Миланская роза [Звева Казати Модиньяни] (fb2) читать онлайн

Ева Модиньяни Миланская роза

РОЗА 1982

Глава 1

Моросил мелкий дождь; похоже, снега на Рождество миланцам не дождаться. Зима пришла в город неожиданно, так обычно приходят дурные вести. Приближался праздник, и рождественские огни в сыром тумане были бледными и расплывчатыми.

Синьора Роза обвела взглядом улицу — мимо неслись машины, обдавая тротуар брызгами грязной воды; шоссе вдалеке пересекала восточная автострада, совсем рядом тянулась линия метро в сторону Кашина Гобба.

По левой стороне улицы высились многоэтажные дома, выросшие на пустырях и окруженные чахлой зеленью. Здесь же встал огромный куб — издательство «Риццоли».

Ей невольно вспомнилось детство: ферма, луга, зеленая равнина до самого горизонта; взглянешь — сердце радуется.

Синьора Роза плотнее укуталась в шаль и откинулась на спинку инвалидного кресла, которое катила высокая светловолосая девушка. Сиделка свернула на узкую улочку и остановила коляску у двери почтового отделения.

При появлении синьоры Розы оживились погасшие взгляды; чуть слышные голоса зазвучали с почти забытой уверенностью; мрачные, настороженные лица заулыбались. Очередь за пенсией расступилась, пропуская обшарпанную инвалидную коляску.

— Как вы себя чувствуете, синьора Роза?

— А как себя может чувствовать синьора в восемьдесят три года? — не без кокетства ответила она. — Я родилась, когда в Париже открылась всемирная выставка.

Кто-то рассмеялся, а синьора Роза усмехнулась, сверкнув необыкновенно белыми ровными зубами. Будто отблеск далекой молодости промелькнул на ее бледном тонком лице.

Девушка — ее сиделка — тем временем подошла к окошечку с пенсионной книжкой в руках.

— А кто эта синьора Роза? Что с ней все так носятся? — поинтересовалась у соседки пожилая женщина, одетая в черное.

— Синьора Роза — она и есть синьора Роза. Настоящая синьора! Матушка моя была служанкой у них в семье. У семьи синьоры Розы тогда было имение, вон там. — И пенсионерка показала пальцем сквозь мутное стекло куда-то в строну издательства «Риццоли». — Называлось оно «Фаворита»; богатые люди были, богатые… Я, конечно, мало о них знаю, но моя бедная матушка много могла порассказать. А потом все развалилось… никого из семьи не осталось, пропали куда-то…

— Боже праведный! — сочувственно откликнулась ее собеседница. — А что с ней случилось? Под машину попала?

— Чего только про нее не рассказывали! До правды никто так и не докопался. Болтали о каком-то преступлении, — продолжала словоохотливая женщина. — Перед самым концом войны на их семью обрушилось столько несчастий! Кто умер, кто пропал. Дом сгорел, а землю продали. Что дальше было — неизвестно. Только потом синьора Роза вернулась уже в коляске… Раз в два месяца она приходит на почту за пенсией.

— Роза Дуньяни, — вызвала служащая из-за окошечка, прикрытого пуленепробиваемым стеклом.

Сиделка взяла регистрационный журнал и ручку и положила на колени своей подопечной. Та подписалась, а затем ей отсчитали деньги: хрустящие банкноты по пятьдесят, десять тысяч и по тысяче лир. Всего четыреста девяносто шесть тысяч лир.

Синьора Роза с довольным видом убрала деньги вместе с пенсионной книжкой в потрепанную черную сумочку, любезно, с улыбкой, распрощалась со всеми и бесшумно удалилась в сопровождении статной блондинки.

Девушка покатила коляску по улице, ловко маневрируя на мокром асфальте, и скоро свернула на тихую боковую улочку. Там, рядом с оградой какой-то мастерской, стоял бронированный «Роллс-Ройс». Навстречу женщинам с улыбкой поспешил молодой, атлетического сложения шофер.

Роза выпрямилась и резким движением сбросила с плеч шаль, которую белокурая девушка едва успела подхватить. Шофер, словно куклу, взял синьору на руки и привычным движением опустил на заднее сиденье машины. Сиделка сложила инвалидное кресло, засунула его в багажник и села рядом с хозяйкой.

Роза Дуньяни сбросила маску скромной пенсионерки и снова стала самой собой — Розой Летициа, в недавнем прошлом главой авиационного концерна «Роза Летициа и сыновья». Ее считали одним из серых кардиналов международной финансовой империи. Зашуршали шины, и «Роллс-Ройс» двинулся в сторону центра.

— Помоги мне снять эту мерзость, — приказала Роза, расстегивая черное драповое пальто.

— Сию минуту!

И Олимпия — так звали белокурую девушку — помогла госпоже избавиться от поношенного пальто.

— Ты слышала жалобы этих несчастных? Не забудь связаться с профессором Батталья насчет операции бедняги Пассони, — сказала синьора Роза.

— Да, конечно, — поспешила ответить девушка.

Она никак не могла привыкнуть к причудам хозяйки.

— А как рада Анита! Наконец-то у бедняжки есть крыша над головой, — продолжала Роза.

— И она так и не узнает, что получила квартиру благодаря вам?

Роза только пожала плечами:

— А какая разница? Пусть думает, что мир не без добрых людей. И благодарить ей никого не надо…

— А вы когда-нибудь считали, скольким людям помогли? — спросила Олимпия, убирая шаль и черное пальто в большой блестящий бумажный пакет с надписью «Каравелла».

Шофер передал на заднее сиденье горжетку из черно-бурых лис, легкую, как облако, и необыкновенно теплую. Роза, поймав в зеркальце заднего обзора взгляд молодого человека, улыбкой поблагодарила его.

— Скольким людям я помогла… — задумчиво произнесла Роза, — не стоит считать…

— Вы слишком добры, — не без иронии заметила Олимпия.

Хозяйка уловила ее сарказм, но оставила его без внимания.

— Не говори глупости, — резко возразила Роза, — если на другой чаше весов окажутся те, кто из-за меня пострадал, эта чаша перевесит…

— Могу себе представить, — ехидно заметила девушка.

— Ты себе слишком много позволяешь! — оборвала ее хозяйка.

Девушка помогла старухе накинуть на плечи лисью горжетку и примирительно произнесла:

— Вы, синьора, развлекаетесь, изображая из себя бедную пенсионерку.

— Ну, бедной меня, пожалуй, не назовешь, но я действительно пенсионерка, — возразила Роза. — Теперь я всего-навсего Роза Дуньяни, вдова Руджеро Летициа, по документам — домохозяйка, пенсионерка, собственных средств не имею.

Теперь, когда Роза сняла поношенное пальто и уродливую шаль, серебристо-седые волосы и живой взгляд по-особому освещали ее тонкое лицо.

— Значит, вы только из любопытства возвращаетесь к собственному прошлому? — вызывающе спросила Олимпия.

— И почему я до сих пор не выставила тебя вон?

— Наверное, я вам нужна…

— Да я таких сотню найду! — резко оборвала она сиделку.

— Разве? — смутившись, пробормотала Олимпия, вдруг испугавшись, что позволила себе слишком много.

Но синьора, похоже, не собиралась сердиться, и девушка успокоилась.

— Сотню! — решительно повторила Роза. — А держу я тебя потому, что мне по нраву твоя прямота.

«Слава Богу, пронесло!» — с облегчением вздохнула Олимпия и, не удержавшись, взглянула на ноги хозяйки.

Та заметила взгляд и прекрасно поняла, что он означает.

— А на ноги мои не смотри! — велела Роза. — Если мне взбредет в голову дать тебе пинка, я еще вполне в силах это сделать. — И она добавила со всей серьезностью: — Я могу сделать все, если действительно того захочу.

«Попробуй снова стать молодой…» — подумала про себя Олимпия. Однако она поостереглась высказаться так прямо и резко вовсе не потому, что боялась оскорбить хозяйку, а из страха потерять место. Но Роза, казалось, читала ее мысли.

— Скажи, скажи, змея, что у тебя на уме? — ехидно спросила синьора.

Ответ не заставил себя ждать.

— Хотела бы я быть такой же сильной, как вы, — призналась девушка, и, в общем, она не кривила душой.

Если чему и завидовала Олимпия, то именно силе духа хрупкой старой женщины. Богатство и могущество Розы — все было лишь следствием ее несгибаемой воли.

— Увы! — вздохнула Роза, и в глазах ее промелькнула грусть. — Тело мое наполовину мертво.

Она помолчала, а потом, похлопав Олимпию по крепкой круглой коленке, добавила:

— Ноги мои отходили свое, а скоро и остальное последует за ними. А ты еще завидуешь…

Девушка попыталась утешить ее:

— Не всегда же так было…

— Нет, — улыбнулась Роза, — бывало и куда хуже!

Бронированный «Роллс», провожаемый завистливыми взглядами, уверенно и бесшумно двигался в потоке машин, который, казалось, расступался перед роскошным автомобилем. Сквозь стекла лимузина проплывавшие в сером тумане вывески магазинов и дорогие витрины казались еще заманчивей.

Роза откинула крышечку в подлокотнике сиденья и вынула синюю бархатную коробочку; в ней оказалось четыре изумительных кольца. Она надела по одному на указательный и средний палец левой руки и два — на безымянный палец правой. Роза вытянула руку, любуясь чудесными камнями, вставленными в ажурные оправы.

— Прошу, синьора, — сказала Олимпия, протягивая госпоже зеркало.

Роза несколькими взмахами расчески привела в порядок серебристо-седые волосы. В зеркале отразилось ее все еще красивое лицо.

— Ну вот, — заключила она, — как бы то ни было, но возвращаться иногда к началу собственного пути весьма полезно.

— Возвращаться, чтобы творить добро? — не удержалась от вопроса Олимпия.

Роза строго и властно взглянула на служанку.

— Запомни, — произнесла синьора, — творящий добро облегчает жизнь прежде всего самому себе. Я не хочу забывать, какой путь прошла, и не желаю утрачивать связи с реальной жизнью.

— Конечно, я понимаю, синьора, — поспешила заметить Олимпия, думая, что хозяйка ожидает ответа.

Но Роза, не обращая внимания на девушку, продолжала как бы про себя:

— Я всегда оставалась в одиночестве — и в горе, и в радости. — Кивком головы она велела Олимпии убрать зеркало. — У беды друзей нет, а успех порождает досаду и зависть. В грязной луже, внизу, орут лягушки, а заберешься наверх, на колокольню, — там надрываются вороны.

Она ненавидела лицемерие и любила называть вещи своими именами. Абсолютно все: и то, что относилось к судьбе человека, и то, что было связано с сексом, и то, что касалось ее собственных отношений с ближними.

— Вы себя плохо чувствуете? — спросила Олимпия, заметив, как изменилось выражение лица хозяйки.

— Пока нет, но постучи по дереву! — заметила Роза, роясь в сумочке в поисках ключей.

«Роллс» двинулся по улице Монтенаполеоне и доехал до угла улицы Джезу. Роза с презрением взглянула на галерею, выстроенную по проекту бездарных архитекторов перед магазином Картье. Узкая, как нора, галерея, накрытая к тому же бело-желтым тентом, может, и смотрелась бы где-нибудь на Пятой авеню, но одним своим видом оскорбляла знаменитую старинную миланскую улицу.

— Какая гадость! — возмутилась Роза. — Напомни мне позвонить мэру.

— Конечно, синьора. — И Олимпия тут же отметила поручение в записной книжке.

«Роллс» свернул на улицу Джезу и вскоре оказался у старинного дома восемнадцатого века. Развернувшись, машина съехала вниз, в просторный гараж. Там стояли автомобили разных эпох, все на ходу и сверкавшие, как зеркала. Эти модели осчастливили бы любого коллекционера, а Розе они напоминали о прошедших годах. Она любовалась автомобилями, но сердце ее переполняла грусть.

Шофер вышел из «Роллса», открыл заднюю дверцу и заботливо склонился к хозяйке.

— Вы позволите, синьора? — спросил он, широко улыбаясь.

— Конечно, позволю, — усмехнулась Роза.

Молодой человек взял ее на руки и понес к лифту.

— Право, мне не на что жаловаться, — продолжала старуха, — какая другая женщина в моем возрасте может себе позволить такую роскошь? У калеки есть свои преимущества. — И добавила: — Конечно, если калека богата.

— Вы всегда шутите, синьора, — отозвался шофер Марио.

— Вам еще что-нибудь угодно? — заботливо спросила Олимпия.

— Нет, пока ничего, — ответила Роза и снова улыбнулась Марио.

Ей нравилось шутить с молодым шофером.

Олимпия открыла дверь лифта, и с едва слышным шелестом кабина вознеслась на последний этаж. Они вышли в коридор, выдержанный в нежных матовых тонах: свет, цвет, вся обстановка. Марио опустил улыбающуюся Розу в другое кресло на колесиках. У кресла в почтительном ожидании стоял верный Клементе, старый, согнутый годами слуга. Голубые, подернутые пеленой глаза приветливо улыбались.

Клементе провел рядом с Розой всю жизнь. Еще мальчишкой оставил он родную ферму и следовал за Розой в ее сумасшедшей гонке по всему миру — сквозь годы, сквозь страны, сквозь жизнь. Он видел, как усмиряла она мужчин, лошадей, моторы; он видел, как она смеялась и плакала. А теперь Клементе наблюдал, как Роза умирала, но он не отдавал себе в этом отчета, потому что умирал вместе с ней.

— Ох, синьора Роза, если б вы знали… — затянул Клементе свою обычную присказку. — Если б вы знали… — твердил он, толкая слабыми руками кресло по мягкому плотному ковру.

Волнение сжимало ему горло, не давая говорить. Всю свою долгую жизнь Клементе жил чужими чувствами: радость, боль, возмущение или гнев никогда не бывали порождены его собственными переживаниями. Они лишь отражали события бурной жини Розы Летициа, урожденной Дуньяни.

Клементе был единственным человеком, которому было известно все о Розе и ее семье: скандалы, интриги, любовные истории, несчастья и мрачные тайны. И он собирался унести все это с собой в могилу.

— Ты стареешь и заговариваешься! Давай, говори же! — потребовала Роза.

Она повернулась в кресле, чтобы лучше видеть лицо старого слуги, пока тот провозил коляску через холл, отделанный светлым орехом, к кабинету хозяйки.

Роза больше не притворялась; игра миллиардерши, развлекавшейся посещением почты, была забыта. Она любила Клементе — самого близкого ей человека, но надавала бы ему пощечин, если бы он не решился объясниться.

— Если б вы знали, синьора Роза! — опять затянул он обычную песню.

Когда происходило что-то из ряда вон выходящее, Клементе терял речь, он едва лепетал слова, и понять его было совершенно невозможно. Последний раз такое случилось с ним лет десять назад и, как всегда, предвещало беду. Роза прекрасно помнила ту историю: тогда она еще была молода, ей не исполнилось и семидесяти трех.

А Клементе и тогда выглядел стариком. Он путался в словах и никак не мог выговорить страшную весть: сын Розы, Риккардо, обвел вокруг пальца мать и овдовевших жен своих братьев, став единственным главой концерна «Роза Летициа и сыновья».

Роза в тот год как раз вернулась из швейцарской клиники, где целая команда специалистов во главе с профессором Хансом Бровером разглаживала ей морщины, заставляя повернуть вспять бег времени и пытаясь возвратить иллюзию молодости. И тогда Клементе выбежал ей навстречу, твердя: «Если б вы знали, синьора Роза!»

Ей пришлось призвать на помощь всю свою силу, чтобы победить болезненную нервозность Клементе. Но когда наконец удалось понять, в чем дело, прахом пошел двухмесячный труд швейцарских врачей. Что-то у нее сломалось внутри, в сложной и хрупкой системе мозгового кровообращения. Розу разбил паралич, приковавший ее к инвалидному креслу.

— Если б вы знали, синьора Роза! — раздавалось над ее ухом старческое бормотание Клементе.

Они остановились у дверей ее кабинета. Роза решила стерпеть и дождаться, пока он выговорится. Да и что ее могло теперь волновать? Несчастья больше не причиняли ей страданий, а радости не согревали душу. Прожитые годы и жизненный опыт помогали ей находить верные интонации и точные реплики в разговоре, но чувства и переживания остались в прошлом, теперь ее удел — лишь бледные призраки прежних страстей.

Клементе стоял перед ней, умоляюще сложив руки.

— Синьора Роза, — все твердил он, — синьора Роза, не знаю, как и сказать…

— Старый болван… — проворчала Роза.

Ей хотелось, чтобы Клементе оставил при себе известие, которое так мучило его, но она была уверена, что горестная весть сейчас обрушится на нее.

— Речь идет о синьоре Глории… — выговорил наконец старый слуга.

У Розы перехватило дыхание.

— Глория? — прошептала она.

И без того бледное лицо старой женщины стало мертвенно-белым. Пальцы вцепились в подлокотники кресла, словно Роза хотела вскочить и побежать. К ней вновь вернулась решимость, и глаза гневно засверкали. Потом взгляд ее растерянно смягчился.

— Почему именно Глория? — пробормотала она, обращаясь к неприступному и безжалостному Богу. — Ну меня ты не пощадил, так я заслуживала наказания. Но почему Глория?

Пальцы Розы разжались, и она откинулась на спинку кресла.

— Рассказывай все!

— Синьора Глория в клинике, — ответил Клементе, к которому наконец вернулся дар речи.

— Когда ее увезли?

Все сведения у Клементе приходилось вырывать чуть ли не силой.

— Незадолго до вашего возвращения домой.

— Что с ней случилось? — уже спокойно спросила Роза.

— Наглоталась снотворного. Очень много разных лекарств… Кажется, она хотела умереть… — добавил Клементе, призвав на помощь все свое мужество. — Горничная нашла ее, вызвала «Скорую», а потом позвонила сюда. Она ничего никому не расскажет, ей можно доверять.

— Позови Марио! — приказала хозяйка.

Она ошиблась, думая, что ее уже ничто не может тронуть. Было и у нее уязвимое место, и судьба точно нанесла удар.

— Слушаюсь, синьора, — почтительно отозвался Клементе.

— Я еду в клинику Пресвятой Девы.

Клиника Пресвятой Девы на шестьдесят процентов принадлежала Розе, хотя официально владельцем числилось акционерное общество с конторой в Вадуце. Здесь семейство Летициа спасалось от болезней. Никакие сведения о членах семьи ни при каких обстоятельствах не выходили за стены клиники.

Глава 2

Почти шесть часов прождала Роза в комнате рядом с палатой интенсивной терапии, где лежала Глория. Время от времени к ней заходил профессор Батталья, внимательно следивший за состоянием больной. Он старался поддержать Розу, но пока не решался делать прогноз на будущее.

— Как она?

— Гораздо лучше, — поспешил заверить ее профессор.

— Глория справится?

— Должна. Организм крепкий, и привезли ее вовремя.

— Будем надеяться… — вздохнула Роза.

Врачи могли и ошибаться, несмотря на свой опыт и всесилие науки. Ведь человек всегда был странным созданием — он мог упасть с четвертого этажа и остаться целехоньким, а мог и умереть от пустяка.

— Чем я могу вам помочь? — участливо справился профессор Батталья.

— Сообщите, когда жизнь моей внучки будет вне опасности, хорошо бы поскорей!

Роза не стала ничего есть, только выпила стакан воды. Время шло, а она все думала о Глории. Судьба внучки вовсе не походила на жизнь ее бабушки, но обе были одинаково несчастливы.

Лишь ближе к вечеру Розе сообщили долгожданное известие: жизнь Глории вне опасности. Профессор Батталья улыбался. Он выглядел усталым, но удовлетворенным. Спасение внучки синьоры Летициа, пожалуй, даст возможность обновить в клинике радиологическое отделение.

— Можете зайти к ней и поговорить, — предложил он, — но недолго и…

— Не утомлять ее, знаю, — прервала его Роза и жестом приказала Олимпии взяться за кресло.

— Я сам помогу вам, — вызвался профессор и покатил кресло в палату.

Оказавшись рядом, лицом к лицу, бабушка и внучка никак не выказали своих чувств. Профессор оставил их наедине. Глория протянула Розе руку, и та сжала ладонь внучки в своей. У обеих руки были холодны как лед. Черты лица Глории заострились, а кожа казалась белее подушки. Карие глаза оттеняли темные круги.

— У тебя чудесные духи, бабушка, «Арпеджио»… такой аромат… — едва слышно произнесла Глория.

— Да, пахнут приятней, чем эти противные лекарства, — живо отозвалась Роза.

— Прости, тебе приходится из-за меня страдать.

— Жизнь закончится, когда ей положено. И нечего захлопывать дверь раньше времени, — назидательно заметила бабушка.

— Мне так не терпелось покончить со всем этим. Я не счастья искала в забвении, а покоя. В этой абсолютной пустоте я чувствовала себя хорошо, как никогда.

— Глупости! — резко оборвала внучку Роза. — Никогда не слышала подобной ерунды и слышать не желаю.

Голос старой женщины звенел — Роза дала волю возмущению.

— Ну вот, теперь я тебя узнаю, — с вымученной улыбкой произнесла Глория. — Не забудь, ты не должна меня утомлять, — иронически добавила девушка, намекая на рекомендации врача.

— Ладно, оставим пока, — сдалась бабушка.

Роза неотрывно смотрела на тонкий строгий профиль внучки, в ее огромные глубокие глаза, в которых еще таились мятежные отблески. А мягкие трепетные линии рта, казалось, дышали нежностью.

— Ты меня простила?

— Еще спрашиваешь!

Роза сделала вид, что рассердилась.

Ей показалось, будто жизнь вернулась в обычное русло и попытка самоубийства Глории — всего лишь дикая нелепость.

— Тебе тоже надо бы отдохнуть, — участливо заметила Глория.

— У тебя совета не спрашивают! — оборвала ее Роза.

— Да уж, конечно! — усмехнулась Глория.

В ней странно перемешалась кровь Дуньяни, уроженцев Ломбардии, сицилийцев Летициа и американцев Монро, среди предков которых были краснокожие. В двадцать шесть лет она имела диплом филолога, множество друзей по всему миру и титул княгини, полученный после бракосочетания с Консалво Брандолини дель Рио. Ею восхищались, и ей завидовали. И вот эта счастливица оказалась в реанимационном отделении, и ее чудом спасли.

— Неужели тебе так невмоготу? — спросила Роза, стараясь не выдать собственного волнения. — Неужели тебе так трудно жить?

— Этому ремеслу я еще не научилась.

— Опять слова! — рассердилась бабушка. — И где ты их только набралась! Не то чтобы нам выпала лучшая в мире участь, но жизнь-то Бог дал всего одну…

Глория устало смежила веки и отвернулась: что бы она ни сказала, все прозвучало бы фальшиво. Появилась медсестра — предупредить Розу, что пора уходить. Но, увидев, как безмолвно страдают обе женщины, осторожно прикрыла дверь.

— Как же я не заметила, что с тобой происходит? — вздохнула Роза.

— Я оказалась хитрей: мне удалось скрыть, а тебе не удалось обнаружить, — иронично заметила Глория, посмотрев бабушке в глаза.

— Именно это меня и тревожит…

— Думаешь, если бы ты догадалась, то смогла бы повлиять на меня?

Глория усмехнулась, в словах ее чувствовался вызов.

— Моя жизнь принадлежит мне! — резко произнесла она. Но тут же добавила: — К несчастью, мне…

И она отвернулась, прячась лицом в подушки.

Роза старалась подыскать нужные слова, уместные в такую минуту, но слова не находились, и она остро ощутила свою беспомощность. Ее обступали призраки прошлого, неуловимые и мучительные. Душевные силы, что когда-то помогали Розе пережить тяжелые моменты, теперь оставили ее. Она стара, безнадежно стара. Всего лишь снисходительная улыбка внучки развеяла иллюзии бабушки, считавшей себя сильной и могущественной.

Роза попыталась сделать Глории внушение:

— Глория, ты женщина, тебе уже двадцать шесть. У меня в твоем возрасте было двое сыновей…

Перед глазами Розы встали ее дети: крепкие, красивые мальчики. Эти воспоминания придали ей сил, но она тут же отбросила их и обратилась к внучке с суровыми словами:

— Ты живешь как во сне. Я считала тебя взрослой женщиной, да, видно, ошибалась.

Глаза Розы гневно сверкали, лицо пылало от негодования.

— Ты что думаешь, жизнь — это волшебная сказка?

— Ничего я не думаю… — робко возразила Глория.

— Конечно! Малейшая трудность — и тебе хочется уйти, хлопнув дверью. Но жизнь несется, как скорый поезд. На ходу не выскочишь… И не забудь, я тоже в этом поезде!

— Прости, бабушка…

Голос Глории звучал мягче.

— И я когда-то жила в розовом тумане, — не унималась Роза, — и я верила, что жизнь — прекрасный цветок, распустившийся для меня. Когда ты молода, тебе кажется, что только сорви его — и на твой век хватит этой живой благоуханной прелести. И ты осторожно прячешь цветок в ладонях, вдыхая его аромат, с закрытыми глазами, со счастливой улыбкой умиления… — Голос Розы срывался от волнения. — А когда раскроешь ладони, оказывается, твой прекрасный цветок завял; лепестки засохли и опали, развеялось благоухание. И ты держишь в руках что-то жалкое… Тогда тебя охватывает горечь, горечь утраченных иллюзий. Все существо твое рвется к этому цветку, а его уже нет. Но душевный порыв остается, остается до самого заката жизни, если, конечно, тебя не унесет в могилу раньше времени несчастный случай или безжалостная болезнь. Однако жизнь иногда дает нам утешение, спасая от безнадежности. Ты, например, мое спасение; ты вознаграждаешь меня за страдания. Где-то в этом необъятном мире есть утешение и для тебя, и ты его непременно найдешь.

Роза говорила искренне; последние слова она произнесла тихо и печально. Глория молча слушала бабушку.

— Все именно так, — продолжала Роза. — Ты искала смерти, потому как решила, будто тебя в жизни уже ничего не ждет. А ведь ты еще и не срывала свой прекрасный цветок!

Слушая бабушку, Глория ощутила, как глубоко одиночество старой женщины, которую считали всемогущей.

— Наверное, мы обе сегодня кое-что поняли, — произнесла она.

— Надеюсь, — грустно откликнулась Роза.

И печаль бабушки, словно в зеркале, отразилась в глазах внучки.

— Да, — вздохнула Роза, — в моем прошлом довольно тайн, несбывшихся желаний и утраченных грез. Сердце мое переполнено тоской, дорогая…

Никогда Глория не видела Розу Летициа такой — признания бабушки никак не соотносились с привычным для нее обликом главы семейства.

— Я сожалею… — произнесла Глория, то ли имея в виду свой безрассудный поступок, то ли неизвестные доселе страницы жизни Розы, что так неожиданно открылись ей.

— Ну, хватит, — отрезала Роза и, нажав кнопку, развернула кресло-каталку к огромному окну. Она не хотела, чтобы внучка заметила нахлынувшие слезы.

Роза сдвинула кремовую нейлоновую занавеску и взглянула на огни города. Ее затуманенному взору они казались колеблющимся пламенем свечей на фоне черных крыш и блестящего от дождя асфальта. На колокольне церквушки рядом с клиникой пробили часы. Синьора Роза нахохлилась в кресле. Никогда еще Глория не чувствовала, что бабушка так дорога ей.

В дверях показалась медсестра, из-за ее спины выглядывала вторая.

— Извините, — вполголоса, но твердо произнесла сестра, — надо сделать укол, а потом синьоре лучше отдохнуть.

Роза Летициа энергично высморкалась. К ней вернулась обычная уверенность.

— Ухожу! — заявила она и властно добавила, двигаясь к дверям: — Следите как следует за моей внучкой, а то не сносить вам головы!

Глава 3

Олимпия проверила температуру воды в ванне и осторожно подложила под голову синьоре Розе резиновую, обшитую губкой подушечку.

— Вам удобно? — заботливо спросила Олимпия, стараясь как можно лучше исполнять свои обязанности.

— Прекрасно! — ответила хозяйка.

В мягком тепле огромной ванны розового мрамора Роза наконец-то отдыхала после напряжения дня. А в мыслях она вся была в прошлом; молодость ее давно отцвела, отцвело и тело, скрытое сейчас под шапкой пены.

— Все проржавело, — пробормотала Роза, — проржавело и никуда не годится…

— Вы что-то сказали, синьора? — спросила Олимпия.

— Ничего! — отрезала госпожа.

Розе хотелось одиночества, но оставаться одна она не могла: безжалостная физическая немощь не позволяла. Когда-то, ощутив наступление старости, Роза боролась с ней всячески, прибегнув и к скальпелю, и к тысяче дьявольских ухищрений косметики, чтобы сохранить блеск молодости. Знаменитейшие хирурги творили чудеса, но у старости был непобедимый союзник — время. Роза вдруг припомнила старый афоризм: «Смерть — это обычай, которого, рано или поздно, приходится придерживаться каждому».

Она усмехнулась — не смерть страшна, а старость и дряхлость. Смерть — это удел каждого человека.

Сегодня Роза просила Всевышнего прибавить ей жизненных сил и отпустить еще немного времени: она нужна внучке. У Розы осталась только Глория; жизнь внучки — драгоценный сосуд, и она желала наполнить его всеми сокровищами мира. Нет, бедняжка не имеет права вышвырнуть себя на свалку!

Тревоги, терзавшие старое, но неукротимое тело Розы, отразились на ее лице.

— Может, мне позвонить доктору Аллегри? — как бы невзначай спросила Олимпия, растиравшая по совету врачей безжизненные ноги хозяйки жесткой губкой.

— Ты заболела? — съехидничала Роза.

— Нет! — с удивлением ответила девушка.

— Тогда в чем дело? — сердито спросила госпожа.

Доктор Аллегри, молодой кардиолог, недавно занял место старого профессора Урбино, оставившего практику. Олимпия не стала возражать синьоре, но про себя решила все-таки позвонить врачу, с которым она обычно действовала в согласии. Сиделку беспокоило состояние Розы.

Старуха, желая показать, что силы у нее есть, надела на руку махровую рукавичку и принялась намыливать плечи и шею.

— Сегодня на ужин, — с улыбкой объявила Олимпия, — повар приготовит нам суп павезе; знаете, такой с яйцом…

— Прекрасная новость! — сыронизировала Роза. — Будто существует способ готовить суп павезе без яйца!

— Я хотела только сказать, что будет ваш любимый суп, — ответила обиженная Олимпия.

— Не разговаривай со мной, как с ребенком; я пока еще не впала в детство. Давай вытаскивай меня из ванны! — приказала синьора.

Олимпия разложила на кресле мягкую махровую простыню, подхватила хозяйку и, опустив ее в кресло-каталку, начала вытирать.

— Жаль, что я не могу помочь вам, — с горечью произнесла девушка.

— Ну хватит, Олимпия! — оборвала сиделку Роза. — Занимайся тем, за что тебе платят, а больше никуда не лезь.

И, схватив фен, она принялась сушить горячей струей воздуха мокрые волосы.

Она зря обидела девушку, но сейчас у Розы не было ни времени, ни желания скрывать свою природную резкость. К тому же никто не мог помочь ни ей, ни Глории. А Роза не могла ни есть, ни пить, ни тем более любезничать с кем-либо, пока не разберется, что там у Глории с этим негодяем. Уж она-то знала: из-за него внучка пыталась лишить себя жизни.

Олимпия помогла хозяйке надеть шелковое, нежных тонов белье, темно-красное платье из мягкой шерсти, прекрасно скроенное по фигуре, и замшевые домашние туфли. Из украшений Роза выбрала ожерелье из розовых жемчужин. Девушка, взглянув на роскошь, которой та тщетно пыталась украсить старость, представила, как засияла бы ее собственная молодость в таких нарядах и драгоценностях.

Роза тщательно накрасилась, словно собиралась в гости. Ей нравилось чувствовать себя в форме. Даже проводя целый день дома, она стремилась выглядеть безупречно. Это было своего рода уважение по отношению к самой себе. Олимпия помогла хозяйке закрепить на затылке шиньон золотыми шпильками в мелких бриллиантах. Убедившись, что все в порядке, Роза распорядилась:

— Отвезешь меня в кабинет и оставишь одну. Пусть мне никто не мешает, ни под каким предлогом.

Большие окна просторного кабинета выходили в сад. Отделанные светлым орехом стены, мягкий свет, удобные диваны и кресла с золотисто-бежевой обивкой, ковры розовых и золотых тонов излучали тепло и покой. Множество безделушек — у каждой из них была своя история — изящно расставлены на столиках. На этажерке сияла огромная раковина-наутилус, отливавшая нежным перламутром, в глубине которой словно скрывалась розовая заря.

Это чудо природы из глубины веков стало фамильной реликвией — символом концерна «Роза Летициа и сыновья», эмблемой, с которой до сих пор летали по всему миру ее самолеты.

— Роза в раковине, — прошептала старая женщина, коснувшись наутилуса хрупкими пальцами. Ей подарили раковину в детстве, и она, прижимая ее к уху, слышала шум моря и шелест падающих звезд. Девочке казалось, что в раковине скрыт вход в волшебный, зачарованный мир.

Роза развернула кресло и взглянула на свой портрет в полный рост, висевший в глубине кабинета. Картину написал Аннигони между первой и второй мировыми войнами. В те времена Розу прозвали небесной амазонкой, потому что она сама испытывала самолеты, построенные ее концерном. Художник изобразил ее в костюме пилота, в очках и в шлеме, из-под которого выбивались черные кудри. Непослушные кудри и победоносный взгляд…

Под портретом на камине были расставлены призы и памятные подарки — трофеи, собранные в разные периоды ее бурной жизни, которыми отмечались заслуги Розы в сфере бизнеса и авиации. Здесь же фотографии двух старших сыновей — Джулио и Альберто, — снятых на фоне знаменитого учебного самолета «РЛ-112», названного в честь Розы Летициа. Улыбающиеся лица молодых парней напоминали о давно ушедших счастливых днях. Но уже много лет назад черная пелена траура закрыла эти улыбки.

Джулио разбился во время испытательного полета при невыясненных обстоятельствах. Альберто перенес тяжелый сердечный приступ и, казалось, пошел на поправку, как вдруг неожиданно скончался. Он умер на больничной койке между десятью вечера и пятью утра, в часы, когда в клиниках царит спокойное равнодушие. Так умирают тяжелобольные, стоит только отойти.

На столике резного дерева рядом с камином расположился старинный бакелитовый телефон. Он напоминал черную бесстрастную черепаху, служил уже пятьдесят лет и, казалось, несмотря на свой умиротворенный вид, вполне сознавал собственную значимость в аристократической обстановке кабинета. В этой комнате, похожей больше на гостиную, чем на кабинет, пользуясь этим ветхозаветным аппаратом, Роза много лет держала в руках нити управления концерном.

— А что теперь? — спросила сама себя старая женщина и горько усмехнулась. Она взглянула на наручные часы «Ягер Ле Культр», сделанные на заказ: цифры на белом диске были укрупнены, чтобы Роза могла их видеть без очков. Часы показывали девять вечера.

«Кто знает, где он сейчас?» — подумала она и протянула руку к телефонной трубке.

Вот уже десять лет, как она не звонила младшему сыну Риккардо, единственному оставшемуся в живых. Но номер его она помнила прекрасно. Пришла пора разрушить стену молчания. Глория никогда не узнает, как тяжело дался бабушке этот звонок. Еще не умолк и первый гудок, а на том конце провода уже подняли трубку. Роза услышала громкий и звонкий голос Эстер, секретарши Риккардо.

— Я хочу переговорить с сыном, — решительно заявила Роза.

Эстер ответила не сразу; видимо, приходила в себя от изумления: случилось что-то исключительное, раз старуха позвонила сыну.

— Здравствуйте, синьора Роза, — отозвалась наконец секретарша. — Синьора Риккардо нет. Подождите несколько минут, я постараюсь разыскать его.

— Пусть он сразу же позвонит, — приказала мать. — Я дома; буду ждать звонка.

Глава 4

Синьор Риккардо Летициа, президент авиастроительного концерна «Роза Летициа и сыновья», вышел из апартаментов, что занимал в «Палас-отеле» в Сент-Морице, и направился в сопровождении двух сотрудников компании к служебному лифту; ему не хотелось, чтобы его заметили. Никто на знаменитом швейцарском курорте не знал, что Риккардо Летициа здесь, да еще в начале декабря.

Прехорошенькая горничная поспешила убрать с дороги тележку с постельным бельем, пропуская важного гостя.

Она слегка склонила голову и робко улыбнулась. Риккардо Летициа прошел мимо, бросив на нее тот особый взгляд, которым одаривал красивых женщин — от принцесс до служанок. Девушка лишь на мгновение привлекла его внимание, и он тут же забыл о ней. Молоденькая горничная провожала его взглядом до самого лифта, восхищаясь изяществом и элегантностью мужчины.

В отличие от братьев, Риккардо в сорок три года все еще выглядел молодым человеком. Те в сорок лет смотрелись уже зрелыми мужчинами, но у Риккардо была иная судьба, иная кровь, иное воспитание. Он унаследовал черты своего настоящего отца — американца, которого Роза любила. От отца достались ему сдержанная грация в движениях, светло-каштановые, почти белокурые, волосы, синие глаза. Стоило Риккардо бросить нежный взгляд, и он становился неотразимым.

У входа в отель Риккардо уже ожидала машина. Из автомобиля выскочил Джанни, шофер президента, и распахнул дверцу. Рядом с Риккардо сел Синклер Уординг, технический директор концерна. Франко Серра, личный секретарь, занял место рядом с шофером.

Бронированная «Альфетта» проезжала центр Сент-Морица. Риккардо разглядывал дорогие витрины, заполненные разной мишурой, сделанной с отменным вкусом. Машина выехала из города и двинулась в гору по шоссе, змеившемуся вдоль заснеженных склонов. Никто не произнес ни слова. Сотрудники не решались завести беседу, ибо президент хранил ледяное молчание.

Деловая встреча, на которую они направлялись, была жизненно важна для будущего концерна. Риккардо собирался добиться успешного завершения переговоров. Он уже не раз выходил победителем из таких испытаний, но сегодня предстояло особо трудное сражение. С недавних пор ситуация для корпорации «Роза Летициа и сыновья» менялась не в лучшую сторону. Риккардо чувствовал, что кто-то пытается утопить его компанию, но пока не обнаружил противника среди сорока самолетостроительных и ста семи электронных фирм, работавших в Италии.

Густая сеть информаторов, компьютерные данные, сведения, собранные по секретнейшим каналам, — так и не прояснили тайну.

Риккардо ехал на встречу с одним высокопоставленным иранским военным, который после исламской революции стал фигурой первой величины. Звали его генерал Хуссейн Ала.

Хуссейн, разделяя религиозный фанатизм Хомейни, питал здоровое уважение к деньгам и был не слишком щепетилен: генерал не колебался, когда речь шла о том, чтобы заработать. Его имя числилось в записных книжках всех торговцев оружием.

«Альфетта» остановилась у ворот заснеженного парка, в глубине которого виднелась трехэтажная вилла. Риккардо припомнился блестящий новогодний праздник на этой вилле, где собрался цвет европейской аристократии. Он помнил, как сверкала волшебными огнями эта вилла, но сейчас она выглядела уныло, точно жалкий призрак былого. Генерал устроил здесь нечто вроде оружейной ярмарки, куда приезжали лишь торговцы оружием да юные красавчики, которыми любил окружать себя Хуссейн.

Вооруженный часовой включил фонарь и осветил автомобиль. Убедившись, что приехали именно те, кого ожидал хозяин, он сделал знак, и автоматическая решетка ворот распахнулась. «Альфетта» подъехала к дому.

Генерал ожидал гостя у дверей. Иранец и итальянец, широко улыбаясь, крепко обнялись, но тревога в душе Риккардо не улеглась. Напротив, такое открытое проявление чувств показалось ему дурным предзнаменованием. Риккардо Летициа с первой встречи невзлюбил Хуссейна Ала: его раздражал двусмысленный взгляд генерала, сладкая улыбка, извращенные вкусы и лицемерие. Внушали отвращение и сексуальные пристрастия Хуссейна. Но сегодня в интересах дела приходилось обниматься с этим гомосексуалистом да еще терпеть генеральских дружков.

— Добро пожаловать, друг мой! — произнес иранец, дружески похлопывая гостя по плечу.

— Рад встрече, генерал! — ответил Риккардо, изображая улыбку.

Глава 5

Всю обратную дорогу президент компании упорно молчал. Он всегда заранее предчувствовал поражение. Победы воодушевляли Риккардо, но подлые удары в спину не ослабляли его. Он научился предвидеть их, хотя далеко не всегда удавалось от них уклониться.

А ведь он чувствовал: этот сукин сын Хуссейн Ала обязательно обставит его. Еще до отъезда из Сент-Морица чувствовал, но отменять встречу не стал: отрицательный результат тоже полезен. Можно получить кое-какую информацию, прощупать обстановку…

Хуссейн разразился длинной витиеватой речью; за этой словестной шелухой скрывалось нечто совсем иное, что он в самом деле хотел сказать. Риккардо уловил главное — новый самолет производства концерна «Роза Летициа и сыновья» в небо Ирана не поднимется.

— Почему? — равнодушным тоном спросил он, глубоко затягиваясь сигаретой, чтобы успокоить нервы.

На этот раз генерал ответил без околичностей:

— Кое-кто сделал предложение получше.

Впрочем, подобный ответ не совсем соответствовал действительности. Лучших предложений поступить к иранцам не могло, а вот самому генералу могли пообещать долю побольше.

— Я вам гарантировал пять процентов, — напомнил Риккардо, — неужели кто-то дал больше?

Томный взгляд иранца свидетельствовал — ему стоило большого труда отвергнуть столь соблазнительное предложение.

— Дело не во мне, — признался Хуссейн. — Самолеты уже закуплены.

— У кого? — процедил сквозь зубы Риккардо.

— У одной французской фирмы…

Риккардо хотел знать, кто посредник. Его имя помогло бы наконец рассеять туман, в котором бродил последнее время президент концерна «Роза Летициа и сыновья». Итальянец молча, с выжидательным видом заглянул иранцу в глаза. Хуссейн глубоко вздохнул и выдал тайну:

— Посредник — Сэмюэль Слоттинг.

Риккардо хорошо его знал. Крупный американский бизнесмен; директор «Интернэшнл армамент корпорейшн»; конторы в Женеве и в Монте-Карло; личный друг Каддафи, иранских и иракских лидеров. Слоттинг проворачивал большие дела везде, где полыхали войны. Еще несколько лет назад американец сотрудничал и с концерном «Роза Летициа». Да, Риккардо хорошо его знал.

Хуссейн, начав исповедоваться, решил выложить все.

— Сделку заключили через генерала Али Размару, — добавил он, желая показать итальянцу, что на этот раз на его долю ничего не перепало.

Размара был выше Хуссейна званием и обладал большей властью.

Нет, встреча дала результат, и притом очень важный, хотя Уординг и Франко Серра так и не оценили по достоинству полученную информацию.

Они были недалеко от аэропорта, уже потянулись обширные заснеженные пространства взлетных полос. Негромко зазвонил радиотелефон. Риккардо взял трубку.

— Добрый вечер, синьор Риккардо. Это Эстер, надеюсь, я вам не помешала.

Риккардо прекрасно знал Эстер: опытная секретарша, она уже двадцать лет проработала в компании. По голосу он понял — Эстер сообщит какую-то потрясающую новость.

— Говори! — с нетерпением отозвался Риккардо.

— Синьора Летициа… ваша матушка… она звонила…

— Моя мать звонила? — не поверилсразу Риккардо.

— Да. — И Эстер выложила главное: — Она дома. Ждет вашего звонка.

— Спасибо, — произнес Риккардо и положил трубку.

Итак, мать нарушила десятилетнее молчание. С того дня, когда он вырвал у нее из рук руководство семейной корпорацией, она отказывалась видеться и говорить с ним. Риккардо, конечно, не рассчитывал, что Роза одобрит его действия, но он никак не ожидал полного разрыва.

Джулио и Альберто умерли, их вдовы без конца ссорились, мать старела и уставала, а концерн требовал энергичного руководства. У Риккардо хватало воли и знаний, чтобы взять дело в свои руки. Розе в конце концов пришлось убедиться, из какого теста сделан ее младший сын, которому в светской хронике навесили ярлык плейбоя. В сущности, он воспользовался средствами и приемами, преподанными ему самой Розой. Но она вместо того, чтобы воздать должное Риккардо, предпочла оставить победителя в одиночестве.

Так Риккардо, обожавший мать, познал на гребне успеха не только опьяняющую радость, но и безысходную горечь.

Автомобиль остановился рядом с вертолетом, двухтурбинным «Дофином». Президент первым поднялся на борт элегантной бело-голубой машины. Командир и второй пилот поздоровались с ним, а стюардесса Джульетта улыбнулась. Джульетта, брюнетка со светлыми глазами, была девушкой сдержанной и воспитанной. Она тут же налила в большой хрустальный бокал солидную порцию «Димпл» и поставила на столик около кресла в салоне.

Риккардо поблагодарил стюардессу, уселся и, сняв трубку телефона, приказал:

— Выключи этот вой!

Он имел в виду бразильскую музыку, доносившуюся из стереомагнитофона. Девушка выключила и вышла, оставив президента одного в салоне. Риккардо набрал номер матери. Она ответила сразу же после первого гудка. Голос Розы звучал так же звонко и молодо, как и десять лет назад. Сын почувствовал острое волнение.

— Здравствуй, мама! — пробормотал Риккардо.

Ему вдруг показалось, что он снова стал мальчиком, а мать приехала навестить его в колледж в Бостоне. Сердце Риккардо учащенно забилось, лицо вспыхнуло. Но Роза быстро расставила все по местам:

— Я тебя ищу не потому, что соскучилась, — заявила она.

— Я так и думал, — справившись с собой, спокойно ответил сын.

— Не заблуждайся на мой счет и ничего такого не воображай.

— А я и не успел ничего вообразить. Что я могу для тебя сделать?

— Для меня — ничего, — оборвала сына Роза. — Я у тебя никогда ничего не попрошу. Речь идет о Глории…

— Что с ней? — встревожился Риккардо.

— Пыталась покончить с собой. — Голос матери не дрогнул, но она тут же поспешила успокоить сына: — Жива… чудом осталась жива…

— Слава Богу! — прошептал Риккардо.

— Не исключено, что она попробует повторить попытку, — добавила Роза.

Риккардо взглянул в иллюминатор. Снежную пустыню оживляли лишь дрожащие огни аэропорта.

— Где она? — спросил наконец Риккардо.

— В клинике, — ответила мать. Сын сразу понял, какую клинику она имеет в виду.

— Она одна, — уточнила Роза и тут же положила трубку.

Риккардо застыл на мгновение с трубкой в руке. Потом встал и заглянул в кабину пилота:

— Полетели!

— Диспетчер сообщил, что надвигается снежная буря, — сказал командир экипажа, молодой француз со светлыми кудрявыми волосами.

— Разве у нас нет приборов? — раздраженно спросил Риккардо.

Он имел в виду бортовую аппаратуру, позволявшую летать при любых метеоусловиях. Никакая буря не могла остановить Риккардо, раз Глория нуждалась в нем.

— Работает или нет эта чертова штука, на которую мы угробили три миллиарда? — раздраженно поинтересовался президент.

— Работает, — ответил француз, пытаясь улыбнуться.

Для сотрудников Риккардо Летициа риск входил в профессиональные обязанности. Таковы были правила игры, и пилот их прекрасно знал.

— Я только сказал, что диспетчерская обещает снежную бурю, — повторил он.

— Так полетели же! — спокойно приказал Риккардо.

Глядя на него, можно было подумать, что они собирались на недолгую загородную прогулку по шоссе.

Глава 6

Особняк на улице Боргоспессо, где жил и работал знаменитый модельер Сильвано Санджорджо, опустел. За дело взялись уборщицы, приводя в надлежащий вид одно из самых элегантных заведений Милана. Бороться с мусором, пылью и «творческим» хаосом в мастерской одного из корифеев итальянской моды было делом весьма важным.

Кристина Санджорджо покинула «флагманский корабль» последней. День выдался тяжелым. Из верного источника пришло известие о том, что конкуренты наняли настоящую клаку, чтобы бойкотировать премьеру «Богемы» в Ла Скала, игравшуюся в костюмах от Санджи.

Команда Санджи предусмотрела контрмеры для нейтрализации противника. В этом мире идет тайная и довольно жестокая война, о которой газеты не пишут. Усилили собственную клаку, а к костюмам приставили охрану, опасаясь, что их превратят в лохмотья. Контролировались все стратегические точки, чтобы пресечь возможные вражеские поползновения, подстерегающие на каждом шагу любого в разношерстном мире моды.

Кристину Санджорджо в семье ласково называли Крикри. В двадцать лет, когда брат ее трудился как проклятый — недальновидные хозяева крупных магазинов еще не признавали его талант, — Кристина пережила лучшую пору своей жизни. Она была вызывающе хороша и весьма популярна. Ее веселое милое личико не сходило с обложки женского журнала.

В светских салонах, куда девушку часто приглашали, за ней много ухаживали. Мужчины всячески добивались ее благосклонности, и только редким счастливчикам это удавалось. Женщины Кристину ненавидели. Жены, сестры и любовницы презрительно прозвали синьорину Санджорджо за решительный нрав д'Артаньяном. Но все попытки осмеять ее терпели фиаско, а Кристина оставалась неизменно очаровательной и естественной.

Однако излишнее легкомыслие и неверный выбор обернулись для Кристины горьким разочарованием в личной жизни, что ей далось нелегко. К тому же годы брали свое, и звезда Кристины Санджорджо клонилась к закату. В сорок лет о сестре вспомнил знаменитый брат. И пусть Кристине не удалось подцепить в мужья банкира или промышленника, зато она стала правой рукой великого Санджи, чья слава затмевала известность любого финансиста или магната. Брат снова распахнул перед Кристиной врата волшебного мира.

Кристина обладала профессионализмом, вкусом, опытом и служила брату со всей самоотверженностью. А он ценил ее, давал самые деликатные поручения и щедро вознаграждал за ее услуги.

Кристина спустилась на первый этаж, прошла мимо телефонного коммутатора и заметила, как загорелась лампочка: кто-то звонил Сильвано в его личные апартаменты, но на верхнем этаже трубку не брали.

Кристина сначала не хотела отвечать: уже поздно, она устала, раздражена. Но все-таки сняла трубку.

— Здравствуйте. С кем я говорю? — с профессиональной вежливостью спросила она.

Отозвались не сразу, потом знакомый голос произнес:

— Привет, Кристина.

— Здравствуй, Рауль, — ответила она, дав понять, что тоже узнала его. — Сто лет тебя не видела.

— Да, я давно не показывался, — с некоторым замешательством произнес собеседник.

Похоже, он собирался попросить о каком-то одолжении.

— Скоро, наверное, появишься, — сухо отозвалась Кристина.

Она прекрасно знала, что нужно молодому человеку, но идти ему навстречу не хотела. Пусть попросит… Тогда она посмотрит, чем можно помочь!

Когда-то Кристина просила о помощи Риккардо Летициа, отца Рауля. Ей тогда пришлось его умолять. С тех пор прошло много лет, но она ничего не забыла.

Кристина тогда призналась Риккардо в том, что беременна.

— Вот как? — равнодушно произнес он.

— «Вот как»? Больше тебе нечего сказать? — с отчаянием выкрикнула она. — Я хочу сделать аборт!

— Не знал, что ты ждешь ребенка, — улыбнулся он. — Хотел бы знать, кого за это благодарить?..

В голосе Риккардо звучало лишь любопытство, и никакого участия. Кристине пришлось рассказать ему о мужчине, из-за которого она оказалась в таком положении, и даже о том, почему она не хочет ребенка и почему ее бросил любовник. Много чего пришлось ей выложить, прежде чем она получила чек на нужную сумму. Риккардо, конечно, помог Кристине, но заставил ее вывернуть душу, как выворачивает бродяга пустой карман в поисках жалких крошек.

Теперь она сделала вид, что не понимает, зачем звонит Рауль. Пусть попросит о помощи.

— Я ищу Санджи, — произнес молодой человек.

— Мне очень жаль, дорогой, но он ушел куда-то с подружкой. Потом они вместе отправятся в Ла Скала.

— Ничего, Кри. Встречусь с ним в театре. Привет!

— Подожди, милый, — остановила юношу Кристина.

Ей вдруг расхотелось идти домой. Она знала, что произошло месяца три назад между Санджи и Риккардо Летициа, и ее интересовало, как теперь обстоят дела. Кристина всегда имела склонность к сплетням и интригам.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать, Рауль? — спросила она.

— Можешь. Не говори Санджи о моем звонке, — понизив голос, ответил Рауль. — И считай, что я тебе не звонил. О'кей? Буду очень признателен.

— Рассчитывай на мое молчание, — успокоила его Кристина. Ей нравилось чувствовать себя союзницей, почти сообщницей Рауля.

Домой Кристина вернулась в приятном возбуждении: во-первых, брат дебютировал как модельер на оперной сцене, а во-вторых, интересно будет посмотреть, как сложатся отношения Сильвано с Раулем.

Кристина знала: Риккардо Летициа, человек великодушный и терпимый, патологически ненавидит гомосексуалистов и упрямо считает их просто извращенцами. Прежде чем Санджи стал знаменитостью, сестра годами скрывала то, что брат не такой, как все, и прекрасно понимала чувства Риккардо. А теперь настала очередь всемогущему Риккардо Летициа опустить занавески на окнах, чтобы скрыть от вездесущих болтунов-газетчиков репутацию любимого сына.

«Пусть немного помучается… это полезно…» — с детской жестокостью подумала Кристина.

Дома ее поджидала мать, уже при полном параде. Кристина тут же отправилась в ванную и с неизъяснимым удовольствием погрузилась в теплую воду. А хорошо все-таки наблюдать за рекой жизни из окна, лишь бросая время от времени камешек, чтобы потом полюбоваться кругами на воде. Опыт научил Кристину не рваться на первые роли, оставляя заглавные партии людям незаурядным да дуракам. «Звезды лишь смотрят на землю», — подумала она, польстив самой себе и припомнив кое-что из прочитанного.

Глава 7

Ла Скала был великолепен как всегда. Театр завораживал зрителей волшебной атмосферой святая святых. Из центральной ложи знаменитый модельер в безупречном смокинге одаривал репортеров приличествующей случаю улыбкой. Рядом с Санджорджо сидела Лилиан Купер, молодая привлекательная дама, владелица торговой сети «Купер и Тейлор» — сорок универмагов в Соединенных Штатах. Сильвано Санджорджо и Лилиан Купер составляли блестящую пару. Они знали это, напоказ не выставлялись, но и прятаться не думали.

На ней было светло-серое, подчеркнуто облегающее платье из непрозрачного шелкового крепа. Глубокое декольте делало наряд вызывающим, обнажая бюст и оттеняя белизну кожи. Платье создал Санджи за несколько часов до премьеры: он всего лишь задрапировал отрез шелка по фигуре Лилиан и дал старшей мастерице указания по раскрою. Наряд представлял собой великолепный образец стиля Санджи: шедевр смелой линии и изящного вкуса.

Ложи и партер не сводили глаз с создателя костюмов для «Богемы», которой открывался театральный сезон в Милане.

Марка «Санджи», изящное, влекущее сокращение фамилии Санджорджо, прославленная в мире моды, сегодня входила в историю оперы. Придумал это не пресс-агент с воображением — так называли Сильвано друзья и коллеги в те годы, когда успех оставался для него недосягаемой мечтой и он бы душу продал дьяволу за одну улыбку своего кумира Валентино. Теперь марка Санджи заключала в себе целый мир: от готового платья до косметики, от драгоценностей до духов и мебели.

Журналисты, коллеги и зрители горели желанием увидеть новую работу модельера и вынести свой приговор.

— Что-то я нервничаю, — прошептала Лилиан, словно прожекторы были направлены именно на нее. — Чувствую — пахнет скандалом.

— А еще пахнет завистью, злобой, интригами и предательством, корыстью и тщеславием, — добавил Сильвано.

Прославленный модельер выглядел бледным и раздраженным. Он взглянул на партер и поймал ободряющий взгляд Кристины, сидевшей рядом с матерью в третьем ряду. Чуть шевельнув губами, Сильвано послал сестре поцелуй.

— Боишься какого-нибудь подвоха? — озабоченно спросила Лилиан.

— Клаку я усилил. Публика понимающая, настроена вроде доброжелательно. Должно получиться, — ответил Санджорджо.

Лилиан кивнула и постаралась ободрить его:

— Тебе не о чем волноваться, ты поработал на славу.

— Постучи по дереву, — попросил Сильвано.

Он всегда относился серьезно и ответственно к любому испытанию.

— Добиваться успеха — это все равно что искать философский камень, — задумчиво заметил Санджорджо. — Работай на пределе, добейся наилучшего результата, выбери момент, поймай удачу да еще увернись от удара кинжалом в спину на первом же повороте.

Лилиан и Сильвано много работали в мире моды и уже ничему не удивлялись. Подножки, удары в спину, кража идей были здесь в порядке вещей, а творчество являлось лишь частью повседневной работы. Санджи был одним из самых сильных, но его талант не мог развиваться без постоянной подпитки громким успехом, а это делало знаменитого модельера уязвимым.

— Костюмы охраняют? — спросила Лилиан.

— Глаз с них не спускают!

Подобные меры предосторожности были вызваны необходимостью. Во Флоренции всего за несколько часов до показа изрезали на лоскутки коллекцию молодого, подающего надежды модельера. Таким жестоким образом дизайнера буквально вышвырнули из мира моды.

— Неужели они способны повторить подобное в Ла Скала? — заметила Лилиан, вспомнив эту историю.

— Вполне способны, но возможности у них нет.

Не придумав ничего другого, противники могли просто освистать Сильвано. Устроили же такое Миссони, когда он «осквернил» сцену театра блистательными костюмами, сделанными для «Лючии Ламмермур» Гаэтано Доницетти. С Версаче, работавшим для «Диониса» Бежара, поступили не так жестоко. Изысканная публика его просто проигнорировала. Но сегодня на сцену выступал корифей итальянского стиля. Сильвано боялся, что его враги устроят настоящий конец света.

Из соседней ложи улыбался Галеаццо Сортени, компаньон Сильвано, главный администратор и финансист фирмы. Они знали друг друга уже двадцать лет, а работали вместе десять. Рядом с Сортени сидели две американские журналистки, неоднократно заявлявшие, что не принадлежат ни к каким группировкам. Но, известное дело, когда нужно давать оценку живой легенде, трудно быть объективным.

Сильвано Санджорджо постарался расслабиться, откинувшись на спинку кресла и ловя восхищенные взгляды. Он идеально соответствовал представлению о великом создателе моды и выглядел гораздо моложе своих сорока восьми лет. Лилиан протянула руку, чтобы коснуться ладони Сильвано, но вовремя одумалась. Он не выносил, когда женщины дотрагивались до него, и делал исключение только для матери. Лилиан взглянула на Сильвано с обожанием. Санджи приложил к губам указательный палец, а потом легонько коснулся им губ женщины. Вспышка фотографа увековечила этот нежный жест и больно задела Сильвано, вторгнувшись в его внутренний мир. Он терпеть не мог, когда публика замечала что-то противоречившее сложившемуся образу великого художника. К счастью, Кристина всегда пресекала подобные пиратские выходки и умудрялась тем или иным способом завладеть негативами.

Из ложи напротив почтительно раскланялся Джиджи Лопес, владелец старейшего и самого престижного агентства фотомоделей. Именно он поставлял в альковы состоятельных миланцев очаровательных девушек для мимолетных встреч; некоторые сумели подняться до алтаря, и из них вышли превосходные жены.

Аромат цветов стал сильней, заглушая запах старого бархата и полированного дерева. Музыканты настраивали инструменты в волшебной бездне оркестровой ямы. Сильвано Санджорджо вгляделся в первый ряд лож и увидел его.

Рауль Летициа стоял, прислонившись к колонне. Встретившись глазами с Сильвано, юноша едва заметно кивнул ему. Безукоризненно скроенный смокинг подчеркивал совершенство фигуры Рауля. Сильвано залюбовался тонко очерченным профилем молодого человека, и сильное волнение охватило его. Он припомнил слова Риккардо Летициа, сказанные по телефону:

— Вы больше никогда не должны с ним видеться. Я его отправлю подальше на какое-то время. Ни в коем случае не ищите встреч с Раулем.

Риккардо выразился ясно, ясней некуда. Пока Сильвано соблюдал договор, то ли из уважения к семье Летициа, то ли из осторожности. Риккардо вмешался лично, поскольку это касалось его сына. К тому же стоило кому-нибудь в подходящий момент намекнуть на эту историю, и честь семьи погибла бы безвозвратно. Но сегодня Рауль вместе с гостями был в ложе и, не скрываясь, поздоровался с Санджорджо. Какого черта мальчишка явился в театр?

Лилиан, наблюдавшая за Сильвано, также заметила Рауля.

— Мальчик — само очарование, — сказала она.

— Больше, чем очарование, — откликнулся Сильвано.

— Пожалуй, — согласилась женщина, не сумев скрыть нотку зависти. — А я тебе не говорила, что бабушка Рауля в двадцатые годы работала продавщицей у моего прадеда?

— Неужели?

— Говорят, лучшей продавщицы женского белья в универмагах «Купер и Тейлор» не было.

— Стало быть, мы с легендарной старухой начинали одинаково, — улыбнулся Сильвано.

— Подумать только, она приплыла в Америку с эмигрантским пароходом в поисках счастья.

Лилиан заговорила легким светским тоном, пытаясь отвлечь внимание своего спутника.

— Невероятно, — устало откликнулся он.

Сильвано смотрел на Рауля, слушал Лилиан, думал о восхождении Розы Летициа и вспоминал собственную карьеру. Он прошел путь от неприметного провинциала до звезды мировой величины, его фото красовалось даже на обложке «Лайфа». Но семья Летициа, конечно, была могущественней, и Сильвано приходилось лишь издали любоваться своей мечтой — Раулем.

Установилась тишина, потускнели, потом медленно погасли люстры. Санджорджо в полумраке не сводил глаз с Рауля. Дьявольское наваждение притягивало его к юноше. Неожиданно прославленный модельер встал и сказал Лилиан, приглашая последовать за ним:

— Пойдем отсюда!

Лилиан слишком сильно любила Сильвано и не осмеливалась возражать. Она прекрасно понимала, что он сейчас чувствовал. Сильвано сильно нервничал, гадая, как примет публика его работу. А когда он увидел совсем рядом Рауля, к напряженному ожиданию прибавилось сильное волнение. Юноша был совсем близко, но так далеко. Сильвано умирал от жажды у источника.

Они покинули ложу в ту самую минуту, когда поднялся занавес и прозвучали первые такты «Богемы».

Глава 8

В одиннадцать вечера Риккардо Летициа распахнул стеклянные двери клиники Пресвятой Девы. Ночной швейцар, выйдя из-за стойки, встретил посетителя в полутемном вестибюле.

— Добрый вечер, синьор, — поздоровался швейцар и проводил Риккардо вверх по коридору. Все члены клана Летициа привыкли получать не спрашивая; им повиновались, прежде чем они приказывали; и тем более им не нужно было предъявлять документы, чтобы их признали. Риккардо ничего не спросил, а швейцар поспешил сообщить, распахнув дверь лифта: — Вам на третий этаж.

Наверху навстречу ему бросилась медсестра, осознававшая деликатность порученной ей миссии.

— Как она? — произнес Риккардо.

— Опасности для жизни нет! — авторитетным тоном заверила сестра.

Она проводила гостя по коридору направо и открыла дверь в маленькую прихожую, залитую голубоватым светом:

— Сюда!

