Рассказы [Никита Янев] (fb2) читать онлайн

Никита Янев

В деревне

Только схима всё исправит. Дедушка Фарафонов Афанасий Иванович из деревни Фарафоново на Зуше взял за себя бабушку Толмачёву Пелагею Григорьевну из соседней деревни Толмачёво и выселился в деревню Бельково. Достоверно известен только один факт из биографии: был чистоплотен, пришивал красную нитку у одеяла, где ноги, бабушка перешивала. Пропал без вести на фронте. Во Мценске в сорок третьем 2 месяца шли тайные переговоры между Жуковым и Гудерианом о перемирии. Все понимали, что одной нации не станет, — скифская война. Когда около миллиона попадает в котёл, начинается паника: кто кого отрезал, наши или наших. В Аргентине есть монах в маленьком католическом монастыре в Андах, 103 года. Закрывает глаза и всё видит. Но ничего не отсекает, потому что понимает, что мы ничего не решаем, что человек как камера, только снимает, как красиво то, что было рационально до цинизма. У одеяла в ногах красная нитка пришита.

Луи, открывайте…

Бог продал в ломбарде немного цветных металлов со звезды Альфа Центавров и купил себе камеру, и всё время снимает. Он решил поступать во ВГИК, как Лёлек и Болек, которого родители послали учиться в Ирландию на брокера за 150 тыс. евро. Бог сумасшедший, смеётся, когда не надо, разговаривает с самим собой, какое вы имеете право. Когда ему присылают по интернет-почте рекламу с сайтов порнухи, он их не открывает, но внутри у него открывается бездна, потому что он думает: «Все работники в фирме сидят на сайте «Одноклассники. ру» и не делают работу, это их искусство про то, что не получилось мечтать, что оно получилось. Руководители фирмы ставят заслоны на компьютерах фирмы от сайта «Одноклассники. ру» Не то же ли с порнухой, вот почему внутри у меня открывается бездна и я хочу поступать во ВГИК, а Лёлек и Болек не хочет быть брокером в фирме. Потому что это уже было, а этого ещё не было. К соседям в Мытищах приходят и стучат в окна, — Луи, открывайте. Мама, когда умирала, положила на книжку 6 тысяч рупий, мне и дочке, наверное, хотела, чтобы мы приехали на могилу. В БТИ сидят жопы на ножках и говорят, что не отдадут нам наши метры, потому что они потеряли на них бумажку, наверное, хотят 6000 рупий. Ну и что, мы, когда въехали в эту квартиру, то все провода были подключены напрямую, и теперь я боюсь, что меня посадят в психушку за то, что я обманул государство», — думает Бог. Бог раньше жил на острове, а потом перебрался в мёртвые зрачки одного, потому что ему его стало жалко, он был одинокий, но мечтает Бог про другое. Поступить во ВГИК, как я говорил, и снимать фильмы, которым дадут всех Оскаров и все медали за заслуги. В которых одна женщина, жертва пыток югославской войны, которую все изнасиловали и заставили убить дочь изуверским способом. Она оглохла и не умерла, она всё время работает на работе. А по ночам к ней приходит убитая дочь со дна океана и они про всё разговаривают. Вот почему все работники фирмы закрывают порнуху и регистрируются на «одноклассниках.ру» и не делают работу. В нас, конечно, есть зверство, оно оттого, что мы отчаялись, что мы одиноки и не хотели выныривать.

