Гравюра [Монтегю Родс Джеймс] (fb2) читать онлайн

М. Р. Джеймс Гравюра

Полагаю, некоторое время назад я имел удовольствие поведать вам историю, приключившуюся с моим другом по имени Деннистоун, когда он занимался поисками произведений искусства для пополнения коллекции музея Кембриджа.

Хотя по возвращении в Англию он отнюдь не стремился предать случившееся с ним широкой огласке, однако это происшествие не могло не стать известным немалому числу его друзей и, среди прочих, джентльмену, руководившему в то время художественным музеем другого университета. Следовало ожидать, что в силу близости его профессиональных интересов к сфере деятельности Деннистоуна рассказ произведет на него сильное впечатление и заставит ухватиться за любое толкование, которое позволило бы счесть возможность хотя бы малейшего участия в подобных событиях его самого совершенно невероятной. В действительности, однако, он утешал себя тем, что возня с древними манускриптами не входит в его обязанности: это дело Шелбурнианской библиотеки. Пусть специалисты по рукописям, коли им угодно, рыщут по темным закоулкам Европы в поисках письменных памятников, он же, с немалым удовольствием, посвятит все свое внимание пополнению принадлежавшего его музею и без того непревзойденного собрания английских топографических планов и гравюр. Увы, оказалось, что темные закоулки попадаются повсюду, и даже занимаясь привычным и близким делом, можно столкнуться с чем-то совершенно неожиданным. Как и случилось с мистером Уильямсом.

Всякий, хоть немного интересовавшийся коллекционированием топографических планов знает, что в этом деле не обойтись без помощи одного лондонского торговца. Мистер Дж. У. Бритнелл регулярно и часто издает превосходные, постоянно обновляющиеся каталоги с великолепной подборкой планов, карт, чертежей, а также старинных гравюр и эскизов, изображающих особняки церкви и городки Англии и Уэльса. Разумеется, ознакомление с этими каталогами относилось к азам деятельности мистера Уильямса, хотя, в силу того что музей уже располагал чрезвычайно богатым собранием графических материалов, для мистера Бритнелла он являлся скорее постоянным, чем слишком уж выгодным покупателем, ибо стремился не столько разжиться раритетами, сколько заполнить еще имевшиеся в коллекции пробелы.

И вот в феврале прошлого года в музее, на письменном столе мистера Уильямса появился очередной выпуск каталога магазина Бритнелла, к которому прилагалась отпечатанная на машинке записка следующего содержания:

Милостивый государь!

Осмелюсь предложить Вашему вниманию лист № 978 из прилагаемого каталога, каковой лист мы с радостью пришлем Вам для ознакомления.

Искренне Ваш, Дж. У. Бритнелл

Для мистера Уильямса найти в прилагаемом каталоге № 978 было (как отметил он про себя) делом одного мгновения. Под указанным пунктом имелась следующая запись:

978 — Интересная гравюра в технике меццо-тинто^[1] неизвестного происхождения с изображением усадебного дома. Начало века. Размер 15 на 10 дюймов, в черной рамке. Цена 2 фунта 2 шиллинга.

Описание не сулило ничего особенного, да и цена казалась слишком высокой, однако поскольку мистер Бритнелл, несомненно знавший свое дело и своего покупателя, счел гравюру заслуживающей его внимания, мистер Уильямс послал ему открытку, предложив среди нескольких других чертежей и гравюр из того же каталога направить ему для ознакомления и этот лист. Затем, не испытав ни радости, ни досады, он вернулся к повседневным трудам.

Всякого рода посылки непременно прибывают на день позже, чем вы ожидаете, и я не погрешу против истины, сказав, что пакет от мистера Бритнелла отнюдь не стал исключением из этого правила. В музей его доставили в субботу с дневной почтой. Поскольку на работе мистера Уильямса не было, а жил он на территории колледжа, служитель отнес посылку на его квартиру, чтобы ему не пришлось ждать до понедельника возможности ознакомиться с содержимым и отослать назад материалы, которые он не станет приобретать. Там-то он и нашел ее, когда пришел домой с другом, собираясь попить чаю.