— Благодарю! — произнес он.

— Но она отдыхает, — с беспокойством заметила сестра.

— Вы можете идти, — оборвал ее Риккардо.

Медсестра удалилась.

Он прошел через гостиную и заглянул в смежную комнату. Светильник также освещал ее каким-то звездным светом, придавая тревожные очертания скудной мебели: кровати, ночному столику, телевизору, паре кресел. У изголовья стоял стул для медсестры, на который и сел Риккардо.

— Привет, — слабым голосом произнесла Глория.

Ее большие светло-карие глаза неотрывно смотрели на него. В голубоватом ночном свете ее огромные, чуть приподнятые к вискам глаза казались волшебными. Они были больше и нежней, чем у Мелани Монро, ее матери-американки, выразительней, чем у отца, Альберто Летициа.

— Здравствуй, чудо мое! — улыбнулся Риккардо. — Говорят, с тобой все в порядке…

— Я чувствую себя полной развалиной, — чуть слышно произнесла Глория, не сводя с него печальных глаз.

— Тебе повезло, считай, падая, приземлилась на обе ноги.

— Это не моя заслуга, просто ничего у меня не получается, — вздохнула она.

— Ну что ты… — прошептал он, стараясь казаться спокойным.

Но какой-то комок подступил к горлу, и неодолимое желание разрыдаться охватило Риккардо. Довольно странное чувство для человека, легко справлявшегося с житейскими невзгодами.

— Ты откуда? — спросила она.

— Из Сент-Морица.

Риккардо совершил перелет сквозь снежную бурю и десять раз рисковал жизнью.

— Собачья погода, командир! — попыталась пошутить Глория.

— Тебе нельзя утомляться, — заботливо напомнил Риккардо.

— Да я тут целый день отдыхаю…

Риккардо захотелось обнять и поцеловать ее, как целовал он когда-то маленькую девочку.

— Рад, что тебе лучше.

— Не надо об этом, — попросила его Глория.

Риккардо не выдержал и спросил прямо:

— Зачем? Зачем ты так поступила?

Он спросил, но тут же понял: не стоило задавать Глории вопросы.

— И ты еще спрашиваешь? — вскрикнула Глория, а потом отвернулась к стене.

На левом виске у Риккардо забилась жилка — только так и проявилось охватившее его напряжение. Оба молчали, а он вспомнил их первую встречу в сосновой рощице на вилле Летициа в Форте-деи-Марми. Роза в тот день устроила праздник, собрала друзей и родных. Молодежь танцевала под оркестр, игравший первые песни «Битлз» и модный в те годы танец твист. Безупречные, как гардемарины, официанты обслуживали важных гостей: известных политиков, финансистов, высокопоставленных военных, чиновников и предпринимателей.

Риккардо только что получил диплом инженера-авиастроителя в одном из самых престижных университетов мира, в Бостоне. Он явился в Форте-деи-Марми морем, с Лазурного берега, где усиленно ухаживал за кинозвездой-француженкой. Их «нежная дружба» закончилась после одной сумасшедшей ночи, когда подгулявшая молодежь передралась и разнесла в щепки увеселительное заведение в Кап-Ферра. Риккардо уже несколько лет не показывался дома. Братьям он изредка звонил, а с матерью виделся пару раз. Он предпочитал университет и своих приятелей жизни в семье, где всем заправляли братья гораздо старше его. Мать смотрела снисходительно на его многочисленные романы и не представляла, что младший сын — человек способный и образованный. В семье Риккардо считали плейбоем, законодателем вкусов в мире золотой молодежи.

В день, когда Риккардо впервые увидел Глорию, ей было шесть лет. Глория росла девочкой гордой, с чувством собственного достоинства. В тот вечер она упала на дорожке и ободрала коленку, но старалась не плакать. Глория сидела у фонтана и терла ногу белой шелковой лентой, которой завязывала волосы. Сюда почти не долетал шум праздника, и худенькая фигурка в пышном платьице из белой тафты показалась Риккардо очень одинокой.

Риккардо оказался в парке, сбежав от двух назойливых девиц, делавших все, чтобы он их заметил.

— Больно? — спросил он, наклонившись к девчушке.

Глория взглянула на незнакомца огромными светло-карими глазами, наполненными слезами.

— Еще бы не больно! — спокойно ответила она, промокая рану шелковой ленточкой.

— Неужели ты плакала? — с улыбкой спросил Риккардо.

— И вовсе я не плакала, синьор, — возразила малышка.

Риккардо глубоко тронули ее глаза, похожие на глаза вспугнутой лани, и нежное личико с высокими скулами. Ему показалось, что девочке, несмотря на гордость и характер, очень нужны любовь и защита.

— Ну и ничего в этом странного, — утешил Глорию Риккардо.

— В чем ничего странного? — удивленно спросила она, забыв о своем горе.

— Да в том, что человек плачет, когда ему больно.

— Правда? — попыталась улыбнуться Глория.

— Честное слово! — торжественно заявил Риккардо и в шутку приложил руку к сердцу.

— Если бы я это раньше знала, я бы поплакала, — вздохнула девочка.

— Давай помогу, — предложил Риккардо.

Он вытащил из кармана батистовый платок и аккуратно промокнул кровоточащую ссадину. Глория зажмурилась и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Ссадина прямо горела, но Риккардо осторожно прикладывал к ранке платок, и постепенно Глории стало легче.

— Уже лучше, — прошептала девочка.

— Ну вот и все! — заключил Риккардо. — А теперь давай познакомимся.

Малышка встала и вежливо наклонила голову:

— Меня зовут Глория, Глория Летициа.

— А я Риккардо, Риккардо Летициа. Похоже, мы с тобой родственники.

— Ой! Дядюшка-бродяга! — вырвалось у Глории.

Риккардо расхохотался. Зная, как невысоко ставили его родные, он ждал какого-нибудь прозвища похуже.

— Значит, вот как меня называют? — спросил он.

— Иногда… — пролепетала Глория, с удивлением глядя на теплую, дружелюбную улыбку дяди.

— Ты — самое симпатичное создание из всей компании Летициа.

Он вспомнил, что видел девочку пару раз, когда она была еще в коляске, но забыл, чья это дочь, то ли Джулио, то ли Альберто.

— Ты тоже симпатичный, — признала малышка, впервые назвав его на «ты».

Легкий бриз с побережья доносил морские запахи, тихо бились струи фонтана.

— Бродяга… — задумчиво повторил Риккардо.

Единственное его достижение к двадцати четырем годам — престижный диплом инженера, официальное признание способностей Риккардо Летициа. Но, похоже, семья не особенно гордится его успехами, предпочитает держать младшего на расстоянии. Он для всех только «бродяга».

А теперь, вернувшись в отчий дом, Риккардо встретил в больших глазах малышки интерес и изумление, почувствовал, что кому-то нужен. Риккардо залюбовался нежной прозрачной кожей, чуть розовевшей на щеках девочки, ему захотелось приласкать этого странного ребенка, такого упрямого и хрупкого.

— А я и не знал, что у меня такая хорошенькая и мужественная племянница, — сказал Риккардо.

Глория ничего не ответила, но ее охватило чувство гордости: дядя, такой взрослый, такой привлекательный, уделил ей много внимания. Он зажег сигарету, и в один миг ароматный дым окутал его загорелое лицо. Вдалеке раздался резкий женский голос: искали Глорию.

— Мне пора, — серьезно произнесла девочка, отряхивая песок и иголки с платьица из белой тафты.

Риккардо взял ее за руку и ощутил, как племянница дрожит.

— Боишься? — удивился он.

Держа в своей руке крохотную теплую ручку, он испытал неведомое ему чувство нежности. Они пошли по аллее к дому.

— Мисс Джейн меня накажет: я платье запачкала, — сказала Глория.

— Накажет? За такую мелочь? — изумился Риккардо.

Глория взглянула на него с удивлением. Понятие о мелочах у дяди и племянницы явно расходились.

— Запачкать новое платье — совсем не мелочь, — возразила девочка.

Риккардо представил себе мисс Джейн — старая дева с садистскими наклонностями мучает за деньги доверенных ей детей.

— А твоя мама знает, что мисс Джейн тебя наказывает? — спросил он.

— Мелани говорит, что мисс Джейн строгая, а это хорошо для моего воспитания. А потом, ее не интересует, что там с другими происходит, — равнодушно ответила Глория.

«Значит, Глория — дочь Альберто и Мелани», — сообразил Риккардо.

Мелани — американка, в жилах которой текла индейская кровь, видимо, не была создана для роли матери и приучила дочь звать себя по имени.

— Ничего, сегодня тебя мисс Джейн не накажет, — пообещал Риккардо, сжимая руку девочки. — И вообще она тебя больше наказывать не будет.

Ему так хотелось защитить девочку.

— Тебя никто больше не обидит, — заключил Риккардо, когда они подошли к дому.

Пахло морем и соснами, малышка пробудила в душе дядюшки-бродяги неведомые ему чувства, и Риккардо решил вернуться в семью. Он женится, и у него будет куча детей, таких же милых и нежных, таких же очаровательных, как Глория.

Девочка взяла руку Риккардо и поднесла ее к щеке.

— Спасибо, дядя Риккардо, — прошептала она.

И в эту минуту Глория, сама того не ведая, влюбилась в него. Любовь пришла просто и естественно, как дыхание.

Риккардо узнал об этом гораздо позже, когда понял, что ни одну женщину не желает так, как Глорию, потому что она прекрасна, потому что в ней воплощена вся нежность и весь грех.

Но где-то на скрижалях общества было записано, что всепоглощающее желание, объявшее Риккардо, никогда не будет утолено, ибо касается существа одной с ним крови. И он в первый раз в жизни почувствовал себя жертвой чудовищной несправедливости.

Когда Глория, уже взрослая женщина, однажды взяла его руку, как тогда, в парке виллы Летициа, и поднесла ее к губам, Риккардо расстался с ней. В один день покончил он с тем, что считал заблуждением: вырвал сына Рауля из когтей «этого портняжки», угрожавшего репутации семьи, и оттолкнул Глорию с ее преступной страстью.

А теперь, здесь, в больничной палате, он осмелился спросить, почему она так поступила.

— Не надо упрекать меня, — тихо произнесла Глория.

— Но ты могла умереть, — возразил Риккардо.

— Конечно, — безвольно согласилась она.

Риккардо взглянул на нее с испугом.

— А вдруг бы ты умерла? — настаивал он.

Глория слабо улыбнулась. Она чувствовала себя очень усталой, и разговор отнимал у нее последние силы.

— Не будем об этом говорить, хорошо?

— Ты очень дорога мне, родная!

Наконец-то у него хватило мужества произнести эти слова.

Она с трудом подняла руку и ласково провела по его щеке.

— Почему ты никогда не говорил так раньше?

— Думал, не стоит. Некоторые вещи и так ясны. Ты для меня как дочь, — добавил он.

— Вот это меня и сводит с ума! — В голосе Глории звучало раздражение. — Я тебе не дочь, а ты мне не отец.

— Знаю, — согласился Риккардо.

— Лучше уходи! — произнесла она.

Риккардо опустил голову. Столько лет пытался он убежать от нее, но ничего не вышло.

— Думаешь, если я уйду, что-нибудь изменится?

— Не знаю, — неуверенно ответила Глория.

Риккардо встал, подошел к окну и посмотрел на сад: шел снег, и неожиданная белизна показалась ему простодушной, как мысли невинного ребенка. Сколько Риккардо себя помнил, снег всегда вызывал у него удивление и восторг.

— Снег идет, — заметил он.

Глория отвернулась. Ей не хотелось видеть ни снега, ни солнца, а более всего она не хотела видеть Риккардо. Чтобы избежать унижения, не думать о тайнах кровного родства, не нарушить священные законы семьи, Глория искала смерти. Но теперь, когда она вернулась из тьмы, жизнь вновь нашептывала ей сладкую грезу о невозможной любви. Вдыхая запах его одеколона, слыша его голос, обращенный к ней, видя его глаза, устремленные на нее, ощущая прикосновения его рук, Глория вовсе не испытывала зловещего чувства близкого греха, ее просто неодолимо влекло к Риккардо, и все. И тогда она разрыдалась, оплакивая свою несчастную любовь, уходящие молодые годы, бессмысленный брак, бегство от желаний, которые она считала преступными. Она плакала, пока не почувствовала, как его сильные, уверенные руки приподняли ее. Риккардо присел на кровать и прижал Глорию к себе, тихонько укачивая, целуя в волосы и называя всеми нежными словами, какие только знал.

Потом голос Риккардо стал стихать, перешел в шелест летнего леса, и Глория, измученная событиями бесконечного дня, скользнула в море сна. Буря, бушевавшая вокруг, не могла коснуться Глории, пока Риккардо держал ее в своих объятиях, и сердце Глории объяло спокойствие.

Глава 9

— Чертовы писаки! — сердито воскликнул Сильвано Санджорджо, швырнув на стол газеты.

Он прочел все, что касалось его дебюта в Ла Скала.

— Пожалуйста, успокойся! — участливо произнес Галеаццо Сортени, компаньон Санджорджо. Галеаццо вошел в кабинет Санджи как раз в тот момент, когда тот в раздражении отшвырнул газеты. — Критика твои костюмы расхвалила; зрители аплодировали; бойкот провалился, а твои коллеги подавились собственным ядом. Чего еще желать?

— Хочу, чтобы эти писаки прекратили свои грязные намеки на гомосексуализм модельеров. Что им нужно? Чего они хотят? Любят в Италии ярлыки навешивать! Пастухи и мелкие мошенники — обязательно сардинцы, мафиози — сицилийцы, каммористы [Камморист — член каморры, неаполитанской преступной организации, аналогичной сицилийской мафии. (Прим. пер.)] — неаполитанцы, шлюхи — родом из Болоньи, а модельеры — обязательно «голубые»! Меня от этих газетчиков тошнит. О чем бы они ни писали, неизбежно упомянут о наших сексуальных привязанностях.

Последние слова Сильвано произнес нарочито фатовским тоном, подражая тем, кто выставлял свой гомосексуализм напоказ, что совершенно не соответствовало характеру самого Санджорджо.

— Ну, здесь не нам диктовать моду, — сострил Галеаццо, чтобы разрядить обстановку. — Главное — результат, а ты свое реноме подтвердил.

Сильвано нервно рассмеялся.

— Пожалуй, ты прав, не стоит обращать внимания на пару третьеразрядных репортеров, — согласился он.

— Так-то лучше, — заметил Галеаццо.

Он налил себе и Санджи по изрядной порции виски и протянул ему широкий хрустальный бокал.

Сильвано откинулся на спинку мягкого кресла, обитую черной тканью, закрыл глаза, пытаясь справиться с головной болью, сдавившей надглазья.

— Давай, Галеаццо, — сказал Сильвано, — я тебя слушаю.

Сортени сел напротив, в крутящееся кресло, распространяя запах одеколона и табака.

— Нам нужно добиться всеобщего одобрения, — начал Сортени.

— Мы его получили, — произнес Сильвано, показывая на кучу газет на столе.

— Этого недостаточно, — возразил Галеаццо, глубоко затянувшись сигаретой. — В Ла Скала ты не уронил свою репутацию, но творения Санджи должны продаваться.

— «Богема» станет для итальянской моды тем же, чем гонки в Монце для Феррари. Когда побеждает Феррари, все итальянские автомобили продаются лучше.

— Я бы не стал спешить с выводами, — заметил Сортени. — А потом, меня вовсе не приводит в восторг то, что нашим успехом воспользуются Армани, Ферре или Крициа, распродавая собственные коллекции. Продавать должны мы.

— Согласен, — улыбнулся Санджорджо. — Мне следует больше доверять тебе.

Они работали вместе начиная с далеких шестидесятых. С помощью Галеаццо марку «Санджи» узнали во всех концах мира. Первые годы их дружбы были бурными, они нередко заставляли друг друга страдать, но со временем отношения Сильвано и Галеаццо переросли в тесный, неразрывный союз.

Без Сортени Санджорджо наверняка остался бы оформителем витрин в больших универмагах, вечно неудовлетворенным, вечно обиженным. А не поверь Галеаццо в гений Сильвано, так и провел бы жизнь впустую, завсегдатаем светских салонов. Объединив свои таланты — дар художника и чутье менеджера, — они создали идеальную творческую пару.

— Нам аплодируют — это прекрасно, — продолжал Сортени, — но главное, чтобы американцы и японцы покупали наши модели. Они же купили меньше, чем я рассчитывал. В газетах пишут далеко не все…

— В прошлом году ты твердил то же самое, — напомнил Санджорджо, — но никакой катастрофы не произошло.

— Сейчас ситуация куда хуже, — ответил Сортени и нахмурился, вспомнив, как упал уровень продаж.

Санджи смотрел другу в глаза, но, казалось, не видел его. О неудаче коллекции Санджорджо, конечно, прознает тут же весь мир моды, к вящей радости конкурентов, которым надоело пребывать в тени великого модельера. Они только и ждут, чтобы Сильвано споткнулся, а противники уж подтолкнут его в спину. Если он утратит лидерство, то сразу же окажется среди тех, кто отсиживается на скамейке запасных или бесконечно выжидает в кулисах.

Но эта неудача не так уж серьезна, как думает Сортени. У Сильвано уже было два таких года, но это случилось только потому, что он не взялся за дело как следует; мысли его были тогда заняты другим. Вот и сейчас: Галеаццо говорил, а перед мысленным взором Санджи стоял образ обожаемого юноши, что на несколько минут появился в Ла Скала. Иногда, оставшись один, Сильвано, сам того не замечая, твердил имя: Рауль, Рауль, Рауль, словно произносил магическое заклинание.

Пообещав Риккардо Летициа не видеться больше с его сыном, Сильвано заперся у себя в мастерской, не отвечал на звонки, уединился и яростно работал. Но теперь он видел, что результат оказался плачевным.

Санджи молча смотрел на друга, наблюдая, как голубоватый дым сигареты расплывается в свете лампы, освещавшей белый стол. Золотая табличка, лежавшая на столе, служила Сильвано пресс-папье. На ней была выгравирована старинная китайская пословица: «Самое темное место — прямо под светильником».

Утонченная элегантность черно-белых тонов царила в убежище великого модельера, помогая ему творить. Но в одежде Санджорджо предпочитал иные тона: синие костюмы и голубые рубашки.

— Ты меня слушаешь? — спросил Сортени, прервав длинный монолог.

— Нет, — с обезоруживающей искренностью признался Сильвано. — Но, по-моему, я понял. Нужно предусмотреть новые вложения в рекламу.

— Другого выхода нет, — произнес Галеаццо, подливая себе виски.

— Сколько? — прямо спросил Санджорджо.

— Два миллиарда, — уточнил Сортени и, выдержав паузу, добавил: — Может, три.

— Ну, это еще не конец света, — с облегчением сказал Сильвано, перекидывая ногу на ногу.

Годовой оборот в этом году достигал трехсот миллиардов, так что расходы в три миллиарда не выглядели непосильным бременем, хотя одно дело — годовой оборот, а другое — чистый доход за год.

Санджорджо сразу спросил о главном:

— Мы можем себе позволить такое?

Что касается финансовых дел, Сильвано полностью доверял Галеаццо; он не любил говорить о деньгах, ибо они его не интересовали. Именно подобное отношение к деньгам и помогло ему вырваться в лидеры на рынке готового платья. Когда клиенты впервые стали предлагать за творения Санджи миллионы, модельер нашел гениальный ответ. «Мне хватит и половины», — заявил он изумленным покупателям. Но тут же добавил: «Взамен попрошу вашей рекламы. Пусть все знают, что эти платья сделаны Санджи».

Сильвано первым понял, что сделать знаменитой марку фирмы гораздо важней, чем продать коллекцию. И пусть завистники твердили, что у Санджорджо — культ собственной персоны и он болезненно обожает быть на первых ролях. Санджи тем временем смог взять реванш в мире моды, откуда его попытались выбросить.

Теперь нужно лишь усовершенствовать наброски, над которыми он работал уже несколько недель, но, к несчастью, фантазия отказывалась служить ему.

— Такой расход вполне допустим, — ответил ему Галеаццо, — три миллиарда мы истратить можем.

— Мы должны быть в состоянии истратить вдвое больше, — заметил Сильвано, поставив хрустальный бокал на стол.

Сортени кивнул. Шесть миллиардов на рекламу — вполне разумное вложение, чтобы укрепить дела фирмы.

— Пожалуй, ты прав, — задумчиво заметил Галеаццо. — Хоть продажа шла не лучшим образом, «Санджи» по-прежнему — первая марка в Италии и пятая в мире. Но осторожней, еще одна неудача, и мы пойдем ко дну.

Сортени говорил прямо, точно анализируя ситуацию и чувствуя реальную перспективу. Сильвано снова откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, нахмурил лоб и произнес вполголоса:

— Знаю!

— Тогда — беремся за дело, — заключил Галеаццо. — Другие проблемы есть? — решительно спросил он тоном командира перед решающей атакой.

— Никаких! — солгал Сильвано.

На самом деле проблемы у него были, и целых три: Рауль, Лилиан и творческий кризис.

За десять лет работы Сортени и Санджорджо создали торговую империю, открыв магазины в Милане, Болонье, Риме, Венеции, Флоренции, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Гонконге, Сиднее. Оборот фирмы достигал значительных сумм, хотя, конечно, они не могли сравняться с Ивом Сен-Лораном, зарабатывавшим сто миллионов долларов в год. За ним следовали Диор, Шанель и Валентино.

Особняк на улице Боргоспессо, генеральный штаб фирмы, где они жили и работали, был арендован на тридцать лет за пятьсот миллионов лир в год. Вилла на Лаго Маджоре, квартира в Канне, яхта в Санта-Маргерита — эти игрушки, принадлежавшие им обоим, могли в одно мгновение обратиться в ничто, как в сказке про Золушку с первым ударом полночи.

Сильвано знал — в его судьбе был волшебный миг, когда он встретил сказочного принца. Но ведь мог наступить и тот роковой час, когда мир меняется и царская карета превращается в тыкву. Он поднялся очень высоко и смотрел на прошлое сверху вниз. Теперь он вполне освоился на верхних этажах, греясь в лучах всеобщего одобрения. За ним ухаживали, ему льстили как искренние почитатели, так и тайные недруги. Сильвано вовсе не хотелось сдавать позиции и лицезреть, как его позолоченная карета превратится в тыкву.

Многие пытались помешать его восхождению. Он жил среди коварства и интриг, но сумел создать для себя безопасную нишу, научился обороняться и нападать, защищая собственный талант.

А таланта Сильвано хватало с избытком. И на этот раз его способность предвосхищать ожидания публики поможет ему преодолеть кризис. Ведь на карту поставлена прежде всего его репутация как художника.

— Верь мне, Галеаццо, — сказал Сильвано, обращаясь к другу, — наши потери в этом году — ерунда. Сделаем следующую коллекцию и компенсируем потерянное.

— Уверен, — улыбнулся Галеаццо, потушив окурок в пепельнице из оникса.

Сильвано протянул Сортени пачку рисунков:

— Когда будет время, передай наброски Лилиан, пусть посмотрит. Да и ты взгляни…

Лилиан Купер была не только приятельницей Санджи, но икрупнейшим покупателем. Мнение президента торговой сети «Купер и Тейлор» имело огромное значение.

Галеаццо взял рисунки и спросил:

— А тебе-то они как? Нравятся?

— Дрянь! — вздохнул Санджорджо. — Ничего у меня не вышло…

Как ни тяжело было Сильвано признаться, но он действительно именно так оценил свою последнюю работу.

Галеаццо взглянул на друга: узкие голубые глаза Сильвано, обычно исполненные грусти, сверкали от досады.

«В его взгляде погасла улыбка», — подумал Сортени.

Ему хотелось обнять Санджи, как в те времена, когда их соединяла страсть, но для Сильвано все давно кончилось. В их отношениях не было места для банального возврата к прошлому. Никто не знал Сильвано так хорошо, как Галеаццо: Санджи родился в провинции, он рос в тяжелой, грубой атмосфере, где не признавали полутонов и отвергли юношу. Мягкий с людьми, преданными ему, Сильвано был жесток и безжалостен с теми, кого ненавидел, и умел взять реванш. Сейчас блестящие голубые глаза Сильвано покраснели от напряжения и бессонных ночей, его терзала неудача, но Галеаццо видел в нем первого человека в мире моды. Когда-нибудь Санджи победит всех.

Кто-то постучал в дверь. Только один человек осмелился бы им помешать — Рауль Летициа. И действительно, в кабинет заглянул юноша.

Сильвано словно опалили жестоким огнем, когда он встретился взглядом с Раулем.

— Что ты тут делаешь? — резко спросил Санджи.

— Ничего… — без всякой обиды произнес Рауль и не без иронии добавил: — Можно войти?

— Входи же! — ответил Сильвано, обезоруженный таким наивным ответом.

Сортени тут же встал и уже в дверях распрощался с Раулем:

— Еще увидимся, Рауль!

— Пока! — отозвался юноша.

Молодой человек подошел к Сильвано, присел на ручку кресла и провел пальцем по густым бровям Санджорджо, смотревшего на него с грустной улыбкой.

— У тебя уставший вид, — прошептал Рауль.

Он взял стакан Санджи и отпил глоток.

— Это пройдет, — ответил Сильвано, стараясь выглядеть равнодушным.

— А я тебя уже месяц не видел, — печально произнес юноша.

— Я же сказал: нам больше не следует встречаться, — напомнил бесстрастным тоном Санджи.

Рауль не слушал друга. Он вел себя ласково и настойчиво, как ребенок, который во что бы то ни стало хочет добиться своего. Он был красив какой-то нежной, чуть порочной красотой.

— Я думал, умру за этот месяц, — капризно произнес Рауль. — А вчера в Ла Скала ты даже не пожелал поздороваться со мной…

— Мы же решили больше не встречаться, — сказал Санджорджо, но, судя по тону, он уже готов был уступить.

— Так отец решил, а я тут ни при чем, — сказал юноша.

— Я согласен с его решением, — заметил Санджи.

— Когда Всевышний приказывает, даже великий Санджорджо падает на колени, — поддел друга Рауль.

— Я это сделал для твоего блага! — с трудом сохраняя спокойствие, возразил Сильвано.

— Не надо цепляться за оправдания, — упрекнул его юноша и, прижимаясь к Санджи, добавил: — Я здесь, а остальное не имеет значения.

— Я дал слово.

Сильвано был из тех людей, что не любят нарушать данное слово.

— Моему отцу? — усмехнулся юноша.

Рауль был против решения отца, он лишь подчинился отцовской воле.

— Да, твоему отцу, — подтвердил Санджи.

У него перехватило дыхание, и он тщетно искал в себе силы, чтобы прогнать Рауля.

А юноша спокойно произнес:

— Риккардо Летициа внушает тебе страх. Ты его боишься…

Действительно, сын еще не встречал человека, который осмелился бы не подчиниться его отцу, Риккардо Летициа.

— Если я кого и боюсь, так это тебя, — произнес Сильвано с глубоким вздохом и поднялся с кресла.

— Ты говоришь правду? — прошептал Рауль, и горячая кровь запульсировала у него в висках.

— Да, я боюсь тебя, — повторил Санджи.

Присутствие Рауля сбивало его с толку, мешало рассуждать здраво. Он нервно зашагал к двери, словно собирался уходить, но вернулся и снова сел в кресло.

— И потом, я дал обещание, — напомнил Сильвано.

— У великого Риккардо Летициа хватает других забот, — прошептал Рауль.

Он соскользнул с ручки кресла, опустился на пол у ног Сильвано и положил голову на колени другу, ожидая, что тот погладит его по волосам. Когда Рауль был маленьким, мать часто ласкала так сына.

— Ты меня не спрашиваешь, где я все это время был, — произнес юноша, бросив жалобный взгляд на Санджи.

— Я знаю где, — ответил Сильвано. — Далеко от меня… И я так по тебе соскучился…

— И я тоже, — признался Рауль.

— Отец знает, что ты здесь?

— Рано или поздно кто-нибудь ему донесет… Тебя это огорчает?

Оба замолчали. В их душах воцарился мир и покой.

— Ты устал, — прошептал Рауль, вглядываясь в глаза друга.

— А ты похудел… и выглядишь нездоровым, — заботливо произнес Санджорджо.

Рауль не стал рассказывать Сильвано, что сбежал из психиатрической больницы в Лимбиате, куда его отправил отец с помощью одного из князей дель Форо, обратившись к не очень щепетильному судье и представив медицинское заключение врача, друга семьи Летициа. Согласно заключению Рауль представлял опасность для общества и для самого себя: порочные связи, злоупотребление алкоголем и наркотиками. Все это была ложь чистой воды. Мальчишкой Рауль пару раз курил с друзьями «травку», но очень быстро бросил, поскольку наркотики на него совершенно не действовали. Единственное порочащее репутацию семьи знакомство Рауля — это знакомство с Сильвано Санджорджо.

Санджи уступил юноше и лишь спросил:

— Почему ты вернулся?

— Потому что ты мне нужен, — ответил Рауль глухим голосом и подставил Сильвано губы для поцелуя.

Глава 10

Сильвано Санджорджо запер кабинет и поднялся на лифте в свою квартиру, на верхний этаж. Он прошел прямо в гардеробную, сел на мягкий пуфик и начал расстегивать пуговицы на рубашке. Он устал, и головная боль обручем сдавила лоб. Санджи уже принял две таблетки аспирина, но легче не стало. Сильвано попытался сделать массаж, которому его обучил специалист по шиацу. Он легко массировал пальцами виски, и ему вроде бы стало легче.

Санджи поднял взгляд к зеркалу и улыбнулся собственному отражению. Потом надул губы, поднял брови, оскалил зубы. Великий модельер строил гримасы тому идеальному образу, что создали из него журналисты, засыпав льстивыми эпитетами.

Сильвано был великолепно сложен. С его тонкого выразительного лица никогда не сходил загар, подчеркивавший небесно-голубой цвет глаз и слегка тронутые сединой волосы. Зеркало отражало красоту Санджи, но сам он улавливал в глубине своих глаз безумную жажду недостижимого. Черты его лица вдруг исказились: углубились глазные впадины, почерневшие от бессонницы, изменился разрез воспаленных глаз, исчез загар. Лицо Сильвано словно расслоилось, и ему предстала маска смерти, его собственной смерти. Санджи содрогнулся от ужаса, закрыл глаза и обхватил руками голову, подавляя желание завыть в полный голос.

Иногда, в минуты усталости, когда он терял веру в себя, его охватывал страх, страх превратиться в ничто. Только творчество давало ему утешение, смягчая приступы не поддающегося объяснению ужаса.

«Надо выпить», — решил Санджорджо.

Он прошел из гардеробной в гостиную, где строгую обстановку оживляли многочисленные декоративные растения.

Там его ждала Лилиан. Она протянула Сильвано бокал шампанского. Ее неожиданное присутствие помогло Санджи вновь обрести равновесие и справиться с ночными страхами. Сильвано с улыбкой поздоровался и взял бокал.

— В такой час обычно являются призраки, а не женщины, — пошутил он, не показывая своего удивления.

— Ты разочарован? — спросила Лилиан, пригубив шампанского.

Сильвано подумал, что и Рауль, должно быть, сейчас у него в доме.

— Разочарован? — ответил он. — Нет, скорее озабочен. Что-то очень много народу толкается в моей берлоге, многовато для бедного холостяка…

Он пересел на диван, поближе к Лилиан, и легонько чокнулся с ней бокалом.

На журнальном столике были разбросаны рисунки для новой коллекции, но сейчес Санджи не обратил на них никакого внимания. Его волновало, знает ли Лилиан о появлении Рауля.

— Если я мешаю, я сейчас же уйду, — заметила она.

Ключи от квартиры Сильвано у нее были всегда, с первой их встречи. Обычно, приезжая из Штатов, Лилиан останавливалась в отеле, но почти все время проводила в мастерской или в квартире Санджо.

— Галеаццо передал мне наброски, — продолжала она. — Я зашла, чтобы вернуть их.

Сильвано молчал, и Лилиан поспешила добавить:

— Вижу, я пришла не вовремя…

Да, она, конечно же, знала, что Рауль здесь. Теперь Сильвано не сомневался в этом.

— Хочешь устроить сцену ревности? — спросил Санджи.

— Такого чувства я себе позволить не могу, — произнесла женщина, опустив глаза и машинально разглаживая на коленях твидовую юбку серо-жемчужного цвета, подчеркивавшую изящную линию бедер. — Но я завидую мальчику: ты принадлежишь ему. Я же лишь люблю тебя.

Они никогда не говорили о ревности. Лилиан прекрасно знала, что Санджорджо может дать ей только дружбу, уважение, восхищение. Он поставил Лилиан на пьедестал и поклонялся ей, как божеству.

Сильвано взял ее руку и, нежно поцеловав, прошептал:

— Я так хотел бы дать тебе больше, но не могу.

Великий модельер не лгал. Лилиан Купер, наследница колоссальной финансовой империи, познакомилась с Сильвано во Флоренции, во время показа мод для фирм-покупателей. Ей было тридцать пять, два развода в прошлом. Она буквально увела из-под носа у остальных коллекцию Санджи и открыла его Америке и Японии. Тот год стал триумфом моды «от Санджи». Лилиан и Сильвано связывала тесная, искренняя дружба, но очень скоро она почувствовала, что ее неодолимо влечет к нему. Она льстила себя надеждой, что ради нее Сильвано изменит своим пристрастиям. У Лилиан ничего не вышло, но надежда жила до сих пор.

— Я посмотрела наброски, — сказала гостья, решив переменить тему.

— Вот как? — равнодушно отозвался Сильвано.

— Не хочешь узнать мое мнение? — спросила помрачневшая Лилиан.

— Говори!

Она налила себе еще бокал шампанского и наконец решилась:

— Они недостойны твоего таланта!

Сегодня у нее хватило смелости сказать ему правду. Должен же хоть кто-нибудь говорить искренно с этим диктатором. Две последние коллекции уже были неважными, и Лилиан потеряла половину заказов. Ее задача продавать, а не заполнять склады непроданными моделями.

Сильвано словно морозом ожгло, и он глубоко вздохнул, стараясь прогнать неприятное ощущение. Он и сам знал: эти наброски, стоившие ему огромного труда, весьма посредственны. Но он еще рассчитывал, что его имя спасет коллекцию от творческой неудачи. Санджи заблуждался.

— Может, иссяк источник вдохновения, как принято говорить. Может, золотая жила исчерпана… — задумчиво, как бы обращаясь к себе одному, произнес модельер.

— Если бы мы с тобой были просто деловые партнеры, — взволнованно начала Лилиан, — я бы сказала: ты лучше других можешь оценить собственную работу. И на этом наш разговор бы кончился. Но я хорошо тебя знаю, Сильвано. Твои лучшие коллекции еще впереди. То, что сделано за последние десять лет, — ничто по сравнению с тем, что ты создашь в следующем десятилетии. Так, черт побери, трудись, добивайся, ищи совершенство!

Последние слова она почти выкрикнула. Таким тоном разговаривает мать, пытаясь встряхнуть сына, утратившего веру в себя.

Сильвано посмотрел Лилиан в глаза и улыбнулся:

— Лилиан, я тебя обожаю и ценю твою прямоту. Ты права: наброски никуда не годятся. Ради тебя, да и ради меня самого, я должен сделать что-то другое.

Сильвано прикрыл ладонями лицо.

— Господи, ты совсем измучен! — воскликнула Лилиан.

Отчаяние охватило Санджи.

— Ужасно! Ужасно! — прошептал он. — Я не могу отдать тебе себя и даже не могу отдать тебе мой талант.

Он подошел к Лилиан и обнял ее, но она резко оттолкнула его.

— А ты негодяй, Санджи. Стыдишься собственных поступков: меня ты обожаешь, а любовью хочешь заниматься с Раулем! Иди к черту! — крикнула Лилиан и швырнула на пол пачку рисунков.

— Ревнуешь! — произнес Сильвано. — Знаю, ты ревнуешь. А всегда разыгрывала из себя женщину, которая выше этого. Ты всегда лгала мне!

Сильвано был зол, но не столько на нее, сколько на себя.

— Да, лгала! — признала Лилиан. — Да, я ревнива, завистлива, доведена до отчаяния. И я возвращаюсь в Лос-Анджелес. Захочешь — найдешь меня. Она разрыдалась и бегом бросилась к выходу. Санджорджо нагнал ее на пороге и успел сказать:

— Мне жаль, Лилиан, но другим я быть не могу. Но и тебя терять не хочу. Увидишь — скоро я приеду к тебе.

Глава 11

Рауль спал на огромной кровати Санджи. Мужественная грация, одухотворенность юношеского тела напоминала античных богов.

Сильвано смотрел на него, и ему на память пришли изысканные строки: «Кто созерцал красоту, уже освящен смертью».

Эта любовь без Божьего благословения терзала его сердце. Сильвано был уже зрелым человеком, бурные страсти юности улеглись, и он старался построить жизнь разумно. Его утешала мысль, что в классической древности такая бесплодная любовь стала одним из оплотов греческого общества; в мирные времена и в войну связывала людей до самой смерти.

Он всматривался в спящего юношу и чувствовал желание укрыться в объятиях Рауля, насладившись нежностью и покоем. И пусть рухнет мир, осыплется позолоченная мишура его тюрьмы, пусть пропадет все, а останется лишь это великолепное юношеское тело. Сейчас Сильвано не нужен был никто, он хотел ласкать только Рауля.

Вот в чем причина его профессиональных неудач в последнее время. Двадцать лет назад произошло нечто подобное между Санжи и Галеаццо Сортени, но тогда Сильвано не настолько растерял себя, пытаясь припасть к самому источнику желания.

Они встретились и полюбили друг друга, когда Раулю было шестнадцать, а Санджорджо — сорок шесть. Встретились случайно, в Рапалло, на поле для игры в гольф. Мальчик узнал знаменитого модельера, а Сильвано увидел в нем чистейшее воплощение красоты. Они никогда не задумывались о том, что у их любви нет ни прошлого, ни будущего. Оба не искали извинений и оправданий. Искал ли Рауль в Санджи отцовскую нежность, какой не было во властном, неприступном Риккардо Летициа, подавлявшем личность сына? Такое объяснение было бы слишком простым. Отразилось ли в сексуальном поведении Сильвано его трудное детство? Слишком надуманный вопрос… Они полюбили друг друга, и все.

Рауль не проснулся. Санджи осторожно лег рядом с ним, стараясь не разбудить. Он любовался этим созданием, в которое природа вложила все сладострастие мира. Вопреки воле Всевышнего, вопреки нравственным устоям человека, невзирая на страдания и ревность Лилиан, Рауль принадлежал только Сильвано.

Неожиданно он увидел, как юношеский член Рауля поднялся, наливаясь сладострастным напряжением, словно желание Санджи передалось юноше, воспламеняя восторгом его сны.

— Я так долго ждал тебя, — произнес Рауль сонным голосом.

— Я здесь, — успокоил его Сильвано, легко коснувшись губами губ юноши.

— Расскажи мне историю, — попросил Рауль, поворачиваясь к Санджи.

— Про тебя? — улыбнулся Сильвано.

— Про что-нибудь. Ты умеешь рассказывать, — умоляюще прошептал юноша.

Сильвано заговорил, не отрывая взгляда от ясных, широко распахнутых глаз Рауля. Голос его звучал тепло и напевно. Плоть же их в эту минуту соприкасалась, застыв в вибрирующей неподвижности, по телу пульсировали горячие волны. И оба извергли семя, несущее жизнь, которой не суждено было возникнуть. Оба в молчании пережили оргазм, лишь более прерывистым стало дыхание у того и другого. Они лежали опустошенные, расслабившись, внутреннее напряжение угасло, подарив каждому полное удовлетворение. Оба пережили всеобъемлющее чувство радости, слившись в одно целое. Такое случалось не всегда, но, если случалось, они ощущали магию чуда, чуда, снисходившего на них без всяких особых ухищрений: им достаточно было смотреть друг другу в глаза, слушать голос, позволить чувственной волне захлестнуть тело, и тотчас в мозгу их пробуждалась сияющая заря, которая воспламеняла каждую клеточку тела.

Мужчина и юноша осыпали друг друга легкими поцелуями. Сильвано, склонившись к животу Рауля, припал губами к живительной влаге на нежной коже. И снова в юноше зажглось желание, вызвавшее эрекцию.

Счастливая улыбка осветила лицо Сильвано. Сегодня им еще предстоит ночь любви, несмотря ни на что, несмотря на ревность Лилиан, несмотря на запреты Риккардо Летициа. «Совратитель мальчишек!» — бросил ему отец Рауля. Но что знал он об этой любви? Любви возвышенной и безнадежной, породненной со смертью. Что нравственно, а что нет? Кто переступает границу, а кто нет? Сильвано не хотел об этом думать: слишком далеко завели бы его такие мысли, но одно он знал наверняка: волнение, что сейчас пылало у него в мозгу и в крови, неподвластно, недоступно Риккардо Летициа, хоть тот и слывет чуть ли не во всем мире эталоном мужчины.

Глава 12

Добродушный Клементе следил за последними приготовлениями к ужину, намеченному на Сочельник. Как всегда, к столу подавались остендские устрицы, иранская икра, шотландский лосось и традиционное шампанское «Крюг» 1958 года, именно его предпочитала Роза. Освещенные окна дома Летициа заливали розоватым светом безлюдную улицу, сверкавшую рождественскими огнями. Горожане покончили с последними торопливыми покупками, опустили жалюзи, и улица Монтенаполеоне напоминала опустевшую торжественную сцену.

Клементе высунулся из окна, и его старческие глаза заметили перед домом пару бронированных автомобилей. Шесть великолепно тренированных горилл-телохранителей следили за безопасностью клана Летициа, получая за это немалые деньги. Сегодня семья после долгих лет собралась здесь в полном составе, чтобы отметить Сочельник.

Официанты сновали весь вечер, осознавая значимость момента и свою сопричастность к этому. В гостиной на втором этаже стояла огромная, до потолка, елка. Архитектор Мауро Сабелли Контини украсил ее, осыпав ветки легкой золотой пыльцой. На зеленой хвое лежал белый снег, на его фоне выделялись красные шелковые бантики, напоминавшие ярких бабочек. Красными лентами крепились к веткам подарки.

Роза у себя в комнате занималась с парикмахером Уго. Его волшебные руки причесывали самых элегантных синьор Милана. Уго — настоящий тиран — диктовал моду, навязывал свои модели, отвергал советы клиенток, но к замечаниям Розы он прислушивался, питая к ней почтительное восхищение. Заросший черными волосами Уго смахивал на бурого медведя, однако душа и движения его были под стать нежной девушке. Сейчас Уго прыгал вокруг любимой клиентки, и руки его творили чудо. Роза ценила парикмахера за прямоту и талант: он добивался потрясающих результатов, убирая густую гриву ее серебристых волос. В том, что лицо Розы сохраняло старческое горделивое благородство, была заслуга и Уго. А кроме того, даже не принимая во внимание великолепный результат, пока Уго причесывал ее, Роза испытывала удовольствие. Удовольствие, исполненное ожидания и надежды, что, конечно, облегчало ей жизнь и отгоняло тень приближающегося заката.

— Прошу, синьора Летициа, полюбуйтесь. Получилось просто чудо! — густым баритоном, который он тщетно пытался смягчить, прогудел Уго.

— Не преувеличивай, дорогой! Но в целом неплохо! Ты хорошо поработал, — согласилась Роза, взглянув в зеркало. — А это тебе на Рождество.

Она вынула из шкатулки и вложила мастеру в руку золотой стерлинг.

Олимпия протянула Розе жемчужные серьги. Та вдела их в уши, а мизинец украсила кольцом со сдвоенной жемчужиной. Потом Роза отодвинула коляску от зеркала, чтобы лучше разглядеть себя. Она великолепно умела подать себя. Умела выбрать цвет, освещение, косметику, драгоценности так, чтобы они гармонично сочетались с одеждой, жестами, выражением лица и даже тоном голоса. Она надела очки, и отражение в зеркале, сразу ставшее четким, подтвердило: долгий труд над внешностью Розы дал замечательные результаты.

— Вы прекрасны, синьора, — с искренним восхищением произнесла Олимпия.

— Для старухи я выгляжу сносно, — не без гордости ответила Роза, но какая-то тень омрачила на миг ее улыбку.

— Пойдемте? — предложила сиделка.

— Подожди немного, — необычно мягко попросила хозяйка.

Она знала: все уже явились и ждут только ее. Ей хотелось, чтобы они увидели картину достойной, великолепной старости; чтобы распрямились плечи, ответственные за историю клана Летициа; чтобы гордость и властность отражались во взоре.

Возможно, Роза готовилась к последнему своему торжественному появлению на людях. Ей хотелось, чтобы родоначальницу семьи Летициа запомнили в тот момент, когда пришла пора опустить занавес жизни. Она должна остаться в памяти потомков победительницей. Пусть исчезнут, словно сметенные осенним ветром листья, воспоминания об ошибках, поражениях, разочарованиях и сомнениях. Только она одна знала великую тайну Розы Летициа, урожденной Дуньяни, и собиралась унести эту тайну в могилу.

В дверь гардеробной постучали: уверенный, негромкий стук. Роза сразу догадалась, кто это. Олимпия бросилась было открывать, но хозяйка жестом остановила ее. Роза выждала минуту-другую и лишь тогда произнесла:

— Входи!

Синьора знаком велела служанке удалиться. Распахнулась дверь, и на пороге появился Риккардо Летициа. Роза сидела к сыну спиной, но видела его отражение в зеркале.

— Привет, мама! — поздоровался Риккардо.

— А ты великолепный мужчина! — с нескрываемой гордостью произнесла она.

Розе на мгновение померещилось, что в комнату вошел не ее сын, а тот удивительный человек, которого она любила, отец Риккардо.

— Я рожден великолепной женщиной! — парировал Риккардо.

— Ты великолепен во всех отношениях! — повторила мать.

— Великолепен, но? — с улыбкой спросил сын. — Я уверен, есть одно «но»…

— И тебе нет равных в великодушии…

— Спасибо, мама!

— …Как нет тебе равных в коварстве, — закончила Роза.

— Теперь я тебя узнаю, — с облегчением вздохнул Риккардо.

Он чувствовал: мать что-то скрывает от него, какая-то угроза читалась в глазах Розы.

— Почему вдруг, после стольких лет, ты позволила мне предстать перед твоими очами? — не без иронии спросил Риккардо.

— Скажем так — ты попал под амнистию, — усмехнулась Роза.

— Всего лишь амнистия? Может, заключим мир?

Роза сделала вид, что не поняла вопроса.

«Мир и тишина, — подумала она. — Такое годится разве что для кладбищ. Где жизнь — там и война или, иначе говоря, там и конкуренция. Ах, мальчик, дорогой мой мальчик, ты мужествен и красив, ты умен и обаятелен, но как же ты несчастлив!»

— О чем задумалась, мама? — спросил Риккардо.

— О нас, — ответила Роза, поправляя прическу.

— Стало быть, мысли невеселые!

— Веселье? Оно как молния, за которой следует гроза…

— В нашей семье всегда хватало и молний, и гроз, — заметил Риккардо.

Роза не стала отвечать на вызывающее замечание сына. Однако она почувствовала удовлетворение, поняв, что материнская опала причинила сыну немало горечи. Никого из семьи не миновали несчастья, но никого не обошло торжество успеха, никто не утратил вкуса к власти.

— С Рождеством тебя, мальчик мой, — примирительно произнесла Роза.

— И тебя с Рождеством, мама, — ответил Риккардо и склонился к тонкой руке старой женщины.

Роза указала сыну рукой на кресло рядом со столиком; Риккардо сел.

— Похоже, нам и побеседовать-то не о чем, — в некотором замешательстве проговорила она.

Мать не уловила во взгляде сына обычного обожания и почтения. Напротив, Риккардо поглядывал на нее как-то настороженно.

Сын попытался оправдаться:

— Прошло десять лет. Нам надо заново привыкнуть друг к другу.

— Да, лет пронеслось немало, — спокойно ответила Роза.

— А время многое меняет, — продолжал Риккардо.

— По-моему, ты своей жизнью доволен.

— Грех жаловаться.

В ответе сына прозвучал вызов, и мать заметила это.

— Как дела?

— Прекрасно, — солгал Риккардо.

— А Роберта? — Роза спрашивала о дочери Риккардо, своей внучке. — Она как?

Риккардо вспомнилась дочь. Роберта уехала в Америку вслед за компанией кришнаитов, заморочивших ей голову своими религиозными ритуалами.

— Она в Лос-Анджелесе, — сообщил он.

— Красивый город, — равнодушно заметила Роза.

Еще не успев задать вопрос, она прекрасно знала, какой ответ услышит.

— А Рауль?

Риккардо ответил уклончиво:

— Он придет сегодня, сама его увидишь.

О Глории Роза не упоминала. Она не стала спрашивать и о Джованне, жене Риккардо, но совсем по другой причине. Говорить о Глории было слишком больно, Джованна же считалась слишком незначительной персоной, чтобы ею вообще интересоваться.

Риккардо перекинул ногу на ногу и зажег сигарету.

— Мама, тебе дым не мешает? — заботливо спросил он.

— Ты же знаешь, мне нравится, когда курят.

Тонкий аромат табака пробудил в душе старой женщины столько воспоминаний!

— До чего же я рад тебя снова видеть! Через десять лет! — с искренней радостью произнес Риккардо. — И рад убедиться, что ты совершенно не изменилась.

Добродушие сына насторожило Розу; она почувствовала приближение опасности. Роберта сбежала с кришнаитами; у Рауля странная связь с прославленным модельером; Глория пыталась покончить с собой; дела концерна идут неважно… С какой стати Риккардо улыбается во весь рот? Черт бы его побрал! Что-то он скрывает. Роза взглянула на часы и предложила:

— Хочешь, вместе выйдем к гостям?

Риккардо погасил сигарету и встал. У него были особые, присущие только ему, манеры, вызывавшие расположение и восхищение.

«До чего же похож на отца, негодяй!» — любуясь сыном, подумала Роза.

Как и мать, Риккардо обладал даром актерской игры, и в эту минуту оба знали: наступает столь затянувшаяся развязка в разыгрываемом ими спектакле.

В глазах Риккардо мелькнуло торжество.

— Я для того и пришел, чтобы полюбоваться, как ты будешь смотреться на капитанском мостике, — произнес он и уверенно добавил: — А еще я пришел сказать тебе — твоя игра раскрыта.

— Ты действительно мой сын, — спокойно заметила Роза, и не думая возражать против выдвинутого обвинения.

— Хочешь знать еще что-нибудь?

— Нет, больше ничего.

Роза взглянула на сына и бесстрастно улыбнулась.

— Ты разве не знаешь, что объединение «Заводы Руасси» перехватывает у меня одну сделку за другой?

— Раз ты это знаешь, стало быть, и я знаю.

Роза играла с ним, как кошка с мышкой.

Риккардо уже выяснил — «Заводы Руасси» принадлежат матери.

— Мама, почему ты ведешь войну против меня?

— Сам догадайся, — твердо ответила Роза.

— Не могу понять, как у тебя хватило сил вновь подняться и начать атаку.

— Я и сама этого понять не могу, — парировала Роза.

— Ты не женщина, ты — дьявол, — восхищенно произнес Риккардо.

— Я только защищалась.

Роза закрыла лицо ладонями. Она и не знала, то ли ей плакать, то ли смеяться. С одной стороны, забавно было обвести Риккардо вокруг пальца. Но, с другой стороны, он слишком быстро раскусил ее игру. Теперь следовало торопиться.

— Как бы там ни было, поздравляю, — с вельможной вежливостью заявил Риккардо.

— Ты мне преподнес эти разоблачения в качестве рождественского подарка? — ехидно спросила мать. — Настоящему врагу ты никогда бы не открыл такое. Твои слова можно использовать против тебя.

— Пожалуй… — поморщился Риккардо. — Жаль, упустил прекрасный случай выбить у тебя из рук козыри.

— Но ты слишком любишь мамочку…

Роза усмехнулась, притянула сына к себе и поцеловала. Риккардо вдохнул знакомый запах материнских духов, коснулся губами щеки Розы и сказал:

— Ты всегда все угадываешь.

— У нас одна кровь течет в жилах…

— И яд в сердце одинаковый, — уточнил он.

— Пошли! — распорядилась Роза. — Иначе я разволнуюсь, а это вредно старухе.

Она, казалось, шутила, но в глубине души действительно разволновалась.

Риккардо выкатил инвалидное кресло из гардеробной к лифту, чтобы спуститься на второй этаж. Перемирие между сыном и матерью продлится недолго, и после рождественских праздников они снова поведут беспощадную войну.

Риккардо с Розой появились в высоком дверном проеме гостиной. Их появление напоминало кульминационную сцену в кино. Условия были идеальные: они смотрели на гостей, а гости на них. Приглушенное, искусное освещение подчеркивало достоинства и скрывало изъяны. Получилась великолепная мизансцена, которая привела бы в восторг самого Лукино Висконти. На мгновение наступила полная тишина. И Роза в этой нереальной тишине обвела чуть прищуренным усталым взглядом из-под седых бровей всех представителей семьи, одного за одним. Торжественного вечера не пропустил никто.

Была здесь Изабелла, жена старшего сына, Джулио. В шестьдесят лет она выглядела на двести. Постоянные стычки с тремя сыновьями ее совершенно измучили и раньше времени состарили. Явились и непокорные сыновья, в сопровождении жен и детей, правнуков Розы.

Пришла Мелани Монро, американка с индейской кровью, вдова младшего сына Альберто, мать Глории и Итало. Мелани выглядела много моложе своих пятидесяти пяти лет благодаря стройной фигуре и великолепному цвету лица. Она всегда отличалась горячим нравом, но теперь, на закате страстей, была особенно неудержима, чем очень огорчала Итало, своего старшего сына, принявшего священный сан. Он молился о спасении души Мелани и предпринимал все, дабы скрыть греховные увлечения матери.

Итало, носивший в кругу семьи обычный костюм, на этот раз надел священническую ризу: он собирался в полночь отслужить мессу в домовой часовне в глубине сада. Рядом с братом стояла Глория, любимая внучка Розы. Она была бледна, ее лицо цвета слоновой кости напоминало о пережитых страданиях. Роза улыбнулась ей и почувствовала, как защемило сердце.

Справа от Глории Роза увидела князя Консалво Брандолини дель Рио, худосочного отпрыска аристократического рода. Роза взглянула на его надменное лицо, на котором читалась досада — благородный князь вынужден присутствовать на сборище простолюдинов.

«Слабоумный!» — раздраженно подумала Роза.

Ей с самого начала не нравился брак внучки с Консалво. В первом ряду, на правой стороне «сцены», стояла Джованна, жена Риккардо. Свекровь про себя называла невестку «несуществующая дама». Рядом с матерью Роза увидела Рауля, яркий пример юного авантюриста «без руля и без ветрил». К нему Роза испытывала противоречивые чувства: иногда ей казалось, что она любит Рауля, но чаще всего бабушка и не вспоминала о внуке. Роберта, внучка, сбежавшая с кришнаитами, напомнила о себе телефонным звонком и поздравлениями.

Пришел сегодня и Коррадино Летициа, брат Руджеро, покойного мужа Розы. Он был на несколько лет моложе невестки, но не отличался здоровьем и теперь выглядел куда старше Розы. Коррадино едва держался на ногах, но тем не менее приехал, оставив свой тихий дом в Риме, откликнувшись на приглашение Розы, к которой питал уважение и восхищение.

Словом, собрались все: главные действующие лица и эпизодические, актеры на первых ролях и статисты. Когда Риккардо наконец шагнул с инвалидной коляской в сторону своей родни, собравшейся в гостиной, хрупкая тишина словно дала трещину: кто-то вздохнул, кто-то прокашлялся, зазвучали банальные приветствия. Каждый ломал голову, что же заставило Розу вернуться к прежним привычкам, от которых она так решительно отказалась, узнав о предательстве Риккардо? Что же последует за этим примирением сына с матерью после десятилетнего разрыва?

Никто не смел задать вопрос, но все чувствовали: для Розы Летициа это час лебединой песни, они вот-вот станут свидетелями последней сцены этого почти векового спектакля, что разыгрывала она. Риккардо и Глория догадывались о причинах этого примирения, хотя и не вполне представляли, что задумала Роза. Лишь она одна знала, как поведет битву против сына во имя любви к Глории. Бабушка сделает все, чтобы внучка победила в этом противоборстве.

Когда настанет момент истины, Розы уже не будет в живых, но, по крайней мере, она успеет насладиться тем, что сама расставит все фигуры на шахматной доске, устроит западню для сына. Для своего великолепного сына, единственного, кто достоин такой матери.

Риккардо, оживленно беседуя с родственниками, потерял из виду Глорию. Вскоре придется спуститься в капеллу, к полуночной мессе, а ему так хотелось увидеть ее. Риккардо терзала тревога: уж очень бледной и измученной показалась ему Глория. Профессор Батталья уверял, что Глория быстро поправляется, но ее болезненный вид как-то не вязался с оптимизмом врачей.

Воспользовавшись минутой, Риккардо вышел из гостиной. Он знал: в доме на улице Джезу есть лишь одно место, где может укрыться Глория, — кабинет Розы. Она еще девочкой пряталась там, когда ей было грустно.

Риккардо осторожно повернул ручку, дверь бесшумно открылась, и он вошел в комнату, освещенную лишь мерцающим пламенем камина. Он осторожно прикрыл за собой дверь и застыл неподвижно.

— Зачем ты пришел? — спросила Глория.

Она стояла у окна, заложив руки за спину.

— Нам надо поговорить, — мягко произнес Риккардо, подойдя к ней.

— Мы уже все сказали друг другу, — ответила Глория, имея в виду встречу в клинике.

— Будет жаль, если мы не найдем нужных слов, — возразил Риккардо, осторожно положив руку ей на плечо.

— Пожалуй, нужных слов нам не найти, — раздраженно проговорила Глория.

Она повернулась к нему, и он заметил слезы в ее глазах.

— Ты страдаешь, — прошептал Риккардо, легко коснувшись рукой ее щеки, — это несправедливо.

Глория уклонилась от его ласки и снова повернулась к окну.

— Ты умеешь убеждать, — с горечью произнесла она.

— Тебе очень плохо? — спросил Риккардо.

Он осторожно коснулся ладонью ее затылка и попытался привлечь Глорию к себе. У нее вырвался легкий стон.

— Что с тобой? — встревожился Риккардо.

— У меня, кажется, ребро сломано, — прошептала Глория.

— Что? Что ты сказала?

Риккардо зажег лампу, стоявшую на столике у окна.

— Ребро, ребро, наверное, сломано, — с гримасой боли повторила она.

— Я сразу понял, с тобой что-то случилось!

Риккардо даже растерялся, так ошеломили его слова Глории. Черт бы ее побрал! Вот уж характер! Никогда ничего никому не скажет, забьется подальше и зализывает свои раны в одиночестве, словно раненый зверь. Она и девчонкой была такой…

— Это Консалво! — догадался Риккардо, и в глазах его блеснула ненависть.

— Я сама довела его до этого, — призналась Глория. — Поверь, у него были причины так поступить со мной.

— Дай я посмотрю!

Риккардо начал расстегивать перламутровые пуговки ее блузки. Характер у Риккардо был железный, но сейчас у него дрожали руки от волнения и бессильного гнева. Шелковая блузка распахнулась, обнажив нежное тело, и под левой грудью Риккардо увидел багровый кровоподтек.

— Любимая, тебе надо срочно к врачу, — сказал он.

— Давай не будем портить праздник бабушке, — умоляюще произнесла Глория.

— Бедная моя девочка! — прошептал Риккардо, осторожно коснувшись ушиба. — Что он с тобой сделал!

Глория дотронулась пальцами до его лица и чуть слышно произнесла:

— Ничего, скоро и следа не останется…

Губы их встретились. Это был их первый поцелуй. Наслаждение заставило Глорию забыть о боли. Она обняла Риккардо, а его пальцы легкими прикосновениями ласкали ее шею и спину. Но это сладостное и мучительное ощущение продлилось лишь несколько минут. Неожиданно Риккардо оттолкнул Глорию, словно отгоняя прочь грешные мысли.

— Нет, мы не можем, — произнес он, взглянув ей в глаза.

Глории показалось, что во взгляде его мелькнуло подобие ненависти. У нее словно что-то оборвалось внутри.

— Ты делаешь мне больно, — проговорила она.

Он действительно причинил ей боль. Она почувствовала себя униженной и провела рукой по губам, словно пыталась стереть след недавнего поцелуя.

— Господи, Глория! — взмолился Риккардо. — Неужели ты не понимаешь?!

— Нет, не понимаю, — запальчиво возразила она. — И никогда не понимала…

— Любовь моя, я же должен питать к тебе лишь отцовские чувства.

— Отцовские? Но ты же хочешь меня как женщину? — безжалостно спросила Глория.

— Может, и так… Но это ничего не меняет. Я женат, мои дети — почти твои ровесники.

Ему вдруг стало стыдно за эти жалкие оправдания.

— А что тебе мешает развестись? — холодно произнесла Глория, застегивая блузку.

— Не могу! — простонал он. — Ты — лучшее, что есть в моей жизни. Я не могу, не хочу запачкать тебя…

Он подошел к ней и ласково поцеловал в лоб.

— Надоело мне твое лицемерие, — возмутилась она. — А потом, ты и так уже запачкал меня, подтолкнув к браку с Консалво.

При имени ненавистного ему мужа Глории у Риккардо кровь закипела в жилах.

— Я убью его, — выкрикнул он, сжав кулаки.

— Надеюсь, угроза останется на словах, — произнес спокойный голос матери за спиной у Риккардо.

Они даже не заметили, когда в кабинете появилась Роза.

— Да он же ей ребро сломал, — ничего не объясняя, словно Роза слышала весь разговор, сказал Риккардо.

— Только-то? Мог бы натворить чего похуже… Уж ты-то должен это знать, — сурово произнесла Роза.

Она знала — Риккардо человек расчетливый и разумный, но мужчина, охваченный ревностью, не остановится перед преступлением. Она знала, потому что некогда пережила подобное. Кровавая каинова печать уже отметила когда-то семью Дуньяни. Теперь Роза не могла позволить, чтобы подобный страшный груз лег на всех Летициа. То, что случилось однажды, повториться не должно. Роза нажала на кнопку в ручке кресла и подъехала поближе к сыну.

— Когда успокоишься, уладишь дело с Консалво. Он должен исчезнуть из нашей семьи, но приказываю, вреда ему не причинять, — распорядилась Роза. — А теперь нам пора к мессе…

Из капеллы донеслись торжественные звуки органа, и Роза не торопясь направилась на рождественскую мессу.

НАУТИЛУС 1906–1912

Глава 1

В золотом свете летнего послеполуденного солнца Роза увидела незнакомца. Он шел по дороге, обсаженной белыми акациями и липами. Силуэт его словно колебался в жарком августовском воздухе, наполненном стрекотанием цикад, жужжанием мух и ароматом полей. Раскаленная почва дышала теплом, а он уверенно шагал по дороге, и фигура его, приближаясь, обретала реальность и четкость.

Роза сидела на корточках, прижавшись к Ивецио, и долго молча разглядывала незнакомца. Когда наконец девочка убедилась, что перед ними действительно не мираж, а человек, она толкнула брата-близнеца локтем.

— Смотри, чужой идет…

Ивецио поднял наголо обритую, как у буддийского монаха, голову, оторвавшись от созерцания оловянных солдатиков, выстроенных в ряд.

— Действительно, чужой, — согласился с сестренкой мальчик, посмотрев на приближавшуюся фигуру.