Дальше у Лёлека и Болека в фильме, — что югославскую женщину заставили поехать в отпуск, потому что у них профсоюзы, но она не могла не работать, это была форма забвенья. Она почему-то не умерла. Тогда она поехала на буровую вышку в море случайно, ухаживать за обгорелым и ослепшим, раньше она была медсестрой. Ну, короче, ослепший прозрел. Они поженились. И дочка всё реже приходит со дна моря, где живут слова. И Лёлек и Болек задумал картину, что это её последний приход, убитой дочки, этот фильм, а потом, ну не то что все порносайты взорвутся, а все работники фирмы женятся на первой любви в раннем детстве, а просто, всегда было ясно. Я, например, был весьма шокирован, когда в каталоге нашёл свои рассказы про божественную благодать в сносках на порносайтах. Луи, — открывайте, застучало у меня в мозгах, и я подумал в отчаянье: вот бы нырнуть и не вынырнуть. Все работники фирмы в 10 часов утра, преодолев защиту, входят на сайт «Одноклассники.ру», а в 6 часов вечера закрывают. Я ведь 10 лет назад говорил: или вы специально скручиваете страну, или отпускаете жизнь на места, потому что она всё равно уйдёт, но меня никто не послушал, всем надоело терпеть. Собака Глаша, ей 10 лет у неё течка, она гадит соседям под ракушку и всё время чего-то хочет, чего здесь можно хотеть. Я, например, тоже хотел издать одну свою книгу с фотографией на обложке, с папой в парке, а другую свою книжку с фотографиями текстильных кукол Родиновой Марии, Архистратиг Фёдор Михалыч и Смерть Марины Михайловны Цирлиной, на передней и задней обложке. Но мне все редакторы сказали, что я сумасшедший, потому что это бизнес. А какой это бизнес, просто всегда было ясно, что это уже было, а этого ещё не было. Я, например, не хочу правил, я хочу снов. Но мало ли чего я хочу и чего я не хочу. Жена, например, ведёт каждый день 6 уроков и 3 частных учеников за деньги, не считая всего остального, что все мы умрём. И этого никогда не будет, Бог, когда это слышит, то сразу становится сумасшедшим, а Лёлек и Болек решает поступать во ВГИК на режиссуру, ведь его за 150 тысяч евро выучили на брокера в фирме.

Папа, забери меня отсюда, здесь очень страшно

«Да я теперь в кого угодно могу превратиться, в теле такая приятная гибкость образовалась, вот только в себя не могу».

«Падал прошлогодний снег».

Мне страшно, меня колотит. Всем страшно, всех колотит. Сначала утро, потом будет вечер. Футбол по телевизору. О Господи, причём здесь футбол по телевизору, если надо строить. Над страной летает Мартышка Тарковского и шепчет про глобальное потепление и запазуху русского севера, и никто не слышит. Последний герой выходит из дома, запирает дверь на замок, что ему дальше делать? Власть властвует, писатели пописывают, читатели почитывают, хирурги режут, больные выздоравливают, меня колотит. Теперь понятно, почему героев перестроечных фильмов «Асса» и «Игла», Бананана и Цоя, новый русский Крымов и герой Мамонова убивают, потому что это жертва. Жертва никогда не даром. Становится ясно, зачем было нужно глобальное потепленье, когда сюда хлынут южные народы, они не смогут по-своему строить, они смогут пожертвину строить. Зачем мне нужно это знанье? Гамлет, принц Датский, мечется в клетке из трупов. Царство мало похоже на сказку. Сиреневый оранжевый закат по Ярославке в восьмом ряду несётся, как перегруженный рефрижератор. Платон Каратаев, соль земли русской, гастарбайтер из ближнего зарубежья, в кабине КАМАЗа, Родион Романович Раскольников, зэк, менеджер по доставкам, в салоне газели, Павел Иванович Чичиков, мёртвая душа, директор фирмы, в экипаже джипа, притормаживают. По зебре переходит автор в местный супермаркет «Дизайн и озеленение» за цветком в горшке, жене, тёще, дочке, трём женщинам-паркам, музам, гениям, ларам, декабристкам, меценатам, братьям, прядущим нить судьбы на ладони, из которой он как из кокона выбраться не может, чтобы никого не обидеть, на День учителя, День независимости от кого-то, а от кого мы забыли, день рожденья. С одной стороны Ярославки — церковь, с другой стороны Ярославки — отделение милиции.

Я на озере Селигере на туристической базе в июле долго думал, что же мне делать тут среди новых русских и старых русских, пока не придумал, совершать подвиги. Косить камыши под водой для пляжа, выталкивать «БМВ» из лужи с грязью, вытаскивать детей мамам из воды, чтобы не утонули, отжимать дамам двери в тронувшейся пригородной электричке на мёртвой платформе, чтобы их не размыкало о белый свет до следующей платформы, большей частью снаружи, отчасти внутри. Дамы шепчут: не надо, не связывайтесь с провиденьем, это мы так вымочаливаем своё я о сущности мира, как на вершинах Гималаев и на дне Марианской котловины, 11 км вверх, 11 км вниз, куда нас сошлют после мыслей, кормить своей плотью ленточных глистов для флоры и фауны, штопать флаги стран-участниц большой восьмёрки, из которой нас исключили, потому что мы изменили принципам демократии.

