Ни горя, ни забвенья... (No habra mas penas ni olvido) [Освальдо Сориано] (fb2) читать онлайн

Освальдо Сориано Ни горя, ни забвения…

Памяти моего отца.

О. С.

I

— К тебе просочились… — сказал полицейский комиссар.

— Просочились? Есть у меня один — Матео, но он уже двадцать четыре года в муниципальном совете.

— Просочились, просочились. Потому, Игнасио, я и говорю тебе: убери его, иначе скандала не миновать.

— А кто станет скандалить? Я все-таки глава муниципалитета, алькальд, и ты меня хорошо знаешь. Кто осмелится?

— Тот, кто наводит порядок.

— Кто?

— Суприно. Он вернулся из Тандиля… привез распоряжение.

— Суприно — друг, будет он чепухой заниматься! Месяц назад я ему пикап продал, а деньги до сих пор не получил.

— Вот он и будет наводить порядок.

— Какой еще порядок? Похоже, тебя газеты оболванили.

— Этот Матео — коммунист-марксист.

— И кто тебе такое в голову вбил? Матео вместе с нами еще в школу ходил.

— Переметнулся.

— Но ведь у него только и дел что налоги собирать да бумаги в канцелярии подшивать.

— Предупреждаю тебя, Игнасио. Гони его.

— Да как я выгоню его, толстяк? Люди спуску мне не дадут.

— А я на что?

— Э, хватит, толстяк, болтать. Шел бы ты куда подальше.

— Я серьезно. Суприно сейчас в баре. Он сам зайдет к тебе и посоветует то же самое.

— Пусть сначала мне должок вернет. А не то выведу его на чистую воду.

Двое полицейских, стоявших под деревом у подъезда, отдали Игнасио честь, как только тот появился в дверях комиссариата. В раздумье о состоявшемся разговоре он сел на велосипед и не спеша отъехал. День обещал быть жарким. Утреннее солнце уже успело накалить воздух, вероятно, градусов до тридцати шести. У перекрестка Игнасио замедлил ход, чтобы пропустить грузовичок, развозивший сифоны. Затем, проехав по центру города еще с квартал, остановился у бара и, поставив велосипед в тень, направился к подъезду. Войдя в зал, он снял кепи и поднятой рукой приветствовал находившихся там посетителей. Ему ответили двое игравших в карты стариков.

Подойдя к стойке, Игнасио бросил:

— Привет, Вега. Суприно не видел?

— Он только что ушел. Какой-то дерганый весь. К Рейнальдо подался, в конфедерацию труда. Забастовка, что ли, будет?

— Где?

— Здесь. Суприно сказал.

— Ну и дела, дружище. Похоже, все рехнулись. Дай мне кока-колы. — Взяв бутылку, он жадно начал пить.

— Что еще нового, Игнасио?

— Откуда мне знать? Чего еще тебе Суприно наговорил?

— Пустяки. Ты что, решил в отставку подать?

— Я?

— Ты и Матео. Суприно говорит, что вы — предатели.

— Так и сказал?

— Да.

— Сволочь.

— Что ты — предатель, он при Гусмане бухнул.

— А этому типу чего здесь было надо?

— Наверное, Суприно поджидал. Вместе они и отправились в конфедерацию труда.

— Ты ведь знаешь, Гусман — не перонист. Вот в шестьдесят шестом^[1] мы и столкнулись.

— Помню… на площади.

— Тогда полицейским комиссаром был Солдатти. Еще меня арестовали как перониста… Получи…

— Ну что ты, не надо, — осклабился Вега, обнажив редкие желтые зубы. — Еще останешься без работы…

— Ладно… пока…

Игнасио сел на велосипед и с силой нажал на педали. В уме с бешеной скоростью проносились разные предположения. Государственный переворот? На лице Игнасио появилась горькая усмешка: «Меня будут учить перонизму!». При этой мысли он вдруг почувствовал какой-то странный прилив сил. Ему и в голову не приходило, что придется пережить государственный переворот, подобно Перону, Фрондиси,^[2] Ильиа.^[3]

На площади Игнасио остановился и, прислонив велосипед к скамье, направился в тень под ветвистое дерево. Часы показывали одиннадцать утра, солнце припекало, на площади ни души.

Игнасио присел на газон, достал сигарету.

— Как поживаете, дон Игнасио? — послышался голос садовника.

— Не мешай, дай с мыслями собраться. Полей там, подальше где-нибудь.

Закрыв лицо ладонями, Игнасио произнес вслух:

— Хотят меня свалить.

Где-то за пределами площади послышался голос, усиленный репродуктором. Передавалась официальная информация.

Игнасио еще раз попытался осмыслить происходящее:

«Ну да… Суприно как руководителя местной организации хустисиалистов послали в Тандиль к интенданту^[4] и добыть средств на расширение пункта „скорой помощи“. Вернулся же он оттуда, раздувшись донельзя, — видно, успел втянуть в какие-то делишки полицейского комиссара и Гусмана. Теперь со мной хотят разделаться. Но меня же народ выбрал. Шестьсот сорок голосов — не шутка. Ну и что за беда, если Матео коммунист? Когда Перона свергли в пятьдесят пятом, Матео уже был в муниципалитете. И после оставался. Почти всегда был там. Я, конечно, не спрашивал его, коммунист он или нет. Вот Гандольфо — тот действительно большевик. И всегда им был. И это все знают. Единственный в Колония-Веле. У него лавка скобяная, и никто к нему не цепляется. Даже в городской комиссии состоял однажды. А теперь, видите ли, ко мне „просочились“. И какая мать таких гадов на свет родила? Арестую всех, тварей паршивых».

— Эй, друг Мойянито,^[5] подойди-ка!

Садовник бросил шланг на землю, поспешил к Игнасио:

— Слушаю вас, дон Игнасио.

— Что скажешь, если я арестую Гусмана и Суприно…

— А что они натворили, дон Игнасио?

— Бунтуют.

— Как это бунтуют?

— Меня хотят сбросить.

— Вас?

— Ну да, меня и Матео.

— А на что дон Матео жить будет? У него жена больная, дочка в Тандиле учится.

— Хотят нас сбросить.

— За что, дон Игнасио?

— Говорят, за то, что я не перонист.

— Чего? Не перонист? — Садовник хихикнул. — Да я же сам видел, как вы за Перона с кулаками на Гусмана лезли.

— Я их арестую.

Старый садовник призадумался.

— А что полицейский комиссар говорит?

От такого вопроса Игнасио вскочил, как ошпаренный, и бросился к велосипеду.

— Где комиссар?

Арестованный, убиравший коридор, поднял голову и вытянулся по стойке «смирно».

— Там, внутри, с младшим офицером Росси, с ними еще шестеро солдат. Меня из камеры он выпустил, приказал убрать караулку, полы помыть.

В кабинете, куда вошел Игнасио, никого не оказалось. Он быстро пересек помещение и, выйдя в патио, остановился.

Комиссар и Росси в аккуратно подогнанной и сверкающей свежестью форме стояли перед строем полицейских.

До Игнасио донеслись выкрики комиссара: «…чтобы покончить с врагами… без роду и племени… проникшими в Колония-Велу…»

— Рубен! Зайди ко мне в муниципалитет.

— Ты мной не командуй, Игнасио.

— Что за пакость ты задумал тут, одурев от жары. Сейчас же зайди в кабинет.

— Не пойду. И никто не пойдет. И пожалуйста, не командуй. Ты — предатель, Игнасио.

Поняв, что Рубен не шутит, Игнасио задержал на нем взгляд, затем резко повернулся и вышел.

В коридоре он спросил у арестованного:

— Как тебя зовут?

— Хуан Угарте, сеньор.

— Иди в муниципалитет и жди меня там.

— Слушаюсь, дон Игнасио.

Алькальд сел на велосипед и поехал. Арестованный затрусил вдоль по улице.

Нещадно палило полуденное солнце. Кто-то так сильно кричал в микрофон, что из репродукторов доносился только неразборчивый гул с присвистом. Наконец можно было разобрать:

— Компаньерос! Компаньерос! — Игнасио узнал голос Рейнальдо. — Компаньерос! Коммунисты Колония-Белы ставят препоны нашим справедливым просьбам о выделении средств на пункт «скорой помощи»! Тянут с решением воздвигнуть монумент Матери! Препятствуют строительству стоков для нечистот… Компаньерос! Долой предателей Игнасио Фуэнтеса и Матео Гуаставино! Вместе со Всеобщей конфедерацией труда и полицией города сорвем планы заговорщиков против Колония-Белы! Все как один, друзья, на поддержку компаньеро Суприно — руководителя хустисиалистов в нашем городе! Покончим с марксистской олигархией!

Затормозив, Игнасио, поставил велосипед около магазина. Старый большой дом некогда принадлежал его отцу, равно как и сам магазин, которым теперь ведала жена Игнасио.

Фелиса, завернув сто граммов ветчины и передав их девочке с длинными косичками, вытерла о передник руки.

— Уже закрываю, Игнасио. Обед почти готов.

— Не слышишь, о чем гудят репродукторы?

— Мне как-то ни к чему.

— Переворот, мать. Меня, как Перона, свергают!

— О чем ты?

— Закрывай лавку. Живо!

Фелиса сдвинула обе створки деревянной двери и повернула ключ на два оборота.

— Послушай, Фелиса, сейчас я должен уйти. Не открывай никому. Никому! Понимаешь?

— Игнасио! Что ты натворил, Игнасио!

Алькальд направился в спальню, из комода вытащил старенький пистолет марки «смит-вессон». Затем, пошарив между аккуратно сложенными простынями, собрал в горсть спрятанные там патроны. Пересчитал: ровно пятнадцать.

— Принеси мне ружье.

— Нет-нет, Игнасио. Что ты собираешься делать? Тебя же убьют!

— Такие паскудники да меня убьют? Скорее они сами в штаны наложат.

— Я позвоню Рубену!

— Вот этому-то сукину сыну я и влеплю.

Засунув за пояс пистолет и перекинув через плечо ружье, Игнасио поцеловал жену в щеку и по дороге к двери произнес:

— Жаль, бог не дал мне сына. Было бы с кем вместе драться.

На улице по-прежнему ни души. Со стороны центра — кварталов за шесть от дома Игнасио — доносился рев репродукторов.

Оглядевшись вокруг, Игнасио не нашел велосипеда.

— Мерзавцы, украли!

На стене, к которой был прислонен велосипед, кто-то нацарапал углем:

«ФУЭНТЕС ПРЕДАЛ ГОРОД ПЕРОНИЗМА!»

— Сволочи! Велосипед украли! Подлецы! Стрелять буду, а в муниципалитет все равно пробьюсь!

Но на пустынной улице не было никого, кто бы мог помешать ему осуществить это намерение. В окне напротив он увидел донью Сару, внимательно следившую за происходящим перед домом. Из соседнего подъезда прозвучал чей-то голос:

— Вперед, старина Фуэнтес!

Зной был невыносимый. Игнасио пошагал к перекрестку. За свои пятьдесят с небольшим лет он основательно полысел, и потому идти под палящими лучами солнца с непокрытой головой было совсем нелегко. Прилипала к телу рубашка, а под мышками и ремнем она уже до нитки пропиталась потом.

Неожиданно за спиной он ощутил, чье-то прерывистое дыхание. Послышался голос:

— Игнасио!

Обернувшись, Игнасио увидел Фелису с патронташем в руках:

— Ты забыл…

Он посмотрел на нее с едва заметной улыбкой:

— А кепи не прихватила?

— Нет, только патроны. Сейчас сбегаю и за ним.

— Не надо. Из дома никуда. Иди!

Миновав неторопливым шагом квартала два по главной улице, Игнасио остановился на углу и, прежде чем повернуть к муниципалитету, окинул его взглядом. У входа на посту стояли двое полицейских, вооруженных старыми автоматами.

— Эй, вояки! — окликнул Игнасио. Ответа не последовало. — Вояки! — повторил он.

Полицейские не отрывали глаз от подъездов соседних домов.

— Да я здесь, растяпы, на углу!

Полицейские повернулись в его сторону. Игнасио крикнул:

— Где комиссар?

— Комиссар Льянос ушел завтракать! — так же громко ответил один из полицейских.

Репродукторы умолкли. Было около часа дня, и город готовился к сиесте. Игнасио решительно направился к дверям муниципалитета. Однако один из полицейских преградил ему дорогу:

— Вход запрещен, сеньор!

— Чей приказ?

— Комиссара Льяноса, сеньор!

— Тебя как зовут?

— Гарсиа, сеньор!

— А тебя? — обратился он ко второму полицейскому.

— Комини, сеньор. Входить нельзя.

— А где остальные?

— В казарме, сеньор.

— Отлично! Кому вы подчиняетесь?

— Комиссару, сеньор.

— А когда его нет?

— Младшему офицеру Росси.

— А если и его нет! Полицейские переглянулись.

— Здесь командую я, черт побери!.. Смирно! — заорал Игнасио. Полицейские вытянулись в струнку.

— Тебя, Гарсиа, назначаю капралом и даю прибавку к жалованью. Сколько получаешь?

— С вычетами сто четыре тысячи, да еще пособие по многодетности, дон Игнасио.

— Получишь сто пятьдесят.

— Благодарю, сеньор.

— Капрал Гарсиа!

— Слушаюсь, сеньор!

— Пошлите полицейского Комини за садовником.

— Так точно, сеньор! Полицейский Комини!

— Слушаюсь, мой капрал!

— Бегом за садовником Мойяно! Живо!

Комини побежал к площади.

— Капрал Гарсиа!

— Слушаюсь, сеньор!

— Пойдемте, подпишу приказ о повышении.

— Слушаюсь, сеньор. Благодарю, сеньор.

Игнасио и Гарсиа вошли в помещение, где, сгорбившись на своем стуле, бледный от страха сидел Матео. Игнасио закрыл дверь на ключ.

При виде вошедшего алькальда Матео поспешно встал.

— Дон Игнасио! Нас сбросить хотят, дон Игнасио!

— Бери оружие! Будем драться!

— Что происходит, дон Игнасио?

— Нас называют большевиками.

— Большевиками? Как большевиками? Всегда я был перонистом… и в политику не лез никогда.

— Говорят черт знает что. Подготовь приказ о присвоении чина «капрал» полицейскому Гарсиа.

Матео сел за «оливетти» и застучал по клавишам машинки.

— Капрал Гарсиа, — раздался голос Игнасио, — муниципалитет будем защищать. Встать у того окна!

— Слушаюсь, сеньор!

Матео вытащил лист из машинки.

— Угодно подписать, дон Игнасио?

Увидев, что документ подписан, капрал выпятил грудь колесам.

— Что скажет моя смуглянка! — расплылся он в улыбке до ушей. В канцелярию вошли Комини с садовником.

— Сколько получаешь, Мойянито?

— Примерно восемьдесят три тысячи.

— Назначаю тебя управляющим садами и парками и повышаю оклад до ста двадцати тысяч.

— Спасибо, дон Игнасио, вы и не представляете, как они мне…

— Капрал Гарсиа, передайте ему свой пистолет!

— Для чего, дон Игнасио? — спросил Мойяно.

— Защищать город.

Все еще не разобравшись, о чем идет речь, садовник взял пистолет и принялся его разглядывать. До пенсии ему оставалось совсем немного, и, вероятно, потому руки у него слегка дрожали. С улицы донесся крик:

— Полицейский Гарсиа!

— Комиссар! — пролепетал Гарсиа, глядя на Игнасио. — Если он меня увидит, быть мне за решеткой.

— Полицейский Комини!

— Меня комиссар вызывает.

— Оставайтесь на месте, — отрезал алькальд и, помолчав с минуту, добавил: — Я сам… тут глаз да глаз нужен.

Комиссар стоял посредине улицы. С ним — младший офицер Росси, Гусман, Суприно, Рейнальдо и еще с полдюжины парней. Игнасио выглянул в окно.

— Выходи, Гарсиа, я тебе приказываю!

— Он меня увидел, дон Игнасио. Я пропал.

— Да нет, тебя он не видел. Сиди на месте.

— Гарсиа!

— Я пойду к ним.

— Постой, дружище. Кто тебя назначил капралом?

— Вы, дон Игнасио, но если я не появлюсь, нас всех арестуют.

— Не трусь. Если выйдешь, он в порошок тебя сотрет за то, что пропустил меня в муниципалитет.

— Комини! Выходи, мерзавец! — заорал комиссар.

— Комини, оставайся здесь! — рявкнул Гарсиа.

— Рехнулся, что ли?

— Ни с места, говорю тебе.

— Нас в тюрьму упекут, дружище.

— Не «дружище», а «мой капрал».

— Ни шагу, — отрезал Игнасио, приставив револьвер к груди полицейского. — Запри его в уборной, — приказал он капралу Гарсиа.

— Сдать оружие!

Комини бросил на пол автомат и пистолет. Капрал втолкнул полицейского в туалет и закрыл дверь на ключ.

— Слушаю, дон Игнасио.

— Приготовься защищать правительство.

— Здесь, сеньор алькальд, никто не пройдет. Мойяно, забаррикадируй дверь в патио!

— Хотите, чтоб я пулю получил?

— Я сам тебя пристрелю, если не подчинишься.

Мойяно, убедившись, что с ним не шутят, метнулся к двери.

Комиссар, стоя на противоположном тротуаре, размахивал руками. Росси вытянулся перед ним по стойке «смирно», а затем опрометью бросился выполнять полученное приказание. Суприно отдавал распоряжения нескольким парням в штатском, вооруженным автоматами и карабинами с укороченными стволами.

От раскаленного солнцем асфальта поднимались волны горячего воздуха. Росси появился на полицейском джипе; развернувшись, он остановил машину на углу, блокируя подходы к муниципалитету. Стали собираться зеваки. Снова загудел репродуктор:

— Граждане! Население города Колония-Вела! Мы ведем борьбу за свободу! Проворовавшийся Фуэнтес маскируется под перониста, он должен уйти с поста! Выкурим его из берлоги — выгоним из муниципалитета! Да здравствует Перон!

— С чего они взбесилась? — недоумевал Игнасио. — Матео, позвони в Тандиль интенданту.

— Будете говорить с интендантом?

— Именно. Если, его нет на службе, звони домой, пока линию не перерезали.

Матео поднял трубку и нервно забарабанил по рычажку. Через минуту-другую раздался знакомый голос телефонистки, спрашивающей номер.

— Кларита, соедини-ка меня с интендантом.

— Гарсиа, закрой створку, а то нас гранатами с газом закидают.

— Не закидают, дон Игнасио. Таких гранат у нас в казарме нет.

— Все равно закрой. А комиссар что делает?

— Баррикады. Старый козел приказал собирать на улице всякий хлам, от хромого Дурана тащат ящики из-под овощей.

Тем временем в канцелярии муниципалитета появились Хуан Угарте и Мойянито.

— Жизнь отдадим за Перона! — закричал Хуан Угарте в дверях.

— Куда ты запропастился? — спросил Игнасио.

— Наблюдал с крыши. Таких франтирёрами называют.

— Франтирёр? Партизан! — воскликнул Игнасио. — Ну да, конечно. Бери автомат и лезь наверх. Без моей команды не стрелять.

— Туда и собираюсь.

— Эй, друг!

— Что прикажете, сеньор?