Ивецио пугливо огляделся, ища защиты. Теперь незнакомец был уже совсем близко: высокий, крепкий молодой человек, он шел бодрым размашистым шагом. В руке путник нес тяжелую, до отказа набитую дорожную сумку.

— Что будем делать? — спросила Роза.

Она совсем не испугалась, напротив, в ней проснулось любопытство.

— Пошли в дом и дверь запрем, — предложил брат, не отрывая глаз от незнакомца.

— А давай узнаем, кто он, — прошептала сестренка.

Широко распахнутыми глазами она следила за человеком на дороге.

— Может, какой-нибудь разбойник, — испуганно проговорил Ивецио и бросился собирать оловянных солдатиков — свое единственное сокровище.

Роза коснулась пухлой загорелой руки брата и возразила:

— Нет, он похож на настоящего синьора. Никакой это не разбойник.

Ивецио, однако, хотелось поскорей спрятаться, правда, он несколько успокоился, разглядев, что на незнакомце — приличный костюм и хорошие туфли.

— Все равно, мы не знаем, кто он, — настаивал мальчик.

— Бродяги так не одеваются, — заметила Роза, проявив практическую сметку и наблюдательность.

— Ну, раз он не бродяга, так, наверное, и не разбойник, — согласился Ивецио, пряча на всякий случай солдатиков подальше.

Дети стояли, прижавшись к стене дома, заложив руки за спину — Роза справа от двери, Ивецио слева. Они стояли и смотрели: в конце концов любопытство победило страх. Встреча с незнакомцем была для них своего рода испытанием на смелость.

В те тяжелые годы всякие подозрительные личности частенько захаживали к Дуньяни. Они искали работу или просили милостыню. Нередко, оглядевшись, возвращались ночью с сообщниками, угоняли скот, крали еду. Роза и Ивецио, младшие дети семьи Дуньяни, владевшей «Фаворитой» — самой крупной фермой в округе, накрепко запомнили слова родителей: «Чужим верить нельзя».

Говорили, что название свое ферма получила по старой харчевне, где когда-то останавливалась Орсола Изимбарди, фаворитка Лодовико Моро, властителя Милана. Сегодня, в жаркий день Феррагосто, на ферме остались только младшие дети да женщины. Все остальные ушли в деревню на праздник Мадонны. Не так уж часто бывали у крестьян праздники, хватило бы пересчитать по пальцам одной руки. Феррагосто был одним из них.

Роза и Ивецио стояли неподвижно, словно охраняя распахнутую дверь в кухню. Вход в кухню, любимое место обитателей дома, прикрывала желто-зеленая, плетенная из пеньки штора, защищая помещение от жары и мух. Крупная, с зеленым отливом муха запуталась в пеньке и билась с металлическим жужжанием, пытаясь освободиться. Мама с бабушкой спали в комнатах наверху, старший брат Пьер Луиджи ушел с отцом в деревню.

Незнакомец подходил все ближе. Он шел, освещенный солнцем, запылившийся, но бодрый и свежий. Юноша остановился перед девочкой, и Роза увидела его открытую улыбку. Ей сразу показалось, что незнакомец станет ее другом. Да, улыбка ей понравилась, и девочка, забыв о наставлениях матери, улыбнулась в ответ.

Молодой человек опустил на землю тяжелую дорожную сумку.

— А вы — близнецы! — звонко воскликнул он, и Роза увидела, что глаза его смеются.

— Да, близнецы, — в один голос откликнулись удивленные брат и сестра.

— Ты Роза, — уверенно заявилмолодой человек, показав на девочку пальцем, — а ты — Ивецио, — и он перевел взгляд на мальчика.

Юноша, как и дети, говорил на диалекте, сочно и выразительно, правда, не на чисто миланском. Что-то странное слышалось в его произношении.

— Может, я ошибся? — насмешливо обратился он к детям.

Близнецы взглянули друг на друга, не зная, что ответить. Но, не найдя слов, лишь рассмеялись серебристым смехом, чувствуя себя неловко рядом с этим необычным человеком.

— Так я ошибся? — повторил незнакомец.

— Нет, — покраснев, ответила Роза.

А пришелец смотрел на нее с нежностью. Такую нежность читала она в глазах своего приятеля Клементе. Но Клементе хорошо ее знал, они всегда играли вместе, поэтому Клементе и любил Розу. Неужели этот чужой человек тоже ее любит?

Они так увлеклись, что не обратили внимания, как отодвинулась занавеска, прикрывавшая вход в кухню. На пороге появилась статная фигура матери в темно-зеленом хлопчатобумажном платье, доходившем до носков черных туфель. Большие светлые глаза освещали правильные черты лица, обрамленного тяжелыми каштановыми волосами.

Роза и Ивецио с изумлением заметили, что в глазах юноши блеснуло что-то похожее на слезы.

— Кто вы такой? — холодным тоном спросила Алина Дуньяни.

Молодой человек весь напрягся и с трудом сглотнул слюну. При появлении Алины выражение лица его изменилось.

— Вы меня не узнаете? — прошептал он.

— А что, я вас разве знаю? — возмутилась женщина.

Она разговаривала сурово с незнакомцем, вторгнувшимся в ее владения.

Улыбка слетела с губ молодого человека, у рта появилась горькая складка. Роза и Ивецио, замерев, переводили взгляд то на мать, то на юношу, ожидая какого-то объяснения.

— И голос крови вам ничего не говорит? — спросил гость. — А я вас сразу узнал, мама…

Дети увидели, как смягчилось прекрасное и суровое лицо матери, в глазах появилась тревога и растерянность. Потом они наполнились слезами, и, запинаясь, женщина едва пролепетала:

— Анджело!.. Мальчик мой!

Губы Алины дрожали, а незнакомец смотрел на нее с благоговением.

— Это я, это я, мама! — повторял он.

— Дети, смотрите, кто приехал! — воскликнула женщина, обращаясь к малышам.

Она призывала близнецов в свидетели, потому что не могла поверить собственным глазам. Наконец, протянув руки к сыну, Алина разрыдалась.

— Вернулся, ты вернулся…

— Да, мама, я вернулся.

И молодой человек, как ребенок, бросился в материнские объятия.

— Анджело! Мой Анджело! Тебе всего восемнадцать, а выглядишь настоящим мужчиной.

Впервые в жизни Роза видела, как мать плачет.

— А вы, мама, не изменились. Я вас такой и запомнил.

Муха, похоже, выпуталась из занавески, и металлическое жужжание растворилось в том хоре, что доносился с опаленных солнцем полей.

— Сколько времени прошло! — всхлипнула Алина. — Почему тебя не было так долго?

Она нежно упрекала сына, взяв его лицо в ладони и пытаясь увидеть в загорелых, мужественных чертах юноши того ребенка, каким он был когда-то. Мать не могла признать, что детство сына ушло навсегда. В книге жизни Алины Дуньяни не хватало нескольких важных страниц, которые уже не восстановить: она не знала Анджело подростком, не видела его в те годы, когда мальчик становится мужчиной.

…Анджело ушел из дому в тринадцать лет. Роза и Ивецио тогда только-только родились, а он, прошагав километры по полевым дорогам, пристал к труппе бродячих акробатов. Потом, с помощью новых друзей, перебрался через границу в Домодоссоле, спрятавшись под товарным вагоном. Оттуда, пережив множество приключений, он добрался до Англии и осел в этой стране.

Когда отец, Иньяцио Дуньяни, узнал о бегстве старшего сына, было уже поздно догонять Анджело и пытаться возвратить его в семью. А сегодня, жарким августовским днем, мальчик вернулся. Теперь ему исполнилось восемнадцать, и он стал мужчиной.

Для близнецов имя Анджело всегда связывалось со слезами и печалью. Раза два в год приходили в «Фавориту» письма с иностранными марками, с непонятными печатями, адресованные госпоже Алине Дуньяни. Анджело писал матери. Она закрывалась в спальне, читала и перечитывала послания сына, пока не истрепывались листки, потом появлялась, и глаза у нее были красны от слез. А Анджело снова надолго замолкал.

Как-то Роза спросила у матери:

— А почему Анджело убежал? И когда же он вернется?

Алина горестно вздохнула и ответила:

— Вот такой он, Анджело. Уехал, не спросив, и вернется, когда пожелает.

Правду о бегстве Анджело близнецы узнали от Пьера Луиджи, второго сына Дуньяни. Оказалось, что Анджело сбежал после страшной истории.

— Видели у папы на правой щеке белую отметину? — как-то спросил у близнецов старший брат.

Конечно, Роза и Ивецио прекрасно знали этот белый шрам — он выделялся белесой дорожкой в темной отцовской щетине. Они привыкли и не обращали внимания на отметину на лице отца. Шрам у него был всегда, как всегда было на лбу у матери небольшое родимое пятнышко, а у Ивецио на ноге — крупная багровая родинка.

Старший брат взял с малышей клятву, что они ничего никому не расскажут, и открыл им страшную тайну:

— Это Анджело его так…

— Анджело? — Роза недоверчиво раскрыла глаза.

— Ну да… хлыстом, — уточнил Пьер Луиджи.

«Хлыстом», — подумала Роза, и ей припомнился свист кнута, которым мастерски владел отец. Погоняя лошадей, он громко щелкал кнутом над крупом коней, не задевая, однако, животных. А Пьер Луиджи продолжал рассказ:

— Анджело тогда исполнилось тринадцать…

— Значит, он был уже большой, больше тебя, — заметила Роза.

Ей самой в тот день, когда старший брат рассказывал эту историю, исполнилось только пять. Девочка слушала рассказ Пьера Луиджи словно страшную сказку.

— Да, он был старше меня, а вы оба только-только родились, — подтвердил Пьер Луиджи.

Розе не терпелось все узнать.

— А что же Анджело сделал? — недоверчиво спросила она.

Старший брат склонился к малышам и сообщил таинственным тоном:

— Однажды Анджело что-то натворил, такое с ним часто бывало.

— А что он натворил? — прервала рассказчика девочка.

— Если будешь мне мешать, ничего не скажу, — пригрозил Пьер Луиджи.

— Молчу, молчу, — успокоила его Роза, прикрыв рот ладошкой.

— Ну ладно, так вот, однажды Анджело что-то натворил, и отец схватился за ремень.

— А зачем ремень? — удивился Ивецио.

— Чтобы наказать Анджело.

— А нас он так никогда не наказывает, — снова вмешалась Роза.

— А тогда наказывал, — отрезал Пьер Луиджи. — Папа, значит, взял ремень, а Анджело, раньше он отцу никогда не перечил, вдруг говорит: «Папа, не делайте этого». И таким голосом сказал, что мурашки по коже побежали. А глаза у Анджело стали прямо неподвижные. «Я уже не ребенок», — добавил Анджело. А папа ему: «Шалопай ты, таких драть надо». Отец замахнулся, но Анджело мигом схватил хлыст, что валялся в хлеву в углу, и как хватит прямо по лицу!

— Ударил? Прямо так, как бьют лошадей? — с ужасом спросил Ивецио и инстинктивно закрыл лицо ручонками.

— Так и ударил… — подтвердил старший брат.

— А ты откуда все знаешь? — спросила Роза.

Она все еще не хотела поверить рассказу Пьера Луиджи.

— Я же их видел! Спрятался за тюком сена и все видел… Отец стал прямо каменный, только кровь по щеке бежит. А сам молчит. Коровы, что там стояли, и те жевать перестали, на них уставились. Анджело хлыст швырнул и выбежал вон. А отец опустился на скамеечку, на которой коров доят, и провел рукой по щеке. Вся рука в крови была… я сам видел.

— А что потом? — разволновалась Роза.

— А потом у него слезы по щекам побежали.

Девочка не могла вообразить, чтобы отец, такой большой, такой сильный, рыдал, как ребенок. Конечно, Анджело, ее родной брат, которого она совершенно не знала, сотворил ужасную вещь!

— А что дальше было? — не унималась Роза.

— Анджело больше не вернулся. Его потом видели с бродячими акробатами. Знаешь, бродячий цирк…Теперь он иногда пишет из далекой страны. Может, в «Фавориту» Анджело не вернется никогда. А отец с тех пор не хватается за ремень.

Розе эта история показалась невероятной, и она долго не могла опомниться. Образ незнакомого брата, осмелившегося поднять руку на отца, постоянно грезился ей. А теперь Анджело стоял перед ней, красивый, хорошо одетый, с манерами настоящего синьора.

Анджело вгляделся в полумрак кухни.

— А где же Пьер Луиджи? — спросил он, осторожно освобождаясь из материнских объятий.

— Ушел с отцом в деревню, — ответила Алина. — Сегодня праздник Мадонны. А ты через деревню не проходил?

— Нет, я шел пешком из Милана, через поля, по короткой дороге.

— Заходи в дом, — пригласила сына мать.

Они прошли в кухню к погашенному очагу. Здесь царила приятная прохлада, пахло хлебом, парным молоком и прогоревшими дровами.

— И вы заходите, — сказала мать близнецам, которые не осмеливались без приглашения перешагнуть порог.

Роза заметила, что мать утратила обычную сдержанность и выглядит веселой и счастливой. Алине так хотелось, чтобы сын, отшагавший километры по пыльной жаркой дороге, возвращаясь в родной дом, отдохнул здесь на славу. Анджело зачерпнул ковшиком холодной воды из сверкавшего медью ведра, стоявшего под посудной полкой, и жадно, с позабытым уже наслаждением, выпил.

— Хороша наша водичка, — сказал он, устраиваясь поудобней на лавке. — Пахнет родником и речкой.

Роза и Ивецио, справившись со своей обычной застенчивостью, уселись у ног Анджело на каменную ступеньку.

— Ты, наверное, голодный, — забеспокоилась Алина.

Она была готова выполнить любое желание вновь обретенного сына.

— В такую жару есть не хочется, — ответил Анджело.

— Ну уж руссумату я для тебя сделаю! — с улыбкой сказала мать.

У близнецов сразу же слюнки потекли, и оба облизнулись в предвкушении. Руссумату мать готовила только по праздникам, взбивая в снежную шапку белки яиц и смешивая их с желтками, стертыми с сахарным песком. Потом добавлялся стакан красного вина, и получался густой крем цвета сливы. В него макали сухой бисквит — настоящее объедение!

— Давай я руссумату приготовлю, — предложила Роза. — У меня хорошо получается.

Анджело с благодарностью улыбнулся. Он наслаждался прохладой, поскольку на улице стоял нестерпимый летний зной.

— Пожалуй, попозже, — сказал он. — Мне сейчас ничего не хочется. Лучше давайте заглянем в мою сумку, может, найдем кое-что интересное.

Дорожная сумка Анджело осталась за порогом, и он с улыбкой предложил малышам:

— А ну-ка посмотрим, хватит ли у вас сил притащить ее сюда.

Дважды ему повторять не пришлось: Ивецио и Роза бросились на улицу, схватились за ручки и, стараясь изо всех сил, приволокли сумку в кухню, поставив ее к ногам брата.

— Вижу, сил у вас много! — похвалил Анджело довольных близнецов.

— Хватает! — гордо заявил Ивецио.

Анджело выудил из нагрудного кармана ключик и открыл сумку. Пока он священнодействовал с ключом, остальные взирали на него в полном молчании, которое нарушало лишь жужжание мух. Взгляд Розы притягивали крепкие загорелые руки брата. Ей припомнились отцовские руки: с мозолистыми ладонями, обломанными короткими ногтями, обведенными темной полоской — ее ничем нельзя было отмыть. У отца были руки настоящего крестьянина — привычные к полю, к пашне, к плодам, что дарила земля. Руки, умевшие молотить и веять, чистить скребницей коней и доить коров, полоть и мотыжить, работать в кузнице. Владели эти руки и хлыстом…Вспомнив об этом, девочка с тревогой взглянула на старшего брата. Она сразу полюбила этого по-господски одетого человека, но в душе Роза чувствовала: Анджело относится к опасному разряду бунтарей.

Близнецы понимали друг друга мгновенно; в любой ситуации им достаточно было обменяться взглядом — и каждый схватывал чувства другого. Они переглянулись и в ту же секунду одарили полным доверием доселе неизвестного им брата.

Анджело тем временем развернул перевязанный синей ленточкой сверток и вынул что-то голубое, воздушное, усыпанное желтыми звездами цвета пшеничного поля.

— Кашемировая шаль, — сказал Анджело. — Для вас, мама.

Алина так растерялась, что ничего не могла выговорить. Она с восторгом посмотрела на чудесный подарок, осторожно взяла шаль и изящным жестом накинула ее на плечи, прикрыв коленкоровое платье.

— Красота-то какая! — покраснев, произнесла женщина.

— Вы прямо как синьора из Брайтона, — сделал Алине комплимент сын.

Мать, не поняв похвалы, нахмурилась.

— Что еще за Брайтон? — спросила она.

— Город, где я живу, — спокойно объяснил Анджело. — Это в Англии, у моря. Летними вечерами, когда становится прохладней, элегантные дамы набрасывают на плечи шали вроде этой и выходят на набережную прогуляться.

Роза представила себе элегантных дам, которых никогда не видела, набережную и море, о котором понятия не имела. А Алина смущенно улыбалась: ей очень польстило сравнение сына.

Впрочем, мать тоже никогда не видела моря, но шаль сразу стала для нее драгоценной реликвией. Она набрасывала подарок на плечи, запершись в одиночестве в спальне, и воображала себя элегантной дамой из далекого города Брайтона.

А Анджело обратился к Ивецио:

— Мама мне писала, ты хорошо рисуешь…

Мальчик почувствовал, что за замечанием брата последует что-то важное.

— Да я так… когда делать нечего, — прошептал Ивецио.

— Нет, у него действительно хорошо получается, — вмешалась Алина.

— Тогда я правильно выбрал тебе подарок.

Анджело протянул брату коробку и добавил:

— Тут карандаши, но, если намочить кончик, ими можно рисовать как красками.

Ивецио поднял крышку деревянной коробочки: там аккуратным рядком лежали разноцветные карандаши, начиная с белого и кончая черным, а между ними — целая цветная радуга. Ивецио словно завороженный смотрел на многоцветье карандашей, таких новеньких, таких прекрасных, глубоко вдыхая их запах.

Мальчик взглянул на сестренку.

«А Анджело совсем не злой», — прочла Роза во взгляде брата и, опустив ресницы, беззвучно согласилась с ним.

— Вот и подарок для сестренки! — объявил Анджело, и в его натруженных руках блеснуло ожерелье, показавшееся Розе невыразимо прекрасным.

— Это мне? — не веря собственному счастью, спросила Роза, осторожно дотронувшись до серебряного ожерелья, сделанного в форме розочек.

— Как настоящие розовые бутоны, — прошептала она, не отрывая взгляда от нежданного подарка.

— Так оно и есть, — с улыбкой объяснил Анджело. — Это бутоны розы, ты ведь у нас Роза, Роза в бутоне. Я выбрал это украшение для тебя.

Слова брата звучали нежно, он надел ожерелье девочке на шею, и Роза почувствовала прикосновение серебряных розочек. Она коснулась их пальцем, опустила глаза, чтобы рассмотреть получше. Она почувствовала себя иной, единственной в своем роде, и ощутила непривычное волнение. Раз брат сделал ей подарок, как настоящей женщине, значит, она действительно становится женщиной.

— Ты прямо красавица! — заметил брат, с улыбкой наблюдавший за изумленной Розой.

— Как те дамы в Англии? — робко спросила она, не поднимая от смущения глаз.

— Лучше, куда лучше, — рассмеялся Анджело.

Алина строго взглянула на детей, но решила пока не вмешиваться, опасаясь нарушить хрупкую гармонию этой минуты.

— Спасибо! — произнесла Роза.

Она подошла к Анджело, поцеловала его в щеку, ощутив на нежных губах колкую щетину, и еще почувствовала какой-то неизвестный, но приятный запах.

— Ну хватит, — заявила Алина, похоже, несколько раздраженная.

— Конечно, хватит, — согласилась Роза, думая, что мать намекает на полученные великолепные подарки.

Женщина же имела в виду этот неуместный, на ее взгляд, поцелуй. В доме Дуньяни целовались лишь в особых случаях. Едва дети вставали на собственные ноги, их уже не брали на руки. А родительская ласка напоминала скорее подзатыльник, чем нежное выражение чувств. Но дети росли в довольстве. Достаточно было слушаться родителей, и никакое наказание тебе не угрожало. Роза помнила лишь один случай, когда мать поцеловала ее. Девочка тогда лежала больная, с высокой температурой. Зато очень часто приходилось Розе целовать распятие и край одежд гипсовой Мадонны в маленьком гроте, окруженном садом, по ту сторону дороги. Все работники «Фавориты» принимали участие в постройке этого святилища.

Она ничего не чувствовала, касаясь губами холодных святынь, разве что леденящий страх перед карой небесной. А щека Анджело была теплой, живой и пахла марсельским мылом и солнцем.

Анджело приподнял сестренку сильными руками и посадил ее к себе на колени.

— Поможешь мне достать остальные подарки? — спросил он.

— Нет, мне хочется пойти к Клементе, — ответила девочка и умоляюще посмотрела на брата.

— Ну раз это так важно, беги к Клементе, — согласился он.

Роза соскользнула с колен Анджело, а Алина облегченно вздохнула: ей не очень-то понравились те знаки нежности, которыми обменялись Анджело и девочка. Она подумала, что в далекой стране ее сын приобрел чужестранные привычки и забыл о приличиях.

Клементе ждал их, сидя на земле рядом с хлевом. Он терзал перочинным ножом, своим единственным сокровищем, тополиную веточку. У ног его свернулась Лилин, черно-белая дворняжка, неразлучный спутник и товарищ в играх. Из хлева доносилось протяжное мычание коровы.

— Я вас уже сто лет жду! — недовольно проворчал Клементе.

Это был худой, крепкий мальчишка, смуглый от солнца и грязи, с кроткими, спокойными глазами.

— Анджело вернулся! — объяснил возбужденный Ивецио. — Анджело, наш брат, ты его не знаешь. Он в Англии жил!

Про Англию Клементе никогда не слышал, он припомнил знакомые названия: Крешенцаго, Колоньо, Вимодроне, Монца, Лоди, Бергамо, нет, такого названия он не знал.

— Смотри, что он мне привез из Англии, — похвасталась Роза.

Ей нравилось произносить само слово «Англия», и она с детской непосредственностью продемонстрировала свое сокровище. Клементе, увидев украшение, даже глаза вытаращил.

— Оно что, твое? — спросил он, хотя знал, что у хозяйских детей бывают вещи, недоступные простым смертным.

— Мое, мое собственное, — гордо подтвердила Роза.

— Вот оно как! — проговорил Клементе, повторяя любимое восклицание своего отца.

Отец мальчика был самым высокооплачиваемым работником в поместье. Этому уроженцу Бергамо ферма во многом была обязана своим процветанием, поскольку он великолепно разбирался в молочном производстве и выращивании крупного рогатого скота. В семье его было пятеро детей. Клементе, лишь на год моложе близнецов, всегда оставался их любимым товарищем в играх. Розу он любил без памяти.

Клементе отличался живым умом и наблюдательностью. Ничто из того, что происходило в «Фаворите», не ускользало от его взора. Он заметил появление чужестранца, а теперь был уверен: о возвращении Анджело Дуньяни, старшего сына хозяина, из дальней страны под названием Англия в деревне еще будут вспоминать долгими вечерами.

— Оно серебряное! — сказала Роза и, уперев руки в боки, кокетливо прошлась перед Клементе.

— Покажи, — попросил мальчик, потянувшись к ожерелью.

Роза отскочила назад и инстинктивно прикрыла украшение руками, защищая свое сокровище.

— Ты с ума сошел! — воскликнула она. — У тебя руки грязные, перепачкаешь.

— Оставь ты ее! — сказал Ивецио.

Ему не терпелось показать другу свой подарок.

— Лучше посмотри, что у меня есть. — И он распахнул перед изумленным Клементе деревянную коробку, демонстрируя карандаши.

— Какие красивые! — поразился Клементе, наслаждаясь необычным зрелищем.

— А это не просто карандаши, — с видом знатока объяснил Ивецио. — Если намочить кончик, они рисуют как краски, и можно делать картины вроде тех, что вешают на стену.

Маленький крестьянин, одетый победней и вымытый похуже, чем хозяйские дети, потерял дар речи, увидев перед собой великолепную радугу красок. Так же потряс Клементе дирижабль, пролетевший однажды над «Фаворитой». Разноцветные карандаши и дирижабль — две диковины, недоступные ему. От одного вида этих чудес Клементе испытывал неизъяснимое наслаждение.

Дворняжка Лилин прыгала вокруг, высунув на жаре язык и громко дыша. А Клементе любовался подарками без всякой зависти; он искренне радовался счастью маленьких хозяев, почтивших его своей дружбой. Особенно радовался он счастью Розы.

— Оно тебе так идет! — сказал мальчик, держась на почтительном удалении и от девочки, и от ожерелья. — Точно для тебя и делалось…

И в эту минуту Клементе захотелось навсегда остаться рядом с Розой, расти с ней вместе, чтобы ловить в ее глазах отблеск мимолетного счастья.

Глава 2

— Да, красивое ожерелье, красивое… — произнесла Алина, держа украшение большим и указательным пальцем правой руки и взвешивая его ладонью левой.

Окна на верхнем этаже хозяйского дома были открыты, и в комнату проникали золотой свет заката и зеленоватые отблески наступавших сумерек.

— Да, мама, — ответила Роза.

Она настороженно смотрела на мать снизу вверх и теребила пальцами шелковую ленточку в косе. Зачем мама велела снять ожерелье и отдать ей?

— Очень красивое, — повторила женщина.

Холодная улыбка появилась на ярких губах Алины.

— Но оно тебе не подходит! — закончила мать.

Розу словно холодной водой обдали.

— Но Анджело его привез мне! — выкрикнула девочка, забыв и об уважении к матери, и о хороших манерах.

— Конечно, Анджело его привез тебе, — продолжала мать, — но ты его носить не можешь. Понятно?

Алина говорила холодным уверенным тоном.

У девочки даже дыхание перехватило, сердечко ее едва не вырвалось из груди.

— Почему? — чуть слышным голосом спросила Роза и затрясла головой.

Алина повертела в длинных изящных пальцах серебряный бутончик.

— Ты еще ребенок, — произнесла мать, унижая девочку, почувствовавшую себя женщиной, — а приличные дети не носят ожерелий и браслетов… Если бы ты была девушкой… девушка, может, и надела бы такое украшение… А в твоем возрасте не следует и мечтать о подобных глупостях.

Матери хотелось, чтобы дочь почувствовала свою вину. Она подержала ожерелье на ладони, а потом сжала его в кулак, чтобы невинный взгляд ребенка и коснуться не мог этого искушения.

Роза с силой дернула себя за темную густую косу, стараясь причинить боль, но ничего не почувствовала. От слов матери она оцепенела.

— Ожерелье — мое! — решительно заявила девочка.

— Да, конечно, — успокоила ее Алина, — но, пока ты не выросла, надо быть скромной, иначе вырастешь дурной женщиной, и Христос огорчится. Ты же не хочешь этого?

Роза, конечно, не хотела делать больно Христу, но почему Христос всемогущий позволял обижать Розу? Почему он, такой добрый, ничего не делал, чтобы помешать свершиться ужасной несправедливости? Она огляделась вокруг — как бы устроить все так, чтобы и Христа не обижать, и сокровище свое сохранить?

Мать и дочь стояли в комнатке Розы: пол из обожженной глины, голые балки потолка, беленые стены. Обстановка отличалась спартанской простотой: железная кроватка у стены, напротив окна комод, на нем — керосиновая лампа; сундук для одежды, плетеный соломенный стул и железная подставка с кувшином и миской из белой майолики.

Роза еще не привыкла к комнатке, куда ее перевели прошлой весной. Раньше она вместе с Ивецио спала в комнате родителей, а теперь их разделили. Кончилось раннее детство, и Роза впервые познала одиночество, Ивецио же пришлось устроиться в спальне у Пьера Луиджи. Детям расставаться не хотелось, но пришлось подчиниться решению родителей. Роза, оказавшись одна, страдала больше; ей было бы легче, останься у нее ожерелье.

Взгляд девочки упал на шкатулку темной кожи, стоявшую на сундуке. Там, на желтой атласной подкладке, хранились образки святых, четки из перламутровых бусин и молитвенник с золотым обрезом, который девочка брала по воскресеньям на мессу, хотя читать еще не умела.

— Хорошо, мама, — согласилась Роза, выбирая меньшее из зол, — я положу ожерелье в шкатулку и не буду надевать, пока не вырасту.

Девочка протянула ручку, ожидая, что мать отдаст ей сокровище. Алина Дуньяни улыбнулась, и девочка прочла в серых материнских глазах новую угрозу.

— Нет, мы сделаем лучше, — сказала Алина.

— Как? — спросила Роза.

— Надо обрадовать Христа, — продолжала мать.

— Правда? — удивилась девочка.

— Если поступишь, как я скажу, Христос в небе возрадуется и поможет тебе держаться подальше от мирских искушений.

Алина говорила медоточивым тоном, но дочь уловила в ее словах коварный посвист змеи, что собирается ужалить.

— Так что мне делать? — настороженно спросила Роза.

— Сегодня вечером, как только кончится служба, ты подаришь ожерелье Мадонне, — торжествующе произнесла мать.

Алина опустила в широкий карман фартука украшение и большими шагами вышла из комнаты. Роза стояла потрясенная.

Ошеломленная, девочка застыла, перед глазами ее встал лик Христа в терновом венце: он улыбался, потому что Роза преподнесла ожерелье Мадонне. Но эта картина сразу же показалась Розе фальшивой. Она бросилась в коридор и бегом догнала мать, еще не успевшую спуститься в кухню. Девочка потянула Алину за подол юбки.

— Зачем? Зачем? — со слезами на глазах простонала Роза.

— Затем, чтобы отблагодарить Мадонну. Она позволила Анджело вернуться домой живым и здоровым, — ответила Алина. — Разве это не причина для благодарности?

Роза вернулась к себе, кинулась на постель и в отчаянии разрыдалась.

«Oh clemens, oh pia, oh dulcis virgo Maria!»

Последние слова гимна «Salve Regina», пропетые хором в заключение молебна, разнеслись в благоухающем вечернем воздухе. Умолкли последние цикады, и завели стрекотание первые кузнечики.

Все обитатели «Фавориты» стояли по двое вдоль посыпанной щебнем садовой дорожки перед статуей Мадонны в голубом плаще, раскинувшей руки с выражением смиренной скорби и жертвенности. Ноги Богоматери попирали гранитный шар, который обвивал змей, символ мирового греха.

Иньяцио Дуньяни стоял в первом ряду, рядом с матерью, бабушкой Дуньяни — маленькой, худенькой старушкой, постоянно одетой в черное. За ними Алина с близнецами, потом Пьер Луиджи и Анджело, а дальше — слуги и работники.

Когда наступила полная тишина, Алина сильно сжала плечо дочери и вложила ей в руку серебряное ожерелье. Она вытолкнула Розу вперед, и та, сделав несколько шагов, подошла к грубо сколоченному алтарю, где теплилась лампада. Роза взошла по ступенькам, поднявшись на цыпочки, открыла стеклянное окошечко и надела свое серебряное сокровище на шею гипсовой Мадонне.

Она спрыгнула вниз и услышала громкий голос матери:

— Моя дочь Роза в день праздника Мадонны поднесла Пресвятой Деве свое серебряное ожерелье в благодарность за милость Божью.

Слова Алины прозвучали словно удары хлыста. Роза прошла мимо матери, не обратив внимания на протянутую материнскую руку. Из рядов молящихся послышался одобрительный шепот, а девочка вышла из сада, перешла через дорогу и бегом бросилась к сеновалу.

Там ее и нашел Анджело. Роза лежала на сене и смотрела в светлое небо, где трепетали первые звезды. Со двора доносились звонкие голоса детей, увлеченных игрой. Они весело повторяли слова старинной считалочки: «Жил да был старик один, он залез в чужой камин. Раз, два, три, ничего не говори…»

У коровника, под навесом, сидели взрослые, обсуждая события прошедшего дня. Звенел смех, позвякивали стаканы: хозяин угощал работников. По случаю праздника в «Фавориту» забрел шарманщик. Он наигрывал меланхолические мелодии в ритме вальса или мазурки. Кто-то подпевал, парочки танцевали, некоторые и пели, и приплясывали.

— А ты почему не идешь танцевать? — спросила Роза брата.

— Как же я пойду танцевать, если моя дама спряталась в сене? — ответил Анджело.

— Дама твоя еще маленькая, — с горечью произнесла девочка.

Недолго чувствовала себя Роза счастливой, мать ловко поставила ее на место.

— Я подожду, пока она подрастет, — сказал Анджело.

— А потом, я не умею танцевать, — заметила девочка, уставившись в небо.

— Я научу тебя, — произнес Анджело, устраиваясь на сене рядом с Розой.

Роза почувствовала, что ее любят и защищают.

— Ты хороший, — заявила она брату.

— Иногда я бываю очень злой!

И Анджело скорчил страшную гримасу.

— Никогда не поверю, — возразила девочка.

— Да, с теми, кто мне зла желает…

— Значит, со мной ты всегда будешь добрым.

Анджело задумчиво жевал соломинку.

— Так почему ты не идешь танцевать? — настаивала девочка.

— А ты почему не идешь играть?

Роза только плечами пожала:

— Не хочу!

Юноша скрестил руки под головой и посмотрел на небо, где уже сияла целая россыпь звезд.

— Вон Большая Медведица, — сказал он, указывая на созвездие.

— Знаю, — откликнулась Роза.

— А вон там, видишь, блестит, Венера…

Роза поискала взглядом звезду и увидела, как мерцала в вечернем небе Венера.

— А в Англии какие звезды? — вдруг с любопытством спросила она.

— Те же самые. Звезды везде одинаковые.

Девочке показалось невероятным, чтобы над «Фаворитой» было такое же небо, как и над дальними странами.

— Видишь ли, Роза, — продолжал юноша, — звезды так высоко, что видны отовсюду. Вот, например, возьми церковную колокольню — ее можно увидеть и из «Фавориты», и из Беттолино, и из Гоббы. А ведь колокольня одна и та же… Роза поняла и очень этому обрадовалась.

— Значит, когда ты был далеко и меня еще не знал, ты все равно видел те же звезды, что видела я! — воскликнула она, взглянув сначала на небесный свод, а потом на брата.

В это мгновение упала звезда, ярко вспыхнул горящий след, а потом звезду поглотила бесконечность. Анджело перекрестился.

— Когда падает звезда, — объяснил он, — чья-то душа поднимается к Богу.

Роза взглянула на него с изумлением.

— Значит, на небе столько звезд, сколько душ на земле?

— Да. У каждого из нас — своя звезда. И когда человек умирает, звезда падает.

— Значит, мы — как падающие звезды! — заключила Роза.

Анджело об этом как-то не думал, но согласился, что, пожалуй, оно действительно так.

— А куда деваются упавшие звезды? — заинтересовалась девочка.

— Пропадают в океане.

— А ты встречал в океане такую звезду?

— Нет, но когда-нибудь отправлюсь искать и, если найду, принесу тебе, — пообещал Анджело.

Он готов был достать луну с неба, лишь бы порадовать сестренку.

— И ты правда ее найдешь для меня?

— Правда!

Свежий вечерний ветер донес аромат полей. Анджело так хотелось успокоить девочку. Он вытащил из кармана завернутый в салфетку кусок пирога.

— Смотри, что я тебе принес, — сказал Анджело.

Он развернул салфетку, и девочка увидела кусок пирога, который пекли в «Фаворите» каждый год к празднику Мадонны. Такой пирог готовили целых два дня. Сначала из муки, масла, яиц и сахара делали тесто, потом начиняли персиками, грушами, миндалем и орехами. Роза тоже помогала делать угощение: она просеивала муку и толкла в ступе миндаль. Но когда вечером наступил момент пробовать пирог, девочка убежала на сеновал. И теперь, взглянув на принесенный Анджело кусок, она вновь остро ощутила боль от утраты своего сокровища. Ей казалось, стоит откусить лишь кусочек, и она отравится этим пирогом.

— Спасибо, не хочу я его, — грустно произнесла Роза.

Анджело сильной рукой обнял малышку и прижал к себе.

— Обидела тебя мама, правда? — стараясь утешить девочку, сказал он.

Роза словно только и ждала этих слов, чтобы разразиться рыданиями. Наконец-то, после того, как она промучилась столько часов, слезы облегчили ее страдания, успокоили душу. Ее обидели, обидели жестоко и абсурдно, призвав на помощь Мадонну и Христа, которые почему-то всегда были на стороне матери и никогда не помогали Розе.

— Я тебе сделаю другой подарок, гораздо лучше серебряного ожерелья, — пообещал брат, осторожно похлопывая сестренку по плечу.

— Другого такого подарка нет! — всхлипывая, произнесла девочка.

— Я подарю тебе лошадку и научу ездить верхом. В Эссексе, где я работаю, все барышни из хороших семей ездят верхом.

Роза кивнула головой и шмыгнула носом. Вообще-то лошадка ее совсем не интересовала. Ее сейчас не интересовало ничего. Если подумать, ей и ожерелье сейчас не было нужно. Единственное, о чем она помнила, это о пережитом унижении, о грубом оскорблении. Предательство матери, совершенное во имя веры, оставило первую тяжелую рану в ее душе.

С годами появятся и другие раны, но эта не заживет никогда.

Глава 3

В просторной мрачной супружеской спальне Иньяцио и Алина подводили итог прошедшему дню, возвращаясь к самому важному. Вернулся Анджело, их неукротимый сын, следы которого давно потерялись то ли с цыганами, то ли с бродячими акробатами; сын, ускользнувший от бдительных пограничников в суматохе ночных поездов и в путанице таинственных границ. Теперь семья наконец полная.

— Ты рад? — спросила Алина.

— Конечно, конечно, — проворчал Иньяцио.

Отец заставил себя забыть о нанесенной сыном обиде, тем более что жена тоже косвенно была виновата в случившемся.

— Мы теперь начнем все сначала, — добавил Иньяцио и вздохнул.

Ему очень хотелось надеяться, что Алина не будет тиранить Анджело, как тиранила она остальных детей. Иначе не миновать новой беды…

— А он стал красивый… — заметила мать.

— Да, парень сильный и здоровый, — отозвался отец, присев на край кровати и снимая ботинки.

— И умный, по-английски говорит, — с восхищением произнесла Алина.

— А как же иначе, — согласился Иньяцио, стаскивая с себя рубаху и брюки.

Хозяин «Фавориты» приближался к пятидесяти, но был еще очень крепким мужчиной; в густых каштановых волосах ни сединки; крепкие белые зубы, открывавшиеся в улыбке.

Вдалеке пророкотал гром, на мгновение заглушив стрекотание кузнечиков и кваканье лягушек.

— Похоже, идет гроза, — произнесла женщина, вытирая пот с шеи.

— Может, просто гремит… жара-то какая, — заметил мужчина.

— А дождь ой как нужен, — вздохнула Алина.

— Да, земле вода нужна, — ответил Иньяцио, надевая ночную рубашку. — Да и нам, людям, дождь не помешает.

Муж уже лег, а жена еще расчесывала длинные волосы. Алина была хороша собой: спокойное выражение лица, большие, выразительные глаза, нежный рот, тонко очерченный нос.

— Если действительно идет гроза, раньше утра мы ее не дождемся, — произнесла жена и строго взглянула на мужа.

Он понял упрек, привстал на постели и обмакнул кончики пальцев в сосуд со святой водой над столиком в изголовье кровати. Если бы он не перекрестился на ночь, Алина извела бы его, угрожая карой небесной и ему, и детям. Она с маниакальной пунктуальностью выполняла все церковные ритуалы.

Иньяцио снова лег и залюбовался женой: в сорок лет, после стольких беременностей, Алина сохраняла всю свою тяжеловатую красоту. За двадцать лет брака она беременела двенадцать раз — в живых осталось четверо детей. Остальных она или не донашивала, или они рождались мертвыми, а то умирали в возрасте нескольких месяцев. Все дети были зачаты и появились на свет в этой огромной массивной кровати из темного орехового дерева, под отрешенным небесным взглядом Мадонны, взиравшей с образа в золотой раме на страстные, безумные объятия, на душераздирающие муки родов, на затаенные улыбки, жестокие угрызения совести, на бесконечные молитвы и сонную тишину спальни.

Огонь светильника неожиданно задрожал под порывом ветерка, принесшего в комнату запах полей. Где-то далеко залаяла собака.

— Похоже, все-таки будет дождь, — заключил Иньяцио.

Он с вожделением поглядывал на жену, пока она снимала корсаж и надевала длинную ночную рубашку из белого льняного полотна.

— Ну что ты так уставился? — возмутилась Алина, почувствовав в душе удовлетворение.

Иньяцио закрыл глаза и промолчал. Алину постоянно терзали стыд и страсть, супружеская жизнь обострила эти ощущения, а с рождением детей ее душевные терзания усилились. Бегство Анджело потрясло ее, и, когда пришло его первое письмо, написанное нетвердой рукой мальчика, недолго ходившего в школу, Алина рыдала от счастья и заказала благодарственную мессу. Потом она начала слать сыну письма, умоляя вернуться. Любое известие о первенце утешало раненое материнское сердце. Она плакала от боли, вспоминая, как далеко Анджело, но одновременно радовалась, потому что он был жив и здоров. Она считала, что одинаково любит всех своих детей, но Анджело чуточку больше.

На самом деле все было не так просто. Дети для Алины всегда оставались плодом страшного греха, свершавшегося под покровом темноты в постели, освященной святыми узами брака. Она всегда воспринимала этот грех как нечто постыдное, ибо Алина отдавалась законному супругу не так, как подобает жене, без богобоязненного страха. Ее терзало ненасытное желание мужчины. Вот и сейчас, когда Иньяцио смотрел на жену, она чувствовала, как кровь забурлила у нее в жилах, взламывая плотину, воздвигнутую стыдом и страхом.

В супружеских объятиях она забывала Господа и святые заповеди, отдаваясь безумному наслаждению, сжигавшему ее. Почему в этих постыдных позах заключалось столько радости и страсти? Если бы Алина прислушалась к ненасытному желанию, терзавшему ее плоть, она бы погрузилась в бездну греха, ибо нет ничего страшней, чем плотский грех.

Не семя жизни бушевало в ее лоне, а сладострастие разврата. А когда беременность становилась явной, окружающие делались свидетелями ее блуда. И дети, и неудачные роды показывали всем, что она предавалась плотскому греху. Потому Алина, разумом убеждая себя, будто любит своих детей, бессознательно отвергала их, наказывая за собственную страсть.

Вновь прогремел гром, теперь уже поближе.

— Ложись, ложись же, — повторил Иньяцио.

Алина, не в силах сопротивляться зову, вытянулась рядом с мужем. Она знала: как только погаснет свет, мужчина заключит ее в объятия. Нет, Роза, ее единственная дочь, должна избежать такого позора. Мать в зародыше подавит в душе дочери любой росток сладострастия, как подавила она сегодня дочернюю гордыню, заставив отказаться от ожерелья, суетного подарка. Мать вменит дочери в обязанность самое строгое умерщвление плоти, чтобы погасить пробуждающиеся чувства, и Роза поймет: лучше духовная жизнь в монастыре, чем плотские радости брака.

Иньяцио и не подозревал, какие бури бушевали в душе его супруги. Он благодарил Бога, пославшего ему набожную, верную жену, хорошую хозяйку в доме и страстную возлюбленную в постели.

Порыв ветра парусом надул оконную штору.

— Наконец-то хоть дышать можно, — произнесла Алина, осеняя себя крестом.

— Мальчик наш вернулся, а теперь вот и дождь пришел… — с удовлетворением заметил Иньяцио.

— Господу все известно, он обо всем позаботится! — назидательно произнесла Алина.

— Как тебе показался Анджело?

— Вырос, — ответила жена. — Совсем мужчина стал. Спокойный, разумный.

Она глубоко вздохнула.

— А тебе стоило бы попросить у него прощения, — упрекнул жену Иньяцио. — Сказала бы: мне очень жаль, что так получилось.

— Он в тебя пошел, — недовольно заметила Алина.

— Верно. Вылитый дед. Тот тоже был упрямый и своевольный. Никогда не поймешь, что у Анджело в голове.

— И не пытайся понять, — откликнулась Алина.

— Но и ты последи за собой, — спокойно посоветовал ей муж. — С Анджело не вытворяй такого, как с Розой.

— А что я с Розой сдалала?

— Ты забрала у нее подарок и повесила на статую Мадонны.

Иньяцио очень не понравилось устроенное женой представление. И теперь, раз уж об этом зашла речь, он хотел все обсудить.

— Девочка сама решила отдать ожерелье, — солгала Алина, убежденная, что говорит правду.

— Да ты ее заставила… Я тебя знаю. И я видел лицо Анджело в тот момент, когда Роза повесила на статую его подарок: он просто рассвирепел.

В голосе Иньяцио послышался гнев.

— Я знаю, как ты людей доводить умеешь. А потом, когда дети выходят из себя, теряют уважение к взрослым, за ремень приходится хвататься мне.

Алина поняла намек, но лишь произнесла бесцветным голосом:

— У тебя, похоже, от жары ум за разум зашел.

Впервые за двадцать лет брака Иньяцио дал жене понять, что ему прекрасно известны ее тайные мысли, которые она ревниво оберегала от всех. Значит, он столько лет наблюдал за ней и судил ее, не показывая виду. Ей хотелось наказать мужа за это, но тут Иньяцио задул огонь и потянулся к жене. У Алины не хватило сил для того, чтобы отвернуться. Сладострастное безумие греха в который раз восторжествовало над страхом перед Господом.

Глава 4

Прошло лето. Все вокруг залили яркие, чувственные краски осени. Потом нежное снежное покрывало укрыло землю от жестокостей зимы. А теперь легкий, но усердный дождичек и теплый западный ветер возвещали приход весны. Погода вела себя как положено, и времена года, сменяемые рукой Господней, свершали свое дело. Дни становились длинней, уходил холод, морозивший деревья и покусывавший руки.

Эпидемия гриппа почти миновала «Фавориту», затронув лишь малышей и стариков, вскоре вставших на ноги. Дождь, конечно, был благословением Божьим, но теперь все мечтали о солнышке.

Семья Дуньяни сидела за большим обеденным столом в кухне. Каждый день деревянные доски стола скребли щеткой и отмывали горячей водой со щелочью.

— А почему Анджело не спустился к завтраку? — спросил отец, расправляясь с холодной полентой, залитой теплым молоком и чуть присоленной.

Алина склонила голову над чашкой ячменного кофе.

— Ты же знаешь, какой он… — равнодушно произнесла она, словно речь шла о какой-нибудь мелочи.

— И какой же? — спросил Иньяцио, не удовлетворившись ответом.

— Молодой, что с него взять… — заметила старая бабушка.

Роза почувствовала, что Анджело отсутствует неспроста, но не стала расспрашивать, опасаясь упреков и назидательных наставлений матери. Она торопливо дожевывала кусок белого хлеба с медом. Такой завтрак ей обычно давали с тех пор, как доктор Джельмини, местный врач, определил у девочки врожденную желудочную слабость — она плохо переносила молоко.

— День сегодня будет тяжелый, — заявил Иньяцио, имея в виду погоду и множество дел, что ожидалиего.

Старая приземистая служанка Джина уже отварила котел картошки, чтобы смешать с отрубями на месиво свиньям. Пока хозяева завтракали, старуха то и дело таскала из котла картофелины и, очистив, отправляла их в рот. Ее мучил застарелый неутоляемый голод, вызванный многими годами нищеты.

Пьер Луиджи и Ивецио скребли оловянными ложками по дну своих мисок. Иньяцио время от времени поглядывал на дверь, что вела наверх, рассчитывая увидеть своего старшего сына. Отсутствие Анджело беспокоило Розу, но радовало Ивецио, всегда видевшего в старшем брате соперника.

Этот чужак нарушил привычный ход вещей и отнял у Ивецио часть сестринской любви, а ведь до того проклятого праздника Феррагосто Роза любила только Ивецио. Мальчик возненавидел старшего брата с тех пор, как тот подарил Розе лошадку в яблоках и целыми днями учил девочку ездить верхом на лужайке за сеновалом. Если говорить честно, то Анджело и ему предложил заняться этим увлекательным делом, но мальчик ни с кем не желал делить привязанность сестры. Роза была для него вторым «я», продолжением его самого и принадлежала только ему. Поэтому Ивецио предпочитал общество Клементе или же прятался в кустах, оплакивая несовершенство окружающего мира.

Впервые в жизни Ивецио был согласен с матерью, ругавшей Розу.

— Видано ли такое в приличной семье! — возмущалась Алина. — Мы не какие-нибудь благородные городские господа. Женщине даже не пристало управлять повозкой. Что уж говорить о верховой езде!

Легкость амазонки, с которой дочь носилась верхом, для Алины была лишь грехом и бесстыдством. Анджело пытался утихомирить мать, утверждая, что все не так страшно. Но Алина твердила, что Милан — не Лондон, а ломбардская деревня — не английская. К тому же соседи, уважающие Дуньяни, начнут говорить, что она, Алина, никудышная мать.

На этот раз спор своей властью прекратил Иньяцио. Он только и сказал:

— Оставь их в покое.

Но в его словах прозвучало напряженное спокойствие доброго человека, готового вот-вот выйти из себя. Алина знала такой тон. Она один раз видела, как муж потерял голову, и одного раза ей хватило. Она угомонилась.

Потом начались занятия в школе. Близнецов приняли в первый класс. Им пришлось рано вставать, отмерять четыре километра до школы и четыре обратно по сельской дороге, обсаженной акациями и липами. Встревожившие семью уроки верховой езды закончились.

Местная школа занимала одно крыло в здании мэрии. Розе преподавала синьорина Гранди, крохотная и кругленькая, совсем не соответствовавшая собственной фамилии. Учителем Ивецио был господин Сентати, крупный вспыльчивый мужчина. У него же учились Анджело и Пьер Луиджи. Сентати с улыбкой на устах лупил непослушных учеников по рукам палкой, смахивавшей на хлыст. За свою строгость он пользовался уважением родителей, вполне оправдывавших его суровые воспитательные методы. В школе для Ивецио заключалось спасение — здесь не было Анджело.

По дороге в школу счастливый мальчик напевал песенку, которой его научили ребята постарше: «Динь-дон-дон! Колокол бьет, на урок зовет! Динь-дон-дон! Книжки возьмем! Динь-дон-дон! Потихонечку пойдем!»

Так они шагали «потихонечку», то собирая ягоды, то залезая на деревья за птичьими гнездами. Частенько близнецы опаздывали. Но у Сентати было весьма своеобразное понимание дисциплины: детей землевладельцев он не бил, не забывая о подарках, которые их родители приносили учителю по праздникам. Он захлопывал перед носом Ивецио дверь и заявлял ему, поглядывая на часы:

— Школа — тот же поезд. Кто не успел, тот опоздал.

Синьорина Гранди отличалась большей терпимостью, и Розу на урок пускала. Ивецио же бродил во дворе мэрии, разглядывал незнакомых и ждал перемены, чтобы поиграть с товарищами.

Слухи о том, что Роза скачет на лошади, обошли все фермы и лачуги. Девочки в школе, скорее из зависти, посмеивались над Розой, и она ощущала себя не такой, как все. Матери Роза не верила, но ее обижало осуждение сверстниц, относившихся к ней с холодной жестокостью, на которую способны лишь дети. Потому игры с лошадкой в значительной мере потеряли привлекательность в глазах Розы, но ей не хотелось разочаровывать Анджело, и она по-прежнему скакала верхом на лужайке за сеновалом, стараясь далеко не отъезжать, чтобы никому не попасться на глаза.

И сегодня, в час завтрака, когда весенний дождик стучал по крыше, Розе вдруг больше всего на свете захотелось увидеть Анджело. Но только она знала, что Анджело не появится.

Накануне вечером — она уже легла, а братья спали — девочка услышала, как в кухне Анджело ссорится с родителями. Потом голоса стихли, ненадолго воцарилась тишина, и по коридору тяжело прошагал отец, за ним мать. Скрипнула и захлопнулась дверь их спальни. Следом за этим послышался скрип двери в комнате Анджело, в глубине коридора, у входа на сеновал.

Роза натянула на голову стеганое шерстяное одеяло, но никак не могла заснуть. Тогда она приняла отважное решение. Сердце у девочки едва не выскочило из груди, когда она на цыпочках пробегала через весь коридор. Она тихонько проскользнула в комнату брата и увидела, что Анджело сидит на краю кровати и, кажется, плачет. Но, когда брат поднял глаза, девочка увидела в них не слезы, а гнев.

— Ты здесь зачем? — сердито спросил юноша.

Никогда еще брат не разговаривал с ней таким тоном.

— Вы ссорились… я слышала… — пролепетала Роза.

Она стояла на пороге в длинной, до пят, белой ночной рубашке. Ее мягкие волосы рассыпались по плечам, а в руке Роза держала мерцавшую красноватым светом свечу.

— Девочка со свечой, — смягчившись, улыбнулся Анджело, вспомнив рисунок с таким названием.

— Хочешь, я уйду, — настороженно прошептала Роза.

— Нет, иди сюда. — И брат жестом пригласил ее присесть на кровать рядом с ним.

— Вы ссорились? — спросила Роза.

— Да, — признался Анджело.

— А что теперь? — с тревогой произнесла девочка.

— Ничего. Все прошло.

Он улыбнулся и ласково потрепал ее по щеке.

— А я испугалась!

Роза вздохнула с облегчением.

— Не надо пугаться из-за пустяков.

Анджело обнял сестренку за плечи и почувствовал, как она дрожит.

— А почему вы ссорились?

Анджело не смог бы объяснить причину ссоры. Но надо было что-то придумать для Розы.

— Наверное, потому, что я, кажется, не гожусь для деревенской жизни, — сказал Анджело.

Ему и самому это объяснение показалось вполне приемлемым. Глаза Розы беспокойно блеснули в полумраке комнаты.

— Как это «не гожусь»? — спросила девочка.

Что-то в словах брата насторожило ее.

— Не знаю, смогу ли я тебе объяснить, но попытаюсь. Меня не интересуют ни урожай, ни скотина. Я хочу уехать, понимаешь?

Он чувствовал — из-за последствий его ссоры с родителями страдать будет девочка.

— Куда ты хочешь уехать?

При одной мысли, что она потеряет Анджело, Розе становилось страшно.

— Куда-нибудь, — произнес юноша, — в далекие страны. Хочу посмотреть, как там люди живут. Хочу найти в океане упавшую звезду.

Из глаз девочки выкатились крупные слезы.

— А долго плыть по океану в дальние страны? — спросила Роза, напуганная планами Анджело.

— Как раз ты успеешь научиться писать и напишешь мне письмецо.

Анджело поднял сестренку на руки, отнес в ее спальню, уложил, подоткнул одеяло и поцеловал в лоб.

— А теперь спи! И пусть тебе приснится хороший сон.

— Спокойной ночи, — пролепетала Роза и, зевнув, неожиданно заснула.

Так, вдруг, засыпают только дети.

А теперь, за завтраком, Розе хотелось расплакаться, потому что ее старший брат как раз в эти минуты начинал долгое путешествие к океану в поисках дальних стран.

— Иди посмотри, может, он еще спит, — приказал отец Пьеру Луиджи.

Сын выбежал из кухни и через минуту вернулся растерянный.

— Его нет! — заявил испуганный Пьер Луиджи.

— Как это «нет»! — возмутился Иньяцио.

— Он и спать не ложился. Постель не разобрана, а комод с вещами Анджело пустой.

Алина закрыла лицо ладонями и с горьким вздохом произнесла:

— Снова сбежал!

Иньяцио стукнул кулаком по столу, так что посуда загремела, а близнецы затрепетали. Старуха мать ошеломленно взглянула на сына.

— А ты ждала чего-то другого? — крикнул Иньяцио жене.

— Кровь Дуньяни, — чуть слышно произнесла бабушка и села у очага рядом с Джиной, помешивавшей месиво для свиней.

— Сделай же что-нибудь! — умоляюще выкрикнула Алина, обращаясь к мужу.

— Ты уже и так сделала все, что могла, — произнес Иньяцио.

Он успокоился, вспышка гнева прошла.

— Обратись к властям, — настаивала Алина.

— Власти не смогли остановить его, когда ему было тринадцать, — напомнил муж.

— Верни, верни Анджело домой, — взмолилась Алина.

Роза смотрела на мать спокойно, без волнения. Она наблюдала за материнскими страданиями так же равнодушно, как мать за ее муками. И на губах у девочки мелькнула едва заметная улыбка.

— Об этом проси твоих святых и Мадонну, — отрезал муж.

— Не богохульствуй, — воскликнула Алина, осенив себя крестом.

— У них проси, пусть вернут сына, не у меня, — в бешенстве крикнул Иньяцио. — Ты к ним обращалась, призывая Господень гнев на Анджело. И все потому, что какие-то злые языки наговорили тебе, будто бы Анджело видели в увеселительном заведении.

— Замолчи! — взвизгнула Алина.

Она схватила близнецов, которые ничего не поняли, вытолкнула их на улицу. За ними последовал Пьер Луиджи, которому мать велела следить за малышами.

На улице лил дождь, но Пьер Луиджи успокоил близнецов:

— Сейчас Джина принесет вам ранцы и зонтик.

Ивецио стоял спокойно, а Роза попыталась вернуться в кухню. Ей хотелось услышать, что скажут родители про Анджело. В глубине души девочка считала, что она-то все знает лучше всех.

— Нам еще рано идти, — сказала Роза, стараясь ускользнуть от Пьера Луиджи.

— Я сказал, тебе пора в школу, — сердито оборвал ее брат.

Пьеру Луиджи исполнилось двенадцать. Он с отличными оценками окончил шестой класс и со всей ответственностью относился к материнским поручениям.

— А вот и не пора! — заупрямилась Роза.

Ивецио попытался переубедить сестренку, боясь, что ее накажут.

А Пьер Луиджи непререкаемым тоном приказал:

— А ну бегом в школу!

Роза и Ивецио учиться не любили и ходили на уроки только потому, что их заставляли. Пьер Луиджи, напротив, учился прекрасно, а теперь еще ходил по воскресеньям на курсы технического черчения.

Укрывшись под большим зонтом с деревянной ручкой, близнецы побрели вдоль дороги. Похоже, они опаздывали, но все можно было свалить на дождь, барабанивший по зеленому зонту и превративший каждую рытвину на дороге в лужу. С полей доносился сильный, резкий аромат. По небу, подгоняемые ветром на запад, лениво ползли серые тучи.

— А я знала, что Анджело уехал, — произнесла Роза.

— Ты всегда все знаешь, — сказал Ивецио.

Ему просто не хотелось спорить с сестрой.

— Он мне сам сказал, вчера вечером, — уточнила девочка.

— Ага, во сне, наверное, — усмехнулся Ивецио.

— Нет, когда я пришла к нему в комнату, — многозначительно сказала Роза.

— А может, он тебе сообщил, куда уехал? — иронически заметил мальчик.

— Конечно, — уверенно ответила Роза. — Он уехал на край света.

— А где край света? — полюбопытствовал Ивецио. — В сторону Бергамо или в сторону Милана?

Других городов Ивецио не знал.

— Не знаю, но очень далеко.

Роза вспомнила, что и она спрашивала то же самое у Анджело.

— А что он будет делать на краю света?

— Поплывет по океану за упавшей звездой, — с важным видом объяснила девочка. — Звезду привезет мне.

— А-а… — протянул Ивецио, не поняв ни слова.

Однако он не хотел признаваться в том, что ничего не понял, и спросил:

— А когда он вернется?

— Когда я научусь писать и напишу ему письмецо, — ответила сестренка.

— Вот и нет! Думаю, он вообще не вернется. Он с мамой тоже поссорился.

— Со мной он не ссорился, — возразила Роза. — Поэтому я уверена: Анджело вернется.

— Слушай, а куда это он вчера вечером ходил? — спросил Ивецио.

— В веселый дом. Папа сказал, Анджело был в веселом доме.

— Непонятно. Ну и что, если он где-то веселился?

— Не знаю, — вздохнула Роза.

— Иногда за это ругают. Вот я болтаю с другом на уроке, и мне весело. А тут как раз учитель меня спрашивает, ну а я ворон ловлю. Он тогда ругается…

— Наверное, так оно и есть…

— Но почему мама из-за такой ерунды призывала на него кары Господни? — удивился Ивецио.

— Ну знаешь, мама всегда так… — объяснила Роза. — Она думает, Богу делать нечего, как только насылать на всех кары.

— Но иногда мама права, — возразил Ивецио, которому хотелось задеть Анджело.

Малыш был доволен неожиданным отъездом старшего брата. Он чувствовал себя свободным, Роза снова принадлежала только ему.

— А вот мы из-за мамы сегодня голодными останемся! — коварно заявила Роза.

— Ой, Христе Боже мой! — воскликнул мальчик и тут же прикрыл рот ладошкой, убоявшись вырвавшихся у него слов.

Про себя Ивецио тут же попросил у Бога прощения. Если бы Роза донесла матери, что Ивецио всуе поминает имя Божье, ему бы досталось, и досталось бы, конечно, побольше, чем Анджело. Тот всего лишь где-то веселился. Но Роза никогда не предавала брата-близнеца.

— Мама забыла дать нам второй завтрак в школу, — напомнила Роза.

Ивецио попытался найти оправдание для матери:

— Мы сами забыли попросить.

— А какая разница. Так и так голодными останемся, — реалистично заключила сестренка.

— Дождь кончился! — обрадовался мальчик.

Роза протянула ручку и заметила:

— Действительно, кончился.

Из окошка меж облаками блеснуло солнце. Малыши закрыли зонтик и кинулись бегом, перепрыгивая через лужи, позабыв и об исчезновении Анджело, и о материнских наставлениях, и об отцовском гневе, и о втором завтраке, и о крае света.

Глава 5

Сильная рука матери сжала плечо поставленной на колени девочки.

Роза не всхлипнула, а лишь бесстрашно заглянула Алине в глаза и произнесла:

— Ты делаешь мне больно.

— Знаю, — безжалостно ответила мать.

— Отпусти! — твердо сказала дочь.

— Раскайся! — приказала Алина.

Роза только тряхнула головой.

— Повторяй за мной! — велела Алина, притворяясь спокойной.

— Что повторять? — спросила девочка.

Роза не могла больше выносить те муки и унижения, которым подвергала ее Алина.

— Повторяй: Господи, помоги мне обрести мое призвание и стать монахиней!

— Не буду!

Роза говорила как человек, уверенный в собственной правоте.

— Я это столько раз повторяла, а теперь больше не хочу.

Лицо у девочки горело от унижения, а колени ныли. Спальня родителей казалась Розе отвратительной темницей. А из окна, где остался закрытый для Розы мир, доносилось благоухание летних полей, звенели голоса детей, слышались разговоры взрослых.

Все началось июльским утром, с появлением бродячего торговца. Он появлялся каждый месяц, если погода благоприятствовала, и делал остановку в «Фаворите». Его могучий нормандский жеребец в нарядной упряжи тащил за собой целый магазин на колесах. Там было все для дома. Он продавал посуду и голландское полотно, шелк из Комо и костяные гребни, ленты и французские духи, слабительные соли и микстуры, настойки для улучшения пищеварения и пилюли от изжоги, специи и мази для людей и для скота.

Алина, перетряся весь товар, купила два пузатых керамических ночных горшка в подарок работнику, что собирался жениться. Роза любовалась безделушками, выставленными на лотке около гумна. Торговец был мужчина высокий и толстый, с открытым лицом, живым внимательным взглядом и хорошо подвешенным языком. Он умел моментально оценить намерения и возможности в общем-то немногочисленных покупательниц, готовых ради какой-нибудь ненужной мелочи, да и просто из интереса, сторговаться о тайном свидании где-то в поле.