Жать руку Сталкеровой Мартышке и не уметь оторваться от ладони, оказывается она уже родилась, а я и не заметил, я был загипнотизирован жертвой, гибелью героя, Цоя, Бананана, изменой принципам демократии. Разговаривать в тамбуре пригородной электрички «Москва — Петушки» с дядечкой счастливым, что он всё время по командировкам, а маленький сынишка один дома, какую ему завести породу, чтобы у него был друг, колли, боксёра, эрделя? Конечно, подобрать на улице дворнягу. С бомжами переругиваться возле больницы, которых не стали лечить и они в знак протеста основали лагерь, «что я тебе прислуга, принеси сигареты, принеси попить, отнеси тарелку на помойку».

Потому что пьяных больше не поднимают, стоит очередь в овощную палатку возле остановки маршрутки, рядом лежит пьяный с примёрзшими к земле волосами, с намоченными мочой штанами, очередь говорит, безобразие, и думает, ему хорошо. Потому что после эпохи построения общества развитого социализма и застоя была эпоха демократизации общества и беспредела, а теперь другая эпоха, терроризма и антитерроризма. Из взорванной электрички выходят в тоннель люди и одни другим помогают, потому что сначала свет пресёкся, а потом раскрылась новая возможность жизни, совершать житейские подвиги, как дочка Майка Пупкова, тёща Орфеева Эвридика, жена Родинова Мария, женщины-парки, музы, меценаты, декабристки, Платон Каратаев, соль земли русской, гастарбайтер из ближнего зарубежья, в кабине КАМАЗа, Родион Романович Раскольников, урка, менеджер по доставкам, в салоне «Газели», Павел Иванович Чичиков, мёртвая душа, директор фирмы, в экипаже джипа, братья по страсти, потому что уже родилась Сталкерова Мартышка и летает как немая рыба над огромным полем от Франции до Канады, которое потом станет чудовищный город, а потом его не станет. Именно потому что я не могу так сказать, что потом ничего не станет. Я в это не верю.

Иммунитет и нервная система как-то сопряжёны, а с третьей стороны чувство слова и всё это как дыра. А причём здесь тогда дело, если это как недело, как батюшка, который теперь крыша вместо политрука и особиста. Чтобы не помереть от муки, что ни до кого нельзя докоснуться, потому что они полностью закрыты, потому что они свою жизнь не видят, Сталкерову Мартышку. Жизнь, великое степное племя, Сталкерова Мартышка. Жена Мария Родинова в школе работает бесплатно, потому что дети генералов и банкиров тоже люди, они же не виноваты, что все деньги уходят на алмазные писсуары, и тоже хотят знать всё о жизни, великом степном племени, Сталкеровой Мартышке. Как она была? Платон Каратаев, русский народ, Родион Романович Раскольников, народоволец-разночинец, Павел Иванович Чичиков, революционер-чиновник, Мандельштам Шаламов, посмертно реабилитированный, Веня Атикин, дезертир всех войн в нычке, псих, алкоголик, эпилептик, смотритель ботанического сада «Хутор Горка» в штате Вермонт, Австралия, под кожей. Жена, Родинова Мария, приезжает с работы и злится: ты людей любишь слишком умозрительной любовью, а на улице осень, самая прекрасная пора года, а она устала так, что руку поднимет, а опустить забудет, так она и висит на воздухе как, Христос распятый. Интересно, какой же другой любовью я их любить могу, если люди меня убили, смотрят по вечерам ток-шоу «Русская литература мертва?», «У христианской цивилизации смысла нет?», как будто, если убить Бога, будет кому спрашивать у Бога, есть ли он на свете. Русская литература — это набросок поступка, способ нарваться, как Толстой в 80 лет новую жизнь начал, как Пастернак в 70 лет новую жизнь начал, как Гоголь в гробу скрёбся, как Пушкина затравили, как зверя на травле, вина, легенда, Цой дверь запер и стал Сталкеровой Мартышкой. А на ток-шоу светские люди узнают друг у друга, как бы не нарываться, чтобы пробыть империей ещё одно поколенье, чтобы своих детей подставить, в которых они деньги вложили. Дочка Майка Пупкова тоже светский подвиг совершила, ушла с конюшни, 10 лет лошадьми занималась, чтобы подготовиться в Академию печати. Мама, Арлекинова Пьеро, одну книжку уже издала через 2 года после смерти на бутылочные деньги, потому что ей стало обидно, что её сына Гену Янева по телевизору халтурщики мертвецом обозвали, она-то точно знает из своей наставшей загробности, что всё живое. Тёща Орфеева Эвридика, даже говорить страшно, самый светский подвиг совершила. Это уже не набросок поступка, это уже Сталкерова Мартышка, вот кто дослужился — после самоубийства едет на работу кормить семью убийцы. А летом в Германию, Францию, Голландию к родственникам из Самары, чтобы на месте разобраться с этими Эйфелевыми башнями, Дрезденскими галереями и Гаарлемом, кто же там у них главный, Ван Гог или принцесса Диана, трагедия или драма, жизнь или искусство. И по возвращенье: сдавай на права и покупай дом в Сортавале, я хочу живописью заняться.