— За что тебя арестовали?

— Сказать по чести, пьян был, сеньор. Я работаю на кирпичном заводе и иногда пропускаю стаканчик в лавочке старика Бустоса. И всякий раз, как меня сцапают, заставляют мыть камеры, а то и всю казарму. Кормят плохо, вот сам полицейский может подтвердить…

— Капрал, — поправил Гарсиа, — теперь я капрал.

— Повезло тебе с повышением! Ну ладно, пойду. Умрем за Перона!

— Соединили, дон Игнасио! — закричал Матео.

Алькальд рванулся к телефону.

— Алло! Сеньор Гульельмини!

— Я спал после обеда, у меня сиеста, Фуэнтес.

— Возникли затруднения, сеньор интендант. Тут взбунтовались комиссар полиции и партийный вожак. Последний говорит, что собирается навести порядок…

— А что собираетесь делать вы? — перебил интендант.

— Как что собираюсь делать? Вот вам докладываю. Сижу в осажденном муниципалитете. Нужна поддержка — полиция из Тандиля.

— Видите ли, Фуэнтес, проблемы Колония-Велы решайте на месте. И доложите мне завтра.

— Вы же интендант!

— Но виноваты во всем вы!

— Кто так решил?

— Высший партийный совет. Говорят, что Матео — коммунист, а вы его поддерживаете и следуете в определенном направлении, подобно молодежи…

— Какой молодежи?

— Ну, той, которая у вас парты в школе починила и уборку в пункте «скорой помощи» провела. Вы же хорошо их знаете. Они в вашем кабинете чувствуют себя как святой Петр в собственном жилище…

— Они славные ребята, дисциплинированные и к тому же перонисты.

— Дерьмовые они перонисты! — резко прервал разговор Гульельмини и бросил трубку.

В канцелярию влетел Хуан, взмокший от жары, из-под расстегнутой рубашки виднелись слипшиеся на груди волосы.

— Дон Игиасио, в ваш дом ворвались!

— В мой дом?

— Ну да. Арестовали вашу супругу. По радио передают, что нашли коммунистическую пропаганду и оружие.

— Такое уже говорят?

— Ну да. Книги Че Гевары, оружие.

— Провокация… ведь подкинуть могут… А при чем тут Фелиса?

— С ней обошлись грубо, дон Игнасио, простите меня за такое известие.

Игнасио почесал в затылке, закусил ус и негромко произнес:

— Разминка кончилась, в мои ворота уже назабивали голов. Хуан, сходи за нашей командой со склада. Расскажи все десятнику и приведи ребят сюда. Нет, лучше я отдам приказ по всей форме. Пиши, Матео.

— Да что писать? — спросил Хуан. — Всего-то восемь, не то десять старых дурней.

— Сколоти отряд! Дай им ломы, лопаты, ножи!.. И веди на площадь.

Сквозь щель в жалюзи Гарсиа наблюдал за улицей.

— У хромого все фрукты порассыпали. Похоже, нас атаковать собираются.

— Прежде мы по ним пальнем, — отрубил Игнасио.

Хуан выбрался из муниципалитета черным ходом.

Матео предложил:

— Дон Игнасио, я могу уйти по собственному желанию в отставку, и все уладится?!

— Ты не уйдешь, — проскрипел капрал Гарсиа, — ты сейчас отдашь жизнь за Перона.

— Жизнь за Перона, — тихо повторил Игнасио. — А что же сам Перон делает сейчас?

— Много народу собралось, глазеют на нас, — усмехнулся Гарсиа. — Собрались все, кто за нас голосовал.

Алькальд подошел к окну и старался выбрать щель, через которую можно было бы наблюдать.

— Игнасио Фуэнтес! — кричал на улице, сложив рупором ладони, комиссар полиции. — Подчинитесь закону, сдавайтесь. Вас будет судить партийный трибунал. Сдавайтесь!

Игнасио приоткрыл жалюзи и стволом ружья выбил стекло.

— Сдавайся сам, бунтарь!

— Это вы подбили на бунт полицейских! Верните Гарсиа и Комини!

— Попробуй сунься за ними, жирная свинья!

— Народ свидетель! А ты коммунист!

Игнасио выстрелил дуплетом. Мелкая дробь градом посыпалась на ящики из-под фруктов и опрокинула «баррикаду». Зеваки пустились наутек. Полицейский комиссар мигом хлопнулся на землю.

— Э-э-эх, дерьмо! — закричал Гарсиа.

Садовник заткнул пальцами уши. Игнасио вложил патроны в оба ствола. Матео забила дрожь. И вдруг зазвонил телефон:

— Слушаю, — трубку взял Матео.

— Компаньеро Матео? Соедините с доном Игнасио.

Пришлось передать трубку алькальду.

— Компаньеро Игнасио! С вами говорит Моран из организации перонистской молодежи. Мы хотим выразить вам нашу солидарность.

— Приходите, будем драться вместе.

— У нас сейчас идет очередная ассамблея. Если решат, мы придем.

— Прекрасно, выходите на площадь и присоединяйтесь к отряду муниципалитета. Постарайтесь захватить мегафон.

Едва Игнасио успел повесить трубку, как по фасаду здания дали очередь из автомата. Одна пуля угодила в окно и разнесла вдребезги стоявший на столе сифон.

— Ложись! — закричал капрал.

— Выпустите меня! — взмолился Комини из уборной.

Игнасио отполз к другому окну и продолжал наблюдать за тем, что происходит на улице.

Несшийся бегом к пикапу полицейский комиссар, поскользнувшись, растянулся на мостовой. С противоположной крыши трое парней снова открыли огонь. Игнасио и капрал притаились. Садовник выстрелил из своего пистолета и попал в капот тронувшейся было полицейской машины. Автомобиль как-то странно подпрыгнул и замер посреди улицы. На него с грохотом налетел грузовик.

— Это наши ребята! — заорал вне себя от радости Игнасио.

Видавший виды «шевроле» развернулся на углу улицы так резко, что задымились покрышки. Автомобиль, казалось, потерял управление. Вначале он словно нацелился на панель, но потом вдруг машину резко бросило в сторону прямо на пикап. Заскрежетал разламывающийся кузов полицейской машины, будто зависшей на миг в воздухе. Затем она опустилась на асфальт, проскользила юзом метра три, закачалась и повалилась набок. От удара взорвался бак с горючим. Взметнулись языки пламени. Сидевший в кабине Росси воспользовался дырой на месте дверцы, выскочил в загоревшейся одежде и побежал вдоль улицы. Капрал Гарсиа прицелился и выстрелил в него. Пуля просвистела над самой головой офицера. Росси, застонав, упал наземь. Полы его кителя дымились. Восемь вооруженных лопатами и ломами человек бросились через площадь к объятому пламенем «шевроле». Автоматная очередь с крыши остановила их и заставила укрыться за ближайшими деревьями. Один из рабочих захромал. Росси, силясь стащить с себя китель, с трудом подползал к тротуару, где закрепились полицейские. Из соседнего подъезда кто-то из наблюдавших за происходящим попытался окатить Росси водой. Но в спешке задел его ведром, ведро опрокинулось, и вода разлилась по асфальту. Обезумевший офицер из последних сил дополз до лужи и плюхнулся в нее. Размахивая кепи, он пытался сбить пламя с брюк.

— Дело дрянь, — констатировал комиссар полиции.

При падении пикапа он повредил локоть и порвал рукав мундира.

— Закрутилось, Рубен. Надо выбросить их оттуда, пока не появились газетчики из Тандиля.

— Суприно говорит, что всю ответственность возьмут на себя интендант и партийное руководство.

— Конечно, не эти же мерзавцы. Если мы их оттуда попрем, будет все в порядке, а нет — придется поплясать.

— Откроем огонь.

— Не спеши. Пусть сначала юнцы постреляют. Их надолго не хватит. Тебе нельзя в это ввязываться. Суприно говорил, что будешь начальником в Тандиле,

— Там, наверное, коммунистов пропасть.

— Полным-полно. И на факультете, и на металлургическом…. Скучать не придется.

— Дружище Гусман… — полушепотом, с заговорщической улыбкой начал комиссар полиции.

— Что?

— А помнишь, как в «гориллах»^[6] ходил?

— Но-но, никогда гориллой не был. Правда, я не был и перонистом, а ныне стал, да ведь и Перон одемократился. Вот она правда.

Подъехала легковая машина «торино» и остановилась в стороне от огня. Вышли Суприно с Рейнальдо и направились к Льяносу и Гусману.

— Что происходит? — поинтересовался Суприно.

— Игнасио заупрямился, — ответил комиссар.

Суприно посмотрел на все разраставшееся пламя над автомобилями и в сердцах сплюнул.

— Так-так, сам заварил. Говорил я с интендантом. Он обещал прислать еще с десяток агентов. Наверху хотят, чтобы дело было сделано поскорее и почище. Юнцы закончат все за ночь, а утром отправятся в Мар-Дель-Плата…^[7] Ясное дело, прессе придется продемонстрировать нескольких пострадавших полицейских.

— Каким образом?

— Прикажи им штурмовать муниципалитет. По ним будут стрелять.

— Значит, на смерть послать!

— Не надо преувеличивать. Нам достаточно и одного раненого. Я распоряжусь от твоего имени.

На углу появился Моран в сопровождении двоих парней лет по двадцати, не больше.

— Комиссар Льянос!

— Л вам что надо? Катаетесь или хотите присоединиться к нам?

— Ассамблея перонистской молодежи приняла обращение.

— Вот как! И что в нем?

— Если желаете, я вам прочту.

— Незачем. Отдай его Росси и отправляйся под арест.

— Руки коротки.

— Опять коммунисты! Младший офицер Росси!

— Сматываемся! — закричал Моран, и все трое побежали к площади.

— Слушаюсь, мой комиссар… — еле выговорил Росси, форма на нем была изорвана и вся в грязи. Правую ногу он волочил.

— Приготовиться к штурму!

— Я ранен, мой комиссар.

— Ранен?

— Обгорел.

— Как тебя угораздило обгореть?

— Был в пикапе, когда он заполыхал.

— Наверняка удрать хотел.

— Нет, мой комиссар. Прикрывал тылы.

— Хорошо. Все равно пойдешь штурмовать.

— Подлечиться бы надо, мой комиссар. Пару пилюль — и я в строю.

— И так сойдет. Голова цела?

— Болит.

— Потерпишь, ничего.

— Зад до костей прожег, — продолжал Росси и, помолчав с минуту, добавил: — Есть еще один раненый.

— Еще один?

— Антонио. Ему булыжником вмазали, когда он на велосипеде через площадь несся. Упал и рассадил колено.

— Ага, значит, будете придуриваться, пока газетчики из Тандиля не приедут. Приготовиться к атаке! Сколько вас?

— Я и еще трое.

— Хорошо. Подползете к муниципалитету и забросаете гранатами с газом.

— А где их взять, у нас нет с газом.

— Спроси у агентов в штатском, вон у того блондина в желтой рубашке или у любого с повязкой на руке. Они пойдут за вами, с тыла будут прикрывать.

— Зачем нас прикрывать с тыла, если противник впереди?

— Сдается мне, дружище, что ты в штаны уже наложил.

— В нас же стрелять начнут. Сегодня с доном Игнасио шутки плохи.

— А вы что, педерасты?

— Нет, мой комиссар.

— В таком случае — выполнять приказ!

Комиссар снял кепи с засаленным околышем и, обтирая платком лоб, посмотрел вслед удаляющемуся младшему офицеру Росси. Тот волочил ногу — похоже, и вправду она была у него ранена. У комиссара даже возникла мысль, что поступил он не лучшим образом.

Возле продолжавших гореть автомобилей он заметил Суприно и окликнул его.

Партийный лидер подошел. Лицо его было прикрыто платком по-ковбойски. В руках — укороченный карабин.

— Я приказал Росси атаковать, — доложил комиссар, — что скажешь?

— Правильно, желторотые из Тандиля одни не выдержат. В профсоюзном центре их предупредили, что им предстоит выступить против забастовщиков, а тут такое дело…

— Пошли кое-кого из них с Росси, а остальных — на крышу, чтобы ворвались с тыла.

— Не уверен, согласятся ли. У самих поджилки трясутся, а гонору хоть отбавляй.

— Дай по карамельке — поубавится амбиций.

Суприно взглянул на комиссара. Платок на лице пропитался потом.

— Тебе еще шутить охота?

— А тебе? На кой черт ты этот платок повесил?

— Мне его жена дала.

— Ну тогда береги, не дай бог пятнышко посадишь.

Суприно удалился. Комиссар перешел на другую сторону улицы.

Гусман соединил два длинных провода.

— Вот это дело. Может, удастся репродуктор заставить хотя бы на пару минут заговорить. Надо у людей дух поднять.

— Провода обрезали, — буркнул Гусман.

Из-за угла в полицейских посыпался град камней. Один угодил Гусману в спину. Тот согнулся, потерял равновесие и, упав на бок, попытался рукой нащупать место, в которое угодил камень. Комиссар полиции укрылся в подъезде. Четверо юношей выскочили из-за дома и побежали к площади. Агент в штатском выстрелил по ним. Зеваки, стоявшие примерно в квартале от места события, бросились врассыпную и попрятались в соседних домах,

— Росси! Когда же, черт побери, атаковать начнешь? — заорал Льяное.

— Уже, мой комиссар! — ответил младший офицер. — Сейчас пойдем.

Льянос осмотрелся. Пикап и грузовик все еще горели. От жары краска на фасадах двух домов с выбитыми стеклами полопалась. Гусман исчез в воротах одного из зданий. Росси и Суприно позади «шевроле» отдавали полицейским агентам в штатском распоряжения.

«Ну вот теперь, — подумал комиссар, — побегут словно крысы».

В кабинете муниципалитета Игнасио неторопливо, глоток за глотком потягивал мате.^[8] Капрал Гарсиа занимал позицию у одного окна, садовник Мойяно — у другого.

— Парни убрались восвояси, — заметил Мойяно, — с перепугу…

— А я думаю, вернутся, — протянул Гарсиа. — Пойдут еще на переговоры,

— На заговоры, — поправил его Игнасио.

— Пожалуй. Ночка будет нелегкая. Если бы у наших ребят на площади было оружие, они бы могли их окружить.

Через заднюю дверь торопливо вошел Хуан.

— Дон Игнасио! Надо быть начеку! Подползают, точно змеи,

Игнасио оставил мате на письменном столе.

— А ну, дай взглянуть!

Оттеснив Гарсиа, он, слегка пригнувшись, встал у окна.

— Н-да, подползают… — Гарсиа вновь занял прежнее место. — И штатских за собой тащат. Рейнальдо забрался на крышу дома напротив. Думает, его не видно, кретин.

Росси и трое полицейских выползли из-за обгоревших автомобилей. За ними медленно двигалось шестеро парней в штатском с винтовками. Они плотно прижимались к асфальту, изредка приподнимая головы.

— Обожгутся, — сказал Гарсиа, — мостовая так и пышет жаром.

С улицы донеслись отдельные хлопки выстрелов. Это открыли огонь по окнам муниципалитета полицейский комиссар, укрывшийся в одном из подъездов, и Гусман. Получивший травму полицейский стрелял из-за дома, а Суприно — с крыши.

От рам и наличников полетели щепки, со звоном посыпались стекла. Мойяно рухнул навзничь. Все, кто был в помещении, попадали на пол.

— Сволочи! — заорал Гарсиа. — Еще как напирают!

На паркете расплылось кровавое пятно. Мойяно лежал недвижим. К нему подполз Хуан и, увидав его глаза, произнес:

— Бедняга Мойянито.

Гарсиа поднялся, прижавшись к стене, просунул ствол автомата в разбитое окно и открыл огонь по людям на площади.

Один из полицейских вскочил и пустился наутек. По зданию муниципалитета забарабанили пули. Портрет Перона в раме закачался и рухнул.

— Скверно, — констатировал Гарсиа. — Лучше сдаться, дон Игнасио.

— Ни в коем случае! — закричал Хуан. — У нас же еще авиация есть.

— Не шути хоть сейчас-то, — отозвался алькальд.

— Да нет, дон Игнасио, я вполне серьезно. Самолет есть. Если найду Сервиньо, мы еще повоюем.

— Не шути, говорю.

— Какие там шутки, дон Игнасио. Продержитесь сколько сможете, а я поищу Сервиньо.

Он выскочил через заднюю дверь. Кто-то с крыши по нему выстрелил. Хуан бегом пересек патио и перемахнул за ограду. Между тем полицейские и парни в штатском подползали все ближе и ближе к муниципалитету. На углу улицы появились еще две машины.

— Корреспонденты! — бросил Суприно.

— Интендант! — гаркнул комиссар.

Водитель «пежо», мчавшегося на большой скорости, не заметил лежащих на асфальте людей и на одного из них наехал. Парень в желтой рубашке вскрикнул и остался под колесами резко затормозившей машины. Другие вскочили, рванулись к шоферу:

— Где у тебя глаза, дурак? Куда тебя несет? — заорал Росси.

— Ты на кого кричишь? — спросил толстый шофер, открыв дверцу и выйдя из машины.

— На тебя, конечно! — заорал Росси и со всей силой двинул толстяка правой в широченную грудь. Тот, отступив на шаг, проворно выхватил резиновую дубинку и бросился на Росси, нанося удар за ударом по голове. Офицер зашатался, едва удерживаясь на ногах. От удара коленкой в живот Росси со стоном повалился наземь, так и не успев закрыть рта.

Из «пежо» выскочили еще пятеро. Из «фалькона» — вторая машина — вышли шестеро вооруженных карабинами людей в штатском. Они достали из багажника гранатомет и гранаты со слезоточивым газом. Последним из «пежо» вылез интендант и закричал истошно:

— Где комиссар полиции?

Оставшийся в кабинете Игнасио снова подошел к окну и оглядел площадь.

— Приехал Гульельмини, привез еще агентов в штатском.

— Они нам помогут, — предположил Гарсиа.

— Не с нами они, а с ними, — уточнил Игнасио. — Прикройте окна картоном, я подготовлю депешу интенданту. Пиши, Матео.

Чиновник подошел к пишущей машинке и, открыв ящик столика, достал чистые листы бумаги.

— Пиши: «Сеньор интендант! Возлагаю на вас ответственность за то, что происходит в Колония-Веле. Предатели убили садовника Мойяно. Если они хотят войны, мы не отступим. Перон или смерть!»

— А кто отнесет депешу? — дрожащим голосом спросил Матео.

— Комини. Пошли его.

Матео взял ключ у капрала Гарсиа и, подойдя к туалету, остановился, удивленный странной тишиной за дверью. Даже после того, как щелкнул замок, из-за нее не донеслось ни единого звука. Выждав с минуту, Матео заглянул внутрь и отпрянул.

— Извините… — пробормотал он и, обернувшись к Игнасио, произнес покраснев: — Сейчас выйдет.

Действительно, через минуту-Две Комини, застегивая на ходу брюки, вышел из уборной.

Гарсиа передал распоряжение:

— Ты освобожден. Понесешь телеграмму интенданту. Да не забудь белый платок поднять, когда будешь выходить.

— А который из них интендант?

— Высокий старик в синем костюме, — показал Гарсиа в окно.