Продавец любил детишек и к тому же хотел отблагодарить Алину Дуньяни, свою лучшую клиентку. Поэтому он подарил Розе крохотный флакончик духов с пробочкой, сиявшей, как золото. К горлышку голубой шелковой ленточкой была привязана этикетка с изящной надписью «Одеколон «Аткинсон».

Пока мать выбирала новые тарелки вместо тех, что разбились, и сверяла покупки со списком, составленным заранее, Роза, сжимая в руке свое сокровище, забежала за угол и уселась на каменной скамье у стены дома.

Тут и нашла ее мать. Девочка с наслаждением вдыхала запах одеколона, брызнув несколько капель себе в ладошку.

— Это еще что такое? — грозно спросила Алина, сдвинув брови.

— Духи!

И девочка с улыбкой протянула флакончик матери.

— Стыд какой! — крикнула Алина, вырвав у дочери из рук подарок.

— Мне торговец подарил, — объяснила Роза, испугавшись, что сейчас потеряет свою благоуханную мечту. — Стыд какой! — с отвращением повторила мать.

Розе было бы легче, если бы Алина влепила ей пощечину, но мать схватила дочь за руку и втащила в дом.

Она приволокла ее в спальню и перед ликом Христовым, увенчанным терновым венцом, велела:

— На колени!

Роза из послушания опустилась на колени, но не поняла, зачем это нужно. Правда, мать всегда твердила, что преклонить колени лишний раз никогда не мешает.

— А зачем? — спросила девочка.

— Проси прощения у Господа! — приказала мать.

— А почему? — недоумевала Роза.

Она растерялась, потому что вины за собой не чувствовала.

— За твое тщеславие, — прошипела Алина. — Ты надушилась. Только дурные женщины поливаются духами. Тебе всего семь лет, а ты уже испорченная девчонка. Моли Господа, чтобы очистил твою душу.

Тут Роза разразилась рыданиями. Судя по поведению матери, она совершила грех, но не понимала какой. Почему все, что нравилось Розе, Алина осуждала и Христос тоже? Грешно ездить верхом, грешно носить ожерелье, грешно нюхать духи. Девочка, впрочем, готова была попросить у Бога прощения за те грехи, что она, того не подозревая, совершила.

— А теперь повторяй за мной, — велела Алина. — Господи, обрати на меня свою милость и помоги обрести призвание и стать монахиней.

Роза уже давно повторяла эти слова. Каждый вечер, после семейной молитвы, ее заставляли молиться на коленях, на голом полу, перед ликом Христа, увенчанным терновым венцом, и просить, чтобы Господь милостью своей привел ее в монастырь.

Но дни шли, и девочка чувствовала, как в душе ее рождается непобедимое отвращение к жестокому обряду и жгучая неприязнь к увенчанному терниями Христу, который позволял матери так обращаться с дочерью.

К тому же Розе совсем не хотелось становиться монахиней, а монастыри она терпеть не могла. У нее перед глазами был пример монахини Деодаты, сестры отца. Каждый год Деодата приезжала в «Фавориту» на Рождество и проводила несколько дней в семье брата. Роза смотрела на лик Христов, а видела перед собой длинное, печальное лицо хромой тетки. От монахини пахло ладаном и безлюдной ризницей, а нос у нее был тонкий, загнутый книзу, словно клюв индюшки. Девочка однажды подсмотрела, как сестра Деодата плачет, горько упрекая бабушку в углу, у очага.

— Ах, мама, будь у вас побольше соображения, вы никогда не отдали бы меня в монастырь. Вы сделали свою дочь на всю жизнь несчастной.

— Да я-то думала, что правильно делаю, — призналась смущенная бабушка. — Ты же хромоножка, кто тебя замуж взял бы? А в доме брата, с такой невесткой, житье не сладкое. Прости меня, доченька.

— Знаю, знаю, мама. Знаю, в миру тяжело, но вы не представляете, как страдают в монастыре.

Как ни прославляла монастырскую жизнь Алина, мир не снисходил в измученную душу девочки.

И в этот летний вечер, стоя на коленях перед образом в родительской спальне, Роза отказалась повторять слова матери.

— Не буду, не буду повторять, — упрямо твердила девочка. — И, клянусь, никогда не стану монахиней.

Ошеломленная Алина вгляделась в решительное лицо дочери.

— Грех порождает грех, — произнесла женщина скорее для себя, чем для девочки.

Если бы Алина зачала дочь в богобоязненном страхе, а не в безумии наслаждения, Роза бы не выросла такой. Алину охватило бешенство. Кровь пульсировала у нее в висках, и болезненная тьма замутила разум.

— Не буду монахиней! — твердо заявила Роза.

Алина попыталась сменить тон:

— Ты делаешь больно Христу!

— Пусть лучше ему будет больно, а не мне, — возразила дочь.

— Богохульствуешь! — взорвалась Алина.

— Я говорю то, что думаю!

Роза выдержала тяжелый взгляд матери.

— Господь накажет тебя, — пригрозила Алина.

— Я и так наказана.

Роза вспомнила об Анджело, сбежавшем из дому в тринадцать лет. Но ей сейчас только семь. И куда она пойдет? Ее удерживали в семье вовсе не страх перед неизвестностью или детская слабость. Нет, она останется в «Фаворите», как бы ее ни унижали. Ей надо дождаться письма от Анджело. Роза теперь научилась писать, значит, скоро ее старший брат, единственный, кто давал ей любовь и защиту, появится на дороге к дому. Она бросится навстречу к Анджело, а он раскинет руки, и в его объятиях она наконец обретет покой.

— Вон отсюда! — крикнула мать и жестом ангела отмщения указала дочери на дверь.

Роза встала, пошатываясь, так у нее болели колени и затекли ноги. Неуверенным шагом она двинулась к двери.

Алина не произнесла ни слова. Она смотрела, как дочь переступила через порог, словно Роза входила в геенну огненную, навеки заклейменная грехом. Ужас, ужас за себя и за дочь объял Алину. Оставшись одна, женщина рухнула на колени.

— Мария, Пресвятая Дева, — взмолилась она. — Ты сама мать, просвети меня! Как мне изгнать дьявола из души дочери? Алине пришло в голову привязать девочку к миртовому кусту перед статуей Мадонны, на шее которой блестело серебряное ожерелье. Мать думала, что действует по велению Пресвятой Девы, на самом же деле Алина была одержима собственными навязчивыми идеями.

— Будешь оставаться привязанной весь день, — заявила она дочери. — С рассвета до заката, всю неделю. До тех пор, пока не покаешься в грехах. До тех пор, пока не попросишь Мадонну, чтобы она смилостивилась и позволила тебе стать монахиней.

Иньяцио Дуньяни не стал вмешиваться: для девочки урок скромности не помешает, хотя, конечно, обошлась мать с Розой жестоко. Да и то сказать, характер у девчонки просто невыносимый, наказать ее стоило. Кроме того, Иньяцио не хотелось ссориться с женой. Ивецио и Клементе восприняли наказание Розы как новое развлечение. Они играли с Алиной, как кошки с мышкой. Стоило матери отвернуться, как мальчики тут же мчались развлекать Розу.

Малышка оставалась одна только в послеполуденные часы, когда все в доме предавались сну, а Клементе было запрещено приближаться к хозяйскому жилью. На третий день, как раз во время дневного отдыха, Роза задремала в тени миртового куста. Но спала она чутко, и ее разбудили какие-то звуки: легкий звон, чуть слышный шорох, так непохожий на неумолчное стрекотание цикад, наполнявшее раскаленный воздух.

Роза открыла глаза, притаилась под кустом и увидела молоденькую цыганку в разноцветных лохмотьях. Цыганочка осторожно выдавила стекло, прикрывавшее статую Мадонны, и сняла серебряное ожерелье. Сквозь заостренные, как меч, листья ирисов девочка смотрела, как цыганка прячет в кармане украшение, на мгновение сверкнувшее в солнечных лучах. Потом похитительница быстро преклонила колени, осенила себя крестом и бесшумно, словно она не шла, а летела по воздуху, понеслась по тропинке прочь.

Роза вполне могла позвать на помощь или просто выглянуть из-под кустов и спугнуть воровку. Но она не сделала ничего, чтобы остановить святотатственную кражу, причем девочка и сама не понимала, почему так поступила. Однако она успела разглядеть цыганку, и детская память Розы навеки запечатлела резко очерченный профиль, волосы цвета старого золота, личико с высокими скулами, светлые и прозрачные, как родниковая вода, глаза, порывистую грацию дикого животного.

Роза разглядела вдалеке, в золотистом свете солнца, цыганский табор, двигавшийся по дороге и исчезнувший за поворотом. За раскрашенной бело-голубой кибиткой шагали две женщины с детьми на руках. Их нагнала цыганочка-воровка. Роза сразу решила, что дети — краденые. Ведь прекрасно известно — цыгане крадут и детей.

— Святотатство! — взвизгнула Алина, бросившись на колени и в молитвенном жесте воздев к небу руки.

Роза глядела на мать бесстрастно, не испытывая ни малейшего волнения. В душе у девочки воцарилось безграничное спокойствие. Цыганка, казалось, расплатилась с матерью за ту обиду, что лишила Розу радостей, принадлежавших девочке по праву.

Тут как раз подъехал на тележке Иньяцио. Он осторожно натянул поводья и остановился у решетки сада.

— Что случилось? — спросил он, обращаясь к жене, преклонившей колени на дорожке.

— Воры, — спокойно объяснила Роза, высунувшись из-за миртового куста.

— Что украли? — встревожился отец.

— Украли серебряное ожерелье, — ответила девочка.

Ни за что в жизни она бы не призналась, что видела воровку.

— Твое ожерелье? — изумился Иньяцио.

— Не мое, ожерелье Мадонны, — возразила Роза.

— Святотатство! — завопила Алина и, поднявшись с колен, бросилась к мужу.

— Хватит комедий! — оборвал ее Иньяцио.

— Святотатственная кража для тебя комедия? — возмутилась Алина.

— Не кража, а твои вопли — комедия, — уточнил муж.

Он отдал поводья работнику и двинулся вместе с Алиной к дому.

— А тебе не пришло в голову, что воры могли напасть на Розу? — с упреком спросил он жену.

Нет, об этом мать не подумала, вся охваченная праведным гневом.

— Ничего с ней не случилось, — холодно заметила Алина.

— Хватит спектаклей, — решительно заявил Иньяцио. — Немедленно освободи малышку. Слышишь, немедленно! С этой минуты я буду заниматься дочерью. А украденное ожерелье пусть послужит тебе уроком.

Иньяцио неожиданно повернулся и пошел по дорожке обратно.

— Ты куда? — спросила Алина.

— Заберу Розу, — сухо ответил он, бросив на жену раздраженный взгляд.

— И ты против меня, — обиделась Алина. — Все против…

— Я не против тебя. Должна же быть хоть какая-то справедливость…

Он отвязал Розу, а жена бросилась в спальню излить обиду и отчаяние перед ликом Христовым.

— Испугалась? — спросил у девочки отец.

— Нет, папа, — ответила Роза, обнимая Иньяцио.

— Хочешь красивое ожерелье? Оно будет только твое, и ты сможешь надевать его когда угодно.

— Нет, папа, спасибо вам, но мне ничего не надо, — произнесла счастливая Роза.

Она уже получила то, что хотела. А теперь, чтобы счастье ее было полным, не хватало только одного: не хватало Анджело, которому она могла бы рассказать правду о краже ожерелья.

Глава 6

Анджело вернулся лишь через несколько лет, вернулся неожиданно, так же, как и уехал. Розе исполнилось двенадцать: она вытянулась, похорошела, и все ее существо дышало ароматом ранней весны. Она никогда не забывала далекого старшего брата. Его письма, залепленные странными марками и непонятными для Розы печатями, хотя она теперь умела читать и писать, поддерживали память о нем.

Но жизнь ее шла от одного открытия к другому, от чуда к чуду, и дни казались ей бесконечной чередой новых и разнообразных событий. Кража ожерелья у Мадонны ушла в далекое прошлое; о ней иногда вспоминали летом в годовщину той истории. Алина смирилась с отказом дочери, которой монастырская жизнь вовсе не казалась единственным призванием молодости. Иньяцио занимался девочкой больше, чем раньше.

Анджело отпустил усы, стал выше и шире в плечах. Лицо у него было обожжено солнцем, взгляд решительный, выражение мужественное. О нем ходили невероятные слухи. До «Фавориты» дошло известие о кораблекрушении в Яванском море. Двое спасенных якобы были миланцами, и один из них, вероятно, Анджело.

Роза не сразу узнала брата. Он беседовал с отцом, а родственники и работники почтительно прислушивались к разговору. Но стоило Анджело раскрыть объятия, как девочка, смеясь и рыдая, бросилась ему на шею.

— Вернулся, наконец-то ты вернулся! — шептала она, пока он гладил ее волосы.

— Я вернулся, чтобы увидеть тебя, — прошептал Анджело на ухо сестренке.

Роза подняла на брата влажные от слез глаза.

— Правда? — спросила она, не осмеливаясь верить собственному счастью.

— Разве можно шутить, когда речь идет о таких важных вещах?

Алина также расцеловала сына со слезами на глазах, забыв прошлое.

Возвращение Анджело стало памятным событием, в нем было что-то от чуда или от волшебной сказки, что-то глубоко взволновавшее всю семью — такое не забудется никогда.

Наконец, после стольких лет ожидания, Роза в тишине своей комнаты смогла рассказать брату правду о краже ожерелья. Он смеялся до слез, наблюдая, как двенадцатилетняя девочка изображала отчаяние и проклятие Алины, потрясенной святотатством.

— Мадонна совершила чудо, — заявил Анджело.

— Ты действительно думаешь, что произошло чудо? — спросила Роза.

— Конечно. Мадонна дала понять нашей матери, что иногда украшения лучше носить такой красивой девочке, как ты, — заключил Анджело, поцеловав сестру в волосы.

Они сидели на кровати, и Анджело положил на одеяло какой-то пакет, завернутый в грубую ткань. У Розы были все основания предполагать, что в пакете скрывался подарок для нее. Ей так хотелось раскрыть тайну, но она молчала из страха, что чудесный сон может развеяться в мгновение ока.

— Я получила твое письмо из Африки. Ты там разбогател? — спросила девочка.

Она знала из вечерних бесед взрослых, что там, в Африке, наши солдаты воюют за золотые жилы, многокилометровые и глубокие.

— На войне никто не богатеет, — помрачнев, ответил Анджело. — Я таких не знаю.

— Ты с турками дрался?

Роза расспрашивала, чтобы утолить любопытство, а также чтобы заставить себя забыть о таинственном пакете.

— Ни с кем я не дрался, — сказал брат.

Девочка почувствовала разочарование.

— Да я просто так спросила, — смутилась она.

Роза знала: брат — человек сильный и мужественный. Почему же он так равнодушно говорит о сражениях? Все вокруг одобряли войну, которая должна была принести славу и богатство Италии, все, кроме ее брата да молодого социалиста по имени Бенито Муссолини. Говорили, что Муссолини убедил демонстрантов лечь на рельсы, чтобы задержать воинский эшелон.

Анджело взял пакет и протянул сестренке.

— Я привез то, что обещал, — наконец произнес он.

Услышав эти слова, Роза почувствовала себя на седьмом небе от счастья.

— Открой сам, — попросила она.

Анджело с нарочитой медлительностью начал его развязывать, а сердечко Розы билось так, что она едва не потеряла сознание. Она прекрасно помнила обещание Анджело.

— Я привез тебе упавшую звезду.

И Роза увидела, как из пакета появилась отливавшая серебром раковина размером с большой кочан капусты.

— Упавшая звезда! — воскликнула девочка и протянула к раковине руки, но коснуться подарка не осмелилась.

Ее черные глаза стали огромными.

— Где ты ее нашел?

— В океане. Я же тебе говорил: падающие звезды уходят на дно океана. Я нашел ее недалеко от острова, который называется Суматра.

— А далеко этот остров?

Роза не отрывала потрясенного взгляда от подарка, который словно вспыхивал в руках Анджело, сияя блеском настоящей звезды.

— Очень далеко, — улыбнулся брат. — У звезды есть имя. Ее зовут Наутилус. Если приложишь ухо, услышишь шум моря и шелест падающих звезд. Попробуй!

Роза приложила ухо к перламутровой чаше раковины, и из пустоты до нее донесся шум волн и шелест звезд, умирающих в небе.

— Как это получается? — спросила девочка. — Почему море и звезды разговаривают в этой раковине?

— Есть легенда. Наутилус — это звезда, которая падает с неба, когда кто-то умирает. Она прячется в темных глубинах океана, маленькая, как камешек. Потом постепенно растет, растет и выходит на поверхность. Она извергает из себя воду, что была внутри, и, подняв парус, плывет далеко-далеко. Она приплывает туда, где вздымаются огромные сердитые волны, кипит пена и воздух, смешавшись с водой, водоворотом поднимается к небу, за облака. И Наутилус поднимается в небосвод, чтобы снова стать звездой.

— Это просто сказка, но сказка чудесная, — произнесла Роза, и лицо ее озарилось улыбкой.

Так Наутилус стал для нее символом и магическим ключом, чтобы понять и объяснить то, что кипело в ее душе. А взрослые, кроме Анджело, не хотели и не умели понять Розу.

Когда Розе было трудно, она брала в руки свою раковину. Она смотрела — и ей становилось легче, касалась — и чувствовала себя уверенней, не такой одинокой, а подносила к уху — слышала шум волн и шелест падающих звезд.

— Как падающая звезда, — твердила она про себя.

И ей казалось — перламутровые нити раковины увлекают ее в прекрасное далёко.

РОЗА 1918

Глава 1

Роза вывела Фьяметту из конюшни и ласково погладила мягкую теплую морду белой лошадки. Кобыла вздрогнула от удовольствия и дунула горячим дыханием в лицо хозяйки. Лошадь знала, что сейчас они с Розой неторопливым шагом проедут по дороге, обсаженной акациями и липами, а там начнется бешеная скачка по полям.

В воздухе пахло снегом. Морозец покусывал лица и руки. Стояло серенькое декабрьское утро, и на квадратном дворе «Фавориты» каждый занимался своим делом. Ребятишек не было видно: одни ушли в школу, а малыши играли на конюшне, в тепле, чтобы зря не тратить дров.

Роза поскакала по аллее, выложенной по краям гранитными плитами и засыпанной посередине речной галькой, чтобы легче проезжали телеги. Когда она выехала на дорогу, кто-то окликнул ее. Девушка обернулась и увидела Клементе. Теперь он работал в доме Дуньяни, предпочтя место слуги тяжелому, но хорошо оплачиваемому труду животновода. Клементе едва исполнилось семнадцать, но смотрелся он настоящим мужчиной.

Роза остановилась, и юноша бегом догнал ее.

— Что случилось? — спросила Роза, придерживая поводья нервно вздрагивавшей Фьяметты.

Клементе заботливо протянул ей накидку из толстой шерсти.

— Синьорина Роза, Джина просила вас надеть это. Сегодня холодно. Не дай Бог простудитесь, — почтительно произнес он.

Роза улыбнулась, заглянув в светлые глаза Клементе, в которых читалось искреннее благоговение.

— Спасибо, Клементе. — И Роза с улыбкой взяла накидку.

Клементе обожал молодую хозяйку. Он не был в нее влюблен, для него Роза всегда оставалась высшим существом. Если бы она приказала Клементе умереть, он бы с улыбкой на устах бросился в реку. Он предупреждал все ее желания, знал ее склонности, служил ей с преданностью верного слуги и с братской, исполненной любви самоотверженностью. При этом Клементе был совершенно доволен собственной участью.

Он помог Розе накинуть на плечи накидку и заботливо посоветовал:

— Будьте осторожны, что-то Фьяметта сегодня неспокойна.

— Не волнуйся, Клементе, — воскликнула Роза и легко взлетела в седло.

Накидка скрыла изящные формы ее тела, которые подчеркивал костюм всадницы, перетянутый в талии кожаным поясом. Клементе улыбался, но Роза знала: пока она не вернется, он не успокоится. Она также прекрасно знала, что вовсе не Джина, постаревшая и забывчивая, вспомнила о накидке, а сам Клементе, тревожившийся о здоровье Розы. Юноша осторожно похлопывал лошадь, пытаясь успокоить животное.

— Тихо, тихо, Фьяметта, — уговаривал он кобылу.

— Она просто застоялась, надо побегать, — сказала Роза.

Голос у девушки был звучный, богатый оттенками, прекрасно сочетавшийся с ее не столько красивым, сколько странным обликом, поражавшим и очаровывавшим. Высокие, почти азиатские скулы, крупный нос, чувственные губы, приоткрывавшие перламутр зубов, неспокойный взгляд больших черных глаз делали лицо Розы необычайно живым и запоминающимся.

Она поудобней устроилась в седле, натянула поводья, сжала шенкеля, и Фьяметта легко пошла рысью.

— Осторожней, осторожней, синьорина Роза! — кричал ей вслед Клементе.

Давно прошло время детских игр, и юноша теперь называл ее на «вы».

Роза с наслаждением отдалась скачке, объединявшей лошадь и всадницу в едином порыве, исполненном силы, ловкости, любви и преданности. Она забыла о грустном, забыла о тяжелых годах войны.

Пьер Луиджи сражался на линии Пьяве и вернулся год назад с черной повязкой: во время бомбардировки он потерял левый глаз. Анджело исполнил свой долг с начала до конца: от сражения при Изонцо до битвы при Пьяве. Он вернулся невредимым, но с окончательно расшатанными нервами и целыми днями просиживал в деревенской остерии.

Эпидемия гриппа-испанки, унесшая тысячи и тысячи жизней, не обошла и «Фавориту». Слегли Алина и младшие дети; Ивецио и Роза выкарабкались и, выздоровев, стали сильней, чем прежде, а мать так и не поднялась — страшная болезнь унесла ее в могилу. Скончалась Алина тихо, шепча слова любви к Господу, и на устах у покойницы застыла умиротворенная улыбка. Видно было, что в минуту перехода от жизни к смерти благодать Божья коснулась крылом Алины в награду за ее беззаветную веру. Женщины «Фавориты» еще долго судачили о ее кончине.

— Будешь много знать — скоро состаришься, — крикнула Роза бившему в лицо ветру и пустила Фьяметту в галоп.

Эти слова когда-то сказал ей с улыбкой Анджело, уезжая на фронт. Теперь она повторяла их иногда сама, словно магическое заклинание, пытаясь избавиться от мучивших ее тревог.

Клементе стоял и смотрел Розе вслед. Он едва расслышал ее слова, но понял, что она сказала.

— Плохо ей, до сих пор не оправилась от смерти матери, — вздохнул Клементе, встряхнув головой.

Так думал не только он, но и все вокруг. Однако на этот раз окружающие и не догадывались об истинных чувствах девушки.

Роза почти не вспоминала мать, хотя каждый вечер, перед сном, читала по ней заупокойную молитву. В последние годы Алина перестала изводить дочь постоянными напоминаниями о грехе. Но отношения между матерью и дочерью уже были испорчены непоправимо, и Роза так и не смогла простить мать.

Девушка не могла отделаться от неприятного ощущения, не испытывая скорби по умершей матери. К тому же Роза постоянно чувствовала какую-то непонятную усталость. Иногда кровь у нее в жилах словно вспыхивала, лицо вдруг загоралось, а потом все кончалось приступами глубокой слабости. На девушку накатывала тоска, и неудержимые слезы лились из глаз.

Женская натура, угнетенная молитвами и бесконечным моральным самоистязанием, к которому Розу приучила мать, теперь рвалась наружу. Но Роза не понимала, откуда эти приступы тревоги и беспокойства, откуда волнения и постоянные перемены настроения. Она не понимала, что это дает о себе знать мощный, неудержимый зов пола.

Глухой стук копыт по тропе, дыхание лошадки, ветер, касавшийся ледяным крылом ее лица, аромат свежего снега, что несли тучи, — все радовало девушку, а сама скачка наполняла душу Розы неизъяснимым наслаждением.

— Вперед, вперед, Фьяметта! — подгоняла наездница кобылу, и ветер уносил вдаль слова Розы.

Девушка забыла обо всем: о войне, о ранении Пьера Луиджи, о тяжелой депрессии Анджело, о смерти Алины, о своих страданиях. Верховая езда стала для нее настоящим спасением. Ей хотелось поговорить с кем-нибудь дома. Но с кем? В семье Дуньяни остались одни мужчины. Что они знали о женщинах? Бабушка совсем состарилась и стала не от мира сего. Чем могла она помочь внучке? Потому Роза исповедовалась лошадке Фьяметте, та выслушивала монологи хозяйки, но никак не могла объяснить девушке, что же с ней происходило.

Роза совершенно ничего не знала о сексе. Она никогда не видела раздетым даже ребенка, даже новорожденного, даже собственного брата-близнеца. Для Розы мужчина отличался от женщины только бородой, короткими волосами и отсутствием груди. Она жила в окружении животных, но все, что было связано с воспроизводством скота, оставалось для нее тайной. Если она видела, как петух наскакивал на курицу, она полагала, что птицы играют. Алина, заботясь о невинности Розы, заставляла ее держаться подальше от крестьянских девчонок, которые могли бы просветить девочку.

— Вперед, лошадка! Вперед! — кричала Роза навстречу ветру. Она гнала кобылу галопом по тропинке, обсаженной кустами жасмина, что вилась по краю большого поля. Крестьяне как раз собирали там урожай капусты. Увидев всадницу, кое-кто из них сочувственно покачал головой.

— Дочка-то у Дуньяни совсем сумасшедшая, — изрек один.

В округе говорили, что у Дуньяни двое детей «с головой на плечах», а у двоих — «мозги набекрень». «С головой на плечах» были Пьер Луиджи и Ивецио, а с «мозгами набекрень» — Роза и Анджело.

— Вперед, лошадка! Вперед! — повторяла девушка.

Накидка развевалась у нее за плечами, как знамя. От холодного ветра на глаза навернулись слезы, так что зимний пейзаж вокруг расплывался и исчезал.

Глава 2

У речной запруды Роза заметила тележку отца. Запряженный в тележку конь терпеливо ждал, потряхивая то и дело гривой и позвякивая упряжью.

Иньяцио выехал из дома рано утром вместе с Ивецио — обычный объезд владений. Похоже, отец с сыном были где-то неподалеку. Роза направила Фьяметту по деревянному мостику, пустив кобылку шагом, чтобы не дай Бог конь не споткнулся на неустойчивых досках.

На том берегу стояла кучка людей, и тут же все взгляды обратились к Розе. Девушка разглядела в толпе отца, брата и кое-кого из работников «Фавориты». Она заметила также незнакомого мужчину, выделявшегося элегантностью костюма и нездешним, господским видом. Роза беззастенчиво уставилась на незнакомца, так, с нескрываемым любопытством, смотрят дети на вещь, что им чрезвычайно понравилась. Этот чужак, одетый в светлое пальто мягкого драпа, а не в грубый темный плащ, очень заинтересовал девушку. И дело было не только в изысканной одежде; мужчина показался ей необычайно привлекательным: ее поразил нежный цвет лица, чуть порозовевшего на холодном ветру, и томный взгляд карих глаз, смело встретившихся с глазами девушки. Он так не походил на крестьян, чьи лица обветрились на солнце, а глаза навечно сощурились из-за привычки вглядываться в даль, гадая, какая завтра будет погода или какой урожай даст поле.

— Моя дочь Роза, — представил девушку отец.

Незнакомец снял серо-жемчужную шляпу с полями иулыбнулся.

Роза увидела, что волосы у него светлые, волнистые и густые.

— Рад познакомиться, — произнес мужчина, склонив голову.

Роза залилась краской, потом сама же устыдилась своего смущения, но не спешилась, а продолжала смотреть на него с настойчивостью ребенка, завороженного новой игрушкой.

— Простите ее, доктор, — извинился Иньяцио. — Она у нас всегда была дикарка, а теперь еще осталась без матери, вот и некому напомнить девочке о хороших манерах.

И Иньяцио строго взглянул на дочь.

— По-моему, она очаровательна, — сказал незнакомец, не отрывая взгляда от Розы.

Девушка улыбнулась, польщенная комплиментом. Только в книгах Роза читала, как герой называет «очаровательной» случайно встреченную синьору. — Это доктор Стефано Канци, — объяснил сестре Пьер Луиджи.

Она лишь молча кивнула головой, уставившись во все глаза на приезжего.

— В окрестностях Бергамо свирепствует ящур, — продолжил Пьер Луиджи. — Доктора прислала санитарная служба Милана. Он должен проследить, чтобы зараза не разнеслась по нашим местам.

— Понятно, — произнесла Роза.

Она наконец решилась и протянула доктору руку. Он сжал ее пальцы, и девушка почувствовала силу и тепло его ладоней.

— Мы сделаем все, что в наших силах, и постараемся победить болезнь, — сказал Канци.

Роза с трудом отвела глаза от доктора Стефано, который тоже пристально рассматривал ее. Какой он красивый! Словно сошел со страниц иллюстрированного журнала…

— Я поеду домой, — сказала Роза отцу.

Она осторожно развернула Фьяметту, а Иньяцио крикнул вслед дочери:

— Доктор обедает с нами. Займись обедом! Чтобы все было в порядке!

Потом он подошел поближе к дочери и вполголоса произнес:

— Пошли кого-нибудь в деревню. Пусть приведут Анджело. Может, хоть сегодня он соизволит посидеть за столом с нами.

Анджело недавно исполнилось тридцать. До войны он занимался хозяйством в «Фаворите», и у него неплохо получалось. Но с фронта он вернулся совершенно опустошенным, лишенным сил и энергии, ничто не интересовало его. Наверное, дело было не только в жестокостях войны и страданиях в окопах. Что-то нарушило душевное равновесие неукротимого, гордого мужчины, и каждый вечер он в одиночестве напивался в остерии.

Раньше Иньяцио и Алина тщетно пытались обуздать нрав своего первенца. В молодом Анджело бушевала неуемная сила, все его существо дышало недюжинной энергией. Он не поддавался дрессировке. Как-то он провел в родном доме целый год, и Иньяцио смог в полной мере оценить старшего сына, всегда неулыбчивого с лица, но наделенного железным характером. Смягчался Анджело лишь при виде Розы. А ведь у него была деловая хватка: Анджело умел торговаться с крестьянами, умел выгодно продать скот и фураж.

— Из этого парня может кое-что получиться, — сказал как-то Иньяцио жене. — Он не похож на братьев. Анджело — наш сын, а говорит и действует, как чужой. Но в голове у него мозги есть.

И Иньяцио покрутил указательным пальцем у виска.

— Что там есть? Хорошее или плохое? — с горьким вздохом спросила Алина.

А через несколько дней Анджело в очередной раз исчез. В доме уже привыкли и знали, если Анджело не выходит к завтраку вместе со всеми, значит, опять исчез. В последний раз он сбежал перед призывом на военную службу и сел в генуэзском порту на торговое судно, направлявшееся в Африку.

— Ничего, когда-нибудь он вернется и останется навсегда, — сказал Иньяцио, успокаивая жену. — Воздух «Фавориты» в крови у него, как и у всех Дуньяни. Дорогу домой он найдет всегда.

Каждый раз Анджело возвращался с подарками и с рассказами о своих приключениях. Роза слушала его открыв рот, и в ее воображении фигура брата разрасталась до гигантских масштабов. Он казался ей повелителем мира, разделявшим трапезу с африканскими царями, арабскими халифами и индийскими магараджами. Он знал английских баронетов, бродил по восточным базарам, говорил на всех языках и умел читать по звездам. Тем более умел он читать мысли восторженной девочки.

Но после войны что-то изменилось. Иссяк источник его повествования, угасли порывы юности. В 1915 году Анджело оставил дома девочку, а вернувшись в 1918-м, нашел женщину, которая с радостным плачем кинулась брату на шею.

— Не надо, не надо, — сказал тогда Анджело, резко оттолкнув сестру.

— Почему? — спросила Роза, не в силах скрыть обиду.

— От меня воняет, чувствуешь, воняет, — раздраженно произнес Анджело, мрачно взглянув на нее.

Роза с помощью Джины нагрела несколько больших кастрюль горячей воды, чтобы брат отмылся от окопной грязи и освободился от вшей. Она надеялась, что, как следует помывшись, Анджело станет прежним любящим фантазером. А он вдруг начал избегать ее.

Наконец она решилась и во время завтрака подступила к брату с расспросами.

— Почему ты не хочешь говорить со мной? — спросила Роза.

— С чего это тебе такое пришло в голову? — возразил Анджело, крошивший в молоко хлеб.

— Ты меня больше не любишь, — с упреком произнесла Роза.

— С чего это ты взяла? — спросил Анджело, не отрывая глаз от кружки.

Оба замолчали. Тишину нарушало лишь тиканье ходиков в углу. Бабушка, сидя у очага, бормотала молитву.

— Я знаю. До войны ты всегда был рядом со мной. Мы играли, болтали. А теперь ты меня не замечаешь, — обиженно произнесла Роза.

— Ты выросла, — сказал Анджело, отодвигая кружку.

— Ну и что?

Роза подошла поближе к брату. В глазах ее читалась решимость разобраться во всем до конца.

— Ты больше не ребенок, — произнес Анджело, заглянув ей в лицо.

Роза подошла к нему, обняла за шею и поцеловала жесткие волосы. Анджело взял ее за талию, такую тоненькую, что ее можно было обхватить ладонями, и посадил себе на колени, как когда-то сажал ребенком. Роза не расцепила рук, и он прижался головой к ее груди. Дрожь пробежала по телу Анджело. Он хотел лишь выразить сердечную нежность к сестре, но помимо его воли в это объятие вкралось иное, тревожное, смутное чувство. Анджело резко отстранил Розу и рывком вскочил на ноги. Они переглянулись, чувствуя смущение и не находя слов друг для друга.

А из угла донесся голос сидевшей у очага бабушки, голос мудрости и здравого смысла.

— Нельзя шутить с огнем, — произнесла старуха. — Огонь обжигает…

Оба одновременно обернулись к очагу. Бабушка как завороженная смотрела на охваченное пламенем полено и, казалось, забыла о присутствии внуков. Словно она их не видела и не слышала…

— Я пойду в деревню, — бросил Розе Анджело.

Он вернулся поздно, вдрызг пьяный. С того дня он все время пропадал в остерии, возвращался вечером и избегал Розу. После этого объятия на кухне брат и сестра перестали разговаривать друг с другом.

Глава 3

Старинный буковый стол был накрыт белой скатертью голландского полотна; салфетки продеты в деревянные кольца с резным цветочным узором. Сиял лавенский фарфор парадного сервиза, сверкали бокалы муранского стекла, синие, на темно-зеленых ножках. На серебряных столовых приборах была выгравирована буква «Д» — Дуньяни.

Роза с удовлетворением созерцала результат своих трудов. Такой парадный стол обычно накрывали по большим праздникам или ожидая уважаемых гостей. Кухня, огромная, почти в сорок квадратных метров, с балочными перекрытиями, с полом, покрытым плитками из обожженной глины, с огромным камином и длинными скамьями, была средоточием всей жизни дома.

Здесь ели, болтали, обсуждали дела, мылись, играли в карты или в лото, принимали гостей и разговаривали с работниками. Женщины шили, гладили, стирали на кухне, а мужчины спорили, курили, обсуждали ход полевых работ, виды на урожай, удои коров или планы закупки сельскохозяйственного инвентаря. В холодные дни на кухне служили молебен.

В «Фаворите» был еще и «обеденный зал», то есть столовая, которой, впрочем, никогда не пользовались. Ее демонстрировали важным гостям, показывая, что столовая имеется, а потом снова запирали.

Рядом с кухней находилась кладовая. Анджело, побывав в море, называл ее «камбуз». Здесь стояли лари с пшеничной и кукурузной мукой. С потолочных балок свисали круги колбасы и окорока ветчины, связки чеснока и лука. На полках хранились сыры, варенье, яблоки, картошка.

Между кухней и «обеденным залом» находилась лестница, которая вела наверх. Там располагались спальни и хранилось зерно. «Обеденный зал» и внутренняя лестница говорили о некоторой изысканности вкусов, так же как десять тысяч саженей земли неоспоримо свидетельствовали о зажиточности семьи Дуньяни. Правда, в доме не было ни туалетов, ни ванн, ни электричества, ни парового отопления. Дуньяни считали все это ненужными причудами богачей — есть следовало в тепле, а спать в холоде. От частого мытья в горячей воде организм становится изнеженным, слабеет, теряет силы, отступает от добродетелей и склоняется к греху.

В полдень вернулись домой мужчины. Они тщательно соскребли грязь с башмаков о железную поперечину, вкопанную у порога, и повесили шляпы и плащи на вешалку у входа.

Роза только что управилась с закуской, разложив на блюде тонко нарезанную ветчину, свернутую трубочками, с начинкой из зелени и кисло-сладких фруктов.

Первой, во главе стола, села бабушка, непрерывно бормотавшая молитвы и перебиравшая костлявыми пальцами зерна четок. На ней было черное платье, а на голове — черный хлопчатобумажный платок, стянутый узлом на затылке. Роза никогда не видела бабку в другом наряде. Никто точно не знал, сколько ей лет, но она говорила, что родилась в начале сороковых годов прошлого века. О событиях 1848 года у нее сохранились четкие воспоминания. Иногда она напевала слабеньким голосом народную песню, что пели во времена австрийского вторжения. Там говорилось, что надо схватить за чуб «сукиного сына Радецкого», сунуть его в котел и сварить хороший бульон. Бабушка, святая женщина, пела и смеялась, обещая сгубить в кипятке бравого австрийского генерала.

Иньяцио сел напротив матери, за другой конец стола. Он был последним сыном Эльвиры Дуньяни, единственным, кто пережил болезни, годы лишений, войны, холеру. Он всегда выслушивал мать с сыновней почтительностью, хотя и знал, что старуха давно уже живет в собственном призрачном мире и часто говорит совершенно бессмысленные вещи.

Она проводила целые дни у огня, сын и внуки иногда выслушивали ее истории о давно ушедших годах, но никто не обращался к ней за советом, так как разум старушки уже помутился. Однако Розе казалось, что бабушка Эльвира все знает и понимает, просто она не хочет никого и ничего видеть вокруг.

Остальные сотрапезники расположились по обе стороны стола: Анджело — по правую руку от отца, доктор Канци напротив Анджело, дальше Пьер Луиджи и Ивецио, рядом с бабушкой Роза, около буфета и очага.

Обсуждали в основном эпидемию ящура.

Непринужденно ведя беседу, Канци не забывал воздавать должное аппетитным блюдам. Анджело подливал ему замечательное красное пьемонтское вино. Подняв стакан, Анджело произнес:

— Да не оставит нас Господь своей милостью!

— Похоже, нас ждут трудные времена, — вздохнул Иньяцио.

Роза, затаив дыхание, слушала слова гостя; ее не интересовал их смысл, многое в речи доктора, изобилующей научными терминами, ей было непонятно. Она наслаждалась музыкой его голоса, который так не походил на гортанное наречие местных крестьян. Речь доктора была прекрасней, чем язык Анджело, хотя тот в путешествиях и подрастерял резкий местный выговор. Роза тут же решила, что доктор Канци — настоящий аристократ.

Неожиданно для всех в разговор о болезнях скота вмешался Анджело:

— А я читал в «Медикал трибьюн», что в Лондоне изготовили сыворотку против ящура.

Периодически он получал из Англии газеты и журналы, которые только он и мог прочесть.

Довольная Роза улыбнулась. Ей понравилось, что брат беседует на равных с таким образованным, элегантным и красивым синьором.

— Я знаю про сыворотку, — кивнул гость. — Точнее сказать, я уже пробовал английскую сыворотку, — сообщил Канци. — Результаты, увы, плачевные…

— Может, дозу неправильно подобрали… — предположил Анджело.

Похоже, его ничуть не смущала разница в образовании. Более того, он явно хотел поставить на место заезжего щеголя, к которому не чувствовал ни малейшей симпатии.

Роза хлопотала у очага, напряженно прислушиваясь к спору мужчин.

Ветеринар почувствовал, что задета его профессиональная честь.

— Синьор Дуньяни, — заявил он, — я слежу за открытиями в этой области. Поверьте, до окончательной победы над болезнью еще очень далеко.

— Можно самим попробовать изготовить сыворотку из крови переболевшего скота.

Все вдруг замолчали. Даже бабушка перестала бормотать молитвы.

Гость даже глаза вытаращил, потрясенный рассуждениями беспутного старшего сына Дуньяни.

— Совершенно безумная идея, но в ней что-то есть, — согласился он.

Не спрашивая мнения отца, Анджело заявил:

— Мы готовы подвергнуть вакцинации наш скот, и немедленно!

— Я одобряю идею сына! — вмешался Иньяцио.

— Что-то в этом есть, что-то есть… — задумчиво повторил ветеринар.

Смелое, но вполне здравое предложение Анджело пришлось Канци по душе.

Джина поставила на стол дымящуюся супницу с бульоном, в котором была и говяжья вырезка, и молодая курочка, и большая мозговая кость, приправленным морковью, луком и сельдереем. Роза разлила суп, начав с бабушки. Анджело наблюдал за изящными жестами сестры и неожиданно для себя заметил, до чего же она хороша. Он словно впервые с тех пор, как вернулся с войны, разглядел Розу. Лицо ее напоминало картины эпохи Возрождения. Глубокие черные глаза сияли. Анджело вспомнил, как вернулся домой в перый раз, увидел Розу шестилетней девочкой, рыдавшей из-за серебряного ожерелья, сначала «подаренного» Мадонне, а потом украденного цыганкой. Он всей душой полюбил одинокую, обиженную девочку. А теперь эта любовь огнем бушевала в его груди.

Слова доктора вернули Анджело к действительности.

— Синьор Дуньяни, вы и вправду готовы рискнуть? — спросил Канци.

— Я слов на ветер не бросаю, — ответил Анджело.

— Тогда посмотрим, что можно сделать.

Роза налила бульон отцу, а потом — гостю. Доктор взглянул на девушку, и Анджело подметил в глазах молодого, утонченного синьора искру страсти.

— Спасибо, синьорина Роза, — поблагодарил хозяйку Канци.

Роза передала ему тарелку, а доктор как бы нечаянно коснулся ее пальцев. Этот жест не ускользнул от раздраженного Анджело. Брат увидел, что сестра не отрывает взгляда от гостя, словно готова созерцать доктора всю оставшуюся жизнь.

— Надо что-то делать, потом будет поздно! — сердито бросил Анджело ветеринару.

В этот момент старший брат думал вовсе не об эпидемии ящура. Но доктор решил, что речь идет об эпизоотии, и с готовностью откликнулся:

— Конечно, надо что-то делать, потому я сюда и приехал.

Роза сидела рядом с бабушкой, не поднимая глаз от тарелки. Когда Канци коснулся ее пальцев, ее охватил какой-то неизъяснимый восторг.

— А как вам, синьор доктор, наш деревенский супчик? — спросил Иньяцио. — Вот попробуйте еще фаршированную курицу. Этот рецепт Роза переняла у покойницы матери, а той он достался от бабушки, которая была знакома с поваром императрицы Марии-Терезии.

— Прямо историческая курица, со славным прошлым, — пошутил гость.

На столе появилось большое блюдо с курицей, фаршированной молотым мясом, приправленным сухофруктами, миндалем и орехами. Курица благоухала мускатом и можжевельником. Недаром Иньяцио так расхваливал это сокровище птичьего двора.

Анджело встал, взяв в руки острые кухонные ножницы с загнутыми концами. Он разрезал напополам курицу, и по кухне поплыл горячий аромат. Анджело взял хорошо заточенный нож и, угрожающе взглянув на доктора, произнес:

— Вам придется хорошо поработать, собирая материал для вакцины.

Он воткнул нож в курицу так, словно всаживал его в этого надменного докторишку, вогнавшего в краску Розу.

Канци был прекрасным ветеринаром, но никудышным психологом. Он заметил раздражение Анджело и приписал его обычной для старших братьев слишком строгой заботе о добродетели хорошеньких сестер.

— Я должен поговорить и с другими животноводами, — сказал Канци. — Может, вы мне еще что-нибудь подскажете?

Анджело положил гостю на тарелку два куска фаршированной курицы и, заглянув в глаза ветеринару, гордо произнес:

— У вас — университетский диплом, а я только начальную школу кончил. Неужели я могу вам что-то посоветовать?

— Но вы же много читаете. Читаете и по-английски. У вас разносторонние интересы.

— Он у нас и говорит по-английски! — с удовлетворением заметил Иньяцио. — А французский знает, как мы диалект. Да еще болтает по-испански и по-арабски.

— Хватит, папа, — остановил его Анджело. — Доктору Канци это не интересно.

— Напротив, я поражен! — воскликнул Канци, пытаясь придать беседе дружеский тон. — Вы, похоже, побродили по свету…

Анджело не пожелал продолжать эту тему и снова перевел разговор на свирепствующую в округе эпидемию.

Все вышли из кухни, а Анджело остался. Он взял карты, уселся за стол и начал играть сам с собой. Роза на гладильной доске у окна принялась гладить накрахмаленные воротнички мужских рубашек. Она то и дело встряхивала тяжелый утюг с углями, чтобы поддержать жар.

Бабушка, сжавшись в комочек у очага, молилась, закрыв глаза и совершенно отрешившись от внешнего мира. Несмотря на воцарившуюся на кухне тишину, Роза и Анджело ощущали какое-то напряжение.

Анджело, подперев голову рукой, разглядывал карты, словно стараясь отыскать единственную, нужную ему, но краем глаза он все время следил за сестрой. И она чувствовала его проницательный взгляд, подобный молчаливому упреку.

Анджело и Роза очень хорошо знали друг друга и именно поэтому боялись разбираться в хитросплетении своих чувств. Конечно, брата и сестру соединяла сердечная привязанность, но в потемках души таилось и иное чувство, внушавшее обоим страх.

Пока Анджело воевал, они обменивались длинными письмами, исполненными искренней любви. Потом они встретились, и их отношения как-то странно осложнились.

— Тебе понравился этот коровий доктор? — вдруг спросил Анджело, уставившись в карты.

— С какой стати он должен мне нравиться? — возразила Роза.

Она стояла к брату лицом и продолжала гладить.

— Ну ты теперь женщина, — с трепетом произнес Анджело.

— А доктор тут при чем? — спросила Роза, делая вид, что не понимает.

— Я хотел сказать, ты теперь на выданье, — стараясь оставаться спокойным, продолжал Анджело.

— Ну и что? — равнодушным тоном произнесла девушка.

Но сердце Розы забилось учащенно, и пальцы судорожно сжали ручку утюга.

Анджело задумался. Неужели Роза еще так наивна? Судя по тому, каким вниманием она окружила доктора, она все прекрасно понимает. Он видел, как она смотрела на гостя. Таким исполненным желания взглядом смотрели на Анджело женщины, которых он встречал в своих скитаниях. А Роза — натура страстная. Анджело это почувствовал, когда поцеловал сестру, а почувствовав — оттолкнул ее. Но, может, ему только чудится, может, виноват тот огонь, что сжигает его?

Анджело поднял голову, чтобы заглянуть сестре в глаза. Словно по негласному уговору, взгляды их встретились.

— Ничего плохого, если он тебе запал в душу… — выдавил из себя Анджело.

Роза залилась краской, и глаза повлажнели. Она, казалось, вот-вот расплачется.

— Может, и ничего плохого, — ответила девушка. — Только я о нем и не думала…

— Лжешь! — взорвался обезумевший от ревности Анджело.

— С какой стати! — возмутилась Роза.

По ее нежным щекам покатились тяжелые слезы.

— Потому что ты знаешь, что он мне не понравился, — заявил Анджело. — Городской щеголь, тебе такой не подходит.

— Зачем ты оскорбляешь меня? Разговариваешь со мной словно с дурной женщиной…

Роза взглянула на брата глазами кающейся грешницы.

— О нет, нет! Я не хотел тебя обидеть.

Анджело бросился к сестре, обнял ее, осушил поцелуями слезы.

— Что случилось, Анджело?

— Ничего, что могло случиться?

— Но ты сторонишься меня, — жалобно произнесла девушка, — а обращаешься со мной, как, как…

Он оборвал ее, боясь, что она скажет страшные слова.

— Я виноват, виноват. Я прошел тяжелую войну, такого навидался. Со временем все пройдет. А теперь, — повелительным тоном обратился он к сестре, — теперь скажи, что ты и думать забыла об этом городском докторе.

— Что тебе до него?

— Нет, скажи!

— Хорошо, я о нем забыла, — покорно согласилась Роза.

И тут она поняла, что ее замечательный, столько повидавший брат не хотел услышать от сестры правду. Он повиновался терзавшим его душу темным желаниям, а она, Роза, ради сохранения покоя в семье подчинилась ему.

— Вокруг столько хороших парней, — сказал Анджело.

— Конечно, — откликнулась Роза.

— Главное, найти того, кто тебе подходит.

— Ты прав, — ответила девушка, вытирая слезы.

Ложь Розы успокоила Анджело. Он сложил карты и убрал их в футляр.

— Пойду взгляну на коров, — произнес брат.

— А в остерию сегодня не пойдешь?

— Нет. Ты довольна?

— Очень, — солгала Роза еще раз.

Ей хотелось, чтобы Анджело теперь держался подальше от коровников. Там работал сейчас Стефано Канци, а Розе так хотелось встретиться с ним.

— Пока! — попрощался с сестрой Анджело.

— Пока! — откликнулась Роза.

Она чувствовала себя сбитой с толку. Что случилось с Анджело? Что случилось с ней? Оба ступили на неверный и опасный путь.

Глава 4

Роза остановила Фьяметту совсем рядом с двуколкой Канци.

— Здравствуйте, синьорина Дуньяни! — поздоровался доктор, натягивая поводья. Он спрыгнул на землю и подошел к Розе. — А я как раз еду в «Фавориту». Хочу взглянуть на скот. И поблагодарить вас за ваше очаровательное гостеприимство. Обед был чудесный.

Девушка смотрела на него глазами, затуманенными страхом и любопытством. Она так разволновалась, что не могла произнести ни слова.

— Могу я быть вам чем-нибудь полезен? — с улыбкой осведомился Канци.

Роза спешилась и приблизилась к Стефано. Она втянула ноздрями аромат табака и лаванды. Как он замечательно разговаривает! Розе казалось, что Стефано Канци выражается как герой романа.

— Я хотела спросить, как дела с эпидемией ящура?

Эпидемия, конечно, была лишь предлогом. Не могла же Роза признаться, что очутилась на этой дороге в этот час только потому, что ей хотелось встретиться с ним, разговаривать, коснуться его рукой. Но глаза ее говорили лучше всяких слов. И мужчина, протянув руку, осторожно обвел указательным пальцем овал ее лица, не отрывая взгляда от девушки.

Роза широко раскрыла глаза.

— А вы можете еще раз так сделать? — спросила она с наивностью ребенка.

Его прикосновение привело девушку в восторг, и она вся затрепетала.

Наивность Розы поразила Стефано. Девушке ее возраста и ее положения никак не пристало говорить такое мужчине.

— Я вас правильно понял? — спросил доктор.

— Правильно, — сказала Роза, не опуская глаз.

Он снова обвел рукой ее личико.

— Вам действительно понравилось? — несколько растерявшись, произнес Канци.

— У меня закружилась голова, — призналась Роза.

Стефано Канци припомнился мрачный взгляд Анджело, его недружелюбные слова и повадки сторожевого пса.

— Вас, наверное, дома ждут, — сказал он, думая не столько о девушке, сколько о себе. — И простите мою дерзость, — добавил доктор, намекая на недозволенную фамильярность в обращении.

Поведение Розы не укладывалось в рамки обычных правил. Он рассчитывал получить пощечину или услышать надменный отказ. Но девушка, не скрывая, попросила его продолжить игру и, похоже, идти дальше, до конца. Не то чтобы доктору этого не хотелось, но он предпочитал подобные решения принимать сам. Такое неожиданное и полное согласие разрушило прелесть обольщения.

— Я что-то сделала не так? — спросила Роза.

— Нет, это я вел себя неподобающе легкомысленно, — извинился доктор.

— Что вы, доктор Канци! Мне следует быть осторожней. Я никогда не знаю, что следует говорить, а что надо скрывать. Никто меня не ищет, никто не ждет, если вас это волнует. Сегодня — базарный день. Мужчины уехали в Лоди и вернутся, только когда стемнеет.

Стефано несколько успокоился, вытащил из кармана светлого пальто золотой портсигар, вынул легкую сигарету, зажег ее и с наслаждением затянулся.

— Может, вас жених заждался, — выдыхая дым, произнес он.

Роза почувствовала себя как на допросе и занервничала. А потом, женихи были любимой темой покойной матери, темой, всегда приводившей дочь в замешательство. Канци неожиданно утратил в глазах Розы все очарование. Двое мужчин, которыми она восхищалась, Анджело и доктор Канци, вдруг разочаровали девушку. И она второй раз за эти дни ощутила горечь предательства.

— Так как насчет жениха? — улыбнулся доктор.

Он говорил уверенно, чувствуя, что владеет ситуацией.

Роза, не ответив, взлетела в седло и умчалась галопом, оставив Стефано в полной растерянности.

— Сумасшедшая девчонка! — пробормотал он. — И она сумасшедшая, и лошадь ее!

В мужчине заговорила оскорбленная гордость: никак не мог он предугадать слова и жесты этого непонятного создания.

Доктор сел в двуколку, схватил поводья и, нахлестывая лошадей, пустился догонять Розу. Девушка уже доскакала до моста через реку.

Роза остановилась у перелеска, недалеко от запруды. Фьяметта удовлетворенно пофыркивала. Роза подумала, что скачка понравилась и ей, и лошадке. Доктор-аристократ рванул за ней вслед с тем же пылом, что и деревенские юнцы, сыновья фермеров. Им стоит дать знак, и они бросятся перед ней на колени. Стефано издали следил за ней, потом без колебаний подъехал поближе. Он спрыгнул с двуколки и подошел к Розе. Она вызывающе смотрела на него сверху вниз, не покидая седла.

Мужчина заговорил, и в голосе его звучала торжествующая уверенность:

— Не знаю, чего ты от меня хочешь, но знаю, что я от тебя хочу.

Он обхватил девушку за талию и снял с коня.

Роза уже не чувствовала себя победительницей. Мужчина не смотрел на нее просяще и униженно, как остальные воздыхатели. Погоня обратила его в хищного, агрессивного самца. У Розы подгибались ноги. Их дыхание слилось в одно белое облачко. Она закрыла глаза и острей почувствовала запах мужчины. Он заключил девушку в объятия и прижался губами к ее губам. Она наслаждалась, чувствуя прильнувшее к ней мужское тело, ей нравились сильные руки, сжимавшие ее, губы, пахнувшие табаком и лавандой. Но, даже в плену этих ощущений, Роза оставалась недвижной, как статуя. Может, она боялась нарушить очарование момента. Стефано взял лицо девушки в ладони, заставил ее раскрыть губы, и Роза познала радость первого поцелуя. Будут и другие поцелуи, и другие восторги в ее жизни, но этот поцелуй красавца горожанина морозным декабрьским утром у запруды Роза не забудет никогда. Она поняла, что впереди ее ждут новые чудесные наслаждения. И сегодня она сделала первый шаг в этот волшебный мир…

Глава 5

Склонившись над кухонным столом, Пьер Луиджи чертил на листе бумаги какие-то таинственные знаки, в которых разбирался он один. Работа совершенно поглотила его. Он ловко и уверенно орудовал линейками, циркулями, остро заточенными карандашами, оставлявшими на бумаге едва заметный след. Время от времени Пьер Луиджи что-то подсчитывал в толстой тетради в черной обложке с красным обрезом. Подвешенная над столом керосиновая лампа заливала кухню желтоватым светом.

Иньяцио Дуньяни оторвал взгляд от счетов и сочувственно взглянул на сына.

— Устал ты, наверное, возиться с этими закорючками, — спросил отец, посматривая поверх очков на сына.

— С закорючками? — переспросил молодой человек, не прекращая работу.

— А как это еще назвать? — усмехнулся Иньяцио.

— Это чертежи, папа, — заметил Пьер Луиджи, аккуратно вычерчивая линию.

— Для той развалины, что стоит во дворе? — презрительно поморщился отец.

Иньяцио намекал на военный грузовик «БЛ-18», купленный несколько месяцев назад по цене металлолома.

— Из развалины выйдет трактор, — ответил сын.

— Вечно ваши новые штучки, — проворчал Иньяцио, погружаясь в счета.

Впрочем, уж лучше пустая возня с чертежами, чем пьянки в остерии, драки и подозрительные дружки.

Анджело с недавних пор забыл дорогу в остерию и стал почти трезвенником, проводя вечера дома за чтением газет.

Анджело выглянул в окно. В ясном вечернем небе вспыхнули первые звезды, и в чистом воздухе, наполненном привычными деревенскими звуками, засверкали светлячки.

Распахнулась дверь, и в комнату ворвался Ивецио.

— За тобой что, бандиты гонятся? — возмутился отец.

— Нет, — раздраженно ответил Ивецио. — А Роза вернулась?

Последнее время Ивецио был какой-то взвинченный, ел плохо, слушал вполуха, работал в поле кое-как и ночами не спал.

— Ваша сестрица пока не возвращалась, — ответил Иньяцио.

Он только заметил, что дочери нет дома. Анджело сложил газету, а бабушка, ворочавшая кочергой в очаге, подняла на сына и внуков усталые глаза.

— Не мешайте ей, пусть живет, — пробормотала старуха, откладывая кочергу и принимаясь за четки.

Но никто не прислушался к словам бабушки.

— Куда она ушла? — спросил Анджело.

— Тяжело-то как, тяжело… — жалобно вздохнула бабушка у очага.

— Что с вами, мама? — спросил Иньяцио.

— Прибрал бы меня Господь поскорей, — ответила старуха.

— Не надо, не говорите так, мама, — возразил сын.

— Куда она ушла? — повторил Анджело.

В глазах его сверкнуло бешенство.

— Роза ушла к Джанотти, — сказал отец.

Семья Джанотти, бедняки бедней некуда, проживала километрах в двух от «Фавориты». Роза ходила к ним ухаживать за больной малышкой. Сегодня она понесла ей мятный сироп и пакетик сахару.

— Может, стоит за ней съездить? — спросил встревоженный Анджело.

— Подождем минут пять, — предложил Ивецио. Он надеялся, что сестра с минуты на минуту появится.

Хотя во владениях Дуньяни было спокойно, мужчинам не нравилось, когда Роза одна возвращалась в сумерках. О разбойниках забыли уже лет пятьдесят назад, но попадались бродяги, грабившие прохожих и пристававшие к женщинам. О таких мерзавцах много рассказывали, но в окрестностях «Фавориты» много лет не случалось ничего подобного. А все-таки не пристало женщине одной возвращаться полями поздним вечером.

— Пять минут подождем, — согласился Анджело, но было ясно, что дольше он ждать не намерен.

Иньяцио Дуньяни закрыл гроссбух со счетами, убрал в картонный футляр круглые очки и сел рядом с матерью. Джина уже готовила ужин, и по кухне плыл аппетитный аромат овощного супа.

— В воскресенье приедут Ловати из Бреши, — громко, чтобы слышали все, объявил Иньяцио.

С семьей Ловати Иньяцио связывали старая дружба и прочные деловые отношения. Карло Ловати и Иньяцио Дуньяни заключали сделки на тысячи и тысячи лир, не подписывая ни одной бумажки и скрепляя договор лишь взглядом и рукопожатием.

— Вот как, — откликнулась бабушка, словно дело ее не касалось.

— Они приедут с сыном, — добавил Иньяцио, внимательно следя за реакцией сыновей.

— Так он же еще мальчик, — сказала старуха.

— Э нет, мама, годы идут. Доменико Ловати уже двадцать два. Хороший парень. Ему стоит познакомиться с Розой.

— Ты хочешь Розу замуж выдать? — побледнев, спросил Ивецио.

— Нечего болтать! — оборвал сына Иньяцио. — Вы слышали, что я сказал…

Пьер Луиджи оторвал наконец глаза от чертежей:

— Если Роза выйдет замуж, в доме не останется женщины.

— Правда, правда, — вздохнула бабушка. — Я-то никуда не гожусь, просто старуха…

— Не останется женщины, кроме вас, бабушка, — попытался исправить свою ошибку Пьер Луиджи.

— Ты правильно сказал, — продолжала бабушка, — женщина приносит тепло в дом, порядок, любовь. А от старухи — только тоска и мрак.

— Не говорите так, мама, — вмешался Иньяцио.

— У меня нет ни сил ни времени на ненужные слова, — произнесла бабка, — я говорю только то, что думаю.

— Хорошо, хорошо, мама, — согласился сын, не желая спорить.

— Но ты все верно делаешь, — улыбнулась старуха, положив сыну на колено костлявую руку. — Пора Розе оставить «Фавориту». Твои мальчики должны привести сюда молодых женщин.

Внезапно бабушка умолкла, словно ходики, у которых кончился завод, и погрузилась в молчание.

— Мы едем за Розой? — нетерпеливо заметил Анджело.

Ивецио с Пьером Луиджи в это время разглядывали чертеж. Ивецио только кивнул: он не вполне понимал, почему старший брат так разволновался. Ивецио привык испытывать те же чувства, что и его сестра-близнец. Сейчас он был необычайно спокоен, умиротворен и отчего-то счастлив. Обычно состояние души Розы отражалось на брате, теперь же его биологический барометр показывал «ясно, безоблачно».

— Сейчас я за ней поеду, — сказал Ивецио.

Джина как раз накрывала на стол.

— Мы вас подождем к ужину, — заметил Иньяцио, взглянув на часы.

— Я с тобой, — произнес Анджело, направляясь к дверям.

— Может, не стоит? — предложил Ивецио.

Ему так хотелось побеседовать с сестрой наедине во время долгого пути в вечерних сумерках.

— Мне хочется прогуляться, — возразил старший брат.

— Ну что же, пошли, — смирился Ивецио.

Он снял с крюка двустволку, перекинул ее через плечо, и оба брата вышли.

Глава 6

На пороге хижины появилась крестьянка с ребенком на руках. Направив свет фонаря на гостей, она с удовольствием сообщила:

— А синьорина Роза уже давно ушла.

Малыш таращился во все глаза на двух мужчин. Они, не попрощавшись, тут же двинулись обратно. Оба не на шутку встревожились.

— Да вознаградит Господь синьорину Розу за то добро, что она делает, — громко крикнула им вслед крестьянка.

Братья уверенно шагали по тропе. Ночь выдалась звездная, огоньками мерцали светлячки, воздух был напоен ароматами полей; далеко окрест разносился стрекот кузнечиков и лягушачье кваканье.

— Она, наверное, пошла прямиком через поля, — робко предположил Ивецио. — Потому мы ее и не встретили…

От сильного волнения он невольно сжимал приклад винтовки.

Анджело молчал. Он боялся раскрыть рот, не смел признаться, какие предчувствия одолевали его. Он не сомневался: с Розой что-то случилось. Анджело с разбегу перемахнул через ров и двинулся по дорожке, обсаженной тутовыми деревьями, к старому каменному сараю, куда ставили телеги.

Подойдя поближе, братья увидели, что сквозь прикрытую дверь просачивался свет. За сараем стояла двуколка.

— Смотри-ка, экипаж доктора Канци, — удивился Ивецио.

Анджело в бешенстве распахнул едва державшуюся дверь, ворвался внутрь и увидел то, что ни за что на свете не хотел бы увидеть: полураздетую Розу в объятиях мужчины.

