Лунный мираж над Потомаком [Ю Н Листвинов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Лунный мираж над Потомаком Ю.Н. Листвинов

Пролог


В пятницу 4 октября 1957 г. с ракетодрома Советского Союза поднялась в небо необычная ракета. Её последняя ступень, пронизав толщу атмосферы, вывела на орбиту первый в мире искусственный спутник Земли. Он уже кружил над планетой, когда известие об этом событии достигло берегов Америки.

…В Вашингтоне на приёме, устроенном советским посольством в честь участников конференции по координации планов исследования космического пространства, немногие гости обратили внимание на рассыльного, который, проскользнув между столиков, передал телеграмму одному из членов американской делегации Беркнеру.

Беркнер, прочитав телеграмму, поднялся со своего места и постучал по стакану. «Я хочу, — сказал он, дождавшись тишины, — сделать поразительное сообщение. Редакция «Нью-Йорк таймс» извещает меня о запуске Советским Союзом спутника Земли. Я поздравляю наших советских коллег с этим достижением».

…Вечером того же дня «Эйр-Коммандор» — личный двухмоторный самолёт президента Эйзенхауэра — приземлился на Геттисбергском аэродроме. Эйзенхауэр «бежал» из Вашингтона от неприятностей, связанных с бурными событиями в Литл-Роке,[1] из-за которых последняя неделя показалась ему самой тяжёлой за всё время пребывания в Белом доме. Он надеялся провести несколько спокойных дней на своей ферме и за игрой в гольф отвлечься от надоевших забот. Но не успел Эйзенхауэр войти в дом, как раздался телефонный звонок и пресс-секретарь Хегерти сообщил, что почти сразу после отлёта президента информационная служба Белого дома доложила о запуске на орбиту советского искусственного спутника Земли.

…Приблизительно в это же время в столовой офицерского клуба «Арми Рэдстоун Арсенал» за ужином встретились директор оперативного отдела армейского управления баллистических снарядов Вернер фон Браун и член группы экспертов по системам вооружений при штабе армии генерал-лейтенант Джеймс Гейвин. Бывшие враги по оружию сошлись, чтобы обсудить и выработать план действий, который приблизил бы осуществление их мечты о создании космического оружия.

Сообщение о советском спутнике прозвучало для них подобно удару грома. Для Гейвина, страстно мечтавшего об уничтожении коммунизма с помощью атомной бомбы, оно оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Ему казалось чудовищным, что западные союзники так и не решились поднять оружие против Советского Союза, как об этом прозрачно намекал Уинстон Черчилль. Его недоумение было тем более глубоким, что он приписывал Америке обладание мощью, которая «превосходит человеческое понимание» и благодаря которой она уже якобы пришла к руководству миром.

Фон Браун перенёс потрясение со стоицизмом, который даётся только большим опытом. Глядя прямо перед собой, он хмуро усмехнулся своим мыслям. Он перешёл на сторону американцев, чтобы в следующий раз не оказаться в лагере проигравших, и никогда не скрывал этого. Но теперь, когда на его глазах рушился миф о превосходстве американской техники, Браун снова ощутил тот неприятный холодок, который преследовал его в горах Баварии, где он прятался от отрядов СС в охотничьем замке своего брата Магнуса, ожидая каждую минуту, что бывшие друзья найдут и уничтожат его раньше, чем он как ценный «трофей» успеет попасть в руки американцев.

Обернувшись к сидевшему за соседним столиком Макэлрою, которому вскоре суждено было стать министром обороны США, Браун произнёс вполголоса: «Ну, теперь в Вашингтоне разразится настоящий ад!». И не ошибся. Утром 5 октября новость о появлении «красной звезды, сделанной в Москве», распространилась по всей стране. Радио- и телевизионные компании прервали свои передачи, чтобы ретранслировать в эфир записанный на плёнку звуковой сигнал «советской Луны».

За сдержанными комментариями большинства ведущих газет угадывалась растерянность. Несмотря на то что Советский Союз в точном соответствии с условиями Международного геофизического года заранее сообщил о своём намерении произвести запуск спутника, многие обозреватели либо вообще отказывались верить случившемуся, либо изощрялись в леденящих кровь пророчествах. Предсказывалось даже, что, если русские захотят этого, Нью-Йорк может оказаться разрушенным в ближайшие же дни.

Напуганный апокалипсическими предсказаниями, обыватель быстро терял голову. В Клифтоне полицейские и пожарные бригады атаковали дерево, в ветвях которого, по утверждению свидетелей, запутался «советский спутник»; тяжёлый нервный шок получил один из ньюйоркцев, когда, собравшись понаблюдать за полётом спутника, неожиданно обнаружил у себя за спиной подкрадывавшегося с пистолетом в руках полицейского; ссылаясь на Библию и спутник, призывал покаяться своих прихожан перед скорым концом света преподобный Мартин Клут, пастор церкви Святого милосердия в Вашингтоне; на бирже началось падение акций — уже к 8 октября их общая стоимость снизилась на 4 млрд. долл. Впрочем, это не касалось акций компаний, связанных с производством электронной аппаратуры и ракетостроением, — они раскупались нарасхват.

Паника разрасталась, превзойдя в первые же дни по своим размерам знаменитую истерию 1948 года, вызванную слухами о высадке марсиан в Нью-Джерси. Однако всё это было только пеной, подобно той, которая обычно всплывает на поверхность закипающего варева. Отвратительная сама по себе, она была всего лишь побочным продуктом более глубинных процессов, которые невольно привёл в движение запуск первого советского спутника.

Самая страшная угроза


Со времени запуска первого советского спутника и по сей день в Соединённых Штатах не прекращаются горячие, подчас горькие споры о причинах, приведших страну к проигрышу «великой технической битвы». В качестве своего оправдания апологеты всего американского обычно ссылаются на тот неопровержимый факт, что США в отличие от Советского Союза не располагали ко времени запуска «Спутника-1» сколько-нибудь мощными ракетами-носителями, необходимыми для вывода искусственного тела на космическую орбиту.

Этот ответ, несмотря на его кажущуюся простоту, в действительности мало что объясняет. Если Соединённые Штаты оказались отставшими в области космических исследований из-за отсутствия у них мощных ракет-носителей, то что мешало их вовремя сконструировать и построить?

Наиболее ярые милитаристы не делают секрета, что, по их мнению, дело заключается в «прогнившей государственной системе», благодаря которой гражданские политические деятели всё ещё могут позволить себе давать указания генералам и адмиралам. «Война слишком серьёзное дело, чтобы её можно было доверить военным», — таков известный афоризм. Но в Пентагоне по-своему переиначивают его. «Вопросы обороны, — писала «Уолл-стрит джорнэл», — слишком серьёзное и сложное дело, чтобы их можно было доверить любителям».

Любопытно, однако, что критики гражданского образа правления с не меньшей энергией поносят и президента Эйзенхауэра — генерала Эйзенхауэра! — в котором раньше они готовы были видеть своего кумира. Слушая их, можно подумать, что, сменив генеральский мундир на штатский костюм, Эйзенхауэр, как по мановению волшебной палочки, превратился в того самого «любителя» в военных делах, один вид которого вызывает у них такое отвращение. Эйзенхауэр, утверждают они, и в этом их поддерживают те, кто видел причину всех бед в личных качествах президента, проявил непонимание нужд обороны Соединённых Штатов, намеренно держал ракетную и космические программы на «голодном пайке». «Несмотря на всю иронию этого факта, — писал обозреватель Дрю Пирсон, — падение военного могущества нации началось именно с того момента, когда её руководителем стал один из наиболее прославленных генералов».

Эйзенхауэр, как генерал старой школы, действительно относился несколько предубежденно к возможностям нового оружия. Однако, по свидетельству некоторых лиц его близкого окружения, он постоянно уделял развитию военного ракетостроения самое пристальное внимание. Под председательством Эйзенхауэра члены кабинета не раз собирались для обсуждения ракетной программы, отмечая в качестве первостепенного к ней требования необходимость добиться в этой области лидирующей роли.

Заявление министра обороны Вильсона в мае 1956 года, где говорилось о том, что осуществление ракетной программы проводится на основе «неограниченного финансирования», не было преувеличением. В октябре 1954 года, одновременно с извещением о создании комитета по наблюдению за развитием программы управляемых снарядов, в печати появилось сообщение, что расходы на её осуществление в 1950–1954 финансовых годах составили 700 млн. долл. В дальнейшем расходы росли, подобно снежному кому. В 1955 финансовом году они составили 500 млн. долл. В 1956 году планировалось новое увеличение до 750 млн. долл. Однако фактические расходы значительно превзошли намеченную цифру, достигнув 1,168 млрд. Кроме того, в том же 1956 году 1,495 млрд. долл. было истрачено на военную научно-исследовательскую работу, львиная доля которой приходилась на разработку ракетного оружия. 20 декабря 1955 г. министр обороны Вильсон заявил, что в 1957 году на разработку и производство управляемых снарядов будет выделено свыше 1 млрд. долл. Вскоре Эйзенхауэр поправил своего министра, указав, что в целях предотвращения «возможной агрессии» эта цифра будет увеличена до 1,276 млрд. На практике ракетные расходы 1957 года составили 1,506 млрд. долл.

Предложенный Эйзенхауэром бюджет, кроме того, предусматривал ассигнования в размере 1,032 млрд. долл. на строительство военных кораблей, в том числе и ракетоносцев, 1,43 млрд. долл. на военную научно-исследовательскую работу, основной упор в которой предполагалось сделать на разработку проектов, имеющих отношение к управляемым снарядам, и 28 млн. долл. на расходы в текущем году на осуществление программы по запуску американского сателлита. Расходы по перечисленным статьям были на практике также значительно превышены. Например, действительные расходы на ведение научно-исследовательской работы составили 1,54 млрд. долл.

«Конгресс, — признавала «Нью-Йорк таймс» в самый разгар антиправительственной истерии, — всегда утверждал любые бюджетные проекты правительства на развитие ракетного оружия». «Мы с уверенностью можем сказать, — свидетельствует и генерал Гейвин, — что это не было связано с недостатком денежных средств, выделявшихся по бюджету министерства обороны».

Президент никогда не отказывал и в ассигнованиях на программу по запуску сателлита, хотя иногда ему было «непонятно, для чего это надо». Некий высокопоставленный представитель Пентагона только пожал плечами, когда его попросили высказать своё мнение о возможности ускорить запуск американского сателлита с помощью дополнительно выделенных средств. «Я просто не представляю себе, — заявил он репортёрам, — что бы мы стали с ними делать!» Позднее, когда речь шла уже о полётах по программе «Меркурий», эти слова были почти буквально повторены и руководителем НАСА[2] Дж. Уэббом.

В своё время американские официальные лица, пресса и даже некоторые учёные носились с убогой теорией, утверждая, что Советский Союз «выкрал» американские или немецкие секреты. «Эти домыслы, — иронически писала английская газета «Манчестер гардиан», — неизбежно приводят нас к нелогичным до странности и даже антиамериканским взглядам. Если бы Советский Союз действительно «выкрал» указанные секреты, то в худшем случае, с американской точки зрения, он мог бы идти вплотную, но никак не впереди Соединённых Штатов в развитии ракетной техники».

Но не говоря уже о нелепости утверждения, что вообще можно «украсть» то, чего не имелось у «пострадавших», подобного обвинения заслуживали скорее сами Соединённые Штаты. Именно они если и не занимались в прямом смысле кражей немецких секретов, то воспользовались ими достаточно широко и единолично.

Первые конкретные сведения о немецких ракетах американцы начали получать в начале 1944 года, когда после августовского рейда союзной авиации на Пенемюнде их испытания были перенесены на территорию оккупированной нацистами Польши. Польские партизаны, пользуясь тем, что ракеты иногда взрывались на значительном расстоянии от места их предполагаемого падения, сумели подобрать и переправить англо-американскому союзному командованию в Лондон различные части и узлы «ФАУ-2». Более того, когда одна из неразорвавшихся ракет упала на берегу Буга, близ деревни Сарнаки, группе партизан удалось опередить немецкий поисковый отряд и скатить её в воду. Затем, пригнав на водопой стадо коров, партизаны так замутили воду, что немцам ничего не удалось обнаружить. Ночью ракета была извлечена из воды, демонтирована и её основные узлы и части переправлены на самолёте в Англию. Таким образом английское и американское командования оказались обладателями секрета «ФАУ-2» ещё до того, как они появились над Лондоном.

С приближением советских войск фон Браун и его группа бежали на запад, навстречу передовым американским частям. Их появление было приятной неожиданностью для американского армейского командования, имевшего на руках секретный приказ Эйзенхауэра любой ценой захватить немецких учёных-ракетчиков.

«Можно подумать, — писал впоследствии Дрю Пирсон, высмеивая заявление Эйзенхауэра о «захвате русскими немецких учёных», — …что президент или не знал, или забыл, что делали в Германии американские войска, находившиеся под его собственным командованием… Ведь именно в соответствии с его секретными приказами тогда была осуществлена операция «Пейперклип», имевшая своей целью захват в наши руки лучших немецких учёных. Все учёные-ракетчики Германии, почти до последнего человека, попали в руки к американцам».

С помощью фон Брауна американцы отобрали первую партию из 102 наиболее квалифицированных учёных. Кроме того, американское военное командование позаботилось вывезти из Германии все найденные там узлы и детали ракет. В Америке при перевалке с пароходов потребовалось более 300 крупногабаритных товарных вагонов, чтобы переправить этот груз в Уайт-Сэндз, где была организована ракетная испытательная база. Туда же были доставлены и немецкие учёные. Вся операция была проведена в обстановке такой секретности, что о ней оказались неосведомлёнными не только широкая публика, но и конгресс Соединённых Штатов.

В 1954 году, когда США вновь выделили иммиграционную квоту для Западной Германии, была разыграна комедия «законного» въезда нацистских ракетчиков в страну. Немцев усадили в автобусы и перевезли через границу в Мексику. Оттуда они, не покидая кресел, вернулись тем же путём в Соединённые Штаты. Их «прибытие» было зарегистрировано таможенными властями пограничного городка Эль-Пасо.

Нет, видимо, не американские и не немецкие секреты были причиной успехов Советского Союза. Но, может быть, тогда правы те, кто утверждает, что Соединённые Штаты начали уделять серьёзное внимание развитию ракетной и космической техники значительно позже Советского Союза и что именно в этом кроется действительная причина понесенного ими поражения?

Ракета была и остаётся пока единственным средством, позволяющим человеку успешно преодолевать земное притяжение — этот, казалось бы, несокрушимый барьер, поставленный природой. В то же время ракета в силу её способности преодолевать огромные пространства за поразительно короткие отрезки времени является наиболее надёжным и удобным средством доставки к цели любых взрывчатых устройств, включая и ядерное оружие.

Нужно обладать поистине фантастической наивностью, чтобы поверить, будто Соединённые Штаты, одержимые идеей навязать своё «руководство» остальному миру, могли упустить из поля своего зрения столь многообещающий инструмент «политики силы».

Можно ли принять на веру утверждения Эйзенхауэра, Даллеса и иже с ними, что вплоть до 1954 года, когда была доказана реальная возможность создания компактной ядерной боеголовки, Соединённые Штаты не проявляли интереса к конструированию межконтинентальной баллистической ракеты и не считали, что работы в этом направлении могут принести какие-нибудь ощутимые результаты?

Попробуем обратиться к истории.

В тексте государственного гимна США есть одна на первый взгляд мало чем примечательная строка, в которой говорится о «красных всполохах ракет». В наши дни немногие американцы догадываются о её происхождении. Слова о ракетах обычно ассоциируются в их уме с праздничным фейерверком в честь некой победы американского оружия. А между тем они могли бы послужить напоминанием о тех трагических обстоятельствах, при которых молодой нации пришлось познакомиться с ракетным оружием буквально в первые же дни её рождения.

Шёл второй год англо-американской войны 1812 года. К августу 1814 года американское командование сконцентрировало крупные силы под Бладесбургом — небольшим городком, расположенным всего в семи милях к северо-западу от Вашингтона. Бригадный генерал Уильям Уиндер, которому было поручено командование этими войсками, чувствовал себя хозяином положения, Противостоявшие английские части значительно уступали американцам по численности, и он надеялся, что в ближайшее же время ему удастся организовать контрнаступление. Тем более неожиданным оказался для американцев разгром, который им суждено было пережить в «проклятый» день 24 августа 1814 г. Не было привычных ватных облачков дыма над позициями неприятеля. Не было шипения и глухого стука падающих ядер. Вместо этого со стороны англичан устремились похожие на кометы сгустки пламени, оставлявшие за собой в небе длинные следы замысловатых траекторий.

«Полки Шульца и Регана, входившие в состав бригады Стэнсбери, — пишет подполковник Кальвин Годдар, офицер историографического дивизиона артиллерийского управления Соединённых Штатов, — не выдержали обстрела этими злосчастными снарядами.[3] Бросив свои позиции, они обратились в паническое бегство».

Проигрыш битвы под Бладесбургом стоил американцам потери столицы. Английские войска генерала Робертса Росса ворвались в Вашингтон и превратили его в груду дымящихся развалин.

Запечатлеть горечь поражения выпало на долю молодого американского юриста Фрэнсиса Кея, ставшего впоследствии окружным прокурором Вашингтона. Кею не пришлось быть очевидцем разгрома американской армии под Бладесбургом, но в ночь на 12 сентября он, находясь под арестом на одном из английских кораблей, мог наблюдать с его палубы ракетный обстрел форта Мак-Генри, входившего в систему обороны Балтиморы. Это зрелище настолько потрясло Кея, что к утру он на обрывке конверта написал почти без помарок свой знаменитый «Звёздный флаг».

Потребовались десятилетия, чтобы в памяти людей стерлись действительные события, вдохновившие Кея на создание единственного вышедшего из-под его пера поэтического произведения. И, может быть, именно поэтому «Звёздный флаг» был утверждён конгрессом Соединённых Штатов в качестве государственного гимна страны относительно совсем недавно — только в 1931 году, то есть тогда, когда не Англия, а уже сами Соединённые Штаты вырвались в первые ряды империалистических хищников.

Всё это время о ракетах действительно не вспоминали. Под натиском артиллерии, танков и самолётов они, казалось, навсегда ушли в прошлое. Только отдельные чудаки, не вызывавшие никакого интереса у американских правительственных учреждений, продолжали на свой собственный страх и риск возиться с ними, мечтая о будущих космических полётах.

Типичным «чудаком» такого рода был в начале своей творческой карьеры и «отец» американского ракетостроения Роберт Годдар. Будучи ещё студентом Уорчестерского политехнического института, он оборудовал себе в подвальном помещении полулегальную лабораторию, где намеревался заняться задуманными опытами с небольшими ракетами. Первая же попытка осуществить эти планы чуть не привела его к исключению из института. Клубы едкого чёрного дыма, которым ракеты немедленно наполнили всё здание, вызвали панику, а затем всеобщее негодование профессоров института, возмущённых «сумасшедшим» поведением Годдара.

Через шесть лет, блестяще защитив докторскую диссертацию, Годдар получил место профессора в университете Кларка, где немедленно возобновил прерванные опыты. В течение двух лет, урезая себя во всём, он смог приобрести несколько старых спасательных корабельных ракет и кое-какое оборудование для лаборатории. На большее денег не хватило. Самым страшным для Годдара в этом открытии было не то, что ему и дальше грозило полуголодное существование, а что его денег просто не может хватить для закупки более сложного оборудования, без которого он не мог продолжать опыты.

Годдар ненавидел саморекламу и попрошайничество. Но выхода не было. Пришлось обратиться к «меценатам». С характерной для него тщательностью он пишет и переписывает несколько раз доклад о своих опытах, пытаясь приспособить его ко вкусам и пониманию своих будущих покровителей, и даже заказывает для него красивый переплёт, окаймленный тонкой золотой линией.

Полученные из типографии готовые экземпляры доклада Годдар рассылает один за другим в адреса десятков «фондов» и частных лиц. И с каждым ответом надежд остаётся всё меньше. Наконец, когда на его столе накапливается уже целая пачка вежливых и не очень вежливых отказов, он решается послать свою работу ещё в один адрес — на этот раз в Смитсонский институт.

В течение трёх недель он не получает оттуда никакого ответа и начинает уже свыкаться с мыслью, что его предприятие потерпело неудачу. Он почти не поверил своим глазам, когда, вскрыв долгожданный конверт, обнаружил в нём согласие оказать финансовую помощь. Годдар провёл несколько мучительных часов, борясь с искушением попросить требовавшиеся ему как минимум 10 тыс. долл. Он был уверен, что если назовет хотя бы четвёртую часть этой суммы, то получит решительный и на этот раз окончательный отказ. Наконец, после долгих колебаний, пугаясь собственной смелости, он вывел дрожащей рукой цифру — «5000» и собственноручно отнёс роковое письмо на почту. К его несказанному изумлению, он обратной же почтой получил ответное письмо и чек на 1 тыс. долл.

Можно ли винить Годдара в том, что, измученный постоянной нехваткой денежных средств, он после вступления Соединённых Штатов в первую мировую войну отказался от дальнейшей борьбы и предложил свои услуги военному департаменту. Об этом периоде его деятельности из-за окружавшей её секретности известно очень немного. По имеющимся отрывочным сведениям, можно предположить, что ему удалось разработать прототипы боевой ракеты с двигателем прерывного действия и что-то вроде «базуки» времён второй мировой войны.

Достигнутые успехи были, по всей видимости, не слишком значительными, так как военное ведомство сочло за лучшее распрощаться с Годдаром. Впрочем, оно не оставило его без своей поддержки. Для дальнейших опытов с ракетами ему был предоставлен военный полигон Форт-Девенс, где он мог работать, «не опасаясь непрошеных визитёров». Удивительную предупредительность к Годдару начали также проявлять Смитсонский институт и «Гаггенхейм фаундейшн», которые поддерживали тесные связи с Пентагоном. Формальное «отлучение» Годдара от военного ведомства окончилось в 1940 году, когда он снова был приглашён, заняться проектами, «суть которых по понятным причинам не может быть раскрыта».

С этого момента Соединённые Штаты уже ни на минуту не забывают о ракетном оружии. Правда, в первые месяцы войны отношение Пентагона к нему оставалось по-прежнему скептическим. Сказывалась та же косность мышления, которая подтолкнула когда-то одного из критиков Джорджа Стивенсона, обещавшего, что его локомотив будет обладать скоростью, в два раза превышающей скорость почтовой кареты, заметить с тонкой иронией: «Если машина м-ра Стивенсона будет такой, какой он нам её описывает, то жители Вулвича скорее согласятся оседлать верхом ракету Конгрева, чем пользоваться его изобретением». Теперь американские генералы приблизительно с таким же чувством относились к ракете. Бытовало мнение, что ракеты могут преодолевать только весьма незначительные по сравнению с самолётом расстояния. Всё это определило направленность первых американских проектов по созданию ракетного оружия. Основной упор делался на разработку противотанковых и десантных ракет, предназначенных для ведения ближнего боя.

Однако ход событий на театрах военных действий быстро изменил отношение к новому оружию. В последние месяцы 1943 года английские лётчики донесли союзному командованию о появлении у гитлеровцев нового оружия — ракеты «ФАУ-1». Первая ракета этого типа упала на Лондон 15 июня 1944 г. В течение последующего месяца немцы выпустили по городу 2700 ракет. С 8 сентября 1944 г. начался обстрел Лондона ракетами «ФАУ-2», каждая из которых весила 12 т и несла на себе около тонны взрывчатых веществ.

«ФАУ-2» окончательно развеяли замшелый скептицизм Пентагона. Американские авиафирмы получили правительственное предложение представить свои заявки на конструирование межконтинентальной баллистической ракеты с радиусом действия в 5 тыс. миль. К концу апреля 1946 года Пентагон уже заключил с фирмой «Конвэйр» предварительный контракт на поставку такой ракеты. Почти одновременно немецкие специалисты в Уайт-Сэндз приступили к экспериментальным запускам «ФАУ-2». В том же году командование ВВС объявило о своём намерении разместить заказы на постройку ещё 100 ракет различных типов. Некоторые из них, по заявлению военного министра Петерсона, должны были превысить полётные данные «ФАУ-2».

Была начата также разработка «сверхзвуковой атомной ракеты», от которой «не существует ни одного способа защиты».

Руководители Соединённых Штатов, неоднократно подчёркивал государственный секретарь ДЖ.Ф. Даллес, не раз, и весьма тщательно, обсуждали ракетную программу и говорили о важности не дать Советскому Союзу добиться какого-либо решающего превосходства в использовании космического пространства. 26 мая 1955 г. рассмотрению этой проблемы было посвящено специальное заседание Национального совета безопасности. По свидетельству начальника штаба армии США генерала М. Тэйлора, усилия не пропали даром. Армия, заявил он 10 января 1956 г., делает всё, что может, чтобы в кратчайшие сроки наладить производство межконтинентальных баллистических ракет.

Постепенно ракетная гонка набирает темпы. Гражданские и военные руководители Соединённых Штатов переводят программу на ускоренное расписание, делая ставку на быстрейшее получение в свои руки «абсолютного» оружия. К весне 1957 года в осуществлении ракетной программы США было занято не менее 100 тыс. человек,

«Апологеты всего американского, — писал Дрю Пирсон, — печально оправдываются, что мы отстали в области ракетостроения потому, что русские начали первыми… Но в Пентагоне, как в какой-то огромной гробнице, хранятся документы, говорящие совсем о другом».

Характерно, что разработка космических проектов в Соединённых Штатах стала с самого начала своего рода привилегией военных. 3 октября 1945 г. на секретном совещании в Бюро аэронавтики военно-морского флота было принято первое решение о возможности и желательности создания искусственного спутника Земли. К началу 1954 года проект получил одобрение высших военных кругов, представители которых сошлись во мнении, что, хотя способы использования сателлита в военных целях представляются пока неясными, его потенциальные возможности в этом отношении заранее оправдывают все предполагаемые затраты. В том же году Калифорнийскому технологическому институту было поручено произвести теоретические расчёты орбиты будущего сателлита, а «Аэроджет компании» — разработать новые виды ракетного топлива. Большие работы по осуществлению проекта были начаты также корпорациями «Норт америкен авиейшн» и «Гленн Мартин компани».

В конце декабря 1948 года министр обороны Форрестол в докладе конгрессу сообщил, что Соединённые Штаты уже в течение двух лет ведут интенсивные работы по созданию ракеты, способной вывести на орбиту искусственный спутник Земли. Приблизительно в то же время официальные военные источники информировали прессу о разработке проекта по созданию космической бомбардировочной станции, с помощью которой предполагалось установить американский контроль над миром. Наконец, в середине февраля 1949 года стало известно, что учёные Соединённых Штатов, работающие в области развития военной космической программы, приступили к непосредственному проектированию пилотируемого космического корабля. В начале 1956 года стало известно и о работах, проводившихся в Соединённых Штатах, по созданию сателлита-шпиона. Проект носил кодированное название «Пайд Пайпер», или неофициально — «Биг Бразер». Название «Биг Бразер» («Большой брат») было заимствовано авторами проекта из книги Дж. Оруэлла «1984 год», рисовавшей полицейское государство будущего, где стоявший во главе его диктатор мог контролировать все дела и поступки каждого человека с помощью расставленных повсюду телекамер, микрофонов и других шпионских приспособлений. Соответственно «Биг Бразер», создание которого было поручено «Локхид эйркрафт корпорейшн», предполагалось снабдить телевизионным оборудованием или специальными фотокамерами, снимающими в инфракрасных лучах, или, наконец, радиолокационной установкой. «Учёные, — писала позднее «Нью-Йорк таймс», — считают, что его нелегко будет сбить русским, особенно если он не последует примеру их собственного спутника и не будет кричать на весь мир:,Я здесь! Я здесь!»».

Правда, против всех этих проектов время от времени выдвигались и возражения. Скептики в конгрессе и Пентагоне предлагали не торопиться, пока не будут представлены доказательства, что расходы, связанные с осуществлением программы по запуску сателлита, окупятся с военной точки зрения. Эти возражения отступили, однако, на задний план, как только среди представителей обоих взглядов возникли опасения, что научные и технические успехи Советского Союза, если они увенчаются запуском спутника Земли, могут привести ко «второму Пирл-Харбору» для Соединённых Штатов в моральном и политическом плане.

С этого времени Соединённые Штаты прилагают все усилия, чтобы первыми прийти к «финишу». Именно они, а не Советский Союз, начинают относиться к космическим исследованиям как в некой гонке с препятствиями.

Страх, что Советский Союз может опередить их в развитии ракетно-космических исследований, постоянно преследовал Соединённые Штаты. «Те иэ нас, кто занимался исследовательской работой, — писал в своём дневнике Дж. Гейвин, — понимали, что если Советам удастся первыми осуществить запуск своего сателлита, то наше психологическое и техническое поражение может оказаться катастрофическим». Престижу Соединённых Штатов, подчёркивалось в одном из меморандумов, представленных министру обороны в августе 1955 года, будет нанесён «сокрушительный удар», если Советский Союз первым запустит свой спутник на орбиту вокруг Земли.

Приведённые примеры неопровержимо свидетельствуют о том, что Соединённые Штаты с самого начала прилагали отчаянные усилия, пытаясь обеспечить себе лидерство в освоении ракетного оружия и в проникновении в космическое пространство. И хотя мотивы, которыми руководствовались Советский Союз и Соединённые Штаты, стремясь в просторы космоса, носили прямо противоположный характер, это не меняет того факта, что Вашингтон потерпел на первом этапе этого соревнования сокрушительное поражение. «Как бы Соединённые Штаты ни уверяли сейчас всех, что… они никогда не думали соревноваться с русскими за первенство в проникновении в космос, — писала «Манчестер гардиан», — подавляющее большинство людей во всех странах, в том числе и в самих США, рассматривают это событие не иначе, как замечательную победу России».

В Соединённых Штатах давались и другие, в известной степени более обоснованные объяснения причин этой победы. К ним относили существующую между различными родами войск непрерывную грызню за «первенство» и процветающую в правительственных учреждениях коррупцию.

Советские спутники и баллистические ракеты, жаловался Дрю Пирсон, не носили опознавательных знаков Красной Армии или Красного флота — на них были «изображены просто Серп и Молот Советской России». В противоположность этому вооружённые силы США никогда не отличались духом единства. Блюстители американских военных традиций считают, что чувство взаимной неприязни между различными родами войск зародилось ещё в те далёкие времена, когда флот позволил себе вздёрнуть на рею брига «Сомерс» сына военного министра за «нарушение субординации и призыв к мятежу». Воздушным силам, когда они появились на свет, не оставалось, естественно, ничего другого, как только образовать третий лагерь.

Но это, так сказать, романтика. В действительности неприязнь между родами войск — это чаще всего не более чем отражение неприязни, существующей между монополиями, которые кормятся за счёт вооружений, поставляемых ими тем или иным родам войск. Явлением побочного характера, но неизбежно сопутствующим непрекращающейся конкуренции монополий за жирный кусок, является коррупция, проникающая во все поры государственного аппарата. Достаточно вспомнить, например, что целый ряд руководителей военного ведомства имел связи с «деловым миром» задолго до своего прихода на официальные посты.

Джордж Маршалл был директором компании «Пан-Америкен эйруэйз»; Джеймс Форрестол возглавлял одну из финансовых компаний империи Диллона; Луис Джонсон был юрисконсультом компании «Пенсильваниа рейлроудс энд Пан-Америкен эйруэйз»; Чарльз Вильсон — президентом «Дженерал моторз»; Нейл Макэлрой представлял интересы гигантской мыльной компании «Проктер энд Гэмбл». Заместитель министра обороны Роджер Кейс был до своего назначения на этот пост правой рукой Вильсона в компании «Дженерал моторз»; министр внутренних дел Дуглас Маккей — крупнейшим оптовиком автомобилей марки «Кадиллак»; первый советник президента по баллистическим ракетам Э. Марфри — одним из служащих компании «Стандард ойл», принимавшим, кстати сказать, в своё время участие в заключении секретного соглашения между его фирмой и «И.Г. Фарбениндустри» о запрещении ввоза и выработки синтетической резины в США, и т. д.