Взяв у Матео депешу, Комини неторопливо отворил дверь, помахал платком и вышел на площадь. Десятки карабинов и винтовок нацелились на него.

— У меня послание к интенданту! — закричал он, поднимая руки.

Гульельмини, прочитав бумагу, проговорил:

— Есть убитый! Что вы натворили, Льянос!

— Они первые начали стрелять. А у меня много раненых.

Интендант достал записную книжку и авторучку и, облокотившись на капот машины, начал писать: «Сеньор алькальд! Вы обвиняетесь в подрывной деятельности и поддержке чуждых элементов. Пришлите заявление об отставке, мы передадим его в партийный трибунал. Перон или смерть!»

Записку он вручил Комини. Тот, перейдя улицу, постучался в дверь муниципалитета. Открыл капрал Гарсиа. Комини, не входя в здание, отдал записку.

Прочитав ее, Игнасио выругался:

— Сукин сын! Отсюда он вытащит только наши трупы… Пиши, Матео.

Чиновник сел за машинку.

— Пиши: «Отправляйтесь к шлюхе, которая вас на свет родила! Перон или смерть!» Передай это Комини и запри дверь на засов.

Записку интендант получил у входа в здание Всеобщей конфедерации труда, где он стоял вместе с Суприно, Льяносом, Гусманом и Рейнальдо.

— Что пишет? — поинтересовался Гусман.

— Кроет меня.

— Полагаю, что вам следует назначить нового алькальда, — сказал Суприно,

— Пока не могу. Вы плохо сработали. Если бы Льянос упрятал Фуэнтеса в тюрьму, ты автоматически стал бы исполняющим его обязанности, А теперь все сложнее. Газеты из-за убитого шум поднимут.

— Что же будем делать?

— Пошлю кого-нибудь из моей команды, пусть подбросит в дом Фуэнтеса оружие и пропагандистские брошюрки «Монтонерос».^[9] А ты, Лъянос, объяви по радио, что Фуэнтес снабжал партизан оружием. То же самое сообщи и корреспондентам. Подложи бомбу у входа в ВКТ и затем арестуй двух-трех желторотых из молодежной организации. Надо серьезно дело сфабриковать, и как можно быстрее. Да, Суприно! Поручи двоим из тех, кто в штатском, продырявить пулями мою машину, пока парни занимаются Фуэнтесом и остальными.

Интендант отдал последнее распоряжение, и вся группа направилась в сторону полицейского управления. Оглушительный грохот взорвавшейся бомбы раздался, когда интендант и его сопровождающее находились в нескольких шагах от комиссариата.

— Придется выдать мне субсидию на ремонт здания, — сказал с улыбкой Рейнальдо.

— Что люди говорят про Игнасио? — спросил Гульельмини,

— И… не знаю. На утверждения, что он коммунист, не клюнут, — заявил Суприно.

— Сегодня же вечером распусти слух, какой он развратник, какие оргии устраивал в Тандиле и что жена ему рога наставляет.

— Черт побери! — вскричал комиссар полиции. — Вы только посмотрите!

На фасаде полицейского управления кто-то углем написал:

И вместо подписи изображен знак перонистской молодежи:

\ Р / \ / J \/ Р

— Сопляки вонючие. Сегодня они нас камнями забросали, — прошипел Льянос.

— Сукины дети считают, что это очень остроумно, — заметил Суприно, — а все потому, что чересчур нянчатся с ними.

На углу стоял «торино», в автомобиле сидели четверо, Суприно подошел к машине:

— Что скажете, сеньор Лусуриага?

— Что это уж, пожалуй, слишком.

— Вы утвердили? Разве нет?

— Утвердили смещение Фуэнтеса, но делать заявление прессе нельзя, пока все не закончится благополучно.

— Поговорите с интендантом.

— Нам нечего ему сказать. Мы же давно и обо всем договорились с вами. Если завтра обстановка не нормализуется, «Сосьедад рураль»^[10] умывает руки.

— Все будет в порядке.

— А что это за взрыв был? — спросил Лусуриага.

— Да это те, из молодежного союза, подложили бомбу в ВКТ.

— Их поймали?

— Ими занимаются, не беспокойтесь.

«Торино» тронулся. Суприно присоединился к комиссару и интенданту. Льянос взглянул на часы. Было семь вечера. Он почувствовал усталость. Мысль о том, что дело зашло слишком далеко, не давала покоя. Подняв голову, он заметил в окнах лица внимательно рассматривавших его людей.

«Вот кончится все это, — промелькнуло в сознании, — может, в Тандиль переведут». Мечта пожить там никогда его не покидала.

Перед осажденным муниципалитетом собралось около трех десятков человек. «Должен все-таки Фуэнтес убраться оттуда, — подумал он. — Не такой же он твердолобый».

— А если задержится, ведь труп садовника начнет разлагаться, — сказал он скорее про себя.

Они остановились перед «пежо» Гульельмини. В дверцах машины зияли дыры от пуль,

— Теперь дела на мази, — сказал интендант. — Моя канцелярия разместится в здании банка провинции.

— Размещайтесь в полицейском комиссариате.

— Нет-нет. Момент неподходящий. Держите меня в курсе событий. Видели, как мою машину продырявили?

— Сеньор Гульельмини!

— В чем дело?

— Вы меня не забудете?

— Что вы имеете в виду?

— Так, ничего, — ответил Льянос и, сделав небольшую паузу, продолжил: — Могу я надеяться на вашу поддержку до конца?

— Пожалуйста,

— Вот я и говорю, только не подумайте чего плохого, здесь-то меня Фуэнтес назначил. Политику я никогда не любил. Мне бы в Тандиль перебраться, и с повышением. Жене моей хочется, чтобы дети там в университет поступили.

— Понятно.

— Комиссар! — послышался голос бегущего младшего офицера Росси с повязкой на голове, — Комиссар! Самолет появился.

— Самолет?

— Ну да, там, — махнул рукой Росси на запад.

Действительно, где-то вдалеке послышалось тарахтенье мотора. Все уставились в небо. В лучах солнца старенький аппарат казался совсем крохотным.

Мотор работал с перебоями. Но вот самолет с адским шумом и треском совсем низко — метрах в ста — пролетел над площадью.

— Сервиньо, — узнал Рейнальдо.

— Кто? — спросил интендант.

— Фумигатор. Поля опрыскивает. Трезвым никогда не бывает.

Сервиньо убрал газ, и его любимый «Бычок» — так он прозвал свой самолетик — направился к полю, но затем развернулся и вновь оказался над городом.

— Давай пониже, окропим их, — предложил Хуан. — Вот потеха будет!

От недостатка масла подвывал пропеллер. Из выхлопных труб вылетали язычки пламени. Сервиньо вел самолет вдоль главной улицы на высоте пятидесяти метров.

— Еще ниже!

Пилот отдал ручку от себя, и планирующий самолет оказался буквально над головами людей, собравшихся перед зданием муниципалитета.

— Теперь давай!

Хуан опустил рычаг бака, и тоненькие серые струйки, подобно дождю, стали падать на людей, наблюдавших за полетом.

— Да здравствует Перон! Так их! — прокричал Хуан.

Интендант, столкнувшись с парнем в темных очках, не удержался на ногах и упал. Асфальт обжигал руки. На голову лилось что-то прохладное и вязкое. Он начал чихать.

Нырнувший в какой-то подъезд Росси наткнулся головой на пистолет-пулемет толстяка в размалеванной квадратиками шляпчонке. От удара у Росси закровоточила рана. Гусман бросился под «пежо». Двое в штатском вскочили в автомобиль. Взревел мотор, машина сорвалась с места. Гусман почувствовал, как правую кисть придавило чем-то очень тяжелым. Острейшая боль пронзила всю руку. От вида крови,выступившей на раздавленных пальцах, помутилось сознание.

Самолет вновь появился над площадью. Укрывшийся под деревом комиссар полиции выхватил пистолет и, прицелившись, нажал на спусковой крючок. Именно в этот момент в глазах потемнело, на голову обрушился удар чем-то металлическим, он повалился сначала на колени, а потом носом уткнулся в траву. Двое из муниципальной полиции подхватили его под руки и потащили между деревьями.

Игнасио, высунувшись в окно, увидел полицейского, бегущего вдоль муниципалитета. Ни секундой не раздумывая, он вскинул ружье и выстрелил. Полицейский рухнул на асфальт.

От висевшего в воздухе облака ДДТ слезились глаза. Распластавшиеся на улице люди чихали, не переставая.

Капрал Гарсиа снова закрыл окна кусками картона.

— Здорово им подсыпали, дон Игнасио. Молодец Сервиньо!

Алькальд опустился в кресло для посетителей и посмотрел на прикрытый Газетами труп Мойяно.

— А теперь? — спросил он.

— Что теперь? — ответил вопросом на вопрос Гарсиа.

— Вот именно. Что скажет Перон?

— Обрадуется, — заметил капрал. — И гляди, меня еще комиссаром полиции назначит.

Когда самолет пролетал над городом в первый раз, Гульельмини нырнул в труду лома, которую представляли собой сгоревшие пикап и грузовик, и, плотно прижимаясь к асфальту, прополз под шасси. Естественно, его шикарный костюм моментально превратился в грязное рубище, а руки н лицо покрылись сажей. Окинув взглядом укрытие, Гульельмини различил под «шевроле» двух молодых людей из тех, что приехали вместе с ним, и пополз к ним. Один из парней, брюнет с маленькими глазками, держал в руках большущий карабин. Другой, остроносый, со светло-каштановой шапкой волос, водил по лицу платком, еще больше размазывая грязь.

— Куда нас привезли? — ворчал брюнет. — Разве это серьезная работа?

Пытавшийся подползти еще ближе Гульельмини услышал треск рвавшегося отворота брюк, которым он зацепился за выхлопную трубу грузовика.

— Круто заварили, — сказал интендант, — Придется дожидаться ночной темноты и брать штурмом.

— Если нас раньше не отравят, — пробурчал тот, который тер лицо платком.

— Когда самолет снова появится, буду стрелять в него. Улетел за горючим, — предположил державший в руках карабин.

— Скорее за ДДТ, — пробормотал интендант.

— Светлого времени осталось мало. Пока соберется в обратный путь, ночь тут как тут, — сказал брюнет.

Втроем они вылезли из-под останков машин на опустевшую улицу. Гульельмини прочихался и сплюнул. Небо в лучах заходящего солнца окрасилось В рыже-красноватый цвет. Раскаленный воздух, подобно, жару из горна, обжигал лица и руки.

Они пошли в сторону площади. Под растерзанными брюками интенданта кровоточила царапина на щиколотке. Брюнет, забросив карабин на плечо, вытащил из кармана темные очки, но убедившись, что они разбиты, швырнул их в канаву.

Прогремел выстрел. Брюнет как-то странно дернулся и тут же свалился навзничь. Острая боль резанула по ноге и отдалась в спине. Все же он собрался с силами и, слегка приподнявшись, стал ощупывать себя руками, отыскивая рану. Она оказалась в левом колене. А увидев улепетывавшего Гульельмини и своего друга, едва за ним поспевавшего, парень от досады и бессилия заревел.

— Попал, дон Игнасио! Без ноги теперь останется! — закричал Гарсиа, засовывая пистолет за пояс.

Алькальд подошел к окну и приложился глазом к отверстию в картоне.

— Ты меткий стрелок, капрал! — сказал он, — Нам такие пригодятся.

После этих слов Игнасио удалился в туалет и заперся там. Ему хотелось сосредоточиться. Он понимал, что продержаться всю ночь не удастся, равно как и не удастся покинуть муниципалитет, поскольку за патио будут наблюдать с крыш. «Пока у Гарсиа и у меня оружие в руках и есть патроны, противник не пробьется к муниципалитету. А что будет, когда патроны кончатся?» Игнасио посмотрел на часы и завел их. «Через час самолет уже не сможет пролететь между домами, — подумал он. — Как бы то ни было, а Сервиньо поработал здорово. Итак, шансов мало. Сдаваться в темноте, без свидетелей невозможно». Всплыл вопрос: а где жители города? Почему они не идут помочь ему?

Спустив воду, Игнасио подошел к зеркалу и выдавил прыщ на носу. Затем открыл дверь и направился в кабинет.

Матео с перекошенным лицом сидел на полу.

— Такого я и представить себе не мог, дон Игнасио, — сказал он.

— Я тоже. Приготовь мате. Хочешь?

Два полицейских из муниципалитета сначала оттащили комиссара в тень под деревья. А затем с помощью еще двоих парней перенесли его на тротуар перед кинотеатром. Подошла «скорая помощь». Раненого положили на носилки и подняли в машину. Пятеро вошли в нее вслед за носилками, шестой уселся рядом с шофером.

— Куда повезем?

— На железнодорожный склад, в подвал.

Карета «скорой помощи» осторожно тронулась с места и поехала, удаляясь от центра. Льянос пришел в себя, когда шины прошуршали по проселку. Не сразу он понял; что происходит. Перед глазами, как обрывки сна, возникали картины: вот ствол револьвера, нацеленный ему в лицо. В отдалении — люди, грязные, одетые в истертые джинсы, в нахлобученных капюшонах, с автоматами в руках. Они то и дело сплевывают почти ему под ноги.

Чуть приподняв голову, Льянос спросил:

— Что такое? Куда меня везут?

— Ты военнопленный, — ответил парень, державший в руках пистолет.

— В какой войне?

— В той самой.

От нестерпимой боли Льянос опустил голову на край носилок. Впервые в жизни ему показалось, что добраться до поста комиссара полиции в Тандиле — дело трудное.

Самолет, спланировав над покрытым редкой травой полем, приземлился и подрулил к навесу.

Сервиньо и Хуан, открыв дверцу, ловко спрыгнули на землю. Хуан тут же достал бутылку и, сделав несколько больших глотков, передал ее Сервиньо. Тот, взяв горлышко бутылки в рот, потягивал жидкость и следил, как прячется за ровной чертой горизонта заходящее солнце.

— Мало всего, так еще и дождь собирается, — сказал он негромко, взглянув на Хуана. — Принеси канистру.

Хуан бросился к навесу и тотчас же вернулся с банкой в руке.

— Литров десять будет, — сказал он.

— Маловато, черт побери!

— ДДТ больше нет, — отметил Хуан, заливая бензин в бак.

Сервиньо прикинул, что и с десятью литрами он сможет на большой скорости пролететь над улицами и приземлиться на ближайшем поле по другую сторону города. «Стоит ли игра свеч?» — подумал он и громко произнес:

— Ночью полечу.

— Ты что, рехнулся?

— Послушай! Поезжай в город на велосипеде и попроси людей, живущих поблизости от муниципалитета, чтобы они, когда услышат шум мотора, зажгли перед своими домами свет. Над этим коридором я и проведу самолет.

— За провода зацепишься.

— Не вчера же я в самолет сел. Вот смеху-то, Хуан, будет!

— Сам говоришь, пойдет дождь… Это бред, дружище…

— Ну, хватит чепуху молоть. Оповестив людей, жми в муниципалитет и сиди там. А в подходящий момент подскажи дону Игнасио три раза мигнуть светом перед зданием. Вот тут-то я и взлечу.

— А чем бомбить станешь?

— Дерьмом. Я их в дерьме утоплю.

— У-у-ух! — вскрикнул Хуан, хлопая по плечу друга.

— Не проколи только камеры в велосипеде, — проворчал Сервиньо и пошел под навес.

Вернулся он с лопатой и десятком мешочков из парусины. Погрузив все это в самолет, Сервиньо залез в кабину, запустил двигатель и, прогрев его немного, подрулил на «Бычке» к краю поля. Разбег и взлет много времени не потребовали. Сервиньо был уверен, что владелец свинофермы Родригес не только скажет ему спасибо за то, что он бесплатно вычистил его свинарник, но еще даст в долг двадцать литров бензина. Держась правой рукой за рычаг управления, Сервиньо пошарил левой под сиденьем в надежде найти бутылку. Но к сожалению, ее там не оказалось — видимо, прихватил Хуан.

— Пьянчуга! — в сердцах выругался он и резким движением прикрыл окошко, через которое со свистом врывался поток воздуха.

Интендант, добравшись до банка, тотчас же принял душ. Суприно вручил ему свой костюм, сорочку и белые трусики. Гульельмини, позволив Рейнальдо перевязать ему рану на щиколотке, переоделся во все чистое и сел около стола. Парень с тоненькими усиками и желтой повязкой на правом рукаве рубашки подавал кофе, когда в кабинете появился Гусман. Рука у него была завернута в платок и подвешена х шее. На повязке выступили темные пятна крови.

— Прибыли корреспонденты. Делают снимки на улицах, Один из них хочет взять интервью у Игнасио в муниципалитете.

— Взять их под охрану полиции. К месту события не пускать. Фотоаппараты пусть оставят здесь. Я сам проведу пресс-конференцию.

— Я сообщу комиссару полиции, — сказал Гусман.

— А где он?

— Не знаю, Разве он не с вами был?

— Нет. Тогда скажите младшему офицеру Росси, чтобы ребята в штатском взяли муниципалитет в плотное кольцо и никого не подпускали бы.

Гусман ушел. Гульельмини закурил сигарету и, оглядывая помещение, произнес:

— Они знают, как писать. Коммунисты, оружие, бомбы в доме Всеобщей конфедерации труда, стреляли в мое авто, покушение на меня, я остался невредим только потому, что есть бог на земле. Вот и все. Говорить буду я.

Через пять минут в зал вошли корреспонденты. Поднимаясь с кресла для приветствия, интендант почувствовал, что брюки Суприно ему тесны.

— Ну, ребята, как дела?

Четверо вошедших ответили, что все хорошо. Парень с усиками подал кафе. Трое журналистов вытащили авторучки и блокноты, приготовившись записывать, четвертый включил магнитофон.

Гульельмини, кратко обрисовав положение, с любезным видом обратился к присутствующим:

— Спрашивайте обо всем, о чем хотите. Вы же меня давно знаете. Я тоже был журналистом.

— Считаете ли вы, что правительство вмешается в дела муниципалитета Тандиля?

— Нет, — ответил интендант. — Правительство провинции, с которым мы едины в деле защиты доктрины хустисиализма, знает, что мы ведем борьбу с международной мафией, которую в Колония-Веле возглавил алькальд и которую поддерживает молодежь, называющая себя перонистской.

— Вы полагаете, что со стороны полиции необходимы такие крутые меры? — задал следующий вопрос один из журналистов.

— Нет, сеньор, полиция никаких крутых мер не принимала. Это марксисты напали на силы порядка. Нам даже известно, что Игнасио Фуэнтес застрелил беднягу садовника за то, что тот отказался выступить против власти, которую он считал законной и перонистской.

— И это могло бы стать причиной для вмешательства армейских подразделений? — спросил репортер, записывавший пресс-конференцию на магнитофонную ленту.

— Нет, сеньор. Армия подчинена правительству народа, и к ней обратятся только в случае беспорядков крупного масштаба. А сейчас в этом нет необходимости. Марксисты составляют мизерное меньшинство. Полиция и сотрудничающие с ней граждане сегодня же вечером заставят местную власть уважать закон.

— А откуда это запах ДДТ? — последовал новый вопрос одного из корреспондентов.

— У нас в грузовике лежал бак с эмульсией, он и взорвался.

— ДДТ не взрывается, — возразил журналист.