Захваченные врасплох любовники опомнились. Стефано Канци вскочил, неуклюже пытаясь привести в порядок одежду. Роза прикрылась подолом широкой юбки.

— Я готов все объяснить, — пробормотал доктор.

Слова его прозвучали нелепо в такой постыдной ситуации.

Он нарушил неписаные законы, и теперь ни образованность, ни обаяние не могли помочь доктору Канци. Он стоял в углу, словно животное, загнанное в ловушку.

Роза, раздавленная позором, молчала, закрыв лицо руками. В ночной тишине слышалось только тяжелое дыхание троих мужчин. Стефано, поняв, что терять ему нечего, выхватил вилы и, похоже, решил не сдаваться. Страх за свою жизнь заглушил чувство вины.

— Уведи ее, — крикнул Анджело Ивецио, кивнув в сторону Розы. — А им я сам займусь.

Смирив бушевавшую ярость, он смотрел на Канци ледяным взглядом.

Ивецио послушался. Он не сомневался, что старший брат голыми руками без труда справится с соблазнителем, неловко вцепившимся в вилы.

Стефано попытался воззвать к разуму:

— Давайте поговорим, пока не поздно.

Под потолком горел фонарь, освещая желтоватым неверным светом телеги и повозки, ворох соломы, потемневшие от времени стены. В глазах Анджело читалась неумолимая ревность.

— Я убью тебя, — произнес он.

— Успокойтесь, синьор Дуньяни. Я могу все объяснить и готов искупить свою вину.

Вежливые интонации доктора бесили охваченного яростью Анджело.

— Я тебя уничтожу, — прошипел он.

Стефано попытался еще раз урезонить противника:

— Не надо, не заставляйте меня прибегать к насилию, защищаясь.

Выглядел доктор довольно нелепо: перепуганный, с вилами в руках, но, как всегда, отменно вежливый. Страсть толкнула его нарушить все приличия, а сейчас он цеплялся за них, чтобы спасти свою жизнь.

Анджело бросился на него как зверь, вывернув черенок вил, он легко вырвал их из рук доктора, словно игрушку у ребенка. Отшвырнув вилы, Анджело накинулся с кулаками на Стефано, который не успел сообразить, что же произошло. Он с холодной жестокостью топтал врага ногами — драться Анджело научился за годы своих странствий по свету. Он дал волю обуявшему его безумию. Тяжелый кулак обрушился на переносицу Стефано, потом Анджело с размаху ударил в челюсть, и Канци согнулся пополам от боли. Наконец Анджело приподнял противника, намереваясь покончить с ним. Он, конечно, убил бы доктора, но Роза, вырвавшись из рук Ивецио, заслонила его собой.

— Убийца! — крикнула она в лицо брату.

Ненависть сменила любовь, которую девушка всегда питала к Анджело.

— Шлюха! — взревел он, задыхаясь.

— Убирайся! — холодно произнесла Роза.

Анджело и не подозревал, что сестра обладает такой силой духа. Она осторожно пыталась помочь Стефано, бессильно уронившему голову на грудь, словно Христос на кресте. По какому праву вмешивался брат в ее жизнь, в ее чувства, в ее сладкие тайны? Поведение Анджело напомнило Розе мать, отравлявшую дочери лучшие моменты жизни. Любовь Стефано была для девушки счастливой, чудесной, нежной игрой, настоящим подарком жизни. И именно Анджело, любимый брат, разрушил этот сон.

— Ненавижу, ненавижу тебя! — спокойно произнесла девушка, касаясь изуродованного лица Стефано.

Хладнокровие и спокойствие Розы заставили Анджело прийти в себя. Пружина ярости ослабла, руки безвольно опустились, глаза затуманились.

— А чего ты от меня ожидала? — спросил он.

— Уважения, — твердо ответила Роза.

Тут вмешался Ивецио:

— Анджело больше его не тронет. Сейчас я помогу доктору сесть в двуколку и отвезу домой.

Ивецио помог Стефано встать.

— Не надо, — прохрипел доктор, — я обойдусь без посторонней помощи.

— Нет, лучше я помогу.

Поддерживая Канци, Ивецио осторожно повел его к дверям. Он помог доктору влезть в двуколку и проследил, чтобы он уехал.

Когда Ивецио вернулся в сарай, то увидел Анджело стоящим на коленях перед Розой. По лицу старшего брата катились слезы.

— Как ты могла, как ты могла такое сделать? — твердил он.

Роза никогда не видела плачущего мужчину. Даже когда умерла ее мать, отец не плакал, хотя страдал жестоко. А теперь сильный, много повидавший в жизни мужчина рыдал, как ребенок. Роза, потерявшая в один миг и возлюбленного, и любимого брата, опустилась на колени рядом с Анджело.

— Прости меня, — прошептала она, с материнской нежностью гладя его жесткие волосы.

— Он же женат, разве ты не знала?

— А какое это имеет значение?

Розе Стефано был нужен лишь для того, чтобы утолить жажду любви, усмирить тот огонь, что бушевал в ней.

— Почему ты бросилась к нему в объятия?

Они разговаривали, но не понимали друг друга.

— Я узнала любовь, — ответила Роза.

— Позор, позор, а не любовь. Ты, моя маленькая, и этот женатый мужчина… — потрясенно всхлипывая, простонал Анджело.

Разве могла Роза объяснить брату ту истину, что лишь недавно поняла сама: любовь всегда права, она всегда невинна и прекрасна. И чувственное наслаждение, что познала она этой благоуханной летней ночью, также было невинным и прекрасным, как дыхание природы, волновавшее листву деревьев. Поцелуи, словно роса, бальзамом покрыли ее тело. Она знала, что Стефано женат, но какое отношение имел брак к сладостным ласкам. Супружеская постель нужна для того, чтобы зачать детей, но в ней нет места желанию, нет места любовным утехам. Почему Анджело упрекал ее? Почему то, что касалось только Розы, заставляло страдать старшего брата? Она прижалась к Анджело, и слезы их смешались.

— Я тебя люблю и всегда любила. Я не думала, что сделаю тебе так больно…

Анджело всем существом прижался к сестре, и ему показалось, что его затягивает сладостная бездна. Как давно ему хотелось объяснить Розе, объяснить руками и губами, что он чувствует! А сейчас Роза обнимала его, обнимала нежно, как сестра, заботливо, как мать, страстно, как возлюбленная. Ее поцелуи осушили слезы Анджело. Он должен был сказать ей, что скоро она выйдет замуж и они расстанутся. Но вместо этого Анджело стал целовать и ласкать сестру; аромат женщины кружил ему голову, а благие намерения улетучивались, унесенные безумным половодьем ощущений, запахов, звуков. Слезы мешались с бессвязными словами, а тепло ее тела растопило лед его души.

— Роза, — шептал он, — маленькая моя…

— Анджело… — пролепетала девушка.

Желание объяло Розу. Она забыла Стефано, забыла их любовные игры. Все казалось тусклым по сравнению с тем огнем, что полыхал сейчас в ее теле.

— Мы никогда не расстанемся! — торжественно пообещал Анджело.

Он отогнал от себя мысль о кровосмесительном грехе, уверовав в невозможное.

Он обнимал ее все уверенней и крепче. Губы Анджело прижались к губам Розы, раскрыв их. И Роза почувствовала, как рушится ее вера в невинность и красоту любви. Анджело дрожащими руками расстегнул ей блузку и принялся ласкать упругие теплые груди. Розу охватил страх — страх за себя и за него.

— Нет, не надо так… — тщетно взмолилась она, пытаясь высвободиться из его сильных объятий.

Она уже не плакала, а билась в его руках, охваченная паникой.

— Анджело, ради Бога, прекрати!

Нет, не так должен брат любить сестру! Но Анджело не слышал ее мольбу. Любящий брат превратился в агрессивного, хищного самца, желавшего во что бы то ни стало утолить сжигавшую его страсть.

Он не чувствовал рук Розы, что бессильно отталкивали его, не слышал ее жалобных криков.

Не почувствовал он и выстрела в упор, что поразил его в затылок. В этот мигАнджело ощущал себя у врат рая, куда стремился всей душой. Потом объятия его разжались, и он, с улыбкой на устах, соскользнул на солому и неподвижно застыл.

Роза подняла глаза и в мерцающем свете лампы увидела искаженное лицо Ивецио. Он стоял над ней, сжимая в руках двустволку. Девушка посмотрела на свои руки: на них запеклась кровь брата, убитого братом. А на лице Ивецио, свершившего правосудие, застыл ужас. Роза хотела заплакать, но у нее не было слез. Она осторожно положила себе на колени голову Анджело и закрыла ему глаза. В эту минуту падающая звезда прочертила небосвод и исчезла в бесконечности.

Глава 7

Роза смотрела на лицо брата и видела в его чертах величие смерти и утоленную жажду жертвенности. Прерывистое дыхание Анджело остановилось, и в тот миг Розе показалось, что сразу погасли все звезды и в полях воцарилась холодная тишь.

Ивецио стоял и смотрел на сестру пустыми глазами.

— Помоги мне! — приказала ему Роза.

Брат подошел к телу Анджело, легко поднял его и положил на телегу. Лицо Ивецио не выражало никакого волнения.

Отец поджидал детей на пороге дома. Рядом с ним стоял Пьер Луиджи.

— Я привезла вам вашего сына, — сказала Роза.

Иньяцио Дуньяни взглянул сначала на дочь, потом на Ивецио и, наконец, на покойника, лежавшего в телеге. Потом отец поднял глаза к небу и произнес:

— Это конец…

Не было ни слез, ни объяснений. Роза заперлась у себя в спальне, Ивецио оставался совершенно бесстрастным, словно страшные события разрушили его память и разум. Сержант карабинеров и приходский священник, прекрасно знавшие семью Дуньяни, поверили или сделали вид, будто поверили в несчастный случай: Анджело выронил ружье, и оно выстрелило…

Власти закрыли дело. Любопытные, конечно, шептались по углам, но никто не осмелился высказаться громко. Потом о трагической ночи забыли. Лишь поля помнили эхо того выстрела и знали тайну ночных теней.

Никто ни о чем не спрашивал, никто ничего не говорил, но ни один человек не удивился, когда на «Фавориту» обрушился гнев Божий, который погубил процветавшую некогда ферму. Анджело умер, Ивецио влачил жалкое существование, а Иньяцио уже не справлялся с хозяйством. Бабушка совсем потеряла разум. За ней был нужен глаз да глаз, так как старуха без конца разжигала огонь, утверждая, что пламя обладает очистительной силой, а этот дом надо очистить от скверны.

Пьер Луиджи выбивался из сил, но у него не было ни отцовского опыта, ни деловой хватки старшего брата. Он хорошо знал моторы и механизмы, но в остальных делах совершенно не разбирался.

Роза не выходила из спальни. О ней заботились Клементе и Джина. Целыми днями девушка рыдала и казнила себя, обвиняя в смерти брата. Права была покойница мать: дочь оскорбила Христа, и Господь наказал Розу. Она предалась разврату, разврат проник и в душу ее любимого брата Анджело. И Ивецио пришлось убить старшего брата, дабы избежать самого постыдного греха: греха кровосмешения.

На скотину обрушился мор. Болезнь перекинулась на детей, и слабые умерли. Потом случился пожар. Люди говорили, будто «Фавориту» поджег ангел мщения, но, вероятно, виной всему была опрокинутая свеча или искра, вылетевшая из очага. Кто-то упомянул молнию, но в эту пору гроз не бывало. Роза лежала в постели и услышала тревожные крики лишь тогда, когда дым уже просачивался в дверь. Иньяцио объезжал поля, а Пьер Луиджи с Клементе отправились в деревню.

Роза почувствовала опасность, и воля к жизни победила отчаяние. Она вспомнила об Ивецио: в теперешнем состоянии брат, пожалуй, так и погибнет в огне, не сделав ничего, чтобы спастись. Схватив одеяло, девушка кинулась в задымленный коридор и ворвалась в спальню Ивецио.

Клементе утром, одев Ивецио, посадил его на стул. Так он и сидел до сих пор, бледный, равнодушный, глядя в одну точку. По лестнице уже нельзя было спуститься, и Роза вспомнила об окне, выходившем в огород. Она взяла Ивецио за руку, заговорила с ним ласково и заставила пересесть на подоконник, а сама села рядом. Дым уже заполнил комнату, и на первом этаже потрескивало пламя.

— А теперь мы спрыгнем, — прошептала она Ивецио на ухо.

Он оставался совершенно спокойным, казалось, слова Розы управляли его движениями. Они спрыгнули одновременно и упали на мягкую вскопанную землю, живые и невредимые.

Бабушка погибла в огне, который наверняка и вспыхнул по ее вине из-за навязчивой старческой идеи.

Ветер разнес пламя, загорелся сеновал и коровники. Те животные, что пережили эпидемию, погибли в пламени. За короткое время процветающая ферма обратилась в пепел.

Работники отправились искать работу в других местах. Остался только Клементе, и семья Дуньяни перебралась в маленький домик, принадлежавший когда-то родителям Клементе.

Роза чувствовала, что бедствия на этом не кончатся. Иногда она сидела во дворе, прямо на земле, разглядывая обгоревшие стены и пустые глазницы окон. Теперь здесь было пусто и тихо: ни людей ни животных. Огонь сожрал все: мебель, одежду, фарфор, столовое серебро, шерстяные одеяла, муслиновые шторы, бухгалтерские книги, деньги, припрятанные на черный день, драгоценности Алины.

Чтобы расплатиться с долгами, восстановить хозяйство, следовало заложить землю. Но давно прошли те времена, когда «Фаворита» считалась образцовой фермой.

При пожаре каким-то чудом уцелела раковина, подаренная Розе. Девушка отыскала ее через два дня после пожара под обгоревшей балкой, когда еще дымились уголья. Раковина чудом осталась неповрежденной.

Для Розы эта находка стала знаком свыше. Ей казалось, Анджело поведал ей о том, что он свершил волшебный путь наутилусов. В сердце девушки возродилась надежда, вновь заиграла в ее жилах молодая горячая кровь. Роза поняла: жизнь надо начинать заново.

Однажды ночью отец позвал дочь. Иньяцио сидел на кровати, откинувшись на подушки. Он побледнел и исхудал. Под глазами были темные круги, нос вытянулся и заострился. Ноздри нервно дергались. Роза взглянула на его бесцветные губы и догадалась, что отец умирает. При свете стоявшей у изголовья свечи уши Иньяцио казались зловеще бледными и прозрачными. Такие Роза видела на картине, изображавшей смерть святого. И Алина накануне смерти выглядела так же.

А вот Анджело таким не был, потому что он мгновенно шагнул из жизни в смерть.

— Я умираю, — произнес Иньяцио. — Мой путь окончен.

— Да, отец, — спокойно ответила Роза.

Он улыбнулся дочери. Пьера Луиджи отправили в деревню за священником, а Ивецио спал у себя в комнате, равнодушный ко всему на свете.

— На Ивецио рассчитывать нечего, — сказал Иньяцио, облизнув бескровные губы. — Пьер Луиджи соображает только в моторах. Но ничего хорошего от него не дождешься. А я оставляю тебя…

В голосе отца звучала покорность человека, собирающегося в далекий путь, от которого нельзя отказаться.

— Не беспокойтесь за меня, — успокоила отца Роза.

Иньяцио улыбнулся и прикрыл глаза, набираясь сил для того, чтобы продолжить разговор. Он уже несколько дней назад понял, что умирает. Тяжесть давила ему на сердце. Мучительная, упорная боль невыносимо терзала предплечье, левую руку. Его отец умер от такой же болезни: сердце не справлялось с нагрузкой, а потом и вовсе остановилось. Не усталость, а тревога и несчастья подкосили Иньяцио.

— Когда поставите крест над моей могилой, — продолжал он, — сразу же уезжайте отсюда.

— Уедем, — пообещала Роза.

— И Ивецио заберите…

— Конечно, отец. Мы уедем вместе.

— Так будет лучше. Это место проклято. «Фавориты» больше нет, кончилась… И Дуньяни кончились. Ивецио — не в счет, Пьер Луиджи — мечтатель. Только ты сможешь создать новую семью. Семья — это так важно. Когда ей приходит конец, всему конец.

— Но я всего лишь женщина, — робко возразила Роза.

— Ты — Роза Дуньяни, — не без гордости напомнил ей отец, — у тебя хватит сил начать заново и пойти дальше. Только Анджело мог бы потягаться с тобой. Но Господь решил иначе… Анджело любил нас, но по-своему. Он был талантлив, горяч… Вы с ним похожи, как две капли воды.

Иньяцио провел слабой рукой по лицу, на щеке у него до сих пор остался след от удара хлыстом, что мальчишкой нанес отцу сын.

— Отец, — спросила Роза, — за что Господь наказал нас так тяжко? Еще несколько месяцев назад мы были самыми богатыми фермерами в этих краях, а теперь мы — почти нищие. За что?..

Вопросы Розы остались без ответа: Иньяцио Дуньяни умер.

РОЗА 1982

Глава 1

Роза Летициа отбросила шелковую кремовую простыню, протянула руку и зажгла лампу. Из-под желтого абажура заструился золотистый свет, освещая убранство комнаты в стиле «fin de siecle»: сплошные зеркала и драпировки в голубых и золотых тонах. Роза провела бледной рукой по гриве резного деревянного крылатого льва, украшавшего изголовье кровати. Над кроватью висел великолепный диптих эпохи Возрождения: Мадоннa и ангел словно вели нежную, таинственную беседу.

С тех пор как память ее ослабла, Роза стала забывать сны, но то, что ей только что приснилось, запечатлелось у нее в мозгу во всех подробностях. Она увидела во сне церковь, разделенную пополам: правая половина — в спокойном романском стиле, а левая — в аскетически строгом, готическом. Справа — отпущение грехов и прощение, слева — грех и преступление. С одной стороны — умиротворение и покой, с другой — муки и раскаяние. В центре у алтаря стоял ее брат-близнец Ивецио. Его целомудренная нагота напоминала великолепие фресок Сикстинской капеллы. Он служил мессу, а издалека доносились скорбные и величественные звуки органа.

Роза Летициа видела и себя: в образе то ли Мадонны, то ли Марии Магдалины, слившихся в одну прекрасную женскую фигуру. С другой стороны алтаря она увидела Анджело и Стефано, их обоих воплощала одна незнакомая фигура мужчины. Мужчина и женщина были воплощением греха и искупления. Они пришли сюда, чтобы соединиться священными узами брака. Вдруг в руках служившего мессу появилось оружие; прогремел выстрел, рухнула церковь. Тут Роза неожиданно проснулась.

Этот сон она видела неоднократно, он стал кошмаром многих ее ночей, но уже много лет такое сновидение не посещало ее, а теперь вдруг вернулось.

Она взглянула на старинные часы, стоявшие на мраморном столике. Восемь утра, первый день после Рождества. Она представила серый, молчаливый и грустный город за окном и вспомнила другие далекие рождественские утра.

Раньше в Рождество семья Летициа обязательно куда-нибудь уезжала. В прошлые годы Роза ездила в Англию или в Кению, на Филиппины и Суматру, Яву и Борнео, путешествовала по тем местам, куда сбегал когда-то Анджело из «Фавориты». Роза пыталась увидеть эти края глазами брата, надеялась разыскать кого-нибудь, кто знал Анджело. Это были тщетные попытки воскресить Анджело, чтобы любить его и чувствовать себя любимой. Но каждый раз Роза обнаруживала, что брат сочинял для нее волшебные сказки, которые не выдерживали испытания жизнью. И за эти чудесные вымыслы она возлюбила брата еще больше, ибо рассказы Анджело питали душу юной Розы.

Роза посетила имение английского лорда в Эссексе, где когда-то работал Анджело. Имение оказалось чуть больше крестьянской фермы. После долгих поисков она нашла человека, которого Анджело представлял восточным халифом, исполненным мудрости. Им оказался старый пастух, покорно дожидавшийся смерти. Брат описывал индийские города с изумительными храмами, белоснежными дворцами, а Роза увидела грязные деревни, где царила нищета и свирепствовали болезни. Его друзья-моряки, побеждавшие бурный океан, оказались негодяями и болтунами, убивавшими время в кабаках.

Но память об Анджело стала еще сильней, и немеркнущими остались легенды и рассказы, что придумывал он для младшей сестры, которую так любил. Эта немыслимая любовь помогла ей пережить крах семьи и построить на руинах новую жизнь.

«Старость — выдумка молодых», — подумала Роза.

Она провела пальцами по одеялу из меха норки и нащупала что-то гладкое и холодное — раковина-наутилус. Прежде чем подействовало снотворное, она взяла ее с ночного столика и заснула, поглаживая перламутр. Так она часто делала в юности. Роза поднесла раковину к уху, но не услышала ни шума прибоя, ни шелеста падающих звезд. Несколько лет назад раковина онемела. Она молчала, и молчание ее связывалось с будущим, в котором не было места ни воспоминаниям, ни мечтам. Такое абсолютное безмолвие обычно предшествует великой буре. Скоро бушующий смерч швырнет Розу высоко к звездам, где ее ждут счастливые раковины-наутилусы: там ее ждет Анджело, Иньяцио, мать, бабушка, Ивецио, Пьер Луиджи, Альберто, Джулио, Руджеро, все те, кого она любила и ненавидела.

— Глория, — тихо произнесла старая женщина.

И тут же имя внучки напомнило ей о сыне.

— Риккардо, — прошептала она.

Роза подумала, что безумная любовь Риккардо и Глории похожа на те чувства, что связывали ее с Анджело. Но тогда Роза и не догадывалась об их истинной природе.

Она позвонила, так как захотела встать. Ей нужна была помощь служанки, которая так назойливо подчеркивала свою незаменимость.

Роза представила себя в этом доме в одиночестве, пригвожденной к кровати. Через сколько дней она умерла бы от голода? Через три, через четыре или через неделю? Она вообразила, как ее спальня превращается в склеп, и ощутила сладостное чувство отречения от жизни, которое оказалось сильней, чем обычное желание жить. Такое ощущает альпинист, теряя последнюю опору, или обессиленный утопающий, погружаясь в волны. Почему смерть считают такой ужасной? Может, и ее усохшее тело останется нетленным, как тела аскетов, что умирают, осененные святостью. Это сравнение пробудило в Розе чувство юмора; мрачные мысли исчезли, и она тихонько рассмеялась, удивив Олимпию, которая в этот момент вошла в спальню.

В вазочке шведского хрусталя стоял букетик маргариток с розовато-белыми венчиками и золотистой середкой. И в это Рождество старику Клементе удалось вырастить для хозяйки нежные цветы в теплице в глубине сада. Кто бы мог подумать, что в холодном туманном Милане, в маленькой теплице на улице Джезу расцветут такие же маргаритки, какие были рассыпаны восемьдесят лет назад по полям вокруг «Фавориты».

— Спасибо, Клементе. Счастливого Рождества!

Сидя за накрытым столом, Роза поблагодарила старого слугу, пожала ему руку и приколола к платью весенний букетик.

Клементе почтительно сжал ее руку, его голубые, помутневшие от старости глаза с красноватыми прожилками повлажнели от волнения.

— И вам счастливого Рождества, синьора Роза! — улыбнулся старик.

Он налил хозяйке из серебряного кофейника ароматного кофе, добавил обезжиренного молока. Для Клементе этот ритуал рождественского кофе был своего рода наградой за его многолетнюю преданность. Как хорошо было им, двум старикам, сидеть за одним столом! Оба родились в «Фаворите», всегда были рядом, говорили на одном диалекте, понимали друг друга с полуслова. Роза в присутствии Клементе иногда позволяла себе размышления вслух.

— Мне бы следовало выйти за тебя замуж, Клементе, — сказала она, — моя жизнь сложилась бы счастливей.

— Да как вы могли подумать такое! — возразил старик. — Вы, синьора Роза, и я — слуга! Грех вам говорить такое мне, старому человеку!

Клементе даже обиделся.

— Старому человеку? — переспросила Роза. — Ты забыл, я тебя почти на год старше…

Клементе решительно покачал головой. Нет, о ее возрасте он никогда не думал. Для него Роза все еще оставалась юной дочерью Дуньяни, сначала милым ребенком, потом очаровательным созданием, которое он боготворил и которому служил. Зеркало его памяти отражало чудесные глаза молодой Розы и изящные линии ее прекрасного тела, а вовсе не беспощадную немощь старости.

— Да, да, — с улыбкой продолжала Роза, — если бы я вышла замуж за тебя, жизнь моя прошла бы без этих треволнений.

Клементе знал все ее беды и тревоги, он мог бы напомнить их хозяйке с первой до последней — последней была Глория.

— Синьора Глория неважно себя чувствует? — спросил старик то, что и так прекрасно знал.

— Неважно-то неважно, — вздохнула Роза, — но ее несчастье в том, что ей всегда хочется невозможного.

— А вам это никого не напоминает? — позволил себе легкую иронию Клементе на правах старого слуги.

— Никого, мне в последние годы часто изменяет память, — отшутилась Роза. — Как бы я хотела видеть Глорию счастливой, — добавила она.

— Счастливой с князем Брандолини? — усмехнулся Клементе, взглянув в глаза собеседнице. — Думаю, она никогда не будет счастливой со своим мужем.

— А ты откуда знаешь?

Роза неожиданно побледнела, и в глазах ее вспыхнул огонек.

— Сама синьора Глория мне сказала…

— Тебе? — притворно-равнодушно переспросила Роза. — Когда?

— Перед свадьбой она зашла ко мне выплакаться и сказала, что не любит своего мужа, — спокойно объяснил Клементе.

— А мне ты ничего не сказал, — с упреком произнесла Роза.

Она знала, как была привязана внучка к старому слуге, когда-то качавшему ее на коленях.

— Вы меня никогда не спрашивали, — с достоинством сказал Клементе. — Может, об этом и не стоило расспрашивать.

— С мужем она несчастлива, — задумчиво проговорила Роза. — А может, тебе известно, с кем она могла бы быть счастливой?

Роза произнесла эти слова с вызовом, и старый слуга вспомнил самоуверенную девчонку, так разговаривавшую с ним на «Фаворите».

— Вы кончили пить кофе? — спросил Клементе, собираясь убрать со стола.

Рождественская атмосфера удержала его от того, чтобы продолжать разговор в таком тоне. Для Клементе существовали священные границы, которые он никогда не переступал. Он умел забывать о том, что хоть как-то противоречило его собственным нравственным убеждениям.

— Бедный мой старый Клементе, — нежно сказала Роза.

Она знала, что не следует заставлять его страдать, требуя ответа, который он не осмеливался дать. К тому же Розе и так все было известно.

Он поднялся и поставил свою чашку на сервировочный столик.

— Так можно убирать со стола? — спросил Клементе.

— Чертов старик! — воскликнула Роза. — Ты для меня как призрак моей совести. Ты умеешь разговаривать молча. И когда молчишь, обрекаешь меня на одиночество в обществе моих мыслей, — иронически заключила она.

Роза подумала о Риккардо, человеке традиционных взглядов и строгих нравов. Из-за него Глория связалась с этим безмозглым аристократишкой. Брак по расчету, заключенный для блага семьи. Интересно, чем же кончится соперничество между ее сыном Риккардо и Консалво Брандолини, принцем-консортом, супругом Глории.

Многое тут оставалось неясным, многое было поставлено на карту, и многое могло в будущем измениться. Первое сражение с сыном Роза выиграла, но она осознавала: война будет долгой. Риккардо готовит контрнаступление. Но сейчас Рождество, пора подарков и добрых пожеланий, час перемирия.

— Перемирие продлится недолго, — вслух произнесла Роза.

— Что вы сказали, синьора Роза? — спросил Клементе, убирая серебряный кофейник.

— Ничего, — резко ответила она.

Развернув кресло, Роза Летициа решительно двинулась к двери.

Всегда после бесчисленных кораблекрушений она выбиралась в одиночку.

Глава 2

Риккардо прикрыл ладонями покрасневшие, усталые глаза, но легче ему не стало. Он сидел у себя в кабинете на последнем этаже здания, возвышавшегося над всем комплексом корпорации «Роза Летициа и сыновья». С таким трудом он завоевал это царство! Риккардо выглянул в окно: сверху огромные ангары, где собирались самолеты, казались уснувшими чудовищами.

Риккардо откинулся на спинку черного кожаного кресла, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Тио Пепе, его собака такса, дремавшая под столом, проснулась, лениво приподняла морду и одним глазом взглянула на хозяина. Потом пес нехотя встал, потянулся, принюхался и звонко залаял.

— Проснулись, сударь, — улыбнулся Риккардо.

Пес в ответ негромко зарычал и обвел глазами кабинет.

— Удивлены? — обратился к нему Риккардо. Он привык беседовать с собакой. — Да, сударь, мы с вами сегодня ночевали в конторе. Кажется, не только я, но и ты впервые встречаешь первый день Рождества на рабочем месте.

Тио Пепе яростно отряхнулся, так что шерсть у него встала дыбом.

— Знаешь, сколько народу хотело бы быть на твоем месте? — спросил собаку Риккардо.

Тио Пепе наклонил голову и посмотрел на хозяина огромными, полными преданности глазами.

— Не веришь? — серьезным тоном продолжал Риккардо. — Ты — единственное существо в мире, кому я могу поведать все мои тайны.

Риккардо взял в ладони симпатичную морду пса.

— Знаешь, кто толпится вокруг власть имущих? Сообщники и льстецы; шлюхи, придворные и шуты; махинаторы, политики и те, кто политиков содержит; темные дельцы, сводники и министры; лжепророки, безбожники и подлецы; профессиональные фокусники и шарлатаны.

Пес безропотно внимал хозяину, а Риккардо встал и с патетической театральностью произнес:

— Они не знают, что власть завоевывается не с помощью лести. Чтобы получить власть, надо любить ее. Оружие, которым завоевывают власть, — не доброта и мудрость, а изворотливость и насилие. Вот почему власть всегда оказывается в руках мошенников и каналий.

Тио Пепе утомился, жалобно зевнул и стал тихонечко поскуливать. А Риккардо продолжал:

— Но даже тот, кто добился власти, рано или поздно должен уйти. Единственный выход — удержать трон на штыках. Но на штыках, как известно, не усидишь. Но я отрекусь от трона только тогда, когда сам этого захочу. А не тогда, когда заблагорассудится моей матушке или кому-нибудь другому…

Пес, не привыкший к длинным речам, занервничал. Риккардо снова опустился в кресло и задумчиво произнес:

— Матушка, матушка…

Непредсказуемая Роза Летиция, обладавшая дьявольской способностью создавать все из ничего, нанесла ему удар в самый неподходящий момент, выбрав наиболее уязвимую точку.

— Теперь мы должны поставить ее на место, — размышлял вслух Риккардо. — Но не так-то легко будет сделать это…

Он хорошо знал мать, с детства опасался ее и ценил способности Розы по достоинству. Когти старой львицы могли больно ранить. Всю ночь Риккардо ломал голову в поисках выхода и на рассвете нашел его. Он перерыл кучу досье, замучился, но выудил одну вещь, которая могла ему позволить изменить положение в свою пользу. В записной книжке двухгодичной давности он наткнулся на собственную небрежную запись: «Майеру — для Розы. О'кей». Тогда он это записал и тотчас же забыл, но, перечитав, сумел вспомнить и разобраться в ситуации.

В тот день ему позвонил Пьер Майер, директор Женевского транснационального банка, и сказал: «Господин Летициа, ваша матушка просит кредит во французских франках на общую сумму, равную двадцати миллионам долларов. В качестве гарантий она предлагает контрольный пакет акций компании «Бразил Эдилмар», свои драгоценности, поместье в Брианце и дом на улице Джезу».

Риккардо тогда лишь улыбнулся, подумав, что Роза никак не успокоится. Ему уже сообщили, что ее заинтересовал проект строительства нового жилого района на окраине Милана. Она страстно любила заниматься строительством и теперь, когда сын лишил ее возможности строить самолеты, похоже, собиралась заняться домами. «Если гарантии достаточны — выдайте ей то, что она просит», — ответил Майеру Риккардо. Он решил, что после нескольких лет бездействия мать имеет право начать сначала.

Только теперь он понял: старая львица обыграла его. Вложения в строительство были лишь прикрытием для дураков, на самом деле Розе требовался капитал, чтобы поправить дела на заводах в Руасси, которые могли бы составить конкуренцию корпорации «Роза Летициа и сыновья». В восемьдесят три года Роза сумела блестяще разыграть многовариантную комбинацию и победила, отобрав у сына жизненно важные заказы.

— Ну, Роза Летициа, теперь мы с тобой сразимся, — произнес Риккардо. — Последнее слово еще не сказано.

Пес с важным видом дослушал монолог хозяина.

Риккардо снял телефонную трубку и набрал номер. На том конце провода ответил сонный голос.

— Это Риккардо Летициа.

— Здравствуйте. Это я, Майер.

— Я вас узнал. Именно вы мне и нужны.

— Я в вашем распоряжении, инженер.

— Пусть моя мать вернет предоставленные ей средства.

— Когда?

— Немедленно.

— Но, боюсь, она не в состоянии сделать это.

— Я тоже так думаю.

— И что же?

— Делайте, как я сказал. Всего хорошего.

Риккардо повесил трубку. Теперь объединение «Заводы Руасси», чтобы избежать банкротства, должно отказаться от иранских заказов и дать возможность корпорации Риккардо возобновить прерванные связи.

Риккардо отправился в ванную, за ним с протестующим повизгиванием поплелся Тио Пепе.

— Хочешь выйти? — догадался хозяин.

Пес обрадованно завилял хвостом, почувствовав по голосу хозяина, что предстоит долгожданная утренняя прогулка. Риккардо распахнул дверь кабинета, и Тио Пепе, яростно работая короткими сильными лапами, понесся по коридору. Уши его почти касались пола. Риккардо не беспокоился: кто-нибудь из охранников выгуляет собаку.

Он разделся, зашел в стеклянную душевую кабинку и включил очень горячую воду. Он победил, но победа его совершенно не взволновала, и, осознав это, Риккардо погрустнел. От горячего душа проходила усталость, но равнодушие, словно прилипнув к телу, проникало все глубже и глубже в сердце. Ему стало очень одиноко. Теперь в его жизни было кое-что поважней, чем жажда работы. Им завладела любовь к Глории. Он всегда отвергал влюбленность, считая это выдумкой писателей и поэтов, но теперь он потерял голову из-за перепуганной девчонки с нежными восточными глазами. И что на него нашло прошлой ночью в кабинете Розы?

Риккардо прикрыл глаза, и по телу его пробежала дрожь. Ему припомнились губы Глории, и он включил ледяную воду, чтобы остыть. Спасительный душ в момент избавил его от колдовского наваждения. Он выскользнул из-под душа, завернулся в толстый махровый халат и встал перед зеркалом. Все необходимое для бритья он нашел на полочке у голубой раковины. Вглядевшись, Риккардо заметил на висках седые волосы. Он давно уже отказался от своих прежних замашек плейбоя, а вот теперь, после сорока, вдруг поймал себя на том, что устраивает перед зеркалом какую-то пародию на Нарцисса. Это недостойно сорокалетнего мужчины, который к тому же весьма неплохо сохранился.

— Наступил возраст мудрости, — усмехнулся Риккардо. — Страсти бывают или юношескими, или старческими, решай, старина, куда отнести твое увлечение…

Глория, она превратилась для него в сладкую муку, он ощущал ее всей кожей, всей душой. Образ ее преследовал Риккардо повсюду. Реальность и мечты смешались, и он вдруг увидел Глорию в зеркале — в воздушном бальном платье. Это был ее первый бал. Риккардо вел в вальсе, и она послушно и легко следовала за ним, подчиняясь волшебному ритму «Дунайских волн». Страстное музыкальное крещендо захватило Риккардо, заставив его позабыть о светской церемонии бала, что недавно вновь вошла в моду.

Глории тогда было восемнадцать лет, Риккардо — тридцать шесть. За ним тянулся целый шлейф галантных приключений и профессиональных успехов.

— Ты счастлив? — спросила Глория.

— Конечно, — улыбнулся Риккардо. — У меня на это есть все основания.

— Конечно, ты — великолепный кавалер, — произнесла она с наивным кокетством.

— Льстите, льстите, что-нибудь да останется, — иронически заметил он.

— А я серьезно говорю, — обиделась Глория.

— Да вокруг тебя — сотни прекрасных юношей, готовых, только дай знак, пасть перед тобой на колени. Признаюсь, если бы не ты, ни за что бы не согласился открывать бал. Я этого терпеть не могу…

— Тебе неприятно танцевать? — встревожилась девушка.

— Нет, просто я чувствую себя как бутылка шампанского, которую разбивают о корму в момент спуска корабля на воду.

— А я — этот самый корабль? — с притворным негодованием спросила Глория.

— Нет, ты — белый парус, ласкаемый ветром, — сказал Риккардо. — Корабль — это общество, что собралось здесь, чтобы отметить твой дебют. Церемония спуска на воду завершается, и старый дядюшка снова вернется в тень.

Риккардо в шутку заговорил жеманным языком дамских романов.

— Учти, старый дядюшка гораздо привлекательней всех молодых людей, которых я знаю, — с обожанием глядя на него, произнесла девушка.

Риккардо вдруг захотелось расцеловать нежные ямочки на щеках племянницы.

— Неужели я привлекательней, чем твой парень? — спросил он, особо подчеркнув слово «твой».

— А у меня нет парня, мне и в голову не приходило его завести.

Отзвучали последние аккорды штраусовского вальса, и Глория одарила своего кавалера ослепительной улыбкой.

— Я прямо съесть тебя готов, так ты очаровательна, — пошутил Риккардо, направляясь с Глорией к выходу.

— Достаточно было бы просто поцеловать, — с наивной дерзостью ответила она.

— На глазах у всех?

— А почему бы и нет?

Ее логика обезоруживала; действительно, почему бы и нет? Разве отцы и дети не целовали друг друга совершенно равнодушно? Но для Риккардо с Глорией все было иначе. Напрасно он твердил себе, что страсть всегда права, потому что не боится кары, что чувство не может быть аморальным, ибо в нем самом таится возмездие. Такое, почерпнутое из книг, объяснение шло вразрез с унаследованными им нормами поведения, и при мысли о Глории Риккардо ощущал нестерпимое чувство вины.

— Я свой долг исполнил, — сказал он, отводя девушку к друзьям.

Глория остановилась, подняв на него большие доверчивые глаза, в которых мелькнула печаль.

— Долг обычно выполняют без удовольствия, — с упреком заметила она.

— Это был очень приятный долг, — успокоил девушку Риккардо.

— Но ты же уходишь? — печально произнесла Глория.

— Неотложное дело.

Его слова прозвучали фальшиво, и он поспешил добавить:

— А ты развлекайся. И, пожалуйста, не разбивай слишком много сердец.

Образ Глории в зеркале растворился, и Риккардо снова увидел там собственное усталое и небритое лицо.

Он тщательно выбрился и надушился одеколоном. После бритья он всегда чувствовал себя лучше. Дверь ванной приоткрылась, и внутрь заглянул Тио Пепе.

— Как дела? Лучше? — спросил Риккардо.

Пес с удовлетворением повизгивал.

— Хорошо. Позови кого-нибудь, пусть принесут кофе.

На привычные слова у Тио Пепе сработал рефлекс, и он дважды звонко тявкнул. В комнате, смежной с кабинетом, ожидали охранники. Сейчас кто-то из них займется кофе…

Риккардо, уже одетый, вернулся в кабинет. У него было такое ощущение, что он только что встал с постели, хотя на самом деле он уже тридцать шесть часов не спал.

Риккардо сел на светлый кожаный диван. Появился Саверио, камердинер, с серебряным подносом в руках. Кроме завтрака, слуга принес хрустальную вазочку с веточкой омелы.

— Счастливого Рождества, сударь, — пожелал Саверио, ставя вазочку на столик у дивана.

— Счастливого Рождества, Саверио.

Саверио был образцовым камердинером. Дело свое он делал прекрасно и получал щедрое вознаграждение. Правда, кое-чем ему пришлось пожертвовать, прежде всего личной жизнью.

Риккардо взглянул на часы — без пяти девять.

— Передай шоферу, пусть подает машину, — приказал он, отхлебнув горячего кофе без сахара.

Камердинер кивнул головой и молча удалился. Он открывал рот лишь в случае крайней необходимости.

Итак, проблемы корпорации «Роза Летициа и сыновья», похоже, шли к успешному разрешению, а Глория оставалась для Риккардо вечной крестной мукой. Риккардо вспомнил о Рауле — еще одна проблема. Зря он отправил сына в клинику. Результат оказался обратным тому, на что рассчитывал Риккардо. А что можно было сделать? Ведь в семье привыкли полагаться на силу…

Теперь Рауль дни и ночи проводил с этим нахальным «портняжкой». Риккардо стало тошно. Всякий раз, когда он вспоминал о Санджорджо, его охватывал приступ отвращения. В семье всегда с омерзением относились к гомосексуалистам. И надо же, чтобы Риккардо достался такой сын! Профессор Паренти ничего толком не смог объяснить. Одно он утверждал наверняка — с точки зрения физиологии мальчик совершенно нормален. «Нельзя причислять к гомосексуалистам молодого человека, случайно имевшего сношения с лицом мужского пола» — слова профессора не значили ровно ничего.

Может, следовало признать горькую правду. В объятиях этого ублюдка Санджорджо Рауль искал отцовскую ласку и понимание, то, чем был обделен? Чепуха! Риккардо сам вырос без отца. Может, в этом-то и причина — никто его не учил быть отцом? У Риккардо было двое детей, и оба — неудачники.

Что еще можно сделать? Риккардо не смел действовать в открытую — он уже раз обжегся, нужна другая козырная карта. Уж очень высока ставка в игре — собственный сын. Надо попытаться…

В красной кожаной книжечке Риккардо разыскал номер телефона и позвонил. Через три гудка там подняли трубку. Риккардо без лишних слов произнес:

— Прошу тебя об услуге. И немедленно.

Глава 3

На Мелроуз-авеню Сильвано Санджорджо остановил машину. Выключив мотор, он оглянулся назад, на перекресток улицы и шоссе Вест-Голливуд. Над современным зданием изысканно строгих линий сияла надпись золотыми буквами: «Санджи». Нет больше бедного, всеми отвергнутого юноши, которого стыдилась даже семья, словно он был поражен страшной болезнью… Насмешливое прозвище, жестокий знак унизительного отличия от других, стало названием знаменитой фирмы. Оно горело золотом, утверждая свое место на звездном Олимпе.

Санджорджо почувствовал острую боль в спине. Этого еще не хватало! Похоже, сказывалось напряжение последних дней. Возраст тут, конечно, ни при чем. Сорок лет для мужчины — не возраст, пора расцвета. Подобные приступы бывали у него и в двадцать лет, в период особой физической и душевной усталости: что-то случалось с позвоночником, отчего ему бывало больно даже руку поднять.

Через несколько часов распахнутся прозрачные двери, и служащие пригласят гостей в магазин. Американские газеты уже окрестили его как «самый большой бутик в мире». Здесь избранная публика сможет удовлетворить все свои запросы в том, что касается одежды и убранства дома. Тщеславие покупателей принесло марке «Санджи» мировое признание.

Идея принадлежала Лилиан — собрать в одном изысканном заведении всю продукцию, носившую самую престижную марку итальянской моды. В этом магазине продавалось все: одежда и белье, аксессуары, постельное белье, обувь, сумки, шубы, зонты, спортивные костюмы, теннисные ракетки, духи, мыло, гардины, мебель, светильники, драгоценности, оборудование для ванн, ручки, обои, столовое серебро.

Именно сейчас, когда Санджорджо переживал глубокий душевный кризис, Америка готовилась отметить его триумф. Эта мучительная раздвоенность отравляла столь желанный успех. Он хотел было отложить открытие магазина до весны. Санджорджо надеялся, что к нему еще вернется вдохновение. Но Лилиан категорически воспротивилась.

— Сейчас или никогда! — заявила она.

Для Лилиан интересы дела были превыше чувств.

— Сейчас — самый подходящий момент, — уверяла она. — Ведущие специалисты по рекламе потрудились на славу. Газеты о тебе трубят. Такой рекламной кампании не было со времен прибытия в Америку «Зеленых мышей».

Сильвано когда-то читал о том, что в тридцатые годы эскадрилья гидропланов под командованием Итало Бальбо пересекла Атлантику. Этот полет стал легендарным. Но Санджи опасался одного: если их затея в Америке провалится, его вообще вышвырнут из мира моды. К тому же корпорация Санджи задолжала нескольким банкам. И вот сегодня, когда свершается грандиозный американский проект, боль в спине, как назло, мучает его.

Сильвано взглянул на часы — через два часа открытие. Может, приступы боли вызваны чувством страха? Такое с ним случалось еще в детстве. Тогда отец заставлял мальчика идти с ним в кроличий загон, чтобы заняться тем, что сам он именовал «избиением младенцев». У Сильвано начинались спазмы, затем тошнота и жестокая рвота. Чтобы сын почувствовал себя мужчиной, отец заставлял его брать нежных зверьков за задние лапы и за шкирку и тут же сворачивать им шею, растягивая позвоночник, пока не раздавался хруст сломанной шейной кости. Потом кролика бросали рядом с другими забитыми, а крольчата в деревянных клетках таращили круглые глаза в ожидании неотвратимого конца. Из Сильвано не получилось ни удачливого торговца кроличьими шкурками, ни умелого охотника, как того хотел отец. «Слабак ты, — с нескрываемым презрением говорил отец. — Иди к матери». А сам растягивал тушки на специальных распялках и начинал их методично потрошить.

Почему Санджи вдруг припомнилась эта отвратительная сцена? Он ведь давно загнал эти воспоминания в самый дальний угол памяти. Ему снова привиделись окровавленные отцовские руки, равнодушие и грубость отца, остекленевшие глаза кроликов, глухой звук, с которым падали на кирпичный пол еще трепещущие внутренности.

Может, боль в спине пройдет через два часа? Надо попробовать завести машину и вернуться в гостиницу. Вот, получилось… Есть же, наконец, обезболивающие средства… Не исключено, что острая боль пройдет так же неожиданно, как появилась, стоит ему обрести равновесие. Огромный автомобиль покатил по асфальту. Сильвано стало полегче. Теперь он знал, что через пару часов будет готов с обычной дерзостью и энергией противостоять натиску журналистов, гостей и конкурентов.

Глава 4

Сильвано стоял перед объективами телекамер, ослепленный вспышками фотоаппаратов. На него обрушился град вопросов. Какие бы сомнения ни терзали Санджорджо, он знал: ему удалось сотворить шедевр — самого себя. Он стоял в безупречном, строгом синем костюме. Весь облик прославленного модельера являл разительный контраст с его жизненной философией. А ответы его журналистам, его реплики могли повлиять на тиражи иллюстрированных журналов и рейтинг телепередач. Он блестяще исполнял роль главного героя. Санджи проигрывал перед публикой тщательно отработанный и всей жизнью выстраданный сценарий. Может, когда-нибудь ему и придется, подобно нищему слепцу, вымаливать расположение заклятых врагов, но сейчас настал момент реванша. Санджи хотел насладиться им сполна.

На него набросилась белокурая журналистка в очках, с круглым, как луна, лицом. Ее глаза за толстыми стеклами, свидетельствовавшими о сильной близорукости, горели ненавистью.

— Почему Лос-Анджелес? — спросила она.

— Потому что Лос-Анджелес значит Голливуд, — ответил Санджи своим звучным теплым баритоном.

— А почему Голливуд? — настаивала блондинка в очках.

— Голливуд — воплощение сказки. Своего рода перегонный куб, где плавятся улыбки, слезы и мечты. А Италия, как вам известно, питается хлебом и мечтами.

— А любовью? — прозвучал традиционный вопрос с явным намеком на склонности Санджорджо. — Вы влюблялись в актрису?

— Я восхищался многими кинозвездами. Мне нравятся многие актеры.

— Мужчины?

— С точки зрения физиологии, я бы сказал да.

— Это правда? — прищурив глаза за стеклами очков, вызывающе спросила журналистка.

— Вы — умная женщина и, без сомнения, знаете, что правда у каждого своя.

Лилиан и Галеаццо не сводили с Сильвано глаз, умоляя его сохранять выдержку.

— Мы принимаем за истину то, — продолжал Санджорджо, — что совпадает с нашими собственными представлениями. И поскольку вы считаете меня «голубым», который скрывает свои склонности под маской экстравагантности, я готов признать ваши убеждения.

— А вы не боитесь, что публичное признание может повредить вашей репутации? — с натянутой улыбкой спросила блондинка.

— Думаю, нет, — спокойно ответил Санджи. — Сикстинская капелла осталась великим творением и после того, как стало известно о сексуальных наклонностях ее творца.

— Вы выбрали хорошую компанию.

— В истории немало подобных примеров. Я выбрал один наугад.

— Вы говорите об этом с гордостью, — вмешалась молодая брюнетка, живая и привлекательная, с черными глазами и кудрями, словно сошедшая с экрана телевизора.

— Я говорю об этом спокойно. Не надо выдавать черное за белое. Это только унижает черное. Будь люди одинаковы, ими легко было бы управлять. Вот почему принято считать всякое отличие преступлением. Различие вызывает размышления и сравнения. Оно — своего рода протест. В результате система вынуждена пересматривать собственные нормы.

— А когда вы выбираете красивого мальчика, с которым хотите переспать, вы тоже руководствуетесь подобными благородными размышлениями? — издевательски произнесла блондинка.

— Нет, такие социологические изыски я приберегаю исключительно для того, чтобы давать дурацкие ответы на идиотские вопросы.

— Вам не кажется, что вы занимаетесь слишком многими вещами? — спросил молодой человек, видевший пару фильмов с Ричардом Гиром и теперь изо всех сил старавшийся походить на своего кумира.

— Вы имеете в виду продукцию, на которой стоит моя марка?

— Пожалуй, да.

Санджи немного помолчал, зажег сигарету.

— Хороший вопрос, — произнес он. — Общество ценит профессионалов. Тот, кто занимается всем подряд, настораживает. Он неудобен, им трудно манипулировать. Он может придумать коллекцию, создать город, включив его в систему. Он может уподобиться Творцу, в меру своих человеческих возможностей.

Ответ удался, и Санджи остался собой доволен.

— А когда вы обнаружили свои склонности? — настаивала блондинка, не желавшая отвязаться от модельера.

— В тот день, когда женщина попыталась меня грубо соблазнить, — ответил он, словно открывая ей великую тайну.

— И такая мелочь повлияла на вас? — спросила, улыбнувшись, блондинка.

Улыбка ее вовсе не украсила.

— Вы считаете это мелочью? — произнес Санджорджо. — Знаете, она очень походила на вас…

Галеаццо и Лилиан страшно перепугались, опасаясь последствий подобной реплики.

— А когда вы были маленьким, вы предпочитали играть с девочками или с мальчиками? — спросил журналист, видимо изучивший тесты в «умных» журналах.

— Играл я с девочками, — не задумываясь ответил Сильвано, — а распутничал с мальчиками. Я прославился своим умением вырезать платьица для кукол из тетрадных листов и старых газет. Я их сшивалкрасной ниточкой и украшал бантиками.

— Похоже, платьица определили вашу судьбу, — заметила хорошенькая брюнетка.

— Пожалуй, да, — согласился Санджи.

— Эксперты утверждают, что ваши последние коллекции не столь блестящи, — вмешалась блондинка, готовая ринуться в атаку.

— Когдя я делал первые шаги в мире моды, эксперты даже не хотели замечать, что Санджорджо существует. Однако вот он я, стою перед вами.

Блондинка наседала:

— Дик Бредли, ваш знаменитый калифорнийский коллега, утверждает, что значительная часть клиенток, одевавшаяся у Санджи, теперь перешла к нему.

— Меня всегда поддерживала уверенность в том, что ни в Штатах, ни в других странах коллег у Санджи нет. Но, конечно, я не могу помешать появлению неумелых подражателей.

Публика восхищенно зааплодировала. Потом, как в черно-белом кино, толпа вдруг оживилась и задвигалась. Вышколенные официанты разливали шампанское и ликеры, а Санджи, завершив пресс-конференцию, переходил от одной компании к другой, пожимая руки и расточая улыбки. В последний раз он появился на фоне оборудования для салона ультрасовременного воздушного лайнера. Сильвано Санджорджо ошеломил американскую публику и вошел в легенду.

Санджи без сил рухнул на диван. Он был измучен, но вполне доволен собою. Он находил себя неподражаемым. Может, в деле и удастся кому-нибудь превзойти его, но в лицедействе — никому. Театр был у него в крови: не стань он модельером, с успехом выступал бы на сцене. Он бросил вызов своим конкурентам, потчуя публику из севрского фарфора вульгарной похлебкой, чего, собственно, все и жаждали.

— Этот парень многого добьется, если его прежде кто-нибудь с отчаяния не убьет, — говаривал отец Сильвано. — Он умеет терпеть, добиваясь желаемого. Он хочет, чтобы его заметили. И ради этого готов на любые жертвы.

Потом старик Санджорджо, единственный человек, пытавшийся понять сына, пристрастился к бутылке, что и погубило его. Он умер в канаве, напившись вдрызг, холодной зимней ночью. Перед смертью он обратился с длинной речью к луне и исполнил старинную песенку «Далеко, далеко за морем, прекрасные розы цветут…». Он был не так уж стар, старик Санджорджо, и умер, жалея, что не успел сделать сына удачливым торговцем кроликами и деревенским донжуаном, который мог бы достойно продолжить традиции отца, не раз доводившего до слез мать.

— Ну, как прошло? — спросил Сильвано у Галеаццо Сортени.

Тот ни на минуту не оставлял его, как секундант боксера после решающего поединка.

— Ты вошел в историю, — ответил Галеаццо, зажигая сигарету.

— В хорошем или в плохом смысле? — встревожился Сильвано.

— Любая реклама хороша, — успокоил его друг. — Завтра о тебе заговорят. А нам это нужно, поверь мне, — заключил Галеаццо, выпуская облачко ароматного дыма.

Санджи заложил руки за голову и с облегчением вздохнул.

— Гнусная была драка, — заметил он.

— Но ты ее провел мастерски, — улыбнулся Сортени, наливая виски.

Сильвано с удовольствием отпил из большого стакана и продолжил, взяв сигарету:

— Журналисты копаются в чужой душе с экзальтацией фетишистов, которые ищут в корзине с грязным бельем то, что их больше всего возбуждает.

Галеаццо зажег другу сигарету и постарался сменить тему. Он боялся, что после такого нервного напряжения Сильвано начнет слишком жалеть себя.

— Давай выпьем и забудем, — предложил Сортени.

— Мне надо быть поосторожней.

— Что случилось?

— Еще одна болезнь: атрофический гастрит. — Ничто человеческое не чуждо нам, — пошутил Галеаццо.

Вдруг Сильвано, поддавшись приступу ярости, швырнул стакан на пол, разбив вдребезги.

— Идиоты, — воскликнул он, имея в виду журналистов, но перед глазами у него стояло невыразительное лицо блондинки. — Они тебя препарируют, как лабораторную крысу. Вкуса у них столько же, сколько у ротного старшины. Казарменное хамство и наглость. Налепят на тебя клеймо, и все!

Чувствовалось, что он очень устал.

Санджи подошел к окну и увидел Рауля. Юноша, необыкновенно элегантный в костюме для тенниса, направлялся на корт. Ему навстречу шли две девушки; пройдя мимо, они невольно оглянулись. Мальчик выглядел совершенно неотразимым.

— Он даже на твою пресс-конференцию не соизволил прийти, — заметил Галеаццо, возившийся около бара со стаканами, бутылками и льдом. — Впрочем, он терпеть не может эти церемонии, — добавил Галеаццо, протягивая Санджи другой стакан.

— Конечно, — грустно согласился Сильвано.

— За твое здоровье, — произнес Галеаццо.

— За наше здоровье, — наконец улыбнулся Санджи. — Ты — настоящий друг.

— Стараюсь, — ответил Галеацци, усаживаясь на диван. — Кстати, что думаешь насчет сегодняшнего вечера? Лилиан дает ужин в твою честь.

— Не хочу никого видеть, — ответил Сильвано.

Он стоял у окна, высматривая Рауля.

— К сожалению, такой роскоши мы себе позволить не можем, — заметил Галеаццо.

В голосе его звучало участие, но говорил он решительно. Галеаццо чувствовал, что у Сильвано вот-вот начнется приступ жестокой головной боли.

— Так в чем проблема? — спросил Санджорджо, поставив на стол стакан и бросая в пепельницу недокуренную сигарету.

— Публика на вечере у Лилиан необходима, как оливка в мартини, — объяснил Галеаццо. — И тебе это прекрасно известно.

— Ты выражаешься как реклама: ясно и убедительно, — заключил Санджи. — И все пройдет хорошо.

— Может, поговорим? — предложил Галеаццо.

— О чем? Вновь повторять одно и то же?

— Иногда такое помогает…

— Еще раз сказать, что я влюблен в Рауля и несчастен?

— И это тоже. Повторение успокаивает нервную систему. Признайся, что по-своему ты влюблен и в Лилиан. Я знаю, ты от нее ни за что не откажешься…

— Ты все знаешь. Но почему любить обязательно значит страдать?

— Любовь полна очарования и тайн. Тому, кто любит, открываются новые горизонты, за каждым из которых — ключ к очередной загадке.

Галеаццо хотел, чтобы друг улыбнулся, а сам мрачнел все больше.

— А про нас двоих ты забыл? — спросил он у Сильвано. — Разве я могу забыть? Но тогда все было иначе. Нам было по двадцать. А теперь я — человек средних лет, и чувство, привязывающее меня к Раулю, безнадежно.

— Любовь всегда безнадежна. Нет любви, снабженной парашютом или страховым полисом на случай несчастья.

Галеаццо трудно было возразить.

— Раулю всего восемнадцать, — сказал Санджи.

— Это еще не заслуга.

— Он — совсем мальчик и не знает, чего хочет в жизни. Может, когда-нибудь он полюбит женщину…

— Вполне вероятно. Он вообще очень банален, — снисходительно заметил Галеаццо.

— И тогда он возненавидит меня за то, что я слишком долго удерживал его при себе.

— А ты, чтобы отомстить, женись на Лилиан. — Еще одна безнадежная любовь. Господи, как у меня болит голова, — простонал Санджи, поднося руку ко лбу.

— Чтобы через три часа все прошло! — отрезал Галеаццо.

Он отказался от сочувственного тона и заговорил с решимостью.

— Сделай так, чтобы Рауль тоже пошел на ужин, — взмолился Санджи.

— Тебя не упрекнешь в последовательности. Ты же хотел отправить его к отцу?

— Только дураки не меняют мнений!

— Вольтер, — откомментировал Галеаццо, — типичный образчик готовой истины.

— Мне нужен Рауль. Иначе я чувствую себя мертвецом.

— Иди отдохни и перестань терзаться.

Санджорджо едва удерживался от истерики.

— Ты же знаешь, этот американский триумф мне ни к чему, — заявил он.

— Все, довольно.

— Моя звезда клонится к закату. Я — гений без единой идеи. Творец без творчества. Знаешь, когда у меня были идеи? Знаешь?

— Ну хорошо, выскажись. Может, нам обоим станет легче…

— Идеи у меня были, когда я был никем…

— Навязчивые мысли параноика…

— А потом Рауль… С тех пор, как мы приехали в Калифорнию, он стал другим. Куда-то уходит, где-то пропадает… У меня появилось ощущение, что я его теряю… Приведи его сегодня на вечер…

Баритон Санджорджо зазвучал умоляюще.

— Хорошо, приведу, — пообещал Галеаццо. — А теперь иди отдохни.

И Сортени нежно похлопал Сильвано по плечу.

Глава 5

Рауль наслаждался очарованием тайны, носившей имя Соланж Мартинес. В этой девушке он увидел воплощение своих детских грез, в ней он обрел утраченный чудесный мир. Салат из крабов так и остался нетронутым в хрустальной вазочке, а официант с нетерпением ожидал, когда юноша покончит с закуской, чтобы подать следующее блюдо.

— Тебе не нравится? — спросила Соланж, имея в виду салат.

— Я хочу только смотреть на тебя, — ответил юноша.

— Смотри, если тебе приятно, — спокойно сказала девушка.

Раулю хотелось слушать ее голос, нежный, чуть с хрипотцой. Ему казалось, что он окунается в озеро с теплой темной водой. Девушка же с удовольствием воздала должное местной кухне.

Раулю открылась невыразимая тайна бытия, и он совершенно иначе стал воспринимать мир и людей.

— Проведем ночь вместе? — робко спросил Рауль.

В его голосе звучала неуверенность мальчишки, вступающего в мир взрослых.

— Если тебе доставит удовольствие находиться рядом со мной, — ответила Соланж, подняв на него золотистые глаза, в которых отражался отблеск свечей.

— Тебе придется набраться терпения. Я чувствую себя так… неуверенно…

Он не осмеливался признаться ей, что никогда не занимался любовью с женщиной. Но с ней все должно быть иначе: Соланж была неотразима.

— Мне тоже как-то не по себе… — улыбнулась Соланж. — Сейчас я неважный собеседник. Недавно мне пришлось пережить тяжелую драму…

Рауль склонился к девушке, сжал ее руку.

— Не думай о прошлом.

— Почему? — спросила Соланж. — Стоит вспоминать и неприятные минуты жизни. Они помогают ценить счастливые моменты…

— Ты находишь такие верные ответы, хотя…

Рауль не смог или не захотел закончить свою мысль.

— Хотя я совершенно необразованна? — заметила Соланж.

— Я не то хотел сказать, — в замешательстве произнес Рауль.

— Но ты так подумал.

— Да, я так подумал, — согласился Рауль.

— Ты перепутал образованность и здравый смысл.

— Наверное…

— Ничего страшного, — улыбнулась девушка. — Многие путают одно с другим.

Рауль взглянул на звездочку, вытатуированную на высоком лбу Соланж.

— А это зачем? — спросил он.

— Так, чтобы внимание обращали… — нехотя призналась девушка.

Рауль восхищался этой женщиной, как восхищаются редкой драгоценностью. Но в Соланж оставалось что-то дикое, первобытное, неукротимое. Ее естественную, бьющую через край женственность подчеркивал изысканный наряд. На ней были облегающие брючки из плотного крепа цвета слоновой кости, подчеркивавшие длинные стройные ноги, узкие бедра и плоский живот, и блузка того же цвета с широкими, подвернутыми рукавами. Овальный вырез делал еще прекрасней длинную гибкую шею.

— Никогда еще ни одна женщина так не привлекала меня, — с обезоруживающей искренностью признался Рауль.

— Что-то всегда случается впервые.

— Знаешь, мне кажется, я сам тебя придумал.

— Это, пожалуй, преувеличение, — улыбнулась Соланж.

— Нет, тебе не понять…

— Такие слова я слышала нередко.

— Прости.

— Не за что. Люди всегда повторяют одни и те же фразы и слова.

В суматохе последних дней Соланж стала для Рауля чудным открытием. Он наконец-то почувствовал себя человеком. Она была его находкой, его выбором, его вещью. Соланж воплощала красоту в истинном ее смысле — в ней была и дерзость мальчишки, и робость девушки.

— Ты мечта, которая принадлежит только мне, — произнес Рауль.

— Может, и так, — легко согласилась Соланж. — Кто выудит из моря дрейфующие обломки, становится их законным владельцем. Ты подобрал обломки моей жизни и сложил их вместе.

— Так поступил бы любой…

— Но я встретила тебя…

Рауль припомнил поворот на бульваре Сансет, недалеко от Шато Мармон, и неясную фигуру, бросившуюся ранним утром наперерез его машине. Он резко затормозил и крутнул руль. Благодаря хорошей реакции Рауля несчастья удалось избежать, лишь левое крыло задело неосторожного пешехода. Рауль со страхом склонился над телом, безжизненно лежавшим на дороге. Он приподнял одетую в желтое девушку с длинными черными прямыми волосами и заметил, что она дышит.

