А ты пребудешь вечно [Рут Ренделл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Рут Ренделл А ты пребудешь вечно

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.

Шекспир, сонет 146[1]

Глава 1

Несколько погожих деньков, которые так часто выдаются в середине октября, принято называть «коротким летом святого Луки». Почему «коротким летом», объяснять не требуется. А «святого Луки» — потому, что данный период включает восемнадцатое число, которое является днем этого самого святого. Наслаждаясь теплом осеннего солнца, сержант полицейского участка Кэмб поделился этой столь захватывающей, но никому не нужной информацией с Гарри Уайлдом и назидательно улыбнулся.

— Вот как? Надо будет записать. — Уайлд пососал свою старую, дурно пахнущую трубку и поставил локти с кожаными заплатами на конторку. Он зевнул. — Нет ли у тебя для меня чего-то более захватывающего?

Зевок был заразительным, и Кэмб тоже зевнул. В третий раз высказавшись по поводу душной погоды, он открыл свою записную книжку.

— Два транспортных средства столкнулись на пересечении Киигсмаркхем-Хай-стрит и Куин-стрит, — прочитал он. — Никто не пострадал. Это было в воскресенье. Ничего цепного для «Курьера», да? Пропала семнадцатилетняя девушка, но нам известно, где она. Да, и еще. Бабуин сбежал из зоомагазина… — Уайлд поднял глаза, слегка заинтересовавшись. — И как выяснилось, он залез в мусорный бак.

— Просто тоска зеленая, — сказал Уайлд. Он спрятал свой блокнот. — Впрочем, я предпочитаю спокойную жизнь. Я мог бы оказаться хоть завтра на Флит-стрит, если бы захотел. Стоит мне только заикнуться — и я буду там, в гуще событий.

— Конечно, никаких сомнений. — Кэмб прекрасно знал, что Уайлд оставался главным репортером газеты «Кингсмаркхемский курьер», поскольку лень и общий низкий уровень, так же как и немолодой теперь возраст, не позволяли ему занять место в более престижном издании. Уайлд в поисках криминальной или любой другой горячей информации заходил в полицейский участок Кэмба с таких давних пор, что тот уже и вспомнить не мог, когда встретил репортера впервые. И каждый раз, приходя, он говорил о Флит-стрит так, словно там только и мечтали о сотрудничестве с ним, а не наоборот. Но оба они придерживались этой версии во имя добрых отношений и из любезности. — Вот и у меня все очень похоже, — сказал Кэмб. — Сотни раз мистер Уэксфорд умолял меня подумать об отделе уголовного розыска, но я не соглашался. Я не честолюбив. Хотя не сказал бы, что у меня недостаточно способностей для такой работы.

— Конечно, достаточно. — Стараясь играть по правилам, Уайлд ответил похвалой на похвалу. — Что толку от этого честолюбия? Возьми инспектора Вердена, например. Вконец измотан, беру на себя смелость сказать, а ведь ему еще нет и сорока.

— Да, у парня немало неприятностей. Потерял жену и остался с двумя детьми, которых надо поднимать.

Уайлд тяжело вздохнул.

— Такая трагедия, — сказал он, — рак, кажется?

— Да. Была еще в добром здравии в это время в прошлом году, а перед Рождеством ее не стало. Тридцать пять лет всего. Стоит задуматься.

— В расцвете жизни. Мне кажется, он тяжело это воспринял. Они вроде были дружной парой?

— Больше напоминали влюбленных, чем мужа и жену.

Лифт открылся, и из него вышел старший инспектор Уэксфорд. Кэмб прочистил горло и выпрямился.

— Все сплетничаете, сержант? Доброе утро, Гарри. — Уэксфорд бросил взгляд на две пустые чашки на конторке. — Здесь с каждой неделей все больше похоже на кабак.

— Я только что рассказывал мистеру Уайлду, — с достоинством произнес Кэмб, — о нашем сбежавшем бабуине.

— Боже мой, поистине горячая новость! Это целая история, Гарри. Люди перепугались, матери стали бояться выпускать детей из поля зрения. Разве можно гарантировать безопасность хоть одной женщине, пока этот дикий зверь разгуливает по нашим лугам?

— Его нашли, сэр. В мусорном баке.

— Сержант, если бы я не знал вас достаточно хорошо, то подумал бы, что вы разыгрываете меня. — Уэксфорд беззвучно затрясся от смеха. — Если придет инспектор Берден, скажите ему, что я ушел, хорошо? Хочу хоть пару часиков насладиться нашим бабьим летом.

— Коротким летом святого Луки, сэр.

— Правда? Признаю свою ошибку. Как я хотел бы, чтобы у меня было время на то, чтобы посвятить его раскапыванию разных увлекательных сведений из области метеорологии. Я подвезу вас, Гарри, если вы уже закончили ваши обезьяньи дела.

Кэмб хихикнул.

— Большое спасибо, — сказал Уайлд.

Шел шестой час, но было еще по-прежнему тепло. Сержант потянулся. Как он хотел бы, чтобы появился констебль Пич, которого он отправил бы в буфет еще за одной чашкой чаю. Еще полчаса, и он закончит работу.

Тут зазвонил телефон. В трубке послышался женский голос, низкий, грудной. Актриса, наверное, подумал Кэмб.

— Прошу прощения за то, что беспокою вас, но мой маленький мальчик… Он… он играл на улице и… исчез. Я не знаю… Может быть, я зря поднимаю шум?

— Не волнуйтесь, мадам, — мягко сказал Кэмб. — Для этого мы здесь и находимся, чтобы нас беспокоить. Как ваша фамилия?

— Лоуренс. Я живу в Стоуэртоне, на Фонтейн-роуд, 61.

Кэмб ненадолго задумался. Потом вспомнил, что Уэксфорд говорил ему, что обо всех пропавших детях следует сообщать в отдел уголовного розыска. В полицейском участке не хотели повторения истории со Стеллой Риверс…

— Не волнуйтесь, миссис Лоуренс. Сейчас я соединю вас с тем, кто сможет вам помочь.

Он включил коммутатор и, услышав голос сержанта Мартина, положил трубку.

Сержант Кэмб вздохнул. Какая жалость, что Гарри ушел как раз в тот момент, когда в кои-то веки появилась новость. Можно было бы позвонить бедному старине Гарри… Но он успеет сделать это и завтра. Может случиться, что ребенка уже найдут к тому времени, как это произошло с пропавшей обезьяной. Исчезнувших людей и пропавшие вещи в Кингсмаркхеме, как правило, находили, и притом в более или менее нормальном состоянии. Кэмб подставил солнечным лучам другую щеку, как переворачивают ломтик хлеба, подрумянивая его на огне. Было двадцать минут шестого. В шесть он уже будет сидеть за ужином в «Сивирн-Корт» на Стейшн-роуд, потом прогуляется с женой в «Дракон», потом телик…

— Славно дремлется, сержант? — раздался холодный голос, острый, как новое лезвие.

Кэмб чуть не подскочил:

— Прошу прощения, мистер Берден. От такой духоты наваливается сонливость. Короткое лето святого Луки, как это называют в честь…

— Вы совсем спятили?

Берден не позволял себе ругаться в старые добрые времена. В полицейском участке даже шутили по поводу того, что он никогда не поминал имя Бога всуе и не произносил проклятий, как это делали все другие. Кэмбу старые добрые времена нравились гораздо больше. Он почувствовал, как его лицо краснеет, и отнюдь не из-за солнца.

— Мне ничего не просили передать? — рявкнул Берден.

Кэмб печально посмотрел на него. Он очень жалел инспектора Вердена, его сердце было проникнуто болью к соратнику, лишившемуся близкого человека, и по этой причине сержант простил Вердена за то, что тот унизил его и поставил в неловкое положение перед Мартином и Гейтсом, и даже перед Пичем. Кэмб и представить себе не мог, что должен испытывать человек, который потерял жену, мать своих детей, и остался одиноким и покинутым. Берден так похудел! На лице выделялись обтянутые кожей острые высокие скулы, а глаза злобно сверкали, когда кто-то бросал на него взгляд, но, приглядевшись, можно было увидеть в этих глазах невыносимую боль. Когда-то довольно красивый мужчина, по-английски белокурый и румяный, он теперь поблек и потерял всякий интерес к жизни, выглядел каким-то серым. Берден постоянно носил черный галстук, который был повязан так туго, что, казалось, мог его задушить.

В тот момент, когда у инспектора случилось несчастье, сержант вместе со всеми остальными выразил свои соболезнования, и они были восприняты как должное. А потом, позже, когда он попытался сказать что-то более душевное и более личное, Берден налетел на него словно с саблей. Инспектор наговорил ему ужасных вещей. Они казались еще ужаснее оттого, что срывались с мягких прохладных губ интеллигентного человека, а не вылетали из глотки какого-нибудь кингсмаркхемского хулигана. Это было все равно что открыть отличную книгу, написанную вашим любимым писателем и оставленную вам по вашей просьбе в библиотеке, — открыть ее и увидеть в ней непечатное слово. Так что, хотя Кэмбу и хотелось сказать сейчас что-то теплое — разве он не годился в отцы этому человеку? — он только вздохнул и ответил бесстрастным официальным тоном:

— Мистер Уэксфорд ушел домой, сэр. Он сказал, что…

— И это все?

— Нет, сэр. Пропал один ребенок и…

— Какого дьявола вы не сказали об этом раньше?

— Все взято под контроль, — пробормотал Кэмб. — Мартин знает об этом, и он обязан позвонить мистеру Уэксфорду. Послушайте, сэр, не мое дело вмешиваться, но… почему бы вам не пойти домой?

— Когда мне понадобятся ваши указания, сержант, я попрошу о них. Последний пропавший здесь ребенок так и не был найден. Я не собираюсь идти домой. — «Мне нечего делать дома» — вот что он имел в виду, и сержант понял это. — Соедините меня с городом.

Кэмб подчинился, а Берден добавил:

— С моим домом.

Когда Грейс Вудвилл ответила, Кэмб передал трубку ее зятю.

— Грейс? Это Майк. Не жди меня с ужином. Тут пропал ребенок. Я приду в десять.

Берден бросил трубку и вышел. Кэмб минут десять тупо смотрел на двери, но тут пришел сержант Мазере, чтобы заступить на дежурство.


Бунгало на Тэбэд-роуд выглядело точно так же, как при жизни Джин Берден. Полы сверкали, окна сияли, а цветы — хризантемы в это время года — стояли в ливерпульских керамических вазах. Чисто английская еда подавалась в обычное время, и дети выглядели ухоженно, как и все Дети, имеющие любящих мам. К половине девятого кровати были убраны, к девяти заканчивалось умывание, и приятный веселый голос приветствовал всех входящих в дом.

За всем этим следила Грейс Вудвилл. Кажется, она просто не могла иначе, не могла не поддерживать в доме порядок, заведенный ее сестрой, не могла не вести себя с детьми так, как вела себя с ними ее сестра. Она и похожа была на свою сестру настолько, насколько могли быть похожими две женщины, не являющиеся близнецами. И все это сыграло положительную роль. Иногда ей казалось, что Джон и Пат почти свыклись с потерей матери. Дети обращались к ней, когда им было больно, или у них возникали какие-то проблемы, или они хотели рассказать ей что-то интересное, как раньше обращались к Джин. Ребята казались счастливыми и оправившимися от раны, нанесенной под Рождество. Да, это сыграло положительную роль для детей, и для дома, и для текущих дел, но не в отношениях с Майком. Конечно, нет. Неужели она на самом деле думала, что будет иначе?

Грейс положила трубку и посмотрелась в стакан, в котором увидела отражение лица Джин. Ее собственное лицо никогда не казалось ей похожим на лицо Джин, пока сестра была жива. Ее собственное лицо казалось ей другим: более сильным, более выразительным и — ложная скромность здесь ни к чему? — более интеллектуальным. Теперь ее лицо больше напоминало лицо Джин. Оно утратило живость, острый ум, и она не нашла в этом ничего удивительного, когда вспомнила, что проводила целые дни в готовке, уборке, увещеваниях и в ожидании прихода с работы человека, который принимал все это как должное.

— Джон! Это звонил твой папа. Он придет домой не раньше десяти. Я думаю, мы сядем ужинать, а как ты думаешь?

Сестренка Джона, Пат, была в саду, где собирала гусениц для коллекции, которую держала в гараже. Грейс боялась гусениц гораздо больше, чем большинство женщин — мышей или пауков, но делала вид, что эти зеленые черви ей нравятся, даже восхищают ее. Она ведь заменяла девочке маму…

— Пат! Кушать, дорогая. Не задерживайся.

Девочке было одиннадцать лет. Она вошла и открыла спичечный коробок, который держала в руке. Сердце Грейс сжалось и похолодело при виде тучного зеленого существа.

— Прелесть, — сказала женщина едва слышно. — Она ведь живет на липе? — Грейс пришлось кое-что прочитать об образе жизни этих тварей, ведь Пат, как все дети, ценила взрослых, которые разделяют их интересы.

— Да. Только посмотри на ее славную мордашку!

— Вижу. Надеюсь, что она превратится в куколку до того, как опадут листья. Папа не придет домой к ужину.

Девочка равнодушно пожала плечами. Она не очень-то любила своего отца, особенно теперь, когда ей стало ясно, что папа любил ее маму больше, чем саму Пат. Л ведь именно сейчас отец должен как можно сильнее любить свою дочь, чтобы восполнить потерю мамы. Одна учительница в школе сказала ей, что так поступают все отцы. Пат ждала-ждала, но ничего подобного не происходило. Папа и раньше часто допоздна задерживался на работе, а теперь это происходило чуть ли не каждый день. Пат перенесла всю свою бесхитростную любовь на тетю Грейс. Втайне она мечтала, как было бы замечательно, если бы Джон и ее отец куда-нибудь уехали и оставили их с тетей, и тогда бы они прекрасно проводили время вдвоем, собирая красивых и редких гусениц и читая книжки по естествознанию и о балете Большого театра.

Она села за стол рядом с тетей и принялась за пирог с курицей и ветчиной. Такой обычно пекла мама.

Ее брат произнес:

— А мы сегодня обсуждали в школе вопрос о равенстве полов.

— Это интересно, — сказала Грейс. — Ты, наверное, тоже что-то говорил на эту тему?

— В основном я слушал, что говорят другие. Я только сказал, что женский мозг легче мужского.

— Нет, не легче, — обиделась Пат.

— Нет, легче. Легче! Правда, тетя Грейс?

— Да, несколько легче, — сказала Грейс, которая была медсестрой. — Но это еще не значит, что женщины хуже мужчин.

— Спорю, — проговорила Пат, мстительно взглянув на брата, — мои мозги весят больше, чем твои. У меня голова больше. А вообще, все эти разговоры — тоска смертная.

— Давай-ка, дорогая, ешь свой пирог.

— Когда я вырасту, — заявила Пат, начиная разговор на излюбленную тему, — я не буду вести всякие скучные разговоры. Я собираюсь получить диплом — нет, пожалуй, я подожду, пока получу ученую степень доктора, — и тогда уеду в Шотландию и начну серьезно исследовать там озера, все самые глубокие озера, и найду чудовищ, которые там живут, и тогда я…

— Да нет там никаких чудовищ. Уже искали и ничего не нашли.

Пат оставила без внимания, слова брата.

— У меня будут водолазы, и специальная лодка, и целый штат сотрудников, а тетя Грейс будет присматривать на базе и готовить нам всем еду.

Они принялись отчаянно спорить.

А ведь такое может случиться, подумала Грейс. Это было ужасно, но такое вполне могло случиться. Иногда она представляла себе, что останется здесь до тех пор, когда дети станут взрослыми, а сама состарится и будет следовать по пятам за Пат в качестве ее домашней работницы. На что еще она сможет сгодиться тогда? И будет ли иметь значение, весит ее мозг меньше, чем мозг некоего мужчины, или больше, или столько же, если этот мозг станет атрофироваться в каком-нибудь маленьком домике в глуши Сассекса?

Грейс работала медсестрой в клинике при медицинском институте, когда умерла Джин, и ей пришлось попросить положенные ей шесть недель отпуска, чтобы приехать сюда и взять на себя заботу о Майке и его детях. Она собиралась пробыть здесь всего шесть недель. Не может же человек потратить годы на учебу, теряя в зарплате, стараться повысить свою квалификацию, поехать на два года в Соединенные Штаты, чтобы изучить новейшие методы акушерства в клинике Бостона, а потом взять и забросить все это. Руководство клиники не советовало ей поступать подобным образом, а она посмеялась над тем, что они могли даже предположить такое. Но шесть педель растянулись на шесть месяцев, потом на девять, десять, и теперь ее место в клинике было занято кем-то еще.

Она задумчиво посмотрела на детей. Ну, как она могла оставить их сейчас? Как могла подумать о том, чтобы оставить их даже через пять лет? Да и тогда Пат будет всего-навсего шестнадцать.

И всему виной был Майк. Тяжело думать об этом, но дело обстояло именно так. И другие мужья теряли своих жен. Но другие мужья как-то приспосабливались. Зарплата Майка и его финансовое положение вполне позволяли нанять домработницу. И дело не только в этом. Такой умный человек, как Майк, должен был отдавать себе отчет в том, что он делает с ней и детьми. Она приехала по его приглашению, по его отчаянной просьбе, рассчитывая на его поддержку, уверенная в том, что он будет проводить вечера дома, вывозить детей на уик-энды, компенсировать им в какой-то степени потерю матери. Он ничего этого не делал. Когда в последний раз он проводил вечер дома? Три недели назад? Четыре? И не всегда же он был занят на работе. В один из вечеров, когда Грейс не могла больше смотреть на горькое бунтарское лицо Джона, она позвонила Уэксфорду, и старший инспектор сказал ей, что Майк закончил дежурство в пять. Одна соседка рассказала ей позже, где был Майк. Она видела, как он сидел в своем автомобиле на одной из дорожек Черитонского леса. Просто неподвижно сидел, устремив взгляд на прямую бесконечную аллею.

— Может быть, посмотрим телевизор? — предложила Грейс, стараясь скрыть усталость. — Кажется, там идет какой-то хороший фильм.

— Очень много уроков задали, — сказал Джон. — А математику я не смогу делать, пока не придет папа. Ты сказала, он придет в десять?

— Он так сказал.

— Тогда я, пожалуй, пойду в свою комнату.

Грейс и Пат сели на софу и стали смотреть фильм. Это был фильм из жизни полицейских, который мало чем напоминал реальную действительность.


Верден приехал в Стоуэртон и, миновав новый район, выехал на старую Хай-стрит. Фонтейн-роуд была параллельна Уинкэнтои-роуд, где много-много лет назад, только что поженившись, он и Джин шесть месяцев снимали квартиру. В каком бы уголке Кингсмаркхема и его окрестностей он ни оказывался, повсюду наталкивался на те места, где они с Джин жили или бывали по какому-то случаю. Он не мог избежать этого, и каждый раз вид этих мест больно ранил его, и боль не ослабевала. После ее смерти он старался не появляться на Уинкэнтои-роуд, потому что здесь они провели особенно счастливые дни, молодые любовники, только познающие, что такое любовь. И Берден чувствовал, что вид дома, в котором была раньше их квартира, станет последней каплей. Он может окончательно потерять над собой контроль и не удержаться от слез.

Берден даже не взглянул на название улицы, по которой проехал, он смотрел прямо перед собой. Свернув влево, на Фонтейн-роуд, он остановился перед домом помер 61.

Здание оказалось невероятно уродливым, построенным лет восемьдесят назад и окруженным диким неухоженным садом, в котором росли старые фруктовые деревья, усыпавшие листвой траву вокруг. Дом был кирпичный, защитного цвета, с почти плоской шиферной крышей. Окна со скользящими рамами оказались очень маленькими, а парадная дверь — громадной, совершенно не пропорциональной, тяжелой, с встроенными панелями из красного и синего витражного стекла. Дверь эта была слегка приоткрыта.

Берден вошел в дом не сразу. Машина Уэксфорда, которую он увидел тут среди прочих полицейских машин, стояла у забора, отделявшего конец улицы от поля, превращенного по решению стоуэртонского совета в детскую игровую площадку. За площадкой простирались поля, леса, холмы.

Уэксфорд сидел в своей машине и изучал карту местности. Когда Берден подошел к нему, он поднял глаза и сказал:

— Молодец, что так оперативно приехал сюда. Я тоже только что подъехал. Ты сам поговоришь с матерью или хочешь, чтобы это сделал я?

— Я сам, — сказал Берден.

На парадной двери дома номер 61 висел тяжелый дверной молоток в форме львиной головы с кольцом во рту. Берден слегка прикоснулся к кольцу и толкнул дверь.

Глава 2


В передней стояла молодая женщина, прижимая к груди сложенные руки. Первое, на что обратил внимание Берден, — ее волосы. Они были того же цвета, что и увядшие яблоневые листья, которые нанесло ветром на изразцовый пол передней. Огненно-медные волосы женщины оказались не прямыми и не кудрявыми, а пышными и блестящими, как тонкая проволока или нить на прялке. Они оставляли открытым ее бледное маленькое лицо и падали назад, доходя до середины спины.

— Миссис Лоуренс?

Она кивнула.

— Моя фамилия Берден. Инспектор Берден, отдел уголовного розыска. Прежде чем мы начнем разговор, я бы хотел взглянуть на фотографию вашего сына и некоторые предметы одежды, которые он носил в последнее время.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, как если бы он был провидцем, который мог определить, где находится пропавший мальчик, притронувшись к его вещам.

— Это для собак, — мягко пояснил он.

Она пошла наверх, и он услышал, как женщина стала лихорадочно открывать ящики. Да, подумал инспектор, в этом неприбранном доме, где ни одна вещь не лежит на своем месте, трудно что-то найти. Она прибежала обратно, держа в руках темно-зеленый школьный блейзер и увеличенный моментальный снимок.

Торопливо идя к дороге, Берден взглянул на фотографию. На снимке был рослый крепыш, не слишком чистенький и не слишком опрятный, но несомненно красивый, с густыми светлыми волосами и огромными темными глазами.

Мужчины, собравшиеся на поиски, стояли группками, кто на детской площадке, кто вокруг полицейских машин. Их было человек шестьдесят или семьдесят — соседи, друзья и родственники соседей и те люди, что приехали сюда на велосипедах издалека. Скорость, с которой распространялись новости такого рода, всегда изумляла Вердена. Стрелки часов едва подходили к шести. Полицейских и самих подняли по тревоге всего только полчаса назад.

Берден подошел к сержанту Мартину, который, казалось, был вовлечен в какую-то ссору с одним из мужчин, и протянул ему фотоснимок.

— В чем проблема? — вмешался в перебранку Уэксфорд.

— Парень сказал мне, чтобы я лучше занимался своим делом, в ответ на то, что я посоветовал ему надеть более толстые ботинки. Обычная проблема, когда имеешь дело с населением, сэр. Они всегда считают, что знают все лучше.

— Мы не можем обойтись без них, сержант, — раздраженно сказал Уэксфорд. — В такие моменты, как этот, нам нужны все имеющиеся в наличии мужчины — и полицейские и жители.

Два самых опытных человека, ведущих поиск, строго говоря, не относились ни к одной из этих категорий. Они сидели немного поодаль от остальных и поглядывали на всех с некоторым пренебрежением. Шерсть Лабрадора блестела, как атласная, в последних лучах солнца, а густой мех восточноевропейской овчарки был тусклым и грубым и походил на волчью шкуру. Услышав поспешное предупреждение сержанта Мартина не подходить близко к собакам, Уэксфорд, который, похоже, собирался погладить овчарку, передал блейзер мальчика хозяину Лабрадора.

Пока собаки своими опытными носами обнюхивали блейзер, Мартин разбил мужчин на группы человек по двенадцать, каждую со своим командиром. Фонарей было мало, и Уэксфорд ругнул этот сезон с его обманчивой дневной жарой и холодными ранними ночами. Уже и сейчас темные щупальца туч ползли по красному небу и морозец докучал своими острыми укусами. Станет совсем темно еще до того, как поисковые группы достигнут леса, который нависал, как черный мохнатый медведь над краями нолей.

Берден проследил взглядом за тем, как маленькие армии входят на широкую детскую площадку и начинают долгую охоту, которая приведет их в Форби или еще дальше. Холодный овал луны, которая только-только пошла на ущерб, показался над лесом. Если бы луна светила ярче и ее не закрывала мрачная иссиня-черная туча, это было бы куда ценнее, чем все их фонари.

Женщины с Фонтейн-роуд, которые стояли в воротах и следили за тем, как уходят их мужья, теперь медленно побрели обратно, в свои дома. Каждая из них будет допрошена. Не видела ли она чего-нибудь? Кого-нибудь? Не случилось ли чего-нибудь из ряда вон выходящего в последние дни? По указанию Уэксфорда Лоринг и Гейтс начали обходить дома, ведя расследование.

Берден вернулся к миссис Лоуренс и прошел следом за ней в гостиную — просторную комнату, обставленную уродливой, под стать самому дому, викторианской мебелью. Игрушки, книги и журналы были разбросаны вокруг, а одежда, платки и шарфы свешивались с предметов мебели. Вешалка с длинным лоскутным платьем болталась на рейке для подвешивания картин.

Все оказалось еще грязнее и запущеннее, когда женщина зажгла торшер. Да и сама она стала выглядеть более странной. На ней были джинсы и атласная блузка. Несколько тусклых цепочек окружали ее шею. Вердену совсем не обязательно было восхищаться ею, но хотелось бы почувствовать хоть какую-то симпатию. Эта женщина, с ее дикими волосами и экстравагантным одеянием, заставляла его думать о том, что она — человек, совершенно не подходящий для того, чтобы присматривать за ребенком, и даже о том, что ее внешний вид и все, что ее окружало, возможно, внесло свой вклад в исчезновение парнишки. Он сказал себе, что не надо делать поспешных выводов, пока еще рано.

— Итак, как зовут мальчика и сколько ему лет?

— Джон. Ему пять.

— Он не ходил сегодня в школу?

— Сейчас короткие каникулы в начальных школах, — сказала она. — Я расскажу вам о сегодняшнем дне, хотите?

— Сделайте одолжение.

— Ну, мы пообедали, Джон и я, и после обеда, около двух, за ним зашел его друг, соседский мальчик. Его зовут Гарри Дин, и ему тоже пять. — Она хорошо владела собой, но сейчас проглотила подступивший к горлу ком и откашлялась. — Они пошли погулять на улицу. Покататься на своих трехколесных велосипедах. Это довольно безопасно. Они знают, что могут кататься только на тротуаре. Когда Джон идет гулять, я примерно каждые полчаса выглядываю в окно, чтобы проверить, все ли в порядке. И сегодня сделала так же. Из моего лестничного окна видны и вся улица, и детская площадка. Так вот, какое-то время они играли на тротуаре с другими мальчиками — все они живут здесь по соседству, — но, когда я посмотрела в половине четвертого, они ушли на детскую площадку.

— Вы различаете сына на таком расстоянии?

— У него темно-синий свитер и светлые волосы.

— Продолжайте, миссис Лоуренс.

Она глубоко вздохнула и крепко сжала пальцы одной руки другой рукой.

— Они бросили свои трехколесные велосипеды на тротуаре. Когда я посмотрела в следующий раз, все они были на площадке, и я различила Джона по его волосам и свитеру. Или… или думала, что различила. Там их было шестеро мальчишек, понимаете? Однако когда я выглянула снова, все они ушли, и я спустилась, чтобы открыть дверь Джону. Я подумала, что он придет попить чаю.

— Но он не пришел?

— Нет. Рядом с его трехколесным велосипедом Джона не оказалось. — Она закусила губу. Ее лицо сейчас очень побледнело. — На улице не было никого из детей. Я подумала, что Джон зашел к кому-то, — иногда он так делает, хотя не должен, без того чтобы не предупредить меня об этом. Потому я подождала — минут пять, не больше — и потом пошла к Динам, проверить, не там ли он. Я была в шоке, — сказала она почти шепотом. — Вот тут я впервые испугалась. Гэри оказался дома, пил чай, и с ним находился мальчик в синем свитере и со светлыми волосами, но совсем не Джон. Это был двоюродный братишка Гэри, который пришел к ним в гости. Понимаете, тут я поняла, что мальчик, которого я принимала за Джона еще с половины четвертого, был братом Гэри.

— Что вы сделали потом?

— Я спросила Гэри, где Джон, а он ответил, что не знает. Он ушел несколько часов назад, он сказал, — он так и сказал, несколько часов назад, — и они думали, что он со мной. Тогда я пошла домой к другому мальчику, Джулиану Крэнтоку, который живет в доме номер 59, и мы с миссис Крэнток заставили его признаться. Он сказал, что Гэри и его братишка стали задирать

Джона, глупо дразнить, как это водится у детей, „У вы же знаете этих детей, как они обижают друг друга и как обижаются. Они дразнили Джона по поводу его свитера, говорили, что свитер девчачий, потому что застегивается на пуговицы сверху донизу, и тогда Джон… Джулиан сказал, что Джон немного посидел один на карусели, а потом пошел в сторону дороги.

— Этой дороги? Фонтейн-роуд?

— Нет, той, что между детской площадкой и фермерскими полями. Она идет от Стоуэртона в сторону Форби.

— Я знаю ее, — сказал Берден. — Это Милл-Лейн. Там еще есть спуск с насыпи, а вдоль всей насыпи растут деревья.

Она кивнула.

— Но почему он отправился туда? Я же твердила ему без конца, что он никогда не должен уходить с улицы или с детской площадки.

— Маленькие мальчики не всегда делают так, как им говорят, миссис Лоуренс. Тогда вы нам и позвонили?

— Не сразу, — сказала она. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Верденом. Это были серо-зеленые глаза, и в них было испуганное замешательство, по голос ее продолжал звучать тихо и ровно. — Я стала обходить дома всех мальчиков. Миссис Крэнток пошла со мной вместе, и, когда все они сказали одно и то же, что произошла ссора и Джон ушел, миссис Крэнток вывела свою машину и мы проехали по всей Милл-Лейн до Форби и обратно, ища Джона. Мы встретили мужчину, пасшего коров, и спросили его. И почтальона. И доставщика овощей. Но никто Джона не видел. И тогда я позвонила вам.

— Так, значит, вы не видели Джона с половины четвертого?

Она кивнула.

— Но почему он пошел туда? Почему? Он разве не боится темноты?

Она продолжала держать себя в руках, но Берден чувствовал, что одно его неверное слово, или жест, или даже какой-то неожиданный звук — и она не выдержит и вскрикнет от ужаса. Он толком не знал ее. Она казалась странной, принадлежала к тому миру женщин, о котором он знал только по газетам. Берден видел на снимках очень похожих на нее женщин, снятых в момент, когда они покидали здания лондонских судов после того, как их признавали виновными в хранении гашиша. Таких, как она, находили мертвыми в гостиничных номерах после чрезмерного употребления барбитуратов и алкоголя. Липа были такими же изможденными и бледными, волосы растрепанными, а одежда вызывала отвращение. Удивление вызывало ее самообладание и приятный нежный голос, который так не вязался с образом, сложившимся у него в силу ее эксцентричного поведения и нездорового образа жизни.

— Миссис Лоуренс, — начал он, — в процессе работы мы десятки раз сталкиваемся со случаями пропажи детей и находим свыше девяноста процентов их живыми и невредимыми. — Инспектор не собирался упоминать о той девочке, которую так и не удалось найти. Может быть, кто-то и скажет ей, какой-нибудь докучливый сосед, но, возможно, к тому времени мальчик уже вернется к своей матери. — Знаете, что случается с большинством из них? Они пускаются в странствия из любопытства или напускной бравады, а потом, заблудившись и оставшись без сил, забиваются в какое-нибудь теплое укромное местечко — и засыпают.

Ее глаза испугали его. Они были огромными и смотрели пристально, почти не мигая. Правда, сейчас он увидел в них слабый проблеск надежды.

— Вы очень добры ко мне, — печально сказала она. — Я верю вам.

Берден проговорил смущенно:

— Это хорошо. Верьте нам, хорошо? Скажите, а в какое время ваш муж приходит домой?

— Я разведена и живу одна.

— Что ж, моему шефу следует узнать об этом, встретиться с вашим… бывшим мужем и так далее.

Ей лет двадцать восемь, не больше, подумал он, а годам к тридцати восьми она уже, наверное, успеет еще раза два выйти замуж и развестись. Один бог знает, какими неисповедимыми судьбами ее занесло из Лондона, где ей по праву надлежало жить, в самую глубинку Сассекса, где она влачила жалкое существование и постоянно служила причиной головной боли для полиции по причине своей нерадивости.

Ее тихий голос, который теперь заметно дрожал, прервал его строгие и, возможно, несправедливые суждения.

— Джон — единственное, что у меня есть. У меня нет больше никого на всем свете, кроме Джона.

Кто же в этом виноват?

— Мы найдем его, — твердо пообещал Берден. — Я поговорю с кем-нибудь из женщин, чтобы побыли с вами. Может быть, с миссис Крэнток?

— О, правда? Она очень мила. В своем большинстве люди здесь милые, хотя они не… — Она замолчала и задумалась. — Они не похожи на тех людей, с которыми я имела дело раньше.

Да уж, подумал Берден. Он бросил взгляд на лоскутное платье. Интересно, куда могла бы какая-нибудь женщина решиться надеть такое?

Она не провожала его до двери. Женщина стояла, уставившись в пространство и играя длинной цепочкой, которая висела у нее на шее. Но, выйдя на улицу, он обернулся и увидел ее белое лицо в окне, в этом страшно грязном окне, которое эти топкие руки никогда не мыли. Их взгляды на мгновение встретились, и он из вежливости заставил себя улыбнуться. Она не улыбнулась в ответ, а только пристально посмотрела на него, и ее лицо в обрамлении тяжелых волос было бледным и тусклым, как окруженная тучами луна.


Миссис Крэнток была опрятной и жизнерадостной женщиной, с седеющими черными кудряшками и ниткой искусственного жемчуга на розовой кофточке-двойке. Она немедленно откликнулась на просьбу Вердена составить компанию миссис Лоуренс. Ее муж ушел с поисковой группой, и в доме оставались лишь Джулиан и его четырнадцатилетняя сестренка.

— Джулиан, когда Джон направился в сторону Милл-Лейн, ты ничего больше не видел? С ним никто не говорил?

Мальчик покачал головой:

— Он просто пошел.

— А что он сделал потом? Он остановился под деревьями или пошел по дороге?

— Не знаю, — поспешно ответил Джулиан и опустил глаза. — Я сидел на качелях.

— А ты не посмотрел в сторону дороги? Не посмотрел, где он?

— Он ушел, — сказал Джулиан. — Гэри сказал, что он ушел и это хорошо, потому что нам малыши не нужны.

— Понятно.

— Он не знает, — ответила сестра мальчика. — Мы и так и сяк его спрашивали, по он правда не знает.

Берден сдался и направился к Динам, в дом номер 63.

— Я не собираюсь обвинять Гэри, — заявила миссис Дин, решительная молодая женщина с агрессивными манерами. — Дети постоянно ссорятся. При чем здесь Гэри, если Джон Лоуренс настолько чувствительный, что стоило его немного поддразнить, и он убежал. Этот ребенок ущербный. Вот в чем корень проблем. Он из неблагополучной семьи, чего же ждать?

Берден и сам так думал.

— Я не виню Гэри, — сказал он. — Я только хочу задать ему несколько вопросов.

— Я не дам его запугивать.

В эти дни Берден заводился от самого незначительного противодействия.

— Вы вольны, — резко сказал он, — пожаловаться на меня начальнику полиции, мадам, если я запугиваю его.

Мальчик лежал в постели, по не спал. Он вышел в халате, угрюмый, с надутыми губами.

— Послушай, Гэри. Я не сержусь на тебя. Никто не сердится. Мы просто хотим найти Джона. Ты ведь понимаешь это, правда?

Мальчик ничего не ответил.

— Он устал, — сказала мать мальчика. — Он же сказал вам, что никого не видел, и довольно.

Берден не обращал внимания на нее. Он наклонился к мальчику:

— Посмотри на меня, Гэри.

Глаза, взглянувшие на него, были полны слез.

— Не плачь. Ты можешь нам помочь, Гэри. Разве ты не хочешь, чтобы все знали, что ты — именно тот мальчик, который помог полиции найти Джона? Все, что я хочу услышать от тебя, — не видел ли ты кого-то, кого-то из взрослых, у дороги, когда ушел Джон.

— Сегодня я их не видел, — сказал Гэри. он с криком бросился к матери. — Я не видел их, не видел!

— Надеюсь, вы удовлетворены, — сказала миссис Дин. — Предупреждаю вас, я этого так не оставлю.

— Я не видел этого человека, — захлебывался слезами Гэри.


— И что ты думаешь, Майк? — спросил Уэксфорд.

— Похоже, что возле этой игровой площадки крутился какой-то человек. Надо будет мне заглянуть к людям, живущим в последних домах, которые выходят на детскую площадку.

— Хорошо, а я зайду в два последних дома на Уинкэитон.

Интересно, помнил ли Уэксфорд, что Майк с Джин когда-то там жили? Берден подумал, не приписывал ли он излишнюю чувствительность старшему инспектору. Возможно. У любого полицейского личная жизнь отступает на задний план, когда он на службе. Он отправился в конец Фонтейн-роуд. Поля были сейчас погружены в темноту, но время от времени он различал свет фонарей.

Последние два дома стояли друг против друга. Одни из них представлял собой стоящее особняком бунгало постройки 1935 года, другой — высокое узкое здание эпохи королевы Виктории. Берден постучался в бунгало, и в дверях появилась девушка.

— Я весь день на работе, — сказала она. — Вот только что пришла, а моего мужа еще нет. Л что случилось? Что-то ужасное?

Берден рассказал ей.

— Площадку видно из моего окна, — сказала девушка, — по днем меня нет дома.

— Ну, тогда не буду отнимать у вас время.

— Надеюсь, вы найдете мальчика, — сказала девушка.

Дверь викторианского дома открылась прежде, чем он подошел к ней. Не успев бросить взгляд на лицо поджидавшей его женщины, пожилой, наблюдательной и живой, он уже знал: ей есть что ему сказать.

— Неужели это был тот самый человек? Никогда не прощу себе, если это был он, а я…

— Может быть, позволите мне войти на минуту? И позвольте полюбопытствовать, как вас зовут?

— Миссис Митчелл. — Она провела его в прибранную, только что отделанную комнату. — Мне следовало самой обратиться в полицию, но вы знаете, как это бывает. Он никогда ничего не делал, даже не разговаривал ни разу ни с кем из детей. Я сказала об этом молоденькой миссис Рашуорт, потому что ее Эндрю играет здесь, но она всегда так занята, весь день на работе, и я думаю, что молодая женщина забыла сказать другим матерям. А потом, когда он не появился, а дети снова пошли в школу…

— Давайте все по порядку, договорились, миссис Митчелл? Вы видели какого-то мужчину, который крутился возле игровой площадки. Когда вы впервые заметили его?

Миссис Митчелл села и глубоко вздохнула:

— Это было в августе. Во время школьных каникул. Я всегда мою окна на верхнем этаже по средам, и вот в одну из сред, когда я мыла окно на лестничной площадке, я и заметила этого человека.

— Где вы его заметили?

— За Форби-роуд, рядом с Милл-Лейн, под деревьями. Он стоял там и наблюдал за детьми. Постойте-ка, там были Джулиан Крэнток, и Гэри Дин, и бедняжка Джон Лоуренс, и Эндрю Рашуорт, и двойняшки Макдауэлл. Все они играли па> площадке, а этот человек смотрел на них. О, мне следовало обратиться в полицию!

— Вы сказали об этом одной из мамаш, миссис Митчелл. Вы не должны укорять себя. Как я понимаю, вы видели этого человека еще раз?

— О да, в следующую среду, а потом я специально посмотрела на следующий день, в четверг, и он снова был там, и вот тогда-то я и сказала миссис Рашуорт.

— Выходит, вы частенько видели его во время августовских каникул?

— Одно время часто, а потом наступила ненастная погода, и дети не могли приходить на игровую площадку, а затем наступило время им снова идти в школу. После этого я начисто забыла об этом человеке и не вспоминала до вчерашнего дня.

— Вы видели его вчера? Миссис Митчелл кивнула:

— Вчера была среда, и я мыла окно на лестнице. Я видела, как дети пришли на площадку, и потом — как появился этот человек. Я была в шоке, увидев его снова, через два месяца. И я сказала себе — буду стоять у этого окна и наблюдать за тобой и посмотрю, что ты будешь делать. Но он ничего не делал. Он бродил вокруг площадки, собирал листья, ветки с осенними листьями, понимаете, а потом он немного постоял неподвижно, глядя на мальчиков. Он находился там с полчаса, а как только я подумала, что мне надо взять стул, потому что меня уже не держат мои ноги, он спустился по насыпи.

— У него была машина? — поспешно спросил Берден. — На дороге?

— Мне не было видно. Мне кажется, что я слышала, как отъехала какая-то машина, но это могла быть и не его машина, правда?

— А сегодня вы не видели его, миссис Митчелл?

— Мне надо было посмотреть, я знаю. Но я говорила миссис Рашуорт, и это была ее обязанность. Кроме того, я никогда не видела, чтобы этот человек что-то совершал. — Миссис Митчелл вздохнула. — Я ушла сегодня в два, — сказала она. — Я навещала свою замужнюю дочь в Кингсмаркхеме.

— Опишите мне этого человека, миссис Митчелл.

— Пожалуйста, — охотно согласилась она. — Он молодой, сам почти мальчишка. Очень тоненький, понимаете, можно сказать даже — хрупкий. Не такой высокий, как вы, далеко не такой. Около пяти футов шести дюймов. На нем всегда было такое — как это называется? — короткое свободное пальто с капюшоном, черное или темно-серое, и джинсы, такие, как все они сейчас носят. Темные волосы, не очень длинные для нашего времени, но значительно длиннее, чем у вас. Я не могла разглядеть его лица с такого расстояния, по у него были очень маленькие руки. И он хромает.

— Хромает?

— Когда он бродил вокруг площадки, — серьезно сказала миссис Митчелл, — я заметила, что он приволакивает одну ногу. Слегка. Чуть-чуть прихрамывает.

Глава 3


Параллельная улица носила название Чилтерн-авеню, и попасть на нее можно было по тропинке, которая пролегала вдоль дома миссис Митчелл, между ее садом и игровой площадкой Берден пошел по Чилтерн-авеню, заходя в каждый дом. Макдауэллы жили в доме номер 38, двойняшки Стюарт и Йен еще не спали.

Стюарт ни разу не видел того человека, о котором говорила миссис Митчелл, потому что почти весь август просидел дома из-за тонзиллита а сегодня был со своей мамой у зубного врача. А вот Йен видел его и даже говорил о нем с Гэри Дииом, своим закадычным другом.

— Он все время был под деревьями, — сказал Йен. — Гэри сказал, что это — какой-то шпион. Один раз Гэри хотел с ним поговорить, по тот убежал на Милл-Лейн.

Берден попросил мальчика описать его, но Йен, в отличие от миссис Митчелл, не отличался особой наблюдательностью.

— Обыкновенный мужчина, — сказал он. — Наверное, такой же большой, как мой старший брат.

Брату, о котором шла речь, было пятнадцать лет. Берден спросил о хромоте.

— А что такое хромота?

Берден объяснил.

— Не знаю, — сказал Йен.

Дальше по улице, в доме, построенном примерно в то же время, что и дом миссис Лоуренс, он встретился с Рашуортами. Мистер Рашуорт, который, как оказалось, работал агентом по продаже недвижимости в Кингсмаркхеме, ушел с поисковыми группами, но его жена была дома с их четырьмя неуправляемыми детьми, которые все еще бодрствовали. Почему она не обратилась в полицию, когда миссис Митчелл предупредила ее в первый раз еще в августе?

Миниатюрная светловолосая миссис Рашуорт, высоченные каблучки и длиннющиеногти которой в сочетании с гривой волос делали ее похожей на нежную птичку, разразилась слезами.

— Я собиралась. — Она всхлипнула. — Я именно так и хотела. Я так много работаю. Понимаете, я работаю в офисе своего мужа. У меня нет ни одной свободной минутки ни на что.

Было почти восемь часов, и Джона Лоуренса никто не видел уже четыре с половиной часа. Вердена бил озноб не столько от вечернего пронизывающего холода, сколько от предчувствия надвигающейся трагедии, предстоящих событий, отбрасывающих перед собой длинную холодную тень. Он подошел к машине и сел в нее рядом с Уэксфордом.


Водителя не было, и Уэксфорд сидел один на заднем сиденье черной служебной машины. Он не вел никаких записей, не изучал больше карту. Уэксфорд был погружен в глубокие раздумья. Света в машине не оказалось — он не включил внутреннее освещение, — и старший инспектор сидел в полумраке как каменное изваяние. С ног до головы он был весь серый — серые редкие волосы, старый серый плащ, вечно слегка запыленные туфли. Его лицо избороздили глубокие морщины, и в полумраке оно тоже казалось серым. Он слегка повернулся при появлении Вердена и устремил на него взгляд серых глаз — единственной блестящей отчетливой Детали его облика. Берден не произнес ни слова, и несколько минут оба они сидели в молчании. Наконец Уэксфорд проговорил:

— О чем задумался, Майк?

— Я думал о Стелле Риверс.

— Ну, разумеется. Разве все мы не думаем о том же?

— Это были тоже ее короткие каникулы, — сказал Берден. — Она была единственным ребенком разведенных родителей. И пропала она тоже на Милл-Лейн. Тут довольно много сходства.

— И несходства тоже. Во-первых, это была девочка, и к тому же она постарше Джона. Ты не слишком хорошо знаком с делом Стеллы Риверс. Ты был болен, когда это произошло.

Все думали, что у него будет нервный срыв. Тогда, в феврале, первое потрясение от смерти Джин ослабло, уступив место горю и панике и ужасу перед сложившейся ситуацией. Ему, спящему, доктор Крокер вводил лекарства, выкрикивая, когда он просыпался, что у него всего-навсего грипп и что он должен подняться и вернуться на работу. Но Берден не выходил на работу три недели, а когда, наконец, ему стало лучше, оказалось, что он потерял почти четырнадцать килограммов. Однако инспектор остался жив, в то время как Стелла Риверс умерла или исчезла с лица своей маленькой земли.

— Она тоже жила со своей матерью, — сказал Уэксфорд, — и со своим отчимом. В четверг, двадцать пятого февраля, у нее был урок в «Равноправии» — школе верховой езды на Милл-Лейн, около Форби. Она брала регулярные уроки по субботам, а этот был дополнительный, чтобы использовать короткие каникулы. Отчим, Айвор Суон, привез ее в «Равноправие» из их дома на Холл-Фарм в Киигсмаркхеме. Но осталось не совсем ясно, как она должна была возвращаться домой.

— Что значит — не совсем ясно?

— После того как она пропала, оба, и Айвор и Розалинда Суон, заявили, что Стелла сказала им, что вернется домой на машине подруги, на которой ее иногда довозили до Кингсмаркхема, но похоже, что у Стеллы не было таких планов, и она ждала, что за ней приедет Суон. Когда время приблизилось к шести, — урок закончился в четыре пятнадцать, и Розалинда Суон, справившись у подруги девочки, позвонила нам. Мы поехали сначала в «Равноправие», где встретились с миссис Уильяме, которая руководит этой школой, и ее помощницей, некоей миссис Фенн. Нам сказали, что Стелла ушла одна в половине пятого. В этот момент уже шел сильный дождь, который начался примерно без двадцати пять. В конечном счете, мы встретились с человеком, который проезжал мимо Стеллы без двадцати пять и предлагал подвезти ее до Стоуэртона. В тот момент она шла одна по Милл-Лейн в сторону Стоуэртона. Она не приняла его предложения, что наводит нас на мысль, что она была девочкой разумной и не садилась в машину к незнакомым людям.

— Ей было двенадцать, кажется? — перебил Берден.

— Двенадцатилетняя девочка, тоненькая и светловолосая. Мужчину, который предложил подвезти ее, зовут Уолтер Хилл, он менеджер филиала банка «Мидлэнд» в Форби. Он, несомненно, абсолютно респектабельный человек и не имеет никакого отношения к ее исчезновению. Мы проверяли и перепроверяли его. Больше никто никогда не заявлял, что видел Стеллу. Она ушла из «Равноправия», очевидно решив, что встретит своего отчима, и бесследно исчезла. Не стану вдаваться сейчас в детали, по мы, безусловно, с особой тщательностью интересовались Айвором Суоном. Хотя у него не было бесспорного алиби на тот день, у нас не имелось серьезных оснований считать, что он хотел причинить зло Стелле. Ей правился Суон. Похоже, что она даже была влюблена в него. Никто из родственников или друзей Суонов не смог рассказать нам хоть о каких-то проблемах, которые случались в их доме. И все же…

— И все же что? Уэксфорд запнулся:

— Ты знаешь о том чувстве, которое иногда у меня возникает, Майк, о том почти сверхъестественном чувстве, что тут что-то не… ну, не совсем так?