— А на этот раз взорвался, — ответил Гульельмини. — Что ж, теперь вы можете возвращаться в Тандиль. Завтра я пришлю вам подробное коммюнике для прессы.

— Я немного задержусь, — заявил репортер, — прелестный материалец.

Растерявшийся Гульельмини поднял на корреспондента взгляд:

— Очень хорошо. Но к месту события не ездить. Не хватало мне еще, чтобы и среди журналистов оказались раненые. Я здесь за все несу ответственность.

— Последний вопрос, — опять обратился записывавший беседу на магнитофонную ленту. — Кто эти вооруженные люди, которых мы видели на улицах?

— Я уже сказал. Это истинные перонисты, по зову сердца присоединившиеся к силам порядка. Рабочие, которые готовы отдать жизнь, защищая народ и своего лидера.

— Ясно, — ответил журналист и, посмотрев на желтую повязку на рукаве подававшего кофе, продолжал: — Могу я поговорить с супругой Фуэнтеса или с женой Матео Гуаставиано?

— Они изолированы.

— А с женой садовника?

— Он был вдовцом. Мир праху его.

II

С любовью или ненавистью, но всегда неистово.

Чеваре Павезе

Опустилась ночь, душная и мглистая. Какой-то особый запах в воздухе, густо замешанный на тяжелом смраде от перегревшегося за день асфальта, предвещал дождь.

Игнасио, увидев через окошко в туалете тучи на небе, подумал: помогут ли водяные потоки?

И прошептал про себя:

— Нет, даже господь бог нас не спасет, даже господь бог…

Матео поставил на письменный стол портрет Перона, отыскавшийся среди битого стекла. На фотографии Перон красовался в генеральской форме.

Следивший за всеми передвижениями на улице капрал Гарсиа, заметив чью-то фигуру, пересекавшую улицу в направлении муниципалитета, позвал:

— Дон Игнасио!

Алькальд немедля подбежал к окну и приложил глаз к дыре в картонном листе.

— Да это же слабоумный Пелаес! — сказал Игнасио.

Человек на улице, передвигаясь каким-то странным, неуверенным шагом, подошел к зданию и, оглядев изрешеченный пулями фасад, застучал в дверь.

— Наблюдай, пока я открываю, — приказал Игнасио.

Отодвинув засов и дважды повернув ключ, он приоткрыл дверь. Слабоумный Пелаес протиснулся в щель. На вид ему было около пятидесяти. Из-за густой бороды и усов лица почти не было видно. Его взгляд можно было бы считать даже мягким, если бы не уставившиеся в одну точку, неподвижные зрачки. В петлице его черного засаленного, драного пиджака торчала пурпурная гвоздика. Рубашки на нём не было, и на загорелой груди выделялся густой куст седых волос. То, что когда-то называлось рыжеватыми брюками, свисало от пояса. Зато тщательно начищенные ботинки, наоборот, резко контрастировали своим блеском с остальной одеждой, которая ко всему прочему была еще и в белой пыли.

— Сигарету, — обратился он тягучим голосом.

Игнасио протянул сигарету и, чиркнув спичкой, дал прикурить.

Слабоумный, глубоко затянувшись, улыбнулся.

— Меня бомбили… — выдавил он с трудом и глухо застонал. Сигарета выпала у него из рук. Закрыв лицо ладонями, он вдруг разрыдался.

Бросив на Пелаеса взгляд, полный жалости и сочувствия, Игнасио удивился тому, что еще способен переживать чье-то горе. Сотни раз приходилось ему встречать бесцельно бродившего по городу Пелаеса. Иногда душевнобольной останавливался и делал какие-то странные надписи на стенах домов. В непогоду он спал на площади либо во дворе муниципалитета, а иногда просто в чьем-то незапертом подъезде. Никто не знал и не видел, где и чем он питается.

Пелаес наконец перестал реветь, с трудом нагнулся, чтобы поднять выпавшую сигарету. Все трое присутствующих сосредоточенно следили за его движениями. Вдруг Пелаес обнаружил тело Мойяно, прикрытое газетами. Он подошел к трупу, приподнял газетный лист, увидел лицо и опять зарыдал. Опустившись на колени, он обхватил труп руками и прижал к себе. Игнасио бросилось в глаза, что лепестки гвоздики пристали к носу покойного садовника.

Откуда-то издалека донеслись два выстрела. Гарсиа внимательно оглядел улицу, но никакого движения не заметил, если не считать качавшейся на столбе лампы, сноп света от которой то падал на близстоящие дома, то удалялся от них, выхватывая фасады целиком из тьмы.

В кабинете слышались только рыдания Пелаеса. Но вот и он как-то резко и неожиданно замолк, словно все запасы его горя иссякли.

— Мне на скамейке спать разрешал… — забормотал слабоумный и, посмотрев на Гарсиа, добавил: — А вот когда я за решетку угодил, ты меня в воду окунал. Ты — сукин сын, а Мойяно был добрый старик.

Его бегающий по стенам комнаты взгляд остановился на висевшем над столом распятии Христа. Подойдя ближе, Пелаес встал на колени, перекрестился и начал приговаривать:

— Отче наш… еси на небеси… Господь бог тебя спасет… и пресвятая дева Мария, благодати исполненная… и господь с тобой…

— Только этого нам еще не хватало, — проворчал Гарсиа.

— Зачем пришел? — спросил Игнасио.

— Бумагу принес. Хуан мне дал. Сказал, что там стихи для дона Фуэнтеса, — ответил Пелаес и стал шарить в карманах. — Потерял, однако… Выбросил…

Игнасио взглянул на Матео.

— Может, помнишь, что он говорил? — спросил Матео.

— Про дело. Это секретно. Он мне сказал: секрет. Потому я и выбросил бумагу.

Фуэнтес и Матео с тревогой посмотрели на Пелаеса.

— Меня бомбили, — вновь застонал он.

— Кто? — спросил Игнасио.

— Всевышний, Бог меня карает.

— Где он тебя покарал?

— В доме Всеобщей конфедерации труда. Никто мне ничего не дает, потому как я слаб умом. Вот Мойянито, да, он мне давал. За это богом наказан, — скороговоркой выпалил Пелаес, вытирая нос рукавом пиджака.

— Ты там был?

— Да. Спал. Земля задрожала. Спаси нас, господи. Я выбежал. Тут Хуан и дал мне бумажку с секретом. «Ничего никому не говори», — сказал он мне. А кому я скажу? Я спрашиваю: кому?

— Записка была для нас? — произнес Игнасио.

— Да. Бедняга Мойянито. Сегодня утром он цветок мне подарил. Я бы сам сорвал, но ему приятно было.

— Хоть что-нибудь помнишь?

— Про свет. Он нас всех осветит.

— Паскудная история! Ну и додумался — послать записку с помешанным! Надо быть круглым болваном! — возмутился Игнасио.

— Можно здесь поспать?

— Нет, — заявил Игнасио. — Здесь стреляют. Понимаешь?

— Стреляют? Я сплю хорошо. Мы с Мойянито будем спать. Он мне разрешал.

В два часа ночи Гульельмини приказал штурмовать муниципалитет. Суприно возглавил группу из штатских агентов, Росси отправился с четырьмя полицейскими, а Рейнальдо командовал шестью парнями из Тандиля. За полчаса они перекрыли ведущую к муниципалитету улицу катком, двумя тракторами и бульдозером.

Все дома были погружены в темноту. Над улицами и площадью едва мерцали фонари городского освещения. Атакующие заняли позиции за дорожными машинами. Мертвую тишину лишь изредка нарушали поспешные шаги, лязг ружейных затворов и автоматных обойм.

Примерно в два тридцать Суприно приказал открыть огонь.

Затрещали выстрелы, и тут же молния пронзила темноту неба, прогремел гром.

От первого шквала пуль фасад муниципалитета не пострадал. Только картонные листы, которыми были заставлены окна, разодрало в клочья. Второй очередью из пулемета выбило филенку двери, и теперь в ней зияла огромная дыра. Именно в этот момент на Колония-Велу упали первые капли дождя.

Здание муниципалитета вздрагивало, будто фанерный ящик, под градом обрушившихся на него пуль. Капрал Гарсиа стоял у окна, тесно прижавшись к стене. Игнасио лежал на полу, а Матео укрылся в туалете.

Слабоумный Пелаес, увидев разнесенную в щепки дверь, поднялся с пола и заорал:

— Они убили Мойянито! Дайте мне ружье!

Капрал стоял в нерешительности.

— Дай ему! — закричал Игнасио. — Дай ему ружье Комини!

Пелаес, взяв дрожащими руками ружье и не зная, что с ним делать — ему было известно лишь, как нажимать на спусковой крючок, — стоял в нерешительности.

— Ложись! — закричал Игнасио, переползая к другому окну.

По стенам продолжали барабанить пули. Сквозь клочья картонных листов чернела ночь, которую временами прорезали вспышки огня автоматов,

Пелаес упал на колени и пополз к Игнасио. Приблизившись, он было высунулся в окно и тут же отлетел прочь. Пулей ему оторвало часть правого уха. Однако Пелаес, очевидно, не понял, что с ним произошло. Вдруг он как-то странно подпрыгнул и, зажмурив глаза, пальнул из ружья. Сразу после его выстрела с площади донесся гулкий хлопок. Оказывается, такой звук издала пробитая шина тракторного колеса. Отдачей в плечо при выстреле Пелаеса бросило на пол. Он попытался встать, но в эту минуту открыли огонь из всех видов оружия. Удар снова опрокинул Пелаеса, и он покатился по полу. Капрал Гарсиа приложил автомат к подоконнику словно к брустверу, дал подряд две очереди. Пелаес попытался было отползти, но на, это сил не хватило. Грудь у него была прострелена, на глаза свисал лоскут кожи, покрытой волосами. Ощупью он тянулся к автомату Игнасио. Алькальд вложил ему оружие в руки. Пелаес откинул назад закрывавший ему лоб и глаза лоскут, теперь кровь потекла по спине. Ползком он все же добрался до дверного проема, поднялся и шагнул на улицу. Дождем ему промыло глаза. Он успел разрядить свой автомат прежде, чем ответная очередь пришлась прямо по нему. На мгновение тело его взлетело над асфальтом, слабоумный чуть ли не встал на ноги, но тотчас же рухнул на панель недвижимый, а руки его свесились в канавку водяного стока.

«Бычок» с трудом оторвался от земли. Из-за перегрузки фюзеляжа самолет будто прилипал к сырой земле, по гладкой обшивке били стебли овса. Сервиньо, взяв ручку управления на себя, пытался поднять самолет, но он, взмыв метров на пять, плюхнулся на землю так, что затрещал корпус машины,

Пампа тонула в ночной темноте. Лишь за сотню метров от поля огонек в доме хозяина свинофермы Родригеса помогал ориентироваться, придавал уверенность, что не будешь поглощен тьмой.

Сервиньо прикинул — до проволочного заграждения еще далеко. Но чтобы убедиться в этом, он все-таки решил задержать взлет в ожидании очередной вспышки молнии, быть может, при свете молнии удастся что-то разглядеть. Капли дождя, вкось ударявшие по кабине и скользившие по обшивке, вызывали такой шум, будто бормотала добрая тысяча сов.

Вдали громыхал гром. Ярко сверкнувшая где-то в стороне молния на секунду осветила местность. Сервиньо понял, что ошибся в расчетах. До проволочного заграждения оставалось всего метров пятьдесят. Он развернул на сто восемьдесят градусов стонавший от ударов ветра и бешеных оборотов двигателя самолет. Перед тем как снова начать разбег, Сервиньо вытащил бутылку джина и плеснул себе в рот такую порцию, что чуть не задохнулся. Новый зигзаг молнии высветил горизонт, Сервиньо улыбнулся и погладил приборный щиток:

— Ну, трогай, «Бычок», поехали, старикан косматый. Давай тяни!

С этими словами пилот выбрал почти до предела сектор газа. После небольшой пробуксовки самолет тронулся с места и быстро покатился по овсяному полю. Почти у самой проволоки он оторвался от земли, но, набрав высоту порядка пятидесяти метров, стал тут же ее терять, смещаясь в сторону. Сервиньо со всей силой потянул ручку на себя и дал еще больше газа. Завибрировав, словно испугавшись пилота, самолет медленно пошел опять вверх и лег на курс. Альтиметр на этом аппарате никогда не работал, но по свету в доме Родригеса Сервиньо опытным глазом определил, что идет на высоте более двухсот метров.

— Молодец, «Бычок»! — закричал пилот и снова полез за бутылкой.

Хуан, отдавая себе отчет в том, что на память слабоумного Пелаеса положиться нельзя, все же пошел на риск. Оповестив ближайших соседей, чтобы сами включили свет и попросили об этом других жителей улицы, он решился еще на один отчаянный ход. Вскочив на велосипед, он с силой нажал на Педали и понесся по покрытой щебнем дороге. Под проливным дождем, в кромешной тьме ничего не было видно. Двигался он, как автомат. На повороте у первого же оврага он врезался в проволочное заграждение, перевернулся и упал в грязь глубокой канавы. Вылезти из нее оказалось не так-то просто. Ноги скользили по склону канавы и опять погружались в грязь. Помогло подвернувшееся бревно. Уцепившись за Него, он кое-как выкарабкался. Кругом темнота непроглядная. Черными тенями вырисовывались лишь купы деревьев при всполохах молний. По лицу и груди, едва прикрытой рубашкой, хлестал дождь.

Почувствовав под ногами более твердое покрытие дороги, Хуан попытался наугад отыскать велосипед. «Черт бы тебя подрал, куда запропастился?» — сквозь зубы ругнулся ой, стараясь сохранить равновесие.

При новой вспышке молнии блеснули хромированные детали руля, вдалеке возникли очертания склада дорожного управления. Взяв велосипед обеими руками за раму и седло, Хуан с трудом вытащил его из грязи. Переднее колесо оказалось сильно погнутым. Хуан зажал его между ног и что есть мочи повернул руль — колесо удалось несколько выправить. Вновь оседлав машину, он, не теряя ни минуты, нажал на педали.

Раскаты грома и огненные змеи в небе нагоняли невольный страх. Уже почти добравшись до склада, он внезапно почувствовал резкую боль в правом колене и снова потерял равновесие. Ногу точно стрелой пронзило. Рот наполнился чем-то сладковатым. Быстро сплюнув, он так и не понял, кровь это была или просто грязь. Поискав рукой вокруг и нащупав столб, Хуан оперся о него и поднялся.

— Э, болван, похоже, в ворота врезался! — сказал вслух Хуан, сгибаясь, чтобы пролезть между двумя железными поперечинами. Очутившись по ту сторону ворот, он выпрямился и, волоча ушибленную ногу, направился к дверям склада. Двери казались неприступными — заперты накрепко. А вот окно выглядело хлипким — рама старая, из пересохшего дерева. Побродив вдоль стены, он нашел достаточно увесистый булыжник. Минут пять потребовалось на то, чтобы под ударами камня ставня дрогнула и, наконец, вылетела На руках Хуан подтянулся, влез в проем и перевалился внутрь помещения Упал он на пол, а в ноге опять так стрельнуло, что искры из глаз посыпались. От боли он с силой зажмурился. Но медлить нельзя. Нужны спички. Пошарив по карманам, он нащупал коробок. Спички, конечно, отсырели. Держась одной рукой за стенку, Хуан прошел вдоль нее к выходу. У самых дверей рука скользнула по какому-то выступу. Это был рубильник. Не раздумывая, Хуан дернул его. От контактов посыпались искры. Вспыхнул яркий свет. Под ударами ветра крыша стонала, да так сильно, что казалось, листы жести вот-вот сорвет. В одном из обнаруженных ящиков он нашел взрывчатку и запалы. Отобрав десять комплектов и завернув их в кусок брезента, он привязал сверток к поясу. Затем, прихватив попавшийся на глаза хромированный фонарь с маркировкой дорожного управления, Хуан вернулся к рубильнику, выключил его, вылез через окно и повернул к воротам. Боль в ноге немного утихла.

— Стойте! Не стреляйте! — закричал своим людям Суприно.

В темноте сквозь пелену дождя он не мог определить, кто лежал на тротуаре перед муниципалитетом, и потому решил посовещаться с Росси и Рейнальдо. Они укрылись за бульдозером.

— По-моему, это Игнасио, — сказал Суприно. — Идиот, решил умереть, как герой.

— Сколько их там еще осталось? — спросил Рейнальдо.

— Матео, Хуан и Гарсиа, — ответил Суприно.

— Эти сдадутся. Да кому они нужны? — добавил Рейнальдо.

Бросив взгляд на Росси, Суприно спросил:

— А где комиссар?

— Исчез.

— Удрал, — сказал Рейнальдо. — Перепугался.

— Ладно, — нарочито громко заговорил младший офицер Росси. — Теперь я начальник. — И, поглядев на полицейского, стоявшего рядом без фуражки и в забрызганной грязью форме, он приказал: — Принеси мне мегафон.

Агент быстро исполнил приказание.

— Скажи им, чтобы сдавались, — заявил Росси.

— Дай мне, — вмешался Суприно, забирая у него аппарат.

Усиливавшийся дождь несколько охладил осаждавших. Агенты в штатском укрылись под машинами, хотя и там к ним подбирались потоки воды, катившейся по мостовой, кое-кому удалось закурить.

Суприно залез в кабину одного из тракторов и принялся вещать через открытую дверцу:

— Матео, Гарсиа, Хуан! Выходите. Вы ни в чем не виноваты!

Сделав небольшую паузу, он продолжал:

— Игнасио мертв! За дерьмо драться не стоит!

Выждав еще немного, он добавил:

— Если выйдете, вам ничего не будет.

Ответа не последовало.

— Гарсиа! Мы признаем твое повышение, теперь ты — капрал!

С усилием разглядев сквозь дождь очертания двери муниципалитета и не обнаружив никакого движения, Суприно крепко выругался.

— Даем пять минут. Если не выйдете, снесем здание бульдозером. А вас, сволочей, расстреляем!

Посмотрел на часы. Прикинул, что ждать больше нечего. Вылез из кабины трактора и подошел к бульдозеру. У машины Суприно наклонился и осмотрел спрятавшихся под ним агентов в штатском.

Прислонившийся к колесу парень, перехватив взгляд Суприно, проговорил:

— Послушайте, дон… это же черт знает что.

— Заткни глотку и вылезай, пока тебя не переехали. Юношу передернуло:

— Ну нет, старый хрен. Поиграли и хватит. Теперь мы командуем. Друг за другом они повылезали из-под бульдозера. Первый из них приставил к груди Суприно ствол карабина.

— Мы их выбьем. В живых не останется ни один. Понятно?

— Не сомневаюсь, — промямлил Суприно. — Зачем нервничать? Я знаю, что делать.

— Дурак. По вашей вине мы схватим тут воспаление легких. Сейчас вы увидите, что с такого рода типами делают.

— Слабоумного за меня приняли, — вполголоса произнес Игнасио.

— Бульдозер запустили! — крикнул Гарсиа. — Нас снести задумали. Уж лучше сдадимся.

— Капрал прав, — сказал Матео.

— Чин мне сохранят, — вставил Гарсиа.

— Ничего тебе не сохранят, — сердито проворчал Игнасио. — А останешься с нами — завтра сержантом будешь.