Ну, короче, это иммунитет, старший сын Антигоны Мытищинской, одноклассник жены Родиновой Марии, погиб в армии от желтухи, потому что никому нет дела. Младший сын Антигоны Мытищинской, одноклассник дочки Майки Пупковой, школа на карантине, эпидемия желтухи. Я в армии когда заболел желтухой, то мне фельдшер сначала не хотел поверить, почему он? А потом через 2 месяца в боевую часть турнули, хоть там полгода госпитализации положено по уставу гарнизонной службы, потому что каждый вечер «Иронию судьбы или с лёгким паром» про наш советский славняк с молотком в трусах смотрел, потому что после вечерней поверки во двор драться, какой род войск достойней, десант или человеколюбье. Ах, зачем я мальчиком родился, сейчас бы всё делал, как жена Родинова Мария. А так сначала, как папа Арлекин Пьеров, несчастье и счастье перепутал, потом, как мама Пьеро Арлекинова, 30 лет в одну точку смотрел, стоило или не стоило рождаться. Потом, как Цой, дверь на замок запер, вышел на улицу общину из себя строить, потом ещё подтянутся люди, а на улице летит астероид «Папа, забери меня отсюда, здесь очень страшно». Прилетит через полпоколенья и собою накроет Мелитополь, Мценск, Москву, Мытищи, Соловки, Старицу, Селигер, Сортавалу, трагедию, драму, постмодернизм, неохристианство, жизнь, искусство, индейцев, у которых земля главная, инопланетян, у которых они главные, мутантов, у которых нет главного, послеконцасветцев, у которых всё главное, Платона Каратаева, соль земли русской, гастарбайтера из ближнего зарубежья, в кабине КАМАЗа несущегося по Ярославке в первом ряду, Родиона Романовича Раскольникова, урку, менеджера по доставкам, в салоне «Газели», несущего во втором внешнем ряду по Ярославке, Павла Ивановича Чичикова, мёртвую душу, нового русского, директора фармацевтической фирмы «Щит отечества» в экипаже джипа несущегося в третьем правом ряду по Ярославке, сиреневый, оранжевый закат, в котором никто-никто баранку крутит, единственный зритель, несущийся как перегруженный рефрижератор в четвёртом левом ряду по Ярославке. Они разом по тормозам вдаряют, жопы до ушей об асфальт стирают, встают как вкопанные за нитку до автора, который с цветком в горшке по зебре Ярославку переходит с той стороны, где церковь, на ту сторону, где отделение милиции, а что я изделаю, встаёт посреди проезжей части и такую заклинательную формулу произносит: «Мы ещё не готовы, поле от Франции до Канады, стать Сталкеровой Мартышкой, стаканы взглядом двигать, потому что они наши мысли, все вещи, пол, девственная плева, сплошная линия горизонта, бессмертье, чувственное стихотворенье Тютчева, прабабушка Валя, а смеяться не умеет». И трогается дальше. Движение возобновляется, астероид «Папа, забери меня отсюда, здесь очень страшно» на полмикрона отклоняется от своей орбиты и минует землю, даже не задев стратосферу, через полпоколенья.