В свою очередь отставные правительственные чиновники, генералы и адмиралы были желанным приобретением для фирм, которые не могли позволить себе роскошь содержать «собственных» представителей в правительственном аппарате. В совете директоров почти каждой авиационной, электротехнической или нефтяной компании можно было встретить отставных высших офицеров, главная ценность которых заключалась в их приятельских отношениях с высшими чиновниками Пентагона. Среди них попадались и такие знакомые имена, как Макартур, Риджуэй, Брэдли. Только в 1955 году на службу «большого бизнеса» перешло более 2000 отставных кадровых военных.

Учитывая всё это, не приходится удивляться и тем откровенным коррупционным сделкам, которыми сопровождалось осуществление программы по созданию ракетного оружия. В качестве примера можно сослаться на историю заключения контракта по передаче управления и обслуживания ракетоиспытательной базы на мысе Канаверал компании «Пан-Америкен эйруэйз». Приказ о совершении сделки был подписан в декабре 1953 года помощником министра военно-воздушных сил Р. Льюисом. В сентябре 1955 года Льюис подал в отставку, чтобы буквально на следующий же день объявиться в роли вице-президента упомянутой выше компании с солидным заработком в 28 тыс. долл. в год плюс «дотации», плюс 15 тыс. акций компании, приобретённых неизвестно на какие средства. Подобные примеры можно продолжить до бесконечности. Любопытно, однако, что сами жертвы коррупции и соперничества придерживаются особой позиции. Обвинения в коррупции они, как правило, с негодованием отвергают, относя их за счёт обычной зависти, готовой, как известно, всегда подозревать плохое даже в самых трогательных человеческих отношениях. Что же касается обуревающего армию, ВВС и ВМФ взаимного желания подставить друг другу подножку, то оно также представляется им вполне отвечающим духу американского образа жизни.

Генерал Гейвин, тонкий знаток этого вопроса, был, по его словам, «потрясён», когда ему стало известно, что кто-то в конгрессе сослался на «соперничество» между родами войск как главную причину отставания Соединённых Штатов в освоении ракетного оружия. Его учёный коллега, помощник министра обороны по научно-исследовательским вопросам доктор Фут, также усмотрел в этом всего лишь злобную клевету на вооружённые силы. «Существующие среди них формы соперничества, — заявил он, — ведут к здоровому соревнованию и помогают выполнению пашей ракетной программы».

Защищая честь мундира, отдельные представители военщины договаривались до того, что вообще начинали отрицать сам факт отставания американских вооружённых сил в развитии ракетной техники. Сторонники армии, писала по этому поводу «Нью-Йорк таймс», «не скрывают», что группа фон Брауна при других обстоятельствах могла бы опередить русских. На конгрессе международной федерации в Барселоне подобные заявления были во всеуслышание сделаны командующим ракетоиспытательным центром «Рэдстоун Арсенал» генерал-майором X. Тофтоем и заместителем начальника управления баллистических снарядов бригадным генералом Дж. Баркли. Возможно, что так это и случилось бы, писал впоследствии журнал «Тайм», высмеивая генеральскую «клюкву», если бы американские ракеты в то время «не взрывались или не горели, как елочные фейерверки».

Имелась и ещё одна причина, на которую указывали американские критики. Почему, с недоумением спрашивали себя многие из них, все основные открытия, связанные с энергией атома и развитием современного оружия, сделанные в США, были совершены иммигрантами, которые не успели ещё по-настоящему пустить корни на американской почве? Не могло ли случиться, что, если бы Гитлер и Муссолини не вынудили эмигрировать в Америку Ферми, Сцилларда и Эйнштейна, первая атомная бомба была бы создана не в Соединённых Штатах?

Американскую прессу, американских военных и политических деятелей вопрос о подготовке научных кадров, о системе народного образования начал беспокоить с весьма недавней поры, после того как всё явственнее стало обнаруживаться, что развитие современных видов оружия имеет к этому довольно непосредственное отношение.

С приближением эры научно-технической революции, которую сейчас переживает человечество и которая из-за агрессивного курса капиталистических держав привела также и к военно-технической революции, становилось очевидным, что наука, как это предсказывал в своё время К. Маркс, превращается в непосредственную производительную силу и начинает оказывать возрастающее влияние на ведение и исход современной войны.

Нехватка научных кадров, которую Соединённые Штаты начали ощущать ещё до начала второй мировой войны и которая вскоре переросла, по выражению генерала Ирвина, в «отчаянную нужду в людях с научным образованием и научным воображением», впервые привлекла их внимание к вопросу о возможности превращения науки, научных исследований вообще в «крупный фактор в политике вооружений». Вызывали тревогу также и невыгодные для Соединённых Штатов сравнения с состоянием научного прогресса в Советском Союзе. В докладе, подготовленном Объединённой комиссией конгресса по атомной энергии в марте 1956 года, приводились весьма показательные цифровые характеристики. Указывалось, что если за предыдущие пять лет Советский Союз подготовил в своих вузах 216 тыс. инженеров, то Соединённые Штаты — только 142 тыс.

Но эта тревога была ещё неясная, неосознанная, она не повела в то время к принятию практических действий, к изменению сложившегося положения. Именно поэтому был положен под сукно подготовленный в 1947 году официальный доклад Бюро научных исследований при президенте Трумэне, в котором отмечалось, что недостаток хорошо подготовленных научных кадров угрожает Соединённым Штатам не только с точки зрения их дальнейшего «процветания», но и с точки зрения их национальной обороны. Такая же судьба постигла и доклад, представленный в начале 1956 года сотрудницей министерства народного образования Элеонорой Лоумэн. На своё несчастье, Лоумэн объективно подошла к оценке полученных ею результатов проведённых исследований. Сравнивая американскую систему образования с советской, она, например, обнаружила, что русский студент после пяти лет учёбы в институте знает математику лучше, чем его американский коллега, проходящий курс докторантуры по математике. Естественно, что доклад Лоумэн был признан «крамольным», а его автор немедленно уволена.

Случай с Лоумэн не был исключением. «Нью-Йорк геральд трибюн», давая отпор подобным «паникерским» настроениям, писала чуть ли не накануне запуска Советским Союзом первой межконтинентальной баллистической ракеты, что Советский Союз никогда не сможет опередить Соединённые Штаты в ракетостроении, так как в области науки и образования он якобы по-прежнему далеко отстаёт от «цивилизованных наций».

Положение резко изменилось после запуска советского спутника. «Уже в течение многих лет наши специалисты понимают, что во многих основных отраслях научно-исследовательской работы Советский Союз располагает первоклассными учёными и возможностями, которые… иногда превосходят всё, что имеется у остального мира», — писала «Нью-Йорк таймс». Приблизительно в таком же духе изменились высказывания и других серьёзных американских газет.

Но если советская наука, как соглашалась теперь американская пресса, действительно вступила в период «потрясающих достижений», то тем более плачевным выглядело положение, сложившееся в США. Посланная в Советский Союз для изучения существующей там системы подготовки научных кадров специальная группа доктора Лоуренса Дертика, назначенного президентом «комиссаром Соединённых Штатов по образованию», вернулась из поездки, ошеломлённая всем увиденным за время своего путешествия. «Всё виденное нами, — говорилось в представленном докладе, — поразило нас особенно в том смысле, что мы просто не представляли, в какой степени СССР как нация видит в образованиисредство своего развития… Нашей основной реакцией поэтому было изумление — и я подхожу к выбору этого определения чрезвычайно осторожно — теми успехами, которых они, очевидно, достигли в этом плане. Независимо от того, как расценивать этот факт, но десять американских специалистов в области образования вернулись домой, потрясённые тем, что они видели».

С ещё более паническими настроениями вернулся в Соединённые Штаты из своей поездки по Советскому Союзу Джон А. Кеннеди, издатель «Аргус-лидер», влиятельной газеты в штате Южная Дакота и владелец нескольких радиостанций. Прожжённый журналист херстовской школы, он вынес из своего путешествия повергшее его в холодный пот впечатление, что «Запад проигрывает свою борьбу за существование в учебных институтах Америки», что «русские студенты могут превратиться в самую страшную угрозу в мире для Соединённых Штатов» и что, наконец, «русские атеистические, научно подготовленные умы, которые в массе выпускаются советскими учебными заведениями, превосходят по опасности любое другое имеющееся у России оружие». От Соединённых Штатов, делал он вывод, потребуются почти сверхчеловеческие усилия, если они решат попытаться догнать Советский Союз.

Группы Дертика и Дж. Кеннеди имели все основания сделать столь неутешительные заключения из своих поездок. Но они оказались не в состоянии дать сколько-нибудь действенные практические рекомендации, с помощью которых можно было бы изменить сложившееся положение. Научно-техническая революция, начало которой положили открытия в области ядерной физики и космические исследования, оказалась по своей сути явлением, выходящим за рамки капиталистических производственных отношений. «Осуществить эту революцию и использовать её плоды в интересах общества, — говорится в Программе КПСС, принятой на XXII съезде, — может только социализм».

Капиталистическая система в лице своих промышленных и военных монополий не в состоянии отрешиться от утилитарного, узкоделяческого подхода к науке, которую она стремится использовать лишь как дополнительное средство повышения прибылей. Занятие наукой стало в Соединённых Штатах чуть ли не постыдным. По признанию самого «отца» водородной бомбы Э. Теллера, его сын был вынужден скрывать от товарищей своё увлечение наукой, чтобы не прослыть «тронутым». Невероятно, но остаётся фактом, что, когда Индианский университет разослал учащимся колледжей вопрос: «Как, по Вашему мнению, появление советского спутника повлияет на будущее Америки?», — 10 % студентов даже второго курса ответили, что они вообще не слышали ни о каком спутнике. Милитаризация науки приводит к относительному падению интеллектуального уровня не только среднего американца, но и тех, кто стоит у руководства страной. «Огромное число людей здесь, в Соединённых Штатах, которые держат в своих руках будущее страны, — говорил тот же Теллер, — люди неинтеллектуальные».

Американский милитаризм тратит на вооружения огромные средства, которые по праву принадлежат школе. За последние пять лет, говорил в 1958 году президент Эйзенхауэр, военные расходы составили почти 200 млрд. долл. Истраченные на народное образование, они могли бы «окупить наши потребности на следующее десятилетие, включая покрытие теперешней нехватки».

«Нехватка» выражалась в том, что многие американские школы ютились в неприспособленных помещениях, что в среднем только 8–9 % детей изучали алгебру, геометрию, химию или физику, что школам не хватало более 135 тыс. преподавателей, так как только немногие соглашались вести нищенское существование американского учителя, заработная плата которого в два раза уступала заработной плате самого низкооплачиваемого рабочего в автомобильной промышленности. «Современный американец, — писала «Нью-Йорк геральд трибюн», — ценит вещи по их стоимости, и ему прекрасно известна цена школьного учителя — она меньше цены водителя грузовика, парикмахера или пожарника».

Не лучшим было положение и высшей школы. «Я не знаю ни одного высшего учебного заведения в нашей стране, — говорил Л. Страус, председатель комиссии по атомной энергии, — где американский студент, будь он даже потенциальным Эйнштейном, Ферми или Беллом, мог бы получить такую же хорошую подготовку, какую получает русский».

Наконец, нельзя не сказать несколько слов и об организации самих научных исследований в Соединённых Штатах. Основой научного прогресса, научно-технической-революции являются теоретические фундаментальные исследования, направленные на выявление основных закономерностей в природе. В наши дни такие исследования требуют для своего осуществления колоссальных людских, материальных и денежных средств. Подобные траты подчас не могут позволить себе даже самые крупные монополии. На практике это означает, что научные изыскания становятся монополией тех государственных институтов или учреждений, на деятельность которых выделяются наиболее значительные средства. Фактически единственной такой организацией в капиталистических странах, тем более в США, может быть только военное ведомство.

Но американское министерство обороны, на которое к 1957 году работало больше половины учёных Соединённых Штатов, стремилось прежде всего к решению непосредственно стоящих перед ним на данном отрезке времени задач и было мало расположено тратить средства на исследование вопросов типа «почему трава растёт зелёная», как презрительно именовались в Пентагоне всё выходящие за рамки узкого практицизма проблемы.

Появление советского спутника мало что изменило в отношении политических и военных руководителей Соединённых Штатов к нуждам народного образования, к нуждам науки вообще. Они оказались не в состоянии поверить, что «самой страшной» угрозой для них является не мнимая «коммунистическая угроза», а их собственная военно-прагматическая интерпретация мирового технического и научного прогресса. Как и раньше, их больше заботила проблема вооружения, чем проблема школы и науки. Когда в конгрессе один из членов палаты представителей внёс предложение об установлении 22 тыс. стипендий для подготовки научных работников, Дуайт Эйзенхауэр не поленился лично написать письмо, в котором он настаивал, чтобы это число было урезано до 10 тыс. В свою очередь конгресс провалил внесённый президентом законопроект о выделении в помощь строительству школьных зданий мизерной суммы в 300 млн. долл. Уже в следующем, 1958 году выпуск инженеров в Соединённых. Штатах, который и раньше не поднимался выше 37,3 % от выпуска инженеров в Советском Союзе, снизился ещё на 13 %. Не изменилось и соотношение 1:2 в пользу Советского Союза по числу ежегодно подготовляемых в стране научных работников.

Не недостаток средств, а недостаточность «наших научных и технических знаний», с горечью писала «Нью-Йорк таймс», мешают США идти в ногу с развитием космической техники в Советском Союзе.

Позиция спокойствия


Запуск первого советского спутника официальный Вашингтон встретил с «позиции спокойствия». Вопреки получившей широкое распространение легенде, эта позиция не имела ничего общего с якобы разделявшейся президентом наивной уверенностью в непоколебимом превосходстве американской ракетной техники. Как глава государства, он в отличие от большинства даже компетентных наблюдателей, продолжавших действительно питать подобные иллюзии, был осведомлён о данных радиолокационных наблюдений американской военной разведки, полностью подтверждавших соответствующие официальные сообщения о запусках межконтинентальных баллистических ракет в Советском Союзе.

Ссылка на то, что Эйзенхауэр открыто выражал сомнения в существовании таких ракет, едва ли меняет цело. Эйзенхауэр знал и боялся надвигавшейся на него опасности. Именно поэтому, искусно маневрируя, он стремился отдалить момент, когда наличие межконтинентальных ракет у Советского Союза нельзя будет больше сбрасывать со счетов в качестве сомнительного и непроверенного факта.

Характерно, что всего приблизительно за два с половиной месяца до появления советского спутника, 14 июля 1957 г., в «Нью-Йорк тайме» была опубликована явно инспирированная Белым домом заметка, в которой делалась попытка утвердить скептическое отношение к возможностям Советского Союза с точки зрения освоения им ракетной техники. «Согласно данным, которые считаются здесь авторитетными, — говорилось в ней, — Советский Союз значительно отстаёт от Соединённых Штатов в создании межконтинентальной баллистической ракеты… Кроме того, укрепилось мнение, что в своей работе по созданию такой ракеты русские находятся ещё на ранней ступени испытания двигателей… и на самой ранней стадии конструирования самой ракеты».

Попытки Эйзенхауэра сохранить спокойствие и после появления советского спутника свидетельствуют, таким образом, не о неосведомленности, а о наличии у него определённых соображений, в силу которых он считал, что подобная позиция будет отвечать его интересам и в новой, радикально изменившейся теперь обстановке.

Выходец из небогатой семьи, честолюбивый, нелегко сделавший свою феерическую под конец карьеру, Эйзенхауэр чрезвычайно ревниво относился к пришедшей к нему после многих лет безвестности славе. Он знал, что критика его как президента будет тем более жестокой и беспощадной, что до сих пор он был непревзойдённым военным авторитетом в глазах большинства своих сограждан.

Не меньшую тревогу вызывали и опасения, как скажется этот удар на позициях республиканской партии вообще. Если авторитет президента оказался бы подорванным, она практически также утратила бы последнюю возможность влиять на течение дел в конгрессе.

Наконец, президент был обязан позаботиться и о том впечатлении, которое могло сложиться за границей в оценке изменившихся потенциальных политических и военных возможностей Соединённых Штатов. Та или иная реакция Белого дома могла усилить или в известной степени нейтрализовать процесс освобождения от гипноза о якобы неоспоримом военном могуществе Соединённых Штатов в тех странах, которые всё ещё не решались открыто заявить о своём нежелании покорно следовать в фарватере американской внешней политики.

Стремлением получить передышку и объясняются первые действия Эйзенхауэра, предпринятые им непосредственно после памятного звонка Хегерти. Всю ночь Эйзенхауэр, консультируясь по телефону с Шерманом Адамсом и другими доверенными лицами, руководил подготовкой заявления для прессы, которое утром 5 октября было зачитано в Белом доме от его имени тем же Хегерти. Суть этого поспешно составленного и беспомощного по своей логике заявления сводилась к тезисам о том, что президент «не выразил удивления» и что США никогда не рассматривали свою космическую программу «в свете гонки с Советами». В очередном выпуске своего рода «светской хроники» Белый дом пытался подтвердить свои вызвавшие насмешливые комментарии утверждения ссылками на то, что президент по-прежнему пребывает в прекрасном, «искрящемся юмором настроении» и с истинным удовольствием предается своей любимой игре в гольф вместе с гостящим у него на ферме другом — Джорджем Алленом, бизнесменом из Вашингтона.

По указанию президента американским официальным пропагандистским агентствам, в том числе и «Голосу Америки», было разослано циркулярное письмо, в котором предлагалось не только «высмеивать саму мысль», будто Соединённые Штаты когда-либо стремились опередить Советский Союз в запуске спутника Земли, но и «избегать связывать это событие с оценкой военного потенциала русских», а тем более делать выводы, что оно свидетельствует об их научном превосходстве в области освоения космического пространства.

Были организованы также соответствующие весьма решительные, хотя не всегда удачные, заявления и от имени других официальных лиц — министра обороны Вильсона, его помощника по конструированию и производству управляемых снарядов Холадея, контр-адмирала Беннета, руководителя научно-исследовательского центра ВМФ, несшего в то время ответственность за обеспечение ракетами американской программы по запуску сателлита. По своей несуразности, тенденциозности и просто безграмотности выступление Беннета, оценившего советский спутник как «простой кусок железа, который может зашвырнуть в небо чуть ли не каждый», оказалось вне конкуренции. Используя выражение одной бельгийской газеты, подобная мысль могла зародиться только в слаборазвитых мозговых извилинах «туши, украшенной адмиральскими погонами».

Приблизительно столь же «эффективными» оказались и высказывания немногих комментаторов, оставшихся верными Эйзенхауэру. Лучшее, что они смогли выжать из себя для успокоения американской публики, не выходило за пределы двусмысленно звучавших выражений надежды в способности советского спутника отвлечь внимание мирового общественного мнения «от неприятных для нас событий в Литл-Роке».

Однако, несмотря на принятые меры, основную роль в проведении кампании, направленной на поддержку правительственной «позиции спокойствия», пришлось взять на себя лично президенту Эйзенхауэру. Теперь было не до декорума. Отказавшись от гольфа и от посещения геттисбергской церкви, Эйзенхауэр провёл воскресенье в подготовке к пресс-конференции и в понедельник снова был в Вашингтоне. День прошёл в совещаниях с руководителями министерства обороны и других ведомств, чиновниками, видными учёными. Суетливая возня в Белом доме не затихала и в течение последующих суток.

Наконец 9 октября состоялась назначенная пресс-конференция. Уже готовясь выйти в зал, где ожидали две с половиной сотни журналистов, Эйзенхауэр неожиданно остановился, не в силах побороть охватившего его страха. Несмотря на видимые усилия, ему потребовалось несколько минут, прежде чем он решился протянуть вперёд руку и раздвинуть портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов.

Появление президента было встречено приглушённым шумом голосов и шуршанием свежеотпечатанных листов с текстом письменного заявления президента, розданным за четверть часа до пресс-конференции. В этом заявлении, как и в ходе самой пресс-конференции, Эйзенхауэр мучительно пытался оправдать действия правительства ссылками на то, что оно было в первую очередь озабочено созданием ракетного оружия и что отсутствие у Соединённых Штатов мощных ракетоносителей не может служить индикатором их отставания в военной области. Поскольку же использование спутников Земли в целях разведки или в качестве носителей ядерного оружия представляется пока делам отдалённого будущего, заявил он, правительство считало неэкономным тратить средства на проведение исследований в космическом пространстве. Поручая разработку и строительство ракеты для проекта «Авангард», оно, например, специально оговорило, что работа над этой ракетой ни в коем случае не должна мешать выполнению имеющей «самое первостепенное значение программы по созданию ракетного оружия».

На приёме в «Стейтлер-отеле», устроенном в честь английской королевы Елизаветы II, Эйзенхауэр, по словам обозревательницы Маргарет Хиггинс, произвёл удручающее впечатление на многих союзников Америки и даже на некоторых своих почитателей, когда, продолжая отстаивать «позицию спокойствия», попытался вновь вернуться к своим утверждениям, что «свободный мир», у которого «есть сила», настолько обогнал «коммунистические нации», что их было бы «просто смешно сравнивать между собой». Наконец 23 октября на обеде в «Уолдорф-Астория» он «выпустил целый залп сообщений о важных достижениях Соединённых Штатов в области науки и обороны». «Президент, — писала в связи с этим «Нью-Йорк геральд трибюн», — надеется, видимо, добиться таким образом сплочения народа, возродить его доверие к научной, оборонной и экономической программам страны».

Но, как должен был хорошо понимать и сам президент Эйзенхауэр, утверждения, будто Соединённые Штаты не отстают от Советского Союза, могли выглядеть убедительными только в том случае, если он имел бы возможность сослаться на соответствующие факты. Вследствие этого было обещано, что вслед за пресс-конференцией президент выступит с серией «ободряющих» речей и, опираясь на данные, которые к тому времени будут представлены ему, нарисует «истинную картину» американских успехов, способную поднять «быстро деградирующий моральный тонус страны».

Трудно сказать, представлял ли себе Эйзенхауэр, как нелегко будет выполнить обещание. Несмотря на то что Пентагон до предела ускорил темпы выполнения ракетной программы и даже заручился содействием некоторых конгрессменов в своих попытках добиться насильственного привлечения учёных к работе над военными проектами, Эйзенхауэру не было предложено ничего более определённого и значительного, чем разработанный группой фон Брауна жароупорный конус, якобы уже решивший проблему прохождения боеголовки ракеты сквозь атмосферу при её выходе на цель. Однако, даже оставляя в стороне справедливое замечание английского министра обороны Сэндиса о том, что было бы «неразумно думать, будто и русские не решили этой задачи», конус не мог служить убедительным доказательством успехов США, так как, во-первых, во время испытательного полёта вошёл в атмосферу под неправильным углом и это снизило его скорость по крайней мере до одной трети, а во-вторых, наличие жароупорного конуса не могло компенсировать отсутствие самой межконтинентальной баллистической ракеты, для оснащения которой он предназначался.

Ещё большие затруднения встретили поиски «космических» успехов. Несмотря на широковещательные заявления министерства обороны о проводимых интенсивных изысканиях возможностей запустить в космос «что-то большее и лучшее», чем советские спутники, например крупногабаритный сателлит-шпион, который мог бы держать под своим наблюдением всю поверхность земного шара, практически обозримый вклад Пентагона ограничивался пока двумя «выдающимися» событиями: поспешным награждением фон Брауна высшим военным орденом для гражданских лиц и доставкой с таинственными целями двух бурых медведей в ракетоиспытательный центр в Нью-Мексико.

Подобные потуги вызывали только насмешки. В американской печати появилась серия карикатур, высмеивавших правительство и военные власти, лихорадочно и широковещательно рекламировавшие теперь те самые «секретные военные достижения», которые ранее так тщательно скрывались от постороннего глаза. Представители Пентагона и Белого дома изображались на них спешно переписывающими старые надписи на табличках, густо расставленных вокруг ракетоиспытательных полигонов. Вместо: «Вход закрыт!», «Не разглашать!», «Секретно» и т. д. — на них теперь красовалось: «Добро пожаловать!», «Пожалуйста, не делайте из этого тайны!», «Не забудьте рассказать о виденном своим друзьям!», «Не запрещено, входите! Входите все!».

Трудности, связанные с поисками «ободряющих» фактов, привели к тому, что Эйзенхауэр оказался вынужденным несколько раз переносить дату своего первого выступления, которое, если верить американской прессе, ожидалось с не меньшим нетерпением, чем речь Ф.Д. Рузвельта о вступлении США во вторую мировую войну. Наконец по рекомендации вновь назначенного советника президента по вопросам психологической войны Ларсона в качестве окончательного срока было намечено 7 ноября. В комментариях прессы отмечалось, что президент «был осведомлён о значении этого дня для большевиков» и что в значительной степени именно это обстоятельство заставило его остановить свой выбор на указанной дате. Но и теоретики, и практики психологической войны просчитались. Появление 3 ноября второго советского спутника окончательно подорвало и без того подмоченный престиж Белого дома.

Рушившаяся «позиция спокойствия» усиленно подтачивалась к тому же её многочисленными противниками. Слабостью правительства, оказавшегося весьма уязвимым с точки зрения тактики межпартийной борьбы, не преминули воспользоваться руководители демократической партии. В отличие от Белого дома, вынужденного поневоле воздерживаться от раздувания военной истерии, они увидели в спутнике ту спасительную точку приложения сил, используя которую надеялись одержать победу над своими политическими конкурентами.

18 октября в Канзас-Сити состоялось открытие конференции лидеров демократической партии Среднего Запада. Общий тон работы был задан бывшим президентом Трумэном, выступившим с речью за завтраком. «Мы, — заявил Трумэн, — безоговорочно клеймим президента Эйзенхауэра за неспособность использовать огромные технические возможности страны, в результате чего Советский Союз смог запустить свой спутник раньше Соединённых Штатов». В заявлении участников конференции правительство Эйзенхауэра обвинялось в подчинении интересов национальной обороны соображениям внутренней политики, стремлению завоевать популярность среди избирателей.

Но демократы не собирались, конечно, довольствоваться одними заявлениями. Пытаясь дискредитировать республиканцев, обвинявших в свою очередь правительство Трумэна в «чудовищной халатности, граничившей с преступностью», они затеяли комедию «расследования» причин космического отставания Соединённых Штатов. Роль застрельщика взял на себя сенатор Саймингтон.

В телеграмме из Канзас-Сити, отправленной им Ричарду Расселу, председателю сенатской комиссии по вооружённым силам, он «почтительно, но настойчиво» требовал «детального расследования вопроса». Аналогичное требование было получено Расселом и от сенатора Мэнсфилда, заместителя лидера сенатского демократического большинства. «Нам пора, — говорилось в нём, — очнуться ото сна и перестать жертвовать интересами безопасности во имя экономии». Мэнсфилд требовал, чтобы Рассел, «не мешкая», с помощью подкомиссии по военной подготовленности или всего состава комиссии приступил к расследованию причин отставания Пентагона в области ракетных вооружений и выработал рекомендации, которые дали бы Соединённым Штатам возможность изменить сложившееся положение и снова занять «принадлежащее им всегда в прошлом место».

Незамедлительного созыва подкомиссии по военной подготовленности для расследования причин провала американской программы по созданию межконтинентальной баллистической ракеты и запуску сателлита требовали также её член — сенатор Сматерс и председатель военного бюро объединённого комитета по атомной энергии сенатор Джэксон.

Ведение расследования было поручено сенатской подкомиссии по военной подготовленности, возглавлявшейся в то время сенатором-демократом Линдоном Джонсоном. Оно затянулось на многие месяцы и с точки зрения межпартийной борьбы превратилось в руках демократов в удобное орудие давления на правительство.

Развязанное демократами наступление против официальной «позиции спокойствия» пользовалось с самого начала более или менее открытой поддержкой многих республиканцев, считавших, что гонка вооружений является вопросом, несравненно более важным, чем мелочные партийные разногласия и связанные с ними расчёты. Ввиду этого они не видели необходимости сохранять молчание даже ради требований партийной этики. К тому же им представлялось, что ущерб, нанесённый престижу республиканской партии, может быть нейтрализован скорее не путём замалчивания «ошибок» правительства Эйзенхауэра, а путём принятия срочных и оперативных мер по развёртыванию программы ракетных вооружений и запуску американского сателлита.

Первый открытый призыв к пересмотру позиции правительства раздался в стане республиканцев со стороны сенатора Стайлса Бриджса, председателя сенатской республиканской политической комиссии и члена сенатской комиссии по вооружённым силам. На второй день после сообщения о советском спутнике Бридже выступил с заявлением о том, что это событие требует «немедленного пересмотра всей национальной психологии». В телеграмме Р. Расселу, приветствуя решение комиссии по вооружённым силам начать расследование, он требовал, чтобы последнее было «всесторонним и быстрым». «Я считаю, — писал Бриджс, — что последствия запуска советского спутника достаточно серьезны… чтобы конгресс произвёл переоценку нашей позиции и определил наши ближайшие и основные задачи в этой области».

Выступление Бриджса было поддержано лидером республиканской партии в сенате Ноулендом. Во время импровизированной пресс-конференции, организованной для местных репортеров Колумбуса, он заявил о своём «глубоком убеждении» в необходимости решительного пересмотра правительственной программы ракетных вооружений в сторону их всемерного расширения.

Публичному осмеянию был подвергнут также и правительственный курс, направленный якобы на урезывание военных расходов. На митинге республиканцев в Сан-Франциско, состоявшемся 12 октября, сенатор К. Кейс выступил с утверждением, что «безопасность и престиж» Соединённых Штатов оказались поставленными под угрозу. Кейс не пощадил и своих коллег-республиканцев, всё ещё не решавшихся открыто подвергнуть сомнению правительственную линию. «У меня нет сомнений, — заметил он в их адрес, — что многие из тех, кто особенно шумно настаивал на урезывании военного бюджета в прошлом году, вскоре потребуют гораздо больших, чем даже предполагалось, ассигнований на эти цели».

Наиболее правые республиканцы, считая, что Эйзенхауэр уже не способен больше возглавлять или проводить решительную политику «с позиции силы», группировались вокруг вице-президента Р. Никсона и практически солидаризировавшегося с ним государственного секретаря ДЖ.Ф. Даллеса, требовавших от Соединённых Штатов «разумного ответа на наступление коммунизма», то есть «признания раз и навсегда, что вопрос о поддержании нашего военного превосходства должен пользоваться абсолютным преимуществом перед всеми другими вопросами». Позднее, во второй половине ноября, когда президент оказался прикованным к постели после перенесённого им кровоизлияния в мозг, группировка Никсона предприняла даже неудачную попытку оттеснить Эйзенхауэра от руководства.

При такой расстановке сил не приходилось удивляться, что все старания президента сохранить спокойствие подвергались самой ожесточённой критике правых и милитаристов, независимо от их партийной принадлежности.

Уже первая пресс-конференция Хегерти в Белом доме вызвала иронические комментарии. «Советам, — высмеивая «позицию спокойствия», писала «Нью-Йорк тайме», — удалось обогнать нас в запуске своего спутника, но это ни в коем случае не означает, что мы отстаём от них в космическом соревновании». В свою очередь «Нью-Йорк геральд трибюн» потребовала от правительства предпринять «запоздалое, но всемерное усилие», чтобы догнать и перегнать Советский Союз. «Нация имеет право ожидать, — писала газета, — что достижение русских подтолкнёт осуществление американских программ по запуску сателлита и развитию ракетного оружия». Многие газеты широковещательно рекламировали призыв сенатора Саймингтона и других к гонке вооружений, утверждая, что именно они выражают общественное мнение страны.