— А сейчас?

— Давай хоть сейчас, ладно. Пиши, Матео, приказ о повышении! — приказал Игнасио.

Матео сел за машинку.

— Они думают, что меня уже нет в живых, — продолжал Игнасио, — Ну и пусть думают. Говори ты. Скажи им, что сдадитесь, если будут гарантии. И чтобы корреспонденты присутствовали.

— А потом?

— Увидишь, сержант. Мы их обведем вокруг пальца.

— Сержант! За сутки от солдата до сержанта!

— За это и сражаешься.

— Ясное дело. Сейчас передам.

Гарсиа подошел к дверному проему и закричал:

— Младший офицер Росси! Воцарилась минутная пауза.

— Кто говорит? — откликнулся Росси.

— Я, сержант Гарсиа!

— Какой такой сержант Гарсиа?

— Сержант Гарсиа, дружище!

— Выходи, кретин, а то от вас соплей не оставим.

— Хотим гарантий. Пусть корреспонденты будут!

Матео протянул листок бумаги алькальду. Игнасио подписал документ.

— Ну вот ты и сержант.

Обрадованный Гарсиа вытянулся в струнку и отчеканил:

— Благодарю, дон Игнасио. Этого я не забуду. Алькальд продолжал:

— А ты, Матео, пойди на кухню, принеси графин и бутыль с керосином.

— Зачем?

— Увидишь. Молись, чтобы дождь не перестал.

Матео вышел из кухни с графином и большой оплетенной бутылью.

— Гарсиа! Скажи им, что через три минуты начнем выходить. Сержант закричал:

— Дружище Росси!

— Что там еще?

— Через три минуты выходим. Корреспонденты где?

— Здесь они!

Игнасио и Матео нагромоздили у двери нечто вроде баррикады из стульев, папок и бумаг. Алькальд облил все это сооружение керосином и, поставив поверх кучи графин, сказал:

— Можете сдаваться.

— А кто пойдет сдаваться? — спросил Гарсиа.

— Вы.

— Хорошо, — произнес Матео.

— А к чему тогда все это? Чтобы сдаваться? — запротестовал сержант.

— Ничего другого не придумаешь. Если мы все пойдем через черный ход, нас перестреляют.

— Пусть Матео сдается. Ему не выдержать.

— Тебе тоже.

Гарсиа взглянул на алькальда, и горькая усмешка перекосила лицо сержанта. Под губой почти в зверином оскале мелькнули желтые, прокуренные зубы.

— Что с вами? Хотите удрать потихоньку?

— Ты же знаешь, что удирать я не намерен.

— Хорошо. Куда вы, туда и я. Неужели вы думаете, что если я сдамся, они примут меня с распростертыми объятиями?

Игнасио посмотрел на него. Попытался улыбнуться. Рукой сжал плечо полицейского, а потом, взглянув на Матео, произнес:

— Иди.

Тот шагнул было к двери, но тотчас же повернулся:

— Берегите себя, дон Игнасио.

— Конечно, будь спокоен.

Высунувшись в дверь, Матео закричал:

— Это я, Матео! Выхожу.

— Руки вверх! — заорал Росси.

Перепуганный Матео, дрожа, вышел с поднятыми руками на тротуар. Не успев сделать и нескольких шагов, он почувствовал, что промок до нитки. Дождь лил как из ведра. Пришлось перешагнуть через труп Пелаеса, чтобы направиться к площади. Вода доходила до щиколотки. Однако Матео не обращал на это внимания. Сейчас он думал только о дочери.

В свинцовом небе сверкнула молния. Последовал оглушительный раскат грома. Подоспевшие навстречу Матео двое в штатском потащили его за бульдозер к поджидавшему там Суприно.

— Я не хотел оставаться… — начал было муниципальный чиновник.

Ударом правой прямо в лицо, а точнее в нос, Суприно сбил Матео с ног. Потеряв равновесие, тот стукнулся о кабину и сполз к огромному колесу бульдозера. Один из охранников стволом автомата наподдал ему и в живот. Чтобы не захлебнуться, Матео сплюнул. На белых брюках стоявшего перед ним парня чуть выше колена расплылось красное пятно. Матео опустился на землю, голова его бессильно свесилась на грудь.

— Сукин сын! Я из тебя отбивную сделаю! — зарычал парень в выпачканных кровью брюках и ударил чиновника прикладом по голове. На волосах тотчас появилась кровь и струйкой потекла по пиджаку. Суприно протиснулся между Матео и парнем в штатском. Тот поднял автомат и, приставив ствол к самому носу партийного лидера, истошно заорал:

— Вали отсюда! А то пришью!

Суприно пришлось отойти в сторону, но он распорядился, обращаясь к Росси:

— Убери его. В комиссариат.

Заметив, что парень продолжает держать Суприно на прицеле, Росси остановился в нерешительности.

— Ни с места, — прошипел угрожающе парень, — а этого оставишь мне, — сказал он, нагибаясь, чтобы разглядеть лицо Матео.

Глаза у того были закрыты. Парень в штатском достал небольшой автоматически раскладывающийся нож, нажал кнопку и, приставив выскочившее лезвие к горлу Матео, слегка надавил на него. Выступила кровь. Матео втянул воздух и, открыв глаза, залепетал:

— Не надо… не убивайте… И-игна-сио жи…жив…ой.

— Ну как? Что, старина, скажешь теперь? — В вопросе парня Суприно уловил издевку. А парень продолжал:

— Со смеху полопались, не так ли?

Суприно нагнулся и, схватив Матео за лацканы пиджака, тряхнул как следует. Нож, приставленный парнем, вонзился еще глубже.

— Чего молчишь? — истерически заорал Суприно. — Говори, пока голову не оторвали.

Матео опустил веки, тело охватила дрожь, в углу, рта показалась темная пена. Он попытался — еще раз сплюнуть, но сил на это уже не хватило. Сделав над собой невероятное усилие, Матео зашевелил губами:

— О… Он… у… удирает…

— А чей это там труп? — спросил парень в штатском, показав рукой в сторону тротуара.

— Пелаес… слабо… слабо… — чуть слышно проговорил Матео, но произнести слово полностью так и не смог.

— Слабоумный Пелаес, — уточнил Суприно.

Собравшиеся переглянулись. Вышедший из себя Росси с силой ударил ногой по ребрам лежащего. Тело едва шевельнулось. Бросив короткий взгляд на Матео, Рейнальдо озабоченно спросил у Суприно:

— Что делать будем?

— Запусти бульдозер. Разнесем к чертям этот дом.

— А с этим что? — спросил Росси, указывая на Матео.

— Припечатай к асфальту.

— Как это?

— Барельеф оставь на асфальте!

— Ты в своем уме?

— Говорю тебе, черт возьми, ликвидируй. Или хочешь, чтобы он тебя заставил кровью харкать?

Росси уставился в блестевшие на дожде глаза Суприно. Стоявший рядом с ним агент продолжал держать Матео на прицеле.

— Не слишком ли? — усомнился Гусман. — В конце-то концов, не в нем же дело. Его можно оставить в комиссариате.

— Чтобы потом рассказал обо всем? Тут уже рыщет один репортер. А завтра и другие из Буэнос-Айреса понаедут. Влипли мы по уши. На черта мне это нужно. Влипли по уши…

— Если прикончите его, я сматываю удочки. С меня хватит.

Они еще раз переглянулись. Парень в штатском, подталкивая Росси к бульдозеру, прокричал:

— А ну давай! Делай, что тебе велят!

— С меня довольно, я пошел. Знать ничего не хочу, — сказал Гусман и, провожаемый взглядами дружков, направился через улицу. В кругу света под фонарем его остановил окрик парня в штатском:

— Гусман!

Не успел он повернуться, как очередью из автомата его отбросило в тень. Обхватив руками живот, Гусман попытался сделать несколько шагов вперед, но автомат снова затрещал. Вторая очередь пришлась по ногам.

Падая, Гусман ударился головой об асфальт. Тело передернулось в предсмертной судороге и осталось лежать на мостовой. Парень в штатском сделал несколько шагов вперед и, не доходя метров трех, дал еще одну очередь по трупу, сдвинув его в сторону.

Парень, застреливший Гусмана, вернулся к группе и, не опуская автомата, обежал всех взглядом, а затем, уставившись на Суприно, изрек:

— На кой черт нам покойник. Так… да?..

Ему никто не ответил. После короткого замешательства пришедший первым в: себя младший офицер Росси обратился к Рейнальдо:

— Помоги мне!

Они наклонились над Матео и, подхватив под мышки, подняли его и потащили к тягачу. Носки ботинок волочились по асфальту, голова упала на плечо Рейнальдо, у того острой болью резануло желудок.

Добравшись до тягача, Росси привалил Матео к радиатору. Тело согнулось и упало лицом вниз. Тогда полицейский достал свой пистолет и, не обращая внимания на обезумевшего от страха Рейнальдо, не сходя с места, будто орудуя над чем-то бесплотным, сделал два выстрела в лежащего ничком Матео. Рейнальдо стошнило.

Внезапно улица озарилась красным светом. Из окон муниципалитета поползли языки пламени. Фасад здания пошатнулся и рухнул. Полетели осколки кирпича и обломки досок.

Суприно вместе с агентами в штатском метнулись за угол. Только Рейнальдо и Росси остались там, где стояли. До полицейского донесся последний стон Матео.

Игнасио и сержант Гарсиа ползком выбрались в патио. Услышав грохот взрыва, они бросились к боковой стене и залегли под ней на газоне с цветами. Приподняв голову, Игнасио в отсветах пожаре увидел на соседней крыше, почти примыкающей к ограде, пригнувшегося человека, спиной к нему.

— Живее! — крикнул он.

Игнасио и Гарсиа вскарабкались на ограду и, спрыгнув в соседний двор, угодили в курятник. Перепуганный петух громко закукарекал, будто его тут искали, а куры, объятые паникой, соскочили с насеста на мокрый пол. Игнасио удалось отыскать дверь, черёз которую они выбрались. В доме по-прежнему было темно. Перемахнув через какую-то изгородь и кустарник, они оказались в переулке, ведшем к улице. Пройдя по нему почти до угла, они остановились. Выглянув из-за дома, Игнасио обнаружил несколько припаркованных к тротуару автомобилей. По их виду можно было судить, что стоят они тут давно. На следующем углу, почти под фонарем, Игнасио заметил тот самый пикап, который он продал Суприно. Машина стояла в ряду других перед домом партийного лидера. Это был «форд-А» с брезентовым верхом. Припомнив, что машина никогда от стартера не заводилась, Игнасио полез в кабину за заводной ручкой. Она, как и раньше, лежала под сиденьем. Прихватив ее, он подбежал к бамперу и, не без труда вставив в храповик, стал крутить. Мотор запустился с третьего оборота.

Игнасио и Гарсиа вскочили в кабину. Сиденье оказалось влажным. Стиснув зубы, Игнасио включил первую передачу и начал отпускать педаль. Машина дрогнула. В этот момент раздался чей-то молодой голос:

— Приехали, ребята!

В висок Игнасио уперся ствол карабина. Сержант Гарсиа незаметным движением положил палец на спусковой крючок своего автомата.

— Выходить с поднятыми руками! — крикнул парень.

Гарсиа нажал на спусковой крючок. Прогремела очередь. Дверцы в автомобиле как не бывало. Стоявшего за ней парня сбило с ног. Пикап дернулся и тут же встал.

— Крути рукояткой! — закричал Игнасио.

Гарсиа, схватив рукоятку, открыл правую дверцу и бросился к бамперу. Игнасио, едва успев подумать, что двигатель у пикапа всегда капризничал, увидел с полдюжины мужчин с нацеленными на него карабинами. Послышались слова Суприно:

— Ты, Игнасио, испакостил мне сегодня весь день. Лучше начинай-ка молиться.

Велосипед, выехав на асфальт, накренился в сторону, вильнул, но все же выровнялся и покатил прямо. Хуану очень хотелось прибавить скорости, Однако сил не хватало. В полквартале от площади он услышал взрыв. Подняв голову и увидев охваченные пламенем дома, он подумал, что теперь вряд ли пригодятся динамитные шашки.

На площади он моментально соскочил с велосипеда, поставил его у первого попавшегося дерева и направился к вазонам с мальвами. Дорогу ему преградил неизвестно откуда появившийся муниципальный рабочий. Тотчас подошли и другие рабочие.

Хуан отцепил от пояса сверток. Передавая его тому, который подошел первым, предупредил:

— Товарищ, это динамит!

— Динамит! — закричал рабочий со скуластым индейским лицом. — Вот его и сунем гориллам в мундирах.

Хуан присел под деревом с густой кроной, через которую едва пробивались отдельные капли дождя. Невысокого роста полный мужчина, подойдя к нему, протянул бутылку с вином. Хуан отпил глоток. Прислонился к дереву и уснул.

Полицейский комиссар Льянос чувствовал себя отвратительно. Больше всего донимал какой-то зуд в волосах, заставлявший поминутно чесаться затылком о стену. Ему даже подумалось, что люди, затолкавшие его в угол, преднамеренно выбрали место между двумя перегородками, чтобы можно было о них головой потереться.

Попытки развязаться оказались тщетными. Не удавалось пошевелить ни рукой, ни ногой. И хотя платок, которым были завязаны глаза, закрывал и уши, он все же расслышал шаги по деревянной лестнице и скрип открывающейся двери.

Неизвестный подошел ближе и опустил что-то тяжелое, как показалось Льяносу, на стол.

— Как дела, комиссар? — прозвучал голос пришедшего.

— Более или менее, — с трудом отаетил Льянос. Острый зуд опять дал о себе знать.

— Выпьете со мной каньиты?^[11]

— С удовольствием, — ответил Льянос. — Только компании мне и не хватало.

Топот приблизился, и комиссар почувствовал прикосновение чьих-то костлявых и жестких рук. С глаз ему сорвали повязку. Помещение было погружено в полумрак. Едва освещалось керосиновым фонарем, от фитиля которого вздымалась струйка черной копоти. Поморгав, Льянос пригляделся. Наклонив голову, чтобы опять почесать, он посмотрел на стоявшего перед ним человека.

— Зудит у меня.

Перед ним стоял высокий грузный мужчина в черной кожаной куртке и сильно измятых коричневых брюках. Лицо закрывал женский чулок с двумя отверстиями для глаз. По куртке скатывались дождевые капли. А когда вошедший тряхнул головой, несколько капель упало и на комиссара.

— Все еще льет? — спросил Льянос.

— Как из ведра.

Осмотрев внимательнее своего собеседника, Льянос решил выяснить:

— Вы отсюда?

Вместо ответа человекпроизнес:

— Выпьете со мной?

— Конечно.

Мужчина подошел к столу, вынул из сумки бутылку, откупорил и, отпив глоток, протянул комиссару:

— Придется поить как из соски.

— А развязать меня нельзя?

— Нет.

Льянос открыл рот. Человек нагнулся и всунул горлышко бутылки между зубами комиссара. Тот, не успев сделать и двух глотков, стал захлебываться.

— Извините, — сказал неизвестный, — чересчур наклонил.

— Сколько меня в таком положении продержите?

— До семи. Если не получу другого приказа, после семи расстреляю.

Вздрогнув от неожиданности, Льянос произнес:

— Не забывайтесь. Кто приказал?

— Ребята. Они сказали — до семи. Если никто не появится с другим приказом.

— Что за чертовщина, — возмутился комиссар, — А сколько вас?

— А вы, полицейский начальник, разве не знаете, что такое полиция?

— Что я знаю?.. — протянул Льянос, потершись об стенку. — Ничего я не знаю. — Он попытался сменить положение. — Больно, доска давит.

— Комиссар.

— Что?

— Руки я вам развяжу. Только руки, чтобы голову чесать мог. Не подведете меня? Нет?

— Вашу мать… Да я тебя, парень, по гроб жизни не забуду.

— Не думайте, что я слюнтяй. Карабин при мне.

— Да нет же, не заводись, дружище.

Льянос вытянул развязанные руки, размял омертвевшие пальцы, разжимая и сжимая их в кулак, протер глаза.

— Ну вот, теперь другое дело! Дай бутылку!

Тот протянул ее. После двух больших глотков Льянос с глубоким вздохом обернулся, взглянул на человека, наполовину освещенного слабым светом.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать четыре.

— Ты не сможешь ведь так просто меня убить?

— Как это так?

— Хладнокровно.

— Служба, комиссар.

— Надо быть подлецом и трусом, чтобы стрелять в связанного.

— Развяжу.

— Все равно, приятель, не годится.

— После семи, мне сказали.

— А сколько сейчас?

— Три с четвертью.

Удар бронзовым кастетом пришелся Игнасио по челюсти. Алькальд упал на картотеку с банковскими счетами и как-то смутно ощутил, что в спину что-то вонзилось. Рот стал заполняться густой солоноватой жидкостью. Игнасио понял, что жует собственные выбитые зубы. Стало трудно дышать. Увидев над собой занесенную подошву сапога, он все же успел увернуться. Сильный удар пришелся в грудь. Помещение на миг погрузилось в темноту, а затем опять осветилось, и теперь алькальд смог, хоть и с трудом, кое-что различить. Неясные очертания людей расплывались, колеблясь.

Кто-то ухватил его за ногу и оттащил в сторону. Потом двое подняли и положили на что-то, показавшееся Игнасио письменным столом. Он закрыл глаза. Старался разобрать, о чем вокруг говорили. Но различал только бессвязные обрывки слов! Резкое жужжание будто вонзилось в мозг, заставив его откинуть голову. Из горла вырвалось дикое рычание: И собственный вопль ужаснул. Он старался открыть глаза, однако веки, будто свинцовые, давили на глазные яблоки. И все же последним усилием воли, уцепившись руками за край стола, он приоткрыл глаза. Пламя ударило по зрачкам. Голова разламывалась на куски. Страшно захотелось, чтобы смерть поскорее вырвала его из этого кошмара.

Тяжелая пожарная машина прибыла на площадь всего с тремя пожарниками, когда здание муниципалитета стало рушиться. Сирена продолжала выть, созывая на пожар добровольцев. Казалось, весь город окрасился в мягкий красноватый цвет. Быстро натянув защитную форму, пожарники замешкались, пытаясь раскрутить бухту пересохших шлангов. Брандмейстер подумал, что если по воле всевышнего дождь не прекратится, то и гасить пожар не придется, однако следовало обезопасить от огни соседние дома, а это дело нешуточное Между тем люди, собравшиеся на улице, не хотели расходиться. Скучившись на тротуарах, они мешали работать.

Со стороны площади появилось человек восемь мужчин. Срезав угол, они пересекли улицу и смешались с толпой. У каждого из них было по динамитной шашке Корреспондент из Тандиля, оставшийся в городе после пресс-конференции, остановился на углу. «Такого, — думал он, — мне не приходилось ни видеть, ни слышать. На улицах стреляют, лежат убитые и раненые, а тут еще и пожар». В этот момент какой-то высокий, коротко остриженный юноша, вынырнув из темноты подъезда, взял корреспондента за руку и повлек в тень.

— Вы журналист?

— Да.

— Отлично. Тогда передайте Суприно и интенданту, чтобы освободили Игнасио до семи часов. Если к этому времени алькальда не будет на перроне вокзала, они найдут труп комиссара полиции Льяноса.

