Великая тайна Фархелема [Юрий Леляков] (fb2) читать онлайн

Юрий Леляков Великая тайна Фархелема

9. Закат надежд

Джантар долго ждал эту волну. Очень долго. Он давно уже стоял недалеко от берега по пояс в воде — но морская поверхность всё так же была покрыта мелкой зыбью, от которой при каждом взмахе рукой в лицо летели хлёсткие гроздья брызг. И он, так и не поплавав вдоволь в этот свой первый день на море в нынешнем году, решил хотя бы напоследок дождаться достаточно большой волны — такой, чтобы она, если правильно рассчитать момент, когда оттолкнуться ото дна ногами, сама вынесла его на берег. Раньше, в Кильтуме — городе в восточном углу полуострова, где проводил лето на море — когда такие волны следовали одна за другой, он мог иногда, увлёкшись этим, и вовсе забыть о времени, раз за разом скользя к берегу над приближающимся дном, и, едва достигнув его, тут же разворачиваясь обратно, навстречу следующей волне — до тех пор, пока не почувствует лёгкую усталость, или ему просто не надоест… Но сейчас, здесь — в Тисаюме, на южном побережье полуострова, где он был впервые — море встретило его иначе. И пусть это была не бухта, как там, а открытое море — не было и столь мощных прибойных волн, как он ожидал. Почему-то всё шла беспорядочная мелкая зыбь… И только когда он почувствовал, что начинает уставать от ожидания, и хотел просто выйти на берег — донёсся глухой громовой гул накатывающего на берег вала.

Джантар резко обернулся. Сверкающий в лучах Эяна высокий пенный гребень тянулся за пронёсшимся катером, под острым углом к берегу, уже достигнув его в дальней части пляжа — и точка встречи с берегом быстро приближалась к месту, где стоял Джантар. Так что ещё немного, несколько мгновений — и вал был бы совсем рядом, и наверняка сбил бы с ног ничего не подозревавшего Джантара, не успей он вовремя обернуться. И как маленький катер смог поднять такую волну…

Джантар едва успел пригнуться — и резко выпрямив ноги, с силой оттолкнулся ото дна, вытянув вперёд руки — как бы бросая этим движением всего себя в сторону берега. Волна приняла его на себя — и понесла, мягко встряхивая и обтекая завихрениями. Но едва он успел насладиться этим ощущением — как вторая, чуть отставшая вершина гребня волны, нахлынув сзади, накрыла его с головой. Вода попала в глаза, в уши — и он, ничего не разбирая вокруг сквозь застлавшую глаза водяную плёнку, ударился коленями о мелкую гальку дна, (должно быть, невольно сделав такое движение, будто хотел встать на дно ногами) — а волна продолжала тащить его вверх по всё более крупным камням, чего он никак не ожидал. Безуспешно пытаясь ещё в этом движении протереть глаза левой pукой, он рефлекторно выставил ладонь правой, будто ожидая удара обо что-то — хотя понимал, что даже такая волна вряд ли могла донести его до парапета, отделявшего пляж от набережной — но тут водяная плёнка как-то сразу ушла из глаз, зрение прояснилось, и Джантар увидел, что скользит на слабеющей волне уже где-то посередине пляжа. Да, такой волны — сейчас, в не штормовую погоду — он не ожидал…

— Ну что, пойдём? А то все уже наверху. Ждут только нас…

Голос Лартаяу прозвучал приглушённо и «асимметрично» — как впрочем, что сразу заметил Джантар, сейчас доносились и шум моря, и какие-то другие звуки. И тут волна наконец оставила его — и, мягко уложив на камни, ушла в пространство между ними…

Джантар попробовал подняться — но понял, что и с чувством равновесия было не всё в порядке. Правда, в этот момент по пляжу пробежала тень лёгкого облачка — и это усилило ощущение какой-то неустойчивости… Но всё же, кое-как приподнявшись и сев на камни, он наклонил голову влево и ударил ладонью по уху, чтобы вышла вода. Мгновенное головокружение — и привычное чувство равновесия (хотя Джантару пришлось подставить левую руку, чтобы не упасть на камни) как будто восстановилось.

— Пойдём, — согласился Джантар. Собственный голос тоже звучал глухо, будто сквозь преграду — и он ещё раз ударил ладонью по уху, прежде чем встать и отжать от морской воды тяжёлые намокшие волосы. — Ну и волна… И как возможно — от такого маленького катера…

— Это не от катера, — ответил Лартаяу. — Тогда было бы несколько, но не такой высоты. А это — какая-то одиночная. Возможно — даже микросейсмическая, откуда-то с юга. Они бывают очень устойчивы, могут пройти через всё море… Пойдём, — повторил Лартаяу. — Я же говорю, нас там ждут.

Но голова ещё немного кружилась — и Джантар почувствовал, что ему трудно будет перелезть через парапет на набережную, к тому же касаясь шероховатой поверхности коленями, которыми ударился о прибрежную гальку. Он прошёл дальше — там высота парапета над пляжем была не столь велика — и, сев, попытался перекинуть ногу, но даже при его росте парапет был слишком широк для этого. Но тут уже Лартаяу, успев перебраться, протянул ему руку с другой стороны и помог сойти на набережную, где их чуть поодаль ждали остальные. В руках у Герма была видеокамера. Увидев, что они приближаются, он поднял её, приготовившись к съёмке, а остальные стали выстраиваться у самого парапета на фоне моря.

— Джантар! — донеслось издали. Услышав, он со всё ещё лёгким головокружением обернулся. Там, вдалеке — уже у поворота на одну из начинающихся от набережной улиц, под самой сплошной стеной деревьев — стоял его брат Тайлар, пытаясь привлечь внимание ещё и взмахом руки. — Я вижу, у вас намечена ещё какая-то съёмка? Так мы пойдём вперёд, вот там, — Тайлар провёл в воздухе линию, обозначая аллею за деревьями, — а вы нас догоните! Мы будем ждать на площади!

— Я понял! — Джантар сделал ответный взмах. — Встретимся там!

— Да, а я всё хотел спросить: что у Кинтала с ногой? — вспомнил Лартаяу (имея в виду другого брата Джантара). — Ты никогда не говорил…

— Последствия травмы в тренировочном лагере. Вернее, двух травм: два удара почти в одно и то же место. И не на тренировке, не на учениях. В обоих случаях — просто драка…

— Наверно, Фиар могла бы попробовать помочь, — предложил Лартаяу. — У неё уже довольно развитые способности к этому…

— Будто и я не думал… — печально вздохнул Джантар. — А как потом окажется, что здоров, но не прошёл этой «подготовки» — что тогда? Опять в этот лагерь? И получается, проще уж до 30 лет быть больным, а там всё равно: не прошёл этот лагерь — ну и не прошёл. После 30-ти — больше ничего никому не должен…

— Тоже верно, — так же вздохнув, согласился Лартаяу. — Во что превратились эти лагеря — и зачем кто-то должен их проходить… Всё равно никакой «подготовки на случай чрезвычайных ситуаций» — одно издевательство…

— Мальчики, скорее сюда! — Фиар, стоявшая на дальнем краю, чуть выйдя из ряда, повернулась к ним. — Или нет, не надо. У вас ещё мокрые руки. Становитесь в середину. Я сама возьму камеру у Герма.

Джантар сразу понял, как была задумана съёмка. Начиная вести камерой от левого края (Фиар) к правому (Итагаро), Герм рассчитывал, что Фиар подойдёт к нему сзади и, взяв камеру, без перерыва продолжит начатое движение ею, а сам он успеет встать справа — и все по очереди окажутся в кадре. Хотя потом при просмотре не будет понятно, кто вёл съёмку…

— Давай сюда, — Лартаяу легко тронул Джантара за руку, становясь между Донотом и Ратоной. Остальные немного расступились, давая им место. — Можешь начинать, Герм…

…Всё получилось, как и предполагал Джантар. Едва Герм, судя по положению объектива, перевёл его с Фиар на стоявшего рядом Донота — Фиар быстро обошла его сзади и очень плавно, осторожно взяв камеру (объектив как раз в тот момент был направлен на Джантара), продолжила съёмку, а Герм встал справа от Итагаро, и так последним из всех оказался в кадре.

— Ну, вот и всё, — Фиар мельком взглянула на счётчик ленты, прежде чем отдать камеру Герму. — Кассеты едва хватило.

— Разве? — переспросил Герм. — А мне казалось, ты ещё перевела туда, — Герм указал рукой в сторону порта и нависших над городскими окраинами густо-зелёных гор.

— Так вот и не хватило. Хотела сделать съёмку и в ту сторону, и вдруг — сигнал ограничителя.

— Как бы ни было, съёмка сделана, — сказал Герм, укладывая камеру в свою сумку. — И кажется, всё должно быть удачно. Особенно — та волна…

— Ты и это снимал? — переспросил Лартаяу (на долю мгновения опередив Джантара, не успевшего задать тот же вопрос).

— Да, это тоже. Хотя сам не ожидал, что сниму это. Навёл на вас с Джантаром просто для проверки резкости, а тут — волна. И получилось… И вот мы делаем съёмки, хотим сохранить образы прошлого для будущего, — уже печально продолжил Герм, — а каким это будущее окажется? И будет ли сама возможность когда-то посмотреть эту запись — и вспомнить, какими мы были раньше? Или будет вовсе не до того? Это у предыдущих поколений была уверенность в будущем, надежды… А что впереди у нас?

— В самом деле, из-за чего всё это… — так же печально ответил Ратона. — Неужели и есть — из-за взрыва на Западном континенте? Начали свёртывать исследования там — и пошло…

— Но что там должны были найти, чтобы так повлияло? — не согласился Джантар. — Хотя вообще странно всё это… И как тогда сразу пошли эти версии, слухи, гипотезы! И я так увлёкся, собирал материалы из прессы, какие только где появлялись. Ну, помните: и будто бы там нашли не то руины, не то манускрипты, и кто-то принял какую-то загадочную последнюю передачу, и какие-то экстрасенсы что-то видели… А я за собой этих способностей ещё не знал — проверить не мог. И тут же — легенды о каких-то таинственно исчезнувших древних странах, народах, тайных сектах, общинах мудрецов-отшельников… Или наоборот: что-то там происходит из загадочных, ни на что не похожих культур, возможно — из иных миров. И даже в самой экспедиции кто-то будто бы получал откровения, и чуть ли не видел религиозные чудеса, как в древности… А потом оказалось: вся известная информация — из источников, не заслуживающих доверия! В каких-то странных изданиях публиковались чьи-то частные мнения — и только! А сначала, помните, так верилось, даже вопроса не возникало: как это, в такой сухой уже миллионами лет пустыне — и вдруг, в историческое время, целое государство? Или пусть община числом в десятки, сотни человек — всё равно абсурд… Разве что следы посещения из иных миров — ещё куда ни шло: те были бы со своим звездолётом, на своих запасах, что им пустыня? Но и то — что тут скрывать от всего человечества и наблюдать за возникшей шумихой, не пытаясь ничего объяснить, если правда? Тем более, и было же впечатление: это — не всё, скоро потоком пойдут открытия, откровения, новые знания! И вдруг — такое…

— Ну, тут — действительно… — согласился Лартаяу. — Но какая-то передача оттуда, говорят, всё же была. Последняя, перед самым взрывом. И в ней — то ли было что-то совсем особенное, то ли её до сих пор не могут расшифровать…

— Но кто говорит? — с досадой ответил Джантар. — Те, кому лишь бы поиграть в тайну? И для них как раз ничего не изменилось, когда всё это схлынуло. Им же всё равно, чем их развлекают: тайнами истории человечества, иных миров — или разбойничьих кладов! А мне не всё равно, что откроется в итоге: целый новый мир — или ящик с изъеденными временем бывшими драгоценностями! И я так увлёкся, поверил — и всё рухнуло. Была, говорят, нездоровая фантазия отдельных личностей — и всё…

— Но сам, надеюсь, не выбросил то, что собирал? — переспросил Лартаяу. — В любом случае — документы истории. Я продолжал бы их хранить…

— И я не выбросил — но что с того? И в конце концов, будь там действительно какая-то органическая материя — как в любой другой, обычной пустыне на планете — так опять же: что скрывать от всего человечества, из чего делать тайну? Тем более — и искали совсем не пустыню, а местности, пригодные для заселения людьми…

— Вот именно, — согласился Лартаяу. — Искали — и не нашли. А теперь говорят: человечество стало сворачивать не туда, оно в каком-то кризисе — так что всем скоро придётся в чём-то ограничиться, подтянуть какие-то тылы. А тот взрыв — только символ, симптом общего кризиса…

— И всё равно непонятно, — ответил Донот. — И сама дурацкая в данном случае терминология… На войне фронт и тыл — понятно, но что за «тылы» применительно ко всему человечеству? Что и куда подтянуть?

— И я, сколько думаю, — продолжал Лартаяу, — не могу понять: что себя не оправдало, какие материальные — или может быть, психологические ресурсы близки к исчерпанию? И что за кризис, каких сторон жизни общества? Недавно всё шло успешно, были такие надежды, не было чувства неправильности, ненормальности чего-то… А сейчас говорят: всё начиналось уже тогда, и взрыв — не распознанное вовремя знамение кризиса. Из-за которого, получается, надо радикально менять стратегию человечества — и даже нас, школьников, учить не так и не тому, как до сих пор? А причина — в высокогорной пустыне, где нет даже микроорганизмов? Или есть не больше, чем на тех же высотах в атмосфере — кажется, так сказано. Но — та радиопередача… Хотя мало ли слухов сопровождает подобного рода тайны? И всё-таки — речь уже о кризисе человечества, цивилизации! А это вам — не сомнительные видения древних пророков у кого-то в экспедиции…

— Однако насчёт микроорганизмов — не странно ли? — с сомнением переспросила Фиар. — Их же вообще находят и в горячих источниках, и в полярном льду, и в верхней тропосфере, и на свалках промышленных отходов, которых до недавних пор на планете не было. И уж конечно — в грунте других пустынь и в высокогорье других горных стран. А в той пустыне их нет. Хотя это — и не стратосфера, и не промышленная свалка…

— Да, но такой горный барьер по всему периметру, — ответил Итагаро. — Или нет, через верхнюю тропосферу всё равно занесло бы и туда… Давайте подумаем: какие особые факторы природной среды могут там угнетать их рост и развитие? Сама сухость воздуха, прозрачность его над горной пустыней — это да, но нигде же не сказано о повышенном уровне радиационного фона или особом составе грунта! А так — разве условия верхней тропосферы благоприятнее для микроорганизмов? А в той пустыне и высота поменьше… — Итагаро умолк, но как бы не закончив. Чувствовалось: он хочет сказать ещё что-то. — Нет, но передача… — продолжил он наконец. — Я тоже что-то слышал о ней…

— И вот так потом только и можешь вспомнить, что «что-то слышал», — ответил Лартаяу. — Хотя казалось бы — принял передачу конкретный человек, с именем, адресом, местом работы, и его при желании можно найти. Ну правда, — добавил он с тяжёлым вздохом, — мы с вами уже знаем, как человек с одним именем — по новым документам превращается в человека с другим… Но всё же это случаи редкие, и у взрослых тут куда больше возможностей отстоять свои права, чем у нас, — Лартаяу снова тяжело вздохнул. — Видите, вырвалось… Хотя говорю я к тому, что есть тайны, будто бы известные по слухам, легендам, но начни разбираться конкретно, и сразу окажется: где-то что-то хранилось, а сейчас пропало, что-то у кого-то забыли спросить, кто-то за давностью сам не всё помнит, кого-то не так поняли… И что есть реально — погоня ни за чем, и снисходительные усмешки старших: что, мол, вы всё хотите понять? И почему-то всегда на пути к таким тайнам — люди, которые, о чём их ни спроси, неимоверно путано излагают элементарное, а потом поднимают глаза к небу и бормочут: нет, что-то «такое» есть… А — какое? Такое, что ты со своими школьными знаниями — дурак, а им открыта простая, но недоступная тебе по возрасту мудрость? И пусть даже речь о тайне трагедии, катастрофы, пусть сами должны понимать, что тобой движет не праздный интерес, а вопрос, что будет дальше с обществом, в котором тебе жить — и то своим видом показывают: их это волнует меньше всего! Они ко всему приспособятся, выживут при любом ходе событий — это тебя, такого глупого по молодости, что ещё что-то беспокоит! И даже сейчас могут от скуки придумать что угодно — а ты бейся над разгадкой тайны, которой нет! Даже сейчас важнее всего — доказать младшему, что он дурак, а не вместе искать решение вопросов, важных для обоих…

— И я бываю готов так подумать, — согласился Итагаро с видимой неохотой, — но как же насчёт микроорганизмов?

— А насчёт микроорганизмов… — задумался Лартаяу. — А наверно попросту так, что большинство взрослых — узкие профессионалы, за пределами своей специальности не знают даже самых основ! Из школы выходят такими, что как раз со школьными знаниями довольно туго! И кто-то — попросту не зная, что микроорганизмы встречаются и в верхней тропосфере, и в пустынях! — мог ввернуть в газетной статье неграмотный эпитет, сравнение на этот счёт, другой повторил, не думая — и пошло… А мы читаем, и невольно верим: ведь это не просто слова, это — в прессе!..

— И то правда, — согласилась Фиар. — Попадаемся на чужое заблуждение, как на проверенную информацию…

— Вот и надо быть осторожнее, — добавил Лартаяу. — Чтобы не взяться обсуждать такое на серьёзном уровне…

Ещё несколько шагов все прошли в молчании. То ли никто не знал, что ответить, то ли, как показалось Джантару — мысли всех стали переключаться уже на иное…

— Да, школа… — наконец заговорил Итагаро. — И тоже вопрос: чем станет к концу нашей учёбы? А мы рассуждаем на такие темы — и забываем, кто мы для взрослых, что вам приходится подтверждать раз в полгода! И то как ещё, можно сказать, повезло… Это же насколько надо отличаться от других — чтобы в этом возрасте хоть частично пользоваться теми правами и свободой, какие для взрослых сами собой разумеются, и вспоминать о школе те же раз в полгода… А были бы просто обычными детьми — или даже обычными больными детьми — что тогда? Если свободно развиваться как личность — можно только с такой редкой болезнью или особенностью, что для неё нет соответствующего интерната, но и в обычной школе не место, чтобы не смущал остальных, — вздохнул Итагаро. — Или, в крайнем случае: если достаточно психически травмирован — но недостаточно сошёл с ума. (Увы, так было — у Минакри). И то ещё неизвестно, как сложится дальше судьба человека, не отбывшего всех детских повинностей…

— Теперь у всех не очень ясные перспективы, — ответила Фиар. — Но и то правда: зачем ещё добиваться какого-то документального подтверждения, что учился не хуже других? Это раньше родители опасались: у таких, как мы, перспективы хуже, чем у обычных школьников — но если у всех могут оказаться не те?..

— И только интересно: как — в других странах? — продолжал Итагаро. — Неужели и там везде пришли к выводу, что «нормальный ребёнок» не в силах усвоить столько знаний, как требовалось до сих пор? И тоже демонстративно выгружают из школьных лабораторий дорогостоящее оборудование, с которым на самом деле никто не работал, и даже не знал, что оно там было? И тоже подают это обществу как восстановление справедливости к слабым ученикам? И тоже у всех обнаружились принципиальные разногласия с Чхаино-Тмефанхией по вопросам общественной морали, отношения к грядущему кризису, и опять-таки школьной учёбы? И тоже пустоты от сокращения программы по предметам естественнонаучного цикла заполняют чем попало — от спортивных игр до старинных обрядов?

— Трудно понять, — ответил Донот. — Я иногда слушаю передачи из Аухары, Ситхурао, Шемтурси — и не пойму, какое там отношение ко всему этому. Тоже говорят о перенаселении Экваториального континента, проблеме промышленных отходов, ограниченности ресурсов планеты — но спокойно, будто не ждут никакой катастрофы. Тем более — в вопросах школьного образования… Не стал же за несколько лет человеческий мозг менее совершенным! Действительно был бы ужас… А так — спокойно обсуждают, но продолжается в общем нормальная жизнь, люди на что-то надеются, что-то планируют, строят…

— Так строят и у нас, — не согласился Лартаяу. — Надо же обеспечивать «насущные нужды простого человека». Другой вопрос — как себя чувствует тот, кто превосходит уровень «простого человека» и его «нужд»?

— Вот это — не знаю. Потому что, например, ни о каких больших проектах — тоже давно не слышно. И тоже признают, что многое не оправдало себя — но и только. О грядущей катастрофе речь не идёт…

— А что мы слышим тут, у нас? — не скрывая тревоги, заговорил Джантар. — Что совсем скоро, при жизни нашего поколения, будут исчерпаны ресурсы планеты, на которых существовала цивилизация — и чуть ли не уже впору готовиться останавливать всю промышленность, транспорт, отключать связь, телевидение? А то всё равно ещё немного — и те же автомобили, поезда, самолёты останутся ржаветь на стоянках; в последних оставшихся плавильных печах металлолом будет переплавляться исключительно в предметы самой необходимости, и то с каждым разом всё худшего качества; искусственно выведенные copтa и породы растений, животных, грибов, микроорганизмов — перестанут специально культивироваться, и будут вырождаться во что-то непригодное для тех потребностей человека, ради которых выведены, и постепенно вымирать, так как и в дикой природе им нет места; а сами люди — с избытком тяжёлых металлов в мозговой ткани — лишившись привычных удобств и развлечений, не будут способны создать новые, и бросятся крушить всё направо и налево, так что останутся только кишащие бандами развалины?.. Но при этом — никто не делает попыток остановить действительно ненужные и вредные производства, сократить абсурдные расходы? слова словами — но взрослым сейчас надо где-то работать, на что-то жить, что-то есть… И даже когда прямо говорят: такая-то технология вредит природе и людям, поглощает чрезмерные ресурсы — те только и понимают: у них хотят отнять их личную выгоду! Хотя казалось бы, тут уж не до мелких интересов и мелких убытков, если всё для всех так серьёзно?

— Вот именно! — согласился Итагаро. — Если мы хотим на что-то надеяться — это кощунство, но им сейчас надо что-то есть, и это — святое! И даже спросишь прямо: что же вы болтаете, а ничего не меняется, будто сами не понимаете, к чему, по вашим же словам, всё идёт? — так они, буквально на глазах раздуваясь, начинает важно втолковывать тебе, не знавшему, видите ли, взрослой жизни, какую-то чушь насчёт личного престижа, угождения начальству и тому подобного! Будто этим можно переубедить не одного конкретного подростка — а сами законы природы! Так вот именно: насколько для них это всерьёз? Когда, казалось бы — где уж с пеной у рта доказывать своё право на обладание чем-то! А они и сейчас — всё такие же! Хотя по их словам, уже пора думать, как спасать цивилизацию!

— И виноваты будут не те, кто готовы поскорее проесть всё, а потомков посадить на голодный паёк, — добавил Лартаяу. — Те как раз правы — они чего-то не имели. А виноваты учёные: изобрели всё, чем другие пользуются как дикари. Иначе и проблем бы не было…

— А передачи, что слушал Донот — они же не на языках тех стран, не для своей аудитории, — напомнил Ратона. — Для нашей — в смысле, лоруанской. Что там говорят у себя, для своих — мы не знаем. Но тоже… Кто мог подумать, что, зная два мировых языка: лоруанский как государственный и чхаинский как иностранный — мы будем так ограничены в информации, потому что третий — аухарский — преподаётся на уровне «нормального ребёнка»? То есть воспринимать на слух дикторский текст — уже уровень ребёнка ненормального? А у передач из Чхаино-Тмефанхии — говорят, мала аудитория, неоправданны расходы на ретрансляцию… Кто решил, от чьего имени? В масштабе всей Лоруаны, может быть, и мала — но не здесь же, на Каймире! И, если всюду взялись возрождать «местное своеобразие» — почему люди других народов решают за нас такое?

— А в тех передачах и о Чхаино-Тмефанхии почти на слова, — добавил Донот. — Только эти «эксперименты с генами», «неестественная среда обитания человека» — и то намёками. И будто цитатами из нашей же пропаганды…

— А у меня бывают видения каких-то других стран, — сказал Джантар. — Но — на мгновения, и в полусне, тогда засыпаю. И вижу я фрагменты обычной жизни: какие-то дома, улицы с людьми, учреждения, заводы. Хотя принято думать, что во времена возросшей вероятности мировых трагедий — у многих бывают видения бедствий, катастроф. Но я такого не вижу…

— Нет, а если бы кто-то из Аухары увидел фрагмент обычной жизни здесь? — возразил Донот. — Какие знаки неблагополучия можно так распознать? Наоборот: пусть особенно богатого великолепия у нас поменьше, но и бедные пригороды богатых столиц — скорее там, чем тут. Или всякие притоны, нищие, сомнительные секты — этого и у них хватает. Или опять же школа, какой стала теперь — так и там есть: школы для богатых и бедных, элиты общества и детей «из низов»…

— Но если дальше так пойдёт, скоро у нас все школы будут, как там «для бедных», — ответит Лартаяу. — Даже в пока ещё формально элитных — одно внешнее великолепие и осталось. Ты же сам говорил: элитарность — внешняя, а так — те же пороки обычной школы?

— Говорил, — подтвердил Донот. — И ученики — большей частью такие, что элитой общества их не представишь, и трудовые повинности — противнее и позорнее, чем в обычных школах, хотя физически, возможно, и легче. Например — домашней прислугой на дачах высшего начальства… Представляете? А кто не знает — завидует… Осталось только название — «элитная школа», фактически — хуже обычной…

— Но при этом большая часть крупных государственных и военных чиновников выходит оттуда, — напомнил Лартаяу. — Да ещё из всяких закрытых интернатов, тоже будто бы элитных — а уж что там за порядки… Везде свои чудачества. Где-то — по утрам моются до пояса холодной водой, в другом месте перед занятиями — физкультура до изнеможения, так что руки мало у кого не трясутся… А не выдержишь — не будешь там учиться. Это взрослый может сказать — ему что-то не подходит по состоянию здоровья, а подросток — нет… А потом преимущество при занятии высоких постов — у того, за кем взрослые подглядывали даже в туалете, чтобы не принимал наркотики, заставляли прислуживать, как древнего раба, да и наказывали соответственно — за что? Просто за неудачи в спорте и учёбе? А если и за проступки, то редко ли — за чужие? Станут они разбираться, кто в чём виноват… И вот — пропуск в элиту общества, экзамен на право решать судьбу страны, сданный ценой такого детства! А у другого — и знания, и способности, и воля, но он слишком умный, слишком честный, слишком ценит своё достоинство, наконец, не всё ему по силам… Хотя во всех других странах — даже экваториальных — есть разные типы школ. С разной специализацией по интересам, физической и психической коррекцией здоровья учеников — соответственно болезням и физическим недостаткам. И окончить такую школу там — не позор, и оттуда выходит какая-то часть элиты общества. А тут… Не подходишь для обычной школы, включая ту, «элитную» — уже человек низшего сорта. Никто не подумает, что ты просто другой, чем кто-то — нет, ты хуже и ниже тех, чей путь оказался не в силах пройти. И даже помните: когда пытались и тут, в Лоруане, несколько лет назад ввести специализацию в школах — что получилось? Поделили на потоки по интересам — а потоки эти сперва почти не различаются, занятия по специальности — редкость, от случая к случаю. Не проверишь себя в деле, не поймёшь, тот ли путь избрал… А потом, через два года, занятий по специальности — вдруг больше половины всего учебного времени, и уже кто-то видит, что выбрал не то, его привлекает другое — но ещё с 7-й группы числится там, а это он уже в 9-й! И что, все пойдут дальше в 10-ю группу по этой специальности, а он — в 7-ю по другой? И три года жизни — впустую? Или доучиваться как есть, но потом всю жизнь маяться нелюбимым делом? А просто перейти с одного потока на другой нельзя: оно же, это специализирующее образование, было и не полное общее, а так — одно за счёт другого. Будущих биологов в чём-то недоучили по математике, инженеров — по истории, историков — по биологии! Уложиться надо в те же 12 лет учёбы — вот и укладывались. А потом при попытках получить уже полное специальное образование это обнаруживалось — и что делать, когда человек толком и не школьник, и не студент? И в школу вернуть нельзя — формально её окончил, и в институте учиться не может — полной школьной программы не прошёл! Пока додумались временно возвращать таких студентов обратно в школу, в специально созданные 13-е группы — некоторое, говорят, успели с ума сойти на этой почве… И вывод: всё равно в этом возрасте не знаете, чего хотите, так и право выбора ни к чему! Поломали судьбы многих, чтобы унизить всё поколение, — Лартаяу тяжело и возбуждённо перевёл дыхание. — А что вообще давал такой выбор человеку с разносторонними интересами? Почему он должен быть ограничен однажды сделанным выбором, который нельзя изменить? А — кто просто раньше созрел как личность, вырос из того, что, по мнению взрослых, только и способен усвоить «нормальный ребёнок», как должен себя вести, чем интересоваться? Для него же неестественно быть таким, как они в своём детстве — да ещё, усвоив не тот, а современный уровень знаний, не иметь возможности их нигде применить, так как «нравственно не дозрел»? А дозрел, получается — только носиться по спортплощадке с первобытными воплями, разыгрывать на занятиях нелепые спектакли на темы чужой классики, мифологии, фольклора, и ещё всячески изображать собой чьё-то давнее, чужое детство? Хотя — интересно ли и нужно ли это детям сейчас? Нынешним детям, которые не пасут скот, не батрачат за долги родителей, и не верят, что метеориты, дождь и радугу какие-то божества роняют с неба? Зачем всё это? Мы, что, сами по себе — никто, пародия на чужое прошлое?.. И сначала — столько слов, что будешь нужен обществу как работник, самостоятельная личность, нужны твои силы, твой ум… А дойдёт до дела, ты — уже часть группы, подобранной исключительно по возрасту, тебя изводят нагромождениями однотипных заданий, которые надо выполнять всем вместе, пока не поймёт самый тупой — а ненавидят «слишком умного», кто всё решил первым… И вынужден ходить туда, где тебя ненавидят, у тебя ни с кем ничего общего, всех раздражает, что ты — не такой, как они, все только ждут, как и на чём ты сорвёшься, и шепчутся, как тебя до этого довести! Да ещё потом, если достаточно здоров, в этом лагере якобы для подготовки на случай чрезвычайных ситуаций — то же самое, но там и уйти некуда, как тут — домой из школы. И везде — напоминания взрослых, как ты должен быть благодарен за учёбу, без которой ничего не стоил бы… А каким уже будешь — пока дойдёшь до возможности как-то распоряжаться собой? И так ли захочется — после того, как тебя столько лет унижали перед людьми, отставшими от тебя в развитии — ещё что-то делать на благо этих же людей? А потом говорят: старшие — поколение победителей, поколение строителей великой державы, а следом идёт поколение, которое всё это не ценит, и не хочет прилагать к чему-то силы! Но попробуй — и что от них услышишь? Опять же — «не дозрел»? И только потом, с 20 лет — уже вдруг и спрос как со взрослого, и права! И то, хотя школу заканчиваешь в 18, и формально сразу можешь работать или учиться дальше — пока нет 20-ти, ты для них ещё ребёнок в роли взрослого. И всё это — не повод для беспокойства, это для них — не кризис?..

— Всё так, Лартаяу, всё верно, — ответила Фиар. — С нашей точки зрения. А для других — вполне может быть и по возрасту, и по уровню…

— Я и говорю — всё рассчитано только на них, созревающих позже! На нас — ничего! И поведения, соответствующего отсталости, ожидают от всякого! Потому что и их надо как-то выучить — но нельзя обидеть чьими-то более глубокими знаниями, развитыми способностями, зрелым отношением ко всему! А кому нечего делать в такой школе, кто без них знает больше — должен ходить чуть не в ранге неполноценного, доказывая, что ему не по силам то, что по силам «нормальному ребёнку», должен быть больным или странным, которого даже не примет ни один интернат — чтобы ему не навязывали неестественную для него роль! Но зато потом, какой бы путь ни избрал, сразу вопрос: почему не учился, как другие? Не то важно, что знаешь, умеешь, можешь — а почему не отбыл таких-то повинностей! И на любой серьёзной ответственной работе — предпочтут того, кто может отбыть повинность, и только! И опять же вывод: техническая цивилизация себя не оправдывает, в ней плохо и неуютно «простому человеку», так что и школу надо подогнать под его уровень… Но я не понимаю — чего хотят в итоге? Чтобы что знал и умел человек, который окончит такую школу? И почему в преддверии кризиса важно не открыть дорогу тем, кто больше знает и может, а выставить их врагами слабых и менее способных? Унизить энергичных перед вялыми, образованных — перед малограмотными, умных — перед тупыми? И всякий исследовательский проект — пустая трата ресурсов и денег, которые не достались кому-то на «насущные нужды»? А неудача проекта, пусть с человеческими жертвами — повод для злорадства?

— И правда, как подумать: в чём главная проблема эпохи? — согласился Герм. — Если просто великие и малые дела, и люди, занятые теми и другими — бывали во все времена… Но человечество развивалось, шло вперёд, в этом была какая-то логика, можно было на что-то рассчитывать. А теперь: то ли — техническая цивилизация несправедлива, так как кто-то не может к ней приспособиться; то ли — с фундаментальными исследованиями надо подождать, пока она же, цивилизация, не удовлетворит чьи-то «насущные нужды», а когда и чем этот «простой человек» наконец насытится — непонятно; то ли — человек вообще испорчен цивилизацией, развитие которой пошло вопреки его природным задаткам, потому неизбежна профанация знаний и технологий на службе низким человеческим страстям, или вовсе выход из-под контроля людей; то ли — сама техника грозит стать принципиально несовместима с природной средой и человеком как её частью; то ли — просто уже на исходе конкретные ресурсы… А главное: как нам с вами теперь строить жизнь, на что рассчитывать? Ведь что получается: люди науки больше не нужны, их времена прошли? И чьи же теперь времена — вместо них?

— А я не понимаю: на удовлетворение каких нужд претендует тот, кому не подходит техническая цивилизация? — добавил Итагаро. — Просто возродить первобытную деревню или создать общину, казалось бы, можно, и не отрицая современный город как средоточие зла и порока! Но тут что-то другое… Всерьёз говорят, чего и на сколько хватит человечеству, и даже сколько оно само, а то и вся биосфера планеты, просуществует при таком ходе дел, как сейчас — но при этом посредством тех же губительных для биосферы технологий, и из тех же ресурсов, которых всё равно скоро не будет, надо удовлетворить потребности, к которым не может приспособиться «простой человек», так как и порождены они именно технической цивилизацией! И как понять? А читаем же и не такое… Нельзя постоянно развиваться, идти вглубь, вширь и вдаль, надо когда-то остановиться, одуматься — и вообще, мол, что будет, когда человечество выйдет на какие-то принципиальные пределы не то что потребления или развития, а самого познания мира? Вот, мол, и надо найти какие-то иные ценности и стратегии взамен нынешних: постоянного роста производства и умножения знаний… Представляете?

— Нет, до меня не доходит… — Джантара охватила мгновенная оторопь. Такого ему ещё не приходилось читать…

— Мальчики, это уже слишком серьёзно, — судя по голосу Фиар, у неё это вызвало похожие чувства. — Пределы развития — и даже самого познания…

— Я тоже не представляю, — продолжал Итагаро. — Но видишь: всюду сворачивают исследования, переводят в какую-то нудную рутину, ограничивают науку прикладными разработками, а школу превращают в тупую повинность, которую ученик отбывает, как преступник — исправительные работы! Хотя задуматься — бред какой-то… Какие пределы, где они их видят? Какие «иные ценности» и зачем? У человечества впереди столько дел — полное картирование планеты, освоение океана, выход в космос! И вдруг — осталось только подтягивать тылы… И на что нам предлагается пустить нашу жизнь, нашу молодую энергию? На подтягивание каких «тылов»? И главное: похоже, все эти призывы к самоограничению относятся только к нам, молодым, больше ни к кому…

— Вот и я о том же, — подтвердил Герм. — Старшие претендуют на удовлетворение каких-то нужд, им ещё чего-то не хватает — а нам уже не должно хватать, мы лишние, на нас что-то не рассчитано…

— И все трудности и лишения должны свалиться на нас, миновав старших? — согласилась Фиар. — И тут же разговоры о детской преступности, опасности доверять детям сложную технику, допускать к чему-то серьёзному за пределами школьной программы — иначе тут же используют во зло… А взрослый такого уровня, что едва осилил школьную программу, к этому же допускается запросто, и любое несчастье по его вине — просто случай, за который все взрослые не в ответе. И они даже грабят, убивают, но это — ничего особенного. Зато даже совсем малозначительное с участием подростка — уже символ поколения. Сразу начинается: строже наказывать, отобрать, запретить, ограничить — будто не о людях, об опасных животных. А тот же взрослый — «простой человек», и уже этим прав. За его вину в ответе — не поколение, а цивилизация, к которой он не приспособлен. И что ему можно простить, то нам — нельзя…

— И взрослый даже с явными психическими отклонениями может жениться, воспитывать детей, — снова тяжело вздохнул Лартаяу. — И это никого не беспокоит, тоже — не симптом кризиса…

— А о детях, в материалах расследований в прессе, постоянно: почему имели то-то и то-то у себя дома, или — свободный доступ к родителям на работу, могли что-то там видеть? — подтвердил Минакри. — Хотя и работа у тех не секретная, и предмет расследования к ней отношения не имеет: драки между собой, кражи чего-то совсем в другом месте… И всё равно вывод: детей лучше никуда не пускать, кроме школы? А потом взрослый должен иметь представление, как ему, собственно, быть самостоятельным, что делать в этом качестве — но откуда? Если до тех пор ограничен одной школьной учёбой? А школьник и так, не имея права работать легально и за деньги, тратит больше сил и времени на учёбу, чем взрослый на свою работу, но при этом должен зависеть от их милости — и из него ещё делают какого-то врага, бандита! Будто действительно боятся, чтобы не взбунтовался как древний раб! А есть от чего…

— Как ещё внешкольные кружки не объявили подрывными организациями, — добавил Лартаяу. — Хотя и они — уровня «нормального ребёнка». И где у ученика свободное время после школы…

— Нет, а правда, — согласился Донот. — Школьник загружен больше взрослого — и тут же ему говорят: он до чего-то не дозрел, не усвоил какой-то морали, его ещё надо воспитывать. И виноват, если вовремя не справляется с заданиями, не успеет что-то понять, запомнить… Хотя, как всякая личность — чем-то отличается от других, и может быть не склонен к каким-то видам деятельности! Что для взрослого, кстати, в порядке вещей… А школьная программа не содержит многого даже основного, фундаментального, и выпускник этого всё равно не знает. Так зачем — многократное пережёвывание элементарного, из-за которого можно превратиться в психического калеку? И они ещё заходятся в истерике: «поколение бандитов»… Кто-то не выдержит, сорвётся от переутомления — и он уже в статистике детской преступности! Будто школьник и есть — каторжник без права заявить, что чего-то уже просто не может! И никому из предыдущих поколений такая нагрузка в их детстве не выпадала… Ho, с другой стороны — человек может усвоить гораздо больше, быстрее, и не с такой страшной затратой сил и времени!

— Но это мнение рано созревшего подростка, — снова напомнила Фиар. — А для других всё может выглядеть иначе, и им даже по-своему интересно…

— Если не догадываться, что сами взрослые не считают это серьёзной подготовкой к жизни, — неохотно согласился Донот. — Но разве мало тех, кто в этом возрасте способен на большее? И что плохого: если мы в свои 10 лет уже знали то, что другие вместе со всем человечеством узнали в 30 или 40? Но всё строится на том, что мы для чего-то не годны, не превосходим их в том же возрасте, и вообще так опасны даже для самих себя, что нас надо всячески во всём ограничить для нашего же блага… А теперь оказывается: ни для каких высоких стремлений уже не осталось места, вся перспектива — подтягивать тылы, а пожелай мы большего — отнимем у кого-то насущное, необходимое ему! В общем — готовьтесь жить в обрез, на пределе… И даже когда думаем над этим, пытаемся понять, ищем выход — и этим виноваты, и этим — угроза обществу! Любая такая группа, как мы, для них — уже «банда»… Хотя разве в первую очередь — не проблемы нашего поколения? Ведь нам жить во времена грядущего кризиса! Но и при этом — какое отношение взрослых? Сами говорят, что мы — обречённое поколение, и тут же — всё как всегда…

— Иногда обществу просто нужен образ врага, — попытался ответить Джантар. — Что-то пошло не так, как ожидалось — и надо найти, кто виноват. Но тут даже непонятно: что не так? Внешне всё в пределах относительной нормы — но будто заранее идёт подготовка к бедствиям, которых ещё нет… И «образ врага» — дети тех же взрослых. Всё поколение в полном поставе — в возрасте, когда и ответить нечем, и неизвестно, что ждёт дальше. А в газетах пишут: молодёжь хочет слишком многого, потому могут исчерпаться ресурсы планеты, и вообще рухнет цивилизация… Старшие на себя заработали, а молодые только объедают планету, дать им образование — дорого, вообще содержать — обременительно… Будто мы сами требуем лишних расходов на себя, а не те же старшие… Придумывают, например: сначала — все должны ходить в школу в одинаковой одежде, чтобы детям из бедных семей не было обидно, а нужно шесть комплектов для разных видов занятий, как раз бедным — ноша неподъёмная… А потом, тоже в порядке восстановления справедливости, наоборот: дети не заслужили таких расходов на себя, пусть ходят просто в традиционной детской одежде своих народов! Так же и было сказано, а не просто: кто в чём может! А у многих ничего и не было, кроме самой школьной формы, и это «традиционное» и «своих народов» — ещё попробуй пойми… Есть своя национальность, язык преподавания, национально-автономные области — и всё это может не совпадать! И помните, сами учителя ещё накануне выясняли друг у друга, как должно быть… И в чём многие пришли в школу: и действительно в чём-то старом национальном, и в рубашках-рясах ниже колен — как в фильмах о довоенном детстве… Где это им доставали родители — даже не представляю. Думали же, действительно надо — как одевались дети в старые времена! А в ответ: кордоны полиции, водомёты, дымовые завесы — против школьников… — продолжал вспоминать Джантар. — Будто они таким образом сами «нарушили порядок»! А взрослые, что устроили такоеиздевательство — ещё оскорблены… И если бы не то, что с обеих сторон были затронуты взрослые — не сами же дети так снаряжали себя в школу — не знаю, чем бы кончилось… Вот и попробуй вести себя сознательно, не расходуя лишнего! Попробуй в другой части страны прийти в школу одетым «традиционно» для нас, и сказать: компьютер дома есть, а брюк и обуви нет — но что важнее для учёбы?

— Такое не забудешь, — подтвердила Фиар. — И это же нам обоим на полугодие не подтвердили особый режим — пришлось идти в школу, как всем. После такого перерыва, а тут ещё вопрос: в чём? И решили: наверно, как обычно, какая же у нас ещё «традиционная детская одежда»? Так и пошли втроём — Джантар, Тайлар и я. Хотя конечно, им в мужскую школу, мне — в женскую, но сначала это по дороге… Но только дошли до моей школы, а там — полиция, дымовая завеса, детей хватают и запихивают в фургоны, даже не разбирая, кто какого пола — тем более, по одежде всё равно было непонятно. А мы ещё с некоторыми укрылись за кустами — и слышим, как те делятся предположениями, что случилось: ловят грабителей, прорвало трубу, найдена инфекция… Никто подумать не мог, что — просто из-за одежды! А потом ещё один полицейский, детей которого тоже схватили, направил свой фургон наперерез этому, они столкнулись, борт разворотило, кто мог бежать — бросились через пролом врассыпную, но и могли не все, и у пролома — острые края… Пришлось оказывать первую помощь — представьте, в какой обстановке, и при каком отношении к «колдовству»! Хорошо хоть, все взрослые — и оба водителя, и охрана — были без сознания…

— Как не понять, — согласился Донот. — А то ещё доказывай, что сам не виноват. И потом удивляются: почему кого-то оставили в беде, почему не найти свидетелей…

— Мы не оставили: сразу сделали вызов по ближайшему аппарату связи — не как в аварийную медицинскую службу, а просто родителям на работу, — уточнила Фиар. — А как показалось, что угрозы ничьей жизни нет — сразу, не дожидаясь, пока те приедут или эти очнутся, в обход переулками ко мне домой… И весь день слушали по городской трансляции: будто банды подростков устроили в школах и по городу беспорядки, погромы, поджоги, грабежи. А вечером под окнами — целое сборище взрослых, и мы слышали обмен мнениями: надо ввести телесные наказания, заставить учиться вообще без выходных дней и каникул, вспоминали древние казни, и тут же — какими хорошими были они сами в своём детстве, как слушались старших, и всё такое. «Благодетели» в момент откровенности… И это — когда мы одни, родители на суточном дежурстве! Всю ночь до утра, за наспех сооружённой баррикадой у двери — даже глаз не сомкнули… А уже наутро идём, смотрим: школа закрыта, занятий нет, по улице местами — действительно следы погромов, пожаров. И такие взгляды взрослых, что страшно: вдруг в самом деле бросятся на нас? Но обошлось… А с теми задержанными, говорят, разбирались ещё несколько дней — пока дошло, что дети ни при чём, это взрослые не поняли взрослых. И каких-то взрослых же и судили за погромы — но тихо, незаметно, в общественном мнении виноваты остались дети…

— А меня это застало на секретном полигоне под Моараланой, — вспомнил Итагаро. — Где я из всех школьников был единственным каймирцем. Правда, и единственным на особом режиме — хоть сам без проблемы, в чём идти в школу. И вообще там больше прошло стороной: все из разных мест, кто там помнил какие традиции… Шли просто в том, что у кого было. И потом же по всей Лоруане объявили: приходите кто в чём может, только чтобы не оскорбляло местных обычаев и понятий! Хотя тоже пойми — когда так успели смешаться народы и расы… А у меня и национальность в документах значится: шемтурсиец — но разве я знаю, какая в Шемтурси «традиционная детская одежда»? И главное — отношение сверстников потом? Однажды проявил себя «не так» — и кто ты уже до самого конца учёбы? А это и не город — гарнизон в пустыне при секретной лаборатории, и всюду — дети офицеров! Да и сами солдаты — особенно эти двусмысленные «военные плотники», «военные портные», что идут в армию, но никакой военной специальности не получают… И как их всех воспитывают, что с ними делают, что так мало похожи на людей? А потом взрослых не интересует, кто в чём виноват — и не докажешь, что хочешь жить как человек, а не дикое животное! Предпочёл бы работать с компьютером, электронной техникой, заниматься исследованиями физических полей, а в дальнейшем хотел бы — и моделированием процессов мышления, памяти… — тяжело вздохнул Итагаро. — Но пока просто вынужден осваивать иные навыки — личной самозащиты! И заранее проигрывать в уме возможные сценарии преступлений, несчастных случаев — как оправдаться, если что! Они же, мало того, что сразу не придут подростку на помощь — и потом неизвестно, как разберутся. У нас там в школе однажды нашли труп — так тех, кто нашёл, затаскали по допросам чуть не до сумасшествия, а дело не раскрыли… И вообще подумать: та же военная служба теперь — дело добровольное, в тюрьме, наоборот, сидят за преступления, ну а в школе — за что? У кого-то от неразвитого ума буйствуют эмоции, кто-то не хочет учиться, кто-то должен его заставить — но зачем это тому, кто хочет, при чём тут он? И в любой трудной ситуации только скажут: «будь мужчиной»! А как, спрашивается, «быть мужчиной» ученику младшей группы, как реально противостоять старшим, если носить в школу оружие он не имеет права? А имел бы — тоже, что за школа, где можно запросто расстаться с жизнью? А взрослые будто не понимают — пока не случится что-то серьёзное, и тут уже поднимает вой, как им страшно за себя! А нам — не страшно, когда душат мешком в подвале, всаживают в тело гвоздь, мажут в раздевалке чем-то липким, так что ничего не наденешь — и делай что хочешь? Будто для нас даже и ранения, и гибель в драках — это только такая игра? И обратиться куда-то по вопросам нашей безопасности могут только они от нашего имени, мы сами — не можем…

— И это не война, не тюрьма — мирное детство, — печально согласилась Фиар. — Но неужели и в их школьные годы всё это было нормой жизни?

— Наверно, нет, если постоянно повторяют: «мы такими не были»! — ответил Итагаро. — Будто мы хотим быть такими! Но это у них молодость состояла из сплошных подвигов — а кто такие мы, если нам можно заявить: ты ещё не человек, только заготовка человека? Да, судьба поколения: сперва пухли головы от учебных перегрузок, чтобы усвоить рекордный в истории объём информации, а потом оказалось — человечество зашло не туда, наука поглощает ресурсы, но не даёт того, что нужно «простому человеку», не отвечает на какие-то «самые главные» вопросы, и тому подобное — а ресурсы, несмотря ни на какие сверхэкономные технологии, фатальным образом на исходе… И что дальше? Готовиться к возврату на технический, бытовой и идейный уровень уж не знаю каких старых времён? «Поколение победителей, поколение строителей великой державы»… А мы — какое, как назовут нас? Поколение краха, провала, заката всех надежд? Старшие вовсю попользовались благами технической цивилизации, нам, правда, ещё тоже досталось — но что потом? Одичание от беспросветной тупости и отсутствия всякой цели? Чем и как предлагается жить дальше нам, и поколениям, что придут за нами? Тупым повторением анахроничных обрядов, дикими первобытными развлечениями? И уже действительно готовят к жизни в агонизирующей цивилизации, которой осталось только вернуться в древность?

— Это уж не знаю, — с сомнением ответил Минакри. — Вряд ли взрослые так легко от всего откажутся. Попробуй отнять прямо сейчас — такой крик поднимут…

— А мы от чего должны быть готовы отказаться? От того, что отвлекает на себя ресурсы, или — к чему кто-то не может приспособиться? И что вообще за «нужды», что за «простой человек»? Если нищий, наркоман, уголовник, кто-то со дна общества — чем таким обделён он на своём уровне? И что отобрать у нас — чтобы пошло ему впрок? Или просто у всех должно быть отнято то, к чему не могут приспособиться некоторые? Или — чего у них просто нет? И при этом мы должны быть благодарны старшим, построившим современную цивилизацию, блага которой у нас скоро отнимут, так как кому-то в ней, видите ли, плохо, но и отдельно от неё он жить не хочет, предпочитая на ней паразитировать? Но при чём тогда истощение ресурсов? Если это — очередные поиски в плане общественного равенства? Как когда-то пытались делить поровну имущество, гоняли бывшую знать на чёрные работы, так и тут: глупость, жизненные неудачи, недостаток свободного времени — на всех поровну? Хотя странное получается равенство, уже с каким-то обратным перегибом! Школьникам — трудовые повинности, будто грузчиком или землекопом не может быть «простой человек» из взрослых, но он брезгует такой работой даже за деньги — и как раз тут перегрузка детского организма никого не волнует! И что остаётся детям: тюремные хитрости по симуляции ожогов, ушибов, отравлений? Вот на днях — уже пятый выпуск по этой урезанно-надрывной программе… Для какой жизни, какой цивилизации будут подготовлены эти люди?

— И потом всё равно придётся учить чему-то серьёзному, — добавил Минакри. — Чтобы хоть как-то поддерживать достигнутый уровень цивилизации…

— Потом придётся, — не скрыл возмущения Итагаро. — Уже в институтах, на третьем десятке лет… И на что будут годны? После того, как до 18-ти лет рыли на этих «отработках» канавы, таскали дрова, камни, мусор? И называлось это: «чтобы знали, как люди жили раньше»? Хотя им — жить не «раньше», а сейчас? Что это: просто рядовое глумление, издевательство старших над младшими, оформленное как часть школьной программы — или действительно готовят к древности, грядущей вслед за современностью?

— А не может быть просто месть старших за чувство собственного неполноценного детства? — продолжал Минакри. — Нам же доступно то, чего в детстве большинства взрослых не было… Или — безнравственно, что у детей из богатых семей есть то, чего нет у бедных? То есть не то безнравственно, что кто-то не способен устроить свою жизнь, а другой зависит от него — а что дети богатых родителей не живут бедно, кто-то всё же что-то имеет? И такие взрослые готовы равно обделить и обездолить всех — сочтя, что этим их долг исполнен и справедливость восстановлена? Нет, но чтобы стало уже какой-то политикой, стратегией: пусть у всех не будет того, что не имели они?

— А перенаселение Экваториального континента? — возбуждённо заговорил Лартаяу. — Хотя верно: если вывести всех жителей планеты на тот уровень потребления, что привычен для нас, людей развитой технической цивилизации — не выдержит ни экономика, ни природа… Но так речь не идёт, а — просто, мол, безнравственно одному пользоваться тем, чего не имеет другой! По справедливости бы — или всё всем поровну, или… получается — ничего никому? Но — чем народы, у которых ценится каждая личность, виноваты перед теми, где бывает восемь-девять детей в семье, не способной содержать на достойном уровне и одного? Опять же священные права взрослых: их дело — произвести вас на свет, а вы сами решайте, кто из вас лишний? Посредством войны, голода, эпидемий? И всё равно — будьте за что-то благодарны старшим!. Традиции, видите ли, ещё с древности: мало детей в семье — плохо. Или так: от каждой семьи должен быть один сын — наследник родительского дома, другой — для отхожих промыслов, третий — воин, четвёртый — жрец, пятый — просто про запас, на случай смерти кого-то из старших, как возможная замена, ну, и дочери в таком же количестве, ведь сыновьям из других семей надо на ком-то жениться… И куда денется эта масса людей — которым там уже не хватает места, а к современной цивилизации действительно не приспособлены? И какой равный раздел оскудевших ресурсов планеты между всеми, в чём может состоять? Ведь опять же: что отобрать у человека технической цивилизации, и отдать фактически первобытному, живущему почти в дикой природе? В чём уравнять людей столь разного образа жизни, чтобы пошло впрок обоим? Их и так уже сколько осело нищими и чернорабочими в странах Шемрунта и Севера — и там по-настоящему своими не становятся, войти в ту жизнь не могут, а у себя на Экваторе никакую другую построить не пытаются! И что делать жителям тех стран, где всё устроено совсем по-иному: нет места миллионам крестьян, кочевников и первобытных охотников, не нужны примитивно подрабатывающие где попало и подбирающие отбросы на свалке? И опять цивилизация плоха тем, что кто-то неспособен воспользоваться её плодами? А те, бедные — наоборот, всегда правы, и у них кто-то в долгу? Нo позвольте: кто и в каком именно? Пропаганда надрывает душу: они там живут бедно, голодают… И что у кого отнять в их пользу?

— Это нам здесь хорошо рассуждать, — ответила Фиар. — А человек с Экватора, наверно, тоже думает, что достоин лучшей участи…

— Но почему не там же и устроить лучшую жизнь? Держатся за священные вековые традиции, а кто не хочет жить как дикарь и зависеть от варварских обычаев — ищи себе другую страну? И там уже рискуй быть принятым за тех, со свалки — что бегут просто от нищеты и племенных стычек, не ставя никаких высоких целей, и в итоге влачат жалкое существование? А кому нужны в его стране чьи-то тайные общества, по сути — банды, враждебные к коренным жителям, среди которых те пришлые, видите ли, живут плохо и бедно? Хотя — кто им в чём виноват, кто им что должен? Но и тут вывод — путь, избранный человечеством, порочен: не гарантирует чего-то тем, кого попросту слишком много! Будто нельзя спросить тех же племенных вождей: кто должен думать о ваших проблемах за вас — и куда девать избыток вашего населения, где и как устроить?.. Это раньше избыток с Шемрунта так просто выплеснулся на почти пустой Северный континент, а сейчас где взять столько свободного места? Когда Север уже густо населён, там сложились свои народы? Только на Западный континент ещё была надежда — думали, есть большие внутренние водоёмы, степи, леса… А оказалось — самая сухая пустыня на планете, в кольце горных хребтов. И уже имеющиеся отдельные научные станции и отшельнические общины по побережью и в предгорьях — всё население, какое там возможно. А на дальние острова кто поедет — и много ли там поместится? Да сразу и хотят — в города, на всё готовое… Но кто и где в состоянии принять такие полчища — чтобы не рухнула жизнь целых стран? И тоже, глядя на эти перемены, думаешь: к чему нас готовят? Чем и с кем мы должны поделиться фактически без остатка для себя? Что, уже — и территорией? Отдать — родные нам степи, горы, пустыни? Чтобы их стада съели и вытоптали всю растительность — а потом куда дальше? Когда отнять будет уже нечего и не у кого?

— Ну, ещё не хватало, — согласился Итагаро. — И там же племенная верхушка: не политики, не жрецы — бандиты! И им как бандитам должен противостоять тот, кто хочет что-то изменить! А неприемлемым объявлен почему-то путь Чхаино-Тмефанхии. «Безнравственные и опасные эксперименты с биологическим материалом, в том числе человеческими генами», — повторил Итагаро ходовую формулировку лоруанской пропаганды. — Но хоть бы один конкретный пример: о чём речь? Общие слова: что будет, если люди искусственно выведут то-то и то-то… А где доказательства, что выводит нечто опасное?

— И это о Чхаино-Тмефанхии, — ответила Фиар. — Где когда-то развитие экспериментальной физиологии отстало от шемрунтской и северной именно из-за моральных проблем… И сейчас — стараются брать совсем малые биопробы, не причиняя вреда при экспериментах. А те — запросто режут, ставят смертельные опыты…

— Тут не только опыты с генами, — напомнил Ратона. — Ещё многое… Хотя кажется очевидно: не хватает продовольствия — почему не строить на Экваторе биореакторы и фитотроны, как в Чхаино-Тмефанхии? Пусть — в дополнение к традиционным полям и фермам? Выход биомассы в несколько раз больше, производство не зависит от погоды, вредителей, паразитов — и никаких моральных проблем, связанных с традиционной скотобойней, если на Экваторе о них задумываются… Но — боятся, что будет создана «неестественная среда обитания человека», произойдёт отрыв от «извечной крестьянской нравственности»! А что за нравственность, и зачем нужна — если из-за неё человечество не может решить свои проблемы? И то же самое — с переработкой промышленных отходов, добычей металлов бактериальным накоплением — хотя какие тут «традиционные запреты» на то, чего раньше не было? И будто сама техническая цивилизация не имеет своей нравственности — на том и основанной, чтобы возможно полно использовать ресурсы и утилизировать отходы? А примеры, что ещё работоспособная техника — на свалке, когда изменилась мода…Так это — не цивилизация, а вчерашний дикарь на полпути к ней! Не желает понять, что нельзя и пользоваться городскими удобствами, и брать всё даром, как в дикой природе, и в природу же выбрасывать мусор, надеясь, что она переработает всё, включая вещества, которых в природе не было… И — с оглядкой на такого дикаря решать, имеет ли цивилизация право существовать? И ему как взрослому не может быть меньше доверия, чем городскому подростку — но его, в отличие от нас, нельзя обидеть его потенциальной опасностью? Нет — а как же с тем, что люди вообще разные сами по себе: способности, образование, разные культуры? И свои превосходящие качества никто ни у кого не украл, это — личное, часть его самого! И будто в примитивных обществах нет более и менее удачливых охотников и земледельцев — откуда и происходит изначально племенная верхушка… Так — кто и как собирается определять уровень недостатков, под который урезать все достоинства? И какое тут возможно равенство по принципу: что не всем, то никому?

— Равенство… — повторил Лартаяу. — И правда: вековая мечта человечества в прошлом. Во дворцах, монастырях — везде спорили, как сделать людей равными. А попробовали — убедились, что хотели не того. Не сравнивания всех по худшим — чего-то иного. И даже как будто поняли: чтобы каждый — на своём месте, по интересам и способностям… А теперь — опять назад? К прежним понятиям о равенстве?

— И есть же в лоруанском национальном характере… — ответил Итагаро. — Подумать о благе только слабых и обделённых, отнять достигнутое нелёгким трудом — и подать нищему как милостыню… Хотя в 704-м году Каймир вошёл в состав как будто не такой Лоруаны: было стремление к идеалу, общественной справедливости… Но и то верно: от мелочного стяжательства и тупого законничества Шемрунта массы людей бежали не в Лоруану, а на Север, Экватор, и даже дальние острова — хотя просто от перенаселения подошли бы просторы Лоруаны. Будто чувствовали: что здесь сами знания, способности человека, личные качества, духовные достижения — станут считаться тем, чем он владеет не по праву… А ведь ладно ещё этот делёж поровну богатства, знатности рода — но тут уж доходит до того, что составляет саму личность! Что же им ещё отдать, этим слабым? Ни больше ни меньше — часть самого себя?

— А казалось бы, как просто: ещё в школьные годы проверить себя в чём-то, найти своё дело, — сказал Лартаяу. — Но боятся, как бы кто-то слишком явно не вырвался вперёд. Главное — чтобы никто не вообразил, будто лучше остальных. Вот и нет возможности узнать свои сильные стороны, понять, для какого дела подходишь. Нет у тебя сильных сторон, все вы одинаковы, никто никого не лучше… И получается «простой человек»: так и не нашёл своего места в жизни…

— «Простой человек» — это другое, — не согласился Итагаро. — Раньше казалось очевидно: многим не везёт в жизни потому, что они из бедных семей, низших сословий… Но теперь уже есть опыт массового облагодетельствования прежних отверженных! Уже старались везде «пристроить» в первую очередь их, ввести в современную на тот момент цивилизацию. А из остальных — сколькие так и не реализовали себя, не получили образование, работу по способностям… Им же говорили: вы и так всё имеете, но надо дать дорогу другим! Вот и уступите — свою судьбу, будто только их интересы священны. А спустя поколение — вместо Морокоду премьер-министром стал Лархомфа, да как начали разбираться… И тут — это судебное дело против секты, которая вообще отрицает богатство: там будто бы прятали краденое. И другое, против директора завода: будто бы ограбил карманного вора. И оказалось — сколько людей побывали в тюрьмах просто за то, что следователи не могли распознать элементарной лжи и подделок… А как по рекомендации одного сумасшедшего на нескольких заводах в специальных холодильных камерах пытались ковать из ртути ванадий, а серебро — из бериллиевой бронзы? А больному на операции — пришили встык вену к артерии? А — становились студентами вообще за подношения преподавателям? И потом они, дипломаты на том же Экваторе, и не только — сами дикари, которых можно подкупить чем угодно?.. Что, не правильно им сказали: разберись каждый для себя, деревенский ты человек или городской, готов ли к современной жизни? Чтобы никем не жертвовать — за чью-то малограмотность, сдавшие нервы, страх возразишь начальству, многосуточный пост с исходом в галлюцинации за пультом управления какой-нибудь установкой!.. И стали отбирать, кто для чего годен — никого не унижая, не как в особое сословие, а для конкретной работы. И это себя оправдывало… А теперь потрясают в печати такими формулировками… подождите, как это… «Бесчеловечная элитарность обездушенного машинного мира»… — вспомнил Итагаро ещё цитату. — Будто сама техника делит людей на высшие и низшие сословия — кто может и не может с ней обращаться. Да и не было уже низших, обделённых сословий: всё открыто всем…

— Или нам только казалось, что не было? — вступил наконец в разговор и Талир, молчавший всю обратную дорогу. — И зря были уверены, что лоруанцы разделяют те же идеалы? Ведь что получилось… Общее благо — но чьё «общее»? Если для них ребёнок — не личность с уже имеющимися духовными накоплениями, а пустота, которую можно заполнить чем угодно, сырьё, которое во что угодно переработать? И не они, старшие, должны помочь ему войти в эту жизнь — наоборот, он у них в каком-то долгу? Ha чём всё и строится: не годен, не заслужил, не способен понять — будто каждый взрослый может понять каждого… И с самого рождения висит этот долг обществу — при том, что оно ничего не желает принять! Просто надо, чтобы мучился этим долгом, чувствовал свою неполноценность! И держать так, изматывая учёбой, но не допуская ни к чему серьёзному, пока всё, что мог сделать, в тебе не перегорит — а другой едва дополз к тому же возрасту до прописных истин, и уже принят в их среде, уважаемый член общества, хотя всего и доблести, что созрел позже… И это с ними — строить единое человечество? Хотя возможно, и думали об общем благе: для себя, взрослых, как братства высших существ, от которых кто-то зависит… Но в чём благо для зависимого, которого только дразнят обещаниями признать личностью в перспективе? Вот и обделённое — по признаку возраста — сословие. Через которое проходит каждый — но мало кто протестует: можно и подождать…

— А лоруанский образ мышления и не приемлет самой идеи, что человек был кем-то до этой жизни, — согласился Ратона. — Принёс оттуда опыт, идеи, переживания… Наоборот: ты ещё никто, у тебя в этой жизни никаких заслуг. И в любой момент любого разговора могут сказать: не дорос до права обсуждать такие-то темы! Не думай, что если допустили к разговору взрослых, то — как равного… Зато потом, став старше и войдя в их круг на равных — полагается не помнить их отношения к тебе-подростку… Но и как забыть такое? И действительно: как поверить, что теперь у меня с ними — общие цели? Да, Талир, верно заметил…

— И когда хотят охарактеризовать какой-то народ положительно, скажут: «у них уважают старших», — интонации голоса Минакри выдали, сколь задел его этот поворот разговора. — Не человеческую личность, а «старших»… А чем восторгаться — если человек просто вынужден прожить большую часть жизни, чтобы его наконец стали уважать? И на всю семью только он один, самый старший — хозяин, имеет право чувствовать себя личностью, остальные — будто подчинённые по службе, им остаётся срывать своё подавленное на младших? Хотя и там, казалось, люди уже почувствовали себя людьми, стала цениться личность, а не только возраст и положение в семье, и вдруг — это «благодеяние» ко всяким малым народам и группам: местные и региональные законы. И опять пошло: дикие обычаи, племенные суды, «хранители традиций» вылезли из какой-то исторической помойки… А ведь то — ещё 32-й год, ни о каком кризисе речи не было…

— Но для нас, каймирцев, право вводить местные законы оказалось в чём-то и благом, — напомнила Фиар. — Так хоть с этими «регионами по вероисповеданию» никто не сможет покушаться на нашу культуру со своей верой…

— Да, конечно… А то мы же теперь — «религиозная автономия» в составе региона Уиртэклэдия, — с внезапной яростью ответил Минакри. — Дожили… По улицам наших, каймирских городов крутятся шутовские процессии, ряженые под персонажей чужой мифологии, а мы — «народ, растерявший свою старину»… Так же нас называют? Хотя что мы потеряли — современного, актуального для себя? И что они потеряли тут, у нас? И вообще: если мы — единое человечество, идём к единой цели — это одно; а если чужие люди, отказавшиеся от единой с нами цели, поучают нас своей «истинной вере» у нас дома — это другое! И — зачем всё это? Откуда взялась в современности эта древность, кому без чего было так плохо? На какие вопросы способна ответить эта их вера? А если ни на какие — к чему все эти шествия, церемонии, посты, трауры в память непонятно о ком и о чём? Зачем делить единое человечество устаревшими идеями? Кому нужно, чтобы человек не был частью единого мира, а снова, как в древности, опасался: не на чужой ли территории, не преступил ли неизвестные ему законы, обычаи? И мы у себя на Каймире, приняв такое множество людей со всей Лоруаны — вдруг оказались частью чужого региона с чужой верой, которую им приспичило здесь возродить…

— Мальчики, не сорваться бы сейчас, — Фиар, проведя рукой вдоль его затылка, положила руку ему на плечо. — Прямо тут, на набережной. Пусть вокруг никого, но всё же…

— Не хватало их ещё прямо здесь, — уже спокойнее согласился Минакри, хотя и тут в его голосе прозвучала ярость.

— Но здесь местные законы в общем на нашей стороне, — ответил Лартаяу. — Пусть не все, пусть одни защищают нас от других. И всё же мы — на своей земле…

— А я, кажется, мог бы и сказать, — всё ещё возбуждённо продолжал Минакри. — Что это я здесь на своей земле — и не убрались бы они с «возрождением веры» обратно в свою деревню, если у меня с ними нет общих целей…

— И даже здесь, на своей земле, уже подсознательно ждём какой-то агрессии, — сказал Талир. — И о чём говорим, что вспоминаем? Начали с тайны того взрыва, с вопроса, почему нельзя воспользоваться ресурсами оттуда, если так остра проблема с ними — и на что перешли…

— Всё как-то связано между собой, — ответил Лартаяу. — Единый, общий кризис… Хотя действительно странно: так нужны новые месторождения — и вдруг все работы по разведке на Западном континенте свёрнуты как нецелесообразные…

— Будто одна эта экспедиция уже точно определила, что их там нет и быть не может, — согласился Итагаро. — Хотя как представить целый континент без единого сколько-то значимого месторождения? Тем более, и такого прямо не говорят. Да, странно…

— И по периметру — как раз пояс молодых гор, — подтвердил Донот. — А самая сухая на планете пустыня — только внутреннее плато континента. И что, в этом поясе молодых гор совершенно нечего разрабатывать, и это точно известно? Или проблема — в какой-то особо высокой сейсмичности? Хотя Береговой хребет и Дмугилия — тоже пояса молодых гop, зоны столкновения плит, и это не помешало строить там карьеры и шахты. И всё равно ресурсов не хватает — а искать и пытаться разрабатывать новые нельзя, и почему — непонятно…

— И экспедиций туда больше не посылали, — добавил Талир. — Будто эта единственная закрыла там все вопросы…

— Но и конкретных данных, что к какому сроку исчерпывается, мы не знаем, — напомнил Ратона. — Всё только на уровне предположений, произвольных расчётов, и общих слов, что ресурсы планеты не безграничны… Хотя недавно — всего было вдоволь, разведанных запасов хватало на столетия! И вдруг это не так, и непонятно: кто в чём ошибся, из чего следуют новые выводы…

— Так же, как с местными законами, — ответил Лартаяу. — Тоже вдруг оказалось: надо удовлетворить особые права ущемлённых меньшинств! И дождались, пока народы и расы смешаются, сами автономии станут условностью — чтобы вылезти с этим… И уже — непонятно кем назначенные группы людей распоряжаются как местная власть, вводят запреты, обычаи, неясные и многим коренным жителям… А человек зависит от этого, приходится думать, как что-то не нарушить! Но и тут — его «обыкновенные» права ниже их «священных»! И со школой вдруг выяснилось: «нормальный ребёнок» чего-то не может усвоить… И — что ещё отнимут, или чем обременят — в пользу каких «ущемлённых», которым никто ничего не должен?..

— Но почему-то же свёрнута вся программа исследований! — продолжал Талир. — И если это обычный взрыв, и только — дело не в нём…

— А эта таинственная последняя передача? — напомнил Лартаяу. — Не зря ли я сомневаюсь?

— Нет, а «простой человек»? — переспросила Фиар. — А «нормальный ребёнок»? А исчерпание ресурсов? А эти меньшинства с их священными правами?

— Чувствуется какая-то связь, — согласился Итагаро. — Всё идёт в одном потоке… Хотя казалось бы, что общего: конкретная катастрофа, права меньшинств, восстановление справедливости к слабым за счёт сильных в самом разном смысле, беспокойство за «извечную нравственность», проблема с ресурсами…

— И я с моим ясновидением не могу сказать ничего определённого… — признался Джантар. — Хотя разве так просто: посмотрел — и увидел? Когда приёмник информации — человек со своей памятью, подсознанием, откуда что-то может накладываться на принятую информацию, искажая её? И настраиваться — так надо представлять, на что конкретно, знать, как выглядело… И вообще, будь всё легко доступно экстрасенсорному восприятию — не было бы исторических тайн. Но есть они — скрытые и от ясновидящих такого уровня, до которых мне далеко. И само ясновидение больше направлено в будущее, чем в прошлое — по крайней мере, так принято думать…

— Так же и с биолокацией по карте — хотя кажется, почему не определить место взрыва? — добавил Ратона. — Но просто, пока идёшь с рамкой или отвесом на местности… А по картам — столько откликов от пустых мест, ничем не отмеченных: то ли секретные объекты, то ли места, где что-то было, а теперь нет… И где взять саму подходящую карту Западного континента? На общедоступных — только горные хребты по периметру, внутри — сплошное серое пятно…

— И тоже странно: ведь вообще картирование внутренних районов по съёмкам с самолётов велось и раньше, — напомнил Лартаяу. — Даже говорили: будто видели озёра, реки, леса. Потом, правда, речь шла уже лишь об оазисах, и без уверенности: самолёты стратосферные, с такой высоты недолго ошибиться… А сейчас опять поднимают гипотезу, будто Западный континент — астероид, что в начале планетарной истории как-то подошёл к планете на малой скорости и мягко сел на поверхность, потому не разрушился при ударе и не утонул в недрах — а теперь дрейфует как одна из литосферных плит. И многие верят — зная дело лишь по фотографиям, где берег Западного континента прямо из океана огромной высоты скалами уходит в небо. Думают, действительно весь периметр имеет такой вид…

— А знаете… верно замечено! — удивлённо согласился Донот. — Везде только такие фотографии! Хотя это явные формы обрушения берега, а не растущие молодые горы! Но каждый ли поймёт? И в памяти откладывается такой вид как бы всего периметра. И уже недалеко до мысли: берег сложен породами астероидного происхождения, которые постепенно разрушаются под ударами волн. Хотя тогда и состоять должен из метеоритного вещества, а на самом деле там — местные породы, планетарного происхождения, даже известно, какого возраста! Или пусть только само центральное плато — бывший астероид, сжатый надвигающимися со всех сторон плитами… Но и то трудно представить: как возможна такая мягкая посадка на поверхность планеты, а если не мягкая — где другие следы катастрофы таких масштабов, и как затем астероид мог сохраниться единым целым в бурной планетарной истории? Ведь три других континента — сложены из осколков плит разного возраста…

— Что-то не то, — согласился Лартаяу, как бы подводя итог. — От нас что-то скрывают. И кстати… Ратона, помнишь, ты рассказывал: про какой-то частотный шифратор, секретную линию связи между главным штабом экспедиции и самим дирижаблем? А я тогда не придал значения…

— Ах, да, — вспомнил Ратона. — Я случайно узнал со слов человека, чей родственник работал в том штабе. Хотя сам тоже не поверил: мирная, исследовательская экспедиция — и созданная когда-то для военных нужд система кодирования передач? И даже не особая полоса частот для связи — а кодирующее устройство с декодером на приёме, чтобы иначе перехватывался беспорядочный шум? То есть сами частоты использовались не специальных диапазонов, доступные обычному приёмнику? И будь это действительно такая страшная тайна — стал бы он говорить о ней в моём присутствии? Тем более, я уже сказал вам о его реакции на какой-то мой вопрос…

— Вот так и довольствуемся слухами! — не выдержал Итагаро. — Ему же только нужно было внушить тебе трепет своей причастностью к тайнам! Пусть фактически получается уже какой-то заговор, или секретные переговоры, запланированные заранее при подготовке экспедиции — неважно, главное, он в чём-то «таком» участвовал, он знает! Хотя… — уже печально вздохнул Итагаро. — Так ли уж открыто знание современному человеку вообще? Если даже, бывает, выпускник института приходит куда-то работать со своими идеями — а на него смотрят как на сумасшедшего: откуда такое представление, чем мы занимаемся? А оно — из института! Сложилось на почве доступной литературы! К другой-то, секретной, нужен специальный допуск, а откуда он у студента? Вот и изобретают уже изобретённое, повторяют не раз совершённые ошибки… И даже казалось бы, вопросы грядущего кризиса касаются всех — но и то сплошь секреты, слухи, недомолвки! И человек бьётся как о запертую дверь, ищет ответов где попало…

— Давайте пока закончим, — вдруг предложила Фиар. — Тут уже не окраина, могут быть другие прохожие…

Разговор прервался — и дальше все шли в молчании. Фиар вовремя вспомнила то, что остальные, увлёкшись, едва не упустили: уже недалеко отсюда длинный, но неширокий окраинный участок набережной, отделённый от городских улиц стеной деревьев (который прошли, никого не встретив по дороге) постепенно расширялся, переходя в главную городскую набережную. Навстречу стали попадаться редкие прохожие, не все из них были каймирцами — и под то опасливыми, то неодобрительно брошенными взглядами (конечно, ведь группа подростков с одной сумкой на всех — шла явно не в школу и не из школы) говорить на, возможно, рискованные темы не хотелось. И это — на своей земле, в своей древней столице (имевшей, впрочем, некий особый статус из-за расположенной здесь крупной базы лоруанского военного флота, и ещё множества заводов и институтов общегосударственного значения — из-за чего на Каймире и собралось столько людей со всей Лоруаны, не склонных понимать каймирцев, и верящих больше в ходовые пропагандистские мифы, особенно о подростках)…

Зато думать — было о чём… Очень уж разнородное сплелось в единый узел — и алогично выглядели решения и действия властей, которым не было очевидных причин. Ни из чего не следовало сворачивание всей программы работ на Западном континенте, потуги возродить старые формы общественного устройства, раздел страны на регионы и автономии по признаку вероисповедания, и такое «снисхождение к слабым», из-за которого был риск потерять в первую очередь способных и энергичных… А от всего этого — могла напрямую зависеть судьба их поколения. Да — учитывая, что и призывы к грядущей умеренности старшие относили явно не к себе. Наоборот: это им, молодым, будто меньше должно было хотеться что-то узнать, обрести, и просто радоваться жизни — так как в чём-то промахнулись, не учли, оказались не готовы как раз старшие. Хотя недавно — были такие большие и, казалось, обоснованные надежды… А сейчас даже не вызывали протеста слухи вроде этого — о частотном шифраторе в мирной исследовательской экспедиции (ещё тех времён, когда человечество Фархелема не помышляло ни о каком кризисе). Казалось бы, что за тайные переговоры в совершенствующемся, объединяющемся человечестве — а уже невольно верилось. Да и — как уже складывались их собственные судьбы…

10. Взгляд в прошлое

Джантар Фаярхай получил это имя с рождением в предпоследний день 7824 года по чхаино-каймирскому летоисчислению, принятому большинством стран и народов населённой части планеты Фархелем. Родным городом его стал Кераф — областной центр на Каймирском перешейке, соединяющем длинной и сравнительно широкой полосой суши «основную» часть Южного континента с полуостровами Шемрунт и Каймир. Семья его происходила из древнего улфаонтского (южно-каймирского — с совсем небольшими отличиями от северных каймирцев, хафтонгов, по языку и культуре) жреческого рода — но теперь это уже не имело практического значения, и не предполагало особой долгой, трудной и не всем известной подготовки, как в прежние времена. И всё же он с ранних лет ощущал некую причастности к древнему знанию: о мирах иной материальности, обычно редко и мало доступных восприятию «здешних» людей — но откуда приходят и куда уходят их души; о способности человека в принципе (иногда достигающей исключительной силы) посредством скрытых, невидимых взаимодействий вольно или невольно влиять на существа и объекты этого, и тех миров, и даже, как потом узнал из литературы, на какие-то «природные стихии» (возможно, физические поля?); о посещении Фархелема в далёком прошлом «людьми дальних миров» (как будто той же телесной формы, что и фархелемцы), передавшими его соотечественникам какие-то начальные знания; о «горных жрецах», продолжающих хранить в труднодоступных тайных обителях (возможно, и на Каймирском нагорье в центральной части полуострова) нечто великое, сокровенное — после того, как основная масса «людей знания», постепенно утратив особый мистический ореол, стала просто интеллигенцией современного общества… Всё это было интуитивно знакомо ему, рождая глубинный отклик в душе. Но уже тогда Джантар ощущал: ему ближе по духу новое, научное знание — в свете которого древние тайны уже будто померкли, не возбуждая того жгучего интереса и мистического трепета, что у людей прежних времён. Ведь они были наследием прошлого, и только — не ставшим мостом к чему-то новому. Так представлял Джантар тогда — не столько ощущая себя их наследником, сколько стремясь к новому, что раскрывалось впереди…

…Хотя ещё за несколько веков до рождения Джантара (точнее сказать трудно: в разных исследованиях, исходя из динамики разных факторов, называли сроки от 300 до 600 лет) человечество Фархелема постепенно, незаметно для себя стало выходить на новую ступень развития. На смену случайному, пассивному накоплению отдельных знаний — приходила классификация, систематизация, активный поиск недостающих звеньев, всё более сопровождавшийся развитием экспериментальных методик познания мира: сперва стремились лишь выявить закономерности «видимой», непосредственно воспринимаемой реальности — но постепенно стало возможно овладеть и знанием, выводившим мысль человека за пределы, поставленные самим чувственным восприятием, включая и доступное не всем экстрасенсорное. И сам прогресс технологии, оказывая обратное влияние на развитие науки, расширял область наблюдений, экспериментов — в которых открывались ранее неведомые силы природы, уровни строения материи, и это так расширяло и усложняло схему Мироздания, порождало такие новые способы осмысления реальности, что с этим, казалось, ни в какое сравнение не шла вся древняя мистика. И пусть, с другой стороны, так подтверждались давно известные догадки и прозрения тех феноменальных экстрасенсов, что и прежде умели воспринимать клеточный и даже молекулярный уровень строения материи — но в том-то и дело: это были уже не отдельные, эпизодические и трудновоспроизводимые наблюдения, а регулярные и достоверные, воспроизвести их мог каждый, обладая соответствующей техникой! И многое, что веками было тайным, мистическим — становилось явным, входя в практику в виде новых открытий, изобретений — и уже обыденностью для новых поколений стало электричество, радиосвязь, телевидение, а затем — и клеточное строение живой материи, и молекулярные основы наследственности, и глубинная структура атома; и снова в области техники — магнитная запись информации, полупроводники, компьютеры и целые их сети…

Но и тут не всё было просто. Ведь о многом из вновь открывшегося, что требовало осмысления, ни в каких древних текстах ничего в явном виде не говорилось — и это стало порождать серьёзные сомнения. А были же среди них такие, что по традиции считались откровениями «людей дальних миров», ещё на заре сознательной истории фархелемского человечества сумевших преодолеть межзвёздные расстояния (которые, измеренные вновь открытыми способами, оказались ошеломляюще огромны, даже если сравнить с расстояниями до соседних планет — также «выросшими» в несколько раз от того, какими считались ранее)! Но как могли они, столь мудрые и могущественные уже тысячелетия назад — тогда же не знать того, что открылось самим фархелемцам посредством куда более простых технологий? И всё же в текстах, традиционно принимаемых за их откровения, ничего этого не было…

Но особенно потрясло человечество Фархелема, кажется, и не это — а то, что, когда на волне бурного прогресса техники в странах Южного континента стал пробуждаться интерес к исследованию (и, по сути, открытию для себя) самой планеты, не ограниченному более лишь отдельными отрывочными сведениями о населённом полудикими племенами Экваториальном, и ещё более скудными — о далёком, почти безлюдном и совсем мало посещавшемся в древности Северном, и туда стали снаряжать уже систематические исследовательские экспедиции, ставшие затем всё более углубляться в неизведанные прежде океанские просторы в поисках всё новых и новых дальних островов — очередная такая экспедиция, имевшая целью уже кругосветное плавание, вместо этого вернуласьс вестью о преградившем ей путь целом континенте, существование которого не следовало ни из каких преданий и хроник — по крайней мере, широко известных. И пусть сам континент (как определили последующие морские экспедиции, а с изобретением авиатранспорта подтвердили ещё два стратосферных полёта, и один — с высадкой части экипажа дирижабля) оказался чрезвычайно гористым, исключительно труднодоступным по всему периметру, и потому практически бесполезным в плане заселения и освоения людьми — но всё же это был не остров, а именно большой континент, о котором во всех известных издревле мифологических схемах сотворения мира никак не упоминалось. Даже напротив, в некоторых прямо говорилось: «Суши за морем на Западе изначально нет» — потому никто и не ждал встретить континент в той части планеты, где не думали найти даже малых островов. А ведь эти схемы претендовали, ни больше ни меньше — на объяснение всего Мироздания, начиная с самого сотворения! И теперь получалось: этот континент, согласно им, не был сотворён вместе с остальной Вселенной! Его не должно быть — но он был! И даже более того: когда стали разбираться, в некоторых мифологиях не нашлось ничего определённого и о Северном…

Но человечество Фархелема недолго пребывало в смятении. С ростом суммы знаний о мире всё более менялись и общие умонастроения: всё очевиднее становилось, сколь многих не только научных, но и нравственных истин не содержали учения, традиционно принимаемые за средоточия древней мудрости. Стал падать их авторитет уже и как морально-этических доктрин… Ведь за сотни, тысячи лет — они так и не привели к коренному совершенствованию жизни общества, или хотя бы решению каких-то его проблем. Войны, несовершенство законов, имущественное и социальное неравенство людей — всё это существовало как бы параллельно им, даже по-своему освящаясь ими, а все попытки воплотить их идеи и предписания на практике — заканчивались, как правило, созданием малочисленных сект, общин, и лишь изредка — крупных государственно-политических образований, да и то человек в них тяготился навязанными ему предписаниями, и был скорее несчастен, чем счастлив… История Фархелема знала разные утопии: и имущественное равенство с полным отказом от личной собственности, передачей её в общинную (Вохрила Второго), и уход в дикую природу(Вохрила Третьего), и мелочную регламентацию всех сторон жизни личности и общества на основе «единственно правильного» образа мыслей (Занклу-Хартвеса) — но всякий раз это оказывалось не принято основной массой общества. Либо оставалась устойчивая, но малочисленная группа последователей, либо дело кончалось тихим упадком или социальным взрывом — но ни разу так не был найден путь, приемлемый для больших масс людей, и в дальнейшем всё новые подобные поиски лишь умножали смятение и раскол. Оставалось прийти к выводу: ничего сверх уровня знаний и представлений самих древних фархелемцев, эти учения не содержат… Было, впрочем, и мнение, что действительно великие откровения — это не те распространённые мифологии, их и поныне хранят в тайных обителях, а широкое хождение имеют лишь профанации и подделки — но и оно не вызывало уже особого интереса. Тайные знания были практически недоступны, о самих их хранителях ходили лишь смутные догадки — но всё шире распространялось новое научное знание, обществу требовалось всё больше образованных людей для практической работы, а не пребывания в лоне тайных организаций, да и сама перспектива провести жизнь где-то в отрыве от так много обещающей и успешно развивающейся цивилизации мало кого вдохновляла… И именно народы чхаино-каймирской расы — которым и прежде не была свойственна особая закрытость «людей знания» от общества, как у других народов, и образ мышления был скорее философско-космологическим, а не нравоучительно-мифотворческим, ориентируясь на постижение реальности, и устройство жизни согласно ей, а не конструирование предвзятых отвлечённых мифологических схем — как-то легче других воспринимали всё новое, и находили своё место в меняющемся мире…

Новая, техническая цивилизация создавалась стремительными в сравнении со всей предыдущей многотысячелетней историей темпами — и радость осознания вновь обретённой мощи и мудрости переполняла человечество Фархелема. Развитие технологии в самом скором времени обещало удовлетворение едва ли не всех человеческих потребностей: как старых, извечных, так и новых, порождённых самим прогрессом и вовсе неведомых людям прежних времён. Населённая часть планеты покрывалась всё более густой сетью скоростных транспортных путей и линий связи, всё надёжнее соединявших её даже самые отдалённые точки. Неожиданно близким стало казаться и решение тяжёлых социальных проблем, веками довлевших над человечеством Фархелема: ожидалось, что в ближайшее время может быть покончено с нищетой, отсталостью, всеми формами неравенства, тяжёлым физическим трудом, многими опасными болезнями, значительно возрастёт продолжительность жизни человека и её качество, на повестку дня встанут вопросы полного устранения угрозы войны, ликвидации армий, государственных границ и репрессивного аппарата — настолько человек нового времени казался уже и духовно, морально превосходящим человека прежних времён, не обладавшего новым научным знанием, и не имевшего доступа к древнему тайному… Основой идейных поисков, доминантой общественной мысли становилось: всякий человек должен быть обеспечен необходимым для самореализации на общее благо. Поднимался вопрос о новой всечеловеческой идеологии, что снимет все прежние ничем не оправданные барьеры между людьми, странами, народами, сбросит груз устаревших обычаев и представлений, которые, веками довлея над умами людей, порождали взаимное непонимание и вели к бессмысленным конфликтам. Начала формироваться система международного управления человечеством, которое с развитием средств массовой коммуникации всё более становилось единым целым. Существовали уже и планы совместного освоения океанского шельфа, создания транспортных систем для полётов за пределами атмосферы планеты, а в дальнейшем — и к другим небесным телам (начиная, естественно, с Тарменеха — спутника Фархелема)… Перспективы открывались такие, что захватывало дух, и порой даже едва верилось, что это должно стать реальностью ещё при жизни нынешних поколений — но все планы выглядели конкретными, и даже указывались приблизительные сроки их осуществления. И пусть на практике не всё шло гладко, случались ошибки, порой трагические: эрозия почв на больших площадях от неумеренно интенсивной обработки, прорывы плотин, обрушения строительных конструкций из новых, с неизученными свойствами, материалов — но и из них человечество Фархелема, казалось, извлекало лишь положительный опыт. Проблем и трудностей никто не скрывал, они обсуждались открыто, и никто не думал называть уже достигнутый уровень близким к идеалу. Идеалы виделись в будущем — и каждое новое поколение, сформированное в эпоху новых достижений прогресса, должно было создавать и всё более совершенное общество. Пока же — не была полностью преодолена угроза войн, во многих странах (особенно на Экваторе) ещё сохранялась ужасающая бедность и отсталость, к тому же им угрожало перенаселение, не была снята проблема промышленных отходов, осталось немало противоречий между обновляющимся сознанием общества и анахронизмами его устройства, законов — и решать эти проблемы предстояло уже поколению Джантара…

И Джантар как-то даже не задумывался, что уж сразу учился читать по книгам и журналам на разных языках: ведь, кроме родного улфаонтского и близкородственного ему чхаинского, надо было освоить ещё и совсем непохожий на них лоруанский — для учёбы в школе. И пусть даже он не мог не видеть, как сам отличался внешне от большинства населения Керафа — создавалось единое человечество, где никто не мог быть лучше или хуже лишь по таким признакам… И он, чувствуя себя представителем не какой-то особой группы или социального слоя, а именно единого человечества — готовился получить образование, чтобы работать на общее благо и общие цели. Тем более, часто повторялось — и невольно западало в память: чтобы жить в технической цивилизации, строить и развивать её дальше — нужна серьёзная основательная подготовка…

Но что казалось Джантару само собой разумеющимся: ни он сам, ни оба его старших брата — Кинтал и Тайлар — не имели никаких дел с так называемой «системой дошкольного воспитания», что и считалась самой первой ступенью подготовки человека к жизни вообще, и конкретно — в современной цивилизации. Всем троим, развивавшимся быстрее большинства сверстников, столь явно нечего было делать в ней — что Джантар не мог представить (и с немалым удивлением узнал потом), какого труда стоило родителям где-то доказать: они сами могут дать детям за счёт домашнего образования гораздо больше, чем эта система, рассчитанная, похоже, лишь на вовсе отсталые семьи! Правда — и Кинтал, а затем и Тайлар, мало рассказывали ему о своей учёбе, и потому он тоже слабо представлял, что ждёт его в школе, зная это лишь из книг и журналов. И с каким же недоумением узнал, чем была школа в действительности…

А что он «не такой, как все», не часть среды, где оказался — ему пришлось понять практически сразу же… На всю группу он был единственным каймирцем — и вообще кроме него, Кинтала и Тайлара, в школе их были буквально единицы, в старших группах, да и те лишь изредка, ненадолго, появлялись в школе (причину он узнал потом), основную же массу составляли лоруанцы и уиртэклэдцы, изъяснявшиеся даже и не литературно правильным лоруанским языком, а странным диалектом или жаргоном (незнание же уиртэклэдского — вовсе сделало его объектом насмешек)… И в этой ученической среде — постоянно разыгрывались дикие, непонятные страсти; разговоры сводились к нечестности при выполнении заданий, дракам между собой и наказаниям дома; во всём царил культ грубой силы, причастности к тёмным и запретным сторонам жизни, пороки и обиды были предметом своеобразной гордости, а стремление к правде и справедливости — презиралось; поражала сознательная жестокость к тем, кто заведомо не мог защитить себя; то и дело пропадали или приводились в негодность чьи-то вещи — а на взрослых рассчитывать не приходилось: они не желали ни в чём разбираться (кроме разве случаев, где были затронуты уже их интересы — и тогда с той же поражавшей Джантара суровостью обрушивали гнев иногда на вовсе невинных, не утруждая себя выяснением конкретной вины каждого). Сама же учёба — началась почему-то с нуля, уровня полной неграмотности, элементарных начал чтения, письма и счёта, и это — что особенно удивляло Джантара — считалось нормальным для прошедших «систему дошкольного воспитания»! Он видел, с каким трудом, через многократное повторение изматывающих однообразием заданий, они осваивали чтение и письмо лишь на одном языке — хотя сам свободно читал уже на трёх, а теперь осваивал четвёртый, уиртэклэдский… Что же эта «система» дала им? И что должен был делать в школе сам Джантар, зачем повторять элементарное — да ещё в такой обстановке и таком окружении? Но какую бурю возмущения вызвала попытка Джантара поставить перед учителем этот вопрос… Так ему впервые дали понять: в нём видят не личность, не будущего работника на благо всего человечества, проходящего серьёзную подготовку к жизни — а какое-то низшее, неразвитое существо, всё равно не способное понять истинный смысл того, как с ним поступают и чего требуют, и потому без права иметь об этом своё мнение. «Знания — это ещё не всё, надо понимать жизнь, уметь вести себя в обществе, и не считать себя лучше других», — так закончил учитель свою гневно-сумбурную тираду, и Джантар хорошо запомнил эти слова… То есть, «понимание жизни» и «умение вести себя в обществе» могло сформироваться у него (как и всякого ученика) — лишь через постоянные столкновения с грубостью, несправедливостью, одни и те же задания ученикам с разными способностями и подготовкой, сведёнными в группы по признаку года рождения (где эти задания, нередко оскорбительно примитивные для одних, были едва посильны другим), да ещё, видимо, черeз то, что если отставание в учёбе встречало хоть некоторое снисхождение, то к неудачам в спортивных и трудовых заданиях отношение было строже — и как раз для Джантара это стало особенно серьёзной проблемой. Он, на вид здоровый и стройный (как впрочем, практически все каймирцы) — с раннего детства был малоподвижен, не испытывал тяги к сбросу, выплеску излишних физических сил, да и сам спортивный азарт первенства в борьбе чисто физических качеств был ему чужд и непонятен — но в этом его и не желали понимать. Обществу требовались «физически развитые» люди — и именно это было едва ли не главным во всей подготовке младших школьников, овладение же сколько-нибудь серьёзными умениями и навыками отодвигалось на потом, в туманную даль старших групп… И при этом ученикам постоянно твердили: они пока ничего не дают обществу, а только берут от него; они — не самостоятельные личности, а лишь их заготовки, сами ни на что не способные, и потому должны быть благодарны взрослым за то, как те о них заботятся, помогая стать полноценными людьми. Но «помощь» и «забота» была весьма своеобразной…

Взрослый, как полноценная личность, имел право на какие-то человеческие черты, особенности, слабости, мог бывать больным, усталым, что-то забыть, не знать, не уметь, не хотеть, в конце концов — с ученика же, как с «заготовки человека», можно было требовать на пределе его способностей, не снисходя ни к каким обстоятельствам жизни. Взрослый мог быть в чём-то неправ, ошибиться, оговориться, и на это ему указывали вежливо и тактично — такой же промах ученика становился предметом осмеяния, позора, унижения совершённой ошибкой. Взрослый мог позволить себе расслабиться, отвлечься, о чём-то задуматься — ученику следовало быть всегда собранным и готовым ответить: почему что-то не так в его поведении, внешности, он не так на кого-то посмотрел, не поприветствовал незнакомого взрослого (с которым, по мнению другого взрослого, должен был быть знаком)? Взрослый в любой критической ситуации мог струсить, сбежать, позвать на помощь, и общество отнеслось бы к этому с пониманием — для ученика же апеллировать к помощи взрослых или пытаться «по-взрослому» решать свои дела было позором, он должен был рассчитывать лишь на свою силу и ловкость, будто вправду был низшим существом, живущим по иным, не человеческим законам. Взрослый в любом разговоре мог свободно демонстрировать свой уровень знаний, не опасаясь, что на него с целью некой проверки тут же будет возложено дополнительное задание с требованием выполнить к такому-то сроку — c учениками случалось и такое. Среди взрослых худших не ставили в пример лучшим, успехи в интеллектуальной деятельности не противопоставлялись успехам в спорте и физическом труде, взрослый, наконец, мог прямо заявить, что при своём положении в обществе не обязан иметь с кем-то дело — в школе же выполнение общего задания вполне могли возложить на психологически несовместимых учеников, и ответственность за срыв нёс тот, кто не сумел повлиять на напарника. Взрослый мог брать в школьной библиотеке любую литературу, и его никто никак не контролировал — ученикам же старших групп из-за недостатка информации в учебниках приходилось брать дополнительную литературу просто по необходимости, но многого на руки не выдавали, разрешая читать лишь там, на месте, и персонал ревностно следил, чтобы ничего не прочли сверх «положенного», так что книга, пусть чисто случайно раскрытая не на той странице, сразу оказывалась вырванной из рук. И совсем что-то оскорбительно-издевательское получалось с той же физической закалкой: ей никак не способствовала тяжёлая и неудобная школьная форма, под которую иногда на свой страх и риск надевали не всё полагающееся нижнее бельё (а полагалось почему-то двуслойное) — но даже в дни, когда не было спортивных или трудовых занятий, и никто не ждал, что это будет замечено при переодевании из одной формы в другую, вдруг устраивались унизительные «проверки гигиенического состояния учеников» с последующей фиксацией выявленных «нарушений» в школьном досье каждого. И всё это, вместе взятое, рассматривалось почти как священный долг школьника перед старшими, в чём он не имел права сомневаться, иначе — что учителя не стеснялись говорить в присутствии самих детей — те либо могли вырасти избалованными и изнеженными, либо наоборот, начать сбиваться в преступные группировки… Того же, о чём знал Джантар из книг и журналов: специализации по интересам, работы с современной техникой, серьёзных самостоятельных исследований, по крайней мере в старших группах — ему, оказывается, никто и не обещал! Читал-то это он — о Чхаино-Тмефанхии, а город Кераф вместе с Каймирским перешейком и полуостровом Каймир относился к совсем другому государству — Соединённой Лоруане. Где важнее всего считалось — не подготовить ученика в самостоятельной жизни, а постоянно контролировать поведение, занять чем-то его время, чтобы иначе, хоть немного оставаясь наедине со своими мыслями, он не стал склоняться ко злу… И стало быть, такой путь — униженного невольника, учившегося под надзором — ему предстояло пройти, прежде чем он станет полноценным человеком, достойным решать задачи нового времени? И во «взрослой» жизни, получалось, ценился лишь тот, кто сумел выдержать 12 лет такой учёбы, не сойдя с ума?.. Но увы, пока что он, фактически самый способный в группе, скатывался в учёбе на далеко не передовые позиции — из-за постоянной, никак не проходящей усталости. А ведь в старших группах нагрузка была ещё больше, были предусмотрены трудовые повинности по обслуживанию школьного здания, а в дальнейшем — и просто в качестве малоквалифицированной рабочей силы где придётся, порой с выездом за город, и сверх того ещё походы и «занятия на природе»… И хотя Джантар знал о подобном и раньше — теперь, увидев лоруанскую школу изнутри, не мог без тревоги думать, что будет, когда в том возрасте окажется он сам. И родители не могли не думать об этом — и всё чаще в их разговорах стали звучать слова «особый режим»…

Да, была и такая возможность: перевод ученика на особый, облегчённый режим учёбы. Но легко ли было родителем решиться на такое — зная, что в общественном мнении это как бы показатель неполноценности, привилегия презираемых, с кого нечего взять — а потому и за перспективы такого ученика после школы поручиться трудно? Как впрочем, и трудно было добиться самого перевода на особый режим: ведь скорее им предложили бы какой-то интернат для больных детей, а туда вовсе мало кто хотел попасть — это была та же школа, но где ученик и жил постоянно, не имея возможности хоть ненадолго уйти куда-то, и перспективы после выпуска были ещё незавиднее. И наверняка в каждой школе было немало учеников, изо всех сил пытающихся соответствовать образу «физически развитого», хотя очевидно было, что им так не удержаться все положенные 12 лет — а родители ничего не предпринимали, опасаясь сломать их судьбы. И кто знает, сколько бы пытался держаться и Джантар — если бы не тот случай…

Джантар и много времени спустя не мог без содрогания вспоминать день, когда, вдруг потеряв равновесие на спортивных занятиях, упал посреди школьного двора — и с ужасом понял, что не может ни подняться, ни даже толком объяснить, что с ним происходит. И руки, и язык с трудом слушались, звуки сливались в неясный шум — а другие ученики, собравшись вокруг с туповато-шальными выражениями лиц, грубо дёргали его за руки, учитель тоже кричал что-то неразборчивое (насколько удалось в какой-то момент разобрать, требуя «прекратить притворяться»), но ни у кого не возникло мысли, что Джантару требуется медицинская помощь — и чем могло кончиться, если бы Кинтал (уже в перерыве между занятиями случайно) не оказался рядом, и, узнав известные ему из литературы симптомы расстройства мозгового кровообращения, на свой страх и риск сбежал с занятий, чтобы остановить, к счастью, как раз проезжавший рядом автомобиль медицинской службы… Потом учителя возмущались, почему не сказал в первую очередь им — но ведь учитель, оказавшийся неспособным распознать те же симптомы, и сам был рядом, да и о степени доверия учеников к учителям этот случай как-то свидетельствовал… Тут уж решение было принято — и, пройдя соответствующее обследование, он продолжил свой второй учебный год уже на особом режиме: вовсе не посещая занятия, лишь продолжая числиться в своей школьной группе, и сдавая проверочные работы по итогам учебного полугодия и года. А главное: наконец вновь было время для самостоятельного чтения и размышлений над прочитанным, свободных от всеподавляющего школьного контроля — и, как ни парадоксально, он смог продолжить образование, прерванное из-за необходимости посещать школу! Но увы, родители не могли добиться того же для Кинтала и Тайлара (наверно, требовалось очень серьёзное медицинское и юридическое обоснование) — и им приходилось довольствоваться кратковременными разовыми пропусками по болезни. И Джантар видел — как трудно им, как много они теряют из-за хронического переутомления и недостатка свободного времени…

Хотя и самому Джантару особый режим предоставлялся на полугодие — а затем приходилось продлевать по итогам специального обследования, вновь и вновь подтверждая факт, что он нездоров для «обычной» учёбы, но и не так болен, чтобы отправиться в интернат. Обстановка на обследованиях была тяжёлой и угнетающей: постоянное чувство балансирования на грани между «обычной» школой и интернатом, тревожное ожидание итогов, ужас и потрясение соскользнувших с этой грани в сторону интерната, унылое разочарование тех, кого ждала «обычная» школа — не говоря уж об унизительности некоторых процедур самого обследования, и вынужденной демонстрации каждым из соискателей своих физических и психических недостатков перед другими. Ведь там почему-то бывали собраны вместе дети разного возраста, уровня развития, и главное — с самого разного характера проблемами, из-за которых претендовали на особый режим или рисковали угодить в интернат. Всё же Кинталу и Тайлару — при всех трудностях в учёбе — не приходилось время от времени оказываться среди всевозможных мутантов, хронически больных, отстающих в развитии, и прочих физически и психически дефектных школьников, которых иногда пугали сама внешность и поведение друг друга, и где особенно неуютно чувствовали себя немногие в общем серьёзно не больные дети, тоже по разным причинам оказавшиеся претендентами на особой режим. Но выбирать не приходилось: альтернативой была судьба «обычного» школьника, уже едва не стоившая ему жизни… И всё же, видя, как складывается его судьба, Джантар не мог не задуматься: почему он, казалось бы, достойный иной участи, вынужден раз в полгода оказываться среди несчастных, чья полноценность как будущих взрослых уже теперь подвергается сомнению — и, обладая знаниями в чём-то уже сверх уровня старших групп, претендовать на послабления, доказывая, что ему не по силам пройти обычную программу младших? И почему, если человечество Фархелема взялось строить совершенное и справедливое общество — жизненный путь его строителя должен иметь такое начало?..

…На обследовании они и познакомились… Итагаро Ларакадона переехал в Кераф совсем недавно — и у него были те же проблемы. Несмотря на лоруанское имя и фамилию, он по всему был скорее каймирцем, и родным языком считал улфаонтский. Правда, он мало рассказывал о своём прошлом — и Джантару осталось предполагать: его новому знакомому довелось пережить что-то, чем он не хотел делиться. (Лишь потом Джантар узнал: Итагаро пришлось много ездить по стране из-за особой секретной работы родителей на объектах разных родов войск — но подробностями он по-прежнему делился неохотно, а Джантар не настаивал, надеясь: со временем Итагаро расскажет, что сочтёт нужным.) А особый режим ему достался с формулировкой, ещё худшей, чем у Джантара: не «физическая слабость», а «слабость нервной системы» — хотя Итагаро сам не мог понять, в чём его «слабость». (Джантар же, наоборот, ощущал в нём силу, твёрдость, готовность дать отпор грубой попытке вторгнуться в его внутренний мир — что наверняка и было связано с прежним жизненным опытом. Или, по вывернутой логике взрослых, это и было «слабостью»…) И оба — с первой же встречи почувствовали, как многое их объединяет: тяга к знаниям, широта и глубина интересов… Но в отличие от Джантара, ещё не сделавшего определённый выбор в жизни, Итагаро уже определился: его увлекали физика элементарных частиц и полей, сложная электронная техника, кибернетика, информационные процессы — и увы, особый режим ставил перспективы образования в этой области под вопрос… И примерно тогда же Джантар познакомился с Фиар Балхарт — тут уже благодаря знакомству родителей по работе, а то, хотя и она была на особом режиме, обследования проходила в другой, женской детской больнице (в Лоруане детские учреждения, в отличие от взрослых, делились на мужские и женские). И у неё была та же проблема, что у них обоих: опережая в развитии большинство сверстников, да ещё обладая задатками целительства, она не выдерживала изматывающей школьной учёбы, а свои способности на совсем уж специальном обследовании подтвердить почему-то не смогла, и особый режим ей был определён тоже по «слабости нервной системы». Так их оказалось уже трое — поставленных в, казалось бы, парадоксальной ситуации, когда подросток, превосходящий средний уровень, не мог подтвердить свою ценность для общества, и даже напротив, считался уступающим большинству сверстников из-за невозможности тупо нести примитивные рутинные нагрузки и довольствоваться чьим-то скудным духовным уровнем. Взрослых шокировал подросток, не меньше их образованный и не менее серьёзно, чем они, рассуждающий, его не были готовы допустить к тому, что соответствовало его действительному уровню, возмущались, что он не хочет вести себя так, как кто-то в его возрасте — и с этим следовало войти в новое, более совершенное общество?..

Однако чем больше Джантар размышлял над этим, пытался вникнуть в окружающую его жизнь, разобраться в ней (сперва по литературе, что считалась детской, а затем, всё более разочаровываясь — и по «взрослой»), тем больше росло его недоумение по поводу перспектив, недавно представлявшихся такими радужными… Ни о каком более совершенном обществе, скором освоении океанского шельфа и космическом взлёте человечества Фархелема — речь будто уже не шла. Наоборот, всё откровеннее утверждалась несостоятельность многих прежних оптимистических прогнозов. Вдруг стали говорить о том, что ресурсы планеты не безграничны, а их разведанные запасы — меньше, чем ожидалось; население быстро растёт, а производство продовольствия за его ростом не поспевает; многим людям всё ещё недоступно самое необходимое (или по крайней мере то, чем давно обладают другие); надежды на удешевление производства многих товаров не оправдались — так что, по логике, и было уже не до скорого выхода в космос. Правда, что-то было неладно и даже вызывало протест: ведь нигде толком не разъяснялось, какие именно проблемы не удаётся разрешить за счёт любых новых технологий, и что за «не имеющие необходимого» вдруг объявились в одной из самых богатых и благополучных стран планеты. Тем более, казалось, были известны уже пути решения продовольственной проблемы: освоение ресурсов океана; массовое строительство фитотронов с регулируемым световым днём и спектральным составом освещения; выращивание в биореакторах культур отдельных клеточных масс; намечались уже и исследования в области прямого химического синтеза белков, и применения мутагенов для ускорения селекционных работ — но и тут всюду вставали загадочные тупики, связанные то ли с дороговизной неких первоначальных затрат, то ли с психологическими барьерами. Нагнетался страх перед якобы могущей возникнуть «неестественной для человека средой обитания» с неизбежным отрывом от «извечной нравственности»; перед новыми, искусственно выведенными, опасными формами жизни; в бедности бедных стран — обвинялись богатые, где человек якобы испорчен цивилизацией и потому глух к проблемам бедных; но выхода не предлагалось никакого: всё лишь сводилось к тому, что производство и прикладная наука обманули ожидания общества, не дав чего-то обещанного, а фундаментальная наука увлеклась дорогостоящими проектами по достижению малореальных, малопонятных и мало кому нужных целей — и почти с очевидностью следовал вывод: надо отказаться от исследований, которые не обещают немедленных практических успехов, и сосредоточиться на удовлетворении «насущных нужд простого человека»… Впрочем, вскоре стали высказываться и новые сомнения: нужна ли вовсе человечеству Фархелема столь развитая промышленность, учитывая ограниченность ресурсов планеты — и в чём ценность научного знания, если оно всё более становится непонятным «простому человеку», отрывается от «насущных нужд», не даёт ответа на «самые главные вопросы» (какие — оставалось загадкой, они нигде не конкретизировались)… А общее впечатление складывалось такое, будто кто-то не мог чётко сформулировать беспокоящие его проблемы, но считал своим долгом выплеснуть эту тревожную неопределённость на страницы прессы, и через неё — в умы возможно большего числа людей. Ведь жалобы шли буквально на всё: и на неудовлетворённость конкретных материальных потребностей; и тут же — на переусложнённость насыщенного техникой мирa; и — на бездуховность общества, отсутствие в нём не то какой-то веры, не то лидеров, которые должны его куда-то повести; и — на чрезмерное внимание к «исключительным талантам», принижающее опять-таки «простого человека»; и — на испорченность самого современного человека техникой и его отрыв от природы; хватало — и вовсе невразумительных, сумбурных, явно не материального, но и не духовного плана, претензий вообще непонятно чем обделённых людей; ну и конечно — не было забыто молодое поколение, которое, как всегда, обвинялось во всех мыслимых и немыслимых пороках, и злостном противодействии старшим в их искоренении. Но теперь это обретало уже иной — не туповато-ворчливый, как прежде, а грозно-обличительный характер, и едва ли не планетарный масштаб: молодое поколение как бы хотело взять слишком многое с уже катящейся к какому-то бедствию планеты, с её без того скудеющих ресурсов! И соответственно стали подаваться в «детской» прессе привычные излияния старших о собственном детстве: как они довольствовались малым, покорно сносили несправедливость тогдашних старших, позволяя себе пакостить линь сверстникам — и едва ли не потому в первую очередь и стали впоследствии тем самым «поколением победителей» и «поколением строителей великой державы». (То есть — уже само право на оценку состояния современной цивилизации получал лишь тот, кому в ней плохо; а на мнение по проблемам нынешнего детства — тот, кто убого или недостойно прожил своё?) И всё это вырастало почти до мифологических масштабов в плане смятения непонятно перед чем и ожидания непонятно чего… И в том же плане вскоре пошли в ход всевозможные промышленные, транспортные и прочие катастрофы — из которых даже не сразу выделился номером первым, символом из символов, взрыв дирижабля со всей экспедицией в небе над Западным континентом, в своё время не вызвавший заметного резонанса, так как мало освещалась в прессе сама экспедиция. (А вот чисто природные катастрофы — равно как успехи технической цивилизации в борьбе с ними — почему-то никак не шли в зачёт, ничего не символизировали. Основной акцент был — на ошибки человечества, разума, оторвавшегося от каких-то «тылов»…)

А временами — доходило вовсе до абсурда… Например — когда упор вдруг стал делаться на бесплодность попыток детского творчества (по крайней мере в областях, очевидно выходящих за пределы школьной программы), и «детская» пресса стала изобиловать примерами ошибок, просчётов, несчастных случаев в итоге «преждевременного самоутверждения» (причём подавая так, будто подобное никогда не случалось в работах и поисках взрослых). Но думал ли кто-то о конкретных подростках — которые, возможно, разуверившись под давлением такой пропаганды в своих силах и способностях, бросали начатые дела, отказывались от планов — и что, возможно, теряло на этом человечество?..

…Тогда Джантару и встретилась та газетная публикация якобы случайно найденных чьих-то детских дневников… Правда, и он уже не помнил всего: ту газету видел лишь раз, а потом она почему-то не сохранилась. Но он помнил — как, едва просмотрев первые (наивные, чисто личные, касавшиеся школьных, ученических проблем, и вряд ли вовсе для постороннего глаза) фрагменты, сосредоточился на последующих, по серьёзным вопросам… с комментариями к ним будто какого-то дурака или сумасшедшего!.. Речь шла о том, что закон и государство не столько защищают личность, сколько подминают под себя, заставляя действовать вопреки убеждениям и чувству долга, чтобы не нарушить статью закона, оказавшуюся неспособной предусмотреть конкретную жизненную ситуацию — и тут же это объяснялось… отрицательными личными качествами автора дневников: якобы слабостью, трусостью и склонностью к правонарушениям! В другом фрагменте — на попытки дать определение понятия «разумное существо» и сформулировать его основные права — следовало возражение: тогда уж наряду с правами надо определись и обязанности (и даже предлагалось, какие — но тогда… в одном ряду с основополагающими правами на личную безопасность в среде других разумных, и возможность реализации жизненного предназначения на общее благо — оказывались «обязанность получить школьное образование», «обязанность трудиться», и даже «обязанность помогать старшим по дому» — нелепости чего кто-то, готовивший публикацию в припадке морализаторского скудоумия, не заметил)! И сами формулировки: «права разумного существа признаются за всяким существом, обладающим достаточно развитым интеллектом и самосознанием, которое признаёт эти права за другими существами того же статуса, наделёнными теми же правами и признающими их, в свою очередь, за ним»; и «аргументы силы против разумных или предположительно разумных существ могут быть применены в ответ лишь на неспровоцированную угрозу применения силы»; и рассуждения в последующих фрагментах, что для искоренения преступной среды надо оказывать всяческую поддержку тем, кто искренне намерен вырваться из неё, но при отношении к последующим рецидивам как к сознательным ответам злом на добро и нарушению основных прав разумных существ, со всем, что отсюда следует — всё это было охарактеризовано как «бесплодные умствования незрелой личности, основанные исключительно на собственной слабости, трусости и неумении наладить отношения в среде сверстников». И наконец, последние, самые поздние фрагменты — полные уже смятения и неуверенности в ожидании каких-то грядущих перемен — наверняка должны были стать свидетельством жизненного краха этой «незрелой личности» и подвести читателя (примерно того же возраста) к соответствующим выводам. Будто кто-то и вывернул всем на обозрение чьи-то незавершённые поиски и сам внутренний мир — именно как символ бесплодности попыток школьника размышлять о чём-то сверх школьной программы… И Джантар, испытав настоящий шок, даже не сразу понял: во-первых — дневник публиковался явно не на языке оригинала, это был перевод с языка, похоже, чхаино-каймирской группы, а во-вторых — те, кто готовили публикацию, явно не опасались ответа автора, и, стало быть, знали, что ответить он не может. И в самом тексте — чувствовались не вполне современные настроения, идейные поиски какой-то иной, далёкой, но… знакомой ему эпохи! Когда на такие темы: более справедливых законов, основных прав человека, коренном разрешении проблемы преступности — много думали и открыто рассуждали неглупые и вполне достойные взрослые! И более того: некоторые фразы были очень знакомы, как… его собственные!..

…И была уже в истории Фархелема (по крайней мере, Лоруаны) эпоха таких надежд и ожиданий — когда недавно рухнула безнадёжно обветшавшая лоруанская монархия, и перед страной открывался новый, республиканский путь развития. И было своё молодое поколение — с новыми, не всегда понятными старшим, запросами и ожиданиями… Хотя в детдоме в Кильтуме, где жил тогдашний подросток Тукар Саум, это не воспринималось как конфликт поколений — вовсе не свойственный каймирцам. Был скорее конфликт культур: официальная Лоруана видела в чхаино-каймирском мировоззрении что-то едва ли не устаревшее, анахроничное и несерьёзное, законодательно же было закреплено главенство церкви Вохрила (или Вагрира) Четырежды Явившегося с её холодным официозом обрядов и тугоподвижностью догматики. Другие церкви — и Занклу-Хартвеса, и местные, племенных божеств, и совсем малые секты — все были как-то «ниже». Но и те — в отличие от каймирцев, просто знавших о существовании человеческих и природных духов, и при необходимости обращавшихся к ним — кому-то униженно поклонялись, приносили жертвы, соблюдали дикие и нелепые обеты, самоограничения, посты… А главное — каждый человек был как бы приписан к определённой церкви, существовало некое подданство в вере, лишь каймирцы были вне его, вне всяких церквей и сект. И это влияло на жизнь людей: порой человек не мог создать семью, получить образование, занять должность, стать членом какой-то организации лишь потому, что по рождению принадлежал не к той церкви, сословию, национальной группе — хотя и изменить такую принадлежность было весьма непросто. Так парадоксально сочеталось новое со старым: новое было лишь в ожиданиях, проектах, перспективе, но нешуточным образом приходилось следовать традициям и церковным предписаниям. Однако и новые силы в обществе зарождались не шуточные — и какой был шок для старших, когда молодое поколение, большей частью выйдя из школьного возраста, но так и не обретя чётких ориентиров, заметалось в их поисках, не желая строить будущее на том, что невозможно принимать всерьёз! И — как было похоже: тогда и теперь…

Ведь и тогда — торжественные оды грядущим достижениям вдруг, сразу сменились волной стенаний о каком-то упадке и беспорядочны духовных исканий. И так же стали массово появляться не всегда легальные организации разного философского, политического, идейного толка — с разницей, правда, что тогда уже само членство там влекло серьёзные неприятности. Люди, не замышлявшие ничего плохого, лишь искавшие новых путей для общества — подвергались обыскам, допросам, арестам, часто даже не понимая, за что их преследуют, в чём подозревают — но и старых идей, не дававших ответов на новые вопросы, они придерживаться уже не могли. Официальная же власть, видимо, была настроена до конца держаться за обрядность, основанную на мифах, легендах, и уже слишком явно не сбывшихся пророчествах о пришествии тех же религиозных персонажей — придумывая всё новые и всё более оторванные от первоисточников толкования, и относя исполнение всё дальше в будущее (но при этом не объясняя: к чему в будущем могли относиться тексты с явными указаниями на обычаи, технологии и быт давно прошедших времён?)… А ведь так формировался целый слой профессиональных страдальцев даже не за идею — за незавершённые поиски идеи, и этот процесс уже сам по себе обретал смысл священной борьбы с государством как злом. Не избежал таких исканий и Тукар Саум, уже студент Кильтумского университета — сменив несколько студенческих кружков, но не найдя там ничего, кроме невразумительных попыток толкования малопонятных учений, и лишь чудом всякий раз избегая серьёзных последствий при разгроме очередного кружка. (Правда — однокурсник, Сириола Кивау, брал многое на себя, и ему как-то сходило…)

…Хотя — традиционная лоруанская вера в высшую справедливость государства была поколеблена и с другой стороны. «Республиканский путь развития» почему-то стал оборачиваться бесконтрольным произволом в экономике, откуда-то взялось множество богатых и очень богатых людей, новый жизненный стандарт формировался уже соответственно их доходам — а большинству, обедневшему на их фоне, государство ничего не было должно, и никто не брался указать пути решения этой проблемы. И Тукару Сауму было от чего прийти в смятение: глядя, как общество, не объединяемое какими-то целями и надеждами, а раздираемое спорами о том, что происходит — сползало в неопределённость, дробясь на всё новые группировки, искавшие каждая своих путей, и всё более разрасталось предчувствие перемен, хотя вряд ли кто-то мог точно сказать — каких… А ведь Лоруана к тому же была многонациональным государством, и казалось, хоть это должно навести центральную власть на какие-то мысли — но она лишь продолжала тупо цепляться за старое и преследовать невинных. Пока вдруг, неожиданно для всех — мало кому известная группировка, непонятно какими силами захватив в течение одной осенней ночи 7781года практически весь город Алагари, не провозгласила его столицей независимого государства Уиртэклэдия… И пусть осталось загадкой для историков: кто на что рассчитывал, кто ставил какие цели — произошло то, чего, казалось, вовсе никто не ждал. Центральная власть, чей тупой консерватизм и довёл дело до такой развязки, вдруг как-то сама собой рухнула, рассыпавшись в прах — и на месте недавно единой великой державы остался конгломерат областей, как исконно лоруанских, так и национально-автономных, в том числе каймирских — предоставленных каждая своей собственной судьбе. Начались спешные беспорядочные попытки формирования новых государственных образований, сразу втянутых в вооружённую борьбу за спорные территории — жестокость которой всё более потрясала то общество, что недавно было единым народом Лоруаны, и даже не представляло себе всей мощи накопленного в нём зла. (Впрочем — и те, кто громили целые города, вопия о каких-то лишениях, и те, кого они заваривали заживо в их дорогих автомобилях — стоили друг друга…) Но угроза завоевания «независимой» Уиртэклэдией нависла и над Каймиром — когда-то вошедшим на правах широкой автономии в состав всё же лоруанского, а не уиртэклэдского государства. И Джантар помнил, в его памяти всплывали напряжённые студенческие дискуссии в университетских аудиториях: следует ли Каймиру войти в состав родственной по языку и культуре, но территориально далёкой Чхаино-Тмефанхии (на юге — остров Барьерный,отделённый от Каймира Внутренним морем, был лишь дальней окраиной Тмефанхии, а её континентальная часть начиналась лишь за широким выступом Южной Уиртэклэдии и Приполярья; на севере — узкая полоса чхаинского побережья вдоль Берегового хребта начиналась и того дальше от Каймирского перешейка), или обратиться с предложением о поддержке к правительству Фаалокра, которое, контролируя из прежней столицы, Алаофы, большую часть Центральной Лоруаны, провозгласило целью воссоединение страны — но в любом случае не допустить принесения Каймира в жертву очередной попытке возродить некогда утраченную уиртэклэдскую государственность. Кому же, как не им, студентам исторического факультета, было знать: «возрождалась» она всякий раз не только на собственно уиртэклэдской территории, и приводило это к одному результату — полному и кровавому краху… Но увы, даже не были сформированы какие-то единые органы власти на самом Каймире (прежде входившем в состав Лоруаны не как целое, а отдельными областями) — и ничего не удалось решить прежде, чем под вечер второго дня только что наступившего 7782 года в Кильтуме высадился уиртэклэдский десант; и несколько бурных и трагических дней прошли в попытках переговоров городских властей с захватчиками, в надежде уберечь город от разрушений, и одновременно — обращений к правительству Фаалокра за помощью; а затем, когда в ожидании подхода его войск в городе всё же начались грабежи и погромы, жителям Кильтума пришлось организовать оборону своими силами — увы, к войне готовы не были… И Джантар помнил — как студенты, которых приближение очередной группы захватчиков застало прямо в здании университета, вскрыли имевшийся в подвале склад лёгкого стрелкового оружия, и тоже попытались организовать оборону здания — но не помнил самого боя. Воспоминания обрывались совсем близким оглушительным взрывом за окном — у которого он, тогда ещё Тукар Саум, в тот момент стоял… И лишь теперь уже, специально обратившись за разъяснениями к литературе, он узнал: такой бой в Кильтуме действительно был, и здание университета, хоть и сильно разрушенное, всё же не досталось «борцам за независимость от Лоруаны», а спустя ещё двое суток — подошедшие наконец войска правительств Фаалокра вовсе выбили их из Кильтума, так что больше никуда на самом Каймире война так и не пришла (но увы — в отличие от перешейка с его смешанным населением, который, впоследствии ещё несколько раз перейдя из рук в руки, так и остался под властью Уиртэклэдии почти до конца 7782 года, когда правительство Фаалокра, объединив к тому времени всю историческую Лоруану, смогло наконец приступить к борьбе с сепаратистами в Уиртэклэдии, Приполярье и Дмугилии, затянувшейся до 7785 года — и тогда было юридически оформлено воссоединение Лоруаны в прежних границах; однако перешеек, вновь войдя в её состав как бы вместе с Уиртэклэдией, почему-то с тех пор как бы тоже считался уиртэклэдской территорией)… О самом же студенте по имени Тукар Саум — никаких упоминаний в литературе Джантар не встретил, да и вряд ли их следовало ожидать: в ходе боя был практически утрачен университетский архив тех времён. И даже не удалось установить — из какого номера какой газеты была кем-то вырвана та случайно попавшаяся ему страница, что пробудила воспоминания…

…В семье Джантара не очень удивились такому пробуждению памяти — но сразу предупредили: говорить о таком можно не всем. И даже не потому, о каких событиях пришлось бы: всё это было давно в прошлом, оставшиеся участники войны с самых разных сторон жили в лоруанском обществе как мирные граждане, не считаясь ничьими врагами — а… просто для лоруанско-уиртэклэдской культуры была неприемлема сама идея пробуждения глубинной памяти как факт реальной жизни! Да, оказывается — снова, как и тогда, одни народы считались «более правыми» в своих верованиях и представлениях, чем другие. Тем более, Фиар и Итагаро по-своему подтвердили это: Фиар замечала странную реакцию некоторых людей на её способность останавливать кровотечение, а Итагаро — сам не сразу признался Джантару в своей способности входить в контакт с электронной техникой (причём продолжающей развиваться дальше, так что вскоре он надеялся уже не просто чувствовать работу приборов, исправное или неисправное состояние, но и самому влиять на них, и принимать конкретную информацию). И оба уже были предупреждены родителями: хотя «вообще» реальность таких феноменов как будто не подвергается сомнению, конкретному человеку признать их за собой рискованно. Для чхаино-каймирской культуры это было естественно — но в лоруанско-уиртэклэдской среде такой человек сразу становился чем-то вроде психически больного, или даже — меченым клеймом «запретного», принадлежащего иной, не совсем человеческой природе. Так что риск был даже пытаться навести справки в Кильтумском университете, если бы каким-то чудом сохранилась часть тогдашнего архива…

…А вскоре и Итагаро пришлось покинуть Кераф, переехав к очередному месту работы родителей — секретный полигон в Моараланской пустыне, на противоположной, восточной окраине Лоруаны… Увы, разговоры о ненужности многих направлений исследований были не просто разговорами: закрывались целые институты, и специалистам даже высокой квалификации приходилось соглашаться на рутинные прикладные разработки, либо связывать судьбу с секретным военным проектом, как и пришлось вновь сделать родителям Итагаро. Раньше на такую работу вообще шли неохотно: ведь там и высокая квалификация, и высокий ранг специалиста в проекте предполагали лишь роль исполнителя, решающего свою узкую задачу без права знать, частью какого целого она является (да непонятен был и сам смысл этого в объединяющемся человечестве) — но теперь выбирать не приходилось. Пропаганда всё более создавала образ учёного-чудака, оторванного от реальной жизни, где в ход шло что угодно: от малоприспособленности к физическому труду до чуть ли не… трусости в бою (странно, но спустя полвека после войны как-то очень умело намекали на такое), много рассуждалось и о том, каких явлений природы наука не смогла объяснить, каких тайн не раскрыла — и тут уж, казалось, кто-то забывал даже самую суть электромагнетизма, гравитации, исторических процессов в обществе, придумывая очевидно бредовые «гипотезы», и ссылаясь при этом на некие древние тайные учения, мудрецов, оракулы… Хотя и непонятно было — что посредством чего пытались опровергнуть или что доказать: например, заявляя, что, «душа не объяснима через нервы»; «всё равно неясно, из чего состоит протон»; «в древности такие же дома строили без техники»; «люди дальних миров летали быстрее света, а фархелемская наука пришла к тому, что это невозможно»; «по статистике Спираль Жизни с её генетическим кодом возникнуть не могла, но она есть — значит, кто и как её создал?»; и наконец то, что, видимо, считали важнейшим аргументом: «нынешние дети не стали лучше от больших знаний. Прежние мало знали, но взрослых уважали больше»… И пусть всё это был абсурд, броские фразы для невежд, и только — но казалось, и этому искренне верили в верхах лоруанской власти, где решалось, сколько и на какие исследования выделить тысяч или миллионов бэни — лоруанских денежных единиц. И наука всё более проигрывала даже непонятно в чью пользу: неясно было, куда идут «сэкономленные» так средства, где, что и кому дают. Зато всячески превозносился «простой человек» — с малым запасом знаний, невысоким полётом мысли, готовый удовлетвориться всем самым примитивным, но обиженный на цивилизацию за то, чего она ему не дала. И именно он, «простой», всё более провозглашался неким «корнем и основой человечества», и на него должно было быть рассчитано всё: производство, быт, идеология — образованному же человеку предлагалось превратиться в прислугу при нём, кое-как обеспечивая его «насущные нужды» и не помышляя о большем. И это уже говорили открыто и спокойно, как о чём-то заурядном, давно известном — хотя означало, по сути, сворачивание развития цивилизации и отнятие у неё всяких перспективных целей. Нo люди не могли не думаться, что же тогда ждёт всё человечество, и конкретно каждого из них — и напряжённость в обществе нарастала…

И был момент, когда казалось, что «уже началось»: в преддверии очередного учебного года некие чиновники решили, что слишком многие дети пользуются особым режимом не по праву — и в школу вместе со всеми пошли даже некоторые мутанты с явными анатомическими дефектами. Да ещё тут же (будто этого мало) случилась поразившая всю Лоруану история с формой одежды школьников… Они действительно в чём только не явились тогда на занятия: и в старой национальной одежде, и в иностранной школьной форме, и одетыми как крестьяне или даже нищие прежних времён, и в вовсе странных облачениях, которые разве по ошибке кто-то мог счесть своей национальной или старинной ученической одеждой! И хотя потом те же чиновники, спохватившись, принялись спешно давать новые разъяснения, и переводить многих школьников посреди уже начавшегося полугодия вновь на особый режим — чувствовалось: даром это не прошло, оставив глубоко в подсознании общества и поныне тлеющий там след. Многие восприняли случившееся как серьёзное оскорбление на национально-религиозной почве (и именно тогда вдруг стали раздаваться голоса, что такие-то этнические группы не уважают обычаев и понятий других; в прессе пошла волна материалов со сравнением традиций разных народов; затем на этой волне стали вспоминать о праве на введение отдельными территориями своих местных законов — а кое-где, по слухам, такие законы фактически уже действовали)… И что можно было подумать — когда даже в газетах лоруанской и особенно каймирской семье вдруг начали ставить в пример дмугильскую, где ребёнок, похоже, не мог и просто встать, сесть или обратиться к кому-либо без разрешения старших? А уж какие слухи стали ходить о возможных переменах в школе… Что — вправду могут вернуться древние варварские наказания; большую часть каникул поглотят «трудовые отработки»; школьные столовые вовсе закроются, а носить в школу с собой съестные припасы тоже будет нельзя; предметы естественнонаучного цикла будут сокращаться, а взамен вводиться другие (увы — впоследствии подтвердилось); и скоро даже признаться в наличии дома «детских» моделей фотоаппаратов или компьютеров будет нельзя, а полиция будет совершать рейды по домам, изымая их; а пресса и передачи из Чхаино-Тмефанхии — станут подвергаться цензуре (увы, подтверждалось и это)… И такие страсти в обществе вызвал, казалось бы, лишь трагикомический казус! Но страшнее всего было — что взрослые сами начинали верить в свои мифы о младшем поколении. И как знать — от чего, возможно, уберегло Джантара, одного из совсем немногих в Керафе подростков-каймирцев, лишь общественное положение родителей; да и случайно ли в обеих драках в тренировочном лагере пострадавшим оказался Кинтал, также единственный там каймирец (что, впрочем, приравняло его к инвалидам военной службы, от которых уже не требовалось быть «физически развитыми» — они считались как бы отдавшими обществу некий долг, и могли без особых проблем учиться дальше, если позволяло здоровье)… И с самим особым режимом стало не так просто — теперь не всех обследовали в обычной детской больнице. В некоторых, особо сложных случаях (а именно к таким отнесли Джантара и Фиар) — разрешение мог дать лишь специализированный мединститут, каковые имелись далеко не в каждом областном центре Лоруаны. Правда, институт как раз нужного профиля был в Риэланте — исторической столице северной, хафтонгской части Каймира — и его зона действия охватывала, кроме самого Каймира, также и перешеек, и часть Уиртэклэдии. Но вот Итагаро повезло меньше: по его новому месту жительства такой институт был в Моаралане…

…Но как бы ни было — именно на обследовании в Риэланте у Джантара появились новые знакомые, у кого были те же проблемы… Двое из них — Минакри Арафо и Донот Риеф — были жителями самого Риэланта, хотя для Минакри, в отличие от Донота, Риэлант не был родным городом. Он родился в городе Нмарваг, в Западной Дмугилии, был наполовину хафтонгом, и на четверть (что, впрочем, мало отражалось во внешности) — лоруанцем и нвеклало-дмугильцем. Особый режим ему был определён по «слабости нервной системы на почве перенесённой психический травмы», но подробностей он в том, первом разговоре с Джантаром не раскрыл. Лишь по смутным намёкам Джантар сумел догадаться: это связано то ли с попыткой похищения его у родителей, то ли с каким-то дальним авиаперелётом. «Пойми, это так тяжело и страшно, что я не готов рассказать, — только и признался он Джантару. — Может быть, когда-нибудь…»

Зато Донот сразу сказал им обоим, что обладает, возможно, одним из самых редких свойств — спонтанным пирокинезом — и рассказал, как оно проявилось у него впервые. И этот случай глубоко поразил Джантара… В той самой «элитной» школе (предназначенной в основном для детей крупного начальства и сотрудников особо секретных спецслужб — куда из-за высокого положения его родителей в городской управе Риэланта пришлось быть зачисленным и Доноту) в первый же день учёбы, после торжественной церемонии начала учебного года и нескольких первых уроков, в их группе вдруг прошёл слух: предстоит ещё какое-то «посвящение в ученики» — и Донот, видя, что никто не расходится и все чего-то ждут, сам тоже остался в школе после конца занятий. Но вот вскоре их всех в сопровождении старших учеников зачем-то повели в школьный подвал — и лишь там по зловещей тишине ожидания он вдруг понял: готовится что-то неподконтрольное отсутствующим там учителям, а возможно, и опасное для здоровья и жизни их, учеников младшей группы! И тут, как он помнил — у него прямо сквозь одежду из колена и локтя вырвались языки пламени, изрядно перепугав не только самозванных «посвятителей в ученики», но и его самого… Правда, те, вскоре опомнившись, принялись срывать с него одежду, чтобы найти источник огня — но уже новый язык пламени из ладони Донота едва не ударил кому-то в лицо, вызвав настоящий переполох, а тем временем оказалось: ещё раньше кому-то из так и не «посвящённых в ученики» младших удалось вырваться из подвала и рассказать обо всём не успевшим разойтись учителям, которые как раз в этот момент ворвались в подвал… В результате произошёл крупный скандал (о котором, как Джантар вспомнил в том разговоре с Донотом, он уже слышал раньше), выяснилось, что уже трижды перед тем в этой школе старшие ученики устраивали какие-то столь дикие и позорные «посвящения» младших, что те не решались рассказать и у cебя дома (подробностей, впрочем, не узнал сам Донот) — и всё это вылилось в рухнувшие карьеры многих родителей, и перевод их детей в школы для малолетних преступников и психически больных. Сложнее, однако, было с самим Донотом — ведь хотя показания свидетелей и cобственная прожжённая одежда были налицо, подтвердить свою способность перед какой-то специальной комиссией он тоже не смог — и ему был определён особый режим со странной, неизвестной ранее Джантару формулировкой: «труднообъяснимый общественно значимый феномен», и то под вопросом. И под вопросом — продлевался теперь каждое полугодие…

…А назавтра, на второй день обследования, у них появились ещё трое новых знакомых. Одним был Герм Ферх из Тарнала, второго по численности населения после Керафа города Каймирского перешейка — сразу удививший Джантара их внешним сходством (которое — тем более, при сходстве и фамилий — могло указывать на далёкую родственную связь, ещё из времён единых исторических корней улфаонтов и хафтонгов, когда не было самого нынешнего различия в вариантах имён). А вот своей формулировки особого режима Герм точно не знал: кажется, тоже «слабость нервной системы», но и при ней под вопросом — что-то более серьёзное, связанное с давним случаем, когда его по ошибке едва не отправили на операцию по исправлению врождённого дефекта, которого у него не было. И хотя ошибки вовремя удалась избежать — его собственная реакция на происходящее была признана неадекватной, и в итоге породила некие подозрения психиатрического характера (хотя как бы тут реагировал взрослый?). Герм лишь случайно узнал это со слов матери много времени спустя — до того искренне полагая, что переводом на особый режим признано его опережающее развитие, и надеясь в дальнейшем подтвердить это делом. Теперь же, когда знал правду, эти психиатрические подозрения серьёзно беспокоили его — но и пытаться начать пересмотр обоснований особого режима было опасно. Так он и продолжал числиться в группе риска по возникновению психических расстройств — чтобы не потерять право на особый режим, или не оказаться в интернате…

Герм же и познакомил Джантара с Ратоной Иаганой и Лартаяу Аларифаи, с которыми успел встретиться накануне. У Ратоны, полухафтонга-полууиртэклэдца из Тисаюма, было вовсе странное и загадочное свойство: склонность к кожной аллергической реакции на одежду из некоторых видов ткани (из-за чего он и присутствовал на том медосмотре лишь в набедренной повязке из особого, биологически инертного, и обычно применяемого лишь где-то в технике материала. И не то, что ему не могли достать больше такой ткани — но как чувствовало себя тело в одежде из неё…). Конечно, возникали проблемы — как по пути из Риэланта в Тисаюм и обратно, так и на самом обследовании (где в тот раз его даже водили по кабинетам отдельно от остальных, чтобы случайно не коснулся чьей-то одежды. Хотя опасно было лишь, если — влажной или потной кожей, и то — на некоторых участках тела. Это уже потом, со следующего раза, всех снова, как раньше, стали полностью раздевать…). Точно же причину такой странной аллергии установить не удалось, как не удавалось и бороться с ней. Ратона даже рассказал: какой-то препарат едва не привёл к остановке то ли сердца, то ли дыхания — так что решено было не рисковать, предоставив ему жить с этой странной и не поддающейся никаким воздействиям аллергией. Но без «психиатрических» сомнений не обошлось и тут: подозревалась и симуляция, которую не удавалось разоблачить, и загадочный невроз, лишь внешне маскирующийся под аллергию — и всё это тоже значилось под вопросом при формулировке «труднообъяснимый общественно значимый феномен»…

И уж как странно перекликалась со случаями их всех история Лартаяу — полухафтонга-полулоруанца из Амариоли (города на самой окраине зоны действия риэлантского мединститута, в той части Уиртэклэдии, что почему-то называлась Внутренней Лоруаной)… У него тоже случилась проблема с раздражением кожи (тут уж просто механическим) школьной формой, он решился снять её прямо в школе; а кто-то из учителей, истолковав это как нежелание следовать общепринятым моральным нормам, неуважение ко всем взрослым, и тому подобное, поднял совсем уж бредовый скандал — и Лартаяу тоже решился поставить вопрос: зачем ему эти лишние школьные трудности, если сам он может учиться быстрее? И в итоге — тоже привело к формулировке «слабость нервной системы», отягощённой психиатрическими подозрениями…

И что делать — особорежимники и их семьи соглашались на такое во избежание худшего: интерната психиатрического профиля, потери оставшегося здоровье из-за школьных перегрузок, да и мало ли ещё каких и чьих попыток некомпетентного вмешательства в их судьбы для подгонки под «приемлемый обществом» стандарт. Так, числясь неполноценными, спасались те, кто при ином отношении общества к их проблемам наверняка были бы для него полезнее многих взрослых…

…А потом они ещё раз, уже все вместе, встретились в гостинице при мединституте, где жили во время обследования, и разговор затянулся почти до ночи — так многое хотелось сказать друг другу. И хотя говорили в основном об увлечениях, интересах и личных проблемах каждого — речь неизбежно заходила и о беспокоившем всех, и к тревоге за личное будущее примешивалась необъятная тревога мировых, планетарных масштабов — ощущавшаяся даже в том, как изменились у всех первоначальные планы и намерения… Минакри рассказал: сперва он увлёкся химией, затем через (биохимию и биофизику) стал больше склоняться к изучению глубинных механизмов целительства, и вообще физических полей живых организмов (кстати, оказалось: он — внук известного целителя Кейн Брона!), но теперь его увлекали вопросы эволюции общественного сознания: формирования и развития научных, политических, религиозных идей… Донот (с таким-то феноменом) тоже по мог не увлечься тайнами биоэнергетики, но больше — космической эволюцией небесных тел, и особенно планет (что, как недавно казалось, вскоре мог бы изучать на месте, а не лишь по косвенным наблюдательным данным. Уж побывать хотя бы на Тарменехе — казалось так близко и реально!)… На скорый выход человечества Фархелема в космос рассчитывали и Герм, и Лартаяу, но больше имея в виду другое: работу на орбитальной, заатмосферной обсерватории. (Правда, Герм и так уже вёл наблюдения как астроном-любитель, зато Лартаяу избрал путь астрофизика-теоретика, готовясь к работам, вряд ли возможным в домашних условиях: по общим вопросам космологии, звёздной эволюции, поискам планет у других звёзд, наблюдениям сверхдальних внегалактических объектов, освоению наблюдательной астрономией тех диапазонов волн, что, поглощаясь атмосферой Фархелема, практически не доходили до поверхности…) Но теперь — и эти планы будто отступили вдаль: Донота, Герма и Лартаяу тоже увлекли идейные поиски нового времени, размышления о ситуации в обществе, из-за которой и отодвигались в неопределённость прежние ожидания… Ратона же — вовсе не успел определиться с основной сферой интересов, оставаясь на перепутье между медициной и биологией (неудивительно, учитывая аллергию), археологией (где могли пригодиться его способности к биолокации), и исследованиями глубинных уровней строения материи — но теперь и его увлекли вопросы прежних идейных исканий человечества Фархелема, и их связи с нынешними… И тогда же Джантар рассказал остальным о Фиар и Итагаро — и все будто почувствовали: между ними, включая и тех, отсутствовавших (хотя на самом деле и Фиар была поблизости, в той же гостинице, но в «женском» крыле), как бы возникли незримые нити связи, даже образуя некий круг — где притом будто не хватало ещё кого-то…

…И однако — затем Джантар мог часто видеться лишь с Фиар, живя с ней в одном городе, остальных же встречал от случая к случаю, на обследованиях. И всякий раз они возвращались к вопросам, поднятым в первом разговоре, и чувствовалось: перспективы — всё неопредёленнее и тревожнее. И даже не столько личные (хотя тут лишь целительские способности Фиар говорили сами за себя, да ещё Герм и без специального образования был уже состоявшимся астрономом, у остальных же перспективы этого образования были весьма туманны) — сколько именно в связи с общей ситуацией…

А для самого Джантара, при всей разносторонности его интересов — именно это направление становилось главным, ведущим делом жизни (тем более, и было продолжением тех, прежних поисков, о которых напомнила газетная публикация его старых дневников)… Пытаясь понять происходящее, он взялся за изучение всей доступной литературы по истории, философии, психологии, социологии; затем, поняв, что не находит там ответов, стал уделять больше внимания медико-биологическим сторонам проблемы, изучая физиологию и даже психиатрию — но и там не мог найти ответов: какие механизмы в устройстве общества (или психике отдельного человека) ответственны за такое? Не объяснять же всё было — тем, что некоторые возрасты в жизни человека считались кризисными! (Это означало повышенный риск психофизиологических проблем, но не фатальную предопредёленность — чтобы относиться ко всем людям этого возраста как потенциальным преступникам и сумасшедшим. Увы, практически к подросткам — так и было, в отличие от людей шестого десятка лет, чей кризис редко упоминался за пределами медицинской литературы.) Не давали ответа и всевозможные, часто взаимно противоречивые, концепции исторической ритмики, и просто аналогии — ведь в том-то и дело было: никогда прежде человечество Фархелема не знало эпох столь бурного, почти взрывного роста и развития во всех сферах жизни, и ни от какого поколения не требовалось усвоить такие объёмы информации — вот и нельзя было свериться с опытом какого-то из прежних поколений: что делало и думало оно, когда его сперва увлекли столь многообещающими перспективами, взвалив такую нагрузку и историческую ответственность, а потом грубо сдержали, будто убрав с пути уже близкую цель, так что впереди была лишь глухая преграда (или напротив — пустота, пропасть)… А всё будто и проваливалось, как в пропасть или бездонный колодец — в тупую, хмурую, беспросветную унылость «насущных нужд», и силы общества будто выкипали в бесплодных спорах по разным поводам и без видимых причин…

…Например, в печати развернулась дискуссия о «теории Фаалокра», несколько месяцев кряду сотрясавшая Лоруану — а Джантар не мог понять: о чём речь, что за теории, как оказалось, не существует? Пока вдруг с удивлением не понял: многих потряс факт, что Фаалокр не был, как они ожидали… каким-то религиозным пророком!.. Но о нём никогда и не говорили в таком качестве: его знали как выдающегося теоретика и практика в политике — но нигде и слова не было, что в полном собрании его научных работ, статей и речей должна содержаться некая теория с пророчеством на современность, настоящий момент (а то и вовсе — каким-то «универсальным» пророчеством, содержащим явно или неявно ответы на вопросы всех последующих времён)! Но непонятно какие круги и силы в обществе, взявшись искать у него такую теорию, и естественно, не найдя — подняли шумиху уже как о лжепророке, будто бы обманувшем человечество. И сразу — пошли чьи-то потрясённые рассуждение о вправду трудносовместимой с образом религиозного деятеля суровости некоторых решений возглавляемого им правительства (хотя решения были — военного времени); и даже объявилось множество неведомых ранее борцов и страдальцев в борьбе против «ложной веры» — оказывается, давно осознавших её ложность; а затем — вовсе странных полумистических спекуляций вокруг биографии и самого имени Фаалокра… И увы, было к чему придраться: подлинная биография прослеживалась по документам лишь начиная со старших групп детдома в Ветафомиси, не было известно происхождение, родственники, и даже непонятно из какого языка автономий Средней Лоруаны происходила сама фамилия — которую теперь и прочитывали по-дмугильски как «Варогр», и объявляли псевдонимом, сокращением от невесть откуда взятого «подлинного имени» Фатаро Алокрихума, а то и вовсе утверждали: никакого Фаалокра не было, это — мифологический образ, псевдоним… коллективного правления тогдашних министров (не объясняя, впрочем: кого же изображают известные кадры хроники, и чьему авторству принадлежат научные труды, речи и статьи?)…

Но вот стало очевидно: кампания по «разоблачению лжепророка» зашла в тупик, разоблачив лишь собственную абсурдность — и тут же грянула другая: та самая, о неких мистических тайнах Западного континента… А вскоре ничем кончилась и она, ей на смену пришла ещё одна: снова о том, что в современной цивилизации якобы ущемлены права малых групп и народов, им для сохранения неких духовных ценностей нужна своего рода идейно-культурная автономия на основе местных законов — и вот это стало обретать форму возникшего сперва как бы исподволь, полулегально (и даже никак законодательно не закреплённого) раздела страны на «регионы по вероисповеданию», внутри которых выделялись ещё автономии разного уровня (причём и — одни внутри других). Официально этого нового, «параллельного» деления страны как бы не было, никакие законные власти решений об этом не принимали (и вообще не всегда было понятно, что делается от чьего имени и в чьих интересах) — но какие-то решения принимались, и совсем не «кажущимся» образом влияли на жизнь людей. Где-то, например — приходилось отныне начинать день в школе с молитвы неведомо кому на неизвестном языке; или — срочно отменять торжества, пришедшиеся, как выяснялось, на траур или пост непонятно по какому случаю, о котором не знала большая часть именно местного, коренного населения… И уже всё чаще сталкивались интересы разных «облагодетельствованных» таким образом групп, вспыхивали потасовки, порой с серьёзными жертвами — но и разобраться, кто прав, кто виноват, было нельзя. Существовали разные верования, легенды, обычаи, неоднозначно соотносившиеся между собой — и потому обряды, места, имена, даты, святые для одних, оказывались символом скорби, предательства, или даже нечестивых забав для других, сыпались обвинения в кощунстве; соответственно противоречили друг другу и сами местные законы — и даже непонятно было, имел ли кто-то реальные полномочия следить за их соблюдением, верша суд и кару, и жаловаться и случае чего было некому и некуда. А сами обычаи и традиции никем специально не вводились: они просто существовали издревле, и изменить или отменить введённое как бы никем — тоже было некому…

…И уже на этом фоне — как-то все вместе, сразу — шли новые пропагандистские кампании: о «неприемлемости» пути Чхаино-Тмефанхии, создающей якобы «неестественную среду обитания человека»; о будто ведущихся там «безнравственных и опасных» опытах, в которых выведены опасные мутанты; намекалось и о возможных результатах попыток… изменения сроков беременности, выведения новой расы людей с повышенными умственными способностями, искусственного продления жизни и тому подобном; и тут же (в контексте предыдущего было особенно странно) — что «нормальный ребёнок» якобы уже не в силах усвоить весь объём школьной программы по предметам естественнонаучного и технического циклов… Трудно понять: кто чем конкретно обеспокоен, что можно и нужно делать? И — впору уже задуматься: к чему может прийти Каймир в составе такой Лоруаны? Где тоже — при его новой автономии (учреждённой взамен той прежней, на правах которой он вошёл в состав Лоруаны — и затем постепенно забытой, иссякшей, показавшейся ненужной в грядущем едином человечестве, где и так должны были найти воплощение идеалы и надежды чхаино-каймирской культуры) — какие-то пришлые общины требовали создания уже своих местных автономий, совершались странные и мало кому понятные ритуалы, шествия к каким-то образом возникшим местам поклонения неясно кому и чему, раздавались призывы отстоять непонятно чью и какую идентичность, в каком смысле «навести порядок», и тому подобное… Но и то обстановка была в целом спокойной — а уж что творилось в других частях страны…

…Если — вот ещё два года назад Джантар, проводя с родителями их летний отпуск в Кильтуме (где по-прежнему ничего не рисковали выяснять), познакомился с особорежимником по имени Талир Менг, из Моараланы, и тот рассказал ему: в этом крупном городе, областном центре, также со множеством секретных армейских заводов и институтов — местные племена уже открыто требуют устроить всю городскую жизнь по их вере и обычаям — на фоне вялой, безразличной реакции властей (точно как перед войной!), да и в вечерние полицейские облавы попадают почти одни подростки некоренных рас, и чаще всего — ни за что… (И Джантар снова как-то сразу почувствовал: Талир — и есть тот, недостающий, кого не хватало в их кругу, и им когда-то придётся встретиться уже всем вместе! И вот — встретились. После таких событий, что сама встреча казалась почти чудом…)

11. Цена доверия

… — Джантар, где же твои? — спросил Итагаро. — Я не вижу. А как будто договаривались встретиться здесь…

— Действительно, где? — Герм пристально осматривал площадь. — Может быть, мы не так поняли? Нет, мне это не нравится. А у меня в сумке видеокамера…

…Погружённый в размышления, Джантар не заметил, как они дошли до Вокзального проспекта. Эта улица вела прямо к центральному городскому вокзалу рельсовой дороги, что был виден вдалеке уже отсюда, от небольшой площади на набережной, бывшей её началом. К вокзалу проспект шёл прямо и немного вверх. Посередине тянулась, прерываясь лишь на перекрёстках, широкая разделительная полоса клумб, обрамлённых по краям рядами буровато-зелёных, в два-три человеческих роста, деревьев с вытянутыми в почти веретеновидные спирали нежно-зелёными концами ветвей. (Это был реликтовый вид, один из немногих сохранившихся прямых потомков древнейших сухопутных растений. Здесь, на Каймире, у южной границы распространения этого и ещё нескольких близкородственных видов, они выпускали новые ветви так поздно.) Подножия стволов утопали в густой листве желтовато-зелёных и красновато-фиолетовых папоротников, чередующиеся зигзаги которых складывались в ромбический орнамент на фоне ярко-зёленой травы. По левой стороне проспекта от набережной тянулся сплошной ряд двухэтажных зданий, правая — начиналась чуть дальше, тем самым и образуя эту небольшую площадь с фонтаном в центре, гранитный восьмиугольный парапет которого окружала кольцевая клумба, высаженная кустиками какого-то тропического мха с жёлтыми коробочками спор на ярко-красных стеблях, названия которого Джантар не помнил… Но сейчас всё это лишь едва привлекло его внимание — и он, окинув площадь взглядом, сразу убедился: их никто не встречает. Хотя и разминуться не могли: он знал, что за площадью набережная заметно сужалась и почти сразу сворачивала влево, повторяя изгиб берега, других площадей там не было — а аллея за деревьями смыкалась с набережной как раз неподалёку…

Неужели… Тревожный холодок пробежал внутри у Джантара. Это… снова могло найти их семью? После того, как вроде бы всё выяснилось, и всё закончилось?..

Или нет… Что-то было неладно — здесь, в окружающей обстановке…

И почти сразу, взглянув вперёд, Джантар понял… Со стороны Вокзального проспекта прямо на них двигалась группа из восьмерых ровесников (или чуть старше), лоруанцев или уиртэклэдцев, с тупыми грубыми лицами, одетых в странную подделку сразу под лоруанскую и аухарскую военную форму, хотя и с явно настоящими, непонятно откуда взятыми, шлемами лоруанских броневых войск. И они явно рассчитывали, что противостоять им будут лишь четверо: Джантар, Итагаро, Лартаяу и Герм. Остальные почему-то отстали, и только приближались сзади….

— Джантар, назад! — Итагаро остановился и сделал знак, как бы преграждая путь. — И Герм, с камерой, тоже… Донот, Фиар, видите ситуацию? — Итагаро на миг обернулся. — Талир, тоже можешь пригодиться… Где Талир?

— Здесь, — ответил Талир, подошедший сзади. — Да, вижу. Всё понятно…

Джантар почувствовал, как холодеет его кожа, и услышал громкий стук учащённо забившегося сердца. Судя по реакции товарищей, ситуация была серьёзной — хотя и трудно было поверить, чтобы что-то могло случиться прямо здесь, почти в центре Тисаюма, на площади посреди набережной… Может быть, Итагаро и Талира подвёл их прежний горький опыт? Нет, Итагаро был внутренне спокоен, собран — наверняка здраво оценивая ситуацию…

И Джантар вдруг понял: сам он ощущает скорее даже не испуг или напряжение — горечь, досаду… Это другие: Донот, Фиар, Талир — могли со своими способностями защитить себя и остальных, которым оставалось рассчитывать на обычную силу и ловкость (да ещё возможно, у Итагаро было какое-то тайное приспособление на этот случай) — а он, Джантар? С его и так-то «физический слабостью» — да ещё после того, что случилось совсем недавно? И он чудом остался в живых — чтобы снова быть беззащитным перед подобной мразью? (Зря до сих пор не думал тоже освоить какие-то особые приёмы самозащиты, вроде тех, которыми в совершенстве владел Итагаро — опасаясь ожесточиться, или ещё по столь же неоправданным моральным соображениям? Если что-то чрезвычайное возможно уже прямо здесь…)

— В чём дело? Что вам нужно? — спокойно и уверенно по-лоруански спросил Итагаро.

— А вы почему не в школе? — глумливо, изображая притворное внимание, в любой момент готовое смениться вспышкой агрессии, произнёс один из встречных (должно быть, главный среди них), продолжая приближаться к Итагаро, пока другие встали в стороне, ожидая, что будет дальше. — Особорежимники, да? А почему мы должны учиться в школе, а вы — нет?

— Вы насколько я понимаю, тоже не в школе, — ответил Итагаро. — А что вы кому должны, мы не знаем. И я, кажется, объяснял: мы с Талиром живём там, куда нас поселили после эвакуации из Моараланы, ни к каким вашим делам с кем-то из соседнего дома отношения не имеем… Или — действительно попробуем разобраться? Но тогда — с участием наших родителей, мы от них ничего такого скрывать не намерены. Так что или объясните им всё как люди — или не впутывайте нас в свои дела неизвестно с кем…

На тупом лице спрашивавшего отразилось замешательство — хотя вряд ли только потому, что не нашёлся с ответом. Ведь теперь он не мог не видеть: им, восьмерым, противостоят не четверо, а девятеро, на что он не рассчитывал.

— Нет, правда, — продолжал Итагаро, — почему вы цепляетесь только к нам, а взрослых не трогаете? И что за тайны даже от родителей? И что мы вам должны? Мы, что, вступали в ваше тайное общество, давали вам присягу? Чего вы от нас хотите?

— А ты сам очень взрослый, да? — с таким перекошенным выражением лица выкрикнул предводитель встречных, что у Джантара мелькнуло сомнение, сколь он психически нормален. — Значит, ты одет как… (прозвучало нецензурное слово, означавшее на грубом жаргоне «простых людей» ребёнка или человека, младшего по возрасту, положению) …а говоришь как взрослый? Да ты… Да мы вас сейчас… — говоривший запнулся, не находя слов — и бросился вперёд, делая сообщникам знак окружить Джантара и его товарищей. — Посмотрим, что у них в сумке…

Дальнейшее произошло мгновенно — во всяком случае, так показалось Джантару. Итагаро просто взмахнул рукой, отступив назад и даже никого не коснувшись — но раздался глухой резкий удар, нападавший застыл в полушаге от Итагаро, а затем, охнув, повалялся на асфальт, сбив с ног двоих бросившихся вперёд сообщников. Ещё один — почему-то с криком кинулся на другого, и тот, отлетев, споткнулся об упавших и тоже повалился на aсфальт… «Минакри, берегись!»— прозвучал рядом громкий крик Фиар (и странным образом будто застыл на долю мгновения в ушах Джантара, вполне дойдя до сознания, лишь когда он мельком увидел, как Минакри отводил от себя занесённую над ним руку с каким-то предметом, прежде чем нанести удар в шейный энергоцентр нападавшего). И тут же прямо перед глазами Джантара возникло лицо с выражением, вообще мало похожим на человеческое — но и его собственное замешательство длилось лишь долю мгновения, а затем он ощутил удар чего-то о своё колено, и даже не сразу понял, что этот удар (пусть скорее рефлекторно, чем сознательно) нанёс одному из нападавших он сам. Но больше он не успел ни о чём подумать: мгновение спустя по левому плечу пришёлся удар тупым орудием, почти сразу же кто-то навалился сзади, схватив руками за горло, в глазах потемнело — но тут через всё тело прошёл волной мощный глухой удар, по обхватившим горло рукам прошла судорога, они разжались — и Джантар понял, что уже пытается подняться, опираясь на руку Итагаро и судорожно хватая ртом воздух. Вокруг по сторонам в разных позах валялись на асфальте трое нападавших, и двое поодаль — растерянно застыли над третьим, из-под лопатки которого торчала рукоять чего-то, а по одежде медленно расплывалось тёмное пятно крови. Ещё двоих нападавших нигде не было видно.

— Развлеклись? Довольны? — в голосе Итагаро прорвалось гневное возбуждение. — И кстати, ранили одного из своих, а это — уже судебное дело…

— Очки… Не могу открыть глаза… — боль и отчаяние в голосе Талира заставили Джантара вздрогнуть, не дав среагировать на слова Итагаро: закрыв глаза одной рукой, Талир пытался подняться, протягивая другую в пространство перед собой. — Где очки?

А ведь эта особенность Талира и дала ему право на особый режим. Ночью он видел так же хорошо, как другие люди — днём, зато при дневном свете носил специальные очками с тёмными светофильтрами. (Ведь другая его особенность: телепатическая связь с некоторыми людьми на близких расстояниях — нигде, ни в каких документах, не упоминалось…).

— Вот они, — Герм помог ему подняться, другой рукой держа вместе с сумкой и очки — Не открывай глаза, я тебе надену.

И только тут до Джантара стал доходить смысл происшедшего — и слов Итагаро о судебном деле. И он вдруг увидел: площадь, только что малолюдная, теперь будто наполнилась толпой, окружившей их со всех сторон. Причём каймирцев, кажется, не было — Джантар видел одни светлокожие лица. Тут были и взрослые, и школьники — причём как раз те, что, в отличие от остальных, всё ещё выделялись так и не отменённой особой одеждой. Трое были в чёрной форме «элитной» школы (хотя и здесь, в Тисаюме, Донот продолжал числиться в такой — с этими троими, похоже, знаком не был); ещё несколько — в полувоенной форме будущих офицеров (а эти, судя по их агрессивной сплочённости, были знакомы между собой)… Но это было уже страшно — и сквозь ещё не прошедшее возбуждение Джантар ощутил, как всё похолодело у него внутри при мысли о возможных последствиях. И даже невольно, будто ища поддержки, он обвёл взглядом собравшуюся толпу — но в выражениях большинства лиц читались только испуг, смешанный с осуждением и ненавистью, или просто злобное любопытство…

— Жизненно важные органы не повреждены, — как сквозь пелену тумана, донёсся голос Герма (и Джантар даже не сразу понял: речь шла о раненом нападавшем).

— Давайте попробую остановить кровотечение, — сказала Фиар, склоняясь над раненым. — Но только…

— Что ты делаешь? Не трогай… — кто-то из взрослых, прорвав круг собравшихся, бросился к Фиар и, схватив за руку, оттолкнул с такой силой, что она едва не упала, чудом сохранив равновесие. — Сами его чуть не убили — а теперь кровь останавливать? Это вам, что, игра?

— Ну, видите, что вы натворили? — ещё кто-то, подойдя сзади, схватил Джантара за руку. Голос был полон злобы и презрения. — А это действительно уже не игра. Это вы совершили преступление, и вам придётся за него отвечать…

— О чём вы? — резко обернулся Итагаро. — Вы разве не видели: мы спокойно шли по набережной, они сами напали на нас?

— Ты как со мной разговариваешь? — ответил тот с презрительным удивлением, будто упиваясь собственным превосходством. — Ты хоть знаешь, кто я такой? Я — представитель власти, офицер военной прокуратуры! Ну ничего, скоро ты заговоришь по-другому…

— Нет, а какое право вы имеете намугрожать? — казалось, Итагаро совсем не смутился и при этих словах. — Если даже не знаете, что тут случилось на самом деле?

На мгновения в толпе воцарилась странная тишина — но захват на руке Джантара не разжался. И рука была схвачена так, что он даже не мог повернуться и увидеть этого «представителя власти»…

— Вы только послушайте, как он со старшими разговаривает, — пополз за спинами собравшихся злобно-трусливый шёпот, будто кто-то, не решаясь высказаться открыто, искал поддержки других.

— Да все они одинаковы, что ещё разбираться, — ответил другой голос.

— С дубинками ходят, вечером на улицу выйти страшно, — сказал третий (и снова непонятно, кого имея в виду). — А у этого, смотрите, какой взгляд. Что ему стоит старого человека ударить…

— Наши дети должны учиться, а эти ходят купаться в море, — подал голос ещё кто-то. — Видите, какие у них причёски. Им и стричься по-школьному не надо.

— Да у них и одежды нет такой, чтобы не стыдно было в школу прийти, — продолжил, кажется, снова первый голос. — Им просто не нужна. Хотя они тут и в школу так ходят…

— Ну, в чём каймирцам ходить в школу на Каймире — наверно, не тебе решать, — с внезапным полуоблегчением услышал Джантар голос Кинтала, который вытолкнул перед собой из толпы пугливо озиравшегося взрослого. — Ты в своей деревне распоряжайся, а не здесь… А кто тут говорил, что с подростками разбираться ниже вашего достоинства — так вы мне, уже окончившему школу инвалиду военной службы, объясните: что плохого сделал мой брат? — тяжело опираясь на костыль, Кинтал повернулся к тому, кто держал Джантара за руку. — И вы, что, уже успели провести тут какие-то следственные действия, чтобы решать, кто преступник? И кстати, какие у вас на это полномочия?

— А ты ещё кто такой… — угрожающе начал назвавшийся «офицером военной прокуратуры», не отпуская руку Джантара.

— Нет, а вы, собственно, кто такой? — донёсся до Джантара голос матери. — Никаких доказательств, что вы представитель власти, мы ещё не видели…

В ответ раздалась нецензурная угроза, от которой у Джантара снова потемнело в глазах. Ему, кажется, ещё не приходилось слышать, чтобы с его матерью кто-то разговаривал подобным образом. Тем более — смысл в переводе на литературные лоруанский язык сводился к… угрозам доказать какое-то преступление уже чуть не всей семьи Джантара!

— Вы хорошо подумали: в чём обвиняете и меня, и моего старшего сына? Кстати, а младшего — в чём? О каком его преступлении идёт речь? — Джантар не мог не восхититься выдержкой и спокойным достоинством матери (хотя сам едва совладал с вихрем отчаяния и ненависти, всколыхнувшим его). — И к тому же вы действительно ничем не доказали нам, кто вы на самом деле, и каковы ваши полномочия. И очень ошибаетесь, принимая нас за тех, с кем можно говорить подобным образом. А если это просто таков ваш стиль общения с людьми — знайте, что у нас сотрудники спецслужб обычно разговаривают иначе…

— Где это «у вас»? — рука, державшая руку Джантара, дрогнула, но не разжалась. — И… почему я должен вам верить? Я никаких ваших документов тоже ещё не видел… — голос за спиной Джантара, звучал всё менее уверенно.

— Здесь раненый, так мне даже кровь остановить не дали, — сказала Фиар, не дав матери Джантара назвать себя. — Они сами напали на нас, но так получилось, что ранили своего, я пыталась помочь, но меня оттолкнули — а теперь у меня уже что-то не получается… И что, среди вас — ни одного честного человека, который подтвердит, как было на самом деле? — продолжала Фиар, обращаясь к собравшимся. — В таких случаях только можете злобствовать на подростков вообще — и вам даже безразлично, кто в чём виноват? Но подумайте: если бы вы действительно верили, что мы какие-то бандиты — рискнули бы так вокруг нас собраться? И хоть немного не стыдно за то, что говорили?.. Талир, ты как? — Фиар подошла к Талиру, который ещё неуверенно держался за руку Герма, прикрывая глаза, хотя теперь на нём были очки.

— Резь в глазах, — ответил Талир. — Не могу открыть. Такой яркий свет… Когда кто-то сорвал очки, у меня перед глазами было небо. И чуть ли не в направлении на Эян. Но должно пройти… Когда-то так уже было…

— У Талира ночное зрение, — объяснила Фиар. — Он не переносит яркого дневного света. Теперь понимаете, почему он на особом режиме? И этим — виноват перед теми, кто учатся в школе «как все»? Даже если сами прогуливают занятия и ищут приключений в городе?

— Ничего мы не прогуливали… — пробормотал один из нападавших. — У нас занятия отменили… И я тут ни при чём. Это он, — указал он на стоявшего рядом сообщника, — сказал, что этот, — тут он указал на раненого, — подошёл сзади и режет мои штаны…

— Врёт он, ничего я не говорил! — встрепенувшись, завопил тот сообщник. — Ты сам, своим ножом, его ударил! А я не знал, что у тебя с собой нож!

— Ты что?.. — так же завопил первый (успев выкрикнуть ещё несколько непонятных, наверно, жаргонных слов), но тут в круг собравшихся стал протискиваться человек в полицейской форме (а затем, в сопровождении Итагаро — ещё двое, один из которых был каймирцем), и эта истерика оборвалась так же внезапно, как началась.

— Вот они, — объяснил Итагаро. — Хотя я их мало знаю. Это просто мы оба, — он подошёл к Талиру, — эвакуированы из Моараланы, и нас поселили там по соседству, вот они и вообразили, будто мы им что-то должны. И видите, что натворили… А вот и этот «офицер военной прокуратуры», — продолжал Итагаро уже сзади. — Но я-то хорошо знаю, как выглядит их форма на самом деле. Один мой родственник раньше там работал…

— Военной прокуратуры? — переспросил один из полицейских. — А при чём она здесь? В чём тут какое-то воинское преступление? Если просто один наркоман в драке ранил другого — это наше дело, гражданской полиции. Тем более, там дальше задержали ещё двоих — и они уже успели сознаться, кто кого ранил и чьим ножом… И кстати — в какой прокуратуре такая форма? Вы за кого себя выдаёте? И какое у вас право тут распоряжаться?

— Да пустите же… — Джантар наконец попробовал высвободиться, чувствуя, что рука уже затекла — но тот лишь крепче сжал её.

— Это я для них так сказал, — попытался он объяснить. — Чтобы задержат их до вашего прихода…

— Но кого «их»? — не сдержала возмущения Фиар. — Почему решили, что виноваты мы? И со взрослыми тоже позволяете себе такое — или только с нами?

— Нет, но если это никакой не представитель власти… — Джантара в порыве неожиданной ярости, резко рванув руку, наконец высвободил её (успев мельком заметить на ней след огромной ладони взрослого), а затем обернулся, посмотрел на этого — действительно в непонятой форме, да ещё на голову ниже самого Джантара — и тот отвернулся, не выдержав взгляда. — Кто же вы на самом деле?

— И за что собирались задерживать тех, кого якобы приняли за преступников? — добавил полицейский-каймирец.

— Но мне показалось… — пробормотал самозванец, теряя уверенность. Он явно не был готов к такому повороту событий.

— Нет, но что собирались делать дальше как офицер военной прокуратуры? Вот вы — в форме, которую не все знают, могут сразу не определить, кто вы на самом деле — назвались представителем власти, а с вами тут ученики военной школы, для которых вы — начальство… И что дальше?.. Какие-нибудь приказы он вам отдавал? — не дождавшись ответа, обратился полицейский-каймирец к школьникам в полувоенной форме.

— Как будто никаких, — не сразу, растерянно ответил один.

— Только стоять и ждать, — чуть помедлив, подтвердил другой.

— А раньше такое с вами уже бывало? Или ещё с кем-то из вашей школы?

— Нет, кажется, не было, — уже сразу ответил тот, второй ученик. — Во всяком случае, я не знаю…

— Но вы, что, действительно не видите, кто тут может быть преступником, а кто нет? — снова обратился полицейский-каймирец к самозваному «представителю власти». — Или рассчитывали так: даёте настоящим преступникам уйти, сами тем временем задерживаете невиновных, сдаёте нам — и в глазах своих учеников вы, их офицер-воспитатель, выглядите героем? А что будет с теми, кого вы оговорили — вас не касается? Но хоть понимаете, кого пытались выдать за преступников? И какой пример подали ученикам?

— А ученики смотрят, как этот их офицер-воспитатель выдаёт себя за чиновника из прокуратуры, стоят и ухмыляются, — услышал Джантар голос пожилого человека, по-лоруански с каймирским произношением. — Так у них представляют себе воинскую доблесть. Потому что просто человеческой совести — и то уже не осталось. Они же, эти подонки из военной школы, и моего внука точно так ранили ножом прямо на улице. Он просто стоял у угла дома, ждал меня, и вдруг из-за поворота — целая их колонна. Прошли совсем рядом — а у него в животе остался нож… А потом на суде говорили: хотели только разрезать одежду, ничего больше. Но какую, если на нём одни плавки и были?.. И их, оказывается, вполне стоят их воспитатели! А посмотреть на настоящей войне, чего бы он стоил там…

— А вот это не смей… — начал разоблачённый «офицер военной прокуратуры», успев даже замахнуться на пожилого каймирца — но тот неожиданно резко вывернул ему руку за спину, и с такой силой оттолкнул, что он с глухим грохотом повалился на парапет набережной, и форменный головной убор съехал ему на лицо. — Сам не смей, подонок… Не затем воевали, чтобы спустя столько лет нас позорила такая мразь… Назад! — резким взмахом массивной металлической трости остановил пожилой каймирец учеников военной школы, бросившихся к своему воспитателю. — Достаточно уже показали себя, какие из вас офицеры!

— И вы обо всех нас так плохо думаете? — переспросил один из учеников (лишь застыв на месте, а не отпрянув, как остальные). — Будто у нас там хороших людей вообще нет?

— А что ты как хороший человек делаешь в такой компании? — уже спокойнее ответил пожилой каймирец. — Должен понимать, где и среди кого оказался! Так что, если сам по себе не такой плохой — даже не знаю, как ты там учишься…

— Да, будет в чём разбираться настоящей военной прокуратуре, — сказал полицейский-каймирец, поднимая с асфальта поверженного самозванца и защёлкивая на нём наручники. — Ведь уже не шутка: присвоение чужих полномочий, попытка проведения незаконных следственных действий, да ещё с привлечением к этому учеников военной школы… Ну, а вы, — обратятся он снова к ученикам, — сами так и не поняли бы, что ваш воспитатель совершает преступление, используя вас подобным образов? Вы, будущие офицеры?

