, Карла выглядела лучше, хотя ее все еще знобило. К врачу она отказалась обращаться, сказав, что озноб ее носит чисто нервный характер. Но Питер был уверен, что температура у нее повышена.

Сегодня он позвонил Франни сразу же после начала грозы. Пурпурно-черные облака затянули небо, тишину прорезал раскат грома — и полил дождь, сперва не очень сильный, но вскоре ставший настоящим ливнем. Говоря с отцом, Франни выглядывала в окно, но сквозь пелену дождя не было видно ничего даже в метре от нее.

— Сегодня она не вставала из постели, — говорил тем временем Питер. — И она согласилась наконец, чтобы Том Эдмонтон осмотрел ее.

— Он уже приезжал?

— Только что уехал. Он сказал, что у нее воспаление легких.

— О Боже! — прошептала Франни, прикрыв глаза. — В ее возрасте это не шутка!

— К сожалению. — Он промолчал. — Я все рассказал Тому, Франни. О ребенке и о твоей с Карлой ссоре. Том знает тебя с пеленок и, конечно же, был поражен. Я спросил его, могла ли Карла заболеть вследствие нервного потрясения. Он сказал, что нет. Воспаление легких есть воспаление легких. Сейчас таких случаев много, сказал он. Похоже, что возникает эпидемия. Болезнь идет к нам с юга, и ею уже охвачен весь Нью-Йорк.

— А что еще он…

— Он недоволен хрипами в ее бронхах и легких. Больше он не сказал ничего, хотя мог бы добавить, что безумные общественные нагрузки давно должны были доконать ее. Он просто сказал, что ей необходим покой. Франни, она сразу постарела и сдала.

— И как она сейчас, папа?

— Лежит в постели, пьет сок и принимает таблетки, которые назначил Том. Я взял выходной, а завтра с ней посидит мисс Холлидей. Она сама так захотела. — Питер глубоко вздохнул и через силу пробормотал: — Иногда мне кажется, что твоей матери хочется умереть.

— Неужели ты думаешь, что…

— Да, Франни. Хотя, конечно, я могу и ошибаться.

Попрощавшись, отец повесил трубку.

Лил дождь, и Франни не хотелось никуда выходить. Закутавшись в одеяло, она села у окна и задумалась. О матери, об их ссоре, о будущем ребенке. О том, как воспримет мать его появление на свет…

Зазвонил телефон.

Секунду она непонимающе смотрела на него. Ведь ей уже звонили сегодня трижды! Кто же это может быть? Вряд ли Дебби, да и Джесс, вероятно, не перезвонил. Тогда кто же?

Уже собираясь снять трубку, она вдруг ощутила странную уверенность, что это отец и что он хочет сообщить ей плохие новости. Заставить выпить до дна чашу стыда и раскаяния.

— Алло?

В трубке не было слышно ни звука, и, испуганная, Франни еще раз повторила:

— Алло? Алло?

Тогда она услышала голос отца:

— Фран?

И он издал странный булькающий звук.

— Франни?

Булькающий звук прозвучал снова, и Фран со внезапным ужасом поняла, что отец захлебывается в слезах. Она стиснула свободной рукой горло:

— Папа? Что случилось? Что с мамой?

— Франни, я должен забрать тебя. Я… я сейчас приеду и заберу тебя. Я должен это сделать.

— С мамой все в порядке? — крикнула она в трубку. За окном гремели раскаты грома. Они были какими-то зловещими, и Франни заплакала. — Скажи мне, папа!

— Ей стало хуже, вот все, что мне известно, — ответил Питер. — Около часа назад я уже говорил тебе, что ей стало хуже. У нее подскочила температура и началась рвота. Я попытался дозвониться до Тома… но его жена сказала, что он ушел, что вокруг очень много больных… и я позвонил в Сэнфордскую больницу, и они сказали, что все их машины и врачи на вызовах и что они внесут Карлу в список заказов. В список, Франни, и я размышляю до сих пор, что это за список. Я знаю Джима Уоррингтона, он — водитель одной из карет скорой помощи, и обычно за день бывает не более двух-трех вызовов. Так что же это за список?!

Голос отца прервался рыданиями.

— Успокойся, папочка. Успокойся. Возьми себя в руки. — Франни едва держалась, чтобы не зареветь в голос. — Если она все еще дома, отвези ее в больницу сам.

— Нет… нет, около пятнадцати минут назад они уже приезжали. И, Франни, представь себе, в машине у них уже лежали шесть человек! Один из них был Уилл Ронсон, водитель грузовика. И Карлу… твою мать… они тоже забрали с собой. Уезжая, она говорила: «Мне трудно дышать, Питер! Почему так трудно дышать?» О Боже!

— Ты можешь вести машину, папа? Сможешь доехать до меня?

— Да, — ответил он. — Да, конечно. — Она поняла, что отец совсем растерян.

— Я выйду на крыльцо.

Она повесила трубку и быстро спустилась вниз по ступенькам. Ее коленки дрожали. Дождь заканчивался, но небо не прояснялось. Подумав о совпадении происходящего в природе с происходящим в ее душе, Франни горько разрыдалась.

Пей свою чашу, говорила она себе, ожидая отца. Ее содержимое безобразно на вкус, и все же ты должна испить ее. Пришло время, Франни. Испей же ее, каждый глоток.

21

Стью Редмен был здорово напуган.

Он выглянул в зарешеченное окно своей новой комнаты в Стовингтоне, штат Вермонт, и то, что он увидел, было маленьким городком со всеми принадлежащими маленькому городку атрибутами, присущими западной части Новой Англии — Грин Маунтинс.

Испуган же он был потому, что все это напоминало скорее тюремную камеру, чем больничную палату. Он был испуган, потому что Деннингер исчез. Он не видел Деннингера с тех пор, как его перевели из Атланты сюда. Дейтц тоже не появлялся. Стью решил, что, наверное, Деннингер и Дейтц заболели или даже мертвы.

Кто-то ошибся. Или же болезнь, завезенная Чарли Д.Кампионом, оказалась более заразной, чем можно было ожидать. В любом случае, думал Стью, каждый, кто соприкоснулся с болезнью, подцепит этот чертов вирус, который врачи называют «А-прим», или суперпневмония.

Здесь его продолжали обследовать, но безрезультатно. Организм Стью будто издевался над врачами, демонстрируя полную невосприимчивость к вирусу.

Конечно, это было не самое худшее. Самым худшим было оружие. Теперь медсестры, берущие у Стью анализы крови или мочи, заходили в палату только в сопровождении солдата, вооруженного ружьем с пластиковыми пулями. Ружья были армейского образца, 4-го калибра, и Стью не сомневался, что, если ему захочется повторить ту же шутку, которую он проделал в отношении Дейтца, первый же выстрел навсегда отучит его не только шутить, но и дышать.

Плохо быть подопытным кроликом. Еще хуже жить под постоянной охраной. Но жить под постоянной охраной и быть при этом подопытным кроликом — это очень плохо.

Теперь каждый вечер Стью с нетерпением ожидал шестичасовых новостей. Ежедневно передавалась информация об охватившей страну страшной болезни. Усталый доктор из Нью-Йорка обвинил в эпидемии русских. При этом он дал довольно странный совет: «Рекомендую всем, кто почувствовал себя плохо, лечь в постель, расслабиться, принять аспирин, чтобы сбить температуру, и пить побольше жидкости.»

Ведущий при этих словах саркастически улыбнулся.

Солнце спускалось к горизонту, осветив все вокруг желто-оранжевым светом. Хуже всего Стью чувствовал себя ночью. Ночью человек острее, чем днем, ощущает одиночество. Стью казалось, что он окружен автоматами, сосущими из него кровь. Он опасался за свою жизнь, хотя все еще был вполне здоров. Он даже поверил, что не заболеет Этим, чем бы Это ни было. Но остаться одному, без друзей и знакомых, которых, по-видимому, уже нет в живых…

Стью размышлял о том, возможно ли бежать из этого места.

22

Прибывший 24 июня Крейтон нашел Старки у монитора, расхаживающим, заложив за спину руки. На правой руке Старки тускло сверкало кольцо, и Кейтону внезапно стало жаль старика. Уже десять дней Старки держался на таблетках и был близок к обмороку от полной потери сил. Но, подумал Крейтон, если его выводы по поводу телефонного звонка верны, у Старки наступило самое страшное — безумие.

— Лен, — изобразив удивление, сказал Старки. — Рад тебя видеть.

— Я тоже, — с легкой улыбкой сказал Крейтон.

— Тебе ведь известно, кто это звонил.

— Значит, это действительно был он?

— Да, Президент. Мне поверили. Эти грязные старейшины мне поверили. Конечно, я знал, что это произойдет. Но оно все еще внушает страх.

Лен кивнул.

— Итак, — сказал Старки, проведя рукой по лицу, — дело сделано. Теперь твоя очередь. Он хочет, чтобы ты как можно скорее вылетел в Вашингтон.

— Если так, то вся страна должна стать перед тобой на колени.

— Мне было трудно, Лен, но я сдержал это. Я смог сдержать это. — И, подумав, добавил: — Но без тебя мне не удалось быэтого сделать.

— Значит, мы постепенно отходим на исходные позиции?

— Хорошо сказано. Теперь слушай внимательно. Есть один очень важный момент. Первое, что ты сделаешь, — повидаешься с Джеком Кливлендом. Он знает, что нужно сделать, и знает, как это сделать быстро.

— Не понимаю, Билли.

— Мы должны предусмотреть худшее, — сказал Старки, и по его лицу пробежала гримаса боли. — Сейчас вирус вышел из-под контроля. Он поразил Орегон, Небраску, Луизиану, Флориду. Единичные случаи зарегистрированы в Мексике и Чили. Когда мы покидали Атланту, мы потеряли троих великолепно экипированных людей. Везде за собой мы возим этого мистера Стьюарта «Принца» Редмена. Ему неоднократно инъецировали вирус, хотя он даже не подозревает об этом. Но он все еще жив и здоров. Объяснить это невозможно. Если бы у нас было шесть недель, мы бы смогли найти объяснение, но не нашли. Ситуация требует нового подхода. У Кливленда есть восемь мужчин и двадцать женщин в СССР и от пяти до десяти человек в каждой из европейских стран. Не знаю только, сколько у него людей в Красном Китае. — Губы Старки вдруг задрожали. — Когда сегодня днем увидишь Кливленда, тебе нужно сказать ему только одно: «Рим пал». Не забудешь?

— Нет, — покачал головой Лен. — Но неужели ты действительно думаешь, что они пойдут на это? Эти мужчины и женщины?

— Они просто будут считать, что действуют во имя безопасности страны, не зная сути дела. Вот и все. Разве не так, Лен?

— Да, Билли.

— И если положение вещей от плохого изменится к… еще худшему, никто ничего не узнает. Голубой Проект неисчерпаем, мы в этом уверены. Новый вирус, мутация… нашим противникам просто не хватит времени, чтобы сориентироваться. Внезапность и только внезапность, Лен.

— Да.

Старки вновь взглянул на мониторы:

— Много лет назад моя дочь подарила мне сборник стихов человека по фамилии Йетс. Она сказала, что каждый военный должен читать Йетса. Мне казалось, что это она так шутит. Ты слышал когда-нибудь о Йетсе, Лен?

— Кажется, да, — ответил Крейтон, соображая, что Старки, видимо, переиначил фамилию Ейтс. Или еще какую-нибудь?..

— Я прочел каждую строчку, — сказал Старки, вглядываясь в безмолвную панораму кафетерия на мониторе. — Не стоит быть слишком предубежденным. Многого я не понял — мне даже показалось, что автор безумен, — но я все прочел. Прекрасные стихи. Не всегда рифмованные. Но в книге есть одно стихотворение, которое я никогда не смогу выбросить из головы. В нем будто описана вся моя жизнь. Он написал, что все проходит. Он написал, что невозможно удержать равновесие. Я понимаю, что он хотел сказать этим, Лен. И я принял это всем своим сердцем.

Крейтон молчал. Ему было нечего сказать.

— Зверь вышел из своего логова, — резко поворачиваясь, сказал Старки. — Он вышел из логова, и это гораздо страшнее, чем предполагал ученый парень Йетс. Все пройдет. Наша задача — продержаться при этом как можно дольше.

— Да, сэр. — Крейтон почувствовал, что его глаза увлажнились. — Да, Билли.

Они пожали друг другу руки. Рука Старки была холодной и шершавой рукой старика, с высушенной кожей. По его щекам текли слезы.

— Мне нужно идти, меня ждут дела, — сказал Старки.

— Да, сэр.

Старки снял с руки кольцо, покрутил в пальцах и надел на левую руку.

— Для Синди, — сказал он. — Для моей дочери. Проследи, чтобы ей передали его, Лен.

— Да, сэр.

Старки направился к двери.

— Билли? — окликнул его Лен Крейтон.

Старки оглянулся.

Не вытирая бегущих по щекам слез, Лен отдал ему честь.

Старки повторил его жест и вышел за дверь.

* * *

Двери лифта раскрылись, и Старки ступил на пол. Он знал, что лифт автоматически подымется наверх и сможет опуститься, только если кто-нибудь сверху нажмет кнопку. В этом была простая логика. Впрочем, Старки это мало интересовало.

Он направился по коридору к кафе, и его шаги гулко зазвучали в пустом и безмолвном помещении. По дороге он видел их. Видел трупы мужчин и женщин, напоминающие куски тухлого мяса.

У стены сидел человек в галстуке. Старки дотронулся до его головы, и голова с легким треском откинулась назад. Глазные яблоки закатились под верхние веки. Зрелище было настолько ужасным, что Старки отступил на шаг. Казалось, он сейчас заплачет.

Заставив себя усилием воли отойти в сторону, Старки вошел в кафе. Запах здесь был таким мерзким, что Старки захотелось зажать рукой нос. Он никогда не знал, что трупы могут так пахнуть. Ему стало страшно. Казалось, безжизненные глаза со всех сторон следят за ним из-под опущенных век.

Он медленно подошел к столу, где в тарелке супа лежало лицо Фрэнка Д. Брюса. Несколько мгновений он смотрел на то, что осталось от Брюса, затем за волосы поднял голову трупа. На лице Брюса застыл суп. Старки достал из кармана носовой платок и брезгливо вытер лицо покойника. Протирая веки, он вдруг испугался, что глаза Брюса выкатятся ему на ладонь, поэтому оставил свое занятие, осторожно опустил голову Брюса на стол и прикрыл носовым платком. Потом повернулся и, чеканя шаг, как на параде, пересек кафе.

На полпути к лифту он подошел к мужчине в галстуке. Старки сел рядом с ним, достал из кобуры пистолет и засунул его дуло себе в рот.

Когда прозвучал выстрел, ничто не нарушило тишины в кафе. Ни шороха, ни звука. Только легкий дымок окутал дуло. Приникший к монитору Лен Крейтон пораженно смотрел на эту сцену. Камера все чаще показывала прикрытое платком Старки лицо Фрэнка Д.Брюса. Лену вскоре предстояло предстать перед лицом Президента Соединенных Штатов Америки, но суп на лице Фрэнка Д.Брюса беспокоил его больше. Гораздо больше.

23

Рэндалл Флэгг, чернокожий, стоял на шоссе, прислушиваясь к звукам ночи, возникающим то здесь, то там по обе стороны шоссе, которое рано или поздно приведет Флэгга из Айдахо в Неваду. Из Невады он мог отправиться куда угодно. От Нью-Орлеана до Ногалеса, от Портленда в штате Орегон до Портленда в штате Мэн. Это была его страна, и никто не знал ее лучше и не любил больше, чем он. Он знал, куда ведут дороги, и он шел по ним ночью. Сейчас он находился где-то между Грейсмером и Риддлом, к западу от Твин Фолз, все еще севернее резервации «Утиная Долина», разделяющей два штата. Разве это не прекрасно?

Он шел торопливо, громко шаркая ногами по обочине дороги. Его колени утопали в густой траве. Он шел на юг; высокий мужчина неопределенного возраста в потертых джинсах и застиранной рубашке. В его карманах можно было обнаружить с полсотни потрепанных литературных сборников — памфлеты всех мастей, пригодные на все случаи жизни. Когда он отдавал какую-нибудь из брошюрок любому встречному, не было случая, чтобы кто-нибудь отказался — будь то брошюра об опасности, которую представляют атомные станции, о роли Международного Еврейского Союза во взаимоотношениях между государствами, антикокаиновая пропаганда, сельскохозяйственные рекомендации, молитвенник Свидетелей Иеговы или что-нибудь другое. Да-да, все это было у него, и не только это. На погончиках его рубашки были забавные пуговицы. На правом — желтое улыбающееся лицо. На левом — свинья в полицейской фуражке.

Он шел вперед, не останавливаясь и не замедляя шаг. Он вслушивался в ночь. Казалось, в темноте он видит, как днем. За спиной у него болтался бой-скаутский рюкзачок, старенький и латаный. Но его лицо было лицом совершенно счастливого человека; оно излучало тепло и обладало громадной притягательной силой.

Он шел на юг, направляясь по шоссе N_252 к Неваде. Скоро он сделает привал и пропит весь день, проснувшись только вечером. Пока в котелке будет вариться ужин, он почитает — неважно, что именно: порноновеллу, «Майн Кампф», юморески Р.Крамба, или какую-нибудь свежую газету. Перед Флэггом любое печатное слово обладало равными возможностями со всеми остальными печатными словами.

После ужина он вновь отправится в путь, на юг. Завтра или послезавтра он пересечет границу Невады, пройдя через Овайхи и Маунтин Сити. Два дня назад он был в Ларами, Вайоминг. Завтра он будет еще где-нибудь… И он почувствовал себя счастливым. Еще счастливее он был потому, что…

Он остановился.

Потому что что-то происходило. Он чувствовал это; даже вкус воздуха был теперь иным. Происходило нечто значительное, нечто великое.

Приближалось время его трансфигурации. Он должен был родиться во второй раз. В первый раз он родился, когда было время перемен. Теперь вновь пришло время перемен. Это витало в воздухе, об этом нашептывал ветерок, едва заметный в тихий вечер в Айдахо.

Время перерождения почти настало. Он знал это. Иначе почему он вдруг почувствовал потребность заняться колдовством?

Он закрыл глаза, повернув разгоряченной лицо к темному небу, будто приготовившемуся опуститься на землю. Он сконцентрировался. Улыбнулся. Его пыльные стоптанные башмаки начали отрываться от дороги. Дюйм. Два. Три дюйма. Улыбка сменилась смехом. Он уже на фут поднялся над землей. Затем на два фута. Под ним осталась пыльная дорога.

Потом он почувствовал какой-то толчок, исходящий с неба, и начал опускаться. Время еще не настало.

Но скоро оно настанет.

Он вновь пошел по шоссе, улыбаясь и присматривая местечко для привала. Время скоро настанет, и пока достаточно знать лишь это.

24

Ник Андрос отодвинул занавеску и выглянул на улицу. Отсюда, со второго этажа дома покойного Джона Бейкера, было хорошо видно почти весь городок. На улицах было пустынно. Выглядевшая больной собака сидела посреди дороги, понурив голову. Из ее пасти тела слюна. Неподалеку лежала другая собака, уже мертвая.

Позади Ника стонала женщина, но Ник не слышал ее стонов. Он задернул занавеску, потер кулаком глаза и направился к женщине, которая недавно проснулась. Джейн Бейкер была укрыта двумя одеялами, потому что ее знобило весь предыдущий вечер. Сейчас она пыталась раскрыться. Она не видела Ника. Она умирала.

— Джонни, принеси мне тазик. Меня сейчас вырвет! — закричала вдруг она.

Ник достал из-под кровати тазик и поставил перед ней, и в этот момент Джейн вдруг перекатилась на край кровати и с грохотом упала на пол. Правда, звука Ник не услышал. Он поднял ее и усадил на пол, поддерживая за плечи.

— Джонни! — стонала она. — Я не могу найти «косметичку»! Ее здесь нет!

Ник протянул женщине стакан воды, но она даже не подняла руку. Тогда он поднес стакан к ее рту. В этот момент она покачнулась и опять повалилась на пол. Ник отставил стакан в сторону и снова усадил ее.

Никогда он не жалел о том, что нем и глух, как в последние двое суток. Когда Ник два дня назад пришел к Джейн, он обнаружил у нее Брейсмана, настоятеля местной методистской церкви. Брейсман читал женщине Библию, но он явно нервничал и торопился уйти. Ник без труда мог догадаться, почему. Из-за температуры ее щеки раскраснелись, а дыхание участилось. Наверное, настоятель боялся, что Джейн бросится ему на шею и потащит в постель. Или же, что более вероятно, он торопился к своей семье, чтобы со всеми домочадцами попытаться через поля покинуть город. В маленьких городках все новости распространяются быстро, и уже многие семьи решили пытаться покинуть Шойо.

С момента, когда Брейсман покинул гостиную дома Бейкеров, прошло сорок восемь часов, и многое с тех пор казалось ночным кошмаром. Миссис Бейкер стало хуже, настолько хуже, что Ник боялся, что она умрет до захода солнца.

Ужасней всего было то, что он не мог сидеть у ее постели неотлучно. Он спустился в кафе и заказал завтрак для трех узников. Но Винс Хоган уже не мог есть. Он был совсем плох. Майк Чайлдресс и Билли Уорнер умоляли его отпустить их, но Ник не мог сделать этого. Это не был страх; Ник понимал, что они не станут сводить с ним счеты, а поскорее, подобно остальным, попытаются улизнуть из города. Но у Ника был долг. Он дал слово человеку, который теперь был мертв. Безусловно, рано или поздно, должен был прибыть патруль и забрать их.

В столе покойного шерифа Ник обнаружил заряженный пистолет и положил его в карман. Тяжелая и прохладная сталь внушала уверенность.

Он открыл камеру Винса в полдень 23-го июня и положил на лоб бедняги холодный компресс. Винс открыл глаза и посмотрел на Ника с такой безмолвной мольбой, что Ник мысленно взмолился, чтобы Винс не сказал ни слова — как он желал этого теперь, двумя днями позже, рядом с миссис Бейкер. О, как жаль, что ему самому недоступны даже такие простые фразы, как «У вас будет все в порядке» или «Мне кажется, температура падает».

Все время, пока он занимался Винсом, Билли и Майк кричали, стараясь привлечь его внимание. Изредка оглядываясь, он видел их лица. Выпусти нас отсюда, говорили они. Ник старался держаться от них подальше, потому что знал — мужчины в панике становятся опасными.

В полдень он брел по пустынной улице, боясь обнаружить Винса Хогана или Джейн Бейкер мертвыми. Он высматривал автомобиль доктора Соумса, но его нигде не было видно. Несколько магазинов были открыты, и Ник видел, что городок пустеет на глазах. Люди уходили лесными тропинками, проселочными дорогами, некоторые даже пытались переплыть реку. Многие уходили с наступлением темноты.

Когда он добрался до дома Бейкеров, солнце уже садилось. Он обнаружил Джейн на кухне. В своей розовой пижаме она готовила чай. Джейн приветливо посмотрела на Ника, когда он вошел, и юноша увидел, что температура у нее несколько упала.

— Хочу поблагодарить тебя за заботу обо мне, — сказала она. — Мне гораздо лучше. Хочешь чашку чая?

И она вдруг разрыдалась.

Он подошел к ней и обнял, боясь, что она неверно истолкует этот жест. Она положила голову ему на плечо, и он ощутил, что его рубашка тут же промокла от ее слез.

— Джонни, — тоскливо прошептала она. — О, мой Джонни!

Если бы я мог говорить, горестно подумал Ник. Но он мог только поддерживать ее и повел плачущую женщину к кухонному столу, где стояли стулья. Она села на один из них.

— Чай…

Ник указал на себя, потом на нее.

— Хорошо, — сказала она. — Мне лучше. Действительно лучше. Это… это… — Она закрыла лицо руками.

Ник приготовил им обоим горячий чай и поставил чашки на стол. Они молча выпили его. Джейн держала свою чашку двумя руками, как младенец. Допив, она поставила чашку на стол и спросила:

— Сколько в городе больных, Ник?

— Не знаю, — написал Ник. — Это весьма плохо.

— Ты видел доктора?

— С утра — нет.

— Если он не будет стараться вылечить меня, я выгоню его, — сказала женщина. — Но ведь он будет стараться, Ник?! Мне ведь не придется выгонять его?

Ник кивнул и попытался улыбнуться.

— Как поживают арестанты Джона? Патруль приезжал за ними?

— Нет, — написал Ник. — Хоган очень болен. Я делаю все, что могу. Остальные просят меня отпустить их, пока Хоган не заразил их.

— Не смей выпускать их! — воскликнула она. — Надеюсь, ты ведь не сделаешь этого?

— Нет, — написал Ник и, поколебавшись, добавил: — Вам лучше бы лечь в постель. Вам нужно отдохнуть.

Она улыбнулась ему, и Ник увидел глубокие морщины, перерезавшие ее нежный лоб. Он подумал, что она бы не смогла одолеть дорогу из города через лес.

— Да. Я хочу вздремнуть часок-другой. Конечно, это звучит издевательски — спать, когда Джон мертв… Я до сих пор не могу в это поверить. — Она помолчала. — И все же жизнь берет свое. Ты накормил заключенных ужином, Ник?

Ник покачал головой.

— Тогда ты должен это сделать. Не хочешь взять машину Джонни?

— Я не умею водить, хотя и благодарю за предложение. Я пойду пешком. Это недалеко. Если все будет в порядке, навещу вас утром.

— Да, — сказала она. — Отлично.

Он встал и направился к двери, когда почувствовал, как она прикоснулась к его руке.

— Джон… — сказала она, замолчала и, сделав над собой усилие, продолжила: — Я надеюсь, они… похоронили его, как положено, в фамильном склепе. Там лежат его и мои родители. Как ты думаешь, они похоронили его?

Ник кивнул. По ее щекам побежали слезы, а плечи задрожали от сдерживаемых рыданий.

* * *

По дороге в тюрьму Нику не встретилось ни единой машины. Ресторан оказался закрыт, и в зале было совершенно пусто.

У автозаправочной колонки Ник нашел автомат, торгующий гамбургерами. Он купил несколько штук и положил их в сумку. В другом автомате он получил пластиковую бутылку молока и яблочный пирог. Потом он направился в тюрьму, думая, куда же подевался мальчишка, обслуживающий эти автоматы.

Винс Хоган был мертв. Он лежал на полу камеры, прижимая к груди вафельное полотенце. Над ним с жужжанием кружили мухи. Кожа на его шее почернела и сморщилась.

— Сейчас ты выпустишь нас? — просил Майк Чайлдресс. — Он мертв, глухонемая скотина. Ты удовлетворен? Тебе стало от этого легче? Скоро и с этим болваном произойдет то же самое, — и он указал на Билла Уорнера.

Билл испуганно посмотрел на Ника. Его щеки и глаза покраснели, а рука зажимала нос, из которого, как из ведра, лились сопли.

— Это ложь! — истерически завопил он. — Ложь, ложь! Это ложь! Это…

Внезапно он закашлялся, и из его рта потекла струйка слюны.

— Видишь? — торжествовал Майк. — А?! Ты счастлив, глухарь чертов? Выпусти меня! Держи его здесь, если хочешь, но не меня! Это пытка, мерзкий палач!

Ник подождал, пока Майк устанет кричать, и в окошко камеры поставил принесенную еду. Билли мгновение посмотрел на него и принялся есть.

— Я объявляю голодовку! — швырнув в Ника гамбургер, заорал Майк. — Я ничего не буду есть! Я не притронусь к тому, что ты принес, скотина! Ты…

Ник повернулся и вышел. Он вошел в контору, не зная, что делать. Если бы он умел водить машину, то сам отвез бы заключенных в Кемден. Но он не умеет водить. И еще нужно подумать о Винсе Хогане. Его нельзя оставлять в камере на съедение мухам.

Накануне Ник обнаружил, что из конторы одна из дверей ведет в большой погреб. Там должно быть довольно холодно, подумал он. Труп сможет полежать там некоторое время.

Ник вновь направился к камерам. Майк сидел на полу и с аппетитом уплетал гамбургер. Он не смотрел на Ника.

Ник взял тело за плечи и попытался сдвинуть с места. Труп начинал попахивать, и у юноши заныло в желудке. Винс был слишком тяжел для одного. Ник беспомощно посмотрел на труп, спиной чувствуя, что двое остальных заключенных стоят сейчас и наблюдают за его действиями. Ник отлично знал, что они думают. Винс умер в тюрьме, как крыса, от болезни, которая была им неизвестна. Ник же подумал, — не впервые за этот день, — когда его самого начнет лихорадить.

Он поднатужился и, схватив Винса за руки, потащил по полу. Голова Винса болталась из стороны в сторону, и, казалось, покойник укоризненно смотрит на Ника.

Потребовалось десять минут, чтобы перетащить труп в подвал. Обессиленный, Ник поднялся в контору и лег на диван.

Он старался уснуть, но сон пришел к нему только под утро. Наступило 24-е июня.

Проснувшись, он сварил кофе и отправился проведать своих «друзей».

Майк Чайлдресс рыдал.

— Ну что, теперь ты доволен? Я тоже заразился. Этого ты хотел? Послушал бы ты, как хрипло звучит мой голос! Что, добился своего?

Но Ник прежде всего направился к камере Билли Уорнера, в коматозном состоянии лежащего на койке. Его шея была неестественно вывернута, но Билли не замечал этого.

Ник выскочил на улицу и изо всех сил бросился к дому Бейкеров. Он чуть не сломал звонок, дожидаясь, пока Джейн спустится и откроет ему дверь. Она спустилась все в той же пижаме. Ее опять лихорадило, увидел Ник. Она очень медленно произносила теперь каждое слово, а губы ее пересохли.

— Ник? Входи. Что случилось?

— Этой ночью умер Винс Хоган. И, мне кажется, болен Уорнер. Вы не видели доктора Соумса?

Она покачала головой, поежилась от холода и покачнулась. Ник подхватил ее под локоть и подвел к креслу. Он написал:

— Вы не могли бы от моего имени вызвать доктора?

— Да, конечно. Дай мне телефон, Ник.

Он принес ей телефон, и она набрала номер Соумса. Никто не ответил; впрочем, Ник в душе почти не сомневался в этом.

Джейн позвонила доктору домой, потом домой его медсестре. Ответа не было нигде.

— Попробую вызвать патруль, — сказала она, но номер соседнего городка почему-то не набирался. — Наверное, слишком далеко, и служба связи не справляется. — Она бледно улыбнулась и вытерла набежавшие слезы. — Бедный Ник. Бедная я. Бедные все. Ты поможешь мне дойти до кровати? У меня совсем нет сил, к тому же стало трудно дышать. Думаю, скоро я соединюсь с Джонни. — Ник посмотрел на нее, мечтая, чтобы она умолкла. — Мне кажется, если ты поможешь мне, я смогу лечь.

Он помог ей добраться до постели и укрыл одеялом. Потом написал:

— Я должен возвращаться в тюрьму.

— Спасибо тебе, Ник. Ты хороший мальчик…

Женщина почти спала, говоря это.

Ник вышел из дома и остановился, думая, что же делать дальше. Если бы он мог водить машину, он мог бы… Но…

Он увидел вдруг лежащий на земле детский велосипед возле входа в соседний дом. Ник подошел к двери и постучал. Никто не откликнулся, хотя Ник стучал несколько раз.

Юноша вернулся к велосипеду. Он был маленьким, но ехать на нем удавалось, только нужно было стараться не касаться коленями руля.

На велосипеде Ник выехал на центральную улицу и принялся поочередно стучать в каждую дверь на своем пути.

* * *

Большинство домов были брошены своими обитателями, и на стук никто не отозвался. Те же, кто открывали Нику двери, были явно больны. Кое-кто интересовался, не видел ли Ник доктора Соумса, и просили направить доктора к ним. И все же большинство домов были пусты. Их хозяева, по-видимому, уже добрались до Кемдена, Эльдорадо или Тексаркана.

Ничего не оставалось, как вернуться в дом Бейкеров. Джейн Бейкер крепко спала. Он дотронулся до ее лба. Температуры не было. Но это не вселило в Ника надежду.

Полдень. Пора кормить арестованных обедом. Ник, посетив уже упоминавшиеся автоматы и опять не обнаружив никого, кто бы их обслуживал, поспешил в тюрьму.

Билли Уорнер был мертв. Майк бился в истерике.

— Возьми двоих и дай уйти третьему! — закричал он, когда Ник вошел. — Ты добился своего! Ты отомщен! Правда?

Ник протянул ему сквозь решетку еду. Майк принялся есть, давясь каждым куском. Ник вышел в контору. Он был зол и испуган. Но все равно он прежде поест, а уж потом будет вытаскивать тело Билли в подвал! Доев, он отправился пообщаться с Майком.

— Интересуешься, как я себя чувствую? — спросил Майк.

Ник кивнул.

— Так же, как утром. Хриплю, как простуженный морж. — Он с надеждой посмотрел на Ника. — Моя мама всегда говорила, что простуда летом — ужасная штука. Как ты думаешь, это ведь простуда?

Ник пожал плечами. Все было возможно.

— У меня конституция горного орла, — говорил тем временем Майк. — Обычно никакая хворь меня не берет. Слушай, парень, выпусти меня! Ведь я тебе здесь теперь не нужен!

Ник задумался над последними словами.

— У тебя есть пистолет. Я не причиню тебе вреда. Я просто не смогу этого сделать. Я хочу покинуть этот чертов город. Взять жену и…

Ник указал на левую руку Майка, только сейчас заметив на ней кольцо.

— Да, мы официально в разводе, но она все еще живет в нашем городе, и я частенько проведываю ее. Так что скажешь, парень? — Майк плакал. — Дай мне шанс! Не держи меня в этой мышеловке!

Медленно передвигаясь, Ник вошел в контору, нашел там связку ключей и, как манекен, двинулся обратно. Он знал, что теперь его заключенные никого не могут заинтересовать. За ними никто не приедет. Зачем же удерживать здесь Майка Чайлдресса?

— Спасибо, — бубнил Майк. — Ох, спасибо! Прости, что мы побили тебя! Клянусь небом, это все Рей, это он заставил нас. Мы пытались остановить его, но, когда он пьян, с ним лучше не связываться.

Камера открылась, и Майк, как ошпаренный, выскочил в коридор.

— Все, чего я хочу — это смыться отсюда, и поскорее, — сказал Майк. Он проскочил мимо Ника и бросился к входной двери. Ник последовал за ним.

На крыльце Майк замер, недоуменно оглядывая пустую улицу.

— Мой бог! — прошептал он и повернул побелевшее лицо к Нику. — Все это… Все это — оно?

Ник кивнул, не спуская руки с кобуры.

Майк пытался что-то сказать, но губы не слушались его.

— Я исчезаю отсюда, — выдавил он наконец. — Ты сделаешь умную вещь, если последуешь моему примеру, парень. Это похоже на черную смерть или что-нибудь в этом роде.

Ник вздрогнул, и Майк бросился наутек. Он мчался все быстрее и быстрее, пока не скрылся из виду. Ник смотрел ему вслед, зная, что больше никогда не увидит Майка. С его сердца спала тяжесть, и он внезапно почувствовал, что поступил правильно. Он вернулся в контору, лег на диван и почти сразу уснул.

* * *

После сна ему стало лучше. Он проспал большую грозу, и ни разу не проснулся от раската грома.

В сумерках он направился к дому Бейкеров. По дороге он вошел в пустой магазин радиотоваров и включил телевизор. По всем каналам, как обычно, шли передачи.

Выключив телевизор, Ник поспешил к дому.

Джейн все еще спала; ее голова была горячей, а щеки пылали. Она медленно и прерывисто дышала. Джейн произвела на Ника ужасное впечатление. Он сделал холодный компресс и положил женщине на лоб. Затем спустился в гостиную и включил телевизор.

Си-Би-Эс не включалась. Эн-Би-Эс передавала эстрадную музыку. Эй-Би-Си крутила какой-то боевик. Нику все это было не нужно. Он ждал выпуска новостей.

Новости потрясли юношу. Единственной темой была «суперлетучая эпидемия», как кто-то назвал эту болезнь. Ник понял, что почти вся страна охвачена ею. Отдельные случаи отмечены в Лондоне. Кое-где ситуация выходит из-под контроля.

Например, в Шойо, подумал Ник. Ситуация в Шойо вышла из-под контроля.

Ник выключил телевизор и вышел на крыльцо. Там стояла скамейка, и юноша тяжело спустился на нее. Он обдумывал услышанные новости. Они тревожили его, заставляли нервничать.

Внезапно чья-то рука легонько коснулась его плеча. Ник резко оглянулся. За спиной стояла, покачиваясь, Джейн Бейкер.

— Ник, — сказала она и вымученно улыбнулась. — Я хочу вновь поблагодарить тебя. Никому не хочется умирать в одиночестве, верно?

Он протестующе замотал головой, чтобы она поняла, — он не согласен с ее рассуждениями о смерти.

— Я поняла, — кивнула она. — Но это не важно. В шкафу есть платье, Ник. Белое. Найдешь его, когда… — Приступ кашля согнул ее пополам. Прокашлявшись, она закончила: — …когда нужно будет хоронить меня. Наверное, сейчас оно будет на меня великовато, потому что я похудела, — но это неважно. Я всегда любила это платье. Мы купили его с Джоном в наш медовый месяц. Это было счастливейшее время в моей жизни. Я всегда любила это платье. Я хочу, чтобы меня похоронили в нем. Тебе не будет лишком противно переодеть меня, а?

Ник тяжело вздохнул и укоризненно покачал головой, призывая ее взглядом изменить тему. Поняв намек, она вдруг начала щебетать, как птичка — о своем детстве в Арканзасе, о школьных годах, о своей сестре, в составе баптистской миссии поехавшей во Вьетнам. О муже.

— Мы частенько сидели здесь, — сонно повествовала она. — Когда мы поженились, он уже был шерифом. Он был… мы… мы любили друг друга… очень любили… мне всегда казалось, что слово «любовь» — самое лучшее из слов… оно возвышает… и сводит с ума… мы были… мы так любили друг друга…

Внезапно ее глаза закрылись, и она стала валиться на Ника. Он попытался ее растормошить. И тут по ее телу пробежали судороги и она закричала:

— Джон! — Ее голос прерывался приступами кашля. — Джон! Помоги! Помоги! Я не могу дышать!

Ее слова тонули в булькающем кашле. Она валилась на скамью, будто набитая соломой кукла. Ее голова дернулась — раз, другой, третий…

А потом она замерла. Замерла навсегда.

Настала очередь Ника выполнить ее последнюю просьбу.

Он прошел к шкафу и принялся разыскивать белое платье, вспоминая, где в городе видел табличку «ПОХОРОННОЕ БЮРО».

25

Всю ночь с 25 на 26 июня ряд студенческих группировок, а именно «Демократическое Общество» и «Юные Маоисты», трудились над печатным станком. Наутро все стены кентуккийского университета в Луисвилле были обклеены листовками следующего содержания:

ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!

ВНИМАНИЕ!

ВАМ ЛГУТ! ПРАВИТЕЛЬСТВО ЛЖЕТ ВАМ! ПРОМИЛИТАРИСТСКАЯ ПРЕССА ЛЖЕТ ВАМ! АДМИНИСТРАЦИЯ УНИВЕРСИТЕТА ЛЖЕТ ВАМ! ВАМ НЕ ГОВОРЯТ МНОГОГО, ЧТО ВЫ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ!

1. ВАКЦИНЫ ОТ СУПЕРПНЕВМОНИИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ.

2. СУПЕРПНЕВМОНИЯ НЕ ПРОСТО ОПАСНАЯ БОЛЕЗНЬ, ЭТО СМЕРТОНОСНАЯ БОЛЕЗНЬ.

3. СМЕРТНОСТЬ ПРИ СУПЕРПНЕВМОНИИ РАВНА 75 %.

4. СУПЕРПНЕВМОНИЯ ПОЯВИЛАСЬ ПО ВИНЕ ПРОМИЛИТАРИСТСКИХ КРУГОВ США ВСЛЕДСТВИЕ АВАРИИ НА ВОЕННОЙ БАЗЕ.

5. ПРОМИЛИТАРИСТСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО США СТАРАЕТСЯ СЕЙЧАС СКРЫТЬ СВОЮ ОПЛОШНОСТЬ, ЧТО УГРОЖАЕТ ГИБЕЛЬЮ 75 % НАСЕЛЕНИЯ.

ВСЕ РЕВОЛЮЦИОННО НАСТРОЕННЫЕ ЛЮДИ, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!

ПРИШЛО ВРЕМЯ НАШЕЙ БОРЬБЫ!

СОЕДИНЯЙТЕСЬ ВО ИМЯ ЖИЗНИ!

МИТИНГ СОСТОИТСЯ В 19.00 НА ПЛОЩАДИ ПЕРЕД УНИВЕРСИТЕТОМ.

ЗАБАСТОВКА! ЗАБАСТОВКА! ЗАБАСТОВКА! ЗАБАСТОВКА! ЗАБАСТОВКА!

ЗАБАСТОВКА!

То, что произошло на телецентре в Бостоне, было запланировано рядом его сотрудников еще прошлой ночью. Шестеро из девяти из них уже были больны. Им было нечего терять. Поэтому с оружием в руках утром они захватили телецентр.

На экранах ожидающих утренней сводки новостей телезрителей появился Боб Палмер. Он смотрел прямо в камеру.

— Дорогие сограждане, бостонцы и жители соседних районов! На студии произошло нечто важное, и я рад, что случилось это именно у нас, в Бостоне, в самом сердце независимой Америки. За последние девять дней, по приказу людей в хаки с автоматами в руках, мы не смогли сообщить вам ни слова правды об «эпидемии суперпневмонии». Все репортажи наших корреспондентов исчезали, не дойдя до эфира. Наши видеоматериалы снимали без объяснений. И все же нам удалось кое-что сохранить, и сейчас мы покажем вам фильм о главных виновниках эпидемии. Вы увидите достаточно, больше, чем можно пожелать.

Он достал из кармана носовой платок и высморкался. Те, у кого стояли цветные телевизоры, отчетливо могли увидеть, что он бледен и дрожит от озноба.

— Если все готово в аппаратной, мы начинаем.

На экранах появилась Центральная бостонская больница. Переполненные палаты. Больные, лежащие в коридорах на полу. Медсестры, явно больные все той же болезнью. Пациенты в коматозном состоянии.

Патрули на перекрестках. Патрули у входа в здание больницы.

Зазвучал голос Боба Палмера:

— Если у вас есть дети, дамы и господа, советуем вам выставить их из комнаты.

Проезжающий по улице Бостона армейский грузовик. Два солдата, в противогазах, выпрыгивающие из кабины. Они же у борта машины. Один запрыгивает в кузов. Из кузова каскадом выпадают трупы — женщины, старики, дети, полицейские, медсестры; потоку тел не видно конца. В этом месте зрители начинают понимать, что солдат скидывает трупы… обычными граблями.

Фильм шел два часа, и все это время охрипший Палмер комментировал его. Через два часа окружившее телецентр подразделение солдат с боем прорвалось в студию и расстреляло всех тех, кто осмелился показать людям правду. Все это было сделано в полном соответствии с приказом правительства Соединенных Штатов Америки.

* * *

В маленьком городке в Западной Вирджинии раз в неделю выходила газетенка, которую горожане прозвали «дурбинская сплетница». Издавал ее престарелый адвокат по имени Джеймс Д.Хоглисс. Последний номер газеты состоял из единственной странички текста, набранного заглавными буквами. В верхнем левом углу стояла пометка: ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНО!

Заголовок гласил:

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ СИЛЫ ПЫТАЮТСЯ СКРЫТЬ ОТ НАРОДА ПРОИСХОДЯЩЕЕ!

Ниже:

Специальный репортаж Джеймса Д.Хоглисса.

Еще ниже:

«Как стало известно нашему корреспонденту из совершенно достоверных источников, эпидемия пневмонии, на самом деле, является смертоносной мутацией обычного вируса пневмонии, культивируемого правительством на случай войны — и в нарушение женевских соглашений о неприменении химического и бактериологического оружия. Официальные военные чины в Вилинге в конфиденциальной беседе сообщили, что обещание быстрого налаживания антивирусной вакцины — не более, чем ложь. Вакцина, могущая победить эту страшную болезнь, до настоящего времени не создана.

Сограждане, это больше, чем просто трагедия; это конец всем надеждам, связанным с нашим правительством. Если задуматься, то…»

…Хоглисс был очень болен и слаб. Статья поглотила его последние силы. Он не мог дышать. И все же он методично, от дома к дому, разнес все номера своей газеты каждому горожанину.

Он умер на пороге последнего дома, на окраине Дурбина, у реки.

Лос-Анжелесская «Таймс» перепечатала эту статью тиражом 26000 экземпляров, прежде чем армейская полиция обнаружила диверсию. Выходка редакции была расценена как неуместная и провокационная. Но было поздно. Общественное мнение Лос-Анжелеса разразилось взрывом негодования. ФБР заняло выжидательную позицию, и это позволило редакции на следующий день выпустить в свет стотысячным тиражом следующую листовку:

ЗАПАДНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ ПОД УГРОЗОЙ ЭПИДЕМИИ

Смертоносный вирус уносит тысячи жизней.

Правительство уверяет, что ничего не происходит.

ЛОС-АНЖЕЛЕС. Нам стало известно, что существует приказ, согласно которому от народа скрывается реальное положение вещей. Вчера в Овальном Зале Президент США созвал совещание, на котором особо подчеркивалась необходимость соблюдать строжайшую секретность, чтобы не сеять среди американских граждан панику, похожую на ту, которая была после прочтения в 1930 году по радио «Войны миров» Уэллса.

У «Таймс» есть пять вопросов, которые мы хотели бы задать Президенту.

1. Почему каждый выпуск «Таймс» должен согласовываться определенными людьми в военной форме, имеющими право снять с полосы любой материал?

2. Почему все скоростные шоссе заблокированы военными автомобилями?

3. Существует ли статистика смертей от суперпневмонии, и почему она неизвестна широким кругам общественности?

4. Что за контейнеры с секретным грузом переправляются через океан? Не содержат ли эти контейнеры то, чего мы так боимся сегодня — смертоносную культуру бактерий?

5. И наконец, если, как обещает правительство, на следующей неделе во все больницы страны поступит в достаточном количестве антивирусная вакцина, то почему же ни один из сорока шести ведущих медиков страны не слышал о ее создании? Почему ни в одной клинике не проводились испытания вакцины? Почему ни одна из ведущих фармацевтических фирм не заключала контракт на ее изготовление?

Мы просим Президента дать ответ на наши вопросы, а также предлагаем ему положить конец политике умалчивания. Народ должен знать правду…

В Дулуте человек в военной форме возмущенно читал плакат, висящий над самой крышей единственного в городе небоскреба:

ПРИШЕЛ КОНЕЦ СВЕТА!

СКОРО СОСТОИТСЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ НАШЕГО ГОСПОДА ХРИСТА

ГОТОВЬТЕСЬ К ВСТРЕЧЕ С ВАШИМ БОГОМ

И чуть ниже:

НАСТАЛО ЦАРСТВО ЗВЕРЯ!

ГОРЕ ТЕБЕ, О, СВЯЩЕННЫЙ СИОН!

Внезапно на человека в хаки налетели четверо рокеров-мотоциклистов. Свалив его на землю, они с упоением мутузили жертву ногами, приговаривая при этом: «Мы научим тебя, как нельзя лгать людям! Мы научим тебя, армейская скотина!»

* * *

Самым высоким рейтингом в Спрингфильде, штат Миссури, пользовалась программа КЛФТ: утреннее шоу, которое вел Рей Флауэз. В студии у него были установлены шесть телефонов, по которым во время передачи мог позвонить любой желающий. Утром 26 июня передача в очередной раз вышла в эфир. За час, который передача шла, Рей ответил на такие звонки: врачу, сообщившему, что люди мрут, как мухи и считающему, что правительство лжет о создании вакцины; больничной медсестре, поведавшей, что трупы вывозятся из Канзас-Сити на грузовиках; истеричке, считающей, что возникновение эпидемии связано с визитом «летающих тарелок»; фермеру, рассказавшему о перегородивших все дороги армейских грузовиках, полных до зубов вооруженных солдат; и еще немалому числу людей. Все телефонные звонки, разумеется, шли в прямой эфир, поэтому тысячи телезрителей их услышали, а еще через полчаса эта тысяча рассказала об услышанном еще пяти тысячам.

Зато в студии творилось что-то неладное.

— Откройте дверь! — требовал какой-то голос. — Именем закона, откройте дверь!

Рей, заканчивающий передачу, посмотрел на часы:

— Что ж, дорогие телезрители; похоже, нас посетил морской десант. Но мы продолжаем принимать ваши звонки и…

Раздался скрежет, и дверь слетела с петель. Оператор немедленно направил на нее камеру.

— Несколько солдат ворвались в нашу студию, — сообщил в эфир Рей. — Они полностью вооружены… Похоже, что им кажется, будто они высадились во Франции пятьдесят лет назад. Если, конечно, не брать во внимание респираторы на их лицах…

— Заткнись! — заорал человек с сержантскими погонами. Прикладом автомата он высадил стекло, отделяющее студию от аппаратной.

— И не подумаю! — не замедлил огрызнуться Рей. Ему вдруг стало очень холодно, и он непроизвольно поежился. — Это частная студия, и я…

— Чихать я хотел на твою студию! Заткнись сейчас же!

— Не надейся, — отпарировал Рей, вновь поворачиваясь к микрофону. — Дамы и господа, мне приказано заткнуться, но, я думаю, вас это не очень устроит. Эти люди действуют как нацисты, а не как американские солдаты. Я не…

— Последнее предупреждение! — сержант щелкнул затвором.

— Сержант, — сказал один из стоящих у двери солдат. — Я не думаю, что вы можете так…

— Если этот человек скажет еще хоть слово, стреляйте в него, — приказал сержант.

— Мне кажется, они собираются убить меня, — сообщил Рей Флауэз телезрителям, и в следующую секунду упал со стула, подтверждая сказанное. Еще через пару секунд студия была превращена в груду обломков. Только софиты продолжали светиться, как ни в чем не бывало.

— Отлично, — поворачиваясь кругом, сказал сержант. — К часу мы должны вернуться на базу, и я не…

Внезапно трое из его подчиненных открыли по нему прицельный огонь. Сержант задергался в пляске смерти и мешком упал у стены. Остальные молча взирали на случившееся. Никто не проронил ни звука.

На полу звонил телефон, трубку которого Рей намеревался поднять перед своей неожиданной кончиной.

— Рей? Ты здесь, Рей? — кричал в трубке голос. — Я все время слушал твою программу, я и мой муж — мы оба. Мы хотим поблагодарить тебя за отличную работу и пожелать, чтобы ты не покидал нас. Хорошо, Рей? Рей? Рей?..

КОММЮНИКЕ 234 ЗОНА 2 СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

ИЗ: ЛЭНДОН ЗОНА 2 НЬЮ-ЙОРК

К: КОМАНДИРУ КРЕЙТОНУ

О: ОПЕРАЦИЯ «КАРНАВАЛ»

СОДЕРЖАНИЕ: БРОДСКИ НЕЙТРАЛИЗОВАН ПОВТОРЯЮ БРОДСКИ НЕЙТРАЛИЗОВАН ОН БЫЛ ОБНАРУЖЕН ВО ВРЕМЯ РАБОТЫ В СТОРИФРОНТСКОЙ КЛИНИКЕ ПЫТАЛСЯ НАНЕСТИ УЩЕРБ СОЕДИНЕННЫМ ШТАТАМ АМЕРИКИ ВО ВРЕМЯ ОПЕРАЦИИ УБИТО 14 ГРАЖДАНСКИХ ЛИЦ ИЗ НИХ 6 МОИХ ЛЮДЕЙ 3 РАНЕНЫ, НИКТО ИЗ НИХ СЕРЬЕЗНО X ЗОНА 6 ПРОЧЕСЫВАЕТ ЭТОТ РАЙОН ТОЛЬКО 15 % В СОСТОЯНИИ ВЫПОЛНЯТЬ СВОЙ ДОЛГ 25 % СЕРЬЕЗНО БОЛЬНЫ ХХ НАИБОЛЕЕ СЕРЬЕЗНЫЙ ИНЦИДЕНТ В КОНТИНГЕНТЕ В РАЙОНЕ ФРАНКА ХХХ СЕРЖАНТ Т.Л.ПЕТЕРС ПОГИБ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ ДОЛГА РАССТРЕЛЯН СОБСТВЕННЫМИ ЛЮДЬМИ ХХХХ АНАЛОГИЧНЫЕ ИНЦИДЕНТЫ ВОЗМОЖНЫ НО СИТУАЦИЯ ПОСТОЯННО МЕНЯЕТСЯ ХХХХХ КОНЕЦ СВЯЗИ

ЛЭНДОН ЗОНА 6 НЬЮ-ЙОРК

К вечеру того же дня в Огайо развернулся самый крупный пока военный лагерь для студентов Кентского университета. Он принял более двух тысяч человек. Часть из них прибыла в лагерь еще четыре дня назад, 22 июня, в сопровождении полиции. Мы приводим точную запись переговоров по полицейской рации за период 07.16–07.22.

— Шестнадцатый, шестнадцатый, вы записали? Прием.

— Да, записали, двадцатый. Прием.

— К нам прибыла группа ребят, 16 человек. Около семи из них тепленькие, и… ох, подождите, шестнадцатый, подъезжает еще одна группа… Боже, две сотни или больше. Прием.

— Двадцатый, это база. Вы записали? Прием.

— Так точно. Прием.

— Я отослал Хамма и Холлидея. Заблокируйте машиной дорогу. Не предпринимайте никаких других действий. Прием.

— Не понял, база. Кто такие солдаты, работающие на восточной стороне, база? Прием.

— Какие солдаты? Прием.

— Это и я спрашиваю. Прием.

— База, это Дадли Хамм. Ох, черт, это двенадцатый. Прошу прощения, база. Из Барроуз Драйв прибыла колонна с ребятами. Около ста пятидесяти. Они что-то поют. И с ними солдаты. Они в противогазах. Прием.

— База — двенадцатому. Быстро присоединяйтесь к двадцатому. Инструкции прежние. Никакой самодеятельности. Прием.

— Это Роджер, база. Выезжаю. Прием.

— База, это семнадцатый. Это Холлидей, база. Вы записываете? Прием.

— Записываю. Прием.

Я нахожусь позади Хамма. С запада на восток движется колонна, около двухсот ребят. Они поют…

— На фига мне знать, что они поют, семнадцатый? Присоединяйтесь к Хамму и Питерсу и задержите их. Прием.

— Роджер. Вас понял. Прием.

Это шеф лагерной безопасности Ричард Барли. Обращаюсь к полковнику Филипсу.

— Здесь полковник Филипс, армия США. Слушаю вас, сэр. Прием.

— База, это шестнадцатый. Парни встретились возле военного мемориала. Они поворачиваются лицом к солдатам. Это выглядит угрожающе. Прием.

— Это Барли, полковник Филипс. Пожалуйста, доложите обстановку. Прием.

— Я пытаюсь загнать это стадо в лагерь. Все, что сейчас требуется — точно исполнять мои приказы. Прием.

— Вы же не хотите сказать…

— Я сказал то, что хотел сказать, сэр. Прием.

— Филипс! Филипс! Ответь мне, черт бы тебя побрал! Это же дети! Американские дети! Они не вооружены! Они…

— Тринадцатый — базе. Сэр, эти дети направляются прямо к солдатам. Они достали транспаранты. Они поют песню. Мне кажется, кое-кто держит в руках камни. Они… Боже! О, Боже правый! Они не имеют права делать этого!

— База — тринадцатому. Что у вас происходит? Что происходит?

— Это Хамм, Дик. Я расскажу тебе, что у нас происходит. Они… солдаты расстреливают этих ребят. Из автоматов. Дети падают… падают… кое-кто еще держится… О, черт! Я увидел девушку со снесенной ровно наполовину головой. Кровь… человек семьдесят-восемьдесят лежат на траве. Они… они — дети!

— Хамм! Где ты? Где ты?

— База, это семнадцатый. Хамм… и Холлидей… они, кажется, вышли из машин, чтобы лучше видеть. Мы возвращаемся, Дик. Похоже, что сейчас солдаты начнутстрелять друг в друга. Следующими на очереди можем оказаться мы. Я не детоубийца, Дик. Связь окончена.

Сквозь треск в рации все же были слышны звуки выстрелов и автоматные очереди. Можно было также расслышать крики и стоны… И, в последние сорок секунд — гром гусениц танков.

Логическим продолжением можно считать расшифровку беседы по средствам спецсвязи, состоявшейся в Южной Калифорнии. Время беседы 19.17–19.20.