— Вы его похитили?

— Мы называем его военнопленным.

— А кто вы?

— Это неважно.

— Алькальд в руках полиции?

— Да. И лучше, если вы поспешите найти его, пока они его не прикончили. Вы же видели, что они сделали с Матео и еще с одним человеком. Видели?

— Гульельмини не позволит, чтобы продолжали убивать.

— Идите. Да поскорее, если хотите что-нибудь сделать.

Над домами на высоте примерно ста метров пролетел самолет. Юноша поднял голову, словно мог видеть его сквозь потолок подъезда. Корреспондент хотел было идти, но юноша снова взял его за локоть:

— Спросите также и про полицейского. Его фамилия — Гарсиа, Пусть его освободят вместе с алькальдом.

— С ума сойти можно, если так пойдет дальше, то вмешается армия.

— Мы тоже так считаем. Оттого и спешим.

Журналист, выйдя из подъезда, огляделся и пошагал к площади. На углу он от неожиданности замер на месте: на главной улице словно по команде во всех домах засветились окна. В небе где-то совсем близко гудел самолет.

Сервиньо смотрел на пламя пожара. Его отсветы плясали на козырьке кабины. «Бычка» бросало из стороны в сторону, временами аппарат проваливался в глубокие воздушные ямы. Пилот не знал, что делается внизу. Мысль — «как бы не опоздать» — не давала ему покоя. Если Суприно и Льянос подожгли муниципалитет, то весьма возможно, что Игнасио сдался… А может, его убили? А Хуан? Где он?

Весь план усложнился. Теперь ему самому нужно решать, что делать. Когда самолет опускался ниже, пилот различал перед зданием муниципалитета хаотичную беготню людей, но разобраться, что там происходит на самом деле, мешали отблески пожара и непрекращавшийся дождь. Вскоре засветились окна домов на главной улице. Сервиньо это несколько успокоило. Определяя, как лучше выйти на исходную точку импровизированного боевого курса, он прикинул, что бомбежка в любом случае не помешает. Уменьшив обороты двигателя, он перевел «Бычка» в режим планирования с таким расчетом, чтобы самолёт ветром отнесло за город. «Войти в освещенный коридор на малой высоте — дело совсем не простое, — подумал он, — а пролететь над горящим зданием при нулевой видимости — и того сложнее». Не забыть учесть силу ветра, высоту линии электропередач и мощность двигателя. «Такой авантюры, — решил Сервиньо, — у нас с тобой, „Бычок“, не бывало за все двенадцать лет, что мы вместе».

В кромешной тьме он развернул самолет на сто восемьдесят градусов и вновь увидел вдалеке пламя пожара. Вдруг зачихал мотор. Перед глазами пилота замаячил останавливающийся пропеллер. Беспомощный «Бычок» теперь оказался во власти ветра, да еще и на очень малой высоте. Чувство горечи, словно его предал старый друг, охватило Сервиньо.

— Не надо фокусничать, «Бычок», не надо… — заворчал он, нажимая на кнопку стартера.

Со второй попытки двигатель запустился, но тотчас же снова заглох. «Скорее всего попала вода в распределитель зажигания», — думал Сервиньо, продолжая нажимать на стартер. «Бычок» все-таки взревел и ускорил обороты. Самолет стал набирать высоту.

Ударив кулаком по приборному щитку, Сервиньо воскликнул:

— Молодец, «Бычок», черт бы тебя побрал!

Потом он достал из-под сиденья бутылку можжевеловой, отпил из нее глоток.

— Будь здоров, братишка! — плеснул он спиртное на приборный щиток. — Подкинем им дерьма на славу!

Он направил самолет на светившееся впереди пламя пожара, стараясь рулями удержать его в воздушном потоке. Для этого пришлось опуститься настолько, что «Бычок» едва не касался крыш. Скорость увеличил до максимальной. По сторонам огни в домах мелькали, как в кинофильме, отражаясь на крыльях разноцветными зайчиками.

Сервиньо потянул на себя ручку, открывавшую резервуары, и содержимое их, смешиваясь с дождем, начало медленно падать на землю.

Хуан проспал с полчаса. Около четырех Моран, похлопав по плечу, разбудил его и спросил:

— Отдохнул хорошо?

У Хуана ныли от усталости мускулы ног, глаза слипались так, что он смог их открыть, только протерев кулаками. А когда все же открыл, то увидел не только Морана, но и еще одного человека рядом с ним.

— Этот товарищ — наш руководитель, — сказал Моран.

По листьям деревьев ожесточенно хлестал дождь. С трудом поднялся с места Хуан. Потрогав опухшие колени и отпустив немного поясной ремень, он взглянул на стоявшего с Мораном человека. На вид тому около тридцати. Одет он был в просторные шаровары гаучо и куртку яз грубой ткани, вод которой виднелась полосатая рубашка, на поясе висел пистолет.

— Неплохо поработали, — сказал он, широко улыбаясь.

— Все коту под хвост, — ответил Хуан, приглаживая волосы.

— Как так? — спросил мужчина.

— Где Игнасио?

— Его сцапали.

Хуан, встряхнув головой, пробасил:

— Ну вот. Все коту под хвост.

— Мы его вызволим, — с уверенностью сказал мужчина.

Хуан, посмотрев ему в глаза, спросил:

— Как?

— Сейчас узнаешь. Помочь хочешь?

— Глотку промочить бы надо. Ослаб слегка.

Моран отошел, но немедля вернулся с бутылкой в руке. Хуан, втянув немного вина, ополоснул рот и, сплюнув, с жадностью приложился к горлышку бутылки. Хозяину он вернул ее лишь тогда, когда в ней осталось не больше половины.

— А что надо делать?

— Вы бросите несколько динамитных шашек в здание банка. Ровно в четыре тридцать.

— Куда именно?

— Поднимитесь на крышу. Там, возле резервуара с водой, есть небольшой застекленный люк, сверху он защищен железной решеткой. К одному концу шпагата привяжите шашки, а другой конец закрепите за решетку. Разбейте стекло, подожгите бикфордов шнур и опустите шашки вниз по люку. Шнур надо зажечь в четыре двадцать пять. Лючок находится над туалетом рядом с кабинетом Гульельмини.

— Ясно, — сказал Хуан.

Вместе они направились к палатке.

Пока Моран доставал динамитные шашки, коробок спичек, моток шнура и складывал все это в полиэтиленовый пакет, Хуан натянул старую кожаную куртку. Привязав к поясу пакет, он пожал руку каждому из присутствующих и вышел. Дождь продолжался. Хуан поднял голову, подставив лицо дождю, — так хотелось ему освежиться. Кроме черного неба, ничего не было видно. Редко-редко молнии высвечивали контуры нависших туч.

Пройдя несколько метров, Хуан внезапно остановился, ощупал пояс и карманы. Крепко выругавшись, он быстро повернул назад.

— Игрушку забыл, — сказал он, войдя в помещение.

Моран протянул ему револьвер. Хуан засунул оружие в карман куртки и тут же вышел. С площади он свернул в одну из улиц и, миновав квартал, очутился возле муниципалитета. Здесь он смешался с толпой глазевших на пожар. От дождя люди едва прикрывались зонтами, а то и просто газетой. Протиснувшись между группками зевак почти до пожарной машины, Хуан услышал, что кто-то его окликнул. Он обернулся и увидел женщину с пакетом в руке.

— Вы уронили, — сказала она.

— Спасибо, — ответил Хуан, запихивая на ходу пакет за пояс.

Добравшись до улицы, ведущей на зады банка, Хуан стал держаться ближе к стене, пошел вдоль нее и вскоре заметил припаркованную к бровке тротуара автомашину. В машине спал человек в штатском, из окна кабины выглядывало дуло карабина. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что кругом ни души, Хуан осторожно подкрался к машине — молодой парень с карабином в руках продолжал спать. Не раздумывая, Хуан выхватил револьвер и приставил его к приоткрытому рту спящего. Парень даже похрапывал. Резким движением Хуан сунул ствол револьвера ему прямо в рот, тот от боли дернулся.

— Бросай оружие, гад! Вылезай!

Парень выпустил карабин из рук. Отступив от машины, Хуан распахнул дверцу:

— А ну, вылезай!

Парень в полной растерянности замешкался. Хуан, нацелившись ему в голову, прикрикнул:

— Без фокусов, спокойно.

— Только попробуй, тебя в куски разорвут.

— Да ну? — протянул Хуан. — А вас много?

— На тебя хватит.

— Довольно! Сиди и не шевелись!

Хуан, не опуская револьвера, другой рукой ухватил карабин и, выдернув его из машины, произнес:

— Без этой игрушки ты просто мразь. Ничего не стоишь.

Парень неестественно хохотнул:

— Брось железки, поглядим, кто тут еще есть.

— Не до шуток, старик. У кого эта штука в руках, тот командует, — сказал Хуан, ткнув стволом в живот парня.

Тот, уставившись на Хуана, процедил сквозь зубы:

— Коммунист, видать.

В ответ Хуан двинул парня по подбородку рукояткой револьвера. Парень, отпрянув, закрыл лицо руками. Хуан, еще раз ударив его, приказал подойти и тогда тщательно обыскал. В кармане оказался кастет.

— Ага, полицейский пшик! — сказал Хуан, — Значит, и остальные — агенты.

В это мгновение а стену угодила пуля. Хуан бросился на асфальт и выстрелил наугад в темноту. Понимая, что дальше лежать здесь опасно, Хуан пополз вперед, надеясь укрыться за машиной. Вторая пуля ударила в брусчатку. Горячий щебень задел его по лицу. Прижавшись к мостовой, Хуан чуть приподнял голову, стараясь определить, откуда стреляют. Автоматная очередь пронеслась над улицей.

— Двое, стало быть, их, гадов, — установил Хуан.

Парень, захваченный в машине, шевельнулся, Хуан замер. Револьвер он держал в поднятой руке, чтобы уберечь его от воды, заливавшей улицу. Парень уже встал на ноги, хотя и пошатывался. Новая пуля прошила дверцу автомобиля.

— Не стреляйте! — закричал парень. — Это я — Рауль. Не стреляйте!

Хуана он не видел. Снова затрещал автомат, и парень, ударившись о капот, упал на колени. Хуан, приставив пистолет ему к затылку, сказал:

— А это я, мразь ты этакая!

Рауль не видел Хуана — узнал по голосу,

— Живым отсюда не уйдешь, — прошипел он и закашлялся.

— Ни я, ни ты, — отрезал Хуан. — Вставай!

— Ты с ума сошел!

— Вставай, тебе говорю! — крикнул Хуан, толкая парня в спину.

Тот, подняв руки, истошно завопил:

— Это я — Рауль! Не стреляйте!

Хуан, прижавшись к спине Рауля, держал револьвер у виска парня и подталкивал его к тротуару, ближе к банку. Не успели они сделать и нескольких шагов, как раздался винтовочный выстрел и Рауль, согнувшись, повалился на землю. Хуан, ощутив смягченный удар в грудь, от которого все же у него на мгновение перехватило дыхание, упал вместе с ним. Лежа на мостовой, он окинул взглядом крыши соседних домов и, не заметив ничего подозрительного, вскочил, бросился бегом к саду стоявшего рядом с банком дома. Над головой просвистела пуля. Хуан метнулся к невысокой ограде и, укрывшись за ней, стал разглядывать дом, Через сад шла подъездная дорога. Передвигаясь вдоль ограды, Хуан добрался до внутреннего дворика, отгороженного от банка брандмауэром. «Ясно, придется перелезть через эту противопожарную стену. Иначе в банк не попадешь». Каменная стена надежно укрывала его от пуль, но, сидя за ней, цели не добьешься. Взглянул на часы: четыре двадцать пять! Хуан вздохнул. Подпрыгнув, он ухватился руками за край стены и вскарабкался на нее, а оттуда перескочил на крышу банка. Сильный порыв ветра с дождем едва не свалил его с ног. Не обращая внимания на пламя пожара и освещенную улицу, Хуан поспешил к резервуару для хранения воды. Рядом действительно бросился в глаза светлый квадрат люка. Хуан быстро разорвал пакет, вынул связку шашек, отвернувшись от ветра, чиркнул спичку и зажег бикфордов шнур. Каблуком ботинка он разбил стекло над люком. Как раз в этот момент до него донесся гул самолета. Хотя, подняв голову, он ничего не увидел в черном небе, он с радостью воскликнул:

— Сервиньо!

Правда, «Бычка» не было видно, но по все приближающемуся шуму мотора стало ясно, что он где-то на подлете. Летевшие от горящего шнура искры обжигали пальцы. Привязав к решетке конец шнура, он бросил шашки в люк. Самолет гудел уже совсем над головой. Размахивая руками, Хуан закричал:

— Сервиньо, карамба!

В воздухе распространилось зловоние. Хуан почувствовал, что по лицу сбегали не только струйки дождя, но и что-то липкое. Он провел рукой по щеке и, поднеся ладонь к носу, передернулся от тошнотворного запаха.

— Сервиньо, да это же дерьмо! Поливаешь их дерьмом! Здорово! — закричал он и от души расхохотался.

— Я тебе еще покажу, — проговорил человек в штатском.

В правой руке он держал цепь, которой отхлестал по спине сержанта Гарсиа. Старый китель полицейского не только взмок, но и расползся в клочья. Из-под расстегнутых бортов выглядывала грязная, прилипавшая к телу рубашка. Новым ударом по голове ему рассекли лоб. Гарсиа уперся руками в стену, но не выдержал и сполз на пол. Голова безвольно свесилась, из раны текла кровь. «Похоже, сломано ребро», — подумал он. Понимая, что последуют еще удары, Гарсиа с трудом повернул голову, чтобы разглядеть человека в штатском. Но того в камере уже не было. Послышался скрип засова. Через решетку двери он разглядел, что перед камерой избивавший его парень стягивает с себя промокшую рубашку. Из шкафчика, в который полицейские складывали свои вещи, тот достал сухое белье, переоделся и, положив в карман пиджака цепь и пистолет, пошел по коридору, пока не исчез.

Гарсиа еще долго не осмеливался двинуться с места. Наконец, убедившись, что его оставили в камере полицейской казармы совсем одного, осторожно поднялся. Не отрываясь от стены, еле встал на ноги. Доковыляв кое-как до двухъярусных нар, повалился на нижний топчан. Голые доски. Ему невольно вспомнилось, как он не дал Хуану матрас. Припомнилась и та ночь, когда он, развлекаясь, поливал из шланга холодной водой слабоумного Пелаеса. Тогда и в голову не могло прийти, что сам окажется в камере.

Стараясь не делать лишних движений, чтобы не вызвать боль в спине, Гарсиа затих и незаметно для себя заснул. Его разбудил голос:

— Дружище Гарсиа!

Открыв глаза, по-прежнему боясь шевельнуться, он огляделся — ни в камере, ни в коридоре не было никого.

— Я здесь, дружище!

Хуан поднял голову. Сквозь решетку выходившего в патио маленького окошка он увидел лицо Морана.

— Что ты там делаешь? — спросил сержант.

Моран, просунув между прутьями решетки черный сверток, предупредил:

— Ложись на пол. Сейчас подорву стену.

— Ты и меня, черт возьми, прикончишь.

— Оттащи топчан к другой стене, залезь под него да покрепче к полу прижмись.

— На меня же потолок обрушится!

— Только одну шашку заложу. Давай поживее.

Гарсиа поднялся и начал толкать топчан. Придвинув его к стене, он уставился на Морана, привязывавшего к решетке шашку. Закончив эту операцию, Моран протянул полицейскому спички:

— Подожги сам. Здесь дождь льет.

Гарсиа достал трясущимися руками спичку и чиркнул о коробок. Чуть вспыхнув, она тотчас же погасла.

— Поджигай, поджигай, — повторил Моран почти шепотом.

Гарсиа чиркнул снова.

— Как вышибет решетку, вылезай в патио. Выйдешь на улицу, смешаешься с толпой.

— Если живой останусь. На всякий случай подожди меня.

— Не могу, — ответил-Моран. — Мне еще одну шашку надо взорвать.

— Ладно, жми. А где Игнасио, знаешь?

— Нет. Его убили.

— Сволочи! — прохрипел Гарсиа.

— Действуй, а не то и тебя прикончат.

Моран спрыгнул на землю и исчез из поля зрения сержанта. Горевшая спичка обожгла пальцы, и полицейский был вынужден ее бросить. Сжав зубы, он чиркнул третью и поднес огонек к шнуру. По сторонам разлетались желтые искорки. Полюбовавшись какой-то момент этим зрелищем, Гарсиа бросился под топчан и, затаив дыхание, прижался к холодному полу. Сообразив, что от взрыва можно оглохнуть и лучше закрыть уши руками, Гарсиа поднял ладони к голове. В эту минуту послышались шаги за дверью.

— Какого черта, Гарсиа, ты залез туда? — прозвучал знакомый молодой голос.

Сержант замер.

— А ну вылезай, не то изрешечу! — Конечно, это был голос парня, который избивал его цепью.

— Сплю, — ответил Гарсиа.

Послышался щелчок пистолетного предохранителя. Гарсиа сжался и, ожидая выстрела, закрыл уши руками.

Взрывом его приподняло и шлепнуло об пол. Руки раскинулись, ему показалось, что внутри все перемешалось. На спину рухнуло что-то тяжелое и придавило… Высвободившись из-под груза — а это был огромный блок штукатурки, — Гарсиа смахнул с лица слой пыли, приоткрыл глаза и попытался отползти. Дым и густая пыль заполняли камеру. Откуда-то издалека донесся взрыв, прозвучавший глухо. Гарсиа снова прижался к полу. Когда все, казалось, затихло и он сумел подняться на колени, раздался выстрел, его левая рука откинулась назад. На миг он перестал ее чувствовать. Ухватившись правой за щербину в стене от вырванной штукатурки, Гарсиа, напрягая последние силы, встал. Пыль сквозь образовавшуюся при взрыве дыру потянулась на улицу. Приглядевшись, Гарсиа увидел, что парень в штатском лежит рядом с искореженной решеткой, которая до взрыва служила дверью камеры. Пол покрывал густой слой битого кирпича и сухой известки.

— Вонючий негр… — ругнулся парень, стреляя. Но выстрелы словно тонули в чем-то вязком. Их почти не было слышно.

— Иди-ка ты к той самой матери! — закричал Гарсиа, в пронзительном крике его слышалось отчаяние.

Парень едва держал пистолет в повисшей правой руке. Гарсиа хотел было швырнуть кусок штукатурки в штатского, но едва он нагнулся, в спине резанула боль. Преодолевая ее, Гарсиа все же поднялся и, пошатываясь, подошел к лежавшему парню. Тот попытался поднять пистолет и выстрелить, но это уже оказалось ему не под силу.

Гарсиа двинул ногой его по лицу. Парень растянулся на полу. Но и Гарсиа потерял равновесие и рухнул навзничь. Только теперь он вдруг отчетливо услышал, как по асфальту шлепают крупные капли дождя. По коридору кто-то бежал, Гарсиа вырвал пистолет из рук парня и навел его на вход в камеру. Как только на пороге появился человек, Гарсиа нажал на спусковой крючок. Рубашка прибежавшего окрасилась кровью. Цепляясь за стену, тот повалился ничком рядом с сержантом. Появившийся второй охранник выстрелил наугад, не целясь. Сержант нажал на спусковой крючок еще раз и увидел, как прямо перед ним падает с перекосившимся лицом совсем молодой человек.