— Откуда я знал, кто они на самом деле, — совсем уже растерянно бормотал разоблачённый «представитель власти». — Кто же их поймёт, что это не то инвалиды, не то из каких-то особенных семей… Выглядят, как… — он почему-то запнулся, не договорив.

— Значит, дети из порядочных семей ему ещё и не так выглядят, — вырвалось у Джантара. — Наркоманы в фальшивых армейских комбинезонах — так, а мы — не так…

— И человек с такой аурой был офицером, — сказал Герм, осматривая видеокамеру (но в сумке, не вынимая, чтобы не видели окружающие. — Сказать об этом? Ясно же видно, что психопат…

— Не надо, — ответила Фиар. — Пусть сами во всём разберутся. Зачем нам лишние вопросы, что и откуда мы можем знать? А это… Так говорят же — о тяжёлых металлах в мозговой ткани… И кровотечение полностью остановить не удалось, — добавила она громче, для всех (скрывать уже было бесполезно). — Трудно, когда рядом столько людей — и смотрят как на врагов. И рана такая глубокая…

— И… она действительно может останавливать кровотечение? В этом возрасте? — недоверчиво спросил один из полицейских у матери Джантара. — И вы подтверждаете это? Вы, Таюльме Фаярхай, заведующая Керафским микрохирургическим центром? (В толпе пронёсся вздох удивления.) Хотя я и сам как будто видел… — сразу добавил он. — А себе как же не верить…

— А в чём сомнения? — переспросила Таюльме Фаярхай. — Вы думали, такие способности проявляются только в более позднем возрасте? Не обязательно — могут и в раннем…

— Этого ещё не хватало, — прошептал Герм, — Хотя я понимаю, первое побуждение: помочь раненому. Пусть даже это — преступник, который хотел на нас же напасть. Но вот объясняй теперь…

— Когда-то в школе случайно удалось после одной драки, вот и тут рискнула попробовать, — решилась на частичное признание Фиар. — Но в этот раз получилось не очень…

— Ну, нам вообще редко приходится иметь дело с подобным… — полицейский поспешил закрыть эту тему. — Значит, они тут все, — он обвёл взглядом Джантара и его товарищей, а затем посмотрел на только что подошедшего Тайлара, — с вами, в вашем сопровождении? Так я понимаю?

— Да, мы — все вместе, — подтвердила Таюльме Фаярхай. — Это просто мы втроём немного отстали по дороге… Но кто мог думать, что случится такое? Здесь, на набережной, в присутствии стольких людей? И кстати — мы, подходя сзади, слышали, что вы тут говорили… (Это относилось уже к не успешней разойтись толпе.) Насчёт причёсок, одежды, и — кто должен учиться, а кто нет, и — что все дети одинаковы, и незачем разбираться с каждым… А ведь у многих из вас есть свои дети — вот и представьте их в ситуации, когда вас нет рядом, а кто-то говорит такое, и тут же кто-то выдаёт себя за представителя власти… Вы понимаете, чем это может обернуться? Особенно — для детей, у которых серьёзные проблемы со здоровьем?

— Нет, в самом деле, — вырвалось у Джантара, — что же вы теперь не выйдете и не скажете открыто всё, что шептали за чужими спинами? Или действительно — смелые и уверенные в себе, только когда рядом с нами нет родителей? А сейчас больше нечего сказать? — самому же Джантару вдруг захотелось сказать многое, но он понял, что не сможет и выразить все переполнявшие его чувства. — Хотя бы: что мы сделали вам плохого тем, что защищали себя? И что вы вообще знаете о нас — и о том, как становятся такими, как мы? И сами не поддержите нас против этих дворовых банд: вас не трогают, и ладно… Значение имеет только ваша безопасность — будто порядочные люди и не бывают в нашем возрасте, они рождаются взрослыми, а всякий подросток — обязательно член какой-то банды, который только и смотрит, как бы вас, бедных, несчастных, ограбить и унизить… Хотя между собой вы не такие: признаёте за собой какие-то права, достоинство… А перед нами — любой психопат прав уже потому, что взрослый? И если нам приходится трудно, так и то — повод валить на нас все обиды, какие помните?

— Откуда мы знали… — неуверенно произнёс кто-то из толпы. — Он был в какой-то форме…

— А со мной тоже сколько раз бывало… — снова не скрыла возмущения Фиар. — Просто иду по улице, и вдруг незнакомый взрослый хватает за руку: «Ты почему не в школе?» А какое у вас право лезть в чужую жизнь? И что и как вам объяснять, чтобы вы ещё не обиделись? А когда мы вместе со взрослыми — такого себе не позволите, верно? Тогда на нас уже нельзя так просто сорвать настроение? Потому что получится — вы и их ни во что не ставите? А за это можно и ответить, не так ли?

— Да чего там, всё верно, — остановил полицейский-каймирец попытку другого полицейского что-то ответить. — Против настоящих бандитов нас не очень поддержат, но случись что-то между детьми — хватают за руку кого подвернётся, тащат к первому попавшемуся начальству, угрожают интернатом, тюрьмой — а нам потом объясняться с их родителями! А однажды и молодо выглядящего взрослого чуть не сдали нам как члена какой-то банды: он просто стоял на лестнице, ждал кого-то, а мимо… кто-то, видите ли, боялся пройти к себе домой! Вот вам и слухи о детской преступности…

— А если действительно грабят, бьют ногами, на улицу выйти страшно? — возмутился кто-то в толпе. — Тогда как?

— Так, что, инвалиды вас грабят? — возмутился и пожилой каймирец. — Или эвакуированные из Моараланы? Или… сами своих детей так воспитываете? Как разобраться — не наши дети и внуки состоят в этих группировках!

— Это уж слишком, — возмутился, в свою очередь, третий полицейский. — Мы все тут одинаковые граждане…

— Будто мы не знаем реальной статистики, — тихо (но так, что слышал Джантар) ответил полицейский-каймирец. — Все — граждане, а дойдёт до дела — банды выходцев оттуда-то, группировки такого-то дома, подъезда… Да я тут некоторых присутствующих помню в таком качестве! Это сейчас изображают борцов за правду — а посмотри в наших архивах, что там на них есть…

— Действительно, — тихо сказал Итагаро, тоже услышав это. — Чем хуже были как дети, чем ничтожнее как взрослые — тем больше ненавидят нас…

— Лучше бы трус не пытался изображать борьбу за справедливость, — голос Джантара дрожал от возбуждения. — Их только на подлость и хватает…

— А как удивлены, — продолжал Итагаро. — Будто и не представляли, что мы можем так говорить. Думают, «нормальный ребёнок» в самом деле двух-трёх фраз связать не может…

— И эти усвоили, что цепляться можно только к младшим, — сказал Лартаяу о нападавших, которых уже вели к остановившемуся неподалёку фургону. — Хотя и каким же человек будет, если ему всё повторять: он только заготовка…

— А ты, что, правда из Моараланы? — вдруг спросил, подойдя к ним, тот ученик военной школы, что выделялся из числа остальных.

— Правда… А если бы нет? — неожиданно резко ответил Итагаро. — Тогда что? Тем более, взрослые в военной форме нас там чуть и не забыли…

— И это… правда? — растерялся спрашивавший. — Как погрузили только часть людей и уехали с ними, а других оставили?

— И это правда, — подтвердил Итагаро. — Потом говорили: для всех не хватало места, позже вернулись бы за остальными… Но только оставили почему-то — младших, слабых, больных, тех, кто не хотел отдавать старшим вещи, продукты, проигрывать одежду… Наверно, так решили, кто больше достоин жизни, кто меньше. Кого спасать сразу, a кого — как получится. Специально вас, что ли, инструктируют так решать судьбы людей?..

— Нет, я бы так не решал, — ещё больше растерялся ученик военной школы. — Я только хотел спросить, правду ли мне рассказывали…

— И теперь тебе жить с этой правдой, учась в такой школе, — уже мягче сказал Итагаро. — Даже не знаю, что посоветовать. Но там, на твоём месте, я бы не хотел оказаться…

— Только не касайся меня, — Ратона отступил на шаг назад. — У меня аллергия на некоторые материалы, из которых делается одежда. Кажется, и на такую школьную форму в том числе… Но ты не пойми как оскорбление или иносказательно, — тут же добавил Ратона, — потому что это у меня в буквальном смысле. Я лишний раз стараюсь не касаться одежды других людей…

— А… это ты в чём? — спросил ученик военной школы, указывая на набедренную повязку Ратоны (и от Джантара не ускользнуло: как сразу, будто по команде, ухмыльнулись остальные). — И… как станешь старше — что тогда?

— Это особая, биологически инертная ткань, — ответил Ратона. — Да, такие проблемы бывают у некоторых людей. Кстати, можешь обернуться и посмотреть, как другие ваши реагируют… Вот и ответ, кого у вас больше: хороших или плохих. А как станем старше… Разве теперь знаем, что тогда будет?

— А я, оказывается, и не знал, с чем попадают на особый режим, — ошеломлённо признался ученик военной школы, отходя в сторону. — И на место кого-то из вас тоже не хотел бы…

— А мы с этим живём, — услышал Джантар совсем тихий шёпот (или мысль) Талира. — И сами иногда забываем, что для других — курьёз, экзотика…

— Джантар, что это у тебя? — Тайлар коснулся левого плеча Джантара — и он, лишь тут ощутив резкую саднящую боль, вспомнил о полученном ударе.

— Осторожно, не трогай, — ответил Джантар сквозь дрожь в голосе, и резь и сухость в горле от нервного напряжения. — Меня ударили чем-то твёрдым…

— Сейчас я это сниму, — Фиар подошла сзади — и по левой ключице стало различаться приятное тепло. Боль отступала, постепенно утихая.

— Но не отдавай слишком много энергии, — тихо сказал Джантар. — Попытка остановить кровотечение тебе тоже чего-то стоила…

— И даже не знаю, не я ли невольно спровоцировал ранение, — признался Лартаяу. — Действительно что-то согнул в кармане у одного из них — по крайней мере, хотел согнуть. Почувствовал… металлическое, не знаю даже, что именно — и попробовал так их отвлечь. И видите, что вышло…

— Но и я послал кому-то из них мысль: «смотри он режет твои штаны», — признался Талир, ещё прикрывая рукой глаза. — Как-то с ходу придумалось. Надо же было их остановить.

— И этот их главный, которого мне удалось отключить — наткнулся на нож, что выхватил другой… — так же тихо объяснил Итагаро. — Да, похоже, совсем потеряли над собой контроль, — добавил он громче, заметив, что один из двоих полицейских-некаймирцев стал прислушиваться. Но тот отвернулся, доставая какую-то бумагу, и Итагаро вновь перешёл на шёпот — И надеюсь, хоть это моё орудие не оставило следа у него на лбу. Всё же удар точечный, и он не должен бы заметить, что его оглушило. (Полицейский, положив бумагу на какой-то твёрдый предмет, протянул её на подпись сперва Кинталу, а затем пожилому каймирцу, явно не слыша этого.) И никто не видел, чтобы у меня в руках было какое-то оружие… А оно — видите какое? — Итагаро приоткрыл ладонь, и Джантар увидел обмотанную вокруг запястья прозрачную, почти невидимую нить из какого-то полимерного материала с крохотным, тоже почти незаметным шариком прозрачного отполированного камня на конце. — И всё же, чтобы здесь, на Каймире — такое… И вот они — эти «простые»! Хотят жить в человеческом обществе как животные, но пользоваться правами людей… И что их так задело? Что я сказал: мы не члены вашей банды, ничего вам не должны? А вся цивилизация, получается, что-то должна таким?

— Хотя и в газетах сколько пишут: немотивированные вспышки массового безумия, абсурдные преступления, — вспомнила Фиар. — Зря удивляемся… Талир, как ты сейчас?

— Пока плохо вижу, — Талир на миг осторожно убрал руку от глаз. — Но как будто уже лучше, — он снова закрыл глаза рукой, и снова осторожно убрал её. — Не надо ничего делать, само пройдёт…

— Но как ему удалось сорвать очки? — спросила Фиар. — Они на эластичной ленте, их случайно не смахнёшь…

— Значит, намеренно, — с внезапным возбуждением ответил Итагаро. — А что им стоит — если это дебилы, выродки? И ещё будут решать, какая цивилизация кому не подходит?

— Да, вот так пришлось к разговору… — согласился Минакри. — Но… пойдём? Тут вроде бы уже всё закончилось, со всем разобрались…

И правда: Джантар услышал рокот отъезжающего фургона, да и толпа на площади успела разойтись… Но он сразу подумал: куда девался раненый? Автомобиль медицинской службы как будто не подъезжал к месту происшествия…

— И раненого со всеми погрузили? — Ратона подумал о том же. — Да, как бывает… Хотя и те, в фургоне — лоруанцы, а им что: раненый, не раненый, виновный, невиновный… А представьте: если никто вокруг тебя не знает, и некому вступиться…

— А я бы и не рискнул звать на помощь, будь все трое некаймирцами, — признался Итагаро. — Предпочёл бы обойтись своими силами. Правда, не знаю, как именно…

— Понимаю, — горестно согласился Ратона. — Видел… Человек на них рассчитывает, а они на него же — пистолет: «Руки на стену! Быстро!» Пытается что-то объяснить, а они: «Молчать!» А если объяснить надо — такие проблемы, как та же аллергия, очки? Тому, кто держит тебя на прицеле? А были бы — без взрослых, да ещё с видеокамерой…

— Сразу нашлось бы кому поднять крик, что камеру мы украли, — подтвердил Итагаро. — Верно: чуть что с участием подростка, и сразу — свора всякой дряни с обидами неизвестно на кого. Но тут, на Каймире, я не ожидал… Ни этих группировок на окраинах, ни — что и здесь нельзя спокойно идти по городу, думая о своём…

— Но как определили, что мы — особорежимники? — спросила Фиар. — Если вообще здесь так одеты и обычные школьники, и кое-где занятия в старших группах — не с самого утра? А где-то, возможно, уже и кончились — ведь самый конец учебного года…

— Эти нас с Талиром знают лично, — напомнил Итагаро. — И потом, у обычного ученика — вид не совсем свободного человека, который постоянно что-то должен и в чём-то виноват. А по нас — не скажешь…

— И сами же взрослые их такими делают, — ответил Ратона. — Всегда и везде — уважение только «к старшим», с младшими можно не считаться. Вот и усвоили…

— Как самцы в диком стаде, — уточнила Фиар. — Младшие — только раздражают, вообще цель — «одолеть» кого-то. Недалеко ушли от животных. Те же инстинкты…

— И их, таких, должен защищать человеческий закон? — ответил Лартаяу. — По которому кто-то вправе задерживать другого по первому требованию, куда-то вести — а тот не вправе сопротивляться «представителю власти»? Хотя казалось бы: кого есть за что — и так сопротивляется, но почему тот, кого не за что — может быть виноват в одном «сопротивлении»? Зная, что чего-то не делал — и, в конце концов, сам по себе такая же личность, со своими делами и планами? И вдруг — должен идти куда-то, где привыкли иметь дело больше с преступниками, и ждать, что кто-то в чём-то разбёрется? А тут ещё развелось малоизвестных подразделений, чьих полномочий никто толком не знает… Да, и как я вообще впервые узнал о своей способности к телекинезу! — вдруг возбуждённо продолжил Лартаяу. — Как раз тоже, в поездке с родителями, увидел в каком-то селе из окна автомобиля, как взрослый в непонятной форме схватил за руку подростка лет 10-11-ти — моего возраста на тот момент — и никуда не ведёт его, никого не зовёт, а просто стоит, держит и не пускает. И видно: тот уже готов кричать от боли — а вырваться не может. А прохожие, отводя взгляды, идут мимо: вмешаешься, а потом окажется «сопротивление представителю власти»! И родители куда-то ушли, я там один. А рядом этот подонок упивается властью на виду у всех… Вот и подумал: выпустить бы ему пулю, например, в живот, чтобы сам, истекая кровью, орал и бился об асфальт — а прохожие шли мимо по своим делам… — судорожный вздох вырвался у Лартаяу. — И вдруг почувствовал у него в кобуре пистолет — и понял, что усилием воли могу спустить курок! И пистолет сработал, и ему прострелило ногу. И даже не помню, как вырвался и куда бежал тот, задержанный — этот действительно орал так, что всем было не до поисков того… И сами мы поспешили уехать, пока нас не запомнили как возможных свидетелей. И я сразу ничего не сказал родителям — ну понимаете, сам был в шоке — но потом ещё сколько времени ждал, не явится ли кто-то к нам домой по этому поводу… Хотя разве не прав я был тогда? Или им, что, в самом деле всё можно?

— Могу представить, — вырвалось у Джантара на волне жгучей обиды и гнева. — Я имею в виду — этот крик. Есть с чем сравнить…

— И наверняка же — просто националист из этих военизированных группировок, которых тоже развелось, — с отвращением предположил Итагаро. — Разрешили им носить форму, отдалённо похожую на военную — вот люди и думают, что они из служб с особыми полномочиями. И они иногда пользуется, позволяют себе всякое. Фактически позоря ту же армию, спецслужбы — а никому и дела нет…

— Но почему вообще должны быть настолько особые полномочия? — продолжал Лартаяу. — Чтобы человек сдавался на их милость и ждал, пока в чём-то разберутся? В конце концов, то — люди, и это — люди! Так почему, наоборот, тем не «разбираться», сидя в камере наравне с арестантами? Ну, если все — одинаковые граждане? Но нет: чья-то служба особенно важна, кто-то особо рискует, потому — такие полномочия… А обычный человек — не рискует? Если те могут не посчитаться даже с его самочувствием, здоровьем, не говоря о других обстоятельствах жизни… Тем более — редких, мало кому понятных? Им и человек с пересаженными органами — всё равно что деревенский хулиган? И даже когда закон на нашей стороне, как сейчас — видите, какие приходят мысли…

— А что, не правда? Стоит совершить даже не преступление — ошибку… — начал Донот. — Из-за чего нашей семье пришлось уехать из Риэланта? Поверил, будто по соседству, опять же в подвале, тайком собирается группа подростков, которых ни за что преследуют некие чиновники, пришёл — возможно, предложить помощь родителей… А там у них, представьте, в дверях своя охрана, и как войдёшь — окружают, и нож к горлу: признавайся, от кого и зачем? В общем, просто дворовая банда и оказалась. И опять же, если бы не пирокинез — чем бы кончилось… Нo и то — в суматохе тоже ранили своего, и меня сколько раз вызывали на допросы, выпытывать какую-то чушь жаргоном, который в спецслужбах считают молодёжным. Будто думают, что у нас и речь не развита, не говоря об интересах. И тоже — если бы не положение родителей по службе… Или наоборот, для провокации против них всё и было: чтобы я поверил, взялся помочь безвинным страдальцам, втянул в это родителей… А то — политика, борьба за должности, ещё возможно, и месть за случай в том подвале! И как докажешь свои подлинные намерения — если имеет значение только: кто где стоял, куда успевал дотянуться, куда не успевал, к чему мог иметь доступ, что и откуда мог знать, а что нет, где и когда мог бывать, что у кого нашли, и кто что успел запомнить в мгновение, о котором никто заранее не знал, что надо специально запоминать? Всё строится на том, что мог сделать теоретически, имея преступные намерения — и как докажешь, что не мог их иметь?

— А когда-то всё расследовали иначе, — ответил Лартаяу. — Не ползали по свалкам с лупой и мерной лентой, не держали никого взаперти «до выяснения»… И никаких профессиональных криминалистов — один на все случаи «человек знания». Инженер, астроном, философ, а если нужно — следователь и психиатр. Умел без нынешней криминалистической техники разобраться в мотивах поступков, психологических проблемах — кто и насколько в состоянии контролировать себя… Никакая пылинка и соринка с места преступления не решала ничью судьбу, не нужно было особых прав над другими, никто так мелочно не определял — кто, от кого, какими средствами вправе защищаться. Хотя и преступлений столько не было…

— И решалось проще, — согласился Джантар. — Не можешь жить в человеческой цивилизации — живи отдельно, в дикой природе.

— Ссылали в глухие джунгли, на необитаемые острова, — уточнила Фиар. — А потом с развитием биологии — ужаснулись, сколько из-за этого утрачено уникальных островных видов животных, растений…

— И что за общество могло складываться на этих островах, — добавил Джантар. — Тоже сомнительный выход. Но лучшего не знали… И знают ли сейчас?

— Но и то верно: преступление было событием чрезвычайным, — продолжала Фиар. — И даже — опасное сумасшествие. Люди жили устоявшейся, веками отлаженной жизнью…

— И законов, что ставят честных людей в конфликты между собой, не было, — добавил Лартаяу.

— А сейчас какая-то мелочь запросто сделает из шутки или ошибки преступление, — согласился Донот. — И честный человек должен думать, как оправдываться, что объяснять…

— Но с чего началось, — ответила Фиар. — Вдруг вспомнили: многие люди ещё далеки от высот культуры, благ цивилизации, остаются за бортом прогресса — но это несправедливо, надо открыть дорогу и им. Как будто правильно… А теперь? Города наполнены людьми, которые и не собирались приобщаться к высокой культуре; немыслимые когда-то для цивилизованного человека поступки так вошли в норму, что под них уже пишут законы, вводят строгости, ограничения… Где раньше ходили свободно — требуют пропуск, где верили на слово — запасайся ворохом документов, и то так вывернут душу, выясняя, что и зачем тебе нужно — сам скоро задумаешься, нужно ли такой ценой… На работе, в учреждениях — постоянные страхи: как бы кто-то что-то не украл, не напакостил. Но при этом вce — одинаковые граждане, никого нельзя обидеть подозрением, что он хуже других. То есть — никто уже не достоин доверия. Такое вышло благодеяние…

— И человек может быть заподозрен в том, что не пришло бы на ум, — согласился Минакри. — И у полиции нет формальных оснований думать, что он на это неспособен… Все одинаковы — никто никого не лучше. Не сошлёшься, из какой ты семьи, на образование, профессию — выйдет ещё лишнее оскорбление этих «простых». Высшая справедливость — чтобы от ответственности не ушёл и богатый, и образованный, и бедный, и слабый, и несчастный… И никто не задастся элементарным вопросом: зачем богатому воровать, зачем образованному убивать какого-то нищего? Пусть нет мотива — зато, видите, готовы равно спросить со всякого! И кто потом поймёт — прошедшего эти суды, допросы? Даже не считается особенным переживанием — если в неполных 15 лет обвиняли в массовом убийстве! Живи, будто ничего тебе не стоило… Хотя самим поплатиться той же мерой за необоснованные подозрения — в другой раз хорошо подумали бы: орать о том, чего не знают, или молчать? — чувствовалось: Минакри с трудом говорит спокойно. — А то такая гадина поднимет крик — и человек на годы попадает в этот круговорот…

— И всех этих случаев уже столько — древних мудрецов просто не хватило бы, — добавил Лартаяу. — Понадобились целые учреждения — из обыкновенных людей, но с особыми полномочиями…

— И где там в каждом конкретном случае мудрость и сострадание, — добавил Джантар. — До защиты ли прав честных людей — успеть бы контролировать тех, кто способен на подлость… Обучены задержаниям, допросам, обыскам, а если кто и по ошибке может быть унижен ими — не имеет права сопротивляться… А зачем это честному человеку, почему он должен с таким смириться? Но он — не лучше. Наоборот, тот — бедный, a он — «всё имел». Как нам говорили и тогда, в детдоме в Кильтуме — когда на нас свалилось «новое пополнение»…

Джантар вдруг умолк — так отчётливо встала перед ним картина тех далёких времён: ночной двор, едва заметная в предутреннем мраке дорога через проём в низкой, чисто символической ограде, к уступу над морем (под который сворачивала к самому берегу) — и звёзды… Почти не мерцая в прозрачном воздухе, сплошной россыпью усеяли чёрное небо, и среди них — через весь небосвод чуть наискось к горизонту, будто полосой какой-то звёздной пыли — Экватор Мира, а на его правом краю, прямо впереди — ярче даже самые больших планеты системы Эяна — Сверхновая 7773 года. Свет её, казалось, наполнял всё вокруг особой радостью, воодушевлением — ведь не каждому поколению фархелемцев случалось увидеть такое, а тут выпало поколению, без того ждавшему чего-то особенного. И кто знал тогда: на самом деле это — прощальный салют звезды, вступающей в старческий, пульсарный возраст (и то — если всё её вещество без остатка не размётано в просторах космоса грандиозным взрывом, чтобы в составе иных туманностей включиться в галактический круговорот материи. Это наука узнала потом…). И увы, так же вспыхнули и погасли надежды того поколения…

— Тоже сразу с чего началось, — наконец продолжил Джантар. — Это дети из бедных, неблагополучных семей, не имели всего, что есть у вас в детдоме, вы должны будете понять их, помочь, и тому подобное. А фактически — сразу пошло: враждующие группировки, драки, пакости, кражи и наших личных вещей, и в соседних домах, подозрительные знакомства на стороне… И конечно: запоры, дежурства, вызовы полиции, пост охраны у входа — а раньше свободно ходили и в город, и купаться в море… К лабораторным работам по физике и химии их вообще оказалось страшно допускать: могли натворить такое, что кто-то расстался бы с жизнью. Стала срываться сама программа учёбы… А наши взрослые от своего начальства только слышали: ваши дети сами виноваты, высокомерно отворачиваются от тех, кому не повезло в жизни… Наконец я как-то не заметил, что у меня в постели торчком воткнут кусок оконного стекла, — Джантар провёл левой рукой от запястья до локтя правой, но, вдруг усомнившись, коснулся уже ладонью правой руки запястья левой. — Нет, не помню. Хотя, собственно, и то, и это — не та рука. Та осталась на месте боя в Кильтуме, среди «неопознанных фрагментов тел»… Но разрез был примерно такой длины. А просто лечь на осколок такого размера — может достать и до сердца… И только этот случай заставил начальство задуматься: что у нас, в конце концов, не исправительное учреждение, и не свалка человеческих отбросов, это просто наш дом, из которого нам — кстати, в отличие от тех — больше некуда и не к кому уйти, да и сколько можно отвечать злом на добро? Но и то не всех их потом убрали, некоторые остались, обстановка была уже не та. Хотя для меня — и было первым толчком ко многим последующим размышлениям. В ту газету, конечно, не попало…

— Есть такие люди, — ответил Лартаяу. — Чем больше хочешь для них сделать, тем больше тебя ненавидят. И попробуй пойми: в чём их проблемы, и в чём твоя вина? В семье ему плохо — а что ты можешь сделать с его семьёй? Или видишь: ему что-то не удаётся, предлагаешь помощь, а он в ответ: отстань, не лезь, сам разберусь — нo потом ты виноват, что знал и не помог. В школе все трудные задания за него должны делать другие, а потом он и на взрослой работе дурак дураком — работай за него и там. И к ним снисхождение: он из бедной семьи, из деревни, и тому подобное. Будто им за это всё позволено, а ты ещё виноват, что «всё имел»…

— И лоруанская литература веками изобретала парадоксальные характеры такого плана, — вспомнил Талир. — Взять хотя бы из школьной программы… Не сложность жизни, или человеческой природы, а просто всё навыворот: ищут плохое в хороших людях, и хорошее — в плохих. Чтобы доказать: важнее всего обстоятельства, сам человек — ни при чём. Если ты хороший — тебе просто повезло, а нет — чья-то чужая вина…

— И наоборот, твоё безразличие — причина чужих злодеяний, — добавил Лартаяу. — Вообще, всякий выродок — чья-то жертва, а ты, умный и честный, неси на себе его вину. И ладно бы только моральную — но где гарантия, что так не подойдут к юридической? Ты «и так всё имел», а он — бедный, слабый, ему не повезло в жизни…

— Хотя какие «бедные», какие «слабые», если это хищники? — не выдержал Итагаро. — С разницей, что в дикой природе можешь спасать свою жизнь как угодно, не думая о правовых ограничениях — ну, разве что хищник относится к редкому виду — но тут хищник может подать на тебя в суд за то, как ты от него защищался!.. Или — почему уж не использовать в своих интересах? Прицепится незнакомый взрослый, а ты его — ногой в живот, чтобы не мог ни согнуться, ни разогнуться, и тоже в крик: смотрите, меня хотели обокрасть, похитить, ещё что-то подобное — пусть попробует оправдаться! Хотя… — продолжил Итагаро после паузы. — Это сейчас так вырвалось, а на самом деле разве рискнёшь пользоваться тем, что одно слово ломает человеку жизнь? Нo правда: тот — человек, и этот — такой же человек. Почему слово того, кто поднял крик первым, фактически решает судьбу другого? Пока разберутся, пройдёт сколько времени, и всё это время он — подозреваемый, ограничен в правах…

— И какой честному человеку остаётся выход? — согласился Минакри. — Как в том случае в Уиртэклэдии: в дальнем автобусном рейсе на остановке пассажир обнаружил, что его обокрали, поднял крик, а другой его чуть не убил, чтобы только тот замолчал — потому что сам уже побывал под следствием за то, чего не делал? Но и, говорят — угодил в сумасшедший дом уже за это? Вот вам справедливость… А если человек случайно, по ошибке, возьмёт чужую вещь? Или где-то потеряет свою? Или понадобится инструмент для мирных целей… И что, пока несёт его отсюда, — Минакри указал на здание торгового центра, замыкавшее площадь с правой стороны, — до самого своего дома, всё это время он — преступник? Потому что так удобнее привлекать к ответственности тех, кто носит отвёртку как оружие?

— Или может купить совсем невинный предмет, — добавил Донот, — а потом кто-то решит, что его можно использовать, например, как глушитель для пистолета… И получится, он уже хранит дома деталь оружия? Хотя субъективной вины никакой, формальное доказательство — налицо? Потому что каждый временщик у власти спешит с законами, которые нужны сейчас, в данных обстоятельствах! А ведь это — судьбы людей…

— Переусложнённая система законов, отношений собственности, — согласился Джантар. — У нас тысячелетиями было проще: никто не оставался без необходимого, без элементарного, не отвечал за чужое толкование его намерений. А тут — страх упустить косвенную выгоду, нарушить косвенные права… Одинаковый спрос: за осознанные действия в ущерб конкретной жертве — и когда просто не то хранил, не то продал, не так оформил документы, не знал, что надо отчислять такие-то платежи… Будто равноценно — насилию, убийству, аварии после приёма наркотиков! И так запутано и опосредовано, что иногда нет интуитивного чувства нарушения чьих-то прав! В чём сама справедливость — непонятно! По завещанию богатый родственник получает всё, а бедный ничего, и это законно, но попробуй тот бедный восстановить, казалось бы, элементарную справедливость, и уже он сам — вор. Пойми, в чём юридическая, а в чём — нравственная справедливость! Но и то ещё… А как эти законники не понимают тонкостей чьей-то профессии — или даже сути явлений, на которых она основана? Из-за разницы температур меняется длина металлоконструкций, или объём жидкости в цистерне — а у них сразу мысль: украли! Или площадь земельных участков по карте одинакова, но карта двумерна, а рельеф трёхмерен, вернее, фрактален, на местности они одинаковы не будут — но попробуй объясни толкователю законов, что такое объект дробной размерности! И тоже получается: конкретный человек украл или утаил! Хотя формально на каждый случай есть эксперты — но тоже что это, если окончательное решение принимает суд? Мнение специалиста, не «освящённое» мнением неспециалиста, ничего не стоит? А тот, кто знает лишь придуманные людьми же формулировки — на основе чужих мнений решает судьбы людей? Сам не древний «человек знания», и не современный учёный — но ему дано право, втискивая сложность жизни в ограниченный набор формулировок закона, определять меру чьей-то ответственности?.. А загадочные события, малоизученные феномены — в чём признанных экспертов как бы нет? Тоже — думай, как быть, чтобы из этого не вышло формальное нарушение закона! Потому что им удобнее управлять миром, где не происходит ничего неизученного, на всё есть статья закона, расписано, кто за что отвечает…

— Хотя есть же случаи, известные всей Лоруане, — напомнил Донот. — На военном учении — само выстрелило орудие, которое никто не заряжал. В пустой комнате министерства — выпал из чьей-то руки, и не был найден ключ от сейфа с секретными документами. В другом министерстве, на другом сейфе — кто-то нашёл свежий отпечаток руки давно умершего человека. Фотолюбитель по ошибке проявил неэкспонированный фотоматериал — оказалась, пусть низкого качества, тоже копиясекретного документа. В полицейском архиве кто-то нашёл старое нераскрытое дело о пропавшем без вести человеке — а пропавшим значился он сам. И те, кто как будто вели дело — говорят, были в шоке, не узнавая документов, написанных их почерками…

— А ещё в кинохронике времён войны зрители вдруг увидели, как войска Центральной Лоруаны идут в бой под вражеским знаменем, — добавил Итагаро. — И как раз чётко видно: форма — одних, а знамя — других. И тоже осталось загадкой: что за съёмка, где и когда сделана…

— И никто не сумел объяснить эти случаи, — продолжал Донот. — Но нераскрытых преступлений быть не должно, и никто не должен уйти от ответственности… Хотя тут-то за что отвечать? Как говорят — «расплачиваться с обществом»? Какое нарушение чьих прав? Но всюду назначены ответственные за безопасность чего-то — и им не оправдаться, что не всё в человеческих силах, а что-то и неизвестно науке. И принято искать в первую очередь не объяснение, а виновных…

— А семья, дети? — добавил Минакри. — Ни в чём не виноваты — а шок для них! Вот и слухи ещё — о человеке, что убивал исключительно представителей власти. У него ещё в детстве посадили в тюрьму кого-то из семьи, и формально было за что, а для него, ребёнка, с этим — будто рухнул мир…

— Это — кого ещё пытались поймать на того же родственника как на приманку? — вспомнил и Итагаро эту неизвестную Джантару историю. — Хотя само по себе незаконно… Выманили на переговоры, где-то в пещеру в горах, привезли и того — будто на условиях, что разрешат обоим покинуть страну…

— И нашли только самих тюремщиков, непонятно как накачанных снотворным, — продолжал Минакри. — А тех обоих с тех пор ищут… За то, что ему и поломали жизнь… Хотя говорю же: кто думает о семье, детях? А с другой стороны… У нас в Риэланте, где я жил раньше, действительно и взрослые боялись лишний раз выйти вечером на улицу, а детей просто грабили, облагали данью за проход из школы к себе на этаж — но задержанных за это суд всякий раз выпускал: нет доказательств! И что делать, если людям надо как-то жить? Да, и кто-то наконец взорвал тот притон. Кто-то — но не я, хотя я тоже не собирался с этим мириться, предлагал организовать самооборону соседей, поставить дополнительные запоры, сигнализацию! И те же взрослые, кто не пошли на это — рыдали, глядя, как из подвала выволакивали трупы тех, кто грабил их детей, а кто-то поспешил донести на меня: я же пытался организовать их против этих выродков, да ещё, увлекаясь химией, мог синтезировать взрывчатку! И тоже — арест у всех на виду, под общие проклятия, допрос в полиции…Казалось — рухнула вся жизнь… Ничего не сделали для защиты своих детей — а под настроение донесли на кого попало… Могу я это забыть?

— Вообще, как задуматься, юридическое право на жизнь скорее посмертное, — ответил Талир. — Предъяви свой труп — поверим, что тебя хотели убить. А так, если потерял — то свою драгоценную жизнь, но если сберёг — то свою ничтожную жизнь, не сумев достойно умереть и сделать кого-то виновником своей смерти. Всегда именно ты менее ценен, чем другие. Но и зависеть от ничем не подтверждённых страхов — тоже… И особенно — нам, подросткам. На нас легче донести, нам же труднее оправдаться…

— И с ранних лет установка: есть учителя, судьи, всякие инспекции, одним словом, власть — а есть вы, остальные, — добавил Ратона. — И право что-то решать — только у тех. А реально: особые отношения учителей с хулиганами, следователей с преступниками… Кодекс чести с подобием благородства между «своими», сильными, которые, все вместе взятые, презирают слабых — кто живёт по закону, ждёт их защиты и решения. Одним — позволено, поскольку взяли себе право, а другим нельзя рассердить «высшего» с его правом решать. Пусть даже — касается твоей жизни, и ждать решения некогда…

— Начни вспоминать — хватит надолго… — ответил Лартаяу. — Меня тут, поблизости, остановил взрослый сумасшедший, стал кричать что-то про разбитое окно, а потом и вовсе… «Они врывались в дома! Резали наши семьи!» — и тому подобное. И тоже сразу — толпа взрослых, с таким пониманием, что я, подросток, обидел героя войны! Только как раз этот же полицейский сумел обратить их внимание: у «героя» почему-то девять одинаковых орденов, и все второй степени! Оказалось: лишь родился за день до начала войны, а ордена — поддельные…. Или в другой раз: зачем-то пришлось зайти в торговый центр, и вдруг в соседнем отделе шум, крик, громкие голоса — похоже на ограбление. Я — к первой попавшейся двери наружу, а это оказался служебный вход, и какой-то взрослый загородил дорогу. Говорю: пустите, у вас там грабители, а он: иди со своими играми в другое место! Представляете? Я его оттолкнул — и наружу, а он — за мной, с воплем, будто я что-то украл! И если бы навстречу не попался опять этот же полицейский, которому я всё объяснил, и подтвердилось это задержанием совсем не игрушечного грабителя — чем могло кончиться? А это — уже третий раз за полгода, что тут живу. Только если «представители власти» свои, каймирцы — на них вся надежда…

— Значит, врывались в дома, резали семьи… — с внезапным гневом повторил Минакри. — А это не из глубинной ли памяти 72-го века — когда те изверги стали являться в человеческую цивилизацию как животные, жечь и разрушать города, угонять людей в неволю? Я хорошо помню своей глубинной памятью тот шок: представить не могли, чтобы человек был несвободен, как орудие, предмет торга! И что, не правильно решили наши жрецы: это не люди — хищные животные, лишь с отдельными признаками человеческой культуры и интеллекта, которые выглядят как люди, и могут давать с людьми потомство? Да, и стали в ответ истреблять целыми деревнями, не щадя ни старого, ни малого… А что было делать, как дать понять, что цивилизованность — это не трусость, а удаль вора и бандита — не доблесть, и сам он не стоит «честного боя»? Но стали ли за века в чём-то лучше — какими я их увидел уже сейчас…

— Не надо, Минакри, успокойся, — Фиар провела рукой вдоль его затылка. — И давайте пока ничего не вспоминать. Решили встретиться у Герма — там и будем…

— «Поколение победителей»… — всё так же гневно Минакри обратил взгляд к зданию, соседнему с торговым центром, огромная мозаика на стене которого изображала четыре фигуры (две посередине — в военно-сухопутной и военно-морской форме, две по краям — в одежде городского и сельского жителя тех времён, но все почему-то с белыми чернобородыми лицами, и одежда «горожанина» и «крестьянина» указывала на лишь Центральную Лоруану, и только; на Каймире же — такой символ единения лоруанского общества в войне производил не то впечатление, на какое был рассчитан). — А в самом деле, мы теперь — какое поколение? И кого или что должны победить, чтобы как нас потом назвали?

— Нет, а что мы стоим? — спохватился Джантар. — Пойдём… Да, а где вы были? — только сейчас сообразил он. — Почему мы вас сразу не встретили? Действительно так отстали по дороге? Хотя мы старались идти медленно…

— Значит, мы — ещё медленнее, — ответил Тайлар. — Кинтал быстрее не может…

«Вот именно… — подумал Джантар. — Четвёртый год, как случилось, а привыкнуть трудно. Из-за тех же животных в человеческом облике… Сумасшедший случайно попал в лагерь, спровоцировал драку, и потом — ещё раз… Будто после первого случая не могли разобраться…»

— Пойдём, — сказал Лартаяу. — Договорим уже у Герма…

Да — как почувствовал Джантар, говорить не хотелось, будто возбуждение выплеснулось в уже сказанных словах, и на смену пришла лишь горечь и тяжесть, без выхода в словах и действиях… Ведь чего снова лишь чудом удалось избежать им всем — живущим по таким законам, что взрослым ничего не стоит в пылу мгновенного страха, злобы, слухов и домыслов исковеркать судьбу конкретного подростка, швырнув в жерло отупевшей от неповоротливости судебно-репрессивной системы, которой в самом деле некогда тщательно разбираться с каждым случаем: у прокуроров и судей и так уже пухнут головы от обилия преступников, не желающих пeревоспитываться… Хотя в древности суды наверняка создавались просто для разбора спорных вопросов — но со временем обросли репрессивным аппаратом, заменившим авторитет мудрости древних судей, подмяли под себя общество, стали распоряжаться жизнью и смертью людей — и на страже чего теперь стоят, если все для них одинаковы с наихудшими членами общества? И спасает человека от несправедливой ответственности лишь то, насколько ему самому поверят лично, каким его знали прежде, наконец, чей он родственник, знакомый… Да и то во всех ли случаях — учитывая, через что довелось пройти им самим, каким образом восьмеро из них, девятерых, оказались жителями Тисаюма? Хотя это наконец позволило собраться вместе — но вспомнить, итогом чего это стало…

…Ведь не только для Донота и Минакри почти единственной возможностью прекратить следствие по делам о тех подвалах оказался переезд в другой город (и в обоих случаях — самими властями был предложен Тисаюм. Но и то дико и противоестественно, что переезжать пришлось из Риэланта — второй древней каймирской столицы.)… Герму тоже пришлось покинуть специально оборудованный под обсерваторию дом в Тарнале после странной и дикой истории: чиновник, от которого непонятным образом зависело предоставление особого режима, обратил внимание на отсутствие в семье «взрослого мужчины», на роль которого вскоре стал претендовать сам (хотя Герм его явно не интересовал, вызывая увлечением астрономией даже неприязнь, и Герму чужой взрослый в семье был не нужен) — и, видимо, считая себя уже почти членом семьи, вдруг явился к Герму домой в отсутствие матери, повёз на служебном автомобиле якобы к ней на работу, но привёз почему-то в больницу, где Герм должен был её ждать — и там его чуть не повели на ту операцию по поводу «врождённого дефекта», даже сути которого никто не объяснил. Причём и мнение самого Герма никого не интересовало, и ждать его матери они не собирались, сказав лишь, что её согласие на операцию будто бы уже имеется — и неизвестно, чем могло кончиться, если бы в момент особенного напряжения Герм, вдруг поняв, что видит окружающих его людей насквозь, на просвет, не проговорился об этом! Чему они, правда, сразу не поверили — но затем вдруг, суетливо закрывая руками то одно, то другое место своего тела, поспешили выскочить из комнаты, оставив Герма одного, а потом додумались подослать какого-то голого человека, заявившего: он якобы… «тоже видит голых людей сквозь одежду»! А Герм и видел не тело под одеждой — ауру внутренних органов! Но увы, несостоявшийся отчим Герма успел переполошить полицию, и городские власти сообщением о якобы разоблачённой им «крайне опасной по моральным соображениям» экстрасенсорной способности, потребовав — ни больше ни меньше — физической ликвидации обладающего ею подростка! И хотя это был абсурд, на что ему указали сразу (а вообще «просветное зрение» многих взрослых экстрасенсов не считалось чем-то особо безнравственным) — по городу среди мало сведущих в этих вопросах людей успели пойти такие слухи, что власти Тарнала сочли за лучшее предложить матери Герма переезд (сперва в Кильтум — а уже затем, так как новый дом оказался непригоден для устройства обсерватории, удалось найти другой, более подходящий — в Тисаюме. Тот, где и условились собраться во второй половине дня.)…

…И так же с Фиар произошло что-то странное и пугающее своей непонятностью, что заставило её семью покинуть Кepaф: она в ту ночь, уже под утро, просто вышла во двор дома посмотреть на звёзды, но какой-то чрезвычайно бдительный взрослый, которому померещилось неладное, вызвал полицейский патруль — и ей в порядке так называемой «профилактической меры в отношении подростков, совершивших малозначительные правонарушения» той же ночью и утром пришлось побывать и в вытрезвителе, и на врачебном приёме, где кого-то проверяли на беременность, и в специальном интернате для подростков-правонарушителей — так ей демонстрировали возможную судьбу в случае повторения «противоправных действий», суть которых тоже никто не пытался объяснить… Но более того: затем её почему-то привезли в школу, куда вызвали и родителей, поставив перед ними вопрос об отправке в интернат за «безнравственное поведение», и тоже — никаких её объяснений никто слушать не хотел! Лишь посредством гипноза ей удалось отвлечь внимание присутствующих, и с ничего не понимающими родителями покинуть школу, а затем несколько дней пришлось числиться безвестно отсутствующей — родители отвечали всем, что дома её нет — пока не выяснилось: с «безнравственным поведением» тоже вышла ошибка, по тем учреждениям для «профилактики» должны были возить кого-то другого! Но уже встали новые вопросы: где же она была эти несколько дней, почему учителя и полицейские не могли вспомнить, как она покинула школу — так что и её родителям сочли за лучшее предложить переезд в другой город. Случайно или не случайно — Тисаюм…

А потом на очередном полугодовом обследовании не объявился Лартаяу — и (как понял Джантар из разговора медперсонала) даже на код его домашнего аппарата связи откликалось учреждение, которому, должно быть, передали этот код. Да ещё вскоре прошёл слух: будто в автокатастрофе погиб последний потомок некогда известного в Лоруане аристократического рода Аларифаи… Хотя Лартаяу никогда не говорил, что он — из тех Аларифаи, совпадение не могло не беспокоить, да и без того чувствовалось: произошло что-то исключительное. Тогда, для его поисков, Джантар и стал развивать способность к ясновидению; и Ратона (как он потом узнал) тоже впервые попытался всерьёз применить биолокацию по картам (попадая почему-то всякий раз на Колараафу — свой родной город, центр одной из областей Уиртэклэдии, а в нём, уже по плану города — на пустое место самой окраины, ничем не отмеченное, что просто не знал, как понимать)… Лишь позже, осенью, Кинтал с группой студентов Риэлантского университета по каким-то делам побывал в Колараафе, заодно попытался выяснить, что это за окраина — и оказалось: как раз там недавно выстроен комплекс новых университетских зданий (но Кинтал не представлял, где и как искать Лартаяу, и в каком качестве он мог там находиться). И всё же неопредёленность давала надежду — тем более, в самом конце прошлого года Ратона в разговоре по междугородной связи намёками дал понять, будто мельком видел Лартаяу в Тисаюме, в сопровождении незнакомого взрослого. Но и на зимнем обследовании Лартаяу не появился — а тут ещё Минакри рассказал о взрыве в подвале по соседству с его домом в Риэланте, и что буквально накануне отъезда на обследование его допрашивали в полиции. И разъезжались все в тревоге уже и за судьбу Минакри — у которого и прежде была тайна, а теперь нависла новая угроза…

А затем из Моараланы стали приходить сообщения о религиозно-расовых беспорядках таких масштабов, что потрясли всю Лоруану — и Джантар не мог не задуматься о судьбе Итагаро и Талира. Он снова, всё более совершенствуясь в ясновидении, пытался настраиваться на них, и на Лартаяу, но результаты были неопредёленные: пусть ему удавалось всё дольше удерживать видения, это были лишь образы подвальных помещений, палаточных лагерей, санитарных поездов, и он даже не мог уверенно сказать, кого там видел, и видел ли хоть кого-то… Но наконец однажды он увидел Минакри, идущего где-то по коридору среди людей в странной длинной одежде (причём сам был в такой же), и сразу не понял, что это могло означать, возможно ли в реальности — но как был потрясён несколько дней спустя, узнав по междугородной же связи от Фиар: Минакри, согласно вдруг объявившейся воле отца (о котором, живя только с матерью, никогда не упоминал), а также ввиду подозрений (только подозрений!) в причастности к тому взрыву, отправлен на перевоспитание в… монастырь какой-то секты! Несколько дней прошли, словно в полубреду, в напряженных раздумьях, что делать — пока Фиар снова не сообщила Джантару: в Тисаюм из Моараланы эвакуируются многие сотрудники секретных армейских институтов, в числе которых наверняка будут родители Итагаро и Талира, и туда же (по другой причине) придётся переехать возвратившемуся из монастыря Минакри, с которым опять-таки вышла ошибка! (Но не много ли уже было ошибок?) Да и Лартаяу, как понял Джантар из её намёков, был где-то в Тисаюме — хотя Джантару лишь несколько раз удалось на миг увидеть его в незнакомой, трудноопределимой обстановке…

А вот того, что случилось потом с ним самим — Джантар почему-то вовсе не предвидел…

…И казалось бы, что он сделал особенного: просто поднялся на заброшенную и даже неохраняемую стройку рядом с домом, чтобы посмотреть оттуда на панораму новых городских кварталов? А стройка и не считалась каким-то особо опасным местом, и то утро: безветренное, не холодное и не жаркое, с удивительно чистым прозрачным воздухом, и на редкость глубокой синевой неба, когда лёгкость и насыщенность энергией чувствовалась во всём — не давало повода к тревогам и опасениям… И Джантар так неосторожно — даже широко раскинув руки, будто принимая в себя светлую и радостную энергию этого утра — стал медленно приближаться к неограждённому краю площадки, глядя, как с каждым шагом всё больше открывался вид взбегающих по склону холма окраин — и даже успел подумать: именно такие голубовато-белые, словно открытые сиянию Эяна, пронизанные им, здания — и были недавно образом, символом ожидавшегося, но так и не наступившего будущего…

…И сколько потом он спрашивал себя: почему не ощутил реальной опасности? Или её действительно не было? Но мог ли он так подумать — когда у самого края площадки на плечо легла чья-то рука, и он, обернувшись, увидел тех четверых, что сразу обступили его сзади и с боков, отрезав путь к отступлению? Откуда знал, что было на уме у этих людей не вполне определённого возраста с мутными тупыми взглядами, и даже — способны они понять хотя бы, что посмертно жизнь подростка всё же равна по ценности жизни взрослого, и за неё приходится так же отвечать? Мог ли в той ситуации полагаться на их здравый смысл или иные качества, свойственные нормальным людям? И уж тем более, мог ли он — которому было зачем жить, которого на письменном столе ждали ещё не прочитанные книги, и тетрадь с собственными размышлениями, оставленная, как думал, совсем ненадолго — удовлетвориться, что кто-то разберётся потом? И пусть он принял не лучшее, не самое правильное решение — кто на его месте в те несколько мгновений, когда, возможно, решалась его судьба, смог бы принять лучшее? Вот он лишь и успел — рвануться в промежуток между обступившими его людьми, прочь от края площадки…

И, по правде говоря, сам не понял, как всё произошло: ведь толкнул двоих, стоявших посередине, именно в сторону площадки, а стоявших с краю не успел и коснуться — но наверно, кто-то из них самих мгновением раньше толкнул другого прямо на него. И Джантара спасло лишь, что он в падении успел ухватиться за штанину того, второго, который, отлетев, столкнул вниз и его — потому что сам он падал на какой-то огромный металлический бак, но тот сумел в падении дотянуться до фермы оставленного на стройке лифтового подъёмника и ухватиться за неё, отчего Джантара развернуло в воздухе, и где-то на уровне третьего этажа с такой силой ударило о ферму, что он потерял сознание, и лишь потом, уже лёжа сверху на баке, очнулся от страшного душераздирающего вопля, который сам по себе мог свести с ума… Кричал один из четверых — кажется, тот, что столкнул Джантара вместе со своим сообщником вниз, а теперь висел в воздухе, нанизанный на длинный штырь, непонятно почему торчавший из окна пятого этажа стройки, и истекал кровью. Самого же падавшего вместе с Джантаром, не спасло, что он ухватился за ферму: он, насколько было видно Джантару с крышки бака, лежал внизу с расколотым черепом (причём явно о кусок строительного блока, брошенного сверху: внизу таких блоков больше нигде не было, все — на вeрхней площадке)… А Джантар из-за ушибов не мог даже приподняться — и так ему пришлось быть свидетелем всего дальнейшего: как, судя по доносившимся голосам, собралась толпа; полицейские вместе с бригадой медицинской службы пытались подвести к раненому наркоз, чтобы снять со штыря, пока не поняли, что можно просто снимать труп; кто-то говорил: что на первом этаже стройки нашли ещё одного из тех четверых (должно быть, с перепугу бросился вниз по лестнице, обрывавшейся почему-то в лифтовый колодец, и разбился насмерть); затем сверху тащили и четвёртого, громко и истерично кающегося, что тем блоком по ошибке убил своего — и лишь тут после этого Джантару удалось наконец обратить внимание собравшихся на себя. И хорошо хоть, из сумбурно-покаянных воплей убийцы нельзя было сделать вывод о малейшей вине в случившемся самого Джантара, парадоксально оказались благом и ушибы (он уже знал немало примеров «справедливости» взрослых к детям, когда даже в серьёзных случаях более виновным считался просто менее пострадавший) — но и то к нему в больницу приходили полицейские, выясняя, что делал на стройке именно он, Джантар…

И почему-то никто сразу не сказал ему, какие странные и тревожные события стали происходить, пока он лежал в больнице… Сперва — подозрительный человек, замеченный в больничном коридоре, сразу бежал откуда, бросив взрывное устройство (к счастью, неисправное); потом — там же был задержан дмугилец с ножом под чужой формой медработника; и почти сразу — кто-то, тоже дмугильской внешности, пытался навести в школе справки про Тайлара, выдавая себя за его знакомого… Только после этого третьего случая встревоженные родители сообразили спросить, как выглядели те четверо на стройке — и он, вспомнив во внешности одного из них также что-то дмугильское, с ужасом понял… Ведь хотя дмугильцы давно уже селились в городах, работали на заводах, учились в институтах, даже занимали высокие посты — снова всё чаще вспоминалось: основой их традиционной нравственности осталось нечто подобное солидарности стада хищников, сильных сплочённостью и безжалостной жестокостью. И — не так давно они, сами обидчивые до истеричности, бывали готовы схватиться за оружие, даже когда кто-то просто отстаивал свои законные права, убеждения, честь, достоинство, наконец, здоровье и жизнь… Причём угроза распространялась не только на самого «оскорбителя» — ни один из членов семьи не мог быть уверен в своей безопасности, пока обида не оплачена кровью кого-либо из них. А теперь — едва ли не повсеместно следовал возврат к каким-то «корням» и «истокам»… Но ещё более потрясло Джантара: когда они обратились в полицию, речь сразу зашла — что это он, Джантар, особорежимник, и потому человек сомнительной полноценности, навлёк опасность на всю семью (и хотя дальше ничего прямо не сказали, можно было догадаться)! Кажется, лишь то, что угроза нависла над всей семьёй, заставило-таки полицию заново поднять материалы следствия, выяснить, какое, собственно, дмугильское племя и чем оскорблено, а затем — пойти на переговоры с «оскорблённым» племенем, и даже провести в присутствии тех, кто назвались его вождями, следственный эксперимент на стройке, чтобы доказать им невиновность Джантара в случавшемся… И однако, кто мог ожидать, что вскоре уже другие племенные вожди заявят керафской полиции: те — вовсе не представляли какое-то признанное, реально существующее племя! Просто — кучка олоруанившихся люмпенизированных подонков взялась «возрождать традиции», не имея сколько-то реального понятия о самом дмугильском кодексе чести! А в полиции кто-то, приняв уголовников за официальных лиц, вёл переговоры на соответствующем уровне — да и что было предметом переговоров… И за самозванцев готово было взяться уже то племя, а семью Джантара, похоже, никто больше не преследовал — но всё же его (едва он ещё в больнице успел стать проверочные работы за полугодие) сочли за лучшее отправить к бабушке в Кильтум: в тайне даже от полиции, при содействии знакомого сотрудника рельсовой дороги, в запертом служебном купе вагона, ведь он, подросток, и ездить сам на такие дальние расстояния не имел права… А та его бабушка сама была в больнице, предстояло посвятить в тайну соседей, у которых хранился ключ — но выбора не было. (Впрочем, уже на месте помогло новое обстоятельство: там тоже происходило непонятное — несмотря на раннее утро, в дверь к соседям входило и выходило множество незнакомых людей — и Джантару удалось незамеченным в суматохе взять спрятанный в известном ему месте ключ, на что вряд ли решился бы в иных обстоятельствах…)

…Двое суток, запершись изнутри в квартире бабушки, он ждал сообщений от родителей по аппарату связи, боясь выдать хоть чем-то своё присутствие — а наутро третьих суток услышал, как полицейские опечатывали дверь снаружи, и понял, что это значит: так поступали с квартирами умерших, где, по их данным, не было никого живого… И ещё двое суток в уже опечатанной квартире он ждал, временами чувствуя, что он не один (естественно — знал, что души покойных перед отправкой в более дальние слои астрала ещё раз напоследок посещают места былой жизни), но даже не получая каких-то тревожных знаков — что должен был думать, ничего не зная о судьбе всех остальных членов семьи, и конкретной причине смерти бабушки (а настроиться ни на что не получалось); и уже ночью на пятые сутки случилось странное… То ли во сне, то ли наяву (но в каком-то не вполне ясном сознании) он вдруг понял, что, сорвав печать на двери, вырвался из квартиры, и бежит ночной улицей от преследующего его автомобиля; и, ещё не вполне понимая, что происходит, спрятался в подъезде какого-то дома, но потом поняв, что снаружи остановился полицейский фургон, зачем-то решил выйти — и тут кто-то из полицейских, перемахнув перила, с размаху навалился на него, так что он (как и тогда при ударе о ферму подъёмника) потерял сознание — а очнувшись, понял, что находится уже в полицейском отделении, где его пытаются довольно грубо допрашивать, не считаясь даже, что сознание не очень ясно, и ему трудно говорить; да eгo будто и не очень слушали — и вообще обстановку разрядило лишь… внезапное появление матери, Кинтала и Тайлара, которые сумели что-то объяснить тем полицейским; и тут он вдруг сорвался, кажется, успев даже произнести страшное проклятие — и… проснулся там же, где заснул: в уже бывшей квартире бабушки! Однако — действительно в присутствии матери, Кинтала и Тайлара, которые сразу объяснили: дверь была открыта, и они вошли, не разбудив его. А причиной смерти бабушки — была просто болезнь. И того кошмара — наяву не было… Но — дверь-то (во сне) открыл… он? И само видение было очень реалистичным — и оставило тягостный, тревожный осадок. Казалось, это не просто срыв от перенапряжения: был иной, скрытый, пока неясный смысл…

А пока — как-то само пришло решение: пользуясь сначала летним отпуском матери, а затем каникулами Кинтала (в которых студенту-инвалиду, в отличие от «физически развитых», отказано быть не могло), дать возможность Джантару провести лето в Тисаюме. Ведь бывшая квартира бабушки, куда он каждый год приезжал на лето, уже не принадлежала его семье, остаться там он не мог, но зато — наконец была возможность встречи вместе, вдевятером. О чём ещё из той квартиры по междугородной связи рискнули дать знать лишь Герму — но он сразу смог предложить и адрес в Тисаюме, где снять дом на всё лето (не уточняя, впрочем: что за дом, откуда знает)…

…И вот все шли в тягостном молчании — после случившегося уже здесь, на набережной, ни о чём не хотелось говорить… И внимание Джантара даже не очень привлекал вид городских кварталов: вначале, от самой набережной, сплошь двухэтажных, иногда с необычных форм окнами первых этажей (эллиптическими, круглыми, гантелеобразными, даже звёздчатыми, как бы повторявшими характерные форм симметрии морских животных и одноклеточных водорослей), и столь же необычной, жёлтых и коричневых тонов с блёстками, но очень гладкой на вид отделкой стен — Джантару не хотелось заводить речь даже, что это за материал… Ближе к центру города, дома постепенно становились выше, массивнее, тёмно-серых тонов: проявлялась не свойственная прежде Каймиру, но уже ставшая привычной, лоруанская официальная строгость (как-то сочетавшаяся, впрочем, со намёком на величественность старой каймирской архитектуры жреческих школ и общественных зданий. Хотя сами такие здания — густых и ярких цветов окраски, с чередованием ярусов крыш и рядов круглых каменных колонн открытых галерей, за массивными оградами в глубине широких дворов — были дальше, в старом центре Тисаюма, а это была новая часть центра, застройки начала нынешнего века)… Здесь — расстались с Донотом, который жил в одном из этих домов, и остальные пошли дальше, туда, где от трёхэтажной цилиндрической пристройки к вокзалу начинался мост в северную часть города. Оттуда Ратоне достаточно было перейти улицу — его дом располагался по ту сторону как раз напротив вокзала, но Итагаро, Талиру и Минакри — ещё ехать автобусом до самой окраины (и теперь, после случая на набережной, Джантар не мог без тревоги думать: что за окраина, сколь безопасно там жить?). Остальных, в том числе Джантара — уже ждал у перрона отдельный самодвижущийся вагон пригородных рейсов: их путь лежал на другую, старую окраину Тисаюма. Джантар, увидев его ещё издали, вдруг подумал: и этот вагон с правильными аэродинамическими формами обеих одинаково скошенных лобовых поверхностей (он мог двигаться в обе стороны) — тоже недавно показался бы прообразом техники того ненаступившего будущего. На картинах, изображавших тот, более совершенный мир — похожие вагоны будто плыли в высоте на огромных опорах, над кварталами таких же светлых и геометрически правильных зданий… Хотя и здесь, реально — как пародия, злая насмешка — путь вагона пролегал через высокий мост, перекинутый над вьющейся между его опорами узкой, в выбоинах, шоссейной дорогой, что затем постепенно приближалась к нему по высоте, лишь у самой окраинной платформы(где и предстояло выйти), сходясь с ним на одном уровне. Будто — суровая, горькая реальность, догнавшая то несбывшееся будущее…

12. Перекрёсток судеб

— Пойдём? — донёсся сзади голос Лартаяу.

— Ho… где ты? Откуда? Каким образом? — в недоумении обернулся Джантар: голос прозвучал не со стороны калитки… Но Лартаяу стоял во дворе у изгороди, отгибая руками ветви, будто и в самом деле протиснулся сквозь неё.

— Здесь проход, — объяснил он. — Снаружи почти не видно, но пройти можно. Правда, не знаю, рискнёшь ли попробовать…

— Ты же прошёл… — без особой уверенности согласился Джантар.

— Так пойдём, — Лартаяу скрылся в переплетении веток, сквозь которое под углом к самой изгороди куда-то вёл узкий проход. Решившись, Джантар последовал за ним в полумрак этого прохода, отводя упругие ветки с гладкими жёсткими листьями — но сделал неверное движение, ветка резко хлестнула по лицу, в глазах вспыхнули искры, и он почувствовал, что теряет равновесие. Правда, и падать было некуда — со всех сторон были ветки — да и головокружение быстро прошло, и он выбрался из прохода будто в коридор между двумя стенами высоких пирамидальных папоротников, перевитых лианами разных видов, где лишь по малозаметным проёмам угадывались калитки. Улочка была так узка, что казалось возможным, раскинув руки, коснуться деревьев с обеих сторон.

— Ну и проход, — вырвалось у Джантара. — Зачем было идти здесь?

— Так дорога короче, — объяснил Лартаяу. — Да, если ещё не знаешь: переулки тут называются просто по номерам. Это мы вышли — во Второй, а дальше из него сразу попадаем в Четвёртый. И не надо обходить целый квартал вдоль шоссе, — Лартаяу провёл в воздухе широкую петлеобразную кривую, показывая, как пришлось бы идти. — А так сначала прямо, потом налево…

Миновав перекрёсток с таким же переулком (Лартаяу сказал, что это — Третий), они сразу свернули в Четвёртый, что начинался здесь же, образуя биссектрису прямого угла между их короткими тупиковыми продолжениями. Здесь изгородь состояла уже их других видов папоротника — но как и прежде, сквозь густые зеленовато-бурые эллипсоиды крон, ещё гуще перевитые лианами, ничего нельзя было разглядеть… Сам Четвёртый переулок скоро стал казаться ведущим также в тупик — но Лартаяу уверенно шёл вперёд, не сворачивая ни в одну из калиток. Джантар не мог понять, куда они идут — пока у самого тупика вдруг не открылся поворот направо, но Лартаяу свернул налево, в калитку прямо в створе видимо, уже Пятого переулка, примыкающего здесь к Четвёртому.

Посреди двора, напротив калитки — начиналась широкая лестница к двери на втором этаже дома, под самой крышей, увенчанной четырёхгранным шпилем с параболически вогнутыми гранями и рёбрами (что сразу удивило Джантара, ожидавшего увидеть привычный полусферический купол). Необычны были и узкие «ленточные» окна второго этажа, также под самой крышей… А во дворе — на скамейке, и у круглого каменного столика на массивной колонне — их уже ждали остальные. Итагаро, Донот и Фиар, разложив на столике листы бумаги, рассматривали их и что-то обсуждали — но, едва Лартаяу со стуком закрыл калитку, все обернулись в их сторону, и Итагаро стал складывать бумаги.

— Все в сборе, пойдём наверх, — предложил Герм.

— А там будет удобно? — спросила Фиар. — Нет, комната большая — но девяти стульев там нет…

— Зато есть кровать, — ответил Герм. — Я же и сплю в этой комнате. И лестница к телескопу ведёт оттуда…

— Мне трудно представить, где тут телескоп, — признался Джантар. — Если в шпиле — не понимаю, как помещается…

— Как-то помещается, — подтвердил Герм. — А сам шпиль поворачивается на подшипниках, и одна грань — открывается как дверь. Правда, не знаю, кто тут жил раньше, и зачем это устроил, если вообще место для обсерватории неудачное: под склоном горы… Но пришлось соглашаться на это. В Кильтуме, помнишь, вблизи — кварталы по десять этажей…

— А дом в Тарнале, со специально построенным куполом, — вспомнила Фиар, — пришлось оставить из-за чего… В Тарнале — тоже когда-то хафтонгском научном, культурном центре…

— Как и Кераф, — добавил Джантар. — Пусть и не были чисто хафтонгские города… Но теперь — уже весь перешеек как бы не наш. И с чем связано это вытеснение одних народов и культур другими… В теории чётко и ясно: рождаемость, миграция, исторические циклы, ритмы, периоды — а попробуй приложить к практике… Одним — куда-то девать прирост населения, другие спасаются автономиями, чтобы сохранить свою культуpу, а что делать нам?

— И в Риэланте — уже сколько чужих чиновников, видите на что способных, — печально согласился Донот. — Иначе не пришлось бы нам с Минакри уезжать оттуда. И то хорошо: сюда, а не куда-то ещё…

— Ну, уж свою столицу мы им отдать не должны, — ответил Талир, открывая дверь. — Не нравимся такими, как есть — но это наша столица, а не их деревня…

— Но почему наши с ними пути так разошлись… — добавил Донот, входя следом. — Чем общие идеалы и цели перестали их устраивать…

За дверью оказался короткий коридор, освещённый лишь через края «ленточных» окон в углах стены. В нём было ещё три двери: в торец, влево и вправо. Герм свернул к правой, жестом приглашая следовать за ним.

Комната была освещена лучше, хотя и тут были лишь «ленточные» окна по верху двух из четырёх стен: правой, фасадной со стороны двора, и дальней от входа, обращённой к склону горы. У левой стены стоял рабочий стол с компьютерным терминалом, на котором, кроме того, лежал отдельный расчётный блок и несколько раскрытых книг и звёздных карт, а чуть дальше была приоткрыта узкая дверь (за ней, как сразу понял Джантар, и начиналась лестница наверх, к телескопу). В центре стоял ещё простой стол со стульями, а в углу под окнами — кровать. За стол сразу уселись Ратона, Итагаро, Лартаяу и Минакри (переставив стулья полукругом, лицом к столу с терминалом, за который сел Герм), а Джантар расположился на кровати, вместе с Донотом, Фиар и Талиром.

— Я сразу не успел убрать, а потом забыл, — объяснил Герм, поспешно складывая книги и сворачивая провод расчётного блока. — Видите, дом большой для двоих человек — но просторной комнаты, чтобы собираться вдевятером, нет. Там, в конце коридора, — Герм указал направление, — фотолаборатория, за дверью напротив — библиотека, и внизу не такая большая комната…

— А мы из своей домашней библиотеки сколько всего не смогли сохранить, — с досадой ответил Итагаро. — Знать бы, что такое возможно — вряд ли связались бы с этой Моараланой. Кто-то решил облагодетельствовать племена низкой ступени развития, не дошедшие своим умом до технической цивилизации, построили в пустыне рядом с ними целый город с заводами и институтами общегосударственного значения, люди поверили, что это — надёжно и долговременно, приехали жить и работать со всей Лоруаны, и вдруг — такой бунт, что бессильны армия с полицией, и беги, схватив, что успеешь… И кто захочет понять, что образованному человеку нужно большее, чем «простому»? Поселили на дальней окраине, в бывшем временном жилье рабочих какого-то закрытого завода, с одним компьютером на несколько комнат, так что пользуемся по очереди — при том, что из литературы, даже нужной родителям для работы, многого не осталось! Правда, нам обещали найти на месте, если что сохранилось из семейных архивов и библиотек, и переслать сюда — но когда это было… А так как родители — ценные специалисты, сотрудники уже тисаюмских секретных институтов — прямо в доме пост охраны! Видели же какие у нас соседи… Общежития с полуграмотным сбродом со всей Лоруаны, которому в большинстве и делать тут нечего после того, как закрылись заводы — но торчат неизвестно зачем и, видите ли, бедствуют без работы. На наркотики, правда, денег хватает. А пнуть так, чтобы понесло до той же Моараланы…

— Родители, конечно, ценные специалисты, — так же горестно согласился Талир. — А мы сами? Это потом разобрались, кто чьи дети — а сразу… Видят, что в подвале одни, без взрослых — и тащат, толкают в спину, будто наркоманов из притона… А на самом деле — дмугильцы взорвали химический завод, целый район города накрыло облаком газов! В глазах рябит, в горле — резь, сухость, голова кружится, идти трудно… Но взрослые даже тут сначала взрослые, а уже потом — люди! И в санитарном поезде довезли только до Ветафомиси — а это почти та же Дмугилия. Разместили в детской больнице вперемежку с кем попало: настоящими наркоманами, выжившими самоубийцами… А к ним то местная полиция ходит в чём-то разбираться, то что-то тайком передают снаружи, то опять же вражда группировок разных палат — а мы и языка их не знаем! Но это ещё что… Представь, — обратился Талир к Джантару (должно быть, собираясь сказать то, что уже знали остальные). — Утром с больничного двора — барабанный бой, потом молитвенное пение, и вдруг — такой дикий крик, что сразу проснулась вся палата. С перепугу думали всякое: оперируют без наркоза, в морге по ошибке вскрыли живого… А это просто вожди местного племени решили провести над подростками обряд посвящения во взрослые мужчины — а состоит он в нанесении шрамов на живот! В больнице, скальпелем, но по обычаю — под открытым небом и без наркоза! И главное: тот, кто не выдержал и закричал, как будто уже до старости не сможет считаться взрослым! Другого шанса доказать свою мужскую доблесть обычай не предусматривает — по крайней мере, так нам сказали. Один раз не выдержал — всё…

— И… тоже как-то оформлено по местным законам? — потрясённо переспросил Джантар. В столь дикое — невозможно было поверить сразу

— Даже не представляю, как тут на практике, — ответил Талир. — За пределами Дмугилии — всё равно формально взрослый, местные дмугильские законы на него там не распространяются. Но как он туда попадёт — вечный ребёнок, которого любой взрослый может схватить за руку и привести обратно? И что со всё-таки положенными по возрасту документами — не знаю…

— И их же, племенных старейшин, в их собственной молодости никто ни во что подобное не посвящал… — гневно дрогнул голос Итагаро. — А сами решили, что им это позволено с другими? Хотя почему тогда не устроить и им посвящение в пожилой возраст? Тоже под барабанный бой и без наркоза отрезать органы, в этом возрасте уже как будто не нужные для воспроизводства потомства — и кто выжил, стало быть, достоин жить дальше? Хотя борода без этих желёз расти не будет — но и шрамы здоровому человеку в принципе не нужны!

— К чему мы вообще придём, если доходит до такого? — продолжал Талир. — И зачем нужно «местное» своеобразие такой ценой, когда человек уже просто теряет свои законные права? А тут ещё, представьте: оказаться в эвакуации — когда такие проблемы со здоровьем, что их никто не понимает, и в возрасте, когда тебя не примут всерьёз! Вот чуть и не угодил в интернат для слепых…

— Но это… как же? — не понял Джантар. — И даже без согласия родителей? Или как было?

— Выписывать меня куда-то надо было, а они — ещё без сознания, их спросить не могли. Они на заводе попали в самый центр облака — это я был там, где прошло краем… А у чиновников какая логика: если особый режим по зрению — пока определить в интернат для слепых! И я, представьте, не сообразил: слышал это только телепатически, вслух мне никто не говорил — вот и спросил: почему так? Они забеспокоились, стали выяснять, кто о чём проговорился — и выписку отложили. А назавтра опять услышал чью-то мысль: будто меня хотят уже не выписывать, а отправить на какое-то специальное обследование — и тоже сразу спросил, и они опять переполошились, стали изворачиваться: будто у меня подозрительные данные анализов, дают основание предполагать какую-то болезнь в скрытой стадии развития, но пытаться объяснить мне суть дела бесполезно, всё равно не пойму, а родители — в таком состоянии, что нельзя беспокоить ещё этим… Я, конечно, пытался перевести разговор на профессиональный уровень, но вижу — смотрят как на сумасшедшего, который вообразил себя гением! И вообще, как-то очень им хотелось, чтобы я оказался в их полном распоряжении, даже без посредничества родителей. Хотя против того, чтобы дать знать брату в Колараафу, уже ничего не могли сказать. Нo всё равно — было так подозрительно, что решил действовать сам… В общем: дежурный по этажу с моей помощью забыл запереть на ночь обе двери между палатой и аппаратом связи в коридоре, и я ещё взял его кредитную карту, чтобы оплатить разговор… А что делать: речь о моём здоровье, но взрослые что-то недоговаривают, и у меня нет права обратиться куда-то законным путём? Будто больные дети — не люди, а какой-то скот, ничего ни в чём не понимают! Правда, те тоже связывались с братом, назавтра он прибыл занами формально по их вызову, и с анализами оказалась просто ошибка, сбой в компьютере, где хранились… Но с моих слов, получается, выяснить было нельзя, надо было ему лететь через полстраны? И вообще: что я должен был думать, чего ждать? Зачем хотят обследовать, на что при этом могут пойти?..

— И правда, не странно ли… — согласился Герм. — То уже готовы тащить на обследование, операцию — а то задний ход: ошибка вышла! А не задай им лишнего вопроса — до последнего момента не спохватились бы? Что-то не то… Тем более, со мной это второй раз: в очень раннем детстве чуть не сделали той ошибки — а психопат увидел в моих документах запись, и понял по-своему…

— Кто решает наши судьбы… — всё так же горестно ответил Талир. — Имеет доступ к нашим документам… А сами хотят, чтобы дети были честны с ними, не нарушали правил, законов…

— И где бы мы все были теперь с такой честностью? — согласился Итагаро. — В любой момент могут повести себя как скоты — а ты живи и действуй по закону? Нас тоже разместили в палаточном лагере как попало: младших со старшими, здоровых с ранеными, других раненых — с больными из инфекционного интерната, и даже потерявших всю семью — с подонками, которые и там собрались в банды, стали промышлять грабежом! Только палатку с несколькими дмугильцами — отдельно под особой охраной, чтобы их вообще не разорвали на куски… И что ни скажи взрослым, в ответ: «У всех горе, а чем ты лучше?» А когда я пытался организовать отпор этим подонкам — тоже кто-то донёс, будто уже я провоцирую беспорядки, сразу потащили к какому-то офицеру, стали угрожать интернатом для малолетних преступников! Им же что нужно: видимость порядка и контроля над ситуацией! А тут в их власти оказались дети… Что делать: я настроился на терминал в их палатке, вывел ложный сигнал тревоги — и они все вдруг забегали, стали выстраивать оцепление по периметру лагеря, забыли и про охрану самой палатки, и про меня, оставшегося в ней! А я ещё послал запрос в адресную службу на имя родителей, чтобы им дали знать, где я… Само начальство лагеря, потом оказалось, и не думало это делать! Но откуда я мог знать, что они действительно ждали подхода какой-то племенной банды? И вдруг как раз решили, что банда уже рядом — и принялись срочно переформировывать лагерь, собирать отдельно здоровых, отдельно больных, даже не обращая внимания, что опять раненые попадают с заразными, а младшие со старшими… А наутро приехали родители, мои и ещё некоторых — и были где-то рядом, но говорю же, им никто не сообщил, где мы! — и мы проснулись, и смотрим: лагеря нет, стоят всего четыре или пять палаток безо всякой охраны! Хорошо ещё, они были со своим транспортом — а то как бы мы оттуда выбрались, не представляю. Если поблизости была какая-то банда… А там эти банды — обычное дело. Угоняют одни у других скот, грабят дома… Но мы никого такого по дороге не встретили. Ехали до самого Ветафомиси своей автоколонной, без охраны, оружия — и уже там присоединились к остальным… Ho теперь всё думаю: а если бы я не вывел ложный сигнал тревоги — ничего бы этого не было? Но тогда, что, должен был позволить сдать себя в интернат?

— Но если и так ждали подхода банды… — ответила Фиар. — И всё равно готовы жертвовать тобой и такими, как ты… В чём твоя вина?

— До Ветафомиси… — повторил Джантар. — Оттуда, почти через всю Дмутилию…

— А что было делать? — переспросил Итагаро. — Где нас оставили, оттуда и пришлось… А сейчас идёт разбирательство, как и почему случилось — но уж я наверняка следов не оставил. Клавиатуры не касался, сам их кодовый адрес знать не мог. И тот офицер видел, как сигнал тревоги возник на экране без моего участия. И потом никто не спрашивал: где я был в такой-то момент, что делал — тем более, сами оставили палатку без охраны. А всё равно неспокойно — хотя лишь пытался защитить себя, как умел…

— А с чего эти беспорядки там начались? — спросил Джантар.

— Не знаю, поверишь ли… По местным законам в дмугильских школах ввели телесные наказания — и как раз в одной сразу несколько учеников попались на чём-то соответствующем. А директором почему-то был лоруанец, и не знал, что по местным обычаям старшего школьника, у которого уже растёт борода, можно сечь только через одежду! Других вывели голыми перед строем младших групп — ничего, а этого — оскорбление всему роду! Те возмутились, пошли по улицам с криком, что совершено святотатство, стали собирать толпы… Будто каждый нормальный человек сразу может понять, что правильно, а что нет — когда такое стало нормой закона! А результат… Кварталы сгоревших домов, разгромленные учреждения, куски разорванных взрывами трупов прямо посреди мостовой, и даже говорят: похищенные старые бактериальные боеприпасы не могут найти до сих пор! Целых десять бомб — представляете? И что же, в конце, концов, лоруанцы — как народ и государство? Чего им не хватило, чтобы дать отпор? Заявить: в деревнях живите по-своему, но город не только ваш? Мало того, что набрали из этих деревень столько вспомогательного персонала, ещё дали право распространять свои законы и обычаи на город! А если те на заводах, в институтах сводят кровные счёты, устраивая аварии, где гибнут невинные — спрос не с кого-то конкретно, а с цивилизации вообще? Что не сумела адаптировать к себе такую мразь?..

— А я какое отношение имею к тем местным законам? — тут же начал Минакри. — И вдруг меня отправляют отсюда, с Каймира, в монастырь какой-то элбинской секты — и даже не столько из-за взрыва в подвале, где никакая моя вина не доказана, сколько просто «по воле отца», о котором я и думать забыл! А он, оказывается, спустя столько лет обрёл элбинскую веру — и хочет, чтобы я её тоже принял, и получил соответствующее религиозное образование в её верховном центре — так называемом Алаофско-Горском монастыре! И эта его воля находит меня здесь, на Каймире! Даже как какая-то большая честь, особенно для правонарушителя! В таком качестве отправили туда — хотя говорю, ничего реально против меня у них нет…

— Но что хоть за монастырь? — спросил Джантар. — И что за секта, что собой представляет?

— Как тебе объяснить… Если коротко — что-то чудовищное. Но ладно бы плод деятельности каких-то психопатов, а то — официально существующая организация, куда можно отправить человека, во всяком случае, подростка — для перевоспитания и религиозного образования! И перед тем даже с матерью увидеться не дали: вот, мол, родительская воля, ясно изложенная… Я не представлял, что такое возможно! Он, не знаю где, обрёл по тем местным законам веру, и это решает мою судьбу на другом конце страны! И было бы хоть из-за чего обретать — а то монастырь совершенно не похоже на наши жреческие школы! Обстановка покорности, страха, тупости, даже не все всё понимают: язык священных текстов, молитв — нвеклало-дмугильский, многие его не знают, только кое-как могут объясниться между собой по-лоруански! Там же не все — дмугильцы, а те — не все из Нвеклала, есть лоруанцы, уиртэклэдцы, из Приполярья, из автономий Средней Лоруаны, только каймирцем я там был единственным… А уж что мне объяснили, и как я понял — до сих пор не знаю: не подшутили ли, пользуясь, что я слабо помню их язык? Может ли быть такая вера, да ещё с центральным монастырём в столице государства — что по ней человек уже исходно рождается с каким-то грехом, в искуплении которого — смысл всей жизни? Не карма в нашем понимании — какой-то «грех ниоткуда», из ничего? Даже понять трудно… И во искупление — некоторые прямо-таки постятся помоями, которые хранят в особой ёмкости в специальном унитазе, причём он же используется для обычных унитазных нужд! И так и называется: «святые» помои, «святой» унитаз… Можете представить такое?

— Я же говорил: злая шутка, — ответил Итагаро. — Как над новым человеком в школе, в армии, на заводе, в институте: что-то не так поймёт, сделает — а всем смешно. Даже где от шутки недалеко до трагедии… И чуть ли не у всех народов и рас — кроме нашей… Каково при переездах: каждый раз новая школа, и — такое начало? Если не особорежимник — но и стал я им не сразу!. А насмотрелся аварий из-за этого — не удивляйтесь, что мало рассказываю. Все годы — сплошная цепь расследований несчастных случаев. Кто-то соврал о значении технического термина, «под секретом» поведал, как можно нарушить какую инструкцию, результат — кровь, пламя, трупы. Сколько я этого видел…

— Но и я видел там в огромном, больше обычного, унитазе какой-то мешок, — продолжал Минакри. — И говорили они это даже в испуге, на шутку похоже не было. И ещё видел на них цепи, кандалы, ошейники, рясы, сшитые так, что непонятно, как их надеть и как в них ходить, и что-то вроде перекошенных военных шлемов, затрудняющих обзор… Поклонятся страшным уродливым статуям, символизирующим, как я понял, человеческие пороки, хотя тоже непонятно: неужели по их вере человек так низок, что и порокам надо поклоняться? И туда меня отправил не кто-нибудь — полиция лоруанского государства! Не подумав, что я слабо знаю сам язык, не говоря о вере и обычаях! Несколько дней я делал вид, что участвую в церемониях — совершенно без понятия, что к чему, с одной мыслью: как вырваться оттуда? — Минакри едва не сорвался на крик, но овладел собой. — И когда на девятый день настоятель зачем-то вызвал меня к себе, запер дверь изнутри и стал снимать с себя всю одежду — я тоже не знал, что делать. А тут ещё кто-то постучал в дверь, он, набросив рясу на голое тело, пошёл открывать, они долго говорили — а я всё ждал… А знаете же, как стыдливы дмугильцы насчёт одежды! И что я должен был делать: тоже раздеваться, или как? А если да — насколько и зачем?.. И наконец со мной случился какой-то шок — не помню, что было дальше… Потом уже кто-то остановил меня в коридоре, и что-то спрашивал через другого монаха как переводчика — а то сам и по-лоруански понимал слабо. В общем, я понял: кто-то оглушил настоятеля ударом сзади, сорвал с него рясу, побежал к «святому» унитазу, и так заткнул рясой трубу, что весь «ад» затопило — вот и выясняют, кто это мог быть…

— Какой «ад»? — Джантару показалось: уж тут он наверняка ослышался.

— Так называется подвал, куда запирают в чём-то согрешивших монахов, — объяснил Минакри. — Будто оборудован соответственно аду по их вере. А наверху есть и «рай» для в чём-то отличившихся… И вообще, говорю: столько непонятного… Компрессор для всасывания подношений или жертвоприношений; какие-то «святые слёзы» — как я понял, обыкновенная вода, но хранится в особой ёмкости; какая-то огромная солонка; какое-то «отверстие небесное» — прямо в потолке главного зала их храма… Но дело в том, что этот их «ад» действительно стало затапливать, те, кто там были — подняли тревогу, другие бросились проверять водопровод, увидели, что дверь к «святому» унитазу заперта изнутри, недолго думая, взломали, а там — ряса. И кто-то подтвердил: настоятель снимал её при мне… Меня и повели через зал молитв — так, кажется, называется — ко входу в этот их «ад». А там — воды чуть не по колено, кто-то в мокрой рясе выбирается наверх по лестнице, и плавает какой-то предмет: вроде бы кукла, но снизу заканчивается метлой… Но для них — ничего смешного, наоборот, святотатство, что и представить страшно! Хотя тут я сообразил: что-то не так, ведь унитаз этажом выше, а в зале молитв сухо, значит, вода текла в самом «аду» — но попробуй им объяснить! После попыток сослаться на законы физики понял — бесполезно… И вот стоят вокруг, требуют признания в чём-то, да с такой ненавистью, угрозой — а я не знаю, как с ними говорить. В переносном, а то и прямом смысле — на разных языках… С трудом сумел объяснить: я там не по своей воле, многого не понимаю, веры и обычаев не знаю совершенно, и вовсе к ней отношения не имею — так что и не знаю, что должен был делать вместе с голым настоятелем, а кто к нему приходил, даже не видел — а момент шока, естественно, скрыл, да они особо и не вникали. Тем более, как раз нашли течь в самом «аду» — но остался же ещё случай с рясой. И конечно, вопрос: как я туда попал, и что там делаю, если я — не их веры? И тут уже кто-то додумался найти в их писаниях: само присутствие иноверца может спровоцировать демонические чудеса! И в общем получалось: меня как иноверца то ли должны передать «светским властям» для решения моей судьбы, то ли я должен отречься от прежней веры, быть принятым в эту, и остаться там — но тогда ещё принести покаяние за историю с рясой, если в ней будет доказана моя вина. А это точно не шутка: могло означать — тот же «ад», кандалы, ошейник, опять-таки розги… Но они не смогли определить, в какой вере я был раньше, чтобы от неё отречься — и до выяснения всех обстоятельств просто заперли под надзором монаха, который, правда, был в соседней комнате за решёткой. И приходил ещё другой, назвался новым настоятелем — прежнего, получается, успели сместить — снова обо всём переспрашивал, и наконец взял с меня слово, что я где-то перед кем-то буду готов это подтвердить… А когда тот ушёл, и этот, за решёткой, задремал — я увидел узкое окошко под самым потолком, и меня как подтолкнуло: надо бежать! Я тихо, чтобы он не слышал, взобрался наверх, сумел перелезть в соседнее помещение — то самое, со «святым» унитазом… А там такая высота, что в другой ситуации я бы и не решился. Это надо уметь левитировать по-настоящему… И уже оттуда — вышел в коридор. И только тут понял: дальше у меня — никакого плана, и знаю я не весь монастырь, а он ещё обнесён стеной такой высоты и толщины, что как сбежишь… А уже темно, все легли спать, но свет в коридоре почему-то не выключен, хоть видно, куда иду — но разве знал, куда надо? Пошёл почему-то опять в сторону комнаты настоятеля… И вдруг слышу оттуда, из комнаты, голоса. Прислушался: говорят будто обо мне, но что говорят! Кто-то сказал: для всех лучше, чтобы «он» — то есть я — просто исчез. Мне стало по-настоящему страшно… Но другой ответил: он всё равно ничего не понял, не проговорится. А третий: так это вообще не тот Манагр Гманод, его взяли сюда по ошибке! Воля отца того — на этого не распространяется… И я сообразил то, что должен был вспомнить с самого начала! Мне же сразу, в 6 лет, так переписали биографию, будто я — не тот кем был раньше, не сын своего отца! Тот Манагр Гманод — как меня звали до тех пор — будто пропал без вести, его так и не нашли, а я — Минакри Арафо, сам по себе неизвестного происхождения, и только усыновлён из детдома матерью того Манагра Гманода — то есть и ей уже как бы не родной сын! Мне всегда надо это помнить — а я почти всегда забываю!.. И вот стою там и слышу, как они совещаются — и приходят к выводу: меня надо срочно вернуть домой! То есть лучше бы и не пытался бежать… Пришлось войти туда, к ним — это действительно были новый настоятель и двое полицейских — признаться в попытке побега, сказать, будто слышал только самый конец разговора, подтвердить, что я не тот Манагр Гманод, вообще не помню своего детства до 6 или 7 лет — такая у меня официальная легенда — и так, прямо среди ночи, эти полицейские меня забрали… И опять везли целые сутки в фургоне, как и по дороге туда, но хорошо хоть — снова одного. А приехал — узнал от матери: ей предложили срочный переезд в Тисаюм. А что за тайны коснулся, чего в ней не понял — не знаю до сих пор… Сделают для общественного мнения убийцей, а потом — скрывайся, меняй адрес… И кто мог думать, что такое возможно по каким бы то ни было законам? Вовсе иногда кажется — было в бреду… Но это — организация, с которой всерьёз считаются «светские власти», с их соизволения там даже вершится свой суд…

— А… что всё-таки было с тобой в 6 лет? — вырвалось у Джантара.

— Тоже страшно вспомнить… Вдруг оказалось: в отношении семьи отца закончилась кровная месть — кто-то кого-то за что-то убил. И он решил взять новую жену, наша семья — уже не нужна… А я и не знал, что до 6 лет жил под угрозой кровной мести, и вообще мы нужны были ему в качестве потенциальных жертв!.. И вот бракоразводный процесс по только что введённым местным законам: «потомство мужского пола» в обязательном порядке остаётся с отцом, мнение самого «потомства» никого не интересует — а бывшую жену, по обычаям, отсылают в родительский дом! А я насчёт родительского дома — тогда, в 6 лет — понял буквально. А буквально означало: домой к родителям матери, в Риэлант! Представьте расстояние — откуда, из деревни под Нмарвагом! Но я, повторяю, в 6 лет — действительно подумал, что её срочно отправляют ближайшим авиарейсом! И решил во что бы то ни стало пробраться в тот же самолёт! А это и не один, это три авиарейса: от местного аэропорта в соседней деревне до Нмарвага, а уже оттуда — до Алаофы, и от Алаофы — до Риэланта. И надо нигде не перепутать нужный рейс, и нигде не попасться — одному, в 6 лет! И добраться ещё до самой деревни с местным аэропортом через горы… Конечно, те выродки думали: не смогу. Не найду дороги, не запомню рейсы, просто не хватит сил — и останусь в их распоряжении, просто как вещь, — Минакри перевёл дыхание. — А мне удалось… Не знаю, за счёт каких механизмов подсознания, глубинной памяти, а возможно, помощи из астрального мира — удалось. Сначала — в чьём-то автомобиле до той деревни, а потом — теми тремя авиарейсами. Там в багажном отсеке при желании можно спрятаться, никто не заметит… Обратили на меня внимание уже только в Риэланте — когда в аэропорту искал её и не мог найти среди пассажиров того рейса… Её же не думали никуда отправлять, она была в Нмарваге, и сама не знала, где я! И как туда сообщили, даже не знаю. И до сих пор не знаю, как документально оформлено: её переезд к нам в Риэлант, моё усыновление… Но подожди, Джантар, ты ещё не знаешь истории Лартаяу…

— Да, и я теперь живу с не совсем подлинной биографией, — не дав Джантару опомниться, подтвердил Лартаяу. — А некоторое время жил просто с чужой. Вернее, пришлось меньше чем за год сменить три имени и биографии. И тоже не знаю: просто по нелепой случайности, или тут большая политика, учитывая фамилию…

— Но как, ведь ты не из тех Аларифаи… — глухо вырвалось у Джантара. — От них по прямой линии потомства не осталось… При чём же тут ты?

— Так считается, — ответил Лартаяу. — Будто во времена династического кризиса тот наследник умер, не оставив потомства. А на самом деле потомство было, но уже без прав на престол: дальше были браки с лоруанцами незнатного происхождения, потом — и с каймирцами… И теперь Аларифаи — просто фамилия, без титула. Которую я и наследую по женской линии, как у нас на Каймире, а не по мужской, как требовалось для престолонаследия. И всё же я — из тех Аларифаи, по прямой линии… Но это мы с вами понимаем, что в нынешнюю эпоху престолонаследие — абсурд, а вот представьте: к нашей семье стали иметь дело какие-то люди, пытаясь выяснить, как родители настроены насчёт монархической идеи! Хотя как будто мирно разошлись с нами, ничего не добившись… Но потом — взрыв у гостиницы. Да, и в моём случае всё решил взрыв…

— Значит, слух об аварии… — только и смог ответить Джантар, ошеломлённый всем услышанным. — В которую будто бы попал последний потомок рода…

— Как видишь, не попал — хотя авария была страшная… Мы всей семьёй ехали из Кильтума домой в Амариоли, остановились на одну ночь в Колараафе — а наутро… Только я выходил из дверей гостиницы — в столб у стоянки рядом с нашим автомобилем врезалась цистерна. Сразу — взрыв, всё исчезло в пламени… — Лартаяу судорожно вдохнул. — А я думал, все уже там — даже показалось, кто-то открывал багажник. А потом… То ли взрывной волной отбросило назад в коридор гостиницы, и дальше через окно в противоположной стене во двор, то ли не обошлось без телепортации — нашли меня уже днём, в полушоковом состоянии, далеко за гостиницей. А со стороны фасада — весь двор, часть автостоянки, даже комнаты верхних этажей, включая нашу — выгорело полностью. Во всяком случае — так казалось, когда меня везли оттуда, а я и был как в тумане… И кстати, нашли без серьёзных травм: травмы были потом, когда меня где-то заперли с подонками, сбежавшими из дома от скуки, а в больницу попал — уже оттуда. И оформили сначала просто как неизвестного: когда назвал себя, подумали — бред, мания величия. А что я сделаю, если — такое имя? И только спустя несколько дней, поняв, что не бред и не шутка, объяснили: официально я, оказывается, считаюсь погибшим — под этим именем похоронен кто-то другой, кто найден на месте взрыва и опознан как я! А остальных членов семьи вообще не нашли — но они «объявлены умершими», поскольку и как живые не дали о себе знать! И так как брат тоже несколько дней как пропал из военной части в Приполярье, где работал — уже всей семьи как бы не существует! Остаётся только вопрос, кто теперь я сам… Хотя я всё равно не мог до конца поверить — тем более, стал вспоминать: тому, кто открывал багажник, крыша автомобиля была до плеча, это не мог быть никто из них. А так — ни опознанных тел, ни могил: просто «объявлены умершими». И «пропал» — ещё не значит «погиб»… Но всё равно мне сказали: придётся тебе начать совсем новую жизнь под другим именем, видишь — такую фамилию носить опасно. Я сразу только и сообразил: хоть домой вернуться можно? И мне ответили: дом частично разграблен фанатиками-монархистами в поисках исторических реликвий, из того, что осталось — многое, в том числе весь семейный архив, сдано на хранение в спецслужбы, в особый фонд. А сам дом уже после этого сгорел при невыясненных обстоятельствах, и место, где он был, готовится под новую стройку. Получалось, я потерял всё: семью, дом, прошлое, даже имя… И даже на вопрос о доступе к семейному архиву, чтобы сохранить какую-то память о семье — ответили: всё равно серьёзный риск, лучше совсем отказаться от своего прошлого. Потом, правда, уклончиво пообещали: возможно, после 20 лет смогу получить какие-то фотокопии, но и то — не раскрывая, кто я… А пока, получалось — меня надо определить в новую семью. Я, конечно, пытался объяснять, что могу жить самостоятельно, чужая семья мне не нужна, и вообще, если можно сделать меня человеком с другим именем и биографией, почему сразу не предоставить какие-то «взрослые» права — но знаете же, как на это смотрят… И ещё какое-то время ждал в больнице, пока найдут «подходящую семью» — надеясь, хоть действительно подходящую по образованию, культуре. Думал, не могли же не видеть, кто мне подходит, а кто нет…

— А приходили к тебе даже из государственной полиции, — напомнил Минакри.

— Да, явно кроме тех, кто просто ведают судьбами детей, оставшихся без родителей — ещё откуда-то, в чьей компетенции исторические тайны и государственные преступления. Так я понял… И вот представили мне эту «подходящую семью»: офицер, опять же в форме каких-то войск или спецслужб, его нигде не работающая жена, и их сын — такой, что сразу стало ясно: с ним говорить не о чем. С теми, впрочем, тоже… А мне — жить с ними под именем пропавшего без вести племянника того офицера… — Лартаяу не сдержал тяжёлый вздох. — Причём ложь началась сразу: сказали, что живут в Гаталаяри — а оказался пригород, фактически настоящая деревня. И хотели использовать меня на своей деревенской работе по дому — а я ничего подобного делать не умею! Не то чтобы не умел работать в саду — но у нас в Амариоли дом с садом был городской, современный, с соответствующим техническим оснащением, а там буквально древнее крестьянское хозяйство: всё дощатое, покосившееся, запах какой-то гнили… И сразу дали понять: в доме мне ни к чему свободного доступа нет! «Не трогай, не твоё, ты на это не заработал…» То есть всё равно не свой, не равный в их семье. Или как работать на них — свой, а чем-то воспользоваться — нет… Правда, и чем — если сравнить, что имел дома? И сам присутствием в доме их только раздражаю: «Что тут сидишь, иди на двор, играй с детьми»… А с какой стати, что у меня там с кем общего? Да ещё стали требовать, чтобы и одевался как те дети — так, как привык, их, видите ли, позорю. Они там и летом ходят в лохмотьях с головы до ног… Даже заявили: «Ещё раз так выйдешь — в школу весь год будешь так ходить». А я подумал: и буду — если к тому времени останусь здесь! Думали, испугаюсь? «Корни и истоки человечества»… Будто оно вышло не из стремления к совершенству, а из их гнили и вони… И только потом спохватился: как — весь год? А особый режим у меня не переоформлен! Я же пропустил обследование, пока был в той больнице! И в школу идти не поздней осенью, как привык, а представьте — послезавтра! И ходить в неё всё полугодие! Но что началось, когда сказал, что был на особом режиме, и главное — почему! Сразу стали заявлять: прежние родители меня распустили, а вот теперь они перевоспитают — не стесняясь даже, что я был уверен в гибели своей семьи! Будто попал в плен, можно уже не считаться, как с человеком. И даже когда спросил: зачем я вам нужен, зачем взяли к себе, если не подхожу? — пообещали «заняться мной по-настоящему»…

— Вот они, люди в форме, — не выдержал Итагаро. — В реальном бою — пустое место, а против детей — «настоящие мужчины». Хотя тоже странно: что за офицер-крестьянин, не из тех ли «возродителей своеобразия»… Да, но если бы действительно пришлось идти в деревенскую школу? Или у тебя был какой-то план?

— Не было… — признался Лартаяу. — Не успел придумать, как тем же вечером к ним явились ещё люди в той форме, привели местных подростков старше меня — и пошло пиршество с наркотиками в другой комнате. Потом вспомнили обо мне, потащили туда, я, конечно, не хотел участвовать — и они навалились на меня и привязали к кровати, снова пообещав заняться мной позже. И я уже только слышал, как делились впечатлениями о каких-то кражах, грабежах — насколько понял, там половина слов были нецензурными… Потом кто-то полез в бумаги, достал что-то вроде сводки, как какие-то изверги «воспитывали» своих детей, и они по очереди читали вслух, будто возбуждали себя… Я уже понял, к кому попал, и пытался освободиться — но попробуй перетереть верёвку круглой ножкой кровати! А там пошли уже крики, вопли, похоже на драку, с кого-то стаскивали одежду — всего и предполагать не берусь… Представляете обстановку? У «простых людей» называется: «сбрасывать напряжение». Будто не могут время от времени не превращаться в скотов… Ссорились, обвиняли друг друга — а я вдруг понял, что перестаю ощущать связанные руки! И понимаю, чем грозит — но звать этих психопатов, чтобы развязали, тоже страшно! И дотянуться, чтобы перегрызть верёвку, не могу — ноги тоже связаны. И какой телекинез — со связанными руками… Хотел собраться с силами и вырвать ножку кровати — но тут обо мне и вспомнили. Не затем, чтобы развязать — начали хлестать чем-то по ногам. Все подряд, по очереди… Ещё спрашивали один другого: встану я через два дня, чтобы идти в школу, или нет? Правда, потом спохватились: всё-таки встать должен… И как потом, когда ушли, руки у меня оказались свободны — не знаю. Не до того было, чтобы проверять: развязана верёвка, разорвана, разрезана, или каким-то образом снята целой? И вообще был в шоке… Помню только: увидел, как они там засыпают вповалку прямо один на другом, выбрался из дома, наверно, всё-таки посредством телекинеза открыл гараж — и представьте, собрался ехать в Колараафу, чтобы найти тех чиновников и рассказать, что за «подходящая семья»! Даже не подумал, что беру чужой автомобиль, и формально в этом возрасте не должен уметь им управлять — зато сообразил чем-то обмотать ноги в несколько слоёв, чтобы на сиденье не было следов крови, да ещё вызвал туда полицию — ничем, правда, не рискуя: пока доберутся до деревни… Но что сказал, зачем конкретно вызвал — не помню. И вообще страшно вспомнить, как гнал автомобиль по ночной дороге, временами впадая в транс… Вот как и пишут в газетах: «человек на грани потери контроля над техникой». Хотя зачем до этого доводить… Ехал сначала прямо в Колараафу — но на полдороге сообразил: могу ехать и через Амариоли, это совсем ненамного дальше, но хоть увижу, что осталось от дома! Доехал до поворота, свернул на другую дорогу, там ехал уже внимательнее — не такая она прямая и широкая, как та — наконец подъезжаю к Амариоли со стороны как раз нашей окраины, смотрю… а дом целый! Свет в окнах, незнакомые голоса — что всё же странно глубокой ночью… То есть — те чиновники солгали, в бывшем моём доме просто живут другие люди? И лучше уж к ним не ехать, а что-то выяснить у соседей?.. Дождался, пока те в моём доме лягут спать, потом уже под утро встали соседи — сперва, конечно, перепугались, но когда я объяснил, что к чему, рассказали… Родителям предъявили будто бы достоверно опознанные части моего тела с места взрыва, и они решили: лоруанское государство не в силах оградить их от тайных обществ, надо срочно уезжать — и предположительно, как понял со слов соседей, почему-то в Гимрунт! И ни в какое секретное хранилище наш семейный архив не сдан, они просто взяли всё с собой — и исчезновение брата из армии наверняка объясняется тем же… Видите, как быстро могут организовать это взрослым, если надо? А мне не сочли нужным сказать правду — я должен верить в ложь, которая кому-то удобнее? И не могу пытаться что-то выяснять без риска повредить семье… С одной стороны — бегство от политических преследований, организовано по глубоко секретным каналам спецслужб, втайне и от многих официальных организаций, включая «обычную» армию, а с другой — за побег из армии сами понимаете что грозит…

— Хотя давно уже и не та старая армия, — ответил Итагаро. — Многие ничему и не обучены как солдаты. По воинской специальности: плотники, портные, переплётчики… А спрос, если что, как с солдата старых времён — потому что какой-то подонок или дурак у власти не желает менять старые законы! Ладно, давай дальше…

— А дальше, пока я у бывших соседей проспал почти до вечера — по телевидению в сводке раскрытых преступлений прошло сообщение: там, когда по моему вызову прибыл наряд полиции, кто-то с перепугу проговорился, где в огороде закопан труп — и в трупе опознали их пропавшего племянника, под чьим именем я жил! Тоже, потерявшего родителей, взяли к себе — а через несколько дней нашли мёртвым после такой оргии, вот и спрятали труп! Такая «подходящая семья»… Но главное: опять же, кто я сам — после того, как несколько дней жил под именем покойника, с легендой, будто перед тем провёл два года в психбольнице с потерей памяти? И в той передаче так и сказали: «полиция разыскивает неизвестного подростка, выдававшего себя за Apтapay Архапаро» — ну то есть того, убитого? Будто я сам выдал себя за него, а не те чиновники придумали мне такую легенду! А тут ещё угнал чужой автомобиль — зато мой дом отдан чужим людям, и нет возможности предъявить права на него! Я же официально — никто, человек без имени, биографии, адреса! И у тех соседей остаться не могу — да там и автомобиль спрятать негде, он весь день стоял прямо на улице! А это самый край города у выезда на шоссе, кто ни проедет — увидит!.. Хорошо ещё, они сами смогли предложить выход: как стемнеет, я всё же еду в Колараафу, там в университете наложу таких-то студентов — назвали имена, приблизительные приметы, где конкретно искать, но чтобы не ссылался, кто и откуда меня направил — и они сводят меня с другими, которые уже где-то кого-то прятали, и те на первое время помогут мне с укрытием и избавлением от угнанного автомобиля, а там уж самому решать, что дальше… И куда деваться — согласился. Знал уже, каково надеяться на тех, кто говорит и действует от имени государства и закона… Доехал до Колараафы, оставил автомобиль в лесной роще на самой окраине, не без труда нашёл университет, дождался конца занятий, рискнул обратиться в толпе к тем, кого узнал по приметам — сразу очень повезло, оказались действительно они, и не подозрительные, как опасался, вполне нормальные люди — они тут же пошли ещё за кем-то, все вместе повели меня через потайную дверь в подвал университетского здания, а там — в какую-то дальнюю комнату, сказали — пока буду жить там, и ещё долго совещались: каких частей внутренней обстановки автомобиля я мог касаться, и что поэтому лучше сразу заменить… Тут мне совсем стало не по себе: думал, такое в мирное время обсуждают только воры или шпионы. Правда, автомобиль в указанном мной месте они не нашли: кто-то успел повторно угнать до них… А я остался жить там в подвале, и они мне даже организовали самостоятельный заработок: готовить за кого-то студенческие работы по физике, химии… И тоже странно: для меня простые, а кому-то не по силам…

— И те не интересовались, кто это за них делает? — спросил Итагаро.

— Не в их интересах было задавать лишние вопросы! Кто-то взял на себя их трудности — и ладно. А что нехорошо, нечестно — так с чьей стороны? Тех, кто принял их туда, учил их так — или кто поставил меня в такое положение?

— А автомобиль? — спохватился Джантар. — Если полиция потом нашла его? А там твои отпечатки, ворсинки с твоей одежды…

— Как раз на водительском месте, хотя я формально не должен уметь им управлять, — повторил Лартаяу. — Вот и придумал сначала версию, будто просто лежал там спящим — а потом развил в целую легенду: сидел в полубеспамятстве на водительском месте — на буксире за другим автомобилем; потом шёл с кем-то через лес; потом — много дней провёл в незнакомом доме, где мне с едой, возможно, давали препарат, подавляющий волю, чтобы поддерживать это полубеспамятство и безразличие ко всему, так что и не задумывался, где я, почему, и надолго ли; потом — снова куда-то шёл, но уже один, тоже не знаю, откуда и куда; наконец — очнулся рано утром на скамейке во дворе одного из зданий Колараафского университета… Ужасно, если бы на самой деле? Но мне надо было иметь версию, где я провёл это время! Да и сколько мог нелегально жить в подвале? Вот и пришлось рассказать всё это как свою историю, когда те студенты по своим каналам свели меня с Лумаорой Ияту… Независимый исследователь, физик, согласился усыновить меня на действительно достойных условиях, — объяснил Лартаяу для Джантара. — И тут уже пришлось восстанавливать подлинную биографию, особый режим — конечно, делая вид, будто я уверен в гибели всей семьи, и не помню тех наркоманов из пригорода Гаталаяри. Хорошо хоть, и они меня не очень помнили, так что потом не опознали — да и чиновники не смогли подтвердить, куда кого отдали. Наверно, самим было что скрывать… И что делать: пришлось согласиться на все эти загадки, неувязки, неточности, которые как бы дополнили собой легенду на пять месяцев моей жизни. Но само опознание — это был ужас. Представьте: войдут, увидят, узнают — что тогда? Но не узнали… Зато тех, которые оформляли усыновление — знаете, что больше всего удивило в этой версии? Что я вот так, как есть сейчас, шёл поздней осенью через лес, и не обморозился! Даже полуофициально поставили Лумаоре Ияту условие обо мне: пусть пока так без обуви и ходит до особого распоряжения. Сможет — значит, не врёт, так и было… А попробуй пойми эти шутки и полуофициальные слова людей, облечённых властью! Не знаешь же: насколько это всерьёз, как себя правильно повести, даже — не понять ли наоборот, а то будет хуже… А он — независимый, непризнанный исследователь, на свои средства строит дома экспериментальные установки для проверки фундаментальных физических констант, разных малоизвестных гипотез, связанных с энергетическими полями; и я уже взялся помогать ему в этом, а попутно фактически осваиваю полный университетский курс физики — так что лишний конфликт позволить себе не можем. Хотя без обуви — я и сам не против. Давно обратил внимание, что могу — и по снегу, в мороз. И если кто-то будет удивляться — всегда можно сослаться, кто так распорядился. Но вообще — эти договорённости при усыновлении: что запретить детям, куда их не пускать, как наказывать… И даже: покажите, как это будет… Или так — только с теми, кого считают ненормальными? Нет, но чтобы… прямо там же, ни за что, просто для пробы, демонстрации, проверки реакции на это… А я и так всегда удивлялся: по кодексу Зонгумада Третьего — было страшным позором для взрослых, они даже вешались, считалось — после такого вообще стыдно жить. А тут, детей — запросто! Я представить не мог… Легко отделались, что хоть ему не пришлось «демонстрировать» на мне такое. Без того — как в плену побывал… Но вот — казалось бы, всё устроилось… И вдруг — несчастный случай с одной из его установок. И надо срочно соглашаться — чтобы уже другой независимый исследователь, Сириола Убалури, взял меня к себе. Но этот — не более, чем пародия на того. Не серьёзный учёный, а беглец в бредовые идеи, которые отстаивает с упорством фанатика… Ладно хоть, живёт неподалёку… И опять же, куда деваться: делаю вид, будто соглашаюсь с его «великой мудростью», а сам мало что понимаю в физике. А то, если буду откровенен с ним на уровне моих действительных знаний — то просто не нужен ему как ученик и ассистент! И он ещё покончит с собой — поняв крах дела всей жизни, или захочет просто жениться, завести семью, детей — кто ему тогда я? Не родственник, не единомышленник… Но мне надо где-то жить! Хотя есть целый дом, который наследую к 20 годам от Лумаоры Ияту — но в том-то и дело: к 20 годам. А пока он как бы ничей, вернее, им тоже распоряжается Сириола Убалури. И тоже хочет строить там свои установки — но на таких бредовых принципах, что боюсь остаться снова и без имени, и без дома… Да и тяжело смотреть, как человек сходит с ума — но чем поможешь? Пока уговорили сдать дом вам на лето, — Лартаяу повернулся к Джантару, — но что дальше…

— Так вот чей дом… — вырвалось у Джантара. — И всё это меньше, чем за год… И ты ничего не знаешь о своей семье?

— Я пробовал искать по картам, — ответил Ратона. — Всякий раз откликается квартал посольств в столице Гимрунта. До Чхаино-Тмефанхии так и не добрались…

— И мне их так не хватает, — сказал Лартаяу, и от его вздоха у Джантара что-то сжалось внутри. — Но тут большая политика — а что в ней отдельная личность? Непонятно откуда взявшаяся старорежимная мразь ломает тебе жизнь за то, чей ты потомок в 13-м поколении, а сделать ничего нельзя…

— И по компьютерной сети не пошлёшь сообщение, — добавил Итагаро. — Неизвестно же — куда, на чьё теперь имя. А искать в сверхсекретных сетях — уже конфликт с законом, с международным правом. Вот положение…

— Но взрослому наверняка нашли бы возможность, — сказала Фиар. — А тут и непонятно: чего вправе требовать подросток, и что насколько нормально или ненормально по мнению самих взрослых? Если мы для них — не личности, а сырой человеческий материал, который можно доделывать как угодно: в любой семье, школе, интернате, приюте? Или… нас с нашим ранним развитием так смущает то, что для других в их детстве было в порядке вещей? И они никуда не бежали, никого не искали — просто смирялись с тем, как кто-то решал их судьбы?

— А проблемы таких, как мы — не должны понимать и в инспекциях, что созданы специально для решения детских проблем? — ответил Ратона. — Даже когда речь о здоровье и жизни? Вот и я: вдруг оказался не нужен с аллергией второй жене отца, и только тут узнал, что я ей — не родной сын; зато есть прадед со стороны родной матери, оказывается, умершей при родах — и меня отдают ему! А многие, кого до тех пор знал как родственников — чужие люди… Что, не шок — узнать такое? А потом, после смерти прадеда — опять вопрос, с кем жить… И отправили не к родителям матери, как надеялся, а уже к третьей жене отца, и главное, куда — в Арахаге! С такой аллергией — в Приполярье, где набедренной повязкой не обойдёшься! И была это даже не семья в обычном понимании… Он вообразил, что его священный, религиозный долг — собрать детей-сирот и воспитывать их. Получилось вроде целого приюта — как режимное, подневольное учреждение. Обстановка насильственного благочестия, перед едой читают молитвы, взрослые следят, чтобы никто ничего не получал больше других — а рост и вес тела у всех разный, так что младшие перекормлены, а старшие почти голодают — и ни компьютера, ни телевизора, ни каких-то серьёзных книг, можно просто отупеть… И тоже: почему высокомерно ведёшь себя с другими, которым, как и тебе, не повезло в жизни? А они в свои 7–8 лет — на уровне моих трёх-четырёх! Мало того: зная мою проблему, нарочно норовят коснуться какими-то тряпками, чтобы проверить, будет у меня реакция или нет! И даже спать привыкли в одежде, и всё, как нарочно, обито какой-то тканью, а у меня — отдельный крохотный отсек из голых досок, как у какого-то отверженного… Как таким людям доверяют чужих детей? Наконец его жена сама не выдержала — но дом был её… Он решил объединить свой приют ещё с другим, в Милирао — и пришлось с ними всеми ехать туда, к его уже четвёртой жене. А та вообще думала: аллергия — это блажь, от которой можно элементарно перевоспитать… Подговорила своих старших дураков, опутали меня какой-то тканью так, что не вырваться, и говорит: увидишь, с тобой ничего не будет. А ткань по цвету — точно как была школьная форма, наверно, тот же краситель! И началось: зуд, жжение по всему телу, поднялась температура… Я понял: пока до них дойдёт, что делают, всё будет кончено, — Ратона сделал короткую паузу. — А они стоят и смотрят. Нет, это не передать… Только успел им сказать: я перед отъездом отправил бабушке в Тисаюм письмо с вашим и старым, и новым адресом, так что вас найдут… — Ратона снова тяжело вздохнул. — А потом — вспышка света, тоннель… И там, на том конце, я увидел обоих прадедов: того, у которого жил раньше, и другого — и был ещё чей-то голос: если срочно не вернуть его назад, все его 90 лет выпадут из будущего, а это не только его годы… Во всяком случае, так помню. Хотя не знаю: 90 — это все вместе, от рождения, или уже от того момента… А очнулся — увидел над собой руку со скальпелем: уже собирались вскрывать в морге! Поняли, что живой, всё выронили, отскочили в стороны, стоят у стен и трясутся… А я тоже с перепугу и говорю: вы, что, живого покойника никогда раньше не видели? Оказалось — нет, такое чудо у них впервые, раньше покойники только мёртвые попадались. Хотя действительно, весь в этой сыпи, выглядел — вспомнить страшно… И прямо таким поехал уже сюда, в Тисаюм — а тех больше не видел, да честно скажу, и не интересовался. Но уж, надеюсь, никакую новую веру нигде за меня не обретут…

— Так то был не препарат от аллергии… — снова вырвалось у Джантара.

— Я не знал, как сказать вам всю правду, — признался Ратона. — Хотя и с препаратами бывало всякое. «Общественно значимый феномен»… И кому человек мешает тем, какой есть, почему надо насильно переделать, чтобы не смущал других? Что такого в коже, которую опасно раздражать одеждой? И чего хотели добиться — инъекциями, после которых тошнило, рвало, ломило в суставах? Чтобы мог ходить «как все» — в школу, где мне просто уже нечего делать? А что и насколько нормально по понятиям взрослых… Разве мы знаем, когда они неправы с нами даже по закону? И это же на почве собственного детства так решают, кто чего достоин из нас…

— Для них детство —обязательно дворовые банды, поднадзорное стадо одинаковых человеческих единиц, невозможность решать что-то самому, унизительная зависимость от старших, — согласился Минакри. — И даже если наших проблем и переживаний не способны понять сами — всё равно с наглой тупой малограмотностью во всём правее нас…

— Вот вам и единое человечество, — ответила Фиар. — Только для одинаковых, стандартных, готовых быть униженными…

— Благодеяние — только «простым» за счёт образованных, одинаковым за счёт отличающихся, — добавил Итагаро. — Так уж свойственно лоруанской идеологии, истории, культуре…

— Помочь только тому, кто примитивен или нравственно пал, — согласился Лартаяу. — А не пал, сохранил достоинство — как бы тебе ни было плохо, скажут: «Ты и так всё имел». Понимания достоин дебил, наркоман, вор — а подросток с чувством собственного достоинства только раздражает…

— И под кого хотят сравнять всех нас, — ответил Итагаро. — Чтобы каждый был малограмотен, запуган, просил о какой-то милости…

— А это «местное своеобразие»? — голос Минакри напряжённо дрогнул. — Возрождается только худшее, низменное — и служит для оправдания пороков и изуверств! Ведь что так входит в современную жизнь: эти шрамы на животе, публичная порка, племенные суды, фактически узаконена кровная месть, перепродажа бывших жён с дочерьми… — Минакри запнулся, будто преодолевая мысленную преграду. — И даже древние судебные испытания…

— На самом деле? — у Джантара внутри что-то как перевернулось от услышанного. — Сейчас, в 79-м веке?

— Сейчас… — подтвердил Минакри. — То есть ещё сразу, в 32-м году… И на самом деле огнехождение — редкий феномен, чаще всего врождённый! А они додумались, согласно древним легендам, погнать по горячим углям людей, заподозренных в колдовстве или оскорблении чего-то священного! Рассыпали эти угли дорожкой, сами стали всей деревней по обе стороны, чтобы никто не мог отскочить… Но это в легендах всё проходит так гладко: у кого сильнее ожоги, тот больше виноват! А на самом деле — просто падали от боли на угли, на них вспыхивала одежда… — Минакри вновь едва не сорвался на крик. — Такое «местное своеобразие»! Цивилизация кому-то плоха, а это — хорошо…

— И… ты это видел? — вырвалось у Джантара помимо воли.

— И уж вряд ли кто-то пошутил над моим незнанием местных обычаев, или я не так понял… Я же сам видел эту дорожку из углей, по ней что-то двигалось, потом — страшный крик, мечущийся сгусток пламени… А я тоже что-то не так сказал этим старейшинам! В 6 лет, в шоке отрыва от матери… И когда кто-то подошёл ко мне — думал: и меня сейчас поведут туда! Не знай я раньше про феномен огнехождения — наверно, сошёл бы с ума… Но когда-то уже было: схватил горячее, и не обжёгся. И всё равно, такого никому не пожелаешь… Хотя они сами обмерли, когда я ступил на угли — будто вправду не ждали. А я не сразу и понял, что иду по горячему, но такому, что идти можно — и только взглянув вниз, увидел: уже угли! И тоже не знаю, что со мной сделалось — стал хватать эти угли руками, и бросать куда попало — в толпу, в дома! А у них одежда и дома — из таких материалов, что только поднеси искру… Представьте, что там было. В той панике я и укрылся в автомобиле… кого-то из той соседней деревни, — со страшным, пронзительным взглядом продолжал Минакри. — Они меня там в куче каких-то вещей даже не заметили. И потом, в аэропорту, своим рассказом об этом подняли такой переполох, что помогло мне укрыться и в самолёте… С двумя другими самолётами, правда, было сложнее — но тоже обошлось. Хотя надо же было, никого ни о чём не спросив, ничего не перепутать — оба раза дождаться своего рейса, незамеченным взобраться на борт… Особенно — в Алаофе: ночь, аэропорт огромный, гул самолётов, машины, прожектора… А главное, любой взрослый заметил бы — что тогда? Но как-то обошлось. И вот наконец вы знаете всю мою тайну… А сам не уверен: действительно они собирались, не дрогнув, послать на такое судебное испытание ребёнка 6 лет от роду — или было что-то другое, решили поиграть на моём страхе — а в результате я сжёг чуть не всю их деревню? И теперь, как понимаете, если я тот самый Манагр Гманод — значит, и совершил такое сверхсвятотатство или сверхколдовство. От чего и скрываюсь за легендой о неизвестном происхождении, усыновлении, а тут ещё — взрыв в подвале, монастырь! Когда без того страшно касаться такого прошлого…

— И тоже, в чём ты виноват… — прорвался сквозь оцепенелую тишину голос Фиар. — Что, они думают, детская психика должна сносить всё?

— Но зато какие у нас у всех тайны, что приходится скрывать… — ещё с дрожью в голосе ответил Минакри. — На чём держится наш особый режим, и сама наша свобода. И велика ли надежда, что кто-то поймёт: каково пришлось, чем рисковали…

— Мальчики, но не притягиваем мы к себе эти случаи… или не создаёт их нам кто-то специально, искусственно? — вдруг предположила Фиар. — Раз не можем быть «как все»? А к таким — какое отношение: объели планету, хотим слишком многого, не знали чьих-то трудностей, лишений… Даже за особые проблемы — какая-то тупая ненависть…

— Это, наверно, уже слишком, — ответил Минакри. — Просто с нами поступают, как, по их мнению, и надо — с детьми. Мы не знаем, что лучше, а что хуже, с нами нельзя вести дела честно, можно строить всё на лжи, подлости — для себя оправдываясь, что когда-то поймём, и будем им благодарны. И их самих, мол, тоже так воспитывали, и только этим сделали из них людей. Здоровых, выносливых, тупых, с этой примитивностью, бедностью интересов, готовностью приспособиться к чему угодно, презрением ко всякой необычности… А наши истории — ещё в пределах той ненормальности, что считается нормой. Ты же говоришь: другие просто смирились…

— Нет, правда, — не согласился Итагаро. — У нас у всех необычные свойства, способности — за которые, хотя формально не преследуют, но как относятся… А если это ещё у «незрелой», по их мнению, личности…

— Но я почти никому не рассказывал о своём ясновидении, — с внезапной тревогой ответил Джантар. — По сути, кроме своей семьи и вас — никому…

— И я о себе — почти никому, — признался Итагаро. — Как-то удавалось скрывать… Но если кто-то догадался?.. Или — результат общей враждебности к «слишком умным», не подходящим под стандарт?

— Мальчики, но тогда совсем страшно, — ответила Фиар. — Что же, нас, таких, специально «вылавливают» в обществе, чтобы внешне законно ломать наши судьбы?

— Ну, а если… Общество мечется в поисках «иных ценностей», людей тормошат чем-то невнятным, ничего толком не предлагая, они просто сходят с ума… — продолжал Итагаро. — Думают: такие, как мы — действительно враги слабых и неудачников, готовы выдернуть из-под старшего поколения последние ресурсы планеты… И вдруг — конкретный вопрос связан с человеком, что подходит под «образ врага»! Уже подсознательно включается злоба, ненависть… Да — фактически месть за возраст, способности, надежды! Что хочешь полноценно жить, а не догнивать с ними, чувствуешь в себе силы, когда полагается источать трупный смрад из «высокоморальных» соображений: кто-то «не имеет необходимого» — мучайтесь виной и пропадайте все…

— И опять вопрос: что происходит с обществом? — ответил Лартаяу. — Отнимают одни цели, не предлагают взамен других — только бейся непонятно над чем. А кто не похож на унылый полутруп, кому не очевиден кризис, упадок, тот — враг. И обществу указывают: какой расы, возраста этот «враг», какие у него интересы, к чему стремится… Безнравственно — вести наблюдения звёзд, развивать способности к целительству, когда кто-то «не имеет необходимого»; безнравственно — быть не бедным, не глупым, не падшим, не униженным, не отсталым…

— Да, мальчики, к чему идём… — сказала Фиар после недолгого общего молчания.

— Вот… — подтвердил Итагаро. — Кто-то не имеет необходимого, и на этом кончается всё. Можно только упереться в тупик — и рыдать. Сохранять надежду, искать выход — кощунство… И «очищают» заблудших — погружением в чужую примитивность, неустроенность, сводят «зарвавшихся» к тому, что считают нормой жизни! А что для них норма — сами видите… Только понять бы: почему безнравственно искать выход, но нравственно — смириться с крахом цивилизации?

— И ни из каких исторических ритмов, циклов — это как будто не следует, — ответил Джантар (подумав: так, возможно, удастся от тяжёлых воспоминаний перейти к интеллектуальной дискуссии). — Тем более, там какая основная идея — четырёхчленность любого временного периода: утро-день-вечер-ночь, весна-лето-осень-зима… То есть общая логика такая: проект — осуществление — использование результатов — отдых и накопление сил для нового цикла! Так построены циклы разной продолжительности: сутки, неделя, месяц, год, и далее — периоды по 4, 12, 36 лет… Но в любом случае — имеется наложение разных ритмов и их суммирование. Внутри подъёма есть свои спады, внутри спада — свои подъёмы. И нет такого — тем более, длиной в десятилетия или века — чтобы его составлял одновременный спад всех ритмов! Не должно быть и поколений, чья жизнь уходит в сплошной спад, лишающий надежды на что бы то ни было… И вообще: цикличность, ритмика — только форма, огибающая суммарной кривой, образуемой наложением ритмов, а конкретное содержание вкладывают в неё своей деятельностью сами люди! Хотя есть и долговременные ритмы, определяемые периодами внешних планет системы Эяна, и их взаимной коррекцией до целых чисел в годах Фархелема — так как сами по себе периоды обращений планет несоизмеримы — но и тут в итоге люди решают: на какие дела отдать свою энергию, во что воплотить! А это — будто нагнетаются пустые метания и раздражённо-безразличное отношение ко всему. Кому-то плохо — должно быть плохо всем; чего не хочет кто-то — должны не хотеть все; и все виноваты, что кто-то «не имеет необходимого» — но невозможно понять, кто и чего. А уж что получается, если обратится к так называемой теории потребностей… — вдруг решился Джантар высказать то, о чём думал давно. (Тетрадь с этими размышлениями и лежала на столе в то утро, когда он решил подняться на стройку.) — Если коротко: выделяют, как правило, четыре уровня потребностей живых организмов, которые появляются на разных стадиях эволюции… Первый — чисто биологические: в пище, воде, воздухе, иногда сюда относят и самосохранение. Они свойственны уже самым примитивным организмам, которые способны только элементарно реагировать на физические и химические раздражители. Второй — продолжение рода, забота о потомстве, ну и наверно, самосохранение надо отнести сюда же. Ведь тут недостаточно элементарных реакций — нужна нервная система, внутренний образ себя и внешнего мира, способность целенаправленно реагировать на раздражители, анализировать информацию об изменениях в себе и окружающей обстановке, принимать адекватные решения. Так что — уровень организмов посложнее: членистых, моллюсков, вторично-радиальных… Третий уровень — эволюционное приобретение существ достаточно высокоорганизованных, чтобы осознавать себя частью группы себе подобных, и связаны именно с этим: признанием группой как «своего», занятием возможно более высокого положения в группе; сюда же относится потребность верить во что-то, объединяющее группу, как бы общую цель и высший смысл — например, это может быть совместная борьба против общего врага… И наконец, четвёртый уровень — мотивации исключительно разумных: познание себя и мира, своего места в нём, цели и смысла жизни, вопросы переустройства окружающей реальности соответственно своим целям… Но получается — нам предлагают отвергнуть потребности четвёртого уровня, как якобы ведущие в тупик, и ограничиться… мотивациями третьего? Более высоким положением в группе, междоусобной борьбой групп, как в дикой природе — и только?

— Но почему потребность в вере относится к третьему уровню? — спросил Ратона. — Нет, конечно, примитивная религиозность далека от познания и самопознания, но разве и это — не чисто человеческое? Разве подобное есть в дикой природе?

— Сложный вопрос, — попытался ответить Джантар. — Речь, собственно, о групповых идеалах и необходимости верить во что-то, не проверяя постоянными сомнениями — а не о высшем духовном поиске. Вера в то, что объединяет группу, противостоящую кому-то… И именно — одинаковых против отличающихся. Хотя и странно, как задумаешься: принято считать, вера — нечто высшее, духовное… А фактически корень такой веры и идеалов — выбраковка отличающихся от стандарта в дикой природе. Что, может быть, там и целесообразно — но среди людей вырождается в бессмысленную ненависть к тем, кто непохож на большинство…

— Да, но мы — люди! — не выдержал Лартаяу. — И должны понимать, что не суть важно, какого размера группа: двор против двора, или армия против армии! Важно, что разумным нечего делить так, как диким хищникам — они выше этого, у них — иное, более достойное предназначение! А теперь это предназначение предлагается отнять, и чтобы мы жили, руководствуясь дикими инстинктами? «Местное своеобразие» — территориальный инстинкт, переусложнённая, ненужная ни для какого дела, служебная иерархия — ранговый, и тому подобное? И это — те самые «иные ценности»? К ним нас хотят вернуть, как к высшей простой правде, что не испорчена цивилизацией?

— А у нас, чхаино-каймирской расы, исходно и была единая общность… — напомнила Фиар. — Одна большая страна одной культуры. А у других различие родов, племён, вер — какая-то роковая грань. И потом так же поделили нашу единую страну на клочки своих исключительных интересов… Раньше человеку было достаточно, что он человек — а тут уже вопрос: чей подданный, свободен ли лично? Дикий для нас — но естественный для них, кого не смущало, что разумный может быть лично несвободен. Нo так приходишь к совсем пугающим выводам: одни народы, одни расы — ближе к дикой природе, к инстинктивному мышлению, чем другие… Кому-то ближе цивилизация, кому-то — дикость…

— Не хотелось бы так думать… — неуверенно ответил Лартаяу спустя несколько мгновений тишины. — Но почему-то одни народы создают великие культуры — а другие, даже соприкасаясь с ними, продолжают оставаться в дикости! И ещё уверены: те что-то должны им на их бедность? Хотя не скажешь, что как люди слабее и глупее тex… Наверно, дело в законах и обычаях: у одних — благоприятствуют личности, а у других — подавляют… Но вопрос: откуда сами разные законы, обычаи? И что заставляет цепляться за худшие, зная, что есть лучшие?

— Свобода — ещё и бремя выбора, — ответил Ратона. — А так — готовые ответы на все случаи жизни, правда, в привычных условиях. А в непривычных готового ответа нет — и начинается истерика: любой ценой удержать старое…

— Это могут позволить себе примитивные, малообразованные люди, — не согласился Лартаяу. — А не те, кто у власти, или разрабатывает прогнозы и анализы в секретных институтах. Но если и они только способны констатировать ожидаемый крах цивилизации… И им нечего нам предложить — и безразлично даже, каким станет мир ко времени их возвращения в него…

— Они и это всерьёз не принимают, — напомнил Талир. — У них иной взгляд: отбыл, отслужил своё детство — всё, он высшее существо, низшими пусть будут другие. Дальше собственного пожилого возраста не заглядывают. Чем мы тоже отличаемся от всех остальных культур…

— Но я говорю о тех, кто по роду работы должен адекватно воспринимать реальность, — повторил Лартаяу, — Или они тоже думают: на наш век хватит — а дальше пропадайте? И не возникает мыслей о каком-то другом собственном детстве — в условиях, которые сами закладывают сейчас? Или уже и им настолько всё безразлично?

— Похоже, — ответил Ратона. — И нам внушают: смиритесь, надеяться не на что, впереди — худшее из того, что уже было…

— Да, но право на введение местных законов… — вспомнил Минакри. — Ещё до всего этого, даже до той экспедиции, и сразу ничем не обоснованное — но как потом сошлось с остальным! Вот что не могу понять…

— Наверно, сперва подразумевалось иное, — вдруг понял Джантар. — А потом сообразили, как можно использовать в новых условиях — и пошло…

— А что подразумевалось? — переспросил Минакри. — И зачем могло быть нужно? А получилось — будто кто-то заранее заложил очень тонко рассчитанную мину под всё общество, ход его развития! Ведь сразу вопрос: как определить, чьи и какие интересы требуют защиты? И на практике под защитой — тот, кто в равных, честных условиях заведомо проигрывает! Значит — такой расчёт был сразу?

— Давайте рассуждать так, — предложил Итагаро. — Какая идея была провозглашена ещё раньше? Дать каждому всё нужное для раскрытия его способностей, и устранить все внешние препятствия к этому? И остались только внутренние, связанные с личным несовершенством самого человека! И никаких оправданий теми, внешними! Наоборот, получалось: создали все условия — а ничего в себе не раскрыл, так как нечего раскрывать! Слишком очевидно предстал со своей неприкрытой неполноценностью! И понадобилось благовидное оправдание: почему таким нечего дать на общие цели единого человечества? Объяснить: чем ущемлены те, кто не ущемлены ничем?

— Подожди, но разве идея дать каждому всё была реализована на практике? — возразила Фиар. — Её только провозгласили — а практически воплощённой никто не думал объявлять!

— Я и объясняю, почему опасно было доводить до практического воплощения! И как раз подвернулась идея ущемлённых малых групп — и вспомнили о праве вводить местные законы! И как раз тут получилось: кто-то не хуже остальных, он просто другой! Это если, наоборот, превосходишь средний уровень, больше хочешь и можешь — найдут, в чём ты хуже кого-то, и права на своеобразие не будет… Но и то показалось мало — и пошла в ход идея «нормального ребёнка», «простого человека», которому не осилить современный уровень знаний…

— И как раз тут — никакого своеобразия, — согласилась Фиар. — Зато сколько абсурда… Программа учёбы так расписана по неделям и полугодиям, человек — будто на конвейере. Не может изучать то, что интересно сейчас, должен — что требуется по программе… Хотя что-то ещё неинтересно, непонятно, не возникло вопросов — а уже называют готовые ответы на них! И постоянно переключаться на то, о чём в данный момент не думал, запоминать то, что не интересует — хотя возможно, сам увлёкся бы год спустя… Почему-то всем хотят дать те же знания к тому же возрасту! А мы с вами и забыли — потому что можем учиться, как в старых жреческих школах: знакомясь с литературой по ходу возникающих вопросов! Но то — мы, из числа немногих… Большинству — сначала определили минимум, который должны усвоить все, а там — и чисто профессиональные навыки, не всем нужные, и то, что не соответствует индивидуальным особенностям мышления… Ученик сразу видит на чертеже все соотношения, мгновенно срабатывает интуиция — но так нельзя, он должен логически вывести и доказать учителю так, будто тот сам не смыслит очевидного! Или у кого микроскопическая точность движений — заставляют таскать тяжести. А у другого как раз не очень — но должен учиться шить или паять… А потом: этот минимум всем не осилить — всех и ограничим, введём более узкий минимум. Как раз там, где кто-то — не худший, а другой…

— А как ещё формируют заведомо примитивные или ложные представления? — добавил Лартаяу. — Хотя проблема с чертежами и задачами мне знакома… Сразу, мгновенно чувствую вывод или результат — а учителю разложи по отдельным шагам! Всё равно, что здоровому человеку — заново учиться ходить, обдумывая каждое движение! И атомы в молекулах сперва учат комбинировать как абстракции, у которых ни формы, ни размера — на основе одних формально, примитивно понятых валентностей, а потом реальной химии человек не может усвоить, это для него — мистика! Комплексные соединения, поляризуемость молекул, форма орбиталей — за пределами понимания! Или по физике формируют убеждение: скорости тел в любом случае складываются арифметически — а дойдя до теории Лутаири, ученик старшей группы не может понять: как это движению тел сопротивляется пространство, да ещё искривлённое? И тела от движения укорачиваются, а само время идёт медленнее?.. Потому, что не дают сразу представления о самом глубинном: полях, частицах, атомах! Идут исключительно от наглядного, макроскопического, боясь, что иначе не поймёт самый тупой! Хотя тупой всё равно вылетает с полпути, не освоив то, что не вызубришь за счёт одной выносливости — но у других остаются искажённые понятия! А тут, наверно, разобраться бы: действительно кто-то не в состоянии понять — или не так учат? А не развиты мозговые структуры — какие конкретно, за что отвечающие? За способность усвоить знания — или мотивации такого-то уровня? Возможно, проблема не в интеллектуальных функциях, которые в пределах нормы — а именно в сфере целей, интересов, жизненных установок, мировоззрения? Им просто чего-то не хочется, что-то не интересует, ничего для них не значит? Тем более, у кого и третий уровень не развит: бродяги, нищие… Как тут выглядит вина перед ними остального человечества?

— Да, истощение ресурсов планеты тут ни при чём, — не сразу ответил Талир.

— А с истощением — тоже… — продолжал Лартаяу. — Непонятно толком, действительно конкретные ресурсы исчерпываются — или нам предлгают мысленный эксперимент: что делать цивилизации, у которой таких-то ресурсов нет? Будто дразнят, насмехается над человечеством… И как быть нам? Браться за исследования, как выжить цивилизации при нехватке таких-то ресурсов? Или просто валяют дурака, истинная подоплёка — иная? Но странно: только выяснилось, что «нормальному ребёнку» школьная программа не по силам, и не по тупости рутины, именно по объёму информации — подоспело «местное своеобразие», проблема с ресурсами… И путь Чхаино-Тмефанхии: максимально безотходной экономики, свободы доступа к информации, без принудительных повинностей — странным образом не подходит. Хотя там и проблемы «слабых» и «ущемлённых» нет: каждый — такой как есть, его путь не сверяют с путём другого, не ищут, чем он хуже! Есть право на свою судьбу, а не долг ломать её из-за неудач и несовершенств другого! А здесь… «Крепкая семья» — только если кто-то подавлен чужой волей, от умения детей обращаться со сложной техникой падает авторитет родителей, если те — «из низов»… Авторитет малограмотного взрослого — выше и важнее судьбы человечества? Пусть пропадают все, если он не «главнее» своих детей, а современный дом не похож на тот, что в деревне? И так — везде тупик: то нельзя, это нельзя, то безнравственно, это неприемлемо… И с Западного континента ничем воспользоваться — нельзя…

— А мы и хотели все вместе обсудить, что знаем о той экспедиции, — напомнила Фиар. — Да, мальчики — у кого бумаги?

— У меня, — ответил Итагаро, доставая откуда-то несколько листов и раскладывая на столе. — Но я не знаю: всё это, что есть в архиве общего доступа, или нет — я же и туда отправил запрос телепатически. Без кода от правителя, как бы из-за сбоя в сети — команда переслать данные по такому-то адресу, хотя там никто не запрашивал… Не хотел рисковать — обычным путём. А теперь что сделано, то сделано… Так, вот схема перелёта через океан, — Итагаро протянул лист Ратоне, а тот, несколько мгновений подержав в руках, передал его Минакри. — И отдельно, на врезке — часть континента, карты которой составлены по данным экспедиции. Но тоже — схема, а не подробная карта… А тут, — Итагаро взял ещё два листа, — уже текстовая информация. Список участников экспедиции — почему-то неполный, хроника полёта, краткое изложение выводов комиссии по расследованию причин катастрофы…

— Да, судя по объёму, немного, — сказал Донот. — И в каком там плане? Во дворе мы не успели прочесть — только просмотрели…

— «…Международная комплексная экспедиция по исследованию горных и внутренних районов Западного континента…», — начал Минакри с листа, который был у него в руках. — «…Организована при совместном участии четырёх государств: Соединённой Лоруаны, Аухары, Гимрунта и Чхаино-Тмефанхии… Основные цели состояли в картировании и исследовании дистанционными геофизическими методами части территории Западного континента с борта дирижабля, а также — проведении исследований на местности с высадкой части состава экспедиции в районах континента, которые будут определены как представляющие особый интерес для более подробного изучения…» Дальше — много общих слов, всё, что мы и так знаем… А вот — состав экспедиции. Но не весь… Кто оставались на борту дирижабля, даже не перечисляются, список только посадочного отряда. «…От Лоруаны: командир отряда, он же командир… вертолёта…»? — удивлённо переспросил Минакри. — Видите, я даже не знал, что с дирижабля они десантировались на вертолёте… Итак: «…командир вертолёта — Лимавиреу Феринкоатле, бортовой техник — Туанга Рамаяау, и второй врач экспедиции — Сафареме Лурима…» Это, я уже говорил — от Лоруаны. Теперь дальше: «…от Гимрунта — штурман Сириола Уатафа, от Аухары — второй пилот, он же геолог, Зералиту Дейрени…» Странно, но читаю, как сказано: «второй пилот, он же геолог». И, наконец, «…от Чхаино-Тмефанхии — микробиолог Инал Юкар, и специалист по физике атмосферы, он же телеоператор и оператор связи, Мхейн Фатл…» Да, странное совмещение должностей. И это: «командир отряда», «командир вертолёта» — как в армии… Будто не научная, а военная экспедиция. И не мало ли для комплексных исследований — всего семеро? Хотя это не все, лишь посадочный отряд — но всё же…

— А я помню, сперва планировался гораздо больший состав, — вспомнил Итагаро. — Причём именно для исследований на местности: говорили, от 20 до 30 человек будут сброшены десантом с самолёта. А потом, чтобы обойтись меньшим числом, совместили должности. Средств на большее не хватило, что ли…

— И вообще, тут всё только о посадочном отряде, — добавил Ратона. — Кто оставался на борту дирижабля — о тех практически ничего…

— Наверно, я так сформулировал запрос, — предположил Итагаро. (Тут первые листы, передаваемые по рукам, наконец дошли до Джантара — и он, пробежав их глазами, с удивлением понял: да, одни общие фразы! И карта с указаниями мест посадок вертолёта и предлагаемой аварии — была скорее схемой…) — Но всё равно странно: такая скудная информация… А помните слухи, будто у всех в посадочном отряде были ещё тайные вторые и даже третьи специальности? — вспомнил Итагаро. — Кто-то был ещё лингвистом, прошёл подготовку по международному праву, кто-то — в совсем малоизвестных областях знаний! А тут даже биографий нет…

— Да, и я помню подобное, — подтвердил Талир. — Кажется, про Уатафу: «известен как учёный-любитель в области…» Хотя в какой, не помню: биологии, геологии? Но это уже не просто слух — было в газете. И даже что-то — про возраст Инал Юкар…

— И я будто помню, — подтвердил и Лартаяу. — Хотя как попало в открытую печать… И вообще же незаконно: совершеннолетие по возрасту «физического coзревания»! Формально должно быть — со дня окончания школы, а принято — со среднестатистического возраста появления каких-то «половых признаков» у людей данной расы! Для дмугильской и экваториальной — 16 лет, а мы, так как у нас эти признаки вообще не появляются, ждём до 20-ти! А Инал Юкар было всего 19…

— И чтобы попасть в такую экспедицию, мало быть просто выпускником института, — добавил Донот. — Надо успеть проявить себя в науке. И в Чхаино-Тмефанхии к 19 годам — возможно. А тут в 20 — первые, элементарные шаги в самостоятельной жизни…

— А получить эту вторую специальность… — добавил и Ратона. — Если сколько уже будет, пока получишь хоть первую? А «по особым, секретным каналам» — вовсе… Лет до 30, если не 40 — почти как в монастыре! И думаете — они могли пройти такое? Те же Феринкоатле, Уатафа?

— Не знаю, — ответил Итагаро. — И зачем лингвисты и юристы-международники — если с самого начала не рассчитывали найти там поселения людей? Ну, кроме научных станций и общин по периметру… И что делить по международному праву — если экспедиция организована объединяющимся человечеством? Но ходят слухи — и как проверить? Разве что из самой хроники экспедиции узнаем…

— Вот она, хроника, — Минакри взял очередной лист. — Итак, «…отправление дирижабля со всем составом экспедиции на борту состоялось 8 радана 7835 года из города Кутанхара на восточном побережье Чхаинии… 17 радана после перелёта через Восточный океан дирижабль достиг побережья Западного континента в точке…» с такими-то координатами. «…Затем был продолжен полёт вдоль побережья на север, с целью поисков входа в известную ранее но данным аэрофотосъёмок с самолёта межгорную долину, выходящую на внутреннее равнинное плато континента, и на всём своём протяжении расположенную ниже максимально допустимой высоты полёта дирижабля…» Но какие же там высоты? — Минакри недоуменно поднял взгляд.

— Получается: запредельные для вертолёта, и близки к предельным — для дирижабля, несущего вертолёт… — ответил Итагаро. — Так определили по данным аэрофотосъёмок… А мы и не знаем точных цифр — карты с их указанием нигде не опубликованы. И здесь нет… А на опубликованных картах — нет даже тех хребтов и долин, что схематически показаны здесь. Странно…

— А если бы высоты были известны с большой ошибкой? — переспросила Фиар. — Ведь собственно этим проходом никто раньше не летал! И сразу послали туда дирижабль!

— Значит, были уверены, — ответил Итагаро. — И что там дальше?

— Дальше ссылка на схему где показаны эти долины, — продолжал Минакри. — И потом так: «…После нескольких неудачных попыток утром 20 радана был обнаружен вход в упомянутую долину, и дирижабль, войдя в неё, продолжил полёт в сторону внутренних районов Западного континента приблизительно вдоль 30-го градуса северной широты…» Но — как понять эти «неудачные попытки»? Они, что, несколько раз возвращались к побережью из других, выше расположенных горных проходов? Ладно, читаю дальше: «…За время пролёта через долину производилась картографическая съёмка местности, геофизические исследования дистанционными методами…» Всё без подробностей. Действительно — минимум информации. Так, дальше: «…21 радана после выхода дирижабля из межгорной долины на внутреннее плато континента, поверхность которого в этом районе оказалась расположений на высоте около 3 киамов…» Уже — хоть какая-то определённая цифра! «…с борта дирижабля был десантирован вертолёт с посадочным отрядом экспедиции на борту…» Но не сказано, до какой высоты снижался для этого сам дирижабль. «…Были проведены всесторонние геологические и микробиологические исследования грунта: как непосредственно на местности, так и взятых на борт дирижабля его образцов… В итоге проведённых исследований установлено практически полное отсутствие как самой биологической жизни, так и следов её наличия когда-либо в обозримом прошлом, в материалах местного грунта… В пробах воздуха были обнаружены только микроорганизмы атмосферного происхождения, аналогичные тем, которые встречаются на соответствующих высотах над другими районами планеты…»

— Но каких «соответствующих»? — не поняла Фиар. — Которых достигают хребты по периметру? То есть — ниже которых микроорганизмы не попадают туда с атмосферными течениями? Или — тех же 3 киамов?

— Непонятно… — согласился Итагаро. — Но в любом случае их в грунте не нашли — только в атмосфере. Мы сомневались — а получается, так и есть?

— Но кто мог думать о таких высотах по периметру… — ответила Фиар. — Хотя и сейчас знаем только высоту плато. Но могли бы догадаться: зная, что там миллионы лет не шёл дождь. Или… Подождите… Горное оледенение! Должно быть на таких высотах…

— Должно, но и о нём, кажется, ничего, — перебирая листы, ответил Минакри. — Разве что воздух теряет влагу раньше, где высоты недостаточны для образования ледников — а дальше доходит сухим, и оледенение не образуется… Так, что ещё: «…Проводились также исследования циркуляции атмосферы над внутренним плато континента…» Но тоже никаких подробностей — а интересно же представить эту циркуляцию…

— Тем более, такая долина — не обладает ли свойствами аэродинамической трубы? — сообразил Итагаро. — Смотрите, какая она на схеме узкая и прямая! И представьте, с какой площади соберутся в неё воздушные массы при ветре на восток!.. Как они там летели? Но катастрофа произошла над внутренним плато…

— И про ветры в долине ничего не сказано, — продолжал Минакри. — Так, дальше: «…Проводились измерения фона космических излучений и радиоактивности грунта, исследования его химического и минералогического состава… По предварительным результатам этих исследований не нашла подтверждения гипотеза астероидного происхождения внутреннего плато Западного континента. Было установлено, что верхние слои грунта сложены обломочным материалом, состоящим из континентальных пород планетарной коры, и сформированным в основном процессами физического и химического выветривания…» Опять — лишь выводы, без подробностей. И дальше тоже: такого-то числа совершён перелёт в район с такими-то координатами, и по всем районам — в общем то же самое. Правда, вот ещё: «…обнаружены выходы на поверхность глубинных пород, характерные для пустынных форм выветривания… Ни в одном из исследованных районов не было выявлено наличия горизонтов грунтовых вод, или хотя бы следов водной эрозии грунта когда-либо в прошлом…»

— И всё? — с недоумением спросил Донот. — Ничего даже: были ли выявлены дистанционными методами рудные ископаемые? Хотя бы при пролёте через долину? Такие данные — в компьютерном архиве?

— Действительно, похоже на итог неудачной цензуры журнальной статьи, — согласился Минакри. — Кто-то наспех стирал информацию, не думая, как будет выглядеть оставшаяся. А с грунтовыми водами вовсе непонятно. Они есть в любой другой пустыне планеты…

— А там нет, — ответила Фиар. — Хотя вывод — по данным одной экспедиции, обследовавшей несколько ограниченных районов…

— Вот именно: грунтовые воды! — согласился Донот. — И ещё ледники. Всё-таки странно… Куда девается атмосферная влага по пути от океана к плато — чтобы даже во внутреннем горном поясе её уже не хватало для конденсации снега и льда? Или внешние горные цепи сразу задерживают все облака?

— Но если cразу — высоты, уже недоступные дирижаблю… — начала Фиар. — И рядом — ещё влажный морской воздух… Ледники должны быть.

— Или всё дело в холодном течении у побережья? — предположил Минакри. — Так что воздух уже над морем содержит немного влаги… Правда, то — у западного побережья, у восточного, наоборот, течение тёплое, но они и летели с запада. Однако на восточных склонах должны быть ледники. Только, наверно, из-за особенностей рельефа весь сток идёт наружу, в океан…

— Но прямо и не сказано, что нет горного оледенения, — ответил Герм. — Это мы предположили по отсутствию грунтовых вод.

— И всё равно не понимаю, как может не быть, — сказал Ратона. — В любой другой пустыне есть водоносные горизонты. Я даже знаю, как над ними в руке вращается проволока…

— Давайте подумаем, как это возможно, — предложил Донот. — Тем более, во внешнем поясе гор есть жизнь — хотя на западном побережье, в зоне расхождения атмосферных потоков, действительно очень скудная… А потом к центру континента горы постепенно повышаются, до каждого следующего хребта доходит всё меньше влаги… Правда, горы восточного побережья никакой экспедицией не обследованы — только берега и предгорья в окрестностях научных станций. Зато в учебниках — так уверенно приводят фотографии с явными формами обрушения безжизненных по виду гор. Но это — сбросовые деформации, характерные для зон растяжения коры, а там идёт сжатие при столкновении плит! Значит — ученик должен запомнить именно фотографию огромного сброса на горном склоне? Такого, что страшно представить, какой сейсмический толчок мог его породить! То есть… должно сложиться впечатление полной безжизненности, чрезвычайной сейсмичности, и вообще бесперспективности для человечества всего Западного континента — причём важно, что бывшим астероидом он тоже не является?

— Нет смысла искать также материал астероидного происхождения! — поняла Фиар. — В общем: ничего интересного, изучать нечего!

— А есть о чём задуматься… — продолжал Донот. — Например: сколько миллионов лет продолжается там сжатие плит, и соответственно, существует кольцевая горная страна? Ведь нынешних молодых гор недавно — в планетарном масштабе времени, конечно — не было! И ничто не мешало атмосферной влаге достигать континента, состоявшего лишь из внутреннего плато! Почему не нашли следов жизни хотя бы тех времён? А плато с обломочным материалом и формами выветривания — наверняка старше самих гор!

— Если только само — не бывшая горная страна, — предположил Талир. — И вообще горы не растут постепенно, ряд за рядом, уже сотнями миллионов лет. Хотя тоже трудно представить такой долгий напор плит в одну точку…

— Но чтобы за сотни миллионов лет — никаких следов жизни, — повторил Донот. — Будто с самого момента выхода жизни на сушу — оно было каким-то высотным нагорьем, выше пояса вечных снегов…

— Даже выше, чем могут достигать дождевые облака, — уточнил Талир. — Хотя сколько же это тогда…

— 15–16 киамов, — ответил Донот. — А у нас на планете вообще нет гор намного выше девяти. Сама гравитация Фархелема не позволяет…

— Должно быть иное объяснение, каким образом пустыня остаётся такой сухой полмиллиарда лет, — продолжал Талир. — А нам будто лишь внушают: не ищите там ничего! И это на фоне разговоров о нехватке ресурсов, грядущем крахе цивилизации…

— Да, а — как насчёт ресурсов самой экспедиции? — вдруг спросила Фиар. — В смысле — продовольственных? Если там на месте их нечем пополнить — надо было иметь с собой на всё время? И сколько это по весу? Какой груз продовольствия должен был нести дирижабль? И сколько нёс вертолёт в каждом рейсе на поверхность? А тут, между прочим, и о рейсах на борт дирижабля и обратно — не сказано! Будто только перелетали там с места на место…

— Но у них были сублимированные продукты… — не совсем уверенно напомнил Лартаяу.

— Так и вопрос: а разводить чем? В самой сухой пустыне на планете! Хотя вряд ли не было и устройств для конденсации атмосферной влаги — но они годятся для обычных пустынь, а там… Или сразу взяли и запас воды на всё время?

— Но сразу и не знали, что там такая сухая пустыня… — ещё более неуверенно ответил Лартаяу. — Правда, потом это не стало препятствием… Действительно, как же это? — он обвёл взглядом комнату, переглядываясь со всеми. — И нигде не говорится, как было на практике…

— Верно… — Итагаро тоже обвёл комнату взглядом. — Начнёшь искать — никаких конкретных подробностей. Вот и в компьютерном архиве — самый минимум информации, по ней не представишь, как было. И как подобрано: кто удовлетворён существующей версией — получит её подтверждение; кто хочет знать подробности — ничего не найдёт… И что там осталось — о самой катастрофе?

— Тоже самый минимум, — Минакри поднял последний лист. — Перечисление членов комиссии по расследованию со всеми титулами, и вывод: «…При попытке ввести в ангарный отсек дирижабля перегруженный вертолёт…» А чем перегруженный — не сказано. Геологическими образцами, что ли? «…произошло неожиданно резкое снижение дирижабля, которое не удалось скомпенсировать сбросом балласта. Затем под тяжестью вертолёта произошёл разрыв каркаса и оболочки, повлекший за собой взрыв газовой ёмкости и падение обломков с большой высоты…» И — стандартные траурно-героические формулировки. Тогда ещё не говорилось: что экспедиция была не нужна, подобные жертвы в принципе напрасны… Но чем сумели настолько перегрузить вертолёт? Или вообще… сразу — летали на пределе прочности дирижабля? А то представьте: вертолёт на его борту! И — с самого начала были обречены на такую аварию?

— И как установили, что всё было именно так? — спросила Фиар. — Если там потом никто не бывал, не осматривал места, обломки… И никто даже не пытался искать выживших! Другой вопрос — как скоро можно добраться… Но я имею в виду: откуда сама версия? Или в момент аварии с дирижабля действительно шла передача?

— Тут и об этом ни слова, — ответил Ратона. — И как могли узнать это даже в таком случае? Или пусть известно только: взрыв был в воздухе, на большой высоте, а остальное — предположения… Но мне трудно представить: где на борту дирижабля помещался вертолёт, как на него садился? И что за странная схема полёта…

— Наоборот, по-своему очень логичная, — не согласился Итагаро. — Если в долине высоты такие, что вертолёт не преодолеет своим ходом — а на плато дирижабль не посадишь… Но где мог быть ангарный отсек — мне тоже трудно понять. Не наверху же, над самой газовой ёмкостью… Хотя, если так — понятно бы, как перегрузка вертолёта привела к аварии. Но видите: здесь нет даже схемы дирижабля со всеми его отсеками…

— А ещё — частотный шифратор… — напомнил Герм. — Хотя кажется, к чему: в научной экспедиции объединяющегося человечества? Если… кто-то заранее не ждал найти там нечто, о чём нельзя знать всем! Заподозрив ещё по съёмкам с самолёта…

И тут, во вдруг наступившей паузе, Джантару показалось: разговор подошёл к какой-то грани прозрения, за которой уже трудно будет верить во что-то, легко и привычно воспринимавшееся прежде. И пусть это было лишь смутное чувство — что-то изменилось, им открывалось новое, незнакомое, пугающее…

— Нет, это уж точно слишком, — не сразу начал Итагаро. — Всё… лишь затем, чтобы кто-то не узнал некой тайны Западного континента? Вот эти поиски «иных ценностей», из-за которых можно завести всё человечество в тупик, оставить без элиты, без образованных людей… — Итагаро умолк, будто с одной его не успевшей оформиться мыслью столкнулась другая. — А правда… Кто может тайными путями узнать больше остальных — если не экстрасенс? И этим опаснее обычного человека, пусть «слишком умного»…

— Так… хочешь сказать, эти странные повороты наших судеб… — Фиар не решилась договорить.

— Вот именно! А мы и довольны, что уже все вместе оказались в Тисаюме, — потрясённо согласился Минакри. — Хотя само по себе хорошо, что вместе… Но Тисаюм — не только одна из двух исторических каймирских столиц, а ещё и город с особым статусом в составе Лоруаны! Крупная флотская база, множество военных объектов — где конечно, никто особо не разгуляется с «возрождением традиций», но и за нами самими,легче присматривать! Так-то человеку со странностями биографии — искали бы место где угодно, но не здесь… А у нас и вопросов не возникало! Хотя до вопросов ли: после монастыря, Моараланы…

— Но и не всё они о нас знают… — Джантар вновь ощутил смутную тревогу. — И чем опасно то, о чём знают: пирокинез, целительство, ночное зрение?

— За одной способностью иногда проявляется другая, — ответила Фиар. — Вот и опасаются… И откуда мы знаем: что и насколько им известно о нас?

— И эти попытки обследований, операций… — поддержал догадку Герм. — Подсунуть в мою семью полусумасшедшего чиновника…

— В общем, нельзя исключать такую возможность… — ещё ошеломлённо согласился Итагаро. — Вдруг мы не догадываемся, чем и насколько привлекаем внимание «обыкновенных» людей…

И Джантар ещё более почувствовал: назревают перемены. Если не в их судьбах — то в умах, в отношении к чему-то…

— А дело может быть серьёзное… — продолжал Итагаро. — И не было же попыток спасти оставшихся в живых! Хотя верно: пока снарядили бы второй дирижабль, пока долетел бы — спасать уже некого. А обычному самолёту негде сесть — нужна взлётно-посадочная полоса. Разве что — вертикального взлёта… Но откуда и на каких запасах топлива он долетел бы через океан? Или опять же: пришлось бы везти такой самолёт — на борту большого, транспортного? И потом — в воздухе принимать самолёт на борт самолёта? Да и трудно понять: как вертолёт, со всеми воздушными потоками от его винтов, принимали на борт дирижабля? Если всё же на верхнюю площадку над газовой ёмкостью — какой вес должен выдержать сам корпус? Или — совсем лёгкий вертолёт сажали на выдвижную палубу, а потом вдвигали внутрь… Не представляю. Хотя есть и морские корабли с палубной авиацией, и системы дозаправки в воздухе — но тут-то дирижабль! И — насколько всё было надёжно, продумано? А точных данных, технических характеристик — никаких… Все понаслышке знают эту историю, как символ роковой попытки человечества сунуться «не туда» — и только…

— Известная легенда, но запретная тема для серьёзного обсуждения, — согласился Лартаяу. — И обсуждают только: что будет, если на всех станет не хватать ресурсов, продовольствия, самого места на планете… А вдруг вправду кто-то вообразит: уже пора решать, кто больше достоин жизни, а кто меньше? И как раз школьная программа построена так, что у «физически развитого» дебила всё в порядке, он её успешно проходит — а особорежимнику как бы не по силам то, с чем справляется дебил? И выносливый дурак будет заседать в какой-то комиссии, определяя степень нашей неполноценности в плане выживания человечества, которое не может обеспечить всех? А опытом страны, успешно решающей эти проблемы, воспользоваться нельзя! Хотя подождите… — спохватился Лартаяу. — Чхаино-Тмефанхия тоже участвовала в проекте! Так… не тут ли причина: расхождения по поводу какой-то тайны Западного континента? Но что тогда за тайна — и кто на что способен пойти, чтобы тайны никто не коснулся?

И снова настала тишина — но уже будто зрело новое понимание чего-то, какая-то новая решимость…

Но… наяву, в реальной жизни? Из-за некой тайны Западного континента — вопреки всем историческим циклам, тенденциям развития человечества — из ничего придуман тупой, насильственный кризис, замаскированный под формально благие намерения: снисхождение к бедным, слабым, отсталым, каким-то меньшинствам? А истинная цель — лишь отвлечь внимание от тайны? Ради этого власти Лоруаны пошли на риск одичания целых поколений, лишив общество всякой перспективной цели, провоцируя взаимную неприязнь стран, народов? Что за тайна могла заставить пойти на такое? Что за «высшие» цели, идеи — важнее самой цивилизации, самого человечества Фархелема?..

— Да, это слишком серьёзно… — наконец услышал Джантар приглушённый голос Герма. — И надо всё хорошо продумать, проверить…

— Подождите… — Ратона что-то вспомнил. — Герм, где у тебя та книга? С намётками проектов будущего? Тогда будущим была и эта экспедиция — и там что-то есть о ней!

— Я понял, о какой книге речь, — ответил Герм, — Там, где и была, никуда не перекладывал…

Ратона быстро встал и вышел. Было слышно, как он открыл дверь в коридоре, что-то отодвинул уже в другой комнате — но не прошло нескольких мгновений, как он вернулся с книгой в тёмно-зелёной обложке.

— Вот, нашёл, — он протянул Герму книгу, уже раскрытую на нужной странице. — Хотя и тут об этом проекте совсем немного, но смотри: «…дополнительная газовая ёмкость будет предназначена для регулировки высоты полёта дирижабля посредством изменения температуры содержащегося в ней воздуха…»

— Ну, так — дополнительная, — ответил Герм. — Всё верно: она для регулировки подъёмной силы дирижабля, и соответственно, высоты полёта…

— Да, но это — воздушная ёмкость! А теперь взгляни сюда, — Ратона, склонившись над Гермом, указал место на странице. — «…Основную газовую ёмкость предполагается заполнить…» чем? Гелием! Так что взорвалось: воздух или гелий? Если именно газовая ёмкость — а не какой-то топливный бак?

— Но это был только проект… — без уверенности попытался возразить Герм. — Потом, на практике, могли найти иное решение. Например, заполнить ёмкость водородом — который и взорвался… Но раз уж мы вышли на эту проблему — давайте искать в литературе всё, что можно. Правда, что посоветовать тебе, — обратился Герм к Джантару, — на что настроиться… Портретов участников экспедиции — и то нигде нет…

— А пока быстрее смотрите распечатки, — напомнил Итагаро. — Или даже не буду брать их с собой, оставлю у тебя. Нам с Минакри и Талиром ехать на ту окраину…

Джантар спохватился, что видел ещё не все распечатки — и протянул руку, чтобы взять оставшиеся. Но и тут хватило нескольких беглых взглядов, чтобы понять: самое главное Минакри уже прочёл вслух. И Джантар отдал листы Фиар и Талиру…

— Да, пора идти, — Минакри тоже встал. — Подросток на вечерней улице — сами понимаете. Да ещё на такой окраине. Это раньше без страха ходили и ночью…

— И мне удобнее автобусом, с вами, — ответил Ратона, возвращаясь из соседней комнаты, куда успел отнести книгу. — Так подъезжаю к самому дому, а от вагона — идти через мост.

— А мне ближе от вагона, — встал и Донот. — В центр, по эту сторону моста. И всё-таки — неужели и нам нельзя сослаться на «своеобразие»? Почему терпим целые окраины такого сброда?

— Мы же не полноправный регион, только автономия… — вздохнул Итагаро. — Регион создаётся под что: определённую религиозную веру. А это обычаи, обряды, массовые действа, и главное — божество, которому поклоняются. Что можем представить в таком качестве мы — если сразу, изначально, имели понятие, что такое звёзды, планеты, физические поля, эволюция живой материи, а не выдумывали мифы? А легенды, как открывали свойства лекарственных растений, строили каменные обсерватории, прозревали умом на уровень атомов и молекул — не подходят. Как и знание о природных духах, память о «людях дальних миров»… Что, наскоро придумывать, например, какие-то молитвы, Мировому Пульсу, Красным и Голубым Лучам? Или мифологические сюжеты: как решили сложиться в Спираль Жизни четыре её звена, или воевали между собой армии фотонов и гравитонов, или белых и красных клеток крови, или Тарменех выходил замуж за Эян, но потом развёлся — и отсюда, каким-то образом, его фазы? Видите, не так представляем мир, как другие — и своеобразия нам не полагается… Что, пойдём?..

Герм лишь молча открыл дверь — и вышел в коридор. И никто больше не произнес ни слова. Все так же молча, в тишине, последовали за Гермом — а затем стали спускаться вниз. И Джантар вдруг подумал: спускаются они по этой лестнице уже другими, не теми, что поднимались по ней всего час назад. И даже не просто больше узнав друг о друге — прикоснулись к тайне, приоткрыв такое, что почти невозможно осмыслить сразу. Но и тревоги, страха почему-то не было — лишь чувство грани, порога, чего-то раскрывающегося, развёртывающегося перед ними. Тайна уже захватила, увлекла их…

13. Путь к тайне

— Джантар ещё спит? — донёсся голос Фиар. — Странно, а мы наслушались друг от друга такого, что думали, всю ночь не уснём…

Джантару показалось: лишь в этот момент он полностью проснулся — хотя и перед тем уже о чём-то думал. Но вот о чём — почему-то не мог вспомнить. Будто стёрлось из памяти на самом переходе грани между сном и реальностью…

Хотя кажется, и было — что-то из того, о чём говорили вчера… И он тоже долго не мог уснуть — пытаясь вспомнить и настроиться хоть на что-то, связанное с той экспедицией (правда, сам не представляя, что ожидает увидеть), пока наконец не уснул, и не увидел во сне дирижабль, летящий над морем — и кажется, это было единственным, что он помнил теперь из сна. Или нет… Осталось ещё смутное чувство прикосновения к чему-то грозному и опасному — о чём как-то не думалось вчера, в порыве неустоявшихся мыслей и чувств, которым трудно подобрать название. Не думалось о риске уже самой попытки прикоснуться к подобной тайне, о последствиях для них самих и их близких. Тогда даже не возникло этой мысли — но теперь…

Резкий вздох или вскрик вырвался у Джантара на волне внезапного тоскливого ужаса — и он судорожно рванулся на кровати даже прежде, чем открыл глаза. Но и открыв, в первое мгновение он не смог сообразить, где находится — почему-то не узнав комнату на втором этаже дома, который вчера сняли на лето, тогда ещё не зная, чей он… (Хотя конечно: он видел эту комнату всего раз, вечером, когда ложился спать — а сейчас она была залита ярким утренним светом Эяна.) Но главное: уже здесь, почему-то снова в сборе, были все его товарищи. Наверно — не без серьёзной причины…

— Джантар, что с тобой? — встревоженно спросил присутствовавший здесь же Тайлар. («А… он знает? — вдруг подумал Джантар. — Сказали ему или нет?»)

— Наверно, мгновенная депрессия при пробуждении, — объяснила Фиар. — Мы вчера делились такими воспоминаниями…

«Не знает, — понял Джантар. — Ему ещё ничего не сказали. И наверно, правильно: надо сначала проверить всё самим…»

— Да, а… что это вы все уже здесь? — наконец решился он спросить. — Так рано… Или сколько уже времени?

— Почти 4,— Тайлар мельком взглянул на свои наручные часы. — Точнее, без семи: 3 часа 113 минут.

— А мне казалось, ещё совсем рано… — сказал Джантар, садясь на кровати.

— Ты поздно заснул, и спал беспокойно, — ответил Тайлар. — И всё повторял во сне что-то про ту экспедицию, дирижабль…

«Неужели придётся всё рассказать? И не то, чтобы я боялся, что он не поймёт… Но так, сразу, ещё ничего не проверив…»

— Да, верили, собирали вырезки, — продолжал Тайлар. — И вдруг всё лопнуло. Ничего толком не понятно — и властям уже не очень выгодно, чтобы было такой известной легендой…

«И что делать? Сказать ему или нет?»

— Хотя мне и говорить с вами особенно некогда, — вдруг сказал Тайлар. — У меня ещё выпускные экзамены, надо готовиться к ним. И придётся ехать обратно в Кераф, сдавать… Да, что бы ни случилось в жизни — ничего не сдашь заблаговременно, всё в установленные сроки, — добавил он, уже выходя. — А сроки эти в выпускной группе позже, чем у всех остальных. Джантар успел сдать свои работы перед отъездом, а я нет…

— У него выпуск только сейчас? — удивлённо спросила Фиар (едва Тайлар с негромким хлопком двери, вошёл в свою комнату на первом этаже). — Ты говорил, он на два года старше тебя…

— Я родился в конце 24-го года, а он в начале 23-го, — объяснил Джантар. — Вот и разница в одну «возрастную группу», хотя реально почти два года… Но давайте ближе к делу, — Джантар снова ощутил смутную тревогу и напряжённость. — Правда, я помню из своего сна только сам дирижабль, как летел над океаном, и ничего больше — а что у вас?

— Скажу сразу: насчёт гелия мы промахнулись, — ответил Ратона. — Это действительно только в проекте — а в реальном дирижабле основную ёмкость заполнили водородом. Так что взрыв мг быть.

— А с запасом воды не сходится, — добавил Итагаро. — Когда я пробовал посчитать, сколько её нужно человеку в сутки конкретно в условиях пустыни, и потом умножал на число членов посадочного отряда, и столько дней, сколько они, по разным источникам, собирались там провести — всякий раз получался такой вес, что вертолёту, по крайней мере лёгкому, не поднять. А тяжёлый — не поднять самому дирижаблю… Но, с другой стороны, не знаю: вдруг в высокогорной пустыне человеку нужно меньше воды, чем в равнинной? Таких данных почему-то нигде не нашёл… Да, забыл сказать: мы вчера наконец получили контейнер с сохранившимися книгами из Моараланы! Как раз во время нашего разговора родителям пришло извещение, и они поехали за ним. И потом я весь вечер пересматривал книги в поисках конкретных данных — но говорю же: нигде ничего о том, какие высоты, температуры, влажность воздуха. А когда-то читали, что было — казалось ясно и понятно…

— Читали как предварительные данные, — напомнила Фиар. — И знали меньше, чем сейчас — хотя всё равно больше, чем обычные школьники. И ждали, что выйдет целая книга об этой экспедиции, и в ней будут все подробности. Но она так и не вышла…

— И документальный фильм собирались выпускать, — вспомнил Итагаро. — Я даже видел в какой-то телепередаче отдельные фрагменты… Хотя что было бы в этом фильме? Торжественные проводы, торжественная встреча — и отдельные кадры съёмок на борту и с борта дирижабля? Но как раз кадр с горными ледниками, кажется, был…

— Значит, ледники всё же есть, — сказал Донот. — И с них в принципе можно даже запастись водой. Другой вопрос — как сделать это практически. И, учитывая высоты — как вышла из положения конкретно их экспедиция. Не могли же и заранее знать, какую сухую пустыню встретят… И ещё вопрос: каким образом весь сток с ледников идёт наружу, так что на внутреннем плато нет горизонтов грунтовых вод?