— Массингилл, Зона 10. Вы слышите меня, Голубая База? Это сообщение имеет код Энни Оукли, Ургент-Плас-10. Если слышите, выйдите на связь. Прием.

— Это Лен, Давид. Думаю, мы можем отбросить жаргон. Нас никто не слышит.

— Все выходит из-под контроля, Лен. Все. Лос-Анжелес вот-вот взорвется. Весь город и каждый населенный пункт вокруг него. Все мои люди больны или умирают, а те, кто еще здоров, стараются раствориться среди гражданского населения. Я нахожусь в главном хранилище Американского банка. Сюда пытаются прорваться около шестисот человек, чтобы схватить меня. Большинство из них — солдаты.

— Все это закономерно. Центр не поддерживает нас.

— Повтори еще раз. Я не понял.

— Неважно. Ты можешь выбраться оттуда?

— Боюсь, что нет. Но я буду пытаться.

— Удачи, Давид.

— Тебе тоже. Держись, сколько сможешь.

— Постараюсь.

— Я не уверен…

На этом слове связь прервалась. Раздался резкий свистящий звук, треск, скрежет металла, звон разбитого стекла. Сотни кричащих голосов. Выстрелы. Звуки усиливались, приближались. Наконец где-то совсем рядом с рацией раздался взрыв, чей-то вопль — и тишина.

Затем следует расшифровка обращения по армейской рации в Сан-Франциско. Время обращения — 19.28–19.30.

— Солдаты и братья! Мы захватили командный пункт и средства радиосвязи! Ваши угнетатели мертвы! Я, брат Зено, до недавнего времени сержант первого класса Роланд Гиббс, провозглашаю себя первым Президентом Республики Северная Калифорния! Мы контролируем ситуацию! Солдаты! Если ваши офицеры откажутся выполнять мои приказы, убейте их как бешеных собак! Как собак! Расправляйтесь со всеми, кто не поддерживает Республику Северная Калифорния! Настала новая эра! Конец эре узурпирования! Мы…

Автоматная очередь. Крики. Гул взрывов. Выстрелы из пистолета, еще крики, снова автоматная очередь. Долгий предсмертный стон. Затем на несколько секунд — мертвая тишина.

— Это майор Альфред Нунн из армии США. Я беру в свои руки контроль над ситуацией в районе Сан-Франциско. Приказываю всем оказывать безоговорочное повиновение. Все запланированные операции продолжаются. С дезертирами поступать по законам военного времени. Сейчас я…

Автоматная очередь. Вопль.

На этом фоне откуда-то сзади:

— …их всех! Долой их всех! Смерть свиньям-военным!..

Серия выстрелов. Тишина в микрофоне.

В 21:16 те жители Портленда, штат Мэн, кто был еще в состоянии смотреть телевизор, с ужасом увидели на своих экранах крепкого негра в розовой пижаме и матросской фуражке, явно больного, производившего публично шестьдесят два расстрела.

С ним были его «коллеги», также чернокожие, также больные, внешний вид которых изобличал их прошлую принадлежность к вооруженным Силам. У каждого из них был автомат. Большинство из членов этой черной «хунты» охраняло две сотни одетых в «хаки» солдат. Солдаты были безоружны.

Негр в розовой пижаме, подходя к каждому солдату по очереди, приставлял дуло пистолета к затылку и методично нажимал на курок. При этом он мило улыбался, не обращая внимания ни на агонию умирающих, ни на вопли и мольбы о пощаде живых.

Этот спектакль продолжался до четверти одиннадцатого, когда в телестудию ворвались четыре человека в форме солдат действующей армии, противогазах и с автоматами в руках. Увидев их, обреченные солдаты начали оказывать своим черным палачам яростное сопротивление.

Черномазый в розовой пижаме упал как подкошенный. Камера покатилась по полу. Звуки выстрелов и стоны умирающих с мощностью 50 децибел неслись с экранов потрясенных телезрителей.

Оператор подхватил с пола камеру, и на телеэкранах пронеслась панорама происходящего в студии побоища.

В пять минут двенадцатого на экранах телевизоров появилась заставка с надписью: ПРОСИМ ПРОЩЕНИЯ ЗА ТЕХНИЧЕСКИЕ НЕПОЛАДКИ.

Из выступления Президента по телевидению, переданного в 21:00.

— …как и должна действовать великая нация. Мы не должны прятаться по углам, как маленькие дети, но все же нужны определенные меры безопасности. Друзья мои, американцы, я надеюсь, все вы сейчас дома. Если вам плохо, лягте в постель, примите аспирин и выпейте чего-нибудь согревающего. Будьте уверены, вам станет лучше самое позднее через неделю! Разрешите повторить то, что я уже сказал в начале своего выступления: Неправда, что суперпневмония всегда имеет фатальный исход. У нас есть статистика, позволяющая заключить, что многим через неделю становится лучше, и они выздоравливают. Дальше…

(приступ кашля)

— …Дальше хочется сказать об антиправительственных группировках, пытающихся использовать ситуацию в своих личных политических целях. Друзья американцы, это провокация! Я утверждал и утверждаю это. Наша страна всегда соблюдала Женевские соглашения в части неприменения химического и бактериологического оружия. Ни у кого никогда…

(спазматический кашель)

— …не было оснований обвинить в нарушении этих соглашений Америку. Это всего лишь эпидемия пневмонии, не более. У нас есть информация об аналогичных вспышках на других континентах, включая Россию и Красный Китай. Поэтому мы…

(приступ кашля и спазм)

— …мы просим сохранять спокойствие и уверенность, что самое позднее через неделю будет создана антивирусная вакцина для тех, кому сегодня плохо, и для предохранения здоровых от заражения. Прошу воздержаться и от таких антиобщественных проявлений, как хулиганство, вандализм и грабеж. Подобные случаи были зарегистрированы в отдельных районах страны. Виновных в беспорядках будут предавать суду военного трибунала. Мои дорогие сограждане! Надеюсь; мы скоро найдем выход и…

Надпись красным фломастером на двери Первой баптистской церкви в Атланте:

Дорогой Иисус! Скоро я увижу тебя!

Твой друг, Америка.

P. S.

Надеюсь, до конца недели у тебя еще останутся свободные места?

26

27 июня утром Ларри Андервуд сидел на скамейке в Центральном парке, глядя под ноги. За его спиной тянулась улица, переполненная неподвижными автомобилями. Их владельцы были уже мертвы, либо умирали.

Рядом размещался зоопарк, и Ларри с его места было видно льва, антилопу, зебру и нескольких обезьян. Звери умерли не от пневмонии их убил голод: бог знает сколько времени никто не приносил им ни воды, ни еды. Все они были мертвы, кроме одной обезьяны; да и та за три часа, что Ларри сидел здесь, пошевелилась только четыре или пять раз. Обезьяна была неимоверно истощена, но супер пневмония абсолютно точно не коснулась ее.

Справа часы показывали половину одиннадцатого. Спешить было некуда, и Ларри лишь механически зафиксировал время в уме.

В парке были и другие люди; с некоторыми из них Ларри успел поговорить. Все они были беспомощны и растеряны, как и он сам. У всех у них дрожали руки. Все рассказывали разные случаи, похожие как две капли воды друг на друга. Их друзья и родственники умирали или умерли. Можно ли выбраться из Нью-Йорка? Правда ли, что все дороги заблокированы? Одна женщина переживала, что поголовье крыс увеличится и сожрет землю. Она напомнила, сама того не подозревая, Ларри о неприятных впечатлениях сразу после его приезда в город.

Многие в парке были больны. Похоже, среди них только Ларри устоял против болезни, и он был несказанно рад этому обстоятельству.

Обезьянка умерла в четверть двенадцатого.

Ларри больше не хотелось сидеть в парке, поэтому он встал и медленно пошел по тропинке, прислушиваясь к радостному пению птиц. Болезнь не коснулась пернатых. Им повезло.

На одной из скамеек сидела женщина. Ей было около пятидесяти, но она явно старалась выглядеть моложе. На ней красовалось экстравагантное серо-зеленое платье, а в волосах трепетала шелковая ленточка. Она оглянулась на звук шагов Ларри. В одной руке женщина держала таблетку и дрожащей рукой тут же отправила ее в рот.

— Привет, — сказал Ларри.

Ее лицо с яркими голубыми глазами было спокойно. В глазах светилась интеллигентность. На ней были модные очки. Пальцы обеих рук унизаны кольцами, три из которых — с бриллиантами.

— Не бойтесь, я не опасен, — добавил Ларри. Глупо так говорить, понимал он, но женщина, носящая на пальцах по меньшей мере 20000 долларов не может быть слишком доверчива к посторонним.

— Я и не боюсь, — улыбнулась она. — Вы не выглядите опасным. И вы не больны. — Последняя фраза прозвучала как вежливый полувопрос, полуутверждение. Хотя, конечно, она была не так спокойна, как Ларри показалось с первого взгляда. На шее ее быстро пульсировала жилка, а в глазах сквозил неприкрытый ужас.

— Да, кажется, не болен. А вы?

— Пока нет. Вам известно, что ваша обувь испачкана мороженым?

Он посмотрел вниз. Через секунду, стоя на одной ноге и пытаясь оттереть пятно, он с раздражением думал, что она могла бы этого не заметить.

— Вы напоминаете цаплю, — сказала она. — Это можно делать и сидя. Меня зовут Рита Блекмур.

— Рад познакомиться. Я — Ларри Андервуд.

Он сел. Она протянула ему руку, и Ларри легонько пожал ее тонкие пальцы, стараясь не надавливать на кольца. Оттерев пятно найденным в кармане кусочком салфетки, он выбросил салфетку в стоящую рядом урну. Ситуация показалась ему забавной, и он рассмеялся, откинув назад голову. За все время с тех пор, как, вернувшись домой, он обнаружил мать на полу комнаты, он рассмеялся впервые.

Рита Блекмур улыбнулась в ответ, и он вновь удивился выражению элегантной беспомощности на ее лице. Она напоминала героинь рассказов Ирвина Шоу, которые несколько лет назад частенько мелькали по телевизору.

— Знаете, в первую секунду, услышав ваши шаги, я действительно испугалась, — сказала она. — Здесь бродит немало странных людей. Есть один старик…

— Вообразивший себя заклинателем духов? Я тоже видел его. В сущности, он безвреден.

— Да, но сам похож на духа из страшной сказки, — возразила женщина, закуривая сигарету.

— И он, в отличие от многих других, не болен, — заметил Ларри.

— Прекрасно держится швейцар из моего дома, — сказала Рита. — Он все еще не оставляет свой пост. Сегодня я дала ему пять долларов. Как вы думаете, я правильно поступила?

— Я, право, затрудняюсь…

— Конечно, затрудняетесь. — Она положила пачку сигарет в сумку, и Ларри заметил выглядывающий оттуда пистолет. Рита проследила его взгляд. — Это пистолет моего мужа. Он умер два года назад. Знаете, он всю жизнь ненавидел этих нерях-арабов, потому что они вечно пахнут потом и никогда не бреются. Сам он перед смертью попросил одеть на него галстук. Он был банкир. Вам не кажется, что галстук может считаться эквивалентом старого выражения «умереть в башмаках»? Гарри Блекмур умер в галстуке. Мне это нравится, Ларри.

Перед ними на землю сел воробей и принялся что-то клевать.

— Он всегда боялся воров, поэтому и приобрел пистолет. Скажите, Ларри, это правда, что пистолеты убивают людей, причем делают это с большим шумом?

Ларри, которому никогда в жизни не приходилось стрелять из пистолета, пробормотал:

— Я не думаю, что у пистолета этого калибра большая убойная сила. Это 38-й?

— По-моему, 32-й.

Рита достала из сумки пистолет, и Ларри увидел на дне сумочки множество упаковок с таблетками. На этот раз Рита не стала следить за его взглядом; она смотрела на ствол молодого деревца в пятнадцати шагах от скамейки.

— Мне хочется попробовать. Как вы думаете, я попаду?

— Не знаю, — удивленно сказал Ларри. — Я действительно не…

Она нажала на курок, и пистолет неожиданно громко выстрелил. В стволе образовалась небольшая дыра. Из дула пистолета потянулся легкий дымок.

— Действительно неплохо! — сказал Ларри, и Рита спрятала пистолет. Сердце Ларри, при выстреле учащенно забившееся, постепенно восстанавливало свой привычный ритм.

— Но человека из него я не смогу убить. В этом я почти уверена. И потом, скоро будет некого убивать, верно?

— Ну, этого я не знаю.

— Вы все смотрите на мои кольца. Они вам нравятся?

— Что?! Нет! — Ларри вновь начинал нервничать.

— Как любой банкир, мой муж верил в бриллианты. Он верил в них, как баптист верит в спасение души. У меня множество бриллиантов, и все они настоящие. Они дают чувство обладания миром. И все же это только камни. Если они понадобятся кому-нибудь, я сниму их и отдам. Стоит ли цепляться за какие-то камни?

— Мне кажется, вы правы.

— Конечно, — сказала она, и жилка на ее шее запульсировала вновь. — И все же, если ко мне придут грабители, я не только отдам им свои драгоценности, но и подскажу адрес Картье. У него гораздо более ценная коллекция камней, чем у меня.

— Что вы собираетесь делать? — спросил женщину Ларри.

— А что вы посоветуете?

— Пока не знаю, — со вздохом сказал Ларри.

— Могу ответить теми же словами.

— Вам что-нибудь известно? Я имею в виду, о положении дел в городе?

— То же, что и вам, — она залезла в сумочку, извлекла очередную таблетку и отправила ее в рот.

— Что это?

— Витамин Е, — с фальшиво-смущенной улыбкой сказала Рита. Тик на ее шее повторился раз или два и прекратился.

— В барах пусто, — сказал вдруг Ларри. — Я зашел в один на Сорок третьей улице — там совсем никого не было. Я налил себе стакан виски и ушел — не хотел дольше там оставаться.

Они, как по команде, одновременно вздохнули.

— Вы очень милы, — сказала она. — Вы мне очень нравитесь. И я страшно рада, что вы не сумасшедший.

— Благодарю вас, миссис Блекмур. — Ларри был приятно удивлен.

— Рита. Просто Рита.

— Ладно. Рита.

— Вы хотите есть, Ларри?

— Должен сознаться, что очень.

— Почему бы вам не пригласить даму на завтрак?

— С радостью делаю это.

Она встала и с легкой усмешкой протянула Ларри руку. Он заметил на ее руке саше. Ему сразу стало уютно и тепло. С саше были связаны самые приятные воспоминания его детства. Когда они с матерью ходили в кино, миссис Андервуд всегда брала с собой вышитое бисером саше.

Затем он встал, и они пошли по дорожке в сторону Пятой авеню. Они разговаривали, но позже Ларри так и не мог вспомнить, о чем (на самом деле она шутливо говорила ему, что всегда мечтала перейти Пятую авеню под руку с молодым человеком, годящимся ей в сыновья). Она улыбалась загадочной улыбкой с налетом цинизма, и ее платье шуршало на ходу.

Они зашли в закусочную, в которой никого не было, включая и повара, и Ларри, найдя в холодильнике какие-то продукты, на скорую руку приготовил легкий завтрак — картофель «фри», растворимый кофе, яблочный пирог. Она с восторгом встречала каждое предложенное им блюдо.

27

С тех пор как в половину девятого вечера умер ее отец, Франни только отрывочно могла воспроизвести происходящие события. Питеру стало плохо еще утром, но он наотрез отказался от предложения Франни отвезти его в больницу. Если ему суждено умереть, сказал он, он хочет сделать это у себя дома.

И вот все кончено. Впрочем, не только с Питером. Франни подумала, что единственным человеком в городе, как и она, не заразившимся страшной болезнью, был шестнадцатилетний брат Эми Лаудер, Гарольд. Сама Эми уже давно была мертва, хотя в ванной ее дома все еще висел ее любимый махровый халат.

Сегодня Фран никуда не выходила и никого не видела. Утром она пару раз слышала звуки проезжающих машин, а один раз ей показалось, что кто-то выстрелил из автомата, но это было все, что она слышала. Гнетущая тишина создавала впечатление нереальности происходящего.

А может, это и к лучшему. Франни было о чем подумать.

Вот уже час она сидела за столом с отсутствующим выражением лица. Ее мозгом владели две мысли, казавшиеся одновременно взаимосвязанными и совершенно не относящимися друг к другу. Первой мыслью было, что ее отец мертв; он умер дома, как и хотел.

Второй мыслью было — чем заняться днем. Стоял прекрасный летний день, какие в это время года не редкость в Мэне, на радость туристам.

Солнце светило прямо в лицо Франни. Прекрасный день, а ее отец мертв. Существует здесь какая-нибудь связь или нет?

Внезапно овладевшая ею со вчерашнего дня апатия начала сменяться страхом. Она боялась оставаться в доме, боялась этой тишины, боялась…

Я могу уехать в любой момент, подумала Франни.

Да, она, безусловно, может уехать. Но прежде нужно решить одну проблему. Она должна ее решить. Она не может оставить его лежать в постели, особенно сейчас, когда июль идет на смену июню. Это слишком напоминало бы рассказ Фолкнера, включенный во все курсы литературы. «Роза для Эмили». Отцы города не почувствовали ужасный запах, а потом он пропал… Это… это…

— Нет! — воскликнула она, и звук ее голоса гулко прозвучал в залитой солнцем кухне. Как же быть? Похоронить его дома? Но кто… кто…

— Кто похоронит его? — выкрикнула она в пустоту кухни.

И в звуке собственного голоса услыхала ответ. Он был предельно ясен. Конечно, она. Кто же еще? Только она.

* * *

Была половина третьего, когда Франни услышала шум подъезжающей к дому машины. Она разогнулась у края ямы — копала ее в саду, между помидорами и сельдереем, — и оглянулась, немного испуганная.

Это был «кадиллак» последней модели, цвета морской волны, и за рулем сидел шестнадцатилетний фатоватый Гарольд Лаудер. Франни почувствовала легкое раздражение. Она не любила Гарольда и не знала никого, кто любил бы его, за исключением, разве что, его матери. Даже Эми, его сестра, не испытывала к нему никаких теплых чувств. Была в этом какая-то насмешка: единственный, кроме Франни, человек в Оганквайте, оставшийся в живых, был одним из тех немногих, кого она искренне не любила.

Гарольд издавал литературный журнал местного колледжа и писал странные коротенькие рассказы, которые либо полностью были написаны в настоящем времени, либо от третьего лица, либо оба этих приема сочетали. «Ты идешь по причудливому коридору, и прокладываешь себе дорогу сквозь призрачную дверь и смотришь на сверкающие звезды» — вот достойный образчик стиля Гарольда.

— Он никогда не меняет трусы, — однажды по секрету сказала Эми Фран. — Трусы и носки. Представляешь, он носит носки до тех пор, пока они не начинают стоять без чьей-нибудь помощи в углу.

Волосы Гарольда были черными и немытыми. Он был довольно высок, но весил около двухсот сорока фунтов. Он носил ковбойские башмаки и куртку с невероятным количеством заклепок и разных бляшек. Глядя на него, Франни всегда чувствовала себя неловко. Она не считала его опасным, нет, просто он был ей неприятен.

Гарольд не видел ее. Он смотрел на дом.

— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул он и нажал на гудок автомобиля. Резкий сигнал прорезал тишину, заставив Франни поежиться. Ей очень хотелось лечь сейчас ничком на землю, спрятаться за грядками и подождать, пока ему надоест и он уедет.

Перестань, сердито приказала она себе. Так или иначе, он такое же человеческое существо, как и ты.

— Я здесь, Гарольд! — окликнула она.

Он выскочил из машины и развинченной походкой направился к ней. И хотя он очень старался сохранять невозмутимый вид, но по его лицу было прекрасно видно, что он рад встретить Франни.

— Привет, Фран! — радостно завопил он.

— Привет, Гарольд.

— Я слышал, ты весьма успешно борешься с этой дрянной болезнью, вот и решил здесь притормозить. Я, видишь ли, осуществляю объезд окрестностей. — Он улыбнулся, обнажив зубы, по-видимому, не знакомые с зубной щеткой.

— Я с грустью узнала насчет Эми, Гарольд. А твои отец и мать…

— Боюсь, что да, — Гарольд опустил голову; потом, будто отгоняя что-то, рывком отбросил упавшие на лицо волосы. — Но жизнь продолжается, верно?

— Вероятно, да, — согласилась Франни.

Его глаза бесцеремонно скользили по ее обнаженным плечам, и она пожалела, что сняла свитер.

— Как тебе нравится моя машина?

— Разве она не принадлежит мистеру Бреннигану? — Рой Бренниган был местный богатей.

— Раньше принадлежала, — безразлично сказал Гарольд. — Но мне кажется, что покойнику не нужна машина, а вот живым еще пригодится. И вообще, меньше народа — больше кислорода. — Кислорода, раздраженно повторила про себя Франни, он смеет говорить кислорода. — Больше всего, чего хочешь.

Он смотрел ей в глаза, насмешливо и робко одновременно.

— Гарольд, извини, но мне…

— За что ты извиняешься, дитя мое?

Франни задохнулась от подобной наглости: ее родители мертвы, вокруг умирают от страшной болезни тысячи людей, она копает в саду могилу для своего отца, а какой-то Гарольд Лаудер из машины Роя Бреннигана пялит на нее глаза и называет «дитя мое»?! Боже, это уж слишком!

— Гарольд, — резко сказала она. — Я не твое дитя. Я старше тебя на пять лет. Физически невозможно для меня быть твоим ребенком.

— Просто речевой оборот, — он заморгал, удивленный ее реакцией. — Ладно, скажи лучше, что это такое? Что это за яма?

— Могила. Для моего отца.

— Ох, — сдавленно выдохнул Гарольд.

— После того как я закончу копать, мне бы хотелось выпить глоток воды. Но копать я продолжу, когда ты уйдешь. Так что извини — мне некогда.

— Я понимаю, — тихо сказал он. — Но, Фран… в саду?

Она сверкнула глазами:

— А что ты предлагаешь? Чтобы я положила его в гроб и отнесла на кладбище? Он любил свой сад! И какое тебе до этого дело? Какое ты имеешь к этому отношение?!.

Она начала плакать, и, ненавидя себя за то, что плачет при нем, повернулась, и бросилась в дом, на кухню, в спасительную тишину.

— Фран? — за спиной послышался тихий растерянный голос.

Она увидела Гарольда. Он нервно сжимал и разжимал пальцы. Он был таким жалким, что Франни пожалела о случившемся.

— Гарольд, извини меня.

— Нет, не извиняйся, я действительно не имел права ничего спрашивать. Слушай, если тебе нужна моя помощь…

— Спасибо, но я предпочитаю сделать это сама. Это…

— Это личное. Конечно. Я понимаю.

Ей стало смешно. Гарольд пытался быть хорошим мальчиком — так едва знакомый с иностранным языком человек пытается говорить на нем.

— Что ты собираешься делать? — спросила она Гарольда.

— Не знаю, — сказал он. — Слушай…

Он умолк.

— Что?

— Мне кажется, что я схожу с ума. Трудно говорить про себя такое. Наверное, я не самый приятный человек на этом свете, и все же я не хотел бы стать сумасшедшим. Я объехал весь город. Ни души. Я зашел в магазин… Понимаешь, Фран, весь ужас в том, что я могу брать все, что хочу, и никто не станет останавливать меня. Как в кино. Мне действительно казалось несколько раз, что я — сумасшедший.

— Нет, — сказала Франни. От него пахло так, будто он не мылся вечность, но ее это больше не раздражало. — Как звучит эта строчка? Я снюсь тебе, ты снишься мне? Мы не сумасшедшие, Гарольд.

— Но, наверное, лучше были бы ими.

— Кто-нибудь придет, — сказала Франни. — После этой болезни, после мора, появится кто-нибудь…

— Кто?

— Кто-то сильный, — неуверенно протянула она. — Кто-то, кто сможет… сможет… расставить вещи по местам.

Он недоверчиво рассмеялся.

— Дитя мое… прости, Фран. Фран, именно сильные люди и сделали все это. Они мастера расставлять вещи по местам. Они находят решение всему — разваленной экономике, нефтяному кризису, холодной войне. Они решают все так же, как поступил когда-то Александр с гордиевым узлом — методом разрубания мечом на куски.

— Но ведь это просто эпидемия, Гарольд. Я слышала по радио…

— Матушка Природа никогда так не действует, Франни. Твой кто-то сильный соединил усилия бактериологов, вирусологов и эпидемиологов, чтобы посмотреть, сколько можно убить всяких мелких мошек вроде нас с тобой. Бактерии. Вирусы. Ерунда! В один прекрасный день некто скажет: «Смотрите, что я создал! Оно убивает всех! Разве это не великое изобретение?» И ему вручат за это медаль, денежную премию и что-нибудь еще такое же приятное. Нет, Франни, все это не просто так. У тебя есть планы?

— Да. Похоронить моего отца, — тихо сказала она.

— Ох… конечно. — Он секунду смотрел на нее, и вдруг торопливо сказал: — Слушай, я собираюсь сматываться отсюда. Из Оганквайта. Если я еще задержусь здесь, я действительно сойду с ума. Фран, почему бы тебе не поехать со мной?

— Куда?

— Пока не знаю.

— Что ж, если решишь, куда, приезжай за мной.

Гарольд просиял:

— Ладно, приеду! Это… понимаешь, это…

Он умолк на полуслове и бросился к машине. Дав задний ход и приминая любимые цветы Карлы, он дважды просигналил Франни и рванул вперед. Франни смотрела ему вслед, пока он не скрылся из вида, а затем вернулась в сад своего отца.

* * *

Около четырех она на дрожащих от усталости ногах поднялась на второй этаж. У нее болела голова и ныло сердце. Не стоит так перенапрягаться в ее положении, понимала Франни. Она говорила себе, что можно подождать до завтра, но сердце не хотело слушать никаких подсказок.

Она вошла в спальню. Все было не так хорошо, как она надеялась, но и не так плохо, как она в душе боялась. По его лицу ползали мухи, взлетая и снова садясь — на нос, губы, лоб… Но запаха, этого ужасного запаха, еще не было.

Умер он на той самой кровати, на которой они с Карлой спали многие годы. Теперь он лежал, одетый в полосатую пижаму; в ней он умирал, и Франни не чувствовала себя в силах переодеть отца во что-нибудь другое.

Сделав над собой усилие, Франни дотронулась до его левой руки — она была тяжела, как камень — и попыталась перевернуть тело. Ей это удалось, и тогда она почувствовала исходящий от тела трупный запах. Франни стало плохо, и она опустилась на колени, обхватив руками голову и постанывая. Ей предстояло похоронить не куклу; она хоронила своего отца, и последнее, что от него оставалось в этой жизни, был этот удушающий, мерзкий запах. Но скоро исчезнет и он.

Взяв себя в руки, Франни подошла к покойному и, нагнувшись, поцеловала его в лоб.

— Я люблю тебя, папочка! — сказала она. — Я люблю тебя, Франни любит тебя. — По щекам ее текли слезы. Достав из шкафа его лучший костюм, Франни переодела отца. С трудом приподняв окаменевшую шею, повязала галстук. В ящике комода, под стопкой носков она отыскала награды отца — «Пурпурное сердце», дюжину медалей, наградные ленты… и Бронзовую Звезду, которой он был удостоен за Корею. Она прикрепила все эти награды к пиджаку. Найдя в ванной детскую присыпку, она припудрила лицо, шею и руки отца. Запах пудры, светлый и ностальгический, вызвал новую бурю слез. Успокоившись, Фран посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: она была непохожа на себя, с красными глазами и синими полукружьями под ними.

Затем она нашла старое одеяло и с трудом переложила на него труп. Держа за два конца одеяло и отчаянно борясь с невыносимой головной болью, Франни осторожно стащила труп на пол и поволокла по ступенькам вниз, в холл, и дальше — через сад, к выкопанной ею могиле. Несколько раз ей изменяли силы, и, казалось, она не сумеет выполнить намеченное, но каждый раз она брала себя в руки.

Наконец дело было сделано. Последнюю горсть земли девушка бросила, когда часы в доме пробили половину девятого. Она вся была перепачкана землей, и только на щеках остались белые полоски, вымытые слезами. Волосы спутались и растрепались. Франни буквально падала с ног от усталости.

Она отнесла лопату в сарай и направилась в дом. Добравшись до стоящего в гостиной дивана, она рухнула на него и сразу же уснула.

* * *

Во сне она снова поднималась по ступенькам, направляясь к отцу, чтобы исполнить свой долг и предать его земле. Но когда она вошла в комнату, то увидела, что тело зачем-то прикрыто скатертью, и ей стало страшно. Она пересекла постепенно темнеющую комнату, сама того не желая, и желая только одного — бежать отсюда — но не в состоянии остановиться. Скатерть почему-то шевелилась в полумраке, и тут до Франни дошло:

Там, под скатертью, не ее отец. И то, что скрыто под ней, не мертво.

Что-то — кто-то, полное темных жизненных сил, лежит там, и даже во имя спасения собственной души она не хотела бы снять скатерть, но она… не могла… остановиться.

Ее руки, дрожа, потянулись к краю скатерти — и сорвали ее.

Лежащий под скатертью улыбался, но Франни не видела его лица. Могильным холодом пахнуло на нее от этой улыбки. Нет, она не могла рассмотреть это страшное, это кошмарное лицо; это могло быть вредно для ее неродившегося ребенка.

Она бежала, бежала прочь из комнаты, от страшного видения, от кошмарного сна…

* * *

Проснувшись в три часа ночи в темной гостиной, Франни некоторое время все еще была в плену своего страшного сна. В этот момент полу-сна, полу-бодрствования она подумала вдруг: Он, это Он, человек без лица.

Потом Франни вновь уснула, на этот раз без единого сновидения, и, проснувшись на следующее утро, совершенно не помнила свой сон. Лишь когда она вспомнила о будущем ребенке, все ее внутренности будто сковало лютым холодом, не давая пошевельнуться.

28

В тот самый вечер, когда Ларри Андервуд впервые переспал с Ритой Блекмур, а Франни Голдсмит приснился ее страшный сон, Стьюарт Редмен не спал. Он ждал Элдера. Он ждал уже три вечера — и рассчитывал сегодня наконец дождаться его.

24 июня, около полудня, Элдер с двумя подручными вошли к нему и вынесли телевизор. Медсестры увозили его по коридору, а Элдер все это время стоял с наведенным на Стью револьвером. Хотя сам Стью не высказал никакого недовольства тем, что телевизор забирают, будто он вовсе ему не нужен. Единственное, что делал в это время Стью, — стоял у окна и смотрел сверху на город над рекой. Как поется на пластинке, «Не нужно быть синоптиком, чтобы знать, куда дует ветер».

Со своего места Стью мог определить, что жизнь в городе замерла: не дымились трубы заводов, не было видно машин, да и прохожих на улицах он не заметил.

Стью предполагал, что у Элдера имеется приказ убить его — а почему бы и нет? Он единственный, кто с самого начала не заразился, не заболел и не умер. Он знает все их секреты. Следовательно, им есть повод его бояться.

Стью знал, что только на экране телевизора герой находит способ выйти из подобной ситуации, в жизни ему оставалось только ждать Элдера и постараться подготовиться к его приходу.

Элдер явно имел отношение к Голубому Проекту и «суперпневмонии». Медсестры величали его «доктор Элдер», но он не был врачом. Ему было лет сорок пять; его взгляд всегда был тяжелым и неулыбчивым. Никому из врачей до Элдера не приходило в голову целиться в Стью из пистолета. Элдер раздражал Стью, потому что причин для такого поведения Стью не видел. Элдер явно ожидал какого-то приказа. Очевидно, какие-то приказы поступали, и Элдер их выполнял. Он был, несомненно, превосходным исполнителем, армейским вариантом мафиози-киллера, и ему даже в голову не приходило нарушить или подвергнуть сомнению приказ.

Глядя в глаза Элдера, Стью чувствовал, что воля покидает его. Элдеру даже не был нужен пистолет; он наверняка владел каратэ, саватэ, а также разными подлыми приемами. Что можно сделать против подобного человека? Даже при мысли об Элдере у Стью начинали дрожать поджилки.

В 22:00 над дверью вспыхнула красная лампочка, и Стью почувствовал, что у него перехватило дыхание и онемели руки. Это происходило с ним всякий раз, когда лампочка загоралась, потому что в один прекрасный момент Элдер мог войти к нему сам. Тогда никаких свидетелей не будет. Умер — и концы в воду.

Элдер вошел в комнату. Один.

Стью сидел на больничной кровати, держась одной рукой за спинку стоящего рядом стула. При виде Элдера ему стало страшно и в жилах как будто застыла кровь. В лице за прозрачной маской он не мог прочитать никакого намека на пощаду.

Теперь все стало ясно для Стью, особенно, когда он увидел в руках Элдера револьвер.

— Как ты чувствуешь себя? — спросил Элдер, и даже сквозь маску Стью услышал, что голос изменился: Элдер явно был болен.

— По-прежнему, — сказал Стью, удивленный обыденности собственного голоса. — Скажите, когда я смогу выйти отсюда?

— Теперь уже очень скоро, — пообещал Элдер. Он направил револьвер дулом в сторону Стью, хотя и не на него конкретно. Он кашлял и сморкался. — Ты ведь не слишком много болтаешь, так?

Стью вздрогнул.

— Мне нравится это качество в мужчинах, — сказал Элдер. — Вокруг слишком много болтунов с длинными языками. Двадцать минут назад я замолвил за вас словечко, мистер Редмен. Им это не слишком понравилось, но я заверил, что все будет в порядке.

— Какое словечко?

— Что ж, мне приказали…

Внезапно глаза Стью метнулись влево, за спину Элдера.

— Боже правый! — крикнул он. — Это же чертова крыса! Какого дьявола вы приволокли сюда крысу?

Элдер оглянулся. Стью вскочил с кровати и двумя руками схватился за спинку стула, занеся стул над головой. Элдер вновь повернулся к нему, и в глазах убийцы появилась тревога.

— Прекрати это! — крикнул Элдер. Брось…

Стул резко опустился на его правую руку. Пистолет с грохотом упал на пол и выстрелил; отдачей его отбросило на ковер, и он выстрелил еще раз.

Элдер пытался поднять ушибленную руку, но не мог. Ножка стула разорвала его белоснежный халат, а пластиковая маска сползла с переносицы, закрывая глаза. Элдер вскрикнул и упал.

Поднявшись на четвереньки, он попытался подползти к пистолету, но тут Стью сильно ударил его стулом по голове. Элдер обмяк. Стью, не мешкая, схватил пистолет и прицелился в лежащего перед ним мужчину, но Элдер не шевелился.

На мгновение безумная мысль пронизала мозг Стью: а что, если Элдеру приказано не убить, а наоборот, освободить его? Но в этом не было никакого смысла. Если бы речь шла об освобождении, Элдер вряд ли держал бы его под прицелом.

Нет, Элдер, безусловно, пришел убить его.

Дрожа всем телом, Стью смотрел на телефонный аппарат. Если бы Элдер сейчас попытался подняться, то Стью всадил бы в него все пули. Но Элдер явно не собирался ни вставать, ни даже просто приходить в себя. Во всяком случае, сейчас.

Внезапно Стью почувствовал непреодолимое желание выйти из этой тюрьмы. Он был под замком почти неделю, и ему было просто необходимо глотнуть свежего воздуха, а потом мчаться, бежать как можно дальше отсюда.

Но к этому нужно было подойти с осторожностью.

Стью подошел к двери и осторожно нажал кнопку, которую, как он заметил, всегда нажимал Элдер. Дверь открылась. Она вела в крошечную комнатку, вся обстановка которой состояла из одного стола, на котором лежали стопка историй болезни и… его одежда. Та, в которой он прилетел в самолете из Брейнтри в Атланту. Холод пронизал все его члены. Не иначе, все это должно было сгореть вместе с его трупом в печи крематория. Его история болезни, его одежда. И привет, Стьюарт Редмен! Стьюарт Редмен вычеркнут из списков живых. Фактически…

Сзади раздался легкий шум, и Стью резко оглянулся. Позади зашевелился Элдер. Он почему-то улыбался.

— Не двигайся, — приказал Стью, прицелившись в лежащего на полу мужчину.

Элдер никак не показал, что слышит. Он продолжал пытаться встать.

Выругавшись, Стью спустил курок. Пистолет щелкнул, и Элдер остановился. Улыбка сменилась гримасой боли. В его белом халате образовалась крошечная дырочка, потом ее края окрасились кровью — и Элдер рухнул мертвый.

Секунду Стью испуганно смотрел на него, потом быстро начал переодеваться, хватая разложенные на столе вещи.

Натягивая брюки, он заметил в углу комнатки дверь и, закончив с экипировкой, попытался толкнуть ее. Она открылась… Перед Стью был длинный слабо освещенный коридор, оканчивающийся лифтом. Неподалеку кто-то надрывно раскашлялся.

Стью решился. Сжимая пистолет в руке, он тихо двинулся по коридору. Когда он почти добрался до лифта, то вдруг почувствовал неестественную тишину. Кашель прекратился. Потом, через пару секунд, возобновился. Стью увидел того, кто кашлял. У стены сидел санитар — Стью вспомнил, что его зовут Вик, — и, испуганно глядя на Стью, кашлял. Перед ним лежали три трупа, чуть поодаль — еще один.

— Боже, — прошептал Вик. — Боже, что ты здесь делаешь? Ты же не должен выходить!

— Элдер пришел, чтобы позаботиться обо мне, а вместо этого я сам позаботился о нем, — сказал Стью. — Мне повезло, что он болен.

— О Боже, этот болван считает, что ему повезло! — бросил Вик, и новый, более сильный, чем раньше, приступ кашля сотряс все его тело. — Глупец, ты даже не представляешь, насколько снаружи опаснее, чем внутри.

— Слушай, могу я чем-нибудь помочь тебе? — спросил внезапно Стью.

— Если ты говоришь серьезно, то можешь сунуть дуло этого пистолета мне в ухо и нажать на спуск. И все внутри меня разлетится на куски.

Вик закашлялся снова; по его подбородку потекла слюна.

Но Стью не мог сделать этого. Его нервы сдали, и он бросился к лифту, ожидая, что Вик окликнет его, и боясь оглянуться. Но Вик за спиной только кашлял и стонал.

Нетерпеливо ожидая, пока лифт доставит его вниз, Стью пытался составить какой-нибудь план.

А что, если внизу его ждут вооруженные охранники?

Но единственной, кого он встретил внизу, была мертвая женщина в форме медсестры. Она лежала поперек входа в комнату с табличкой «ДЛЯ ДАМ».

Стью задумчиво смотрел на нее, затем, полностью утратив контроль над собой, бросился бежать по коридору. Ему показалось, что сзади раздался шум погони, и он припустил изо всех сил. Мелькали таблички на дверях: «БИБЛИОТЕКА», «МИКРОФИЛЬМИРОВАНИЕ», «РАДИОЛОГИЯ»…

Стью завернул за очередной угол и оказался там, откуда бежал. Он понял, что оказался не в том коридоре. Но из холла шел еще один коридор, и Стью, не раздумывая, бросился туда. Коридор делал какие-то повороты, и Стью все время боялся, что сейчас он окажется в тупике и тогда все, конец надеждам. Внезапно он уперся в дверь с табличкой «ВЫХОД».

Не веря в свою удачу, он толкнул дверь, и она легко подалась. Перед Стью была только ночь, прекрасная тихая летняя ночь, ночь — и свобода! О чем еще может мечтать человек?

Все еще сомневаясь, Стью вглядывался в темноту. У него перехватило в горле. Он сделал шаг по асфальтовой дорожке, другой, третий — и не в силах больше сдерживаться, побежал вперед, прочь от этого страшного места.

— Я жив! — шептал он про себя. — Я жив, Господи! Я жив, слава Богу, слава Богу, слава Богу…

Он бежал по дороге, а слезы лились по его щекам прямо на теплую землю…

29

Ветер гнал по дорогам Техаса пыль, создавая над Арнеттой пелену, будто город был написан сепией. Хлопали раскрытые окна домов. На центральной улице вперемешку лежали мертвые собаки и люди. Одна из собак лежала прямо на лице мужчины в военной форме с отъеденными руками. Кошки не были подвержены эпидемии, и множество представителей и представительниц кошачьего племени бродили по улицам, будто тени. Из некоторых домов доносился звук телевизоров, которые забыли выключить или не успели. Возле железнодорожной станции мухи слетелись полакомиться пивом из разбитой цистерны. Неподалеку стояла машина Тон Леоминстера. На ее заднем сидении устроило гнездо семейство белок. Солнце превращало Арнетту в пустыню, ночь — в страну мрака и теней. За исключением щебета птиц и попискивания мелких животных, город хранил молчание. Кругом царила тишина. Тишина. Тишина.

30

Кристофер Брадентон вздрогнул. У него ныло все тело. Горло сковала боль; лицо опухло и отекло. Он тяжело дышал, и у него был жар. Он не мог припомнить, был ли у него когда-нибудь подобный жар с тех пор, как он помог осуществить побег из Лос-Анжелесской тюрьмы двум политическим заключенным. У них сломалась машина, и он отвез их, куда они попросили.

Застонав, Кристофер попытался натянуть на себя одеяло, но у него не хватило сил. Как он оказался в постели? Лег сам? Это было маловероятно. Скорее всего, в доме есть еще кто-нибудь. Кто-нибудь… но он не мог вспомнить, кто именно. Он помнил только, что был напуган, потому что кто-то (или что-то) должен прийти и ему, Брадентону, тогда предстояло бы что-то сделать…

Он снова застонал и поднял голову с подушки. Ему послышались какие-то голоса, и он понял, что бредит.

Боже, неужели я умираю?

Внезапно его слух что-то уловил. Шаги. Приближающиеся шаги. Внезапно Кит Брадентон понял, кто это идет к нему. В это мгновение дверь распахнулась, и перед ним предстал чернокожий мужчина в потертых джинсах. Его лицо, как у фантасмагорического Санта Клауса, лучилось улыбкой.

— Нет! — простонал Брадентон, пытаясь закрыть лицо руками. — Нет! Нет!..

Внезапно откуда-то сверху на него полились струи ледяной воды, и через секунду Кит почти плавал в кровати, подобно рыбе в аквариуме.

Он застонал. Еще раз. И еще. Потом его начал бить озноб, подбрасывая обессиленное тело на мокрой постели.

— Я знал, что тебе станет прохладно, дружок! — весело прокричал человек, известный Киту под именем Ричард Фрай. — Но ведь в душе тебе приятно, что я немного освежил тебя, ведь так? Что же ты не благодаришь меня?

Он подпрыгнул в воздухе, как Брюс Ли в эффектном приеме кунфу, и завис прямо над Китом Брадентоном. Брадентон беспомощно застонал. Чернокожий, перебросив в воздухе ногу, оседлал неподвижно лежащее тело.

— Я должен был разбудить тебя, парень, — сказал Фрай. — Не хотелось навсегда проститься с тобой, не поговорив.

— …с меня… с меня… с меня…

— А я и не сижу на тебе, человек. Я просто парю над тобой, подобно невидимой великой силе.

Брадентон агонизировал от страха. Это насмешливое лицо закрыло для него весь мир.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой. О бумагах, которые ты должен был передать мне, и о машине, и о ключах от нее. Все, что я обнаружил в твоем гараже, — это старенький «пикап». Насколько мне известно, он принадлежит тебе. Как насчет того, чтобы дать мне его взаймы?

— …они… бумаги… не… не могу говорить… — Брадентон хватал ртом воздух. Его зубы громко стучали.

— Лучше смоги, — посоветовал Фрай и щелкнул пальцами. В глазах Брадентона вспыхнул ужас. — Лучше смоги, и я оставлю тебя в покое. Подумай о себе, приятель.

Дрожа от страха всем телом, Брадентон с трудом выдавливал из себя слова:

— Бумаги… документы на имя Ричарда Флэгга. В шкафу в гостиной. Под… телефонной книгой.

— Машина?

Брадентон безуспешно пытался сосредоточиться. Ондавал этому человеку машину? Это было так давно, что Кит не мог вспомнить. Вместо мыслей о машине, которая нужна его страшному гостю, Брадентон почему-то думал о своем купленном в 1953 году «студебеккере».

Фрай резким движением положил руку на лицо Брадентону, зажимая ладонью рот, а пальцами — ноздри. Брадентон начал задыхаться. Из-под руки Фрая раздался сдавленный стон. Фрай тут же убрал руку и спросил:

— Ну что, это помогло тебе вспомнить?

Как ни странно, да, помогло.

— Машина… — прошептал Брадентон и взвизгнул, как собака. — Машина припаркована… позади бензозаправки в Коноко… сразу за городом. Шоссе номер 51.

— К северу или к югу от города?

— К ю… к ю…

— Понял. Продолжай.

— Накрыта чехлом. Бью… бью… «бьюик». Регистрационное свидетельство под сидением. На имя… Рэндалла Флэгга. — Он замолчал и с робкой надеждой поднял глаза на своего мучителя.

— Ключи?

— Под ковриком…

При этих словах Фрай подпрыгнул и плавно приземлился на грудь Брадентона будто в удобное кресло, отчего бедняга окончательно утратил способность дышать.

Из последних сил он выдавил из себя:

— …пожалуйста…

— И спасибо, — с насмешливой улыбкой сказал Ричард Фрай /Рэндалл Флэгг. — Пожелаю тебе спокойной ночи, Кит.

Неспособный говорить, Кит только вращал глазами.

— Не думай обо мне плохо, — мягко сказал чернокожий, глядя ему в глаза. — Все дело в том, что мы должны торопиться. Дорога к Колесу Удачи открыта. Это моя счастливая ночь, Кит. Я чувствую это. Я очень хорошо это чувствую. Поэтому нужно спешить.

* * *

До Коноко было около полутора миль, и Флэгг добрался туда к трем часам утра. Дул сильный ветер, и на пути негр встретил немало трупов — людей и собак. На людях была надета какая-то форма. Над головой, в небе, ярко сияли звезды, прорезая темный покров окутавшей землю ночи.

Ветер сдул с «бьюика» чехол, о котором говорил бедняга Брадентон. Когда Флэгг приблизился к машине, порыв ветра поднял чехол с земли и повлек куда-то вперед, на восток. Флэгг задумался, не зная пока, в каком направлении отправится он сам.

Он стоял возле машины. Мотор был выключен, и вокруг царила тишина. Затем он подошел к «бьюику» спереди и открыл капот. Как будто все в порядке.

— Что ж, маленькая «кобра», тебе суждено повезти меня навстречу успеху, — тихо сказал он.

Только в какую сторону нужно ехать, чтобы встретить успех?

Внезапно позади раздался шорох. Рэндалл оглянулся и увидел Брадентона в комнатных шлепанцах, нелепо выглядевших здесь, на ночном шоссе. Брадентон, сверкая черными глазами, направлялся к нему.

Чернокожий сделал жест рукой, и Брадентон исчез.

Флэгг улыбнулся и, закрыв капот, подошел к дверце «бьюика». Время шло. Он коснулся лбом прохладного стекла. На каком-то уровне это придавало ему силы. Он знал об этом.

Сев за руль, он осторожно повернул ключ зажигания. Мотор заработал. Включив фары, Флэгг осветил пустынную автозаправочную станцию, заметив промелькнувшую кошку с мышью в зубах. Он довольно рассмеялся. Это был смех человека, не держащего в уме ничего дурного. Машина тронулась с места и, почти сразу же повернув направо, рванулась в сторону юга.

31

Часы над дверью конторы шерифа показывали двадцать две минуты девятого, когда погас свет.

Ник Андрос как раз читал в газете, которую нашел в ящике стола, готическую новеллу. Хотя он не одолел еще и половины, он не сомневался, что привидением на самом деле была жена хозяина, давно сошедшая с ума.

Когда свет погас, он почувствовал, что сердце в груди учащенно забилось, и какой-то внутренний голос из глубины подсознательно прошептал: ОН ИДЕТ ЗА ТОБОЙ… ОН СЕЙЧАС ЗДЕСЬ… ОН ВЫШЕЛ НА ОХОТУ…

Ник положил газету на стол и вышел на улицу. День еще не угас до конца, но сгущались сумерки. Ни единый фонарь не освещал улицу. Неоновые вывески магазинов, так весело игравшие по вечерам всеми цветами радуги, тоже были выключены. Ник ощутил внутри себя странную вибрацию, которая иногда заменяла ему слуховые ощущения.

В кабинете шерифа в шкафу хранились свечи, целая коробка, но от мысли, что их необходимо искать, Нику стало неуютно. Тот факт, что погас свет, рассердил его, и сейчас он стоял неподвижно, глядя на запад, безмолвно умоляя солнце не покидать его в надвигающейся темноте.

Но свет постепенно тускнел и к девяти часам исчез совсем. Ник вернулся в кабинет, где лежали свечи. Он нащупал на полке коробку, и в это время дверь распахнулась и в комнату вошел Рей Буз. Неделю назад он покинул город и скрылся в лесу. Двадцать четвертого утром он почувствовал, что заболевает, и наконец сегодня вечером, злой и тревожащийся за свою жизнь, вернулся в город, где не встретил никого, кроме чертового немого, из-за которого ему пришлось скрываться. Немтырь шагал через центральную площадь, как если бы он был хозяином города, в котором Рей прожил всю свою жизнь. На бедре у него болтался пистолет шерифа. Кем это он себя возомнил? Рей допускал, что, как и всем остальным, ему предстоит умереть, но прежде намеревался показать немому, где раки зимуют.

Ник стоял к нему спиной, не подозревая, что теперь он в конторе не один, когда на его шее сомкнулись чьи-то руки и крепко сдавили ее. Коробка выпала у него из рук, и свечи рассыпались по полу. Он не сразу совладал с охватившим его ужасом; внезапно ему показалось, что какое-то кошмарное существо из его снов почему-то ожило, что за спиной его сам дьявол и вся сатанинская сила вложена в его крепкую хватку.

Потом он инстинктивно ухватился за сдавливающие его горло руки и попытался разжать их. Ему удалось на мгновение ослабить хватку, и это позволило юноше сделать вдох, но руки тут же снова стиснули горло.

Они боролись в темной комнате. Рей Буз чувствовал, что по мере усиливающегося сопротивления силы его уменьшаются. У него раскалывалась голова. Если он быстро не покончит с этим немым, то никогда не покончит с ним. И он сдавил шею юноши изо всех оставшихся сил.

Ник почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Боль в горле, сначала невероятно острая, становилась теперь не болью, а довольно приятным ощущением. Он наступил на ногу Буза и попытался переместить центр тяжести. Буз шагнул назад. Одна его нога попала на свечу. Он потупился и упал на пол, увлекая за собой Ника. Его руки наконец разжались.

Ник откатился в сторону, тяжело дыша. Все сейчас потеряло значение, кроме этой ужасной боли в горле. Во рту появился привкус крови.

Нападавший на юношу, чертыхаясь, подымался на ноги. Ник вспомнил о пистолете и пошарил в поисках оружия. Пистолет был на месте, но его нужно было извлечь из кобуры. Нику почти удалось это сделать, как вдруг его противник с воплем бросился вперед.

У Ника перехватило дыхание; и в это время большие белые руки впились в его лицо, нащупывая глаза. На одной руке Ник увидел кольцо и сообразил, что это Буз. О любви Буза к кольцам рассказывала его сестра. Правой рукой Ник попытался высвободить револьвер.

В это время Рей Буз ногтем попал Нику в правый глаз. Все тело юноши пронзила страшная боль. И все же ему удалось достать пистолет. Буз, чертыхаясь и упираясь ногой в ножку стола, попытался выцарапать Нику глазное яблоко.

Ник беззвучно закричал от боли и прижал дуло пистолета к боку Буза, нажав на курок. Хотя он не мог слышать выстрел, он почувствовал, что его руку отбросило в сторону. По рубашке Буза заструилась кровь. Но все еще не чувствуя боли и озлобленный сопротивлением, Буз только крепче вцепился Нику в лицо.

Сжавшись от боли и ужаса, Ник еще и еще раз нажал на курок. По тому как Буз обмяк, он понял, что его противник мертв. Тогда он осторожно убрал с лица его руки и, зажав глаз ладонью, замер на полу, ожидая, пока утихнет боль. Горло будто раскололи на сотни крошечных осколков.

Наконец Ник нашел в себе силы встать на четвереньки и пошарил по полу в поисках свечи. Он зажег ее от настольной зажигалки. В тусклом свете он увидел Рея Буза, лежащего на полу лицом вниз. Тот напоминал выброшенную волной на берег дохлую птицу. Пуля насквозь пробила его тело, оставив на рубашке кровавые следы. Вокруг трупа растекалась лужица крови. В свете пламени тень Буза приобретала причудливые формы.

Со стоном Ник заковылял в ванную, все еще прижимая ладонью глаз, и посмотрел там на себя в зеркало. Он увидел между пальцами струйку крови и на мгновение отвел руку. Ник не был уверен, но ему показалось, что он останется одноглазым.

Тогда он вернулся в контору и с ожесточением несколько раз ударил ногой неподвижное тело Буза.

Ты ослепил меня, говорил он мертвому человеку. Сперва ты выбил мне зубы, потом — глаз. Ты доволен? Или, если бы тебе удалось, ты лишил бы меня обоих глаз? Ослепил бы и бросил бы беспомощного здесь, одного, обрекая на верную смерть? Этого ты хотел, скотина?

Он снова ударил Рея Буза ногой, и внезапно ощущение прикосновения к мертвому телу заставило его отшатнуться. Тогда он подошел к столу, сел за него и положил голову на руки. Снаружи совсем стемнело. Казалось, погасли все фонари на свете.

32

— Я хочу выбраться из города, — не поворачиваясь, сказала Рита. Она стояла на крошечном балкончике, поеживаясь от утренней свежести.

— Ладно, — ответил Ларри. Он сидел за столом, доедая сэндвич.

Она повернулась к нему. Если днем в парке она выглядела как элегантная дама лет сорока, то сейчас напоминала женщину, балансирующую между началом и концом шестого десятка. В пальцах у нее подрагивала сигарета, что придавало дыму причудливые очертания.

— Я говорю серьезно.

Он вытер губы салфеткой.

— Знаю, что серьезно, — сказал он, — и поддерживаю. Нам действительно нужно выбираться отсюда.

Мускулы на ее лице дрогнули, и Ларри показалось, что в этот момент она стала еще старше.

— Когда?

— А почему бы не сегодня?

— Ты милый мальчик, — сказала она. — Хочешь еще кофе?

— Я и сам могу…

— Ерунда. Сиди, где сидишь. Я всегда сама приносила моему мужу вторую чашку. Ему это нравилось. Хотя за завтраком я никогда не видела ничего, кроме его пробора. Сам он всегда отгораживался свежей газетой. Или какой-нибудь чертовой книгой. Белль. Камю. МИЛЬТОН, на худой конец. Ты приятно контрастируешь с ним. — Она посмотрела через плечо на дверь, ведущую в кухню.

Он улыбнулся, глядя на нее и вспоминая их вчерашнюю встречу в парке. Теперь даже блеск ее бриллиантов в его глазах померк. Он не удивился, если бы они оказались простыми фионитами.

Она вернулась из кухни.

— Прошу, — дрожащей рукой она протянула ему чашку, судорожно пытаясь не расплескать обжигающий кофе. И все же капля кипятка попала Ларри на руку, и он вздрогнул.

— Ох, извини…

— Все в порядке..

— Нет, это я… корова… глупая… неуклюжая…

Она залилась слезами, странными для Ларри — будто оплакивала кончину единственного друга.

Он встал и обнял ее за плечи.

— Прости, я не знаю, что со мной происходит… я никогда не была так неуклюжа… прости…

— Ерунда, все в порядке.

Ларри механически поглаживал Риту по голове. Он прекрасно представлял себе возникшие сложности, как личного, так и не личного характера.

Сложностью неличного характера был запах. Он проникал в квартиру через окна и двери. Это был запах гниения, запах разложения. Запах тысячи трупов, усиленный жарким июльским солнцем; запах, от которого невозможно убежать, как бы ты этого не хотел.

В Манхеттене все еще работал свет, но Ларри был уверен, что во многих других местах он погас уже давно. Прошлой ночью, после того, как Рита уснула, он стоял на балконе и видел, что Бруклин освещен менее чем наполовину. Часть Манхеттена тоже утонула во тьме. Не горел свет и в Нью-Джерси…

Темнота означала нечто большее, чем отключенное электричество. Помимо всего остального, она означала выключенные кондиционеры, без которых в середине лета невозможно прожить. Она означала, что люди, умершие в своих квартирах, разлагаются гораздо быстрее, а значит, и запах их трупов становится гораздо ужаснее.

В личном плане, полагал Ларри, Рита была встревожена их вчерашней находкой, когда они покидали парк. Сперва она смеялась, но потом как-то мгновенно постарела и сникла.