Сон Патрика Зюскинда

Митя Иванов, он же Патрик Зюскинд, котёнок с белым на лапе и груди, сам весь серый, знал, что бояться нельзя, что вдохновение — это улица. А то, как Тяпа Тряпкина, бабушкина кошка, слетела с пятого этажа, неделю была в неизвестности, потом с расширенными зрачками в одну точку смотрела, — шок, советская армия, там такое было, а какое? Никто никого не любит, не жалеет. Но ведь это неправда. Это как у Толстого, а не как у Чехова, — никто не виноват, что ты не можешь любить, только ты, вздыхает Патрик Зюскинд, котёнок, подросток. Ну, что сказать. Это как у мамы хозяина и у папы хозяина предубеждение, что улица — это не вдохновение, а нечистота. Понимаете, один в электричке со скамьи согнал бомжа, потому что знал, что они никогда не огрызаются. Места много было. Зато рядом которые думали так, позасирали тут, стали думать сразу так, а кто здесь не приживает? Действие рождает противодействие, вздыхает Патрик Зюскинд и задёргивает плёнками глаза, и ему чудится. На одном складе гастрарбайтеры с Каховки говорили — Хой, Хой. Как один из них полюбил старше себя, у которой снимал жильё. Потом она его кинула, он хотел покончить с собой, а потом сделал духовную карьеру. В одной школе учительница с лицом птицы говорит: приезжаю с работы, выключаю телевизор, телефон, мне кажется, что мир раскачивается. 10 лет назад одна знакомая семья уехала в брошенную деревню под Костромой, теперь их там уже 5 семей. Другая, Мария, говорит: всё это уже было 17 лет назад, потом было, что ты это искушение корыстью и нищетой притащишь за собой в обстоятельства. Вдохновение, улица, джипы, бомжи, гастрарбайтеры, восьмиклассницы, мажоры, гопники, собачьи свадьбы, зелёное, жёлтое, проносилось в мозгу у Патрика Зюскинда. Он сладко плямкал во рту, как грудничок перед сиськой, как Акакий Акакиевич Башмачкин перед сном, что-то Бог пошлёт завтра переписывать. Одна Фонарик сказала: почему они из нас сделали таких баб? Потом сказала, так страшно, меня никто за всю жизнь не любил. Потом сказала: жизнь не удалась. Так прошло 17 лет, внутренняя работа любви шла. Один Никита думал, как выкрутиться? Как только просыпался все эти 17 лет. И единственным ответом был этот сон Патрика Зюскинда.

Роман про приключения героев

Литература — это смыслы, смыслы всегда работают. Ну, конечно, есть какие-то более популярные направления для жизни. Вот, посмотрим, у Веры Верной и Соловьёва четверо. Они очень талантливы, она безумна, он умница. Она мужественна: 40 лет верить в людей, — это чересчур, даже для жизни, только для Бога это как раз. Ум любит банальность, потому что на что же и положиться в жизни, порядочность подведёт, уж больно страшна трагедия, звезда, летящая сквозь пустоту, банальность вывезет, что президент верующий, пусть он только себя любит, но мы верили.

Ренессансная Мадонна художница, Постсуицидальная реанимация психолог, Ирокез архитектор, Саам писатель. Вообще-то они все до 30 при матери, потому что мать — мэр острова Большой Советский в Северном Ледовитом океане. Но, наверное, это 4 самых популярных направления в нынешней ментальности, потому что что-то же происходит, раз жизнь ещё есть. Правда, иногда кажется, что ничего нет, но это, наверное, потому что ты в это время то, что есть, и поэтому его не видишь. Правда, футболисты популярнее или актёры, но они потом станут журналистами и художниками, когда пройдёт слава и настанет работа.

Ренессансная Мадонна родила двоих, потому что не хотела отпускать мужа в армию, а ещё потому что старшая, и ей передался главный в семье дар — любви. А потом у неё настал кризис, она не поняла, зачем это всё, если в нём нет какого-то надмирного смысла, и хотела вернуться к рисованию, но Вера Верная сказала: я не потяну девятерых. Марья Родина тоже так, сначала 20 лет в школе отработала, а потом, когда врачи поставили диагноз, — аневризма сонной артерии, неаневризма сонной артерии, диагноз — ошибка в диагнозе, стала шить текстильных кукол, скульптура такая, у которых они мёртвые, а воздух живой, метафорой мысли, что всё только начинается.

В жизни есть художественное, в художественном есть настоящее, в настоящем есть 4 ступени посвящения, люди, ангелы, Бог, любовь, ∞ − 40 = ∞, 1 + 1 = 1, яяяяяяя, Бог Бога Богом о Бога чистит. Но всё это для вас пустые междометия, если вы не прошли через всё ради них. Тогда с той стороны смерти надвигается жизнь, а с этой стороны жизни — смерть, и всё превращается в художественное. Так у Ренессансной Мадонны и Марьи Родиной получается.

Постсуицидальная реанимация поступала на социальную психологию, но её зарезали на экзамене, а потом сказали: что же вы не сказали, что мама мэр. А она просто обошла вокруг острова с палаткой и поступила на другой факультет, а потом перевелась. Просто у социальной психологии как у Постсуцидальной реанимации и у острова Большой Советский в Северном Ледовитом океане, всём уставленном неолитическими дольменами. То ли посвятительные инициации подростков, достигших половой зрелости, в круги смерти и воскресения, то ли каменные жертвенники, то ли макеты вселенной, то ли ловушки для рыб.