— Да ещё частотный шифратор, — напомнил Ратона. — Сам по себе заставляет что-то подозревать…

— И что дальше? — спросила Фиар. — Если в общедоступных источниках больше ничего не найдём…

— А где-то же какие-то данные есть, — ответил Итагаро. — Вопрос, как до них добраться. Что ж, этого следовало ожидать… И хотя я понимаю, как это звучит и что подразумевает, — не дожидаясь реакции остальных, сразу добавил он, — но разве у нас нет морального права знать, что происходит? И — до каких пор мы будем только верить и ждать? Верили уже и в Моаралане, что нам сумеют гарантировать безопасность… И опять же: где были бы мы все с такой верой, если бы без малейшего сомнения шли на ошибочные операции, или оставались там, где прикажут? И что вообще-то делали наши родители в Моаралане, над чем работали? Для чего эти не то локаторы, не то излучатели, которые проектировали, строили и испытывали мои родители; для чего — продукция химического завода, где работали родители Талира? И зачем здесь, в Тисаюме, столько военных институтов и заводов — в давно уже не воюющем «по-крупному» человечестве, иначе оно просто уничтожило бы себя? А, с другой стороны: угрожают племенные банды, преступность, перенаселение, проблема отходов — но тут-то чем поможет армия, что или кого победит своими средствами? А на эту работу вынуждены соглашаться специалисты высокой квалификации: работать больше почти негде! Истощение ресурсов, видите ли… А для армии, значит, хватает — нет лишь для мирной науки? То есть… за кого их держит эта власть? За дураков? А расплачиваться, если что — своим имуществом, здоровьем, а то и жизнью? И ещё будьте благодарны, что вам помогли выпутаться из положения, в которое сами вас поставили? Ведь у вас перед ними — уже некий моральный долг… Нет, давайте на такую мораль больше не попадаться! И если в общедоступных источниках ничего не можем найти — обратимся к необщедоступным…

«Да, этого следовало ожидать…», — подумал Джантар снова со странным чувством. Это был не страх, не беспокойство, скорее удивление: они всерьёз решаются на такое? И не ощущение моральной неправоты, недозволенности — наоборот, даже какая-то просветлённая ясность сознания, вряд ли возможная при неуверенности в себе и в задуманном деле. Да и чисто логически всё шло к этому…

— Так что… — наконец заговорила Фиар, — мы уже решаемся на прямое нарушение закона? После чего будем не безвинными жертвами чужих ошибок и несправедливости, а совсем наоборот?

— Я же не предлагаю формальное нарушение закона! — ничуть не смутился Итагаро. — Только хочу сказать: мы не должны смущаться нестандартными путями получения информации! А должны быть способы получить её, ничего не нарушая… Так же — как например, я могу связаться с компьютером, не взламывая никаких кодов, и даже не касаясь клавиатуры…

— Этим и добился пока немногого, — ответил Талир. — И злоупотреблять такими нашими способностями — тоже… Тем более, как конкретно это сделаешь? Неужели рискнёшь терминалом в нашем доме — чтобы получить на экран сообщение: данная информация относится к такому-то уровню секретности? Ты же не сможешь повлиять и на терминал на том конце! Или что ты имеешь в виду?

— Нет, правда — у тебя уже есть конкретная идея? — спросила Фиар. — Или это пока только вообще?

— Думаю про тот фильм… Он всё-таки готовился к выпуску, фрагменты шли по телевидению. И где-то это должно храниться… И там наверняка есть кадры, снятые и с пролёта над плато, и прямо на нём — оператор тоже был членом посадочного отряда! И что уже открыто шло по телевидению — наверняка не секретная информация…

— Тогда могла быть не секретной, — ответила Фиар. — А потом могли спохватиться и засекретить. Но… только здесь, в Лоруане, да ещё в Аухаре и Гимрунте! — сообразила она вдруг. — А в Чхаино-Тмефанхии — нет! И там это — открытая информация!

— Да, мы уже думали… — вспомнил Итагаро. — Значит, здесь засекречена информация, которая там общедоступна. Хотя существует связь компьютерных сетей разных стран…

— Думаешь, можно вызвать себе на экран информацию из того общедоступного архива? — переспросила Фиар.

— Нет, наверно, по эту сторону приняли меры, — ответил Итагаро. — Вряд ли есть такой простой выход…

— Тем более, сколько будет стоить такая связь, — добавил Лартаяу. — И её наверняка особо зарегистрируют. А я и так не знаю, как связаться со своими, чтобы не повредить ни им, ни себе. Да ещё… — он умолк, не договорив.

— Я вижу, ты ещё чем-то расстроен, — сказала Фиар (и Джантар понял: Лартаяу говорил каким-то упавшим голосом). — Может быть, скажешь, в чём дело?

— Опять вчера к моему… усыновителю приходили какие-то двое, — объяснил Лартаяу. — И опять в поисках внебрачного ребёнка, который будто бы когда-то случайно попал не в ту семью… Правда, им опять нужен был лоруанец, и сами — будто недавно из тюрьмы, так что речь, похоже, не о престолонаследии. Но это четвёртый случай за полгода, что я тут живу! И что мне думать? Откуда я знаю, что их послали не сообщники того офицера-наркомана, не те же монархисты, не чиновники из Колараафы? Или вообще вокруг однажды усыновлённых детей — потом так и крутится взрослая дрянь, у которой что-то неладно в собственном семейном прошлом? Эти вторые-третьи браки, поиски особой «любви» — а детей бросают, отдают кому попало! И ещё говорят: некрепкая семья, подорванные устои… А кто и подрывает — если не сами, своей беспорядочной «любовью»?.. А потом ещё он сам заявил мне: работает над теорией, которая произведёт переворот в науке, и ему те, кто способны связаться с уголовниками, в своём доме не нужны! Представляете, так и сказал! Будто я из-за научных разногласий способен привести в дом уголовников! А насчёт самой теории… Он хочет создать модель микроуровней материи — на основе классической механики макрообъектов, игнорируя волновые свойства частиц! И не подумает: ну допустим, там по классическим орбитам вращаются абсолютно твёрдые шарики — но шарики чего, какой субстанции? Хотя там, на микроуровнях, и твёрдых тел в привычном нам понимании нет… И сколько мне ещё ждать совершеннолетия — и всё это время зависеть от человека с бредовой идеей, потому что сам не имею права решать, где и с кем жить! Давно уже мог бы самостоятельно устроить себе жизнь — но нет, надо обязательно «приставить» ко мне пусть сумасшедшего, но взрослого! И это — при таких личных и семейных тайнах!.. Так я уже было подумал: нельзя ли как-то воспользоваться тайной той экспедиции для давления на лоруанские власти — чтобы мы тоже были не автономией, а полноценным регионом? И — нам вернули все права той, прежней автономии? А то опутали всё своей школой, судами, законами, разным возрастом фактического совершеннолетия людей разных рас — и которое уже поколение только и слышит: подождите, это временно… А до чего, до каких пор «временно», если всё равно уже нет общей цели? Ради чего нести эти тяготы, живя по чужим законам?

— Мы тебя понимаем, — ответила Фиар. — Но разве это так просто решается? Тут бы сначала самим понять: что за тайна, в чём состоит…

— И больше никаких общедоступных данных не нашли? — спросил Джантар. — Хотя бы по рельефу уже картированных районов, оледенению внешних хребтов, и даже течениям у побережья? Неужели и это — секретная информация?

— Течения у побережья… — Итагаро переглянулся с Фиар и Ратоной. — Не подумали… А это наверняка есть и в учебниках, по крайней мере, старых…

— И я это там нашёл, — подтвердил Донот. — И всё как мы думали: климат восточного побережья — влажный, с большим количеством осадков. И высоты внешних хребтов в старой литературе кое-где указаны: порядка 5 киамов. А на таких высотах горное оледенение есть даже в экваториальном поясе — так что к 30-й широте снеговая линия должна опускаться ещё ниже. Но я не представляю: как это согласовать со стоком исключительно наружу, и полным отсутствием грунтовых вод. Тем более, и чтобы горы вглубь континента становились всё выше — никаких старых данных нет.

— А откуда быть таким старым данным? — возразил Лартаяу. — По тем же измерениям с самолётов, что ли? Нет, старые — это те, что получены прежними, морскими экспедициями. А что они могли измерить в глубине континента?

— И вообще, что это нам даёт… — добавил Итагаро. — Отдельные, отрывочные цифры и факты. А увидеть бы фрагменты того фильма… И наверняка есть же в каком-то видеоархиве, можно найти через поисковую систему…

— А это что нам даст? — переспросил Талир. — Пусть даже поисковая система по какими-то ключевым словам выдаст тебе название фильма — сам фильм на экран не выведешь! Это же не видеопроектор! Тем более, фильма и нет в готовом виде, есть лишь фрагменты. А сделать уж не знаю куда запрос на кассету с этими фрагментами, чтобы их тебе переслали по почте, вряд ли вовсе реально. По крайней мере для нас, подростков…

— И то верно: домашний терминал — не видеопроектор, — согласился Итагаро. — На него можно вывести только статичные кадры, последовательно сменяющие друг друга…

— Но то — обычный домашний терминал, — уточнил Ратона. — А есть специальные: например, компьютерный пульт для монтажа видеопрограмм. И по сути, тот же компьютер, часть той же сети, в том-то и дело…

— И что из этого? — переспросила Фиар. — Думаешь, как-то сможем подключиться к архиву телестудии? И фильм пойдёт оттуда на обычный домашний терминал? Не говоря о самой законности этого дела…

— Нет, я пока не знаю, пойдёт ли, и законно ли… Хотя кто-то же по роду занятий может обратиться с домашнего терминала в видеоархив, и получить по почте кассету с записью старой телепередачи, — продолжал Ратона. — Например, для исторического исследования…

— Тоже верно, — согласился Итагаро. — И та передача уже была в открытом показе, и такие исследования, в отличие от многих других, не свёрнуты. Но разве мы знаем, как и кому тут надо доказать, что ты — учёный-историк, ведущий такие исследования? И вдруг ещё потом объяснять, что и зачем тебе было нужно? Хотя если верят, что ты взрослый, у тебя бесспорное право на неприкосновенность личных тайн. Но тоже — пока они не пересекутся с государственными. А тут как раз с этим и непонятно. Правда, та передача уже шла открыто… — повторил Итагаро и умолк, задумавшись.

— Нет, давайте подумаем: кто и откуда может войти в студийный видеоархив? — снова предложил Ратона. — И как технически возможно что-то получить оттуда, чтобы в этом не было ничего незаконного?

— Технически возможно многое, о чём сразу не скажешь, законно или нет, — ответил Итагаро. — Например, домашние терминалы у высших военных чинов имеют постоянный доступ к секретным сетям — но и чтобы передать с такого терминала на обычный информацию, что уже выведена там на экран, технических препятствий в принципе нет! Они же пользуются этими терминалами и в обычной, общедоступной сети, и если заслать туда команду о пересылке информации дальше по такому-то адресу в обычной сети — пойдёт свободно безо всякого пароля! И сами офицеры, точно знаю, довольно часто этим пользуются. Тем более, и не всегда чётко представляют, насколько секретна какая информация — засекречивается такая чушь, что просто теряют бдительность! Я вспоминаю: кто-то просто не знал, что национальный состав военных портных такого-то гарнизона — тоже секретная информация, вот и передал через обычную сеть, а там кто-то сумел скопировать и заслать ещё куда-то. И так что только не ходит у них по сетям самого разного уровня… Да ещё система паролей и допусков так запутана, что невозможно сплошь и рядом не нарушать. Компьютер может держать всё это в памяти, а человек, который с ним работает — вряд ли. И потом, есть инструкция — а есть реальные обстоятельства, есть интересы дела, за которые тоже спрашивают, и противоречивостью одного с другим не всегда оправдаешься. Вот пароль иногда просто с ходу и доверяют вовсе случайному человеку, чтобы из-за постоянных отключений компьютера с требованием всё новых паролей не встала работа — а то и не набегаешься повсюду за теми, кто имеет право знать тот или иной пароль! И всякие разведки — не знаю, как и зачем сохранившиеся в объединяющемся человечестве — тоже этим пользуется. Поймают кого-то на мелком нарушении — и заставляют идти на крупные, уже в своих интересах…

— Но ты же не предлагаешь и нам действовать подобным образом? — с испугом переспросила Фиар.

— А что, если с подлецами только так и можно? — вдруг резко ответил Минакри. — Из-за них же страдают нормальные, полноценные люди — пока они изображают судорожные метания в попытках облагодетельствовать каких-то желающих жить «простой» жизнью! То есть — в городских удобствах, но с мировоззрением дикаря! И что, тут так оправданны эти моральные соображения?

— Мальчики, но не готовы же мы в самом деле на такое! — почти в отчаянии воскликнула Фиар — и Джантар даже испугался, как бы не услышали внизу, на первом этаже. Хотя там все были заняты своими делами…

— Нет, конечно. Это так, мгновенный срыв, — уже с внезапной усталостью в голосе ответил Минакри. — Разве можем мы становиться подобными им… Но в самом деле: почему, откуда такая тупость и подлость? И что есть честность по отношению к ним — которые опутали нас своей системой образования, законами, традициями, верой? Да, было: мы доверились их в чём-то более высоким на тот момент знаниям, намерениям защитить нас от агрессии стран Шемрунта, и обещаниям вместе строить новую, лучшую жизнь… Но пока — человек не может определять себе жизненный путь свободно, как раньше! Вся учёба подробно расписана заранее, он постоянно что-то должен, ждёт, на чём поймают: то не сдал, это не отработал, ещё что-то вовремя не прошёл! Ничего не пройдёшь ни раньше, ни позже, не успеешь быстрее, и не оставишь на потом: сразу как клеймо на всю жизнь! И на «взрослой» работе, чуть что: ты здесь не главный, не твой отдел, кафедра, лаборатория! Будто и работа — не в государственном учреждении, не в общих интересах, а по найму у какого-то «главного», собственника учреждения или отдела, на его личные цели, которых можешь не знать! Хотя казалось бы, зачем этот «главный»: оставить одного, пусть на своё личное — сам и работает! И вообще просто страшно работать из-за постоянных разбирательств: кто-то что-то украл, нарушил, не так оформил — а переживания честного человека будто ничего и не стоят! И отвечать — будто тоже лично перед кем-то, только называется: «расплачиваться с обществом»… И так уже не одно поколение бьётся под тяжестью чужих временных трудностей, всё ожидая какого-то исхода им — или теперь уже не ожидая… И что, не прав Лартаяу? Если общая цель отброшена — ради чего терпеть всё это? И даже сравните: вор просто ворует, мошенник просто обманывает, но у тех хоть какая-то своя логика действий! А это — непробиваемо тупое стадо, уверенное, что все должны жить по их законам и установлениям! И неспособны понять: другие люди не сделали им ничего плохого, и даже ничем не оскорбили их низость, просто хотят устроить жизнь по-своему, лучше и естественнее!.. И всё у них что-то не сходится, не получается, объявляются убогие, которых надо облагодетельствовать за счёт других, пороки, которым найти оправдание… И ничего не стоит вдруг, без видимой причины, поставить под сомнение саму твою человеческую полноценность! Так может быть, правда: нечего стесняться с теми, кто сам не умеет быть свободным, и только опутывает своим рабством других? Есть смысл как-то воспользоваться этой тайной, чтобы заставить их убрать отсюда всю эту свалку тупых чиновников, подневольных солдат и вечно пьяных безработных, которым, в конце концов, Каймир ничего не должен?

— И что ты предлагаешь? — с тревогой спросила Фиар. — И готовы ли мы к чему-то подобному?

— Пока просто думаю: насколько человек может быть заинтересован в стабильности общества, которое разрушает его жизнь из-за чужих проблем и трудностей? Тем более, стабильность и так серьёзно поколеблена, и те же чиновники и офицеры не считаются ни с чьими правами…

— Но мы даже не знаем, что за тайна, — напомнил Герм. — А такое — это уже крупная политическая акция. Пришлось бы формулировать: кто что требует, от чьего имени…

— Чтобы не получилось как в 81-м году, — Джантар сам удивился своему странному спокойствию при этих словах.

— И правда, — согласился Минакри. — Что на меня нашло… Хотя как дальняя, стратегическая цель — почему бы нет? Появится шанс использовать эту тайну таким образом — нельзя упускать…

— Подожди, а внизу не услышат, о чём мы говорим? — Ратона подошёл к двери и прислушался.

— Нет, там все далеко, — ответил Талир. — И заняты чем-то своим. Но мы увлеклись, обсуждая такие вопросы…

«И сами не удивляемся, что приходит на ум, — подумал Джантар. — Ведь до чего дожили, что получили взамен обещанного будущего… И неужели… опять в преддверии чего-то такого же, как тогда?..»

— Но как тут можно использовать эту тайну? — переспросил Донот. — Добыть секретную информацию, а потом предъявить властям: смотрите, что мы можем — и лучше не будьте нам врагами, не толкайте на акты отчаяния? Но они сами дают понять: ни умные, ни энергичные — им больше не нужны! И даже просто психологически свободные — чем их особо и отталкивает наша культура, образ мышления! И тут бы сперва понять, почему так, а уж потом действовать…

— Тоже верно, — уже спокойнее согласился Минакри. — Давайте пока — о ближайших целях…

— И на чём остановились… — стал припоминать Ратона. — Ах, да… Но хорошая ли идея — насчёт фильма?.. Что мы узнали бы, даже получив те фрагменты? В них ведь тоже — никаких точных данных, а отдельные случайные кадры мало что скажут. И сама возможность принять их на обычный терминал — очень сомнительна…

— Да, похоже, идея не так хороша, как казалось вначале, — согласился Итагаро. — Я сейчас подумал: вдруг это не просто секретная, а сверхсекретная информация? Которая не может случайно попасть в компьютерную сеть — потому что хранится, например, в особом сейфе, к которому у кого-то есть ключ, но даже чтобы подойти к сейфу, нужен ещё ключ, а к тому — ещё?.. Как, по слухам, в недрах спецслужб хранятся сейфы с какими-то секретами времён войны — и туда имеет доступ не всякий министр? Тогда — вовсе безнадёжно… Но, с другой стороны — может ли храниться так то, что шло в открытом показе…

— И что эти фрагменты нам дадут? — снова спросил Талир. — Что там есть горные ледники — и на этом всё?

— Нет, я не к тому… Просто пытаюсь что-то вспомнить, — ответил Итагаро. — И чувствую: крутится совсем рядом! Но не могу сообразить, что…

— Так… фрагменты, которые шли открыто — кто-то мог скопировать! — сообразил Талир. — Просто у себя дома, с экрана, записать на кассету!

— Нет, не то. Что-то другое, — чуть помедлив, ответил Итагаро. — Может быть, потом вспомню…

— Записать на кассету… — повторила Фиар. — А правда: неужели никто из тех, кому это было гораздо проще, чем нам сейчас — не пытался заполучить какие-то копии, что-то утаить для себя? Тем более — когда эта информация ещё не была секретной, и особо не охранялась? И теперь копии лежат не в секретном архиве, а просто у кого-то дома! И их можно запросто взять, просмотреть, не нарушив никакого закона!

— Верно!.. И тем более: неужели тот, кто нелегально владеет такой информацией, ни разу не пытался открыть её ещё кому-то? — согласился Итагаро. — Или что-то распространить, опубликовать? Но опять не то. Должно быть ещё что-то… Я же ни с кем из хранителей секретной информации на дому — точно не знаком…

— Наверно, что-то связанное именно с проникновением в секретные сети? Нет, я не предлагаю такого, — тут же уточнила Фиар, — только хочу помочь вспомнить…

— Тоже не то. Хотя думаю, я и это мог бы — не касаясь клавиш, и значит, без формального правонарушения. Но вопрос — в возможной ответственности кого-то другого. Всякий терминал за кем-то числится, установлен дома или на рабочем месте… И вдруг на него поступает секретная информация — для чего, по идее, должен быть назван пароль, а это случайным сбоем не объяснишь. И пусть даже к терминалу могли иметь доступ посторонние — всё равно он за кем-то числится, за него кто-то отвечает. Да ещё проблема — сами пароли для продвижения по секретным сетям дальше. Я же говорю, всё так устроено: на каждом шагу — давай новый пароль…

— Но и я могу снять нужный пароль с чьего-то мозга, — ответил Талир. — Знать бы, с чьего именно… Правда, тоже риск: вдруг окажется человек, сам опытный в таких делах, почувствует прикосновение — что тогда?

— Тогда уж вернее — просто дешифровальные программы для взлома кодов и паролей, — продолжал Итагаро. — Но тут связаться — сами понимаете… Это само по себе тайны профессиональных взломщиков кодов, и тех, кто по роду службы борется с ними: шпионами, мошенниками… И снова — не то, что хочу вспомнить. А то… как раз связано с видеозаписью, движущимся изображением — а не статичной компьютерной графикой… Подождите… Вот оно! — воскликнул Итагаро. — Какой-то вход в сеть, с которого кто-то делал запись на обычную кассету, подключая видеомагнитофон… Но где я это слышал… Подождите, сейчас вспомню… Точно: когда уже здесь оформлялся в эту школу — случайно услышал разговор учеников лоруанского потока! О какой-то заброшенной, всеми забытой линии, которая даже не охраняется — но ко входу можно подключиться, и записать целый фильм… Так и говорили: фильм! А сам вход — в каком-то подземелье, или заброшенном старом парке… Я тогда не обратил внимания, думал, просто слухи… Согласитесь, трудно поверить в такое на самом деле. Хотя говорили так, будто сами что-то оттуда записывали…

И снова, как во вчерашнем разговоре — что-то новое, внезапное, будто покатилось по комнате, передаваясь им всем, от одного к другому. Странное, труднопередаваемое в словах, волнующееся возбуждение….

— А… это случайно не Саратилу Гилима? — переспросил Талир. — Ну, один из тех, чей разговор ты слышал?

— Точно! — громко воскликнул Итагаро. (Джантар снова забеспокоился, как бы не услышали внизу.) Хотя уж этот записывал точно не то, что нужно нам. Но вообще речь шла не только об игровых фильмах: говорили, есть и документальные… Знаете — эти, с «особыми» взглядами на войну, на нашу историю: «лжепророчество» Фаалокра, ошибки командования, расстрелы своих, тюрьма, которую партизаны отбили у одних врагов — а потом арестанты перешли на сторону других… И я сейчас подумал: а вдруг…

— Но кто это — Саратилу Гилима? — спросил Джантар. — И откуда вы его знаете?

— Да как раз «простой человек», он же «нормальный ребёнок», — ответил Итагаро. — С соответствующими интересами. Вот и представь, о записи чего в основном шла речь. А знаем его случайно — просто числимся в той же школе.

— И находят же то, что интересно им, — добавил Лартаяу. — По нецензурным ключевым словам, что ли… Но всё равно поверить трудно. И не странно ли надеяться получить оттуда же материалы экспедиции… И где хоть это расположено?

— Заброшенное подземелье, старый парк… Действительно: где может быть, и что это такое… Не до конца демонтированный объект с неубранной линией связи, которая выходит на особое секретное фильмохранилище, как бы для «избранных», что ли… Бывшее убежище для военных чинов? — сообразил Итагаро. — А у них, сами понимаете, интересы… Но может быть — и просто нелегальный выход в архив какой-то студии. А где расположен… Есть у меня уже мысль: насчёт старого парка в пригороде, в районе военных заводов. Правда, и сомнения — учитывая, что записывали они, и что нужно нам. Но мы не можем пренебречь и такой возможностью. Тем более, не помню же, чтобы речь шла о взломе кодов, проникновении в секретную сеть, вообще о чём-то незаконном и опасном. Наоборот, делается запросто, без особого трудна…

— Теперь следующий шаг: узнать, где это находится, и как они это делают, — с дрожью в голосе от возбуждения ответил Лартаяу.

— А я, что ли, не могу снять информацию с его мозга? — снова повторил Талир. — Внушить сомнение, хорошо ли он сам помнит, как это делается — и начнёт вспоминать!..

— Я понимаю, но где и как ты его встретишь? Ещё и чтобы самому не привлечь внимание…

— Как где? У нас завтра последняя проверочная годовая работа! А у них, на лоруанском потоке — ещё обычные занятия. В школе и встретим!

— Но мы приходим после их «обычных занятий», — напомнил Лартаяу. — Встретить его можем только случайно. Всё же и устроено, чтобы с обычными школьниками почти не виделись. А специально искать его — точно будет подозрительно. Но и то правда: не в школе, так где? Не стоять же у двери его дома или квартиры ночью, когда будет ложиться спать! Да я и не знаю, где он живёт, откуда ходит в нашу школу…

— Я могу попробовать выяснить, — ответил Ратона. — Но по плану города у меня пока получается приблизительно…

— Подождите, как… «сюда, в нашу школу»? — вдруг сообразил Джантар. — Вы все числитесь в этой — которая здесь, рядом? Хотя живёте в разных частях города?

— Ну, не все, конечно, — ответил Минакри. — Фиар в женской, Донот в особой, элитной, Ратона — тоже в другой, в центре города… А на нашей окраине — есть только мужская лоруанская. Зато здесь — смешанная, три потока: лоруанский, уиртэклэдский, и наш каймирский. Вот нас, всех троих, сюда и определили.

— Можно как бы случайно прийти раньше времени, — предложил Ратона. — Встать у двери, пока он будет ещё на занятиях. Хотя и меня смущает такой способ получения информации, но что делать: другого пока нет, а этим пренебрегать не можем…

— Или просто при встрече в коридоре, — ответил Талир. — Думаю, хватит нескольких мгновений. Он ничего не успеет понять — а я уже буду знать, что нужно.

— Не знаю, — усомнился Итагаро. — Это же надо выяснить: и где сам вход, и как им пользоваться… Внимательно, ничего не перепутать. И лучше всего, чтобы он тебя даже не заметил… Да, и ещё проблема: сам вход в школу. Нам же, особорежимникам, запрещено пользоваться главным входом, для нас открывают боковой. Главным можно войти только в особых случаях…

— Так ты же сам рассказывал, — не смутился Лартаяу. — Чем-то заставлено, набросано острое, намазано клейким — не пройти…

— Да… И смесь клея с несмываемой краской, и битое стекло, и шипы колючих растений под тонким слоем грунта — бывало, — подтвердил Итагаро. — Но там, в гарнизонах, а не здесь…

— А я просто закрою дверь снаружи! — сообразил Лартаяу. — Вернее, стоя снаружи, закрою её изнутри! И, как ни в чём не бывало, пойдём через главный вход! Скажем: там было заперто…

— Но если в тот момент кто-то услышит щелчок замка… — усомнилась уже Фиар. — Правда, через дверь всё равно не увидит, и не поймёт, что произошло. Но всё же…

— Опредёленный риск есть, — согласился Талир. — Я имею в виду — уже на этой, первой стадии. Но что делать, придётся на него пойти. А я и не знаю: удастся мне это с Саратилу Гилимой или нет. Не со всеми же удаётся… Но лучше бы удалось — с ним или с кем-то ещё, кто делал эти записи — чтобы не пришлось выяснять другим способом. Да и каким? Не в обмен же, например, чтобы о них самих чего-то не узнали учителя…

— Мальчики, вас не пугает, на что мы оказываемся готовы пойти? — снова тревожно спросила Фиар.

— Нет, это я так, для примера, — ответил Талир. — Или как самый крайний случай. Конечно, попробуем телепатически…

— Итак, решено? — спросил Итагаро. — Завтра в школе как бы ненароком встречаешь его, пробуешь всё выяснить — а не удастся… Нет, давайте без этого крайнего варианта. И так не по себе, даже учитывая нашу цель… Или у кого-то есть другие идеи?

— Кажется, нет, — ответил Джантар после недолгой паузы. — Но правда, не по себе. И даже не пойму, от чего именно…

— Просто с непривычки, — предположил Итагаро. — И от естественного желания самому быть с чистой совестью. Но опять же: где были бы мы все с такой формальной честностью? И кто и как узнал бы про оставленную на произвол бандитов часть палаточного лагеря; куда попала бы Фиар, если бы думала, что гипнотизировать учителей и полицейских в общем не дозволено; что было бы с Гермом, если бы он без сомнений пошёл на ту операцию; да и твой переезд из Керафа в Кильтум — формально не без нарушений… И какой честности вправе ожидать те, кто ставят нас в такие положения? Другой вопрос — сколь всё безопасно на месте, где расположен этот вход, и нет ли формального нарушения в самом доступе туда? Вот что ещё сразу надо выяснить! А если нет — какие моральные соображения должны нас смущать?

— А если есть? — спросила Фиар. — Что будем делать тогда?

— Подумаем, — твёрдо ответил Итагаро. — Но уже вряд ли отступим и перед этим — учитывая, какая у нас цель, что хотим узнать.

— Значит, решено, — попытался подвести итог уже Талир. — Делаем этупопытку, а там будет видно…

— Кажется, кто-то идёт, — предупредила Фиар. — Давайте заканчивать. Хотя они думают, мы просто делимся воспоминаниями…

Все умолкли, и вскоре Джантар услышал за дверью приближающиеся шаги. Но и приближались они долго и медленно — и даже казались ещё далёкими, когда из-за двери вдруг появился Тайлар.

— Я понимаю, вам есть о чём говорить, — начал он, — но уже пора завтракать. И разве вы сейчас не идёте к морю? А то я здесь пока только на три дня. Потом — и у меня в Керафе выпускные экзамены, и у Кинтала в Риэланте — переводные университетские. А Джантар эти несколько дней будет с вами…

— Мы так решили, — подтвердил Джантар. — Они на время уезжают, а я остаюсь здесь.

— Ах да… — поняла Фиар. — Если Кинталу — выходить из поезда ещё в Риэланте, а Тайлару — ехать до Керафа, приходится оставить тебя одного…

— Да, вот вам законы, — с досадой ответил Джантар. — Почти выпускник школы не имеет права ездить самостоятельно. Хорошо хоть, Кинталу уже 22 — а то вдруг и студента могут снять с поезда, если ему нет 20-ти…

«Хотя… сейчас как нельзя кстати! — вдруг сообразил он. — На несколько дней остаюсь здесь один! Со мной в доме только Лартаяу — или вообще только я, если ему ночевать у «усыновителя»… Как нарочно — для устройства тайных дел! Когда и появились такие дела… Хотя ещё смотря, что и насколько удастся узнать Талиру — но чувствую: удастся… — с каким-то жутковато-захватывающим порывом понял Джантар. — И тут уж, не останавливаясь, сразу идти дальше. С политической акцией, правда, не знаю: не забежать бы слишком вперёд… И вообще, хорошо ли представляем, на что идём?..»

В самом деле… Ведь тут не просто «тайна сама по себе», не случайное совпадение — ощущалась связь… Но — чего с чем именно, факторов и событий каких масштабов? При том, что человечество Фархелема давно уже казалось поднявшимся на уровень, когда (по крайней мере в развитых, цивилизованных странах) невозможны столь экстремальные проявления исторической ритмики: расовые, религиозные беспорядки… И вдруг, вне всякой логики природных или исторических циклов — оно словно споткнулось, пошло вразнос на совершенно ровном месте! И в этом намерены разобраться — и даже по возможности что-то противопоставить этому — они, девять подростков, пусть с необычными способностями… А с другой стороны — ему ли, Джантару, не знать, как даже крупные исторические события начинались с чего-то внешне малого, незаметного, не легендарного и не величественного? И снова вопрос: чем может обернуться задуманное ими, к событиям каких масштабов привести? То, на что они готовы пойти так просто и буднично, уже решив для себя первый шаг…

«Нет, а вот именно: с особыми способностями… И например, у меня сколько раз бывали необычные сны, видения — я даже не мог представить: что видел, к чему может относиться? Но это — когда ещё не планировали подобного… А сейчас? Вдруг пойму их иначе? Надо только вспомнить…»

— Мальчики, так мы идём? — отвлёк его спокойный (будто не было всего этого разговора) голос Фиар.

— Конечно, идём, — согласился Джантар, вставая. — Быстро позавтракаем — и к морю.

— Мы все уже завтракали, — ответила Фиар. — Подождём вас во дворе…

После этих её слов все вышли из комнаты — и Джантар уже сразу, спускаясь по лестнице, стал пытаться припомнить: не было ли у него видений, где присутствовали старые парки, подземелья, или что-то связанное с записью видеопрограмм? Но вспоминалось совсем другое — будто вовсе нереальное, и даже пугающее непонятностью: почему-то дважды повторившийся сон с пустыми ночными коридорами какого-то учреждения, где он, Джантар, работал сторожем, (да ещё нелегально, под именем какого-то взрослого — причём во второй раз, безоружный и потому бессильный против проникших туда посторонних, вынужден был просто бежать через окно); и другой — где какие-то люди были прикованы к поручням и спинкам сидений автобуса, а за окном навстречу, под конвоем вооружённых солдат, шла колонна в зелёных рясах; и ещё давнее видение — столкнувшиеся на мосту над рельсовыми путями два потока людей, под тяжестью которых уже трещали, опасно прогибаясь, перила… И всё это вспомнилось именно сейчас — будто хотело предупредить… о чём? Если тут же он чувствовал: они правы в своих поисках, предположениях, намерениях! И в нём самом что-то уже изменилось, раскрывалось новое, чего в себе раньше не знал: чувства, надежды, готовность к действиям, на которые вряд ли решился бы когда-то?..

Но и на этом фоне — смутная тревога, связанная с теми снами, будто не хотела отпускать, возвращаясь волнами, приступами: и за завтраком, и по дороге к морю… Почему — если уж тут как будто не было, не могло быть связи? И сами они не задумали ничего плохого — а те давние сны и видения даже не несли отчётливой информации о конкретной, грозящей именно им опасности? Откуда происходила эта тревога — не имевшая, казалось, объяснимых, рациональных причин, и при этом словно ничуть не убавлявшая ни уверенности в правоте, ни готовности действовать? Что она могла означать?..

14. Узел выбора

— И… как? — Джантар вскочил со скамейки. — Удалось?

— Удалось, — с лёгким возбуждением ответил Лартаяу. — Этот Саратилу Гилима даже ничего не заметил. Но и сидеть потом в школе за партой было не так легко. Хотя сами задания довольно простые — мысли уже не о том… И без шипов у входа не обошлось, — Лартаяу сел и положил одну ногу на другую, осматривая её. — Я шёл впереди, не уберёгся — и ступил. Ничего, у меня кожа прочная, до крови не вогнал. Но чтобы — и тут, на Каймире!.. Будто только у них серьёзная учёба, а нам можно подстроить такое, что сделай лишний шаг — всё, уже тебе не до контрольных заданий, добраться бы в медпункт…

— Но что вы узнали?

— Это действительно там, где мы думали, — Лартаяу снова встал. — В пригороде, на тупиковой рельсовой ветке — старый заброшенный парк, а в нём подземелье. И там в глубине, на каком-то дальнем конце — комната, где можно подключиться к особому компьютерному входу, и сделать запись на кассету. Выглядит как обычная розетка в стене, куда подключается терминал, а уже к нему — видеомагнитофон… Да, Талир понял: коридор там сначала как-то изгибается, или заворачивает за угол — ну, сказать трудно. Он воспринимает мысли в словах, а тут надо представить образно. Ладно, найдём… Но откуда сам Гилима знает всё это, и знает ли вообще, что за объект — Талир не рискнул выяснять. Главное — как будто никакой опасности, подземелье не охраняется. Этот Гилима вместе с кем-то был там раза три или четыре — и никого не встретил…

— И как выглядит на местности? — спросил Джантар. Кажется, их план начал обретать реальные очертания.

— Пока не знаю. Никто из наших там ещё не был. Но Ратона уже определил по карте: это, если можно так сказать, самая окраина пригорода, фактически за городом. Когда-то в стороне от жилых кварталов построили парк, а теперь он заброшен — наверно, туда мало кто ходил…

— Но как мы найдём на месте это подземелье? — уточнил вопрос Джантар.

— Да, я сразу не сказал, — спохватился Лартаяу. — Это где-то у самого входа в парк. Вернее, у пролома в стене, окружающей парк — где она почти смыкается с другой, внутренней, и остаётся узкий проход. А в проходе — дыра в грунте с провалившейся внутрь лестницей. Так что спуститься будет непросто, тем более — спустить терминал и видеомагнитофон. Причём я понял: лестница провалилась позже, после того, как кто-то обнаружил это подземелье. И сначала туда спускались без особых проблем, но с каждым разом — всё труднее. То есть, так понял Талир, но не стал переспрашивать. Как мы спустимся, ещё не знаю…

— А у Гилимы от контакта с Талиром не возникнет мысли в ближайшее время явиться туда? — спохватился и Джантар.

— Думаю, нет, — не задумываясь, ответил Лартаяу. — Талир сразу проверил его реакцию на мысль спуститься туда ночью. Так, на всякий случай. И реакция была определённо отрицательной…

— Но вообще: заброшенный парк, подземелье… Ещё после той стройки, — с беспокойством вспомнил Джантар. — И случая на набережной… И как будет практически? Как туда доберёмся? Автобусом, например, или по рельсовой дороге? Да ещё имея с собой терминал и видеомагнитофон, чтобы там подключить?

— И тоже окраина, — согласился Лартаяу. — На этот раз совсем дальняя. Закрытые заводы, дома, где живут бывшие рабочие… Был бы другой способ — предпочли бы его. Но пока у нас лишь этот… Хотя есть там остановка автобуса, платформа рельсовой дороги — но насколько безопасны, ещё с таким грузом… Тем более, это же или два рейса туда: первый, чтобы установить всё, и второй, чтобы забрать — или быть там всё время, пока будет идти запись. Как лучше и вернее — пока не знаю…

— Можно… ранним утром, перед рассветом, — предложил Джантар… действительно вдруг увидев на миг — себя, идущего в предутреннем сумраке по тропинке между двумя невысокими холмами! А впереди — Итагаро и, кажется, Лартаяу несли вдвоём большой тяжёлый предмет (по размеру вполне мог быть терминал или видеомагнитофон)… — Не целую же ночь будет продолжаться запись! Сразу, утром, и заберём…

— Туда есть такой ранний, ночной рейс вагона, — подтвердил Лартаяу. — Дальше по этой ветке сельские станции, а потом — базы отдыха в лесу и на горном озере. А туда бывают и такие ранние пассажиры. Хотя… Это же одному из нас надо одеться как взрослому, остальным — быть как бы при нём… Но кажется, ты прав, это — лучший выход.

— Но где и как соберёмся ночью, чтобы ехать туда? — спохватился Джантар. — Это нам с тобой никому ничего объяснять не надо — а остальные? Как они объяснят, где и зачем им надо быть?

— Я же забыл спросить… — спохватился и Лартаяу. — Твои уже уехали?

— Только что проводил, — ответил Джантар. — Почти перед самым твоим приходом. Даже не до центрального вокзала — сюда, до платформы — и сразу обратно, чтобы ты меня долго не ждал…

— Мне и так придётся провести ночь с тобой, — напомнил Лартаяу. — Вернее, все эти несколько ночей, пока ты здесь один. Как бы в роли ночного сторожа при тебе, — добавил Лартаяу (невольно напомнив Джантару те два сна!). — Так решил мой «усыновитель». В общем, он уверен: всю эту ночь я проведу здесь…

— Ты… имеешь в виду уже эту, сегодняшнюю ночь? — переспросил Джантар. (Но в самом деле: почему Лартаяу сказал так? Что за странное, тревожное совпадение?). — То есть, я хотел сказать — ночь с сегодня на завтра…

— А зачем тянуть, если можно этой ночью всё и устроить?

— Но как же остальные? — повторил растерявшийся от такого поворота Джантар. — Мы решили никому не говорить, пока сами не разберёмся — значит, им придётся уйти тайком от родителей? А если те заметят? И что подумают? Вспомни, что уже было с каждым из нас…

— Верно, не годится, — согласился Лартаяу. — Но и мне, и Доноту приходилось оставаться на ночь у Герма — для астрономических наблюдений. Так что с этим особой проблемы не будет…

— А Итагаро? Как быть ему? А то… я предложил этот утренний вариант, потому что вдруг увидел, как он идёт где-то по тропинке вместе с нами обоими, — объяснил Джантар. — И как будто ранним утром. И вообще: давай решать, кто конкретно из нас пойдёт…

— Итагаро тоже мог бы остаться у Герма на ночь, — ответил Лартаяу. — Тем более, мы собирались монтировать новое фотоэлектронное оборудование к телескопу. И конечно, как без него — там, на случай непредвиденных технических проблем… А кому сойти за взрослого, так основная проблема — голос. Внешне же у нас, каймирцев, «взрослость» никак особо не проявляется. Хотя и в голосе — в общем тоже, но есть трудноуловимые признаки, и их умеет имитировать Донот. Значит, не обойтись и без него… А определить присутствие посторонних — конечно, мог бы Герм с его видением ауры, но в том-то и дело: он должен быть дома. Ведь все, кто пойдут туда — для своих родителей формально будут у него. Значит — Талир… Он и видит в темноте, и может ощутить присутствие людей по их мыслям. Но под каким предлогом ему провести ночь у Герма? Да, положение… И никому же не захочется обманывать родителей — как детям из лоруанских семей, которые просто вынуждены врать на каждом шагу! Но и сказать такое, не проверив всё самим… И я, будь мои сейчас здесь, со мной, не знал бы, как им сказать… — вздохнул Лартаяу. — Так, ладно, теперь — остальные… Ратоне как будто не обязательно там присутствовать, Минакри — тоже, а вот Фиар со способностями к гипнозу могла бы пригодиться…

— А вдруг на месте что-то не сойдётся с тем, как представляем? — спросил Джантар. — Например, Талир что-то не так понял? И как раз понадобится способность Ратоны к биолокации? А его с нами не будет?..

— Или сначала предварительно побывать там, присмотреться, оценить обстановку, найти место, соответствующее описанию… Но и появляться лишний раз, днём, когда могут увидеть… А мы и узнали о подземелье потому, что оно — объект не только наших интересов…

— Значит, решили? Уже этой ночью? — переспросил Джантар.

— Как будто решили, но — лишь мы с тобой, а как сложится у остальных… Пока только условились: решим идти уже сейчас — сразу даём знать друг другу, Итагаро возьмёт видеомагнитофон, поедет с ним к Герму, а терминал Герм согласился дать свой… Так, говоришь: ты видел, как я иду вместе с тобой и Итагаро… — повторил Лартаяу. — А больше никого из наших не видел?

— Нет, кажется, только вас двоих. Будто иду следом за вами, а вы несёте в большом ящике на перекладине… ну, наверно — видеомагнитофон и терминал! Что это ещё может быть?..

— Ящик на перекладине… — удивлённо повторил Лартаяу. — Точно… Есть такой у Герма! Хорошо, что ты сказал. Берём всю технику в этот ящик…

— Но вот ещё что… — Джантар закрыл глаза, пытаясь припомнить мгновенное видение. — Я там видел вас обоих сзади… Да, и рядом с собой, боковым зрением — кажется, Донота. И действительно — будто одет под взрослого… Но больше никого почему-то не видел. Только ещё примета местности: два холма, тропинка между ними…

— Всё верно, — подтвердил Лартаяу. — Там платформа далеко от жилых кварталов, прямо в поле, как сельская станция. Предполагалось строить пригород дальше в ту сторону, соорудили заранее парк, платформу… А теперь — какое строительство? Кто уже там живёт, тем негде работать… И осталось: отдельно — платформа, жилые кварталы, а парк — на полпути и чуть в стороне. И должна быть тропинка: от платформы к домам мимо парка… А автобусом — это позже, когда светло, остановка — в самом квартале. Оттуда не хотелось бы на виду у всех нести ящик… Значит, принимаем этот вариант? Я уже могу так передать остальным?

— Но ни из чего не следует, что это завтрашнее утро, — ещё с сомнением ответил Джантар. — Хотя… Не зря я и увидел это сейчас… Когда первый рейс вагона?

— Ещё затемно: ровно в 2 часа с центрального вокзала. И как же будет… Донот, одетый по-взрослому, может там и сесть в вагон, мы подсядем тут… Нет, что я говорю! — спохватился Лартаяу. — Донот с вечера должен быть у Герма! И ещё вопрос: есть ли у него такая одежда, и если есть — как незаметно вынести из дома. У Герма такой точно нет… А Итагаро… Тоже будет с вечера у Герма — а заодно сперва займёмся монтажом оборудования, о котором я говорил…

— А Талир? — напомнил Джантар. — Как ему остаться у Герма? У него вообще другие интересы: физиология органов чувств, палеонтология, археология — а тут монтаж астрономического оборудования…

— И как ему быть с самими наблюдениями, даже не знаю, — ответил Лартаяу. — И это же не врождённое, как-то стало потом, и биоритмы — обычные, дневные, пусть не столь чётко выражены, как у нас. Ночь и для него — ночь, время сна… А представь, в Моаралане: он не видит, что уже вечер — а полиция хватает детей на улицах, и потом родителям — идти забирать их, когда уже действительно темно, и страшно ходить по городу. Как он ни разу не попал в облаву… И как тут быть — не знаю. Но что-то придумаем… Да, а лестница? — вдруг спросил Лартаяу. — Там никто из нас не нёс какую-то лестницу?

— Нет… А правда! — спохватился Джантар. — Если там всё, как понял Талир — без лестницы туда не попадём…

— Да, каково что-то планировать в спешке… Хотя складная металлическая лестница у Герма тоже есть. И могла быть в том же ящике… Ладно, ещё раз: Донот и Итагаро — с вечера у Герма; как обычно, проводим наблюдения, монтируем новое оборудование; но где-то в 2 часа 6 минут — должны быть на платформе. А ещё через 10–12 минут — на той, пригородной. Но там ещё сколько идти до парка, и пока спустился в подземелье, пока найдём розетку… Допустим — минут за 40 справились. А вот сколько уйдёт на подключение аппаратуры, поисковая система найдёт что-то по ключевым словам, и займёт сама запись, даже если всё пойдёт успешно — трудно сказать, неопределённый отрезок времени. И вовсе нет гарантии, что запишем то, что нужно: сразу на экране не будем видеть… Но допустим: запись сделана, и ещё раннее утро. Мы, все четверо — ещё там, в подземелье — укладываем аппаратуру обратно в ящик, поднимаем наверх, складываем лестницу… Но тем временем дома у Герма нет ящика, лестницы, а главное — терминала. И нет самих Донота и Итагаро. А дома у Итагаро нет видеомагнитофона… А это уже утро — и надо успеть донести всё до платформы, доехать домой, вернуть обратно, как было — уже при свете дня, но чтобы никто ничего не заметил. Нет, вряд ли реально, — с сомнением закончил Лартаяу. — Что-то не так…

— А если… вечерние сумерки? — сообразил Джантар. — Ну, там, где вы несёте ящик? Можно успеть за ночь! И никто ничего не заметит!

— Это мне ещё меньше нравится. Вечерним рейсом, с поздними пассажирами, в пригород… Где и выходить будем наверняка не мы одни, кто-то может запомнить. А под утро — наверняка никто…

— А Итагаро не может зачем-то взять видеомагнитофон для монтажа оборудования? — Хотя для терминала подобной причины не придумаешь… Подожди — а точно не хватит просто видеомагнитофона? (Джантар сам удивился: такой простой, естественный вопрос — не пришёл на ум раньше!) Обязательно нужен компьютер?

— В том и дело: сигнал для записи надо перекодировать в компьютере, — объяснил Лартаяу.

— А программа для этого хоть у вас есть? — снова спохватился Джантар.

— Как раз с этим — довольно просто. Фактически предусмотрено в самой конструкции компьютера. Дело — только в разном количестве импульсов в строке на телевизионном и компьютерном экране… Хотя верно: требуются ещё кое-какие технические хитрости, — после недолгого молчания добавил Лартаяу. — Но тоже: простые, а не будешь знать — вряд ли догадаешься. И откуда такой Саратилу Гилима может знать? Вернее — почему прямо не указано в инструкции к компьютеру? Так от нас и скрывают, казалось бы, очевидное… Но главное: даже не надо набирать какие-то коды доступа, оставлять в сети свой адрес. Получается такой же «вызов ниоткуда» — с разницей, что и в ответ идёт «передача никуда». Не на конкретный адрес — на ничью, забытую линию. То есть на месте особых проблем не будет. Проблема: доставить аппаратуру, опустить в подземелье, потом вернуть в целости и сохранности, и чтобы никто ничего не заметил…

— Но в чём я не уверен — направление… — признался Джантар. — В смысле, куда идём там в сумерках: ещё туда, или уже оттуда?

— Давай подумаем… Если под утро идём обратно — туда попали вечерним рейсом. И по времени будто даже удобнее, но другой вопрос — безопасность. Или… если ты видел нас уже на обратном пути — всё прошло без осложнений! — вдруг понял Лартаяу. — Можем пойти на такой вариант!

— Получается, можем… — без твёрдой уверенности ответил Джантар. — Если правильно поняли моё видение… А когда последний вечерний рейс вагона?

— Где-то в 11,— ещё неувереннее ответил Лартаяу. — Или нет… Надо бы всё точно проверить. Но когда уже, если решаем действовать… Или всё же сперва побывать там, присмотреться… Хотя лишний раз туда и назад — днём, чтобы видели… Ладно, ещё раз, уже по-новому: Итагаро и Донот говорят родителям, что остаются на ночь у Герма — а на самом деле мы с ними садимся в вагон в последнем вечернем рейсе…

— И идём в темноте по незнакомой местности? — странно, но и это Джантар сообразил лишь сейчас. — Да ещё с таким грузом? Без Талира будет трудно. Но и если дорогу видит он один… Всё равно нужен фонарик — слабый, малозаметный со стороны… Или просто прийти днём? — возникла у Джантара новая мысль. — А возвращаться в вечерних сумерках? И не будет никаких лишних вопросов! Хотя верно: терминал днём не возьмёшь. Как и видеомагнитофон, и остальное…

— Вот именно… — печально вздохнул Лартаяу. — Тогда днём, открыто, пришлось бы и вынести. И с ящиком — по тропинке на виду у всех… Хотя, будь у меня тут в доме свой терминал… А знаешь, и был же! — вдруг вспомнил Лартаяу. — Терминал Лумаоры Ияту! А потом его забрал Убалури… Подожди, а это мысль! Он фактически им не пользуется — и даже, наверно, не помнит, что забрал отсюда! Так что, если сначала перенесём сюда, будто он всё время тут и стоял, а потом возьмём с собой — не надо отключать терминал Герма! Соберём всё здесь, у меня — и пойдём отсюда!

— А видеомагнитофон? — ухватился за эту идею Джантар. — Наверно, тоже не только у Итагаро?

— Конечно, не только… Просто Итагаро сразу предложил свой. А у меня как раз нет — чтобы взять так же просто… Итак, что нам нужно? Терминал, видеомагнитофон, ящик, лестница, фонарик… Да, и «взрослая» одежда для Донота. Вот дожили: здесь, у себя на Каймире, человек должен одеваться иначе, чтобы было видно: у него уже все права!.. И Донот должен найти дома и незаметно вынести такую одежду, Итагаро — видеомагнитофон, я — терминал, Герм — ящик и лестницу, и насчёт фонарика — договориться, чей возьмём… Главное — чтобы отсутствие всего этого не было замечено. И конечно — свободные кассеты. Хотя у Итагаро, насколько я знаю, есть… Проблема: незаметно забрать сюда терминал, если я даже не знаю, где он спрятан! Нужно найти, но как: «усыновитель» сейчас дома…

— Значит, уже не эта, следующая ночь? — понял Джантар. — Если не успеваем…

— Даже не знаю… В самом деле надо подумать. А я уже так быстро собрался действовать, будто всё решено… Да, наверно: пойду туда, к Убалури, и если его нет дома, попробую найти терминал… А ты попробуй настроиться на ближайшие события, вдруг ещё что-то увидишь, — добавил Лартаяу уже на ходу, но, не дойдя немного до угла дома, остановился — Только не забудь: ночую я всё равно здесь, — напомнил Лартаяу и скрылся за углом.

«Но как он один принесёт терминал? — снова спохватился Джантар. — Ведь тяжёлый… Или… позовёт меня, чтобы вдвоём? Если вообще найдёт… И тоже — ситуация! Фактически — его дом, его терминал. И он не может открыто взять своё, законное! А помочь ему взять тайком — по закону уже…»

Мысль заставила Джантара как бы остановиться, оглянуться от неожиданности. Хотя он и оглянулся лишь в мыслях — всё так же стоя посреди двора, по бетонному покрытию которого яростно метались пятна света и тени от пронизанных лучами Эяна деревьев, в которых глухо завывал морской ветер.

…Что же получалось? Он, Джантар Фаярхай, потомок древнего жреческого рода, признавался себе в готовности к поступку, пусть чисто формально… выглядящему как кража?..

А впрочем… И решились — на то, что выглядело как незаконное проникновение в компьютерную сеть…

Да, вот именно: нет ли и формального нарушения закона? А то — и Лартаяу пока ничем не вправе распоряжаться без посредничества «усыновителя»; и к сети собрались подключиться бесплатно и нелегально… Пусть даже это странный «ничей» вход в неё, странная линия связи, за пользование которой и платить некому, не говоря уж, что при этом не происходит незаконного использования кодов, паролей — но что, если этой ничьей линией вовсе нельзя пользоваться, не нарушая закона?

Но почему? Из чего следует? Разве они собрались на охраняемый объект, похитить секретную информацию? Наоборот: о кодах, паролях речь вовсе не шла! Ни из чего и не следовало, что это — особая, секретная линия…

Формально… А — чисто логически? Тем более: собрались применить необычный способ записи, и он знает об этом?

Хотя… Речь шла лишь о «простой хитрости», предусмотренной в конструкции компьютера! О способе кодирования-декодирования информации в сетях и терминалах — одном из многих, ничем и никак не запрещённых…

Но всё равно, как не понять: решились на нечто необычное, странное! Обычно на терминал можно вывести лишь статичное изображение — а они собираются записать через терминал на видеокассету движущееся! То есть — явно имеют дело с линией, каких в общедоступных сетях, кажется, не бывает…

И что за линия? Действительно — просто вход в архив телестудии, фильмохранилища? Но это, во всяком случае, объект не военный, не особо секретный! Тем более — учесть, что записывали оттуда другие. Хотя вот именно: если те уже сколько раз записывали там информацию, которой не место в секретном архиве — что надеются получить они сами? Оттуда, где хранится информация, могущая быть засекречена лишь по моральным соображениям (как например… словарь нецензурных выражений, если бы такой вообще был)? Есть ли смысл искать там что-то серьёзное?

А, с другой стороны — как узнать, не проверив? Да и… так ли велик был бы грех обыкновенного подростка, случайно коснувшегося «тайн» подобного рода?

И правда, формально — мелочь… Если бы не то, что взрослые могут и «из ничего» приписать подростку что-то чудовищное! А уж попадись на таком…

…Джантар понял: он уже задумывается, что делать, если встанет вопрос обо всём этом с точки зрения закона! И снова — уже не только мысленно, а и физически — оглянулся и обвёл взглядом двор, будто удивляясь, что всё осталось на прежних местах после такой мысли… Но всё было как прежде: лучи Эяна сквозь кроны деревьев, мелькание пятен света и тени на бетонном покрытии двора, на стене дома, на столе… И лишь в нём самом, в его сознании — что-то снова ещё непонятным, труднообъяснимым образом менялось…

…В самом деле: чем будет всё это с точки зрения взрослых? И как это в случае чего им представить? Например: могла группа подростков всего лишь пытаться проверить слухи о заброшенном подземелье со странным компьютерным входом, где можно таким-то способом записать движущееся изображение?

Но тогда сразу вопрос: как и откуда узнали сами? Вопрос, при котором взрослые всегда ждут какого-то предательства, выдачи сообщников — на что они, разумеется, не пойдут! Да и неизвестно же, откуда Саратилу Гилима знает это — и кого, в свою очередь, выдал бы сам, дойди до такого…

А, с другой стороны — слух и мог прийти вовсе непонятно какими путями и от кого. А они могли искать… допустим — просто какой-то фильм, соответствующий уровню развития, который взрослые склонны приписывать подросткам вообще! (Хотя тут уж надо подумать, какой конкретно — чтобы для взрослых выглядело убедительно. Но, как бы ни было — они пытались проверить слух, в который сами не очень верили. И не пошли для этого на охраняемый объект…)

Да, но ещё проблемы… Это обычные подростки могут позволить себе такое. А они — особорежимники, с какими поворотами биографий?

Или… все опасения безосновательны? В самом деле: кто, как узнает? Не узнал же до сих пор никто о тех — да и те вряд ли что-то формально нарушили, когда так же брали ничьё, пользовались неохраняемым! И потом… можно представить дело так: сами не ожидали, что удастся! Надеялись скорее опровергнуть слух, ожидали вернуться с пустой кассетой, чтобы доказать себе и ещё кому-то: таких линий не бывает! А вышло, что бывают — какой спрос с них, случайно обнаруживших это? Спрос — с тех, кто допустил такое, забыв линию подключенной непонятно куда и к чему? А они не замышляли ничего противозаконного, не ожидали так узнать военные или другие подобные тайны — они проверяли достоверность слухов! Как если бы просто пошли в лес, в горы — где тоже, по слухам, кто-то видел что-то странное…

И всё же: не затрагивают ли они чьих-то интересов? Хотя казалось бы, чьи могут затронуть — если ещё раньше не затронул Гилима? Никто же не предъявил ему претензий на эту линию как свою собственность…

А если им — предъявят? Или хотя бы спросят: вы сами не понимали, что это очень странно? Не задумались: нет ли в самом факте существования такой линии — нарушения закона? Что тогда? Окажется достаточным оправданием версия, что хотели проверить слух, а закон нарушать не собирались? Хотя и правда: по сути не кража, не шпионаж — бесплатный, безбилетный просмотр фильма! Да, нарушение — но мелкое и даже курьёзное. И то лишь в случае, если удастся что-то записать. А нет — не будет и мелкого нарушения…

Если удастся… Вот именно: а как в случае чего объяснить, почему на их кассету скопирована именно эта запись? Просто ошибкой: хотели записать другое, подвела поисковая система? Но тогда уж — подробно проработать эту версию, прикинуть, что с чем можно перепутать. Какие ключевые слова могли бы явно указывать на какой-то известный фильм, и лишь отдалённо — на их истинную цель…

И снова тот же вопрос: а удовлетворятся этим взрослые? Склонные вообще решать любую спорную ситуацию с участием подростков — не в их пользу! И вправе ли они сами так рисковать? После того, что уже случилось с каждым, оставило след в документах, биографиях, памяти?

Но что же делать? Как подступиться к тайне, хоть что-то узнать о ней?

Нет, а… разве они до сих пор были склонны к нарушениям, не пытались строить жизнь по закону и совести? А в итоге — опасные тайны, изломанные биографии, невозможность что-то о себе объяснить! И… только ли у самих? А родители, на которых тоже не могло не отразиться? Да и…

…Джантар снова как бы мысленно оглянулся, подумав… Действительно: сколько его матери по работе в микрохирургическом центре приходилось иметь дело с расследованием преступлений — и какие подробности то и дело всплывали в её рассказах об этом? Кого-то «схватили по ошибке», кто-то не сумел что-то объяснить, не услышал требования остановиться, оказался похож на кого-то, знаком с кем-то, просто шёл или ждал кого-то «не там и не тогда»… А в итоге: раненые при грубом «ошибочном задержании»; раненые при странных обстоятельствах свидетели; раненые — уже в местах содержания под стражей — подозреваемые… И не единичные случаи — постоянно! И десятки, сотни сомнительных версий о помешательстве людей, нанёсших себе ранения… И честный человек должен верить, делая вид, что ничего не понимает?..

А сами сотрудники микрохирургического центра: которым не только приходится иметь дело с самыми трудными, сложными и рискованными в медицинской практике случаями — но и отбиваться от жалоб с дикими обвинениями малограмотных людей, почти не смыслящих в анатомии и физиологии, но уверенных, что перед их злобой обязано склониться всякое знание, умение, профессионализм, и просто реальные обстоятельства? Разве сможет он когда-то забыть давнюю тревогу за судьбу матери — когда против неё велось абсурдное расследование по поводу… кражи серебра от просветных плёнок? И в другой раз — едва удалось доказать начальственному подонку, что его родственника на операции никто специально не зарезал… Или совсем дикий случай: уже готовившемуся к операции хирургу родственники одного из пациентов вдруг попытались вручить некий пакет, даже не объясняя, что там — а в соседней комнате полицейские ждали момента, чтобы зарегистрировать… получении взятки? И если бы тот пакет случайно не задел посторонний человек, и оттуда не посыпались странные на вид, явно не настоящие деньги — чем могло кончиться? А сам хирург даже не успел понять: в чём дело, что ему протянули — и значит, в чём надо быть готовым оправдаться… И за это — не более чем случайное, автоматическое движение — ему пришлось бы «расплачиваться с обществом» годами жизни, проведёнными за шитьём мешков или сколачиванием ящиков, в окружении тех, кто осуждён за драки, грабежи, убийства? Потому что… кто-то со своими деревенскими понятиями уверен, что в городе ничто не делается без взятки (и прав, он же «простой человек»?), а для другого — взятка, напротив, есть как бы подтверждение его ранга в человеческом стаде, дань с «низших» особей? (А ещё кто-то — намерен судить это именно как человеческий, а не животный поступок?) …Или ещё: как наряд полиции ворвался в операционную, где уже лежал на столе подготовленный пациент — как потом объясняли, в поисках каких-то наркотиков? Страшно работать, Минакри верно сказал!.. А как — и по дороге домой после тяжёлой неудачной операции кого-то из хирургов задержали… за послышавшееся грубое слово в их адрес?.. И другой — по нелепой случайности оказавшийся на месте какого-то происшествия в разорванной одежде, потом несколько часов безуспешно доказывал в полицейском участке, что он не нищий и не сумасшедший, а делегат научной конференции, где как раз в то время ждали его доклада?.. И это так — с теми, от кого в другой момент, возможно, зависела бы их собственная жизнь… Хотя в качестве пациентов — действительно разговаривают иначе. Чтобы потом когда-то, встав с больничной койки, снова вспомнить о своих правах высшего существа над остальными, кто лишь между собой «одинаковые граждане» — и снова ворваться в операционную с обыском; придраться к человеку, уставшему после работы; со слов почти дебила — завести дело почти об убийстве… И тот, на ком вправду лежит бремя ответственности за человеческие судьбы и жизни, вновь будет вынужден что-то униженно объяснять тому, чья специальность — хватать, обыскивать, допрашивать. Тому, для кого люди — объект охоты, о котором не думают, что он, возможно, ничего не хотел «нарушать», а просто ошибся, или устал, или болен…

…А сами больные? Сколько Джантар знал и таких случаев! У человека просто трудности с речью, координацией движений, зрением, слухом, нервный припадок, галлюцинации, внезапная рвота, ещё что-то подобное — а его хватают, тащат в полицию, и там пытаются «призвать к порядку», как здорового хама, иногда — с трагическими последствиями из-за не оказанной вовремя помощи… Ведь сами только понимают: что им, высшим существам, кто-то посмел нагрубить, не ответил сразу на какой-то вопрос, пытался вырваться!.. То есть — человек должен бояться даже продемонстрировать в их присутствии свое нездоровье? Быть готов оправдываться за то, что как-то «не так» говорит, ходит, видит, слышит? И это та самая власть, что широко декларирует снисхождение к бедным, слабым, отсталым, защищает малограмотных от образованных, деревенских — от городских, и даже опять-таки чьё-то слабое в старости здоровье — от дикой молодой энергии? «Защищает» так — что выигрывает от этого лишь тупость и наглость под маской слабости и смирения, а кому действительно трудно — ещё сам рискует оказаться жертвой тупой безмотивной агрессии безграмотных «представителей власти», тоже нередко набранных «из низов»?..

…А просто расследования ни с того ни с сего, на пустом месте — как случай с Фиар? И сколько настоящих трагедий с таким началом: кому-то показалось, что кто-то слишком быстро идёт по улице, не оборачиваясь на чей-то крик; или слишком громко спорит с кем-то; или слишком долго стоит у какой-то двери, всё думая, входить или нет; и то, что начиналось по доносу чрезмерно бдительного подонка, опять же с одного лишь «сопротивления», «неповиновения», «грубости» — заканчивается в морге, психбольнице, приюте для тяжёлых инвалидов? Хотя с самого начала ровным счётом ничего не происходило… Будто в сравнении с «представителями власти» и взрослый — низшее, неполноценное существо, которому нельзя дать самому разобраться и в самых малых своих проблемах, конфликтах — потому что опять же кому-то так удобнее управлять обществом… А изломанные судьбы невинных — стало быть, неизбежная плата за порядок и стабильность в обществе, издержки, отходы такого управления им? И кто-то должен смириться: его жизнь, его судьба — отходы? Он — мусор под ногами такой власти и законов?.. И даже на Каймире — как показал позавчерашний случай — не забудешь об этом. И здесь представитель власти, если сам не каймирец — вряд ли сразу распознает в честном человеке его честность. Скорее — с ходу поверит чудовищным измышлениям, примет больного за пьяного, жертву — за преступника, а проблемы, которые власть и должна помочь разрешить — за неуважение лично к нему, представителю власти… И вряд ли его интересует: чем это может обернуться как для больного — с которым обращаются как со здоровым, так и для здорового — который постепенно становится больным, пока кто-то не может разобраться в хитросплетениях противоборствующих сторон, сомнительных уликах, и противоречивых показаниях людей, спасающих каждый себя и своих близких перед лицом таких вот «высших существ»? Которые считают справедливой одну и ту же меру ответственности: за причинение физических страданий — и путаницу в деньгах или документах; сознательное действие — и случайную ошибку; и главное: для человека с мировоззрением дикого животного — и образованного, как сказали бы раньше, из высших слоёв общества! Для них все — «одинаковые граждане» в том смысле, что каждый в принципе — вор, наркоман и хам, и лишь они сами столь выше всех прочих, как древний вельможа — последнего из слуг…

А современный человек — уж, по крайней мере, не тот неграмотный древний слуга или крестьянин! Ему приходится овладевать сложнейшими профессиями, иметь дело с чрезвычайно мощной и сложной техникой, принимать решения, от которых зависят судьбы многих людей, иногда — в условиях острого дефицита времени и информации!.. А потом кто-то, развалясь в уютном кресле, тупо и медлительно решает: как тот имел, а как не имел права поступать? Сам даже не обязанный обладать конкретными знаниями и навыками на уровне того же хирурга, компьютерного техника, члена экипажа вертолёта или дирижабля — с него довольно, что он по должности состоит при цитатах, запросто ломающих судьбы людей. Имеет право запросто ворваться куда угодно с обыском, допросом, арестом, спросом с кого-то так, будто тот всегда всё знает и может предвидеть (причём иногда и за пределами его компетенции — даже этих пределов как «высшее существо» не обязан знать). Это пусть другие делают конкретные дела, рискуют, ошибаются, его же роль — возвышаться над всем этим с многозначительно-угрожающим видом, чтобы каждый чувствовал: у него нет права на разумный риск, он не уверен, что меньше рискует своей судьбой, не нарушая закон, чем нарушая… И что им даже тревога за судьбу цивилизации: всегда можно, не считаясь с обстоятельствами, отыграться на конкретном человеке, наплевав на его совесть, переживания, растоптав честь, судьбу…

Но… что получается? Они уже готовы на откровенный (во всяком случае, для себя) конфликт с властями, с законом?

Да — он, Джантар, и не помышлял о таком. И сейчас — не по себе, произнося это даже мысленно… Но во всяком случае, они не идут на что-то плохое, позорное — и уж явно речь не о том, чтобы подвергнуть опасности ещё кого-то! А лишь — о том, чтобы неоправданные моральные сомнения не помешали осуществить задуманное. И ещё — увы, о том, чтобы верно представлять последствия… А если и думать, какую власть не подвести — то местную, каймирскую. Лоруанская — всё равно не оценит никаких добрых намерений, положительных качеств. Она лишь опутывает человека множеством унизительных ограничений, ставит ловушки в виде статей законов — превращая в запуганную, загнанную дичь…

…Какой-то шум из-за дома, со стороны калитки, привлёк внимание Джантара. Он вздрогнул и обернулся — но сразу по каким-то признакам понял: беспокоиться не о чем. Даже прежде, чем успел узнать голоса Лартаяу и Фиар, которые негромко переговаривались — и, судя по напряжённым придыханиям, несли что-то тяжёлое. Неужели…

— Джантар, нам удалось, — возбуждённо прошептал Лартаяу, появляясь из-за угла дома — и крепко держа обеими руками длинную рукоять чего-то (в которой Джантар почти сразу узнал перекладину ящика из видения). — Он даже ничего не заметил…

— Оказывается, у него какое-то оборудование успело прийти в негодность, — объяснила Фиар, появляясь следом. — Так Лартаяу сумел убедить его, будто в числе прочего перегорел терминал. А сам толком не помнит, что у него исправно, а что нет, вот мы и воспользовались…

— Едва он ушёл, — добавил Лартаяу. — А то сначала был дома — но мне удалось в разговоре подвести его к мысли о перегоревшем терминале, и представляешь, он поверил!

— Мы даже успели побывать у Герма, сказать, что свой терминал он может оставить на месте, — продолжала Фиар, когда они вносили ящик в дом. — Кстати, ящик тоже дал Герм…

— Джантар знает, — донёсся голос Лартаяу уже из коридора в доме. — Я говорил, это было в его видении… Куда поставим ящик?

«И как будет? То есть… всё-таки сегодня, сейчас? — подумал Джантар. — И мы уже идём на такие приготовления — к чему? К записи того, что выдаст нам поисковая система на этой странной линии? Но откуда уверенность, что именно в этом архиве есть… Вот именно: отдельные фрагменты, случайные кадры для чисто публицистического фильма, которого нет в готовом виде?.. Но явно рассчитываем на что-то реальное — иначе и не решились бы. И всё-таки похоже на план отчаяния, возникший из отсутствия других планов…»

— Вот у нас есть и терминал, — сказал Лартаяу, выходя из дома во двор. — Дело за видеомагнитофоном. И за лестницей — но её возьмём без проблем. Герм уже нашёл…

— А «взрослая» одежда для Донота? — напомнила Фиар. — Джантар, ты точно видел его в такой? Как раз с этим могут быть сложности…

— Мне так показалось… — ответил Джантар, снова пытаясь припомнить то мгновенное видение. — Правда, сумерки, не очень видно — но кажется, в чём-то таком… И не забудьте: мы собрались идти туда ночью…

— Ночью… — повторила Фиар. — Нет, но если ты видел нас уже этим вечером, в этих сумерках — должны выехать, пока светло! И нас могут увидеть, узнать! А Донот будет в такой одежде…

— Нет, явно утренние сумерки, — ответил Лартаяу, — и на обратном пути. Ведь если под утро идти ещё только туда — когда же возвращаться? Итак, проблему с терминалом, и в чём его нести — решили, с лестницей — в принципе тоже, а вот как у Итагаро с видеомагнитофоном… Или чей возьмём?

— У меня тоже есть, — ответила Фиар. — Но стоит на видном месте. Взять — будет заметно и ночью. И в ящик вряд ли войдёт вместе с терминалом…

— Зато у Итагаро, наверно, совсем маленький, компактный, — предположил Лартаяу. — Раз смог взять его с собой. В эвакуацию громоздких вещей не возьмёшь…

— Наверно, — печально согласилась Фиар. — Потом он на нём уже здесь записывал учебные кассеты, когда не хватало книг. Книги-топрислали только позавчера. И то не все, а какие сохранились…

— Что ж, допустим, и этот вопрос решён, — сказал Лартаяу. — А как со «взрослой» одеждой? Где её сейчас взять?

— Сейчас? — переспросила Фиар. — Решаем — всё-таки сейчас? Уже этой ночью?

— Пока не решили, — признался Лартаяу. — Но если решим — сразу дадим знать Итагаро и Доноту.

— А Талир? — напомнила Фиар. — Ведь фонарик — только для ближнего света, а он далеко видит в темноте. И другая его способность может нам пригодиться… Но под каким предлогом ему остаться на ночь у Герма?..

— Уже думали и об этом, — признался Джантар. — Пока не придумали…

— И если бы хоть без «взрослой» одежды, — сказала Фиар. — Что получается: для нас, в нашем климате — фактически зимняя, а взрослый должен привыкать носить её летом, просто чтобы видели, что взрослый. И потом, зимой, надевать ещё больше… Ещё раз подумай: ты не ошибся? Точно видел Донота в такой?

— Как будто да — всё, что могу сказать… — ответил Джантар. — И мне трудно представить, как взрослые её носят. Но как иначе доехать вечерним рейсом — и чтобы никто не донёс: группа подростков ехала ночью без старших?

— Будем искать одежду, — вздохнул Лартаяу. — Жаль, у своего «усыновителя» взять не смогу. Он же лоруанец, плечи широкие, а рост — сами понимаете… Я уже насколько выше его… А тут в доме нет и аппарата связи, чтобы быстро расспросить всех наших про одежду Как мы успеем этим вечером…

— Придётся мне или Герму связаться со всеми от себя, — сказала Фиар. — И говорить больше намёками, чтобы зря не беспокоить родителей. Неприятно от них скрывать — а что делать? Как открыть им такое, не проверив всё самим?

— Придётся так… Тогда и увидим, что получается по времени, — согласился Лартаяу. — В общем, Джантар, ты ждёшь здесь, а мы пойдём и попытаемся всё организовать… Фиар, ты тут пройдёшь?

— Попробую… — неохотно согласилась Фиар, видя, что Лартаяу скрылся в проходе сквозь изгородь. — Хотя и быстрее, и ближе — но всё-таки…

— Не забудь прикрыть глаза рукой, — предупредил Лартаяу уже с той стороны.

— И как ты тут каждый раз пробираешься… Но вообще привыкнуть можно…

«Да, «взрослая» одежда… — подумал Джантар, оставшись один. — И вот… Все — одинаковые граждане, а стоит одним не соблюсти традиции других… И почему-то не скажешь прямо: мы здесь — на своей земле, ваша одежда нужна нам не больше, чем ваша вера и обычаи… И как это получается, откуда — стандарты поведения? Как что-то оказывается общим для всех — и потом одни могут сослаться на свои особенности, а другие нет? Одни могут доказать: им надо защитить свои отличия, права, интересы — а другим неловко и решиться? Уже заранее ждут в ответ: почему это для вас важно, что стоит быть «как все»? А кто и как определил это «все»?.. Пусть в других культурах много значит противопоставление «ребёнок — взрослый», да ещё сам возраст заметно меняет внешность людей их рас — почему мы должны ориентироваться на них, а не наоборот? Из какого к кому «уважения» задыхаться в школьной форме, сдирать в кровь кожу о неё?.. Хотя не о том думаю, — спохватился Джантар. — И вообще вопрос непростой… А тут надо конкретно: на что пойдём этой ночью Всё ли продумали, всё ли правильно решили?»

И правда: сомнения, как вдруг понял, ещё оставались… Но почему, с чем связанные? С технической стороной дела как будто всё ясно, с моральной — тоже… Что же не давало покоя? Что не продумали, не предусмотрели? И собираясь же — делать то, что до них много раз делали другие…

Да, но… если те, другие — считают это подземелье собственной территорией, безраздельным владением? И у них там даже — какая-то сигнализация, охранная система? Сработает при появлении «чужих» — и даст знать: в их владения кто-то проник…

Эта мысль была так неожиданна, что Джантар снова, не только мысленно, но и физически, оглянулся — обведя взглядом и светло-серый, уже погруженный в тень деревьев, бетон двора, и стену дома, будто покрытую отдельными пятнами уже розовато-красного, вечереющего света…

Да, может быть серьёзно — и даже очень! Способно не только сорвать весь план — стать угрозой для них самих! Сразу и не подумал…

Хотя и Талир не сказал Лартаяу ни о чём подобном… Но… если и он не всё узнал из мыслей Саратилу Гилимы? И они, уверенно явившись туда, встретят неожиданное препятствие или опасность?

Нет… Те, похоже, считают гарантией от постороннего проникновения саму по себе ввалившуюся лестницу. И — сам факт, что тайну подземелья больше никому не доверяли. Да и Талир с определённостью понял: ночью туда не сунутся… И всё же прежде надо бы подробнее расспросить его самого. Могут всплыть новые, возможно, воспринятые подсознательно, и пока не осознанные им самим подробности. И вообще — собраться вместе, как следует всё обсудить, прежде чем принимать решение…

…А всё же: утренние или вечерние сумерки? Вот если бы сейчас, по памяти, определить и это… Но — он же не бывал в том месте, не видел его своими глазами, чтобы так, по отрывочному образу, понять, куда они там шли: к рельсовой дороги — или ещё от неё, к парку…

Хотя… а чисто логически? Если шли вечером в сторону жилых кварталов — почему в створе тропинки между холмами не светились окна? Правда, расположение домов там… Вдруг — просто скрыты холмами? Или почему-то отключен свет — и слились с тёмным фоном неба? И само видение было кратким, не дав разобраться в подробностях…

Нет, а… правда: тёмный фон неба! Не светлеющий, как если идти под утро на юго-восток (как и должна вести тропинка, перпендикулярная рельсам и берегу моря), а ещё тёмный впереди! Лишь слабый, совсем ранний сумеречный свет будто падал сзади, из-за спин…

Поняв это, Джантар вздохнул с облегчением: он видел уже возвращение оттуда! И по всему, шли они спокойно, благополучно завершив там свои дела. Оснований для тревоги не было…

Но тут же мысли вновь обрели прежнее, практическое направление: к рассвету надо должны быть на обратном пути… И если так — когда выехать? Всё же одним из последних вечерних рейсов? И собираться, готовить всё — уже сейчас, срочно? Не теряя времени на сомнения: останутся ли они чисты перед теми, кто полагает, что и перспективу собственной гибели, и крах всего человечества — каждый должен принять с тупой обречённостью, не смея ничего предпринимать без распоряжения свыше…

И… Джантар вдруг удивительно отчётливо увидел лицо Итагаро, и даже — будто интерьер комнаты, где он был. Правда, спустя миг комната отступила в тень, слившись с полумраком — и лишь облик самого Итагаро ещё несколько мгновений виделся сквозь странный, будто мерцающий искрами тьмы (иначе тут не скажешь) фон. Но в эти мгновения — Джантар успел ощутить и как бы резонанс своих мыслей с иными, пришедшими извне…

Это было так неожиданно, что он снова, в который раз, мысленно остановился и замер. Да, такого с ним ещё не бывало. Надо будет спросить Итагаро, о чём он думал сегодня под вечер…

…И тут Джантар удивился: в чём он сомневается? Конечно, они правы! Человек имеет право знать, в каком мире живёт, и что происходит с этим миром! Во всяком случае — человек достаточно развитый, способный понять реальность мира и стоящие перед ним проблемы — которому есть к чему стремиться, и который, наконец, достоин жить, а не просто выживать. И нет у них нравственной вины перед теми, кто, попрятавшись за придуманные ими же законы и секретные учреждения, считают остальных дебилами, которым «нельзя говорить всего». Да и почему нельзя: это не чужая тайна, которую кто-то имеет право скрывать из «высших соображений». Это — время их молодости, их поколения, их право знать и право решать…

Будто тяжесть свалилась с души Джантара — и светлая лёгкость, ясность в мыслях вновь овладела им. Теперь, кажется, ничто не могло бы остановить его…

… — Джантар, ты меня не слышишь? — донёсся голос Лартаяу.

— Задумался… — спохватившись, ответил Джантар. — И… как там у вас?

— Нашлась у Донота и подходящая «взрослая» одежда — старая, о которой не помнят даже его родители. И лестница — вот она, — раздался глухой металлический звон, и Джантар, обернувшись, увидел: Лартаяу приставил к стене дома сложенную вдвое лестницу. — Тяжёлая, едва дотащил. Хотя здесь оставлять нельзя, надо внести внутрь. Но только кое-что мы не предусмотрели…

— И чего же? — к Джантару как-то вмиг вернулась тревога и неуверенность.

— Небо начинает затягивать облаками, — объяснил Лартаяу. — Теперь не сможем сослаться на наблюдения этой ночью. Но завтра по прогнозу — ясная, безоблачная погода. Заодно и подготовим всё заранее: ещё днём перенесём сюда одежду, видеомагнитофон… Кстати — Талир сказал родителям, что тоже хочет попробовать, и они поняли без лишних проблем. Не знаю, правда, как — с его ночным зрением, и будет у него на это реально лишь часть завтрашнего вечера…

— А я было настроился начинать всё сейчас, — признался Джантар. Схлынувшее напряжение уступало место тягостной, неприятной расслабленности. — Мы в моём видении — шли уже оттуда в утренних сумерках…

— Что делать, — вздохнул Лартаяу. — Досадно: настроились, и вдруг… Не придумали ничего на такой случай… Но ты уверен, что — утренние сумерки?

— Небо впереди было тёмным, — объяснил Джантар. — Значит, рассвет сзади. А если идти в вечерних сумерках ещё туда — за холмами светились бы окна. Там же, как я понял, дома многоэтажные, верхние этажи — наверняка бы увидели. Не из-за холмов — так в створе тропинки… Но главное — значит, всё пройдёт благополучно. По крайней мере, безопасно для нас. И я так рассчитывал уже этой ночью…

— А так имеем ещё день на подготовку, — внешне невозмутимо ответил Лартаяу. — Сначала, как обычно, вместе пойдём утром к морю — а во второй половине дня начнём. Соберём всё здесь, и отсюда выйдем на платформу к последнему рейсу вагона. Ах да, забыл! Теперь получается, есть время предварительно побывать на месте. Нет, это лишнее… Итак, планируем на завтрашний вечер. А пока надо внести лестницу в дом, — добавил Лартаяу, снова пытаясь поднять её. — Нет, одному трудно…

— Тогда вдвоём, — ответил Джантар, берясь за другой её конец. («Да, а тут уже будто что-то благоприятствует нам, — подумал он, внося лестницу в дом. — Сколько всего сумели определить по мгновенному видению…»)

— Осторожно, здесь терминал, — Лартаяу свободной рукой указал в проём малозаметной ниши под ступеньками на второй этаж. Они осторожно повернули лестницу и вдвинули в узкое пространство, оставшееся между стеной и ящиком. — Но как туда поместится и видеомагнитофон… Я имею в виду, в ящик… — задумался Лартаяу. — Как-то попробуем… А пока я опять иду к Герму — займёмся обработкой прежних наблюдений. Ну, и смонтируем заранее кое-что из оборудования, о котором я говорил. Может быть долго, ты специально не жди, ложись спать сам, только не запирай дверь изнутри. Во двор я пройду здесь, — закончил Лартаяу, направляясь к проходу в изгороди, — а в дом другого хода нет…

«Итак, завтра, — подумал Джантар, вновь оставшись один. — Если снова в чём-то не ошиблись, и я верно понял своё видение…»

…И уже поднимаясь наверх, в свою комнату на втором этаже, он вдруг подумал: его решимость, уверенность в правоте их дела — ничуть не ослабла от неожиданной задержки. Что ж — значит, и был не просто мгновенный импульс, который мог угаснуть от первой неудачи или препятствия. Серьёзное, зрелое решение — от которого могло зависеть многое, по крайней мере, для них самих. И только — если бы не смутный, казалось, ни с чем явно не связанный оттенок тревоги, вдруг вернувшейся снова…

Было ли это вызвано попросту непривычностью для них всех дела, на которое решились? Или тревога была именно за себя, родных и близких? Или ещё что-то не предусмотрели? А может быть — и в моральной, идейной стороне дела остался незамеченный изъян?..

…От волнения наспех поужинав, Джантар лёг на кровать — но это смутное чувство всё не давало покоя, и сон не шёл из-за пустого, непродуктивного напряжения. А Лартаяу всё не возвращался — и Джантар так и лежал один в целом доме, как ещё совсем недавно (а кажется, как давно) в опечатанной снаружи квартире в Кильтуме. Вспоминая те тревожные вечера, в ожидании сигналов всё молчавшего аппарата связи, и усиливающейся тревоге от каждого близкого звука за стеной или дверью…

…И так же невольно вздрогнул Джантар теперь, в незаметно наступившей полудремоте — вдруг услышав щелчок дверного запора и шаги на лестнице. Но он ещё успел вспомнить, где находится, и узнать шаги Лартаяу — прежде чем странным образом сквозь всё не спадающее напряжение наконец погрузиться в сон…

15. Капли времени

«Ну, где же они? Разве не пора?..»

Джантар поднял взгляд от пятен света на бетонных плитах двора. Вверху, между просвеченными насквозь фонарём из переулка огромными лопастными листьями древовидных папоротников (с лучами крупных жилок, что на концах постепенно рассыпались ажурной сетью мелких), яркой белой искрой сиял Тиэлиракс — самая большая планета системы Эяна. На неё с системой спутников и был направлен сейчас телескоп Герма с новой фотографической насадкой, которую его товарищи монтировали вчера и испытывали сегодня. Но сами-то они уже должны были вернуться, и быть готовы выходить…

… — Я не знал, что телескоп так концентрирует свет, — далёкий приглушённый голос Талира вмиг заставил Джантара внутренне собраться. — Пришлось смотреть на Тиэлиракс через фильтр. Звёзды — другое дело, а тут — диск планеты…

— Талир, ты где? — почему-то шёпотом спросил Джантар.

— Здесь, — сзади послышался шорох ветвей, и Джантар понял: Талир пробирался проходом в изгороди (хотя он ждал всех со стороны калитки).

— Только планы снова меняются, — прошептал Лартаяу, протискиваясь следом. — Мы думали, запросто сядем в вагон здесь, на нашей платформе…

— А в чём дело? — встревожился Джантар. — Что опять не так?

— На платформе полиция, — объяснил Лартаяу. — Идёт очередное разбирательство. Кажется, какие-то пьяные торчали там, никуда не ехали, люди из-за них боялись выйти на платформу, ждали прямо на улице — но те и там заметили, прицепились к кому-то, устроили драку… Будто сразу никто не мог сообщить в полицию, чтобы их забрали! А теперь как сядешь в вагон с таким грузом? В толпе почему-то одни лоруанцы…

— Что будем делать? — Джантара всколыхнуло бессильным гневом. Опять срыв? Снова менять план? И из-за чего…

— Последний рейс вагона — с центрального вокзала в 11.90,— ответил Талир. — А к прибытию сюда рейса в 11.60 это явно не успевает закончиться. Знаете же, как долго бывает… И я предлагаю: рискнуть отсюда подъехать к центральному вокзалу на автобусе, а уже там сесть в вагон. Но думать некогда, надо быстро! И как всё протащим через проход…

— Придётся попробовать, — донёсся ответ Фиар. Джантар не заметил, как она вошла — но, обернувшись, увидел: она вдвоём с Лартаяу уже выносила ящик (и Лартаяу свободной рукой запер дверь). — Но лучше ты. Я в этом проходе и так ничего не увижу…

— Давай, — Талир взял у неё на ходу передний конец перекладины ящика. — И прикрывай глаза руками, как пойдёшь следом…

«А кажется, как просто сделать тут вторую калитку, — подумал Джантар. — Но нельзя. Лартаяу ещё не вправе распоряжаться домом. Нужен именно секретный ход, чтобы «усыновитель» не знал…»

Кое-как, со второй или третьей попытки, Лартаяу и Талир сумели протиснуть ящик в узкий изгибающийся проход, и вслед за ними и Фиар туда же перебрался Джантар. В переулке их ждали Донот и Итагаро. Донот, приоткрыв ящик, достал трудноразличимую во тьме «взрослую» одежду — и, встав в густую тень деревьев, стал не без труда натягивать на себя.

— Фиар, ты тоже идёшь с нами? — спросил Итагаро.

— У меня как раз родители на несколько дней в отъезде, дома больше никого, — ответила Фиар. — Не надо объяснять, где и когда я была. Так совпало… И где бы мы иначе стирали и сушили эту «взрослую» одежду, чтобы никто не заметил? Да, ты не видел, в каком состоянии Донот привёз мне её утром…

— Потому утром и была задержка с выходом на море? — понял Джантар. — А вообще как странно складывается: одни обстоятельства будто помогают нам, другие — неожиданная помеха… Что, пойдём? Да, а что освещает этот фонарь? Зачем он тут?

— Как видишь, освещает кроны деревьев, — ответил Итагаро. — Когда-то освещал переулок, но деревья разрослись…

— Да, я хотел спросить… — Джантар вспомнил второе из вчерашних видений. — Или сейчас не надо. В другой раз…

— Нет, а я тоже хотел спросить, — начал Итагаро (и Джантар понял: речь именно об этом). — Ты не думал вчера вечером: как всё это будет выглядеть со стороны морали, закона?.. — Итагаро запнулся, не находя слов. — Нет, я понимаю, вообще не мог не думать — но… чтобы как-то было связано со мной?

— Не совсем так… Просто думал обо всём этом — и вдруг увидел тебя. Только говорю: не надо сейчас. Вдруг кто-то услышит, не так поймёт…

— Тут уже все спят, — сказал Талир. — Насколько я чувствую…

— Но был момент, когда ты увидел меня на мгновение? — совсем тихо спросил Итагаро.

— И ты меня, если знаешь… — полувопросительно ответил Джантар. — Это я и хотел спросить…

— Или скорее почувствовал, или… не знаю, как назвать. Так необычно это было… И у меня тоже столько разных сомнений, — признался Итагаро. — Но потом подумал: а кто и почему имеет право что-то скрывать? Может быть личная тайна: мысли, воспоминания, которые не готов никому доверить; может быть — военная, следственная, служебная; профессиональные секреты — известные лишь тем, кто с чем-то работает… Но в любом случае это не касается всех! И другое дело — если у человека отнимают право знать что-то принципиально важное о мире, в котором он живёт! Не потому, что не сможет правильно понять — а кто-то считает нужным скрыть от него! Пусть он в своих поисках бьётся о ложь, и ложь ведёт его по пути заблуждений — зато не поймёт иначе, чем хотелось бы тому, другому?.. А тут тем более: вопросы, от которых, говорят, зависит судьба цивилизации! И как и кому доказать, что ты — не дурак? Если в любой официальной организации скажут: всё это — бред и выдумки? То есть: кем нас считают те, кто решают, что нам можно знать, а что нет? И кем нам считать их?

— Я думал немного в ином плане, — признался Джантар. — Что есть сама личность для такой власти, законов…

— Мальчики, это потом, — сказала Фиар. — Сейчас будем идти мимо школы. Вдруг там во дворе кто-то есть…

Да, они как раз вышли из тьмы переулка во двор или сквер: наполовину ярко освещённый двумя фонарями впереди, на верхней площадке лестницы (что и вела вниз, к остановке автобуса), а наполовину — скрытый в тени замыкающей его углом справа, у самой лестницы, мрачной громады школьного здания. В самом дворе, правда, было тихо, не ощущалось ничьего присутствия, движения — но Джантару было неуютно, пока шли мимо двора, и он ощутил некоторое облегчение, лишь наконец ступив не верхнюю площадку лестницы — по всей длине залитой светом таких же ярких белых фонарей по обе стороны, и как будто пустынной в это позднее время… Впрочем, подножие терялось далеко внизу, скрытое переплетением густо разросшихся деревьев — но не это вдруг привлекло внимание Джантара. Дальше, за деревьями — во всём великолепии раскинулся, сияя россыпью разноцветных огней, ночной Тисаюм!..

Справа огни взбегали вверх — полого, затем всё круче, и как бы постепенно растворяясь в густом мраке на склонах гор; слева — резко обрывались линией берега, от которой в непроницаемую черноту моря тянулись лишь ряды причалов, тускло отражаясь в подёрнутой мелкой рябью воде, да кое-где вдалеке виднелись слабые огоньки небольших судов, над которыми вспыхивал, пронзая тьму, вращающийся луч маяка… А в самом городе, как показалось Джантару — он мог различить и ряд таких же белых огней на переходном мосту через рельсовую дорогу, и ярко-голубоватый свет цилиндрической пристройки к вокзалу (удивившись, какой далёкой она выглядела отсюда), и ещё некоторые уже знакомые здания… Но и долго рассматривать панораму ночного города было некогда: они спускались, и город всё больше скрывался за деревьями. И лишь ещё на мгновения, когда деревья они скрыли уже и часть неба — Джантар вдруг увидел прямо впереди, невысоко над горизонтом, тускло (но как-то особенно мягко) светящееся одинокое облачко. Должно быть, одно из тех самых редких, загадочных, ещё малоизученных сверхвысотных облаков, что иногда появлялись в это время года и этих широтах планеты на высоте около 80–90 киамов… И Джантар, не решившись обратить на него внимание остальных (нельзя было терять времени; а впрочем, все на мгновение замедлили шаг — и наверно, каждый с мыслью о том же), спохватился, что сам за весь вечер не посмотрел на звёзды — но и сейчас, взглянув вверх, не увидел: то ли их свет был перекрыт сиянием фонарей, то ли (уже здесь, на середине лестницы) кронами деревьев… Но зато внизу из-под их крон уже показалась автобусная остановка, где, несмотря на позднее время, стояли несколько человек. Джантар невольно взглянул на Донота, как бы проверяя, сколь «взросло» выглядит он в своей одежде — но сразу перестал беспокоиться, даже удивившись, до чего Донот в чёрном костюме, да ещё каких-то больших очках с линзами прямоугольной формы, казался старше своих лет…

— Видели облако? — негромко спросил Донот. — Жаль, Герм не знает…

— Видели… Успеть бы теперь, — нетерпеливо прошептала Фиар.

Но тут им повезло: автобус подъехал почти сразу, когда они ещё спускались — и даже пришлось поспешить, пока водитель не закрыл дверь. Войдя, Талир и Фиар (ящик теперь был у них) остались стоять, держась свободными руками за спинки сидений (и так гася собой сотрясения автобуса, оберегая от них хрупкую электронную технику) — а Джантар, как и остальные, сел на свободное место. Его вообще привлекал вид из окна движущегося транспорта, а в пути первый раз по незнакомому маршруту он смотрел особенно внимательно, стараясь всё запомнить… Вот и сейчас, зная, что путь к вокзалу лежит почти по прямой, по одной и той же улице — он всё же привычно запоминал и остановки, (где почему-то никто не входил и не выходил), и перекрёстки, и вид самих зданий. Впрочем, пока они ехали мимо длинных кварталов типовых многоэтажек — и за окном всё тянулись то яркие, то тускло-матовые, то сплошные, то фигурные (как в начале Вокзального проспекта) витрины первых этажей. Лишь после нескольких таких кварталов Джантар повернулся влево, к противоположному окну — но и там однообразно тянулась какая-то длинная стена. (Он даже не сразу понял: насыпь рельсовой дороги, вплотную приблизившаяся здесь к улице.) И тут автобус в очередной раз остановился — и все, кроме них, как по команде, встали и направились к выходу…

— Ещё две остановки, — предупредила Фиар (и Джантар понял: он тоже невольно пытался встать). — Но я устала держать ящик. Вообще, мальчики, как решим: кому нести его дальше, через мост?

— Я сейчас не могу, — ответил Джантар. — В движущемся транспорте — боюсь уронить. Потом, когда выйдем, смогу взять…

На следующей остановке вошёл всего один пассажир. Едва автобус тронулся, Джантар встал у двери, чтобы потом сразу принять от Фиар перекладину ящика (второй конец Талир успел передать Доноту). Теперь, стоя, он мог видеть в окно лишь тротуар с редкими прохожими, и нижние части витрин — но зато ощутил на себе насторожённо-подозрительный взгляд вошедшего, однако не стал ни оборачиваться, ни как-то менять позу, делая вид, что не замечает… А вскоре впереди показалась большая толпа на нужной им остановке (должно быть, сошедших с какого-то поезда) — и Джантар забеспокоился: как они выйдут с ящиком?..

Впрочем, большая часть толпы устремилась к передней двери — и они беспрепятственно вышли через заднюю. Но и тут Джантар ощутил на себе удивлённый взгляд. Что-то в их облике (а то и настроении) привлекало внимание…

Это не могло не обеспокоить Джантара — но что уже было делать… И он, просто стараясь не думать о худшем (и даже особенно не глядя на встречных прохожих), стал переходить улицу, крепко сжимая перекладину ящика, который нёс вместе с Донотом. Потом они так же взошли на мост, и что-то уж очень долго, как казалось Джантару, шли в белом фонарном сиянии над множеством рельсовых путей — а возможно, и не казалось, ведь, когда спускались по другую сторону моста, вагон уже стоял там, и они снова поспешили вниз по лестнице, чтобы не опоздать к отправке. Но вагон ещё не отправлялся — да и было там ещё всего трое пассажиров, никак особо не реагировавших на их появление… А Джантар уже не мог не думать: что в их облике «не так»? Просто (хоть и «в сопровождении взрослого», которого изображал Донот) — единственная, и потому так выделяющаяся, группа подростков: в ночном городе, на вокзальном перроне? Но всё равно — осталось лишь ждать отправления…

И вот за несколько минут стоянки в вагон вошли по одному ещё трое пассажиров — а затем двери неожиданно, без предупреждения, закрылись, и он мягко тронулся… А Джантар… по-прежнему (но уже в движущемся вагоне) стоял, держась за поручень сиденья, и сжимая другой рукой конец перекладины ящика! Правда, вагон не трясло, как автобус, он шёл мягко и плавно — но Джантар едва заставил руку не дрожать от волнения. А ведь к тому же — вагон приближался к окраинной платформе, и там ещё могло идти разбирательство, из-за которого и сделали кружный путь…

Эта мысль вселила в душу Джантара всё возрастающую тревогу — и он, глядя в окно, стал напряжённо следить: как кварталы уходили вниз по мере подъёма на мост; как затем вдруг оборвалось быстрое мелькание близких придорожных огней — сменившись статичностью далёких, медленно проплывавших внизу; а потом — и совсем иным ритмом мельканий отрезков постепенно повышавшейся синусоиды шоссе, на которой то ныряли под мост, то появлялись из-под него, всё более отставая, огоньки фар одинокого автомобиля с бегущими впереди них по неровностям дороги пятнами света; и наконец вагон стал плавно тормозить, и на перроне (Джантар обернулся к двери, чтобы увидеть это) открылась картина продолжавшегося разбирательства: трое полицейских допрашивали двоих неряшливо одетых и, судя по всему, нетрезвых лоруанцев или уиртэклэдцев в наручниках, вокруг полукольцом стояли ещё несколько человек (часть были в форме сотрудников рельсовой дороги — должно быть, свидетели происшествия), а прямо на перроне и на одной из скамеек — лежали ещё двое (и тут уж, судя по отсутствию медицинского персонала, было почти ясно)…

— Ауры не видно… — прошептала Фиар. — Ни на одном, ни на другом. А то и я немного вижу, когда есть…

Лишь один пассажир (с внушительных размеров багажом, наверняка не местный житель) вышел здесь, опасливо озираясь на происходящее. Садиться же как будто никто не собирался (хотя это был последний рейс за сутки) — но, когда вагон уже отправлялся, один из двоих задержанных метнулся к закрывающейся двери и, не успев, врезался в неё с такой силой, что толчок сотряс весь вагон, а сам он рикошетом отлетел вперёд, под ноги бросившемуся наперерез полицейскому, и тот, споткнувшись, тоже упал… Джантар, не успев за долю мгновения подготовиться к толчку, едва не выронил перекладину ящика — и тут же в мгновенном испуге ещё крепче сжал её, усилием воли преодолев запоздалый озноб…

— Мальчики, ничего сейчас не проверяйте, — прошептала Фиар. — Придётся уже там, на месте. И правда, что за странные обстоятельства сопровождают нас…

Но вот вагон набрал скорость, платформа осталась позади — однако Джантар понял, что ощущает новый приступ беспокойства. Хотя и полицейские не успели заглянуть в вагон, и здесь он не чувствовал на себе подозрительных взглядов… В чём же дело? Джантар прислушался к своим ощущениям — внимательно всматриваясь в уже почти непроглядную черноту за окном, где слева закончились жилые кварталы, потом ушла вдаль, под неосвещённый мост по шоссе, магистраль на Риэлант (по ней он четыре дня назад приехал сюда), и потянулись едва различимые во мраке предгорные холмы, за которыми она скрылась…

Неужели — лишь обстоятельства, вправду странные? Тогда — столкновение на набережной, теперь — разбирательство пьяной драки на платформе, из-за чего пришлось делать объезд… (И — драки с каким исходом! Что, однако, не очень и потрясло: интуитивно ждали подобного? Да и всем им уже случалось быть свидетелями происшествий с таким исходом, или риском такового. И всё же — именно сейчас! А, с другой стороны… Фиар и Талир смогли пойти с ними, терминал неожиданно легко взяли из дома Убалури, «взрослая» одежда нашлась без особых проблем…)

С этой мыслью Джантар снова обернулся к двери вагона. Там, по правую сторону, за окном проплывали редкие далёкие огни на берегу моря — и лишь ещё дальше впереди, за невидимыми в темноте холмами, то появляясь из-за них, то вновь пропадая во тьме, виднелись окна верхних этажей. Но вот и они приблизились — и из-за очередного холма показался поворот дороги, посередине которого и располагалась под тусклым желтоватым фонарём маленькая платформа. Джантар на всякий случай ещё раз обернулся и внимательно осмотрел вагон — но кажется, больше никто не собирался здесь выходить…

— Наша очередь? — напомнил Итагаро, берясь за перекладину ящика (и лишь разжав ладонь, Джантар почувствовал, как устала рука. Конечно — столько времени стоял, сжав перекладину, будто боясь выронить! Ещё немного — рука от усталости разжалась бы сама собой, и лучше не думать, что было бы тогда!)…

Выйдя из вагона, Джантар сразу ощутил всей кожей прохладу ночного воздуха. А ведь прошло совсем немного времени, как спускались к перрону вокзала… Неужели за эти минуты могло так похолодать? Но главное — кроме них, на платформе никого не было, и никто не видел, как они, обойдя в полумраке здешнего перрона явно заброшенную небольшую постройку, стали осторожно спускаться на тропинку, лишь начало которой было как-то освещено, а дальше она терялась во тьме. Однако Талир уверенно двинулся вперёд, не видя препятствий или опасностей…

— Как там дальше? Никого? — шёпотом спросила Фиар, доставая (Джантар не заметил, откуда) небольшой предмет.

— Никого, можешь включать, — ответил Талир. Джантар понял: фонарик… На тропинке перед Лартаяу и Итагаро (у которых теперь был ящик) вспыхнуло неяркое пятно света.

Дальше все шли молча. И вокруг было тихо — лишь какие-то шорохи, далёкое мелодичное стрекотание, да ещё, может быть, совсем слабый, почти на пределе восприятия человека, ультразвуковой писк временами раздавались в темноте. Звуки ночных животных, но не людей — так что можно было идти, ничего не опасаясь…

Джантар шёл, переводя взгляд то на неровности тропинки, появлявшиеся в пятне света, то на небо над головой. Воздух был так чист и прозрачен, что звёзды едва мерцали, хотя самые яркие — переливались красными и голубыми искрами. Россыпь же слабых — незаметно переходила в широкую клочковатую полосу Экватора Мира, отдельно от которой в полярной области неба туманно сияли как бы двумя каплями, оторвавшимися от его потока, Небесные Облака — Большое и Малое, соседние галактики. А совсем высоко, почти в зените, ярко сверкал Тиэлиракс, и в стороне, чуть пониже — вторая по величине планета системы Эяна, Элияр, известная также под названием Хантейр… И Джантару казалось: он мог различить на пределе видимости даже яркие спутники Тиэлиракса, съёмкой которых был занят сейчас Герм. (Новая фотоэлектронная насадка позволяла снимать с короткой выдержкой, и он надеялся получить изображения и других — слабых, невидимых простым глазом спутников, не засвеченных, как при длительной экспозиции, сиянием диска самой планеты. И сам диск — с широтными климатическими поясами, пятнами гигантских атмосферных вихрей — должен был выйти отчётливее в этих деталях…) А они, шестеро из девяти, шли здесь за городом, под таким удивительно чистым глубоким небом, будто распахнутым настежь до самых дальних пределов космоса в ожидании своих исследователей — и так нелепы казались излияния из прессы, что человечество Фархелема чуть ли исчерпало себя, ему больше не к чему и некуда стремиться! Когда оно не достигло не то что ближайших звёзд — люди Фархелема не были на соседних планетах, не ступили даже на Тарменех, не подняли в небо орбитальные сооружения, не исследовали океанские глубины и дно, не узнали так многого о тайнах живой материи, включая её происхождение, о самых глубинных уровнях микромира, происхождении самой Вселенной… И нашлись те, кто заявили, что это не нужно: то ли — просто потому, что не нужно лично им, то ли — стыдно иметь высокие цели, когда кто-то «не имеет необходимого» (пусть неясно, чего именно), надо остановиться и начать деградировать из некой солидарности с ними, безразличными ко всему, кроме своих «насущных нужд», дав им проесть на эти «нужды» остатки ресурсов, и даже не попытавшись найти иной выход…

— Кажется, пришли, — отвлёк Джантара от этих мыслей неожиданно громкий шёпот Талира. — Подождите, прислушаюсь, нет ли кого-то ещё…

«Но как… уже? Я думал, ещё долго…»

Фиар погасила фонарик. Пятно света на тропинке исчезло, будто поглощённое тьмой. И в этой тьме и тишине — уже медленно потекли напряжённые мгновения, словно растягиваясь в тревожном ожидании… А сам Джантар вдруг почувствовал: его начинает укачивать в темноте. Такое бывало с ним — темнота будто начинала качаться взад-вперёд перед глазами. Это странное ощущение было хорошо знакомо ему, но он так и не знал ему объяснения… И он даже успел подумать, где найти хоть какую-то опору, чтобы не потерять равновесие и не упасть — как снова раздался голос Талира:

— Кажется, никого. Можешь включить фонарик.

Пятно света вновь вспыхнуло на тропинке, уже в стороне от места, куда был направлен взгляд Джантара — но сразу вернулось привычное чувство равновесия. А затем свет сместился вправо — и Джантар, проследив взглядом, увидел выхваченный из мрака участок стены с зияющим проломом, сквозь который неясно серела ещё другая, довольно близкая к наружной, стена.

— Налево, в проход между стенами, — предупредил Талир. — Справа сразу тупик… Давайте раскладывать лестницу, а то там не развернём. И придётся идти осторожно, всё — в мелких камешках…

— Сперва я сниму это, — с заметным усилием Донот начал стягивать одежду. — В ней и двигаться трудно… Кто до такого додумался? Нужно взрослым лоруанцам — пусть они и носят. Фиар, посвети сюда… (Пятно света переместилось к ящику, Донот небрежно скомкал одежду, сунул её внутрь, и стал осторожно доставать лестницу.) Джантар, подержи, — Донот протянул ему неожиданно тяжёлую лестницу за конец, а сам отступил в темноту, держа другой конец, и так раскладывая её. Едва она с негромким металлическим лязгом выпрямилась, Талир закрепил в двух местах какие-то винты или упоры, и взял второй конец у Джантара.

— Первым пойду я, — сразу предложил он. — Только, когда войдём, сзади освещай проход, — добавил Талир, обращаясь к Фиар, — чтобы и Донот видел… И осторожно на повороте, — сказал он уже Доноту. — Если надо, поднимай свой конец — вряд ли иначе внесём туда…

Они оба двинулись к пролому в стене. Фиар следовала за ними, освещая Доноту путь. В проломе им удалось свернуть налево как будто без труда, и они пошли дальше, а Фиар осталась стоять у пролома, направляя свет в проход между стенами. Остальные молча ждали снаружи — пока из-за пролома не донёсся глухой металлический удар, а затем — приглушённый расстоянием и узостью прохода голос Талира:

— Всё, лестница установлена. Но устойчиво ли — на этих развалинах…

— А в чём дело? — встревоженно спросила Фиар. — Что там не так?

— Посмотри, как всё ввалилось, — ответил Талир. — Не знаю, как спустим ящик. Самим, без груза, сойти — проблема…

— Я сейчас, — луч фонарика скрылся в проходе. — Действительно… — донёсся уже оттуда разочарованный голос Фиар. — Джантар, ты, кажется, ничего не держишь? Можешь подойти посмотреть?

— Только подними фонарик, чтобы я видел, куда иду, — Джантар шагнул к туманно вспыхнувшему пятну внутренней стены посреди черноты внешней. Но едва он свернул, в глаза ударил яркий свет, и он остановился, почти ничего не видя перед собой. — Нет, лучше опусти… — Джантар подождал несколько мгновений, пока в глазах не рассеялся яркий след, и лишь убедившись, что уже довольно чётко видит неровности и мелкие камешки на бетонном полу прохода, решился идти дальше. И всё же остаточные образы мешали видеть, а камешков и неровностей оказалось столько, что идти пришлось, осторожно ставя ногу при каждом шаге — да и проход был так узок, что Джантар понял: вшестером не уместиться… Однако почти у цели проход внезапно расширился — и оборвался в огромную дыру с неровными краями, почти во всю его ширину. И хотя сам проход продолжался дальше (казалось, за изгибом стен был ещё поворот) — туда уже было не пройти. Хотя и нужно было не туда — а вниз, в провал…

Талир и Донот чуть отошли назад, пропуская Джантара к кромке провала — и он понял, в чём была проблема… Когда-то вниз вёл довольно крутой и длинный лестничный спуск — но теперь, ввалившись внутрь, он ещё и переломился на части: начало встало почти торчком, а несколько следующих ступенек, легли практически горизонтально, торча вверх, как зубья гребёнки. Правда, дальше спуск как будто остался целым, ступеньки лишь немного покосились влево, и то постепенно выравниваясь дальше в глубь подземелья — но эти относительно ровные ступеньки и начинались так глубоко, что длины их лестницы едва хватало от края провала до самой верхней из них. К тому же ступеньки были не очень широки — и не хотелось даже думать, что будет, если их складная лестница соскользнёт в момент, когда кто-то будет спускаться по ней. Но и отступать было поздно — не затем предприняли всё это, чтобы сдаться теперь… И видение указывало: в итоге всё должно пройти благополучно…

— Давайте я попробую, — неожиданно для себя решился Джантар. — Только вы держите крепче. Правда, как это сделаете, — спохватился он, бросив взгляд на ненадёжный как опора для их лестницы неровный край провала.

— Ну, как… — Донот присел на колено, чтобы ухватиться за верхнюю перекладину лестницы. — Талир, тоже держи вот так… Только не свети Джантару в глаза, — добавил Донот, обернувшись к Фиар.

Опасаясь, как бы новая внезапная мысль не погасила этот неожиданный порыв решимости, Джантар тоже присел, развернулся, стараясь не задеть Донота и Талира — и так же осторожно опустил ногу на перекладину лестницы. Убедившись, что она держит его вес, он всё же не без опасения стал спускаться… И что странно: когда смотрел сверху их лестница казалась длинной, но всего несколько шагов вниз — и он стоял уже на бетоне верхней ступеньки. Он, сразу даже не поверил этому, снова осторожно развернулся, посмотрел вниз — но там из-под его ног уходил дальше лишь ряд бетонных ступенек, теряясь в черноте крутого наклонного спуска, куда уже не доставал свет направленного чуть в сторону фонарика…

— Вот я и здесь, — прошептал Джантар, лишь тут поняв, какого напряжения стоил ему этот спуск, и услышав, как колотится сердце. — Но поддержать отсюда ящик… — с сомнением, представил он. — Это уж вряд ли сумею…

— И что там? — донёсся далёкий голос Итагаро. — Можно спускать ящик?

— Пока нет, — ответил Донот. — Джантар, сможешь сойти немного вниз, и держать лестницу, пока мы будем спускаться?

— Попробую, — Джантар сошёл на несколько ступенек ниже и крепко ухватил руками самый низ их лестницы. Теперь стал спускаться Донот. Джантар навалился на лестницу всем весом — но должно быть, она и так стояла устойчиво, ведь никакого особого сопротивления он не чувствовал… Наконец Донот, осторожно переступив через левую руку Джантара, встал рядом и взялся за низ лестницы слева — а Джантар перенёс руку направо, освобождая проход спускающемуся следом Талиру…

— Мы готовы, — сказал Талир, стоя уже внизу. — Теперь так… Джантар, держи лестницу, а мы с Донотом попробуем принять ящик. Думаю, на вытянутые руки — сможем.

— Мальчики, несите ящик, — Фиар перевела луч в створ прохода, и Джантара окружила полная темнота. — Хотя подождите… Может быть, и мне сначала сойти? Нет, давайте уже так…

Наступил самый ответственный момент. Затаив дыхание (и более всего опасаясь, как бы вновь не начало укачивать), Джантар слышал лишь напряжённое дыхание Донота и Талира — и приближающиеся шаги Лартаяу и Итагаро… Но самый момент передачи ящика он почти упустил. Просто на стену рядом вдруг снова упало пятно света — и он, подняв взгляд, увидел, как Талир, уже держа обеими руками конец перекладины, отступил немного вниз, чтобы Донот смог принять из руки Лартаяу другой конец — а затем оба прошли ещё на несколько ступенек вниз, и остановились, ожидая остальных.

— Теперь ты возьми фонарик, — Фиар передала его Лартаяу. — Джантар, держишь лестницу снизу? А ты, Итагаро, держи сверху…

И Джантар так и держал лестницу: пока спускались сперва Фиар, затем Лартаяу (снова отдавший ей фонарик внизу), и наконец — Итагаро. И лишь после этого, отпустив лестницу — он вдруг понял, что не знает, как быть с ней самой…

— А лестница? — Итагаро тоже подумал лишь теперь. — Можем мы оставить её здесь? Хотя не думаю, чтобы кто-то явился сюда, но всё же…

— А устанавливать потом? — ответила Фиар. — И нести вниз неизвестно куда — тоже риск. Лучше скажи: как насчёт электронных приборов? Например, какой-то сигнализации? Ничего такого не чувствуешь?

— Как будто нет… Хотя — мне надо пойти вперёд, проверить. Ещё и найти розетку… Так что я пойду первым, а ты освещай путь, — продолжал Итагаро, уже медленно спускаясь и постепенно скрываясь во тьме — так что перестал бы быть виден, если бы Фиар в некотором отдалении не последовала за ним. И лишь тут следом наконец двинулись остальные.

— А не надо на всякий случай кому-то дежурить у лестницы? — спросил Донот, перейдя на шёпот.

— Это я возьму на себя, — ответил Талир. — Но пока я вместе с тобой несу ящик. Сориентируемся, всё установим, и подумаем об этом…

Итак, они уже спускались в подземелье. Джантар почему-то оказался замыкающим, ему из-за спин идущих впереди был едва виден свет фонарика на ступеньках спуска — и ориентироваться пришлось больше на ощупь, через каждый шаг касаясь рукой холодной шершавой стены… А спуск вёл всё вниз, и конца не было видно. Джантар начал с беспокойством думать, на какой же глубине находится комната с розеткой — но в какой-то момент изломанно прыгающее со ступеньки на ступеньку пятно света вдруг выпрямилось, перейдя на горизонтальную поверхность, сталоудаляться по ней вперёд — и пропало, скрывшись, как сразу понял Джантар, за обрезом потолка горизонтального коридора, в который наконец переходил этот долгий наклонный спуск. Он прибавил шаг, устремляясь вдогонку за ускользающим светом, пока тьма не стала качаться перед глазами — и, не рассчитав движения (почему-то ожидал ещё одной или нескольких ступенек вниз), резко ударился ногой о показавшийся очень гладким после неровных ступенек пол, едва не потеряв равновесие и не споткнувшись. И тут он увидел даже не коридор — а целый большой подземный зал со сводчатым потолком, белые стены которого неожиданно ярко (в отличие от почти невидимых стен спуска) отражали свет фонарика.

— Где же тут изгиб коридора? — удивлённо спросил Талир, и эхо его голоса заметалось под потолком, постепенно слабея. — Или что он имел в виду, когда вспоминал изгиб?

— Может быть, туда? — Итагаро встал в пятно света на стене, указывая в сторону. Фиар перевела свет в ту сторону — и Джантар увидел: из подземного зала ещё куда-то вели три дверных проёма. Два были закрыты массивными металлическими дверями, третий — открывался тёмным прямоугольником с грудой битых кирпичей справа от него, похоже, кем-то специально вынесенных (и именно в этот проход указывал Итагаро).

— Что-то мне не нравится, — сказала Фиар. — Видите, какие двери? Похоже на военный объект. Мы думали, будет просто заброшенное подземелье…

— Не знаю, что это может быть — но никакой работающей электронной техники здесь не чувствую, — ответил Итагаро, подойдя сперва к одной, а потом к другой металлической двери. — А вот и изгиб коридора, — добавил он, заглянув в открытий проём. — Если мы верно поняли, там и комната с розеткой. Только идти надо осторожно: тоже бетонная и кирпичная крошка. Или дай мне фонарик, сам посмотрю, что там дальше…

— Давай тогда мы вместе, — предложил Талир. — А ты, Фиар, подержи ящик…

Они оба скрылись в проёме — с пятном света на полу от фонарика, который теперь был у Итагаро. Джантар едва успел подойти к стене, чтобы уберечься от укачивания — слыша лишь удаляющийся шорох шагов где-то в коридоре за поворотом. Потом на какое-то время затих и этот звук, и тьма перед глазами Джантара всё же стала качаться в такт его напряжённому дыханию и ударам сердца — но вдруг он увидел вспыхнувший в стороне неотчётливый тусклый свет. Хорошо хоть, успел сообразить: это и был фонарик в руке возвращавшегося Итагаро… Просто сам он невольно отвёл в темноте взгляд от места, откуда ждал их возвращения — вот и вздрогнул (и даже едва не вскрикнул) от испуга в первый момент…

— Как будто всё сходится, — шёпот Итагаро далеко разнёсся эхом под сводами подземного зала. — Там в конце действительно пустая комната с одной розеткой в стене… Но только проблема: завал перед входом в неё. И надо не просто войти — внести туда ящик. Но не отступать же теперь из-за этого…

— Что, большой завал? И как туда пройдём? — Фиар, снова отдав Талиру перекладину ящика и взяв фонарик у Итагаро, скрылась в коридоре. (Джантар и Лартаяу последовали за ней — и все втроём остановились у поворота, где путь преградил завал обломков кирпича и бетона, а в стене над ним зияла такая же огромная дыра, продолжавшаяся и на потолок.) Да, мальчики, как же мы так… Думали только о «взрослой» одежде — и пошли сюда, в незнакомое место, запросто, как ходим на море или по городу. Никто не надел никакой обуви — даже Донот, изображая взрослого… Что будем делать?

— Об этом в мыслях Гилимы и речи не было… — так же растерянно ответил Талир из подземного зала. — Или сам он давно тут не был, а завал недавний… Но я и понял: никакая особая экипировка не нужна. Не подумал сравнить, в чём обычно ходят они, а в чём мы…

— Наверно, осыпалось уже после того, как он был тут, — предположил Итагаро. — А что делать нам… Под самой стеной, думаю, пройти можно — там завал ниже…

— А я ещё думал: чем привлекаем внимание взрослых… — признался Джантар. — Хотя сам не надел и рубашки. Отправляясь не днём на пляж или в город, а ночью в пригород…

— Моя пропитана универсальным репеллентом, — ответил Итагаро. — Против всех видов кровососущих членистых. Ещё в Приполярье — там иначе за город и днём не пойдешь. И вы это знали… (Верно: Джантар слышал как-то в разговоре.) Вот ты и не взял свою…

— И кто поймёт этих взрослых других рас, — добавил Донот. — Для них всякая группа подростков, даже вместе со взрослым — подозрительна. А обувь… Что, и её надо было незаметно вынести из дома? И — какую? Которую надеваю только зимой? Чтобы изображать уже сумасшедшего взрослого?

— А у меня и зимней нет, — напомнил Лартаяу. — Вообще никакой, с самого бегства из Гаталаяри. Сначала не до того было, потом — та «договорённость», потом — привык. И самому удобнее, и если, согласно моей легенде, так шёл через лес поздней осенью — надо соответствовать… И что, я не перейду этот завал — а кто-то не передаст мне ящик?

— Ты его один там не возьмёшь, — возразил Итагаро. — Нужны двое. И длины перекладины не хватит. Минимум два шага через завал с ящиком в руках…

— Я и пойду первым, — решительно ответил Лартаяу. — Увидишь, всё будет нормально.

— Главное, не споткнуться бы, — ещё сомневаясь, ответил Итагаро. — А это даже не та куча щебня в переулке перед домом «усыновителя». Правда, как-то ты там ходишь каждый день… Но всё равно я боюсь рисковать. Подождите, что-то придумаем…

— Что именно? Возьмём лестницу и используем как носилки? Это будет безопаснее?

— Ладно, давай как ты предлагаешь, — не без колебаний решился Итагаро, уже возвращаясь в подземный зал за ящиком. — Но если увидим, что не получается — сразу назад…

Они понесли ящик по коридору мимо Джантара, свернули за угол, Фиар с фонариком в руке последовала за ними — а Джантар с подошедшими сзади Донотом и Талиром остался стоять в углу, стараясь не отводить взгляд от удаляющегося пятна света на стене — но, видя лишь это пятно, мог только догадываться об остальном по шороху осыпающихся каменных осколков под ногами шедших через завал… Наконец луч фонарика будто нырнул куда-то, выхватив из мрака внутренность помещения, и неожиданно громко и отчётливо раздался голос Лартаяу:

— Видишь, удалось. Теперь давай разворачивать и подключать. Надо успеть к предутренним сумеркам, а ночи короткие. Только нужен свет…

— Да, мальчики, я сейчас, — Фиар перевела луч внутрь комнаты, и Джантару остался виден лишь мертвенный прямоугольник дверного проёма.

— А мы? — спросил Донот. — Так и будем стоять и ждать здесь?

— Я расположусь в зале, у начала подъёма, — ответил Талир. — Чтобы видеть и выход наружу, и нашу лестницу.

— А я пойду туда, в комнату, — сказал Донот.

Тёмный силуэт Донота на миг скрыл слабый свет, которым выделялся во мраке дверной проём — а как прошёл сзади в подземный зал Талир, Джантар вовсе лишь услышал. И сам этот мертвенный свет действовал даже более усыпляюще, чем полная темнота, так что и шорох осколков под ногами Донота показался чем-то нереальным. И лишь мысль, как сумеет перебраться через завал он сам — не дала вовсе отвлечься, отключиться…

— Что, Донот, перебрался? — донёсся из комнаты голос Фиар. — А ты, Джантар? Рискнёшь?

— А что делать? — ответил Джантар. — Не оставаться же в этой темноте…

Преодолевая всё же возникшее от неестественно слабого света головокружение, он осторожно, касаясь рукой стены, двинулся вперёд — понимая, что сейчас Фиар не может осветить ему путь. А завал постепенно повышался, да ещё под ноги то и дело попадалось что-то острое — и он, всякий раз рефлекторно отдёргивая ногу, с беспокойством думал: достаточно ли устойчиво лежат эти осколки, которых он даже не видел в темноте? (А в дыре на потолке, кажется, был остаток кирпичной кладки — то есть строительный материал вывалился даже не на всю толщину…)

— А не надо на всякий случай кому-то остаться и на повороте? — вдруг сообразил Джантар. — Подать сигнал фонариком, если что не так…

— Наверно, надо, — согласилась Фиар. — И нельзя всё время держать фонарик включенным. Экран и так будет давать свет. Я иду туда…

— Подожди, дай мне войти, — ответил Джантар, осторожно ступая по осколкам завала и касаясь рукой правой стены.

— Подключились, — донёсся голос Итагаро, и Джантар понял, что видит уже не мертвенный, а довольно яркий голубоватый отсвет экрана на стене комнаты. Но тут под ногой что-то повернулось — и он, чтобы не упасть, шагнул шире, на уже близкую ровную поверхность бетонного пола, едва не столкнувшись с Фиар у самого входа в комнату, откуда доносилось лёгкое пощёлкивание клавиатуры терминала. Должно быть, Итагаро уже вводил ключевые слова — а то и отбирал появлявшиеся варианты…

…И только тут, когда Джантар входил в озарённую голубоватым сиянием комнату за завалом — до него будто наконец дошёл смысл происходящего, и трудноопределимые в словах чувства охватили его… Если до этого момента все мысли были заняты ближайшими, практическими целями: успеть к автобусу, к вагону, переправить ящик по лестнице, преодолеть завал — то теперь прежняя суета ушла, уступив место напряжённости ожидания. И Джантар даже подумал: вполне ли всё-таки справедливо, что сейчас рядом не будет Фиар и Талира, оставшихся на своих наблюдательных постах. Хотя Ратоны, Минакри и Герма — вовсе не было тут с ними…

«Вот именно… Как они сейчас? Герму есть что делать… А Ратона, Минакри? Просто спят? Или тоже смотрят на небо — и думают о нас? Как мы здесь, как нам удаётся?..»

— А всё же знать бы: что за архив, что за линия… — прошептал будто застывший перед терминалом Донот.

Но сейчас и эти слова не вполне дошли до Джантара… Чувство прикосновения к тайне охватывало его, вытесняя прочее… И вот уже на вдруг потемневшем экране вспыхнули зелёным светом какие-то буквенно-цифровые коды, а Итагаро что-то нажал на пульте — и зелёный треугольник курсора остановился у одного из кодов, призывна мигая. Будто сигнал или маяк над входом в некую иную реальность — такой образ представился вдруг Джантару…

— Есть… — даже не прошептал, а скорее выдохнул Итагаро. — И похоже, не отдельные фрагменты, именно целый фильм. В общем, включаю запись…

Все ещё напряжённее замерли, затаив дыхание. Стало так тихо, что Джантар не слышал даже своего дыхания и ударов сердца — лишь чуть вибрирующее жужжание электронного луча на экране. И в этой тишине как-то медленно и торжественно (хотя само движение лишь угадывалось по отблеску на коже) Итагаро положил руку на одну из клавиш — и её обычно тихий щелчок позвучал как выстрел или треск искрового разряда…

И… ничего особенного не произошло. Лишь два слова: «Идёт перезапись» — беззвучно вспыхнули зелёным светом крупных букв на тёмно-синем фоне экрана. Но Джантару показалось — будто и они ворвались торжественным аккордом прямо в какой-то из центров его мозга, ведающий слуховым восприятием. И он даже ещё напряжённее замер, ожидая, что появится на экране дальше…

И не он один… В ожидании, казалось, замерли не только они сами, но и всё вокруг. И лишь мгновения текли какими-то каплями вечности, почти ощутимо падая из будущего в прошлое сквозь тонкую грань настоящего. (Краем сознания Джантар ещё отметил: прежде ему не приходилось переживать подобного…)

А электронный луч звенел в тишине уже почти оглушительно — и… ничего не менялось. Хотя казалось, ещё немного, ещё мгновение — и что-то произойдёт, что-то должно измениться… Но время всё так же текло каплями мгновений, а электронный луч ровно и бесстрастно звенел, чертя на экране всё тот же неподвижный кадр с двумя словами — и только…

— Но… как же так? — наконец опомнился первым Итагаро, и шёпот прозвучал в напряжённой тишине подобно удару грома, разорвав её.

— А…что там? — так же громко от напряжения спросила Фиар. — Не получается?

— Как будто получается, но… На экране только эти два слова: «идёт перезапись» — и всё… — объяснил Итагаро. — Хотя лента в кассете, чувствую, движется, и на неё что-то записывается. Но такого я не ожидал…

— А я разве не предупредил? — донёсся непонятно как преодолевший расстояние голос Талира. — Я сразу понял, эта программа так и работает: что перезаписываешь — не видишь. На экране подтверждается лишь сам факт перезаписи.

— И я знал, и забыл… — признался Джантар дрожащим от волнения голосом. — Всё равно думал, будет как-то иначе…

— Но как бы ни было, совпадение по всем ключевым словам дал один этот код… — уже растерянно ответил Итагаро.

— Я тоже думала, хоть что-то сразу увидим, — голос Фиар показался Джантару ещё более расстроенным. — А так надо ещё не дать себе уснуть, пока идёт запись. Всё время говорить о чём-то, чтобы не задремать. Да и о чём? Если даже не знаем, что записываем…

— Что-то записываем, — ответил Итагаро. — Повода предполагать неудачу нет…

— Да, верно, — уже спокойнее согласилась Фиар. — Просто я не ожидала, что это будет так. Хотя мне кажется, мы всё делаем правильно…

— Но всё равно: не закончив дела, не узнаем, если ошиблись в чём-то с самого начала, — добавил Итагаро.

— И всё-таки, что за линия? — повторил Донот. — Куда мы подключились — и кто и почему мог её так оставить? А мы всерьёз и не думали… Конечно — сразу нашли простое решение проблемы. Но кто знает, откуда что-то записываем…

— Думаешь, всё же военный или ещё какой-то секретный архив? — переспросил Итагаро. — Из которого мы записываем то, что в нём есть об экспедиции, а другие до нас — что-то патологически извращённое? Хотя сам удивляюсь такому сочетанию… И не представляю: что может быть за архив, где расположен? Но теперь куда отступать — запись уже идёт! И те, другие, бывали здесь без серьёзных последствий… И в конце концов: разве мы проложили линию, и отвечаем за то, куда она ведёт?..

— Мы проверяли слух о подземелье, где есть такая линия, — напомнил Джантар их легенду. — Как обычные подростки, которые могут забраться куда угодно — в поисках кладов, по ходу игры. Или как меня угораздило подняться на стройку…

— Но насколько сами взрослые понимают, что мы — необычные подростки? — переспросила Фиар. — Или тоже воспринимают как обычных? Примут ли всерьёз такую версию, если что?

— Принимают же что-то всерьёз, когда речь идет о детской преступности, — горестно ответил Донот. — Так что у меня на душе неспокойно. Мы же в любом случае не могли не понимать, что линия кем-то специально проложена, куда-то подключена, на связь по ней откуда-то идёт энергия… И тут уж — вопрос, как выглядит всё это с точки зрения закона…

— Будто и я весь вчерашний… то есть уже, наверно, позавчерашний вечер не думал об этом, — ответил Джантар. — И это же — совсем не то, что взрослые обычно нам приписывают…

— Я понимаю. И как будто ничего формально не нарушаем, используя ничьё имущество — а неспокойно… — повторил Донот.

— Но, судя по видению Джантара, всё должно пройти благополучно, — снова донёсся благодаря удивительной акустике подземелья голос Талира.

— Да, но оно — лишь о том, как будем идти обратно, — уточнил Донот. — Что никто больше не явится сюда сейчас, нам не придётся бежать, бросив нашу технику. И мы это поняли как счастливое предзнаменование. Но что дальше — не знаем…

— А… если я прямо сейчас попробую настроиться на возможные дальнейшие события? — сообразил Джантар. — Но вы тогда говорите о чём-то, чтобы не заснуть. А то неподвижный кадр на экране действительно усыпляет…

— Но и отвлекаться от экрана нельзя, — ответил Итагаро. — Вдруг придётся менять кассету, если одной не хватит.

— Вот и давайте говорить о чём-то, не очень отвлекаясь от экрана, — предложила из коридора Фиар. — Но фонарик, как условились, включаю только в особом случае. Хотя и говорить ни о чём не хочется…

— Тогда просто не будем мешать Джантару, — ответил Талир. — Пока нас не очень клонит в сон…

А Джантар уже сел на пол, прислонившись к холодному бетону стены, и попытался сосредоточиться — но сразу почувствовал: это будет непросто. Мысли всё возвращались к той неотчётливой тревоге — и к возможной юридической оценке всего их предприятия. Но по-прежнему не было чувства, что они в чём-то неправы, делают недозволенное: наоборот, правы как раз они, а неправы те, кто заставляют всех блуждать в потёмках тайн, верить в мифы и стереотипы, способные удовлетворить лишь отсталых и ограниченных. И это — в нынешних обстоятельствах, когда вовсе странно ожидать, что никто ни о чём не задумается, не возьмётся искать выход… Но то — вообще. А конкретно? Не сделали они какой-то тактической, даже технической ошибки, которая в итоге каким-то образом выдаст их?

Да, наверно, вот с чем связана тревога этих дней… Не с общими, принципиальными соображениями — с конкретным просчётом… Но в чём именно? В готовности взрослых принять версию о проверке слухов? В безопасности того, что до них много раз делали другие? Или их могли просто запомнить по дороге: в автобусе, на вокзале, в вагоне? Или… о чём ещё, возможно, пока не думали? Но и как было думать, настраиваться — если мешала та же тревога? И… на что? На то, как потом (кстати, когда и где именно?) будут смотреть запись? Или, не забегая так далеко вперёд: как будут ехать обратно, как выйдут на своей платформе?..

А впрочем — и не получалось. Перед внутренним взором не появлялось никаких образов, как ни старался их вызвать — было лишь это странное, возбуждённо-обеспокоенное состояние. А электронный луч всё так же звенел на экране, и лента в кассете продолжала принимать на себя какую-то, пока скрытую от них информацию…

16. Корни разума

— Джантар, просыпайся! Дело сделано, пора уходить! — голос Фиар будто пробился одновременно с ярким светом сквозь веки закрытых глаз.

— Что это? Где мы? — ничего не понимая, Джантар хотел закрыть глаза рукой и повернуться — но локоть наткнулся на что-то твёрдое… Что? Ничего такого с этой стороны кровати не было…

— Всё в порядке, ты здесь, с нами, — объяснила Фиар. — Просто заснул. Только, у кого фонарик — не светите Джантару в лицо…

— Да, правда, — донёсся издали голос Донота (и свет померк, уйдя куда-то в сторону. — Но всё равно надо вставать и уходить…

— Но где это я… то есть… где мы все? — Джантар в приступе тоскливого ужаса рванулся, снова ударившись локтем о твёрдую поверхность… Но и перед открытыми глазами — был лишь полумрак незнакомого помещения, и даже голоса товарищей, казалось, лишь дополняли общую тягостно-тревожную обстановку.

— Здесь, в подземелье, — ответил невидимый в темноте Итагаро. — Не помнишь? Или ещё не совсем проснулся?

— Нет, помню… А это… — уже спокойнее ответил Джантар. — Наверно, опять депрессия при пробуждении. У меня бывает… Особенно, если просыпаюсь в необычной обстановке — вот как сейчас. Да, а надо всё уложить в ящик… — добавил Джантар, спросонья припоминая, как всё было. — Перенести через завал, поднять по лестнице… Сначала по этой, а потом главное — той, нашей…

— Мы уже уложили, — ответила Фиар. — Ящик стоит в зале, Талир ждёт нас там. Вернулись за тобой… Постарайся проснуться — надо же ещё пройти завал.

— А… не рано собрались уходить? — спросил Джантар, ещё с трудом вставая при поддержке Фиар и Донота. — Первый обратный рейс в 2 часа с какими-то минутами…

— Но и запись заняла сколько времени, — ответил Итагаро. — А дойдём до платформы уже где-то к рассвету…

Джантар, ещё борясь с остатками сна, шагнул вслед за Донотом, сразу и не поняв куда — и чуть не налетел на возникший в свете фонарика край дверного проёма, едва успев увернуться при следующем шаге, а ещё через два шага, уже в коридоре — ощутил под ногой что-то твёрдое и острое. И лишь после ещё шага — завал вырос перед глазами, и он, ступив на особенно острый осколок, с резким вздохом отдёрнул ногу, едва не сбив с ног Донота. Впрочем, теперь здесь пришлось идти уже не во мраке — и спустя ещё несколько осторожных шагов завал остался позади.

— В чём дело, Джантар? — спросила Фиар, едва они ступили на ровный пол коридора. — Ты… не порезал ногу?

— Кажется, нет… — неуверенно ответил он. — Но посмотреть надо… Донот, посвети, — опираясь на руку Фиар, Джантар приподнял правую ногу. След острого обломка глубоко вдавался в кожу, но крови не было видно.

— Обошлось, — с облегчением вздохнула Фиар. — А то ещё не хватало бы… Что ж, идём наверх. Кто возьмёт ящик?

— Давайте, как и тогда, — предложил Донот. — Только в обратном порядке: Лартаяу и Итагаро поднимутся первыми, а мы с Талиром будем нести ящик, и там передадим им наверх…

— А как тогда опускали? — спросил Джантар. — Я сам не видел, держал лестницу. И мне даже трудно представить…

— Пришлось взяться обоим за один конец перекладины, а второй протянуть вниз, — объяснил Лартаяу. — Риск, конечно, но что делать? И так же придётся поднимать…

— Только теперь — ещё и лестницу, — напомнила Фиар. — Ладно, дайте мне фонарик, и пойдём…

Едва они вышли из коридора в зал, на Джантара сразу повеяло прохладой — но не свежей прохладой ночного воздуха, а сырым подземным холодом, который он ощутил всей кожей. Ведь тут, в отличие от комнаты с розеткой, воздух не был согрет их общим дыханием за ночь — и пусть Талир, наоборот, провёл это время в зале, согреть там воздух своим дыханием он один не мог… А Джантар был в одних плавках (не надел же хотя бы рубашку, как другие) и впереди их ждала ещё предутренняя прохлада наверху. Хотя — ощущения первого момента, пока организм не адаптировался к температуре… А вот проблема — подняться, да ещё со всем грузом…

Джантар и теперь шёл замыкающим, следом за Фиар, которая освещала путь шедшим впереди. Луч выхватывал из тьмы всё новые и новые ступеньки. Наверху (как казалось, под углом даже не в 48, а каких-нибудь 64 градуса к горизонту) тускло серело отверстие провала, через который они спустились сюда. Хотя умом Джантар понимал, что по столь крутому спуску и сойти не смогли бы — но так казалось отсюда, снизу…

— Подождите… Всё ли мы хорошо рассчитали? — прервала молчание Фиар. — Лартаяу и Итагаро, поднимаетесь первыми, Донот и Талир передают вам ящик, я держу фонарик, Джантар — лестницу… Надёжнее — чтобы её держали двое…

— А как это сделать? — переспросил Лартаяу. — Одной рукой будешь держать фонарик, другой — лестницу?

— Тоже риск… — ответила Фиар. — Но иначе не получается…

Тут в свете фонарика наконец появилась самая верхняя из сохранившихся ступенек, на которую опирался низ их лестницы, а поодаль за ней — остатки бывшего верха подъёма, что вдруг показались Джантару ещё более осевшими, чем прежде. Хотя уж этого не могло случиться за столь короткое время… Или… могло?..

Но подниматься надо было — и Джантар, как и в первый раз, крепко сжал обеими руками низ лестницы справа и навалился на неё всем весом. Слева её одной рукой держала Фиар, фонариком в другой освещая путь поднимавшимся: сперва Итагаро, затем Лартаяу. После этого вновь наступил самый ответственный момент: Донот и Талир подняли ящик, а Лартаяу и Итагаро приняли его сверху — но Джантар и теперь был сосредоточен на том, чтобы не дать лестнице соскользнуть вниз, и лишь когда стал подниматься Донот, с облегчением понял: с ящиком всё в порядке. Затем поднялся Талир, следом (передав ему наверх фонарик) — Фиар… Осталось подняться лишь самому Джантару — и вновь при этом держать лестницу снизу было некому. А наверху, на фоне звёздного неба, он видел лишь силуэты Донота и Талира — Фиар прошла вперёд, освещая путь Лартаяу и Итагаро в проходе между стенами…

— Поднимайся, Джантар, мы держим, — прошептал Талир.

Вновь не без колебаний Джантар ступил на лестницу и стал подниматься — хотя она, как и в прошлый раз, стояла устойчиво. И лишь уже поднявшись, и пройдя между Донотом и Талиром (для чего им пришлось чуть посторониться) — он вспомнил, что надо поднять и саму лестницу. И что, если уронят при первой неудачной попытке, вторая даже не будет возможна (не говоря о грохоте, который далеко разнесёт по окрестностям гулкое ночное эхо) — и сама лестница останется лежать в провале доказательством их пребывания здесь… Но по негромкому лязгу, донёсшемуся из темноты, он понял: Донот и Талир уже поднимали лестницу — всего вдвоём, хотя Джантару казалось, что нужны усилия троих. А он даже не видел, как они это делают, чтобы помочь им…

— И лестницу уже подняли? — спросила Фиар, вернувшись. — В такой темноте…

— Но я-то вижу, — ответил Талир. — Риска в общем не было.

— Ты видишь, а Донот и Джантар — нет. Хотя пока всё идёт удачно, — Фиар снова повернула луч к выходу. — Ладно, мальчики, пойдём…

— А где твоя «взрослая» одежда? — спохватился Джантар, поняв: сейчас он видел Донота в плавках. — Её хоть нигде там не забыли?

— Всё время была в ящике, — с досадой ответил Донот. — Я даже как-то глупо чувствую себя в ней… Действительно, с какой стати копировать лоруанцев? — добавил он (словно продолжая разговор, начавшийся ещё в подземелье, часть которого Джантар проспал). — Если стыдятся своего тела — это их проблема, а не наша! А сама их светлая кожа… Мы их не заставляем ходить без рубашек — но почему сами должны… как они? И с «возрастом физического созревания» — мы будто хуже всех других рас… И не решаемся поднять вопрос о нашем своеобразии, хотя другие — запросто! Правда, у нас и дело — не в вере, не в обычаях, как у тех…

— Верно, совсем другое, — согласился Лартаяу, встречая их у выхода из пролома. — И что так радикально меняется в человеке с 16-м, 17-м или 20-м днём рождения — что он вдруг сразу должен вести себя иначе? Чтобы было видно: уже не ребёнок — взрослый!.. Когда-то у нас жрецам хватало набедренных повязок — а тут ориентироваться на тех, у кого и нищие застёгнуты наглухо! И правда: не рискуй мы с кассетой — почему тебе не ехать обратно как есть? Одна остановка, кто особенно увидит…

— Но пока это ещё нужно, — со вздохом Донот стал натягивать «взрослую» одежду. — Лишний риск себе позволить не можем…

— И правда, почему так… — Джантар не сразу и заметил, что произнёс это вслух. Ведь показалось — только подумал…

— Джантар, о чём ты? — не поняла Фиар.

— Всё о том же… Как одни народы начинают копировать внешние проявления культуры и быта других, — ответил Джантар. — И выработанное кем-то в совсем других условиях — становится эталоном для всех, и чуть ли не показателем общей цивилизованности. И — постепенно, незаметно, будто и нет никакой борьбы, просто глупо что-то отстаивать. И как бы никто тебя ни в чём не ущемляет — просто понемногу оказываешься вынужден подстраиваться под других…

— О чём же говорили и я, и Минакри — ещё тогда, сразу, — напомнил Лартаяу. — Чужой быт, чужие законы, чужая школа…

— Да, но почему? Мы же — не отсталый народ, который перенимает чужую культуру в готовом виде… — продолжал Джантар. — Хотя был момент, в чём-то отстали. Но и то можно понять, почему отстали в экспериментальной физиологии: учитывая, что значит вторгнуться в живую материю — для них и для нас… А в физике, математике, технике — подобных проблем не было… И неужели достаточно всего раз допустить застой — чтобы потом, догоняя другую культуру, перенимать и чисто внешние, второстепенные черты, возможно, неестественные для нас самих? «Конвейерную» школу, одежду, предназначенную для другого климата?

— Сразу почему-то решили, что такая школа привела к взлёту лоруанской науки и техники, — ответил Итагаро. — Хотя, думаешь, я сам понимаю: что нам мешало открыть первыми тот же спектральный анализ, почему он должен был прийти к нам из Лоруаны? Или интегральное исчисление — развито в основном лоруанской наукой, хотя основы издревле заложены у нас? И так же: двигатель внутреннего сгорания, большая часть практических применений электромагнетизма… Правда, для нас это была эпоха войн с Шемрунтом, Уиртэклэдией, а для Лоруаны — времена относительной стабильности. Тоже забывать нельзя…

— Но при чём тут то, что не подходит к нашим условиям и культуре? — возразил Лартаяу. — Пусть у них светлая кожа, пусть сама их раса происходит из зоны холодных лесов на юге континента — это ещё можно понять. Но — что у них не принято давать детям даже минимум образования в семье, до школы? И личность как-то менее самостоятельна, надо ждать особого возраста, чтобы предъявить человеческие права во всей полноте…

— Мальчики, пойдём, — напомнила Фиар (и мутно-серое пятно света сдвинулось с зарослей травы в сторону, посветлев на тропинке). — Да, вот сюда. Видите, как идёт тропинка? И говорите тише…

— Конечно, — согласился Итагаро, разворачивая ящик перпендикулярно тропинке, как и было в видении Джантара. — Но всё же — как со стандартами, и враждебностью к непохожим на большинство? Неужели и есть — просто остатки животных инстинктов? Например, той же выбраковки мутантов в дикой природе?

— Да, но мы — люди! — как в том разговоре, повторил Лартаяу. — И у каждого — свои личные особенности! У нас это понимали издревле, наша система образования это учитывала! А у них, кто отличается — противостоит стаду одинаковых, чья одинаковость для них священна! Хотя у каждого — и свой человеческий разум… И неужели трудно понять: претендует на признание своих отличий — совсем не враг общей, высшей правды?

— А это как раз военный подход к делу, — ответил Итагаро. — Это же им всюду, из ничего, в мирное время — мерещатся враги и предатели! Хоть бы подумали: враги чего, предатели чего? И в чём теперь сам смысл их службы, что от кого защищают? Стоит ли того превращение личности в механизм для исполнения приказов? А они даже гордятся, как какой-то доблестью: всегда сумеют «выполнить приказ», переступив всё человеческое… Так и переступили — в Моаралане! Жалобно оправдывались перед бандитами — а кто-то, говорят, видел, как им продавали армейское оружие! Для борьбы с реальным врагом не годятся — и зачем нужны в таком количестве? Просто некий символ, реликт прошлого, дань традиции? А твой брат, мои родители, родители Талира — не «символ», реальные люди! Поверили, что связывают судьбу тоже с чем-то реальным и нужным!..

— Это… к трусости «образованных» и доблести «простых»? — понял Джантар. — К той газетной дискуссии?

— Да и что защищать… — печально согласился Лартаяу. — Этот тупой «конвейер» образования, что делает людей опустошёнными? Этих крикунов о грядущей безнадёжности, произвол над личностью? Как дойдёт до дела, человек подумает: ради чего рисковать, стоит того или нет?..

— Ты не представляешь всей глубины их тупости и запрограммированности, — ответил Итагаро. — Это наши, каймирцы, не очень поддаются обработке, которую люди проходят в армии — а остальные… Я же видел: человеческие особи, которых отучили сомневаться даже там, где нужно для высшей цели! Хотя и понимания цели как таковой нет: её каждый раз заново разъяснит очередной командир в очередном приказе. О каких-то остатках человеческих чувств — уж не говорю… Страшно, что можно сделать с людьми такое. А конкретно там, в Моаралане — элементарная трусость. Они же — сила только на фоне слабых…

— И я сколько думал об этом, — признался Джантар. — Цель неясна — но существует некая сила, аппарат подавления, принуждения, что страшнее всего — с правом «ликвидации» своих же. Будто, если один раз ошибся — уже враг… Люди шли воевать добровольцами, а оказывалось: одно дело — общие, высшие цели всей борьбы, и совсем другое — какой-то конкретный командир. покажется такому, что кто-то проявил трусость, или тот не сумеет доказать что он не вражеский шпион, или просто не так обошёлся с каким-то «старшим по званию» — и уже заседает суд, и выносит… не врагу, а своему, который не меньше других верил в правоту общего дела — смертный приговор! Хотя на войне никак не предусмотришь всего: одному разуму и воле противостоят другой разум и воля! И свой, которому что-то не удалось, от этого ещё не враг… Но — и не раб, который продал кому-то свою жизнь! Сделал выбор, вступил в борьбу за общее дело — не затем, чтобы его принесли в жертву под настроение, или так припугнув «ненадёжных» среди своих! А для лоруанцев в порядке вещей — стоять тупым стадом и смотреть, как взбесившееся ничтожество, пользуясь безнаказанностью, вершит суд… Но для наших, для каймирцев — какой он тогда свой? Как раз — враг, предатель общего дела, с которым и поступали соответственно… Зато теперь в учебниках, газетах — участие каймирцев в войне представлено в основном через эти случаи. И тут вам уже — не одежда и не школа…

— Но не пишут, как после каждого восстания новый командир-каймирец обращался не к страху солдат, а к совести — и одерживали победы с малыми жертвами! — добавил Итагаро. — А у лоруанцев будто заложено в генах: выше по званию — тот, кто действует не умом, не верой, а страхом, и бессмысленно гонит массы людей на смерть! А кто знает дело, может предложить лучший вариант — где-то внизу, в подчинении, наверху должен быть тот, кто может организовать стадо, кого боятся больше, чем самого врага! А наши — не стадо, их не надо «организовывать», принося в жертву некоторых для устрашения всех! Наоборот, понимали, что идёт война за избавление человечества от извечных несовершенств… Да, вот вам — два разных подхода к ценности и смыслу жизни. У нас человек и на войне — личность, а у них и в мирное время — ниже законов, приказов, стандартов, рассчитанных на тех, в ком не найти высших чувств и устремлений, чтобы через это обратиться к ним! А мы так долго принимали это за готовность понять слабых, страдающих, прийти им на помощь! Будто не видели: их идеал — община равных в несовершенстве, в унижении, а не в достоинстве, как мы ожидали! И даже эта одежда… Зачем она: для защиты тела от факторов природной среды — или стандартизации человеческого облика? Кто-то несовершенен в строении тела — надо это скрыть, но тогда… Один — в набедренной повязке, другой — в глухом костюме с ног до головы, значит, тому есть что скрывать, и это снова очевидно. И надо так же одеть всех — чтобы те, кому нечего скрывать, не вообразили, будто они лучше. А что им так неудобно — неважно… Это у нас каждый — такой, как есть, а у них каждый — не лучше кого-то. И вообще сам по себе стоит немного, главное — единый стандарт…

— Но что уже получается… — не согласилась Фиар. — Что сама светлая кожа, более массивное телосложение — воспринимаются как несовершенство, которое надо скрыть? Не приспособления организма к другим условиям — а несовершенства?

— А не хотелось бы быть, как они: тяжёлого сложения, ниже ростом и с бородой, — ответил Лартаяу. — Хотя и ничьей вины тут нет: в разных условиях шёл отбор разных генов…

— Да и физической выносливостью как раз они нас превосходят, — напомнил Итагаро. — И тут у них даже комплекс превосходства: вы слабее нас, не можете сплотиться перед трудностями…

— Знакомые доводы… — не выдержал Лартаяу. — А самих только гонят страхом и ложью, когда нечего отстаивать на уровне высших потребностей! И чего стоит на практике — ты видел в Моаралане! Сплошное обоснование и оправдание инстинктов, а не защита чего-то высшего… Кстати — а продолжительность самой жизни? На сколько хватает этой их силы, выносливости, и прочей «мужской доблести»? Не знаю, в том ли причина, что наши гены прошли отбор в условиях степей, пустынь, саванн, а их — тайги и болот, или в чём-то другом — однако… Ладно, приоткрою вам кое-что о себе. Помню, что в тот раз моего тела хватило только на 72 года, и это была уже старость. И то в довольно благоприятной для долголетия обстановке: детство в аристократической семье, причём в самом хорошем смысле, потом — монастырь, который как-то обходили стороной войны, эпидемии, и прочие ужасы того времени… По крайней мере — насколько сейчас помню. Но саму цифру 72 — помню точно. И могу повторить: не хотелось бы быть маленького роста, тяжёлого сложения, и быстрее израсходовать силы организма — как более массивная звезда, если подходит это сравнение. Ведь что толку с больших физических сил — если в 50 или 60 лет, образно говоря, работаешь уже на гелии, а к 70-ти — на последнем углероде, осталось напоследок полыхнуть, как Сверхновая, «простой мудростью старших», и погаснуть для этого мира — а кто-то в свои 70 ещё полон сил и планов? Другой вопрос — почему так…

— Тоже верно, — как-то с неохотой согласилась Фиар. — Хотя долгожители есть у всех народов — насколько выше средние цифры у нас… И я как будто вспоминаю: мне в тот раз немного не хватило до 94-х… Но… не хочешь же — сказать, что существует интуитивно осознаваемое биологическое несовершенство целых народов и рас?

— Будто и меня не пугает такая мысль… — признался Лартаяу. — Но чем ещё могу объяснить?..

— Но и мы, наверно — не те, какими хочется быть им, — предположила Фиар. — Например, по их ощущениям, остаёмся детьми и в возрасте, когда у нас уже свои дети…

— И что тут плохого? — не понял Лартаяу.

— Ничего. Просто — другой ритм жизни, цикл развития личности, самоощущение тела и духа. Это для них так же неестественно, как для нас — их одежда, их понятия о детстве и взрослости, их школа…

— Думаешь, им кажется, будто мы что-то теряем на этом? — переспросил Лартаяу. — Или наоборот, не доходим до каких-то истин? «Высшей правды» их солдатского строя по сравнению с нашей старой жреческой школой; «высшей правды» человека, которому неуютно без одежды с ног до головы; «высшей правды» старшего, который безнаказанно пользуется слабостью младших?.. И я не хочу специально доказать, что они хуже, найти побольше изъянов, несовершенств, я хочу понять, разобраться — но получается… И всё же чем определяется: кто кого должен больше стараться понять, соответствовать чьим стандартам — и почему не наоборот? Что потеряли бы они сами, если бы учились, как мы, или школьники в Чхаино-Тмефанхии: где тоже учебники делятся на темы и разделы, но там это не «сдают» в конвейерном ритме все к одному сроку, поспешив в одном, не поняв другое, уже забыв третье — и оценки свидетельствуют, что человек знает и умеет, к каким делам готов, а не что формально «прошёл», и уже не помнит? И в этих тренировочных лагерях: либо действительно готовились на случай чрезвычайных ситуаций, либо — их закрыли за ненадобностью, как слишком дорогостоящее прикрытие мелочного помыкания младшими?.. И вы же чувствуете: многое из правил и законов будто придумано в расчёте на остатки животных инстинктов, для придания им относительно облагороженного человеческого подобия! А по этим правилам и законам должны жить люди! И давайте скажем прямо: разве эволюция живой материи заканчивается на человеке? Или всё же — продолжается в нём? И как в среде любого вида — есть не только более и менее совершенные особи, но и целые группы? И вопрос: почему более совершенные должны жить по законам и правилам менее совершенных, рассчитанным лишь на тех?..

На этом Лартаяу вдруг закончил — и наступила тишина. Даже тех прежних, вечерних звуков не раздавалось в предутренней тьме — и сами звёзды чуть расплылись в лёгком тумане. Всё вокруг притихло перед рассветом… И Джантар шёл молча вместе со всеми в этой тишине, напряжённо думая над словами Лартаяу. Ему хотелось что-то возразить, найти иной ответ, объяснение — но ничего не приходило на ум. Да и интуитивно он чувствовал: Лартаяу прав во многом. И сам уже сколько размышлял — и всё не мог объяснить для себя: почему культуры некоторых народов Фархелема будто несли печать ущербности, уязвлённого самолюбия, обиды на другие страны и народы (не всегда понятно за что)? Хотя лоруанцев он никогда не думал причислять к таким — и так же интуитивно не мог принять идею, что есть народы и расы, более и менее совершенные… И вот теперь — было нечего возразить на слова Лартаяу… Всё безупречно, строго логично — но к каким выводам вело…

— И всё же что-то не то, — наконец прервал молчание Талир. — Как бы ни было, человечество Фархелема — единый вид…

— Ничего не могу поделать с фактами, — ответил Лартаяу. — И страшно представить, куда ведут такие рассуждения. И тоже легче думать, что человечество состоит из равных в своём достоинстве… Но с кем мы оказываемся наравне, пытаясь верить в это? С рабами варварских обычаев, основанных на инстинктах — которые, от чего их ни освобождай, всё равно превращают любую демократию в диктатуру, а свободу — в подобие тюрьмы или рабства? И продолжаем верить, что их надо ещё от чего-то освободить, дать какой-то шанс — а они остаются, кем были, и так же глумятся над идеей свободы и достоинства! Воруют на заводах, в институтах, достижения цивилизации идут на рынок тайных преступных услуг, а поймаешь их на этом, схватишь за руку — и ты уже враг какой-то группы, племени… А зачем их было тянуть в цивилизацию — если у них отсутствуют человеческие понятия, на которые она рассчитана? До них просто не доходит, что в городе, в отличие от дикой природы — всё не растёт само собой, а создаётся трудом людей, и люди — не обезьяны из группировки такого-то вожака?.. И сколько ещё поколений этих «простых» мы должны уговаривать жить честно, как-то перевоспитывать, от чего-то освобождать — пока наконец получим право сказать: хотим строить свою цивилизацию, чтобы никто не лез к нам с неполноценностью, а мы не были в чём-то виноваты, и что-то им должны? Или — если неизбежна такая, смешанная цивилизация — как не быть вынужденными жить по их законам, юридически отличаться от них?

— Да, но как ты будешь отличать, кто уже достаточно разумный, а кто нет? — переспросил Талир. — Сможешь чётко определить: между кем и кем, на основании каких различий провести грань?

— Вот именно… — Джантару показалось: вот и убедительный довод для ответа. — Всё кажется просто, пока идёшь от крайностей, но подойдёшь как будто к самой грани — и видно: чётких граней в человеческом обществе нет. Кто-то в чём-то чуть несовершеннее другого, тот — ещё кого-то, и так далее… Кому, на основе чего откажешь в праве считаться достаточно совершенным? Тем более, если и решать не в пределах одной культуры, а в универсальном плане, в масштабе всего человечества?

— И всё же именно наша культура не знала подгонки одних под стандарт других, — ответил Лартаяу. — Издревле было очевидно: люди очень разные, несовершенный в одном может быть совершенен в другом, потому у каждого должен быть свой путь и шанс. А у тех не так: особенности некоторых по какому-то произволу становятся образцом для всех — и нельзя даже спросить, почему то, а не это принято за образец. И в человеке не пытаются выявить сильные стороны: унижают тем, в чём слаб, ловят на неудачах в том, чего не может… Почему — если не из страха признать чьё-то несовершенство? И не чьё-то конкретно — а подсознательно скрытое чувство неполноценностибольших групп людей с особой культурой? Ведь не только отдельные люди — племена и расы очевидно различаются в готовности уважать достоинство и считаться с правами! А именно: у одних более выражена человеческая, разумная сторона психики, а у других — инстинктивная, унаследованная от дикой природы! Так что, хотя человечество Фархелема и единый вид — так ли едино духовно…

— И что предлагаешь практически? — не выдержал Талир. — Нельзя же беспомощно развести руками — и пусть все катится в пропасть!

— Мы как раз ищем выход, — ответил Лартаяу. — Для чего и побывали там, где побывали, и несём оттуда то, что несём… Хотя многим, похоже — всё равно, что дальше: жизнь или доживание, прогресс или упадок…

— И этому — искать биологического обоснования? — переспросил Талир. — Хотя может получиться убедительно… — тут же признался он. — Например, у них и старший возраст протекает иначе: всё становится безразлично, даже программы заботы о потомстве отходят на задний план. Но не дойти бы совсем до абсурда…

— Когда перед нами серьёзный практический вопрос, — напомнила Фиар. — Где и когда будем смотреть запись?

— Правда! — спохватился Лартаяу. — О чём только говорим, а это словно забыли! А надо же где-то собраться так, чтобы не вызвать лишних вопросов… И вообще, повторим: как дальше? Выходим на нашей платформе — и сразу ко мне, уже со стороны калитки, там разгружаем ящик, сам ящик и лестницу несём к Герму…

— Мы с Донотом там и ложимся спать, как уже бывало после такой ночи, — добавил Итагаро. — А Талир… Для его родителей — всё же впервые, к такому они не готовы. Нет, придётся первым рейсом автобуса ехать домой. Вместе ушли — вместе надо и вернуться…

— Смотрите, мы прошли между теми двумя холмами, — вдруг сказал Талир. — И не заметили… Видите, сзади? Если сейчас можете их видеть…

— Верно, — Джантар, увидев лишь тени холмов на фоне неба, сразу понял: те самые… Однако на юго-востоке, вопреки его видению, ещё было тёмно. — Но не рано ли мы вышли? Сколько может быть времени?

— Где-то час шестьдесят — час семьдесят, — ответил Лартаяу. — Уже астрономические сумерки. А возможно, и навигационные. И мы недалеко от платформы…

— Час шестьдесят… — повторила Фиар. — Тогда до первого рейса ещё долго. И если на платформе мы будем не одни…

— Кто в такое время отсюда поедет? — возразил Лартаяу. — Вот с загородных, сельских станций — уж точно будут в вагоне… Ладно, давайте пока решать остальное. Герм уже заканчивает наблюдения — пока доедем, свернёт и ляжет спать. А нам надо выгрузить у меня дома терминал, видеомагнитофон, одежду — чтобы отнести к нему ящик и лестницу…

— Видеомагнитофон, — вспомнил Итагаро, — я должен незаметно вернуть домой. И ещё вопрос: где оставим кассету с записью…

— И одежда… — добавил Донот. — Тоже: где её снять? У Герма я должен быть без неё! Сниму прямо в переулке — так рано никто не увидит. Потом, в другой раз, заберу домой…

— И я не могу сразу ехать домой с видеомагнитофоном, — продолжал Итагаро. — Родители увидят, спросят, в чём дело… А ещё — сумка, в которой брал его с собой. Её тоже оставлю у Герма, а на место верну днём, когда родителей дома не будет. И не увидели бы соседи — ненароком что-то спросят…

— А у Герма своего нет? — вдруг сообразил Джантар. — Есть видеокамера — по идее, должен быть видеомагнитофон!

— Большой, со своим кинескопом, — ответил Итагаро. — И не того типа, эта кассета не подойдёт. А у Фиар — того, что нужно, но стоит в доме на видном месте…

— И тоже отдельный от телевизора, а у меня и своего телевизора нет, — вздохнул Лартаяу. — Да ещё мой «усыновитель» тоже считает дом своим, и в любой момент может явиться за мной, если зачем-то понадоблюсь. И сдал его только семье Джантара — а застанет за просмотром нас всех…

— Можно собраться у меня, — предложила Фиар. — Я ещё целый день одна, родители вернутся к вечеру. И сначала там, у меня, всё выгрузить… Хотя нет, терминал оставим у тебя — он же и так твой. В крайнем случае «усыновитель» найдёт терминал, который вы оба по ошибке считали перегоревшим…

— А разве он знает, сколько и чего мы привезли с собой? — сообразил Джантар. — В крайнем случае скажем: терминал и «взрослая» одежда — наши!

— Не подумали сразу! — спохватилась Фиар. — Сказывается усталость бессонной ночи… Но ящик и лестницу надо сразу отнести к Герму.

— Вот, кажется, и решили, — подвёл итог Лартаяу. — Только идём быстрее, уже светает.

Джантар снова обернулся — и увидел: небо на юго-востоке чуть посветлело. Но впереди было по-прежнему темно — и даже Экватор Мира ещё сиял гигантской туманной аркой в черноте небосвода, среди россыпи слабых звёзд, пока не потускневших в свете занимающейся зари.

— А к прибытию вагона будет уже совсем светло, — добавил Итагаро. — Но и ждать на платформе не хотелось бы: вдруг там кто-то есть…

— Будем ждать поблизости, — предложила Фиар. — Но странно, — вдруг спохватилась она. — Сколько идём — и где платформа? И сама рельсовая дорога?

— Она же тут не освещается, как крупная магистраль, — напомнил Итагаро. — Небольшая, тупиковая ветка. На платформе единственный фонарь, и тот не виден отсюда. Тоже вопрос: для кого он теперь…

— И если сбились с пути — пока не можем определить, — с беспокойством продолжала Фиар. — Хотя к рельсовой дороге всё равно должны выйти…

— Вот платформа, я вижу, — очень вовремя ответил Талир (а то и Джантар начал беспокоиться). — Правильно идём, только медленно…

— Так пойдём быстрее, — повторил Лартаяу.

— И потом, утром, всё должно быть как обычно, — напомнила Фиар, прибавляя шаг. — Все идём как будто на море — а на самом деле сначала собираемся у меня и смотрим запись. С Ратоной и Минакри так и договорились. И надо успеть выспаться — смотреть со свежим восприятием, а не после бессонной ночи. Неизвестно же, что узнаем…

— И всё же: как… то, о чём мы говорили раньше? — вернулся к прежней теме Талир. — Ведь не абстракция — реальность нашей жизни! Есть более и менее совершенные люди — но нет чёткой грани между ними…

— Как… — начал Лартаяу. — Пока выходят из положения так: все «одинаковые граждане», законы одни для всех… Богатых и бедных, знатного рода и «из низов», с тёмной и светлой кожей, здоровых и больных, с сильным и слабым развитием экстрасенсорных… или вообще каких-то способностей. Считается одним из величайших достижений общественной мысли — и даже нет вопроса: откуда сам стандарт, кто подогнан к чьей одинаковости? Больной к здоровому, экстрасенс к неэкстрасенсу, богач к нищему — или наоборот? А, с другой стороны — эти местные законы… И опять же вопрос: откуда местный стандарт? Кто и как решает, что жители такой-то территории подлежат публичной порке, судебному испытанию, перепродаже в другую семью? А третья сторона: совсем уже специфические потребности и особенности — не отражены ни в «общих» законах, ни в местных. Все законы защищают тех, кто в чём-то уступает, отстаёт, а кто превосходит — тому даже стыдно просить о чём-то особом. И вот их, превосходящих, по закону как бы нет. Он — один для всех, а они не «все», они особенные… И что им делать?

— А это не шутка, — согласился Донот. — Получается: человек не мог знать то, что знает, не мог сделать то, что сделал! А если серьёзное расследование… Как в моём случае: воспламеняющиеся материалы в школу носить нельзя — а теперь объясни, как это из твоей одежды вырвалось пламя? Объясни — если подобных проявлений, согласно закону, не существует! Как свидетельства, доказательства — не принимаются! И понятно почему: загадочные, малоизученные… Но я с этим живу!.. Или — как в случае чего объяснить им: откуда знаешь то, что «естественным» образом знать не мог? Сразу думают: подслушал разговор, вскрыл чужое письмо! Хотя этого и в мыслях не было! Вот вам — законы, одинаковые для экстрасенсов и неэкстрасенсов, вот их справедливость…

— А сама ответственность? — снова с внезапной смутной тревогой ответил Джантар. — «Меры возмездия» исходят из того, что человек — почти животное, которое надо запереть в клетку и приспособить к примитивной работе? Не обращаются к его разуму, совести, доказать, в чём неправ — просто помещают в условия, вряд ли достойные и животного! А обставлено внешне: «Именем страны, именем народа…» Человек, может быть, годы жизни теряет за минуты ожидания, пока дослушает даже оправдательный приговор — а им что, главное — соблюсти своё величие, показать, насколько они выше тех, чьими судьбами играют! Особенно много думаю именно в эти дни… — признался Джантар. — И явную свою ошибку всегда сумеют представить как высший акт справедливости; но и если всё формально правильно — человек расплачивается куда тяжелее реальной вины, несёт ущерб, какого сам никому не нанёс! А если ошибка и обнаружится — разве сами расплатятся той же мерой? Хотя тут — и не врачебная ошибка в без того критической ситуации, когда любое возможное решение содержит долю риска! «Судебная ошибка» — когда кто-то врывается в жизнь другого человека и ломает её потому, что неспособен разобраться в чьих-то грехах без ущерба для ни в чём не повинных людей, а ему нельзя ответить тем же: он «исполняет свой долг»… на службе идее равенства всех перед законом! И служит — сам поставленный столь выше всех, чьи судьбы решает, но чьих проблем не обязан понимать…

— А на особое отношение претендуют, мол, люди безнравственные, стремящиеся сами встать выше всех, — добавил Лартаяу. — Хотят пройти напролом через благополучие и стабильность общества к своим целям… Например — кто может умереть, если не примет вовремя лекарство; или — из-за травмы не может принять позу, удобную для обыска? Этим он — уже враг идеи равенства всех перед законом? А против него — все права применить силу, оружие! И готовое оправдание: не подчинился, стал что-то требовать… Как не начать ненавидеть тех, под чью неполноценность это так устроено?

— Ты почти повторяешь ход моих мыслей позавчера вечером, — признался Джантар. — Хотя разве мы одни думаем об этом? Опять времена поисков: куда идти обществу, по каким законам жить, как быть с теми, кто не воспринял благодеяний…

— А их, наоборот, ещё жалеют: бедные, слабые, не повезло в жизни… — не мог успокоиться Лартаяу. — Хотя вот нам всем — очень повезло? Но наши истории для газетных излияний не годятся: не о ворах, не о нищих… Зато их голодное и холодное воровское детство — чуть ли не высокая трагедия! Будто пережили что-то ужасное, и вообще у них была воля к достойной жизни, а не те же банды и бродяжество — их естественная среда…

— А неспокойно на душе, если на ум приходит такое, — как бы от имени всех призналась Фиар. — Хотя с нравственной точки зрения мы всё делаем правильно…

— Но так воспитывают человека общество и законы, — ответил Лартаяу. — Надо всегда только верить, ждать, и бояться задать лишний вопрос. В этом — высшая справедливость, этим все одинаковы для закона. Верить кому-то — и знать, что тебе не верят, что-то скрывают, и лишь заняв какую-то особую должность, наконец получишь доступ к тайнам… А до того надо пройти свой путь, как остальные — чего-то не зная, не представляя, и даже боясь спросить? И человек с таким прошлым будет определять стратегию общества, решать чью-то судьбу, подсчитывать оставшиеся ресурсы планеты, давать указания, что ещё засекретить от кого? И тот потом, пройдя посвящение в тайну, с ужасом поймёт: все прежние планы идут прахом — реальность не на, что представлял? И кажется, сколько уже говорили об этом! Пора прекратить мучиться всё теми же сомнениями…

— И всё равно сомнения есть, — снова призналась Фиар. — Хотя как будто не в этом. Но тогда в чём же…

— Честному человеку странно и непривычно идти против закона, общества, — попытался объяснить Лартаяу. — Даже когда общество само нечестно с ним — а он чист перед своей совестью…

— А я ещё подумал… — начал Джантар. — Никакие законы не предусматривают возможности кризисов, радикальных перемен. Создаются как что-то незыблемое и вечное… А потом, рано или поздно, опять то же самое: власть не контролирует ситуацию; должностные лица ведут себя как сумасшедшие; рядовой гражданин не знает, кому верить, что делать; невозможно уже соблюсти присягу, выполнить инструкции… И это известно из истории — но человечество продолжает жить по законам, через которые в стабильные эпохи удобно управлять обществом, изображая всеведение, всепредвидение и всемогущество. Хотя потом, в нестабильную — эти же законы могут не оставить выхода, чтобы не оказаться виновным. А причины… Наверно — в инстинктах. Кто-то хочет быть самым главным вожаком стада, контролирующим абсолютно всё…

— А расплачиваются конкретные люди, — согласился Лартаяу. — За то, что кому-то удобнее загнать сложность человеческой деятельности в рамки животных моделей поведения…

— Но если так рассуждать — к чему вообще придём? — в голосе Фиар вновь прозвучал протест. — То инстинкты, это инстинкты… Где же разум?

— Там, где не хотят жить только по инстинктам, — ответил Лартаяу. — Хотят — как люди, а не дикие животные…

— И всё же хочешь сказать: по признаку соотношения древних и новых, животных и чисто человеческих программ поведения — различаются не только отдельные личности, но народы, расы и культуры? — с явным несогласием переспросила Фиар.

— И сам понимаю, что тогда получается с надеждой создать единое, более совершенное человечество — на основе многих взаимодополняющих культур… И самому страшно представить, к чему так можно прийти. И всё равно думаю: должна быть надежда, выход — но факты… Сами видите — что мы получаем в ответ на нашу веру в лучшее, и стремление к совершенству! И всё-таки выход должен быть…

— Взаимодополняющих культур… — повторил Джантар. — А правда: почему мы не могли сами открыть всё, что пришлось перенимать у лоруанцев? Чем они сумели «дополнить» нас, чего нам не хватало? Хотя бы в той же физиологии? Почему вместо её развития путём традиционной экстрасенсорики — пришлось перенимать их методы изучения живой материи? И какие…

— А знаете… возможно, лишь отставание в этом принципиальное значимо! — ответил Итагаро. — Остальное — случайные колебания исторической ритмики. Была эпоха бурного роста, кто-то немного вырвался вперёд, кто-то отстал — на десятилетия, если не годы — вот и не успели открыть и изобрести что-то сами! И другое дело — вторжение в живую материю. Где опять же сказались инстинктивные, подсознательные факторы: светлая раса решилась на то, что веками не могли решиться мы — и этим «дополнила» нас. А делает это больше чести нам или им — вопрос особый… Мы сами, наверно, ждали бы изобретения техники, которая позволит изучать живую материю неповреждённой — а они, не дрогнув, стали резать, вставлять трубки… Хотя и то верно: всякое открытие нужно вовремя, — со вздохом добавил Итагаро. — Так и получилось…

— И всё же странно… — с сомнением начала Фиар. — Ведь где они были, когда у нас уже велись первые известные в истории астрономические наблюдения? И даже — когда у нас уже печатались книги, был механический транспорт? А теперь одно случайное опережение — и извольте жить по их законам, обычаям…

— А мы их тогда, сразу, не поняли, — ответил Лартаяу. — Не разобрались: что для них закон, личность, общество. А потом это незаметно стало накладываться на нас самих. Хотели перенять то, с чем они пришли к успехам, а из своего отбросить то, что помешало достичь того же — и получили, что имеем. А так как менялись под их влиянием медленно, постепенно — и спохватываемся лишь сейчас…

— Но Чхаино-Тмефанхия осталась сама собой, — возразила Фиар. — Хотя там шло независимое развитие, а тут мы больше века в составе Лоруаны. И всё же: как решается, кто должен «подогнать» себя под кого? И почему им оказалось как бы нечего перенять у нас?