Помимо других, не имеющих значения для моего повествования материалов, в посылке находилась довольно большая, заключенная в черную рамку гравюра в технике меццо-тинто, краткое описание которой, данное в каталоге мистера Бритнелла, я уже приводил. Ниже к нему будут добавлены некоторые подробности, но я не надеюсь, что благодаря моему рассказу вы составите о ней столь же отчетливое представление, какое имею я, видевший ее воочию. Множество гравюр, способных на первый взгляд показаться чуть ли не точными ее копиями, и по сей день можно увидеть висящими в гостиных старых трактиров или в коридорах не затронутых бегом времени сельских помещичьих домов. То было заурядное меццо-тинто, а заурядное меццо-тинто возможно представляет собой худшую разновидность гравюры как таковой. Весь лист занимало развернутое изображение не слишком большого усадебного дома постройки прошлого века с тремя рядами заключенных в скользящие рамы гладких окон, имевшего парапет с шарами или вазами по углам и небольшой портик в центре. По обеим сторонам дома теснились деревья, а заметное пространство перед ним занимала лужайка. Никаких надписей, кроме пометки А. У. Ф., на узких полях не имелось. В целом лист производил впечатление работы любителя. Какими соображениями руководствовался мистер Бритнелл, запрашивая за подобную вещь 2 фунта 2 шиллинга, мистер Уильямс не мог даже вообразить.

Не без раздражения перевернув гравюру, он обнаружил с обратной стороны бумажную наклейку. Левая половина ее была оторвана, а на оставшейся части сохранились расположенные в две строки буквы: на одной и на другой.

Пожалуй, решил он, прежде чем вернуть гравюру мистеру Бритнеллу вместе с нелицеприятными замечаниями относительно его оценки предлагаемых материалов, стоит попробовать с помощью географического справочника уточнить, что же здесь изображено.

Поскольку уже стемнело, мистер Уильямс зажег свечи, заварил чай и угостил друга, с которым перед этим играл в гольф (по моему убеждению, руководители университета, о котором я пишу, в свободное время предаются именно этому занятию). Попивая чай, друзья вели разговор, содержание которого любому знатоку гольфа понятно без лишних слов, тогда как утомлять его пересказом тех, кто в гольф не играет, автору не позволяет совесть.

Высказав свое мнение относительно иных ударов, которые могли быть куда лучше, и иных игроков, везение коих превосходило все, на что смертный вправе рассчитывать, гость — назовем его профессором Бинксом — взял заключенную в рамку гравюру и поинтересовался:

— Что это за место, Уильямс?

— Как раз это я собирался выяснить, — ответил Уильямс, направляясь к книжной полке за географическим справочником. — Взгляни на обратную сторону. Невестьгдетонгли-Холл, то ли в Сассексе, то ли в Эссексе. Видишь, от обоих слов осталось по половинке. Ты, как я понял, тоже не знаешь?

— Надо думать, гравюру прислал тот торговец, Бритнелл, — отозвался Бинкс. — Это для музея?

— Ну, — пожал плечами Уильямс, — я мог бы приобрести ее для музея шиллингов за пять, но он, бог весть по какой причине, запросил две гинеи. Цена совершенно несусветная. Гравюра никудышная и унылая, несколько человеческих фигур возможно оживили бы ее, так ведь и их нет.

— Да, — согласился Бинкс, — двух гиней она, конечно, не стоит, но и вовсе никудышной я б ее не назвал. Скажем, лунный свет передан совсем неплохо. А насчет фигур… да, впечатление такое, словно они изображены на переднем плане. Во всяком случае, одна.

— Ну-ка, взгляну еще разок, — промолвил Уильямс. — Насчет света ты, пожалуй, прав, что же до фигуры… Хм, так вот же она! Только голова, но действительно на самом переднем плане.

И впрямь, присмотревшись повнимательнее, можно было понять, что черное пятно на самом краю гравюры представляет собой изображение человеческой (женской или мужской, неизвестно) головы со всклоченными волосами, обращенной лицом к дому и затылком к зрителю.

До этого Уильямс ее не заметил.

— И все же, — продолжил он, — пусть вещь и получше, чем казалось мне поначалу, я не могу потратить две гинеи музейных денег на покупку изображения дома, находящегося неизвестно где.

Профессор Бинкс, которого ждали свои дела, вскоре ушел, а Уильямс посвятил все оставшееся до обеда с членами Совета время бесплодным попыткам идентифицировать изображенное место.