На одной из тропинок в луже собственной крови лежал заклинатель духов. Рядом с ним валялись его разбитые очки. Наверное, их разбил какой-нибудь особенно злобный дух. Заклинатель больными, страдающими глазами смотрел на Риту и Ларри. Потом его глаза закрылись, и он перестал дышать.

С Ритой случилась истерика. Успокоившись, она настояла, чтобы они с Ларри похоронили беднягу. Что они и сделали. И вот после этого она и начала выглядеть, как сегодня утром.

— Не страшно, — повторил он. — Ты не обожгла меня. Вот только маленький волдырь.

— Сейчас принесу мазь. Она в аптечке.

Рита вскочила, но он мягко придержал ее за руку и заставил сесть. Воспаленными глазами она смотрела на Ларри.

— Ты не пойдешь за мазью, — сказал он. — Сейчас ты поешь. Яичницу, гренки, кофе и все такое. Потом мы раздобудем несколько карт и определим самый удобный маршрут, чтобы выбраться из Манхеттена. Ты ведь знаешь, что нам нужно будет идти пешком.

— Да… наверное, так.

Он вышел на кухню и достал из холодильника последние два яйца. Разбив их в чашку и разболтав вилкой, он принялся жарить яичницу.

— Куда бы ты хотела пойти? — крикнул он.

— Что? Я не…

— Куда пойдем? — громче крикнул он. — На север? Там Новая Англия. На юг? Это, по-моему, бессмысленно. Мы можем пойти…

Сдавленный звук. Он повернулся и увидел, что Рита стоит за его спиной, беззвучно ломая руки и изо всех сил стараясь сдерживаться, чтобы не разрыдаться снова. Ей никак не удавалось взять себя в руки.

— Что с тобой? — приближаясь к Рите, спросил Ларри. — В чем дело?

— Мне кажется, я не смогу есть, — простонала она. — Я знаю, что это необходимо… но ЗАПАХ…

Он подошел к окну и плотно прикрыл его.

— Вот, — сказал он, надеясь, что Рита не заметит гримасу отвращения на его лице. — Так лучше?

— Да, — смущенно сказала она. — Гораздо лучше. Я, наверное, смогу поесть.

Ларри переложил яичницу на тарелку, наколотил растворимого кофе в чашку, добавив сливок и сахара, как нравилось Рите (сам Ларри своим кредо избрал расхожую шутку: «если хочешь чашку сливок с сахаром, зачем тогда добавлять в нее кофе?»), и отнес все это на стол. Рита сидела на кушетке, задумчиво разглядывая стереосистему. На проигрывателе крутилась пластинка с Дебюсси.

— Кушать подано, — окликнул ее Ларри.

Она с отсутствующей улыбкой подошла к столу, села и начала есть.

— Вкусно, — пережевав кусок, заметила она. — Ты прекрасно готовишь. Спасибо.

— Ты чрезвычайно любезна, — ответил Ларри. — Теперь слушай. Я предлагаю вот что. По Пятой улице мы спустимся к Тридцать девятой и свернем на запад. Доберемся через Линкольн-туннель до Нью-Джерси. Потом по 495 шоссе сможем попасть в Пассаик и… ну как тебе яичница? Не пережарена?

Рита улыбнулась.

— Отличная яичница. — Она отправила в рот очередной кусок и отпила кофе. — То, что нужно. Продолжай, я слушаю.

— Из Пассаика мы будем идти все дальше, на восток. Там найдем машину и поедем. Я считаю, нам следует держать курс на Новую Англию. Конечная цель — где-нибудь на побережье: Мэн, Киттери, Йорк, Уэллс, Оганквайт, возможно, Скарборо или Бутбей Харбор. Что ты скажешь?

Во время своей речи он смотрел в окно и сейчас обернулся к Рите. То, что он увидел, на мгновение ужаснуло его — как если бы она внезапно взлетела к потолку. Она улыбнулась, но в глазах ее была смесь боли и ужаса. Кровь отхлынула от ее лица.

— Рита? Боже, Рита, что…

— Прости… — Она оттолкнула в сторону стоящий перед нею стул, и он с грохотом упал. Ничего не видя перед собой, Рита медленно двинулась через гостиную.

— РИТА?

Она добралась до ванной, и Ларри услышал оттуда характерные звуки: она извергала обратно только что съеденный завтрак. С досадой стукнув кулаком по столу, он бросился за ней. От стоящего в ванной запаха его чуть не стошнило. Рита сидела на поролоновом коврике, подогнув под себя ноги и зажимая рукой рот. Ее лицо было белее мела.

— Прости, — простонала она. — Мне нельзя было есть, Ларри. Действительно. Прости!

— Но послушай, если ты чувствовала, что это так закончится, то зачем ПЫТАЛАСЬ?

— Потому, что ты этого хотел. А мне не хотелось сердить тебя. Но ты все равно рассердился, верно? Ты сердишься на меня.

Его мысли возвратились к событиям прошедшей ночи. Она занималась с ним любовью с такой фантастической энергией и изобретательностью, что сперва, подумав о ее возрасте, он был несколько обескуражен. Когда Ларри, успокоенный и удовлетворенный, бессильно откинулся на подушку, она еще долго ворочалась и вздыхала и наконец, крепко прижавшись к нему, попыталась заставить вновь предаваться любовным утехам. «ТЫ ЖЕ НЕ ОСТАВИШЬ МЕНЯ? — шептала она. — ТЫ ЖЕ НЕ БРОСИШЬ МЕНЯ ОДНУ?»

Она была хороша в постели — лучшей женщины у Ларри еще не было. И еще она ненасытна: после легкого завтрака она вновь потащила Ларри в кровать, будто и не было страстной, изнуряющей ночи…

Что ж, Ларри действительно было хорошо с нею.

Но сейчас…

Неужели ему придется тащить ее на спине? Боже, он надеялся, что нет. Какого черта? Он и о себе толком не может позаботиться, что же говорить о ней?

— Нет, — сказал он. — Я не сержусь. И я не начальник над тобой. Если не можешь есть — достаточно просто сказать об этом.

— Я говорила тебе… я говорила, что не думаю, что смогу…

Он метнул в ее сторону злобный взгляд. С его языка чуть не сорвалось: Я НЕ ТВОЙ ПАПОЧКА ИЛИ ЧЕРТОВ МУЖЕНЕК! Я НЕ СОБИРАЮСЬ ЗАБОТИТЬСЯ О ТЕБЕ! ТЫ НА ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СТАРШЕ МЕНЯ!

Рита сжалась, боясь, что Ларри сейчас ударит ее, и Ларри стало стыдно.

— Извини, — сказал он. — Я просто невоспитанный болван.

— Нет, что ты, совсем нет, — ответила Рита и заплакала.

Ларри молча смотрел на нее. Да, они попали в странную ситуацию. Они оказались в самом водовороте трагедии, и на их глазах весь город, всю страну засасывал этот водоворот. Его мать умерла на его глазах. Сколько людей в городе сегодня мертвы? Сколько — живы? Ерунда какая-то!

— Попытайся не сердиться на меня, — услышал он голос Риты. — Я постараюсь не причинять тебе больше хлопот.

НАДЕЮСЬ, ЧТО ТАК. ОЧЕНЬ НАДЕЮСЬ.

— Все отлично, — улыбнулся он и помог ей встать на ноги. — Теперь пойдем. Нам еще многое нужно сделать. Как ты, в состоянии?

— Да, — сказала она, хотя на лице ее застыло то выражение, как тогда, когда он предлагал ей яичницу.

— Вот выберемся из города, и тебе сразу станет лучше.

Она с надеждой посмотрела на него:

— Ты думаешь?

— Просто уверен, — ответил Ларри.

* * *

Они взяли с собой совсем немного — две смены белья и пакет с едой. Все это Ларри сложил в дорожную сумку, найденную в ванной. После недолгих пререканий к ним присоединили револьвер и две сотни патронов. Это был хороший револьвер, стоящий не менее пятисот долларов.

— Ты действительно считаешь, что он нам понадобится? — спросила Рита. В руках она держала маленький пистолет из сумочки.

— Мне кажется, лучше взять его с собой, — ответил Ларри, не желая вдаваться в комментарии. — Твоя сумка не слишком тяжела для тебя?

— Нет, что ты. Совсем нет.

— Так всегда кажется сначала, но потом, в дороге, она покажется тебе гораздо тяжелее. Впрочем, когда устанешь, я смогу понести ее.

— Я справлюсь, — с улыбкой заверила его Рита.

Они вышли на крыльцо. Рита посмотрела влево, потом вправо и сказала:

— Мы покидаем Нью-Йорк.

— Да.

Она повернулась к Ларри:

— Я рада. Я чувствую себя… о, будто я вновь маленькая девочка. Как будто сейчас выйдет папа и скажет: «Сегодня мы отправляемся в путешествие». Ты помнишь, как это бывает в детстве.

— Кажется, помню.

Она переступила с ноги на ногу и поправила ремешок сумки.

— Начало путешествия, — сказала она и тихо, так, что Ларри едва разобрал слова, добавила, — «Дорога ведет нас…»

— Что?

— Это строчки из Толкиена, — сказала Рита. — «Властелин колец». Я всегда считала эту вещь приглашением к приключениям.

— Чем меньше приключений, тем лучше, — хмуро сказал Ларри, прекрасно понимая, что она имеет в виду.

Рита все еще смотрела на улицу. Неподалеку сгрудились брошенные своими хозяевами машины, будто все жители Нью-Йорка одновременно решили припарковать их здесь.

Задумчиво она проронила:

— Я была на Бермудах, и на Ямайке, и в Монреале, и в Сайгоне, и в Москве. Но с тех пор как я была маленькой девочкой и мой папа водил меня и мою сестру Бесс в зоопарк, мне не приходилось отправляться в путешествие. Пойдем, Ларри.

* * *

Эту дорогу Ларри Андервуд не забудет никогда. Он поймал себя на мысли, что она была не так уж неправа, сравнивая их путь с романом Толкиена-Толкиена с его мифическими землями, путешествиями во времени, с его полусумасшедшим, полувосторженным воображением, населившим мир эльфами и гоблинами, троллями и хоббитами. Ничего этого в Нью-Йорке не было, но здесь все изменилось настолько, что было невозможно поверить в реальность происходящего. Сотни трупов на мостовых. Кошка с котятами, нежащиеся в лучах летнего солнца на мусорном баке. Улыбающийся молодой человек с чемоданом, встреченный или по дороге и пообещавший Ларри миллион долларов, если ему будет позволено прямо здесь же переспать с Ритой. Миллион, очевидно, хранился в чемодане.

Вскоре после встречи с молодым человеком (Рита все это время истерически смеялась) они добрались до угла Пятой и Тридцать девятой улиц. Наступил полдень, и Ларри предложил перекусить. На углу они обнаружили кафе, но как только Ларри толкнул дверь, оттуда вырвалась волна зловонного запаха, и Рита резко отпрянула назад.

— Если мы не хотим потерять аппетит, нам бы лучше не входить туда, — заметила она.

Ларри, надеющийся найти в кафе какую-нибудь еду и сэкономить их запасы, хотел возразить, но не решился оставить ее одну даже на несколько минут. Поэтому они прошли еще немного на запад, нашли скамейку и, расположившись на ней, вскрыли банку ветчины и крекеры.

— Знаешь, сейчас я по-настоящему хочу есть, — призналась Рита.

Он улыбнулся ей с некоторым облегчением. Они шли вперед, совершали какие-то активные действия — и это было хорошо. Он пообещал ей дома, что, когда они выйдут из Нью-Йорка, ей станет лучше. Тогда он сказал это просто чтобы что-нибудь сказать. Теперь, ощущая прилив сил, он верил, что так и будет. Пребывание в Нью-Йорке напоминало пребывание еще живого человека в морге. Чем раньше они выберутся из города, тем лучше им будет. Они направятся в Мэн по проселочным дорогам и, если им повезет, остановятся в одном из бунгало на побережье. Сейчас — на север, а в сентябре-октябре — на юг… Занятый своими мыслями, он не заметил возникшей на лице Риты гримасы боли.

Теперь они шли на запад, отбрасывая впереди себя длинные тени. Они прошли Седьмую улицу, Восьмую, Девятую, Десятую… Все улицы были пустынны и безмолвны, и только автомобили всех марок и цветов тянулись вдоль их пути нескончаемым потоком. Ларри пришло в голову, что, если они воспользуются мотоциклом, то быстрее выберутся из города. Но тут же отказался от этой идеи: Рита, несомненно, не сможет ехать на мотоцикле.

На пересечении Тридцать девятой и Седьмой улиц они увидели лежащего под такси юношу.

— Он мертв? — спросила Рита.

Услышав звук ее голоса, молодой человек сел, оглядываясь по сторонам, увидел их и кивнул. Они кивнули в ответ. Он снова лег под машину.

Рита остановилась, опустилась на одно колено и принялась растирать ногу. Ларри с ужасом заметил, что она умудрилась надеть в дорогу босоножки на каблуке и теперь пятка была совсем растертая. Под ремешком босоножек запеклась кровь.

— Ларри, прости ме…

Рывком он поставил ее на ноги.

— О чем ты думала? — выкрикнул он ей в лицо. — Ты что думала, что, как только ты устанешь, нам подадут такси и отвезут домой?

— Я никогда не…

— О, конечно! Ты никогда! Рита, у тебя на ногах кровь! И давно тебе начали тереть ноги твои дерьмовые босоножки?

Она тихо сказала:

— С… ну, с перекрестка Пятой и Сорок девятой. Да, кажется, так.

— Вот уже двадцать кварталов, как ты идешь с растертыми ногами и ничего не сказала?!

— Я думала… может быть… они перестанут натирать ноги… я не хотела… терять время… выбраться из города… я только думала…

— Похоже, ты ни о чем не думала, — зло проронил Ларри. — Что же нам теперь с тобой делать? Как ты будешь идти дальше?

— Не обращай на меня внимания, Ларри, — и она начала всхлипывать. — И, пожалуйста… не кричи на меня… мне от этого еще хуже…

Она закрыла руками лицо и с плачем бросилась вперед. Он схватил ее за плечи и отвел от лица руки. Она вырывалась, пытаясь вновь закрыть глаза.

— Посмотри на меня.

Рита отрицательно замотала головой.

— Черт возьми, посмотри на меня, Рита!

Она повернула к нему залитое слезами лицо. Внезапно Ларри почему-то отлично себя почувствовал.

— Я хочу рассказать тебе кое-что, чего ты сама не понимаешь. Нам нужно пройти еще двадцать-тридцать миль. Если твои ноги по-прежнему будут кровоточить, ты заразишься от одного из валяющихся повсюду трупов. Поэтому перестань изображать неженку и помоги мне.

Говоря все это, Ларри почти успокоился. А почему, собственно, он должен заботиться о ней, словно о маленьком ребенке?

Потому что теперь это была ЕГО проблема. Потому что он должен был проследить, во что она обуется. Потому что, если он собирался брать ее с собой, он должен был уделить ее экипировке больше внимания.

— Рита, — сказал он. — Прости меня.

Она села прямо на мостовую, сразу постаревшая и подурневшая. Ларри заметил, что она совсем седая. Голову она положила на согнутые колени, стараясь не встречаться взглядом с Ларри.

— Прости меня, — повторил он. — Я… слушай, я не имел права так разговаривать с тобой. — Он продолжал говорить, но она будто не слышала его слов. Наконец Рита подняла голову:

— Уходи, Ларри. Не стоит задерживаться из-за меня.

— Я же сказал, что неправ, — с легкой досадой заметил он. — Мы найдем тебе новые туфли и белые носки. Мы…

— Никаких «мы». Уходи.

— Рита, прости…

— Если ты скажешь это еще раз, я закричу. Ты хам. Уходи.

— Я же говорил…

Запрокинув голову, она изо всех сил заорала. Невольно отскочив, Ларри нервно завертел головой, пытаясь понять, слышит ли кто-нибудь ее крики. Ему только не хватало, чтобы из-за угла вынырнул полицейский и поинтересовался, что это он делает со старой леди.

Перестав кричать, Рита посмотрела на него. Затем сделала рукой жест, будто отмахнулась от надоедливой мухи.

— Прекрати, — сдерживаясь, сказал Ларри, — или я действительно уйду без тебя.

Она молча смотрела на него. В ее глазах была ненависть.

— Ладно, — сказал Ларри. — Желаю хорошо провести время и умереть без особых мучений.

Он дернул плечом и твердо пошел по шоссе к виднеющемуся неподалеку туннелю. Дойдя почти до самого туннеля, он оглянулся, уверенный, что она плетется где-то сзади или стоит на месте, глядя ему вслед. Но Рита исчезла.

Поколебавшись мгновение, он сделал несколько шагов по направлению к тому месту, где оставил ее, и окликнул:

— Рита! Рита, послушай! Я хочу…

Последнее слово умерло в его горле. Риты нигде не было. Тогда Ларри бросился бежать. Он заглядывал в кабины машин, брошенных на дороге, в подворотни и подъезды. Но везде было пусто.

Став посреди улицы, он сложил рупором руки и крикнул:

— Рита! РИТА!

Ему ответило только мертвое эхо:

— РИТА… ИТА… ИТА… ИТА…

* * *

К четырем часам тучи затянули небо над Манхеттеном, и раскаты грома прорезали тишину. В окнах зданий засверкала отраженная молния. Бог будто решил до полусмерти напугать оставшихся в живых людей. Освещение сразу же померкло, и Ларри это не понравилось. Он закурил сигарету и обнаружил, что его руки дрожат, как дрожали сегодня у Риты, когда она подавала ему утром кофе.

Он сидел прямо на тротуаре и ждал. Ждал, пока Рита одумается и вернется. Но она не возвращалась. Целых полчаса выкрикивал ее имя и слышал в ответ только эхо.

Вновь загремел гром, на этот раз ближе. Первая капля дождя упала Ларри на руку. Ларри подумал, что нужно где-нибудь спрятаться и переждать грозу или постараться быстрее добраться до туннеля. Если он прямо сейчас не войдет в туннель, то нынешнюю ночь, возможно, ему придется провести в городе.

Он попытался здраво порассуждать о туннеле. Безусловно, там нет ничего, что могло бы повредить ему, Ларри. Жаль, что он забыл прихватить с собой фонарик. Конечно, в туннеле тоже есть брошенные машины и трупы, но что ему до них? Ларри не верил в оживших мертвецов и вампиров. Все это ерунда. Просто…

Молния прорезала небо прямо над головой Ларри. Немедленно прогремел гром. И сразу же тысячи капель дождя обрушились на землю. Колебаться было некогда. Ларри бросился к туннелю. На пороге он замешкался, но тут дождь пошел сплошной стеной, что Ларри, отбросив последние сомнения нырнул под спасительную крышу.

ОТЛИЧНО, подумал он. ВСЕ ОТЛИЧНО. ВОТ МЫ И В ТУННЕЛЕ ЛИНКОЛЬНА.

Внутри было гораздо темнее, чем Ларри мог предположить. Пока за его спиной виднелся выход, он мог разглядеть бесконечную цепь автомобилей, стоящих впритык бамперами друг к другу. Но вскоре выход скрылся из виду, и стало совсем темно.

Ларри зажег зажигалку и высоко поднял ее, словно факел. Слабый свет выхватил из темноты небольшой участок не более шести футов в диаметре. Нет, зажигалка ему не поможет, решил Ларри и сунул ее в карман. Вытянув вперед руку, он медленно двинулся вперед. Здесь, как и на пустых улицах, тоже царило эхо, только гораздо более гулкое и громкое; Ларри не мог отделаться от чувства, что кто-то идет за ним, преследует его. Он несколько раз останавливался, прислушиваясь. Дождавшись, пока эхо замрет, снова начинал двигаться, стараясь производить как можно меньше шума.

Иногда, остановившись, он доставал зажигалку и при свете ее смотрел на часы. В последний раз он обнаружил, что уже 16:40, но это ничего ему не давало. Впереди не было видно ни огонька, и поэтому время потеряло свое обычное значение. Интересно, какая длина этого туннеля? Миля? Две? Нет, две вряд ли. Скорее всего, миля. Но если бы это была только миля, Ларри давно уже был бы на другом конце туннеля. Если обычно человек проходит четыре мили в час, то одну милю можно пройти за пятнадцать минут, а он уже вдвое больше шел по чертовому лабиринту.

— Просто я медленно иду, — сказал Ларри сам себе вслух и испугался звуков собственного голоса. Зажигалка выпала из его руки и со стуком покатилась по полу. Громовое эхо вернуло ему слова:

— …НО ИДУ… ИДУ… ИДУ…

— Боже, — прошептал Ларри, и эхо прошептало в ответ:

— …ОЖЕ… ОЖЕ… ОЖЕ…

Пытаясь совладать с охватившей его паникой, Ларри стал на колени и принялся шарить по земле в поисках зажигалки. Наконец он наткнулся на нее, крепко сжал в руке, встал и, помедлив немного, снова двинулся вперед.

Внезапно его нога обо что-то споткнулась. Ларри нервно чиркнул зажигалкой и в ее слабом огоньке увидел, что наступил на руку солдата. Владелец руки сидел, прислонившись спиной к стене туннеля и вытянув поперек него ноги. На лице его застыла гримаса, напоминающая улыбку. Из горла солдата торчал кухонный нож.

Зажигалка пекла руку, и Ларри погасил ее. Сцепив зубы, он переступил через руку и бросился бежать. Пробежав десять шагов, он заставил себя остановиться, понимая, что если не остановится, то паника в нем возьмет верх и тогда он сойдет с ума.

Отдышавшись и успокоившись, Ларри вновь медленно пошел вперед. Только теперь идти было сложнее. Ларри старался не отрывать ног от пола, боясь снова наткнуться на чье-нибудь мертвое тело… и это, конечно же, скоро произошло.

На этот раз ему стало еще больше не по себе. Он осветил зажигалкой возникшую перед ним преграду и увидел группу мертвых тел, среди которых были мужчина лет сорока, пожилая дама, старик и два мальчика-подростка. Одежда всех лежащих была залита кровью. Ларри вспомнил выстрелы, звучавшие со стороны туннеля пару дней назад, и понял, что явилось причиной смерти всех пятерых. Очевидно, они пытались спастись, а солдаты расстреляли их.

Да, где-то неподалеку, по-видимому, стоял заслон.

Стоял? Или и сейчас стоит?

Пытаясь собраться с мыслями, Ларри замер на месте. Что делать? Идти вперед? Повернуть обратно? Нет, только не возвращаться! Конечно, солдаты давно ушли. Остался только тот, мертвый. Но…

Но как же переступить через такое количество мертвых тел? Они перегородили весь проход. Ему придется идти… да, прямо по трупам!

Вдруг позади него, в темноте, что-то зашуршало.

Ларри в страхе оглянулся, боясь признаться себе, что знает, что это за звук. Шаги.

— Кто здесь? — спросил он дрожащим голосом.

Только гулкое эхо в ответ. Когда эхо стихло, Ларри услышал — или ему показалось, что услышал, — чей-то тихий вздох. Он замер, вглядываясь в темноту. Он затаил дыхание. Ни звука. Он уже было решил, что все это — только игра распаленного воображения, когда звук снова повторился… осторожные, тихие шаги.

Ларри осторожно достал из кармана зажигалку. Однако вспотевшие от напряжения руки не смогли удержать ее, и зажигалка с грохотом упала на пол.

Вновь раздались тихие шаги, на этот раз немного ближе, хотя точно сказать, насколько ближе, было невозможно. Кто-то крадется за ним, чтобы убить его, подумал Ларри, и ему вспомнился солдат с ножом в горле. А что, если это именно он крадется в темноте…

Еще один осторожный шаг.

Ларри вспомнил про револьвер. Он выхватил его из кармана и начал стрелять. Через секунду весь туннель заполнился звуками выстрелов, усиленными благодаря эху до грохота канонады. Ларри не мог остановиться. Он стрелял снова и снова. Ощущение оружия в руках придало ему уверенность, и он бросился вперед, на звук.

И вдруг рядом с ним раздался чей-то полный страха и отчаяния голос:

— ЛАРРИ! О, ЛАРРИ! РАДИ БОГА…

Это была Рита Блекмур.

Ларри обернулся на голос. Он узнал его, и первым его порывом было броситься наутек, оставив ее одну. Если она нашла вход в туннель, то найдет и выход. Но он изменил свое решение:

— Рита! Стой, где стоишь. Ты слышишь меня?

Она застонала где-то совсем близко.

— Ларри… Ларри, Ларри не оставляй меня одну здесь, не оставляй меня одну в темноте…

Ларри сделал шаг и наткнулся на нее.

— Нет, — он ощупал ее руками. — Я ранил тебя? Ты… ты ранена?

— Нет… Я чувствовала их… твои выстрелы… пули свистели совсем рядом… возле лица… они даже слегка оцарапали мне лицо…

— О Боже, Рита, я не знал! Я растерялся здесь, в темноте. И я потерял зажигалку… ты должна была сразу же отозваться. Я мог убить тебя. — Он вдруг понял истинный смысл этих слов. — Я МОГ УБИТЬ ТЕБЯ, — растерянно повторил он.

— Я не была уверена, что это ты. Когда ты звал меня, я как раз зашла в какой-то пустой дом… я слышала, как ты звал меня… и я почти… но не смогла… а потом туда же вошли какие-то двое мужчин, когда начался дождь… я решила, что они ищут нас… меня. Поэтому я спряталась и дождалась их ухода, и когда они ушли, мне вдруг стало страшно, что я никогда не увижу тебя больше… поэтому я… я… Ларри, ты ведь не оставишь меня? Ты не уйдешь?

— Нет, — ответил он.

— Я была дурой, была неправа, а ты был прав. Я должна была тебе сказать, что босоножки натирают ноги, и я буду есть, когда ты мне это прикажешь… я… я…

— Тссс, — сказал Ларри, обнимая ее. — Все в порядке. Все хорошо. Я не оставлю тебя. Мы подождем, пока ты отдохнешь, и пойдем дальше. У нас есть время.

— Там был мужчина… мне кажется, это был мужчина… Я наступила на него, Ларри. — В горле Риты что-то булькнуло. — Я чуть не закричала от страха, но сдержалась, потому что думала, что впереди не ты, а один из этих двоих мужчин. А когда ты позвал меня… эхо… Я не была уверена, что это ты…

— Нам предстоит встретить еще немало покойников. Ты переживешь это?

— Если ты будешь рядом. Пожалуйста… будь рядом.

— Буду.

— Тогда пойдем. Я хочу поскорее выбраться отсюда, — Рита конвульсивно вздрогнула и прижалась к Ларри. — Мне еще никогда в жизни не было так плохо.

Он потерся щекой об ее щеку и поцеловал ее, сперва в нос, потом в оба глаза и, наконец, в губы.

— Спасибо тебе, — повторил он, не в состоянии сформулировать, что имеет в виду. — Спасибо тебе. Спасибо тебе.

— Спасибо тебе, — повторила Рита. — О Ларри, милый! Ты же не оставишь меня, нет?

— Нет, — сказал он. — Я не оставлю тебя. Только всегда говори мне, когда устанешь, Рита. Мы пойдем вместе.

И они тронулись с места.

* * *

Они брели, переступая через трупы, крепко держась за руки.

Спустя четверть часа Рита вдруг остановилась.

— Что случилось? — спросил Ларри. — Ты на что-то наступила?

— Нет. Я вижу, Ларри! Это выход из туннеля!

Моргнув, Ларри вдруг понял, что тоже видит его. Теперь он мог отчетливо рассмотреть и бледное лицо Риты.

— Пойдем, — нетерпеливо тронул он ее за руку.

Теперь перед ними лежало множество мертвых солдат. Ларри и Рита старательно переступали через тела.

— Почему они хотели закрыть выезд из Нью-Йорка? — спросила вдруг Рита. — Возможно… Ларри, может быть, эта эпидемия случилась только в Нью-Йорке?

— Нет, вряд ли, — ответил Ларри, хотя безумная надежда на миг овладела всем его существом.

Они пошли быстрее. Прямо перед ними теперь был выход из туннеля. Он был заблокирован двумя армейскими грузовиками. Если бы их не было, то Ларри и Рита гораздо раньше вошли бы в освещенную часть туннеля. Они проскользнули между грузовиками. Рита не стала заглядывать вовнутрь, но Ларри заглянул. В кузове одной машины обнаружил целый арсенал оружия, ящики со снаряжением и канистры с горючим. Кроме того, там находилось три трупа.

Герои вышли из туннеля. Дождь кончился, и на них пахнуло свежестью. Ларри крепче обнял Риту, и она доверчиво прильнула к его плечу.

— Я бы не вошла теперь в туннель даже за миллион долларов.

— И не нужно. Смотри!

— Но ведь это…

— Да, таким стал Нью-Йорк!

Перед ними простиралась панорама города. Он напоминал макет самого себя — безмолвный, неподвижный, пугающе пустынный.

— Боже мой! — слабым голосом прошептала Рита.

Она села на дорогу и заплакала.

— Не стоит, — Ларри опустился на колени позади нее. — Все в порядке, Рита. Главное, что мы выбрались. Это уже кое-что. И здесь свежий воздух. Мне кажется, в Нью-Джерси никогда еще так хорошо не пахло.

Ларри провел пальцем по щеке Риты, стирая слезинку.

— Ну что, ты можешь идти?

— Да. — Рита смотрела на него таким странным взглядом, что Ларри почувствовал себя неловко. — Нужно раздобыть мне новые туфли. И помни, я теперь беспрекословно буду подчиняться тебе, Ларри.

— Я был глуп, когда кричал на тебя, — смущенно сказал Ларри. Он погладил ее по волосам и поцеловал в правый висок. — Но на самом деле я совсем не так ух плох.

— Только не оставляй меня.

Ларри помог Рите встать на ноги и обнял рукой за талию. Они медленно двинулись вперед, вдоль реки, оставляя позади себя безмолвный Нью-Йорк.

33

В центре Оганквайта был небольшой парк, главной достопримечательностью которого считался мемориал героям войны, и после смерти Гаса Динсмора Франни забрела туда и долго сидела на берегу ручья, невидящими глазами глядя на прозрачную воду.

Позавчера она уговорила Гаса передохнуть в стоящем на берегу доме Хэнсона, опасаясь, что вскоре он будет просто не в состоянии передвигаться сам. Она не сомневалась, что Гас той же ночью умрет. У него поднялась температура, и он дважды терял сознание. Он бредил и звал людей, которых не было рядом, задавал им вопросы, сам отвечал на них, и Франни, в конце концов, начало казаться, что воображаемые собеседники Гаса реальны, а сама она — не более, чем фантом. Она пыталась уговорить Гаса лечь в постель, но он не видел и не слышал ее. Ей приходилось постоянно стараться не оказаться у него на пути: не замечая ее, он мог оттолкнуть Франни, переступить через нее и двинуться дальше.

И все же лихорадка свалила его на кровать, а бред сменился полной потерей сознания. Фран решила, что близится кома. Гас тяжело и неритмично дышал. Но на следующее утро ему стало лучше, и, когда Франни заглянула к нему, он сидел на постели и просматривал газету, которую нашел на полке. Он поблагодарил девушку за заботу о нем и высказал надежду, что не сказал и не совершил прошедшей ночью ничего непристойного.

Франни подтвердила, что нет, и Гас, недоверчиво глядя на нее, сказал, что она очень любезна. Франни приготовила суп, и Гас с аппетитом поел. Обессилев после еды, он тяжело откинулся на подушку, пожаловавшись, что не может читать без очков, и Франни, сев рядом с постелью, почитала ему несколько глав из обнаруженного на полке вестерна. Минут через сорок она заметила, что Гас спит, и тихо выскользнула из комнаты.

Она была настроена более оптимистично, надеясь, что Гас может поправиться. Но прошлой ночью ему стало хуже, и около восьми часов утра он умер. С этого момента прошло всего полтора часа. Перед смертью он пришел в сознание, но не осознавал, каким тяжелым является его состояние. Он рассказывал о том, как любит мороженое и что знает, как приготовить его в домашних условиях; после Гас вдруг прерывисто задышал, беспомощно всхлипнул — и все было кончено.

Франни накрыла его тело стареньким одеялом и оставила лежать на кровати старого Джека Хэнсона, у окна, из которого был виден океан. Потом она вышла из дома, и ноги привели ее сюда, в парк, где она и сидела, неспособная думать ни о чем. Где-то подсознательно она понимала, что это неплохой вариант ничего-не-думания; ее состояние не походило на апатию, овладевшую девушкой после смерти ее отца. Просто все ее мысли и чувства отдыхали от напряжения последних дней.

Но ей следовало решить, что делать дальше, и Франни знала, что не может не учитывать при этом Гарольда Лаудера. Не потому, что они с Гарольдом — последние из оставшихся в живых людей в городе, а потому, что Гарольд, несомненно, нуждался в присмотре. Франни не считала себя самым практичным человеком в мире, но теперь ей приходилось действовать практично. Гарольд по-прежнему был ей неприятен, но все же он пытался проявить некоторый такт, поэтому не стоило забывать о нем.

Гарольд не появлялся в ее доме со дня смерти отца, но время от времени Франни замечала его в «кадиллаке» Роя Бреннигана, когда он проезжал по улицам города. Дважды ей довелось услышать звук его пишущей машинки. Странно, подумала она, почему Гарольд,разъезжающий в чужой машине, не заменил свою механическую машинку на какую-нибудь электрическую.

Все это в прошлом — мороженое и электрическая пишущая машинка. К горлу Франни подкатил комок ностальгии, странный на фоне происшедших в последние недели катаклизмов.

Где-то ДОЛЖНЫ БЫТЬ другие люди, что бы Гарольд ни говорил. Нужно найти их и примкнуть к ним. Во всем должно быть единство.

Франни покинула парк и медленно направилась по центральной улице к дому Лаудеров. Был теплый день, хотя воздух полнился океанской свежестью. Внезапно Фанни захотелось понежиться на пляже.

— Боже, что за ерунда, — вслух сказала она. Нет, она определенно сходит с ума. А может, дело в ее беременности. Хорошо еще, что пока ее не тянет на соленое или сладкое.

Фанни замерла на углу какого-то здания в квартале от дома Гарольда. Впервые за последние дни она задумалась о том, кто же поможет ей во время родов.

Из-за угла дома Лаудеров доносилось щелканье машинки, и Франни, подойдя поближе, увидела столь странную картину, что не смогла сдержать смех.

Гарольд, одетый только в летнюю голубую рубашку, из-под которой выглядывали несвежие на вид плавки, сидя на траве, что-то сосредоточенно печатал. Потом, прервав вдруг свое занятие, он вскочил на ноги и принялся бегать вокруг засаженной зеленой травкой лужайки. Перед Франни мелькали его тонкие белые ноги с грязными пятками и коленями. Подбежав к машине, он перескочил ее, словно препятствие в гонках «Формулы-1» и тут заметил Франни. В ту же минуту Франни окликнула его:

— Пароль!

И тут она увидела, что по лицу его текут слезы.

— Ох! — простонал Гароль. Появление Франни вырвало его из мира чувств и переживаний, в котором он только что находился. Девушка даже испугалась, что с ним случится сердечный приступ.

Затем он бросился в дом, спотыкаясь в густой траве, будто за ним гналось привидение.

Франни шагнула за ним:

— Гарольд! Что случилось?

Он ворвался в дом и с силой захлопнул за собой дверь.

Обескураженная, Франни смотрела ему вслед, затем решилась и, подойдя к двери, постучала. Ответа не последовало, но она услышала, как Гарольд плачет где-то внутри.

— Гарольд!

Никакого ответа. Только тихие всхлипы.

— Гарольд?

Она вошла в кухню. Гарольд сидел за столом, вцепившись руками в волосы. Его плечи вздрагивали от сдерживаемых рыданий.

— Гарольд, что случилось?

— Убирайся! — прерывающимся от слез голосом выкрикнул он. — Убирайся! Ведь ты ненавидишь меня!

— Да, ты не слишком нравишься мне. Тут ты прав, Гарольд. — Франни помолчала. — Но сейчас, при сложившейся обстоятельствах, я готова полюбить тебя, как не любила никого во всем мире.

Это вызвало новый всплеск слез.

— У тебя найдется что-нибудь попить?

— Только кола, — шмыгая носом, ответил Гарольд, и, все еще глядя в сторону, добавил:

— Она теплая.

— Конечно, теплая.

Франни наполнила два стакана и, протянув один юноше, села за стол.

— Так что же случилось, Гарольд?

Гарольд издал странный истерический смешок и отпил из стакана.

— Случилось? А что могла случиться?

— Я имею в виду, не случилось ли чего-нибудь особенного, — пояснила Франни, заставляя себя пить теплую жидкость.

Наконец он поднял на нее глаза, все еще полные слез, и просто сказал:

— Я хочу вернуть маму.

— Но, Гарольд…

— Когда это произошло… когда она умерла, я подумал, что все не так уж плохо. Я понимаю, как ужасно это звучит для тебя, — он отставил в сторону стакан. — Тогда я не понимал всего ужаса этой потери. Но я оказался на самом деле очень чувствительным. Боже, неужели я не могу никому рассказать о своих мучениях?!

— Гарольд, не нужно. Я знаю, что ты чувствуешь.

— Ты знаешь?.. — Он покачал головой. — Нет. Ты не можешь знать.

— Вспомни нашу последнюю встречу. Вспомни, ЧТО я копала в саду. Я тогда была почти сумасшедшей. Временами я даже не соображала, что делаю.

Гарольд вытер тыльной стороной ладони щеку.

— Я никогда не относился к ним как следует, — сказал он, — но думаю, что дело не в этом. Моя мать всегда любила только Эми. А отца я ненавидел.

Фран подумала, что это неудивительно. Брэд Лаудер совершенно не интересовался своей семьей.

— Однажды он затащил меня в сарай, — продолжал Гарольд, — и спросил, девственник ли я. Именно так он и выразился. Я испугался и заплакал, а он ударил меня по лицу и сказал, что если я такая размазня, то лучше мне убраться из города. А Эми… Ей до меня никогда не было дела. Она стеснялась меня перед своими друзьями, будто я прокаженный. Мама же всегда была занята. Она все время делала что-нибудь для Эми или помогала Эми. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Я действительно похож на сумасшедшего, Фран?

Она обошла вокруг стола и коснулась его руки:

— В твоих чувствах нет ничего ненормального, Гарольд.

— Правда? — Он с надеждой посмотрел на девушку.

— Да.

— И ты станешь моим другом?

— Да.

— Слава Богу! — воскликнул Гарольд. — Слава Богу за это!

Он крепко сжал руку Франни, и она слегка поморщилась от боли; однако он тут же отпустил ее.

— Хочешь еще пить? — с энтузиазмом спросил он.

Она улыбнулась ему своей самой доброжелательной улыбкой:

— Возможно, позже.

* * *

Они перекусили в саду, запивая бутерброды охлажденной в холодильнике колой.

— Я думал о том, что буду делать, — говорил Гарольд. — Не хочешь еще бутерброд?

— Нет, спасибо, я сыта.

В одно мгновение ее бутерброд исчез во рту у Гарольда. Расстроенные нервы юноши никак не воздействовали на его аппетит, как заметила Франни, но тут же подумала, что мозгам Гарольда нужна хорошая пища.

— И что же? — спросила она.

— Я думал перебраться в Вермонт, — с набитым ртом сказал он. — Что скажешь?

— Почему в Вермонт?

— Там размещается эпидемиологический центр и правительство штата, в небольшом городке Стовингтоне. Можно податься и в Атланту, но это гораздо дальше. Я думаю, что если есть живые люди, кроме нас с тобой, то они должны быть там.

— А если все умерли?

— Что ж, может быть, может быть, — задумчиво пробормотал Гарольд. — Но в местах вроде Стовингтона, в центрах по борьбе с эпидемиями сотрудники всегда предпринимают меры предосторожности. И, как мне кажется, мы с тобой должны их заинтересовать. Ведь у нас есть иммунитет.

— Почему ты так решил, Гарольд? — Она изумленно смотрела на юношу, и тот почувствовал себя счастливым.

— Я знаю. Я много читал. Ничего секретного в этом нет. Так как же, Франни?

Она решила, что это прекрасная мысль. Они отправятся в Стовингтон, там их примут, обследуют, и результаты обследования покажут, что они с Гарольдом не такие, как другие люди, которые заболели и умерли. Ей даже не пришло в голову, что в таком случае уже давно была бы изобретена вакцина против выкосившей все население городка заразы.

— Думаю, нам следует взять атлас дорог и посмотреть, как туда добраться, — сказала она.

Его лицо просияло. Ей даже показалось, что Гарольд намерен ее поцеловать, и в этот момент Франни почти желала этого, но ничего не произошло, и после Франни не раз с радостью думала об этом.

* * *

Судя по атласу дорог, с его уменьшенным масштабом, до Стовингтона было рукой подать. Шоссе номер 1 до I-95, по I-95 до US-302 и потом на северо-запад по шоссе 302 мимо озерной части западного Мэна, через Нью-Хэмпшир прямиком в Вермонт. Стовингтон был всего тридцатью милями западнее Барре, куда можно было приехать по шоссе номер 61 или I-89.

— И сколько же нам предстоит проехать? — спросила Фран.

Гарольд сделал в уме какие-то подсчеты и поднял на нее глаза:

— Ты не поверишь, — растерянно сказал он.

— Как это? Сто миль?

— Более трехсот.

— О Боже, — выдохнула Франни. — Это убивает во мне желание ехать. Где-то я читала, что через всю Новую Англию можно проехать за один день.

— Это чепуха, — раздраженно возразил Гарольд. — Это возможно только в отношении четырех штатов — Коннектикута, Роуд Айленд, Массачусетса и части Вермонта, — пересечь их за двадцать четыре часа, если правильно избрать маршрут, в противном случае невозможно и это.

— Откуда тебе это известно? — потрясенно спросила Франни.

— Из «Книги рекордов Гиннеса», — назидательно ответил Гарольд. — Знаю это как «Отче наш». Но это не страшно. Что, если мы поедем на мопедах? Или… не знаю… на мотоциклах?

— Гарольд, — грустно сказала Франни, — ты — гений.

Гарольд вспыхнул как маков цвет и с воодушевлением продолжил:

— На мотоциклах на следующее утро мы уже будем в Уэллсе. Мы поедем на «Хондах»… ты умеешь водить «Хонду»?

— Если сперва мы поедем медленно, я могу научиться.

— Что ж, тогда не будем спешить, — серьезно сказал Гарольд. — На дорогах никогда не следует спешить. Тише едешь — дальше будешь.

— Конечно, ты прав. Но стоит ли ждать до завтра? Почему бы нам не выехать сегодня?

— Потому что уже два часа дня. Далеко мы не уедем, и потом, нам нужно собраться. Проще найти все необходимое здесь, в Оганквайте, где мы знаем все. И, конечно же, нам нужны пистолеты.

Это было неразумно, подумала Франни, сразу же вспомнив о ребенке.

— Зачем нам пистолеты?

Он внимательно посмотрел на нее и подмигнул:

— Потому, что нам не помогут ни полиция, ни суд, и потому, что ты женщина, причем хорошенькая женщина, и некоторые люди… некоторые мужчины… могут быть… могут не быть… оказаться не вполне джентльменами. Вот почему.

Его щеки густо залила красная краска.

Он говорит об изнасиловании, поняла Франни. ИЗНАСИЛОВАНИЕ. Но кому захочется насиловать меня, МЕНЯ — БЕРЕМЕННУЮ? Хотя этого никто не знает, даже Гарольд. И потом, даже если сказать насильнику: НЕ БУДЕТЕ ЛИ ВЫ ТАК ЛЮБЕЗНЫ НЕ ДЕЛАТЬ ЭТОГО, ПОТОМУ ЧТО Я БЕРЕМЕННА? вряд ли услышишь в ответ: КОНЕЧНО, ЛЕДИ, ПРОСТИТЕ, Я ИЗНАСИЛУЮ КОГО-НИБУДЬ ДРУГОГО.

— Ладно, — ответила она. — Пистолеты. Но сегодня нам нужно отъехать как можно дальше.

— Я еще хочу кое-что здесь сделать, — сказал Гарольд.

* * *

Франни не знала, куда ходил Гарольд. Вернувшись в четыре, он застал ее лежащей под деревом. Жестом он позвал девушку с собой. Они взобрались на крышу, и перед Франни открылась панорама вымершего городка. Прямо перед ней высилась водонапорная башня, на которой зеленой краской было написано:

УШЛИ В СТОВИНГСТОН, В ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИЙ ЦЕНТР

US 1 ДО УЭЛЛСА

ПОВОРОТ НА ШОССЕ 95 ДО ПОРТЛЕНДА

US 302 ДО БАРРЕ

ПРЯМО ПО ШОССЕ 89 ДО СТОВИНГТОНА

ПОКИНУЛИ ОГАНКВАЙТ 2 ИЮЛЯ 1990 ГОДА

ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР

ФРАНСЕЗ ГОЛДСМИТ

— Я не знал твоего второго имени, — извиняющимся тоном сказал Гарольд.

— Отлично, — одобрила Франни, все еще разглядывая надпись. — Как ты туда взобрался?

— Это было не слишком тяжело, — самодовольным тоном сказал он. — Мне пришлось всего лишь встать на цыпочки.

— Ох, Гарольд, когда же ты станешь серьезным?!

— Никогда. Мы теперь одна команда, — сказал он, глядя на Франни с надеждой. — Или нет?

— Думаю, что да… пока своим безрассудством ты не убьешь себя. Есть хочешь?

Он кивнул.

— Голоден как волк.

— Тогда давай перекусим, а потом я смажу твои плечи маслом от ожога. Тебе следовало надеть рубашку, Гарольд. Ты не сможешь ночью заснуть.

— Преспокойно засну, — улыбнулся он.

Франни улыбнулась в ответ. Они перекусили и выпили по чашке чая, а позже, когда уже начало смеркаться, Гарольд пришел к дому Франни со свертком под мышкой.

— Это принадлежало Эми, — пояснил он. — Я нашел в комоде. По-моему, это подарок мамы и отца к окончанию школы. Даже не знаю, работает ли он, но все же поменял в нем батарейки.

Это был портативный фонограф в пластиковом футляре, излюбленная игрушка всех девчонок лет тринадцати-четырнадцати. Франни взяла его в руки — и глаза ее наполнились слезами.

— Что ж, — сказала она. — Проверим, работает ли он.

Он работал. И почти четыре часа они просидели на лужайке, положив на траву фонограф. Их лица были грустны и сосредоточенны, и в тишину летней ночи лились звуки музыки некогда живого мира.

34

Сперва звук не вызвал вопросов у Стью; он был всего лишь частью яркого летнего утра. Стью только что пересек небольшой городок Южный Райгейт в Нью-Хэмпшире, и сейчас его путь лежал через освещенную солнцем равнину. По обе стороны дороги росли кусты, названий которых Стью не знал. Ему, уроженцу Восточного Техаса, было непривычно видеть столь бурную растительность, к тому же чрезвычайно разнообразную. Откуда-то издалека доносился лай собаки, естественно вписывающйися в пейзаж.

Стью прошел почти милю, пока до него дошло, что собака, судя по звуку, находилась теперь где-то неподалеку, — это не вполне ординарное явление. Покинув Стовингтон, он видел немало мертвых собак, но ни одной живой. Что ж, решил он, болезнь ведь убила многих, но не всех людей. Почему бы ей не оставить в живых и несколько собак? Скорее всего, эта собака успела одичать настолько, что, завидев Стью, бросится наутек через кусты и будет оттуда истерически лаять, пока Стью не покинет пределы ее территории.

Лямки рюкзака терли плечи, и он поправил подложенные под них носовые платки. На ногах у него были старенькие кеды, совсем протершиеся за три дня скитаний. Голову украшала красная фетровая шляпа, а за спиной висел армейский карабин. Стью не опасался мародеров и просто находил правильным иметь при себе оружие. Например, чтобы раздобыть свежее мясо.

Стью шел по дороге. Лай звучал настолько громко, будто собака скрывалась за ближайшим поворотом. Скоро я увижу ее, подумал Стью.

Он выбрал себе путь на восток по шоссе 302, потому что думал, что рано или поздно шоссе выведет его к океану. Он заключил с собой подобие соглашения: когда я доберусь до океана, я буду решать, что делать дальше. До тех пор я не буду думать об этом.

Путешествие, которое продолжалось уже четвертый день, исцеляюще действовало на него. Он мог бы найти себе мотоцикл или, на худой конец, велосипед, но все же решил идти пешком. Ему всегда нравились пешеходные прогулки, хотя отвыкшее от нагрузок тело постоянно напоминало о себе болью в мышцах. Стью понимал, конечно, что далеко пешком не уйдет, и предполагал все же воспользоваться мотоциклом, но пока ему доставляли удовольствие свобода передвижения по безлюдной равнине и созерцание прелестного южного ландшафта. Ему это нравилось. Понемногу воспоминания о последних неделях отступили прочь. Отравленный больничным воздухом организм исцелялся под лучами июльского солнца.

Дорога сворачивала вправо, и за поворотом Стью увидел собаку: ирландского сеттера цвета спелой вишни. Злобно рыча и лая, собака отскочила в сторону.

— Тише, дружок, — улыбаясь, сказал Стью.

Заслышав звук его голоса, собака яростно бросилась на Стью.

— Коджак! — раздался чей-то возглас, и Стью отпрыгнул в сторону, растерянно озираясь по сторонам. — Перестань! Оставь этого человека в покое! Не порви ему рубашку! Прочь, болван!

Поджав хвост, Коджак направился туда, откуда раздался этот голос.

Глядя собаке вслед, Стью увидел обладателя голоса и, похоже, Коджака. Перед ним стоял мужчина лет шестидесяти в вязаном свитере, старых серых брюках… и в берете. В руках он сжимал револьвер.

Затем, всмотревшись в лицо Стью, мужчина положил револьвер на стоящий зачем-то неподалеку стул от рояля и направился к Стью.

— Надеюсь, Коджак не слишком напугал вас, сэр. Глен Бейтман, к вашим услугам.

Стью шагнул ему навстречу и протянул руку (Коджак при этом угрожающе зарычал, но не посмел сдвинуться с места):

— Стьюарт Редмен. Не обращайте внимания на карабин. Я не собираюсь пользоваться им. Да и повода у меня не было: вы — первый человек, кого я встретил.

— Вам нравится икра?

— Никогда не пробовал.

— Тогда пришло время попробовать. А если она вам не понравится, здесь найдется множество других вещей. Коджак, не прыгай! Я знаю, что происходит сейчас в твоей дурной голове — я читаю в ней, как в раскрытой книге, — но контролируй себя. Всегда помни, Коджак, что контроль позволяет разделять инстинкты на высшие и низшие. Контроль!

На лице собаки, без преувеличения, расплылась улыбка, и Коджак радостно заскакал вокруг своего хозяина. Улыбающаяся собака понравилась Стью гораздо больше, чем рычащая и лающая. Непохоже, чтобы Коджак собирался кусаться.

— Разрешите пригласить вас перекусить, — сказал Бейтман. — За последнюю неделю вы — первый человек, которого я встретил. Так как, принимаете мое приглашение?

— Да, и с благодарностью.

— Южанин, а?

— Восточный Техас.

— Ошибся. Вы с востока.

Они зашли в заросли кустов, где Стью увидел расстеленную прямо на траве скатерть, уставленную всевозможными деликатесами. Проследив его изумленный взгляд, Бейтман пояснил:

— Все это я нашел в подвалах баптистской церкви в Вудсвилле. Не думаю, что баптисты обнаружат пропажу. Все они уже давно отправились к праотцам. Коджак, не наступай на скатерть! Контроль, прежде всего — контроль, помни об этом, Коджак. Как вы посмотрите, чтобы умыться, мистер Редмен?

— Просто Стью.

— Договорились.

Они спустились к ручью, и Стью с наслаждением умылся холодной чистой водой. Он почувствовал себя на вершине блаженства. Встреча этого милого человека в таком приятном месте — несомненно, доброе предзнаменование. Рядом, радостно взлаивая, плескался Коджак. Стью почувствовал, что теперь все должно быть в порядке. Обязательно в порядке.

Икра не вызвала у Стью восторга — она напоминала на вкус рыбу, но у Бейтмана кроме икры был сыр, салями, две банки сардин, консервированные яблоки и несколько плиток шоколада. Стью они особенно пришлись по душе, и он в одиночку умял почти все. Не отказывался он и от остального.

Во время еды Бейтман рассказал Стью, что работал профессором социологии в Вудствудском колледже. Вудсвуд, рассказывал он, был маленьким городком («известным своим колледжем и четырьмя бензоколонками», говорил он Стью) в шести милях отсюда. Жена его вот уже десять лет как покинула этот мир. Детей у них не было. Коллеги были к нему не слишком внимательны, говорил он, и поэтому его мучило одиночество.

— Они почему-то считали меня лунатиком, — рассказывал он. — Хотя даже если они были правы, не это имело значение в наших отношениях.

Эпидемию он воспринял без удивления, хотя был уверен, что не заболеет.

Предлагая Стью на десерт яблочный бисквит на бумажной тарелке, он вздохнул:

— К сожалению, я плохой художник. Но все же я сказал себе, что этим летом вряд ли найдется во всей стране лучший пейзажист, чем Глендон Пиквод Бейтман. Одна из попыток самоутвердиться в собственных глазах.

— Колджак и раньше принадлежал вам?

— Неит, он попал ко мне случайно. Он, несомненно, жил у кого-то в городе. Мне случалось его видеть, но я не знал ни как его зовут, ни кто его хозяин. По капризу судьбы мне пришлось переименовать его. Похоже, он не возражал. Простите, Стью, я на минутку отлучусь.

Он зашагал по склону вниз, и до Стью донесся плеск воды. Вернулся Бейтман быстро, неся в каждой руке по бутылке пива.

— Кажется, его пьют одновременно с едой. А я, глупец, забыл.

— После еды оно тоже идет недурно, — заметил Стью, — заметил Стью. — Спасибо.

Бейтман наполнил кружки.

— За нас, Стью. Может быть, мы еще будем счастливы.

— Аминь.

Никогда еще Стью не пил пиво с таким удовольствием, как в это раз. И никогда, наверное, не будет.

— Вы не очень-то разговорчивы, — сказал Бейтман. — Я не раздражаю вас своей болтовней?

— Нет, — ответил Стью.

— Я был предубежден против мира, и мне не стыдно в этом сознаться. В последнюю четверть двадцатого века наша планета приобрела очарование восьмидесятилетнего старика, умирающего от рака. В конце пятнадцатого века на земле царили эпидемии. Бурбонная чума — черная смерть — выкосила в конце четырнадцатого века пол-Европы. Коклюш в семнадцатом веке и инфлюэнца в конце девятнадцатого. Мы свыклись с возможностью эпидемий, разве не так? — и про каждую из них можно сказать, сто СТО ЛЕТ НАЗАД ЕЕ И В ПОМИНЕ НЕ БЫЛО. В конце каждого столетия религиозные маньяки доказывали с помощью цифр и фактов, что, наконец, близится Армагеддон. Такие люди есть, безусловно, во все времена, но к концу столетия их число растет… а многие люди начинают относиться к их предсказаниям серьезно. Появляются призраки Хана Аттила, Джек Потрошитель, Лиззи Борден. В мое время — Чарльз Мэнсон, Ричард Спек, Тед Банди. Я не раз пытался доказать моим коллегам, что в будущее нужно смотреть с оптимизмом, что мы тратим время на поиски несуществующего врага, вопреки логике и здравому смыслу. — Бейтман помолчал, задумавшись. — И все же лучшее еще впереди. Вот что я думаю обо всем происходящем. Еще пива?

Стью подставил кружку, думая над словами Бейтмана.

— Это действительно не конец, — сказал он. — Мне кажется, вы правы. Это только… антракт.

— Весьма метко сказано. Хорошо сказано. Если вы не возражаете, я вернусь к моей картине.

— Как угодно?

— Вы видели еще собак? — спросил Бейтман, указывая на лежащего рядом Коджака.

— Нет.

— Я тоже нет. Вы — единственный человек, которого я встретил, а Коджак — единственная собака.

— Если выжил он, значит, есть и другие.

— Звучит безапелляционно, но ненаучно, — пошутил Бейтман. — К какому типу американцев относитесь вы? Покажите мне еще одну собаку — желательно суку — и я соглашусь с вашим тезисом, что где-нибудь есть третья. Но не стоит, показывая на одну, утверждать, что существуют другие.

— Я видел коров, — задумчиво пробормотал Стью.

— Коров, да, и оленей. А вот все лошади умерли.

— Кажется, вы правы, — согласился Стью. Он действительно встретил несколько дохлых лошадей. — И почему же так происходит?