— Вот именно! — согласился Лартаяу. — Будто сами не видели, как по их законам личность приносится в жертву дурно устроенному обществу! Но знаете — их даже раздражает, когда личность свободна и уверена в себе. А вот если можно заставить человека годами оправдываться за то, что якобы украл, получил обманом, оказался в такой-то зоне без надлежащего пропуска — это нормально, «в обществе есть порядок»…

— Но выводить из этого биологические пороки целых культур, племён… — повторила Фиар.

— Раз так говоришь — сама ощущаешь это как пороки, а не невинные отклонения от нормы! И не можешь признать нормальным, если жизнь человека ценится постольку, поскольку не задевает интересов особей рангом повыше — ну, или стада низших, которые ради выгод цепляются за порядок, узаконивший этот ранг! И не можешь не видеть: одни культуры благоприятствуют проявлениям человеческих, а другие — животных форм поведения, среди одних — легче проявить себя в созидательном плане, других — разрушительном и репрессивном! Хотя достойные люди есть в среде любой расы и народа, вопрос в соотношении: где какая их доля реально имеется, и почему это так! Но видишь — тут особо психологически трудный вопрос, с такой его постановкой трудно смириться, — признался Лартаяу. — И казалось бы, почему: человек — существо биологическое, в нём продолжается эволюция, которая его породила…

— Поставить вопрос можно, и он правомерен, — ответил Итагаро. — Но какой получишь ответ, и что будешь с ним делать…

— Сейчас вряд ли найдём ответ, — сказал Джантар. — Подходим к платформе, где можем оказаться не одни…

Да, уже недалеко на фоне посветлевшего неба чернел прямоугольник станционной постройки. А сзади, на юго-востоке (как, обернувшись, увидел Джантар) уже явственно занимался рассвет, в лучах которого ещё виднелись лишь самые яркие звёзды, слабые же — будто на глазах растворялись в сиянии утренней зари.

— Сейчас будет совсем светло, — обеспокоенно прошептала Фиар. — Давайте скорее дойдём до платформы.

— Подожди, — остановил её Талир. — Сперва я пойду вперёд, проверю, нет ли кого-то.

Все остановились — а Талир, прибавив шаг, двинулся дальше. Вскоре Джантар уже не мог различить в полумраке его силуэт на фоне постройки. Все ждали, не решаясь продолжать разговор.

— Там всего один человек, — как-то очень скоро раздался шёпот незаметно возвратившегося Талира. — И чувствую, очень беспокоится, чтобы не появился кто-то ещё. Представьте реакцию, если появимся мы… Нет, рисковать нельзя даже при том, что Донот изображает взрослого. А до прибытия вагона ещё минут 20…

— Ты заставил его взглянуть на часы? — понял Джантар.

— А что делать? Никто из нас не взял своих. Видите, не очень мы готовы к такого рода тайным операциям. Встанем за платформой, будем ждать там…

Лартаяу и Итагаро подняли ящик, и все двинулись к платформе уже молча… Но Джантар понял: остро ощущалась незавершённость разговора, который пришлось прервать. Наверняка не зря возникшего здесь и сейчас…

В самом деле: что заставило говорить о таком? Чувства собственной неправоты не было… Но была смутная тревога, связанная непонятно с чем. И видение свидетельствовало о благополучном ходе событий лишь до момента, когда они пройдут между холмами… А говорить было нельзя: они уже встали у платформы, их мог услышать тот пассажир…

И они молча ждали — и сперва, как казалось Джантару, время тянулось медленно, но затем вагон показался из-за поворота дороги неожиданно быстро. То ли таким странным было сейчас у Джантара ощущение времени, то ли у пассажира на платформе неправильно шли часы… А тут ещё — поднимаясь на платформу, Джантар почувствовал, что его начало клонить в сон. Сказывалось напряжение полубессонной ночи… (А что было говорить остальным, которые вообще не спали — но как будто держались…) И Джантару постепенно становилось даже не до того, как смотрели на них и уже бывшие в вагоне трое пассажиров, и вошедший следом, действительно пугливо озиравшийся взрослый лоруанец — он думал лишь, как бы силы не начали оставлять его прежде, чем они доедут до своей остановки. Правда — ещё вдруг вспомнив о ночном происшествии там, он не мог отделаться и от мысли: какая обстановка встретит их там сейчас, не увидит ли их кто-то, когда они будут выходить, и потом идти переулками… И кажется, лишь беспокойное напряжение этих мыслей не давало развиться усталости — но теперь и в окно вагона он смотрел вяло, безразлично, едва отмечая взглядом подробности…

…К счастью, платформа в этот ранний час оказалась пуста. И снова, как и по дороге туда, никто больше не вышел здесь — все ехали до центрального вокзала… Но за минуты, пока они ждали вагона и ехали в нём, уже совсем рассвело — а тут и Джантар, встав, ощутил головокружение и новый приступ сонливости…

— Кажется, я отключаюсь… — признался он, как только дверь вагона мягко закрылась за ними. — Давайте скорее войдём со стороны калитки, и я лягу спать. А то так: и не выспался по-настоящему, и никаких видений на ближайшее будущее…

— Быстрее иди в дом, — сказала Фиар. — И сразу ложись. А мы — следом за тобой. И дальше всё, как договорились: проснёмся — собираемся у меня…

Борясь с нарастающим головокружением, Джантар пересёк холодный от росы асфальт шоссе, и вошёл в переулок, ещё сумрачный в тени деревьев. Он вдруг подумал: в этом его состоянии сказалось напряжение не одной этой ночи, даже не одних этих суток — всё вместе, за все дни, начиная со случаи на стройке. (И вообще: всё, как нарочно, сложилось так, чтобы каждому из них пришлось столкнуться с особо концентрированным выражением человеческого зла, низости, несовершенства — что было стесняться мыслей из того разговора… И всё же, с другой стороны: что-то было не так, что-то — особенно трудно принять. Но и думать сейчас было трудно: всё сильнее становилась обыкновенная усталость, хотелось просто спать…)

— Подожди! — Лартаяу обогнал его у калитки. — Мы совсем забыли: ключ от двери у меня!

— А… ящик? — уже полусонно вырвалось у Джантара. — Кто несёт его?

— Донот и Талир, — ответил Лартаяу. — Сейчас тоже будут здесь. Но ты не жди, сразу ложись спать. Мы всё сделаем сами, — Лартаяу открыл калитку, пропустил Джантара вперёд, а сам, войдя следом, вновь обогнал его и пошёл открывать дверь. — И ни о чём особенно не думай, сейчас главное — выспаться. Чтобы потом воспринять всё свежим, ясным сознанием…

— Я ещё только сюда, — Джантар, уже зайдя в ванную, наспех стал отмывать ноги струёй воды — такой холодной, что ещё больше захотелось спать. — Не ложиться в постель прямо так…

— Конечно… Хотя я иногда могу и забыть, — признался Лартаяу. — После стольких ночей в подвале в Колараафе. Спал там без постели, прямо в одежде… Ты ложись, — добавил Лартаяу, когда Джантар уже вправду без сил повалился на кровать, — а мы всё выгрузим и пойдём к Герму…

17. Мираж открытия

— Что делать, Джантар… Все в сборе, ждут только нас — но не хочется тебя будить…

— Как… уже? — Джантар открыл глаза и вскочил на кровати, едва слова Лартаяу дошли до сознания. Комната была залита ярким светом Эяна, падавшим через окно на изголовье кровати. — И сколько времени? То есть… сколько я проспал?

— Почти 5 часов, — ответил Лартаяу. — А заснул ты где-то 2. 20. Но, знаешь — я почти не спал. Всё лежал и думал, что будет в записи… И остальные, говорят, тоже. Все почти не спали — кроме тебя…

— Так… уже готово к просмотру? — переспросил Джантар. — Ждут только нас?

— Говорю же, ты один спал крепко, — повторил Лартаяу. — А мы все только урывками. Не могли дождаться, когда начнём смотреть. Хотелось бы поскорее…

— А… как остальное? — спросил Джантар, вставая. — То, что должны были вернуть на место?

— С этим всё в порядке. Успели вернуть, как было, никто и не заметил. Кроме, конечно, терминала — его оставили здесь, в доме…

— Я готов, — ответил Джантар. — Пойдём…

Он даже удивился странной пустоте в сознании, с которой сказал это. Казалось, должна быть целая буря эмоций: жгучее любопытство, напряжённость ожидания, беспокойство, удалась ли запись (и так ли гладко вообще всё прошло)… Но нет: сознание было странно спокойно, будто он не верил в успех их дела, или просто не совсем проснулся. И лишь само по себе это странное состояние вызывало своей непонятностью лёгкое беспокойство…

…Они спустились по лестнице, вышли из дома, Лартаяу запер дверь — и так же молча протиснувшись через проход в кустарнике, пошли дальше переулками. Но и тут Джантар спрашивал себя: не странно ли, что в такой момент будто приглушены все эмоции? Хотя с чем сравнить: подобных моментов в его жизни, кажется, не было…

Так он не заметил, как они дошли до общего тупика смыкавшихся здесь переулков, где находился дом Герма — но свернули вправо, к дому Фиар, где Джантар ещё не был. И тут сознание Джантара лишь едва откликнулось на интерьер комнат, которыми Лартаяу, бывавший здесь не раз, уверенно вёл его — сам он был охвачен ясной и светлой пустотой ожидания (в которой, однако, стала ощущаться уже и смутная, трудноопределимая в словах напряжённость…

Наконец они как-то вдруг, неожиданно оказались в самой дальней комнате, где их и ждали остальные, рассевшиеся полукругом на стульях перед экраном телевизора, к которому сбоку тянулся провод от видеомагнитофона (установленного поблизости в нише стенного шкафа). Фиар молча указала рукой на диван (должно быть, стульев у неё больше не было) и встала со своего стула, чтобы закрыть за ними дверь. Джантар обратил внимание, как плотно были зашторены окна, создавая полумрак, хотя для просмотра записи на экране телевизора этого как будто не требовалось — и лишь эта деталь обстановки как-то сразу вернула его к реальности, пробудив эмоциональное ощущение происходящего…

…Фиар включила видеомагнитофон без предупреждения. В тишине и сумраке комнаты раздался мелодичный полусвист-полузвон входящего в рабочий режим телевизора — а затем, когда Фиар уже садилась, Джантар увидел её руку, мелькнувшую на фоне разгорающегося экрана. Но на самом экране — пока лишь застыл тёмно-зелёный фон, без слов, цифровых кодов или каких-то иных знаков. Зато здесь, в комнате, Джантар ощутил волнующуюся дрожь мыслей и аур… Но время шло — a экран продолжал всё так же ровно и пусть мерцать зелёным фоном…

«Где же то, что мы записали? — с внезапным приступом странного чувства подумал Джантар. — И записали ли хоть что-то? Неужели всё зря?»

Но тут — за трудноуловимую долю мгновения на экране промелькнула сложная эмблема, которую, конечно, нельзя было рассмотреть подробно за такой промежуток времени; спустя мгновение — другая; следом почти так же быстро замелькали какие-то цифровые коды — и здесь, в комнате, все ещё больше напряглись в ожидании. В глухой тишине Джантар услышал участившиеся удары своего сердца…

А на экране — как-то особенно медленно и даже торжественно стала выплывать из темноты надпись особым, стилизованным под древние начертания букв, лоруанским шрифтом; но лишь это Джантар и сумел определить по виду надписи, прочесть же её было нельзя. Белые буквы почему-то были перекрыты другими, жёлтыми, более тонких и современных начертаний, как если бы кто-то намеренно сделал одну надпись поверх другой… А спустя ещё мгновение — обе надписи (так же вместе, и так же медленно и торжественно, как появились) стали исчезать, будто растворяясь в зелёной тьме фона, и снова осталась лишь эта зелёная тьма, от которой комната ещё более наполнилась сумраком…

«Да что это? — уже хотел было воскликнуть Джантар. — Где же сама запись?»

И вдруг почти во весь экран — уже сразу, резко вспыхнула надпись уже обычным, знакомым по современным газетным заголовком, шрифтом: «Рабочие материалы к фильму». А за ней последовала ещё трёхстрочная (должно быть, название фильма), но снова перекрытая жёлтой вязью других букв, так что прочесть было нельзя, и вовсе излишни казались единственно разборчивые два слова внизу: «название условное»…

— И как поисковая система нашла нам эту запись… — удивлённо вырвалось у Итагаро.

— Но где-то же название значится, — взволнованно ответил Минакри. — Это только в самой записи его нет…

А на экране мелькнул за долю мгновения какой-то, уже короткий, цифровой код — и наконец… Появилась залитая ярким светом Эяна бескрайняя равнина — казалось, почти да горизонта выложенная большими серыми бетонными квадратами. И лишь там, у линии горизонта — серую поверхность бетона и глубокую синеву неба разделяла ярко-жёлтая неровная полоска холмов или барханов… И вся эта панорама медленно поворачивалась, будто обращаясь вокруг какой-то точки — но в кадре не появлялось ничего, с чем можно было соотнести масштаб, чтобы представить размеры этих барханов и расстояние от них до камеры, которой велась съёмка — пока вдалеке не показался явно очень высокий ангар с широко распахнутой огромной дверью…

— Должно быть, аэродром в Кутанхаре. — прошептал Минакри. — Дирижабль отправился оттуда…

— А… барханы? — Джантар едва узнал свой искажённый волнением голос. — Кутанхар на 10-м градусе южной широты, и там не пустыня — джунгли…

— А река? — напомнила Фиар. — Речные песчаные наносы?

— Да, верно, — согласился Джантар. — Может быть…

…Снова мелькнул белый цифровой код на зелёном фоне — и картина резко изменилась. Впрочем, вид на заднем плане был вроде бы тот же — но поле зрения камеры двигалось вдоль шеренги людей в военной форме. Джантар лишь сейчас обратил внимание, что эти кадры не сопровождались дикторским текстом. Внешность же людей на экране ни о чём ему не говорила — он ни в какой хронике или на фотографиях не видел их прежде. Оставалось предположить: это либо сами участники экспедиции, либо те, кто косвенно участвовали в её подготовке и проведении…

— Узнаёте кого-нибудь? — шёпотом спросила Фиар.

— Как будто никого, — спустя ещё несколько мгновений ответил за всех Минакри. — Но почему идёт без звука?

— Это же не готовый фильм… Рабочие материалы к нему: отдельные фрагменты, варианты эпизодов. И наверно, вообще не были озвучены. А с самим звуком всё в порядке, если ты об этом, — добавил Итагаро, уже когда на экране снова мелькнул какой-то код. — Я заранее всё проверил…

— …В состав посадочного отряда экспедиции, — вдруг раздался из динамика чёткий дикторский голос (прозвучав в этом общем напряжении так неожиданно, что Джантар вздрогнул), — вошли: командир посадочного отряда, он же командир вертолёта — гражданин Лоруаны, офицер военно-воздушных сил Лимавиреу Феринкоатле…

А на экране, должно быть, появился и он сам: в жёлто-оранжевом лётном комбинезоне, с лоруанским гербом на груди и шлеме — но изображение двигалось даже не то, что быстро, а как-то смазанно, не дав рассмотреть и запомнить его лицо…

— …второй пилот вертолёта — гражданин Аухары, офицер военно-воздушных сил Зералиту Дейрени…

И снова Джантар успел рассмотреть лишь: тот был в комбинезоне сине-белой расцветки, с аухарским гербом…

— …штурман вертолёта — гражданин Гимрунта, офицер военно-воздушных сил Сириола Уатафа…

Этот оказался заметно ниже ростом, чем первые двое, в комбинезоне сине-белых тонов несколько иного оттенка (и не очень заметно выделялся таких же цветов герб Гимрунта)…

— …бортовой техник вертолёта — гражданин Лоруаны, офицер военно-воздушных сил Туанга Раманау…

Его одежда была такой же, как у Феринкоатле (наверно, этим отличались участники экспедиции от разных стран), лица же Джантар вновь не сумел разглядеть…

— …второй врач экспедиции — гражданин Лоруаны, офицер военно-медицинской службы Сафареме Лурима…

И тут Джантар увидел лишь те же цвета в одежде: с каждым новым лицом в кадре изображение почему-то больше смазывалось…

— …биолог — гражданка Чхаино-Тмефанхии Инал Юкар…

Тут диктор не назвал никакого военного или иного особого звания. Но Джантар обратил внимание: как резко пришлось оператору при съёмке поднять камеру, чтобы лицо Инал Юкар при её высоком росте всё же попало в кадр (при этом ещё больше смазав изображение, и её оказалось совсем трудно рассмотреть)…

— …и оператор связи — гражданин Чхаино-Тмефанхии Мхейн Фатл, — закончил наконец диктор эту длинную фразу.

Сам же Мхейн Фатл был одного роста с Инал Юкар, рывка камеры не последовало, и Джантар успел увидеть если не его лицо, то, по крайней мере, золотисто-зелёный комбинезон с ярко-синим гербом Чхаино-Тмефанхии — а то, когда в кадре была Инал Юкар, странным образом смазался даже цвет её одежды…

— … Но этими основными специальностями в составе экспедиции, — продолжал диктор (уже на фоне вновь появившегося в поле зрения камеры далёкого ангара), — круг обязанностей членов её посадочного отряда не ограничивается, так как все они будут заниматься и непосредственно научными исследованиями. К примеру, Зералиту Дейрени является также геологом, Мхейн Фатл будет заниматься исследованиями физических процессов в атмосфере над внутренним плато Западного континента, а Сириола Уатафа как второй биолог отряда — в отличие от Инал Юкар, микробиолога — займётся изучением многоклеточных форм местной жизни…

«Да, звучит… для неспециалиста, — подумал Джантар. — Хотя на самом деле задача для целых институтов, а не одного человека. Тем более, не могли заранее знать, что встретят такую пустыню… И послали самый минимум учёных, у которых к тому же в экспедиции были иные обязанности? Но — второй пилот, штурман, да ещё техник… Не многовато для вертолёта? Да ещё — лёгкого, вес которого выдерживал дирижабль…»

— В общем, пока то, что мы знаем, — сказал Итагаро, когда на экране вновь пошли беззвучные кадры: с внешним, а затем внутренним видом ангара с дирижаблем в нём. Причём изображение и тут было нечётким…

— Но почему так смазано? — спросил Минакри. — Что за качество записи?

— Наверно, тут собран съёмочный брак, который в готовый фильм не вошёл бы, — предположил Итагаро. — Но хорошо хоть, у нас есть это…

А на экране, сменяя друг друга, шли по-прежнему беззвучные кадры: ещё люди в военной форме разных стран и родов войск в каком-то помещении; кадры явно семейной хроники, похоже, вовсе не предназначавшиеся для широкой аудитории; другая, в других интерьерах, с участием других людей, но тоже семейная хроника… Должно быть — да, их, участников экспедиции. И вообще всё наверняка было задумано как масштабная (возможно, даже многосерийная) документальная героическая эпопея, где они предстали бы и как обычные люди, члены своих семей — и как подвижники, совершившие в истории Фархелема нечто весьма значительное. Так вдруг понял Джантар…

— А вот это: «офицер таких-то войск»… — обратила внимание Фиар. — И как-то сразу отделило чхаинцев от остальных. И вообще: мирная экспедиция объединяющегося человечества — и сплошная военная форма, офицерские звания?

— Даже точно не указанные, — добавил Итагаро. — Просто «офицер», и всё…

А на экране продолжали сменяться по-прежнему беззвучные кадры: какое-то помещение (возможно, на борту дирижабля); снова группа людей в военной форме; зал с длинными рядами экранов, за которыми сидели люди по большей части опять же в самой разной военной форме (должно быть, одно из помещений главного штаба экспедиции); ещё зал, полный людей, над головами которых возвышались плакаты и чьи-то портреты (хотя подробности рассмотреть не удалось: изображение тут было особенно нечётким, к тому же то и дело перебиваясь помехами); вновь снятые явно любительской камерой кадры — где на фоне сельских пейзажей присутствовали люди и в простой крестьянской одежде, и опять же в военной форме (причём ощущался уже лёгкий, труднообъяснимый налёт неестественности, что-то было не так, как в обычной семейной хронике); почему-то мелькнул эпизод, где кордон полиции в малознакомой (похоже, иностранной) форме сдерживал натиск толпы, а потом полицейские тащили кого-то сквозь клубы дымовой завесы к фургону с решётками на окнах (и это было так непонятно и неуместно здесь, что оставалось лишь гадать: как вообще попало сюда, какое отношение могло иметь к основной теме этого, так и не состоявшегося в готовом виде, фильма? Тем более, напомнив то, что Джантару сейчас вовсе не хотел вспоминать: тогда, в школьном дворе, выглядело почти так же!)…

— Нет, но… это? — вырвалось у Фиар. — Что это? Откуда… тут?

— Протест «простых людей», — Джантару показалось: это почти одновременно сказали в ответ Герм и Минакри.

— Тогда ещё не могло быть, — возразил Итагаро. — Это что-то другое. Но правда: выглядит, как бунт, восстание…

— Наверно, что-то постороннее. Сюда попало по ошибке. Как и это, — добавила Фиар, когда на экране замелькали, сменяя друг друга, явно старые фотографии.

— А мне кажется: эту экспедицию сначала хотели представить как великое событие в плане всей мировой истории, — решился высказать своё предположение Джантар. — Как легенду, где имеет значение всё: и большое, и малое. Вот, наверно, и реакция на неё в какой-то другой стране… Но когда будет хоть что-то по делу? — не выдержав, добавил он.

— Не знаю… — Итагаро был растерян не меньше. — Неужели мы записали просто биографическую хронику отдельных участников экспедиции? И то — неозвученные, бракованные фрагменты?

— Обидно будет, если всё зря… — упавшим голосом откликнулся Лартаяу.

— А по времени уже половина первой дорожки, — Герм взглянул на свои наручные часы. — Ещё столько, и надо будет переворачивать кассету…

А на экране всё сменялись старые фотографии, документы, газетные вырезки, чередуясь с лицами каких-то людей, что-то беззвучно говорящих в объектив камеры — и казалось, догадка Итагаро получала подтверждение. Фильм обретал чисто биографический характер — и большего ждать не приходилось…

— Значит, провал… — с мрачной уверенностью констатировал Лартаяу. — Вот вам предчувствия, видения… Ладно, досмотрим до конца — хотя уже видим, что это…

— Подожди, Лартаяу, — ответила Фиар. — Не надо поспешных выводов. Мы же не знаем, что там дальше.

— А что там может быть… — с горечью ответил Лартаяу. — Хотя… что это?..

На экране появилась трибуна с людьми опять же в военной форме разных стран (среди которых особенно выделялись двое чхаинцев в обычной гражданской одежде), а в следующем кадре — снова появились участники экспедиции в лётных комбинезонах, теперь уже, судя по всему, как по-военному рапортующие тем, на трибуне… Впрочем, большинство просто неподвижно стояли, рапортовали же, беззвучно произнося какие-то слова, лишь двое. Одним был, кажется, Феринкоатле, другим… видимо, командир всей экспедиции (Джантар вдруг спохватился, что не помнит его имени. Да, странно — но у всех на слуху были лишь имена членов посадочного отряда; тех же, кто летал над Западным континентом, но не сошёл на его поверхность, будто не помнили — точнее, помнили всех вместе, скопом, как одно целое!)… Но не только об этом подумал сейчас Джантар…

«Вот и рапорт, как по уставу… Будто не научная экспедиция на неисследованный континент, а — рядовые военные учения. И опять они «главные», а учёный — инструмент, орудие, чья роль — добыть информацию и бросить к их ногам, как вражеское знамя…»

«Я понимаю, но думай не так громко», — услышал он мысленный ответ Талира. (На экране — участники экспедиции уже ехали к висящему в отдалении дирижаблю: на открытой, многоместной, тоже «армейского» вида машине.)

«Да, конечно, — Джантар лишь тут понял, с каким напряжением смотрел запись. Обычно же его с Талиром диапазоны практически не перекрывались. — Надо быть спокойнее…»

Но тут же, увидев на экране взлетающий с аэродрома, набирающий высоту, а затем летящий над морем дирижабль — он едва сдержал вздох удивления. Точно так и выглядело — в его, как оказалось, вещем сне!..

А в следующих кадрах (по-прежнему беззвучных) стали появляться уже интерьеры каких-то помещений на борту дирижабля; потом — вид из иллюминатора на морскую поверхность, исчерченную рядами волн… (Хотя возможно, волн и не было: само изображение имело грубо исчерченную структуру, будто переснятое прямо с телеэкрана, тем более, что и тут перебивалось помехами.) Затем вновь появилось помещение, которое Джантар определил как главный штаб экспедиции: но теперь уже в нём на большом, сравнимом по размерам с целой стеной, экране был виден, кажется, Уатафа (или Лурима? По тем смазанным кадрам Джантар не смог уверенно запомнить их внешность…), ведущий разговор с человеком в военной форме (тот что-то говорил в микрофон, спиной к камере, глядя на тот большой экран; причём изображение, кроме самого экрана на стене, было довольно чётким, подтверждая догадку Джантара)… Но следом пошли нечёткие кадры с видом, скорее всего, лабораторий на борту дирижабля: там были столы и шкафы с лабораторной посудой; специальный компьютер, подключенный ещё к какой-то аппаратуре; ленты самописцев с кривыми (едва различимыми на экране при таком качестве изображения); a затем — и каких-то других помещений (но тут изображение было столь нечётким, что Джантар вовсе не смог хоть как-то истолковать эти кадры)…

«И это всё ещё в полёте над океаном? — подумал он, от волнения затаив дыхание. — Самого Западного континента мы пока не видели…»

Но как раз в этот момент — на экране появился медленно проплывающий далеко внизу горный хребет. То ли он действительно был невысоким, то ли такое впечатление создавала оптика телекамеры — но, вопреки всем известным фактам казалось: дирижабль летел над этими горами на огромной высоте. Освещённая сторона склонов выглядела равномерно-коричневой, без малейшей примеси других оттенков; особенно же резкие в предзакатном свете тёмно-синие провалы теней — создавали непривычное, даже будто «инопланетное» впечатление. Странно было представить таким ландшафт родной планеты. (А качество изображения было уже заметно выше — хотя и тут из-за пересъёмки с телеэкрана оно казалось довольно грубо исчерченным поперечными полосами…) Затем вид горного хребта снова сменился видом какого-то из помещений дирижабля — где двое участников экспедиции за столом у иллюминатора (через который ничего видно не было, он казался сплошным белым кругом), рассматривали то ли карту, то ли кадры аэрофотосъёмки: изображение всё же было нечётким, чтобы различить такие подробности… В следующем кадре вновь появились горы, но теперь уже не сверху — вершины проплывали в иллюминаторе как-то вровень с дирижаблем. В кадре же, последовавшем за этим — уже возвышались над ним, камера была направлена из иллюминатора к вершинам заметно вверх. И тут (у Джантара вновь едва не вырвался вздох удивления) …были ледники, белыми полосами стекающие вниз посклонам!..

— Так и есть, — прошептал Донот. — Горы постепенно повышаются…

— И ледники! Тот самый кадр! Но неужели так и будет идти без звука… — начал Итагаро.

— … Третьи сутки дирижабль продолжал полёт на малой скорости в межгорной долине, продвигаясь вглубь Западного континента… — снова неожиданно заговорил дикторский голос.

— Вовремя я спросил… — удивлённо прошептал Итагаро.

Но следующий кадр вновь оказался беззвучным. В иллюминаторе внизу проплывала жёлто-оранжевая поверхность пустыни. Джантар вдруг подумал, что цвет её совсем не был искажён атмосферной дымкой — которая на большом расстоянии от поверхности неминуемо должна была внести избыток сине-зелёных тонов. Впрочем, могли быть разные объяснения: то ли воздух над пустыней Западного континента был столь прозрачен, то ли наоборот — содержал взвесь мелкой жёлто-оранжевой пыли, то ли дирижабль в момент этой съёмки летел совсем невысоко…

— … В пробах воздуха, которые исследовала Инал Юкар, — заговорил дикторский голос в следующем кадре, где было показано, как она это делает, — были обнаружены безъядерные организмы, встречающиеся на этих высотах в атмосфере по всей планете. Однако по данным дистанционных наблюдений поверхности грунта по-прежнему нельзя было сделать вывод о наличии в пустыне Западного континента какой-либо органической жизни, — пока диктор произносил эти слова, кадр сменился другим: на экране компьютера сдвигались, сливаясь воедино, какие-то квадратные изображения (должно быть, снимки одного и того же участка пустыни в разных спектральных диапазонах, или как-то по-разному обработанные на компьютере), и затем на получившемся суммарном изображении ещё что-то выделялось белыми и жёлтыми линиями; а потом, уже в следующем кадре, по другому экрану бежали какие-то кривые, и на координатных сетках выстраивались столбики диаграмм…

И вдруг…

Единый вздох вырвался у всех…

Такого, кажется, никто не мог ожидать — столь укоренилось в умах представление об абсолютном безводье внутреннего плато Западного континента, о самой сухой пустыне на планете, где миллионы лет не шёл дождь! И тут вдруг — экране, видимая через тот же иллюминатор дирижабля… по дну широкого ущелья, с ярусами террас прежних русел — змеилась чёрная лента реки! И этот кадр снова оказался беззвучным, не сопровождаясь дикторскими комментариями…

И здесь, в комнате, стояла тишина — никто не мог произнести ни слова. А река всё плыла и плыла внизу, под иллюминатором — в этом, ещё и так неожиданно долгом, кадре…

— … По итогам заседания Международной комиссии по изучению Западного континента, — вдруг снова особенно резко ударил по нервам и аурам дикторский голос, когда изображение вновь сменилось (и это был огромный эллиптической формы стол, со множеством разложенных на нём карт и ещё каких-то бумаг, за которым сидели как крупные военные чины разных стран, так и гражданские — должно быть, тоже весьма высоких рангов, но уж очень похожие в своих одинаковых убого-стандартных костюмах на загнанных рутинной работой мелких служащих, да и сами по себе какие-то одинаковые на вид — среди которых выделился спокойной сосредоточенностью один-единственный чхаинец, чья яркая зеленовато-жёлтая одежда, чем-то похожая и на лётные комбинезоны его соотечественников, ещё более подчеркивала контраст с общей однообразно-мрачной измотанной озабоченностью), — рассмотревшего чрезвычайное сообщение командира дирижабля, было принято решение совершить посадку вертолёта для взятия проб грунта и речной воды в местности, находящейся в среднем течении реки, и затем продолжить полёт в сторону её истока, а в дальнейшем — и в обратном направлении, к устью…

Джантар не понял: имелся в виду рейс лишь вертолёта, или всего дирижабля — да и не это привлекло его внимание. Ведь на экране, появились два человека, входящих в реку с какими-то приспособлениями (очевидно, для взятия проб воды), и уже не в лётных комбинезонах, скорее — для подводного плавания! А ведь, если такое снаряжение у них было — экспедиция с самого начала планировалась не в безводную пустыню! Или… попросту спасательное снаряжение, взятое на случай посадки в океан — пригодилось таким образом?

— Смотрите, в чём они… — донёсся удивлённый шёпот Фиар. — То есть они знали…

— Что знали? — не понял Итагаро.

— Что там будет вода… — ответила Фиар. — Ты же видел, в чём они были… (На экране в этот момент — видимо, уже в лаборатории чьи-то руки набирали пробу воды пипетками, распределяя по пробиркам и стаканам.)

— Это у них было просто на случай посадки на воду, — предположил Итагаро. — Летели-то над океаном…

— … Анализ проб воды и донного грунта, — снова зазвучал дикторский голос, — выявил наличие микроорганизмов, не все виды которых удалось идентифицировать как известные фархелемской науке, а также примитивных многоклеточных и растительных организмов, которые также но во всех случаях удалось достаточно убедительно классифицировать. (Сами организмы показаны почти не были: на экране продолжался процесс лабораторного анализа проб, чьи-то руки ставили стаканы и штативы с пробирками в шкафчики — возможно, термостаты; затем на каком-то экране мелькали пересекающиеся кривые разных цветов; и лишь на мгновение мелькнул ещё другой экран с изображением прозрачного, похоже, всё-таки живого объекта.) На основании полученных результатов было высказано предположение, что во внутренних районах Западного континента за долгие миллионы лет практически полной естественной изоляции от остальной биосферы планеты эволюция живой материи шла своим, особым путём — и вместо того, чтобы привести к возникновению и развитию высших форм органической жизни, избрала путь дальнейшей узкой специализации примитивных организмов, их приспособления к конкретным, мало меняющимся на протяжении миллионов лет, условиям существования, что привело к значительному упрощению их строения — и это обстоятельство весьма осложнило для исследователей задачу определения возможных филогенетических связей с известными науке видами живых организмов других континентов, — неуверенность в голосе диктора, с которой он произносил эту длинную фразу, выдала: сам он вряд ли толком понял, о чём в ней шла речь. («Наверно, тут и текстовый брак, — даже подумал Джантар. — Озвучено кое-как, наскоро составленными фразами…») — И поначалу дальнейшие исследования, казалось, лишь подтверждали это предположение…

И вновь Джантар не сдержал вздох удивления. На экране появились уже целые заросли непривычного сине-зелёного цвета со спирально закрученными у вершин стеблями — так похожими и на те реликтовые деревья Вокзального проспекта, и на родственные им, известные лишь по отпечаткам в слоях древних пород, вымершие формы, но при этом — с какими-то красными гроздьями на нижних сторонах отдельных, листообразно расширяющихся ветвей!.. Затем изображение сдвинулось в сторону, появилась картина речного мелководья: под заметно струящейся водой колыхались желтовато-зелёные венчики не то листьев растений, не то щупалец актиний. (Причём в том и в другом кадре масштаб было не с чем соотнести: никаких привычных глазу ориентиров не было; лишь по труднообъяснимому интуитивному ощущению — и эти сухопутные растения таких «древних» форм, и водные не то растения, не то актинии показались Джантару непомерно огромными.) …А затем на экране снова поплыли заросли уже других, более привычных на вид растений, о размерах которых трудно было сделать даже такое интуитивное предположение: могли быть и деревья, снятые с большой высоты, и кустарники или даже травы — с малой…

«И природа в итоге отобрала те же формы как наиболее совершенные, — подумал Джантар. — Хотя и эти, древние, сохранились… В самом деле — сколько миллионов лет длилась изоляция?»

— … Однако вот этот ландшафт, который участники экспедиции увидели утром 22 радана, — продолжал тем временем диктор, — заставил их серьёзно усомниться в первоначальных выводах. Ведь теперь это были уже явно высокоорганизованные формы жизни, близкие к тем, которые мы привыкли считать современными…

«И сколько продержались первоначальные выводы? — удивился Джантар. — Всего один день? Если первые рейсы вертолёта были 21-го… И… зачем вообще скрывали? Эту реку, заросли? Что тут такого?..»

На экране ещё сменилось несколько кадров с разными ландшафтами и растительностью (снова без дикторского текста); затем — кадр с видом лаборатории, где на столе лежали образцы растений, и кто-то (нисколько не похожий на Инал Юкар) рассматривал что-то в микроскоп; в следующем кадре — вновь появились заросли, уже определённо с полёта на небольшой высоте…

И вдруг — заросли резко оборвались. Только что вертолёт (или весь дирижабль: откуда велась съёмка, понятно не было) летел над сплошной густой зеленью — и вдруг между ветками на заднем плане стало открываться что-то очень похожее на правильные квадраты вспаханных полей или огородов; а затем, спустя мгновение, когда последние деревья скрылись за обрезом кадра — посреди огородов стали видны грубо сложенные… серые кубические постройки! Отдельные камни, не отёсанные снаружи, торчали из стен неровными гранями и рёбрами… И снова по комнате пронёсся вздох удивления — и всё затихло и замерло, будто все затаили дыхание. И было от чего! Ведь уже… и не просто река — там, где полагалось быть самой сухой на планете пустыне; и не просто — жизнь в этой реке и по берегам; а… хоть примитивные на вид — искусственные сооружения!..

…И тут же посреди экрана будто вспыхнуло выведенное всё той же ярко-жёлтой вязью слово «вырезать» — и так и осталось в кадре, будто плывя вместе с камерой над огородами и постройками. Должно быть, указание для монтажа того несостоявшегося фильма — и нужное, видимо, затем, что здесь, с этого кадра, и начиналось особо таинственное, засекреченное, запретное, из-за чего и не состоялся весь фильм. То, для сокрытия чего всем полагалось верить в расхожую официальную версию о самой сухой на планете в течение многих миллионов лет пустыне; то, что заставило власти многих государств Фархелема пойти на преступную, чудовищную ложь — и с чем, естественно, не могла смириться Чхаино-Тмефанхия… Но что это могло быть? Неужели всё дело — в грубых, примитивных на вид постройках? Почему? Что особенного… Хотя… вот именно: кто, когда, зачем мог возвести их там?..

Но пока что — съёмка с полёта на малой высоте продолжалась. Вспаханные квадраты стали чередоваться с покрытыми серо-голубоватой, очевидно, специально выращиваемой растительностью (хотя сами растения из-за нечёткости и смазанности рассмотреть не удавалось, они скорее угадывались в сплошном серо-голубоватом фоне, чем были различимы глазом). И лишь резко контрастирующее своей чёткостью с общим смазанным фоном слово «вырезать» так и плыло в центре кадра — и эти кадры снова были беззвучны…

В следующем кадре съёмка велась с большой высоты: внизу экрана всё так же тянулись, понемногу уходя за обрез, квадраты полей и кубы построек, но тут — гораздо меньших видимых размеров. Верх же поля зрения — занимала протянувшаяся к горизонту огромная пустынная равнина, вдали за которой ещё виднелись подёрнутые голубоватой дымкой зубцы гор; а справа у самого края — бежала узкая зубчатая полоска зарослей светло-зелёных деревьев другого вида, которых не было в предыдущих кадрах. Причём уже, судя по наличию атмосферной дымки, воздух был не так прозрачен, как в прежних, действительно пустынных районах… Но слово «вырезать» по-прежнему оставалось на своём месте в центре экрана — и похоже, приходилось смириться: оно останется там до конца записи…

— Но что за постройки… — услышал Джантар сведённый напряжением голос Итагаро. — И смотрите: там же, на полях, нигде никого нет…

И, как бы в ответ на слова Итагаро, картина вновь изменилась. Вертолёт (на что указывало ритмичное мелькание тени лопастей в углу кадрa) снова летел ниже: можно было различить и тропинки, разделяющие квадраты полей; и крохотные ограждённые дворики у самых стен построек; а главное — бегущие должно быть, прочь от вертолёта… человеческие фигуры! Что-то в их движениях показалось Джантару странным — но он даже не успел понять, что: они тут же переместились в центр кадра, и оказались перекрыты словом «вырезать», как если бы сами буквы, летя по воздуху, преследовали их… (Хотя Мхейн Фатл, снимая, старался держать фигуры бегущих в центре кадра, и это ему удалось — но откуда мог знать, что некие блюстители тайн додумаются посадить на то же место кадра свою пометку для монтажа фильма, который потом их же стараниями вовсе не состоится?..)

— Но кто это… — срывающимся шёпотом вырвалось уже у Лартаяу. — И откуда могут там быть…

А на экране был уже другой участок местности — покрытый, однако, всё теми же полями и постройками, но теперь видимыми так, будто вертолёт шёл на снижение, готовясь к посадке. Горизонт в кадре постепенно понижался. На заднем плане вновь появились заросли светло-зелёных деревьев, за которыми вдалеке вставали светло-коричневые зубцы гор в зелёной дымке…

И в этот момент уже ставшее привычным беззвучие записи вновь прервалось — и в замершую, оцепенелую тишину комнаты ворвался рокот и свист рассекаемого винтами воздуха. (И снова так неожиданно, что Джантар — и не он один — невольно вздрогнул.) А ещё мгновение спустя горы так же резко заметались по всему экрану, от верхнего до нижнего края — и всё скрыла туча поднятой при посадке вертолёта пыли и вырванных с корнями растений… Затем камера, должно быть, отключалась на какое-то время: в следующем кадре, снова беззвучном, не было и следов этой тучи — лишь (снятый уже с высоты человеческого роста) всё тот же ландшафт с полями и постройками, безлюдный и будто замерший в ожидании. Камера медленно поворачивалась, давая целую панораму местности. Джантар лишь тут обратил внимание: ни в одной из кубических построек не было окон. Возможно, они освещались через отверстия в потолке? Но и таких отверстий ни в одном из прежних кадров (снятых ещё сверху, в полёте), как будто не было. Теперь же, в этом кадре, снятом уже прямо на местности — в стенах некоторых построек явно виднелись дверные проёмы, но не окна…

Внезапно камера рванулась в сторону. На миг всё словно размазалось вокруг оставшегося резким и отчётливым слова «вырезать» — а затем, когда камера остановилась, вновь появилось поле с серо-голубоватыми (длинными и тонкими, будто заостренными), всходами каких-то травянистых растений — и снова бегущими вдалеке, но уже по направление к камере, человеческими фигурами… И Джантар успел заметить: фигуры были сплошь того же необычно ярко-коричневого цвета, что и горы в самом первом кадре Западного континента — как всё исчезло, будто вмиг отключившись. Остались яркие белые буквы «конец первой дорожки» на тёмной зелени экрана…

— Сейчас переверну… — Итагаро, вскочив со стула (так что тот едва не опрокинулся), бросился к видеомагнитофону.

— Теперь уже не спешно, — сказал Герм с интонациями, выдавшими волнение и потрясение увиденным. — Быстро переворачивать надо было при записи. А сейчас — что записалось, то записалось…

— И я, конечно, что-то пропустил из-за этого, — так же взволнованно ответил Итагаро, переворачивая кассету. — Но не мог же сделать это за долю мгновения. Наверно, в архиве запись хранится на кассете другого размера, или вовсе на бобине… Несколько раз не мог попасть кассетой в гнездо — а на экране всё горело это самое «идёт перезапись»…

— В такой момент кончилась дорожка… — с досадой откликнулась Фиар. — Не когда шёл брак обыкновенных съёмок — а сейчас…

— И сейчас, наверно, шёл уже не брак, — добавил Лартаяу. — Просто секретные эпизоды в единственных вариантах: так, как пересняты с того большого экрана. Их же не могли снять заново, как те интервью вначале…

— Всё, я поставил вторую дорожку, — Итагаро, снова запустив воспроизведение, быстро вернулся на место. — Можно смотреть дальше…

Но, когда запись пошла снова, Джантару показалось: перерыва в ней не было. Она продолжилась как будто с того же кадра, которым закончилась первая дорожка. А бегущие к камере всё приближались — и всё больше странных и неожиданных подробностей замечал он в их облике…

И туловища, и руки, и ноги этих людей казались одетыми в какой-то единый кольчатый панцирь. Затем, когда они приблизились ещё больше, стало видно: составлявшие этот панцирь кольца при наклонах туловища, немного надвигались одно на другое, с противоположной стороны соответственно раздвигались, будто были как-то гибко и подвижно сочленены. Головы же, казалось, скрывали полусферические шлемы с двумя большими чёрными смотровыми окошками круглой формы — но расстояние между ними было значительно больше, чем между глазами человека… «Фархелемского человека…», — тут же мысленно уточнил Джантар, и внезапный озноб пробежал по всему его телу от этой мысли. Вернее — от того, что из неё естественным и неизбежным образом следовало…

— Но… кто это? — вырвалось у Фиар.

У Джантара перехватило дыхание… Неужели… «люди дальних миров»? Это их так встретили на Западном континенте участники той экспедиции? И эта тайна показалась столь страшной правительствам трёх из четырёх стран, принимавших участие в проекте? С их позицией не согласилась лишь Чхаино-Тмефанхия… А они предпочли отгородиться от вновь открывшейся реальности, замкнувшись в скорлупу привычных представлений и проблем — и даже придумать новые проблемы, трудности, лишь бы скрыть от человечества Фархелема целый новый мир?..

А бегущие всё приближались — и новые вопросы, налетая на не успевшие оформиться прежние, возникали в сознании Джантара… Если это посланцы дальних миров, ещё в древности превосходивших знаниями и мощью даже нынешнее человечество Фархелема (не говоря о тогдашнем) — как понять примитивные на вид постройки? И зачем те возвели их на таком огромном протяжении? А распаханные поля? Опять же, зачем они им?..

— … Да, так случилось то, что могло бы показаться невероятным всем предыдущим поколениям фархелемского человечества, — вновь заговорил диктор на фоне почему-то остановленного кадра, где и без того нечёткие в переснятом с телеэкрана изображении фигуры бегущих оказались ещё смазаны из-за большой скорости их движения. (И даже более того — как нарочно (а может быть, и нарочно?) остановлен оказался именно кадр с помехой, которая застыла на уровне их голов поверх слова «вырезать», не давая хотя бы теперь подробно рассмотреть их.) — Внутренние районы Западного континента, до тех пор предположительно считавшиеся едва ли не самой сухой пустыней на планете, оказалась не просто обитаемыми — участникам экспедиции здесь встретились человекоподобные существа, создавшие свои искусственные сооружения и даже некое, пусть и весьма примитивное, подобие материальной культуры. Но, увы, именно человекоподобные существа, а не люди — и каково же было потрясение участников экспедиции, когда они, присмотревшись к облику встретивших их местных жителей, поняли, что имеют дело лишь с внешне человекоподобной формой жизни, относящейся в действительности к биологическому типу членистых… А ведь в какой-то момент у них даже вспыхнула было надежда на встречу с какой-то инопланетной цивилизацией, о чём веками мечтало человечество Фархелема. Однако реальность оказалась и в чём-то куда более простой и разочаровывающей — и в чём-то куда более неожиданной. Перед участниками экспедиции предстала не высшая космическая цивилизация — а примитивная земледельческая культура, созданная развившимися в процессе независимой эволюции жизни на Западном континенте лишь относительно разумными и относительно человекоподобными существами…

«Но… как же так…», — только и пронеслось в полуоглушённом сознании Джантара. Он мог предположить что угодно — но не это…

И остальные — будто оцепенели в глухой, потрясённой тишине, не в силах сразу поверить тому, о чём услышали… Теплокровные членистые, чья энергетика организма оказалась достаточно совершенна, чтобы породить пусть примитивный, но разум… А размеры тела… у членистых, существ с наружным скелетом, потому, как правило, мелких на суше, да и в водной среде — никогда в древней планетарной истории не достигавших размеров человека? А тут речь и шла о сухопутных формах! Но все известные до сих пор сухопутные виды раков, панцирников, многоножек — не бывали по размерам и массе тела больше крыс…

А на экране — и пока диктор произносил эти слова, и некоторое время спустя — всё стоял в неподвижности тот же кадр остановленного бега. Должно быть, эта пауза предназначалась для озвучивания более длительным текстом… И лишь когда Джантар за потрясением всем увиденным стал ощущать уже удивление и беспокойство по поводу столь долгой паузы — этот застывший кадр наконец сменился видом грубо сложенной из камня серой стены, у которой прямо на грунтовом полу сидели шестеро из семи членов посадочного отряда экспедиции. Седьмого — Мхейн Фатла, который вёл съёмку — разумеется, не могло быть в кадре… Так что собственно первой встречи человечества Фархелема с иным разумом своей же планеты — они в этой записи, получается, не увидели, и даже не услышали, какие слова были сказаны первыми при этой встрече… Но что значил этот, следующий кадр?..

— … Так участники экспедиции неожиданно для себя оказались пленниками, — снова зазвучал как бы в ответ на мысли Джантара голос диктора. — Ведь всё их личное оружие в момент захвата оставалось на борту вертолёта. И неудивительно — кто бы не утратил на какое-то время чувство реальности, столкнувшись с подобным, да и кто вообще мог ожидать такого развития событий?..

«Да, вот так первая встреча двух разумов… Хотя конечно: встреча не с высшей, не с более развитой цивилизацией…»

— … И хорошо ещё, — продолжал диктор на фоне того же кадра, — что эти существа не догадались отобрать у них телекамеру, скорее всего, просто не поняв её назначения — и таким образом оказалось возможным передать на борт дирижабля этот репортаж о случившемся… (Наверно, в готовом фильме — как вдруг понял Джантар — перед этим эпизодом должны были идти кадры, изображающие сам момент захвата.) …И только на следующий день, — продолжал диктор уже на фоне кадра, снятого там же, и в общем похожего, с той разницей, что участники экспедиции специально не позировали перед камерой, — обитатели Западного континента предприняли попытку объясниться со взятыми в плен людьми. И в последующие дни участники экспедиции, поневоле знакомясь с системой их голосовой коммуникации и наблюдая явную сложность и осмысленность их жестов, всё более приходили к выводу, что мышление и речь этих существ вовсе не так примитивны, как им показалось вначале…

Но вместо кадров, которые иллюстрировали бы это — появился уже знакомый эллиптический стол с военными и гражданскими чинами за ним (теперь будто перечёркнутый словом «вырезать», пришедшимся как раз на фигуры сидящих за столом — так что Джантару не удалось разобрать, был ли и здесь тот единственный чхаинец, которого он видел в предыдущем кадре подобного заседания)…

— … После того, как со стороны Международной комиссии по изучению Западного континента, рассмотревшей доклад командира экспедиции на своём чрезвычайном заседаний 24 радана, было получено разрешение начать взаимное изучение языков с целью установления двустороннего контакта — руководство штаба экспедиции стало разрабатывать программу первоначального ознакомления людей Западного континента с нашим человечеством… («Значит, уже «людей», — подумал Джантар.) …С помощью жестов участникам экспедиции… (на экране появились почему-то лишь они сами, делающие как бы в никуда непонятно к кому обращённые жесты) …удалось дать понять людям Западного континента, что для дальнейшего взаимного объяснения им необходим свободный доступ на борт дирижабля, вокруг которого сразу же после установления его на якорь поблизости от места их содержания была выставлена охрана из числа местных жителей… (На экране появился заглублённый в грунт массивный якорь, от которого вертикально вверх тянулся толстый трос, а вокруг не то стояли, не то медленно двигались ярко-коричневые фигуры, перекрытые всё тем же словом «вырезать».) …После того, как запас листов бумаги и письменных принадлежностей был перенесён с борта дирижабля в дом, где содержались участники экспедиции — было начато взаимное ознакомление с системами письменной передачи информации, развившимися независимо одна от другой у двух разных человечеств одной планеты. И тут обеим сторонам сразу пришлось столкнуться с серьёзными трудностями. Ведь такой системы письменности, какая сформировалась у людей Западного континента, никогда не существовало ни у одного из народов нашего человечества…

На экране появился большой диск из какого-то жёлто-оранжевого материала, удерживаемый за края коричневыми членистыми руками жителя Западного континента. С каждого края диска были видны лишь по два трёхсуставчатых пальца, и, как показалось Джантару, ещё по два были скрыты за диском. По всей поверхности диска, от самого края к круглому отверстию в центре (или наоборот), спиралью тянулся сплошной ряд сложных петельчатых знаков, непохожих ни на все известные Джантару древнефархелемские иероглифические системы письменности (состоявшие в основном из штрихов и дуг); ни на возникшие позже округлые, составляемые из отдельных букв, слоговые знаки его родной чхаино-каймирской письменности; ни на современные лоруанские и шемрунтско-северные системы буквенного письма с простыми чёткими, в основном угловато-линейными формами; и разве что, возможно — просматривалось некоторое сходство со слитно-буквенной письменностью народов экваториальной расы (где буквы одного слова как бы составляли целый знак или рисунок, «нанизанный» на одну линию, из-за чего и само начертание одной и той же буквы не было чётко определённым, а в немалой степени зависело от окружения)… Здесь же такую целостную связку представляло не слово, а весь текст: насколько можно было различить при таком качестве изображения, отдельные знаки-слова (возможно, сами состоящие из отдельных знаков-букв, но скорее всё же иероглифические, для передачи смысла слов, а не составляющих их звуков) плавно перетекали один в другой, и казались нанесёнными одной непрерывной линией, проходящей спиралью по всей поверхности диска. Впрочем, когда диск немного сместился в кадре (при этом витки спирали как бы прерывались слабо контрастирующими с фоном диска жёлтыми буквами слова «вырезать»), Джантар увидел в некоторых местах соединительные линии, что, протянувшись через несколько витков текста, связывали сравнительно далеко расположенные знаки и группы знаков (некоторые знаки были разделены более широкими пробелами, получались ясно различимые отдельные группы). И ещё по крайней мере одна из линий — через несколько десятков знаков возвращалась к тому же витку спирали, делая петлю на фоне этого текста…

Затем на экране появился житель Западного континента (возможно, тот же, чьи руки держали диск в предыдущем кадре — голову мешало рассмотреть слово «вырезать»), который нанизывал один за другим такие диски разного размера на деревянный (или из какого-то минерала с прожилками, имитирующими трещины старой древесины) довольно толстый круглый серый стержень, причём последовательность явно не зависела от их размера: маленький диск оказался вставлен между двумя большими, а самый большой (кажется, именно тот, что в предыдущем кадре) — на самом верху, после чего всё сооружение было заключено в такого же серого цвета цилиндрический футляр с двумя витками текста по периметру верхнего обода, обрывавшегося вертикально вниз прямым отрезком длиной в два знака; и этот цилиндр — завинчен крышкой из того же серого материала, похожего на древесину. Джантару показалось: какие-то знаки были и на крышке — но слово «вырезать» скрыло их. Правда, теперь оно не скрывало огромную круглую голову жителя Западного континента, которую действительно сразу можно было принять за шлем скафандра; и тут уже по туманному блику света (который, всё же падая в комнату, где велась съёмка, через отверстие в потолке или стене под самым потолком, отразился от его глаза прямо в камеру) Джантар понял: глаз его состоял из множества ячеек-фасеток — как, впрочем, у абсолютного большинства членистых…

— … Вот такими оказались книги жителей Западного континента, — продолжал тем временем диктор. — Как они объяснили участникам экспедиции, каждый диск от центра к краю на одной стороне и от края к центру на противоположной — представляет собой как бы одну главу такой книги, а каждый блок дисков, от верхнего до нижнего — один её том. Что же касается общего веса такой книги, этот вопрос им выяснить не удалось — в руки им самим этих книг не давали. Да их как будто и вовсе не принято носить на большие расстояния — в этих случаях жители Западного континента полагаются больше на свою память. А вот каким образом первоначально происходило обучение языкам…

На экране один из участников экспедиции, почему-то в шлеме от водолазного костюма (уже было чётко видно, что это водолазный шлем, а не что-то другое), держал в руке большой лист бумаги, на котором, как показалось Джантару, множество мелких и трудноразличимых в переснятом с телеэкрана изображении рисунков чередовались с подписями под ними — а житель Западного континента (теперь Джантар видел не только его большие фасеточные глаза, но и маленькое отверстие: нос или рот, а возможно, то и другое сразу — на месте, примерно соответствующем лобному энергоцентру у… Вот именно: Джантар понял, что теперь и не знает, как мысленно назвать то человечество, к которому принадлежал сам! Ведь и те, другие, были людьми Фархелема…), чуть склонившись над листом, повторял написанное (если только резкий скрипучий звук, к тому же искажённый помехами при передаче, которой раздавался при этом, был его голосом), внимательно следя при этом своими фасеточными глазами за рукой участника экспедиции, указывавшей то или иное слово… Затем роли переменились: житель Западного континента (уже как будто другой), сидя на столь узком выступе стены, что трудно было понять, как он там умещался, быстро чертил свои знаки на том же листе с рисунками, а тот же участник экспедиции (причём он не сидел, a стоял, но из-за разницы в росте его шлем приходился почти вровень с головой партнёра по контакту) пытался повторять написанное на языке Западного континента, должно быть, через прибор внешней голосовой связи шлема скафандра. На этот раз слышимость была (или, по крайней мере, казалась) лучшей — но то ли из-за искажения голоса, прошедшего через этот прибор, то ли из-за самого характера фонетики изучаемого языка создавались впечатление: в нём начисто отсутствуют гласные звуки… В следующем кадре — трое участников экспедиции, опять-таки в водолазных шлемах, и четверо местных жителей (на вид внешне почти не различимых между собой) о чём-то переговаривались уже на обоих языках: лоруанском (бывшем, как вдруг вспомнил Джантар, официальным языком всей экспедиции) и местном — держа в руках кто диски, кто листы бумаги, причём и те, и другие энергично водили руками по текстам — как своим, так и другой стороны — должно быть, ища соответствия, но похоже, не всегда находя. Наверно, тут речь шла уже об истолковании сложных абстрактных понятий…

— … Вначале жители Западного континента соглашались говорить и даже просто иметь дело с участниками экспедиции почему-то только тогда, когда они были в шлемах, и их голос мог быть слышен только через прибор голосовой связи, — объяснил диктор (не уточнив, однако, что за шлемы и почему входили в состав снаряжения экспедиции). — Причина этого долго не была понятна — однако почти в течение полугода участникам экспедиции пришлось изучать язык жителей Западного континента таким образом. Особенно же трудно им приходилось при долгих взаимных поисках словесных эквивалентов сложных и отвлечённых понятий, не поддающихся выражению посредством простого рисунка…

«Но… как — почти полгода? — едва не вырвалось у Джантара, когда до него дошёл смысл этих слов. — Столько времени после взрыва дирижабля? Или… просто ошибка?»

— … Наконец Международная комиссия на своём очередном заседании 17 шасвара, — продолжал диктор, тем самым подтвердив, что ошибки не было (первый месяц года, радан, и отделяли от седьмого, шасвара, ровно полгода), — пришла к выводу, что такой путь изучений языков на данном этапе исчерпал себя, и приняла решение об использовании готовых текстов, имеющихся у обеих сторон, для их взаимного перевода. Это решение Международной комиссии, — продолжал диктор уже на фоне кадра, где, стоя у грубого каменного подобия стола, вели разговор о чём-то, кажется, Феринкоатле (хотя как Джантар узнал его в шлеме?) и один из жителей Западного континента, — было передано командиром посадочного отряда экспедиции Лимавиреу Феринкоатле уполномоченному на то представителю какого-то органа местной власти, чьё имя приблизительно передаётся звуками нашего языка как Витуриван Рар Манди — а ещё через день западная сторона, рассмотрев это предложение, приняла его. Однако, поскольку участники экспедиции не получили разрешения на ознакомление западной стороны на данном этапе переговоров с общественным устройством нашего человечества — для перевода на язык Западного континента было первоначально решено отобрать нейтральные в идеологическом и политическом отношении тексты из учебных и научно-популярных изданий, которые позволили бы ознакомить людей Западного континента с нашими представлениями об устройстве Мироздания, не раскрывая перед ними подробностей нашего общественного устройства. Западая же сторона предложила для перевода свои религиозные тексты, в которых излагались традиционные мифологические представления людей Западного континента о сотворении Вселенной, и древней истории их собственного человечества. Этот шаг западной стороны показал, насколько осмотрительно поступила Международная комиссия в отборе текстов для перевода на данной стадии взаимного ознакомления…

«И говорится откровенно… — подумал Джантар. — Будто действительно высшая политическая мудрость — а не обман, неискренность! В чём едва и не признались через этот фильм своему человечеству… И какая «нейтральность текстов»? Вдруг данные нашей науки явно не сошлись бы с их религией — что тогда? Но… полгода… Как возможно? Они, что, после взрыва дирижабля остались там?..»

— … Однако и тут не всё оказалось так просто, — продолжал диктор. — Например, люди Западного континента, до тех пор не имевшие понятия об истинных масштабах Вселенной, с трудом постигали смысл наших текстов по астрономии… (На экране участник экспедиции, по-прежнему в водолазном шлеме, листал страницы какой-то книги с неразличимыми иллюстрациями, а рядом коричневая членистая рука в напряжении застыла над диском, на котором, насколько позволяло увидеть слово «вырезать», витки текста заканчивались где-то посередине, далеко не доходя до центрального отверстия.) …Так в беседах с ними вскоре пришлось углубляться в вопросы строения звёзд и планет, а в дальнейшем — молекул и атомов… (На экране стали появляться другие, в общем подобные же моменты переговоров.) …А вот в религиозных вопросах, как ни удивительно, ни разу не возникло серьёзных расхождений — и хотя, казалось бы, следовало ожидать, что в той картине мира, которая была канонизирована религией Западного континента, даже самому нашему человечеству могло не найтись места, но этого не случилось. Впрочем, причина этого выяснилась позже. Пока же и самим участникам экспедиции не всё и не всегда удавалось понять в мифологии, культуре и быте человечества Западного континента…

— … Вот например, возьмём иероглиф, как будто обозначающий понятие «одежда», — раздался в следующем кадре голос Феринкоатле. Здесь он был без шлема (что и позволило Джантару как будто с уверенностью узнать его) и держал большой лист бумаги, указывая на нём, должно быть, тот самый иероглиф. Следом он сразу произнёс местный, западный эквивалент этого слова (но Джантар не смог разобрать ни единого звука, да и сам иероглиф за словом «вырезать» не увидел). — Однако какие с ним получаются фразы… Например: «Верховное божество… (прозвучало ещё неразборчивое слово — наверно, имя божества на местном языке)… повелело, чтобы тело человека, как и тело всех животных, покрылось одеждой, и только растущие дети сбрасывали её семь раз через каждые два года, становясь на это время «рьрьвър»… (именно так, со странно «укороченными» гласными, услышал Джантар это слово в произношении Феринкоатле)… то есть: как бы запретными, постыдными, нечистыми, грешными — таковы четыре возможных перевода этого слова… Или вот ещё: одежду первого в истории людоеда это же верховое божество повелело разбить молотком, чтобы из неё выпал тот же «рьрьв» — не то позор, не то грех… И уж совсем странным представляется употребление в религиозных текстах словосочетания «искусственная одежда». Тут мы поняли только, что её будто бы носили при каком-то особо греховном царе так называемые «дети седьмого запрета», но её с них опять-таки сбивали молотками, и они «бежали в великом позоре». Вот и попробуй пойми такую мифологию — хотя тут нам, казалось бы, известны значения всех слов… И так же обстоит дело, например, с иероглифом «еда»: как понять хотя бы, что преступников в древности здесь будто бы казнили голодной смертью, оставляя перед ними еду в присутствии охраны?.. Но все наши попытки подробных расспросов на эти темы, как нам кажется, приводят местных жителей в замешательство. Причём мы вообще долго не могли понять, в чём тут дело, пока один из участников переговоров с нами, по имени Ириоран… (хотя скорее прозвучало как «Ьрьърън») …не спросил нас однажды: «разве вы не иные люди Иорары?»… (Джантар понял, что уже сам невольно перевёл звучание в привычную фонетику, на самом же деле Феринкоатле произнёс: «Ьъръръ».) …Но пока мы по-прежнему не рискуем даже переспрашивать, что бы это могло означать, продолжая добросовестно играть роль этих самых «иных людей» — а местные жители продолжают восхищаться нашими знаниями…

«А многие ли их там видели? — вдруг подумал Джантар. — Многие ли вообще о них знали? Или их всё время держали взаперти? Хотя само их прибытие, как я понял, видели многие. А тут об этом ни слова…»

— … Иорара, — продолжал Феринкоатле уже в следующем кадре (где он просто смотрел в объектив камеры, ничего не держа в руках), — это, скорее всего, местное название то ли самого Западного континента, то ли вообще Вселенной — а возможно, в местной культуре вовсе отсутствует чёткое разграничение этих понятий… Например, здесь помнят, что когда-то в древности в этих местах бывали «иные люди»; причём иногда уточняется, что это были «люди другой реки» или «люди с дальнего предела Иорары, отделённого многими днями пути через мёртвые места» — хотя теперь как будто никто толком не знает, как эти «иные люди» должны выглядеть. И вообще, как бы ни было, многие вопросы нам явно избегают разъяснять… А ещё местные жители очень удивляются, что наши шлемы снимаются целиком — по их представлениям, они должны бы сползать клочьями, неминуемо разрушаясь при этом. Нам даже пришлось специально объяснять им, что это не та мифическая «искусственная одежда» — чтобы их у нас не отобрали, и не стали ждать, пока сами собой каким-то образом появятся новые. И нам, кажется, поверили лишь потому, что размер шлема заметно превышает размер головы, и в нём нельзя принимать пищу; но каким образом «естественная одежда» может долго сохраняться, да ещё быть заметно больше самого тела — здесь никак не могут понять. Возможно даже, они согласились считать наши шлемы «естественной одеждой» лишь потому, что сочли нас полномочными дипломатическими представителями какого-то другого мира, который они с наших слов знают как Върйъръм — лишь так можно произнести на их языке слово «Фархелем». Однако не исключено, что и при этом нас считают чем-то вроде уже упомянутых «детей седьмого запрета» — однажды нас даже спросили, почему наш царь не мог прислать старших… В общем, до выяснения подробностей здешнего общественного устройства, идеологии, и установления прямых и открытых двусторонних отношений, пока ещё далеко, — закончил Феринкоатле.

«Но почему «одежда»? Просто покровы тела, спадающие при линьке, как у всех членистых! — сообразил Джантар. — И… этого они не поняли за полгода?»

«А людоед, из одежды которого при попытке её снять выпал какой-то грех? — услышал он мысль Талира. — Не всё так просто…»

— … Нам приходится скрывать даже то, что мы получаем указания от Международной Комиссии через штаб экспедиции, — заговорил, появляясь в кадре, уже кто-то другой (кажется, Раманау, хотя в этом Джантар не был уверен). — Один раз нам уже едва удалось обойти вопрос: каким образом нам стали известны новые указания нашего руководства, о которых мы раньше никогда не упоминали — если всё это время находимся здесь? Так что мы опасаемся, как бы нас не заподозрили во лжи и нечестности… Может быть, Международной комиссии всё же следует разрешить нам открыть западной стороне основные принципы радио- и телесвязи — конечно, насколько они сами окажутся в состоянии их понять?..

— … Международная комиссия, — продолжал диктор (почему-то на фоне уже знакомой панорамы полей и кубических построек), — дала такое разрешение, так как иначе не только становилось невозможно выяснить подробности общественного устройства жителей Западного континента, до тех пор тщательно скрывавшиеся от участников экспедиции, но и могла возникнуть прямая угроза для них самих в связи с их мнимой неоткровенностью. Также им были даны инструкции о том, в каких пределах им разрешено знакомить западную сторону с общественным устройством нашего человечества, учитывая общий примитивный уровень развития местной цивилизации. И вот что узнали участники экспедиции…

«Примитивный уровень? — эти слова почему-то возмутили Джантара. — Но так ли давно вы сами не знали радиосвязи?»

— … Местные жители, как оказалось, действительно считают нас «детьми седьмого запрета», но при этом, как мы поняли — из особо знатных семей, и именно потому с нами всё же считаются и принимают нас всерьёз, — заговорил с экрана (судя по отчётливому аухарскому акценту) Дейрени. — А вот принципы радиосвязи они, как нам кажется, так и не поняли — норешили, что это мы, так как мы ещё дети, оказались не в состоянии это им объяснить. И вообще, нам часто кажется, что нас понимают очень приблизительно, и соглашаются с нами скорее просто из вежливости. Что же касается самой их цивилизации, то она представляется нам крайне примитивной. Отвлечённые, абстрактные области знания не развиты или развиты слабо, религиозные представления элементарны: есть верховное божество, создавшее мир, сами люди Иорары, «иные люди» — и всё. Все дисковые книги, которые нам до сих пор пришлось видеть, содержат описания каких-либо чисто практических действий. Общественное устройство, насколько мы его узнали, также характерно для примитивных обществ: наследный вождь или монарх, родовая аристократия, жрецы, совет при монархе из пяти министров, функции которых даже чётко не разграничены между собой. Таково устройство общества того племени или государства, на территории которого мы сейчас находимся, однако приблизительно таково же оно и на других населённых территориях, расположенных здесь вдоль реки. Данное же племя, государство или территория, как мы поняли, называется Нимбара, названий других мы не знаем… — продолжал Дейрени (при этом вдруг резко сдвинувшись на экране, что выдало видеотехнический стык). — …Уровень техники здесь соответствует нашей глубокой древности, примерно эпохе рабовладения… (Джантар вспомнил: ни одного профессионального историка в посадочном отряде экспедиции не было, Даже как вторая специальность кого-то из них — история нигде не упоминалась.) …Но самого рабства здесь не знают, есть только система сбора дани с низшего сословия, занятого земледельческим трудом. Нам даже показалось, что их шокирует сама постановка вопроса о рабовладении, сама такая идея. И военнопленных, и тех из своих, кто неудачно вёл хозяйство и обеднел, просто убивают, так что не существует ни рабства, ни нищеты. А ещё здесь есть сословие или учебное заведение — вот это мы не вполне поняли — называемое «анина», в которое можно уйти, отказавшись от земледельческого труда, но отвергнутых претендентов на вступление туда тоже ждёт смерть. Вообще войны здесь — не редкость, все мужчины-земледельцы — также и солдаты, данники своих офицеров. Причём надо ещё сказать, что само понятие «населённый пункт» здесь незнакомо, так как заселена сплошь вся территория вдоль реки почти на всём её протяжении: от истоков где-то в предгорьях до внутренней дельты, теряющейся в пустыне… (Джантар обратил внимание: и эти фразы перемежались стыками, о чём свидетельствовала и не вполне удачная последовательность изложения — будто в оригинале между этими словами были ещё другие, которым не пришлось дойти до зрителя) …Влажный воздух просто необходим им для дыхания… (новая особенно неудачная стыковка фраз подтвердила это) …а даже сухие горные местности, не говоря о самой пустыне, для них — «мёртвые места». Нам же — по их понятиям, «иным людям Иорары» — влажный воздух для дыхания не так уж и обязателен. И вот этот вопрос вплотную подводит нас к вопросам анатомии и физиологии их организма, а их, соответственно, нашего… — судя по интонации, Дейрени не собирался так заканчивать, но в записи его рассказ вдруг оборвался, завершившись так же странно, как странно и был смонтирован. А следом вновь появился кадр с заседанием Международной комиссии (Джантар вдруг понял: тот же, что вначале — но здесь и он был с пометкой «вырезать». Наверно, на особо секретном заседании даже не велась съёмка — и оно было представлено кадром предыдущего)…

— … На заседании Международной комиссии, состоявшемся 25 сахвея, — продолжал на фоне этого кадра уже диктор, — было принято решение о взаимном ознакомлении с анатомическим строением организма представителей обоих человечеств, для чего участникам экспедиции было разрешено вступить в прямой контакт с организацией «анина», владеющей фактически всеми, в том числе и медицинскими, знаниями человечества Западного Континента…

— … И мы сразу едва не попали в очень глупое положение, — стал рассказывать уже тот, кого Джантар определил как Раманау. (Рядом стоял другой участник экспедиции — судя, по росту, Уатафа.) — Дело в том, что «анина» — это, по сути, закрытое учебное заведение, своего рода монастырь-университет, представляющий собой к тому же для представителей здешнего низшего сословия единственную возможность войти в высшее. Однако снова становишься студентами мы, естественно, не собирались — тем более, что даются там в основном чисто практические знания, накопленные методом проб и ошибок. Но и вообще вести разговор на сколько-нибудь серьёзные темы с посвящёнными высших степеней разрешается только тем, кто сам прошёл там довольно строгий отбор и был посвящён в ученики…

— … «Анина» — это корпорация жрецов, но «безродных», простого происхождения, в отличие от жрецов наследственных, — продолжил в том же эпизоде, но опять-таки после видеотехнического стыка, Уатафа (шемрунтский акцент свидетельствовал: это действительно он). — Нас же как «детей седьмого запрета» не допустили бы и к низшим тайнам, на уровне младших возрастных групп наших школ — а уж анатомирование трупов и вовсе разрешено здесь лишь высоким посвящённым. Но этим занимаются и не наивысшие — те, как и наследственные жрецы, считают это занятие ниже своего достоинства. Ну, а нам не разрешили даже присутствовать при анатомировании трупа — так что нам приходится ещё только уточнять некоторые понятия анатомии и физиологии исключительно по рисункам и схемам…

Джантар вдруг ощутил: там, на экране, будто стало сгущаться напряжение. И пусть голоса диктора и участников экспедиции звучали ровно и спокойно — от кадра к кадру, от эпизода к эпизоду что-то неуловимо менялось, накапливалось тревожное, грозящее трагической развязкой.

— … И как нам наконец удалось выяснить после долгих уточнений, — продолжал уже Лурима (Джантар был уверен, что это он), — то, что мы раньше принимали за одежду местных жителей — вовсе не одежда в нашем понимании, а твёрдый наружный скелет, свойственный всем представителям биологического типа членистых. Однако у местных жителей — людей Иорары, как они сами себя называют — в отличие от других известных нам организмов этого типа, имеется также и внутренний скелет, что до сих пор сбивало нас с толку при попытках понять, какое слово в их языке coответствует нашему понятию «скелет», а какое — нашему понятию «одежда»…

«Но на тех ни в одном кадре не было никакой одежды… — вновь услышал Джантар мысль Талира. — Лишь сами покровы тела… И с этим разбирались семь месяцев?»

— … Так нас подвели стереотипы, связанные со строением организма всех прежде известных нам видов членистых, — признался Лурима с экрана. — Мы просто не могли себе представить, что люди Иорары составляют настолько особую их эволюционную ветвь с такими отличиями в строении… (Изображение Луримы на экране сместилось, выдав очередной стык, и он как бы начал снова.) …Семь «запретов» — семь линек. Тело, сбросившее тесные для него старые покровы и быстро растущее, пока не окрепли новые, считается как бы «запретным» потому, — Лурима на миг запнулся, будто собираясь сказать неприятное, — что у людей Иорары, как и у нас, тоже есть определённые части тела, которые можно видеть не всем и не всегда, однако обычно они скрыты под покровами тела. И вот теперь, когда мы это знаем, нам стало понятно и многое другое из того, что мы не могли понять раньше… Итак, «искусственная одежда» — на самом деле искусственный панцирь, мода на ношение которого когда-то существовала среди подростков, желавших поскорее включиться во взрослую жизнь, и не сидеть весь седьмой, особенно долгий и тягостный, период линьки целых три месяца взаперти, пока не сформируются новые покровы тела, и их верхний сегмент не скроет, — Лурима снова запнулся, — те самые органы, которые по моральным соображениям должны быть скрыты от посторонних взглядов. И хотя, конечно же, кольца старых покровов трескаются и отпадают не все сразу, не одновременно — иначе тело при всё-таки слабом внутреннем скелете не выдержало бы собственного веса, и это автоматически привело бы к смерти — а конкретно это, особо значимое в моральном отношении, самое верхнее кольцо восстанавливается уже за неделю — весь период «запрета» с полным затворничеством неизменно длится от двух до трёх месяцев, и так — семь раз в жизни. Нам, наверно, даже трудно представить себе, насколько обременительно для них такое затворничество… (Изображение Луримы «прыгнуло» на экране в результате очередного стыка.) …Но теперь, — как бы продолжил он начатою фразу, хотя что-то наверняка было сказано и в не вошедшем сюда промежутке, — когда мы поняли, что означает насильственное вскрытие уже не искусственных, а естественных покровов тела у взрослых людей Иорары, нас не может не поражать жестокость такой казни. Ведь мало того, что тот, кто подвергается такой процедуре, лишается части наружного скелета и оказывается обречён на смерть от сдавления кровеносных сосудов и нервов весом ничем не поддерживаемой головы — так ещё и «постыдные» органы тела выпадают при этом наружу, делая такую смерть позорной, не говоря о том, насколько она мучительна… (Последовал ещё стык.) …Потому-то нас здесь и избегали видеть без шлемов, полагая, что мы сочетаем высокие знания своей страны или мира, Върйъръма — с детством, которому ещё недоступны моральные нормы; и потому же держали взаперти, никуда не выпуская наружу, и лишь однажды, в самом начале, допустив на борт дирижабля за бумагой и письменными принадлежностями…

С этими словами Луримы — для Джантара вмиг, сразу разрешилась многие загадки. Он понял, почему не было сказано ни слова о какой-то реакции широких масс человечества Иорары на появление там, среди них, экспедиции… Их …вовсе не считали чьими-то посланцами с особой миссией, партнёрами на серьёзных переговорах! Для местных жителей они были… детьми неких «иных людей», непонятно как попавшими к ним — и хотя, возможно, принадлежащими где-то там, у себя, к высшим слоям общества (о чём свидетельствовали их непостижимые для людей Иорары техника и научные знания), но при этом не знакомыми с элементарной (в местном понимании) нравственностью!.. И сами они мало кого там видели: к ним постоянно приходили одни и те же, очень немногие местные жители, которых они по недоразумению принимали за членов официальной делегации на каких-то переговорах — будучи для них самих не более чем живым курьёзом, дикарями, которых следовало обучить элементарному! Хотя могли сказаться и местные религиозные представления, не нашедшие отражения в фильме — а то отсутствие особой реакции местных жителей даже на сам дирижабль всё-таки было странно… Но факт оставался фактом: статус участников экспедиции в глазах местных жителей был далеко не столь официален, как казалось им самим! И Джантара бросило в озноб от мысли: чем оборачивалось и какой смысл обретало — то, что начиналось как легенда, эпопея о контакте двух разумных сообществ одной планеты…

— … Теперь же, когда нас как будто не считают детьми, — продолжал Лурима, — нам стали больше доверять, и мы смогли продолжить знакомство как с мифологией, так и с анатомией людей Иорары. Правда, с анатомией — по-прежнему чисто теоретически…

— … И вскоре, — продолжил уже диктор (почему-то снова за кадром с панорамой местного ландшафта, на фоне которого медленно перемещался от края к краю кадра натянутый якорный трос… и внутреннее содрогание встряхнуло Джантара даже прежде, чем он вспомнил: дирижабля к тому времени давно не было!), — действительно не считая более участников экспедиции «детьми седьмого запрета», люди Иорары сочли возможным объяснить им те места своей мифологии, в которых преступников казнили голодной смертью, оставляя перед ними еду в пределах их досягаемости, но при этом — на виду у охраны, и те умирали от голода, даже не сделав попытки её взять…

«Но какие органы у них так постыдны? — Джантару показалось: он начал о чём-то смутно догадываться, но и на эту мысль будто налетела другая — И как всё же… трос?»

— … Вернее, это выяснилось само собой, при весьма неожиданных обстоятельствах, — продолжал диктор. — И вот как это произошло…

Весь экран занял лист бумаги с рисунком, выполненным в довольно странной манере (что Джантар смог различить лишь благодаря крупному плану кадра). Мелкими косыми штрихами, всюду совершенно одинакового наклона — был изображён интерьер какого-то помещения со стенами, сложенными уже не из грубо подогнанных один к другому неровных камней, а из аккуратных одинаковых блоков правильной шестиугольной формы. Джантар удивился, как вовсе оказалось возможно передать это такой штриховкой. К тому же в полу этого помещения располагались двумя рядами несколько круглых отверстий, оправленных по периметру невысокими валиками — и той же штриховкой была удивительным образом передана исчерченность этих валиков орнаментом в виде двух перекрещивающихся зигзагообразных полос.

— … Вот в это помещение, — Джантар не сразу узнал голос Феринкоатле, — один из министров царя Нимбары по имени Витуриван неожиданно решил пригласить нас затем, чтобы, насколько мы поняли, разделить с нами некое торжество. Причём он, видимо, полагал, что его назначение в любом случае должно быть нам известно. Когда же мы дали ему понять, что это не так, нас попросили представить изображения интерьеров наших зданий самого разного назначения: как жилых, так и административных, предназначенных для проведения всевозможных собраний, официальных и неофициальных торжеств. Странно, однако, что интерес к этому проявился у иорарианской стороны только сейчас. И вот мы сделали несколько рисунков, изображающих такие помещения — но первый же из них, вот этот… (на экране появилось выполненное уже привычными контурами изображение почему-то древнего, даже с факелами открытого огня на стенах, пиршественного зала) …как только мы объяснили, что это такое, сразу вызвал у всех присутствовавших при этом иорариан настоящий шок, и только один из них, жрец по имени Улигаран — единственный, кто не потерял самообладания — сразу спросил нас о том, где же тогда в нашем организме располагаются органы воспроизведения себе подобных… Ну, а о дальнейшем пусть расскажет Сафареме Лурима — он всё-таки врач нашей экспедиции… — с явным оттенком неловкости закончил Феринкоатле.

— … Да, вот то помещение с отверстием в полу, — начал объяснять голос Луримы вновь на фоне кадра с первым рисунком (чья-то рука убрала второй), — действительно предназначено для проведения неофициальных торжеств или, лучше сказать, коллективного отдыха — однако у иорариан это связано с совершенно иной физиологической функцией организма, для нас в подобном контексте совершенно неприемлемой, — слышно было, как Лурима тяжело вздохнул. — Хотя, так как теперь уже эту запись вряд ли будут смотреть дети, давайте говорить прямо… Дело не только в том, что в этом помещении искусственно поддерживается повышенная температура, как у нас в бане. У людей Иорары это — не только баня, здесь одновременно происходит освобождение организма от отходов жизнедеятельности, и соответственно, отверстия в полу, которые вы сейчас видите, ведут в расположенную под полом выгребную яму. Так что фактически это еще и туалет… — Лурима запнулся от неловкости (а Джантара бросило в совсем уж дурнотный озноб — хотя тут же он понял, что подсознательно ожидал подобного). — Что же касается органов размножения, то они у иорариан действительно расположены в области первого туловищного сегмента, совсем рядом с ротовым отверстием, причём при откидывании головы назад для приёма пищи они становятся видимыми — и этим определяется то, какая физиологическая функция организма считается у иорариан постыдной, и соответственно, требует уединения, а какая может отправляться открыто. А нам остаётся только удивляться, как они до сих пор не обратили внимания, что у нас с этим дело обстоит совсем не так. Впрочем, мы же всё это время находились под наружной охраной с предоставлением нам относительной свободы внутренней жизни — так что иорариане наверняка просто ни разу не видели, как мы едим те продукты, которыми они нас снабжают, и у нас даже не было случая узнать, что нам, по их понятиям, следует скрывать это и от них самих, и друг от друга… А это их отверстие между глазами, — продолжал Лурима на фоне всё того же кадра с застывшим на нём рисунком (но по трудноуловимым признакам Джантар понял: и здесь был стык), — имеет чисто дыхательное и речевое назначение, однако лёгкие всё же соединяются с ротоглоточной полостью каким-то рудиментарным каналом, что до сих пор и сбивало нас с толку при знакомстве с анатомией их организма по рисункам и схемам…

«Но как они столько времени могли думать, что их принимают за официальную делегацию? — мелькнуло у Джантара новое сомнение. — И те, кто приходили к ним — действительно министр, действительно жрец? Или те так и называли себя? Держа их взаперти, как какой-то курьёз природы? Хотя верно: примитивное общество, с царями отдельных деревень. А они сами не историки, где им разобраться…»

— … На этом всякие переговоры с обеих сторон были немедленно прерваны, — заговорил диктор на фоне всё того же кадра. — Царь и министры Нимбары собрались на свой чрезвычайный совет. Международная комиссия по изучению Западного континента… (вновь появился тот же кадр одного из прежних заседаний) …рассмотрев на своём, заседании 33 сахвея ситуацию, создавшуюся в связи с тем, что стало известно о коренных различиях в анатомии и физиологии организма и проистекающих отсюда моральных нормах у представителей обоих человечеств планеты Фархелем, приняла решение о невозможности дальнейшего продолжения каких бы то ни было отношении с человечеством Иорары…

— Да они, что, раньше не знали, как устроены членистые вообще? — хлестнул по напряжённой ауре Джантара раздавшийся уже здесь, в комнате, голос Ратоны.

— … О таком же решении царя Нимбары на следующий день сообщил участникам экспедиции министр Витуриван, — бесстрастно продолжал диктор уже на фоне кадра, изображающего очередную (видимо, последнюю) встречу Витуривана с Феринкоатле. — При этом он также сообщил, что все несогласные с таким решением из числа местной аристократии и жречества, принимавших участие в переговорах, были сняты со своих постов и отправлены в монастырь «анина»…

«Так… правда? — подумал потрясённый уже этим Джантар. — Действительно: царь, министр, переговоры?»

После этого вдруг появился кадр… одного из уже знакомых помещений дирижабля — и Джантар даже не сразу обратил внимание, что наконец исчезло так долго остававшееся в центре экрана слово «вырезать»… Ведь это был уже второй намёк: дирижабль… не взорван в конце радана?!

— … В ночь с 34 сахвея на 1 хулумбара, — заговорил диктор уже с иным оттенком в голосе (будто этот фрагмент озвучивали в другое время, отдельно от остальных), — экспедиция должна была отправиться в обратный путь. Однако мы не знаем — и уже, вероятно, никогда не узнаем — что на самом деле произошло в ту ночь. В главном штабе экспедиции неожиданно, вне установленного времени сеансов связи, был принят перебиваемый помехами фрагмент какой-то передачи, в которой биолог Инал Юкар и оператор связи Мхейн Фатл… (на экране появились и их лица, но как бы в полумраке и действительно сквозь сильные помехи) …по-видимому, зачем-то пытались обратиться к руководству штаба экспедиции, однако цель и смысл их обращения по тому фрагменту, который удалось принять, остались непонятными. И это, как оказалось, была вообще последняя связь с экспедицией, которая с тех пор больше не дала о себе знать… (На фоне остановленного кадра последней передачи, судя по малозаметному звуковому перепаду, последовал ещё стык.) …Так нашла своё очередное — и теперь уже, видимо, безоговорочное — подтверждение полная бесперспективность каких-либо практических шагов по освоению человечеством Фархелема внутреннего плато Западного континента — однако это подтверждение оказалось оплачено человеческими жизнями, вся вина за напрасные жертвы которых ложится прежде всего на тех государственных деятелей, которые пошли на поводу у отдельных учёных, одержимых нездоровым любопытством вместо того, чтобы заняться решением действительно важных и насущных для человечества Фархелема вопросов…

«Как? — пронеслось в ошеломлённом этим, новым поворотом сознании Джантара. — Уже «человечества Фapxeлемa» в единственном числе?»

А на экране снова беззвучно пошли кадры явно траурной церемонии (Джантар узнал виденный им однажды в давней телепередаче момент закладки символической могилы всей экспедиции)… И вдруг всё оборвалось — и после того, как на экране за доли мгновения промелькнули подряд несколько неразборчивых эмблем или символов, он озарился ровной серой пустотой.

— Мальчики, подождите, — неожиданно глухо прозвучал в наступившей тишине голос Фиар. — Не выключайте. Мы же не знаем, вдруг это не всё…

— Нет, но… как… — срывающимся шёпотом произнёс Ратона. — Отказаться от попыток открыть для себя целую новую культуру, пусть и примитивную… Культуру разумных существ иного биологического типа… И из-за чего? Что, по местным обычаям — баня оказалась совмещена с туалетом? И только-то?

— Да, неужели это она и есть… — с невыразимой горечью откликнулась Фиар. — Великая тайна Фархелема… Из-за чего даже не пытались спасти тех, кто, возможно, выжил после взрыва…

— Но тут ни из чего и не следует, что был взрыв… — Итагаро, отведя взгляд от равномерно сереющего экрана, повернулся к остальным. — Видели: дирижабль потом был на якоре, они собирались на нём обратно… Значит, не взорвался ещё тогда, 29-го радана? И вообще всё было не так, как мы до сих пор знали? Но главное — их просто забыли там: и мёртвых, и, возможно, живых. Всех… Чтобы никто не узнал, что на планете есть второе человечество из типа членистых…

— И как, думаешь, было на самом деле? — голос Фиар задрожал от волнения.

— Не знаю… Пока не могу представить. И только понял: власти нашего человечества бросили своих посланцев на произвол тех, местных властей… Правда, не знаю, насколько те могли опасаться за свою мораль от знакомства с нашей анатомией и физиологией… И не хотел бы думать — что из-за этого могли убить их всех, или взорвать сам дирижабль…

— Но что могло помешать сохранить чисто деловые отношения? — переспросил Ратона таким же дрожащим голосом. — Разве людей Иорары перестали интересовать наши знания? И они из-за… такого — могли отказаться от этого?

— Да, что получается… — всё так же ошеломлённо согласился Итагаро. — Сначала фантастика о контактах с мыслящими червями, амебами, даже плесенью, а дошло до дела — и вот как… И будто с самого начала не могли понять: если человек Иорары происходит из типа членистых и— то и будет устроен таким образом? И… при всех разговорах о братьях по разуму, которых столько было ещё недавно — кого-то устраивают лишь физиологические двойники?

— И из чего хоть проистекают эти моральные нормы… — Ратона запнулся, будто не знал, что сказать дальше.

— Действительно… — как-то отрешённо согласилась Фиар. — С одной стороны, известно, что организм позвоночных и членистых устроен совсем по-разному. А с другой — если приложить это к области человеческой морали, обычаев…

— …идеологии, законов… — невольно продолжил Джантар. — Всё это, как разобраться, основано именно на физиологии разумных, их биологической природе. То есть — тех самых инстинктивных корнях психики, о которых говорили по дороге оттуда… А я ещё думал: к чему это стало приходить на ум…

— А я вовсе думал, что главная проблема будет в другом, — ответил Талир. — Что и как будут воспринимать и представлять существа, чьи органы чувств устроены иначе… Помнишь, ещё в Кильтуме, при первой встрече, мы говорили: что они видели бы в инфракрасном свете; или — в дальнем ультрафиолетовом; или если бы видели поляризацию света так же непосредственно, как мы — цвет и яркость… Или вовсе в ультразвуке, если звуковая локация заменяет им зрение… Я как раз тогда особенно увлёкся всем этим…

— И как нам казалось: с такими существами мы всё равно дошли бы до взаимопонимания… — Джантар тоже вспомнил тот разговор.

— Но такого и представить не могли, — продолжал Талир. — Давно известный фархелемской науке тип членистых… Но всё же — за полгода не разобраться, где одежда, а где скелет… При том, что там были двое биологов… Как же это?

— Просто не знали, как адаптировать этот факт к нашей культуре, — предположила Фиар. — То есть: сперва — как смириться с этим самим, а потом — рассказать остальному человечеству. Имею в виду — нашему… Запись же и предназначалась как рассказ нашему человечеству о том, другом! И для себя вряд ли могли не понимать — но попробуй найти слова, чтобы сказать такое всем… Хотя, как подумать — что такого…

— А сами — более полугода взаперти, — добавил Талир. — И ещё эта путаница слов «скелет — одежда». Конечно, пока не познакомились с анатомическими схемами — не могли понять, о чём речь…

— А начинали — как героическую эпопею о великом открытии, контакте с иной цивилизацией, — ответил Джантар. — И во что её, эпопею, пришлось превращать по ходу дела…

— Нет, подождите… — Итагаро что-то сообразил. — Этот кадр с якорным тросом — уже потом, в конце сахвея… Получается, дирижабль и висел там более полугода? Под открытым небом, без технического обслуживания — и всё равно готов к полёту, несмотря даже на просачивание газа сквозь оболочку? Да — а вертолёт где оставался всё это время?

И снова настала тишина — все сразу замерли, лишь искоса, растерянно переглядываясь…

— Но откуда им было это знать, если их уже не выпускали? — Хотя… — спохватилась и Фиар. — Им и надо было подняться к дирижаблю на вертолёте, ведь сам дирижабль к поверхности не опускался! И что: вертолёт стоял там семь месяцев в исправном, работоспособном состоянии — и иорариане не пытались его разобрать? И… как получена оттуда сама эта запись? Нет, я понимаю: вообще над океаном курсировала цепь высотных аэростатов-ретрансляторов, запускаемых с кораблей — но неужели передача шла на них прямо с ручной телекамеры? Или всё-таки сперва — через пост связи на дирижабле? Но тогда его кто-то должен обслуживать: это не автоматический аэростат-ретранслятор, он не рассчитан на работу в таком режиме! И значит… всё время кто-то был там — обеспечивая связь?

— Вот именно: а где были остальные? — поддержал сомнения Талир. — Так и висели там на привязи? Или полетели дальше обследовать внутреннее плато — а их оставили в плену, лишь держа связь через телекамеру? Изучать иорариан фактически на подневольном положении… И даже потом не попытались их освободить?

— Не хотели начинать контакт с насилия, применения оружия… — предположил Итагаро. — И тут их вполне можно понять. Хотя действительно: где были семь с лишним месяцев? Об этом почему-то ни слова…

— Допустим, всё же полетели изучать Западный континент дальше, — предположила и Фиар. — Уже зная: там не сплошная пустыня, можно продержаться на местных ресурсах…

— Но как сойти за ними на поверхность без вертолёта? — не согласился Лартаяу. — Хотя… они как-то однажды поднимались за бумагой и письменными принадлежностями… Прямо по тросу, что ли? Или в любом случае был какой-то посадочный трап? Но всё равно непонятно, где оставался вертолёт…

— И это ещё не всё, — продолжил Итагаро. — Запас газа для наддува дирижабля пополнить было негде. Но и в Кутанхар, или куда-то ещё — они за этим не возвращались. Странно… И совмещение профессий всё не идёт из головы. Военные, для которых научная специальность — вторая, дополнительная… Что же там искали, с какой целью отправили их?

— Будто военное мероприятие замаскировали под научное, или наоборот… Чтобы… не очень к чему-то обязывало, что ли? И можно было сказать: экспедиция больше военно-разведывательная, не ждите серьёзных научных результатов? Но — чтобы в случае чего было кому разобраться и в научных проблемах? Не хотели рисковать «настоящими» офицерами, «настоящими» учёными — послали «не очень по-военному» мыслящих офицеров, и при этом любителей в науке! — вдруг поняла Фиар. — И даже Инал Юкар для них — «не совсем настоящий» специалист в свои 19! Кажется, вот и принцип отбора в экспедицию — по крайней мере, в посадочный отряд! Тех, кем не жаль рискнуть…

— Но почему? — переспросил Лартаяу. — С какой стати уже заранее могли так отбирать? Пусть кто-то видел и сфотографировал со стратосферного самолёта леса, реки, оазисы в пустыне — из чего сразу следует страшная тайна? Зачем дискредитировать уже начавшую расходиться информацию о реках, лесах и оазисах, утверждая: там самая сухая на планете пустыня, и ничего больше? Что такого могли заподозрить по стратосферным съёмкам — чтобы сразу начать обманывать всё человечество?

— А что-то заподозрили уже тогда, — согласился Итагаро. — Поля вдоль реки заставили их задуматься. И наверно, решено было: сразу не оповещать всё наше человечество, пока не выяснится, что это. Но слухи уже пошли — и их надо было приглушить до выяснения. Вот и выяснили…

— Но что на самом деле случилось в ту ночь? — задумался Талир. — О чём хотели сказать в последней передаче Инал Юкар и Мхейн Фатл?

— Тут уже, зная этих военных, можно предположить всякое, — ответил Итагаро. — Кто-то мог отдать приказ унести тайну в общую могилу экспедиции…

— И что мы сейчас обсуждаем из того, что узнали, — вдруг сказала Фиар. — Не сам факт, что на нашей планете оказалась ещё одна цивилизация — а подлость отдельных представителей нашего человечества в связи с этим фактом…

— Трудно разобраться в своих чувствах, — признался Итагаро. — Ощущение, будто нас обманули, предали. Вот вам и встреча братьев по разуму… Контакт миров, цивилизаций… Так ли мы его представляли?

— Трудно и поверить, что всё это наяву… — как-то отсутствующе согласился Ратона. — Не бред, не кошмарный сон…

— А казалось, должна быть радость, подъём: всё же мы не одни… — продолжал Итагаро. — И сами разумные членистые — какое событие в науке!.. И вот — готовность нашего человечества идти на контакт. Правда — как и у тех. Из-за диких, тупых моральных понятий — полная взаимная изоляция. Нет, не укладывается…

Итагаро умолк, будто задумавшись о чём-то… И снова, как тогда, в подземелье, Джантар почувствовал: мгновения падают каплями времени из будущего в прошлое. Но уже не в напряжённую, как тогда — в глухую, почти могильную тишину… Тогда ещё была надежда, ожидание, воодушевление — теперь же всё было ясно. И пусть оказалось так дико и нелепо, что разум отказывался верить — чего ещё было ждать, что искать? Тайна, которую так стремились узнать, не надеясь на успех с первой же попытки — открылась вся как есть. И пусть оставались ещё сомнения, неясности — они не могли изменить сути происшедшего…

— В чём дело, Итагаро? — вдруг спросила Фиар. — О чём ты думаешь?

— Да опять кое-что не сходится, — совсем упавшим голосом стал объяснять Итагаро. — По официальной версии дирижабль всё равно взорвался 29 радана… Я даже вспоминаю, как это сообщали тогда, сразу. Правда — вскользь, мимоходом, как о малозначительной трагедии. Но 29-е число ни с каким другим не спутаю: и родился же 29-го, только рунтала, а не радана…

— Точно! — воскликнул Лартаяу. — А так… я должен бы помнить сообщение о взрыве — назавтра после моего девятого дня рождения! Он же у меня — как раз 34-го сахвея! А я ничего подобного не помню!

— Вот именно… А на чём-то же собирались лететь обратно! И мы видели в кадрах, относящихся уже к сахвею — и якорный трос, и сам дирижабль! Но как, ведь официально дирижабля тогда уже не было? Или, если был — где провёл семь месяцев, за которые даже не было сделано даже попытки освободить захваченных в плен? Будто и остались там в отрыве от всего нашего человечества, в глубокой древности или на другой планете?

— И что взорвалось 29 радана? — добавил Лартаяу. — О взрыве чего сообщали, если дирижабль был в целости и сохранности? И где заправлялся газом для обратного полёта?

И снова настала тишина — буквально зловещая. Уже всё оказывалось не так очевидно…

— Правда, мальчики… — начала наконец Фиар. — Как же так… Но тут и получается: дирижабль провёл где-то семь месяцев. Хотя мы знаем, что он взорвался раньше…

— А вертолёт? — напомнил Лартаяу. — Где он был в момент взрыва дирижабля? При том, что, по существующей версии — как раз попытка посадить на борт дирижабля перегруженный вертолёт привела к аварии! И кстати: кто его вёл, если все семеро были в плену? А если даже, допустим, кто-то спускался с дирижабля по трапу, или прямо по тросу — чтобы забрать вертолёт на его борт… Подождите — так могло быть! Кто-то спустился, освободил пленных — и на вертолёте было восемь или девять человек вместо семи!

— Но тянуть с этим так долго… И вообще: что должны были думать иорариане? — добавил Джантар, будто бросаясь в омут внезапной, даже не до конца оформившейся догадки. — К ним является по воздуху что-то совершенно непонятное, летает над их страной, висит на якоре, потом взрываемся — но где их реакция на всё это? Видно только, что они содержат наших людей, прибывших к ним с такой техникой, взаперти, как каких-то дикарей — а те уверены, что их считают официальной делегацией, и ведут там серьёзные переговоры! А тут никто нигде — ни в штабе, ни в правительстве — будто не замечает явной нелепости ситуации! И когда всё же был взрыв? И на чём они собирались лететь обратно?

— Да, мальчики… — вдруг начала Фиар, даже встав со стула, лицом к ним всем и спиной к экрану. — Знаете, что мы записали? Никакая это не документальная хроника экспедиции…

— А что же? — вырвалось у Джантара в новом приступе дурноты и озноба. Он, кажется, понял, что имела в виду Фиар. Но столько и таких потрясений подряд — уже слишком…

— Хотя всё выглядит очень правдоподобно, — торжественно и скорбно продолжала Фиар. — Настоящие архивные кадры, интервью с реальными людьми… Но дальше — нелепость на нелепости! Дирижабль улетает куда-то, оставляя часть экипажа на произвол довольно примитивной местной цивилизации, неизвестно где проводит семь месяцев без дозаправки, а потом, как ни в чём не бывало, возвращается за ними — или так и висит эти семь месяцев над поселением, где содержатся пленники, всё это время поддерживая связь со штабом экспедиции, но их никто не думает освобождать…А сами они, в плену, за семь месяцев не могут разобраться в давно известных подробностях анатомии членистых… А ещё — баня-туалет. Не знаю, как должно восприниматься, будь оно правдой, но как выдумка — отвратительно. Подумать только: а я сперва тоже увлеклась, поверила… А это — просто недобросовестная фантастическая постановка. Вернее, материалы к ней, так и не состоявшейся в готовом виде… Но главное: ничего подобного тому, что мы увидели, на самом деле не было… Не представляю только, зачем кто-то взялся так «домысливать» судьбы реальных людей, да ещё монтировать сюда интервью с их родными и близкими, которые давали их не для такого придуманного сюжета…Но видите же: всего этого так, как показано, быть не могло. И членистые такого размера с точки зрения биологии сомнительны…

— Значит, все кадры экспедиции здесь — только… игра, постановка? — совсем уже глухо переспросил Лартаяу. — И те, кого мы видели — лишь двойники, актёры? И кто-то просто перестарался с эффектом «пересъёмки с экрана», вот и вышел такой брак? Но кому и зачем это было нужно?

— Это плод чьего-то больного воображения, — горестно констатировала Фиар. — А сам архив и есть не более, чем свалка таких плодов. Собрание патологические видеоматериалов, отходов деятельности сумасшедших режиссёров… Теперь понимаете — что привлекло там таких, как Саратилу Гилима? Да, вот вам и предчувствие, что всё пройдёт удачно, и бессонная ночь в надежде прикоснуться к великой тайне… А это просто специальный архив, предназначенный в основном для психиатров — я только сейчас поняла. Вот на что мы попались…

И — уже будто покатилась обратной волной долгая, тягучая, давящая тишина, в которой лишь по-прежнему светился пустой экран. Говорить ни о чём не хотелось: ведь так же пусто и глухо было на душе, во всяком случае, у Джантара. Чудовищная бредовость происшедшего не давалась осознанию, невозможно было поверить, что они могли так глупо и жестоко обмануться… И лишь спустя ещё какое-то время, когда экран вдруг померк, стал из светло-серого тёмно-зелёным, давая знать, что кассета закончилась — и Фиар, словно очнувшись, какими-то механическими движениями повернулась к видеомагнитофону и выключила его — это сразу вернуло Джантара к реальности…

— А я еще вторую кассету на перезапись поставил… — совсем-тихо признался Итагаро. — Прямо сейчас, перед самым просмотром. Имеем второй экземпляр этого бреда…

— И я тоже, — ответила Фиар. — У меня видеомагнитофон со специальным гнездом для второй кассеты. А ты, значит, подключил ещё свой…

— А я сказал Джантару, что свой ты отвёз обратно… — отрешённо напомнил Лартаяу. — А он, оказывается, ещё здесь…

— И надо мне было наряжаться взрослым, — с нескрываемой горечью добавил Донот. — Нести туда ящик, лестницу, рисковать уронить на спуске видеомагнитофон и терминал… Чтобы в итоге записать просто чушь. Баня-туалет — надо же додуматься… И зачем можно придумать такое — да ещё реальных, известных в истории людей вставить в эту выдумку? Да, вот они, взрослые… Чуть что: лезут со своей моралью, давят чувством вины, вгоняют в стыд — а сами… И мы поверили…

— И как интересно, убедительно сразу казалось… Спиральная письменность, членистые с внутренним скелетом… И к чему пришло в итоге: к скудоумной морали ничтожеств… Хотя, — неожиданно для себя признался Джантар, — кое во что из этой записи ещё хочется верить. Если бы только было правдой… Но от другого — лишь противно, да и что уже говорить…

— Теперь ещё сами кассеты надо куда-то спрятать, — Фиар извлекла из-за боковой панели видеомагнитофона кассету. — Которых у нас, оказывается, уже три…

— Думаю, у меня никто искать не будет, — предложил Лартаяу. — На крайний случай, не сам же и отвечаю за себя — а мой «усыновитель». Правда, не хочу подводить и его, какой ни есть — да и нельзя из соображений собстввенной безопасности. Но спрятать где-то надо… А мы и так пойдём мимо моего дома, я пролезу через кусты, спрячу кассеты в доме — и сразу обратно…

— Надо ещё ничем не выдать себя, — напомнила Фиар. — Пойдём на море, как обычно. После этого же — всё равно собирались…

— О чём и говорю, — ответил Лартаяу. — Но думал: пойдём, уже действительно что-то зная. А так… Узнали тайну чьего-то больного воображения…

— Давайте все в одном месте не оставлять, — предложил Герм, взяв кассету. — Одну я спрячу у себя. У меня тоже искать не будут. Да кто вообще будет их искать…

— Наверно, ты прав, — согласилась Фиар. — Но как я сразу не подумала: откуда взяться у членистых внутреннему скелету, из каких клеточных структур? Хотя остальное — как будто соответствует анатомии реальных членистых…

— Так я пока иду к себе, — Герм направился к выходу из комнаты. — Спрячу, вернусь — и пойдём…

— Пойдём, — повторила Фиар. — Да, мальчики, теперь нам надо ещё отойти от шока…

— Сразу два таких потрясения подряд, — согласился Лартаяу. — Как будто уже узнали тайну — и вдруг поняли, что это на самом деле…

— И никакой настоящей тайны не узнали, — печально констатировал Итагаро. — А это… Не представляю: кто и зачем мог сделать, где и как думал использовать…

— Да, вот вам и видения, — вырвалось у Джантара. — Хотя собственно видение было о том, что благополучно вернёмся — а не о содержании записи…

— А вообще странно, — добавил Лартаяу. — Разговор о природных корнях человеческой психики — как нарочно к такому случаю. И сама проблема реальна: взаимопонимания двух разумов, чья биологическая основа столь различается. Разное чувство собственного тела, подсознательные инстинктивные программы, мироощущение…

И тут Джантара встревожила новая мысль — такая, что он не решился сказать вслух. Ведь на обратной дороге речь шла и о другом: несовершенстве и несправедливости законов, и судебной системы, ничем не оправданной тяжести расплаты… И если та, другая тема оказалась как бы предчувствием содержания записи — что могло означать это, предчувствием чего могло быть? И были же смутные сомнения, неосознанно тревожившее его все эти дни — как ни старался убедить себя, что они правы, решаясь на это дело, что всё предусмотрели — и даже чисто технически идут путём, которым до них без особых последствий прошли другие…

Однако — и вообще думать сейчас было трудно. Не улеглись в сознании все мысли, переживания этой ночи и, главное, утра — и трудно было что-то решать, размышлять, без риска допустить, возможно, в самом деле фатальный просчёт. И Джантар так и не решился сказать остальным об этой внезапной мысли…

— Но всё же какие-то документальные кадры мы видели, — сказал он вместо этого. — И мне уже есть на что пробовать настроиться. В общем, снова начнём с того же, с чего пытались начинать…

— А пока надо просто успокоиться, — ответила Фиар. — И не подать вида, будто ничего и не было. Хотя трудно держать в себе такое… Но что делать — бывает в таких поисках. В общем, Герм вернётся, и мы пойдём на море…

— Я уже здесь, — донёсся из соседней комнаты голос Герма. — Можем идти. Только не забудьте две других кассеты, которые Лартаяу должен спрятать у себя — и пойдём…

18. Взорванная реальность

Джантар снова видел себя стоящим у берега по пояс в воде. Где-то на краю сознания он вспоминал: надо настроиться на внешность то ли Инал Юкар, то ли Мхейн Фатла, то ли обоих сразу — но это уже несколько раз не удалось, и могло не получиться снова. А сзади, вырастая, надвигалась волна от только что промчавшегося параллельно берегу катера…

Он обернулся но поздно — волна была уже близко. Должно быть, в темноте он неверно оценил её скорость. Ему стало страшно, он рванулся к берегу — но тело не послушалось его. Волевой импульс не породил сколько-нибудь ощутимого движения, как будто мышцы утратили силу, или вода обрела смоляную вязкость. Хотя и при этом — грозно загнутый на вершине гребень волны, непонятно каким образом отчётливо видимый в темноте, нёсся, не сбавляя скорости, и был уже почти рядом. И Джантар, не зная как сумев рвануться из сковавшей его вязкости,зачем-то рефлекторно выбросил вперёд правую руку…

— Не получается? — раздался из темноты голос Герма.

— Нет… — полубессознательно ответил Джантар, прежде чем вспомнить, где он находится на самом деле. — Но я попробую ещё…

Да, это он просто задремал — и вновь увидел в полусне ту волну, но уже как бы во мраке ночи. А на самом деле — был дома у Герма (где сперва тоже пробовал практиковаться в визуальном сравнении блеска звёзд; а потом здесь же, не возвращаясь домой к Лартаяу, пытался настроиться на Инал Юкар и Мхейн Фатла, вспоминая их по записи, которую смотрели утром. Пытался — и не смог…). Но… что это?

Он вдруг увидел (как бы с высоты второго или третьего этажа) тёмный ночной двор, по которому метались яркие лучи фонарей — и тут же почувствовал: от тех, кто, держа в руках эти фонари, что-то кричали — исходила угроза. И… сам он как будто должен был предупредить о чём-то близких, знакомых ему людей, к которым угроза и относилась…

Рефлекторно заставив себя отключиться от этого видения, Джантар снова попытался вызвать в памяти образ Инал Юкар — но уже смутная тревога от увиденного не хотела отпускать его… Хотя, в самом деле — что это? Мало ли тревожных событий могло происходить в эту ночь по всей планете? И разве мог он знать что-то о каждом из них? Но почему-то увидел именно это — с чувством: должен что-то предпринять…

Ах, да… Но ведь, если так, то… Неужели? Возможно — из-за этого?..

…Внезапная мысль встревожила Джантара. Теперь он, не отрываясь, затаив дыхание, старался сосредоточиться уже на этом видении — боясь, чтобы оно не прервалось, не исчезла связь, по которой оно доходило до него… Хотя и видел он уже не тот двор, пронзённый лучами фонарей, а что-то другое: неотчётливые тени и пятна слабого света внутри какой-то комнаты — и даже стал чувствовать, как чьи-то руки открывали там шкафы, ящики, искали какие-то предметы… Да — чувствовал, будто касался своими руками! А такого с ним, во всяком случае, насколько помнил — ещё не было: он не только видел другое место (или даже, как вдруг показалось, два места сразу) — а ещё воспринимал телом или аурой движения других людей, а сознанием или подсознанием — их беспокойство, тревогу! И кажется, это сейчас было даже важнее…

И вдруг он понял: он… уже видел всё это — и знал, что будет дальше! Ведь было снова… то самое видение в бывшей квартире бабушки в Кильтуме — которое тогда принял за кошмарный сон!..

…Да!.. Именно так, как он видел и чувствовал сейчас — за ним в том видении закрылась дверь… И точно такой вид имела тускло освещённая фонарём снаружи лестничная клетка, по которой он так же стремительно бежал вниз… И он даже вспомнил: как боялся налететь на что-то или кого-то, возможно, преградившего ему путь в темноте — но какое-то трудноосознаваемое чувство гнало его вперёд (точнее, вниз), так что и остановиться он не мог, пока не добежал до выхода, и, пытаясь открыть дверь, взломал слабый ненадёжный внутренний запор, о существовании которого, оказывается, не подозревал; и затем — сумел осторожно, без скрипа двери, выскользнуть на улицу (которая в том видении казалась ему знакомой, хотя впоследствии не мог вспомнить её наяву — но сейчас была та самая улица из видения, совсем непохожая на ту, где стоял наяву дом в Кильтуме — и такая же пустая, тихая и безлюдная, и сам выход из подъезда точно так же располагался в тени фонарного столба)… И он (или всё же не он? Сейчас — видел происходящее как бы глазами другого человека…) точно так же сперва подбежал к столбу, чтобы спрятаться в его тени от возможных посторонних взглядов; а затем — к другому, на противоположной стороне улицы; и сразу увидел, как по далёким стенам на повороте улицы замелькали яркие лучи приближающихся автомобильных фар…

«Полиция!» — то ли мелькнула непонятно откуда взявшаяся мысль, то ли сказал чей-то голос совсем рядом (хотя — где?)…

«Но… почему я вижу всё это? — пронеслась в ответ на другом плане сознания уже собственная мысль. — Тем более, опять…»

Да, сейчас он подумал об этом — но там, в видении, он уже снова нёсся наискось через улицу к её самому последнему, окраинному дому, куда зачем-то срочно должен был добраться; и, не видя преследующего его автомобиля, по трудноуловимым изменениям освещённости на стенах домов угадывал, как перемещались там, позади, на повороте дороги, лучи фар. Но дома были длинные — и он, кажется, всё равно не успевал к добежать до прохода между ними прежде, чем окажется в створе лучей… И вот уже стремительно неслись ему навстречу по вырванным из тьмы серым стенам тени фонарных столбов и деревьев; и (опять же точно как тогда) на дороге засверкала россыпь стеклянных осколков, которые он, в последний момент заметив, чудом успел перепрыгнуть — а впереди был ещё целый дом…

И вдруг на стене перед ним (то есть — тем, чьими глазами он это видел) возникла бегущая откуда-то навстречу чёрная человеческая фигура — и внезапный испуг бросил его в уже, к счастью, близкий проход между домами; и он понёсся по тёмному двору, совершенно не разбирая дороги, лишь однажды рискнув чуть притормозить и пригнуться на бегу, что и позволило увидеть на фоне неба силуэт какого-то массивного предмета (возможно, пристройки к дому) и вовремя обогнуть, избежав столкновения… Но то, что фигура, увиденная им, была лишь его собственной тенью — он понял только, когда, миновав этот массивный предмет или сооружение, с разгона влетел в нужный подъезд (снова с хрустом сломав тоже скорее символический внутренний запор)…

…И однако, опять же — не его собственной тенью. И подъезд был нужен не ему. А сам он и не знал наяву этого дома, подъезда — видя их глазами другого человека. И мысли, чувства, переживания тоже были — того, другого…

И всё же… Да, не его тень — но уж очень знакомая фигура, причёска… Где и когда он мог видеть эту тень раньше? И, стало быть… чьими глазами видел там всё теперь?

Словно током ударило от внезапной догадки: Итагаро!..Его тень, его силуэт…

А… второй? Ведь там, сзади, бежал ещё кто-то, чью тень (Джантар понял лишь сейчас) он тоже видел краем глаза… Неужели — Талир?..

…Но внезапная догадка на какой-то миг отвлекла его от самого видения — и теперь перед внутренним взором была лишь рябь, подобная той, что встаёт перед глазами от физического перенапряжения (да ещё каким-то образом ощущался барабанный грохот в висках, будто вправду от быстрого бега). Джантар почти рефлекторно попытался каким-то мысленным усилием восстановить прежнюю полноту восприятия — и тут же понял: ещё несколькими мгновениями ранее он смутно слышал приближающийся рокот мотора… А сейчас — где-то там внизу уже хлопнула входная дверь, затем по стене подъезда медленно пополз неровный слоистый овал света от карманного фонарика, вырывая из тьмы какие-тo надписи на стенах, и в этот овал (Джантар по-прежнему ощущал всё это как происходящее с ним самим) ни в коем случае нельзя было попасть. И он даже здесь, на диване, у Герма, действительно весь напрягся — ведь он знал, что последует в те оставшиеся мгновения, которые ещё помнил с того раза, перед тем, как проснуться — и тут же понял: он не знает, что будет дальше! И не с кем-нибудь — с Итагаро и Талиром…

Пятно света метнулось к потолку. Воспользовавшись этим, он (хотя на самом деле — Итагаро? Или Талир?) быстро попытался изменить позу, припав к ступенькам лестницы — но не успел, и на долю мгновения попал в пятно света…

«Вот он!» — словно застыл во внутреннем слухе у Джантара чей-то беззвучный крик — и тут же кто-то, в мгновенном броске перемахнув перила, всей тяжестью навалился на него.

У Джантара перехватило дыхание. Он почувствовал, как острые рёбра ступенек впились в его тело, а ноги оказались прижаты к лестнице неподъёмными, как стальные или каменные колонны, ногами упавшего на него человека (неужели действительно полицейского?)… Но спустя мгновение — он вдруг ощутил, что стоит наверху того же лестничного марша, и… целится в неверном, тусклом свете фонарика из какого-то стрелкового оружия то в одного, то в другого из двоих, которыe стояли… да, точно — над Талиром, безуспешно пытающимся вырваться из-под навалившегося на него третьего (тоже в какой-то форме)…

Но… как — стрелкового оружия? Откуда оно у Итагаро? И как могло дойти до такого? Или… всё — просто чудовищная ошибка восприятия? Галлюцинация, кошмар наяву — на почве тревог и переживаний всех этих дней, не более того?

Однако тем временем он (то есть опять-таки Итагаро) уже успел спустить курок раз, другой… Причём выстрелы были как-то бесшумны, и даже без отдачи — но оба нападавших сразу схватились за лица, и спустя ещё несколько мгновений — тоже как-то оба сразу стали медленно оседать на пол лестничной площадки, будто оплывая в темноту (один из них, падая, выронил фонарик, и тот погас от падения)… Третий же, заметив неладное — встрепенулся, вскочил, стал тормошить то одного, то другого из упавших; но тут Итагаро (и Джантар отчётливо ощущал все его движения) снова, уже в этой мертвенной темноте, скорее наугад, чем прицельно, сделал ещё выстрел — и тот третий, тоже схватившись за лицо, задёргался всем телом и стал оседать вниз на тускло-сером фоне окна…

«Да что это? — захотелось крикнуть Джантару (по крайней мере, мысленно) сквозь дурнотную испарину, которую он уже здесь, чисто физически ощутил едва ли не всем телом. — Неужели правда? И Итагаро в самом деле в кого-то стрелял?..»

…«Минакри, открой! — беззвучно раздался прямо в его мозгу голос Итагаро. — Минакри, быстро проснись! Минакри, катастрофа!..»

И тут же какой-то звук — уже здесь, в доме у Герма — ворвался в сознание Джантара. Он и не сразу понял, что это сигнал аппарата связи из соседней комнаты — настолько был ошеломлен внезапным видением. Лишь быстрый стук шагов торопливо спускавшегося Герма — вернул его к окружающей реальности… Но тоже: почему — сейчас, среди ночи?..

— Герм? Это я, Донот, — отчётливо, несмотря на расстояние, донёсся голос из аппарата связи — и Джантара замер, прислушавшись. — Слушай внимательно, я не могу говорить долго… В общем, происходит что-то ужасное: не то облава, не то массовый обыск. И ищут именно подростков — которые не в школе, не на трудовых отработках, и кто после школы не в тренировочных лагерях. Тащат прямо из домов, куда-то ведут… Быстро предупреди всех наших…

Джантар похолодел, услышав это. И пусть он ещё не вполне понял смысл сказанного — эмоции среагировали быстрее ума…

«Но… как же это? — шевельнулась отчаянная мысль. — Мы не проникли ни в какую тайну! Записали какой-то бред! Значит… не из-за нас? Но что это тогда?..»

— … А что у вас? — продолжал тем временем Донот. — Какая обстановка?

— Нет, у нас всё спокойно… — растерянно ответил Герм. — Я как раз занимался наблюдениями — кстати, не один… — Герм не рискнул назвать в микрофон имя Джантара. — Но это… Не могу поверить… Это, что, всё точно? Ничего не путаешь?

— Нет, всё слишком серьёзно, — подтвердил Донот. — И я даже не могу сообразить, что делать, но чувствую: надо уходить. И потом — собраться всем вместе… Наверно — где-то там, у вас. Но я ещё свяжусь с Ратоной, узнаю, как там… Хотя здесь это, кажется, повсюду. У соседних домов — точно. Но не ждать же, пока ворвутся и сюда… В общем, постараюсь добраться до вас. А вы соберитесь вместе — и ждите. Да, и не забудьте… вы знаете, что…

«Кассеты, — ещё полуоглушённо понял Джантар. — Да, теперь проблема: куда девать их…»

— Донот, подожди… Донот, ты меня не слышишь? — с коротким звоном Герм нажал рычаг, отключив связь. — Что же делать… Джантар, ты слышал? И… сам ничего не чувствуешь?

— И слышал, и чувствую, — Джантар не узнал свой голос. — Вернее, только что видел… Такое, что тоже поверить трудно…

— Что именно? — Герм буквально влетел в комнату. — Говори скорее!

— Как Талир и Итагаро бежали домой к Минакри, — начал объяснять Джантар. — Прямо сейчас, ночью. А за ними — полиция… И всё было точно как в том видении в Кильтуме! Помнишь, я рассказывал? И… я даже так понял: Итагаро стрелял в кого-то, — не сразу решился Джантар на эту подробность. — Не знаю, правда, из чего. И тоже — свет фонарей во дворе… Но… неужели это — мы, с нашей записью? Всё — из-за нас?

— Подожди, надо понять, что происходит… А то я понял: ищут и увозят вообще особорежимников. Всех… Так что дело не в наших записях — но если их найдут… Да, — спохватился Герм, — а сейчас не можешь опять настроиться?

— Как раз отвлёкся из-за этого сообщения… Попробую, если смогу… Нет, но… как же Донот? Что он будет делать? Как выберется?

— Не знаю пока… И мне надо срочно предупредить Фиар и Лартаяу… В общем, постарайся восстановить связь, а я быстро всё сворачиваю — так оставлять тоже нельзя — и сразу за ними…

«…Давай наверх, — не успев опомниться, беззвучно услышал Джантар. — Тут же везде осколки от стекла фонарика. Придётся через чердак…»

«Сдавайтесь, мы пускаем газ!» — так же беззвучно раздалось снизу. Но… неужели полицейские (или кто уж это были) могли пустить газ в подъезд жилого дома?..

А ещё миг спустя Джантар ощутил, как уже стремительно бежал по лестнице вверх; затем — открыв там дверь, осторожно пробирался почти на ощупь во тьме чердака, смутно чувствуя и какую-то новую опасность — но тут излишнее волнение помешало ему, и ощущения стали неотчётливы, будто расплывшись во мраке. И совсем пусто и дурнотно стало в его сознании — отказывающемся поверить в эту новую, так внезапно возникшую, совсем уж бредоподобную реальность…

— Ратона? — снова донёсся из соседней комнаты голос Герма. — Да, это я. Уже знаю… Нет, у нас как будто спокойно. А больше ты ни с кем из наших не говорил?

— Только с Донотом, но он уже ушёл, — ответил из аппарата связи голос Ратоны. — А вообще творится какое-то безумие. Солдаты среди ночи являются за школьниками…

— То есть как? — поражённо переспросил Герм. — Даже не полиция, а солдаты?

— Представь себе, да. Но мне и говорить некогда — я тоже иду к вам. В общем, ждите…

— Но как же ты… — Герм, не договорив, снова нажал рычаг. — Как он выберется… Вернее, они оба… И как доберутся сюда — ночью, через весь парк? По улицам же нельзя…

— Через какой парк? — вздрогнул Джантар.

— Ну, не тот, конечно, а городской… Правда, Ратона и живёт там рядом — но Донот… Вот что, Джантар, — уже решительнее добавил Герм. — Я бегу предупредить Фиар и Лартаяу — а ты, если можешь, держи связь. Надо же понять, что происходит…

Глухой стук шагов Герма затих где-то внизу — и Джантар снова, страшным усилием воли стараясь не пропускать в сознание никаких эмоций, попытался войти в прежнее состояние, в котором видел и ощущал то, что происходило сейчас с Итагаро. И вот на какой-то миг он ощутил себя притаившимся на чердаке — но что-то пронеслось совсем рядом, ещё что-то с далёким грохотом рухнуло, и словно в ответ раздался короткий резкий звук, от которого весь чердак зазвенел, как туго натянутая струна… Неужели выстрел? Из боевого оружия — по мирным подросткам?..

От ужаса Джантар отключился на мгновения — но уже как бы не полностью, краем сознания воспринимая: кто-то тащил кого-то за руку к лестнице, ведущей вниз; затем оба стремительно бежали по ней — и в пятне света от фонарика быстро мелькали ступеньки; а наверху — снова и снова раздавался звук, который он принял за грохот выстрела, и уже на самой грани слухового восприятия звучали какие-то крики, грохот падения тяжёлых предметов (возможно, и человеческих тел), отрывистые команды и нецензурная брань…

«…Погаси фонарик, — беззвучно донёсся голос Минакри. — А то увидят через окно…»

«Но эти-то кто такие? — спросил, кажется, Талир. — И откуда они там?»

«Должно быть, какая-то банда, — ответил Итагаро. — Решили, что те явились за ними. Вот одни других и перестреляют…»

«А нам что делать? — это снова был голос Талира, но уже в полной темноте (и лишь чьи-то руки снова что-то искали — должно быть, открывая запор на выходе из подъезда). — Их там, снаружи, ещё сколько…»

«А что остаётся? — ответил Итагаро. — Тем более, самый край города, тропинка — в высокой траве, нас не увидят…»

«Но как же Донот и Ратона? — прорвалась собственная мысль Джантара. — Не мог бы я сразу настроиться и на них?..»

…Грохот выстрелов из ручных пулемётов — хотя и беззвучный — жуткой удушливой дурнотой отдался, казалось, во всём теле и ауре Джантара, едва только он (то есть на самом деле Итагарo) успел лечь на пол по знаку Минакри (тот, выглянув за дверь, сразу заметил опасность) — и тут же обломки двери, прошитой двумя очередями, рухнули прямо на них (но похоже, не причинив никому серьёзных повреждений). И вот уже он (то есть Итагаро), вскочив и стряхнув эти обломки, снова целился в кого-то, держащего в руке фонарь; и выстрел снова не дал ощутимой отдачи — но тот, в кого он целился, выронил фонарь и, зашатавшись, упал…

«И это не бред? Не галлюцинации? — в отчаянии, граничащем с приступом безумия, рванулась мысль. — Но и Герм слышал по аппарату связи…»

…А из соседнего подъезда — в туманном облаке газа, рассеивающем изнутри свет фонаря, вывалился отчаянно чихающий солдат, зажимая руками рот; и ещё один — выскочив из кабины стоявшего во дворе армейского фургона, подбежал к упавшему, в которого раньше попал Итагаро… И тут Джантар ощутил неожиданно проснувшуюся в нём ярость, с которой он (то есть опять же Итагаро) выстрелил и в этого солдата — и кажется, в этот раз промахнулся. Но туда сразу побежали ещё несколько непонятно откуда взявшихся солдат (не чувствуя опасности, как если бы выстрелы в самом деле были бесшумны), и Итагаро стал стрелять уже по ним (а Джантар ощущал его гнев и ярость — удивляясь, однако, количеству зарядов в его оружии); и стрелял до тех пор, пока не понял, что все солдаты уже лежали без движения рядом с фургоном, где больше никого не осталось — и лишь ещё трое или четверо, сталкиваясь между собой, беспорядочно блуждали в ползущем из двери соседнего подъезда дымовом облаке…

«…Быстро в фургон! — беззвучно раздался голос Итагаро. — Едем за остальными! Только сперва подберём оружие этих!..»

«Но… как такое возможно? — прорвалось уже собственное сомнение. — Из чего мог стрелять Итагаро? Откуда у него оружие? И в мирном жилом доме — отравляющие газы, стрельба… И… как же родители тех, кого хватают и увозят? Что делают они?..»

От этих мыслей Джантар снова на мгновения утратил связь — а, когда она после очередного отчаянного усилия восстановилась, увидел уже кабину движущегося автомобиля, за окнами которой смутно мелькали в отсветах фар серые стены домов с чёрными прямоугольниками окон… Значит — Минакри, Итагаро и Талиру удалось захватить фургон?.. Но он снова вспомнил: ведь ещё Донот и Ратона неизвестно какими путями пробирались сюда, на окраину — и надо было настроиться и на них, выяснить, что с ними, но при этом не потерять связь с Итагаро… А он и не знал, возможно ли так совмещать две связи — и потому лишь осторожно стал пытаться вызвать а памяти их лица (как бы на фоне едва подсвеченной приборами с пульта кабины, за окном которой уже мелькали стены высотой в два этажа с массивными прямоугольными рёбрами) — но это ему не удавалось, и хорошо хоть, он не терял ту, прежнюю связь…

«Но не опасно ли так ехать? — мелькнула неожиданная мысль. — Фургон ведь армейский! Их где-то остановят — и что тогда?..»

И снова Джантару пришлось собрать всю волю, не пропуская в сознание то, что рвалось из подсознания — а, прорвавшись, могло подавить шквалом эмоций всякую способность действовать и принимать решения… А там, далеко впереди, из-за поворота дороги по ребристым стенам снова заскользили яркие лучи фар — и тут же он ощутил обеими руками какой-то рывок. Но прежде, чем он успел понять: это Итагаро так резко вывернул руль влево — перед его внутреннем взором мелькнули вырванные из тьмы светом фар края каких-то двух соседних стен, с зияющей чернотой уходящего вдаль прохода между ними; и тут же его словно отбросило назад, вдавив в спинку сиденья, а затем беззвучно раздался рваный металлический скрежет, смешавшийся с треском лопающегося стекла и грохотом осыпающихся обломков стен. Он (Итагаро) рванул ручку дверцы слева, но она не поддалась — и то же самое (как он вдруг ощутил уже вовсе непонятно каким чувством), попытался сделать Минакри, сидевший справа, но тоже безуспешно. Должно быть, фургон пришёлся точно по ширине прохода, плотно заткнув его собой…

«Лезьте сюда! — сказал Итагаро, выбивая прикладом пулемёта остатки лобового стекла (и тут же смахивая чем-то, зажатым в другой руке, его осколки с капота). — Но осторожно, там стекло…»

И в этот момент душераздирающе взвыла сирена заводской сигнализации за одной из стен (Джантар ощутил это почти так же, как если бы слышал сам, своим физическим слухом); и почти сразу же ей ответила другая, по другую сторону прохода; и с обеих сторон замигали прожектора, прерывисто выхватывая из мрака стены заводских корпусов. Джантар чувствовал, как вой и мелькание мешали Итагаро и думать, и действовать, и просто воспринимать окружающее, словно дробя и мысли, и само время на короткие беспорядочные отрезки — и даже собственные движения казались ему прерывистыми и угловатыми, как при замедленной демонстрации старого, на перфорированной плёнке, фильма. А ведь ему надо было перелезть через капот вслед за Талиром и Минакри, уже успевшими это сделать — и не порезаться об острые края торчащих осколков!.. (Или — и успел лишь Талир, Минакри же ещё пытался перекатиться через капот, прерывисто появляясь то в одном, то в другом «кадре» видения, в такт мельканиям вращающегося прожектора)… Но тут Джантар, спохватившись: как бы мысленной связью с Итагаро невольно не помешать ему сделать эти требующие точности и осторожности движения! — заставил себя на какое-то время приглушить её (но тоже осторожно, чтобы не прервать вовсе). И вот он ощутил беззвучный удар приклада о капот, и сам прыжок Итагаро вниз, в проход — увы, не очень ловкий: Итагаро едва не споткнулся и не упал, но Талир и Минакри успели поддержать его…

«А теперь быстро вперёд! — кажется, это был голос Минакри. — Там дальше, за этими заводами, дорога — вот по ней и пойдём!»

«Прожектор освещает весь проход, — быстро заговорил в ответ Итагаро. — Кто влезет на крышу фургона — сразу увидит. А проход длинный… Не успеем добежать до конца — они уже будут здесь. И угораздило сюда свернуть… Ехали бы мимо них — и всё. А так — увидят, заинтересуются, остановятся…»

«Тем более давай быстрее! — ответил Минакри. — Не хватало ещё, чтобы дошло до взрывчатки, не говоря о пулемётах!»

«Ну, знаете! — почти с ужасом воскликнул Талир. (И Джантар весь содрогнулся, услышав это). — Вы, что, действительно готовы на такое?»

«А что делать? — ответил Итагаро, прибавляя шаг. — Это же нелюди, выродки! Ты видел, как они тащили детей в фургоны?»

«Но и у тех в фургоне могут быть дети! — объяснил Талир — А мы против них — взрывчатку?»

«Не в сам же фургон бросать!..» — объяснил Итагаро, переходя уже почти на бег.

«…Смотри, а фургон пустой, — донёсся откуда-то позади говоривший по-лоруански громкий раскатистый голос, непонятно как отчётливо слышимый на таком расстоянии, да ещё сквозь непрекращающийся вой сирен. Итагаро остановился и прислушался, быстро соображая, что делать. — И как они так заехали? И где они сами?..»

«Итагаро, готовься стрелять… — напряжённо прошептал Талир. — Нет, подожди! Там внизу… протекает бак с горючим!. А мы — в таком узком проходе… Что стали? Бежим!..»

…Джантару сквозь пелену внезапного ужаса показалось: он и сам — здесь, в комнате — едва не сорвался с места, готовый бежать куда-то… И вместе с тем он чувствовал: как Итагаро торопливо, на бегу, достал что-то из нагрудного кармана рубашки; а там, позади — сквозь вой сирен уже раздался громкий стук шагов по крыше фургона, и кто-то, судя по всему, пытался спрыгнуть на капот, но, не удержавшись на неровной поверхности, скользнул вниз и тяжело грохнулся наземь; однако (как успел увидеть обернувшийся Итагаро) в этот момент уже другой, стоя на крыше фургона, целился прямо в них, и сами они всё равно ничего не успевали бы сделать — если бы тот, первый, в падении не выронил фонарь (который даже ещё не успел упасть, будто каким-то чудом паря в воздухе — хотя на самом деле, скорее всего, просто сползал вниз по крышке капота)…

Всё последующее произошло мгновенно. В свете погасшего от падения фонаря ещё успела блеснуть поверхность жидкости, в которую он падал; а из дула оружия, которое держал в руках солдат на крыше фургона — успела вырваться яркая вспышка; и тут же где-то внизу, под фургоном, полыхнуло ещё более яркое пламя, от чего он весь подпрыгнул, сбив с ног солдата на крыше — и тот повалился навзничь, медленно чертя в падении на фоне ночного неба яркую огненную дугу…

«Огнемёт!» — с ужасом понял Джантар, едва веря тому, что видел и чувствовал.

В проходе между заводскими стенами — всё озарилось, как днём. Ослепительное пламя поглотило и фургон, и стрелявшего — а ещё миг спустя где-то позади, за фургоном, полыхнула новая вспышка, и Джантар понял: та же судьба постигла второй фургон, остановившийся совсем рядом с заблокированным проходом… И — гремящий гул будто волной пронёсся прямо сквозь него, он снова почти физически ощутил, как его (то есть опять же Итагаро) отбросило назад, и он, наискось влетев в стену, едва не упал, а вихрь поднятых взрывной волной мелких частичек грунта и бетона хлестнул его по бёдрам, и даже по груди сквозь рубашку… (Но… во втором фургоне хоть не было задержанных? Не было — Джантар как-то сразу, интуитивно понял это. Иначе было от чего вовсе сойти с ума…)

«Да быстрее же!» — крикнул Талир, хватая Итагаро за руку (и тот едва успел развернуться, лишь чудом не споткнувшись от неожиданно резкого рывка). Однако они успели вовремя: буквально миг спустя стремительно приблизившееся пламя достигло почти того места, где они только что стояли — и даже здесь, в доме у Герма, Джантар ощутил, как его обдало сухим жаром, и даже перехватило дыхание… А что должны были чувствовать они сами — там, на месте?..

«Давайте сохранять спокойствие! Там больше никого не было, я уверен! Одни солдаты! Вот сами себя и взорвали! И вообще, мы уже в Моаралане насмотрелись всякого! Видели, и как гибнут люди, и как гибнут нелюди! А сейчас надо просто бежать отсюда! — впрочем, Итагаро и сказано это уже на бегу. — Пока нет полиции, или ещё солдат!..»

«Но что вообще происходит? — спросил Талир. — Как думаешь?»

«Хотел бы и я знать…», — всё же прорвалась у Джантара собственная мысль. И тут — услышав чей-то голос уже здесь, в доме, он понял: всё равно больше не сможет удерживать состояние, в котором у него была эта связь. Его силы не беспредельны…

— И это… на самом деле, по-настоящему? — уже отчётливо донёсся незнакомый женский голос (должно быть, матери Герма).

— Мы тоже не сразу поверили, — ответила Фиар. — Но вдоль дороги стоят армейские фургоны — сюда же, в переулки, въехать не могут — и там, дальше, солдаты уже ищут кого-то по домам. Кто не в школе, не на отработках, не в лагере, и даже — ещё раньше чего-то не отбыл…

— Всех, кому до 30 лет, — возбуждённо, будто запыхавшись от быстрого бега, добавил Лартаяу. — Вообще похоже на какое-то безумие. Я слышал, где-то кричали: «Что вы хотите, он слепой от рождения!»… И почти сразу, ещё где-то: «Да, я здоров, но на кого оставлю больного, ему нужен особый уход?» А в ответ: «Чем ты лучше других? Поедешь со всеми, а вернёшься — заберёшь. Или вообще сдай куда следует, и не прикрывайся им, если сам здоров»… Представляете? Тогда, из-за одежды, хоть больных так не хватали! Хорошо ещё, я вовремя проснулся, успел выбраться — а то к моему «усыновителю» тоже явились солдаты, и он сразу повёл их за мной. А тут ещё Герм навстречу — как раз шёл предупредить…

— Но почему? Что происходит? — переспросила мать Герма. — И что нам теперь делать?

— Спрячемся у меня, — предложила Фиар. — У нас есть второй, потайной выход из подвала, прямо на склон над рекой. Как раз на такой случай…

— И рассуждать некогда, — сказал Герм. — Надо всем срочно идти туда. И Джантару тоже: вдруг и приезжих хватают, если те без родителей…

— Да, но я так поняла, он держит связь с Итагаро, — ответила Фиар. — Хотя рисковать нельзя. Надо его предупредить…

— Я слышу, — Джантар не заметил, как вскочил с дивана, и лишь спустя ещё миг понял, что уже нёсся вниз по лестнице на первый этаж. А внизу было темно (не считая света от направленного вниз фонарика в руке у Фиар) — и он, не сразу заметив стоявшего у самой лестницы Лартаяу, едва не сбил его с ног.

— Вот и Джантар, — взволнованно сказал Лартаяу. — Если слышал и всё понял — идём…

— Но о какой кассете вы говорили? — вопрос матери Герма даже после всего увиденного заставил Джантара вздрогнуть. — Не надо ли мне знать?

— Она у меня наверху, в ящике, — поспешно объяснил Герм. — Не помню точно, в каком. Ты её даже не ищи. Потом, когда всё успокоится… А запись… В общем, какой-то бред. Как тебе объяснить… Фантастическая постановка, сделана под документальный фильм, а так — абсурд. А откуда она у меня вообще… Если что, скажи: нашёл на улице… Да, Джантар — только быстро и очень коротко: что ты видел? Что с Минакри, Итагаро, Талиром?

— Такое, что и поверить трудно, — начал Джантар, тоже стараясь говорить как можно быстрее. — Они бежали домой к Минакри, солдаты стреляли по ним, пускали газ в подъезд — но им удалось уйти, и даже захватить фургон. А потом свернули в проход между стенами, фургон заклинило — и только успели отбежать, как он взорвался. Вместе с солдатом из другого фургона, который уже целился в них… — Джантар понял, что излагает увиденное сумбурно, но уточнять было некогда. — В общем: был взрыв, а они ушли в проход… И больше я не видел — вы отвлекли меня. А что с Донотом и Ратоной — не знаю, их не видел. Да и там понял не всё… — Джантар не решился сказать про странное бесшумного оружия и упоминание о взрывчатке. — А две другие кассеты? — перейдя на шёпот, спросил он. — Где они?

— Лартаяу забрал с собой, — тоже совсем тихо ответил Герм. — Так что они у нас… Всё, выходим, — добавил он громче…

…В тревожной, тягостной тишине и темноте (Фиар только что погасила фонарик) Джантар последовал за Гермом — но, как только Герм открыл дверь, и Джантар переступил порог, ночная прохлада будто взорвалась далёким шумом, заставив его сердце сжаться в тревоге. Хотя вокруг, вблизи, пока было тихо… И вот они вышли из дома, прямо под лестницей (той самой, по которой Джантар всего несколько дней как впервые поднялся сюда) — и осторожно двинулись на ощупь, огибая и лестницу, и круглый столик во дворе. Герм, знавший свой двор по памяти, медленно, но уверенно вёл за собой остальных… Так они подошли к калитке, и едва Герм бесшумно приоткрыл её — Джантар проскользнул следом, напряжённо вслушиваясь в темноту. А вдалеке, сквозь кроны деревьев — метались лучи фонарей или фар, и слышались громкие голоса (и хотя Джантар не мог на таком расстоянии разобрать слов — сами интонации пробуждали даже не столько страх, сколько бессильную ненависть. Отчаяние, ужас, растерянность, мольбы за себя или кого-то другого — смешались с по-хамски тупыми, отрывистыми и грубыми окриками, будто и исходящими из глотки какого-то зверя, лишь по недоразумению поставленного распоряжаться разумными, и глубоко презирающего их)…

«Но что это вообще? — застыло вопросом без ответа. — Хотя не так ли и бывает? Перевороты, войны, оккупации… Нет, не может быть. Это что-то другое…»

Пройдя совсем немного по тёмному переулку, они так же бесшумно сумели проскользнуть через калитку во двор дома Фиар — и очень вовремя: едва Джантар закрыл за собой калитку — мгновение спустя прямо в створ переулка со стороны шоссе ударил яркий луч света, упёршись в самую калитку дома Герма, откуда только что вышли…

«А Герм не забыл ли закрыть свою калитку? — с тревогой подумал Джантар. — Ведь сейчас придут и за ним… Или… раньше — сюда? И к тому времени надо быть в подвале… Но… это — наяву? Или — бред, как та запись?..»

— Мне ещё надо предупредить родителей, — прошептала Фиар, проводя их всех по тем же комнатам, которыми ещё вчера, при свете дня, Джантара так же вёл Лартаяу. (Или теперь шли уже как-то иначе…) — Пусть скажут, что меня с вечера дома не было…

— И я так сказал, — ответил Герм. — С вечера не приходил домой — и это выяснится, только когда за мной придут… Всё успел сложить, будто и не начинал наблюдений. Жаль, только вчера опробовал новую насадку, и тут…

— Всё, мальчики, пришли, — Фиар отодвинула что-то тяжёлое, с глухим стуком откинула крышку люка, ведущего в подвал, и лишь после этого включила фонарик, осветив уходящую вниз узкую лестницу. И в тот же момент раздался стук калитки, от которого по телу Джантара, в который раз за эту ночь пробежала дурнотная судорога. Уже близкая реальная, опасность — в том числе для него caмого…

— Не успели, — вырвалось у Фиар. — Некогда. Давайте быстро вниз… Но как же родители? Проснутся, увидят, что меня нет, подумают: я у Герма… Где мне и быть ночью, если не дома…

…Джантар спустился следом за Лартаяу в тёмный сырой подвал (где почти ничего не видел, кроме самой лестницы, освещённой фонариком) — и сразу отошёл в сторону, чтобы не мешать спускаться Герму. А снаружи доносился стук в дверь, от которого у него всё вздрагивало внутри…

— И задвинуть сверху, как было, будет некому… — прошептал Герм. — Хотя… Фиар, как открывается второй выход? И хоть можно открыть изнутри — или только снаружи?

— Как раз только изнутри, — Фиар, спускаясь вслед за Гермом, закрыла за собой люк. — Снаружи замаскирован так, что и не видно. Но как сами откроем — им же давно не пользовались… Наверно, придётся вместе, — Фиар так быстро перевела свет на стену подвала, что Джантар не успел рассмотреть внутренней обстановки, увидев лишь чёрный контур дверцы с ручкой на светло-сером фоне стены. — Вот он, этот выход. Попробую сперва сама…

Фиар повернула ручку и нажала на дверцу — сперва легко, а затем явно приложив всю силу своей руки. В свете фонарика Джантар видел, как напряглись её мышцы. Но дверца не поддалась.

— Придётся двумя руками… Джантар, подержи, — Фиар отдала ему фонарик, и с силой упёрлась в дверцу уже обеими руками. — Не получается. Давайте втроём, — обратилась она к Герму и Лартаяу.

На этот раз с первой попытки дверца лишь едва заметно поддалась, а чуть сдвинулась — со второй, причём Джантару показалось: он слышал треск рвущейся снаружи дернины. Должно быть, с той стороны дверца была скрыта слоем почвы… И всё же с третьей попытки она приоткрылась — и повеяло ещё более прохладным, чем воздух в самом подвале, свежим ночным ветерком.

— А теперь подождите, — Фиар взяла у Джантара фонарик, и вдруг без предупреждения погасила его. Казалось, всё вокруг поглотила тьма — и лишь сверху доносился звук, будто кто-то двигал тяжёлые предметы. — Кажется, догадались: задвигают, как было раньше. Но как вообще поймут, что происходит, не сделают ли ошибок… И как нам самим это понять… Но, я надеюсь, не мы натворили это своей записью… Да, а где кассеты?

— У меня в сумке, — ответил Герм (и Джантар услышал какой-то шорох). — Да, вот ещё раз проверяю. Обе…

— …Не было её с вечера, — донеслось сверху по-лоруански, но с каймирским произношением: родители Фиар уже отвечали кому-то. — Мы уже ложились спать, а её ещё не было. Наверно, осталась у знакомых… А в чём дело? Зачем она вам понадобилась?

— Наше дело — доставить всех куда следует, — ответил незнакомый голос. — А то придумываете причины, чтобы защищать детей от трудностей — а другие, что, хуже ваших? Должны учиться за них, работать, тренироваться? А если надо — ещё и воевать за них? Но теперь их всех соберут вместе — и будут разбираться с каждым. А у вас мы оставим вот его — ждать, когда она вернётся. И самим никуда не уходить — у него приказ всех впускать и никого не выпускать…

— Мальчики, только спокойно, — срывающимся шёпотом предупредила Фиар. — Мы уже и видели, и слышали о себе всякое…

— Да, сколько перевидели всякой мрази, — с такой же дрожью в голосе ответил Лартаяу. — И всём им кажется, что нам ещё недостаточно плохо — и все лезут с уровнем знаний дебила в проблемы, которые неспособны понять. Но и законы, и мораль — на их стороне… И, что — больных детей фактически берут в плен, как солдат на войне? Или как тех, в Иораре… Нет, но стрелять из боевого оружия, пускать газ… Джантар, ты уверен в том, что видел? Не мог что-то не так понять?

— Если бы… Но всё было так отчётливо… И… неужели наша запись может быть причиной этого? — помимо воли вырвалось у Джантара.

— Не надо было мне это говорить… — прошептала Фиар. — Тем более, какая связь, если хватают всех? Давайте просто думать, что теперь делать…

— Узнать, что с остальными, — сказал Герм. — И обстановку вообще… И что-то же власть должна будет объяснить — в телепередачах, в газетах… А пока… Джантар, сможешь ещё настроиться? Только куда бы тебе присесть…

— Все мысли как-то перевёрнуты, — признался Джантар. — Полная каша. Но конечно, попробую. Хотя насчёт записи — уже сам думал…

Он осторожно нащупал рукой в темноте ступеньки лестницы и, насколько было возможно, поудобнее устроился на самой нижней, держась руками за выступающие наподобие крохотных перил края — но темнота стала качаться перед глазами, с трудом позволяя сохранять равновесие. А в голове роились беспорядочные обрывки мыслей, мешая и просто думать, и настраиваться на прерванную связь с Итагаро… И он вдруг понял: как утомила его эта столь длительная связь, сколько энергии забрала! Ведь столь отчётливых, эмоционально насыщенных (и притом таких долгих) видений у него ещё не бывало, он даже не представлял затрат энергии в этих случаях — a тут вдруг почувствовал: может просто отключиться, потерять сознание. Хотя нет, и отключиться полностью не мог… Было странное полуотключение, напряжённый полусон, в котором нельзя ни отдохнуть, расслабиться, ни как-то действовать, ни о чём-то думать…

— Нет, сейчас не смогу, — признался Джантар. — Столько энергии ушло на ту связь… Мне надо восстановить силы. Иначе может начаться депрессия от истощения — а это просто опасно…

— Раз так чувствуешь — надо отдохнуть, — согласилась Фиар. — А я тебе помогу…

Джантар ощутил, как по телу и ауре стало разливаться приятное, успокаивающее тепло. Но и это был не сон, не отключение — просто расслабление, умиротворённость, сквозь которую он всё равно не мог забыть: это — лишь временно, вскоре снова предстоит войти в работоспособное состояние, и продолжить попытки настроиться на остальных, кого не было сейчас с ними: Итагаро, Талира, Минакри, Донота, Ратону… И лишь ещё слова Итагаро: «Едем за остальными» — вспоминались, давая надежду: они знают, как пробраться сюда, на окраину Тисаюма, не попавшись нигде по дороге. Хотя были и другие, тоже всё возвращавшиеся мысли: откуда у Итагаро с самого начала было оружие; о какой взрывчатке говорил Минакри; нет ли всё же какой-то связи с их записью — и они не давали покоя, не позволяя полностью расслабиться. Именно расслабиться, а не отключиться — ведь отключаться было никак нельзя…

19. Бремя невинных

И всё-таки Джантар ненадолго заснул — но сон не принёс ни отдыха, ни сновидений. А потом весь остаток ночи прошёл в чередовании полусна и полупробуждений, в попытках настроиться на отсутствующих — увы, порождавших лишь какую-то смесь не всегда понятных видений и восприятий… Временами как будто удавалось настроиться на кого-то — и в эти моменты он снова начинал воспринимать как бы не их, а себя: то идущим по незнакомым ему (однако знакомым им) ночным аллеям городского парка, прислушиваясь к каждому шороху; то, пригнувшись, крадущимся за какой-то оградой в предутреннем сумраке под самыми кронами начинающегося прямо тут же, у ограды, горного леса… Но потом он снова впадал в полусон — и на это восприятие накладывались ещё обрывки собственных сновидений, порождая совсем уж причудливые, почти бредовые образы: то он снова видел себя сторожем какого-то учреждения, запертым снаружи в одной из комнат, и потому беспомощным перед проникшими туда грабителями, которые выносили всё, что можно; то комната, где он был заперт, начинала превращаться во что-то другое: служебное купе вагона, квартиру в Кильтуме, комнату с розеткой в подземелье, и даже — один из кабинетов его школы в Керафе (где ученики группы, в которой он числился, решали какую-то задачу, сравнивая скорости падения мусорного ведра и отрубленной головы); то он снова в том подземелье получал на экран терминала сообщение: столько-то охранников некой — тюрьмы сами превратились в камеры, готовые к приёму такого-то числа невинно осуждённых; или наоборот — потоком шли оправдательные приговоры каким-то опасным преступникам; то он просто бежал куда-то ночными улицами, не понимая, куда и откуда: опять же из кильтумской квартиры — в то подземелье, где его ждали остальные (но… почему-то через полицейский участок из его тогдашнего кошмара); или из здания университетской библиотеки в охваченном боями Кильтуме 7782 года — в свою нынешнюю квартиру в Керафе (боясь при этом, как бы всё вокруг не оказалось Моараланой, Нмарвагом, Алаофско-Горским монастырём)… И сквозь эти видения вновь прорывалось реальное восприятие: небо над головой (того, чьими глазами он это видел) уже заметно светлело, мрачные громады каких-то зданий всё чётче проступали на его свинцово-сером с белесоватыми разводами фоне — и всё глубже и глубже, прямо под сердце, подбирался страх: они не успеют дойти, сейчас их заметят, откуда-то взвоет сирена, ударят лучи прожекторов, и тогда… И по-прежнему не давали покоя упорно возвращавшиеся мысли: что за оружие было у Итагаро, какую взрывчатку упомянул Минакри — и не могло ли быть в происходящем их вины? Эта, последняя мысль была особенно тяжёлой и страшной…

— … Думаешь, они здесь? — вдруг снова ворвался в его сон голос Итагаро. — Могли успеть тут укрыться?

— Найти бы сначала сам этот вход, — приглушённо (но… уже не беззвучно, как вдруг понял Джантар!) ответил Минакри.

— Мальчики, мы здесь! — так громко ответила Фиар, что Джантар ещё в полусне вздрогнул от испуга. — Вы верно догадались, где нас искать. Подождите, сейчас открою. Только тише, у нас наверху солдат…

Раздался негромкий металлический скрежет — и во тьму подвала ворвался такой яркий утренний свет, что Джантар, невольно зажмурившись, не увидел, кто и как протискивался в проём люка… Но, когда он открыл глаза, по крайней мере ещё трое: Итагаро, Минакри и Талир — были уже здесь, внутри, и он видел их в светефонарика, а люк был снова закрыт.

— Но мы тут не все, — сразу предупредила Фиар. — Где Донот и Ратона, сами не знаем. Хотя тоже шли сюда, к нам — так сказали Герму по аппарату связи, когда уходили…

— И давно ушли? — встревоженно спросил Итагаро.

— Уже довольно давно… — ответила Фиар. — И им сюда гораздо ближе, чем вам с той окраины… И какая была обстановка, пока вы шли?

— Даже трудно сказать… — Итагаро с довольно громким стуком приставил к стене что-то тяжёлое. («Ручные пулемёты тех солдат…», — понял Джантар, и ему стало совсем не по себе). — Мы шли самыми окраинами, почти что в обход города. И всё как будто было тихо. Но это — потом. А сначала… Я проснулся среди ночи, встал, смотрю: во дворе какая-то облава. И первая мысль — о нашей записи… Разбудил Талира, мы побежали предупредить Минакри — а там нас догнали не то полицейские, не то солдаты… ну, и пришлось применить пистолет с иглами. И мне с первой попытки удалось попасть во всех троих. Там, в этой темноте… Но потом другие — только представьте — пустили газ в подъезд! Мы побежали через чердак в другой подъезд — а там какая-то банда. А те — туда же, за нами. И кажется, перестреляли одни других, пока мы бежали вниз… И только хотели выйти из подъезда — сразу выстрелы, уже по нам. Чудом не попали… И я только чудом сумел уложить их всех этими иглами…

— Так… правда… — вырвалось у Джантара. — Всё, что я видел. И как вы потом угнали фургон, застряли в проходе, и этот взрыв…

— Ты… видел? — удивился Итагаро. — Вот это всё подряд? Столько времени?

— Да, это было трудно, — признался Джантар. — Я как раз был у Герма, пытался настроиться на ту экспедицию — и вдруг увидел двор, а в нём людей с фонарями; потом — как кто-то что-то искал в тёмной комнате; дальше — эту погоню. Правда, сразу не понял, чьими глазами всё это вижу. Потом уже, по твоей тени, понял, что — ты…

— Всё точно… — поражённо подтвердил Итагаро. — Я там, когда бежал, увидел на стене дома свою тень. И сразу даже испугался, подумал, кто-то бежит навстречу… Но как же Донот и Ратона? Ты их совсем не видел?

— Нет, только вас — до момента, когда вы после взрыва фургона ушли в тот проход. А потом меня отвлекли: надо было самим уходить в подвал… Но что это за пистолет с иглами? — наконец решился Джантар. — И откуда он у тебя?

— Переделан из детского игрушечного, — объяснил Итагаро. — Так что формально и не настоящее оружие, но я поставил мощную пружину… А иглы — я их просто так называю. На самом деле — оболочки семян растений подходящей аэродинамической формы, а внутри — снотворное практически мгновенного действия. Правда, взрослые не догадается, что мы можем такое? Я имею в виду — в техническом плане. В моральном — сами видите, кто на что способен. И нам стесняться нечего… Этот пистолет я и искал. Он у меня был спрятан на самый крайний случай, даже родители не знают…

— А у меня и взрывчатка есть, — добавил Минакри. — Тоже в последний момент успел взять, когда уходил. По виду — просто бетонные бруски, но при ударе с большой силой или падении с большой высоты — взрываются. Там внутри — две отдельных камеры с разными химическими компонентами, и тонкая перегородка… Правда, всё это лишь опытные образцы — но помните, что у нас за окраина? Да и, если по мнению взрослых любой подросток — бандит, чего стесняться моральными соображениями?

— И как раз пригодилось… Но что вообще происходит? Я даже думал было: пришли за нами с Талиром, из-за нашей записи, — повторил Итагаро. — А где кассеты?

— Две здесь, у нас, — ответил Лартаяу. — одну оставили дома у Герма. Так получилось.

— А потом смотрю: и у соседнего дома — фургон, и дальше ещё тоже, — продолжал Итагаро. — Понял: дело не в нас. Но что это тогда…

— Я так понял: хватают и куда-то везут вообще всех до 30 лет, кто не отбыл каких-то детских повинностей, — ответил Лартаяу. — Был на особом режиме, не прошёл отработок, тренировочных лагерей… И именно — всех, без разбора. Где-то в соседних переулках забрали и слепого от рождения, и кого-то, кто сам здоров, но у него на содержании тяжелобольной… Я и проснулся как раз от криков об этом…

— А тут наверху, над нами, оставили солдата, — добавила Фиар. — Ждать, когда я вернусь домой. Так что давайте говорить тише…

— И мы уже слышали их доводы в разговоре с родителями Фиар, — продолжал Лартаяу. — Кто, мол, должен работать, учиться, воевать за других, если что… Вот и будут разбираться со всеми, кто не хочет нести те же нагрузки, что другие. То есть уже пропагандистские мифы в действии… Да, но чтобы — и слепых, и тех, кому не с кем оставить больного родственника…

— Значит, и взрослых… — поражённо констатировал Итагаро. — Не мог больной быть на содержании подростка… Такого ещё не было…

— Мальчики, надо что-то делать, — возбуждённо прошептала Фиар. — Выяснить, где Донот и Ратона, дать им знать о себе… Да, а ваши родители? Вы хоть им что-то успели сказать, уходя?

— Где там, и будить было некогда, — ответил Талир. — И тоже, что подумают? Правда, о самой записи — не знают, а видеомагнитофон уже на месте — мы потом отвезли обратно… Но вот они видели, как мы ложились спать дома — и вдруг нас нет…

— Но что же делать, — повторила Фиар. — И Джантар не может ни на что настроиться после такой затраты энергии…

— А со мной такого раньше и не бывало, — признался Джантар. — Чтобы я ещё и слышал голоса, звуки выстрелов, падения предметов, ощущал движения других людей, и даже — ударную волну от взрыва…

— А я и сам неосознанно пытался вызвать кого-то из вас, — ответил Итагаро. — Хотя до сих пор мог — только с электронной техникой, с людьми — и не пробовал. Не считая той связи три дня назад… И видите — получилось…

— Та связь, — вспомнил Джантар. — Как раз оба думали: насколько справедливо общественное устройство, свободна ли в нём личность… И как обернулось…

— И значит… опять предчувствие? — с внезапным возбуждением переспросил Лартаяу. — То есть… уже того, что происходит сейчас? А мы сразу и не поняли — довольные, что всё идёт удачно, по твоему видению?

— Похоже на то… — растерянно вырвалось у Джантара. — И ещё совпало по времени… Только вчера сделали запись, и тут — такое…

— Но кто и откуда мог знать, что мы там были? Что, кто-то в автобусе, на мосту, в вагоне — знал, куда и зачем едем, и донёс? Да и то пришли бы за нами — а не за всеми, кто не отбыл повинностей, по всему городу Тисаюму… Или нет… — как-то особенно встревожилась Фиар. — Городу Тисаюму… А…если это не лишь городская акция? Что-то большее?

— Не подумали, — встревожился и Итагаро. — Но… большее — насколько? Не… по всей же стране? Принудительная мобилизация или поголовная проверка… даже явных инвалидов — в таком масштабе?

— Тем более надо узнать, что делается снаружи, — ответила Фиар. — Как реагируют взрослые, какие идут передачи — если вообще идут… А мы не можем даже подняться наверх…

— И я сейчас ничего не могу… — Джантар вновь ощутил тяжёлую давящую усталость без расслабления, казалось, сковавшую не лишь движения, а и мысли.

— И где этот солдат в доме? — спросил Талир. — Почему я не чувствую? Хотя дом большой, а он может излучать не в том диапазоне…

— А моих родителей чувствуешь? — переспросила Фиар. — Можешь связаться с ними?

— Тоже не получается, — ответил Талир после сравнительно долгой паузы. — Разве что они в дальней части дома, или тоже — не тот диапазон…

— Но неужели оставляют по солдату дома у всех, кого не найдут? То есть — и у каждого из нас у всех? И те следят за нашими родителями, имея приказ не пускать их даже на работу?

— Не знаю, Фиар, — тяжело вздохнул Талир. — Хотя после Моараланы уже не удивляюсь…

— И будем сидеть, ничего не предпринимая? Хотя верно — что сейчас можем… Страшно и приоткрыть люк, чтобы услышать, что-то снаружи. Вдруг уже и на берегу кто-то стоит, наблюдает… Но и сидеть так, даже не зная, где Донот и Ратона…

— Подожди, Фиар, — Талир приблизил ухо к самой дверце. — Нет, кажется, никого. Но тоже — в пределах досягаемости и моего диапазона. Хотя чуть приоткрыть и услышать, что там делается — думаю, можно…

— Но давайте подумаем: куда могли пойти Донот и Ратона? То есть — знаем, что сюда, но к кому из нас? Если не окраинами к реке, как мы — а через парк, через город… — Итагаро резко повернулся к Лартаяу. — Не к тебе ли пошли?

— Надеюсь, что нет, — обеспокоенно ответил Лартаяу. — Я сам едва успел выбраться. Этот Убалури привёл солдат, чтобы сдать меня им…

— Но оставлять по солдату везде, где кого-то не нашли… — усомнился Герм. — Хотя и многих ли рассчитывали не найти среди ночи…

— Я всё же открою дверцу, — снова предложил Талир. — Только погаси фонарик. Не будем расходовать зря энергию…

Подвал остался освещён лишь узкой серой полоской света снаружи. Сквозь приоткрытую щель ворвался ритмичный стук колёс по рельсам.

— Вагон идёт, как ни в чём не бывало, — прошептал Итагаро. — Или нет, большой грузовой состав. Какие-то заводы в пригородах ещё работают… Вот и пойми, насколько жизнь вышла из привычных рамок. Многих ли забрали, многих ли семей это коснулось…

— Подожди, — резко шепнул Талир. — Я, кажется, поймал мысли солдата…

Все сразу затаили дыхание. И наверху, в доме, не раздавалось никаких звуков — лишь продолжающийся перестук колёс не давал наступить полной тишине. Все напряжённо ждали.

— Да, он тут один, — наконец прошептал Талир. — Нo по углам переулков везде тоже солдаты. Поставлены так, чтобы видели друг друга, незамеченным на пройдёшь. Хотя пока никого не задержали… Да, и вот слышу, он ещё думает: всё, никому больше никаких поблажек, а то кто-то должен был отбывать сполна, а другим — льготы… Я даже послал ему мысль о слепых и парализованных — а он в ответ: чем они лучше? Пусть или учатся как все — или живут в интернатах как все…

— Ну, особи рода человеческого… — Итагаро, как показалось Джантару, судорожно сжал приклад пулемёта. — Хотя какие особи — стадо скотов… Но давайте подумаем: какую ещё информацию можно из него вытянуть?

— Куда всех забирают, и что там с ними будет, — сразу предложил Лартаяу.

— То ли медицинские обследования, то ли какие-то учения… Кто для чего-то годен — тех в тренировочные лагеря, не годен — в интернаты. Да… — вдруг странно изменился шёпот Талира, — и ещё… что-то о законах военного времени…

— Военного времени? — выдохнула Фиар. (Джантар вновь бросило в приступ дурноты и озноба, едва он услышал это.) — Ты ничего не перепутал?

— Хотел бы перепутать такое, но кажется, нет… — сведённым судорогой шёпотом подтвердил Талир. — Именно так: об ответственности за укрывательство по законам военного времени… Но — за укрывательство, больных, инвалидов? Не понимаю…

И вновь повисла тишина — страшная, оглушённая, в которой никто не решался произнести ни слова. Но было в этой тишине и что-то готовое взорваться, разлететься огненными брызгами гнева, ярости… А в сознании Джантара, ещё пытавшемся судорожно ухватиться за остатки привычных представлений о нормальной жизни — уже проносились и совершенно дикие образы: страны, оккупированной cобственной армией; принудительной мобилизации — тех, кому не по силам и просто учиться в школе «как все», не то что быть угрозой для военных и государственных интересов… (Хотя уже трагический парадокс был в том, что именно таким людям пришлось взяться за оружие, защищая себя, своё здоровье и человеческое достоинство — от вконец обнаглевших и утративших человеческое подобие «представителей власти»! Вот и стояли тут же, в подвале, пулемёты, захваченные как боевые трофеи…) И всё же: что за «военное время» могло заставить кого-то пойти на такое? Что, в каком масштабе должно случиться — чтобы кто-то, не дрогнув, отдал приказ применять против мирных подростков боевое оружие и отравляющие газы прямо в подъезде жилого дома?..

— Но… если «военное время», — наконец решилась заговорить Фиар, — с кем же война? Напали страны Шемрунта? Или Экватора? Или Уиртэклэдия в который раз решила отделяться? И всё равно, при чём тут больные?

— Подождите, — ответил Талир. — Надо ещё раз проверить. Вдруг это сумасшедший с больной фантазией? А мы уже делаем из его мыслей такие выводы…

Эти слова вновь произвели ошеломляющее действие. Схлынуло страшное, чудовищное напряжение предшествующих мгновений. Но сейчас и этот спад напряжения был столь тягостным — что Джантар даже испугался: как бы вовсе не потерять сознание, и чтобы всё это не оказалось свыше его сил… Однако прошло несколько мгновений — и всё как будто обошлось. (Сейчас, применительно к данному моменту. Вообще же смысл происходящего оставался неясен…)

— Ещё слышу его мысли, — вдруг продолжил Талир. — Наверху всё спокойно, сопротивления нет. Забрали же в основном тех, кто и не может себя защитить! Правда, родители некоторых уже куда-то пошли за разъяснениями… Это — насколько можно разобрать сквозь его злорадство. Хотя лично он опасается реакции каймирцев. Лоруанцы будто сразу смирились…

— И где он дежурит? — переспросил Итагаро. — В какой комнате? Прямо над нами, или дальше, или у самого входа в дом?

— Нет, вообще его пост — во дворе, у калитки. И расположен так, что из переулка видно не было. Это он просто зашёл в дом проверить, на месте ли родители Фиар. А на них настроиться не могу…

— Итак, о поисках кого-то конкретно, тем более, узнавшего тайну, речь не идёт, — не совсем уверенно констатировала Фиар. — Ищут всех, кто не отбыл каких-то повинностей. Но почему «по законам военного времени», как это понять?

— Мы все годы чувствовали, как накалялась обстановка… — едва сдерживая эмоции, ответил Итагаро. — Вокруг «слишком умных», «слишком благополучных», кто не в силах пройти чьих-то трудностей, ещё на что-то надеется… А остальному обществу внушалось: это — его враги… Хотя подождите: а что могут знать солдаты? Их просто послали кого-то найти, куда-то доставить — и больше ничего не объяснили! А что будет с «доставленными»? Вдруг действительно станут допрашивать об этой записи? И вообще — если всё гораздо серьёзнее, чем нам показалось?

— Ты думаешь? — встревоженно переспросила Фиар. — То есть… по-твоему, уже знают, что это сделали особорежимники? Но что сделали? Куда проникли, что взяли, какие следы оставили? Ничего же особенного не было! А о том, что было — знаем мы сами, и больше никто! Спустились туда, где нет охраны, сделали запись, которую так мог сделать любой…

— Да, но если объективно мы получили информацию, в какой-то мере секретную? — объяснил Итагаро. — Хотя кто мог представить, что удастся с первой попытки? Никаких кодов, паролей — просто сделали запись! Даже не очень думая: что за линия, что за архив, к которому она ведёт, почему оставлено и забыто — и откуда это знает какой-то Саратилу Гилима? А вдруг действительно: не просто студийный, или даже особый психиатрический — сверхособый, сверхсекретный архив? И мы так запросто подключились к нему? Хотя и странно, как возможно — если так…

— И из сверхсекретного архива такой Гилима запросто перезаписывал что-то извращённое? — возразила Фиар. — И за ним из-за этого никто не приходил? Тем более, не поднимал среди ночи целый город?

— Тоже верно, — согласился Итагаро. — Что-то не то говорю… Но я пытаюсь понять, что происходит. И были же у нас сразу эти мысли! Хотя ему — всё сошло…

— Нет, тут что-то другое, — ответила Фиар. — Но что именно… Или мы всё не так поняли? Что за смысл — мобилизовать или… как называется… интернировать больных?

— Многих оскорбляет, что кто-то живёт и учится дома, — предположил Итагаро. — А на что тут способны взрослые — вспомните историю со школьной формой. Но «по законам военного времени»? Как это-то понять?

— Подождите… Там этот солдат что-то услышал. Кажется, в переулке задержали молодого на вид взрослого, приняв за подростка, и теперь разбираются. А задержали… потому, что вообще всех подростков задерживают и выясняют: почему те не в школе, не на трудовых отработках, не в тренировочном лагере, если уже выпускник, и не в интернате, если больной? — поражённо повторил услышанное Талир. — То есть…подростки уже вовсе не могут свободно ходить по городу без взрослых?

— И «по законам военного времени»… точно не лишь городская акция, — сдавленно произнесла Фиар. — Это уже общегосударственная. Но тогда… Представляете… «По законам военного времени» — всех детей лишили какой бы то ни было свободы?..

«А я уже будто и неспособен реагировать…», — Джантар удивился эмоциональному отупению, с которым воспринял эту весть.

— Но тогда и общегосударственное безумие… — ответил Итагаро. — Можно сколь угодно рассуждать о детской преступности — но реально превратить детей по всей стране в пленных или поднадзорных, которых и от родителей могут забрать в любой момент… И те, что — должны смириться? Ни в какую войну ещё так не было…

— И вот мы здесь, в относительной безопасности — а Донот и Ратона… — Фиар не сразу решилась договорить. — Они где-то там, среди этого безумия…

— А мы сидим, не знаем, что делать… — едва скрывая эмоции, ответил Итагаро. — И так и будем сидеть? Не попытаемся убрать солдата, пользуясь нашими способностями?

— А дальше что? — переспросил Талир. — В переулках ещё солдаты, всех так просто не уберёшь…

— Подождите, что там? — насторожилась Фиар, приникнув ухом к дверце, и ещё немного приоткрыв люк, так что стало заметно светлее. — Да, снаружи что-то происходит…

— … Нет, вы упустили его нарочно! — кричал далёкий голос по-лоруански с уиртэклэдским произношением. — Мы его только что видели! И это вы дали ему уйти!

— Но я его не видел, — ответил слабый умоляющий голос тоже по-лоруански. — Я только вошёл сюда, а его уже не было… И я здесь один, где мне уследить за всем домом… А вот он стоял в переулке — и тоже никого не заметил. Никто не входил и никто не выходил…

— Ничего не желаю знать, — снова заговорил первый. — Распустились, забыли, что такое долг и приказ — но теперь, по законам военного времени…

— Только прошу вас, не в моём дворе, — начал ещё женский голос. — Мы тут ни при чём, это просто наш сосед. И мы даже не знали, что он…

— Но что вы собираетесь делать? — в истошном вопле едва угадывался голос того, второго. — Мы же не виноваты!!! И сейчас не война!!! Что вы делаете?! Остановитесь!!! Простите нас, мы не виноваты!!!

Крик оборвался грохотом выстрелов. И с этим звуком — всё словно перевернулось, оборвавшись в какую-то бездну, пропасть, и пронёсся пронзительный импульс ужаса, смерти… В это разум уже отказывался поверить…

— Не война… — хрипло, будто у него пересохло во рту, вырвалось у Итагаро. — Не война, а расстреливают. Своих же… За то, что упустили мирных граждан, не сделавших никакого зла… В самом деле, что происходит…

А тем временем там, вдалеке, кто-то кричал и бился в истерике, потом раздался звук удара или падения — и всё затихло. И здесь, в подвале, вновь застыла та же страшная тишина…

«А и об этом говорили по дороге оттуда, — как бы в стороне от шока и ужаса вспомнилось вдруг Джантару. — Расстрелы своих в лоруанской армии… Будто я и это предчувствовал, но не понял…»

И лишь эта мысль будто встряхнула Джантара, выведя из оцепенения… В самом деле: не было ли ещё каких-то не осознанных, не понятых ими предчувствий? И значит — уже готового объяснения, скрытого в каких-то словах, мыслях этих дней?..

— … Я спрашиваю: кто отдал приказ о расстреле? — вдруг снова донёсся издалека яростный крик.

— Командир приказал… — едва ответил слабый дрожащий голос. — По законам военного времени…

— Какого военного времени? — ещё больше разъярился кричавший. — Ты что мелешь, ублюдок?

— Так ведь всеобщая мобилизация, — неуверенно ответил то ли тот же, то ли другой голос.

— Какая всеобщая, дурак? Вы хоть понимаете, что вы натворили?