И чем дальше ты продвигаешься по лабиринту одиночества смерти я в жизни, тем больше ты видишь в смерти тот ключ, который не понять психологии с её призом благополучия, но лишь мистике с её посвящением, что счастье единично как сон, хоть под расстрельным дулом, хоть в постели в счастливом браке. То же самое, что у Ренессансной мадонны, понимаете?

Что мы имеем дальше? Ирокез отслужил, потому что проще всех глядел на жизнь. Выпиваешь с друганами бутылку красного, залезаешь на смотровую вышку на Тамарином и кричишь: все — пидоры. А там красота, чайка Петрова и чайка Петров планируют над островом и друг к другу прижимаются, как друг друга бессмертие. А к острову подходит океанский лайнер «Атлантида» с каботажем 100 тысяч тонн с американскими, европейскими, азиатскими, африканскими туристами. Американские туристы снимают абсурд, европейские туристы снимают глаза, азиатские туристы снимают себя, африканские туристы нанимаются гастрарбайтерами. А по острову идут Глядящий со стороны, Рысий глаз, Агар Агарыч, Работник Балда Полбич, Оранжевые усы, Василий Иванович Чапаев, живые и мёртвые, улучив минутку между запоями, и стараются ноги ставить параллельно, но у них плохо получается, и говорят.

Смысл отдельно от всего, но с ним нельзя слиться, и поэтому, катай-валяй. Американцы в шоке, европейцы в восторге, они сами так чувствуют, азиатам по барабану, африканцы чувствуют родину.

Чайка Петрова и чайка Петров могут 6 дней планировать, пока не умрут от истощения. Ирокез вернулся из армии и хотел поступать в архитектурный, но мать сказала: ты нужен здесь. Потому что он, как отец, боится страшного и не боится не страшного. Потом поступит на вечерний и будет строить дома, в которых один может отключиться, но не может не чувствовать одиночества даже в отключке. Правда, есть мать и есть отец, мать, которая всё время работает, отец, который всю жизнь любил. Вот и попробуй перейти эту бездну вброд, задыхаясь в тоске по несбывшемуся, тем более, что все профессии — одно и то же, как выясняется, возвращение к себе, который Бог.

Теперь Саам, самый балованный, последний. В школу отпущенный чуть не в 10 лет. Своенравный, всё детство вечно что-то случалось. То мотоцикл подожжёт, то в Белом море утонет. Единственный, кто не пошёл за матерью и решил строить судьбу отдельно. Уехал в Питер с любимой женщиной, нашёл работу сезонником, писал. Забрили в армию. После армии всё изменится, лето станет зима, осень — весна, люди станут рациональные, климат — влажный. Кризис человеческого одиночества перейдёт в области военные и экономические. Что ни в чём смысла нет, и ни художники, ни психологи, ни тем более архитекторы не смогут ответить на анекдотический вопрос без времени, Чернышевского и Солженицына — что делать?

И только профессия писателя окажется востребованной, хотя это смешно, что может писатель произвести, кроме иллюзии. Саам, как Ванга, увидит мир пустым во сне на будущие 2000 лет, и догадается, что мы, в сущности, бездомные, наша единственная родина — писательство. Поэтому в эпохи неблагополучные, когда уже нельзя спрятаться за забвение и лепить горбатого, хотя лепить горбатого можно всегда, в этом он отдаёт себе отчёт. Но это поприще для сестры, Постсуицидальной реанимации, аффекты и преступления.

Он же занимается положительными проблемами, самый последовательный из детей. Если люди — это трагедия, а ангелы — это их прообразы, а Бог — это их лицо, а любовь — это то, чем всё закончится, то тогда понятны Рысий глаз, Агар Агарыч, Оранжевые усы, Василий Иванович Чапаев, Работник Балда Полбич, Глядящий со стороны. То тогда лепи горбатого и вызывай сострадание.

Это ведь поприще не лишь для писателей, но для психологов, художников, архитекторов, но для армии, милиции, скорой помощи, начальников, народа. Как они хотели спрятаться в забвение и как у них ничего не вышло. Как у северного племени Саамов на острове, которые наедались мухоморов и становились берсерками. И на плоту покоряли всю обитаемую ойкумену, выходили на побережье возле нынешнего Лос-Анжелеса и их начинало сырой рыбой выворачивать. На них смотрели местные со взглядом, пустым от слишком долгого созерцания холмов. Их взгляды встречались, и они друг про друга думали, что они Бог. Не так уж они неправы, просто, чтобы не затусовать эту интуицию приходится всё время уходить в профессию, как Ренессансная Мадонна, Постсуицидальная реанимация, Саам, Ирокез. Чтобы Веру Верную и Соловьёва сделать своими детьми с пожилыми лицами, как на иконе «Камень нерукосечной горы» у Христа лицо Саваофыча.