— Не имею представления. Все мы не раз болели респираторными заболеваниями, а эта болезнь, несомненно, носит респираторный характер. Но думаю, что дело не только в этом. Заболевают люди, собаки и лошади. Коровы и олени — нет. А крысы на время исчезают, но скорор, видимо появятся снова. Повсюду кошки, полчища кошек, и еще, как я успел заметить, насекомые прекрасно себя чувствуют — москиты, мухи, пчелы. Все это не укладывается в логические рамки. Это безумие.

— Пожалуй, — кивнул Стью и сделал глоток. В голове приятно зашумело.

— Мы можем наблюдать интересные изменения в экологии, — говорил Бейтман, пытаясь изобразить Коджака на фоне рощи и делая при этом нелепейшие мазки. — Остается только понять, сможет ли Хомо Сапиенс в этих условиях распродуцировать себя. И найдет ли суку Коджак? И станет ли он отцом? И так далее…

— Боже, я думал, что он не способен…

— Мне кажется, вы все же правы, — оторвался от рисунка Бейтман. — Где-то есть другие люди, другие лошади, другие собаки. И все же целый ряд животных вымер навсегда. Да и с людьми большой вопрос.

— Что вы имеете в виду?

— Есть две возможности, — сказал Бейтман. — Только две. Первая, что у родившихся детей будет отсутствовать иммунитет.

— То есть они умрут, едва родившись?

— Да, сразу, или почти сразу. Есть также не очень приятная, но вполне возможная случайность, что все мы, уцелевшие от эмидемии, теперь бесплодны.

— Это безумие, — сказал Стью.

— Но все же это возможно.

— Но если будущие матери имеют иммунитет…

— В некоторых случаях дети действительно наследуют иммунитет от матерей, но не всегда. Вы не можете этого отрицать. И поэтому, будущее этих пока не родившихся детей представляется мне весьма туманным. Да, у их матерей есть необходимый иммунитет, но статистика подсказывает, что большинство отцов этих детей сейчас уже мертвы.

— Но есть и другая возможность?

— Да. Мы можем закончить этот разрушительный процесс, — тихо сказал Бейтман. — Человек — животное социальное, но социум подвержен как прогрессу, так и регрессу. Пойдя по пути регресса, мы скоро перестанем быть людьми.

— Вы действительно так думаете? — недоверчиво спросил Стью.

— Конечно, — Бейтман цепко посмотрел на Стью и улыбнулся. — Позвольте обрисовать вам гипотетическую ситуацию, мистер Стьюарт Редмен из Восточного Техаса. Представим, сто мы имем Содружество А в Бостоне и Содружество В в Ютике. Им известно о существовании друг друга и об условиях в лагере проживания каждого их них. Общество А хорошо организовано, оно не терпит нужды, потому что парни из этого Общества умеют обращаться с механизмами и оборудованием предприятий, которые могут помочь им возродиться вновь. Наиболее знающие учат менее образованную часть сообщества. Так обстоит ситуация в Бостоне, Почти идиллическая картинка. Никаких течений. Никаких расовых проблем. Никакой преступности. Никаких денежных или бартерных проблем, потому что все или почти все принадлежит всем. Говоря языком социологии, естественный вариант коммунистического общества. Никакого диктата, потому что отсутствует почва для диктата. Теперь обратимся в Содружеству В в Ютике. Ни одно предприятие не работает. Все инженеры мертвы. Для того, чтобы непосвященным научиться работать с оборудованием, требуется много времени. Образно говоря, они мерзнут по ночам (а зима близко), они голодны, они несчастны. Приходит сильный человек. Они с радостью бросаются ему навстречу, потому что замерзли и хотят есть. Они надеются, что ОН решит все их проблемы. Позволяют ЕМУ принимать решения. И, конечно же, ОН принимает их. Он посылает кого-нибудь в Бостон за опытом. Не пришлют ли из Бостона специалистов, чтобы помочь бедной отсталой Ютике? Ведь скоро начнется суровая зима. Как, по-вашему, поступят члены Содружества А?

— Пошлют своих парней на помощь?

— О Боже, конечно, НЕТ! В перенесшим суперинфляцию мире технологическое «ноу-хау» будет цениться на вес золота. Потому-то Содружество А богато, а Содружество В бедно. И что же станет делать Содружество В?

— Думаю, что двинется на юг, — улыбаясь, ответил Стью. — Может быть, даже в Восточный Техас.

— Возможно. Возможно и другое: они попытаются уничтожить население Бостона с помощью оружия.

— Верно, — сказал Стью. — Они не могут запустить свои заводы, но в их распоряжении ядерный арсенал в Бинтауне.

Бейтман сказал:

— Если бы это был я, я бы не связывался с ядерным оружием. Я бы просто высадил в Бостоне вооруженный десант и перебил всех по одному. Как думаете, получилось бы?

— Кто его знает!

— Даже если бы не получилось, получилось бы в другой раз. Вокруг скопилось много оружия. Оно буквально валяется под ногами. И потом, если бы даже оба содружества были равны в интеллектуальном отношении, нашлись бы другие причины — религиозного, территориального или идеологического характера. Боюсь, что в любом случае столкновение неизбежно.

Воцарилась долгая тишина. Вдалеке, где-то в лесу возбужденно лаял Коджак. Жаркое полученное солнце начинало клониться на запад.

— Знаете, — сказал наконец Бейтман, — я, в сущности, искрений человек. Наверное, я чрезмерно болтлив, и плохой художник, как вы не могли не заметить, и весьма эксцентричен по натуре, но я неплохой и искренний человек.

Старик все говорил, но Стью больше не слышал его. Он вновь и вновь переживал нарисованную Бейтманом картинку взаимоотношений между уцелевшими от страшной болезни. И почему-то ему представлялся красноглазый человек, стоящий спиной к заходящему солнцу и беспокойно вглядывающийся в восток. Он проснулся незадолго до полуночи от собственного крика. В соседней комнате, равномерно всхрапывая, преспокойно спал Глей Бейтман. На пороге, положив голову на лапы, дремал Кодлжак. Лунный свет, проникая в окно, до неестественного ярко освещал комнату.

Оперевшись на локоть, Стью другой рукой прикрыл глаза, не желая вспоминать разбудивший его сон.

Он снова был в Стовингтоне. Элдер был мертв. Все были мертвы. По больничному корпусу гуляло эхо. Он один был жив, и ему никак не удавалось найти выход. Сперва он старался не впадать в панику. ИДИ СПОКОЙНО, НЕ БЕГИ, говорил он себе, повторяя эти слова снова и снова, но не мог сдержаться. Его шаги все убыстрялись, и он почти бежал, беспокойно оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что за ним нет ничего, кроме эха.

Он пробегал мимо дверей кабинетов с табличками, указывающими, кому принадлежат эти кабинеты. Мимо перевязочной. Мимо ординаторской. Мимо трупа медсестры в расстегнутом белом халате.

Быстрее, быстрее… Его ноги скользили по блестящему линолеуму. Таблички. РАДИОЛОГИЯ, и КОРИДОР, и ЛАБОРАТОРИЯ, и НЕ ВХОДИТЬ БЕЗ ВЫЗОВА. Вот он уже в другой части корпуса — здесь ему еще не приходилось бывать. Вдоль стен коридора — вереница трупов. Кровь. Эти люди умерли не от болезни. Их убили. Стью видел травмированные тела и следы ран. Из тел некоторых торчали хирургические инструменты. В мертвых глазах застыла боль.

Он оказался у двери лифта. В дальнем конце коридора виднелись какие-то двери. Мелькали красноватые вспышки. Светились надписи: КРЕМАТОРИЙ, ЛАЗЕРНОЕ ХРАНИЛИЩЕ, БАКТЕРИОЛОГИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ. И вдруг среди этих надписей мелькнула долгожданная — ВЫХОД.

Стью завернул за угол и увидел открытую дверь. На дворе стояла темная безлунная ночь. Стью шагнул за порог, переступив через загораживающий выход труп мужчины в джинсах и форменной куртке. Внезапно перед ним возник какой-то человек, темнокожий, с ярко-красными глазами. В них чувствовалось полное бездушие, сдобренное чувством юмора. Будто перед Стью был не человек, а призрак.

Темнокожий человек вытянул вперед руки, и Стью увидел, что они по локоть обагрены кровью.

— Небеса и земля, — раздался свистящий шепот темнокожего. — Вот то, что осталось от неба и земли.

И тут Стью проснулся.

В коридоре постанывал, взлаивал и дергал ногами во сне Коджак. Стью подумал, что даже собака спит. Что ж, ей тоже, вероятно, снятся какие-то кошмары. Не стоит обращать внимания на дурные сны.

И все же он еще очень долго не мог уснуть снова.

35

Первая вспышка эпидемии пошла на убыль, но на смену ему явилась вторая, продолжавшаяся около двух недель. Эта вспышка нанесла наибольший урон сверхразвитым странам, — таким, как Штаты. В остальных регионах типа Перу или Сенегал ее последствия были менее значительными. Эта новая волна забрала жизни 16 % уцелевших в соединенных Штатах, в Перу же — не более 3 %. Она не получила никакого определенного названия, потому что не имела постоянных симптомов. Социологи вроде Глена Бейтмана могли бы назвать ее «естественной смертью». С позиций дарвинизма, это было последней каплей — наиболее неприятной из всех возможных.

Сэму Тауберу было пять с половиной лет. 24 июня его мать скончалась в больнице Марфрисборо, штат Джорджия. 25 июня умерли его отец и двухлетняя сестренка Эприл. 27 июня за ними последовал старший брат Майк, оставляя Сэма одного-одинешенька.

Со смертью матери Сэм пребывал в шоке. Он бесцельно бродил по улицам Морфрисборо, сто-то ел, когда бывал голоден, иногда плакал. Через некоторое время он перестал плакать, потому что много плакать плохо. Это не помогает вернуть умерших людей. Ночью ему мерещились кошмары, в которых папа, и Эприл, и Майк умирали снова и снова; он видел их искаженные мукой лица и слушал ужасные сдавленные звуки, вырывающиеся из груди.

2 июля, в десять утра, Сэм предавался мечтам на лесной лужайке, усыпанной земляникой, неподалеку от дома Хетти Рейнольдс. Он блуждал между кустиками и задумчиво отправлял в ром пригоршню за пригоршней душистые ягоды. Вокруг жужжали озабоченные пчелы. Внезапно ноги мальчика провалились куда-то в пустоту, и он, пролетев вниз двадцать футов, оказался в поросшей травой волчьей норе. Он умер спустя двадцать часов, как от страха, так и от голода и жажды.

Ирма Файетти жила в Лоди, штат Калифорния. Она была старой девой шестидесяти четырех лет, панически боявшаяся изнасилования. Вся ее жизнь, начиная с 23 июня, стала одним сплошным кошмаром, когда в городе перестали функционировать органы юстиции и полиции. У Ирмы был небольшой домик на окраине; до 1985 года она жила там с матерью, скончавшейся от инфаркта. Когда в городе начались грабежи, и на улицах все чаще звучали выстрелы, а под окнами каждый вечер раздавались вопли подвыпивших мужчин, Ирма заперла все двери на замки и спустилась с погреб. С тех пор она лишь изредка подымалась наверх, стараясь не шуметь, и пополняла истощившиеся запасы едой. Ирма не любила людей. Если бы на земле все, кроме нее, умерли, ее счастье было бы безграничным. Но пока что ей не везло. Только вчера, когда она всерьез начала надеяться, что в Лоди, кроме нее, никого не осталось, она увидела в окно пьяного хиппи, бредущего по улице с бутылкой в руке. Его длинные нечесанные волосы прикрывали плечи. Из оттопыривающегося кармана потрепанных джинсов торчал пистолет. Ирма в страхе спряталась за штору, надеясь, что он ее не заметит, на цыпочках бросилась на чердак и там забаррикадировалась.

Нет, еще не все умерли. Если остался один хиппи, должны быть и другие хиппи. И все они, конечно же, насильники. Все они стремятся изнасиловать ЕЕ. Рано или поздно, они найдут ее и изнасилуют.

Наутро она пошла у чулан и под грудой всякого хлама разыскала старое ружье своего отца. Она не будет больше прятаться, как мышь в норке. Теперь она вооружена. Пусть насильники трепещут!

В полдень она вышла на веранду, села на скамейку и принялась читать газету. Ружье Ирма положила рядом.

В два часа возле дома показался какой-то блондин. Он был так пьян, что едва стоял на ногах. Внезапно он увидел Ирму, и его глаза вспыхнули от радости: наконец-то ему попалась «какая-нибудь киска».

— Эй, детка! — окликнул он Ирму. — Здесь только ты и я!! Сколько… — Внезапно его лицо исказил ужас: он увидел в руках Ирмы ружье.

— Эй, послушай, убери эту штуку… она стреляет? ЭЙ…

Ирма спустила курок. Старое, давно никем неиспользованное ружье взорвалось у нее в руках, мгновенно убив ее.

Не велика потеря.

Миссис Эйлин Драммонд из Клевистона, штат Фолрида, до чертиков напилась 2 июнля на похоронах Купера. Она хотела напиться, потому что пьяная она не сможет думать о своей семье. Накануне она нашла пачку сигарет с марихуаной и просидела полдня в гостиной, покуривая сигареты и рыдая над фотографиями из старого семейного альбома.

Итак, в обед она выпила бутылку виски, затем приняла душ и с сигаретой улеглась в постель. Через несколько минут она крепко спала. Сигарета, дымясь, выпала из пальцев, и вскоре весь дом был охвачен пламенем. Дул сильный ветер, и пожар перекинулся на соседний дом. Сгорела половина Клевистона. Тоже не велика потеря.

Артур Стимсон жил в Рено, штат Невада. В полдень 29 июня, поплавав в озере Тахоэ на берегу, он наступил на ржавый гвоздь. Образовалась гангрена. Артур сам поставил себе диагноз и попытался ампутировать ногу. Во время операции он умер от шока и потери крови.

С Сванвилле, штат Мэн, десятилетняя девочка по имени Кэнди Моран упала с велосипеда и умерла от перелома позвоночника.

Мильтон Краслоу, владелец ранчо в Нью Мехико, был укушен гадюкой и умер спустя полчаса.

В Мильтауне штат Кентукки, Джуди Хортон была в восторге от происходящего. Она была хорошенькой девушкой семнадцати лет. Два года назад она совершила две серьезные ошибки: забеременела и позволила родителям настоять на замужестве с тощим студентом — очкариком из университета.

Суперэпидемия помогла решить все проблемы. Ее родители умерли, малютка-сын умер (его ей было немного жаль, хотя через пару дней Джужи напрочь забыла, что у нее был ребенок), родители очкарика умерли, затем за ними последовал и сам очкарик. Джуди получила долгожданную свободу. Ей даже в голову не приходило, что она тоже может умереть; вот она и не умерла.

Они жили в большом особняке в центре Мильтауна. Несмотря на то, что уже три в городе бесчинствовали мародеры, на их улице все еще было спокойно. Муж и сын умерли дома, поэтому Джуди, не желая возиться с землей, не стала хоронить их, а просто отнесла трупы в подвал и положила на ледник. Ежедневно проведывая их, она видела, что тела не начинают разлагаться. Подводов для волнений — никаких.

2 июля Джуди, как обычно, спустилась в подвал, забыв подпереть колышком двери. Сильным сквозняком дверь закрыло, и защелкнулся замок. Ключса не было тоже. В подвале, возможно было не настолько холодно, чтобы замерзнуть, но и не настолько тепло, чтобы жить. Джуди Хортон умерла, в конце концов, в компании нелюбимых мужа и сына.

Джим Ли из Хэттисбуртга, штат Миссиссипи, попытался сменить перегоревшие пробки и умер, убитый током.

Ричард Хоггинс, молодой негр, всю свою жизнь прожил в Детройне, штат Мичсиган. Все его друзья и родные умерли от суперинфаркта, остался он один.

В тот яркий летний день он сидел на тротуаре, потягивая прямо из бутылки теплую минералку и думая об Элли Мак-Фарлан и сплетнях, которые о ней распускают. Об Элли — и о запасе героина, который он хранил дома в потайном месте.

Героин победил. Риччи заторопился домой. Там он трясущимися от нетерпения руками приготовил шприц и сделал себе инъекцию. Его всегда удивляло, как быстро действует это зелье. Спустя несколько минут он был не в силах даже пошевелить головой. Подхваченный потоками крови, героин мгновенно проник во все органы — и Риччи без сил свалился прямо на пол. Он умер шесть минут спустя.

И это тоже не велика потеря.

36

Ллойд Хеннрейд сидел в тюрьме.

Вчера умер его сокамерник Траск, и теперь перед Лойдом была неразрешимая проблема. С одной стороны, ему хотелось есть, потому что тюремщики, очевидно, давно умерли, так как вот уже пять дней им не приносили никакой еды. С другой стороны, он не мог заставить себя есть мертвечину. Он старался отодвинуться от трупа Траска подальше, но его неудержимо тянуло к телу бедняги. За этим занятием его и застал раздавшиеся где-то в коридоре шаги.

Первым порывом Ллойда было закричать, привлечь к себе внимание, но он тут же изменил намерение. Никто не знает, чьи это шаги. Безопаснее будет затаиться и переждать, пока шаги стихнут.

Шаги звучали все громче… вот они замерли у двери его камеры.

Ллойд поднял глаза и увидел темное лицо Рэндалла Флэга.

— О-о-о! — удивленно протянул Флэгг и отступил на шаг. Ллойд застонал, попытался встать на ноги, но упал и начал плакать от бессилия. — Все в порядке, — успокаивающе сказал Флэгг. — Эй, парень, все в порядке.

— Ты бы не мог выпустить меня? — всхлипывая, пробормотал Ллойд. — Пожалуйста, выпусти меня! Я не хочу умирать, я боюсь, пожалуйста, мистер!..

— Бедняга! Ты похож на кандидата для съемок в Дахау.

Несмотря на звучащую в голосе Флэгга симпатию, Ллойд боялся поднять глаза. Ему казалось, что если он вновь посмотрит на это лицо, то умрет. Это было лицо дьявола.

— Пожалуйста! — бормотал он. — Пожалуйста, выпустите меня! Я умираю от голода!

— И сколько же ты находишься здесь, дружок?

— Не знаю, — прошептал Ллойд, закрывая глаза руками. — Долго. — Как же случилось, что ты до сих пор не умер?

— Не знаю…

— Не потому ли, что съел несколько кусочков ляжки того парня, что валяется рядом?

— Что? — заверещал Ллойд. — Что?! Нет! Боже, нет! Как вы могли такое подумать? Мистер, мистер, пожалуйста…

— Его левая нога показалась мне несколько короче правой, вот и все, дружок.

— Я здесь не при чем, — прошептал Ллойд. Он весь дрожал.

— Как тебя зовут?

— Ллойд Хенрейд.

Ллойд попытался что-нибудь прибавить, но в мозгах был полный хаос. Он боялся, что его могут приговорить к электрическому стулу, но то, что происходило сейчас, было пострашней.

— Посмотри на меня, Ллойд!

— Нет, — прошептал Ллойд, крепко зажмурившись.

— Почему нет?

— Потому что…

— Продолжай.

— Потому, что мне кажется, что вы не настоящий, — прошептал Ллойд. — А если вы настоящий… мистер, если вы настоящий, вы дьявол.

— Посмотри на меня, Ллойд!

Ллойд беспомощно поднял глаза на темное ухмыляющееся лицо, отделенное от него решеткой. Правая рука чернокожего держала что-то на уровне правого глаза. Взгляд на этот предмет заставил Ллойда похолодеть от страха. Предмет напоминал черный камень, почти невидный в темноте. В центре его была красная точка, напомнившая Ллойду ужасный глаз залитый кровью, наполовину прикрытый и уставившийся на него.

Флэгг крутнул предмет в пальцах, и красная точка стала похожа на… ключ. Флэгг крутнул предмет в пальцах. Глаз — ключ, глаз — ключ…

Глаз. Ключ.

При этом он напевал:

— Ключик-ключик, вот он… ключик. Верно, Ллойд?

— Верно, — тоскливо прошептал Ллойд. Он не сводил глаз с маленького темного камня. Флэгг, как фокусник, начал прятать камень то за одним пальцем, то за другим.

— Человек вроде тебя сможет по достоинству оценить хороший ключик, — сказал Флэгг. Камень в его правой руке внезапно исчез и тут же появился в левой. — Уверен, что ты оценишь. Потому что ключ нужен, чтобы отворить дверь. Разве есть в жизни что-нибудь важнее, чем отворить дверь, Ллойд?

— Мистер, я безумно голоден…

— Конечно, голоден.

На лице чернокожего появилось озабоченное выражение, утрированное до гротеска.

— Боже, крысе нечего есть! А знаешь, что я сам сегодня ел на завтрак? Прекрасный ростбиф с хлебом и оливками. Звучит неплохо, а?

Ллойд кивнул головой, не вытирая бегущих из глаз слез.

— И еще ел шоколад, а на десерт… мороженое… да я, никак, издеваюсь над тобой? Прости, дружок. Сейчас я выпущу тебя и мы где-нибудь перекусим.

Ллойд был настолько обессилен, что не мог даже кивать. Он решил, что человек с ключом — безусловно дьявол, или же просто видение, которое пришло к нему перед смертью и скоро исчезнет. Хотя раскаяние на лице его мучителя выглядело почти правдоподобно. Черный камень снова исчез. Потом человек разжал ладонь, и потрясенный Ллойд увидел блестящий серебрянный ключ.

— О, пресвятой Боже! — выдохнул Ллойд.

— Что, нравится? — удовлетворенно спросил негр. — Я научился этому фокусу много лет назад в Нью-Джерси, Ллойд. В Секакусе, родном доме самых больших свинарников в мире.

Он подошел к двери и вставил ключ в замочную скважину. И это было странно, потому что, если Ллойду не изменяла память, эти замки открывались без ключа: они были электронными. Но Ллойд не сомневался, что серебряный ключ сработает.

Вставив ключ, Флэгг остановился и посмотрел на Ллойда; загадочно улыбаясь. Ллойд почувствовал, как растерянность берет в нем верх. Еще какой-нибудь фокус?

— Не помню, представился ли я. Меня зовут Флэгг, через два «г». Рад познакомиться с тобой.

— Я тоже, — прошептал Ллойд.

— И мнебы хотелось до того, как я открою дверь и мы пойдет обедать, Ллойд, добиться между нами некоторого взаимопонимания.

— Понимаю, и Ллойд снова заплакал.

— Я хочу сделать тебя своей правой рукой, Ллойд. Как Святой Петр был правой рукой Христа. Когда я открою эту дверь, то тем самым вручу тебе ключи всего царства. Замечательно, верно?

— Да-а-а… — испуганно прошептал Ллойд. Он ничего не понимал. Теперь Флэгг был не просто темной тенью. Он стал будто бы увеличиваться в размерах, а его глаза засверкали в темноте красным светом. В Ллойде поднялась волна ужаса, смешанная с чем-то, напоминающим религиозный экстаз. Счастье. Счастье от того, что он ИЗБРАН. Ощущение, что он победил что-то… или кого-то.

— Ты сможешь посчитаться с теми, кто заточил тебя здесь, понимаешь?

— О, как бы я хотел! — прошептал Ллойд, и весь страх в нем моментально исчез. Осталась только тупая, бессмысленная злоба.

— И с ними, и с теми, кто захочет поступить подобным образом, — продолжал Флэгг. — Бывают такие люди, которые причиняют только вред. Ты не из их чиста, верно? Они считают себя выше всех на свете. Они считают, что ты не имеешь право на существование.

— Правильно, — сказал Ллойд. Неожиданно злость в нем приобрела новый оттенок. Она изменилась, как прежде камень превратился в серебрянный ключ. Этот человек явился отражением всех мыслей и чувств Ллойда. Теперь у него будет КЛЮЧ, его новый знакомый дает ему этот КЛЮЧ. Теперь он, Ллойд, заживет иначе. Теперь он будет иметь дело с теми, кто уцелел от эпидемии. Это очень хорошо.

— Знаешь, чтьо написано в Библии о таких людях? — приветливо спросил Флэгг. — О таких людях, как ты, Ллойд? На них, сказано там, заждется земля. И да будут блаженны нищие духом, потому что их царствие Небесное. Ллойд кивнул. Кивнул и заплакал. Ему показалось, что вокруг головы Флэгга возник светящийся ним, такой яркий, что у Ллойда резануло по глазам. Потом сияние исчезло… как будто его и не было.

— Пока ты не слишком умен, — сказал Флэгг, — но ты — первый. И я чувствую, что ты вполне лоялен. Тебя и меня, нас ожидает далекая дорога. Для людей вроде нас наступают отличные времена. Для нас все только начинается. Все, что мне нужно — это твое слово.

— С-слово?

— Слово, которое соединит нас, тебя и меня. Скоро придут и другие — они уже продвигаются на запад — но сейчас есть только мы. Я дам тебе ключ, а ты мне — обещание.

— Я… обещаю… — слова Ллойда повисли в воздухе, и его голос вдруг странно завибрировал. Он вслушался в эту вибрацию и почти осязаемо увидел эти два слова, отраженные в мертвых глазах Флэгга.

Щелкнул замок.

— Ты свободен, Ллойд. Выходи.

Не веря, Ллойд коснулся рукой двери. Она легко поддалась.

К нему протягивалась темная рука. Ключ.

— Теперь он твой, Ллойд. Возьми.

— Мой?

Флэгг вложил ключ в руку Ллойда и сжал его ладонь… и Ллойд почувствовал, что ключ в руке движется, почувствовал, что он ИЗМЕНЯЕТСЯ. С воплем он разжал пальцы. Ключ исчез. Вместо него на ладони лежал темный камень с красной точкой. Удивленный, Ллойд снова сжал ладонь, затем разжал и начал вертеть камнем. Ключ-точка, ключ-залитый кровью глаз…

— Мой, — сам себе сказал Ллойд, крепко сжав камень в кулаке.

— Ну что, мы собираемся обедать? — спросил Флэгг. — Ночью нам предстоит немало проехать.

— Обедать, — сказал Ллойд. — Отлично.

— И вообще, у нас еще много дела, — радостно сообщил Флэгг. — И нам нельзя мешкать.

Они спустились по ступенькам, оставив в камере труп Траска. Флэгг поддерживал ослабевшего от голода Ллойда под локоть. Ллойд смотрел на него взглядом, содержащим нечто большее, чем просто благодарность. Он смотрел на Флэгга с любовью.

37

На скамейке в конторе шерифа Бейкера во сне беспокойно ворочался Ник Андрос. После суток бодрствования он решил дать отдых своему измученному телу. Последней его мыслью перед тем, как заснуть, было то, что он, возможно, не доживет до утра; ему снился темный человек, разрывающий хрупкий барьер сна и уносящий его прочь.

Это было странно. Поврежденный Реем Бузом глаз без перерыва болел два дня. Затем, на третий, острая боль сменилась тупой и ноющей. Глаз застилала серая пелена, сквозь которую он едва различал движущиеся тени. Но убивал его не глаз, а воспаленный процесс в ране на ноге.

Он не продезинфицировал рану. Боль в глазу была столь велика, что он совсем забыл обо все. Теперь опухоль начиналась на ступне и заканчивалась коленом. Все мышцы болели, и Ник предполагал, что наутро опухнет вся нога.

Доковыляв до кабинета доктора Соумса, он нашел там пузырек перекиси водорода и вылил весь его на рану. Но это было равносильно запиранию конюшни после того, как лошадь уже похищена. К вечеру нога приобрела пунцовый цвет, а под тонкой кожей проступили пульсирующие кровеносные сосуды, полные отравленной крови.

1 июля он вновь побывал в кабинете доктора, намереваясь разыскать пенициллин. Ему посчастливилось найти несколько ампул. Он понимал, что может умереть, если его организм отрицательно среагирует на пенициллин, но выбора не оставалось. Заражение усиливалось. Он сделал себе инъекцию. Смерть не наступила, но не наступил и эффект.

Накануне, к обеду, у Ника начался сильный жар. На какое-то время он даже потерял сознание. У него было достаточно еды, но есть совсем не хотелось. Он только стакан за стаканом пил дистиллированную воду, которую нашел у шерифа в холодильнике. Когда он засыпал прошлым вечером, кода подходила к концу, и Ник не имел ни малейшего представления, где достать еще. В его нынешнем состоянии отправиться на поиски воды он уже не мог. Чувствуя приближение смерти, он перестал думать о подобной ерунде. Он ждал своего последнего часа без страха или сожаления.

Он не мог сказать наверняка, спал он за трое суток, прошедшие со дня столкновения с Реем, или нет. Скорее, не спал, а бредил. К нему приходили видения, столь яркие и естественные, что иногда казалось, будто все происходит не во сне, а наяву. Он видел хорошо знакомых людей, слышал их голоса. Иногда появлялись какие-то незнакомые люди и, проснувшись, он отчетливо помнил их и все, что они говорили и делали. Было еще одно видение. Он находился на горе. Перед ним, будто гигантская карта, простиралась земля. Пустынная земля, над которой мягко мерцали звезды. Рядом с ним был человек… нет, не человек, а ТЕНЬ человека. И даже не тень, а будто фотонегатив, темный контур какого-то мужчины. Контур шептал:

— ВСЕ, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ, БУДЕТ ТВОИМ, ЕСЛИ ТЫ СТАНЕШЬ НА КОЛЕНИ И ПОКЛОНИШЬСЯ МНЕ.

Ник отрицательно качал головой, пытаясь отступить назад, боясь, что его странный собеседник столкнет его с обрыва.

— ПОЧЕМУ ТЫ НИЧЕГО НЕ ОТВЕЧАЕШЬ? ПОЧЕМУ ТОЛЬКО КАЧАЕШЬ ГОЛОВОЙ?

Во сне Ник сделал жест, который ему так часто приходилось делать в жизни — он приложил палец к губам, затем рукой сделал движение, будто перерезающее горло… и вдруг услышал свой собственный голос, чистый и звонкий:

— Я не могу говорить. Я немой.

— НЕТ, МОЖЕШЬ. ЕСЛИ ЗАХОЧЕШЬ — ОБЯЗАТЕЛЬНО СМОЖЕШЬ.

Ник попытался коснуться контура рукой, а страх мгновенно перерос в бурное восхищение. Но плечо человека было холодным, как лед, и Ник отдернул руку. И тут до него дошло. Он слышал: голос человека, свист ветра, чириканье птиц. Он слышал ЗВУКИ. И это было прекрасно. Потрясенный, Ник сжал горло рукой и замер, вслушиваясь в открывшийся ему по-новому мир.

Темный человек повернулся к нему, и Ник испугался до полусмерти. Ему еще никогда не приходилось видеть ничего подобного.

— …ЕСЛИ ТЫ СТАНЕШЬ НА КОЛЕНИ И ПОКЛОНИШЬСЯ МНЕ.

И Ник закрыл лицо руками, потому что ему действительно захотелось обладать всем, что показал ему в горы человек-тень: городами, женщинами, богатством, властью. Но еще больше он хотел слышать пение птиц, тикание часов в пустом доме и шуршащий звук дождя.

Но он сказал НЕТ, и холод пронизал его до основания, и он полетел вниз, беззвучно крича от страха, сквозь звуки и запахи, в бездонную, пропасть, где главным запахом был запах…

…ЗЕРНА?

Да, зерна. И это был уже новый сон, естественное продолжение предыдущего, с едва заметной границей, разделяющей их. Он лежал посреди пшеничного поля, а вокруг пахло зерном, и теплой землей, и коровьим навозом. Он встал на ноги и пошел вокруг. Вот запел жаворонок… зашелестели потревоженные ветерком колосья… и что-то еще зазвучало вокруг.

Музыка?

Да — это напоминало музыку. И он подумал во сне: «Наверное, так это называется». Музыка лилась откуда-то спереди, и он пошел на ее звук. Ему хотелось знать, какой инструмент способен издавать столь приятные звуки — пианино, рожок, виолончель или что-то еще.

Ноздри щекотали жаркие ароматы лета, а над головой в изумительно синем небе сияло солнце. И еще он слышал голос, напевающий что-то в такт музыке.

Я ПРИДУ В САД НА ЗАРЕ, ПОКА НЕ ВЫСОХЛА РОСА НА ЦВЕТАХ, И УСЛЫШУ ТАМ ВЕЩИЙ ГОЛОС, ГОЛОС БОГА…ИЛИ СЫНА БОЖЬЕГО… И ОН ПОДОЙДЕТ КО МНЕ И СКАЖЕТ МНЕ, СКАЖЕТ, ЧТО Я ПРИНАДЛЕЖУ ЕМУ, И МЫ СОЛЬЕМСЯ С НИМ С ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ, КОТОРОЕ НИКОМУ… НЕ ДАНО… РАЗЪЕДИНИТЬ.

Ник побежал на звук, и его глазам предстало удивительное зрелище. Под зеленой яблоней, усыпанной налитыми яблоками, стоял дом. На его крыльце сидела женщина, — наверное, самая старая женщина Америки, негритянка с совершенно седыми волосами. В руках она держала какой-то предмет, который, как почему-то безошибочно понял Ник, был гитарой. Ему никогда не приходилось слышать звуки гитары, и теперь он нашел их очень приятными и мелодичными. Пораженный, он замер, мечтая, чтобы музыка не прекращалась как можно дольше.

Женщина запела вновь, аккомпанируя сама себе.

ГОСПОДИ, ПРИДИ КО МНЕ! ГОСПОДИ, СПАСИ МОЮ ДУШУ! ГОСПОДИ, ПОМОГИ И НАСТАВЬ НА ПУТЬ ИСТИННЫЙ! Я ЗНАЮ… ВРЕМЯ ПРИШЛО… ЗНАЮ — ВРЕМЯ ПРИШЛО… ВРЕМЯ ПРИШЛО!..

МАЛЬЧИК, ПОЧЕМУ ТЫ СТОИШЬ НА МЕСТЕ, КАК ПРИШИТЫЙ?

Она осторожно, будто ребенка, отложила гитару и жестом подозвала Ника. Тот приблизился. Он сказал, что хочет еще послушать, как она поет. Что ее пение очень нравится ему.

ЧТО Ж, ПЕНИЕ — БОГОУГОДНОЕ ДЕЛО. Я ПОЮ ПОЧТИ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ… ТАК КАК ТЫ РЕШИЛ С ЭТИМ ЧЕРНОКОЖИМ ЧЕЛОВЕКОМ?

ОН ПУГАЕТ МЕНЯ. Я БОЮСЬ…

МАЛЬЧИК, ВСЕ ДЕЛО В ТОМ, ЧТО ТЕБЕ ХОЧЕТСЯ БОЯТЬСЯ ЕГО. МОЖНО ИСПУГАТЬСЯ ДАЖЕ ШЕЛЕСТА ЛИСТВЫ, ЕСЛИ НАСТРОИТЬСЯ НА СТРАХ. ВСЕ МЫ, ХВАЛА ГОСПОДУ, СМЕРТНЫ.

НО КАК СКАЗАТЬ ЕМУ — НЕТ? КАК СКАЗАТЬ…

А КАК ТЫ ДЫШИШЬ? КАК ВИДИШЬ СНЫ? НИКТО ЭТОГО НЕ ЗНАЕТ. НО ТЫ МОЖЕШЬ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ. В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ. МАТУШКА АБИГАЙЛЬ, ВОТ КАК ЗОВУТ МЕНЯ. НАВЕРНОЕ, Я САМАЯ СТАРАЯ ЖЕНЩИНА В ЭТИХ КРАЯХ, НО ВСЕ ЕЩЕ НАХОЖУСЬ В ЗДРАВОМ УМЕ. ПРИХОДИ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ, МАЛЬЧИК И ПРИВОДИ СВОИХ ДРУЗЕЙ.

НО КАК ЖЕ МНЕ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЭТОГО?

НИКТО ЭТОГО НЕ МОЖЕТ, МОЙ МАЛЬЧИК. НАДЕЙСЯ НА ЛУЧШЕЕ И ПРИХОДИ К МАТУШКЕ АБИГАЙЛЬ, КОГДА ЗАХОЧЕШЬ. Я ВСЕГДА БУДУ ЗДЕСЬ, НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ. ПРИХОДИ, МОЙ МАЛЬЧИК. Я ВСЕГДА…

…ЗДЕСЬ, НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ…

Он проснулся и, затаив дыхание, ждал, пока солнечный свет и запахи реальной жизни вытеснят и пшеничное поле, и матушку Абигайль.

Итак, он находился в Шойо, штат Арканзас; его зовут Ник Андрос, и он никогда не мог ни говорить, ни слышать звук гитары… но он все еще жив. Он сел, свесив вниз ноги, и осмотрел рану. Опухоль спала. Боль почти утихла. Я выздоравливаю, с облегчением подумал Ник. Мне кажется, что со мной все будет в порядке.

Тяжело встав, он доковылял до окна. Нога нуждалась в физической нагрузке. Он смотрел из окна на безмолвный город, который уже был не Шойо, а только контуром Шойо, и понимал, что должен сегодня покинуть этот город. Пока он слишком слаб, чтобы уйти далеко, но нудно когда-нибудь начинать.

Куда пойти? Что ж, кажется, он знает, куда. Сны — это сны, но для начала, решил Ник, он пойдет на северо-запад. В Небраску. Почему-то это показалось ему наиболее правильным.

Днем 4 июля Ник покинул город. Утром он собрал рюкзак, положив туда несколько ампул пенициллина, на случай, если ему вдруг станет хуже, и кое-какие вещи. Еще он захватил немного еды и патроны к пистолету шефа. Пройдя по улицам, он заглядывал в каждый гараж, пока не нашел то, что хотел: десятискоростной мотоцикл, вполне отвечающий требованиям Ника. Он сделал пробную поездку из города и направился на запад, а за ним неотступно следовала его темная тень.

В десяти милях от Шойо он решил сделать привал. К закату 4 июля ему удалось достичь Оклахомы. Эту ночь он провел в заброшенном фермерском доме, на сеновале, лежа на спине и глядя в небо. Падали звезды, заливая землю холодным светом. Ник думал о том, что до сих пор не видел ничего прекраснее. Он лежал и радовался тому, что жив.

38

Ларри проснулся в четверть девятого от громкого щебета птиц. С каждым днем, с тех пор, как они покинули Нью-Йорк, этот щебет становился все громче, а воздух все чище. Даже Рита заметила это. Ларри постоянно думал, что все идет как нельзя лучше.

Лежа в спальном мешке, в небольшой двухместной палатке, которую он и раздобыл в Пассаике, Ларри вспоминал, как в молодости его вместе с двумя-тремя ребятами пригласил в небольшое путешествие Эл Спилмен. Они отправились на восток, заночевали в Вегасе, а потом оказались в местечке под названием Страна Любви, штат Колорадо. Там они разбили лагерь и провели пять беззаботных дней.

Теперешнее их с Ритой времяпрепровождение очень живо напоминало ту поездку. Свежий воздух и спокойный сон ночью. Никаких проблем, кроме необходимости решать, куда направиться завтра и сколько это займет времени. Просто прекрасно!

Но это утро, которое они с Ритой встретили в Беннингтоне, штат Вермонт, следуя по Хайвей 9, было утром особенным. Четвертое Июля, День Независимости.

Не расстегивая спального мешка, Ларри сел и оглянулся на Риту, но полумрак палатки позволил ему увидеть только очертания ее тела и копну волос. Что ж, сегодня он устроит ей праздничную побудку.

Ларри осторожно выскользнул из спального мешка. По всему телу тут же побежали мурашки, но он почти сразу почувствовал, что снаружи тепло. День обещал быть жарким. Ларри выбрался из палатки и с наслаждением потянулся.

Рядом с палаткой сверкал на солнце хромированный новенький мотоцикл. Как и палатку, они прихватили его в Пассаике. К тому времени они успели сменить три машины, две из которых пострадали во время дорожной аварии, а третью они разбили в тумане недалеко от Натли. Теперь они передвигались на мотоцикле, показавшемся им более надежным и удобным средством. Хотя Рите этот способ передвижения не нравился — рев мотора действовал ей на нервы — она все же согласилась с Ларри, что мотоцикл в их ситуации наиболее практичный вид транспорта. С тех пор, как они оставили Пассаик, прошло много времени. К вечеру 2 июля они выехали за пределы штата Нью-Йорк и разбили палатку в предместье Кверривилла, невдалеке от зловещих развалин Кэтсмкилла. Третьего к обеду они повернули на восток, следуя в Вермонт. И вот они здесь, в Беннингтоне.

Они разбили палатку на холме за городом, и вечером, перед сном, выйдя покурить, Ларри созерцал, будто на картинке, панораму типичного городка Новой Англии. Две чистеньких белых церкви, будто прорезающие куполами синее небо: здание частной школы; серые кирпичные дома, увитые плющом; множество шумящих густой листвой деревьев. Только один нюанс нарушал общую картину — отсутствие дыма из труб и множество замерших на улицах автомобилей, кажущихся отсюда, с горы, игрушечными. В солнечном безмолвии (нарушаемом только пением птиц) Ларри нашел отзвук сентиментальных произведений позднего периода Ирмы Файеттт — не велика потеря.

Но сегодня было Четвертое Июля, и Ларри все еще продолжал чувствовать себя американцем.

Подняв с земли флягу, Ларри сделал глоток воды, прополоскал горло, сделал глубокий вдох и запел изо всех сил первый куплет американского гимна. Он пел, обратясь лицом к Беннингтону, возвышая голос к концу куплета, ожидая, что сейчас Рита проснется, выползет из палатки и улыбнется ему.

Допев последнюю строчку и отдав городу салют, Ларри повернулся, вспомнив старую добрую традицию всех американцев встречать День Независимости хорошей шуткой.

— Ларри Андервуд, главный патриот страны, желает тебе…

Но полог палатки не шелохнулся, и в Ларри вскипела волна гнева. Сколько эта рухлядь будет висеть на его шее? Хватит, довольно. Пора ей повзрослеть. Он и так возился с Ритой слишком долго, и делал это достаточно терпеливо.

Он попытался поставить себя на ее место. Он не забыл, что она намного старше и что за всю ее жизнь она привыкла к тому, что все достается без всяких забот. Поэтому, безусловно, ей было непросто адаптироваться в открывшемся ей с неожиданной стороны мире. Но он, Ларри, старался помочь ей. Разве приходилось ей о чем-нибудь нервничать? Разве она должна была заботиться о ночлеге? Разве не он доставал ей еду? И разве не заботился о ней? Никто не смог бы так сказать.

Он подошел к палатке и замер в нерешительности. Может быть, пусть себе спит? Она ведь вчера устала. Хотя…

Над головой взмыл со звонкой песней жаворонок. Жаворонок пел о том, что давно пора вставать. Ларри откинул полог и заглянул внутрь.

— Рита?

После свежего утреннего воздуха запах, стоящий в палатке, резко шибанул ему в нос; он, должно быть, слишком крепко спал, раз не почувствовал его раньше. Конечно, воздух в палатке вентилировался, но его циркуляция была недостаточно интенсивной, и поэтому здесь, в полумраке, царил запах болезни.

— Рита?

Он почувствовал тревогу: она не шевелилась. Тогда Ларри стал возле нее на колени, с трудом сдерживая тошноту, подступившую к горлу.

— Рита, с тобой все в порядке? Проснись, Рита!

Никакого движения.

Он перевернул ее на спину и увидел, что «молния» спального мешка наполовину расстегнута, будто ночью Рита пыталась выбраться из него. А он все это время спал рядом с ней и ничего не слышал! Ее губы приоткрылись в гримасе боли, а глаза закатились. Она уже давно была мертва.

Ларри долго всматривался в застывшее в смертной маске лицо. Они находились почти нос к носу, и в палатке становилось все жарче и жарче, как в предгрозовой час. И все же он не мог оторваться от нее. В голове его пульсировал все один и тот же вопрос: СКОЛЬКО ЖЕ Я СПАЛ РЯДОМ С НЕЙ ПОСЛЕ ЕЕ СМЕРТИ? Успокойся, парень. УСПОКОЙСЯ.

Взяв себя в руки, Ларри выполз из палатки и обессиленно припал к земле. Его тошнило, и из глаз лились слезы. Никогда Ларри Андервуд не был так противен сам себе, как в этот миг.

Большую часть утра он думал о Рите. Он чувствовал, что ее смерть принесла ему облегчение — большое облегчение, хотя он никому не смог бы в этом признаться. Это подтвердило бы наиболее нелестные характеристики, которые давали ему когда-то мать.

— Но я совсем не такой плохой, — сказал Ларри вслух и, сказав это, почувствовал себя лучше. Стало легче смотреть правде в глаза, а смотреть правде в глаза — самое лучшее, что может быть. Он пообещал себе, что позаботиться о Рите в последний раз. Может быть, он не слишком хорош, но он никого не убивал, и то, что он собирался сделать в туннеле, было слишком близко к попытке убийства. Он позаботится о Рите, как бы глупа и назойлива она не была при жизни, как бы не раздражала его в прошлом. Он всегда был лоялен к ней. Вот вчера, например, когда она из-за своей неуклюжести вывернула котелок каши в костер — разве он сказал ей хоть слово? Нет. Не сказал. Он просто слегка пошутил и принялся варить новую кашу. Пошутил что-то о таблетках. О том, что лучше всего на свете она умеет принимать таблетки.

ВОЗМОЖНО, ЕЙ КАК РАЗ И НЕДОСТАВАЛО ТОГО, ЧТОБЫ ТЫ ВЫРУГАЛ ЕЕ. ВОЗМОЖНО, ЕЙ БЫЛО НУЖНО ПОГОВОРИТЬ С ТОБОЙ.

— Это не заседание палаты общин, — громко сказал Ларри. Рита могла понять, что он не любит болтать попусту. Еще с того дня, когда они впервые встретились с ней…

Почему же тогда у него так скверно на душе? Ведь он прав, разве не так? Да. И самое худшее в его правоте было то, что он на самом деле чувствовал облегчение. Будто с его шеи сняли камень.

НЕТ, САМОЕ ХУДШЕЕ — ДРУГОЕ. САМОЕ ХУДШЕЕ — ОСТАТЬСЯ САМОМУ.

Грубо, но верно. Ему хотелось бы сейчас поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, но единственным собеседником была палатка. И еще назойливые мухи.

Ларри положил голову на колени и прикрыл глаза. Он приказал себе не плакать. Он ненавидел плачущих мужчин.

Он оказался трусом. Он не смог похоронить Риту. Не смог заставить себя прикасаться к ее мертвому телу.

Ха-ха, мальчик. Ты трус, трус, трус.

Он отыскал длинную палку и подошел с ней к палатке. Сделав глубокий вдох, приподнял полог и, придерживая его одной рукой, попытался палкой достать свою одежду. Подцепил. Вытащил. Отбросил в строну. Сделав второй глубокий вдох, достал с помощью палки обувь. Затем сел на пенек и обулся.

Вся его одежда пропиталась этим запахом.

— Черт побери! — прошептал он.

Ему была видна Рита, наполовину прикрытая спальным мешком. Ее застывшие глаза. Ее вытянутая рука. Ларри снова вспомнил туннель и быстро задернул палкой полог палатки.

И все равно ее запах преследовал его.

Поэтому первую остановку он сделал в Беннингтоне, посетил местный магазин готового пляться и обменял все, что на нем было надето. Кроме того, он прихватил три смены белья и носков. И даже нашел новую пару обуви. Рассматривая себя в зеркало, он видел за спиной пустой торговый зал магазина. Позади размещался отдел галстуков.

— Посмотрим-посмотрим, — промурлыкал Ларри себе под нос. — Что нам здесь предложат?

Но он так и не нашел галстука по вкусу.

Покинув магазин, он сел на мотоцикл и рванул с места. Ему были нужны новая палатка и спальный мешок, но сейчас Ларри больше всего хотел оказаться как можно дальше от Беннингтона. Где-нибудь по пути он найдет все необходимое.

Задумавшись, Ларри не заметил возникший прямо перед ним, перегородивший дорогу грузовик. Он попытался объехать его, но было поздно. Мотоцикл с грохотом врезался в кузов. В последний момент Ларри успел выпрыгнуть из седла и кубарем покатиться по шоссе, обдирая руки и ноги. Наткнувшийся на препятствие мотоцикл перевернулся, мотор еще какое-то время поревел и затих.

— С тобой все в порядке? — громко спросил Ларри. Счастье, что он ехал не более двадцати миль в час. Счастье, что с ним не было Риты. Она бы обязательно устроила истерику. Правда, если бы с ним была Рита, то он более внимательно следил бы за дорогой.

— Со мной все в порядке, — ответил он сам себе, хотя не был в этом уверен. Он сел. Ощупал себя. Подумал: НАВЕРНОЕ, Я УМИРАЮ. Я ЧУВСТВУЮ, ЧТО ЧЕРЕЗ МИНУТУ ПРОЙДЕТ ШОК, И Я УМРУ. Я ОЧЕНЬ ХОРОШО ЭТО ЧУВСТВУЮ.

Но прошла минута, две, а он все еще был жив. Тогда Ларри принялся осматривать себя более тщательно. Все на месте. Ничего не сломано. Он только ободрал ладони и разорвал новые брюки на коленях, разбив колени в кровь. Что ж, со всяким бывает. Ничего страшного.

Он мог свернуть себе шею, разбить голову — и тогда лежал бы здесь, умирая, и никто не помог бы ему.

Тяжелым шагом Ларри подошел к лежащему мотоциклу. Еще совсем недавно это была прекрасная машина. Теперь перед Ларри лежала груда бесполезного металла. Что ж, придется идти пешком. Ларри поправил на спине рюкзак и внезапно, как никогда прежде, захотел увидеть перед собой обыкновенное человеческое лицо.

Но в тот день ему не довелось встретить никого.

Он заставил себя идти быстрее, но все же не мог преодолевать в час больше двадцати миль. Вскоре перед ним возникали окраины маленького городка Веллингтона. Там Ларри раздобыл палатку, спальный мешок и старенький велосипед. Но и на велосипеде он двигался только со скоростью двадцать пять миль в час.

К пяти часам Ларри добрался до Братлборо. Там он бросил велосипед и пешком вошел в город.

— Больше ты мне не понадобишься, дружище, — попрощался он с велосипедом.

Хотя, входя в город, он не знал наверняка, понадобиться ли ему велосипед.

В эту ночь он переночевал в городской гостинице на диване в холле. Заснул он почти мгновенно, однако, спустя некоторое время, его разбудил какой-то звук. Ларри взглянул на часы. Половина двенадцатого. Встревоженный, он долго вглядывался в темноту, но звук больше не повторился. Да и был ли он вообще?

— Кто здесь? — на всякий случай окликнул Ларри, и звук собственного голоса испугал его. Он принялся искать в рюкзаке пистолет, обливаясь холодным потом при мысли, что не найдет его. Почувствовав рукой холодную металлическую рукоятку, он мигом взвел курок, как человек в океане, хватающийся за спасательный круг. Если возникнет опасность, он выстрелит.

В тишине что-то скрывалось, Ларри был уверен в этом. Возможно, человек. Возможно, большое и опасное животное. Хотя, конечно, человек тоже опасен.

— Кто здесь?

В кармане у Ларри был фонарик, но Ларри не решался воспользоваться им. Почему?.. А хочет ли он на самом деле видеть, кто там такой?

И он просто сидел, еле двигаясь вслушиваясь в тишину и ожидая, пока разбудивший его звук повторится снова (а БЫЛ ли звук? или ему просто что-то приснилось?), и вскоре глаза его начали слипаться, и он задремал.

Внезапно, вздрогнул, Ларри широко раскрыл глаза, чувствуя, как похолодели его конечности. Звук повторился, и, если бы небо не было затянуто облаками, луна, почти полная, осветила бы ему…

Нет, он не хочет ничего видеть. Он совершенно не хочет ничего видеть. Не двигаясь с места и затаив дыхание, Ларри услышал совсем рядом с собой шаркающие шаги, удаляющиеся от него в западном направлении. Шаги становились все тише, и скоро совсем стихли.

Ларри почувствовал вдруг острую необходимость встать, догнать прошедшего мимо человека, крикнуть ему: ВЕРНИСЬ, КЕМ БЫ ТЫ НИ БЫЛ! ТОЛЬКО ВЕРНИСЬ! Не хочет ли он на самом деле встречаться с этим «кто-бы-ты-ни-был»? А если незнакомец действительно захочет вернуться? Поэтому Ларри не встал, а наоборот, лег в прежнее положение, подложив руки под голову. СЕГОДНЯ Я УЖЕ НЕ СМОГУ УСНУТЬ, подумал он, но спустя три минуты крепко спал, а на следующее утро решил, что все происшедшее ночью ему просто приснилось.

39

В то время, как Ларри Андервуд готовился встретить Четвертое Июля, Стьюарт Редмен сидел на большом камне у дороги и поедал свой завтрак. Внезапно он услышал рокот приближающихся моторов. Допив пиво, он не торопясь взобрался на камень и всмотрелся в дорогу. Судя по звуку, мотоциклы. Не слишком мощные. В царящей вокруг тишине было трудно определить, как далеко эти мотоциклы находятся. Возможно, где-то в десяти милях. Еще достаточно времени, чтобы поесть. Правда, Стью больше не хотел есть. Приятно грело солнышко, а мысль о возможной встрече с человеческими существами доставляла удовольствие. С тех пор, как он покинул дом Глена Бейтмана в Вудсвилле, Стью не приходилось встречаться с живыми людьми. И все же не мешает позаботиться о собственной безопасности. Не стоит допускать до повторения ситуации с Элдером. Не все люди такие, как Бейтман. Жаль, что старик предпочел остаться дома и, прогуливаясь с Коджаком, выискивать сюжеты для своих картинок. Вдвоем им было бы веселее. Стью не любит зря болтать, но за всю свою жизнь он так и не научился оставаться один.

Держа наготове в кармане пистолет, он сел на камень и, когда мотоциклы приблизились, лишь слегка напряженно выпрямил спину. К нему подъехали две «хонды». Хап рулем первой сидел парнишка лет восемнадцати, за рулем второй — девушка, на вид несколько старше парнишки. На девушке были надеты ярко-желтая блуза и старенькие голубые джинсы.

Парочка заметила Стью, и обе «хонды» от неожиданности слегка вильнули в сторону, будто их водители потеряли на время контроль над машинами. Парень приоткрыл рот. И он, и девушка явно не знали, что лучше — остановиться или, напротив; прибавить скорость.

Стью поднял вверх пустую руку и сказал:

— Привет!

Он постарался, чтобы его голос звучал как можно приветливее. Сердце в груди отчаянно билось. Он хотел, чтобы парочка остановилась. И они остановились.

Ребята, как заметил Стью, очень встревожились. Особенно парень, представлявший сейчас сгусток адреналина. Конечно, Стью был вооружен, но ребята тоже были вооружены, да и Стью и не собирался держать их под прицелом.

— Походе, все в порядке, Гарольд, — сказала девушка, но парень, которого она называла Гарольдом, продолжал стоять возле своего мотоцикла, удивленно и недоброжелательно рассматривая Стью.

— Я говорю, похоже… — начала девушка вновь.

— Откуда мы можем это знать? — огрызнулся Гарольд, не сводя со Стью глаз.

— Что ж, я рад видеть вас, если это что-нибудь меняет, — сказал Стью.

— А что, если я не поверю тебе? — перебил его Гарольд, и Стью понял, что Гарольд боится. Боится за себя и за девушку. Боится до зеленых соплей.

— Ну, тогда не знаю, — Стью слез с камня. Рука Гарольда потянулась к карману, где наверняка лежал пистолет.

— Гарольд, перестань, — сказала девушка. Потом она замолкла и все трое некоторое время безмолвно рассматривали друг друга, не в силах сказать ни звука. Они стояли, не приближаясь друг к другу, образуя тем самым вершины равностороннего треугольника, пока не зная, чего можно ожидать друг от друга.

— Уууууууу, — простонала Франни, ибо это была именно она. — Никогда больше не сяду за руль мотоцикла, Гарольд. Я имею в виду, по собственной воле.

Гарольд бросил на нее угрюмый взгляд.

Девушка повернулась к Стью.

— Вам никогда не приходилось проехать сто семьдесят миль на «хонде», мистер Редмен? НЕ советую.

Стью улыбнулся.

— И куда же вы направлялись?

— А какое вам до этого дело? — враждебно спросил Гарольд.

— Почему ты так груб? — удивилась Франни. — Мистер Редмен первый человек, которого мы встретили со дня смерти Гаса Динсмора! Я хочу сказать, что если нас не интересуют другие люди, то чего же мы ищем?

— Он переживает за вас, вот и все, — приветливо сказал Стью. Сорвав травинку, он пожевывал ее длинный стебель.

— Верно, переживаю, — все тем же тоном сказал Гарольд.

— Думаю, мы оба переживаем друг за друга, — поправила его Франни, и Гарольд потупил взгляд.

Стью подумал: ТАМ, ГДЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ ТРИ ЧЕЛОВЕКА, ВОЗНИКАЕТ ОБЩЕСТВО. Но подходящее ли для него общество эти двое? Ему нравилась девушка, но парень не сводил с него взгляда запуганного насмерть кролика. А испуганный человек весьма опасен при определенных обстоятельствах.