Не достигла своей цели и пресс-конференция Эйзенхауэра 9 октября. Подытоживая наиболее характерные комментарии газет: «Успокоительные заявления… которые звучат совсем не успокоительно!», «Мы ещё спим, всё ещё спим!», «Нравится Вам это или нет, нам придётся бежать наперегонки, и лучше начать бег, не откладывая!» — У. Липпман подчёркивал, что, если Эйзенхауэр окажется неспособным «возглавить руководство», он должен будет уступить его другим. «С таким президентом, который фактически находится как бы в полуотставке, — писал он с раздражением, — у нас нет знамени, вокруг которого мог бы сплотиться народ. Мы будем плыть по течению к состоянию хронической катастрофы, не имея никого, кто указал бы нам наши цели, выработал бы нашу политику; а попав в эти опасные воды, мы окажемся там без карты и компаса». Можно было найти и более бесцеремонные намеки подобного же характера. 14 октября Эйзенхауэру должно было исполниться 67 лет, и многие газеты не постеснялись напомнить ему, что он приближается к «рекордному для президента» возрасту.

13 октября состоялось выступление сенатора-республиканца Ноуленда, принявшего участие в телевизионной программе «Лицом к нации». Пришло время, заявил он своим слушателям, отказаться от чисто партийного подхода к вопросу о завоевании космоса и создании ракетного оружия. Это — «всеамериканская проблема», и она должна быть решена усилиями обеих партий.

5 ноября в Пентагоне состоялась встреча «двупартийной» группы, в которую вошли Р. Рассел, Л. Джонсон, С. Бриджс и министр обороны Макэлрой. Последний даже совершил ночной перелёт иэ Цинциннати, чтобы успеть предварительно переговорить с сенаторами за завтраком, на котором присутствовали также председатель объединённого комитета начальников штабов Туайнинг и заместитель министра обороны Куорлс. Сама встреча, или, по выражению американских газет, «сверхсекретная конференция», затянулась на семь часов. Стенограмма «военного совета» лидеров демократической и республиканской партий с военными руководителями осталась похороненной в архивах Пентагона. Но, как можно было догадываться, она в немалой степени способствовала дальнейшему сближению позиции правительства с его критиками.

Инициатива правого крыла республиканцев, их призывы отбросить партийные разногласия при решении вопросов, связанных с ракетными и космическими вооружениями, были положительно встречены в лагере демократов. Смелое, дальновидное руководство, не связанное партийными предубеждениями, заявил сенатор Р. Рассел, будет всемерно поддержано не только демократами, но «всем народом». В опубликованном специально по этому поводу заявлении национального совета демократической партии её руководители обязались «не пользоваться в своих партийных целях… несчастным состоянием дел» и оказывать президенту полную поддержку во всех «разумных действиях, направленных на укрепление нашей обороны».

Рассел сдержал своё слово. Постепенно даже начатое подкомиссией по военной подготовленности расследование переродилось, как отмечали американские газеты, в более или менее безобидное «исследование», целью которого стало не доказательство виновности республиканцев, а определение «мер и методов по скорейшему преодолению ракетного и космического разрыва» между Соединёнными Штатами и Советским Союзом.

Естественно, что, столкнувшись с объединённым фронтом поборников гонки вооружений, правительство Эйзенхауэра не имело ни возможности, ни желания противостоять ему в течение сколько-нибудь длительного времени, тем более что его практические действия полностью совпадали с требованиями милитаристов.

Приглядевшись внимательно, можно было заметить, что выражение спокойствия, которое в течение первого месяца пытался изображать на своём лице Белый дом, то и дело искажалось гримасой страха и ненависти при мысли о непоправимости случившегося. С лихорадочной торопливостью, кидаясь из стороны в сторону, действовало правительство Эйзенхауэра во всём, что выходило за пределы границ, доступных взгляду среднего американца, Под покровом «официальной тарабарщины о спокойствии» оно в первые же дни после запуска советского спутника предприняло энергичные шаги по ускорению темпов выполнения ракетной программы.

Соответствующее решение было принято 11 октября на чрезвычайном совещании кабинета, собравшегося под председательством президента. 14 октября, в день своего рождения, Эйзенхауэр потратил несколько часов, совещаясь с министром обороны Макэлроем по вопросу практического осуществления этого решения. Для дальнейшего развития ракетного оружия ещё до принятия нового бюджета было выделено дополнительно 700 млн. долл. Кроме того, Пентагону было предложено перенести центр тяжести расходования средств на разработку межконтинентальных баллистических ракет и интенсифицировать экспериментально-массовое производство сразу двух однотипных образцов ракет — «Тор» и «Юпитер». В спешном порядке рассматривались самые разнообразные проекты по созданию новых типов ракетного и космического оружия. Многие из них, по свидетельству «Нью-Йорк тайме», носили столь невероятный характер, что невольно напоминали научно-фантастические романы.

Далеко не спокойно действовало правительство Эйзенхауэра и на международной арене. 8 октября государственный секретарь ДЖ.Ф. Даллес, к вящему удивлению иностранных наблюдателей, выступил с заявлением, что Соединённые Штаты готовы обсудить возможность решения вопроса об установлении контроля над запуском космических снарядов независимо от хода переговоров о всеобщем разоружении.

Предложение Даллеса казалось тем более неожиданным, что всего какую-нибудь неделю назад, 30 сентября 1957 г., представитель Соединённых Штатов в ООН Генри Кэбот Лодж, выступая перед членами комитета по разоружению, доказывал им, что космические ракеты являются ещё «слишком новой вещью», чтобы в связи с ними можно было бы принимать какие-либо решения. Соединённые Штаты постарались тогда изъять соответствующий пункт и из проекта резолюции по разоружению, подготовленного ими совместно с другими «странами-инициаторами». Операция изъятия была произведена, как утверждал Лодж, в соответствии с желанием «стран-инициаторов», или, как заявляли сами «инициаторы», по требованию Соединённых Штатов, которые боялись, что проект может оказаться помехой при запуске их собственного сателлита. Другими словами, Соединённые Штаты. твёрдо рассчитывавшие в то время на установление своего безраздельного господства в космосе, не хотели, чтобы кто-нибудь контролировал их ракеты.

Теперь же, когда Пентагону пришлось распроститься со своими радужными надеждами, в Соединённых Штатах поняли, что поторопились. После длительных совещаний Эйзенхауэра с Даллесом и Гарольдом Стассеном было решено предпринять обходный манёвр, который должен был обеспечить достижение двоякой цели — Советский Союз останется в окружении американских военных баз, но из-за дальности расстояния не будет иметь возможности прибегнуть к ответному ракетному удару. Трудно сказать, в какой степени чувство неразумного страха перед советским ракетным оружием перемешалось здесь с нежеланием Соединённых Штатов отказаться от своей агрессивной политики. Но, так или иначе, это было «первой конкретной международной реакцией США на успешный запуск Советским Союзом своего спутника».

Началась подготовка, призванная обеспечить Белому дому отказ от «позиции спокойствия». Из «самых авторитетных источников», которым, как утверждалось, были известны действительные правительственные установки, в газеты начали поступать сведения, что напускное хладнокровие Эйзенхауэра к вопросам гонки ракетных и космических вооружений есть на самом деле продуманная линия поведения, целью которой было «избежать видимость паники и которая ошибочно была принята за равнодушие».

«Считают, — писала «Нью-Йорк тайме», — что этот курс представлял собой продуманное наступление с целью нейтрализовать неприятный политический эффект, вызванный сообщением об успешном запуске советского спутника… Президент всЁ предвидел… Он имел возможность оценить обстановку раньше и лучше, чем его критики, и ему давно ясно, какие меры следует принять для её исправления… Соображения, связанные с вопросом национальной безопасности, не позволяют ему немедленно же предать гласности всё, что он знает, и всё, что он делает… Он убеждён, что конечные результаты будут одобрены страной, безопасность которой он не только поддерживает, но и укрепляет».

Постепенно менялась тональность публичных дейст-.вий и заявлений как официальных представителей правительства, так и самого президента. В газетах впервые промелькнули сообщения, что запуск советского спутника произвёл на президента «глубокое впечатление». Сообщалось также, что министерство обороны «приступило к интенсивному изучению, каким образом можно проникнуть в космос ещё дальше, чем это сделал Советский Союз, и нейтрализовать с помощью этого советскую военно-психологическую и техническую инициативу». В специальном меморандуме Макэлроя министрам армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил особо подчёркивалось «совершенно очевидное и огромное значение для национальной безопасности» выполнения в кратчайшие сроки намеченной программы по гонке ракетных вооружений. Макэлрой требовал от своих министров немедленно сообщить лично ему или его помощнику по баллистическим ракетам, какой вклад в осуществление этой программы может сделать тот или иной род войск. В Вашингтоне стало также известно, что Соединённые Штаты «пересматривают свою политику в отношении использования военных ракет» и что министр обороны отдал приказ армейскому командованию организовать запуск сателлита с помощью военной ракеты «Юпитер-С». Усиленно распространялись слухи, что президент разрешил Макэлрою превысить бюджет настолько, насколько это «окажется необходимым для осуществления программы развития ракетного оружия, в том числе и программы по запуску американского сателлита».

Проходившие в конце октября в Вашингтоне переговоры президента Эйзенхауэра с премьер-министром Англии Макмилланом были использованы также и для возможного приобретения явно недостававших Соединённым Штатам научных и технических знаний.

Совсем недавно преисполненные самомнения поклонники американского образа жизни яростно протестовали против декларативных заявлений Белого дома о возможной передаче другим странам некоторых научных данных, которые будут получены после запуска «Авангарда». Сенатор Р. Рассел поспешил заявить тогда, что он «серьёзно сомневается в мудрости этого шага с военной точки зрения», а сенатор Саймингтон вообще не мог представить себе, кто, кроме «тайных агентов Москвы», мог предложить «поделиться ценными секретами, добытыми нашими учёными», с другими, возможно коммунистическими, нациями.

Теперь же в качестве «смелого ответа антикоммунистических держав вызову русских в области науки, промышленности и военной мощи» Эйзенхауэр подписал совместное с Макмилланом заявление, в котором, в частности, предусматривался обмен секретными сведениями по ядерной энергии и космическим исследованиям.

Впрочем, едва ли нужно говорить, что Соединённые Штаты не собирались и в будущем делиться со своим младшим партнёром действительно секретными данными. Да и о каких американских секретах в области космических исследований могла идти речь после запуска Советским Союзом спутника! В английских и американских газетах появились карикатуры, изображавшие дядю Сэма и Джона Булля, с неподдельным изумлением обследовавших пустые сейфы друг друга, в которых они предполагали найти секреты.

Со стороны Соединённых Штатов соглашение было ловушкой, попыткой выудить сведения о новейших научных достижениях других стран, чтобы использовать их в своих целях. «Официальные лица, принимавшие участие в переговорах, — отмечала «Нью-Йорк геральд трибюн», — подчёркивают, что их цели далеко выходят за рамки двустороннего соглашения. Президент и премьер-министр предлагают скорее организацию научного пула, который должен привлечь к себе страны таких антикоммунистических союзов, как НАТО, СЕАТО, Багдадский пакт».

31 октября под председательством Эйзенхауэра состоялось необычное расширенное заседание Национального совета безопасности, в котором приняли участие вице-президент Никсон, государственный секретарь ДЖ.Ф. Даллес, министр обороны Макэлрой, директор департамента военной мобилизации Грэй, министры всех родов войск, председатель Объединённого комитета начальников штабов Туайнинг и др. Участники совещания отказали прессе в какой-либо информации, но постарались намекнуть, что оно было посвящено выработке «достойного ответа» в развитии ракетной и космической техники.

4 ноября, немедленно после запуска второго советского спутника, Эйзенхауэр провёл несколько совещаний с представителями Пентагона, членами кабинета и учёными, в ходе которых дал ясно понять, что мощь советской ракеты, выведшей на орбиту «Спутник-2», произвела на правительство и на него лично «чрезвычайно большое впечатление». Значение сделанного Эйзенхауэром заявления, которое само по себе с полной очевидностью знаменовало его окончательный отход от официальной «позиции спокойствия», подчёркивалось распространённым одновременно информационной службой Белого дома сообщением, что президент в нарушение установившейся традиции решил созвать «двупартийное» совещание лидеров конгресса ещё до проведения республиканской партийной сессии.

Милитаристы высоко оценили также и оба ободряющих выступления президента — 7 и 28 ноября — о национальной безопасности и научном прогрессе. Вместо обещанного ранее успокоения Эйзенхауэр призывал теперь своих слушателей потуже затянуть пояса и начать всемерную гонку вооружений, которая будет стоить «много, очень много денег». «Есть все основания считать, — указывал обозреватель Р. Дрюмонд, — что президент исходит теперь полностью из принципа: ничто, абсолютно ничто не должно стоять на пути нашего стремления преодолеть ракетный разрыв».

Республиканцы, как этого и следовало ожидать, единодушно расхваливали речь президента. Демократы также выразили удовлетворение, что Эйзенхауэр идёт в «правильном направлении». Военные эксперты, отмечая, что на этот раз президент показал себя с «самой лучшей стороны», остались всё же недовольны некоторой лакировкой, от которой президент не смог полностью отказаться, рисуя картину ракетной, воздушной и морской мощи Соединённых Штатов. Отмечалось, в частности, что превозносимый им в качестве последнего достижения научной военной мысли самолёт-снаряд «Снарк» не только не подходит под определение ракеты дальнего радиуса действия, но и сам по себе имеет слишком незначительную скорость и легко может быть сбит даже огнём зенитной артиллерии.

Речь президента способствовала развёртыванию широкой кампании угроз в адрес Советского Союза. «Успокоительно, — писала «Дейли ньюс», — что силы стратегической авиации находятся в состоянии постоянной боевой готовности и могут, поднявшись с баз, рассеянных повсюду в свободном мире, в любой момент засыпать Россию атомными бомбами». Военно-воздушным силам было вновь предложено, как и после запуска «Спутника-1», держать в воздухе дополовины общего количества самолётов стратегического командования. Самолёты должны быть загружены термоядерными бомбами, а экипажам розданы приказы о нанесении удара по Советскому Союзу.

Странные метаморфозы, которыми отличалось развитие «позиции спокойствия» Эйзенхауэра, не могли, конечно, не вызвать некоторого недоумения у американских обозревателей. Часто не будучи в состоянии разобраться в истинной подоплеке происходящих событий, они с иронией безнадёжности писали, подобно Дж. Диксону: «Мы дьявольски отомстили русским. Если они заставили нас попотеть над вычислением орбиты своего спутника, то им уж никогда не определить настоящих орбит наших военных и политических деятелей».

«Позиция спокойствия» оказалась недолговечной. Но было бы ошибочно ограничиться только этим выводом, не пытаясь определить причины, которые обусловили её недолговечность. У Белого дома действительно имелись все объективные основания призывать к спокойствию, так как в силу последовательной миролюбивой политики Советского Союза его новые достижения в ракетостроении и в исследованиях космоса не угрожали и не могли угрожать Соединённым Штатам с военной точки зрения. Сами идеологи американской агрессивной политики не верили в возможность нападения Советского Союза на Соединённые Штаты. Чарльз Боллен, бывший посол США в Москве, перед своим уходом с этого поста говорил, как вспоминает Д. Пирсон, что «огромные массы русских не хотят войны». «И московское радио, — добавляет Пирсон уже от себя, — не даёт им забыть об этом. День за днём оно вбивает им в головы надежду на сохранение мира». «Если Вы предложите настоящему коммунисту взять в руки детектор лжи и спросите его затем, хочет ли он мира, — с раздражением и грубо заявил в своих показаниях перед комиссией по расследованию антиамериканской деятельности доктор Ф. Шварц, — он легко пройдёт это испытание. Он посмотрит на Вас просветлённым взором и скажет, что мечтает о мире». По мнению бывшего государственного секретаря Д. Ачесона, вообще не имело смысла рассуждать, могут ли космические успехи Советского Союза подтолкнуть его к развязыванию третьей мировой войны, «скорее следовало бы тревожиться по поводу действий американского правительства».

Время от времени даже в американской прессе проскальзывали признания, что Советский Союз проводит исключительно миролюбивую политику. «Несмотря на очевидную психологическую победу, которую одержал Советский Союз, — отмечала, например, «Нью-Йорк тайме», — это не привело к усилению угрозы возникновения войны». «Хозяева Кремля, — подтверждала и «Нью-Йорк геральд трибюн», — явно не собираются использовать своё оружие в военных целях». Характерно также, что, когда в марте 1958 года, то есть уже после появления советских спутников, американское информационное агентство провело в Дели опрос: «Кто больше способствует делу мира, Россия или Запад?» — за Советский Союз высказались 54 % опрошенных, а за Запад — только 18 % (28 % ответили «не знаю»).

Таким образом, можно сказать, что, если бы «позиция спокойствия» Эйзенхауэра основывалась на уверенности в миролюбии Советского Союза, на стремлении поддержать принцип мирного сосуществования, она была бы, в свою очередь, поддержана широкими массами американцев и милитаристам пришлось бы отступить. Но спокойствие Эйзенхауэра основывалось на столь же агрессивной, сколько и фальшивой концепции военного превосходства Соединённых Штатов во всех видах вооружений, в том числе и ракетных. При такой постановке вопроса критикам президента не составляло труда доказать, что он «обманывает народ» и что действительное положение вещей прямо противоположно той картине, которую он пытается нарисовать. Благодаря Эйзенхауэру дискуссия о военном значении советских спутников была поставлена с ног на голову и превратилась в выигрышный для правых спор о военном и техническом отставании самих Соединённых Штатов.

Случившееся нельзя отнести за счёт случайности или неудачных формулировок своей точки зрения Эйзенхауэром. По сути дела, Эйзенхауэр с самого начала, если можно так выразиться, находился по другую сторону баррикады, которую он оказался вынужденным защищать. И тем легче оказалось ему перейти в стан своих «врагов», когда эта баррикада, построенная небрежно и только в силу конъюнктурных соображений, рухнула окончательно.

Выбор пути


Победоносный для союзников исход второй мировой войны оказался прекрасной питательной средой для роста гипертрофированного самомнения Соединённых Штатов относительно своих военных и экономических возможностей. Их главные соперники по капиталистическому лагерю или оказались в числе побеждённых, или вышли из войны значительно ослабленными. В то же время США использовали военную конъюнктуру для неслыханного обогащения, укрепления своего экономического и военного потенциала. Удельный вес Соединённых Штатов в объёме промышленного производства капиталистического мира, который до войны составлял меньше половины, теперь возрос почти до двух третей. Только по ленд-лизу капиталистические партнёры Соединённых Штатов задолжали последним более 46 млрд. долл. В подвалах американских банков скопилось свыше трёх четвертей запасов золота капиталистического мира, американские военные базы, американские оккупационные войска были разбросаны по всему свету. Над ними, как некогда над владениями английской короны, «никогда не заходило солнце». Соединённые Штаты снисходительно готовились возложить на свои плечи бремя ответственности за дальнейшее «руководство миром», заполнить вакуум, образовавшийся, по их мнению, не только на обширных просторах азиатского и африканского материков, но и в Европе.

Приятно кружило голову и сознание монопольного владения атомным оружием. В Вашингтоне не сомневались, что это — явление длительного порядка. По мнению компетентных американских экспертов, должно было пройти 15–20 лет, прежде чем Советский Союз откроет «секрет» атомной бомбы, что позволило бы Соединённым Штатам, опираясь на своё техническое превосходство, уйти далеко вперёд в наращивании ядерной мощи и дальше сохранять положение ведущей ядерной державы.

Единственным противником, по их мнению, мог быть только Советский Союз. Но, повторяя ошибку монархической Европы в отношении республики, возникшей где-то в «дикой» Америке, они всё ещё тешили себя мыслью, что коммунизм — это не более как историческая аномалия, что рано или поздно он должен будет исчезнуть с лица земли. Правда, в США признавалось, что роль Советского Союза на международной арене после второй мировой войны неизмеримо выросла, что он вышел из схватки с фашизмом более сильным также и в военном отношении. Но, вопреки очевидности, там продолжали надеяться, что эти изменения не имеют под собой прочного основания, что перенапряжение военных лет вынудит СССР длительное время концентрировать свои усилия на восстановлении разрушенного хозяйства и он окажется неспособным противостоять экономическому и военному давлению капиталистического лагеря во главе с Соединёнными Штатами. Ставка на экономическое ослабление Советского Союза, на якобы существующие возможности воспользоваться этим стала одной из ведущих установок послевоенной политики Соединённых Штатов. Американским стратегам казалось, что наступил удобный момент «поставить русских на своё место», заставить их подчиниться своему диктату.

Американские империалисты оказались неспособными понять, что основной смысл происшедших в мире изменений заключается в новом всемирно-историческом поражении системы капитализма. Разгром фашизма, рост престижа Советского Союза, возникновение мировой социалистической системы, ослабление некогда могущественных колониальных держав создавали благоприятную обстановку для успешного развёртывания демократических, революционных преобразований во многих районах земного шара.

Апологеты политики «с позиции силы» строили расчёты прежде всего на якобы существующем неоспоримом превосходстве Соединённых Штатов в области военной мощи, имея в виду главным образом ядерное оружие. Перспектива широкого использования атомного шантажа представлялась им тем более заманчивой, что в качестве известной гарантии собственной «неуязвимости» для ответных ударов противника они, казалось, могли рассчитывать на свою географическую удаленность от основных театров будущих военных действий. Располагая мощной стратегической авиацией, значительным числом авианосцев, наконец, воздушными и ракетными базами со средствами нападения среднего радиуса действия, американская военщина полагала, что сможет безнаказанно обрушить удары на избранную жертву и добиться её безоговорочной капитуляции.

В такой обстановке всё большее раздражение вызывала старая политика «умиротворения России», как квалифицировали наиболее агрессивные круги США курс покойного президента Рузвельта на сотрудничество с Советским Союзом. Занявший после его смерти президентское кресло Гарри Трумэн полностью разделял чувства оголтелых милитаристов и реакционеров. Подобно им, он отличался близоруким видением мира и не мог по достоинству оценить происшедших фатальных для империализма перемен.

Провозгласив, что отныне «железный кулак и сильные выражения» станут его основными средствами ведения разговора с Советским Союзом, Трумэн и его правительство берут на своё вооружение «доктрину сдерживания», или, раскрывая кавычки, доктрину тотального наступления на коммунизм по всему фронту, включая вмешательство во внутренние дела других стран, развязывание военных конфликтов в различных районах земного шара, подготовку новой мировой войны против стран социалистического лагеря. Готовность к немедленному наступлению была объявлена основной линией военной политики Соединённых Штатов, которые, преднамеренно идя на создание острых международных конфликтов, используют вызванную ими атмосферу военной истерии в странах Западной Европы для размещения стратегической авиации на зарубежных воздушных базах, в частности на Британских островах. «Воздушный мост» в Берлин с таким же успехом можно было бы назвать мостом, по которому США провели колеблющихся партнёров в НАТО. С помощью этого агрессивного пакта они переносили границу своей «обороны» в «сердце Европы».

Сообщение ТАСС от 25 сентября 1949 г. о произведённом Советским Союзом атомном взрыве, которое подтвердило сделанное ещё за два года до этого заявление, что атомного секрета больше не существует, нанесло первый сокрушительный удар по военным и политическим планам Соединённых Штатов.

Оправившись от первого шока, американские милитаристы с ещё большим фанатизмом начинают цепляться за концепцию своей «неуязвимости». Атомная бомба, утверждают они теперь, не может сама по себе повлиять на сложившееся соотношение сил, поскольку Советский Союз не располагает средствами доставки дальнего радиуса действия и не сможет использовать её для ответного удара по противнику. Эта уверенность была сильно поколеблена, хотя и не подорвана до конца, когда в Соединённых Штатах стало известно, что, вопреки их предположениям, Советский Союз располагает также и скоростными современными бомбардировщиками дальнего радиуса действия, способными нести ядерное оружие. После кратковременной паники, последовавшей за этим открытием, которое стоило десятки миллиардов долларов, затраченных для форсированного развития собственной стратегической авиации, Соединённые Штаты вернулись к мысли, что по-прежнему могут рассчитывать на свою «неуязвимость». Хорошо организованная система раннего предупреждения и сильная противовоздушная оборона, включая средства воздушного перехвата, по расчётам Пентагона, должны были оказаться почти непреодолимым барьером на пути советских бомбардировщиков, которым, прежде чем приблизиться к берегам американского континента, необходимо было бы преодолевать в течение многих часов огромные пространства, отделяющие их от цели.

Тем не менее потеря «атомной монополии» сильно повлияла на оценку Соединёнными Штатами своих возможностей. Если раньше переходу к открыто агрессивной политике развязывания тотальной войны против Советского Союза в значительной степени мешали провозглашенные союзниками идеалы, под знаменем которых их народы сражались против фашизма и которые нельзя было опошлить и выветрить из сознания американского народа за столь короткое время, то теперь Вашингтон начал всерьёз опасаться, что развязывание новой войны может привести к катастрофическим последствиям. Потеряв магическую «атомную дубинку», Соединённые Штаты стали к тому же всё чаще вспоминать и об опыте двух предыдущих войн, в результате которых каждый раз происходило ослабление системы капитализма.

Но временный отход от политики развязывания тотальной войны против коммунизма не означал, конечно, полного отказа от подобных планов и тем более отказа от систематического и упорного «отбрасывания коммунизма». Соединённые Штаты вновь возвращаются к старой концепции создания замкнутого кольца воздушных и ракетных баз вокруг Советского Союза, чтобы, «стягивая, сжимая его всё сильнее», задушить своего противника. Одновременно они стремятся к разжиганию местных, локальных войн в различных районах мира, где, создавая значительный перевес в военной силе и технике путём концентрации своих усилий на данном направлении, надеются каждый раз одерживать значительные победы, аккумулируя которые они смогут полностью нейтрализовать влияние СССР на развитие мировой политики.

Война в Корее, развязанная Соединёнными Штатами, показала полную несостоятельность этих устремлений. Она продемонстрировала также, что американская военная техника, в частности авиация, уступает по своим боевым показателям образцам вооружения, имеющегося в распоряжении стран социалистического лагеря. В Вашингтоне, где могли лучше видеть размеры надвигающейся военной и политической катастрофы, не решились поддержать проекты распоясавшейся военщины, которая, потеряв голову при виде крушения своих планов, выступила с призывами проведения атомных бомбёжек в Китае и Корее, то есть по сути дела призывала к немедленному развёртыванию «большой войны». Известную роль также сыграло и проявление «чёрной неблагодарности» со стороны западных партнёров США, поторопившихся отмежеваться от бредовых намерений Соединённых Штатов. Зондирующее заявление президента Трумэна о том, что в Вашингтоне рассматривают возможность применения ядерного оружия в Корее, вызвало неприкрытую панику. Было совершенно очевидно, что, если Соединённые Штаты попытаются осуществить это намерение, они останутся в полной изоляции. В такой обстановке развязывание «большой войны» не сулило ничего хорошего. Приходилось поневоле ограничивать районы «действительной борьбы» до тех пор, пока вооружённая мощь Соединённых Штатов не будет «развёрнута».

Крах политики Трумэна предопределил поражение его партии на выборах 1952 года. Хотя программа республиканцев, как обычно, мало чем отличалась от программы их политических соперников, избиратель теперь инстинктивно шарахался в сторону от демократов. Значительную роль сыграла и сама личность кандидата от республиканцев — генерала Эйзенхауэра, окружённого ореолом героя второй мировой войны.

Новому правительству было очевидно, что Соединённые Штаты не в силах выиграть наземную войну. Требование широких кругов американской общественности о прекращении войны было использовано им для того, чтобы, ссылаясь на свои якобы миролюбивые намерения, с известным достоинством выйти из неё, выдать вынужденное за акт доброй воли. Однако не миролюбие нового правительства, а позорный крах старой военной доктрины, необходимость перегруппировки сил были главными факторами, определившими принятие такого решения.

Но, отказываясь от доктрины «сдерживания», Соединённые Штаты с приходом к власти правительства Эйзенхауэра берут на вооружение ещё более агрессивную доктрину «освобождения» и, в её военном аспекте, доктрину «массированного возмездия». Переход к «новой, позитивной» внешней политике, которую провозгласил Эйзенхауэр, означал, по признанию Вашингтона, что её неотъемлемой частью должно стать усиление международной напряжённости, подготовка тотальной войны против социалистического лагеря на основе «абсолютной силы», то есть на основе достижения Соединёнными Штатами «атомного изобилия». Отвергая целесообразность ведения войн «не в том месте, не в той обстановке и не в то время», доктрина «возмездия», или нанесения сокрушительных ядерно-авиационных ударов по противнику с использованием всей военной мощи, должна была помочь сконцентрировать усилия для того, чтобы склонить в пользу Соединённых Штатов чашу весов в решительной схватке с Советским Союзом.

Следуя формуле «пусть азиаты воюют против азиатов», Вашингтон пересматривает американскую внешнюю политику. Резкое усиление гонки вооружений союзников США по НАТО, в том числе и Западной Германии, должно было позволить Соединённым Штатам занять намеченную для себя роль «высокоподвижного резерва». Сухопутные силы могли быть теперь несколько сокращены, но одновременно предполагалось резко увеличить численность самолётов стратегической авиации, способной нести ядерное оружие, расширение сети воздушных и ракетных баз за границей.

Первые конкретные шаги правительства Эйзенхауэра показали, что позиция нового президента в вопросе о войне в Корее если и отличается от старой, то разница заключается лишь в том, что Эйзенхауэр рассматривает войну не как самоцель, а как один из эпизодов глобальной борьбы против коммунизма. Отмена Эйзенхауэром приказа Трумэна от 27 июня 1950 г., служившего известной гарантией против провокационных вылазок чанкайшистов, была оценена даже союзниками Соединённых Штатов как безумие.

Сообщение об испытании Советским Союзом транспортабельной водородной бомбы не привело к пересмотру основных концепций внешней политики Соединённых Штатов. Наоборот, именно с 1953 года всё чаще начинают раздаваться голоса, что США должны поторопиться использовать имеющиеся преимущества в запасах накопленного ядерного оружия, чтобы нанести превентивный удар по Советскому Союзу. Вместо того чтобы трезво взглянуть на изменившуюся обстановку, Вашингтон всемерно усиливает гонку вооружений, по-прежнему уповая на свою «неуязвимость», на то, что США со сравнительно незначительными потерями смогут выйти победителями из ядерной войны.

1957 год застал президента и его государственного секретаря всё ещё балансирующими на «грани войны». В январе на открытии первой сессии нового конгресса Эйзенхауэр вносит предложение, беспрецедентное по своей откровенной агрессивности: он предлагал предоставить ему право по своему усмотрению использовать американские вооружённые силы на Ближнем Востоке, так как «всемирная ответственность США» требовала сохранить контроль над этим чрезвычайно важным стратегическим районом, располагающим к тому же двумя третями известных мировых запасов нефти. К берегам Ближнего Востока был послан 6-й американский флот в составе 50 кораблей, в том числе и авианосцев, имевших на борту ядерное оружие.

«Доктрина Эйзенхауэра», или, как её ещё называют, «доктрина Эйзенхауэра — Даллеса», определялась не только интересами США на Ближнем Востоке. Она отражала также глубокое беспокойство и заинтересованность в желательном исходе борьбы между двумя социальными системами на азиатском и африканском континентах. Исход «титанической борьбы между двумя противоположными концепциями жизни», говорил Никсон ещё в 1956 году, будет зависеть от хода событий в нейтральных государствах Азии и Африки, от того, какой путь изберут новые, освободившиеся от колониального гнета нации.

Будничная деятельность вашингтонских дипломатов, стратегов и главы правительства в последние месяцы «докосмической эры» проходила под флагом усиленного раздувания «холодной войны» и лихорадочных военных приготовлений. В 1957 году Соединённые Штаты, используя НАТО, начинают всё более настойчиво переходить к попыткам оснащения своих заокеанских военных баз ракетно-ядерным оружием. Этот вопрос усиленно проталкивался ими на декабрьской сессии совета НАТО в 1956 году и на майской сессии 1957 года. Разумеется, предусматривалось, что подобные установки будут пока находиться под контролем американцев.

Январский визит английского министра обороны Сэндиса в Вашингтон был в значительной части посвящён обсуждению наиболее эффективного использования американской ударной силы, в том числе и ракетного оружия среднего радиуса действия, размещённого на территории Англии. Одним из результатов переговоров явилось англо-американское мартовское коммюнике, в котором подчёркивалась особая важность НАТО как краеугольного камня политики обеих стран на Западе. В коммюнике сообщалось также о решении США передать своему партнёру некоторые виды управляемых снарядов и о намерении продолжать испытания ядерного оружия.