Берден кивнул. Он знал.

— Я испытал его там. Но это было всего лишь чувство. Люди хвастают своей интуицией, потому что стараются помнить лишь о тех случаях, когда она их не подводила. Я никогда не позволяю себе забывать то бесчисленное количество раз, когда мои предчувствия не оправдывались. Мы не нашли ни единой зацепки против Суона. Нам надо будет восстановить в памяти это дело завтра. Куда ты сейчас?

— Снова к миссис Лоуренс, — ответил Берден.


Встревоженная миссис Крэнток впустила его в дом.

— Не думаю, что я особенно помогла, — прошептала она ему в прихожей. — Мы не особенно близки, понимаете, всего лишь соседки, чьи дети играют друг с другом. Я просто не знала, что ей сказать. То есть я хочу сказать, что обычно мы говорим о наших маленьких мальчиках, но теперь — ну, я не чувствовала… — Она беспомощно пожала плечами. — И об обычных вещах с ней тоже не поговоришь, вы знаете. Это никогда не получается. Ни о доме, ни о том, что происходит в нашем квартале. — На ее лбу пролегли морщины от титанического усилия объяснить необъяснимое. — Возможно, если бы я смогла говорить о книгах или… или чем-то еще. Она не похожа ни на кого из тех, кого я знаю.

— Я уверен, что вы великолепно справились, — сказал Берден. Он подумал, что прекрасно знает, о чем хотела бы поговорить миссис Лоуренс. Ей был бы интересен нескончаемый анализ чувств.

— Что ж, я пыталась. — Миссис Крэнток повысила голос. — Я ухожу, Джемма, но вернусь попозже, если вы хотите.

Джемма. Любопытное имя. Он не помнил, чтобы встречал его раньше. Это, должно быть, какое-нибудь заморское имя, которым ее наградили эксцентричные родители либо — что скорее — она выбрала его сама по причине собственной оригинальности. Неожиданно разозлившись на самого себя, Берден удивился, почему строил предположения о ней в такой неприязненной манере, почему каждая новая информация о Джемме Лоуренс немедленно вызывала новые вопросы. Потому что она причастна или будет причастна к делу об убийстве, сказал он себе. Инспектор толкнул дверь в гостиную, держа в памяти тот яркий, дикий и вызывающий образ, который у него сложился, и остановился, несколько ошеломленный увиденной картиной. Хотя ничего не изменилось с той поры, когда он уходил, — побелевшая испуганная женщина, свернувшаяся в кресле, которая ждала и ждала…

Хозяйка включила электрический камин, но тот едва ли согревал комнату, и она закуталась в одну из тех шалей, которые он заметил раньше — плотную, черно-золотую, с длинной бахромой. Берден подумал, что не мог бы представить ее рядом с ребенком. Или читающей сказку на ночь, или подающей кукурузные хлопья с молоком. Вот сидящей в каком-нибудь клубе — да. Поющей и играющей на гитаре.

— Выпьете чаю? — спросила она, повернувшись к нему. — Может быть, сделать какие-нибудь сандвичи? Я могу быстро приготовить сандвичи.

— Не беспокойтесь обо мне.

— Ваша жена накормит вас, когда вы вернетесь домой?

— Моя свояченица, — ответил он. — Моя жена умерла.

Он не любил говорить об этом. Люди немедленно смущались, краснели или даже немного отстранялись, как будто у него была какая-то заразная болезнь. Потом нечленораздельно выливали поток неуклюжих неискренних сочувствий, бессмысленных слов, которые вскоре забывались. Никому по-настоящему не было до этого дела. Во всяком случае, до сих пор.

Джемма Лоуренс сказала тихо и медленно:

— Мне очень жаль. Она, должно быть, была молода. Это большая трагедия для вас. Теперь я понимаю, отчего вы так добры к людям, попавшим в беду.

Ему стало стыдно за себя, и от стыда он начал заикаться.

— Я… пожалуй, я бы съел сандвич, если это не очень обременительно для вас.

— Ну почему же? — как-то недоуменно спросила она, словно такая вежливая общепринятая фраза была для нее в новинку. — Разумеется, я хочу сделать что-то для вас в ответ на все то, что вы делаете для меня.

Она очень быстро приготовила сандвичи. Стало очевидным, что для их приготовления и не требовалось много времени. Ветчина была небрежно зажата между двумя ломтями хлеба, а чай подан в кружках без блюдец.

Женщины баловали Вердена всю его жизнь, сервируя еду в изящной фарфоровой посуде и подавая ее на подносах, покрытых кружевными салфетками. И он взял предложенный сандвич без особого энтузиазма, но, когда вонзил в него зубы, обнаружил, что ветчина очень вкусная и не слишком соленая, а хлеб свежий.

Она села на пол, опершись спиной о кресло, стоявшее напротив него. Берден говорил Уэксфорду, что у него осталось еще много вопросов к ней, и он отважился теперь задать некоторые из них. Это были рутинные вопросы, касающиеся взрослых знакомых Джона, родителей его школьных товарищей, ее собственных друзей. Она отвечала спокойно и разумно, и его мозг полицейского автоматически фиксировал ее ответы. Но с ним происходило что-то странное. С удивительным трудом к нему приходило понимание того, что всякий другой мужчина заметил бы при первом же взгляде на нее. Она была красива. Мысль об этом заставила его отвести взгляд, но память сохранила, словно впечатав в сетчатку его глаз, умное выражение этого бледного лица с красивыми чертами и, что вызывало более сильное беспокойство, ее длинные ноги и полную упругую грудь.

Ее волосы отливали багрянцем в красном свете камина, глаза — цвета той чистой зелени, какая бывает у омытых водой драгоценных камней, найденных в море. Шаль придавала ей экзотический вид, словно эта женщина сошла с прерафаэлитского портрета, нереальная, не вписывающаяся в обыденную жизнь. И притом было в ней нечто абсолютно естественное и импульсивное. Слишком естественное, подумал он, неожиданно встревожившись, слишком реальное. Она более реальная, более осведомленная и более естественная, чем на то имеет право любая женщина. Берден сказал поспешно:

— Миссис Лоуренс, я уверен, вы говорили Джону, что никогда не следует разговаривать с незнакомыми людьми.

Она побледнела еще больше:

— О да.

— Он никогда не говорил вам, что с ним беседовал какой-то мужчина?

— Нет, никогда. Я отвожу его в школу и привожу домой. Он бывает один, лишь когда идет гулять, И тогда с ним другие мальчики. — Она в тревоге подняла голову. — Л почему вы спросили?

Ну почему ей понадобилось спрашивать так прямо?

— Никто не говорил мне, что видел, чтобы какой-нибудь незнакомый человек разговаривал с Джоном, — искренне ответил он, — но я должен проверить.

Она сказала все тем же бескомпромиссным тоном:

— Миссис Дин сообщила мне, что в прошлом феврале в Кингсмаркхеме пропал и так и не был найден ребенок. Она приходила, чтобы сказать мне об этом, когда миссис Крэнток находилась здесь.

Берден совершенно забыл об этой миссис Дин. Странным образом, совсем не как полицейский, он вдруг, не сдержавшись, выпалил:

— Ну почему, черт возьми, эти кумушки не могут держать язык за зубами?

Берден закусил губу, изумившись тому, почему ее слова вызвали у него такую бурную реакцию и желание зайти в соседний дом и пристукнуть эту миссис Дин.

— Тот ребенок был девочкой, — сказал он, — и значительно более старшего возраста. Такого рода… э… извращенец, который нападает на девочек, вряд ли станет интересоваться маленьким мальчиком.

Но было ли это и на самом деле так? Разве кто-то может постичь тайны даже здорового ума, не говоря уж о больном?

Она плотнее закуталась в шаль и сказала:

— Как мне пережить эту ночь?

— Я пришлю вам доктора. — Берден допил чай и встал. — Мне кажется, что я видел дощечку с фамилией какого-то врача на Чилтерн-авеню?

— Да. Доктор Ломакс.

— Что ж, возьмем снотворное у этого доктора Ломакса и договоримся о том, чтобы кто-то из женщин побыл с вами ночью. Я прослежу, чтобы вы не оставались в одиночестве.

— Даже не знаю, как вас благодарить. — Женщина опустила голову, и он увидел, что она наконец заплакала. — Вы можете сказать, что это ваша работа и ваша обязанность, но тут нечто гораздо большее. Я… я благодарю вас. Когда я смотрю на вас, то думаю: ничто не может произойти с Джоном, пока вы здесь.

Она смотрела на него так, как должен смотреть ребенок на своего отца и как, насколько он помнил, на него никогда не смотрели его собственные дети. Такое доверие накладывало ужасную ответственность, и инспектор знал, что не Должен это поощрять. Существовала более чем пятидесятипроцентная вероятность того, что ребенка уже нет в живых, а Берден не бог, чтобы воскресить мертвого. Он должен был сказать ей, Что она не должна тревожиться, не должна думать о происшедшем, — что выглядело жестоко, глупо и бесчувственно! — но все, что он произнес, глядя в ее глаза, это:

— Я отправлюсь сейчас к тому доктору, и он позаботится, чтобы вы провели спокойную ночь. — Не было никакой необходимости добавлять что-то еще, по он добавил: — Не слишком поздно вставайте, я вернусь к вам в девять.

Потом Берден пожелал ей спокойной ночи. Он не хотел оборачиваться. Но что-то заставило его сделать это. Она стояла в дверях, в ореоле желтого света, странная, эксцентричная фигура в цыганской золоченой шали. Ее волосы были такими блестящими, что казались объятыми пламенем. Джемма помахала ему одной рукой, нерешительно, даже застенчиво, вытирая другой мокрые глаза. Инспектор видел таких, как она, женщин на картинах, но никогда не встречался с ними лично, никогда не разговаривал с ними.

У него мелькнула мысль: а так ли уж он хочет, чтобы ее ребенок нашелся, так ли страстно этого хочет — ведь подобный исход будет означать, что он никогда не увидит ее снова. Берден резко повернулся к выходу и пошел вызывать доктора Ломакса.


Луна плыла над полями, бледная и неясная, словно она двигалась по воде. Берден дождался возвращения поисковых групп. Они так ничего и не нашли.

Грейс оставила ему записку:

«Джон до одиннадцати ждал тебя, чтобы ты помог ему с математикой. Не мог бы ты хотя бы взглянуть на его работу? Он был очень-очень расстроен.

Г.».

Вердену понадобилась пара секунд, чтобы сообразить, что его собственного сына тоже зовут Джон. Он просмотрел домашнее задание сына, и, насколько мог определить, с алгеброй было все в порядке. Столько шума на пустом месте. Эти маленькие укоризненные записочки от Грейс начинали немного раздражать его. Он открыл дверь в комнату сына и увидел, что тот крепко спит. Грейс и Пат спали в комнате, которую когда-то занимали они с Джин, — он не в состоянии был использовать ее в качестве спальни после ее смерти и даже не мог свободно открывать эту дверь. В своей собственной маленькой комнатке, где раньше обитала Пат, на степах которой выделывали курбеты балерины, что соответствовало вкусу одиннадцатилетней девочки, Берден сел на кровать и почувствовал, как усталость отступает и он становится таким же бодрым, как в восемь часов утра.

Инспектор мог быть усталым до полусмерти. Но стоило ему прийти сюда, остаться наедине с самим собой, и его немедленно одолевала эта пугающая унизительная потребность. Он обхватил голову руками. Все считали, что ему недоставало Джин как друга, как человека, с которым можно было поговорить, поделиться проблемами. И ему действительно ужасно этого не хватало. Но что одолевало его почти каждый день и каждую ночь без передышки — чувственное желание, которое, не находя выхода в течение десяти месяцев, превратилось в загнанное внутрь мучительное безумие.

Берден прекрасно знал, что о нем думали. Для всех он был бесчувственным человеком, непреклонным, когда сталкивался с распущенностью, и оплакивающим Джин только потому, что привык к браку. Они, наверное, представляли себе, что он и Джин занимались любовью раз в неделю при выключенном свете. Подобным образом люди думают о вас, если вы человек такого склада, который избегает грязных шуточек и находит нынешнее общество вседозволенности отвратительным.

Им и в голову не приходит, что вы можете ненавидеть неразборчивость в связях и супружескую измену, потому что знаете: брак может быть таким отличным, что все остальное будет бесплодной попыткой, слабой имитацией. Брак стал счастьем для Вердена, но… Господи, одновременно и несчастьем! Майк Берден оказался брошен на произвол судьбы и обречен на тоску, когда этот брак закончился. Когда Майк женился на Джин, та оказалась невинной, таким же был и он. Люди говорили о них — глупые люди, и говорили они глупости — мол, все это создает сложности при вступлении в брак. Ни так не случилось пи с ним, пи с Джин. Они проявили терпение и чуткость. Их переполняла любовь. И они были так щедро вознаграждены за это, что, оглядываясь назад, Берден с трудом мог поверить, что все получилось хорошо с самого начала, без всяких неудач и разочарований. Но он помнил и знал, что так оно и было.

А какой совет ему давали теперь? Найди себе подругу, Майк. Ничего серьезного. Просто милую доступную девушку, с которой можно было бы немного развлечься. Возможно, он бы сделал это. Если бы привык пускаться во все тяжкие. Но он никогда не был ничьим любовником, кроме Джин. Секс для него означал Джин. Они не понимали, что советовать ему поискать другую женщину было все равно что сказать Джемме Лоуренс, чтобы она нашла себе другого ребенка. Он разделся и лег лицом вниз, сунув сжатые кулаки под подушку.

Глава 4


Если Майк сделает хотя бы малейшую попытку извиниться, решила Грейс, она не скажет ему ни слова. Конечно, он должен был работать и часто не мог без ущерба отложить свои служебные дела. Она знала, что так бывает. Перед тем как Грейс стала вести хозяйство в его доме, у нее имелись друзья-мужчины, некоторые из них были просто друзьями, часть — любовниками, и нередко ей приходилось пропускать свидания из-за неотложной работы в больнице. Однако на следующий день она всегда звонила по телефону или писала записку, в которой объясняла причину.

Майк не был ее любовником, только зятем. Но разве это означало, что она не заслуживает даже элементарной вежливости? И разве человек имеет право не сказать детям ни слова, даже когда его сын дрожит от страха чуть ли не среди ночи, потому что боится, что, если неправильно сделал свое задание по алгебре, старик Парминтер, учитель по математике, оставит парня после уроков?

Грейс приготовила для всех яичницу с беконом и постелила на обеденный стол чистую скатерть. Не в первый раз она пожалела, что ее сестра была такой превосходной хозяйкой, такой правильной и почти безукоризненной во всем, что она делала. Хоть бы позволяла себе сервировать завтрак в кухне. Поддерживать жизнь на уровне, заданном Джин, было тяжкой ношей.

Ее лицо окаменело, когда Майк спустился, пробормотал что-то детям и, не произнеся ни слова, сел за стол. Он и не собирался говорить о вчерашнем вечере.

— Ты прекрасно сделал задание по алгебре, Джон.

Лицо мальчика просветлело, как всегда, когда Берден обращался к нему.

— Я так и думал. Меня это не особенно беспокоит на самом деле, только старик Чеканная Морда не выпустит меня, если все неправильно. Ты, конечно, не сможешь подвезти меня до школы?

— Я очень занят, — сказал Берден. — А тебе будет полезно пройтись. — Он улыбнулся, но не слишком тепло, своей дочери. — И вам тоже, мисс. Собирайтесь. Уже почти половина.

Грейс обычно не провожала их до двери, по сегодня она сделала это. Чтобы смягчить суровость их отца. Когда она возвратилась, Берден пил вторую чашку чаю, и Грейс, не удержавшись, выдала ему пространную тираду и о нервах Джона, и о потерянности Пат, и о том, что он бросал их одних.

Берден выслушал ее, а потом сказал:

— Почему так происходит, что женщины, — он тут же поправился, сделав неизбежное исключение, — большинство женщин не могут понять, что мужчины должны работать? Если бы я не работал, один Бог знает, что бы произошло с вами со всеми.

— Так это ты был на работе, когда миссис Финч видела тебя сидящим в машине в Черитонском лесу?

— Миссис Финч, — возмутился он, — должна, черт возьми, заниматься своим делом!

Грейс отвернулась. Она принялась медленно считать до десяти. Потом сказала:

— Майк, я понимаю. Я могу представить, что ты чувствуешь.

— Сомневаюсь.

— Я думаю, что могу. Но Джон и Пат не могут. Ты нужен Джону, и нужен ему веселым и доступным, таким, каким ты был раньше. Майк, не мог бы ты прийти сегодня домой пораньше? Они хотели посмотреть один фильм. Начало в семь тридцать, так что тебе не надо приходить домой раньше семи. Мы могли бы пойти все вместе. Это бы их очень обрадовало.

— Хорошо, — сказал он, — постараюсь. Не смотри на меня так, Грейс. Я приду к семи.

Она просияла и сделала то, чего не делала с самой его свадьбы. Грейс наклонилась и поцеловала его в щеку. Потом начала поспешно убирать со стола. Стоя к нему спиной, она не видела, как Берден вздрогнул и поднес руку к лицу, как человек, которого ужалили.


Джемма Лоуренс натянула свежие джинсы и свежий толстый свитер. Ее волосы были собраны сзади в пучок и завязаны лентой. От нее пахло мылом, как от примерного чистенького ребенка.

— Я проспала всю ночь.

— Слава доктору Ломаксу, — улыбнулся Берден.

— Поиски продолжаются?

— Конечно. Разве я вам не обещал? Мы собрали целую армию полицейских из всех соседних участков.

— Доктор Ломакс был очень любезен. Вы знаете, он сказал, что, когда еще жил в Шотландии, перед тем как переехал сюда, его собственный маленький сынишка пропал, и нашли его в какой-то пастушьей хижине, где он крепко спал в обнимку с пастушьей собакой. Мальчик забрел очень далеко, и эта собака нашла его и смотрела за ним, как за отбившейся овечкой. Это напомнило мне о Ромуле, Реме и их волчице.

Берден ничего не знал о том, кто такие эти Ромул и Рем, но засмеялся и сказал:

— Ну, что я вам говорил? — Он не собирался разрушать ее надежды, выразившись в том духе, Что здесь не Шотландия, страна одиноких гор и Дружелюбных собак. Вместо этого он спросил: — Что вы собираетесь делать сегодня? Я не хочу, чтобы вы оставались одна.

— Миссис Крэнток приглашала меня на ленч, и соседи все время заходят. Люди очень добры. Я хотела бы, чтобы здесь у меня были более близкие друзья. Все мои друзья остались в Лондоне.

— Самое лучшее лекарство от переживаний, — сказал он, — это работа. Постарайтесь отвлечься.

— У меня нет никакой работы, которой я могла бы заняться, к сожалению.

Берден имел в виду домашние дела, уборку, приведение вещей в порядок, шитье — те занятия, которые казались ему естественными заботами женщины, — а тут было чем заняться. Но не мог же он сказать ей этого.

— Пожалуй, я просто посижу и послушаю пластинки, — сказала она, снимая грязную чашку с проигрывателя и ставя ее на пол, — или почитаю, или займусь чем-то еще.

— Если появятся какие-то новости, я приду к вам. Звонить не буду, просто приду.

Ее глаза сверкнули.

— Если бы я была премьер-министром, — сказала она, — то произвела бы вас в старшие полицейские.

Он поехал в Черитонский лес, где сейчас сосредоточились поиски, и нашел там Уэксфорда, который сидел на бревне. Утро выдалось дождливым, и старший инспектор кутался в старый плащ, надвинув на глаза потрепанную фетровую шляпу.

— Мы вышли на машину, Майк.

— Какую машину?

— Прошлой ночью, когда все были в поле, один из членов поисковой группы сообщил Мартину, что видел какую-то машину, стоявшую на Милл-Лейн. Оказалось, что в августе у этого поисковика был недельный отпуск. Он регулярно водил свою собаку на прогулку по Милл-Лейн и трижды замечал какую-то машину, стоявшую вблизи места, где миссис Митчелл видела того мужчину. Он заметил эту машину, потому что она загораживала дорогу и все могли ехать только в одни ряд. Это был красный «ягуар». Нечего и говорить, что номер он не запомнил.

— А того мужчину он видел?

— Он никого не видел. Теперь мы собираемся найти кого-то, кто регулярно пользуется этой дорогой. Какого-нибудь булочника, например.

— Я займусь этим, — сказал Берден.

В течение утра он нашел доставщика заказов от булочника, который ездил по этой дороге каждый день, а также водителя фургона, который развозил безалкогольные напитки и пользовался данной трассой только по средам и пятницам. Булочник видел ту машину, потому что в какой-то день, завернув за угол, едва не налетел на нее. Это был красный «ягуар», подтвердил булочник, но и он не обратил внимания на номер машины. Тот же булочник пользовался этой дорогой и накануне, проехал мимо ограды детской площадки в два часа, но тогда автомобиля не оказалось. В половине пятого две женщины, ехавшие в машине, спрашивали его, не видел ли он маленького мальчика, по булочник к тому времени был уже почти в Форби. Красный «ягуар», возможно, и проезжал мимо него, возможно, в нем сидел ребенок, но он этого не помнил.

Доставщик безалкогольных напитков оказался менее наблюдателен. Он не замечал ничего необычного на этой дороге — ни в последнее время, ни в августе.

Берден вернулся в полицейский участок и перекусил на скорую руку в кабинете Уэксфорда. Они потратили все послеполуденное время на допрос жалкой кучки мужчин, все из которых были на редкость изворотливы, в большинстве своем тщедушны и в то или иное время пытались завязать дружеские отношения с детьми. Среди них был умственно отсталый девятнадцатилетний парень, который имел обыкновение слоняться у школьных ворот; средних лет учитель начальной школы, уволенный с работы много лет назад; помощник торговца мануфактурными товарами, который подсаживался в купе железнодорожных поездов к одиноким детям; шизофреник, который изнасиловал собственную маленькую дочку и теперь был выпущен из психиатрической больницы.

— Милая у нас работенка, — сказал Берден. — Мне просто муторно.

— Благодари Бога… — отозвался Уэксфорд. — И ты мог бы оказаться среди них, если бы твои родители бросили тебя. И я мог бы, если бы откликнулся на одно из предложений, сделанных мне в школьной раздевалке. Они обречены жить в вечной темноте, в которой рождены, как сказал Блейк или кто-то еще из мудрых. Жалость ничего не стоит, Майк, а это жуткое зрелище более поучительно, чем все крики о телесных наказаниях, и виселицах, и кастрации, и обо всем, что угодно.

— Я не кричу, сэр. Я просто сторонник воспитания самоконтроля. А жалость я испытываю к той матери и ее несчастному ребенку.

— Да, но милосердие нельзя цедить по капле. Твоя проблема в том, что ты — как засорившийся дуршлаг, и твое милосердие просачивается через пару крошечных дырочек. Тем не менее, никого из этих жалких деклассированных личностей не было вчера вблизи Милл-Лейн, и мне трудно себе представить, чтобы кто-то из них проезжал по той дороге в красном «ягуаре».

Если вы в течение десяти месяцев пи разу никуда не выходили вечером, перспектива похода в кино в компании вашего зятя и двоих детей может показаться вам выдающимся событием. Грейс Вудвилл отправилась в три часа в парикмахерскую и, выйдя оттуда, почувствовала себя в еще более приподнятом настроении, чем в тот момент, когда Пат впервые поцеловала ее по собственному почину. В витрине магазина «Моран» был выставлен премиленький золотисто-коричневый свитер, и Грейс, которая уже целый век ничего не покупала себе из вещей, поддалась порыву немедленно купить его.

Надо устроить сегодня особенный ужин для Майка, сделать цыпленка под соусом карри. Джин никогда не готовила это блюдо, потому что не любила его, а Майк и дети обожали. Грейс купила цыпленка, и к тому моменту, когда Джон и Пат вернулись из школы, бунгало уже было густо наполнено ароматом соуса карри и кисло-сладким запахом ананаса.

В шесть часов Грейс отошла от стола и переоделась в новый свитер. Без пяти семь все они уже сидели в гостиной, нарядные и немного смущенные, больше похожие на людей, надеющихся, что их возьмут в гости, чем на семью, собравшуюся пойти в местный кинотеатр.


Телефон не умолкал ни на минуту. В полицейский участок Кингсмаркхема звонили не только люди, живущие поблизости, не только из графства Сассекс, но и из Бирмингема и Ньюкасла, а также из Северной Шотландии. Все звонившие заявляли, что видели Джона Лоуренса одного, либо с мужчиной, либо с двумя мужчинами или двумя Женщинами. Какая-то женщина из Карлайла видела его, как она утверждала, со Стеллой Риверс. Лавочник в Кардиффе продал Джону мороженое. Водитель грузовика подвозил пропавшего Лоуренса и сопровождавшего его мужчину средних лет в Грантхем. Все эти истории нуждались в проверке, хотя и казались весьма сомнительными.

На участок стекались люди с рассказами о подозрительных личностях и машинах, замеченных на Милл-Лейн. К этому моменту подозревались не только красные «ягуары», но и черные, и зеленые, а также черные фургоны и мотоциклы с колясками. А тем временем энергичный поиск продолжался. Работая без перерыва, люди Уэксфорда вели методичное расследование, переходя из дома в дом, с особенным пристрастием опрашивая всех мужчин старше шестнадцати лет.

Без пяти семь Берден оказался возле отеля «Олива и голубка» на главной улице Кингсмаркхема, напротив кинотеатра. Он вспомнил о встрече с Грейс и своими детьми, а также о том, что должен увидеть Джемму Лоуренс перед окончанием рабочего дня.

Телефон-автомат возле отеля был занят, и возле телефонной будки стояла небольшая очередь ожидающих. К тому моменту, когда все поговорят, решил Берден, пройдет добрых десять минут. Он снова бросил взгляд на кинотеатр и увидел, что, хотя начало удлиненной программы в половине восьмого, главный фильм начнется не раньше чем через час. Не было никакого смысла звонить Грейс, когда он мог спокойно заехать в Стоуэртон, выяснить, как обстоят дела у миссис Лоуренс, и успеть домой к без четверти восемь. Грейс вряд ли рассчитывает на то, что он приедет вовремя. Она прекрасно все понимает. И, безусловно, даже его дети вряд ли высидели бы и документальный фильм о путешествии по Восточной Англии, и хронику новостей, и все анонсы кинокартин.

На этот раз парадная дверь оказалась закрыта. Улица выглядела пустынной, но почти каждый дом был ярко освещен. Казалось, что накануне не произошло ничего такого, что могло нарушить покой этой тихой загородной улочки. Прошло время, и мужчины и женщины смеялись, и болтали, и работали, и смотрели телевизор, и говорили: ну что тут поделаешь? Такова жизнь.

В ее доме свет не горел. Он постучал в дверь, и никто не появился. Наверное, она куда-то ушла. И это несмотря на то, что пропал, а возможно, убит ее единственный ребенок? он вспомнил, как она была одета, состояние ее дома. Особа, любящая повеселиться, подумал он, и не слишком преданная мать. Очень может быть, что приехал один из ее лондонских друзей, и она ушла с ним.

Майк снова постучал, и тут услышал какой-то звук, какое-то шарканье. Медленные шаги тяжело приблизились к двери и замерли.

Он позвал:

— Миссис Лоуренс, все в порядке?

До него донесся тихий ответный звук — то ли всхлип, то ли стон. Дверь дрогнула и открылась внутрь.

Ее лицо было безжизненным и распухшим от слез. Она плакала, всхлипывая. Слезы струились по ее лицу. Берден закрыл за собой дверь и включил свет.

— Что произошло?

Она отвернулась от него, бросилась к степе и замолотила по ней кулаками:

— О господи, что мне делать?

— Я знаю, как это трудно, — беспомощно сказал он, — но мы делаем все, что в человеческих силах. Мы…

— Ваши люди, — всхлипнула она, — приходили и уходили весь день, искали и… и спрашивали меня о разных вещах. Они перерыли весь дом! И люди непрерывно звонили, ужасные люди. А одна женщина… женщина… О господи! Она сказала, что Джон мертв, и она… она описала, как он умер, и сказала, что это я во всем виновата! Я не могу этого вынести, не могу вынести, я отравлюсь газом, я вскрою себе вены…

— Прекратите! — заорал Берден.

Она повернулась к нему и пронзительно закричала ему в лицо. Он размахнулся и больно ударил ее по щеке. Джемма захлебнулась и обмякла. Чтобы не дать ей упасть, он обхватил ее руками, и на мгновение она прижалась к нему, словно в любовном объятии, уткнув мокрое лицо в его шею. Потом она сделала шаг назад и встряхнулась, разметав свои рыжие волосы.

— Простите меня, — сказала она. Ее голос был хриплым от слез. — Я обезумела. Мне кажется, я схожу с ума.

— Идите сюда и расскажите мне все. Ранее вы были настроены более оптимистично.

— Это было сегодня утром.

Джемма говорила теперь спокойно, тонким прерывающимся голосом. Постепенно и не очень связно она рассказала ему о полицейском, который обыскал ее шкафы и обшарил мансарду, о том, как полицейские выдрали всю поросль вокруг старых деревьев в этом диком саду. Она рассказала ему, вздыхая, об оскорбительных телефонных звонках и вызванных публикацией во вчерашних вечерних газетах письмах, которые ей доставили сегодня днем.

— Вам не следует открывать никакие письма, если только они не написаны знакомым почерком, — сказал он. — На все остальные сначала должны взглянуть мы. Что же касается телефонных звонков…

— Ваш сержант сказал, что вы получили разрешение прослушивать мой телефон.

О на глубоко вздохнула, теперь спокойнее, но слезы все еще текли по ее щекам.

— Нет ли у вас бренди в этом… э… жилище?

— В столовой. — Женщина слабо улыбнулась. — Все это принадлежало моей двоюродной бабушке. Это… э… жилище, как вы выразились, было ее. Бренди ведь может храниться долгие годы, не так ли?

— Чем дольше, тем этот напиток становится лучше, — сказал Берден.

Столовая была похожа на пещеру, там оказалось холодно и пахло пылью. Он задумался о том, какое стечение обстоятельств привело ее в этот дом и почему она тут осталась. Бренди оказался в буфете, который напоминал скорее деревянный особняк, чем предмет мебели, так он был украшен резными стойками, и арками, и нишами, и балкончиками.

— Вы тоже выпейте немного, — сказала она.

Берден заколебался:

— Пожалуй. Спасибо.

Он снова вернулся к креслу, на котором сидел до того, как пошел в столовую, а женщина села на пол, поджав ноги и пристально глядя на него с пытливым слепым доверием. Единственная горевшая лампа слабым золотым светом озаряла пространство за ее головой.

Она потягивала бренди, и несколько минут они сидели в полном молчании. Потом, согревшись и успокоившись немного, Джемма заговорила о потерявшемся мальчике, о том, чем он любил заниматься, что говорил, о том, какой он не по годам развитый. Она говорила о Лондоне и о том, каким странным казался Стоуэртон и ей, и ее сыну. Наконец женщина замолчала, остановив взгляд на его лице, но он уже не чувствовал того смущения, которое вначале вызывал у него этот доверчивый, по-детски непосредственный взгляд. И это смущение не вернулось даже тогда, когда, подавшись вперед, она импульсивно схватила его руку и крепко сжала.

Берден не был смущен, но прикосновение ее руки ударило его словно током. Оно вызвало такой шок и такое неожиданное беспокойство, что, вместо того чтобы, как всякий нормальный мужчина, взять руку хорошенькой женщины в свои, он вдруг испытал иллюзию, что всем своим телом прикоснулся к ее телу. От этого его бросило в дрожь. Он высвободил свою руку и резко сказал, прервав теперь уже тягостное и затянувшееся молчание:

— Вы — уроженка Лондона. Вы любите Лондон. Зачем вам жить здесь?

— Это ужасно, правда? — Напряжение и ужас исчезли из ее голоса, и он снова стал нежным и глубоким. Звук этого красивого голоса взволновал инспектора почти так же, как прикосновение ее руки. — Это не дом, а какой-то ужасный старый белый слон, — сказала Джемма. — Я и понятия не имела о существовании двоюродной бабушки. Она умерла три года назад и завещала этот дом моему отцу, но он и сам умирал от рака. — Необыкновенно грациозным, но непроизвольным движением она подняла руку и отбросила тяжелую прядь волос с лица. Широкий вышитый рукав странной тупики обнажил ее белую руку, на которой свет лампы высветил топкий золотой пушок. — Я пыталась продать этот дом, по он никому не был нужен, а потом отец умер, и Мэтью — мой муж — оставил меня. Куда еще было мне идти, как не сюда? У меня не осталось средств, чтобы платить за аренду нашей квартиры, а деньги Мэтью кончились. — Казалось, что уже несколько часов прошло с того момента, когда она устремила на него свой пристальный взгляд. Теперь наконец Джемма отвела глаза. — Полиция, — сказала она очень тихо, — думает, что Джона мог забрать Мэтью.

— Я знаю. Такую возможность мы всегда не исключаем, когда пропадает ребенок… э… живущих врозь или разведенных супругов.

— Они поехали, чтобы встретиться с ним, если удастся. Он в больнице, ему удалили аппендикс. Я думаю, что они побеседовали с его женой. Он женился снова, как видите.

Берден кивнул. Его одолевало любопытство, которое выходило за рамки нормального профессионального интереса. Он страстно хотел знать, исходила ли инициатива развода от Мэтью или от нее, чем этот Мэтью занимался и как все получилось. Он не мог спросить ее. Ему сдавило горло.

Она медленно придвинулась к нему поближе, но на этот раз не дотронулась до его руки. Волосы упали на ее лицо.

— Я хочу, чтобы вы знали, — сказала она, — как вы помогли мне, как вы меня успокоили. Я бы совершенно сломалась сегодня, если бы вы не зашли. Наверное, сделала бы что-нибудь ужасное.

— Вам нельзя оставаться одной.

— У меня есть снотворное, — сказала она, — и миссис Крэнток придет в десять. — Она медленно поднялась на ноги, протянула руку и включила торшер. — Она придет через минуту. Сейчас без пяти десять.

Ее голос и неожиданно вспыхнувший свет резко вернули Бердена к реальности. Он заморгал и встряхнулся:

— Как без пяти десять? Я только что вспомнил, что должен был отвезти свою семью в кино.

— А я вам помешала? Может быть, хотите позвонить? Пожалуйста. Можете воспользоваться моим телефоном.

— Боюсь, слишком поздно.

— Я ужасно сожалею.

— Я думаю, что мое пребывание здесь было важнее, вы не находите?

— Это было важно для меня. Но вам надо идти. Вы придете опять завтра? Я имею в виду вас лично.

Он стоял в дверях, когда она сказала это. Джемма легко коснулась ладонью его руки, и они снова оказались близко, всего в футе друг от друга.

— Я… да… Да, конечно. — Он начал заикаться. — Конечно, я приду.

— Инспектор Берден… Нет, я не могу к вам так обращаться. Как вас зовут?

— Я думаю, будет лучше, если вы… — начал он и почти с отчаянием добавил: — Майкл. Все зовут меня Майк.

— Майк, — проговорила она, и в тот момент, когда она протяжно произносила его имя, тихо повторяя его, миссис Крэнток позвонила в дверь.


Грейс лежала, свернувшись клубочком, на софе, и Берден заметил, что она плакала. Чудовищность того, что он натворил, на мгновение затмила другую чудовищность, настойчивый призыв его тела.

— Я страшно сожалею, — сказал он, подходя к ней. — Автомат был занят, а потом…

Грейс подняла голову и посмотрела ему в лицо:

— Мы сидели здесь и ждали тебя. Когда ты не пришел к восьми, мы поужинали, хотя все было испорчено. Я сказала им: «Давайте пойдем», а Джон ответил: «Мы не можем без папы. Нельзя, чтобы он пришел домой и увидел, что мы ушли».

— Я сказал, что мне очень жаль, — повторил Берден.

— Ты мог позвонить! — с чувством произнесла Грейс. — Я бы и слова не сказала, если бы ты позвонил. Неужели ты не понимаешь, что если и дальше будешь вести себя так, то… то твои дети не выдержат!

Она вышла. Дверь за ней закрылась, а Берден остался с мыслями, далекими и от нее, и от собственных детей.

Глава 5


Берден взглянул на листок, который ему протянул Уэксфорд. Отчетливым крупным детским почерком на нем были написаны имена всех тех мужчин, женщин и детей, с которыми общалась Джемма Лоуренс на протяжении последних десяти лет.

— Когда она все это написала?

Уэксфорд пристально взглянул на него:

— Сегодня утром, с помощью Лоринга. Ты ведь не ее эксклюзивный частный сыщик, как ты понимаешь.

Берден вспыхнул. Да она знала сотни людей, и какие необычные имена оказались у всех у них! Это были и художники, и модели, и люди театра, как он полагал, неожиданно помрачнев.

— Неужели мы должны всех их допрашивать?

— С этим нам поможет Мет. Я попросил миссис Лоуренс написать все имена, потому что хотел показать этот список Суонам.

— Значит, ты связываешь эти два случая?

Уэксфорд ответил не сразу. Он взял список у Бердена, дал ему другой листок бумаги и сказал:

— Вот записка, которую мы получили. Наличие отпечатков пальцев на ней уже проверено, так что можешь смело брать ее в руки. Естественно, никаких отпечатков тут не оказалось.

«Джон Лоуренс находится в целости и сохранности у меня, — прочитал Берден. — Он с удовольствием играет с моими кроликами на ферме. Чтобы доказать вам, что это не надувательство, прилагаю прядь его волос. — Записка, написанная печатными буквами на разлинованном листке бумаги, не содержала ни орфографических, пи пунктуационных ошибок. — Его мать сможет получить его обратно в понедельник. Я привезу его со стороны южного конца Майфлит-Райд в Черитопский лес в девять часов утра. Если кто-то попытается забрать его раньше, чем в девять тридцать, я узнаю об этом и застрелю Джона. Это серьезное предупреждение. Я не нарушу своего обещания, если вы будете сотрудничать со мной».

Верден с отвращением отбросил записку. Хотя он и привык к таким вещам, но не мог читать это без содрогания.

— А прядь волос там была? — спросил инспектор.

— Вот.

Это был аккуратный завиток, похожий на женские волосы, накрученные на бигуди. Берден поднял прядь пинцетом, обратив внимание на нежность каждого рыжевато-золотистого волоска, на отсутствие перегибов и рубчиков, характерных для волос взрослого человека.

— Это человеческие волосы, — сказал Уэксфорд. — Я сразу же показал их Крокеру. он говорит, что это волосы ребенка, но нам надобудет, конечно, подвергнуть их дальнейшей экспертизе.

— А миссис Лоуренс поставили об этом в известность?

— Слава богу, он цел, — сказала она, пробежав глазами первые строчки. Женщина прижала на мгновение записку к груди, но не заплакала. — Он цел и невредим и находится где-то на ферме. О господи! Какой кошмар я пережила! Подумать только, все волнения оказались напрасными, и он вернется ко мне в понедельник.

Берден был потрясен. Он ведь уже сказал ей, что не следует слишком полагаться на эту записку, что в девяноста девяти случаях из ста такие письма — просто грубый трюк. Судя по всему, его слова были оставлены без внимания.

— Дайте мне взглянуть на волосики, — сказала она.

Он неохотно вытащил из портфеля конверт, в котором они находились. Джемма охнула, увидев маленький золотистый локон. До сих пор его осторожно брали пинцетом, но она взяла его, погладила и прижала к губам.

— Пойдемте наверх.

Он прошел следом за ней в спальню Джона, обратив внимание на то, что кроватка ребенка не застелена с момента его исчезновения. Но спальня была миленькой, с множеством игрушек и дорогими обоями с акварельными изображениями животных, скопированных с полотен Дюрера. Как бы нерадиво Джемма ни относилась ко всему остальному дому, но об этой комнате она заботилась и, возможно, оклеила ее обоями сама. Мнение Бердена о ней как о матери повысилось.


Джемма подошла к небольшому, выкрашенному в голубой цвет комоду и достала щетку для волос, которой пользовался Джон. Несколько тонких светлых волосков застряли в ее щетинках. Серьезно и сосредоточенно она сравнила их с локоном, который держала в руке. Потом повернулась и лучезарно улыбнулась.

Берден еще не видел ее настоящей улыбки. До этого момента ее улыбки, короткие и слабые, напоминали, как неожиданно подумал он, робко проглядывающее после дождя солнце. Такая метафора была очень необычна, фантастична и совершенно ему не свойственна. Но она пришла ему на ум сейчас, когда он увидел эту ослепительную счастливую улыбку и снова заметил, как красива Джемма.

— Это ведь то же самое? — Ее улыбка почти погасла, когда она почти с мольбой спросила: — Правда?

— Я не знаю. — Конечно, сходство оказалось сильным, но Берден не знал, хочет ли он, чтобы это были те же самые волосы, или нет. Если тот человек на самом деле удерживал Джона и действительно состриг локон с его головки, можно ли всерьез рассчитывать на то, что он не причинит мальчику в дальнейшем никакого вреда? Будет ли он подвергать себя риску быть узнанным мальчиком? С другой стороны, похититель не потребовал никаких денег… — Вы — его мать, — пробормотал он. — Я бы не решился сказать.

— Я знаю, что он в безопасности, — сказала она. — Я чувствую это. Мне осталось потерпеть еще только два дня.

Берден не отважился ничего больше сказать. Только изверг, подумал он, мог разрушить такое лучезарное счастье. Инспектор хотел забрать у нее письмо, чтобы Джемма не смогла прочесть две последние строчки, но она дочитала его до конца.

— Я слышала о подобных случаях, — сказала женщина, и в голосе ее снова послышался страх, когда она посмотрела на Вердена, — и о том, как поступает полиция. Вы ведь не будете… не будете делать… делать того, что он просит вас не делать? Не будете пытаться устроить ему ловушку? Потому что тогда Джон…

— Я обещаю вам, — сказал он, — что мы не будем делать ничего, что могло бы хоть в малейшей степени угрожать жизни Джона. — Как заметил Берден, Джемма не сказала ничего осуждающего в адрес автора письма. Другие женщины на ее месте пришли бы в ярость и требовали отмщения. Она была только переполнена радостью. — Мы поедем туда в понедельник утром, в девять тридцать, и, если Джон окажется там, мы привезем его вам.

— Он там будет, — сказала она. — Я верю этому человеку. Я чувствую, что он искренен. Правда, я чувствую это, Майк.

Услышав из ее уст свое имя, инспектор покраснел. Он почувствовал, как горят его щеки.

— Может быть, он страшно одинок, — мягко сказала Джемма. — Я знаю, что это такое — быть одиноким. Если Джон дал ему несколько дней передышки от одиночества, я не стану ревновать Джона к нему.

Это было неслыханно, и Берден не мог такого понять. Если бы похитили его ребенка, его Джона, он бы не только убил мерзавца, но и хотел бы, чтобы тот умирал мучительной смертью. Берден и в самом деле испытывал такие мстительные чувства к автору письма, и это даже пугало его. Добраться бы до него, думал он, остаться на пять минут с ним наедине в камере, и, ей-богу, пусть он, Берден, даже потеряет из-за этого подонка свою работу… Он резко взглянул на нее и увидел, что она смотрит на него приветливо, ласково и сочувственно.


Охваченный нетерпением увидеть Джемму, Берден совершенно забыл о Суонах, по теперь од вспомнил слова Уэксфорда о том, что письмо помогло установить связь между двумя случаями. Старший инспектор все еще находился в своем кабинете.

— Суон живет на ферме, — сказал он. — Я звонил, но его не будет до трех.

— Он держит кроликов?

— Лучше не говори мне о кроликах. Я только что целый час разговаривал с секретарем местного кроличьего клуба. Кролики! Каких только не бывает: староанглийские, голубые беверенские — на любой вкус. Воистину, Майк, как говорится: «Кролики — существа слабые, да дома свои строят в скалах!»

— И всех любителей проверили? — спросил Берден не улыбнувшись.

Уэксфорд кивнул.

— И я знаю, что это проклятое письмо — просто трюк, — сказал он. — Я ухлопаю лучшую часть своего уик-энда, — как и дюжины других полицейских, — охотясь за кроликами и фермерами, проверяя охотничьи лицензии и любезничая с экспертами по человеческим волосам, но я прекрасно знаю, что это трюк, и все, что я делаю, — напрасная трата времени.

— Но это необходимо сделать.

— Конечно, необходимо. Пошли пообедаем.

В меню кафе «Карусель» остались только ветчина и салат. Уэксфорд без аппетита тыкал вилкой в салат, в котором салат-латук был экономно заменен мелко нарубленными капустой и морковью.

— Не могу выбросить из головы всех этих кроликов, — пробормотал он. — Хочешь, чтобы я тебе рассказал о Суоне и его жене?

— Пожалуй, мне надо немного знать предысторию.

— Обычно, — начал Уэксфорд, — испытываешь необыкновенное сочувствие к родителям пропавшего ребенка. Выкладываешь все свои эмоции. — Он оторвал взгляд от тарелки, посмотрел в лицо Вердену и поджал губы. — Что совсем не помогает розыску, — строго сказал он. — Но в случае с исчезновением Стеллы дело обстоит иначе. Сейчас поймешь почему. — Откашлявшись, он продолжал: — После того как пропала Стелла, мы изучали жизнь Айвора Суона тщательнее, чем кого бы то ни было еще на моей памяти. Я мог бы написать его биографию. Родился в Индии. Сын одного генерала, сэра Родни Суона. Учился он в Англии, сначала в школе, а потом в Оксфорде. Являясь владельцем, как он выражается, небольшого частного предприятия, он так никогда и не приобрел никакой профессии, а поверхностно занимался то одним, то другим делом. Одно время он управлял чьим-то имением, но вскоре был уволен. Написал роман, продал триста экземпляров его и больше не возвращался к этому занятию. Потом он увлекся работой по связям с общественностью, но через три месяца его фирма лишилась ежегодного двадцатитысячного контракта. Абсолютный и закоренелый лентяй — вот кто такой этот Айвор Суон. Воплощение праздности. О, а еще он красавец, просто поразительный. Подожди, сам увидишь.

Берден налил себе стакан воды, но ничего не сказал. Он наблюдал за тем, как оживился Уэксфорд, говоря на эту тему. Когда-то Верден тоже был способен увлеченно говорить о подозреваемых.

— Суон редко обосновывался где-то надолго, — продолжал Уэксфорд. — Он то жил у своей вдовствующей матери в ее доме в Бедфордшире, то у дяди, который является какой-то шишкой в военно-воздушных силах. А теперь я расскажу тебе одну интересную вещь о нем. Всюду после его визита происходят какие-то несчастья. Не по причине того, что он делает, а по причине того, чего он не делает. В доме его матери, когда он там гостил, случился грандиозный пожар. Суон уснул с зажженной сигаретой в руке. Его фирма по связям с общественностью лишилась контракта из-за его бездействия. Увольнение с поста управляющего имением — он оставил после себя там страшный разгром — произошло по причине его лени. Пару лет назад он оказался в Карачи. В тот период он называл себя свободным журналистом, и целью его поездки стало расследование предполагаемой контрабанды золота сотрудниками авиакомпании. Думаю, что любая статья, которую бы он состряпал, оказалась бы клеветнической, но, как выяснилось, она так никогда и не была написана, во всяком случае, ни одна газета не опубликовала ее. Питер Риверс работал в авиакомпании в Карачи, но не пилотом, а в наземной службе — встречал самолеты, взвешивал багаж и тому подобное. Он жил с женой и дочерью в доме, принадлежавшем этой компании. В процессе сбора информации для будущей статьи Суон сблизился с Риверсом. Вернее было бы сказать, сблизился с его женой.

— Ты имеешь в виду, что он увел ее? — предположил Берден.

— Можно подумать, что Суон способен совершить такое активное действие, как отобрать кого-то или что-то у кого-то еще. Я бы скорее сказал, что белокурая Розалинда — «К востоку иль, к западу от Инда прекрасней нету Розалинды» — сама вцепилась в Суона и крепко за него держалась. В результате Суон вернулся в Англию с Розалиндой и Стеллой, и примерно через год Риверс получил решение суда о разводе. Они втроем поселились в тесной квартирке, которую Суон купил в Мэйда-Вейл, но после того, как они поженились, Суон, а вернее, Розалинда решила, что квартирка тесновата, и они переехали сюда, в Холл-Фарм.

— Где он взял деньги на покупку фермы?