— Ну, выявление уклоняющихся… Нас же проинструктировали… Командир вскрыл конверт и отдал нам приказ…

— Ах вы, сволочи… — говоривший будто на миг захлебнулся собственной яростью. — Да за одно вскрытие конверта… Кто разрешил его вскрывать? Кто вообще дал ему этот конверт? Там же чрезвычайные меры на случай… — начав, вовремя спохватился и не договорил этот распоряжавшийся в чьём-то дворе голос. — А вы… Не понимаете, что вы совершили убийство? Или пусть только ранили — но всё равно… Сдать оружие! А вы что стоите? Арестовать их, быстро! За вскрытие конверта и за расстрел будете отвечать перед трибуналом! Хозяйка дома, тоже собирайтесь, поедете с нами! А ты оставайся тут, охранять место преступления! Во двор и в дом никого не пускать! И быстро — ещё кого-то вместо него в переулок! И вызвать сюда фургон!.. А ты не задерживай! Пошёл, быстро! — это уже наверняка относилось к кому-то из арестованных…

— Мальчики, что делается… — глухо прошептала Фиар, едва голоса снаружи умолкли. — Вы же слышали… Они сами не знают, война или не война — но вскрывают конверты и кого-то расстреливают по законам военного времени… Расстреливают, убивают людей…

И тут по рельсовой дороге вблизи вдруг прогрохотал вагон — уже явно пассажирский, такой же, как тот, или даже тот самый, в котором они (неужели всего позавчера?) выехали с центрального вокзала к заброшенному парку в пригороде, и уже вчера под утро возвращались обратно… Однако уже и этот звук показался Джантару порождением бреда — после того, что случилось минуту назад…

— Но как же так, — растерянно произнёс Итагаро. — Расстрел, и тут же, как ни в чём не бывало, идёт пассажирский вагон. Будто ничего не произошло… Или… и не произошло — для большинства взрослых? За чьими детьми нет никаких долгов? Да, но расстрел…

«Расстрел… — мысленно повторил Джантар. — А если Донот и Ратона — тоже… у них?»

И вновь мысль как бы подхлестнула его, вывела из мгновенного оцепенения… Сами здесь, в подвале — всё же в относительной безопасности… А Донот и Ратона — где они, что с ними? Нет, он должен прямо сейчас, несмотря на всё своё напряжение и усталость, настроиться на них!..

…И тут же перед внутренним взором на мгновение мелькнул образ… Но нет, он и не успел вызвать в памяти облик Ратоны (лишь хотел это сделать) — a увидел совсем другое. Кажется, это была толпа во дворе за высокой белой стеной — и в облике этой толпы было что-то странное; но он не успел понять, что — как видение сразу исчезло.

— Нет, подождите… — Фиар прервала чью-то попытку возобновить разговор. — Джантар, ты что-то видел?

— Какой-то двор с людьми. И там их было много, целая толпа. И мне ещё показалось… — начал Джантар.

— Что показалось? — нетерпеливо переспросила Фиар. — Видел Донота или Ратону?

— Нет, их как будто не видел. А показалось — все там были голые, без одежды. Будто действительно обследование…

— Так… Значит, правда? А то вы вспомните наши обследования… Или нет, подождите… — повторила Фиар. — Какого возраста были эти люди?

— Как раз все молодые, — ответил Джантар, припоминая подробности видения. — Хотя некоторые немного постарше. Ну, помните же: до 30 лет…

— Обследование… — взволнованно продолжала Фиар. — Но почему так срочно, «по законам военного времени»? И сами не знают, что к чему, вскрывают не те конверты… Но что с чем надо перепутать, чтобы пустить газ в жилой дом…

— Точно… — согласился Итагаро. — Будто до самих не доведён чёткий приказ — и действуют на почве пропагандистских мифов: дети — враги, больные дети — тем более враги… Наверно, и есть очередное массовое безумие! Сперва школьная форма, потом Моаралана, теперь вот это… Будто кто-то нагнетает в обществе зло, пока оно не взорвётся… И всё же, не наша ли запись так сработала? Вдруг мы в понимании взрослых совершили что-то чрезвычайное? И они пошли на массовую акцию устрашения — чтобы кто-тo с перепугу признался, на кого-то донёс? Хотя — какого тогда масштаба может быть? Городского — ещё понятно, а вот государственного — вряд ли…

— А расстрел самих солдат? — так громко спросила Фиар, что Джантар испугался: не услышали бы наверху! — Тоже в результате чисто городской акции?

— Результат их внутренней неразберихи при проведении акции, — Итагаро, казалось, уже относительно обрёл самообладание. — Вконец разложились за десятилетия безделья… Но я имею в виду: если с этой записью действительно связана страшная тайна? Например, даже всякий бред на эти темы — особо засекречен, на особом контроле? И вот до этого бреда кто-то добрался, а кто — неизвестно. И решили: пусть этот кто-то увидит, как из-за него страдает множество невинных людей — и сам явится сдаваться…

— Это уж слишком… — неуверенно возразил Лартаяу. — Поднять среди ночи столько людей, взбудоражить целый город, устроить такое издевательство над явно больными и беспомощными — чтобы кто-то один или несколько почувствовали себя виноватыми? А то, мол, сами знают, что сделали, думают об этом, оно тревожит совесть, и вдруг — такое? Должны догадаться, что — из-за них?

— И что, мальчики… — начала Фиар. — Думаете, они способны на такое?

— Даже не знаю… — ответил Итагаро. — Раньше сам бы не подумал, что такое возможно, но теперь… Не знаю…

И вновь гнетущая даже более, чем прежде, тишина, казалось, наполнила не только подвал — сознание их всех, будто вытеснив странной опустошённостью внезапного прозрения все прочие мысли. И Джантар вдруг понял: да, все эти дни он подсознательно предполагал возможность подобного, догадывался — и именно это не давало покоя!.. Но вместо того, чтобы прислушаться к этому ощущению, он так же подсознательно гнал его от себя… Конечно, ведь тоже был увлечён охватившей их всех идеей, и так уверен в правоте их дела — что где уж думать о последствиях для случайных, невинных людей! Нo вот ужасная, тяжёлая правда была сказана вслух, её стало нельзя скрыть и от себя — и она ворвалась в сознание всё разрастающимся сгустком вины и душевной тяжести…

…Хотя вообще разумный имеет право на знание — и эта мысль не раз звучала в разговорах, присутствовала в размышлениях этих дней… И в общем случае — верно. Но… имеет ли он, разумный, право на постижение какой бы то ни было тайны — ценой опасности для здоровья и жизни многих таких же разумных, даже не знающих, за что страдают? Имеет ли право навлечь на них всех неадекватную реакцию взбесившихся подонков, уверенных: на страже тайны им дозволено всё — а потом любые их деяния (и злодеяния в том числе) будут оправданы тем, что они следовали приказам, инструкциям, законам, и вообще лишь исполняли свой долг?..

Да, но как было представить такое? Предположить, что некто, стоящий у власти — способен на подобное? И… в ответ на что? Ничего же не похищено, не взломан замок или код, не записана никакая действительно секретная информация? И это до них уже много раз делали другие, не неся никакой ответственности…

Но — и кто вообще должен что-то предполагать, и оценить возможные последствия — если не они сами, решившиеся на такое дело?

Хотя — последствия чего? Откуда им было знать, что уже с первой попытки получат какую-то запись? Решились, по сути — на неуверенную, первоначальную пробу сил в попытках как-то подступиться к тайне? И что узнали: чей-то бред, больные фантазии на её темы? И, если на то пошло — откуда было знать, что подключение к неохраняемой линии может иметь такие последствия?..

— Мальчики, не надо… — прорвался сквозь тяжесть тишины голос Фиар. — Ведь это только наши предположения. Мы не знаем, что в каких масштабах случилось на самом деле…

— Нет, а… если действительно из-за нас? — глухо переспросил Лартаяу (так, что Джантару стало не по себе от одних интонаций). — Если мы спровоцировали всё это?

— Им только и нужно, — ответил Итагаро. — Чтобы тот, кто это сделал — чувствуя себя виноватым, пошёл каяться.

— Нет, но — а мы сами? Наша совесть… после такого? Как жить, что думать о себе — зная, что всё это из-за нас?

— Но не забудь, зачем мы это сделали, что хотели узнать и почему! — громче и напряжённее ответил Итагаро. — Не просто же по глупости! Мы видим: по крайней мере с целой страной происходит неладное, идут разговоры о тылах, которые надо подтягивать, пределах развития, кризисе познания, перенаселении, промышленных отходах, тяжёлых металлах в мозговой ткани — и что, делать вид, будто нас не касается? Без лишних сомнений доверять тем, кто потом на развалинах чего угодно рассчитывает оправдаться: уж он ревностно исполнял свой долг?

«Не хватало ещё срыва, — с тревогой подумал Джантар. — Тут, сейчас, в подвале…»

— Да, но теперь мы в безопасности, — продолжал Лартаяу. — А там из-за нас страдает столько невинных людей…

— Подожди, мы не знаем, так ли это! Скорее, как ты и сказал — просто помним, что мы сделали, и невольно связываем всё с этим! Да и что мы записали — чтобы…

— Мальчики, тише! — попыталась Фиар остановить их спор. — Не хватало, чтобы ещё услышал солдат! Или кто-то снаружи, на берегу…

— И всё же, знать бы точно, что не мы… — как будто спокойнее ответил Лартаяу. — Ведь правда: что такого записали?

— И никакой настоящей тайны не узнали… — печально добавила Фиар.

— Что же было бы, узнай мы действительно серьёзную тайну? — снова возбуждённо вырвалось у Лартаяу. — Если даже на перезапись бреда взрослые реагируют так?.. Хотя… Верно: нет никаких доказательств, что всё из-за нас. Что на меня нашло…

— А нам и нельзя поддаваться эмоциям, — ответила Фиар. — Терять способность здраво рассуждать.

— И не те обстоятельства, чтобы в чём-то винить себя, — добавил Минакри, почему-то долго молчавший. — Тем более, если хотят поймать кого-то на раскаянии… в чём? Разве люди виноваты — если не предположили, на что способны нелюди? А пока… Джантар, ты как, в порядке?

— В смысле, смогу ли попробовать ещё? — понял Джантар, чувствуя, как схлынула волна тяжести, уступая место холодной сосредоточенности. Будто подсознательно он понял: нельзя дать чувству вины и отчаяния овладеть собой — и это придало сил. — Да, кажется, смогу — и сейчас попробую…

Он закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти лица Донота и Ратоны. Но сразу это не удалось — долго плыла беспорядочная рябь… И лишь потом он стал различать сквозь неё детали какого-то интерьера: угол окна, стену, снова окно (на котором с содроганием увидел толстые прутья решётки)… Но тут же всё это сменил другой образ: полутёмный коридор со множеством одинаковых дверей, и толпой тоже голых людей в нём (да, похожий на те больничные, которые он знал по обследованиям. Где и им лишь однажды, в самый первый раз в Риэланте, не пришлось сразу полностью раздеваться, и потому Ратону водили по кабинетам отдельно от остальных — воспоминание о чём вдруг показалось приметой прежних, уже уходящих времён…). А потом…

…Он снова увидел окно с решёткой, тот же двор с углом высокой белой стены за ним, а во дворе — бросившихся из толпы в сторону нескольких светлокожих, подростков, и выскакивающих откуда-то наперерез им солдат; затем на миг всё это вновь сменилось больничным коридором; и сразу возникло вновь — но там уже один солдат навалился на кого-то, прижав своей тяжестью к асфальту, другой кого-то тащил, а третий, размахнувшись, с такой силой ударил прикладом ещё кого-то, невидимого за обрезом окна, что у Джантара от ужаса в груди замер вздох — и в тот же момент там, во дворе, всё будто сотрясла какая-то тяжёлая грохочущая вибрация, и по брызнувшим из стены струйкам пыли и осколкам Джантар понял: пулемётная очередь, выпущенная поверх голов толпы!..

— Ну, что там? — как сквозь пелену внезапного бреда донёсся шёпот Фиар.

— Опять тот же двор… — срывающимся шёпотом ответил Джантар. — И… подавление попытки побега, что ли… Солдаты стреляют поверх голов, бьют кого-то прикладами… А ещё — толпа в коридоре, похожем на больничный… Но Ратону и Донота я там нигде не видел…

…Но тут же появилось ещё видение: чьи-то рука и грудь, так — будто тот сам и смотрел на себя, сидя перед тем же зарешеченным окном). Смуглая кожа, явно смешанного лоруано-каймирского типа, на которой выделялись яркие продолговатые розото-красные пятна — и, едва увидев которые, Джантар вспомнил аллергию Ратоны! Неужели…

«Ратона, ты?» — будто мысленный крик вырвался из глубин сознания Джантара. Хотя он не был уверен, что Ратона (если это он) сможет услышать этот отчаянный зов сквозь пространство, и ответить на него…

И ответа он не получил — вместо этого вновь увидев больничный коридор, где тоже произошло замешательство: грубо расталкивая толпу, куда-то поспешно пробирались солдаты… А потом стали являться ещё образы: напиравшую куда-то толпу взрослых едва сдерживал кордон солдат (причём нельзя было понять, где: над их головами Джантар видел лишь ясное небо — хотя недавно, когда Итагаро, Минакри и Талир перебирались сюда снаружи, было пасмурно), наконец не выдержал напора, и толпа, сметя его, прорвалась в какое-то здание (должно быть — родители, пытавшиеся узнать что-то о судьбах детей? И ещё Джантар вдруг понял: небо там было скорее дневным, чем утренним! Значит… образ ещё даже реально не произошедшего события?); ещё солдат, бегущий по улице — споткнулся о брошенную под ноги палку, широко раскинув руки в стороны; и ещё солдаты — куда-то стреляли, хватали кого-то; каких-то взрослые в испуге шарахались, отвернувшись… но не от подобной же сцены насилия, а просто от бегущего по улице совсем голого светлокожего подростка (который тут же, на глазах у них, схватив стоявший у стены велосипед, помчался на нём — и лишь тогда один из взрослых будто опомнился и бросился вдогонку, что-то беззвучно крича); снова солдат — с нечеловеческими зверскими лицами бросались в толпу детей, замахиваясь прикладами пулемётов; снова — рвалась куда-то, уже коридорами того здания, толпа взрослых; и снова — в том же дворе за белой стеной кто-то схватил солдата за ноги, и, как дубиной, с размаху ударил им другого, буквально вмяв в стену (и такой был в числе не прошедших эти самые тренировочные лагеря?); и — уже во дворе жилого дома двое взрослых повалили солдата на землю, а потом один замахнулся лопатой, но тот, успев вывернуться, бросился прочь; и в самый момент удара по уже пустому месту — видение оборвалось от внезапного ужаса Джантара, и он рванулся в сторону, едва не свалившись с нижней ступеньки лестницы, на которой сидел…

— Что там, Джантар? — с тревогой спросила Фиар. — Что ты увидел?

— Ратона — в какой-то отдельной комнате… Ну, там, где всех собрали… То есть — в каком-то здании рядом с тем двором, о котором я говорил. И там — решётка на окне… И у него на руках — пятна от аллергии. Наверно, приняли за что-то заразное, и поместили отдельно от всех… — вдруг понял Джантар. — А где Донот — не знаю, его я не видел. Но что видел вообще… Родители толпами рвутся куда-то, чтобы узнать, что с их детьми… А те тоже — целыми толпами собраны где-то, с ними обращаются, как с пленными или преступниками… A ещё… Кто-то бежал прямо по улице совсем голым, какого-то солдата в каком-то дворе чуть не убили… И неужели это — действительно из-за нас… Из-за нашей записи… — Джантар вдруг почувствовал: ему становится трудно говорить. — И… что это… со мной…

— Ну, Джантар, это уже точно депрессия, — ещё тревожнее ответила Фиар. — Ты же по-настоящему не отдохнул, не выспался. Правда, как и мы все…

— Нет, я спал… немного… — признался Джантар. — Но и то правда: не чувствую, что отдохнул. Хотя как тут отдыхать…

— Но сейчас тебе просто необходимо восстановить силы, — возразила Фиар. — Пока всё равно ничего сделать не можем…

— И даже не думай, что остаёмся на время без связи с внешним миром, — поддержал её Минакри. — Тебе ещё никогда не случалось расходовать столько энергии…

— Верно… — согласился Джантар. — Такого со мной ещё не было. Но где мне расположиться, чтобы отдохнуть… Тут и лечь негде. Разве что сесть у стены…

— Можно тут, на ящике, — донёсся из темноты полусонный голос Герма (и Фиар, плотно закрыв дверцу люка и включив фонарик, направила свет в дальний угол подвала, где Герм как раз вставал с массивного, сколоченного из отдельных досок предмета). — Я всё равно не могу заснуть — а тебе просто нужно. Потом в любой момент могут понадобиться свежие силы и восприятие…

Джантар как-то механически встал и поменялся местами с Гермом, прислонившись к холодной, как в том подземелье, стене в углу подвала — и снова ощутил, как по телу разливалось приятное расслабляющее успокоение: должно быть, Фиар снова пыталась помочь ему заснуть. Но и такое расслабление вдруг показалось непозволительным, противоестественным… И к тому же оно снова не было полным: не давали покоя мысли о судьбе Донота и Ратоны, возможных масштабах и причинах происходящего. Вопросы, на которое пока не было ответа — но потом могли появиться такие ответы, что даже трудно и страшно представить, как с этим жить…

20. Буйство отжившего

И однако, в последующие несколько часов отдохнуть и выспаться Джантару не удалось. И эти часы были полны перемежающимися урывками неполного сна и неполного пробуждения: он не мог ни вполне воспринять окружавшую реальность; ни вполне отключиться от неё, сосредоточившись на видениях; ни просто погрузиться в сон — продолжая видеть вереницы образов, порой столь диких и бредовых, что сам не знал, возможно ли такое наяву даже в этой, новой реальности, или он видит собственные кошмары… И в урывках полупробуждения он, кажется, рассказывал остальным: как толпы опять же голых людей (многие — с костылями, на протезах, слепые, и даже умственно отсталые) под конвоем вооружённых солдат садились в фургоны или автобусы, оставив сваленные в каких-то коридорах беспорядочные кучи одежды; шли чудовищные пародии на военные учения: дети разного возраста, выбиваясь из сил, под присмотром взрослых в военной форме — рыли прямо посреди школьных спортплощадок окопы; бинтовали тех, кто изображал раненых; метали вдаль какие-то предметы; куда-то бежали с грубыми макетами ручных пулемётов; и даже опять-таки инвалиды с костылями и протезами — пытались ходить строем, неумело выполняя команды орущих что-то нечленораздельное офицеров… Были и уже знакомые Джантару видения: конвоируемая солдатами колонна в зелёных рясах; автобус, полный людей, прикованных к поручням и спинкам сидений (в этот раз тоже голых, чего в прежней версии этого видения не было)… Но всё же большей частью шли новые, не виденные никогда прежде — и от раза к разу всё более ужасные образы: чьи-то лица с выражениями испуга, отчаяния, страдания; снова толпы подростков, в которых грубо орудовали солдаты, подавляя пинками и ударами прикладов начинавшееся волнение; снова — рвущиеся куда-то толпы взрослых; ещё группы голых людей под присмотром солдат — то просто под открытым небом, то в каких-то помещениях (а в одном из таких эпизодов — чья-то попытка вступить в разговор с людьми в форме кончилась тем, что этого человека схватили, оттащили в сторону, и стали к чему-то привязывать); новые, всё более яростные схватки солдат с толпами то подростков, то взрослых; и в какой-то момент — снова тот привязанный за руки человек, которого хлестали прутьями cолдаты, в чьих выражениях лиц уже не было ничего человеческого (и тут же — другой отчаянно молотил связанными руками и ногами по забрызганному кровью асфальту, под тяжестью севших прямо на него солдат; и третий — совсем ещё ребёнок, с выпученными от ужаса глазами, отчаянно хватал ртом воздух, его держали за руки двое солдат, а уж что делал там третий, стоя как бы спиной к Джантару — понять было трудно, а предполагать страшно); и ещё голые подростки, под прицелами пулемётов несущие на носилках окровавленные тела — трудно понять, живые или мёртвые… И лишь та же какая-то эмоциональная оглушённость позволяла Джантару более-менее связно пересказывать всё это остальным — внутренне удивляясь, как сам не сошёл с ума от такого…

Правда, были и другие, совсем иного характера образы, дававшие хоть какую-то надежду, что не всё увиденное — реальность… Временами он видел нечто, казалось бы, вовсе непонятное: мертвенно-серебристые человеческие фигуры, что как бы на ощупь искали друг друга на фоне какой-то угольной черноты (где ещё просматривалось лишь тускло-пепельное подобие изгороди из невысоких кустов); вереницу человекоподобных роботов, словно растянувшихся в космическом пространстве по орбите вокруг какой-то планеты (тут даже представилось: результат неудачного эксперимента; и в другой момент подобный сон наверняка поразил бы воображение, но увы, не сейчас); и ещё какие-то, тоже как бы инопланетные ландшафты, в непривычном, то жёлтом, то синем свете; и мелькания и взаимопревращения совсем непонятных, неопредёленных образов… А временами шли и просто образы собственного прошлого: подготовка к обороне университетского здания в Кильтуме; собрание студенческого кружка там же; та стройка рядом с домом; путь в запертом купe из Керaфa в Кильтум; спортивное занятие в школе, где он упал, потеряв равновесие… Но всякий раз в очередном полупробуждении возвращалось осознание тяжёлой реальности — со всей дикостью, непонятностью, неизвестностью судеб Донота и Ратоны, на которых никак не удавалось настроиться — и очередном полусне он видел всё то же: массовые столкновения, прорывы куда-то толп, голые окровавленные тела, а однажды в какой-то момент — и офицера с торчащей из живота рукоятью чего-то, падающего с большой высоты… И сквозили те же вопросы: неужели это происходит в реальности? И — во всём этом их вина, они, пусть невольно, спровоцировали это? И почему должны расплачиваться столько невинных людей — имеющих, кстати, в своей жизни те же проблемы, что они сами? И — чего именно, каких признаний и действий ожидают изверги, устроившие всё это? И в чём и насколько вовсе может быть вина перед нелюдями, так «исполняющими долг»?..

А в мгновения, когда уже просто срабатывали охранительные механизмы подсознания, не дававшие сойти с ума — Джантару начинало казаться: всё это неправда, cобственный кошмар, надо просто не частично, не наполовину, а полностью проснуться, и вернуться к своим мирным делам… Но проходило время — и с очередным видением обследований, конвоев, рвущихся куда-то толп, и (что тоже по-своему страшно) тут же спокойно идущих по своим делам взрослых (должно быть, уверенных: их всё это не касается и коснуться не может) возвращался весь ужас происходящего, и Джантар вновь и вновь пытался настроиться на Донота и Ратону — но как раз это не удавалось, будто сама взбудораженная, мятущаяся реальность препятствовала ему в этом… А здесь, в подвале, как-то ничего не менялось: все обсуждали увиденное им, делясьпредположениями; и наверху в доме — как будто было тихо; да и снаружи, по ту сторону люка, больше ничего не происходило — и от этого всё было ещё более непонятно. А сам он продолжал пребывать в этом напряжённом полусне-полубодрствовании, из которого, казалось, не было сил самому, без посторонней помощи, выйти либо в сторону сна, либо в сторону яви…

Но вот — что-то привлекло внимание, изменилось… Хотя он даже не мог понять, в чём дело: здесь, в подвале, как будто по-прежнему продолжался разговор о его видениях, которые он успел пересказать… И лишь какое-то время спустя до него дошло: он слышит их пересказ… голосом Ратоны? Это наконец и вырвало из полусна, как бы стряхнув последние остатки…

— … Говорю, всё должно пройти нормально, — продолжал Ратона (о чём-то, что перед тем прошло мимо внимания Джантара). — Солдат caм, едва услышал про инфекцию — бросил пост, пытался бежать, но споткнулся в темноте, упал, и лежит без сознания. Это чистая правда, которую смогут подтвердить твои родители и соседи. А ты дома не появлялась — здесь тебя не видели, хотя дом был под присмотром этого солдата. А своё бегство он, когда очнётся, пусть объясняет сам …

— Так он точно без сознания? — нетерпеливо переспросила Фиар. — И что дальше?

— Дальше, говорю же — пойдём как конвой зараженных особо опасной инфекцией. Только быстро, солдаты в переулках уже знают, будто мы чем-то заражены… И автобус ждёт у платформы — тоже у всех на виду…

— Но… что там вообще? — не всё понял спросонья Джантар. — И… каким образом ты здесь? Как тебе удалось?

— Вообще всё, как ты и говорил, — ответила Фиар. — По всему городу конвои, медосмотры, толпы людей у учреждений, наспех организованы дурацкие, бредовые учения… На трудовые отработки согнали столько людей, что просто негде размещать, приспособили первые попавшиеся здания… Донот и Ратона в больнице слышали… Но ты скорее вставай, надо уходить…

— Так, что… и Донот уже здесь? И у вас есть какой-то план? — кажется, лишь тут Джантар полностью проснулся. — И как это будет?

— Плана ещё толком и нет. Так, на почве внезапной идеи, — ответил Ратона. — Просто иначе было не вырваться… В общем, я здесь формально — чтобы опознать вас всех как заразных больных, с кем имел контакт, Донот изображает врача, который меня сопровождает, а из остальных: кто — конвой при мне и нём, а кто — других зараженных. Так и говорили солдатам на перекрёстках. А сейчас двое ждут снаружи, во дворе, и ещё двое — в автобусе, с остальными. Так что давайте быстрее. Главное — выбраться из Тисаюма, а что дальше — будем думать по дороге…

— Но… с какими остальными? — Джантару снова показалось: он чего-то не понимает. Все, кроме Донота, были в подвале, он видел их в свете фонарика, который держал Герм. — И… какой конвой? Как вы сумеете его изобразить?

— Так это не мы, — объяснил Ратона. — Я же говорю: у нас появились неожиданные союзники. Тоже особорежимники, или освобождённые от чего-то, и все — не местные. Да, представьте, и приезжих хватают. Или я не так понял… Но им всем нужно в другие города. И это они разоружили солдат, надели их форму — а тут и Донот сообразил, как этим воспользоваться. Только быстрее, — ещё раз повторил Ратона. — На разговоры времени нет…

— Нo… куда едем? И куда нужно им? — всё ещё пытаясь собраться с мыслями, переспросил Джантар не без труда встал ящика в углу подвала.

— Они из разных мест, — ответил Ратона. — Один из Джалата, двое из Джокурама, шестеро из Риэланта, и один — не помню откуда. Чуть ли не из Тарнала… А едем в Алаофу, в Институт особо опасных инфекций — формально. На самом деле, думаю — надо бы добраться к твоим, в Кераф, и уже там решать, что дальше. Да и им всем как раз по дороге — а здесь в любом случае оставаться опасно. Не забудьте, мы — заразные больные…

— Поняли ситуацию? — донёсся сверху изменённый под «взрослый» голос Донота (ему, должно быть, перед тем пришлось много говорить таким голосом). Джантар, стоя уже у лестницы, взглянул вверх — но увидел лишь слабый отблеск непонятно на чём, будто в доме была установлена светомаскировка, или уже стемнело. Хотя могло ли пройти столько времени? — Скорее поднимайтесь, и к автобусу…

— А почему так темно? — вырвалось у Джантара (хотя он, кажется, собирался спросить что-то другое. Но что? Ах, да…). — И… что за автобус?

— Уже вечер, вот и темно, — подтвердил Донот то, во что трудно было поверить. — А ты весь день был в таком состоянии, что и не заметил?

— А автобус просто взяли в этой неразберихе, — добавил Ратона. — Там вообще такое творилось… Столько автобусов и фургонов мобилизовали возить эти конвои, никто ни в чём разобраться не может, кто угодно берёт первый попавшийся транспорт… Мы и воспользовались. Да, но ещё что… Донот, как мне идти обратно? То есть — вообще всем нам? В смысле — в чём? Ты же видел, как возят. Всякий привычный стыд отброшен…

— К вам, надеюсь, не относится… — задумался Донот, когда Джантар уже поднимался из подвала. — Вы же заразные больные… Хотя и рисковать лишний раз нельзя. Правда, и идти из переулков — только через дорогу к автобусу…

— Меня солдаты уже так выдели, — напомнил Ратона. — И я только так смог сохранить набедренную повязку — намотав, как бинт, на ногу. Мне же её, сами понимаете, терять нельзя… И те, в автобусе, по документам тоже больные — и вовсе без одежды…

— Надо полностью раздеваться, и так идти переулками под конвоем? — понял Итагаро. — А пулемёты, кассеты, пистолет с иглами, взрывчатка? Как взять всё это?

— Личные вещи заразных больных, которые тоже надо проверить в Алаофе, — не смутился Донот. — Так и скажем, если что. А солдаты, если им дорога их жизнь, проверять не полезут…

— Ладно, вы все идите как есть, — не сразу решился Ратона. — А я… Конечно, непривычно — только «бинт» на бедре, а так всё открыто. Правда, в темноте не очень видно, да и что уж теперь…

— Пусть взрослые, которые устроили такое, стыдятся своего тела, — прошептала Фиар. — А мы от этого хуже не станем. Но как вообще всё это понять…

— Никто и не может ничего понять, — подтвердил Ратона. — Все будто в шоке. Столько лет, с самого раннего детства, им вдалбливали этот стыд — и вдруг такое! Кто теперь знает, что правильно, что нет…

— Значит, так и едем — а родители? — спохватилась Фиар. — Остаются здесь — и что будет с ними?

— Кому за 30, тем ничего не угрожает… И надо же кому-то подтвердить: что солдат сам бежал и споткнулся, — продолжал Донот из соседней комнаты. — И пусть он тоже подтвердит: всё это время никого, кроме вас, не было. (Джантар понял: это было сказано родителям Фиар.) Вы сами не поняли: кто где прятался, кого откуда вывели… Да, не успели мы всё как следует продумать — но что делать, если уже так пошло…

— Значит, решаете ехать к родителям Джантара… — глухо ответил кто-то там, в соседней комнате. — И что делать: уже сказали солдатам, что поедете, а этим — что развезёте их по домам. Хотя, если уедете — что потом….

— Кто знает, что и как теперь правильно? — ответил другой голос. — Ратона верно сказал… И поверить трудно, что до такого дожили. Не ждали уже никаких войн, переворотов — ничего подобного. А это — вообще трудно понять, что такое. Нам этот солдат и никакую трансляцию слушать не давал, сидим тут весь день взаперти без информации. А теперь им надо ехать…

— Но это же не обычные дети, — ответил первый голос. — Увидишь, найдут выход…

— Мальчики, идите во двор, — прошептала Фиар, — и ждите меня там. А я сейчас… Мне надо кое-что сказать родителям…

— Пойдём, — Итагаро поднял с пола увесистый мешок, где что-то с громким стуком перекатывалось. — Только бы Фиар держалась, — добавил он шёпотом. — Её способности могут понадобиться в любой момент…

Они осторожно двинулись за Гермом, направившим прямо к полу фонарик. У самой входной двери Герм погасил его и отдал Доноту, так что вышли они почти на ощупь. Во дворе тоже было совсем темно, но смутно ощущалось чьё-то присутствие. И странно: какой-то особой напряжённости, тревоги (не говоря о чувстве реальной опасности) — у Джантара не было. Лёгкое беспокойство вызывала сама мысль: не подводит ли его так истощение от всего пережитого…

— Ну что, всё? Идём? — спросил из темноты кто-то по-лоруански с довольно резким уиртэклэдским акцентом. — Или ещё ждём кого-то?

— Ещё ждём, — ответил Донот всё тем же своим изменённым голосом.

Однако мгновения тянулись медленно, а Фиар не появлялась — и Джантар начал беспокоиться. И так всё казалось похожим на кошмарный бред — а если ещё Фиар не сумеет что-то объяснить родителям, и те захотят её остановить… А, с другой стороны — правы ли они вообще в том, что делают? Ведь это не просто прощание с родителями перед дорогой — они едут в неизвестность! Из города, охваченного безумием произвола властей — туда, где вовсе не знают, что сейчас делается… Но и не уехать было нельзя — чтобы тут, на окраине Тисаюма, не начался поиск больных особо опасной инфекцией… И кассеты (мысль о которых не давала покоя) снова взяли с собой — даже не зная, что теперь с ними делать, не опасно ли иметь при себе, не связаны ли они как-то с этим… А впереди тревожно чернела темнота переулка — и где-то там, вдалеке, их ждал автобус…

— Всё, мальчики, можно идти, — почему-то по-лоруански (для «конвоиров»?) тихо сказала Фиар, почти бесшумно приоткрыв дверь, и так же бесшумно закрыв за собой. — Хотя я до сих пор не уверена, правильно ли решили — но куда деваться…

— Как… она тоже пойдёт с нами? И вот с ним? — один из «конвоиров» (едва заметно в темноте) кивнул в сторону Ратоны.

— Хотите остаться в живых и добраться, кому куда надо — делаем всё, как договорились, — и шёпот у Донота получился изменённым. — А передумал — иди сдаваться на милость властей со своим стыдом, мы поедем сами. Но уж не выдавай нас… И одежду там всё равно придётся снять. В общем, быстро решай: с нами ты или нет?

— Да нет, я… ничего такого… — замялся «конвоир». — Я только… Нет, ладно. Конечно, пойдём…

— Включаю фонарик, — сказал Донот, и на ступеньках крыльца появился яркий круг света. — Солдаты должны видеть, как мы уходим.

— А того, что стоял в переулке, уже нет, — удивился второй «конвоир», осторожно открывая калитку. — Наверно, тоже сбежал с перепугу. И на углу никого не вижу, — добавил он, взглянув налево, в слабо освещённый со стороны шоссе створ Пятого переулка. — Ладно, всё равно идём…

— И что его так смутило… — прошептал Ратона, когда уже вышли в переулок. — Сами там были без одежды…

— И правда, как понять… — тоже шёпотом ответил Джантар. — В самых чрезвычайных обстоятельствах — натыкаешься на эти их «моральные нормы». Которые, как им кажется, должны знать и понимать все…

— Имеешь в виду лоруанцев? — переспросил Ратона. — Но то взрослые, а эти сами ещё дети…

— А вспомните тот разговор, — напомнил Лартаяу. — Ах да, Ратона, тебя с нами не было… В общем: насколько мироощущение и поведение разумных — определяется древними, инстинктивными программами? И наверно, тут — что-то подобное. Вместе, без одежды, дети одного пола — ничего, но если разного пола…

— И на чём строится мораль и законы, — ответил Джантар. — Хотя что будет теперь: столько людей вообще без одежды возят по всему городу…

— Но тоже разного пола — отдельно. А что будет, не знаю… Как теперь понять, что насколько безнравственно? Да ещё — таким людям, как я… Мне же из-за аллергии — когда ещё не было понятно, что это, и как с ней быть — сколько пришлось провести дома без одежды, и даже без постели, — напомнил Ратона. — Почти как тем же «детям седьмого запрета» в Иораре… И какие у меня должны быть понятия согласно их «морали»? Я, что, и ночью не имел права выйти на прогулку — когда никто не видит?

— Мальчики, тише! — предупредила Фиар. — Не забудьте, о чём говорите!

— Так это же уиртэклэдцы… И вообще — здесь недавно, по-нашему не понимают, так что говори свободно. Хотя верно, об Иораре не надо бы, — ещё тише добавил Ратона. — А об аллергии уже знают — благодаря ей и возник весь план…

— И как вообще было? — спросил Джантар. — Только коротко, пока идём к автобусу… («И что, всё — правда? — шевельнулось внезапное сомнение. — Происходит с нами на самом деле?»)

— Подожди, пройдём поворот, — совсем тихо прошептал Ратона. — Там же солдаты…

Молча, в тревожном напряжении, они приблизились к повороту, что лишь угадывался во мраке по россыпи мелких пятен света от фонаря, едва пробивавшегося сквозь кроны деревьев — но и там не встретили солдат, должно быть, из страха перед опасной инфекцией бросивших свои посты… Однако Джантар вдруг подумал: они всё же шли старой окраиной, изображая конвой задержанных подростков-каймирцев — и как бы кто-то из местных не попытался освободить их, отбить у конвоя, не поняв ситуации… Но вот они, пройдя этот едва освещённый поворот, углубились во мрак уже Второго переулка — и он оказался пуст уже до следующего поворота, видневшегося вдалеке неярким световым пятном. Так казалось Джантару — но и Талир предупредил бы, будь там солдаты…

— Что, уже сняли все посты? — предположил Ратона. — Наверно, мы последние, кого здесь искали. И когда по сетям пошло извещение о контакте с инфекцией, а в нём наши настоящие имена и адреса — мы уже официально найдены, больше искать некого?

— Как… настоящие имена и адреса? — встревожился Джантар. — Зачем?

— А что делать? — ответил Ратона. — Не было другого выхода… Хотя сам диагноз — полный абсурд. Так называемая «болезнь святого натрия», и то под вопросом. Знаешь, наверно: полумифическая, выявлена несколько веков назад, у святых в каком-то монастыре, сперва решили — от ожогов натрием, потому так и назвали, но будто бы заразная, бывали даже эпидемии, хотя сами симптомы нигде толком не описаны…

— Знаю… — совсем тихо подтвердил Джантар. — Сейчас много пишут об исторических загадках — на фоне «кризиса познания». Таинственные болезни, царства, замки, какие-то оракулы…

— Но нам нужны были для проезда медицинские документы на настоящих бланках, со всеми положенными формулировками и цифровыми кодами! А пока разберутся, мы будем далеко…

— И как вы это сделали?

— Сама идея возникла из-за аллергии, — повторил Ратона. — Когда меня схватили в городском парке, сразу втолкнули в фургон — а там духота, влага, пот, и главное, все в одежде. И что этим невменяемым солдатам объяснишь… Потом уже, на сборном пункте, или как его назвать — у меня пошли пятна по телу. А охрана и другие задержанные перепугались — и меня решили отвести отдельно, в какую-то комнату с решёткой на окне. Хорошо ещё, набедренную повязку не отобрали — но и то, пришлось спускать при всех для осмотра. Представьте реакцию, когда все — ещё в одежде. Там тоже были разные люди. Это потом всех стали раздевать… А вообще обстановку и передать трудно. Представьте то, прежнее обследование, когда собирали всех вместе, с разными дефектами тела и психики — но под дулами пулемётов, как в плену на войне…

— Подождите, — Донот, пройдя немного вперёд, выглянул из-за угла изгороди у дома Лартаяу (куда как раз подошли в этот момент). — Да, и тут уже никого. Но дальше, по обочинам шоссе, собралась толпа — и что подумают, увидев наш «конвой»? Смотрю же — и соседи некоторых из вас…

— Ещё могут попробовать освободить, — Джантар вспомнил недавнюю догадку. — Тогда уж придётся объяснять всё как есть…

— Ну что ж, — Донот переложил фонарик в другую руку (в которой, как только сейчас заметил Джантар, держал и что-то ещё) — и, подойдя к Ратоне, стал развязывать узел его повязки, обмотанной вокруг бедра, как бинт. — Всё равно ни к чему, если солдат нет. Надевай как обычно, и пойдём. Автобус-то, надеюсь, ждёт, а не исчез, как солдаты…

— Этого ещё не хватало, — встревожился Ратона, надевая свою повязку. — Давайте быстрее туда…

Едва Ратона двинулся с места, все сразу прибавили шаг. Но уже почти у выхода из переулка Донот снова сделал знак остановиться и, погасив фонарик (здесь уже уличные фонари освещали шоссе и платформу), выглянул за угол и прислушался.

— Да, ваши соседи, — прошептал он, оборачиваясь. — Похоже, действительно не поняли, в чём дело — и готовы силой освободить вас, как только вы там появитесь. Придётся кое-что объяснить.

— И я слышу, как об этом думают, — подтвердил Талир. — Но ты осторожнее: есть кто-то чужой…

— Это не то, что вы думаете, — донёсся уже из-за угла голос Донота, какой-то средний между обычным и изменённым под взрослый. — Автобус отправляется не на трудовые отработки, не в тренировочный лагерь и не в интернат — а прямо в Алаофу, в Институт особо опасных инфекций. Во всяком случае, формально туда, — уточнил Донот шёпотом для кого-то, кого хорошо знал, — а фактически не знаем, как сложится. Видите, что делается…

— А что такое? — донеслось из толпы (которую Джантар, стоя за утлом, по-прежнему не видел). — В чём дело?

— Подозрение на особо опасную инфекцию, — ответил Донот. — Предположительно «болезнь святого натрия» — вот всё, что могу сказать. Так что освободите нам дорогу к автобусу…

— Подожди, — прошептал кто-то. — Ты хоть ещё кого-то из наших видел?

— К сожалению, ничего не могу утверждать с уверенностью, — громко ответил Донот. — Да, я не уверен, — добавил он тоже шёпотом. — Могу лишь посоветовать не терять надежду… Что ж, пойдём, — снова громким изменённым голосом закончил Донот.

Джантар вместе с остальными вышел из переулка и, стараясь не встречаться ни с кем взглядом из-за слов Талира о «чужом» («Убалури?» — мелькнула внезапная догадка), направился к стоявшему с другой стороны шоссе автобусу. Он сразу обратил внимание: автобус был совершенно не освещён изнутри, зато вся поверхность асфальта была в световых бликах — но лишь уже выйдя из-под скрывавших небо над переулками и ближней стороной шоссе деревьев, ощутил упавшие на голову и плечи тяжёлые капли, и понял, что просто идёт дождь. Странно, что не почувствовал этого сразу, во дворе у Фиар, под открытым небом. Или дождь начался уже потом, когда шли переулками…

— Только поднимайтесь осторожно, — Донот у самой двери автобуса снова включил фонарик. Пятно света, то укорачиваясь, то удлинняясь, поползло вверх по чёрному пластику ступенек с рядами металлических заклёпок. — И садитесь спереди, сзади всё занято, — продолжал Донот, уже поднимаясь. (Джантар следовал сразу за ним.) — И там ещё на спинках сидений висят наручники со вставленными ключами, так вы их пока не трогайте, но если какая-то проверка — придётся открыть, пристегнуться за руку, а ключ… Наверно — зажать в ту же руку, куда ещё девать…

— А у нас водитель сбежал, — донеслось из глубины автобуса по-лоруански, уже почти взрослым голосом. — Только вы ушли, сразу отлучился на станцию, сказал — ненадолго, по своим делам, и с тех пор его нет. Я уже ходил спрашивать, где он — а его там и не видели. Что будем делать?

«И что теперь?» — вздрогнув, даже весь похолодев, подумал Джантар. Лишь этим наконец прорвало странную оглушённость его эмоций…

— А я умею управлять только легковыми… — забеспокоился Лартаяу. — Хотя.… Итагаро, ты же вёл фургон! А его кабина даже больше похожа на автобусную…

— Да, вёл… — встревоженно подтвердил Итагаро, поднимаясь следом за ним. — Впервые в жизни. Само собой, рефлекторно получилось, да и чем кончилось… А это надо сколько проехать — и не попасть в аварию…

— Но получилось же! — настаивал Лартаяу. — Значит, и у тебя есть эти навыки!

— Какие у меня навыки… Только и всего: когда ездил городским автобусом — старался встать за кабиной водителя, смотрел, как он это делает. А у тебя — опыт…

— Совсем не тот опыт, — уже растерялся Лартаяу, заглянув в кабину. — Тут не то расположение рычагов, кнопок, нужны другие рефлексы. А ты хоть немного, теоретически, знаком с управлением автобусом…

— Придётся пробовать, куда уже денешься, — Итагаро стал перелезать ограждение кабины. — Дети вообще учатся всему быстрее взрослых. Но yжe ты смотри и запоминай, чтобы в случае чего взять управление на себя. И то, не смогу я один вести автобус всю дорогу… Хотя… a как тут смотреть? — растерялся уже Итагаро. — Совсем темно…

— А вот, кажется, нижняя подсветка, — Лартаяу, перегнувшись через ограждение, что-то переключил. — Видишь, и я тут кое-что знаю.

— Странно, а я не знал… — согласился Итагаро. (Впрочем, Джантар не заметил, чтобы стало светлее. Наверно, осветилась лишь часть кабины ниже самого пульта.) — Теперь быстро разберусь…

— А что за водитель был у вас раньше? — спросил Джантар, не без тревоги от всего услышанного садясь на второе место слева у окна (первое, как «взрослый сопровождающий», успел занять Донот, а на боковом, кондукторском, расположился один из «конвоиров»).

— Тоже из этих мобилизованных, — объяснил Донот. — Кто в своём детстве чего-то не отбыл. Некоторых определили и возить остальных, и оформлять документы, и даже в конвои… Или просто солдат запаса. Не знаю, как решали: кого и куда… Все вошли?

— Мы с Ратоной здесь, за Джантаром, — ответила Фиар сзади, с третьего сиденья, — за нами Минакри и Герм… А Талир? Да, вот, слева… Значит, можно ехать. Только быстрее решайте, кому вести автобус.

— Я, кажется, уже во всём разобрался, — ответил Итагаро из кабины. — Можем ехать.

«Конвоир» привстал, закрыв входную дверь (должно быть, с пульта управления она почему-то не закрывалась), раздался рокот заработавшего мотора — и спустя несколько мгновений автобус плавно тронулся с места…

— Кажется, получается, — с облегчением сказал Итагаро. — Нo это пока по прямой, а дальше будет поворот…

— Что ж, мальчики, поехали, — дрогнувшим голосом откликнулась Фиар.

И у Джантара всё сжалось внутри от мысли: что должны чувствовать остальные? Ведь они уезжали от своих семей, из своего города — в неизвестность… О чём наверняка и не думали до сих пор, ведь первая и главная мысль у всех была — выбраться из города, охваченного чем-то страшным и непонятным! Но и не просто из города — одной из двух исторических каймирских столиц, где им, каймирцам, вдруг стало опасно оставаться… А автобус уже переезжал мост через реку — и сразу за мостом дорога делала плавный, но ощутимый поворот. Джантар напрягся в ожидании…

— Видишь, как хорошо повернули, — сказал Лартаяу (уже на прямом участке дороги, поднимающееся на другой мост, над рельсовой магистралью). — Только руль в исходное положение возвращай чуть раньше — а то вместо прямой получится синусоида, придётся гасить её остатки. Что делать, будем учиться прямо на ходу…

— Да, Ратона, так как же было? — вспомнил Джантар. — Привезли вас туда, а дальше?

— Привезли, собрали, построили в несколько рядов — и стоим и ждём. А солдаты ходят, караулят нас — и ничего больше. Только утром появился кто-то из офицеров, некоторые стали объяснять ему свои проблемы со здоровьем — а он в ответ, ещё с такой злобой: вы думали, все дураки, а вы одни умные и хитрые, чтобы не работать и не учиться, как другие, которые сполна отдают обществу долг? В общем, будто все там — какие-то враги и предатели. А одни — на протезах, у других — пороки сердца, третьим — надо менять перевязки, были и такие, что лишний раз перегреться, переохладиться, переутомиться, не принять вовремя какой-то препарат — уже угроза для жизни! И даже один что-то не отбыл по болезни, а сейчас здоров, но нужен дома по уходу за другим больным — так и ему сказали: сдай того в сумасшедший дом, и не прикрывайся им… А я стал было думать: как организовать тех, кто поздоровее, и броситься всем вместе на этих скотов… — в голосе Ратоны прорвалась неожиданная ярость. — Но уже рядом со мной кто-то поднял шум: смотрите, тут заразный больной, уберите его от нас!.. Меня и отвели в отдельную комнату. Просто не знали, наверно, что со мной делать… И я уже оттуда наблюдал остальное: как всем приказали раздеваться, будто бы для медосмотра — и они так и стояли во дворе голыми; некоторых куда-то уводили, другие всё ждали; наконец стали не выдерживать, было две или три попытки массового побега — прямо без одежды, но я же говорю: там были и такие, что им ненадолго остаться без соответствующего ухода — почти верная смерть… — голос Ратоны едва не сорвался. — А солдаты бросались в толпу, били прикладами по чём попало… И потом ещё стали устраивать издевательства над некоторыми для устрашения остальных…

— Только спокойнее, Итагаро, — сказал Лартаяу. — Что бы ни услышал, твёрдо держи руль. Ратона должен рассказать…

— Да я видел… — Джантар не узнал свой голос. — Кого-то привязали к крюку в стене…

— И это нескольких подряд, по очереди, — уточнил Ратона. — В том числе — и кто не пытался бежать, даже одного слепого от рождения, который просто не мог. Будто сами не видели, что — слепой… И кого-то связали, стали сдирать кожу штыками; у одних разматывали бинты, чтобы посмотреть, что под ними — и натягивали эти бинты на других; для неотложных нужд организма — приспособили мусорную урну у всех на виду, заставляли становиться прямо туда, внутрь, а сами давили на живот… Не хочу и пересказывать все подробности. Ещё повезло, что был в отдельной комнате. Но всё равно: рядом, за окном — такое!.. А потом ещё тот, здоровый, у которого больной родственник — сам схватил одного солдата за ноги, снёс им другого, как какой-то дубиной — и тут уж они стали стрелять. Правда, поверх голов, не прицельно…

— А я это видел не в такой последовательности… — произнёс Джантар сквозь мгновенную дурноту, глядя отсутствующим взглядом во тьму за окном (и сам удивился, как мог обратить на это внимание).

— И пошёл самый настоящий бунт, — продолжал Ратона. — Но те не рассчитали, выпустили все пули в стену, остались с одними штыками — а эти их тоже не очень жалели, да и не все оказались слабыми, как те рассчитывали… Правда, как будто никого не убили — но раненых было много. Они же только со слабыми воевать и годятся… Так что их и жалеть не хочется, — в голосе Ратоны вновь прорвалось что-то похожее на ожесточение. — Сами здоровы, по своей воле пошли в армию — в чём им виноваты больные? А если сами же — насильники над мирными людьми, зачем нужны с такой своей службой?

«Снова из того разговора, — вспомнил Джантар. — Чувствовали, а не угадали… Хотя кто мог представить подобное…»

— Вот эти «защитники страны», «исполняющие долг», как есть на самом деле, — продолжал Ратона. — Но знаете, такого я не ожидал… Ведь, по идее, не бандиты, а какая-никакая организация…

— И что там из них делают… — ответил Итагаро. — Сперва приходят туда всё же люди, а не звери…

— Не отвлекайся, смотри на дорогу, — предупредил Лартаяу. — Хотя правда: держат в таком количестве здоровое быдло, озверевшее от сознания собственной ненужности. Некуда девать силы, а рассуждают о каком-то долге… И мы ещё сомневались, правы ли перед такой властью! Ладно, Ратона, дальше…

«Сомневались, — подумал Джантар сквозь прочие, ещё не улёгшиеся мысли. — Но где тут причина, а где следствие…».

— А дальше явились ещё какие-то люди, уже в другой форме, стали отбирать, кто поздоровее, для погрузки раненых — и сказали: поедете с ними в больницу, будете при них санитарами. И прямо так, без одежды, туда повезли… А я сижу в запертой комнате, и думаю: что делать? Только потом уже, слышу, в коридоре за стеной говорят: у нас остался ещё один заразный больной, не отправленный на осмотр. Сразу понял: обо мне… Вот и отправили туда же с последним фургоном. А там — теснота, носилки с ранеными прямо на полу, да ещё трясёт на каждом повороте, попробуй прямо на них не упасть! И тут же объяснять: ничем я не заражен, просто аллергия — а то другим и отодвинуться некуда…

— И они, думая, что ты заражен, так прямо тебя повезли… — поразилась Фиар.

— Но главное, и тут повязку не отобрали, — добавил Ратона. — Я уже там, в фургоне, сообразил перевязать её как бинт. А то у других всё отбирали: костыли, протезы… И привезли в ту же больницу, что Донота. Или вообще всех, со всего города, там собрали — а то были очереди, что тоже представить трудно…

— А я с какого-то другого сборного пункта — прямо с рассветом туда и попал, — подтвердил Донот. — Тоже схватили ночью в каком-то дворе, привезли куда-то с другой группой, ночь продержали там, а утром — в больницу. И там, в очередях — где-то до середины дня. Стоим то там, то тут, гоняют без толку с этажа на этаж, некоторым делается плохо, их куда-то уводят — никакого порядка, организации. И главное, слухи в толпе… И, что — кого сочтут недостаточно здоровым, вообще будут физически ликвидировать, так как ресурсов планеты на всех не хватает; и что — совершеннолетие будет считаться со вступления в брак; и — что всех вообще могут отправить в ссылку куда-то на восток, без семей;, и — будто началась война, а взрослых не хватает, понадобились дети; и ещё многое… — продолжал Донот. (Неужели вправду «началось»?) — А ещё разговор в каком-то кабинете: у одного больного — нарушения на хромосомном уровне, у другого — функциональное нервное расстройство, у третьего — недостаток фермента… А в ответ, представьте: «Ну, так вырезай»! И сразу — с угрозой расстрела за неисполнение приказа! Хотя что тут можно «вырезать»? И не знаю, чем кончилось: снова повели на другой этаж… Стою там, думаю, что делать, как бежать самому, где и как искать вас, выяснить, что происходит, и вдруг смотрю: Ратона! В другой очереди, и та совсем медленно движется навстречу… Наконец — поравнялись, сумели каким-то чудом пристроиться в одну очередь — да собственно, другие не возражали, чтобы я отделял их собой от «заразного больного» — и только он успел мне коротко объяснить, что к чему, явился какой-тo офицер, и спросил: кому приходилось иметь дело с трупами? Я сразу сообразил, как воспользоваться: в морге всегда можно найти «взрослую» одежду, форму медработника, всякие документы… И говорю: с трупами имел дело и я, и он — показываю на Ратону…

— А я сразу не понял, зачем тебе это, — признался Ратона. — Даже испугался сначала: вдруг ты что-то не то задумал…

— И вот мы оба, и ещё несколько, кто вызвались вместе с нами — пошли в морг для какой-то работы с трупами, — продолжал Донот. — А уж там я надеялся как-то воспользоваться пирокинезом…

— А я потом уже — что со стороны самих покойников солдаты точно ничего не ждут, — добавил Ратона. — Хотя иногда, что-то шепнув, можно вызвать движение трупа…

— Но до этого не дошло… Мы ещё ничего не успели сообразить — а те сразу бросились на солдат, разоружили, и стали раздевать. И вот уже морг — в нашем распоряжении, они — в форме солдат, с их оружием, а те, голые, без сознания, валяются где попало… Правда, солдат было четверо, формы на всех не хватило — но уже я нашёл чью-то одежду, а потом медицинскую форму, надел на себя, и мы уже — конвой со взрослым сопровождающим… Но что дальше? Вышли оттуда, встали под лестницей — и очень вовремя: через другую дверь в морг ворвались ещё солдаты, стали выволакивать тех, приняв за нас — ну, а мы стали думать: под каким видом выйти оттуда? Я в общем уже представлял: сыграть на страхе перед инфекцией. Но как конкретно? А там везде столько брошенных постов и кабинетов, один — совсем рядом, вокруг никого… Я и решился войти. И представьте, как повезло: лежали истории болезни инфекционных больных! Я их быстро перелистал, посмотрел, как оформляются, вошёл ещё в компьютер, посмотрел, как оформить извещение об особо опасной инфекции — и послал по сети это извещение на всех нас, а из них — на тех, кому не досталось формы, да ещё копию в печатном виде взял с собой. Ну, правда… — Донот запнулся. — Пришлось кое о чём спросить сотрудника больницы, который нас там застал. Я назвался не то мобилизованным студентом мединститута, не то ещё молодым и неопытным выпускником — даже не помню точно — сказал, будто не уверен, как надо оформлять документы на инфекционных больных — и хотя риск, конечно, был, но он мне сразу поверил, объяснил всё как надо…

— Да, но «болезнь святого натрия»! — вырвалось у Джантара в мгновенном ознобе от мысли, чем могло кончиться. — Это же полный абсурд! И ты решился спросить о таком? И он видел ваше извещение?

— Нет, лишь попросил кое-что подсказать мне по самому оформлению документов. А вообще в такой неразберихе — кто что будет проверять? Увезли от них заразных больных, и ладно…

— А эта твоя одежда! — вдруг спохватилась Фиар. — Где ты её взял? Можем мы быть уверены, что действительно не заражена или не отравлена? Это же как-никак морг!

— Но это у них организовано чётко, — ответил Донот. — Отдельно — чистая одежда, для обычных похорон, отдельно — заразная, для закрытых гробов или сожжения. Я ту, безопасную, и взял. А форма кого-то из сотрудников — вовсе прямо из прачечной. Нашёл сложенной в шкафу… Правда, потом где-то оставил — её же носят только в больнице, или в специальном медицинском транспорте. A с этой одеждой — неприятно, но что делать… Какой из меня «взрослый сопровождающий» без неё? А так я, уже в качестве сопровождающего, обратился к первому попавшемуся водителю — правда, риск был и тут, но он мне поверил — и все разместились в автобусе, а я ещё вернулся в больницу, навести справки о вас. Но говорю же: полная неразбериха, никакого учёта, кто где может быть! И пошёл по всем этажам с каким-то санитаром… Вот это, наверно, был самый рискованным момент. Заглядывали во все кабинеты — а их около сотни, нас спрашивали: «В чём дело?», мы отвечали: у тех, кого ищем, был контакт с инфекцией… Эти вооружённые дебилы сами пугались — но стоило кому-то что-то заподозрить… И, не найдя вас, поехали по домам: думали, хоть родители знают, где вас искать. Сперва на новую окраину, за Минакри, Итагаро, Талиром — а там прямо в квартирах дежурят солдаты, ждут, когда кто вернётся! Родители — сами в растерянности, ничего объяснить не могут. И я не мог при солдатах раскрыться перед ними, а узнали ли они меня в таком облачении — не уверен. Разве что по перечислению ваших имён догадались… И уже оттуда — поехали на вашу окраину…

— У моего дома ещё ненадолго останавливались, — напомнил Ратона. — Ho не рискнули подняться, чтобы объяснить моей бабушке, где я и что со мной. Сообразили: и там дежурит солдат. Наверно, везде, где кого-то не нашли…

— И всё же, сколько их нужно для этого… — напряжённо ответил Итагаро из кабины, вводя автобус в очередной поворот. — Или у себя дома этой ночью мало кого не было…

— Но что это вообще? — спросил Джантар. — Каких масштабов, чем вызвано, как объясняют?

— Думаешь, я понял? — ответил Донот. — Слухи страшные — но только слухи. А так — похоже, и большинства людей не коснулось, взрослые ходят по улицам, как ни в чём не бывало. И по местной трансляции — она кое-где была включена — всё то же самое: дети избалованы, им слишком легко живётся, не приходится работать, как взрослым в их детстве; а те, бедные, несчастные, чего-то не имели, не могли себе позволить, что-то им не позволяли родители, но они их уважали, слушались, и так далее. Обычный набор. Только уже — на фоне облав, стрельбы, побоев, погрузки раненых…

— И на любое злодеяние — найдётся подонок, чтобы его приветствовать, — не сдержал гнева и отвращения Лартаяу. — Ну, и чего такого не имели, что ещё дать им, чтобы наконец подавились? Когда в них просто нет чего-то человеческого, это нелюди, скоты с зияющей пустотой там, где оно должно быть?

— Слушайте, у вас планы не изменились? — вмешался в разговор кто-то из «конвоиров» (спросив, естественно, по-лоруански). — О чём-то говорите, а мы не понимаем…

— Просто делимся впечатлениями, — объяснил Донот тоже по-лоруански. — А это удобнее на родном языке… Да, а выезд из города хоть скоро? — почему-то тоже по-лоруански продолжил он. — В пригородах, похоже, отключен свет, я их не вижу…

— И я веду автобус так медленно, — тоже по-лоруански ответил Итагаро. — Надо же сперва освоиться. А свет действительно отключен. Но я понял, о чём ты… Да, будет пост дорожной полиции на самом выезде из города. Уже вижу отсюда — он только один и светится. На всякий случай приготовь бумаги. Хотя обычные рейсовые автобусы раньше не останавливали, но — раньше…

— Так, вот они, — уже по-хафтонгски ответил Донот, включив фонарик, и что-то перебирая в сумке. — Но тебе, Лартаяу, придётся сесть справа сзади — слева у нас «конвой»… Итагаро, уже справляешься сам?

— Пока справляюсь, — ответил Итагаро. — Но дальше, на горной дороге… Нужен более опытный водитель…

— Думаю, там смогу заменить тебя. Всё время смотрел, и мысленно повторял движения… Но пока главное — проехать пост, — продолжал Лартаяу, уже направляясь в конец автобуса. — И если там кто-то не поверит, что тебе чуть за 20…

— А ты ещё моложе, — ответил Итагаро. — Мне всего 15, тебе — и того нет. Хотя что-то менять уже поздно… Да, подожди, — спохватился он, — я ещё ни разу не тормозил! Не считая ту аварию…

Эти слова заставили Джантара ещё более напрячься — но автобус уже чуть резко тормознул и встал. Впереди за лобовым стеклом, в сверкающей россыпи дождевых капель, виднелся синевато освещённый изнутри куб полицейского поста, от которого их отделяла растянувшаяся на внушительное расстояние колонна автомобилей (где прямо перед ними оказался точно такой же, действительно рейсовый автобус местного сельского маршрута). И тут в душу Джантара вновь стала закрадываться тяжёлая, тупая тревога, которой он уже не ощущал такое-то время. Ведь до сих пор: пока шли к автобусу, изображая конвой заразных больных, ехали через невидимые во тьме пригородные посёлки — от них что-то зависело, требовались активные действия; а теперь, в хвосте очереди автомобилей, ожидающих возможности выехать из города — и их роль стала пассивной, выжидательной. И никакого определённого предчувствия, как всё пойдёт дальше, почему-то не было…

Вот именно: предчувствия… В самом деле: как получилось, что одни предчувствия будто оказались сильнее других — и все сомнения были отброшены, и единый порыв тут же сразу и оформился в этот вдруг, стремительно созревший план действий? И все возможные последствия — оказались как бы за кадром?..

И вновь что-то заставило Джантара мысленно оглянуться — как в тот вечер, во дворе дома Лартаяу. Когда он ещё только размышлял над всем тем, что потом сделали, когда оно было ещё впереди… И правда: будто что-то подтолкнуло их к действиям, но не предостерегло о возможных результатах! И теперь — не они ли в итоге стали, пусть невольными, виновниками этого безумия, и страданий ни в чём не повинных людей? Будто некто или нечто — хотело, чтобы они зачем-то добыли запись безо всякой мысли о последствиях; чтобы их подхватило и понесло тем порывом — и они даже не подумали, кому и чего это может стоить! И потом вся вина досталась бы на их долю…

Но это — только чувство, образ. Никто ни на что их не толкал, они всё придумали и всё сделали сами. Человек — не безвольная игрушка своих предчувствий. Он может что-то ощущать, у него бывают видения, восприятия — но выбор он делает сам…

И — стало быть, во всех последствиях виноваты сами? И нет даже оправдания тем, что казалось, будто было предчувствие? И… возможно, самого предчувствия — не было? Просто они так увлеклись внезапной идеей, тайной — и вот результат?

Джантар почувствовал: тупое отчаяние всё более овладевает им, словно захватывая изнутри — и он теряет контроль над собой, своими мыслями и действиями. Ещё немного — и он будет сломлен тяжестью их общей вины перед всеми, кто из-за их интереса к тайне оказались отданы на произвол «исполняющих долг» вооружённых подонков… В самом деле: пусть они не представляли конкретно таких последствий — но кому и следовало по возможности всё продумать и предвидеть, если не им?..

Или это вновь просто депрессия? Результат переутомления, перенапряжения всех этих дней, так остро сказавшийся в момент ожидания, когда от них ничего не зависело? По крайней мере — от него, Джантара? Активная роль могла быть разве что у Итагаро, сидящего в водительской кабине, и Донота, изображающего взрослого врача, а ему, Джантару, оставалось одно — ждать… И то, если бы возникла ситуация, когда пришлось бы обороняться, используя свои способности (и хоть бы не оружие!) — что мог бы сделать он сам, при своей физической слабости, и cпocобности лишь к ясновидению? Которая, кстати, и не подсказала ему такого хода событий, не предостерегла от страшной ошибки, которую они сделали?

Чувства собственной беспомощности, отчаяния, тревоги, страха — как-то все вместе с новой силой нахлынули на него. Хотя и тут он наверняка справился бы с ними — если бы не чувство вины. И пусть умом он понимал, что нет достаточно убедительных доказательств этому — оно продолжало разрастаться, угрожая стать сильнее всяких доводов разума, и становилось всё труднее сдерживать его в себе. И лишь мысль, что, поддавшись, уступив этому чувству, он подверг бы опасности не только себя — ещё помогала держаться, не впадая в отчаяние… И тут же он понимал: не будь перед ними сейчас серьёзных проблем и даже, возможно, опасности — в виде полицейских, проверяющих документы у водителя одного из автомобилей пока далеко впереди — чувство вины накинулось бы на него с совсем неодолимой силой…

Однако сейчас — сам вид полицейских заставил Джантара встряхнуться, и сгусток душевной тяжести отодвинулся на задний план. Пусть временно (он это тоже чувствовал) — но отступил. И сам он ощутил себя частью единой команды, чья миссия не давала права на малейшую слабость. Они же и отвечали не только за себя и своих попутчиков — они несли с собой тайну. Пусть не ту, которую искали, пусть вовсе странную, с которой непонятно, что делать, как ею воспользоваться, кому и зачем доверить — но тайну. Которая, возможно, всё же как-то объясняет случившееся — и невольными хранителями которой они стали…

А само это безумие… Что, если и есть — выплеск в обществе диких сил, продолжающих существовать по традиции, и даже оправдывать своё существование какими-то высшими интересами — но, по крайней мере, подсознательно весьма остро ощущающих свою ненужность в современном мире? Что и предположил Лартаяу, так точно и верно сказав…

Джантар вздрогнул от столкновения неожиданных догадок, способных ошеломить и каждая сама по себе… Но неужели это и есть — такой простой ответ на многие проблемы эпохи? Всё старое, отжившее, что есть в обществе, в цивилизации — попросту бесится в исступлении от новых жизненных реалий, в которых оно не нужно — готовое разрушить едва ли не цивилизацию вообще, посмевшую отказаться от того, что обветшало? А этого словно никто не понимает: власть, элита — продолжают стоять на стороне старого, якобы обделённого и обиженного новым? И сами готовы душить и ломать всё здоровое,энергичное в обществе — «защищая» от него, по сути, мусор, отбросы, помои, свалку дикости, гнилой перебродившей силы, утратившей всякую цель существования? Что в общем, увы, свойственно лоруанскому характеру… И где он нашёл этот ответ — здесь, на ночной дороге, в автобусе, ожидавшем полицейской проверки, с поддельными документами, где значится как заразный больной! В бегах именно от этой низкой, злой силы — которая, состоя при государстве и его законах, то и дело взрывается подобными вспышками дикости? И вот — что он должен сохранить в себе, своём сознании и памяти — чтобы поведать другим людям! Тайна — не в записи, она — в этих всплесках общественного подсознания, буйстве диких реликтовых программ, угрожающих существованию цивилизации…

Нет — а сама запись? Они же, как бы ни было, везут с собой и её! И что она означает, какой смысл имеет во всех этих поисках и событиях, какое отношение к остальному? И — были всё же у него те предчувствия, и видение с обратной дорогой из заброшенного парка… Да и почему так совпало по времени? Нет, непохоже, чтобы было случайностью. А запись может нести и какую-то свою тайну — которую они тоже должны поведать кому-то. Для чего — сперва без лишних осложнений преодолеть полицейский пост, у которого сейчас застряли…

Эта мысль ещё более наполнила Джантара энергией, решимостью, готовностью действовать — и чувством ответственности за информацию, которую они несли в себе и с собой, пусть не всегда понимая её смысл. И сдаться, проиграть — не имели права. Они должны вырваться — и разобраться, что происходит…

— … Нет, но как я сойду в Саулато? — отвлёк Джантара донёсшийся сзади голос. (Так по-лоруански назывался Джалат, первый на их пути город после Тисаюма.) — Прямо так, без одежды?

— Нет у нас твоей одежды, — тоже по-лоруански ответил Донот, перейдя на «взрослый» голос. — Вы все, кто без формы, так и поехали, даже не вспомнили о ней. Кажется, были довольны, что вообще выбрались оттуда…

— Она же там осталась… — будто не слыша, продолжал тот, кому предстояло выйти в Джалате. — Как я теперь появлюсь у своих? Вот так, без ничего? Да ещё как туда доберусь? Там прямо автобусом не подъедешь… — голос его готов был сорваться. — Это же через лес, вокруг горы, дом — на другом склоне…

— Только истерики не хватало, — встревоженно прошептала Фиар. — Могут услышать снаружи… Донот, надо что-то делать…

— И кто тебя ночью увидит? — спросил Донот. — А с учётом общей ситуации — тем более, чего уж…

— Но о чём вы думали сразу, когда мы уходили без одежды? — всё же сорвался на крик ответивший Доноту голос — и Джантара бросило в озноб от мысли, что могло случиться дальше.

— Слушай, успокойся, тут и другие в таком положении… — начал один из «конвоиров», уже собираясь встать.

— Тебе хорошо говорить, ты — в форме, в сапогах! А представь, сколько и где мне идти без сапог, да ещё ночью! Если там с одной стороны — дорога через лес, а с другой — целая городская улица, закрытая на ремонт! И на ней, между прочим, полиция!

— Фиар, постарайся успокоить его, пока он нас не выдал… — прошептал Донот. — Но пойми, мы не могли решить за вас всё… — продолжал он снова «взрослым» голосом по-лоруански. — А одежду я сам бы тебе отдал, если бы она могла тебе подойти — и не то, что для нашей общей безопасности я должен выглядеть как взрослый, а сапог у нас и так на всех не хватит! И не то, что предназначалась она для покойника, в другой ситуации я бы не подумал взять… И кто вам виноват: таскаете на себе столько всего, а потом случайно оказаться без сапог для вас — уже катастрофа? Я тоже особорежимник, кажется, почти твой ровесник — и мне хватило бы набедренной повязки! А видишь в чём должен ехать, чтобы быть похожим на взрослого — и мне, что, приятно? И всё, между прочим — из-за ваших, лоруанских понятий об одежде! И если ваши взрослые устроили вам такое — при чём тут мы?

— Донот, не надо так, — попыталась разрядить обстановку Фиар. — Давайте все просто успокоимся…

— Да, это вы привыкли… почти без ничего, — не унимался попутчик из Джалата. — А мы — совсем без ничего, понимаете? И вы нас ещё наручниками пристегнули! Себя — нет, только нас!

— Это же там, в больнице, для вида… — попытался объяснить Донот. — Солдаты смотрели, как вы садились в автобус…

— Донот, давай скажем прямо, в чём дело! — Фиар не могла больше сдерживать тревогу. — Услышат, что заразные больные — думаю, сразу отправят! Тем более, скажи ещё: у одного из больных начался бред…

— Послушайте! — с ходу, решился Донот, высовываясь из окна по левую сторону. У Джантара всё замерло внутри — но Донот говорил спокойно и уверенно. — У меня тут заразные больные, я их сопровождаю в Институт особо опасных инфекций! И не знаю, кого вы там ищете, но один больной уже начинает бредить! Нельзя ли отправить нас быстрее?

— А… документы есть? — неуверенно переспросил один из полицейских, подбегая к автобусу.

— Вот, смотрите, — Донот прислонил к стеклу с внутренней стороны какие-то бумаги. — Но не хочу протягивать под дождь, и вам самим их лучше не касаться. Надеюсь, вы и так видите…

— Понял… — ещё более растерянно ответил полицейский, едва осветив бумаги через стекло своим фонариком, и крикнул кому-то вдаль — Я же говорил, нет их здесь! А сейчас давай быстро пропускай весь этот ряд! Потом объясню, в чём дело…

«И правда, чего уж там, — вдруг подумал Джантар. — До соблюдения ли всех процедур — в преддверии краха цивилизации…»

Последующие несколько мгновений показались особенно долгими и томительными — хотя он и слышал с каждым разом всё более близкий рокот заработавших моторов, и видел, как один за другим трогались с места стоявшие впереди автомобили. Но вот очередь наконец дошла до автобуса, стоявшего перед ними — а затем Итагаро сразу запустил мотор, и вскоре стеклянный куб полицейского поста (приближения которого со всё большим замиранием ожидал Джантар — но, когда автобус поравнялся с ним, с удивлением понял, что внутри никого не было) остался позади.

— Кажется, прорвались, — с облегчением вздохнул Донот, садясь на место.

— Нет, но как мы теперь… — срывающимся голосом, хотя как будто и спокойнее, произнёс тот же попутчик. — Как я явлюсь к своим…

— Будто мы понимаем, что заставило взрослых так с вами поступить, — ответил Донот. — Действительно: всегда такая стыдливость, а тут…

— Чтобы сразу подавить всякую волю к сопротивлению, — предположил Лартаяу. — Это в школьной программе, когда изучаем войну — речь идёт только о мужестве, стойкости… А поймают человека на этот проклятый стыд — и всё, он уже не готов ни за что бороться, делай с ним что хочешь…

— Будто и на войне не доходило до такого, — добавил Герм. — И там этим не пользовались…

— Пользовались вовсю, чего там, — ответил Лартаяу. — Хотя для следующих поколений всё хотят представить в величественном и героическим плане. Или в трагическом, но тоже — не позорном. Чтобы, если не герои — так хоть жертвы, но ничем не запятнанные. Торжественные клятвы, заявления, что детство кончилось, пора стать взрослыми мужчинами, и всё такое… А ты вот так попробуй сохранить достоинство! Ты же его вместе со штанами не снял, и там не оставил…

— Только уже тебе придётся меня заменить, — донёсся из водительской кабины голос Итагаро. — Прямо сейчас: вот-вот начнутся горы. И ещё дождь…

— Уже иду, — ответил Лартаяу, вставая. — Нo теперь ты стой рядом и смотри…

— Кажется, успокоился… — прошептала Фиар, когда Лартаяу проходил мимо. — И как ты угадал, что ему сказать… Хотя подожди… Ты разве говорил это по-лоруански?

— Как будто да… Или… Нет… Не знаю… Как же так… — вдруг растерялся Лартаяу. — Но мне надо идти сменить Итагарo…

— Конечно, иди, — согласилась Фиар. — Но… значит, они нас понимают? Или это мой гипноз сработал с опозданием, а твои слова ни при чём…

— Значит, будем осторожнее в разговорах, — ответил Донот. — Или давайте пока ехать молча. Есть о чём подумать наедине с собой…

— Так ведь последнему нужно в Тарнал, — напомнил Ратона. — А это уже за Керафом, дальше, чем нам самим. И всю дорогу ехать молча? Не говоря уж, куда его денем в Керафе, если ему надо дальше…

— Нет, это ты ошибся, — ответил Донот. — За Риэлантом есть место с похожим названием, там ему выходить. До Керафа едем только сами. Если всё пройдёт благополучно… А пока… Не знаю, как остальным — а нам с тобой надо выспаться. Мы же оба не сомкнули глаз ещё с той ночи…

«А я? — подумал Джантар. — Смогу сейчас заснуть? И так проспал почти целый день… Но и разве можно считать это сном, когда человек просто отдыхает? Чувство, как после тяжёлой работы…», — Джантар закрыл глаза, боясь даже мысленно признаться себе, по какой ещё причине хотел бы заснуть, ни о чём не думая. И — что, возможно, так и придётся гнать это из сознания, если не сможет заснуть. Хотя уже начинал проваливаться в сон — усталость брала своё…

21. Путь в неизвестность

— Так как же, в конце концов? Что будем делать дальше?

Кажется, лишь после этих слов Фиар — Джантар полностью проснулся и вспомнил, где находится. Ведь до сих пор (то по дороге, то на остановках, где высаживали очередного попутчика) он всё лишь как-то полупробуждался, видя в окно то ночную тьму, то, уже потом, тусклый серый предутренний свет — и, не чувствуя себя отдохнувшим, засыпал снова. И эти неполные пробуждения казались насильственными, будто что-то вырывало его из сна, не дав отдохнуть — и хотя теперь сон был глубоким, без видений, всякий раз ещё больше хотелось спать… И это, окончательное пробуждение оказалось тяжёлым — будто он, столько проспав, он всё же по-настоящему не отдохнул. А тут и было не до отдыха…

За окнами стало уже совсем светло. Правда, Эян поднялся ещё не очень высоко — но светил впереди и чуть справа, прямо в лицо сидящему у окна Джантару, и брызги грязи, налипшей снаружи на оконное стекло, рассеивали лучи, мешая видеть, что делалось снаружи. Хотя ничего и не делалось: за окном лишь проносилась тёмно-зелёная стена деревьев, над которой зубчато пульсировала у верхнего края окна, то расширяясь, то сужаясь, то временами совсем пропадая, полоска удивительно чистой и глубокой небесной синевы — которая после всех переживаний этих двух ночей вдруг показалась Джантару чем-то почти нереальным, неестественным… Уже как-то с трудом воспринимались любые приметы и образы мирного времени — когда никого не хватают среди ночи, и не приходится мучиться чувством возможной вины в этом…

— Тем более, наконец мы одни, — продолжала Фиар. — Едем в Кераф, как решили, и к ночи рассчитываем быть там. Вот я и спрашиваю: каков план действий? Ведь всё, что до сих пор обсуждали — и у меня в подвале, и сейчас — просто несерьёзно…

— А что сейчас обсуждали? — переспросил Минакри. — Как размножить и распространить запись — чтобы, если случилось такое, люди хоть знали, из-за чего? Что тут несерьёзного? Пусть все знают, на что так среагировала власть!

— Но разве мы точно знаем, на что она среагировала? И где и как собираетесь это делать? О чём только что говорили? Горные жрецы, аномальные зоны — где нас не будет искать полиция… И реально надеетесь как-то перезаписыватъ там кассеты? В аномальной зоне, где происходят малоизученные явления?.. Нет, всё это — планы отчаяния, для практических действий не годятся…

Джантар вдруг вспомнил, что уже слышал в подвале сквозь полусон обрывки подобных разговоров — но тогда не придал значения. Хотя речь и шла о «взрослых» документах, подполье; «загадках, не раскрытых наукой»: тайных обителях, горных жрецах, аномальных зонах (где, по легендам, обитают люди с разными необычными свойствами, которых отвергло «обыкновенное» общество, но зато там сама природная энергетика благоприятствует им); о каком-то полуразрушенном родовом замке в Центральной Лоруане; о переходе государственной границы… И всё это словно дошло до него лишь сейчас… И — обсуждалось уже не отвлечённо, а в практическом плане? Впрочем, Джантар помнил и такое: «всё это по слухам, реально ещё неизвестно, кого, где, как искать…» И ещё: «Мы всё равно люди современной городской цивилизации, а не те древние и дикие, к чьим идеалам нас без того уже призывают вернуться. И для нас смысл и содержание жизни — здесь, в городе, а не в дикой природе…»

— Да, но речь уже не только об этом, — ответил Итагаро на слова Фиар. — А как нам быть вообще. Если особый режим фактически ликвидирован…

Мгновенная дурнота встряхнула Джантара… Правда? Они уже точно знают? Что… каждый, кто отличается от других, и не может нести повинность «как все», непременно должен быть определён в интернат — как бы ни был уникален со своими особенностями? И это уже представлено как очередное восстановление справедливости к «простому человеку»… страшно подумать, но по логике событий иначе не выходит — по всей Лоруане? Такие меры не могут касаться лишь части страны, одного города… И надо срочно искать выход, который позволил бы продолжить достойную человека жизнь? Возможный уже… лишь за пределами лоруанского общества?..

Но… какой? Неужели и будет — аномальная зона, в отрыве от цивилизации, среди дикой природы, наполненной таинственными силами и явлениями? Или — обитель горных жрецов, известная из легенд и преданий, но которую непонятно где и как искать реально? Но — дошло уже до того, чтобы всерьёз рассматривать такие варианты?

Или всё же — более реально представимое… бегство в Чхаино-Тмефанхию? Но даже если бы и удалось — что может означать для родных и близких, остающихся здесь? И… как же сам Каймир? Нет, бежать может — тот, кто не надеется на свои силы в борьбе со злом, кому осталось лишь спасать себя. А они — не такие…

А тот полуразрушенный замок? Чей, какой? Наверно… родовой замок Аларифаи — Лартаяу когда-то упоминал о нём? Но и то — отрыв от цивилизации. Ведь замок далёк от населённых мест — да и многое ли от него осталось? Для физически здорового отшельника, беглеца от цивилизации, возможно, и выход — но не для них, людей с современными научными интересами…

Или уж — просто глубокое подполье, жизнь по чужим документам? Но тоже: сколь глубокое, как это будет на практике? Хотя верно: те давние сны, где он жил под чужим именем в незнакомой наяву квартире, работал ночным сторожем в также незнакомом наяву учреждении… И это теперь сбудется? Как сбылся уже и тот кошмар, и другое давнее видение — с автобусом, полным людей, прикованных наручниками? И… вообще, если сбылось одно — на очереди уже и другое?..

Нет — надо сперва понять, что происходит! А они (что вдруг понял Джантар) — как раз этого и не знают. Иначе и разговор шёл бы конкретно, а не так — вообще…

Да и мог ли быть ликвидирован особый режим учёбы школьников — всякий и для всех, без малейшего возможного исключения, по всей стране? И главное: зачем, по какой причине? Что собралось делать лоруанское государство с теми, для кого просто нет, не может быть специализированных интернатов по причине их уникальности — и кому наименее обременительно для них самих (и для того же государства) жить и учиться дома, не создавая ни в какой школе или интернате лишних проблем себе и другим? Хотя, учитывая пересказанные Донотом слухи, что ходили по больнице — вовсе предположить страшно. Но это — слухи…

А, с другой стороны: многих ли и коснулось прямо или косвенно? Много ли людей с такими проблемами, многих ли затронет — как их родных, близких, связанных с этими вопросами по службе? И многим ли из остальных будет до этого дело, многие ли усмотрят несправедливость, решатся открыто выступить против? Да и опять же: против чего именно? Каких, чьих конкретно решений, несправедливости каких масштабов?..

Все эти мысли как-то почти одновременно пронеслись, всколыхнув сознание Джантара новой волной тревоги, подавленности, неизвестной угрозы, неестественности, почти нереальности происходящего… А автобус мчался почти под самой стеной горного леса, продолжая путь куда-то в эту новую неизвестность. Ведь они не знали о происходящем сверх того, что составляло собственные впечатления за прошедшие сутки — и что могли решать, не зная? А решать надо было…

— Но мы до сих пор не знаем, что произошло, — ответил и Талир на слова Итагаро. — Что и как изменилось на самом деле, что ликвидировано, а что нет…

— И конечно, какие из нас отшельники в аномальной зоне или полуразрушенном замке, — согласился Итагаро. — А в отрыве от цивилизации — нам и кассеты не перезаписать. Пока просто едем домой к Джантару, как решили.

— И это мы только на полдороге туда, — ответила Фиар. — И так и будем ехать, не зная, что происходит? И — не опасно ли для нас туда ехать?

— Но что можем узнать здесь, на дороге? — возразил Донот. — И не забудь, кто мы сейчас… Помнишь, я в Риэланте на заправочной станции рискнул предъявить эти документы, чтобы заправили без очереди — и как всех перепугал? И откуда вообще знать: какой вопрос теперь насколько подозрителен, о чём можно спросить первого встречного, а о чём — нет? А привлечь лишнее внимание — сама понимаешь…

— Хотя, пока едем, как будто не привлекаем… — сказала Фиар. — Да и сколько уже проехали от Риэланта, а вокруг всё спокойно, как обычно. И здесь, на дороге, и в самом Риэланте, и в Джокураме, и в Джалате…

— A в Тисаюме как было? — ответил Итагаро. — Одних хватают среди ночи, куда-то везут, а для других — всё как обычно. Да, вот вам лоруанцы: одних можно хватать, тащить куда-то, как стадо свинокоров — а другие будут, как такое же стадо, стоять и смотреть…

— Там уже и из них не все только смотрели, — уточнил Ратона. — На сборный пункт целая толпа рвалась снаружи. И по городу, когда ехали к вам — чувствовалась напряжённость. Мне даже страшно представить, что там сейчас…

— А здесь всё спокойно… Хотя подождите… — Итагаро привстал с первого сиденья слева, напротив Донота. — Впереди опять патруль. Но нас, похоже, останавливать не собираются…

«А кто за рулём?» — Джантар, обернувшись, быстро обвёл взглядом салон автобуса. Да, они были уже одни, без тех случайных союзников по бегству. Слева напротив Джантара сидел Талир, и ещё через несколько пустых мест, на заднем сиденье — Ратона; справа — впереди по-прежнему Донот, а за Джантаром, по одному у oкон — Фиар, Минакри и Лартаяу. Герма же в салоне не было — он и вёл автобус… Но за лобовым стеклом стремительно вырастал фургон, у которого стояли двое в форме дорожной полиции — и, хотя они никак заметно не реагировали на их автобус, у Джантара всё замерло в груди, и даже захотелось пригнуться, чтобы не быть видимым снаружи…

— А возможно, и не патруль, — Итагаро проводил взглядом уже удаляющийся фургон. — Просто остановились зачем-то…

— Джантар, сядь! — воскликнула Фиар (и Джантар понял: вместо того, чтобы пригнуться, он невольно встал, глядя в заднее окно вслед фургону!). — Не хватало, чтобы обратили на нас внимание…

— Почему? — ответил Итагаро. — Теперь, когда с нами нет «конвоя», выглядим просто как рейсовый автобус…

— Или специальный, с какой-то делегацией, группой командированных, — добавил Донот. — Что даже вернее: таблички с названием рейса нет. Да ещё тисаюмский номер — у автобуса, по виду, совсем не дальнего следования. И нас нигде ни разу не останавливали. Хотя патрулей на трассе многовато…

— И тоже: всегда их столько, или это сейчас… — с сомнением ответил Итагаро. — Конечно, главное — не привлечь внимание.

— А вообще как было по дороге всё время? — спросил Джантар. — Я только проснулся… Помню разве что, как высаживали кого-то — а потом где-то стояли, чтобы не перегрелся мотор…

— Я и говорю: странно спокойно, если сравнить, как было в Тисаюме, — ответил Итагаро. — Не считая некоторых эпизодов — но и те возможны в обычной, мирной жизни…

— Не уверен, — не согласился Лартаяу. — Правда, что чуть не сбили пьяных в каком-то селе — да, но остальное…

— Так это мне не снилось? — Джантар вспомнил: на крутом подъёме дороги в свете фар из пелены дождя возникли двое пьяных, что тащили куда-то отчаянно упиравшегося третьего — и Итагаро (кажется, за рулём снова был он) едва успел отвернуть, чтобы их не сбить. — Тоже на самом деле?

— Не снилось, — подтвердил Итагаро. — А что ты думаешь: всегда, во времена любых потрясений, найдётся такая мразь, лезущая под колёса…

— Но то, за Джокурамом… Когда я снова взял управление, — объяснил Лартаяу для Джантара. — И вдруг где-то позади голос через мегафон: «Остановитесь, вы превысили скорость!» (Джантара бросило в мгновенный озноб.) А на дороге как будто больше никого… Правда — горный серпантин, за поворотом могло быть не видно. Но и скорость у нас, смотрю — ниже предельно разрешённой. И кто ночью, в горах — следит за скоростью проезжающих автомобилей? Да мы и никакого полицейского поста там не видели… И вот уже думаем, что делать, Донот достаёт бумаги, оставшиеся «конвоиры» хватают пулемёты — причём видно: с оружием обращаться умеют… Правда, теперь и этому учат в школе… А что — не знаем же, с чем имеем дело. Рядовое злоупотребление властью дорожной полиции — или что-то хуже…

— Или речь и была не о нас, — добавил Талир. — Хотя дажё я с моим ночным зрением больше никого не видел. Разве что кто-то — глядя в прибор ночного видения, нёсся на полной скорости, не включая фар. Но это уже теоретически — кто решится на такое? Другие-то всё равно не видят! Если только — не наркоман, не сумасшедший. Но иначе сам не могу понять, за кем гнались…

— А потом удар, — продолжал Лартаяу. — Кто-то влетел куда-то на полной скорости — у нас тут даже стёкла завибрировали. И больше никто никого уже не преследовал. В общем, случай довольно загадочный.

— А перед самым Риэлантом? — напомнил Итагаро. — Смотрю: впереди стоит большой грузовик, пытаюсь объехать, а за ним — ещё полицейский фургон, и к нему из леса наперерез нам ведут четверых. Похоже, одна семья: родители и двое детей. Все в походном снаряжении, с заплечными мешками… И кто-то один споткнулся, из мешка что-то выпало, а полицейский пнул этот предмет ногой, и осколки — прямо нам под колёса! Хорошо ещё, сам не посмотрел в нашу сторону… Что об этом думать? Действительно схватили семью в походе за городом — потому что кто-то из детей что-то не отбыл? Или те взрослые — вовсе не их родители? Или кто-то из них — действительно преступник? Но всё равно — при чём тут мы, если только ехали мимо? Или… провокация, проверка — что мы будем делать в ответ на такое?

— Обычное дело, — ответил Лартаяу. — Чтобы произвести впечатление грубой силы на всех, честных и нечестных. Так что честный и не знает — на чьей он больше стороне. А им и не нужно, чтобы им верили, главное, они — сила, власть. И в обычной, мирной жизни, когда никто не ждёт подобного. В тот раз, на набережной, говорили…

«На набережной…», — всё сжалось у Джантара внутри от мысли о тех, недавних днях. Неужели это всё — в прошлом? А впереди — неизвестность…

— Может быть и так, — согласился Итагаро. — Или мог не видеть, как подъезжаем…

— Рядовая ненормальность на фоне в общем нормальной жизни, — согласилась Фиар.

— А какие-нибудь конвои? — спросил Джантар. — Или что-то вроде тех учений, или палаточные лагеря? Ничего такого не видели уже тут, по дороге?

— Только однажды в одном селе шла колонна детей, — ответил Итагаро. — Совсем рано, ещё под утро. Но по возрасту все младших групп, без конвоя, в обычной одежде — и два или три взрослых, одеты просто как крестьяне. Тоже — могло быть что угодно. Шли на какое-то поклонение, что ли…

— А… колонна в зелёных рясах? — вспомнил Джантар. — Когда-то в моих видениях было и такое…

— Ты и это видел? — удивлённо подтвердил Ратона. — Да, ещё в Тисаюме, когда ехали за вами. Но не представляю, кто это могли быть.

— Наверно, женская школа какого-то монашеского ордена, — предположила Фиар. — Одна из немногих, где осталась своя особая форма. Хоть этих раздеть не рискнули…

«И это сбылось… — со странным, труднообъяснимым чувством подумал Джантар. — И всё на самом деле? Мы, в захваченном автобусе, бежим от такого, обсуждаем такое?»

— Я, кажется, больше не могу, — донёсся из кабины голос Герма. — Устал. Кому-то надо меня сменить.

— Давай опять я, — предложил Итагаро, вставая. — Уже отдохнул…

— Мальчики, не рискованно ли так, на ходу… — Фиар не договорила: Герм уже перелез ограждение кабины, на мгновения оставив её пустой. Джантару при виде этого тоже стало не по себе, но Итагаро был рядом, и сразу занял место водителя. — Могли просто остановиться…

— Я и не хотел лишний раз рисковать, — ответил Герм, садясь слева (откуда только что встал Итагаро). — Пока едем, ничего — но остановились бы неизвестно зачем, и сразу поехали, хотя никто не вошёл и не вышел… Вдруг тут уже и останавливаться нельзя? А у нас ещё кассеты, не говоря об оружии…

— Потом всё равно где-то придётся останавливаться, — ответил Итагаро из кабины. — Хотя бы чтоб мотор не перегрелся. Но пока не надо об этом думать. Будет подходящее место — встанем ненадолго… А вот что теперь с записью? Мы с ней уже всё равно — хранители тайны. Не той которую искали…

— И я уже думал, — признался Джантар. — Там, на выезде из Тисаюма. Что всё же эта запись имеет особое значение, но какое — пока не знаю…

— Да, запись… — повторил Лартаяу. — И что уже было решили: размножим ещё, распространим, разоблачим действия властей: смотрите, из-за чего всё устроили? Но как мы объясним, откуда запись у нас самих — подумали? И как будем выглядеть сами — если из-за нас произошло такое? Вы представляете: какую ответственность, вину перед каким множеством людей мы на себя возьмём?

— Не знаем же, так ли это, — напомнила Фиар. — И даже, повсюду происходит — или только в Тисаюме…

— А как сейчас проверим? — не выдержал Лартаяу. — Остановимся где попало, спросим первого встречного: у вас ничего чрезвычайного вчера не было?

— А просто ехать, не зная? И даже — чем, возможно, рискуем, не зная этого? А уж свои, каймирцы — наверняка не соврут, если спросим…

— Подождите! — сообразил Итагаро. — Знаете, что могут делать эти патрули? Отслеживают движение автобуса с заразными больными! И значит — им известен наш номер! А тут, представьте, мы остановимся и заведём с кем-то разговор! Давайте не рисковать. Пока верят в такую миссию нашего автобуса, мы в безопасности…

— Думаешь, может быть? — сдавленно от испуга вырвалось у Джантара. Такого он и предположить не мог.

— Не знаю… — Итагаро сам уже усомнился. — Но давайте без явных несоответствий той роли, которую взяли на себя…

— Но надо было вырваться из Тисаюма… — растерянно ответил Герм. — И это, как я понимаю, был единственный выход…

— Зато нигде ничего не сможем узнать до самого Керафа. И от Джантара после такой нагрузки нельзя требовать, чтобы он… Нет, Джантар, даже не пытайся, — спохватившись, добавила Фиар. — Наоборот, говорю: пока не восстановил силы — опасно.

— А я и не пытаюсь, — ответил Джантар. — Понимаю, что не смогу. Но всё думаю: неужели из-за нас?..

— А если не только в Тисаюме? — возразил Лартаяу. — Хотя уже совсем страшно, если везде… И из-за чего? Что мы записали какой-то бред?

— Но тогда и наверняка не из-за этого, — неуверенно ответила Фиар. — Да и в Тисаюме искали не тех, кто сделал какую-то запись. И вряд ли — акция устрашения. Что-то серьёзнее — и страшнее… И давайте перестанем винить себя за то, что так совпало по времени. Подумайте: как это может быть из-за нас?

— Вот и страшно, — ответил Итагаро. — Если такое по всей стране. Хотя и поверить трудно…

— Или и есть очередная вспышка массового безумия? — решился высказать вчерашнее предположение Джантар. — Буквально: массовый выход из-под контроля архаичных программ подсознания? И — именно у тех, кто ощущает свою ненужность в современной цивилизации? То есть… переход в острую форму всей этой шумихи о «простом человеке», «нормальном ребёнке», истощении ресурсов, и прочем? Тоже — думал вчера в очереди перед тем постом…

— А что, возможно, — Итагаро (против ожидания Джантара) даже не удивился. — Есть над чем подумать…

— Но сейчас не отвлекайся от дороги, — ответил Герм. — Вообще, до теоретических ли дискуссий теперь? Хотя мысль интересная…

— И какая уж отвлечённая теория… — возразил Итагаро. — Самая что ни на есть практика, с привкусом пороха и крови. Кто-то изо всех сил хочет удержать отжившее, да ещё представить так, будто они — жертвы, их ущемляют те, кто хотят слишком многого, а они лишь восстанавливают справедливость…

— Но расстрел… — вспомнила Фиар. — До сих пор не укладывается. А тут всюду так спокойно… Мальчики, а если мы сами что-то не так понимаем?

— Как же «не так»… — Ратона сразу умолк, и лишь затем продолжил — Хотя расстрел вы не видели, только слышали — но остальное, что видел я сам… И что мог не так понять? Ужас — не ужас, боль — не боль, кровь — не кровь? Хотя… до сих пор чувство какого-то бреда, что ли… Будто оно всё ненастоящее, так не бывает в реальной, нормальной жизни…

— Зато в реальной, но ненормальной, очень даже бывает, — ответил Итагаро. — Вопрос лишь, насколько она ненормальна. Вот в чём бы не просчитаться…

— Но я говорю к чему: даже не улеглось в сознании, — объяснил Ратона. — Не дошло до ума, до спокойного анализа, всё на эмоциях: успеть схватить то, подделать это, добежать, пройти, чтобы не заметили… Но надо же и всё проанализировать, чтобы не сделать ошибки…

— Да ещё запись сама по себе похожа на бред, — напомнил Лартаяу. — И мы в таком состоянии, что трудно сообразить: в чём можем быть виноваты, в чём не можем…

— Давайте рассуждать спокойно, — Фиар будто подвела черту под предшествующим разговором. — Сколько уже проехали от Тисаюма — а ничего чрезвычайного не видели. Отдельные странные эпизоды… Как, мальчики, согласны?

— Как будто да… — не вполне уверенно ответил Герм. — То есть хочешь сказать: больше нигде могло не быть ничего особенного? И что было в Тисаюме, здесь могут не знать?

— И там, в больнице, работала лишь местная трансляция! — вспомнил Донот. — Я даже помню, один санитар сказал другому: такое творится, а местная трансляция несёт чушь — но почему молчит центр? И сразу не обратил внимания… Хотя это значит: никаких указов, законов и постановлений — всей стране не объявляли! Получается, и есть местная акция, не более?

— Но и в Тисаюме ничего не объявляли по городской системе оповещения! — возразил Ратона. — И мы, когда ехали за вами — видели, как люди толпами метались по городу, и спрашивали друг друга: что происходит, куда всех забирают? А другим тут же — нипочём, их не коснулось… И по местной трансляции — только эти стандартные излияния, а никакой официальной позиции заявлено не было!..

— Да, как же это… — растерянно произнесла Фиар. — Чтобы никто ничего и не объявил, не объяснил… Будто и есть — массовый психоз в одном городе…

— И хватали всех подряд, — добавил Ратона. — И кто что-то не отбыл в своём детстве; и этих, из монашеских орденов; и даже приезжих, что вообще нигде там не числились. Вот их-то — как искали, и где находили? А мы приезжих и подвезли по дороге, куда кому надо… Или нет, — забеспокоился он вдруг. — Тоже сразу не подумали…

— И тоже правда: кого мы везли? — спохватилась Фиар. — Хотя кто сразу думал… Союзники, товарищи по несчастью… Но как это: они были там, а семьи в других городах?

— Не до того было, чтобы спрашивать о таком… — растерянно согласился Ратона. — Или… мы всех их доставили к каким-то другим родственникам? Или наоборот: они все бежали из дома, не знаю что делали в Тисаюме — а тут срочно понадобилось домой? Хотя тоже: мы на Каймире недавно, по-вашему не понимаем — а родственники у всех здесь…

— Это те двое недавно, — уточнил Донот. — А остальные… Но и не понимали же наш разговор между собой…

— Но при этом точно знали, куда им нужно здесь, на Каймире! — ответил Ратона. — И стрелять явно умеют: там, на дороге, готовились! И приёмы борьбы хорошо знают… Будто сами — из офицерских семей или… беглые из военных школ, или элитных интернатов!

— Точно! — воскликнул Донот. — Сообразить бы сразу… Недавно на Каймире — куда перевели их родителей!

— А мы и высадили: кого совсем голым, кого в военной форме с оружием, — продолжал Ратона. — И… они сейчас где-то рассказывают, что и как с ними было!

У Джантара будто всё внутри сдавило тугой холодной рукой. Не подумали!..

— И… что, так прямо всё выложат? — глухо, будто у него пересохло во рту, вырвалось у Лартаяу. — Хотя попробуй не проговорись под свежим впечатлением…

— Нет, но… лоруанцы, уиртэклэдцы… — неуверенно возразил Донот. — В их семьях нет той близости, доверия между поколениями…

— То — между поколениями, — встревоженно ответил Герм. — А кому-то из сверстников — наверняка расскажут…

— Тоже вряд ли, — взволнованно предположил Лартаяу. — Сами подумайте: о чём пришлось бы? Об увлекательном приключении — или… совсем наоборот? Является кто-то из них домой в форме, с оружием — и сразу вопрос: откуда форма? И где своя одежда? И что рассказать дальше? В лоруанской семье, где и родители — вроде начальства по службе, и среди братьев и сестёр позору не оберёшься? Излишней откровенности, думаю, не будет…

— Но что-то объяснять придётся, — ещё с тревогой ответила Фиар. — А те, кто явились куда-то совсем голыми — что они будут говорить? Что те, кто везли их из Тисаюма, едут под видом заразных больных дальше, в Алаофу? Если мы при них слишком часто не упоминали Kepaф…

— Как будто не должны были… — ещё неувереннее ответил Донот. — А то самих снова потащат на обследование… И то: как высадили первых, ещё в Джокураме и Джалате, прошло чуть не полсуток, а нас нигде не остановили. Значит, никто не сказал лишнего…

— И всё же сколько патрулей на дорогах, — повторил Итагаро. — По какому случаю может быть? Если нас лишь провожают взглядом, ничего больше… Наверно — как я и думал…

— И ехать ещё сколько… — добавила Фиар. — Проехали не больше полдороги, до Керафа примерно ещё столько же. Да, но… — Фиар умолкла, не договорив.

— В чём дело, Фиар? — с тревогой переспросил Ратона. — Что ещё не так?

— Как будто ничего… Но я вдруг подумала: зачем едем в Кераф? Каков дальнейший план? И верно ли мы решили? Хотя конечно, семья Джантара сейчас там. Но разве хоть как-то знаем обстановку — там, и вообще?..

Какое-то время все молчали. Видно, и об этом никто до сих пор не думал…

— Вспомни, из чего возник сам план… — наконец начал Донот. — Хоть как-то вырваться оттуда. А те все — из других городов… И мы с Ратоной решили: развезём сперва по домам их, а дальше по дороге как раз Кераф. Только такой план и был. Да, но правда: если тут везде всё спокойно, ничего не происходит… Что получается? Мы угнали автобус, помогли бежать тем, другим — которые разоружили солдат и отобрали их фopмy, возможно, причинив при этом телесные повреждения — а сами едем дальше, изображая заразных больных и сопровождающего их врача… в обстановке мирного времени, когда такое ничем не оправдать?

И вновь повисло ошеломлённое, подавленное молчание… Оказывается, никто не думал и о таком…

— Но мы видели, что там творилось, — глухо ответила Фиар. — И, думаете… тут могут совсем ничего не знать?

— Похоже на то, — глухо ответил и Лартаяу. — И будто мало, что взяли автобус, оружие, неизвестно чью одежду из морга, отправили по компьютерным сетям ложное извещение об особо опасной инфекции — так ещё кассеты…

— И… кто мы теперь с точки зрения закона? — Джантар снова почувствовал: у него всё холодеет внутри. Одно дело было бы: бежать в неразберихе, спасаясь от опасности, используя любые доступные возможности и средства; и совсем другое: в обычной мирной жизни, когда действуют обычные законы, и ничто не оправдано никакими чрезвычайными обстоятельствами — завладеть отобранным у солдат оружием, угнать автобус, воспользоваться поддельными документами… Хотя там, откуда бежали, обстановка не была нормальной — и приходилось принимать решения, толком не зная, что происходит! Да этого и сейчас не знали… А уж там можно было предположить всякое — не исключая войну, если вспомнить ошибочный, как тут же оказалось, расстрел «по законам военного времени»! И что делать, к каким властям пытаться апеллировать, чей милости ждать — когда опасность столь реальна, но степень её и масштаб неясны? И всем им доводилось уже ощутить на себе и странную беспомощность, и явную несправедливость властей — в других критических ситуациях… Но увы, это лишь общие рассуждения. И хотя всё как будто правильно — есть ещё закон, и те, кто стоят на его страже. Нередко — тупые, начисто лишённые сострадания, особенно к подросткам, не желающие ничего и никого понимать…

— Нет, но сразу вопрос: чем с точки зрения закона является то, от чего мы бежали? — переспросила Фиар. — Хотя кто-то может решить, что не имели права. Тут — везде всё спокойно…

— Не исключено, тоже лишь внешне, — предположил Минакри. — А останавливаться, чтобы выяснить, нельзя. Если нас отслеживают по трассе как заразных больных, фиксируют прохождение через такие-то пункты…

— Да, положение… — сказал Талир. — И это только взрослого в такой ситуации захотят понять, это для него — потрясение, трагедия… А подростку будто и положено зависеть от чужой строгости и несправедливости. И всегда можно сказать: ну, потащили вас куда-то помимо вашей воли, гоняли весь день голыми с этажа на этаж, хотели использовать как санитаров в морге — так что вы хотите, вы же ещё дети, сами не знаете, что лучше, что хуже…

— Вот именно: и как мы должны были реагировать? — согласился Минакри. — Как определить: где ещё допустимый произвол, а где уже недопустимый?

— Мальчики, это уже не просто в общем плане! — напомнила Фиар. — Надо думать, что делать, что и где в случае чего объяснять! А то пока продолжаем ехать в сторону Керафа…

— А что делать? — ответил Итагаро из кабины. — Остановиться где попало, сдаться на милость первых попавшихся властей, и пытаться что-то объяснить? Да ещё — имея с собой эту запись? И вот это как объяснишь — даже если сумеешь объяснить остальное?

— Нет, конечно… — начала Фиар. — Хотя представители власти наверняка должны знать, что произошло…

— И что будем делать, если выяснится: это было совершенно законно? — переспросил Итагаро. — И что, если незаконно? А то уже с нашей стороны можно найти формальные признаки преступления…

— Вот это и страшно, — ответил Джантар. — Им только дай ухватиться за «формальные признаки» — и неважно, кто чем рисковал, мог ли уйти от опасности иным образом. Можно чудом остаться в живых — а какой-то подонок придерётся, что не имел права действовать так-то… И с позиций здравого смысла вроде бы всё понятно — но из-за «формальных признаков», получится, не имел права спасти себя или другого…

(«И это на самом деле? — снова пронеслось в глубине сознания с мгновенным чувством нереальности. — Я уже говорю о таком в практическом плане?»)

— И если так даже со взрослыми, — с оттенком какой-то затаённой решимости добавил Минакри, — что говорить нам… Подросток всегда только виноват, не имеет права защищаться, предпринять что-то сам… И всегда — только так: не воображай, что ты лучше того, кто тебя обидел! Заранее знаешь, что всерьёз и не выслушают — сразу начнут искать в твоих словах ложь, чтобы вывернуть виноватым самого… А тут действительно: с одной стороны — бегство от реальной опасности, с другой — формальные признаки юридической вины!

— И по закону надо что-то куда-то сообщить, доложить, возможно, кому-то сдаться… — ответил Джантар (чувствуя: с каждым словом что-то всё более обрывается в его душе). — Но что будет дальше — не по закону, а по логике жизни? Не что «должно быть» — а бывает реально? Никто не оценит твою честность — и даже факт, что пришёл куда-то добровольно! И принесёшь в жертву не только свою судьбу — потянешь следом ещё многих? Хотя мог ли я думать, что сам окажусь в такой ситуации, буду говорить такое…

— Но что всё же делать? — нетерпеливо переспросила Фиар.

— Пока признать для себя факт, что мы в конфликте с законом, — продолжал Джантар с совсем уж смешанным чувством. — Но и законы не так уж священны. И до каких пор быть жертвой закона, который вяжет человека по рукам и ногам, мешая спасать свою жизнь — а на его страже стоят те, кто сводят сложность жизни к ограниченному набору простых схем, и их не интересует: по силам ли человеку нести всё новые и новые жертвы на алтарь очередного разбирательства? И не то, что мы не чисты перед законом — он не чист перед человеческой совестью!..

— А если нас остановят прямо сейчас? — переспросил Ратона. — Опять предъявим эти бумаги? А если не поверят? Теперь, когда Донот уже один, без конвоя, сопровождает нас?

— А что ты предлагаешь? — воскликнул Лартаяу, выдав этим общее напряжение. — Какой ещё есть выход? Или пусть кто-то из представителей власти сам — каймирец, мы ему сдадимся… Но и он обязан действовать по закону, иначе — соучастник! И ему всё равно придётся подключать к делу ещё кого-то — чтобы уже в другом качестве отправить нас дальше! Так скольких человек мы ввергнем даже непонятно во что? Хотя и то верно: представитель власти должен что-то знать…

— А про Моаралану разве вся страна сразу узнала? — напомнил Итагаро. — Несколько дней прошло, пока сообщили, что там и как! И местные чиновники везде по дороге — узнавали сперва от наших родителей!

— А быть принятыми за сумасшедших тоже опасно, — добавил Талир. — Вот и едем к родителям Джантара — уж они нам поверят…

— Нет, а всё же? — повторил Ратона. — Допустим, нас остановят — и не сработают ни эти бумаги, ни наши способности. Что тогда?

— Есть ещё пистолет с иглами, взрывчатка, наконец, трофейные пулемёты! — не выдержал Талир. — Хотя почему должны не сработать наши способности?

— Мальчики, но вы же не собираетесь стрелять из этих пулемётов?! — испуганно воскликнула Фиар.

— Всё сделаем, чтобы до такого не дошло, — уже спокойнее ответил Талир. — А это — так, вырвалось…

— Хотя по нам уже стреляли, — напомнил Итагаро. — И мы ещё наверняка услышим, как будут оправдываться, что только исполняли долг! Будто жертве легче, если убийца формально прав по закону… Нет, сами мы не будем доводить дело до крайностей, но если дойдёт — с ними церемониться нечего…

— Но разве мы можем рассуждать, как они? — снова не выдержал Лартаяу. — Это им легко бросаться словами о том, как жертвуют жизнью, исполняя долг или приказ! Когда им десятилетиями никто реально не противостоял — а сейчас уже ни на что не годны ни как организация,ни как личности! И им даже проще глупо умереть, оправдав этим пустоту своей жизни! Нo нам всем — есть зачем жить! И у каждого из нас — есть те, кто хотят видеть нас живыми и здоровыми! И у нас нет права на лишний риск всем тем, что узнали, поняли, и ещё хотим узнать и понять! А жертвовать легко, когда жертвовать нечем!

— Всё верно… — согласился Итагаро. — Хотя сколько же терпеть над собой такое? Берутся спасать только здоровых, а больных оставляют на произвол племенной банды — «исполняют долг». Хватают невинного, тащат в тюрьму — «исполняют долг». Цепляются к подростку только потому, что подросток — «исполняют долг». Таскают человека по допросам за то, что делал свою работу как умел — «исполняют долг»… И если преступника хоть можно разоблачить — попробуй разоблачи «исполняющих долг»! Они же сами формально ничего не нарушают — а это, мол, просто ошиблись… А если мы тоже ошиблись — с кассетой, автобусом, — сойдёт нам так, как «исполняющим долг», или нет? Им можно застрелить кого-то по ошибке — и это ошибка, не более; а для другого ошибка в какой-то мелочи — уже преступление? Жили тысячи лет без «особо уполномоченных» с их «долгом» — и никто так не зависел от чужих ошибок… А теперь думай, как и что им представить, чтобы отнеслись благосклонно! Будто вправду — не такие же люди, а уж не знаю кто. А что бы ты ни прошёл, ни пережил, для них всегда — только подозреваемый…

— Но доходит до дела, и человек сразу теряется, — ответил Лартаяу. — Даже не из страха: смущает человеческий облик врага. А они — «при исполнении», для них люди — никто, отходы этой их службы. Вот в чём проблема…

— Не очень отвлекайся от дороги, — предупредил Герм.

— Я и не отвлекаюсь. Уже освоился с управлением, — ответил Итагаро. — Но, понимаете, для меня как раз чётко и опредёленно: люди и нелюди, личности и особи стада. Хотя тоже возможно, на словах, а дойдёт до дела — начну сомневаться. Всё же передо мной — то, что выглядит как человек. А не просто ночная тень, как там во дворе…

— Всё тот же трудный вопрос 72-го века, — напомнил Минакри. — Вернее, ещё конца 71-го. Тоже хотели видеть в них людей, равных себе…

— И всё равно в человеке сразу предполагаешь человека, — согласился Лартаяу. — Даже при всём нашем горьком опыте…

— Нет, а конкретно? — спросил Герм. — Что в случае чего будем делать? В этой как будто мирной обстановке — где, возможно, никто ничего не знает?

— Просто постараемся не доводить дело до крайности, — повторил Итагаро. — Что я пока могу сказать? Да, положение… И никому ничего не объяснишь…

— Хотя есть те, кому по закону все должны объяснять всё, — добавил Минакри. — А в ответ: это ты врёшь, хочешь их запутать. А в их руках — твоя судьба… И, однажды попробовав — не захочешь связываться ещё раз… Но что до того закону, по которому должно быть: сказал им правду — и они на твоей стороне… Он исходит не из того, что есть — а что должно быть…

На этом Минакри закончил — и больше никто ничего не ответил. Всё было понятно и без слов. Тяжесть пережитого, тяжесть их положения — казалось, отнимала всякое желание говорить. И Джантар лишь молча отвернулся к окну…

И тут он увидел — как за время разговора успел измениться вид за окном. Горные леса остались позади, и расстилалось огромное пространство ярко-зелёных, как будто пойменных лугов, лишь у самого горизонта окаймлённое голубоватыми в дымке отрогами гор… Должно быть, они уже обогнули нагорье с востока, и въехали в пределы северной, равнинной, хафтонгской части Каймира — где на их пути дальше почти до самого Керафа не было городов. Ведь дорога была проложена почти напрямик, от восточного края нагорья — к самой горловине, соединявшей пeрешеек с полуостровом; и, сомкнув ответвления к Кильтуму на востоке, и Кертаму и Фхорту на западе — сама пролегала лишь сельской местностью, если не считать нескольких небольших городов уже перед самым Керафом… Но — и ещё что смутно вспомнилось Джантару, вызвав в памяти нечёткий образ, ассоциацию? Ах да, атмосферная дымка… Это о ней он думал тогда, при просмотре записи…

И в тот же момент автобус въехал на какой-то мост или дамбу (от чего довольно ощутимо тряхнуло) — и понёсся над ярко-синей в лучах уже довольно высоко поднявшегося Эяна гладью водохранилища или озера. Кое-где над поверхностью выступали крохотные островки жёлтой почвы, почти сплошь покрытые зарослями чахлых деревьев с каким-то судорожным переплетением неестественно скрученных сразу в нескольких направлениях, почти безлиственных тёмно-серых ветвей — будто застивших в отчаянии от вечной борьбы за жизнь с враждебной средой обитания. А вокруг расстилалась спокойная водная гладь — и впереди за мостом, на серой ленте дороги, поблёскивали редкие разноцветные искорки далёких автомобилей. (И — как похоже на их собственное положение! Борьба, риск, отчаяние, возможно, трагические ошибки одних; и тут же — ровное, размеренное, далёкое от этих проблем спокойствие других…)

«И что сейчас можем решать? — подумал Джантар. — Действительно: только ехать и надеяться, что нас не остановят. И думать: что будем делать, если всё-таки…»

От этой мысли сознание вновь наполнилось тревогой. Неужели… опять предчувствие?

Ещё более встревожившись, Джантар прислушался к своим ощущениям — одновременно быстро вспоминая прежние видения в попытках найти там что-то похожее на данный момент, ситуацию — но ничего не вспоминалось. И даже напротив: он вдруг ощутил где-то глубоко, на втором плане мыслей, что-то похожее на протест против этой, уже показавшейся какой-то насильственной, заданности, предопределённости, зависимости от видений и предчувствий. Но и этот протест не мог заглушить новой внезапной тревоги…

— Опять патруль… — словно удар, прозвучал голос Итагаро. — И кажется, на этот раз останавливают нас. Правда, один из двоих — каймирец. Но второй не внушает мне доверия…

— Мальчики, спокойно, — предупредила Фиар. — Но если что, будьте готовы пристегнуться наручниками. Или не надо… Мы не знаем, нужно ли это здесь. В общем, будьте готовы ко всему…

«И тут предчувствия не обманули… Но что делать? — как-то мысленно прорвалось у Джантара сквозь грохот ударов сердца — когда Итагаро уже останавливал автобус, а Донот открывал дверь. — И на этот случай никакого видения нет…»

Теперь мгновения уже не падали каплями вечности, как тогда в подземелье — каждое растягивалось в свою, отдельную вечность, и эти вечности текли дальше параллельно одна другой… И лишь одна мысль будто отпечаталась в сознании Джантара: неужели придётся просить одного помочь… против другого?..

— Из Тисаюма? — донеслось снаружи ещё несколько мгновений спустя — и с каким-то полуоблегчением (как тогда, на набережной) Джантар понял: говорил полицейский-каймирец. — И как там сейчас? Я от одного водителя слышал такое, что трудно поверить…

— Да, что-то происходило, — ответил Донот тоже по-хафтонгски, но «взрослым» голосом (а как мог сказать иначе? Хорошо хоть, его голос не выдал малейшего волнения…). — В больнице, когда мы уезжали, была полная неразбериха. И как нам наспех оформили документы, с такими и едем…

«Ой… А наши бывшие попутчики? — новая внезапная мысль заставила будто сжаться от испуга. — Тоже вписаны туда! И если тот, второй, увидит…»

— И правду говорят, что не только детей собрали? — переспросил тот же патрульный. — Взрослых тоже? И есть даже раненые в столкновениях?

— К сожалению, похоже на правду, — ответил Донот. (И тоже: как было ответить иначе в присутствии того, второго? Вдруг тот понимал по-хафтонгски?) — Хотя сам я раненых не видел. А взрослые до 30 лет — как будто были…

— Надеюсь, знаете, что делаете, — почти шёпотом ответил патрульный, и, повернувшись, уже громче по-уиртэклэдски обратился к другому — Убедился? И самому страшно, правда? А я говорил: не те, не надо их останавливать…

«Он понял, — пронеслось у Джантара ещё сквозь дурнотное напряжение. — И не выдал нас… Так и есть: представитель власти, ставший сообщником. Как и говорили…»

— Да, кажется, он понял, — будто отвечая на мысль Джантара (хотя почему «будто»?), с облегчением сказал Талир, едва Донот закрыл дверь, а Итагаро завёл двигатель, и они снова тронулись в путь. — Понял — и решил, что мы всё делаем правильно.

— И тут по официальным каналам никто ничего не знает, — констатировал Донот. — Только по рассказам очевидцев…

— И никто нас специально не отслеживает, иначе так просто не остановили бы, приняв за других, — добавил Итагаро. — И нет у нас какого-то особого статуса, и гарантии от таких остановок в дальнейшем. Вот что мы сейчас узнали…

— А главное: всё это либо ограничено Тисаюмом, либо конкретно сюда ещё не дошло. То есть это не повсеместно. Хотя насколько не повсеместно — тоже вопрос… И сам наш документ ненадёжен. Внимательно посмотрев, можно заметить неладное… Да, а те, кто уже вышли? — кажется, лишь тут спохватился Талир. — Они ведь тоже там значатся!

— Ты знаешь, нет… — растеряно ответил Донот, бегло пересмотрев бумаги. — Почему-то тут — только мы… Что я не так сделал? Или компьютер дал сбой… Или сам, когда они называли мне себя — только о нас и думал…

— Да, мальчики, пока нам больше везёт, чем мы что-то правильно решаем, — сказала Фиар после долгой ошеломлённой паузы. — И какие из нас подпольщики-конспираторы… Разве что у Лартаяу есть опыт, и то не такой… Что ж, пока едем дальше, как ехали. И будьте наготове на случай чего — все, кто может…

«А я сейчас ничего не могу…», — с горечью подумал Джантар, вдруг снова ощутив (сквозь не спадающее напряжение) ту же упорную слабость и усталость. Или нет — уже именно телесную, физическую, от которой кружилось голова, перед глазами плыли фосфены в виде кругов, зигзагов, искр…

— Но… что со мной? — в тревоге вырвалось у Джантара. — Только этого не хватало…

— Джантар, ты просто голоден! — спохватилась Фиар. — Ничего не ел весь вчерашний день — там, в подвале! И мы даже не подумали! То засыпал, то просыпался — а мы сами были в шоке, не знали, что делать. Кое-чем подкрепились из того, что было в подвале — а о тебе забыли… Подожди, что-то найду из остатков наших припасов, — Фиар направилась в конец автобуса. — Как же мы неопытны в таких делах… Правда, надо поделить на всех: Донот и Ратона тоже только однажды завтракали здесь, а Лартаяу, Герм и Итагаро по очереди ведут автобус, им нельзя быть голодными, — донёсся шорох бумаги: Фиар разворачивала какие-то свёртки. — Вот и не знаю, как поделить, чтобы не пришлось пользоваться кредитными картами…

— Какими ещё картами? — вздрогнул Джантар. Снова вернулось чувство нереальности, он даже испугался, не начинается ли бред от истощения. Он не помнил, чтобы у них с собой были кредитные карты. — Откуда они у нас?

— Тоже из больницы, — объяснил Донот. — Подобрал в суматохе. Лежали на полу, даже не знаю, чьи… А что было делать? Думали, уж не война ли это… А так хоть будет за что приобрести продовольствие, заправить автобус. Уже однажды заправляли… Хотя и риск, конечно — вдруг уже числятся в розыске как краденые. И тогда вся надежда — на способность Итагаро обмануть автомат на заправочной станции. Но вообще кто виноват: мы — или те, кто поставили нас в такое положение? Ведь не может это быть из-за нашей записи…

«Хотел бы и я быть уверен… — подумал Джантар, почти целиком погрузив в рот какую-то сладкую плитку, которую протянула ему Фиар (и лишь тут поняв, как он был голоден). Но и это не принесло ощутимого облегчения: сквозь тяжёлую усталость не давали покоя всё те же мысли. — Конечно, легко сказать: массовое безумие, подсознание общества, архаичные животные программы… Но это механизмы, причины — а конкретный повод? Вдруг всё же — наша запись? И что с того, если поставили в отчаянное положение также и себя, не ждали таких последствий, лишь хотели понять, что происходит, и что власть скрывает от общества? Уже не отвлечённый, абстрактный вопрос: в чём и насколько виноват тот, кто ищет истину — а страдания конкретных людей?»

Ощущение бредовой нереальности ворвалось с новой силой — и он понял, что это yжe страшно. Ещё немного — и он не выдержит напряжения, тяжести возможной вины… Нo как же остальные, которые рискуют не меньше, семья, которая ждёт дома — да и сам он, с его планами и поисками?..

«Нет… — мысленно произнёс Джантар, из последних сил одолевая эту бредовую нереальность. — Я не имею права сдаться. Ведь и принадлежу уже не только себе. Сдаться проще вceгo, но надо держаться, и жить — даже с этим. Жить — и донести до других людей то, что знаю и понял, жить — и искать ответы на те же вопросы…»

— А теперь попробуй опять заснуть, — кажется, Фиар поняла его состояние. — Это просто депрессия. Всей правды мы не знаем. Так что и не думай об этом…

— Да, вы ещё как-то держитесь… — с внезапной горечью обиды вырвалось у Джантара. — А я…

— А кто столько раз за вчерашний день держал связь, если не ты? Вот и отдал много энергии. А это… — не удержалась от тяжёлого вздоха Фиар. — Да, не знаем, как и почему случилось. И нельзя забывать: впереди ещё долгий путь. Нам надо добраться до цели — и тогда уже всё выяснить…

22. Детонатор безумия

— Кажется, добрались… — дрогнувшим голосом произнёс Джантар.

— Это уже Kepaф? — удивился Донот. — И куда теперь дальше?

— Пока прямо… — ответил Джантар, вглядываясь в приближающиеся (но ещё такие далёкие) ночные огни родного города, и тоже боясь поверить, что они почти у цели. — Пригород уже позади, дальше будет промышленная зона. Мне так кажется… Я сам редко бывал в этой части города. И это даже не главный въезд в Кераф — старая дорога через пригородные сёла, которой редко пользуются. Но так мы меньше привлекаем внимание, вот я и решил свернуть сюда…

«А не ошибся ли я? — почему-то подумал он вдруг. — Что, если свернули не туда? Я так редко бывал здесь…»

И правда: ему казалось, что при свете дня отсюда уже должна открываться панорама окраин, взбегающих по склону холма — а тут лишь где-то далеко впереди поднимались редкие неяркие цепочки огней. Странно… И затем вскоре — дорога должна была пройти мимо одного из заводских корпусов, совсем близко подступающего к ней, и его тускло освещённые фонарями огромные мрачные полукружия (так вспоминалось Джантару) — скрыть и окраины, и даже часть небосвода над ними… Но пока заводские корпуса тянулись лишь слева, а далёкие огни впереди приближались медленно, будто были намного дальше, чем ожидал Джантар… Неужели они могли ошибиться дорогой — и ехали не к нужной им окраине Керафа? Хотя и никакой другой похожей дороги здесь, кажется, не было…

— А здесь не попробуешь сам? — предложил Донот, имея в виду управление автобусом. — Это твой город, я его не знаю. И Итагаро, и Фиар — уже не всё помнят. А ты тут постоянный житель…

— Стоит ли? — усомнился Джантар, хотя мгновение назад готов был согласиться. — Опять надевать чью-то рубашку на случай чего? И осталось совсем немного… («Если правильно едем», — не решился добавить вслух Джантар.)

— И как люди это носят… Меня такая одежда просто душит, — признался Донот. — Не знаю, как бы я себя чувствовал в ней весь день… А так — «за взрослого» у нас побывали Герм, Итагаро, Фиар… Потом, когда ты спал, — объяснил Донот. — Да я и той ночью снимал на время — а то был момент, ещё прожёг бы ненароком. Сам понимаешь: такая аура — и такая одежда. Будто не даёт выхода какой-то энергии, держит вокруг тела заряд и не пускает. Не знаю, может ли на самом деле плотная материя сдерживать ауру — но ощущение такое…

— Понимаю, — ответил Джантар, — но если бы в этот момент опять остановили?

— Пришлось бы срочно натягивать на себя. Хотя в ней и автобус вести трудно: сковывает движения. А водителю достаточно рубашки — его ниже пояса не видно. До сих пор так и ехали…

— И я надевал чью-то, когда пробовал себя в качестве водителя, — вспомнил Джантар. — У меня тут своей нет. Осталась в Тисаюме…

— И оказывается, как легко научиться… — сказал Донот. — Сколько всего дети могли бы знать и уметь, если бы взрослые не запрещали… Долго ещё ехать?

— Уже недолго, — с облегчением вздохнул Джантар, наконец увидев высокую стену с полукружными арками перекрытий, будто выплывшую в слабой свете фонарей из ночного мрака. — Видишь, уже и завод по правой стороне… Но где лучше свернуть: сразу, или на втором повороте… — задумался он. — На втором. А то сразу — новостройки, и дорога не очень ровная….

— Как там, где ты как раз сел за управление? — напомнил Донот.

— Что-то похожее, — признался Джантар (вспомнив момент, когда автобус под его управлением оказался на временном объезде мимо закрытого на ремонт участка дороги, и с трудом удалось вывести его оттуда без серьёзных последствий… Правильно ли они тогда, на пустынной предвечерней дороге, решили — что навыки водителя в случае чего понадобятся всем? Хотя и кто мог знать, что попадётся такой участок… И что думать об этом: они уже добрались до Керафа, ехали окраинной улицей, что так и называлась — Заводская… Добрались, ни разу больше никем не остановленные, не встретившие ни одной конвоируемой колонны, и даже — молитвенной процессии или сборища. Во всяком случае — настолько помнил Джантар за время, когда не спал)…

Промышленная зона кончилась, первый поворот направо остался позади — и по левую сторону потянулись старые двухэтажные дома с местами облетевшей отделкой, а по правую — вслед за большим сквером открылось четырёхэтажное здание (где, как вспомнил Джантар, и располагалась организация, ведающая тренировочными лагерями. И он даже вздрогнул, увидев: там, несмотря на позднее время, в некоторые окнах горел свет, и по матовому фону стёкол двигались чьи-то тени. И подумал, правильно ли сделали, не свернув на том повороте… Хотя двор за высоким забором из вертикальных прутьев, со смутно черневшими тренировочными сооружениями — был тёмен и как будто пуст. И всё же эти яркие окна среди ночи — теперь, после всего случившегося, не могли не встревожить, не напомнить: пусть они и добрались, но как и в каком качестве)…

— Мальчики, это уже Кераф? — отвлёк его полусонный голос Фиар. — И вы меня не разбудили? Я хотела увидеть, как будем въезжать в город…

— Въехали с окраинной, пригородной дороги, — объяснил Джантар. — Через промзону…

— И будить тебя не хотели… после той истории, — добавил Донот. — Ах да, Джантар, не знаешь… Ты опять заснул после своего первого водительского опыта, а тут — авария на дороге. Два смятых автомобиля, трое убитых, один раненый. А уже совсем темно, и вокруг, кроме нас, никого… Только на горизонте — огни какого-то небольшого города, но разве мы знаем, где там ближайшая больница? И появиться там — сразу объяснять что-то о себе… Но мы остановились, Герм и Фиар сделали, что могли — и всё равно он остался в довольно тяжёлом состоянии: внутренние кровотечения, переломы… И мы быстро поехали вперёд, вызвали с уличного аппарата связи аварийные службы на трассу, — продолжал Донот, уже подводя автобус к перекрёстку, — а сами поехали дальше… Теперь направо или налево?

— Направо, — как-то механически ответил Джантар, ошеломлённый рассказом Донота. — Улица Ветафомисская… И вот, значит, что проспал…

— Такое и проспал, — подтвердил Донот, плавно вводя автобус в поворот вокруг широкой площади с монументом в честь победы войск правительства Фаалокра над уиртэклэдскими националистами и освобождения от них Керафа. («И казалось, это-то была последняя война, — с горечью подумал Джантар. — Больше не будет ничего такого…») Здесь начинался почти незаметный пологий подъём к вершине холма, где и находился дом Джантара, и та неохраняемая стройка. — И потому мы так задержались. Хотя возможно, и лучше, что въезжаем в город так поздно: мало кто видит…

«Да, и запутываемся всё больше… — с внезапной полуоглушённостью подумал Джантар. — Раненого опять пришлось оставить на дороге, пусть и оказав помощь. А ещё эти тени за окнами…»

— А что делать? — как-то неожиданно будто ответил он себе. — Да, формально неправильно. А правильно — когда человек остаётся на месте, ждёт полицию, и его же хватают как виновника? Или как однажды кто-то повёз раненого в больницу — патрульным автомобилем дорожной полиции, что в темноте сразу не заметил… И хотя раненый сам был полицейским — почти год тянулось следствие, пока удалось как-то обосновать: в данных обстоятельствах — не такой уж грех! И в таких случаях всегда вспомнишь подобное… И страшно сделать доброе дело: вдруг потом отвечать как за преступление? И кому легче от формально установленной справедливости — потом, когда жизнь уже поломана? Вот и выбирай, кто меньше рискует: раненый, на котором точно нет вины — или ты, ведь сразу не скажешь, что на тебе её нет…

— Если мы уже не поломали себе жизнь… — откликнулся Итагаро из дальнего конца автобуса, пронося по проходу мешок с пулемётами. — Толком и не знаем: что происходит, как будет выглядеть с позиций закона? И второй раз не скажешь, что был похищен в полубессознательном состоянии, — добавил он, имея в виду легенду Лартаяу.

— Что сейчас говорить, — с тяжёлой усталостью ответил Лартаяу. — Приедем и узнаем всё на месте… Как, Джантар, далеко ещё?

— Вот только эта улица — и поворот налево, на Алаофскую, — ответил Джантар, глядя в окно, за которым проносились освещённые фонарями лишь внизу (верхние этажи почти терялись во мраке) стены знакомых ему с ранних лет домов, тревожно чернеющие рядами окон. И это не просто казалось после пережитого: по всей улице почему-то нигде не светилось ни одно окно — и это было странно, и заставляло сердце сжиматься в тревоге. А в памяти вдруг стали вспыхивать мгновения прошлого, когда он видел эти кварталы совсем другими… То — залитыми утреннем светом по-осеннему низкого Эяна, создающим особенную резкость теней; то — ещё хранящими дневное тепло, в бронзовом свете летнего заката, с зеленоватой полосой у горизонта — как бы отделявшей перевитые красные нити облаков от уже начавшей темнеть глубокой чистой синевы вечернего неба; то (лишь на миг) — с деревьями в спиралях нежной зелени после первых весенних дождей; то — в снегу, изморози, морозной дымке, в белесоватом сиянии зимнего дня… Мгновения, когда он, не думая ещё ни о какой кровной мести, бредовых видеозаписях и массовых психозах, спокойно ехал здесь на велосипеде сам, или вместе с Кинталом и Тайларом, или шёл куда-то с родителями… Мгновения тогда ещё каких-то надежд, уверенности, мира, покоя — увы, теперь словно оставшиеся за какой-то гранью… И лишь ещё мысль пришла вдруг: а что помнили из своего детства взрослые, устроившие это в Тисаюме? Что — кроме так хорошо знакомых по «детской» прессе надрывно-злобных излияний о собственных лишениях, неустроенности быта, послушании старшим и примитивном времяпрепровождении, где явно не было места высоким стремлениям и поискам? Не столько память о собственном детстве — сколько злоба на чужое, куда более достойное и осмысленное, чем своё, из которого нечего вспомнить… Такие ненавидящие всё непохожее на них — и учинили это в Тисаюме! Пустые души, которые, что им ни дай, полнятся лишь злобой и завистью к тем, кто в чём-то их превосходит… Но что сейчас сорвало в их пустых душах так долго копившуюся лавину зла — и в каких масштабах это произошло?..

— Куда теперь? — снова отвлёк Джантара голос Донота. — Налево — я понял, а дальше как? С какой стороны въехать во двор? Сразу отсюда, или объезжать весь дом?

Джантар, будто очнувшись, поспешно поднял взгляд… Автобус снова входил в широкий поворот, огибая небольшой круглый скверик посреди перекрёстка — и вскоре за окнами слева открыл тот самый дом, соседний с домом Джантара «Да, всё ещё недостроенный…», — Джантар и не очень удивился этой мысли. На миг показалось: со случая на стройке прошло так много времени. Хотя на самом деле — просто немногие дни много вместили в себя…

— Это и есть та стройка? — спросил Талир, незаметно подойдя сзади.

— Она… — подтвердил Джантар. — И сразу за ней мой дом. Но смотри: ни одно окно не светится… — с тревогой добавил он. — И в соседних домах тоже. И уличные фонари… Там хоть они были включены, а тут нет. Что-то мне не нравится…

— Ты говорил, твой дом стоит на холме, — напомнил Талир. — А я не заметил никакого подъёма…

— Здесь он очень плавный, — объяснил Джантар. — Улица, где мы ехали, полого идёт вверх. Это с первого поворота подъём крутой…

— А всё-таки? — повторил Донот, сбавляя скорость (и переходя на ближний свет, отключив главные фары). — Мы у твоего дома, и куда дальше?

— Подожди, тут что-то по-новому, — ответил Джантар, вглядываясь в едва освещённый лишь этими фарами проём между домами. — Да, новое ограждение, там и не пройти. Придётся объезжать с того конца.

— И где оставим автобус? — спросил Талир. — Просто во дворе?

— А где ещё? — ответил Джантар. — Не на виду же у всех. Но что с ним делать потом, пока не знаю…

— А я тогда оставил автомобиль у всех на виду, — вспомнил Лартаяу. — Правда, была самая окраина: второй дом от края города, а у соседей — третий…

— Но что свет отключен… — сказал Талир, оглядываясь по сторонам. — И в Тисаюме, когда выезжали… Уже экономия ресурсов? Или вы провозились с раненым больше, чем думали? У нас и часов с собой нет…

— Не идёт из памяти, — призналась Фиар. — Хоть травма не смертельная, а всё же…

— Сделали, что могли, — спросонья ответил Герм. — А на лишний риск сами не имеем права. Да, кого-то из этих законников так бы оставить. Лежал бы и выл что-то формально правильное — а ему никто не помог… Где мы сейчас?

— Просыпайся, Герм, подъезжаем, — ответил Ратона.

— Добрались? — возбуждённо переспросил Герм. Конечно, ведь только проснулся… — И далеко ещё?

— Какое там далеко, — ответил Талир. — Сворачиваем во двор дома Джантара…

И действительно: Донот успел свернуть в проход между домом Джантара и соседним зданием (административным корпусом небольшого предприятия, пустынный двор которого был обнесён сетчатой оградой) — и, ещё раз свернув, осторожно, на малом ходу, вводил автобус в аллею между стеной дома и живой изгородью, которую автобус перекрывал по ширине почти полностью.

— А дальше? — почему-то шёпотом спросил он. — Так и оставим автобус в проходе?

— Здесь больше и негде оставить, — ответил Джантар. — Разве что ещё немного вперёд. Там дальше проходной подъезд, а мой — следующий, выходит только на ту сторону. Или… — мелькнула неожиданная мысль.

— Или… что? — не понял Донот, продолжая медленно вести автобус по слишком узкой для него аллее.

— Да так, одна странная мысль. В самом деле, что это я… — спохватился Джантар. — Наш балкон на третьем этаже, а той лестницы тут нет, с крыши автобуса никак не влезем. Представляешь, вдруг подумал, будто взяли её с собой… Но всё равно, давай ближе, — продолжал Джантар больше от волнения, говоря что-то не то. — Там будет дверь проходного подъезда, и cразу за ней — балкон…

— Я вижу, — ответил Талир. — Вот твой балкон. И дверь открыта! Ещё ближе, чтобы я мог связаться… Да, так, — спустя мгновение остановил он Донота. — Дальше не надо…

Автобус с лёгким толчком остановился. Талир взобрался на одно из сидений — и, не без усилия, но почти бесшумно сумев открыть верхний люк для проветривания салона автобуса, выглянул наружу.

— Если услышишь моих, толком объясни, где мы, — с трудом прошептал Джантар сквозь взволнованное дыхание. — Сразу в такое поверить трудно…

Донот погасил фары и подсветку кабины. Теперь в автобус проникал лишь слабый свет ночного пасмурного неба, и то — больше в верхний люк, приоткрытый Талиром, чем в окна справа, где, почти закрыв собой всё небо, чернели деревья во дворе. Слева же за окнами вовсе была непроглядная чернота близкой стены дома. Все замерли вслушиваясь, но не доносилось никаких звуков — двор был тёмен и пуст.

— Как… нет лестницы? — вдруг шёпотом спросил Герм. — Я же помню: сразу зачем-то схватил её, и взял с собой! Ну, когда шли в подвал к Фиар. И потом, когда выходили, она была у меня в руке. В одной — фонарик, в другой — лестница…

— То есть как? — удивлённо прошептала Фиар. — И ты нёс её один? До самого автобуса? Одной рукой? И мы не заметили? A если бы увидели солдаты?

— Подожди, надо проверить… — Герм прошёл назад, в конец салона. — Правда, как же это… Но вот она, — Герм уже тащил её по полу автобуса. — Лежала под последним сиденьем слева…

— И я не заметила, когда доставала из сумки продукты? — ещё больше удивилась Фиар. — Да, сумку тоже надо не забыть здесь. Вообще, ничего нельзя оставлять.

— А сам автобус? — спросил Донот, перелезая ограждение кабины, чтобы открыть дверь. — Как быть с ним?

— Смотря по обстоятельствам, — ответил Ратона. (Это же хотел сказать Джантар, но не успел.) — Что сейчас узнаем, соответственно и будем решать.

— Подождите… — обернулся внутрь салона Талир. — Кажется, слышу кого-то. Да, это Тайлар. Сейчас выйдет на балкон…

— Но как мы сами выйдем? — спохватился Донот, когда тьма за окном при попытке открыть дверь откликнулась хрустом веток. — И с той стороны стена рядом. Вот так заехали… Кажется, придётся — через верх.

— И как выведем сам автобус? — спохватился и Джантар. — И будто я не видел: из-за новой ограды нет сквозного проезда! Вы не знаете, но я! Это же мой дом…

— Что делать, придётся задним ходом, — невозмутимо ответил Донот.

«И как же я так… — подумал Джантар, ошеломлённый своим промахом. — Если бы Герм не сообразил взять лестницу, что бы мы делали… Или… опять — не случайность? Предчувствие — уже у Герма?»

— Тайлар, это мы, — донёсся шёпот Талира. — Только тише… Ничего не говори. Да, мы все здесь. Прямо оттуда. Со своим транспортом. И видишь, как заехали. Подожди, я сейчас… — Талир открыл люк шире — и прежде, чем Джантар успел что-то понять, перебрался на крышу автобуса.

— Талир, куда ты… — начала Фиар, но, кажется, поняла.

— У нас своя лестница, — продолжал Талир уже наверху. — Но как её укрепить тут, на крыше… Лучше — с твоей стороны. Сможешь быстро найти верёвку? А мы поднимем лестницу…

— А никто не услышит? — прошептала Фиар. — Разве нельзя всё передать мысленно?

— Нас здесь никто не поймёт, — ответил Джантар. — И похоже, все спят. Только он один будто ждал нас…

— Я уже здесь, — донёсся шёпот Герма, успевшего перебраться наверх. — Разворачивайте лестницу и передавайте сюда. Нет, подождите… Джантар не влезет на крышу, как мы… Или как, Джантар? Сможешь?

— Не уверен, — признался Джантар, слыша, как кто-то в темноте автобуса уже начал раскладывать лестницу.

— Значит, пока поставим здесь, — сказала Фиар. — Ратона, поднимай осторожно. Или вдвоём с Итагаро… А вы держите там, наверху, чтобы не ударить о край… Джантар, можешь подниматься, — добавила она, когда едва слышный звук касания металла к металлу дал понять: лестница установлена. — Или сначала все поднимемся так…

— А крыша выдержит? — с сомнением спросил Донот. — Она на это специально не рассчитана…

Но Джантар уже поднимался — удивляясь, что лестница, длины которой едва хватило для спуска в подземелье, здесь, даже установленная с заметным наклоном, выступала над крышей автобуса почти на треть своей длины… Однако, ступив на крышу автобуса, он почувствовал себя неуверенно. Ведь стоял он — на не очень широкой, ничем не ограждённой, к тому же чуть выпуклой и продольно-ребристой поверхности, видя на фоне ночного неба лишь верх лестницы, и слыша дыхание невидимых во тьме Герма и Талира — а ещё надо было подняться на балкон третьего этажа. Для чего и саму лестницу — сперва поднять сюда, и закрепить её верх на балконе…

— Подождите… — прошептал Герм. — Вот как мы сделаем: Тайлар привяжет лестницу сверху — а нижний конец будет выходить в салон автобуса. И длины хватит, чтобы подниматься прямо оттуда. Встать на сиденье, а с него — на лестницу. Только осторожно с краями люка… Тайлар, готов?

— Готов, — донёсся сверху шёпот Тайлара. — Поднимайте.

Джантар нагнулся и, взяв за одну из перекладин, вместе с Гермом и Талиром стал осторожно поднимать лестницу, каждый миг опасаясь удара о край люка. А лестница была тяжёлой — и чем выше поднимали, тем большее усилие требовалось, чтобы удержать в равновесии её верхнюю часть, к тому же возникла опасность удара в темноте о стену или балкон… Но вот Талир встал, чтобы взяв обеими руками за середину лестницы, осторожно подвести её к балкону — а Джантар с Гермом продолжали поднимать, перебирая перекладину за перекладиной (и Джантар то и дело бросал взгляд на полоску неба над головой — в такой момент укачивание было особенно опасно)…

— Достаточно, — сказал Талир. — Вот, я держу. Тайлар, привязывай.

— Готово, — донёсся несколько мгновений спустя шёпот Тайлара. — Можете подниматься.

— Джантар, ты первым, — предложил Герм. — Это всё же твой дом. А я буду держать лестницу…

Не без опасения Джантар выпрямился и, держась обеими руками за лестницу, ступил на одну из перекладин — но лестница как будто не шелохнулась, и он, решившись, перенёс на неё всю тяжесть тела и стал подниматься. Правда, он с тревогой подумал, как сумеет перелезть в темноте ограждение балкона — но Тайлар, протянув руку навстречу, помог ему этом.

— Да, но как вы… — сразу начал он.

— Только не здесь, — шёпотом ответил Джантар, проходя в комнату. — Давай говорить обо всём внутри. Правда, я не знаю, какая тут обстановка, и не очень ли ты удивлён таким нашим появлением…

— Здесь всё спокойно, — ответил Тайлар. — Но я знаю, о чём ты. Слышали в новостях, что там у вас случилось. Я имею в виду — вдвоём с бабушкой. Родители ещё ничего не знают. И их даже нет дома…

— А что такое? — встревожился Джантар.

— Как раз у обоих срочный вызов на работу, — ответил Тайлар. — Нет, с этим никакой связи, просто совпадение. Как-то так сошлось в одну ночь. А Кинтал — в Риэланте, на экзаменах…

— В Риэланте… — повторил Джантар. — А мы же и ехали через Риэлант! Совсем рано, под утро. И даже не вспомнили, что он — там. Хотя разве знали, что делать… Ну, и как сказали: что там происходит?

— Подожди, вспомню, как точно, — стал припоминать Тайлар. — Из-за психического расстройства какого-то крупного чиновника был ошибочно отдан приказ о мобилизации части гражданского населения, как солдат на войну — будто бы для выявления уклоняющихся от тренировочных лагерей после окончания школы. И на этой почве произошли крупные беспорядки… И как я это услышал — не мог заснуть. Знаю, что вы все там… И вообще: такое — в Тисаюме! И вдруг — вы уже здесь…

— По ошибке? Мобилизация части гражданского населения? И всё же только в одном городе? — вырвалось у Джантара (хотя он сам не знал, какого ответа ждёт, и каким — был бы меньше удивлён). — И это всё? Больше ничего не сказали?

— Нет… — растерянно ответил Тайлар. — А… что ещё? Или… как там было?

— Так ты ещё не знаешь… Среди ночи хватали, тащили даже явных инвалидов, собирали где-то не то что как солдат запаса — как пленных, подавляли попытки побега, и даже — каких-то солдат расстреляли «по законам военного времени» за то, что упустили кого-то. И тоже сразу оказалось — по ошибке… А мы, весь день сидя в подвале у Фиар, ждали, сами не зная чего — пока Донот и Ратона не сумели организовать бегство оттуда. Под видом инфекционных больных, между прочим — иначе было не выбраться из больницы, куда привезли на осмотр для выявления «уклоняющихся»… И автобус под таким видом и взяли: Донот — врач, а мы — больные, которых везут в Алаофу… И теперь получается, всё — из-за расстройства психики одного человека?..

— И это объявили по телевидению? — спросил успевший перебраться в комнату Талир. — Виноват во всём один человек, сошедший с ума?

— Я так понял, — ошеломлённо подтвердил Тайлар. — Но то, что услышал от Джантара… Представить не мог…

— Но мы сами слышали из подвала, как происходил расстрел, — подтвердил Герм, проходя вслед за Талиром. — И тут же выяснилось: те не имели такого права. Вскрыли не тот конверт на случай военного времени…

— А это у нас трофейное оружие, — Итагаро поставил мешок у стены рядом с балконной дверью. — Представляешь, солдаты пустили газ в подъезд, но сами надышались, и нам пришлось применить свои средства самозащиты… Ты о них не знаешь: самодельные снотворные пули, которыми заряжается специальный, как бы игрушечный пистолет. И мы забрали их ручные пулемёты… Глупо, наверно — но не знали, что происходит. В состоянии стресса что только не сделаешь…

— Не надо бы при открытом балконе, — предупредил Ратона, поднявшийся следом. — Я оттуда всё слышал… Куда мне тут пройти?

— Вот в это кресло, — ответил Тайлар, беря Ратону за руку. — Пластиковое… Осторожно, тут колонна посреди комнаты. И в ней вся техника: телевизор, видеомагнитофон, терминал, аппарат связи…

— А мне куда бросить это моё облачение? — спросил Донот, стаскивая одежду ещё на балконе.

— Прямо сюда, — Талир взял её и положил рядом с мешком. — Ах, вы ещё не слышали, что сказал Тайлар…

— Тут тоже что-то было? — переспросила Фиар, поднявшаяся следом.

— Как раз тут — ничего, — объяснил Джантар. — Вообще, всё и было только в Тисаюме. Как сказали в новостях, из-за расстройства психики одного крупного чиновника. Всего-навсего… Ошибочная мобилизация части гражданского населения, в которую переросла акция по выявлению «уклоняющихся» — так как кто-то один сошёл с ума! А остальные будто не видели, кого хватают! По возрасту, здоровью — никак не годных в солдаты…

— Но я так понял, — подтвердил Тайлар. — И так передаю вам. Хотя самому трудно поверить. Тем более, услышал только в последнем выпуске новостей. У нас отключалась энергия, весь вечер сидели без света…

«Вот почему темно, — понял Джантар. — Все легли спать, не дождавшись… И опять же — ресурсы. Всё чаще отключают электросеть, газовую, водопровод…»

— А там по городской трансляции крутилась только эта пропаганда, — ответил Итагаро. — Почему кто-то позволяет себе болеть, когда другой должен работать, учиться, как здоровый… И в толпах всякие слухи: куда решат девать больных? В ссылку, в интернаты, вообще ликвидировать — если всего на всех скоро не хватит? Донот слышал в больнице…

— И как раз из больницы мы бежали, — объяснил Донот, не зная, что это уже сказал Джантар. — Под видом зараженных особо опасной инфекцией…

— И не одни, — добавил Ратона. — Были ещё попутчики. Кто изображали конвой — в чужой военной форме, кто — тоже под видом больных. Но они все вышли по дороге, кому где надо — и мы даже не знаем, кто такие. Наверно, беглые из интернатов. А сюда мы доехали уже одни…

— Как на настоящей войне… — голос Тайлара выдавал непрошедшее потрясение. — Трофейное оружие, военная форма, автобус… А автобус откуда?

— Там их было много, — ответил Донот. — Целые толпы «мобилизованных» развозили на обследования, трудовые отработки, в тренировочные лагеря…

— Мы и воспользовались неразберихой, — добавил Ратона. — Мою аллергию приняли за что-то заразное, из чего и возник весь план. Сначала меня втолкнули в фургон, а там все в одежде… Ты помнишь, как это бывает…

— Нас тогда схватить не успели, — уточнил Тайлар. — Мы из-за кустов видели, как хватали других. А потом — столкновение фургонов… Все уже поднялись?

— И уже отвязываем лестницу, — ответил Лартаяу с балкона. — Или… не надо было? Лучше так оставить? Потом же спускаться в автобус, чтобы отогнать отсюда…

— Поздно, я уже отвязал, — ответил Минакри. — Поднимай осторожно. Потом привяжем снова…

— Дайте я помогу, — предложил Герм. — Талир, смотри, чтобы я не задел… В общем, вы уже слышали?

— Слышали. Но как понять, и как поверить… — добавил Минакри с натугой, поднимая лестницу.

«И не заметили, как Герм один нёс её к автобусу? — подумал Джантар, с тревогой ожидая, не раздастся ли звук металлического удара. — И правильно ли, что сейчас отвязали? Хотя, если бы верёвка развязалась под тяжестью лестницы, оставленной висеть без опоры… Или кто-то включил свет, и увидел, что с чем она соединяет? А так — просто автобус. Ничей, случайный, оставленный неизвестно кем…»

— Всё, подняли, и сложили, — Лартаяу поставил лестницу где-то в комнате у стены. — Но что теперь дальше…

— А дальше так: автобус почти без горючего, сюда доехать едва хватило, — стал подводить итоги Донот. — Зато мы перекрыли им весь проход во дворе. И войти, чтобы отогнать куда-то на остатках горючего, можно только так, как вышли — и выводить со двора задним ходом, очень осторожно. Куда отогнать — вопрос особый, я в Керафе впервые… И ещё с собой: три пулемёта, чья-то одежда из больничного морга, чей-то портфель оттуда же, две кредитные карты, подобранные там прямо на полу — с которых уже расплачивались на заправочных станциях по дороге…

«Странно получается, — подумал Джантар, — Не собирались брать лестницу, а случайно взяли. И, как нарочно, так заехали — без лестницы пришлось бы прыгать с крыши автобуса…»

— Но мы не знали, что происходит, и сколь серьёзно, — продолжал Донот. — И что было думать — видя даже не бандитов, как в Моаралане, а именно произвол властей «по законам военного времени», с пропагандой, которая транслировалась по больнице? А теперь получается: сошёл с ума один чиновник, не так понял какой-то приказ, или вскрыл не тот пакет — и только? Да… а что там сейчас, когда это выяснилось — не сказали?

— Незаконные распоряжения местных властей уже отменили… — стал припоминать Тайлар. — Значит, видимо — всех возвращают по домам. Так, что ещё… Да, погибших как будто нет. Не знаю, как совместить с расстрелом, о котором говорите — но так сказали. Пострадавшим оказывается медицинская помощь, виновные будут найдены и наказаны… Формальная справедливость как будто восстанавливается. Но то, что вы рассказали…

— Значит, и тех не насмерть… Но всё равно, не надо о таком при открытой двери, — Фиар подошла к балкону. — Как она закрывается…

— В другую сторону, — Тайлар помог ей закрыть дверь. — И вы проехали целые сутки, не зная, что происходит? Под видом инфекционных больных и сопровождающего их врача? И вас хоть нигде не останавливали?

— Только раз, — ответил Донот. — И то по ошибке. Ещё повезло: один из двоих патрульных был каймирцем. Кажется, всё понял, но сумел скрыть от второго. А то бумаги у нас не очень надёжные…

— Какие бумаги? — не сразу понял Тайлар. — С которыми ехали как больные? Но как вам удалось?

— Там же, в больнице, в неразберихе, по имевшимся готовым образцам… — начал объяснять Донот. — Ты не представляешь,что творилось. Солдаты с пулемётами лезли в кабинеты, требовали удалять у больных хромосомы, ферменты, функциональные расстройства… А в обстановке безумия — сам принимаешь безумные решения. Сейчас и вспомнить страшно…

— Прямо ошалели, как нелюди, которым больше не надо изображать людей, — не смог скрыть своих чувств Итагаро. — Будто были уверены, что им позволено всё, отвечать ни за что не придётся. А сейчас говорят: просто кто-то один сошёл с ума? И все выполняли его распоряжения, не замечая неладного? Даже хватая среди ночи слепых, парализованных — и охраняя как пленных?

— То есть, достаточно одному сойти с ума — и сотни, тысячи без сомнений бросятся исполнять его приказы? — не выдержал и Джантар.

— Пусть даже это крупный руководитель — некому здраво оценить его состояние? — добавила Фиар. — Будто никто не предвидел такие случаи, а сам начальник — сверхчеловек, у которого в принципе невозможны расстройства психики?

— А как ты не могла доказать, что только хотела посмотреть на звёзды! — напомнил Лартаяу. — И в какую «подходящую семью» спровадили меня! Как им что-то объяснять…

— Но и тех — тысячи! — попытался возразить Минакри. — И у всех… по крайней мере, большинства — семьи, родители! А кому под 30 — возможно, и свои дети… И вдруг их хватают, куда-то свозят, обращаются даже не как с пленными — а будто это смертники, рабы, отходы общества, которых не защищают законы! Да и с остальными можно не очень церемониться: пускать газ в жилой дом, стрелять по двери подъезда! А этих вообще заставили раздеться на осмотре — и так, голыми, везли по городу, и за город… И теперь всем просто скажут: извините, ошиблись, не поняли, что один человек сошёл с ума?

— Но и общество подготовлено, — напомнил Итагаро. — Всего на всех не хватит, будьте готовы решать, кто лишний! Но здоровый взрослый нищий — жертва, а больной ребёнок — враг! Вот и срабатывают уже архаичные программы психики! А сумасшествие кого-то одного — лишь как триггер, детонатор, спусковой крючок…

«Точно, — подумал Джантар. — А я сразу не понял. Да, только детонатор…»

— И что ещё сказали, — стал припоминать Тайлар. — Подождите, как звучало… Что «отдельные граждане, не разобравшись в ситуации, сами предприняли неадекватные действия в отношении тех, кто только выполняли приказ»…

— Что я говорил! — гневно воскликнул Итагаро. — Им всё можно, и они всегда вывернутся: выполняли приказ! Неважно, кому и чего это могло стоить! Кто претендует на особенное, всегда неправ: здоровым, «физически развитым» не хватает, а тут ещё он… Так теперь вся Лоруана будет знать эти события! И мы — в числе «неадекватно среагировавших»?

— Вот именно! — спохватилась Фиар. — Кто мы теперь: если бежали оттуда, где ничего серьёзного не произошло?

— Да, небольшая ошибка, — продолжал Итагаро. — В которой, тем более, уже разобрались. Неважно, кто что должен был подумать, чем реально рисковал…

— Но нам надо заново оценить ситуацию, — ответила Фиар. — Что же получается…

— Подождите, а верно ли мы всё поняли? — усомнился Ратона. — Возможно ли: из-за сумасшествия одного человека…

— Так объявили, — ещё раз подтвердил Тайлар. — И мне трудно поверить, но я так слышал…

— И значит, бежать нам было не от чего, — продолжала Фиар. — А мы угнали автобус, заслали в компьютерную сеть ложное извещение об особо опасной инфекции — кстати, с реально не существующим диагнозом, подвезли неизвестно кого в чужой военной форме и с оружием — да ещё часть оружия привезли сюда с собой. Ну, а одежда и портфель из морга, кредитные карты, подобранные в больнице, и авария на дороге, мимо которой фактически проехали — уже так, мелочь… Да, извещение! — спохватилась Фиар. — В нём наши настоящие имена! О чём ты думал, Донот? Нельзя было иначе?

— Чтобы нас же больше нигде не искали! Правда, и с именами — сложнее… Я и себя включил в список зараженных — а как врач, сопровождающий их, указан Гиял Риеф. Мой дальний родственник, ныне покойный, — после короткой паузы объяснил Донот. — Действительно учился в мединституте, но не окончил.… Я и назвался его именем. А моим в случае чего пришлось бы назваться Джантару — его, как жителя Керафа, в списке нет. Хотя чем это меняет общую ситуацию…

— Тем, что всё хоть никак не связано со мной, — ответил Джантар. — И здесь нас искать не должны бы. Но странно, что и слышу об этом только здесь…

— Забыл предупредить, — признался Донот. — Сами понимаете, стресс. Хотя то, от чего зависит наша безопасность, нам нельзя путать. Правда, как же это я… А тех — вовсе не указал, хотя они мне называли себя. И их имён уже не помню… Нет, но что дальше? Если здесь нас как бы нет, мы на пути в Алаофу — а те где-то рассказывают, что кто-то вёз их в автобусе…

Но больше Донот ничего не успел сказать — он умолк и прислушался. А спустя мгновение Джантар и сам услышал щелчок открываемого дверного замка.

— Но… Кто это может быть? — в испуге вырвалось у него (почему-то не сразу вспомнившего, что сказал Тайлар об отсутствии дома родите лей. Прорвался страх ожидания, которым полны были эти дни)…

— Думаю, кто-то из родителей, — тоже, однако, встревожился Тайлар. — Хотя подожди… Я уже не уверен…

— Тайлар, это ты? — услышав голос матери, Джантар вздохнул с облегчением. — Тайлар, ты не спишь? Тогда скажи сразу: ты сейчас смотрел программу новостей?

— Смотрел… — ответил Тайлар. — Только поверить трудно. Кто-то один сошёл с ума, и из-за этого…

— Уже знаешь… Да, так сказали. Мобилизация части гражданского населения, выявление каких-то «уклоняющихся»… А мы оставили там Джантара… И он иногда предвидит события — а тут опасности не почувствовал. Что с ним, как он там? Не знаю, что и думать…

— Наверно, не чувствовал реальной опасности лично для себя, — предположил Тайлар. — Потому что… Как тебе сказать… Он — здесь, дома. И не один, вместе со всеми…

— Но как… — вырвалось от удивления у Таюльме Фаярхай. — Откуда… Каким образом… И… все здесь?

— Все здесь, — подтвердил Тайлар. — Давай не включать свет — не знаю, как у Талира со зрением…

— Это у меня не до такой степени, — ответил Талир. — Только при ярком дневном свете. Но если у вас особенно мощные лампы…

— Думаю, так достаточно, — Тайлар, щёлкнул переключателем, и комната озарилась слабым светом, падающим вдоль стены на пол. Хотя так лишь стена и оказалась частично освещённой, в самой комнате лишь едва рассеялся мрак. — Люстры у нас действительно яркие — да ещё там во дворе автобус, и не нужно, чтобы он стал виден…

— И где ты, Джантар? — раздался совсем близко встревоженный голос матери. — Я тебя не вижу… Подождите, какой ещё автобус?

— Я здесь, — чуть повернулся Джантар, и рука матери, коснувшись, несильно сжала его руку. — А автобус… Стоит во дворе. На нём мы сюда приехали.

— Но откуда он у вас? — рука матери легла на его плечо, и они повернулись друг к другу лицом, хотя в темноте и едва видели друг друга. — И как оттуда выбрались?

— Автобус пришлось угнать… Но всё было похоже на настоящую войну, — не дожидаясь реакции матери, поспешно добавил Джантар. — Ночная облава, стрельба по мирным людям, в подъезд жилого дома пустили газ… Издевательства над пленными, даже — расстрел самих солдат, которые кого-то упустили… Правда, я не всё видел и слышал сам — почти весь день скрывался в подвале у Фиар, но у меня там были видения происходящего снаружи… То есть, сперва там укрылись вчетвером — я, Герм, Фиар и Лартаяу — а к утру, добрались ещё Итагаро, Талир и Минакри, и подтвердили: насчёт облавы, газов, стрельбы… А Ратона и Донот сразу уйти не смогли, оказались на каком-то медосмотре — и оттуда им удалось добраться до нас только к вечеру. Бежали вместе с другими задержанными, и там же в больнице сумели ещё подделать кое-какие медицинские документы — а те, другие, разоружили четверых солдат, надели их форму — и так, под видом конвоя инфекционных больных, мы вырвались из города… — как можно короче объяснил всё случившееся Джантар. — А что было делать: хватали как раз особорежимников, и вообще всех, кто не прошёл эти лагеря и отработки, если им нет 30-ти, не исключая явных инвалидов… Это в новостях не сказали, верно?

— Нет… И вы всё это видели? И… с вами — ещё кто-то? Ну, те, другие?

— Нет, вышли по дороге, — ответил Джантар. — Им всем надо было в ближайшие города. Да мы особенно не спрашивали, кто они, откуда…

— Подожди… — вдруг особенно встревожилась Таюльме Фаярхай. — Так это… тоже из-за вас? Нет, не может быть…

— Что «это»? — Джантар едва не вздрогнув: так изменились интонации голоса матери. — О чём ты сейчас?

— Так кто-то из наших врачей слышал в иностранной передаче: будто, по непроверенным данным — из Тисаюма бежала группа особо опасных инфекционных больных! Или их везли в Алаофу, в Институт особо опасных инфекций — а они исчезли по дороге, и на поиск брошены дополнительные наряды полиции по всей трассе от Тисаюма до Алаофы… И — может быть из-за вас? Это вас так ищут? И что за диагноз указали?

— «Болезнь святого натрия», — ответил Донот. — Только чтобы выпустили из города. Чтобы неспециалисту казалось убедительным, а специалист сразу понял: абсурд… А что такое?

— А то, что вы, видимо, послали извещение, которое дошло до самой Алаофы, — потрясённо произнесла Таюльме Фаярхай. — И там его не смогли отличить от настоящего. Зачем вы назвали этот диагноз… Что вы наделали…

— Но почему? — чуть не в крике вырвалось у Джантара. — Если эта болезнь — миф, её нет на самом деле?

— Какой миф, она действительно была в древности… — как удар грома, прозвучал для него ответ матери. — И мы изучали в институте её симптомы, насколько они известны по древним хроникам… Воспалительное разрастание сосудистой ткани в разных частях тела, большие участки кожи становятся красными, потом — фиолетовыми, с последующим стойким уплотнением… Я, что, никогда тебе не говорила?

— Почему же это теперь мистическая тайна? — едва не сорвался на крик и голос Ратоны. — Из тех, о каких в печати спорят: миф или реальность? Мы и сочли возможным воспользоваться таким «мифом»!

— И то правда, — горестно согласилась Таюльме Фаярхай. — Откуда вам было знать, что мы изучали в мединституте болезнь, известную вам как миф… Хотя она просто исчезла сама собой, уже двести лет не наблюдалась… Но мы всё равно изучали — как и все поколения студентов-медиков за эти годы. Только это мало кто знает…

— Подожди, а… больше та иностранная радиостанция ничего не сказала? — сам не зная почему, спросил Джантар. — Например: кто конкретно сошёл с ума, на какой почве, какой именно приказ отдал?

— Было что-то и об этом… Подожди, Джантар, вспомню… Будто этот крупный военный чиновник, его точно не назвали — вообразил, что кто-то проник в секретный компьютерный архив, добыл какие-то сведения… И что скорее всего это сделали… как же было сказано… «дети, не обучающиеся в школе на постоянной основе» — то есть такие, как вы. И потому — будто бы надо начинать мобилизацию мирных граждан, как солдат на войну…

— И… действительно кто-то куда-то проник? — у Джантара словно что-то оборвалось внутри. Буквально только что они уже не были виновны в случившемся…

— Так это же «по непроверенным данным». Как они умеют: пустить такое в эфир даже без комментариев… И я не сама слышала, мне рассказали…

— Но это не может быть та запись… — едва ли не полубессознательно вырвалось у Джантара, и он понял: придётся сразу объяснять остальное.

— Какая запись? — с тревогой спросила Таюльме Фаярхай. — Джантар, ты ещё что-то знаешь? Или о чём-то догадываешься? Может быть, тогда скажи, чтобы и я знала…

— Но не думаешь же ты, что мы выкрали военные секреты! — голос Джантара вновь чуть не сорвался на крик. — Да, как раз накануне перезаписывали одну кассету. Но на ней оказался просто очень странный фильм: сначала кажется, что документальный, потом можно принять за научную фантастику, к концу — явное отсутствие логики событий, в общем просто абсурд. И ни в какой секретный, охраняемый архив для этого точно не входили…

— А откуда кассета? — ещё больше встревожилась Таюльме Фаярхай. — И всё-таки что на ней?

— Да как будто должны были быть документальные материалы об экспедиции на Западный континент, — Джантару показалось: он бросился в признание, как в омут. — Понимаешь, у нас там в первый же день… ну, когда вы пошли вперёд, а мы остались делать ту съёмку — возник разговор об этом. И не просто так — в связи с общей ситуацией… А потом узнали: в Тисаюме, в одном заброшенном полуразрушенном сооружении (Джантар не решился сказать «подземелье») есть случайно оставшийся выход какой-то компьютерной линии, к которому может подключиться кто угодно — и некоторые даже записывали оттуда фильмы. И ни у кого потом не было неприятностей. Вот и мы решили, по крайней мере, проверить — а если повезёт, сразу что-то записать. Но эта линия была точно неохраняемой…

— Будто мало тебе той стройки, Джантар… Хотя что я говорю, — спохватилась Таюльме Фаярхай. — Понимаю, вы это сделали не просто так, и даже — не как обычные дети. И ты не хотел ничего плохого… Тукар Саум, — в душе у Джантара что-то дрогнуло, от его прежнего имени (и он понял: это сказано не просто так, а как человеку, достаточно постигшему сложность жизни, чтобы не осуждать себя за случившееся). — Но что делать теперь: если правда, что вас уже ищут, если это тот секретный архив… Трудно сразу собраться с мыслями… Где хоть сама кассета?

— Два экземпляра у нас с собой, — ответил Итагаро. — И даже есть третий — дома у Герма. Сперва думали, записали что-то исключительное, вот при первом просмотре и поставили две кассеты на перезапись…

— Но не будем же смотреть прямо сейчас, — попытался возразить Лартаяу. — Когда автобус стоит во дворе, а у нас тут — три пулемёта, одежда и портфель из морга, две неизвестно чьи кредитные карты, эти документы на нас как заразных больных — которых ищут по всем дорогам… А мы будем крутить эту длинную запись?

— И в это же время думать, что делать, — ответила Фиар. — А заодно, если есть свободная кассета, сделаем ещё копию. На всякий случай — даже не знаю, какой…

— Так я прямо сейчас поставлю! — поддержал эту мысль Тайлар, что-то быстро доставая в соседней комнате. — У меня и кассета свободная есть…

— А бабушка ещё ничего не знает? — спохватился Джантар. — Или разберёмся сами, чтобы её не будить…

— Нет, почему же? — донёсся голос бабушки Джантара из её комнаты. — Я не сплю, и всё слышала. Сейчас выйду к вам… И вы все здесь? Итагаро, Фиар, и остальные, о ком я только слышала от Джантара? И это так нам придётся познакомиться?..

— Подожди, Джантар… Ты говоришь — фильмы? Но как и откуда их можно записать? — запоздалое удивление матери напомнило Джантару их собственные первоначальные сомнения. — И что это вообще: компьютерная сеть или видеоархив?

— Вот и мы сразу не поняли. Просто услышали, как это делают другие, решили попробовать сами — и удалось. И тем, другим, говорю же, сколько раз сходило без последствий…

— И не подумали: что за техника позволяет делать такое, кому она принадлежит? Хотя, если — забытая линия, которой кто-то не раз так пользовался… Не понимаю…

— И у меня как раз были предчувствия: всё пройдёт успешно, — признался Джантар. — И даже видение, как возвращаемся оттуда со своим терминалом… Да, там так и делается: видеомагнитофон подключают через терминал. Взяв всё с собой, а то на месте — только розетка в стене… И формально как будто удалось — не считая содержания самой записи! Получилось — как злая насмешка. Хотя сразу этой записью можно увлечься — но потом, как поймёшь, что это такое…

— Что ж, давайте, посмотрим вместе, а тогда будем делать выводы. Тайлар уже все подготовил… Или как там, Тайлар?

— Уже почти готово, — ответил Тайлар. — Можем начать и просмотр, и перезапись. Хотя не уверен, правильно ли, что сейчас займёмся этим…

«И я не уверен, — подумал Джантар. — Не делаем ли снова ошибки? Хотя будем думать уже во время просмотра. А заодно что-то и обсудим вслух, расскажем подробнее — пользуясь, что много беззвучных кадров. Итак, пока все вместе смотрим запись ещё раз…»

23. Разрыв судьбы

— И этим заканчивается, — сказал Джантар, едва после короткого мелькания неразборчивых эмблем изображение исчезло. — Больше в записи ничего нет…

— И что вы об этом думаете? — в голосе матери Джантар ощутил потрясение увиденным.

— Плод чьего-то больного воображения, — ответил Джантар. — Начинается с настоящих документальных кадров, рассказов о чём-то реальных людей — хотя самих рассказов не слышно, нет звука… А дальше уже актёры — которых при таком качестве изображения не отличить от участников экспедиции — разыгрывают странную выдуманную историю с нелепым концом. Не говоря уж, возможны ли членистые такого размера. Никакой серьёзной тайны тут нет…

«Вот именно… — после этих своих слов сообразил Джантар. — Затем и нужно такое качество изображения. Как cразу не поняли…»

— И за этим вы пошли ночью в подземелье на окраине города… (Пока смотрели запись, Джантар успел признаться и в этом.) Нет, но чтобы из-за этого же — всё остальное? Не может быть. Что-то не то…

— Да, но я говорил: меня будто подтолкнуло ко всему этому, — напомнил Джантар. — Вернее, нас всех. Предчувствия, видения, уверенность в правоте своего дела…. А теперь не знаю, что и думать — если вот что в итоге. И тут же какой-то чиновник решил, что подростки проникли в секретный архив… Так прямо и сказали? — переспросил Джантар, словно надеясь услышать ещё хоть какую-то спасительную подробность.

— Знать бы всё это тогда — сразу бы переспросила… — вздохнула Таюльме Фаярхай. — Но до того ли было: после самих этих сообщений, после такой операции… И что хоть за линия, куда идёт?

— Наверно, в своего рода архив патологии творчества, — ответила Фиар. — Собрание видеоматериалов, созданных сумасшедшими. Так мы потом поняли…

— И как было всерьёз думать, что забытая линия ведёт в секретный архив? — добавил Джантар. — И ею сколько раз пользовались другие…

— А если кто-то действительно проник в секретный архив той же ночью? — предположил Итагаро. — Случайное совпадение?