— Как скажешь, — пробормотал Гарольд. Он послал Стью уничтожающий взгляд и достал из кармана куртки пачку «Мальборо». Вынул одну сигарету. Закурил, как человек, справившийся со своими делами и присевший отдохнуть.

— Мы направляемся в Стовингтон, штат Вермонт, — сказала Франни. — В центр по борьбе с эпидемиями. Мы… что-то не так? Мистер Редмен?!

От неожиданности Стью побледнел. Травинка выпала изо рта.

— Почему именно туда? — спросил он.

— Потому что там есть все условия для изучения этой болезни, — сказал Гарольд. — Это была моя идея. Если в этой стране еще осталось что-нибудь от прежнего порядка и если еще есть хоть какое-нибудь медицинское светило, то найти его можно только в Стовингтоне или Атланте, где есть аналогичный центр.

— Да, это верно, — кивнула Франи.

— Вы зря потеряли время, — медленно сказал Стью.

Франни потрясено уставилась на него. На шее Гарольда от напряжения запульсировала жилка.

— Что-то я не пойму вас, сэр. Не дума, что вы вправе давать подобные оценки нашим действиям.

— Поверьте, справа. Я сам пришел оттуда.

Теперь оба они не скрывали изумления. Изумления и растерянности.

— Вы лжете! — голос Франни прозвучал гневно.

— Нет. Я не лгу.

— А я говорю — лжете! Вы просто самый обыкновенный…

— ГАРОЛЬД, ЗАТКНИСЬ!

Гарольд удивленно посмотрел на нее:

— Но Франни, ведь ты сама… и потом, как ты можешь верить…

— Почему ты так глуп и недоверчив? — холодно спросила она. — Давай выслушаем его, Гарольд.

— Я не верю ему.

И виной этому все тот же страх, подумал Стью.

— Как можно не верить человеку, которого только что встретил? Нет, Гарольд, ты слишком подозрителен.

— Дайте мне рассказать то, что мне известно, — перебил девушку Стью. Он рассказал им всю историю, с момента, когда машина Кампиона въехала в их городок. Он шутливо обрисовал свое прощание со Стовингтоном неделю назад. Глаза Гарольда пытливо скользили по его рукам, ища следы уголов. Но не это волновало Стью. Его беспокоила девушка. На ее лице застыла трагическая маска, и Стью это не понравилось. Она связалась с этим парнем (чья идея насчет эпидемиологического центра была совсем не так плоха), надеясь найти что-то, что им поможет. Теперь она поняла, что там, где она ждала помощи, ее не будет и теперь считает, что все кончено.

— А в Атланте? Там тоже все умерли? — с некоторой надеждой в голосе спросила она.

— Да, — просто ответил Стью, и Франни горько зарыдала.

Стью хотелось утешить ее, его сдерживало присутствие Гарольда. Гарольд смущенно посмотрел на Франни, потом принялся рассматривать пыль под ногами. Стью протянул девушке носовой платок. Не поднимая глаз, Франни взяла его. Гарольд вновь смерил Стью гневным взглядом, будто тот вторгся в чьи-то частные владения. Похоже, он считал девушку своей собственностью, подумал Стью.

Когда Франни успокоилась, она сказала:

— Мне кажется, мы с Гарольдом должны быть вам благодарен. Так или иначе, вы избавили нас от долгого бесцельного путешествия.

— Ты что, поверила ему? Этому? Он рассказал тебе сказочку, а ты… ты купилась на эту удочку?

— Гарольд, зачем ему лгать? Во имя чего?

— Ну, откуда мне знать, что у него на уме? — раздраженно крикнул Гарольд. — Возможно, убийство. Или насилие.

— Я не умею насиловать, — улыбнулся Стью. — Возможно, у тебя есть в этом плане опыт, его у меня такого опыта нет.

— Прекратите, — сказала Франни. — Гарольд, почему бы тебе не попытаться быть умнее?

— УМНЕЕ? — возмутился Гарольд. — Я пытаюсь спасти тебя — нас — а ты советуешь мне быть УМНЕЕ?

— Посмотри, — обратился нему Стью, закатывая рукав. На локтевом сгибе виднелись следы от уколов и синяки. — Они накололи мне кучу всякой дряни.

— А может, ты наркоман, — возразил Гарольд.

Не вступая с ним с перепалку, Стью откатал рукав на место. Все дело в девушке, это ясно. Болван решил что будет обладать ею. Что ж одними девушками действительно можно обладать, другими — нет. Эта, кажется, относится именно ко второму типу. Сейчас она выглядит беспомощно, но за этим чувствуется твердый характер.

— И что же мы будем делать? — прервала его мысли Франни. Она задала свой вопрос, подчеркнуто не обращая внимания на выпад Гарольда.

— Все равно отправимся туда, — сказал Гарольд и, поймав на себе ее удивленный взгляд, прояснил:

— Даже если он говорит правду, не мешает проверить.

Франни переводила взгляд с одного на другого, что-то взвешивая в уме.

— Не стоит, — вынесла она наконец решение.

— Все время, что вы ехали, вы так никого и не встретили? — Решил сменить тему разговора Стью.

— Видели вполне здоровую собаку. Людей — нет.

— Я тоже видел собаку.

Стью рассказал им про Бейтмана и Коджака. Закончив рассказ, он прибавил:

— Я собирался на побережье, но, раз вы говорите, что там нет людей, то мне там нечего делать.

— Жаль, — насмешливо сказал Гарольд и встал. — Ты готова, Франни?

Колеблясь, девушка посмотрела на Стью и встала:

— Что ж, придется возвращаться. Спасибо за ваш рассказ, мистер Редмен, хотя новости, безусловно, обнадеживающим не назовешь.

— Подождите минутку, — сказал Стью, также вставая. На мгновение он заколебался, раздумывая, правы ли они. Девушка ему все больше нравилась, но вот парень был из тех семнадцатилетних молодчиков, которые считают, что знают все на свете. Но есть ли у него выбор? И много ли людей осталось в живых по всей стране? Стью решил, что нет.

— Мне кажется, нам лучше вместе отправиться на поиски людей, — сказал он. Я бы с удовольствием присоединился к вам, если вы не против.

— Нет, — твердо сказал Гарольд.

Франни встревоженно переводила взгляд с Гарольда на Стью:

— Может быть, мы…

— Не вмешивайся. Я сказал — нет.

— А у меня есть право голоса?

— Что с тобой происходит? Разве ты не видишь, что у него на уме только одно? Очнись, Фран!

— Если дело только в этом, то трое лучше двоих, — вмешался Стью. — А я знаю это лучше, чем кто-либо.

— Нет, — повторил Гарольд. Его рука потянулась к пистолету.

— Да, — сказала Франни. — Мы будем рады, если вы присоединитесь к нам, мистер Редмен.

Гарольд разгневанно повернулся к ней. Стью весь подобрался думая, что парень сейчас ударит Франни, но тут же снова расслабился.

— Так вот оно что?! — выкрикнул Гарольд. — Ты ищешь предлог, чтобы избавиться от меня?

Он был так зол, что не мог сдержать катящихся из глаз слез.

— Если это тебе нужно, — продолжил он в том же тоне, — хорошо. Можешь идти с ним. У нас с тобой все кончено. — И резко повернувшись, он направился к стоящим «хондам».

Франни испуганными глазами посмотрела на Стью и бросилась к Гарольду.

— Минутку, — сказал Стью. — Постойте месте, пожалуйста.

— Не бейте его, — жалобно попросила Франни. — Пожалуйста.

Стью загородил Гарольду, садящемуся на мотоцикл, дорогу.

— Отойди! — прорычал Гарольд, снова хватаясь на пистолет. Стью положил свою руку сверху на руку парня, будто они играли в детскую игру. Глаза Гарольда расширились, и Стью почувствовал, что еще немного — и парень станет опасным. Он перестанет слушаться девушку. Он и так уже возомнил себя ее защитником. Бог знает, почему так произошло. Точно так же Гарольд отреагировал бы на Бейтмана или на двенадцатилетнее дитя. В любой ситуации треугольника он видел бы себя во главе фигуры.

— Гарольд, — сказал Стью почти в самое ухо юноши.

— Дай мне УЕХАТЬ, — Гарольд весь звенел от напряжения, как натянутая тетива.

— Гарольд, ты спишь с ней?

Гарольд вздрогнул, и Стью понял, что нет.

— Не твое дело!

— Нет. Но подумай сам. Она не моя, Гарольд. Она своя собственная. Я не собираюсь пытаться увести ее от тебя. Мне жаль, что приходится говорить это, но для нас обоих лучше знать все так, как есть. Сейчас мы — двое и один. Если ты уедешь, нас опять станет двое и один. Никакой разницы. Теперь Гарольд дрожал меньше, Нино ничего не говорил.

— Ты знаешь и я знаю, что мужчине совершенно необязательно трахаться с женщиной, — в самое ухо Гарольду, тихо и членораздельно проговорил Стью. — Такими вещами занимаются те, кому некуда деть руки и мозги.

— Это… — Гарольд облизнул губы и оглянулся на стоящую у обочины Франни. — Все это отвратительно.

— Возможно — да, а может быть, и нет, о когда мужчина находится рядом с женщиной, которая не хочет ложиться с ним в постель, ему поневоле приходится делать выбор. Я в таких случаях пользуюсь руками. Думаю, то же самое приходится делать и тебе, иначе она не находилась бы с тобой по собственной воле. Я хочу, чтобы между мною и тобой не оставалось неясности. Я здесь не для того, чтобы заменить тебя, как меняют партнера в танцах.

Рука Гарольда на рукоятке пистолета расслабилась, и юноша посмотрел на Стью.

— Ты это имеешь в виду? Я… ты обещаешь, что не расскажешь?

Стью кивнул.

— Я люблю ее, — с горечью признался Гарольд. — Она не любит меня, я знаю, но я честно говорю тебе об этом.

— Так-то лучше. Я не хочу вмешиваться в ваши отношения. Я просто предлагаю двигаться дальше вместе.

Гарольд нервно повторил:

— Ты обещаешь?

— Да.

— Хорошо.

Он медленно отошел от мотоцикла. Они со Стью вернулись туда, где взволнованно ожидала развязки Франни.

— Он может ехать с нами, — сказал Гарольд. — Я… — Он посмотрел на Стью и с трудом произнес: — Я вел себя как последний критин.

— Ураааа! — захлопала в ладоши Франни. — Ну, а теперь, когда все утряслось, куда же мы направимся?

В конце концов, они решили следовать выбранному Гарольдом и Франни направлению, то есть на запад. Стью сказал, что Глен Бейтман, несомненно, будет рад их появлению к ужину, если они до темноты доберутся до Вудсвилля. Возможно даже, старина согласится утром присоединиться к ним (при этих словах Гарольд занервничал снова). Стью сел за руль «хонды» Франни, а сама она — за спину Гарольда. В Твин Маунтин они остановились, чтобы позавтракать и постепенно лучше узнать друг друга. Постепенно лед между ними таял. Стью все лучше относился к Гарольду, надеясь в душе, что этот процесс взаимен.

Они завтракали на небольшой лужайке, и Стью поймал себя на том, что его взгляд снова и снова останавливается на лице Франни — ее живых глазах, маленькой ямочке на подбородке, на морщинке на переносице, так легко выдающейся ее чувства. Ему нравилось, как она смотрит и говорит; ему нравилась даже копна ее спутанных волос. Так зарождалось новое чувство.

Еще одно предисловие: прочесть после приобретения

Эта часть представляет собой не столько вступление, сколько объяснение того, почему возникла новая версия «Противостояния». Роман достаточно масштабен, и эта новая, расширенная и дополненная редакция его может быть воспринята некоторыми — а может, и многими — как баловство со стороны автора, чьи произведения и без того пользуются успехом. Надеюсь, правда, что этого не произойдет, но я не так глуп, чтобы не понимать, что сам подставляю себя под огонь критики. Многие критики и без того находят роман невероятно длинным и затянутым.

Слишком или не слишком книга длинна, или же она стала слишком длинной в этой редакции, решит мой читатель. Я только хочу сказать, что переиздание «Противостояния» направлено не на удовлетворение моих амбиций. Это произошло по просьбам поклонников романа. Хотя, безусловно, я бы не пошел на это, если бы не видел, что роман становится полнее и богаче, и я был бы лжецом, если бы не признавал, что мне это приятно.

Я попытаюсь объяснить вам, как был написан роман, ставший предельно увлекательным произведением не только для профессиональных романистов. Такие как раз считают, что есть некая «тайная формула» написания коммерчески удачных произведений. Это не так. У вас есть идея; вскоре к ней добавляется другая; вы проводите связь между несколькими идеями; возникают (сперва неясные, подобно теням) различные образы; в голову автора приходят различные варианты концовок (и хотя эти варианты возникают почти сразу, как правило, ни один из них не является окончательным); и наконец, наступает момент, когда писатель садится за стол и берет в руки карандаш и бумагу, или пишущую машинку, или диктофон. Когда спрашивают: «Как вы пишите?», — я отвечаю: «По слову за раз», — и это совсем не кокетство. Это звучит слишком просто, чтобы быть правдой, но вспомните историюсоздания Великой Китайской Стены: по одному кирпичику. Вот так. По одному кирпичику за раз. Хотя, надеюсь, мой читатель поверит мне без излишних заверений.

Для заинтересованных читателей скажу, что рецензию на роман они смогут прочесть в литературном обозрении за 1981 год. Нельзя считать роман коммерческим произведением. Если хотите, это сказка. Хотя, безусловно, «Противостояние» можно оценивать и иначе.

Почему же первое издание романа было почти на четыреста страниц короче? Это не было капризом издателя. Просто мне хотелось, чтобы книга зажила своей собственной жизнью и умерла своей собственной смертью. В первом варианте роман был вполне законченным произведением.

Могут спросить, зачем же тогда мне понадобился новый вариант? Просто я подумал, что в по-настоящему хороших произведениях целое всегда превышает сумму частностей. Если бы это было не так, мы могли бы получить нечто вроде нижеприведенной версии «Ганса и Гретель.»

Ганс и Гретель были двумя очаровательными детками хорошего папы и хорошей мамы. Хорошая мама умерла, и папа привел в дом мачеху. Жадная мачеха решила выжить детей из дома. Она подговорила служанку завести Ганса и Гретель в лес и убить там. Отец знал об этом и умолял детей предпочесть медленной смерти в лесу быструю смерть от удара ножом его, родительской, рукой. Дети не согласились. В лесу они наткнулись на домик, сделанный из карамели. Там жила ведьма, которая ела людей. Она посадила детей под замок и сказала, что когда они станут более упитанными, она их съест. Но дети оказались умнее. Ганс заманил ведьму в ее собственный чулан. Затем дети нашли богатства ведьмы и, очевидно, карту, потому что сразу же оказались дома. Когда они появились дома, отец дал мачехе под зад коленом, и все зажили счастливо.

Конец.

Не знаю, что подумали вы, но, по-моему, красота сказки утрачена. История никак не искажена. Она просто обкрадена. Будто с «кадиллака» поснимали все хромированные детали, заменив их на ржавое железо. Так иногда случается.

Восполнив недостающие, с моей точки зрения, четыреста страниц, я просто вернул украденное. Как и с историей Ганса и Гретель. Читавшие ее вспомнят, что мачеха на самом деле потребовала, чтобы ей принесли сердца двух детей, а вместо этого получила сердца двух кроликов. Интереснее? Гораздо. А история о том, как Ганс по дороге в лес разбрасывал рисовые зернышки, чтобы не заблудиться, а птицы склевали их? Именно такие подробности и делают произведение интереснее и полнее, позволяя сохранить очарование сказки для многих поколений читателей.

Не знаю, стал ли дополненный роман интереснее для широкого круга читателей. Надеюсь, что да. И еще один мотив, заставивший меня сделать эту новую редакцию, самый, пожалуй, простой. Хотя «Противостояние» и не является моим любимым произведением, люди, которые интересуются моим творчеством, любят его больше других. Когда я встречаюсь с людьми (что, правда, стараюсь делать как можно реже), они всегда в разговоре со мной затрагивают «Противостояние». Они обсуждают персонажей, будто это живые люди, и нередко спрашивают: «А что произошло потом с тем-то и тем-то?»… будто я постоянно получаю от моих персонажей письма.

Меня нередко спрашивают, собираюсь ли я писать по сюжету романа киносценарий. Ответ, скорее всего, утвердительный. Будет ли это хороший фильм? Я не знаю. Хорошие или плохие, фильмы почти всегда оказывают странное воздействие на работу фантазии (конечно, есть и исключения: «Волшебник Изумрудного Города» не требует никакой работы воображения, воздействуя непосредственно на мышление). Обсуждая фильмы, люди сами могут до бесконечности додумывать сюжет. Мне всегда казалось, что Роберт Дюваль был бы превосходным Рэндаллом Флэггом, но я слышал, что другие видят в этой роли Клинта Иствуда, Брюса Дерна и Кристофера Уокена. Все они были бы хороши, как и Брюс Спрингстин мог бы стать интересным Ларри Андервудом, если бы попытался когда-нибудь сняться в кино (и, основываясь на его видеоклипах, могу с уверенностью сказать, что он был бы весьма неплох… хотя мне лично больше импонирует Маршалл Креншоу). Хотя, безусловно, для Стью, Ларри, Глена, Франни, Ральфа, Тома Каллена, Клойда и темнокожего парня было бы лучше не принимать в сознании читателя зрительного воплощения, позволяя визуализировать их произвольно. Что такое фильм? Это всего лишь иллюзия действия, созданная многими тысячами фотографий. Воображение может пойти значительно дальше. Фильмы, даже лучшие из них — только застывшие отблески чужой фантазии. Ведь каждый, кто посмотрел «Пролетая над гнездом кукушки», а потом прочитал роман Кена Кейси, заметил, что трудно или невозможно представить себе Рэнди Патрика Мак-Мерфи иначе, чем в обличье Джека Николсона. Это не обязательно плохо… но это накладывает определенные ограничения. Преимущества хорошего произведения — в возможности неограниченного полета фантазии. Каждый читатель сам домысливает хорошее произведение.

Подытоживая, могу сказать: я дописал «Противостояние» по двум причинам: чтобы доставить удовольствие себе и удовлетворить читателя. Надеюсь, мне удалось и то, и другое.

24 октября 1989 года.

Книга вторая НАХЛЕБНИКИ 5 июля — 6 сентября 1990 года

Мы плывем на корабле под названием «Майский цветок».

Мы плывем на корабле к звездам.

Мы плывем в самое загадочное время суток

И поем американский гимн.

Все хорошо, все в полном порядке.

Нас никогда и никто не остановит…

Пол Саймон

Да, я очень рад, что живу в США.

Здесь, в США, каждый может получить то, что хочет.

Чак Берри

40

Посреди центральной улицы в городке Мэй, штат Оклахома, лежал мертвый человек.

Ник не удивился. Со времени, когда он покинул Щойо, ему довелось видеть немало трупов, и он предполагал, что еще тысячи мертвецов просто не встретились ему на пути. Воздух был наполнен запахом смерти. Поэтому мертвецом больше, мертвецом меньше — какая разница?

Но когда мертвец вдруг сел, Ник замер от ужаса, тут же потеряв способность управлять своим велосипедом. Труп вздохнул, чихнул, потянулся и задумчиво почесал в затылке.

Ха-ха, мистер, вы упали, — обратил труп к Нику обрадованное лицо. — Верно? Право слово!

Ничего этого Ник не услышал. Он сидел на земле и рассматривал руки, по которым струилась кровь из разбитой головы. Как же это его угораздило? Про труп он вспомнил только когда чья-то рука дотронулась до его плеча. Ник вздрогнул, пытаясь отползти в сторону.

— Не нужно так, — сказал труп, и Ник увидел, что это вовсе не труп, а молодой парень, который смотрит на него счастливыми глазами. В руке незнакомец держал початую бутылку виски, и до Ника дошло: молодой человек просто напился допьяна и уснул мертвецким сном прямо на дороге.

Стоящему перед Ником парню было на вид лет двадцать пять, хотя позже Ник подсчитал, что ему должно быть не менее сорока пяти, ибо парень помнил окончание войны в Корее и своего отца, месяцем позже вернувшегося с этой войны домой. Его голубые глаза и белокурые волосы безошибочно свидетельствовали о шведском или норвежском происхождении. Взгляд этих глаз был ясен и беззаботен.

Лицо парня ничего не выражало. Он стоял, подобно роботу с отключенным механизмом, чего-то ожидая. Потом, мало-помалу, лицо начало приобретать осмысленное выражение. Большие глаза дважды моргнули. Парень улыбнулся. Похоже, он улетел в мыслях куда-то далеко, и вот вернулся к действительности.

— Ха-ха, мистер, а вы упали. Верно? Право слово! — Он указал кивком на разбитую голову Ника.

Ник достал из кармана блокнот и авторучку и написал:

— Вы напугали меня. Пока вы не сели, я считал вас мертвым. Со мной все в порядке. Нет ли в городке аптеки?

Он показал блокнот парню. Тот взял его. Посмотрел на исписанный листок. Вернул Нику. Улыбаясь, сказал:

— Я Том Каллен. Но я не умею читать. Я доучился до третьего класса, но потом мне исполнилось шестнадцать лет, и отец забрал меня из школы. Он сказал, что я уже слишком большой, чтобы учиться.

«Отлично, — подумал Ник. — Я не могу разговаривать, а он не умеет читать». Он с отчаянием посмотрел на незнакомца.

— Но, мистер, вы же упали! — воскликнул Том Каллен. — Право слово, вы упали.

Ник спрятал карандаш и блокнот и покачал головой. Затем поднес руку ко рту и снова покачал головой. Поднеся руку к ушам, повторил то же самое.

На лице Каллена появилось удивление:

— Болят зубы? У меня тоже как-то болели. Хи-хи, это больно. Да? Право слово!

Ник отрицательно покачал головой и снова попытался объяснить, что не может ни слышать, ни говорить. На этот раз Каллен предположил, что у Ника болят уши. Он не сводил с Ника сияющих глаз. Ему вот уже целую неделю не приходилось никого видеть.

— Вам больно говорить? — спросил он, но Ник в это время рассматривал разбитый велосипед и не заметил, что к нему обращаются. Тогда Том подергал его за плечо и повторил вопрос.

Человек на велосипеде показал рукой на свой рот и покачал головой. Потом он отодвинул велосипед ногой и уставился в витрину магазина мистера Нортона. По-видимому, он увидел там то, что хотел, потому что решительно направился ко входу. Если он захочет войти вовнутрь, то ничего не получится: магазин заперт на замок. Мистер Нортон уехал из города. Почти все заперли свои дома и уехали из города, кроме мамы и миссис Блекли, и теперь обе они мертвы. Вот не-разговаривающий человек пытается открыть дверь. Том должен сказать ему, что не стоит пытаться, хотя на двери и висит табличка «ОТКРЫТО». «ОТКРЫТО» — это неправда. Тому и самому жаль, потому что он очень любит крем-соду. Это гораздо лучше, чем виски, после которого ему сперва стало хорошо, потом захотелось спать, а потом отчаянно разболелась голова. Он попытался уснуть, но ему почему-то все время снился дурацкий сон про человека в черном сюртуке, как у его преподобия Дейфенбейкера. Во сне этот человек плохо относился к Тому, и Том понял, что он плохой человек. Виски Том выпил только потому, что не ожидал такого эффекта, хотя отец и мать в свое время предупреждали его, но теперь никого из них нет, и что же? Теперь он может делать все, что захочет.

Но что это там делает не-разговаривающий человек? Поднимает с тротуара кирпич и… что? Разбивает окно мистера Нортона? Трах! Черт побери Тома, если это не происходит на самом деле! А теперь он забирается вовнутрь, открывает изнутри дверь…

— Эй, мистер, вы не должны этого делать! — крикнул Том дрожащим от возмущения голосом. — Это незаконно! Не-законно! Разве вы не знаете?

Но мужчина уже проник в помещение и даже не оглянулся на Тома.

— Вы что же, глухой? — изо всех сил заорал Том. — Право слово! Вы что же…

Он умолк. С лица стерлось какое-бы то ни было выражение. Он снова напоминал отключенного робота. Ни для кого из жителей Мэя не было бы неожиданностью увидеть в Томе подобную метаморфозу. Он мог бродить по центральной улице со счастливой улыбкой на лице, заглядывая в витрины магазинов — и вдруг замирал, будто вкопанный, без тени мысли на лице. Кто-нибудь в таких случаях говорил: «А вот и Том!», и все присутствующие начинали хохотать. Если при этом присутствовал отец Тома, то он пытался пинками вывести сына из этого состояния. Но отец находился рядом с ним все реже и реже. В первой половине 1985 года у него начался бурный роман с официанткой гриль-бара, рыжеволосой Ди-Ди Пакалетт (больше всего ее раздражали шутки по поводу ее имени), и около года назад она и Дон Каллен сбежали вместе из городка. Вскоре после этого их видели неподалеку, в мотеле Слапота, но потом их следы затерялись.

Большинство горожан считало внезапные перемены в Томе припадками, но, между тем, на самом деле эти припадки были не вполне нормальными проявлениями мыслительного процесса. Процесс человеческого мышления основывается (по крайней мере, так считают психологи) на индукции и дедукции, и нормальный человек отличается от ненормального способностью или неспособностью синтезировать эти процессы. Том Каллен не был полностью безумен, поэтому ему были доступны простейшие связи. Иногда ему также удавались свойственные софистам индуктивно-дедуктивные умозаключения. К нему приходило ощущение возможности создания подобных связей, как иногда нормальный человек ощущает, что какое-нибудь забытое имя «вертится на кончике языка». Когда это происходило, Том утрачивал ощущение реальности и погружался в собственные мысли. Он становился подобен человеку, блуждающему в темной комнате с настольной лампой в руке в поисках розетки. Если он находил розетку — что в незнакомой комнате возможно не всегда — комнату озаряла вспышка яркого света, позволяющая все увидеть. Том был чувствительным созданием. В списках любимых им вещей входили вкус крем-соды из магазина мистера Нортона, созерцание симпатичной девчонки в коротком платьице, поджидающей кого-то на углу, запах лилий, ощущение гладкой поверхности шелковой ткани. Но больше всего на свете он любил тот момент, когда появлялась возможность создания связи, когда, наконец, включался свет и освещал темную комнату. Это происходило не всегда; часто такая связь не удавалась Тому. Но на этот раз так не случилось.

Он сказал: Вы что же, глухой?

Мужчина вел себя так, будто не слышал ничего из сказанного Томом, кроме тех случаев, когда смотрел ему в лицо. И он ничего не говорил, даже шепотом. Иногда люди даже не считали нужным отвечать Тому на его вопросы, потому что что-то в его лице подсказывало им, что Том не такой, как все. Но когда так случалось, человек, не отвечающий на вопросы, выглядел растерянным или смущенным. С этим парнем все иначе. У него не было на лице смущения, и он делал какие-то жесты… но он не разговаривал.

Указал рукой на уши и покачал головой.

Указал рукой на рот и сделал то же самое.

Свет вспыхнул: связь была найдена.

— Право слово! — взревел Том, и на лице его заиграло воодушевление. Он ринулся в магазин, совершенно не заботясь о том, законно это или нет. Не-разговаривающий человек обматывал себе голову чем-то напоминающим бинт.

— Эй, мистер! — с порога заорал Том. Не-разговаривающий человек не оглянулся. Том притормозил, слегка озадаченный, но тут же вспомнил. Он потряс Ника за плечо, и Ник оглянулся. — Вы немой, верно? Не можете слышать! Не можете говорить! Верно?

Ник кивнул. Реакция Тома потрясла его. Том подпрыгнул вверх и захлопал в ладоши:

— Я понял это! Ура мне! Я сам понял это! Ура Тому Каллену!

Ник вынужденно улыбнулся. Он не мог припомнить, когда его дефекты доставляли кому-нибудь такое откровенное удовольствие.

* * *

Посреди городка была площадь, главной достопримечательностью которой являлась статуя морякам, погибшим во время Второй мировой войны. В тени этого монумента Ник Андрес и Том Каллен и присели, чтобы перекусить. Ник заклеил крестиком из пластыря ссадину над левым глазом. Он читал по губам Тома (что было нелегко, потому что Том болтал с набитым едой ртом) и ощущал огромную усталость от пройденного пути.

Том не умолкал ни на минуту с тех пор, как они присели. Его речь до бесконечности перемежалась возгласами «Право слово!» или «Не сойти мне с этого места!». Ник старался не обращать на это внимания. Его больше беспокоило другое: неужели проклятая болезнь стерла с лица земли всех, кроме глухонемых и не вполне нормальных? Эта парадоксальная по своей сути мысль вовсе не казалась ему забавной.

Ник удивлялся, с чего Том взял, что все люди ушли. Он уже узнал об отце Тома, сбежавшем несколько лет назад с официанткой, и о том, как Том работал разнорабочим на ферме Норбута, и о том, как два года назад мистер Норбут решил, что Том «достаточно взрослый», чтобы самостоятельно пасти быков, и о том, как однажды на Тома напали «большие ребята» и как Том «боролся с ними и чуть не забил их до смерти, и один из них долго лежал в больнице, право слово, вот что сделал Том Каллен»; узнал Ник и о том, как Том обнаружил свою мать в доме миссис Блекли, и что обе они были мертвы и лежали в гостиной, и Том убежал, потому что «Бог не может приходить и забирать умерших на небеса, если кто-нибудь подглядывает за ним». (Ник понял, что Бог для Тома все равно что Санта Клаус, с единственной разницей: он не дарит подарки, а забирает людей с собой). Но он ничего не сказал о полном опустошении Мэя и об отсутствии движения на дорогах.

Ник слегка коснулся рукой груди Тома, прерывая словесный поток.

— Что? — спросил Том.

Ник сделал широкий жест, охватывающий здания вокруг площади. На лице его возникло озабоченное выражение. Потом он изобразил пальцами на траве, будто кто-то движется, и вопросительно посмотрел на Тома.

То, что он увидел, встревожило его. Том остолбенело смотрел на Ника; его глаза затуманились, а губы дрожали. Руки он прижал к груди, будто стараясь удержать в ней сердце. Испуганный Ник коснулся Тома, и тут Том вздрогнул всем телом, и губы его расплылись в счастливой улыбке. В глазах сияло: «Эврика!» — он понял, чего от него хотят.

— Вы хотите знать, куда ушли все люди! — воскликнул он.

Ник несколько раз кивнул.

— Ну, мне кажется, они ушли в Канзас-Сити, — сказал Том. — Право слово, так и есть. Здесь все говорили о том, что наш городок очень мал. Здесь ничего не случается. Ничего не происходит. Моя мама говорила, что люди всегда уходят и никогда не возвращаются. Как мой папа, который сбежал с официанткой по имени Ди-Ди Пакалотт. Так что мне кажется, что все просто одновременно собрались и ушли. Они ушли в Канзас-Сити: право слово, так оно и есть. Именно туда они и должны были направиться. Кроме миссис Блекли и моей мамы. Они умерли, и Бог собирается их забрать к себе на небеса.

Монолог Тома иссяк.

«Ушли в Канзас-Сити, — думал Ник. — Учитывая все, что знаю я, это вполне возможно. Те, кто не покинул бедную планету навсегда и не перебрался в царство Божье, действительно могли попытаться спрятаться в Канзас-Сити».

Глаза Ника сверкнули, и Том, собиравшийся что-то сказать, подавился собственной слюной.

право слово

мой папа, который сбежал

так и есть

Нику захотелось спать.

Эту ночь Ник проспал в парке. Он не знал, где спал Том, но проснувшись на следующее утро, первым, кого он увидел, был Том, направлявшийся к нему с коробкой, в которой, судя по наклейке, находилась радиоуправляемая модель железнодорожного депо.

«По-видимому, это — любимая игрушка бедняги», — подумал Ник. И тут же понял: «Я не могу оставить его одного. Я не могу сделать этого». И его тут же захлестнула жалость, а на глазах появились слезы.

«Все ушли в Канзас-Сити, — подумал Ник. — Именно это и случилось. Все ушли в Канзас-Сити».

Ник сделал шаг навстречу Тому и приветственно поднял руку. Том смущенно смотрел на него, указывая на коробку:

— Я знаю, что эта штука для маленьких мальчиков, а не для взрослых мужчин, — сказал он. — Я знаю это, право слово, да. Папа говорил мне.

Ник пожал плечами, улыбнулся, махнул рукой. Казалось, Тома это обрадовало.

— Это теперь мое. Мое, если я этого захочу. Ведь теперь можно заходить в магазин и брать там все, что хочется. Право слово, верно я говорю? И я могу не возвращать эту вещь туда, где взял ее, верно?

Ник кивнул.

— Мое! — радостно воскликнул Том и принялся доставать из коробки крошечные паровозики, вагончики, рельсы и всякую всячину. Ник дотронулся до плеча Тома, и тот встревоженно оглянулся:

— Что?

Взяв Тома за руку, Ник подвел его к лежащему на земле велосипеду и указал на него. Потом на Тома. Том кивнул.

— Конечно. Это твой велосипед. А железная дорога — моя. Я не стану брать твой велосипед, а ты — мою железную дорогу. Право слово, нет!

Ник покачал головой. Указал на себя. На велосипед. На дорогу. Сделал рукой жест: до свидания!

Том замер. Ник выжидал. Том растерянно спросил:

— Вы собираетесь уехать, мистер?

Ник кивнул.

— Я не хочу! — всхлипнул Том, и из его голубых распахнутых глаз хлынули слезы. — Вы мне нравитесь! Я не хочу, чтобы вы тоже уехали в Канзас-Сити!

Ник притянул к себе Тома и обнял его. Указал на себя. На Тома. На велосипед. Махнул рукой в сторону шоссе.

— Не понимаю, — сказал Том.

Ник, не теряя терпения, повторил все это снова. На этот раз, сделав прощальный жест, он взял Тома за руку и повторил тот же жест рукой бедняги.

— Хотите взять меня с собой? — спросил Том. На лице его заиграла недоверчивая улыбка.

Ник с облегчением кивнул.

— Конечно! — заорал Том. — Том Каллен тоже уедет! Том… — Внезапно он умолк, и выражение счастья на его лице сменилось затравленной гримаской: — Я могу взять с собой свою железную дорогу?

Подумав мгновение, Ник утвердительно кивнул головой.

— Хорошо, — Том улыбнулся вновь. — Том Каллен уезжает.

Ник подвел его к велосипеду. Указал на Тома, затем на велосипед.

— Я никогда не ездил на таком, — сказал Том, обшаривая велосипед глазами. — Мне кажется, я и не смогу. Том Каллен обязательно свалится с такого велосипеда!

Но Ник, несмотря на ответ, воспрянул духом. «Я никогда не ездил на таком» означало, что Том, в принципе, умеет ездить на велосипеде. Вопрос просто в том, чтобы найти подходящий велосипед попроще. Конечно, это займет сколько-нибудь времени. Но, собственно, куда им спешить? Сны — это только сны. И все же Ник почувствовал непонятную необходимость торопиться, чрезвычайно сильную, будто это был приказ подсознания.

Они с Томом вернулись туда, где лежали на земле игрушечные поезда и вагончики. Ник указал рукой на них, затем улыбнулся и кивнул Тому. Том встревоженно посмотрел на Ника, присел, сгребая игрушки поближе к себе, и спросил:

— Вы ведь не уедете без Тома Каллена, мистер?

Ник отрицательно покачал головой.

— Отлично! — сказал Том и, утратив интерес к происходящему, вернулся к содержимому коробки. Не отдавая себе отчета, Ник погладил Тома по голове. Том оглянулся и радостно улыбнулся Нику. Ник улыбнулся в ответ. Нет, он не сможет бросить беднягу одного. Это уж точно.

* * *

Был уже почти полдень, когда Ник нашел велосипед, по его мнению, достаточно простой для Тома. Он осмотрел множество домов, гаражей и сараев, прежде чем ему повезло. Лишь на окраине города, в старом, полуразрушенном гараже он увидел лежащий велосипед старого типа.

«Раз повезло с чертовым велосипедом, значит, должно везти и дальше», — подумал Ник. Велосипед, несмотря на дряхлый возраст, отлично работал. Все болтики и винтики были на месте; шины не пропускали воздух. Самое странное, что даже руль не скрипел, будто велосипед недавно смазывали. Слева возле ручки красовался допотопного вида звоночек.

«Все же масло не помешает», — подумал Ник и, увидев на полке бутылочку, снял ее и сунул в карман. Затем вывел велосипед из гаража на улицу. Никогда еще свежий воздух не казался ему настолько приятным. Ник крепко зажмурился, потом сел в седло и, мягко нажимая на педали, поехал к центру городка. Велосипед действительно был в полном порядке. Это будет своеобразным счастливым билетом для Тома… если допустить, что он действительно умеет водить велосипед.

Оставив найденный велосипед возле своего, Ник отправился на поиски Тома. Том дремал в тени памятника ветеранам войны.

Ник не стал будить беднягу. Он взял рюкзак и направился на поиски продуктов в дорогу. В расположенном неподалеку продуктовом магазине он наполнил рюкзак банками тушенки, консервированными фруктами и овощами. Остановившись возле прилавка с консервированными бобами, он увидел, как за окном мелькнула чья-то тень. Если бы он мог слышать, то по последующим за этим воплям «Ура!» мог бы догадаться, что Том обнаружил предназначенный для него велосипед. Крики и хохот Тома перемежались громкими сигналами звонка.

Ник выглянул на улицу и увидел Тома, делающего на велосипеде круги перед магазином. На лице его сияла довольная, почти триумфальная улыбка. Из кармана выглядывал паровозик и несколько вагончиков из набора детской железной дороги. Нику даже показалось, что он слышит радостные возгласы Тома. Том увидел Ника, лихо подъехал ко входу в магазин и притормозил.

— Я действительно могу взять с собой железную дорогу?

Ник кивнул и сделал жест, означающий, что им пора покидать город.

— Мы отправляемся прямо сейчас?

Ник снова кивнул. Сделал неопределенный жест пальцами.

— В Канзас-Сити?

Ник покачал головой.

— Туда, куда захотим?

Ник кивнул. Да. Туда, куда они захотят, но откуда бы было легко добраться до Небраски.

— Ура! — радостно воскликнул Том. — Отлично! Да! Ура!

Им удалось проехать всего около двух часов, когда с востока появилась черная туча. Загремел гром. Гроза быстро нагоняла их, и Ник, будучи не в состоянии слышать громовые раскаты, видел молнии, рассекающие небо. Они сверкали так ярко, что резали глаза. Однако, когда они доехали до перекрестка, где Ник намеревался повернуть по шоссе 64 на восток, тучи начали рассеиваться, и небо стало приобретать желтый оттенок. Ветер тоже утих. Ник, неизвестно почему, внезапно занервничал. Никто и никогда не говорил ему, что одним из оставшихся у людей древнейших инстинктов, что роднит их с животными, является способность реагировать на резкие перепады давления.

Догнавший Ника Том схватил его за плечо. Ник посмотрел на него. Лицо Тома было бледнее снега, а глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.

— Торнадо! — стонал Том. — Приближается торнадо!

Ник посмотрел назад, но ничего не понял. Повернувшись к Тому, он сделал успокаивающий жест. Но Том уже этого не видел. Он мчался на велосипеде через лежащее рядом с дорогой поле, утопая по шею в высокой траве.

«Чертов кретин, — сердито подумал Ник. — Ты свернешь себе шею!»

Том направлялся к сараю, стоящему на дальнем конце поля. Ник, быстро вертя педалями, последовал за ним. Подъехав, он увидел лежащий на земле велосипед Тома. Еще раз выругавшись про себя, Ник оглянулся через плечо, и то, что он увидел, заставило застыть кровь в его жилах.

С запада надвигалась ужасная чернота. Это была не туча; это скорее походило на полное отсутствие света. На первый взгляд казалось, что темный грозовой фронт вырос с высоту на тысячу футов. К верхушке фронт расширялся, сужаясь к основанию. Зрелище это напоминало воронку, не касающуюся основанием пыли. Внутри воронки что-то безудержно пульсировало, выплескивая к небу все новые клубы черных туч.

В миле от сарая виднелось здание — длинное здание синего цвета с металлической крышей; возможно, большой гараж. Нику не дано было слышать, как здание задрожало и завибрировало. Он увидел только, как ужасный смерч взвился в небо, будто втягивая в себя это здание, и затем крыша раскололась надвое. Одна половина упала на землю, другая, подхваченная порывом ветра, устремилась в небеса. Смешно вытягивая шею, Ник следил за этим фантастическим полетом.

«То, что я вижу, не приснится даже в самом ужасном сне, — думал Ник. — Это не живое существо, это не может быть человеком. Это торнадо, вот что это такое. Это торнадо, сметающее все на своем пути. Это…» Стряхнув оцепенение, Ник бросился в сарай. Его взгляду предстал Том Каллен, и Ник вдруг удивился, увидев его. Изумляясь необузданной стихии, он совсем забыл о существовании Тома Каллена.

— Вниз! — стонал Том. — Скорее! Скорее! Право слово, скорее! Торнадо! Торнадо!

И тут Ник, наконец, испугался по-настоящему. Увлекаемый Томом по ступенькам вниз, в погреб, он ощутил вдруг странную, тревожную вибрацию. То, что он ощущал сейчас, было почти звучащим. Будто в центре его мозга раздался громкий вопль. Потом, спускаясь вслед за Томом вниз, Ник увидел то, что невозможно забыть до конца своих дней: сарай под натиском стихии затрещал, крыша его взмыла в небо, и в помещении закрутился черный смерч-торнадо в миниатюре. Вибрация превзошла все возможные ожидания.

Том толкнул тяжелую деревянную дверь. Ник почувствовал, как запахло сыростью. Последняя вспышка света позволила увидеть погреб, полный крысиных трупов. Затем Том захлопнул дверь, и наши герои очутились в кромешной тьме. Вибрация ослабла, но не утихла совсем.

Ником овладела паника, обостряющаяся темнотой. Все его чувства были напряжены. Он чувствовал непрерывное дрожание земляного пола под ногами и царящий в подвале запах смерти.

Том судорожно вцепился в руку Ника, прижимаясь к нему всем телом. Бедный помешанный дрожал всем телом, и Нику казалось, что Том плачет — или пытается заговорить с ним. При этой мысли его собственный страх немного утих, и он обнял Тома за плечи. Так они и стояли, крепко прижимаясь друг к другу.

Вибрация под ногами Ника усилилась; казалось, даже воздух вокруг его лица начал дрожать и колебаться. Том еще крепче вцепился в него.

Позже Ник не мог поверить своим часам, говорящим, что они провели в подвале каких-то пятнадцать минут, — хотя логика, безусловно, подсказывала, что раз часы идут, значит, они не врут. Никогда прежде Ник не ощущал так остро субъективность, пластичность времени. Казалось, они провели в темноте час, два, три… Внезапно Ник начал осознавать, что они с Томом в подвале не одни. Здесь были еще трупы. «Какой-то бедняга додумался спрятать здесь свою семью, — подумал Ник, — и умер затем естественной смертью…» Потом Ник почувствовал, что дело не в трупах. В подвале был еще кто-то, кто-то живой, и Ник всем своим существом понял вдруг, кто это.

Это был темнокожий человек, человек, приходивший к нему во сне; создание, чей образ мерещился ему в эпицентре циклона.

Откуда-то… из левого или правого угла… он наблюдал за ними. И ждал. В нужный момент он коснется их и… что? Они сойдут с ума от страха. Именно так. Он видит их. Ник был уверен, что он видит их. Его глаза могут видеть в темноте не хуже кошачьих — или глаз вампиров и оборотней. Как в этих дурацкий фильмах. Как назывался этот фильм? Кажется, «Хищник»? Да, «Хищник». Темнокожий человек в состоянии видеть такие оттенки, каких никогда не увидит простой человеческий глаз; все, что он видит, получает в его голове спектральную раскладку.

Сперва Ник различал, где фантазия, а где реальность, но время шло, и ему все больше казалось, что фантазия и есть реальность. Ему чудилось, что темнокожий дышит ему в спину.

Он сделал шаг вперед, чтобы распахнуть дверь, но Том опередил его. Рука, сжимающая плечо Ника, внезапно разжалась. Дверь распахнулась, и подвал залил поток белого света, такого яркого, что Ник инстинктивно прикрыл глаза рукой. Заметив краешком глаза, что Том Каллен подымается по ступенькам, Ник, как заводная игрушка, последовал за ним. Постепенно глаза его привыкали к свету.

Нику показалось, что, когда они спускались, свет был не таким ярким, и он сразу понял, почему. Вместо унесенной крыши над их головами зияло небо. Ничем не покрытые стены сарая напоминали скелет ископаемого животного, внутри которого стояли наши друзья.

Будто боясь, что за ними гонится дьявол, Том выскочил из сарая. Он только один раз оглянулся расширенными от ужаса глазами. Ник же никак не мог оторвать взгляд от входа в подвал. Там из-под ступенек выглядывала какая-то тень, имевшая руки. Эти руки вытянутыми указательными пальцами указывали на кучку крысиных костей в углу.

Но если кто-то и скрывался в подвале, Нику не удалось увидеть его.

Да и не хотелось.

И он последовал за Томом Калленом.

* * *

Том в растерянности стоял возле велосипеда. Ник подошел к нему и положил руку на плечо. Том не сводил испуганного взгляда с двери, ведущей в сарай. Даже улыбка Ника не изменила выражения на лице бедняги. Нику его остановившийся взгляд не понравился.

— Там кто-то был, — сказал вдруг Том.

Ник холодно улыбнулся, покачав головой. Потом указал рукой на себя, на Тома, на сарай.

— Нет, — понял его жест Том. — Не только мы. Кто-то еще. Кто-то, кто вышел из смерча.

Ник пожал плечами.

— Мы можем уже ехать? Пожалуйста!

Ник кивнул.

Они вывели свои велосипеды на дорогу, сминая по пути высокую траву и наблюдая разрушения, которые принес торнадо. По краям дороги валялись поваленные телеграфные столбы с оборванными проводами. Тучи на небе постепенно рассеивались.

Двигаясь за Томом, Ник наблюдал, как под рубашкой того играют мышцы. «Этот парень спас мне жизнь, — подумал он. — До сегодняшнего дня я не сталкивался со смерчем. Если бы я задержался здесь, в Мэе, как планировал вначале, я бы давно был мертв».

Он дотронулся до плеча Тома и, когда тот оглянулся, улыбнулся ему.

«Нам нужно поискать кого-нибудь еще, — думал Ник. — Тогда этот кто-нибудь сможет передать Тому мою признательность. И сказать, как меня зовут. Ведь он даже не знает, как меня зовут, потому что не умеет читать».

Наконец они дошли до дороги и, оседлав велосипеды, поехали на восток.

* * *

На следующий день они позавтракали неподалеку от границы между Оклахомой и Канзасом. Было жарко. Наступило 7 июля.

Незадолго перед их привалом на пути нашим героям встретился дорожный указатель. Ник прочел на нем: «ВЫ ПОКИДАЕТЕ СТРАНУ ПОЛЕЙ, ОКЛАХОМУ — ВЫ ВЪЕЗЖАЕТЕ В СТРАНУ ЛЕСОВ, ОКЛАХОМУ».

Надпись заинтересовала Тома, и он притормозил, разглядывая ее. Потом, повернувшись к Нику, он сделал вдруг неожиданное заявление:

— Я могу прочитать это. Вы покидаете страну полей, Оклахому, вы въезжаете в страну лесов, Оклахому. И знаете что, мистер?

Ник покачал головой.

— Я никогда в жизни не покидал Страну Полей, право слово, Том Каллен не покидал ее. Но однажды мой отец привез меня сюда и показал эту табличку. Он сказал, что если я хоть раз пересеку границу, он сделает из моей шкуры барабан. Надеюсь, он не сможет поймать нас в Лесной Стране. Как вам кажется, не поймает?

Ник отрицательно покачал головой.

— Канзас-Сити расположен в Лесной Стране?

Ник снова покачал головой.

— Но ведь мы побываем в Лесной Стране, прежде чем поедем куда-нибудь еще, верно?

Ник кивнул.

Том несколько раз моргнул.

— Это мир?

Ник не понял. Он задумался… удивленно поднял брови… пожал плечами… — Я имею в виду, что это место — мир? — еще раз спросил Том. — Мы направляемся в мир, мистер? Лесная Страна — это мир?

Ник снова кивнул.

— Хорошо, — сказал Том. Мгновение он вглядывался в табличку, затем смахнул слезу с правого глаза и взгромоздился на велосипед. — Хорошо, тогда поехали.

Не произнеся больше ни слова, он нажал на педали и поехал по шоссе. Ник следовал за ним.

* * *

Им удалось до темноты въехать в Канзас. После ужина усталый Том раскапризничался: ему захотелось поиграть со своей железной дорогой. Еще он хотел смотреть телевизор. Ехать он больше не хотел, потому что седло натерло ему задницу.

Неподалеку от границы штата протекал ручей, на берегу которого Том и Ник расположились на ночлег. Том заснул, едва только влез в спальный мешок. Ник еще долго не спал, глядя на усеянное звездами небо.

Вокруг было тихо. Лишь старая ворона, усевшись на ветку, не спускала с Ника своих маленьких черных глазок, обведенных кровавыми ободками. Было в этой вороне что-то, что не понравилось Нику, и он, дотянувшись рукой до лежащей на земле палки, запустил ею в ворону. Шумно захлопав крыльями, она снялась с места и исчезла в ночи.

Ник не заметил, как уснул. Ему приснился сон: на высокой скале стоял человек без лица, указывающий рукой на восток, и еще там была пшеница выше человеческого роста и музыка. Только на этот раз Ник знал, что это музыка, и знал, что играет гитара. Когда он проснулся, в его ушах все еще звучали слова старухи: «Матушка Абигайль, так меня зовут… приходи повидаться со мной в любое время».

* * *

К обеду этого же дня, проезжая по шоссе 160, они увидели небольшое стадо буффало, медленно щипающее траву у обочины. Появление буффало в этих местах для Ника оказалось полной неожиданностью.

— Что это такое? — испуганно спросил Том. — Это не коровы!

Но, поскольку Ник не умел разговаривать, а Том не умел читать, этот вопрос так и остался без ответа. Было 8 июля 1990 года, и эту ночь они провели в фермерском домике в сорока милях к западу от Дирхеда.

* * *

Наступило 9 июля, и они завтракали в тени старой ели во дворе заброшенной фермы. Том, держа одной рукой сосиску, другой не переставая играл крошечным паровозиком из своей железной дороги. И все время напевал один и тот же мотив — припев популярной песенки. По движению губ Тома Ник мог различить слова: «Детка, неужели ты убьешь своего парня?»

Ник пребывал в подавленном настроении и напряженно поглядывал в сторону деревни; никогда прежде он не проклинал так свою немоту и глухоту, создававшие множество проблем. Сложности подстерегают глухонемого на каждом шагу. Представим, что вы останавливаете машину. За рулем, как правило, мужчина, и он спрашивает вас, куда вы хотите, чтобы вас подвезли. В ответ вы лезете в карман и достаете листок бумаги, на котором корявыми буквами написано: «Привет, меня зовут Ник Андрос. Я глухонемой, о чем очень сожалею. Я направляюсь в…… Спасибо, что согласились подвезти меня. Я умею читать по губам». Если парня за рулем не раздражают глухонемые (что тоже случается, если водитель не в духе), вы залазите в машину и проезжаете в ней хотя бы большую часть желаемого расстояния. Машина с ревом мчится по дороге. Машина — форма телепортации. Машина едет по земному шару. Но сейчас вокруг нет машин, кроме тех, которые стоят на дорогах, давно брошенные своими хозяевами. Единственным способом перемещения остается велосипед, который, к несчастью, частенько приходит в негодность. Тогда можно его бросить, пройти немного пешком и попытаться найти новый. Когда нет машин, передвигаешься не быстрее муравья под тяжестью большой ветки. Поэтому Ник полумечтал-полунадеялся, что они наконец все же встретят кого-нибудь (надежда — единственное, что ему оставалось), и тогда они помчатся по дороге со скоростью ветра, а хромированный бампер автомобиля будет во все стороны разбрызгивать солнечных зайчиков, радуя глаз. Пусть это будет самый обыкновенный автомобиль — «Шевроле», «Понтиак», «Детройт». Ник даже не мечтал о «Хонде», «Мазде» или «Юго». Самый обыкновенный автомобиль, а за рулем парень, и он скажет: «Привет, ребята! Как же я рад встретить вас, мерзавцы вы этакие! Скорее садитесь! Садитесь, и поехали отсюда как можно дальше!»

Но в этот день они так никого и не встретили. Лишь десятого июля на их пути оказалась Джули Лори.

* * *

День был жарким и душным. Они до обеда крутили педали, а рубашки от пота прилипали к их спинам, и они загорели, словно индейцы. И еще им было не слишком весело из-за яблок. Зеленых яблок.

Яблоки росли на старой, полуодичавшей яблоне. Они были совсем зелеными, но наши друзья, давно не видевшие свежих фруктов, с аппетитом принялись за них. Ник съел два яблока и остановился, но Том съел целых шесть, одно за другим, давясь и исходя слюной. На попытки Ника предостеречь его Том никак не реагировал. Если Тому Каллену приходила в голову какая-нибудь мысль, он становился упрямым, как четырехлетнее дитя.

А потом случилось неизбежное: у Тома начался понос. В животе у бедняги урчало. Он стонал. Какое-то время он даже не мог сидеть в седле велосипеда. Ник был совершенно бессилен чем-нибудь помочь.

К четырем часам они достигли городка Пратт, и Ник решил, что на сегодня хватит. Том дополз до скамейки, одиноко стоящей на автобусной остановке, расслабился и моментально уснул. Ник оставил его там и отправился в город в поисках магазина. Еще он должен был разыскать аптеку, взять там какие-нибудь желудочные таблетки и заставить Тома, когда тот проснется, принять их. Несколько раз сегодня, несколько раз завтра — может быть, понос прекратится.

Аптека оказалась совсем близко. Ник вошел в нее, и в нос ему ударил хорошо знакомый запах больницы. На пыльных полках стояли лекарства. Некоторые пузырьки лопнули из-за жары, источая приторный запах. И еще кое-что почувствовал Ник в воздухе. Аромат духов. Крепких дешевеньких духов.

Ник сделал пару шагов вперед, ища взглядом то, что ему нужно. Таблетки лежали на второй полке справа. Ник было направился туда и тут вдруг понял, что до сих пор никогда не видел в аптеке манекен.

Он оглянулся. То, что он видел, было Джули Лори.

Она застыла неподвижно, держа в одной руке пузырек с духами, в другой — маленький стаканчик. Ее каштановые волосы были небрежно повязаны шелковым шарфом, концы которого свисали за спину. На ней были одеты короткий розовый свитер и шорты, которые без труда можно было спутать с трусиками. Волосы украшала огромная брошь; другая такая же красовалась на груди.

Некоторое время они с Ником, замерев, изучали друг друга. Затем флакон с духами, выскользнув из ее пальцев, с грохотом упал на пол и разлетелся на сотню осколков. В аптеке запахло парфюмерной лавкой.

— Боже, ты настоящий? — дрожащим голосом спросила она.

Сердце в груди Ника учащенно забилось, а в висках запульсировала кровь.

Он кивнул.

— Ты не привидение?

Ник покачал головой.

— Тогда скажи что-нибудь. Если ты не привидение, скажи что-нибудь.

Ник приложил руку сперва на рот, затем на горло.

— Что это должно означать? — в ее голосе появились истеричные нотки. Ник не мог слышать… но почувствовал, прочитал это в ее лице. Он хотел шагнуть к ней, но боялся, что девушка сейчас убежит. Появление другого человека не напугало бы ее так, как галлюцинация, коей он сейчас ей представлялся. Боже, как же он беспомощен! Если бы ему было дано хотя бы говорить…

Он вновь повторил свою пантомиму. Это было единственное, что он мог делать. На этот раз она поняла.

— Ты не можешь разговаривать? Ты немой?

Ник кивнул.

Девушка издала растерянный смешок.

— Боже, ну почему, когда кто-то наконец появляется, то это обязательно немой балбес?

Ник пожал плечами и выдавил из себя вымученную улыбку.

— Что ж, — сказала она, направляясь в нему, — ты не так плохо выглядишь. Это уже кое-что.

Она подошла к Нику так близко, что почти коснулась грудью его груди и взяла его за руку. Запах как минимум трех разных видов духов вперемешку с ароматом ее тела щекотал Нику ноздри.

— Меня зовут Джули, — сказала она. — Джули Лори. А тебя? — она слегка хихикнула. — Ты ведь не можешь сказать этого, верно? Бедняжка! Она приблизилась к Нику еще больше. Парню стало жарко. Что за черт, подумал он, она ведь совсем еще дитя!