Интенсификации «холодной войны» против Советского Союза оказалась посвящённой и встреча президента Эйзенхауэра и премьер-министра Макмиллана на Бермудских островах.

Менее успешно, с точки зрения Вашингтона, окончилась проводившаяся в Канберре мартовская сессия совета СЕАТО, участники которой довольно холодно отнеслись к попыткам Соединённых Штатов «активизировать» деятельность блока в Юго-Восточной Азии. Но уже в следующем месяце на сессии совета НАТО, которая на этот раз демонстративно собралась в Бонне, вашингтонские стратеги снова «сравняли счёт». Совместное коммюнике Эйзенхауэра — Аденауэра предусматривало, что правительство ФРГ также внесёт свой вклад в военные усилия блока. Фактически Соединённые Штаты односторонне открывали путь немецким реваншистам к «большому оружию».

В обстановке, когда Соединённые Штаты были готовы уже поверить, что им удалось подготовить почву и условия для развёртывания решительного наступления против коммунизма, появление спутника не могло не произвести на Вашингтон впечатления разорвавшейся под ногами бомбы.

В глазах американских милитаристов ракета, выведшая на орбиту вокруг Земли первый советский спутник, заслонила на некоторое время сам спутник.

Обстановка военной истерии, которую создавали в стране несшиеся со всех сторон вопли о неотвратимой ракетной угрозе, умело поддерживалась и направлялась действовавшими за кулисами могущественными силами. Обращает на себя внимание весьма примечательное обстоятельство, что появившиеся тогда в Соединённых Штатах почти одновременно два доклада, посвящённые доказательствам необходимости гонки вооружений, вышли из недр фондов Форда и Рокфеллера.

Доклад фонда Форда, получивший известность как «доклад Гейтера», не был опубликован. Он был отпечатан всего в двух экземплярах и официально представлен только президенту и национальному совету безопасности. Причиной этому послужила его чрезмерно откровенная, даже с точки зрения американских руководителей, агрессивная направленность, которая в то время могла помешать усердно распространявшимся утверждениям, будто не Советский Союз, а сами Соединённые Штаты являются потенциальным объектом ракетно-ядерного нападения.

X. Гейтер, бывший президент правления фонда Форда, и руководимая им группа видных учёных и военных специалистов, которые участвовали в составлении доклада, требовали немедленного развязывания превентивной войны против Советского Союза. По их мнению, это было единственным оставшимся у Соединённых Штатов шансом добиться уничтожения Советского Союза. Впрочем, стоявший на докладе гриф «совершенно секретно» не помешал тому, что некоторые сведения о его содержании просочились в американскую прессу. Известную роль, как считалось, в этом сыграл сам вице-президент Никсон. В сенсационном стиле читателю сообщалось, что Соединённые Штаты почти безнадёжно отстали от Советского Союза в развитии ракетной техники и, очень возможно, что в будущей войне они понесут сокрушительное военное поражение. Чтобы избежать этого, по мнению Гейтера и его группы, Соединённые Штаты должны были немедленно увеличить свои военные расходы по крайней мере на 8 млрд. долл. в год и одновременно приступить к осуществлению программы строительства убежищ против ядерного нападения, общая стоимость которых должна была составить 22 млрд. долл.

«Представляется очевидным, — указывали авторы доклада в своём заключении, — что Соединённые Штаты быстро теряют имеющееся у них военное превосходство перед Советским Союзом… Если существующая у нас сейчас тенденция не будет пересмотрена, мировой баланс неизбежно сместится в пользу советского блока. А если это произойдёт, то не останется даже надежды на получение в будущем такого шанса, который позволил бы нам снова изменить его в свою пользу».

Доклад фонда Рокфеллера, подготовленный непосредственно под руководством Нельсона Рокфеллера, не был закрыт для широкой публики. Но, за исключением отсутствовавших в нём откровенных рекомендаций о развязывании превентивной войны против Советского Союза, выводы авторов мало чем отличались от выводов их коллег.

Рекомендации докладов фондов Форда и Рокфеллера получили поддержку и со стороны некоторых научных организаций. Оперативное исследовательское бюро при университете Джона Гопкинса в Балтиморе, работавшее по специальному заданию военного командования над проблемой оценки возможностей Соединённых Штатов в случае их вооружённого столкновения с Советским Союзом, также приходило к выводу, что ракетно-ядерный разрыв между двумя странами может быть преодолён только в том случае, если американские военные расходы возрастут не менее чем на 15 млрд. долл. в год.

Выглядевшие достаточно убедительными в глазах среднего американца выводы авторитетных организаций давали милитаристской пропаганде желаемую базу для поддержания в стране атмосферы военной истерии. Развязанная кампания страха служила целям морального подавления протестов налогоплательщиков против растущих военных расходов, которые ложились на их плечи всей тяжестью вздорожания жизни и увеличения налогового пресса. «Общественная поддержка всех подобных планов, — указывал ректор университета в Буффало Фурнас, — имеет своей основой чувство страха… Только страх перед коммунистическими странами давал Америке до сих пор возможность поддерживать огромные и всё возрастающие расходы. Если бы международная обстановка неожиданно потеряла свою напряжённость, согласие налогоплательщиков поддерживать эти расходы, конечно, резко пошло бы на убыль».

Нападкам подвёргся также «произвольно установленный», по выражению сенатора Л. Джонсона, потолок государственного долга в 275 млрд. долл. Джонсон требовал отменить эти «ненужные финансовые ограничения» и увеличить на 1–2 млрд. расходы на срочные научно-исследовательские работы в области создания нового оружия. Отвечая ему, сенатор X. Берд, снискавший себе до этого репутацию главного проповедника политики экономии, поспешил от имени конгресса заверить Джонсона, что такие расходы, конечно, будут увеличены настолько, насколько это окажется нужным.

Но если появление первого советского спутника и повлекло за собой довольно неожиданные, на первый взгляд, последствия для военно-космических планов Соединённых Штатов, то есть привлекло внимание американских руководителей к более непосредственным и более жизненно важным, с их точки зрения, задачам — созданию межконтинентальной баллистической ракеты и преодолению ракетного разрыва между Советским Союзом и США, то это продолжалось весьма короткое время.

Заглушившие все крики о первоочередности ракетной программы не могли заставить надолго замолчать поборников военного проникновения в космос. Пренебрегая тем, что приходилось плыть против течения, они продолжали упорно твердить о военной опасности именно спутников. В своём стремлении убедить конгресс и всех американцев в реальности нависшей над страной угрозы стремившиеся в космос милитаристы зачастую прибегали к доказательствам совершенно нелепого, почти анекдотического свойства, производившим, впрочем, известное воздействие на психику обывателя.

С таинственными, пугающими намёками указывалось, например, что русские нарочно таким образом запланировали полёт своего спутника, что, хотя он и пересекает несколько раз в сутки территорию Соединённых Штатов, практически остаётся невидимым для американских военных наблюдателей, так как время его пролетов не совпадает с часами рассвета или сумерек.

«Большинство людей, — писала газета американских коммунистов «Дейли уоркер», — понимают, что спутник напевает песню мира и приглашает другие нации поддержать её припев». Но доводам среднего американца — «Они запустили эту штуку, ну и что из этого? Разве они собираются разбомбить нас завтра?» — милитаристами был противопоставлен целый арсенал фальшивых доводов, которые могло только изобрести сознание человеконенавистников.

Примечательно, что академику Благонравову, находившемуся в то время в Вашингтоне, был задан следующий вопрос: подтверждает ли он, что целью советской космической программы является достижение неограниченного контроля над всем миром. Отказ Благонравова согласиться с этим диким утверждением не обескуражил репортера, который тут же потребовал, чтобы советский учёный «по крайней мере признал», что страна, которой первой удастся послать на орбиту вокруг Земли космический корабль с человеком на борту, завладеет контролем над миром.

Доказывалось также, что советские спутники якобы являются первой опытной моделью космических устройств, которым предстоит стать составной частью так называемых «пассивных», то есть военно-разведывательных космических систем, «первым поколением» в ряду принципиально новых видов оружия будущего. В ближайшие годы, прогнозировал Вальтер Дорнбергер, возглавлявший ранее исследовательские работы по ракетной программе в фашистской Германии, а теперь подвизавшийся в качестве консультанта «Бэлл эйркрафт корпорейшн», Советский Союз должен запустить спутник с телекамерой на борту, который с военной точки зрения может стать идеальным разведчиком, способным обнаруживать все цели на территории Соединённых Штатов и сообщать о них русским. Вывод такого спутника на орбиту, указывала в своей редакционной статье газета «Вашингтон пост», даст Советскому Союзу возможность составить точную карту мира, необходимую для наведения на цель межконтинентальных баллистических ракет. «Очевидно также, — добавляла газета, — что запуск советского спутника имеет военное значение и с другой точки зрения: много ли теперь русским потребуется времени, чтобы послать на орбиту своих наблюдателей в космическом корабле?».

Милитаристы типа пресловутого генерала Гейвина, которых искренне удручала перспектива прожить жизнь без новой мировой войны, приходили к выводу, что, даже если Соединённые Штаты смогут в какой-то степени сравняться в будущем с Советским Союзом в области ракетных вооружений, они всё равно окажутся не в состоянии прибегнуть к ним для развязывания агрессивных действий, так как это неизбежно приведёт к ответному удару, следовательно, к уничтожению Соединённых Штатов. Таким образом, овладение космическим оружием, перенесение арены военных действий в космическое пространство становилось с их точки зрения единственной возможностью достичь успеха в новой войне.

Примечательно, что даже «Эйр форс мэгэзин» — фактический орган американских военно-воздушных сил, большинство высших офицеров которых продолжало отстаивать позицию о решающей роли стратегической авиации, выступил в защиту тезиса о жизненной необходимости создания космических систем вооружений. Хотя военные возможности космических устройств всё ещё не столь ясны, как ракетного оружия, указывал журнал, Соединённые Штаты должны немедленно принять не менее напряженную программу и в этой области, так как «смелое проникновение в космическое пространство с открыто выраженными военными целями, как это ни парадоксально, может оказаться кратчайшим путём к установлению контролируемого мира во всём мире».

Высмеивая тех, кто видел в межконтинентальной баллистической ракете идеал «абсолютного» оружия и действовал по принципу: «Кто из нас не согласился бы променять весь космос на вдвое большее число надёжных межконтинентальных баллистических ракет, чем их имеется у Советского Союза?», фон Браун в своих показаниях перед сенатской подкомиссией по военной подготовленности говорил, что люди такого типа просто лишены воображения и чувства предвидения, близоруко ставят себе в виде конечной цели то, что на деле должно стать только началом в длинной цепи создания новых систем вооружений.

Проникновение в космическое пространство, по мысли сторонников такого подхода к проблеме, не должно было ограничиваться созданием только военно-разведывательных или других военных систем, возможность осуществления которых можно было более или менее реально предвидеть на основе уже достигнутых общим ходом мирового технического прогресса данных. Концентрируя усилия в этом направлении, указывали они, необходимо не забывать и о космических исследованиях, которые если и не обещают сейчас, то могут в дальнейшем принести баснословные военные «дивиденды».

«Проекты посылки человека в космос, на Луну или на Марс, — писал журнал «Форчун», — может быть, и не подходят под определение чисто военных предприятий, но осуществление таких проектов с точки зрения их военных последствий может оказаться несравненно более важным, чем вся работа генеральных штабов». Соединённые Штаты, подчёркивал американский исследователь Мартин Кейдин, стремятся прорваться в космос, потому что «сегодня военные интересы и космические полёты — это одно и то же…».

С первых дней истории человечества, развивал эту мысль генерал Шривер, исследовательская деятельность в любой области неизменно приводила к тем или иным военным последствиям. Расширение географических знаний во времена римского владычества подтолкнуло Юлия Цезаря на осуществление новых завоевательских походов. Знакомство с культурой и богатствами Востока стимулировало организацию крестовых походов. Открытия Колумба привели к военной колонизации неизвестных до того территорий, к кровавым южноамериканским экспедициям Кортеса и Писсарро. Передвижение первых американских переселенцев на запад сопровождалось истреблением коренных жителей Северной Америки — индейцев. Стремление американского торгового капитала проникнуть на рынки Японии было поддержано военно-морской экспедицией США, что привело к увеличению роли и значения флота в глазах американского правительства. Приблизительно те же результаты для морской пехоты принесло строительство Панамского канала. Наконец, вслед за научным освоением Антарктиды туда потянулись и военные. «Вся наша история, — писал журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», — учит нас, что мы как нация просто не можем позволить себе отстать от других во всём том, что касается техники или науки, так как это неизбежно ведёт к ослаблению нашего военного потенциала, к обходу нас другими. Это полностью относится и к освоению космического пространства».

Все эти софизмы, целью которых является доказать, что любая научная деятельность человека неизбежно ведёт к наращиванию темпов гонки вооружений, к появлению всё более смертоносного оружия, не имеет, конечно, ничего общего с действительным положением вещей. Бесспорно, что развитие науки и техники может быть использовано в военных целях. Но понятие возможности никогда ещё не было эквивалентно понятию долженствования. Следовательно, вопрос заключается в том, с какими целями, с какими намерениями предпринимаются те или иные исследования, с какими целями, намерениями предполагается использовать полученные в ходе осуществления этих исследований результаты.

Нет никаких оснований изменять этому критерию применительно и к космическим исследованиям. Представьте себе человека, родившегося и выросшего на затерянном среди безбрежного океана острове. Если он наблюдателен и наделён пытливым умом, изолированность его маленькой родины не помешает ему составить себе определённую картину простирающегося за её пределами огромного мира. Течения приносят к берегу куски коры и ветви незнакомых деревьев, изредка обломки кораблей, ещё реже — белесые, расползающиеся при первом прикосновении лохмотья, покрытые с обеих сторон узором из странных, ритмично чередующихся чёрных значков.

Но всё это — как куски разрозненной мозаики, отдельные части которой нельзя восстановить хотя бы потому, что их просто не существует. Чтобы начать собирать недостающие ему драгоценные камни познания, человек должен построить свой первый челнок и первый раз выйти в открытое море. Рано или поздно его пути в океане скрестятся с путями неведомых ему мореплавателей. Может быть, их судно, подобно его собственному, будет всего лишь грубо сделанным челноком. А может быть, это будет белоснежный красавец лайнер, совершающий свой очередной межконтинентальный рейс. Но и в том и в другом случае эта встреча с себе подобными будет для него моментом величайшего счастья.

Однако было бы несчастьем как для его сограждан, так и для других разумных обитателей мира, если бы искусством мореплавания овладел какой-нибудь маньяк, одержимый идеей установления над ним своего господства. Вот почему, приветствуя те или иные достижения Соединённых Штатов в космосе, все люди доброй воли неизбежно спрашивают себя, с какой целью, для чего эти достижения будут использованы в будущем. И здесь многое не может не вызвать тревоги.

Нельзя сказать, чтобы американские военные и политические деятели вообще не понимали, что от них во многом зависит, какой характер — научный или милитаристский — примет проникновение Соединённых Штатов в космическое пространство. «Нам следует осознать, — писал генерал Шривер, — что между основными направлениями военного и невоенного развития ракетной и космической техники не существует принципиального различия: важна не техника сама по себе, а цели её использования». Обнадёживающее начало! Но вот какой вывод делает генерал из этой справедливой посылки: «Космическая мощь, таким образом, должна стать неотъемлемой частью нашей национальной мощи». От человека зависит, подчёркивал и президент Кеннеди, станут ли космические исследования своего рода инструментом доброй воли, способствующим укреплению взаимопонимания и дружбы между народами, или они приведут к ещё большему напряжению в международных отношениях, к усилению подозрительности между двумя основными существующими сейчас на земле социальными системами. Но, говорил тот же Кеннеди, «способствовать решению, станет ли этот новый океан ареной мира или ужасающих сражений, мы можем только в том случае, если сами Соединённые Штаты смогут добиться там превосходства».

19 февраля 1957 г. перед тысячной аудиторией первого ежегодного симпозиума астронавтов, который проходил в Сан-Диего, уже упоминавшийся нами генерал Шривер не постеснялся публично заявить, что «национальная оборона является тем фактором, который настоятельно диктует нам необходимость развития техники космических полётов… Через несколько десятков лет решающими военными битвами могут оказаться не морские или воздушные сражения, а сражения, ареной действий которых станут просторы космоса». «Несмотря ни на что, — со снисходительностью взрослого к ребёнку писал один из основателей «Американского ракетного общества» Дж. Пендрей, — простые люди в своей массе продолжают с тем же энтузиазмом относиться к идее полёта на Луну. Даже в дни баллистических ракет их чрезвычайно трудно убедить, что основной целью наших учёных и конструкторов вовсе не является осуществление мечты о космических полётах».

Разглагольствования о мирном проникновении в космос, к которым прибегали по мере возникновения надобности в Соединённых Штатах, не меняли существа дела. «Нет причин, — цинично писал, например, журнал «Эйр форс мэгэзин», — почему бы нам и не осуществлять две программы — военную и гражданскую, которые по существу будут одной программой…». По выражению бывшего заместителя министра военно-воздушных сил Т. Гарднера, ужимки, с помощью которых Соединённые Штаты пытались убедить мир, что они преследуют мирные цели в космосе, «не могли обмануть никого, кроме самой американской публики».

Изучение американских космических проектов убеждает, что все они имели под собой военную подоплеку, независимо от того, носили ли они характер военно-пропагандистский, чисто военный или военно-экономический. Естественно, что зачастую целый ряд этих признаков или целей совмещался в одном или серии проектов. «Престижные» проекты, например, решали и некоторые военные задачи. Чисто военные проекты, в том числе и программа по запуску сателлитов-шпионов, использовались также в целях пропаганды американской военной и технической мощи. Проект «Аполлон», задуманный президентом Кеннеди в основном в качестве средства развёртывания экономической гонки с Советским Союзом на истощение, в не меньшей степени связывался в Соединённых Штатах с пропагандистскими и военными соображениями. Характерно, что, отвечая на вопрос одного из американских корреспондентов, не слишком ли дорого Соединённые Штаты заплатили за снимки Луны, сделанные «Рэнджером-7», полёт которого был запланирован в качестве подсобного по отношению к программе «Аполлон», президент Джонсон не счёл даже нужным сослаться на их научное значение. Вместо этого он, напомнив, что когда-то Англия господствовала в мире, потому что она господствовала на морях, ещё раз подчеркнул решимость Соединённых Штатов выиграть битву за первое место в мире, которое в нашу эпоху «связывается с первым местом в космосе».

Концепция военного проникновения в космос оказалась ведущей и в первом официальном документе, подготовленном в Соединённых Штатах после появления советского спутника. В представленном Л. Джонсоном конгрессу докладе, составленном под его руководством сенатской подкомиссией по военной подготовленности, «сторожевым псом нашей военной готовности», как её характеризовала газета «Нью-Йорк геральд трибюн», выдвигалось требование, чтобы Соединённые Штаты, по выражению обозревателя Дж.Рестона, «по меньшей мере оккупировали весь космос».

Странно сознавать, развивал предыдущую мысль один из американских апологетов военного проникновения в космос, что, вырвавшись в беспредельные просторы Вселенной, человек не встретит там своих извечных врагов, с которыми ему приходилось бороться на протяжении всей истории его развития на Земле, что «его самым страшным врагом, как никогда, станет он сам». К сожалению, не только автор этой сентенции, но сами Соединённые Штаты, готовясь переступить порог космического века, торопились вооружиться не против сил природы, а против человека.

Борьба за престиж


Правительство США остро нуждалось в возможно быстром восстановлении научного и технического престижа страны. Первый угар военной истерии, вызванный драматическим подтверждением наличия у Советского Союза межконтинентальных баллистических ракет, на время заслонил в глазах Пентагона и Белого дома сам спутник. Но проходили дни, и международная реакция на величайшее научно-техническое достижение Советского Союза всё более убеждала Белый дом в том, что была допущена какая-то ошибка. Против своей воли приходилось признать, что научный престиж — явление не эфемерное, что он играет осязаемую и весомую роль также и в международных отношениях.

Привыкнув в течение многих лет мыслить категориями «холодной войны», американские милитаристы по-своему истолковывали взаимосвязь научных достижений с «престижем», под которым они подразумевали способность производить подавляющее впечатление как на своих друзей, так и на своих врагов. Если баллистические ракеты расценивались как доказательство неизмеримо возросшей военной мощи Советского Союза, то сам спутник скоро начал приобретать в их глазах всё большее значение как «стоящее целых армий» орудие военно-психологического наступления.

Руководители госдепартамента теперь готовы были видеть особое значение даже в том простом факте, что Советский Союз заранее сообщил точное время прохождения спутника над такими городами, как Бандунг, Дамаск, Бомбей, Багдад и т. д. По мнению наиболее компетентных советников Даллеса, это указывало на стремление Москвы установить своё влияние на Среднем Востоке, в Индии, Индонезии и других странах.

С тревогой отмечалось впечатление, произведённое на нейтральные и неприсоединившиеся страны советскими спутниками, «фактическую монополизацию ими умов» в Латинской Америке, «чрезмерный энтузиазм», который они вызвали своим появлением в арабских странах. Проведённое за границей информационной службой США секретное обследование общественного мнения выявило, по словам «Уолл-стрит джорнэл», «обескураживающую тенденцию в сторону укрепления повсюду боязни или уверенности» в конечном выигрыше коммунистической системы.

«Советская Россия, — писала газета «Вашингтон пост», — продемонстрировала одно из важнейших достижений современной науки… Результатом этого явится огромный рост советского престижа, что в свою очередь будет способствовать убедительности советских утверждений, что коммунизму принадлежит будущее».

Уже значительно позднее описываемых событий Дрю Пирсон и Дж. Андерсон, оценивая международные последствия запуска Советским Союзом своего спутника в подготовленной ими совместно к изданию книге «США — второстепенная держава?», приходили к следующим весьма показательным выводам: «Истратив в период между 1947 и 1957 годами 99,666 млрд. долл. на реконструкцию Европы и реконструкцию двух государств, расположенных по обе стороны входа в Чёрное море, создав армию НАТО для обороны Европы, разослав своих технических экспертов буквально во все уголки земного шара. Соединённые Штаты оказались теперь перед лицом того факта, что… их затраты были сделаны без всякой пользы… Мистер Даллес уже не мог теперь вести переговоры с позиции силы… И то, что вопящие толпы в Венесуэле чуть было не растерзали вице-президента Соединённых Штатов, что большинство стран Латинской Америки повернулось против своего когда-то уважаемого ими северного соседа, что генералиссимус Франко начал проявлять беспокойство по поводу наличия в Испании американских баз… что общественное мнение в Англии с каждыми новыми промежуточными выборами стало проявлять всё большую отчужденность к США, что скандинавские страны и всё возрастающее большинство немцев проявляют теперь скептическое отношение к вопросу о необходимости существования американских баз, что на Востоке бывшие нам дружественными страны одна за другой начинают переходить на сторону Насера, — все эти факты нельзя объяснить случайностью или внезапностью… И когда во время ливанского кризиса Саудовская Аравия, за которой мы так ухаживали, даже не ответила на нашу просьбу разрешить американским военным самолётам использовать военно-воздушную базу в Дхаране, когда Греция, которую мы спасли от голодной смерти, начала раздумывать, разрешить ли ей нашим военным самолётам заправляться горючим в Афинах, когда Австрия… послала свои реактивные самолёты, чтобы не допустить пролёта наших транспортных самолётов через её Тироль, когда Япония, которую мы сумели до этого уже превратить в нашего союзника, выступила против нас в ООН, когда американским дипломатам пришлось использовать больше угроз и нажима, чем когда-либо раньше, для того чтобы добиться от ООН поддержки нашей интервенции в Ливане, — всё это также объяснялось… тем, что мир знал, хотя об этом и не знал народ нашей страны, что Соединённые Штаты начали скатываться на положение второстепенной державы».

Теперь, приходили к выводу в Вашингтоне, когда народы мира «впервые в истории видят и слышат у себя над головой чужеродное тело… которым управляют из Москвы», они могут повести «ещё более интенсивную кампанию с целью заставить Соединённые Штаты пойти на соглашение о разоружении», «всё более настойчиво будут предлагать созывы конференций на высшем уровне… выдвигать предложения, чтобы мы не вооружали Германию современными видами оружия, чтобы были прекращены ядерные испытания и чтобы мы присоединились к Советскому Союзу в его попытках найти новые пути для достижения мира». Если раньше «уверенность в военном и техническом превосходстве Соединённых Штатов» позволяла их руководителям «успешно оказывать сопротивление коммунистической угрозе», то теперь советские достижения в космосе должны были повести к «укреплению принципов нейтрализма в Азии и на Среднем Востоке, подорвать дух членов СЕАТО и Багдадского пакта».

Переговоры о разоружении, мирная инициатива, отказ от военных и агрессивных блоков — вот чего, оказывается, боялись в Соединённых Штатах, вот чему они считали нужным дать немедленный отпор!

Потеря престижа угрожала Соединённым Штатам крупными неприятностями не только на Востоке, в Азии, Африке или странах Латинской Америки, она ставила перед ними серьёзные проблемы также и на Западе, в НАТО, где американцы привыкли чувствовать себя как дома.

Однако стремление восстановить свой научный престиж не сопровождалось в США пересмотром концепции о необходимости военного проникновения в космос. Если целый ряд американских космических проектов можно зачислить в категорию «престижных», то это, конечно, не означает, что они не преследовали милитаристские цели.

Кроме того, следует иметь в виду, что применение термина «престижные проекты» — весьма условно и что под это понятие можно при желании подвести значительно более широкий круг американских космических программ. Большинство из них было разработано в Соединённых Штатах ещё до запуска советского спутника в качестве военных, и только поспешность, с которой они осуществлялись, заставляла американцев теперь делать упор на их пропагандистском значении.

Вынужденные ходом событий временно изменить свою слишком прямолинейную тактику непременного извлечения военных «дивидендов» из каждого космического проекта, американские милитаристы не думали всерьёз заботиться о подлинно научных достижениях. В их понимании приобретение научного престижа заключалось в достижении сенсационных показателей, которые могли и не иметь действительно научного значения.

Не приходится поэтому удивляться, что подобные проекты, которые зачастую не выдерживали научной или просто технической критики, принесли Соединённым Штатам не славу, а одни разочарования, тем более горькие, что их заокеанские «друзья» не скупились на подозрительно преувеличенные и многословные выражения сочувствия после очередной неудачи.

Одним из таких наиболее нелепых с научной точки зрения предприятий, которое, впрочем, так и не дождалось своего осуществления, был проект, предложенный доктором Сингером, успевшим уже прославиться в качестве автора «вполне разумной» идеи о превращении Луны в полигон для испытания ядерного оружия. В интервью с корреспондентом журнала «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», представившего ему место на своих страницах подряд в двух номерах, Сингер выдвинул заманчивый для Вашингтона план запустить на орбиту «рождественский сателлит». По мысли Сингера, этот сателлит не должен был нести на себе даже простейших приборов. В его задачу входило «просто сверкать в небе» в качестве доказательства научно-технических успехов Соединённых Штатов и ободрять своим видом тех, кто «всегда восхищался и восхищается нами». В конце июля 1957 года, когда между военно-воздушными силами и армией вспыхнула очередная схватка за обладание правом монопольного владения ракетным оружием, в американской печати появились первые сообщения о новом «сверхсекретном» космическом проекте военно-воздушных сил, носившем условное и несколько романтическое название «Операция Фарсайд». «Операция Фарсайд» предусматривала запуск ракеты с воздушного шара на высоте около 100 тыс. футов, то есть за пределами наиболее плотных слоёв атмосферы. Проект был наглядной демонстрацией несовершенства американских ракет, достижение больших высот которыми представлялось невозможным при условии их запуска с Земли.

Ни тогда, ни впоследствии никто так и не оказался в состоянии объяснить, почему этой весьма примитивной операции было присвоено столь интригующее название, которое дало повод прессе предположить, что речь идёт по крайней мере о фотографировании удалённой стороны («фарсайд») Луны. Существовало, впрочем, подозрение, что дело заключалось в ловком дипломатическом ходе со стороны военно-воздушных сил, рассчитывавших таким образом укрепить свой авторитет в глазах тех, кто занимался распределением ассигнований, выделявшихся на гонку ракетных вооружений.

Первый воздушный шар с ракетой на борту по проекту «Фарсайд» был запущен в сентябре 1957 года с полигона испытательной ракетной базы Эниветок. Поднявшись всего на несколько тысяч футов, он по неизвестным причинам начал падать и утонул вместе с ракетой в Тихом океане. Вторая попытка по странной иронии судьбы совпала по времени с запуском первого советского спутника. Но если для Советского Союза день 4 октября 1957 г. был отмечен триумфом науки и техники, то на базе Эниветок американцы потерпели очередное поражение. Воздушный шар и на этот раз не достиг заданной высоты. Поднявшись на 90 тыс. футов, он начал медленно, но неуклонно снижаться. Когда он находился на высоте 70 тыс. футов, дежурный офицер, решив, что терять больше нечего, послал радиосигнал в автоматическую систему зажигания ракеты, и она, рванувшись вверх через шар, сбилась с курса, безнадёжно повредив к тому же установленные в её головной части приборы.

Казалось, «Операция Фарсайд» явно продемонстрировала свою несостоятельность. Но теперь, когда весь мир следил за полётом советского спутника, положение изменилось и из «престижного» проекта военно-воздушных сил она превратилась в «престижный» проект не только Пентагона, но и Белого дома. Руководители министерства обороны, сообщала «Нью-Йорк тайме», требуют от учёных во что бы то ни стало запустить космическую ракету. Поднятый ажиотаж резко контрастировал с недавним равнодушием «наверху». Эниветок была буквально завалена правительственными телеграммами с настойчивыми требованиями добиться немедленного успеха.

Ввиду неожиданной срочности, которую приобрёл в данный момент проект «Фарсайд», новая попытка запустить ракету была предпринята через два дня. Из-за какой-то небрежности, явившейся, по всей видимости, результатом царившей на базе спешки, на высоте 60 тыс. футов в пусковом механизме ракеты произошло короткое замыкание и она стартовала преждевременно. Головка с приборами снова оказалась поврежденной и на этот раз настолько серьёзно, что ни один радиосигнал не поступил с неё на Землю.

Четвёртый шар погиб при прохождении холодных слоёв атмосферы. Его обледеневшая оболочка лопнула, как электрическая лампочка, усеяв землю тысячами белесоватых кусков плёнки. Пятый, запущенный 19 октября, почти достиг заданной высоты, но головка ракеты пострадала, как и в предыдущих случаях, до такой степени, что наблюдатели на Земле слышали её сигналы всего в течение четырёх сотых секунды.

Теперь в распоряжении группы оставался шестой, и последний, шар. Но и его бесславная гибель представлялась неминуемой. Чтобы спасти положение, был собран «мозговой трест» Эниветока, на совещании которого было решено установить ракету не перпендикулярно, а с известным наклоном по отношению к земной поверхности. Это решение было продиктовано отчаянием. Но, заранее обрекая ракету на грубое отклонение от нужного курса, оно всё же давало надежду, что та, избавившись от необходимости прокладывать себе путь сквозь оболочку шара, сможет наконец начать полёт с неповрежденными приборами.

Шестая ракета была запущена, когда шар завис на высоте 96,5 тыс. футов. В течение восьми минут наблюдатели слышали её сигналы. Потом наступило полное молчание. Правда, кое-кто из наблюдателей пытался уверить своих коллег, что ещё через 45 минут был пойман последний слабый сигнал. Но это предположение было единогласно отвергнуто на том основании, что так называемый «последний сигнал», как показали дотошные анализы записи на магнитной плёнке, в точности совпадал с обычными радиопомехами, наблюдаемыми в верхних слоях атмосферы. Таким образом, американская ракета, запущенная по проекту «Фарсайд» и, следовательно, избавленная от необходимости растрачивать мощность своего двигателя на преодоление сопротивления наиболее плотной части воздушной оболочки Земли, пролетела по прямой в лучшем случае 2500 миль.