«А… может быть! — ошеломлённо понял Джантар на фоне молчания, повисшего в комнате. — Тоже не думали…»

— Давайте думать, что делать нам, — напомнил Ратона. — С пулемётами, автобусом, и прочим. Тем более, переполошили серьёзные инстанции «болезнью святого натрия» — а у меня следы от аллергии, и если их увидят… И не скрыть ничем: аллергия как раз на ткань…

— И такие дети, с такими проблемами — должны куда-то бежать, скрываться… — со вздохом ответила бабушка. — Через столько лет после войны, которая казалась последней — опять то же самое…

— А тут и войной не оправдаешься, — добавила Фиар. — Формально как будто мир, ничего чрезвычайного. Отдельные эксцессы на фоне общего нагнетания безнадёжности… Никто не рисковал жизнью, не бежал из плена, района боевых действий или беспорядков, не имел права брать трофеи, пользоваться первыми попавшимися документами, чтобы спасти себя и других…

— Как и тогда: формально никто не подлежал кровной мести по законам, действующим далеко отсюда, — напомнил Джантар. — Но власть должна была доказать это бандитам почти на равных… А теперь тут во дворе стоит автобус, формально угнанный из Тисаюма…

— Ни из чего не следует, что нами, — ответил Донот. — Тебя нет в списке зараженных. Там — восемь больных и врач, который их сопровождает. И ничьё имя не указывает на Кераф…

— И откуда мы знаем, что сейчас в Тисаюме на самом деле? — добавил Итагаро. — Это только сказали, что во всём разобрались, но сравните: много ли правды говорили в первые дни о Моаралане? И многие ли верно представляли ситуацию из тех сообщений? Другое дело — связаться бы с родителями. Конечно, не из квартиры Джантара, и не среди ночи…

— И что и как говорить, чтобы ещё не было подслушано и взято на контроль? — переспросила Фиар. — А то и в мирное время — странности с этим бывают. И для себя спецслужбы всё равно поймут: кто-то делает вызов в не совсем мирный город…

— Я тоже знаю, — подтвердил Итагаро. — Человек делает личный вызов кому-то на работу — а регистрируется как вызов в особое, режимное учреждение! Им надо оправдать своё существование в современности — вот и цепляются к чему попало! И не забудьте, где в самом деле работают родители: мои, Талира, Донота…

— И как мы, получается, подвели ещё их, — ответила Фиар. — Не говоря о наших собственных биографиях. Таких, что ещё хоть раз ошибиться… А тут уже вопрос: кто «лишние», куда их девать — в масштабе всей планеты…

— Давайте что-то решать! — не дал ей договорить Лартаяу. — И выводить автобус быстро, пока темно! Ночи сейчас короткие…

— Но куда? — переспросил Донот. — Я не знаю города… Джантар, что ты предложишь?

— Сразу не могу сообразить, — признался Джантар. — Недалеко есть школьная спортплощадка, но там сразу найдут… Зато можно выбраться через верх по спортивным сооружениям. Но остальное…

— Одежду и портфель я бы отправил по почте обратно в морг, — предложил Донот. — С приложением анонимных объяснений… Только, конечно, не из Керафа. А пулемёты… Не оставлять же в автобусе…

— Сейчас главное: мы сами официально числимся заразными больными. Вот о чём надо подумать, — возразила Фиар.

— А автобус — с тисаюмским номером! — спохватился Лартаяу. — Надо снять номерные знаки! Прямо там, на спортплощадке! Пусть будет ничей автобус, ниоткуда!

— А тот же номер краской по борту? — напомнил Итагаро. — Есть у нас реальная возможность его перекрашивать?

— Тогда, в войну, было проще, — сказала бабушка. — Никаких номеров краской по борту. И мы в партизанском отряде просто меняли таблички…

— Мальчики, а правда! — сообразила Фиар. — Из-за этой «болезни святого натрия» будут искать автобус с тисаюмским номером! И если найдут прямо здесь — или хоть где-то в Керафе…

— Подожди, — Талир подошёл к балконной двери. — Я что-то слышу…

В наступившей тишине, озарённой лишь серым светом экрана (кассета продолжала перематываться), он, осторожно приоткрыв дверь, выглянул наружу. И тут же со двора в комнату ворвался звук мотора — и почти сразу резко, как выстрел, хлопнула дверца. Джантар вздрогнул всем телом. И пусть он в первые мгновения не мог поверить в случившееся — умом, кажется, сразу понял всё…

— Поздно… — прокатился сквозь тишину комнаты шёпот Фиар. — Не успели…

— Смотри, а номер дисоемский, — донеслось со двора по-лоруански, грубым и резким мужским голосом. — Вот же автобус, который мы ищем!

— Но закрыт, — неуверенно возразил другой голос. — И внутри никого…

— А что это ещё может быть? — ответил первый. — Сам подумай: откуда тут взяться автобусу с таким номером? Точно тот самый! В нём их везли!

— И где они? — переспросил в ответ третий голос. — А им было никак не выйти: видите, как стоит? И верхние люки закрыты… Нет, знаете, не хочу я с этой мистикой связываться. Просто колдовство какое-то…

— Люк потом сам закрылся… — шёпотом вырвалось у Джантара. — Под собственной тяжестью…

— А может, они от этой болезни просто бесследно исчезают? — предположил первый голос. — Растворяются в воздухе, и всё?

— А может, попрятались под сиденьями, и не видно? — возразил второй. — Хотя самим лезть внутрь я бы не рисковал… Что будем делать? Самим буксировать — или пусть санитарная служба разбирается?

— Им в любом случае сообщить придётся, — распорядился третий (должно быть, главный среди них). — И вызвать подкрепление, чтобы всё тут оцепили! Не просто так он оставлен. И я не знаю, как вышли — но они где-то здесь…

— Вы слышали? — едва не налетев на колонну с ещё равномерно сереющим экраном, рванулся назад в комнату Талир. — Всё поняли? Что будем делать? Лишней минуты нет!

— Бежать, конечно! — Итагаро вмиг оказался на ногах, держа мешок с пулемётами.

— Подождите, куда? — спросила Таюльме Фаярхай. — Может быть, ещё можно всё объяснить, уладить…

Однако решение пришло мгновенно.

— В Чхаино-Тмефанхию! — вырвалось у Джантара будто негромко, но словно оглушив его самого. И в нём опять что-то оборвалось, и он понял: да, с самого начала всё шло к этому, иного выхода не осталось. — Да, в Чхаино-Тмефанхию… — повторил он спустя мгновение глухой тишины. — А кассеты пока спрячьте. Они — доказательство того, за что нас преследовали. За какой бред…

— Правильно, Джантар! — согласился Итагаро (хотя казалось, поражён был и сам). — Вы же видите: эта страна — не для больных детей, детей-экстрасенсов… вообще не для детей! Лишь для здоровых и тупых взрослых, которым по силам в очередной раз терпеть издевательства, установленные законом! Но и не вечно же терпеть, и… — он запнулся, словно ещё не освоившись с собственной решимостью, — кто-то должен дать всему этому бой! Так пусть этими кем-то будем мы! А само бегство… Мы — не обычные дети, нас так просто не возьмут! Но уходить надо сразу, а то будут здесь…

— Наверно, вы правы, — решилась Таюльме Фаярхай. — Вам надо уходить. А нам они ничего не сделают. Ищут вас — а мы скажем: вас тут не было. Но главное: не теряйте друг друга из виду, держитесь вместе…

— А кредитные карты? — спохватилась бабушка. — Могут быть уже в розыске! Нужны другие! Таюльме, скорее найди их… А эти… Оставьте где-то по дороге, для ложного следа…

«Вот как бывает на самом деле, — пронеслось сквозь застывшее свёрнутой пружиной напряжение. — Никаких клятв, громких слов. Просто некогда…»

— … Возьми, — Тайлар вложил в ладонь Джантара ручку тяжёлой сумки. — Тут всё: и съестные припасы на первое время, и кредитные карты. Документов, сам понимаешь, никаких…

«И опять в неизвестность… Уже — через границу, и без документов. И это… я, не помышлявший о конфликте с законом! Как просто рвётся ткань судьбы…»

— И рубашку не забудь, Джантар, — руки матери накинули рубашку ему на плечи. И даже не до того было, чтобы вспоминать: свою оставил в Тисаюме, дома у Лартаяу — а это, кажется, рубашка Тайлара…

— Всё, мальчики, уходим, — торопливо прошептала Фиар. — Долго прощаться некогда, они вот-вот будут здесь…

— Как только сможем, дадим о себе знать, — Джантар лишь на мгновение обернулся у двери, переглянувшись с матерью, бабушкой, Тайларом. — Сам не могу поверить, что всё это наяву, но надо уходить…

В оглушённой нереальности он прошёл через всю квартиру, вышел на лестничную площадку — и быстро, почти бегом стал спускаться за остальными (вдруг поняв: даже сам вид знакомого с ранних лет подъезда — казался едва ли не потусторонним остатком чего-то прежнего, уже отделённого некой гранью). Руку оттягивала тяжёлая сумка, рубашку, накинутую на плечи, то и дело приходилось поправлять другой рукой — но он как-то не замечал этого… И лишь когда, уж выйдя на тёмную и как будто пустынную ночную улицу (напомнившую ему и кошмар в Кильтуме, и то, чем он оказался впоследствии), он, обернулся и увидел во мраке стену своего дома с едва чернеющими прямоугольниками окон — до него вдруг дошло, что и за какой гранью теперь для него остаётся. Ведь уже он уходил из родного дома — в неизвестность…

— Теперь куда? — вернул его к реальности шёпот Талира.

— Сюда, — как-то рефлекторно указал Джантар в едва заметный проход между домами по противоположной стороне. — Через двор, и там на соседнюю улицу. А ты смотри на дорогу, предупреди, если что… Как, их ещё нет? Нас не видят?

— Как будто нет, — ответил Талир, бросив быстрый взгляд влево. — Давайте скорее.

Они быстро перешли ещё пустынную, почти скрытую тенью деревьев от света как раз вспыхнувших фонарей улицу (Джантар, вздрогнув, с опозданием обернулся в обе стороны, но не увидел ни приближающихся фар, ни случайных ночных прохожих) — и оказались в тёмном дворе напротив. Здесь одно из окон было ярко освещено, и откуда-то сверху доносились громкие голоса, что-то говорившие по-уиртэклэдски — из-за чего Джантару захотелось прижаться к самой стене, и так идти дальше (хотя свет падал во двор далеко в стороне, а проход у самого дома, где шли, и так был в тени)… Но, пройдя этот двор (обошлось без предупреждений Талира о препятствиях по дороге), они вдруг оказались на открытом участке, под ярким светом совсем близкого фонаря — и, поспешно обогнув выступ глухой стены, ограждавшей территорию небольшого транспортного предприятия, вышли на соседнюю улицу (она и называлась Транспортная), почти погружённую во мрак.

— А теперь налево, — шёпотом предложил Итагаро. — Я эту дорогу ещё помню. Там длинный спуск к городскому парку — а в парке, надеюсь, искать не станут. Если что-то не изменилось…

— Нет, всё как было, — ответил Джантар (и голос, глухой, сдавленный — испугал в первый момент его самого). — Два квартала по этой улице, во двор ещё одного дома, и оттуда через улицу — в парк…

— Но надо решить, куда идём, — совсем тихо напомнила Фиар. — Как будем выбираться из Керафа, и вообще…

— Пока, наверно, к рельсовой дороге, — предложил Талир. — А дальше смотря по обстоятельствам. Давайте не терять времени. Дорога ровная, препятствий нет, можно идти быстрее…

Джантар прибавил шаг, полагаясь на ночное зрение Талира — хотя сам лишь едва видел остальных, скорее ощущая их присутствие и расположение в этой темноте по каким-то другим, косвенным признакам; и даже больше угадывал по памяти, чем видел своими глазами, саму эту узкую улицу с одноэтажными домами в глухой тени деревьев, где лишь ещё далеко впереди слабым пятном света виднелся выход на перекрёсток, указывая направление; а там, за перекрёстком, ещё такой же длинный тёмный квартал обрывался затем во двор многоэтажного дома; откуда — через широкую и наверняка ярко освещённую улицу (носившую имя Кириолы Диароанги — участника боёв за освобождение Керафа в 7783 году), дальнейший путь лежал в городской парк; и затем, как предложил Талира — через центр города к вокзалу рельсовой дороги… Но правильно ли было это решение?..

«И это наяву? — тревожно пульсировала мысль, мешая Джантару вслушиваться в окружающий мрак (хотя в нём что-то и вздрагивало от далёкого шороха автомобильных шин). — И мы решились на такое? Не военные, подпольщики, разведчики — а мирные, не очень здоровые дети? Хотя таких кто-то и считает врагами. Уверенный, что сам достоин мира и комфорта…»

— Но хорошо ли подумали, на что вообще идём? — вдруг усомнился Итагаро. — Хотя помогло нам — как решение момента, но… Через всю Лоруану, с севера на юг, в Чхаино-Тмефанхию… Когда можно просто укрыться в Тисаюме…

— На нелегальном положении, числясь заразными больными, — напомнил Ратона. — Или, если надеешься дать всему задний ход — как объяснишь, почему мы ими числились?

— И что с кассетой? — добавил Донот. — А из Чхаино-Тмефанхии можно представить её… сами понимаете, на каком уровне…

— Страшно подумать, во что уже ввязываемся, — признался Лартаяу. — Но разве можем иначе? Теперь, после всего, что случилось?..

— …Внимание! Дом и стройка окружены! — раздавшийся далеко позади голос из мегафона отдался содроганием во всём теле Джантара. — Предлагаем всем особо опасным инфекционным больным, находящимся в доме или на стройке, выйти и добровольно сдаться! В противном случае через пять минут будут высланы специальные команды для обыска дома и стройки!..

— Мальчики, вот вам и ответ, — прошептала Фиар. — Уже нет пути назад…

— И вот вам счастливая мысль, — добавил Донот. — Выдать себя за инфекционных больных…

— И мифическая инфекция, — добавил и Ратона. — Хотя действительно в газетах спорят: не результат ли ошибки переводчиков, переписчиков? Кто мог знать, что её изучают в мединститутах…

— Так одни и попадаются на то, что как бы со знанием дела утверждают другие, — печально согласилась Фиар. — Узкое образование, узкие специальности. А потом ничего не докажешь…

— …Повторяю ещё раз: предлагаем вам сдаться добровольно! — повторил далёкий голос, усиленный мегафоном.

— И что теперь будет… Там же некому выйти и сдаться! А мы и лестницу там оставили, — вдруг вспомнил Джантар. — И две из уже четырёх кассет: старую и новую… Успеют ли они их спрятать?

— И никто уже не поймёт, что всё это чушь? — прошептал Ратона. — Я имею в виду инфекцию… И нельзя заслать в сеть что-то вопреки этому?

— Значит, вы очень убедительно кого-то обманули, — ответила Фиар. — Хотя странно: полицейский на дороге что-то заподозрил, а врачи в Алаофе — нет. Попробуй пойми эти парадоксы бюрократии… Но подумать об этом надо: не вечно же числиться заразными…

— Но хоть тут газ не применят? — вырвалась у Джантара тревожная мысль.

— Нет, как будто всё по закону, — без уверенности ответил Итагаро. — А там… Страшно вспомнить: как взбесившиеся звери. И не враги же были перед ними…

— Мальчики, не надо сейчас, — сказала Фиар. — Уже подходим к перекрёстку…

Дальше до перекрёстка все шли в молчании. И вдалеке, как ни напрягал слух Джантар — не раздавалось никаких звуков… Но вот они достигли границы света и тени — и Фиар, сделав всем знак остановиться, прошла чуть дальше и выглянула за угол.

— Никого, — прошептала она, обернувшись. — Быстро идём дальше…

Джантар не заметил, как они прошли короткий освещённый участок на перекрёстке двух узких улиц — вслушиваясь в происходящее вдалеке, вернее, пытаясь уловить хоть какие-то звуки оттуда. А звуки были слабыми, неопределёнными (ещё, возможно, скрадывались не столько расстоянием, сколько густыми кронами деревьев): как будто хлопали дверцы автомобилей, раздавались уже не усиленные мегафонами голоса — но хоть никто не стрелял, не угрожал, силой не рвался в дом… И слишком сосредоточиваться на этих далёких звуках было нельзя: впереди уже не было света, который указывал бы путь, улица выходила прямо в тёмный двор, и ориентироваться оставалось по неровной зубчатой полоске серого пасмурного неба между деревьями (которая местами вовсе пропадала, заставляя Джантара невольно ускорять шаг, чтобы не потерять направление в темноте). И здесь тоже шли молча — пока эта полоска над головами не оборвалась ровным прямым краем здания, и тут Талир наконец прошептал:

— Теперь как? Направо?

— Да, и через улицу сразу в парк, — подтвердил Джантар.

— Но надо держаться друг за друга, — предупредил Талир. — Для вас, как я понимаю, совсем темно…

Он помог Джантару положить руку себе на плечо, а сзади ещё кто-то (кажется, Герм) так же положил руку на плечо Джантара — и они двинулись медленно, осторожно, повторяя за Талиром все повороты дороги, причину которых Джантар не мог понять: ведь шли по асфальту у самого дома, а не через сложное переплетение грунтовых тропинок во дворе, где вправду было много препятствий, но куда Талир и не повёл бы их в темноте… Или и здесь были препятствия: скорее всего, оставленные на ночь автомобили? А мысли Джантара всё возвращались к тому, что могло происходить дома; и издалека по-прежнему доносился неясный шум — но не мог же он настроиться прямо здесь, на ходу…

Но вот они подошли к углу дома — за которым открывался выход на ярко освещённую, широкую улицу Диароанги. Теперь надо было перейти её, чтобы углубиться в городской парк — и, пройдя в свете редких фонарей по аллеям, достичь центра города…

— Подождите, кто-то едет, — у самого угла дома Фиар снова, разомкнув цепь, вышла вперёд и прислушалась. Джантар тоже услышал приближающийся шорох колёс и рокот двигателя.

— Это не полиция, — неуверенно предположил Итагаро. — И автомобиль, похоже, всего один. Сейчас увидим…

Джантар почему-то ждал автомобиля с правой стороны — и у него даже на миг закружилась голова, когда грузовик неожиданно выскочил слева, и быстро пронёсся по видимому между домами отрезку улицы. Впрочем, головокружение быстро прошло…

— Теперь через тротуар, под деревья, — прошептал Итагаро. — И если там никого, сразу через дорогу в парк…

Одной короткой перебежкой они преодолели освещённый тротуар — и, укрывшись в тени деревьев, стали оглядываться по сторонам. Но тротуар и мостовая в пределах видимости как будто были пусты.

— Никого, — решил Итагаро. — Быстро вперёд…

Как и ожидал Джантар, мостовая не была полностью перекрыта тенью, и они вновь на несколько мгновений оказались в свете фонарей. И лишь в тёмной аллее парка, куда они будто нырнули из этого яркого света, Джантар почувствовал себя относительно увереннее. И понял, как вовремя успели перебежать улицу: почти сразу неподалёку вновь раздался приближающийся шорох шин…

— Теперь… как-то по диагонали через парк, в центр города, — прошептал Итагаро. — Хотя не все аллеи прямые, но приблизительно будем держать направление…

— И уже надо быть наготове, — предупредила Фиар. — Насчёт возможного присутствия людей, техники…

— Кажется, никого, — спустя несколько мгновений ответил Герм. — По крайней мере, вблизи. Пойдём…

Дальше снова двинулись в молчании. Джантар едва узнавал знакомые по дневному виду аллеи парка — которые сейчас словно тонули в разлившейся повсюду тьме, кое-где вырываясь из неё слабыми пятнами света. Однако Талир уверено вёл всех вперёд — и Джантар, ориентируясь по лишь временами едва заметным силуэтам идущих впереди, продолжал осторожно следовать за ними, стараясь не отстать (но и опасаясь упасть, споткнувшись о бордюр). И даже здесь он продолжал прислушиваться к происходящему вокруг, и к своему ощущению ситуации — но и вдалеке, и вблизи было как будто тихо, и собственная интуиция не давала знать о какой-то реальной опасности. Лишь смутное чувство отдалённой угрозы — продолжало бороться в глубинах сознания с чувством нереальной бредовости происходящего…

— Здесь лестница, — вдруг шёпотом предупредил Талир (и Джантар удивился: как сам мог забыть о ней. — Восемь ступенек. Нет, девять… Но можно обойти справа: там пологий подъём — и дальше налево, вдоль стены… Стену хоть немного видите?

— Скорее знаю, что она там есть, — признался Джантар. — И дальше в стене проём другой лестницы, в верхнюю часть парка, но нам туда не надо. Надо — прямо, но там дальше опять начнётся стена. И всё это в темноте…

— Что делать, пойдём там, — ответил Талир. — Держась правой рукой за стену. Будет проём — скажу…

Джантар перенёс в левую руку сумку, которую раньше держал правой (а правую сообразил наконец продеть в рукав рубашки, до тех пop лишь наброшенной на плечи) — и снова двинулся за Талиром, то и дело бросая взгляд влево, где между деревьями виднелись как бы отдельные рваные клочья неба, и лишь вдалеке трава и кусы слабо рассеивали свет фонарей: ему просто необходимо было видеть хоть что-то (слыша лишь взволнованное дыхание и совсем тихий звук осторожных шагов). А вскоре правая рука ощутила неровный, шероховатый камень стены — и он продолжал идти уже вдоль неё… «И всё же, как снимали эти кубические постройки? — почему-то некстати подумал он при этом. — Вправду выстроили на огромной площади столько каменных стен? Вряд ли. Как-то иначе…»

— Осторожно, проём, — отвлёк его шёпот Талира.

Проём был нешироким, Джантар вновь ощутил рукой продолжение стены — но прежняя мысль уже не возвращалась, словно уйдя в глубины памяти. Да и участок стены за лестницей был не очень длинным — и вскоре, когда стена окончательно оборвалась, они вышли к развилке аллей. Одна, чуть вправо — выходила вдалеке под яркий свет фонаря, другая, совсем тёмная — сворачивала левее.

— А как дальше, не помню, — признался Итагаро. — Но под этот свет бы идти не рискнул. Может быть, налево?

— И я так думаю, — согласился Джантар. — Хотя так не попадаем в самый центр города. Но даже вернее: тихие узкие улочки подойдут нам больше…

Они свернули, и все главные сооружения парка остались справа — продолжая быть видны тёмными силуэтами на фоне яркой листвы деревьев. Над этой аллеей ветки уже не так густо переплетались наверху, и в разрывах довольно широкая полоса неба указывала направление дороги… Но именно здесь, когда прошли уже часть аллеи, у Джантара исчезло чувство безопасности — и что-то смутно привлекло внимание, заставив насторожиться. И он, прислушавшись, уловил непонятно откуда чужие далёкие голоса…

— Этого ещё не хватало, — тревожно прошептала Фиар.

— Итагаро, держи мешок открытым, — предупредил Минакри. — Если что, сразу выхватишь оружие. Говорят по-дмугильски… Талир, видишь, где это?

— Как раз там, куда мы не пошли, — ответил Талир. — Сидят на траве спиной к нам, так что не видят. Я даже немного разбираю: похоже, делят краденое. Тихо, осторожно идём мимо…

«А что было бы, пойди мы по той аллее?», — Джантар удивился странному напряжению с оглушённостью эмоций, в котором не было места страху. Или в самом деле не было реальной опасности? Хотя так казалось и на стройке…

— А мне этот диалект незнаком, ничего не могу понять, — признался Минакри совсем тихим шёпотом. Чужие голоса же становились всё громче, хотя те явно старались говорить вполголоса. — Но странно, что сидят без света. Вдруг у них прибор ночного видения?

— Нет, на ощупь разбирают неисправный фонарь, — уточнил Талир. — И говорят о какой-то краже. Идём быстрее, пока их фонарь не заработал…

Впрочем, реальной опасности Джантар и не ощущал — но не мог внутренне не напрячься, когда они подошли уже совсем близко, и голоса стали слышны отчётливо, пробуждая дробью резких, чуждых, незнакомых звуков — тягостные, страшные воспоминания… И какая-тo жгучая волна захлестнула его — пусть всего на мгновение, не более, и так же внезапно схлынула — но Джантар, словно очнувшись от мгновенного отключения, едва ли не заново заставив себя осознать, где и в каком положении находится, тут же с внезапным испугом подумал: мог вовсе потерять самообладание — сейчас, когда так опасна ошибка в любой мелочи!..

— Джантар, не надо так, — услышал он шёпот Герма (на фоне уже удаляющихся, как вдруг понял, голосов). — Даже по ауре видно твоё состояние. Но не забудь, куда и с чем идём…

— Хотя как не понять, — добавил Минакри. — Мне тоже чем запомнились эти нелюди. Но если только силу понимают — когда-то человечество силой им и ответит…

— Сперва понять бы, что происходит с ним самим, — ответил Герм. — И оно остаётся виновато, не сумев где-то их пристроить…

— Как даже сейчас не думать, — согласилась Фиар. — Хотя не та обстановка для дискуссий…

Дальше все шли молча до самого выхода из парка. Улица Инафская, на которую вышли (она продолжалась за город, превращаясь в шоссе обратно ксоседнему городу, районному центру Инафу — на подъезде к которому Джантар и проспал ту аварию), оказалась не очень ярко освещена и снова пустынна, так что её пересекли, не останавливаясь — и сразу оказались на начинающейся прямо напротив выхода из парка одной из узких улочек старой части города. И вдруг Джантар увидел, как неожиданно ярок был здесь свет фонарей (или это — после мрака парковых аллей, и слабого освещения улицы, которую перешли?)…

— Может быть, свернём на Инафскую? — прошептала Фиар.

— Но она ведёт в самый центр, — после мгновенных колебаний ответил Джантар. — А тут, хоть лабиринт, зато безопаснее. Кто увидит из окон сквозь такие деревья? Почти как там, у вас…

И они двинулись уже по залитым ярким светом улочкам — которые действительно образовывали на этом не столь уж большом пространстве целый лабиринт, то круто изгибаясь, то пересекаясь под самыми разными углами. Теперь Джантар, хорошо знавший этот лабиринт улиц, шёл впереди, лишь временами оглядываясь: то назад, чтобы убедиться, не отстали ли остальные; то по сторонам, когда что-то казалось не внушающим доверия. Ведь это был район не только старой жилой застройки: пришлось пройти и мимо широкого тёмного больничного двора за высокой решётчатой оградой; и мимо смутно черневших во тьме двух неоконченных строек (занимавших каждая — место целого снесённого квартала); и через несколько маленьких сквериков, где, несмотря на глубокую ночь, вполне могли кого-то встретить; и рядом с магазином, в глубине которого явно перемещались лучи фонариков (и Итагаро даже рискнул совсем тихо спросить: много или мало — стать свидетелями двух краж в одну ночь?)… Но это и было недалеко от последней из улиц в этом лабиринте — пройдя которую, затем предстояло пересечь главную магистраль Kepaфa, улицу Фаалокра (впрочем, в самом узком и малонаселённом месте, куда, зная это, Джантар и вывел всех). И он рассчитывал так же быстро пройти и там, не сбавляя шага — однако, уже подходя к перекрёстку, шарахнулся в тень ближайшего дерева: по улице Фаалокра стремительно нёсся полицейский фургон…

— Не надо бы так резко, — прошептала сзади Фиар. — Как раз этим можно привлечь внимание. А так по улице может идти кто угодно. Хотя подождите… Ещё кто-то едет…

Справа вновь быстро приближался шорох колёс. Джантар замер, чувствуя напряжение остальных. А судя по звуку, ехал и не один автомобиль — целая колонна…

— И, похоже, много… — понял и Итагаро. — Что… опять полиция? И вот ещё…

Да, мимо перекрёстка, где они замерли в тени деревьев — куда-то справа налево один за другим проносились такие же фургоны.

— И куда они все… — вырвалось у Фиар.

— Шесть… семь… восемь… — считал Итагаро. — Кажется, все. А куда… Вернее, откуда. Где так и не нашли нас… Пойдём, пока больше никого?

— Нет, подожди, — Фиар выглянула из-за угла дома. — Ещё похоже, автобус… Нет, свернули на другую улицу. Кажется, наш автобус и тащили на буксире. А теперь — действительно никого…

— А так не попадём туда, куда тащили автобус? — спросил Талир, когда уже переходили главную улицу.

— Не знаю… Не представляю, куда здесь могли тащить, — ответил Джантар. — Санитарная служба в другой стороне. А нам — от следующего поворота налево…

— …Но куда налево? — переспросил Талир, едва они миновали ещё совсем короткий квартал на улице Торговой, куда вышли, перейдя главную. — Там столько мусора, камней, каких-то каркасов… Что это?

— Да… — спохватился Джантар. — Совсем забыл! Площадей торгового центра не хватает, часть рядов вынесли наружу! А это же не Каймир, торговые ряды — имеют такой вид. Да, там не пройти…

— Придётся под самым торговым центром? — спросила Фиар, указывая на мертвенный четырёхэтажный куб огромного здания. — Прямо под стеной, чтобы и не на виду из окон напротив? И уже там — налево? Или как?

— А что делать? — не без колебаний согласился Джантар. — Кто сейчас увидит, кто и откуда знает, зачем нас ищут?

— Мы и тогда так думали, — горестно ответил Лартаяу. — Кто знает, куда идём, где были, что записали… А теперь видите, что получилось…

— Только не сейчас, — ответила Фиар. — И не знаем точно, из-за этого ли…

«По всем признакам не может быть из-за нас, — думал Джантар, едва ли не прижимаясь на ходу к блестящим каменным плитам цоколя, и чувствуя возврат прежних сомнений. — Не проникли туда, где что-то охраняется, ничего не взломали, не похитили… Но сумасшедший чиновник решил: виноваты дети. Именно такие, как мы…»

— Вот теперь налево, — голос Фиар напомнил, что отвлекаться даже на такие мысли нельзя. — А то впереди, я вижу — ограждённая стоянка. И опять автобус, похожий на наш…

— Автопарк аварийных служб! — Джантар тоже заметил это. — Вот куда оттащили наш автобус! А мы идём так близко…

Но они уже свернули налево, на тёмную — и, как вспомнил Джантар, обычно тоже не очень прибранную улицу. Правда, больше было и некуда; и Талир уже не предупреждал о препятствиях на пути — и всё же идти здесь, вспоминая, как эта улица обычно выглядит днём, было не очень приятно… А затем надо было свернуть направо, на ещё более тёмную улицу, и идти вдоль забора (отделяющего сплошной ряд заброшенных строек) по мостовой, возможно, сплошь усыпанной строительным мусором; или, миновав тот перекрёсток, свернуть на следующем — но тогда пришлось бы идти дальше до самого вокзала широкой, почти как площадь, улицей, на виду у всех из окон домов и проезжающего транспорта, так что этот вариант не годился — надо было сворачивать сразу. А потом?..

И тут Джантар понял: у них не было плана действий! Конечно, ведь только думали, как пройти город незамеченными, не попавшись полиции… Но здесь, уже недалеко от рельсовой дороги — откладывать решение было некуда…

— Сюда, что ли? — спросил Талир (имея в виду первый, ближний поворот, куда указывала Фиар). — Мимо этих строек? Тротуар в выбоинах, мостовая в камнях…

— А там целая открытая площадь, — ответила Фиар. — И дворами не пройти: разделены оградами. Придётся здесь…

— Но осторожно, — предупредил Талир. — Не забывайте: на дороге камни. И молча… Всё же стройки — мало ли что…

— Но как молча, когда надо решить, что дальше? — напомнил Джантар, когда они уже сворачивали в тёмный створ узкого прохода между кустами и забором. — Мы уже недалеко от вокзала — и как будем выбираться из города? Пассажирские поезда из Керафа в нужную сторону сейчас не идут. Нам же, как понимаю — нужно на юг, в Арахаге, чтобы оттуда…

— Понятно, — прервала его Фиар. — Не надо подробностей вслух. Главное, иди осторожно. Талир, а ты слушай, нет ли кого-то за заборами. Хотя и пора уже думать, как будет. И куда идём: к пассажирскому вокзалу или грузовой станции?

— К грузовой? — переспросил Итагаро. — Но не предлагаешь же, в самом деле…

— Пока ничего конкретно. Думаю… И у Ратоны с собой нет постели. Да, наспех приняли решение в горячке бегства, а как до дела… Хотя правда: как ты ездил раньше?

— Первый раз — вовсе без постели. Накрылся особой, технического назначения, тканью, — ответил Ратона. — А она и липкая, и электризуется. И странно для всех выглядело — до сих пор помню. А потом приходилось брать свою постель, тоже из специальной ткани… А сейчас и есть только это, — закончил Ратона непонятно для Джантара.

— И где ляжешь прямо на лодку? — переспросила Фиар. — Тем более, и этим сразу привлечёшь внимание…

— Какую лодку? — не понял Джантар. Хотя, кажется — тут же понял…

— Мне же её дал Тайлар, — объяснил Ратона. — Ты не видел?

— Представь, забыл, что она у нас есть, — признался Джантар. — Взяли всего раз в поездку на море, и потом не вспоминали. Нет, но как постель в грузовом вагоне? Да ещё для всех девятерых? Не представляю…

— И всё же идём к грузовой станции, — предложил Итагаро. — Там попробую войти в компьютер, выясним обстановку — и будем решать конкретно. И диспетчерская выходит прямо во двор жилого дома, если не ошибаюсь…

— Не ошибаешься, — подтвердил Джантар. — Улица идёт прямо к диспетчерской, и дальше к самым рельсовым путям. Но это служебный дом работников дороги, там кто-то может не спать.

— И опять кому-то быть в одежде из морга, — понял Донот. — И то, знаете… Уже действительно охраняемое учреждение…

— Я же говорю: совсем рядом двор жилого дома, — повторил Итагаро. — А во дворе какая охрана? Я бывал там, когда жил в Керафе… Если всё верно помню, можно запросто войти в компьютер диспетчерской. Подойти к самой ограде двора… Другой вопрос: что сможем узнать, и что делать, если так ничего не получится?

— Сейчас главное — выбраться из города, — напомнила Фиар. — Будут подходящие вагоны, хоть на короткое расстояние — надо пользоваться…

Тут Джантар, забыв об осторожности, резко поставил ногу на подвернувшийся камень — и едва не упал. Это сразу напомнило: при всех прочих проблемах надо ещё следить за дорогой… Нo уже и осталось недалеко до поворота налево, на одну из крупных городских магистралей, улицу Мира (названную так сразу после окончания войны); и хотя этот её короткий квартал можно было пройти дворами, затем их ожидал ещё более короткий, но самый рискованный отрезок пути — по краю Вокзальной площади, где дворами хода не было; и лишь оттуда они наконец попадали на нужную им Вокзальную улицу, что чуть наискось вдоль рельсовой дороги выходила к диспетчерской. И Джантар почувствовал, как ему не хочется идти там, по площади, на виду со стороны вокзала — но увы, иного пути не было…

— …Теперь дворами по той стороне, — сказала Фиар, едва они вышли на перекрёсток с неожиданно тёмной улицей Мира. — Быстро, пока никого…

Перебегая улицу, Джантар успел окинуть её взглядом в обе стороны, убеждаясь, что и здесь их как будто никто не видел; и вместе со всеми свернул в тёмный двор по правой стороне, пытаясь подробно вспомнить топографию этой части города и найти более безопасный путь. Но нет — это, кажется, была единственная дорога туда, да и какого-то иного способа покинуть город вовсе не приходило на ум…

— …Тут не пройти, — сказала Фиар, когда в очередном промежутке между домами путь преградила высокая решётчатая ограда, на которую падал, вырывая её из тьмы, свет фонаря с площади. — Придётся идти на свету.

— Но теперь взрослого изображать буду я, — Итагаро, не встретив возражений, взял у Донота свёрток одежды и принялся разворачивать. — Мне же придётся подойти к диспетчерской… А тут только одежда, без обуви?

— Сам не понимаю, — растерянно ответил Донот. — Я как будто брал всё вместе. И ничего не ронял по дороге…

— Об этом думать уже некогда, — сказала Фиар. — Надевай, что есть, и пойдём.

Едва Итагаро не без труда натянул взятую из морга одежду, и они вышли из тёмного двора на тротуар по краю площади, Джантар почувствовал себя вовсе неуверенно. Правда, здесь, с этой стороны, площадь была пустынна, но слева в её центре был большой сквер, а за ним — здание вокзала; и хотя сейчас (если только верно определили время), прибытия или отправления пассажирских поездов ещё долго не ожидалось, и не должно было быть больших толп людей — стоило и одному заподозрить неладное… Джантар с трудом заставил себя идти спокойно, не ускоряя шага — хотя они и так шли быстро, торопясь пройти этот участок скорее. Но и после того, как, миновав его, свернули в темноту улицы — он не мог чувствовать себя в такой же, пусть относительной, безопасности, как прежде: прошли там, где кто-то мог видеть…

— Но если нас сейчас видели… — Талир тоже подумал об этом.

— Что уже сделаешь, если видели… — ответил Итагаро. — Риск, конечно, есть. Но я вот думаю — подойти к диспетчерской вместе с тобой. Я могу связаться только с компьютером — не считая особых, стрессовых ситуаций — а ты слышишь мысли людей…

— Осторожно, выбоина, — предупредил Талир. — И там дальше тоже… Давайте идти прямо по мостовой. Ну и дороги здесь… И не зря ли идём туда? Не проще настроиться на первого попавшегося работника дороги, и из его мыслей узнать: где стоят какие вагоны, куда направляются? Пройти вдвоём нам с тобой, и так всё узнать? Ищут же не двоих, а группу из восьми или девяти человек — смотря, числится сам врач, сопровождающий больных, тоже в розыске или нет…

— Из мыслей случайного человека ещё что-то не так поймём. И он может не всё знать. А там компьютер… И как пройти: я во «взрослой» одежде, но без обуви, а ты — в рубашке и плавках? А это же не Тисаюм, это — Кераф. Хотя подожди… — забеспокоился Итагаро. — Я уже не уверен: точно диспетчерская выходит во двор жилого дома? Вдруг за давностью не так помню…

— Куда деваться, — ответила Фиар. — На месте увидим. Хотя помню, я сколько раз видела из окна вагона, и всё удивлялась: рельсовые пути, диспетчерская, и рядом — двор жилого дома. И ограда такая, что перелезешь запросто…

— Тем лучше. А я уже стал сомневаться: это здание нам нужно, или дальше по тропинке. Хотя и ограда — между диспетчерской и двором…

— А то, что дальше — какой-то склад, — добавила Фиар. — Давно ты здесь не был…

— Ветки на дороге… Или проволока… — уточнил Талир, когда то, что он отбросил, упало в стороне с металлическим звоном. — Ладно, идём дальше. Осторожно, ещё выбоины… Ну и обстановка здесь! Брошенные стройки, не убран мусор, почти непроезжие дороги… Хотя в ожидании краха цивилизации что и зачем ремонтировать… — печально вздохнул Талир. — И это в Керафе…

— Представьте тогда тот же Нмарваг, — так же печально добавил Минакри. — Или даже Алаофу…

— И то спокойно прошли, — сказал Талир. — С ночными прохожими бывает всякое. И та же полиция не разберётся…

Дальше опять шли почти молча — лишь Талир время от времени нагибался, отбрасывая очередную ветку или проволоку, или шёпотом давал знать, как обойти очередную выбоину… И всё более чувствовалось: они уже приближались к грузовой станции. Темнота впереди обрывалась яркой полоской света, за которой улицу почти сразу перекрывали наискось борта грузовых вагонов; откуда-то слева, из-за погружённых во мрак домов и деревьев — доносились металлический лязг, звуки работы механизмов, в отдалении звучали голоса, усиленные громкой связью… И до Джантара вдруг как-то и на эмоциональном уровне стало доходить: что задумали, что собрались сделать…

Пробраться в грузовой вагон, чтобы покинуть Кераф — да ещё вагон нужно как-то найти… И это — сейчас, наяву, в их реальной жизни, а не в рассказах взрослых, которые чуть не все как один почему-то ездили и на крышах вагонов, и спрятавшись в грудах каких-то лохмотьев, отходов, стружки, и мало ли как и где ещё. Что, конечно, может позволить себе здоровый дурак, экономя деньги на билет — но не школьник, терявший сознание на занятиях по физкультуре… Правда: не глупость ли, не абсурд — вообще весь план, родившийся так внезапно, в мгновения, когда некогда было думать? Даже при всех их способностях — учитывая их же проблемы со здоровьем? С которым они — ни больше ни меньше — собрались пересечь страну с севера на юг, чтобы потом, на крайнем юге, ещё перейти границу? И это — в стране, где подросток не может позволить себе легальную поездку и в соседний город, ведь и на этом коротком пути найдётся кому заметить «непорядок» и доложить «куда следует»? А они решаются не просто бежать, спасая себя — добраться до Чхаино-Тмефанхии с этой записью…

Но уже новая мысль будто встряхнула Джантара… Допустим, доберутся, предъявят запись — и что дальше? Они же не знают скрытого смысла записи, какой-то её тайны! И лишь предполагают её связь с событиями в Тисаюме… И что так смогут доказать, подтвердить, что и чем оправдать? И мало ли какие ещё возможны неожиданности при таких попытках?.. Когда уже неизбежно замешаны государственные власти страны, которую они покинут — но где остаются их родные и близкие? О возможных последствиях чего и подумать страшно…

Так… может быть, правда: попытаться вернуть всё назад? И уже сейчас начать думать: как представить всё происшедшее, и свою роль в нём, для лоруанских властей, чтобы это не имело ни для кого серьёзных последствий — а уже потом, вернувшись в «обычную», «нормальную» жизнь, продолжить поиски? Да и… что может быть поставлено им в вину? Спасались от опасности, используя средства и способы, что были в распоряжении! И опасность была — и были основания полагать, что имеют дело не с «представителями власти», а с врагами, оккупантами… И какие могут быть конкретно против них доказательства? Не сами разоружили тех солдат; и извещение в неразберихе мог послать кто угодно! Извещение, где даже нет имени его самого, Джантара Фаярхая…

Хотя верно — имена! Восемь имён, чем-то связанных между собой! По крайней мере — особым режимом учёбы, да ещё с какими формулировками! И они — все вместе, в одном извещении. А если кто-то, привлечённый этим, начнёт копаться в биографиях…

А ещё — автобус! Уже найден не где-нибудь — во дворе его дома! При желании можно связать со всем этим его — тоже особорежимника, тоже каймирца, живущего там, где во дворе найден автобус… Что тогда? И так-то каково всё балансировать на грани между обычной школой и интернатом, подозрениями в неполноценности и неблагонадёжности; быть и теми, кого снисходительно презирают — и теми, кого инстинктивно опасаются? И кто поймёт их самих, с особыми, но тоже вполне человеческими проблемами — а не увидит в них лишь досадную помеху существованию «простых» людей, которым не подходит цивилизация, не хватает ресурсов, и оскорбляет существование таких детей, на которых нельзя запросто выместить взрослое скотство?..

Нет, конечно, они решили правильно. И как ни парадоксально: этот трудный, сложный, рискованный путь, так внезапно избранный ими — всё же безопаснее, чем сдаться на милость властей и закона, надеясь на понимание или хотя бы формальную справедливость. И не довольно ли уже имеющегося горького опыта? Как всем им пытались сломать жизнь якобы по ошибке — а чиновник в полиции предлагал фактически принести в жертву кровной мести его, Джантара? Вот тем, кому не по силам обычная школа, и приходится бежать через всю страну…

— Джантар, постарайся успокоиться, — Фиар легко коснулась его руки. — Мы в непривычной для себя роли, но что делать…

— И это не навсегда, — добавил Талир. — Мы обязательно вернёмся. Но, так как мы нужны для будущего, надо сохранить себя для него. И тебе ли не знать, как всё вдруг может измениться…

— Может… — ответил Джантар. — Вопрос: в какую сторону, и спустя сколько лет? А пока меняется в очень странном направлении. И сколько ни ищем путей дальнейшего развития, сколько ни создаём теорий… Во что недавно верили сами — а теперь бежим от властей, полиции…

— Джантар, не надо, — предупредила Фиар. — Уже сворачиваем во двор.

— Как… уже дошли? — спохватился Джантар. И правда, он был так поглощён мыслями, что и не заметил, как успел свернуть куда-то в сторону и остановиться в узком проходе между едва освещённой далёкими огнями глухой боковой стеной дома и ветками какого-то кустарника.

— А теперь подождите здесь, — сказал Талир. — Дальше пойдём мы с Итагаро… Или нет, давайте сразу во двор, — добавил он спустя несколько мгновений из темноты. — Там как раз никого…

— …Да, можно ли было представить… — не в силах сдерживать эмоции, продолжил Джантар уже во дворе дома со смутно черневшими окнами, ни одно из которых не светилось. — Имею в виду: ещё тогда, в 70-е. Тоже, казалось, совсем скорo будет лучшая жизнь, справедливые законы…

— Но не могли мы, по логике взрослых, сами послать извещение на себя! — вдруг сообразил Минакри. — Тем более, там значится сопровождающий нас врач… Давайте хоть сейчас подумаем: что из этого может следовать? И — кто нас видел в Керафе?

— То есть… нас тут и не было? Всё время скрывались где-то в Тисаюме? А кто угнал автобус, и почему сюда — не знаем? А это мысль… Хотя нет, — cразу спохватилась Фиар. — Тогда надо как-то объяснить: откуда само извещение, почему в нём наши имена, и нас же всех не нашли по домашним адресам? А главное — как докажем, что извещение не имеет под собой реальной почвы?

— И как же не нашли: нашли и меня, и Ратону, — напомнил Донот. — И многие помнят его как заразного больного. Не знаю, вёлся ли какой-то учёт — но всё же… В любом случае риск…

— А там ты уже гражданин, чьи права не ставятся под сомнение, — подумав, ответил Минакри. — И если явишься сюда — уже как гражданин Чхаино-Тмефанхии. Как та же Инал Юкар в свои 19…

— Как же, явишься, — горестно повторил Лартаяу. — При том, что происходит в отношениях между двумя странами. Тем более — в Тисаюм, с его флотской базой… Сможем мы вернуться туда как иностранные граждане? Или пусть бывшие беженцы, жертвы несправедливости? Вот именно: хорошо ли мы обо всём подумали?

— Опутали всё своими базами… — так произнёс Минакри, что Джантару стало страшно, как бы он сейчас не сорвался. — Распоряжаются в нашей исторической столице просто как на военном объекте, который и непонятно зачем нужен… И страшно в чём-то ошибиться — потому что есть «высшие интересы». Ничьи, не человеческие — но выше интересов всякой личности…

— И правда, мальчики… — неожиданно согласилась Фиар. — Хорошо ли мы всё продумали? Не придётся что-то заново решать прямо здесь? Да и… кем будем дальше, если перейдём границу? Или мы намерены вернуться, и готовить здесь подполье, а в перспективе — государственный переворот? Только поймите, я спрашиваю серьёзно…

— А собирались быть мирными учёными, — ответил Минакри. — Но если тут, видите, тайна на тайне — где же получить образование, если не в Чхаино-Тмефанхии? А уж тогда…

— Значит, я спрашиваю ещё раз: мы окончательно решаемся на это? — повторила Фиар. — Даже если потом как иностранцы и в Тисаюм так просто вернуться не сможем?

— И что, даже к родителям нельзя, если они там живут? — переспросил Лартаяу. — Правда, к моим не относится — знаете, где они… Завязали мы узел своим бегством… И что делать — сейчас надо скорее выбраться из Керафа…

«Ой… А кассета? — снова подумал Джантар. — Продолжала перематываться, когда мы уходили… Успели ли они её спрятать? Правда, ищут не кассету — а группу сбежавших больных. А смотреть ночью можно и просто ночной телеканал. Особенно после таких сообщений… Ах да… Я же формально и оставался в Тисаюме один, без взрослых! Пусть всего несколько дней… И что теперь будет с этим?..»

— Слушайте, что мы узнали, — донёсся возбуждённый шёпот Итагаро. — Есть шанс, и надо пользоваться сразу, немедленно! На третьем пути — вагоны для сыпучих грузов, их очень скоро будут отправлять под загрузку чем-то в Алагари! Но перед ними, на первых двух — ещё составы, придётся лезть через сцепки…

— Правда, вагоны без крыши, — добавил Талир. — Нo их, перегоняя пустыми, не закрывают с торца, можно влезть внутрь. И главное: не из-под опасных, ядовитых грузов — наоборот, чисто убраны под погрузку стройматериала! Это — уже из мыслей работника дороги, который точно знает. Решайтесь, пока полиция не блокировала город!

— И как идти от диспетчерской в сторону вокзала, есть неосвещённый участок, — продолжал Итагаро. — Там и перелезем. Правда, до того идти на свету — тоже риск. А мы не очень похожи на обычных пассажиров, и я не уверен… Джантар, нет чувства, что попадёмся?

— Как будто нет… — Джантар прислушался к своим ощущениям. — Хотя у меня мысли были заняты другим. Как раз говорили: что будет, если захотим вернуться в Тисаюм, или вообще на Каймир? Не вернее ли попробовать доказать властям, что извещение — ошибка, и во всём случившемся нет нашей вины? Хотя это, чувствую, нереально…

— А выбираться из Керафа надо срочно, — повторил Итагаро. — Об остальном подумаем по дороге. Нельзя терять времени. Талир, иди первым — для нас тут темно.

— И осторожнее с ветками, — предупредил Талир. — Лучше даже пригнитесь…

Так, не разрешив сомнений, Джантар и последовал за Талиром вместе с остальными — прикрывая свободной рукой лицо от веток, местами довольно далеко торчащих в проход, которым шли наискось через двор. Из-за деревьев показалось чернеющее глухой стеной массивное здание диспетчерской. Пройдя чуть дальше, они обошли ограду двора, вышли на тропинку, и остановились за углом, снова у самой границы света и тени, откуда Талир выглянул вперёд, а затем — назад, в сторону складских построек.

— Никого, — прошептал он. — Если идти, то сейчас и быстро.

— Идём, — решилась Фиар, выходя на свет под самым выступающим над тропинкой остеклённым балконом диспетчерской. — В крайнем случае, если что — идём с окраины на вокзал. Но будьте наготове…

— Тут уже я пойду первым, — Итагаро вышел вперёд в своей чёрной одежде. — Я же сейчас изображаю взрослого…

Дальше путь лежал по тропинке, которая, чуть огибая диспетчерскую, переходила в довольно узкий проход между оградой слева и стоявшими на первом пути вагонами справа; а ещё дальше — ограда сменялась густой стеной деревьев… И, когда шли там, все окружающие звуки вдруг будто притихли, стали глуше — хотя возможно, это и было лишь особенностью восприятия самого Джантара в тот момент. Ведь на самом деле откуда-то по-прежнему доносились и лязг сцепок, и голоса по громкой связи — и хорошо хоть, здесь, на тропинке, кроме них, никого не было… Но лишь когда они снова вошли в тень и встали напротив одной из сцепок, Джантар почувствовал себя относительно увереннее.

— А сейчас первым пойду я, — Талир быстро взобрался на сцепку и будто без труда спрыгнул на другую сторону. — Тут рельсы в бетоне, поверхность ровная, идите смело.

— Но подожди, я в этом могу споткнуться, — Итагаро, не выпуская мешка, начал свободной рукой стягивать брюки — и, сунув их в мешок, тоже будто без труда перебрался следом. — Талир, держи мешок. Джантар, давай сумку…

Но Джантар, не поняв (должно быть, от волнения) — просто сам крепко ухватился за руку Итагаро, не без тревоги ступил на неожиданно холодный металл сцепки, шагнул через неё — и вот он уже стоял с той стороны, в тёмном узком проходе между рядами вагонов.

— Я думал, ты только передашь сумку, — растерянно сказал Итагаро. — И не рассчитывал на такое усилие. Так можно и упасть — здесь, в темноте…

— Сам не понимаю, как получилось, — признался Джантар, отойдя в сторону, чтобы не мешать остальным. — Мне до сих пор не приходилось так перелезать…

— …Все уже тут? — раздался вскоре шёпот Фиар. — Тогда пойдём дальше.

— Но на втором пути шпалы, — предупредил Талир. — Там надо осторожнее…

Так же, как в первый раз (но уже в густой, почти непроглядной тьме) Джантар перебрался через сцепку, опираясь на руку Итагаро, и осторожно поставил ногу на шпалу. Здесь ощущался слабый, но едкий запах какого-то химического реактива, и в просвет неба между вагонами, как он успел увидеть, выступали закруглённые борта цистерн. Но Джантар понял это, уже успев отойти в сторону вслед за Итагаро и Талиром, и пытаясь найти взглядом просвет в будто сплошной стене вагонов на третьем пути…

«А если мы ошиблись?.. — подумал он, когда показалось, что это слишком долго не удаётся. — И тут не вагоны — действительно стена? А мы тут, в темноте, между стеной и цистернами…»

— Сюда, — услышал он голос Итагаро и, подойдя, увидел чуть подавшуюся внутрь створку торца вагонного борта, едва различимую во мраке. Чтобы увидеть её, надо было подойти совсем близко: просвет перекрывали высокие, должно быть, крытые вагоны на соседнем, четвёртом пути. — Но быстро, отправить могут в любой момент…

И вновь Итагаро первым забрался в вагон, а затем помог Джантару, ещё чуть приоткрыв при этом тяжёлую створку. Внутри ощущался слабый металлический запах. Пол под ногами был усеян крошкой какого-то твёрдого материала.

— Не очень чисто убрано на самом деле, — сказал Итагаро, судя по голосу (видеть Джантар мог лишь едва озарённое сиянием далёких огней небо над головой), проходя в дальний конец вагона. — Придётся ещё подмести вот тут, где расположимся.

— Но чем? — переспросила Фиар, взбираясь в вагон следом. — Не этой же одеждой…

— Да, не подумал, — ответил Итагаро. — И правда: помню, откуда она… А мешком — значит, выкладывать всё из него в темноте. Но нам главное — не повредить лодку. И просто так у борта не сядешь. Не можем позволить себе ржавые следы на рубашке, или хуже того — на теле. Нет, иначе не получается, — Итагаро, судя по звуку, уже сметал что-то с пола у стенки. — А одежду всё равно найдём способ вернуть…

«Раньше и хоронили в набедренных повязках, — подумал Джантар. — Потом чужие обычаи проникли и в это…»

— Можно располагаться? — Ратона, проходя мимо Джантара, уже раскладывал лодку.

— Герм, Лартаяу, быстрее! — донёсся ещё снаружи шёпот Талира. — Там дальше кто-то идёт! Кажется, включает фонарь!

— Мы уже здесь, — ответил Герм с усилием, как раз перебираясь в вагон. — Давай сам быстро сюда… Хотя… что он там делает? Ну, тот, кого ты видел?

— Осматривает вагон на втором пути, — ответил Талир (уже в вагоне). — Надеюсь, не придётся специально отвлекать его внимание от нас.

— Дождаться бы уже отправки, — сказал Лартаяу. — Только заранее расположиться, а то будет толчок…

— Лодка расстелена, — ответил Ратона. — Но как бы мне не касаться ничьей одежды?

— Я только в набедренной повязке. Ложись с краю, а я рядом, — предложил Донот.

— Да, мальчики, надо располагаться, — сказала Фиар. — Отправить могут в любой момент, если мы верно поняли…

— И хотя бы одному не спать, — предупредил Итагаро. — Чтобы ещё ненароком не подали под погрузку. Хотя что тогда будем делать…

Джантар чуть присел, чтобы на фоне неба вернее оценить расстояние до дальней стенки — но это не удалось, и он медленно, почти на ощупь, выставив вперёд руки, стал двигаться туда, вдруг подумав: осталось самое трудное и томительное. Ждать, когда их отправят, и надеяться, что не обнаружат здесь раньше, и полиция вовсе не перекрыла выезды из города… И вдруг, когда он почти дошёл — вагон так резко тряхнуло, что Джантар едва удержался на ногах, но от второго толчка, последовавшего почти сразу, всё же упал вперёд, прямо на расстеленную лодку, едва успев подставить ладони…

— Вовремя успели… Джантар, не ушибся? — спросила Фиар, оказавшаяся совсем рядом.

— Как будто нет… — ответил Джантар, и лишь тут ощутил боль в ладонях. — Но всё-таки ударился руками. Хоть, упал не на кого-то из вас… — Джантара даже передёрнуло. — А Талир? Он был у входа…

— Со мной всё в порядке, — донёсся шёпот Талира. — Очень ушибся?

— Успокойся, Джантар, сейчас пройдёт, — Фиар коснулась его ладоней, и он почувствовал, как по рукам стало разливаться приятное тепло, вытесняя боль от ушиба — и с этим пришло общее расслабление. Необходимость быть настороже, сдерживать чувства, — ушла, уступив место просто слабости и усталости. И уже как-то по-новому стало доходить: поезд отправился, они уезжают из Керафа — тайком, в грузовом вагоне, с целью перейти границу государства. Они, неопытные в таких делах подростки, возможно, и не представляющие всех опасностей такого пути, и последствий не только для самих, но для родных и близких, остающихся в Лоруане… И волна тоскливого ужаса, накатив из глубин подсознания, будто сдавила что-то, перекрывая пути волевым импульсам, готовности к любому действию — и такой же сдавленный вздох вырвался у Джантара, смешавшись с нарастающим грохотом вагонных колёс…

— Ну, почему так… Мы же не собирались становиться подпольщиками, эмигрантами… Не думали, что, раз запутавшись в чём-то, уже никому ничего не объясним, и придётся просто бежать из страны — возможно, без надежды вернуться… И что толкнуло на это, что за предчувствие завело в то подземелье? Почему должны были оказаться на таком пути, сделав столько ошибок — и теперь даже не зная, кто за что конкретно нас преследует? — слова одно за другим срывались у Джантара, и он не мог остановиться. — Понимаете: чувство, будто кто-то повёл нас туда — и оставил, бросил на произвол запрограммированных полудебилов у власти, для которых что-то значат лишь «формальные доказательства»… А мы действительно ещё дети… Не персонажи мифов о детской преступности — а реальные дети. С которых всегда готовы спросить как со взрослых, преследовать как взрослых, и редко когда — понять как людей…

— Мальчики, успокойтесь, надо держаться, — голос Фиар тоже задрожал. — Это только в легендах, рассказах взрослых о своей молодости — всё просто. А на самом деле… Видите: есть цель, есть зачем жить — и риск, и опасность. И надо суметь сохранить себя для этой цели…

— Потому и решились, что есть цель, — добавил Ратона. — А даже не просто спасая себя. Но что дальше… И мыслимо ли: сейчас, при таких знаниях и мощи цивилизации — подполье, выступления протеста, общественные потрясения? Рискнём ли мы готовить подобное? Как раз представляем последствия…

— Но до каких пор… личности — быть заинтересованной в стабильности общества, которое ставит эту личность на самую грань? — повторил Минакри тот давний вопрос — и, хотя поезд давно ехал, и их как будто не мог слышать никто посторонний, от одних интонаций Джантару стало страшно. — А от личности всегда, везде требуется максимальная сознательность: ведь дестабилизировать такую техническую и информационную мощь опасно? И что остаётся — раз за разом терпеть тупое издевательство, не имея возможности воздать так, чтобы от самих осталась кровавая клякса, годная разве что для того унитаза в качестве «святых» помоев? Наблюдай, как тебе ломают жизнь — и как терпят это другие? Хотя почему не терпеть: если здоровья и выносливости побольше, а особых идей, целей в жизни — нет, нечего терять в духовном плане? И что таким до тех, кто не в силах нести их тяготы? Они могут, выживут — а те пусть пропадают. Но не может быть так вечно! Должен быть выход…

— А эти и когда можно полноценно жить, только выживают, — ответил Лартаяу. — Вообще: одни могут полноценно, осмысленно жить и в трудные времена, а другие и в самые благополучные — только выживать. Но мы хотим жить в человеческом, а не животном обществе! Где никому не приписана чужая ущербность, и всякий не рассматривается как потенциальный преступник! А пока этого нет, и стабильность общества — мнимая! Что уже видим на практике… И без катастроф не обходится — как на заводе в Моаралане. Трагические последствия возможны сами собой, безо всякой борьбы за справедливость…

— Это и страшно, — согласился Ратона. — Нo страшно и ещё больше дестабилизировать всё борьбой за справедливость. Хотя и не терпеть же…

— Тут бы благополучно выехать из города, — уже спокойнее напомнил Минакри. — А мы уже о чём говорим…

— В эту сторону и выезжаем почти сразу, — ответила Фиар. — Это на Каймир поезд идёт через весь город. Так что уже выехали…

— И я уже боюсь обращаться к предчувствиям, видениям, — вырвалось у Джантара неожиданно для него самого. — Хотя казалось бы, сейчас — и настроиться на возможное ближайшее будущее. Но и тогда были уверены — на почве моих видений. И к чему привело… Да, кажется, и не смогу. Какая-то опустошённость…

— И я чувствую, что сейчас не можешь, — согласилась Фиар. — Нo вдруг твои прежние видения смогут что-то подсказать? Сам понимаешь, как важно…

— А что я помню? — будто что-то вспыхнуло в сознании Джантара. — Какие видения? Где я — ночной сторож, живу по чужим документам? Или — две толпы столкнулись на мосту, так что перила едва выдерживали напор? Или — какая-то ночная дорога в горах? Ну, или… видел, например, тебя и Донота, чуть старше, чем сейчас — как бы в лабораториях, в окружении аппаратуры? — вдруг вспомнил Джантар. — Тоже как бы знак: потом всё сложится удачно? Хотелось бы верить… Но поймите правильно: уже боюсь обмануть себя и вас! И не уверен, какие сны считать насколько вещими… Хотя… Надо попробовать, — решился Джантар. — Это у меня был просто момент слабости. А слабость мы позволить себе не можем…

Джантар повернулся и лёг на спину, положив руки под голову (чтобы не опираться просто на сумку, полную твёрдых коробок и банок с припасами), и, глядя вверх, где словно застыл ровный серый фон неба, совершенно не позволявший ощутить движение поезда — даже ритмичные толчки вагона на стыках рельсов не могли разрушить это впечатление… Но так же серо и пусто было в его сознании: трудно не то что настроиться — думать о чём-то. И хотя умом он понимал: нельзя поддаваться, надо бороться, нужны образы, мысли, воспоминания — удавалось это лишь мгновенными урывками, в которых на ум приходило вовсе не то. Как-то сами собой текли бессвязные вычисления с цифрами разных исторических, астрологических, возрастных периодов — а на них накладывались мысли о позорной казни через вскрытие панциря у людей Иорары; и — что и кого в Тисаюме всё же заставило пропустить столько людей через с этим же связанный позор; вспоминался и Зонгумад Третий — правитель одного из княжеств Дмугилии, вошедший в историю чудовищем из чудовищ, и вскоре свергнутый лишь за то, что ввёл в тогдашний уголовный кодекс взамен мучительных наказаний «постыдные», связанные опять же с «запретностью» некоторых частей тела и физиологических отправлений; и… всеобщий взрыв хохота на одном из занятий в школе, странно изменивший отношение некоторых учеников к нему, Джантару — когда учитель непонятно к чему сказал, будто в древности детям чхаино-каймирской расы до определённого возраста и прохождения некоего обряда вовсе не разрешалось носить одежду (хотя откуда это взял, если как раз их культура не знала «посвящений во взрослость», принятых в других культурах планеты?)… И всё это крутилось, всплывая снова и снова — будто хотела и не могла сложиться какая-то мысль. Кажется, снова: почему человеку не пытаются объяснить суть его неправоты, не обращаются к разуму, совести, а он предстаёт будто перед тупой, нечеловеческой мощью, «исполняющей долг» сломать его волю, провести через тяготы, муки, издевательства — и это называется правосудием и восстановлением справедливости? И — в чьих интересах такое правосудие? Что за сущность, какое «нечто» — словно претендует страданием или унижением ничего не понявшей конкретной личности… внушить обществу, сколь оно, «нечто», выше всякой личности вообще? Общество и состоит из людей, личностей — так что же настолько выше человека, общества, государства, и… уж, видимо — человечества?..

А над головой всё неощутимо плыло ровное серое небо без звёзд и облаков — и вагон ритмично вздрагивал на стыках…

24. Остатки веры

— Джантар, быстро вставай! — разбудил его голос Талира. — Выбираемся отсюда!

— А что такое? В чём дело? — собственный голос спросонья был так неразборчив, что Джантар едва узнал его.

— Не туда заехали! Или… этот вагон идёт не туда! Я сам только узнал…

— Быстрее! — это был уже голос Фиар. — Я не могу долго держать их под гипнозом!..

Джантар не успел понять, что происходит — а чьи-то руки уже помогли ему подняться, потащили вперёд… Он даже успел сделать несколько шагов по холодному, влажному от росы полу — прежде, чем открыл глаза и, ещё ничего не понимая, увидел, что стоит у самого проёма между полураскрытыми торцевыми створками. И тут холодная морось ударила сразу в лицо, нос, рот, лёгкие — и он почувствовал, как продрог от долгой неподвижности на открытом ночном воздухе. От этого ещё больше захотелось спать, он на миг снова отключился — но лишь на миг…

— Прыгаем же! — голос Талира будто эхом отдался во всех закоулках мозга, вновь вырвав из мгновенного сна.

Ещё рывок за руку — и, сделав шаг, Джантар не ощутил под собой опоры. Внезапный приступ страха заставил его открыть глаза — но тут и опора вернулась, будто ударив снизу чем-то скользким, холодным — и он, не удержавшись на ногах от боковой составляющей этого резкого скользящего удара, отлетел в сторону, врезавшись в пружинистые ветви какого-то кустарника, обдавшие его фонтаном холодных капель росы.

— Донот, быстро дай мне лодку, и прыгай сам! — раздался голос Фиар. — Видишь, те вагоны уже едут!

И тут Джантар увидел: по соседнему пути, стуча на стыках, в предутреннем сумраке медленно катился состав из точно таких же вагонов, как тот, с которого он спрыгнул вместе с Талиром — а ещё чуть поодаль, как статуи, застыли в нелепых позах двое полицейских. Правда, те и стояли к ним спиной — но уже как yдap прошёл через всё тело Джантара, заставив броситься за так и державшим жать его руку Талиром — которого он наверняка сбил бы с ног, если бы тот мгновением раньше не сделал такой же рывок, увлекая Джантара следом, вдогонку отъезжающим вагонам. А ещё миг спустя Талир, так и держа руку его, с удивительной ловкостью вскочил прямо на сцепку движущегося поезда, ухватив другой рукой край приоткрытой створки — которую там, изнутри, держали ещё чьи-то руки, чтобы она под тяжестью веса их обоих не стала закрываться, выворачиваясь кнаружи…

— Джантар, прыгай! Сзади ещё Лартаяу и Донот, им тоже надо успеть!

Джантар на долю мгновения ещё успел подумать, нет ли в сцепке опасных движущихся частей — но то ли само его тело среагировало быстрее, то ли мысль, что иначе Донот и Лартаяу могут не успеть попасть в тот же вагон, пересилила мгновенную неуверенность — и он даже не заметил, как оказался в вагоне рядом с Талиром. Но тут уже Талир слишком сильно потянул его за руку (или сам вагон тряхнуло, должно быть, на стрелочном переходе) — и Джантар, точно как в прежнем вагоне, вновь упал и ударился ладонями о слипшийся цемент, неровным слоем покрывавший весь пол. Хотя в этот раз удар получился не таким сильным — но, падая, Джантар едва не сбил с ног стоявшего рядом Герма, и уже в падении увидел, как Ратона протянул руку едва не соскользнувшему со сцепки Лартаяу, и точно так же сумел втащить его в вагон. А сзади, догоняя набирающий скорость поезд, ещё бежал Донот…

— Донот, быстрее! — крикнула Фиар, тоже протягивая руку. — Но осторожно!

У Джантара замерло сердце: ему показалось, что Донот не успевает, и в прыжке соскользнёт вниз, не дотянувшись до руки Фиар. И так бы, возможно, получилось — если бы Фиар не перегнулась ему навстречу так далеко, что сама створка под её тяжестью начала угрожающе поворачиваться (хотя её и придерживал Ратона); но всё же Донот, ухватившись за руку Фиар, успел проскользнуть в опасно сузившийся проём между створками (а у Джантара, когда он понял, что всё обошлось, и они снова вместе — из груди вырвался резкий прерывистый вздох)…

— У того вагона хоть створки были закреплены, — сказал Итагаро. — А тут… Не хватало, чтобы совсем захлопнулись. И телекинезом не откроешь: тяжёлые…

— Не захлопнутся, — ответил Ратона. — Посередине такой цементный бугор, что дальше не пройдут.

— Новсё-таки в чём дело? — спросил Джантар, пытаясь подняться. (Но вагон снова тряхнуло — и он лишь отлетел в сторону, присев на колено у самой стенки, где слой цемента был выше.) — Зачем было прыгать сюда на ходу?

— Поезд остановили и стали расцеплять, — взволнованно объяснила Фиар. — А потом мы услышали: полицейские обыскивают другие вагоны, и объясняют работникам дороги, будто ищут преступника, бежавшего из тюрьмы! И уже совсем рядом! Пришлось гипнотизировать тех двоих, когда заглянули к нам в вагон. И то не очень удачно: должны бы как-то естественно сказать другим, что никого не нашли, а не просто стоять. Но хорошо, хоть так удалось…

— Хотя пистолет с иглами у меня уже был наготове, — добавил Итагаро.

— Но почему мы здесь? — не понял Джантар. — Нельзя было остаться в том вагоне?

— Я сразу в Керафе что-то не так понял, — предположил Итагаро. — Или здесь кто-то своей волей решил иначе, не как в том компьютере… Но я вдруг услышал по громкой связи: часть вагонов отцепляют здесь — как я понимаю, в Тарнале — и отправляют на восток, кажется, в Харилаоку! Только некоторые — идут в Алагари… И уже действительно стали расцеплять, и тут же эта проверка! Пришлось решать на ходу. Главное, хоть не проспал это объявление — а то как раз все заснули…

— И думать не хочется, что могло быть, — добавила Фиар.

— Но как сработает гипноз? — с тревогой спросил Талир. — Надо, чтобы не заметили неладного — как тогда в твоей школе…

— Твёрдой уверенности нет, — согласилась Фиар. — Но что уже говорить…

— И мы снова в опасности, — сказал Лартаяу. — Уже из-за поисков какого-то преступника. Хотя не нас ли искали…

— Кто и откуда может знать, что мы здесь? — с ходу отбросил эту версию Ратона. — Кто представит, что мы решились на бегство в грузовом вагоне? Вот и выехали — из наверняка блокированного Керафа… Нет, явно ищут кого-то другого. И что удивляться: постоянно бегут, их постоянно ищут! И кто вправду в чём-то виноват, и кто — ни в чём… Да, пока ты жертва — ты хороший; но, может быть, всего раз не выдержал, сорвался, дал отпор — уже беги, скрывайся… А власть сидит, как хищник в засаде, и караулит таких сорвавшихся, — продолжал Ратона, осторожно проходя вдоль борта к середине вагона, где собрались остальные. — И цель: не понять, не помочь исправить ошибки, если были, не вернуть полноценного члена общества — а наоборот… Сотне, тысяче человек готовы исковеркать жизнь, преследуя одного, кому не готовы простить мелочь…

— Хочешь сказать: в Тисаюме всё же искали кого-то конкретно? — переспросила Фиар. — И для этого собрали всех вместе? Тогда я не понимаю их логики…

— Я не о том сейчас думал, — объяснил Ратона, — И не к тому — про тысячу человек. Просто вырвалось… А думал: кому или чему в угоду всё так устроено? Общество состоит из личностей — и личность осознаёт себя духовным целым. Так чьи же «высшие интересы», в угоду которым личность настолько подавлена? И чему противостоит — если казалось бы, другой человек, тоже как личность, может всё понять? Но нет, он «при исполнении высшего долга» — может переступить и через одну, и через много личностей… В чьих интерecax, в угоду чему?

«И я думал перед сном, — вспомнил, но не признался вслух Джантар. — Не зря, наверно — сейчас…»

— Как личность и понимает, — ответил Лартаяу. — И даже находит оправдания… Но больше для недостойных поступков: бедный, чего-то не имел.… И лишь в моральном плане — а юридическая ответственность этих тонкостей не разбирает. А нет прямой вины — находится косвенная… «Пропаганда», «подрывная деятельность» — когда один виноват фактически в том, что его не так понял другой; «недонесение о преступлении» — когда виноват, что не взял на себя функции следствия и суда, не определил признаки преступления в чужих действиях. Или наоборот, «лжесвидетельство»: дал в суде показания, а они не подтвердились. Хотя сам мог не знать: прав ли, произнося такие-то слова…

— Но слова, произнесённые там, решают чью-то судьбу, — возразил Герм.

— При том, что сам — человек, который мог ошибаться! А в суде подход — будто всё знал, но пытался запутать следствие! И будто те, решающие его судьбу, сами так ошибиться не могут! Хотя казалось бы: зачем мелочно лезть в обстоятельства возможной вины одного — если допускают существование целого социального слоя, где драки, кражи, приём наркотиков, телесные наказания в семьях — норма жизни? И за то, что считают нормой многие — всякий раз карают случайно подвернувшегося одного! А мы надеемся, что те, кто стоят на страже такой справедливости, в чём-то разберутся, что-то поймут?

«Остатки последних сомнений… — вдруг понял Джантар. — Остатки какой-то веры, стремления быть честными, не выходя за рамки закона…»

— И что на перспективу? — переспросил Минакри. — Всё же подполье, борьба против такой власти? Или как?

— А что делать? — ответил Лартаяу. — Терпеть мнимую стабильность такого общества — и власть, что пожирает судьбы людей поодиночке? Отдельный человек — не более, чем потенциальная жертва на алтарь этой мнимой стабильности? Да и где хоть мнимая стабильность: власть не может справиться с ситуацией, идёт на поводу у психопатов, которые то нагнетают безнадёжность, то бросаются возрождать какую-то древность — и сама бывает втянута в массовые психозы? И тем даже опаснее — полномочия оказываются в руках сумасшедших! Наверно, так и было: один сошёл с ума, но для других он — начальство… Как тот «офицер военной прокуратуры» — для своих учеников! У них вообще со своим умом довольно туго: только приказ, только долг — будто этим можно оправдать всё! Нет, надо что-то радикально менять…

— И всё же… — начала Фиар. — Правда: как устроено общество, что за люди у власти — если возможно такое?

— Но пока что… — не сразу продолжил Минакри. — Прибудем в Алагари уже при свете дня…

— Главное же было: выбраться из Керафа, — напомнил Итагаро, мельком взглянув на серое небо. — О чём другом могли думать? Да и сейчас ещё рано. Потом, по обстоятельствам, будет видно…

— А насчёт подполья уже уверены? — переспросил Минакри. — И как это представляете? Хотя бы — с чего начать? Вернёмся в Тисаюм, но уже нелегально? Или будем искать горных жрецов? Но где: в Чхаино-Тмефанхии или на Каймирском нагорье? И вообще: мы, что, действительно собираемся создавать подпольную организацию, со своей программой и тайным членством? Но тогда и надо было начать — в Тисаюме, сейчас, по свежим впечатлениям? А мы бежим оттуда…

— А, с другой стороны: как подумаешь, к чему это приходило потом, — начал Лартаяу, словно возражая себе. — Хотя у истоков как будто люди достойные, чистые, убеждённые… Но потом всякий раз: военизированная иерархия, дисциплина… Тайны превыше личности, идейные споры решаются пулей… И где уже первоначальные идеалы, ради которых всё создавалось…

— Так не у нас же, не на Каймире! — ответила Фиар. — Хотя для нас и подполья не характерны. Стремились решать всё честно, открыто… Верное ли дело обсуждаем?

— Да, хотели решать всё открыто, — согласился Минакри. — И что получили в ответ на свою доверчивость?

— Вот именно… Официально — диктатуру тупых законов, неофициально — сильных и наглых над перепуганным стадом, — ответил Донот. — Хотя… не вооружённое же подполье вы имеете в виду?

— А разве в нашей каймирской истории… бывало иным, чем мирное, идейное? — даже удивился Джантар. — Хотя и то преследовали как подрывное! А вообще — были сильны именно откровенностью, чистотой мыслей и намерений. Это в Лоруане с подпольем принято связывать диверсии, убийства, провокации…

— Вот и вопрос: цель подполья? И если нести слово правды — какое и кому? — поддержал сомнения Минакри. — Этому стаду, готовому терпеть любую несправедливость? Стаду, что сочувствует злу, но презирает и отвергает всё доброе — доказывать, каково честному человеку жить по законам, для которых он со своей честностью в принципе — тоже вор и хам? Или действительно начинать политическую борьбу за отделение Каймира от Лоруаны, и присоединение к Чхаино-Тмефанхии? Но тогда — какими методами? Если слово правды не срабатывает, не доходит — что остаётся? Те же бомбы и пули? На что, конечно, не пойдём!..

— Почему же, — неуверенно возразил Донот. — Теперь, когда есть компьютерные сети, по ним можно нести слово правды…

— Но опять же вопрос: какой и кому? — повторил Минакри. — И чтобы как, в ком направлении она сработала?

— И готовы ли мы сами к решению подобных вопросов? — добавил Лартаяу. — Где уж берёмся обсуждать такое…

— Да, мальчики, не слишком бы увлечься… — согласилась Фиар.

— Смотрите! — воскликнул Минакри, указывая вверх. — Мост! А мы как на ладони! Уже почти рассвело…

И Джантар увидел на фоне серого в свинцовых разводах неба — быстро приближающийся мост, на котором, что хуже всего, стояли и смотрели прямо навстречу движению их поезда каких-то три человека! Правда, и смотрели, кажется, всё-таки вдаль — и рассвело не настолько, чтобы их самих, с их тёмной кожей и не такой уж светлой одеждой, можно было сразу заметить в открытом вагоне; но уже и рассвет — был делом нескольких минут…

— Мальчики, надо присесть у борта и накрыться лодкой! — сообразила Фиар. — Чтобы выглядело как какой-то груз! А то скоро будет совсем светло!

Но пока, как бы ни было — этот мост, проплыв над головами и прогрохотав коротким эхом, остался позади. И заметили их те трое или нет — осталось лишь догадываться…

— Присесть, — повторил Ратона. — На всё мокрое от росы. Страшно будет ненароком коснуться одежды кого-то из вас… А как поместимся вдевятером под одной лодкой? И мостов ещё будет много… И знаете: даже боюсь, как бы не возникла аллергия ещё на какой-то материал. Хотя касался уже мокрого цемента бедром и рукой… И вроде бы абсурд: какой из цемента кожный аллерген? — а всё же…

— Но с чем связано? — спросила Фиар. — Ты прошёл столько обследований… и никаких определённых результатов?

— Повышенная проницаемость то ли кожи, то ли клеточных мембран на отдельных участках тела, — неохотно припомнил Ратона. — Хотя насчёт мембран, конечно, абсурд. Сказали, чтобы отделаться от подростка, который не должен понимать: аллергия и есть реакция на поверхности мембран, а не внутри клеток! А началось с трения кожи о школьную форму. Хотя потом сколько касался влажной, но неповреждённой кожей — и той же цементной, и мало ли ещё какой пыли, и всевозможных растений, и меха крысы — и никакой реакции. Только на волокна одежды…

— А про мех крысы откуда знаешь? — переспросила Фиар.

— Случайно… Проснулся однажды от прикосновения, смотрю: а ко мне на кровать забралась вот такая мышка, — Ратона даже попытался, расставив руки, показать, какой величины мышка была, но поспешил упереться рукой в борт вагона при очередном толчке. — И как раз стала тереться о бедро. Я её даже погладил, сам забыв в тот момент про свою аллергию. И никакой аллергической реакции…

— Да, мирные воспоминания… — вздохнула Фиар. — Но что теперь дальше…

— Подождите, — вдруг сообразил Ратона. — Если там, в подземелье, всё какое-то химически чистое на вид… Завал, обрушение — да, но никакой растительности, плесени… Или я не так понял?

— Верно, — удивлённо согласился Итагаро. — Заброшенное, а чистое… Будто что-то не даёт там развиваться органической жизни! Излучения, испарения, химический состав пола и стен… А мы пошли туда, в чём были. Хотя что уже говорить…

— Не подумали, — спохватился Талир. — Правда, и откуда Гилиме знать такое? И он там ничем не отравился. Хотя был в обуви…

— Всё равно уже прошлое, — ответила Фиар. — Надо решать, что делать сейчас. Смотрите, уже светает, а мы в открытом вагоне. И в Алагари прибываем днём… А у Ратоны следы от аллергии. И это, когда нас ищут как заразных больных — и я не знаю, смогу ли убрать эти следы. Во всяком случае, сейчас не смогу…

— Ещё из самого Тарнала не успели выехать! — спохватился и Герм. — На малой скорости объезжаем город по окраинам, от одного вокзала к другому! Как я сразу не понял! Знаю же эту дорогу…

— Но что это нам даёт? — переспросила Фиар. — Думаешь… можно ещё сойти здесь, в Тарнале? И продолжить путь как-то иначе? А то правда: самого города Алагари не знаем, можем сойти где-то не там, на нас обратят внимание… Или… нет, здесь тебя могут узнать! И мы все так одеты, что здесь непривычно…

— А главное: дальнейший план? — напомнил Итагаро. — Всё же в Чхаино-Тмефанхию, или обратно в Тисаюм? При том, что никакое подполье создавать не готовы?

— И если нас уже видели с моста? — добавил Минакри. — А мы сойдём здесь…

— Не видели, они смотрели вдаль. Мне показалось… — без уверенности ответил Талир.

— А, с другой стороны: приедем в Алагари, поставят где-то на путях грузовой станции — что тогда? — продолжал Минакри. — Как там выйдем незамеченными, куда пойдём дальше? Если вовсе сразу не подадут под погрузку…

— Не забудьте: надо скорее удалиться от трассы, где ищут заразных больных, — напомнила Фиар. — А Тарнал ещё на этой трассе. Хотя подождите… — она умолкла, к чему-то прислушиваясь. — Мальчики, вам не кажется: поезд сбавляет ход? И там впереди какой-то шум?

— Наверно, и есть второй вокзал, — обеспокоенно ответил Герм. — Подъезжаем, вот и сбавляем ход. Но я надеюсь, там не остановят. Да, но там же ещё мосты…

— И что будем делать? Опять прыгать на ходу? Здесь, где полиция ищет бежавшего преступника? — Джантару стало вовсе не по себе. Они, оказывается, и не успели покинуть пределы города, где шли те поиски…

— Второй раз я бы не рисковал, — ответил Донот. — А сесть у борта, накрыться лодкой — сами ничего не увидим…

— Подожди, — сказала Фиар. — Что-то объявляют по громкой связи…

Джантар, затаив дыхание, тоже прислушался, но не разобрал ни слова: голос вдали оборвался едва ли не прежде, чем о нём успела сказать Фиар.

— Так… что объявили? — встревоженно спросил Донот. — Я ничего не успел понять…

— И я тоже, — призналась Фиар. — Хотя возможно, ничего особенного. Но мне показалось…

— Что? — переспросил Донот после короткой тревожной паузы. — Говори скорее! Приближаемся же…

— Даже не знаю, — ответила Фиар. — Нет, слов я не разобрала. Что-то странное в интонациях. Не как обычно: спокойное объявление по вокзалу — а… Но может быть, я ошибаюсь…

Все снова умолкли, прислушиваясь. Джантар в напряжении и тревоге смотрел вверх, где на фоне почти неподвижных разводов свинцово-серого неба проплывали верхушки столбов с уже отключенными фонарями — но ничего не слышал, кроме стука колёс и ещё каких-то неясных звуков впереди. И всё — таки уже чувствовалось: что-то неладно…

— И как проехать второй вокзал, чтобы не заметили ни с какого моста… — начала Фиар. — Всё-таки сядем и накроемся лодкой?..

— …Повторяю: причин для паники нет! — раздалось вдруг то ли по громкой связи, то ли в мегафон, но уже совсем близко, так что Джантар вздрогнул. — Просим всех сохранять спокойствие! На станции производится розыск обычного преступника!.. — продолжал голос из уже удалявшегося динамика на столбе, мимо которого только что проехали…

— Но что может быть, если так объявляют… — вырвалось у Фиар.

И тут перед Джантаром отчётливо встало одно из прежних вишений. Но… Нет!

Уже не внутренним взором, и не в изменённом сознании — здесь, своими глазами, он вдруг увидел тот самый мостовой переход через рельсовые пути, лестницу от него к перрону, и два потока людей: одни рвались вверх, на мост, а другие, пытаясь сойти вниз, не пускали их! И перила на мосту и лестнице уже так опасно прогибались под напором толп — что казалось, ещё немного, и они не выдержат, и люди посыплются оттуда прямо в их вагон, и на соседние пути… Хотя кажется — никто там, на мосту, не обращал внимания на сам их вагон…

— …Вам же объяснили: никакой «болезни святого натрия» на самом деле не существует! — голос, раздавшийся уже из мегафона где-то на мосту, снова на миг вверг Джантара в бредовую нереальность. — Всё это только ложные слухи! Идёт просто поиск бежавшего из тюрьмы преступника!

— Как не существует? — голос Фиар будто свело судорогой. — Её в мединституте изучают…

— Но кажется, нас, не видят, — прошептал Талир, вглядываясь в уже приблизившийся мост. — Хотя их столько, что я не уверен. Да ещё медленно едем…

— Слушайте, так что мы наделали? — откликнулся Герм, когда мост уже проплывал над головами. — Или это уже… какая-то мистика, проклятие? Что мы несём с собой повсюду?..

— И с этой стороны не заметили… — добавил Талир, глядя вслед удаляющемуся мосту. — Но вот и ещё одно видение. Теперь отъехать бы подальше от Тарнала…

— Ещё одно видение… — откликнулся Джантар, которому вдруг показалось словно насмешкой некой силы, толкнувшей их на этот путь. — Будто кто-то ведёт нас к какой-то цели — но что в итоге? И к чему всё это направлено?

— Это просто образы будущего, — попыталась возразить Фиар. — В них самих нет итоговой цели. Цель та, которую ставим себе мы…

— И откуда тогда всё это? — Джантар сам не ждал от себя такой вспышки отчаяния. — Видения, предчувствия, ощущения, что и как надо сделать? А в результате: где мы оказались, что уже произошло и продолжает происходить из-за нас?

— Почему из-за нас? — возразил Талир. — Хотя паника из-за «болезни святого натрия» — тут уж конечно… Но остальное…

— Ты же слышал: кто-то повредился в уме на почве проникновения в секретный архив! Через сутки после того, как мы сделали запись!

— Джантар, но это не мы! — почти в отчаянии воскликнула и Фиар. — Это не может быть та линия! Давайте наконец поймём: это совпадение! А на такое и среагировали бы не через сутки, а сразу!

— Точно! — согласился Итагаро. — Не подумали! Представляете: за всю дорогу! Вот вам и чувство вины…

Волна оглушённости, спутанности охватила Джантара. Словно все самые разные мысли и чувства этих дней — столкнулись в нём в эти мгновения. Значит, они всё же могли быть не виноваты…

— Останавливают… — вырвал его из мгновенного оцепенения голос Талира. — Но почему?

— Что там ещё? — почти в шоке вырвалось у Джантара.

— …Куда я могу принять эти вагоны? — внезапный голос из динамика где-то рядом отдался в теле и сознании Джантара громовым дурнотным эхом. — Там всё занято!

— Слушай, это не я распоряжаюсь, а полиция! — ответил в отдалении (тоже через громкую связь) другой голос. — Куда хочешь, туда и принимай! А я за эту свалку ржавой рухляди отвечать не собираюсь! Это, в конце концов, твой участок!..

— Мальчики, что делать? — прошептала Фиар. — Кажется, нам не дадут так просто уехать…

— …Или нет, подожди… — продолжил тот, другой. — Давай те вагоны назад, а то их всё равно будут… — голос оборвался, будто кто-то отключил связь.

— Что «всё равно будут»? — вырвалось у Джантара.

— Дезинфицировать, обыскивать, мало ли что! — Донот рывком подхватил с мокрого от росы бетона свёрток «взрослой» одежды. — Что мы стоим, надо бежать отсюда!

— А там и правда: другие вагоны, бывшие пассажирские! — если так можно сказать, «шёпотом воскликнула» Фиар, успев выглянуть наружу в проём между торцевыми стенками. — Ржавые, ободранные, без стёкол в окнах…

— И на этот случай никаких видений, предчувствий! — голос Джантара едва не сорвался на крик. — Что будем делать? Перебираться туда?

Тут их поезд мягко встряхнуло, он на миг замер в неподвижности — а затем почти сразу медленно двинулся обратно. Но прежде, чем Джантар успел как-то среагировать на это (застыв в оцепенении, хотя остальные уже бросились было к выходу, готовясь прыгать) — он ощутил, как вагон стал сворачивать на другой путь, а затем где-то позади (вернее, теперь уже впереди) раздался громкий металлический скрежет, а по самому вагону — с быстро докатившимся издалека грохотом сцепок прошёл особенно мощный и резкий толчок, едва не сбивший Джантара с ног, и вагон снова остановился. Джантар сразу понял, что произошло: во время короткой остановки стрелка за ними оказалась переведена на другой путь — и, когда был дан задний ход, их поезд столкнулся со стоявшими на соседнем пути ржавыми вагонами. Однако — случайно или намеренно кто-то сделал это? И если намеренно — то зачем?..

— Мальчики, бежим! — первой опомнилась Фиар. — Пролезем под те вагоны, а там видно будет!..

Джантар сам не заметил, как, спрыгнув вниз, оказался снаружи, перед целым составом из действительно ржавых, в облезлой краске, вагонов, в который вдалеке упирался хвост их поезда — и там эти ржавые вагоны уже заметно угрожающе кренились в противоположную сторону… Ему отчётливо представилось, что будет, если они не успеют пробраться под этим составом раньше, чем те вагоны станут один за другим валиться набок, выворачивая рельсы — но Фиар уже тащила его за руку куда-то вниз, под тот состав (не оставаться же было в том узком пространстве: между далёким поворотом путей — с одной стороны, и сходящимися клином двумя столкнувшимися составами — с другой…

— …Внимание всем постам!.. — прозвучало вдалеке по громкой связи, когда они пролезали под днищем вагона.

— Не останавливаемся! — выглянув в уже следующий промежуток между путями, прошептала Фиар (каким-то странным образом перекрыв своим шёпотом сказанное по громкой связи дальше, так что Джантар это не услышал). — Быстро под следующий поезд!

Так они пролезли и под другим таким поездом — и вновь оказались между путями с такими же ржавыми вагонами. Правда, на этот раз перед ними оказался вагон, будто специально оставленный с широко распахнутой дверью…

— Может быть, туда? — едва выбравшись из-под предыдущего состава со своим тяжёлым мешком, предложил Итагаро.

— А сумка? — спохватился Джантар, лишь тут поняв: всё это время у него в руках не было cумки, которую нёс через ночной Кераф! — Где она?

— У меня, — успокоил его Талир, с сумкой в руке пролезая под вагоном. — Но туда я бы не рискнул, — он указал свободной рукой в открытую дверь. — Слышали: они что-то собираются делать с какими-то вагонами…

— А куда? — Итагаро заглядывал уже под следующий состав. — Там ещё только один путь с каким-то поездом, а дальше пустое пространство!

— …На 17-м пути столкновение! — вновь донеслось издали по громкой связи. — Тараном вагонов с 16-го! Там кто-то перевёл стрелку!..

— Всё равно скорее убраться отсюда… — Итагаро нырнул под вагон с открытой дверью. — Хотя бы в тот поезд, — добавил он уже с той стороны, взглянув налево. — Или нет, там по следующему пути идут какие-то вагоны…

Джантар и сам уже, перелезая, увидел: по следующему пути медленно, даже как будто останавливаясь, задним ходом приближался хвост поезда… «Но что дальше? — как-то отрешённо пронеслось в сознании. — Вообще, понимаем ли, что делаем?..»

— …Остановить движение на 20-м пути! — отдался ударом по нервам и ауре далёкий голос по громкой связи.

— На каком 20-м, он занят! — ответил голос вблизи, выдавая общую обстановку нервозности (и даже на миг вновь напомнив Джантару, чем она вызвана).

«И правда: если то был 17-й, — промелькнуло на заднем плане сознания, — а мы пролезаем под 19-м на 20-й, значит, тот поезд идёт по 21-му. Если тут не какая-то другая система их счёта…»

— Кажется, багажный, — Итагаро выглянул из-под опять-таки ржавого вагона, стоявшего на предполагаемом 20-м пути. — Или почтовый. И кажется, хвостовой вагон напротив нас и встанет…

— Вагон до Алагари, — прислушавшись, прошептал Талир. — Да, точно. И их там только двое. Проводники почтового вагона. Достаточно внушаемы, судя по тому, как излучают… Фиар, это наш шанс — если сумеешь! Но посмотри сперва, что там и как…

— Попробую, — Фиар быстро перебралась к ним и, даже не разгибаясь, сразу — дальше, между колёсами того ещё не остановившегося поезда. У Джантара всё замерло внутри — но Фиар уже встала в полный рост по ту сторону.

«Но там открытое пространство! — с ужасом подумал он. — Её увидят…»

— …Нас здесь нет! — неожиданно громко и уверенно прозвучал голос Фиар, сказавшей это по-лоруански с заметным (от волнения) акцентом. — Вы нас не видите, и не будете помнить! Как поняли?

— Понял, мы вас не видели и не помним, — ответил мужской голос изнутри вагона.

— A теперь помогите взобраться внутрь! — уже тише добавила Фиар — и, пригнувшись, сделала остальным знак, что путь свободен. — Мальчики, быстрее!..

«Кажется, сработало…», — безэмоционально и даже без облегчения подумал Джантар, уже перебравшись под днищем вагона к его широко распахнутой двери, из-за которой действительно странными взглядами смотрели двое взрослых в форме работников рельсовой дороги. И он едва успел заметить, что двери следующих вагонов как будто были закрыты, да и вокруг вблизи никого не было (но дальше, за ещё тремя или четырьмя свободными путями, начиналось огромное пустое пространство) — как руки загипнотизированных Фиар проводников протянулись к нему сверху, и буквально втащили в вагон следом за ней, так что он едва успел и убрать в сторону колени, чтобы не удариться о подножку — прежде чем встать на её рифлёную металлическую поверхность, а затем сделать рефлекторный, будто тоже под гипнозом, шаг внутрь вагона… «И до чего ещё дойдёт, — только мелькнула мысль. — А когда-то же придётся всё объяснять…»

— Нет, ему мы поможем сами, — распорядилась Фиар, указывая на Ратону. — А вы помогите остальным… Здесь не стой, проходи в конец, — обернувшись к Джантару, Фиар указала вправо, в глубь вагона. — Видишь пустые полки? На них, наверно, и расположимся… А вы к полкам в том конце вагона не подходите, — обратилась Фиар снова к проводникам. — Запомните: в этом рейсе там для вас запретная зона. Будете грузить всё на другие полки…

— Пойдём, — сказал Итагаро, направляясь, куда указывала Фиар — и Джантар последовал за ним. Там оказалось целых три тёмных и узких, едва освещённых каждый одной тусклой лампочкой, прохода между несколькими ярусами старых (ещё даже не пластмассовых или металлических, а деревянных) полок по обе стороны. Итагаро почему-то избрал средний из трёх проходов — и там, сразу положив мешок с перекатывающимися пулемётами в конец второй снизу полки слева, как бы в изголовье, попытался улечься там же, просунув ноги за металлическую трубу, поддерживающую полки. — Да, так и расположимся. Хотя, как подумать: на что уже идём, в чём всё больше запутываемся… Но другого выхода нет. Те ищут преступника, эти — заразных больных…

— Джантар, пропусти меня… А что, хороший способ укрыться здесь, — добавил Ратона, взбираясь на третью полку, над Итагаро.

— Если бы не эта труба, — ответил Итагаро. — Влезать так каждый раз… Хотя о чём это я — скорее бы уехать отсюда…

— А я, наверно, не смогу туда забраться, — признался Джантар. — Просто не развернусь в таком узком пространстве. Хотя вам удалось, насчёт себя — не уверен…

— И как же ты? — обеспокоенно спросил Талир, взбираясь на четвёртую полку. — А я и не знаю, насколько устойчиво это внушение, хватит ли на всю дорогу…

— А я давайте с этой стороны, — сказал Донот, укладывая «взрослую» одежду и портфель тоже себе в изголовье на вторую полку справа. — Но правда: как быть Джантару…

— В другом конце вагона два служебных купе, — предложил Лартаяу. — Если временно сделать одно тоже «запретной зоной»… Талир, можешь сразу выяснить, что там в каком купе?

— Кажется, одно — рабочее место, а другое для отдыха, — почти сразу ответил Талир. — И оба не заперты. Хотя я раньше не пробовал воспринимать мысли людей под гипнозом… Но то, что для отдыха — справа.

— Не заставлять же их пользоваться всю дорогу одним купе, — ответила Фиар. — Хотя… Алагари не так далеко. И потом, тут по шесть полок, — продолжала она, внимательно всё осматривая, — но на нижних сплошная переборка посередине, а наверху такой скруглённый потолок, что не уместиться, да туда и не влезть. Остаётся по четыре с каждой стороны — всего восемь, но нас девять. Так что, Джантар — быстро в купе, а я… Или нет, — услышав какой-то шум снаружи, Фиар подошла к загипнотизированному ею проводнику и выглянула из-за его спины в дверной проём. — Да, так и есть… — встревоженно прошептала она. — Там полиция…

— …Вы давно здесь стоите? — почти сразу, не дав Джантару и мысленно среагировать, спросил голос снаружи.

— Нет, только что поставили, — немного неестественно, «механически», ответил проводник.

— А давно у вас открыта дверь? — от этого вопроса Джантара передёрнуло тупым напряжением.

— Ну, как — давно… Как вошли в вагон, так и открыли. Но это — тоже почти только что. Нас как раз собиралась подцеплять к поезду. А вместо этого повезли сюда, через всю станцию… А что такое? Что это происходит?

— Ищем группу подростков, — объяснил полицейский. — Человек девятнадцать-двадцать, разных рас — и тёмные, и светлые, и один дмугилец. И с ними, возможно, один взрослый… Не видели таких?

— Нет, никого такого не было… А… тёмные: они-то что натворить могли? — даже в этом гипнотическом состоянии удивился проводник.

— Сами не знаем, — ответил полицейский. — Приказано искать — ищем. Воры, убийцы — мало ли что… В общем, если увидите, сразу дайте знать…

«А вдруг можно было и без гипноза? — подумал Джантар с судорожным выдохом, почувствовав: угроза как будто миновала. — Понимает же, что «тёмные» ничего такого натворить не могли. Хотя… Как… девятнадцать-двадцать? — с опозданием дошлого Джантара и это. — И разных рас? Значит, всё же не мы? Или…»

— Девятнадцать-двадцать, — шёпотом повторил Талир. — Что же, как бы мы вместе с теми попутчиками в автобусе? Если бы не это: «воры, убийцы»… Да ещё того, из тюрьмы, ищут отдельно от них. Что-то не то…

— И я потом смотрел: извещение только на восьмерых, — ответил Донот. — Даже имён никого из тех не помню. И не понимаю, как получилось…

— Давайте это потом… Джантар, быстро сюда! — Фиар потянула его за руку в сторону довольно широкой и просторной середины вагона, откуда затем начинались ведущие дальше мимо таких же полок и стеллажей ещё три прохода. — Или сначала проверю, открыто ли купе, — она скрылась в проходе, но спустя несколько мгновений вернулась обратно. — Джантар, в правое купе, скорее… Правое купе закрыто, туда вам доступа тоже нет, — добавила она по-лоруански для проводников.

Быстро, едва не налетев на словно (хотя почему «словно»?) не видящего его проводника, Джантар пересёк «вестибюль» вагона (или как уж он назывался), и через проход с другой стороны (где лишь мельком успел увидеть полки, занятые всевозможными мешками, ящиками, пакетами, и даже какими-то странными, непривычными на вид пластиковыми упаковками, что вряд ли могли относиться к почтовым отправлениям — и при виде которых мелькнула мысль о возможной внеслужебной деятельности, и следовательно, неких тайнах самих проводников) вышел в короткий поперечный коридор в торце вагона, откуда дальше вели три двери — санузла и двух купе, а там проскользнул в правую, чуть приоткрытую дверь… Купе оказалось узким, тесным помещением с даже не полностью открывающейся из-за близости стеллажей дверью — должно быть, исходно вагон имел иное назначение, и лишь затем был не вполне удачно переоборудован в почтовый. Внутри едва помещались спальная полка с постелью (которую Джантар сдвинул, чтобы сесть просто на полку), и множество стенных шкафчиков, из которых и состояла вся противоположная стенка купе — отделённая от полки узким проходом, где лишь кое-как мог протиснуться, ложась или вставая, один человек… Окно внизу было занавешено, но Джантар при его росте и сидя мог видеть поверх занавески, как по крайнему пути медленно катился их прежний поезд — во всяком случае, такие же вагоны, как тот, в каком они добрались сюда из Керафа. Правда, и видел он лишь самый верх вагонов — но не мог рисковать отодвинуть занавеску, чтобы кто-то увидел его самого… И тут странное оцепенение с нервной дрожью охватило его — и он, сидя за занавеской и глядя на проплывающие за окном вагоны, даже не заметил, как навстречу им тронулся с места и этот, теперь тоже их поезд (что он и понял, лишь когда за неожиданно оборвавшимся хвостом того, встречного состава — открылся медленно приближающийся конец вокзального перрона, где полицейский с мегафоном в руке ещё что-то доказывал возбуждённой толпе пассажиров, а дальше, у каких-то вокзальных пристроек — как, во всяком случае, показалось Джантару, прежде чем перрон скрылся за хвостом другого поезда, стоявшего на соседнем пути — двое в форме медицинской службы несли кого-то на носилках. И Джантару очень захотелось верить — что тот, кого несли, не сорвался с моста в давке, или ему не стало плохо из-за самой паники)…

«И правда: что мы делаем, на что идём? — подумал он. — Где уже оказались, что натворили — и где ещё можем оказаться, и что натворить? И всё это тоже наяву?»

Но увы, всё было наяву — и даже обстановка, в общем хорошо знакомая Джантару. В таком же купе (лишь более просторном, но запертом снаружи) он ехал из Керафа в Кильтум. И вообще, за все поездки: и на полугодовые обследования, и летом на море — так привык к самим поездам, к виду из вагонных окон… И теперь, казалось, всё было так же — и не так… Он находился тут незаконно, в итоге цепи странных событий, где не была даже ясна степень их собственной вины — и хорошо, если их разыскивали лишь как заразных больных, а не почему-то ещё. Хотя они уже приняли решение…

— Наверно, мне лучше быть здесь, с тобой, — прервал его размышления голос Фиар. — Что в тот конец вагона они не сунутся, я уверена, а сюда — не знаю. И не хочется оставлять тебя одного: мало ли что возможно по дороге…

— А всем тут не разместиться, — сквозь нервную дрожь ответил Джантар, отвлёкшись от тяжёлых мыслей. — Впятером разве что. Да и знаем ли — как лучше, безопаснее…

— Действительно… Оттуда сразу не выскочишь, если что — а здесь через окно могут увидеть. Но добраться бы до Алагари — а там, надеюсь, искать не станут…

— Но на что нам уже пришлось пойти… И возможно, ещё придётся…

— А разве мне легко далось такое решение? — со вздохом ответила Фиар. — Но понимаешь же: действуем по необходимости. И знать бы, кого на самом деле искали. Действительно ещё группа из двадцати подростков с одним взрослым — или речь о нас вместе с теми, из автобуса…

— О девятнадцати-двадцати, причём «и светлые, и тёмные», — вспомнил Джантар. — А «тёмные» с сомнительным взрослым из дома не сбегут. Зато нас вместе с теми девятнадцать и было бы. Хотя дмугильцев среди них не помню, — Джантару стало не по себе от одного предположения. — Не было, верно?

— Не было, — подтвердила Фиар. — И всё же, думаешь, ищут нас вместе с ними? То есть… они никуда не прибыли, нигде не объявились — раз до сих пор ищут? А под «взрослым» имеется в воду Донот? Но всё равно: какой дмугилец, о ком это?

— Не представляю. И поздно уже думать, кого везли и куда… И в самом документе — лишь восемь имён. Или… только в нашем документе восемь — а куда-то пошли все девятнадцать? Или… просто ищут стольких, сколькие не объявилось в Тисаюме после этих событий?

— И уверены, что держатся все вместе, одной группой? Что-то не то, — усомнилась Фиар. — Хотя… автобус же и остался с двадцатью парами наручников! — сообразила она. — И на выезде из Тисаюма полицейский мог заметить «и светлых, и тёмных», а дмугилец ему просто померещился! Но тогда получается: тут заразных больных… хотели задержать как обыкновенных воров? Во всяком случае — чтобы так выглядело со стороны? Но кто-то проговорился, и возникла паника?

— Да, но представь панику, если бы всем прямо объявили про инфекцию… — начал Джантар.

— А что полицейские, не зная о заразных больных, могли бы заразиться сами? И их послали на такое дело, ни о чём не предупредив?

— Нет, сами предупреждены были, — предположил Джантар. — Под секретом, без права говорить лишнее посторонним. Вот и ответили: не знают, кого ищут. Хотя… Нет, и я не знаю, как должно быть на самом деле, по существующим правилам. А тут и явная неразбериха, несогласованность действий разных ведомств. Опять просто повезло…

— Хоть бы отправили скорее, — Фиар чуть привстала, чтобы посмотреть за окно. — Опять стоим, в вагон что-то грузят… И все наши там, только мы вдвоём — здесь… Нет, давай пока ни о чём не говорить. Не отвлекаться, если что…

И снова потянулись томительные мгновения, складываясь в минуты. Джантар напряжённо вслушивался в звуки, доносившиеся снаружи, одновременно пытаясь войти в состояние настройки на ближайшее будущее, а возможно, и увидеть, что происходит у него дома, но ничего не получалось: мешало волнение… И лишь когда вагон неожиданно (даже без объявления по вокзалу об отправке) снова вздрогнул и медленно покатился, а затем было слышно, как оба проводника прошли в соседнее купе, и за ними захлопнулась дверь — Джантар ощутил спадающую волну страшного напряжения, и у него вырвалось:

— Обошлось… Пока обошлось…

— А припасы все там остались! — буднично, словно не было всей этой гонки и тревоги ожидания, спохватилась Фиар. — Подожди, я что-нибудь принесу. А потом ещё надо немного поспать, только не всем сразу — и будем решать, что дальше…

25. Закон большинства

— И всё же страшно смотреть на это, — сказала Фиар, когда они снова собрались в тёмном узком вагонном пpoходе (кто лёжа на полках, кто стоя между ними). — Действительно не видят и не слышат, будто нас здесь нет…

— Результат твоего гипноза, — ответил Лартаяу с четвёртой полки справа.

— Вот и страшно: что можно сделать с психикой человека, его восприятием! Пусть мы не могли иначе, но вообще…

— Вообще уже должны подъезжать к Алагари, — сказал Донот. — Долго едем, и больших станций давно не было…

— Не знаем расписания поезда, — напомнила Фиар. — Забрались в первый попавшийся, и то повезло: оба проводника подвержены мгновенному гипнозу. Но всё равно пора решать: где и как выходить, чтобы никто не увидел…

— Центральный вокзал в Алагари не подходит, — ответил Донот. — Сойти надо раньше, в пригороде. Бывают такие «технические остановки» на подъезде к городу — но и не ошибиться, не сойти просто на сельской станции… И что, никак не можем узнать расписание? Хотя бы — из памяти проводников?

— Не получается, — признался Талир. — Не понимаю, почему. Будто они уже вне моего диапазона…

— Но разве так бывает? — удивилась Фиар. — Или… как ты их сразу услышал? И даже определил, что оба особенно внушаемы?

— Действительно… — согласился Талир. — То ли оба «на краю» моего диапазона, то ли дело в твоём гипнозе. Сразу-то под гипнозом не были… И вот: расписания не знаем, узнать не от кого…

— Будем подъезжать к большой станции — сразу почувствуем, — ответил Итагаро. — Хотя тут и окно матовое, только чтобы пропускало свет…

— Единственное доступное нам прозрачное — во втором купе, — добавила Фиар. — А я частично сняла гипноз, чтобы они могли лечь каждый в своём. Иначе, думала, заподозрят неладное: их двое, а купе одно. И держать людей, которые вовсе ни при чём, столько времени под гипнозом… Потом уже заметила, что окно матовое.

— Почувствуем большую станцию… — повторил Ратона. — А как я не почувствовал ни Амариоли, ни Колараафу, хотя почти всё время не спал? Ни долгих стоянок, ни шумa, как на больших станциях…

— И оба легли спать в своих купе… Значит, до следующей станции, тем более крупной, ещё далеко, — понял Донот. — Или у нас что-то не так с восприятием времени… Нo давайте наконец решать: на что можно рассчитывать, если попробуем доказать, что мы не заразные больные, и всё время скрывались в Тисаюме? Или как будет — если решаем добираться до Чхаино-Тмефанхии, или уйти здесь в подполье? Откладывать некуда…

«Так… твёрдого решения ещё нет? — подумал Джантар. — Сомнения продолжаются?»

— А как это доказать? — переспросил Ратона. — Вот подумаем: кто мог знать всех нас, и послать такое извещение — зная, как оно составляется? Кто-то, связанный с медициной, а конкретно — с предоставлением особого режима? И тогда вопросы: во-первых, зачем он это сделал; во-вторых, где скрывались мы сами; в-третьих — как же тогда автобус, найденный в Керафе?

— И чтобы никому не пришлось за это отвечать, — добавил Итагаро, — опять-таки сумасшедший с доступом к документам об особом режиме… Где наши имена идут все вместе, если не там?

— И был такой однажды на самом деле, — напомнил Герм. — Значит, теоретически возможно…

— Но как не подвести тех, от кого зависело предоставление нам особого режима? — задумалась Фиар. — То есть, по сути, наша свобода? Они, как могли, помогали нам — и не их вина, что общество в целом несправедливо…

— А мы и не знаем, мог ли это теоретически сделать сумасшедший… И документы хранится не в Тисаюме, а в Риэланте, — напомнил Талир. — Где беспорядков не было…

— А через компьютер? — возразил Итагаро. — Хотя это тоже закрытая информация. И получится уже: сумасшедший взломщик кодов взял первые попавшиеся имена… Даже не знаю. Однако верно: сами мы тогда ни при чём.

— Но нас видели в автобусе на выезде из Тисаюма, — напомнила Фиар. — Или… если и там не нас, то кого же?

— А если не нас, откуда нам знать? — переспросил Лартаяу. — Мало ли кто мог бежать из охваченного беспорядками города, назвавшись, чужим именем? Выбрал из базы данных первые попавшиеся, для себя и своих знакомых…

— Не знаю, — с сомнением повторил Итагаро. — Я никогда не занимался взломом кодов. У меня мысли не возникало: намеренно проникнуть в секретную базу данных, да ещё — о нас, особорежимниках! И не знаю, как мы там сгруппированы: по алфавиту, по формулировкам, или как-то иначе! А от этого и зависит: возможна в принципе такая случайная выборка или нет? Не выбирал же кто-то самые странные случаи, запутанные биографии — как бы жертвуя теми, кому нечего терять!

— Ужасно звучит, но это мысль… — ответила Фиар. — Для «обычных» людей наши биографии так и выглядят. Только и годимся, чтобы под нашим видом спасать других. Хотя каймирцы на такое не пойдут… А то была бы убедительная легенда о чьём-то бегстве под нашими именами, пока мы скрывались в подвале у меня дома…

— И с кем уехал врач, которого я изображал? — спросил Донот. — Кого опознавал Ратона, кого вели переулками к автобусу?

— А кто всё это видел? — переспросил Ратона. — Если солдат в переулках уже не было? И мало ли кто и кем мог назваться в неразберихе, но разве мы отвечаем за всё и всех? Хотя верно: садились в автобус на виду у целой толпы, и там был кто-то, не внушающий доверия…

— И в любом случае формально заразные больные, — напомнил Талир. — Просто так объявиться сейчас — сразу проверка,анализы… А мы и боимся лишний раз приоткрыть свою необычность! После того, что уже было…

— С этим шутить нельзя, — согласился Герм. — К ним только попади — уже ничего не объяснишь, всё знают лучше тебя. И пусть в документах явная ошибка, и может стоить жизни — попробуй доказать! Слова в документах — не то, что просто слова…

— Но и документы оформляют люди… Вот именно! — Фиар повернулась к Доноту. — Ты оформил извещение за чьей-то подписью, иначе его не приняли бы всерьёз! Вот пусть тот и подтвердит: извещения не посылал!

— Я же говорил: назвал имя покойного родственника, — напомнил Донот. — И так убедительно вышло… В чём тут признаешься? Остаётся держаться версии: незнакомые нам люди спасались таким образом! И то надо объяснить, где были мы сами… А как объяснишь — не зная обстановки в Тисаюме за двое последующих суток: вчера и сегодня? Не представляя: что там могло быть в эти двое суток, а что нет? Например: могли мы потом просто так, не скрываясь, выйти из подвала — и не знать, что нас как заразных больных ищут по всей трассе до Алаофы?

На несколько мгновений наступило молчание, слышался лишь стук колёс на стыках.

— Нет, правда, — с готовностью поддержал эту идею Лартаяу. — Если там, на месте, нас даже не искали, а мы не думали скрываться…

— А автобус? И там везде наши отпечатки! — вдруг сообразила Фиар. — В том числе на наручниках!

— Я пытался стереть всюду, где можно, — ответил Лартаяу. — Помнишь, мы с Минакри последними поднялись из автобуса? Так вот, пока поднимались вы… Хотя… наспех, краем рубашки, смоченным в машинном масле… Не знаю, насколько эффективно…

— Завязали мы узел своим бегством, — повторил Донот слова Лартаяу, сказанные во дворе у диспетчерской. — Если не самой записью…

— А теперь как узнать, нашли там отпечатки или нет — не проникнув в полицейскую сеть? — спросил Итагаро. — Да, случись такое однажды…

— Мальчики, это yжe сознательное нарушение закона… — попыталась возразить Фиар.

— А что делать? Как что-то планировать, действовать — не зная, что у них имеется против нас? И чего стесняться: видите, на что способны они сами?

— Но как хочешь это сделать? — уже явно с протестом спросила Фиар. — И с какого компьютера войдёшь, чтобы и этим ещё не спровоцировать подобное?

«И на что уже готовы идти, — Джантар вдруг понял: у него идея Итагаро не вызвала протеста. — Мы, не преступники, не враги закона, общества…»

— Не знаю пока. Думаю, как и откуда… А насчёт закона… Всё равно, видите же: мы — необычные, мы постоянно натыкаемся на эти закона — и… как нам по ним жить? — с ходу, словно от имени всех, заявил Итагаро. — Если они рассчитаны: что никто не развивается быстрее других, не обладает в этом возрасте чувством собственного достоинства, и не вправе получать информацию экстрасенсорными путями? И мы с такими нашими качествами — как бы ни хотели жить по закону и совести, всё равно оказываемся почти вне закона! Всё рассчитано на большинство — а такого меньшинства, как мы, будто и нет! О чём, помните, говорили ещё по дороге из подземелья?.. И взялись мы за это дело как сознательные противники существующей власти — не согласные, что цивилизация должна быть съедена без остатка какими-то бедными и голодными, и даже искать иной выход, когда те чего-то не имеют, безнравственно! То есть: ресурсы, на которых цивилизация могла бы ещё продержаться в поисках выхода на новый уровень — вместо этого надо наскоро глупо и примитивно прожрать на «насущные нужды», и дальше пусть всё рухнет… Давайте перестанем стесняться конфликта с такими законами и властью — и будем думать: как сделать реальное добро, и не причинить реального зла!

«И это уже говорится так просто, — подумал Джантар. — И даже не удивляет…»

— Правда, чего уж там, — согласился Лартаяу. — И что по сути за власть, если не вожаки диких стад в современной цивилизации? С разницей, что не хватает ума контролировать цивилизацию так, как стадо! И всё равно: никакого доверия к специалистам, образованным людям, всё хотят решать и всем править сами, а не смогут — пусть всё рушится? Как вам такая трактовка событий? — даже сам удивился Лартаяу. — Возможно это?

— Даже не знаю… — призналась Фиар. — Как-то неожиданно…

— А это… — продолжал Лартаяу. — И мне не по себе, когда думаю о таком. Не представлял себя в конфликте с обществом, законом, властями… Нo куда деться от факта: закон, который ты не собирался нарушать — просто на тебя не рассчитан? Ведь если даже случайно можешь «услышать» компьютер, или мысли другого человека, увидеть, что происходит вдалеке — субъективно это не будет намеренное проникновение в чужую тайну! Но объективно, по существующим законам, так получается — хотя умысла не было! И как нам полагаться на такой закон в оценке своих… не действий даже — мысленных восприятий? Или тут уже только сами можем решать: что правильно, что нет, и как не причинить зла, за которое расплачиваться другим?

— А законы и создаются, исходя из определённых предоставлений об уровне человеческих возможностей, — всё ещё колеблясь, заговорил Джантар. — И не предусматривают то, на что, как принято думать, человек не способен в принципе. И так же — всевозможные охранные системы, правила хранения и передачи секретной информации… А мы не очень соответствуем этому — если и автоматически, случайно, узнаём и делаем то, что «не положено»…

— Но тут «запросом ниоткуда» не обойдёшься, — ответил Итагаро. — Секретная полицейская сеть, пароли, коды…

— Можно загипнотизировать полицейского, — предложил Талир. — А уже он легально войдёт в их базу данных. При условии, что ничем не будет грозить ему самому, или кому-то ещё…

— Первый попавшийся вряд ли будет иметь полномочия на такой запрос, — возразил Итагаро. — А главное: это официально укажет на нас! Будто нами интересуется уже полиция Алагари!

— Верно, не подумали, — спохватился Талир. — Хотя взлом кодов тоже… А у нас и нет опыта…

— Да, если бы обойтись обычной настройкой на компьютер… — Итагаро не закончил, хотя по интонации Джантар ждал продолжения.

— Обычной… — повторила Фиар. — Для тебя обычной… А вообще не страшно вам от того, как мы уже входим во вкус воздействия на людей, технику?

— Страшновато, — признался Итагаро. — Но что делать, если такое положение… Джантар — а как ты сейчас? Не пробовал отсюда настроиться на Тисаюм, или на своих в Керафе?

— Пробовал перед тем, как заснуть, — ответил Джантар. — Но не получалось. И сейчас вряд ли смогу: какое-то неработоспособное состояние. Мешает само напряжение, или просто ещё не восстановил силы…

— Я и не подумал, — спохватился Итагаро. — И даже не знаем: сколько уже проехали, проспали… Пасмурный день, матовое окно, часов ни у кого нет — кстати, и у проводников мы их не видели. Всё как нарочно… И с настройкой на компьютер… Понимаете, в каком положении подросток только и может оказаться рядом с полицейским компьютером достаточного уровня секретности? Сдаваться, изображать задержанных — а потом гипнотизировать там всех, чтобы безопасно выйти? И тоже — как получится… И какие-то далеко расположенные охранные системы и камеры наблюдения всё равно зафиксируют наше присутствие — а я и не почувствую, где они там, чтобы сбить их с толку! Увы, цивилизация, ко всему прочему — это и системы допусков, паролей, охраны. Порой — там, где и охранять нечего. И безопаснее бы разрешить свободный доступ — чем содержать подразделения с особыми полномочиями и правом применять оружие…

— А мы пока что едем, — напомнила Фиар. — И возможно, подъезжаем к Алагари. Надо решать…

— Что решать, — уже устало ответил Итагаро. — Пока только, где выходить, а дальше — по обстоятельствам. Выйти незамеченными — вот главная проблема.

— И хоть как-то прикинуть расстояние, — добавил Донот. — Ведь правда: где же Колараафа, Амариоли? Были уже, или мы до них не доехали?

— Да, мальчики, и с суточным ритмом неладно: нет чувства, сколько может быть времени. Хотя после таких дней, ночей… Или… Зачем нам Алагари? — вдруг спросила Фиар. — Что нам там делать? Просто поезд идет туда — но нам туда не нужно!

— И где сойти? — возразил Лартаяу. — В Амариоли, где меня могут узнать? В Колараафе, где меня помнят немногие, но есть кому узнать Ратону? Из крупных городов остаётся Милирао — но уж его наверняка проехали. А остальные — маленькие станции, фактически уиртэклэдские деревни. Где попробуй появись, если ты не их группы, не их стада: не с того двора, улицы… Вот вам «не испорченная городом крестьянская нравственность», за которую так цепляются и здесь, и на Экваторе…

— А почему нельзя на центральном вокзале в Алагари? — спросил Ратона. — Там всегда много людей разных рас!

— Но не выходят группами по девять человек из почтового вагона, — ответила Фиар. — Тем более, подростки без взрослых — или с кем-то одним во «взрослой» одежде, но без обуви. Разве что после разгрузки вагона рядом никого не будет… Но и то — как получится, рассчитывать нельзя…

— Разгрузив, должны куда-то отогнать, — напомнил Лартаяу, — придётся уже оттуда. А я не знаю, смогу ли открыть запертый вагон…

— Выглянуть бы на очередной остановке, пocмотреть, где мы, — предложил Итагаро. — Или настроиться на кого-то снаружи, узнать из его мыслей. Если это уже не будет центральный вокзал Алагари…

«И это на самом деле? — вновь мелькнул миг нереальности. — И мы уже чуть не в центре Уиртэклэдии? Сами, без взрослых, с кассетой? И это лишь часть нашего пути…»

— Да, единое человечество, более совершенное общество… — начал Джантар вслух вместо этого. — Но для кого? Кто развивается в такие-то сроки, не обладает такими-то способностями, в принципе не может выйти за такие-то пределы? А кто выходит… уже не имеет значения и его собственная честность? Удобнее управлять слабыми, глупыми, необразованными, a кто вне этих пределов — просто опасен, угроза, враг?

— И «врага» ссылают куда только можно, — согласился Итагаро. — В приют, монастырь, семью наркоманов, для «перевоспитания» их простотой и убожеством… Будто виноват в том, каков по своей природе…

— И вот вам контакт с иным разумом, — продолжал Джантар. — Когда и в своей цивилизации отличаешься от большинства — уже враг и угроза… А что будет действительно при новой встрече с «людьми дальних миров»? Которые тем более — биологически, психологически, энергетически иные?

— И… чем не символ та же Иорара? — вдруг понял Итагаро. — Потому запись и засекретили? В любом случае выдаёт, как поведут себя люди Фархелема, встретив иной разум! И чего будут стоить их привычные моральные понятия! Так что и мы могли среагировать не совсем адекватно…

— Поскольку придумано на основе реальных личностей и событий! — напомнил Лартаяу. — Хотя, скорее всего, так и было бы: споткнулись на психологическом барьере, обусловленном несходством физиологии…

— Нет, но как «засекретили»? — с удивлением возразила Фиар. — Мы записали её оттуда, где, если и засекречен — бред, творческие неудачи, не более того!

— А если и там разные уровня секретности? — предположил Лартаяу. — Пока кто-то входил за «обычными» записями — ничего, а тут пошёл особый сигнал?

— И была сразу эта мысль, — после паузы согласился Итагаро. — И опять вопросы: что за архив, какой сигнал куда мог пойти, кого на что толкнуть… Нет, опять забыли: от записи до облавы прошли сутки! Что-то не так… И думать надо уже не об этом…

— А я и не чувствую дальнейших событий, — снова признался Джантар. — Странная напряжённость и пустота. И чувство: будто… кто-то повёл нас туда, а теперь уже сам не знает, что делать…

И тут у Джантара мелькнула мысль — неожиданная, невероятная, как молнией озарившая сознание…

— Слушайте… А… если мне не просто так кажется? Это так и есть? Кто-то воспользовался нами так же, как мы — сначала Саратилу Гилимой, а теперь проводниками этого вагона? Если мы можем так воздействовать на других — почему кто-то не может на нас? Кто-то, кому зачем-то было нужно, чтобы мы сделали запись? И если бы не все последующие события — неизвестно, каким способом он мог бы попробовать её у нас получить? Или… — Джантар запнулся, поражённый новой мыслью, будто с разгона налетевшей в cознании на ту, прежнюю.

— Или… что? — нетерпеливо переспросил Итагаро. Остальные же просто замерли в оцепенении. И мгновения снова текли каплями времени, падая в какую-то глухую пустоту…

— Или… тоже, всё вместе взятое — части какого-то единого плана? Одно… специально приурочено к другому? Хотя тогда вовсе страшно представить: что за план, каких масштабов! И при чём можем быть мы…

— Так… думаешь, мы сделали для кого-то чёрную работу? — Итагаро был потрясён догадкой Джантара не меньше его самого.

— И сделав хорошо или плохо, удачно или неудачно, но сделав — сами больше не нужны? — добавила Фиар. — И ему всё равно, что будет с нами дальше?

— А наши родители? — спохватился Герм. — Ведь и у них теперь эти записи!

— И я сейчас совершенно бессилен! — во внезапном отчаянии вырвалось у Джантара. — Ни на что не могу настроиться: какая-то пустота! И даже не знаю: только от усталости, перенапряжения, или есть ещё причина…

— И у нас на каждом шагу сомнения, как бы не причинить вреда… — начала Фиар. — А этот кто-то…

— А помните, как думали, что и в экспедиции использовали «не совсем настоящих» офицеров? — вспомнил Итагаро. — Людей со странностями, по мнению «настоящих» военных? А теперь выходит: кто-то так же воспользовался нами? «Странными» людьми, которых не очень жаль, и которым при таких биографиях терять нечего?

— Мальчики, но что было по его плану дальше? — наконец попыталась здраво оценить ситуацию Фиар. — Собирался выкрасть у нас кассету? Для чего должен был знать, где мы её оставим?

— Но тут опять не сходится… — попытался возразить Талир. — Если знал, где и как можно сделать запись, зачем ему мы?

— А если сам почему-то не мог? — уже более по-деловому возразил на это Герм. — И ему проще дать внушение кому-то, чем идти туда самому? Или просто подать подходящему человеку идею, а тот сам всё сделает? Но тогда уж — не Саратилу Гилима с его уровнем интересов, а кто может увлечься такой тайной…

— Но как он собирался получить от нас то, что узнаем мы? — снова спросила Фиар.

— Возможно, и телепатически, так же, как Талир, — предположил Герм. — Скорее всего, так и сделал! И потерял к записи, а значит, и к нам, всякий интерес! А мы в том шоке и не почувствовали его касания! Вопрос только: почему именно мы? И где и как он мог дать нам внушение?

— Нет, но что получается… — спохватился уже Джантар. — Он же каким-то образом сформировал… и все те мои предчувствия, видения? А если и события в Тисаюме, и наше бегство оттуда — части какого-то его плана… Значит — и прежние видения за все годы? Как какие-то знаки судьбы, заранее расставленные на нашем дальнейшем пути? Тем более страшно представить масштаб такого плана и срок, на какой он рассчитан… И куда он ведёт нас теперь? Куда и зачем — если кассету мог получить от нас или наших родителей без этого? Нет, скорее всё же просто видения, образы будущего… — без особой уверенности продолжал Джантар. — Сбывшиеся по ходу этих событий…

— И всё равно чувствуется как бы единый узел, — ответила Фиар. — И вдруг мы едем туда, где он должен нас встретить? Джантар, ничего такого не чувствуешь? Или не помнишь из прежних видений?

— Не помню… А сейчас, говорю же: странная пустота, — ответил Джантар. — И чувство, будто нас уже довели до некой точки, где предначертанный путь обрывается — а дальше выбирайтесь сами…

— Но где этот кто-то мог повлиять на нас… — задумалась Фиар. — Вы же и собирались вместе только на обследованиях! Вшестером: без меня, Итагаро, Талира! А так, в полном составе — встретились несколько дней назад… Хотя… Помнишь, ты говорил о чувстве какого-то единого нашего круга?

— Точно… — ответил вместо Джантара Герм. — А ещё случай на набережной! Абсурдная драка, фактически из ничего! И как раз удобный момент для такого же мгновенного гипноза! Никто не заметит — всем не до того!

— Но провоцировать для этого драку… — усомнилась Фиар. — Где всё могло пойти непредсказуемо… Вряд ли. Не занесло нас уже совсем далеко от истины? А то можно додуматься и до того, что не только «единый узел событий» — сам наш крут создан кем-то с особой целью! Будто это не могли сделать под гипнозом обычные люди — и отдать ему запись, ничего не помня потом… И если этот кто-то сам недавно узнал о такой возможности — нет и многолетнего плана. А если давно — и бы сделал давно, с участием других людей…

— А так: только узнал, и тут подвернулись мы? — предположил Герм. — Целая группа с особыми способностями, причём — разными, как бы на все возможные случаи…

— И как бы специально собранная в одном городе! — добавил Лартаяу. — Через такие повороты биографий — и при официальном неприятии каких бы ни было особых способностей! Не знаю, что и думать… А теперь его план провалился — и мы снова лицом к лицу с «обычной» логикой «обычных» людей, основанными на ней законами… И… как теперь насчёт моральных проблем в связи с такими способностями? Кто в этом смысле сильнее, кто больше может — тот и прав? Так рассуждал этот кто-то? И за его ошибки расплачиваться — тем, кто слабее? Невольным, невинным жертвам — а не ему? А он найдёт для другой цели ещё кого-то?

— Подожди, это только наши предположения, — снова попыталась напомнить Фиар. — И не слишком ли уже? В самом деле: кем этот кто-то должен быть, какими возможностями обладать? И в чём сама его цель? Вообще — благо человечества, а нас, как конкретных людей — в жертву? Или тут что-то другое, чего мы не понимаем?

— И сейчас делаем всё так, потому что не можем иначе, — продолжал Лартаяу, — а раньше он сделал так, потому что не мог иначе? И где какая-то грань, разделяющая, что в этом смысле можно, а что нельзя? И как остановить кого-то, чтобы не причинил вреда, не поломал чью-то жизнь?

— Да, как почувствуешь себя на месте слабого, всё видится иначе, — призналась Фиар. — Не то, что… от тебя защищают слабых, которым ты не сделал ничего плохого…

— А тебя оставляют без права защиты от них, — уже как-то отрешённо добавил Лартаяу. — А тут вовсе… Кто-то не хочет рисковать, не может что-то сделать сам, использует тех, кто смогут… Пойми: в чём сила, а в чём слабость? Хотя и в этом отношении есть сильные и слабые люди, не каждый сам защитит себя — но и… что было бы, будь тут тоже свои суды и своя полиция? Из-за которой шагу не сможешь сделать, потому что всюду кто-то «защищает слабых», ограничивая тебя в том, что есть просто свойство твоей личности, ни против кого не направленное? А понадобится защита тебе самому — так неизвестно, не сам ли останешься виноват! А как есть: просто не можешь сослаться на экстрасенсорику, мистику — как реальные факторы жизни общества…

— Слишком многое строим на внезапном предположении… — снова начала Фиар.

— Но так и есть! — не дал ей договорить Лартаяу. — С одной стороны непонятная мистика, с другой — существующие законы! И никто ничего не желает понимать!

— И попробуй тут соблюсти единую мораль сильных и слабых, — откликнулся со своей полки молчавший всё это время Минакри. — Когда не знаешь, как иначе защитить себя… Хотя раньше все знали, что есть люди с разным характером и уровнем способностей — и жили, не опасаясь друг друга…

— Не было того противоречия интересов, — ответил Джантар. — И было чувство человечества как целого, а не отдельных враждующих групп. Хотя опять же: в пределах нашей, чхаино-каймирской культуры… А у других — всюду столько каких-то особых, исключительных прав, интересов, личных, семейных и групповых тайн… Разбогатеть за счёт других, присвоить чужое, что-то от кого-то охранять. И каждый опасен тем, в чём силён — и ограничен в чём только можно. Даже просто в информации… Вот её и добывают такими путями — за что потом расплачиваются другие…

— Мальчики, опять всё уходит в общую дискуссию, — напомнила Фиар. — Надо решать, где и как выходить…

— А что решим, не разобравшись в этом? — ответил Минакри. — Хотя и поверить трудно. Не могу представить, чтобы я использовал кого-то таким образом…

— А этот кто-то, думаешь, мог хотеть того, что получилось в итоге? — не согласился Талир.–

— А нам мучиться чувством вины за последствия? — не мог успокоиться Лартаяу. — Будто лучше него могли предвидеть?

— И будто знаем, что тут последствия чего, — ответила Фиар. — Не забывайте: от записи до облавы прошли сутки…

— Вот именно! — согласился Минакри. — И никто всё это время не пробовал заполучить у нас кассеты! Лежали, где были оставлены!

— Я и говорю — этот кто-то при просмотре по нашим излучениям понял: там совсем не то, — повторил Герм. — Хотя верно, это лишь предположение. И зря так сразу ухватились за него. И не было никакого внушения — было столкновение случайностей… Да, но опять же: если бы не то, как мы похожи на единую, специально подобранную группу…

— Похожи… — будто преодолевая что-то в себе, согласилась Фиар. — Хотя вообще похоже на бред. На то, как реально не бывает…

«И это возможно наяву? — Джантара словно обдало тупой (и вместе с тем пронзительно острой) холодной жутью. — Мы… чьё-то орудие? Затем и собраны вместе?..»

— Нет, правда… — начал Минакри. — У нас всех свои устремления, цели, поиски, своя жизнь… Но есть и общее: хотим разобраться в проблемах и путях развития человечества. А тут — в конкретной тайне, как-то связанной с этим. И вот будто кто-то выводит нас на неё… Или… мы уже сами под гипнозом придали ей такое значение? А так ничего и не было — кроме давней, схлынувшей шумихи? И взрыв — просто взрыв, не более?..

— А может быть, — после очередной паузы начал Лартаяу. — Так ли много говорят об этом взрыве… или просто мы сами много думали о нём? И если всё время были под каким-то внушением — правильно ли вообще всё делаем и оцениваем? И там ли, где надо, ищем ответов?..

Будто прокатилась волна — с которой, однако, ничего не схлынуло, не открылось: пришло лишь осознание неопределённости, смутной пустоты впереди…

— Но тогда… и все разговоры за эти дни… — потрясённо начал Минакри.

— Нет, а тут в чём неправы? — вырвалось у Джантара в испуге. — Почему не удалось создать совершенное общество, и что происходит вместо этого?

— И с идеей равенства… — добавил Лартаяу. — Не так всякий раз было: сперва кто-то провозглашал общую цель человечества, в достижение которой все должны включиться как равные; а потом оказывалось — многим эта цель не нужна? А кто в ней заинтересованы — как бы обманули, подвели всех? Виноваты… что кто-то ничего не хочет дать на общее благо, кому-то всё безразлично, кто-то предаётся порокам и творит зло? И теория потребностей: тоже, что не так? На примере случая с Донотом видно — чем рискуем, позволяя «взрослой» пропаганде эксплуатировать нашу наивность! Вот и тащи их силой на свой духовный уровень, помогай вырваться из банды, где они, бедные и несчастные, состоят не по своей воле!

— И так же: в банды идут не от беды! — поддержал его Талир. — Мировоззрение у них — не самоценной личности, а члена банды, только и могут жить мелкими враждующими группами! Хотя страшно подумать: с кем тогда создавать единое человечество — но что неправильно как факт? И в чём неправ тот, кто это понимает?

— А как законы некоторых распространили на всех? — продолжал Лартаяу. — И на чём законы основаны? Разве не правы мы и тут?

— А остатки инстинктов в жизни людей? Как они делят, дробят единое человечество на эти мелкие группы? — поддержал общий порыв Итагаро. — Вдруг оказывается: кто-то защищает тебя от какого-то врага — и хотя ты ни с кем не ссорился, уже что-то должен в этой борьбе? Не можешь сказать: это вообще не твоя борьба! Тот чей-то покровитель и чей-то враг, оказывается, ещё и осуществляет власть на определённой территории, а ты, мирный житель — почему-то его подданный! На уровне как дворов, так и армий, принципиальной разницы нет!

— А скажешь так — уже, выходит, кого-то предал, — добавил Талир. — Хотя кто его выбирал в покровители или судьи своим поступкам, кто ставил над множеством других людей? Которые, правда, сами почему-то неспособны организовать жизнь, поставить цель — могут только батрачить и подчиняться? Но он, взявший власть, уже хочет, чтобы так, как они, жили все; ему уже мешают те, кто не хотят такого руководства; они — враги и стада, и покровителя… Вот вам и законы, и армии, и государственные границы, и тайны! Мешают создать совершенное общество — где им нет места, ведь оно будет состоять из личностей, а не из банд?

— И опять же теория потребностей, — продолжала Фиар. — Что, не бывает и так: человек, казалось бы, образованный, с какой-то профессией; но по жизненным целям, мировоззрению — дикарь, хищник, паразит на цивилизации? И это нельзя признавать открыто?

— Из-за кого и тянется вековая гонка охраны и взлома! — подтвердил Итагаро. — Кому ума хватает только половчее взять чужое, напакостить! А честные люди виноваты, что не сумели поднять их на свой уровень? А как поднимешь, если тебя же за это готовы убить? И сами твои цели им чужды и непонятны?

— Мелочно «обставить», «переплюнуть» другого — для них, собственно, вершина? — согласился Талир. — Им не нужно, чтобы всем было хорошо, наоборот — чтобы кто-то, завидуя, тянулся за ними? И уже в котором поколении! Правнуки тех, первых, кого ещё, казалось, можно оправдать бедностью и неграмотностью! Четыре поколения этих бедных и малограмотных, ничего не взяв от цивилизации, только вредят ей?

— А… как же четыре поколения людей городской цивилизации? За чей счёт пытались ввести в неё массы тех, кому она не подходит? — продолжал Итагаро. — И ещё плодятся в геометрической прогрессии — и им всё дай, и дай, и дай… то, что не способны взять! Вооружай бандитов, снабжай технологиями подпольную торговлю… Им дай всё сполна — а сам хоть надорвись, да ещё будь виноват в их бедах, получай их ненависть за это?

— Хотя не строить же каждой расе своё отдельное человечество, отгородившись границами, — ответил Лартаяу. — Планета одна, люди — один вид, расы изрядно смешались… Но и то верно: индивидуальных и расовых отличий — не желают понимать, возводя себя в образец. А что до обделённых групп, слоёв, бедных семей — где ненавидят других за своё менее обеспеченное детство, худших родителей, возможно, и худшие гены… Что те могут для них сделать? Каждый — из конкретной семьи, что одному дала в детстве его семья, то другому — не дала. Остаётся чувство ущерба в судьбе от того, что вовремя не сложилось… Но и не вина же это таких детей, как мы! За что им нас так ненавидеть? Не свои семьи — а нас?

— А цель и была: чтобы никто не «происходил из низших слоёв», — ответил Джантар. — Никому не приходилось бы «рваться из нужды», «выбиваться наверх», ненавидя других за бедность своих родителей…

— А родители и не столько бедные, сколько тупые: не желают понимать, что нужно детям сейчас! В нашем детстве, мол, не было чего-то — и они обойдутся! А цивилизация развивается быстро… То есть, до сих пор развивалась, — горестно уточнил Лартаяу. — Но говорю к тому, что для некоторых видеокамера или компьютер — экзотика, без которой можно обойтись! А от них зависят дети…

— Получается и не личная неполноценность, — согласилась Фиар, — Искусственно устроенная неполноценность судьбы. Потому что за человека до стольких лет всё решают другие… А потом и остаётся вымещать уже на детях несостоявшееся собственное прошлое? И им — заполнять собой пустоты жизни родителей: хотеть того, что не досталось им, учиться или работать, где им не пришлось? А своя судьба не складывается, переходит по такой эстафете дальше, и конца не видно…

— Потому что ценится не личность, а реальный или мнимый долг перед другими! — добавил Лартаяу. — Человек не может сказать: я — не вы, не в ответе за то, что не сложилось у вас! Будто нет понятия личной судьбы, лишь долг перед старшими и их особые права! И это не членистые Иорары — люди одного с нами вида!.. Что, тоже неправомерная постановка вопроса? И каким быть единому человечеству — вправе решать лишь они? Чтобы и было — не из личностей, а из банд и долгов перед старшими, где каждый кем-то подавлен?

— Мальчики, но что получается? — вдруг спохватилась Фиар. — Как… проверка убеждений — в порядке ли после возможного гипноза? Но всё так и есть: кто отравляет жизнь других — числится жертвой, ведь ему не дали то, что не умеет взять…

— Действительно… — удивлённо, словно очнувшись, согласился Герм. — Вышло будто проверка, во всём ли мы правы… Нет, но — что теперь? Если нас кто-то специально подбирал, имея свои планы…

Герм умолк, не решаясь закончить — и будто холодная липкая рука сдавила всё внутри у Джантара. Будто лишь тут смысл внезапного предположения вполне дошёл до него как возможная реальность… И… вовсе не фиктивное племя преследовало его семью; и не таинственные монархисты — семью Лартаяу; и не по мифической «воле отца» угодил в монастырь Минакри? Всё это… проявила себя некая единая воля, о которой они понятия не имеют? Тайная сила, что ищет таких, как они — и решает судьбы в своих целях?

И что за сила? Какого характера: политического или мистического? Как иметь с ней дело, понять её логику, как и о чём можно договориться?

Или опять — ошибка, самообман, заблуждение? А реально и есть — роковая цепь случайностей? Видимость чьего-то плана, миссии — не более? Все планы, мысли, чувства тут — лишь их самих?

И хоть бы ещё видение, предчувствие… Но — пустота. И нечего вспомнить из более-менее подходящих прежних видений, чтобы найти ответ. А и было бы — что тогда? Вновь следовать «предначертанию» — или уже наоборот? И вообще, эта сила — добрая или злая, и в чём может быть её цель? И сколь близка или далека от их собственных?..

— … Кажется, останавливаемся, — вдруг донёсся голос Ратоны. — Замедляем ход…

Общее оцепенение сменилось сосредоточенной напряжённостью. И Джантар, прислушавшись, ощутил: промежутки между ударами колёс на стыках становились всё длиннее…

— Неужели Алагари? — тревожно прошептала Фиар. — А мы не успели ничего решить…

— Попробую открыть входную дверь, — предложил Лартаяу, не без труда выбираясь с полки. — Но опять прыгать на ходу…

— Надо быть готовыми ко всему, — ответил Итагаро, вставая вслед за ним.

— Но что же проводники сами не открывают? — спохватился Ратона. — Не слишком подействовал гипноз? Хотя открывали на всех станциях…

— Или этой остановки нет в расписании, — предположил Минакри. — Не зря сейчас легли спать. Знают: вставать нескоро…

— И что делать? — остановился Лартаяу. — Наоборот, занять свои места?

— Свои места… — повторила Фиар. — А я частично сняла гипноз, оба купе заняты. Думала, скоро Алагари…

— Или как раз остановка на подъезде к городу? — напомнил Лартаяу. — А не встают они потому, что уже не боятся проспать конечную станцию? Надо открывать дверь и выходить? Только не забудь снять гипноз…

— …Вставай, кажется, уже Рурама, — донеслось по-лоруански с другого конца вагона вслед за щелчком замка купе.

— Как… Рурама? — вырвалось у Ратоны. — Как же мы едем?..

Правда… Рурама — на совсем другой линии, западнее Алагари, ближе к побережью Внутреннего моря, и по широте гораздо южнее… Маршрут получался странным…

— Сперва от Тарнала на юг, потом от Рурамы на северо-восток, в Алагари… — предположил Лартаяу. — Я и не знал, что есть такой рейс…

— А мне куда деваться? — встревожился Джантар, видя, как оба проводника подошли к двери. Поезд успел ощутимо замедлить ход, и вот-вот должен был остановиться.

— Всё ещё трудно поверить, что не видят? — переспросила Фиар. — Но не видят же…

— Я не об этом, — объяснил Джантар. — Вдруг кто-то войдёт снаружи, а мне деваться некуда…

— Никто до сих пор не входил… — неуверенно ответил Ратона.

— А если что, я наготове, — добавила Фиар. — Чтобы опять… кого-то… И откуда знаем, что кто-то не сделал это же с нами…

— Будто мы сами не искали ответов о том же вопросы, — шёпотом (дверь вагона была уже открыта), ответил Итагаро, встав за Джантаром в проходе.

— Но кто-то как бы указал направление поисков, — Фиар, обойдя Джантара, встала в проходе перед ним. — И вот мы здесь, и никаких знаков или догадок, что дальше…

— И опять не рискнём выглянуть наружу? — добавил со своей полки Ратона. — Хотя зачем: и так знаем, что Рурама…

Но тут уже оба проводника вдруг приблизилась — и, загородив собой проход, стали что-то выгружать из соседней секции стеллажей. Джантар затаил дыхание, видя, как один из них, встав рядом с Фиар, начал снимать с полок свёртки, мешки и ящики, передавая их другому: подсознательно всё равно с трудом верилось, что проводники никак не воспринимают их присутствия в вагоне. А самих этих грузов оказалось неожиданно много, гораздо больше, чем он мог ожидать — и вскоре он почувствовал: ему становится трудно дышать. Но лишь когда проводники покинули эту секцию, перейдя в соседний проход — он решился сделать полный вдох…

— И откуда столько всего на маленькой станции… Рурама — совсем небольшой город, — прошептал Ратона. — Хотя верно: узел. Здесь ещё ветки местных линий…

— И не выйти незамеченными, — добавил Лартаяу. — На каждой станции что-то погружают, выгружают… Как думаем выходить, если не будет остановки на подъезде к Алагари?

— Ещё с пулемётами, — напомнил Итагаро. — Так и везём с собой. А оставить тут — проводники окажутся виноваты. Или пулемёты каким-то образом укажут на нас…

— А лодка? — вспомнил Джантар. — Её хоть нигде не забыли?

— Здесь, на самой верхней полке, — ответил Донот. — Но как со всем этим выбраться незамеченными? Вот положение…

— И уж поезд своей волей там, где нужно, не остановим, — сказал Итагаро. — Да и разве решились бы? Недолго спровоцировать аварию…

— Будем рассчитывать на предварительную остановку, — ответила Фиар. — Но если нет…

Продолжать она не решилась: в проход вернулись проводники, и стали складывать принятые уже здесь, в Рураме, грузы и корреспонденцию на только что освободившиеся полки. И вновь потянулись томительные минуты ожидания и страха выдать своё присутствие… Уже и поезд, мягко вздрогнув, тронулся — а проводники всё продолжали раскладывать что-то по полкам, сверяясь с документами…

— …Нет, но теперь мы куда едем? — решился прошептать Ратона, едва проводники отошли, чтобы закрыть дверь уже набирающего скорость вагона.

— Ратона, о чём ты? — переспросила Фиар.

— Я помню эту дорогу… — взволнованно объяснил Ратона. — Когда-то ехал здесь. Из Колараафы через Рураму в Арахаге… И как раз туда шёл другой поезд, из Алагари. Его отправили прямо перед нами — но в ту же сторону, понимаете? То есть… по пути в Алагари — к нам должны были прицепить другой локомотив, с нашего конца поезда, и мы поехали бы нашим вагоном вперёд! Но мы едем в ту же сторону! Значит…

— Едем не в Алагари? — понял Талир. — Но как, я же слышал… Или… просто услышал, что хотел? — уже буквально обмер он. — На пределе диапазона… Услышал «Алагари», хотя проводник подумал: «Арахаге»… Вот куда на самом деле едем…

И в наступившей тишине — будто натягивались и рвались какие-то нити. Но странно: не было шока, оглушённости. Просто… всё уже слишком, чрезмерно напоминало бред?

— Точно, — наконец решился заговорить Ратона. — И уже больше не свернуть никуда, и не сойти так, чтобы вернуться в Тисаюм. Горы, тайга, маленькие города и посёлки — до самого Арахаге… Да и Рурама где: сколько проехали на юг! Наверно, уже вторая половина дня…

— Ждали, когда будут большие города, — добавил Лартаяу. — Милирао, Амариоли, Колараафа… А от самого Тарнала ехали по другой линии. Сначала — по сплошь деревенской Внутренней Лоруане, потом — через Радакилу, Ралимину, Асаталау… Где ещё могли бы выйти, пересесть на местный поезд в сторону побережья, и морем вернуться в Тисаюм… Но то, если бы знали, где мы. А теперь вокруг — тайга горы, никуда уже не свернуть. Посёлки, гарнизоны, военные объекты… Единственный крупный город — Арахаге. Конечный пункт всего маршрута…

— Туда же, помнится, и собирались, — напомнил Ратона. — К чхаино-тмефанхской границе. И лодку взяли, чтобы переправиться через дельту Фиоланы к Тмеинжеху…

— Но то было решение момента, отчаяния, — в свою очередь, напомнила Фиар. — Надо бежать, некогда решать — куда. А теперь… будто кто-то вновь решил всё за нас…

— И уже едем в Арахаге… — как эхо, откликнулся Лартаяу.

— И как бы ни было, у нас лишь один путь, — сорвалось у Джантара. — До Арахаге, через границу, в Тмеинжех. Не знаю уж, чьей волей, ошибкой, просто случайностью — но решение принято…

— И будем в Арахаге где-то через сутки, — добавил Ратона. — А пока надо успокоиться, собраться с мыслями: нельзя что-то решать и действовать как в бреду. И определиться: в самом деле решили перебираться в Чхаино-Тмефанхию, или ещё поедем обратно тем же способом и той же дорогой? Видите, я не уверен, — признался Ратона. — Да и что сейчас в Керафе и Тисаюме, не знаем…

— А мне негде и расположиться, чтобы ещё попробовать, — тихо ответил Джантар. — Стол напротив входа — для сортировки почты, на нём не ляжешь. А сидя, можно и упасть, если тряхнёт. Хотя сейчас и не смогу… Или просто сяду там и… подумаю обо всём этом…

26. Ночь озарений

— Не спится, Джантар? — донёсся голос Фиар из темноты.

— Не спится, — ответил Джантар. — Разве уснёшь: уже ночь, а ничего не решили, и я ни на что не смог настроиться. Будто мешает сама аура местности: везде солдаты, тюрьмы, да и сами таёжники чего стоят. По голосам уже чувствуется, что за люди. И у проводников дела с ними: что-то передают, принимают явно незаконно… А представь: знали бы те, снаружи, что тут, в вагоне — дети? И это та же страна, та же Лоруана! Итагаро одно время жил здесь… Не побывав, так не поймёшь, не почувствуешь… Но как представить единое человечество — с теми, кто охотится для забавы, и стаканами опрокидывает в себя наркотик? А их тут целая тайга! И уже сколько проехали дальше на юг…

Они стояли у окна в «вестибюле» вагона, рядом со столом для сортировки почты. Мертвенный свет сквозь матовое окно едва позволял что-то видеть лишь вблизи; проход же, где на полках спали остальные — тонул в непроглядной тьме после того, как проводники зачем-то погасили слабое ночное освещение.

— И легко ли решить, — согласилась Фиар. — Что делать сейчас, и вообще. Не предполагали себе такой судьбы…

— Всё человечество такой не предполагало, — добавил Джантар. — А теперь будто глухо ко всякому, кто может предложить иное…

— Хотя Чхаино-Тмефанхия предлагает — и почему всем не идти её путём? Отвергать на уровне одних эмоций: как кто-то смеет благополучно развиваться, когда другой бедствует… Но что для этих бедствующих сделать? Сколько им ни дай — всё кажется, что другой имеет больше. Гонка приобретательства, обладания, кому-то надо быть арбитром и контролёром между ними — когда боятся упустить выгоду, вырывая одни у других… Один рвётся изо всех сил, чтобы заработать побольше, другой — безработный, в итоге несчастны оба… Но чем и как насытить тех, кто просто хочет иметь больше кого-то? При том, что ресурсы планеты действительно не безграничны…

— И ещё нужен кто-то в качестве врага, на кого списывают грехи, пороки, неудачи, а по возможности на нём и вымещают, — добавил Джантар. — И как равно ни поставь их в одном поколении — дети и внуки потом не равны. Кто-то отнимет что-то у своих детей, в чём-то ограничит, а потом — в исступление: этим свободно пользуются дети других! И похоже, первопричина — в инстинктах. Древних животных программах человеческой психики…

— Но и не проповедовать же прямо такое. И как идеология подполья… вряд ли, — ответила Фиар. — Это же заявить кому-то: он неполноценен как разумный! Кому-то, кто тоже считает себя таковым…

— Считает, так пусть не ведёт себя с людьми как животное, — ответил, подходя сзади, Лартаяу. — Ни в своей семье, ни с другими детьми. Да, и я не сплю, всё думаю… А то сами оправдают что угодно тем, как с ними обращались в детстве — а тебе в тринадцатом поколении припомнят, чей ты потомок! И у самих нищие и незнатные предки всегда найдутся для сравнения… И всякие права у них означают: в чём-то возвышаться над бесправными, свобода — над несвободными… Да, но всё просто и ясно в теории, а попробуй скажи им прямо: извините, но мы — люди, и хотим строить своё, человеческое общество…

— А сказали ещё в 72-м веке, — ответила Фиар. — Грабитель, насильник, рабовладелец — не человек, и подлежит истреблению как опасный хищник…

— Но и было чётко и ясно, — напомнил Лартаяу. — Явная война, явные враги… А теперь как будто мирное, цивилизованное общество, лишь снисходительное к некоторым недостойным атавистическим проявлениям! Объяснят бедностью, невезением, неустроенностью — чем угодно, но не личным несовершенством! И готовы вновь и вновь что-то перераспределять в чью-то пользу, для компенсации недостатков… Кто-то всегда в долгу, а кто-то творит зло, оправдываясь тем, чего ему ещё не дали — и только его надо понимать, ему сочувствовать — а попробуй тот сказать, что хотел бы провожать детей в школу без страха за их жизнь! Какой сразу поднимется вой этих не могущих себе на что-то заработать, «воспитывающих без отца», «настоящих мужчин», которые «имеют право» глушить наркотиком малейшие трудности в жизни…

— Там на стройке какая-то психопатка орала почти нечеловеческим голосом, что воспитывала без отца… наверно, кого-то из тех четверых, — вспомнил Джантар. — Будто я виноват и в этом… Способны они понять, что мы — люди, и у нас тоже семьи? Или мы для них — только образ врага, который «всё имел»?

— Между собой это понятно и очевидно, а скажи такое вслух… — повторил Лартаяу. — Когда лоруанская культура во многом основана на чём: виноват более достойный, его дело не возмущаться — а прощать, страдать, жертвовать, даже быть готовым ответить за чужую вину! Есть в их характере: готовность скорее безвинно пострадать, чем отстоять права! Хотя годится, пока сам не стал пострадавшей стороной… Но видите, каждый считает: это отвлеченность, его не коснётся! И встают на защиту этих, которым «не повезло в жизни», и не думают: с чем не повезло, кто чем обделён? И почему один и в трудных обстоятельствах — человек, а другой, чуть что — в животное? Или… эти «добропорядочные граждане» интуитивно и ощущают себя наравне с теми, кому ничего не стоит ограбить, ранить, убить? Так темболее: с кем мы составляем один вид и одно человечество? И вывод — такой, что страшно… Никакое совершенное общество вместе с ними создать нельзя — и реальна вместо общества равных в достоинстве лишь плавная градация: от «почти человека» до «почти не человека»? И если все наравне, то наравне с худшими, а если кто выше кого-то, сразу вопрос: почему? А пока — формальная традиционная нравственность и выше самой жизни…

— Но это уже слишком… — ответила Фиар. — Хотя, имея опыт, как у нас… А заявить такое — действительно получится, что всё безнадёжно. Создать единое человечество, чья нравственность отвечала бы нынешнему уровню техники — нереально…

— И я боюсь такого вывода, — признался Лартаяу. — Но пока в жертву инстинктам и традициям приносятся конкретные судьбы и жизни — а нас убеждают: мы не лучше тех, кто недалёк от дикой природы, и потому недоступное некоторым надо отнять у всех, пусть это и означает крах человечества вообще. И лоруанцы в массе будто смирились, им всё равно! Так что хочется иногда сказать: ну и пропадайте с вашей тупой безнадёжностью и притерпелостью к злу, но не тащите на дно других, разлагаться вместе с вами…

— Но планета одна, — Джантар напомнил Лартаяу его же слова. — И в их руках та же мощная высокоразвитая техника. И тоже страшно: мощь и знания цивилизации — в руках тех, кому всё безразлично, и нечего терять! Или думают, что нечего…

— И всё искали блага лишь для слабых и несовершенных, — ответил, подойдя, Талир. — Не открыть дорогу тем, у кого знания, энергия, воля — именно освободить слабых, перевоспитать несовершенных, достичь равенства! А теперь это слишком явно не удаётся — и сорвались в истерику вместо поисков выхода…

— И всякий раз получалось: отняв у тех, кому нужно, дали тем, кто не знал, что с этим делать, — ответил Лартаяу. — Но теперь просто не до того! Цивилизация требует сознательной личности, в ней некуда девать тех, кто хочет лишь примитивно разбогатеть, «выбиться из нужды»! И у самой цивилизации столько своих проблем, ей некуда принять массу вчерашних первобытных людей, и некогда ждать, пока до чего-то дозреют! И сколько можно «дозревать», до каких пор на наши города будут сваливаться всё новые толпы неграмотных и неимущих? И чья вина, что кто-то бежит от своей судьбы, но никак не может приспособиться к чужой? И чего хотят от цивилизации? Вот они бедные, нищие, неграмотные, поклоняются странным богам и духам — и куда их девать в городе, на какую работу устроить? Придумывать ненужные производства, чтобы занять всех, немыслимо — а паразиты, насильники, вымогатели в городе тоже не нужны?

— Уже обсуждаете идеологию предполагаемого подполья? — переспросил Талир.

— Пока хотим разобраться для себя, — ответил Лартаяу. — И видишь, что получается…

— И перед кем ставить вопросы? — добавил Талир. — Перед теми же властями, думаете, можно?

— Да как сказать… — задумался ответить Лартаяу. — С одной стороны, человек на высоком государственном посту сам должен понимать это. A, с другой — имея такой опыт столкновений с непробиваемой чиновничьей тупостью, не знаешь, что и думать. Да ещё кассеты… И, если есть план тайных сил, кто-то хотел, чтобы мы сделали запись для серьёзной цели…

— То где наконец этот кто-то? — переспросила Фиар. — Сам не может до нас добраться? Или ждёт, что и так о чём-то догадаемся? Но в любом случае такие дела так просто не бросают. А тут, видите: никто не даёт знать, не пытается получить кассету, никаких новых знаков, видений — остаётся решать самим. Вот и решаем… А возможно, никто и не объявится ни с каким планом или знаком. И не знаю, во что больше верится: есть кто-то со своим планом, или нет…

— А пока уже сколько проехали, — добавил Лартаяу. — И едем дальше… И что думать: этот кто-то ждёт нас в Арахаге? Или как?

— Да нет этого «кого-то», — ответил Талир. — Предположили его существование, и обманули себя вместо того, чтобы реально оценить ситуацию…

— И хоть бы ещё видения, — сказал Джантар. — Но пока… Видел будто мельком отдельные места в Тисаюме — ночные, пустынные. И кажется, даже свою квартиру и двор в Керафе: всё спокойно, все спят. Но так нечётко, что не знаю: вдруг и я увидел лишь то, что хотел? Как и ты услышал название не того города…

— И не представляю, что делать, — признался Талир. — Вернуться в Тисаюм открыто и пытаться выдать извещение за ошибку; вернуться нелегально и создавать подполье; даже выступить с инициативой созвать очередной Каймирский конгресс — представьте, и о таком думал; или всё же сперва получить образование в Чхаино-Тмефанхии, а для этого перейти границу…

— А у нас и полного общего образования нет, — вспомнил Джантар. — Там давно уже было бы, а тут проморочили до какого возраста…

— Но и как и когда уже спокойно учиться? — ответил Талир. — Под вопли, что всё вот-вот рухнет? Хотя тоже вопрос: как представляют, что рухнет всё, кроме Чхаино-Тмефанхии, которая рушиться не собирается…

— И мы, говоря это, всё же подразумеваем: кто-то поймёт, спохватится, задумается, к чему идёт единое человечество на одной планете, — начал Лартаяу. — А не что кто-то захочет строить отдельное человечество на её части. Ведь планета одна, и проблема единые… Но что и кому сказать, чтобы понял? И можем мы быть уверены, что правильно понимаем суть проблем? Мне страшно от выводов, к которым прихожу: об этих глубинных, архаичных программах человеческой психики, и, если говорить прямо, о чьём-то меньшем биологическом совершенстве…

— Да, надо разобраться самим, прежде чем открыть такое кому-то, — согласился Джантар. — Вывод о чьей-то конкретно неполноценности уже слишком серьёзен…

— Или наоборот, пора заявить: культура, что благоприятствует худшим и недостойным, не имеет будущего? — ответил Лартаяу. — И виновата будет сама! В конце концов, не воры и наркоманы создают блага цивилизации, а на постоянно растущую мaccy нищих всего не напасёшься, придётся исходить из реально имеющихся ресурсов планеты! И в чём виноваты другие, кто тоже на что-то рассчитывали, и для кого цивилизация — естественная среда обитания?

— Но как и где сказать? — возразила Фиар. — И от чьего имени? Должно быть авторитетное собрание или организация, чтобы к его мнению прислушались! А что решит наше мнение, прозвучав только как наше?

— И хоть бы запись могла чем-то помочь, — вспомнил Лартаяу. — Но… Как символ ограниченности понятий — и то не годится. Если бы хоть не так грубо, как эта баня-туалет… Как этим воспользуешься в серьёзных целях — и что будут думать о том, кто рисковал собой на спуске в подземелье, добывая такую запись? И как отзовётся, пройдя в открытом эфире: заставит задуматься или вызовет отвращение? И что можно проповедовать, каким делом заниматься — став известным благодаря подобному?

— А тот кто-то, наверно, тоже думал: получит великое откровение, — сказала Фиар. — Но, узнав, что это на самом деле, отказался от своего плана…

— И мы стали не нужны? — возмутился Лартаяу. — Безразлично, что с нами дальше?

— Или уже не может ни на что повлиять, — донёсся из темноты голос Герма. — Здесь мы вне его досягаемости. Что делать, будем решать сами…

— Мы, кажется, все не спим, — заговорил вслед за Гермом и Ратона. — Так думаете: всё же кто-то использовал нас, надеясь получить информацию чрезвычайной важности, с которой можно выступить, и на что-то повлиять? А потом то ли от всего отказался, то ли дальнейшие события спутали планы и ему?

— Но сумасшествие чиновника на почве проникновения в секретную сеть… — ответил Итагаро, тоже появляясь в «вестибюле» вагона. — Пусть и сутки спустя… Мне это совсем не нравится. Но главное: что делать нам?

— Решаем, — ответил Лартаяу. — И пока только поняли: сказать лоруанскому обществу всё как есть — воспримет как оскорбление святого.

— Священные права взрослых, — согласился Итагаро. — И попробуй их тронуть. Хотя тот, для которого это норма жизни, при нынешней технике опасен…

— И это не новость, уже говорилось из Чхаино-Тмефанхии остальному человечеству, — напомнил Герм. — Что, прислушалось оно? Поспешило укрыться за дикие слухи об опытах с человеческими генами!

— Значит, надо сказать ещё раз, — ответила Фиар. — Но уже как бы изнутри Лоруаны. И чтобы не смогли переврать, дошло до сознания общества…

— Но представьте реакцию тех, кому скажут: вы неполноценны! — ответил Ратона. — И не забудьте: кое-кто считает таковыми нас! Те, для кого полноценность — не личный уровень, а соответствие стандарту большинства…

— И будет раскол общества, — добавил Герм. — На тех, кто считает себя личностью, и кто видит смысл жизни в стаде. Не в обществе из личностей, а в стаде. И кого оскорбляет факт, что кто-то — личность…

— Страшно, как подумаешь, — повторил Лартаяу. — И для себя как-то понятно, возразить нечего, но сказать во всеуслышание…

На мгновения разговор прервался — и как раз тут по матово-серому квадрату окна мелькнула яркая вспышка от фонаря на маленькой станции, мимо которой поезд пронёсся, не сбавляя хода (а возможно, и просто на переезде через шоссейную дорогу), и снова стало темно…

— И говорим, а в глубине души надеемся: окажется не так, — понял Лартаяу. — Всё же можно создать совершенное человечество, духовно соответствующее нынешнему уровню техники — и обратимся с этим к обществу, и оно нac поймёт… Или пусть не ко всему — к образованным слоям, тем, кто принимает решения. Но это по большей части и есть — идеологи униженного и неустроенного детства, «настоящие мужчины» в семьях и на работе… Разве что — обратиться как бы только к своим, каймирцам, но чтобы слышали все: смотрите, каковы те, и по пути ли с ними? Мы собирались выходить в Космос — а зачем там их казарма или команда пиратского корабля; собирались строить на шельфе подводные города — а зачем там их притоны наркоманов; собирались создать совершенное общество — а нужен в нём тот, кто вымещает всё на младших и слабых, потому что таковы его инстинкты? Пусть думают… Но до чего додумаются, поняв, что — всё, раскол, дальше пойдут лишь достойные, для кого современная техника — не игрушка низких инстинктов, и не орудие мелочной групповой возни, а сами инстинкты не священны?

— А запись не о том же? — напомнил Ратона. — Возможно, кто увидит, всё же задумается?

— И как её представить обществу? — с досадой возразил Лартаяу. — Странный, выдуманный сюжет на основе реальных фактов и личностей? Да ещё с этой баней-туалетом…

— Но как раз об инстинктах, — не смутился Ратона. — Чего стоит ваш стыд, и вообще мораль: другая физиология организма — и позорным считается другое! Но и то верно: слишком сильный удар по привычным представлениям. Как и остальное, о чём мы говорили… И страшно представить реакцию миллионов людей, которым так откроется суть их привычных взглядов…

— Кому-то когда-то надо это сделать, — ответил Лартаяу. — Сказать прямо: цивилизация создаётся для тех, кто может в ней жить — и ничего не должна тем, кому не подходит; но и они не вправе решать — быть ей или нет! И никто их в неё силой не тянул: сами вообразили себе даровую раздачу благ, для восприятия которых даже не надо никак меняться самим! Но правда, как поймут те, кому будет сказано: мы не хотим зависеть от вашего несовершенства, не видим необходимости что-то жертвовать вам, а в ответ получать лишь зло…

— Или тогда уж: строим цивилизацию для себя — и наша ли проблема, если она не подходит вам? — предложил Герм. — Но как после этого жить с ними на одной планете? А они и успели взять от цивилизации худшее, что в ней есть: оружие, средства слежения, охраны — и она вынуждена защищаться от них теми же средствами! А вопрос, почему они такие, ведёт к вопросу: кто насколько биологически полноценен, и даже — чьи и какие комбинации генов имеют право продолжиться в потомстве? И это на фоне вопроса, надолго ли всего хватит всем…

— А… не отсюда и слухи об опытах с человеческими генами в Чхаино-Тмефанхии? — вдруг сообразил Ратона.

— Как… — вырвалось у Герма. — Думаешь… это нас хотят подвести к мысли, что там уже решают, кто достоин жизни, а кто нет?

— Но там ничего плохого не сделают, — сразу ответила Фиар. — Это в Лоруане им приписывают патологическую ненависть к слабым и отверженным… И где хоть какие-то факты? Всё на общих словах, эмоциях: нет худших комбинаций генов, худших людей по этому признаку, потому безнравственно как-то отбирать лучших…

— Просто медико-генетические исследования наверняка ведутся! А здесь в самом этом факте усматривают непозволительное, — объяснил Ратона. — Ведь по лоруанским представлениям, пока нет этого тела — как бы нет и этой души, этой личности! Некого лечить, спасать…

— А вот же и идея! — в темноте Герм едва видно повернулся от окна к остальным. — Так и спросить: вы хотели бы жить в неполноценном теле, получить от родителей ущербный интеллект? Но знаете же, как на это смотрят… Все права — лишь у взрослых, у тех, кто «уже есть». А у тех, кого «ещё нет», кто придёт потом — нет и прав…

— И та же непробиваемая тупость, — горестно согласился Ратона. — Будто всякий новый вопрос, не затронув их ума, лишь оскорбляет нравственность…

— И лишь собственные речи, что цивилизация заходит в тупик, их не оскорбляют, — добавил Лартаяу. — А делать что-то надо…

— И какой поток злобы обрушится на того, кто первым решится сказать это… — начал Герм.

— Вот и не решился, — ответил Лартаяу. — Предпочёл действовать через нас: чтобы мы для него добыли запись…

— А сами годимся лишь в жертву? — возмутился Герм. — И любые другие наши дела, планы, нераскрытый потенциал — для этого вершителя судеб ничего не значат? И он не счёл нужным ни о чём нас предупредить? Хотя разве отказались бы мы от такой миссии, порученной открыто? Другой вопрос — результат…

— Опять гипотетический вершитель судеб… — ответила Фиар. — Значит, есть у нас чувство какого-то воздействия, и особой тайной миссии? Наверно, всё же… И как тут вообще открыть кому-то истину — ничем не рискуя, не жертвуя? Кто-то мог не видеть иного выхода…

— Но сам использовал нас как орудие, — возбуждённо продолжал Герм. — Не дав самим принять решение…

— И кто это может быть? — донёсся голос Минакри. — Учитывая странное сумасшествие того чиновника, и на какой почве…

— Действительно… — вырвалось у Фиар. — Как раньше не думали… Кто-то пытался воздействовать и на него…

— Но тогда это и исходит из спецслужб? — предположил Итагаро. — Или каких-то органов власти? Ведь кем надо быть, куда иметь доступ — чтобы воздействовать на такого чиновника?

— И вот так не предвидеть последствия? — возразил Минакри. — Для сотрудника спецслужб странно…

— Или уже борьба двух разных сил? — добавил Итагаро. — Одни хотели узнать ту же тайну, что мы — а другие свели с ума чиновника? Хотя какая связь…

— Не было никого «другого», — без уверенности ответил Минакри. — Один и тот же пытался использовать нас и того чиновника — ненароком сведя его с ума. Потому что сам неопытен в таких делах…

— Да, надо осторожнее, — согласился Талир. — Я раньше не думал. Хотя как-то обходилось…

— И всё предположения, — напомнил Минакри. — Пусть правдоподобные: что кто-то ищет тех же ответов…

«И это на самом деле, — уже без удивления подумал Джантар. — И не пугает, как спокойно о таком говорим…»

— А как не думать, не искать? — переспросила Фиар. — И разве ищем одни мы? А у сотрудника спецслужб — и конкретно: куда, зачем пошлют самого; что изменится в школе применительно к его детям…

— И даже: что ждёт лично его, сотрудника спецслужб или чиновника у власти, при массовом переселении с Экватора, — добавил Талир. — Вообще как подумать, чего сейчас касаемся…

— Но если уже не нужны кому-то с этой записью, — начал Лартаяу, — а остальное от него не зависит…

— Каковы наши дальнейшие планы? — понял Минакри. — Если кассета ни для каких политических заявлений всё равно не годится?

— Зато мы изрядно запутались неясно в чём и насколько, — будто спокойно ответил Джантар, хотя внутри у него всё дрогнуло. — Официально носители особо опасной инфекции…

— И если возвращаться… лучше как бы не мы, — печально констатировал Минакри. — Совсем другие люди, граждане Чхаино-Тмефанхии. Но как тогда что-то заявлять, проповедовать, создавать организации в Лоруане? И с въездом в Лоруану возможно, будут проблемы…

— Мы и не готовы действовать, заявлять, распространять информацию, — ответил Джантар. — На каждом шагу что-то не понимаем — а здесь, в Лоруане, всюду что-то засекречено. И риск страшных ошибок: всё строя на общедоступном, не зная каких-то тайн…

— Всё же переход через границу? — спросила Фиар. — Чтобы получить там образование?

— Решили уже… — ответил Минакри. — Тем более, не в чужую страну. А если речь о страшной ошибке…

— Всякий раз приходим к такому, что делается страшно, — уточнил Джантар. — Будто не знаем чего-то важного о самой природе человека, исторической ритмике, смене форм общества. Что, возможно, все знают в Чхаино-Тмефанхии…

— Я и говорю, — подтвердил Минакри. — Хотя не представляю, что это может быть…

— Но чего такого можем не знать о самой человеческой природе? — усомнился Герм. — Или исторической ритмике?

— Или устройстве и путях развития общества? — добавила Фиар. — Или… что-то совсем уже мистическое, выходящее на глубинные тайны Вселенной?

— В любом случае тайны есть, — ответил Минакри. — Что-то от нас скрывают, цепляясь за привычную примитивную мораль. Будто только ждут, чтобы цивилизация рухнула от этого, как когда-то старая Лоруана…. И нельзя действовать наугад, по прежним схемам. Не тот уровень цивилизации, чтобы рисковать. Сомневаться насчёт перехода границы, как я понимаю, не в чем…

— Всё равно едем в Алагари, — как будто уже без колебаний добавил Джантар. — Хотя тоже странно, как попали именно в этот поезд…

— Опять же случайно или не случайно, — согласился Талир. — И я так чётко услышал: «Алагари»! Не зная, что есть прямой рейс Тарнал — Арахаге…

— И едем прямо к границе, — ответил Лартаяу. — Останется преодолеть дельту Фиоланы, чтобы добраться до Тмеинжеха…

— А как прыгали с поезда на поезд, пробирались под вагонами, — вспомнил Итагаро. — Всё как нарочно, чтобы оказаться именно здесь!

— Будто опять кто-то решил за нас. Или и тут совпадение… — задумался Талир.

— И как бывает: человека будто ведут… — начал Ратона. — И он сам не понимает, что делает, а всё как-то складывается воедино! Но никто и не скажет прямо, не даст самому принять решение… И не то, что он боится жертв или трудностей — хотел бы знать, на что и зачем идёт! А за него всё решают, будто он — неодушевлённый предмет…

— Или… тут уже не человеческий разум, перед которым можно ставить такие вопросы? — Джантару сделалось страшно от внезапной мысли. — Что-то иное по своей природе, мистическое и малоизученное? И мы зря ищем тут пусть тайную, но человеческую волю и логику действий?