Слегка отодвинувшись от Джули, Ник достал из кармана блокнот и принялся писать. Она через плечо заглядывала в блокнот, следя за тем, что он пишет. Ник заметил, что Джули не носит бюстгальтера. Его сновабросило в жар. Строчки поползли вкривь и вкось.

— Ух ты! — повторила она, как будто перед ней была какая-нибудь дрессированная обезьянка. Услышать этого Ник, разумеется, не мог, и лишь почувствовал на своей шее ее горячее дыхание.

— Я Ник Андрос. Я глухонемой. Мы путешествуем вместе с неким Томом Калленом, который слегка помешан. Он не умеет читать и не понимает многих вещей, хотя они весьма просты. Мы направляемся в Небраску, потому что я думаю, что там есть люди. Если хочешь, идем с нами.

— Конечно, — с готовностью сказала она, а потом, вспомнив, что Ник глухонемой, добавила, тщательно выговаривая слова. — Ты умеешь читать по губам?

Ник кивнул.

— Отлично, — сказала она. — Я рада, что здесь хоть кто-нибудь появился, даже если это глухонемой и ненормальный. С тех пор, как здесь никого не стало, я боюсь спать по ночам. Знаешь, две недели назад умерли мои папа и мама. Все умерли, кроме меня. Я так одинока!

С этими словами она прижалась к Нику всем телом, но когда он, сам того не сознавая, обнял ее, вдруг начала резко сопротивляться, вырываясь из его рук.

Высвободившись, она отскочила в сторону. Ее глаза сверкали сухим светом.

— Эй, парень, давай займемся этим, — сказала она. — Ты довольно мил.

Ник, не в силах поверить, уставился на Джули.

Однако она не оставляла сомнений в своих намерениях. Она пыталась расстегнуть ему брюки; какие уж тут сомнения…

— Давай же! Я приняла таблетку. Это безопасно! — И, немного помолчав. — Ты ведь можешь, правда? То есть, если ты не можешь разговаривать, это ведь не значит, что ты не можешь…

Ник вытянул вперед руки, пытаясь придержать ее за плечи, но вместо этого наткнулся на ее груди. С этой секунды он перестал соображать. Повалив Джули на пол, он занялся тем, что было только что ему предложено.

* * *

Когда все кончилось, Ник, отряхиваясь, встал и, застегивая змейку, подошел к двери, высматривая Тома. Тот все еще спал на скамейке. Сзади неслышно приблизилась Джули.

— Это твой ненормальный? — спросила она.

Ник кивнул, хотя это слово ему не понравилось. «Ненормальный» звучало слишком жестоко.

Джули начала рассказывать о себе, и Ник узнал, что ей семнадцать лет — чуть меньше, чем ему. Ее мама и друзья всегда звали ее «ангелочком» или «ангельским личиком», потому что она так молодо выглядит. Весь следующий час она так много болтала, что Ник перестал понимать, когда она говорит правду, а когда лжет… или, если угодно, фантазирует. Вероятно, она уже давно ждала кого-нибудь, чтобы излить свою душу. Чем больше Ник смотрел на ее беспрерывно шевелящиеся розовые губки, тем больше уставали его глаза. Но только он переводил взгляд, чтобы посмотреть, что делает Том, ее рука тут же касалась его плеча, заставляя снова следить за ее монологом. Она хотела, чтобы он услышал все, ничего не пропустив. Когда так прошло полчаса, Ник в душе начал мечтать, чтобы она передумала и отказалась ехать в ними.

Она «тащилась» от рок-музыки и марихуаны, а также знала толк в том, что называла «коротенькое рандеву» и «полюби папочку». У нее был дружок, но он год назад поступил в морское училище. С тех пор Джули не видела его, хотя все еще писала ему каждую неделю. Она и две ее подружки, Руфь Хонингер и Мэри Бет Гух, не пропустили ни одного рок-концерта в Вихите, а в сентябре прошлого года автостопом добрались до Канзас-Сити, чтобы увидеть Ван Халена и Гигантов Хэви-метал на концерте. Она «потрахалась» с басистом ансамбля и сказала, что это было «самое сильное впечатление всей жизни»; она «кричала и плакала» в течение суток после смерти отца, а за ним и мамы, хотя ее мать и была «грязная шлюха», а ее отцу не нравился Ронни, ее дружок-моряк; после окончания колледжа она намеревалась стать манекенщицей в Вихите или «отправиться в Голливуд и подписать контракт с одной из этих компаний, которые делают „звезд“, ведь я прекрасно смотрюсь на фоне разных декораций, а Мэри Бет сказала, что поедет со мной».

Сказав это, она вдруг вспомнила, что Мэри Бед Гух умерла и, значит, уже никогда не станет манекенщицей или «звездой»… и так далее, и тому подобное. Это был уже не словесный поток, нет — целый шквал, который обрушился на Ника.

Когда же поток слов начал иссякать, ибо в мире нет ничего бесконечного — ей захотелось «заняться этим» снова. Ник покачал головой, и она надула губы.

— Знаешь, а я ведь могу и не захотеть идти с вами, — капризно сказала она.

Ник пожал плечами.

— Ладно, ладно, — торопливо сказала она. — Я не это имела в виду. Я шучу.

Ник посмотрел на нее. Было в Джули что-то такое, что ему очень не нравилось. Что-то нестабильное. Он понял вдруг, что она солгала насчет своего возраста. Ей не было семнадцать, как не было четырнадцать или двадцать один. Ей было столько, сколько вы бы хотели, чтобы ей было. «Ее сексуальность, — подумал Ник, — всего лишь проявление чего-то другого… симптом». Симптом — это слово, которое применяют к тем, кто болен, верно? Думает ли он, что Джули больна? Наверное, да; и Ник испугался, представив, какое впечатление она может произвести на Тома.

— Эй, твой приятель просыпается, — сказала Джули.

Да, Том действительно проснулся и сидел сейчас на скамейке, запустив пальцы в давно нечесанные волосы и растерянно озираясь по сторонам. Ник вспомнил о желудочных таблетках.

— Эй, парень! — с этим воплем Джули бросилась к Тому. На каждом шагу ее грудь вздымалась, как парус. Изумление и растерянность в лице Тома усилились. Он бросил умоляющий взгляд на Ника. Тот нехотя кивнул.

— Я Джули, — сказала девушка. — Как поживаешь, миленький?

Погруженный в мысли — и нелегкие — Ник снова вошел в аптеку, чтобы взять лекарство для Тома.

* * *

— Нет-нет, — Том отрицательно покачал головой. — Нет, не буду. Том Каллен не любит лекарства, право слово, они плохие на вкус.

Ник настойчиво протягивал ему таблетку, но Том продолжал качать головой. Ник оглянулся на Джули, надеясь, что она поддержит его, но девушка повела себя совсем странно.

— Правильно, Том, — сказала она. — Не пей таблетки, они — яд.

Ник растерянно моргнул. Она подмигнула ему, давая понять, что пошутила. Желая убедить Тома, что таблетки не ядовиты, Ник достал еще одну и принял ее. Тома это не убедило.

Нет-нет, Том Каллен не станет принимать яд, — сказал он, и Ник, в душе проклиная девушку, увидел, что Том испуган. — Папа не велит. Папа говорил, что если яд убивает крыс, то он убьет и Тома! Никакого яда!

Резко повернувшись к Джули, Ник, на мгновение заколебавшись, отвесил ей пощечину. Том широко раскрытыми от ужаса глазами смотрел на него.

— Ты… — начала она, не в состоянии подобрать подходящие слова. Ее лицо потемнело от гнева. — Ты мерзкий ублюдок! Это была просто шутка, кретин! Ты не смеешь бить меня! Не смеешь, черт тебя побери!

Она бросилась на Ника, но он отшвырнул ее. Она упала на землю и заверещала:

— Я убью тебя! Не смей трогать меня!

Раскалывалась голова. Ник достал из кармана ручку и дрожащими руками написал печатными буквами записку. Затем вырвал листок и протянул его Джули. Девушка оттолкнула его руку. Тогда, схватив правой рукой Джули за шею, левой он поднес записку к ее глазам. Том с ужасом наблюдал за происходящим.

Она воскликнула:

— Хорошо! Я прочту! Я прочту твою вонючую писульку!

Там было всего четыре слова: «Ты нам не нужна».

— Будь ты проклят! — воскликнула Джули, заливаясь слезами. Поднявшись, она сделала несколько шагов по дороге. В ее глазах сверкала ненависть. Ник почувствовал усталость. Почему именно она, из всех возможных вариантов?

— Я не останусь здесь! — обернулась к нему Джули Лори. — Я ухожу. И ты не сможешь остановить меня.

Неправда, может. Как она до сих пор этого не поняла? «Странно», — подумал Ник. Она воспринимала все происходившее как голливудский сценарий, в котором ей была отведена главная роль. Фильм, в котором Джули Лори, известная также под прозвищем «ангельское личико», всегда добивалась того, чего хотела.

Он достал из кармана револьвер и направил его Джули под ноги. Она замерла, и по ее лицу пробежала судорога. Теперь ее взгляд изменился, и она сама сразу стала другой, стала впервые со времени их знакомства настоящей. В ее мир вошло нечто, с чем она не могла совладать. Пистолет. Внезапно Ник почувствовал себя не только усталым, но и больным.

— Я не это имела в виду, — торопливо заговорила девушка. — Я сделаю все, что ты захочешь, честное слово.

Ник сделал рукой с пистолетом жест, означающий одно: уходи.

Она повернулась и начала идти, оглядываясь через плечо. Она шла все быстрее и быстрее, затем перешла на бег. Наконец она завернула за угол и исчезла из виду. Ник спрятал пистолет. Он весь дрожал. Ему было настолько не по себе, будто Джули лори была не человеком, а инопланетянкой с враждебными намерениями.

Он оглянулся в поисках Тома, но Тома нигде не было видно.

Поиски бедняги заняли минут двадцать. Том сидел на скамейке двумя улицами ниже. К груди он прижимал свою железную дорогу. Увидев Ника, он начал плакать.

— Пожалуйста, не заставляй меня принимать это, не заставляй Тома Каллана принимать яд, право слово, папа говорил, что если яд убивает крыс, то он убьет и меня… Пожалуйста!

Ник понял, что все еще держит в руке таблетки. Он отбросил их в сторону и показал Тому пустые ладони. Похоже, его диарея прошла сама собой. Спасибо, Джули.

Тяжело поднявшись со скамейки, Том направился к нему.

— Извини, — повторил он. — Извини. Извини Тома Каллена.

Вместе они вернулись к главной улице… и замерли там, пораженные. Оба велосипеда были безнадежно испорчены. Все содержимое их рюкзаков валялось по обе стороны дороги.

Затем совсем рядом с лицом Ника что-то пролетело — Ник кожей почувствовал это — и Том вскрикнул и бросился наутек. Ник остановился, озираясь по сторонам в ожидании второго выстрела. Стреляли, как он понял, из окна гостиницы. Порох опалил воротник рубашки, но сейчас это было неважно.

Он повернулся и помчался вслед за Томом.

Он не знал, выстрелит ли Джули снова; все, что он знал — что пока ни он, ни Том не убиты. «Мы и так в достаточной степени убиты самой жизнью», — думал он, и это было почти правдой.

* * *

В эту ночь они спали в амбаре в трех милях севернее Пратта, и Тому приснился кошмарный сон, из-за чего он проснулся и разбудил Ника. На следующее утро, часам к одиннадцати, они добрались до Юки, где нашли в местном магазинчике пару отличных велосипедов. Ник постепенно отходил от пережитого потрясения.

Только двенадцатого июля, где-то в три часа дня Ник заметил огонек фары. Остановившись (Ник при этом, от неожиданности не справившись с управлением, упал с велосипеда в кювет), он пристально вгляделся в дорогу. Огонек приближался со стороны возвышающегося неподалеку холма. Ник не верил собственным глазам. Это был грузовичок-«пикап», и он медленно приближался.

Подъехав, «пикап» остановился. Последней мыслью Ника перед тем, как открылась дверца и из кабины вылез водитель, было: сейчас он увидит Джули Лори, победно улыбающуюся. В руках у нее будет пистолет, из которого она раньше пыталась пристрелить их, и тогда у них не останется никаких шансов остаться в живых. Нет ничего страшнее женщины в гневе.

Однако вместо Джули они увидели сорокалетнего мужчину в широкополой шляпе, а когда тот улыбнулся, из его глаз во все стороны разбежались солнечные зайчики.

И сказал этот мужчина буквально следующее:

— Боже правый, как же я рад видеть вас, ребята! Скорее залезайте в кабину, и мы уедем отсюда к чертовой матери.

Так Ник и Том встретились с Ральфом Брентнером.

41

Раскалывалась голова.

Мир перед глазами то тускнел, то вновь начинал играть красками. А чего еще он мог хотеть, если всю последнюю неделю не было такой ночи, чтобы его не посещал один и тот же кошмар, из-за которого он просыпался в холодном поту?

Мысли возвращались к туннелю Линкольна. Именно туннель и снился ему. Там все время кто-то находился позади него, но во сне это была не Рита. Это был дьявол, и он сталкивал Ларри в пропасть с бесстрастной усмешкой на лице. Чернокожий человек не был ожившим трупом; он был хуже, чем оживший труп. Ларри пытался убежать от этого кошмара, но как убежишь, если чернокожий дьявол, черный колдун, видит в темноте, как кошка? И еще видение звало: «Иди ко мне, Ларри, иди же; мы вместе отправимся тудааааааааа…»

Ларри чувствовал, как дыхание чернокожего опаляет его плечи; это чувство не покидало его и после пробуждения. Впору в один прекрасный день не проснуться вовсе!

Днем видение исчезало. Чернокожий был порождением тьмы. Днем оставалось только Большое Одиночество, разъедающее его мозг. Днем его мысли часто возвращались к Рите. Милая Рита, женщина-девочка. Смерть ее, наступившая во сне, была легкой и безболезненной, и вот теперь он…

Да-да, сходит с ума. Именно так, не правда ли? Именно это с ним и происходит. Он сходит с ума.

— Сумасшедший, — простонал он. — Боже, я становлюсь сумасшедшим.

После того, что случилось с Ритой, он не мог вести мотоцикл. Перед ним будто возник внутренний барьер. Поэтому он шел теперь пешком — сколько же дней? Четыре? Восемь? Девять? Он не знал.

Когда же он отказался от мотоцикла? Не вчера, и, наверное, не позавчера, да и какое это имеет значение? Постой, это, кажется, было в городке под названием Госсвиль, хотя и это не важно. Факт остается фактом: он не может пользоваться мотоциклом. Велосипед тоже не для него. Попробовав проехать пятнадцать миль, Ларри всю ночь потом корчился от боли в суставах.

С тех пор он шел пешком. Он прошел несколько маленьких городков, расположенных вдоль шоссе 9. Там были магазинчики, в которых стояли новенькие мотоциклы с ключами, висящими на руле, но если он смотрел на них слишком долго, перед глазами появлялась картина автокатастрофы и он сам, лежащий в луже крови и обсиженный мухами. Тогда Ларри торопился уйти подальше от магазина.

Он потерял вес — а как иначе? Он шел целыми днями напролет, от рассвета до заката. Он не спал. Кошмар будил его задолго до четырех часов, и он, включив фонарик, с нетерпением ждал первого луча солнца, готовый снова тронуться в путь. Ел он теперь очень мало, хотя уже давно перестал испытывать чувство голода. Лицо его потемнело, а глаза запали.

В тот день ему с самого утра было как-то не по себе, и увидев на дороге старый развесистый клен, Ларри, не задумываясь, лег в его тени на землю, решив — поскольку торопиться некуда — полежать и передохнуть.

В тени было градусов на пятнадцать прохладнее, чем на солнце, и Ларри с блаженством потянулся. Болела голова: было трудно повернуть шею.

— Парень, ты болен, — сказал Ларри и откинувшись на теплую, пахнущую летом землю, прикрыл глаза. Где-то неподалеку журчала вода. Звук ее манил и успокаивал одновременно. Через минуту он встанет и подойдет к воде, умоется и вдоволь напьется. Через минуту.

Он уснул.

Шли минуты, а сон его становился все глубже. По небу, отбрасывая на лицо Ларри отблески, медленно катилось солнце.

Неожиданно рядом в кустах что-то зашуршало — и все тут же стихло. Затем через некоторое время в зарослях появилась голова мальчика лет десяти-тринадцати, слишком высокого для своих лет. Все тело мальчика было покрыто укусами москитов и комаров, застарелыми и свежими. В правой руке мальчик держал мясницкий нож. Лезвие было длиной не менее фута, с заостренным концом. На гладкой стальной поверхности отражалось солнце.

Медленно и осторожно мальчик приблизился к Ларри. Голубые глаза, слишком маленькие для детского лица, были посажены чуть наискось, что делало мальчика похожим на китайца. Это были очень выразительные глаза, и сейчас они выражали решимость. Мальчик поднял нож…

Женский голос тихо, но настойчиво сказал:

— Нет.

Мальчик со все еще занесенным для удара ножом повернулся на голос. Лицо его приняло обескураженное выражение.

— Это всегда успеется, — сказал женский голос.

Мальчик помедлил, переводя взгляд с лезвия ножа на Ларри, и затем, не скрывая разочарования, спрятал нож в висящие у пояса ножны.

Ларри так и не проснулся.

* * *

Когда же наступило пробуждение, первой мыслью Ларри было, что теперь он наконец чувствует себя хорошо. Вслед за первой мыслью пришла вторая: ему зверски захотелось есть. Затем настал черед третьей мысли: солнце, как ему показалось, светит как-то необычно.

Ларри встал и с наслаждением потянулся. Похоже, он проспал почти целые сутки. Взглянув на часы, он понял, что необычного увидел в солнечном свете. Было двадцать минут десятого утра. В животе сильно заурчало. Хочется есть. Вероятно, в большом белом доме найдется какая-нибудь еда. Во всяком случае, это подсказывает его пустой желудок.

Склонившись над ручьем, Ларри вгляделся в свое отражение. Господи, ну и грязен же он! Умывшись, он попытался кое-как отчистить одежду.

Сзади зашевелились кусты, и оттуда выглянули два зеленоватых глаза. Глаза наблюдали за Ларри, в то время, как объект наблюдения, ни о чем не подозревая, направился к дому. Вот он поднялся по ступеням, толкнул дверь и исчез в полумраке холла. Тогда кусты зашевелились сильнее, и оттуда вылез уже знакомый нам мальчик, держащий руку на рукоятке ножа.

Вслед за мальчиком показалась женщина, опирающаяся рукой на плечо своего спутника. Высокая, приятной наружности, она с явной неохотой покидала свое укрытие. Едва заметная в черных, как смоль, волосах, седина делала ее еще привлекательнее. Она была из тех женщин, от которых, лишь раз увидев их, нелегко оторвать взгляд. Если вы мужчина, то при виде ее невольно начнете представлять, как должны выглядеть эти прекрасные волосы, в беспорядке рассыпавшиеся на подушке после ночи страсти. Вы попытаетесь угадать, какова она в постели. Но такая, как она, никогда не подпустит к себе мужчину слишком близко. Она слишком горда. И она готова сколько угодно ждать своего принца, своего единственного Мужчину.

— Подожди, — сказала она мальчику.

Тот нетерпеливо оглянулся.

— Как ты думаешь, зачем он пошел в дом?

Джо — так звали мальчика — пожал плечами, поигрывая ножом в ножнах.

— Узнаем. Когда он выйдет оттуда, просто пойдем за ним.

— Нет, Джо. Оставь это, — твердо сказала она. — Он — человек. Он приведет нас к… — Она умолкла. К другим людям, следовало ей закончить свою мысль. Он человек, и приведет нас к другим людям. Но она не была уверена, это ли имеет в виду, да и вообще не знала, что имеет в виду. В глубине души она даже жалела, что они с Джо встретили Ларри. Поэтому она легонько потянула мальчика за руку, призывая вновь укрыться за кустами. Но Джо сердито высвободил руку. Он не сводил глаз с большого белого дома. Потом внезапно перепрыгнул через кусты и ничком упал на землю. Женщина — ее звали Надин — в тревоге последовала за ним, обеспокоенная поведением Джо. Она увидела, что он лежит с закрытыми глазами, прижимая к груди нож.

Надин села рядом, и прильнув к небольшой щели в листве, принялась наблюдать за домом. Лицо ее, благодаря несколько отрешенному взгляду прекрасных глаз, делало женщину похожей на рафаэлевскую Мадонну.

* * *

В течение этого дня Ларри несколько раз казалось, что его кто-то преследует. Однако, когда он оглядывался и пытался увидеть преследующего, перед ним была только пустая дорога. Похоже, те, кто следуют за ним, до смерти боятся его. Поэтому сам он ничуть не был испуган. Тот, кто может бояться старину Ларри Андервуда, который, как известно, и мухи не обидит, вряд ли сам может быть опасен.

Отъехав от белого дома на четыре мили на найденном в сарае велосипеде (почему-то вместе с хорошим самочувствием Ларри опять почувствовал себя в состоянии пользоваться транспортными средствами), он притормозил, оглянулся и крикнул:

— Эй, если здесь кто-то есть, почему бы вам не выйти? Я не причиню вам зла.

Никакого ответа. Он стоял у обочины и ждал. Чирикнув, взмыла в небо птица. И все. Больше никакого движения. Подождав немного, он снова тронулся в путь.

* * *

Надин устала. Казалось, нынешний день стал самым долгим днем в ее жизни. Дважды ей казалось, что их обнаружат, один раз неподалеку от Страффорда, другой на границе Мэна и Нью-Хемпшира, когда он, остановившись, окликнул их. Собственно, самой ей было безразлично, заметит он их или нет. Этот мужчина не был сумасшедшим, как тот, кто проезжал мимо большого белого дома десять дней назад. Тот мужчина был солдат, вооруженный целым арсеналом разной военной амуниции. Он смеялся и плакал, и проклинал какого-то лейтенанта Мортона, желая встретиться с ним, если тот еще жив. Джо тоже испугался солдата, и это было для него наилучшим выходом в той ситуации.

— Джо?

Она оглянулась.

Джо исчез.

— Джо!

Они разбили лагерь (если можно считать лагерем два стареньких одеяла) в Бервик Грилл, в сарае позади маленького ресторанчика. Человек, за которым они следовали, поужинал на лужайке неподалеку от них. («Если бы мы вышли и показались ему, Джо, возможно, он поделился бы с нами, — робко сказала Надин своему спутнику. — То, что он ест, горячее… и очень вкусно пахнет», однако Джо непреклонно покачал головой и даже, для пущей убедительности, вытащил из ножен нож и улегся спать на крыльце ресторана, положив под голову сумку).

Быстро и бесшумно вскочив, Надин бросилась к крыльцу.

Джо был там. Он стоял на противоположном конце крыльца, глядя на спящего человека. От природы смуглый, он был почти неразличим в темноте, и только белые кроссовки выдавали его присутствие.

Джо был из Эпсома. Именно там нашла его Надин. Сама Надин была из Южного Барнстеда, городка в пятнадцати милях к северу от Эпсома. Когда в ее родном городке не осталось никого живого, кроме нее, Надин отправилась на поиски других уцелевших. Ей удалось обнаружить только Джо, превратившегося к этому времени в маленького испуганного зверька, в любой момент готового укусить. Он, подобно изваянию, сидел на пороге дома, где лежали трупы его родных — отца, матери, трех братьев, старшему из которых было лет пятнадцать. Надин показалось, что сам мальчик тоже болен. Ей удалось разыскать в «аптечке» какие-то антибиотики, и она заставила его принять их все, считая, что, если ему суждено выжить, то большого вреда она ему не причинит. Ей повезло. Мальчик выжил. И поверил ей. Но только ей, и никому больше. Теперь, когда она просыпалась по утрам, он всегда был рядом. Вместе они добрались до большого белого дома. Надин назвала мальчика Джо. На самом деле его звали иначе, но Надин, по профессии учительница, просто привыкла звать любую незнакомую девочку Джейн, а мальчика Джо. Только Джо был каким-то странным. Сперва он захотел убить солдата, проклинающего лейтенанта Мортона, а теперь этого человека. Надин давно могла бы забрать у Джо нож, но боялась обидеть этим мальчика, у которого нож был чем-то вроде талисмана.

Теперь этот нож был занесен над головой спящего человека.

Забыв об осторожности, Надин бросилась к Джо, однако тот этого не заметил. Сейчас он был весь в своем внутреннем мире. Тогда Надин схватила его за руку и резко дернула вниз.

Джо вскрикнул. Потревоженный этим звуком, Ларри во сне заворочался и снова затих. Нож выпал из руки мальчика и упал на траву. В свете луны тускло сверкнула сталь.

Джо гневно уставился на Надин. Та непреклонно покачала головой. Затем взмахом руки указала Джо на место их привала. Джо упрямо сжал губы и сделал пальцем жест, символизирующий его намерения: он будто перерезал горло чуть ниже «адамова яблока». Потом он улыбнулся ужасной улыбкой. Надин никогда не видела, чтобы мальчик так улыбался прежде, и ей стало не по себе.

— Нет, — прошептала она. — Или я немедленно разбужу его.

Джо обеспокоенно вскинул на нее глаза. Потом часто-часто замотал головой.

— Тогда пошли со мной. Нужно спать.

Джо посмотрел вниз, на упавший нож, затем на Надин. Улыбка с его лица сползла, и он стал тем, кем в душе был все это время — растерянным маленьким мальчиком, у которого отобрали любимую игрушку.

— Так ты идешь со мной? — Надин была непреклонна.

Джо кивнул.

— Хорошо, — она приветливо улыбнулась мальчику, и тот, расценив ее улыбку как разрешение, быстро спрыгнул вниз, схватил нож и спрятал его в карман.

Они вместе вернулись к месту привала, не произнося ни слова, легли на землю. Джо обнял Надин за талию, потерся щекой об ее плечо — и тут же уснул. Внезапно у Надин заныл низ живота. «Обычные женские проблемы, — подумала она, — и тут уж ничего не поделаешь». С этими мыслями женщина задремала.

* * *

Она проснулась ранним утром — точного времени пробуждения Надин определить без часов не смогла — от холода и страха, что Джо, дождавшись, пока она уснет, прокрался к дому и перерезал спящему мужчине горло. Рука Джо больше не обнимала ее. Она почувствовала к мальчику жалость, как всегда чувствовала ее к маленьким детям, не имеющим в мире поддержки; но если он совершил это, ей придется покарать его. Забрать чью-то жизнь в то время, когда и без глупой мальчишеской причуды в живых осталось не слишком много людей — непростительное преступление. И потом, она не сможет больше оставаться с Джо наедине, потому что не хочет уподобиться человеку, живущему в одной клетке со львом. Как и лев, Джо не может (или не хочет) разговаривать; он умеет только рычать своим тоненьким детским голосом.

Сев на земле, Надин увидела, что мальчик по-прежнему находится рядом. Во сне он просто слегка отодвинулся от нее, вот и все. Даже спящий он не переставал сжимать рукоять ножа.

Сонная, Надин встала по нужде и тут же вернулась к нагретому за ночь месту. Позже, окончательно проснувшись, она никак не могла понять, действительно ли просыпалась на заре или же все это ей приснилось.

* * *

«Если мне снились сны, — думал Ларри, — то это, наверное, были хорошие сны». Хотя он не мог вспомнить ни одного из них. Чувствовал себя он отлично, и в нем жила уверенность, что нынешний день будет очень хорошим. Он сложил спальный мешок, затолкал его в рюкзак… и вдруг замер.

На цементных ступеньках отпечатались следы, ведущие к лужайке. Трава, по которой прошли чьи-то ноги, была слегка примята. Ларри был городским парнем и никогда не увлекался романами Джеймса Фенимора Купера об охотниках-следопытах, но нужно быть слепым, подумал он, чтобы не понять, что следы оставлены двумя парами ног: одни большие, вторые маленькие. Наверное, среди ночи они подходили и рассматривали его спящего. Это рассердило Ларри. Он никогда не одобрял подобный способ изучения, и в душу его закрался легкий страх.

«Если они не покажутся в самое ближайшее время сами, — подумал Ларри, — я найду их и вытащу на свет божий». Хотя эта мысль была не слишком ободряющей. Не мешкая более, Ларри взвалил рюкзак на плечи и тронулся в путь.

К обеду он добрался до шоссе 1 в Уэльсе. Там он повернул на юг. Доставая на ходу из кармана сигареты, он выронил монетку, которую и нашел двадцать минут спустя Джо, уставившийся на находку так, будто перед ним был магический кристалл. Затем он спрятал монетку за щеку, и никакие уговоры Надин выплюнуть ее не возымели действия.

Двумя милями дальше по трассе Ларри в первый раз увидел его — большого синего зверя, спокойного и ленивого в этот солнечный день. Он полностью отличался от Тихого или Атлантического океанов. Здесь вода была совершенно голубой, с кобальтовым оттенком, и волны неторопливо набегали на берег, разбиваясь о скалы. Они пенились у кромки земли, подобно взбитому яичному белку. Негромко шумел ветер.

Ларри слез с велосипеда и медленно подошел в океану, ощущал восторг, который невозможно выразить словами. Он был здесь, он сумел добраться до места, за которым дальше — только море. Здесь была самая восточная точка. Здесь кончалась суша.

Он шел, зачерпывая башмаками воду. В синее небо с криками взмывали чайки. Ларри никогда не доводилось видеть столько птиц одновременно. Ему вдруг пришло в голову, что, несмотря на белоснежное оперение, чайки — парии, питающиеся падалью и мертвечиной. Мысль была неприятной, но Ларри никак не мог выбросить ее из головы.

Итак, он стоит на краю земли.

Ларри сел на скале, свесив вниз ноги. Ему было немного не по себе. Так он просидел около получаса. Прохладный бриз разбудил в нем аппетит, и он встал и направился к рюкзаку, лежащему у обочины шоссе. Всей кожей он ощущал свежесть и прилив бодрости.

Он шел, глядя в бездонное небо, и тут до его слуха донесся какой-то звук, и Ларри с ужасом понял, что это стонет человек.

Он перевел глаза на шоссе и увидел мальчика, бегущего ему наперерез. В руке мальчик держал длинный нож. Сзади за мальчиком бежала женщина. Ларри заметил, что она бледна и что ее глаза обведены темными кругами.

— Джо! — крикнула женщина и побежала еще быстрее, чем прежде.

Джо тем временем приближался к Ларри. На лице его играла мерзкая улыбка, а нож, занесенный высоко над головой, сверкал на солнце.

«Он торопится, чтобы убить меня, — подумал Ларри с неожиданной уверенностью. — Этот мальчик… разве я сделал ему что-нибудь плохое?»

— Джо! — простонала женщина высоким сдавленным голосом. Расстояние между Ларри и Джо сокращалось.

Ларри вспомнил, что оставил пистолет рядом с велосипедом, и тут мальчик оказался совсем рядом.

Первый же взмах ножа вывел Ларри из сковавшего его от неожиданности оцепенения. Отступив назад, он размахнулся правой ногой и сильно ударил мальчика по коленной чашечке. Ударил — и тут же почувствовал жалость: мальчишка отлетел в сторону и упал, а ведь он был совсем еще ребенком. Ларри никогда до этого не бил детей.

— Джо! — продолжала кричать Надин. Она бежала, спотыкаясь, и ее когда-то белая блузка была покрыта густым слоем придорожной пыли. — Не бейте его! Он всего лишь маленький мальчик! Пожалуйста, не бейте его!

Джо упал на спину, раскинув руки и ноги в стороны. Сделав к мальчику шаг, Ларри наступил ногой на запястье правой руки, прижимая ее к земле…

— Выбрось эту гадость, малыш.

У Джо задрожали губы. Китайские глаза с ненавистью буравили Ларри. У Ларри возникло ощущение, что под его ногой не мальчишеская кисть, а извивающаяся ядовитая змея. Джо безуспешно пытался вырваться. Присев, он попытался укусить Ларри за ногу сквозь мокрую задубевшую ткань джинсов. Ларри сильно прижал ногой руку мальчика, и тот заплакал — не от боли, а от бессильной ярости.

— Выбрось это, малыш.

Неизвестно, чем дело кончилось бы, но тут рядом с Ларри и Джо оказалась запыхавшаяся Надин.

Не глядя в сторону Ларри, она опустилась на колени и ласково, но настойчиво сказала:

— Выбрось нож!

Мальчик быстрым движением, словно собака, потерся об ее ногу и снова принялся вырываться. Ларри с трудом удерживал равновесие. Надин попыталась остановить мальчика, но тот зарычал, и Ларри пришло в голову, что если Джо сумеет вырваться, то набросится на нее первую.

— Вы-брось нож! — по слогам произнесла Надин.

Мальчик завыл. Слезы текли из его глаз, размазывая по щекам грязь.

— Мы бросим тебя, Джо. Я брошу тебя. Я уйду с ним. Я сделаю это, если ты будешь так себя вести.

Ларри почувствовал сквозь подошву, что рука мальчика в последний раз напряглась — и обмякла. В его глазах сверкала ненависть и злоба. Внутри у Ларри все похолодело.

Женщина продолжала тихо говорить. Никто не причинит ему зла. Никто не ударит его. Никто не бросит его. Если он выпустит из руки нож, все захотят дружить с ним.

Мальчик разжал руку и затих, глядя в небо. Ларри снял с его руки ногу и быстрым движением поднял нож. Затем он размахнулся и зашвырнул нож далеко в океан. Глаза Джо проводили сверкающее лезвие, и он издал долгий, протяжный вопль. Нож ударился об скалу и скрылся в воде.

Ларри повернулся лицом к новым знакомым. Женщина смотрела на него; ее щеки порозовели от гнева. В темных глазах легко читался упрек.

Ларри мысленно принялся оправдываться (скорее перед собой, чем перед ней): «Я должен был сделать это, послушайте, леди, это не моя вина», — но ее глаза кричали другое: «Вы не слишком добрый человек».

Поэтому он решил промолчать. Ситуация говорила сама за себя, и его действия были спровоцированы действиями мальчика. Более того, все могло окончиться гораздо хуже. Чертов мальчишка мог ранить и даже убить его!

Женщина, не меняя выражения лица, сказала:

— Я Надин Кросс. Это Джо. Я счастлива встрече с вами.

— Ларри Андервуд.

Они пожали друг другу руки и одновременно рассмеялись, почувствовав абсурдность ситуации.

— Давайте вернемся к дороге, — предложила Надин.

Плечом к плечу они двинулись к шоссе. Через несколько шагов Ларри оглянулся через плечо на Джо. Мальчик все еще сидел на земле, будто не замечая, что Ларри и Надин куда-то направляются.

— Он придет, — тихо сказала Надин.

— Вы уверены?

— Вполне.

Они оказались у места, где Ларри оставил велосипед. Женщина приветливо посмотрела на Ларри.

— Давайте присядем? — спросила она.

— С удовольствием.

Они сели прямо на землю, лицом к лицу. Немного погодя, к ним присоединился и Джо. Он сел поодаль от Ларри. Ларри посмотрел на мальчика, затем перевел взгляд на Надин.

— Я знаю, что вы вдвоем все время преследуете меня.

— Вы знаете это? Да. Мне кажется, вы должны были это заметить.

— И давно?

— Уже два дня. Мы увидели вас возле большого белого дома в Эпсоме. — Она заметила на его лице удивление, и поспешила добавить: — Вы не могли видеть нас. Вы спали.

Он кивнул:

— Да, прошлой ночью вы вдвоем подходили, чтобы повнимательнее рассмотреть меня, когда я спал на крыльце. Наверное, рассчитывали обнаружить рога и хвост?

— Это все Джо, — с неловкостью в голосе сказала Надин. — Я пошла следом, когда обнаружила, что он ушел. А как вы узнали?

— Вы оставили на ступеньках следы.

— Ох.

Она изучающе посмотрела на Ларри, но он не отвел взгляд.

— Пожалуйста, не сердитесь на нас. Я понимаю, что это звучит глупо после попытки Джо убить вас, но Джо не виноват.

— Его действительно зовут Джо?

— Нет. Просто мне нравится так его называть.

— И откуда это прелестное дитя?

— Я нашла его больного на пороге его дома в Роквее. Он не разговаривает. Он только воет и стонет. До сегодняшнего дня я могла управлять им. Но я… я устала, как видите, и… — она вздохнула. — Сперва мне пришлось одеть его. На нем были только плавки… Боже, как я устала от необходимости постоянно находиться в напряжении! — она помолчала. — Мне бы хотелось, чтобы вы взяли нас с собой. Думаю, это было бы единственно правильным решением.

Ларри подумал, что бы Надин сказала, если бы он рассказал ей о предыдущей женщине, которая пожелала идти вместе с ним.

— Я сам не знаю, куда иду, — ответил он. — Я вышел из Нью-Йорк Сити. Тогда мне хотелось найти симпатичный домик на побережье и пожить там до октября. Но чем дольше я иду, тем больше мне хочется встречаться с другими людьми. Чем дольше я иду, тем больше все происходящее убивает меня.

Он говорил запинаясь, с трудом выражая свои мысли.

— Другими словами, вы останавливались возле разных домов в поисках людей?

— Да, именно так.

— Что ж, вы ведь нашли нас. Это только начало.

— Скорее это вы нашли меня. Надин, меня беспокоит этот мальчик. То, что я выбросил его нож, еще не все. В мире существует множество других ножей, которые только и ждут, чтобы их кто-нибудь взял в руки.

— Да.

— Не хочу показаться жестоким… — он замолчал, надеясь, что Надин поймет его без слов, но она ничего не сказала и только внимательно посмотрела Ларри прямо в глаза.

— Надин, вы согласны оставить его?

— Я не могу сделать этого, — тихо сказала Надин. — Я понимаю, что существует опасность, и что эта опасность в первую очередь имеет отношение к вам. Он ревнив и подозрителен. Он боится, что вы станете для меня важнее, чем он. Он, безусловно, может попытаться… попытаться напасть на вас, если вы не сумеете подружиться с ним или, по крайней мере, доказать, что не причините ему зла… Но если я брошу его, это будет равносильно убийству. Я не хочу этого. Слишком многие умерли, чтобы допускать чью-то смерть.

— Но если он ночью перережет мне горло, в этом будет и ваша вина.

Она беспомощно склонила голову.

Стараясь говорить как можно тише, чтобы услышала только Надин (Ларри не знал, понимает ли Джо, не сводящий с них глаз, о чем они говорят), Ларри произнес:

— Он несомненно сделал бы это прошлой ночью, если бы вы не подоспели вовремя. Разве не так?

Так же тихо она ответила:

— Да, это могло случиться.

— Здравствуй, добрый Дед Мороз? — невесело рассмеялся Ларри.

Надин подняла на него глаза:

— Я хочу пойти с вами, Ларри, но не могу бросить Джо. Так что решайте.

— Это непросто.

— В последнее время вообще все непросто.

Ларри задумался. Джо, сидя на траве, не сводил с него своих зеленоватых глаз. Позади умиротворяюще шумел океан.

— Хорошо, — сказал наконец Ларри. — Вы, безусловно, весьма опрометчивы, но… хорошо.

— Спасибо, — произнесла с чувством Надин. — Я сумею держать его в узде.

— Не хотелось бы, чтобы он убил меня.

— Это лежало бы на моей душе до конца моих дней. Но этого не случится.

И Надин вдруг почувствовала странную уверенность в своих собственных словах. Никто никого не убьет. Никогда.

* * *

Они решили переночевать на чистеньком песчаном городском пляже. Ларри развел большой костер. Джо сел поближе к огню и принялся подбрасывать в костер маленькие шепки. Он старался не приближаться к Ларри.

Ларри достал из рюкзака гитару.

— Вы умеете играть? — спросила Надин.

Не отвечая, Ларри принялся наигрывать популярную несколько лет назад мелодию. Затем, будто что-то вспомнив, оборвал сам себя и запел, аккомпанируя себе, песню из альбома фолк-группы «Электа». Джо встал и нерешительно приблизился к Ларри. На губах его бродила улыбка. Тем временем Ларри дошел до последнего куплета и, забыв слова, еще раз повторил первый — старый проверенный трюк всех певцов.

Когда музыка стихла, Надин рассмеялась и захлопала в ладоши. Джо запрыгал на песке в порыве радостного возбуждения. Ларри не верил своим глазам: в мальчике произошли разительные перемены, а потребовалось для этого совсем немного.

Музыка облагораживает души.

Да, он не думал, что все окажется так просто. Джо указал на него рукой, и Надин сказала:

— Он хочет, чтобы вы сыграли что-нибудь еще. Это было чудесно. Я даже почувствовала себя лучше. Гораздо лучше.

И он играл — фолк и диско, и старый добрый рок-н-ролл, и свои собственные песни, и буги-вуги, и песню, которую любил больше всего — «Пробуждение» Джоди Рейнольдса.

— Все, больше не могу, — сказал он, закончив, обращаясь к Джо, неподвижно стоящему за спиной. — Мои пальцы.

В подтверждение он поднял пальцы вверх, показывая следы от струн.

Мальчик протянул вперед руки.

Ларри помедлил, затем протянул Джо гитару.

— Нужно много учиться, — сказал он.

То, что произошло потом, стало наиболее невероятным событием, с которым ему приходилось до сих пор сталкиваться. Аккомпанируя себе, Джо запел, вернее, завыл «Джим Денди». Было совершенно ясно, что до сих пор ему не приходилось держать гитару в руках; едва прижатые струны дребезжали, то и дело раздавались фальшивые ноты, он не успевал вовремя менять гармонию, но Джо сумел безукоризненно точно скопировать то, что перед этим делал Ларри.

Закончив, Джо перевел недоумевающий взгляд на свои руки, будто пытаясь понять, как они сумели изобразить нечто подобное музыке Ларри.

Будто со стороны, Ларри услышал свои собственные слова:

— Ты просто не до конца прижимал струны, вот и все. Нужно тренироваться, чтобы на кончиках пальцев образовались мозоли.

Пока он говорил, Джо не сводил с него взгляда, хотя Ларри не был уверен, понимает ли его мальчик. Он повернулся к Надин:

— Вы не знаете, умел он это делать раньше?

— Нет. Я удивлена не меньше вас. Это… это гениально, правда?

Ларри кивнул. Тем временем мальчик заиграл «Все в порядке, мама», почти точно повторяя все нюансы исполнения Ларри. И хотя непривычные пальцы иногда соскальзывали со струн, мелодия без сомнения была узнаваема.

— Постой, дай я покажу тебе, — сказал Ларри и протянул руку за гитарой. В глазах Джо тут же вспыхнул гнев. Ларри подумал, что мальчик не может простить ему брошенный в океан нож. Он все же попытался взять гитару, но Джо отодвинулся.

— Хорошо, — сказал Ларри. — Она твоя. Когда захочешь, чтобы я дал тебе урок, скажешь.

Мальчик издал восторженный вопль и помчался по пляжу, размахивая гитарой над головой.

— Он разобьет ее к чертовой матери, — вздохнул Ларри.

— Нет, — ответила Надин. — Не думаю, что это случится.

* * *

Внезапно проснувшись среди ночи, Ларри приподнялся на локте и огляделся. Неподалеку у костра виднелась тень Надин, спящей под двумя одеялами. Рядом с Ларри посапывал Джо. Рукой он крепко сжимал гриф гитары. Некоторое время Ларри всматривался в лицо спящего мальчика. Не стало ножа — его заменила гитара. Отлично. Лучше пусть так. Гитарой, по крайней мере, нельзя убить. Хотя, подумал Ларри, ударить можно весьма ощутимо. Подумал — и снова провалился в сон.

* * *

Когда наутро он проснулся, Джо сидел на скале с гитарой в руках и наигрывал «Салли с Фресно Блюз». Получалось гораздо лучше, чем накануне. Надин проснулась двадцатью минутами позже и улыбнулась ему сияющей улыбкой. Ларри обнаружил, что она очень недурна, и на ум ему пришла песня Чака Берри: «Надин, дорогая, неужели это ты?»

Вслух он сказал:

— Что ж, давайте посмотрим, что у нас на завтрак.

Он развел костер, и они втроем сели поближе к огню, согреваясь после холодной ночи. Джо сосредоточенно жевал сэндвич, так и не выпуская гитару из рук. И дважды Ларри поймал себя на том, что улыбается мальчику, подумав при этом, что невозможно не любить того, кто любит гитару.

* * *

Они ехали на юг и к одиннадцати часам пересекли черту городка под названием Оганквайт. Дорогу им загородили три перевернутых грузовика, возле которых лежало нечто, что при наличии воображения можно было назвать человеческими останками. Последние десять жарких дней сделали свое черное дело. Вокруг стоял запах разложившейся мертвечины.

Надин встревоженно оглянулась:

— А где Джо?

— Не знаю. Наверное, поехал вперед.

— Надеюсь, он не видел этого. Или видел, как вы думаете?

— Наверное, — ответил Ларри. Он подумал, что по сравнению со многими другими, улица эта еще сравнительно пустынна. В этом городке, наверное, сейчас можно найти никак не меньше сотни, а то и тысячи брошенных машин. Но, конечно, лучше бы мальчику не видеть этого.

— Зачемони перегородили дорогу? — спросила Надин. — Зачем они это сделали?

— Наверное, пытались закрыть въезд в город. Дорога с другой стороны городка тоже, видимо, заблокирована.

— Как вы думаете, здесь есть и другие трупы?

Ларри притормозил велосипед и заглянул за ближайшую машину.

— Три.

— Что ж. Я не собираюсь смотреть на них.

Он кивнул. Они объехали грузовик. Дорога снова лежала недалеко от моря, и становилось довольно прохладно. По обе стороны дороги тянулась вереница летних домиков. Когда-то здесь проводили свой отпуск люди. Странно, что привлекательного они могли найти в подобном месте.

— Не слишком-то приятное зрелище, — прошептала Надин.

— Не слишком приятное, верно, — согласился с ней Ларри, — но когда-то все это было нашим, Надин. Когда-то все было нашим, хотя мы никогда не бывали здесь раньше. Теперь все это ушло.

— Но не навсегда, — тихо сказала она, и Ларри оглянулся на ее ясное и сияющее лицо. Ее глаза сияли огнем. — Я не слишком религиозна, но если бы я имела веру, то сказала бы, что на все воля Божья. Через сто лет, а может, через двести, все это снова станет нашим.

— Эти грузовики не сохранятся через двести лет.

— Нет, но останется дорога. Грузовики же больше не будут грузовиками. Они станут артефактами.

— Мне кажется, вы ошибаетесь.

— Почему ошибаюсь?

— Потому что мы сейчас занимаемся поиском других людей, — сказал Ларри. — Как вы думаете, зачем мы это делаем?

Она встревоженно посмотрела на него:

— Ну… потому что это самое правильное, что мы можем делать. Людям нужны другие люди. Разве не поэтому?

— Да, — сказал Ларри. — Если у нас не будет друг друга, мы сойдем с ума от одиночества. Но вот странная вещь: когда мы вместе, мы ненавидим друг друга и сходим с ума от этой ненависти. Мы убиваем друг друга в барах и на улицах, — он рассмеялся. Смех еще долго висел в пустом воздухе. — Здесь нет правильного ответа. Ладно, все это не стоит выеденного яйца. Давайте двигаться вперед — Джо уже, наверное, нас заждался.

Она еще некоторое время стояла, встревоженно глядя на Ларри, затем села на велосипед и поехала за ним. Нет, он не прав. Не должен быть прав. То, что он говорит — чудовищно. Чудовищно и то, что произошло. Какой во всем этом смысл? И почему они все еще живы?

* * *

Джо ненамного оторвался от них. Ларри и Надин нашли его сидящим на бампере голубого «Форда» и листающим женский журнал, который он где-то раздобыл. Поравнявшись с ним, Ларри спросил:

— Поехали?

Джо отложил в сторону журнал и вместо того, чтобы встать, издал нечленораздельный звук и указал рукой куда-то вверх. Ларри растерянно задрал голову, решив, что мальчик видит самолет. Но Надин воскликнула:

— Не небо! Башня!

В ее голосе звучал восторг.

— Башня! Смотрите! Молодец, Джо! Если бы не ты, мы бы и не заметили!

Она подбежала к Джо и обхватила его за плечи руками, прижимая к себе. Ларри повернулся к башне, откуда ясно виднелась сделанная большими белыми буквами надпись:

УШЛИ В СТОВИНГТОН, В ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИЙ ЦЕНТР

Ниже шли подробные наставления, как туда добраться. И в самом конце:

ПОКИНУЛИ ОГАНКВАЙТ 2 ИЮЛЯ 1990 ГОДА.

ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР

ФРАНСЕЗ ГОЛДСМИТ

— Боже правый, как же это его не снесло ветром, когда он писал все это? — восхитился Ларри.

— Эпидемиологический центр! — не обращая на него внимания, воскликнула Надин. — Как же я до этого не додумалась? Я же читала об этом центре в журнале несколько месяцев назад! И они ушли туда!

— Если они все еще живы!

— Все еще живы? Конечно, они живы. Когда они ушли туда, эпидемия уже закончилась. И если кто-то из них сумел взобраться на башню, то они явно не чувствовали себя больными.

— Во всяком случае, один из них, — шутливо поддакнул Ларри. — Подумать только, ведь я был совсем рядом с Вермонтом!

— Прошло две недели, — глаза Надин сияли. — Как вы думаете, Ларри, могут там, в эпидемиологическом центре, быть и другие? Ведь там знают все о мерах предосторожности и стерилизации одежды? Ведь они должны уцелеть, верно?

— Не знаю, — задумчиво пробормотал Ларри.

— Конечно, они уцелели, — с пафосом воскликнула Надин. Ларри еще никогда не видел ее в таком возбуждении, даже когда в Джо внезапно прорезались музыкальные способности. — Я уверена, что Гарольд и Франсез нашли там множество людей, возможно, даже сотни. Нам нужно спешить. Самая короткая дорога…

— Подождите, — сказал Ларри, дотрагиваясь до ее плеча.

— Что значит «подождите»? Вы понимаете…

— Я понимаю, что эта записка вот уже две недели ждет нас, значит, может подождать еще немного. Мне кажется, мы можем перекусить, да и Джо валится с ног от усталости.

Надин огляделась. Джо снова листал журнал. Под глазами у мальчика обозначились круги.

— Вы говорили, что он был тяжело болен, — сказал Ларри, — и что вам пришлось много странствовать… Все это оказалось не по силам бедняге.

— Вы правы… Я не подумала…

— Все что ему нужно — это хорошая еда и хороший отдых.

— Конечно. Джо, извини меня. Я не подумала.

Джо с сонным видом посмотрел на нее.

Внезапно Ларри спросил:

— Надин, вы умеете водить?

— Водить? Вы хотите знать, есть ли у меня права? Да, есть, но, по-моему, машина — это не самый практичный способ передвижения сегодня. То есть…

— Я не имею в виду машину, — ответил Ларри, — я говорю о мотоцикле. Мы могли бы передвигаться быстрее, но меньше уставать.

Она с надеждой посмотрела на него:

— Да, это было бы неплохо. Я, правда, никогда не водила мотоцикл, но если вы покажете мне…

При словах «я никогда не водила мотоцикл» в Ларри поднялась волна раздражения.

— Конечно, — сказал он, — я покажу, но все, что я могу показать — это то, как нужно ехать медленно, пока не придет уверенность. Медленно, очень медленно. Мотоцикл — даже самый маленький — не терпит небрежного к себе отношения, а я не смогу отвезти вас к врачу, если вы угодите в аварию.

— Тогда мы поступим так. Мы… Ларри, а вы до сих пор ездили на мотоциклах? Наверное, да, иначе не добрались бы так быстро из Нью-Йорк Сити.

— Я не могу водить мотоцикл, — сдержанно сказал Ларри. — За рулем я нервничаю. Особенно, когда еду один.

— Ну, теперь-то вы не один, — резко возразила Надин и повернулась к Джо. — Мы отправляемся в Вермонт, Джо! Там мы увидим других людей! Разве это не отлично? Разве не замечательно?

Джо зевнул.

* * *

Надин сказала, что слишком возбуждена, чтобы уснуть, но все же легла рядом с Джо. Ларри отправился в Оганквайт на поиски мотоцикла. Не найдя того, что им нужно, он вспомнил, что видел автомагазин в Уэльсе, и что там были разные модели мотоциклов. Он вернулся, чтобы сказать об этом Надин, и увидел, что оба его спутника спят в тени голубого «Форда», где перед этим Джо изучал дамский журнал.

Ларри прилег неподалеку от них, но уснуть не смог. Тогда он встал и направился к башне, на которой они обнаружили уже известную нам надпись. Тысячи кузнечиков прыгали под ногами. Ларри шел, наступая на них, и думал: «Я — их эпидемия. Я — их темный человек».

Возле двери в башню он обнаружил две пустые бутылки из-под пепси-колы и пакет с бутербродами. В другое время бутерброды давно стали бы добычей чаек, но времена изменились, и теперь у чаек было множество другой, более сытной еды. Ларри подцепил ногой пакет и отшвырнул его в сторону.

«Отправьте это в криминалистическую лабораторию, сержант Бриггс. Мне кажется, преступник наконец-то совершил ошибку.

Слушаюсь, инспектор Андервуд. День, когда вы пришли работать в Скотланд Ярд, был счастливейшим днем для всей Англии.

Глупости, сержант. Просто я исполняю свой долг».

Ларри вошел в башню — там было темно, душно и пахло мышами. Вокруг царило запустение.

«Отметьте это в рапорте, сержант.

Безусловно, инспектор Андервуд».

На полу лежала какая-то бумажка. Ларри поднял ее. Обертка от шоколада «Пикник». Неплохой шоколад. Кто-то любил шоколад «Пикник».

Ступеньки вели куда-то вверх, и Ларри принялся взбираться по ним. Осторожно ступая (опасаясь наступить на крысу), Ларри поднялся почти к самому куполу башни, где ступенки заканчивались небольшим деревянным настилом.

«Думаю, мы найдем еще какие-нибудь улики, сержант.

Инспектор, я потрясен — вы к тому же — знаток дедуктивного метода.

Вы мне льстите, сержант».

Под куполом было еще жарче, чем внизу. Покрытые пылью окна. Одно из окон открыто. Ларри выглянул в него. Перед ним открылся великолепный вид на окрестности в радиусе нескольких миль.

«Гарольду приходилось, свесившись из этого окна, рисковать жизнью, когда он писал свое послание людям. Что заставило его так рисковать, сержант? Вот, как мне кажется, вопрос, на который необходимо найти ответ.

Но, если вы так считаете, инспектор Андервуд…»

Глядя под ноги, Ларри спустился по ступенькам. Сейчас не время ломать ноги. У подножия лестницы что-то привлекло его внимание. Это белела какая-то бумажка. Наклонившись, Ларри поднял ее.

Г.Л.

Л.

Ф.Г.

В сердце, пронзенном стрелой.

«Я уверен, сержант, что мы имеем дело с парочкой влюбленных».

— Повезло тебе, Гарольд, — пробормотал Ларри и вышел из башни.

* * *

В автомагазине в Уэльсе в ряд выстроились новенькие «Хонды». Надин со страхом взирала на них. Джо ждал их на крыльце, что-то наигрывая на гитаре.

— Послушайте, — сказал Ларри. — Уже пять часов, Надин. Не имеет ни малейшего смысла трогаться с места до утра.

— Но ведь осталось как минимум три часа светлого времени суток! Мы не должны сидеть, сложа руки, иначе мы упустим их!

— Если мы упустим их, значит, так тому и быть, — сказал Ларри. Гарольд Лаудер оставил нам подробную инструкцию насчет дороги. Если он сделал это один раз, значит, сделает и потом.

— Но…

— Я понимаю ваше нетерпение, — сказал Ларри, кладя руки на плечи Надин и чувствуя при этом, как неведомая сила притягивает его к молодой женщине. — Но вам еще никогда прежде не приходилось управлять мотоциклом.

— Зато я умею ездить на велосипеде. Ларри, если мы не будем терять времени, мы сможем заночевать в Нью-Хэмпшире, и к завтрашнему вечеру преодолеем половину пути. Мы…

— Мотоцикл — это не велосипед, черти возьми! — не выдержав, заорал он, и на крыльце тут же стихла гитара. Он увидел, как Джо смотрит на них через плечо, округлив глаза. Боже, как трудно с этими людьми, подумал Ларри и рассердился еще больше.

Надин успокаивающе сказала:

— Вы обижаете меня.

Ларри почувствовал раскаяние и выпустил ее плечи.

— Извините, — сказал он.

Джо все еще смотрел на него, и Ларри почувствовал, что с таким трудом налаженный с мальчиком контакт может оборваться в любой момент. Надин что-то говорила.

— Что?

— Я сказала, объясните мне, чем же мотоцикл отличается от велосипеда.