Американская пресса встретила это поражение или унылой констатацией факта, или ядовитыми репликами о чрезвычайно сомнительной технической ценности всего проекта вообще. О неудачной попытке подправить свой престиж предпочитали не вспоминать.

Судьба проекта «Фарсайд» оказалась своего рода моделью, по которой развивались события, связанные с осуществлением и другого американского «престижного» предприятия — проекта «Авангард». От своего предшественника «Авангард» отличался только тем, что ему не пришлось менять свою роль где-то на полдороге, так как он с самого начала мыслился именно как проект «престижного» характера. Имелась, впрочем, существенная разница между той обстановкой, которая существовала, когда он был задуман, и обстановкой, сложившейся к моменту, когда была предпринята первая попытка его практического осуществления.

До появления советского спутника в Соединённых Штатах мало кто сомневался в том, что американцы явятся тем избранным народом, которому суждено стать творцом первого искусственного небесного тела. Задолго до 15 февраля 1957 г., когда генерал Шривер впервые официально заявил перед тысячной аудиторией симпозиума астронавтов, собравшихся в Сан-Диего, о намерении Соединённых Штатов запустить свой сателлит, американские газеты и журналы успели уже убедить не только американцев, но и многих за пределами своей страны, что это событие произойдёт именно так, как предсказывается. Популярный военный обозреватель Ф. Уайли в минуту раздражения, вызванного всеобщей самоуспокоенностью, отмечал в одном из своих частных писем: «Сейчас в Соединённых Штатах — я включаю сюда также Белый дом и подавляющую часть работников Пентагона — нет практически ни одного человека, который не думал бы, что мы идём впереди России. Рядовой американец во всяком случае твёрдо уверен в этом».

Таким образом, если раньше проект «Авангард» должен был подтвердить уже существующее, хотя и необоснованное, мнение многих о неоспоримом научном и техническом лидерстве США, то теперь от него ожидали всего лишь довольно сомнительного доказательства, что Соединённые Штаты отстают от Советского Союза в значительно меньшей степени, чем это было продемонстрировано запуском советских спутников.

Дата запуска «Авангарда» была выбрана с учётом его наиболее полного психологического воздействия на участников декабрьской сессии совета НАТО. Соответствующим образом была организована и реклама. К объявленному сроку, 2 декабря 1957 г., на мыс Канаверал съехались более двухсот американских и иностранных, журналистов, фоторепортеров, радио- и телекомментаторов. В качестве знаменательного факта среди представителей прессы отмечалось присутствие одного из руководящих членов редколлегии журнала «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт». Уже одно это говорило о значении, которое придавалось предстоящему событию.

Однако «событие» заставляло ожидать своего свершения. Терпение не только журналистов, но и тех, кто «наверху» ожидал «рокового» телефонного звонка, оказалось подвергнуто продолжительному испытанию. Несколько раз объявлялось об отсрочках запуска из-за «технических неполадок». Предпусковая горячка продолжалась четверо суток. Члены стартовой команды падали с ног от усталости, теряли представление о происходящем. Наконец 6 декабря в 11 час. 45 мин. дежурный офицер нажал кнопку пускового устройства. Ракета окуталась клубами дыма, вздрогнула, медленно поползла мимо полосатой измерительной рейки. Поднявшись на высоту немногим более двух футов, она зависла в воздухе, качнулась и, падая вниз и набок, скрылась в мгновенно охватившем её столбе пламени. Отлетевший далеко в сторону крошечный, с кулак величиной, космический первенец Соединённых Штатов захлёбывался в тонком радиоплаче. На него никто не обращал внимания. Говоря словами сенатора Линдона Джонсона, «дешёвая авантюра» закончилась «одной из наиболее разрекламированных и унизительных неудач в истории Соединённых Штатов». Удар был настолько сильным, что впервые за всё время существования «свободной прессы» американские журналисты не устроили обычного побоища около телефонных будок, впервые они не торопились раззвонить по всему свету о новой «сенсации».

Причины неудачи, хотя и были официально охарактеризованы представителями военно-морского флота как механические неполадки в системе двигателя, так и остались, по словам заместителя директора проекта Дж. Уолша, нераскрытой тайной не только для широкой публики, но и для его авторов. В то же время попытка жёлтой прессы объяснить неудачу актом саботажа со стороны «агентов Москвы» настолько напоминала медвежью услугу, что от этой версии поспешили отмежеваться официальные источники информации. В конце концов спор о причинах катастрофы выродился в не имеющую никакого практического значения перепалку между теми, кто считал, что ракета «взорвалась», и теми, кто утверждал, что она попросту «быстро сгорела».

После первых же сообщений о неудаче на мысе Канаверал акции «Мартин Гленн компани», главного подрядчика по проекту «Авангард», стремительно полетели вниз. Это падение носило настолько катастрофический и беспрецедентный характер, что правление биржи оказалось вынужденным уже через несколько часов объявить о временной приостановке их продажи.

С ещё более головокружительной быстротой полетели вниз «акции» самих Соединённых Штатов. «Новый тяжёлый удар по нашему уже в значительной степени пострадавшему престижу», как охарактеризовал неудачный запуск «Авангарда» сенатор Рассел, особенно тяжело отозвался на государственном департаменте. Официальные представители не скрывали, что постигшая Соединённые Штаты «катастрофа», которая в соответствии с их собственными планами совпала по времени с «последней напряжённой фазой подготовки конференции членов Атлантического пакта», едва ли могла случиться в более неподходящий момент. Соединённые Штаты потерпели унизительное поражение на фронте дипломатии и пропаганды, с горечью и раздражением писал журнал «Лайф», оценивая размеры катастрофы. Дипломаты Соединённых Штатов оказались перед малоприятной перспективой ехать на совещание в Париж с подорванным авторитетом. За границей смеялись над «публичным позором» «потрясенных и разочарованных своей неудачей» спесивых янки. Иностранные журналисты изощрялись в выдумывании новых имён для «Авангарда». «Капутник», «Пфутник», «Флопник» были ещё наименее оскорбительными. На эстрадах Лондона и Парижа распевались язвительно-весёлые песенки об американцах, вообразивших, что они смогут запустить свой спутник с такой же лёгкостью, как и загнать в лунку мяч для гольфа. Словно горячие пирожки, раскупались американские журналы, вышедшие после 6 декабря, но не успевшие изъять заранее отпечатанные победные прогнозы о том, что «Авангард», очень возможно, превзойдёт по своему научному значению оба советских спутника.

Сенаторы Л. Джонсон, X. Хэмфри, У. Ноуленд, X. Джэксон и др. возмущались «рекламой и фанфарами», которыми сопровождалась подготовка к запуску «Авангарда». В конгрессе и печати раздавались голоса, требовавшие в дальнейшем проводить подобные эксперименты «под покровом ночи», объявляя о них только тогда, когда будут достигнуты положительные результаты.

Естественно, что в официальном плане были предприняты попытки доказать, будто дата запуска не связывалась с политическими соображениями. Уже садясь в самолёт, чтобы лететь в Париж, министр обороны Макэлрой заявил корреспондентам, что само по себе это печальное и разочаровывающее событие не является «слишком удивительным» и ни в коей мере не может повлиять на работу парижской сессии совета НАТО. «Что за эфемерным понятием стал в наши дни американский престиж! — развивая ту же тему, писала «Нью-Йорк геральд трибюн». — Несколько американских учёных неудачно пытались провести опыт, который удался учёным другой страны, и вот уже на Америку обрушился со всех сторон град насмешек и издевательств!» Усиленно подчёркивалось также, что неудача с «Авангардом» не имеет никакой связи с развитием военной техники. «Мы не должны оценивать неудачу пессимистически, — заявил Никсон. — Это была не военная ракета, и неудача не указывает, что мы не прогрессируем или терпим неудачи в военной области».

Наконец, совсем уже трагикомично выглядели потуги американской пропаганды, которая не нашла ничего лучшего для успокоения среднего американца, как напомнить ему, что «не вешали же мы головы от стыда», когда русские в прошлом году вышли победителями на Олимпийских играх. Неизвестно, как восприняла эти сомнительные доказательства американская публика, но можно без колебаний сказать, что они не смогли утешить ни стратегов из Пентагона, ни политиков из Белого дома. Вопрос о престиже по-прежнему оставался для них мучительной и нерешенной проблемой.

В марте 1958 года Пентагон получил указание президента сконцентрировать усилия на запуске «лунной» ракеты. Насколько можно судить по имеющейся информации, первый такой проект был разработан в США группой военных специалистов ещё весной 1955 года. Основная цель проекта «Луна», писал в своём дневнике один из них, «это, конечно, пропаганда». Но по своим военно-психологическим результатам, делал он вывод, его осуществление могло оказаться неоценимым, так как на народы мира оно должно будет произвести ещё большее впечатление, чем взрыв атомной бомбы над Хиросимой и Нагасаки.

Отсутствие необходимых для этой цели ракет и скептицизм «медных касок» в отношении военной ценности проекта определили его судьбу. Он не получил одобрения высшего командования и был, казалось, надолго погребён в архивах военного ведомства. Новая попытка обогнать Советский Союз была воспринята американскими ракетчиками без особого энтузиазма. Ни военно-воздушные силы, ни армия, ни тем более флот не располагали в то время для этого сколько-нибудь подходящими ракетами. Предлагавшиеся для осуществления проекта различные комбинации из трёх-четырёх типов имевшихся в наличии военных ракет не вызывали доверия ни по своей надёжности, ни по имеющимся возможностям их наведения на цель. В то же время было очевидно, что ракета, выведшая на орбиту первые советские спутники, обладала огромным запасом мощности и могла быть использована без существенных конструктивных изменений для посылки также и в сторону Луны. При таком положении вещей единственная надежда, на которой Соединённые Штаты могли строить свои расчёты обогнать Советский Союз в посылке лунной ракеты, заключалась в предположении, что его учёные, осуществляя систематическую программу исследования космического пространства, не посчитают нужным ломать её только ради достижения нового рекорда. Но, хотя эти расчёты действительно оправдались, США оказались всё же не в состоянии использовать имевшееся в их распоряжении время.

17 августа 1958 г. около автобусов, отправлявшихся на полигон, собралась полуторасотенная толпа фотокорреспондентов и репортеров. Среди них находились не только американские, но и особо доверенные журналисты из других стран.

Сопровождающий, майор Кеннет Грэйн из информационной службы ракетоиспытательного центра военно-воздушных сил, снисходительно извинился перед своими подопечными: в спешке командование успело установить только десять телефонных аппаратов и придётся решать жребием, чьим редакциям удастся урвать большую часть лакомого куска, выбросив раньше других экстренные выпуски газет с сенсационными заголовками. Но через 77 секунд после того, как палец дежурного офицера нажал кнопку стартового устройства ракеты, никто уже не завидовал «счастливчикам», вытянувшим первые номера по жребию. Дежурные редакторы газет так и не дождались звонка. Первая попытка военно-воздушных сил США послать ракету на Луну окончилась провалом.

11 октября ВВС повторили попытку. По ошибке пресс-бюро ракетоиспытательного центра сообщило об успехе. Действуя точно по плану, предначертанному ещё за три года до этого научным консультантом командующего ракетоиспытательным полигоном на мысе Канаверал М. Кейдиным, американская пресса, радио и телевидение развернули шумную, торжествующую пропагандистскую кампанию, «вколачивая, как гвозди, в головы всех, что это Соединённые Штаты, что это мы первые послали свою ракету на Луну!». Нет нужды говорить о том скандале, который разразился, как только истина прояснилась.

7 ноября военно-воздушным силам была предоставлена последняя возможность продемонстрировать свои возможности. Но, как и в предыдущий раз, они проявились только в том, что пресса снова «ошибочно» была извещена о несуществующем успехе. Решением «сверху» защищать честь мундира в дальнейшем было поручено группе фон Брауна.

Между тем, как и предвидели американские учёные, Советский Союз по восходящей линии продолжал осуществлять свои космические программы. Новый советский спутник, который был выведен на орбиту 15 мая 1958 г., выглядел колоссом даже по сравнению с «потрясшим воображение учёных всего мира» «Спутником-2». По оценке американских экспертов, «Спутник-3» не оставлял камня на камне от последних сомнений в способности Советского Союза послать, как только он сочтёт это нужным, свою ракету на Луну. Более того, ракета, выведшая на орбиту новый советский спутник, могла бы доставить к Луне в 30 раз больший груз, чем это предполагали сделать сами американцы. Запуск спутника с собакой на борту, отмечал М. Кейдин, «был подобен огненным письменам на стене: если русские могли вывести на орбиту вокруг Земли контейнер весом в 1120 фунтов, вопрос о их возможностях отправить ракету к Луне отпадал сам собой… Оставалось только догадываться, когда они это сделают».

У Соединённых Штатов оставались считанные дни, в течение которых они могли бы попытаться послать свою ракету в сторону Луны. Новая, и опять неудачная, попытка была совершена группой фон Брауна 7 декабря 1958 г. А 2 января 1959 г., в то время как американские ракетчики, работая круглосуточно, готовили к полёту пятую по счёту ракету, они узнали о рождении первой искусственной планеты Солнечной системы. Это была первая космическая ракета такого рода, и её родиной по праву стал Советский Союз.

По мере всё новых успехов Советского Союза становилось очевидным, что стремление одним рывком изменить образовавшееся между двумя странами неравенство в области овладения космической техникой основывается или на грубых просчетах, или на заманчивой, но иллюзорной надежде, что Советский Союз по тем или иным причинам окажется вынужденным приостановить своё поступательное движение по крайней мере в тех направлениях, которые непосредственно связаны с созданием возможностей для плодотворных космических исследований. Кроме того, здесь играла определённую роль и меняющаяся обстановка.

Собственные на первых порах весьма скромные успехи Соединённых Штатов, которыми после долгого периода неудач увенчались их отчаянные попытки вырваться в космическое пространство, несколько притупили остроту вопроса о престиже, хотя и не сделали его менее болезненным. Это способствовало тому, что Соединённые Штаты начали возвращаться к старой концепции обязательной военной оправданности любых предпринимаемых ими космических экспериментов. Такой двойственный характер по своей целенаправленности носила доставшаяся по наследству правительству Кеннеди злополучная программа «Меркурий»,[4] предусматривавшая суборбитальные и орбитальные полёты пилотируемых космических кораблей.

В пропагандистском плане с осуществлением программы «Меркурий» в Соединённых Штатах связывали большие надежды. Об их характере мы можем получить некоторое представление, изучая комментарии американской прессы, которые появились в ней после полёта первого советского космонавта. «С точки зрения пропаганды, — писала, например, «Нью-Йорк геральд трибюн», — первый человек в космосе стоит, возможно, более 100 дивизий или дюжины готовых взлететь по первому приказу межконтинентальных баллистических ракет».

Программа «Меркурий» не снискала лавров Соединённым Штатам. Составленная в большой спешке, плохо продуманная и практически не опирающаяся на сколько-нибудь прочную техническую базу, необходимую для её осуществления, она, по мнению авторитетов, выглядела «абсурдной» и едва ли могла претендовать на своё осуществление, если бы не политические соображения. Не удивительно поэтому, что она оказалась непригодным инструментом и для достижения политических целей. 12 апреля 1961 г. в Советском Союзе был выведен на орбиту первый космический пилотируемый корабль «Восток». Совершив за 108 минут один виток вокруг земного шара, его пилот Ю. Гагарин благополучно приземлился в заданном районе. В Соединённых Штатах сообщение о полёте «Востока» вызвало характерную и уже знакомую реакцию. Конгресс, охваченный очередным приступом антисоветской истерии, немедленно квалифицировал это событие как новое драматическое подтверждение «опасного стремления Советов к установлению своего контроля в космическом пространстве». Несмотря на официальную приветственную телеграмму президента, поздравившего Советский Союз с достигнутым успехом, раздавались голоса, утверждавшие, что США уже находятся в состоянии настоящей войны с Советским Союзом за обладание космосом, и требовавшие в соответствии с этим «мобилизовать наши усилия в космосе, как на войне».

Одновременно была пущена в ход злобная и нелепая выдумка, будто на борту советского космического корабля не имелось пилота, а переговоры за него с Землёй вела заранее подготовленная магнитофонная лента. Однако эти «слухи», которые, как таинственно намекали их авторы, основывались на «секретных сведениях официальных органов», носили столь явно фальсифицированный и скандальный характер, что с их опровержением вынуждены были выступить более серьёзная американская печать, учёные, НАСА, различные официальные военные и гражданские лица и даже сам президент Кеннеди, отметивший, в частности, что «осуществить обман таким сложным образом» было бы не легче, чем действительно послать в космос пилотируемый корабль.

Несмотря на последовавшее вскоре после полёта первого советского космонавта указание президента ускорить темпы выполнения программы «Меркурий», к моменту орбитального полёта Гленна она уже безнадёжно отставала от расписания, а расходы на неё ровно в два раза превысили первоначальные наметки.

Американская пропаганда, пытаясь как-то оправдать отставание программы «Меркурий», не постеснялась прибегнуть к утверждениям, будто американцы в отличие от русских проявляют гораздо большую заботу о безопасности своих астронавтов. Высший американский авторитет по вопросам медико-биологической организации космических полётов человека — начальник аэромедицинской лаборатории военно-воздушных сил полковник Дж. Стэпп, по его словам, нисколько бы, например, не удивился, если бы русские в ближайшее же время отправили кого-нибудь в космос, вообще не позаботившись о способах его возвращения на Землю. Пока же, за неимением поводов протестовать против столь бесчеловечного эксперимента, в Америке дружно «возмущались» посылкой Лайки на «Спутнике-2». Американское общество защиты животных приняло решение развернуть всемирную кампанию против «антигуманного», по его утверждению, поведения Советского Союза и, кроме того, направить свой собственный «решительный протест» Советскому правительству через государственный департамент. Приблизительно в том же духе действовали и другие многочисленные общества подобного типа.

Чрезмерные и подозрительные по своему характеру вопли американских «гуманистов» дали обильную пищу для насмешек иностранной прессе. Фельдмаршал Геринг, писала, например, газета англиканской церкви «Черч оф Инглэнд», также был против опытов над животными, хотя вполне одобрял все неописуемые зверства, которые творились его нацистскими друзьями. Газета подчёркивала, что посылка Лайки в космос имеет под собой благородную основу и не Соединённым Штатам, которые во время войны в Корее использовали там до десяти тысяч собак, чтобы травить людей, бросать камни в Советский Союз. Что же касается провокационных заявлений о якобы недостаточном обеспечении безопасности советских космонавтов, то их фальшь была разоблачена с помощью самих американских наблюдателей, которым научная добросовестность не позволила идти на поводу антисоветской пропаганды.

Сложившееся на Западе искажённое представление, что русские не ценят жизнь человека, писал, например, д-р Бернард Ваннер из Нью-йоркского медицинского колледжа, совершенно не соответствует действительности: их корабли «Восток» успешно облетели вокруг Земли 100 раз и они вернули из космоса четырёх собак, прежде чем в полёт отправился первый советский космонавт. Надёжность кораблей «Восток» была доказана также и тем, что в пилотируемых и непилотируемых полётах они в общей сложности совершили более 1600 витков вокруг Земли. В противоположность этому орбитальному полёту Гленна предшествовали только три экспериментальных полёта капсулы «Меркурий», а общее число витков, совершенных капсулами этого типа, не превышало 37. Таким образом, не будет преувеличением сказать, что демагогические заявления американской пропаганды и официальных лиц о «чрезмерных заботах», проявляющихся в США по отношению к астронавтам, служили вполне определённой цели — скрыть неприглядное состояние самой программы «Меркурий».

По подсчётам экспертов, вероятность вернуться живым из космоса для каждого из американских астронавтов не превышала 88 шансов из 100. Техническое несовершенство ракет и самих капсул вызывало тревогу не только их будущих пилотов, но и официальных лиц, ожидавших, что каждый следующий полёт может окончиться катастрофой как в прямом, так и в переносном смысле. Именно страх перед новым ударом, грозящим американскому престижу, и стремление как-то ослабить его воздействие на мировое общественное мнение заставляли их вновь и вновь выступать с настойчивым подчёркиванием, что за попытки проникнуть в космос неизбежно придётся «расплачиваться человеческими жизнями».

Полёты американских астронавтов по программе «Меркурий», писал один из французских обозревателей в «Нувель обсерватэр», были своего рода серией ловких фокусов, которые они проделывали без всякой гарантии безопасности. Показательно, что, когда перед полётом Шеппарда Купера попросили сыграть роль отправляющегося в космос астронавта для кинохроники, он, подойдя к люку капсулы, отпрянул от него в шутливом ужасе с криком: «Я не хочу! Я не хочу!». Кинооператоры благодушно посмеялись над этой сценой, но руководителям НАСА она пришлась совсем не по вкусу.

Забегая вперёд, можно сказать, что положение мало изменилось и в дальнейшем, когда НАСА приступило к подготовке полётов по программе «Джеминай». Не говоря уже о небрежной работе при монтировке капсул, вследствие чего пришлось даже заказать специальное приспособление для их переворачивания, чтобы вытряхивать остатки проволоки, тряпок и другого мусора, вопросы безопасности полёта оказались в числе привлекающих наименьшее внимание. После того как комитет экспертов пришёл к выводу, что обеспечить полную защиту экипажа «Аполлон» от космической радиации не представляется возможным, учитывая установленные для проекта ограничения в весе и во времени, было решено «просто положиться» на относительно низкую вероятность сильного солнечного излучения во время полёта, хотя по прогнозам учёные именно в этот период солнечная активность должна была достигнуть своей периодической вершины. «Бездумно принимая такое решение, — писал журнал «Нейшн», — мы становимся убийцами будущих астронавтов».

Характерно, что под это «явное отсутствие интереса к обеспечению безопасности астронавтов в разумных пределах» подводилось даже некое подобие теоретического обоснования. «Я думаю, — заявил, например, фон Браун в интервью с корреспондентом газеты «Монд» что астронавтику можно сравнить с авиацией в том смысле, что только использование последней в военных целях обеспечило ей быстрое развитие по крайней мере по одной причине — нужно было всё время идти на большой риск».

Возрастанию бессмысленного риска жизнью астронавтов способствовала также и гонка, под знаком которой проходило осуществление программы и которая значительно усилилась после полётов советских космонавтов, когда НАСА под давлением сверху вынуждено было отменить проведение дополнительных экспериментальных запусков капсулы без пилота, которые могли бы помочь устранению выявленных ранее недостатков и приступить к непосредственной подготовке запуска космического корабля с человеком на борту.

Такое решение было принято «наверху», несмотря на попытки представителей НАСА доказать, что, поскольку Соединённые Штаты всё равно «потерпели неудачу в своей основной цели обогнать русских», спешка так или иначе потеряла свой смысл и что практика «срезания углов», намеренный обход решения серьёзных проблем, связанных с пребыванием человека в космосе, ради того чтобы сократить сроки подготовки полёта, ставят под угрозу не только успешное выполнение программы, но и надежды на получение проистекающих отсюда «политических дивидендов».

Предварительное опробование материальной части полностью подтвердило опасения. Во время испытательного полёта 29 июля 1960 г. ракета с капсулой «Меркурий» взорвалась через 65 секунд после старта. 8 ноября капсула не смогла отделиться от ракеты и вместе с ней упала в Атлантический океан. 21-го произошло загорание ракеты на стартовой площадке. 31 января 1961 г. — очередной испытательный полёт капсулы, в которую на этот раз был помещён шимпанзе Хэм, окончился «почти полным провалом». Из-за неполадок в пилотируемом устройстве ракета развила скорость, на 1600 миль в час превышающую расчетную, вследствие чего её невольному пассажиру пришлось испытать почти 18-кратное увеличение силы тяжести, практически смертельное для человека. Для проверки реакции в положении невесомости Хэм был натренирован: в зависимости от световых сигналов, автоматически зажигающихся в его кабине, он должен был нажимать те или иные кнопки или рычаги, не несшие впрочем, никакой функциональной нагрузки. В капсуле было предусмотрено также специальное устройство, отвечавшее на каждую ошибку Хэма наказанием в виде удара тока. По сообщению французской пресcы во время полёта в этом устройстве произошло короткое замыкание, вследствие чего удары током сыпались на Хэма вне зависимости от того, правильно или неправильно реагировал он на световые сигналы. Полёт Хэма окончился относительно благополучно только по счастливой случайности. При вхождении обратно в плотные слои атмосферы тепловой экран капсулы оказался сорванным, и если бы к этому моменту скорость падения не успела достаточно замедлиться, капсула превратилась бы в раскалённый кусок металла. Хэм «приводнился» на 130 миль дальше от заданной точки. Учитывая, что в соответствии с расчётами капсула должна была покрыть расстояние всего в 230 миль, ошибка выглядит особо грубой. Неточное «приводнение» затруднило также и поиски. Ракета была подобрана только через три часа после окончания полёта — как раз вовремя, чтобы спасти Хэма от другой надвигавшейся на него опасности: капсула постепенно наполнялась морской водой.

Отказаться от проведения дальнейших систематических испытательных полётов при таком положении дел мог лишь тот, кто, по печально-ироническому высказыванию Гленна, считал, что «человека можно сделать дешевле и легче, чем счётно-решающую машину», или те, кто, по замечанию журнала «Ньюсуик», решил следовать простому принципу: «Что хорошо для обезьяны — хорошо и для человека».

Тем не менее первый суборбитальный полёт американца Шеппарда состоялся непосредственно после предшествовавшего неудачного полёта искусственного астронавта, ракета которого была взорвана по сигналу с Земли ввиду отклонения от заданного курса.

Неподготовленность материальной части не могла, конечно, не сказаться во время суборбитальных полётов Шеппарда и Гриссома. Их сроки неоднократно переносились. Перед самым полётом Шеппард провёл три с половиной часа в капсуле в ожидании старта из-за обнаружившихся в последний момент неполадок в электронной системе ракеты, выхода из строя счётно-решающего устройства на центральном контрольном пункте и других технических неисправностей. Затем, уже в полёте, у него отказало автоматическое управление стабилизирующим устройством, но спуск прошёл относительно благополучно.

В свою очередь «приводнение» чуть не стоило жизни Гриссому, у которого произвольно сработал взрывной «замок» люка. Гриссом успел выброситься из тонущей капсулы в море, но забыл закрыть отверстие в костюме и начал терять плавучесть. Прежде чем ему удалось ухватиться за специальный ошейник, спущенный с вертолёта, волны несколько раз накрывали его с головой, и он наглотался морской воды «больше, чем ему бы хотелось». Капсулу, перед тем как она скрылась под водой, успел подхватить другой вертолёт, но его моторы начали перегреваться, трос пришлось перерубить, и капсула затонула на почти трёхмильной глубине. Вместе с ней погибли кинокамера с заснятой плёнкой и магнитная лента — дневник полёта.

С характерной для выполнения программы спешкой происходила подготовка и орбитальных полётов. Полёт искусственного астронавта 13 сентября 1961 г., совершившего один виток вокруг Земли, сопровождался различными техническими неполадками: отказал основной трансформатор, выявилась утечка кислорода, «приводнение» произошло на «значительно большем, чем желательно», удалении от заданной точки. Из-за неполадок в электронном устройстве, приведших к преждевременному расходу перекиси водорода, необходимой для функционирования стабилизирующей системы, и перегрева капсулы был прерван раньше времени полёт шимпанзе Эноса 29 ноября. Трагически закончились полёты обезьян Голиафа (10 ноября) и Скетбэка (19 декабря).

Орбитальные полёты Гленна, Карпентера, Ширры и Купера, состоявшиеся соответственно 20 февраля, 24 мая, 3 октября 1962 г. и 15 мая 1963 г., прошли под знаком «продолжающегося проклятия» технических неполадок. Ни один из них не был осуществлен в назначенный срок. Бывали случаи, когда после четырёх-пяти часов, проведённых в капсуле в ожидании старта, астронавты узнавали об очередной отмене полёта. Полёт Гленна, например, откладывался десять раз в течение двух месяцев. Астронавтам пришлось столкнуться со значительными, иногда просто опасными «бытовыми неудобствами». Плохо работало терморегулирование скафандров, особенно во время полёта Гленна, когда температура воздуха поднималась до 42 °C. Из-за серьёзных трудностей с принятием воды и дегидрированной пищи сильно обезвоженным вернулся на землю Купер. Боязнь, что запасы кислорода кончатся раньше времени, заставила его же дышать по возможности «экономнее».

Ещё более опасный характер носили многочисленные технические неполадки и просчёты. Почти катастрофический перерасход перекиси водорода в стабилизирующей системе поставил под угрозу благополучный исход полёта Карпентера, так как при неправильной ориентации капсулы в пространстве включение ракет торможения могло привести к ещё большему удалению от Земли. Ненадёжными оказались показания приборов. Преждевременно сработал индикатор замедления скорости полёта у Купера, включив тем самым, также со значительным опережением, автоматическую систему управления спуском. Если бы астронавт не успел перейти на ручное управление, он мог бы «приводниться» в нежелательном для него районе или даже приземлиться, к чему его капсула не была приспособлена. К ручному управлению стабилизирующей системой или системой включения тормозных ракет по необходимости прибегали также Карпентер и Гленн, вследствие чего Карпентер, например, «приводнился» в 200 милях от расчётной точки и был подобран вертолётом только через три часа.

Чрезвычайно трагические последствия могло иметь возможное, как этого опасались, отделение теплового экрана капсулы Гленна во время её прохождения через атмосферу. Этого не случилось, но астронавт, видя пролетающие мимо иллюминатора горящие куски оболочек тормозных ракет, которые ему посоветовали не сбрасывать в надежде, что они не дадут сорваться экрану, принял их за обломки распадающегося экрана и пережил действительно страшные минуты.

Официальное завершение программы «Меркурий» полётом Купера, по оценкам самой же американской печати, не уменьшило «космического разрыва» между СССР и США, особенно если учитывать такие показатели орбитальных программ обеих стран, как величина тяги ракет-носителей, вес космических кораблей, их способность садиться на сушу или только на воду и т. д. Соотношение сил было настолько очевидным, что Вашингтон, который, особенно после сдвоенных полётов советских космонавтов, потерял в то время надежду «сравняться с Советами», благоразумно отказался от планов проведения дополнительных полётов по программе с целью «превзойти русские достижения». Возможная неудача, «особенно после Кубы и Лаоса», могла бы только способствовать «разрастанию катастрофы» и свести на нет весь политический эффект скромных успехов США в космосе, которые так дорого им достались.

Давая оценку программы «Меркурий», к месту будет сказать и несколько слов о моральных качествах тех, кому первыми из американцев суждено было проникнуть в просторы космоса.

Несомненно, они были одними из лучших и наиболее мужественных представителей военно-воздушных сил Соединённых Штатов, не побоявшихся отправиться в космический полёт, имея при себе подчас, по традиции американских лётчиков-испытателей, в качестве «гарантии» безопасности только обычный молоток для разбивания приборов, когда показания примут слишком угрожающий характер. Если говорить о технических ошибках, которые были поставлены им в вину американской прессой, то их правильнее было бы объяснить не недостаточностью квалификации астронавтов, а тем напряжённым психическим состоянием, в котором они находились вследствие неуверенности в надёжности материальной части и от которого едва ли могли быть избавлены, как это предлагалось некоторыми американскими медиками, с помощью гипноза.

Но что влекло их в космос? Желание проложить дорогу человечеству к новым мирам? Стремление к познанию неизведанных просторов? Романтика? Едва ли… «Я хочу быть первым, потому что я хочу быть первым!» — такой ответ одного из американских астронавтов говорит сам за себя. Проявленное ими отсутствие гордости своим «мундиром», который они превратили в предмет купли-продажи, вызвало возмущение не только прогрессивной американской общественности, но даже конгрессменов, опасавшихся, во-первых, что торгашеское поведение астронавтов подтвердит сложившееся за границей мнение «о готовности американцев на всёы ради денег», а во-вторых, сомневавшихся в справедливости предоставления астронавтам привилегий, «которых лишены работники разведки и другие государственные служащие».