— Ну, во-первых, это скорее не ферма, а фешенебельный, приведенный в порядок жилой дом, а вся земля сдается в аренду. Во-вторых, он ничего не покупал. Это была часть собственности, находившейся в семейном владении. Суон нашел подход к своему дяде, и тот уступил ему Холл-фарм за номинальную сумму.

— Везет же некоторым, а? — сказал Берден, думая о закладных, покупках в рассрочку и неохотно выдаваемых банковских ссудах. — Никаких забот о деньгах, никаких проблем с жильем.

— Они переехали сюда в прошлом году, в октябре. Стеллу отправили в католическую женскую школу в Соингбери — дядя внес плату, — а Суон разрешил ей брать уроки верховой езды. Он и сам ездит верхом и немного охотится. Ничего серьезного. Но он ничем не занимается серьезно. Что касается Риверса, тот втихомолку сошелся с одной стюардессой и тоже женился. Суон, Розалинда и Стелла плюс их помощница по хозяйству устроились довольно комфортно в Холл-Фарм, и тут — как гром среди ясного неба — Стелла исчезает. Без сомнения, Стеллы нет в живых, ее убили.

— Похоже, — сказал Берден, — что Суон не имеет к этому отношения.

Уэксфорд упрямо сказал:

— У него не было алиби. И к тому же существует еще нечто менее осязаемое, нечто в личности самого этого человека.

— Он кажется слишком ленивым, чтобы совершить какой-нибудь агрессивный акт.

— Да знаю, знаю, — почти прорычал Уэксфорд. — И он вел с точки зрения закона безупречную жизнь. Нет никаких данных о насилии, психических расстройствах или хотя бы о его скверном характере. Его даже не считают бабником. Случайные подружки — да, по до встречи с Розалиндой он никогда не был женат или помолвлен и не жил с какой-нибудь женщиной. Но у него за спиной — целый ряд катастроф. Есть такая строчка в одном довольно мрачном сонете: «Кто, злом владея, зла не причинит…» Я не думаю, что это значит, что они сознательно не причинят его, нет, просто они ничего не сделают для предотвращения зла. Таков и Суон. Если он и не совершал этого убийства, то произошло оно из-за него. Либо по его вине, либо потому, что он такой, какой есть. Тебе не кажется, что все это какие-то причудливые фантазии?

— Кажется, — твердо сказал Берден.


Короткое лето святого Луки распространило свою славу по крайней мере еще на один день. Живые изгороди были нежного золотисто-зеленого цвета, а в палисадниках домов еще не почернели от мороза хризантемы и многолетние астры. Старость года надвигалась элегантно.

К ферме вела усыпанная опавшей листвой узкая дорожка, над которой нависала живая изгородь из камнеломки. Изредка позади этой пушистой массы возвышались сосны, и там, где на их стволы падало солнце, они были окрашены в розовато-коралловый цвет. Длинное, низкое, каменное, покрытое шифером здание стояло в конце этой дорожки, по большая часть этого каменного сооружения, увитого диким виноградом, скрывалась под пламенеющим багрянцем его листьев.

— Словно в каком-нибудь романе Пруста, — тихо сказал Уэксфорд.

Ссылка на Пруста осталась незамеченной для Вердена. Он смотрел на мужчину, который выходил из-за дома, ведя за собой рослого гнедого мерина.

Уэксфорд вышел из машины и подошел к нему:

— Мы приехали чуть пораньше, мистер Суон. Надеюсь, мы не причиняем вам неудобств?

— Нет, — сказал Суон. — Мы вернулись раньше, чем предполагали. Я собирался объезжать Шерри, по это дело может подождать.

— Это инспектор Берден.

— Как поживаете? — сказал Суон, протягивая руку. — Какие приятные солнечные деньки, правда? Не возражаете, если мы пройдем в дом?

Он был, безусловно, необыкновенно красив. Хотя Берден не мог бы сказать, в чем заключался секрет его красоты. Айвор Суон оказался ни высоким, ни маленьким, ни темным, ни светлым, и глаза его были того неопределенного цвета, который осторожно называют серым. Черты его лица трудно назвать очень правильными, его худощавая фигура не отличалась атлетическим сложением. Но он двигался с особой мужской грацией, полной томного ленивого обаяния, и ощущалась в нем какая-то особая привлекательность, немедленно приковывавшая к нему внимание.

Его голос был мягким и красивым, говорил он медленно и четко. Казалось, что в его распоряжении сколько угодно времени, и он всегда откладывал назавтра то, что не хотел делать сегодня. Было ему, как решил Верден, года тридцать три или тридцать четыре, но не слишком наблюдательный человек мог бы легко принять его и за двадцатипятилетнего.

Оба полицейских прошли вслед за ним в помещение, напоминающее то ли прихожую, то ли кухню, где над аккуратными рядами сапог для верховой езды и охоты висели пара ружей и рыболовные снасти.

— Кроликов не держите, мистер Суон? — спросил Уэксфорд.

Суон покачал головой:

— Я отстреливаю их или пытаюсь сделать это, когда они забредают на мою землю.

В кухне две женщины занимались чисто женским делом. Младшая, некрасивая темноволосая девушка, готовила нечто такое (горы овощей, банки со специями, яйца и мясной фарш, которые занимали весь кухонный стол, — все шло в дело), что Берден шовинистически считал одним из тех неаппетитных блюд, которые были характерны для континентальной европейской кухни. Стоя на почтительном расстоянии от крутящейся мясорубки и разлетающихся брызг, миниатюрная, похожая на куколку блондинка гладила мужские рубашки. Пять или шесть рубашек уже были выглажены и по крайней мере столько же еще оставалось. Берден заметил, что она с особой тщательностью следила за тем, чтобы избежать горизонтальной складки под кокеткой той рубашки, которую сейчас гладила. Ошибка, которую всегда допускали неосторожные или неаккуратные женщины и из-за которой тот, кто надевал такую рубашку, стеснялся снимать пиджак.

— Добрый день, миссис Суон. Разрешите оторвать вас на несколько минут?

Розалинда Суон с ее короткой озорной стрижкой напоминала девочку, и ничто в ее лице или поведении не говорило о том, что восемь месяцев назад она потеряла своего единственного ребенка. На ней были белые колготки и розовые туфли с пряжками, но Берден определил, что женщина одного с ним возраста.

— Я люблю сама гладить выстиранные вещи моего мужа, — объявила она тоном, который Берден описал бы только как веселый, — да и разве может Гудрун придать им тот неповторимый вид, который придает прикосновение рук жены, не правда ли?

По своему богатому опыту Берден знал, что, если у какого-то мужчины роман с другой женщиной и в присутствии той, другой, женщины его супруга кокетничает больше, чем обычно, и говорит глупости, они с той женщиной машинально обмениваются взглядами, полными отвращения к болтовне жены. У Вердена не было никаких оснований предполагать, что Гудрун была для Суона чем-то большим, чем просто служанкой, — ее явно нельзя назвать красавицей, — по, услышав слова миссис Суон, он автоматически взглянул на Айвора Суона и Гудрун. Служанка не поднимала глаз, а взгляд Суона был устремлен на свою жену. Он смотрел на нее признательным, любящим взглядом и, по-видимому, не находил ничего неподобающего в ее словах.

— Мои рубашки могли бы подождать, Роззи. Берден чувствовал, что Суон часто произносил

подобные фразы. Все можно было отложить до другого дня, другого момента. Безделью или разговору о том, о сем он всегда отдавал предпочтение перед деятельностью. Тут миссис Суон весело предложила:

— Не пройти ли нам в салон, любимый мой?

В «салоне» стояли дешевенькие стулья, сомнительной ценности антиквариат, и кое-где висели латунные хозяйственные предметы, явно бесполезные в современном, а, пожалуй, и в старинном Хозяйстве. Эти предметы не свидетельствовали о вкусе, не имели индивидуальности, и Берден вспомнил, что Холл-Фарм со всем его содержимым дядя оставил Суону, поскольку тому негде было жить.

Взяв мужа под руку, миссис Суон подвела его к софе. Она уселась рядом с ним и теперь взяла его за руку. Суон охотно подчинялся всем этим манипуляциям. Оп, видимо, обожал свою жену.

— Ни одно из этих имен ни о чем не говорит мне, старший инспектор, — сказал Суон, взглянув на список. — А тебе, Роз?

— Кажется, тоже, любимый мой.

Ее любимый произнес:

— Я читал в газете о пропавшем мальчике. Вы предполагаете, что оба случая имеют какую-то связь?

— Вполне вероятно, мистер Суон. Так вы говорите, что не знаете никого из этого списка. Л вы знаете, миссис Лоуренс?

— Мы едва знакомы с живущими тут людьми, — сказала Розалинда Суон. — Можно сказать, что у нас все еще продолжается медовый месяц.

Берден посчитал это высказывание бестактным. Этой женщине было целых тридцать восемь лет, и замужем она была год. Он все ждал, когда она скажет хоть что-нибудь о девочке, которую так и не нашли, когда проявит хоть какие-то чувства к ней, но миссис Суон смотрела со всепоглощающей гордостью на своего мужа. Берден решил, что пора внести собственную лепту, и решительно спросил:

— Не могли бы вы подробно остановиться на ваших перемещениях днем в четверг, сэр?

Человек с «ягуаром» был не слишком высок, у него были маленькие руки, а хромоту каждый мог симулировать. Кроме того, Уэксфорд говорил, что у Суона не имелось алиби на тот четверг…

— Вы посчитали меня подходящим на роль похитителя, не правда ли? — обратился Суон к Уэксфорду.

— Вопрос вам задал мистер Берден, — невозмутимо сказал Уэксфорд.

— Я никогда не забуду, как вы преследовали меня, когда мы потеряли бедную маленькую Стеллу.

— Бедная маленькая Стелла, — спокойно вторила ему миссис Суон.

— Не расстраивайся, Роззи. Ты знаешь, что я не переношу, когда ты расстроена. Хорошо, что я делал днем в четверг? Каждый раз, когда вы добавляете еще кого-то к вашему списку пропавших людей, я полагаю, что должен ждать допросов такого рода. Я был здесь в прошлый четверг. Моя жена находилась в Лондоне, а у Гудрун был выходной день. Я находился здесь совершенно один. Немного почитал и подремал. — Легкое раздражение мелькнуло на его лице. — Да, а около четырех я отправился верхом в Стоуэртон и пристрелил там пару малышей, которые мусорили на улицах.

— О, Айвор, дорогой!

— В этом нет ничего забавного, мистер Суон.

— А для меня нет ничего забавного в том, что меня подозревают в пропаже двух детей, один из которых — ребенок моей собственной жены.

Больше из него ничего не удалось вытащить.

— Я собирался спросить, — сказал Берден, когда они ехали обратно, — продолжала ли девочка называть себя Риверс после того, как ее мать вторично вышла замуж?

— Иногда ее называли так, иногда иначе, насколько я знаю. Когда она пропала, то стала для нас Стеллой Риверс, потому что таким было ее настоящее имя. Суон сказал, что собирался сменить ей фамилию официально. Но так ничего и не сделал для этого. Очень типично для него.

— Расскажи мне об этом его несуществующем алиби, — попросил Берден.

Глава 6


Мартин, Лоринг и их помощники по-прежнему опрашивали тех, кто держал кроликов, а Брайант, Гейтс и с полдюжины других полицейских продолжали методично обходить дома Стоуэртона.

За время отсутствия старшего инспектора констебль Пич принес детскую парусиновую туфельку, которую он нашел на поле вблизи Флэгфорда, по размер был не тот, а к тому же Джон Лоуренс не носил такой обуви.

Уэксфорд прочитал рапорты, которые лежали на его столе. Большинство из них были бесполезными, а некоторые требовали немедленного внимания. Он снова просмотрел те рапорты, в которых не содержалось ничего интересного, и со вздохом убрал их обратно в конверт.

— У нас столько бумаг по делу Стеллы Риверс, что мы могли бы оклеить ими стены этого кабинета, — сказал он, — и мы все их проверили. Мы ответили на пятьсот двадцать три телефонных звонка. Что только не приходит в голову людям, Майк, до чего развито их воображение! Почти все они руководствовались благими намерениями. Девяносто процентов людей на самом деле считали, что видели Стеллу и…

Берден перебил его:

— Я хотел услышать об алиби Суона.

— Суон отвез Стеллу в «Равноправие» в два тридцать. Дурацкое название, не находишь? Не знаю, что они имеют в виду, — то ли то, что все ученики в этой школе равны, то ли то, что всех учат только верховой езде.

Берден всегда терпеть не мог отклонений от темы.

— На какой машине он ездит?

— Не на красном «ягуаре». У него довольно старый «форд» с кузовом универсал. Он оставил Стеллу у ворот в надежде, как он сказал, что ее привезут потом друзья, а сам вернулся домой. В три тридцать он тоже оседлал коня, того самого Шерри, и поскакал в Майфлит, веришь ли, чтобы поговорить с одним человеком насчет собаки.

— Ты шутишь.

— Неужели я стал бы шутить по такому поводу? В Майфлите живет один парень по имени Блейн, который разводит пойнтеров. Суон поехал взглянуть на щенков, имея в виду купить одного для Стеллы. Естественно, он ничего не купил, точно так же, как не купил ей обещанного пони или не сменил ее фамилии. Суон всегда только собирается сделать что-то.

— Но он заезжал к этому человеку?

— Блейн сказал нам, что Суон приехал к нему без десяти четыре и уехал в четыре пятнадцать, однако в Холл-Фарм он возвратился лишь в пять тридцать.

— И где, по его словам, он находился этот час с четвертью?

— Просто ездил верхом по окрестностям. Эту лошадь, сказал он, надо было потренировать. Может быть, ее следовало и вымыть, поскольку оба они, и всадник, и лошадь, должны были насквозь промокнуть к тому моменту, когда Суон вернулся домой. Ведь в то время шел дождь. Однако, как бы странно это ни звучало, Суону такое свойственно. Он будет болтаться вокруг верхом «а лошади в любую погоду. Во время прогулки верхом, сказал Суон, он проезжал через Черитонский лес, но ни одного свидетеля, который бы подтвердил это, представить не может. С другой стороны, он мог добраться до Милл-Лейн в нужное время и убить Стеллу. Но зачем ему было это делать? И куда он дел ее тело? У его жены тоже нет никакого алиби. Она утверждает, что находилась в Холл-Фарм и что она не водит машину. Во всяком случае, водительского удостоверения у нее нет.

Верден внимательно выслушал все это. Потом решил узнать более подробно об уходе Стеллы из «Равноправия». Он хотел знать детали, а у Уэксфорда для этого было достаточно времени, пока они ехали вместе в машине по Фонтейн-роуд.

— У детей, — сказал Уэксфорд, — был часовой урок верховой езды, а еще час они провели, ухаживая за лошадьми. Миссис Уильяме, которой принадлежит «Равноправие» и которая живет в доме по соседству с конюшнями, видела Стеллу в тот день, но говорит, что не разговаривала с ней, и у нас нет основания не верить ее словам. Детей вывозила на верховую прогулку миссис Маргарет Фенн. Это вдова лет сорока. Она живет в бывшей сторожке при Солтрем-Хаус. Знаешь это место?

Верден знал его. Разрушенный Солтрем-Хаус и его окрестности, ставшие теперь дикими, являлись для них с Джин любимым прибежищем. Это было романтичное место — заброшенные владения, где они гуляли по вечерам в первое время после женитьбы и куда многократно возвращались потом, устраивая там пикники для детей.

Весь этот день он почти не вспоминал о Джин и своих счастливых днях с ней. Нахлынувшие бурные события как-то отодвинули недавнее горе. А сейчас он снова видел перед собой ее лицо и слышал, как она произносит его имя, когда они, держась за руки, исследуют разоренные временем сады и входят в темный холодный остов здания. Он содрогнулся.

— Все в порядке, Майк? — Уэксфорд бросил на него мимолетный озабоченный взгляд и продолжил: — Стелла попрощалась с миссис Феин и сказала, что, поскольку ее отчим — она сказала так случайно, потому что всегда говорила о нем как об отце — еще не приехал, она пойдет по Милл-Лейн навстречу ему. Миссис Фенн не очень одобрительно отнеслась к тому, чтобы отпустить девочку одну, но было еще светло, а пойти с ней вместе она не могла, потому что ей следовало задержаться еще на полтора часа в «Равноправии» и довести до конца свои дела. Она видела, как Стелла вышла из ворот школы, и стала предпоследним человеком, который видел Стеллу перед тем, как та исчезла.

— Предпоследним?

— Не забудь о том мужчине, который предложил подвезти ее. Теперь что касается домов на Милл-Лейн. Их всего три между «Равноправием» и Стоуэртоном, и все они далеко отстоят друг от друга. Это сторожка Солтрема и два коттеджа. Перед тем как Хилл предложил подвезти девочку, она уже миновала один из этих коттеджей, тот, в котором жили только по уик-эндам, а поскольку это был четверг, коттедж оказался пуст. Мы не знаем, что произошло с ней после того, как ее видел Хилл, но если она благополучно пошла дальше, то должна была подойти ко второму коттеджу, в котором обитал жилец, но не хозяин. Жилец, одинокий мужчина, находился на работе и вернулся домой только в шесть часов. Это тоже тщательно проверено, потому что и в том коттедже, и в сторожке Солтрема оказались телефоны, и мне пришло в голову, что Стелла могла зайти в один из домов и попросить разрешения позвонить в Холл-Фарм. Третий, и последний из домов также оказался пуст до тех пор, пока в шесть часов домой не вернулась миссис Фенн. У нее гостили родственники, по они уехали в Лондон поездом из Стоуэртона в три сорок пять. Водитель такси подтвердил, что увез их от дома двадцать минут четвертого.

— И это все? — спросил Берден. — Больше никаких ниточек?

Уэксфорд покачал головой:

— Никаких, как ты говоришь, ниточек. Как обычно, к нам обратилось множество людей с бесполезными заявлениями. Какая-то женщина нашла детскую перчатку возле одного из этих коттеджей, но эта перчатка не принадлежала Стелле. Один из тех, кто занимается частным извозом, сказал, что в пять тридцать подобрал возле сторожки Солтрема некоего пожилого господина и отвез его в Стоуэртои, но этот водитель был каким-то изворотливым типом и произвел на меня впечатление скорее охотника за сенсациями, чем человека, на слово которого можно положиться. Водитель фургона утверждал, что видел мальчика, выходившего из задней двери сдаваемого в аренду коттеджа, и, возможно, так и было. В этой части страны все оставляют задние двери своих коттеджей незапертыми. Люди считают, что тут нет преступности. Но водитель фургона сказал также, что слышал крики, доносившиеся из-за ограды «Равноправия», а мы знаем, что Стелла была жива и невредима до того момента, как отклонила предложение Хилла. Сомневаюсь, чтобы нам удалось когда-нибудь узнать что-то еще.

Уэксфорд выглядел усталым. Его лицо с отвисшим подбородком казалось еще массивнее, чем обычно.

— Я отдохну пару часов завтра утром, Майк, советую и тебе сделать то же самое. Мы оба смертельно устали. Отоспись.

Берден рассеянно кивнул. Он хотел сказать, что нет никакого смысла отсыпаться, когда тебе не с кем спать, по только подумал об этом. Идя к своей машине, он устало вспоминал те редкие, но восхитительные воскресные утра, когда Джин, обычно рано встававшая, соглашалась полежать в постели с ним до девяти. Лежа в объятиях друг друга, они прислушивались к тому, как Пат наливает им в кухне чай, и вытягивались в струнку, отпрянув друг от друга, когда она входила к ним с подносом. Вот какие были дни, но он не понимал этого тогда, не ценил и не наслаждался каждым мгновением, как следовало бы. А сейчас он отдал бы десять лет жизни за то, чтобы вернуть хоть одно такое утро.

Воспоминания снова причинили ему страдание, его единственным утешением было то, что Берден скоро окажется в обществе такого же несчастного, как он сам, человека, но когда инспектор вошел в постоянно открытую дверь, то услышал, как она радостно окликнула его, и притом так интимно, словно они были старыми друзьями.

— Я говорю по телефону, Майк. Проходите и садитесь. Чувствуйте себя как дома.

Телефон, видимо, в столовой, подумал он. Берден сел в другой комнате, чувствуя себя неуютно, потому что неопрятность всегда смущала его. Он просто диву давался, думая о том, как столь красивая и очаровательная женщина могла жить в таком беспорядке. Берден еще больше удивился, когда Джемма вошла, потому что это была совершенно другая женщина, лучезарно улыбающаяся, Почти элегантная.


— Вам не стоило торопиться из-за меня, — сказал он, стараясь не слишком пристально смотреть на ее короткое голубое, как оперение зимородка, платье, длинные серебряные цепочки и серебряный гребень в высоко поднятых волосах.

— Это звонил Мэтью, — сказала она. — Ему принесли телефон, и он звонил мне, лежа в постели. Он страшно волнуется из-за Джона, но я сказала ему, что все в порядке. Я сказала, что все будет в порядке в понедельник. У него и так полно забот, у бедняжки. Сам болен, жена ждет ребенка, он остался без работы, и теперь еще это.

— Остался без работы? А чем он занимается?

Она села напротив него, скрестив самые красивые ноги, которые, как подумал Берден, ему когда-либо доводилось видеть. Он уставился на пятно на полу, которое находилось в нескольких дюймах от ее ног.

— Он телевизионный актер, во всяком случае, когда есть работа. Он так страстно мечтает о том, чтобы его имя было широко известно. Проблема заключается в его внешности. О, я не имею в виду, что он некрасив. Он слишком поздно родился. Он похож на Валентино, а это не для нашего времени. Джон весь в него. Он уже и сейчас на него похож.

Мэтью Лоуренс… что-то знакомое.

— Мне кажется, что я видел его фото в газетах, — сказал Берден.

Она серьезно кивнула:

— Увивающимся за Леони Уэст, должно быть. Ее фотографировали повсюду, где бы она ни появлялась.

— Я знаю ее. Она — балерина. Моя дочь просто бредит балетом. Пожалуй, там я и видел вашего бывшего мужа, на снимках с Леони Уэст.

— Мэтью и Леони были долгие годы любовниками. Потом он встретил меня. Я училась театральному искусству, и у меня была небольшая роль в одном из телевизионных сериалов с его участием. Когда мы поженились, он сказал, что не будет больше встречаться с Леони, но на самом деле он женился на мне только потому, что хотел иметь ребенка. Леони не могла иметь детей, иначе он женился бы на ней.

Она сказала это очень спокойным прозаическим тоном, но сейчас вздохнула и замолчала. Берден ждал продолжения, уже не чувствуя усталости, больше, чем обычно, заинтересовавшись историей жизни другого человека, которая странным образом взволновала его.

Спустя какое-то время она продолжила:

— Я старалась сохранить наш брак и, когда родился Джон, подумала, что у нас появился шанс. Потом я узнала, что Мэтью продолжает встречаться с Леони. Наконец он попросил у меня развода, и я согласилась. Судья быстро вынес определение, потому что должен был появиться на свет ребенок.

— Но вы сказали, что Леони Уэст не могла…

— О, это была не Леони. Он так и не женился на ней. Она была намного старше его. Сейчас ей, должно быть, хорошо за сорок. Он женился на девятнадцатилетней девушке, которую встретил на вечернике.

— О господи, — сказал Берден.

— Она родила ему ребенка, но тот прожил всего несколько дней. Вот почему я держу пальцы скрещенными, когда думаю о них теперь. Этот мальчик должен выжить.

Верден не мог больше сдерживать свои чувства.

— Неужели вы не держите никакой злобы? — спросил оп. — По-моему, вы должны были бы возненавидеть и его, и его жену, и эту Уэст.

Она пожала плечами:

— Бедная Леони. Она слишком жалкая сейчас, чтобы ее ненавидеть. Мне она всегда скорее нравилась. Я не испытываю ненависти ни к Мэтью, ни к его жене. Они ничего не могли поделать. Они сделали то, что должны были сделать. Нельзя же ждать, чтобы все они испортили себе жизнь ради меня.

— Боюсь, что я слишком старомоден в этих вопросах, — сказал Берден. — Я верю в самодисциплину. Но они испортили жизнь вам, разно не так?

— О нет! У меня есть Джон, и благодаря ему я очень счастлива.

— Миссис Лоуренс…

— Джемма!

— Джемма, — смущенно сказал оп. — Я должен предостеречь вас, чтобы вы не возлагали слишком больших надежд на понедельник. Вы не должны вообще возлагать слишком больших надежд. Мой начальник — старший инспектор Уэксфорд — не слишком верит в достоверность этого письма. Он уверен, что это — фальшивка.

Она немного побледнела и всплеснула руками.

— Никто не стал бы писать подобного письма, — наивно сказала она, — если бы это не было правдой. Никто не может быть таким жестоким.

— Но люди жестоки. Неужели вы этого не знаете?

— Ни за что не поверю этому. Я знаю, что Джон будет здесь в понедельник. Пожалуйста… пожалуйста, не разубеждайте меня. Я верю в это, и это делает меня такой счастливой.

Он беспомощно покачал головой. Ее глаза были умоляющими, они умоляли его сказать хоть одно ободряющее слово. И тут, к его ужасу, она опустилась перед ним на колени и взяла обе его руки в свои.

— Пожалуйста, Майк, скажите мне, что вы верите, что все будет в порядке. Просто скажите, что шанс есть. Должен быть, правда? Пожалуйста, Майк!

Ее ногти впились в его запястья.

— Шанс существует всегда…

— Этого мало, этого мало! Улыбнитесь мне. Покажите, что шанс есть!

Он улыбнулся, почти с отчаянием. Она вскочила на ноги:

— Сидите здесь. Я сделаю кофе.

Вечер угасал. Скоро станет совсем темно. Он знал, что ему надо было сейчас уйти, пойти за ней следом и сказать: «Что ж, раз все в порядке, я пойду». Оставаться здесь не следовало, это явно выходило за рамки его обязанностей. Если ей необходимо общество, это должно было быть общество миссис Крэнток или одного из ее странных друзей.

Но он не мог уйти. Это оказалось невозможно. Каким же лицемером он был со всеми своими разговорами о самодисциплине. «Джин», — попробовал он произнести вслух это имя. Если бы Джин находилась дома, он бы не остался, ему не нужно было бы никакого умения владеть собой.

Джемма вернулась с кофе, и они выпили его в темноте. Вскоре он уже с трудом различал ее и в то же время каким-то образом ощущал присутствие этой женщины еще более сильно. С одной стороны, Берден хотел, чтобы она зажгла свет, но в то же время молил Бога, чтобы Джемма не делала этого и не разрушала тем самым атмосферу — теплую, темную и пропитанную ее ароматом. Напряженную и при этом мирную.

Она подлила ему еще кофе, и их руки соприкоснулись.

— Расскажите мне о вашей жене, — попросила Джемма.

Майк никогда никому не рассказывал о Джин. Он не относился к числу людей, распахивающих свои сердца и обнажающих души. Грейс пыталась вызвать его на разговор. Этот идиот Кэмб пытался, и сам Уэксфорд, делая это более тонко и тактично. И все же Берден был бы рад излить кому-то душу, если бы только мог найти подходящего слушателя. Эта красивая добрая женщина не была подходящим слушателем. Разве могла она, с ее странным прошлым, с ее необыкновенной терпимостью, понять его представления о моногамии, его преданную одной женщине жизнь? Как мог он рассказывать ей о своей простой и нежной Джин, ее тихом существовании и ее ужасной смерти?

— Все кончено теперь, — коротко сказал Берден. — И лучше все забыть.

Он слишком поздно понял, какое впечатление произвели его слова.

— Даже если вы были слишком счастливы, вы скучаете не только по человеку, вы скучаете по любви.

Это была правда. Даже для него это была правда. Но любовь — не совсем то слово. В его снах была не любовь, и Джин никогда не приходила в них. Словно пытаясь отогнать собственные мысли, он резко сказал:

— Говорят, можно найти замену, но вы не можете. И я не могу.

— Не замену. Это неправильное слово. Но кого-то еще, для любви другого рода. Это возможно.

— Не знаю. Мне пора идти. Не включайте свет. — Свет слишком много открыл бы ей: его лицо, после того как над ним потрудилась сдерживаемая боль, и, что гораздо хуже, охватившее его страстное желание, которое он не мог больше прятать. — Не включайте свет!

— А я и не собиралась, — мягко сказала Джемма. — Идите сюда.

Поцелуй в щеку, которым она наградила его, был легким и нежным, таким, каким может женщина поцеловать давно знакомого мужчину, мужа подруги например, и, возвращая ей этот поцелуй, он хотел поцеловать ее так же, по-дружески. Но Берден почувствовал, как заколотилось его сердце и рядом с его сердцем — ее сердце, словно у него их было два. Их губы встретились, и от его долгого самоконтроля ничего не осталось.

Он поцеловал ее со всей силой, до хруста сдавив в объятиях и вынудив прижаться спиной к степе.

Когда Берден отпустил ее и отстранился, дрожа, она так и осталась молча стоять с откинутой головой. Он распахнул парадную дверь и бросился бежать без оглядки.

Глава 7


Воскресенье. Утро, когда он может немного поваляться. Верден провел ужасную ночь, полную сновидений, таких отвратительных, что если бы он прочел о них в каких-то книгах по психологии — из числа тех, которыми всегда увлекалась Грейс, — то без труда бы поверил в то, что эти сновидения были плодом больного и извращенного ума. Его передергивало даже от одних мыслей о них.

Если вы лежите в постели без сна и уже рассвело, вам ничего не остается, как думать. Но о чем? О Джин, которая ушла навсегда? О снах, которые внушают вам мысль о том, что в душе вы нисколько не лучше самых отвратных извращенцев? О Джемме Лоуренс? Каким же дураком надо было быть, чтобы поцеловать ее, остаться сидеть с ней в темноте, дать завлечь себя!

Он поспешно встал. Было только половина восьмого, когда Майк вышел на кухню, где еще никого не было. Он приготовил чай и отнес всем по чашке. День был снова прекрасным и ясным.

Грейс села в постели и взяла чашку. У нее оказалась такая же ночная рубашка, как у Джин. И ее лицо утром было немного припухшим от сна и сонным, как всегда у Джин. Он ненавидел Грейс.

— Я должен уйти, — сказал он. — Работа.

— Я не слышала, чтобы звонил телефон, — заметила Грейс.

— Ты спала.

Дети не шелохнулись, когда он поставил их чашки у кроватей. Они крепко спали, что было совершенно естественно. Берден знал это, но ему казалось, что он больше не интересовал их. Их мать умерла, но у них был заменитель матери, ее точное воспроизведение. Им совершенно все равно, подумал он, здесь их отец или нет.

Берден сел в машину и поехал, не имея четкого представления о том, куда направляется. Может быть, в Черитонский лес, посидеть, подумать и помучить себя. Однако вместо того, чтобы поехать по Помфрит-роуд, он почему-то поехал в сторону Стоуэртона. Ему понадобилась вся оставшаяся воля, чтобы не свернуть на Фонтейн-роуд, и он направился на Милл-Лейн.

На этом месте видели красный «ягуар». Под этими деревьями прогуливался, собирая листья, одетый в короткое шерстяное пальто молодой человек с маленькими руками. Существовала ли между ними связь — между машиной и юношей? И возможно ли такое в нашем порочном и циничном мире, чтобы этот собиратель листьев держал кроликов? Может, он собирал листья для своих кроликов, и ребенок был ему нужен только для того, чтобы получить радость от общения с ним и от вида его счастливого личика в тот момент, когда он поглаживает своей маленькой нетерпеливой ручонкой густой гладкий мех?

В такое утро даже такая невероятная идиллия казалась возможной. В отдалении, впереди себя, в Форби, Берден слышал звон колоколов, возвещающих о раннем причастии. Он знал теперь, куда едет. Он выехал за поворот, и перед ним неожиданно и чудесно возник Солтрем-Хаус.

Разве кто-нибудь мог предположить, глядя с этого расстояния на дом, гордо венчающий холм, что в этих окнах нет стекол, комнаты необитаемы и что сие величественное здание — всего лишь остов, скелет, так сказать, дворца? Казалось, что золотисто-серое в утреннем солнце здание конца XVIII века, с его великолепными пропорциями, одновременно и улыбалось и хмурилось, глядя на простирающуюся внизу долину.

История его разрушения, насчитывающая уже пятьдесят лет, была известна в Кингсмаркхеме каждому. Произошло сие во время Первой мировой войны. Владелец этого дома, имя которого было теперь забыто, устроил домашний прием, и его гости высыпали на плоскую крышу взглянуть на пролетающий над домом цеппелин. Один из гостей уронил окурок сигары за парапет, отчего загорелся кустарник внизу. И теперь за этими пустыми изысканными окнами не было ничего, кроме деревьев и кустов, которые выросли на месте прежних, сгоревших, и просовывали теперь свои ветки туда, где когда-то прохаживались дамы в парижских платьях, разглядывая картины и обмахиваясь веерами.

Берден снова завел машину и медленно подъехал к железным воротам, за которыми начиналась дорога, ведущая к дому. Слева от ворот стоял маленький одноэтажный белый домик с соломенной крышей. В саду какая-то женщина собирала на лужайке грибы. Миссис Фенн, предположил он. Та не жила здесь в то время, когда Майк и Джин приезжали сюда на пикник. Сторожка долгие годы стояла пустой.

Естественно, все здешние окрестности были тщательно обследованы тогда, в феврале, и снова в этот четверг вечером и в пятницу поисковыми группами. Но разве те люди могли знать эти места так, как он? Могли ли они знать потайные места так, как их знал Майк?

Верден распахнул ворота, и они жалобно заскрипели на своих петлях.


Уэксфорд и его друг, доктор Крокер, полицейский врач, иногда играли по утрам в воскресенье в гольф. Они дружили с детства, эти двое, хотя Уэксфорд был на семь лет старше. Доктор — подвижный худощавый человек и выглядел издали довольно моложаво, в то время как Уэксфорд был громадным обрюзгшим мужчиной с опасно высоким кровяным давлением.

Именно из-за его гипертонии Крокер посоветовал ему играть по воскресеньям в гольф и прописал строгую диету. Уэксфорд нарушал свою диету в среднем дважды в неделю, но не особенно возражал против гольфа, хотя ему давали позорно большую фору. Благодаря гольфу он избавлялся от необходимости сопровождать жену в церковь.

— Ты не хочешь выпить по глотку чего-нибудь? — мечтательно спросил он в клубном баре.

— В такое время? — удивился Крокер, сторонник строгой дисциплины.

— Главное результат, а не время.

— Если бы у меня не был идеальный пульс, его бы зашкалило в прошлый раз, когда я мерил тебе давление. Я не шучу, его бы зашкалило от полного отчаяния. Разве ты стал бы совать градусник под горячую воду? Вместо алкоголя дать бы тебе сейчас пару раз в твое недреманное око!

— Только не это, — умоляюще сказал Уэксфорд. — Все, что угодно, только не это.

Они вышли к первой метке для мяча. С непроницаемым выражением лица Крокер посмотрел, как его друг шарит в своем мешке для клюшек, и, не говоря ни слова, протянул ему клюшку с железной головкой.

Уэксфорд ударил. Мяч отлетел, но не в направлении первой лунки.

— Это страшно нечестно, — сказал Уэксфорд. — Ты всю жизнь этим занимаешься, а я — всего лишь новичок. Это вырабатывает во мне чертовский комплекс неполноценности. Если мы привлечем кого-то еще к этому занятию, Майка Вердена например…

— Это пойдет Майку только на пользу, смею сказать.

— Я беспокоюсь за него, — сказал Уэксфорд, обрадовавшись, что получил передышку перед тем, как стать свидетелем одного из первоклассных ударов доктора. — Я иногда думаю, не ждет ли его нервный срыв.

— Мужьям случается терять своих жен. Они справляются с этим. Знаешь что? Майк женится на своей свояченице. Это вполне вероятно. Она выглядит как Джин, ведет себя как Джин. Майк может жениться на ней, почти сохранив верность единобрачию. Ладно, хватит об этой ерунде. Мы пришли сюда, чтобы играть в гольф, не забывай.

— Я не должен особенно удаляться от здания клуба. Я могу понадобиться в любое время, если появится что-то новое об этом пропавшем мальчике.

Уэксфорд действительно беспокоился сейчас, у вовсе не искал отговорку, по он слишком часто поднимал ложную тревогу во время игры в гольф. Доктор язвительно ухмыльнулся:

— За тобой смогут прийти. Некоторые члены этого клуба способны даже бегать, знаешь ли. А теперь внимательно наблюдай за мной. — Он взял собственную, испытанную клюшку и, точно прицелившись, ударил. — Мяч на траве возле лунки, я полагаю, — самодовольно сказал доктор.

Уэксфорд поднял свой мешок для клюшек, вздохнул и решительно зашагал к лунке. Он с чувством пробормотал себе под нос и в спину доктору:

— «Тебе не нужно убивать, не стоит даже и пытаться, чтоб самому в живых остаться».


Сторона дома, обращенная к дороге, где сейчас припарковался Берден, была тыльной. На таком близком расстоянии уже не возникало никаких сомнений в том, что от Солтрем-Хаус остался один только остов. Берден подошел к одному из пустых каменных окон и всмотрелся в неподвижную, неясную и молчаливую даль за ним. Старые деревья и молодые дубки — интересно, каков возраст взрослого дуба? — проложили себе путь сквозь песок и булыжники. Следы пожара давно поблекли, их чернота была смыта за пятьдесят сезонов дождливых зим. Тысячи золотых, изумительно красивых желтых листьев лежали на разбитых камнях и бесчисленных булыжниках. Дом оставался точно таким же, как тогда, когда они с Джин впервые пришли сюда, и единственным изменением оказалось то, что деревья стали выше, а ставшая более пышной природа все более бесцеремонно завладевала всем вокруг. Однако ему мнилось, что в этих руинах скрыта некая символика и они принадлежали только ему одному.

Берден никогда не увлекался поэзией. Редко вообще читал что-то. Но как бывает у большинства нечитающих людей, у него была превосходная память, и иногда он запоминал то, что цитировал ему Уэксфорд. И он, к своему изумлению, пробормотал:

— «Руины навели меня на мысль, что время унесет мою любовь…»

Он понятия не имел, кто сказал такое, но кто бы ни был этот человек, он хорошо знал, о чем говорил. Майк обогнул дом. С тыльной стороны входа не имелось, попасть в дом можно было только с фасадной его части, пробравшись через то, что когда-то являлось итальянским садом.

Справа и слева простирался заброшенный парк. Кому он принадлежал? Почему никто не ухаживает за ним? Берден не знал ответов, знал только, что это была безмолвная и красивая глушь, где росли высокие буйные травы и деревья, творцом которых являлся человек, а не природа. Кедры, и падубы, и высокие стройные гинкго — декоративные китайские деревья, гордые стволы которых с еще более гордыми ветвями поднимались из чужой земли. Всеобщее запустение выглядело ужасно печальным, потому что все вокруг должно было быть ухоженным, создавалось для того, чтобы быть ухоженным, но тех, кто следил за всем этим, унесло всесокрушающее время. Он отвел в сторону ветки и вышел к несравненно более красивой фасадной стороне Солтрем-Хаус.


Фасад здания венчал огромный фронтон с классическим орнаментом, а под ним, над парадной дверью, вертикально располагались солнечные часы небесно-голубого цвета с золотыми цифрами, которые были поцарапаны ветрами и дождями, по уцелели. С того места, где он стоял, Берден видел сквозь остатки стен куски неба, такого же голубого, как солнечные часы.

Уже много лет попасть в итальянский сад или дом нельзя было иначе, нежели перебраться через изгородь. Берден преодолел пятифутовую стену из разрушенных камней и пролез в щель, сквозь которую высовывались усики ежевики и брионии.

Он никогда не видел здесь бьющих фонтанов, по знал, что когда-то они здесь были. Двенадцать лет назад, когда он с Джин впервые забрался так далеко в сад, по обеим сторонам от заросшей дорожки стояли две бронзовые фигуры, высоко держащие вазы. Но наведавшиеся сюда с тех пор вандалы свалили статуи с их постаментов, видимо заинтересовавшись свинцовыми трубами фонтана.

Одна скульптура изображала мальчика, другая — девочку в топком одеянии. Мальчик исчез, а девочка лежала в траве, и серые стебли растения с длинными листьями и желтыми цветами пробились между ее рукой и бедром. Берден наклонился и поднял статую. Она была разбита и наполовину разъедена краской, а земля под ней оказалась совершенно голой — странный кусок оголенной земли, имеющий неприятные очертания человеческого тела.

Он отодвинул кучу металла, которая когда-то была фонтаном, и взобрался по сломанным ступеням, которые вели к двери дома. Но как только Берден оказался за порогом дома, в том месте, где когда-то пришедшие гости передавали свою одежду слугам, он увидел, что здесь невозможно было спрятать никакого тела, даже маленького тельца пятилетнего ребенка.

Потому что всё в Солтрем-Хаус — шкафы, двери, лестница, даже перегородки на огромном их протяжении — исчезло. Не осталось почти ничего того, что было творением человеческих рук. Правда, высокие и какие-то зловещие стены дома парили над ним, но даже эти стены, когда-то расписанные и украшенные фресками, оказались везде увиты плющом и укрывали от ветра молодую густую лесную поросль. Молодые деревца бузины и дуба, березы и бука пробивались сквозь сильно обожженную почву, и некоторые из них и сами сейчас соперничали высотой со стенами. Берден смотрел под йоги, на заросли, которые легко шевелил врывающийся в оконные проемы бриз. Он видел корни этих деревьев, а также то, что под ними ничего не лежало.

Он пристально все оглядел и отвернулся. Потом снова спустился по ступенькам в итальянский сад, вспомнив с внезапной острой болью, как они однажды перекусывали на этом самом месте, и Пат, маленькая тогда, лет шести, спросила его, почему он не может заставить фонтаны забить. Потому что они сломаны. Потому что в них нет воды, ответил Берден. Он никогда не вспоминал об этом, никогда не думал об этом до сих пор.

Но фонтаны когда-то били. Откуда в них поступала вода? Ясно, что не из водопровода, если водопровод вообще когда-то был в Солтрем-Хаус. Для этой цели, для фонтанов и других декоративных водных сооружений, всегда использовали резервуары. И даже если здесь и имелся водопровод в те времена, когда сгорел дом, его наверняка не существовало в те годы, когда строились эти фонтаны, в XVII или каком-то там еще веке.

Следовательно, воду должны были где-то хранить. Вердена охватила нервная дрожь. Это была Глупая идея, сказал он самому себе. Фантастичная. Поисковые группы обыскали здесь все дважды. Должна же была хоть одному из этих людей прийти в голову подобная мысль? «Нет, если они не знали это место так хорошо, как я», — подумал он. Если они не знали, что статуя была когда-то фонтаном.

Берден знал, что не успокоится и не найдет себе места, если уйдет сейчас. Он поспешно опустился на колени в зарослях травы и ежевики. Резервуары, если здесь имелись резервуары, наверняка находились не тут, возле дома, а вблизи цоколей фонтанов.

Во-первых, эти цоколи было трудно отыскать. Берден срезал перочинным ножом ветку бузины и очистил ее от боковых побегов. Потом начал раскидывать сухую поросль. Кое-где она оказалась так запутана, что ее вроде бы невозможно было сдвинуть с места, и он почти решил, что эта задача невыполнима, как вдруг его палка ударилась обо что-то металлическое, и раздался глухой звон. Работая теперь голыми руками, он вырвал сначала плющ, а за ним цепкое, поросшее вереском растение и увидел бронзовый диск с отверстием посередине. Берден закрыл глаза, мысленно возвращаясь в прошлое, и припомнил, что мальчик стоял здесь, а девочка точно так же — по другую сторону дорожки.

Где же мог быть резервуар? Наверняка не между цоколем и дорожкой, а с другой стороны. Берден снова начал орудовать палкой. Дождей не было недели две или три, и земля под зарослями сорняков оказалась твердой как камень. Пытаясь нащупать что-то ногами, он медленно, шаркая, продвигался вдоль узкого прохода, который расчищал себе палкой.

Он все время смотрел под ноги, но тем не менее споткнулся, задев носком левой ноги ребро какого-то камня или ступеньки. С помощью палки он нащупал это ребро и потом прямоугольное очертание. Он присел на корточки и стал работать руками, пока заросли не поредели и не обнажился большой кусок шифера, размером и формой напоминающий могильную плиту. Это был, как он и предполагал, резервуар. Может быть, удастся поднять эту плиту? Майк попытался. Кусок поддался легко, прежде чем он успел собраться с духом, чтобы не получить шок от того, что могло оказаться внутри.

Резервуар был пуст. Полвека без воды, подумал Берден. Ни пауки, ни мокрицы не смогли проникнуть сквозь его каменную твердь.

А разве не должно быть еще одного? Другого резервуара для наполнения фонтана, с противоположной стороны? Никакого труда не составит найти его. Берден перешел на другую сторону и очистил вторую плиту. Интересно, это только его воображение или на этом месте никогда ничего не росло? Тем не менее, здесь не было густых зарослей ежевики, только мягкая сочная трава, которая полностью погибает зимой. Плита выглядела точно так же, как и первая, серебристо-черная, местами позеленевшая от лишайника.

Пораненные пальцы Вердена кровоточили. Он вытер их носовым платком, поднял плиту и, хрипло втянув воздух, заглянул в резервуар, где увидел лежащее тело.

Глава 8


Гарри Уайлд выбил трубку в пепельницу, стоявшую на столе Кэмба.

— Ну, ты собираешься мне рассказывать?

— Да я ничего не знаю, Гарри, правда! Мистера Уэксфорда вытащили прямо с поля для гольфа, и он должен сейчас примчаться сюда. Тебе придется подождать, пока у него будет свободная минутка. У нас тут все вверх дном. Не припомню ни одного такого воскресенья за все время моей службы в полиции.

Зазвонил телефон. Кэмб сиял трубку и сказал:

— Вы видели Джона Лоуренса в Брайтоне, мадам? Подождите минутку, я соединю вас с офицерами, которые занимаются этим вопросом. — Он вздохнул. — Это тридцатый звонок за сегодня от людей, которые утверждают, что видели этого ребенка.

— Он мертв. Мой источник, которому я очень доверяю, говорит, что он мертв. Берден нашел его тело сегодня утром, поэтому я и работаю в воскресенье. — Уайлд посмотрел, какое впечатление сказанное произвело на Кэмба, и добавил: — Я хочу только услышать подтверждение от Уэксфорда и потом поеду брать интервью у матери.

— Лучше ты, чем я, — сказал Кэмб. — Ни какие коврижки не согласился бы на такую работу, как у тебя.

Нисколько не смутившись, Уайлд снова закурил свою трубку.

— Кстати, о коврижках. Перекусить не найдется?

Кэмб не ответил ему. Его телефон зазвонил снова. Закончив разговор с мужчиной, утверждавшим, что он нашел синий свитер, соответствующий описанию того свитера, который был на Джоне Лоуренсе, Кэмб поднял глаза и увидел, что дверь открылась.

— А вот и мистер Уэксфорд, — сказал он, — и мистер Верден. Заехали по пути в морг, где они хотят узнать, к какому выводу пришел доктор Крокер, я думаю.

— А, мистер Берден, — сказал Уайлд, — вас-то я и хотел увидеть. Что за разговоры о том, что обнаружено тело потерявшегося ребенка?

Берден смерил его ледяным взглядом, потом отвернулся, а Уэксфорд взорвался:

— Зачем это вам? Эта ваша газетенка не выйдет до четверга.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Кэмб, — Но мистер Уайлд собирается посылать свои статьи в лондонские газеты.

— А, построчная оплата. Понимаю. Не в моих привычках мешать журналисту зарабатывать его честный хлеб в святой день отдыха. Мистер Берден действительно нашел тело сегодня утром в Солтрем-Хаус, в одном из резервуаров для подачи воды в фонтаны. Вы можете написать, что, по-видимому, это какая-то грязная игра. Найденное тело… — Он помолчал, а потом быстро добавил: — Девочки лет двенадцати, пока неопознанной.

— Это Стелла Риверс, да? — алчно спросил Уайлд. — Ну же, дайте трудящемуся человеку шанс. Это может стать величайшей сенсацией в моей карьере. Пропавший ребенок найден мертвым в развалинах. Пока никаких сведений о пропавшем мальчике. Не является ли Кингсмаркхем вторым Кэннок-Чейзом? Я прямо вижу это, я прямо…

Уэксфорд обладал огромной выдержкой. Но у него самого было две внучки и один внук. Он обожал детей, и обычная выдержка изменила ему.

— Убирайтесь отсюда! — взревел он. — Вы — подпольный глашатай смерти! Тошнотворный, мерзкий писака! Убирайтесь!