Надежда в его душе сменилась паникой, когда он, положив девушку на заднее сиденье, погнал машину в больницу. Там незнакомку осмотрели и успокоили Рауля: ничего страшного, только шок и несколько ушибов.

Сейчас Раулю хотелось расспросить Соланж, почему в больнице она все время молчала. Но он чувствовал, что эта девушка, ради которой он забыл обо всем на свете, и сама не знает ответа. Может, она ничего не говорит о себе Раулю, потому что и рассказывать-то нечего. Только в одном Соланж призналась сразу: в том, что случилось, виновата она сама. Возвращалась с вечеринки, выпила, а может, и выкурила сигаретку с марихуаной, вот и не заметила машину.

— Почему марихуана? — спросил Рауль.

— Устала… — ответила Соланж.

Она приехала из Мексики искать работу, моталась с одной вечеринки на другую, от одного разочарования к другому. Помощь ей обещали, но взамен всегда требовали одно и то же.

Соланж вызывала сочувствие и нежность, словно брошенный хозяевами щенок. Рауль впервые почувствовал себя нужным. Ему страстно хотелось оберегать девушку.

— Ты же могла погибнуть, — сказал Рауль, почувствовав при этой мысли глубокий ужас.

— Но ты же меня спас.

— Да, конечно, — согласился юноша.

Рауль находился в том состоянии, когда особую значимость обретают такие выражения, как «на всю жизнь», «только ты», «как только я тебя увидел», короче, те избитые фразы, к которым он всегда питал отвращение. Может, отчасти это отвращение и толкнуло молодого человека в объятия Санджи, ибо прославленный модельер был живым воплощением эксцентричности и отказа от обыденности.

Рауль и не думал о том, что Санджорджо разыскивает его. Когда он стал пропадать неизвестно где, они с Сильвано яростно разругались. Санджи обнаружил свою болезненно ревнивую натуру. Рауль оправдывал этой ссорой охлаждение их отношений. На самом же деле еще до знакомства с Соланж юноша предпочитал гольф и теннис утомительному ничегонеделанию, которому любил предаваться Санджи. Рауль считал, что эта страница его жизни закрыта. Но он все еще не мог освободиться от тех двусмысленных отношений, которые связывали его с Сильвано.

— Ты мне нужна, Соланж, — наконец решился признаться Рауль. — Я готова дать тебе все, что могу, — пообещала девушка.

В прошлом никто никогда не зависел от Рауля. Любовь к женщине, та любовь, о которой писали в книгах и рассказывали в кино, пришла и к нему.

Глава 6

После торжественного открытия огромного магазина на Мелроуз-авеню Сильвано Санджорджо не покидал своего номера в отеле. Покупатели и зеваки заполняли магазин; они приходили за покупками или просто поглазеть. Сведения о спросе обнадеживали. Шлейф разговоров, статей и телепередач еще заполнял эфир и страницы светской хроники, еще не утихла дорогостоящая рекламная кампания.

— Похоже, мы произвели на свет удачного ребенка, — с оправданным оптимизмом заявила Лилиан.

— Я ему это уже два дня твержу, — заметил Галеаццо, кивнув на Санджи, валявшегося на диване.

— Рано вы обрадовались, — вздохнул модельер, лениво выуживая из пачки сигарету.

— Газеты писали о нас больше, чем мы рассчитывали, — возразил Сортени.

— А телевидение прямо выложилось, — добавила Лилиан.

— Мы делаем лишь первые шаги, — упрямо продолжал Санджи.

— И финансовое положение у нас не лучшее, — согласился Галеаццо.

— Ну да. — Санджорджо щелкнул серебряной зажигалкой. — А у меня в последние месяцы ни одной приличной идеи.

— И, кроме того, он не видел этого ублюдка Рауля больше двух суток, — прошептала Лилиан на ухо Галеаццо. — Похоже, маэстро страдает от воздержания, — ехидно заметила она вслух. — Поправь меня, Санджи, если я ошибаюсь.

— Выстрел в яблочко, — вздохнул Сильвано, оценив интуицию Лилиан. — Простите меня.

— Уже простила, — сказала Лилиан. — Но, ради Бога, слезь с этого дивана. Ты мне напоминаешь Мими в последнем акте «Богемы».

Галеаццо рассмеялся.

— Тебя отличает истинно женская жестокость, — упрекнул Лилиан Сильвано.

— А тебя — ярко выраженный идиотизм, уж не знаю, откуда он взялся, — парировала Лилиан.

— Могу я выразить скромное желание — остаться одному, — процедил сквозь зубы Санджорджо.

— Вполне законное желание, — откликнулась Лилиан.

Схватив сумочку со стеклянного столика, она ринулась к двери, но на пороге остановилась и загадочно улыбнулась. Прислонившись к косяку, Лилиан открыла сумочку и с многозначительным видом достала сложенный вчетверо листок.

— А вот это я тебе вручу во время нашей следующей встречи!

— Это еще что такое? — заинтересовался Санджи.

— Телефон Рауля!

Листок этот показался Санджи желаннее счастливого билета национальной лотереи.

— Лилиан, прости, — взмолился он.

— Прощаю, — презрительно произнесла Лилиан. — Ты похож на наркомана, готового на все…

— Но я же извинился! — раздраженно заметил Сильвио.

— И я приняла твои извинения.

Лилиан протянула Санджи листок и объяснила:

— Это телефон его сестры Роберты. Ранчо недалеко от Санта-Моники. Там обосновалась община кришнаитов.

— Нам еще мистицизма не хватало, — сказал Сортени.

— Почему ты не предупредил меня? — сердито упрекнул Санджи Рауля.

— Мы оба — совершеннолетние, особенно ты, — ответил недовольный голос Рауля на другом конце провода. — Тебе пора сделать прививку и выздороветь.

— Постарайся быть повежливей.

— Ты же сам учил меня презирать правила, а теперь цепляешься за жалкие схемы и говоришь о морали и нравственности.

— Мальчик мой, что с тобой случилось? — нежно произнес Санджорджо.

— Я неожиданно проснулся.

— Может, увидимся, поговорим. Хочешь?

— Нет!

— Но почему?

— Потому что то, что делается против желания, фальшиво и к тому же ненужно.

Санджи узнал свои собственные слова и ощутил глубокую горечь. Но его задел не смысл этих слов, а сам тон Рауля — резкий, безжалостный. В голосе юноши звучало надменное равнодушие молодости да еще цинизм, свойственный богатым людям. Рауль отделывался от Санджи, как от третьеразрядной манекенщицы, которая больше не нужна.

— Ты приедешь ко мне? — униженно взмолился Санджи.

— Ты надоел мне, Сильвано. Надоело твое имя, твои капризы примадонны, твои так называемые приступы вдохновения.

— Если ты меня оставишь, между нами все кончено, — пригрозил Сильвано. — Будешь искать меня, но не найдешь.

— Таких типов, как ты, — пруд пруди. Найду еще одного Сильвано Санджорджо.

— Ты негодяй, Рауль! Ведешь себя как дешевая шлюха.

— Оставь его, — посоветовал Галеаццо, который в этот момент вошел в кабинет.

Санджи не пожелал ответить другу. Нет, он этого так не оставит, надо выяснить, почему они пришли к такому концу. Если Рауль нашел для него замену, то интересно какую. Это необходимо Сильвано, чтобы знать, стоит ли Рауль таких страданий.

Нет, он недостоин: он связался с женщиной. Санджи увидел их издалека. Он сразу узнал Рауля, который плавал в бассейне с естественностью дельфина. Сильвано залюбовался юношей, когда тот, словно морской бог, вынырнул из воды и подошел к девушке, лежавшей на траве. Они обнялись и поцеловались с восторгом невинности. Нет, Рауль не стоит страданий Санджи. Такую измену можно было предвидеть. Страшнее было бы, если бы Рауль оставил друга ради другого мужчины. Сильвано явился сюда не для того, чтобы каяться. Нет, мальчишке следовало преподать хороший урок. Такого человека, как Сильвано Санджорджо, нельзя бросать ни с того ни с сего, без всяких объяснений.

Санджи оставил машину у дороги и направился к Раулю. За ним равнодушно наблюдали два бритоголовых кришнаита.

— Добро пожаловать, — улыбнулся, вставая, Рауль.

Похоже, он уже забыл о телефонной размолвке.

— Как дела? — спросил Санджи.

Соланж встала и шагнула навстречу Сильвано. Увидев поддержку Рауля, он испытал настоящее потрясение. Эта девушка была идеалом женственности, любой модельер почерпнул бы в ее образе вдохновение.

— Это Соланж, — представил девушку Рауль, лукаво поглядывая на Сильвано.

Санджорджо поцеловал девушке руку и пробормотал приличествующие случаю слова.

Они расположились в саду за столиком и заказали официанту апельсиновый сок.

— Алкогольные напитки здесь не подают, — объяснил Рауль, — так заведено в общине. Как тебе Соланж?

— Она божественна, просто божественна, — признал Санджи.

— Говорит только по-испански, — предупредил юноша. — К тому же не очень гладко.

— Ну, это не проблема.

На Соланж было голубое хлопчатобумажное платьице в цветочек, но Санджорджо в воображении уже облекал это великолепное тело в блистательные творения своего гения.

— Ты в нее уже влюбился? — спросил Рауль.

— Нет, но я понимаю, почему ты сошел с ума. Такому созданию и я готов поклоняться.

— Это комплимент?

— Сам решай!

Санджи почти забыл о Рауле. Он забыл о своей преступной страсти, о ревности, о раненой гордости и озлоблении. Соланж как по волшебству перечеркнула и прошлое, и настоящее, ее присутствие заслонило и нелепое место их встречи, заставило позабыть о причинах, которые привели Сильвано сюда. Теперь он думал только об этой незнакомке и готов был ради нее отдать душу дьяволу. Наконец-то он понял, чем может поддержать иссякавшее вдохновение. Это невинное и чувственное тело, этот чарующий странный облик даст ему возможность создать шедевры, которые потрясут мир моды.

— Соланж, — торжественно заявил Санджи, — я сделаю тебя королевой.

— Не знаю, можешь ли ты сделать то, что обещаешь, — ответила по-испански Соланж, — но Рауль, думаю, знает наверняка. Я поступлю так, как он скажет.

Рауль покраснел от удовольствия. Впервые в жизни женщина доверяла ему свое будущее.

— Из нее получится необыкновенная модель. Любой кутюрье о такой мечтает. — Санджи, похоже, уже считал, что и Соланж и Рауль согласны принять его предложение.

— Всевышний придумал фиговый листок, вся остальная одежда — творение Санджи, — с иронией сказал Рауль. — Его комплиментами можно гордиться.

— Спасибо, — улыбнулась Соланж.

— Это я должен быть благодарен тебе, — ответил Сильвано, заглядывая в огромные блестящие глаза девушки.

Он протянул руку и провел пальцами по длинной гибкой шее Соланж.

Она резко отодвинулась.

— Не делай так!

— Я не хотел тебя обидеть.

— Знаю, но больше так не делай. Я не люблю, когда меня трогают, если мне самой этого не хочется.

— Она всегда так? — спросил Санджи у Рауля.

— Не знаю…

— Хочешь стать топ-моделью? — обратился к девушке Сильвано.

— Как это?

— Хочешь стать звездой?

— Настоящей звездой?

— Да, как Софи Лорен, только не в кино.

Соланж вопросительно взглянула на Рауля.

— По-моему, он тебе это предлагает вполне искренне, — заметил юноша.

— Конечно, — поспешил заверить Сильвано.

В этой странной девушке уживалось что-то древнее и современное. Она казалась покорной, но взгляд был диким и неукротимым.

— А я не знаю, правду ли он говорит, — заметила Соланж.

— То есть как? — разозлился Санджи.

Он не верил собственным ушам. Самые знаменитые модели пришли бы в восторг от его предложения.

— Ты думаешь, что ты искренен, потому что тебе кажется, будто ты нашел чудо, — сказала Соланж.

Рауль рассмеялся.

— Ее слова стоит запомнить!

— Зачем мне лгать? — возразил Санджи.

Он умел разговаривать с начинающими манекенщицами, но тут рядом был еще и Рауль, и Сильвано старался сохранить хладнокровие.

— Я ведь сделал тебе предложение, Соланж!

— Что ты об этом думаешь, Рауль? — спросила девушка. — У тебя, несомненно, есть талант. Может, Санджи дает тебе шанс…

— Вот видишь, — улыбнулся Сильвано. — Рауль не против.

— Кроме того, если Соланж появится в модных журналах, я буду горд. Ведь нашел ее я…

— Значит, договорились, — обрадовался Санджи.

— Но это не так-то легко, — заметил Рауль.

— Что нелегко? — встревожился Сильвано.

— Нелегко добиться успеха, — пояснил Рауль. — Я часто видел, как циничные, наглые фотографы обращают человека в марионетку.

— Общие слова… — пробормотал Санджи.

Соланж внимательно слушала и чувствовала, что обоих мужчин связывает нечто сокровенное.

— Я видел, как моделей используют, пока нужны, а потом выбрасывают, — сказал Рауль.

— Не тебе бы об этом говорить, — горько заметил Сильвано.

— Я же не говорю о твоих коллегах, которые сгорают от зависти и готовы предложить при первых признаках усталости пакетик или шприц с наркотиками.

— Много же ты о нас знаешь, — рассмеялся Санжди.

— Достаточно, чтобы помешать этой девушке ринуться в мир моды.

— Надеюсь, она поймет, что ты лишаешь ее уникального шанса, — с натянутой улыбкой произнес Санджи.

— Она достаточно умна, чтобы довериться мне, — с гордой улыбкой напомнил ему Рауль. — И Соланж не выйдет на помост ради того, чтобы ты мог утолить свое тщеславие. Или ради того, чтобы воплотить мечты твоих идиотов-покупателей, на которых ты наживаешься.

— Ты глупый, испорченный мальчишка, — выкрикнул раздосадованный Сильвано.

Юноша не удостоил его ответом. Он встал, взял за руку Соланж и сказал:

— Пошли. Думаю, нашему другу стоит подумать в одиночестве.

Сильвано Санджорджо снова почувствовал себя игрушкой, которую забыли на пыльном чердаке, но сумел скрыть свои чувства.

— Я хотел только дать тебе шанс, — с улыбкой произнес он. — И позволь, Соланж, мне надеяться…

Он сумел удержать себя в руках, но это противоборство измотало его. Если бы Рауль лучше знал Сильвано, он не стал бы радоваться раньше времени. Санджи был не из тех, кто позволяет безнаказанно оскорблять себя.

Глава 7

Консалво пребывал в сладкой дреме, чувствуя себя то ли облаком, то ли волной, как вдруг зазвонил телефон, стоявший на ночном столике. Монотонный сигнал нарушил сон, он дотянулся до аппарата и поднял трубку. — Кто это? — спросил князь сонным голосом.

— Это я, Роберта, — отозвался голос на другом конце провода.

Консалво взглянул на светящийся циферблат будильника — было три часа. Ночи или дня? Он никак не мог до конца проснуться.

— Какая Роберта? — сердито спросил Консалво.

Как и любой человек, разбуженный посреди ночи, он чувствовал раздражение.

— Роберта Летициа.

— Так уже три часа дня? Ты что, вернулась в Италию?

— Нет, сейчас три ночи. Я звоню из Лос-Анджелеса.

— Тебе захотелось узнать, не страдаю ли я бессонницей? — усмехнулся Консалво.

— Мне надо поговорить с Глорией! — безапелляционно заявила Роберта.

Нахалка, как и вся семья Летициа, — даже не подумала извиниться!

— Подождите, пожалуйста, я посмотрю, дома ли синьора, — иронически произнес Консалво, подражая прислуге.

Он сам виноват в этом ночном звонке: накануне вечером переключил телефон в гостиной на свой аппарат. Он нажал на кнопку переговорного устройства и услышал голос Глории. Консалво наконец проснулся окончательно.

— Это Роберта из Лос-Анджелеса, спрашивает тебя, — холодно сказал он.

— Алло! — заспанным голосом произнесла Глория.

Консалво не стал класть трубку. Ему почему-то захотелось послушать, тем более что представился удобный случай. Он услышал, как после обычного обмена любезностями Роберта сказала:

— У Рауля серьезные неприятности. Нужна твоя помощь, Глория!

— Что случилось? — спокойно спросила Глория.

— Его арестовали.

— За что?

— Наркотики. Грязное дело… Хранение и распространение наркотиков.

— Глупости! — возмутилась Глория. — Ты знаешь Рауля лучше, чем я, и прекрасно понимаешь, обвинять его абсурдно.

— У него в машине нашли наркотики.

— Что именно?

— Кое-что серьезное. Даже не сигаретки с марихуаной.

— А ты откуда знаешь?

— Он позвонил мне из полицейского участка на Мичиган-стрит.

Роберта говорила очень неохотно, Глории приходилось буквально вытягивать из нее каждое слово.

— Что, что тебе сказал Рауль?

— Что это ловушка, он невиновен.

— Ты подумала об адвокате?

— Да, но мне никого пока не удалось найти.

— А ваш отец? Почему ты не обратилась к нему?

— Ну, боюсь, он из этого устроит трагедию. И потом… В общем, я решила обратиться к тебе. И Рауль меня об этом попросил…

— Хорошо, Роберта, — заключила Глория. — Я постараюсь помочь.

— Пожалуйста, поскорее, прошу…

Роберта прервала разговор, и Консалво услышал, как Глория тяжело вздохнула, прежде чем положить трубку.

Он вытащил из серебряного портсигара сигарету, понюхал ее, но зажигать не стал. Он уже две недели не курил и не хотел снова приниматься за сигареты.

— Рауль в тюрьме, в тюрьме за наркотики, — пробормотал Консалво. — Наследник Летициа — педик и наркоман…

Консалво наслаждался, предвкушая момент реванша.

Он представил, как потрясена этим сообщением Глория. Как ей удастся замять скандал? Лос-Анджелес — не Милан, и Калифорния — не Италия. Но почему Роберта обратилась к Глории, а не к всемогущему Риккардо? Что может сделать чувствительная жена Консалво без помощи главы семейства? Ничего, со временем он все узнает. Пока же мысль о несчастьях семьи Летициа наполняла сердце Консалво радостью. Он питал жгучую ненависть к семье, раздавившей его своим могуществом и богатством. Консалво был уверен: у всех Летициа хватает постыдных тайн. Правда, о них ходили лишь слухи, но этот разговор Консалво слышал собственными ушами. Теперь надо посоветоваться с адвокатом и подумать, что можно выжать из истории с Раулем. Консалво пришел в восторг при мысли, что теперь в его руках — улики, способные повергнуть врагов.

Он встал, лениво, как кот, потянулся и почувствовал облегчение. Пройдя в гостиную, он нашел там последние номера «Тайм» и «Ньюсуик» с репортажами об открытии огромного магазина Санджи.

— А портняжка тоже в Лос-Анджелесе, — заметил вслух Консалво, наливая чуть-чуть старого арманьяка. — И там же арестовывают Рауля Летициа. Единственный сын Риккардо — гомосексуалист и наркоман! А может, еще и торговец наркотиками…

Конечно, не исключено, что дело замнут, но у Консалво есть теперь доказательства. Единственный способ противостоять притеснениям власть имущих и единственная возможность разговаривать с ними на равных в том, чтобы овладеть их самыми мерзкими тайнами.

Консалво зашел в ванную и зажег старинный светильник муранского стекла, когда-то украшавший родовой дворец Брандолини в Вероне. Дворец продали много лет назад вместе с мебелью. Кое-что ценное Консалво удалось спасти. Это был его скромный, но изысканный вклад в убранство роскошной двухэтажной квартиры на площади Сан-Бабила, которую Риккардо подарил Глории ко дню свадьбы.

— Риккардо, — задумчиво проговорил Консалво.

Неожиданно настроение у него испортилось. Имя Риккардо всегда приводило Брандолини в замешательство. Он боялся этого человека, боялся даже его улыбки. Да и все окружающие опасались Риккардо: его собственная жена, дети, племянники, служащие, прислуга. Только Глория и старая Роза не испытывали подобных чувств. Консалво пока не разобрался, что же так прочно связывает Риккардо, Глорию и Розу — кровные узы, сердечная привязанность или какие-то иные, темные чувства. Но как бы то ни было, их союз казался нерасторжимым.

Консалво снял голубую шелковую пижаму и встал под душ. Горячая вода заструилась по его крепкому стройному телу. Консалво выглядел сильным, привлекательным мужчиной, но глубоко в душе его гнездился постоянный страх. Он умел скрывать этот страх от окружающих, но от себя самого ничего не скроешь.

Глорию он избил от отчаяния, и Риккардо поклялся ему отомстить. Риккардо не угрожал, но очень спокойно, вежливо и прямо заявил, что Консалво поступил безобразно, подняв руку на Глорию. Эти слова он произнес с обычной любезной улыбкой.

Консалво попытался оправдаться:

— Она меня до этого довела; я же все-таки мужчина… Риккардо притворно изумился:

— Надо же! Доводим до общего сведения, что Консалво Брандолини, оказывается, мужчина!

— Я узнал, она делала инъекции, чтобы не забеременеть, хотя знала, что больше всего на свете я хочу ребенка.

— Выдумки! — отмахнулся Риккардо.

— Нет, чистая правда!

— Мне нет дела до ваших интимных секретов, — солгал Риккардо, — знаешь, говорят, между мужем и женой не встревай… Но поднимать руку на женщину в нашей семье никому не дозволено.

Риккардо грозно взглянул на Консалво, закончив разговор.

Консалво вышел из душа и завернулся в купальный халат. Он проклинал собственное малодушие и привычку к роскоши, из-за которой попал в эту тюрьму. Ему так хотелось избавиться от гнета семьи Летициа, но, покинув дом Летициа, он неминуемо останется без гроша. Оказавшись изгоем, он не сможет удовлетворять свои утонченные капризы, изящные пороки, эксцентричные потребности. Риккардо знал наперечет слабости Консалво Брандолини, он прекрасно понимал, что Консалво снедаем страхом и это наваждение отбивает у него всякую охоту к самостоятельности.

Консалво, следуя добрым традициям семьи Брандолини, женился по расчету. Но он не обладал ни подавляющей мужественностью своего отца, ни обаянием деда, ни богатством и могуществом прадеда. Они бы одним взмахом руки смели этих жалких Летициа. Для Консалво же выгодный брак обернулся поражением. Будь у него хоть немного мужества, он заставил бы замолчать постыдные муки совести, но мужество, как цвет глаз, или рост, или, в его случае, как сексуальная потенция, дается человеку свыше, и ни за какие деньги его не купишь. Приходится довольствоваться советами психоаналитика, который призывает смириться с твоим недугом.

И как же, интересно, Риккардо его накажет? Консалво был уверен — избиение Глории с рук ему не сойдет. Он оделся и вышел из спальни. Ему вдруг захотелось увидеть Глорию, прочесть в ее глазах растерянность. Конечно, новость произвела на нее эффект холодного душа. И Консалво сейчас сможет насладиться ощущением победы.

Глория провела рукой по тугой повязке на грудной клетке. Главврач травматологического отделения клиники наложил повязку не столько по необходимости, сколько для того, чтобы продемонстрировать собственные способности. Рентген не выявил никаких переломов, а ушибы скоро пройдут.

До звонка Роберты сердечной болью Глории оставался Риккардо; с Рождества они не виделись. Теперь надо было что-то предпринимать по поводу Рауля, а Глория не знала, с чего начать. Она вышла на веранду и стала прогуливаться между вазонами с декоративными растениями.

«Только наркотиков нам не хватало, — подумала она. — Последний штрих к семейному портрету Летициа…»

Лакомая новость для завистников и недоброжелателей, всегда готовых обрушиться на могущественную семью. Похоже, в цепи умолчания и сдержанности, что сковывала весь клан, обнаружилось слабое звено. Но Глория сделает невозможное, чтобы досадная новость не вышла за пределы семьи. Ответственность, что легла на ее плечи, не испугала молодую женщину. Напротив, Глория ощутила гордость: впервые репутация семьи зависела от нее, и она с честью выйдет из этого испытания.

«А ведь к ненавистникам Летициа следует причислить и моего мужа, — подумала Глория, — у него немало причин, чтобы быть благодарным нам, но ровно столько же, чтобы нас ненавидеть и бояться».

Ей вдруг припомнилась давняя история. Тогда она обнаружила, что Консалво хранит под подушкой пистолет.

— Зачем тебе оружие? — удивилась Глория.

— Для защиты, — ответил муж. — Вдруг кто-то захочет меня убить?

— Ты с ума сошел, Консалво, — с раздражением заметила Глория. — И еще хочешь иметь детей… Да у тебя все в роду ненормальные.

На тонком лице Консалво появилась горькая улыбка.

— Да, я единственный и, возможно, последний отпрыск в чреде преступных, порочных, беспутных предков. Но почему ты не хочешь признать за нашей семьей никаких достоинств? Во тьме гнездится не только порок, но и любовь.

— Любовь! Ты еще говоришь о любви!

— А почему бы и нет? Я же тебе позволяю называть любовью тот разврат, которому ты предаешься с собственным дядюшкой…

Возмущение и стыд обожгли Глорию.

— Ты безумен, Консалво!

Краска, залившая ее лицо, сменилась смертельной бледностью. В душе Глории бушевала буря.

— Это только предположение, — усмехнулся Консалво. — Да, у меня за спиной — пороки и добродетели великого рода. За мной — величие Брандолини, а за тобой — убожество и мелочность. Даже страх мой — значителен и глубок.

Охваченный нервной лихорадкой, Консалво весь дрожал.

— Ты безумен, — повторила жена.

— Может быть, но это не моя вина. Это все равно что считать тебя виновной за смерть, которую несет семья Летициа. Да, вы — сеятели смерти. Ваше богатство создано на крови. И миллиарды служат вам, чтобы создать надменный фасад семейного дворца Летициа, где все проникнуто морализмом. А ваши самолеты в это время уносят невинные жизни.

— Миллиарды служат еще и для того, чтобы содержать паразитов вроде тебя, Консалво Брандолини. Теперь ты обнаружил у Летициа пороки, потому что боишься за собственное будущее.

Консалво весь сотрясался от бесплодной ярости, словно рыба, глубоко заглотившая крючок. У него отказали сдерживающие центры, и он вел себя неразумно, как перепуганный темнотой ребенок.

— Ваш род проклят, вы плохо кончите, — кричал он. — Я покажу людям, какие вы на самом деле. Расскажу, как твоя бабушка платила любовью за заказы. Расскажу, как великий Риккардо Летициа отобрал у братьев семейную фирму.

— Хватит, Консалво, успокойся.

— И они еще рассуждают о нравственности!

Консалво заговорил спокойней, но вот-вот готов был сорваться.

— Знаешь, кто был отцом твоего дяди? А твой кузен? Младший Летициа занимается любовью с бывшим портняжкой! А ты слыхала о проклятии Дуньяни?

— Ты негодяй, Консалво, и пистолет, который ты прячешь под подушкой, не сделает из тебя мужчину…

Глория знать не хотела о тех россказнях, что ходили о семействе Летициа. Роза, со своей стороны, не пожелала прибегнуть к спасительной лжи и честно призналась в своем «падении», когда внучка очень осторожно спросила бабушку об отце Риккардо.

— Я бы с удовольствием заявила, что он родился от Святого Духа, — с улыбкой сказала Роза. — Но я не Мадонна, хотя моя мать, а твоя прабабка, и пыталась сделать из меня христианскую мученицу. Отцом Риккардо был один мерзавец из Калифорнии, чертовски талантливый и чертовски привлекательный. Я не устояла, не устояла, как девчонка. А ведь мне было сорок. Позор!

Для Глории этот семейный позор обернулся благом: получалось, что кровное родство между ней и Риккардо — более отдаленное.

— А правда, что другой американец помог тебе получить лицензию на производство самолетов? — продолжала расспрашивать внучка.

Роза догадалась о тайных мыслях Глории и, взяв девушку за руку, взглянула ей прямо в глаза.

— Слушай, Глория, не стоит обращать внимания на то, что болтают обо мне и о нашей семье. Не верь ни хорошему, ни плохому. Не существует какой-то одной правды. Есть моя правда, твоя правда, правда Риккардо. И они не всегда совпадают. Более того, чужую правду чаще всего называют ложью.

— Это слова Пиранделло. Мне нравится этот писатель, он меня будоражит.

— Молодец, это действительно Пиранделло. Знаешь, я родом из Ломбардии, но замуж вышла за сицилийца. Руджеро научил меня немногим, но важным вещам. Первое, ты должна верить, что все зависит от Господа, но действовать так, словно все зависит от тебя. Действуй всегда одна, без друзей, братьев, родственников. — Старая женщина говорила убедительно, и Глория внимательно слушала. — Говорят, что мы сеем смерть, потому что производим боевые самолеты. Но ведь и те, кто делает мотоциклы, несут смерть — сколько мальчишек разбивается на мотоциклах. И автострады тоже смертельно опасны. Но никто не осуждает производителей автомобилей, наживших целые состояния. А химическая промышленность, которая отравляет окружающую среду? А ядерные арсеналы? Все мы торгуем смертью. Когда мы, Летициа, начали действовать, смерть в мир уже принесли. И спрос на нее был большой. Не мы ее выдумали.

И теперь, на веранде, одна, охваченная сомнениями и воспоминаниями, Глория повторила слова бабушки:

— Все мы торгуем смертью…

Она уже нашла способ, как вытащить несчастного Рауля. И, похоже, способ верный. Потому что решение пришло неожиданно и оказалось простым, как все решения.

На веранде появился улыбающийся Консалво. Он был одет в безукоризненный серый костюм, и Глория взглянула на него так, словно видела впервые в жизни. Вместо перепуганного детского выражения на лице его застыла любезная маска светского человека. Консалво был красивым мужчиной.

— Здравствуй, дорогая, — поздоровался он, поцеловав жену в щеку.

«Он безумен, безумен», — подумала Глория.

Консалво казался идеальным мужем: нежный, внимательный, любезный, заботливый, но в любую минуту его могло охватить безумие, и тогда он мог бить, оскорблять, пинать ногами жену. Может, он и не помнит, как мучил ее. Глории стало страшно при мысли о безумии Консалво.

— Извини, но я подслушал твою беседу с кузиной, — произнес Консалво с виноватым видом.

— Меня это не удивляет, Консалво, — сказала Глория. — Ничего страшного.

— Я рад, что ты не сердишься.

— Извини, но мне хочется побыть одной, — заявила она.

Ей хотелось как можно скорее освободиться от его присутствия.

— Я понимаю, — кивнул Консалво. — Я прекрасно понимаю. Над плохими новостями лучше поразмышлять в одиночестве.

Затаенное вероломство звучало в любезных словах Консалво.

Глава 8

В нежном рассветном небе дрожали едва заметные звезды. Монсеньор Фердинандо Да Сильва, стоя у огромного окна в своем прекрасном старинном доме на холме, любовался видом на город. Лос-Анджелес еще спал, лишь кое-где поблескивали огни. Сколько жизней поглотило это безбрежное людское море, сколько преступлений, насилия, самоубийств, краж, сколько смертей и рождений, сколько нежности и грубости!Чего больше в этой ночи, уходящей перед нарождающимся днем: любви или ненависти? Когда-то огромный мегаполис был всего лишь городом, а он — полным надежд молодым священником, исполненным божественного рвения. Но уже тогда было трудно различить добро и зло. Теперь, на пороге старости, утратив иллюзии, растеряв мечты, черпая силу только в вере, он все чаще пытался подвести итог прожитым годам. Всю жизнь он старался читать в человеческих душах, чтобы понять, чем схожи разные на первый взгляд вещи и в чем отличие внешне схожих вещей.

Ему удалось разглядеть проблески света там, где царит тьма, и увидеть темные бездны там, где всегда сияет свет. У монсеньора были маленькие темные проницательные глаза, приплюснутый, как у боксера, нос и нежный взгляд. Ему понадобилась целая жизнь, чтобы понять: Господа легче увидеть в нищете бедных кварталов, где бушуют страсти, чем в тиши монастыря или в спокойной прохладе ризницы.

Монсеньор Фердинандо Да Сильва стал защитником обездоленных и тем прославился. Конечно, его известность распространилась по всей Калифорнии и дошла до Рима не без помощи влиятельных католических семей Лос-Анджелеса. Они же способствовали тому, что он стал епископом. Он принял высокое звание из послушания, без восторга. Удобную резиденцию на холме считал справедливым вознаграждением за прожитые годы. Наступала старость, когда трудно жить в бедности и хочется комфорта. Прелата в городе хорошо знали. К нему обращались политики, стремясь завоевать голоса избирателей, ему льстили интеллектуалы, у него искали утешения и помощи отчаявшиеся.

Преданный слуга, жилистый, подвижный мексиканец, опустившись на колени у ног монсеньора, необыкновенно ловко заканчивал застегивать длинный ряд красных пуговок на сутане. В комнату вошел секретарь епископа, отец Тимоти, высокий, атлетически сложенный молодой мужчина. Он что-то прошептал на ухо монсеньору.

Да Сильва подошел к столу и поднял телефонную трубку.

— Это я, — произнес он спокойно, без всякого раболепства. — Да, Ваше Преосвященство.

Несколько минут он молча слушал, потом взял протянутую секретарем ручку и записал несколько слов на листке.

— Я все записал, Ваше Преосвященство. Конечно. Займусь этим лично.

И после паузы добавил:

— Да, действовать очень тактично…

Да Сильва положил трубку. Секретарь вопросительно взглянул на него.

— Дорогой Тимоти, — сказал монсеньор, — когда из Рима поступают распоряжения, их следует немедленно выполнять. Приготовьте машину.

Епископ на минуту задумался и добавил:

— Позвоните капитану Ло Руссо. Скажите, мне надо с ним встретиться.

Он взглянул на часы и уточнил:

— Через час, в полицейском участке на Мичиган-стрит.

— Но он же спит, — напомнил секретарь.

— Вот и прекрасно, разбудите, — заключил монсеньор.

Рауль свернулся на койке у стены. Он натянул на себя одеяло, но весь дрожал. Нос он кое-как вытер бумажным носовым платком. Кровь остановилась, но нос распух, а под левым глазом красовался огромный синяк.

Все началось в тот момент, когда два громилы в полицейской форме навалились на него у ранчо Санта-Моника. Он как раз садился в машину, хотел поехать в город и купить подарки для Соланж.

Они действовали наверняка. Обыскали его самого, потом машину. Тот, что понахальней, хлопнул его по носу пятью пакетиками с чистейшим «снежком». Наркотики нашли в машине, и Рауля обвинили в хранении и распространении этой дряни. Потом стражи порядка, в строгом соответствии с законом, торжественно сообщили ему:

— Вы не обязаны отвечать, но все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Рауль протестовал, настаивал, что невиновен: он никогда не пробовал и не продавал кокаин. Но пакетики выглядели куда убедительней, чем его слова.

С этой минуты все пошло кувырком; он чувствовал себя человечком из компьютерной игры, который все время проигрывает и вот-вот исчезнет с дисплея, изничтоженный безжалостными врагами. Он оказался в грязном полицейском участке; там были типы, которые и внимания не обращали на его заявления о невиновности.

Он пытался объяснить полиции и себе самому, откуда взялся наркотик. Ему казалось, что речь идет о дурной шутке. Но его никто не слушал. Полицейские снимали отпечатки пальцев, составляли протоколы, отдавали приказы. Для них любой задержанный, будь то пуэрториканец, мексиканец, негр или итальянец, сразу попадал на конвейер и проходил через разные бюрократические процедуры, заканчивавшиеся камерой предварительного заключения. За что арестован, разберутся потом: тогда и выяснят, обоснованны ли обвинения.

В камере два типа с физиономиями висельников накинулись на Рауля — оба хотели поразвлечься с хорошо одетым блондинчиком, выглядевшим смиренной овцой. Навыки, полученные в спортзале, помогли Раулю устоять против насильников и продержаться до прихода полицейских, которые перевели его в одиночку.

Оставшись один, молодой человек разрыдался, как ребенок. Призыв о помощи, обращенный к Роберте, не дал никаких результатов. Он уже догадывался, что ему подстроили ловушку, хотя и не понимал, кому это понадобилось.

— Вы понимаете, монсеньор, что просите меня нарушить закон? — спросил капитан Фрэнк Ло Руссо.

У полицейского только фамилия осталась итальянская. Похоже, предки его были норманнами, судя по огромному росту, светлой коже, голубым глазам и рыжеватым волосам капитана. Он нервно мерил шагами маленький кабинет, напоминая загнанного в клетку зверя.

— Юноша невиновен, — настаивал монсеньор Да Сильва. — Он чист перед законом.

Прелат встал и уперся крепкими кулаками в стол.

— Но нам же надо сохранить лицо! — напомнил капитан.

Несмотря на манеры и язык, Ло Руссо употребил выражение, очень распространенное в Старом Свете. Капитан был итало-американцем в третьем поколении и о Сицилии, стране своих предков, знал лишь из туристических проспектов и из фильмов про мафию. Фамилия Летициа, столь весомо звучавшая для прелата, для полицейского совершенно ничего не значила.

— Если он невиновен и не замышлял покушения на президента, мы его сразу же выпустим под залог. Потом на суде разберутся.

— Я, видимо, недостаточно точно объяснил, Фрэнк, — прервал его епископ. — Суд ни к чему, и его не будет. Никакого обвинения не будет выдвинуто. Никаких протоколов, никаких записей. Рауль Летициа в этом участке никогда не был.

— А что мне делать с теми парнями, которые его арестовали? — взорвался капитан. — А драка в камере?

— Сам думай, Фрэнк. Я прошу тебя о справедливости, и ты мне отказать не можешь…

Полицейский с трудом сдержался от ругательства. Но, припомнив кое-что из своего прошлого, решил: он в долгу перед монсеньором.

— Хорошо! — согласился Ло Руссо. — Посмотрим, что можно сделать. Только вот окружной прокурор…

— Он мой друг и не станет поднимать шум, — успокоил капитана Да Сильва.

— Тогда все в порядке. Вы, наверное, хотите забрать парня сейчас?

— Неплохая мысль, — улыбнулся прелат.

Рауль покинул полицейский участок в лимузине монсеньора Да Сильва.

— Поедем ко мне домой? — предложил епископ и, взглянув на разбитое лицо юноши, добавил: — Стоит показаться врачу.

— Не надо врача, — поморщившись, произнес Рауль.

Ему было трудно говорить, все болело, глаз ничего не видел, а разбитый нос затруднял дыхание.

Да Сильва не стал настаивать:

— Как хотите…

Он видел людей куда хуже избитых и знал: не следует предлагать помощь, если человек от нее отказывается.

— Я должен поблагодарить вас, — произнес Рауль, вспомнив о правилах хорошего тона.

— Ну, я лишь последнее звено в цепи, — иронически заметил прелат.

Он не испытывал особой симпатии к богатому бездельнику, имеющему влиятельных родственников, натворившему дел.

— Я сделал лишь то, о чем меня попросили. Думаю, вы разберетесь, кого действительно следует благодарить.

— Думаю, разберусь, — согласился Рауль.

Благодарить придется семью. Хорошо хоть на этот раз обошлось без вмешательства отца, иначе у Риккардо появилась бы дополнительная причина давить на сына.

— Куда вас отвезти? — спросил Да Сильва.

— Если можно, в гостиницу, — попросил Рауль.

Он не смел возвращаться на ранчо в таком виде.

В номере Рауль принял горячий душ и почувствовал себя получше, хотя глаз заплыл, нос раздулся и нижняя губа была разбита. Юноша взглянул в зеркало, себя не узнал и выругался. Он позвонил Роберте в Санта-Монику.

— Слава Богу! — воскликнула она, услышав голос брата.

— Господь действительно вмешался, — пошутил Рауль. — Моим освобождением я обязан почтенному слуге Божьему.

Роберта не поняла, и Рауль в двух словах объяснил ей, как обстояло дело.

— Глория постаралась, — сказала Роберта.

— Она — молодец! Надо ей позвонить, поблагодарить. Одного не понимаю — как я влип в эту историю. Может, кто-то из твоих друзей-кришнаитов постарался.

— Ошибаешься. Они тут ни при чем.

Роберта, подозревая всех и каждого, уже провела собственное расследование.

— Дай-ка мне Соланж, — попросил Рауль.

Больше всего на свете ему хотелось поговорить с Соланж. А с этой историей он потом разберется.

Роберта вдруг замолчала, видимо, не ожидая такого вопроса. Потом она нехотя произнесла:

— Соланж здесь больше нет.

— То есть как это «нет»?

Рауль был ошеломлен и не понимал, что произошло.

— Я думала, ты уже знаешь, — сказала Роберта.

Она тоже чувствовала, что почему-то все дела Рауля вдруг пошли наперекосяк.

— Что я должен был знать? — закричал Рауль. — Я же сидел в этом вонючем полицейском участке!

— А ты ей разве не звонил?

— Кому? Откуда?

— Соланж. Утром, после того как тебя арестовали, приехал Сильвано Санджорджо. Они долго разговаривали. Потом уехали, вместе…

— Вместе?

— Да, как старые друзья. Обсуждали какие-то модели…

Раулю на какой-то момент показалось, что он еще сидит в камере и ему приснился кошмар.

— Куда они поехали?

— Я думала, тебе известно. Вы же друзья.

— Хорошо, — произнес Рауль, поняв, что из Роберты больше ничего не вытянешь.

— Что «хорошо»? — встревожилась сестра.

— Я тебе потом позвоню.

Рауль повесил трубку. Он набрал номер гостиницы, где остановился Санджи, и попросил знакомого портье.

— Мистер Санджорджо уехал, — сообщил тот.

— Он оставил записку?

— Нет.

— А с ним была девушка с вытатуированной звездой на лбу?

— Да, сэр.

Рауль бросил трубку.

— Проклятый ублюдок, — произнес он, глядя перед собой в пустоту.

Соланж, женщина, которую он любил, бросила его и уехала в погоне за призрачными мечтами!

— Проклятый ублюдок, — повторил юноша, — а она — шлюха!

Глава 9

Консалво уверенно ступал по коридору третьего этажа здания дирекции в Сеграте. Здесь находились сердце и мозг корпорации Летициа. Дойдя до того места, где была дверь его кабинета, он обнаружил стену, крашеную, глухую стену. В голове у Консалво что-то щелкнуло. Точно фары автомобиля ослепили его. Может, он просто не выспался, вскочил с утра перепуганный.

Он вернулся назад, делая вид, что ничего не случилось. Остальные двери и таблички были на месте. Нет, этажом он не ошибся и шел правильно. Он не один год ходил по этому коридору. Консалво зачем-то порылся в карманах, потом убедился, что коридор пуст, и опять направился к кабинету. Он дошел почти до самого окна, заставленного комнатными растениями с крупными блестящими листьями, и тут его охватила паника. Дверь его кабинета и вправду исчезла, а вместе с ней и табличка с фамилией Брандолини.

— Наверно, у меня нервный приступ, — попытался приободрить себя Консалво. — Временное помешательство…

Он не хотел признавать, что сошел с ума.

Появился знакомый начальник отдела, и Консалво с ним поздоровался. Но тот прошел мимо, не глядя на Брандолини. Консалво хотел заговорить с другими, с мужчинами и женщинами, которые еще накануне пресмыкались перед ним, потому что он был родственником хозяина. Все вели себя так, словно его не существовало. Ему показалось, что он попал в заколдованный мир, мир без слов и без звуков.

— Может, та дверь, что я ищу, никогда и не существовала, — вслух произнес Консалво. — Может, у меня и кабинета не было, а вы все — просто призраки.

Он засмеялся сначала потихоньку, потом забился в истерическом приступе хохота и закричал:

— Вы — рабы, подхалимы, шпионы и льстецы! Вы готовы подчиниться любому приказу хозяина! Шуты гороховые!

Секретарши, служащие и начальство поспешили разбежаться по кабинетам, а Консалво Брандолини понемногу пришел в себя. Он знал, кого следует благодарить за случившееся: Риккардо Летициа. Могущественный глава клана наказал его за жестокое обращение с Глорией и за многое другое. Его просто выкинули из семейного дела, а может, скоро вообще сотрут с лица земли.

— Сукин сын! — сквозь зубы процедил Консалво, стремительно поднимаясь двумя этажами выше, к святилищу Риккардо Летициа.

Он стрелой пронесся через приемную и ворвался к Эстер, верной секретарше Риккардо. Служащие прозвали ее Царицей за могущество и жестокость.

— Минуточку, князь. Я узнаю, сможет ли синьор Летициа вас принять.

Эстер преградила ему дорогу. Консалво готов был все смести на своем пути, инстинкт подсказал женщине, что лучше уступить, чем погибнуть. Она отошла в сторону, и Консалво ворвался в кабинет Риккардо.

Риккардо разговаривал с высоким молодым французом в очках. У того было приятное, умное лицо.

— Месье Понс, — спокойно сказал Риккардо по-французски, — не удивляйтесь вторжению моего племянника. В разгар лета он иногда входит через окно. Как говорят у вас, noblesse oblige…

Отчаяние породило в душе Консалво мужество. Он никогда не обладал даром самообладания, а теперь с мальчишеской отвагой ринулся в бой с ветряными мельницами, со шпагой наперевес. Объятый безумием, Консалво тем не менее догадался: Риккардо вел очень важные переговоры.

— Я счастлив, что мне удалось попасть на столь важную беседу, — заявил он.

— Лучшее качество моего племянника — непосредственность, — обращаясь к французу, произнес Риккардо.

— Ты — ублюдок, Риккардо Летициа! — нарочито громко сказал Консалво.

— Зато у тебя, князь, благородства хватит на двоих, — не выказывая ни малейшего волнения, сказал Риккардо.

В двери показалась Эстер. Она пыталась объяснить, что сделала все возможное, но удержать посетителя не смогла. Риккардо, успокаивая секретаршу, кивнул.

— Не волнуйся, Эстер. Я как раз хотел попросить тебя позвать князя.

Эстер улыбнулась и тихонько удалилась.

Гость выглядел скорее заинтересованным, чем удивленным. Он поудобней уселся в кресле, намереваясь в полной мере насладиться шумной семейной сценой клана Летициа. Он столько об этом слышал.

— Я сказал: ты ублюдок!

Голос Консалво звучал уже не столь решительно. Отчаяние еще питало его безумную отвагу, но спокойствие Риккардо казалось ему стеной, от которой отскакивали любые, даже самые жестокие оскорбления.

— Да, это ты уже сказал. Но, думаю, наши семейные проблемы не интересуют гостя.

— Ты знаешь, о чем я говорю, — произнес Консалво, заливаясь краской.

— Боюсь, ты ошибся, — любезно произнес Риккардо.

Похоже, он был очень заинтересован в этом умном, хитром французе и ради него отказался от обычного агрессивного тона.

— Ты даже не соизволил передать мне приказ о моем увольнении. Ты уничтожил дверь в мой кабинет, чтобы выставить меня на посмешище. Вы, Летициа, умеете убирать с дороги тех, кто вам мешает.

Риккардо встал, оттолкнул черное кожаное кресло, обошел письменный стол. Он предстал перед Консалво, словно рыцарь, выходящий на поединок из ворот крепости.

Оба они были одинакового роста — чуть выше метра восьмидесяти, и в лице было какое-то сходство: голубые глаза, вьющиеся светлые волосы. Но железный характер Риккардо был заметен сразу. Его молчание или улыбка действовали куда сильней, чем безумная дерзость Консалво.

Брак, на котором настоял Риккардо, принес несчастье всем: и Глории, и Консалво, и ему самому.

— Говорят, мы похожи, — произнес Летициа. — Но, по-моему, кроме роста, — ничего общего.

— Дурацкое замечание, — ответил Консалво. — Я тебя спросил, почему ты меня выставил.

— Хватит, — оборвал Брандолини Риккардо. — Я действительно кое-что поменял в управлении фирмой. Я собирался тебе сообщить поздней, но, учитывая твою чувствительность… — Он помолчал, а потом радостно произнес: — Прими уже сегодня мои поздравления!

— Поздравления? — растерялся Консалво.

— Ты назначен новым директором службы маркетинга. Твой кабинет на четвертом этаже. У тебя две секретарши и соответствующая зарплата.

По вызову Риккардо на пороге появилась Эстер.

— Promoveatur ut amoveatur, — усмехнулся Консалво. — Ты меня выдвигаешь, чтобы отодвинуть…

— У тебя слишком много свободного времени, вот и начитался плохих книг и сомнительных газет, — произнес Риккардо.

— Ты просто пересадил меня из одной камеры в другую. На самом деле я тебе просто не нужен.

Консалво понял: придется склониться перед волей семьи, исключившей его из клана Летициа.

— Ты мне никогда не был нужен, — вырвалось у Риккардо.

— Наконец-то признался.

— Пошутили, и хватит, — резко оборвал его Летициа. — Теперь постарайся быть разумным.

— Как хорошо быть разумным! Будь разумным — и получишь награду!

— Умей правильно оценить ситуацию, — спокойно объяснил Риккардо. — Посмотри, стоит ли рисковать ради вознаграждения.

— Ты хочешь сказать, что Летициа умеют быть щедрыми с теми, кто соглашается терпеть удары, но безжалостны к тем, кто пытается уйти, хлопнув дверью.

— Я хочу сказать, что ты слишком много себе позволяешь, князь.

Когда Риккардо употреблял титул Консалво, это означало, что терпение у него на исходе.

В Консалво заговорила гордость, кровь его предков — кондотьеров и мореплавателей — вскипела в жилах.

— А меня не интересуют твои дары и щедрые награды. Я пока не понял, дорогой дядюшка, почему ты захотел, чтобы Глория вышла за меня. Ведь она-то не желала. И я пока не выяснил, почему ты теперь выставляешь меня за дверь, предварительно сыграв со мной злую шутку. Но я выясню, клянусь! Я уже обнаружил столько милых секретов в семействе Летициа. Кстати, узнай последний: твой наследник Рауль угодил в Лос-Анджелесе в тюрьму. За наркотики. За гомосексуализм в Америке не сажают…

Риккардо побледнел. Лицо его словно окаменело, зажатая в пальцах ручка переломилась пополам.

Консалво торжествующе огляделся.

— Что касается подробностей, — продолжал Брандолини, — обратись к твоей дорогой племяннице. Ей все известно про Рауля: про его приключения и его романы.

Итак, князь Консалво Брандолини все-таки швырнул в Риккардо Летициа тот камень, что держал за пазухой. После этого Консалво гордо удалился, а его собеседники так и остались сидеть неподвижно.

Глава 10

— Неужели все так и было? — спросила Роза.

Ей стало весело, и она улыбнулась, как девочка, которая старается скрыть от взрослых неуместную улыбку.

— Именно так, мадам. Я передал почти дословно. Уверяю, все так и было, — сказал инженер Понс, молодой француз, присутствовавший при стычке Риккардо Летициа с Консалво Брандолини.

— Вы меня развеселили. Давно я так не смеялась.

— Я счастлив, мадам, — продолжал француз, и в голосе его проскользнула тревога. — Я рассказал вам о том, что вас позабавило. Но, боюсь, нам придется перейти и к более серьезным вещам.

— Когда от души посмеешься, легче выслушать и неприятное известие, — сказала Роза.

Эмиль Понс, как истинный француз, оценил замечание старой женщины. Они сидели в кабинете Розы. Понс бывал здесь часто, по крайней мере раз в месяц он заходил обсудить дела. Вошел Клементе, толкая перед собой сервировочный столик с бутылкой «Димпл» для Понса и ананасовым соком для Розы. Клементе подал и свежевыпеченные пирожные, хотя Понс терпеть не мог сладкого, а Розе его запретили врачи. Но ей нравилось смотреть на пирожные и вдыхать сладкий аромат.

Клементе протянул Розе стакан, а француз приступил к делу:

— Ситуация очень сложная, мадам.

Понс взглянул на Розу сквозь толстые стекла очков, ожидая, какова будет ее реакция. Роза спокойно, с королевским достоинством, сидела в инвалидной коляске.

— Ну, дорогой, не стоит преувеличивать, — без всякого волнения произнесла она, поглядывая в окно на миланские крыши.

Эмиль Понс, вице-президент корпорации «Заводы Руасси», выпускник Массачусетского технологического университета, как и Риккардо, прилетел в Милан из Женевы, предварительно созвонившись с Розой.

— Так в чем проблема, Эмиль? — спросила Роза, дружески похлопав его по коленке.

— Я разговаривал с Риккардо, вашим сыном.

— Это мне известно.

— Синьор Летициа хочет нас разорить.

Роза поправила прядь, выбившуюся из прически, и небрежно уточнила:

— И это все?

— Я плохо объяснил, мадам?

Понс не осмеливался спросить, правильно ли поняла Роза его слова.

— Я поняла, давайте перейдем к делу.

Понс открыл «дипломат» и принялся вытаскивать документы из папки.

— Нет, — остановила его Роза. — Никаких бумажек. Я их терпеть не могу. Лучше слова… и факты.

— Хорошо, — ответил Понс и прокашлялся. — Транснациональный банк требует немедленного возврата предоставленных вам кредитов. Тех сумм, что послужили для укрепления «Заводов Руасси». Вы знаете, речь идет о миллиардах. Вот суть дела. Вот факты, мадам.

Роза улыбнулась.

— Суть дела в том, что таково требование моего сына, — сказала она. — У Риккардо дела плохи. Чтобы спасти свою фирму, он должен избавиться от «Заводов Руасси». И поэтому требует возвращения одолженных миллиардов. Он уверен, что нам придется отступить и поле битвы останется за ним. Короче, умри ты, чтобы жил я.

Логика Розы была безупречна.

— В каком-то смысле вы правы, мадам, — развел руками Понс.

— А вы, мальчик мой, хотели бы узнать, в состоянии ли я выполнить требование сына.

Роза рассуждала совершенно спокойно, словно вся эта история ее не касалась. На ней был розовый свитер ангорской шерсти, на шее — ожерелье из розовых топазов и бриллиантов, оправленных в золото, песцовая накидка прикрывала ноги. Понс чувствовал нежное благоухание ее духов «Арпеджио». Роза Летициа выглядела невероятно молодо.

— Да, мадам, — подтвердил француз. — Именно это мне и хотелось бы узнать.

— Ответ утвердительный, — заявила Роза.

— Утвердительный? — переспросил Понс.

Он даже переменился в голосе и лице.

Роза торжествующе улыбнулась.

— Я из этих миллиардов не растратила ни гроша, — объяснила она. — Я их перевела в доллары.

— В доллары?

— Много лет назад, только начиная операцию, я предложила банку гарантии в долларах в обмен на ассигнования, необходимые для «Заводов Руасси».

— Я правильно понял?

— Правильно, мальчик мой, — подтвердила Роза. — Доллар постепенно поднимался в цене, и теперь сумма почти удвоилась. Мы, ничем не рискуя, можем расплатиться, а «Заводы Руасси» так и останутся вилами в бок Риккардо Летициа.

Француз громко, от души расхохотался.

— Да это же обман! — с восторгом заявил он.

— Обман, — согласилась синьора Роза.

Она склонилась к нему и доверительно, словно сообщая тайну, добавила:

— Обманывать — моя профессия. Я от этого молодею. Много лет назад я начала свое дело с колоссального обмана.

ОБМАН Нью-Йорк — 1920-й

Глава 1

Роза поднималась по Малберри-стрит; вокруг орали женщины, визжали дети, зазывали покупателей уличные торговцы. Мостовая вся была загажена, отвратительно пахло отбросами. Жаркое июльское утро предвещало наступление нестерпимо душного дня.

У поворота в переулок вонь стала еще сильней. Роза зажала рот платком, боясь, что ее вырвет. Она утешалась тем, что скоро они переберутся в Гринвич-Виллидж, а там есть и деревья, и цветы, и пахнет травой. Девушка была одета по последней моде и странно смотрелась на бедной улице. На ней была бежевая блузка с вырезом-лодочкой и юбка в складку, открывавшая стройные ноги, на голове — изящная шляпка из таиландской соломки.

Этой ночью Роза почти на спала. Жара стояла уже две недели, и в Бенде люди мучились на забитых народом улицах, где царили нищета, скученность и отчаяние.

Незадолго до рассвета произошел несчастный случай: женщина, спасаясь от жары, легла с младенцем спать на площадке пожарной лестницы. Лестница рухнула, и мать с ребенком разбились.

— Оба — покойники, — констатировал полицейский, вызванный к месту происшествия.

В архиве полиции было полно протоколов, сообщающих о подобных же случаях. Власти осуждали «этих дикарей», не думавших об элементарных правилах безопасности.

Большинство «дикарей», столь неразумно подвергавших риску собственную жизнь и жизнь невинных детей, приплыли в великую страну на корабле издалека, спасаясь от нищеты. Некоторые уже несколько лет работали в Америке, кое-кто — несколько месяцев, как Роза. Получили они далеко не то, к чему стремились. Но ни трудности, ни отчаяние, ни смерть не могли убить надежду.

— Эй, красавица! Что скажешь насчет этой рыбки? Я поймал ее специально для тебя!

Молодой улыбающийся торговец рыбой, смуглый, темноволосый, протягивал ей скумбрию, выловленную, похоже, в незапамятные времена. Предложение звучало явно двусмысленно.

Роза отвернулась. Ей надоело назойливое внимание мужчин. Правда, синьорину Дуньяни в Бенде уважали, хотя в этом квартале, населенном преимущественно выходцами из Южной Италии, Роза шокировала многих: она ходила везде одна, носила юбки до колен, тонкие чулки и стриглась коротко, под мальчика. И в нищете нью-йоркского квартала, и в благоустроенном доме в «Фаворите» она совсем не обращала внимания на то, что подумают о ней окружающие. У нее была одна цель: выбраться из этого жалкого района как можно скорее, прежде чем она здесь сойдет с ума.

По грязной улице, наступая босыми ногами на отбросы, несся мальчишка, его догонял другой. Роза не успела отскочить в сторону, и первый из бежавших задел ее, выбив из рук пакет с едой. На мостовую вывалилось драгоценное содержимое, теперь безвозвратно потерянное: аккуратный бутерброд с жареным луком и сочный персик. Поняв, какое несчастье ее постигло, Роза почувствовала желание убить сорванца: сегодняшний обед оказался в грязной луже, а в кармане у нее оставалось лишь несколько центов на автобусный билет.

— Извините, пожалуйста, синьорина! — услышала она приятный голос, в котором звучало искреннее сожаление.

Ошибиться было невозможно — говорил итальянец с юга.

— За что извинить? — удивилась Роза.

— Вот за это. — И незнакомец показал на погибший обед.

Разговаривая, он, как воспитанный человек, снял берет и почтительно смотрел на Розу глубокими иссиня-черными глазами.

— Но это же не вы сделали, — сказала девушка.

— Хулиган, что толкнул вас, — мой братишка, Коррадино.

— А… — протянула Роза и из вежливости добавила: — Ничего страшного…

Жизнь научила ее не сожалеть о том, что уже произошло. Она улыбнулась, попрощалась и пошла своей дорогой.

В конце Малберри-стрит молодой человек нагнал ее.

— Пожалуйста, не откажитесь принять, — сказал он, протягивая девушке пакет спелых ароматных персиков.

Роза остановилась и с признательностью взглянула на незнакомца и на персики, купленные специально для нее.

— Вообще-то не стоило этого делать, — заметила она, но раскрыла светлую полотняную сумку, которую носила через плечо, и юноша положил туда пакет.

— Спасибо, — поблагодарила Роза и пошла дальше.

В Бенде, чтобы выжить, надо было думать только о себе, и предложенное юношей возмещение убытков, о котором Роза и не просила, выглядело весьма необычно.

— Позвольте представиться, — произнес незнакомец, улыбаясь и не сводя с девушки угольно-черных глаз.

Похоже, он работал где-нибудь в ремонтной мастерской. Крепкие мозолистые руки, которые, как он ни старался, нельзя было отмыть, выдавали, что юноша занимался тяжелым трудом.

— Представляйтесь, позволяю, — улыбнулась Роза.

— Меня зовут Руджеро, Руджеро Летициа, — торжественно произнес он, словно носил какое-нибудь королевское имя.

— Из Палермо? — спросила Роза. — Из Джирдженте, — поправил ее юноша, протягивая крепкую смуглую руку.

— Африканец, значит, — съязвила девушка.

— Сицилиец! — гордо заявил молодой человек.

Роза заметила, что улыбка у него детская, а зубы — белые и крепкие. Он был с нее ростом, хотя девушка была невысока. Она сочла нужным тоже представиться.

— Меня зовут Роза, Роза Дуньяни. Мы из Милана, ломбардцы.

Руджеро взглянул на нее с удивлением: ломбардцы в Бенде встречались редко. По улице с грохотом промчалась машина.

— Вот я и пришел, — сказал юноша, показывая автомастерскую на другой стороне. — Мы еще увидимся?

— Может быть, мир совсем не велик, — улыбнулась Роза и заторопилась на работу.

Руджеро долго смотрел, как она удаляется в душной дымке июльского утра, и улыбался.

Глава 2

Отдел дамского белья занимал целое крыло на седьмом этаже универмага «Купер и Тейлор». В океане пастельных тонов Роза не ходила, а порхала, как птичка, окруженная облаками блестящего, шуршащего шелка, тончайшего батиста, мягкого крепа, воздушного шифона нежнейших оттенков: от розового до зеленого, от голубого до апельсинового, от кремового до бежевого. В этом чудесном царстве кружев и вышивок Роза забывала о семейной драме, о разорении Дуньяни, об окружавшей ее нищете.

Легкий аромат лаванды плыл над отделом дамского белья, напоминая Розе о преступном подарке бродячего торговца в «Фаворите», грубо отобранном матерью у несчастной девочки. Но теперь суровой и чувственной Алины рядом не было, и никто не называл эти приятные ощущения грехом, никто не запрещал ей ласкать великолепные шелка, недоступные по цене. Роза вспоминала, какое грубое, толстое белье из шерсти или из хлопка она носила в детстве. Оно натирало кожу. А мать еще и затягивала дочь в жесткий корсет с многочисленными шнурками и жесткими планками, ибо девочка из приличной семьи должна всегда держаться прямо. Роза невольно сравнивала эти суровые одежды с нынешней, не ведающей запретов модой, которая ей нравилась гораздо больше.

Переход из Старого Света в Новый дался Розе тяжело, но молодость помогла ей справиться. В «Фаворите» жили еще по законам девятнадцатого века, а жизнь американского мегаполиса во многом предвосхищала будущее; здесь следовало быть готовым ко всему — и к жестокому поражению, и к триумфальному восхождению. Лихорадочный, бестолковый ритм жизни, смешение говоров и наречий, нравов и обычаев, автомобили, кино, ночные увеселительные заведения, где танцевали фокстрот и шимми, — все это сначало повергло Розу в ужас, но она быстро пришла в себя.

Бог знает, что случилось бы с ней на этом неожиданном и болезненном жизненном повороте, если бы она не сохранила душевное равновесие и веру в лучшее. Кровь Дуньяни победила отчаянье и страх. Она не сжилась с Нью-Йорком, не покорилась — она просто приняла этот великий город, великий в плохом и в хорошем. Здесь на квадратную милю приходилось до двухсот девяноста тысяч человек, а в одном-единственном здании ютилось полторы тысячи итальянцев. Но любой бедняк в Нью-Йорке имел все основания верить в осуществление своей заветной мечты. Вот что подарил Розе Новый Свет: право на мечту, какое-то безумное, опьяняющее ощущение, столь непохожее на пыльную неподвижную повседневность Старого Света. Среди полей «Фавориты» время текло неторопливо, словно воды широкой реки летом, здесь же оно неслось лихорадочно, как в Луна-парке, где не гаснут огни и не останавливаются карусели. И пусть, случалось, умирал от недоедания ребенок или погибал, упав с лесов, каменщик, зазывалы этого гигантского Луна-парка продолжали расхваливать волшебное зрелище.