Первым порывом Ларри было прикрикнуть на нее. Если вы такая умная — идите и попробуйте. Посмотрим, как вы свернете себе шею. Но он сдержался, думая при этом, что поступает так не только из-за мальчика.

— Это гораздо труднее, — сказал он. — Если вы потеряете равновесие, то не сможете восстановить его так легко, как при езде на велосипеде. Каждый из этих мотоциклов весит около трехсот пятидесяти фунтов. Для того, чтобы управлять такой массой, нужна практика. Кроме того, есть отличия в правилах пользования рулем. И еще нужно научиться аккуратно везти пассажира.

— Джо? Но я думала, он поедет с вами!

— Я был бы рад этому, — сказал Ларри, — но не уверен, что он захочет. А вы как думаете?

Надин некоторое время обеспокоенно смотрела на Джо.

— Нет, — сказала она наконец. И добавила после секундного раздумья. — Он может даже не захотеть ехать со мной. Это может напугать его.

— Если так, вам придется заставить его. Я не могу взять его. Мне не хотелось бы, чтобы он разбился.

— А что, это уже было с вами, Ларри? Кто-то из ваших пассажиров уже разбивался?

— Да, — ответил Ларри. — И дама, которая со мной была тогда, сейчас мертва.

— Она разбилась, упав с мотоцикла? — с каменным лицом уточнила Надин.

— Нет. То, что с ней произошло, можно на семьдесят процентов считать несчастным случаем и на тридцать — самоубийством. Что бы она не хотела получить от меня… дружбу, взаимопонимание, помощь, не знаю… она не могла получить этоgo в достаточном количестве, — его голос дрогнул от подступивших к горлу слез. — Ее звали Рита. Рита Блэкмур. Мне бы хотелось, чтобы с вами этого не произошло. С вами и с Джо.

— Ларри, почему вы раньше не рассказывали об этом?

— Потому что мне больно говорить о ней, — просто ответил Ларри. — Очень больно.

И это была правда, но не вся правда. Это также был сон. Он поймал себя на том, что хочет, чтобы Надин тоже, как и ему, снились плохие сны — прошлой ночью, проснувшись, он услышал, как она стонет во сне. Но наутро она ничего не сказала. А Джо? Снятся ли Джо плохие сны? Что ж, он не знает, снятся ли им плохие сны, но бесстрашный инспектор Андервуд из Скотланд Ярда боится снов… И если Надин не освоит мотоцикл, им придется вернуться.

— Значит, мы поедем завтра, — сказала Надин. — А сегодня — я ваша старательная ученица.

Он лежал под одеялом и думал, что будет, если она придет к нему после того, как Джо уснет, или же если он придет к ней. Он страстно желал ее, и ему казалось, что она хочет того же. С этими мыслями он и уснул.

Ему снилось, что он заблудился в пшеничном поле. Над полем царила музыка, музыка гитары. Джо играет на гитаре. Если он найдет Джо — все будет в порядке. И он пошел на звук, а спелые колосья пшеницы шуршали под ногами. Звук становился все яснее, и Ларри наконец вышел к маленькому домику с покосившимся крыльцом. Оказывается, на гитаре играл не Джо. Джо держал его за левую руку, а Надин — за правую. Они были с ним. На гитаре играла старая женщина, и звуки давно знакомого спиричуэлс заставили Ларри улыбнуться. Старуха была чернокожей, и она сидела на крыльце, и Ларри решил, что это самая старая женщина, которую он когда-либо встречал. И было в ней что-то такое, от чего ему стало хорошо… хорошо, как бывало в детстве, когда мать гладила его по голове и приговаривала: «Мой мальчик, мой самый лучший в мире мальчик, самый лучший сыночек Элис Андервуд».

Старуха прекратила играть и посмотрела на них.

«Ну, вот я и в компании. Подойдите, чтобы я могла рассмотреть вас, потому что мои глаза уже не такие зоркие, как прежде».

Рука об руку, они втроем приблизились к крыльцу. «Островок в море пшеницы», — подумал Ларри. От домика на север тянулась пыльная дорога.

«Тебе понравилось пение старой развалины?» — спросила она Джо. И Джо, охотно выйдя вперед, взял из ее морщинистых рук потрепанную гитару. Он заиграл мелодию, которую слышал, блуждая среди колосьев. Только его музыка была лучше и динамичнее, чем то, что играла старая дама.

«Клянусь небом, он отлично играет, а я — слишком стара. Мои пальцы не так проворны, как прежде. Все этот проклятый ревматизм. Но в 1902 году я играла в Главном Концертном зале. Я была первой негритянкой, которая играла там, самой первой».

Надин спросила, кто она такая. Место, в котором они находились, было совершенно необыкновенным. Отовсюду веяло покоем и прохладой. Ларри захотелось вдруг, чтобы здесь можно было остаться навсегда — ему и его семье. Это было хорошее место. Человек без лица не смог бы достать здесь ни его, ни Джо, ни Надин.

«Матушка Абигайль — вот как зовут меня. Я думаю, что я — самая старая женщина в северной Небраске, хотя до сих пор пеку свои знаменитые бисквиты. Хорошо, что вы поспешили сюда. Мы сможем убраться отсюда раньше, чем он доберется до нас».

На солнце набежало облако. Джо прекратил играть. Колосья за спиной — почувствовал Ларри — вдруг стали будто выше. Но старуха, казалось, ничего не заметила.

«Раньше, чем он доберется до нас?» — спросила Надин, и Ларри захотелось кричать и плакать, будто так можно перечеркнуть вырвавшийся вопрос.

«Этот черный человек. Этот слуга дьявола. Господь воздвиг преграду между ним и нами, но никакая преграда не сможет остановить его. Поэтому мы должны вместе бежать. В Колорадо. Господь явился мне во сне и подсказал это. Но нам нужно торопиться, торопиться изо всех сил. Поэтому вы и появились здесь. Другие тоже появляются».

«Нет, — холодно возразила Надин. — Мы собираемся в Вермонт, вот так-то. Только в Вермонт — поэтому нам осталось недолго идти».

«Твоя дорога окажется длинней нашей, если ты не вырвешься из-под его влияния, — ответила старуха во сне Ларри. — Тебя привел сюда хороший человек, женщина. Он хочет сделать для тебя что-нибудь хорошее и нужное. Зачем же ты отталкиваешь его?»

«Нет! Мы идем в Вермонт, в ВЕРМОНТ!»

Старуха с жалостью посмотрела на Надин. «Ты попадешь прямо в когти к дьяволу, если не научишься видеть дальше собственного кончика носа, дочь Евы. А если попадешь к нему в когти, то почувствуешь его ледянящий холод».

Здесь сон оборвался. Перед глазами Ларри осталась только чернота. Но было что-то в этой черноте, что до полусмерти напугало его — что-то холодное и мерзкое. И он понял что: это была улыбка, обнажившая кривые белые зубы.

И тут Ларри проснулся. Наступил рассвет, и по земле полз густой молочный туман, сквозь который едва пробивались слабые солнечные лучи. Рядом виднелся силуэт мотоцикла.

Рядом с ним кто-то лежал, и Ларри с удивлением обнаружил, что это не Надин, а Джо. Мальчик вздрагивал и стонал во сне, будто ему привиделся кошмар. Ларри подумал, отличаются ли сны Джо от его собственных… И вот он лежит на спине, всматриваясь в густой туман и обдумывая все, что ему привиделось во сне. Джо и Надин проснулись спустя час после этого.

* * *

Когда они закончили завтрак, туман окончательно рассеялся и можно было отправляться в путь. Не дожидаясь приглашения, Джо взгромоздился на заднее сидение мотоцикла Ларри. Надин проводила мальчика удивленным взглядом.

— Медленно, — в который раз повторил Ларри. — Мы не должны спешить, чтобы не попасть в аварию.

— Прекрасно, — сказала Надин. — Тише едешь — дальше будешь.

Она улыбнулась ему, но Ларри не ответил ей улыбкой на улыбку. Что-то очень похожее говорила Рита Блэкмур, когда они покидали Нью-Йорк Сити. Она сказала это за два дня до смерти.

* * *

Они сделали несколько остановок, чтобы перекусить — в Эпсоне, Конкорде и Уорнере. К вечеру, устав от напряжения, Ларри растянулся под одеялом, и ему на сей раз даже в голову не приходило, идти или нет к Надин, лежащей под одеялом в десяти футах от него (мальчик спал между ними). Он тут же провалился в сон, и ему ничего не снилось.

* * *

На следующий день к обеду они добрались до Энфильда, где и решили с полчаса передохнуть.

— Чем ты занималась раньше, Надин? — спросил Ларри. Он думал о выражении ее глаз, когда сегодня утром Джо вдруг заговорил (он достаточно членораздельно произнес: «Ларри, Надин, еда» и «умываться»), и поэтому Ларри решил высказать догадку.

— Ты работала учительницей?

Она удивленно посмотрела на него.

— Да. Угадал.

— Учила малышей?

— Точно. Первый и второй классы.

Это кое-что объясняло в ее отношении к Джо. Умственно мальчик соответствовал уровню развития семилетнего ребенка.

— А как вы угадали?

— Когда-то давно я учился у логопеда, — сказал Ларри. — Я знаю, что это звучит как шутка, но тем не менее, это правда. Это была прекрасный логопед. Лучший на побережье. Она исправляла дефекты речи таких, как я. Произносила слово. Повторяла его еще и еще. И добивалась того, что ее пациенты начинали следом за ней повторять правильно трудные для них звуки. Так вот, когда она добивалась этого, на лице ее появлялось выражение, как у вас, когда Джо произносит что-нибудь.

— Правда? — Надин с некоторой неловкостью улыбнулась. — Я всегда любила малышей. Малыши — самые лучшие люди на свете.

— Весьма романтичный тезис, верно?

Она пожала плечами.

— Дети — хороший народ. Те, кто работает с ними, поневоле становятся романтиками. И это вовсе не плохо. Ведь логопед, о котором вы рассказали, была счастлива?

— Да, ей нравилась ее работа, — согласился Ларри. — Вы были замужем? Тогда, раньше?

И как у него вырвалось это слово? Раньше. Всего два слога, а сколько несут в себе.

— Замужем? Нет. Я никогда не была замужем, — Ларри показалось, что Надин занервничала. — Я обыкновенная школьная учительница — старая дева, выглядящая моложе своих лет, но ощущающая себя гораздо старше. Мне уже тридцать семь.

— А где вы преподавали?

— В маленькой частной школе в Питтсфильде. Очень изысканной. Стены, увитые плющом, и новейшее оборудование.

— Наверное, работа в школе хорошо вам удавалась?

— Да, мне кажется, что так, — просто ответила она и улыбнулась. — Правда, сейчас это не имеет значения.

Он обнял ее за талию. Она слегка напряглась, и он почувствовал, что она пытается высвободиться. В глазах блеснули слезы.

— Надин…

(«Милая, это ты?»)

— Не нужно так делать, — тихо сказала она.

— Тебе это неприятно?

— Да.

Ларри убрал руку. Она говорит неправду. Ей это приятно, но почему-то она боится себе в этом сознаться. Иначе ее глаза не сияли бы так…

— Надин!

Она подняла на него глаза, и тут перед ними возник Джо. На лице его была написана растерянность, и Ларри и Надин, тут же забыв о происшедшем, пытливо принялись всматриваться в лицо мальчика.

— Леди! — сообщил Джо.

— Что? — не веря своим ушам, переспросил Ларри.

— Леди! — снова повторил Джо и кивнул куда-то назад, через плечо.

Ларри и Надин переглянулись.

Внезапно раздался чей-то голос, захлебывающийся от чувств, обуревавших его обладательницу.

— Хвала Господу! — причитал голос. — О, хвала Господу!

Они стояли и смотрели на женщину, которая бежала через улицу к ним. Она смеялась и плакала одновременно.

— Я счастлива видеть вас, — повторяла она. — О, как я счастлива видеть вас, хвала Господу…

Она остановилась, и Ларри мог более внимательно рассмотреть ее. На вид незнакомке было лет двадцать пять. Она была одета в джинсы и белую хлопчатобумажную блузу. Лицо ее было бледным, голубые глаза — тусклыми. Она смотрела на Ларри, Надин и Джо, будто пытаясь убедить себя, что это не галлюцинация и перед ней стоят люди.

— Я — Ларри Андервуд, — представился Ларри. — Дама — Надин Кросс. Мальчик — Джо. Мы рады встрече с вами.

Женщина продолжала рассматривать их, потом медленно подошла к Надин.

— Я так рада… — начала она, — …так рада встретить вас, — она всхлипнула. — О, Боже, вы настоящие люди?

— Да, — сказала Надин.

Женщина бросилась ей на шею и зарыдала. Надин поддерживала ее. Джо стоял посреди улицы, держа в одной руке гитару, а другой зажимая рот. Потом он подошел к Ларри и посмотрел ему в глаза. Ларри взял мальчика за руку. Они стояли и молча смотрели на женщин. Вот так они встретили Люси Сванн.

* * *

Когда они рассказали Люси, она выразила готовность идти с ними. Как и они, она поверила в возможность найти двух других людей и, возможно, еще кого-нибудь. Надин помогла ей разыскать в городе все необходимое, а Ларри позаботился об еще одном мотоцикле. Кроме одежды и обуви, Люси взяла с собой фотокарточки покойных мужа и дочери.

Они заночевали в городке Квичи, находящемся совсем рядом с Вермонтом. Люси Сванн рассказала им свою историю, короткую и простую и ничем не отличающуюся от множества других историй.

Ее муж заболел двадцать пятого июня. Дочь — на следующий день. Она ухаживала за ними, как могла, надеясь, что болезнь скоро пройдет. Двадцать седьмого, когда ее муж находился в коматозном состоянии, Энфильд оказался отрезан от внешнего мира. Телевидение не работало. Люди умирали, как мухи. За неделю улицы заполнились трупами, до которых никому не было дела. Рано утром двадцать восьмого июня ее муж умер. Дочери как будто стало немного лучше на следующее утро, но к вечеру состояние девочки резко ухудшилось. Около одиннадцати часов она умерла. К третьему июля в городе не осталось никого, кроме нее и старика по имени Билл Деддс. Билл тоже заболел, и утром в День Независимости она обнаружила его мертвым на центральной улице. Его труп был высохшим и почерневшим, как и все остальные.

— Потом я похоронила мою семью и Билла, — рассказывала Люси. — Это заняло целый день. И я решила, что пойду в Конкорд, где живут мои родители. Но я… так и не пошла туда, — она выжидающе посмотрела на Надин и Ларри. — Я поступила неправильно? Вы думаете, они еще живы?

— Нет, — сказал Ларри. — Иммунитет не передается по наследству. Моя мать… — он отвел взгляд.

— Вес и я, мы решили пожениться, — говорила Люси, — когда я окончила колледж — в 1984 году. Мама и папа были против этого брака. Они не хотели, чтобы я рожала ребенка, и настаивали на аборте. Но я не стала делать этого. Мама сказала, что это конец всем ее надеждам. Папа сказал, что в Весе нет ничего, что должно быть в настоящем мужчине и что он подонок. Но я ответила им: «Пусть так: то, что случилось — то случилось». Мне нужен был шанс. Вы понимаете меня?

— Да, — сказала Надин. Она сидела рядом с Люси, сочувственно глядя на нее.

— У нас был прелестный маленький домик, и я не думала, что возможен такой финал, — грустно сказала Люси. — Нам было хорошо втроем. Хотя это, скорее, была заслуга Мерси, чем моя. Вес говорил, что на нашем ребенке лежит божья благодать…

— Не надо, — сказала Надин. — Все это было раньше.

«Снова это слово, — подумал Ларри. — Короткое двусложное слово».

— Да. Все это давно прошло. Я даже начинаю привыкать. Во всяком случае, мне так казалось, пока не начал сниться кошмарный сон.

Ларри встрепенулся:

— Сон?

Надин оглянулась на Джо. Секундой раньше мальчик завороженно смотрел на огонь. Сейчас он не сводил взгляд с Люси, а его глаза сверкали.

— Плохой сон, кошмар, — уточнила Люси. — Хотя не всегда один и тот же. В основном это ужасный мужчина, но я не всегда могу рассмотреть его, потому что он мерцает и изменяется. И он постоянно скрывается в тени, — она вздохнула. — Из-за него я боюсь спать. Хотя, возможно, теперь…

— Плохой человек! — внезапно воскликнул Джо, резко вскочив. — Плохой человек! Плохой сон! Мне страшно! Страшно! — и он, промчавшись мимо Надин, скрылся в темноте.

Воцарилась тишина.

— Это безумие, — начал Ларри и вдруг остановился. Все они смотрели на него. Темнота стала внезапно еще темнее, а Люси выглядела очень испуганно.

Ларри заставил себя продолжить.

— Люси, снилось ли тебе… тебе… одно место в Небраске?

— Да, как-то раз мне приснилась старуха-негритянка, — ответила задумчиво Люси, — но этот сон был очень коротким. Она говорила что-то вроде «приходи повидаться со мной». Потом я вновь оказалась в Энфильде, а потом… снова этот кошмарный человек. Потом я проснулась.

Ларри посмотрел на нее так пристально, что Люси покраснела и отвела глаза.

Потом Ларри поискал взглядом вынырнувшего из темноты Джо.

— Джо, тебе когда-нибудь снился сон о… пшенице? О старухе? О гитаре?

Из-за спины Надин Джо хмуро смотрел на него.

— Оставь его в покое, не мучай, — сказала Надин, и по ее лицу было видно, что эти вопросы мучительны прежде всего для нее.

— Дом, Джо? Маленький дом с покосившимся крыльцом?

Какая-то искорка промелькнула в глазах Джо.

— Прекрати, Ларри, — сказала Надин.

— Песня, Джо? Спиричуэлс?

Джо вздрогнул всем телом и прижался к Надин. Она попыталась обнять его, но мальчик тут же вырвался.

— Песня! — восторженно воскликнул он. — Песня! Спиричуэлс! — он отскочил в сторону и указал сперва на Надин, потом на Ларри. — Она! Ты! Другие!

— Другие? — спросил Ларри, но Джо снова исчез в темноте.

Люси Сванн явно была растеряна.

— Песня, — повторила она. — Я тоже помню, что была песня, — она посмотрела на Ларри. — Почему нам снятся одни и те же сны? Кто-то пытается таким образом воздействовать на нас?

— Не знаю, — Ларри перевел взгляд на Надин. — Тебе тоже снятся эти сны?

— Мне не снятся никакие сны, — отрезала она и отвела глаза.

Ларри подумал: «Ты лжешь. Но почему?»

— Надин, если ты… — начал он.

— Говорю тебе, мне не снятся сны, — выкрикнула Надин почти истерическим голосом. — Почему ты не можешь оставить меня в покое? Почему пристаешь ко мне?

Она вскочила на ноги и быстрым шагом, почти бегом пошла в сторону от костра.

Мгновение Люси смотрела ей вслед и потом встала.

— Я догоню ее.

— Да, лучше ты. Джо, посиди со мной, хорошо?

— Хорошо, — согласился Джо и начал перебирать струны на гитаре.

* * *

Спустя десять минут Люси и Надин вернулись. Обе плакали, заметил Ларри, но сейчас слезы высохли, и женщины выглядели вполне успокоившимися.

— Прости меня, — сказала Надин. — Со мной иногда такое случается. Это чисто нервное.

— Все в порядке.

К теме о снах больше никто не возвращался. Две женщины и мужчина молча сидели у костра, слушая наигрывание на гитаре Джо, который постоянно расширял свой репертуар. С каждым днем мальчик играл все лучше и лучше.

Вскоре все пошли спать. С одного края Ларри, с другого — Надин, между ними — Джо и Люси.

Сперва Ларри приснился черный человек, затем старуха на крылечке своего дома. Только во сне черный человек приближался. Он несся сквозь стену колосьев пшеницы, втаптывая их в землю и улыбаясь при этом своей отвратительной улыбкой. Он был все ближе, ближе…

В ужасе Ларри проснулся. Была глубокая ночь. Все остальные спали мертвым сном. Что ж, сегодняшний сон поведал ему нечто новое. Черный человек явился не с пустыми руками. В них он нес тело Риты Блэкмур, покрытое мухами и жуками, смердящее, разложившееся. Это был символ, непонятный остальным: Ларри совсем не такой хороший, каким может кое-кому показаться; он потерял, потому что привык только брать.

Пролежав какое-то время с закрытыми глазами, Ларри вновь уснул. Больше до утра ему так ничего и не приснилось.

* * *

— О, Боже! — беспомощно прошептала Надин. Ларри посмотрел на нее и в порыве отчаянья чуть не заплакал. Она была бледна, как смерть, а глаза стали сухими и пустыми.

Это происходило 19 июля, в четверть восьмого. Они ехали весь день, делая только пятиминутные привалы, когда голод совсем обессиливал их. Никто не жаловался на усталость, хотя даже у самого выносливого из них — у Ларри — на теле не осталось живого места.

Они стояли перед металлическими воротами. Влево и вправо простирался город Стовингтон, нисколько не изменившийся с момента, когда Стью Редмен видел его в последний раз. За воротами возвышалось здание эпидемиологического центра.

Вокруг было пустынно, тихо, безмолвно.

На воротах висела табличка, которая гласила:

СТОВИНГТОНСКИЙ ЦЕНТР КОНТРОЛЯ ЗА ЭПИДЕМИЯМИ.

ЭТО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ!

ПОСЕТИТЕЛИ МОГУТ ПОДОЖДАТЬ НА ПРОХОДНОЙ.

Ниже висела другая табличка, и на ней наши друзья прочли следующее:

ШОССЕ 7 ДО РУТЛЕНДА

ШОССЕ 4 ДО ШАЙЛЕРВИЛЛЯ

ПО ШОССЕ 29 ДО ШОССЕ 1-87

ПО 1-97 НА ЮГ ДО 1-90

ПО 1-90 НА ЗАПАД

ВСЕ ЗДЕСЬ УМЕРЛИ

МЫ ИДЕМ НА ЗАПАД К НЕБРАСКЕ

СЛЕДУЙТЕ ЗА НАМИ

СЛЕДИТЕ ЗА УКАЗАТЕЛЯМИ

ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР

ФРАНСЕЗ ГОЛДСМИТ

СТЬЮАРТ РЕДМЕН

ГЛЕНДОН ПЕКОТ БЕЙТМЕН

8 ИЮЛЯ 1990 ГОДА.

— Гарольд, мой мальчик, — растроганно прошептал Ларри. — Не могу дождаться, когда пожму твою руку и угощу тебя пивом… Или шоколадом «Пикник».

— Ларри! — испуганно взглянула на него Люси.

Надин упала в обморок.

42

Без двадцати одиннадцать она выбралась на крыльцо. Это было 20 июля. В руках она держала чашку кофе и тарелку с гренками. Это был ежедневный в течении многих лет ритуал, когда шкала термометра поднималась к двадцати шести градусам. Стояло жаркое лето, самое прекрасное лето с 1955 года, когда мамаша старухи Абигайль умерла в почтенном возрасте девяносто трех лет от роду. Жаль, что вокруг совсем не осталось людей, чтобы вместе с ней радоваться лету, подумала матушка Абигайль, поудобнее устраиваясь в кресле-качалке. Да и радовались бы люди? Конечно, некоторые радовались бы — влюбленные да старики, чьи косточки все еще ломило после недавней холодной зимы. Но не осталось ни влюбленных, ни стариков, не осталось и людей среднего возраста. Господь назначил человечеству тяжелое испытание.

Кое-кто мог посчитать это наказание заслуженным, но только не Матушка Абигайль. Бог и так уже испытывал людей водой. Потом — огнем. Не ее делом было осуждать Бога, хотя она надеялась, что Он даст ей прожить отпущенный срок. Но, говоря об испытании, ей скорее нравился ответ, данный Господом Моисею, когда тот спросил его: «Кто ты?» Господь тогда сказал ему: «Я тот, кто я ЕСТЬ». Другими словами, не задавай, Моисей, лишних вопросов.

Абигайль хихикнула и откусила поджаренный хлеб, запивая кофе. Вот уже шестнадцать лет, как из ее рта выпал последний зуб. Беззубой появилась она из чрева матери — и беззубой сойдет в могилу. Молли, ее праправнучка, и ее муж к Дню Матерей подарили ей вставную челюсть. Это произошло в прошлом году, когда ей было сто семь лет. Но челюсть натирала десны, и Матушка Абигайль надевала ее только тогда, когда знала, что приедут Молли и Джим. И если после того, как челюсть водружалась на отведенное ей во рту место, до приезда Молли оставалось какое-нибудь время, она шла на кухню и, улыбаясь старому пыльному зеркалу, рассматривала эти белоснежные ровные зубы.

Она была стара и беспомощна, но ум ее был в полном порядке. Ее звали Абигайль Фримантл, она родилась в 1882 году, и есть свидетельство, подтверждающее это. За то время, которое она прожила, ей довелось повидать немало всякой всячины, но никогда прежде не случалось ничего подобного тому, что происходило в последние месяцы. Нет, раньше ничего такого не происходило, и она жалела и ненавидела время, в котором доживала свои дни. Она была стара. Она хотела отдыхать, наслаждаясь теплым временем года и ожидая, пока Господь призовет ее к себе. Но что происходит, когда пристаешь с вопросами к Богу? Ты получаешь ответ: «Я тот, кто я ЕСТЬ», вот и все. Даже когда распяли Его Сына, Он не произнес ни слова, поэтому ничего не скажет и сейчас.

Ее жизнь здесь, в Хэмингфорде, подходила к концу, и ее последний путь лежал на Запад, к Роки Маунтин. Он послал испытания Моисею и Ною; Он позволил распять собственного Сына. Какое Ему дело до того, как ужасно боится Аби Фримантл человека без лица, который приходит к ней по ночам?

Она никогда не видела его; она не могла увидеть его. Он был только тенью, но ее голос символизировал для нее все звуки, которых она так страшилась. Его голос был для нее одновременно дыханием смерти и громовыми раскатами, предвещающими наступление Армагеддона. Иногда не было никакого звука — только ветер шуршал колосьями пшеницы — но Абигайль точно знала, что это он, и от этого было еще хуже, потому что человек без лица уподоблялся тогда Богу; казалось, ее плеча касался невидимый темный ангел. Это пугало сильнее всего. От страха она вновь становилась ребенком и знала, что если другие тоже знают о нем и боятся его, то лишь она одна знает точно о его ужасающем могуществе.

— С добрым утром, — сказала она себе, доедая гренки. Раскачиваясь в кресле, она пила кофе. Стоял теплый, ясный день; у нее сегодня ничего не болело, — и она наслаждалась жизнью. Бог велик, Бог всемогущ. Эти слова известны даже маленьким детям. Весь мир держится на этих словах.

— Бог велик, — сказала Матушка Абигайль. — Бог всемогущ. Благодарю Тебя, Господи, за солнечный свет. За кофе. За хорошую телепередачу. Бог всемогущ…

Она допила кофе, поставила чашку рядом с креслом-качалкой и обратив лицо к солнцу, слегка покачиваясь, задремала. В груди ритмично стучало сердце — точно как в последние 39630 дней. Для того, чтобы услышать ее дыхание, нужно было, как ребенку, положить руку ей на грудь.

И только улыбка так и осталась на ее лице.

* * *

С тех пор, как она выросла, многое изменилось. Фримантлы давно осели в Небраске, и собственная праправнучка Абигайль Молли цинично смеялась, говоря о деньгах, которые скопил отец Абигайль, чтобы купить дом — деньгах, заплаченных ему Сэмом Фримантлом из Льюиса, Южная Каролина, за те восемь лет, которые отец и его братья продолжали служить в армии после окончания Гражданской войны. Молли называла их «грязными деньгами». Когда Молли говорила это, Абигайль сдерживалась, чтобы не сказать ничего лишнего — и Молли, и Джим, и другие были слишком молоды, чтобы понять, что хорошо и что плохо, — но она повторяла сама себе: «Грязные деньги? А что, есть более чистые деньги?»

Итак, Фримантлы осели в Хемингфорде, и Аби, последняя из детей своих отца и матери, родилась именно здесь, в этом доме. Ее отец, Джон Фримантл, был в этих местах весьма популярной личностью. В 1902 году он даже стал первым чернокожим в Небраске, который баллотировался в Конгресс.

Оглядываясь на свою жизнь, Абигайль могла выбрать один год и сказать: «Этот год был самым лучшим из всех». Наверное, в жизни каждого человека бывает такой год. Он наступает случайно, и ты потом до самой смерти удивляешься, что все произошло так, а не иначе. Таким годом для Аби стал 1902 год.

Аби думала, что из всей семьи, не считая отца, она одна в полной мере понимала, что это такое — баллотироваться в Конгресс. Он мог стать первым негритянским конгрессменом в Небраске, а возможно — и в Соединенных Штатах. Отец не питал никаких иллюзий относительно того, что большая часть населения не проголосует за него, но само предложение было очень почетным.

Дела отца шли неплохо, и вскоре он сумел завоевать симпатии соседей, поначалу настороженно отнесшихся к «негру-выскочке». Он подружился с Беном Конвей и его двоюродным братом Джорджем, а также с Гарри Сайтсом и его семьей. Постепенно он становился весьма популярной личностью.

В конце 1902 года Абигайль получила приглашение выступить в концертном зале штата, и не на каком-нибудь гитарном конкурсе, а на фестивале, где белые юноши и девушки демонстрировали свой талант. Ее мать была категорически против; это был один из тех немногих случаев, когда она рискнула поднять голос против воли отца.

— Я знаю, что это такое, — говорила она. — Ты, и Сайтс, и этот Фрэнк Феннер, это вы придумали это. Это подходит для них, Джон Фримантл, но где же твоя голова? Они белые! Ты не должен равняться с ними. А ты, как ребенок, счастлив выпить с ними кружку пива, если Нат Джексон соизволит пустить тебя в свой кабачок! Отлично! Пойми, это совсем другое! Речь идет о твоей собственной дочери! Или ты хочешь, чтобы эти белые разряженные бездельники смеялись над ней? А ты подумал, что будет, если они забросают ее тухлыми яйцами и гнилыми помидорами? Что ты скажешь ей, когда она задаст тебе вопрос: «За что, папа? И почему ты допустил это?»

— Не горячись, Ребекка, — ответил Джон. — Я думаю, это должны решать она и Давид.

Давид был ее первым мужем; в 1902 году Абигайль Фримантл стала Абигайль Троттс. Давид Троттс был чернокожим фермером из Вальпараисо, и на свидание к ней приходил каждый раз преодолевая тридцать миль. Джону Фримантлу нравился Давид. Хотя многие смеялись над ее первым мужем, называя его неотесанным мужланом.

Давид не был неотесанным — только робким и задумчивым. Когда он сказал Джону и Ребекке Фримантл: «Все, что решит Абигайль, правильно, и я поддерживаю ее», Абигайль с восторженным видом бросилась к мужу на шею.

Итак, 27 декабря 1902 года она, среди гробового молчания, взошла на сцену концертного зала. Конферансье объявил ее имя. Перед ней только что закончила выступление Гретхен Холл, исполнявшая французский танец, и ее проводили бурными аплодисментами и топотом тысячи ног.

Аби стояла посреди тишины, ощущая все телом, как черны ее лицо и шея на фоне белого платья. Ее сердце гулко билось в груди, и она подумала: «Я забыла все слова, все до единого, я обещала папе ни в коем случае не плакать, но там, в зале, Бен Конвей, и если он закричит мне НИГГЕР, я обязательно заплачу. Мама была права, это не для меня, и я дорого заплачу за это…»

Она видела обращенные к ней белые лица. В зале не было ни одного свободного места. Чадили керосиновые лампы. Сцену украшал пурпурный занавес с золотым шитьем.

И она подумала: «Я — Абигайль Фримантл Троттс, я отлично пою и играю; мало кто умеет делать это лучше меня».

И она запела «Старый марш», аккомпанируя себе на гитаре. Потом, закончив первую песню и не давая залу придти в себя — суровую мелодию гимна «Как я люблю моего Иисуса», следом за гимном — «Лагерные сборы в Джорджии». Некоторые из сидевших в зале откинулись на спинки кресел, другие заулыбались, похлопывая ладонями по коленям.

Она пела песни времен Гражданской войны: «Когда Джонни вернется домой», «Шагаем по Джорджии», и на закуску — «Сегодня сделаем привал возле Кемпграунда». Когда дозвучал последний аккорд и вновь воцарилась тишина, она подумала: «Теперь, если хотите, бросайте ваши яйца или помидоры; за этим вы и собрались здесь. Я пела и играла лучше, чем когда-либо в жизни, и этого вы у меня не отнимите».

Тишина длилась долго, слишком долго, а может, это только показалось Абигайль. И вдруг зал взорвался шквалом аплодисментов, искренних и восторженных. Смущенная, она кланялась им, а по спине струился пот. Она видела мать, вытирающую слезы, отца, Давида, аплодирующего громче всех.

Она попыталась уйти со сцены, но зал требовал: «Бис! Бис!», и она, улыбаясь, сыграла бесхитростную народную песенку «Кто-то украл мои помидоры». В исполнении этой песни была изрядная доля риска, но Аби подумала, что если Гретхен Тильонс решилась выйти на публику, то уж она-то может позволить себе кое-какие вольности. Она ведь все-таки замужняя женщина!

В песне было шесть куплетов, один забористее другого, и последнюю строчку каждого куплета должен был подхватить весь зал. Позже Абигайль думала, что если и сделала той ночью что-то не так, так это исполнила эту песню, песню, которую белая публика ожидала услышать от негритянки.

Когда она закончила, раздались новые овации и крики «Бис!» Тогда она поклонилась публике и сказала:

— Большое спасибо всем вам! Надеюсь, вы не сочтете меня нахалкой за то, что я исполнила песню, которую не собиралась петь здесь. Меня оправдывает только то, что сейчас я спою вам самую лучшую американскую песню, которая появилась задолго до моего рождения. Я пою ее в благодарность президенту Линкольну и моей стране за то, что они сделали для меня.

В зале стало очень тихо. Зрители внимательно слушалиее. Замерла ее семья, стоящая у правой колонны. В руке мамы белел носовой платок.

— Благодаря тому, что Гражданская война была выиграна, — добавила Аби, — моя семья получила возможность приехать сюда и жить среди таких прекрасных соседей, какими вы все являетесь для нас.

И она заиграла и запела «Знаменосца», и зал встал и слушал, и многие достали из карманов носовые платки. И когда она закончила, четверть часа не стихали аплодисменты.

Это был самый триумфальный день в ее жизни.

* * *

Все забыли о ней. В прошлом году только Молли и Джим проведали ее. Остальные забыли о ней. Но она понимала их. Она уже зажилась на свете. Она напоминала сама себе скелет динозавра, хранящийся в музее. Она понимала, что кто-то может не хотеть видеть ее, но никак не могла понять, почему им не хочется повидать землю. Она ведь по-прежнему принадлежит им, земля. Это все еще их земля. Но, похоже, чернокожие больше не интересуются землей. Они презирают ее. Стыдятся ее. Они ищут свою судьбу в городах, и многие из них, подобно Джиму, находят то, что ищут… Но при мысли о том, что негритянские парни бегут с земли, у Абигайль начинало ныть сердце.

В позапрошлом году Молли и Джим хотели устроить для нее туалет прямо в доме и были очень огорчены, когда она отказалась. Она попыталась объяснить им так, чтобы они поняли, но все, что могла сказать в ответ Молли, было: «Матушка Абигайль, вам сто шесть лет. Как, по-вашему, я должна себя чувствовать, зная, что вам приходиться выходить по нужде на улицу даже в тридцатиградусный мороз? Разве вы не знаете, что от холода ваше сердце может остановиться?»

— Когда Господь решит, что настал час, он призовет меня к себе, — ответила она, не заметив (или сделав вид, что не заметила), как они переглянулись за ее спиной.

«Прошу тебя, мой Бог, возьми мою жизнь, если можешь. Я стара и устала, и хочу лежать здесь, в родной земле. Если нужно, я готова хоть сейчас уйти в мир иной. Ты можешь сделать это, мой Бог, ведь Аби — всего лишь старая беспомощная негритянка. Ты можешь сделать это».

Вокруг ни звука, только скрипнуло какое-то старое дерево, да из пшеницы вспорхнула птица. Тяжело встав, Абигайль подошла к старой яблоне, посаженной ее отцом, и прижалась лбом к шершавому стволу.

* * *

Этой ночью ей снилось, что она вновь всходит на сцену концертного зала, милая юная Абигайль, беременная на третьем месяце, в своем белом платье напоминающая эфиопскую царевну, с гитарой в руках и со звенящей в голове мыслью: «Я — Абигайль Фримантл Троттс, и я хорошо пою и играю. Мне это отлично известно».

Во сне она медленно повернулась лицом к виднеющимся в зале белым лицам, еле-еле освещенным лампами, а за ее спиной тяжелыми складками свисал пурпурный, шитый золотом занавес.

Она поклонилась и начала играть «Смену времен». Она играла, и ее голос, звучный и спокойный, заполнил зал, и она подумала: «Я намерена победить их. С Божьей помощью я намерена победить их. Я смогу победить их, и Давид будет гордиться мной, и мама с папой тоже будут гордиться мной, и сама я тоже буду гордиться собой, и моя музыка заполнит весь мир…»

И тут она впервые увидела его. Он стоял в дальнем углу, позади кресел, обхватив руками собственную шею. На нем были джинсы и потрепанный свитер. На ногах были башмаки, такие грязные, словно он прошел в них тысячи миль по грязи и пыли. Голова была совершенно седой, щеки алели, будто испачканные в крови, глаза сверкали, как два голубых бриллианта. Губы он растянул в улыбке, обнажающей белоснежные ровные зубы.

Он поднял руки вверх; улыбка стала гримасой, а с пальцев к плечам побежали струйки крови.

Слова замерли в горле Абигайль. Пальцы забыли, что нужно играть; раздался дребезжащий звук отпущенной струны — и наступила тишина.

«Боже! Боже!» — воскликнула она, но Бог отвернулся от нее.

И тут встал Бен Конвей, с красным лицом, на котором поблескивали поросячьи глазки. «Негритянская сука! — выкрикнул он. — Что делает на этой сцене негритянская сука? Негритянская сука не должна похабить нашу музыку!»

Раздались возгласы одобрения. Люди подались вперед. Аби увидела, что ее муж пытается загородить собой вход на сцену. Чья-то рука изо всех сил ударила его по подбородку, отбрасывая назад.

«Выбросить эту грязную шлюху из зала!» — крикнул Билл Арнольд, и кто-то отшвырнул Ребекку Фримантл к стене. Кто-то другой — Чет Дикон, как ей показалось — сорвав занавес, принялся заматывать в него Ребекку, приговаривая при этом: «Спеленаем деточку! Спеленаем деточку!»

Другие бросились к нему, пиная ногами тело сопротивляющейся женщины.

«Мама-а-а-а-а!» — завопила Абигайль.

Гитара выпала из ее обессиливших пальцев и, звеня струнами, упала на пол.

Аби поискала взглядом темного человека, но не смогла сразу увидеть его: повернувшись спиной к ней, он перемещался на другое место.

«Мама-а-а-а-а!» — снова закричала она, и затем чьи-то руки потащили ее вниз со сцены. Руки лезли к ней под платье, щипали, лапали, добираясь до самых сокровенных частей тела. Она пыталась вырываться, но безуспешно.

Прямо в ухо Бен Конвей выкрикнул: «Как тебе это понравится, негритянская шляха?»

Зал бушевал. Аби увидела отца, пытающегося освободить мать, увидела занесенную над головой отца бутылку в белой руке, услышала грохот, увидела исполненные болью глаза отца.

Вскрикнув, она высвободилась из держащих ее рук — и тут все провалилось во тьму, и она вновь была Матушкой Абигайль, ста восьми лет от роду, старой, слишком старой, и она гуляла среди пшеничных колосьев, мистических и нереальных в лунном свете. В ушах ее шумел ночной ветерок, и вокруг царили запахи, так хорошо знакомые ей за всю ее долгую жизнь (для нее эти запахи олицетворяли саму жизнь, начало жизни. О, ей пришлось трижды выйти замуж и похоронить трех мужей, Давида Троттса, Генри Гардести и Ната Брукса, и она спала с тремя мужчинами, и привлекала их, как может женщина привлекать мужчину, и в момент наивысшего наслаждения к ней всегда приходила одна и та же мысль: «О, мой Бог, до чего же хорошо заниматься с ним любовью и как прекрасно все, что он делает». И даже во время климакса она частенько вспоминала пшеничное поле и лежащего посреди пшеницы рядом с ней мужа, и запах секса в комнате, терпкий и теплый запах).

Но ей стало страшно, потому что она была не одна здесь. Он был рядом с ней, будто одновременно и справа и слева. Темный человек был здесь, его грязные башмаки топтали землю, и сквозь тьму сверкала, будто фонарь на маяке, его улыбка.

Потом он заговорил, впервые за все время заговорил вслух, и она увидела отбрасываемую им длинную гротескную тень. Его голос был похож на шелест ночного октябрьского ветра. Тихий голос. Голос преисподней.

Голос произнес:

«На моих руках — твоя кровь, Матушка. Если ты можешь молиться, проси Господа о скором конце прежде, чем мы встретимся с тобой, потому что на моих руках — твоя кровь».

И тут она проснулась. Оставался час до рассвета. Беспомощное тело Матушки Абигайль все еще дрожало от страха, и каждая клеточка его ныла и болела. «Боже, мой Боже, возьму к себе рабу твою!»

Ее Бог не отвечал. Сквозь ставни проникла струйка тусклого света. Пора вставать и готовить себе кофе.

* * *

Следующие несколько дней были у нее заполнены до отвала, потому что она намеревалась найти себе компанию. Сны снами, а оставаться одной ей не хотелось. Она намеревалась отправиться на поиски людей. Но она очень медленно передвигалась, а также забывала все на свете, поэтому задача несколько усложнялась.

Сперва нужно было добраться до курятника Эдди Ричардсона, до которого было около пяти миль. Жаль, что Господь не может послать ей крылья, как Илье. — Чепуха, — решительно сказала она себе. — Бог дает силу, а не таксомотор к подъезду.

Вымыв после завтрака посуду, Абигайль обулась и взяла палочку, которой даже сейчас редко пользовалась. Но сегодня палочка пригодится. Пять миль туда, пять — обратно. Да, не те теперь силы, что в шестнадцать лет!

Она вышла в восемь часов утра, надеясь к обеду добраться до фермы Ричардсонов и поспать там, пока спадет жара. Потом она поймает пару цыплят и вернется домой. К сожалению, к ее возвращению будет совсем темно, подумала Абигайль, и это заставило ее вспомнить сон. Но темный человек был сейчас далеко. Она намеревалась найти общество гораздо ближе.

* * *

Она шла очень медленно. Медленнее, чем позволяли силы, потому что даже в половину девятого было уже достаточно жарко. Она никуда не спешила и хотя не успела устать, присела отдохнуть возле магазина Гудделса. В тени большой ели она съела плитку шоколада. Да, таксомотора не будет. Господь помогает тем, кто помогает себе сам. Ноги начали болеть от непривычно долгой ходьбы; к вечеру они совсем разболятся.

Она все тяжелее опиралась на свою палочку. Солнце начинало припекать сильнее, а отбрасываемая Матушкой Абигайль тень становилась все короче и короче. Ей встретились несколько диких животных: лиса, енот, барсук, ондатра. Повсюду кружили вороны, оглашая криками окрестности. Если бы она слышала спор Стью Редмена и Глена Бетмена о том, что эпидемия забрала одних животных, пощадив других, она посмеялась бы. Болезнь убила домашних животных, а дикие уцелели. Все очень просто. Конечно, некоторые домашние животные выжили, но в целом эпидемия забрала людей и друзей людей. Собаки умерли, а волки остались, потому что волки — дикие, а собаки — нет.

Боль сковала колени. Тяжело шаркая ногами и опираясь на палку, Абигайль с трудом ковыляла к цели и про себя вела нескончаемый разговор с Богом — иногда молча, иногда вслух, сама того не осознавая. И еще она вспоминала прошлое. Да, 1902 год был самым лучшим в ее жизни. После него время помчалось вскачь, переворачивая одну за другой странички календаря. Жизнь тела так быстротечна… и тело быстро устает от прожитых лет.

От Давида Троттса у нее было пятеро детей; одна из них, Мэйбл, умерла у нее на глазах, подавившись кусочком яблока. Аби развешивала белье, когда увидела вдруг, что дочь повалилась на спину, посинела и задергалась в судорогах. В конце концов Аби смогла извлечь злосчастный кусок, но Мэйбл была уже мертва. Это была единственная девочка среди ее детей и единственная из них, кто умер от несчастного случая.

Она снова присела отдохнуть в тени орешника.

Давид умер в 1913 году от воспаления легких, очень похожего на нынешнюю эпидемию, забравшую так много жизней. В 1916 году, когда ей было тридцать четыре года, она вышла замуж за Генри Гардести, чернокожего фермера с севера. Он был вдовцом с семерыми детьми, двое из которых были совсем взрослыми и жили отдельно. Он был на семь лет старше Абигайль. Он подарил ей двух мальчиков до того, как на него летом 1925 года наехал его собственный трактор.

Спустя год она вышла замуж за Ната Брукса, и это вызвало множество сплетен и кривотолков — ох, уж эти люди, хлебом их не корми — дай о ком-нибудь поговорить. Нат был родственником Генри Гардести — и он стал ей хорошим мужем. Не таким ласковым, как Давид, и, конечно, не таким хозяйственным, как Генри, а просто хорошим мужем, выполнявшим все ее желания.

Ее шестеро сыновей произвели на свет тридцать двух внуков. Тридцать два внука подарили ей девяносто одного правнука, а к моменту, когда разыгралась эпидемия, у нее даже были праправнуки. Их было бы гораздо больше, если бы не эта мода у девушек принимать таблетки. Противозачаточные таблетки. Для них, молодых, секс — только игра. Абигайль это не нравилось, но она никогда не заговаривала с ними об этом. Делом Господа было судить, правильно они поступают или нет, но Абигайль была уверена, что они ошибаются: мужчина и женщина созданы для того, чтобы венцом их любовного экстаза становились дети.

Ах, эти старые добрые дни…

Ей хотелось пить, ей хотелось оказаться дома в своем кресле-качалке. Ей хотелось остаться одной. Вдали показалась освещенная солнцем крыша курятника. Осталось не больше мили. Без четверти десять — совсем не плохо для такой старой калоши, как она. Она сможет отдохнуть до вечера и даже поспать. В ее возрасте это просто необходимо. Она слегка распрямила плечи, стараясь не волочить по земле ноги.

Что ж, она нарожала достаточно детей, чтобы было кому позаботиться о ней на старости лет. Были среди них такие, как Линда с ее торговцем, которые не появлялись никогда, но были и хорошие, как Молли и Джим, и Давид, и Кэтти, и их было достаточно, чтобы забыть о Линде и ее глупом торговце. Последний из ее братьев, Люк, умер в 1949 году, когда ему перевалило далеко за восемьдесят, а последний из ее детей, Сэмюэль — в 1974 году, в возрасте пятидесяти пяти лет. Она пережила всех своих детей, и казалось, что Господь готовит для нее какую-то особую миссию.

В 1982 году, когда она праздновала столетие, ее фотографию поместили в газете Омахи, и приезжал телерепортер, чтобы снять о ней передачу.

— Кому вы посвящаете вашу славную жизнь? — спросил он, и был совершенно сбит с толку ее неожиданным ответом:

— Господу.

Репортера интересовало все: и как она ест, и как готовит, и как кладет ноги, когда спит. Ей не хотелось рассказывать об этом. На все воля Божья, и он, рассердившись, может вмиг забрать все, что прежде щедро дал.

Кэтти и Давид подарили ей телевизор, и она смогла увидеть себя в вечерних известиях, и еще она получила письмо от президента Рейгана с поздравлениями по случаю «почтенного юбилея» и еще с тем, что она никогда не меняла своих убеждений, оставаясь республиканкой. Что ж, кем она еще могла оставаться? Рузвельт и его шайка все были коммунистами.

Она получила удостоверение старейшего жителя Небраски, и ее освободили от уплаты налогов. Особенно радовало, что больше не придется платить налог на земельную собственность, хотя этой самой собственности осталось всего четыре акра. Остальное было продано… или ушло за долги, о чем она стеснялась сказать своим сыновьям.

В прошлом году она получила из Нью-Йорка письмо, в котором говорилось, что она шестая в списке старейших жителей США и третья из самых старых женщин. Самым старым был парень из Санта-Розы в Калифорнии. Ему стукнуло сто двадцать два года. Именно когда пришло это письмо, вспомнила Абигайль, она в последний раз видела Джима и Молли.

Она дошла до фермы Ричардсона. Остановившись у калитки, долгим взглядом окинула дом. Она засыпала на ходу от усталости. И все же, прежде чем уснуть, ей предстояло кое-что сделать. Эпидемия унесла множество животных — лошадей, собак, крыс, — и ей хотелось знать, постигла ли та же участь цыплят. Было бы смешно, если бы после утомительного пути ей удалось найти только мертвого цыпленка.

Она приблизилась к курятнику и остановилась, услышав внутри квохтание. Мгновением позже кукарекнул петух.

— Отлично, — прошептала она. — Просто замечательно.

Увидев посреди двора труп Билла Ричардсона, двоюродного брата Эдди, она отвернулась.

— Бедняга, — пробормотала она. — Бедняга. Мир праху твоему, Билли Ричардсон.

Она вошла в дом, едва держась на ногах от усталости.

— Не покидай меня, Господь! — сказала она и, пристроившись в уголке дивана, мгновенно уснула.

* * *

Солнце светило прямо в окно гостиной, когда Абигайль проснулась. Сперва она никак не могла понять, почему свет так ярок; то же самое было с Ларри Андервудом, когда он проснулся у подножья скалы в Нью-Хэмпшире.

Она села, ощущая как ноют все мышцы и кости.

— Боже! Мыслимо ли это — проспать весь день и затем всю ночь?

Сон не помог. Она чувствовала усталость. Ей понадобилось почти десять минут, чтобы встать с постели и добраться до ванной; еще десять — чтобы натянуть на отекшие ноги старенькие туфли. Ходьба казалась пыткой, но Абигайль знала, что должна идти. Если она останется здесь, будет только хуже.

Постанывая, она заковыляла к курятнику и вошла в него; в нос ей ударил запах теплого помета. Вода подавалась сюда автоматически, подведенная с помощью насоса из артезианской скважины, но вокруг лежали тушки птиц, умерших от жары. Они валялись вокруг кормушек и поилок, покрывая пол своим поблекшим оперением.

Несколько цыплят сидели кружком и сонно смотрели на нее бессмысленными глазами. На свете существует немало болезней, убивающих цыплят, но с этими как будто все было в порядке. Господь милостив.

Она взяла сразу троих и заставила их засунуть голову под крыло. Цыплята немедленно начали засыпать. Тогда она посадила их в заранее принесенную корзинку.

Остальные цыплята внимательно следили за ее действиями. Потом, утратив интерес к старой женщине, заковыляли к полупустой кормушке.

Было около девяти часов утра. Абигайль села на скамейку у калитки, чтобы спокойно все обдумать. Мысль отнести домой всех цыплят понравилась ей. Она потеряет целый день, но ожидаемое ею общество все еще не прибыло. Она сможет использовать этот день, чтобы получше устроить цыплят.

Мускулы болели несколько меньше, и еще она поняла, что ужасно проголодались. Сегодня она, хвала Господу, действительно была голодна, тогда как все предшествующие дни скорее заставляла себя есть, нежели руководствовалась чувством голода. Наскоро перекусив ветчиной из найденной в доме банки, она взвалила на спину корзину и задумчиво глядя в небо, обратилась к Господу.

— Итак, Боже, ты дал мне силы прийти сюда, и я верю, что Ты дашь мне силы на обратную дорогу. Твой пророк Исайя сказал, что Господь дает крылья тем, кто верит в него. Крылья орла. Я мало знаю насчет орлов, мой Бог, кроме того, что эти птицы парят высоко в небе, но в корзине у меня сидят три бройлера, и мне хотелось бы, чтобы не моя рука свернула им шею. Но мы не вольны в своих поступках. Аминь.

С этими словами Абигайль поставила корзину на землю и быстрым движением поочередно свернула цыплятам шеи. Три отличных цыпленка, которых можно теперь нести домой.

Положив мертвых птиц в корзину, она медленно двинулась в направлении дома.

* * *

Пройдя половину пути, Матушка Абигайль присела передохнуть. Вокруг царила тишина, изредка нарушаемая пением птиц. В такие минуты человек начинает прислушиваться к биению собственного сердца, ощущая себя частью Вселенной. Кажется, что ты снова молод и…

«На моих руках — твоя кровь».

В корзине вдруг что-то громко зашуршало, и сердце старой женщины учащенно забилось.

— Эй! — вскрикнула она дребезжащим старческим голосом. Перед ней внезапно вырос волк. Один, затем другой, третий… Звери не сводили с нее красноватых горящих глаз.

Это он послал их — темный человек.

Ужас охватил Абигайль. Вокруг были сотни волков-черных, серых, белых, и всех их, очевидно, привлек запах цыплят. Они выстроились в ряд по обе стороны дороги, готовые в любой момент броситься на нее.

«Я должна отдать им цыплят. Иначе они разорвут меня на куски. Лучше это, чем ничего».

В ее сознании возникла улыбка темного человека и его воздетые к небу руки с окровавленными пальцами.

В корзине что-то зашуршало еще раз. И еще раз.

Находящийся к ней ближе других волк сделал шаг вперед, тихонько завывая при этом.

Внезапно Абигайль поняла, что должна делать. Страх отступил.

— Прочь! — закричала она. — Да, это цыплята, вы угадали, но это для моих гостей! Пошли вон, твари!

Волки начали пятиться назад. Их маленькие глазки выдавали их нежелание упустить добычу. И тут вдруг они исчезли, рассеялись, как дым. Мираж, подумала Абигайль и вознесла благодарственную молитву Господу. И внезапно похолодела.

Где-то на западе, скрываясь за линией горизонта, она почувствовала, что за ней наблюдает глаз — гигантский Глаз. И она явственно услышала слова того, кому принадлежал этот глаз:

— Кто здесь? Это ты, старая женщина?

— Он знает, что я здесь, — в ужасе прошептала Абигайль. — Боже, помоги мне! Помоги мне, помоги всем нам!

Подхватив корзину, она заковыляла к дому.

* * *

Они показались только через два дня, 24 июля. Она дремала, и ей снился ужасный Глаз, смотрящий на нее сквозь тьму. Это был он, и он смотрел на нее.

Проснувшись, она снова вознесла к небу молитву защитить ее или, на худой конец, указать правильный путь.

«Скажи, куда, Боже — на север, на юг или на восток — и я не колеблясь, отправлюсь туда. Но только не на запад, только не к этому темному человеку. Никакие горы не спасут нас от него. Тут не помогут даже Анды».

Но все это не имело смысла. Раньше или позже, когда человек чувствует себя достаточно сильным, он встает против того, кто противостоит ему. Не в этом году, так в следующем. Собаки умерли, но остались волки, готовые служить дьяволу.

Дьяволы были готовы служить не только волки.

* * *

Утро того дня, когда, наконец, прибыли ее гости, началось у Абигайль в семь часов. Господь послал обычный, прохладный день, первый на этой неделе. К ночи мог даже пойти дождь. Это подсказывал ее приобретенный в 1958 году ревматизм.

Сперва она сходила в сад и нарвала малины. Малина, хвала Господу, как раз подоспела, и это показалось очень кстати. Она собиралась что-нибудь приготовить. Кухня была ее жизнью, и Абигайль тихо радовалась, что теперь кому-то понадобятся ее кулинарные таланты. Смородиновый пирог, малиновый бисквит и яблочный мусс. Эти запахи заполнили кухню. Приготовив все эти блюда, Абигайль поставила их на подоконник, как поступала всегда.

Она испекла лучший в своей жизни пирог, хотя это оказалось нелегко сделать без яиц. А ведь она была в курятнике и не догадалась захватить ни одного! Что ж, пришлось обойтись без них. Покончив с выпечкой, Абигайль ощипала цыплят и принялась обжаривать их. Снаружи они выглядели вполне аппетитно — никто не смог бы отказаться от удовольствия попробовать их. Осталось сварить рисовую кашу на гарнир.

И вот цыплята готовы. Переложив их на бумажное полотенце, Абигайль вышла с гитарой на крыльцо, села и начала играть. Она спела все свои любимые псалмы, и ее дребезжащий голос оживлял застывший воздух.

Музыка доставила ей столько удовольствия (даже когда ее ухо начинало сравнивать то, как она пела раньше, с тем, что получалось теперь), что она пела псалом за псалмом, не в силах остановиться.