Уайлд убрался.


Подавленное настроение охватывает полицейских и весь их полицейский участок, когда они находят тело какого-нибудь ребенка. Потом они выслеживают убийцу ребенка с особым рвением, но сначала, когда обнаруживают преступление, они поражены ужасом и подавлены. Потому что это самое большое преступление против природы, против жизни. И самое непростительное преступление. Не испытывая ни малейшего угрызения совести из-за Гарри Уайлда, Уэксфорд приехал в морг где доктор Крокер и Берден стояли по сторону накрытого простыней тела.

— Я отправил Лориига за Айвором Суоном сэр, — сказал Берден. — Лучше пусть это сделает он, чем мать.

Уэксфорд кивнул.

— Как она умерла?

— Тело находилось здесь бог знает сколько месяцев, — сказал Крокер, — экспертам придется поработать над этим. Я могу предположить только что она задохнулась. Насильственное сжатие трахеи. На теле нет никаких ран или других следов. Изнасилования не было.

— Мы знали, — спокойно сказал Уэксфорд, — что она должна быть мертва. Но это не должно было быть так ужасно. Не должно было стать таким шоком. Я надеюсь, что она не успела испугаться, вот и все. — Он отвернулся. — Надеюсь, что это произошло быстро, — добавил старший инспектор.

— Такие слова, — сказал Крокер, — можно было бы ожидать от ее родителей, а не от такого старого твердого орешка, как ты, Рэдж.

— Перестань. Может быть, я говорю так потому, что знаю: ее родители подобного не скажут. Посмотри на себя, проклятый бездумный знахарь, тебя это даже не тронуло.

— Поосторожней…

— А вот и мистер Суон, — сказал Берден.

Суон вошел в сопровождении Лориига. Доктор Крокер приподнял простыню. Суон взглянул и побледнел.

— Это Стелла, — сказал он. — Волосы, одежда… Господи, какой ужас!

— Вы в этом уверены?

— О да. Я бы хотел сесть. Никогда не видел мертвых раньше.

Уэксфорд отвел его в одну из комнат для бесед на нижнем этаже.

Суон попросил стакан воды и не произнес ни слова, пока не осушил его.

— Какое страшное зрелище. Я рад, что Роз не видела этого. Я там чуть не потерял сознание.

Он вытер лицо платком и сел, уставившись в пространство, по словно продолжая видеть перед глазами тело ребенка. Уэксфорд подумал, что его ужас был вызван только тем, что сделали со Стеллой Риверс восемь месяцев пребывания под землей, а не личным горем. Это впечатление Уэксфорда ничуть не изменилось, когда Суон произнес:

— Я любил ее. Я хочу сказать, не так, как любил бы собственного ребенка, но я был к ней достаточно привязан.

— Все это уже известно, мистер Суон. Как хорошо вы знакомы с окрестностями Солтрем-Хаус?

— Это там, где ее нашли, да? Я даже не представляю, где это.

— А вы же должны были проезжать мимо этого дома каждый раз, когда отвозили Стеллу в «Равноправие».

— Вы имеете в виду те развалины, что видны с дороги?

Уэксфорд кивнул, внимательно следя за ним. Суон смотрел на степы, на пол, но только не на старшего инспектора. Потом он произнес тоном, которым говорит обычно человек, когда его машина постоянно ломается:

— Просто не знаю, почему со мной вечно случается такое.

— Что значит «такое»?

— О, да ничего. Я могу теперь идти?

— Никто вас не задерживает, мистер Суон, — сказал Уэксфорд.


Через полчаса Уэксфорд и Берден сидели на развалинах стены и наблюдали за тем, как полдюжины мужчин суетятся вокруг резервуара, фотографируя его, измеряя и исследуя. Солнце все еще припекало, и его сияние придавало всему месту классический античный вид. Тут и там из высокой травы поднимались разрушенные колонны и обнаруживались фрагменты керамики.

Детективы словно наблюдали за археологическими раскопками, а не за поисками улик в деле об убийстве. Им не удалось найти никаких следов статуи мальчика, а статуя девочки лежала там, где ее оставил Берден. Она лежала как труп, лицом в плющ, ее бронзовые волосы сверкали на солнце. Как золотые, как волосы живой Стеллы Риверс.

— Вы посчитаете меня старым дураком с причудами, — задумчиво проговорил Уэксфорд, — но я не могу не видеть аналогии. Это как предзнаменование. — Он показал на статую и вопросительно взглянул на Вердена. — Девочка мертва. А статуя мальчика исчезла, кто-то забрал его. — Он пожал плечами. — И возможно, где-то этот вор содержит мальчика в хороших условиях и заботится о нем. Я имею в виду статую, конечно.

— Ну да, конечно, что же еще? Скорее всего, оставил все, что могло оказаться полезным, а остальное выбросил.

— Господи… — Уэксфорд увидел, что инспектор не понял, что он имеет в виду. «Мне следовало знать, — подумал он, — что нет никакого смысла делиться полетами своей фантазии с Майком». — Тот, кто положил ее сюда, — сказал он более деловито, — знал это место лучше, чем ты. Ты даже не знал о том, что здесь есть какие-то резервуары.

— Я бывал здесь только летом. Зимой плиты бы так не заросли.

— Интересно, — обратился Уэксфорд к Пичу, — ты был здесь с поисковыми группами в феврале. Ты видел эти резервуары?

— Мы осматривали здесь землю на следующий день после исчезновения Стеллы, сэр. То есть в пятницу. Всю предыдущую ночь лил дождь, и, когда мы приехали сюда, он все еще продолжался. Вокруг разлилось море грязи. Не думаю, что можно было разглядеть здесь резервуары.

— Мне кажется, нам надо встретиться с миссис Фенн и поговорить с ней.

Эта маленькая белокурая женщина, страстно желающая помочь полиции, оказалась совершенно потрясена той находкой, которая была сделана менее чем в четверти мили от ее дома.

— Она считалась самой способной из всех моих учениц, — сказала она ровным голосом, в котором сквозил ужас. — Я нахвалиться на нее не могла. Стелла Риверс, говорила я друзьям, — или Стелла Суон, так и непонятно было, как ее правильно называть, — Стелла Риверс в один прекрасный день покажет первоклассный результат! А она уже не покажет. Господи, это так ужасно. Никогда не прощу себе, что отпустила ее одну в тот день. Мне следовало позвонить мистеру Суону. Я знаю, что он немного рассеянный человек. Это не в первый раз, что он забыл за ней заехать.

— Вы не должны корить себя, — сказал Уэксфорд. — Скажите, вы знали, что для тех фонтанов использовались резервуары? Если вы знали, значит, об этом знали и другие местные жители.

— Конечно, знала. — Миссис Фенн казалась удивленной. — А, вы имеете в виду, что летом они зарастают? — поняла она. — Я часто езжу туда верхом в сухую погоду и вожу туда своих гостей на прогулку или пикники. Я показывала эти фонтаны людям, потому что там такие красивые статуи, не правда ли? — Слегка дрожащим голосом женщина добавила: — Не думаю, что смогу пойти туда когда-нибудь опять. — Содрогнувшись, она покачала головой. — После сильных дождей плиты могут стать не видны, особенно если будет намыто много земли со стороны дома.

Плиту теперь вносили в один из поджидавших фургонов. Она будет передана в лабораторию для тщательного обследования.

— Если он и оставил какие-нибудь отпечатки, — сказал Уэксфорд, — грязь и вода уничтожили их. Погода была на его стороне, не так ли? Что такое? Какая-то идея?

— Боюсь, что нет. — Берден пристально всматривался в тихую дорожку и окружающие луга. Он не оглядывался на дом, но чувствовал взгляд его незрячих пустых глаз на себе. — Я думал о миссис Лоуренс, — сказал он. — Я хочу сказать, что мне надо поехать и…

Уэксфорд резко прервал его:

— Мартин был там. Я послал его на Фонтейн-роуд, как только мы услышали о вашей находке. Было бы плохо, если бы она услышала, что мы нашли тело, и не знала чье.

— Именно об этом я и подумал.

— Значит, тебе нечего беспокоиться о ней сегодня. Она не захочет, чтобы полицейские крутились вокруг ее дома все время. Пусть отдохнет немного. Кроме того, она сказала, что к ней приезжает друг из Лондона.

Ему нечего было беспокоиться о ней сегодня… Но Вердену хотелось бы узнать, кто этот друг. Мужчина или женщина? Актриса? Художница? Может быть, тот, кто будет жадно слушать рассказ Джеммы о поцелуе, которым наградил ее один сексуально озабоченный полицейский. Нет, не надо ехать ему туда пи сегодня вечером, ни в другой день, если подумать. Дело Стеллы Риверс отнимет у него все время, и даже лучше, что будет так. Гораздо лучше, твердо сказал Берден самому себе.


Вся центральная пресса прибыла в воскресенье вечером, и Уэксфорду хотя и неохотно, но пришлось устраивать конференцию. Он не любил репортеров, но от них была своя польза. В конечном счете, решил он, то, что они предают гласности боль и ужас, приносит больше пользы, чем вреда. Их статьи будут неточными, с исковерканными в своем большинстве именами — одна ежедневная центральная газета однажды упорно называла его «старший инспектор Уотерфорд», — по население насторожится, кто-то, возможно, сообщит что-то полезное. Наверняка последуют сотни телефонных звонков и, без сомнения, новые анонимные письма, вроде того, которое позвало сегодня Мартина, Гейтса и Лориига на встречу в Черитонский лес.

Уэксфорд уехал из дому до того, как получил утреннюю почту, и сейчас, в девять утра, вошел в «Брэддон», чтобы купить все газеты, которые сегодня вышли. Несмотря на то, что магазин только что открылся, его уже опередили. Уэксфорд вздохнул. Он узнал круглую седую голову, узнал кроткую худощавую фигуру. Даже сейчас, когда этот человек просто зашел что-то купить, казалось, что он скрывается.

— Доброе утро, Мартышка, — тихо произнес Уэксфорд.

Мартышка Мэтьюс не вздрогнул. Он на мгновение замер, потом повернулся. Было легко понять при внимательном взгляде на его лицо, почему он удостоился такого прозвища. Он вскинул свою выступающую челюсть, сморщил нос и насмешливо сказал:

— Мир тесен. Приезжаем сюда с Руби, я жду автобус, чтобы отправиться по своим делам, и не успеваю приняться за свою скучную работенку, как мне уже сели на хвост.

— Да ладно тебе, — шутливо сказал Уэксфорд. Он купил газеты и увлек с собой Мартышку на улицу.

— Я ничего не сделал.

Мартышка всегда говорил так полицейским, даже когда случайно встречался с одним из них, как, например, сейчас. И Берден однажды заметил: «Минус на минус дает плюс, так что мы знаем, что к чему, правда?»

— Долгонько не виделись. — Уэксфорд терпеть не мог это выражение, но Мартышка поймет и разозлится.

Так и произошло. Чтобы скрыть некоторое смущение, тот закурил сигарету и жадно затянулся.

— Я был на севере, — туманно сказал он. — Занимался тряпками. В Ливерпуле.

Уэксфорд решил позже проверить это.

— Ты был в Уолтоне.

При упоминании о тюрьме Мартышка вынул сигарету изо рта и сплюнул.

— Мы с моим партнером, — сказал он, — честнейшим парнем, как вы бы убедились, — держали лавку, а один грязный мерзавец, желторотый сводник, поставил нам пятьдесят дюжин колготок в сеточку. Предполагалось, что они уцененные, но у половины из них не оказалось клина в шагу. Проклятый провокатор.

— Не хочу ничего об этом слышать, — сказал Уэксфорд, а потом менее сурово добавил: — Так ты снова с Руби, а? Не пора ли сделать ее честной женщиной?

— Это при живой жене? — Сам того не ведая, Мартышка повторил слова Лира. — Простите сэр, но это грех, — сказал он. — Извините, мой автобус. Я не могу стоять и трепаться весь день.

Широко улыбаясь, Уэксфорд наблюдал за тем, как он поспешно бросился на автобусную остановку на Кингсбрук-Бридж. Уэксфорд просмотрел первую полосу первой из газет и прочел, что Стелла была найдена сержантом Бертоном в одной пещере недалеко от крошечного селения Стоуэртон. Он сердито нахмурился.

Глава 9


Мартышка Мэтьюс родился во время Первой мировой войны в лондонском районе Ист-Энд и учился по большей части в борстальском учреждении для преступников. Женитьба в двадцатилетнем возрасте на девушке из Кингсмаркхема привела его в ее родной город, в котором он и проживал — когда не находился в заключении — вместе со своей женой в доме ее родителей. Насилие было ему чуждо, но не по принципиальным соображениям, а только потому, что он был труслив. В основном Мэтьюс занимался воровством. Крал из частных домов, обкрадывал собственную жену и ее престарелых родителей, и тех немногочисленных простаков, которые имели глупость взять его на работу.

Во время Второй мировой войны он оказался в армии, где воровал припасы, офицерскую униформу и мелкое электрооборудование. Вместе с оккупационными войсками он попал в Германию, где заделался настоящим экспертом по «черному» рынку, а по возвращении домой стал, вероятно, первым в Кингсмаркхеме спекулянтом. Его жена терпеливо принимала его обратно всякий раз, когда он выходил из тюрьмы.

Несмотря на заурядную внешность, он пользовался благосклонностью женщин. С Руби Бранч он встретился у входа в здание Кингсмаркхемского суда, когда она выходила оттуда после того, как была отпущена на поруки, а он входил туда в сопровождении двух полицейских. Разумеется, они и словом не перекинулись. Но Мартышка разыскал ее, когда снова освободился, и стал частым гостем в доме в Стоуэртоне, на Чартерис-роуд, особенно во время ночных дежурств мистера Бранча. Он внушил ей, что она недостаточно хорошо использует свою работу на фабрике дамского нижнего белья, и вскоре, по его совету, Руби чаще всего уходила по пятницам с работы, надев под платье три лифчика, шесть трусиков и шесть поясов с резинками. Преданный любовник, Мартышка дождался ее возвращения из тюрьмы Холлоуэй.

С тех пор Уэксфорд упрятывал Мартышку в тюрьму за ограбление магазина, кражу на работе, попытку взорвать одного из конкурентов Руби самодельной бомбой и хищение чужого имущества. Мартышка был почти ровесником Уэксфорда и сохранил не меньше энергии, чем старший инспектор, несмотря на то, что ежедневно выкуривал по шестьдесят сигарет, не имел ни легального источника существования, ни постоянного пристанища, поскольку жена, в конце концов, вышвырнула его вон.

Возвратившись в офис, Уэксфорд продолжал думать о нем. Мартышка никогда не мог долго оставаться на свободе, поскольку непременно ввязывался в какую-то неприятность. Уэксфорд решил заняться Мартышкой.

Его подозрение относительно того, что Мартышка сидел в Уолтоне, вскоре подтвердилось. Того выпустили в сентябре. Он был осужден за приобретение краденого — причем такой огромной партии колготок, нейлоновых трусиков, чулок и другого барахла, которым в случае продажи мог бы обеспечить все женское население Ливерпуля на долгие месяцы вперед.

Покачивая головой, но улыбаясь при этом довольно насмешливо, Уэксфорд выбросил Мартышку из головы и сосредоточился на горе рапортов, которые ждали его внимания. Он просмотрел три из них, когда вошел сержант Мартин.

— Никто, разумеется, не появился? — спросил Уэксфорд, подняв глаза.

— Боюсь, что нет, сэр. Мы рассредоточились согласно инструкции. Совершенно исключено, чтобы нас могли заметить: лес там очень густой. Единственным человеком, который появлялся на дороге, был портье из отеля «Черинтоиский лес». Никто не проезжал. Мы пробыли там до десяти часов.

— Я знал, что это будет пустая трата времени, — вздохнул Уэксфорд.


Берден разделял ту антипатию, которую испытывал его шеф к Айвору и Розалинде Суон, но не мог смотреть на них с цинизмом Уэксфорда. В них что-то было, в этих двоих. Их связывали особые отношения людей, которые почти до самозабвения любят друг друга и собираются любить до тех пор, пока смерть не разлучит их. Встретит ли он сам когда-нибудь снова такую любовь? Или уже сполна испытал такое чувство, о котором только может мечтать каждый мужчина и что редко кому доводится пережить? Розалинда Суон потеряла своего единственного ребенка при чудовищных обстоятельствах, но она смогла перенести эту потерю не слишком болезненно, потому что у нее оставался муж. Берден чувствовал, что она могла пожертвовать дюжиной детей, чтобы только удержать Суона. Как Стелла вписывалась в их медовый период? Не считал ли каждый из них ее помехой, призрачным третьим лишним?

Уэксфорд допрашивал их полчаса, и миссис Суон выглядела усталой и бледной, но, судя по всему, допрос мужа казался ей более чудовищным, чем причина этого допроса.

— Айвор любил Стеллу, — все время повторяла она, — и Стелла любила его.

— Да бросьте, мистер Суон, — сказал Уэксфорд, не обращая внимания на ее слова, — вы, несомненно, часто вспоминали с тех пор о той своей прогулке верхом и, тем не менее, не можете назвать мне ни одного человека, помимо мистера Блейна, кто мог видеть вас.

— Я не так много думал об этом, — сказал Суон, обеими руками сжимая руку жены. — Я старался забыть об этом. Я помню людей, но не запомнил ни как они выглядели, ни номера их машин. Для чего мне было запоминать номера? Не мог же я знать, что мне придется подтверждать кому-то свое алиби.

— Я палью тебе стаканчик, любовь моя. — Она вложила в это столько заботы, сколько иная женщина вкладывает, готовясь кормить своего ребенка. Она протерла стакан салфеткой и попросила Гудрун принести лед. — Вот. Не слишком много содовой я набухала?

— Ты балуешь меня, Роззи. Это я должен был бы позаботиться о тебе.

Берден увидел, как она порозовела от удовольствия. Она взяла руку Суона и поцеловала ее, словно здесь не было никаких свидетелей.

— Мы уедем куда-нибудь, — сказала она. — Завтра же уедем и забудем весь этот кошмар.

Эта маленькая сценка, которая вызвала легкий укол зависти в сердце Вердена, нисколько не смягчила Уэксфорда.

— Я предпочел бы, чтобы вы никуда не уезжали до тех пор, пока нам не станет яснее картина этого дела, — сказал он. — Кроме того, состоится следствие, на котором вы обязаны присутствовать, и, по-видимому, — добавил он с безжалостным сарказмом, — похороны.

— Следствие? — в ужасе спросил Суон.

— Разумеется. А чего вы ждали?

— Следствие, — снова произнес Суон. — И мне надо на нем присутствовать?

Уэксфорд раздраженно пожал плечами:

— Это дело коронера, но я бы сказал, да, безусловно надо.

— Выпей, любовь моя. Все будет не так ужасно, если мы будем вместе, правда?

— Вы же мать! — взорвался Уэксфорд.

Берден какое-то время молчал. Он думал о том, не ошибочны ли были его представления о материнской любви. До этого момента он представлял себе, что для всякой женщины потеря ее ребенка — непереносимое горе. Но может быть, это и не так. Люди очень жизнеспособны. Они быстро оправляются после трагедий, особенно если с ними остается кто-то из любимых ими людей, особенно когда они молоды. У Розалинды Суон оставался ее муж. А кто останется у Джеммы Лоуренс, когда ее привезут в морг посмотреть на тело?

Прошло три дня с тех пор, как он видел ее, но Думал Берден о ней едва ли не каждый час. Он вспоминал тот поцелуй, и каждый раз заново ощущал нервную дрожь. Говорить себе, что надо прекратить вспоминать об этом поцелуе и о ней, было бесполезно, тут вариант «С глаз долой — из сердца вон» не проходил. Когда она отсутствовала, Берден ощущал Джемму едва ли не с большей реальностью, чем в ее присутствии. Тело этой женщины казалось ему еще нежнее и совершеннее, волосы — еще более густыми и блестящими, а ее детская прелесть еще сильнее. Но на расстоянии он чувствовал себя в большей безопасности. Время притупит воспоминания, если он только найдет в себе силы держаться на дистанции.

Они сидели на заднем сиденье машины, и Уэксфорд остановил на нем свой пытливый взгляд. Надо было что-то сказать.

— А что известно об отце девочки, Риверсе? — наконец выдавил Берден. — Вы же, наверное, наводили справки о нем тогда, в феврале.

— Конечно. Сразу же после развода он женился снова, а авиакомпания, в которой он работал, перевела его в Сан-Франциско. Мы не только навели справки. Мы тщательнейшим образом проверили его. Существовала большая вероятность того, что он мог объявиться и тайно увезти ребенка в Штаты.

— Как? Все так просто? Прыгнуть в самолет, схватить ее и снова улететь? Вряд ли он богатый человек.

— Конечно, нет, — ответил Уэксфорд, — но он мог сделать это так же легко, как какой-нибудь миллионер, у которого есть личный самолет. Не забудь, что он работает в авиакомпании и, как всякий ее служащий, путешествует за весьма небольшую плату. То же самое относится к любому иждивенцу, которого он берет с собой. Поскольку он мог воспользоваться любым самолетом, место ему всегда было обеспечено. Аэропорт всего в тридцати милях отсюда, Майк. Если он выяснил передвижения девочки, смошенничал с ее паспортом и билетом, он спокойно мог это сделать.

— Только он это не сделал.

— Нет, не сделал. Двадцать пятого февраля он весь день находился на работе в Сан-Франциско. Естественно, он прилетел, как только услышал об исчезновении Стеллы, и, без сомнения, прилетит опять.


За время отсутствия Уэксфорда пришли подробные отчеты судебных медиков. Они подтвердили предварительный диагноз Крокера и, несмотря на всю свою опытность, мало что добавили к этому. Восемь месяцев прошло с момента смерти девочки, но заключение показало, что она умерла в результате мануального давления, оказанного на ее горло и рот. Ее пораженная плесенью и разорванная в клочья одежда не давала никакого ключа к разгадке, так же как и плита, закрывавшая резервуар.

Поступали новые звонки от людей, утверждавших, что видели Джона, что видели Стеллу живой и невредимой в сентябре, что видели их целыми и невредимыми вместе. Одна женщина, отдыхавшая на острове Малл, написала о том, что девочка, похожая по описанию на Стеллу, разговаривала с ней на пляже и просила показать дорогу на Тоберморн. Маленький мальчик, который находился с той девочкой, был светленьким, и девочка говорила, что зовут его Джон.

— Как бы я хотел, чтобы они не отнимали у час столько времени, — проговорил Уэксфорд, зная, что все это будет проверено, и берясь за следующий конверт. — А тут что? Похоже, еще одно послание от нашего кроликовода:

«Я предупреждал, чтобы вы меня не ждали. Неужели вы думаете, что я не знаю, что у вас на уме? Я знаю все. Ваши люди плохо умеют прятаться. Джон расстроился, что не попал домой в понедельник. Он всю ночь плакал. Я верну его только матери. Она должна ждать одна в пятницу, в двенадцать часов дня, на том же самом месте. Не забудьте, что я сделал со Стеллой Риверс, и не пытайтесь больше обманывать меня. Посылаю копию этого письма матери Джона».

— Слава богу, по крайней мере, что она не увидит этого письма. Мартин забирает всю ее почту. Если нам не удастся поймать этого шутника до пятницы, придется нарядить одну из женщин-полицейских в рыжий парик.

От одной мысли об этой карикатуре на Джемму, которая будет безуспешно ждать мальчика, Вердену стало плохо.

— Мне не нравится такое упоминание о Стелле Риверс, — пробормотал он.

— За этим ничего не стоит. Он просто прочитал написанное в газетах, вот и все. Господи, только не говори, что ты попался на эту удочку. Он же просто мистификатор. А вот и Мартин с почтой миссис Лоуренс. Я возьму это, спасибо сержант. Вот и дубликат излияния нашего шутника.

Берден не сдержался.

— Как там она? — торопливо спросил он.

— Миссис Лоуренс, сэр? Она немного не в себе.

Кровь прилила к щекам Вердена.

— Что значит «немного не в себе»?

— Ну, она пьет, сэр. — Мартин запнулся. С трудом сдерживаемое раздражение появилось на его лице. Взгляд инспектора был холодным, лицо твердым, на щеках стыдливый румянец. Ну почему, черт возьми, он вечно такой строгий? Неужели безумно взволнованная женщина, какой была миссис Лоуренс, не могла себе позволить немного забыться? — Это можно понять. Я хочу сказать…

— Я часто пытаюсь понять, что вы хотите сказать, Мартин, — взорвался Берден. — Поверьте, из ваших слов это не всегда ясно.

— Сожалею, сэр.

— Полагаю, она не одна? — Уэксфорд поднял глаза от письма и его копии, которые он внимательно читал.

— Ее подруга так и не появилась, — сказал Мартин. — Она, видимо, обиделась, потому что Мэтт насел на нее с вопросом, не видели ли она или какой-то ее приятель Джона в последнее время. Я думаю, это было не очень тактично, сэр. Ее приятель не работает сейчас. А эта девушка, которая должна была приехать и побыть с миссис Лоуренс, преподает в театральной школе и немного играет на сцепе. Она сказала, что, если полиция начнет допрашивать ее, это может плохо отразиться на ее карьере. Я предложил миссис Лоуренс пригласить к ней кого-то из соседей, но она отказалась. Может быть, мне вернуться и…

— Идите куда хотите, только вон отсюда!

— Идите, — мягко сказал Уэксфорд. — Спасибо, сержант.

Когда Мартин вышел, он повернулся к Вердену:

— Ты взвинчен, Майк. Еще с того момента, как мы покинули Холл-Фарм. Что ты так ополчился на него? Что он такого сделал?

Если бы Берден представлял, каким измученным выглядело его лицо, как отражалась на нем вся его боль и все его смешанные чувства, он бы не поднял оцепенело голову, чтобы пристально посмотреть на старшего инспектора. В свою очередь Уэксфорд задумчиво посмотрел на него, но какое-то время оба не произнесли ни слова. «Почему бы тебе не найти себе женщину, — подумал Уэксфорд. — Хочешь довести себя до нервного срыва?» Но вслух он не мог сказать такого, во всяком случае, не Майку Вердену.

— Я пойду, — пробормотал Верден. — Узнаю, не нужна ли еще помощь, чтобы обыскивать лес.

Уэксфорд не стал удерживать его. Он мрачно покачал головой. Берден не хуже его знал, что поиски в Черитонском лесу закончились еще в понедельник.

Глава 10


Следствие по делу Стеллы Риверс началось, но было отложено до появления новых доказательств. Были вызваны Суон и его жена. Суон давал свои показания прерывающимся голосом, произведя на коронера впечатление потрясенного родителя. Уэксфорд впервые увидел свидетельство горя, которое испытывал отчим Стеллы, и удивился тому, что это выявилось только на следствии. Суон стоически выслушал новость о находке Вердена и опознал тело Стеллы на этот раз без физического отвращения. Зачем терять самообладание сейчас? Он его уже терял. Покидая здание суда, Уэксфорд увидел, что Суон плачет, повиснув на руке жены.

Теперь настал самый подходящий момент проверить утверждение Розалинды Суон, что она не водит машину. Уэксфорд напряженно следил за тем, как они садились в свою машину с кузовом универсал. На водительское сиденье, как он увидел, села она. Но спустя какое-то время, после того как они пошептались, и Розалинда на мгновение прижалась щекой к щеке мужа, они поменялись местами. Странно, подумал Уэксфорд.

Суон устало взялся за руль, и они тронулись в направлении Майфлит-роуд.

Она привезет его домой, подумал Уэксфорд, и успокоит его выпивкой, и поцелуями, и своей любовью.

Несомненно, Розалинда скрыла бы любое преступление, которое мог совершить Суон, даже убийство собственного ребенка, чтобы только удержать его.

Погода испортилась, и теперь шел дождь. Моросящий дождик разгонял туман, нависший с утра над Кингсмаркхемом. Подняв воротник плаща, Уэксфорд преодолел несколько ярдов, которые отделяли здание суда от полицейского участка. Никто во время следствия не упомянул о Джонс Лоуренсе, по он чувствовал, что сознание того, что пропал еще один ребенок, сквозило за каждым сказанным словом. Не было ни единого человека в Кингсмаркхеме или Стоуэртоне, который не увязал бы эти два случая. Не имелось ни одного родителя, который сомневался бы в том, что в здешних местах объявился какой-то детоубийца. Даже лица полицейских, стоявших у входа в здание суда, были мрачными лицами людей, которые верили в то, что какой-то ненормальный человек, патологический преступник, который убивал детей только за то, что они являлись детьми, гулял на свободе и мог заявить о себе снова. Уэксфорд не мог припомнить пи одного судебного слушания, когда бы эти закаленные люди выглядели такими мрачными и подавленными.

Он остановился и посмотрел вдоль главной улицы. Короткие школьные каникулы закончились, и все младшие школьники снова приступили к занятиям. Устарших детей отдых еще продолжался. Интересно, это только кажется ему или он действительно не видел сегодня утром ни одного четырехлетнего ребенка с матерью, не говоря уж о совсем маленьких малышах или грудных детях в колясках? Тут он увидел коляску, которую какая-то женщина ставила возле супермаркета. Он наблюдал за тем, как она вынула из коляски детей: грудного ребенка и его старшую сестричку, которая едва умела ходить. Она взяла одного на руки, а другую стала подталкивать впереди себя ко входу в магазин. То, что женщине так приходилось вести себя в городе, за покой которого он отвечал, ввергло его в глубокую депрессию.

А почему бы и не Айвор Суон? Почему нет? То, что этот человек не стоял на учете, еще ни о чем не говорит. Может быть, его просто не схватили за руку. Уэксфорд решил, что еще раз внимательно изучит жизнь Суона, в особенности в тех местах, в которых он проживал после того, как уехал из Оксфорда. Надо выяснить, не пропадали ли там дети в то время, когда Суон находился поблизости. Если это сделал Суон, он поклялся себе, что доберется до него.

Однако прежде, чем проводить дальнейшее изучение прошлого отчима Стеллы, он должен был увидеться с ее отцом. Их встреча была назначена на двенадцать, и, когда Уэксфорд приехал в свой офис, Питер Риверс уже находился там.

Женщин часто привлекают мужчины одного и того же типа, и Риверс мало чем отличался от своего преемника. Так же щегольски одет, такой же холеный. Аккуратная небольшая голова, точеные, почти изысканные черты лица и сужающиеся, как у женщины, кисти рук. Однако Риверсу недоставало присущей Айвору Суону томности. Сквозило в нем что-то суетливое, какая-то невнятная нервозность в сочетании с не совсем отточенными манерами, которые, возможно, не внушали любовь такой романтичной женщине, как Розалинда Суон.

Риверс вскочил, когда в комнату вошел Уэксфорд, и пустился в пространное объяснение по поводу того, почему он не пришел на следствие. Затем последовал отчет о его утомительном путешествии из Америки.

Уэксфорд прервал его:

— Вы увидитесь со своей бывшей женой, пока находитесь здесь?

— Полагаю, да. — Риверс, который меньше года прожил в Америке, уже, как губка, впитал заокеанскую фразеологию. — Полагаю, что должен. Не приходится и говорить, что я не выношу Суона. Мне не следовало отдавать Стеллу.

— Вероятно, у вас не было выбора, мистер Риверс?

— С чего вы взяли? Я никогда не возражал против просьбы ее матери об опеке, вот и все. Что касается Лоис — это теперешняя миссис Риверс, — она не хотела обременять себя таким большим ребенком. Рози тоже не слишком хотела брать на себя опеку, если на то пошло. Суон уговорил ее. И я скажу вам почему. Если вас это интересует.

Заранее испытывая глубокое отвращение ко всему тому, что придется сейчас услышать, Уэксфорд взглядом выразил молчаливое согласие.

— Суон знал, что у него не останется ни гроша, когда он расплатится за все, — ни жилья, ничего. Они втроем жили в тесных убогих меблированных комнатках в Паддингтоне. Его дядя посулил ему отдать этот Холл-Фарм, если Рози оставит себе Стеллу. Я это точно знаю. Рози мне рассказала.

— Но почему? Зачем это было нужно его дяде?

— Он хотел, чтобы Суон осел, завел семью, все для его же блага. Пустые надежды! Суон должен был пройти сельскохозяйственный курс в здешнем колледже, чтобы научиться вести фермерское хозяйство. Как только он добрался сюда, он уступил все земли одному фермеру, который давно присмотрел их. Не понимаю, почему дядя не вышвырнул их обоих. У старикана денег куры не клюют, а оставить их некому, кроме Суона.

— Похоже, что вы много об этом знаете, мистер Риверс.

— Это мне не безразлично. Да, сэр! Рози и я регулярно переписывались с тех пор, как пропала Стелла. Я вам больше скажу. До того как вернуться в Карачи и вмешаться в мою супружескую жизнь, мистер Айвор Суон жил со своими дядей и тетей. Однако старуха умерла, как только он сюда переехал. Вы поймете, что я имею в виду, когда говорю, что умерла она внезапно.

— Пойму?

— Вы же детектив. Я думал, это вас насторожит. Суон рассчитывал на то, что получит какие-то деньги. Но они все достались дяде.

— Не смею дольше задерживать вас, мистер Риверс, — сказал Уэксфорд, который начал думать, что у Розалинды Суон был, безусловно, скверный вкус в отношении мужчин. Неприязнь, которую он испытывал к Суону, ни в какое сравнение не шла с тем отвращением, которое вызывал у него этот человек. Он следил за тем, как Риверс застегивает пуговицы своего плаща, и все ждал, чтобы тот произнес хоть какие-то слова о том, что оплакивает ребенка, который, похоже, оказался никому не нужен. Слова эти наконец были произнесены, но в довольно любопытной форме.

— Для меня ее смерть стала шоком, — сказал Риверс поспешно, — но для меня между тем она умерла еще несколько лет назад, фигурально выражаясь. Я думаю, что никогда бы не увидел ее снова. — Он пошел к двери, нисколько не смутившись под возмущенным взглядом Уэксфорда. — Одна газета предложила мне две тысячи за эксклюзивное интервью.

— О, мне следовало это предвидеть, — сказал Уэксфорд ровным голосом. — Это будет некоторой компенсацией за вашу трагическую потерю.

Он подошел к окну. Все еще шел дождь. Дети, направляясь домой обедать, выходили с Куин-стрит, на которой находилась школа. Обычно в дождливые дни они преодолевали свой путь бегом. Сегодня в первый день второй четверти, пи один из них не шел без сопровождения. И все они нашли убежище под зонтиками, которые символизировали для Уэксфорда нечто куда более значительное, чем просто защиту маленьких головок от моросящего дождя.


Весь день Берден занимался рутинной работой. Домой он вернулся только в седьмом часу. Едва ли не впервые после смерти Джин ему захотелось побыть дома, со своими детьми, особенно с дочерью. Весь день он думал о ней, ее образ вытеснил образ Джеммы, и по мере того, как он все больше знакомился с обстоятельствами жизни и смерти Стеллы, Берден все чаще видел перед собой Пат — одинокую, испуганную, сломленную и… мертвую.

Именно она бросилась к нему, едва ли не до того, как он успел вставить ключ в замок. И Берден, которому показалось, что он увидел особую тревогу в ее глазах, необычную потребность в том, чтобы ее успокоили, быстро наклонился и обнял дочь. Он не мог знать, что Пат поссорилась со своей теткой и всегдашним союзником и бросилась за поддержкой к единственному оставшемуся взрослому человеку.

— Что такое, дорогая? — Майк уже мысленно видел остановившуюся машину, манившую руку, фигуру человека, выходящего во влажные сумерки. — Расскажи мне, что случилось?

— Ты должен сказать тете Грейс, чтобы она не встречала меня после школы. Я учусь не в младшем классе, я не малышка. Я была опозорена.

— О, и это все?

Почувствовав облегчение и радость, он засмеялся, а, увидев обиженно надутые губы Пат, потянул девочку за хвостик и направился на кухню, чтобы поблагодарить Грейс за ее предусмотрительность. Как глупо с его стороны волноваться, когда у его детей был такой хранитель!

Однако он понял, что должен уделить дочери побольше внимания сегодня вечером. Во время ужина и после него, помогая Джону с геометрией — с теоремой Пифагора, которую Морда велел выучить к следующему дню, — Берден все время мыслями и взглядом возвращался к Пат. Он не выполнил своего долга по отношению к ней, не следил, эгоистично уйдя в собственное горе, за дочкой и не интересовался ее жизнью так, как следовало. А если бы она была отнята у него, как Стелла Риверс, ее ровесница?

— В прямоугольном треугольнике, — автоматически сказал он, — квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

Вот Грейс выполняла свой долг. Он исподтишка следил за ней, пока Джон чертил треугольник. Она сидела в темпом углу комнаты и при свете настольной лампы писала письмо. Ему вдруг пришло в голову, что она, должно быть, тысячи раз сидела вот так, за озаренным светом лампы столом, в большом тихом отделении госпиталя, писала ночной отчет и, зная, что находится среди людей, которые нуждаются в ней, в то же самое время была независима. Грейс писала — как и все, что делала, — красивыми экономными движениями, без всякой суеты и волнения. Она выработала в себе эту неторопливость, эту почти невероятную надежность, но притом не только не утратила своей нежной женственности, но только еще больше стала обладать ею. Какими мудрыми и дальновидными были ее родители, дав ей имя Грейс — грациозность.

Теперь его взгляд обратился на них обеих — дочь и свояченицу. Девочка подошла к своей тете и стояла сейчас возле нее, освещенная той же лампой. Они оказались очень похожи, как он увидел, с одинаковыми энергичными нежными лицами и одинаковыми светлыми мягкими волосами. И обе были похожи на Джин. Образ Джеммы Лоуренс грубел рядом с ними, становился резко окрашенным и искаженным. Потом он исчез, освободив место, чтобы его дочь и ее тетя могли заполнить его своей здоровой красотой, которая была ему понятна.

Грейс относилась к тому типу женщин, которые восхищали его больше всего. В ней нежная миловидность, которая ему правилась, сочеталась с необходимой организованностью. Сможет ли она, спросил он себя, полностью заменить Джин? А почему пет? Сможет ли она стать его Розалиндой Суон, такой же любящей, преданной, стать для него всем, не проявляя при этом показной любви? Обычно, когда они расставались на ночь, Грейс просто вставала со стула, брала свою книгу и говорила: «Ну, спокойной ночи, Майк. Приятных снов». А он говорил: «Спокойной ночи, Грейс. Я проверю, все ли двери заперты». И это было все. Они никогда даже не брали друг друга за руки, никогда не вставали рядом и не позволяли своим взглядам встретиться.

Но сегодня, когда придет время расставаться, почему бы ему не взять Грейс за руку и не сказать что-нибудь по поводу того, как много значит для него ее доброта. Почему не обнять ее нежно и не поцеловать? он снова взглянул на нее, и на этот раз обе они, и Грейс и Пат, повернулись к нему и улыбнулись. Его сердце наполнилось спокойным теплым счастьем, не похожим на ту бурю чувств, которую вызывала в нем Джемма Лоуренс. Тогда на него нашло, видимо, какое-то помешательство. За этим не стояло ничего, кроме вожделения. Каким незначительным все это казалось теперь!

Пат любила свою тетю. Если он женится на Грейс, то обретет дочь вновь. Майк протянул руку к девочке, и она, забыв свои обиды, бросилась на софу, на которой он сидел, прижалась к нему и крепко обвила его шею руками.

— Хочешь, я покажу тебе мой альбом с вырезками?

— Что ты там могла наклеить? — сказал Джон, не отрывая глаз от доказательства теоремы. — Фотографии гусениц?

— Гусеницы — это мое летнее хобби. — Пат говорила с большим достоинством. — Ты такой невежественный, что понятия не имеешь о том, что зимой они прячутся в коконы.

— И ты смогла собрать снимки коконов? Дай посмотреть.

— Не смей! Не дам! Это мое!

— Оставь ее в покое, Джон. Положи альбом на место.

Джон проговорил с отвращением:

— Да здесь только одни танцовщицы, старые балерины.

— Иди, покажи мне, моя милая.

Пат едва не удушила отца в объятиях.

— Можно мне брать уроки балета, папочка? Мне очень хочется. Это мое самое заветное желание в жизни.

— Не вижу возражений.

Грейс с улыбкой посмотрела на него, закончив свое письмо. Они обменялись улыбками, как гордые родители, в счастливом согласии, в размышлении о том, что они сделают для своих детей.

— Понимаешь, — сказала Пат, — будет слишком поздно, если я не начну заниматься этим прямо сейчас. Я знаю, что мне придется трудиться и трудиться, по я не боюсь тяжелого труда, потому что танцевать — мое самое большое желание. И может быть, я смогу получить стипендию, и танцевать в Большом, и стать прима-балериной, как Леони Уэст.

Бердена обдало холодом.

— Как кто, ты сказала?

— Леони Уэст. Она живет в совершенном уединении в своей квартире или в доме на побережье. Она сломала ногу, когда каталась на лыжах, и больше не может танцевать, но она была самой выдающейся балериной в мире. — Пат задумалась. — По крайней мере, я так считаю, — сказала она. — У меня тьма-тьмущая ее фотографий. Тебе показать?

— Да, дорогая, если хочешь.


Фотографий и правда была тьма-тьмущая. Пат вырезала их из журналов и газет. Не на всех из них оказалась Леони Уэст, но в большинстве — ее снимки.

На ранних снимках это была красивая женщина, но на крупных планах со временем стало видно, какую цепу пришлось ей заплатить за необходимость постоянно энергично заниматься танцами.

С точки зрения Вердена, это сильно накрашенное лицо в форме сердечка, с гладкими черными волосами, разделенными пробором, могло вызывать лишь сочувствие, но, чтобы сделать приятное дочери, он выражал свое восхищение, переворачивая страницы.

Здесь были рекламные кадры из фильмов-балетов; звезда запечатлена у себя дома, на встречах с людьми, во время исполнения партий классического репертуара. Берден досмотрел альбом почти до конца.

— Ты очень красиво все оформила, дорогая, — сказал он, обращаясь к Пат, и перевернул страницу, чтобы посмотреть последнюю фотографию.

Поклонник Леони Уэст увидел бы только ее, великолепную женщину в длинной накидке с золотым шитьем. Но Берден едва взглянул на нее. Он смотрел с глухо бьющимся сердцем на толпу окружавших ее друзей. Прямо за балериной, держа под руку мужчину и улыбаясь застенчиво, с каким-то смущенным беспокойством, стояла рыжеволосая женщина, закутанная в черную с золотом шаль.

Ему не нужна была поясняющая подпись, но он прочел ее: «На снимке: на премьере балета «Тщетная предосторожность» в «Ковеит-Гардеи». Мисс Леони Уэст (справа) с актером Мэтью Лоуренсом и его женой Джеммой». Он ничего не сказал. Просто быстро закрыл альбом и откинулся назад, закрыв глаза, словно почувствовал внезапную боль.

Никто не обратил на него никакого внимания. Джон повторял доказательство теоремы, заучивая его наизусть. Пат забрала альбом, чтобы убрать его в потайное место, где она хранила свои сокровища. Было девять часов.

Грейс сказала:

— Идите, мои дорогие. Пора спать.

Последовали обычные возражения. Берден произнес ожидаемые от него суровые слова, но без всякого энтузиазма, нисколько не обеспокоенный тем, получат ли его дети требуемое количество сна или нет. Он взял вечернюю газету, которую еще не видел. Все буквы для него были просто черно-белыми символами, иероглифами, как для человека, который не умеет читать.

Вернулась Грейс, поцеловавшая Пат на ночь. Она причесалась и нанесла свежую помаду. Он заметил это и почувствовал легкое отвращение. Это была та же самая женщина, за которой полчаса назад он подумывал поухаживать с перспективой сделать ее своей второй женой. Он, вероятно, сошел с ума. Вдруг ему стало ясно: все, что он воображал сегодня вечером, было сумасшествием, плодом его собственной фантазии, а то, что ему казалось сумасшествием, на самом деле являлось для него реальностью.

Майк не мог жениться на Грейс, потому что, вглядываясь в нее, изучая ее и восхищаясь ею, он забыл о том, что должно было присутствовать в любом счастливом браке и что, совершенно очевидно, присутствовало в браке Розалинды Суон. Ему правилась Грейс, ему было легко с ней. Она являлась идеалом того, какой, по его мнению, должна быть женщина, но его нисколько не тянуло к ней. От одной только мысли о поцелуе с ней, о том, чтобы пойти дальше, чем поцелуй, ему становилось не по себе.

Грейс подвинула свой стул ближе к софе, на которой он сидел, отложила в сторону книгу, выжидающе посмотрела на него, ожидая разговора, обмена мнениями с взрослым человеком, чего она была лишена весь день. Майк же относился к ней настолько пренебрежительно, его восприятие Грейс как неотъемлемой принадлежности того мира, в который он ее погрузил, было так сильно, что ему вряд ли приходило в голову, что он может чем-то ее обидеть.

— Я ухожу, — просто сказал он.

— Как — сейчас?

— Мне надо уйти, Грейс.

И тут он наткнулся на ее взгляд. «Со мной так скучно? — сказали ее глаза. — Я делала все для тебя, следила за твоим домом, ухаживала за твоими детьми, терпела твое настроение. Неужели я настолько скучная, что ты не можешь спокойно посидеть со мной хотя бы один вечер?»

— Как хочешь, — сказала она вслух.

Глава 11


Дождь прекратился, и густой туман опустился на окрестности. Вода собиралась густыми каплями на деревьях и монотонно и размеренно падала с них, так что казалось — дождь все еще продолжается. Верден повернул на Фонтейн-роуд и тут же сделал разворот. Ему вдруг не захотелось, чтобы кто-то увидел его машину вечером возле ее дома. Вся улица будет настороже, готовая распускать слухи и рассказывать всякие небылицы.

В конце концов, он припарковался в конце Чилтерн-авеню. Тропинка, огибающая детскую площадку, соединяла этот тупик с соседней Фонтейн-роуд. Берден оставил машину под уличным фонарем, свет которого в тумане превратился в тусклый нимб, и медленно пошел к дорожке. Сегодня вход на нее походил на вход в темный туннель. Свет в соседних домах не горел, не было слышно ни звука в темноте, только стук падающих капель.

Он шел между кустов, ветки которых с их мокрыми умирающими листьями обдавали брызгами его лицо и цеплялись за его одежду. Пройдя половину пути, он нащупал фонарь, который всегда носил с собой, и включил его. В тот момент, когда он дошел до того места, где была калитка в заборе миссис Митчелл, он услышал за собой тяжелые шаги. Он обернулся, направив свет фонаря на пройденную часть дорожки и на белое лицо, обрамленное разлетающимися мокрыми волосами.

— Что такое? Что случилось?

Девочка, должно быть, узнала его, потому что почти бросилась к нему. Он узнал ее тоже. Это была дочка миссис Крэнток, девочка лет четырнадцати.

— Кто-то напугал тебя? — спросил Берден.

— Какой-то мужчина, — сказала она, задыхаясь. — Стоит возле машины. Он заговорил со мной. Я перепугалась.

— Ты не должна ходить одна по ночам. Он повел ее к Фонтейн-роуд, потом передумал.

— Пойдем со мной, — сказал Берден. Она задалась. — Со мной можешь не бояться.

Они пошли обратно сквозь темный туннель. У нее стучали зубы. Майк поднял фонарь и направил его свет на мужчину, который стоял возле припаркованной Верденом машины. Короткое пальто с поднятым капюшоном придавало мужчине зловещий вид, способный напугать любого ребенка.

— Ой, это же мистер Рашуорт, — смущенно сказала девочка.

Берден уже узнал мужчину и понял, что и сам узнан им. Слегка нахмурившись, он подошел к мужу той женщины, которая не оповестила полицию после предупреждения миссис Митчелл.

— Вы напугали эту юную леди.

Рашуорт заморгал от света фонаря:

— Я поздоровался с ней и сказал что-то по поводу ужасной ночи. А она пустилась наутек так, словно за ней черти гнались. Бог знает почему. Она знает меня, во всяком случае, в лицо.

— Все тут, в округе, несколько встревожены сейчас, сэр, — сказал Берден. — Лучше не заговаривать с людьми, с которыми не слишком близко знакомы. Спокойной ночи.

— Наверное, он выгуливал свою собаку, — сказала девочка, когда они вышли на Фонтейн-роуд. — Хотя я не видела его собаки. А вы?

И Берден не видел никакой собаки.

— Тебе не следует выходить на улицу одной в такое позднее время.

— Я ходила к друзьям. Мы слушали пластинки. Отец моей подруги сказал, что проводит меня домой, но я ему не позволила. Тут и идти-то всего пару минут. Ничего не может со мной случиться.

— Однако кое-что случилось, или ты думала что случилось.