— Ну хоть бы гласная перед осталась, — ворчал он, — все было бы легче. А так название может оказаться любым — хоть тебе Гестингли, хоть Лэнгли. Топонимов, заканчивающихся на оказывается хоть отбавляй, а в этом дурацком справочнике нет указателя окончаний.

Ровно в семь у Уильямса собрались члены Совета его колледжа. Распространяться о самом заседании, пожалуй, не стоит, тем паче что там он встретился с коллегами, игравшими до обеда в гольф, и состоявшийся за столом разговор не представлял для нас (в противном случае я не преминул бы на нем остановиться) ни малейшего интереса.

Час или более того гости провели в комнате, называвшейся «профессорской», а ближе к вечеру некоторые из них перебрались в кабинет Уильямса, где, как я полагаю, занимались тем, что играли в вист и курили. Во время перерыва в игре Уильямс не глядя взял со стола гравюру и показал ее одному немного разбирающемуся в искусстве джентльмену, рассказав, откуда она взялась и все прочее, что нам с вами уже известно.

Джентльмен бросил на нее небрежный взгляд и, тоном, выдававшим некоторую заинтересованность, сказал:

— Что ж, Уильямс, работа совсем недурна. В ней чувствуется налет романтизма. Свет, на мой взгляд, передан просто великолепно, да и фигура, хоть и излишне гротескна, тоже производит впечатление.

— Да, не правда ли? — рассеянно откликнулся Уильямс, как раз в этот момент раздававший всей компании виски с содовой и потому не имевший возможности еще раз взглянуть на гравюру.

Разошлись гости довольно поздно. Оставшись один, Уильямс написал несколько писем, доделал кое-какую работу и, наконец, уже после полуночи, решил лечь спать. Собираясь в спальню, он зажег свечу и, когда уже потушил в кабинете лампу, случайно обратил внимание на лежавшую на столе, где ее оставил последний из смотревших на нее гостей, гравюру. Увиденное едва не заставило его выронить свечу (впоследствии он говорил, что если бы остался в тот миг в темноте, его бы хватил удар). Но поскольку ничего подобного не случилось, Уильямс поставил свечу на стол и присмотрелся к гравюре как следует. Результат осмотра был столь же невероятным, как и несомненным. В центре лужайки, перед неизвестным домом, была видна фигура, в пять часов пополудни совершенно точно отсутствовавшая. Закутанная в странное черное одеяние с белым крестом на спине, она ползла к дому на четвереньках.

Как следует поступать в подобных обстоятельствах, я судить не берусь: могу лишь поведать вам, как поступил мистер Уильямс. Он взял гравюру за уголок, отнес по коридору в другую комнату, спрятал в ящик, запер все двери и, перед тем как отправиться в постель, сделал запись обо всех странных изменениях, произошедших с гравюрой с того момента, как она к нему поступила, заверив написанное своей подписью.

Сон пришел к нему далеко не сразу: Уильмс размышлял о случившемся и пришел к выводу, что изображение на гравюре никак не зависит от его неподтвержденного свидетельства. Очевидно, человек, смотревший на нее вечером, видел то же самое, что и он: в противном случае Уильямсу оставалось бы лишь предположить, что у него самого неладно либо со зрением, либо с головой. Но поскольку такая возможность, к счастью, исключалась, утром его ждали два дела. Во-первых следовало пригласить свидетеля и весьма тщательно осмотреть гравюру в его присутствии, а во-вторых, непременно выяснить, что же все-таки за дом на ней изображен. Стало быть, ему предстояло пригласить к завтраку своего соседа Низбета и соответственно провести утро, склонясь над географическим справочником.

Низбет явился к 9:30 и (отмечу с сожалением), несмотря на столь поздний час, застал Уильямса не вполне одетым. Непосредственно за завтраком Уильямс лишь вскользь упомянул, что у него есть гравюра, которую он хотел бы показать гостю и узнать его мнение. Всякий, кто знаком с университетской жизнью, легко представит себе весь круг животрепещущих вопросов, какие могли обсуждать за воскресным завтраком два члена Совета Кентерберийского колледжа. Практически ни одна тема в диапазоне от гольфа до лаун-тенниса не осталась незатронутой, хотя я должен признаться, что Уильямс был несколько рассеян, ибо, вполне естественно, думал главным образом о гравюре, мирно лежавшей лицевой стороной вниз в ящике стола в запертой комнате напротив.