Это ты

Орфеева Эвридика, женщина-гора, она всё знает про Толстова-Достоевскина, она говорит на животных: мои-мои, — она говорит: я не пойду мимо Мытищинского морга, потому что это неприлично. Она становится толстый мальчик, который входит в сны.

Майка Пупкова ещё не знает, что в ней бьются два национальных бога, и будет очень удивляться, когда среди жалкого летнего дня мороз по коже и на изматывающем, зудящем холоде испарина. Кроме того, эти иссекаемые дети и неизлечимые болезни, хромосомы-шромосомы, которые не так соединились.

Женщина — человек, сатана — человек, Бог — человек. Кто же зона? Раскручиваешь барабан револьвера и стреляешь в рот одним патроном в русской рулетке. Оттуда вылетает птичка и кричит на солнце под дождём: «ещё». Зелёные травы на длинных стеблях, как черви, вращают головами за внятной мыслью про то, что счастье — это перестоянное несчастье, а зона — это подстава.

Один национальный Бог — русский Христос, другой национальный Бог — нерусский Христос. Нет особого пути, есть местный колорит. Закон совершенства минус закон тождества равняется герой. Марья Родина и все люди, но каждый узнаёт себя.

Чёрная дыра узнаёт, что она сверхъяркая звезда. Ухарь узнаёт, что он расколовшийся. Смертник узнаёт, что он воскресший. Несчастный узнаёт, что он счастливый. Всё узнаёт, что оно после всего. Индеец узнаёт в себе человека. Инопланетянин узнаёт в себе ангела. Мутант узнаёт в себе Бога. Послеконцасветец узнаёт в себе любовь. Мария узнаёт в себе Гену Янева, Веню Атикина, Финленсиныча, Никиту.

Зона узнаёт в себе сатану и захватывает небо. Но все трагичны, они у себя на крючке. Начальников подставили, чмо — Бог, несчастье — счастье, последние — первые, слава — фук, слова умрут, все спасутся.

Когда Толстой и Достоевский стали старички, когда Шаламов стал безумцем, когда Пушкин стал большенький. Никита вышел из дома, подпёр палкой снаружи дверь как в деревнях, и подумал, нельзя бесконечно уходить от себя, надо когда-то ответить, кто ты, зона, подстава, сатана, полный мальчик Орфеева Эвридика, худая девочка Майка Пупкова, дама Марья Родина.

Террористы и антитеррористы думают друг на друга, что они антитеррористы и террористы и входят в одно землячество, в котором бог — Калиюга, женщина с кровавым языком, глазами, лоном, грудью, животом, руками и ногами.

Эпоха, которая длится более 5 тыс. лет по подсчётам буддийских специалистов, самых специальных специалистов в специальности, и которая закончится через 2 года, с началом новой войны, после которой земля опустеет, миром станут править мусульмане и китайцы, а европейцы наконец-то станут христиане.

Это будет эпоха, когда земля и небо поменяются местами, человек встанет с головы на ноги, это будет эпоха шестого солнца и встречи с самим собой, когда в нашей галактике появится комета и станет нарастать дембельским аккордом.

Соловьёв, Вера Верная, Ренессансная мадонна, Постсуицидальная реанимация, Саам, Ирокез, их жёны, их мужья, их дети на острове Соловки переберутся на звезду в созвездии Альфа Центавров с похожей биосферой и заложат там основы новой цивилизации, смысл которой будет тот же, что и этой, то, что внутри — снаружи. Вообще, каждому будет по его вере.

Майка Пупкова родит мальчика Гену Янева-2, он будет идти с дедушкой Никитой на рыбалку по лесной дороге и говорить: дедушка, а ты умеешь двигать предметы взглядом? Дедушка будет отвечать: как два пальца, мнучек, но дело не в этом. А в чём дело, противный дед, не тяни кота. Дело в том, мнучек, что на фронтоне храма Апполона в Афинах была надпись, познай себя, это ты.

Большенький Пушкин, старички Толстой и Достоевский, безумец Шаламов смогли утешить космос, что он христианская церковь, а не полный звиздец, ещё в Кали-юге, с её причастьем готтентотов на всех флагах, если наши зажарили и съели из соседнего племени, то это добро, если нашего зажарили и съели из соседнего племени, то это зло.