Она молча выслушала это. Потом сказала:

— Вы идете к миссис Лоуренс?

Верден кивнул, потом, поняв, что она не могла этого увидеть, просто сказал:

— Да.

— Она в ужасном состоянии. Мой папа говорит, что не удивится, если она наделает как-нибудь глупостей.

— Что это значит?

— Ну, вы знаете. Покончит с собой. Я встретила ее после школы в супермаркете. Она просто стояла посреди магазина и плакала. — И добавила с некоторым неодобрением: — Все на нее смотрели.

Берден открыл калитку в сад Крэптоков.

— Спокойной ночи, — сказал он. — Больше не выходи одна в темноте.


Свет в доме Джеммы не горел, и парадная дверь была на этот раз заперта. Вполне возможно, что она приняла одну из таблеток доктора Ломакса и легла спать. Он заглянул в витражное стекло и заметил слабую полоску света, падающего из кухни. Значит, она еще не спала. Берден позвонил.

Когда полоска света не стала шире, а Джемма так и не вышла, он снова позвонил и постучал дверным молоточком в форме львиной головы. За его спиной с ветвей неухоженных деревьев непрерывно капала вода. Он вспомнил слова Мартина о том, что Джемма пила, а также то, что сказала девочка Крэнтоков, и, тщетно позвонив еще раз, пошел к боковому входу.

Дорожка была почти такой же заросшей, как сад в Солтрем-Хаус. Берден отвел рукой мокрый остролист и скользкое ползучее растение, намочившие его волосы и плащ. Его руки были такими мокрыми, что он с трудом мог повернуть ручку двери, но дверь оказалась не заперта, и он наконец открыл ее.

Джемма сидела за кухонным столом, опустив голову на руки. Перед ней стояла неоткупорениая бутылка, на этикетке которой значилось: «Вино типа кьянти. Произведено в Испании. Специальная скидка этой недели 7 пенсов».

Он медленно подошел к ней и положил руку ей на плечо:

— Джемма…

Она ничего не сказала. Она не пошевельнулась. Он взял стул, подвинул его к ней и осторожно обнял ее. Она прислонилась к нему, не сопротивляясь, слабо и часто дыша, и во власти безграничного эгоистичного счастья Верден забыл обо всех муках последних дней, о своей борьбе с искушением. Он бы мог вечно держать ее вот так, нежно и молча, без пыла и страсти или стремления изменить что-то.

Она подняла голову. Ее лицо было почти неузнаваемо, так оно распухло от слез.

— Ты не приходил, — сказала Джемма. — Я тебя все ждала и ждала, а ты не приходил. — Ее голос был низким и странным. — Но почему?

— Я не знаю. — Это была правда. Он не знал, потому что теперь его сопротивление собственным чувствам казалось верхом никчемного безрассудства.

— У тебя совершенно мокрые волосы. — Она прикоснулась к его волосам и каплям дождя на его лице. — Я не пьяна, — сказала Джемма, — но была пьяна. Это пойло просто отвратительно, но оно немного успокаивает. Сегодня я выходила, чтобы купить что-нибудь из продуктов, — я несколько дней ничего не ела, — но ничего не купила, не смогла. Когда я подошла к прилавку со сладостями, я вспомнила, как Джон упрашивал меня купить шоколадку, а я не купила, потому что это было вредно для его зубов. И я пожалела, что не покупала шоколадки и все, что он хотел. Какая теперь разница, ведь так?

Она тупо уставилась на него, по ее лицу струились слезы.

— Не надо так говорить.

— Почему? Он мертв. Ты знаешь, что он мертв. Я все вспоминаю. Как иногда сердилась на него, и шлепала его, и не покупала сладости, которые он просил… О, Майк! Что мне делать? Может быть, выпить это вино и проглотить все таблетки доктора Ломакса? Или просто выйти в этот дождь и идти, идти, пока не умру? Какой смысл в моей жизни? У меня нет никого, никого.

— У тебя есть я, — сказал Берден.

Вместо ответа, она опять прижалась к нему, по на этот раз еще сильнее.

— Не оставляй меня. Обещай, что не оставишь.

— Тебе надо лечь в постель, — сказал он. Какая отвратительная ирония была в этом, подумал Майк. Не на это ли он рассчитывал, ставя машину на соседней улице? Что он и она лягут в постель? Майк на самом деле предполагал, что эта потерявшая рассудок, убитая горем женщина примет его любовные ласки? «Ну и дурак же ты», — сердито прошептал Берден самому себе. Но постарался спокойно сказать:

— Ложись. Я дам тебе выпить чего-нибудь горячего. Ты примешь таблетку, а я посижу с тобой, пока ты не уснешь.

Она кивнула. Он вытер ей глаза носовым платком, который Грейс выгладила так же тщательно, как Розалинда Суон гладила рубашки своего мужа.

— Не оставляй меня, — снова сказала она и понуро пошла.

На кухне был чудовищный беспорядок. Много дней тут ничего не мыли и не убирали, в воздухе стоял затхлый сладковатый запах. Берден нашел немного какао и сухого молока и постарался приготовить все, что мог, из этих скудных ингредиентов, смешав их и сварив на плите, черной от прикипевшего жира.

Она сидела на постели, закутав плечи своей черной с золотом шалью, и та волшебная экзотическая аура, сотканная из цвета, и странности, и раскованности, в какой-то степени вернулась к ней. Ее лицо снова казалась спокойным, огромные глаза широко раскрыты. Комната оказалась неприбранной, даже захламленной, но беспорядок этот был необыкновенно женственным. Разбросанная одежда источала смешанный нежный аромат.

Он вытряхнул из пузырька таблетку снотворного и протянул ей вместе с напитком. Она слабо улыбнулась ему, взяла его руку, сначала поднесла ее к губам, а потом крепко сжала:

— Ты никогда больше не будешь избегать меня?

— Я плохая замена, Джемма, — сказал он.

— Мне нужна, — мягко сказала она, — любовь другого рода, чтобы я могла забыться.

Он понял, что она имела в виду, по не знал, что на это ответить, а потому молча сидел возле нее, держа ее руку, пока та не стала вялой и Джемма не опустилась на подушки. Он выключил ночник и вытянулся рядом с ней, но сверху покрывала. Вскоре ее спокойное ровное дыхание сказало ему, что она уснула.

Светящийся циферблат его наручных часов показал, что было всего лишь половина одиннадцатого. Вердену же казалось, что с тех пор, как он покинул Грейс и приехал сюда сквозь влажный, наполненный дождем туман, прошла целая вечность. В комнате было холодно, душно и пахло духами. Он легко держал ее за руку. Выпустив ее, он подвинулся к краю кровати, чтобы встать и уйти.

Настороженная даже во сне, она пробормотала:

— Не оставляй меня, Майк.

В ее низком спросонок голосе он уловил нотку ужаса, страха, что ее могут опять бросить одну.

— Я не оставлю тебя. — Его решение было быстрым и окончательным. — Я буду здесь всю ночь.

Дрожа, Берден сбросил одежду и лег в постель рядом с ней. Ему казалось естественным лечь так, как он лежал рядом с Джин, прижавшись, обняв левой рукой за талию, сжав ее руку, которая снова стала твердой и требовательной. Хотя ему было холодно, его тело, наверное, показалось ей теплым, потому что она счастливо вздохнула и затихла.

Ему казалось, что он никогда не заснет, а если заснет, то тут же увидит один из своих обычных снов. Но они лежали, прижавшись друг к другу, так, как он привык в свои счастливые годы и о чем горько скучал в прошлые, несчастные. Это вызвало у него желание, по в то же самое время и убаюкало его. В мыслях о том, удастся ли ему вынести ненужное, в сущности, воздержание, Майк уснул.


Только еще начало рассветать, когда он проснулся и обнаружил, что другая половина кровати пуста, по еще хранит тепло. Джемма сидела у окна, закутавшись в свою шаль. Большой альбом с золотыми застежками лежал раскрытым на ее коленях. Он понял, что она рассматривает в первых лучах света снимки своего сына, и почувствовал сильную черную зависть.

Майк долго, как ему казалось, смотрел на нее, почти ненавидя того ребенка, который встал между ними и увел свою мать призрачной тонкой рукой. Она медленно переворачивала страницы, замирая иногда, чтобы пристально всмотреться любящим взглядом. Чувство обиды, которое, как он понимал, было совершенно несправедливым, заставило его захотеть, чтобы Джемма взглянула на него, забыла о своем ребенке и вспомнила о мужчине, который стремился стать ее любовником.

Наконец она подняла голову, и их взгляды встретились. Женщина не произнесла ни слова, и Верден тоже ничего не сказал, потому что знал, Что, если скажет что-то, это будет нечто неоправданно грубое. Они пристально смотрели друг на друга в тусклом сером утреннем свете, и тут, молча встав, она задернула занавески. Это были парчовые занавески, старые и потертые, но все еще сохранившие свой великолепный темно-фиолетовый цвет, и, пробиваясь сквозь них, свет в комнате казался багряным. Джемма сбросила шаль и встала неподвижно в этом багряном затененном свете, чтобы он смог посмотреть на нее.

Ее рыжие волосы казались багряными, но тело почти не окрасилось и оставалось ослепительно белым. Майк смотрел на нее с каким-то удивлением, охваченный желанием просто смотреть. Эта женщина, спокойная и улыбающаяся сейчас, не имела ничего общего с той сладострастной женщиной, о которой Берден мечтал, и ничем не напоминала то обезумевшее и измученное создание, которое он убаюкивал. Майк уже почти не рев-повал ее к сыну и верил, что она сейчас не думает о нем. Было трудно даже представить, что это необыкновенно упругое тело когда-то произвело на свет ребенка.

Оставалось одно резкое сомнение.

— Только не из благодарности, Джемма, — сказал он. — Не для того, чтобы вознаградить меня.

Тут она сдвинулась с места и подошла к нему поближе:

— Мне и в голову не приходило такое. Это было бы обманом.

— Значит, чтобы забыться? Ты этого хочешь?

— Разве всякая любовь не для того, чтобы забыться? Разве это всегда не приятный уход от… от омерзительности?

— Я не знаю. — Майк протянул к ней руки. — Да и не хочу знать. — Ахнув от нахлынувших ощущений, он пробормотал, задыхаясь: — Я сделаю тебе больно, я не могу иначе, я ждал этого так долго.

— И я, — сказала она. — Это будет как в первый раз. О, Майк, поцелуй меня, дай почувствовать себя счастливой. Сделай меня счастливой хоть ненадолго…

Глава 12


— Неплохие новости? — сказал доктор Крокер. — О мальчике Лоуренсе, я имею в виду?

Мрачно окинув взглядом гору бумаг на своем столе, Уэксфорд сказал:

— Не знаю, о чем ты.

— Значит, ты еще не знаешь? Я был уверен — что-то уже известно, когда увидел, как Майк выезжал с Чилтерн-авеню в половине восьмого утра. — Он с силой дохнул на одно из окон Уэксфорда и начал чертить на стекле одну из своих диаграмм. — Интересно, что он там делал? — задумчиво сказал оп.

— Вопрос не ко мне. Я ему не нянька. — Уэксфорд свирепо посмотрел на доктора и нарисованную им поджелудочную железу человека. — Я мог бы поинтересоваться тем, что ты сам там делал, если на то пошло.

— У меня там пациент. У докторов всегда найдется объяснение.

— Также как у полицейских, — резко ответил Уэксфорд.

— Сомневаюсь, чтобы Майк оказывал помощь человеку, которого разбил паралич. Это самый тяжелый случай, который мне встретился с тех пор, как меня вызывали к одному бедному старику, которому стало плохо на платформе вокзала в Стоуэртоне в прошлом феврале. Я тебе не рассказывал об этом? Старик провел здесь праздник, поехал на вокзал и тут выяснил, что забыл один из своих чемоданов в отеле, в котором останавливался. Вернулся за ним, перенервничал, и потом…

Уэксфорд сердито прорычал:

— Ну и что? Мне-то зачем это знать? Я считал, что ты должен лечить своих пациентов, соблюдая конфиденциальность. Меня самого разобьет паралич, если ты будешь продолжать в том же духе.

— Вероятность этого, — мягко сказал Крокер, — и подвигла меня на этот рассказ. — Он показал мизинцем на панкреатический островок на своем рисунке. — Тебе нужен новый рецепт на твое лекарство?

— Нет, у меня еще полно этих проклятых таблеток.

— А вот этого не должно быть, — сказал Крокер, ткнув в него мокрым пальцем. — Ты должен принимать их регулярно.

— Уходи. Сгинь. Тебе что, нечего больше делать, кроме как уродовать мои окна своими отвратительными анатомическими исследованиями?

— Уже ухожу. — Доктор танцующей походкой подошел к выходу и, помедлив в дверях, зачем-то подмигнул Уэксфорду.

— Дурак, — проговорил Уэксфорд в пустой комнате. Но визит Крокера оставил у него тягостное ощущение. Чтобы избавиться от этого, он принялся читать сообщения, которые прислала ему лондонская муниципальная полиция о друзьях Джеммы Лоуренс.

В основном это оказались люди из театральных или околотеатральных кругов, но ни одного из них он не знал. Его собственная младшая дочь только что закончила театральную школу, и от нее Уэксфорду стало известно о многих актерах и актрисах, чьи имена не были слишком популярны. Ни одной из этих фамилии он не встретил в присланном списке и понял, чем все эти люди занимались, только потому, что почти возле каждого имени стояла надпись «актер», или «помощник режиссера», или «модель».

Это была странствующая публика, — по собственной профессиональной терминологии Уэксфорда, — без постоянного места проживания. Полдюжины из них привлекались за храпение наркотиков или за то, что в их домах курили марихуану. Еще двое или трое подвергались штрафам за действия, которые могли привести к нарушению общественного порядка. Должно быть, устраивали какую-нибудь демонстрацию или публично сбрасывали с себя одежду в Альберт-Холл, предположил он. Никто из них не давал приюта Джону Лоуренсу, ни один, ни в прошлом, ни в настоящем, не проявлял склонности к насилию или извращениям. Он сделал вывод, читая между строк, что все они скорее стремились как можно дольше не обзаводиться детьми, чем мечтали о них.

Только две фамилии в списке говорили ему о чем-то. Это — балерина Леони Уэст, чье имя когда-то не сходило с уст, и телевизионный актер, чья физиономия так часто мелькала на экране телевизора Уэксфорда, что его уже почти тошнило от пего. Звали его Грегори Дево, и был он другом родителей Джеммы Лоуренс. Он вызывал особенно пристальный интерес, потому что пять лет назад пытался тайно увезти из страны и от своей живущей отдельно жены их шестилетнего сына. В сообщении говорилось, что за Грегори Дево будет установлено наблюдение.

По словам швейцара того дома на Кенсингтон, где у Леони Уэст была квартира, балерина с августа находилась на юге Франции.

И больше ничего. Никаких свидетельств того, что кто-то из них проявлял больше, чем просто дружеский интерес, к миссис Лоуренс или ее сыну; и ни единого намека на малейшую связь между хотя бы одним из них и Айвором Суоном.

В десять вошел Мартин с женщиной-полицейским Полли Дэвис, которую Уэксфорд узнал, несмотря на рыжий парик, который был на ней.

— Вы выглядите ужасно, — сказал он. — Где, черт возьми, вы это раздобыли? На дешевой распродаже?

— В «Вулворте», сэр, — сказал, оскорбившись, Мартин. — Вы всегда говорите нам, чтобы мы не слишком тратились.

— Без сомнения, это смотрелось бы лучше, если бы у Полли не были черные глаза и не такой… валлийский цвет лица. Ну ладно. Вам все равно придется накинуть что-то на голову. Идет дождь.

Сержант Мартин никогда не питал старушечьего интереса к погоде и ее капризам. Стерев сначала со стекла диаграмму доктора, он открыл окно и высунул наружу ладонь.

— Я думаю, дождь прекратится, сэр. Уже светлеет.

— Хорошо бы, — сказал Уэксфорд. — Постарайтесь не показывать своей тревоги. Я решил пойти с вами. Меня уже тошнит от того, что приходится сидеть здесь и ждать.

Они шли гуськом по коридору, когда их остановил Берден, открывший дверь своего кабинета. Уэксфорд оглядел его суровым взглядом с головы до ног.

Берден улыбнулся.

— В чем дело? Твои облигации поднялись в цепе? Я рад, — язвительно сказал Уэксфорд, — что хоть кто-то способен увидеть луч света в этом потопе, в этом… городе террора. Ну, что ты хотел сказать?

— Я подумал, что ты, наверное, еще не видел сегодняшней газеты. Тут интересная статья на первой полосе.

Уэксфорд взял из его рук газету и, спускаясь в лифте, прочитал заголовок: «Землевладелец предлагает 2000 фунтов вознаграждения. Новый поворот в деле Стеллы Риверс». Он прочитал дальше: «Полковник авиации Персиваль Суон, богатый землевладелец и дядя мистера Айвора Суона, отчима Стеллы Риверс, сообщил мне вчера вечером, что обещает вознаграждение в 2000 фунтов за информацию, которая может помочь найти убийцу Стеллы. «Это просто чудовищно, — сказал оп, когда мы беседовали в гостиной его старинного дома в Танбридж-Уэлс. — Я любил Стеллу, хотя редко видел ее. Две тысячи фунтов — это большая сумма, но не настолько, чтобы не пожертвовать ее во имя того, чтобы свершилось правосудие».

И так далее в том же духе. Не слишком интересно, подумал Уэксфорд, садясь в свою машину.


Предположения сержанта Мартина оправдались, дождь скоро прекратился. Черитонский лес был окутан густым белым туманом.

— Можете преспокойно снять эту штуку, — обратился Уэксфорд к Полли Дэвис. — Он не сможет вас разглядеть, если придет.

Но никто не пришел. Ни одна машина не проехала по этой дороге, и ни одна не проехала по примыкающей к ней Майфлит-Райд. Только лениво полз туман да капли воды падали с ветвей густо растущих елей. Уэксфорд сидел среди деревьев на мокром бревне и думал об Айворе Суоне, который ездил верхом по этому лесу и хорошо его знал. Он ездил здесь верхом в тот день, когда умерла его падчерица. Неужели можно было в самом деле предположить, что Суон придет сюда пешком по мокрой песчаной аллее или прискачет верхом на гнедой лошади? С ребенком, сидящим или идущим рядом с ним? Надувательство, трюк, жестокая нелепица, твердил он себе, и, наконец, когда прошел целый час с момента назначенной встречи, Уэксфорд вышел из своего убежища и свистом подозвал двоих других.

Если Берден все еще пребывал в том же настроении, у него, во всяком случае, будет веселый компаньон во время обеда. За столом в приемной полицейского участка никого не было, неслыханное нарушение долга. С нарастающим гневом Уэксфорд смотрел на пустой стул, на котором должен находиться сержант Кэмб, и только собрался нажать на кнопку звонка, на которую никогда не требовалось нажимать за все время его существования, как появился сержант. Он торопливо вышел из лифта с неизменной чашкой в руке.

— Прошу прощения, сэр. Все так заняты сегодня с этими сумасшедшими телефонными звонками, что я вынужден был сам принести себе чай. Меня не было всего полсекунды. Вы же знаете меня, сэр, я погибаю без чая.

— В следующий раз, — сказал Уэксфорд, — погибайте. Помните, сержант, что часовой погибает, но не сдается.

Он поднялся наверх, за Верденом.

— Мистер Берден ушел на ленч десять минут назад, сэр, — сказал Лоринг.

Уэксфорд чертыхнулся. Ему страшно хотелось пуститься с Верденом в один из их саркастических, по полезных обменов мнениями, которые одновременно и скрепляли их дружбу, и приносили пользу для работы. Обедать одному в «Карусели» было скучно. Он открыл дверь своего кабинета и замер на пороге.

На вращающемся кресле старшего инспектора, за его письменным столом розового дерева, сжимая в пальцах сигарету и посыпая пеплом лимонно-желтый ковер, сидел Мартышка Мэтьюс.

— Меня могли бы поставить в известность, — сухо заметил Уэксфорд, — что я смещен. Такие вещи любят практиковать за «железным занавесом». А мне что делать? Руководить электростанцией?

Мартышка оскалился. У него хватило такта встать и освободить кресло Уэксфорда.

— Никогда бы не поверил, — сказал он, — что в полицейский участок попасть так просто. Я-то думал, что этот тип Кэмб упадет замертво и его придется хоронить. А я вошел сюда, и ни одна живая душа не узнала об этом. Черт побери, — добавил он, — легче попасть в полицейский участок, чем выйти из него.

— Сегодня тебе будет нетрудно это сделать. Можешь сделать это прямо сейчас. Да побыстрей, пока я не задержал тебя за проникновение в закрытое помещение с незаконной целью.

— А у меня законная цель. — Мартышка бросил сигарету в чернильницу Уэксфорда и с одобрением оглядел комнату. — Это первый раз, когда я попал в участок, можно сказать, по своему желанию.

Мечтательная улыбка появилась на его физиономии, и тут же он резко закашлялся.

Уэксфорд стоял наполовину в кабинете, наполовину в коридоре и с неприязнью ждал.

— Вы могли бы и закрыть дверь, — сказал Мартышка, откашлявшись. — Нам же не надо, чтобы нас все слышали, правда? У меня есть кое-какая информация. По делу Лоуренса.

Уэксфорд закрыл дверь, но больше ничем не выразил, что информация Мартышки интересует его.

— У тебя? — спросил он.

— У моего друга.

— А я и не знал, что у тебя есть какие-то друзья, Мартышка, исключая бедную старушку Руби.

— Не надо судить по себе, — ядовито отозвался Мартышка. Он закашлялся, погасил сигарету и немедленно закурил следующую, рассматривая брошенный окурок с таким негодованием, словно какой-то изъян в нем был повинен в приступе его кашля, а не табак, который находился в сигарете. — У меня много друзей, которых я приобрел во время разных поездок.

— Во время отсидок, ты хочешь сказать, — поправил его Уэксфорд.

Мартышка уже давно разучился краснеть, но настороженное выражение, появившееся на его лице, подсказало Уэксфорду, что его выстрел попал в цель.

— Мой друг, — сказал он, — приехал сюда, чтобы немного побыть со мной и Руби. Немного отдохнуть, типа того. Он — старый парень, и здоровье у него уже не то.

— Всему виной сырые дворы для прогулок, позволю сказать.

— Да ладно вам! Мой друг знает кое-что, что откроет вам глаза, кое-что из прошлого этого чертового мистера Айвора Суона.

Если Уэксфорд и был удивлен, то он и виду не подал.

— У него нет никакого прошлого, — холодно сказал он. — Или того, что ты имеешь под этим в виду.

— Этого нигде не написано, скажу я вам. Не все наши грешки записаны, мистер Уэксфорд, вовсе нет. Говорят, что на свободе разгуливает больше убийц, чем считается. Кого-то считают мертвыми, а они себе убивают.

Уэксфорд почесал подбородок и задумчиво посмотрел на Мартышку.

— Давай встретимся с твоим другом, — сказал 0п, — и послушаем, что он хочет сказать. Может, это что-то даст.

— Он захочет, чтобы ему заплатили. — Уверен в этом.

— Он специально предупреждал об этом, — доверительно сказал Мартышка.

Уэксфорд встал и распахнул окно, чтобы выветрить дым.

— Я занятой человек, Мартышка. Не могу ходить с тобой вокруг да около весь день. Сколько?

— Пятьсот фунтов, — коротко ответил Мартышка.

Сдержанно, голосом, в котором угадывалось недоверчивое возмущение, Уэксфорд сказал:

— Ты, должно быть, не в своем уме, если всерьез думаешь, что власти готовы заплатить пятьсот фунтов за информацию, которую можно бесплатно получить из архивов.

— Пять сотен, — повторил Мартышка, — и, если все пройдет нормально, еще и вознаграждение в две тысячи фунтов, которое пообещал дядюшка. — Он сильно закашлялся, но без надрыва. — Если вам это не надо, — сладко улыбнулся он, — мой друг всегда может обратиться к старшему констеблю. Кажется, его фамилия Грисуолд?

— Не смей, черт возьми, угрожать мне! — взъярился Уэксфорд.

— Угрожать? А кто угрожает? Эти сведения представляют общественный интерес, вот что это такое.

Уэксфорд сказалтвердо:

— Можешь привести сюда этого своего дружка, и мы посмотрим. Может быть, это стоит пару фунтов.

— Он не пойдет сюда. Не пойдет добровольно к легавым. Он не то что я. Но мы с ним сходим сегодня в «Пегую лошадку», и смею уверить, он оценит дружеский знак в виде порции спиртного.

«Может быть, и в самом деле за этим кроется что-то стоящее?» — подумал Уэксфорд после того, как Мартышка ушел. И тут же он вспомнил намеки Риверса по поводу смерти тетки Суона. А если предположить, что Суон действительно ускорил кончину старушки? С помощью яда, может быть. Это как раз в духе Суона — такой ленивый, медленный способ убийства. Что, если этот приятель Мартышки был тогда в числе обслуги дома, на подхвате или даже в качестве дворецкого? Он мог видеть что-то, что-то взять и держать годами за пазухой…

Уэксфорд вернулся с небес на землю и, смеясь, процитировал самому себе Джейн Остин: «Доверять своему собственному ощущению, своей собственной интуиции, своим собственным наблюдениям за происходящим вокруг. Разве паше воспитание готовит нас к такому неслыханному делу? Разве наши законы содействуют этому? Могут ли они соблюдаться, когда неизвестны в такой стране, как эта, с таким состоянием общества и литературы; где все люди пребывают в окружении добровольных доносчиков…»

Когда-то давно он выучил эти строки наизусть. Они постоянно помогали ему и, когда он был склонен унестись на крыльях фантазии, не давали ему оторваться от твердой почвы.


Было уже слишком поздно идти обедать. Персонал «Карусели» смотрел искоса, когда кто-нибудь приходил обедать после половины второго. Уэксфорд послал в буфет за сандвичами и уже съел первую порцию, когда из лаборатории принесли результаты исследования локона волос. Эти волосы действительно принадлежали ребенку, но не Джону Лоуренсу. Вывод был сделан на основе сравнения локона с волосами, оставшимися на щетке для волос, которой причесывался Джон. Понимая всего процентов двадцать пять из написанного профессиональным языком заключения, Уэксфорд постарался хотя бы осмыслить, как криминалисты могли быть настолько уверенными в том, что волосы на щетке отличались от срезанного локона. В конце концов, он удовлетворился тем, что теперь знает, что они отличаются.

Зазвонил его телефон. Звонил Лоринг из той комнаты, в которую поступали и где проверялись все звонки, связанные с делом Лоуренса и Риверс.

— Я думаю, что этот звонок вас заинтересует, сэр.

Уэксфорд немедленно подумал о Мартышке Мэтьюсе и тут же отбросил эту мысль. Мартышка никогда не пользовался телефоном.

— Засеките его, Лоринг, — сказал он и спросил: — Это из телефона-автомата?

— Боюсь, что нет, сэр. Мы не можем засечь его.

— Соедините меня, — попросил Уэксфорд.

Как только он услышал этот голос, то понял, что была предпринята попытка его изменить. Звонивший взял в рот пару камешков, решил старший инспектор. Но некоторые особенности голоса, например, высоту тона, спрятать было невозможно. Уэксфорд вспомнил этот голос. Но не вспомнил ни его обладателя, ни то, где он мог видеть говорившего, и ни то, что конкретно тот говорил, или еще что-то о нем. Но он был уверен, что узнал этот голос.

— Я не собираюсь называть свое имя, — произнесли на том конце провода. — Я писал вам дважды.

— Ваши письма дошли. — Уэксфорд встал, разговаривая. С того места, где он стоял, было видно главную улицу и женщину, бережно вынимающую младенца из коляски, чтобы взять его с собой в магазин. Его гнев нарастал, он чувствовал опасное пульсирование крови в голове.

— Вы затеяли игру со мной сегодня утром. Завтра такого не выйдет.

— Завтра? — ровным голосом спросил Уэксфорд.

— Завтра я буду на территории Солтрем-Хаус. Возле фонтанов. Я буду там в шесть вечера с Джоном. И я хочу, чтобы за ним пришла его мать. Одна.

— Откуда вы говорите?

— Со своей фермы, — ответил голос, становясь все более визгливым. — У меня триста акров земли неподалеку отсюда. Это пушная ферма: норки, кролики, шиншиллы. Много всего. Джон не знает, что я держу их ради меха. Это бы расстроило его, не правда ли?

Уэксфорд уловил явные признаки психического расстройства. Он не понял, успокоило это его или встревожило. Он думал о голосе, который слышал прежде, о тонком высоком голосе и о его обладателе, который легко обижался, видел оскорбления там, где их не было.

— Да нет у вас никакого Джона, — сказал он. — Те волосы, которые вы мне прислали, не принадлежат Джону. — От презрения и злости он забыл о предосторожности. — Вы — невежественный человек. В паши дни волосы так же точно идентифицируются, как кровь.

Тяжелое дыхание на другом конце провода послышалось в ответ на это заявление. Уэксфорд почувствовал, что получил преимущество. Он набрал воздуху, чтобы разразиться бранью, но прежде, чем он успел заговорить, голос в трубке холодно произнес:

— Вы думаете, я этого не знаю? Я срезал эти волосы у Стеллы Риверс.

Глава 13


Паб «Пегая лошадка» не относился к числу тех заведений, которые у знатоков деревенской Англии обычно ассоциируются с сельской местностью. В самом деле, если вы подъедете к нему со стороны Спарта-Гроув и не обратите внимания на окрестные зеленые холмы, то и не подумаете, что вообще находитесь за городом. Спарта-Гроув и Чартерис-роуд, которые соединяются под прямым углом, — на этом углу и находится «Пегая лошадка», — больше похожи на переулки какого-нибудь индустриального города. Немногочисленные дома имеют узкие палисадники, но большинство дверей выходят прямо на тротуар, также как двери общего бара и бара-салуиа «Лошадки».

Один из этих баров находится со стороны Спарта-Гроув, другой — со стороны Чартерис-роуд. Оба они одинаковой формы и размера, и салун отличается от общего бара только тем, что цены в нем выше и его каменный пол примерно на одну треть покрывает квадратный коричневый аксмипстерский ковер, а мебель состоит из пары небольших диванов с потрепанной черной обивкой того типа, который можно увидеть в привокзальных комнатах ожидания.

На одной из этих улиц, под плакатом, приглашающим в Коста-дель-Соль, на котором была изображена девица в мокром бикини, плотоядно смотрящая на агонизирующего быка, сидел Марашка Мэтьюс с каким-то стариком. Время оставило безжалостный след на лице этого человека, и он, как подумал Уэксфорд, находился почти в таком же плачевном состоянии, как тот бык на плакате. Нельзя сказать, что он был худ или бледен, — на самом деле его квадратная жабья физиономия выглядела прямо-таки багровой, — но он производил впечатление человека, разрушенного отвратительным питанием, обитанием в сырых жилищах и пагубными привычками, в природу которых Уэксфорд предпочел бы не вдаваться.

Перед каждым из мужчин стояла полупустая кружка горького, самого дешевого из всех возможных пива, а Мартышка курил очень маленькую сигарету.

— Вечер добрый, — сказал Уэксфорд. Мартышка не встал, но представил своего спутника, махнув в его сторону рукой:

— Это мистер Кэсобон.

Уэксфорд коротко вздохнул, что было внешним признаком внутреннего и необычайно сильного крика.

— Не могу поверить, — тихо сказал он — Просветите меня, кто из вас двоих, интеллектуалов, знаком с Джордж Элиот[2].

Далекий от созданного Мартышкой образа человека, запуганного полицией, мистер Кэсобон просветлел лицом при этих словах Уэксфорда и ответил на чудовищном кокни:

— Я видел его однажды. При странных обстоятельствах, в двадцать девятом году. Его взяли за слитки.

— Боюсь, — сухо заметил Уэксфорд, — что мы говорим о разных людях. А что вы пьете, господа?

— Портвейн и бренди, — тут же ответил мистер Кэсобон, но Мартышка, для которого всегда покурить было важнее, чем выпить, отодвинул свою пустую кружку и сказал, что предпочел бы пачку сигарет «Данхилл интернешнл».

Уэксфорд купил и бросил ему на колени малиновую с золотом пачку.

— Я мог бы открыть заседание, — сказал он, — сказав вам, двоим шутникам, что вы можете забыть о пятистах фунтах и тому подобном. Это ясно?

Мистер Кэсобон воспринял это как человек, привыкший к частым разочарованиям. Оживление, которое ненадолго вспыхнуло в его водянистых глазах, потухло, и, издав низкий гудящий звук, который можно было Припять за продолжительное бормотание согласия или за попытку напеть мелодию, он потянулся к своим портвейну и бренди.

Мартышка проговорил:

— Когда все будет сказано и сделано, мы с моим другом примем решение о вознаграждении.

— Это очень благородно с вашей стороны, — язвительно заметил Уэксфорд. — Я полагаю, что вы понимаете, что деньги будут заплачены только за информацию, которая позволит арестовать убийцу Стеллы Риверс?

— Мы не вчера родились, — сказал Мартышка.

Это замечание настолько соответствовало действительности, особенно в отношении мистера Кэсобона, который выглядел так, словно родился в 1890 году, что старик перестал гудеть и загоготал, Продемонстрировав Уэксфорду самые отвратительные, полуразрушенные и сшившие зубы, которые он когда-либо видел во рту кого-либо из людей.

— Мы и сами можем прочитать в газетах то же, что и вы, — продолжал Мартышка. — А теперь начистоту. Если мой друг расскажет вам то, что он знает и что может доказать документом, вы собираетесь повести себя честно с нами и проследить, чтобы мы получили причитающееся нам по праву, когда Суона посадят под замок?

— Я могу пригласить свидетеля, если вы хотите. Как насчет мистера Вердена?

Мартышка выпустил дым через ноздри.

— Терпеть не могу этого язвительного черта, — сказал он. — Нет, вашего слова достаточно для меня. Когда ребята начинают ворчать, я всегда говорю, что мистер Уэксфорд преследовал меня, видит бог, но он…

— Мартышка, — перебил его Уэксфорд, — ты собираешься мне рассказывать или нет?

— Не здесь, — возмущенно сказал Мартышка. — Неужели мы будем давать вам такую информацию, которая упрячет человека на всю жизнь, здесь, в так называемом общественном месте?

— Ну, тогда я отвезу вас обратно в участок.

— Мистеру Кэсобону такое не понравится. — Мартышка уставился на старика, вероятно желая, чтобы тот выразил какие-то признаки ужаса, но мистер Кэсобон, сидя с опущенными веками, продолжал монотонно бубнить. — Мы поедем к Руби. Она ушла сидеть с чьим-то ребенком.

Уэксфорд, пожав плечами, согласился. Довольный Мартышка ткнул мистера Кэсобона кулаком:

— Пошли, приятель. Подъем! Подъем!

Мистер Кэсобон долго не мог встать на ноги.

Но Мартышка, который обычно не отличался особой заботливостью, наклонился над другом и, даю ему руку, бережно повел по улице.


Берден никогда не звонил ей раньше. Его сердце затрепетало и учащенно забилось, когда он прислушивался к гудкам и представлял себе, как

Джемма бежит к телефону и ее сердце тоже учащенно бьется, потому что она догадывается, кто звонит.

Ее голос привел его в крайнее волнение. Он тихо, с вопросительной интонацией назвал ее имя.

— Да, это я! — крикнула она. — Кто это?

— Майк. — Джемма не узнала его голос, и он очень огорчился.

Но как только Берден назвал себя, она ахнула я быстро спросила:

— У тебя есть какая-то новость для меня? Что-то произошло, наконец?

Он на мгновение прикрыл глаза. Она думала только об этом ребенке. Даже его голос, голос ее любовника, был для пес лишь голосом кого-то, кто мог найти ее ребенка.

— Нет, Джемма, ничего.

— Ты ведь впервые позвонил мне, — тихо сказала она.

— Прошлая ночь тоже была впервые.

Джемма ничего не сказала. Тишина для Вердена никогда не тянулась так долго, целую вечность, за время которой двадцать машин успели проехать мимо телефонной будки, за время которой красный свет светофора сменился зеленым и снова стал красным, за время которой десяток людей вошли в «Оливу и голубку», и дверь за ними все крутилась и крутилась, пока не замерла. Наконец она произнесла:

— Приди ко мне сейчас, Майк. Ты мне так нужен.

Но сначала он должен был поговорить с другой женщиной.


— Я занят служебными делами, Грейс, — сказал Берден слишком официально, слишком бесстрастно, что, может быть, заставило бы Уэксфорда смеяться до упаду. — Это может быть очень надолго.

Они умели держать многозначительные паузы, его женщины. Грейс прервала свое молчание по-сестрински резко:

— Не лги мне, Майк. Я только что звонила в участок, и мне сказали, что у тебя свободный вечер.

— Ты не должна была делать этого, — возмутился Берден. — Даже Джин никогда этого не делала, хотя имела право, она была моей женой.

— Извини, но дети спрашивали, и я подумала… Между прочим, мне надо с тобой кое-что обсудить.

— А до завтра это никак не терпит? — Берден подумал, что знает, о чем будут все эти разговоры Грейс. Конечно, разговоры о детях, а точнее, об их психологических проблемах или о том, что Грейс считала таковыми: наверное, Пат зациклилась на своих бабочках, а Джону никак не дается математика. Как будто не у всех детей были трудности, которые просто неизбежны, пока они растут, и с которыми без всякого ежедневного анализа прекрасно справлялся в свое время он сам, как, безусловно, и Грейс в свое время. — Я постараюсь быть дома завтра вечером, — неуверенно сказал он.

— Да ты всегда так говоришь! — возмутилась Грейс.

Угрызения совести мучили его минут пять. Но эти муки прекратились задолго до того, как он въехал на окраину Стоуэртоиа. Он перестал удивляться тому, что не слишком остро чувствовал свою вину, тому, что упреки Грейс лишь на мгновение задели его. Ее слова — во всяком случае, те, что он мог вспомнить, — стали чем-то вроде бесполезных автоматических наставлений школьного учителя много лет назад. Грейс была для него уже давно не чем иным, как помехой, раздражающим фактором, который — вместе с работой и другими бесполезными, только отнимающими время вещами — отрывал его от Джеммы.

Сегодня она сама открыла ему дверь. Он приготовился к тому, что Джемма заговорит о своем ребенке, и своих волнениях, и своем одиночестве, И уже был готов ответить теплом и нежностью. Но она ничего не сказала. Берден неуверенно поцеловал ее, не способный уловить ее настроение по этим огромным пустым глазам.

Джемма взяла его руки и обвила ими свою обнажившуюся, когда задралась ее блузка, талию. Ее кожа была горячей, сухой и трепещущей под его собственными дрожащими руками. И тут он понял, что ей действительно необходимо видеть его, о чем она сказала по телефону. Но совсем не для того, чтобы услышать слова утешения, а потому же, почему было необходимо видеть ее и ему.


Если мистер Кэсобон еще мог вызывать некоторые сентиментальные чувства, подумал Уэксфорд, то преувеличенную заботливость Мартышки невозможно было наблюдать без отвращения. Однако старик — его настоящее имя надо будет разыскать в файлах — являлся таким очевидным негодяем и тунеядцем, который пользовался преимуществами своего возраста и, возможно притворной, немощи, что Уэксфорд только язвительно хмыкнул себе под нос, наблюдая за тем, как Мартышка усаживает его в одно из кресел Руби Бранч и пристраивает ему подушку под голову. Без сомнения, и самому объекту такого внимания, Как и инспектору, было ясно, что Мартышка просто обхаживал курицу, которая могла снести золотое яйцо. Возможно, мистер Кэсобон уже заключил некоторое финансовое соглашение со своим партнером-импресарио и знал, что вся эта суета с подушками не имела никакого отношения к уважению его старости или же привязанности к нему. Мурлыкая от удовольствия, как старый кот, оп позволил Мартышке палить ему тройную порцию виски, но, когда появился графин с содовой, мурлыканье стало громче на полтона и шишковатая багровая рука прикрыла стакан.

Мартышка задернул занавески и поставил настольную лампу на конец каминной доски, так, чтобы ее свет падал на неряшливую фигуру мистера Кэсобона и Уэксфорд мог вкусить весь драматический эффект. Создавалось примерно такое впечатление, что протеже Мартышки был одним из тех драматических актеров, которые любят появляться соло на лондонской сцене и часа два или больше развлекать публику монологами и чтением отрывков из произведений каких-нибудь великих романистов или мемуаристов. А беспрестанные кивки и мурлыканье мистера Кэсобона еще больше усиливали это впечатление. Казалось, что спектакль начнется в любой момент, остроты сорвутся с этих темно-красных губ или мурлыканье сменится монологом из спектакля «Наш общий друг». Но поскольку Уэксфорд знал, что все это фокусы ловкого мошенника Мартышки, он резко сказал:

— Может быть, приступим?

Мистер Кэсобон прервал молчание впервые о того момента, как они двинулись к Руби.

— Пусть Мартышка говорит, — сказал он. — У него язык лучше подвешен.

Мартышка, польщенный, улыбнулся и закурил сигарету.

— Мы с мистером Кэсобоном, — начал он, — познакомились в северных краях около года назад. — В Уолтонской тюрьме, мысленно продолжил Уэксфорд. — Так что когда мистер Кэсобон просматривал однажды свою утреннюю газету и прочел о мистере Суоне, о том, что он живет в Киигсмаркхеме и все такое, то он, естественно, подумал обо мне.

— Ну да, да, попятно. Говоря попросту, он увидел шанс сорвать куш и подумал, что ты мог бы ему в этом помочь. Один бог знает, почему он не пришел прямо к нам, вместо того чтобы связываться с такой акулой, как ты. Наверное, помог твой дар болтать. — Тут Уэксфорду неожиданно пришла в голову одна мысль. — Зная тебя, я удивляюсь, что ты не попытался сначала шантажировать Суона.

— Если вы собираетесь меня оскорблять, — сказал Мартышка, возмущенно выпуская дым, — мы можем закончить и пойти вместе с моим другом к мистеру Грисуолду. Я делаю это в порядке одолжения вам, хочу помочь вам в продвижении по службе.

Мистер Кэсобон дальновидно кивнул и издал звук, напоминающий жужжание, с которым трупная муха кружится над куском мяса. Но Мартышка был серьезно выведен из себя. Временно забыв об уважении к старости, он рявкнул тоном, который обычно приберегал для менее уважаемой публики:

— Перестань жужжать, слышишь? Ты как дряхлый старикашка. Вот видите, — сказал оп, обращаясь к Уэксфорду, — почему этот глупый старик не может без меня обойтись, без моей поддержки.

— Продолжай, Мартышка. Я не буду больше перебивать.

— Перейдем к делу, — сказал Мартышка. — Мистер Кэсобон сказал мне — и показал свою бумагу, чтобы это доказать, — что четырнадцать лет назад ваш чертов Айвор Суон — вы слушаете, а? Готовы к шоку? — ваш Айвор Суон убил девочку. Или, точнее, утопил ее в озере. Вот. Я подумал, что это заставит вас сесть прямо.

Вместо того чтобы выпрямиться, Уэксфорд резко откинулся на своем стуле.

— Ты уж извини, Мартышка, — сказал он, — но это невозможно. Мистер Суон ничем таким не запятнан.

— Не понес никакого наказания, вы хотите сказать. А я говорю вам, что это факт, поверьте. Племянница мистера Кэсобона, дочка его сестры, видела это собственными глазами. Суон утопил ребенка, и его вызывали в суд, но судья отпустил его за недостаточностью улик.

— Ему должно было быть не больше девятнадцати-двадцати лет, — сказал Уэксфорд, размышляя. — Послушай, мне надо знать больше. Что это за бумага, о которой ты все время твердишь?

— Дай-ка ее сюда, приятель, — скомандовал Мартышка.

Мистер Кэсобон пошарил в складках своего одеяния и наконец извлек откуда-то из глубин, скрытых под плащом, пиджаком и шерстяными тряпками, замызганный конверт, в котором лежал листок бумаги. Он любовно подержал его с минуту и потом протянул своему посреднику, который передал его Уэксфорду.

Это было письмо, без адреса и даты.

— Прежде чем вы прочтете его, — сказал Мартышка, — вам неплохо было бы узнать, что та девушка, которая это писала, работала горничной в том отеле, который находится у озера. Она занимала очень хорошее положение, в ее подчинении находилось много других девушек. Я не знаю точно, какая должность у нее была, по она была главной.

— Ты так говоришь, словно она заведовала борделем, — едко оборвал его Уэксфорд. — Замолкни и дай мне прочитать.

Письмо было написано малограмотным человеком. В нем оказалось полно ошибок и почти совершенно отсутствовали знаки препинания. В то время как мистер Кэсобон мурлыкал с самодовольством человека, демонстрирующего знакомому удостоенное награды эссе одного из своих юных родственников, Уэксфорд прочитал следующее:

«Дорогой дядя Чарли.

У нас тут был один интересный шум, о котором ты захочешь узнать об одном молодом парне студенте колледжа который остановился в пашем отеле и что ты думаешь он сделал утопил маленькую девочку которая плавала в озере утром до того как ее мама и папа встали и они подали на него в суд за это Лили о которой я говорила тебе должна идти в этот суд и рассказать что она знает и она сказала мне что судья вел себя с ним очень строго но не мог посадить его потому что никто не видел что он это сделал этого парня зовут Айвор Лайонел Фейрфакс Суон я записала это когда Лили сказала как слыхала это от судьи потому что я знаю что тебе будет интересно знать его полное имя.

Дядя это пока все буду писать тебе как всегда надеюсь что эта новость может быть тебе полезна. Твоя плимяница

Элси»


Оба жулика с нетерпением смотрели на инспектора. Уэксфорд снова перечитал письмо — отсутствие точек и запятых затрудняло его прочтение — и потом сказал мистеру Кэсобоиу:

— А почему вы держали его у себя целых четырнадцать лет? Вы же не были знакомы с Суоном, правда? Зачем было хранить это письмо?

Мистер Кэсобон ничего не ответил. Он неопределенно улыбался, как люди, к которым обращаются на иностранном языке, а потом протянул свой стакан Мартышке, который немедленно наполнил его снова и, возложив па себя еще раз миссию переводчика, сказал:

— Он хранил все ее письма. Он очень предан Элси, мистер Кэсобон, поскольку у него никогда не было своих собственных детей.

— Попятно, — сказал Уэксфорд и вдруг действительно все понял.

Он гневно нахмурился, когда ему стало ясно, какой шантаж разработали мистер Кэсобон и его племянница. Не заглядывая больше в письмо, он припомнил некоторые примечательные фразы. «Один интересный шум о котором ты захочешь узнать» и «надеюсь что эта новость может быть тебе полезна» — всплыло в его памяти. Горничная, подумал он, ведущая записи… Скольких неверных жен поймала эта Элси? В какое количество спален не упустила случая заглянуть? Сколько гомосексуальных связей открыла, когда гомосексуализм считался преступлением? Не говоря уж о других секретах, к которым она имела доступ: бумаги и письма, оставленные в ящиках тумбочек; секреты, нашептываемые женщинами друг другу по вечерам после лишнего стаканчика джина. Информация о Суоне, в чем Уэксфорд был уверен, являлась одной из многих таких новостей, переданных дяде Чарли в надежде, что он сможет получить с их помощью деньги и поделиться ими с Элси. Умный шантаж, хотя, если разобраться, в конечном итоге он не принес мистеру Кэсобону никакой пользы.

— А где эта Элси работает сейчас? — резко спросил он.

— Он не помнит, — сказал Мартышка. — Где-то на озерах. Она много что умеет.

— О нет. Она умеет только одно, и это грязное дело. Где она сейчас?

— В Южной Африке, — промямлил Кэсобон, в первый раз проявив признаки нервозности. — Вышла замуж за богатого еврея и уехала в Кейптаун.

— Вы можете доверять этому письму, — обворожительно улыбнулся Мартышка. — Вам надо устроить маленькую проверку. Я хочу сказать, в конце концов, мы всего лишь пара невежественных парней и не знаем, как прижать этого Суона и все такое. — Он придвинул свой стул к Уэксфорду. — Все, что нам надо, — это получить наше законное вознаграждение за то, что мы навели вас на след. Мы не просим ничего помимо вознаграждения, никаких благодарностей, ничего… — Он запнулся, мрачное лицо Уэксфорда заставило его наконец замолчать. Он глубоко затянулся и, похоже, решил, что наступило время проявить гостеприимство по отношению и к другому гостю.

— Может, выпьете глоток виски перед уходом?

— Мне бы и в голову не пришло такое, — приветливо отозвался Уэксфорд. Он взглянул на мистера Кэсобона. — Я пью далеко не в каждой компании.