Парни с Юга брались за самую грязную работу, мечтая разбогатеть. Оборванцы и чистильщики сапог грезили о будущих лимузинах. И видя, как рекой текут чужие деньги, эти мальчишки твердили себе: «Я тоже добьюсь всего…»

Роза мечтала заработать столько денег, чтобы прежняя зажиточная жизнь в «Фаворите» показалась нищетой. Она стояла за полированным прилавком красного дерева, накрытым стеклом, и улыбалась состоятельным домохозяйкам среднего класса. Все эти дамы стремились походить на Грету Гарбо, восхищаясь ее большим ртом, плоской грудью, узкими бедрами и длинными ногами. Тщеславные, немного порочные женщины не могли оторвать блестящих от возбуждения, накрашенных глаз от коробок, что открывала Роза, предлагая им сокровища из тонких шелковистых тканей.

Поскольку понятие об элегантности и о моде связывалось с Францией, одна клиентка, побывавшая в Европе, как-то назвала девушку «мадемуазель Роуз». Это звучало несколько экзотически и понравилось Розе. Теперь, предлагая прекрасное парижское белье, она старалась пользоваться модными французскими словечками, почерпнутыми из дамских журналов.

— Новинка, только что из Парижа, миссис Джонс, — светским тоном обращалась Роза к покупательнице, — не упустите. Редкая модель, — продолжала она, выкладывая на прилавок тончайшее белье, — комплект, трусики и рубашка, из восхитительного крепдешина. Классическая простота, обратите внимание на изящную отделку того же цвета из блестящего крепа.

— Действительно, восхитительно, — соглашалась клиентка.

А Роза добавляла заговорщическим тоном:

— Вы, конечно, обратили внимание на несомненное достоинство этого гарнитура. — И шептала на ухо покупательнице: — Комбинация поддерживает бюст. Уверена, вам подойдет. Этот гарнитур придаст вашей фигуре девические очертания и подчеркнет все изящество вашего силуэта.

Клиентки Розу обожали. Они предпочитали ее другим продавщицам. Те тоже предлагали дорогое, изысканное белье, но эта девушка обладала особой силой убеждения, внушала доверие и очаровывала всех улыбкой. По совету Розы мисс Мак-Ги, заведующая отделом, предлагала покупательницам французские модные журналы: «Вог», «Газетт дю бон-тон», «Мируар де мод», «Но Луазир».

Так и проходили дни Розы: она продавала дорогое дамское белье, девушки-продавщицы ей завидовали, а мисс Мак-Ги, рыжеволосая суровая ирландка, восхищалась такой служащей. Благодаря Розе выручка отдела дамского белья резко возросла.

— Ты — молодец! — сказала заведующая отделом. — Я поговорила с мистером Купером — ты получишь прибавку.

Роза поблагодарила, но деловитая мисс Мак-Ги и представить себе не могла, как потешалась в душе Роза, рассказывая всякую чепуху легкомысленным покупательницам. Девушке нравилось удовлетворять свои актерские наклонности, которые столько лет подавляло суровое материнское воспитание. Она забавлялась, изображая изящную парижанку и побуждая к покупкам тех, кто вовсе не собирался этого делать. Любая покупка становилась для Розы своего рода маленькой победой.

А то обстоятельство, что деньги покупателей шли не в ее карман, а в кассу господ Купера и Тейлора, ее не очень-то и огорчало. Наступит день, и она использует свой талант для того, чтобы продавать товар (пока она не знала какой), который принесет ей кучу денег.

— Благодарю, от всего сердца благодарю, мисс Мак-Ги, — повторила Роза. — Лишний доллар мне не помешает.

Она уже просчитывала в уме, сколько денег следует откладывать для того, чтобы накопить необходимую сумму и переехать вместе с Пьером Луиджи, Ивецио и Клементе из Бенда в квартал поприличней. Ей нравился Виллидж, и она решила, что это подходящее место для жизни.

Глава 3

В Бенд Роза вернулась к вечеру. Солнце, словно огромная раскаленная монета, опускалось в копилку самого богатого города в мире — Нью-Йорка. Тяжелый смог плыл над кварталом. Жара стояла невыносимая. Девушка тяжело поднялась по скользким от сырости и грязи ступеням. Вокруг носились пчелиным роем полуголые ребятишки. Они с шумом бегали вверх и вниз по лестнице, непонятно куда и непонятно зачем. Измученные нищетой, усталостью и жарой матери орали на своих отпрысков. К запаху отбросов примешивался аромат помидорного соуса.

С Розой поздоровалась маленькая женщина, раздавшаяся от родов и от макарон. Один малыш сидел у нее на руках, второго она держала за руку, а еще двое вертелись рядом.

— Добрый вечер, синьорина Роза!

— Добрый вечер, — вежливо ответила Роза.

Дети смотрели на Розу, как на Богоматерь, ожидая от нее милостей и подарков. У нее в сумочке осталась карамелька, но она тут же решила, что давать ее малышам не стоит. Один раз она их угостила, и дети передрались.

Дуньяни были исключением в этом квартале, населенном в основном южанами, легко склонявшими голову перед бедой и выставлявшими напоказ свои переживания. Все Дуньяни были сдержанны и скрытны и гордились своей сдержанностью. Обычно по воплям, доносившимся из окон, можно было судить о настроении обитателей квартир. Дуньяни никогда такого не позволяли. А Роза? Красивая, изящная девушка жила вместе с тремя мужчинами, один из которых душевнобольной. К тому же в семье у этих северян не было ни стариков, ни детей, а без них не может быть настоящей семьи, такой, какая помогает пережить все трудности, обиды, страхи. Дуньяни оставались чужими и для американцев, и для соотечественников.

Роза открыла дверь квартиры, где они поселились со времени переезда в Нью-Йорк. Две тесные комнатки, оклеенные старыми обоями, которые клочьями свисали со стен, обнажая взору пятна сырости. Окна выходили на грязный двор. Зимой по квартире гуляли холодные сквозняки, а летом не проникало ни струйки свежего воздуха.

Роза с облегчением сняла бело-голубые туфельки, растирая руками усталые, отекшие ноги, и надела удобные шлепанцы на деревянной подошве — одно из последних напоминаний о «Фаворите». Продукты она разложила на щербатой керамической полке над раковиной, сумочку оставила на комоде и присела в углу, в тени.

Комната служила Дуньяни и гостиной, и кухней, и спальней. У стены на раскладной кровати лежал мужчина в желто-голубой полосатой пижаме. Он лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Лицо его обросло длинной темной бородой. Когда Роза вошла, он не шелохнулся.

— Привет, Ивецио! Как дела?

Мужчина и глазом не моргнул. Роза вздохнула и провела рукой по лбу Ивецио: лоб прохладный, сухой.

— А ты жары не чувствуешь? — улыбнулась она. — Я всегда говорила, ты не такой, как все.

Ивецио никак не реагировал.

— Пить хочешь?

Роза привыкла спрашивать брата, хотя знала, что ответа не дождешься. После случившейся трагедии Ивецио замолчал.

Девушка встала, налила воды в стакан, взяла кусочек льда из деревянного ледника и подошла к кровати.

— Пей, — сказала она, приподнимая голову Ивецио.

Он не сопротивлялся, сделал глоток, но на сестру даже не взглянул.

— А мне прибавят зарплату. На два доллара в неделю, — сообщила Роза, точно Ивецио мог понять ее. — Теперь я буду зарабатывать пятнадцать долларов в неделю. Шестьдесят «зелененьких» в месяц, как здесь говорят. Понимаешь? Я ходила в магазин, слив купила. Желтых, ты такие любишь. Помнишь, мы ими объедались в «Фаворите»?

Ивецио снова заложил руки за голову и уставился в потолок. Врачи, осматривавшие его, только головами качали: непонятная история.

— Он поправится? — с надеждой спрашивала Роза.

— Маловероятно, — отвечали специалисты.

— Но такое возможно?

— Не исключено…

Врачи по-разному называли болезнь Ивецио, но Роза не помнила названий. Она вела себя с братом так, как ей подсказывал инстинкт: разговаривала, словно он ее понимал. Так мать разговаривает с новорожденным, полагая, что ее слова нужны и понятны ребенку. Семья никогда бы не бросила Ивецио, а теперь в семью Дуньяни, кроме Розы и Пьера Луиджи, входил и Клементе. Он последовал за Розой, заявив, что поедет в Америку искать счастья. Но на самом деле Клементе отправился в Нью-Йорк, чтобы служить Розе и оберегать ее.

Клементе работал на Эллис-Айленде, на строительстве новой пристани. Пьер Луиджи благодаря своим способностям механика нашел место в чертежном бюро компании «Игл»; он делал чертежи автомобильных моторов, разрабатываемых конструкторами, и получал двадцать пять долларов в неделю.

На белом, с голубой каймой, фарфоровом блюде Роза красиво разложила золотистые, ароматные сливы и придвинула угощение к Ивецио. Он продолжал смотреть вверх, словно весь смысл его жизни сконцентрировался в какой-то точке на потолке. По щеке улыбавшейся Розы пробежала слеза, как дождинка в солнечный день. Прошло уже почти два года со времени трагедии, разыгравшейся в старом сарае среди полей. С тех пор оборвалась связь Ивецио с миром. Роза надеялась, что в Америке случится чудо и Ивецио вырвется из плена темного оцепенения. Но брат продолжал жить как растение. Он позволял одевать себя и прогуливать по улицам, но, если ему не хотелось уходить, ничто в мире не могло сдвинуть Ивецио с места.

Роза, Пьер Луиджи и Клементе подделали документы, чтобы получить на Ивецио медицинское заключение и разрешение эмиграционных властей. Восемь дней провели они в море, в тесной каюте третьего класса, но это все же было лучше, чем путешествие на палубе корабля. Во время переезда Клементе заботился об Ивецио, а Роза и Пьер Луиджи яростно долбили английский. Без языка приличной работы не получишь.

По прибытии корабля их на пароме переправили на Эллис-Айленд. Розу отделили от мужчин и отправили на медосмотр вместе с женщинами. У каждого эмигранта на шее висела табличка с условными знаками. H — heart — сердце, означало, что эмигрант страдает сердечным заболеванием. Буквы CT указывали на трахому, которая встречалась очень часто. PG (pregnant) писали беременным женщинам, а L (lamness) — хромым. Один из самых страшных недостатков обозначался буквой S — старость. Несколько крестиков мелом на рукаве могли привести к трагедии. Пятнадцать женщин в группе из тридцати, куда входила и Роза, были отмечены крестиками. У Розы не нашли никаких недостатков. На вопросы раздраженных инспекторов она отвечала механически, не задумываясь, но правильно, как ее научил один американский чиновник, плывший тем же пароходом. Тот же чиновник помог с Ивецио. Роковым для многих был вопрос номер двадцать один: «Вы уже подписали контракт наработу?»

Несколько лет назад среди чиновников эмиграционной службы был один, очень толковый, по имени Фьорелло Ла Гуардиа. Розе во время путешествия рассказывали об этом еврее итальянского происхождения, стремившемся улучшить положение эмигрантов. В частности, он выступал за соблюдение закона от 1885 года, согласно которому запрещался наем на работу заочно, до въезда эмигрантов в Америку. Поэтому на вопрос номер двадцать один следовало отвечать: «Нет, контракт не подписывал, — но обязательно добавить: — Однако у меня есть возможность быстро найти работу».

Тот же чиновник, взявший ее под свое покровительство, пообещал Розе рекомендацию для поступления на работу в универмаг фирмы «Купер и Тейлор». Таким образом, Роза покинула огромный ангар, где сортировали эмигранток, с удостоверением, где красовалась надпись Admitted, и с двумя сотнями долларов, оставшимися от состояния Дуньяни. Ее, братьев и Клементе допустили в Новый Свет. Так когда-то допускали на кухню в «Фаворите» работников и батраков под неусыпным оком Алины и Иньяцио. Но было и отличие: уклад ломбардской деревни не оставлял людям возможности мечтать. А мечты были движущей силой, стимулом для построения своего будущего в Америке.

Роза обернулась к брату и поймала взгляд Ивецио: он смотрел на сестру. Кто знает, может, в лабиринтах его мозга мелькнули те же мысли? Она взглянула на большой будильник, тикавший на комоде. Скоро придет Клементе, усталый и голодный. Надо готовить ужин…

Роза сделала картофельную запеканку с мясом: блюдо сытное и питательное. Вернулся Клементе, он взглянул на Розу, вдохнул вкусные запахи, и в глазах его вспыхнул огонек восхищения и признательности.

— Как дела? — спросила девушка.

— Хорошо, синьорина, — ответил Клементе.

Он уже вымылся и переоделся на стройке. Клементе был высоким, крепким темноволосым парнем с крупными, привыкшими к тяжелому труду руками. Обычно спокойный и добрый, он преображался, если видел, что Розе грозит опасность.

— Трудный выдался день? — поинтересовалась она.

— Работа есть работа, синьорина, — вздохнул Клементе.

Он так и не привык называть ее просто Роза.

— Как он? — спросил Клементе, кивнув на Ивецио.

— Как всегда, — ответила Роза, хлопоча у плиты.

— Хотите, я его покормлю, — предложил юноша.

— Может, попозже. Лучше садись. Ты весь день на ногах.

— Да я привык, а вот вы… Вам приходится обо всех нас заботиться…

Клементе сел за стол, и Роза поставила перед ним тарелку, полную мяса и картошки.

— Здесь каждый делает то, что может, — сказала Роза.

— Спасибо, синьорина Роза, — улыбнулся Клементе. — Меня и собственные родители так не баловали.

— Прекрати благодарить меня, Клементе, — оборвала его девушка. — И ешь! Тебе это по праву положено.

— Я бы должен служить вам… — робко заметил Клементе.

— У нас тут общество взаимной помощи, — пошутила Роза. — Как у тебя дела с английским?

— На стройке говорят мало, — ответил с полным ртом Клементе. — Тебе покажут, что делать, ты и делаешь. Сделаешь хорошо — заплатят прилично. Можешь тогда прийти и на следующий день. Сделаешь плохо — заплатят и выставят вон.

Рассказывая, Клементе энергично расправлялся с запеканкой.

— Надо тебе учить язык, — посоветовала Роза.

— Выучу! — со вздохом пообещал Клементе. — Я уже кое-что понимаю, а там посмотрим…

— Хочешь, я тебя поучу?

— Нет, у вас и так столько дел, не надо обо мне беспокоиться.

У Клементе не было ни друзей, ни увлечений, в кино он не ходил никогда и всю недельную зарплату целиком отдавал Розе, распоряжавшейся семейным бюджетом. Впрочем, так же поступал и Пьер Луиджи.

Тарелка Клементе опустела.

— Хочешь еще? — предложила Роза.

Он покраснел и сказал неправду:

— Нет, спасибо, я сыт.

— Ну еще чуть-чуть!

И Роза добавила запеканки.

Клементе всегда ужинал в одиночестве. Так решила Роза. Пьер Луиджи возвращался очень поздно, и ей не хотелось, чтобы голодный Клементе дожидался брата. Сама она ужинала вместе с Пьером Луиджи.

— Спасибо, синьорина Роза, — поблагодарил юноша.

— Пожалуйста, синьор Клементе, — пошутила Роза.

Она неоднократно пыталась заставить его обращаться с ней как с равной, но ничего не получалось.

— Не надо смеяться надо мной, — заметил Клементе, продолжая жевать.

Со двора, с лестницы и с улицы доносились крики и детский плач. Орали женщины, сзывая к ужину семьи. Чей-то звучный голос с явным неаполитанским акцентом пел грустную песню. В соседней квартире громко ссорились супруги.

— Трудно привыкнуть, правда, синьорина Роза? — не выдержал Клементе. — У нас было не так, — ностальгически заметил он.

— Конечно, в деревне все иначе, — согласилась Роза. — Помню, как там пахло вечерами. Светлячки. Звезды. Кузнечики.

— И ряды тополей, — напомнил Клементе, — а еще жасмин и аромат цветущей липы.

— Грустные мысли, — вздохнула девушка. — Ностальгия — дурное чувство, она отравляет жизнь.

— Вы правы, синьорина Роза.

— И нечего оплакивать деревню. С «Фаворитой» покончено.

— Хорошо, синьорина Роза, — покорно согласился Клементе.

— Надо смотреть вперед, — решительно заявила она. — Америка велика. Тут всем места хватит.

Она вытерла краем фартука вспотевшую шею — жара стояла невыносимая.

Пьер Луиджи неожиданно вернулся пораньше — Клементе еще сидел за столом. Он распахнул дверь и застыл на пороге. Он запыхался, видимо, взбежав по лестнице бегом. Роза подошла к брату, взяла у него из рук черную, аккуратно сложенную куртку.

— Что случилось? — спросила она, имея в виду его раннее возвращение.

— Компания закрывается, — раздраженно ответил Пьер Луиджи. — С понедельника я — безработный.

— На, выпей!

Роза протянула брату воды со льдом. Он схватил стакан дрожащей рукой.

— Не стой на пороге, сядь!

Пьер Луиджи уже не носил повязки на глазу. Он вставил стеклянный глаз и выглядел совсем иначе. Скула с этой стороны выступала меньше, и протез, неподвижно смотревший в пустоту, казался более живым, чем настоящий глаз. Словно у Пьера Луиджи стало два лица: одно доброе, спокойное, как у всех Дуньяни, а другое — жестокое, как у пирата или бандита с большой дороги.

— Так что я скоро могу гулять целыми днями.

Пьер Луиджи сел напротив Клементе, сочувственно смотревшего на него. В один момент рухнули мечты Розы о переезде в другой район.

— Ешь, — сказала она, накладывая брату полную тарелку. — А там посмотрим…

— Как ты просто решаешь любую проблему!..

— Ничего я не решаю, — возразила девушка. — Я только думаю, что ты с такими способностями работу найдешь запросто.

Пьер Луиджи улыбнулся и, видимо, немного успокоился.

— А ты умеешь справляться с трудностями, — заметил он.

— Синьорина Роза права, — вмешался Клементе.

— А мне увеличили зарплату, — сообщила Роза. — У Клементе работа есть. Наш бюджет даже не пострадает. Ты же скоро получишь место…

— Не в этом дело, — помрачнел Пьер Луиджи. — Браться за любую работу — значит согласиться на жалкую зарплату. Работа чертежника не просто мне нравилась, она позволяла спокойно смотреть в будущее. Но американцы хорошие места приберегают для себя. И, на мой взгляд, это справедливо, — добавил он.

— Но им же нужны хорошие специалисты, — сказала девушка. — И они не упустят такого замечательного чертежника.

Радужные перспективы, что рисовала Роза, были весьма далеки от того, что она думала на самом деле. Конечно, Пьер Луиджи прав, а при мысли о том, что придется провести еще год в этом квартале, Розе становилось тошно.

Кто-то робко постучал в дверь, и они прервали беседу. Первый раз за те месяцы, что провели они в Америке, гость постучал к Дуньяни. От неожиданности они даже забыли об увольнении Пьера Луиджи.

Открывать пошел Клементе. На пороге появился молодой человек и произнес с сильным сицилийским акцентом:

— Извините за беспокойство, но я должен заплатить долг.

Роза его узнала. Перед ней стоял Руджеро Летициа и протягивал большую дымящуюся керамическую супницу, от которой тянулся аппетитный запах.

Пьер Луиджи и Клементе в ожидании объяснений уставились на Розу.

— Садитесь, синьор Летициа, — пригласила девушка.

— Рагу по-сицилийски, — объяснил Руджеро, поставив супницу на стол. — Моя мать сделала специально для вас. И для вашей семьи, — добавил он, улыбнувшись Пьеру Луиджи и Клементе.

— Не стоило так беспокоиться, синьор Летициа, — сказала Роза.

Молодой человек, под стать своей фамилии, оказался веселым и беззаботным, и это настроение передалось Розе.

— Может, и нам объясните причину этого визита, — вмешался Пьер Луиджи.

Роза извинилась и вкратце рассказала, что случилось утром.

— Выпейте с нами, — дружески предложил Пьер Луиджи.

— С удовольствием приму ваше приглашение, — торжественно заявил Руджеро.

У этого сицилийца была подвижная физиономия симпатичного мошенника.

Завязалась оживленная беседа, продолжавшаяся до позднего вечера. Говорили об эмигрантах, о работе, о перспективах.

— Автомобильная промышленность развивается гигантскими шагами, — сказал Руджеро. — В Штатах уже двести шестьдесят семь заводов. Самые крупные — заводы Форда. За полгода продано пятьсот тысяч машин модели «Форд-Т». Я тоже связан с автомобилями. Работаю в небольшой авторемонтной мастерской.

— Но кое-где фирмы закрываются. Компания «Игл», где я работал, объявила о банкротстве, — пожаловался Пьер Луиджи.

— Хоть и называется «Игл», да полетала недолго, — пошутил сицилиец. — Но если тебе нравятся моторы, — продолжал он, переходя на «ты», — то есть кое-что получше автомобилей.

Роза, Пьер Луиджи и Клементе с неослабным вниманием слушали Руджеро Летициа. В Первую мировую войну он служил механиком, едва избежал смерти, а теперь подрабатывал по воскресеньям — пилотировал самолет типа «Блерио» 1912 года выпуска. Самолет принадлежал некоему Джонатану Финчу, владельцу аттракционов в Луна-парке на Стейтен-Айленде.

— Так вы летаете? — с восторгом спросила Роза.

— Летаю. И даю возможность любому желающему испытать удовольствие от полета за скромную сумму в два доллара.

— Такое возможно только в Америке, — сказала Роза.

В распахнутые окна лился теплый ночной воздух, доносились голоса соседей, искавших прохлады на улицах и пожарных лестницах.

— Хотите, поедем в воскресенье со мной? — предложил Руджеро.

— Мы? — переспросила Роза.

Она боялась, что грезы о потрясающем приключении могут развеяться как дым.

— Конечно, вы, друзья!

Он обращался ко всем присутствующим, но было ясно, что приглашение касается прежде всего Розы.

— Вы будете гостями воздушного всадника Руджеро Летициа. Завтра как раз воскресенье.

— Надо подумать, — остудил общий восторг Пьер Луиджи.

— Но в Бенде дышать нечем. На Стейтен-Айленде — зеленые луга, на набережной стоят ветряные мельницы, воздух чистый. Там спокойно пасутся коровы, позванивая колокольчиками.

Хитрый сицилиец, рассказывая, даже не взглянул на Розу. Он обращался только к Пьеру Луиджи, и тот, пленившись неожиданно обретенным другом, позабыл об увольнении.

— О работе будем думать в понедельник, — решил за всех старший брат. — Завтра с нашим другом Летициа едем на Стейтен-Айленд.

Роза и Клементе промолчали, но в душе очень обрадовались.

А Ивецио так и продолжал лежать в углу на кровати, уставясь в потолок.

Глава 4

После долгого, трудного разбега самолет «Блерио» 1912 года, бросив вызов закону всемирного тяготения, взлетел над готической колокольней методистской церкви на Стейтен-Айленде. Хрупкий воздушный аппарат поднял в воздух Розу, и она испытала то же ощущение, что и в объятиях доктора Канци: опьяняющее наслаждение. Месяцами она жила одиноко, жила только надеждой, а теперь ощутила радость жизни, чувственное наслаждение, сладкое волнение.

— Посмотри вниз, — крикнул Руджеро Летициа, показывая на землю рукой.

Ветер унес прочь его слова, заглушаемые ревом моторов.

В это воскресное утро небо было ясным и безмятежным, как улыбка ребенка, и мир сверху казался картинкой из книжки для маленьких. Мир выглядел улыбающимся и невинным, напоминая пейзаж игрушечных яслей, что ставят в семьях на комод под Рождество. Луга — словно из кусочков зеленого шелка, речка — из серебряной фольги, стеклянный пруд. Еще виднелись Луна-парк, карусели, коровы на пастбище и ветряные мельницы, смотревшие на безбрежный простор Атлантического океана.

Руджеро Летициа поднимал свою механическую стрекозу все выше, широкими кругами. У Розы трепетало сердце, и окружающий мир казался сказочным. Ее невысокий, симпатичный поклонник в летном шлеме и в очках, с развевающимся по ветру белым шелковым шарфом казался ей легендарным рыцарем, что уносит ее на крылатом коне.

Она позабыла о шумной скученности и вони Бенда, дыша чистым воздухом. Розе открылось очарование полета, открылись бесконечность и бессмертие. Несомненно, ничего прекрасней она в жизни не испытывала. С этим не шли ни в какое сравнение даже бешеные скачки в «Фаворите».

— Научите меня водить самолет! — крикнула Роза. — Синьор Летициа, я буду летать!

К Розе пришла уверенность: она нашла мужчину, который ей нужен, и она нашла способ подняться к звездам.

Пилот не повернулся к ней и не ответил, он сосредоточился на управлении. А с земли крохотные человечки наблюдали за странными танцующими движениями механической стрекозы.

— Так вы научите меня летать? — еще раз спросила Роза.

— Да, если вы сейчас помолитесь вместе со мной, — крикнул Руджеро.

Он обернулся, и Роза поняла, что Летициа перепуган.

— Что случилось?

— Рычаги не слушаются. Я не справляюсь с управлением.

— Шутка с самолетом, который падает, входит в цену билета? — крикнула Роза.

— Молитесь святой Розалии, обычно помогает, — ответил Руджеро.

— Я не буду молиться, если вы не пообещаете научить меня управлять самолетом!

Роза совершенно не испугалась.

— Хорошо, хорошо, я научу вас летать, а теперь — молитесь!

Роза начала молиться, и самолет, дернувшись еще пару раз, выровнялся и благополучно приземлился.

— Сработало! — крикнул Руджеро.

Он ловко спрыгнул на землю и помог спуститься Розе.

— Не знаю, шутили вы или нет, — улыбнулась девушка, — но и вы никогда не узнаете, молилась ли я святой Розалии или нет.

Она сняла кожаный шлем, и ее прекрасные волосы блеснули на солнце.

— Вы, кажется, родились в шлеме, — сказал молодой человек. — Когда хотите попробовать еще раз?

— Когда вы решите учить меня.

— Вы еще у меня луну с неба попросите!..

— Луна мне ни к чему, я хочу только летать.

— А я думал, вы пришли ради меня, а самолет — только предлог, — с надеждой произнес Руджеро.

Но Роза тут же поставила все на место.

— Скажем так, я пришла из-за самолета, но вы меня тоже интересуете как пилот…

— И только? — обиделся Руджеро.

— На данный момент только как пилот.

Роза знала, что ей нужно, и хотела немедленно получить желаемое.

— Когда начнете меня учить?

— Сейчас! — ответил Руджеро Летициа.

И на глазах у изумленных Пьера Луиджи и Клементе направился обратно к самолету.

Глава 5

— Мы хотим купить самолет «Капрони», — заявил Руджеро Летициа.

— А почему не луну с неба? — съехидничала Роза, вспомнив его реплику, сказанную несколько недель назад, когда она изводила Руджеро просьбами научить ее летать.

Теперь свободное время она посвящала самолетам, изучала моторы, тренировалась. У нее все быстро и хорошо получалось.

— Мой брат говорил мне о ваших планах, — сообщила девушка.

Они шли рядом. Роза шагала легко и изящно, складки юбки танцевали вокруг ног, а проходящие мужчины оглядывались. Она замечала их восхищение, и ей это нравилось.

— У наших семей больше нет секретов друг от друга, — согласился Руджеро.

Он тоже замечал восторженные взгляды и понимал, что ему завидуют, но вместе с тем ощущал какую-то неловкость.

— А мистер Финч согласен? — спросила девушка, намекая на владельца аттракционов, сделавшего из Руджеро воскресного воздушного акробата.

— Финч — мелочь! Подумаешь, какой-то предприниматель из Луна-парка! Он к большему и не стремится. Мыслишки у него мелкие, никаких крупных, дерзких замыслов.

Роза восхищенно взглянула на Руджеро. Этот молодой человек умел осмысливать ситуацию.

— Но «Капрони» стоит дорого, — заметила она. — Сколько денег надо!..

— После войны остались сотни списанных военных самолетов. Замечательные машины, их давно бросили, но хороший механик может восстановить такой самолет.

— А где же можно найти такой дар Божий? — недоверчиво спросила Роза.

— Да на военных складах! — с воодушевлением ответил молодой человек. — Там стоят сотни машин и ждут хозяев.

Роза всегда любила сказки, и ей нравился мужчина, способный рассказывать их так самозабвенно.

— А как вы узнали про такое колоссальное дело?

— У меня приятель служит при самолетах. Пока еще можно выбрать хорошую машину. Но надо торопиться, появятся богачи и уведут все по цене металлолома. Такой механик, как я, и такой специалист по моторам, как Пьер Луиджи, — вместе мы сможем творить чудеса.

— А когда вы восстановите самолет, что будете делать?

— Пассажиров возить.

— Как в Луна-парке?

— Нет, мы будем возить людей и грузы с Атлантического побережья на Тихоокеанское, — размечтался Летициа. — Огромный проект — два раза в неделю рейс от одного океана к другому.

— А если не сможете приземлиться? — пошутила девушка, напомнив ему об их первом полете.

— «Капрони» — серьезная машина, — без тени улыбки заявил Руджеро. — Если ее отладить, работает как часы.

Они подошли к киоску с прохладительными напитками и остановились выпить кока-колы. Вокруг крутились веселые карусели, вертелось «чертово колесо», а в воздухе пахло жареной кукурузой и сахарной ватой.

— А почему надо покупать один самолет, если есть десятки подлежащих уничтожению машин? — рассуждала вслух Роза.

Она поднесла ко лбу холодный стакан, чтобы почувствовать прохладу.

— Я думал — у меня великие планы, но до вас мне далеко, — улыбнулся Руджеро.

А Роза думала, какую роль могла бы сыграть она в фантастической операции, задуманной этим сицилийцем и ее старшим братом.

— Какая разница: мечтать об одном самолете или о сотне самолетов, — вздохнула девушка. — А потом, я тоже скоро стану пилотом.

— Пока вы еще не научились, а я могу водить не больше одного самолета за раз, — иронически напомнил ей Руджеро.

— Верно, — согласилась Роза. — Но, восстанавливая один самолет за другим, можно собрать целую эскадрилью.

— А что потом? — спросил Руджеро, принимая ее игру.

— А потом можно их продавать.

— Продавать самолеты — это не то, что продавать дамское белье в универмаге «Купер и Тейлор».

Роза остановилась и заглянула ему прямо в глаза.

— Продавать — все равно что играть на фортепьяно, — произнесла она. — Достаточно знать клавиши и уметь читать ноты. Можно сыграть что-нибудь легкое, танцевальное, а можно исполнить симфонию. Так и с продажей: какая разница, продавать дамское белье или самолеты «Капрони». Мы вместе приобретем машины…

Ее решительность и серьезность ошеломили Руджеро. А девушка заключила:

— Я умею продавать, синьор Руджеро Летициа. И я смогу провести испытания самолетов…

— Насколько я вас знаю, вы на такое способны, — согласился Руджеро. — Но самолеты не продают, как автомобили.

— А почему нет? Когда Форд проектировал свой первый конвейер, кто-то ему сказал: «Неужели вы думаете, что автомобили продают, как велосипеды?» А он построил завод и изменил лицо земли. То же самое скоро произойдет с самолетами. Будущее человечества — в небе.

Слова девушки прозвучали так убедительно, с таким энтузиазмом, что Руджеро Летициа не выдержал. Он резко обернулся, схватил Розу за плечи и, крепко обняв, поцеловал на глазах у изумленных прохожих.

— Синьорина Роза, выходите за меня замуж, — произнес сицилиец.

Он залился краской, а глаза его от волнения заблестели.

— Я должна поговорить с братом, — спокойно ответила Роза.

Она давно научилась управлять своими чувствами и тут же охладила пыл Руджеро:

— Но я никогда не выйду за человека, работающего в Луна-парке.

Руджеро почувствовал себя как ребенок, которого обидели взрослые.

— А я думал, вам там понравилось, — протянул он, но тут же, овладев собой, добавил: — Я полагал, что вел себя как честный и порядочный человек.

— Одно дело — встречаться по воскресеньям на Стейтен-Айленде, а другое дело — выйти замуж.

— Но все-таки, — набравшись мужества, спросил он, — как вам такой мужчина, как я?

— Я прекрасно отношусь к вам. Вы — мой лучший друг, — покраснев, призналась Роза. — Но брак — серьезная вещь. Я должна подумать. А вы пока поговорите с моим братом, он — глава семьи.

— А если Пьер Луиджи даст согласие?

— Посмотрим, а пока давайте подождем.

Они вернулись на Малберри-стрит, которая поражала только своей протяженностью, нищетой и беспорядком.

— Я люблю тебя, Роза, — признался Руджеро.

Девушка улыбнулась ему и исчезла на полной звонкого детского крика лестнице.

Глава 6

В тесной квартирке Дуньяни на Малберри-стрит стали собираться итало-американцы республиканских взглядов. Их увлекали зажигательные речи Фьорелло Ла Гуардиа, у которого были три страсти: политика, самолеты и женщины. Молодой депутат конгресса в войну летал в небе Италии, получил награду из рук самого короля и знал — чтобы сделать карьеру в политике, надо прежде всего иметь друзей. А голосовали за него в основном итальянцы, бедный люд, чью жизнь он немного облегчил, способствуя принятию более человечных законов.

Идея Розы закупить старые военные самолеты и переделать их в гражданские привела в восторг друзей Руджеро Летициа.

— Эта женщина далеко пойдет, — сказал Ла Гуардиа Руджеро.

— С ее деньгами далеко не уйдешь, — возразил Летициа.

Фьорелло Ла Гуардиа снисходительно улыбнулся, потягивая пиво.

— Говорят, великие люди начинали с собственных сбережений, — сказал он. — Сказки… Для большого дела никаких сбережений не хватит. Одно верно: Роза далеко видит.

Он одарил девушку таким дерзким взглядом восхищения, что она залилась краской. Этот человек не был так вежлив и сдержан, как Руджеро, и, хотя внешне он уступал Летициа, Роза чувствовала, что перед Фьорелло она бы не устояла.

— Итак, Роза далеко видит, — продолжал Ла Гуардиа, облизнув губы. — Но, как говорит Летициа, с нашими деньгами далеко не уйдешь. Все мы, каждый в отдельности, в таком положении. Но дело не в этом. Один я никогда бы не добрался до сената. У каждого из нас есть сбережения, и они растут день за днем, месяц за месяцем.

— Но мы же посылаем деньги в Италию, — возразил кто-то. — Мы вернемся домой, купим там землю.

— Знаете, сколько мы послали в Италию за последние десять лет? — вмешалась Роза. — Не знаете! А я вам скажу. Восемьсот миллионов! Миллионы долларов. А знаете, куда они ушли? Чтобы оплатить государственный долг страны иностранным державам! Той страны, что подарила нам лишь выездную визу в паспорте, позволившую уехать в Америку.

Фьорелло Ла Гуардиа залюбовался Розой, но продолжил свою речь:

— У вас есть сбережения, объедините их во имя общей цели. Но надо взвесить, насколько дело верное и насколько дееспособны те, кто взялся руководить операцией.

Фьорелло высказывался осторожно. Прекрасные глаза Розы заставили его привести один аргумент «за», но он тут же привел другой — «против». Он не хотел рисковать голосами избирателей, если затея провалится.

— Если вы не будете прятать деньги в чулок, а сделаете разумное вложение, — заявила Роза, — то ваши родные в Италии не потеряют ничего. Вы заработаете доллары и сможете построить собственный дом.

— Отдадим наши сбережения Дуньяни, — предложил Руджеро. — Так мы удвоим капитал.

Вполне бредовый лозунг для сумасшедшей затеи. Что знали о самолетах и об авиастроительной промышленности парикмахер, повар, сапожник, бармен, пекарь, гостиничный швейцар, официант? Они знали Руджеро, поскольку получали от него плату за каждого выгодного клиента, направленного в его автомастерскую. Они одобряли политическую деятельность Фьорелло Ла Гуардиа. Но эта Роза Дуньяни, которая разбиралась в политике и самолетах, водила «Блерио» и рассуждала о серьезных делах с той же убедительностью и логикой, с какой предлагала клиенткам дамское белье, эта Роза Дуньяни буквально заворожила их.

— Самолетостроение — это индустрия будущего, — уверяла девушка. — Становитесь акционерами. Вы будете участвовать в прибыли.

Казалось, не хватало сущего пустяка для осуществления проекта, но он был необходим, как искра зажигания, которая заводит мотор. И эта искра вспыхнула в мозгу у Розы. Ее план должны принять безоговорочно, всецело.

И девушка прибегла к главному козырю:

— Я вам предложу то, что не сделает ни одна другая фирма. Я гарантирую: как бы ни сложились дела, вы не потеряете своих сбережений.

— А если мы обанкротимся? — набравшись смелости, спросил кто-то.

— Даже если все сгорит, вы ничего не потеряете, — сказала Роза, припомнив пожар в «Фаворите».

Клементе и Пьер Луиджи смотрели на нее с испугом.

— Каким образом? — спросил за всех Руджеро.

Роза прошла к себе в комнату и вытащила из-под кровати фибровый чемодан, где хранила дорогие для себя вещи. Она достала несколько листов гербовой бумаги, исписанных красивым ровным почерком, с подписями и печатями. Она разложила документы на кухонном столе так, чтобы все видели.

— Что это? — удивился Руджеро.

— Золото, настоящее золото. Прошу вас, ознакомьтесь с документами. Они удостоверяют, что наша семья владеет десятью тысячами саженей земли в окрестностях Милана. Имение под названием «Фаворита». Огромный участок плодородной, богатой ломбардской земли, цена его значительно превосходит ваши возможные вложения.

Пьер Луиджи смертельно побледнел, Клементе смутился. Оба с самого начала подозревали, что театральная выходка Розы не что иное, как обман, низкий, бесчестный обман. Но могли ли они разоблачить Розу? Пьер Луиджи решил промолчать.

— А я и не знал, — пробормотал потрясенный Летициа.

— Мы тоже не знали, — заволновались остальные.

— А теперь знаете, — твердо произнесла девушка. — У нас есть гарантии. Бумага говорит сама за себя!

Она, положив руку на документы, продолжала:

— Завтра свидетельство о собственности на землю будет представлено нотариусу. Это и будет подтверждением ваших вложений. Больше ничего и не требуется. Все решится наилучшим образом, — спокойно заключила Роза.

«За такой обман в тюрьму сесть можно», — подумал Пьер Луиджи.

Клементе готов был Розу на руках носить. Девушка взглянула на потрясенные, но исполненные энтузиазма лица друзей. Исчезли последние сомнения, теперь она всех держала в руках. Роза оставалась внешне спокойной, во взгляде ее читалась так необходимая собравшимся сила и уверенность, но в душе ее бушевал огонь. Сердце Розы стучало как безумное, в ушах звенело.

Ее мучил вопрос: проклянет или благословит Роза тот день, когда стащила эти документы из кабинета нотариуса Оромбели на Форо Бонапарте в Милане?

Ей показалось, что она снова в кабинете, обставленном тяжелой мебелью. В открытые окна проникают солнечные лучи, по булыжной мостовой со скрипом проезжают телеги и коляски, цокают лошадиные копыта и отчаянно сигналят первые редкие автомобили. Время от времени доносится звон трамвая.

Нотариус Деметрио Оромбели, крупный полнокровный мужчина лет пятидесяти, с серьезным, добрым взглядом, — один из немногих верных друзей Дуньяни.

В то майское утро в кабинете нотариуса собрались люди, желавшие помочь Розе и Пьеру Луиджи, молодым людям, вынужденным продавать землю. Земля, правда, была еще не заложена, но следовало уплатить долги, провести окончательный расчет и набрать денег на дорогу в Штаты.

Покупал «Фавориту» Карло Ловати, друг Иньяцио, он готов был предложить разумную цену и не собирался воспользоваться трудным положением брата и сестры.

Карло Ловати должен был стать свекром Розы. Но погиб Анджело, пришло разорение, кончившееся пожаром в «Фаворите», и вообще произошло много такого, о чем посторонние лица могли только гадать.

Ловати с симпатией посматривал на Розу. Он жалел, что эта девушка так и не станет его невесткой. Он умел безошибочно оценить женщину и редко заблуждался. Из Розы получилась бы замечательная мать семейства. Здоровая девушка — ясные глаза, прекрасные зубы, стройное, но крепкое тело. Она бы ему нарожала целый выводок внуков. Но все случилось не так, как они с Иньяцио намечали.

Добрый Ловати вручил нотариусу подписанные обеими сторонами документы, удостоверявшие, что Дуньяни отказываются от всяких прав на земли, принадлежавшие им не одну сотню лет.

— Если вам понадобится помощь, — сказал он Розе, — любая помощь, постучите в дверь нашего дома. Вам всегда откроют…

Потом помощник нотариуса собрал всю документацию. Одни бумаги предназначались для архива, другие должны были пройти регистрацию. Роза хорошо знала помощника нотариуса, скромного служащего лет пятидесяти. Как-то он попросил принять в «Фаворите» его младшую дочь. Девочка страдала анемией, здоровая еда и свежий деревенский воздух пошли ей на пользу.

Роза прошла с помощником в комнатку, где он проводил целые дни, переписывая документы ровным бисерным почерком, — верный признак уравновешенности и скромности его натуры.

— Я вам помогу, синьор Аугусто, — предложила девушка.

Она открыла темно-зеленую матерчатую папку с уголками черной кожи. На папке была наклеена прямоугольная карточка с надписью «Дуньяни Иньяцио и сыновья». Роза принялась складывать документы, которые еще недавно удостоверяли состояние семьи Дуньяни, а теперь свидетельствовали о том, что семья не владеет ровно ничем.

Бумаги эти уже не имели никакой ценности, как вышедшие из употребления банкноты. Документ, удостоверявший права Дуньяни на землю «Фавориты», годился теперь лишь на растопку. Но синьор Аугусто объяснил, что такие бумаги должны храниться двадцать лет. И тут Роза бессознательно сделала то, о чем прежде и помыслить не могла бы: она вытащила бумаги, быстро сложила и незаметно сунула в карман пальто.

Теперь она знала: этот странный, необъяснимый поступок сделал возможным потрясающий обман, на котором она построит свое будущее.

Глава 7

Мистер Джон Купер-младший, привлекательный молодой человек ростом метр восемьдесят, с чеканным профилем Куперов, со светлыми усиками по последней моде, умел держаться с достоинством. Торговое дело, начатое с нуля Джоном Купером-старшим и Гленном Тейлором, в немалой степени способствовало благополучию города. Гленн Тейлор, тесть мистера Купера-старшего, который ввел в торговую практику новые методы и приемы, свято следовал определенным принципам. Например, считалось неприличным, чтобы продавщица из отдела дамского белья носилась в воздухе на самолетах. Газеты без конца писали о ней, публиковали ее фото в кабине крылатой машины: летный шлем, очки и развевающийся шарф. Ее прозвали Летающая Роза. Для мистера Тейлора и мистера Купера-старшего ничего не значило даже то обстоятельство, что покупательницы и даже покупатели толпились у прилавка в надежде купить именно у Розы корсет или ночную рубашку.

— Да она же нам кучу денег приносит, дедушка, — попытался убедить Купера-старшего внук.

— Я и без тебя знаю, — раздраженно ответил дед, — но я не смешиваю работу со всякими непристойными развлечениями.

— А я ей жалованье увеличил, — признался молодой человек.

— А я тебе приказываю уволить ее, и немедленно, — категорично заявил дед.

Спорить с разбушевавшимся стариком было бессмысленно. Джону Куперу-младшему очень хотелось увеличить Розе жалованье и предложить место заведующей отделом. Поэтому, вызвав ее в кабинет, чтобы объявить об увольнении, он чувствовал себя не в своей тарелке. Нервно вертел ручку, говорил о вещах посторонних и никак не мог добраться до сути. Бедный Джон был вынужден делать то, к чему душа его совсем не лежала.

Купер открыл золотой портсигар и протянул его Розе.

— Спасибо, я не курю, — отказалась девушка.

Она спокойно сидела напротив Джона и не могла понять, зачем, собственно, ее вызвали.

— Очень хорошо, — одобрил мистер Купер-младший.

Взяв сигарету, он постукивал ею по портсигару, прежде чем зажечь.

— Мне нравятся женщины, которые не курят, — добавил он.

Джон оценивающе взглянул на Розу: красавица и, похоже, умница. А если сделать ее своей любовницей? Он представил Розу на ипподроме или на каком-нибудь банкете, в модном ресторане или в театре на премьере. Платья от Ворса, драгоценности от Ван Клиффа… Даже если она согласится, дедушка, убежденный христианин-методист, устроит такое, что внуку несдобровать. Впрочем, может, дедушка и поймет… Глупые фантазии. В двадцать семь лет он размечтался, как мальчишка, не в силах противостоять диктатуре деда.

Джон откинулся в кресле, закинул ногу на ногу, уронив пепел на ковер, и наконец решился:

— Итак, мисс Роза, что бы вы ответили на предложение поужинать со мной сегодня вечером?

Вопрос был не из легких и требовал быстрого ответа. К тому же Роза боялась задеть самолюбие молодого человека.

— А вы не будете против, если я приду вместе со своим женихом? — спросила она.

Джон Купер-младший расхохотался.

— Вы самая милая и самая умная девушка в мире.

— А вы очень загадочный начальник, — с улыбкой парировала Роза.

— Вы мне очень нравитесь, мисс Роза.

— Я польщена.

— Но я должен уволить вас, — произнес мистер Купер-младший.

После того как он сказал это, у него словно гора с плеч свалилась.

— Наверное, мне следует упасть в обморок, — пошутила Роза.

— Не я принял такое решение, — попытался объяснить Джон.

— Это дела не меняет.

— Вы правы, мисс Роза. Но мой дед считает, что ваши небесные подвиги несовместимы с работой в универмаге.

— А я думала, что служащих ценят по тому, какой доход они приносят хозяевам…

— К сожалению, все не так просто.

— Понимаю.

В глубине души Роза даже обрадовалась. У нее уже не было времени, чтобы заниматься продажей дамского белья. Но девушке было досадно, что с ней обошлись несправедливо.

Джон Купер-младший встал из-за стола и подошел к ней.

— Мисс Роза, у вас возникнут проблемы из-за потери работы?

— Возможно.

— Могу я что-нибудь сделать для вас?

Он действительно был огорчен и искренне готов помочь. Роза решила воспользоваться моментом.

— Мистер Купер, вы выполните мою просьбу?

— Да, только не просите меня убить дедушку.

— Нет. У вас есть большой ангар южней Виллиджа, вы им давно уже не пользуетесь.

Джон Купер уставился на картину в строгой раме, изображавшую бригантину в разбушевавшемся море, и наконец вспомнил.

— Ах да! У нас есть старый склад. Когда построили новый, в восточной части города, тот забросили.

— Если вы действительно хотите помочь, сдайте мне ангар и участок земли вокруг склада.

Летая вместе с Руджеро, Роза видела эти постройки сверху, потом они вместе с Пьером Луиджи осмотрели склад и пришли к выводу: для ремонта самолетов лучшего места не придумаешь.

— Что вы задумали, мисс Роза? — поинтересовался Купер.

— Сначала скажите, сдадите склад?

— Вполне возможно.

— А что скажет дедушка?

— Дедушка ничего не имеет против летающих Роз, при условии, что они не работают по совместительству в его универмаге. Так что вы задумали?

— Завод по производству самолетов, мистер Купер, — призналась Роза.

— Ну знаете… — ошеломленно пробормотал молодой человек. — Это же… — Вы хотите сказать, это безумие?

— Как человек воспитанный, от комментариев воздержусь. Но подумал я именно так!

— А мы все-таки будем строить и продавать самолеты!

— Кто будет строить?

— Мой брат и мой жених. А я буду продавать.

— Продавать? Как дамские комбинации? — пошутил Купер, отказываясь принимать Розу всерьез.

— Да, как дамские комбинации, — не сдавалась Роза. — Более того, я уже вписала ваше имя в список наших клиентов.

— Чтобы я покупал самолет? Никогда!

— Именно вы.

— А зачем он мне?

— Чтобы доставлять товары в универмаги по всей стране.

— А у нас единственный большой универмаг здесь, в Нью-Йорке.

— Надо смотреть дальше. — Роза повернулась к окну и показала рукой на панораму города. — Посмотрите подальше, за эти небоскребы. Во всех больших городах Америки будут филиалы фирмы «Купер и Тейлор». А самолетам расстояния — не проблема. Поверьте, мистер Купер, вам самолет куда нужней, чем мне. Скоро десятки, сотни предпринимателей на воздушном транспорте будут пересекать Атлантику до самого Тихого океана. Что вы скажете на это, мистер Купер?

Молодой человек заговорил серьезно:

— Скажу, что мой дед прав. Вас надо увольнять. У вас явно что-то с головой не в порядке.

И он покрутил указательным пальцем у виска.

— Более того, вы, по-моему, совсем свихнулись. Но вы чертовски привлекательны, мисс Роза, — с улыбкой добавил он, не в силах устоять против очаровательной, умной, сообразительной девушки. — И я помогу вам. Считайте, что склад ваш, — заключил он.

— Считайте, что я вас расцеловала, — воскликнула Роза.

Глаза ее сияли от радости.

— Ах, Роза, хотел бы я когда-нибудь встретить женщину, похожую на вас, — растроганно произнес Джон Купер-младший.

А про себя он молился, чтобы задумка этих сумасшедших итальянцев провалилась. Только тогда Роза вернется к нему. Да и, по правде говоря, какое будущее у этих несуразных металлических стрекоз, что трещат по воскресеньям в Луна-парке на Стейтен-Айленде?

Глава 8

Роза сидела рядом с Ивецио на раскладной кровати в углу комнаты. На ней был шелковый костюм цвета слоновой кости, очень легкий и воздушный, подчеркивавший прекрасную фигуру. Скулы казались еще выше, и на похудевшем лице застыло решительное выражение. Похудел и Ивецио, как обычно мрачный, безмолвный, неподвижный.

— Ивецио, я сегодня выхожу замуж, — сообщила равнодушному брату Роза. — Я выхожу за Руджеро Летициа, — терпеливо продолжала она, взяв руки Ивецио в свои. — Он хороший парень. Отцу бы не очень понравилось, что он южанин, но работать Руджеро умеет. Я должна выйти замуж, Ивецио.

Роза словно искала для себя оправданий.

— Я обещала отцу, что создам новую семью. У меня родятся дети, они будут носить фамилию Летициа, но в жилах у них будет кровь Дуньяни. Внукам Иньяцио Дуньяни я должна обеспечить будущее.

Роза разговаривала с братом, но, в сущности, пыталась ответить себе, почему она решилась выйти за Руджеро Летициа.

— Я выхожу замуж, — сказала Роза, — потому что даже самой сильной женщине нужен рядом мужчина. Мне много предстоит сделать. Когда-нибудь, Ивецио, мы вернемся домой, в Италию. Америка — чудесная страна, но она похожа на театр. Здесь интересно, повсюду огни, публика, но нельзя всю жизнь прожить в театре. Если я выйду замуж за американца, он не захочет в Милан. А Руджеро хоть и сицилиец, но все-таки итальянец. Что скажешь, Ивецио?

Белая тюлевая фата закрывала ей глаза, но она заметила, что Ивецио на мгновение задержал взгляд на лице сестры.

— И ты хочешь вернуться домой, правда?

Она обняла и поцеловала брата.

— Конечно, мы вернемся не завтра и не через год. Но когда взлетят наши самолеты, мы пересечем океан. Знаешь, Ивецио, я больше не буду жить с вами. Я же не могу перебраться в эту квартиру с мужем. О тебе будут заботиться Пьер Луиджи и Клементе. А я буду забегать. Каждый день… Обещаю…

Она крепко поцеловала брата в щеку и заметила, что по щеке его пробежала слеза. Расплакалась и Роза. Впервые Ивецио среагировал на ее слова.

В комнате появился Клементе.

— Скорей, синьорина Роза, скорей. Внизу ждет Пьер Луиджи, а Руджеро уже в церкви.

Роза еще раз поцеловала Ивецио и обняла Клементе, который залился краской.

— Думаешь, я буду счастлива? — сквозь слезы спросила она.

— Конечно, синьорина Роза, — ответил Клементе.

— Останься с Ивецио, — попросила она.

— Конечно, не волнуйтесь, синьорина Роза.

Клементе открыл дверь, и Роза сбежала вниз по лестнице. Она еще не успела спуститься на первый этаж, как вдруг Ивецио медленно поднялся с кровати.

— Роза, — тихо позвал он.

— Ивецио, ты заговорил?! — потрясенно произнес Клементе.

— Роза, моя маленькая Роза, — повторил Ивецио.

Потом он глубоко вздохнул и рухнул на пол. Жизнь его угасла в тот момент, когда Роза оставила дом.

Клементе успел к выходу новобрачных из церкви. Немногочисленные друзья осыпали Розу и Руджеро рисом. Никогда еще Роза не выглядела такой прекрасной. Она не была влюблена, но, пожалуй, чувствовала себя счастливой. Этот брак открывал перед ней будущее. Стоит ли ей сообщать, что Ивецио умер?

«Завтра скажу», — решил Клементе.

В квартире было только две комнаты да еще крохотная прихожая, кухня и ванная.

— Нравится? — гордо спросил Руджеро Летициа.

— Очень здорово, — ответила Роза.

Наконец-то она вырвалась из Бенда. Скромное жилище в Виллидже было для Розы шагом вперед в сравнении с теснотой на Малберри-стрит.

Руджеро перенес жену через порог на руках. Прежде чем опустить Розу на постель, он страстно ее поцеловал. Будучи женихом, он никогда себе этого не позволял. Теперь его страсть была освящена таинством брака.

Только в этот день Роза поняла, что ее новое положение налагает на нее определенные обязанности. У нее было много оснований, чтобы принять предложение Руджеро Летициа, не хватало лишь одного, на котором держится брак, — любви.

И сейчас, несмотря на всю свою решительность и амбиции, она была лишь молоденькой, растерянной женщиной, насмерть перепуганной перспективой брачной ночи. Супружеская постель не внушала ей, как матери, тяжелых мыслей о сексе и грехе, о наслаждении и раскаянии; не думала Роза пока и о детях. Свадебное ложе внушало ей лишь страх. Любовь в памяти Розы была связана с объятиями в сене, где Стефано Канци подарил ей наслаждение и возможность ощутить себя женщиной.

Будет ли ей так же хорошо с Руджеро Летициа? Роза надела ночную рубашку из креп-сатина цвета розового дерева, с крылышками вместо рукавов и глубоким вырезом на спине. Это одеяние, напоминавшее скорее вечернее платье, преподнесли ей бывшие коллеги из универмага «Купер и Тейлор». Она была в домашних шлепанцах на каблучке, отделанных страусиным пухом. Роза тщательно расчесала черные кудри и взглянула в зеркало. На нее смотрела очень красивая, очень испуганная и неуверенная в себе женщина. Роза не ощущала никакого желания, которое могло бы смягчить терзавшее ее чувство вины и оправдать хладнокровно принятое решение. Раньше ей все казалось ясным и понятным, а теперь неожиданно усложнилось и запуталось.

Руджеро осторожно постучался в ванную:

— Роза… с тобой все в порядке?

Задумавшись, она не обратила внимания на то, что прошло уже немало времени.

— Все прекрасно, — ответила она и открыла дверь.

Лампа под абажуром мягко освещала комнату. Легкий ветерок касался занавесок, а от Розы исходил аромат «Арпеджио».

— Ты такая красивая! — произнес Руджеро.

Муж стоял у открытого окна и курил.

— Я просто кажусь тебе красивой, — улыбнулась Роза.

— Нет, — возразил Руджеро. — Ты прекрасна, умна, добра и воспитанна.

Руджеро Летициа до сих пор не понимал, за что судьба подарила ему эту необыкновенную женщину.

— А больше у меня достоинств нет? — шутливо спросила Роза, обнимая мужа.

У Руджеро дрожь пробежала по телу.

— Я люблю тебя, Роза, — произнес он, выбрасывая окурок за окно.

— Не делай так, ты же не в Бенде, — упрекнула его жена.

— Да, конечно, — признал Руджеро и покраснел.

— Будь внимательней!

— Ладно. Вижу, в Виллидже свои правила.

— Респектабельность налагает определенные обязанности. Вроде пепельницы…

— Или пижамы, — улыбнулся он, намекая на свое бело-голубое ночное одеяние. — Тот беспорядок, что царил на Малберри-стрит, имел свои преимущества.

— Когда-нибудь мы переедем в богатый квартал, — уверенно заявила Роза. — Тебе следует научиться хорошим манерам.

— Я уже и так в раю, — сказал Руджеро, обнимая жену. — Почему ты выбрала именно меня, Роза?

— По-моему, это я — твоя добыча, — отшутилась она.

Руджеро Летициа вовсе не ощущал себя ухватившим добычу охотником. Всю жизнь он относился одинаково к женщинам и к моторам, а теперь он чувствовал робость, точно юноша, впервые оказавшийся с женщиной. Нежные руки вокруг шеи, благоухание «Арпеджио», аромат женщины у самых губ — все сулило Руджеро райское блаженство.

— Ты будешь со мной нежен? — прошептала ему на ухо Роза.

— Я буду самым нежным из мужей, — пообещал Руджеро.

В постели он попытался сдержать собственное нетерпение, а Роза тщетно старалась скрыть свою холодность. Для него брачная ночь началась с торопливого, лихорадочного удовлетворения желания, для Розы — с неизбежной, неприятной близости. Руджеро ожидал встретить хрупкую преграду девственности и не встретил, а Роза ломала голову, как скрыть правду. Вот-вот он спросит, почему она так легко приняла в себя мужчину. И Роза искала оправдания…

Страшный момент наступил сразу же, как только успокоилось тяжелое дыхание и стихли конвульсии оргазма. Роза сделала вид, что совершенно обессилена. Она отодвинулась от мужа и повернулась к открытому окну. Руджеро Летициа чувствовал себя оскорбленным и униженным. В памяти у него всплывали сентенции насчет женщин, что были в ходу у мужчин-сицилийцев. «Если женщина выходит замуж не девственницей, значит, она — шлюха, — говаривал его отец. — Легла с кем-то до тебя, ляжет с другим и после тебя. Девственность — знак женской чести. Когда мужчина обнаруживает, что по его пути уже кто-то прошел, он должен поступить как мужчина».

Что это значило — «поступить как мужчина»? Выгнать из дома очаровательное создание, избравшее Руджеро спутником жизни? Руджеро испытывал такое желание, хотя и жил в самой свободной и раскрепощенной стране в мире, притом в 1920 году. Он прекрасно понимал, что судьба подарила ему умную, привлекательную жену, о которой любой мужчина может только мечтать. Почему, почему она предала его и теперь поставила перед жестоким выбором? Он сел на постели, зажег в темноте сигарету.

— Не надо так воспринимать это, — спокойно, словно утешая мужа, произнесла Роза.

— А как я должен, по-твоему, это воспринимать? — глухо отозвался Руджеро.

Но он был доволен, что она первая сломала лед молчания.

— Надо примириться…

Руджеро вскочил с кровати. Сначала оскорбления, а теперь насмешки?!

— С чем, с чем я должен примириться?

— С тем, что не все мужчины устроены одинаково…

Руджеро растерялся.

— Что же, по-твоему, во всем виноват я? — взвизгнул он.

— Я рассчитывала, что ты избавишь меня от унизительных объяснений. Если тебе так уж надо скрыть собственное, собственную… — Роза старалась найти верное слово и наконец подобрала такое, которое ей понравилось: — Твою собственную несостоятельность…

Руджеро охватило бешенство.

— Что? Что ты у меня обнаружила?

— Будь добр, не повышай голоса.

Роза тоже встала с кровати.

— Ты ведешь себя грубо и вульгарно, — упрекнула она мужа.

Руджеро, не прячась, нарочно швырнул сигарету в окно.

— Приехали! — выкрикнул он. — Оказывается, я обидел тебя!..

«Надо солгать, надо солгать, — твердила себе Роза. — Иначе все рухнет».

Ей удалось остаться внешне спокойной, и она продолжала:

— Послушай, Руджеро Летициа. О сексе я знаю только по обрывкам чужих разговоров. Я слышала, что в первый раз женщине больно и что у нее идет кровь.

Роза почувствовала, что нашла правильный тон, и продолжала уверенней:

— Ты сделал мне больно, Руджеро Летициа, но крови почему-то нет. А наслаждение, о котором рассказывают в любовных романах? Я ничего такого не почувствовала — только боль и унижение.

Она решила окончательно добить мужа и сказала:

— А теперь, после того, что случилось, ты все сваливаешь на меня. Но виноват только ты сам…

Роза почувствовала удовлетворение от мастерски проведенной сцены и решила, что пора расплакаться. Ей не составило труда разразиться горячими слезами.

— Может, мы вместе разберемся в том, что произошло, — пролепетала она, переходя от гнева к сочувствию. — Но нам нельзя ссориться…

Она бросилась к Руджеро и припала к его груди.

— Успокойся, успокойся, Роза.

Ложь жены показалась Руджеро убедительней собственной правды.

— Хорошо, — шмыгая носом, произнесла Роза.

— Что-то вышло не так, — согласился Руджеро.

Он уже готов был признать, что Роза невинна.

— Это и я понимаю, — сказала она, поднимая на мужа прекрасные глаза. — Но что именно?

— Если нет крови, — продолжал Руджеро, — это значит…

Он смущенно замолчал.

— Что это значит? — настаивала Роза.

— Значит, она уже не девственница, — сказал Руджеро, не отказываясь, однако, от иного объяснения.

— Или же? — спросила Роза, делая вид, что предположение мужа абсурдно.

Руджеро выглядел смущенным, словно взрослый, объясняющий ребенку текст «Камасутры». Он был сбит с толку, поскольку уже не сомневался в невинности Розы. Теперь ему придется признать, что он ошибался.

— Наверное, такое случается, если женщина как-то не так устроена. Говорят, иногда крови не бывает. Так говорят… — уточнил он.

— Я рада, что ты не виноват, — сказала Роза и коснулась губ мужа легким поцелуем.

— Я не хотел тебя обидеть, — извинился Руджеро. — Просто я слишком тебя люблю, Роза. Ревность. Понимаешь?

Она прекрасно понимала, что муж будет потрясен, если узнает, что другой мужчина взял то, что по праву принадлежит ему. Но Руджеро Летициа никогда не узнает всей правды, навеки сокрытой вместе с другими тайнами семьи Дуньяни.

— Понимаю, — ответила она.

— У тебя до меня не было мужчин? — неуверенно спросил он.

— Нет, Руджеро. Ты — единственный мужчина в моей жизни. Отныне и навсегда.

Роза была готова на любую ложь, лишь бы добиться осуществления своих планов. Если ложь может послужить ключом к заветной двери в страну мечты, она будет лгать.

Руджеро опрокинул жену на постель и обнял, как самый нежный влюбленный. Сомнения развеялись, желание сжигало его, и он отдался новому, еще не испытанному наслаждению. Именно эту женщину он хотел, именно так воображал свою первую брачную ночь. А недоразумение едва не уничтожило самый прекрасный миг в его жизни. Руджеро старался доставить жене радость. Он овладел ею нежно, осыпая ее тело поцелуями, а Роза отвечала ему страстными вздохами. И Руджеро поверил, что она счастлива.

На самом деле ласки мужа совсем не возбуждали Розу, а сладострастные вздохи выражали скорей облегчение: ей удалось избежать такой грозы!