Наконец, была зажжена утренняя трубка и настал момент, которого он с нетерпением дожидался. С заметным — чуть ли не доходившим до дрожи — возбуждением Уильямс торопливо направился в ту комнату, открыл ящик, достал гравюру, и — так и держа ее обратной стороной вверх — вернулся, чтобы вложить лист в руки Низбета.

— Видишь ли, Низбет, — сказал он, — я хочу услышать от тебя полное и точное описание всего, что ты видишь на этом листе. Будь добр, не упускай ни малейших подробностей. Зачем мне это нужно, я потом объясню.

— Ну что ж, — откликнулся Низбет. — Я вижу изображение загородного дома, по все видимости английского, озаренного лунным светом.

— Лунным светом? Ты уверен?

— Безусловно. Луна, раз уж тебе нужны подробности, скорее всего в ущербе, а на небе видны облака.

— Хорошо, продолжай, — промолвил Уильямс, тихонько добавив в сторону: — Готов поклясться, когда я взглянул на нее впервые, луны не было и в помине.

— Да продолжать-то особо нечего. В доме один… два… три ряда окон, по пять в каждом ряду, кроме нижнего, где на месте центрального окна крыльцо, и…

— А как насчет фигур? — нетерпеливо перебил его Уильямс.

— Их тут нет, — ответил Низбет, — разве что…

— Как? Нет фигуры на лужайке? На переднем плане?

— Ничего похожего.

— Ты ручаешься?

— Само-собой. Но есть тут одна деталь…

— Какая?

— Ну, одно из окон цокольного этажа, слева от двери, открыто.

— Правда? Боже мой, никак он зашел внутрь! — возбужденно воскликнул Уильямс, выхватил из рук сидевшего на диване Низбета гравюру и впился в нее взглядом.

Все выглядело именно так: открытое окно и никаких признаков фигуры. Последовало мгновение безмолвного изумления; затем Уильямс подошел к письменному столу, быстро что-то написал и вернулся к Низбету с двумя листами бумаги. Один — только что сделанное описание гравюры — он попросил гостя заверить подписью, а второй — его собственное, вчерашнее описание — предложил прочитать.

— Что все это значит? — спросил Низбет.

— Вот именно, что? — кивнул Уильямс. — Полагаю, мне необходимо выяснить одну… нет, теперь я, пожалуй, вижу, что не одну, а три вещи. Надо будет узнать у Гарвуда (так звали человека, рассматривавшего гравюру вчера), что видел он, сфотографировать лист до того, как произойдут новые изменения, и, наконец, выяснить, что это за место.

— Сфотографировать могу я, — сказал Низбет, — и, конечно, сфотографирую. Только вот понимаешь, не могу отделаться от впечатления, будто мы являемся свидетелями и даже участниками действительной трагедии. Вопрос только в том, произошла ли она в прошлом, происходит сейчас или должна произойти в будущем. Обязательно выясни, что это за место. Да, — добавил он, снова взглянув на гравюру, — думаю ты прав. Он вошел в дом. И сдается мне, не с добрыми намерениями.

— Вот что, — заявил Уильямс. — Я отнесу эту штуковину Грину (так звали старейшего члена Совета колледжа, долгие годы исправлявшего должность казначея). Старик должен узнать, что тут изображено. У нашего колледжа есть недвижимость и в Суссексе, и в Эссексе, так что в бытность казначеем он часто бывал в обоих графствах.

— Грин, скорее всего, узнает, — согласился Низбет, — Но давай я сперва сделаю снимок. К тому же боюсь, сегодня ты с ним не встретишься. Вчера его с нами не было, и я слышал, будто на воскресенье он куда-то собирался.

— Точно, — припомнил Уильямс. — Уехал в Брайтон. Ну что ж, займись фотографированием прямо сейчас. Я отправлюсь к Гарвуду, а ты присмотри за гравюрой в мое отсутствие. Мне начинает казаться, что две гинеи — цена вовсе не чрезмерная.

Вскоре он вернулся в обществе мистера Гарвуда, заявившего, что он видел фигуру на самом краю, а никак не посреди лужайки. Какую-то белую отметину на спине он помнил, но был ли то крест, утверждать не брался. Все это было изложено на бумаге и скреплено подписью.