Глава 14


Нервное блаженство — именно так определил Уэксфорд теперешнее состояние души инспектора Вердена. Тот был рассеян, часто сидел, уставившись в пространство, но, по крайней мере, вышел из состояния унылого раздраженного страдания, в котором его привыкли видеть. Вероятнее всего, причиной разительных перемен в поведении инспектора была женщина, и Уэксфорд, встретив на следующее утро своего друга и помощника в лифте, вспомнил слова доктора Крокера.

— Как поживает мисс Вудвилл?

Уэксфорд был вознагражден и в какой-то мере удовлетворен, увидев, как лицо Вердена вспыхнуло румянцем. Это подтвердило его подозрения в том, что в последнее время между Грейс и Майком что-то происходит, и, наверное, нечто более волнующее, чем разговоры по поводу того, не надо ли купить Пат новый блейзер к началу осеннего семестра.

— Моя жена, — продолжал он, переведя разговор на свой дом, — вчера только сказала, какой надежной опорой для тебя стала мисс Вудвилл. Не услышав ответа, он добавил: — Еще лучше, когда у надежной опоры необыкновенно хорошенькое личико, а?

Берден так выразительно посмотрел на него, что Уэксфорд неожиданно почувствовал себя почти прозрачным. Лифт остановился.

— Я буду в своем кабинете, если понадоблюсь тебе.

Уэксфорд пожал плечами. «Ну, давай поиграем, — подумал он. — Ты не услышишь больше от меня дружеских наводящих вопросов. Чопорный ханжа». И в самом деле, какое ему дело до личной жизни Вердена? У него были свои проблемы, которые мешали ему спать. Большую часть ночи он лежал без сна, думая о письме Элси, Мартышке Мэтьюсе, этом старом злодее, который был гостем Мартышки, и о том, что все это значит.

Элси была смышленой, но ужасно невежественной. Для такой женщины, как она, любой мировой судья был судьей, и она не поняла бы разницу между судом присяжных и мировым судом. Разве не могло такого случиться, что много лет назад молодой Суон предстал перед мировым судом по обвинению в умышленном или неумышленном убийстве? А если это так, то, может быть, каким-то образом факты о данном слушании не были включены в уэксфордское досье Суона?

Ночь — время предположений, грез, сумасшедших выводов. Утро — время для активных действий. Тот отель находился где-то в районе озер, и как только Уэксфорд войдет в свой кабинет, он позвонит в полицию Камберленда и Уэстморленда. Потом он провел некоторые исследования прошлой жизни мистера Кэсобона, исходя из предположения, что тот находился в заключении в Уолтоне в одно время с Мартышкой, и это предположение, и расследование, которое было сделано на его основе, принесли свои плоды.

Его полное имя было Чарльз Альберт Кэтч. Родился он в Лаймхаусе в 1897 году. Гордый тем, что все его предположения оказались правильными, Уэксфорд выяснил, что Кэтч трижды сидел в тюрьме за ограбление, а по достижении шестидесяти пяти лет совсем обнищал. В последний раз он был осужден за то, что бросил кирпич в окно полицейского участка: стандартная уловка бродяги, чтобы обрести постель и крышу над головой.

Уэксфорд не испытывал никаких симпатий к Чарли Кэтчу. Но не мог взять в толк, почему информация Элси не послужила причиной того, чтобы ее дядя предпринял какие-то шаги против Суона еще в то время. Потому что не оказалось никаких доказательств виновности Суона и ему нечего было прятать и нечего стыдиться? Время покажет. Не имеет смысла строить дальнейшие предположения, не имеет смысла и предпринимать какие-то дальнейшие шаги, пока не будет получена информация с озер.

Поручив Мартину и Брайанту, держась на безопасном расстоянии, охранять Полли Дэвис, он отправил ее в рыжем парике на условленную встречу в Солтрем-Хаус. Снова лил дождь, и Полли промокла до костей, но никто не привел Джона Лоуренса ни в парк, ни в итальянский сад. Не собираясь больше тратить время на размышления о Суоне, Уэксфорд вместо этого попытался заставить себя вспомнить что-то о звонившем по телефону человеке с вибрирующим голосом, по никак не мог вспомнить, где он слышал этот голос или хотя бы что-то, связанное с тем голосом.


Обнимая Джемму в темноте, Берден сказал:

— Я хочу услышать от тебя, что я сделал тебя счастливее, что жизнь не так ужасна, потому что я люблю тебя.

Возможно, она улыбалась одной из своих легких улыбок. Он не мог рассмотреть ее лицо, видел только слабое свечение. В комнате пахло теми же духами, которыми она пользовалась, когда была замужем, и, конечно, ей не на что купить другие. Ее одежда оказалась буквально пропитана этим запахом, тяжелым сладким запахом плесени. Он подумал, что завтра купит ей флакончик духов.

— Джемма, понимаешь, я не могу остаться на ночь. Честное слово, я бы очень хотел этого, но я обещал и…

— Ну конечно, иди, — сказала она. — Если бы я шла к своим… своим детям, ничто бы не удержало меня. Милый добрый Майк, я не хочу отнимать тебя у твоих детей.

— Ты сможешь уснуть?

— Я приму пару таблеток, которые мне дал доктор Ломакс.

Легкий холодок пробежал по его разгоряченному телу. Разве удовлетворенная страсть не являлась достаточным снотворным? Как счастлив был бы он знать, что его ласки помогли ей сладко уснуть, что мысли о нем вытеснили все ее страхи. Вечно этот ребенок, подумал он, вечно этот мальчик, который приковал к себе все материнское внимание и страсть. И Майк представил, что случилось чудо и пропавший и погибший мальчик ожил и вернулся домой, он вбегает сейчас в темную спальню, осветив ее собственным светом, и бросается в объятия своей матери. Берден увидел почти воочию, как она забудет своего любовника, забудет о самом его существовании в том тесном мире, который создан только для матери и ее дитя.

Майк встал и оделся. Он поцеловал ее, стараясь, чтобы этот поцелуй был только нежным, но поцелуй получился страстным, поскольку Майк ничего не мог с этим поделать. И он был вознагражден ее поцелуем, таким долгим и жадным, как и его собственный. Вердену пришлось удовлетвориться этим. Этим и смятым шифоновым шарфом, который он подобрал, выходя из комнаты.

Вот если бы в его бунгало никого не оказалось, размышлял Майк, подъезжая к дому. Хотя бы на сегодняшний вечер, виновато сказал он себе. Если бы только Берден мог прийти в пустоту и отдохновение, свободный от осторожных претензий Грейс, и воздушных замков Пат, и математики Джона. Но если бы его ждал пустой дом, он бы вообще в него не поехал.

Грейс говорила, что хочет обсудить с ним что-то. Такая перспектива казалась столь безотрадной и нудной, что ему стало тошно от одной только мысли об этом. Ну почему надо дважды испытывать мучения? Он прижал душистый шифон к своему лицу, чтобы успокоиться перед тем, как войти в дом, но вместо успокоения это вызвало у него только сильное желание.

Его сын согнулся над столом, неуклюже держа компас.

— Морда, — сказал он, увидев отца, — сказал нам, что «матема» означает знания, а «патема» означает страдания, тогда, по-моему, они должны были называть этот предмет «патематика».

Грейс засмеялась как-то слишком фальшиво. Она пылала, как заметил Берден, словно была возбуждена или охвачена каким-то беспокойством. Он сел за стол, аккуратно начертил график для Джона и отправил его спать.

— Я и сам хочу сегодня пораньше лечь, — мечтательно сказал Берден.

— Удели мне всего минут десять, Майк. Я хочу… я хотела бы кое-что тебе сказать. Я получила письмо от одной подруги, девушки… женщины… с которой я вместе стажировалась. — Грейс теперь говорила очень нервно, и это было так не похоже на нее, что Берден слегка забеспокоился. Она держала это письмо и, видимо, готовилась уже его показать, по передумала и стояла, стиснув бумагу с текстом в руке. — У нее появились кое-какие деньги, и она собирается открыть частную лечебницу и… — Грейс торопливо договорила: — Она приглашает меня к себе.

Берден уже собирался произнести банальное «О да, это отлично», как вдруг вдумался в эти слова, и тут до него дошел истинный смысл сказанного. Его потрясение было слишком велико, чтобы думать о какой-то вежливости и осторожности.

— А как же дети? — спросил он.

Она ответила не сразу. Она тяжело села, будто какая-нибудь усталая старуха.

— Как долго, по-твоему, я должна оставаться с ними?

— Я не знаю. — Он беспомощно махнул рукой. — Пока они не смогут сами себя обслуживать, наверное.

— И когда наступит это время? — Она разозлилась, и ее нервозность утонула теперь в возмущении. — Когда Пат исполнится семнадцать, восемнадцать? А мне будет сорок.

— Сорок — еще не старость, — тихо сказал ее зять.

— Возможно, для женщины, у которой есть профессия, сделана карьера. Если я останусь здесь еще на шесть лет, мне придется оставить мысли о карьере. В лучшем случае я смогу мечтать о работе медсестры в каком-нибудь провинциальном госпитале.

— Но дети, — снова сказал оп.

— Отправь их в школу-интернат, — решительным тоном сказала она. — В физическом плане уход за ними будет не хуже, чем здесь, а что касается другой стороны их жизни — что хорошего я могу дать им одна? Пат вступает в тот возраст, когда враждебно воспринимают мать или того, кто ее заменяет. Джон никогда не был ко мне особенно привязан. Если тебе не правится идея со школой-интернатом, переведись в Истборн. Вы сможете жить там все с мамой.

— Ты так неожиданно вылила это на меня. Согласна, Грейс?

Грейс едва не плакала.

— Я только вчера получила это письмо от Мэри. Я хотела поговорить с тобой вчера, я умоляла тебя прийти домой.

— Бог мой, — сказал он, — ну кто бы мог подумать. Я считал, что тебе здесь нравится, думал, что ты любишь детей.

— Нет, ты так не думал, — горячо сказала она, и неожиданно ее лицо стало таким же, как у Джин, страстным и негодующим, во время их редких ссор. — Ты никогда не задумывался обо мне. Ты… ты попросил меня приехать сюда и помочь тебе, а когда я приехала, ты превратил меня в какое-то подобие воспитательницы в приюте, а сам стал важным заведующим, который снисходительно навещает бедных сироток пару раз в неделю.

Он не собирался отвечать на это. Он знал, что это истинная правда.

— Ты можешь поступать, разумеется, так, как находишь нужным, — сказал Берден.

— Дело не в том, что я этого хочу, а в том, что ты вынудил меня к этому. О, Майк, ведь все могло быть совершенно иначе! Разве ты не понимаешь? Если бы ты был с нами и использовал свой авторитет и позволял мне чувствовать, что мы делаем что-то нужное вместе. Даже сейчас, если ты… я хочу сказать… Майк, мне это очень трудно. Если бы я подумала, что ты придешь вовремя, чтобы… Майк, неужели ты не хочешь мне помочь?

Она повернулась к нему и простерла руки, не так импульсивно и страстно, как это делала Джемма, а со сдержанной застенчивостью, словно стыдилась этого. Он вспомнил, что ему говорил Уэксфорд в это утро в лифте, и отпрянул от нее. Словно лицо Джин смотрело на него, голос Джин умолял его, произнося слова, которые, как он со своими старомодными взглядами считал, ни одна женщина никогда не должна была говорить мужчине и которые только еще больше ухудшали положение.

— Нет, нет, нет! — произнес он. Берден не прокричал, а прошептал эти слова с каким-то шипением.

Он никогда не видел, чтобы женщина так густо краснела. Ее лицо было малиновым, а потом краска отхлынула, и оно стало белым как мел. Она встала и вышла, скорее поспешно удрала, потому что вдруг потеряла всю свою тщательно контролируемую привлекательность. Грейс вышла и, не сказав больше ни слова, закрыла за собой дверь.

В ту ночь Майк спал очень скверно. Трехсот ночей было недостаточно, чтобы он научился спать без женщины, а после них две ночи блаженства со всей жестокостью вернули назад все одиночество односпальной кровати. Как зеленый юнец, он держал, прижимая к лицу, чтобы вдыхать его запах, шарф женщины, которую любил. Он лежал так долгие часы, слыша за стеной приглушенные рыдания отвергнутой им женщины.

Глава 15


Локон волос не принадлежал и Стелле Риверс. У криминалистов для сравнения оказалось достаточно волос, сохранившихся на останках девочки. «Кольцо светлых волос вокруг кости», — вспомнил Уэксфорд, содрогнувшись.

Это ничего не доказывало, разумеется. Этого и следовало ожидать. Они знали, что «меховщик», — Уэксфорд называл теперь человека, который вступил с ним в переписку и звонил по телефону, «меховщиком», — был лжецом. Уэксфорду ничего теперь не оставалось, как ждать новостей с озер, и его раздражение росло. Берден стал невыносим последние несколько дней; он едва отвечал, когда к нему обращались, и неизбежно куда-то пропадал в самый нужный момент. И дождь лил не по сезону. Все в полицейском участке находились в состоянии раздражения, и люди, угнетенные погодой, набрасывались друг на друга, как мокрые сварливые собаки. Черно-белый пол в холле был весь день в грязных разводах и лужах от промокших дождевиков.

Торопливо пройдя мимо конторки, чтобы избежать встречи с Гарри Уайлдом, Уэксфорд едва не налетел на раскрасневшегося сержанта Мартина, который стоял в ожидании лифта.

— Просто не знаю, куда катится мир, сэр, просто не знаю. Этот молодой Пич, который обычно и мухи не обидит, набросился на меня только за то, что я сказал ему, что ему нужно было бы надеть более крепкие ботинки. «Не лезь не в свое дело», — имел он наглость мне ответить. Почему, сэр? Что я ему такого сказал?

— Вы мне кое в чем помогли, — сказал Уэксфорд, и потом, стараясь говорить спокойно, потому что только начал кое о чем догадываться, добавил: — Сержант, в ту ночь, когда мы искали Джона Лоуренса, вы посоветовали одному из людей в поисковой группе надеть более крепкие ботинки — видимо, у вас это пунктик, — и он тоже велел вам не лезть не в свое дело. Помните?

— Не могу утверждать, что помню, сэр.

— Я с ним тоже разговаривал, — задумчиво сказал Уэксфорд. — Он пытался гладить собак. — Мех, подумал он, мех и кролики. Он пытался погладить овчарку, его рука двигалась по се мягкой густой шерсти. — Господи, не могу вспомнить, как он выглядел! Но я помню его голос. Этот голос! Сержант, тот человек, с которым вы говорили, человек, который пытался гладить собак, он и есть автор этих писем.

— Не могу припомнить его, сэр.

— Не важно. Теперь будет легко его найти. Но оказалось, что это не так.

Сначала Уэксфорд отправился к мистеру Крэнтоку, мужу соседки Джеммы Лоуренс, который был старшим кассиром в кингсмаркхемском отделении «Ллойд-банка». Разумеется, тот знал всех членов поисковой группы если не по именам, то в лицо. Выяснилось, однако, что не все они были жителями этих трех улиц: Фонтейн-роуд, Уинкэнтон-роуд и Чилтери-авеню.

— Было много парней, которых я никогда не видел раньше, — сказал Крэнток. — Бог его знает, откуда они взялись или каким образом так быстро узнали о том, что пропал ребенок. Но мы были рады любому помощнику, разве не так? Я помню, что один тип приехал на велосипеде.

— Новости такого рода распространяются быстро, — сказал Уэксфорд. — Каким образом, это остается загадкой, по люди узнают такие вещи еще до того, как о них сообщается по телевизору, или по радио, или в газетах.

— Попробуйте спросить доктора Ломакса. Он возглавлял одну из групп, пока ему не пришлось пойти по вызову. Врачи всегда всех знают, правда?

Доктор, который снабжал Джемму Лоуренс снотворным, практиковал на дому, в здании, которое было построено в стиле викторианской готики, отличалось внушительными размерами и выделялось среди всех домов по Чилтерн-авеню. Уэксфорд Подъехал в тот момент, когда доктор закапчивал свой дневной прием.

Ломакс оказался усталым маленьким человечком, который говорил пронзительным голосом, и, кроме того, у доктора был легкий шотландский акцепт. Выло похоже, что и он тоже мало чем мог помочь.

— Мистер Крэнток, мистер Рашуорт, мистер Дин…

Он перечислил целый список мужчин, считая их на пальцах, хотя какой был от этого толк, Уэксфорд не знал, потому что количество людей в поисковых группах никто никогда не подсчитывал. Ломакс тем не менее, дойдя до конца своего списка, уверенно заявил, что среди поисковиков оказалось трое незнакомых людей, в том числе один велосипедист.

— Каким образом они узнали об этом, для меня непостижимо, — сказал он, повторяя слова Крэнтока. — Я и сам-то узнал потому, что моя жена вошла и сказала мне об этом в то время, как я вел прием. Видите ли, супруга ассистирует мне в качестве медсестры и слышала, как кто-то говорил об этом на улице, когда она помогала выйти из машины одной пожилой пациентке. Жена сразу же пришла сюда и сказала мне, и, когда от меня ушел последний пациент, я вышел на улицу, узнать, что я могу сделать, и тут увидел все ваши машины.

— Во сколько это было?

— Во сколько жена сказала мне об этом или во сколько я вышел на улицу? Было, наверное, чуть больше шести, когда я вышел на улицу, но моя жена сказала мне двадцать минут шестого. Я могу утверждать это с точностью, поскольку старушка, которой она помогала выйти из машины, всегда приезжает двадцать минут шестого по четвергам. А что?

— Вы были одни, когда жена сказала вам об этом?

— Ну конечно нет. У меня была пациентка.

Уэксфорд сразу заинтересовался:

— Ваша жена сообщила вам эту новость шепотом? Или сказала громко, так что пациентка могла услышать?

— Она сказала это громко, — проговорил Ломакс довольно холодно. — А почему нет? Я сказал вам, что она ассистирует мне как медсестра.

— Вы, естественно, помните, кто была та пациентка, доктор?

— Нет, естественно, не помню. У меня множество пациентов. — Ломакс немного помолчал. — Это не была миссис Росс, та пожилая дама. Она все еще находилась в приемной. Это была либо миссис Фостер, либо миссис Гэрретт. Моя жена вспомнит, у нее лучше память, чем у меня.

Позвали миссис Ломакс.

— Это была миссис Фостер. У нее четверо собственных ребятишек, и я помню, что она страшно расстроилась.

— Однако ее муж не принимал участия в поисковых работах, — сказал Ломакс, который теперь, похоже, следовал логике Уэксфорда. — Я его не знаю, он не мой пациент, но он не мог участвовать в поисках. Миссис Фостер как раз сказала мне, что он сломал большой палец.


Кроме того, что она раздраженным тихим голосом сказала: «Разумеется, я останусь, пока ты не устроишь все», — Грейс почти не разговаривала с Верденом после того, как сказала ему о своих планах. За столом, в то единственное время, когда видели друг друга, они едва поддерживали видимость вежливого разговора ради детей. Верден проводил все вечера и ночи с Джеммой.

Он сказал ей,никому больше, что Грейс оставляет его, и очень удивился, не понимая этого, когда ее огромные задумчивые глаза округлились и она сказала, как ему повезло, что его дети будут только с ним и никто не сможет встать между ним и ими и пытаться отнять их любовь. Тут с ней случился один из ее ужасных приступов рыданий, она колотила руками по старой пыльной мебели, плакала, пока ее глаза не опухли и не превратились в щелочки.

После этого Джемма позволила ему заняться с ней любовью, хотя «позволила» было не то слово. Находясь в постели с ним, она, похоже, быстро забывала о том, что являлась матерью, потерявшей ребенка, и становилась просто молодой чувственной женщиной. Майк знал, что секс для нее средство забыться, терапия, — она так говорила, — по он был уверен, что ни одна женщина не могла демонстрировать так много страсти, если для нее это являлось только физическим чувством. Женщины, твердо верил он, были не такими. И когда она говорила ему ласково и почти застенчиво, что любит его, когда она не упоминала о Джоне в течение двух часов, его счастье не знало границ, все его заботы отступали.

Ему пришла в голову прекрасная идея. Берден подумал, что знает решение того, как преодолеть невзгоды им обоим. Она хотела ребенка и хотела быть матерью его детям. Почему бы ему не жениться на ней? Он мог подарить ей другого ребенка, подумал Майк, гордый своей принадлежностью к мужскому полу, своей потенцией, которая доставляла ей такое наслаждение. Может быть, она уже была беременна, он ведь ничего не делал, чтобы избежать этого. А вдруг? Берден боялся спросить ее, боялся пока говорить обо всем этом. Но он повернулся к ней, побуждаемый своими мечтами, с желанием обладать ею. Даже в этот момент они, может быть, зачнут ребенка, они двое. Майк надеялся на это, потому что тогда ей придется выйти за него…

Фостеры жили в Спарта-Гроув, откуда было рукой подать до «Пегой лошадки», в маленьком домике, стоявшем в ряду двенадцати ему подобных.

— Я ни единой живой душе не заикнулась об этом бедном малыше, — сказала миссис Фостер Уэксфорду, — кроме своего мужа. Он сидел в шезлонге, успокаивая свой бедный большой палец, и я бросилась к нему, чтобы сообщить приятную новость.

— Приятную новость?

— О боже, что же вы можете обо мне подумать! Я не имею в виду этого бедного маленького мальчика. Я сказала ему об этом, но только потом. Нет, я хотела сообщить ему о том, что сказал доктор. Бедный, он же на стену лез, и я тоже из-за этого. Мой муж, я имею в виду, а не доктор. Мы-то думали, что у нас появится еще один, что я «залетела», это я, у которой их уже и так четверо. Но доктор сказал, что это было началом периода. Какое облегчение! Вы не поймете. Я приготовила детям чай, и мой муж повел меня в «Лошадку» отпраздновать. Я упомянула о бедном маленьком мальчике, когда мы сидели там. Ведь хочется же немного посплетничать, правда же, особенно когда вы вне себя от радости. Но было уже хорошо за семь, когда мы пришли туда, это я точно знаю.

Ниточка, которая казалась такой многообещающей, завела в тупик.

Еще были сумерки, и на Спарта-Гроув оказалось полно детей, которые играли на тротуарах. Не похоже, чтобы кто-то присматривал за ними, никто не следил из-за занавески за ангелоподобным мальчонкой с золотыми локонами или за катающейся на трехколесном велосипеде девчушкой с кофейного цвета кожей и глазами, похожими на сливы. Без сомнения, их матери находились рядом, но, наблюдая за ними, оставались сами незамеченными.

«Лошадка» была открыта, и с тем же постоянством, с каким восходит солнце, со стороны Чартерис-роуд появился Мартышка Мэтьюс, поддерживающий Чарли Кэтча, иначе именуемого мистером Кэсобоном. Уэксфорд поспешил уйти, пока они его не заметили.


Найти трех незнакомцев из поисковой группы стало на следующее утро главной задачей, которая оказалась еще более безотлагательной после того, как в утренней почте Уэксфорда оказалось напечатанное на машинке письмо. Оно было скучным, и Уэксфорд едва взглянул на него, поскольку его ждало также сообщение, подписанное инспектором Дэйнфортом из уэстморлеидской полиции.

Отдав строгое распоряжение, чтобы его не беспокоили, Уэксфорд прочитал:

«5 августа 1957 года из озера Фиелденуотер, графство Уэстморленд, было извлечено тело ребенка, Бриджит Мелинды Скотт, одиннадцати лет. Было установлено, что девочка утонула. И 9 августа было назначено расследование, которое вел коронер Среднего Уэстморленда, доктор Августин Форбс».

Расследование. Ну конечно! Почему же он не подумал об этом? Элси назвала расследование судом, а коронера судьей.

Слегка помрачнев, Уэксфорд продолжил читать дальше.


«Показания дали:

1). Лилиан Поттс, горничная, работавшая в отеле «Лейксайд», где Бриджит Скотт останавливалась вместе с ее родителями, мистером и миссис Ральф Скотт. Мисс Поттс сказала коронеру, что встретила Бриджит, которая была одна, в коридоре на первом этаже отеля в 8 часов утра 5 августа. Бриджит сказала, что хочет поплавать в озере. Она была в купальном костюме и пляжном халате поверх пего. Она была одна. Мисс Поттс посоветовала ей не заплывать далеко. Бриджит ничего не ответила, и мисс Поттс увидела, как она спускается по лестнице.

2). Ральф Эдвард Скотт, специалист по слесарно-водопроводному делу, проживающий по адресу: 28, Бэррингтон-Гарденс, Колчестер, Эссекс. Мистер Скотт сказал, что является отцом Бриджит Скотт. Он, его жена и дочь проводили двухнедельный отпуск в отеле «Лейксайд» на озере Фиелденуотер. На 5 августа они уже проживали там десять дней. Бриджит очень любила плавать и регулярно плавала в озере перед завтраком. 5 августа, до того как он и его жена встали, она вошла в их спальню, чтобы сказать, что идет плавать. Он предупредил ее, чтобы она держалась ближе к берегу. Больше он ее живой не видел.

3). Ада Маргарет Пэттен, вдова, 72 года, проживает по адресу: Бленхайм-коттеджис, Уотер-стрит, Фиелденуотер-Виллидж. Она сказала, что прогуливала свою собаку, как обычно, в 8.15 утра на северном берегу озера Фиелденуотер, то есть на противоположном тому, на котором стоит отель. Она слышала крики о помощи и увидела, что какой-то купальщик попал в беду. Сама миссис Пэттен не умела плавать, но увидела двоих мужчин, которые купались у восточного берега озера, и еще одного мужчину, который ловил рыбу с гребной шлюпки недалеко от купальщика, просившего о помощи. На вопрос коронера, Что она имеет в виду, говоря «недалеко», миссис Пэттен сказала, что, по ее мнению, это было расстояние ярдов в двадцать. В руке у миссис Пэттен была трость, и она показала ею в направлении шлюпки. Она также попыталась привлечь внимание двух других купальщиков. Мужчины на восточном берегу озера, очевидно, услышали ее и поплыли в северном направлении. Однако ее крики явно не произвели никакого впечатления на рыбака, сидевшего в шлюпке. В конце концов она увидела, как шлюпка двинулась к терпящему бедствие пловцу, но прежде, чем шлюпка подошла к той части озера, пловец исчез. Миссис Пэттен не могла понять, как лодочник мог не слышать крики, притом что звук так разносится над водой. Ей приходилось самой часто плавать по озеру на лодках, и она хорошо знала, что звуки, доносящиеся с берега, хорошо были слышны в его центре.

4). Джордж Бейлхэм, работник сельского хозяйства, проживающий по адресу: 7, Балмеруэй, Нью-Эстейт, Фиелденуотер-Виллидж. Мистер Бейлхэм рассказал коронеру, что он и его брат пошли плавать на озеро Фиелденуотер в 7.30 утра 5 августа. Он увидел, как примерно в 8.10 к озеру подошел ребенок из отеля «Лейксайд». Минут через пять до него донеслись крики со стороны воды, и он услышал, как закричала миссис Пэттен. Он и его брат немедленно поплыли к ребенку, который был ярдах в двухстах от них. Поблизости от ребенка находилась шлюпка, и он увидел человека, который удил с нее рыбу. Он крикнул человеку в шлюпке: «Ребенок тонет. Вы находитесь ближе, чем мы», по шлюпка не сдвинулась с места. Мистер Бейлхэм сказал, что шлюпка не начала двигаться до тех пор, пока он не оказался в десяти ярдах от нее. К этому моменту ребенок уже исчез. По его мнению, мужчина в шлюпке мог спокойно доплыть до девочки до того, как она утонула. С того места, где он находился, мужчина не мог не видеть ребенка и не слышать его криков.

5). Айвор Лайонел Суон…»

Вот и оно, то, что он ждал. Имя, набранное фотонабором, ввергло Уэксфорда в странную холодную дрожь. Он чувствовал себя как человек, который долгие месяцы выслеживал какого-то особенного оленя и вот теперь, пробираясь ощупью через низкую поросль открытого всем ветрам болота, видит преследуемую им жертву живой и ничего не подозревающей, рядом, так близко! На утесе. Осторожно и беззвучно он берет ружье…

«6). Айвор Лайонел Суон, студент, 19 лет, проживающий по адресу: Кэриен-Холл, Кэриен-Магна, Бедфордшир и Христианский колледж, Оксфорд. Мистер Суон сказал, что проводил каникулы в отеле «Лейксайд» вместе с двумя своими друзьями. Бриджит Скотт время от времени разговаривала с ним в холле отеля и на пляже около озера. Кроме этого, он нигде ее не встречал и никогда не разговаривал с ее родителями. Он любил ловить рыбу и иногда брал напрокат лодку, чтобы покататься на озере ранним утром.

5 августа он взял лодку в 7 часов утра. Он был на озере один. Он заметил двух мужчин, плававших возле восточного берега примерно в 7.40, потом, вскоре после восьми, из отеля спустилась по лестнице Бриджит Скотт и вошла в воду. Он не знал, хорошо она плавала или нет. Он очень мало знал о ней.

Она что-то крикнула ему, но он не ответил. Он подумал, что она начнет ему досаждать и спугнет Рыбу. Через несколько минут он снова услышал ее крик — и снова не обратил на него внимания. Несколько раз на предыдущей неделе она пыталась обратить на себя его внимание, и он подумал, что лучше будет, если он не станет поощрять ее. Он слышал крики миссис Пэттен, по думал, что она зовет свою собаку.

Вскоре после этого два пловца привлекли его внимание, и тут он увидел, что Бриджит на самом деле попала в беду. Он сразу начал собирать удочки и грести туда, где видел ее в последний раз. Но тут она исчезла.

В ответ на вопрос коронера мистер Суон сказал, что не думал о том, чтобы нырнуть и поплыть. У него было хорошее место для ловли, и он не хотел бросать его. Он не умел нырять и не очень хорошо плавал. До того самого момента, когда Бриджит утонула, он не верил в то, что она в самом деле терпит бедствие. Нет, он бы не сказал, что ему не нравился этот ребенок. Он едва был знаком с ней. Да, ему действительно были неприятны ее попытки навязать свое общество ему и его друзьям. Он сожалел о том, что она погибла, и раскаивался в том, что не сделал попытку ее спасти. Однако в душе он был уверен, что при сложившихся обстоятельствах он действовал так, как любой другой человек на его месте.

6). Бернард Вэрни Френсхем, 19 лет, студент, проживающий по адресу: 16, Пэйсли-Корт, Лондон, Ю-3, 7 и Христианский колледж, Оксфорд-Мистер Френсхем сказал, что является другом мистера Суона и проводил каникулы вместе с ним и своей (мистера Френсхема) невестой в отеле «Лейксайд». Бриджит Скотт сразу понравился мистер Суон, она «влюбилась», как он полагал, это следовало бы назвать, и стала докучать ему. Он сказал, что ни разу не катался в лодке по озеру Фиелденуотер. Ловить рыбу ему тоже не было интересно. На вопрос коронера о том, был ли мистер Суон хорошим пловцом, мистер Френсхем ответил: «Я обязан отвечать на этот вопрос?» Доктор Форбс настоял, и тогда мистер Френсхем сказал, что ничего не знал о том, каким пловцом был мистер Суон. Тот никогда при нем не плавал. Под дальнейшим давлением мистер Френсхем признался, что однажды видел свидетельство на право по спасению утопающих, на котором стояло имя мистера Суона».

В этом месте было написано, что медицинское и полицейское заключения отсутствуют. Сообщение закапчивалось следующим: «Коронер поблагодарил мистера Джорджа Бейлхэма и мистера Артура Бейлхэма за их оперативные действия в попытке спасти ребенка». Потом он осудил поведение мистера Суона. Он сказал, что это был самый чудовищный пример бездушного отношения к явно тонувшему ребенку, какой только был на его памяти. Он заявил, что мог оценить происшедшее не иначе как умышленную ложь и трусость со стороны мистера Суона. Тот не только не был посредственным пловцом, но являлся специалистом по спасению утопающих. По его мнению, мистер Суон не прислушался к призывам ребенка, потому что считал или сказал, что считал, что девочка докучает ему. Если бы он прыгнул в воду немедленно после того, как услышал ее первый крик, Бриджит Скотт была бы жива и сегодня. Его не могло оправдать то, что мистер Суон достаточно молод, потому что он являлся человеком интеллигентным, студентом последнего курса Оксфордского университета и выходцем из привилегированных кругов. Коронер сказал, что может только сожалеть, что закон не позволяет ему предпринять дальнейших шагов. Потом он выразил соболезнование мистеру и миссис Скотт.

Вердикт гласил, что смерть произошла в результате несчастного случая.

Глава 16


Передавая Вердену сводку о жизни Суона, Уэксфорд обратил его внимание на шлейф катастроф, который тянулся за этим мистером. Уэксфорд подчеркнул «дар» Суона становиться причиной катастроф, склонности оставлять за собой хвост неприятностей, горя и тревог. Этот Суон, подчеркнул Уэксфорд, — человек, наделенный способностью наносить вред, ничего при этом не делая.

Было совсем не трудно представить то утро на озере, особое место для ужения рыбы, освещенную солнцем коричневую водную гладь и Суона, погруженного в фантазии, которые ничто не должно было нарушать. Интересно, он хоть одну рыбу поймал? Сделал ли когда-нибудь хоть одно дело? Подстрелил кролика? Выбрал собаку? Купил лошадь?

И главный вопрос. Ясно, что Суон позволил ребенку умереть. Но ключевое слово здесь было «позволил». Стал бы он активно способствовать смерти ребенка? Хватило бы у него решимости, желания, сил?

Уэксфорд с удовольствием обсудил бы подобную проблему с Верденом. Они нередко являлись плодотворными, эти их долгие дискуссии, когда они изучали мотив, анализировали характер. Но Берден больше не был расположен к участию в таких разговорах. Скорее можно ожидать готовности к восприятию и глубоким размышлениям от

Мартина, чем от него. С каждым днем Берден, казалось, сдавал все больше, стал до такой степени раздражительным и нервным, что Уэксфорд стал с тревогой задумываться о том, сколько еще это может продолжаться. Пока же он каждый день опекал Вердена, выполнял за него работу, устранял трудности с его пути. Но это не могло продолжаться до бесконечности, поскольку неминуемо должна была произойти катастрофа, ошибка, которую невозможно предвидеть, или истерика на публике. И тогда что? Решиться предложить Вердену уйти в отставку, пока его не выгнали?

Уэксфорд заставил себя отбросить все эти ужасные мысли и сосредоточиться на рапорте. По крайней мере, хоть одной загадкой стало меньше. Он больше не удивлялся, почему Суон уклонился от присутствия на расследовании, тем более что это было расследование смерти еще одной маленькой девочки.

Теперь следовало найти Френсхема, и это оказалось делом нетрудным. За прошедшие четырнадцать лет он превратился из студента последнего курса в биржевого маклера, уехал из родительской квартиры, но не из Кенсингтона. Однако он так и остался холостяком. Интересно, что случилось с его невестой, которая проводила с ним те каникулы на озере?

Но этот вопрос вряд ли его касался, решил Уэксфорд. он сделал необходимый звонок вежливости в столичную полицию и собрался выехать в Лондон. В холле он встретил Вердена.

— Что-нибудь удалось узнать о неустановленных мужчинах из поисковой группы?

Берден с беспокойством посмотрел на него и пробормотал:

— Мартин занимается этим, разве нет? Уэксфорд ушел в дождь не оглянувшись.

Он вышел на станции метро «Глочестер-роуд», заблудился и вынужден был спросить у полицейского, как попасть на Вероника-Гроув. Наконец он нашел эту узкую, маленькую, обсаженную деревьями улочку, которая увела его в сторону от Стэн-хоуп-Гардеис, и он оказался позади Куинс-Гейт. С ветвей, простирающихся у него над головой, мягко капала вода, и, если не считать того, что здесь росли платаны, а не дубы, он почувствовал себя как дома, в Киигсмаркхеме. Окрестности «Пегой лошадки» больше соответствовали его представлению о Лондоне.

Размышляя о такой парадоксальности, Уэксфорд через несколько минут вышел к дому Бернарда Френсхема. Это был крошечный извозчичий домик, с аккуратными, но пустыми наружными ящиками для растений. Он выглядел очень скромно, если не знать, что такие домики продавались за двадцать пять тысяч фунтов.

Слуга, маленький, гибкий и темноволосый, впустил его и проводил в единственную гостиную в этом доме. Тем не менее это была просторная комната на трех разных уровнях. Мебель производила впечатление разрозненной. Атласная полировка, гладкий бархат, изящная филигранная работа и множество фарфора. Все это стоило немалых денег. Годы, которые Суон потратил впустую, его друг провел с пользой.

Френсхем, который сидел в кресле в дальнем конце комнаты и встал, когда вошел Уэксфорд, был заранее предупрежден о его визите. И «предупрежден», чем «извещен», казалось более точным словом, поскольку Френсхем пил, и пил серьезно. Не оттого ли, что предстоящее интервью встревожило его? Уэксфорду пришлось так подумать. Биржевой маклер вряд ли мог бы стать таким преуспевающим, каким, безусловно, был Френсхем, если в семь часов вечера обычно бывал так пьян, как сегодня.

Нельзя сказать, чтобы это бросалось в глаза. Только запах бренди и странное выражение глаз Френсхема сказали Уэксфорду о его состоянии.

В свои тридцать три года он выглядел сорокалетним. Черные волосы уже начали редеть, а на лице появились темные пятна. С другой стороны, Суон, его ровесник, выглядел на двадцать шесть. Леность и безмятежность сохраняют молодость. Тяжелая работа и волнения ускоряют ее уход.

Френсхем был в красивом темно-сером костюме с медным отливом, в темном красновато-коричневом галстуке и с опаловым перстнем на мизинце левой руки. Он мог бы произвести неплохое впечатление, подумал Уэксфорд, если бы не дышал в лицо запахом бренди.

— Позвольте налить вам чего-нибудь, старший инспектор.

Уэксфорд хотел отказаться, почти уже отказался, но Френсхем так настойчиво добавил «пожалуйста», что он вынужден был согласиться.

Френсхем открыл дверь и назвал имя, похожее на «Хесус». Принесли бренди и другие разнообразные бутылки и графины. Когда слуга вышел, Френсхем сказал:

— Странные они, правда, эти испанцы? Назвать Мальчика Иисусом, — он смущенно хихикнул, — совершенно нелепо, скажу я вам. Его родителей зовут Мария и Иосиф, по крайней мере он так говорит.

Отпив глоток, маклер начал развивать эту тему, но Уэксфорд решил, что не даст увести себя в сторону. Невозможно было не заметить, что Френсхем Пытается оттягивать их разговор как можно дольше.

— Не могли бы мы поговорить о мистере Айсоре Суоне, сэр?

Френсхем резко оставил тему испанских имен и сказал вяло:

— Я не видел Айвора много лет, с тех пор как мы с ним закончили Оксфордский университет.

— Да, но, может быть, вы все-таки помните его?

— Прекрасно помню, — сказал Френсхем. — Не забуду никогда.

Он встал и пересек комнату. Сначала Уэксфорд подумал, что тот собирается принести фотографию или какой-то документ, но потом понял, что Френсхем находится во власти сильных эмоций. Он повернулся спиной к старшему инспектору и какое-то время не двигался. Уэксфорд молча смотрел на пего. Его нелегко было привести в замешательство, но и он не оказался готов к тому, что произнес Френсхем. Неожиданно повернувшись и странно посмотрев на Уэксфорда, тот спросил:

— Его чело по-прежнему венчает венок из листьев винограда?

— Простите?

— Разве вы никогда не видели или не читали «Гедду Габлер»? Не важно. Мне, естественно, захотелось задать этот вопрос об Айворе. — Френсхем был пьян, но в том состоянии опьянения, когда язык развязывается, но не заплетается. Он вернулся к своему креслу и поставил локти на его спинку. — Айвор был необыкновенно красив тогда, такой бледный золотисто-коричневый Антоний. Он мне очень нравился. Нет, неправда. Я любил его… всем сердцем. Он был очень ленив и… невозмутим. Казалось, он никогда не знал, сколько времени, или вообще не принимал время в расчет. — Френсхем говорил так, как будто забыл о присутствии Уэксфорда или о том, кто Уэксфорд такой. Он потянулся за своей рюмкой бренди. — Такое безразличие ко времени, такая величественная праздность очень привлекательны. Я часто думаю о том, что скорее это ее качество, а не религиозный пыл, заставили Христа превозносить Марию и осуждать Марту, суетливую, вечно занятую труженицу.

Уэксфорд ничего не услышал нового о характере Айвора Суона, который, как ему казалось, он уже понял, но не хотел перебивать Френсхема в середине его рассуждений, как спиритуалист не решается прерывать излияния медиума, находящегося в трансе. Он чувствовал, как, наверное, и тот спиритуалист, что так делать было опасно.

— За ним постоянно увивались толпы девиц, — продолжал Френсхем. — Некоторые из них были красавицами, и все — интеллектуалками. Я говорю, конечно, о девушках из Оксфорда. С некоторыми из них он спал, но никогда никуда не приглашал, даже где-нибудь посидеть и выпить. Он себя не обременял. Он любил говорить, что не любит умных женщин, потому что они пытаются заставить его разговориться. Однажды я сказал ему, что та, на которой он женится, должна быть безмозглой идиоткой, которая станет его обожать, опекать, и единственное, что ей будет нужно, — это чтобы Суон был с ней. Не он женится на пей, а она женит его на себе, потащит его к алтарю, несмотря ни на что. Я читал в газете, что Айвор женился. Она такая?

— Да, такая, — кивнул Уэксфорд. — Абсолютно такая.

Френсхем тяжело опустился на стул. Теперь он выглядел уничтоженным, словно на него нахлынули тяжелые воспоминания. Уэксфорд подумал, уж не являлись ли они с Суоном любовниками, но потом решил, что это не так. Может быть, Френсхем и готов был к этому, по Суон не захотел бы обременять себя.

— Я так никогда и не женился, — сказал Френсхем. — Я был помолвлен с той девушкой, Аделаидой Тернер, но это так ничем и не кончилось. Помню, что Айвор не хотел, чтобы она ехала с нами на каникулы, да и я не хотел, на самом деле не хотел тогда. Он сказал, что она будет нам мешать. — Френсхем заново наполнил свою рюмку и сказал: — Боюсь, что не смогу бросить пить. Обычно я пью не очень много, но стоит мне начать, я уже не могу остановиться. Обещаю вам, что не дам поставить себя в глупое положение.

Кто-то мог бы сказать, что он уже делает это. Уэксфорд был не настолько жесток. Он почувствовал жалость к Френсхему, и еще большую, когда тот неожиданно сказал:

— Не знаю, точно ли я обрисовал вам характер Айвора или нет. Понимаете, хотя я не встречал его двенадцать лет, я часто вижу его во сне, не реже чем раза три в неделю. Наверное, это звучит очень глупо, я никому не рассказывал об этом раньше. Я говорю об этом сейчас, потому что больше не знаю, каков истинный Айвор и тот Айвор, которого создало мое воображение. Эти два образа так переплетаются, что слились в один.

Уэксфорд сказал мягко:

— Расскажите мне о каникулах. Расскажите о Бриджит Скотт.

— Ей было всего одиннадцать лет, — сказал Френсхем. Его голос был более нормальным и ровным, когда он говорил не о Суоне. — Но выглядела она значительно старше, по меньшей мере лет на четырнадцать. Это звучит абсурдно — сказать, что она влюбилась в него с первого взгляда, но так оно и было. И конечно, в таком возрасте она не умела скрывать свои чувства. Она все время приставала к Айвору, звала плавать, хотела, чтобы он сидел рядом с ней в холле. Бриджит даже спросила свою мать — и мы это слышали, — не может ли он подняться и пожелать ей спокойной ночи, когда она ляжет спать.

— И как Суон выходил из подобного положения?

— Просто не обращал внимания. Так же точно он относился к Аделаиде. Правда, Айвор обычно отвечал Аделаиде, когда она обращалась к нему, а с Бриджит вообще почти не разговаривал. Он говорил мне, что она мешает ему, и однажды, я помню, так прямо сказал и ей.

Френсхем откинулся назад и тяжело вздохнул. Его глаза на секунду закрылись, и он открыл их опять с видимым усилием.

— Тот коронер, — продолжил он, — был старый, как гриф. Я не хотел предавать Айвора. Они заставили меня рассказать о том, какой он пловец. У меня не было выбора. — Тяжелые веки снова опустились. — Я чувствую себя иудой.

— Что произошло в то утро, когда Бриджит утонула?

Глаза Френсхема продолжали оставаться закрытыми, и теперь он с трудом ворочал языком.

— Я никогда не ходил ловить рыбу с Айвором. Я никогда не был ранней пташкой. А Айвор был. Вы подумаете, что такой человек, как… человек, как он, ложится спать поздно и поздно встает. Айвор всегда вставал в шесть часов. Он спал днем, конечно, если у него появлялась такая возможность. Он мог спать где угодно. Он просто любил раннее утро и природу, этот покой и свет. — Френсхем издал странный звук, похожий на всхлип. — Он любил цитировать строки Дэвнса: «Да разве это жизнь, когда в текучке дел не можешь замереть, предавшись созерцанью?»

— Расскажите дальше про то утро.

Френсхем сел прямо, и, наклонившись вперед, поставил локти на колени, и оперся подбородком на сцепленные руки.

— Не знаю. Меня там не было. Проснувшись, я услышал, как кричали люди в коридоре, за дверью моей комнаты. Они бегали по коридору и кричали. Можете себе представить? Я вышел из комнаты. Ее мать была там, она кричала, и этот бедный старик, Скотт.

— Старик? Отец Бриджит?

— Он был не так уж стар, я думаю. Лет около шестидесяти. Мать моложе. У них есть старшие дети, кто-то мне сказал. Разве это важно? Я обнаружил Айвора в столовой, где он пил кофе. Он был очень бледен. Он сказал: «Я не имею к этому никакого отношения. Зачем впутывать меня?» И это было все, что он сказал.

— Вы хотите сказать, что он никогда не говорил больше с вами о том, как утонула Бриджит Скотт? Даже тогда, когда вы оба приходили на следствие?

— Он не разрешал мне говорить об этом. Я не знаю, что он чувствовал. — Очень тихо Френсхем добавил: — Возможно, это было бездушие, или он был подавлен, или просто хотел забыть.

— Как вы думаете, почему он позволил ей утонуть? — спросил Уэксфорд.

— Она стояла на его пути, — ответил Френсхем и тихо заплакал. — Когда люди докучали ему или начинали… надоедать, он… только… он… — Френсхем всхлипывал после каждого слова, — просто… игнорировал… их… как будто… их… не существовало… не разговаривал… не смотрел… на них… он вел… себя так… и со мной… потом… — Он взмахнул рукой, бренди выплеснулся, и на толстом светлом ковре появилось пятно.

Уэксфорд открыл дверь и позвал:

— Иди сюда, Иисус или как там тебя, ты нужен своему хозяину. Уложил бы ты его лучше спать.

Слуга вошел робко, с улыбкой. Он обнял Френсхема за плечи и прошептал ему что-то. Френсхем поднял голову и сказал Уэксфорду нормальным ясным голосом:

— Венок из листьев винограда… Потом он закрыл глаза и впал в забытье.

Глава 17


Вышедший в пятницу «Кингмаркхемский курьер» опубликовал на развороте первой полосы призыв к ненайденным троим мужчинам из поисковой партии откликнуться. Куда как полезно, подумал Уэксфорд, прочитав это. Неужели Мартину, когда он попросил Гарри Уайлда о такой публикации, ему пришло в голову, что на призыв подобного рода откликнутся только простаки? А куда, интересно, смотрел Берден в это время, Берден, который обязан держать все под контролем в отсутствие Уэксфорда и который, однако, был, похоже, удивлен этому газетному воззванию не меньше его самого?

Вернувшись из Лондона, Уэксфорд позвонил Вердену домой. Ему необходимо было обсудить с кем-то свою встречу с Френсхемом, и к тому же он считал, что, возможно, в результате у Вердена снова проснется интерес к делам. Но Грейс Вудвилл сказала, что ее зятя нет дома и она не знает, где он находится.

— Я думаю, что он может просто сидеть где-нибудь в своей машине и предаваться размышлениям о Джин… и обо всем остальном.

— Он обязан оставлять номер телефона, по которому его можно отыскать.

— В Черитонском лесу нет телефона, — ответила Грейс.