Программа «Меркурий» была практически последней попыткой Соединённых Штатов единым рывком обогнать Советский Союз в области космических исследований.

Программа «Аполлон», включая сюда и подсобную программу «Джеминай», осуществляемую сейчас в Соединённых Штатах, также несёт значительную пропагандистскую нагрузку. Этого американская пресса никогда и не скрывала, «Национальный престиж, а не научные цели, — писал журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт» уже после полёта «Джеминай-5», — был той главной движущей силой, которая заставила нас вступить на путь космической гонки». Продолжающейся борьбой за престиж объясняется, в частности, поспешная организация выхода американского астронавта в космос. Если в соответствии с программой «Джеминай» предполагалось, что один из американских астронавтов во время второго полёта ограничится только тем, что откроет люк кабины и выглянет из неё, а сам выход будет осуществлен в лучшем случае в конце 1965 года, то, после того как в космосе побывал советский человек, планы подверглись насильственному и неоправданному пересмотру. О рискованности подобного шага можно судить хотя бы по тому, что, несмотря на сильный нажим сверху, НАСА долго не решалось его санкционировать. Ещё 22 мая, когда была объявлена дата полёта Макдивита и Уайта, «Нью-Йорк таймс», говоря о программе, писала, что астронавты «смогут принять решение об открытии люка корабля», ни словом не обмолвившись о возможности выхода в космос. Соображения престижа взяли в конечном итоге верх над соображениями безопасности, и решение было принято буквально в последнюю минуту.

Однако главная цель программы «Аполлон» выходит далеко за рамки чисто пропагандистских космических авантюр, не имевших под собой прочной технической основы, как это было характерно для программы «Меркурий». Но об особенностях программы «Аполлон», так же как и об её истории, будет рассказано в отдельной главе.

Космические шпионы


Рассмотрение довольно обширного комплекса американских проектов беспилотного освоения космического пространства, многие из которых были начаты или частично осуществлены ещё в период нахождения у власти правительства Эйзенхауэра, а затем продолжены его преемниками, полностью подтверждает, что их планирование диктовалось в основном стремлением обеспечить Соединённым Штатам военное превосходство в космосе.

Русские, писал журнал «Эйр форс мэгэзин», обвиняют Соединённые Штаты в том, что они преследует в космосе военные цели. «Но, — добавлял он с видом оскорблённой невинности, — они явно включают в эту категорию сателлиты-разведчики, сателлиты-бомбардировщики, сателлиты военной связи и сателлиты-перехватчики».

Наигранное благодушие «Эйр форс мэгэзин», с которым он делает своё вынужденное признание, едва ли может обмануть мировое прогрессивное общественное мнение. Перечисленные им проекты — действительно военные, и, хотя со времён «потепления» международной обстановки, намечавшегося в период президентства Кеннеди, запуски таких сателлитов традиционно проходят под покровом секретности в соответствии со специальным указанием министерства обороны, их число, как это можно судить по подсчётам американской печати и по продолжающей непрерывно поступать информации о запусках сверхсекретных космических устройств, неуклонно увеличивается с каждым годом.

Сейчас, отмечал журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», анализируя успехи Пентагона в космосе за 1964 год, Россия далеко обогнала Соединённые Штаты в пилотируемых полётах. Если в течение всего 1964 года ни один американский астронавт не принимал участия в таких полётах, то русские послали трёх космонавтов только в одном корабле в октябре месяце. Соединённым Штатам пришлось перенести сроки более чем дюжины важных космических экспериментов, и американцы имели не слишком много поводов, чтобы радоваться своим достижениям. Но неудачи в значительной степени отходят на задний план, замечает журнал, если вспомнить, что американские военно-воздушные силы запустили в прошлом году «более 30 военно-космических разведывательных устройств, которые, в частности, ведут наблюдение над военными объектами Советского Союза и Китая».

Соединённые Штаты ведут историю своего военного проникновения в космос со времени запуска «Эксплорера», первого, кстати сказать, успешного запуска искусственного тела на орбиту вокруг Земли, предпринятого американцами. Характерно, что вслед за появлением «Эксплорера» проект «Авангард», в котором не было заинтересовано всемогущественное военное ведомство, был немедленно забыт всеми, за исключением, быть может, критиков правительства, которым он служил удобным примером каждый раз, когда нужно было подчеркнуть отставание Соединённых Штатов или произвести очередной нажим в сторону дальнейшей милитаризации американской программы космических исследований.

По-другому сложилась судьба «Эксплорера». Вашингтон, предпочитая не концентрировать внимание на том «печальном факте», что один «Спутник-2» мог бы нести на себе 40 сателлитов, равных по весу «Эксплореру», объявил это достижение поворотным пунктом в восстановлении американского военного престижа в глазах всего мира. Известие о его запуске вызвало взрыв необузданного истерического ликования и в Хантсвилле, где свили себе гнездо нацистские ракетчики. Полиция трогательно присоединилась к ним в выражении своих чувств. Под вой сирен стражи закона на машинах носились по улицам, что-то выкрикивая в сторону торопившихся убраться с дороги прохожих. Было похоже, что победители празднуют шабаш в покорённом городе.

Военное значение «Эксплорера» определялось, однако, не тем, что его запуск был произведён армией. Гораздо важнее, по выражению одного из представителей Пентагона, было то, что он «открывал дорогу» сателлитам-шпионам, орбиты которых должны были систематически пересекать территорию Советского Союза. Не случайно также программа «Эксплорер» оказалась тесно связанной и с проведением операции «Аргус».

В один из весенних дней 1958 года обитатели маленького островка Тристан-да-Кунья, затерявшегося среди просторов Южной Атлантики, впервые в жизни увидели самолёты. Приближавшиеся к ним со стороны океана машины носили опознавательные знаки военно-морской авиации Соединённых Штатов. Зрелище необычных птиц взбудоражило местных жителей, которые, побросав свои картофельные грядки, побежали им навстречу, приветственно махая руками. И тут случилось непредвиденное — американские самолёты повели себя «странно и недружественно»: резко изменив курс, они снова отклонились в сторону океана и через несколько минут исчезли с глаз изумлённых островитян. Попытки представителя английской администрации на острове связаться с самолётами не дали никаких результатов. Несмотря на то, что эфир буквально кишел голосами таинственных самолётов и кораблей, оживлённо обменивавшихся не менее таинственными шифрованными сообщениями, никто из них не пожелал ответить на позывные радиостанции Тристан-да-Кунья. Только много позднее жителям острова стало понятно извинительное нежелание афишировать своё присутствие, которое проявили тогда собравшиеся вокруг них невидимые собеседники.

Именно в эти дни 1958 года Соединённые Штаты приступили к проведению серии сверхсекретных испытаний. 28 августа с борта американского ракетоносца «Нортон Саунд», крейсировавшего невдалеке от Фолклендских островов, была запущена ракета с атомной боеголовкой. Она взорвалась на высоте 300 миль над поверхностью океана, всего в 60 милях расстояния от острова Тристан-да-Кунья. Потребовалось лишь несколько часов, чтобы шлейф радиоактивных частиц, освобождённых силой взрыва, опоясал всю планету. Произведённый взрыв был первым в серии испытаний атомных бомб в космическом пространстве, запланированной Пентагоном и носившей кодовое название «операция Аргус». Два последующих взрыва были произведены 30 августа и 6 сентября того же года.

Наблюдение за образованием пояса высокозаряженных частиц и его дальнейшим распространением должно было осуществляться с помощью «Эксплорера-IV», уже находившегося на орбите с 26 июля 1958 г., и «Эксплорера-V», попытка осуществить запуск которого 24 августа 1958 г. окончилась неудачей.

Американская военщина надеялась, что «операция Аргус» останется секретной. Но её ждало неприятное разочарование. 8 марта 1959 г. в «Известиях» появилось сообщение о том, что советские спутники обнаружили два пояса высокозаряженных частиц на высотах в 300 и 600 миль. Не вызывало сомнений, что нижний пояс должен был иметь искусственное происхождение. Так «операция Аргус» перестала быть тайной. И всё-таки официальному Вашингтону потребовалось ещё полторы недели, чтобы решиться сделать публичное признание. На пресс-конференции 19 марта 1959 г. министр обороны Куорлс подтвердил сообщение «Известий», сухо перечислив даты взрывов в космосе. Идти дальше этого Пентагон решительно отказался. Результаты экспериментов, связанных с «операцией Аргус», заявил Куорлс, не являются «собственностью учёных» и не выйдут за стены военного ведомства.

Американская пресса сочла нужным поддержать позицию Пентагона. Ядерные взрывы в космосе были объявлены «величайшим научным экспериментом всех времён», а «первая успешная попытка протянуть радиоактивную вуаль почти над всеми обитаемыми районами земного шара» — «новым историческим шагом в покорении человеком окружающей его природы». «Операция Аргус» была представлена американскому общественному мнению в качестве необходимых экспериментов, имеющих своей целью проверить возможность создания Советским Союзом электронного «щита», способного временно вывести из строя систему раннего предупреждения ракетного удара.

Не приходится говорить, что подобные ссылки на нужды обороны не соответствовали истинным целям. В статье доктора Теллера, опубликованной через полтора года после памятной пресс-конференции Куорлса, прямо указывалось, что взрывы в космосе могут быть «столь же полезны для военной готовности страны», как и взрывы водородных бомб над атоллами Эниветок и Бикини. Кроме того, Теллер был недостаточно осторожен и вскользь высказал своё согласие с тактикой оправдания таких взрывов, делая упор на якобы угрожающую США опасность со стороны Советского Союза.

Примитивный камуфляж не обманул общественное мнение. В письме на имя президента Кеннеди, подписанном видными американскими учёными, подчёркивалось, например, что «никакое лицо или страна» не имеет права самовольно предпринимать действия, могущие привести к «нарушению великого равновесия в природе». Тем не менее Соединённые Штаты продолжали проводить эксперименты с ядерными взрывами в космическом пространстве и в последующие годы, практически вплоть до того момента, когда этому опасному курсу был положен конец благодаря инициативе Советского Союза, приведшей к подписанию Московского договора.

Тесно связанными с военными задачами оказались и безобидные на первый взгляд программы запуска «метеорологических» сателлитов типа «Тирос». Согласно американской официальной пропаганде, программа «Тирос» имела лишь научное значение. Отвечая, например, на вопрос корреспондента журнала «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», представитель НАСА доктор Гленан торжественно заверил его, что если бы «Тирос» нёс на себе фотокамеру, способную делать снимки разведывательного характера, то она «возможно была бы изъята из сателлита».

Практика показала, что торжественные заверения оказались не более как пустым звуком. Всего через несколько недель после интервью Гленана в печать просочились сведения о том, что значительная часть снимков, сделанных с помощью «Тироса», носит именно военно-разведывательный характер. Пытаясь оправдать столь разительное расхождение слов с делом, НАСА опубликовало сообщение о том, что оно тщательно запрятало эти фотографии и не передало ни одной из них для воспроизведения в печати. Едва ли приходится сомневаться, что наиболее надёжным местом для хранения фотографий оказались сейфы Пентагона.

С метеорологическими сателлитами, которые должны были стать первым шагом по овладению контролем над погодой, в Соединённых Штатах связывались и более далекоидущие планы. В отличие от «трагически наивной и близорукой» оценки роли науки, бытовавшей среди «медных касок» старого закала, военные и гражданские руководители новой школы хорошо понимали, что многие, казалось бы, далёкие от военной техники открытия могут быть с успехом использованы также и в милитаристских целях. Установление контроля над естественными условиями жизни на Земле, в том числе и погодой, указывал, например, Л. Джонсон, занимавший в то время пост вице-президента, позволит «владыкам Вселенной» добиться гораздо более «определённого и тотального» контроля над миром, чем этого можно достигнуть с помощью «оружия или оккупационных войск».

Американские милитаристы надеются, например, что, меняя режим выпадения осадков над отдельными районами земного шара, они смогут превращать их по своему усмотрению в зоны пустыни, не пригодные для выращивания сельскохозяйственных культур. Оказавшийся, таким образом, неожиданно перед угрозой массового голода противник, по их мнению, должен стать более сговорчивым и волей-неволей пойти на условия, которые ему будут продиктованы Соединёнными Штатами. Подобные планы особенно привлекают Пентагон ещё и потому, что осуществление «климатического» наступления может быть проведено исподтишка, не давая противнику повода применять ответные меры воздействия против Соединённых Штатов.

Не имеющей абсолютно никакого военного значения была объявлена и программа по запуску сателлитов типа «Транзит». Однако оценка, данная этой программе американской печатью, носила несколько иной характер. Запуск сателлита «Транзит», указывала пресса, может помочь подводным лодкам, вооружённым ракетами «Поларис», добиться «убийственной точности» поражения целей на дальних расстояниях.

Приблизительно так же обстояло дело и с проектами по запуску «сателлитов-связистов». Проект «Феррет» открыто ставил своей целью перехват местных радио- и радиотелефонных разговоров на территории противника; «Адвент», на осуществление которого военное ведомство в первые полтора года истратило более 170 млн. долл., должен был обеспечить прямую и бесперебойную связь Пентагона со «стратегическими силами США, разбросанными по всему миру». Другие проекты такого рода, в том числе и те, которые предполагалось передать во владение частных компаний или акционерных обществ и которые, как считалось, должны были служить чисто гражданским нуждам по установлению более надёжной связи между различными точками земного шара, в той или иной мере также использовались в качестве военных целей.

Сопоставляя некоторые неосторожные высказывания американской прессы, «Изис», газета Оксфордского университета в Англии, приходила к неизбежному выводу, что «сателлиты-связисты» должны стать не чем иным, как дополнительным средством в американской системе радиошпионажа. Программа по запуску таких сателлитов, отмечала «Изис», — это всего лишь «гражданская версия программы ВВС по запуску сателлитов-разведчиков… известных под именами «Биг Бразер», «Пайд Пайпер», «Сэнтри», «Бэйби Сэнтри» и «Мидас». Известно, наконец, и высказывание некоего высокопоставленного лица из военного ведомства, которое на вопрос, имеют ли военное значение сателлиты-связисты, ответило: «Да, и чрезвычайно большое… Некоторые из них станут инструментом точной навигации для военных кораблей и самолётов. Другие обеспечат связь нашим вооружённым силам при проведении операций глобального масштаба».

Важность программы по запуску «сателлитов-связистов» как одного из инструментов военно-политического шпионажа объясняет в известной степени и то внимание, которое ей уделялось со стороны конгресса. В течение только последних нескольких недель, писала в сентябре 1961 года газета «Коммершл энд Файненшиал кроникл», 14 комиссий конгресса занимались этим вопросом. Интересно отметить, что среди них фигурировали комиссия по делам вооружённых сил палаты представителей и сенатская подкомиссия по военной подготовленности. И вряд ли они могли заинтересоваться гражданской ценностью «сателлитов-связистов».

Дальнейшие события полностью подтвердили правильность подобных предположений. В полную противоположность закону 1962 года о создании корпорации по эксплуатации коммуникационных сателлитов, предусматривающему, что политика и цели Соединённых Штатов требуют создания системы связи, «которая будет отвечать нуждам Соединённых Штатов и других стран и которая внесёт свой вклад в укрепление мира и взаимопонимания во всём мире», в марте 1964 года неожиданно стало известно о состоявшейся сделке между Пентагоном и вышеупомянутой корпорацией. За 25 млн. долл. в год министерство обороны становилось крупным клиентом корпорации и получало право на использование определённого числа каналов сателлита. Этот трюк носил столь неприкрытый милитаристский характер, что он, как отмечала сама американская печать, вызвал возникновение дипломатических трудностей, связанных с вопросом об участии других стран в финансировании проекта.

Ещё более откровенный военный характер носила программа «Дискаверер», хотя, если судить по первым заявлениям официальных представителей военно-воздушных сил, которым было поручено её осуществление, она также преследовала лишь самые мирные цели. Правда, уже в то время подобные утверждения воспринимались с определённой долей скептицизма не только иностранными наблюдателями, но и в самих Соединённых Штатах. Комментируя одно из очередных «мирных» заявлений военно-воздушных сил, журнал «Бизнес уик», например, писал, что сателлиты «Дискаверер», очевидно, будут всё-таки в основном использоваться для «полезных разведывательных операций».

Как и следовало ожидать, подобные прогнозы полностью оправдались. Очень скоро стало известно, что основной целью программы «Дискаверер» является «сглаживание пробела, образовавшегося в системе разведки» США после «неудачного» полёта «У-2» над территорией Советского Союза. «Набитый сверхсекретными приборами и инструментами» «Дискаверер» был оценен американской печатью как «замечательный шаг» в развитии сателлитов-разведчиков, которые могут заниматься шпионажем из космоса. «Дискаверер» сыграл также «почётную» роль в предварительных испытаниях секретной аппаратуры, которая предназначалась для его младших собратьев — сателлитов-шпионов «Мидас» и «Самос».

В 1962 году в Соединённых Штатах появилась книга бывшего сотрудника военно-морской разведки Фрэнка Джонсона. Её автор со странной смесью нахальства и наивности пытался доказать, что полёты «У-2» над советской территорией были совершенно необходимы ввиду тех «чрезвычайных мер», которые русские принимали для сохранения в секрете своих военных данных. Раздражение, которое вызывала у Джонсона невозможность для американской разведки проникнуть в государственные и военные тайны Советского Союза, разделялось и его вышестоящими коллегами, независимо от того, числились ли они в штатах Пентагона, ЦРУ или государственного департамента.

Именно поэтому Соединённые Штаты, несмотря на все заверения президента Эйзенхауэра, никогда и не думали отказываться от своих попыток в этом направлении. Инцидент с «У-2» убедил их только в одном: самолёт-шпион оказался непригодным для предназначенной ему роли, следовательно, необходимо было как можно быстрее найти для него эффективную замену, тем более что, по свидетельству американской прессы, само решение президента Эйзенхауэра о прекращении шпионских полётов «У-2» над территорией СССР оправдывалось Белым домом ссылками на то, что США «вскоре смогут получать приблизительно такие же разведывательные данные с помощью своих сателлитов».

Сателлит «Мидас», который имеет все основания претендовать на звание первого «чистокровного небесного шпиона» Соединённых Штатов, вполне подходил для этих целей. Все связанные с ним работы были строго засекречены, что в значительной мере объясняет скудость информации, которую можно почерпнуть о нём в американской печати. С самого начала разработки программы «Мидас» Пентагон, «обычно столь велеречивый», когда дело касалось его честолюбивых планов покорения космоса, стал проявлять «поразительную молчаливость и уклончивость». «По соображениям безопасности, — подчёркивала впоследствии «Нью-Йорк тайме», — ВВС молчат о возможностях сателлита, который со временем будет держать под наблюдением каждый квадратный дюйм земной поверхности, включая сюда и русские ракетные базы». Впрочем, все недомолвки американской печати касались только деталей программы, но не её сущности. Её оценка как программы чисто военной, шпионской никогда не ставилась под сомнение. «Через несколько дней, — сообщала в феврале 1960 года «Уолл-стрит джорнэл», — Соединённые Штаты запустят свой первый чисто военный сателлит «Мидас». Подобные же характеристики давались «Мидасу» в разное время и другими органами американской печати, отмечавшими, что сателлит-шпион специально предназначен для несения разведывательной фотокамеры. Программа «Мидас», значившаяся в числе «ускоренных», пользовалась вниманием не только Пентагона, но и Белого дома. Президент Эйзенхауэр счёл, например, желательным произвести личный осмотр одного из первых образцов «Мидаса», когда в феврале 1960 года посетил мыс Канаверал.

Имя «Мидаса» оказалось также неразрывно связанным с другим провокационным военным экспериментом США в космосе, так называемым проектом «Уэст-Форд», предусматривавшим образование вокруг Земли пояса из 350 миллионов медных иголок, которые, по единодушной оценке мирового общественного мнения, неизбежно должны были стать не только значительной помехой для космических исследований, но и угрозой безопасности полётов космонавтов.

Многообещающим «космическим наследником» «У-2» должен был стать и сателлит «Самос», о появлении которого так мечтали американские специалисты военной разведки. Любопытно отметить, что создание «Самоса» было поручено «Локхид эйркрафт корпорейшн», то есть той же самой фирме, которая занималась разработкой и созданием «У-2». Разработка «Самоса» была резко ускорена сразу же после «приземления» Пауэрса на советской территории.

Первый удачный запуск сателлита типа «Самое» в январе 1961 года вызвал бурю страстей, несмотря на то что Пентагон, по его собственному мнению, проделал всё «очень тихо, очень тактично, стараясь избежать новых публичных скандалов». Не приходилось сомневаться, что многие в Соединённых Штатах отдают себе отчёт в тех возможных политических последствиях запуска этого «несуществующего» сателлита, которые «по понятным причинам заставляют правительство помалкивать о его судьбе».

Особую тревогу у американского общественного мнения вызывало следующее обстоятельство. Запуск «Самоса», истинный характер которого, кстати сказать, никогда не скрывался американскими официальными лицами, был произведён уже через неделю после того, как президент Кеннеди подтвердил решение своего предшественника отказаться в дальнейшем от проведения полётов «У-2» над советской территорией.

Ни у кого не оставалось сомнений, что «Самос», эта «удачная комбинация провокации и пользы», целью которой является «перенесение разведывательной войны на территорию Советского Союза», представляет собой лишь первый «космический» шаг Соединённых Штатов в избранном ими направлении. По мысли Пентагона, впоследствии «Самос» должны будут сменить пилотируемые космические корабли, на которых человек в течение нескольких недель сможет собирать разведывательные данные, пользуясь супертелевизионными камерами и различными электронными устройствами.

Наконец, несколько слов следует сказать и о беспилотных космических проектах, носящих не столько разведывательный, сколько наступательный характер. Стремление сбивать чужие спугники охватило Пентагон одновременно с наступлением космического века. Достаточно сказать, что американские эксперты-ракетчики предложили попытаться сбить «Спутник-1» в первые же часы его полёта. Это предложение не было осуществлено, надо думать, не только из-за технической неспособности США, но потому, что в Вашингтоне нашлись люди, которые могли несколько лучше представить себе международные последствия такого шага. Как бы то ни было, заманчивая идея уничтожения советских спутников не покидала Пентагон и в последующие годы. Планам такого рода постоянно уделялось самое пристальное внимание. Первым практическим опытом на пути к нащупыванию эффективной системы космического перехвата была попытка сбить «Эксплорер-VI» с помощью ракеты класса «воздух-воздух», предпринятая военно-воздушными силами в октябре 1959 года.

Неудачный исход проведенного эксперимента и постепенный рост успехов США в запуске собственных сателлитов привёл Пентагон к убеждению, что наиболее подходящим оружием против сателлитов могут стать сами же сателлиты или космические корабли. К 1961 году военно-воздушные силы разработали предварительный проект такого сателлита-перехватчика «Сейнт» («Святой»), переименованного затем из-за протестов богословов в более прозаический «621-А», который, как предполагалось, мог выводить из строя космические устройства, забрызгивая непрозрачной жидкостью линзы их солнечных батарей. Но Пентагон не остановился на этом. Летом 1962 года помощник министра обороны Гилпатрик сделал сообщение, что на берегах Потомака планируют уже создание системы космических устройств, которые могли бы сближаться и выводить из строя «вредные для человечества» спутники. При этом подобные операции предполагалось осуществлять таким образом, чтобы выход из строя спутников можно было бы приписать естественным причинам. Облако песчинок, выпущенное, например, сателлитом «Сейнт» на встречных орбитах с «целью», писал журнал «Ньюсуик», нанесёт ей такие же повреждения, как и встреча со скоплением микрометеоритов.

Приведённый перечень военно-космических беспилотных устройств, разработанных или разрабатываемых в Соединённых Штатах, является, конечно, далеко не полным. Сюда, в частности, не вошли проекты, которые по тем или иным причинам вообще не были осуществлены. Пентагон, например, довольно долго носился с мыслью о создании целой системы сателлитов с ядерным оружием на борту. Экономические расчёты и, главное, чувство глубокого возмущения, которое этот проект вызвал повсюду в мире, заставили Соединённые Штаты отказаться от попытки осуществить на практике свою бредовую идею. Достигнутое между Советским Союзом и Соединёнными Штатами соглашение о невыводе на орбиту космических устройств с ядерным оружием на борту, получившее единодушное одобрение в резолюции ООН, положило конец подобным попыткам, хотя ещё осенью 1964 года «Нью-Йорк тайме», оценивая результаты полёта «Рэнджера-7», писала, что точность его наводки «самым драматическим образом подчеркнула возможность использования сателлитов как в прямых, так и в косвенных военных целях», иными словами, возможность использования сателлитов в качестве средства доставки ядерного оружия.

Соединённые Штаты твёрдо встали на путь использования космического пространства для расширения своей шпионской деятельности. Американская печать не делала из этого секрета даже в наиболее благоприятные периоды развития международной политической обстановки. «Весьма сомнительно, — писал в сентябре 1963 года журнал «Эйр форс мэгэзин», — чтобы правительство отказалось от такого ценного инструмента, как космическая разведка… и можно надеяться, что на это ни в коей мере не повлияют ни оптимизм, выражаемый в связи с возможным улучшением отношений с Советским Союзом, ни опасения, что разведка может рассматриваться как провокационные и несовместимые с существующей международной обстановкой действия».

Такая позиция Соединённых Штатов может показаться на первый взгляд тем более странной, что не кто иной, как они сами, неоднократно выступали с широковещательными демагогическими заявлениями против использования космического пространства в военных целях. Не возвращаясь снова к вопросу о попытках Соединённых Штатов обеспечить себе с помощью сателлитов превосходство в области доставки ядерного оружия, попробуем проследить, как и в каком тоне высказывались официальные американские представители уже не столько в отношении военного использования межконтинентальных баллистических ракет, сколько в отношении регулирования целенаправленности деятельности по освоению космического пространства в более прямом смысле этого слова, имея в виду запуск и использование летательных космических устройств, не предназначенных служить исключительно средством транспортировки боевых зарядов.

О необходимости обеспечить развитие космических исследований исключительно в мирных целях представители Соединённых Штатов начали говорить ещё до наступления «космической эры»; этому, в частности, были посвящены выступления Лоджа в Первом комитете, меморандум США, внесённый на рассмотрение XI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, предложения Стассена в лондонском подкомитете Комиссии ООН по разоружению. Выступления, предложения и резолюции подобного же характера делались или вносились представителями Соединённых Штатов на рассмотрение международных организаций и в последующие годы. Казалось бы, что при проявлении такого усердия ничто не мешало сдвинуть воз с мёртвой точки. Так это действительно и было бы, если бы Соединённые Штаты одновременно не совали палки в колёса, что они проделывали, пожалуй, не только с не меньшей, но даже с превосходящей энергией.

Сначала, в «докосмическую эру», уверенные в своём техническом лидерстве и не имея никакого желания связывать свою будущую деятельность в космосе какими-либо международными обязательствами, Соединённые Штаты ставили непременным условием решения этого вопроса урегулирование всей проблемы разоружения в целом, чего они, конечно, не собирались делать. Исходя именно из этих соображений, они ответили отказом на советские предложения от 18 марта и 30 апреля 1957 г. о запрещении военного использования космического пространства при условии одновременного запрещения ядерного оружия, ликвидации его запасов, значительного сокращения вооружённых сил и обычных вооружений, отказа от военных баз за границей.

После появления советских спутников, оказавшись неожиданно отброшенными далеко назад в области освоения космического пространства. Соединённые Штаты резко меняют свою позицию и на время превращаются в горячих поборников достижения самостоятельного соглашения об установлении международного контроля над запуском ракет и космических устройств. При этом принцип сепаратного решения вопроса они принимают уже так близко к сердцу, что отказываются усматривать теперь какую-либо взаимосвязь между запрещением использования в военных целях межконтинентальных баллистических ракет и ликвидацией своих военных заокеанских баз. Не составляет секрета, каким расчётам они следовали, учитывая особенно, что последние были достаточно наивно выболтаны самой американской прессой. Установление контроля над деятельностью в космосе в соответствии с новыми американскими предложениями гарантировало бы Соединённым Штатам сохранение своей «неуязвимости», хотя сами они продолжали бы угрожать Советскому Союзу ядерным оружием, разбросанным на их заокеанских базах. Кроме того, «инспектирование» советских космических устройств дало бы им возможность познакомиться с техническими секретами Советского Союза, иными словами, заниматься техническим шпионажем на законных основаниях. Наконец, такое решение вопроса не требовало никаких взаимных уступок с их стороны, поскольку тогда у американских стратегов не имелось ни своих собственных межконтинентальных баллистических ракет, ни каких-либо практически готовых для эксплуатации космических устройств, которые Соединённым Штатам нужно было бы представлять для инспектирования, регулирования или наблюдения. Для достижения своих целей Соединённые Штаты, используя послушную машину голосования, сумели в ноябре 1957 года навязать XII сессии Генеральной Ассамблеи ООН так называемую резолюцию 24 держав о совместном изучении возможной системы инспекции для обеспечения посылки в космос только объектов, не имеющих военного значения.

Попытки Соединённых Штатов принудить Советский Союз пойти на односторонние уступки не получили поддержки мирового общественного мнения. Это стало особенно очевидным после того, как СССР на XIII сессии Генеральной Ассамблеи ООН подтвердил свои предложения о запрещении военной деятельности в космосе с одновременной ликвидацией иностранных военных баз. Убедившись в нереальности надежд разрешить вопрос исключительно в свою пользу, Соединённые Штаты вернулись к первоначальной позиции, снова объявив этот вопрос частью общей проблемы о разоружении.

Не менее поразительные изменения претерпевали взгляды Соединённых Штатов в том, что следует относить к военной деятельности в космическом пространстве. Если вначале, когда в космосе не было ни одного американского сателлита, они готовы были рассматривать полёт каждого советского спутника над их территорией как нарушение своих суверенных прав, — и в американских судах даже серьёзно раздумывали, дать или не дать ход «искам» людей типа Дж. Мэнгана из Чикаго, которых приводила в ярость одна мысль, что советские спутники позволяют себе пролетать над принадлежащей им земельной собственностью, — то по мере своих собственных успехов в космосе они постепенно приходят к совершенно противоположной точке зрения. Военными объявляются теперь только те проекты, осуществление которых может непосредственно угрожать целостности или независимости других государств или которые в качестве своей основной функции предусматривают прямые агрессивные действия.[5]

Однако такого рода обвинения, с которыми особенно рьяно выступал бывший президент Гарри Трумэн, не вызвали сочувствия у более объективных наблюдателей. Соединённые Штаты, справедливо указывали они, сами в течение многих лет использовали южную часть Атлантического океана для гораздо менее благовидных целей, в том числе и для испытаний ядерных устройств, от которых, например, в 1954 году пострадали жители Маршалловых островов и члены экипажа японского рыболовного судна «Фукурумару».

Превращая, таким образом, разведывательные и другие подобные проекты «пассивного» военного освоения космического пространства в «мирные», Соединённые Штаты сами перечеркнули свою подпись под внесенной с их же участием и единодушно одобренной XVI сессией Генеральной Ассамблеи ООН резолюцией о расширении мирного сотрудничества в космосе, предусматривавшей, в частности, что космическое пространство должно использоваться только на благо всего человечества, в понятие которого, естественно, было бы весьма затруднительно включить и шпионскую деятельность.

Опыт предыдущих лет наглядно показывает, что Соединённые Штаты и в дальнейшем, по мере перехода к более сложным экспериментам в космосе, не будут испытывать чрезмерных затруднений в распространении понятия «мирной деятельности»также и на полёты пилотируемых космических устройств с отчётливо выраженным военно-разведывательным или наступательным характером. Практически мы уже являемся свидетелями этого процесса, и требования, которые предъявляют сейчас к космическим программам наиболее оголтелые милитаристы, служат тому неоспоримым доказательством.

Проект «Аполлон»


В период, последовавший после запуска советского спутника, и вплоть до президентских выборов 1960 года американская печать не уставала предсказывать, что вопрос о ракетном отставании будет составлять существо главных политических сражений между республиканской и демократической партиями.