Силы у сержанта, были на исходе. В сознании все кружилось. И тем не менее Гарсиа добрался до дыры, подтянувшись, еле перелез через стену в патио и чуть не с головой окунулся в лужу. Откашлявшись, он попытался поднести руку ко рту — острой болью пронзило предплечье. Вставая, он обо что-то ударился, присел и, с трудом наконец выпрямившись во весь рост, прошептал:

— Смугляночка моя! Что скажет моя смугляночка?

Брандмейстер, увидев надвигавшуюся на него огромную, расплывчатую тень, бросился наземь. Выпавший из рук шланг зазмеился по асфальту, обдавая мощной струей зевак, собравшихся поглазеть на пожар. Многие пустились наутек, но тут над головами загудел мотор самолета, все вокруг почернело, и в воздухе повисло грязное, удушливое облако, Люди побежали прятаться в подъезды. Две женщины, столкнувшись, упали на асфальт. Бежавший за ними мальчик споткнулся об одну из них и тоже оказался на земле.

Кое-кому из наседавшей толпы удалось перескочить через лежащих на асфальте, но спотыкались другие, размахивали руками и падали. Высокий тучный детина, пытаясь обогнуть груду копошащихся тел, наткнулся на брандмейстера, когда тот уже почти было встал на ноги. Удар коленкой в грудь снова уложил пожарника. Четыре пары ног прошлись по его форменной одежде. Почувствовав боль в ребре, он попытался крикнуть, но в открытый рот хлынула вода. Охваченных паникой помощников брандмейстера будто ветром сдуло. Те, кто стоял ближе к тротуарам, бросались в сады, подъезды, врывались в дома.

Минуты через две самолет уже был далеко, улица представляла собой странное зрелище: ползущие неизвестно куда черные фигуры, дергавшиеся в странных конвульсиях люди, стоны, крики. И надо всем этим грохот взрывов.

Брандмейстеру удалось доползти до тротуара. Пожар, несмотря на непрекращающийся дождь, не только не затихал, а наоборот, разгорался все больше и больше. Повернувшись на бок, брандмейстер посмотрел в небо, вытянул из кармана платок и, обтерев лицо, позвал:

— Сержант Луис!

Послышался слабый голос. Затем стон подползавшего к нему человека.

— Ранен при исполнении служебного долга, — залепетал сержант Луис.

— В других местах загорелось, — сказал брандмейстер.

Сержант, подняв голову и увидев все небо в огне, простонал:

— Воздушный налет.

Брандмейстер дышал тяжело. Грудь сжимало, ноги ломило так, будто по ним прошлись гусеницы танка.

— Сержант!

— Слушаюсь, начальник.

— Двигаться можешь?

— Думаю, что да.

— Включи автомобильную сирену.

Сержант поднялся, расправил плечи и, покачиваясь, побрел к машине. Откуда-то выскочил невысокий человечек в форме пожарного. Не добежав до брандмейстера, он резко повернулся, но, споткнувшись обо что-то, зашатался и, уже падая, крикнул:

— Начальник! Взорвали казарму, начальник! — Подползая ближе, он завопил: — Бомба! На нас бомбу бросили!

Взвывшая сирена заглушила остальные звуки и слова примчавшегося карапуза-пожарника тоже.

Сержант порывался приблизиться к своему коллеге, помочь ему, но мостовая была такой скользкой, что, сделав три-четыре шага, сержант Луис отказался от затеи.

Вылетевший из-за угла грузовик «пежо», не притормаживая, круто свернул вправо, его занесло, и он левым колесом переехал лежавшего на мостовой пожарника. Что произошло дальше, сержант помнить не мог по той простой причине, что его самого приподняло бампером и отбросило к месту, где лежал наблюдавший эту сцену брандмейстер.

Потерявшая управление машина ударилась в автопомпу и загорелась. Пламя тут же перекинулось на машину пожарников. Из кабины «пежо» при ударе вышвырнуло человека. Он свалился на мостовую, раскинув руки. Выронил пистолет.

В глазах брандмейстера стояли слезы. Он подполз к выпавшему из кабины, поднял пистолет, сел и оглядел крыши домов. Все было объято пламенем. Стены трещали, как целлофановый пакет в руках мальчишки. Он поднес к носу ствол пистолета, втянул горький запах пороха и оружейного масла:

— Да защитит их господь, — произнес он.

Поднял пистолет к правому виску и нажал на спусковой крючок.

Освободившись от груза, «Бычок» почувствовал себя резвее. Самолет перестал вибрировать и покорно подчинялся воле Сервиньо. На выходе из освещенного коридора пилот не удержался и что-то выкрикнул вне себя от восторга. Самолет, задев хвостовым оперением телефонные провода, снова вздрогнул, но легко оторвался, стал набирать высоту и развернулся в сторону от города. Довольный собой, Сервиньо насвистывал модную мелодию. Теперь ему хотелось поскорее добраться на велосипеде до города и самому увидеть, что там произошло, пока они с «Бычком» находились в воздухе. С небольшим доворотом самолет вышел к посадочной площадке, начал снижаться. Увидев вдалеке лампочки на ангаре, специально оставленные включенными, Сервиньо перевел самолет в режим планирования, одновременно стараясь рассчитать расстояние между точкой касания и проволочной оградой. Понимая, что посадочная полоса раскисла от дождя, пилот еще раз взглянул на свет в ангаре, добавил газа и, улыбаясь, выровнял руль. Ему всегда представлялось, что «Бычок» может не только поля обрабатывать. На высоте примерно в сто метров, посчитав, что шум работающего мотора мешает Думать, Сервиньо поворотом ключа зажигания выключил его. За бортом повывал ветер, по корпусу стучали крупные капли дождя.

— Спасибо, брат, — сказал пилот, выравнивая машину.

Шасси «Бычка» мягко коснулись земли. Разбрызгивая по сторонам грязь, самолет подрулил к воротам ангара… Стоявший внутри автомобиль включил фары и ослепил Сервиньо.

Спрыгнув в патио, Хуан бросился к дверям дома. Как раз в этот момент грянул взрыв. Хуану показалось, что все вокруг дрогнуло и пришло в движение. Упав на землю, он успел повернуться, чтобы видеть, как рушится стена, по которой он только что спускался. Над крышей банка вырастали и тут же под дождем оседали клубы пыли.

Хуан поднялся и, выйдя на открытое пространство, остановился, чтобы и его тоже обмыло дождем. И действительно, прокатившиеся по непокрытой голове, шее и распахнутой груди струйки холодной воды взбодрили его так, словно он проспал добрую сотню часов. Улыбнувшись, он двинулся напрямую через сад к калитке. Но, не успев сделать и несколько шагов, заметил, что за припаркованным у противоположного тротуара «доджем» кто-то прячется. Не раздумывая, Хуан выхватил револьвер и залег. Выждав немного, приподнял голову. Человек за машиной замер, словно его там и не было. Тогда Хуан подполз к ограде и хотел было уже стрелять, но передумал и решил, что лучше доползти незаметно, среди цветов и кустарников до брандмауэра, отгораживающего банк от соседнего дома, и без шума выбраться отсюда. Выстрел прозвучал, когда он начал карабкаться по стене. Пуля угодила в кирпич совсем рядом с рукой. Хуан свалился на землю. Невдалеке послышался угрожающий гул. «Уйти удастся только через стену», — пронеслось в голове. Неизвестно откуда взялись силы. Вскочив на ноги, Хуан ухватился за верх стены и, напрягшись, перевалился через нее в соседний двор.

— Стой! Ни с места! Бросай оружие!

Хуан остолбенел. Отбросив револьвер, он рассчитал, что тот, кто приказывал, очевидно, стоит за низким заборчиком палисадника.

— Кругом! Руки вверх!

Голос показался знакомым. Сердце застучало в бешеном ритме:

— Не ты ли это, капрал, сукин сын? Чуть не продырявил меня…

— Хуан! Хуан! Дорогой ты мой! А ведь верно, мог пришить…

Встали они друг перед другом, словно пытались под дождем, в оплошной темноте ночи окончательно убедиться, что это именно они. Крепко-крепко обнялись.

— Обормот ты этакий!

— Вояка губастый!

От избытка чувств Хуан стукнул по плечу своего приятеля и угодил по ране. Передернувшись от боли, сержант застонал:

— Погляди, дорогой, что со мной сделали.

— А ну-ка? Подумаешь, ерунда!

Хуан рассмеялся:

— И все воюешь…

— А как же.

— Ладно, капрал. Я с тобой. Отыщем Сервиньо, а втроем ни одной гориллы в живых не оставим.

— Давай, — улыбаясь, не спуская глаз с Хуана, ответил Гарсиа. — Но только теперь, дружище, называй меня сержантом.

Рейнальдо сидел в туалете, когда сверху из люка посыпались осколки стекла. Его клонило ко сну, но стоны Игнасио, доносившиеся из канцелярии, раздражали. Поначалу, когда алькальда били палкой по спине, он даже развлекался, но когда один из парней, накалив проволоку на кухне, ткнул ею в глаза избиваемого, Рейнальдо почувствовал, как подступает тошнота, и пустился бегом в туалет.

Звон падающих стекол не встревожил Рейнальдо. Но вот через люк ворвалась струя холодного воздуха, на стены и пол полилась вода, и в желудке снова заныло. Рейнальдо в надежде хоть чем-нибудь облегчить боль, обхватил живот двумя руками, однако легче не стало. На лбу выступила холодная испарина. В отчаянии вн опустил голову и увидел упавшие на ботинки грязные, провонявшие брюки. «Не худо бы, — подумал он, — постоять сейчас дома под душем».

Теперь он уже смутно представлял, как развивались события от решения убрать Игнасио до убийства Гусмана и Матео. Все карты спутал прилетевший самолет. «Когда все это кончится?»— задавал он сам себе вопрос. Доносившиеся сквозь стену вопли Игнасио переворачивали кишки. Услыхав шум наверху в люке, Рейнальдо поднял голову и увидел, что прямо на него спускается черный пакет с горящим бикфордовым шнуром, от которого веером рассыпаются искры. Желудок перехватило спазмой. Пакет, словно маятник, качался примерно в полутора метрах от головы Рейнальдо. Он попытался схватить его, но руки не дотянулись какие-то сантиметры! От страха он закричал. Но голос его. смешался с воплями Игнасио и потонул. Перед глазами маячил быстро догорающий бикфордов шнур. «Единственная возможность не допустить взрыва, — мелькнула мысль, — сорвать пакет и утопить его в унитазе». В отчаянии он попытался вскочить, но, запутавшись в спущенных брюках, упал вниз лицом и стукнулся головой о раковину. От удара потемнело в глазах, через разбитый люк хлестал дождь, а над головой догорал бикфордов шнур.

Собравшись с последними силами, Рейнальдо встал на ноги и, держась одной рукой за раковину, ухватился второй за динамитную шашку, но, опалив пальцы, тут же отдернул руку и со стоном рухнул на унитаз.

Игнасио перестал дышать за минуту до взрыва.

Суприно приложил ухо к обнаженной груди алькальда. Остальные застыли в ожидании. Развалившийся в кресле Гульельмини не выдержал и, поднявшись, подошел к столу. У одного из парней так и осталась в руке накаленная докрасна проволока. У другого смыкались от усталости глаза, к губам прилипла потухшая сигарета.

Дверь туалета сорвало с петель. Будто снаряды, полетели выбитые из проема кирпичи. Никто из присутствующих не успел понять, в чем дело, как рухнула часть потолка. Удар кирпичом в грудь снова уложил Гульельмини в кресло. Задыхаясь, почти теряя сознание, он успел увидеть, как мусор и известка накрыли обоих парней. На тело Игнасио упало несколько тяжелых кусков штукатурки, но алькальд уже не мог на это реагировать. Взрывная волна отбросила Суприно к противоположной стене.

Замешательство продолжалось недолго. Вскочив, Гульельмини бросился через густую пелену пыли к выходу. На улице стоял «пежо», принадлежавший тандильскому интенданту. Сев на водительское место и найдя ключ в замке зажигания, Гульельмини на мгновение расслабился.

Пришел в себя и Суприно, огляделся, из-под обломков рухнувшего потолка высовывались чьи-то ноги. Суприно перешагнул через обломки, и его глазам предстала страшная картина. Рейнальдо лежал в какой-то карикатурной позе со скрещенными на груди реками без кистей, будто что-то прижимал к себе; Рядом валялись осколки разбитого грязного унитаза. Осмотрев помещение и убедившись, что Гульельмини нет, Суприно поспешил к сейфу. Ухватившись за ручку дверцы, он попытался открыть её. Но усилия оказались напрасными; Сейф от взрыва не пострадал. Его просто опрокинуло. Взбешенный Суприно вышел на улицу и, увидев в машине Гульельмини, сел рядом с ним.

— Не бойтесь, — сказал он. — У нас еще есть козыри.

— Больше не хочу, — ответил Гульельмини. — С меня довольно. Надо уходить отсюда: уезжать из страны.

— Не так просто будет уехать. Предоставьте мне заняться этим.

— Что собираетесь делать сейчас?

— Разыграть ту единственную карту, которая у нас осталась.

Гульельмини, взглянув на Суприно, отметил про себя, что внешне тот казался спокойным.

— Армия, — бросил тот.

Автомобильные фары осветили не только серый фюзеляж «Бычка», но и овсяное поле за ним, и стену дождя.

Сервиньо понял, что ситуация безнадежна. Он сидел нбподвижно под направленными на него дулами двух автоматов и карабина. Вооруженные люди укрывались от дождя под крышей ангара.

Тот, у которого был в руках карабин, крикнул:

— Поднимай руки и выходи!

Выходить Сервиньо совсем не хотелось. Монотонная дробь дождевых капель по фюзеляжу, тепло кабины и выпитая можжевеловая — все, вместе взятое, как-то расслабило его. И даже привело в хорошее настроение.

— Идите-ка к… матери… — сказал он, доставая бутылку.

Увидев зачем-то нагнувшегося пилота, люди в штатском зашевелились.

— Вытаскивай его, Тито! — скомандовал владелец карабина.

Парень, целясь в голову Сервиньо, подошел к самолету. И хотя он уже промок насквозь, новая порция потекшей за воротник воды удовольствия ему явно не доставила. Заметив, что пилот пытается спрятать бутылку, парень дернул рукой дверцу и повторил:

— А ну, давай выходи!

Сервиньо спрятал бутылку. Парень взмахнул нетерпеливо рукой.

— Что, городок испачкал? — спросил Сервиньо.

— Нечего разыгрывать из себя дурака. Твоя шутовская песенка спета! Выходи!

— Нет. Если убить хотите, то стреляйте. Здесь хоть сухо, не льет.

— Кто тебя послал? — спросил парень.

— Никто.

— Кто?!

— Мне, старик, не приказывают, никто и никогда, потому и летаю там, — сказал Сервиньо, тыча в небо,

— За что ты его защищаешь?

— Кого?

— Этого мерзавца, алькальда.

— Он перонист и человек хороший.

— А кто еще с тобой?

— «Бычок».

— Где он?

— А вот здесь, — ударяя по приборному щитку, показал пилот. — Старина «Бычок». Пять тысяч часов в воздухе, и хоть бы раз чихнул.

— Да ты, видать, совсем дегенерат. Ведь прикончить тебя — раз плюнуть.

— Раз плюнуть? — переспросил Сервиньо, вглядываясь в парня, которому, наверное, и двадцати пяти еще не было, — Ты что, из столицы?

— Угу…

— А платят тебе хорошо?

До нитки промокший парень, оборачиваясь на голос своего шефа, успел бросить:

— Лучше, чем тебе!

— Гориллам служишь.

— Еще ответишь за свои слова.

— «Парень настоящий, вдаль, вперед смотрящий, к нам в ряды идет…»^[12] — пропел Сервиньо.

— Замолчи, образина. Не тебе меня учить, каким должен быть перонист.

Сервиньо, посмотрев на него непонимающим взглядом, засмеялся, достал бутылку и отпил из нее.

— Ну, давай, Тито! — закричал один из поджидавших сообщников.

— Неужели ты не понимаешь, что тебя использовали! Так никогда ничего и не поймешь, — сказал парень и взвел курок пистолета.

— Не ошибись! Если ты перонист, я выхожу из игры.

— У тебя не хватит времени. Прежде я тебя выведу из игры.

— Ублюдок паршивый, жеребец с железкой в руке. Да в таком виде кому ты нужен?

Тито ответил ударом рукоятки пистолета по лицу, Из рассеченной брови Сервиньо потекла кровь. Отступив назад, туда, где стояли его сообщники, Тито бросил:

— Не вылезает!

— Кончать надо с ним, — сказал парень, и, сделав шаг вперед, вскинул карабин и выстрелил.

Посыпались осколки ветрового стекла. Сервиньо отвалился на спинку сиденья. Тито прицелился и выстрелил в него из пистолета, тело пилота передернулось, опустилось на приборный щиток. Дождь смывал кровь, едва струйка из кабины попадала на обшивку самолета. Четверо сели в машину. Тито повел ее по направлению к шоссе.

К Сервиньо медленно возвращалось сознание. Ему казалось, что лицо обжигает пламя газовой горелки. Он протянул руку к бутылке, но поднять ее уже не смог.

— Надо разыскать Сервиньо, — сказал Хуан. — На площади наверняка найдется велосипед!

Они пошли вдоль сырой от дождя стены, стараясь идти как можно ближе к ней. То и дело они оглядывали крыши домов, однако городок казался вымершим. Посмотрев на небо и увидев заалевший горизонт, Хуан вначале подумал, что это отблеск пожара, потом понял, что близится рассвет. В конце улицы, упиравшейся в поле, можно было разглядеть пробуждение нового дня. Дождь стихал. Появились разрывы среди туч. По-видимому, было около шести.

Они остановились на углу улицы, выходившей на площадь. Осмотревшись, Хуан предложил сержанту Гарсиа укрыться за кустом, возвышавшимся на газоне перед домом. Приободрившись от одного запаха свежей травы, сержант заговорил:

— Эх, дружище, вот бы сейчас по глоточку пропустить!

Бросив взгляд на небо, Хуан ответил:

— А плечо, сержант, болит?

— Ничего. Чепуховая царапина!

Бегом они пересекли улицу и оказались на выложенной плитами площади. Миновав клумбу с гвоздиками, прошли по газону между магнолиями. Когда шли по дорожке, попали на прицел внимательно следившего за ними человека с карабином.

В слабо освещенной керосиновым фонарем палатке находилось пять человек. Одного из них Хуан знал давно. Когда они втиснулись в палатку, знакомый спросил у Хуана:

— А этот компаньеро?

Полицейский, протягивая руку, отчеканил:

— Сержант Гарсиа.

— Муниципалитет защищал вместе с Игнасио, — подтвердил Хуан. — Вместе их и схватили.

— Ясно, — проговорил мужчина, улыбаясь. — Морана посылали вызволить его из тюрьмы! — И, кивая на руку сержанта, спросил: — Вы ранены? Снимите китель и дайте мне осмотреть вас, компаньеро.