В субботу днем двое мужчин пришли в полицейский участок Кингсмаркхема, чтобы сообщить, что читали «Курьер» и думают, что они — те самые двое мужчин из ненайденных троих. Это были братья Томас и Уильям Тетфорд, которые жили на захолустной улице Бери-Лейн, на самой окраине Стоуэртона, недалеко от Спарта-Гроув. Новость об исчезновении Джона Лоуренса они узнали от жены Уильяма, которая убирала в доме миссис Дин и которая пришла домой в пять тридцать. У братьев Тетфорд работа была сменная, и в этот день они уже службу закончили. Подумав, что уже идут поиски, — в надежде немного развеять скуку, предположил Уэксфорд, — они сели в машину Уильяма и поехали на Фонтейн-роуд.

Ни у одного из этих мужчин не было визгливого голоса или голоса, который Уэксфорд слышал раньше. Они отрицали, что сообщили кому-то новость, и сказали, что обсуждали ее только друг с другом. Уэксфорд подумал, что надо бы, как это положено, побеседовать с миссис Тетфорд. В понедельник будет достаточно времени для этого.

— Как насчет гольфа утром? — спросил доктор Крокер, ворвавшийся в комнату после ухода Тетфордов.

— Не могу. Я еду в Колчестер.

— Зачем? — раздраженно спросил Крокер. — Я хотел немного поговорить с тобой о Майке.

— Думаю, что не стоит. Тебе лучше самому поговорить с ним. Ты — его лекарь.

— Думаю, что он нашел лучшего лекаря, чем я, — лукаво сказал Крокер. — Я видел его машину опять прошлой ночью.

— Можешь не говорить мне. В Черитонском лесу. И он был погружен в размышления.

— И не там, и не так. Машина была припаркована в конце Чилтери-авеню в полночь.

— Ну ты просто вездесущий какой-то, вот кто ты, — проворчал Уэксфорд. — Прямо дух святой.

— Она была припаркована в конце Чилтерн-авеню, рядом с Фонтейн-роуд, в полночь. Ну же, Рэдж. Я знал, что ты дубоват, по, — доктор постучал себя по голове, — не до такой же степени.

— Это невозможно, — резко возразил Уэксфорд. Он запнулся. — То есть… Майк не стал бы… Я не хочу об этом говорить, — сказал он и, окончательно запутавшись, добавил: — Это не так.

— Я знаю, что это было бы каким-то чудом, — сказала Джемма, — но, если… если Джон когда-нибудь найдется и вернется ко мне, я продам этот дом, даже если выручу деньги только за землю, и вернусь в Лондон. Я могу жить в одной комнате, для меня это не важно. Мне тут все ненавистно, мне ненавистно выходить из дому и видеть, как все они на меня смотрят.

— Ты рассуждаешь как ребенок, — возразил Берден. — Зачем говорить о том, чего, как ты знаешь, не может случиться? Я просил тебя выйти за меня замуж.

Она встала, по-прежнему ничего не отвечая, и начала одеваться, но надевала не ту одежду, которую сняла, когда они с Верденом пришли в спальню. Он следил за ней жадными глазами и в то же время озадаченно, как за всем, что она делала. Джемма натянула через голову длинное черное платье, очень элегантное и обтягивающее. Берден не знал, было ли это старое платье, принадлежавшее ее тетушке, или платье последнего Фасона. Разве в наши дни такое можно определить? Она обвязала плечи и талию длинным шарфом, оранжево-сине-зеленым, который был таким тяжелым и так густо украшен вышивкой, что захрустел, когда Джемма взяла его в руки.

— Мы часто наряжались, Джон и я, — сказала она, — наряжались и изображали сказочных персонажей. Из него бы вышел большой актер. — Теперь она украсила всю себя бижутерией, длинные нити бус свисали с ее шеи и обвивались вокруг рук. — Так бывает иногда с гениями, когда один из родителей или оба они были посредственностями. Отец Моцарта был второразрядным музыкантом. — Она раскачивалась в мягком красном свете, простирая руки. Все ее тонкие пальцы были унизаны кольцами. Джемма тряхнула волосами, и они попали в половодье огня. Волосы сверкали на свету, как стекляшки в ее дешевых перстнях.

У Вердена захватило дух. Он был очарован и потрясен. Она танцевала, сняв шарф и держа его над головой. Бусы звенели, как колокольчики. Тут она остановилась, коротко и резко засмеялась, подбежала к нему и опустилась на колени у его ног.

— Я буду танцевать для тебя, тетрарх, — сказала она. — Я жду, пока мои слуги принесут ароматические масла и семь вуалей и снимут мои сандалии.

Будь на его месте Уэксфорд, он узнал бы слова Саломеи. Но для Вердена это было еще одно проявление ее эксцентричности. Взволнованный и смущенный, он проговорил:

— О, Джемма!..

Тем же тоном она сказала:

— Я выйду за тебя, если… если жизнь будет оставаться такой, как сейчас, и ничего не изменится, я выйду за тебя.

— Перестань играть.

Она встала:

— Я не играла.

— Я бы хотел, чтобы ты сняла с себя это.

— Ты и сними.

От пристального взгляда ее огромных глаз его бросило в дрожь. Он протянул руки и снял связки бус с ее шеи, ничего не говоря и почти не дыша. Джемма подняла свою правую руку, медленно согнула ее и подставила ему. Очень медленно он спустил браслеты с ее кисти и позволил им упасть, потом одно за другим снял кольца с ее пальцев. Все это время они смотрели друг другу в глаза. Он подумал, что никогда в жизни не делал ничего более захватывающего, такого неодолимо эротического, как теперь, снимая с женщины дешевенькие блестящие побрякушки, хотя при этом пи разу не прикоснулся к ее коже.

Никогда… Майк никогда даже не мечтал о том, что такое будет возможно для него. Она протянула левую руку, и он не сделал ни одного движения ей навстречу, пока последнее кольцо не последовало за остальными в кучку на полу.


Только проснувшись ночью, Верден до конца осознал, что произошло. Осознал, что сделал предложение и оно было принято. Он сказал себе, что должен теперь прийти в восторг, должен быть на седьмом небе от счастья, потому что добился того, чего хотел, и не будет больше ни мук, ни борьбы, ни одиночества, ни медленного ежедневного умирания.

В комнате оказалось слишком темно, чтобы Можно было что-то разглядеть, но он точно знал, что увидит здесь и внизу с первыми лучами. Вчера это не имело большого значения — беспорядок и хаос, но сейчас имело. Он попытался представить себе ее в собственном доме, своей любовницей, которая будет заботиться о его детях, готовить еду, ухаживать за ними так, как это делала Грейс. Но было невозможно нарисовать такую картину, у него для этого оказалось недостаточно воображения. Что, если в один прекрасный вечер Уэксфорд заедет поболтать и пропустить стаканчик, как он делал это иногда, и тут появится Джемма в своем странном платье и шали, с длинными нитями бус? И не будет ли старший инспектор возражать против того, чтобы она принимала здесь своих друзей, этих странствующих второстепенных актеров с их наркотиками? А его дети, его Пат!..

Но это же изменится, сказал он себе, как только они поженятся. Она остепенится и станет домашней хозяйкой. Может быть, ему даже удастся уговорить Джемму подстричь ее гриву, эти волосы, которые одновременно были роскошными и влекущими, и при этом такими неподобающими для жены полицейского. У них будет собственный ребенок, она заведет себе новых достойных друзей, она изменится…

Берден не позволял себе подумать, что такие изменения, которые он себе представлял, разрушат ее как личность и убьют ту ее неординарность, которая изначально так привлекала его, но подсознательно понимал это. Майк почти сердито отогнал подобные мысли. Зачем создавать себе лишние трудности? Зачем вечно искать изъяны в безоблачном счастье?

Джемма и он будут любить друг друга. Это будут еженощные оргии для двоих, нескончаемый медовый месяц. Майк повернулся к ней, прижался губами к копне ее волос, которой хотел ее лишить. Берден тут же уснул и увидел во сне, как нашел ее ребенка, вернул ей и увидел, как она, получившая такой подарок, изменилась и стала такой, о которой он мечтал.


— Кингсмаркхем? — сказала миссис Скотт, приветливо улыбнувшись Уэксфорду. — О да, мы знаем Кингсмаркхем, не правда ли, дорогой?

Безучастный ее муж коротко кивнул.

— У нас племянница живет там в очень миленьком домике вблизи Кингсмаркхема, постройки семнадцатого века. Мы регулярно проводили там отпуск, вплоть до этого года. Но сейчас…

Уэксфорд, который, слушая ее, критически осматривал комнату — в особенности фотографии в рамках тех старших детей Скоттов, которые уцелели, достигли теперь средних лет и имели собственных детей-подростков, — проследил за ее взглядом в сторону их прародителя.

Не было необходимости спрашивать, почему они не ездят больше в Кингсмаркхем или не будут больше иметь отпуск. Мистер Скотт был маленьким старым человечком, его возраст приближался к восьмидесяти, его лицо было сильно перекошено, в особенности рот. Две трости висели на подлокотниках его кресла. Уэксфорд предположил, что он не мог передвигаться без их помощи, а по его молчанию начал подозревать, что Ральф Скотт утратил способность разговаривать. Для него явилось настоящим шоком, когда этот перекошенный рот открылся и хриплый голос произнес:

— Как насчет чайку, Эна?

— Мигом приготовлю, дорогой.

Миссис Скотт вскочила и что-то прошептала Уэксфорду одними губами, показав, чтобы он шел с ней на кухню. Это было стерильно чистое место, полное технических новинок и достаточно современное, чтобы радовать сердце любой домовитой женщины, но миссис Скотт, видимо, считала, что должна извиниться.

— У мистера Скотта случился удар зимой, — сказала она, включая электрический чайник, — и он сразу сильно сдал. Он уже не тот, каким был прежде. Поэтому мы и переехали сюда из Колчестера. Если бы он оставался прежним, у меня было бы здесь все автоматизировано, он бы многое сделал своими собственными руками, а не доверился этим подрядчикам. Видели бы вы мой дом в Колчестере! Центральное отопление было даже слишком горячим. Приходилось держать окна открытыми дни и ночи. Мистер Скотт сделал это все своими руками. Конечно, поскольку он всю жизнь занимался этим делом, не было ничего такого, чего бы он не знал об отоплении и трубах. — Она замолчала, внимательно посмотрела на чайник, который начал издавать жалобные звуки, и сказала, явно стараясь заглушить эмоции: — Мы читали в газетах о том человеке Суоне и о том, что вы пытаетесь опять раскопать все о его маленькой девочке. Мистеру Скотту стало плохо только от одного его имени.

— Ребенок погиб еще зимой.

— Мистер Скотт не читал тогда газет. Он был слишком болен. Мы никогда не знали, что Суон живет рядом с нашей племянницей. Мы бы никогда не поехали, если бы знали. Так, значит, он жил там, когда мы приезжали в последний раз, а мы не знали даже. — Она присела на пластиковое подобие скамьи и вздохнула. — Она все эти годы не выходила у него из головы, бедная маленькая Бриджит. Я думаю, что это бы убило его, если бы он столкнулся лицом к лицу с Суоном.

— Миссис Скотт, сожалею, что мне приходится спрашивать у вас, но, по вашему мнению, это возможно, что он мог дать вашей дочери утонуть? Я хочу сказать, могло ли так быть, что Суон понимал, что она тонет, и не препятствовал этому?

Она молчала. Уэксфорд увидел, как давняя печаль тронула ее лицо, засветилась в глазах и ушла. Чайник бурно закипел и выключился.

Миссис Скотт поднялась и начала заваривать чай. Она была довольно собранной, но охваченной печалью. Ее пальцы крепко вцепились в ручку чайника. Огромное горе свалилось на нее, то единственное горе, которое, по словам Аристотеля, нестерпимо, но она вынесла его, продолжала готовить чай, продолжала бурно радоваться центральному отоплению. Вот так когда-нибудь будет и с миссис Лоуренс, подумал Уэксфорд. Аристотель знал не все, возможно, не знал того, что время лечит раны, перемалывает все в пыль и оставляет иногда лишь некоторую печаль.

— Она была любимицей мистера Скотта, — сказала наконец мать Бриджит. — Я — другое дело. У меня были мои сыновья. Вы знаете, что значит для мужчины маленькая дочка, его малышка.

Уэксфорд кивнул, думал о Шейле, своем бесценном сокровище, которая была светом в его окошке.

— Я никогда не воспринимала это так, как он. Женщины сильнее, как я всегда говорю. Им приходится мириться с чем-то. Но я находилась в ужасном состоянии в то время. Она была моей единственной дочкой, понимаете, и поздним ребенком. На самом деле мы бы никогда не решились на еще одного ребенка, если бы не сумасшедшая мечта мистера Скотта о дочери. — Казалось, она пыталась вспомнить не факты, а чувства, которые испытывала в то время, силилась и не могла. — Это было ошибкой — ехать в тот отель, — сказала миссис Скотт. — Нам вполне подошел бы пансион, по у мистера Скотта дела шли так успешно, что я не решилась возражать, когда он заявил, что не хуже других и не видит, почему бы нам не остановиться в отеле, если мы можем себе это позволить? Мне стало не по себе, откровенно вам скажу, когда я увидела, с публикой какого рода нам придется там жить: мальчики из Оксфорда, и какой-то адвокат, и какой-то баронет. Конечно, Бриджит этого не понимала, они были для нее обычными людьми, и она увлеклась этим Суоном. Лучше б ей никогда его не видеть. Однажды мы были в холле, и она все крутилась возле него — я никак не могла ее остановить. Я пыталась — и он, ничего не говоря, ничего не сказав ей, с такой силой ее оттолкнул, что она упала и ушибла руку. Мистер Скотт сразу подошел, сказал ему, что он — сноб и что Бриджит нисколько не хуже его. Я никогда не забуду, что он ответил. «Мне плевать, чья она дочь, — сказал Суон. — Мне плевать, кто ее отец — граф или мусорщик. Я не хочу, чтобы она была тут. Она стоит на моем пути». Но это не остановило Бриджит. Она не собиралась оставлять его в покое. Я часто думала с тех пор, что Бриджит поплыла к его лодке, чтобы находиться с ним вдвоем и чтобы никого больше не было.

Миссис Скотт взяла поднос, по не сделала пи шагу в сторону гостиной. Она прислушалась, а потом сказала:

— Она не могла заплывать далеко. Мы ей все время твердили, чтобы она не заплывала слишком далеко. Суон знал это, он нас слышал. Бриджит была ему безразлична, и он позволил ей утонуть. Если это называется убийством, то он убил ее. Она была еще ребенком. Конечно, он убил ее.

— Это серьезное обвинение, миссис Скотт.

— Не более серьезное, чем обвинение коронера. Когда я прочла в газете о его собственной маленькой девочке, я не почувствовала жалости к нему, я не почувствовала того, что он это заслужил. Я подумала, что он поступил точно так же и с ней.

— Обстоятельства были другими, — сказал Уэксфорд. — Стелла Риверс умерла отудушья.

— Я знаю. Я читала об этом. Не могу сказать, что он сделал это умышленно, так же как не могу сказать, что он на самом деле толкнул Бриджит под воду. Я просто думаю, что Стелла тоже стояла на его пути. Она — падчерица, а он — молодожен; может быть, она сказала что-то, что ему не понравилось, или влюбилась в него, как Бриджит, и он схватил ее, сдавил ей горло — и она умерла. Нам лучше вернуться к мистеру Скотту.

Он сидел в той же позе, в какой они оставили его. Его почти незрячие глаза были открыты. Его жена дала ему в руки чашку и помешала в ней чай.

— Пожалуйста, дорогой. Извини, что я так долго. Съешь кекса, если я нарежу его мелкими кусочками?

Мистер Скотт ничего не ответил. Он сосредоточил все свое внимание на Уэксфорде, и старший инспектор понял, что старику не дали никакого объяснения по поводу цели его визита. Правда, вскользь было упомянуто о Кингсмаркхеме и племяннице, по Уэксфорда не представили ни по имени, ни по званию.

То ли было нечто в глазах его жены, то ли он Услышал что-то из их разговора, когда они находились на кухне, но старик неожиданно спросил своим хриплым монотонным голосом:

— Вы — полицейский?

Уэксфорд заколебался. Скотт — очень больной Человек. Вполне возможно, что единственный раз он вступал в контакт с полицией, когда погибла его любимая дочь. Мудро ли это было, не жестоко ли и так уж необходимо возвращать воспоминания в этот измученный, затуманенный мозг?

Прежде чем он успел прийти к какому-то решению, миссис Скотт сказала бодро:

— О нет, дорогой. С чего ты взял? Этот господин просто друг Эйлин из окрестностей Кингсмаркхема.

— Совершенно верно, — с жаром подтвердил Уэксфорд.

Рука старика задрожала, и чашка запрыгала на блюдце.

— Я не могу больше ездить туда. В моем состоянии. Это не может длиться больше.

— Ну что за разговоры! — Бодрый тон миссис Скотт не слишком хорошо скрыл ее страдание. — Что ты, ты уже почти такой же, как прежде. — Она беззвучно прошептала что-то непонятное Уэксфорду, а потом громко сказала: — Видели бы вы его в прошлом марте, через пару недель после того, как с ним случился этот удар. Он был скорее мертв, чем жив, хуже грудного ребенка. И посмотрите на него сейчас.

Но Уэксфорд едва ли мог отважиться на то, чтобы посмотреть. Выйдя от них, старший инспектор подумал, что эту беседу вряд ли можно было назвать бесполезной. По крайней мере, он будет теперь принимать таблетки доктора Крокера с удвоенным усердием.

Глава 18


Впечатление, которое производил Суон на других людей, незаметно изменило собственное представление Уэксфорда о нем, наделив мистера Суона бессердечной холодностью и завораживающей красотой, неземной привлекательностью и силой, так что, когда он встретился с ним самим лицом к липу, он почувствовал обман и едва ли не шок. Потому что Суон был просто Суоном, по-прежнему праздным молодым мужчиной, ведущим ленивую бесцельную жизнь. Было странно думать о том, что простого упоминания его имени оказалось бы достаточно, чтобы убить мистера Скотта, и что, как дьявольское наваждение, Суон призраком являлся в сновидения Френсхема.

— Разве Роз обязательно знать об этом? — спросил он и добавил, когда Уэксфорд удивленно взглянул на него: — Я уж и сам понемногу начал забывать о том кошмаре, пока нынешнее расследование не напомнило обо всем снова. Разговор должен пойти об этом?

— Боюсь, что да.

Суон пожал плечами:

— Нас никто не услышит. Роз нет дома, а от Гудрун я избавился. — Увидев по выражению лица Уэксфорда, какая абсурдная мысль пришла ему в голову, Суон тихо иронично рассмеялся. — Велел ей уходить, уволил, я имею в виду. А вы что подумали? Убил ее? В вашем представлении мой путь просто усыпан трупами, не так ли? Нам с Роз нравится жить одним, а Гудрун мешала нам, вот и все.

Снова эта фраза: «Она мешала нам…» Уэксфорда начало бросать в дрожь каждый раз, когда он слышал ее.

— Хотите чего-нибудь выпить? Чего-нибудь из бутылки. Кофе и чаем занимается Роз, да я и не знаю, где она все это держит.

— Выпить не хочу. Я хочу услышать о Бриджит Скотт.

— Господи, этот кошмар случился так давно, такая древняя история. Наверняка в вашем распоряжении богатый набор пристрастных отчетов. — Суон сел и подпер подбородок руками. — Не знаю, что вы хотите от меня услышать. Я приехал в тот отель в обществе мужчины и девушки. Если дадите мне минутку, я постараюсь вспомнить их имена.

— Бернард Френсхем и Аделаида Тернер. — Бедный Френсхем, подумал Уэксфорд. Суон жил в его сновидениях, а для него самого даже не нашлось хоть какого-то места в памяти Суона.

— Зачем спрашивать меня, если вы уже говорили с ними?

— Хочу услышать вашу версию.

— О том, что случилось на том озере? Хорошо. Я позволил ей утонуть, но не знал, что она тонет. — Суон выглядел раздраженным. В неровном и угасающем свете ноябрьского дня ему можно было снова дать девятнадцать, но Уэксфорд не видел и намека на венок из виноградных листьев на его голове. — Она отравляла мне жизнь, — сказал он, все больше мрачнея, — все время крутилась возле меня, пыталась утащить меня плавать или гулять и закатывала сцены, чтобы привлечь мое внимание.

— Какого рода сцены?

— Однажды она каталась на лодке, а я плавал, и она начала кричать, что уронила сумочку за борт и не нырну ли я за ней. Я не стал, а этот — как его там — Френсхем нырнул, и после того, как мы все минут десять занимались этим, она достала ту самую сумочку со дна лодки. Это все было хитростью. Потом она однажды днем вошла ко мне в комнату, когда я хотел поспать, и сказала, что, если я не поговорю с пей, она станет кричать, а когда придут люди, скажет, что я что-то с ней сделал. И это одиннадцатилетний ребеночек!

— Так, значит, когда вы услышали ее крики, вы подумали, что это еще одна уловка с целью привлечь ваше внимание?

— Конечно, я так подумал. В тот раз, когда она угрожала закричать, я сказал: «Ну и кричи». Я не должен попадаться на такие провокации. Тогда в лодке я был уверен, что это спектакль. Я не мог поверить, когда услышал, что она утонула.

— Вы сожалели?

— Я был потрясен, — сказал Суон. — Как бы это ни выглядело, но я не был виноват. Довольно долго после того случая я терпеть не мог, чтобы рядом со мной находились дети подобного возраста. Не знаю, это как-то пришло само собой.

Неужели он не понял, что только что сказал?

— Стелла была как раз в таком возрасте, когда вы впервые увидели ее, мистер Суон, — заметил Уэксфорд.

Однако Суон словно не понял косвенный намек. Он продолжал, еще больше отягощая свое положение:

— Она без конца продолжала делать такие вещи, все время пытаясь привлечь мое внимание. — Раздражение вернулось к нему, сделав его лицо почти некрасивым. — Разве не могла она иметь собаку? Или лошадь? Вечно пыталась впутывать меня. Я иногда думаю… — он устремил на Уэксфорда взгляд, полный страшной неприязни. — Я иногда Думаю, что весь мир пытается поставить преграду между мной и моими желаниями.

— А в чем они заключаются?

— Чтобы меня оставили одного с Розалиндой, — просто сказал Суон. — Я не хочу детей. После всего этого я испытываю отвращение к детям. Я хочу жить за городом с Роз, чтобы мы жили вдвоем, спокойно. Она — единственный человек из тех, кого я когда-либо знал, кому я нужен таким, какой есть. Она не пытается представлять меня каким-то другим, каким я должен стать, не старается изменить меня. Она любит меня, она по-настоящему знает меня, и я для нее — центр вселенной. Когда она увидела меня, Стелла перестала для нее существовать. Мы оставили ее у себя только потому, что я так сказал. Сказал, что мы должны сделать это, что Роз может пожалеть позже, если она этого не сделает. И она ревнива. Некоторым мужчинам это не нравится, а мне правится. У меня появляется прекрасное чувство счастья и надежности, когда Роз говорит, что если я хотя бы взгляну на другую женщину, то той женщине несдобровать. Вы не знаете, что это значит для меня.

«Интересно, что это значит для меня?» — подумал Уэксфорд. Он ничего не сказал, но продолжал внимательно смотреть на Суона, который неожиданно покраснел.

— Я много лет ни с кем не говорил так много, — сказал он, — кроме Роз. А вот и она подъезжает. Вы ведь ничего не скажете ей о… Если она начнет подозревать меня, я не знаю, что мне тогда делать.

Это был звук автомобиля, который услышал Суон: хруст гравия под колесами тормозящего у Холл-Фарм «форда».

— А у меня сложилось впечатление, что вы не водите машину, миссис Суон, — сказал Уэксфорд, когда она вошла.

— Правда? У моих прав истек срок, пока я была на Востоке, по я снова сдала экзамен в прошлом месяце.

Она ездила за покупками. Возможно, в Лондон. Во всяком случае, в какое-то более подходящее место, чем Кингсмаркхем. Ее покупки были упакованы в черно-бело-алую бумагу с золотыми буквами. Но все это она накупила не для себя.

— Галстук тебе, любовь моя. Взгляни на этикетку.

Суон взглянул, а за ним и Уэксфорд. На этикетке значилось: «Джек Фэт».

— И русские сигареты, и книга, и… Теперь мне не кажется, что я накупила слишком много, когда принесла это домой. О, как бы я хотела, чтобы мы были богаты!

— Чтобы ты могла все это потратить на меня? — сказал Суон.

— На кого же еще? А ты не забыл позвонить электрику, дорогой?

— Даже не вспомнил об этом, — ответил Суон. — Это как-то вылетело у меня из головы.

— Ничего страшного, любовь моя. Я сама об этом позабочусь. А сейчас пойду, сделаю тебе чайку. Ты скучал без меня?

— Да, скучал. Очень.

Она не обращала никакого внимания на Уэксфорда. он расследовал убийство ее единственного ребенка, а она едва ли заметила его. Ее взгляд, ее внимание целиком оказались прикованы к мужу. Это он, когда теперь было кому приготовить чай, довольно неохотно предложил Уэксфорду остаться и присоединиться к ним.

— Нет, спасибо, — сказал старший инспектор. — Я не хотел бы вам мешать.


Завиток волос не принадлежал ни Джону Лоуренсу, ни Стелле Риверс, но это были детские волосы. Кто-то срезал их с головы ребенка. Это означало, что в распоряжении того, кто написал письмо, был какой-то золотоволосый ребенок. И не просто какой-то. Никто ведь не мог подойти к любому ребенку просто на улице и безнаказанно срезать у того прядь волос, что могло быть расценено как нападение. Это значило, что автор письма, тот самый «меховщик», должен был находиться в таких близких отношениях с каким-то золотоволосым ребенком, чтобы иметь возможность срезать прядь его волос либо пока тот спал, либо с его разрешения.

Ну и что из этого следует? — размышлял Уэксфорд. Невозможно же побеседовать с каждым золотоволосым ребенком в графстве Сассекс. Он не мог даже выявить таких детей, ведь этот человек, который «находился в близких отношениях» — отец? дядя? — помешал бы тому самому ребенку, который был нужен, откликнуться на призыв полиции.

Хотя предписанное время еще не наступило, Уэксфорд проглотил две таблетки, понижающие давление, запив их кофе. Это будет нелишне, если он собирается потратить остаток дня, рыская по Стоуэртоиу. Сначала к миссис Тетфорд, чтобы узнать, не могла ли она распространить новость об исчезновении Джона по городу. Потом, вероятно, к Рашуорту. Просидеть с ним сколько угодно, сколько понадобится, заставить вспомнить, заставить описать тех, кто занимался с ним поисками, выяснить это до конца сегодняшнего дня.


Та обстановка, в которой жили сейчас Берден и его свояченица, не располагала к доверительности. Уже почти неделя прошла с тех пор, как Грейс улыбнулась ему или сказала что-то вроде «Сегодня похолодало» или «Передай мне масло, пожалуйста». Но ему надо было сказать ей о своей предстоящей женитьбе, и детям сказать тоже, возможно, даже спросить у них разрешения.

Он подумал, что наступил удачный момент, когда, немного оттаяв, Грейс произнесла:

— Следующий уик-энд у тебя свободен?

Он осторожно ответил:

— Не знаю. Мы сейчас очень заняты.

— Мама пригласила нас всех четверых на уик-энд.

— Я не думаю… — начал Берден. — То есть я хочу сказать, я не смогу. Послушай, Грейс, существует кое-что, что я должен…

Грейс вскочила:

— Вечно что-то существует. Не трудись объяснять. Я поеду одна с детьми, если у тебя нет возражений.

— Конечно, у меня нет возражений, — сказал Берден и уехал на работу или на то, что должно было быть работой, если бы он мог хоть как-то сосредоточиться.

Тут он вспомнил, что пообещал сегодня обедать с Джеммой. Насколько Майк испытывал блаженство от обладания ею, настолько же он отвратительно относился к тому, как она готовила. Для него чуть ли не предпочтительнее было обедать в кафетерии полицейского участка. И вдруг ему в голову пришла мысль, что скоро каждый раз ему придется есть дома то, что будет приготовлено Джеммой.

Уэксфорд куда-то уехал. Было время, когда старший инспектор никогда никуда не уезжал, не оставив ему записки, но теперь все изменилось. Точнее, изменения, произошедшие в Вердене, привели к тому, что он лишился уважения Уэксфорда.

Спускаясь на лифте, он надеялся на то, что не столкнется с Уэксфордом, и, когда дверь лифта открылась, он увидел, что в холле нет никого, кроме Кэмба и Гарри Уайлда, который за эти дни стал здесь почти непременной принадлежностью, такой же, как часть обстановки вроде конторки или стульев с красной обивкой. Берден относился к нему как к стулу, терпя его присутствие, но во всем игнорируя его. Он был уже почти у выхода, когда двери распахнулись и вошел Уэксфорд.

Кроме тех моментов, когда он бывал с Джеммой, бормотание стало обычным стилем речи Вердена. Он пробормотал приветствие и собрался было пойти своей дорогой. Уэксфорд остановил его словами «Мистер Берден!» — как обычно делал в присутствии таких людей, как Кэмб и Уайлд.

— Сэр? — столь же формально ответил Берден. Понизив голос, Уэксфорд произнес:

— Я провел все утро с этим типом Рашуортом, но не смог от него добиться ничего путного. Он произвел на меня впечатление какого-то придурка.

Берден с усилием попытался сосредоточиться на мыслях о Рашуорте.

— Я не знаю, — сказал он. — Я лично не стал бы рассматривать его как потенциального подозреваемого, однако он носит короткое пальто и однажды почти до смерти напугал девочку Крэнтоков.

— Он сделал — что?

Эти слова были произнесены свистящим шепотом.

— Я говорил тебе, — сказал Берден. — И это было в моем рапорте. Я должен был тебе рассказать, — нерешительно сказал он. — Я уверен, что…

Уэксфорд забыл об Уайлде и Кэмбе.

— Но ты этого не сделал! — закричал он. — Ты не писал никакого чертового рапорта. Ты хочешь сказать мне сейчас — сейчас, — что Рашуорт приставал к какому-то ребенку?

Вердену нечего было ответить. Его лицо стало малиновым. Майк вспомнил теперь — он ничего ле сообщил об этом, все выскочило у него из головы. Любовь и потрясение заставили его забыть об истории с Рашуортом, потому что та ночь, когда на Стоуэртон опустился туман, была его первой ночью с Джеммой.

Может быть, все это и осталось бы между ним и Уэксфордом, но тут вмешался Гарри Уайлд. Не чувствуя обстановки и не понимая, как обычно, что поступает бесцеремонно, Уайлд обернулся и громко сказал:

— Не хотите ли вы мне сказать, что собираетесь повесить это дело на Боба Рашуорта?

— Я не собираюсь вам ничего говорить, — взорвался Уэксфорд.

— Зачем же вы так? Разве вам не нужна помощь в расследовании?

— А что вы знаете об этом?

— Ну, я знаю Рашуорта, — сказал Уайлд, вставая между двумя полицейскими. — И я знаю, что он отвратительный субъект. Один мой друг снимает коттедж у него на Милл-Лейн, но Рашуорт держит у себя ключ от этого коттеджа и наведывается туда, как только ему заблагорассудится. Однажды он без всякого на то разрешения копался в личных бумагах моего друга, а его мальчишка входит и собирает яблоки там в саду и как-то стащил пинту молока. Я мог бы рассказать вам такое о Бобе Рашуорте, что сделало бы…

— Я думаю, что вы уже и так достаточно мне сообщили, Гарри, — сказал Уэксфорд.

Не сделав Вердену обычного предложения пообедать вместе, не удостоив его даже взглядом, Уэксфорд повернулся и вышел из полицейского участка.

Поскольку он был уверен в том, что если пойдет в «Карусель», то Берден последует за ним и испортит ему обед своими сладкоречивыми извинениями, Уэксфорд поехал домой и удивил свою жену, которая редко видела его в промежутке времени между девятью и шестью, категорическим требованием еды. Он не мог припомнить, когда в последний раз находился в таком ужасном настроении. Зловещие темные вены набухли у него на висках, и это так напугало его, что он принял две таблетки лекарства против свертывания крови, запив их пивом, которое миссис Уэксфорд достала из холодильника. Берден не имел права так его расстраивать. Не хватало еще, чтобы Уэксфорд закончил так, как бедный старик Скотт.

Немного успокоившись к трем часам, он поехал к миссис Тетфорд. По словам соседки, она была сейчас на работе, убираясь в доме миссис Дин. Уэксфорд подождал, пока она не вернется, и не увидел причины отказаться от ее предложения выпить чашку чаю и съесть кусочек фруктового пирога. Все равно обоих Рашуортов целый день не было, а он хотел видеть их вместе, поскольку выдержать еще одно интервью с Рашуортом в его агентстве но недвижимости, где их беседу без конца прерывали звонки клиентов, было не в силах инспектора.

Но чай и пирог — это все, что он получил от миссис Тетфорд. Она повторила историю, которую он уже выслушал от ее мужа. Миссис Дин сообщила ей новость о Джоне Лоуренсе в пять часов, но миссис Тетфорд заявила, что ни с кем не поделилась этим, кроме своего мужа и зятя.

Уэксфорд медленно поехал вверх по улице в Спарта-Гроув. Пациентка Ломакса, миссис Фостер, оставалась теперь его единственной надеждой. Она должна была сказать кому-то, что подслушала у доктора. Или ее тоже подслушали? Такое весьма вероятно, и это была, скорее всего, последняя оставшаяся возможность. Она жила в доме номер 14. Уэксфорд припарковался возле этого дома и тут увидел мальчика. Он качался на калитке соседнего дома, помер 16, и его довольно длинные волосы были яркого золотистого цвета.

К этому времени все дети уже вернулись домой из школы, и Спарта-Гроув оказался полон ребятней. Уэксфорд подозвал к себе девочку лет двенадцати, и она с подозрительностью подошла к машине.

— Я не разговариваю с незнакомыми мужчинами.

— И очень правильно делаешь, — сказал Уэксфорд. — Я — полицейский.

— Что-то не похоже. Покажите мне свое удостоверение.

— Черт побери, а ты далеко пойдешь, если тебя не остановят. — Он протянул ей удостоверение, и девочка внимательно и с огромным удовольствием изучила его.

— Ну что, удовлетворена?

— М-м-м, — с ухмылкой произнесла она. — Я увидела, как надо это делать, по телику.

— Полезным вещам учит этот телик. И зачем нужны школы? Видишь того мальчика со светлыми волосами? Где он живет?

— Там, где он сейчас. В том доме, на которой калитке он качается.

Неверно грамматически, подумал инспектор. Но понятно.

— Тебе совсем не обязательно говорить ему, что я об этом спрашивал.

— А что же мне ему сказать?

— Да будет тебе. Ты сообразительная девочка. Скажи, что это совсем незнакомый человек.


Пока еще не время. Надо подождать, пока все дети лягут спать. Когда открылась «Пегая лошадка», Уэксфорд вошел в бар и заказал себе сандвичи и полкружки горького пива. Каждую минуту теперь, подумал он, сюда могут войти Мартышка и мистер Кэсобон. Обрадованные тем, что увидят его в их любимом заведении, жулики попытаются выяснять, как близки они к тому, чтобы получить те две тысячи, и ему доставит большое удовольствие сказать им, что они еще никогда не были так далеки от этого. Он даже мог проявить неблагоразумие и признаться в своем глубочайшем убеждении, что Суон виновен только в одном — в бездействии.

Но никто не пришел. Было уже семь часов, когда Уэксфорд вышел из «Пегой лошадки» и прошел три четверти тихой, слабо освещенной Спарта-Гроув.


Он постучал в дверь дома номер 16. Света нигде не было видно. Все дети, должно быть, уже лежали в своих постелях. В этом доме должен спать мальчик с золотистыми волосами. Судя по тому, как выглядел дом, — нигде за занавесками не светился голубой экран телевизора, — родители мальчика ушли и оставили его одного. Уэксфорд был невысокого мнения о родителях, которые так поступают, особенно сейчас, особенно здесь. Он снова постучал, на этот раз сильнее.

Для человека внимательного и умного пустой дом выглядит не так, как дом, который просто кажется пустым, по в котором на самом деле есть кто-то, кто просто не хочет открывать дверь. Уэксфорд чувствовал, что где-то там, в темноте, есть жизнь, ощутимая жизнь, не только спящий ребенок. Кто-то находился там, кто-то настороженный, прислушивающийся к звуку дверного молоточка и надеющийся на то, что стук прекратится и визитер уйдет. Уэксфорд осторожно обошел дом сбоку и вышел на его тыльную сторону. Соседний дом, в котором жили Фостеры, оказался ярко освещен, но все двери и окна были закрыты. Желтый свет, падающий из кухни миссис Фостер, показал ему, что дом номер 16 содержался в прекрасном состоянии, его дорожка подметена, а порожек заднего крыльца выкрашен в красный цвет. Трехколесный велосипед мальчика и взрослый велосипед прислонены к стене. Оба накрыты прозрачным пластиком.

Уэксфорд забарабанил кулаком в заднюю дверь. Потом очень осторожно попробовал нажать на ручку, но дверь оказалась заперта. В этот дом не попасть без ордера, подумал он, а получить ордер на основании тех слабых доказательств, которые у него имелись, надежды не было.

Осторожно шагая, он начал двигаться вдоль дома, чувствуя под ногами влажный дери. И вдруг яркий свет осветил его со спины, и он услышал, как миссис Фостер сказала так громко, будто у него над ухом:

— Ты не забудешь выставить мусорный бак на улицу, дорогой? Мы ведь не можем упускать мусорщиков две недели подряд.

Он так и думал. Каждое слово, произнесенное в саду дома номер 14, было слышно в саду дома номер 16. Миссис Фостер не видела его. Он подождал, пока она не вернулась на свою кухню, прежде чем двинулся дальше.

И тут он увидел его: тоненький лучик света, еще более топкий, чем луч маленького карманного фонарика, пробивался из-за высокого двустворчатого окна, прочертив дорожку на траве. Уэксфорд на цыпочках подошел к источнику этого света — крошечной щели между занавесками.

Было трудно разглядеть хоть что-то. Потом он заметил, что как раз в середине окна край занавески зацепился за нижнюю задвижку. Инспектор присел на корточки, по все равно ничего не увидел внутри. Пришлось ложиться на землю. Слава богу, что не было никого, кто бы мог заметить или увидеть, с каким трудом ему удалось сделать это одно из самых естественных человеческих движений.

Лежа на животе, он заглянул одним глазом в незакрытый занавеской треугольник. Его взору открылась комната. Она была небольшой и прибранной, и обставлена домовитой хозяйкой в традиционном стиле: красный гарнитур-тройка, комплект вмещающихся один в другой столиков, восковые гладиолусы и гвоздики, лепестки которых каждый день протирались мокрой тряпочкой.

Мужчина, который сидел за письменным столом и писал, был сейчас спокоен и погружен в свое занятие. Назойливый визитер наконец ушел и оставил его наедине с самим собой и в покое, которого он заслуживал. Видимо, нечто подобное можно прочитать на его лице, подумал Уэксфорд, этот страшный отшельнический эгоизм, но он не мог видеть его лица, только голые ноги и ступни и ощущение полнейшей увлеченности своим делом. Он подозревал, что под меховым пальто ничего не было.

Уэксфорд понаблюдал за ним несколько минут, увидел, как он время от времени перестает писать и проводит толстым меховым рукавом по своему носу и губам. Уэксфорда бросило в дрожь. Потому что он знал, что стал свидетелем чего-то еще более личного, чем секретный разговор при любовной близости или в исповедальне. Сейчас человек не находился наедине с собой, он находился наедине с другим своим «я», с той другой личностью, которую, вероятно, никто не видел до сих пор.

Наблюдать этот феномен, это глубокое погружение в мир фантазий в комнате, которая была олицетворением традиционализма, казалось Уэксфорду возмутительным вторжением. Но тут он вспомнил бесплодные ожидания в лесу и надежду. И отчаяние Джеммы Лоуренс. Злость вытеснила стыд. Он встал на ноги и настойчиво постучал в стекло.

Глава 19


В нетерпеливой попытке войти в лифт Берден оттолкнул Гарри Уайлда.

— Ну и манеры, — буркнул репортер. — Не стоит толкаться. Я имею право войти и задать вопросы, если я…

Закрывшаяся дверь отрезала окончание его тирады, которая, по-видимому, сводилась к тому, что, несмотря на сдержанность и желание жить спокойно, он использует свое право, чтобы войти в более высокие сферы, чем кингсмаркхемский полицейский участок. Берден не хотел слушать. Ему надо только было выяснить, подтверждается или нет заявление Гарри о том, что мальчика нашли.

— Что насчет специального суда? — настойчиво спросил он, врываясь в офис Уэксфорда.

Старший инспектор выглядел в это утро усталым. Когда он уставал, его кожа принимала серый оттенок, а глаза казались меньше, чем обычно, но по-прежнему стальными под опухшими веками.

— Прошлой ночью, — сказал он, — я нашел нашего автора писем, некоего Арнольда Чарльза Бишопа.

— Но не мальчика? — задыхаясь, спросил Берден.

— Конечно, не мальчика. — Берден не любил, когда Уэксфорд говорил таким насмешливым топом. Его глаза почти пробуравили две аккуратные дырочки в и без того больной голове инспектора. — Он никогда даже в глаза не видел этого мальчика. Я нашел Бишопа в его доме на Спарта-Гроув, когда он сосредоточенно писал еще одно письмо мне. Его жены не было дома, она вела свой вечерний класс, его дети легли спать. О да, у него есть дети, двое мальчиков. Это с головы одного из них он срезал ту прядь, когда ребенок спал.

— О господи, — сказал Берден.

— У него навязчивая идея — он помешен на мехе. Хочешь, я прочту его заявление?

Берден кивнул.

— «Я никогда не видел ни Джона Лоуренса, ни его матери. Я не забирал его у его матери, его законного опекуна. 16 октября, около шести часов вечера, я услышал, как моя соседка, миссис Фостер, сказала своему мужу, что Джон Лоуренс пропал и что, возможно, будут организованы поисковые группы. Я поехал на велосипеде на Фонтейн-роуд и присоединился к одной из таких групп.

В дальнейшем, в октябре и ноябре, я написал три письма старшему инспектору Уэксфорду. Я их не подписывал.

Один раз я позвонил ему по телефону. Я не знаю, зачем я все это делал. Что-то находило на меня и заставляло это делать. Я счастливо живу в браке, у меня двое собственных детей. Я никогда бы не причинил вреда ребенку, и у меня нет никакой машины. Насчет кроликов я писал потому, что обожаю мех. У меня три меховых пальто, но моя жена этого не знает. Она понятия не имеет о том, что я сделал. Когда она уходит из дому, а дети засыпают, я часто надеваю одно из моих меховых пальто и наслаждаюсь ощущением меха.

Я прочел в газете, что у миссис Лоуренс рыжие волосы, а у Джона Лоуренса — светлые. Я срезал прядь волос с головы моего сына Реймонда и отправил ее в полицию. Я не могу объяснить, почему я сделал это или все остальное, кроме того, что должен был это сделать…»

Берден сказал хриплым голосом:

— Максимум, что он может получить, — это шесть месяцев за то, что затруднял работу полиции.

— А в чем его можно обвинить? В моральных пытках? Этот человек болен. Я тоже был зол на него прошлой ночью, но теперь нет. Только кто-то жестокий или слабоумный может злиться на человека, который всю жизнь живет с такой причудливой болезнью, как у Бишопа.

Берден пробормотал что-то по поводу того, что так могут думать те, кого это лично не касается, но Уэксфорд не обратил внимания на его заявление.

— Придешь в суд через полчаса?

— Снова слушать всю эту грязь?

— Большая часть нашей работы состоит из этой грязи. Надо убирать эту грязь, чистить, понять, из чего она состоит и откуда взялась. — Уэксфорд поднялся и тяжело оперся о свой стол. — Если ты не пойдешь, что ты будешь делать? Сидеть здесь целый день как во сне? Сваливать ответственность на других? Майк, мне приходится это говорить. Настало время для этого. Я устал. Я пытаюсь один разобраться в этом деле, потому что не могу больше рассчитывать на тебя. Я не могу разговаривать с тобой. Мы когда-то имели обыкновение подробно обсуждать все вместе, разгребать грязь, если угодно. Разговаривать с тобой сейчас — все равно что пытаться вести разумный разговор с зомби.

Берден вскинул на него глаза. На мгновение Уэксфорд решил, что он собирается ответить или защищаться. Но он только смотрел, уставившись пустым взглядом, словно его уже подвергали допросу много дней и бессонных ночей, и он не мог больше разобраться в болезненных хитросплетениях, которые способствовали его несчастьям. Но он знал, при всем этом, что время отмахнуться от Уэксфорда давно прошло, и коротко произнес:

— Грейс уходит от меня. Я не знаю, что делать с детьми. Моя личная жизнь — сплошная неразбериха. Я не могу выполнять свою работу. — Сдерживаемый стон вырвался наружу. — Почему ей надо было умереть? — И тут, оттого, что он не мог сдержаться, оттого, что слезы, которых никто не должен был видеть, жгли его веки, он обхватил голову руками.

В комнате стало очень тихо. «Сейчас мне придется поднять голову, — подумал Берден, — убрать руки и увидеть его насмешку». Он не шелохнулся, только крепче прижал ладони к глазам. И тут почувствовал тяжелую руку Уэксфорда на своем плече.

— Майк, мой дорогой старинный друг…


За эмоциональной сценой между двумя обычно неэмоциональными мужчинами, как правило, следует глубокое печальное замешательство. Когда Берден пришел в себя, он почувствовал себя страшно смущенным, но Уэксфорд не стал ни развивать эту тему дальше, ни предпринимать, как обычно бывает в таких случаях, неуклюжую попытку ее сменить.

— Этот уик-энд должен быть у тебя свободным, не так ли, Майк?

— Как я могу брать выходной сейчас?

— Не будь дураком, черт возьми. Что толку от тебя, когда ты в таком состоянии, как сейчас. Устрой себе продолжительный отдых начиная с четверга.

— Грейс забирает детей и уезжает в Истборн…

— Вот и отправляйся с ними. Может быть, ты сможешь изменить ее мнение относительно ухода. Всегда есть шанс, Майк, разве не так? А сейчас — господи, а времени-то сколько уже! — я же опоздаю в суд, если не потороплюсь.

Берден открыл окно и встал возле него, позволив легкому утреннему ветерку охладить свое лицо. Ему казалось, что с арестом Бишопа исчезла их последняя надежда — или его последнее опасение? — найти Джона Лоуренса. Он не станет тревожить Джемму Лоуренс случаем с Бишопом, а местных газет она никогда не читает. Туман, белый и прозрачный, нежно омыл его лицо и успокоил его. Он подумал о тумане на побережье и далеко протянувшихся, пустынных в ноябре пляжах. Когда он приедет туда, он расскажет детям, и Грейс, и своей теще о Джемме, о том, что собирается снова жениться. Он удивился тому, что эта его идея остудила его больше холодного прикосновения осеннего воздуха. Не потому ли, что Джемма была самой странной преемницей Джин, из всех, кого он мог выбрать в целом мире? Раньше он удивлялся тем мужчинам, которые из самоотверженности или под влиянием пылкой влюбленности женились на искалеченных или слепых женщинах. Не делал ли он то же самое, женясь на женщине с искалеченными сердцем и душой? А он знал ее только с этой стороны. Какой она стала бы, если бы ее изъяны исцелились?

Нелепо, чудовищно думать о Джемме как об искалеченной. Нежно и с болезненной тоской он вспомнил ее красоту и их любовные ласки. Резко закрыв окно, он понял, что не поедет в Истборн с Грейс.


Бишоп был отправлен на медицинское освидетельствование. Придется психиатрам поработать с ним, подумал Уэксфорд. Может быть, это что-то даст, а может быть, и пет. Если бы он верил психиатрам, то посоветовал бы Вердену обратиться к одному из них. Их недавняя конфронтация помогла немного разрядить обстановку. Уэксфорду стало легче, и он надеялся, что и Вердену тоже. Сейчас, как бы там ни было, он действовал один. Работая в одиночку, он должен найти детоубийцу — или уступить дорогу Скотленд-Ярду.

События прошедших двадцати четырех часов отвлекли его от мыслей о мистере и миссис Рашуорт. Теперь он снова думал о них. Рашуорт имел обыкновение ходить в коротком пальто, Рашуорт подозревался в том, что приставал к ребенку, но, конечно, если бы он являлся той подозрительной личностью на детской площадке, разве миссис Митчелл не узнала бы в нем одного из своих соседей? Более того, в то время, когда исчез Джон, был тщательно проверен каждый мужчина в радиусе четверти мили от Фонтейн-роуд, включая Рашуорта.

Уэксфорд снова углубился в изучение рапортов. Днем шестнадцатого октября, по утверждению Рашуорта, тот находился в Соингбери, где должен был встретиться с клиентом и показать ему какой-то дом. Клиент, как понял Уэксфорд, так и не появился. В прошлом феврале Рашуорта даже не допросили. А к чему было это делать?