Действительно, несмотря на явно благосклонное отношение многих демократов к призывам республиканцев проявить «непартийный» подход к проблеме и установившееся в этой области фактическое единение между обеими партиями, демократы, конечно, не хотели упускать свой «главный политический козырь», с помощью которого они рассчитывали добиться решающей победы. Так было перед ноябрьскими выборами 1958 года в конгресс, когда демократы старались «выжать всё, что можно, из русских успехов», а республиканцы, торопя запуск лунной ракеты, надеялись в свою очередь «отлить для них пули, которые попадут в цель без промаха». Так было и в ходе предвыборной кампании 1960 года, когда обе партии «забивали дыры своих политических платформ космическими досками» в предвидении схватки, которая впервые должна была произойти «скорее в космосе, чем в более привычной для нас атмосфере».

Не удивительно, что тема о космическом отставании Соединённых Штатов неоднократно затрагивалась и кандидатом в президенты от демократической партии Джоном Ф. Кеннеди. Критикуя республиканское правительство за неспособность добиться первенства в космических исследованиях, он с особой настойчивостью подчёркивал международные последствия, к которым неизбежно должно было привести падение престижа США с точки зрения их «лидерства» в мировом техническом прогрессе. Другие нации, говорил Кеннеди, «были свидетелями того, что Советский Союз первым проник в космос. Его спутники первыми облетели вокруг Луны и вокруг Солнца. Они сделали вывод, что Советский Союз идёт в гору, а мы топчемся на месте. Я считаю, что нам пора изменить это мнение».

Всего за пять дней до выборов, выступая в Оклахома-сити, будущий президент даже «самоотверженно» поклялся перед своими слушателями, что согласен и дальше довольствоваться чёрно-белым телевидением, если это хоть в какой-то степени поможет стране сконцентрировать свои усилия на создании более мощных ракет-носителей. Однако, оказавшись в президентском кресле, он достаточно скоро смог убедиться в наивности своих ранних представлений о путях решения космической задачи.

В своём послании конгрессу о положении страны он практически обошёл молчанием вопрос о пересмотре космической программы, ограничившись кратким сообщением о том, что он уже отдал соответствующие распоряжения министру обороны по ускорению графика выполнения всех проектов, связанных со строительством боевых ракет.

При первом пересмотре расходов на космические исследования Кеннеди отказал в 182,5 млн. долл. из дополнительных ассигнований для НАСА, часть которых должна была пойти и на разработку проекта полёта человека на Луну, утвердив за последним только те 30 млн. долл., которые были испрошены у конгресса ещё президентом Эйзенхауэром. Наконец, Кеннеди достаточно откровенно продемонстрировал своё неверие в возможности Соединённых Штатов выиграть космическую гонку, предложив назначить вице-президента Л. Джонсона на занимаемый им самим, как президентом, пост председателя Национального совета по аэронавтике и космическим исследованиям.

По странной иронии судьбы прошедший через машину голосования конгресса закон об этом назначении был положен на стол президента для подписи, когда полёт первого советского космонавта уже невольно предрешил вопрос о том, какую роль придётся сыграть Кеннеди в определении будущей космической политики Соединённых Штатов. Полёт Гагарина, который потряс Соединённые Штаты в ещё большей степени, чем запуск «Спутника-1», и последовавшая за ним новая волна военной истерии резко изменили обстановку. Было очевидно, что дальнейшие попытки Кеннеди отстоять свою точку зрения и помешать стране увязнуть ещё глубже в ненужной для неё космической гонке обречены на неудачу. «Давление быстро нарастает, — писала в эти дни «Уолл-стрит джорнэл», — представители государственного департамента опасаются международных последствий полёта Гагарина… Гневные голоса раздаются в конгрессе… Позиция президента может подвергнуться изменению в ближайшее же время».

Предсказания «Уолл-стрит джорнэл» и других американских газет не замедлили сбыться. На очередной пресс-конференции, 22 апреля 1961 г., Кеннеди подтвердил репортёрам, что уже поручено Национальному совету по аэронавтике и его новому председателю Джонсону изучить, в какой области космических исследований, «если таковая вообще существует», Соединённые Штаты могли бы надеяться обогнать Советский Союз. Ещё через три дня, 25 апреля, он официально взял на себя обязательство «форсировать наши усилия», с тем чтобы Соединённые Штаты заняли преобладающее место в космосе.

Ровно через месяц после своего знаменательного заявления Кеннеди выступил перед совместным заседанием сената и палаты представителей с драматическим «вторым посланием о положении страны». Сложившаяся в Америке традиция, отметил он в начале выступления, согласно которой президент один раз в год, обычно в январе, представляет конгрессу своё послание о положении страны, нарушалась и раньше при возникновении чрезвычайных обстоятельств. Сейчас, продолжал Кеннеди, «настало время, когда мы должны занять бесспорно лидирующую роль в космосе и космических достижениях, которые во многом являются ключевыми факторами для определения нашей будущей судьбы на земле».

Какими мотивами руководствовался покойный президент, предлагая конгрессу и стране взять на себя обязательство «ещё до окончания этого десятилетия послать человека на Луну и благополучно вернуть его на Землю»?

В Соединённых Штатах и на Западе вообще чаще всего указывают, что, по его собственным словам, Кеннеди остановился на этом проекте потому, что, перефразируя слова одного из покорителей Эвереста, «космос тоже существует». Однако, как не преминула отметить английская газета «Манчестер гардиан», идея потратить 40 или даже 80 млрд. долл. ради одного спортивного интереса побывать на Луне не могла выглядеть слишком привлекательной для американских налогоплательщиков, обремененных достаточным количеством забот. Это подтвердили и результаты опроса, проведенного сразу после выступления Кеннеди институтом общественного мнения Гэллапа: только 33 % американцев высказались за принятие программы полёта человека на Луну.

Конечно, призывая американцев повести «борьбу за умы людей повсюду в мире» с помощью «впечатляющих космических достижений», Кеннеди ясно показывал, что он не сбрасывает со счетов и «престижные» аспекты предложенного им проекта. Но если «престижные» соображения и сыграли известную, даже значительную, роль в выборе Кеннеди проекта «Аполлон», как была названа программа организации полёта на Луну, то это всё же не объясняет, почему она в первое время была почти единодушно поддержана как Пентагоном, так и конгрессом, тем более что, по справедливому замечанию английской газеты «Обсервер», ни один здравомыслящий человек не мог бы поверить, будто неприсоединившиеся страны «всем скопом бросятся под сень флага Соединённых Штатов, как только на Луне высадится первый американец». Можно было только посочувствовать «Нью-Йорк тайме», которая, отвергая естественно присущую человеку научную любознательность в качестве основного мотива, определившего принятие программы «Аполлон», и приходя к выводу, что вопрос о том, представителем какой страны будет первый высадившийся на Луне человек, даёт как-никак «более разумное объяснение нашему общенациональному усилию», всё же выражала недоумение по поводу действительных причин, обусловивших апробацию проекта конгрессом.

Признание президентом Кеннеди гибельности военного столкновения с Советским Союзом, его попытки следовать политике мирного сосуществования не означали, конечно, что он вообще собирался отказаться от борьбы с социалистической системой. При проводимом им курсе естественной ареной борьбы становилась экономика. Однако надо иметь в виду, что Кеннеди и его окружение понимали экономическую борьбу не столько как конструктивное экономическое соревнование двух систем, сколько как втягивание Советского Союза в гибельную для него, как они считали, гонку в области вооружений и космических исследований. Они предполагали, что ракетные тяготы лягут тяжёлым бременем на экономику Советского Союза и социалистического лагеря вообще, что они помешают его хозяйственному развитию, достижению поставленных им перед собой целей и в конечном итоге приведут к поражению. Эти устремления Соединённых Штатов Кеннеди сформулировал в одной, прозвучавшей несколько наивно для непосвящённых, фразе, почти затерявшейся среди текста «второго послания». Америка должна во что бы то ни стало сконцентрировать все свои усилия на выполнении проекта «Аполлон», сказал он тогда, потому что «ни один другой не будет так дорого и трудно осуществить». «Дорого и трудно» — в этом, по мысли президента, и заключалась основная целенаправленность программы.

Весьма своеобразными оказались и основные мотивы, которыми руководствовался конгресс, утверждая программу Кеннеди. По свидетельству журнала «Атлантик», «не менее 90 % конгрессменов», голосуя за проект «Аполлон», были твёрдо уверены, что они голосуют тем самым за военный прорыв Соединённых Штатов в космическое пространство. «Есть какая-то ирония, — писала «Нью-Йорк тайме», — в ведении споров о военном значении полёта человека на Луну. В то время как правительство стремится публично преуменьшить это значение, влиятельные члены конгресса частным образом заявляют, что если бы не военный потенциал программы, то правительство имело бы очень незначительные шансы добиться одобрения огромного бюджета НАСА».

Оценка программы «Аполлон» Пентагоном принципиально не отличалась от занятой конгрессом позиции. Тем не менее среди его представителей наблюдалось и известное различие в понимании военного значения посылки человека на Луну. Сторонники непосредственной военной оккупации Луны, создания там баз, оснащённых ядерным оружием, приветствовали проект «Аполлон» как значительный практический шаг на пути к достижению цели. Высадка человека на Луне, указывал журнал «Бизнес уик», уже сейчас имеет большее значение, чем покупка Луизианы или Аляски в своё время, и не будут слишком фантастичными утверждения, что к 1981 году Луна превзойдёт по своей ценности такие потенциальные плацдармы, как Рур и Корея, Лаос и Берлин. «Вполне возможно, — цитировал журнал высказывание бывшего министра военно-воздушных сил Гарднера, — что через два или три десятилетия Луна по своему экономическому, техническому и военному значению будет иметь в наших глазах не меньшую ценность, чем те или иные ключевые районы на Земле, ради обладания которыми происходили основные военные столкновения». Короче говоря, приверженцы такой точки зрения считали, что Луну, по выражению генерала Фергюссона, следовало рассматривать столь же ценной в военном отношении «высотой», как и любой ключевой военный плацдарм на Земле.

Утверждения, что военная база на Луне — это ключ к установлению своего контроля над Землёй, подкреплялись «научными» соображениями. Указывалось, например, что Луна является почти идеальной стартовой площадкой для запуска боевых ракет. Значительно меньшая сила тяжести на Луне позволит производить их запуск с затратой всего одной пятой или даже одной шестой части энергии, обычно необходимой для вывода ракеты в космос. Отсутствие атмосферы даст возможность не считаться с капризами погоды, обеспечит исключительную точность полёта ракеты, которую к тому же можно будет направлять вплоть до момента выхода боеголовки на цель. В то же время сама ракетная база, особенно если её расположить на удалённой стороне Луны, окажется практически неуязвимой для ответного удара земных ракет. Наблюдатели на Луне смогут засечь их запуск по крайней мере за 48 часов до их приближения к базе и принять соответствующие меры. Если всё же какой-нибудь ракете и удастся прорваться в район расположения базы, то опасность может представлять только прямое попадание, так как при отсутствии передающей среды взрыв, пусть даже ядерный, не сможет вызвать формирование мощной взрывной волны.

В свою очередь приверженцы более «просвещённого» понимания военного значения космических исследований видели в программе «Аполлон» средство к получению в будущем высоких военных «дивидендов». Как бы правительство ни подчёркивало, что посылка человека на Луну является самостоятельной целью проекта «Аполлон», писала газета «Уолл-стрит джорнэл», «это, конечно, ни в коей мере не соответствует его истинному назначению». «Естественно, — указывал, расшифровывая подобные высказывания прессы обозреватель Р. Дрюмонд, — что мы стремимся выиграть гонку в посылке человека на Луну. Но это — не самоцель. Главное здесь — добиться позиции превосходства для Соединённых Штатов в космосе. В своё время именно превосходство на морях дало Англии возможность руководить миром в течение столетия. Превосходство в воздухе гарантировало союзникам достижение победы во время второй мировой войны. «Таким образом, если мы добьёмся превосходства над Советским Союзом на пути к достижению других планет, мы утвердим наше превосходство по отношению к нему и на этой планете».

Апологеты проникновения в космос с открыто выраженными агрессивными военными целями вслед за ДЖ.Ф. Даллесом, который не видел практической ценности в организации экспедиции на Луну, и Эйзенхауэром, утверждавшим теперь, что «сумасшедшая попытка добыть горсточку лунной пыли» является напрасной тратой денежных средств, ресурсов и человеческой энергии, объявляли «Аполлона» «ублюдком, столь же не способным к превращению в военный космический корабль, как грузовик — в танк». Отвергая программу «Аполлон», они, со своей стороны, делали основной упор на военное освоение околоземного космического пространства, или, по изобретённой ими терминологии, «аэрокосмического» пространства, подразумевая под этим понятием единый комплекс воздушного и космического пространства на сравнительно незначительном удалении от Земли.

Наиболее последовательный и откровенный противник проекта «Аполлон», как рекомендовала сенатора Барри Голдуотера своим читателям американская пресса, в освоении именно этого пространства видел краеугольный камень, который должен быть положен в основу космической программы Соединённых Штатов. «Ближайшие к нам области космического пространства, там, где проходят трассы орбитальных полётов, — утверждал он, — это и есть ключ к военному использованию космоса. Нация, имеющая возможность по своему усмотрению распоряжаться в этом пространстве, сможет, создав соответствующие типы вооружений и манёвренные космические корабли, распоряжаться и всей нашей планетой». Руководители ВВС, сообщал журнал «Эйр форс мэгэзин», предвидят день, когда в космосе будут существовать их станции по ведению фото-, радарной и телевизионной разведки, космические истребители для инспектирования и уничтожения вражеских спутников, космические линкоры, вооружённые сверхсовременным оружием, нацеленным на вражеские объекты на Земле. «Результаты высадки человека на Луну, — подчёркивал журнал, ратуя за «естественное расширение нашей привычной оперативной зоны», — мы будем ощущать главным образом с точки зрения нашего престижа, в то время как, достигнув превосходства в аэрокосмической зоне, мы тем самым приобретем способность выведения на орбиту… космических кораблей с ядерным оружием на борту, а также другие важные военные возможности».

В числе таких «возможностей» фигурировали проекты об оснащении космических летательных устройств вооружением, «соответствующим космическому веку даже больше, чем ядерное оружие», например лазерами и другими установками «лучей смерти». Выдвигались и более внушительные проекты. Указывалось, например, что экипаж военного космического корабля с помощью направленного ядерного взрыва общей мощностью в 300 мегатонн мог бы «столкнуть» с орбиты на вражескую территорию один из многих тысяч астероидов солнечной системы диаметром до 3 миль и весом до 500 млрд. т. Сила «взрыва» такого астероида при его столкновении с Землёй была бы эквивалентна силе взрыва 8 триллионов тонн тринитротолуола, или 1 миллиону обычных ядерных бомб.

В качестве примера правильно взятого направления в космических исследованиях проекту «Аполлон» противопоставлялся «аэрокосмический» проект «Дайна-Сор» — любимое, но неудачное детище Пентагона. В немногочисленных официальных высказываниях по поводу этого проекта, носившего также кодовое наименование «Х-15», сообщалось, что его целью является создание такого пилотируемого космического корабля, который сочетал бы в себе скорость баллистической ракеты с маневренностью обычного самолёта. На деле теоретическая сторона вопроса представляла для Пентагона значительно меньший интерес, чем выявление возможностей практического использования ракетоплана в качестве бомбардировщика, разведчика или перехватчика вражеских спутников. «ВВС, — откровенно указывала «Уолл-стрит джорнэл», — добивается ускоренной разработки «Х-15», видя в нём прототип космического корабля, который, двигаясь по орбите вокруг Земли, мог бы сбрасывать бомбы или посылать ракеты в противника на Земле».

Судьба ракетоплана, который в июне 1962 года был переименован в «Х-20», показала истинную цену саморекламы. К концу 1963 года, когда на проект было уже истрачено почти 400 млн. долл., работа над ним была прекращена по приказу министра обороны Макнамары. В печати указывалось, что для полного завершения проекта, первоначальный срок которого истёк в 1962 году, потребовалось бы ещё от трёх до пяти лет и что его общая стоимость к тому времени составила бы 1 млрд. долл. Сейчас разработка проекта возобновлена.

Голдуотер и его окружение, для которых, по словам журнала «Нейшн», «представлялась отвратительной сама мысль о сателлите, кружащемся вокруг земного шара и не имеющем на борту атомной бомбы», требовали от правительства, чтобы оно выработало новую космическую программу, которая как минимум предусматривала бы приобретение способности «действовать в космосе с применением силы» и соответственно подчиняла бы этой цели все остальные усилия или эксперименты по освоению техники вывода в космическое пространство тяжёлых грузов, маневрирования, встреч и стыковки космических кораблей, поддержания жизнедеятельности человека как в условиях пилотируемого полёта, так и в условиях его самостоятельного передвижения и работы непосредственно в космическом пространстве. Они требовали также, чтобы все занимающиеся космической деятельностью организации стремились получить максимальную военную отдачу от каждой космической программы, включая сюда и проекты по созданию орбитальных обсерваторий, которые должны быть достаточно «гибкими», чтобы их можно было, когда потребуется, «включить в состав будущих военных миссий».

В программе Кеннеди, представлявшейся их воображению «более опасным врагом, чем Советский Союз», они усматривали акт предательства со стороны нового президента, якобы не выполнившего своих предвыборных обещаний.

Значительному усилению позиций откровенных милитаристов способствовали также известная нерешительность и инертность, проявлявшиеся Кеннеди и его правительством в защите своей программы, которая практически сводилась к уверениям противников в военной значимости проекта «Аполлон». Мощь ракет, их грузоподъёмность и точность управления, утверждал Кеннеди, — вот те критерии, которые одинаково важны как для гражданской, так и для военной космической программы. Ракеты, способные доставить человека на Луну, могут стать неоценимым приобретением не только для НАСА, но и для Пентагона.

Приблизительно с такими же заявлениями, видимо по указанию президента, выступали и другие официальные лица. «Я не собираюсь утверждать, что нам не следует заниматься разработкой и осуществлением лучших и более многочисленных военных космических проектов, — сказал на пресс-конференции заместитель министра обороны Гилпатрик, — но значительные усилия в этой области уже предпринимаются, и критикам следовало бы проявить хоть немного больше доверия к тем, кто несёт действительную ответственность за оборону страны»,

Нет ничего плохого в том, что «часть работы делает за нас НАСА», говорил в свою очередь и министр военно-воздушных сил Цуккерт, имея в виду разработку по проекту «Аполлон» мощных ракет типа «Сатурн» и «Нова», которые, как считал Пентагон, можно было бы использовать в дальнейшем для военного освоения околоземного космического пространства. Прецеденты такого рода уже имели место в прошлом и полностью себя оправдали. Примером могут служить, в частности, результаты деятельности комиссии по атомной энергии. А поэтому «нам остаётся только… полностью использовать НАСА для своих нужд… и уверяю Вас, что оно готово пойти в этом нам навстречу».[6]

Подобная «защита» напоминала скорее отступление. Так оно и было на самом деле. Как предсказывала американская печать, Кеннеди оказался не в состоянии отстоять свои первоначальные позиции. Не признаваясь ещё публично, правительство Кеннеди постепенно соглашалось на всё большую милитаризацию космической программы. Вскоре после группового полёта советских космических кораблей «Восток-3» и «Восток-4», который, как утверждали милитаристы, продемонстрировал их способность к военному маневрированию, было объявлено, что НАСА и ВВС договорились о совместном комплектовании своими астронавтами экипажей космических кораблей и предоставлении «медным каскам» важной роли в подсобной программе «Джеминай», предусматривавшей отработку практики встреч в космосе будущими членами экипажа «Аполлона». Участие в этой программе должно было помочь военному ведомству в создании космических военных кораблей как оборонительного, так и наступательного характера, в разработке тактики военных операций в космическом пространстве и, наконец, в организации опытной пилотируемой орбитальной системы — первого шага на пути к «активному использованию военных космических кораблей в будущем».

«Цель программы «Джеминай», — писал журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», — заключается не только в том, чтобы послужить ступенькой для организации полёта на Луну. Впервые Пентагон принимает участие в гражданской программе, чтобы определить, можно ли будет использовать районы космического пространства от 100 миль и выше над Землёй, где будут работать астронавты, для проведения военных операций… Что же касается преодоления Соединёнными Штатами разрыва, существующего между ними и Советским Союзом в области гражданских космических программ, то этот проект определённо не предусматривает решения подобной задачи».

Ежегодные ассигнования на чисто военные космические проекты одних лишь ВВС, которые уже в 1962 году составили 1,5 млрд. долл., должны были в соответствии с новыми планами Пентагона возрасти до 4 млрд. к 1968 году.

Между тем становилось всё более очевидным, что выполнение программы Кеннеди всё равно не укладывается в намеченные сроки. К сентябрю 1963 года проект «Джеминай» отставал от расписания на 18 месяцев, а его стоимость, по предварительным оценкам, возросла с 500 до 850 млн. долл. Систематически отставала от своего графика и программа «Аполлон». Первоначальные наметки о завершении программы к 1967 году оказались безнадёжно сорванными. Высказывались предположения, что американским астронавтам вообще не удастся высадиться на Луне раньше 1970–1975 годов.

Всё это вынуждало президента начать поиски приемлемого для его правительства выхода из создавшегося положения. Можно предположить, что именно тогда Кеннеди пришёл к мысли выступить с предложением об организации совместного с Советским Союзом полёта человека на Луну. В случае успешного осуществления предложения он мог надеяться сразу разрешить несколько чрезвычайно важных для него проблем. Передача проекта в ведение международной организации без формального отказа от его осуществления освободила бы правительство Кеннеди от взятых на себя обязательств послать человека на Луну не позднее 1970 года и сняла бы нависшую угрозу нового болезненного удара по престижу Соединённых Штатов. Она позволила бы также передать значительную часть денежных средств, выделявшихся на программу «Аполлон», непосредственно в руки военного ведомства, удовлетворить его стремление к разработке чисто военных космических проектов. Наконец, сотрудничество с Советским Союзом должно было принести ощутимую выгоду прежде всего самим Соединённым Штатам. Именно последние, как это признавалось и американскими специалистами, могли получить от СССР чрезвычайно важную информацию о ракетных двигателях, топливе, жизнедеятельности человека в космосе и т. д., в то время как он сам узнал бы «немногим больше того, что ему было уже известно о полётах американских астронавтов».

В Соединённых Штатах выдвигалось и другое объяснение мотивов, которыми руководствовался Кеннеди, принимая решение выступить с предложением об организации совместной с Советским Союзом экспедиции на Луну. Прослеживая историю советско-американского сотрудничества по освоению космоса в предшествующий период, можно заметить, что Соединённые Штаты неизменно старались использовать его, чтобы навязать своё руководство в международных организациях, призванных координировать и направлять совместную деятельность различных стран в области исследований космического пространства. В 1958 году, когда предложения Советского Союза от 15 марта о сотрудничестве в космосе и внесённые им на обсуждение XIII сессии Генеральной Ассамблеи ООН проекты резолюций по тому же вопросу от 7 и 18 ноября, казалось, давали уже реальную возможность перейти к практическому осуществлению назревшего сотрудничества, Соединённые Штаты продемонстрировали, что их позиция здесь мало чем отличается от позиции в отношении проблемы разоружения. Советские предложения, которые, в частности, предусматривали организацию специальной подготовительной группы для выработки программы и устава создаваемого в рамках ООН международного комитета по сотрудничеству в области изучения космического пространства в мирных целях, основывались на принципах равноправия, исходя из которых в них были включены рекомендации сформировать такую группу из 11 членов, и в том числе 4 — от социалистических стран, 4 — от западных стран и 3 — от нейтралистских государств. Предложения Советского Союза были отвергнуты Соединёнными Штатами, которые, стремясь обеспечить себе большинство в комитете, оказали давление на некоторых делегатов и добились принятия такой резолюции, которая предусматривала создание комитета ООН по мирному использованию космического пространства уже в составе 18 членов, 12 из которых являлись участниками различных агрессивных блоков. В то же время социалистическим странам и странам, не входящим в военные блоки, было предоставлено только по 3 места.

Обструкционистская позиция, занятая Соединёнными Штатами, вынудила Советский Союз, Польшу и Чехословакию отказаться от участия в работе комитета. Летом 1959 года, когда он всё же был созван Соединёнными Штатами в Нью-Йорке, их примеру последовали Индия и ОАР. Естественно, что, не имея в своём составе представителей от Советского Союза — ведущей страны в области космических исследований, комитет мог существовать только формально. Это было настолько очевидным, что уже на XIV сессии Генеральной Ассамблеи ООН был поднят вопрос о создании нового комитета по сотрудничеству в космосе. Социалистические страны поддержали это предложение и выразили согласие участвовать в комитете, который должен был состоять из 24 членов, в том числе 7 от социалистических стран и 5 от стран, не входящих в военные блоки.

В декабре 1959 года Генеральная Ассамблея единодушно одобрила резолюцию о создании такого комитета. Однако и на этот раз повторилась знакомая картина: из-за противодействия, проявленного Соединёнными Штатами, не желавшими соглашаться с принципами равноправия в области международного сотрудничества в космическом пространстве, комитет смог собраться только в ходе XVI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, в конце 1961 года.

Всё вышесказанное давало многим американским наблюдателям повод предположить, что Кеннеди, подобно его предшественнику, не мог серьёзно относиться к своим собственным предложениям о расширении сотрудничества с Советским Союзом в области космических исследований, тем более к предложению о совместной посылке человека на Луну. Тех, кто выдвигал подобную теорию, не смущало и то немаловажное обстоятельство, что, идя навстречу советской инициативе, Кеннеди ещё в феврале 1962 года дал согласие на расширение прямого двустороннего сотрудничества между Советским Союзом и Соединёнными Штатами в области космических исследований и что последовавшие за этим переговоры между заинтересованными научными организациями обеих стран завершились в том же году подписанием соответствующего соглашения. Признавая известные изменения в проводимом Дж. Кеннеди курсе, авторы упомянутой выше теории одновременно указывали, что, хотя в своём ответном письме от 21 февраля 1962 г. на поздравительное послание Советского правительства по случаю успешного завершения полёта Гленна Кеннеди и выражал надежду, что советско-американское сотрудничество принесёт хорошие плоды, в то же время, выступая на пресс-конференции, состоявшейся вечером того же дня, счёл тем не менее возможным подвергнуть сомнению искренность намерений Советского Союза в этой области, Показав тем самым нежелание самих Соединённых Штатов действительно изменить своё отношение к вопросу о совместных исследованиях в космосе. Указывалось также, что, согласно слухам, исходившим из информированных источников, всего за два дня до выступления Кеннеди в ООН вопрос о возможной организации совместной с Советским Союзом экспедиции на Луну рассматривался американскими специалистами на совещании в Белом доме и такое предложение было расценено как чисто утопическое.

Исходя из подобных соображений, делался вывод, что правительство выдвинуло своё предложение с весьма определёнными намерениями. Зная заранее, какую реакцию оно может вызвать в конгрессе и Пентагоне, предполагалось использовать его как своего рода красную тряпку, чтобы раздразнить чувство шовинизма, подтолкнуть к продолжению «лунной гонки» и спасти, таким образом, проект «Аполлон» от грозившей ему печальной участи.

Были ли, как утверждает американская пресса, указанные выше причины единственными, которыми руководствовался Кеннеди, выдвигая своё предложение о смелом расширении сотрудничества в освоении космоса между Соединёнными Штатами и Советским Союзом? Возможно. Однако не менее возможно, что, увидев открывшиеся с подписанием Московского договора перспективы и стремясь к проведению американской внешней политики на более реальной основе, Кеннеди подходил к своему предложению значительно более серьёзно, чем могли себе это представить даже близко окружавшие его лица, для которых выступление президента, по свидетельству ведущих американских газет, явилось в той или иной степени неприятной неожиданностью.

Но что бы ни думал сам Кеннеди по поводу своего предложения, он оказался совершенно неподготовленным к последовавшей за ним реакции. Его выступление было объявлено подрывающим «первенство и приоритет» США в области космических исследований и вызвало резкую критику в печати и конгрессе. Как бы торопясь осуществить пророчество журнала «Эйр форс мэгэзин», который ещё в 1960 году писал, что правительство может лишиться ассигнований на свой проект, если в международной обстановке произойдут какие-либо улучшения, палата представителей проголосовала за сокращение испрашивавшегося президентом бюджета НАСА на 600 млн. долл. и одновременно приняла постановление о запрещении использовать любую часть этих ассигнований для организации экспедиции на Луну в сотрудничестве с коммунистическими странами.

Своим выступлением в ООН Кеннеди вольно или невольно разрушил царившее в конгрессе убеждение в безусловной необходимости как с военной, так и с политической точки зрения опередить русских в посылке человека на Луну. Выразив пожелание о совместной с Советским Союзом организации такого полёта, другими словами, признав, по выражению сенатора Голдуотера, что Соединённым Штатам «нет никакой необходимости высаживаться на Луне, чтобы править миром», и подтвердив тем самым фактически обвинения своих критиков, он поставил себя в чрезвычайно затруднительное положение. Решение палаты представителей было недвусмысленным предупреждением, что дальнейшее отступление от курса «холодной войны» может дорого обойтись ему на предстоящих президентских выборах 1964 года.

Трагическая смерть Кеннеди и переход президентских полномочий к Линдону Джонсону вызвали оживленные комментарии прессы в отношении возможных «больших перемен» в космической программе Соединённых Штатов. Обращалось внимание, что новый президент «всегда и больше, чем Кеннеди», отдавал себе отчёт в настоятельной необходимости проникновения в космическое пространство «не только по научным, но и по военным соображениям». Как сенатор и вице-президент он всегда активно выступал за «сильную военную машину», считая, что потеря первенства в космосе может привести к потере первенства и на Земле. «По всеобщему мнению», именно Джонсон, действуя в качестве вице-президента и председателя Совета по аэронавтике и космическим исследованиям, добился того, что военным была предоставлена «несравненно более важная роль» в разработке космических проектов.

Все эти высказывания не учитывали, однако, некоторых серьёзных факторов. Прежде всего Джонсон, как опытный политик, должен был понимать, что слишком поспешный отход от курса Кеннеди, который поддерживали миллионы американцев, мог бы иметь для него неприятные последствия. Определённое влияние на его линию поведения оказывали и предстоящие президентские выборы. Выступая от демократической партии и как противник ультрамилитаристов, он должен был так или иначе поддерживать «свою» программу и защищать её хотя бы словесно от яростных нападок Голдуотера и республиканцев, особенно усилившихся после полёта «Восхода», в котором они увидели «прототип космического линкора». К тому же уже сделанные в связи с программой «Аполлон» затраты были слишком велики, чтобы теперь можно было останавливаться на полпути. Джонсон тем более не мог допустить этого потому, что значительная часть заказов по космической программе была отчасти его же собственными стараниями размещена в родных ему южных штатах.

Таким образом, программе «Аполлон» не угрожала опасность быть немедленно подвергнутой чрезмерно радикальной вивисекции. Впрочем, не надо было буквально понимать и заявление Джонсона конгрессу, что он полностью разделяет мечту покойного президента Кеннеди о покорении космических просторов.

В декабре 1963 года было объявлено об отмене пяти полётов по программе «Рэнджер», хотя именно её отставание задерживало окончательное конструирование экспериментальной модели, которая должна была доставить одного из астронавтов «Аполлона» на поверхность Луны.

Одновременно ВВС и в их лице Пентагон получили разрешение приступить к разработке собственной программы по созданию пилотируемой орбитальной лаборатории (ПОЛ), которая должна была заполнить вакуум, образовавшийся после сдачи в архив проекта «Дайна-Сор», и способствовать «непосредственному выявлению возможностей использования космического пространства в военных целях».

Принятие нового проекта обосновывалось Пентагоном требованиями изменившейся обстановки, в условиях которой решение «принципиального вопроса о пригодности человека к ведению военных действий в космосе» представляет «несомненно более важный интерес», чем решение «ограниченного» вопроса о методах его возвращения на Землю.

Официально стоимость проекта ПОЛ колебалась в пределах 0,7–1,2 млрд. долл., но, по некоторым высказываниям печати, можно было ожидать, что в действительности она поглотит десятки миллиардов.