— Но что это тогда? — переспросил Герм. — Связанное… с самой природой времени: что и насколько определено в будущем? Или о чём это ты?

— Сам не знаю, — признался Джантар. — Вырвалось…

— А в Чхаино-Тмефанхии, возможно, и это изучают открыто, — откликнулся из темноты Донот. — Я давно не сплю, слушаю ваш разговор… То есть всё и складывается так, что мы должны были попасть в поезд, который идёт к границе?

— Похоже, да. И не спросишь никого ни о чём, — тревожно добавила Фиар (и даже тьма как-то по-особому сгустилась). — Будто кто-то продолжает решать всё без нашего участия…

— И чего-то не поймём, пока там, на месте, не получим каких-то знаний, — добавил Минакри.

— А не поняв, и пытаясь что-то решать сами, можем сделать ужасную ошибку, — согласился Лартаяу. — Остаётся следовать знакам или совпадениям…

— Да, мальчики, что вошло в нашу жизнь… — совсем тревожно закончила Фиар. — И это не предположение, это реальность…

— И всё же избраны для чего-то, — добавил Герм. — Нo как самим правильно понять? И в чём тут дело: в наших способностях, раннем развитии, интересах каждого — или всём сразу, в сочетании?

— И как этим распорядиться? В смысле: что важнее всего изучать? — переспросил Минакри. — Хотя вроде бы понятно: сейчас важнее историю, чем химию…

— А мне тогда и историю, и биологию, — ответил Ратона. — Если речь о биологии человека, его физических полях…

— Там можно и совместить, — напомнил Минакри. — Это здесь сразу ограничат одной специальностью, и изведут множеством проверочных работ: сдай то, оформи это…

— А астрономия? — спросил Лартаяу. — Хотя там никакие исследования не прерваны, но есть ли ей место в этом плане? Или мы нужны для иного?

— Мне с историей и археологией как будто понятно, — ответил Талир. — Или тут как раз… физиология органов чувств? Нет, давайте пока не гадать. Просто подумаем: кого будем искать в Чхаино-Тмефанхии?

— Правда: как это будет? — Фиар словно стряхнула прежнюю отрешённость. — Переходим границу, появляемся в Тмеинжехе — а дальше? Обращаемся куда-то, заявляем: мы эмигранты по такой-то причине, ссылаемся на наши способности, и на все факты… или как?

— А почему нет? Уж там поймут, — ответил Джантар. — Но чтобы не узнали здесь…

— Вообще поймут: в смысле, что говорим искренне, так всё сами поняли, — согласилась Фиар. — Но такие вопросы… Это уровень жреческих школ, академических кафедр…

— Значит, надо подумать, к кому обратиться, — задумался Джантар. — Например, в Тмеинжехский университет, к тем, кто занимается исследованиями таких явлений? Должны они там быть…

— И им сможем доверить всё как есть? — переспросил Минакри.

— Они в любом случае поймут, — ответил Джантар. — Или посоветуют, к кому обратиться в Тхвелерамфе, Фхлавиорме… А то и сведут нас с горными жрецами…

— Но сперва, как прибудем в Арахаге — выяснить, что и как в Тисаюме, — напомнил Ратона. — И что в Керафе, у тебя дома…

— И что имеется у лоруанских властей против нас, — добавил Итагаро. — Хотя решение… приняли же? Сомнений нет?

— Как будто приняли… — ответил Джантар, прислушиваясь, нет ли подсознательного сопротивления. Но странно: сейчас он и это не мог определить… Легко или трудно даётся решение; чувствуется ли, что всё пройдёт успешно; что верно оценивают возможные трудности и опасности их пути? И трудно понять: то ли снова доверились ведущему их мистическому фактору или воле; то ли не вполне осознавали возможные проблемы; то ли важнее всего и было — решение в принципе…

— Ещё понадобится карта дельты реки! — сообразил Итагаро. — Тоже, конечно, не общедоступная. И это — всё же входить в секретную базу данных. Или… просто довериться этой мистической силе, идти наугад — рассчитывая, что она доведёт нас до самого конца маршрута? И сможем пройти его, не взломав никаких кодов, вообще ничего больше формально не нарушив? Но и уверенности, что это так, нет — и что будем делать, если вдруг всё сорвётся…

— Проникал же ты в секретные сети раньше, — напомнил Ратона. — Безо всякого взлома кодов…

— Когда бывал у родителей на работе, — объяснил Итагаро. — И ничего не стоило подойти к такому компьютеру. Но и ничего интересного не бывало — военно-бюрократическая чушь. А теперь где и куда так просто подойдём?

— Если кто-то нас ведёт, предусмотрел и это, — ответила Фиар. — Хотя и очень рассчитывать нельзя. Да и… что даст карта дельты со множеством мелких островков?

— Точно! — забыв об осторожности, воскликнул Ратона (и Джантар испугался: как бы сквозь сон и гипнотическое внушение не услышали проводники!). — Они постоянно меняют очертания! Есть и просто плавучие заросли, скреплённые корнями травы! И сама трава в рост человека! Так… о чём говорим, о карте чего?

— И правда, — уже удивилась Фиар. — Не подумали… Устали, заснуть не можем — приходят на ум какие-то глупости. А сейчас это опасно. Хотя карта города или окрестностей могла бы помочь первоначально сориентироваться…

— Я и так помню, как добраться от города до дельты, — ответил Итагаро. — Бывал проездом, живя неподалёку на базе подводного флота…

— А я, хоть был не проездом, почти ничего не помню, — признался Ратона. — И вспоминать лишний раз не хочется. Ладно бы наравне с остальными, а то — отверженный, с которым в городе показаться стыдно. И сам куда пойду: окраина, почти деревня. Почти всё время взаперти, сам город и не видел…

— Как и я в Гаталаяри, — добавил Лартаяу.

— Ну и благодетели, — не сдержался Итагаро. — Так мы им нужны… Будто не человек, просто бесприютное животное… Но эта предполагаемая мистическая сила, надеюсь, лучшего мнения о нас?

— Тут хоть для чего-то нужны, нас куда-то ведут, — согласился Ратона. — А для тех… всё, конченый человек. В 11–12 лет, как мне тогда было…

— Хотя не рано ли обсуждаем? В Арахаге прибываем под вечер, — напомнила Фиар. — Будет время для этого. Пока надо выспаться…

— Надо, — согласился Донот. — Но с очерёдностью дежурства не определились. Кто сейчас не спит, и где наблюдательный пост?

— Мне не хочется спать, — признался Джантар. — Могу стоять здесь у окна, будет остановка — отойду в проход. Но наутро понадобится второе купе, чтобы мог выспаться.

— Значит, опять гипноз, — без энтузиазма ответила Фиар. — Но кто знал, что так будет? Не думали провести тут ночь. Ладно, мальчики, пойдём спать. Потом кто-то сменит Джантара…

…Оставшись один, Джантар отвернулся к мертвенному квадрату окна, за которым ничего не было видно. «Итак, решили… — мысленно повторил он, будто не веря себе. — Уже почти нарушители границы. Мы, с нашими мирными интересами, вряд ли раньше представлявшие такое. Готовились жить в едином человечестве, совершенном обществе…

…Хотя вот именно: как создать такое общество? Или… на что в этом плане всерьёз рассчитывать? — вновь приняли мысли привычное направление. — Чтобы человек жил с надеждой, уверенностью, а не страхом перед голословными доносами, меняющимися показаниями в попытках выгородить кого-то, случайными ничего не значащими «доказательствами»? Как… если бы случайно кто-то сфотографировал меня на стройке, и было видно, будто толкаю кого-то вниз? Чем и как я оправдался бы, что кому объяснил? — с внезапным содроганием подумалось почему-то. — Когда вот «доказательство»? Хотя, если подумать: чего?.. (И наверно, не зря подумал? Могло быть?) …Но есть иллюзия справедливости, основанной на таких показаниях и доказательствах — потому что кому-то хочется выглядеть способным установить справедливость всегда и везде! А те, кто, не желая понимать сложности жизни, хотят верить: он всегда во всём разберётся! И верят — пока не коснётся самих! Кто-то, торгуясь с судьями за собственный срок заключения, назовёт случайное имя; от кого-то потребуется однозначно истолковать сомнительную улику; кто-то сам в отчаянии сделает ошибку… И что даёт эта иллюзия справедливости: те же преступники, попадаясь по третьему-четвёртому разу, запутывают тех же чиновников тысячами страниц вранья — что те физически не в силах проверить, несмотря на сверхполномочия? И общество содержит организации подавления, принуждения, ограничения прав, свобод — ставя на страже всего, что можно, никак не самых мудрых, но с правом отнестись к остальным как к скоту в загоне или дичи на охоте? Хотя… и что было бы за общество, где все мудрые — в роли сторожей, тюремщиков, надзирателей?.. Разве это их дело? И выходит: оградить их от тех должны другие, те, для кого высоты ума и духа — не их область. Но при этом им — разбираться в мотивах поступков, решать судьбы людей… Современных, которым так много доверено, и от кого так многое требуется! Они для кого-то — скот или дичь… Так удобнее контролировать тех, кто может войти «не туда» и взять «не то». И неважно: как вор, как пакостник — или спасая кого-то, веря во что-то, пытаясь понять? Ответ один… Беги, скрывайся, не сделав никому зла… Неважно, чего хотел, в чём ошибся лично ты сам. Главное: как поймут они! Хотя вправду — тоже только люди…»

…И вдруг снова, как тогда на подъезде к Керафу — перед внутренним взором Джантара стали вставать образы прошлого. Но уже выстраиваясь в какую-то последовательность, логическую цепь, приведшую их сюда, в этот поезд…

…Тетрадь, оставленная дома перед уходом на стройку (в самом деле, зачем пошёл туда?)… Больничная палата, рассказ родителей о событиях вокруг его семьи… Запертое купе по пути в Кильтум… Бывшая бабушкина квартира, ночной кошмар в ней… Съёмка на набережной, разговор, с которого всё начиналось… Встреча у Герма, просмотр распечаток из общедоступного архива… Напряжённые размышления во дворе дома Лартаяу… Вечерний путь по лестнице к остановке автобуса… Спуск в подземелье, уходящие во тьму бетонные ступеньки… Обратный путь в предутреннем сумраке… Шок после просмотра записи… Следующий вечер, вновьа дома у Герма — перешедший в ту страшную ночь…

…А потом вдруг снова: его комната дома, в Керафе; первая встреча с Талиром в Кильтуме; опять знакомые улицы Керафа, где он шёл куда-то с семьёй…

И… всё это осталось за гранью, больше никогда не повторится? Он уже не сможет вернуться домой, и так мирно идти с семьёй по улицам родного города? Потому что кому-то удобнее управлять обществом, считая всех дураками, и принося поодиночке в жертву «высшим интересам»? И кто-то просто не может дойти до правды, не рискуя собой или другими?..

…Лишь отчаянным, страшным усилием воли Джантар вновь овладел собой, едва подавив сдавленный вздох, чтобы не слышали остальные… Но и мысль уже не могла течь спокойно и размеренно — рвалась из сознания раскалёнными брызгами ярости: на этих «простых», тупых и недалёких людей; на тех, кому проще ими так управлять; и кто оправдывает этим несправедливость…

…Неужели иначе нельзя? И так будет во веки веков лишь потому, что кто-то не хочет или не может стать лучше, кто-то примитивен и одержим низкими страстями, кто-то завидует, хочет быть богаче, ощущает неполноценность? И всё кто-то будет тянуть кого-то из бедности, отсталости, отупляющей круговоротом тяжёлого примитивного труда, из дурно и несправедливо устроенных традиционных обществ, подавляющих личность — и потом всё будет оказываться, что тому, другому, это не нужно? Не готов он работать ни на чьё благо, верх его устремлений — оболгать, унизить, перехватить богатство, должность; он не созидатель, не исследователь, не звено в цепи достойных человеческих дел — хищник, что грызёт глотку себе подобному в драке за добычу? И ловушкой на хищников всегда должен стоять закон — ловушкой, куда порой по ошибке, как необходимая жертва, будут попадать и «не те»?

Но почему? Лишь потому, что несовершенных много, вместе они — сила? Достаточная, чтобы определять состояние, настроения общества в целом? И тогда это уже… их общество? Хищников с неразвитой высшей, четвёртой группой потребностей — а не людей в полном смысле слова? Но как быть людям, которым не подходит дикое стадо?

И главное: сразу — подсознательный протест! Потому ли, что речь о существах одного вида, способных дать между собой потомство — которых и психологически хочется представлять в принципе равными? Или дело в отсутствии чётких граней — как та, что очевидно отделила бы реальное человечество Фархелема от членистых людей Иopapы, будь они на самом деле? Есть лишь непрерывная градация: от «опредёленно человека» — до «уже почти не человека», который лишь биологически особь того же вида?

Да, но как быть, если и тот, на низшей ступени, претендует пользоваться благами цивилизации? И пользуется — как хищник, во вред разумным! А вывод: виновата цивилизация, вот он — человек, испорченный ею…

В самом деле вывести какие-то величины, показатели, определить границы их нормальных проявлений — и на этой основе вывод: только мы, у которых данный показатель превышает такую-то отметку, есть собственно человечество Фархелема; а вы, у кого он ниже — лишь похожие на нас существа, которым мы, строя жизнь по-своему, ничего не должны, не обязаны судиться с вами как равные, сидеть в ваших тюрьмах?

Но тогда… уже явный, узаконенный раскол человечества? Законодательно оформленное отделение в нём тех, кто считает себя человеческой цивилизацией — от тех, кого они таковыми не считают? И что делать тем, отвергнутым, каким путём идти дальше? Какую свою, особую культуру, основанную на каких ценностях, создавать? (Опять же: «иные ценности»…) На чувстве собственной ущербности, обиде за то, что их отвергли, унизили тем, какие они по своей природе — и… уж наверняка на желании отомстить оказавшимся лучше и чище их? При том, что и они, считая себя разумными, что-то успели взять от цивилизации — действительно страшно…

А, с другой стороны: не правомерно ли и стремление совершенных жить по-своему, не завися от чужих пороков? И… разве обязан человек привести домой из леса дикое животное, и пытаться поднять на свой уровень, а не вышло — уйти в лес, жить одной жизнью с ним, чтобы никому не обидно?.. Да, но тут речь — о тех, кто тоже считают себя людьми, претендуют на блага цивилизации! И почему-то оказываются в ней обитателями свалок, трущоб, притонов, воруют и торгуют краденым, предаются порокам, неспособны усвоить школьную программу, даже подогнанною под уровень «нормального ребёнка» (а что и усваивают, так накладывается на мировоззрение хищника и паразита, для которого человек — либо враг, либо добыча)… И им ничего не стоит посягнуть на достоинство, судьбу, честь, жизнь людей — потому что таковы инстинкты! А цивилизация виновата в том, чего им не дала — хотя что может им дать?..

Или… уж действительно рассматривать проблему с позиций души, а не тела, энергоинформационной, a не биологической сущности человека? Личность, интеллект, самосознание — и есть духовная сущность; а инстинкты, телесные несовершенства — относятся к плотному, «физическому» телу! Вот бы бестелесной душе и спросить: почему мне должно достаться тело, что потребует наркотиков для расслабления, привнесёт в работу ума дикие инстинкты, и наконец состарится и умрёт прежде, чем личность может вполне реализовать себя? И почему — семья, где за нищету, нечеловеческое обращение и дефектные гены ещё надо почитать «старших» сверх всякой меры?.. И пусть это само по себе малоизученная область со множеством спорных вопросов и домыслов (взять хотя бы: что и такие люди, как он, Джантар, с отчётливой памятью прошлых воплощений, редко помнят себя в астрале, сведения о котором здесь, в «плотном», «телесном» мире скудны и отрывочны) — разве не правомерна постановка вопроса? Если душа и реальна как живая самосознающая сущность — а «священные» права взрослых на детей, наоборот, относятся скорее к телу, к инстинктам, чем личности?

Но увы, во всех прочих культурах планеты личность и отождествляется более с телом, чем с душой. И как бы вовсе не может быть прав и интересов того, кто не воплощён — лишь неоспоримые права тех, чьё тело требует удовлетворения чисто животных программ: первого, второго, третьего уровня… (Где, в каких структурах тела всё это содержится — вопрос особый…) И права ребёнка противостоят правам взрослого как их неполный, ущербный вариант, права того, кто сам ещё «не вполне реален», ведь «вполне реален» лишь тот, кто, с точки зрения этих культур и их законов, обладает «достаточно развитым» телом, и сам может производить потомство — пусть это и не соответствует уровню его интеллектуальной зрелости, способности взять на себя ответственность за другую личность, за начало её пути в этом мире… И всё на том и строится: на правах половозрелого тела, а не души, не личности — хотя цивилизация, по идее, состоит из личностей, а не просто из тел! Как он до сих пор не замечал этого противоречия…

Однако верно: чхаино-каймирская культура никогда не знала этого противоречия, не сталкивалась с ним! То есть… уже на самом деле — биологические, телесные, генетические различия рас и культур? А конкретно — разная степень выражения программ низших уровней, и возможно, разный характер их проявлений в ответ на одно и то же? И то, что всё всплывало в их разговорах этих дней, вызывая подсознательный протест — горькая, нo правда? Самым серьёзным образом вставшая на пути к единому совершенному человечеству…

И… не затем ли, чтобы подготовить человечество Фархелема к этой тяжёлой правде, кому-то понадобилась запись об Иораре? Кому-то, кто уже понял, осознал эту правду — и намеревался так, через эту запись, открыть всем? И пусть неясно, как именно он думал это сделать — но искал ответов на те же вопросы, и приходил к тем же выводам? Разница лишь — что уже знал о записи: где она хранится, как её можно скопировать — но почему-то не мог сделать это сам? И использовал их… возможно, случайных, неожиданных для кого-то людей, которым не грозило то, что ему? Хотя, если так, и речь — о человеке, сотруднике секретного учреждения, а не таинственной мистической силе? И тоже: что страшнее, с чем опаснее иметь дело — с такой силой, или просто с людьми? И… от какой, собственно, угрозы они надеются укрыться в Чхаино-Тмефанхии? Что это таким странным, загадочным и образом вошло в их судьбы, кто или что ведёт их, не открывая правду о себе и своём плане?..

…Вновь Джантар едва сумел овладеть собой, справившись с перехваченным, сдавленным дыханием — от тупого, липкого, давящего ужаса… Он представлял, на что способны «обыкновенные», вовсе не мистические люди в попытках сохранить подобные тайны. Да ещё если ставка и цель — судьба человечества, пути развития цивилизации…

Похоже на то… И наверняка в этой борьбе идей и целей — Чхаино-Тмефанхия не поддержала подлых игр вокруг некой тайны Западного континента, не стала участвовать в них! Никогда, издревле и поныне, личность не рассматривалась в их культуре как объект подобных игр, средство и жертва, а не цель! Из-за чего нелегко далось тогдашним «людям знания» и то решение 72-го века по поводу дмугильской расы… И «опасные» и «безнравственные» исследования, придуманные лоруанской пропагандой — как поверить в их реальность там, где долго не решались преодолеть такой же барьер перед вторжением в живую материю? Или…

Новая вспышка озарила сознание Джантара…

Нo… как? Вот — то самое, перед чем лоруанская пропаганда нагнетает ужас и отвращение без конкретных фактов? Что они обсуждали лишь как догадки — но уже твёрдо доказано в Чхаино-Тмефанхии, в итоге исследований на фактическом материале? Ведь и там не могли не задуматься: почему столь трудно складывается единое человечество, что за силы или факторы противодействуют, в чём они состоят: в природе общества, его устройстве, или всё же в природе человека как индивидуума, и какой именно — телесной, духовной, энергетической?.. И конечно, не имея целью никого унизить, а наоборот, до последнего веря в вековой идеал сообщества разумных, свободных и равных в достоинстве (и потому, возможно, до последнего не веря в то, к чему вели неумолимые факты и логика) — но вынуждены были признать… Хотя — что именно? Наверно, всё же не то, что люди разных рас духовно не равноценны — а лишь факт различий в xaрактере и степени проявления эволюционно древних программ… А о наследственности, генетическом материале речь идёт потому, что различия наследуются — и в этом смысле всё же есть «хорошие» и «плохие» аллели. И там это не стали скрывать — хотя бы потому, что при нынешнем уровне цивилизации эти патологии, принятые как дозволенная норма, представляют серьёзную опасность! А здесь готовы свернуть развитие цивилизации, завести в тупик — лишь бы не ставить под вопрос «святые» права на произвол, насилие, доблесть в убийстве себе подобных, эмоциональную разрядку в драках и наркотиках; не унизить чью-то тупость и рабское, стадное служение чужому злу — ибо кто-то, утратив всё это… боится перестать быть собой, ведь за душой больше ничего нет?..

И всё же — вообще это понятно, но что делать практически? Какие ставить цель, принять меры?

А впрочем — цель ясна. Не должно быть в совершенном обществе — каких-то «не совсем людей», и воспроизводства неполноценных тел! Не место в нём тем, кто в споре хватается за нож, подбирает отбросы на свалке, впадает для «разрядки» в почти невменяемое состояние, мыслит грубо и примитивно (но готов использовать законы, деньги, технику в борьбе за «справедливость» в своём понимании), ждёт, чтобы другой был для него неким подданным, низшего ранга, второго сорта! А поскольку речь о генетических корнях этого, о наследственном материале — какое отсутствие чётких граней? Гены как раз дискретны, у данного индивидуума либо есть такой-то аллель, либо нет?.. Причём явно самой Чхаино-Тмефанхии в практическом плане не коснулось: их культура не знала и каких-то отверженных сословий, это у других издавна — попрошайки, бродяги, разбойники… Там был психологический шок, не более — а вот для остальных… Но и не открыть правду остальным (по крайней мере, правительствам, интеллектуальным элитам) — не могли… А «элиты» оказались способны лишь на истерику от крушения традиционных идеалов — будто сразу теряло смысл существование человечества, любое его будущее…

Нет, и всё-таки: что должны были делать? Как и в чём пойти против традиций своих культур — чтобы поставить заслон воспроизводству ущербных генотипов?

А вот тут сразу не ответишь… Но зато — простор для обвинений в чудовищном! Хотя тоже странно: не чудовищно — с рождения обрекать кого-то на жалкое убогое существование пленника чужих пороков; не чудовищно — само наличие криминальной среды, низких социальных статусов, даже явно биологически обусловленных патологий; а чудовищно — ставить вопрос об этом? Но в том и дело: что в какой культуре принимается как патология, а что как норма…

Или… не только это? Хотя — если возможно… И тоже правда…

…Уже третья догадка вспыхнула в сознании Джантара — хотя, казалось бы, что теперь могло так ошеломить…

…Разговоры о чрезмерности даже той суммы знаний, что содержится в стандартной школьной программе — для «нормального ребёнка»… Хотя сами они не ощущали этого — усвоив к тому же возрасту гораздо больше, а неудачи обычных школьников в этом — связывали с тупостью системы преподавания… A если нет? И тоже — биологические различия? На этот раз — в способности усвоить (по крайней мере, в таком-то возрасте) тот же объём информации? Или даже… массовое падение уровня тех или иных интеллектуальных качеств у конкретных этнических групп — в итоге существенно различного действия мутагенов, тяжёлых металлов, или иных подобных факторов на нервную ткань? И это удалось достоверно установить учёным Чхаино-Тмефанхии? Тогда действительно страшно!И пора уже думать, как спасать оставшуюся цивилизацию! А только рыдать над неполноценными — подло, преступно!.. Нo лидеры всех других стран планеты избрали этот путь: нельзя спасти их расу, их культуру — пропадай всё?..

Но и это — предположения. Страшные, ужасные — но не безосновательные… А здесь, в Лоруане, от них скрывают реальную ситуацию, не считают достойными знать то, что касается также и их! И проверить предположения можно уже лишь на месте, в Чхаино-Тмефанхии. И они делает всё правильно, стремясь туда…

Джантар невольно обернулся назад, в густую чёрную тьму вагона — и вдруг понял, что больше не ощущает тяжести, все эти дни так угнетавшей его. И даже как волна прокатилась через всё тело и ауру, будто стряхивая эту тяжесть. Хотя и тут ещё ничего не разрешилось — просто ушло сомнение…

А пока что… Да — поезд притормаживал перед очередной остановкой. Надо было на всякий случай укрыться в проходе…

— Вот, значит, как… — донёсся из темноты шёпот Талира. — Думаешь, в этом всё дело?

— Не знаю пока… — ответил Джантар, пытаясь на ощупь отыскать во тьме проход. Поезд тем временем успел заметно сбавить скорость…

— Не сюда. Левее, — подсказал Талир. — Да, от тебя левее… И вот опять станция. И опять жди, что будет. Не войдёт ли кто-то сюда, не увидит ли нас… А сколько ещё ехать до Арахаге через эту тайгу…

— Хоть бы доехать без осложнений, — добавил Джантар. — Ведь так и не чувствую ближайшего будущего…

Поезд остановился, но проводники не спешили встать и открыть вагон — наверно, это была незапланированная остановка на каком-то разъезде… Джантар, стоя в самом конце прохода, в который раз с неослабевающей тревогой ждал, когда поезд тронется. С тревогой — но и мысленной оглушённостью от пронёсшихся в сознании догадок… Но вот издалека донёсся сигнал, а затем — приближающийся перестук колёс: они действительно лишь пропускали на разъезде встречный поезд. И тут Джантар вдруг почувствовал, как ему хочется спать. Сейчас, когда и второе купе, и все полки были заняты — и вряд ли он в такой темноте мог бы забраться на полку…

— Я помогу, — ответил Талир, услышав и эту мысль Джантара. — А то уже я не моту заснуть, вот и сменю тебя у окна. Ложись на моё место…

27. Фрагменты ответа

— Закончились наши припасы, — сказала Фиар, откладывая уже пустую сумку. — Знать бы, сколько ещё до Арахаге…

— Думаю, уже недолго, — ответил Ратона. — По крайней мере, снова проголодаться не успеем.

— И сколько едем — а ни одной остановки, — сказал Итагаро. — И проводники не выходят из купе. То ли — особо редконаселённая местность, то ли — кажется от долгого ожидания… Хотя я уже ехал тут однажды — в обратную, правда, сторону. В Дмугилию, к той радарной станции наблюдения. И поезд останавливался гораздо чаще… И тоже загадка: для чего эта станция, для наблюдения за чем? Говорили даже, она там — при какой-то аномальной зоне…

— Хотя самих этих зон официально не существует? — удивлённо переспросил Джантар. — И ты за всё время не сказал нам об этом?

— Но это только говорили, — ответил Итагаро. — Что там поблизости кто-то видел, как появлялись и исчезали какие-то люди, сооружения, неизвестные науке животные, непонятная техника… И что в других заброшенных местах эти зоны будто бы окружают такими границами — куда там обычной государственной… Срубают просеку шириной в городской квартал, заливают смесью страшнейших ядов, покрывают всё это бетоном или асфальтом, да ещё устанавливают сигнализацию и автоматические системы залпового огня по всему периметру, чтобы ничто не могло проникнуть ни туда, ни оттуда. И всё равно аномальная зона проглатывает целые куски даже такой границы…

— Как — «проглатывает»? — не понял Лартаяу».

— Да просто слизывает целый участок границы со всеми охранными системами, — объяснил Итагаро. — Был — и нет… А вместо него — даже не знаю, что. То ли почва с самой обыкновенной растительностью, то ли наоборот — гладкая поверхность, срезанная, как ножом… Но говорю: они там, в армии, любят такими слухами производить впечатление на тех, кто не имеет чести принадлежать к их сословию, вот я и не принимал всерьёз. Тем более, при мне ничего подобного там не видели. И не помню, чтобы кто-то рассказывал как очевидец, а не с чужих слов…

— Но и слухи наверняка на чём-то основаны, — предположил Лартаяу. — И тут, возможно — уже серьёзная тайна. И представьте, что бы это значило — проходы в иные миры…

— И в газетах сколько пишут обо всяких тайнах… Замки, монастыри, все эти легенды о местах, вдруг ставших необитаемыми… — напомнил Минакри. — И неизвестно, в чём бывало дело: действительно эпидемии, выбросы вулканических газов, опять-таки вспышки массового безумия? И всё чаще — там же, в газетах — религиозные объяснения: какой-то Чуждый Разум, Абсолютное Зло… Без иронии, без ссылок на устаревшие представления. Так, мол, понимали древние — a мы знаем не больше их. Ещё одна кампания в прессе, что ли…

— И тоже — примета смутных времён, — грустно вздохнул Джантар. — Всюду тайны — а разум слаб…

— Да, и всё больше приняты такие объяснения самых разных тайн, — подтвердил Ратона. — Будто не понимают, где миф, а где реальность. И тоже всё — на слухах, без чётких свидетельств…

— С чего и начинали — там, на набережной, — напомнила Фиар. — Как начнёшь разбираться, многое — только слухи.

— И будто действительно: имеет характер глумления над попытками что-то понять, бессилием человеческого разума! — добавил Итагаро. — Хотя конкретно у кого-то — слаб только его собственный… А теперь уже, получается — и над общей тревогой за судьбы мира? Будто мудрость в том и состоит: быть холодными наблюдателями всеобщего краха!

— Хотя говорят и о том, что в таких зонах обитают высшие духи, или опять-таки горные жрецы, — снова напомнил Минакри. — Или — не в таких, есть ещё какие-то другие…

— Но уже решили: перебираемся через границу в дельте Фиоланы, а там видно будет, — ответил Лартаяу. — Или… вы, что, собираетесь искать такую зону?

— Нет, конечно. Просто вспомнилось, — попытался закрыть тему Итагаро. — Сам наш план от этого не меняется.

«А об этом — никак не решимся заговорить снова… — вспомнил Джантар свои ночные догадки. — Будто подсознательно избегаем… Или сейчас важнее не это? Но… как же так? Я сказал, приняли к сведению — и всё. О чём угодно говорим, а об этом — ни слова…»

— Но хорошо ли мы представляем всё это? — спросил Донот. — Как конкретно будет, что придётся делать? А то уж откладывать некуда…

— Ну, как… — начал Итагаро — и умолк, пытаясь припомнить. — Как оно там расположено, я в общем представляю. Городские окраины, пустырь за городом, потом — сама дельта Фиоланы…

— Да, мальчики, ближе к делу, — согласилась Фиар. — Осталось не так долго ехать, пора иметь план действий… Нo ты уверен, что пустырь за городом — не под особым наблюдением? И можно свободно подойти к самой peкe?

— Как раз в этом не уверен… — стал сомневаться Итагаро. — Хотя помню: до самой реки люди ходили свободно…

— Но мы не можем полагаться на случайные воспоминания, — ответил Талир. — И где-то какие-то охраняемые рубежи должны быть. Тебе только казалось, что их нет…

— До самой реки ничего такого не было, — уже увереннее подтвердил Итагаро. — Люди в обычной гражданской одежде беспрепятственно ходили туда. И где провести эти рубежи: при таких ледовых заторах, половодьях, плавучих зарослях — когда всё постоянно меняет очертания? Хотя и при этом граница как-то охраняется. И все ходят будто свободно — а попробуй зайди «не туда»…

— А когда жил там, не слышал — её хоть часто пытаются перейти? — спросил Талир. — И часто ли попадаются?

— Не знаю, не интересовался. Не забудь, сколько мне было лет — и откуда мог знать, что когда-то понадобится? Сориентируемся на месте…

— Но как именно? — переспросил Талир. — Всё-таки через секретную сеть? Или просто пойдём, как есть, наугад? Или вся надежда — на меня?

— Так это надо ещё приблизиться к кому-то, кто знает подробности охраны границы, — ответила Фиар. — И чтобы сам не понял, что его кто-то коснулся, не поднял тревогу…

— Или вообще не сошёл с ума, как тот чиновник в Тисаюме, — добавил Талир. — О чём я раньше и не подумал бы, что возможно…

— Самые общие сведения, думаю, можно снять с памяти первого попавшегося человека в пограничной форме, — предложил Итагаро. — Где там какие посты, охранные системы, какие ошибки можно сделать, не зная принципов их действия… Но — и не оставить у него в памяти лишних следов, это верно…

— Похоже, этот вариант будет у нас основным, — согласилась Фиар. — Нам не до проникновения в секретную сеть.

— Но и тут — определённый риск, — ответил Талир. — Могут быть особо засекреченные охранные системы, о которых знают немногие.

— Нам важно только, как сработают охранные системы при попытке перехода границы, — возразила Фиар. — А это должен знать и рядовой пограничник. Ведь его работа — быть готовым ко всему, что может там произойти.

— Как будто логично, — согласился Талир. — Это должен знать и рядовой… Нo общей ситуации — в Тисаюме, Керафе, стране — что, так и не узнаем?

— И… что у меня с восприятием… — признался Джантар. — Общие виды городов, квартир, где внешне всё в порядке — но ничего конкретно. Не понимаю…

— Наверно — от волнения, непривычности ситуации, — предположила Фиар. — Надо бы успокоиться, прийти в равновесие. Но где уж — когда готовимся к такому…

— И об этом — ничего, — уточнил Джантар. — То ли эта мистическая сила уже нас оставила, то ли мешает волнение, то ли ещё что-то…

— Вот и гадай теперь, что это всё такое, — ответил Талир. — Какова реальная ценность записи, и всех наших догадок; что сейчас в Керафе и Тисаюме; что и как сложится при переходе границы… И — опутано же всё тайнами и системами охраны…

— Сколько этих тайных ведомств существует лишь по традиции, — согласился Итагаро. — А в результате: попробуй получить безобидную информацию — уже преступление. С одной стороны… А с дpугой… Если сами в разговорах — приходим к такому, что трудно принять: чуть не посягает на основы духовности…

— Хотя казалось бы, почему? — добавил Лартаяу. — Если нет доказательств, что эволюция человека как вида не продолжается поныне? И она как раз и идёт — через прогрессивные мутации, появление отдельных особей, в чём-то более совершенных!..

— Трудно смириться с этим применительно к людям, — снова призналась Фиар. — Их хочется представлять равными в достоинстве.

— Хочется, но не получается, — вздохнул Итагаро. — И такие проблемы кто-то считает нужным держать в тайне. Потому что не знает, как сказать всем, и главное — чем может обернуться…

— Равные в достоинстве… — начал Лартаяу — но вдруг задумался о чём-то.

— О чём это? — переспросила Фиар. — Что ты хотел сказать?

— Да опять подумал об этих людях Иорары… И — что организм реальных обитателей других планет тоже наверняка устроен иначе, чем у нас… И пришлось бы как-то определять: что есть равенство в достоинстве, и сам разум как таковой? И та формулировка Джантара имеет смысл, только если определено само понятие разума… Но вы же смотрите, как различаются по мировоззрению, мироощущению, жизненным целям даже люди одного человечества, одной планеты — и что говорить о тех, у кого, возможно, сама химическая основа жизни в чём-то иная? И вот — исходя из чего делать вывод, что кто-то — достаточно разумное существо, чтобы строить с ним отношения в таком качестве?..

И — повисло молчание, прерываемое лишь ударами колёс о стыки. Похоже, вопрос оказался неожиданным для всех…

«В самом деле, что тут — определяющий фактор? — задумался Джантар. — Искусственные сооружения? Орудия труда? Способность к логической абстракции? Сложность языка? Или, может быть — образных представлений? Да, непростой вопрос… И на Фархелеме — есть целые этнические группы, достигшие совершенства лишь в производстве оружия, системе подавления воли, порабощения себе подобных. И не только языки — литература и искусство, исповедующие мировоззрение хищников, идею презрения к личности, её ничтожности, ценности лишь как малой части силы, подавляющей кого-то. Целая особая культура — тех, кто не поднялись выше третьей, стадной группы потребностей, и так низко ставят личность как средоточие разума и духовной цельности? Но — всё просто, пока идёшь от крайностей. А доходишь до середины — те же сомнения…»

— Или давайте подумаем: из каких форм жизни может развиться разум? — прервал его размышления Лартаяу. — Наверно, во-первых — это существа общественные, с развитой социальной организацией? При одиночном образе жизни — нет потребности в сложной системе коммуникации между особями своего вида, из которой развивается язык… — А во-вторых, основным условием выживания и должно быть развитие интеллекта! — добавил Джантар. — Если выживают за счёт силы, ловкости, каких-то особых защитных приспособлений — эволюция и пойдёт в этом направлении… И в-третьих, должно быть существо подходящих размеров: не слишком малых, чтобы мозг обладал достаточной массой, и не слишком больших, чтобы нервная система не была занята исключительно обслуживанием самого тела, оставались резервные возможности развития! А таких — как раз нет среди существующих членистых Фархелема! И насколько мы знаем, не было среди ископаемых…

— Хотя самих по себе общественных видов среди них много… — начал Лартаяу.

— Стадо жёстко запрограммированных живых машин — это не то, — ответил Джантар. — Там у отдельной особи нет свободы поведения, так как из-за размеров тела негде разместить достаточно сложный индивидуальный мозг. Место — лишь для инстинктов, простейших программ поведения. И оно — почти полностью определяется стадией развития и особенностями строения данной особи. Нет возможности формирования индивидуального разума… Одни — только для размножения, другие — обороны всей колонии, третьи — её строительства… Кстати, ничего не напоминает? — вдруг вспомнил Джантар.

— Точно… — вспомнил и Лартаяу. — Один сын — наследник дома, второй — работник на стороне, третий — воин, четвёртый — жрец, пятый — про запас… И правда — похоже! Хотя у людей это — всё равно не так…

— Да, тут — всё-таки люди, — согласился Джантар. — И у них это не так фатально. А то — членистые, с жёсткой программой и неподходящими размерами тела…

— И — опять к тому же? — поняла Фиар. — К той записи?

— Не идёт из головы, — признался Джантар. — Трудно не думать.

— Хотя казалось бы, очевидный абсурд, — добавил Донот. — Сами же понимаете, общий план строения: наружный скелет, отсутствие кровеносной системы, вместо неё — сеть дыхательных трубок по всему телу…

— А настоящей тайны не узнали, — напомнил Итагаро. — Что на самом деле искала та экспедиция, что случилось с ней самой…

— Пустыня и есть, — с досадой ответил Минакри. — Самая сухая пустыня на планете.

— И что тогда скрывать? — переспросил Лартаяу. — Если и был просто взрыв в воздухе над просто пустыней?

— Нет, явно есть что-то, о чём нас хотят заставить забыть, — ответил Донот. — Не думать, не помнить, что оно там есть. И сами уже не рады, что экспедиция стала символом, легендой. Тайлар верно сказал…

— Правда — что это мы? — спохватился Джантар. — Говорим о чём угодно — только не о том, что могут от нас скрывать! Хотя например, аномальная зона размером с целый континент — тоже вряд ли…

«Нет, а… вдруг? — шевельнулась внезапная мысль, от которой захватило дух. — Но такое вовсе страшно представить…»

— А если — просто остатки прежней биосферы? — предположил Донот. — Должна она была существовать там когда-то! Когда плато ещё не было пустыней в кольце молодых гор!

— А та космическая катастрофа в древней планетарной истории? — вспомнила Фиар. — Есть же действительно данные: полмиллиарда лет назад жизнь начинала выходить на сушу, и вдруг — падение астероида!

«И правда — есть, — вспомнил Джантар. — Но при чём они тут…»

— Точно! — подтвердил Ратона. — Вот этот астероид и отождествляли с Западным континентом! Хотя тот, по расчётам, был не более 10 киамов! А падение такого, размером с континент — сверхкатастрофа! Но — есть по всему полушарию планеты: в нижележащих слоях — уже и довольно сложные растения, и как будто первичные сухопутные членистые, а потом — опять только самые примитивные формы: безъядерные, одноклеточные водоросли! Будто, едва выйдя на сушу, жизнь вновь покинула её на миллионы лет…

— И может быть, только там сухопутная жизнь не исчезла! — догадался Талир. — И… найдены не следы — живые представители биосферы, пережившей катастрофу!

Джантар ощутил мгновенное головокружение… Неужели возможно? И… снова в поиск? Уже в этом направлении? Тем более… как раз и было в записи! Отдельная эволюция, неопознанные виды…

— И — потомков которой, видимо, нет в остальной биосфере планеты… — ошеломлённо ответил Итагаро. — Она же развивалась отдельно, уже из иных предковых групп! Да, но представьте — встречу на одной планете двух разных биосфер, разных линий эволюции! У каждой — никакого иммунитета от паразитов из другой, устойчивости к её ядам…

— Нет, вряд ли, — Талир, похоже, готов был отказаться от своей догадки. — Где конкретно могла сохраниться эта другая линия эволюции? Если по периметру — то он как раз не изолирован от остальной биосферы!

— А в пустыне — тем более нереально, — согласился Минакри. — Разве что — где-то на полпути, в горной долине. Но там они посадок не делали…

— И тоже — что было бы так скрывать? — как бы подводя итог, ответил Итагаро. — Следы прежней биосферы, о которой в принципе известно? Была бы научная сенсация — но не такая страшная тайна! Хотя верно: токсины, инфекции — особо опасные из-за отсутствия иммунитета… Но тем более — предупредить всех! Ведь научные станции и поселения отшельников по периметру всё-таки есть!..

— И мы опять не нашли объяснения… — согласился Джантар. — Что там от нас скрывают…

— И не отпускают мысли о записи, — призналась уже Фиар. — И о настоящей тайне, которую мы не узнали. И — не узнал тот, кто толкнул нас на всё это…

— Или ему не понравилось то, что узнал, — добавил Лартаяу. — Вернее, что из этого следует. Или нельзя использовать, как он хотел…

— А как, думаешь, он хотел? — переспросила Фиар. — Или… Подождите — откуда мы знаем, что он хотел того же, что мы?

«А… может быть — и не того? — вздрогнул Джантар. — Не думали…»

И эта мысль — уже словно встряхнула всех обратной волной, напомнив о сypoвой реальности. Стало не до чисто научных проблем…

— И правда — откуда… — не сразу ответил Лартаяу. — Мы же не знаем его подлинных намерений. И только предполагаем — в общем те же, что у нас… А если нет? И тут — совсем не то? Сравните: кто мы сами как личности — и как нас так использовали…

— Так наверно, и предполагалось: в дальнейшем — займёмся чем-то серьёзным, связанным с тайной, которую узнаем… — неуверенно предположил Итагаро. — Или… это только мы думаем: тут — вопросы развития цивилизации, её возможного будущего? А для кого-то — лишь мелкая политическая игра, не более?

— Как… со мной, в истории со вторым подвалом — против моих родителей? — переспросил Донот. — Ну, знаете…

— И опять же — эти тайные общества, подполья… — начал Лартаяу. — Вначале их создают как будто люди, способные вершить великие дела, не забывая и проблем отдельного человека. А потом — вырождение во что-то военизированное: верность тайне, руководству, которое тайной владеет… И тоже — человек боится что-то решать сам, оглядывается на руководство, и тоже — один что-то знает и понимает, а другой решает, командует…

— Не дозволена никакая гибкость ума даже в чисто идейных вопросах, — добавил Талир. — На первом месте — верность и твёрдость… Хотя — верность чему? Каким-то изначальным целям — которые уже не соответствует реальной ситуации? Или «единственно правильной» морали, между которой и всякими новыми данными потом — неодолимый разрыв? А кто-то думает: там, в подполье, готовы решать новые вопросы! А они тоже сидят на всём старом, как и «обычная» власть…

— Вот и ищи чего-то по этим кружкам! — вырвалось у Джантара. — Наспех прячь литературу куда попало, прыгай в окно от ночного стука в дверь! И… думаете, мы как раз нарвались на такое подполье? Нами воспользовались в своих целях — не те, кого мы сочли бы мудрыми и способными прокладывать для человечества курс в будущее?

— А — кто-то, чьи цели куда мельче, но за эту мелочь он способен на всё… — подтвердил Лартаяу. — Но и сам в любой момент готов всё бросить. Ни для чего важного и серьёзного мы ему не нужны. Это мы должны были верить, будто то, что сделаем — имеет такое значение. А так — и в этих подпольях ещё попробуй найди, кто готов что-то решать и брать на себя ответственность. Тоже — всё больше готовы терпеть лишения, страдать, жертвовать… и приносить в жертву других! — уже не смог сдержаться Лартаяу. — Соблюсти традиционную мораль, остаться чистым в глазах «своих», а не удалось — бросить кого-то, пусть пропадает сам!..

— Если только не слабость и отчаяние говорит в нас сейчас, — встревоженно ответила Фиар. — Тем более — кто и откуда может знать, к каким выводам мы тут приходим?

— А если знал бы, например, посредством телепатии — что стоит прямо сейчас так же дать знак, что-то ответить? — переспросил Герм.

— Но почему-то больше ни знаков, ни видений! — ответил Джантар. — Да, что-то не то…

— А если и знает? — возразил Лартаяу. — Но хочет быть чист с позиций прошлого? Как официальные идеологи — подняли истерику, и им достаточно! Никакого дела до тех, кто не хочет пропадать с ними…

— Нет, а что практически — если и так? — не выдержал Ратона. — Вернуться и покаяться перед теми же властями: нас, мол, подвело подполье? И этим попытаться заново устроить свои судьбы — но что дальше?

— Когда и во властях ещё страшнее искать кого-то, чем в подполье, — согласился Лартаяу. — Тоже каждый кого-то боится — а весь мир пусть пропадает… Я однажды рискнул послать в газету письмо об охране природы — так вызвали в полицию и требовали сознаться, кто подал мысль написать такое! Даже пришлось опознавать по сборным портретам взрослого, который якобы распространяет подобного рода подрывные идеи! И «опознал» кого-то — без уверенности, чтобы не оговаривать невинных людей — иначе бы не отстали!.. А что там плохого, и до чего не мог додуматься сам — думаете, хоть объяснили? Это теперь понимаю: открыто выступить за чхаино-тмефанхские безотходные технологи нельзя, а надо — именно побольше рабочих мест для «простых людей» на самом примитивном уровне! Пусть — отходы, нехватка ресурсов, зато у всех пока есть заработок! И не это страшно — а если кто-то в 12 лет ставит такие вопросы! А тогда сразу думал: случайность, неадекватная реакция отдельных дураков…

— Я и не знал… — удивлённо признался Джантар.

— Мало ли у нас всех такого, что и рассказывать не хочется? — ответил Лартаяу. — А тут вырвалось: к тому, настолько власть и подполье могут стоить друг друга… Если мало вам ещё — монастыря, семейного приюта, проверки на беременность…

— Опять приходим к тому же, — сказала Фиар. — На почве некоторых культур — порочна не только власть, но и подполье.

— И какими-то их спасителями могут быть лишь те, кто с их же точки зрения мыслят безнравственно и преступно, — согласился Ратона. — Решительные высокообразованные сокрушители морали, устоев… Хотя на самом деле — не плохие, не жестокие, просто не снисходительные к несовершенствам…

— Нo такие есть в среде любого народа! — не выдержал Минакри. — Если помните, воля к совершенству и новым достижениям недавно была и у лоруанцев! А так можно дойти до того, что мы вообще единственные, кто всё понимают и задумываются! Будто нет даже других подобных нам групп подростков — или пусть взрослых — которые думают о том же!

— А правда… — удивлённо ответила Фиар. — И мы никогда не искали контактов с такими группами…

— Я однажды попробовал, — напомнил Донот. — Помните, кем те оказались?

— Хотя вообще молодёжных группировок хватает с избытком, — ответил Лартаяу. — Даже иногда внешне — с достойными целями. Пока не познакомишься поближе… И думаете, я не пробовал — даже ещё в Гаталаяри, за время, сколько там жил? Тем более, представьте моё отчаянное положение там! Нo — я же говорил: одни банды дебилов, дегенератов, по признаку — кто с какой улицы… И потом в Колараафе те студенты почти четыре месяца искали, с кем меня свести, где и как устроить, тоже было пробовали через молодёжные группировки — и что всякий раз оказывалось? Одни — просто сборища обиженных непонятно кем, без намёка на какую-то программу, другие — пародия на националистов прошлого века, третьи — готовы чуть не демонстративно уничтожать имущество богатых людей, у четвёртых — потоки слов о том, чтобы идти на жертвы, лишения, не щадить жизнь, и им даже будто есть с кем бороться — но тем и опасны, что можешь поверить! Потому что всё — одна видимость, а дойдёт до дела — сами же, исходя моральными страданиями, пойдут сдаваться властям, сваливая общую вину друг на друга!..

— Точно… Всё, на что их хватает — обозначить свою позицию бессмысленной глупостью, — согласился Донот. — Обидеть не тех, кто обидел их, разгромить дом того, кто будто бы нечестно разбогател… Или вот в Центральной Лоруане был случай: один такой «борец за правду» вдруг понял, что какая-то группа идёт не просто бить, а убивать тех, кто нешуточным образом терроризировали всю округу, прямо на ходу раскаялся, побежал в полицию и всех выдал. А там было не до благородства в игре по каким-то правилам — всерьёз калечили и убивали людей! Но потом для прессы те — изверги, он — святой, а бандиты — сами чуть ли не жертвы! И — очередная вспышка злобы на всю молодёжь вообще…

— Да, вот вам и подполья, — заключил Лартаяу. — Только позорят всё поколение. А взрослые… Так тоже — студенты в Колараафе встречались со многими, о ком читали в местной прессе как о неординарных личностях, не понятых обществом… И что — если для них самих что-то значит только твой возраст, а не что говоришь и думаешь? И чем, собственно, были неординарны? Все, кроме одного, — тут же уточнил Лартаяу. — Но его забрал несчастный случай. А остальные… Или действительно так медленно созревают, что пока дойдут до элементарного, им уже за 30? Вот и бьёшься о тех, от чьей тупости и убожества просто делается тошно…

— Но до чего так можно додуматься… — начала Фиар.

— Мы не хотим сказать ничего плохого, — ответил Лартаяу. — Получается от одной констатации фактов…

— Тем более, для нас уже не новость, — напомнил Донот. — Уже говорили, как подгоняют наши биоритмы к своему физическому созреванию. Именно физическому — с психологическим, интеллектуальным как раз наоборот!

— Но опять-таки — попробуй скажи прямо… — ответил Лартаяу.

— А не скажи — и будут подгонять одних под слабые места других! — возразил Ратона. — И на то, что отстаёт у кого-то, придётся равняться всем!

— Но не слишком далеко заходит? — вновь начала Фиар. — Уже признаём, что люди «светлых» рас быстрее созревают физически, не успев созреть как личности…

— И это — уже не долгое детство, и не гармоничное созревание, — согласился Ратона. — А какая-то насильственно прерванная молодость незрелой личности. Действительно страшно представить… И для кого-то это — норма?

— Хотя и такие они не менее разумны, чем мы, — ответила Фиар. — И даже одно время опережали нас в развитии науки…

— Или скажем так: у людей другой расы — другой жизненный цикл, — предложил Ратона. — Но почему им не признать наш, а навязывать нам свой?

— А если всё же придётся сказать прямо? — неожиданно резко спросил Итагаро. — Потому что от этого будет зависеть судьба цивилизации? И не до того уже, чтобы кого-то не обидеть?

— Но пока ходим кругами предположений, — как-то устало ответила Фиар. — Которые проверить не можем…

— И так уверенно рассуждаем, — согласился Минакри. — Будто забываем, что — только предположения…

— Хотим понять, что происходит… — с горестным вздохом продолжала Фиар. — В том числе — лично с нами… Почему так складываются наши судьбы, почему мы — не подпольщики, не члены тайных обществ — сейчас в этом вагоне вместо того, чтобы заниматься исследованиями по каким-то мирным вопросам…

— Займёшься этим как мирными вопросами… — ответил Итагаро. — Когда тут везде, на каждом шагу — проблемы чьей-то задетой чести, оскорблённой неполноценности… А казалось бы — почему? В общем случае личная особенность — не знак позора, не повод для унижения! Правда — если не несёт другим реального зла. Нo — реального, а не просто оскорбляет чью-то неполноценность!

— Так… же к чему и пришли в Чхаино-Тмефанхии… — вдруг поражённо начала Фиар.

— О чём это? — переспросил Минакри. Джантар же, как и остальное — замер во внезапном напряжении. Чувствовалось: Фиар что-то поняла…

— Никто не должен чувствовать себя неполноценным по своей природе — и не обязан наследовать чужие пороки, — объяснила Фиар. — Вот подлинная цель тех исследований, вот о чём речь… Не унизить кого-то — а реально сделать, чтобы никто не был унижен. А для этого — выявить конкретные несовершенства и устранить их причины. В отличие от Лоруаны — где можно мучиться чувством вины перед несовершенными, но ничего нельзя исправить…

— Да… Точно… — на одном выдохе произнёс Минакри. — Решение вопроса, больного для всех других культур… Те бьются над правами тела, а тут — права души, личности! И решение возникло именно в нашей культуре, которая долго не решалась вторгнуться в живую материю! Теперь я уверен… Тем более — не случайно эту информацию принял Джантар, с его ясновидением…

— С которым ничего не могу принять сейчас… — как-то по инерции успел ответить Джантар — прежде чем спохватиться — Думаешь… не просто моя догадка? Тоже — восприятие реального факта?!

— Думаю, да… — подтвердил Минакри. — Хотя — как сами не поняли уже давно…

— Но — даже без зрительных образов… — ещё сомневаясь, ответил Джантар. — Просто как мысль, идея… Неужели и так бывает?

— Значит, бывает… И там на практике взялись за коррекцию человеческой наследственности… — сказала Фиар. — А здесь, в Лоруане, это выглядит почти кощунством. Вот вам — глубинная причина разногласий. А та экспедиция, возможно, и ни при чём. Хотя и тут — своя тайна. Нo то уже отдельно, то — другое…

И после этих её слов — вдруг все умолкли. Ведь сказанное — надо было ещё осмыслить, свыкнуться…

«И… всё ещё — лишь осколки, фрагменты ответа, — подумал Джантар. — Открывается нам по частям, а не сразу. Весь — будет только там, на месте… Да, но — что и как сейчас у кого из нас дома? Почему не могу настроиться? В чём причина, что мешает — когда это так нужно?..»

— И… что за блокировка восприятия, — наконец сказал он вслух. — Какая-то геофизическая аномалия, что ли? Дорога идёт в межгорной долине…

— Думаешь, тут — разлом? — как-то отсутствующе переспросил Донот. — Вряд ли, иначе сколько бы происходило аварий… Хотя и дорогу тут проложить больше негде. Такая долина — всего одна. Как и та, где летел дирижабль… И тоже, возможно — над разломом… — вяло поделился новой догадкой Донот.

— Вообще — мог… — так же вяло согласился Итагаро. — Хотя сейчас это — просто такое состояние… Когда не знаем, что происходит. Где — правда, где — догадки, где — совпадения. И даже — далеко ли ещё ехать…

И только эти слова вернули Джантара в уже ставшее привычным тревожно-напряжённое состояние… Правда: они даже приблизительно не знали, не чувствовали, сколько могло быть времени — и любая остановка могла вдруг оказаться конечной…

— Давайте ближе к делу, — согласился Лартаяу, мгновенно мобилизовавшись. — Вдруг остановка — и нам уже выходить…

— А это, наверно, и не специальный почтовый поезд, — вдруг сказал Талир. — Тот останавливался бы на каждой маленькой станции. Это — обычный пассажирский.

— Но и тот останавливался бы чаще… — почему-то насторожился Итагаро. — Тем более, тут и маленькие станции расположены довольно редко, пассажирские поезда их не пропускают…

— Да, мальчики, верно… — так же встревожилась Фиар. — А это — какой-то не совсем обычный: и останавливается не везде, и почту берёт не отовсюду? И мы едем таким поездом — с оружием, кассетой…

— Но в мыслях проводника ничего такого не было… — неуверенно возразил Талир. — Наоборот, я понял — самый обычный рейс…

— Или всё-таки скоростной, делает остановки не на всех станциях, — предположил Итагаро. — Хотя какой смысл, если только маленькие и есть? Единственная крупная — Арахаге…

— И — будем там раньше, чем предполагали? — спохватился Ратона. — Даже без предварительной остановки на окраине, где могли выйти заранее?

— И проводники открывают вагон не на каждой станции, — вспомнил Джантар. — Ночью где-то стояли, пропускали другой поезд, потом — так и поехали…

— Хотя… сейчас, похоже, останавливаемся, — прислушавшись, предупредил Герм.

— Давайте вставать? — забеспокоилась Фиар. — На случай, если уже Арахаге, или остановка на подъезде к нему?

— Подождите, — Талир сам, однако, не без труда выбрался с полки. — Вдруг хоть тут услышу чью-то мысль снаружи? Всю дорогу с этим не везло…

…Снова потянулись томительные минуты, пока поезд замедлял ход. И Джантару в который раз стало не по себе: проводники, едва скользнув отсутствующими взглядами по проходу, в створе которого он стоял у них на виду, прошли к двери вагона и, открыв её, стали что-то выгружать наружу. А там, в сером пасмурном сиянии таёжного дня, откуда-то доносились чужие незнакомые запахи, резкие грубые голоса — и так отдавало чем-то отвратительным, энергоинформационным мусором, грязью… Удивляться ли, что Талиру до сих пор не удалось принять хоть какую-то чёткую связную мысль из-за пределов вагона? И — как было не подумать снова о тяжёлых металлах в мозговой ткани, возможном массовом падении интеллекта у людей с такими-то генами?.. А впрочем — и о том, что пока это явно не Арахаге. Снова маленькая станция вдалеке от крупных поселений…

— … Слышу… — внезапно прошептал Талир. — Наконец слышу… Сейчас — середина дня. И отсюда — целых три часа до Арахаге…

И снова — схлынула волна. Снова — отбой. Время действовать ещё не настало…

— А общая обстановка? — прошептал Итагаро со своей полки. — Я имею в виду — вообще в Лоруане? Можешь как-то осторожно выяснить?

— Нет, тот человек отошёл, — ответил Талир. — И кажется, сам что-то понимает в телепатии. Понял, что его кто-то коснулся. Так что больше рисковать не буду.

«И опять ничего не будем знать, — подумал Джантар. — Всё, как нарочно, складывается — чтобы шли наугад, не зная обстановки…»

— Но теперь хоть знаем, какой у нас запас времени, — сказала Фиар.

— Теперь знаем, — согласился Ратона. — Можем заранее психологически подготовиться…

И вот — как просто было сказано, но от этих слов будто пролегла грань. Неопределённость осталась позади — а само время ожидания обрело чёткие очертания и внутреннюю структуру. Хотя и впереди была не такая уж определённость: выйти по возможности на подъезде к городу, который лишь немного знаком двоим из них — а уж потом… И вновь до Джантара лишь тут на эмоциональном уровне стало доходить: это — уже не отвлечённость. Действительно — придётся сойти с поезда в окрестностях незнакомого города, чтобы уже оттуда продолжить путь к границе. Путь, который, похоже, выбрали не они сами — а то ли какая-то тайная сила в мире людей, то ли совсем непонятное мистическое «нечто»… Но — путь в мире «обычных» людей, живущих по «обычным» законам, где пока что, по эту сторону границы, вряд ли кто-то готов понять их самих и всё, что с ними произошло. В мире, который так хотелось видеть лучшим, чистым и совершенным, где от людей не скрывали бы правду, и не спрашивали за непонятное как за преступление…

И тут Джантар вспомнил: те же мысли были и тогда, на набережной, после той драки! Мысли о несправедливости общества, государства, судебной системы — будто потоком хлынувшие у всех, и как бы предвосхитившие то, что произошло затем! И тоже: что, просто очередной пример его способности воспринимать информацию из будущего? Или… наоборот — внушение, словно заранее готовившее их к предстоящей миссии? И хотя нельзя сказать, чтобы было неправдой — почему вдруг прорвалось у всех именно там и тогда? И потом, в вечерних размышлениях во дворе дома Лартаяу — решение оказалось основано в итоге на тех же мыслях…

Вот именно… Будто… тот кто-то — сам был жертвой лоруанской судебной системы, сам пострадал от неё! На чём в первую очередь и строил для себя аргументацию собственной правоты в том, какую миссию им поручает! Это — а не их собственные поиски — было для него главным!

Или нет… Ведь сам разговор о тайне Западного континента — возник раньше! А ещё раньше они все — кроме самого Джантара — оказались разными путями собраны в Тисаюме! Будто кто-то готовил даже не исследовательскую группу — а именно сопротивления, подполья — из людей, обладающих экстрасенсорными способностями! Притом — таких, кому с точки зрения «обычного» человека уже действительно мало что осталось терять! И вот откуда — мысли о подпольной борьбе…

А с другой стороны — разве не реальны несправедливости, противоречия современного мира, проблемы, которые волнуют многих? И, в конце концов — события, что произошли с каждым из них? Если… и они все не сформированы кем-то искусственно — именно затем, чтобы сделать из них некую команду борцов с реальной или мнимой несправедливостью! А уж они сами спроецировали всё на каймирские проблемы — хотя такое просто не мог сделать каймирец! И сама тайна Западного континента, экспедиции — лишь предлог для чего-то иного…

Снова, как тогда ночью, холодный тупой ужас сдавил что-то в груди у Джантара. Ужас — но и горечь от факта грязной игры, в которой оказались использованы их самые чистые намерения и особые способности. И главное — что теперь оставалось думать, как относиться, к тому, кто всё это спланировал… и просто исчез, скрылся, поняв, что они добыли не то, оно ничего не решает в его борьбе? Исчез — и оставил их мучиться страшными подозрениями о собственной вине в дальнейших событиях?

Как к борцу с явным или тайным злом — который просто не мог действовать иначе? К несчастной, отчаявшейся жертве несправедливости? Или — к тому, кто сам способен переступать через человеческие судьбы, пусть в формально справедливой борьбе? Да и сколь справедлива борьба, которая ведётся такими методами?

Или… человечеству действительно угрожает столь серьёзная опасность — что кто-то вынужден идти на подобные жертвы? Опасность, степень которой ещё не осознали они сами?..

— … Так думаешь… — вывел Джантара из оцепенения Талир (одновременно с толчком тронувшегося поезда). — Этот кто-то сам — жертва такого правосудия? И отсюда — наши мысли на набережной? И это — не просто так, а в плане борьбы с чем-то настолько опасным и разрушительным для человечества, что уже понадобились подпольщики-экстрасенсы?

— Вот только сейчас подумал, — Джантар не узнал своего голоса.

— Да, мальчики, что нам открывается только сейчас… — потрясённо произнесла Фиар

— Открывается ли? — так же откликнулся Минакри. — Или опять — только наши предположения?

— Нет, но действительно страшно… — прошептала Фиар. — Если что-то уже так серьёзно угрожает нашей цивилизации — что понадобились люди-орудия, которых готовят в глубокой тайне даже от них самих…

— И связано — именно с политикой, судом… — добавил Лартаяу. — И мы должны — либо автоматически отрабатывать непонятную нам программу, либо сами мучительно доходить до чего-то, уже наделав сколько и каких ошибок…

— Но сами проблемы реальны! — возразил Ратона. — С учёбой, особенностями людей и народов, разными понятиями о ценности жизни, ходом развития цивилизации! Но всё равно — почему не обсудить с нами открыто? Почему — использовать тайком, чтобы сами ничего не поняли?

— Главное — что теперь со всеми нашими выводами? — спохватился Итагаро. — Поверили во всё, к чему пришли — а вдруг опять не так?

— А выводы… — растерянно повторил Лартаяу. — Нет, тут уж не представляю, что может быть не так. И по сути, и чисто нравственно…

— Но надо ещё хорошо обо всём подумать, — ответил Итагаро. — Хотя маршрут уже не изменим…

— Нет, но готовить нас для подобной миссии — и ничего не открыть самим… — вырвалось у Джантара. — Будто мы не способны понять, в чём опасность — и каков план борьбы с ней… И опять же, у всех нас — семьи, родственники. И сами — что-то планировали, на что-то надеялись…

— Даже не знаю, что сказать, — ответила Фиар. — Да, надо ещё подумать, пока есть время…

— Тогда я пойду в купе… А оно хоть свободно? — спохватился Джантар. — Или ты опять сняла гипноз?

— Ну как же, ведь ты там спал, — напомнила Фиар. — И они сейчас oбa — в том, левом купе. Хотя тоже — используем их, как и кто-то — нас…

— Значит, иду туда, — повторил Джантар, разворачиваясь в проходе. — Только вы особенно не отключайтесь, чтобы не пропустить остановку перед Арахаге. А я вдруг ещё смогу настроиться, и всё же что-то узнаю. Так что надеюсь на ваше внимание…

«А хотя, в самом деле — не бред ли? — вдруг подумал он, уже садясь на полку в купе. За окном бежали склоны невысоких гор, покрытых лесом — а вдалеке, поднимаясь выше, горы казались гигантскими, встающими вал за валом, волнами какого-то застывшего моря. — От переутомления, перенапряжения всех этих дней… Ведь — что не так, или чего мы не понимали сами? Разве человек не вправе жить без страха, что на него «донесут», и кто-то в чём-то не разберётся, не поймёт тонкостей чьей-то работы? И — почему вообще страшно быть подростком, почему одним — искусственные трудности из-за неудач других, почему — навязан чужой образ жизни и чужой её ритм? Почему… страшно оставаться собой — чтобы кого-то не обидеть? Да, но — если бы не эта мистика…»

Джантар на миг отвлёкся — и посмотрел в окно, за которым всё так же бежали склоны гор, казавшиеся совсем дикими, без малейшего признака цивилизации — хотя где-то там скрывались и редко разбросанные посёлки, и всевозможные военные объекты с гарнизонами при них. Реликты, дань прошлому, и не только историческому — древнему, ещё доразумному — необходимостьсуществования которых не подвергалась сомнению, похоже, именно потому, что основана на инстинктах, а не на логике, не на здравом смысле современного человека…

«Ладно, попытаюсь настроиться ещё раз, — подумал Джантар. — Потом будет некогда…»

28. Гонка со смертью

— …Джантар, просыпайся! Приехали! Но у нас проблема…

Голос Ратоны с трудом прорвался в отяжелевшее спросонья сознание, не породив никакого волевого импульса. Хотелось только одного — спать…

— Джантар, мы уже на месте! — Ратона всё настойчивее тряс Джантара за плечо. — Стоим на какой-то станции на окраине Арахаге! Но только…

— Что такое? — ещё ничего не понимая, переспросил Джантар. Он уже открыл глаза, но не мог сообразить, где находится. В памяти мелькали образы то ли снов, то ли воспоминаний: бегство из Тисаюма; бегство из Керафа; просмотр кассеты дома у Фиар; полицейские и, кажется, даже обыск в его квартире в Керафе, но затем — как будто мирный уход их оттуда после разговора с родителями и Тайларом; тот их автобус — на какой-то незнакомой стоянке; собрание людей (уже по виду мирное и спокойное) на том сборном пункте в Тисаюме; и снова — столкнувшиеся толпы на мосту в Тарнале, колонна в зелёных рясах, автобусы, полные прикованных наручниками людей…

— Проверка документов, — тревожно прошептал Ратона. — Все, как нарочно, задремали — а тут… Никто же такого представить не мог…

— Вы въехали в пограничную зону, — донёсся из-за двери незнакомый голос с уиртэклэдским акцентом, столь наглый и грубый, что у Джантара всё вздрогнуло внутри. — Почему в вагоне посторонние?

— Но где вы их видите? — растерянно пробормотал один из проводников. — Нет здесь никаких посторонних…

— Тогда кто это такие? Где их документы? И как они попали в вагон с секретной военной почтой?

— Что будем делать? — сознание Джантара вмиг прояснилось, и взгляд встретился с таким же встревоженным взглядом Ратоны.

— Повторяю: вы находитесь в пограничной зоне, — повторил тот же голос с тупой самоуверенностью «высшего существа по должности». — Так, значит, ещё раз: кто это такие?

— Но кто — «эти»? — переспросил проводник. — Где вы их видите? Я что-то не понимаю…

— Фиар ещё не сняла гипноз, — объяснил Ратона. — Просто не успела…

— И не снимать же сейчас, при них… — вырвалось у Джантара, похолодевшего от ощущения реальной опасности. — Хотя… Они, что, сами гипнозу не поддаются? И — где все наши?

— Там, за дверью, — ответил Ратона. — Нo… пока все встали… Я один только успел — сюда, за тобой…

— Секретной военной почтой… — невольно повторил Джантар. — С уголовниками всю дорогу чем-то менялись…

— А ну, отучи его так шутить… — угрожающе произнёс всё тот же голос.

И тут же — что-то произошло так быстро, что Джантар не успел никак среагировать. Рядом, у двери, раздался знакомый по происшествию на набережной короткий глухой удар, и в переборку врезалось что-то огромное, тяжёлое, затем став медленно сползать по ней на пол — а здесь, в купе, Ратона мгновенно напрягся, прислушавшись к происходившему за дверью, откуда снова донёсся глухой удар, но уже какой-то боковой, скользнувший, и сразу — ещё один, громкий, с треском, явно по человеческому телу, и короткий резкий вскрик застрял у кого-то в горле…

— Зачем же так… — донёсся до Джантара сквозь грохот сердца голос Фиар. — Я могла просто попробовать…

— А что ему внушить? — сдавленно вырвалось у Итагаро. — Чтобы больше ни на кого не поднял руку? Или вообще был человеком? Я столько насмотрелся в гарнизонах, чтобы ещё жалеть эту дрянь! И это ложь — насчёт военной почты!..

— Но хоть не убил? — спросила Фиар. — Мы же всё-таки…

— Люди, в отличие от них, хочешь сказать? Но это, судя по форме, не пограничники! И значит — сами творят произвол!

— Аура есть, живой, — ответил Герм. — Но не запомнил бы, что случилось…

— Ой, как же это… — испуганно пробормотал проводник (и Джантар понял: внушение вошло в противоречие с увиденной им реальностью!). — Что с ними… Сами — друг друга, или как? И этот застыл, как неживой…

— И тот, снаружи… — добавил второй проводник. — Просто стоит и смотрит. Ничего не понимаю… И что нам теперь делать?

— Значит, ещё двое под гипнозом, — прошептал Ратона. — Один — здесь внутри, другой — на перроне. Но — что за пограничная зона, откуда она тут?

— Вам ничего с этим делать не надо… — донёсся ответ Фиар с «гипнотическими» интонациями. — Вы ничего не видели. И вы тоже… (Это, должно быть, относилось к тем двоим в форме.) А для вас, как только мы уйдём, запретных зон больше нет, всё открыто, — сказала она снова проводникам. — Но о нас вы все помнить не будете. А теперь скажите: вы знаете, как добраться до города?

— Здесь автобус, — почти механически ответил проводник. — Прямо от этой станции. Это уже окраина города. Но тут — действительно пограничная зона, — вдруг добавил он. — И это действительно пограничники.

— Что же ты наделал? — вырвалось у Фиар. — И ты не знал? Я думала, ты-то знаешь! И что теперь?

— Да кто мог знать! — в таком же отчаянии вырвалось у Итагарo. — На них действительно не та форма! И вообще, разгородили всё своими границами и зонами, будь они прокляты…

— А Джантар и Ратона ещё в купе! — спохватилась Фиар. — Надо им сказать…

— Нет, я всё слышал… — Джантар не заметил, как вслед за Ратоной переступил через лежавшего поперёк выхода из купе человека в действительно незнакомой форме. (Ещё один — лежал в левом проходе между полками, третий — неподвижно стоял у стола для сортировки почты рядом с двумя проводниками, а снаружи на перроне — замер ещё четвёртый, тоже явно не видя их. Общая же обстановка указывала на поспешные сборы: Лартаяу обхватил обеими руками лодку, Донот — держал портфель и сумку, взятую ещё при сборах в Тисаюме у Герма, и лишь Итагаро неуверенно оглядывался на мешок, лежавший на полке.) — Но… как — пограничная зона? Это, что, правда?

— Не знаю, — растерянно признался Итагаро. — Сам не могу понять…

— Мальчики, что делать? Им же — отчитываться о результатах проверки вагона… И нам нельзя тут остаться… Как, мы всё собрали? — Фиар обвела взглядом вагон.

— Ещё не всё… — Итагаро бросился к полке, где лежал мешок, но остановился. — У кого кассеты?

— У меня в нагрудном кармане, — ответил Лартаяу.

— Но не оставлять же и это… — Итагаро схватил мешок. — Ведь тут оружие. Ещё обвинят их… — он бросил взгляд на проводников. — А так заберём всё с собой…

— И там… какие-то — идут в нашу сторону! — едва выглянув, Фиар метнулась обратно. — Правда, пока далеко. Но наверно — уже обход всех вагонов… И если мой гипноз не сработает… Ладно, берите всё поудобнее…

Тело Джантара вновь среагировало быстрее сознания: он, не успев понять, как это получилось, уже в напряжении стоял рядом с Фиар у двери (за которой по-прежнему пусто глядел внутрь вагона некто в фopмe и с пулемётом за спиной — точно таким, как в мешке у Итагаро. «И это — на самом деле? — пронеслось на заднем плане сознания. — Тоже происходит с нами?»)…

— Всё! Вы всё забыли! — особенно властно произнесла Фиар. — А теперь — спать! Очнётесь, когда поезд тронется!

«А если их как-то заберут отсюда? — мелькнула у Джантара тревожная мысль. — И они не будут видеть, как тронется поезд?»

— Нет, подождите! — попытался Итагаро остановить общий порыв. — Выйти надо спокойно! Будто они сами нас выпустили, а нам — тут и сходить! Или сначала пропустим тех — вдруг идут не сюда… — он осторожно выглянул вперёд. — Нет, не получится… Там впереди повсюду — патрули. Весь перрон просматривается. И все — в такой же форме…

— Так что делать? — вырвалось у Лартаяу. — Всех не загипнотизизируешь…

— Придётся просто бежать… — пересохшими губами ответил Итагаро. — Всем сразу, и быстро… Но — куда? К автобусу, что ли…

— Туда! — Джантар вдруг увидел по ту сторону перрона узкий проход между кустами и бревенчатой стеной, сворачивающий затем влево, за угол. — И там наверняка сразу — остановка автобуса…

— А если тупик? — возразил Итагаро. — И прямо там попадёмся? Хотя нет… Верно… Они уже близко…

— А я бы пропустил их… — неуверенно предложил Лартаяу. — Вдруг идут не сюда…

— Но куда же? — Итагаро понизил голос до шёпота. — Если наш вагон — хвостовой? И наверняка отсюда начнут обход… Чем бы их отвлечь… Да, Минакри — хотя бы твоей бомбой! И не такая уж сильная — больше для отвлечения… — продолжал Итагаро, судя по глухому стуку пулемётов, отыскивая её в мешке. — А этот, снаружи — сам под гипнозом, подтвердит: никто ничего не бросал…

Джантар словно ощутил во рту металлический привкуc пусть не смертельной — но реальной опасности… Неужели дошло до такого? И возможно — придётся… почти что принимать бой? Нет, должно быть иное решение! Хотя верно: тех, вдалеке, по всему перрону — отсюда не загипнотизируешь. А если не удастся — и этих, кто сейчас зайдут в вагон… И всё-таки — кто они? Проводник подтвердил, что пограничники — но Итагаро не узнал форму… Представители власти, что всё же должны придерживаться закона — или снова самозванцы, лишь позволившие себе изображать их? И если так — что вообще происходит? Опять, уже здесь — массовое безумие?

— Нет, мальчики, но разлёт осколков по перрону… — срывающимся шёпотом начала Фиар.

— A что делать? — ответил Итагаро. — Ведь приближаются… И ведут себя как пограничники, хотя форма точно не та…

— Но проводник подтвердил…

— Под твоим гипнозом! — вдруг понял Итагаро. — Вот мы и обманули сами себя! А это просто какие-то…

— … Откуда я знал, что это нельзя ввозить в пограничную зону? — раздался крик по-лоруански где-то впереди на перроне. — И что такая зона вообще тут есть?

— По закону придётся конфисковать! — донёсся в ответ другой голос. — Взять его!

— Ах, так? Тогда получайте! — что-то громко хлопнуло или треснуло, так что Джантар вздрогнул. — Ловите сами свой запретный груз!..

— Нет, что-то неладно с этой зоной… — прошептал Итагаро. — То ли совсем недавно ввели, то ли… не знаю, что вообще делается…

— Мальчики, это наш шанс! — Фиар чуть высунулась из вагона вслед за ним. — Там целая свалка! Нас не увидят… Бежим прямо в проход!

— Да, уже целое облако, — подтвердил Итагаро. — У соседнего вагона… Он что-то взорвал, туда бегут они все. Им будет не до нас… Только — все сразу… Как, готовы? Все уже у двери?

— Кажется, все, — ответил Джантар, едва окинув взглядом остальных, чтобы убедиться — и ощутив мгновенное головокружение, резь и сухость в горле.

— Так… Первыми — мы с Фиар, потом… Нет, всё! Бежим!..

Как и что произошло в следующие мгновения, Джантар не понял сам. Будто и тут тело среагировало быстрее, невольный подсознательный импульс бросил его вперёд, вслед за Итагаро, Фиар и Лартаяу (в руках у которого была вдруг показавшаяся неожиданно огромной сложенная лодка) — и он, ещё лишь краем глаза успев заметить расползшееся слева по перрону белое клубящееся облако, вдруг понял, что уже бежит следом за ними прямо в створ прохода между кустарником и бревенчатой стеной…

— Стой! Держите их! — прозвучало над перроном.

Джантар не успел подумать, мог ли этот крик относиться к ним или к кому-то другому — как был почти у самого прохода, а Итагаро, Фиар и Лартаяу уже скрылись в нём. Но остальные-то, бежавшие следом, были ещё на виду — если кто-то мог видеть их сквозь дым… И он снова не сразу заметил — как, уже преодолев этот оказавшийся неожиданно длинным проход (и едва не влетев в густое переплетение почти спирально перекрученных багровых ветвей незнакомого южного кустарника с редкими мелкими листочками), лишь в последний момент успел притормозить у поворота, и уже там за углом быстро протиснуться через внезапное сужение, а затем, свернув ещё раз, вдруг оказался на широкой площади перед зданием вокзала — всё это как-то дошло до сознания позже, вместе с мыслью: в тех голосах на перроне действительно звучали скорее не армейские, командные — а какие-то хулиганские интонации…

— … Мальчики, прыгайте! — достиг его слуха как бы застывший в воздухе на лету голос Фиар. — Видите, какие ступеньки!..

Впрочем, это вовремя успел заметить и Джантар — с возвышения, где находился вокзал, вниз на площадь вели два лестничных марша, кажется, по девять (и когда он успел сосчитать их?) удивительно неровных, выщербленных ступенек, по которым рискованно было спускаться и обычным шагом, не то что бегом (и при виде которых — вдруг вспомнился и спуск в подземелье, и то, как когда-то давно у себя дома в Керафе он пробовал прыгать всё большее количество ступенек лестничной клетки по мере того, как становился выше ростом — но до девяти, кажется, не дошёл)… И тут же он вдруг понял, что, не сбавляя хода, успел перепрыгнуть оба этих марша, и теперь бежал по площади — и, всего на долю мгновения едва обернувшись на бегу, чтобы увидеть, как то же самое удаётся бежавшим сзади, снова прибавил скорость — а Итагаро, успев добежать до стоявшего на остановке автобуса, делал им всем отчаянные взмахи рукой… Но Джантар вдруг понял и то, что у них не было никакого плана действий — они просто пользовались стечением обстоятельств. Счастливых для них — ведь, ещё раз обернувшись у самого автобуса, Джантар увидел споткнувшегося на лестнице человека в той же непонятной форме, который спустя мгновение покатился под ноги другому, сбив с ног и того. Но дальше в проходе угадывалось ещё движение — и значит, была погоня именно за ними…

— Джантар, быстрее! — Талир, пробегая мимо, схватил его за руку, втащил в автобус — и Джантар понял, что, пропустив остальных, сам вскочил последним. И тут снаружи за окном раздался грохот выстрелов — и сразу два человека, до того мирно шедших по площади и, как видно, до сих пор ничего не понявших, оказались отброшены силой выстрелов на асфальт. И хотя ранения были как будто не смертельны: один схватился за бедро, другой за живот — мгновенный ужас и дурнота оглушили Джантара. Ведь он уже своими глазами увидел, как люди в форме, претендующие на роль представителей власти, стреляли в мирных случайных прохожих…

— Спокойно! — объявил Итагаро, встав у самой кабины водителя лицом к салону (и лишь тут Джантар увидел: в автобусе, кроме них, были ещё люди). — Мы сами не понимаем, что происходит, но поверьте — мы не преступники!

— Мы вам зла не сделаем, — добавила Фиар. — Так что успокойтесь…

— Ну, что же вы? — резко повернулся Итагаро в сторону кабины, доставая из мешка пулемёт. — Не видите, что там стреляют по мирным людям?

Двигатель автобуса взревел, и он рванул с места. Джантар едва удержался на ногах, ухватившись за поручень на спинке сиденья — и в этом несостоявшемся падении ещё успел заметить: наперерез автобусу бежали ещё люди в той же форме, непонятно куда и в кого целясь на ходу — будто мало было двоих случайных жертв…

— Все пригнитесь! — Итагаро едва успел ухватиться за поручень на крутом вираже автобуса, уже пытаясь просунуть в окно ствол пулемёта.

— Не надо! — крикнула Фиар. — Это выродки, но мы же люди! Мы не можем вести себя, как они!

— А если бы начали стрелять по нам? Хотя так я могу промахнуться… — Итагаро, пряча пулемёт обратно, едва не отлетел в сторону при очередном повороте. — Но что вообще делается…

— Остановитесь! — истошно заорал кто-то из пассажиров, пытаясь дотянуться до окна. — Там снаружи, кто-нибудь, сообщите в полицию! Нас захватили малолетние бандиты!..

— Так прыгай и сдавайся этим! — повернулся уже к нему Итагаро. — Но про нас не смей лгать, что мы бандиты! У нас и оружие оказалось случайно! А вы бы хоть сказали нам — кто это, что за форма?

— Да мы не видели, — пробормотал ещё кто-то. — А… за что они вас? Что вы сделали?

— Мы — ничего плохого, в том-то и дело! Только приехали, сами не понимаем, что происходит!

— А… где ваши взрослые? — спросил кто-то.

— Какие взрослые? — переспросил Итагаро (и Джантар понял: их, подростков, даже тут не считают достаточно самостоятельными людьми!). — Ну, нет с нами взрослых! Так получилось… Это вас больше смущает, чем стрельба по прохожим?

— И что вы всех пугаете: «у них оружие, у них оружие»? — возмутился Талир. — Схватили мешок, когда бежали оттуда — а в нём оружие и оказалось! Устраивает вас такая версия?

— Да я ничего не сказал! — завопил тот же пассажир. — Я только подумал! Люди, он читает мои мысли!..

«Мы делаем ошибку за ошибкой…», — подумал Джантар.

— Выпустите! — бросился тот пассажир к двери автобуса, вломившись в неё так, что она приоткрылась — но не полностью, и он, застряв, продолжал биться, пытаясь вырваться наружу. — Помогите, кто-нибудь! Нас захватили!..

— Будь ты проклят, лживый подонок… — вырвалось у Итагаро посреди всеобщего оцепенения.

— Остановите их! Вызовите полицию! Автобус захвачен!.. — кричавший сделал отчаянный рывок, дверь наконец не выдержала, и он на полной скорости вывалился на асфальт.

— Но вы хоть не скажете, что виноваты мы? — вырвалось уже у Фиар. — Вы же видели, как всё было! И даже нельзя остановиться — мы-то рискуем больше всех!

«Не надо…», — хотел, но не успел предупредить Джантар.

— Теперь за нами точно будет погоня! — воскликнул Лартаяу. — Давайте выпустим всех! Или… куда идёт автобус? — обратился он к водителю. (И Джантар с удивлением понял: разговор в автобусе с самого начала шёл по-лоруански!)

— Через центр города к аэропорту, — ответил водитель. — Правда, ещё долго ехать окраинами… Но вы объясните — в чём дело? Что вы натворили? И где какие-то взрослые, с которыми вы приехали?

— А может быть, не надо таких стереотипов? — вдруг не выдержал Джантар. — И если «натворили» — не обязательно подростки? И мы не так несамостоятельны, чтобы шагу не ступить без взрослых? И там — не детские шалости в вашем понимании! Обыскивают вагоны, стреляют — и непонятно по какому праву, ведь форма на них не пограничная!

— А я, между прочим, из Моараланы! — зачем-то добавил Итагаро. (Джантар испугался, что Итагаро упомянет и Тисаюм, но он этого не сделал.) — Знаете, что там было? Вот и представьте, что я должен думать!

— Да вы понимаете, что натворили? — вдруг резко остановив автобус, (так что Джантар едва не упал), встал и повернулся к ним водитель. — И во что втравили меня? Как я сразу не понял! Просто учения будущих офицеров-пограничников! А вы схватили где-то там оружие, и с ним — ко мне в автобус?

«Опять?» — пронеслось в сознании Джантара, и так едва справлявшемся с дикостью и безумием происходящего.

— И это в порядке учений по-настоящему обыскивали поезд? — переспросила Фиар, отвлёкшись от попыток гипнотически успокоить других пассажиров. — И стреляли в людей, и ранили по крайней мере двоих?

— Хоть бы не убили — мне показалось, у одного аура исчезла! — добавил Герм. — Хорошо, если показалось!

— Аура исчезла? — возмутился водитель. — Это, что, такая игра? Или вы действительно сошли с ума? А мне за вас отвечать?

— Вы всё ещё не поняли, что — не игра, и даже не учения? — резко подступил к кабине Итагаро. — И на них была совсем не та форма?

— Так — форма их училища! — стоял на своём водитель. — Это же не готовые офицеры — только учатся!

— А что нам сказал проводник? — спросила Фиар уже по-хафтонгски — и взглянула на Джантара, будто ища подтверждения.

— Под твоим гипнозом! — напомнил Итагаро. — А сейчас… их, что, тоже? — он обвёл взглядом уже спокойных на вид пассажиров. — А… ему можешь внушить, что это не игра?

— А хоть погони ещё нет? — Лартаяу обернулся к заднему окну, за которым по обе стороны деревенской на вид улицы тянулись вдаль сплошные бревенчатые заборы. — Как будто нет… Нo что мы стоим?

— А кого и куда везти, кроме вас? — переспросил водитель (и Джантар, обернувшись, увидел: пассажиры один за другим спешно выходили из автобуса. Хотя вряд ли всем нужно было выходить здесь, на улице с глухими заборами, скорее — сработал гипноз Фиар…). — Видите, как всех перепугали? И я из-за вас отправился не вовремя… И что теперь? Украли оружие, подняли панику, захватили автобус…

— Но там стреляли по-настоящему! — напомнил Герм. — И всё равно будете утверждать, что просто учения?

— Кажется, действительно погоня! — Лартаяу метнулся вперёд по салону. — Там, далеко сзади — полиция! И… вот ещё впереди, смотрите!

Джантар бросился за ним к лобовому стеклу справа от кабины — и тоже увидел: из второго по ходу перекрёстка странно медленно выползал длинный грузовик, преграждая им путь — и похоже, собираясь так остановиться. И дальше, за ним — чудилось подозрительно суетливое движение…

— Ленту с шипами ставят! — определил Итагаро. — Там, за грузовиком, видите?

— Что теперь? — рывком повернулся к водителю Лартаяу. — Будете объяснять им про учения? Или всё-таки свернём туда? — Лартаяу указал в сторону первого, ближайшего перекрёстка.

— Так из-за вас… Нет, я за вас отвечать не хочу, — после мгновенных колебаний вскочил в своё кресло водитель, заводя двигатель. — Но если что — не я вас, вы меня заставили. У вас оружие…

— Не было тут нас вообще! — в голосе Фиар прорвались «гипнотические» интонации. — Какой-то один дмугилец с оружием — и всё!

— А чего ради я должен так говорить? — спросил водитель, сворачивая в узкий переулок. То ли внушение Фиар не подействовало, то ли Фиар не решилась применить свои способности в полной мере, пока он вёл автобус. А по самому взгляду, которой Джантар видел в зеркале над лобовым стеклом, он вдруг понял: этот человек — нелегко поддаётся внушению, и отказывается от решений и взглядов. Но тогда следовало использовать эту его черту — пока не пришлось думать, как использовать их способности в случае приближения полиции…

— А ради того, что у вас, наверно, тоже есть дети, — ответила Фиар. — Представьте их на нашем месте — в той же Моаралане, или например, Тисаюме… — Джантар вздрогнул, хотя ставя вопрос так — чисто гипотетически — она ничем не рисковала.

— А там-то что произошло? — ответ водителя дал понять: он ничего не знал о событиях в Тисаюме.

— Так вы не знаете? — удивилась Фиар. — Но с полицией лишний раз дела иметь не хотите? Вы, взрослый? А что говорить нам, детям?

— И сам не знаю, почему я вам верю… — ответил водитель и умолк. Хотя и было не до разговоров: автобус прыгал на ухабах неровной грунтовой дороги, к тому же лавируя между сплошными рядами бревенчатых заборов, чтобы не зацепить их бортами — не говоря уж, что было бы, если бы сейчас в этом сплошном заборе открылась дверь, и кто-то попытался выйти на дорогу… Ведь тут не то что с другим автомобилем — с пешеходом разминуться было проблемой. И сам переулок был ориентирован так, что при каждом повороте лучи выглянувшего из-за туч низко садящегося Эяна били в глаза, яркой ажурной сеткой высвечивая все царапины и неровности лобового стекла — так что трудно понять, как видел дорогу сам водитель…

«Да, а… куда едем? — лишь тут мелькнуло у Джантара. — Хотя главное — оторваться от погони, но что дальше?..»

…Далёкий звук, каким-то образом долетевший сквозь грохот тряски на ухабах, оборвал эту мысль. Раздался он явно где-то позади — и больше всего был похож на металлический удар… И почти сразу — мгновенное видение уткнувшегося в сломанный забор полицейского автомобиля дало Джантару понять: они как будто оторвались от погони (во всяком случае — пока, и то — если действительно была погоня за ними. Всё же их автобус на какое-то время останавливался — и в тот момент не мог производить впечатление бегства от погони. Хотя — была и стрельба у вокзала, и попытка блокировать кому-то путь, а теперь — полицейский автомобиль то ли не вписался на большой скорости в поворот с улицы в узкий переулок, то ли не сумел развернуться перед тем грузовиком. Но было ли всё это частями единой операции, по поимке именно их — оставалось только гадать.)…

— Или это — вообще не за нами? — предположил и Лартаяу. — Мы же останавливались — а кто скрывается, так не делает…

— Ну, как же! — воскликнул Итагаро. — Автобус, сбежавший со своего маршрута! Да ещё тот подонок поднял крик…

— Нет, а куда едем? — сообразил наконец Талир, сказав это уже по-хафтонгски, не для водителя. — Надо срочно разобраться, если всё пошло не по плану!

Но тут переулок вдруг кончился, и автобус вырвался на простор широкого проспекта — по обе стороны которого, однако, тянулись, почти не оставив места тротуарам, такие же бревенчатые, как и заборы в переулке, стены двухэтажных зданий — с видом которых совсем не гармонировали убегающие вдаль провода линии электротранспорта и по-столичному жёлтая и красная (в отличие от одноцветной, белой, в Керафе и даже Тисаюме) разметка дороги. И ещё деталь даже сейчас, в пылу предполагаемой погони, не могла не вызвать удивления Джантара: ограждённый необычно высоким бордюром длинный разделительный тротуар посередине дороги, что, похоже, заменял почти отсутствовавшие тротуары по сторонам улицы — и из-за которого ещё полквартала предстояло ехать по полосе встречного движения, не имея возможности никуда свернуть, и заставляя шарахаться в сторону редкие встречные автомобили. Видно, переулок не был предназначен для проезда в этом направлении — хотя Джантар как будто не видел при въезде в него запрещающего указателя. Но и то всё с трудом доходило сквозь мысль, будто заполнившую весь передний план сознания: что дальше?..

— И где мы сейчас? — спросила Фиар водителя. — Далеко оторвались от маршрута? И сколько до аэропорта?

— А зачем нам аэропорт? — переспросил Талир. — И на каком языке спрашиваешь? Он же не поймёт!

— Верно… — спохватилась Фиар, и стала повторять вопросы по-лоруански.

— И я этой дороги не знаю… — сказал Итагаро, глядя в окно. — Где это может быть…

— И я, — добавил Ратона. — Хотя тут всё одинаковое — дома, заборы… Целые кварталы таких улиц и переулков. Не знаю, где я тут жил…

Они наконец достигли перекрёстка — и водитель смог перевести автобус на противоположную полосу. Впрочем, улица была странно пустынна, этого как будто никто не заметил — и автобус продолжал путь вдоль следующего квартала, застроенного трёх- и четырёхэтажными, но всё такими же бревенчатыми, скорее деревенского, чем городского вида, домами, что при такой их высоте казалось особенно странным. А сам квартал был необычно огромным, длинным — будто вовсе без перекрёстков или поворотов на всём видимом протяжении вдаль…

— Он не реагирует! — воскликнула Фиар, оборачиваясь от кабины. — В каком-то странном состоянии! Но я с ним такого сделать не могла! Хорошо хоть, сосредоточен на управлении…

— Так… уже был под гипнозом? — странно спокойно понял Талир, хотя у Джантара всё ещё более похолодело внутри. — Ты это хочешь сказать? А то — я не могу достать, он вне моего диапазона!

— Похоже! — почти в отчаянии крикнула Фиар. — И что нам делать?

— Так, если что — сам под гипнозом повёз нас сюда, мы ни при чём! — сообразил Талир. — Хотя… что — на самом деле? Или… опять — знак, опять нас кто-то ведёт?

— А не пора ему наконец проявиться открыто? — не выдержал Итагаро. — И объяснить всё как есть? В том числе — что сейчас у нас дома?

— Дома всё в порядке, — почти невольно сорвалось у Джантара. — Я имею в виду — у меня, — сразу уточнил он. — Видел перед тем, как проснуться. И в Тисаюме на том сборном пункте — уже мирное собрание. Наверно — по итогам… И тот наш автобус — на незнакомой мне стоянке…

— И что это доказывает? — переспросил Итагаро. — Разве что — конкретно твоих не заподозрили? Да, подожди… Фиар, ты как ему сказала: в автобусе был один дмугилец с оружием — и всё? И ничего — о том, куда ехать?

— Нет, только это! Но правда — куда мы едем? И чем объяснить, как сюда попали — если что? Не вёз же он нас прямо из Тисаюма!

— А что, это мысль! — ухватился за такую версию Ратона. — Странно, конечно, но стоит подумать!

— Но тут номер автобуса — местный! — с ходу отбросил её Итагаро. — Хотя и как было на самом деле — кто поверит?

— И может ли повториться такое чудо… — сказал Минакри. — Остаться на всём пути незамеченным — как с теми тремя авиарейсами…

— Или — с какого возраста у нас по-особому складываются судьбы? — добавил Лартаяу, не забывая смотреть в окна по сторонам. — И какие-то мистические силы нас куда-то ведут?

— Давайте не отвлекаться, — напомнил Донот, глядя в заднее окно. — И не забывать, где мы. Хотя новой погони, кажется, нет…

— И надо что-то решать! — Минакри вскочил с места. — А то едем, не зная, куда! Вы оба совсем не узнаёте дороги?

— Нет, здесь я не бывал, — ответил Итагаро. — Ратона, а ты? Совсем ничего знакомого?

— Я же говорил: помню небольшую часть какой-то окраины! — ответил Ратона. — И всё так похоже одно на другое! Сплошная деревня размером с город, а город — только в центре!

— А мы, кажется, в центр и не попадаем! — предположил Итагаро. — Едем окраинами к аэропорту! Хотя там, сейчас вспоминаю, будет уже городской квартал…

— Смотрите! — прервал его Ратона, указывая за окно справа — и в тот же момент автобус стал сворачивать, объезжая что-то. Джантар увидел стоящий позади (только что объехали) у обочины такой же автобус, кажется, не отличавшийся даже окраской, а перед ним — патрульный автомобиль, и рядом двое полицейских проверяли документы у водителя того автобуса. У Джантара перехватило дыхание — но все трое, как показалось, даже не взглянули в их сторону, а спустя несколько мгновений — сам тот автобус скрылся из виду, затерявшись в потоке других автомобилей. И всё же увиденное почти наверняка означало: с их автобусом просто перепутали другой, похожий…

— Кажется, взяли ложный след, — с некоторым облегчением вздохнул Итагаро. — Пока нам везёт…

— Если и нас не заметили, — ответил Ратона. — Или — не проверяют такие автобусы по всему городу. А мы даже не знаем — где мы, далеко ли…

— От аэропорта, хочешь сказать? — понял Талир. — Но зачем нам туда? И знаем ли, куда он нас везёт? Не вернее ли — заставить остановиться, и где-то выйти? Только — не здесь, а будет подходящее место…

— А его — оставить объясняться с полицией под гипнозом? — переспросил Минакри.

— Нет, конечно, но не могу его вывести! — снова в отчаянии ответила Фиар, на миг обернувшись от кабины. — И страшно вообще — на ходу! Но как иначе…

— Подождите! — воскликнул Минакри. — Вдруг эти мистические силы и ведут нас в аэропорт?

— Думаешь… — начал Итагаро. — Ну, ещё не хватало… Чтобы мы… так же воспользовались самолётом? И на нём пересекли границу?

— Это уж слишком… — сразу усомнился Минакри. — В любом случае — не то. И не пойдём же на такое…

— Нет, но если это имеет особое значение… — начал Итагаро.

— Мальчики, мы и сейчас только предполагаем всё это! — Фиар даже не обернулась. — Вдруг — просто цепь совпадений, никто нас никуда не ведёт? А захват самолёта — уже сознательное преступление! Как вы можете думать о таком…

— Совсем не об этом! — уточнил Итагаро. — Просто пробраться на борт — если есть рейс до Тмеинжеха, и это такой самолёт, что мы, вместе взятые, не перегрузим его собой!

— И что объяснять в Тмеинжехе, когда выйдем? Ведь это уже не тайный визит к парапсихологам — а открытая политическая эмиграция! Со всеми последствиями для нас и наших семей!

— Я просто перебираю варианты — на случай, если он везёт нас в аэропорт…

— Но представляешь — какую ошибку можно сделать, начав так рассуждать?

— Мы можем просто выйти у аэропорта, как обычные пассажиры! — попытался Талир остановить этот спор.

— Если бы не то, какой мы необычной расы для этих мест! — напомнила Фиар. — Да, мальчики, нельзя забывать…

Тем временем автобус наконец проехал какой-то перекрёсток — и вид за окнами сразу изменился. По обе стороны потянулись высокие глухие кирпичные стены с массивными металлическими воротами, явно для грузового транспорта. Это была уже промышленная зона на окраине Арахаге. Дорога сузилась, разделительный тротуар закончился — и встречные автомобили проносились за окном почти рядом. И тут уже вовсе не было ни тротуаров, ни прохожих — лишь мостовая с узкими обочинами у самых стен: дорога — лишь для проезда автомобилей…

— И… где сейчас едем? — забеспокоился Итагаро. — Аэропорт всё же в городе, этих мест я вообще не знаю…

— И — не тут же просить остановиться, если бы и удалось, — добавила Фиар.

— У нас в Тисаюме — хоть проходы, — продолжал Итагаро. — А тут всё глухое, сплошное…

— Нет, мальчики, надо что-то делать — а то куда он нас завезёт? Или… какой аэропорт имел в виду? Итагаро, ты должен знать — он тут вообще один? Или есть другой, действительно за городом?

— Но он сам сказал: через центр к аэропорту, — ответил Итагаро. — А едет всё окраинами…

И как раз тут в этой сплошной стене (которая затем тянулась ещё куда-то вдаль, скрываясь за плавным изгибом дороги) слева открылся перекрёсток, и автобус неожиданно резко свернул в густую тень деревьев. А там — чего даже трудно было ожидать — вдруг оказалась вполне городского вида улица, вызывавшая в памяти Джантара даже «аристократические» окраины старых времён. Замелькали вымощенные плиткой тротуары, кованые металлические ограды широких дворов, аккуратные живые изгороди — да и сами здания были необычных форм и даже расцветки. Промелькнул, оставшись позади, узкий ярко-розовый трёхэтажный дом с двумя полуцилиндрическими балконами на фасаде, и следующий — двухэтажный, светло-охряный, дугообразно выгнутый вглубь двора, и… особенно поразив Джантара — поднятый высоко над деревьями огромный, но точно как на доме Герма, четырёхгранный шпиль, здесь ещё увенчанный большим орнаментальным флюгером или просто украшением!.. И откуда всё это могло взяться рядом с теми прежними, то деревенскими, то старыми промышленными, окраинами Арахаге?..

— Ты тоже заметил? — удивлённо прошептал Герм, чуть повернувшись от окна.

— Середины прошлого века… — вырвалось у Джантара (и сам он удивился, как мог сейчас подумать о таком). — Последние годы империи — и потом, перед войной…

— И мой дом — из тех времён, — ответил Герм. — Сперва построен как загородный — но город, расширяясь, добрался туда…

«Тоже — архитектура эпохи больших ожиданий…», — уже мысленно добавил Джантар.

— …Водитель автобуса, остановитесь! — ворвался в открытое окно усиленный мегафоном голос. Джантар, вздрогнув, обернулся — и увидел выскакивающий из подворотни наперерез им полицейский фургон. Водитель бросил автобус в крутой вираж, чудом избежав столкновения.

— Мальчики, что делать? — крикнула Фиар. — Но и не стрелять же…

— Водитель автобуса, это полиция! — снова донеслось из фургона, закладывающего позади них такой же вираж. — Мы требуем остановиться!

Автобус резко увеличил скорость. Однако преследовавший их фургон не думал отставать — и уже спустя какие-то мгновения стал догонять их..

— Мы вас предупреждаем: остановитесь! Иначе будем стрелять по колёсам!

Но тут водитель резко затормозил — а затем, всего мгновение спустя, так же резко рванул с места. Джантар едва удержался на ногах, лишь чудом успев ухватиться за поручень, и не упав на ближнее сиденье рядом с Итагаро и мешком, который тот держал в руках. И лишь с опозданием внутри у него всё замерло в ожидании удара — хотя к тому моменту он, уже вскочив, увидел в заднее окно, должно быть, тоже резко затормозивший фургон — который теперь почему-то не следовал за ними, а оставался на месте, как ни дёргал рычаги в своей кабине его водитель…

— И это же — известная хитрость преступного мира, — сказал, поднимаясь с пола, Минакри. — Как останавливать эти фургоны… Известна — уже лет двадцать. Нарочно их такими делают, что ли…

— Мальчики, но это как же… — растерянно прошептала Фиар. — Ведь — точно не мой гипноз. Такого я внушить не могла. Сама не знала…

— И что вообще? — переспросил Итагаро. — Теперь yжe… явно чей-то план? Что будем делать?

— И правда, всё словно нарочно подстроено, — поспешно, лихорадочно заговорила Фиар. — Будто кто-то специально рассчитал — как и на что среагируем… Поезд останавливается, в вагон входят люди в непонятной форме, ведут себя по-хамски, и тут же на перроне крик, суматоха — удобный момент для бегства. А на площади перед вокзалом сразу — автобус! И тут же стрельба — так, для правдоподобия… Не будут же военные так просто стрел ять в людей! Но мы после тех событий должны были ожидать, что — будут!

— А исчезнувшая аура? — не согласился Герм. — Так не бывает, когда человек только изображает раненого! Хотя могло и показаться…

— А пассажир, что выпал на полном ходу? — добавил Донот. — Уже издержки чьего-то плана?

— Или тех двоих хотели только ранить, чтобы поймать нас на попытке оказать помощь? — предположил Герм. — А автобус — вообще ни при чём? Или — подсунули, чтобы мы везли их в больницу? Но кто мог знать, что мы будем в этом поезде? Или… хотели поймать — не нас? Мы ненароком спутали ещё чей-то план?

— Нет, что-то неладно… — начал Итагаро. — С пограничной зоной, формой, и — какие там учения… Послали людей в форме, которую никто не знает — чтобы другие ни за что не отвечали! И если не массовый психоз, то… что за запись, вокруг которой — такие спектакли?

— Лучше скажи, куда едем! — ответил Донот. — А то он продолжает куда-то нас везти!

— К… аэропорту же и едем! — едва оглядевшись, воскликнул Итагарo. — Точно — кругами возвращается на свой маршрут! Эту дорогу я хорошо помню!..

«Но неужели правда? — быстрее обычного заработала мысль Джантара. — Кто-то мог подстроить такое к нашему прибытию? Но зачем? Заманить в автобус — и взять с поличным, то есть с кассетой? Или… Да, мы формально — заразные больные! Хотя в автобусе были и просто пассажиры… А пограничная зона? И проводник подтвердил… Но — форма… И раненые… Как же так? И что дальше?..»

А за окнами — проносился уже городской квартал типовой многоэтажной застройки. И дальше впереди было несколько таких кварталов…

«…И — как будет? Кто-то ворвётся на конечной остановке, потребует отдать кассету? Или нет… Если знают, кто мы, что и куда везём — и кто из нас что может… Но откуда? Вообще, что за силы принимают участие в нашей судьбе, что могут знать о нас — и что им нужно? Или действительно — бред, самообман? Но — были люди в форме… И Фиар не может вывести водителя из гипноза — в который не вводила… Хотя проводник — принял за пограничников, подтвердил, что тут эта зона… И пассажир по незнанию хотел провезти недозволенное… Как же всё это — и чего ожидать?..»

Вce эти мысли пронеслись гораздо быстрее, чем их можно выразить словами — уложившись в мгновение, пока автобус сворачивал на очередную улицу: уже старой, двух-трёхэтажной, но тоже вполне городской застройки, с узкими тротуарами и навесами у магазинов над ними. В створе её вдалеке виднелось, будто замыкая с торца огромным прямоугольником, многоэтажное здание. Ряды окон искрились чётками розовато-оранжевых бликов, отражая лучи низко садящегося Эяна. Здание, опять-таки будто сошедшее с картин или плакатов — образов того несостоявшегося будущего — к которому вела, как современность, вот эта старая улица с толпами прохожих… Джантар даже успел вновь удивиться, что в этот момент могли прийти на ум подобные сравнения — и… вдруг ощутил где-то там, впереди, неладное!..

Он сразу стал напряжённо вглядываться в летящие навстречу кварталы и перекрёстки этой, теперь уже прямой, как стрела, улицы, однако нигде не видел ничего особенного. Но и тревожное предчувствие не отпускало его, напротив, будто нарастая — хотя всё выглядело вполне обыденно: здесь уже в обоих направлениях двигались довольно плотные потоки автомобилей, в толпах идущих по тротуарам прохожих также всё было спокойно… И разве что — остановившийся у очередного перекрёстка чёрный легковой автомобиль, возле которого, отвернувшись от дороги и явно не глядя на них, о чём-то разговаривали, странно оживлённо жестикулируя, три… нет, четыре человека? Или — такой же автомобиль, стоявший по другую сторону как раз напротив первого — и тоже почему-то окружённый группой отвернувшихся от дороги, о чём-то беседующих людей? В обеих группах Джантару почудилось что-то общее — и главное, неестественное для данной ситуации. Напряжённое, выжидающее — под маской наигранной беззаботности…

— Ложитесь на пол! — Джантар — в который раз — не узнал своего голоса.

Выстрелы хлестнули одновременно по окнам с обеих сторон автобуса. Джантара осыпало осколками стекла. И он даже успел подумать: к счастью, хоть стекло не старого образца, дававшего острые осколки — как вдруг до его слуха донеслись крик и бульканье, и он содрогнулся от мысли, что булькает кровь… Чья?..

— Водитель убит! — прозвучал сдавленный ужасом крик Лартаяу. — Во всяком случае, ранен!

— Мальчики, а вы как? — так же вырвалось у Фиар. — Из вас никого не задело?

— Кажется, нет! — ответил Итагаро. — Но не вставайте, могут ещё стрелять!

— Надо же кому-то вести автобус! — Лартаяу, вскочив, бросился к кабине. — И посмотреть, что с водителем! Фиар, без тебя не обойтись! Итагаро, говори, куда ехать! И ещё кто-то, смотрите, что там сзади!

— Разворачиваются, чтобы догнать нас! — крикнул Ратона. — Но если по нам уже стреляли…

— Так что будем делать? — Джантар вскочил, стряхнув осколки стекла — и тут же снова присел за спинкой сидения, ничего не успев увидеть за окнами, лишь краем сознания удивляясь, что будто не ощутил при этом страха.

— По виду — не военные, не полиция… — начал Итагаро, выхватывая пулемёт.

— Но у нас — мирный автобус! — попыталась остановить его Фиар. — В котором не должно быть оружия!

— Эти доводы хороши для суда, а тут стреляют! — ответил Итагаро. — Что с водителем?

— Ранен, и довольно тяжело! Я сама ничего не сделаю! Но подумай, как потом объяснишь…

— Догоняют! — чуть приподнявшись у заднего окна, воскликнул Ратона. — Кажется, будут теснить к тротуару! А там же люди…

И только в этот момент ощущение смертельной опасности дошло до Джантара с такой отчётливостью, что всё вокруг померкло, застланное кровавой пеленой… Наверно — лишь тут опасность стала реальна и для них. И если раньше целью стрелявших был водитель — то теперь… Или — просто сознание, эмоции так медленно реагировали на происходящее? Но — надо было что-то делать! Хотя — что мог именно он, Джантар…

И лишь спустя ещё миг до Джантарa дошло и другое: теперь это — уже действительно прямой, открытый конфликт с законом, обществом, государством! Если раньше они могли рассчитывать на роль невинных жертв, которые совершили пусть страшные, роковые,но всё же ошибки — причём в ситуациях, где верно сориентировался бы не всякий взрослый — теперь жертвами их ошибок были уже трое раненых: водитель и двое прохожих на площади перед вокзалом. Или четверо — считая выпавшего на ходу пассажира… И сами они были — уже во втором захваченном ими автобусе, с оружием, похищенным их странными попутчиками в Тисаюме; и была погоня за ними — уже не по безлюдной окраине, а полной прихожих и других автомобилей городской улицей… И пусть чисто внешне преступниками выглядели именно те, стрелявшие — но и сами они уже не были лишь жертвами обстоятельств…

— Нет, догоняют только одни, других не видно! — уточнил Ратона спустя мгновение, за которое успели пронестись эти мысли. — Похоже, неудачно развернулись и застряли!

— Но что делать? — переспросил Итагаро. — Расстрелять эту мразь — и к ближайшей больнице, если у нас тут раненый? Или как?

— Встречный автобус! — воскликнул Ратона. — A те обгоняют кого-то, чтобы догнать нас! И им не разминуться…

И Джантар, чуть привстав (но при этом рефлекторно сжавшись в ожидании удара) — в самом деле увидел в окно и летящий навстречу другой автобус, и настигающий их уже совсем близко легковой автомобиль, где кто-то даже взбирался на крышу с явным намерением прыгнуть в их автобус через окно; затем встречный автобус резко шарахнулся в сторону — но, судя по короткому скрежещущему грохоту, они на долю мгновения всё же успели соприкоснуться бортами, и легковой автомобиль coрвал с автобуса неровную жёлтую полосу краски, которая тут же, подхваченная воздушным вихрем, закружилась далеко позади; а сам автомобиль преследователей — резко изменив траекторию, наискось понёсся через дорогу на встречную полосу, водитель отчаянным рывком попытался его выправить, сделав крутой вираж и при этом почему-то так резко увеличив скорость, что уже Лартаяу, перегнувшийся через oграждение кабины, едва успел рывком руля отвернуть в сторону; и чёрный автомобиль, пронёсшись буквально перед носом автобуса и всего на долю мгновения опоздав, с истошным скрежетом тормозов на всё ещё непогашенной скорости врезался в столб — и смялся, «обняв» его передней частью с обеих сторон…

— Надо убрать водителя! — крикнул Лартаяу. — Помогите кто-нибудь! Не могу сесть за управление!

— И те, вторые, догоняют! — раздался крик Ратоны от заднего окна.

— У меня же сонные пули! — спохватился Итагаро, хватая с пола мешок. — И, если попробуют прыгнуть сюда…

— Осторожно! — крикнул Донот. — Лартаяу, смотри!

Джантар и сам увидел снова тот же (или похожий) длинный грузовик, выползавший наперерез из какого-то переулка — и в который раз у него успело похолодеть внутри, прежде чем Лартаяу (снова бросив автобус в такой отчаянный вираж, что Джантара, и не только его, отнесло к противоположному ряду сидений) сумел обогнуть грузовик по встречной полосе, которая, к счастью, была свободна… И Джантар ещё с ужасом успел подумать, что было бы, окажись не так — а Лартаяу уже вновь вывел автобус на «свою» полосу. Но и сзади нёсся уже тот, второй автомобиль преследователей, объезжая грузовик прямо по тротуару и заставляя, хорошо хоть, почему-то редких здесь прохожих испуганно отскакивать в стороны…

— Кажется, будут стрелять по колёсам! — предупредил Ратона.

Но случилось, казалось бы, совсем непредвиденное: кто-то собирался выйти из подъезда какого-то дома, но, увидев мчащийся на него по тротуару автомобиль, от испуга выпустил из рук даже непонятно что (то ли большую ёмкость с какой-то жидкостью или порошком, то ли свёрток ткани или полупрозрачной плёнки) — но только Джантар вдруг увидел: всё лобовое стекло автомобиля преследователей будто обдало промелькнувшей в воздухе серебристой пеленой. И он, словно потеряв от этого управление, съехал с тротуара и понёсся по синусоиде чуть впереди автобуса — уже дважды едва не задев его бортом на поворотах…

— Но помогите наконец забрать водителя! — снова воскликнул Лартаяу. — Я не могу добраться до тормозов!

И тут Джантар, бросив взгляд вперёд (где автомобиль преследователей закладывал очередной вираж), с ужасом увидел: то многоэтажное здание в торце улицы — было уже рядом, и автобус нёсся прямо на него! Но Лартаяу и тут снова успел в отчаянном усилии вывернуть руль, на котором всё ещё лежали руки и голова водителя — и автобус пронёсся буквально в полушаге от стоявших перед этим зданием автомобилей. Но и ехать дальше здесь было некуда — прямо впереди была сетчатая ограда, отделявшая этот тупик дороги от лётного поля аэропорта, а для разворота назад — уже не хватало ни длины оставшегося отрезка дороги, ни возможного в данной ситуации поворота руля… Или нет — едва Джантар успел подумать об этом, как преследовавший их автомобиль влетел прямо перед ними в ограду, проломив её, и понёсся дальше, подпрыгивая на ухабах газона по обочине лётного поля — а уже мгновение спустя в проделанную им дыру проскочил и сам автобус, и Джантар, потеряв равновесие от толчков на ухабах, повалился грудью на сиденье, едва успев как-то чудом заметить, что отрада тем временем продолжала рушиться дальше, постепенно, столб за столбом, выворачиваясь из грунта…

— Но надо как-то остановиться! — Лартаяу отчаянно пытался протиснуться между телом водителя и ограждением кабины к тормозам. — Или — будем уже на лётном поле!

— Подожди! — крикнула Фиар. — Разворачивай! Везём его в больницу! Нет, тоже риск… Итагаро, не помнишь, где медпункт аэропорта?

— Да разве я помню? — ответил Итагаро, пока Лартаяу широкой дугой разворачивал автобус. — Спросим! В конце концов, спасаем его, раненого ими! Давай — просто к самому зданию!

— И те уже развернулись за нами! — после этих слов Ратоны Лартаяу бросил автобус в такой вираж, что Джантару стало страшно, как бы вовсе не опрокинуться. — Кажется, опять будут стрелять!

— Через боковое окно! — подтвердил Донот. — Лобовое — в трещинах, или чем-то заляпано!

— Давайте все — к правой стороне! — распорядилась Фиар. — Лартаяу, открой двери! И как подъедем — быстро тормози! Сможешь?

Грохот прозвучавших где-то позади выстрелов и звонкие удары пуль о бетон лётного поля и борта автобуса вмиг вернули Джантару ощущение опасности, успевшее было в эти мгновения подёрнуться дымкой бредовой нереальности — и он снова не успел заметить, как, в рывке перекатившись по полу, оказался прямо у распахнувшейся двери автобуса, рядом с уже готовыми прыгать наружу Фиар и Итагаро…

— Смотрите, вот медпункт! — крикнула Фиар. — Лартаяу, тормози здесь! И все — быстро туда!

Автобус резко затормозил. Остаточным импульсом Джантара бросило вперёд, прямо на сложившуюся дверную створку — и в тот же миг сзади снова прогремел выстрел. Нo и тут, в который раз, тело Джантара среагировало быстрее сознания — и он вдруг понял, что уже ворвался за остальными в коридор здания аэропорта, и лишь тут сообразил, что не знает, куда бежать дальше. Но Фиар, на долю мгновения опередив остальных, рывком распахнула ближайшую по коридору дверь с выступающим над ней транспарантом-указателем с белым треугольником — знаком медицинской службы — и Джантар едва по инерции не последовал за ней, лишь буквально на пороге заставив себя вовремя остановиться. Ведь всё словно смешалось для него в эти мгновения — и крытая галерея, у серой стены, где они только что пробежали, и полумрак самого коридора, и отчаянный крик Фиар, прозвучавший по-лоруански даже почти без акцента:

— Там, в автобусе, ранен водитель! И в нас стреляли какие-то бандиты! Но они ещё там — и кажется, бегут сюда! А вы нас не видели!..

— Нет! Не туда! — почти в тот же миг крикнул Итагаро, хватая Джантара за руку. — Вот сюда! — он указал на лестничный спуск вниз от какой-то ниши за самой входной дверью. — Фиар, быстрее!..

И снова Джантар не успел понять, как его подсознание, повинуясь какой-то древней (возможно, ещё первого или второго уровня) программе, заставило его перемахнуть перила и целый лестничный пролёт — и даже не останавливаясь при этом, успев лишь на долю мгновения обернуться назад в этом прыжке, тут же сделать ещё прыжок вниз, в полумрак следующей, уже подвальной площадки. И он не успел подумать, не могла ли какая-то опасность грозить им и оттуда, снизу — как тут же рядом оказались Талир и Донот, а следом по лестнице мчались и остальные — все… кроме Фиар? Так показалось Джантару в это странно долгое, будто растянувшееся мгновение… Но вот наконец и Фиар, появившись из-за угла коридора, едва успела нырнуть в нишу у входа — и буквально в ту же долю мгновения дверь, ведущая наружу, распахнулась с резким ударом о стену, и в коридор с тяжёлым грохотом ворвались преследователи. К счастью, они не заметили нишу у входа — и сразу рванулись в коридор, где почти тут же вновь раздался удар о стену резко распахнутой двери — должно быть, той самой, ведущей в медпункт. Однако ноги уже будто сами несли Джантара дальше, в какой-то коридор или тоннель, слабо освещённый уходящими вдаль двумя рядами длинных трубчатых светильников на стенах под самым потолком и их отблесками в самом верхнем ряду плиток облицовки стен — которые, должно быть, имели особую рельефную поверхность, создававшую такой эффект…

— Нет, но куда мы… — срывающимся шёпотом начал Итагаро. — Мы же не знаем: что это за коммуникации, куда они ведут. И — всем ли можно тут находиться…

— Тоже верно, — согласились Фиар, переходя на шаг. Её дыхание выдавало не столько напряжение всё-таки короткого бега, сколько страх и волнение. — Давайте остановимся. Хотя… Там всё-таки — стрельба, погоня, мы просто искали укрытия…

— Но правда — странный тоннель… — ещё более понизив голос, ответил Талир. — Совсем без дверей, поворотов. И только вдалеке, я вижу — развилка…

— Или двери так замаскированы под облицовку стен, что даже ты не видишь, — предположил Итагаро. — Но тогда… Нет, не нравится мне всё это…

— А что делать? — спросил Донот. — Куда ещё? Сами понимаете, что будет наверху…

— Вот именно — что там сейчас? — Фиар, остановившись, прислушалась. — Нет, странно, но ничего не слышно. Или просто мы так далеко зашли в тоннель… И всё-таки — кто это? Так уверенно действуют на виду у всех — и явно с чьей-то санкции…

— И сами — в гражданской одежде, — добавил Итагаро. — Если что — как бы не полиция, и не другие спецслужбы…

— Но разве так преследуют обычных угонщиков автобуса? — продолжала Фиар. — Значит…

— Знают? — переспросил Лартаяу. — Про кассету, и — куда мы добираемся, и всё прочее? И те, в странной форме, ждали именно нас?

— Подожди, я что-то слышу там, наверху, — сказал Талир.

Все замерли и прислушались. Но в первое мгновение Джантар услышал сквозь грохот своего сердца лишь далёкий гул работающих где-то за стеной или наверху механизмов, и только потом — стал различать на его фоне голоса, по-прежнему не разбирая ни слова. Хотя похоже, это было не лоруанское и даже не приполярное — совсем другое, резкое отрывистое произношение…

— Кажется — о раненом водителе, — совсем тихо прошептал Минакри. — Совещаются, как и куда везти. А ещё кто-то спрашивает — за кем была погоня…

— И что отвечают? — переспросил Джантар.

— Подожди… Да, вот говорят: какие бандиты, тут были просто дети! И побежали будто бы дальше по коридору, в сторону зала ожидания…

— Значит, не сработал тут мой гипноз… — прошептала Фиар. — И наверх нам нельзя — именно там будут нас искать…

— И что теперь? — спросил Итагаро. — Дальше в тоннель — тоже риск! Мы не знаем, что там…

— Наверно, просто бывшее убежище на случай войны, — предположил Минакри. — Потом — превратили в тоннель, соединили с другими коммуникациями аэропорта…

— Да, проходной служебный тоннель, — согласился Итагаро. — Где можно находиться не всем, даже скрываясь от стрельбы и погони. Тем более, подросткам…

— Кажется, кто-то идёт! — предупредил Лартаяу. — Там, далеко за поворотом! Правда — всего один…

Джантар снова почувствовал, как тревожно забилось его сердце. Этого ещё не хватало — здесь, где некуда спрятаться, и тот кто-то, несмотря на темноту и расстояние, может их увидеть! Правда, сам он не слышал шагов — но возможно, грохот собственного сердца и мешал их услышать…

— Надо присесть, пригнуться у стены! — решила Фиар. — У самого пола темно, и он не увидит! Во всяком случае, издали — а уж потом…

Теперь наконец шаги услышал и Джантар. И едва он успел, кое-как пригнувшись, застыть в тени у стены — вдалеке у развилки тоннеля, на фоне слабо отблёскивающих стен, действительно показался с трудом различимый силуэт…

— И думаете, не увидит? — тревожно прошептал Донот. — Или… вот тут как раз спрятаться за лодкой? Пусть увидит как бы большой неподвижный предмет…

— А вдруг сразу бежать куда-то — а лодка развёрнута? — ответил Лартаяу. — Нет, давайте подумаем, что можем у него выяснить! Во-первых — куда ведут эти тоннели… И главное — пусть подтвердит, что нас не видел!

— И тогда уж — об авиарейсах в Чхаино-Тмефанхию! — предложил Минакри. — Пассажирских, грузовых — хоть каких-то!

— Мальчики, не пойдём же мы на захват самолёта… — встревоженно начала Фиар.

— Но нам пригодится любая информация… — едва слышно ответил Итагаро. — Хотя давайте не говорить, пока он не подошёл…

Медленно, томительно долго тянулись мгновения в мерном стуке приближающихся шагов… Но вскоре Джантар уже мог различить в слабом свете тpубчатых ламп не только сам силуэт идущего, а и детали формы работника аэропорта, и даже длинный узкий предмет, который тот нёс с собой — и у него не могло не возникнуть тревожной мысли: что это? Ведь и стрелявшие в них — по виду были мирными, гражданскими людьми… Хотя сейчас тот человек был уже близко — и так быстро и уверенно шёл, не сбавляя шага, что Джантару стало казаться: пройдёт мимо, не заметив их в темноте. Но вот он вдруг застыл на очередном шаге — и, попятившись, остановился…

— Нас здесь нет! — резко произнесла Фиар, вскакивая навстречу и делая взмах рукой перед его лицом. — Вы нас не видели! А теперь скажите: откуда вы идёте? Что за тоннели, куда они ведут?

— Они тут под всем аэропортом… — растерянно ответил тот. — А… куда вам надо?

Этот вопрос, как вдруг понял Джантар, сразу поставил бы его в тупик, будь он на месте Фиар — но она переспросила:

— А где и как можно выйти, чтобы подальше от самого аэропорта?

— Не знаю точно… Есть ответвление через площадь, и потом дальше под улицей — но я сам не знаю, куда оно ведёт. В бывшее убежище под какими-то домами, что ли… Это — если направо, и потом там — сразу налево. Но я там не бывал… И оно как будто закрыто на замок. А других таких выходов я вообще не знаю…

— Спроси насчёт рейсов в Тмеинжех… — напомнил Минакри почему-то тоже по-лоруански. — И вообще — в Чхаино-Тмефанхию…

— Да вы что… — даже испугался работник аэропорта. — Нет теперь отсюда таких рейсов. Отменили все… Грузовым вертолётом с военного аэродрома разве что… А отсюда — нет…

— Ладно, идите дальше, — ответила Фиар. — И помните: вы здесь никого не видели и ни с кем не говорили…

— Ну и дела… — прошептал Итагаро, едва работник аэропорта быстрой походкой прошёл мимо. — Уже и авиарейсов в Чхаино-Тмефанхию отсюда нет…

— Что, мальчики, пойдём? — прошептала Фиар, когда тот уже почти скрылся за поворотом на лестницу. — Пока больше никого…

— … Государственная полиция! — раздалось наверху, на лестнице, заставив Джантара похолодеть, а Итагаро — схватить мешок, что-то отыскивая в нём. — Откуда идёте? Что там у вас?

— Подземные коммуникации, — донёсся ответ недавнего собеседника (Джантару пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова). — Тоннели к камерам хранения, служебной зоне аэропорта… А что такое?

— Точно, они там! — заявил другой голос — кажется, тот самый, с резкими гортанными дмугильскими интонациями, от которых у Джантара будто что-то перевернулось внутри. — Давайте все туда!

— Нет, стой! — остановил его первый. — Вы вообще там кого-то видели?

— Нет, только что прошёл целый тоннель от самой камеры хранения, — ответил работник аэропорта. — И нигде никого… А кого я должен был видеть?

— Банда подростков, человек в двадцать, — объяснил второй голос. — Это очень опасные преступники, они пойдут на всё. Угнали автобус, ранили водителя, нескольких прохожих — и это только в одном нашем городе. А теперь скрываются где-то в аэропорту.

— Значит, повезло, что не встретил… — испугался работник аэропорта. — Хотя там, в тоннелях, и спрятаться негде… Налево — камера хранения, там сейчас много людей. А направо, в служебной зоне, они бы сами себя выдали. Там всё под охраной, сигнализация, кодовые замки…

— Я же говорил: нужен план всего здания, со всеми коммуникациями! — с досадой воскликнул первый голос. — А что так искать без толку? Ведь уйдут же! Давай быстро наверх, за планом!

— Это — чтобы мы поверили, будто никто не остался охранять лестницу, и решили выйти тем же путём, — сразу понял Итагарo. — А мы пойдём в первую дверь налево из правого тоннеля, как он сказал… И быстро, пока не подняли план здания! Бежим…

— … А если мы его не так поняли? — уже на бегу спросила Фиар (и Джантар с опозданием понял, что бежит по тоннелю вместе со всеми). — Что тогда?

— Рискованно, но что делать? — ответил Итагаро (уже где-то на полпути к развилке тоннелей). — Они сейчас будут прочёсывать здание…

«И это — на самом деле?» — некстати мелькнула всё та же мысль, Джантар почти рефлекторно отогнал её. Не хватало, чтобы помешала в такой момент…

…Добежав до самой развилки, все сразу, как по команде, остановились, лишь Итагаро осторожно выглянул за угол.

— И тут никого… — прошептал он. — Вот эта первая дверь налево. Но замок не электронный, не кодовый — обычный. Хоть бы уж не ржавый…

— Что делать — попробую открыть, — Лартаяу, обойдя их всех, напряжённо припавших к стене, скрылся за поворотом.

…И снова томительно потянулись мгновения ожидания. Джантар напряжённо вслушивался в тишину, в которой чудились то далёкие шаги и голоса, то скрип и удары дверей — но, то и дело в тревоге оглядываясь назад, по-прежнему никого больше не видел… Но вот наконец вблизи уже явственно раздался сухой резкий щелчок замка — и хотя Джантар ждал именно этого звука, его передёрнуло судорогой испуга.

— Ну, что там? — переспросила Фиар, выглядывая из-за угла.

Но вместо ответа — снова громкий звук пронзил тишину коридора, заставив Джантара (и не его одного) вздрогнуть ещё раз. И лишь после этого — раздался как будто тихий, но при этом тяжёлый и даже какой-то вибрирующий, почти на грани инфразвука, металлический стон открывающейся двери…

— Там было два замка, — объяснил Лартаяу. — Давайте быстро, пока никого нет…

Все стремительно пересекли погружённую в полумрак развилку тоннелей — и, свернув направо, остановились у приоткрытого дверного проёма под какой-то трубой, что, горизонтально проходя над головами, скрывала их своей тенью от света трубчатых ламп под потолком. Дальше правый тоннель, как успел заметить Джантар, был ярко освещён, и в проёмы белой плиточной облицовки выходило ещё множество таких же серых металлических дверей. Здесь же, за только что открытой дверью, было совсем темно — лишь у самого входа слабый свет почему-то прерывавшегося на развилке тоннелей ряда трубчатых ламп выхватывал из тьмы россыпь каменных осколков, должно быть, осыпавшихся с потолка, а дальше всё терялось во мраке…

— А фонарик забыли дома у Джантара, — Ратона ещё чуть приоткрыл дверь, чтобы заглянуть в неё. — Впрочем, как и лестницу…

— И ту одежду из морга — уже в этом вагоне… — Донот протянул руку во тьму дверного проёма, и с неё вдруг сорвался язык пламени, на миг осветивший начало ещё одного коридора или тоннеля на небольшом расстоянии от входа. Джантар успел увидеть стены с местами осыпавшейся штукатуркой и какие-то трубы, уходящие вдаль по потолку (одна затем обрывалась, и конец угрожающе провисал как раз до уровня головы Джантара — хотя потом как будто и эта труба продолжалась на прежней высоте). Сам же тоннель, как ещё успел заметить Джантар — постепенно повышаясь, уходил за поворот, и где-то там вдалеке брезжил едва заметный свет…

— Там же не полная темнота… — прошептал Талир. — Хотя наверно, вы не видите…

— Да, есть какой-то свет, даже я вижу, — подтвердила Фиар. — И куда деваться — идём…

Все по одному осторожно и бесшумно стали протискиваться в проём полуоткрытой двери, почему-то не решаясь открыть полностью, хотя нигде в тоннелях как будто больше не раздавалось ничьих шагов или голосов… Джантар прошёл седьмым по счёту, вслед за Донотом — опередив лишь Ратону, который теперь нёс лодку, и Лартаяу, который должен был закрыть за ними оба замка. И лишь ступив во тьму тоннеля за дверью, на усыпанный мелкими и довольно острыми осколками пол, Джантар вспомнил об укачивании в темноте и понял: да, тут первое время придётся идти в почти полном мраке, держась руками за стену, да ещё особенно осторожно ступая по осколкам — но другого выхода не было…

— Давайте пойдём в том же порядке, как вошли, — предложил Талир. — И будем держаться левой стены. Закрывай…

Джантар коснулся левой рукой холодной, шероховатой на ощупь стены — и очень вовремя: дверь за спиной стала медленно закрываться, а уже спустя мгновение его окружила темнота. Почти сразу ощутив, что теряет равновесие, он поспешил опереться о стену и правой рукой, и в тот же момент в этой качающейся темноте раздался глухой рвано-скрежещущий щелчок — но почему-то лишь один, и хотя Джантар всё с большим напряжением ждал второго, его так и не последовало. А мгновения текли — и этот второй звук всё не раздавался, лишь тьма качалась перед глазами в такт ударам сердца…

— Не могу, — наконец устало прошептал Лартаяу. — Слишком много сил потратил на тот, ржавый замок. И с этим — уже не получается…

— Ржавый же, — удивлённо прошептал Герм. — Как ты вообще сумел открыть…

— Наверно, скрытые резервы организма, — предположил Лартаяу. — Которые включаются в момент опасности. Но сейчас… Подождите… Даже не могу идти. Голова кружится, в глазах рябит… — уже тяжело дыша, продолжал Лартаяу. — Мне бы где-то присесть…

— Придётся прямо на пол, — встревоженно откликнулась из темноты Фиар. — Мальчики, стойте пока, не двигайтесь… Герм, где ты? Подожди, Лартаяу, мы сейчас…

«Только этого не хватало… — с тревогой подумал Джантар. — До сих пор хоть здоровье никого из нас не подводило…»

— … А здесь что? — глухо донеслось снаружи за самой дверью, в который раз заставив Джантара вздрогнуть.

— Здесь ничего, — ответил другой голос. — Во всяком случае, на моей памяти ни разу не открывали. Видите, замок ржавый? Говорят, было убежище, или даже ход куда-то за город…

— Да, тут точно не открывали, — громко (будто для кого-то, стоявшего в отдалении) подтвердил третий. — Значит, тут их нет. Пойдём дальше…

— … Кажется, опять обошлось… — прошептала Фиар, когда сквозь толстую дверь едва донёсся звук удаляющихся шагов. — Лартаяу, как ты?

— Надо ещё немного подождать, — ответил Лартаяу. — Наверно, перенапряжение от излишней отдачи сил. Думаю, скоро пройдёт…

— А я пока разведаю, что там дальше, — предложил Талир. — Или не надо… И так видно: свет не дневной, от электролампочки. Похоже, какой-то подвал.

— И наверно, совсем близко, — с горечью сказал Лартаяу. — А со мной сейчас — такое… Не хватало, чтобы вам пришлось нести меня в темноте…

— Подожди, попробую, что смогу, — ответила Фиар. — Хотя кажется, тебе надо просто отдохнуть. Сделаем передышку…

— А надо будет — всё-таки разведаю путь вперёд, и понесём тебя туда, — добавил Талир. — Но пока — присядем у стены. Только бы не заснуть…

«И это — на самом деле… — снова подумал Джантар, как-то автоматически опускаясь на пол тоннеля. — И тоже происходит с нами. И сколько ещё и чего ждёт нас впереди…»

29. Момент истины

— … Куда, в конце концов, ведёт этот тоннель? Куда мы идём?

Голос Фиар вывел Джантара из оцепенения, в котором он давно уже почти автоматически шёл этим странным тоннелем, едва освещённым редкими тусклыми лампочками, что были кое-где — почти на расстоянии предельной видимости одна от другой. А конца тоннелю всё не было видно, и даже трудно сказать, как далеко и в каком направлении они успели пройти…

Ведь «подвал», увиденный Талиром, оказался вовсе не подвалом жилого дома (как думали, отправляясь в путь после недолгого отдыха, когда Лартаяу почувствовал, что может идти) — а продолжением тоннеля, но там снова почудился какой-то подвал впереди, и они двинулись дальше, а оказалось то же самое — лишь продолжение тоннеля, уходившее во тьму, где снова впереди почти на пределе видимости тускло светила далёкая лампочка — и всем стало делаться по-настоящему страшно. Ведь и ход назад был закрыт — вряд ли Лартаяу сумел бы вновь открыть ржавый замок… И всё же, решив, что тоннель со включенным освещением вряд ли мог быть просто забыт и заброшен (хотя и помня пример подземелья в Тисаюме), они уже с этой мыслью продолжили путь, но всё было по-прежнему: те же уходящие во тьму бесконечные стены тоннеля с очередной тусклой лампочкой впереди. Правда, воздух в тоннеле был не спёртый, а свежий, что указывало на наличие вентиляции — но в общем всё было странно, и чувство тревоги и оторванности от внешнего мира становилось всё сильнее. И как знать, до какой степени оно могло дойти, и какие последствия повлечь — если бы Ратона не вспомнил: в заброшенных сооружениях могут встречаться разные духи и призраки, к которым в крайнем случае можно обратиться за информацией. Хотя у остальных сразу возникло сомнение, можно ли полагаться на помощь здешних духов — ведь это был не Каймир, а Арахаге, столица Приполярья — но Джантар почти сразу ощутил чьё-то присутствие, и даже как будто воспринял информацию, что далеко впереди есть выход на поверхность, а Донот ещё и понял что-то как предупреждение «не споткнуться о скелет» — и они снова пошли дальше. И действительно — вскоре прошли мимо чего-то, едва видимого в темноте, но похожего на человеческий череп… Но нельзя было и отвлечься, позволить себе лишнюю мысль, эмоцию — надо было просто идти в сторону ещё далёкого предполагаемого выхода из этого странного тоннеля (где кто-то, как всё более вероятным казалось Джантару — запирая его сколько-то месяцев или лет назад, просто забыл выключить свет). И вообще, мысли, чувства, предположения навёртывались такие — страшно было о чём-то заговорить, чтобы не сорваться. Но вот Фиар не выдержала первой…

— Нет, правда, мальчики — где же выход? — голос её звучал как будто ровно и спокойно, разносясь странно глухим тоннельным эхом. — Или мы что-то не так поняли?

— И где это мы… — поддержал её Лартаяу. — Опять понадеялись, что кто-то указывает нам путь… Вернёмся, пока не поздно? И я всё же попробую открыть замок?

— Но тут есть вентиляция, освещение… — неуверенно возразил Итагаро. — И тоннель куда-то ведёт. За город — так за город. Уже сколько прошли…

— Джантар, а как ты чувствуешь? — спросил Лартаяу. — Или… помнишь какие-то подходящие сны?

— Особой опасности не чувствую, — ответил Джантар. — Как будто правильно делаем, что идём туда. А вообще — конечно, не по себе. Как понять: замок ржавый, а освещение работает…

— Я же говорю: просто забыли отключить, — ответил Лартаяу (хотя Джантар не помнил, чтобы именно он говорил это). — Причём довольно давно — и большая часть лампочек уже не работает… А что вы хотите: по всей стране брошены заводы, институты, стройки, военные объекты, в Моаралане потеряли в беспорядках десять бомб — и те не могут найти. А тут — какой-то один тоннель…

— Но что это может быть? Не хватало, чтобы в самом деле ход на секретный объект, — предположил Итагаро. — Хотя тогда скажем, что нас просто замерли в этом тоннеле…

— А в сам тоннель как попали? — спросила Фиар. Теперь её голос выдавал уже настоящий страх — который, кажется, стал передаваться и Джантару…

— Не помним… — ответил Итагаро (чувствовалось: он не потерял самообладания). — На чём и будем всё строить, если что: просто не помним, как было. Сами были в шоке, под каким-то внушением, да ещё в пылу погони — и не всё можем объяснить…

— Тем более, как раз это — чистая правда, — добавила Фиар. — Которую, пока поняли, уже были вот где… И человек может не понимать, что он в шоке, думать, что действует сознательно.

— Нет, но нам надо добраться… — начал Лартаяу.

И тут Джантар почувствовал: его нога ступила во что-то влажное — и такое холодное, что он, отдёрнув ногу, едва не налетел во тьме на шедших сзади, и лишь чудом подавил резкий вскрик, едва не вырвавшийся от испуга…

— Стойте, дальше вода, — предупредил Талир. — По всей ширине тоннеля, не обойти. Возможно, придётся идти по ней. Пока по щиколотку, — добавил он уже откуда-то спереди, — но дальше…

— Нет, не пройти… Ледяная, — Лартаяу, судя по короткому всплеску, попытался пройти следом. — Как нам повезло, что у нас лодка…

— Верно… — Донот тоже сделал попытку ступить в воду. — Если даже для тебя ледяная, что говорить нам? Талир, но как ты…

— Если недалеко — думаю, можно, — донёсся шёпот Талира уже издали. — Подождите, пройду немного…

— И зимой организм как-то готов к этому… — с досадой прошептал Лартаяу. — Тоже снега по щиколотку, а то и по колено — и ничего. А тут — конец весны, другая фаза биоритмов…

— Талир, возвращайся, — встревоженный шёпот Фиар разнёсся в тишине тоннеля. — А то мы тебя не видим — и если ты что-то не заметишь под водой…

И правда — там, где остановились, у самой кромки невидимого в темноте разлива воды, было так темно, что даже силуэт Талира не различался против света лампочки, слабо освещавшей часть потолка далеко впереди. И Джантар подумал: не слишком ли далеко успел пройти Талир — и главное, что будет, если ему от холода сведёт мышцы, и он потеряет равновесие…

«Или всё-таки можно?» — Джантар шагнул, чтобы проверить — и сейчас вода уже не показалась такой холодной. И вообще — страшнее было проявить слабость, отступить…

— Джантар, не надо, — Фиар услышала всплеск его шага. — Талир, и ты возвращайся — а то я не слышу, где ты там…

Но тут от громкого всплеска внутри у Джантара всё вздрогнуло — и тут же он увидел боковым зрением, как с руки Донота снова сорвался язык пламени, на миг осветив тоннель в нескольких шагах от них. И стало видно — как Талир, чуть вдалеке присев на одно колено и упираясь рукой в покрытое водой дно, в отчаянной попытке сохранить равновесие протянул в пространство другую руку, будто пытаясь ухватить опору, которой там не было…

Не раздумывая, Джантар бросился вперёд — но уже в следующий миг его окружила темнота, а на сетчатке глаз остался всё тот же (если так можно сказать, мгновенной давности) образ Талира, ещё не упавшего в воду… Но всё это и дошло до него — лишь когда он, успев сделать несколько шагов по обжигающе ледяной воде, но продолжая видеть перед собой всё тот же неподвижный образ, остановился в нерешительности — и тут же вслепую, на ощупь, наткнулся на тоже показавшуюся холодной, как лёд, руку пытающегося встать Талира. Правда, и глубина тут была невелика — действительно чуть выше щиколоток — но Джантар, почти потеряв равновесие от этого неожиданного толчка, едва не полетел в воду и сам, и лишь подбежавший следом Донот (Джантар сам не понял, как различил в темноте, что это он), протянув Талиру руку, помог им обоим выйти из воды. И только там, когда всё было уже позади — мгновенная судорога испуга пробежала по телу Джантара при мысли, чем это могло кончиться. Ведь упасть (да ещё лицом) в ледяную воду — даже при такой глубине…

— Ну, что там? — с тревогой спросил Итагаро (и Джантар понял: остальные просто не видели всего происшедшего в такой темноте).

— Да обошлось, — с сильной дрожью в голосе ответил Талир. — Главное, очки не утопил. Но там и правда не пройти. Так сводит мышцы… И глубина потом выше колена, просто опасно. Хотя я успел увидеть: дальше за лампочкой — опять сухо, и пол тоннеля идёт вверх. Но пока мне надо где-то присесть — я не чувствую ног…

— Давай здесь, — донёсся шёпот Фиар. — Надо скорее восстановить кровообращение. И зачем ты пошёл туда…

— Не надо, пусть само… — начал Талир, но передумал — Хотя ладно… И давайте разворачивать лодку. А я буду качать воздух — это поможет мне согреться…

— Вот, уже разворачиваю, — ответил Ратона, и во тьме раздался шорох резины со слабым треском электроразрядов. — Но как бы никого из вас не задеть, а то я не вижу… (В этот момент край лодки скользнул по груди Джантара.) Кажется, развернул…

— Теперь давай насос… — у Талира вырвался резкий вздох: Фиар не сумела полностью снять боль. — Только всем сразу не переправиться, — продолжал он, уже с ритмичным шипением качая в лодку воздух. — Как раз для этого глубина небольшая, лодка будет сильно оседать. Придётся — в несколько приёмов…

— Но главное, я понял — выход уже близко? — переспросил Итагаро.

— Не знаю, это только начало какого-то подъёма, — ответил Талир, продолжая качать воздух. Джантар вдруг подумал, что звук от этого далеко разносясь эхом, мог быть слышен на большом расстоянии — хотя ничего другого не оставалась, да и вряд ли там дальше кто-то мог их слышать…

— Но тут как раз местность ровная, без холмов, перепадов высот, — напомнил Итагаро. — Куда может идти подъём, если не к поверхности?..

— … И как, по-твоему, может выглядеть этот выход? — спустя ещё какое-то время спросил Талир с усилием уже от усталости.

— Да вот думаю… Теперь уже вряд ли — городской подвал. Скорее… Знаете, бывают такие странные сооружения: посреди поля или в лесу — как бы домик размером едва ли в одну комнату; или — вход в заброшенный погреб, оставшийся от какого-то дома; или — как бы цистерна или бак непонятного назначения… (Джантар вздрогнул, вспомнив бак на той стройке.)

— Или опять такое же подземелье, — предположила Фиар. — Помните, там были ещё запертые двери? Вдруг и за ними — такие тоннели?

— Да, то подземелье… — повторил Итагаро. — Не хватало ещё попасть на военный объект — или оказаться перед запертым выходом, который не сумеем открыть. Хотя в любом случае можно вернуться…

— Думаешь, там скоро перестанут искать? — спросил Лартаяу. — Не говоря уж, как я сумею открыть ржавый замок…

— И всё-таки странно, — сказала Фиар. — Там забыли включенной компьютерную линию, тут — освещение. И водитель словно уже был под гипнозом, когда вёз нас сюда. Будто и есть — заранее подготовленный путь…

— И как раз — в ситуациях, когда деваться больше некуда, — добавил Лартаяу. — Слушайте, а… не сделать ли нам неожиданный ход? Например — всё-таки вернуться?

— Так, что — и лодку нас кто-то заставил взять в расчёте на тоннель с водой? — возразил Минакри. — До чего так можно додуматься?

— И теперь мы — уже не просто жертвы обстоятельств, — напомнил Донот. — Ищут именно преступников. Правда, общим числом где-то в двадцать человек…

— Ах да, государственная полиция, — вспомнил Ратона. — «Угнали автобус, ранили водителя, прохожих…» Будто всё это — в самом деле мы…

— Или он просто так сказал, чтобы произвести впечатление на того? — неуверенно предположила Фиар. — Нет, не знаю… Но… неужели так и состоялось наше превращение: из мирных честных граждан — в каких-то врагов закона, общества и государства? И нет надежды на какие-то остатки понимания со стороны лоруанских властей?

— А инфекция? — поспешно напомнил Донот. — Тоже нельзя забывать: ищут заразных больных! Но что за форма была на тех, кто проверяли поезд?

— Не представляю, — ответил Итагаро. — И вообще странно: проводник под гипнозом узнал в них пограничников, а водитель сказал — учения, хотя сам их не видел. И стрельба боевыми пулями по мирным прохожим… Опять психоз, что ли? Но что это нам даёт? Сможем, если что, сослаться уже на это?

— А правда… — удивлённо начал Донот. — Там стреляли люди в непонятной форме, и мы это видели! А ищут — группу подростков разных рас, числом гораздо больше, чем мы…

— Если те, на вокзале — не особое подразделение для поимки инфекционных больных, — предположила Фиар. — И им не разрешено стрелять в кого попало, не считаясь ни с какими человеческими правами…

— Точно… — согласился Итагаро. — А те, из государственной полиции — сами ничего не поняли. Или кто уж они на самом деле… Хотя… и мы же по виду — немного разных рас…

— Немного, — ответил Лартаяу. — И за «одного дмугильца» никого из нас точно не примешь…

— А наши имена и фамилии! — сообразила Фиар. — Они же формально соответствуют разным расам! Хотя дмугильских имён в списке нет, и всех — не 20, а только 8, ведь там даже не значится Джантар, а ищут — тех, кого двадцать. Значит — всё же другая группа? И у властей есть что-то серьёзное — на тех?

— А правда: как всё должно выглядеть с точки зрения властей? — переспросил Ратона. — Я имею в виду — обычных, а не тайных… Ведь и стреляли не мы — а стреляли по нам, и вагон с якобы военной почтой — ехал без особой охраны, только с двумя проводниками, которые нас не помнят… Но скажет ли водитель автобуса, как ты внушила — что был только один дмугилец с оружием? Те пассажиры под твоим гипнозом, правда, вообще ни на кого не укажут. Кроме того, что вывалился по дороге — и уж этот наверняка успел наговорить про нас такое… И государственная полиция связала всё это с группой из двадцати человек, которую искали в Тарнале — а теперь ищут здесь, в Арахаге. Но при чём тут мы — нас же всего девять…

— И то ли они, то ли мы бежали в автобусе из Тисаюма, бросив его в Kepaфe, — напомнил Лартаяу. — И именно мы пока числимся заразными больными… Да, слушайте! А если… действительно есть ещё группа, подобная нам? И даже, возможно — не одна, а больше? И кому-то даже поручены… какие-то ложные, отвлекающие миссии?

Во тьме тоннеля, как-то сразу оборвав все звуки, повисла глухая тишина. Даже Талир перестал качать в лодку воздух…

— Но уж такие игры… — прошептал наконец Итагаро. — Это как-то слишком…

— Но что это для нас меняет? — спокойно ответил Лартаяу. — Мы уже приняли решение. Вот и расскажем всё по ту сторону границы — как свидетели действий не знаю уж каких явных и тайных сил…

— Кажется, лодка готова, — вдруг сказал Талир, качнув воздух ещё несколько раз. — Но придётся пройти чуть глубже, чтобы спустить на воду, — продолжал он, вставая. — И только втроём… Или вчетвером — кто-то же должен возвращаться за остальными. То есть конкретно я — а то вы не увидите… Так кто пойдёт первыми?

— Давайте я, — предложил Итагаро (судя по перестуку пулемётов, что-то достав из мешка или отдав его кому-то). — Вдруг там — работающая электронная техника…

— И я с пирокинезом могу пригодиться. Вот, Герм, держи на всякий случай один пулемёт — а мы сейчас попробуем… — Донот, с глухим и как бы скользящим звуком подхватив лодку, вошёл с ней в воду, на миг загородив далёкое пятно света впереди. — Опускаем? А то тут долго стоять нельзя…

— Я уже здесь, — донёсся ответ Итагаро вслед за каким-то «мокрым» и тоже скользящим звуком (который затем повторился ещё дважды, и Джантар понял: все трое — уже в лодке).

— Да, так почти достаём дна, — сказал Талир. — Значит, можно только втроём. Что ж, поплыли…

После этих слов из темноты стали доноситься лишь чёткие ритмичные, постепенно удаляющиеся всплески, будто отмерявшие время. Джантар устремил взгляд в темноту, надеясь всё же увидеть, когда лодка будет проплывать под самой лампочкой — но мгновения текли словно в такт разносящимся эхом всплескам весла, а виднелось по-прежнему лишь это далёкое пятно света. И здесь, по эту сторону водной преграды — всё словно застыло в тревожном, глухом напряжении…

— …Мальчики, не молчите… — раздался наконец шёпот Фиар. — А то здесь так темно, не хватало ещё отключиться…

— А что говорить… — ответил Минакри. — Тут бы просто знать: что дальше, и как отсюда выбраться…

— И почему я не чувствую ничего определённого? — признался Джантар. — Хотя будто и никакой реальной опасности…

— Даже не знаем, сколько времени, — напомнил Лартаяу. — Но вряд ли уже темно. Ночи — самые короткие в году, а на этой широте — особенно…

— Хотя погоня была как будто на закате, — ответил Ратона. — Но здесь, на юге, Эян садится очень полого…

— И то сказать: самый южный город планеты, — согласился Лартаяу. — 62 градуса. Тмеинжех и то немного севернее…

— Верно… А мы до сих пор и не думали: сколько от границы до самого Тмеинжеха? — вспомнил Герм. — Только бы добраться на ту сторону, а там видно будет…

— Тут бы сперва — по другую сторону этой воды, — добавил Ратона. — Да и что там окажется — по другую сторону…

— Нет, правда — а где лодка? — забеспокоилась Фиар. — Что-то Талир долго не возвращается…

— Подожди, — остановил её Лартаяу. — Да, уже слышу. Вот он…

Джантар, прислушавшись, уловил как будто приближающийся плеск — и замер в ожидании. Но время шло — а звук не становился ближе, словно раздаваясь на том же расстоянии. Должно быть, эхо так обманывало слух из-за особенностей акустики тоннеля…

— … Ну что там? Как? — не выдержала Фиар, тоже решив воспользоваться здешней акустикой.

— Так и есть, как я говорил, — донёсся усиленный эхом шёпот Талира. — Почти сразу за лампочкой — снова сухой участок, и тоннель идёт вверх. Но мы ещё не смотрели, что дальше: решили переправиться всем, а уж потом… Не могу подойти ближе — лодка касается дна. Кто следующий?

— Давайте я… Фиар, держи, — Герм отдал ей пулемёт и, судя по всплескам, вошёл в воду. — Только смотри, как я иду…

— Вода ледяная, — с дрожью в голосе признался Ратона. — Талир, где ты?

— Здесь, только иди левее, — ответил Талир. — А Герм — наоборот, правее. Теперь давайте оба сразу…

У Джантара снова всё замерло внутри — но уже знакомый «мокро-скользящий» звук (в этот раз какой-то двойной, хотя и почти слившийся воедино) возвестил: всё прошло благополучно. И снова, отдаваясь эхом, раздались ритмичные всплески весла…

— … Но куда может вести выход? — прошептала Фиар ещё какое-то время спустя, когда плеск, несмотря на эхо, всё же стал заметно удаляться. — Где и под чем может быть?..

Никто ничего не ответил — этого не знали и остальные. И уже плеск, казалось, скрылся за поворотом, а вскоре совсем затих — но здесь, по эту сторону, никто не проронил ни слова. Правда, Джантар в какой-то момент почувствовал: сейчас, должно быть, от нервного напряжения, эта тьма сослабым светом впереди как будто не усыпляла, и даже не укачивала его — и тут вновь послышался плеск возвращавшейся лодки…

— … Теперь — мы с Фиар, — прошептал Минакри. — Лартаяу, держи пулемёт. И хоть не засните — остаётесь только вдвоём…

— Не заснём, — ответил Лартаяу. — А вы — осторожнее, когда будете садиться в лодку…

Впрочем, на этот раз, как казалось Джантару, всё прошло быстрее — и приближение лодки, и посадка в неё, и даже сам плеск быстрее удалялся в глубину тоннеля. Должно быть, Талир освоился с управлением лодкой, и с каждым разом всё увереннее проходил уже знакомый путь. А здесь им, оставшимся вдвоём, почему-то ни о чём не хотелось говорить — и они молча ждали, когда из тьмы вновь раздастся уже приближающийся плеск…

«Но что там, впереди? — будто попыталась заполнить какую-то пустоту в сознании Джантара эта мысль. — Просто потайной выход наверх — как те, о которых говорил Итагаро? Или всё же какое-то здание? Странно — совсем не вижу, не чувствую, что там… А тут ещё у нас — пулемёты, и эта запись. И опять, если что, вся надежда — на наши способности. То есть конкретно даже не на мои: что я могу в острых ситуациях… Только надеюсь всякий раз на других, будто и они — не такие же особорежимники. Или теперь уже бывшие — после всего этого… Хотя конечно — «физическая слабость», в отличие даже от них всех… И я, с моей слабостью — тоже здесь. Опять же — случайно или не случайно…»

— …Джантар, ты всё-таки задремал? — Лартаяу коснулся его плеча. — Талир уже здесь, пора и нам…

— Как… уже? — почему-то резко вскочил Джантар — и тут в глазах у него зарябило, и он, почувствовав, что теряет равновесие, шагнул к стене тоннеля и упёрся руками, чтобы не упасть.

— Джантар, что с тобой? — обеспокоенно спросил Лартаяу. — Ну, этого ещё не хватало! И Фиар сейчас там…

— Перепад давления крови, — как-то с трудом найдя даже сами слова, объяснил Джантар. — Сейчас пройдёт… — он осторожно, едва рябь в глазах стала спадать, отвёл руку от стены. — Кажется, уже могу идти…

«Вот именно, — ещё только подумал он. — С таким здоровьем — на такое дело…»

Однако холод воды при следующем шаге как-то сразу придал ему бодрости. Держась за руку Лартаяу, он прошёл ещё несколько шагов, и едва успел подумать: где же лодка, не разминулись ли они с ней в темноте? — как его нога при очередном шаге уткнулась в резиновый борт лодки, и толчок снова оказался таким сильным, что он едва не потерял равновесие. Здесь, посреди ледяной воды…

— Осторожно! — Талир схватил его за другую руку. — Не хватало ещё перевернуться! Становись сюда…

Джантар неуверенно ступил на качающееся, прогнувшееся под ним днище лодки — и тут вспомнил: он делает это едва ли не вовсе впервые в жизни! Ведь три года назад в Кильтуме, когда брали эту лодку на море — он ещё не был того роста и веса, как сейчас… Но деваться было некуда — и Джантар ещё более осторожно и неуверенно перенёс всю тяжесть тела, ступив в лодку и другой ногой, а затем сел у борта рядом с Лартаяу.

— Всё, поплыли, — сказал Талир, снова начиная работать веслом — но Джантар вдруг понял, что совершенно не ощущает движения лодки. Вокруг была неподвижно застывшая темнота, в которой лишь тусклый свет лампочки на потолке, казалось, медленно приближался сам собой под ритмичные всплески весла в руках Талира — не давая наступить укачиванию, что сейчас, в лодке, было особенно опасно. И лишь когда лодка, похоже, действительно вошла в плавный поворот тоннеля, Джантар стал различать будто постепенно проявляющиеся контуры стен и потолка. Сама же вода оставалась непроницаемо чёрной — пока из-за поворота тоннеля не появилась и сама оказавшаяся неожиданно яркой лампочка (Джантар понял, что раньше видел из-за поворота лишь слабый отблеск на потолке тоннеля), и тут уже внезапно стали видны и игра бликов на стенах от расходящихся по воде кругов, и даже смутные тени внизу на дне — что постепенно обретали очертания массивных обломков, явно упавших с потолка, местами грозно зиявшего здесь чернотой провалов… Джантар с внезапным ознобом подумал: мимо чего же тогда они, возможно, прошли в темноте, так и не заметив? (Хотя, по крайней мере, Талир должен был бы заметить и предупредить остальных, но этого не было…) А глубина под ними всё возрастала, достигнув наверняка уже более половины человеческого роста — и в этом отрезке тоннеля веяло каким-то особенно стылым холодом. Впрочем, тут и лампочка была уже близко, и дальше в темноте за ней Джантар уже различал силуэты ожидавших их товарищей — хотя кажется, почему-то не всех…

— Ну, как там? — ещё издали, не дожидаясь, пока они достигнут самой кромки воды, спросил Талир. — Не смотрели ещё, что дальше?

— А дальше тоннель идёт спиралью внутри какого-то возвышения, — ответил Донот. — Два витка, нижний — освещён, в верхнем — полная темнота, но я рискнул подняться и кое-что осмотреть при помощи пирокинеза. Так вот, в конце второго витка — металлическая дверь на двух поворотных засовах. Но воздух из лодки спускать не надо, — тут же предупредил он. — Вдруг ещё — плыть обратно, если не сможем открыть дверь…

— А почему не сможем? — Лартаяу, уже сойдя на заметно поднимавшийся здесь пол тоннеля, протянул руку Джантару. — Я чувствую, как раз сейчас — смогу…

— И мне пирокинез удаётся странно легко, — признался Донот. — Такое общее напряжение… Хотя саму дверь открыть можно — но что за ней?

— Мы только что проверили, — донёсся из-за поворота налево громкий шёпот Итагаро. — Нигде — ни работающей электронной техники, ни ауры людей или животных.

— В смысле, до самой двери, — уточнил оттуда же Герм. — Дальше, сквозь дверь, я всё равно не вижу… Пойдём открывать?

— Все вместе? — переспросила Фиар. — И никого не оставим здесь? И лодку понесём туда? Там же совсем темно…

— И всё-таки, что за подъём? — спросил Ратона. — Здесь, на равнине? Но не могли мы дойти до холмов в предгорьях! И что это может быть?

— Не знаю… — ответил Итагаро. — Не помню, где тут какие-то холмы. А что делать — пойдём в темноте, вдоль стен. Я бы предложил так… Дверь открывается направо, значит, слева — Лартаяу, Герм, Талир и Донот. Да, и Фиар — на случай, если понадобится мгновенный гипноз. Ладно, тогда… Минакри, Ратона, Джантар — вы справа и немного сзади, чтобы не задело дверью, когда будем открывать, а я, с пулемётом — посередине…

— Давай мне мешок, и пошли, — тут же согласился Минакри. — Но кто понесёт лодку?

— Это — давайте я, — предложил Ратона, поднимая лодку днищем от себя. — Она же лёгкая. Хотя всё равно большая, чтобы одному. Тогда — вдвоём с Джантаром…

— А я возьму сумку и портфель, — предложил Талир. — Кстати, кассета теперь в нём? — почему-то понизил он голос до совсем тихого шёпота.

— Да, теперь она там, — подтвердил Лартаяу (неожиданно для Джантара, полагавшего, что кассета у Лартаяу в кармане. Хотя в портфеле — безопаснее…). Пойдём?..

Все двинулись вверх по спиральному подъёму, выстроившись, как предложил Итагаро: слева впереди шёл Лартаяу, за ним — Герм, Талир с обеими сумками в руках, Донот и Фиар; справа — Минакри (держа мешок левой рукой, и в напряжённой готовности запустив в него правую), следом — Ратона и Джантар с лодкой; замыкал же процессию Итагаро с пулемётом наизготовку, идя примерно посередине тоннеля почти вровень с Джантаром. Так они прошли первый виток подъёма, освещённый снова неожиданно яркой лампочкой (видимо, здесь лампочки чем-то отличались от тех, в самом тоннеле) — и оказались будто перед стеной мрака, в которую обрывался тоннель за очередным поворотом. Но Лартаяу и Минакри, даже не останавливаясь, так уверенно двинулись вперёд, что только и осталось следовать за ними…

«Нет, а… если действительно секретный объект? — подумал Джантар (при каждом шаге осторожно касаясь правой рукой стены, а левой держа за внутренний борт корму лодки). — Где даже находиться человеку без каких-то особых прав — уже преступление? И что докажешь — даже если очнулся там, не понимая, почему, или произошла ещё какая-то странная случайность? Хотя я не чувствовал такого… Но может быть, правда — лучше уйти обратно? Если бы не ржавый замок…»

— Стойте, — донёсся из тьмы впереди шёпот Лартаяу. — Пришли. Давайте открывать засовы. Герм, бери нижний, а я — верхний…

Во вдруг утихшей тьме странно сложным, будто интерферирующим эхом разнёсся негромкий металлический скрежет, а следом — два тоже негромких, но при этом как-то особенно гулких удара, и невидимая в темноте, но должно быть, массивная дверь с неожиданно тонким высоким звоном стала медленно поворачиваться, приоткрываясь… однако, снова какую-то непроницаемую тьму? Джантар напряжённо затаил дыхание…

— Да… что же это? — наконец прошептала Фиар (и эхо стало уже иным, выдавая огромное пространство за дверью). — Куда мы вышли?

— Пока не могу понять, — ответил Герм. — Но что-то живое тут есть… Хотя по размеру — аура не человеческая. Наверно, крысы…

— А крысы — это уже подвал… — с облегчением вздохнул Ратона. — Хотя что за подвал, в который ведёт такой тоннель? И объём — слышите, какой? Но и секретный объект — тоже вряд ли…

— И какая-то полоска света, — добавил Талир. — Там далеко — похоже, под дверью. Но тут и для меня темно…

— И не видишь, свободен ли путь? — переспросил Итагаро. — Но хоть большое пространство?

— Не пойму… — попытался определить Талир. — Стен — и то не разглядеть.

«Где же мы?» — с внезапным содроганием Джантару на миг представилось что-то чудовищно огромное, будто он стоял на пороге бездны. По крайней мере — необозримой пропасти, пещеры где-то в горах. Хотя он только что слышал и про какую-то дверь, и щель под ней…

— Уже и крысы попрятались, — добавил Герм. — Хоть бы нас, кроме них, никто не услышал…

— Давайте я попробую пройти, — решился Итагаро. — А вы оба смотрите, если что…

Он с осторожным, негромким стуком пулемёта по полу медленно двинулся вперёд — и стук этот далеко отдавался эхом, уже опредёленно свидетельствуя об огромных размерах помещения за дверью, куда их привёл тоннель. Теперь у Джантара возникла ассоциация со школьным спортзалом — хотя пол, судя по особенно сухому звучанию, был бетонным. Наверно — бывшее убежище…

— И в воздухе перед собой не забудь проверять, — предупредила Фиар, и шёпот заметался эхом в огромной пустоте. — А то на полу препятствий может не быть, а в воздухе — провода или трубы…

— Пока путь свободен, — донёсся шёпот Итагаро. — Талир, я правильно иду?

— И уже почти дошёл до той двери, — ответил Талир. — Что, не видишь?

— Как будто немного вижу… Да, вот полоска света. Прямо передо мной… — Итагаро говорил совсем тихо, чтобы никто не слышал по другую сторону уже той двери, но эхо в подземном зале далеко и чётко разносило шёпот. — И тут опять два таких же запора. Давайте все сюда, попробуем открыть…

— Ну как же — все, в такой темноте? Давай сначала — мы с Гермом и Фиар, — предложил Талир. — А твой пулемёт… Всё равно в темноте не воспользуешься, если что. Возьму, пока будешь открывать дверь…

В подземном зале раздалось эхо удаляющихся шагов. Донот в какой-то момент вновь попробовал воспользоваться пирокинезом, чтобы осветить путь Герму и Фиар — но тут из этого ничего не вышло. Тьма огромного помещения поглотила слабый язык пламени, практически ничего не осветивший — и осталась лишь сама эта тьма, шорох шагов и тревога ожидания…

И снова раздались усиленные эхом скрежет и два гулких удара, возвестив о снятом напряжении металла, запиравшего дверь — но, вопреки ожиданию Джантара, за этим не последовал звук открываемой двери, и яркий свет не хлынул снаружи в здешний мрак. Хотя какой-то луч появился — но тонкий, узкий, неяркий, и тот словно оборвался с сухим металлическим лязгом, от которого Джантар, вздрогнув, едва не выронил свой конец лодки.

— Замок снаружи, — с досадой прошептал Итагаро. — И щель совсем узкая… Лартаяу, сможешь что-то сделать так — почти сквозь металл?

— Вообще сквозь металл — нет, но если «почти» — можно попробовать, — ответил Лартаяу уже откуда-то из середины зала.

«И всё-таки, что это? — снова подумал Джантар. — Где мы сейчас? Куда выходим? Если выходим, а не возвращаемся… Действительно — что безопаснее? Аэропорт, где ещё могут искать — или… там, за дверью? Хотя на особо секретный объект всё равно непохоже…»

Внезапный металлический лязг оборвал эту мысль. Но теперь и сам он был другим — будто оторвался и повис, раскачиваясь на чём-то, тяжёлый предмет.

— Сам не ожидал, — удивлённо признался Лартаяу. — Хотел просто открыть замок, а видите — согнул и вырвал щеколду. Стена совсем прогнила, что ли… Но всё равно — путь открыт…

— Посмотрим, что там, — Итагаро приоткрыл дверь (из-за которой лишь теперь прорвался неожиданно яркий луч, выделяя резкими чёрными тенями даже самые малые неровности пола) — и тут же почти закрыл, оставив узенькую полоску света. — Что это? Не понимаю…

— А что такое? — с тревогой спросила Фиар. — Что там… не так?

— Это не подвал. Какое-то учреждение, — объяснил Итагаро. — И сразу лестница наверх, по виду — совсем не как в жилом доме. А главное — такое мощное поле… Только открыл — сразу почувствовал. Но наверху как будто всё тихо…

— А здесь, до двери — не чувствовал поля? — спросил Ратона.

— В том-то и дело — нет. Похоже, этот зал специально экранирован. А там — включен свет, работает какая-то мощная техника… Что будем делать?

— Но как будто… никого из людей, — неуверенно возразил Талир. — Во всяком случае, я вблизи никого не чувствую…

— Свет включен — значит, уже тёмное время суток, — предположил Ратона. — Нo что за учреждение, которое сейчас работает… И при этом — особо не охраняется со стороны тоннеля, где тоже не выключен свет…

— Но не пойдём же теперь назад, — тоже неуверенно ответила Фиар. — Тем более — наверно, и есть бывшее убежище в подвале совсем не секретного учреждения. А мы просто бежали от перестрелки в аэропорту…

— С оружием, кассетой, — напомнил Лартаяу. — Когда и просто появиться так в учреждении любой группе подростков — уже повод для расследования…

— А лучше бы нас вообще не связывали со случаями на вокзале и в аэропорту, — согласился Джантар.

— Значит, опять — проникновение в чью-то память, — ответил Талир. — Уже чтобы выяснить — какое это учреждение, где расположено, и как выйти отсюда незаметно…

— Хотя — а как попали сюда? — задумалась Фиар. — Если другой конец тоннеля закрыт, а по эту сторону — водная преграда? Просто проснулись в этом зале, и сами ничего не помним?

— Но мы не просто бежим куда-то, и хотим выглядеть невиновными, — напомнил Лартаяу. — У нас есть цель — и тайна, которую хотим раскрыть. И подозрительно второй раз пользоваться подобной легендой…

— Тем более — не будешь сам указывать кому-то возможный путь через тоннель, если сам его не помнишь, — согласился Итагаро. — Но если никаким иным путём мы просто не могли оказаться тут незамеченными…

— Иным путём? — переспросил Талир — и щель на миг вспыхнула ярче. — Не получится. Других выходов нет — только этот и тот, где вошли…

— И как теперь — с лодкой, оружием, кассетой? — спросила Фиар. — Хотя оружие я бы оставила здесь. Не собираетесь же вы стрелять в пограничников…

— Но и не всё оно — чужое, трофейное, — напомнил Итагаро. — А свой пистолет с сонными иглами и бомбы я оставлять не собираюсь. И конечно — лодку… И в пограничников — понятно, но как насчёт ряженых бандитов? Я бы решил так: с чем тут проснулись — с тем и идём. А встретим кого-то — применим наши способности…

— А если не сработает? — переспросил Лартаяу. — Не всегда же срабатывает! Что тогда? Пистолет, кассета, пулемёты — и мы уже не просто жертвы обстоятельств… А отказаться от кассеты, заявить: мол, не наша, не знаем, что на ней, и просто отдать кому-то — так это провал всего. Всей этой тайной миссии… Не говоря уж — на что пошли именно затем, чтобы не ходить кругами очередного следствия…

— И правда, мальчики — не отказались же мы от своих целей! — согласилась Фиар. — Просто думаем, как безопасно выйти…

— И что говорить… — её решимость будто подхватил Итагаро. — Всё равно никого — так хоть попробую подняться, разведать, что там…

И прежде, чем кто-то успел среагировать, Итагаро снова на миг распахнул дверь, ведущую из подземного зала на какую-то лестницу, и скрылся за ней — впрочем, на этот раз закрыв неплотно, так что на бетонном полу зала осталась довольно широкая полоска света…

— Но что мы стоим? — спохватился Минакри. — Пошли туда…

— Вы ещё там? — Фиар будто только заметила это. — Идите сюда, на свет…

— …Я рискнул подняться только на два этажа, — прошептал ворвавшийся обратно Итагаро, когда Джантар и Ратона, держа лодку, уже шли вслед за Минакри и Донотом, ориентируясь на свет впереди. — Там сперва — ещё такой же этаж с одной дверью на замке, а выше — так и есть: коридор какого-то учреждения. И на другом конце — выход наружу. Как стеклянная клетка или витрина, а в ней — тоже стеклянная дверь… Правда, что снаружи — не видел, там уже стемнело. Но во всём коридоре — никого, и у выхода, кажется, тоже… Рискнём?

— Но ты не видел, что там дальше, — ответила Фиар. — А надо выбраться так, чтобы никто ничего не заподозрил.

— Воспользуемся нашими способностями. В крайнем случае — можно через какой-то пульт на проходной отключить свет в коридоре…

— Но разве мы знаем, что за учреждение? — возразил Талир. — И что тут может быть из-за отключения чего бы то ни было?

— Тоже верно, — согласился Итагаро. — Но это я так, для примера…

— А что делать — пойдём, — решилась Фиар. — Тем более, если уже темно… Но что за учреждение работает поздним вечером…

— Но в коридоре, наверно, и спрятаться негде, если что, — возразил Талир. — Хотя чего ждать, если работают и ночью… Только надо сложить лодку…

Он снова прикрыл дверь — и уже в темноте эхо далеко разнесло шипение, с которым лодка в руке Джантара стала опадать, быстро уменьшаясь в объёме.

— Ещё мокрая и холодная… — Ратона с громким хлопаньем резины и шипением остатков выходящего воздуха пытался сложить лодку. — Но придётся нести так. Главное — не слышал бы кто-то наверху…

«А правильно ли это? — вдруг подумал Джантар. — Вообще всё, что делаем, с самого начала?..»