— Ну, а как ты собираешься поступить дальше? — спросил Уильямса делавший фотоснимки Низбет. — Неужто целый день таращиться на бумагу и ждать, что произойдет?

— Нет, пожалуй, нет, — отвечал тот. — Но, думаю, нам предстоит увидеть все. Понимаешь, между тем моментом, когда гравюра попалась мне на глаза впервые, и сегодняшним утром прошло немало времени, однако то существо только и успело, что войти в дом. Вроде бы за этот период ему ничего не стоило обделать свои делишки и убраться восвояси, но коль скоро окно открыто, оно, надо думать, еще внутри. Полагаю, гравюру можно оставить с легким сердцем. Мне вообще кажется, что в дневное время на ней ничто не меняется, а если и меняется, то очень медленно. Почему бы нам не пройтись и не вернуться сюда к чаю. Гравюру я оставлю на столе, а дверь запру. Никто, кроме прислуги, туда не войдет.

Все трое одобрили это предложение, разумно рассудив, что раз они не расстанутся, то и не проболтаются никому постороннему, а то ведь подобная история могла переполошить все Фазматологическое (Призраковедческое) общество.

Что они делали до пяти часов, для нас интереса не представляет, но примерно в это время все трое уже поднимались по лестнице, ведущей к комнатам Уильямса. Дверь оказалось открытой, чему, впрочем, удивляться не следовало: по воскресеньям обслуживающий персонал колледжа являлся за распоряжениями на час раньше, чем в будни. Однако их все же ожидал сюрприз. Первым делом они увидели гравюру, прислоненную к стопке книг на столе, где ее и оставили, а потом с удивлением отметили что слуга Уильямса сидит на хозяйском стуле, уставясь на нее с неподдельным испугом. Поражал не испуг, а тот факт, что Роберт Филчер (имя вовсе не выдуманное), считавшийся примерным служителем и являвший собой образец поведения для прочих не только в своем, но и в соседних колледжах, уселся без спросу на хозяйский стул, да еще и таращился на предмет, к которому не имел ни малейшего отношения. Тот и сам чувствовал себя нарушившим приличия. Завидев вошедших, он поспешно, хотя с заметным усилием поднялся и сказал:

— Прошу прощения, сэр, за то что позволил себе вольность сесть.

— Ничего, Роберт, — успокоил его мистер Уильямс. — Я как раз собирался спросить, что вы думаете об этой гравюре.

— Хм, сэр, конечно, вам лучше знать, но я не повесил бы такую картинку там, где ее могла бы увидеть моя малышка.

— Вот как, Роберт? А почему?

— Не повесил бы, сэр. Помню, бедной девчушке как-то показали картинки из Библии, так потом нам пришлось сидеть с ней три или четыре ночи. А случись ей увидеть скелетину или что оно там такое, утаскивающее несчастного младенца, было бы еще хуже. Знаете ведь сэр, детишки пугаются таких вещей. Я бы даже сказал, сэр, что такую картинку вообще не стоит оставлять на виду: вдруг она попадется на глаза кому-нибудь нервному… Какие будут распоряжения на сегодняшний вечер, сэр? Благодарю вас, сэр.

С этими словами сей достойный человек вернулся к выполнению своих обязанностей, тогда как (в этом вы можете не сомневаться) мистер Уильямс, не теряя времени, принялся рассматривать гравюру. Дом, ущербная луна и плывущие облака оставались прежними, но вот открытое окно было закрыто, и на лужайке снова появилась фигура. На сей раз она не ползла на четвереньках, а выпрямившись в полный рост, размашистым шагом двигалась по лужайке прочь от дома. Теперь луна светила позади неизвестного существа, и разглядеть наполовину скрытое под черным капюшоном лицо не удавалось. Голова его была склонена вперед, оставляя на виду лишь бледный купол лба и несколько выбившихся из-под капюшона прядей. Руки крепко сжимали нечто смутно различимое, но определенно походившее на младенца: живого или мертвого — определить не представлялось возможным. Бросалась в глаза ужасающая худоба ног.

С пяти до семи вечера трое товарищей по очереди следили за гравюрой, но больше никаких перемен не отметили. Наконец, порешили спрятать ее понадежнее, а вернувшись после Совета, взглянуть снова.