Среди близких к Пентагону специалистов по космическим исследованиям эти расчёты сразу же вызвали опасения, что из-за относительной ограниченности необходимых материалов и научно-технических кадров осуществление сразу двух программ — «Аполлон» и ПОЛ — может отрицательно сказаться на темпах выполнения последней. «Не лучше ли, — предлагала, например, газета «Нью-Йорк таймс», — затормозить работы на последних стадиях проекта «Аполлон», пока ПОЛ не будет выведена на орбиту?». Подобный же совет — заморозить космические проекты, не имеющие «практического» значения, — был подан президенту его группой по вопросам науки и техники.

Конечно, писал журнал «Эйр форс мэгэзин», правительству придётся объяснить общественности причины, которыми оно руководствуется в увеличении ассигнований для создания космических станций. Однако если будет открыто заявлено, что всё объясняется военными нуждами, то, хотя это и даст повод Советскому Союзу для «пропагандистских наскоков», преимущества, которые Соединённые Штаты получат сразу после осуществления программы, всё же «далеко превзойдут отрицательные последствия, которые её принятие может оказать на международные отношения».

Практически эти советы уже начинали проводиться в жизнь. Конгресс проголосовал за сокращение предусматривавшихся новым проектом бюджета ассигнований для НАСА, хотя его руководитель Уэбб и выступил с предупреждением, что подобная мера может значительно отодвинуть сроки окончания проекта и повысить его стоимость не менее чем на 1 млрд, долл. за каждый последующий год.

Однако, как и можно было предполагать, истинный политический курс Л. Джонсона начал принимать более отчётливые очертания только после президентских выборов 1964 года, когда он почувствовал себя более уверенно в Белом доме. Стало очевидно, что политика Вашингтона, несмотря на уверения в противном, постепенно приближается к эталону, за который ратовали Голдуотер и «бешеные». Расширение «грязной войны» во Вьетнаме, события в Конго, планы по созданию ядерных сил НАТО, Кипр — всё говорило о неуклонном сползании Соединённых Штатов назад, к позициям «холодной войны». Естественно, что этот процесс находил своё выражение и в области концепций, касающихся форм освоения космического пространства.

Если в январском послании 1964 года о положении страны Джонсон говорил ещё о необходимости добиться превосходства в мирном освоении космического пространства, то в своём докладе о космических исследованиях, представленном им конгрессу в том же месяце, он включил в это понятие и военно-космические проекты США. В свою очередь это не могло не сказаться на отношении Соединённых Штатов к американо-советскому сотрудничеству в области космических исследований. Непосредственно после смерти Кеннеди представитель Соединённых Штатов в ООН Эдлай Стивенсон, выступая по поручению нового президента, говорил о готовности развивать и дальше сотрудничество. Теперь появились новые высказывания. В феврале 1965 года доктор Хью Драйден, заместитель руководителя НАСА, счёл возможным с молчаливого одобрения Вашингтона заявить, будто результаты американо-советского сотрудничества за предыдущие годы оказались «разочаровывающими» и что в Соединённых Штатах уже подумывают о закрытии линии прямой телетайпной связи, которая в соответствии с американо-советским соглашением 1962 года о сотрудничестве в космосе была открыта в октябре 1964 года для обмена метеорологическими данными, получаемыми со спутников. Одним из факторов, препятствующих сотрудничеству США и СССР в освоении космоса, писала «Нью-Йорк геральд трибюн», является «стратегическое значение космического пространства».

Начали отходить на задний план старые споры между «теоретиками» и «практиками». Теперь надежды на достижение тотального военного превосходства открыто связывались в Вашингтоне с комплексным военным освоением космического пространства. При таком подходе далекоидущие программы типа «Аполлон» уже не противопоставлялись разведывательным или наступательным космическим устройствам, действующим в околоземном пространстве. После изменения их ориентации в сторону чётко выраженного военного характера они должны были стать составной и важной частью американских усилий по освоению космоса. Об этом говорил перед своим уходом в отставку начальник штаба военно-воздушных сил генерал Лимэй, об этом же по существу говорил в марте 1965 года и вице-президент Губер Хэмфри.

Военно-воздушным силам США было обещано, что к середине 1966 года руководство проектов «Джеминай» будет полностью передано в их ведение. «Секретными» были объявлены даже цели предполагавшегося в будущем выхода американского астронавта в космос. Не удивительно, что Пентагон встретил с молчаливым одобрением последовавшее вскоре заявление президента Джонсона о том, что Соединённые Штаты не собираются ограничиться «только визитом на Луну», но будут предпринимать попытки освоить и другие планеты Солнечной системы. Было похоже, что относительно «скромные» мечты Голдуотера об установлении военного господства Соединённых Штатов в околоземном космическом пространстве уступают место новым грандиозным планам, предусматривающим фактически превращение всех доступных человеку районов космоса в единый беспредельный военный плацдарм.

Отклики американской печати на полёт Макдивита и Уайта показывают, насколько далеко этот процесс зашёл в Соединённых Штатах. Полёт, писал журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», ещё раз убедительно продемонстрировал, что космические корабли могут служить военнымцелям с таким же успехом, как и привычные нам боевые самолёты. Более того, достижение превосходящей военной мощи в космосе даст Соединённым Штатам не только уверенность в выигрыше там будущих сражений, но прежде всего резко изменит в их пользу сложившуюся сейчас на земле расстановку сил. «Короче говоря, — делал вывод журнал, — достигнутая США и Россией мёртвая точка в развернувшейся между ними ракетно-ядерной гонке может быть преодолена только с помощью космического оружия». «Это, — весьма многозначительно добавлял журнал, — точка зрения многих».

Для последнего утверждения у журнала было достаточно оснований. «Совершенно очевидно, — заявил член палаты представителей Дж. Уайдлер, — что мы должны создать вооружённые силы, действующие в космическом пространстве. Они так же необходимы, как морские или подводные силы, как танковые или воздушные соединения… Настало время, когда программа по созданию вооружённых космических сил должна стать нашей ударной программой». «Сейчас не стоит вопрос, — счёл нужным подчеркнуть и один из его коллег, — будем ли мы иметь космические танки, космические доты, космическую артиллерию и космические сторожевые подразделения, — вопрос заключается в том, когда… мы будем их иметь».

В опубликованном 4 июня официальном докладе комиссии палаты представителей по правительственным проектам резкой критике подверглись «нерешительность, неразбериха и неоправданные задержки», якобы проявлявшиеся до сих пор Белым домом в принятии решения о «всеохватывающем военно-космическом планировании».

Можно думать, что Белый дом только и дожидался такой «критики». Уже следующий полёт астронавтов Купера и Конрада откровенно рекламировался в Соединённых Штатах как военное достижение. Подчёркивалось, например, что более одной трети запланированных на время полёта экспериментов носят секретный, чисто военный характер.

Более того, 25 августа 1965 г., когда «Джеминай-5» ещё находился на орбите, президент Джонсон официально подтвердил, что космическая программа военно-воздушных сил, первой ступенью осуществления которой должно стать создание и вывод в космическое пространство пилотируемой лаборатории, также утверждена правительством.

«Это стратегическое решение, — писал с восторгом журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», — можно поставить в ряду наиболее важных со времени окончания второй мировой войны». Журнал предвидел появление в космосе американских «армад летающих платформ и целых флотилий космических кораблей». Это, по его мнению, было «крупной победой военных».

С выводом журнала нельзя не согласиться. Однако, если учесть, что ещё летом 1965 года военно-воздушные силы получили указание президента приступить к строительству целой серии пилотируемых лабораторий, то становится очевидным, каким целям должно прежде всего служить выступление Джонсона. Оно отражает не столько изменение стратегической целенаправленности американской космической программы, сколько усиливающиеся агрессивные тенденции внешнеполитического курса Соединённых Штатов. Таким образом, заявление президента Джонсона об окончательном утверждении проекта ПОЛ и выделении огромных ассигнований на его осуществление следует рассматривать как откровенное публичное признание военных устремлений США в космосе. Ссылаясь на характер экспериментов, которые экипаж «Джеминай-5» должен был выполнить по заданию Пентагона, и на новую космическую программу, печать Соединённых Штатов теперь уже не «по интуиции», а на основе реальных данных могла вновь подтвердить своё убеждение, что «именно военные цели наших космических программ служат… в правительстве оправданием тех огромных расходов, на которые мы идём ради их осуществления».

«Со временем, — писал журнал «Тайм», — ПОЛ имеет все возможности трансформироваться в космическую «летающую крепость», способную перехватывать и уничтожать вражеские космические устройства». В ожидании этого, как можно предположить, ПОЛ и её последующие варианты найдут и некоторое «земное» применение. Во всяком случае, по словам того же «Тайм», ВМФ уже сейчас запросил командование ВВС, не возьмёт ли оно на себя организацию слежения за подводными лодками социалистических стран с помощью проектируемой ими лаборатории.

Принятое на себя Соединёнными Штатами обязательство об использовании космического пространства только в мирных целях мало смущает американских милитаристов. По авторитетному разъяснению журнала «Ньюсуик», никто не может помешать им выводить туда космические устройства, «имеющие не агрессивный, а просто военный характер».

Следует отметить, впрочем, что ряд американских изданий встретил откровения Джонсона с явным неудовольствием. Газета «Нью-Йорк таймс» в редакционной статье, посвящённой анализу «разумности» этого шага, отмечала, что он носит открыто провокационный характер и уже вызвал нежелательную для Соединённых Штатов реакцию общественного мнения за границей. По мнению газеты, Соединённым Штатам было совершенно незачем объявлять на весь мир о своих милитаристских устремлениях в космосе. Джонсону бросается упрёк, что своими необдуманными действиями он даёт в руки историков тяжкое обвинение против США, демаскируя их как зачинщиков военно-космической гонки. Было бы гораздо лучше, писала в заключение газета, если бы разработка ПОЛ была официально поручена НАСА, тем более что после её создания «ничто не помешало бы нам… использовать её для военных целей».

Однако в обстановке возрастающего военного ажиотажа, живительным источником для которого стала американская агрессия во Вьетнаме, даже эти фарисейские опасения были встречены в штыки наиболее оголтелыми милитаристами. Те, кого пугает, что новый открытый курс на военное освоение космического пространства может развеять миф о якобы мирной направленности американской космической программы, писал журнал «Эйр форс мэгэзин», «ведут себя наивно и трусливо». С самого начала, в назидание им напоминал журнал, Соединённые Штаты шли именно в этом направлении, «и ни одно из трёх сменившихся в Вашингтоне после «Спутника-1» правительств никогда не отрицало этого».

Одновременно усилились атаки на проект «Аполлон» и программу «Джеминай». Для придания видимой весомости своим нападкам сторонники всемерной милитаризации космических исследований не постеснялись воспользоваться в своих целях и тем обстоятельством, что осуществление программы «Джеминай» сопровождалось определёнными просчетами и неудачами. Этого не скрывала и широкая печать Соединённых Штатов. Действительно, не говоря уже о том, что корабли «Джеминай» по своему весу продолжают значительно уступать кораблям типа «Восход», вследствие чего они не могут быть оборудованы шлюзовой камерой для выхода через неё астронавта в космическое пространство, полёт Гриссома и Янга показал, что «технические проклятия», от которых немало настрадались в своё время астронавты, принимавшие участие в программе «Меркурий», не оставили и их в покое. Уже перед самым стартом, когда астронавты почти в течение часа находились в капсуле, в одной из систем подачи окислителя была обнаружена течь, что заставило приостановить предстартовый отсчёт на 24 минуты. Вскоре после выхода на орбиту Гриссом доложил о неполадках в стабилизирующей системе. Отказали усилители постоянного тока. Вышел из строя один из регуляторов подачи кислорода. Опасения вызывало и функционирование системы гироскопов. Наконец, во время посадки, когда кабина была подхвачена парашютом, рывок оказался настолько сильным, что оба астронавта ударились о ветровой щит. По словам астронавтов, одно мгновение они думали, что наступила катастрофа.

Приблизительно то же самое можно сказать и о полёте Макдивита и Уайта. Неполадки в электрооборудовании «башни обслуживания» задержали предстартовый отсчёт на 1 час 15 мин. Из-за тесноты в кабине и недостаточно чёткой отработки операций, связанных с надеванием скафандра, выход Уайта в космос произошёл не на втором, а на третьем витке. Положение обострилось, когда заклинило замок люка кабины. Потребовались «совместные усилия трёх рук и порядком тяжёлой работы», прежде чем астронавтам удалось ликвидировать неисправность замка, которая, однако, помешала провести опыт по выбрасыванию в пространство скопившихся в кабине отходов. Наконец, перерасход топлива в бортовой двигательной системе вынудил отказаться от проведения некоторых других важных экспериментов, запланированных по программе.

Не лучшим образом обстояло дело и с полётом «Джеминай-5». Вопрос о прекращении полёта не утрачивал своей остроты ни на минуту в течение всего времени нахождения корабля на орбите. В первый же день серьёзные неполадки в работе химического генератора электроэнергии, питавшего такие жизненно важные системы «Джеминай-5», как бортовое счётно-решающее устройство, радарная установка, аппаратура связи, контрольно-измерительные приборы, заставили центр управления полётом почти принять решение об отдаче приказа экипажу корабля приготовиться к посадке. Несколько увеличившееся давление в резервуаре с жидким кислородом, химическая реакция которого с водородом и давала нужную электроэнергию, позволило руководителям полёта пойти на риск и разрешить продолжение полёта. Однако вскоре возникла новая опасность: побочный продукт реакции — вода угрожала теперь переполнить предназначенные для неё ёмкости и залить специальные ячейки, в которых происходила сама реакция. Астронавтам было приказано перейти на экономный режим, снизить силу тока с 44 до 15 ампер и приготовиться в случае необходимости к быстрой посадке. К тому же на «Джеминай-5» отказали два двигателя стабилизирующей системы. Вызванное их остановкой резкое увеличение расхода топлива остальными двигателями заставило астронавтов вообще отказаться от дальнейших попыток управлять кораблём и перейти на дрейфующий, вращательный полёт, что лишило их возможности провести значительную часть запланированных фотоэкспериментов.

Экипажу «Джеминай-5» также не удалось выполнить основного задания — эксперимента по стыковке двух реальных искусственных тел в космическом пространстве, осуществлению которого Пентагон придавал особое значение, видя в отработке подобного рода операций необходимый элемент по созданию и эксплуатации будущих «космических дредноутов».

Ко всему этому можно было бы добавить длинный перечень других технических неполадок, с которыми астронавтам пришлось встретиться во время полёта. Достаточно сказать, что даже конструкция скафандров оказалась настолько неудачной, что Конраду пришлось разрезать ножом манжеты, чтобы избавиться от вызываемой ими нестерпимой боли в запястьях.

Таким образом, даже рекордный по времени пребывания на орбите полёт экипажа «Джеминай-5» не смог изменить создавшегося положения. Указывая на недостаточную техническую подготовленность полёта и относительно малый вес капсулы «Джеминай-5», журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт» писал, что «СССР продолжает лидировать в гонке, целью которой является посылка человека на Луну».

С большим конечным успехом прошёл групповой полёт четырёх американских астронавтов на кораблях «Джеминай-7» и «Джеминай-6», выполнявших манёвр сближения в космическом пространстве, который с научной точки зрения явился дальнейшим развитием исследований по отработке групповых и маневрирующих полётов, начатых в Советском Союзе ещё в августе 1962 года полётами пилотируемых кораблей «Восток-3» и «Восток-4», а в 1963–1964 годах — запуском аппаратов «Полёт-1» и «Полёт-2».

Удовлетворительные результаты полёта не могли, тем не менее, полностью заслонить собой ту неприятную истину, что и на этот раз далеко не всё шло так, как могли бы желать руководители программы. Первоначально предполагалось, что опыт сближения двух искусственных тел в космосе будет осуществлен с помощью ракеты «Агена» и космического корабля «Джеминай-6». Невыход на орбиту ракеты, которая, как считают, или взорвалась, или просто распалась на несколько частей, привёл к вынужденному пересмотру планов, в результате чего было принято решение попытаться осуществить сближение в космосе двух кораблей — «Джеминай-7» и «Джеминай-6».

«Джеминай-7» с астронавтами Фрэнком Борманом и Джеймсом Ловеллом на борту стартовал 4 декабря. Как и во время предыдущих полётов американских астронавтов, его экипажу пришлось немало помучиться с различными техническими неполадками, правда относительно второстепенного свойства, которые так или иначе давали себя знать в течение всего полёта, и в частности помешали проведению некоторых опытов.

Более серьёзные потрясения пришлось пережить Уолтеру Ширре и Томасу Стаффорду, корабль которых — «Джеминай-6» — готовился в это время к пуску с той же стартовой установки, которую только что освободил «Джеминай-7». Первая задержка — по крайней мере на 17 часов — произошла из-за возникшей необходимости заменить бортовую электронно-вычислительную машину, в работе которой обнаружились перебои. 12 декабря, когда, казалось, всё уже было готово и оба астронавта, лёжа в креслах в кабине своего корабля, напряжённо прислушивались, ожидая вот-вот услышать рёв стартовых двигателей, перед их глазами вспыхнула сигнальная лампочка: электронная система обнаружения неполадок предупреждала их, что с двигателем что-то случилось. В считанные секунды они должны решить, катапультироваться ли им вместе с кабиной и таким образом окончательно разрушить надежды на совершение группового полёта в ближайшие недели, а может быть, и месяцы, или поставить на карту свою жизнь, уповая на то, что причина неисправности несерьёзная и не угрожает взрывом. Ширра и Стаффорд выбрали второе.

Наконец, 15 декабря «Джеминай-6» стартовал с мыса Кеннеди. В тот же день произошло сближение кораблей на орбите. Расстояние между ними в отдельные моменты не превышало двух-трёх метров. Тем большее разочарование принёс следующий полёт по программе «Джеминай». Экипажу космического корабля «Джеминай-8», стартовавшему с мыса Кеннеди 16 марта 1966 г., была поставлена сложная задача. После выхода корабля на орбиту астронавты должны были путём маневрирования приблизиться к ракете-мишени «Агена», произвести с ней стыковку и в этом положении осуществить ещё ряд дополнительных манёвров. Им следовало затем отвести «Агену» на запасную орбиту и оставить её там в качестве своеобразного подвижного склада ракетного топлива, которым, возможно, впоследствии могли бы воспользоваться астронавты других космических кораблей. По окончании первой части программы предполагалось, что один из астронавтов покинет корабль и пробудет в космическом пространстве более двух часов.

Астронавтам Нейлу Армстронгу и Дэвиду Скотту действительно удалось сблизиться с «Агеной» и ввести нос своего корабля на глубину 20 дюймов в гибкое стыковое кольцо ракеты. Однако вскоре после первых же попыток осуществить маневрирование обоих космических устройств в сцепленном виде вся система пришла в беспорядочное вращение относительно осей рыскания и крена. Впоследствии было установлено, что из-за возникшего, по всей вероятности, короткого замыкания произошло самопроизвольное включение части двигателей главных рулей управления. Вследствие этого оказалась выведенной из строя вся система управления и стабилизации корабля. Астронавты вынуждены были полностью отключить её и, идя на большой риск, воспользоваться одной из двух систем рулей управления положением корабля, предназначенных для его ориентации в пространстве перед входом в плотные слои атмосферы.

Они оказались при этом перед опасностью, что, если остающаяся резервная система рулей ориентации не сработает, корабль или не вернётся на Землю, или сгорит при прохождении через атмосферу.

Благодаря хладнокровию и умелым действиям астронавтов им всё же удалось отделиться от «Агены» и за 50 минут до начала вынужденной посадки прекратить вращение корабля и ориентировать его в пространстве. Посадка произошла в 500 милях к востоку от острова Окинава, где астронавты были подобраны через 3 часа американским миноносцем.

Таким образом, программа полёта «Джеминай-8» оказалась выполненной лишь частично. Её основные элементы — отработка практики стыковки, продолжительное пребывание астронавта вне корабля и программа маневрирования корабля и астронавта — остались нерешенными.

Ссылаясь на эти и подобные им факты, противники программы «Аполлон» утверждают, что последняя не только не способна обеспечить действительные нужды военного ведомства, но может привести к фиаско и в попытке достижения своей непосредственной цели. Они требуют, чтобы Соединённые Штаты отказались от погони, за достижением «сомнительного престижа» и занялись «сугубо практическим», то есть военным, освоением космического пространства.

«Я не сомневаюсь, — самоуверенно пророчествовал нацистский выкормыш Дорнбергер, — что в ближайшие же годы мы станем свидетелями полного пересмотра нашей космической программы. Проект «Аполлон», выполнение которого требует огромных средств и который отвлекает на себя значительную часть наших научных кадров, может отбросить нас только назад. Нам нужно отказаться от погони за славой. Нам следует думать о практическом использовании космического пространства».

Аппетиты милитаристов разгораются всё больше. «Представляется очевидным, — писал журнал «Эйр форс мэгэзин», — что с 1968 по 1970 год осуществление программы ПОЛ выйдет далеко за рамки, очерченные в сделанном президентом заявлении. Запуск кораблей типа ПОЛ будет использован в максимальной степени для создания значительных по своим размерам орбитальных платформ, которые смогут стать базой для отработки широких по масштабам военно-вспомогательных операций».

Для подобных далекоидущих прогнозов имеются, к сожалению, все основания. Всего год назад, в апреле 1965 года, министр обороны Соединённых Штатов Макнамара сделал в конгрессе примечательное заявление. «Мы давно пришли к пониманию, — сказал он тогда, — что по мере продолжения гонки вооружений, по мере накопления запасов оружия, наконец, по мере того, как это оружие становится всё более быстродействующим и смертоносным, всё более реальной становится и возможность всемирной катастрофы, которая может произойти в силу преднамеренных или непреднамеренных действий». Но это спасительное понимание, трансформируясь в умах американских руководителей, приводит их к, казалось бы, совершенно неожиданным выводам. Совсем недавно, в феврале 1966 года, государственный секретарь Раск, объясняя, почему он утром прежде всего хватается за телефонную трубку, чтобы получить информацию о последних событиях, заявил с полным убеждением: «Земля, знаете ли, круглая, и пока одна треть человечества спит, другие две трети только и занимаются тем, что придумывают всяческие козни».

Военный психоз становится по-настоящему заразной болезнью в Соединённых Штатах. Последние события подтверждают, что вызывающий тревогу курс Соединённых Штатов на перенесение гонки вооружений в космическое пространство приобретает не только конкретную направленность, но и всё более материальные формы. Уже сейчас на гигантской базе командования стратегической авиацией ВВС «Ванденберг» число запусков военных космических устройств далеко обогнало число запусков по «открытым» программам на мысе Кеннеди.

Однако, не сбрасывая со счетов новой серьёзной угрозы делу мира, можно с уверенностью сказать, что американские милитаристы, делающие теперь ставку на космос, просчитаются точно так же, как они просчитались в своё время, делая ставку на ядерное оружие. Залогом этому могут служить замечательные успехи Советского Союза. Особенно наглядно они были продемонстрированы во время исторического выхода советского космонавта Леонова непосредственно в космос. Нельзя переоценить значение громадной победы, которая была одержана советскими людьми, а вместе с ними и всем прогрессивным человечеством на пути к познанию тайн Вселенной.

Правда, один из представителей Пентагона, выступая по американскому телевидению, не нашёл ничего лучшего, как заявить, что Соединённые Штаты отстают от Советского Союза не в космосе, а в организации рекламы. Но несмотря на всю лестность подобного утверждения комплимент лучше вернуть его автору, особенно если вспомнить рекламную шумиху, которая предшествовала полёту Гриссома и Янга и в ходе которой весь мир был оповещен, что именно один из американских астронавтов станет в скором будущем первым человеком на Земле, который «встретится лицом к лицу с космосом», когда он приоткроет люк корабля «Джеминай» и на минуту высунет голову наружу.

Что касается Советского Союза, то он никогда не испытывал необходимости прибегать к дешёвой рекламе своих успехов в космосе. И нужна ли она, если достаточно раскрыть любой иностранный журнал, любую иностранную газету, чтобы прочитать там говорящие сами за себя скупые строки:

— Первый искусственный спутник Земли — первый советский искусственный спутник Земли; выведен на орбиту 4 октября 1957 г.

— Первый спутник с подопытным животным на борту — второй советский искусственный спутник Земли; выведен на орбиту 3 ноября 1957 г.

— Первая космическая ракета — первая советская космическая ракета, которая, превысив вторую космическую скорость, прошла над поверхностью Луны и стала первой искусственной планетой Солнечной системы; запуск осуществлен 2 января 1959 г.

— Первое прилунение космической ракеты — прилунение советской космической ракеты, доставившей на поверхность Луны контейнер с научной аппаратурой и вымпел Советского Союза; прилунение произошло 14 сентября 1959 г.

— Первые фотографии обратной стороны Луны — фотографии, полученные с борта советской автоматической межпланетной станции; опубликованы 27 октября 1959 г.

— Первый полёт человека на борту космического корабля — полёт Ю.А. Гагарина на борту советского космического корабля-спутника «Восток» вокруг земного шара; вывод на орбиту осуществлен 12 апреля 1961 г.

— Первый групповой полёт в космическом пространстве — полёт А.Г. Николаева и П.Р. Поповича на советских космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4»; вывод на орбиту космических кораблей осуществлен 11 и 12 августа 1962 г., приземление — 15 августа 1962 г.

— Первый полёт космического корабля, пилотируемого женщиной, — полёт космического корабля «Восток-6», пилотируемого лётчиком-космонавтом В.В. Терешковой; вывод на орбиту осуществлен 16 июня 1963 г., приземление — 19 июня 1963 г.

— Первый полёт многоместного космического корабля — полёт трёхместного пилотируемого космического корабля «Восход» с экипажем на борту в составе командира корабля лётчика-космонавта В.М. Комарова, членов экипажа научного сотрудника-космонавта К.П. Феоктистова и врача-космонавта Б.Б. Егорова; вывод на орбиту осуществлен 12 октября 1964 г., приземление — 14 октября 1964 г.

— Первый выход человека непосредственно в космическое пространство — выход в космическое пространство второго пилота лётчика-космонавта А.А. Леонова во время полёта космического корабля-спутника «Восход-2» под командованием лётчика-космонавта П.И. Беляева; выход космонавта из корабля осуществлен 18 марта 1965 г.

— Первая мягкая посадка космического устройства на поверхность Луны — мягкая посадка советской автоматической станции «Луна-9» на поверхность Луны в районе Океана Бурь; посадка осуществлена 3 февраля 1966 г.

— Первая посадка космического устройства на другой планете Солнечной системы — посадка советской автоматической станции «Венера-3», доставившей на поверхность планеты Венера вымпел с Гербом СССР; посадка произошла 1 марта 1966 г.

— Первый искусственный спутник Луны — советская автоматическая станция «Луна-10»; старт космической ракеты с автоматической станцией на борту в сторону Луны осуществлен 31 марта 1966 г., выход автоматической станции «Луна-10» на селеноцентрическую орбиту — 3 апреля 1966 г.

Обращаясь к советскому народу, к народам и правительствам всего мира после исторического полёта «Восхода-2», Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и правительство Советского Союза торжественно подтвердили, что СССР «проводит и намерен неизменно проводить политику мира как на Земле, так и в космосе», что он «не угрожает ни одной стране, стремится к деловому сотрудничеству со всеми народами», что Советское правительство «выступает за всеобщее разоружение и решение спорных международных вопросов путём переговоров».

Очевидно, что проявляемое в Соединённых Штатах беспокойство по поводу бесспорных успехов Советского Союза в освоении космического пространства не может основываться на боязни мифических «агрессивных устремлений коммунизма», о которых так любит писать американская пропаганда. Весь ход международных событий за последнее время подтверждает сделанный коммунистическими партиями мира вывод о том, что главная сила войны и агрессии — это американский империализм.

Соединённые Штаты хотят вернуть те времена, когда они могли по своему усмотрению распоряжаться судьбами народов. Именно с этой точки зрения научные и технические успехи Советского Союза наводят на мрачные мысли апологетов «политики силы». Опыт истории учит, что техническая мысль, преследующая узкие, главным образом милитаристские, цели, обречена на неизбежное отставание от общего научного прогресса.

Советский Союз видит свою задачу не в перенесении гонки вооружений в область создания «космических дредноутов». Мы за развитие и улучшение отношений со всеми странами, в том числе и с Соединёнными Штатами Америки, Однако успешное развитие добрососедских отношений может происходить только при условии признания и фактического следования принципам мирного сосуществования. Советский Союз боролся и будет бороться за мир, за полное и всеобщее разоружение.


1

Имеются в виду события, связанные с выступлениями негритянского населения против политики сегрегации в области народного образования.

(обратно)

2

НАСА — Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства; «Меркурий» — первая, поспешно спланированная американская программа по осуществлению суборбитальных и орбитальных космических полётов.

(обратно)

3

Речь идёт о «ракетах Конгрева», названных так по имени их изобретателя. Конгрев усовершенствовал индийские боевые ракеты, которые не раз обращали в бегство англичан как до, так и после захвата ими в 1799 году столицы княжества Майсур Сарингапатама. Раджа этого княжества Хейда Али имел в своих войсках 1200 ракетчиков. Его сын, Типу Саиб, погибший при защите Сарингапатама, довёл их число до 5 тыс. Ракеты Конгрева весили от 13 до 42 фунтов; их дальность полёта достигала 2500–3000 ярдов. Несмотря на многолетнюю работу над усовершенствованием своих ракет, Конгрев так и не смог придумать ничего лучшего для стабилизации их полёта, кроме обычного тонкого шеста, длина которого иногда доходила до 15 футов. Точность попадания ракет Конгрева была исключительно плохой, и, если не говорить о психологическом эффекте, как это было, например, в битве под Бладесбургом, они представляли опасность только при массовом применении. Так, например, в 1807 году англичане выпустили по Копенгагену около 40 тыс. ракет, которые вызвали там огромные пожары, уничтожившие большую часть города.

(обратно)

4

Проект «Меркурий» нёс на себе и чисто военную нагрузку, что не раз подчёркивалось президентом Эйзенхауэром, а позднее и президентом Кеннеди. Это объясняет, почему, несмотря на рекламную шумиху, Соединённые Штаты отказались, например, сообщить работникам японского института радио, на каких частотах работал передатчик капсулы «Френдшип-7» во время полёта Гленна. Выражая глубокое разочарование подобным решением США, доктор Иосиаки Наката, руководитель лаборатории института по изучению ионосферы, отмечал, что во время полёта советского космического корабля «Восток-1» частоты радиопередач были объявлены немедленно после его выхода на орбиту. Можно добавить, что Советский Союз и в дальнейшем всегда проявлял готовность делиться с учёными других стран данными, полученными в ходе выполнения его космических программ. «Вклад России в нашу работу, — отмечал, например, уже в 1964 году президент 7-й сессии Международного комитета по исследованию космического пространства (КОСПАР) Морис Рой, — был просто потрясающим».

(обратно)

5

В то же время это не помешало американским правым объявить чуть ли не «агрессией» испытания новых типов советских ракет-носителей, предназначенных для выведения на орбиту кораблей-спутников, Выдвигались требования дать «отпор наглому поведению» Советского Союза, якобы угрожающего «мирным маршрутам коммерческих судов и самолётов» и жизни «невинных и мирных людей» в южной части Тихого океана.

(обратно)

6

Цуккерт нисколько не ошибался в определении сущности НАСА. По свидетельству самой американской прессы, даже в конгрессе, «всегда проявлявшем особую заботу об использовании космических ассигнований в военных целях», ни у кого не вызывало сомнений, что деятельность НАСА, этого «странного создания», которое неизменно работало «в самом тесном сотрудничестве с военными и разведкой» и опознавательные знаки которого, кстати сказать, стояли на фотографиях, сделанных с самолётов «У-2», «во всех её проявлениях имеет чрезвычайно важное значение для наших усилий в космосе».

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Самая страшная угроза
  • Позиция спокойствия
  • Выбор пути
  • Борьба за престиж
  • Космические шпионы
  • Проект «Аполлон»
  • *** Примечания ***