Она допевала «Мы маршируем в Сион», когда на дороге послышался рев мотора. Прекратив петь, она привстала и прислушалась. Едут, слава Богу, они сумели найти к ней дорогу. Вот перед ее глазами возникло облако пыли, и во двор въехал грязный грузовичок. Преисполненная восторга, Абигайль встала навстречу гостям. Потом, передумав, села, зажала между коленями гитару и смежила веки, хотя солнце сегодня не могло ослепить ее — его попросту не было.

Грузовичок, старенький «Шевроле». В кабине полно людей — как минимум, четверо, на первый взгляд (несмотря на возраст, зрение ее не подводило), и еще трое в кузове. Она разглядела высокого белокурого мужчину, рыжеволосую девушку и между ними… да, это был он, мальчик, вот-вот превратящийся в мужчину. Темные волосы, правильные черты лица, высокий лоб. Он увидел сидящую Абигайль и принялся махать ей рукой. Мгновением позже этот же жест повторил блондин. Девушка только смотрела. Матушка Абигайль подняла в ответ руку и взмахнула ею.

— Благодарю Тебя, Господи, за то, что ты услышал меня, — прошептала она. Слезы текли по морщинистым щекам. — Благодарю Тебя, Господи.

Из-за руля выскочил мужчина в шляпе с большими полями и закричал, размахивая руками:

— Ээээээээй! Эй, матушка! Ник сказал, что вы окажетесь здесь, и он был прав! Эээээээй!

Стоя на подножке грузовика, он несколько раз нажал на клаксон. Сидящие рядом с ним в кабине мужчина лет пятидесяти и женщина того же возраста смотрели на Матушку Абигайль. С краю примостилась маленькая девочка, весело размахивающая одной ручкой, не выпуская при этом изо рта пальцы другой.

Темноволосый молодой человек — Ник — спрыгнул с подножки грузовика, даже не дожидаясь, пока мотор заглохнет. Восстановив равновесие, он медленно направился к Абигайль. Его глаза лучились от счастья. Он ступил на порог, удивленно огляделся вокруг… посмотрел на дом, двор, старую ель у крыльца. И на нее, Абигайль.

— Привет, Ник, — сказала она. — Рада видеть тебя. Добро пожаловать.

Он улыбнулся, пытаясь скрыть выступившие на глазах слезы. Затем поднялся по ступенькам, подошел к старухе и взял ее за руки. Она повернулась к нему щекой, и юноша нежно поцеловал ее. Все пассажиры покинули грузовик. Шофер держал на руках девочку в красном джемпере, которая крепко обхватила мужчину за шею. Рядом стояла пятидесятилетняя женщина, потом рыжеволосая и блондин. Нет, он не дитя, подумала Абигайль. Просто хилый и хрупкий. Последним стоял пожилой мужчина, с трудом вылезший из кабины. Он растерянно протирал линзы стареньких очков.

Ник вопросительно посмотрел на нее, и Абигайль кивнула.

— Ты сделал все верно, — сказала она. — Господь привел тебя сюда, а Матушка Абигайль намерена вас всех накормить. Добро пожаловать всем! Мы не сможем оставаться здесь долго, — она постепенно возвышала голос, — но перед тем, как тронуться в путь, мы успеем отдохнуть и набраться сил, и разделить между собой хлеб, и дождаться остальных.

Чувствуя себя на шее шофера в полной безопасности, маленькая девочка спросила:

— Вы, наверное, самая старая леди в мире?

Пятидесятилетняя женщина прошептала:

— Тс-с, Джина!

Но Матушка Абигайль только добродушно рассмеялась:

— Наверное, детка. Наверное.

* * *

Абигайль расстелила нарядную скатерть в саду, под старой яблоней, и две женщины, Оливия и Джун, помогли сервировать стол, пока мужчины собирали дрова. Единственное, чего не хватало на этом столе — это масло, но его с успехом заменило подсолнечное масло с солью.

Во время еды говорили мало — в основном раздавались возгласы удовольствия. Абигайль было радостно смотреть на аппетитно жующих людей. Это компенсировало трудности, связанные с походом к Ричардсону за бройлерами. Гости вовсе не были голодны, нет — просто они соскучились по свежеприготовленной домашней пище. Сама Абигайль тоже с неожиданным для себя аппетитом съела три кусочка дымящегося мяса и ломтик пирога. И, доедая последний, почувствовала, что сыта, как никогда в жизни.

За кофе шофер, которого звали Ральф Бретнер, приятный человек с открытым лицом, обратился к Абигайль:

— Великолепно приготовлено, мэм. Никогда не ел ничего подобного. Миллион благодарностей.

Остальные наперебой заговорили, поддерживая его. Ник улыбнулся и кивнул. Маленькая девочка пропищала:

— Можно мне сесть рядом с вами, леди из сказки?

— Конечно, милая, — ласково ответила Абигайль.

— Не будет ли вам слишком тяжело? — забеспокоилась пожилая женщина, Оливия Уокер.

— Ерунда. День, когда не держишь на руках ребенка — это выброшенный из жизни день. Иди ко мне, Джина.

Ральф поднял ребенка и посадил на колени к Абигайль.

— Если станет тяжело, — сказал он, — сразу же позовите меня.

Он ласково пощекотал девочку, и та радостно заверещала:

— Не трогай меня, Ральф! Не трогай меня!

— Успокойся, — погладил ее по голове Ральф. — Я слишком сыт, чтобы трогать кого бы то ни было.

И он сел на место.

Абигайль заметила, что нога девочки содержится в лубке.

— Что произошло с твоей ногой, Джина?

— Сломала, когда перелазила через забор, — ответила Джина. — Дик перебинтовал ее и наложил шину. Ральф говорит, что Дик спас мне жизнь.

И девочка послала мужчине в очках воздушный поцелуй, отчего тот смутился и закашлялся.

Ник, Том Каллен и Ральф повстречали Дика Эллиса, когда пересекали Канзас. Он шел по дороге, сгибаясь под тяжестью рюкзака и тяжело опираясь на посох. На следующий день в маленьком городишке Линдсборг, где они остановились, чтобы перекусить, они услышали слабый крик, доносящийся с южной окраины города. Если бы ветер дул в другую сторону, они никогда бы ничего не услыхали.

— Бог милостив, — сказала на это Абигайль, гладя волосы девочки.

Джина вот уже три недели жила сама. За день до описываемых событий она играла в саду за домом и, перелезая через изгородь, упала с высоты сорок футов и сломала себе ногу. Сперва Дик Эллис весьма пессимистично оценивал ее состояние. Он сделал ей местное обезболивание и зафиксировал ногу. Кроме того, девочка потеряла треть своего веса и была так слаба, что Дик и вовсе опасался за ее жизнь (все это было рассказано в то время, как Джина Мак-Коун увлеченно играла пуговицами платья Матушки Абигайль).

Но Джина быстро пошла на поправку. Встреча с людьми, готовыми заботиться о ней, действовала лучше любых лекарств.

— Конечно, — заметила Абигайль. — Если бы вы не нашли ее, девочки давно не было бы в живых.

Джина зевнула. Ее глаза были большими и прозрачными.

— Сейчас я уложу ее, — сказала Оливия Уокер.

— Положите ее на кровать в маленькой угловой комнате, — посоветовала Аби. — Вы сможете, если захотите, спать вместе с ней. Другая девушка… Как вы сказали, ее зовут? Мне кажется, вы говорили, но я забыла.

— Джун Бринкмейер, — представилась рыжеволосая.

— Да, так Джун сможет спать со мной, если ничего не имеет против. Кровать, конечно, не слишком широка, и, возможно, ты не захочешь спать со старой калошей, но у меня еще есть матрасы, и можно лечь на них. Кто-нибудь из мужчин достанет их из чулана.

— Конечно, — с готовностью вскочил Ральф.

Оливия взяла на руки засыпающую Джину и понесла в постель. Гости помогли Абигайль отнести грязную посуду в кухню. На дворе постепенно сгущались сумерки.

— Нет ничего лучше покоя, — потянулся Дик, и все оглянулись на него. Он зевнул, прикрывая рукой рот.

Вернулась Оливия.

— Быстро уснула, — сообщила она. — Девочка очень устала.

— Вы сами печете хлеб? — поинтересовался у Абигайль Дик.

— Конечно, сама, — ответила та. — И всегда делала это сама. Может быть, это и не самый лучший хлеб, но мне он нравится.

— Я сам пекарь, — просто сказал Дик. — Хален… моя жена… просила меня печь хлеб два раза в неделю. Я люблю хлеб. Несколько кусочков хлеба с клубничным вареньем — и я могу счастливо и спокойно умереть. — Том Каллен устал, — провозгласил вдруг Том. — О-Ч-Е-Н-Ь устал, — и он громко зевнул.

— Ты можешь постелить себе в сарае, — продолжила Абигайль. — Там тепло и сухо.

За окном шумел недавно начавшийся дождь. Если в такой момент ты одинок, дождь навевает тоску. Но в обществе шорох дождя был приятен; он будто объединял людей вместе. Вдалеке, со стороны Айовы, гремел гром.

— У вас есть с собой спальные мешки? — спросила Аби мужчин.

— Сколько угодно, — ответил Ральф. — Мы отлично экипированы. Пойдем, Том.

— Мне бы хотелось, — медленно произнесла Абигайль, — чтобы вы и Ник еще немного задержались.

Все это время Ник сидел за столом в противоположном углу от ее кресла-качалки. Он напряженно следил за разговором, поворачивая каждый раз лицо к говорящему. Лицо его было открытым и интеллигентным, хотя и достаточно юным. Несколько раз за время разговора Абигайль замечала, что люди поглядывают в сторону Ника, будто ожидая, что он что-нибудь скажет, или рассчитывая на поддержку. Они доверяли ему. И еще она заметила, что когда Ник смотрит в окно, его лицо приобретает встревоженное выражение.

— Кто-нибудь снимет мне матрас? — сонно поинтересовалась Джун.

— Сейчас мы с Ником сделаем это, — ответил, вставая, Ральф.

— Я не хочу сам идти в этот паршивый сарай, — закапризничал Том. — Право слово, нет!

— Я пойду вместе с тобой, бедняга, — сказал Дик. — Мы постелим себе постель и тут же уснем, — он встал. — Спасибо вам, мэм. Не могу выразить словами, как все это здорово.

Остальные согласно закивали. Ник и Ральф отправились за матрасами. Том и Дик пошли в сарай, освещая себе путь керосиновой лампой. Вскоре Ник, Ральф и Матушка Абигайль остались в кухне одни.

— Можно мне закурить, мэм? — спросил Ральф.

— Конечно. Сзади тебя стоит пепельница.

Пока Ральф вставал, Абигайль рассматривала Ника. На нем были рубашка хаки и джинсы. Что-то в его облике заставляло Абигайль думать, что она знала его раньше, знала всегда. Она ощущала какую-то фатальность момента. Будто с одного края ее жизни стоял ее отец, Джон Фримантл, высокий, темнокожий, гордый, а с другого — этот парень, юный, белокожий и немой.

Она увидела, что из сарая появилась струйка света, слегка освещающего двор, и подумала, не пахнет ли в сарае по-прежнему коровами — она не заглядывала в сарай не меньше трех лет. Не было необходимости. Ее последняя корова, Дайси, пала в 1975 году, но еще в 1987 году сарай продолжал пахнуть коровой. Ну, да ничего, если даже и пахнет. Бывают запахи и похуже.

— Мэм?

Абигайль оглянулась. Ральф сидел теперь рядом с Ником, прикуривая сигарету. Ник достал из кармана блокнот и ручку и положил на колени. Он внимательно смотрел на Абигайль.

— Ник говорит… — Ральф прокашлялся.

— Продолжай.

— Он написал, что ему трудно читать по вашим губам, потому что…

— Мне кажется, я знаю почему, — перебила Аби. — Не страшно.

Она подошла к старенькому шкафчику и извлекла оттуда давно невостребованную вставную челюсть. Вставив ее в рот, Абигайль налила себе стакан воды и вернулась на место.

— Теперь можно и поговорить, — сказала она. — Вы двое главные в этой компании, и нам нужно кое-что обсудить.

— Ошибаетесь, — улыбнулся Ральф. — Только не я. Я всего лишь простой рабочий и еще немного фермер. Старший здесь, скорее, Ник. Я только исполнитель.

— Это верно? — Абигайль взглянула на Ника.

Ник начал быстро писать, а Ральф тут же прочитал это вслух:

— Да, найти это место было моей идеей. Но я не знаю, главный ли я.

— Мы встретили Джун и Оливию в девяноста милях к югу отсюда, — добавил Ральф. — Это было два дня назад, верно, Ник?

Ник кивнул.

— Все время мы направлялись к вам, мэм. Женщины тоже шли на север. И Дик. Поэтому мы объединились.

— Вы встретили еще кого-нибудь? — спросила Абигайль.

— Нет, — написал Ник. — Но у меня было ощущение, у Ральфа тоже, что есть и другие люди, и они следят за нами. Наверное, боятся. Никак не могут прийти в себя после того, что произошло.

Аби кивнула.

— Дик сказал, что за день до того, как встретил нас, он слышал звук мотоцикла где-то в южном направлении. Значит, вокруг есть другие люди. Мне кажется, еще их могла напугать большая группа людей.

— Почему вы пришли сюда? — ее глаза будто пытались прощупать Ника изнутри.

Ник написал:

— Вы снились мне. Дик Эллис сказал, что и ему тоже. И малышка, Джина, называла вас «леди из сказки» задолго до того, как мы встретили вас. Она описывала место, где вы живете. Ваше пение.

— Милая детка, — отсутствующе сказала Матушка Абигайль. Потом взглянула на Ральфа:

— А ты?

— Мне вы тоже снились, мэм, раз или два, — сказал Ральф. Он облизнул губы. — Но большей частью мне снился… снился другой парень.

Ник начал писать, перечеркивать написанное. Закончив, протянул ей лист. И хотя ее глаза отвыкли от прописных букв, она смогла прочесть написанное. Два слова, написанные большими буквами. Она вспомнила волков на дороге, буравящих ее взглядом и скалящих зубы. Вспомнила открытый красный глаз, сверкающий из темноты и наблюдающий не только за старухой, но и за всеми этими мужчинами и женщинами… и одной маленькой девочкой.

На листе было всего два слова: «Темный человек».

* * *

— Мне было сказано, — начала Аби, комкая и вновь распрямляя листок бумаги, — что мы должны идти на восток. Это сказал мне во сне Господь Бог. Я не хотела слушать. Я только старая женщина, и я хочу умереть здесь, на этом клочке земли — больше, чем желал провести детей Израилевых через Ханаанскую пустыню пророк Моисей.

Она остановилась. При свете керосиновой лампы двое мужчин слушали ее, затаив дыхание, а за окном, не прекращаясь, лил дождь. Грома больше не было слышно. Боже, подумала Абигайль, эти челюсти скоро разорвут пополам мой рот. Нужно поскорее снять их.

— Сны начали приходить ко мне за два года до этой страшной эпидемии, и иногда они становились вещими. Предвидение — это дар Божий, и каждый может обладать им. Моя бабушка называла это озарением Господним. Так вот, мне снилось, что я иду на запад. Сперва с несколькими спутниками, но постепенно их становится больше.

На запад, только на запад, пока не упрусь в подножие Скалистых Гор. Туда добирается целый караван людей, больше двухсот человек. И там нас ждет знак… нет, не знак Божий, а обычный дорожный знак — что-то вроде «БУЛДЕР, КОЛОРАДО, 609 МИЛЬ» или «609 МИЛЬ ДО БУЛДЕРА».

Она снова помолчала.

— Эти сны, они пугали меня. Но даже сама себе в душе я не признавалась, насколько. Но в какой-то момент я почувствовала, что Господь определил мою Миссию. Он сказал старой Аби: «Таков твой путь», — и я почувствовала, что время пришло.

Она посмотрела на них — напряженно следящего за движением ее губ Ника и нервно делающего затяжку за затяжкой Ральфа.

— Я знала, когда увижу вас, — сказала она. — На тебя, Ник, Господь тоже указал своим перстом. Но у него гораздо больше пальцев, чем один, и потому здесь остальные, и на них Он тоже указал перстом. Еще мне снился он, следящий за нами, и Господь укрепил мой слабый дух.

В горле у Аби пересохло, и она сделала большой глоток. Ник принялся что-то писать. Закончив, он подал листок Ральфу.

— Я ничего не знаю о Божьем предназначении, но знаю, что во всем этом что-то есть. Все, кого мы встретили, направлялись на север. Как будто вы знаете ответ на все вопросы. А вы — вам снились остальные? Дик? Джун или Оливия? Или малышка?

— Из пришедших с тобой — никто. Только человек, который не любит болтать попусту. Женщина с ребенком. Парень с гитарой. И ты, Ник.

— И вы считаете, что будет правильным отправиться в Булдер?

— Да, именно этого от нас ждут.

Ник на мгновение задумался и потом написал:

— Что вам известно о темном человеке? Знаете вы, кто он?

— Я знаю, что он, а не кто он. Он — самый несчастный дьявол из всех. Самый маленький дьявол. Но он тоже собирает свою команду. Он уже начал свое черное дело, и ему удастся объединить их гораздо быстрее, чем объединимся мы. Хотя ему еще многое придется сделать. Он соберет слабых… одиноких… тех, кто утратил Бога в своем сердце.

— Может быть, он не настоящий, — написал Ник. Может быть, он только… — он задумался, покусывая карандаш. Потом, решившись, дописал — …только наши страхи. Может быть, во сне к нам приходит то, чего мы боимся.

Прочитав это, Ральф побагровел, но Абигайль хорошо поняла, что имеет в виду Ник. Его слова мало отличались от речей новомодных проповедников, посещающих эти места последние двадцать лет. Сатана не существует — он есть только в наших душах. Но он существует в каждом из нас — в мужчине и женщине, старике и ребенке. Что ж, звучит довольно современно, вся беда лишь в том, что тезис изначально ошибочен. Если Ник действительно думает то, что написал, темный человек обязательно съест его за обедом.

Она сказала:

— Но ведь я тоже снилась тебе. Разве я не настоящая?

Ник кивнул.

— Настоящая — и снилась тебе. А ты снился мне. Разве ты не настоящий? Хвала Господу, ты сидишь рядом со мной, держа на коленях листок бумаги. Этот, другой человек, Ник, он такой же настоящий, как и ты. Да, он вполне настоящий.

Аби вспомнила волков и этот ужасный красный глаз, сверкающий в темноте. И когда она вновь заговорила, в ее голосе зазвучал металл.

— Он, конечно, не Сатана, но близко знаком с Сатаной. Они старые приятели. В Библии не сказано, что случилось с Ноем и его семьей, когда схлынул потоп. Но я бы не удивилась, если бы души спасшихся изменились — их души, их тела, их мысли. Я не удивлюсь и в том случае, если он окажется одним из нас. Сейчас он находится к западу от Скалистых Гор. Рано или поздно он пойдет на восток. Возможно, даже не в этом году, нет — когда он будет полностью готов. Нам предстоит сражаться с ним.

Ник встревоженно покачал головой.

— Да, — твердо сказала Абигайль, — увидишь сам. Этот день не за горами. Смерть и ужас, горе и слезы. И не все из нас доживут и увидят, чем все это окончится.

— Мне все это не нравится, — сказал Ральф. — Зачем нам связываться с этим парнем, о котором толкуете вы и Ник? Разве у нас нет других проблем — отсутствие электричества, отсутствие врачей, отсутствие самого необходимого? Зачем нам связываться с этим типом?

— Не знаю, такова Божья воля. Он не объясняет свою волю людям вроде Аби Фримантл.

— Если это Его воля, — возразил Ральф, — то он должен решить и то, что победить должен тот, кто моложе.

— Если темный человек на западе, — написал Ник, — может быть, нам стоит, не мешкая, отправиться на восток?

Аби отрицательно покачала головой:

— Ник, на все воля Божья. А что если темный человек тоже служит Господу нашему? Он будет преследовать тебя, куда бы ты не пошел, потому что он выполняет волю Божью, а Бог хочет, чтобы ты сразился с ним. От Бога никуда не убежишь. Тот, кто попытается, натолкнется на непреодолимые преграды.

Ник быстро писал. Ральф изучил написанное, шмыгнул носом и пожалел, что прочел. Старым леди тоже не следовало бы читать то, что написал Ник. Но…

— Что он сказал? — настойчиво смотрела на него Абигайль.

— Он сказал… — Ральф прокашлялся. — Он сказал, что не верит в Бога.

С несчастным видом он уставился в пол, ожидая взрыва гнева.

Но Абигайль только вздохнула, встала и подошла к Нику. Она взяла его за руку и погладила ее.

— Это неважно, Ник. Он верит в тебя.

* * *

Весь следующий день они провели в доме Аби Фримантл, и этот день был для каждого из них лучшим с тех пор, как вихрь страшной эпидемии закрутил всю страну, будто поток воды с горы Арарат.

Рано утром дождь прекратился, и к девяти часам на небе заиграло солнце. Напоенные влагой, колосья пшеницы подняли поникшие головки. Было несколько прохладнее, чем в предыдущие дни.

Том Каллен все утро с детским азартом бегал по полю, разгоняя клюющих зерно ворон. Джина Мак-Кон играла со старыми тряпичными куклами, найденными на чердаке дома Матушки Абигайль. Потом они с Томом чудесно поиграли детской железной дорогой, чудом сбереженной беднягой во время его скитаний. Том охотно выполнял каждую просьбу Джины.

Дик Эллис, ветеринар, поинтересовался у матушки Абигайль, не сохранились ли в округе свиньи.

— Стоунеры всегда держали свиней, — ответила та, слегка покачиваясь в кресле-качалке и перебирая струны гитары.

— Тогда, быть может, кто-то из этих свиней все еще жив?

— Вы можете сами выяснить это. Все может быть. Может быть, они вышли из загончика и ушли в поля, — она подмигнула ему. — Может также быть, что я знаю человека, которому всю ночь снилась свиная отбивная.

— Вы правы, — улыбнулся Дик.

Через двадцать минут Аби, Ральф и Дик отправились на грузовике кСтоунерам. Там они обнаружили двух поросят, здоровых и жирных. Когда еда закончилась, они, нисколько не смущаясь, принялись питаться мясом своих менее удачливых сородичей.

Ральф нашел в доме Стоунеров мясницкий нож трех футов длиной. «Это не нож, а настоящий меч», — подумала Абигайль.

— Знаете, я не уверен, что смогу сделать это, — жалобно сказал Ральф.

— Что ж, давай сюда нож, — усмехнулась Абигайль и протянула руку. Ральф нерешительно посмотрел на Дика. Дик пожал плечами. Ральф отдал старухе нож.

— Боже, — начала Абигайль, — мы благодарим тебя за подарок, который Ты сделал нам в образе этих свиней. Благослови на заклание их, Господи! Аминь. Стойте спокойно, ребята, и держите ее покрепче.

Одним движением ножа она перерезала свинье горло — есть навыки, которые с годами не забываются, — и быстро отступила назад.

— Теперь разведите костер во дворе, подержите над ним свинью и быстро снимите с нее шкуру. Хорошо обсмаленная свинья раздевается так же легко, как спелый банан.

Оба мужчины смотрели себе под ноги.

— Смелее, — подбодрила их Абигайль. — Вы не сможете есть свинку в ее дубленом пальтишке. Сперва свинью нужно раздеть.

Переглянувшись, Ральф и Дик Эллис начали разводить костер. К трем часам дня они покончили со свиньей и к четырем вернулись в дом Абигайль. В этот вечер они не блистали аппетитом, хотя Абигайль съела две аппетитные сочные отбивные, а потом, подумав, взяла третью. Нет ничего лучше свежего мяса.

* * *

В девять Джина отправилась спать; ее примеру последовал и Том Каллен. Здешнее солнце окрасило запад в розовый цвет. Остальные взрослые собрались в кухне, за исключением Ника, отправившегося на прогулку. Абигайль знала, что юноша взволнован, и всем сердцем желала поддержать его.

— Скажите, вам правда сто восемь лет? — спросил Ральф, вспоминая ее слова сегодня утром.

— Подождите здесь, — сказала Абигайль. — Я хочу кое-что показать вам, мистер Сомневающийся, — она вышла в спальню и открыла крышку бюро. Затем вернулась в кухню, что-то неся в руках. — Прочти это, сынок, — горделиво сказала она Ральфу.

Ральф начал читать:

— …по случаю вашего столетнего юбилея… одна из семидесяти двух старейших жителей Соединенных Штатов Америки… поздравления и наилучшие пожелания от президента Рональда Рейгана, 14 января 1982 года, — он расширившимися от удивления глазами смотрел на Абигайль. — Никогда бы не поду… — замолчав, он почувствовал, что говорит что-то не то, и смутился. — Прошу простить, мэм.

— Все-то тебе нужно увидеть своими глазами! — осуждающе воскликнула Оливия.

— Что ж, это не самый плохой способ. Мне за мою жизнь многое пришлось увидеть своими глазами, хотя, конечно, никогда я не видела ничего подобного тому, что произошло в последние месяцы, — поспешила Ральфу на помощь Абигайль. — Кто мог ждать, что мы это увидим?!

Открылась дверь, и вошел Ник. Разговор тут же прервался, будто все присутствующие только и ждали его. По лицу юноши Абигайль поняла, что он принял решение, и подумала, что знает, каково это решение. Перед тем, как войти в дом, Ник написал записку, и теперь вручил ее Абигайль с тем, чтобы она прочла ее вслух.

— Завтра мы все отправимся в Булдер, — написал Ник.

Абигайль подняла на него глаза и слегка кивнула. Она протянула записку Джун Бринкмейер, которая передала ее Оливии.

— Думаю, ты прав, — сказала Абигайль. — Ты принял наилучшее решение из всех. Что подействовало на тебя?

Ник сердито пожал плечами и указал на Абигайль.

— Так тому и быть, — подытожила Абигайль. — На все воля Божья.

Ник подумал: «Хотелось бы в это верить».

* * *

На следующее утро, 26 июля, после недолгого обсуждения, Дик и Ральф на грузовичке отправились в Колумбус.

— Мне все это не нравится, — сказал Ральф, — но если ты так считаешь, Ник, — хорошо.

Ник написал:

— Возвращайтесь как можно скорее.

Ральф издал короткий смешок и обвел глазами двор. На дальнем конце его Джун и Оливия стирали одежду. Том гонял ворон, клюющих пшеницу — занятие, которое он находил чрезвычайно привлекательным. Джина играла с его детской железной дорогой. Старая женщина дремала, сидя в кресле.

— Ты торопишься сунуть голову в пасть льва, Никки.

Ник написал:

— А что, у нас есть какой-нибудь другой выбор?

— Это верно. Ничего лучшего нам не остается. Человек живет только тогда, когда стремится вперед, тебе это известно?

Ник кивнул.

— Ладно, — Ральф хлопнул Ника по плечу и отвернулся. — Дик, ты готов совершить маленькую прогулку?

Том Каллен вышел из пшеницы. Ветерок разлохматил его давно не стриженые волосы.

— Я тоже! Том Каллен тоже хочет совершить маленькую прогулку! Право слово, хочет!

— Что ж, поехали, — сказал Ральф. — Это лучше, чем гонять ворон. Дай я отряхну тебя.

Улыбаясь, Том позволил Ральфу отряхнуть его одежду от налипших травинок. Для Тома, чувствовал Ник, последние две недели наверняка были самыми счастливыми в жизни. Он был с людьми, которые любили и жалели его. Если бы не они, ему было бы очень трудно открывать для себя этот новый, полный неожиданностей мир.

— Увидимся, Никки, — сказал Ральф, усаживаясь за руль грузовика.

— Увидимся, Никки, — повторил эхом за ним Том Каллен, все еще улыбаясь.

Ник проследил взглядом, пока грузовик не скрылся из виду, затем вошел в сарай и нашел там старую корзину и банку с краской. Оторвав от корзины днище, он что-то написал на нем краской и тщательно прикрепил к калитке. Джина заинтересованно следила за каждым его движением.

— Что там написано? — спросила она.

— Там написано: «Мы ушли в Булдер, штат Колорадо. Мы продвигаемся по проселочным дорогам. Настраивайтесь на 1-ю волну», — прочитала Оливия.

— Что это значит? — поинтересовалась подошедшая Джун. Она подняла Джину на руки, и они обе принялись наблюдать, как Ник укрепляет свою табличку на калитке. Он постарался на славу. Теперь ее не сорвет никакой ветер. «Конечно, и в этих местах случаются сильные ветры», — и Ник вспомнил о том урагане, который чуть не унес его и Тома, и от которого они спрятались в погреб.

Достав из кармана блокнот, он написал записку и протянул ее Джун:

— Одна из вещей, которые Дик и Ральф должны найти в Колумбусе — это коротковолновый радиоприемник. Может быть, нам удастся поймать кого-нибудь в эфире.

— Гениально, — сказала Оливия.

Ник гордо встряхнул головой и улыбнулся.

Две женщины вернулись в прерванному занятию и принялись развешивать одежду. Джина снова занялась железной дорогой. Ник пересек двор, поднялся по ступенькам и сел в ногах дремлющей старой женщины. Он смотрел на пшеничное поле и думал, что же произойдет с ними.

«Если ты так считаешь, Ник, — хорошо».

Они сделали его своим лидером. Они сделали это, и он даже не понял, почему. Получать распоряжения от глухонемого — это просто глупая шутка. Их лидером должен быть Дик. Его же место — третьим слева, человеком, подчиняющимся приказам. Но с того времени, как они встретили Ральфа Брентнера, колесящего по дорогам на своем грузовичке безо всякой конкретной цели, начался процесс перекладывания на него, Ника, принятия решений. Он с трудом заставлял себя помнить, как был одинок, пытаясь не думать о том, что постоянные плохие сны могут свидетельствовать о наступающем безумии. Зато он помнил, как хорошо отвечать только за себя и играть в этой пьесе под названием ЖИЗНЬ третьестепенную роль.

«Когда я увидела тебя, я знала: это ты, Ник. Бог указал на тебя своим перстом…»

Нет. Я не верю в это. Я не верю ни в это, ни в Бога. Пусть в него верит эта старая женщина. Он ей необходим, ее Бог. Сам же Ник должен сосредоточиться на другом. Он волею случая отвечает теперь за остальных. Он доведет их до Булдера и посмотрит, что произойдет потом. Старая женщина сказала, что темный человек существует на самом деле, что он не психологический символ, но он, Ник, не хочет верить в это… хотя в глубине души верит. В глубине души он верит во все, что она сказала, и это пугает его. Он не хочет быть их лидером и вождем.

«Это ты, Ник».

Его плеча коснулась рука, и от неожиданности он подпрыгнул и оглянулся. Если пару минут назад она спала, то сейчас была бодра и полна сил. Сидя в кресле, она улыбнулась ему.

— Я сидела здесь и думала о Великой Депрессии, — сказала она. — Знаешь, а ведь мой отец когда-то владел всей этой землей в радиусе нескольких миль. Да-да, это правда. Неплохо для чернокожего? А я играла на гитаре и в 1902 году выступала в главном концертном зале штата. Давным-давно это было, Ник. Давным-давно.

Ник кивнул.

— Это были очень хорошие времена, Ник, — большая их часть, во всяком случае. Но все проходит. Остается только любовь к Богу. Мой отец умер, и землю поделили между его сыновьями, выделив моему первому мужу небольшой ее кусочек, какие-то шестьдесят акров. На этих шестидесяти акрах и стоит мой дом. Четыре акра — вот все, что осталось. О, теперь, без сомнения, я могла бы все вернуть, но все равно это не будет то, что было.

Ник прижался к ее руке щекой, и Абигайль вздохнула.

— Братья не слишком хорошо уживались вместе; дело у них постоянно доходило до драк. Вспомни Каина и Авеля! Каждому хочется стать главным. Наступил 1931 год, и банк наложил арест на их счет. Тогда они попытались объединиться, но было слишком поздно. В 1945 году все было потеряно, кроме моих шестидесяти, а может, сорока акров, на которых мы сейчас находимся. Она достала из кармана халата носовой платок и вытерла сухие глаза.

— В конце концов осталась только я, без денег и помощи. И каждый год, когда подходило время платить налоги, у меня отбирали мою землю, пядь за пядью, и я приходила сюда и смотрела на то, что больше не принадлежало мне, и плакала, как я плачу теперь. Каждый год понемногу, вот как это происходило. Кусочек здесь, кусочек там. Я пыталась оплатить оставшееся, но мне никогда не хватало денег, а налоги постоянно росли. И только когда мне стукнуло сто лет, меня избавили от их уплаты. О, они бросили мне этот подарок, как кость собаке, забрав все, кроме этого крошечного клочка земли. Очень мило с их стороны, не правда ли?

Ник легонько пожал руку Абигайль и заглянул ей в глаза.

— Ах, Ник, — вздохнула Матушка Абигайль. — У меня были все основания ненавидеть в душе моего Господа. Каждый человек, любящий Его, в то же время ненавидит Его, потому что Он — суровый Бог, жестокий Бог. «Он то, что Он ЕСТЬ». Даже дело служения Ему — не всегда праведное дело. Я выполняю Его волю, но часть моего существа не приемлет эту волю. «Аби, — говорит мне Бог, — для тебя есть работенка. Поэтому я позволю тебе жить, пока на твоих костях не сгниет мясо, я дам тебе увидеть, как один за другим умрут твои дети, а ты все еще будешь коптить небо. Я дам тебе увидеть, как мало-помалу от земли твоего отца не останется ничего. И в конце концов твоей задачей станет уйти вместе с чужими тебе людьми от всего, что ты любишь, и ты умрешь в чужой земле, так и не закончив назначенного. Такова моя воля, Аби», — говорит Он, а я говорю: «Да, о Боже. Да будет так», — говорю Ему я, хотя в душе спрашиваю Его: «Почему, почему, почему?» — и получаю единственный ответ: «А где ты была, когда я создавал мир?»

Слезы двумя ручейками хлынули из светлых старческих глаз, сбегая по щекам на платье, и Ник удивился, сколько слез таит в себе эта маленькая женщина, чьи глаза на вид сухи, как опавший лист.

— Помоги мне, Ник, — сказала она. — Я хочу одного — делать то, что нужно.

Он легко пожал ей руку. За их спиной хихикнула Джина, подбрасывая к небу игрушечный паровозик, сверкающий на солнце.

* * *

Дик и Ральф вернулись к обеду. Дик сидел за рулем нового «Доджа», а Ральф вел ярко-красный грузовик, в кузове которого стоял и махал рукой Том. Они притормозили у калитки, и Дик вылез из кабины.

— В этой машине отличный приемник, — сказал он Нику. — Сорокаканальный. Он, как мне кажется, очень нравится Ральфу.

Ник улыбнулся. Подошли женщины и остановились, разглядывая грузовики. Абигайль заметила, как нежно подсаживал в кабину Джун Ральф, чтобы девушка могла посмотреть на приемник.

— Итак, когда же мы отправляемся? — поинтересовался Ральф.

Ник пожал плечами и написал:

— Сразу же после обеда. Ты пытался настроиться на какую-нибудь станцию?

— А как же, — сказал Ральф. — Всю обратную дорогу я только этим и занимался. Стоит только статический треск; иногда что-то прослушивается, но не слишком отчетливо. Хотя, по-моему, я все-таки что-то слышал. Где-то далеко. Может, это были и не голоса вовсе. Но скажу правду, Ник, меня это не слишком беспокоит. Как и всякие сны.

Воцарилось молчание.

— Что ж, — прервала его Оливия, — пойду приготовлю что-нибудь. Надеюсь, никто не станет возражать против свиных отбивных, которые приходится есть второй день подряд.

Никто не возражал. К часу дня все их вещи — включая кресло-качалку и гитару Абигайль — были погружены в кузова грузовиков. Абигайль села в кабину, и машины тронулись с места по шоссе 30. Она не плакала. В ногах у нее стояла корзинка. Плакать было ни к чему. Она должна исполнить волю Божью, и сделает это. Воля Божья будет исполнена, но Абигайль думала также о красном Глазе, сверкающем во тьме ночи, и ей было страшно.

43

Это было поздним вечером 27 июля. Они сделали привал неподалеку от Канкл Феаграунда. Канкл, штат Огайо. По-видимому, здесь был пожар, и большая часть городка сгорела. Стью сказал, что, очевидно, город подожгли. Гарольд, конечно, тут же принялся спорить. В последние дни, если Стью Редмен говорил про что-нибудь, что оно белое, Гарольд Лаудер немедленно принимался спорить, что нет, — черное.

Франни вздохнула. Уснуть никак не удавалось. Она боялась спать.

С места, где она лежала, ей были отлично видны все остальные: Гарольд, Стью, Глен Бейтмен, Марк Бреддок, Перион Мак-Карти. Нужно принять снотворное и спать…

Это была идея Стью, когда сны стали по-настоящему страшными, и все они стали бояться спать. Произошло это после Олбани, когда Гарольд раздобыл еще один пистолет. Там они встретили Марка и Перион. Франни стала бояться Гарольда. Ей казалось, что однажды ночью он пристрелит их всех из своих пистолетов. Она часто вспоминала день, когда решила уехать с Гарольдом, жалея, что теперь уже ничего нельзя изменить.

Она знала, что Стью уже пытался поговорить с Гарольдом — мягко, доброжелательно, доверительно. «Гарольд, эти сны — большая проблема. У меня есть одна мысль, но я не знаю, как бы сказать ее… Может быть, не стоит злоупотреблять снотворным? Если примешь его однажды много, можно не проснуться. Как ты считаешь, а?»

В последнее время Гарольд не мог уснуть без трех-четырех таблеток веронала.

Франни боялась принимать веронал, не зная, может ли препарат повредить ее будущему ребенку. Говорят, даже простейший аспирин может нарушить хромосомный набор. Поэтому она продолжала терпеть эти ужасные сны. Особенно ей досаждал — иначе не скажешь — один сон. Она была в своем доме в Оганквайте, и темный человек преследовал ее. Она бежала по нескончаемым коридорам и галереям… она знала, что в состоянии убежать, если все время будет стараться не споткнуться о тело. Тело принадлежало ее отцу и если бы она споткнулась, темный человек тут же схватил бы ее. Поэтому она бежала, чувствуя, что ее преследователь все ближе и ближе, и вот его горячая рука касалась ее плеча, и она слабела и теряла силы, и ей хотелось кричать… И она видела его — одетого в какое-то темное одеяние, скрывающее фигуру, но являющееся отличным фоном для зловещей жестокой улыбки. И Франни знала: ему не нужен ее мертвый отец; он хочет добраться до ее еще не родившегося ребенка.

* * *

Она смежила веки.

И переключилась на мысли о Гарольде.

Казалось, с появлением Перион и Марка ситуация должна была измениться к лучшему, но этого не случилось. Марк и Перион, к несчастью, уже принадлежали друг другу. Перион было тридцать три года — на одиннадцать лет больше, чем Марку — но это не имело никакого значения. Они нашли друг друга, они не сводили глаз друг с друга, и они все время были вместе. Перион по секрету сообщила Франни, что у них даже мог бы получиться ребенок, если бы она не принимала противозачаточные таблетки.

Франни, в свою очередь, чуть было не сказала ей, что она ждет ребенка (прошло уже почти треть срока), но что-то удержало ее. Она испугалась, что своим признанием только ухудшит ситуацию.

Итак, теперь их было не четверо, а шестеро, но с появлением другой женщины ничего не изменилось.

А чего же ты хотела, Франни?

Уж если ей приходилось существовать в мире, каким он стал, подумала она, с биологическими часами внутри нее, ведущими свой отсчет, то ей хотелось бы в мужья кого-нибудь вроде Стью Редмена — нет, не кого-нибудь вроде. Именно его, Стью.

Как и каждая женщина, Франни нуждалась в мужчине, на которого можно опереться. Боже, ей так был нужен мужчина!

Он нужен был ей не только для того, чтобы защитить ее и ребенка или заботиться о них. Стью привлекал ее сам по себе — своим спокойствием, выдержанностью, физической силой.

Он чрезвычайно привлекал ее. Она отлично осознавала это, осознавала с четвертого июля, когда они обедали в заброшенном ресторанчике. На мгновение — только на одно мгновение — их глаза встретились, и между ними будто пробежал ток. Она знала, что Стью чувствует то же самое, но ждет. Ждет, когда придет его время. До сих пор она якобы принадлежала Гарольду, хотя на самом деле это было не так.

О, если бы появился кто-нибудь, кто понравился бы Гарольду! Но никто не появлялся, и Франни начинала чувствовать, что скоро просто не сможет дольше ждать. Она вспомнила день, когда Гарольд, с присущей ему бесцеремонностью, впервые попытался овладеть ею. Как давно это было? Две недели назад? Дольше? Она устала разрываться между тревогой по поводу Гарольда и страхами по поводу того, что он может сделать, если она уйдет к Стьюарту — и ночными кошмарами, из-за которых она так боится спать.

Так она и лежала, обуреваемая мыслями.

* * *

Оказывается, она все-таки задремала. Кто-то сильно тряс ее за плечо.

Сонная, Франни попыталась протестовать, но Гарольд (это был он) проявил чрезвычайную настойчивость. Девушка села, сонно потирая глаза.

— Гарольд? Что-то случилось?

Она увидела, что Стью тоже встал. И Глен Бейтмен. Неподалеку дремала Перион.

— Это Марк, — сказал Гарольд. — Он болен.

— Болен? — испуганно переспросила Франни и тут же увидела, что Перион не дремлет, а склонилась над распростертым на земле телом.

— Это… это не пневмония, Гарольд?

— Нет, это не пневмония. И ничего похожего на пневмонию.

Фран, ты ела вчера жареные грибы? За обедом или за ужином?

Она попыталась обдумать вопрос.

— Да, ела, — наконец сказала она. Я люблю грибы. А что, они были ядовитыми? Или что?

— Фран, я просто спрашиваю. Никто из нас не знает, в чем дело. В доме нет врача. Как ты чувствуешь себя? С тобою все в порядке?

— Вполне, только хочется спать.

На самом деле ей совершенно не хотелось спать. Ее беспокоил Марк.

Гарольд прошептал:

— Глен считает, что у него аппендицит.

— Что?!

Гарольд только неловко улыбнулся и кивнул.

Фран встала и направилась к неподвижно лежащему телу. Гарольд, как тень, неотступно следовал за ней.

— Нужно помочь ему, — сказала Перион ничего не выражающим голосом, и Франни стало страшно. Она посмотрела на побледневшего Глена:

— Гарольд сказал, что ты подозреваешь аппендицит?

— Не знаю, — прошептал Глен. — Симптомы будто похожи…

— Нужно помочь ему, — повторила Перион.

Глен дотронулся до живота Марка, и Марк открыл глаза. Он застонал. Глен убрал руку и посмотрел на Стью и Гарольда — и снова на Стью. Во взгляде у него сквозила паника.

— Что предлагаете, господа?

Несколько раз качнувшись с носка на пятку, Гарольд подумал и глубокомысленно изрек:

— Дай ему аспирин!

Перион изумленно уставилась на Гарольда.

— Аспирин? — спросила она тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Аспирин? Это все, что могло прийти в твою безмозглую голову? Аспирин?!

Гарольд сунул руки в карманы и смущенно посмотрел на нее.

Стью мягко сказал:

— Гарольд прав, Перион. К сожалению, аспирин — лучшее из того, что мы можем предпринять. Который час?

— Ты не знаешь, что можно делать! — закричала Перион. — Как только у тебя поворачивается язык?

— Без четверти три, — сказала Франни.

— Что, если он умрет? — Пери закрыла лицо руками.

— Оставь их, Пери, — простонал Марк. — Они сделают все, что смогут. Хотя, мне кажется, я все равно умру. Дайте мне аспирин. Дайте хоть что-нибудь, чтобы прекратилась эта ужасная боль.

— Вот, — достал таблетки из кармана Гарольд. — Нашел.

— Нужно помочь ему, — как заведенная, еще раз повторила Перион.

Стью отозвал Глена и Франни в сторону.

— Есть какие-нибудь идеи по поводу того, что делать? — спросил он. — Могу сказать, что у меня нет ни одной. Она злится на Гарольда, но аспирин — это единственное, что мы можем предложить.

— Она просто нервничает, вот и все, — сказала Фран.

Глен вздохнул:

— Может быть, это почки? Или радикулит? Может быть, все обойдется?

Франни покачала головой:

— Не думаю. Тогда у него не поднялась бы температура, а по нему видно, что у бедняги жар.

Ей стало страшно. Как это сказал Гарольд? В доме нет врача? О, как это верно! Как ужасно верно! Боже, за что ей это все? Как страшно одиноки они вшестером! Она переводила взгляд с лица Глена на Стью и обратно. Она ждала от них поддержки, а они молчали.

Сзади снова застонал Марк, и Перион своим плачем вторила ему, будто чувствовала его боль. В некотором роде, поняла Франн, так и было.

— Так что же нам делать? — беспомощно спросила Франни.

Она думала о ребенке, и в голове ее снова и снова всплывал один и тот же вопрос: «Что, если придется делать кесарево? Что, если придется делать кесарево? Что, если…»

Позади нее стонал Марк, и Фанни ненавидела его.

В темноте они смотрели друг на друга.

* * *

Было около двенадцати часов дня.

Перион забылась в тяжелом сне возле лежащего неподвижно Марка. Он то приходил в сознание, то снова терял его. Когда он был в сознании, его стоны и крики леденили кровь всех остальных членов их маленькой компании. Они стояли, беспомощно переглядываясь. Есть никому не хотелось.

— Это аппендицит, — сказал Глен. — У меня нет никаких сомнений.

— Может быть, мы можем попытаться… ну, прооперировать его? — спросил Гарольд, глядя на Глена. — То есть я…

— Мы убьем его, — отрезал Глен. — И ты это знаешь, Гарольд. Если мы даже разрежем его, по твоему совету, то не сумеем отличить аппендикс от любого другого органа. Здесь очень легко ошибиться.

— Если мы ничего не будем делать, мы все равно убьем его, — возразил Гарольд.

— Ты хочешь попытаться? — спросил Глен. — Иногда ты удивляешь меня, Гарольд.

— Что-то я не вижу в тебе стремления помочь бедняге, — язвительно заметил Гарольд.

— Эй, прекратите, — вмешался Стью. — Что толку, если вы будете ссориться? Глупо говорить о том, чего мы не можем сделать!

— Стью! — почти закричала Франни.

— Что? — спросил он и пожал плечами. — Ближайшая больница находится в Майами. Мы не сможем довезти его туда. Думаю, мы не провезем его и двух миль.

— Конечно, ты прав, — пробормотал Глен, потирая ладонью щеку. — Гарольд, мне очень жаль, но тут мы ничего не сможем поделать. Конечно, как всякий мало-мальски образованный человек, я примерно представляю себе, как должна выглядеть операция, но не более того.

Гарольд переминался с ноги на ногу, надув губы, как обиженный десятилетний ребенок.

— Почему мы не сможем довезти его до больницы? — непонимающе спросила Франни, переводя взгляд со Стью на Глена.

— Потому что его аппендицит может лопнуть, — сказал Стью. — И если это произойдет, его кровеносная система окажется отравлена гноем.

Стью кивнул:

— Перитонит.

Франни зажмурила глаза. Аппендицит. Разве это болезнь в наше время? Если бы Марк сейчас находился в больнице, то даже самый неопытный врач смог бы… Она вспомнила одну из своих школьных подруг, которой в двенадцать лет удалили аппендикс. Она только два или три дня провела в больнице. Говоря медицинским языком, удаление аппендицита — ничего не значащая процедура.

Родить ребенка — тоже ничего не значащая процедура.

— Но разве будет лучше, если вы оставите его лежать вот так? — спросила она.

Стью и Глен неловко переглянулись и ничего не ответили.

— Тогда… тогда вы самые настоящие мерзавцы! Гарольд прав! — закричала она. — Вы не способны ничего делать! Ничего!

— Почему мы? — сердито спросил Глен. — Почему не ты? У нас нет даже ни одного медицинского учебника.

— Но вы… он… это не должно так продолжаться! Удаление аппендицита — ничего не значащая процедура!

— Что ж, раньше — может быть, но не теперь, — сказал Глен, но Франни, заливаясь слезами, не услыхала его.

* * *

Около трех часов она вернулась, пристыженная и готовая извиниться. Но ни Глена, ни Стью в лагере не оказалось. На поваленном дереве сидел Гарольд. Перион стояла на коленях перед лежащим Марком, зарывшись лицом в его одежду. Она была бледна, но не теряла присутствия духа.

— Франни! — просиял, увидев ее, Гарольд.

— Привет, Гарольд! Франни подошла к Пери:

— Как он?

— Спит, — ответила Пери, но он не спал — даже Франни поняла это. Он был без сознания.

— Куда делись остальные, Пери? Ты знаешь?

На ее вопрос ответил Гарольд. Он подошел к ней, и Франни почувствовала, что он хочет коснуться рукой ее волос, но не решается. Ей было неприятно его желание. В последнее время он все сильнее раздражал ее.

— Они уехали в Канкл. Поискать кабинет врача.

— Они думали, что сумеют найти какие-нибудь книги, — сказала Пери. — И какие-нибудь… какие-нибудь инструменты.

В горле Перион что-то булькнуло, и она отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.

— Прости нас, — сказал Гарольд. — Я знаю, что это звучит глупо, и все же прости нас.

Перион ответила ему странной улыбкой:

— Спасибо тебе, Гарольд. В случившемся никто не виноват. Кроме Господа Бога, конечно. И когда я встречусь с Ним, он поплатится за это.

Фран заметила, что за истекшие сутки Пери постарела и подурнела. На голове появилась седина, которой еще вчера не было. Ей, наверное, тяжело будет пережить потерю Марка, подумала Фран. Со слов Перион она знала всю бесхитростную историю их знакомства. Они с Марком встретились в Олбани, в последний день июня и немного поговорив, решили вместе выбираться из города прежде, чем страшная инфекция настигнет их.

Итак, они отправились в путь, и той же ночью стали любовниками. Марк хорошо относился к Перион, рассказывала та, и Франни чувствовала, что Пери в лице Марка встретила своего Прекрасного Принца. Она влюбилась в него, и это чувство усиливалось с каждым днем.

И теперь вот это.

— Но это отлично! — вслух сказала Франни. — Все мы здесь, кроме Стью, закончили колледж и думаю, будем в состоянии разобраться по книге, что нужно делать.

— Надеюсь, что ты права, — кивнул Гарольд.

Перион подняла голову:

— Если Стью и Глен убьют Марка, а я почти уверена в том, что это произойдет, это все-таки будет лучше, чем он будет лежать вот так… как собака… и никто не попытается ему помочь.

Ни Гарольд, ни Франни не нашлись, что сказать на эту реплику. Они только стояли рядом с Пери и смотрели на бледное, заострившееся лицо Марка. Через некоторое время Гарольд осторожно обнял Франни за плечи. Она передернулась от омерзения.

* * *

В без четверти четыре вернулись Глен и Стью. На плече у Стью висела большая коричневая сумка. Из нее он извлек стерилизатор с инструментами и несколько книг по оперативной хирургии.

— Будем пытаться, — вот все, что сказал Стью.

Пери, с побелевшим лицом, вскинула на него глаза:

— Вы так решили? Пожалуйста! Мы оба просим об этом!

* * *

— Стью? — спросила Пери.

Без десяти четыре. На простыне Стью раскладывал привезенные инструменты. Его глаза сверкали нездоровым блеском. Франни держала перед ним открытую книгу, листая страницы, когда Стью кивком просил ее сделать это. Позади него белый, как стена, Глен Бейтмен натягивал перчатки. Между Франни и Гленом лежал Марк. Его бок был сейчас обагрен кровью.

— Это здесь! — воскликнул Стью высоким, каким-то не своим голосом. — Вот он, маленькая дрянь! Вот он! Здесь!

— Стью! — повторила Перион.

— Фран, покажи мне еще раз предыдущую картинку! Скорее! Скорее!

— Ты сможешь добраться до него? — дрожащим голосом спросил Глен. — Боже правый, пресвятая Дева Мария, действительно можешь?

Гарольд убежал в сторону, зажимая рукой рот. Он стоял спиной к своим спутникам, но на лице его жила надежда.

— Не знаю, — ответил Стью, — но я попробую. Попробую…

Он рассматривал картинку, которую держала перед ним Фран. Руки его по локти были в крови.

— Стью! — сказала Перион.

— Вот он, аппендикс. Какой маленький… Фран, вытри мне пот со лба. Боже, я вспотел, как свинья… спасибо… Боже, как же отрезать эту штуку так, чтобы ничего не повредить?.. Вот он, мерзавец…

— Стью! — опять сказала Перион.

— Глен, скорее скальпель… да не этот… маленький… живее!

— Стью!

Наконец он посмотрел на нее.

— В этом нет необходимости, — голос Пери был тих и спокоен. — Он мертв.

Стью расширившимися от ужаса глазами смотрел на Перион.

Она кивнула:

— Уже почти две минуты. Но спасибо тебе. Спасибо, что попытался.

Стью посмотрел на нее долгим взглядом:

— Ты уверена?

Она снова кивнула. По щекам ее катились слезы.

Стью отвернулся, все еще держа в руке маленький скальпель, и поднял руки к небу в непроизвольном порыве отчаяния. Глен сидел на земле, закрыв лицо руками. Его плечи вздрагивали от рыданий.

Обхватив Стью руками, Франни прижалась к нему всем телом.

— Вот и все, — чужим голосом сказал он. — Вот и все. Все кончено. Все напрасно. Вот и все. Вот и все!

— Ты сделал все, что мог, — закричала она, пытаясь вывести его из оцепенения.

— Вот и все, — бесцветно повторил он.

Франни толкнула его и он, не удержав равновесия, упал, увлекая ее за собой. Их тела сплелись в объятиях, брошенные навстречу друг другу словно ураганом. Это не было лаской двух влюбленных. Их просто тянуло друг к другу. Стью крепко сжимал плечи Франни, оставляя на ее рубашке кровавые следы. Рядом всхлипывала Перион.

Гарольд Лаудер, со страхом наблюдавший за Франни и Стью, внезапно бросился прочь, напролом через кусты и вернулся назад только поздно вечером.

* * *

На следующее утро Франни проснулась рано. Кто-то тряс ее за плечо. Я сейчас открою глаза, и это будет Глен или Гарольд, сонно подумала она. И все начнется сначала, но на этот раз все получится. И Марк…

Но это был Стью. Все остальные крепко спали.

— Что случилось? — садясь, спросила Франни. — Кому-нибудь плохо?

— Мне снова приснился он, — сказал Стью. — Не старая женщина, а… другой. Темный человек. Я испугался, и поэтому…

— Прекрати, — Франни испуганно вглядывалась в его лицо. — Скажи, что ты имеешь в виду?

— Это все Перион. Веронал. Она стащила из рюкзака Глена веронал.

У Франни перехватило дыхание.

— Черт, — выругался Стью. — Она умерла, Франни. Боже, как же ты жесток к рабам своим!

Франни пыталась заговорить — и не смогла.

— Думаю, нужно будить остальных, — отсутствующим голосом сказал Стью, потирая шею. И резко повернувшись к Франни, спросил:

— Скажи, когда же это кончится?

Их глаза встретились, и она тихо сказала:

— Думаю, что уже никогда.

* * *

Из дневника Франни Голдсмит.

16 июля 1990 года.

Только два замечания, оба связанные со снами. Во-первых, последние два дня Глен Бейтмен бледен и задумчив, и сегодня я видела, как он принимает усиленную дозу веронала. По моим наблюдениям, он уже дважды удваивал дозу, и в результате ему снились ОЧЕНЬ плохие сны. Это беспокоит меня. Мне хотелось бы помочь ему, но я не знаю как. Если бы он мог постараться не думать ни о чем!..

Во-вторых, мои собственные сны. Позапрошлой ночью — ничего; спала, как дитя, и ничего не помню. Прошлой ночью мне впервые приснилась эта старая негритянка. Можно сказать, что над ней будто сияла аура ДОБРА, аура ПОКОЯ. Мне кажется, я начинаю понимать, почему Стью так настаивает на том, чтобы мы направлялись в Небраску, даже несмотря на сарказм Гарольда. Этим утром я проснулась выспавшаяся и свеженькая, с мыслью, что если мы доберемся до этой старой леди, Матушки Абигайль, то все будет в ПОРЯДКЕ. Надеюсь, она действительно существует. (Кстати, я совершенно уверена, что городок называется Хемингфорд).

То, что необходимо запомнить: Матушка Абигайль!

Оглавление

Пролог КРУГ РАЗМЫКАЕТСЯ

Книга первая КАПИТАН ТРИПС 16 июня — 4 июля 1990 года

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  Еще одно предисловие: прочесть после приобретения

Книга вторая НАХЛЕБНИКИ 5 июля — 6 сентября 1990 года

  40

  41

  42

  43