Когда они вернулись, гравюра никуда не делась, и дом, и лунный свет остались прежними, а вот фигура с младенцем пропала бесследно. Им не осталось ничего другого, как провести остаток вечера, листая географические справочники и путеводители. И наконец (возможно заслуженно), Уильямсу улыбнулась удача. В 11:30, в «Путеводителе по Эссексу» Мюррея, он прочел следующие строки:

16½ мили. Эннингли. Достопримечательности: церковь нормандского периода, существенно перестроенная в прошлом веке в духе классицизма. Сохранившиеся надгробия семейства Фрэнсисов, чей особняк «Эннингли-Холл», солидное строение эпохи королевы Анны, находится сразу позади кладбища, в парке, площадью около 80 акров. Род Фрэнсисов прервался, ибо последний его отпрыск таинственно исчез в 1801 г., будучи еще младенцем. Его отец, мистер Артур Фрэнсис был известен в округе как талантливый гравер-любитель, работавший в технике меццо-тинто. После пропажи сына он вел в «Эннингли-Холле» затворническую жизнь и был найден мертвым в своей мастерской в третью годовщину несчастья, только что закончив работу над уникальной гравюрой с изображением его родового гнезда.

Похоже, изображение удалось идентифицировать. И действительно, мистер Грин, по возвращении уверенно опознал Эннингли-холл.

— А как насчет фигуры, Грин? — не мог не полюбопытствовать Уильямс. — Есть какие-нибудь соображения?

— Ну, Уильямс, не то, чтобы я был уверен… Однако давно, еще до моего приезда сюда, в тех краях поговаривали, будто старый Фрэнсис очень уж рьяно охотился за браконьерами, а кого ловил, того так допекал, что ему приходилось бежать из графства. Таким манером он выжил всех, кроме одного малого. В те времена сквайры творили что им вздумается, не то, что нынче. Так вот, тот малый, которого ему никак не удавалось выставить, слыл, что для тех краев не такая уж редкость, потомком старинного рода. Будто бы его предки некогда владели тамошним поместьем. Припоминаю, и в моем приходе кто-то имел похожие притязания.

— Вроде как в книге «Тэсс из рода д'Эрбервилей», — вставил Уильямс.

— Ну, не буду утверждать, будто я прочел эту книгу. Но книга — книгой, а тот малый показывал в церкви захоронения своих предков. Фрэнсис долго не мог поймать его ни на чем противозаконном, пока как-то ночью он не попался лесникам в дальнем конце поместья. Я мог бы показать это место: на самой границе угодий, некогда принадлежавших моему дяде. И — вы только представьте себе! — у них вышла стычка, да такая, что Годи (точно, теперь я вспомнил, его звали Годи. Вот ведь не повезло бедолаге) застрелил одного из лесников. А Фрэнсису только того и надо было: он мигом организовал суд присяжных — знаете небось, что за народ были тогдашние присяжные, — и Годи без промедления вздернули. Мне показывали его могилу, к северу от церкви. В тех местах так принято: на северной стороне хоронят казненных и самоубийц. А потом пошли толки, будто какой-то друг этого Годи (не родич, потому как родичей у бедняги не имелось; он был последним в своем роду, так сказать spes ultima gentis^[2]) замыслил в отместку похитить сына Фрэнсиса, чтобы покончить и с его родом.

Правда, другие поговаривали, будто похищение как-то ухитрился устроить сам покойный Годи, хотя это слишком даже для Эссекского браконьера. Бррр! И думать-то о таком не хочется. Уильямс, не найдется ли у тебя виски?

Всю эту историю Уильямс поведал Деннистоуну, а тот ознакомил с ней разномастную компанию, в которую входили и я, и еще один саддукей, профессор офиологии, то бишь змееведения. Правда, последний, к сожалению, на вопрос, что он думает об услышанном, знай бурчал одно — эти господа из Бриджфорда еще и не такое понарасскажут.

Мне остается только добавить, что ныне гравюра хранится в Эшлейнском музее, что ее проверяли с целью обнаружения симпатических чернил, но безуспешно, что мистер Бритнелл ничего такого про нее знать не знал, хотя и считал ее необычной, и что, несмотря на установленное за ней тщательное наблюдение, никаких новых изменений никто, насколько известно, больше не выявил.

Примечания

1

Меццо-тинто — старый ручной способ печати изображений на металлических пластинах.

(обратно)

2

Последняя надежда рода (лат.).

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***