Гарсиа будто не слышал.

— Где дон Игнасио? — неожиданно спросил он.

— Убит, — ответил мужчина.

— Убит?

— Перед тем как убить, его пытали.

— Вы видели его? — нетерпеливо перебил Хуан.

— Да, среди развалин банка, который вы подорвали динамитом.

— Сволочи… бедняга Игнасио, — произнес сержант. — Его похоронили?

— Пока не до этого, компаньеро. Уходить надо.

— Уходить? — переспросил Хуан. — Зачем уходить, если мы схватили их за хвост.

— Против нас бросят армию и федеральную полицию.

— Ну нет, теперь мы не побежим, — сказал сержант.

— А мы и не побежим.

— Нет? А вы говорите «надо уходить», как это понимать?

Мужчина улыбнулся. Воцарилась длительная пауза. Хуан попросил сигарету из черного табака, закурив, задумался. В палатку вошел еще один человек и, обращаясь к старшему, доложил:

— Взяли Росси.

— Хорошо. Везите его вместе с Льяносом.

Когда мужчина вышел исполнять поручение, Гарсиа задал вопрос:

— У вас комиссар полиции?

— Да. А теперь и Росси тоже. Он убил чиновника муниципалитета, Матео:

— Вы их заберете с собой? — спросил Хуан.

— Их будут судить.

Хуан, задержав взгляд на старшем, опять спросил:

— Для чего?

— Что «для чего»?

— Судить их. Они начали. Они убили Игнасио, Матео, Мойянито, слабоумного Пелаеса. Зачем их судить? Сами знаете наши столичные суды. Через неделю на свободе окажутся.

— Нет, компаньеро. Их будут судить не в столице. Судить их будем мы. Вы и мы. Друзья тех, кого они убили.

— В этом я ничего не понимаю, — протянул Гарсиа.

Старший взглянул на него и, улыбнувшись, сказал:

— А нечего и голову ломать. В школе этому не научишься. Но если вы убили и видели смерть, то все вам должно быть понятно.

Гарсиа опустил голову. Старший его спросил:

— А что бы вы с ними сделали?

У сержанта от этого вопроса как-то сразу осунулось лицо, но глаза гневно блеснули:

— Такие штуки не для меня. Я не умею обсуждать законы.

— Мы и не будем обсуждать законы. Тем более законы комиссара полиции, Суприно, Росси. У нас теперь наши законы.

— Не знаю, — ответил Гарсиа, протирая глаза рукавом кителя. — Я только говорю, что сукин сын тот, который убивает так, как они убили Игнасио. — Он замолчал. Окинув всех взглядом, как бы выжидая, что кто-то продолжит за него. Но,поняв, что никто говорить не собирается, Гарсиа опустил голову и тихо добавил: — На такую сволочь и пули жалко. — И стал снимать китель. Обернулся к Хуану, потягивавшему сигарету. Прочитав в его глазах молчаливое одобрение, Гарсиа попросил: — Достань мне другую рубашку. Кровь засохла, и рана немного ноет.

Скользкое шоссе не помешало Суприно гнать машину на большой скорости. Справа от него словно врос в сиденье Гульельмини. Он был разбит. Одна за другой одолевали невеселые мысли: ему дали четкие указания, а выполнить их он не смог. Потерял способность контролировать положение. Теперь уже ничего не исправишь — поздно.

Гульельмини начинало казаться, что Суприно все подчинил себе, даже решения за него принимал. Захотелось закурить, но, к несчастью, спичек в карманах не оказалось. Зло косясь на партийного вожака, Гульельмини всё более убеждался, что Суприно по-прежнему уверен в себе, решителен и знает, что надо делать. Он наверняка найдет общий язык с военными, тем более что с несколькими из них знаком. Проблема лишь в том, как преподнести им такое деликатное дело.

— Тебе не поверят насчет коммунистов, — пробормотал Гульельмини.

Суприно помолчал. Затем улыбнулся:

— Да и говорить им этого не надо. Для них нет ничего хуже, когда люди вроде Игнасио хватаются за карабин. Военные не любят, если публика без разрешения начинает из оружия палить. Стрелять — это их дело.

— А Перон?

— А что Перон?

— Он нас ликвидирует. К этому все идет. Лучше самим уйти со сцены.

Суприно свернул на обочину и остановил машину. Дождь почти прекратился. Через разрывы в облаках сверкнули солнечные лучи.

Посмотрев на интенданта, Суприно подумал: «Нет, с таким к армейскому командованию ехать нельзя. Слишком перепуган, да и слаб. Безвольный политикан».

Включил радио. Передавали специальный выпуск о событиях в Колония-Веле. «Федеральная полиция направила свои подразделения для восстановления порядка, нарушенного экстремистами под руководством алькальда муниципалитета». В последнем сообщении указывалось, что имеется всего один убитый.

— Один убитый! — Суприно невольно расхохотался. — Твоему другу придется придумать что-нибудь похлеще!

Интендант посмотрел на него, явно ничего не понимая, и спросил:

— Кому?

— Твоему другу. Советнику Перона.

По радио передавался концерт — граммофонные записи Карлоса Гарделя.

— А тебе? Чем тебе подкупить армию?

Суприно взглянул на интенданта и в который раз подумал: «Ну не идиот ли!»

— Ничем. Мне их подкупать и не придется. За федеральной полицией идет армия.

— Бог с ними со всеми. Я знать ничего не хочу. Обтяпывай сам свои делишки.

— Ты меня заложишь перед армейским командованием.

— Нет, Суприно. Я выхожу из игры. Делай что хочешь.

Партийный лидер выхватил пистолет и скомандовал:

— Выходи!

— Что с тобой?

— Выходи, тебе говорю!

— Ты с ума сошел.

Суприно выскочил из машины и, обежав ее спереди, рванул на себя дверцу, за которой испуганно сжался Гульельмини. Интендант уцепился левой рукой за руль, а правой хотел было прикрыться, но не успел, Суприно нанес ему удар в лицо с такой силой, что тот сразу потерял сознание и безжизненно повалился на сиденье. Ухватившись за волосы, Суприно вытащил интенданта из машины на обочину, приставил к голове пистолет и выстрелил. Гульельмини вздрогнул в предсмертной конвульсии и застыл. Не теряя времени, Суприно подтолкнул труп к краю кювета, перевернул его так, что тот сполз по откосу и погрузился в грязную, поросшую травой жижу.

Затем Суприно вернулся к машине, сел за руль, свернул с обочины и дал газ. По радио теперь уже пел другой певец — Риверо. Партийный вожак спешил. Спидометр показывал сто сорок километров. Чтобы боковой ветер не сносил машину в сторону, приходилось все время подаорачивать руль влево.

Неожиданно для себя Суприно чихнул. В голове промелькнуло: «Простудился, в штабе наверняка аспирин найдется».

Свернув с шоссе, Хуан и сержант Гарсиа медленно продвигались по проселочной дороге. Отлетавшая от колес грязь оседала на брызговиках. Крутить педали становилось все труднее и труднее.

Дождь кончился. По голубому небу опять поплыли белые облака, порозовевшие в лучах восходящего солнца. Дул легкий западный ветерок. К телу липли насквозь промокшие рубашка и брюки, отчего становилось холодно. Ехали молча.

«Бычка» они увидели, когда подъезжали к воротам загона для скота. Он стоял возле ангара. Одна дверца была открыта и болталась на ветру. В самом ангаре горел свет. Они слезли с велосипедов и дальше пошли пешком. Только заглянув внутрь помещения, Хуан быстрыми шагами направился к овсяному полю, которое служило взлетной полосой и на котором сейчас стоял самолет. За ним едва поспевал Гарсиа. Поравнявшись с «Бычком», они увидели вдребезги разбитый ветровой козырек и пулевые пробоины на фюзеляже. Отпрянув, Хуан поскользнулся, но не упал, а мягко приземлился на выставленные вперед руки. Старавшийся ему помочь сержант заметил побледневшее, растерянное лицо Хуана. Вставая, тот прохрипел, закрыв лицо руками:

— Они его убили, сволочи! Убили!

Он хотел было шагнуть вперед, но не смог и как-то странно осел набок. От самолета донеслись еле слышные слова:

— Еще нет, брат… Еще нет…

— Сервиньо! — радостно закричал Хуан и пополз, не в силах вытащить из грязи ни рук, ни ног.

Гарсиа с искаженным от боли лицом наблюдал за этой сценой. Уже у дверцы Хуан услышал:

— Достань мне бутылку, брат… Ничего не вижу… — шептал Сервиньо.

Лицо его было в крови, глаза заплыли.

— Сервиньо… Что с тобой, старина?

Опершись руками о приборный щиток, пилот слегка повернулся и сказал:

— Они меня подкараулили…

Хуан, найдя под сиденьем почти пустую бутылку с можжевеловой, поднес ее к губам Сервиньо. Пилот, разомкнув склеившиеся от запекшейся крови губы, втянул несколько капель. Хуану показалось, что он улыбнулся.

— Паскудное дело, дружище, — тихо сказал Хуан.

— Не бойся, страшнее и уродливее, чём был равыпе, не буду, — глухим голосом проговорил Сервиньо. Хуан ему еще влил можжевеловой. — Я накрыл их дёрьмом, а? — продолжал Сервиньо.

— Конечно, брат. Мы из них самих дерьмо сделали,

— Ты был там, Хуан? Игнасио победил?

— Ясное дело. Ты можешь двигаться?

— Не знаю… мне лучше… немного холодно…

— Мы повезем тебя в город, чтоб там тебя вылечили.

— Нет… всего переломали… Какое паскудство… умереть сейчас…

— Поднимайся, брат… У меня велосипед. Я тебя отвезу на пункт «скорой помощи».

— Плесни еще глоток.

Хуан поглядел на бутылку и, вздохнув, произнес:

— Больше нет, старина. Потерпи до города, целый литр куплю.

Он попытался вытащить Сервиньо из самолета. Сервиньо со стоном съехал набок.

— Не надо… мы на них наложили… Ты здесь, Хуан?…

— Здесь, брат, здесь.

— Скажи дону Игнасио, что я был с ним… что я перонист…. что я их нё подвел… генерал^[13] может гордиться, когда узнает…

Тело пилота содрогнулось и застыло, Хуан ласково провел по темным волосам Сервиньо и, повернувшись, посмотрел на сержанта Гарсиа глазами, полными горя.

— Помоги мне…

Они отнесли труп в ангар, завернули в найденный там кусок брезента. Постояв немного. над телом друга, они вышли на улицу. Над линией горизонта пылало солнце.

— Мы не подведем, — сказал Гарсиа.

Молча вернулись к самолету. «Бычок», слегка покачиваясь на ветру, стоял, наклонясь вправо. Одно колесо шасси утонуло в грязи.

— А с кем драться будем? — спросил Гарсиа.

— Говорят, что армия выступит. Теперь мы, кум, не ошибемся. — Умеешь самолетом управлять? — спросил сержант.

— Нет… Но видел, как Сервиньо управлял. Должно быть, нетрудно. Они обошли самолет. Крылья поблескивали в лучах солнца.

— Дружище Хуан!

— Что?

— Мы победим?

— Конечно. Ведь те ничего не стоят.

На лице сержанта Гарсиа появилась улыбка.

— А потом пойдём к нему.

— К кому?

— К Перону. Привезем его.

— С ума ты, сержант, спятил.

— С ума спятил? Мы ему покажем, что с городом сделали, расскажем про Игнасио, Матео, Сервиньо, про всех, кто за него отдал жизнь.

Хуан посмотрел на друга, у того были воспаленные, покрасневшие глаза. — Когда узнает, старик будет взволнован.

— Конечно, речь с балкона муниципалитета скажет. А воякам от позора некуда будет деться.

Они подошли к кабине «Бычка». Перед тем как в нее подняться, Хуан взглянул на солнце и зажмурился.

— Хороший денек занимается, сержант.

Гарсиа, обернувшись к городку, вглядывался в горизонт. И хотя на лице его была написана усталость, с губ слетело бодро:

— Настанут и для нас лучшие времена!

Маргарита Былинкина

Как солнце в малой капле вод, отразились в жизни захолустного городка, затерявшегося средь необъятной пампы, трагические события, что пережила Аргентина в недавние годы.

О происшедшем в городке Колония-Вела, по замыслу Освальдо Сориано расположенном неподалеку от местного административного центра Тандиль, в провинции Буэнос-Айрес, но весьма отдаленном от аргентинской столицы, повествует писатель в романе «Ни горя, ни забвенья…» И все же в провинциальных деятелях, выступающих в произведении, как отмечалось латиноамериканской критикой, проглядывают типичные черты представителей тех сил, которые сыграли роковую роль в истории страны.

После государственного переворота, совершенного правой военщиной десятилетие назад, в 1976 году, в Аргентине на протяжении почти восьми лет господствовала антинародная диктатура, установившая режим жесточайшего кровавого террора, жертвами которого стали тысячи и тысячи граждан, зверски убитых или «бесследно исчезнувших». Военной хунтой были отменены демократические свободы, приостановлена деятельность политических партий и профсоюзов, был распущен Национальный конгресс, конституция сведена к нулю. Дезорганизованной оказалась экономика страны.

Захватившие власть путчисты для достижения своей цели воспользовались резко осложнившейся внутриполитической обстановкой — в частности, возросшими противоречиями в правившей хустисиалистской (перонистской) партии.

Возникшее еще в послевоенные годы буржуазно-националистическое движение реформистского толка, связанное с именем известного государственного и военного деятеля Аргентины генерала Хуана Доминго Перона (возглавлявшего правительство с 1946 по 1955 и с 1973 до своей смерти в 1974 г.), превратилось в значительный фактор и до сих пор оказывает серьезное влияние на широкие массы. В 1947 году была основана перонистская партия. Распущенная было после падения правительства Перона в 1955 году, эта партия вновь появилась на политической арене спустя три года под названием хустисиалистской (от испанского слова «хустисиа» — справедливость), провозгласив борьбу за социальную справедливость с «третьей позиции» — между капитализмом и социализмом — на основе «гуманизации капитализма». После нового избрания Перона на пост президента республики в 1973 году хустисиалистская партия приумножила свои силы. «В условиях, когда коммунисты подвергались гонениям, — пишет член ЦК Компартии Аргентины Хосе Мариа Ланао, — большинство трудящихся подпало под воздействие идей перонизма, оказалось под влиянием лидера, опиравшегося на государственный аппарат, единственный в стране профцентр и партию разнородного классового состава, располагавшую массовой базой».

С количественным ростом в хустисиалистской партии усугублялись внутренние противоречия, выливавшиеся в междоусобицу, которая принимала чрезвычайно острые формы, вплоть до вооруженных столкновений. Разгоралась борьба между хустисиалистами, представлявшими буржуазно-помещичьи круги, и хустисиалистами — революционными перонистами, сторонниками левого, демократического течения, действовавшими и действующими вместе с коммунистами. Этот период и воспроизводит Освальдо Сориано в романе «Ни горя, ни забвенья…» Анализируя положение, создавшееся накануне захвата власти крайне правыми военными, Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Аргентины Атос Фава подчеркивал: «Аргентинцы не забыли, что военный переворот стал возможен из-за неудач массового движения 1969–1975 гг., вызванных непоследовательностью буржуазно-реформистской верхушки. Уже тогда многие поняли, что продвигаться к подлинной демократии можно только вооружившись четкой программой, зная пути ее осуществления, твердо проводя политику единства (в верхах и низах) и обладая способным и решительным руководством. Эти требования остаются в силе и сегодня».

К аргентинскому изданию своего романа Освальдо Сориано предпослал в качестве эпиграфа слова популярнейшей песни в ритме танго знаменитого аргентинского киноактера и эстрадного певца Карлоса Гарделя, погибшего еще полвека назад и поныне считающегося национальной гордостью народа:

Буэнос-Айрес, любимый мой город, лишь увижу тебя, дождусь возвращения, вспомню про все, хоть развеется горе, — не надо ни горя и ни забвенья…

«Ни горя, ни забвенья…» — слова надежды и грусти звучат в названии произведения, реалистического и вместе с тем гротесково-сатирического. Роман этот появился за границей ранее, чем в Аргентине, — автору немало лет пришлось провести в эмиграции.

Откликаясь на вышедшее в Италии издание романа, видный итальянский писатель Итало Кальвино писал: «Черный юмор, умопомрачительная динамичность, сжатые и блистательные диалоги, стремительный и сухой стиль — словно в духе какого-то трагикомичного Хемингуэя — не могут не захватить читателя. Эта книга выделяет Сориано из ряда других аргентинских писателей».

Автору произведения, быть может, кто-то поставит в упрек сгущение красок, чрезмерное увлечение черным юмором. Однако факты, получившие огласку в прессе, подтверждают, что Освальдо Сориано недалеко отошел от горькой действительности.

Аргентинский народ сверг террористическую диктатуру военной клики. И роман Освальдо Сориано, несмотря на всю драматичность изображенных в нем эпизодов, завершается на оптимистической ноте, пусть не мажорной.

Демократия возрождается в Аргентине нелегко. Но возрождается. Аргентинский читатель, читатели во всей Латинской Америке воспринимают этот роман как предостережение: враг еще не сломлен.

Минин Анатолий Семенович (род. в 1924 г.)

Советский журналист. Переводчик с испанского и итальянского языков, В его переводе выходили: романы «Лихорадка» Мигеля Отеро Сильвы, «К берегу» Луиса Мартинеса, повесть «День из ее жизни» Манлио Аргеты («ИЛ», 1983, № 3), рассказы Рубена Барейро Сагаэра («ИЛ», 1986, № 3), пьесы Рафаэле Вивиани и др.

Примечания

1

Имеется в виду государственный переворот в Аргентине 28 июня 1966 года, когда реакционные круги и правые военные свергли президента Артуро Ильиа и назначили президентом генерала Хуана Карлоса Онганию, начавшего наступление на социальные завоевания трудящихся

(обратно)

2

Артуро Фрондиси (род. в 1908 г.) — государственный и политический деятель Аргентины. В 1958–1962 гг. — президент республики

(обратно)

3

Артуро Умберто Ильиа (род. в 1908 г.) — президент Аргентины в 1963–1966 гг

(обратно)

4

Глава департамента (района), назначаемый губернатором провинции; ему подчиняются алькальды

(обратно)

5

Уменьшительное, ласкательное от фамилии Мойяно

(обратно)

6

Так в Латинской Америке называют военных правителей фашистского толка и их прислужников

(обратно)

7

Курортный город в провинции Буэнос-Айрес на берегу Атлантического океана

(обратно)

8

«Парагвайский чай» — популярный в Аргентине и некоторых других южноамериканских странах напиток из высушенных и размельченных листьев дерева жерба-мате

(обратно)

9

Название партизанской организации левацкой ориентировки, выступавшей против федерального правительства

(обратно)

10

«Сельскохозяйственное общество» — объединение крупных землевладельцев в скотоводов Аргентины

(обратно)

11

Уменьшительное от слова «канья» — спиртное из сока сахарного тростника.

(обратно)

12

Слова из гимна перонистской молодежи

(обратно)

13

Имеется в виду генерал Хуан Доминго Перон

(обратно)

Оглавление

I

II

Маргарита Былинкина

Минин Анатолий Семенович (род. в 1924 г.)

*** Примечания ***