…В самом деле: они ещё не приблизились к границе — а их уже преследуют, по ним стреляли, они оказались в непонятном, работающем ночью учреждении, из которого надо ещё как-то выйти (для чего, возможно — снова пойти на рискованные, опасные и незаконные действия). Да и то неизвестно, куда выйдут — и сама граница будет ещё впереди. А уж что может случиться при самой попытке её перейти — если вот уже успело произойти столько странного, загадочного, пугающего непонятностью: с участием сомнительных подразделений спецслужб, якобы преследующих также сомнительную группу из двадцати человек; странным гипнотическим состоянием водителя автобуса; и даже — самой этой «пограничной зоной»?.. И уже проделан такой путь — с верой, что всё правильно, их кто-то ведёт… А если нет? И они действительно — лишь отвлекающая группа в чьей-то совсем иной, чем представлялось, игре? Или всё же — просто роковое стечение невзаимосвязанных случайностей? В какой-то момент вдруг не придёт ожидаемая ими мистическая поддержка — и что тогда?..

Чувство безнадёжности всего задуманного, слабости, беззащитности перед какой-то грозной и непонятной мощью на миг охватило Джантара — но лишь на миг… Ведь разве был иной выход? На чью милость сдаваться, кому что объяснять, перед кем оправдываться — когда уже позади такой путь? И о чём… если думать в самом крайнем случае — то в спокойной обстановке, взвесив все «за» и «против», а не здесь, где надо быть особенно внимательным, ведь в любой момент возможно что угодно…

Или… И это — не просто так? Снова — предчувствие? Где-то здесь уже притаилась реальная опасность? Но — где именно? Откуда могла грозить? Отсюда, из учреждения, — или из тоннеля, который прошли? И как вообще не ошибиться, не перепутать реальную опасность с мнимой, а предчувствие — с депрессией от перенапряжения?..

— Ну что, пошли? — Талир легко тронул Джантара за руку, возвращая к реальности.

И Джантар автоматически шагнул на беспорядочную мозаику белых и коричневых плиток (узкую лестничную площадку, в створе ярко-голубых стен действительно совсем «не жилого» вида) — и стал подниматься за остальными… А в сознании вдруг поплыло, странно сочетаясь, смешиваясь: и это внезапное чувство слабости, обречённости; и мысль, не может ли тут быть новое предчувствие; и догадки об экспериментах в Чхаино-Тмефанхии, корнях психики разумных существ, путях развития человечества Фархелема, конкретной тайне Западного континента и той экспедиции… И лишь сама мысль, что они ещё не разрешили этих загадок — помогала держаться, напоминая, что они ищут ответов не только для себя…

Так они поднялись на этаж, пройдя ещё столь же узкую площадку с единственной, запертой на простой старый замок, металлической дверью (наверно, какого-то склада, расположенного над бывшим убежищем), и, по внезапно расширившейся от следующей площадки лестнице — ещё на этаж. Отсюда начинался длинный коридор со множеством дверей по обе стороны, выходивший другим концом через ту стеклянную витрину с дверью куда-то в вечерний сумрак снаружи. К счастью, в самом коридоре и на лестнице, ведущей затем куда-то вверх, было пусто и тихо — но Итагаро сделал всем знак остановиться.

— Минакри, держи мешок крепче, чтобы не гремело, — чуть слышно прошептал он, оборачиваясь к остальным. — Донот, портфель с кассетой у тебя? Всё внимание — на кассету… Талир, тоже крепче держи сумку. Лодка — у Ратоны… Всё, пошли…

Они двинулись уже по коридору, необычное тёмно-серое покрытие пола которого почти поглощало шорох шагов. Или просто — сами старались идти так тихо… И всё равно Джантар не мог отделаться от смутной тревоги, от ощущения, что за ними кто-то наблюдает — хотя вокруг были лишь длинные ряды одинаковых, в отделке из светло-коричневого пластика с как бы струящимся узором «под дерево», закрытых дверей. Правда, все почему-то без табличек с названиями, только под номерами — что ещё больше стало беспокоить Джантара…

«А если… камеры слежения? — вдруг подумал он. — Или ещё какие-то охранные системы? Мало ли теперь и не секретных учреждений оборудованы ими… И вдруг даже Итагаро не догадался…»

Но вот уже как будто и выход был недалёк — и тут Джантар понял: Итагаро ошибся! Впереди их ждало лишь огромное окно — вернее даже, целая стена-витрина этого здания, за которой с высоты второго этажа был виден под единственным не очень ярким фонарём двор с пустой автомобильной стоянкой. Коридор же, по которому они шли, здесь просто обрывался, упираясь в другой, кольцом или полукольцом опоясывающий это, соответственно, круглое или полукруглое в плане, здание — и по его внутренней стороне, слабо отражаясь в уходящей плавными полукружиями вправо и влево наружной стене-витрине, тянулись ряды всё таких же одинаковых дверей…

— И куда теперь? — чуть слышно прошептала Фиар, едва они остановились у самого угла коридора. — Идти вдоль этой витрины — могут увидеть снаружи! Хотя похоже, другого пути нет. Но где-то должна быть лестница…

— Попадают же они как-то в это здание, — согласился Итагаро. — Но идти на виду… Разве что — пригнувшись, над самым полом…

— Там! — громко прошептал Талир, указывая на первую дверь слева, которую только что миновали. — И там! — указал он другой рукой налево, за поворот. — С обеих сторон…

Но больше он ничего не успел сказать — как дверь позади резко распахнулась, с грохотом ударив о стену — и тут же, вмиг обернувшись, Джантар увидел выскакивающих оттуда сразу нескольких человек в опять-таки похожей на военную форме. Он не успел ни испугаться, ни среагировать как-то иначе — а такой же грохот двери о стену раздался и слева, из кольцевого коридора — и тут Джантар (за долю мгновения успев бросить взгляд и туда, и снова назад), увидел и Фиар, уже схваченную кем-то сзади; и Минакри, пытавшегося выхватить что-то из мешка; и Талира, которого один из тех, в форме, прижал лицом к стене; и Герма, на которого так же навалились сразу двое; и лодку, оброненную на пол Ратоной («А как же Ратона? — успел он подумать. — Ведь у него аллергия…»); но тут вдруг свет в обоих коридорах, мигнув, погас, и коридор будто наполнился каким-то громким шипением — а уже в следующее мгновение, когда свет вспыхнул вновь, Джантар увидел хлынувшие с разных сторон белые пенные струи, сбивающие с ног и Донота, и Талира, и тех же людей в форме; и сам едва успел каким-то чудом отскочить, чтобы не попасть под одну из струй… Впрочем — ни Ратону (тоже едва успевшего отскочить в сторону кольцевого коридора, при этом ещё и подхватив лодку), ни Итагаро и Минакри (уже стоявших там в стороне с пулемётами наизготовку, над сбитым струей человеком в форме), эти струи как будто не задели. И только ещё мгновение спустя до Джантара дошло: должно быть, Итагаро успел воздействием на сигнализацию вызвать срабатывание противопожарной системы…

— Ни с места! — так громко и резко по-лоруански произнёс Итагаро, что Джантар вздрогнул от гнева и ярости в его голосе. — Я ведь могу и выстрелить! А теперь отвечайте: кто вы такие? И за что преследуете нас по всему городу?

— Не посмеешь… — прохрипел кто-то, приподнимая голову из-под толстого слоя пены. — Вы все вместе взятые его одного не стоите…

— Нет, а чего стоите вы сами? — не теряя уверенности, ответил Итагаро. — И вообще, кем себя вообразили? И кто вы на самом деле?

— У вас тут какие-то бандиты, тоже в никому не известной форме, устраивают обыски, погони на автомобилях, стреляют в людей! — добавил Минакри. — А мы только скрывались тут от них… Так что имейте в виду: теперь ваша форма не очень производит на нас впечатление, и у нас нет оснований думать, будто вам даны особые полномочия! В общем, объясните всё толком, как люди…

— Да пустите его! — раздался из свалки, скрытой нагромождением пены, отчаянный крик Фиар. — Он так не может дышать!..

И хотя Джантар сразу не понял, о ком это сказано — в нём что-то как оборвалось, и словно пружина долго копившейся ярости распрямилась вдруг. Ведь речь шла об угрозе жизни кого-то из товарищей — с чем, похоже, не могла справиться посредством гипноза и Фиар… И он не успел понять: как получилось, что он, рванувшись вперёд, увидел перед собой чьё-то лицо с тупым выражением животного удивления, как это слабый человек посмел сопротивляться ему, сильному и грозному — и тут же нанёс удар ногой с такой неожиданной для него самого силой, что у того, казалось, даже хрустнули кости черепа, а сам он захрипел, дёрнулся и обмяк, уйдя под слой пены, где прежде силой держал кого-то, не давая подняться; и там раздался ещё чей-то судорожный вздох — а по телу самого Джантара с опозданием понявшего, что произошло, прокатился толчок какой-то новой, незнакомой, никогда не испытанной прежде, и ни с чем не сравнимой дурноты…

…И тут даже само время будто замедлилось, обрело иной ритм: и Джантар увидел, как оттуда, из пены, странно плавно выскочили ещё двое нападавших, разбрасывая вокруг тоже странно медленно плывущие в воздухе белые пенные клочья; а следом — оттуда вырвался так же медленно нарастающий язык пламени, с руки будто плывущего в воде, а не в воздухе, Донота; и так же замедленно, чуть ли не на грани инфразвука, взвыл и задёргался, отпустив Лартаяу, ещё один нападавший, из бедра которого торчала рукоять согнутого и даже странно перекрученного огромного армейского ножа; да и один из державших Герма как-то странно дёрнулся; а те двое, что раньше отскочили вдаль по кольцевому коридору от языка пламени — оба почти одновременно стали выхватывать пистолеты, явно собираясь стрелять в Итагаро и Минакри, но отлетели назад, как от невидимого удара, и, не вписавшись в поворот коридора, в скользящем падении въехали прямо в одну из секций окна-витрины, которая тут же стала покрываться сетью медленно ползущих трещин, при этом опасно выгибаясь наружу под их тяжестью; и в это же время — Фиар помогала подняться из пены Талиру; а второй из тех, что держали Герма — вдруг оставил его, бросаясь в сторону, но тоже схватился рукой за бедро и стал оседать прямо на пол; и Джантар вдруг понял: это Итагаро попал в него сонной иглой из пистолета, который был у него в другой руке — и тут время как-то сразу пошло быстрее, в своём обычном темпе…

— Талир, ты в порядке? — спросила Фиар. — Сделай ещё глубокий вдох…

— Но… этот… — вырвалось у Джантара будто совсем чужим голосом. — Неужели я… убил его?

— Нет, я смотрю, аура есть, — ответил Герм. — Ты думал, это треснул череп? Нет, только шлем…

— Вы… оказали сопротивление представителям власти, — хрипло пробормотал кто-то из нападавших — но и от этих слов Джантар ощутил не страх, а лишь ярость. Хотя был и страх тоже — но какой-то другой, новый, незнакомый прежде. От мысли, что он мог кого-то убить, пусть и спасая тем жизнь Талира…

— И это вы — представители власти? — возмущённо переспросила Фиар. — Но разве у них есть право кого-то душить? Или вы думали, об этом всё равно никто никому не расскажет? А если у вас как представителей власти есть связь с кем-то снаружи — пусть слышат, что вы себе позволяете!

— А вот же у них выход, — прошептал Итагаро, глядя за окно. — Как раз те двое прямо на козырёк над выходом свалились…

— Так… вы не собирались захватывать телецентр? — растерянно спросил ещё один из нападавших, вставая и отряхивая клочья пены. — Вы — не эта банда из каких-то двадцати подростков, о которой нам сообщили?

— Мы и не знали, что это телецентр, — удивился, в свою очередь, Итагаро. — И вообще с нами произошло столько всего… Сами не помним, как попали сюда — а тут ещё вы…

— Откуда мы знали, где нам пришлось укрыться? — добавила Фиар. — А оружие к нам попало случайно. Да мы из него и не стреляли… И вообще, поймите же нас! Мы вас тоже едва не приняли за бандитов…

— Нет, смотри, что ты сделал… — пробормотал тот, у кого из бедра торчал нож, указывая на это другому.

— Но это твой нож, — ответил тот, попятившись. — Нет… Как же так… Совсем мистика какая-то. Как его так перекрутило… Да, а… с этими что? — бросил он взгляд на своих, лежащих без сознания. — Чем это вы их?

«Да, вот уж правда — мистика… — пронеслось у Джантара. — Точно как на набережной. Даже слова похожи…»

— Вы что это… Поднимайтесь… — ещё кто-то под слоем пены тряс кого-то за плечо.

— Да, с ножом будет трудно, — сказала Фиар с «гипнотической» интонацией. — Но я попробую. Только спокойно. И за тех не беспокойтесь, они потом очнутся…

— И что вы так перепугались? — даже с лёгким презрением сказал Лартаяу. — Ну да, мистика… Непроизвольная защитная реакция людей с такими способностями. А что? Вы тоже сперва стреляете, а потом думаете. И у других — свои рефлексы…

«Но… зачем? — едва не воскликнул вслух Джантар, но было поздно. — Зачем это сказал? Хотя что скрывать — все видели…»

— Так, а… начальству что докладывать? — растерянно спросил ещё один из людей в форме у другого. — Мы всё-таки — спецотряд по борьбе с бандитизмом, а не мистикой и колдовством…

— Нет, говорю же: тут не бандиты, а какие — го экстрасенсы, — заговорил третий в аппарат радиосвязи. — И всё, говорят, случайно получилось. И у нас есть раненые, так сами пытаются им помочь…

— Ничего себе случайно… — наклонился к микрофону четвёртый. — У двоих — прямо в кобуре разорвало пистолеты, и самих выбросило за окно на козырёк над входом, ещё у двоих — согнуло ножи и их же ранило. И трое… нет, четверо — без сознания. Я такого ещё не видел…

— Вы что там, бредите? — раздражённо донеслось в ответ из аппарата. — Докладывай по форме! Что у вас происходит? Вы, что, с детьми не можете справиться?

— Так я же говорю — это просто не те… — начал тот, кто держал аппарат. — Какие-то экстрасенсы, сами скрываются от кого-то. И даже нас сперва приняли за тех…

— Дурак, это они и есть! И тебя же предупреждали об их способности к гипнозу! — от этих слов у Джантара всё похолодело внутри. — Ничего этого на самом деле нет, понимаешь? Так что выполняйте приказ! Взять их, быстро!

— Да какой гипноз, тут всё по-настоящему! И раненые, и без сознания…

— Под суд пойдёшь… — донеслось с того конца, и ещё последовало нецензурное ругательство. — Вас же всех специально по невнушаемости подбирали! Быстро докладывай обстановку, что там на самом деле!

— Да они в невменяемом состоянии, — ответил там как бы издали другой голос. — Вот и видит то, чего нет. Будто государственные преступники станут помогать раненым… Я же говорю: выслать вторую группу на штурм, и ликвидировать их всех на месте…

— Дайте мне! — Лартаяу прямо через пену бросился к микрофону. — А может быть, объясните сначала, кто вы такие? И что собираетесь штурмовать, и кого ликвидировать? Каких государственных преступников? С кем вы нас путаете?

— Нет, а с кем я сейчас говорю? — осведомился голос на том конце.

— С теми, кто случайно оказались в телецентре! — ответил Лартаяу. — Сами скрываясь от какой-то погони, и вообще — в результате очень странных событий! Так что и сами не всё понимаем — и вряд ли вы сразу поверите любому нашему объяснению…

— Слушайте, может быть, хватит играть? (Джантару показалось: к связи подключилась ещё третья сторона.) Мы знаем, кто вы и на что способны. Гипнотизировать людей, двигать взглядом предметы, и всё такое… Но вы всё равно не сможете бороться со всей полицией, со всем государством. Так что мы предлагаем вам сдаться…

«Надо уходить обратно в тоннель! — словно молнией пронеслось сквозь сознание Джантара. — А не стоять и говорить с ними…»

— И этим мы опасны? — переспросил Донот. — И вы предлагаете нам сдаться только потому, что мы вообще можем такое? Хотя конкретно сейчас это было только для самозащиты?

«Или нет… — возникла новая мысль, словно догнав ту прежнюю. — Если ждали нас тут — наверняка знают про тоннель! Хотя — откуда знают? Или речь вообще не о нас?»

— А главное — мы знаем, что у вас кассета, — от этих слов уже будто взрыв прогремел в сознании Джантара, разметав все прочие мысли. — С информацией, составляющей государственную тайну. И вы можете рассчитывать на снисхождение только в случае, если передадите её нам добровольно…

«Всё… Неужели — всё? Нет. Не может быть… Но как, откуда узнали? — словно лишь обрывки мыслей кружили теперь, как мусор, поднятый взрывной волной. — Как возможно? И… как же — весь этот план? И эти мистические силы? Где были, если те уже с самого начала знали всё?»

— Государственную тайну? — Лартаяу даже тут не потерял самообладания. — А если нам негде взять именно такую кассету, чтобы отдать вам? И из-за этого вы начнёте штурм здания?

— А мы же — не где-нибудь, а в телецентре! — прошептал Итагаро. — Откуда можно что-то и передать…

«Точно! — понял Джантар, и эта мысль будто прорвалась сквозь завалы тех, рухнувших и размётанных осколков. — Передать им, чтобы видели, за чем охотились — но так, чтобы пошло и в эфир!»

— Я понял… — ещё с трудом поднимаясь, ответил Талир. — Я сейчас… Отвлеките их как-нибудь, а я попробую кого-то найти…

— Хотя уже ночь, — сразу усомнился Итагаро. — А много ли людей, да и каких, смотрит ночные каналы? Нo выбирать не из чего…

— О чём вы там шепчетесь? — снова донеслось по радиосвязи.

— О том, что за кассету вы можете иметь в виду, — не смутился Лартаяу.

— Вы сами знаете, что и откуда переписали, — продолжал голос по радиосвязи. — А мы знаем, каким путём вы попали сюда, и каких дел успели натворить по дороге. Так что ещё раз советуем не играть с нами, и не устраивать больше никаких чудес — а просто отдать кассету…

«Но уж совсем бред, — подумал Джантар. — Вот эта запись… и государственные тайны?»

— А каких дел мы натворили по дороге? — спросила Фиар в аппарат, зажатому в руке уже спящего сотрудника «спецотряда по борьбе с бандитизмом». — О чём вы? Мы только скрывались от какой-то погони за нами…

— А стрельба на окраинном вокзале, а угнанный автобус с раненым водителем, а несколько аварий по пути его следования? А загипнотизированный проводник вагона, в котором вы ехали, а травма, полученная там сотрудником такого же спецотряда пограничных войск?..

«Так вот чья форма… — понял Джантар. — Вот кто это были… Но правда — сколько же их развелось, и кто может помнить всех?»

— … А паника на многих станциях рельсовой дороги из-за вашей мнимой зараженности особо опасной инфекцией, а ещё один автобус, угнанный из Дисоемы — и найденный затем уже в Керафо? Да, как видите, нам известен весь ваш путь. Так что ещё раз советуем не пытаться объяснять всё это мистикой, которая непонятна вам самим, а просто выйти сюда с кассетой.

— И по-вашему, за всё это отвечаем мы? — и Фиар не потеряла самообладания даже под давлением этих, казалось бы, неопровержимых улик. — Хотя мы только видели, как люди в какой-то форме за кем-то гнались и стреляли по случайным прохожим? И даже не знаем: что за группа из двадцати человек, о которой нам тут сказали, будто бы похитила информацию, составляющую государственную тайну? Тем более, нас самих гораздо меньше! А бежали мы потому, что уже достаточно имели дело с вашим правосудием и справедливостью к подросткам, попавшим в трудную ситуацию, особенно — если у них проблемы со здоровьем! О чём вы должны знать — если, как говорите, вам известно, кто мы такие…

— Но вы совершили преступление! Вы похитили секретную информацию! И даже сами не представляете — какого уровня!

— Но мы совершенно точно знаем, что ничего такого не похищали! — ответил Лартаяу. — Не проникали ни на какой охраняемый объект, не взламывали кодов, и вообще не делали ничего подобного!

— А как и почему оказались в телецентре в Арахаге? — спросил уже новый голос. — Какое мистическое преследование привело вас не куда-нибудь, а именно туда, где находитесь?

— Мы сами не всё помним! — ответила Фиар. — Бежали куда-то в шоке от того ужаса, что творился в Тисаюме! А вы приписываете нам сознательный план! Хотя возможно, вы проследили чей-то путь с гораздо большей уверенностью, чем мы помним свой — но с какой стати нам отвечать неизвестно за кого? Например — за тех, двадцатерых, которых даже не знаем?

— Но вы же ехали сюда в почтовом вагоне? И потом — в автобусе от вокзала рельсовой дороги до аэропорта? И после этого ещё прошли тоннелем от аэропорта до телецентра? Разве не так?

— Мы просто укрылись от стрельбы и погони за первой попавшейся дверью, даже не зная, куда она ведёт! И сами не можем объяснить, какие обстоятельства привели нас в тот вагон! — продолжала Фиар. — Тем более, и мы могли действовать в шоке, или под каким-то внушением…

— Не переиграть бы, не перейти грань правды с игрой… — прошептал Итагаро. — И с мистикой, которую сами не понимаем…

«А… вдруг именно в этом — цель всего плана? — вновь будто молнией сверкнула у Джантара мысль. — Или хотя бы… запасная цель? Не удался основной вариант с переходом границы — передать отсюда хоть на часть Лоруаны?»

— И вы хотите сказать, что вас, с такими способностями, в свою очередь, мог загипнотизировать ещё кто-то? — после некоторой заминки спросил голос на том конце. — И думаете, нас можно так легко обмануть? В общем, последний раз предупреждаем: не играйте с нами…

— Всё, я уже кое с кем договорился, — прошептал Талир, подходя сзади. — Можете сказать им про кассету. Но учтите: содержания её — не знаете…

— Ладно, давайте начистоту, — снова нагнулся к аппарату Лартаяу. — У нас с собой действительно есть какая-то одна кассета. Но мы не уверены, что на ней записано. Как раз перед всем этим, в Тисаюме — смотрели случайно доставшуюся нам кассету с такой чушью, что никак не может быть государственной тайной. И даже не хотели вам признаваться — вдруг это та кассета и есть… И что — всё-таки дать вам просмотреть ту единственную кассету, которая у нас имеется? Организовать при участии сотрудников телецентра какую-то специальную закрытую линию связи — чтобы вы её увидели? Но вы хоть способны понять, что мы не отвечаем за её содержание? И если это окажется просто семейная хроника или довольно странная игровая постановка — вы не начнёте стрелять в кого попало? Ведь это мы были в шоке — но вы должны понимать, что делаете…

«А вдруг так и есть? — почему-то подумал Джантар. — У нас действительно — не та запись, что они ожидают? И она пойдёт прямо в эфир…»

— Как вам такой вариант? — продолжал Лартаяу. — При котором сотрудники телецентра сами всё организуют, а мы даже не будем присутствовать? И значит — не будем видеть того, что увидите вы?

— Но не думайте, что нас можно этим обмануть, — наконец донеслось в ответ. — Телецентр окружён, с его охраной мы тоже держим связь — кстати, можете обернуться и увидеть её сотрудников у вас за спиной, но на безопасном расстоянии — так что все выходы из здания блокированы, уйти незамеченными вы не сможете. А в случае повторения ещё каких-то чудес мы просто начнём штурм здания. Вы поняли?

— Да, поняли, на что вы способны, — твёрдо ответила Фиар. — И только никак не можем понять — из-за чего…

— Ваше счастье, если вы сами не смотрели эту кассету… — снова лишь после заминки последовал ответ. — А то кассета, которую имеем в виду мы — содержит сведения такой важности, что тут уже ни ваш возраст, ни экстрасенсорные способности или состояние здоровья, ни даже само наличие в здании других людей не могут быть приняты во внимание — поскольку речь идёт о безопасности государства. Так что ещё раз повторяю: лучше бы вам не сопротивляться, и не пытаться нас обмануть…

«Они, что, совсем уже не люди? — Джантара обдало волной ужаса от этой холодной официальной откровенности. — Или… не те, за кого себя выдают? Но кто же тогда? Или так уверены, что в отношениях с детьми им всё позволено? А тут уже Талир о чём-то договорился… Нет, надо выяснить, на что они способны…»

— И что, в вас осталось так мало человеческого? — не выдержал Минакри. — Тут же не преступники — мирные люди, которые разве что в чём-то ошиблись! Ну, и что вы так защищаете, какие высшие интересы — если человеческая жизнь для вас ничего не стоит? Или вас отучили не то что думать — чувствовать по-человечески? Всё, что можете — исполнять приказы?

— А он имеет полное право так говорить, — добавила Фиар. — Да, вам бы пройти путь кого-то из нас — чтобы хоть немного знали о реальной жизни людей, которыми готовыжертвовать! Не все же такие здоровые и тупые, как вы — за которых всегда думают другие… Если вы те, за кого себя выдаёте — а то у настоящих представителей власти есть установленные законом пределы полномочий. И те, по крайней мере, не стали бы так угрожать взрослым сотрудникам телецентра, как вы позволяете себе с детьми… Или давайте попробуем разобраться достойно? Чего, например, боитесь при таком способе просмотра кассеты, как мы предлагаем?

«Но… правильно это или неправильно? — продолжал лихорадочно думать Джантар. — Если кто-то устроит, что запись пойдёт в эфир — а они перехватят… Хотя вряд ли и Талир не подумал…. Но знать бы, с кем и о чём договаривался…»

— Мы можем организовать такую линию связи, — неожиданно быстро согласился некто на том конце. — Но при условии, что вы останетесь на месте, под наблюдением, чтобы мы вас видели — а затем к вам подойдёт сотрудник телецентра в сопровождении охраны, и вы передадите ему кacсету, а сами останетесь под охраной там, куда вас проводят, до окончания просмотра нами этой записи — и тогда уже мы решим, что с вами делать. И ещё раз предупреждаю: давайте решим всё без глупостей — а то нам отдан приказ стрелять на поражение…

— Мы поняли, — ответила Фиар. — Ждём на месте. («Всё равно они ещё дети», — как показалось Джантару, сказал там кто-то.)

— А вы тоже не думайте, — обернувшись, начал Итагаро на фоне вдруг раздавшегося (явно не без его участия) треска помех, — что власть, которая совершает преступления, склонна миловать или даже вознаграждать исполнителей грязных дел. Для них вы, наоборот — опасные свидетели. А у нас на самом деле нет секретной информации, о которой они говорят…

— А кто тут, я слышу, вспомнил, что тоже давал присягу, — сразу добавил Талир, — так сам подумай: ты и в своих детей будешь стрелять, если они найдут на улице какую-то кассету?

— Итагаро, они же предупреждали, — с тревогой прошептала Фиар. — Быстро снимай помехи…

— В чём дело? — раздалось по радиосвязи. — Вас же предупреждали! Или что там за проблемы со связью?

— Да, были помехи, — подтвердил Лартаяу. — Мы тоже слышали. Но — и только-то…

— Подтверждаю: это были просто помехи, ничего больше, — произнёс кто-то не очень далеко сзади по коридору. — А тут всё спокойно, все молча стоят и ждут…

— Что ж, они нас не выдали, — совсем тихо прошептала Фиар. — Но вам не кажется странным, что те так легко согласились?

— И я думаю, нет ли подвоха, — подтвердил Итагаро. — Хотя вообще я их понимаю. Никто не хочет лезть туда, где происходят «чудеса», да ещё осрамиться с записью, что окажется обыкновенной чушью. А теперь… Талир, только быстро: с кем и о чём ты договорился?

— И тоже — сразу, с ходу, — признался Талир. — Тут у них есть нелегальная линия связи, секретная даже от их начальства, с выходом на другие города — и по ней тот, с кем я говорил, обещал пустить нашу запись. Просто включить в трансляцию ночных каналов — даже не будет понятно, как и откуда. Так, под влиянием момента, решилось…

— И опять мистика… — в этот раз шёпот у Итагаро получился несколько громче. — Хотя… каким образом? Если наша кассета будет у тех…

— Наша у тех не будет, — объяснил Талир. — Уже — у него, в какой-то аппаратной. А мне — дал взамен другую, действительно с какой-то чушью. Так что той, нашей, у нас теперь нет. Но вообще странно: будто уже был готов к подобному. А мне не до того было, чтобы уточнять. Говорю: всё решалось в мгновения… Я почувствовал, что могу верить ему, он — мне…

«И даже нельзя позволить себе видимую реакцию… — подумал Джантар. — Но во что уже снова ввязываемся, в какие дела и с кем?»

— И снова мы — просто мирные подростки, что действовали под влиянием шока… — прошептала Фиар. — Хотя бдительность терять нельзя. Но и бежать уже некуда и не с чем…

— Но что ты ему сказал? — спросил Итагаро. — И как это было?

— Ну, как… Почувствовал его мысли — и сразу возникло доверие. Будто он уже был готов к какому-то протесту, сопротивлению властям. И самому факту телепатии не очень удивился. Похоже — участник какого-то подполья, группы сопротивления… И стоило мне сказать, что у нас — запись, которая разоблачит преступления властей, сразу ухватился за это. Хотя, возможно, имел в виду другоe… А я и не подумал, — признался Талир. — Сказал только: все уточнения, комментарии — потом…

— Так у кого кассета? — донеслось сзади по коридору. — Кто-то один, быстро сюда с ней! Остальным — стоять на месте, не двигаться, не оборачиваться!

— Вот она, у меня, — ответил Талир уже издали. — Но хоть верните потом — если на ней не окажется ничего такого…

— Это мы подумаем, — ответил голос сзади. — А пока — всем сесть у окна, спиной к стеклу, чтобы было видно снаружи! И не разговаривать, и не двигаться! Остаётесь под наблюдением сотрудником охраны телецентра, которым отдан приказ в случае чего открывать огонь! И ещё раз предупреждаем: чтобы никаких чудес! И связь не отключать!

— Но стекло хоть выдержит? — прошептала Фиар, садясь у окна с самого края. — Оно же там дальше треснуло…

— Не обязательно опираться спиной, — ответил Итагаро. — Главное, не забывай понемногу гипнотизировать их. Если сможешь на таком расстоянии…

— И я чувствую только кого-то одного из них, — признался Талир.

— А оружие не отобрали, — добавил Итагаро. — И даже не стали обыскивать. Удивительно — если бы не то, кто мы для них…

— Или уверены: защищаться в случае чего станем не оружием, — ответила Фиар. — Хотя и проблема: куда девать пулемёты, и как это сделать, сохранив твой пистолет и бомбы. А пока просто закройте собой мешок, чтобы не было видно…

— Молчать! Не разговаривать! — пронёсся коридором окрик, однако, странно вялый. То ли начинал сказываться гипноз Фиар, то ли — чьи-то собственные сомнения…

— И опять всё зависит от нового случайного союзника, — рискнул ещё совсем тихо прошептать Джантар. — А нам остаётся только ждать. И самим быть наготове на случай чего…

30. Шок откровения

— Джантар, пригнись! Или нет… Быстро в коридор!

Джантар не успел понять, что произошло: мгновение назад он как будто спал — а теперь какая-то сила вырвала его из сна (пригнув голову так, что он едва не уткнулся лицом себе в колени), затем кто-то потащил его за руку вперёд — и всё это под далёкий грохот, звон, треск лопающегося стекла, чьи-то крики или стоны, звуки совсем близкого падения чего-то тяжёлого — но в первые мгновения он понял это ещё как-то отстранённо, без эмоций…

— Мальчики, как вы? — донёсся голос Фиар (оказывается, это она тащила его за руку, так что он спросонья едва успевал за ней). — Никто не ранен?

— Как будто нет, — ответил Итагаро. — Только те, из охраны телецентра… Но что случилось? Почему погас свет? Я ни при чём, сам не ожидал…

— И мы же как будто договорились с ними… — продолжала Фиар. — Талир, где аппарат?

— Где тот, не знаю, но вот другой, — Талир из темноты (Джантар, наконец открыв глаза, увидел лишь мертвенный фрагмент наружного окна-витрины в створе прямого коридора, и силуэт Талира на его фоне) протянул Фиар какой-то предмет. — Упал у раненого охранника…

— Почему вы стреляете? — тут же, отпустив руку Джантара, закричала Фиар в микрофон. — При чём тут мы, если просто отключилась энергия? И при чём — они, которых вы сами поставили нас охранять?

«А… как же запись? — пронеслось на волне дурнотного ужаса, возвращая Джантара к реальности. — И сколько прошло времени? Ведь ночи совсем короткие…»

— Мы вас предупреждали, — всё с той же холодной официальной сухостью донеслось из аппарата радиосвязи. — Но вы всё равно пошли на то, чтобы организовать утечку секретной информации…

«Но какой «секретной»? Они… что, просто невменяемы? Или… — Джантар вспомнил о второй кассете, которую дал Талиру сотрудник телецентра. — Вот именно: что там за запись? Мы даже не знаем…»

— Какую утечку? — не выдержал Итагаро. — Мы всё время были у окна, и вы могли нас видеть! Сами не присутствовали при передаче вам записи — и даже не знаем, как и откуда она шла!

— А теперь там — раненые! — добавил Герм. — К ним хоть дадите нам подойти?

— Нет, к раненым не подходить! — распорядился голос на том конце. — Мы заберём их сами! А теперь отвечайте: каким образом секретная информация попала в открытые, незащищённые каналы связи?

— Но разве мы сами работаем здесь? — ответил уже Лартаяу. — Разве знаем, что и как тут можно организовать? И какая — секретная, в чём состояла? Мы же говорим: у нас при себе такой не было!

— Знаете что, прекратим эти игры, — с совсем уже пугающими интонациями прозвучало в ответ. — Дело в том, что пока мы тут смотрели эту вашу, как сами говорите, чушь — по другой линии из этого же телецентра в открытый эфир, причём сразу в несколько разных городов, пошла сверхсекретная информация такого уровня, последствия разглашения которой даже трудно представить…

— Но откуда нам было взять её — сверхсекретную? — не выдержал Лартаяу. — И вообще, что это значит? В какие игры играете вы сами?

— Мы знаем о том подземелье в пригороде Дисоемы, — произнёс говоривший на том конце так, будто это разрешало последние сомнения. — Как и вообще всё о каждом из вас: биографии, способности, интересы…

— И мы знаем о том подземелье, — не смутился Лартаяу даже тут (хотя у Джантара всё словно перевернулось внутри). — Куда многие ходили особым способом перезаписывать всякую, я ещё раз повторяю, чушь. Именно чушь, а не государственные тайны… И пусть мы сами однажды попались на обман, поверили, будто кассета такого происхождения может содержать что-то интересное для нас — но что это доказывает?

— А теперь внимательно выслушайте и подумайте, прежде чем ответить, — заговорил по радиосвязи ещё новый, незнакомый голос. — Дело касается секретной информации такой важности, что если даже нам будет отдан приказ взорвать телецентр вместе с вами и всеми прочими, кто в нём находятся — мы выполним его, не колеблясь. Поэтому отвечайте прямо: какие ключевые слова были введены вами в поисковую систему видеоархива — для получения той, второй записи? Той, которая сейчас пошла в открытый эфир, пока вы демонстрировали нам первую? (Должно быть, спрашивавший сам не знал, как была организована передача записи.)

— Ключевые слова? — как бы растерялся Итагаро. — Но какие ключевые слова мы можем назвать — если сами не видели, какая запись куда пошла? И вряд ли вообще знаем их…

— Так мы вам напомним: «дирижабль», «экспедиция» и «Западный континент»… Что, и теперь скажете, будто не понимаете, о чём речь?

— Так… тот фантастический фильм, о котором кто-то говорил в школе… — нашёлся и тут Лартаяу. — Всё — из-за него? Хотя и там была только чушь?

— И вы его видели? — едва ли не торжествующе констатировал голос на том конце. — Раз так говорите — видели?

— Поймите, у нас вообще не всё в порядке с памятью на эти несколько дней… — уже словно спохватившись, начал Лартаяу. — Но я как будто вспоминаю фрагменты бредовой постановки на эту тему. Бредовой, не более того…

— Однако не странно ли: вы, особорежимники, ссылаетесь на школу, какие-то разговоры там? При том, как мало у вас общего с обычными детьми?

— Иногда и нам приходится бывать в школе, — не смутился Итагаро. — И слышать там какие-то разговоры, даже немного участвовать в них…

— Тогда вам придётся вспомнить, и конкретно назвать нам: кто, что и когда говорил на эти темы — в какой именно школе? — вновь заговорил тот, первый голос. — Это вам может казаться малозначительной чушью, но мы ещё раз повторяем: затронуты вопросы как минимум государственной безопасности…

— А если действительно не сможем вспомнить? Не оговаривать же просто кого попало! И потом, что значит — «как минимум государственной безопасности»? — переспросил Итагаро. — Что же тогда как максимум? Безопасность чего?

— Ну уж не с вами, детьми, обсуждать такое… И имейте в виду: мы пока только предполагаем, что вы сказали правду, будто чего-то не помните. Даже, например — почему оказались именно здесь, в Арахаге? Так, будто собрались дальше через границу в Чхаино-Тмефанхию с этой записью…

В который раз у Джантар что-то как оборвалось внутри… Неужели те знали о них буквально всё?..

— Нет, а что бы вы делали на нашем месте? — не растерялась Фиар. — В шоке, когда работает скорее подсознание? И человек может сам не сознавать, что он — в шоке? А потом — уже толком не помнить, где был и что делал?

— Но почему — именно сюда? Так далеко от Каймира… — с притворным участием просил голос по радиосвязи.

— Мы же говорим: просто так получилось! — ответила Фиар, — И пока спохватились, где мы и куда едем — поздно было что-то менять! Сами подумайте: где выйти и куда пересаживаться — в тайге одни посёлки и гарнизоны? А Арахаге — всё-таки город…

— Но на поддельное извещение об особо опасной инфекции — сообразительности хватило? Видите, мы и это знаем… И даже — как вы угнали автобус, поставили в Керафо во дворе дома, где живёт один ваш знакомый, и стучали среди ночи к нему в окно, чтобы вам открыли дверь балкона — для чего вам пришлось влезть на крышу автобуса. Но вас там почему-то не услышали — и вы, решив, что никого нет дома, бежали дальше, бросив автобус прямо во дворе…

«Так вот — официальная версия… — понял Джантар. — Хоть моя семья в безопасности…»

— Хорошо голословно оговаривать тех, кто в шоке сами не всё помнят! — ответила Фиар. — Но мы же — не мифические, газетные образы подростка-преступника, мы — реальные люди, с которыми в трудный момент может случиться и такое…

— Да, с вами трудно говорить, — признал голос на том конце. — Но не приходило вам на ум — что всё и произошло из-за вашей записи? И именно вас так искали по всей Дисоеме? Вас, подростков-особорежимников, которые вообразили, что умнее других, и им можно то, что другим нельзя?

«И… всё-таки мы? — будто оглушило Джантара уже этим — так, что и всё пережитое, и всё окружающее на миг отступило в тень нереальности. — Или… Нет! Просто хотят поймать на раскаянии, чувстве вины…»

— Не верьте… — прошептал Ратона, тоже поняв. — Уже точно — игра на совести…

— Но что такого сделали именно мы? — переспросил Лартаяу. — Если вообще многие ходили туда делать записи?

— И почему обязательно — особорежимники? — добавка Фиар. — То всё были самые обычные подростки — а в принципе могли и взрослые! При чём же тут — больные, которым не по силам пойти в то подземелье?

— А что следовало думать? Ведь кто считает себя привилегированным сословием среди детей — если не такие, как вы? Которым можно не работать, не учиться, не стараться быть здоровыми, не развиваться физически — в надежде, что всё и всегда за вас сделают другие? Вот мы стали искать среди вас — и видите, не ошиблись!

— Искать кого? — переспросила Фиар. — И зачем? Что особенного записано, чтобы это могло оправдать такие действия?

— Они, что, действительно не понимают? — прозвучало на том конце как бы не прямо в микрофон, а в сторону. — Намекнуть, чтобы дошло, что сделали?

— Значит — действительно не смотрели, не всё помнят, или не всё поняли, — ответил другой голос. (Там… не подозревали, что их переговоры между собой слышны здесь?) — А то иначе — сами понимаете…

— Нет, но — сейчас, отсюда, из этого телецентра! — ещё кому-то третьему, судя по интонациям, почти изменило самообладание. — Когда они все тоже как раз здесь! Что, скажете — совпадение?

— Подождите, их в той аппаратное просто не было, — неуверенно возразил ещё кто-то. — И сама передача шла не оттуда. А откуда — ещё не установили…

— Да, их будто нарочно послали, чтобы отвлечь нас, — согласился ещё далёкий голос. — Чтобы мы ловили и ждали их — а тем временем кто-то другой… Хотя что уже говорить — столько людей увидели…

— А они как бы ни при чём? — ответил тот третий, готовый сорваться. — Но объективно они же — соучастники!

— Да сами действовали под каким-то гипнозом. В конце концов — только дети, пусть и экстрасенсы…

— Хотите сказать — экстрасенсов такой силы можно самих загипнотизировать, чтобы ничего не помнили? А главное — что с ними делать? Теперь, когда тайна уже раскрыта?

— Они там прямо сходят с ума… — прошептала Фиар в паузе этого спора, передаваемого по радиосвязи. — И это тоже идёт в эфир — будто забыли все правила безопасности…

— Но что за тайна? — вырвалось у Итагаро. — Что на самом деле пошло в эфир?

— Чего мы ждём, надо бежать отсюда! — спохватился Талир. — Пока они решают, что с нами делать!

— Тише, могут услышать! — ответила Фиар. — Хотя возможно, ты прав…

— Им, кажется, вовсе уже не до нас… — начал Итагаро. — Но какая тайна? Если во второй записи тоже была чушь…

…И тут уже новая догадка не то что молнией — взрывом Сверхновой озарила сознание Джантара…

— Так… они хотят сказать, что… всё это — на самом деле? — вырвалось у него. — Что — вовсе не фантастика, и не чей-то бред? А… и есть та самая тайна?

Совсем уж мёртвая, глухая тишина будто сгустила тьму вокруг после его слов. Затих и аппарат радиосвязи — будто на том конце тоже всё замерло в шоке. И лишь где-то вдалеке ещё слышались смутные, едва различимые звуки, не давая совсем отключиться от реальности…

— … Здесь не пройти из-за пены и стекла, — как-то буднично, словно ничего не случилось, донеслось вдруг из кольцевого коридора, прорвав эту тишину — и прозрачно-призрачный овал света фонарика скользнул по остаткам стекла, оборвавшись на изломе. — Придётся с другой стороны… А вы хоть не стреляйте, и не устраивайте никаких чудес, — опасливо добавил голос из коридора. — Мы только заберём раненых и уйдём…

И вновь повисла тишина, в которой слышались лишь удаляющиеся шаги посланных за ранеными. И в этой тишине, казалось — так же беззвучно рушились уже последние остатки веры во что-то, и последние остатки понимания, что вообще происходит…

— Мальчики, надо что-то делать… — наконец прошептала Фиар. — Это пока забирают раненых, те не будут штурмовать знание — но потом…

— Но… думаете — правда? — будто не слыша её, спросил Талир. — Всё, что мы приняли за абсурд — правда?

— И как же это… — вырвалось у Итагаро. — Дирижабль висел там полгода в рабочем состоянии — без технического обслуживания и дозаправки газом, и они собирались лететь на нём обратно? И никто за эти полгода не прибыл туда на помощь? Не может быть…

— А — план строения членистых?.. — тут же добавил Донот.

— Что вы молчите? — не выдержав, закричала Фиар в микрофон. — Вы же нас слышите! Объясните хоть сейчас: это и есть тайна, из-за которой вы готовы стрелять в невинных людей? И — в чём она тут конкретно?..

В ответ не раздалось ни слова. Лишь отдельные слабые помехи давали понять, что аппарат работает…

— Они отключились… — тревожно прошептала Фиар. — Но почему? Что задумали?

— Подождите, я кого-то слышу, — насторожился Талир. — Кто-то идёт сюда снизу. С очень напряжённой мыслью… Но содержание уловить не могу…

Джантар и сам почувствовал неладное. Будто стало возрастать напряжение — по мере того, как кто-то поднимался по лестнице за стеной. И пусть не было слышно самих шагов — Джантар ощутил реальную опасность… Откуда? Где, за какой дверью была эта лестница?..

— Мальчики, надо собраться, — прошептала Фиар. — И быть готовыми ко всему…

«А… те, кто шли за ранеными? — подумал Джантар. — Почему не слышно их?»

— Отбрось гранату, — прошептал в напряжении Талир (наверно, сам не заметив, что вслух). — Просто отбрось подальше…

— Талир, что там? — на едином выдохе вырвалось у Фиар.

— Что же делать… — голос Талира вдруг стал неузнаваем. — Я могу передать мысль — но не движение… Лартаяу, если бы ты мог как-то, через меня… Не знаю как, но…

Не просто напряжение — ужас смертельной опасности наполнил всё… У Джантара не то что пересохло в горле — он ощутил в шейном энергоцентре буквально жжение… «Вкус смерти…», — лишь эта мысль отпечаталась на заднем плане вдруг странно опустевшего сознания. Хотя умом он понимал, что надо срочно искать выход — и даже подсознательно уже пробовал… Но больше он и не успел ни о чём подумать — как за стеной раздался страшный грохот. Казалось, содрогнулось и всё здание, и всё внутри у Джантара, и даже стена, у которой он присел, едва ли не отбросила его в толчке — и тут же, когда слух вновь вернулся, раздался приглушённый, но такой страшный крик, что от него одного можно было сойти с ума. Точно как тот, на стройке…

— Я думал, он бросит гранату вниз! — вырвалось у Талира. — В пролёт! И заставил его просто расслабить руку!..

— Но это что такое? — снова закричала Фиар в аппарат радиосвязи. — Кто там подорвал себя гранатой? Вы его послали или не вы? Или что вообще у вас делается?

— Значит, не так просто… передать образ движения… — голос Лартаяу прозвучал «склеенно» от внезапной сухости во рту. — И… он хоть живой?..

— Как будто… — ответил Талир. — Но без сознания от болевого шока.

— И нам хоть можно спуститься к нему? — продолжала Фиар. — Или и его заберёте сами?

— И наконец поймите: мы просто защищаемся, как умеем! — добавил Талир.

— Дайте мне! — Джантар не заметил, как аппарат оказался в его руках. — Вы, что, действительно решили тут всех ликвидировать: и нас, и сотрудников телецентра? Лишь потому, что мы коснулись какой-то тайны — суть которой не можем понять сами?

— Или что вы собираетесь делать? — Лартаяу едва не выхватил аппарат у Джантара. — Мы, что, уже не люди, не граждане, не под защитой закона — если имели несчастье предположительно коснуться тайны? А вы — представители власти на страже священных интересов, которым можно всё? И неважно — кто что делал, и чего не делал сознательно? И что мы сами, в конце концов — мирные люди, а не бандиты, покушающиеся на государственную безопасность?

— И — не нужны тому же государству с такими нашими способностями? — добавила Фиар. — Но что вы объясните по этому поводу нашим семьям?

«Точно… — мелькнула у Джантара очередная мысль. — Вот о чём дать знать наружу! Передать, чтобы все услышали! Но как и куда конкретно…»

— А мы уже слышали разговор, что что-то увидели многие люди! — продолжал Лартаяу. — Или вы теперь собираетесь ликвидировать и их?

— Нет, надо делать упор больше не на это, — прошептал Итагаро, пытаясь пробраться к аппарату. — Дайте мне… И кто решил, что мы больше не нужны лоруанскому государству живыми? — заговорил он в микрофон. — Даже со всей той пользой, которую могли бы принести благодаря нашим способностям? И несмотря на то, что сами — не солдаты, не сотрудники спецслужб, которые присягали в каком-то случае пожертвовать жизнью — а мирные дети, которые такой присяги не давали? И откуда мы знаем: кто вы такие, что у вас за полномочия на самом деле, что вы имеете право решать, а что — нет?

«А… он? — вдруг вспомнил Джантар. — Тот, кто пустил в эфир нашу запись? Где он сейчас? А мы о нём и забыли…»

— Кажется, забирают и того раненого, — прошептал Талир. — Подожди… Как? — тут же переспросил он. — Да, вот бы что пустить в эфир — не будь всё отключено…

«Да, что это я… — спохватился Джантар. — Нельзя терять здравый смысл. Но всё-таки — что делать?»

— Но если послали уже и за этим раненым — должны знать, что тут происходит, — прошептала Фиар. — Почему же не отвечают?

— И мы для них… уже как бы не люди, без всяких прав? — добавил Лартаяу.

— А телезрители? — переспросил Итагаро. — Не ликвидируют же они тысячи людей, предположительно видевших эту запись?

— Нет, мальчики, подождите… — голос Фиар дрогнул. — А откуда мы знаем, что они увидели? Это те нам так сказали…

— И они так легко согласились на эту передачу… — начал Итагаро.

— О чём ты? — у Джантара всё похолодело от новой догадки. Похолодело — но словно готовое взорваться. Он, кажется, понял…

— Что и тут опять — очередной спектакль… — подтвердил его догадку Итагаро. — Никто ничего не видел, и никуда не передал. А мы поверили…

— А отключение энергии? А стрельба по своим? — не выдержав, уже громко крикнула Фиар. — А граната? Что — тоже только спектакль?

— И ради чего? — добавил Лартаяу. — Сохранения в тайне бреда, что дирижабль висел семь месяцев под открытым небом?

— Так за что нас преследуют? — лишь немного спокойнее продолжала Фиар. — За какую тайну, если не за эту?

— А там же нас слышат! — спохватился Итагаро. — Не отвечают — но слышат! Или… мы имеем дело с сумасшедшими!

— Проверяют, как и на что будем реагировать! — сообразил Лартаяу. — Или ждут, о чём проговоримся!

— Проверяют… — повторила Фиар. — Но раненые — настоящие! А главное — что теперь делать? Как доказать, что не знаем тайны — если действительно не знаем? А то, что знаем — этой тайной быть просто не может?

— И что за тайна… — совсем уже неуверенно сорвалось у Джантара. — Что её адекватной ценой — считают жизнь всех, кто сейчас в этом здании… Или… действительно — не выдумка…

— Но — как? Каким образом? — не поняла Фиар.

— Да просто само по себе выдумка — но наводит на мысли о реально существующей тайне! — предположил Ратона.

— Слухи о которой и так сколько времени будоражили человечество! — возразил Донот. — Или теперь они будут убивать и за слухи?

— Нет, мальчики — почему мы ещё здесь? — вдруг перешла Фиар на шёпот, по-хафтонгски (и Джантар с удивлением понял: раньше весь разговор их между собой шёл… по-лоруански! Хотя и начался — с переговоров по радиосвязи…) — Давайте идём туда, к лестнице. Но при этом — продолжайте говорить…

— К лестнице… — прошептал Талир, вставая. — Но где это… Должно быть — за той крайней дверью, откуда они тогда выскочили…

Эти слова обоих как-то сразу сняли общее суматошное напряжение. На смену ему пришла чёткая логика мыслей и действий. Но и прерывать разговор — тем более, на тех же повышенных тонах — было нельзя, чтобы снаружи чего-то не заподозрили. И как раз — было о чём…)

— Нет, правда, — заговорил Итагаро в микрофон (когда они уже осторожно, почти бесшумно, двинулись обратно к той первой от угла двери), — почему слухи в газетах дозволены, а видеозапись на ту же тему — государственная тайна? А ничего другого из области каких-то тайн мы не узнали! То есть вы преследуете нас именно за это?

— Лестница здесь, — прошептал Талир, успевший выглянуть за дверь неё. — И там никого нет. Только идите слева под стеной, а то дальше осколки…

— А разрушения от взрыва? — спросила Фиар. — Не видишь?

— Даже не могу понять, где был взрыв. Хотя на площадке внизу, кажется, осколки есть… И целая лужа крови, — добавил Талир из-за двери чуть громче. — Не знаю даже, как пройти…

— Не пойдём же мы через кровь… И давайте говорить дальше и для них, — напомнила Фиар. — А то ещё что-то заподозрят…

— Так во что вы хотите, чтобы мы поверили? — продолжал Итагаро уже с лестницы, после того, как все осторожно обогнули дверь, сумев не задеть её, и остановились: кто — на самой площадке, а кто — пройдя чуть дальше вниз, к мертвенно-клетчатому узкому вертикальному окну из стеклоблоков. — Это и есть та самая тайна?

— А они, похоже, не собираются штурмовать здание, — предположила Фиар. — Но всё равно надо что-то решать…

— И действительно: что там такого? — уже громко, вслух, спросил Ратона. — Или — в той второй записи? Но вторую мы сами не видели!

— Или — что из этой, первой, могло быть на самом деле? — наоборот, уже шёпотом добавил Итагаро, отставив аппарат в вытянутой руке далеко в сторону. — Просто какие-то документальные кадры?

— Кажется, только это ещё возможно… — начал Донот, и словно спохватился — Разве что…

— Разве что — что? — не выдержала и этой короткой паузы Фиар.

— Комбинированный скелет… — вдруг как-то изменившимся голосом продолжил Донот. — И внутренний, и наружный. Как сразу не подумали! А там же это было…

И вновь — будто бомба разорвалась в сознании Джантара… Правда: почему ещё при первом просмотре записи, дома у Фиар — как-то не остановились на этой подробности? Хотя из неё следовало…

— Но у каких реально существующих членистых есть такой скелет? — возразила Фиар. — И из каких клеточных структур мог бы у них развиться?

— И тогда уж — потомками каких реально существующих организмов могли быть эти членистые люди? — поддержал сомнения Талир. — Где и когда за всю историю Фархелема известно что-то подобное?

— И с дирижаблем, понимаете же, так быть не могло! — напомнил Итагаро.

— А за какой тайной они охотятся? — переспросил Донот. — Просто за что-то безнравственное и порочное — не стали бы угрожать штурмом или даже подрывом здания с людьми!

— А может быть… бред какого-то очень известного человека? — предположил Ратона. — Эта запись — свидетельство его сумасшествия?

— При том, чего стоило организовать такую постановку! — удивлённо согласился Донот. — И сколько людей должны были участвовать! А в результате все они — свидетели чьего-то позора!

— Но оттуда даже непонятно, чьего именно… — вырвалось у Джантара на фоне ещё не оформившейся мысли. — И почему — бред, почему мы сразу так решили? Из-за этой бани-туалета: мол, отвратительно как выдумка? Нет, а если всё-таки — правда?

— Но что — правда? — не поняла Фиар. — Что именно?

— Или… думаешь, нашли ископаемые формы членистых, которые могли бы развиться в такое человечество? — Талиру показалось, что он понял. — На почве чего кто-то и придумал всё это?

— Нет, не то, — объяснил Джантар. — Там нашли не предковые формы — а именно то, что мы видели… То есть — всё это было на самом деле… А нас сразу смутили какие-то дурацкие несуразности. И — то, чем всё кончилось…

— И… из-за этого действительно сорвался контакт двух разумов? — Фиар была потрясена не меньше, чем сам Джантар, когда вдруг понял это.

— И об это споткнулись вековые надежды человечества? — прошептал Итагаро. — О… баню-туалет? Нет, но какими ничтожествами надо быть, чтобы пойти на контакт — и сорвать… из-за чего…

— Но и та, другая сторона — тоже… — неуверенно продолжила Фиар. — Оказались нисколько не мудрее этих… Хотя… а как же сам дирижабль?

— Взорвался всё-таки 29-го радана! — неожиданно твёрдо ответил Итагаро. — И потом его уже не было! А в фильм — вмонтированы прежние кадры с ним! А оставшихся в живых после катастрофы никто и не думал забирать оттуда — оставили изучать местную цивилизацию в качестве её пленников! А потом было решено: узнали тайну, которую кто-то счёл слишком опасной…

— Тот зов о помощи! — вспомнил Герм. — Последняя передача… Хотя нет… Как они погибли — если от всей экспедиции и оставались только они? И это никак не могло быть в воздухе, на борту дирижабля?

— Нет, я не могу поверить, чтобы кто-то из них самих… — ответил Минакри. — Скорее уж — те, местные… Ведь ни дирижабля, ни вертолёта уже не было, улететь не на чем — а они должны исчезнуть… Но всё — из-за чего? Только несходства анатомии и физиологии — будто оно могло помешать чисто деловым контактам?

«Опять те же вопросы… — подумал Джантар. — Будто мы не могли понять всё это сразу…»

— Но план строения организма… — снова усомнился Донот. — Пусть даже внутренний скелет — но например, кровеносная система… И сама энергетика членистых, с непостоянной температурой тела…

— Тоже верно! — спохватилась Фиар. — Хотя… Разве допустили их там к анатомированию трупов? И вообще, много ли они узнали об анатомии членистых людей? Тем более, если… это — и не классические членистые, а какой-то совсем особый, отдельно развившийся из древних членистых, тип живых организмов? С лёгкими, кровью, постоянной температурой тела, комбинированным скелетом, достаточно большим мозгом?..

— Вот! — наконец смог подтвердить вслух Джантар. — Вот то, что я понял…

— А мы подразумевали обычных членистых… — согласился Донот. — Ни о чём подобном даже не думали. Будто что-то сразу сбило нас с толку…

— Да общая абсурдность ситуации, — ответил Итагаро. — Обрыв контакта с обеих сторон — из-за чего… В такое с самого начала трудно было поверить…

— И… вот она, тайна, — с внезапной отрешённостью сказал Минакри. — Вот то, что мы должны были открыть миру. И что, казалось бы, поняли уже сразу — но потом…

— Я и говорю: как было поверить в такое… — повторил Итагаро. — Срыв контакта, полный отказ от него — по какой причине…

— Но что теперь дальше? — спохватилась Фиар. — Не забывайте, где мы, и в каком положении!

И с этими словами — всё будто вновь наполнилось чувством страшной, тревожной реальности, обрело металлический привкус опасности, крови, смерти, борьбы загадочных мистических сил. И Джантар, будто очнулся, вспомнил: нельзя просто стоять и ждать неизвестно чего, поддаваться ужасу, шоку — надо что-то делать, как-то прорываться отсюда!..

Но — куда? И что вообще дальше? Если вся эта миссия, похоже, пришла к своему, пусть пока непонятно, удачному или неудачному — но завершению? И самой кассеты у них уже не было — так что не с чем и прорываться в Чхаино-Тмефанхию, не о чем искать там ответов, не о чем свидетельствовать? И… сами они уже не нужны тем мистическим силам, которые вели их с этой кассетой в Чхаино-Тмефанхию, а привели — сюда, в телецентр?

Или… те до сих пор ещё принимают участие в их судьбе — потому эти, снаружи, не стреляют? Но долго ли ещё так будет, долго ли одни смогут каким-то образом сдерживать других?

Или — не было на самом деле никаких мистических сил, никакого их плана? И лишь они сами — раскрыв такую страшную тайну как бы по собственной инициативе — сами же и противостоят теперь без чьей-то помощи и поддержи, ни больше ни меньше — cпецслужбам лоруанского государства? Они, мирные дети, не замышлявшие никакого зла, а лишь искавшие истину? Которым есть зачем жить, которые могли и хотели столько сделать — в том числе для блага той же Лоруаны? Хотя… если бы вообще тот, кто хочет и может больше — не считался теперь врагом общества, «корнем и основой» которого является «простой человек»! И значит, они опасны уже тем, что хотят и могут…

Но — что делать, как выбраться из окружённого здания? А перед тем — всё же вернуть кассету? Должна она быть где-то в одной из аппаратных — если те не нашли её! И должен быть тот, с кем говорил Талир — a уж он наверняка знает план здания, и даже возможно, потайные выходы…

— И мы… уже сами обо всём проговорились… — голос Фиар оборвал поток мыслей, пронёсшихся у Джантара за долю мгновения — и слова, как тяжёлый камень, упали во вдруг наступившую тишину. — Уже сами всё им выдали…

И как бы удар, разрыв тишины пронёсся за её словами. Ведь это просто невозможно было осознать сразу…

— «Газ правды»… — только и смог произнести Лартаяу. — Пустили сюда… И теперь знают, что мы видели, и что у нас с собой было на самом деле…

«Всё… Конец…», — оглушённо, но ещё неосознанно, безэмоционально отпечаталось в сознании Джантара, и лишь затем уже ни с чем не сравнимое чувство краха и обречённости сковало волю. Итак, они уже точно не жертвы — преступники. Пусть — в глазах тех, кто способны стрелять в мирных людей, оправдываясь исполнением долга. А значит, и их семьи теперь — семьи преступников… Потому что — не предусмотрели этой в общем известной по слухам уловки спецслужб. «Газ правды» или «газ откровения» — который незаметно для человека ослабляет бдительность, притупляет волю, побуждая откровенно высказывать вслух всё: о чём он думает, что его беспокоит, чего он опасается…

Но нет… Воля самого Джантара была не сломлена — он спустя мгновения понял это! И — не был готов сдаться без сопротивления, признав какую-то вину, тем более — перед теми, кто сами только что угрожали подрывом здания с людьми! Нет, он готов идти до конца — отстаивая своё мнение, правду, свободу! Пусть те, снаружи, способны на всё — в конце концов, они — лишь стадо, способное исполнять преступные приказы! И не им — убийцам и разрушителям — судить человеческую личность в её поисках правды! Той, которую не вырвать никаким газом, ибо состоит она не в признаниях, добываемых таким путём…

— …Нет — а что мы, собственно, выдали? — прервал тишину общего шока голос Итагаро. — То, что относится к чисто научным, философским и моральным вопросам? А не— то, под чьим внушением находились, и как оно могло быть на нас оказано? Так что никакой конкретной вины мы на себя не взяли!

— И то верно… — совсем поражённо ответил Минакри. — Хотя если тут такая тайна, что за неё они могут и невиновных…

— И сейчас слышат и это… — спохватился Донот, но уже как-то вяло.

— Пусть слышат, чего уж теперь… — внезапная обречённость в голосе Минакри заставила Джантара вздрогнуть.

— Мальчики, не время для срыва, отчаяния! — воскликнула Фиар. — Там чего-то ждёт эта свора, готовая стрелять! Или… ты специально так сказал? — перешла она на совсем тихий шёпот.

— Нет, просто вырвалось… — тоже шёпотом ответил Минакри. — Но где они, почему не отвечают?

— Или… всё же — что-то не то? — громко переспросил Герм. — И мы на самом деле ничего не поняли? Но в чём тогда тайна?

— А тайна, должно быть, для них действительно страшная… — ответил Итагаро. — Если идут на такое — и в Тисаюме, и здесь…

— Но ради чего можно — на такое, как в Тисаюме… — прошептала Фиар. — Если сейчас это не была просто игра на чувстве вины…

— А знаете, могло быть, — устало и оглушённо ответил Донот. — Если вообще, чуть что, первая мысль: подростки…

— А тысячи телезрителей? — напомнил Лартаяу. — Не бросятся же, в самом деле, истреблять их всех…

— Подождите — а сами сотрудники телецентра? — спохватилась Фиар. — Где сейчас, что с ними? И вдруг тут есть ещё какой-то передатчик с автономным энергоснабжением… — добавила она шёпотом. — И они успели куда-то обратиться…

— Я не чувствую никого… — ответил Талир. — Наверно, их тут уже нет…

— Но в чём такая страшная тайна? — заговорил Итагаро в микрофон. — Вы сами над этим хорошо подумали?

— Слушайте, им же надо спасать свои жизни! — сообразила Фиар. — Они тоже узнали страшную тайну! И наверно, куда-то сбежали — пока не ликвидировали их самих…

— Точно! — выдохнул Лартаяу. — Сами — либо в бегах, либо просто в шоке! А мы ждём чего-то, когда надо просто уходить!

«И правда: тайна обоюдного позора, убожества… Моральной низости, умственной скудости… — вихрем неслось в сознании Джантара. — Тайна того, сколь не готовы к контактам мы сами. И хоть бы какое-то видение на этот случай! Но и вспоминать некогда…»

Но тут же, на мгновение прислушавшись к своему ощущению ситуации, Джантар понял: произошла какая-то перемена… Здесь, в телецентре? Или… трудно даже сказать где?..

— Пойдём обратно в коридор, — прошептал Итагаро. — Должна быть другая лестница…

«Нет, а кассета? — вновь чётко заработала мысль Джантара. — Её так и оставим? Нельзя. Надо найти и забрать…»

— Кассета? — спохватился Талир. — Думаете, я видел, куда он её понёс… А теперь — надо просто уходить…

— … Нет, стойте! — вдруг снова прозвучало по радиосвязи — но теперь это было так неожиданно, что мгновенная судорога пробежала по телу Джантара. — Да, мы не отключались, и слышали всё, о чём вы говорили. Но за это время нам стало известно ещё кое-что. А именно: сейчас, в эту самую ночь — та же запись прошла в передачах ночных каналов ещё из трёх городов. И города эти — Тисаюм, Кераф и Тарнал. Как раз по пути вашего следования… Что скажете на это?

— Что уж это мы никак не могли устроить… — ответил поражённый Герм. — Тем более, Тарнал только проехали, никуда там не выходили…

«Подожди! Это может быть проверка или провокация!» — Джантар почему-то едва сдержал себя.

— Но хоть теперь скажите… — Донот запнулся на мгновение. — Сама запись… Неужели всё это — правда?

— Что теперь скрывать от вас, — ответил голос на том конце. (И Джантар понял: уже — точно не игра…) — Да, всё это правда. И вы, и многие другие люди — узнали то, что тщательно скрывалось от всего человечества — и скрывалось не зря…

«Но с чего вдруг такая откровенность? — Джантара словно обдало ледяной волной. — Что они задумали?»

— Вплоть до сознательных жертв невинных людей… — ответил Итагаро, и Джантар поразился его спокойствию при этом. — Начиная с тех же участников экспедиции… Так что давайте начистоту: как они погибли?

— Большая часть — действительно при взрыве дирижабля 29 радана. И это — была просто случайность, вызванная несовершенством самого дирижабля. Для него оказался слишком тяжёл даже этот специально созданный вертолёт — особой, сверхкомпактной конструкции. Фактически — в виде открытой платформы с винтовыми двигателями, и сам по себе тоже ненадёжный. А остальные… Так они — сами приняли решение. Остаться там и пойти на самоликвидацию — чтобы человечество не узнало тайны, которая теперь открылась из-за вас, — с особенно тяжёлым презрением бросил голос на том конце эти последние слова.

— И вы уверены, что все они добровольно пошли на это? — переспросил Итагаро. — В том числе — Инал Юкар, Мхейн Фатл?

— Насколько мы знаем — да… (От Джантара, однако, не ускользнула мгновенная заминка в ответе.) Потому что, сами подумайте: как им было бы с этим жить? Хотя — что вы, дети, понимаете…

— А может быть, на надо так ставить вопрос? — не выдержала Фиар. — Хотя бы сейчас — не надо? И лучше наконец объясните нам: узнав что именно? Из-за чего тут жизнь сразу теряла смысл? Ну, пусть — не высшая цивилизация, а примитивная культура, пусть — другой биологический тип, различия в физиологии — но чтобы из-за этого отдать кому-то приказ ликвидировать остальных? И будто вы не понимаете — что та, последняя передача была зовом о помощи?..

Джантару вдруг показалось: всё натянулось, как струна. Он понял, чего могла стоить такая откровенность. Но что делать — это уже прозвучало…

— Вы что, действительно не понимаете? — уже удивлённо спросил голос на том конце.

— А что мы должны понимать? — ответил Итагаро. — Что это… для нас, людей низшего сорта — существует ценность жизни и польза, которую мы можем принести человечеству? А для вас, высших, присвоивших себе право решать, что кому можно знать, а что нет — важнее всего сохранение тайны и исполнение приказа? Но всё-таки: в чём смысл? В сокрытии чего именно? С чем тут нельзя жить?..

«Да, точно. «Газ правды», — снова подумал Джантар. — И он ещё действует…»

— … И что вы теперь скажете тысячам людей, которые видели эту запись? — продолжал Итагаро. — Тоже предложите массовое самоубийство — чтобы уже от них чего-то не узналиостальные?

— Вы же сами подали идею, что сказать. Что это — не более, чем бредовая постановка…

— А если не поверят? — переспросил Итагаро (не дав развиться новому импульсу ужаса у Джантара). — А не поверят наверняка многие! Что тогда?

— И это спрашиваете вы, даже не способные понять, что натворили, что открыли человечеству? Ну, пусть — не сами, вас кто-то использовал… И ваше счастье, что обладаете какими-то особыми способностями, и можете пригодиться с ними лоруанскому государству, — продолжал голос на том конце с презрением и ненавистью (но Джантар ощутил в нём и явно спадающее напряжение). — Но — выдать такую тайну, пусть и под чьим-то внушением…

— Но собственно запись пустили не мы! — напомнила Фиар. — Мы даже не видели, кто и как это сделал! И откуда знаем — кто на что мог пойти даже просто от страха за свою жизнь из-за вашей стрельбы и облавы? И что и куда передал по каким каналам — просто чтобы спасти себя?

— Но вы фактически признали, что видели запись раньше, — холодно констатировал голос на том конце. — И вам было известно её содержание. Хотя вы даже сейчас ничего не поняли. Да, кто мог подумать, что такое сделают дети…

— Но — сделают что? Почему вы говорите так, будто мы — самые страшные преступники в истории нашего человечества? — не выдержала Фиар. — Что такого сделали даже не мы, а скорее кто-то через нас? И что — теперь из-за этого рухнет вся человеческая культура? Или, по крайней мере — страна встанет на грань войны? Но подумайте: разве мы сами могли хотеть подобного?

— И разве то, что мы узнали из записи о биологических отличиях людей Иорары от нас — перечёркивает всё остальное, что ещё могли бы узнать об их цивилизации, и самом Западном континенте? — добавил Герм. — И неужели из-за этого свёрнуты все исследования?

«Нет, но такая откровенность… Хотя как будто нам гарантируют безопасность — но всё-таки…»

— На это я вряд ли смогу ответить. Я — не такой высокопоставленный чиновник, как вы, наверно, подумали. Но зато ваши судьбы будут решаться на таких высоких уровнях, что вам, наверно, и представить страшно, — теперь в голосе говорившего с ними мелькнуло даже как бы сочувствие.

— А сотрудники телецентра? — спросила Фиар. — Что будет с ними?

— Это тоже решаю не я, так что не могу вам сказать. А что вы хотите — если при участии кого-то из них раскрыта такая тайна, от которой спецслужбы всех стран всеми силами старались оградить человечество? Всех, кроме одной… — не преминул уточнить их собеседник. — Я и говорю: вы сами не понимаете, что совершили, и во что вязались.

«Всё верно… — понял Джантар. — И тут мы оказались правы. Вот он, «неприемлемый для остальных» путь Чхаино-Тмефанхии. А не только медико-генетические исследования, современные технологии в повседневном быту людей, б?льшая свобода личности — хотя и это тоже…»

— Но объясните наконец: что тут такого? — повторила вопрос Фиар. — С чем достойнее умереть, чем жить? И что в духовной культуре нашего человечества может не пережить этого, если оно откроется?

— Да, какие бы вы ни были, вы всё еще дети, — говоривший с ними и тут чуть помедлил. — Самоуверенные дети, которые решили, что смогут понять такую тайну, если откроют её…

— Но что вообще будет? — спросила Фиар. — Что за ужасные последствия, которых мы не можем понять?

— Пока могу сказать только: по этому вопросу уже собралось чрезвычайное заседание правительства Лоруаны. Да, и вот ещё… — говоривший с ними на несколько мгновений умолк, и из аппарата стали доноситься другие, далёкие голоса. — Как мне сообщали — та же запись прошла по ночному каналу в Алаофе, но там её успели вовремя отключить. Или тоже не совсем вовремя — но уж это, конечно, не вы…

— Не может быть… — Итагаро снова отставил в сторону аппарат. — Это уж слишком. Не верьте. Врут, как привыкли врать детям…

— Вы забываете, что я понимаю ваш язык, — ответил говоривший с ними. — И как бы вам уже ни хотелось, чтобы это было ложью, но всё — правда…

— Итак, мы — в числе тысяч людей, узнавших опасную тайну, — сказала Фиар. — Хотя и не понимаем, в чём её опасность…

— И вы не можете нам объяснить: чем опасен сам факт существования на Фархелеме другого вида разумных? — добавил Итагаро. — Или — каких-то их биологических отличий от нас?

— На этот вопрос я тоже не уполномочен вам отвечать, — оттенок голоса на том конце вдруг выдал неуверенность. — Он в гораздо более высокой компетенции, чем моя…

— Но чем-то вы руководствуетесь в своих действиях? — переспросила Фиар. — Можете объяснить хотя бы, как понимаете сами?

— И даже — зная, что мы не совсем обычные дети? — добавил Герм. — И наверняка способны понять больше, чем вам кажется?

— И в чём таком ужасном должны чувствовать свою вину? — спросил Лартаяу. — Если субъективно — не преступники, не сделали никакого зла! Тем более — как вы сами сказали, есть кто-то ещё! Ведь кто-то пустил запись уже из Алаофы — что никак не могли сделать мы! А мы лишь невольно осуществили часть какого-то большого плана — но не отвечаем за него в полной мере!

«А если… всё-таки — ложь, игра? Возможно ли: трансляция из других городов, заседание правительства? А мы верим — и поддаёмся?»

— Поймите, решение принимаю не я, — наконец ответил тот голос. — Мне поручено только вести с вами переговоры.

«Тоже «подобран по невнушаемости», — понял Джантар. — Но почему мы вообще стоим и говорим с ним? Что… опять — внушение или воздействие?»

— А хоть в других городах как всё было? — спросила Фиар. — Что, и там это сделали такие же дети, как мы? Или вообще — люди, бывшие под внушением? Это вы можете нам сказать?

— Повторяю: моё дело — вести с вами переговоры. А таких подробностей — не знаю и сам. Но если вы что-то знаете или предполагаете о возможном плане или заговоре — в ваших же интересах сразу сказать об этом…

— Нет, мы думали, что-то известно вам, — ответила Фиар. — Потому что сами имели в виду только фантастический фильм, — продолжала она, напомнив об избранной легенде, которую ни в коем случае нельзя было забыть. — Чем кто-то, похоже, и воспользовался очень тонко и незаметно для нас самих…

— И получается, воспользовался не нами одними, — добавил Итагаро. — Организовать передачу ещё из Тарнала и Алаофы мы никак не могли.

— И как хранилась секретная информация, да ещё такого уровня — если её можно прийти и взять случайно? — вдруг сообразил Донот. — Что, поверьте, для нас самих — такая же загадка, как и для вас!

— Загадка… — согласился говоривший с ними (как показалось Джантару, искренне). — Ну, с этим тоже разберутся компетентные органы… Но что вы не спрашиваете о самом главном?

— Вы же говорите: это не в вашей компетенции, мы не поймём… Или… о чём это тогда? — переспросил Донот.

— Что будет конкретно с вами?..

«И что мы стоим? — снова пронеслось в сознании Джантара. — Конечно, надо бежать! В Чхаино-Тмефанхию, как и думали! Пусть даже без кассеты! Ведь теперь — сами в опасности… Нет, а наши семьи? Как же они? И как бежать, если всё оцеплено? И про тоннель уже знают… Хотя он гарантировал нам безопасность… Но тоже — правда ли? Если всякие способности — кощунство против «простого человека»? И вдруг — мы нужны им такие, как есть? Или… нужны, но — в каком положении, в качестве кого?»

— А… как вы сами скажете — что? — переспросила Фиар удивительно спокойно. — Если мы — действительно не преступники, да ещё таких масштабов, как вы нам приписываете?

— Но объективно вы оказались орудием чьих-то действий такого масштаба, что последствия для всего человечества даже трудно представить! Правительства, руководство спецслужб — и те в шоке… Вы хоть это осознаёте? Представляете себе такое?

— Не совсем, — призналась Фиар. — Трудно представить… Но что вы имели в виду насчёт наших дальнейших судеб?

— Что в ваших действиях — во всяком случае, формально — имеются признаки преступления, и так будет считаться, пока не установлено иное. Причём — преступления, величайшего за всю историю планеты. Вот этого, как мне кажется, вы до сих пор не поняли — но это не меняет факта, что теперь вы как минимум свидетели по такому делу, которое потрясёт всё человечество…

— И это — даже никуда незаконно не проникнув, просто взяв то, что тем же способом мог взять кто угодно? — вырвалось у Лартаяу. — Действительно величайший в истории абсурд, нелепость — но в чём преступление?

— Я вижу, вам это не объяснить, — повторил голос на том конце. — Но в любом случае будьте готовы к долгому и тщательному расследованию. Дети, изменившие историю планеты… — произнёс он, уже как бы сам удивляясь этому. — Все вы думаете в этом возрасте, что можете совершить что-то великое, особенное… Вот вы и совершили. Такое, что никто не сможет поручиться за последствия…

«А… он хоть нормален? — мелькнуло у Джантара внезапное подозрение. — Или нам подсунули сумасшедшего? Как тогда — Герму в больнице? А мы уже раскрываемся перед ним…»

— И никогда не представляли себя преступниками… — начала Фиар. — Или — орудием заговора, да ещё самого страшного в истории. Хотя и контакт двух разумов представляли иначе… А тут — даже и не помним: что как было, что откуда узнали? И записать хотели фантастический фильм, только и всего…

— Да, но ещё подробность: копирование записи из архива зарегистрировано всего однажды, — вдруг сообщил голос на том конце. — Вопрос: откуда взялись копии для передач из других городов?

— Мы же говорим: для нас самих многое — загадка, — не растерялась Фиар. — Не всё помним, не всё можем понять…

— А что хоть за архив? — наконец сообразил Лартаяу. — И как вообще заметили — если сверхсекретная запись хранилась среди обычной чуши?

— На это я тоже не уполномочен вам отвечать. Могу сказать только: линия связи, оставленная по чьей-то преступной халатности, отключена. А вам придётся постараться вспомнить всё, что сможете. Кстати, и с помощью гипноза — раз уж упорно ссылаетесь на какое-то внушение…

— А пока хотим предупредить, — заговорил ещё новый голос. — Мы знаем, где конкретно, на какой лестнице, вы находитесь в здании телецентра — и эта лестница блокирована с обеих сторон на дальних подступах. Никому и ничего вы не сделаете. И само здание оцеплено снаружи, и приказ открывать огонь на поражение пока не отменён. Кстати, выход из тоннеля со стороны аэропорта тоже блокирован, и этим путём вам не уйти. А так как сотрудники телецентра эвакуированы из здания — не думайте, что мы остановимся перед крайними мерами, опасаясь за их жизни. Да, и один из них тоже утверждает: возможно, действовал под внушением…

«Как… и он? Значит, правда. Какой-то большой план… Но… что хотят узнать? И есть ли это в нашей памяти? И… мы невольно выдадим ещё кого-то? — Джантара вновь как обдало ледяной волной. — Или наоборот — ничего такого не вспомним, но откроются наши собственные мысли, догадки… Нет, надо уходить! Нo как?»

— Нет, а откуда мы знаем, что всё, как вы говорите — правда? — вдруг спросил Итагаро. — Поймите, трудно поверить: что эта запись может повлечь такие последствия, что прошла сразу во многих городах… Мы знаем это пока только с ваших слов. И ещё знаем — что нас подвергли какому-то внушению, и потому сами не всё можем объяснить. А главное — знаем, как взрослые способны обманывать детей в своих интересах — пусть даже речь о чьей-то жизни, или безопасности государства…

— И каких доказательств хотите? — переспросил тот, второй голос.

«И правда! — спохватился Джантар. — Не подумали! Сразу надо было требовать доказательств! А мы — поверили…»

— А разве вы не должны сообщить нашим семьям, где мы? — спросил Итагаро. — Пусть наши родители и подтвердят нам всё! Что там прошла эта запись, тысячи людей от неё — в таком шоке, как вы говорите…

— Мы и так должны сообщить семьям, — послышался прежний голос, сказавший это куда-то в сторону. — Пусть заодно подтвердят…

— Но это — опять возвращать сотрудников телецентра, включать энергию… — ответил второй голос. — И самих родителей везти в студию — там на месте — для связи. Нет ли опять какой-то хитрости…

— Какой хитрости? — не выдержала Фиар. — Мы для вас — уже и не люди, если случилось такое? Представьте себя в своём детстве на нашем месте!

— Да ещё с поправкой на особые способности — которых, видите ли, кто-то боится! — добавил Итагаро. — Хотя мы с этим просто живём…

— Тогда ждите, — ответил второй голос. — Но помните все наши предупреждения. И связь не отключайте.

— Мы поняли, — ответила Фиар. — Будем ждать.

«Но что делать? — снова попытался заставить себя думать Джантар. — Или… пока верить им?»

— И как думаете: можно им верить? — спросила Фиар уже шёпотом. — Джантар, как чувствуешь?

— Я… что-то никак, — признался Джантар. — Или… только чувство общего шока, когда все могут пойти на всё. А так — полная нопредёленность.

— И не забудьте: Джантара вообще нет с нами, — совсем тихо напомнил Итагарo. — Не называйте его имени…

— Если они уже не слышали… — прошептал Джантар со странным безразличием, в приступе усталости и опустошённости. И хотя он понимал, что нельзя давать волю слабости — истощение наконец брало своё… — Но главное — вы держитесь. Кто может… Не теряйте бдительность…

— А с тобой — что? — обеспокоенно спросила Фиар.

— Не знаю. То ли усталость, то ли… опять какое-то воздействие… — но даже это вырвалось у него вяло и безразлично. — А… вы все как?

— Как будто в порядке, — ответила Фиар. — Но надо быть готовыми ко всему.

— А сам — пока постарайся расслабиться, — добавил Герм. — Если сможешь…

«Да, вот и свершилось… — ещё только пронеслась мысль. — Но что именно? И что теперь дальше?..»

31. Решение судьбы

— Джантар, мы, кажется, не смогли скрыть, что и ты здесь, — вывел его из полудремоты голос Фиар. — Кинтал на связи — и ждёт тебя…

— Как… Кинтал? Откуда? — вырвалось у Джантара. — Где… Как его нашли?

— Не знаю, — ответила Фиар. — Мы все уже поговорили со своими, даже Лартаяу — с «усыновителем», и вдруг нам сказали: давайте ещё своего девятого, на связи его брат. И действительно — он… Что делать, пойдём в аппаратную…

— Значит, всё знали… Во всяком случае, это — знали… — снова оглушённо (хотя чему уже было удивляться теперь?) произнёс Джантар, вставая с лестницы — где ждал, пока остальные по очереди ходили в какую-то аппаратную для переговоров с семьями. — А я было поверил: хоть моя семья в стороне от этого…

— Кто и что сейчас толком знает… — ответила Фиар. — Как ты и говорил: всеобщий шок…

«И — как хоть было? — только сейчас подумал Джантар. — Действительно отсюда есть секретные линии — до Тисаюма, Тарнала, Алаофы? Или… пошли в дело кассеты, которые мы оставили? Хотя что уже гадать… Если ясно: был какой-то большой план, и мы — лишь часть его. Пусть, возможно, и ключевая…»

Они вышли во всё ещё тёмный кольцевой коридор. Джантар не знал, куда идти — темно было всюду, в том числе за окном-витриной (осколки которого, что он не сразу понял, уже были убраны) — но Фиар уверенно вела его куда-то вперёд, в темноту, пока он вдруг не увидел за поворотом остальных, собравшихся у дверного проёма, откуда, давая серебристые отблески на их коже, падал неяркий свет. Когда они подошли, там оказалось совсем тёмное помещение, в глубине которого светился единственный экран. «Но почему так темно? Или… сколько времени? Сейчас, на этой широте, когда ночи самые короткие в году?» — успел ещё подумать Джантар — прежде чем, шагнув за порог, вдруг понял, что действительно видит на экране Кинтала, с удивлением смотрящего на него.

— Джантар, неужели ты? Но… где ты? А то трудно поверить, что мне сейчас сказали…

— В Арахаге, в телецентре, — не раздумывая, признался Джантар. — И… как там у вас? Я имею в виду — ты смотрел какой-то ночной канал?

— Ах, ты об этом… Да, я уже видел. И все тут не знали, что подумать. Смотрели чуть не целым общежитием… И тут же за мной приехали из полиции, сказали: ты — в Арахаге, я должен ехать на телестудию для связи с тобой! Но каким образом… Что вообще происходит… — Кинтал не находил слов. — Да ещё наговорили всякого: вы чуть ли не участвуете в каком-то заговоре…

— Мы сами не очень понимаем, что произошло, — ответил Джантар. — Там же, в Тисаюме творилось такое — сами были в шоке. И потом где-то бежали, куда-то ехали — не знаем, где и куда. И оказались в поезде — по дороге сюда, в Арахаге — да ещё с какой-то видеокассетой… А потом уже тут на вокзале вдруг — стрельба, погоня за нами по всему городу, наконец мы оказываемся в телецентре, тут от нас требуют эту кассету, чтобы просмотреть по какой-то специальной линии, — коротко, как мог, объяснил Джантар, — и в результате в эфир идёт… Подожди, а что вы видели? — спохватился Джантар.

— Такое, что не знаю, как сразу и сказать… В общем — будто бы на Западном континенте есть какое-то второе человечество, и та экспедиция пыталась установить с ним контакт. И всё по виду — строго документально, трудно не поверить. И чуть не все сразу и поверили, разбудили даже тех, кто спал, чтобы рассказать им… И когда я ехал сюда по городу, впечатление было — весь город не спит… И я так понял — эта же запись была у вас?

— Будто мы сами понимаем, что тут к чему, — Джантар осторожно подбирал слова, чтобы не проговориться. — Мы даже не присутствовали при просмотре кассеты, что при нас оказалась. И там как будто совсем другая запись — но тем временем откуда-то здесь же в эфир пошло это… А потом и нам стало казаться, будто мы недавно смотрели похожее… А теперь нам говорят: эта запись может чуть ли не разрушить человеческую культуру, всю нашу цивилизацию — а мы понять не можем, что в ней такого. И сами ещё не отошли от шока. Кровная месть, облава в Тисаюме, теперь — вот это… Но ты хоть веришь, что мы могли участвовать в преступном заговоре?

— Нет, конечно. Даже не понимаю, как можно предъявлять вам подобное… Но вы почти ничего не помните?

«А тут как ответить? — с испугом подумал Джантар. — Сумели вычислить моё присутствие здесь — могут знать и… остальное…»

— С уверенностью — нет, — наконец решился он. — Помним: была облава, мы бежали, где-то скрывались, куда-то ехали… И только ещё — чувство какого-то воздействия, гипноза. Будто нас действительно зачем-то использовали, что-то внушили. А теперь мы даже не понимаем, в чём наша вина…

— Подожди, говоришь… запись шла от вас, оттуда? — сообразил Кинтал. — Но тогда действительно — заговор какого масштаба… При чём тут можете быть вы?

— Нет уж, давайте без таких подробностей, — произнёс по-лоруански чей-то голос за кадром. — А то мы вас просто отключим. Не для того вам предоставили связь. Лучше объясните своему брату, что он натворил, если сам не понимает…

— А что он натворил? — переспросил Кинтал, отвернувшись от экрана в сторону. — Он, а не те, кто скрыли это от… нашего человечества? И не те, кто так раскрыли сейчас?

— А вы будто тоже не понимаете, что произошло, и что открылось всему человечеству? — возмутился тот, за кадром. — Вы, уже зрелая, сложившаяся личность?

— А что, собственно, открылось, и что я должен понимать? Если вы до сих пор даже не объяснили: правда или нет? (Кинтал… ещё сомневался?) И значит — как к этому относиться?

— Но вы — уже взрослый человек? Вам, кажется, 22 года?

— При чём тут это? — не понял Кинтал. — Мой брат сам — достаточно зрелая личность, чтобы прямо говорить с ним, а не играть в загадки…

— Но вы хоть понимаете: если какая-то информация скрывается от всего человечества — наверняка не зря? — раздражённо спросил за кадром другой голос.

— Джантар, видишь, сам не понимаю, что происходит… — Кинтал снова повернулся к объективу. — Они будто сошли с ума… Явились среди ночи, когда все ещё под впечатлением от этого фильма, привезли меня на студию, сказали: ты замешан в заговоре чуть не против всего человечества, я должен уговорить тебя сдаться без сопротивления… Да, и ещё: подтвердить, что у нас действительно прошёл этот фильм, и — что я будто бы тоже знаю про какое-то подземелье, из которого вы случайно, по всем забытой линии, записали эту сверхсекретную информацию. Но тут совсем не понимаю: как сверхсекретная информация хранится, если её можно так записать? — повторил Кинтал вопрос Донота из тех, прежних радиопереговоров. — И какое тогда в этом может быть преступление?

— Пусть хоть объяснят наконец: что за линия, что за архив… — продолжал Джантар. (А что ещё он мог тут сказать?) — А то по линии в подземелье, о которой знаем мы — многие делали нелегальные записи чего угодно без таких последствий…

— Просто видеоархив телестудии, — ответил тот второй голос за кадром. — Но секретной, армейской. Правда, пока делали записи из относительно открытых подотделов — никто ничего не замечал, но вы влезли в подотдел не для общего пользования… Хотя и то было замечено случайно, сутки спустя… Нет, а зачем я это говорю? — голос за кадром умолк в испуге.

— Видишь, что делается… — подтвердил Кинтал.

— Нет, а что же вы сами? — заговорил прежний закадровый голос. — Которые теперь ссылаетесь на какое-то внушение? Вас даже не удивил сам факт существования такой линии? И не возникло вопроса, что, возможно, делаете что-то неправильное?

«Как же не возникло! — Джантар едва удержался, чтобы не произнести вслух. — Сразу думали…»

— Это вы лучше спросите тех, кто забыл ту линию, — сообразил он сказать вместо этого, чувствуя неожиданный прилив уверенности. — И кто потом устроил ночную облаву в Тисаюме, стрелял здесь на вокзале, в аэропорту… Вот — не было ли у них чувства, что они делают не то? А насчёт внушения… Так специалист ли вы в этих вопросах, чтобы решать, насколько человек отвечает за себя в таком состоянии?

— Не возмущайтесь, он прав, — ответил Кинтал на последовавший там же, за кадром, нечленораздельный звук. — Это необычное состояние сознания, и к нему нельзя подходить с позиций примитивной морали. Действительно нужен специалист.

— Кого вы нам нашли? — уже вдалеке за кадром прозвучал третий голос. — 22 года… Что, никого старших не было?

— Вся семья где-то в отъезде, не можем связаться, — ответил кто-то ещё. — Только его и нашли…

«Все в отъезде, — понял Джантар. — Поехали за мной в Тисаюм — а я здесь…»

— Но что я не могу понять и объяснить брату как старший? — снова спросил Кинтал. — Вы хоть можете объяснить?

— Нет, а что будет с моралью общества, узнавшего такое? — сорвавшись, закричал в ответ, кажется, тот третий голос. — Дети могут не понимать — но вы!

— Как не понять… Конечно, в обществе будет шок: всё-таки иная цивилизация. И где — на своей планете… Пусть не высшая, не космическая, уровня первобытного племени… Но всё равно — целый новый мир… — Кинтал ещё не мог собраться с мыслями от потрясения. — А это скрывали…

«И… что целый континент уже занят, заселить его нельзя! — почему-то лишь теперь подумал Джантар. — И просто изучать так, чтобы не видели иорариане — тоже…»

— Да, но почему скрывали? — снова раздался крик за кадром. — Вы что, действительно не понимаете? Вот это строение их тела! Как нам теперь жить с тем, что на нашей планете есть именно такое «первобытное племя», именно такой иной разум?

— И в этом всё дело? — удивился Кинтал. — Именно это так опасно для морали нашего человечества?

— Но чего стоит сама такая мораль? — Джантар вдруг вспомнив какие-то похожие слова ещё из разговора на набережной. — И на чём держится, если способна рухнуть лишь от этого?

— На легендах, мифах, которые складывались тысячелетиями… — говоривший неожиданно возник в кадре, оттеснив Кинтала сторону, и едва ли не полез разъярённым, трясущимся от злобы лицом прямо в камеру (хотя вроде бы старался говорить спокойно и размеренно, словно втолковывая элементарные истины сумасшедшему). — И вы теперь вот так всё разрушили… Вы… Да кто вы вообще такие…

— Будто мы заранее знали о таком результате, — ответил Джантар. — И вообще это задумали мы, а не кто-то другой…

— Но среди вас, кажется, есть и ясновидящие, — с презрением продолжал говоривший.

— И всё же мы этого заранее не знали, — повторил Джантар. — А легенды… Так разве и о самом Западном континенте в них хоть что-то есть? Но человечество это пережило, и мораль не рухнула… А если мораль такова, что может рухнуть от всякого нового знания — зачем держаться за неё? Что можно строить на такой морали, зачем она нужна?

— Ах, ты… — человек на экране захлебнулся от гнева. — Да ты хоть понимаешь, с кем ты говоришь?

— Нет, а при чём тут ваша должность, положение по службе? — ответила, подойдя сзади, Фиар. — Если по сути всё так?

— И какое значение могут иметь старые мифы, всё равно не отражающие известную нам реальность? — уже уверенно продолжал Джантар (хотя и не вполне понимая, к чему идёт речь). — И всё это — только потому, что кто-то счёл нужным до последнего держаться за них? Как довоенная власть — за ту официальную веру?

— Да ты о чём смеешь говорить… — человек на экране затрясся от ярости, и Джантар с ужасом понял: он впадает в безумие! А где-то рядом был Кинтал… — Ты, преступник, каких не знала история… И ты, в твоём возрасте, ещё смеешь рассуждать о таком… Да я бы тебя… — говоривший умолк, словно захлебнувшись собственным гневом.

— Не получается что-то, — прошептала Фиар из-за плеча Джантара. — Не могу его успокоить. Не видит он меня на своём экране, что ли…

— Нет, а что вы можете им предъявить? — наконец прозвучал за кадром голос Кинтала. — В чём какая-то их вина?

— И правда, как подумать — тоже с ума сойти, — ответил тот, третий за кадром (значит, на экране был не он?). — Формально, получается, и предъявить нечего. Так, самую малость — из того, что вообще можно доказать. Влезли туда, куда мог влезть любой, бежали из района, как имели все основании думать, массовых беспорядков — и только. А за то, чего не помнят или не понимают — какой спрос? Не сами же отправили извещение, не сами управляли автобусом… И вообще, была группа человек в двадцать, причём там — и взрослые, и какой-то дмугилец… А эти — только часть, кто попались, да и их кто-то просто использовал под гипнозом. Но и натворили, конечно — а формально придраться не к чему. Другое дело — историческая вина…

«Точно! — спохватился Джантар (не чувствуя, однако, облегчения от услышанного). — Вот на чём надо всё строить! А мы забываем, что мы — только дети, которые ничего не могут…»

— И им всё так сойдёт? — полубезумно спросил человек на экране — и Джантару вновь стало страшно: вдруг он действительно что-то решал?

— Да успокойтесь, — ответил кто-то. — Всё равно не вы, а суд будет решать. Хотя какой суд сможет решить такое…

И тут Джантар понял — что скрывалось за его собственным кажущимся спокойствием. Какое напряжение и буря эмоций неосознанно таились в нём… Да, он пытался говорить спокойно, мыслить чётко и логично — но слово «суд» будто что-то сорвало в нём…

— Самих бы вас под суд… — вырвалось у него. — За то, что и вас в принципе можно увлечь какой-то идеей, подвергнуть внушению, подсунуть кассету, пользуясь психологическим шоком… И вы, которые уверены, что сами — не враги, не преступники, а наоборот, стоите на страже закона и государства — тоже в подобных обстоятельствах могли сделать что-то не так… А потом оказалось бы: это — часть большого заговора. И поскольку тех, кто всё устроил, ещё надо искать, а вы уже тут, на виду — вас и под суд? Не считаясь с возрастом, здоровьем — ни с чем? Вот, мол, изверги, злодеи, предавшие всё человечество! Хотя на самом деле — просто дети, которым вы, взрослые, и так уже сделали сколько зла, лишив даже права как-то защищаться по закону! Да будьте вы прокляты с такой вашей взрослой справедливостью и этим вашим стыдом то ли собственной, то ли чужой анатомии и физиологии…

Мёртвая тишина повисла по обе стороны экрана после этих слов Джантара. Лишь электронный луч с неизменным звоном чертил свой путь по экрану — как тогда в подземелье — и лицо всё того же человека на нём пылало беззвучной яростью.

— Хотя я понимаю: объективно случилось такое, что трудно осознать сразу, — уже спокойнее попытался продолжить Джантар. — И трудно сразу понять, как могло случиться… Но кто тут виноват, и кто в состоянии нести ответственность? Если это даже… не исключено — просто очередной поворот истории, начало её нового этапа!.. — Джантар сам удивился так вовремя пришедшей мысли. — А вы ищете юридическую вину, какое-то преступление…

Мысль так поразила его самого, что он умолк, не продолжая — и как бы не видя перед собой разъярённого лица на экране. Ведь и это трудно было осмыслить сpaзy. Хотя — возможно, именно тут и был их шанс на спасение от самого худшего…

…А тем временем на экране снова что-то произошло — но и не сразу дошло до Джантара, охваченного этой мыслью… Лицо того человека вдруг исчезло, открыв пустой интерьер аппаратной со множеством экранов на заднем плане; затем — судя по звукам, произошла свалка или борьба, раздались крики, что-то с грохотом упало — и лишь тут Джантар, будто очнувшись, с тревогой вспомнил: Кинтал ещё там, поблизости!..

— …Пустите, что вы меня хватаете, — раздался за кадром его спокойный голос. — Будто не видели, кто на кого напал… И вообще, кто это?

— Не знаю… — растерянно ответил кто-то. — Прислали как консультанта для переговоров, а похоже — будто из сумасшедшего дома…

— Так держите крепче, — ответил Кинтал, поднявшись с пола и снова появляясь в кадре. — Или привяжите где-то до приезда психиатра…

— Да, наверно, — ответил там кто-то. — Вообще, что делается… То дети, а это взрослый — но смотрите, какая разница. И он ещё будет их в чём-то обвинять…

— Слушайте, оттуда уже спрашивают, что у нас делается! — донёсся из глубины той аппаратной обеспокоенный голос. — Они же всё видели на своём экране! И поняли как попытку нападения на представителя власти! Что ответить?

— Что не было такой попытки, — почти сразу ответил кто-то (но в долю мгновения Джантар успел похолодеть от испуга за судьбу Кинтала — тем более, вспомнив случай на набережной). — Наоборот, скажи: вы же видели, кто на кого хотел напасть. И откуда нам знать, что — представитель власти? Ведёт себя как сумасшедший! В конце концов, они его сюда прислали!

«Будто… что-то заканчивается тем же, чем начиналось… А начиналось когда? Сколько дней прошло? Всего восемь? Одна неделя? А будто в совсем другой жизни…»

— Это же не те! — испуганно воскликнул кто-то там, в Риэланте. — Это — из правительства! И ты скажешь им такое?

— Из правительства? — невольно переспросил Джантар, как-то не очень удивляясь. — Хотите сказать, за всем этим наблюдает кто-то из правительства?

— Даже не кто-то — сам премьер-министр, — ответил голос за кадром. — А что вы хотите — после того, каких дел натворили, пусть и под гипнозом?.. Нет, а что я особенного сказал, если они и так слышали?.. — добавил он ещё в сторону, будто оправдываясь.

— Дурак, кто тебе разрешил разглашать… — начал в ответ тот, другой — но, не договорив, переспросил — Сам хочет говорить с ними? И что, собрать всех вместе? Тут только двое…

«Как… сам премьер-министр? — понял Джантар. — И… через студию в Риэланте? Да, а как нас там видят? — вдруг подумал он. — Стоим в темноте, только экран и освещает… Инфракрасная камера? И как выглядим в её изображении? Да, ну и меры безопасности… Но неужели правда?..»

— Да, и через двойной шифратор, — прозвучало на студии в Риэланте как бы не прямо оттуда, а ещё по какой-то связи. — Чтобы исключить всякий гипноз…

«И что делать? Как говорить, ставить вопросы? — заработала мысль Джантара даже как-то прежде эмоций, прежде осознания факта, что премьер-министр решил снизойти до разговора с ними, подростками. Трудно было поверить — хотя прозвучало прямо и недвусмысленно… — Оправдываться, пытаясь спасти себя и свои семьи? Или… прямо — упор на идею о новом историческом повороте? Уж это он должен понять…»

Или… наоборот, немыслимо — в разговоре с главой той власти, что примитивизировала школу, придумала на пустом месте кризис цивилизации — и как теперь получалось, действительно лишь из-за того, что не смогла объяснить новые открытия в рамках существующей морали? И для которой эта мораль превыше как отдельного человека, так и всего человечества: пусть гибнет всё как реальностью, но торжествует в первозданной чистоте некая формальная идея?.. И — как тогда вообще говорить с ними? Но говорить придётся — и надо сохранить себя, свои убеждения, психологическую целостность, остаться способными противостоять их тупой готовности вершить вопреки интересам цивилизации формально оправданное «высокоморальное» зло…

Или… лишь игра, проверка: как станут реагировать на такое? Например — не попробуют ли сразу бежать, используя свои способности? Или станут доказывать… и — что именно?.. А то возможно ли — сам премьер-министр… И как тут правильно повести себя? А упоминание вслух о неком двойном шифраторе — «чтобы исключить всякий гипноз»? Будто специально, чтобы тоже услышали… И… не ждали, что самих, возможно, подвергнут гипнозу с экрана!..

— … Всем собраться в аппаратной! — прервал эту стремительную гонку мыслей Джантара голос через мегафон уже здесь, в коридоре. — С вами будет говорить премьер-министр Лоруаны! Так что ещё раз предупреждаем: в ваших же интересах не предпринимать попыток к сопротивлению — а всем вместе спокойно пройти в аппаратную! В противном случае мы не можем гарантировать вашу безопасность!

— Джантар, я совсем уже ничего не понимаю… — удивлённо начал Кинтал с экрана.

— Всё, ваш разговор окончен, — прозвучало там за кадром — и изображение исчезло, остался ровный серый фон. — А теперь мы обращаемся к группе подростков, захвативших телецентр…

— Мы ничего не захватывали! — не выдержал Джантар. — Откуда у вас такая информация?

— Как видно, вы до сих пор не поняли всей тяжести содеянного вами, — продолжал голос за кадром. (Интонации казались неестественными: результат работы «двойного шифратора»?) — Но я обращаюсь именно к вам. Соберитесь все вместе, и слушайте очень внимательно — потому что с вами будет говорить сам премьер-министр Лоруаны…

— Мы уже здесь, — ответила Фиар (хотя Джантар не успел заметить, когда вошли остальные).

— Да, теперь я вижу, — подтвердил голос за кадром. — Итак, вы отдаёте себе отчёт, что ваши судьбы будут решаться на самом высоком государственном — если не международном — уровне?

— И где же эти мистические силы сейчас… — чуть слышно прошептал Талир.

— Судьбы детей, которых просто для чего-то использовали? — твёрдо и уверенно переспросила Фиар. — Или всё дело — в наших необычных способностях? Ведь никакого сознательного преступления с нашей стороны не было…

— Это не вам решать, — ответил голос за кадром. — В общем, ждите…

— Что будем делать? — прошептала Фиар (после того, как короткий щелчок со стороны экрана будто дал понять: связь пока отключили).

— И что за «двойной шифратор»? — спросил Джантар. — Я слышал, они между собой говорили: «чтобы исключить всякий гипноз»…

— Понятия не имею, — немного подумав, ответил Итагаро. — Но как боятся «колдовства» с нашей стороны… И тут вся охрана — где-то далеко…

— Но думаете, мы им действительно нужны с нашими способностями? — тревожно предположил Ратона. — Или…

— Надо быть готовыми ко всему, — согласился Итагаро. — И в разговоре возможны всякие провокации: игра на наших судьбах, судьбах семей, предположениях о том, чего мы не можем знать, и всё такое…

…И тут серый фон экрана — вдруг сменился видом комнаты с массивным чёрным креслом за краем стола, и рядами полок или шкафов с книгами на заднем плане. Изображение было неподвижным, но странно мерцало. Наверно, так работал «двойной шифратор»…

— Подождите, у нас неполадки, — тоже странно прерывисто прозвучало с экрана. — Идёт статичный кадр…

— Слушайте, а не может быть просто обман? — прошептал Итагаро.

— И я думаю… — подтвердил Лартаяу. — Не странно ли: сам премьер-министр…

— Но главное: на нас — никакой вины, — прошептала Фиар. — Ни перед своей совестью, ни перед всем нашим человечеством…

«И — нет же, — подумал Джантар. — Но с ним об этом как говорить…»

И тут…

Внезапно, безо всяких предупреждений — в кресле на экране появился, как бы возникнув из ничего, знакомый им всем по фотографиям премьер-министр Лоруаны, Сириола Адахало. Хотя и тут изображение казалось статичным, но будто «струящимся» по экрану…

«И я не чувствую ничего особенного? — вдруг понял Джантар. — Или… не верю, что это он?»

— Так это вы и есть? — голос прозвучал сухо и безжизненно. — Вы, которые совершили такое?

«Ну и шифратор… Так боятся нас… Но что будет дальше?»

— Мы совершили? — ничуть не смутилась Фиар. — Или задумал и совершил кто-то другой — а мы оказались лишь орудием? Или — ложным следом, отвлекающим внимание на себя? Теми, кого станут ловить и допрашивать, когда кто-то уже сделает своё дело?

— Что ж, может быть… — так же сухо, неестественно прозвучал ответ. — Но вы хоть сами осознаёте, что случилось? И что это может означать для человечества?

— Как-то ещё не вполне, — призналась Фиар. — Хотя нам много говорят о возможных страшных последствиях…

— А то, кем вы теперь объективно являетесь? И на каком уровне будет решаться ваша судьба? Или хотя бы — с кем сейчас говорите?

— Мы понимаем, кого видим на экране, — не смутилась Фиар и тут. — А. объективно… кем являемся? И что, собственно, сделали сами?

— Вольно или невольно, но вы участвовали в разглашении тайны, способной погубить всю человеческую культуру, — всё так же безэмоционально ответил голос с экрана. — И тут уже не проходят никакие оправдания. Вы можете понять хотя бы это?

— Но в чём вина невольного орудия? — переспросила Фиар. — И чем эта информация может погубить наше человечество?

— А вы думаете, что вы, дети, способны это понять? Да, кстати — вы ещё не задавали себе вопроса: почему для столь чудовищного злодеяния кто-то выбрал именно вас?

— Трудно сказать, — ответила Фиар. — Может быть — наши способности, может быть — то, как сложились наши судьбы…

— А может быть — ваша самоуверенность? Может быть — то, что вы считаете себя достойными узнать и способными понять то, что не дозволено другим?

— Но чем так опасно то, что мы узнали? — в который раз спросила Фиар. — Почему никто не в состоянии толком объяснить нам это?

— Знаете что — с вами, детьми, я обсуждать такое не собираюсь. Вы всё равно не поймёте. Для этого надо быть взрослой, зрелой личностью — а не теми, кем являетесь вы, при всём вашем раннем уме и особых способностях…

— Вот так вы, взрослые, всегда, — ответила Фиар с поражающим Джантара самообладанием. — Даже когда решается чья-то судьба — или судьба всего мира. Даже тогда подросток должен помнить, что он — низшее существо… Но разве и мы — не часть этого мира? И у нас нет права на своё мнение — если мир действительно в опасности? И… от нас даже ничего не требуется — чтобы что-то исправить, отвести угрозу? В чём, возможно, и могли бы пригодиться наши способности?..

— Ах, вот как уже ставите вопрос… Но как же с вашей собственной виной, с ответственностью за то, что вы сделали?

— Ответственностью за что? Какие конкретно действия или, может быть, ошибки? — не сдавалась Фиар. — И вообще, что важнее: уберечь человечество от грозящих ему бед — или осудить кого-то, даже неважно, виновного ли?

«Точно… — понял Джантар. — Думали взять на испуг фактом разговора с премьер-министром. На такой оборот — не рассчитывали…»

— Нет, скажите уж тогда вы: что, по-вашему, будет теперь с моралью общества, с теми легендами, мифами, на которых она держалась? — вдруг спросил по-прежнему ровный и сухой голос с экрана — и Джантара словно ударило изнутри, он на миг потерял равновесие. Вопрос сошедшего с ума «консультанта» — в устах премьер-министра!

— Но зачем нужны мифы, которые не отражают существующую реальность? — вырвалось тоже как тогда (и его будто обдало жаркой волной, едва это понял). — И что за мораль, способная рухнуть только от этого?.. — скорее по инерции добавил Джантар, уже совсем не понимая, что думать о происходящем.

— Хотя мы понимаем: не такого контакта с иным разумом веками ждало наше человечество, — добавил Лартаяу. — Но и то, казалось бы — что скрывать? Просто — встреча двух культур одной планеты…

— Тем более, иной план строения организма членистых известен веками, — напомнил Итагаро. — И это — не такая неожиданность для нашего человечества…

— Нет, а всё вместе? — возразил голос с экрана. — Если это не просто членистые, если — такие люди? И с существами, у которых такая физиология, придётся иметь дело как с людьми?

«Всё, как поняли сразу, — подумал Джантар. — Только поверить не могли…»

— Да, мы уже думали, — ответила Фиар. — Хотя разве… ожидая контакта с иным разумом — имели в виду только биологических двойников?

— И вся недавняя фантастика полна подобным, — добавил Талир. — Разумные грибы, водоросли… А как до дела…

— Нет уж, давайте оставим общую дискуссию, — неожиданно резко прервал его голос с экрана, будто Адахало (или тот, кто говорил от его имени) не был готов к обсуждению этой темы. — И вернёмся к тому, что с точки зрения закона всё-таки совершено преступление — а с точки зрения человеческой морали и истории оно беспрецедентно чудовищно…

— Во всяком случае, мы ничего чудовищного не совершали! — снова не выдержал Джантар. — Если не считать таковым чужое внушение и шок от всего пережитого! А сам этот план, это внушение — тайна и для нас…

«Однако не делаем ли мы глупость — говоря неизвестно с кем как с премьер-министром? — снова подумал он. — Когда надо было просто бежать?»

— Да, с вашей стороны — было просто нездоровое любопытство, — уже явно презрительно ответил голос с экрана. — Любопытство детей, которые решили, что им можно знать больше других…

— Но и мы сами — часть нашего человечества! — повторил Итагаро слова Фиар. — И разве нет у нас права знать, что с ним происходит, знать правду о нём самом и мире, в котором оно существует?

— И что, по-вашему, будет конкретно с вами? После того, как узнали такую правду?

Леденящая тишина повисла в аппаратной — но всего на мгновение.

— Узнали не мы одни… — начал Талир.

— И разве сами стали от этого хуже? — добавила Фиар. — Или меньше пригодимся обществу и государству с нашими способностями?

— И мир от этого на самом деле не рухнет… — продолжилИтагаро, будто подхватывая эстафету. — Как не рухнул от многих других открытий…

— Нет, а лично ваши судьбы? После того, что, как бы ни было, совершили именно вы?

— А как это рассматривать безотносительно к тому, что и когда было совершено с нами самими? — ответила Фиар. — И вам же наверняка известны — или скоро станут известны — наши биографии. И вы сможете, просмотрев соответствующие материалы, представить себя на месте любого из нас…

— Но речь не обо мне на вашем месте — а именно о вас, и вашей конкретной вине, — Адахало на экране чуть изменил позу, будто в самом деле рассматривая лежавшие на столе (но не видимые на экране) бумаги.

— И как вы её определите? Как и за что, по вашему, должен расплачиваться человек, биологически или психологически иной, чем большинство? В чём и какую справедливую расплату вы видите для того, кто и так страдает без вины, потому что его не хотят понять, боятся и считают опасным лишь за то, какой он по своей природе, хотя он — тоже человек, и стремится быть полезным обществу? — решилась Фиар. — Ну вот сейчас как самых страшных в истории преступников вам представили — и человека с аллергической кожной реакцией на одежду из многих видов ткани; и того, у кого, возможен спонтанный пирокинез; и вообще — людей, переживших такое и в таком возрасте, что кто-то другой сошёл бы с ума… Какую их расплату, и за что, вы считаете справедливой? Вы, с вашим простым и здоровым детством, в котором вас не обвиняли в массовом убийстве, или — что вы предали всё человечество, не сдавали в чужую семью, в приют или в монастырь по ошибке вместо кого-то другого, не преследовали по законам кровной мести, не тащили тоже по ошибке на хирургические операции, не толкали с седьмого этажа?.. А мы действительно ещё дети — но это взрослые вспоминают, только когда надо заявить о нашей неполноценности или угрозе обществу с нашей стороны, а не когда тяжело и страшно нам самим!

— Подожди, не надо так… — прошептал Ратона. — Ещё поймёт как просьбу о милости…

— Или давай уж — о гарантиях безопасности для наших семей? — предложил Талир.

— Как будто всё верно, — ответил Адахало (если в самом деле он), судя по странно отрывистым движениям на экране, перебирая бумаги. — И аллергия, и пирокинез, и кровная месть… Но вот, с другой стороны, смотрю: и какая-то драка на набережной, и — Лартаяу Убалури регулярно не ночевал дома…

— В связи с астрономическими наблюдениями! — не выдержал Лартаяу. — Вы лучше спросите меня самого…

— … И какое-то подозрительное посещение дома Фиар Балхарт в ту ночь, — продолжал Адахало, как бы не слыша его. — Как бы солдаты конвоя, посланные за заразными больными — но потом их никто не видел, а на месте найден только один солдат, оставленный там раньше, и то без сознания… Зато предположительно вашу посадку в автобус подтверждает только один человек — хотя свидетелей, по его же сообщению, было много. И ещё — накануне ночью в разных местах города замечены подозрительные группы подростков, хотя не уточняется, чем подозрительные…

— Разве можем мы отвечать за всех, кто казался кому-то подозрительным? — ответила Фиар. — А драка — не затем ли и устроена, чтобы в ходе её незаметно осуществить внушение? Да, это возможно, и у нас была такая мысль…

— Зачем… — шёпотом вырвалось у Джантара. — Не надо выдавать такое…

— А что делать? — ответил Ратона. — Его всё равно не найдут. Ну того, внушавшего… А нам надо спасать себя и свои семьи…

— … Правда, была ещё какая-то группа в двадцать человек, — продолжал Адахало. — Которую тоже видели и в автобусе, при выезде из города, и потом, смотрю — в разных местах по целой трассе…

«Но всё-таки — кто же это? — подумал Джантар. — Или лучше и не вникать?»

— … Один взрослый — и дети разных рас, — продолжал Адахало. — Кстати, ограбили и раздели донага человека, который не захотел пойти с ними на какое-то дело, вот он и доложил… Но тут уже вы по расовым типам никак не подходите. Каймирцев он запомнил всего двоих, но был по крайней мере один дмугилец…

«Двоих… Донот и Ратона! — потрясённо понял Джантар. — Остальных в темноте не разглядел — на наше счастье! И вот не знаешь заранее, кто готов предать… И — объясняя что? Отсутствие штанов?..»

— … Так что это — как будто не вы… Ну, а вы, получается, ни в чём не виноваты? Вас просто использовали, а сами — ни при чём?

— А в чём были бы виноваты вы на нашем месте? — переспросила Фиар. — Опять же, представьте в нашем возрасте себя — даже не могущего понять, как вас использовали, что и когда внушили!

— Да, с вами трудно спорить, — ответ снова заставил Джантара вздрогнуть. Ведь прозвучало… точно, как в тех, первых радиопереговорах! Могли ли так странно повторяться слова разных людей? — И всё равно компетентным органам придется во всём этом разобраться, — продолжал предполагаемый Адахало с экрана. — И кому-то — ответить за содеянное им…

— Кажется, надо идти в открытую до конца, — прошептал Итагаро.

— И чего вы хотите? — переспросила Фиар. — Чтобы наши редкие способности — с которыми мы, согласитесь, полезны обществу и государству — были разрушены в попытках вырвать под гипнозом из нашей памяти какую-то правду об этих событиях? Или чтобы мы — с такими способностями и проблемами со здоровьем — несли ответственность как обыкновенные преступники? Тем более — за что?

— При том, что действительно чувствуем в себе способность узнать и понять больше других? — добавил Итагаро. — И само по себе раннее развитие — не порок, не грех, не вина! И вы не считаете, что нас надо использовать там, где можем пригодиться — наоборот, все наши задатки, не раскрывшись, должны быть погублены формальной ответственностью за то, чего не понимаем сами? Главное — было бы кого представить нашему человечеству как виновников случившегося? И именно мы — такие, как есть — по-вашему, достойны этого?

— А вы что предлагаете? Простить вам всё, да ещё фактически допустить к работе с особо секретной информацией — чего удостаивается далеко не всякий взрослый? Так я вас понимаю?

— Если до конца честно — да, — подтвердил Итагаро. — Мы реально представляем себе, на что способны, и где можем пригодиться — именно такие, как есть. Вот и вопрос: стоит ли то, что можно вырвать из нас под гипнозом — того, что этим можно повредить и разрушить? И какой-то вины в случившемся — за собой не чувствуем!

— Вот даже как ставите вопрос… — в безжизненно-сухом голосе с экрана, кажется, мелькнуло что-то похожее на удивление.

— Потому что хотим быть полезны обществу такими, как есть! — твёрдо ответил Лартаяу. — И не собираемся становиться жертвами за чужую гипотетическую вину, поскольку нет более подходящих подозреваемых!

— Хотя понимаем: и вам сразу трудно решить, как к этому отнестись, — наконец решился Джантар. — Просто наскоро найти виновника и предъявить нашему человечеству — или отнестись как к очередному повороту в истории? Может быть, случилось не преступление, за которое надо кого-то примитивно покарать — а это вершится судьба самой нашей цивилизации? И мы, если орудие — то судьбы, а не конкретного преступника, врага человеческой культуры!

— Ну, такими врагами вас объявлять никто не собирался… — ответил Адахало, казалось бы, вопреки сказанному ранее.

— С нами уже многие так говорили, — напомнила Фиар. — Будто мы — самые страшные преступники за всю историю…

— А вот не задумывались вы: от каких конкретно видов членистых могло произойти человечество Иорары? — вдруг спросил Адахало.

У Джантара в груди замерло дыхание. Такого он никак не мог ожидать…

— Как-то не задумывались, — удивлённо ответил Донот. — Решили же сначала, что это только фантастика…

— Так вам не приходило на ум, что это вряд ли могло быть естественным образом? И что, возможно, в этом — суть всей тайны?

— Вот даже как… — не сразу пришёл в себя Донот. — То есть… хотите сказать — они были созданы кем-то искусственно? Результат какого-то эксперимента?

— Но тогда… чьего именно? Неужели… — Фиар запнулась, не договорив — но Джантар понял…

— Значит — ещё какие-то иные цивилизации? — спросил уже он. — Те самые «люди дальних миров»?

— По крайней мере, такая гипотеза в числе других имеет право на существование, — подтвердил Адахало. — Так как человечество Фархелема в реальные сроки сделать это просто не могло… А теперь представьте: каково было бы оповестить об этом всех?. При том, что Западный континент нельзя ни заселить нашими людьми, ни даже открыто изучать тех, местных — после такого разрыва отношений… Что, взрослые тоже не дураки, правда? Что-то соображают?

— Надеемся на это… — ответила Фиар. — И вот вы открываете нам ещё одну возможную тайну…

— Вы этого и хотели, — Адахало снова бросил взгляд на бумаги, лежавшие вне поля зрения камеры перед ним на столе. — Так что похоже, у вас и остаётся лишь эта возможность — стать сотрудниками секретных институтов спецслужб, с допусками самых высших уровней. Но тут ещё проблема: ваш возраст и то, что вы даже не окончили школу…

— Хотя и так знаем больше обычного выпускника, — ответил Итагаро. — Проблема — в отсутствии документального подтверждения этому.

— Так вас, получается, следует перевести на совсем уж особый статус?

— Что делать, если мы такие и есть? — не смутился Итагаро. — Просто не укладываемся в привычные схемы? Но — тоже люди, и хотим делать то, что умеем и можем!

— Подумаем, как тут с вами быть… — ответил Адахало, продолжая перебирать бумаги. — Ну, а пока мне сказали: там в телецентре есть пустая комната, закрытая на ремонт — и в ней вы будете находиться под наружной охраной. Надеюсь, не сделаете ничего такого, что ваша пока всё же условная историческая вина — действительно станет формальной, юридической…

«Так… никакой формальной, доказанной — нет? — понял Джантар. — Или он уже готов простить то, что, возможно, есть? Или… когда ему «сказали» про комнату в телецентре? Вообще — стали бы докладывать о таком?»

И вновь его будто окатило волной холода — такой, что стоило большого труда не выдать внешне своё состояние. А он уже было поверил — попавшись на вопросе о происхождении человечества Иорары…

Итак — игра, обман? Они доверились… всего лишь какому-то мелкому чиновнику — и говорили с ним так, будто он имел полномочия решать их личные судьбы и вопросы государственной важности? И что теперь?..

Или нет… Новая мысль, не дав оформиться прежней, ворвалась в сознание Джантара — и озноб охватил его всего изнутри…

Вот именно… Пусть даже это настоящий премьер-министр — что ждёт их и в таком случае? Неужели… превратятся в не принадлежащих себе заложников «высших целей» — без права заниматься любимым делом, определять себе круг интересов? В людей без своей судьбы, прислугу при чужих тайнах, до кого как личностей никому нет дела на тайной и жестокой службе, где человеческой жизнью может быть оплачена любая и чья угодно, даже малая, слабость или ошибка? Такое спасение выторговали они для себя?..

Но нет — они не сдадутся! Это была мгновенная слабость, не более — и хорошо, если Адахало (или кто уж на самом деле) не заметил. А сами они уж точно не согласятся на роль покорных жертв…

— Пока соглашайтесь для вида, — прошептал Талир. — А там посмотрим, что и как…

— Разговор окончен, — раздался вдруг со стороны экрана снова тот, прежний голос — и экран вновь стал серым и пустым

— И в самом ли деле был он… — прошептал Итагаро. — А то до сих пор не верится…

— Трудно сказать, — ответила Фиар. — Но мы говорили как с настоящим. Хотя правильно ли…

— Вы, там, в аппаратной! — донеслось в мегафон из коридора. — Вы же слышали: разговор окончен! Давайте быстро в коридор — и следуйте налево, до первой открытой двери! Там зайдёте внутрь! Бежать некуда, другого выхода из той комнаты нет! Там и будете ждать дальнейших распоряжений! А охранять вас будут снаружи! И имейте в виду: при первой же попытке к сопротивлению, или в случае каких-то чудес — охрана дан приказ открывать огонь на поражение!

— Пойдём? — глухо вырвалось у Джантара.

— Пойдём, мальчики, — прошептала в ответ Фиар.

Больше никто не сказал ни слова. Все молча вышли из аппаратной, держа в руках вещи, какие у кого были (в том числе мешок с так и не отобранным оружием — его нёс теперь Минакри, как свидетельство общей бредовости происходящего) — и направились обратно по пустынному и всё ещё тёмному кольцевому коридору. Или нет — сквозь плотную облачную пелену за окном, как показалось Джантару, уже пробивался слабый свет. Впереди слева смутно чернел распахнутый дверной проём. И хотя вблизи больше никого не было — Джантар явственно ощущал непонятно откуда направленные насторожённые взгляды…

«Но сейчас, просто так, стрелять не будут?» — с тревогой подумал он.

Но вот они свернули в этот проём… За ним оказалась пустая комната, даже с сорванным покрытием пола — сесть или лечь можно было только на бетон — с одним тусклым плоским светильником на потолке, хотя было ещё семь таких же бездействующих. Итагаро и Минакри сразу прошли дальше и сели у стены в углу, закрыв собой мешок с оружием.

— Всюду таскаем их с собой… — Минакри стал осторожно перебирать содержимое мешка. — Для впечатления, что ли? Всё равно не решились бы использовать по прямому назначению… И куда девать теперь?..

— Главное — не знаем, чьи они и откуда, — напомнил Итагаро. — А это… (Джантар понял: их собственные боеприпасы — бомбы и пистолет с иглами.) Донот, твой портфель всё равно пустой, кассеты уже нет…

— Не совсем пустой, там извещение… Но всё равно, давай сюда, — согласился Донот, открывая портфель.

— И как думаете, убедили мы его? — спросил Ратона, садясь чуть в стороне от всех.

— Если это вообще был он, — шёпотом ответил Герм. — И потом не окажется: говорили неизвестно с кем, ничего этим не решили…

— Зато наконец можно настроиться на наше будущее, — вдруг сообразил Джантар. — Сейчас — особенно важно. Попробую…

32. Опасный груз

— Ну, как там, Джантар? — спросила Фиар, едва скрывая беспокойство. — Увидел хоть что-нибудь?

— Увидел, — ответил Джантар, возвращаясь к реальности, — но как понять… И к нам ли вообще относится…

— И что там? Джантар, скорее… Может случиться что угодно…

— Какие-то незнакомые места, — попытался объяснить Джантар. — Пещера высоко в скале; остатки заброшенных поселений — то прямо в лесу, то на каких-то островах; какая-то яма в грунте; развалины, наскоро приспособленные под что-то современное — даже не пойму, что… Да, и ещё — ангар или заводской цех, люди в спецодежде приваривали решётки к окнам пассажирского вагона…

— И что, думаете, может значить? — спросил Минакри.

— Где-то уже решают нашу судьбу, — предположил Герм. — Перебирая такие варианты: как и куда нас везти, где и как содержать…

«И это — возможно?» — вздрогнул Джантар — но понял, что сам боялся этой мысли и вряд ли решился бы признаться в ней себе. И трудно было что-то сообразить сразу…

— Да, удостоились милости, — после общего тягостного молчания ответил Ратона. — А что нас может ждать реально — не подумали…

— Но и хорошо, что нужны им такими, как есть, — добавила Фиар. — Хотя что дальше? Не согласимся же на такое…

— Или действительно предложить им тот свой замок? — не выдержал Лартаяу. — Правда, толком не знаю, где находится — но при желании найти можно…

— Давайте думать спокойно, — сказал Минакри. — Итак: кто-то либо использовал нас и теперь бросил, либо сам уже бессилен помочь, либо думал, что мы с нашими способностями и так не попадёмся… И, как бы ни было — раскрыта тайна, которую очень ревностно охраняли, потому что она, как кто-то думал, способна погубить всю культуру и мораль нашего человечества. А. это — уже большая политика и коренные интересы спецслужб… Но, с другой стороны — определённые силы так и вели бы наше человечество в тупик, не открой мы эту тайну, верно? И сами готовы были скрывать её до последнего — для чего примитивизировали образование, придумали кризис, проблему с ресурсами, пошли на возрождение диких обычаев, племенных судов, кровной мести…

— То есть ещё вопрос, что мы предотвратили, — согласилась Фиар. — Возможно, такое, что и подумать страшно…

— Да, но чьи и какие интересы затронули? — продолжал Минакри. — Охрана тайны была целью чьей-то жизни, кто-то присягал умереть за неё — и вот она раскрыта. При нашем участии…

— Вот именно, — сообразил Донот. — Что им теперь делать? Целыми подразделениями уходить в отставку? И как объяснять?

— Например, что тоже были использованы или обмануты, — предположил Минакри. — Но в общем — искать, на кого свалить реальную историческую вину. Кто никак не мог быть обманут или использован, а сам что-то решал…

— И сам не нужен ни с какими особыми способностями, — добавила Фиар. — Хотя не усыпляют ли нашу бдительность разговорами о них? Да ещё — тем, что сюда за нами будто бы едут родители?

— А мне так не сказали… — забеспокоился Джантар. — Наоборот, я понял, мои — и так в отъезде, их не могут найти. А мы чего-то ждём…

— А нам говорили, — подтвердила Фиар. — Что тут же, все вместе, выезжают за нами.

— А за мной — кто? — горестно спросил Лартаяу. — Если этот «усыновитель» уже заявил, что готов от меня отказаться? Или приедут действительно мои, из Гимрунта? А за Джантаром — кто, если его семья ещё по дороге в Тисаюм? Во всяком случае — хотелось бы верить, не предполагая худшего…

— Но знаете, меня тоже смутило: все сразу — в отъезде, — с беспокойством признался Джантар. — Хотя как будто не чувствую опасности для них…

— Но то, что ты сейчас видел… — ответил Минакри. — Острова, развалины, пещера в скале, решётки на окнах вагона… Думаете — могут так поступить с детьми, у которых есть родители?

— Которые сюда за нами и выезжают, — повторила Фиар. — Что-то не сходится…

— И правда — не сказали ли это нам просто для усыпления бдительности, — согласился Минакри. — Чтобы ждали и ничего не предпринимали…

— Но сами родители сказали нам это, — ответила Фиар уже менее уверенно. — Прямо сейчас, сразу, выезжают…

— Да, но — вагон с решётками на окнах! Что-то не так… Хотя, если наши семьи уже знают, где мы… — снова согласился Минакри. — Но терять бдительность нельзя… И что тут у нас сейчас?

— Я ничего не чувствую, — ответил Талир. — Похоже, вся охрана — далеко снаружи.

— И никаких устройств для подслушивания, — добавил Итагаро. — И кажется, опять всё отключено. Вообще весь телецентр…

— Не нравится мне это, — продолжал Минакри. — Не хочется, чтобы потом кто-то сказал нашим родителям, будто мы сбежали, не дождавшись их — а на самом деле…

— До того ли сейчас спецслужбам… — неуверенно возразил Талир. — Когда надо думать, что и как объяснять нашему человечеству. А мы, похоже, им действительно нужны…

— Но кого предъявят обществу как преступников? — спросил Герм. — Тем более, история в самом деле странная. Сверхсекретная информация хранилась вместе с каким-то бредом — но в особом армейском видеоархиве, туда вела забытая компьютерная линия — к которой посредством простой технической хитрости подключались многие… Правда, ждали всеобщего кризиса — а тут уж так ли соблюдаются правила? Если скоро, думали, вообще всё потеряет смысл?

— Точно, — даже с удивлением понял Джантар. — Вот они и обманули сами себя. Долг, приказ — это слова, а как конкретный риск, сразу вопрос — за что? И оказалось — не за что…

— Но нам главное: где и как намерены нас содержать? — напомнил Минакри. — Неужели — в лесной глуши, горах, пещере?

— А… может быть, и тут пойти в открытую? — предложил Талир. — Прямо заявить, что уже знаем все эти варианты?

— И ещё больше испугать их очередной мистикой, — ответил Джантар. — Чтобы вовсе задумались: не безопаснее ли без нас и наших способностей? А в разговоре — просто будут отрицать. Скажут: нас подвело больное воображение, или наши способности несовершенны по причине возраста, вот и привиделось такое…

— И наверно, подняли о нас все данные, какие есть, — сказал Ратона. — Уже знают, что мы можем — и принимают меры на все случаи…

— Но как представляют реально? — переспросил Минакри. — Мы, люди современной цивилизации — и какая-то пещера или развалины? Вот тут-то думают, что и кому из нас по силам, а что — нет? Тем более, каково и раньше было что-то объяснять им о себе! А уж теперь…

— Да, но сейчас мы что можем делать? — ответила Фиар. — Пока нам сказали, что за нами едут родители — вот и ждём…

— Ждём, — повторил Минакри, — А кто-то перебирает фотографии мест, будто специально предназначенных для содержания таких «особо опасных», как мы. В отрыве от цивилизации, откуда не сбежишь…

— Но после того, как уже говорили с родителями, мы и так просто исчезнуть не можем… — ещё менее уверенно ответила Фиар.

— Хотя уже и верили, и надеялись — а что получали… — напомнил Лартаяу. — Нo не бежать же от родителей, которые ожидают встретить вас здесь. Вот на что весь расчёт…

— Да и как, если бы решились? — добавил Итагаро. — Когда тут не на что воздействовать, зато вся охрана — снаружи?

— А вдруг они предусмотрели не всё? — с внезапным возбуждением спросил Лартаяу. — Ну, в самом деле — что мы сидим и ждём? Давайте думать, хотя бы на случай непредвиденных обстоятельств!

— Подождите… Кажется, кто-то идёт сюда… — прошептал Итагаро — и Джантар, прислушавшись, уловил вдалеке, в коридоре или на лестнице, приближающиеся тяжёлые шаги. Все замерли в ожидании…

— Выходите! — раздался ещё издалека усиленный мегафоном голос. — Быстро опять в ту же аппаратную! И без глупостей!

— Вот и дождались чего-то… — горестно вздохнул Итагаро, вставая и поднимая мешок.

— Что, и оружие опять забираем с собой? — прошептал Минакри.

— А куда девать? Оставить, здесь — по номерам найдут, откуда оно. А так нас уже видели с этим мешком. И вообще, в сравнении с остальным — уже мелочь. Тем более, мы из него и не стреляли. Потом решим, как с ним быть…

— Ну, вы там скоро? — снова донёсся голос из-за двери. — Или что вы задумали?

— Уже идём! — громко ответила Фиар.

— И видите — даже не проверяют, не обыскивают, — прошептал Итагаро. — А так, представьте, нашли бы тут эти пулемёты…

«Возможно, так даже вернее, — подумал Джантар. — Ведь неизвестно, чего ожидать, И вообще — кто знает, что у нас было оружие? Ах — те, из «спецотряда по борьбе с бандитизмом», видели. Хотя и тут можно сослаться на гипноз… Но как и где от него избавимся? Нет, не о том думаю. Что значит этот второй вызов…»

С этими мыслями Джантар вышел вслед за остальными в уже серый, сумеречный коридор, наполненный холодной моросью. В самом коридоре их снова никто не встретил, на стоянке за окном и под деревьями вокруг тоже не угадывалось ничьего присутствия — но Джантару снова казалось: за ними наблюдают очень внимательно. И под этим невидимым, но пристальным наблюдением — они снова дошли до той же аппаратной, где, как и прежде, равномерно серел один-единственный экран…

— И зачем нас позвали? — с тревожным напряжением прошептала Фиар.

«Правда, зачем? Что задумали?..»

— … Так это вы? — вдруг донёсся со стороны экрана… да, теперь уже точно знакомый, и со вполне «живыми» интонациями, голос, заставивший Джантара в первый момент вздрогнуть. (Впрочем, изображение в этот раз вовсе не появилось — экран покрылся беспорядочно переливающейся цветной рябью.) — Это вам удалось раскрыть такую тайну? — голос Адахало звучал если не с восхищением, то по крайней мере удовлетворённо. — И пусть невольно, под каким-то внушением — но всё-таки…

«Значит, то всё же был не он?» — пронеслось в сознании Джантара, поражённого такой внезапной переменой, и совершенно не могущего понять ее причины.

— Надо же, раскрыли такой заговор, — продолжал Адахало. — Подумать только: руководства всех государств, участвовавших в этом проекте — и те не знали правды о том, что произошло. Настолько определённые круги в спецслужбах сумели скрыть это даже от них. А оказывается, документальная запись об этом преспокойно лежала в каком-то даже не очень секретном архиве — но о ней так никто и не узнал бы, если бы не вы…

«Или — опять проверка: как примем такую версию? Поверим ли, что это возможно, ухватимся ли как за надежду на спасение? Но — после того разговора, якобы тоже с ним…»

— Теперь — уже точно он, — прошептал стоявший рядом Итагаро. — Но чтобы даже он не знал…

— Нет, конечно, — ответил Талир. — Но это — намёк на новую официальную версию. Во что нам верить для нашей безопасности…

— А… он хоть знает, что говорил тот, прежний? — успела ещё прошептать Фиар.

— Но, я надеюсь, вас не пугает, что я вот так прямо обращаюсь к вам? — продолжал Адахало с по-прежнему покрытого рябью экрана.

— Не пугает, — уверенно ответил Итагаро (хотя чувствовалось: ему всё же немного не по себе).

— И, как я понимаю — вам уже в общих чертах объяснили ситуацию, возникшую в результате вашего поступка?

— Объяснили, — подтвердила Фиар.

«И как теперь говорить? — заметалась мысль Джантара. — Согласована с ним та, прежняя игра? Знает он о самом её факте? Или те, кто её устроили — сами не ждали, что нами вдруг заинтересуется настоящий премьер-министр?»

— То есть вы отдаёте себе отчёт, насколько серьёзны события, участниками которых вы стали? И что раскрылось человечеству при вашем участии, и каковы могут быть последствия этого?

— Как будто да, — уже не так уверенно ответила Фиар.

«Нет, а весь тот разговор? — вспомнил Джантар. — О возможном искусственном выведении людей Иорары, причастности к этому «людей дальних миров»? И уже было поверили… А теперь? И даже не спросишь его об этом…»

— И вас не очень испугает, если я скажу, что сейчас сразу по многим странам идут аресты виновных? — продолжал Адахало. — А несколько высокопоставленных офицеров лоруанских спецслужб уже покончили с собой?

«Ну вот, и виновных нашли», — без ощутимого облегчения подумал Джантар.

— В общем, представляете — как теперь то, что вы открыли, потрясёт наше человечество? А сделали это вы, подростки. И пусть даже кто-то использовал вас посредством внушения, а сам остался неузнанным, но в том-то и дело: известны в этой связи останетесь именно вы — пусть очень ограниченному кругу людей. И вот эта ваша историческая ответственность, эта ваша, пусть невольная, роль в истории — не пугает она вас, не чувствуете вы её бремени?

— Но что сделано, то сделано, — ответил Итагаро. — И что случилось, то случилось.

«А то, что было в первом разговоре? Неужели всё — заново, по второму разу? Будто нас специально психологически измотали на той, прежней попытке, — вдруг понял Джантар. — И что теперь?»

— А факт нашего участия в этих событиях… — начала Фиар, но продолжила не сразу. — Как теперь с ним? Он же, наверно, сам становится государственной тайной?

— Я вижу, вы всё верно понимаете. Да, так вы оказываетесь причастны к государственной тайне очень высокого уровня. И возникает серьёзная проблема с вашим возрастом — так как ещё никогда в истории не приходилось принимать решения, связанные с допуском к таким тайнам подростков. Поймите правильно: просто не было прецедента, — повторил Адахало. — Не разработана сама процедура…

— И что теперь делать? — переспросила Фиар. — Разрабатывать специальную процедуру применительно к данному случаю?

— И тогда уж — учитывая всё, чем мы отличаемся от обычных детей нашего возраста? — добавил Итагаро.

«Так и есть. Всё — по второму разу… Но зачем? Для чего заставлять нас пройти это повторно, и заново всё согласовывать?»

— Да, если бы не это, мы просто не знали бы, что с вами делать, — признался Адахало. — А так — хоть ваши способности представляют определённую ценность для государства, и что-то решают в вашу пользу. Но как быть с тем, что у вас даже нет полного общего образования, документов об окончании школы?

— Но реально мы и так знаем больше! — повторил Итагаро из того, прежнего разговора.

«Они просто сравнивают! — кажется, наконец понял Джантар. — Ответы премьер-министру, который против нас — и который как бы за нас! Или: явно поддельному — и, возможно, всё-таки настоящему! Хотя — если так… Опять? — шевельнулось страшное подозрение. — Нет, теперь, кажется — действительно его голос…»

«И ещё эта рябь на экране… — донеслась мысль Талира. — А иначе просто позволили бы повлиять на «ложного», и посмотрели, что будет. Нет — явная защита от гипноза с нашей стороны…»

— Да, но это надо подтвердить в установленном законом порядке, — продолжал Адахало, скрытый рябью на экране. — А вы — ещё и особорежимники, и проблемы с этим — у каждого свои…

«И к чему ведёт? — новая страшная догадка пронзила сознание Джантара. — Нет! Нельзя позволить разорвать наш круг, отнять возможность остаться вместе!»

— Что ж, не буду дальше томить вас неизвестностью, — вдруг как-то по-новому заговорил Адахало. — Вы очень можете пригодиться нам в качестве экспертов по тайным и малоисследованным вопросам, которыми не рискует заниматься «обычная» наука. И для этого вам придётся овладеть некоторыми далеко не общедоступными знаниями… Вы же этого хотели?

— В общем, да, — не задумываясь, однако без твёрдой уверенности, ответил Итагаро. — Но как это будет на практике?

«А если и это — ловушка? Нельзя соглашаться так, сразу…»

— Да, вы ещё не читали сегодняшних газет… — как бы спохватился Адахало. — Так я, конечно, не перескажу вам всего — но главное вы узнаете оттуда. И между прочим, решение обсуждалось уже давно — только случайно совпало по времени с этой вашей акцией…

В аппаратной, казалось, замер сам воздух… О чём он, какое решение?..

— И сейчас скажу вам только — что касается оно именно вопросов вашего формального школьного образования, — подтвердил Адахало. — И помните главное: мы не упускаем вас из виду…

— Так — у нас будет возможность стать какой-то единой исследовательской группой? — наконец решился Итагаро. — Именно единой?

— Об этом вы тоже узнаете из сегодняшней газеты, — ответил Адахало. — Я уже распорядился, чтобы её доставили вам прямо из типографии. Ну, а кроме того… — на том конце раздался ещё голос, и характер ряби на экране изменился (должно быть, Адахало обернулся к кому-то). — Да, мне доложили: вас уже пора отправлять. Так что сейчас к вам зайдёт офицер, чтобы взять подписки о неразглашении вашей роли во всех этих событиях, а потом вы поедете — но хочу сразу предупредить, в автомобиле без окон — к одной из окраинных городских платформ рельсовой дороги, где вас будет ждать специально доставленный туда вагон.

— И куда нас повезут? — громко от неожиданности вырвалось у Итагаро.

— И как же наши родители, которые должны прибыть за нами? И мы уже отсюда говорили с ними об этом… — растерянно добавил Джантар (забыв даже, что как раз он со своими родителями не говорил).

— Повезут вас пока домой, в Дисоему. Там вы с ними и встретитесь. А их отправке за вами в Арахаге недолго и дать отбой… Ну, сами понимаете: где вас там держать, где будете ждать их — после того, как всех перепугали? Проще отправить обратно вас самих. А сейчас не теряйте времени, быстро читайте и подписывайте документы, которые вам принесут…

«И что, всё — правда? — продолжал лихорадочно думать Джантар. — Не может быть ещё подвоха? А то мы сами не видели газеты…»

Но тут же, не оставляя времени на раздумье, из коридора раздались уже близкие шаги — и спустя несколько мгновений в аппаратную вошёл человек в офицерской форме (которую Джантар даже не успел разглядеть против слабого пасмурного света, так как он сразу прошёл дальше в глубь аппаратной, освещая себе путь фонариком — и там, найдя стол и положив какие-то бумаги, направил луч прямо на них, а сам, почти невидимый в темноте, встал рядом).

— Быстро читайте и подписывайте, — произнёс он тоном, не терпящим возражений (хотя и при этом голос немного дрожал). — И не забывайте, что там снаружи охрана.

Джантар вместе с остальными склонился над бумагами… Да, это действительно были отпечатанные на особых официальных бланках, даже с государственным гербом наверху, девять одинаковых обязательств хранить в тайне своё участие в «…событиях, приведших к широкому разглашению информации наивысшего уровня секретности, имеющей отношение к Международной экспедиции 7835 года по комплексному исследованию горных и внутренних районов Западного континента и полученным ею данным, а также в событиях 27–28 алайра 7841 года в городе Дисоеме…», под угрозой — Джантар не мог не содрогнуться, прочтя такое — ««…длительных сроков тюремного заключения…»

«Но законно ли вообще? — тут же возникло сомнение. — И даже — сама подпись подростка под таким документом… И как подписываться? Сама роспись не выработана — нигде же, ни под чем, не приходилось… Просто имя и фамилию?»

— Вот здесь, что ли? — спросил Лартаяу, поднося какой-то пишущий предмет, который только что протянул ему офицер, к пустой графе над текстом.

«Подожди, не надо…», — вдруг захотелось сказать Джантару — и тут же он замер, вздрогнув: Лартаяу взял этот пишущий предмет в правую руку и, как ни в чём не бывало, вывел в пустой графе своё имя и фамилию! Хотя ведущей у Лартаяу была — левая! И тут же, не говоря ни слова, он вложил этот предмет в левую руку самого Джантара…

…Всё получилось само собой, импульсивно — и все в этот момент поняли друг друга без слов. Каждый поставил подпись не той рукой, которой обычно пользовался для письма — и не своим обычным почерком. И это было пусть слабой, но хоть какой-то дополнительной гарантией от произвола властей к ним и их семьям. Подписи были их — но как бы не их…

— Хотя вроде бы всё без подвоха, — прошептал Талир, едва офицер, быстро собрав бумаги в портфель или планшет, поспешно вышел из аппаратной. — Судя по его собственным мыслям… Но сколько это — «длительное»?

— И всё-таки поддались давлению обстоятельств, — добавила Фиар. — Даже не зная, сколь законно всё это…

— Так надо сначала спокойно уйти отсюда, — ответил Джантар — и спохватившись, бросил взгляд на экран, который, однако, снова был пуст.

— И вот мы официально причастны к тайне, — уже громче сказал Итагаро. — А что ещё будет в сегодняшней газете…

— Так, подписки от всех получены, — доложил кто-то кому-то в глубине коридора. — И газета уже есть? Давайте им газету — и пусть идут…

— Вы слышали? — громко произнёс другой голос. — Выходите!

С каким-то странным чувством Джантар двинулся к выходу из аппаратной — и даже не сразу понял, что первым переступил порог. Газету, впрочем, кто-то, ожидавший за дверью, сунул в руку не ему, а шедшему следом Талиру. Больше в коридоре снова никого не было — он весь впереди был пуст, хотя по-прежнему угадывалось чьё-то насторожённое присутствие…

— Не останавливаться! — донеслось спереди из-за поворота. — Быстро — налево, и вниз по лестнице к выходу!

— Мы всё взяли? — шёпотом спросила Фиар. — И оружие тоже?

— Не оставлять же здесь, — повторил Итагаро. — Правда, подписки уже даны — а сами не помним, откуда оно у нас. Но — взяли так взяли…

Так они прошли дальше по коридору, а затем спустились по лестнице (уже отмытой от крови — где о ночном взрыве напоминала лишь огромная дыра в стене у лестничной площадки), и вышли в небольшой вестибюль, переходивший по обе стороны в такой же кольцевой коридор, что и этажом выше. Сам выход из здания, что особенно удивило Джантара, представлял собой именно такую стеклянную коробку, которую сперва как бы и увидел Итагаро — и расположенную как раз под местом, которое тогда приняли за выход… Но и рассматривать что-либо было некогда — и они, не останавливаясь, прошли и вестибюль, и стеклянную коробку выхода, и вышли на мокрые и даже чуть скользкие от росы ступеньки наружной лестницы. Воздух снаружи вдруг показался Джантару особенно сырым и холодным. Внизу, прямо у нижней ступеньки, стоял задним бортом к ним большой грузовой фургон с распахнутой настежь дверью кузова.

— Вот, значит, как поедем, — обеспокоенно сказал Ратона. — И там хоть чисто внутри?

— А тогда, в том… первом вагоне — о таком и не думали… — ответила Фиар, должно быть, на мгновение забыв о принятой ими легенде.

— А о чём вообще думали — в том состоянии? — исправил её ошибку Итагаро.

Джантар, шедший впереди, осторожно перенёс ногу на подножку грузовика и, взявшись за борт, ступил на холодный металлический пол. Тут уже не только металл — сам воздух внутри казался особенно стылым даже в сравнении с наружным… «И в этом холоде — ехать?» — подумал Джантар.

— А за что тут держаться? — спросил Талир. — Просто сесть на пол, что ли? Такой холодный? А у меня ещё газета…

— А что делать… — ответил Итагаро, ставя у стенки мешок и садясь рядом. — Но правда — какой тут холод…

— Так Приполярье же, — сказал Талир, располагаясь около него. — Правда, у нас есть сумка, портфель, лодка…

— Вот и ещё раз она нам пригодится, — уже раскладывая лодку, ответил Лартаяу. — Будем опираться на неё спиной…

— Ну что, все вошли? — донеслось снаружи. — Тогда мы закрываем!

— Да, уже вошли и расположились, — ответил Ратона, успевший сесть чуть поодаль от остальных.

— А газета? Мы так и не прочли… — спохватилась Фиар — но дверь с глухим вибрирующим гулом уже стала поворачиваться. И всё погрузилось во тьму — виднелась лишь яркая полоска дверной щели.

— Я и так увижу, — ответил Талир, с шорохом раскладывая газету. — Хотя странно… Успела выйти ещё до того, что ли?..

— А что такое? — с внезапным беспокойством спросила Фиар.

— Да тут на первой странице — никаких чрезвычайных сообщений. Обычная, текущая политика: поездки наших министров в Шемрунт, на Север, а тех — сюда, пограничные столкновения на Экваторе… Всё как всегда…

В этот момент двигатель грузовика заработал, а уже в следующее мгновение он так рванул с места и стал разворачиваться, что Талир, как показалось Джантару, от толчка выронил газету, и она отлетела в сторону.

— Значит, могли обмануть? — встревоженно предположила Фиар. — И мы так глупо поверили — и попались?

— Нет, подожди, — ответил Талир, поднимая газету. (Грузовик тем временем успел завершить разворот, и ехал вниз по склону.) — Хотя и вторая страница — такая же, но тут местные новости: какие-то выборы, что-то о заводах, военных частях… Разве что — вот это, на третьей, — даже с удивлением добавил Талир. — А то четвёртая, — продолжал он, перевернув газету, — тоже обыкновенная: объявления, телепрограммы — и всё…

— А на третьей — что? — не выдержала Фиар. — Говори скорее!

— Да вот — правительственное постановление… А озаглавлено: «Об изменениях в системе школьного образования». Я, наверно, не буду читать всё, а то тут много, целая страница… Но в общем, сказано: что «…перемены в этой области назрели уже давно», «сложившееся положение стало нетерпимым…» Надо же, почувствовали… Да, и слушайте, что дальше! «…Жизнь в современном обществе предполагает усвоение большого объёма знаний, готовность к обращению со сложной техникой… Однако вызывает беспокойство всё более слабая подготовка в этом отношении каждого следующего поколения рабочих, солдат и студентов… Зато поражает их изобретательность в симуляции и саботаже требований руководства — истоки чего наверняка закладываются в школе, в условиях постоянной перегрузки и подавления всякой попытки к самостоятельности… Формируется восприятие начальства и вообще старших как каких-то надзирателей, которых можно и должно обманывать, саботируя их неправомерные и абсурдные требования… В результате общество рискует получить целое поколение, притерпевшееся к искусственно создаваемым трудностям и произволу, приспособленное к примитивным и чёрным работам — но не готовое к жизни в современном мире и работе с современной техникой…» Представьте, так и сказано! И об истощении ресурсов, перенаселении Экваториального континента — ни слова! Так что — как будто жить можно, — Талир умолк на мгновения, словно ещё не веря тому, что прочёл. — И кризиса как не бывало: ни познания, ни развития, ни потребления — никакого…

— И… всё это тоже сделали мы? — в изумлении вырвалось у Фиар. — Вот этой нашей записью?

— Даже не знаю… — растерянно ответил Талир. — И дальше — в общем о том же. «…Падает квалификация персонала предприятий и учреждений, снижается качество научно-технических работ и проектов, возрастает риск возникновения аварий…» Будто и не было всей этой шумихи вокруг «простого человека», ненужности фундаментальных исследований…

— Ну, это констатация фактов, — нетерпеливо прервала его Фиар. — А выводы?

— Есть и выводы… — продолжал Талир. — «…Правительство Соединённой Лоруаны, рассмотрев на своём заседании…» Дальше много официальных формулировок, я их пропускаю… В общем: «…учитывая опыт других государств, а также имеющиеся предложения, которые были выдвинуты общественностью, в том числе и… по созыву очередного Каймирского конгресса, специально по вопросам образования…»? — ещё более удивлённо прочёл Талир. — И это в правительственном постановлении! Что, возможно такое?

— Нo что решили? — не выдержал Итагаро.

— «…Принято решение отказаться в принципе от политики единообразия в школьной учёбе, признав её доведённой на практике до такого абсурда, когда совершенно не учитывались ни личные, ни местные или национальные особенности и традиции…»

— Что, так прямо и сказано? — удивился Минакри. — После этого местного произвола? Хотя ладно, читай дальше…

— А дальше, представьте: «…отменить жёсткое соответствие планов учебных курсов возрастным группам учеников во всех типах школ; снять ничем не оправданные препятствия в допуске к учебной литературе; разрешить домашнее обучение не только для детей, больных редкими и необычными болезнями, но также и для одарённых и рано созревших, развитие которых очевидно превосходит уровень того, что им приходится делать в обычной школе…» Всё, как и есть в Чхаино-Тмефанхии! «…Признать факт существования особых категорий детей, которых обременительно для них самих и накладно для общества учить по единой программе и в единой темпе с остальными, затем фактически переучивая заново в ходе специального образования…» И в общем — «…таким детям должна быть предоставлена возможность реализовать себя и состояться как личностям в болee раннем возрасте…» И даже, вот: «…многие известные в истории людиотличались ранним развитием…» А как нам доказывали, что большинство известных людей в своём детстве плохо учились, дрались, воровали, остальные — досадное исключение?

— Нет, а всё-таки? — переспросила Фиар. — Это пока вообще — a… конкретно к нам?

— К этому и перехожу. Хотя подождите… Что… просто та же специализация в учёбе? Ну, знаете… — разочарованно произнёс Талир. — Опять то, что уже было?

— И это всё? — вырвалось у Лартаяу — Итог уже новых педагогических исканий?

— Да нет же, — успокоил его Талир. — Я ещё не всё прочёл… Ах, наверно, вот оно: «…Объявляется общегосударственный конкурсный отбор детей от 7 до 16 лет с целью выявления у них особых способностей, одарённости в том или ином направлении, либо общего раннего развития. Отбор будет проводиться в два этапа: первый — на местном уровне, второй — в административных центрах областей и регионов…» Правда, не очень представляю этот «местный уровень», но так сказано. И признано даже, что и «…среди подростков с психическими отклонениями тоже есть особо одарённые и с ускоренным развитием, которые могут допускаться к конкурсному отбору с разрешения психиатров…» Правда, сразу оговорка, что «…талант — не привилегия, а ответственность, и дети, которые будут отобраны, должны прежде всего понимать это…» И вот конкретно: первый этап отбора, «на местном уровне» — начинается с 1 сахвея, второй, «по регионам» — с 20-гo, «…подведение итогов — к концу месяца, организация школ и начало занятий — в течение хулумбара…» Да, вот он — наш шанс. Хотя сразу и не верится, чтобы всё так изменилось…

— А представьте, узнай мы об этом… до того? — почему-то спросила Фиар. — Возможно, и не подумали бы пойти в подземелье!

— Наоборот, они всё и решили потому, что мы это сделали, — возразил Итагаро. — Прямо сейчас, этой ночью… Да, быстро среагировали. И это только он нам сказал, что готовились давно…

— Но в печати будет подано именно так, — согласился Талир. — Постановление — в сегодняшней газете, а то — уже в завтрашней…

— Похоже, да, — согласился и Ратона. — Получается, в итоге сделали два больших добрых дела… Но и то правда: какой ценой…

— Вот именно, — ответила Фиар. — Одни «исполняют долг», а с чувством вины остаются другие. А тем не надо думать — им долг заменяет и ум, и совесть…

— С мыслей о чём всё и начиналось… — напомнил Ратона, — Так что, в самом деле: кто толкнул нас на это? И через что прошёл сам, что пережил, и как всё планировал?

— Это вряд ли узнаем, — сказал Итагаро. — Останемся с этой своей невольной виной — и тайной участия в этом…

— Хотя разве в таких делах всё предусмотришь заранее… Да, подождите, — спохватился Донот, — а куда мы всё едем и едем?

— Сам не понимаю, — забеспокоился Итагаро. — Хотя не знаю этой дороги — не так же далеко от города мы зашли по тоннелю… Или эта окраинная платформа — на какой окраине?

— Действительно, мальчики, — откликнулась Фиар. — А я уже было начала думать: какой характер одарённости назвать на этом отборе, чтобы мы остались вместе…

Но в этот момент грузовик, неожиданно сбавив скорость, стал сворачивать — и все замерли в ожидании. А грузовик, проехав совсем немного, тут же вновь вошёл в поворот, что-то объезжая…

— Вот, кажется, и приехали, — сказал Итагаро. — Только куда…

Грузовик, снова войдя в очередной поворот, но как бы не завершив его, вдруг остановился — и стал медленно подаваться куда-то задним ходом…

— Да, кажется, всё, — сказал Талир, складывая газету. — Надо вставать. Только ничего не забудьте…

— Подожди, остановимся сначала, — ответил Лартаяу. — Мне надо сложить лодку. И главное — не забыть оружие…

— Выходите! — донеслось через мегафон даже прежде, чем грузовик окончательно остановился. — Сейчас мы открываем дверь!

— Подождите, мы так, сразу, не можем… — начал Лартаяу, но дверь уже стала открываться. После темноты пасмурный утренний свет казался таким ярким, что Джантар он зажмурился — успев, однако, заметить, что Талир был уже в очках…

— Выходите! — повторил голос снаружи. — И быстро в вагон!

— Это вы солдатами так командуйте, а здесь — мирные дети! — не выдержала Фиар. — Которым ещё надо всё собрать! Ладно, мальчики, встаём…

Джантар встал, преодолевая дрожь от холода и осторожно приоткрыв глаза. Грузовик стоял задним бортом к. неширокой платформе, у которой их ждал обычный на вид пассажирский вагон рельсовой дороги. За спиной, судя по хлопанью резины, Лартаяу быстро складывал лодку.

— Ну, где вы там? — снова донёсся голос снаружи. — У нас совсем нет времени! Вас уже пора отправлять!

— Ладно, пойдём, — сказал Итагаро, первым выходя на платформу со своим мешком.

Джантар неуверенно ступил следом на неровное, в выбоинах, с острыми краями выступавшей из-под цемента каменной крошки, покрытие платформы. И хотя до двери вагона было всего несколько шагов — идти было трудно, рассчитывая каждый шаг, ведь после соприкосновения с холодным металлом ноги едва ощущали поверхность. Должно быть, это была давно заброшенная или редко используемая платформа, потому их и решили отправлять отсюда — но и не это сразу привлекло внимание Джантара, а решётки на окнах вагона. Грубые, явно только что приваренные, с ещё свежими каплями расплава — точно как в видении. Хотя это сбывался, кажется, самый благоприятный вариант: ехать предстояло не в пугающую неизвестность, а обратно в Тисаюм…

— И даже тут не обыскивают, и ничего не отбирают, — прошептал Итагаро, входя в вагон. — Значит, уже по дороге будем думать, как быть с оружием…

— Давайте быстрее! — донеслось в мегафон, когда Джантар уже ступил на подножку следом за Итагаро. — Мы знаем, что вас девять!

Итагаро сразу прошёл дальше, а Джантар остался в тамбуре, ожидая, пока войдут остальные. И вот все прошли мимо него в вагон, и Фиар, шедшая последней, хотела что-то сказать ему — но снаружи вновь донеслось:

— Что, все уже там? Теперь слушаете внимательно. Вы отправляетесь со специальным военным эшелоном в пункт своего назначения, который нам неизвестен. Поедете сами, без сопровождающих, в заваренном снаружи вагоне. На месте назначения вагон вскроют, и передадут вас вашим родителям. Там вы и будете находиться под особым надзором полиции: либо до начала какого-то известного вам конкурсного отбора — так нам приказано передать, либо — до особых распоряжений властей относительно вас. А пока — съестные припасы и всё остальное, что нужно на время пути, вы найдёте в свёртках, в бывшем служебном купе. Ну, постельных принадлежностей, сами понимаете, не предусмотрено — учитывая ваши личные особенности…

«Думают, аллергия — у нас у всех? — понял Джантар. — И опять — спать просто на полках?»

— И. вообще: вагон списанный, это его последний рейс, так что не удивляйтесь внутренней обстановке, — продолжал голос снаружи. — Да, и ещё что… Поедете через Алаофу — куда прибудете завтра вечером или послезавтра ночью, а затем сразу будете отправлены с другим поездом к месту вашего назначения. Все необходимые распоряжения на всех станциях следования уже даны — так что нигде по дороге, в том числе в Алаофе, вагон вскрывать не будут. А если что не так — на этот случай, как мы поняли, у вас есть особые способности… А сейчас вы поедете на грузовую станцию, где уже готов к отправке эшелон с военной техникой. Так что отойдите от двери и пройдите внутрь — нам уже пора заваривать дверь…

— Пойдём, — сказала Фиар. — И опять — всё как обычно. Эшелон с военной техникой. Будто ничего не случилось…

— Просто ещё не знают, — предположил Ратона, вернувшийся за ними в тамбур. — Или до них такое вообще не доходит. Ладно, идите сюда, посмотрите, что за вагон нам дали…

Джантар наконец последовал за ним и Фиар — и убедился: вагон тот действительно выглядел странно. Старая, местами протёршаяся, серая окраска полок и переборок (под которой проступали и прежние, коричневые и зелёные, красочные слои, и просто поверхность дерева) уже сама производила впечатление неприбранности и заброшенности, как впрочем, и пол — покрытием из какого-то тоже серого в белёсых разводах материала. Слева, в бывшем купе проводника (где на столике действительно лежали какие-то свёртки) — даже не было двери, оно попросту не закрывалось. Дальше кое-где не хватало самих полок и столиков, от них остались лишь опасно торчавшие вверх трубчатые опоры. Справа же, напротив купе проводника, как успел заметить Джантар — зияли пустотой отсеки, оставшиеся от вагонного оборудования… (А тем временам — снаружи стал доноситься треск электросварки…)

— Зато просторно… — устало и грустно сказал Ратона. — По целому купе на каждого, есть даже одно лишнее. Или два — считая служебное…

— Значит, эшелон с военной техникой, — донёсся из ближайшего купе голос Итагаро. — А уж там можно представить, что за сопровождающие. Для нас же лучше, что вагон заварен снаружи.

— И ещё — белые треугольники на окнах, — добавил Лартаяу из следующего купе. — Особо опасный груз…

Джантар, вспомнив, что и в видении как будто была такая подробность, перевёл взгляд к окну. И действительно: на стекло был нанесён явно свежей краской большой белый треугольник в таком же белом кругу. «Это успели, — подумал он. — Искали и готовили вагон в спешке — а это успели…»

— Итак, трое суток, — продолжал Лартаяу. — Через Алаофу — меньше не будет. Хоть бы ненамного больше…

— И самой Алаофы толком не увидим, — добавил Минакри. — Вокзал Алаофа-Южная — на самой окраине города. А я и в тот раз видел только монастырь, и ничего больше… И зачем — такой маршрут?

— Отправлять надо срочно, — объяснил Итагаро. — С первым же готовым составом. Как особо секретный и особо опасный груз. Таков теперь наш статус…

— Да, правда, — будто очнувшись от каких-то мыслей, спохватилась Фиар. — Джантар, что ты чувствуешь сейчас? Или вдруг ещё сможешь увидеть? Понимаешь, как для нас важно…

«Верно… — Джантар даже удивился, как не подумал сам. — Надо же, забыл! Хотя — после такого… Да и смогу ли сейчас…»

Но тут же он ощутил особое, необычное напряжение — будто и не сам настраивался на что-то, а уже готовое, сформированное видение искало путь к нему — и сел на ближайшую полку, закрыв глаза руками…

…И стали вспыхивать, сменяя друг друга, необычно яркие образы: почему-то пустая платформа на окраине в Тисаюме; встреча с семьями — уже на залитом ярким светом Эяна перроне центрального вокзала; затем — они, все вместе, шли к центру города по мирному, спокойному Вокзальному проспекту, где даже не было заметно особого интереса к ним других прохожих… И — вот уже были на площади с фонтаном в начале проспекта; а затем — на набережной, там, где всё и начиналось с того разговора, всего несколько столь ёмких и столь многое изменивших дней назад…

— … Ну, что там? — нетерпеливо спросила Фиар. — Видишь что-нибудь?

— Вижу… — дрогнувшим голосом ответил Джантар. — Как доедем, нас встретят родители, будем с ними идти по набережной… Всё вокруг — спокойное, как обычно… Значит, нас не обманут. Доедем… Шока в обществе, крушения морали — не будет. И человечество не рухнет от того, что раскрылась тайна. Оно же в итоге — мудрее тех, кто пытается всё решать за него… И крах — только для них самих. Крах власти над тайной, которой больше нет…

— А… мои хоть там были? — так же дрогнул голос Лартаяу.

— Нет, твоих не видел, — признался Джантар. — Своих видел, а твоих — нет. Правда, не знаю, как они выглядит, но думаю — будь они там, узнал бы…

— Да, тут же ещё те, прежние тайны… — горестно согласился Лартаяу. — И тоже — большая политика…

— Но дом всё равно твой, — напомнила Фиар. — И если этот фанатик поспешил отречься от тебя — значит, от него тоже. Ладно, найдём выход…

— И всё же — где и с чего начиналось… — Джантар снова ощутил, как усталость и опустошённость наваливаются на него. (Но — уже не как тогда, в телецентре. Наконец не надоо было бежать, скрываться, думать, что кому объяснять, как и куда проникнуть незамеченными. Можно было успокоиться, расслабиться, отдохнуть. Хотя впереди — предчувствовались уже и срывы, депрессия от чудовищного перенапряжения этих дней — но пока о таком не хотелось думать. И оставалась надежда: по крайней мере, Фиар поможет им всем справиться с этим…) — С разговора на набережной после съёмки — или того происшествия потом? А то и где-то ещё раньше…

— Думаю, уже не узнаем, — повторил Итагаро. — С этой частью тайны будет жить кто-то другой. Как мы — со своей частью…

— А как он, наверно, ждал особого откровения… — снова предположил Лартаяу.

— В общем откровение и есть: об Иораре, и о нас самих, — ответил Итагаро, направляясь обратно в сторону служебного купе. (Джантар хотел проследить за ним взглядом — но увидел в окно, как в кузов грузовика вошли и скрылись там сварщики, закончив работу. Значит, тоже не должны были помнить, куда и какой дорогой их везли…) — Ладно, посмотрю, что нам приготовили, — продолжал Итагаро уже из того купе. — Довольно много свёртков…

Тут вагон тряхнуло со стороны, противоположной только что заваренному входу — и он медленно покатился мимо платформы, где солдаты уже закрывали за сварщиками дверь фургона…

«Вот и поехали», — странно безэмоционально подумал Джантар. Вагон же спустя всего мгновения ехал уже мимо длинных, должно быть, складских построек…

— Да, и ещё какой-то конверт! — воскликнул Итагаро. — Подождите, сейчас принесу. Только соберитесь все вместе…

— А что такое? — Фиар почему-то встревожилась. Как и Джантар — несмотря на только что бывшее видение… В самом деле, что это могло означать?

— Просто на конверте сказано: «текст внутри нанесён быстро обесцвечивающимися на свету чернилами», — объяснил Итагаро, садясь рядом с Джантаром. — Смотреть надо всем вместе и быстро. В общем, идите сюда.

Все поспешно собрались вокруг них. За окном медленно проплывал уже заводской двор со сваленными в беспорядке огромными конструкциями… «Металлолом? — подумал Джантар. — Или и тут — дикари в цивилизации?..»

Но Итагаро уже начал вскрывать конверт — и Джантар, как и остальные, в напряжении склонился над ним.

— Вот, достал, — Итагаро извлёк как будто сложенный вдвое лист и попытался развернуть. Но лист был — просто небольшого формата, и лишь с несколькими строчками текста на одной стороне…

— Читай, пока не исчезло… — прошептала Фиар.

— «На конкурсном отборе старайтесь держаться вместе, чтобы попасть всем в одну группу, — прочёл вслух Итагаро. — Вы даже не представляете себе, как можете пригодиться нам для того, чтобы разобраться во многих тайнах нашей цивилизации. Пока же, поверьте, вы узнали только совсем немногое из области такие тайн. Так что: сумеете подтвердить свою особую одарённость — будете в числе допущенных к секретной информации самых высших уровней. А не сумеете — помните хотя бы подписанные вами обязательства о неразглашении тайны. И ещё помните: в любом случае вас уже не упустят из виду.» И подпись — видите, чья…

— Точно… — Фиар узнала известную по газетам и телерепортажам роспись. — Опять Адахало. Опять послание от него…

— И написано явно в спешке, — добавил Итагаро. — Но похоже, дело серьёзное. Если уже фактически заранее доверяется нам в чём-то…

— Но что нам подтвердить, чтобы попасть в одну группу? — растерянно поднял взгляд Минакри от уже поблёкших строк. — Какую конкретно одарённость? Она же у нас разная…

— Подумаем… Но теперь мы явно нужны им, — ответил Итагаро. — Пусть не совсем понятно, кому «им», но нужны. И именно — как единая группа. И в ходе конкурсного отбора — наверняка уже эти тайные силы будут направлять наш путь…

— Да, мальчики, как странно… — сказала Фиар. — То — чуть ли не отверженные, а то — нужны как эксперты в тайнах цивилизации…

— И даже не верится, — согласился Джантар. — Хотя есть и тайные факторы развития цивилизации, и ещё какой-то иной разум, иные миры. И властям нужны специалисты, чтобы разобраться в этом. Мифы мифами, но им надо знать реальность…

— И мы ухватились за это как шанс на спасение, — продолжала Фиар. — Хотя вряд ли и они не понимают, кто мы как личности…

— Или главную роль сыграли наши способности, — предположил Итагаро. — Но в любом случае нам очень повезло, что мы им нужны.

— Но что непонятно… — добавил Талир. — Как это и чисто научные, фундаментальные знания, и сама власть — окружены страшной тайной, «высшими интересами». Высшими, как убедились, даже в сравнении с самим нашим человечеством. Тоже одна из тайн цивилизации. Неужели и тут — низшие потребности?

«И правда, — подумал Джантар. — Как дорого может стоить знание одним, чтобы другие могли верить в свои мифы…»

А вагон, понемногу сбавляя ход — выехал, кажется, уже из второго или третьего по счёту заводского двора на небольшую, окружённую одноэтажными домами, площадь городской окраины. И Джантару даже стало казаться: он так и встанет посреди неё…

«Но как же это? — подумал он. — Особо опасный груз — у всех на виду? Пусть даже по времени ещё ночь…»

И тут вагон словно нырнул с этой площади в узкий проход между серой бетонной стеной и грузовым составом на соседнем пути — и лишь там с неожиданно резким толчком остановился. Волна металлического грохота сцепок покатилась вперёд, постепенно слабея вдали.

— Ну, наконец и этот вагон, — едва донеслось снаружи, но Джантар напряжённым слухом сумел уловить это. — Быстро проверяйте сцепку, и в путь. И так задержались… Но к этому вагону — чтобы даже близко никто не подходил! И чтобы вообще не интересовались — сразу пресекать все разговоры о нём! И имейте в виду: за сохранность вагона и его содержимого отвечаете лично!

— Но мне хоть можете сказать, что там? — переспросил другой голос. — Как же самому не знать, что повезём?

— Не положено, — ответил первый. — Особо опасный груз — и всё. Вот так и запомните.

— Особо опасный груз… — повторила Фиар, тоже услышав. — В самом деле: когда же знания, способности — перестанут быть опасным грузом?.. И что для этого надо сделать?..

— Попробуем разобраться — как в одной из тайн цивилизации, — ответил Джантар, понимая, однако, что сейчас не может разобраться и в своих чувствах. — Если выдержим этот отбор, и нас действительно к чему-то допустят. Хотя теперь — мы им в самом деле нужны… Ведь есть нечто, чего они не могут понять сами. Но — что заставляет их засекречивать информацию, действовать вопреки интересам всего нашего человечества… — Джантар вдруг ощутил: словно дыхание чего-то грозного и загадочного коснулось их всех при этих его словах.

— Да, мальчики, вот мы и определили себе такую судьбу, — как-то даже скорбно, но твёрдо и уверенно, сказала Фиар. — Хотя разве желали бы мы иной — зная, что можем разобраться в этом?

— И мы ещё не знаем, с чем столкнёмся, пытаясь постичь такие тайны, — так же твёрдо добавил Джантар. — Да, мы хотели себе иного. Но это — наш мир. И теперь это — наш путь в нём. Опасный или не очень, трудный или лёгкий, простой или сложный, но он — наш. И мы уже вступили на него…

Оглавление

9. Закат надежд

10. Взгляд в прошлое

11. Цена доверия

12. Перекрёсток судеб

13. Путь к тайне

14. Узел выбора

15. Капли времени

16. Корни разума

17. Мираж открытия

18. Взорванная реальность

19. Бремя невинных

20. Буйство отжившего

21. Путь в неизвестность

22. Детонатор безумия

23. Разрыв судьбы

24. Остатки веры

25. Закон большинства

26. Ночь озарений

27. Фрагменты ответа

28. Гонка со смертью

29. Момент истины

30. Шок откровения

32. Опасный груз