В «Станционном смотрителе» Пушкин вывернул эпическую перспективу в лирическую перспективу. В «Хозяине и работнике» Толстой вывернул лирическую перспективу в эпическую перспективу. В «Великом инквизиторе» Достоевский сказал, что мы с ним, а не с Тобой. В рассказе Шаламова «Вслед за паровозным дымом» Шаламов увидел себя, паровозный дым.

Секрет простой: нельзя играть, понтиться, а то таким станешь, в тебе поселится пустота. Всё остальное, даже преступление, несчастье, зона — Бог, потому что там есть ты — страданье.

Что живёте уже вы, а не мы. Эту иллюзию я заимствую из портрета Майки Пупковой работы Той, что там была. С ней мне даже легче. А я так, на подхвате. Красный паучок на чёрной штанине. Юродивый Христос деревенского письма. Новая икона с «Молотка. ру», присланная по почте России Родиной Марье за 170 рублей.

Грузчиком в тёщиной столовой ругаться с директором разломанного завода: ты что, мудак, хочешь на меня заводить дело за то, что я унёс 3 бруска, как Сталин, и 3 колоска.

Он трясётся и я трясусь, не трясутся только охранники, добротолюбы, что мир по-прежнему благ и имеет шанс на спасенье в пропорции 33 к 1. А сколько ещё надо описать всего именно поэтому, чтобы стать им, спастись и спасти.

А потом всё можно сжигать. Как мама, Женщина-гора и Надя Приходько хотели сжечь прежнюю жизнь, лодку, дом, чтобы стать ею. Как скифы, которые в курган закопали царицу, слуг, коней и утварь вместе с мёртвым царём. А то кто ему там прислуживать будет, на астероиде, который несётся, чтобы нас всех погубить, как будто не знает, что нас нельзя погубить, мы вечные, как сожжённые стихи.

А ещё, я не хотел бы тебя грузить, потому что ты не сможешь быть нигилистом, как все, и станешь несчастным.

Нормально, скажет мнучек, дед. Я накачаюсь в качалке и набриолинюсь как Элвис Пресли, и никто не заметит, что я пустой внутри.

Осталось только впустить жениха к невесте, а то кругом порносайты, на которых слизни соединяются как онанисты и не верят, что мальчики на подводной лодке задохнулись совсем для другого.

А, ну тогда ты уже знаешь больше, чем я, скажу я. Потому что я бьюсь о порносайты как о свою нигилистическую природу и ничего не вижу дальше.

А дальше страданье, дед, как Христос лечил от смерти, потому что был чист.

Я боюсь не смерти, мнучек, я боюсь жизни. Как она свяжет как зона круговой порукой, что все должны ударить ногой труп, чтобы выжить, даже ласточка в небе.

И там будет дальше, дед. Как зона превратится в психушку. Твой папа введёт смертельную дозу новокаина в вену в одинокой квартиры в западной группе войск, потому что, какой смысл жить после смерти Бога?

Ну, тогда я знаю, что было дальше, внучек. Ток-шоу, на котором Анна Павловна Шерер кричит и плюётся, что никакого снаружи нет, а Платон Каратаев смотрит как юродивый Христос деревенского письма, что когда астероид «Папа, забери меня отсюда, здесь очень страшно-2» врежется в землю и прервёт коммуникации и жизненно важные артерии. Почту России, по которой Марии шлют иконы за 170 рублей забытого мастера Бога, то никакого снаружи не случится.

А если он врежется, то он уже врезался. А если он уже врезался, то всё осталось. И стало жанром, письмом, которое сожгли.

Ну, тогда я уже знаю, что ещё дальше, дед. Интернет, которого все боятся, потому что он как загробность без жизни с его порнухой и слизняками. На котором опубликовали твои романы, дед, потому что стран не стало, потому что все у себя на кручке, начальники, надсмотрщики, сложные, простые. Из них выходит национальный Христос и трясётся, ну вы и… чуть за 3 колоска не удавили и не удавились, потому что вы — они.

Вообще-то, мы бы с ним не разговаривали, с внучком. Он бы был немой и я бы был немой. Но вся эта дискуссия внятно проговаривалась бы по лесной дороге на рыбалку за руку, пока астероид, ну и так далее. Вообще-то его нет, внучка. А я, кажется, есть. Но ведь он будет. А меня не будет. Вот и вся дискуссия.

Оглавление

Никита Янев

  В деревне

  Луи, открывайте…

  Папа, забери меня отсюда, здесь очень страшно

  Сон Патрика Зюскинда

  Роман про приключения героев

  Это ты