Ничто не указывало на связь между ним и Стелой Риверс, и никто не знал тогда, что он владелец сдаваемого внаем коттеджа на Милл-Лейн. В то время вопрос о том, кто хозяин этого коттеджа, казался не имеющим отношения к делу. Он не готов был пока встречаться с Рашуортом. Сначала надо получить дополнительную информацию относительно личности этого человека и его правдивости.


— Уехать из этого дома! — сказала Джемма. — Только бы уехать на время. — Она обвила шею Вердена руками и прижалась к нему. — Куда мы поедем?

— Решать тебе.

— Я бы хотела в Лондон. Там можно затеряться, быть одной в огромной толпе. И там всю ночь свет, и жизнь течет, и… — Она помолчала, закусив губу, возможно заметив выражение ужаса на лице Вердена. — Нет, тебе это будет ненавистно. Мы не слишком с тобой похожи, правда, Майк?

Он ничего не ответил. Он не хотел признавать — того вслух.

— Почему бы не куда-нибудь на побережье? — спросил он.

— На море? — Хотя Джемма была не очень успешной, но все же актрисой, она вложила все одиночество, и глубину, и всю безбрежность моря эти два слова. Он удивился тому, что она поежилась. Потом Джемма сказала: — Я не возражаю, если тебе хочется. Но не на большой курорт, где будут… ну, семьи, люди с… с детьми.

— Я подумал об Истовере. Сейчас ноябрь, так что детей там не будет.

— Хорошо. — Она не напомнила ему о том, что он предоставил решение ей. — Поедем в Истовер. — Ее губы задрожали. — Это будет здорово.

— Все будут думать, что я уехал в Истборн с Грейс и детьми. Я хотел бы, чтобы так думали.

— Чтобы до тебя не добрались? — Она кивнула с глубокомысленной невинностью. — Попятно. Ты напомнил мне о Леони. Она всегда говорит людям, что едет в одно место, а на самом деле отправляется куда-то еще, чтобы ей не докучали письмами и телефонными звонками.

— Не поэтому, — сказал Берден. — Дело в том… ну, я не хочу, чтобы кто-то… Пока мы не поженимся, Джемма.

Она понимающе улыбнулась, широко открыв глаза. Он увидел, что на самом деле Джемма совершенно его не поняла, не поняла того, что ему необходимо было оставаться респектабельным, выглядеть в благоприятном свете. Они говорили на разных языках.


Была среда, и миссис Митчелл, как всегда, мыла окно на лестничной площадке своего дома. Разговаривая, она в одной руке сжимала розовую тряпку для вытирания пыли, в другой держала бутылочку розовой чистящей жидкости, а поскольку она отказалась присесть, Уэксфорд тоже не мог этого сделать.

— Конечно, я узнала бы, если бы это был мистер Рашуорт, — сказала она. — Да его собственный сынишка, Эндрю, играл здесь с другими детьми. Кроме того, мистер Рашуорт — довольно крупный мужчина, а человек, которого я видела, был маленький, очень мелкий. Я говорила одному офицеру про то, какие у него были маленькие руки. И мистер Рашуорт не стал бы собирать листья.

— Сколько у него детей?

— Четверо. Пол — ему четырнадцать, — две маленькие девочки и Эндрю. Не могу сказать, что в моем представлении они хорошие родители, должна заметить. Этим детям разрешается делать все, что они захотят, и миссис Рашуорт и внимания не обратила, когда я предупредила ее о том человеке. Но сделать такое!.. Нет, вы заблуждаетесь.

Возможно, это было и так. Уэксфорд предоставил миссис Митчелл возможность и дальше мыть ее окно и пересек детскую площадку. Стояла уже слишком поздняя осень, чтобы здесь играли дети, и погожих дней ждать больше не приходилось. Карусель выглядела так, словно ее алая ось никогда не крутилась, а доска для качания покрылась плесенью. На деревьях, дубе, ясене и платане, которые росли между площадкой и Милл-Лейн, не осталось почти ни единого листочка. Уэксфорд дотронулся до нижних ветвей, и ему показалось, что он увидел места, где были обломаны веточки. Потом, наверняка более неуклюже, чем собиратель листьев и его юный спутник, подумал он, инспектор спустился вниз по насыпи.

Он проворно пошел по дорожке, говоря себе, что делает это с пользой для своего здоровья, а не только для дела. Инспектор не надеялся, что кто-то окажется дома в арендуемом коттедже, но Друг Гарри Уайлда оказался не на работе, поскольку был простужен. Уходя от него через пятнадцать минут, Уэксфорд боялся, что своим визитом только способствовал тому, чтобы у этого человека поднялась температура, так тот распалился по поводу Рашуорта, который был далеко не идеальным домовладельцем. Если, конечно, жилец не преувеличивал, выходило, что все семейство Рашуорт имело привычку приходить в коттедж, собирать урожай в саду и время от времени забирать небольшие предметы мебели, оставляя написанные карандашом объяснения. У них имелся собственный ключ, а жилец платил такую небольшую арендную плату, что не отваживался возражать против этого. Во всяком случае, Уэксфорд знал теперь имя мальчика, которого видели выходящим из этого коттеджа в тот февральский день. Вне всякого сомнения, им являлся Пол Рашуорт.

День выдался мрачным и облачным, и теперь опускался вечер, хотя еще не было и пяти. На Уэксфорда упали первые капли дождя. В такой вот день и примерно в то же время Стелла шла по дороге, по которой сейчас шел оп, возможно убыстряя шаги и думая о том, что хорошо бы, если бы на ней было надето что-то еще поверх тоненького жакета для верховой езды. Да и зашла ли она так далеко по дороге на Стоуэртои? Может быть, ее путешествие — и ее жизнь — оборвались возле коттеджа, из которого он только что вышел?

Инспектор настолько представил себя на месте Стеллы, мысленно переселив свое стареющее, мужское, плотное тело в изящные формы двенадцатилетней девочки, что, когда услышал впереди себя звуки, шагнул в сторону, в траву, и прислушался с некоей тайной надеждой.

Это было цоканье лошадиных копыт. Какая-то лошадь приближалась из-за поворота.

Он был Стеллой, а не Рэджем Уэксфордом. он был один и немного напуган, и начинался дождь, но Суон приближался… На лошади? Одна лошадь на двоих? Почему не в машине?

Из-за поворота появились лошадь с седоком. Уэксфорд встряхнулся, снова стал самим собой и крикнул:

— Добрый день, миссис Фенн.

Инструктор по верховой езде осадила крупного коня серой масти.

— Ну разве он не красавец? — спросила она. — Я бы хотела, чтобы он был моим, но вынуждена вернуть его мисс Уильяме в «Равноправие». Мы так прекрасно провели день, правда, Серебряный? — Она потрепала коня по шее. — Вы никого еще не… поймали? Мужчину, который убил бедняжку Стеллу Суон?

Уэксфорд покачал головой.

— Стеллу Риверс, я должна была сказать. Не знаю, почему мне так трудно это произнести. Вообще-то у меня у самой два имени, и половина моих друзей называет меня Маргарет, а другая половина — вторым именем. Я не должна была спутать. Должно быть, старею.

Уэксфорд не собирался пускаться в галантные разговоры и спросил без затей, не видела ли она когда-нибудь Рашуорта в окрестностях Солтрем-Хаус.

— Боба Рашуорта? Теперь, когда вы упомянули о нем, я вспомнила, что он и его жена бывали здесь часто прошлой зимой, и она даже спрашивала меня — ничего, если они заберут одну статую с собой. Ту, что лежала на траве.

— Вы ничего не говорили об этом раньше.

— Конечно, не говорила, — сказала миссис Фенн, наклоняясь и нежно воркуя лошади на ухо. — Я знаю Рашуортов, знаю много лет. Пол зовет меня тетей. Я думаю, что они хотели поставить эту статую в своем саду. Не мое дело говорить, можно это делать или нельзя, ответила я, и они не взяли ее, ведь так? — Она села в седле поудобнее. — Извините, но я должна трогаться. Серебряный очень чуткий, и он нервничает, когда становится темно.

Лошадь подняла голову и громко заржала в знак согласия.

— Ничего, дорогой, — сказала миссис Феин. — Скоро будешь дома с мамочкой.

Уэксфорд пошел дальше. Дождь был редким, по не проходил. Он пошел к Солтрем-Хаус, пошел по той части дороги, которая была более густо обсажена деревьями. Они расступались через двести или триста ярдов, открывая великолепный вид на огромный дом.

Парк выглядел серым, а сам дом, вырисовывающийся в тумане, казался черным скелетом с пустыми глазницами окоп. Уэксфорд испытал чувство радости, что никогда не знал об этом месте и не приезжал сюда. Для него оно было кладбищем.

Глава 20


Он не мог заставить себя забронировать двухместный номер на имя мистера и миссис Берден. Когда-нибудь Джемма станет миссис Берден, и все изменится. В данный момент эта фамилия принадлежала Джин. Джин была обладательницей этого титула, как чемпион, награды которого не исчезают вместе с его смертью.

Их отелем оказался истоверский деревенский паб, в котором с военных времен были оборудованы также комнаты для размещения полудюжины гостей, и им отвели соседние комнаты, обе с видом на безбрежное серое море. Для купания оказалось слишком холодно, но на пляжах постоянно играли дети. Пока Джемма распаковывала вещи, Берден наблюдал за детьми, пятью ребятишками, которых родители привели сюда играть. Начался отлив, и пляж выглядел серебристо-желтым. Песок был так утрамбован и разглажен морем, что с этого расстояния следы не различить. Мужчина и женщина шли на большом расстоянии друг от друга, и их, казалось, совершенно ничего не связывало. Наверное, давно женаты, тем не менее, предположил Берден, старшей дочери было по меньшей мере лет двенадцать, к тому же дети, то подбегающие к одному из родителей, то бегущие к морю, являлись достаточным доказательством долговременной связи мужчины и женщины. Он видел, как родители, разделенные сейчас широкой грядойракушек и гальки, время от времени поглядывали друг на друга, и в этом взгляде он усмотрел секретный язык взаимного доверия, надежды и глубокого понимания.

Когда-нибудь так будет и у них с Джеммой. Они приведут своих детей, его детей и их общих, на такой пляж, как этот, и станут гулять с ними между водой и небом, и запомнят эти дни, и будут ждать наступления ночи. Он быстро повернулся, чтобы рассказать ей, о чем думает, но вдруг понял, что не должен говорить ей, потому что если он так сделает, то привлечет ее внимание к этим детям.

— Ты что, Майк?

— Ничего, просто хотел сказать, что люблю тебя.

Он закрыл окно и задернул занавески, но в полутьме дети продолжали стоять перед его глазами. Майк обнял ее и закрыл глаза, но все равно Продолжал их видеть. Потом он ласкал ее со всей неистовостью и страстью, чтобы изгнать образ этих детей, а особенно маленького светловолосого мальчика, которого он никогда не видел, но который был для него гораздо реальнее увиденных на берегу.


Коттедж для тех, кто приезжал на уик-энды, был очень старым. Его построили еще перед гражданской войной в Великобритании, перед отплытием судна «Мейфлауэр» в Америку, может быть, даже во времена Тюдоров. Домик Рашуорта был новее, хотя тоже довольно стар. Уэксфорд решил, что он относился к тому же периоду, что и Солтрем-Хаус с его сторожкой, то есть примерно к 1750 году. В отсутствие Вердена он проводил много времени на Милл-Лейн, рассматривая три маленьких домика, иногда заходя в их сады и задумчиво гуляя там.

Однажды он прошел от коттеджа Рашуорта к фонтанам Солтрем-Хаус и обратно, заметив время. Это заняло у него полчаса. Потом он сделал это снова. На этот раз он задержался, представив, что поднимает плиту, закрывающую резервуар, и кладет туда тело. Сорок минут.

Он приехал в Соингбери и увиделся там с женщиной, у которой должна была состояться встреча с Рашуортом в тот октябрьский день. От нее он узнал, что она не смогла прийти. А как обстояло дело с тем днем в феврале?

Однажды вечером он пошел на Фонтейн-роуд, к Крэнтокам, и, повинуясь какому-то импульсу, постучал сначала в дом номер 61. Он не мог ничего сказать миссис Лоуренс, ничего утешительного, но ему любопытно было увидеть эту несчастную женщину, которая, как говорили, была очень красива, а по своему опыту он знал, что иногда одного его вида, спокойного и отеческого, вполне достаточно, чтобы успокоить человека.

На его стук никто не ответил, но на этот раз он испытал совсем не то чувство, что за дверью дома Бишопа. Никто не ответил, потому что в доме не было никого, кто мог услышать его стук.

Он немного постоял в задумчивости на тихой улице, потом подошел к соседнему дому, в котором жили Крэнтоки.

— Если вы к Джемме, — сказала миссис Крэнток, — то ее нет, она уехала на уик-энд на Южное побережье.

— Вообще-то я хотел поговорить с вами и вашим мужем. О человеке по фамилии Рашуорт и вашей дочери.

— А, вы об этом? Ваш инспектор любезно проводил ее домой. Мы уже выразили благодарность. Поверьте, ничего особенного не произошло. Я знаю, что поговаривают о том, что Рашуорт пристает к девочкам, но я думаю, что люди просто сплетничают, к тому же они не имеют в виду маленьких девочек. Моей дочери только четырнадцать.

В прихожую вышел Крэнток, чтобы посмотреть, кто к ним зашел. Он тут же узнал Уэксфорда и пожал ему руку.

— Между прочим, — сказал он, — Рашуорт заходил на следующий день, чтобы извиниться. Он сказал, что окликнул Джанет только потому, что слышал, что у нас есть пианино, от которого мы хотели бы избавиться. — Крэнток усмехнулся и закатил глаза. — Я сказал ему «продать», а не избавиться, тогда он, разумеется, потерял к этому интерес.

— Глупо было со стороны Джанет так переполошиться.

— Неуверен. — Крэнток перестал улыбаться. — Мы все на пределе, особенно дети, которые достаточно большие уже, чтобы все понимать. — Он посмотрел Уэксфорду прямо в глаза. — И люди, у которых есть дети, — добавил он.

Уэксфорд пошел на Чилтерн-авеню по обсаженной кустарником аллее. Здесь бы очень пригодился его фонарь, и, шагая, он подумал, и не в первый раз, о том, как ему повезло родиться мужчиной, и притом не слабого сложения, а не женщиной. Только днем, притом в ясный день, женщина могла идти здесь без опаски, не оборачиваясь и не ощущая, как у нее сильно бьется сердце. Ничего удивительного, что Джанет Крэнток испугалась. А потом он подумал о Джоне Лоуренсе, который был уязвимым, как женщина, в силу своего юного возраста, и который никогда не вырастет и не станет мужчиной.


Вечерами, во время сильного отлива, они гуляли по песчаному берегу и сидели на скалах у входа обнаруженной ими пещеры. Дождь прекратился, но стоял ноябрь, и по ночам холодало. Когда они пришли сюда в первый раз, то были в толстых пальто, но тяжелая одежда разделяла и изолировала их, поэтому потом Берден брал из машины ковер. Они заворачивались в него, тесно прижавшись друг к другу и крепко взявшись за руки. Толстый шерстяной ковер защищал их от соленого морского ветра. Когда Берден оказывался с Джеммой наедине в темноте на морском берегу, он был очень счастлив.

Даже в это время года в Истовере находилось достаточно много народу, а она боялась людей. Поэтому они держались подальше от шумных мест и даже от соседней деревушки Чайн-Уоррен. Джемма бывала там раньше и хотела пойти туда, но Берден отговорил ее. Он решил, что именно оттуда приходили те дети. Он все время старался, чтобы дети не попадались ей на глаза. Иногда, жалея Джемму в ее горе и в то же время ревниво относясь к причине этого горя, он так хотел бы, чтобы появился какой-то современный дудочник и, играя на своей свирели, увел за собой всех маленьких детей Сассекса, чтобы они не мучили Джемму своим смехом и своими играми и не лишали его радости.

— Смерть в море — это быстрая смерть? — как-то спросила она.

Он вздрогнул, увидев надвигающуюся волну.

— Я не знаю. Никто из тех, кто утонул, не мог потом рассказать об этом.

— Я думаю, что это произошло бы быстро. — Ее голос был голосом мрачно размышляющего ребенка. — Холодно, и чисто, и быстро.

В послеобеденные часы Берден занимался с ней любовью — никогда еще он не ощущал в себе такой мужской силы и не был особенно доволен ею, когда видел, как его любовные ласки успокаивают се. Потом, когда она засыпала, Майк шел на берег или за утес, в Чайн-Уоррен. Солнце все еще немного пригревало, и дети приходили строить замки из песка. Он понял, что они — не одна семья, что пара не была мужем и женой и что четверо детей принадлежали мужчине, а один ребенок — женщине. Каким обманчивым оказалось первое впечатление! Теперь он с отвращением к самому себе думал о своем романтическом, сентиментальном представлении, что эта пара — люди, которые знали друг друга, возможно, только в лицо, — состояла в идиллическом браке. Иллюзии и разочарования, размышлял он. Жизнь, какая она есть на самом деле и какой мы ее себе представляем. С этого расстояния он не мог даже определить, являлся ли отдельный ребенок, играющий на песке, мальчиком или девочкой, потому что он был в шапочке и брюках и обут как все дети.

Женщина время от времени нагибалась, собирая ракушки, и один раз оступилась. Когда она снова выпрямилась, он заметил, что купальщица приволакивает ногу, и подумал, не спуститься ли по покрытым водорослями ступеням на песок, чтобы предложить ей свою помощь. Но это значило бы привести ее в отель, где он должен был бы взять свою машину, и звук детского голоса мог разбудить Джемму…

Они обогнули утес и направились в сторону Чайн-Уоррен. Быстро отступая, волна, казалось, отводила море назад, в сердце багряного заката, ноябрьского заката, самого красивого в году.

Теперь весь просторный пляж был пустынен, по посетившие его юные пришельцы оставили после себя следы своего присутствия. Уверенный в том, что на него никто не смотрит, Берден спустился по ступеням, стараясь идти осторожно. Два песчаных замка гордо вздымались ввысь, словно уверенные в своей прочности, пока море не покорит их, не смоет, вернувшись в полночь. Он помедлил, на время в нем заговорил рассудительный и чувствительный человек, а потом сшиб башенки и топтал зубчатые степы, пока песок, из которого они были сделаны, не сровнялся с окружающим берегом.

И снова пляж принадлежал только ему и Джемме. Джон или его уполномоченные, его представители не должны отнимать ее у него. Он был мужчиной и заменой потерянного погибшего ребенка.


Рашуорт вышел к двери в своем коротком пальто.

— А, это вы, — сказал он. — А я собирался выгуливать свою собаку.

— Не могли бы вы отложить это дело на полчаса?

Не слишком охотно Рашуорт снял пальто, повесил поводок и провел Уэксфорда в гостиную под лай расстроенного терьера. Двое подростков смотрели телевизор, девочка лет восьми сидела за столом, складывая картинку-загадку, а на полу, на животе, лежал самый младший член семьи, Эндрю, который был приятелем Джона Лоуренса.

— Я бы хотел поговорить с вами наедине, — сказал Уэксфорд.

Это оказался довольно большой дом, который Рашуорт, в рекламном объявлении своего агентства по недвижимости, описал бы как дом с тремя гостиными комнатами. В тот вечер ни одна из комнат не была готова к приему посетителей, за исключением разве что какого-нибудь торговца подержанной мебелью. Рашуорты являлись, по всей видимости, склонными к стяжательству людьми, хватавшими все, что могли получить задаром, и Уэксфорд, усевшись в маленькой столовой, совмещенной с кабинетом и библиотекой, заметил собрание сочинений Диккенса, которое точно видел в последний раз в Помфрет-Грандж до того, как его продали Роджерсы, и две каменные садовые вазы, стиль которых очень напоминал другие садовые украшения Солтрем-Хаус.

— Я долго ломал голову, но так и не могу ничего больше добавить о тех париях из поисковой группы.

— Я пришел не за этим, — сказал Уэксфорд. — Вы увели эти садовые вазы из Солтрем-Хаус?

— «Увели» — слишком сильное слово, — сказал Рашуорт, побагровев. — Они валялись там и никому не были нужны.

— Вы положили глаз и на одну из тамошних статуй, не так ли?

— Какое все это имеет отношение к Джону Лоуренсу?

Уэксфорд пожал плечами:

— Я не знаю. Это может иметь какое-то отношение к Стелле Риверс. Короче говоря, я пришел сюда, чтобы узнать, где вы были и чем занимались двадцать пятого февраля.

— Разве я помню то, что было так давно? Я знаю, в чем дело, это Маргарет Фенн вас надоумила. А все потому, что я пожаловался, что моей девочке не слишком много дают уроков верховой езды, как должны бы. — Рашуорт открыл дверь и позвал: — Айлин!

В свободное от работы по напечатайте договоров для своего мужа время миссис Рашуорт одна занималась этим обширным домашним хозяйством, и это было видно. Она выглядела неряшливой и утомленной, и подпушка ее юбки оказалась сзади оторвана. Возможно, и имелись некоторые основания для слухов, что ее муж бегает за девочками.

— Где ты был в тот четверг? — переспросила она. — В конторе, я думаю. Я знаю, где была я. Я все перебрала в своей памяти, когда поднялся весь этот шум об исчезновении Стеллы Риверс. Это были короткие каникулы, и я брала Эндрю с собой на работу. Мы вместе с ним приехали в «Равноправие», чтобы забрать Линду, и… о да, Пол, мой старшенький, приехал тоже, он вышел у коттеджа. Там был один маленький столик, который мог пригодиться нам здесь. Но Стеллы мы не видели. Я Даже не знала ее в лицо.

— Ваш муж был в конторе, когда вы вернулись назад?

— Да. Он ждал, пока я вернусь, прежде чем уехать на машине.

— Что у вас за машина, мистер Рашуорт?

— «Ягуар». Темно-бордового цвета. Ваши люди уже интересовались моей машиной, поскольку это «ягуар» и красного цвета. Послушайте, мы не знали эту Стеллу Риверс. Насколько мы понимаем, то никогда даже не видели ее. Пока она не пропала, я слышал о ней только от Маргарет, которая без конца твердила, какая она прекрасная наездница.

Уэксфорд удостоил их тяжелым неприветливым взглядом. Погрузившись в глубокое раздумье, он складывал кусочки картинки-загадки, не думая о неуместности своего поведения.

— Вы, — сказал он Рашуорту, — были на работе, когда пропала Стелла. Когда пропал Джон, вы были в Соингбери, где ждали клиента, который так и не появился. — Он повернулся к миссис Рашуорт. — Вы были на работе, когда исчез Джон. Когда пропала Стелла, вы ехали из «Равноправия» по Милл-Лейн и вам никто не встретился?

— Никто, — твердо ответила миссис Рашуорт. — Пол все еще был в коттедже. Я знаю это — он зажигает свет — и скажу вам лучше честно, что он побывал и в доме Маргарет Фенн тоже. Я уверена в этом, потому что передняя дверь оказалась чуть приоткрыта. Я знаю, ему не стоило заходить… А вообще, она всегда оставляет заднюю дверь незапертой, и, когда он был маленький, она, бывало, говорила, что он может заглядывать к ней в любое время. Когда только захочет. Конечно, это по-другому теперь, когда он вырос, и я внушаю ему снова и снова…

— Не важно, — вдруг сказал Уэксфорд. — Это не имеет никакого значения.

— Если вы хотите поговорить с Полом… я хочу сказать, это бы прояснило…

— Я не хочу видеть его.

Уэксфорд резко встал. Он не хотел видеть вообще никого. Он знал ответ. Понимание начало приходить к нему, когда Рашуорт позвал свою жену, и теперь ему ничего не оставалось, как сесть где-нибудь в полной тишине и все обдумать.

Глава 21


— Вот и наш последний день, — сказал Берден. — Куда бы ты хотела пойти? Может быть, нам поехать в какое-нибудь тихое местечко и посидеть где-нибудь в пабе?

— Я не возражаю. Все, что скажешь. — Она взяла его руку, поднесла на мгновение к лицу, и вдруг ее прорвало, словно слова копились у нее внутри, жгли и разъедали ее долгие часы. — У меня ужасное чувство, какое-то предчувствие, как будто, когда мы вернемся, мы услышим, что его нашли.

— Джона?

— И… и человека, который убил его, — прошептала она.

— Нам сообщат.

— Они не знают, где мы, Майк. Никто не знает. Медленно и спокойно он сказал:

— Для тебя будет лучше, если ты будешь знать наверняка. Ужасную боль перенести легче, чем ужасную тревогу. — Но так ли это? Разве ему было легче узнать, что Джин умерла, чем бояться, что она умрет? В ужасной тревоге всегда присутствует ужасная надежда. — Для тебя будет лучше, — твердо сказал оп. — А потом, когда это останется позади, ты сможешь начать новую жизнь.

— Пошли, — сказала она. — Пошли отсюда.


Была суббота, а обвинение еще никому не было предъявлено.

— Чувствуется какое-то неспокойное затишье в этом месте, — сказал Гарри Уайлд Кэмбу. — Такой контраст с тем былым.

— Чем моим?

— Да не твоим. Былым. С ушедшими днями.

— Меня бесполезно расспрашивать. Мне никто ничего не рассказывает.

— Жизнь, — сказал Уайлд, — проходит мимо нас, старик. Наша проблема в том, что мы не честолюбивы. Нас устраивает резвиться с пастушками в тени.

Похоже, это шокировало Кэмба.

— Говори за себя, — сказал он и потом, смягчившись, добавил: — Посмотреть, как там с чаем?

В конце дня в кабинет Уэксфорда заглянул доктор Крокер:

— Все спокойно? Значит, как я понимаю, ты сможешь поиграть в гольф утром.

— Мне не до гольфа, — сказал Уэксфорд.

— Надеюсь, ты не поедешь в Колчестер опять?

— Я там уже был. Ездил сегодня утром. Скотт умер.

Доктор важной походкой подошел к окну и распахнул его.

— Тебе нужно впустить сюда свежий воздух. А кто этот Скотт?

— Ты должен его знать. Это твой бывший пациент. Он перенес удар, а сейчас у него случился еще один. Хочешь послушать об этом?

— Зачем? Удары у людей отнюдь не редкость. Я только что вернулся от одного такого старика с Чартерис-роуд, которого только что разбил паралич. Почему мне должно быть интересно узнать об этом Скотте? — он подошел к Уэксфорду поближе и, наклонившись, окинул его критическим взглядом. — Рэдж? — позвал он. — Ты в порядке? Боже мой, да я больше должен беспокоиться о том, чтобы с тобой этого не произошло. Ты выглядишь скверно.

— Все и на самом деле скверно. Но не для меня. Для меня это просто проблема. — Уэксфорд неожиданно встал. — Поехали в «Оливу и голубку».

В роскошном, в какой-то степени даже слишком приукрашенном коктейль-баре никого не оказалось.

— Я бы выпил двойное виски.

— И ты его получишь, — сказал Крокер. — В кой-то веки я отважусь прописать это тебе.

На мгновение Уэксфорд вспомнил о том, другом, более скромном баре, где Мартышка и мистер Кэсобон одновременно внушили ему отвращение и возбудили аппетит. Он отогнал воспоминание о них, как только доктор вернулся с двумя стаканами.

— Спасибо. Как бы я хотел, чтобы принимать твои таблетки было так же приятно. Твое здоровье.

— Твое здоровье, — со значением сказал Крокер.

Уэксфорд откинулся на обитую красным бархатом спинку скамьи.

— Все это время, — начал он, — я думал, что это, должно быть, Суон, хотя не видел никакого мотива. Но потом, когда я получил все эти сведения от Мартышки и мистера Кэсобона и еще более точные сведения о расследовании, мне показалось, что мотив заключается просто в том, что Суон освобождается от тех людей, которые стоят на его пути. Конечно, это означает ненормальность. Ну и что? Мир полон обычных людей со скрытой невменяемостью. Посмотри на Бишопа.

— Какое расследование? — спросил Крокер. Уэксфорд ввел его в курс дела об утонувшей Бриджит.

— Но я смотрел на него с неправильной точки зрения, — сказал он, — и мне понадобилось много времени, чтобы взглянуть на это правильно.

— Тогда давай поговорим о правильной точке зрения.

— Все по порядку. Когда пропадает ребенок, первое, что мы предполагаем, — его увезли на машине. Еще один вред, нанесенный миру изобретателем двигателя внутреннего сгорания, или когда-то детей похищали в экипажах? Но не буду отклоняться. Теперь мы знаем, что Стелла вряд ли приняла предложение подвезти ее на машине, потому что она уже отказалась от такого предложения, которое, как мы знаем, было ей сделано. Поэтому, возможно, ее либо встретил и увел куда-то человек, которого она знала, например ее мать, отчим или миссис Фенн, либо она зашла в один из домов на Милл-Лейн.

Доктор с серьезным видом отпил шерри.

— Их всего три, — сказал он.

— Четыре, если считать Солтрем-Хаус. У Суона не было настоящего алиби. Он мог приехать верхом на Милл-Лейн, под каким-то предлогом завлечь Стеллу на территорию Солтрем-Хаус и убить ее. У миссис Суон не было алиби. Вопреки моему прежнему мнению, она водит машину. Она могла приехать на Милл-Лейн. Хотя и чудовищно думать о том, что женщина может убить собственного ребенка, я не должен сбрасывать со счетов Розалинду Суон. Она боготворит своего мужа. Разве не могла она думать, что Стелла, которая тоже обожала Суона, — маленьким девочкам такое свойственно, — через несколько лет вырастет и станет ее соперницей? А миссис Фенн? Приводила в порядок «Равноправие», как она сказала. И мы знаем это только с ее слов. Но даже я, со своим изобретательным, если хочешь, умом, не могу усмотреть здесь мотив. В итоге я отказался от всех этих теорий и остановился на тех четырех домах. — Уэксфорд слегка понизил голос, потому что в бар вошли мужчина и девушка. — Стелла вышла из «Равноправия» без двадцати пяти минут пять. Первым домом, мимо которого она проходила, оказался коттедж, в который приезжают по уик-эндам, по дело происходило в четверг, и в коттедже никого не было. Помимо всего, это дом постройки 1750 года.

Крокер удивился:

— А это тут при чем?

— Сейчас поймешь. Пока она шла, начался дождь. Без двадцати пять менеджер банка из Форби остановился и предложил ее подвезти. Она отказалась. Иногда случается, что ребенку лучше принять помощь незнакомого мужчины. — Вошедшие посетители заняли столик у дальнего окна, и Уэксфорд снова заговорил своим нормальным голосом. — Следующий коттедж, к которому она подошла, принадлежит, хотя он в нем и не живет, некоему Роберту Рашуорту, который проживает на Чилтерн-авеню. Этот Рашуорт очень меня заинтересовал. Он знал Джона Лоуренса, носит короткое пальто, его подозревают, может быть, имея на то основания, а может быть, и нет, в том, что он приставал к ребенку. Его жена хотя и была предупреждена миссис Митчелл о том, что какой-то мужчина замечен возле детской площадки, где он наблюдал за детьми, не сообщила об этом в полицию. Днем двадцать пятого февраля он мог оказаться на Милл-Лейн. Его жена и старший сын были там безусловно. Все члены семьи имеют обыкновение наведываться в свой коттедж, когда им заблагорассудится, и имя миссис Рашуорт — Айлин.

Доктор тупо взглянул на него:

— Что-то я ничего не понимаю. Ну и что, если ее зовут Айлин?

— В прошлое воскресенье, — продолжал Уэксфорд, — я ездил в Колчестер, чтобы увидеться с мистером и миссис Скотт, родителями Бриджит Скотт. В то время у меня не было никаких подозрений относительно Рашуорта. Я просто питал очень слабую надежду на то, что одни из Скоттов либо они оба, может быть, смогут помочь мне получше узнать, что за человек Айвор Суон. Но Скотт, как ты знаешь, является — а вернее, являлся — очень больным человеком.

— Я должен это знать?

— Конечно да, — строго сказал Уэксфорд. — До тебя что-то очень медленно доходит.

То, что он в кои века почувствовал власть над своим другом, очень развеселило Уэксфорда. Было приятно для разнообразия видеть Крокера, хоть раз оказавшегося в невыгодном положении.

— Я боялся задавать вопросы Скотту. Я не знал, что может с ним произойти, если он разволнуется. Кроме того, мне было достаточно поговорить с его женой. Она не сказала мне ничего нового, чего бы я не знал о Суоне, по, сама того не ведая, рассказала о четырех фактах, которые помогли мне разгадать это дело. — Он откашлялся. — Во-первых, она сообщила, что они с мужем имели обыкновение останавливаться во время отпуска у одной родственницы, которая живет около Кингсмаркхема, и что в последний раз они останавливались там прошлой зимой. Во-вторых, что эта родственница живет в доме восемнадцатого века. В-третьих, что в марте, через две недели после этого, ее муж заболел, он действительно был очень болен. В-четвертых, что родственницу звали Айлин. Подумай, заболел в марте. Может, это было через две недели после двадцать пятого февраля.

Он многозначительно помолчал, дав возможность доктору все это переварить.

Доктор наклонил голову набок. Наконец он сказал:

— Я начинаю понимать. Бог мой, трудно в это поверить, но надо же как интересно. Это у Рашуортов останавливались Скотты, а той родственницей была Айлин Рашуорт. Скотт каким-то образом убедил Рашуорта устранить Стеллу в отместку за то, что Скотт сделал с его собственной дочерью. Возможно, предложил ему деньги. Это просто чудовищно!

Уэксфорд вздохнул. В такие моменты, как этот, ему очень недоставало Бердена, такого, каким он был раньше.

— Пожалуй, выпьем еще. Моя очередь угощать.

— Ты не должен вести себя со мной как с полным дураком, — обиженно сказал доктор. — Меня не учили ставить диагнозы такого рода. — Когда Уэксфорд встал, он мстительно проговорил: — Тебе — апельсиновый сок. Это приказ.

Поставив перед собой кружку светлого пива вместо апельсинового сока, Уэксфорд сказал:

— Тебе далеко до доктора Ватсона, и раз уж мы коснулись этой темы, хотя я испытываю предельное уважение к сэру Артуру, жизнь не слишком похожа на истории Шерлока Холмса, и я не верю, что когда-то была похожа. Люди не вынашивают планы мщения годами и не находят возможным подкупать более или менее респектабельных агентов по продаже недвижимости, отцов семейства, чтобы те совершили убийство для них.

— Но ты говорил, — возразил Крокер, — что Скотты гостили у Рашуортов в их коттедже.

— Нет, не говорил. Подумай. Как они могли останавливаться в доме, который был сдан внаем жильцу? Единственное, почему я думал об этом доме: он был построен в 1750 году. Я совершенно забыл о родственнице Скоттов, которую звали Айлин, — это было упомянуто мимоходом. Но когда я услышал, как Рашуорт назвал свою жену Айлин, тогда я все понял. После этого мне оставалось только проверить.

— Я настолько ничего не понимаю, что не знаю, что сказать.

Мгновение Уэксфорд наслаждался тем, что видел доктора в полной растерянности. Потом он сказал:

— Айлин — очень распространенное имя. Разве может так быть, что миссис Рашуорт — единственная обладательница этого имени во всей округе? Тут я вспомнил, что еще одна женщина говорила мне о том, что получила при крещении два имени, и половина ее знакомых звала ее по первому имени, а половина — по второму. Я не стал ничего уточнять у нее самой. Я навел справки в Сомерсет-Хаус. И тут я выяснил, что миссис Маргарет Айлии Фенн была дочерью некоего Джеймса Коллинса и его жены, Айлии Коллинс, урожденной Скотт. Вне всяких сомнений, это у миссис Фенн останавливались Скотты в феврале, в Солтрем, который тоже является домом восемнадцатого века. Они останавливались у нее и двадцать пятого февраля, попрощавшись с миссис Фенн перед тем, как она отправилась на работу в «Равноправие»; они тоже уехали на такси, чтобы успеть к поезду, который отправлялся из Стоуэртона в Лондон (на вокзал Виктория) в три сорок пять.

Крокер поднял руку, останавливая Уэксфорда:

— Я вспомнил сейчас. Ну конечно. Это был бедный старик Скотт, у которого случился удар на той платформе. Я оказался на вокзале, покупал билет, и меня позвали к нему. Но это было не без четверти четыре, Рэдж. Скорее часов в шесть.

— Совершенно точно. Мистер и миссис Скотт не успели на тот поезд, который отходил в три сорок пять. Когда они приехали на вокзал, Скотт увидел, что они забыли один из чемоданов в доме миссис Фенн. Ты должен знать это, сам мне сказал.

— Да, я.

— Скотт был тогда сильным крепким мужчиной. Или, во всяком случае, считал себя таковым. Такси рядом не оказалось — обращаю твое внимание, что это мое предположение, — и он решил вернуться на Милл-Лейн пешком. Этот путь занял у него около сорока пяти минут. Но это его не беспокоило. Был еще один поезд, который отходил из Стоуэртона в шесть двадцать шесть. Он без всяких проблем попал в дом, поскольку миссис Фенн всегда оставляла заднюю дверь своего дома незапертой. Возможно, он сделал себе чашку чаю, может быть, просто передохнул. Нам никогда этого не узнать. Нам надо теперь вернуться снова к Стелле Риверс.

— Она зашла в Солтрем?

— Конечно. Это было известное место. Она тоже знала о незапертой задней двери и о том, что у миссис Фенн, ее друга и тренера, был телефон. Шел дождь, становилось темно. Она прошла на кухню и тут столкнулась со Скоттом.

— А Скотт знал ее?

— Как Стеллу Риверс. Он не знал ее правильного имени. Миссис Фенн называла ее то Риверс, то Суон. И она должна была говорить о ней Скотту, своему дяде, и показать ее, потому что она гордилась Стеллой.

Как только Стелла оправилась от удивления, неожиданно встретив в доме незнакомца, она, видимо, попросила разрешения позвонить по телефону. Что она сказала? Что-нибудь вроде этого, я думаю:

«Я бы хотела позвонить папе, — она называла Суона отцом, — мистеру Суону из Хилл-Фарм. Когда он приедет, мы подвезем вас в Стоуэртон». Скотту было ненавистно само имя Суона. он всегда страшился встречи с ним. Он, видимо, уточнил у Стеллы, был ли человек, о котором она упомянула, Айвор Суон, и тут осознал, что находится лицом к лицу с дочерью — как он считал — убийцы своего ребенка. Мало того, Стелла оказалась ровесницей утонувшей девочки.

Глава 22


Когда они вернулись в Истовер после своей прогулки, солнце село, оставив длинные огненные полосы, которые разорвали пурпурные облака и окрасили море в золотисто-медный цвет. Верден остановил машину на свободном месте на вершине утеса, и они сидели, молча любуясь морем, небом и одиноким траулером — маленьким грязным пятнышком, движущимся на горизонте.

Джемма все больше уходила в себя с каждым днем, и Вердену иногда казалось, что это тень движется рядом с ним, садится в машину и лежит рядом с ним ночью. Она почти не разговаривала. Джемма словно стала олицетворением горя или, еще хуже, женщиной, которая умирала. Он знал, что она хотела умереть, хотя прямо она ему этого не говорила. Предыдущей ночью Майк обнаружил ее лежащей в ванне в остывшей воде. Ее глаза были закрыты, голова соскользнула в воду, и, хотя Джемма и отрицала это, он знал, что она приняла снотворное за полчаса перед этим. А сегодня Берден едва успел помешать ей перейти дорогу прямо перед носом приближающейся машины

Завтра они должны возвращаться домой. В течение этого месяца Майк и Джемма поженятся, а до этого он попросит перевести его в один из столичных полицейских участков. Это значит, придется найти новую школу для детей, новый дом. Что за дом он сможет найти в Лондоне за ту сумму, которую выручит за продажу своего бунгало в Сассексе? Но это было необходимо сделать. Зловредная неясная мысль, что при всех условиях ему придется содержать только двоих детей, а не троих, что в ее нынешнем состоянии его жена не станет досаждать ему шумными компаниями или наводнять дом своими друзьями, заставила его покраснеть от стыда.

Он нерешительно взглянул на Джемму, но она пристально смотрела в сторону моря. Тогда он проследил за ее взглядом и увидел, что пляж больше не был пустынным. Майк поспешно завел машину, развернулся и поехал в сторону дороги, которая вела от моря. Он больше не смотрел на нее, по знал, что она плачет. Слезы текли по ее бледным щекам.

— Первой мыслью Скотта, — сказал Уэксфорд после паузы, — вероятно, было просто оставить ее, убежать. Говорят, что жертвы убийства — но это было на самом деле не убийство — сами виноваты. Подчеркнула ли Стелла, что идет дождь и его могут подвезти? Сказала ли: «Мне только позвонить. Он приедет через пятнадцать минут»? Тут Скотт все вспомнил. Он никогда этого не забывал. Он, должно быть, не дал ей позвонить по телефону и схватил ее. Без сомнения, она закричала. Как же он должен был ненавидеть ее, думая, что она много значит для человека, сломавшего его жизнь. Я думаю, что это и придало ему сил и заставило сжать ее слишком сильно, слишком крепко сдавить своими сильными пальцами ее горло…

Доктор ничего не сказал, он только еще пристальнее посмотрел на Уэксфорда.

— Дорога от коттеджа Рашуорта до Солтрем-Хаус и обратно занимает всего полчаса, — подвел итог старший инспектор. — Меньше, чем из сторожки. И Скотт должен был знать о фонтанах и резервуарах. Он являлся инженером в области водопроводного дела. Он отнес мертвого ребенка «в итальянский сад и положил в резервуар. Потом вернулся обратно в сторожку и взял свой чемодан. Проезжавший мимо автомобилист захватил его обратно в Стоуэртон. Можно только представить, в каком состоянии он находился.

— Мы знаем, — спокойно сказал Крокер, — его разбил паралич.

— Миссис Фенн ничего не знала об этом, так же как и его жена. В прошлую среду у него случился еще один удар, и это убило его. Я думаю, — и боюсь, — то, что он увидел меня и понял, кто я, стало на самом деле причиной его смерти. Его жена не поняла, что он сказал ей перед тем, как умер. Она думала, что он бредит. Она передала мне его слова. «Я сдавил ее слишком сильно. Я вспомнил о своей Бриджит».

— Но что, черт возьми, ты собираешься делать? Ты же не можешь предъявить обвинение Мертвому человеку.

— Все в руках Крисуолда, — сказал Уэксфорд. — Сделаю уклончивое сообщение для прессы, наверное. Сообщим Суоиам и дяде Суона, как там его, полковнику авиации. Мы не будем никого арестовывать.

Доктор задумался.

— Ты ни слова не сказал о Джоне Лоуренсе.

— Потому что мне нечего сказать, — ответил Уэксфорд.

К их отелю нельзя было подъехать сзади, так что пришлось выехать на истоверскую дорогу. Берден надеялся всей душой, что к этому времени, в сумерках, на пляже уже не будет детей, по пара, от вида которой у Джеммы слезы навернулись на глаза, все еще находилась там. И ребенок, который бегал вдоль кромки воды. И женщина, которая ходила рядом с ним, таща за собой длинную ленту водоросли. Но если бы не легкая хромота, Берден не узнал бы в ней сейчас, когда она была в брюках и пальто с капюшоном, ту женщину, которую видел раньше, или вообще женщину. Он неуклюже попытался направить взгляд Джеммы в другую сторону, в сторону коттеджа, который она видела десятки раз до того.

Она повиновалась — Джемма всегда молчаливо соглашалась, стремясь угодить, — но не успела она посмотреть, как снова повернулась лицом к морю. Ее рука касалась его руки, и он чувствовал, как женщина дрожит.

— Останови машину, — сказала она.

— Но здесь нечего смотреть…

— Останови машину!

Она никогда не командовала. Он ни разу не слышал раньше, чтобы Джемма так разговаривала.

— Как — здесь? — сказал он. — Давай вернемся. Ты только простудишься.

— Пожалуйста, останови машину, Майк.

Он не мог обманывать ее, оберегать вечно. Он припарковал машину сзади красного «ягуара», единственной другой машины, которая стояла на побережье. Не успел он выключить зажигание, как она открыла дверцу, захлопнула ее за собой и побежала вниз по ступенькам.

Было нелепо вспоминать то, что она говорила о море, о быстрой смерти, но он вспомнил это. Майк выпрыгнул из машины и устремился за пей, сначала широкими шагами, а потом бегом. Ее яркие волосы цвета пламенеющего заката развевались за ней. Их шаги издавали сильный шлепающий звук на песке, и женщина, обернувшись, чтобы посмотреть на них, замерла, и длинная узкая лента водоросли в ее руке вдруг заструилась на ветру как шарф.

— Джемма! Джемма! — позвал Берден, но ветер отнес его слова, или она не хотела услышать их. Казалось, Джемма стремилась только добежать до моря, которое вихрилось и пенилось у ног ребенка. И теперь ребенок, который шлепал сапожками по пенистой кромке, тоже обернулся посмотреть, привлеченный, как все дети, тревожными криками взрослых.

Она была готова броситься в море. Не обращая внимания на женщину, Берден тяжело побежал за Джеммой и вдруг резко остановился, словно наткнулся на незримую стену. Он был не более чем в десяти футах от нее. Широко раскрыв глаза, ребенок приближался к пей. Не замедляя бега, она без колебаний вбежала в воду и упала на колени.

Низкие волны окатили ее ступни, ее ноги, ее платье. Он увидел, как оно промокло до талии. Берден слышал, как она закричала, — этот крик, подумал он, был слышен, наверное, за многие мили отсюда, — но Майк не мог бы сказать, что почувствовал, счастье или горе.

— Джон, Джон, мой Джон!

Она протянула руки, и мальчик бросился в ее объятия. Все еще стоя в воде, она крепко обнимала его, прижавшись губами к его светлым золотым волосам.


Берден и женщина молча смотрели друг на друга. Он сразу понял, кто она. Это лицо когда-то смотрело на него со страниц альбома его дочери. Но оно выглядело теперь очень изменившимся. Старое лицо. Черные волосы под капюшоном были неровно подрублены, как будто, когда разрушилась ее карьера, она покорилась и разрушению своей внешности.

У нее были крошечные руки. Похоже, она собирала образцы растений и водорослей, по сейчас она бросила ленту водоросли. Вблизи, подумал Верден, никто не мог бы принять ее за мужчину — но на расстоянии? Ему пришло в голову, что издали и женщина среднего возраста могла выглядеть как юноша, если она была изящной и обладала гибкостью танцовщицы.

Не было ничего удивительного в том, что она захотела иметь Джона, ребенка своего давнишнего любовника, который никогда не мог дать ей ребенка. И она была больна, у нее оказался больной рассудок, вспомнил он. Джон, должно быть, пошел с ней вполне добровольно, без сомнений узнав в ней подругу своего отца, возможно убежденный в том, что его мама передала его на время на попечение. А что касается побережья… Ну какой ребенок не захочет к морю?

Однако сейчас что-то произойдет. Как только она опомнится от своей первой радости, Джемма разорвет эту женщину на куски. Это было не первое зло, которое причиняла ей Леони Уэст. Разве она буквально не украла у Джеммы после первых месяцев брака ее мужа? А теперь она совершила еще более чудовищный поступок, она украла у нее ребенка.

Он видел, как Джемма медленно поднимается из воды и, продолжая держать Джона за руку, пересекает полоску песка, отделяющую ее от Леони Уэст.

Танцовщица не сдвинулась с места, но с какой-то трогательной храбростью подняла голову и сжала свои маленькие ручки, на которые обратила внимание миссис Митчелл, когда эти ручки собирали листья. Берден сделал шаг вперед и с трудом проговорил:

— Послушай, Джемма. Самое лучшее…

Что он собирался сказать? Самое лучшее для них всех не терять хладнокровия, обсудить все разумно? Он застыл в изумлении. Майк никогда не поверил бы, — неужели он действительно хорошо знал ее? — что она сделает это, самое лучшее, что могло быть, то, что в его глазах сделало ее почти святой.

Ее платье промокло до нитки. Удивительно, но Берден вдруг вспомнил одну картину, которую видел однажды, — изображенное художником море, выдающее своих мертвых. Ласково и нежно взглянув на мальчика, Джемма отпустила его ручку и взяла вместо нее руку Леони Уэст. Та ответила безмолвным взглядом, и тут Джемма, мгновение поколебавшись, заключила ее в свои объятия.



Примечания

1

Перевод С.Я. Маршака.

(обратно)

2

Джордж Элиот псевдоним английской писательницы Мари Энн Эванс, автора социально-психологических романов.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • *** Примечания ***