— Ты так представляла любовь? — спросил поздней Руджеро.

— С тобой мне лучше, чем в мечтах, — без зазрения совести солгала она.

Он снова заключил ее в объятия. Насладившись любовью, мужчина заснул безмятежно, как ребенок. Роза соскользнула с постели, подошла к окну и вгляделась в бескрайнее небо Америки. Вдруг она расплакалась, расплакалась горькими слезами, ибо никакая ложь не проходит бесследно для души. Спасла ли она свое достоинство, или окончательно утратила его, разыграв эту дурацкую комедию? Только время даст ответ на этот вопрос.

Роза смотрела на звезды и вспоминала небосвод над «Фаворитой». Вот она лежит на сене, рядом с Анджело, а он ведет ее среди созвездий, рассказывая легенду о падающих звездах и раковинах-наутилусах.

«На фюзеляже нашего первого самолета нарисуют наутилус, — решила Роза, — серебряную раковину-наутилус. И этот символ поднимется в небо, станет моей эмблемой. Он перейдет к детям, которых мне даст этот мужчина».

И Роза повернулась к безмятежно спящему Руджеро.

РОЗА 1982

Глава 1

Бронированный «Роллс» выехал на проспект Венециа и, минуя проспект Буэнос-Айрес и площадь Лорето, направился к Имберсаго. Роза нервно крутила бриллиантовые кольца на пальцах, чувствуя, что снова нахлынуло то ощущение, которое снедало ее в последнее время. Это было обостренное восприятие собственной немощности, чувство неотвратимого конца.

Неужели в книге судеб Розы Летициа завершается последняя глава? Восемьдесят три года — подходящий возраст для ухода. Но готова ли она отправиться в последний путь?

— Только в романах старики угасают тихо, согнувшись под бременем годов и пресытившись жизнью, — вдруг произнесла она вслух. — Смерть — это насилие. Всегда…

— Вам пора принять лекарство, — сказала Олимпия, протягивая госпоже стакан и таблетку.

Роза безропотно проглотила лекарство, потом сняла телефонную трубку, набрала номер и стала ждать. Ответили сразу же после второго гудка.

— Надеюсь, я не разбудила тебя, девочка моя, — произнесла Роза.

— Бабушка, сейчас восемь утра, — сонным голосом заметила на другом конце провода Глория.

— Очень глубокая мысль, — усмехнулась Роза.

— Просто я в это время еще сплю. И тебе это известно.

Голос у внучки был хоть и сонный, но веселый.

— А если у меня серьезные причины для того, чтобы вырвать тебя из объятий Морфея?

— И слышать не хочу. Серьезные причины наводят на меня страх.

— Ну, хватит разыгрывать комедию, — рассмеялась бабушка.

— Конечно, когда на сцене появляется примадонна, остальные актеры уходят в тень.

— Как только встанешь, приезжай ко мне в Имберсаго, — велела Роза.

«Значит, ничего серьезного», — решила Глория, но невольно насторожилась, уловив в тоне бабушки тревогу.

— Так я жду, — сказала Роза и положила трубку.

Почему именно сегодня она решила, что пора распорядиться наследством?

«Человек — вроде былинки. Капля воды или порыв ветра могут сдуть его с лица земли, — вспомнила Роза. — Но он благородней той силы, что убивает его, хотя Вселенная и приговорила человека к смерти. Ибо он знает, что должен умереть, а Вселенная — нет».

То ли она прочитала, то ли кто-то сказал ей эти слова? Но они запали ей в душу, ибо в этой мысли таилась глубокая истина. В этот ранний час, когда светает, Роза почувствовала: она уже ничего не смеет отложить на завтра.

Роза поправила манжет темно-розовой блузки, что носила под костюм от Шанель. «Роллс» проехал под железнодорожным мостом и свернул на улицу Пальманова, по которой поток машин двигался в сторону автострады и боковых шоссе. Где-то здесь, по этой полосе асфальта, проходила граница владений Дуньяни, гектары и гектары плодородной ломбардской земли, которую Роза осмелилась предложить под залог своим инвесторам, хотя земля уже не принадлежала ей.

— Остановись, Марио, — приказала она шоферу.

Он притормозил у заправочной станции.

— Здесь?

— Да, здесь, — кивнула Роза.

Она нажала на кнопку и опустила стекло. Аромат полей давно уже не доносился сюда, а бесчисленные дома мешали угадать, где же стояла «Фаворита». То ли на месте, где теперь издательство «Риццоли», то ли напротив. Раньше здесь простирался зеленый луг. А где же был сад с гротом и статуэткой Мадонны, которой пришлось отдать драгоценное ожерелье? Может, там, где огромная автостоянка? Или там, где бензозаправочная станция?

Ей показалось, что вместо безымянного мотеля она снова видит амбар среди полей, в котором познала любовь и отчаяние. Сколько лет прошло! Больше, чем целая жизнь… Да, похоже, именно здесь разыгралась трагедия, положившая конец семье Дуньяни.

Душевное смятение отразилось на лице Розы: сначала она заплакала, потом заулыбалась. Олимпия бросила понимающий взгляд в сторону шофера, который он поймал в зеркальце заднего обзора. «Капризы старухи!» — говорили глаза сиделки. «Голова у нее уже не та», — отвечал взгляд шофера.

Роза уловила этот немой диалог, но ничего не сказала. Что могли знать двое молодых людей о призраках, осаждавших душу Розы? Как могли они узнать тени прошлого, которые, прежде чем стать тенями, населяли молодость Розы? Мужчины и женщины, суетившиеся вокруг мотеля, с улыбкой или со слезами, что знали они о старой женщине, стоявшей у последней черты? А ведь именно здесь, в сарае, на ложе из сена, она увидела, как умирают ее мечты. Роза не сдерживала слез из усталых глаз, пусть текут. Но вот она словно опустила занавес собственной памяти, отодвинула в сторону тревоги тех лет, грехи и несчастья, невинность и нежность; загнала в колодец забвения сокровенные воспоминания. Повернувшись к шоферу, старая женщина приказала: — Марио, едем. Нам пора, нельзя терять времени.

Глава 2

— Чем тебя угостить, Риккардо? — спросил Клементе, распахивая дверцы огромного нового кухонного шкафа.

Риккардо Летициа сидел в кухне, уперев локти в бело-розовый мрамор стола. Он рассеянно огляделся и произнес:

— Пожалуй, ничем.

— Ничем — это слишком мало, — позволил себе пошутить Клементе.

Он знал Риккардо ребенком, был ему вместо няньки, когда у него болел живот, рассказывал малышу об Америке и о «Фаворите».

— Хочешь малиновый сок? Он так тебе нравился когда-то, — настаивал Клементе.

Из множества бутылок он выудил одну, без этикетки.

— Покупной или сама делала? — пробормотал Риккардо.

— Синьора Роза готовила. Она каждый год делает понемногу.

Клементе достал два бокала, графин с холодной водой и поставил все это на стол. Потом старый слуга сел напротив Риккардо.

Риккардо Летициа разглядывал кухню, точно бедный родственник, попавший в богатую семью. Кухня в доме на улицы Джезу была святилищем Клементе. Сюда время от времени допускался тот или иной член семьи для целительной беседы с глазу на глаз со старым слугой.

— Сколько лет ты уже в этом доме? — спросил Риккардо.

— Много, — ответил Клементе, поискав взглядом большие электронные часы, словно по ним можно было проследить бег времени.

— С 1935 года, если мне не изменяет память. В конце марта мы переехали сюда с квартиры на улице Литторио. Я помню точно, потому что как раз в эти дни Гульельмо Маркони передал с яхты, стоявшей в порту Генуи, сигнал, по которому в Сиднее, в Австралии, зажглись фонари.

Клементе налил в стаканы густой малиновый сок и разбавил его водой. Подвинув один стакан Риккардо, старик задумчиво смотрел, как смешивается рубиновый сок с прозрачной водой. Старый слуга умел ждать.

— Черт знает сколько лет! — вздохнул Риккардо.

Домашний напиток напомнил ему вкус детства.

— Много-много лет, — согласился Клементе.

— Ты знаешь о нашей семье все, — сказал Риккардо.

Он постепенно, как коршун, кружащий над своей добычей, подбирался к цели своего визита.

— Я знаю лишь то, что видел, — скромно заметил Клементе.

Риккардо смотрел на старика проницательными светлыми глазами и продолжал:

— Ты видел, как росли дети, как старели мужчины и женщины и как умирали.

— Конечно, повидал и хорошего и плохого.

— А ты знаешь такого бестолкового человека, как я?

Старик вытащил из кармана белый платок, вытер водянистые, покрасневшие глаза и помолчал.

— Знаю, — наконец произнес он. — Только не мужчину, а женщину. Твою мать. При всем моем уважении к ней, она куда бестолковей тебя. Но ее это не очень беспокоит. Она всегда говорит: «Что ни делай, а все равно после зимы придет весна».

Между магнатом авиационной промышленности и старым слугой завязался странный диалог.

— Неужели моя мать так говорит? — удивился Риккардо.

Странно звучала в устах Розы крестьянская мудрость.

— Именно так, — подтвердил старик. — Вы с ней похожи, а как встретитесь, искры летят в разные стороны.

— Роза Летициа никогда не питала ко мне особой любви.

— Да ты дальше собственного носа не видишь, — упрекнул его Клементе.

— Моим братьям досталось больше материнского тепла, — заявил Риккардо.

В голосе его звучала обида заброшенного ребенка. Старому Клементе, словно отцу, открывал Риккардо тайники собственной души. Клементе и вырастил его, как сына. Потому старый слуга позволял себе называть Риккардо на «ты».

Оба смущенно помолчали.

— Хочешь услышать правду? — спросил старик, наклонившись к гостю.

— Хотелось бы.

— Так знай, тебя она любила больше, чем кого-либо. Ты — самый любимый из трех ее сыновей.

— Жаль, но я этого как-то не заметил, — съехидничал Риккардо.

— Ты ведь плод последней, а может, и единственной большой любви в жизни Розы.

— Очень трогательная история, — иронично отозвался Риккардо.

— Все истории о любви трогательны, — с чувством произнес Клементе.

— Она всегда называла меня негодяем.

— Мы сами придаем слову тот или иной смысл. Она так называла тебя любя.

— Но держала меня подальше от семьи.

— Чтобы не выдать себя. Потому что боялась: твои братья заметят, что мать предпочитает младшего.

Риккардо стукнул кулаком по мраморному столу.

— Любишь ты сказки рассказывать!

— Я говорю правду. И говорю потому, что впервые за много лет ты спросил меня. Когда, один за другим, умерли твои братья, Роза решила, что Бог наказал ее: она слишком мало любила сыновей.

— Согласись, странноватая материнская логика.

— Но ведь и ты ничего не делал, чтобы вызвать нежность матери. В удобный момент завладел семейным делом. Ты очень ловко избавился от невесток и племянников. Но ты ведь избавился и от матери. Понимаешь, Риккардо Летициа?

Риккардо взял стакан, пригубил, стараясь не смотреть в глаза старику.

— Я хотел только показать, на что способен. Она должна была узнать, чего я на самом деле стою. Я достоин стать ее преемником, потому что научился всему у нее, хотя она и не хотела меня ничему учить. И я победил.

Губы Риккардо чуть дрожали.

— Вы похожи, вы совсем одинаковые, — настаивал Клементе на своем. — Инстинкт, интуиция, страсть к театральным эффектам. Неужели вы не отдаете себе отчет в том, что и слова имеют вес?

Риккардо обхватил голову руками.

— Может, я все делал неправильно? — спросил он. — Неправильно вел себя со своими детьми, с матерью и еще с…

— С Глорией?

— Да, с Глорией, особенно с ней.

— Знавал я в детстве одного священника, — сказал Клементе. — Он учил меня: людям свойственно ошибаться, но настаивать на ошибке — это от дьявола. Вот я и спрашиваю, зачем ты упорствуешь, зачем ты лишаешь себя и девушку счастья?

— Я сам задаюсь этим вопросом, Клементе, — с горечью ответил Риккардо.

— Ты вбил себе в голову, что испытываешь к ней только родственные чувства. А обнаружив, что это не так, заставил ее выйти замуж за нелюбимого. Все прочее — лишь следствие твоих ошибок.

Риккардо в любой момент мог остановить этого мудрого, безжалостного старца, но ему хотелось, чтобы его отругали как следует за те глупости, что он натворил. Любому другому он за такие слова голову бы оторвал, но Клементе, семейный колдун, мог вещать свободно.

— Все, все сделано неверно, — твердил Риккардо, припомнив и последние неудачи корпорации.

— Ты отказался от единственной любви, от смысла твоей жизни, — осудил его Клементе.

— А ты? — с вызовом произнес Риккардо.

— Что я? — покраснел Клементе.

— Ты вообще отказался от жизни ради нее. От любви, от семьи, от женщин.

Риккардо наносил удар за ударом, но Клементе лишь сострадательно улыбнулся.

— Я жил самой прекрасной мечтой, какая только может быть дарована человеку, — сказал старик. — Я жил рядом с ней, ради нее и для нее. Я вырастил ее детей и увидел внуков. Она прожила жизнь у меня на глазах. И, надеюсь, я как-то помог ей. Я был для нее опорой в дни бедствий и горестей.

— А теперь?

— А теперь мы оба ждем, когда закроется за нами дверь, — без тени грусти произнес Клементе. — Мы исподволь следим друг за другом. Мы получили то, чего желали, — и я, и она.

— А я не сумел стать отцом для собственных детей, женился не на той женщине и жизнь прожил не так.

Он протянул Клементе пустой стакан.

— Налей еще. Моя мать так и не узнает, как я люблю ее малиновый сок.

— Твоя мать, — сказал Клементе, — хоть у нее и не осталось сил, сделала бы тебе огромную бутыль малинового сока. Стоит только попросить.

— Не моя вина, что я такой, какой есть.

— Вина… — философски заметил верный слуга, — это очень красивая дама, но никто с ней связываться не хочет…

Небо за окном затянули тучи, а в сердце Риккардо вспыхнуло неодолимое желание.

— Я хочу увидеть Глорию, — признался он.

— А где она? — спросил Клементе.

— Уехала два дня назад к Розе, в Имберсаго, укрылась там. Что ты посоветуешь?

— Поступай так, как подсказывает тебе сердце.

Сердце подсказывало повидать Глорию. Надо хотя бы прояснить историю с Раулем в Лос-Анджелесе. Правда, Риккардо уже провел тайное расследование и никаких подтверждений словам Консалво Брандолини не обнаружил.

Глава 3

В салоне «люкс» лайнера «ДС-10», летевшего в Италию, сидели рядом Сильвано Санджорджо и Соланж. Великий модельер держал руку девушки. Он откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза и с упоением вспоминал те волнующие моменты, что неузнаваемо изменили его жизнь. Сколько времени с тех пор прошло? Минуты, часы, дни, вечность? А может быть, до Соланж вообще ничего не было, и только с ней родились на земле любовь, разум, красота?

Единственным эпизодом, заставившим его спуститься с райских небес на землю, оказались два фотографа, от которых едва удалось оторваться в Лэксе, международном аэропорту Лос-Анджелеса. Они с Соланж спрятались в зале для почетных гостей. Впервые в жизни он убежал от репортеров. Теперь он оберегал от посторонних взглядов собственный мир.

«Нет, жизнь — это такое приключение, которое стоит пережить, — подумал Санджи. — Хотя бы для того, чтобы посмотреть, чем оно закончится…»

Впервые в жизни он овладел женщиной, испытав при этом несказанное наслаждение. Он утонул в ней, ощутив те же чувства, которые испытывал мальчишкой, погружаясь в теплые воды реки своего детства. Соланж была не просто женщиной, она была мифическим существом, другом юности, за которого не страшно умереть, музой-вдохновительницей. Он знал, что Соланж не испытывает к нему такого же чувства, но скоро она будет боготворить его, ибо вдвоем они явят чудо творчества.

Самолет достиг конца взлетной полосы, взревели моторы, и через тридцать секунд лайнер взлетел в небо, разорвав пелену облаков. Санджи смотрел на Соланж. Он разыскал ее на ранчо у Роберты после исчезновения Рауля. Соланж Мартинес бродила из одной комнаты в другую, спрашивая себя, что она делает среди этих сумасшедших, возглавляемых пророком, богатым, как Крез. Глава общины прибывал каждый день на роскошном «Бьюике», какого не мог себе позволить и Папа Римский. Он проводил несколько часов на лугу, в окружении молодых адептов секты, а потом уезжал. Соланж, привыкшую к суматохе большого города, пугал этот непонятный безмолвный ритуал. Она не понимала кришнаитов, а Роберта, у которой Соланж пыталась узнать что-нибудь о Рауле, хранила молчание.

Что все это значило? Почему молодой человек, явно в нее влюбленный, исчез вот так, без предупреждения, не попрощавшись? Еще за несколько часов до этого он называл ее единственной женщиной в мире. Ввязавшись в эту историю, Соланж постоянно испытывала сомнения. Единственное, в чем она не сомневалась, — это в двадцати тысячах долларов, положенных на ее имя в банке Акапулько. Настоящие, реальные деньги, придававшие Соланж уверенность. Она как реликвию хранила квитанцию о переводе денег. Но все остальное казалось ей хрупким и недолговечным, словно песочный замок у кромки волны. К тому же она не знала языка, и это ей очень мешало.

Помочь ей мог только Джиджи Лопес, влиятельный итальянец, который, собственно, и толкнул Соланж в лабиринт, где она окончательно запуталась. Она выполнила договор, бросившись, рискуя жизнью, под машину Рауля. Нужно было, чтобы юноша поверил в несчастный случай. Соланж знала имя Лопеса, знала, что у него есть связи, много денег, много женщин и друзей, но понятия не имела, где он сейчас находится. Что-то в задуманном плане, похоже, не получилось. Но что? Может, сыграло свою роль то, что ей пока не удалось затащить Рауля в постель, а контракт это предусматривал? Соланж просто не хватило времени. Несмотря на молодость, она достаточно точно могла определить, когда мужчина готов для постели. И друг Рауля, знаменитый модельер, тоже потерял из-за нее голову. Скольких мужчин она свела с ума?

«Татуированная звезда, — подумала девушка о самой себе, — в тебя природа вложила нечто такое, перед чем ни один мужчина не может устоять».

Соланж утешало лишь то, что двадцать тысяч долларов лежат на ее счету в банке Акапулько. Огромная сумма, столько у нее не было никогда, а в Мексике на такие деньги можно накупить всего. Однако она влипла в какую-то неприятную историю. Как же теперь выкрутиться? Может, появится Джиджи Лопес? А может, она никогда его больше не увидит? Чего она, собственно, ждет от этого человека, привыкшего играть деньгами, женщинами и друзьями?

Она вспомнила о своей матери, умершей в жалком мотеле, где ее бросил на произвол судьбы очередной любовник. Мать звали Перла, она страшно пила, и умерла она не столько от болезни печени, сколько от обид и страданий, перенесенных в жизни.

«Скорей змею поймешь, чем богача, — учила она дочку. — Богатый тебя ублажает, пока ты ничего не просишь. А потом кусает, когда должен благодарить».

Деньги и чувства идут разными путями. Рауль ей нравился, и, сложись жизнь иначе, Соланж могла от него многое получить. Роль свою она разыграла: вручила свою судьбу в руки Рауля, отвергла предложение Санджи, изобразила из себя наивную влюбленную девочку. Что за странную игру затеяли эти люди, постоянно жаждущие острых ощущений и переживаний. Как говорил ей модельер? Топ-модель… Звезда, как Софи Лорен. Соланж улыбнулась. Если бы она не умела по достоинству оценить себя, давно бы сгорела. Она всегда знала, где кончаются дела и начинаются чувства. Ее нельзя было обмануть пустыми посулами. Неоднократно лжепродюсеры и лжефотографы сманивали ее, обещая золотые горы. Она не отказывала, но всегда требовала платить по договору.

А что теперь? Денег у нее прибавилось, квитанция о переводе грела сердце. Она хотела попросить, чтобы кто-нибудь подкинул ее до Лос-Анджелеса, а там она отправится самолетом на родину. В конце концов, она устроила себе неплохие каникулы, посмотрела Калифорнию, заработала кучу денег и окончательно утвердилась во мнении: богачи, независимо от пола, возраста, образования и склонностей, все до одного — сукины дети.

— Соланж, Соланж! — позвал ее кто-то со двора.

Она выглянула с балкона второго этажа и обнаружила Санджи. Он несся навстречу ей по лестнице сияющий, счастливый. Соланж он показался живым богом, и в сердце ее возродилась надежда.

Они расцеловались, словно влюбленные, встретившиеся после долгой разлуки.

— Я приехал за тобой, — сказал Сильвано.

— Рауль исчез, знаешь? — сказала девушка. — Никому ничего не известно. Бросил меня, не предупредив ни словом.

— Рауль молод, богат и испорчен, — заявил Санджи.

Он осторожно взял руку Соланж и нежно поцеловал кончики пальцев.

— А разве ты не богат? И не испорчен? — не без иронии спросила она.

— Душа моя, мы с тобой одной породы, — сказал Санджорджо.

Они прошли в комнату, где жила Соланж, убранную просто, но не без изящества. Соланж села на кровать, а Санджи — в легкое плетеное кресло.

— Мы с тобой одной породы? — с недоверием переспросила Соланж.

Она не поняла его и решила, что ослышалась.

— Да, мы все ногти пообломали, прежде чем взобрались туда, где находимся сейчас.

— Ну ты-то взлетел на самое высокое дерево, — сказала Соланж своим бархатным голосом. — А я — просто воробышек на лугу. Таких — целая стая.

— Один воробышек всегда узнает другого воробышка.

— И оба они боятся ястреба, — улыбнулась Соланж.

— Они завидуют ястребу, когда видят, как он кружит в небе, как бросается на жертву, убивает ее и пожирает, — сказал Сильвано.

И глаза его зажглись мрачным блеском.

Он сел рядом с Соланж на кровать. Они сидели рядом, словно дети, поверяющие друг другу свои секреты.

Слова Санджи звучали для Соланж так же убедительно, как проповедь отца Аррупе в детстве, в прохладе церкви. Но тогда она была только невинной девочкой, душа ее напоминала чистый лист, на котором никто еще не написал ни единого грубого и гнусного слова. А теперь она иначе судила о людях. Она умела различать слова и дела. Этот великолепный, образованный мужчина, который считал себя равным ей, был, конечно, богаче Джиджи Лопеса. Может, когда-то Сильвано и относился к воробьям, но давно уже превратился в ястреба и летал на той же высоте, что и орлы. Нет, она не позволит так легко заморочить себе голову.

— Отвези меня в Лос-Анджелес, — вернувшись на землю, холодно попросила девушка.

— Да я тебя на край света отвезу! — обрадовался Санджи.

— Только в Лос-Анджелес, в аэропорт.

Санджи осторожно провел рукой по звезде, вытатуированной у нее на лбу.

— Я не хочу, чтобы ты села в первый же самолет и умчалась Бог знает куда. Ты останешься со мной, сердце мое, радость моя…

Он смотрел на Соланж с непритворным обожанием. Сколько же нежности в его взгляде! Соланж казалось, что она уже неплохо знает Сильвано, но он не поддавался никаким определениям.

— Я тебе нужна? — спросила девушка.

— Больше чем воздух, которым я дышу, — с чувством ответил он.

— А ты спросил себя, нужен ли ты мне?

— Нет, тебе, в сущности, никто не нужен: ни я, ни Рауль, ни Джиджи Лопес…

В глазах Соланж мелькнула растерянность, но она тут же справилась с собой.

— Я не сомневалась, что тебе известно про Лопеса, — произнесла она и начала снимать с себя одежду.

Санджи смотрел на нее с восторгом.

— Я все знаю о тебе, Соланж.

— Так я и думала! — в бешенстве повторила Соланж, сбросив платье и оставшись совершенно обнаженной.

Сильвано любовался высокой стройной фигурой, копной черных волос, точеным носиком, безупречной кожей.

— У нас есть общие тайны, — сказал он, — тем тесней будет наш союз.

— И несмотря ни на что, ты полагаешь, я нужна тебе? — с недоверием спросила Соланж.

— Абсолютно уверен, — подтвердил он. — Ты как плодородная земля, на которой взойдут мои идеи. Успех, как и жизнь, зарождается от счастливой встречи.

Соланж взглянула на него с подозрением.

— Я видела столько счастливых встреч, которые плохо кончались, — сказала девушка.

— Ты нужна мне, с тобой я добьюсь успеха, — как заклинание твердил Санджи. — Мне нужно смотреть на тебя, дотрагиваться. Я хочу видеть, как ты двигаешься, слышать твой голос.

Обнаженное тело Соланж отливало слоновой костью в полутьме комнаты.

— Ты должна быть моей, — заключил Сильвано.

Соланж посмотрела на него серьезно и задумчиво.

— Я стану твоей, если ты будешь моим.

Санджи с нежностью взял ее лицо в ладони, потом его дрожащие пальцы коснулись ее губ.

— Я уже принадлежу тебе, — прошептал он. — Сердце мое и мои мысли принадлежат только тебе. Моя любовь, мой талант — все в тебе.

Соланж отодвинулась от него, чтобы он мог лучше ее видеть. Лучи солнца пробивались сквозь жалюзи и придавали обнаженному телу Соланж изящество статуэтки из яшмы. Санджи любовался длинными стройными ногами, маленькой грудью, мальчишески стройным, сильным станом, плоским животом, крепкими, округлыми ягодицами, темными завитками на лобке. И эта неповторимая татуированная звезда на лбу.

— Знай же, я никогда не отдавалась мужчине, ничего не получая взамен, — сказала Соланж.

— Но я не хочу, чтобы ты принадлежала мне в этом смысле, — растерялся Сильвано. — Пожалуйста, оденься и поедем со мной.

— Нет, так я не хочу.

И Соланж растянулась на кровати, заложив руки за голову.

— Я стану твоей, если ты будешь моим. Здесь, немедленно.

И Санджи исполнил ее желание, испытав при этом редкое наслаждение и скрепив их союз.

Именно так представляла Соланж салон «люкс» в самолете, как на страницах журналов, — с улыбающимися, любезными стюардами и стюардессами.

Она слегка повернула голову, чтобы увидеть чеканный профиль Санджи. Этот мужчина был почти вдвое старше ее, имел громкую славу и собирался открыть для нее совершенно новый мир, а ведь она уже немало повидала в жизни. Немногочисленные пассажиры рейса Милан — Лос-Анджелес с любопытством поглядывали в ее сторону. Они смотрели на татуированную звезду на лбу, восхищались необыкновенной красотой девушки и спрашивали себя, что же связывает красавицу с прославленным модельером.

— Шампанское? — предложила стюардесса.

Соланж улыбнулась и сжала руку Сильвано, потому что он категорически приказал ей перед отлетом:

— Ни с кем ни одного слова! Никто не должен знать, на каком языке ты говоришь. Никто не должен знать, кто ты и откуда. Ты должна оставаться загадкой. Да ты и есть загадка…

— Синьорина ничего не желает, — ответил за нее Санджи, открыв глаза. — Мне тоже ничего не надо. Спасибо.

Соланж прикрыла глаза и попыталась заснуть. Она подумала, что ей еще многому предстоит научиться, но она обязательно научится.

Глава 4

Теплые солнечные лучи, почти как летом, заливали веранду. Роза смотрела на зеленый склон, пестреющий желтыми и красными весенними цветами. Вилла Имберсаго, построенная в начале прошлого века, когда-то служила летней резиденцией маркизам Литта. В далекие тридцатые годы ее купил Руджеро Летициа. На кованых железных воротах, на фасаде дома и на мраморе каминов сохранился герб знатного ломбардского рода. Роза приказала выбить рядом и свою эмблему — раковину-наутилус с цветком розы.

Здесь выросли сначала ее дети, потом внуки. Они бегали по лугам, плавали в огромном бассейне, играли в теннис и в мяч. В Имберсаго родила Роза младшего сына и пережила трагические военные годы. С приходом весны она уединялась на вилле, любуясь с балкона весенним пробуждением природы.

Глория сидела в бамбуковом кресле рядом с бабушкой и наслаждалась кофе со сливками, который приготовили специально для нее.

— Ты очень быстро приехала, — заметила довольная Роза.

— Когда бабушка зовет, лучше поторопиться, — пошутила внучка.

— А как же твои дела?

— Нет таких дел, которые нельзя было бы отложить.

— У тебя на все готов ответ, — улыбнулась Роза.

Глория знала: бабушка вызвала ее не ради пустой болтовни, но ей не хотелось выяснять настоящих причин: важные дела рано или поздно всплывут сами по себе; от них никуда не денешься.

— А как твой детский сад?

Роза сменила тему, собираясь заговорить о главном.

— Как все дорогостоящие хобби дам-благотворительниц, — ответила внучка. — Они создают имидж филантропа без особого вреда и ущерба. Что-то вроде капли воды в море. Вместо того чтобы вкладывать сотню лир в протянутую руку бедняка, я занимаюсь детским садом. Так я чувствую себя нужной кому-то.

— И сколько у тебя там детишек?

— Дюжина. И я забочусь, чтобы они росли в здоровой обстановке.

Глория получила разрешение открыть ясли-сад для малышей из бедных семей. Местные власти сообщали ей о самых сложных случаях, и она с помощью специалистов старалась помочь детям.

— Ты хочешь сказать, я занимаюсь садиком, чтобы удовлетворить свой материнский инстинкт? — спросила Глория, ставя на стеклянный столик пустую чашку.

— Это и так ясно, — ответила Роза. — Тебе не кажется, что разумней было бы завести собственных детей?

— Может, и разумней, но это сложный вопрос.

— Глупости! — возмутилась старая дама. — Детские глупости. За четыре года брака вполне могла бы завести одного-двух. Впрочем, ты не хочешь детей от Консалво.

Князь Брандолини в последнее время, к удовольствию Глории, исчез с горизонта. Он забрал свою одежду, белье, фотоаппараты, несколько картин, а также старинный светильник муранского стекла, висевший в ванной. Слуга, получавший зарплату из рук Глории, укладывал вещи Консалво и, когда дошел до смокинга с бриллиантовыми пуговицами и блейзера с золотыми, счел нужным обратиться к хозяйке:

— Княгиня, прикажете отрезать?

Пуговицы были подарком Глории и стоили целое состояние. Глория проявила великодушие. Потом она узнала, что Консалво снял роскошную квартиру в Милане, появляется в сопровождении фотомоделей и манекенщиц, которые в ожидании выгодных предложений оживляют досуг представителей так называемого высшего общества. Дам для Консалво поставлял из своего резерва Джиджи Лопес, давний приятель князя. Правда, теперь Джиджи предпочитал держаться от старого друга на расстоянии, чтобы не раздражать Риккардо Летициа. Приказы главы клана следовало выполнять, и князь Консалво Брандолини, оказавшись изгнанным из семьи, метался, как одинокий волк.

— Нет, нельзя иметь детей от мужчины, которого не любишь, — ответила Глория.

— Еще как можно! — возразила бабушка. — Детям на это наплевать. Я родила Джулио и твоего отца Альберто от Руджеро Летициа, хотя и не любила мужа.

— А Риккардо ты родила от любимого человека, правда?

— Да не обо мне речь! — рассердилась бабушка. — Сегодня у нас в повестке дня — ты!

Глория рассмеялась:

— Ну, бабушка, мне за последний год много чего говорили: и дурой называли, и шлюхой, но в повестке дня я никогда не стояла…

— Я запрещаю тебе разговаривать в таком тоне!

— Извини, бабушка, сорвалось с языка…

— Ты же любишь детей, — напомнила внучке Роза. — Только ты хотела бы их иметь от моего сына Риккардо. И он тебя любит. Эта история испортила жизнь вам обоим.

— Ну, что об этом говорить, — вздохнула Глория.

— А если бы я вам сказала: живите вместе и будьте счастливы?

— Пустые слова…

— И я так никогда не скажу, — не без коварства добавила Роза.

— Вот именно.

Глория уже устала от разговора с бабушкой.

— Я не скажу, и вам придется обойтись без моего благословения, — продолжала старая дама.

— Бабушка, повторяю, не надо об этом.

Роза не желала слушать.

— В том, что касается вас двоих, разбирайтесь сами. А я тебе должна сказать: даже самые сильные мужчины в душе — дети. Они готовы душу дьяволу продать, чтобы заполучить желаемое, а поиграв игрушкой, выбрасывают ее прочь, словно фантик. Как только ты перестанешь быть для него наваждением, он бросит тебя.

— Уже бросил…

— Как?

— Уже шесть месяцев Риккардо бегает от меня, как от чумы. Носится с одного континента на другой. А Джиджи Лопес организует ему праздники вроде оргий Римской империи эпохи упадка в любом большом городе.

— Но Риккардо на этих праздниках не задерживается, — уточнила Роза. — Мне больно смотреть, как он мучается.

— Его проблемы меня не касаются.

— Ты в этом уверена? — Я уже ни в чем не уверена. Не знаю даже, люблю ли я его. — Глория помрачнела. — Он говорит, что любит меня, но быть со мной не может — мешают нравственные принципы.

— Вполне логично.

— Он из ревности прогнал моего мужа, а потом стал прятаться от меня сам. Как мне эта канитель надоела!

— Вот ты и решила заняться детишками, которым на тебя наплевать, хоть ты и делаешь для них добро, — ехидно заметила старая дама.

— Ну, это мы еще посмотрим! — возразила Глория.

Бабушка нежно погладила внучку по волосам.

— Ты способна на большее. Как ты думаешь, почему я люблю тебя больше остальных внуков?

— У каждого свои слабости.

— Нет, я выбрала тебя, Глория, потому что ты похожа на меня. Мы с тобой совершенно одинаковые, только ты молода, а я — старая развалина.

В глазах Глории мелькнула печаль.

— Не уверена, бабушка, хочется ли мне быть на тебя похожей, — честно призналась она.

— Да знаю, знаю, — отмахнулась Роза. — Но одно дело хотеть, а другое — быть. Ты — вторая Роза Летициа.

Глория встревоженно взглянула на бабушку, но возражать не стала.

— Да, конечно, моя жизнь — не лучший пример для подражания, — продолжала старая дама, угадав мысли внучки. — Но в горе и в радости я жила сполна.

Глория спрашивала себя, почему вдруг бабушка решила исповедаться, и в сердце ее закрался страх.

— Знаю, бабушка, мужества тебе не занимать…

— Да, я никогда не позволяла обстоятельствам победить меня, — с гордостью признала Роза. — Когда Риккардо силой отобрал у меня то, что я готова была отдать ему добровольно, я не сочла себя побежденной. Хотя тело мое наполовину мертво, я приняла вызов и сражалась десять лет, начав с нуля. Я поставила на ноги колоссальное предприятие, способное конкурировать скорпорацией «Роза Летициа и сыновья». Объединение «Заводы Руасси» сегодня самый грозный конкурент Риккардо.

Глория с удивлением и восхищением взглянула на Розу.

— «Заводы Руасси»? — изумленно спросила внучка.

— Даже ты не знала, правда?

— Нет, — призналась Глория. — И не предполагала…

— Хороший сюрприз для твоего любимого дядюшки, — удовлетворенно произнесла Роза. — Но ты, с твоей интуицией, с твоими возможностями, давно могла бы раскрыть мою тайну, Глория. Силы у меня есть, родная. Есть они и у тебя. В семье Летициа созидают и творят обычно женщины.

Глория с восторгом смотрела на эту неподражаемую, неукротимую женщину.

— Бабушка, к чему ты все это говоришь?

— Настала пора распорядиться моим достоянием, — с гордой улыбкой заявила Роза.

— Ты шутишь? — удивилась Глория.

Ей всегда казалось, что законы природы не властны над Розой, она бессмертна.

— Скоро меня не станет, — произнесла бабушка.

— Ну, меня тоже когда-нибудь не станет. За четыре тысячи лет миллиарды нам подобных переместились в лучший мир, — попыталась отшутиться Глория.

— За мной придут вот-вот, — возразила Роза.

Глория горячо расцеловала бабушку.

— Не надо об этом говорить, — попросила она.

— А почему не надо?

На такой вопрос не так-то легко было дать нужный ответ.

— Пожалуй, ты права, — вздохнула Глория. — Почему не надо?..

— Когда меня не будет, ты продолжишь борьбу с ним! — торжественно заявила Роза. — Ты станешь главой объединения «Заводы Руасси»!

— Бабушка, ты же ставишь не на ту лошадку! — встревожилась Глория. — Риккардо меня проглотит в момент. И даже если бы я чувствовала в себе достаточно сил, мне совсем не хочется взваливать на себя такую ношу. За меня всю жизнь решали другие. Сначала отец, потом ты, потом Риккардо. Я не умею управлять рычагами власти. Не надо ставить меня за пульт управления, я там не выживу…

— Такая хрупкая, такая простодушная, такая безоружная? — усмехнулась Роза.

Глория опустила глаза.

— А ведь запросто вытащила кузена из американской тюрьмы! — добавила бабушка.

Глория не смогла скрыть своего удивления.

— Откуда ты знаешь, бабушка? — растерянно пробормотала она.

— Я всегда знаю то, что меня интересует. Это сложное искусство, тебе еще предстоит ему научиться. Власть. Деньги. Информация. Из них складывается универсальная формула победы. Во всем мире есть люди, готовые сообщать мне чужие тайны. Я передам тебе список имен. И ты должна будешь научиться отличать друзей от недругов. Опасайся всякой дружбы. Знай, легче действовать тайно, чем на глазах у всех.

— Что означает эта речь, бабушка?

— Власть перейдет от Розы Летициа к Глории Летициа, — заявила она. — Ты призвана возглавить семью.

— Но уже есть глава семьи, — напомнила Глория, имея в виду Риккардо.

— Риккардо терзают сомнения, хотя не исключено, что из вас двоих победит он. Но это маловероятно. В любом случае ему придется считаться с тобой и в открытом бою доказать, способен ли Риккардо Летициа быть главой семейства.

— Ты хочешь столкнуть нас друг с другом? — растерянно спросила Глория.

— Я хочу, чтобы победа досталась достойному.

— Она достанется тебе, графиня Летициа, как всегда, только тебе, — заключила Глория.

РОЗА Милан — 1935

Глава 1

Рино, привратник небоскреба на углу проспекта Литторио и площади Сан-Бабила, наряженный в желтую с голубым ливрею, ринулся открывать дверь лифта. Роза с двумя сыновьями вышла в отделанный мрамором вестибюль, а Рино согнулся в почтительном поклоне.

— Добрый день, госпожа графиня, — сняв фуражку, приветствовал он, — добрый день, синьорино Джулио и синьорино Альберто.

Мальчикам было четырнадцать и двенадцать лет.

— Здравствуй, Рино! — хором ответили Джулио и Альберто.

Роза одарила привратника ослепительной улыбкой, а сыновья за ее спиной понимающе переглянулись. Розе никак нельзя было дать тридцати пяти: свежа, хороша, гибкое тело, гладкая кожа. Она казалась старшей сестрой собственных сыновей. Коротко стриженные, чуть встрепанные кудри придавали ей задорный вид. На ней были брюки из светлого льна и шелковая кофточка с крупными голубыми цветами. Умело наложенная косметика подчеркивала алые губы и тонкие брови. Длинные ресницы оттеняли блеск глаз.

Рино наслаждался ароматом духов Розы.

— Добрый день, госпожа графиня, — с восторгом повторил он.

— И дался ему этот титул, — шепнула Роза Альберто.

В жилах Дуньяни, земледельцев от века, и в жилах Летициа, батраков, не было ни капли голубой крови. Первые добились относительного благополучия, проливая пот на плодородных почвах Ломбардии. Вторые трудились, не щадя сил, на скупой земле Сицилии. Но теперь, когда Руджеро Летициа и Роза Дуньяни заработали немало денег, положив начало американской авиационной промышленности, Руджеро обуяла жажда аристократизма.

— У нас на Юге, — говорил он жене, — сплошные бароны и князья, а у вас на Севере — маркизы и графы. Неужели в моей или твоей семье нельзя найти ни одного представителя аристократического рода?

Роза взглянула на него, как на сумасшедшего, объявившего себя Александром Македонским. Она надеялась, что эта прихоть у мужа пройдет. Однако наступил день, когда Руджеро торжественно заявил, что их примет Его Величество король, дабы даровать титул графов Карпанцано. Любезность монарха стоила кучи денег, но Роза не стала возражать, не стала смеяться над капризами мужа, а отнеслась к этому с присущей ломбардцам здоровой иронией.

А дома она над ним посмеивалась, доводя Руджеро до бешенства. На публике же, когда он надувался от гордости, Роза снисходительно улыбалась. В первое время ее раздражали слуги, обращавшиеся к ней не иначе как «графиня», но постепенно она привыкла. Разряженный привратник, который без конца повторял титул, даже забавлял Розу.

Шофер поспешил распахнуть перед ней дверь кремового, с золотой отделкой «Бугатти».

— Прошу, госпожа графиня!

Роза расцеловала мальчиков, сначала старшего, Джулио, потом младшего, Альберто. Она вспомнила, что у Джулио сегодня контрольная по греческому, и пожелала:

— Ни пуха ни пера! А ты, Альберто, — добавила Роза, — будь повнимательней на уроках математики.

Мальчики отправились пешком в сторону площади Ла Скала, а Роза, усевшись в автомобиль, обратилась к шоферу:

— Быстрей, пожалуйста, у меня сегодня совершенно сумасшедший день.

«Бугатти» выехал на проспект Венециа. Звенели трамваи, набитые людьми, ехавшими на работу. Сплошным потоком катили велосипеды. Встречались и кареты, которые тащили терпеливые лошади. Розе нравился этот город, хотя современные архитекторы, следовавшие заветам Литторио, и считали Милан уродливым. Они не признавали новые предвоенные кварталы в стиле модерн. Город казался Розе похожим на нее: деловитый, серьезный, ироничный.

Автомобиль проследовал по проспекту Буэнос-Айрес и свернул в направлении Сеграте, где высились новые корпуса корпорации «Роза Летициа и сыновья». Слева мелькали заросли акации и бузины, среди полей мелькали домики. Когда-то эта земля принадлежала Дуньяни. Роза никогда не интересовалась, что стало с «Фаворитой». Этой страницы своей жизни она больше не касалась, но для строительства завода она выбрала участок рядом.

Автомобиль въехал в ворота. Кованую железную решетку поддерживали каменные столбы. Каждый из них венчала эмблема: раковина-наутилус. Проехав по аллее, обрамленной цветущими гортензиями, «Бугатти» мягко притормозил и остановился у нового пятиэтажного здания, где располагались конторы.

Когда Роза решила построить эти грандиозные корпуса, Руджеро попытался возразить, напомнив, что управление самого крупного авиационного завода в Штатах занимало помещение поскромнее. Зачем же такой дворец небольшому предприятию в бедной стране?

Но Роза не уступила.

— Наступит время, — заявила она, — и мелкие заводы исчезнут. А те немногие, что останутся, разрастутся. Корпорация «Роза Летициа и сыновья» останется.

Руджеро Летициа и Пьер Луиджи Дуньяни набрались опыта, восстанавливая военные самолеты. Потом они разработали проект трехмоторного самолета повышенной мощности, причем в случае отказа одного из винтов мощность падала лишь на треть. Первым большим самолетом, построенным в Сеграте, стал «РЛ-63», оснащенный тремя моторами фирмы «Ассо Изотта Фраскини» в тысячу лошадиных сил. Роза направила все свои усилия на разработку новых моделей. Будущее человечества — в небе, и итальянцы для дальних расстояний рано или поздно предпочтут самолет.

Вскоре открылся воздушный мост Милан — Рим, и первопроходцы, компания «Ала Литториа», избрали построенную в Сеграте машину. Самолет брал на борт десять пассажиров и летел со скоростью двести километров в час.

Роза поднялась на пятый этаж, где располагались кабинеты Руджеро и Пьера Луиджи. Сегодня был знаменательный день. Розе предстояла встреча с полномочным китайским представителем для подписания соглашения о поставке пятнадцати самолетов «РЛ-65» китайской армии. Модель бомбардировщика разработали на основе трехмоторной машины, летавшей по маршруту Милан — Рим, но военный самолет был тяжелей, мощней гражданского и оснащен двумя пулеметами.

Руджеро и Пьер Луиджи, заметно взволнованные, ожидали Розу в зале для заседаний. Бирра и Джинджер, два великолепных английских сеттера, неподвижно свернулись у ног хозяев, чувствуя, как и все животные, тревогу людей. Увидев Розу, собаки вскочили и бросились к ней, виляя хвостами и радостно взвизгивая.

— Тихо, тихо, на место, — успокоила псов Роза. — Мы сегодня все должны выглядеть на «отлично». Ведите себя, как положено благородным псам.

Бирра и Джинджер послушно потрусили в угол.

— Привет, дорогая, как дела? — спросил муж, поцеловав Розу.

Пьер Луиджи сидел, уткнувшись в бумаги, и лишь махнул ей рукой.

— Волнуешься? — сказал Руджеро и подвинул жене стул.

— А что, заметно? — улыбнулась Роза.

— Ты похожа на девчонку, которая задумала какую-то шалость, — заметил Руджеро.

— А ты как слетал? — поинтересовалась Роза.

Они не виделись три дня. Руджеро только что вернулся из Рима самолетом.

— «Роза Летициа-64» — просто прелесть, — сообщил Руджеро, зажигая сигарету. — Комфортабельный салон, мощность — поразительная, и точен, как хронометр.

С нескрываемым удовольствием Руджеро выпустил струйку дыма.

Муж Розы теперь совсем не напоминал того тощего, растрепанного мальчишку, с которым она столкнулась на улице в Бенде. Это был уже не тот лихой воздушный всадник, позволивший ей некогда испытать счастье полета на Стейтен-Айленде. Руджеро выглядел процветающим промышленником и вел себя соответственно. Но он терпеть не мог, когда Роза дразнила его «акулой бизнеса», так некий остроумец окрестил людей разбогатевших, а те, кто богатства не достиг, охотно употребляли это выражение. Миланцы прозвали аквариумом здание на проспекте Венециа, заселенное исключительно богатыми промышленниками. Жильцы дома — не в меру упитанные — походили друг на друга зализанными волосами, костюмами классического покроя, пальто с меховыми воротниками и бриллиантовыми кольцами на мизинцах.

— Всегда приятно слышать, как хвалят собственную работу, — усмехнулась Роза. — А ты что скажешь, Пьер Луиджи? — обратилась она к брату.

— Слова не многого стоят, — проворчал Пьер Луиджи.

Он, как и прежде, был худощав и всегда спокоен. Его не изменили ни деньги, ни власть. Пьер Луиджи смотрел на мир единственным глазом, в котором огонек интереса вспыхивал лишь тогда, когда он трудился над усовершенствованием моделей самолетов. Он обладал редким чутьем механика и воображением. Богатство воспринимал как неизбежное следствие работы, а дело свое Пьер Луиджи любил безумно. Его раздражало светское общество, где с удовольствием появлялись Роза и Руджеро. Ни одна женщина не возникла на его горизонте, сбывалось пророчество старого Иньяцио: Пьер Луиджи умрет холостяком. Даже Коррадино, легкомысленному брату Руджеро, не удавалось завлечь Пьера Луиджи в какую-нибудь авантюру.

Роза провела рукой по волосам, приводя в порядок непокорные локоны.

— А ты, как всегда, спокоен, — сказала она, обращаясь к Пьеру Луиджи.

— Конечно. Работа завершена. Результат вполне удовлетворителен. Нет оснований для тревоги.

— А я ужасно волнуюсь, — призналась Роза.

— Хочешь выпить? — спросил Руджеро, верный американским традициям.

— Этого еще не хватало! — воскликнула Роза.

— Военный самолет готов, — сказал Пьер Луиджи, оторвавшись наконец от документов и складывая их в папку.

— Как-никак, а сегодня мы заключаем самый крупный контракт после продажи самолетов бельгийцам из компании «Сабена» и чехам, — заметила Роза, пытаясь оправдать собственное волнение.

Появился служащий компании и объявил о прибытии китайской делегации. Спор пришлось прекратить.

— Не принимай во внимание мои выходки, — извинился Пьер Луиджи. — Мы с Руджеро сделали великолепную машину, а ты заключила контракт, устранив всех конкурентов. Воздадим хвалу самолету «РЛ-64» и личным достоинствам Розы Летициа.

— Спасибо за поддержку, — со вздохом сказала сестра, — мне она очень нужна.

Обаяние и ум Розы приятно удивили высокопоставленного китайского генерала, который был невысокого мнения о женщинах вообще и об итальянках в частности.

Пьер Луиджи подошел к сестре и ласково сжал ей руку.

— Я тобой восхищаюсь, — признался он. — Мне иногда хочется, чтобы наши родители посмотрели, какой ты стала.

Оба вспомнили Анджело, но никто не произнес имени старшего брата.

— Без тебя и Руджеро у меня бы ничего не получилось, — сказала Роза.

Раздался негромкий стук в дверь, и на пороге появилась Джина, секретарша Руджеро, деловитая дама лет сорока, строгая и неприступная. Она жила только работой, отдав всю себя служению семье Летициа.

— Генерал Ли Ян, — представила Джина, распахивая дверь и пропуская вперед улыбающегося китайца, за которым следовали еще трое китайцев с такими же улыбками.

День выдался напряженным, переговоры завершились в положенный срок к взаимному удовлетворению сторон. Соглашение с китайскими националистами добавило денег в казну корпорации, и Летициа могли с оптимизмом смотреть в будущее.

В квартире на втором этаже небоскреба по проспекту Литторио царило необычное оживление, связанное, впрочем, не с одержанной победой, а с неожиданным недомоганием английского сеттера Бирры. Собака забилась в угол и выходить оттуда не желала. Бирра отказывался от еды, не обращал внимания на ласки хозяев и пребывал в глубокой апатии.

— Этого еще не хватало! — запаниковал Руджеро.

На вилле в Имберсаго держали много собак: английские сеттеры, ирландские спаниели, великолепные пойнтеры, отрабатывавшие свое за сезон охоты. Но Бирра и Джинджер были неразлучными спутниками Руджеро и даже его тайными конфидентами. Он привязался к ним с болезненной страстью, не лишенной налета суеверия.

— Ветеринара вызвали? — спросила Роза у Клементе.

Она имела в виду доктора Адольфа Штейнера, швейцарца, лечившего собак во всех богатых домах Милана.

— Мы его обыскались, но так и не нашли, — ответил Клементе. — Наверное, доктора вызвали куда-то.

Руджеро забыл о своем титуле графа Карпанцано и, вспомнив своих крестьянских предков, выпалил самые страшные проклятья на сицилийском диалекте.

— Несчастное животное умирает, — вопил он. — А этот докторишка пропал. Берет за визит кучу денег, а когда надо, его нет на месте!

— Успокойся! — сказала Роза. — Яростью ты собаку не вылечишь. Есть и другие ветеринары в Милане. Поищем.

Служанка приготовила для Бирры подстилку у окна. Неожиданно зазвонил телефон. Трубку взял Клементе.

— Говорите! — заорал он, насмерть пугая звонившего.

В Клементе осталось грубоватое простодушие крестьянина-бергамца. Он так и не научился сдержанному изяществу, каким отличались дворецкие в богатых домах, хотя всегда восхищался такими слугами. Но в нем было большее: верность семье и преклонение перед Розой. Слуги его уважали и боялись, друзья Летициа завидовали им: надо же иметь такого неподкупного сторожевого пса! За десять лет, проведенных в Америке, Клементе выучил английский, поскольку без языка ему было не обойтись. А вот итальянский ему давался нелегко. Он думал и чувствовал на родном диалекте. Крестьянское происхождение навсегда осталось с Клементе. Ко всяким современным выдумкам вроде телевизора он относился с подозрением и страхом.

Клементе выслушал сообщение и обратился к Руджеро:

— Господин граф, звонит ваша секретарша. Она нашла хорошего ветеринара. Он сейчас будет.

— Слава Богу! — с облегчением вздохнул Руджеро, проводя рукой по поредевшим волосам.

— Теперь успокоился? — спросила Роза. — Доктор появится с минуты на минуту. Уведи Джинджера, а я займусь Биррой.

— Да, конечно, — согласился Руджеро. — Но сразу сообщи мне, как дела.

Он вышел, а за ним последовал Джинджер.

— Как ты думаешь, что с ним? — спросила Роза у Клементе, склонившись над собакой.

— Городские животные, — покачал головой слуга. — Выращены искусственно, разводят их от кровных родственников. Вот и получаются либо великолепные собаки, либо совсем больные.

— Да при чем тут это? — возразила Роза, хотя прекрасно знала: от кровных родственников получаются или образцовые экземпляры, или уроды.

— Очень даже при чем, — заметил Клементе.

Хозяйка и слуга были давними друзьями. Годы еще больше сблизили их, Клементе был единственным человеком, от которого у Розы не было секретов. Или почти не было.

— Что же с ним такое? — задумчиво произнесла Роза.

— Заразу подцепил, — констатировал Клементе. — И серьезную заразу…

— Может умереть? — забеспокоилась Роза.

— Может, — не исключил Клементе. — Городские животные слабые. Они живут как люди, и живут плохо. Умирают они тоже плохо.

— Если Бирра околеет, для него это будет трагедией, — сказала Роза, думая о Руджеро.

Привратник сообщил по домофону, что пришел доктор. Через несколько минут Клементе ввел в комнату ветеринара.

— Графиня Летициа, — поприветствовал Розу врач.

У него был приятный, звучный голос.

Роза кивнула головой и вдруг смертельно побледнела. Сердце ее учащенно забилось. Словно порыв штормового ветра распахнул вдруг перед ней окно в прошлое.

— Я — доктор Канци, — представился мужчина, протягивая руку. — Где наш больной?

Роза механически пожала его руку и подвела к Бирре.

— Посмотрим, посмотрим, — ласково сказал ветеринар, словно обращался к больному ребенку.

Роза смотрела на этого господина средних лет, с обширной лысиной и опущенными плечами, одетого с подчеркнутой элегантностью, которая не в состоянии была скрыть расплывшуюся фигуру. Через шестнадцать лет она встретила мужчину, в объятиях которого узнала любовь. Она вспомнила ту страшную встречу, положившую начало краху семьи Дуньяни.

Ветеринар поставил на пол черный кожаный саквояж с инструментами и лекарствами и приступил к осмотру собаки.

Неужели перед ней тот обаятельный горожанин, выделявшийся на фоне крестьян изысканным костюмом и благородством черт? Куда подевалась его нежная, гладкая кожа, густые волнистые белокурые волосы, томные глаза? Она взглянула на красивые руки, что когда-то ласкали ее, доведя до изнеможения, и заметила, что пальцы слегка деформированы артритом и на коже уже выступили темные старческие пятна. Губы, подарившие ей первый поцелуй, стали тонкими и бескровными; некогда блестящие глаза теперь подозрительно помутнели, на них появились красноватые прожилки, как у тех, кто выпивает лишнего.

— Клементе, разберись с ветеринаром, — вполголоса приказала Роза.

Верный слуга, казалось, читал мысли госпожи.

Когда доктор Канци поднял взгляд, чтобы сообщить о здоровье собаки, вместо очаровательной хозяйки дома он обнаружил рядом дворецкого. Ветеринар вопросительно глянул на Клементе.

— Синьора просит вас сообщить все мне, — заявил Клементе.

Врач поднялся, аккуратно отряхнув брюки.

«Приглашают ветеринара, словно педиатра к ребенку, — подумал доктор Канци. — А потом забывают, что вызывали».

Он счел поведение Розы проявлением типичного для нуворишей высокомерия: с врачом здесь обращаются хуже, чем со слугой. Доктор Канци прописал очистительное для Бирры и удалился.

Клементе понял, что Розу ветеринар не узнал, и очень этому обрадовался.

Глава 2

Роза ощутила потребность принять ванну и расслабиться. Вода действовала на нее успокаивающе. Она погрузилась в благоуханное море ароматических солей и почувствовала себя заново родившейся. Но ее преследовала одна навязчивая мысль. Неужели она млела от страсти в объятиях этого невзрачного, смешного человечка? Он казался ей гигантом, так она воспринимала своего первого возлюбленного. Тень Стефано Канци заслоняла в первую брачную ночь живое и реальное присутствие Руджеро Летициа. Из-за Канци пришлось ей пойти на отвратительную ложь. А стоило ли? Нет, доктор Канци не заслуживал того. Он был лишь знаком судьбы. И ничем больше. Все так, но волнение, которое Роза сейчас испытала, противоречило здравому смыслу. Воспоминания захлестнули ее: смешались в один поток и болезненная жестокость матери, и страх перед Божьей карой, и пророчества бабушки, и безумная любовь Анджело к сестре, и мор скота, и огонь, пожравший «Фавориту», и бегство в Америку.

Сколько бед обрушилось на ее семью! Но сила духа Розы, энергия и здравый смысл победили все. А теперь, казалось, эти качества покинули ее.

Роза знала: в жизни нет ничего случайного. И самый безжалостный судья — собственная память и совесть…

Как в кривом зеркале, увидела Роза себя, юную девушку, в объятиях серого, жалкого человечка. Она почувствовала отвращение к себе самой и жалость к Ивецио, на которого легла кровавая Каинова печать. В памяти всплыло страстное, скорбное лицо Анджело, искавшего смерти.

Кто-то постучал в дверь ванной.

— Синьора Роза, если бы вы только знали, синьора Роза, — залепетал Клементе.

Роза вышла из ванны, накинула халат и открыла дверь.

— Ну, что мне следует знать? — раздраженно спросила она.

Клементе смотрел на хозяйку и не мог выговорить.

— Знали бы вы… знали бы вы, — твердил он.

Роза вспомнила, что на попечении Клементе был оставлен сеттер.

— Бирра? — спросила она.

— Нет, синьора Роза, Бирра завтра выздоровеет.

У Розы возникло желание отхлестать Клементе по щекам.

— Или говори, или пошел вон! — резко сказала она.

— Господин граф… — начал Клементе.

— Ну и что случилось с господином графом? — язвительно спросила Роза.

— Он скончался, госпожа графиня, — выпалил Клементе.

Роза кинулась в спальню, где отдыхал Руджеро.

Муж лежал на боку, обнимая подушку, словно ребенок, ищущий защиты. У его ног жалобно подвывал Джинджер.

Руджеро Летициа умер от инсульта, глупой, банальной смертью. Так часто умирают любители сытно поесть и крепко выпить, заядлые курильщики, склонные к гипертоническим кризам, но живущие слишком напряженной жизнью. Семейный врач, доктор Д'Урбино, знал, что Руджеро предрасположен к удару, но никак не предполагал, что все произойдет так быстро.

Роза испытывала не столько глубокую скорбь, сколько бесконечную грусть. Она потеряла верного друга. С ним она ощутила пьянящую радость первого полета, с ним вместе узнала, что успех — дитя интуиции, таланта, случая, но более всего — долгого терпения. Они были рядом в будни, в повседневной жизни, в горе и радости. Ей будет не хватать его спокойного неизменного присутствия. Руджеро всегда оказывался рядом в нужный момент, а теперь он ушел, тихо и незаметно, будто отыграв свою роль.

И гораздо больше, чем лаконичные строки некролога в «Коррьере», сказали о Руджеро Летициа, бедном эмигранте из Сицилии, разбогатевшем в Америке, слова его друга, умного, образованного и учтивого Бруно Аркурио, произнесенные над могилой. Роза искренне растрогалась, прощаясь с человеком, который с терпением и любовью сопровождал ее по жизни, в светлые дни и в темные ночи, когда сияло солнце и когда наползал густой туман.

— Неужели только несчастье, скорбь, болезни и, наконец, смерть помогают почувствовать, сколь дорога нам сама жизнь? — вопрошал Бруно над могилой Руджеро Летициа. — Неужели жизнь должна соприкоснуться с прозрачно-зелеными водами смерти, чтобы мы осознали ее извергнутую поэзию? Мне вот сейчас хотелось увидеть красный цикламен. И это глубоко символично как проявление желания жить, безумного желания обновления, пока еще мы живы.

Руджеро ушел навсегда. Только потеряв мужа, Роза поняла, как ей будет не хватать тех повседневных мелочей, что делают нашу жизнь великой.

РОЗА Милан — 1940-й

Глава 1

— Что же это такое, синьора Роза! Куда мы идем! — причитал Клементе. — Знаете, кило телятины на рынке стоит двенадцать лир!

Он сидел за кухонным столом и проверял счета. Роза готовила себе на газовой плите кофе на крестьянский манер: ложка молотого кофе засыпается в кипящую воду, когда кофе осел, можно разливать по чашкам.

— Книга домашних расходов прекрасно показывает состояние экономики страны, — заметила Роза, только что заплатившая двенадцать лир за литературный альманах Бомпиани. — Куда лучше, чем встреча Гитлера с Муссолини в Бреннеро.

Роза имела в виду мартовское историческое свидание отца фашизма и отца нацизма, состоявшееся в марте.

Для Клементе Гитлер был далеким персонажем с неприличными усиками, злобным и крикливым. Он вцепился Европе в горло, словно взбесившийся пес. Муссолини же был гигантской фигурой, способной изменить облик Италии. Правда, растущие цены как-то не вязались с оптимистическими прогнозами газет.

— А груши? Груши продают по шесть лир кило, — негодовал Клементе.

— Зато у нас теперь есть империя в Африке, — иронически заметила Роза.

— Можно к вам в гости? — спросил звонкий голосок пятилетней девочки с черными как уголь глазами и красным бантом в темных волосах.

— Конечно, можно, — улыбнулась Роза, нагревая кофейник.

— Правда, Клементе, к вам можно в гости? — обратилась хозяйка дома к дворецкому, потому что для девочки, которая не сводила глаз с Клементе, он был куда более важной персоной, чем Роза.

— Пусть заходит, — проворчал Клементе. — Если Маргарита будет вести себя хорошо, может посидеть с нами.

Девочка, дочка садовника и горничной, улыбнулась, и зубки ее сверкнули жемчужинками. Она кинулась к Клементе и залезла ему на колени.

— Она родилась в год смерти Руджеро. Пять лет назад, — с горечью произнесла Роза.

Ей припомнились торжественные похороны, потом переезд семьи из небоскреба на проспекте Литторио в желтый особняк на улице Джезу.

Роза села напротив Клементе и поставила перед собой чашку.

— А можно мне к тебе? — спросила Маргарита.

— Конфетку хочешь, правда? — улыбнулась Роза.

— Хочу, — честно призналась девочка. — А еще мне нравится, как от тебя пахнет.

Маргарита сползла с колен Клементе и, легкая, как воробышек, пересела к Розе.

— И от тебя хорошо пахнет, — сказала та, обнимая девочку.

Запах ребенка напомнил ей, как пахли когда-то ее дети: молоком, теплом, доверчивостью, любовью, заставлявшей вспомнить о вечности.

— А у меня есть часы! — гордо заявила девочка.

— А что же я их не вижу? — притворно удивилась Роза, принимая игру.

— А вот закрой глаза, и услышишь, как они тикают, — сказала Маргарита.

Роза послушно прикрыла глаза, а Маргарита, приблизив ручку к ее уху, застучала ноготком большого пальца по ногтю мизинца.

Этот звук напомнил Розе «Фавориту», ей послышались звонкие голоса детей, ее ровесников, жаждавших чуда: «Идите, идите скорей сюда, послушайте, как тикают Розины часы!»

Роза обняла Маргариту, но не стала целовать, чтобы не измазать в помаде.

«У тебя будут настоящие часы!» — подумала Роза, почувствовав угрызения совести за то, что забывает о важных житейских мелочах.

Она не знала, сколько стоит хлеб или трамвайный билет, не задумывалась, почему расстроен кто-то из служащих: то ли жена больна, то ли совершил промах на работе. Слишком быстро крутилось колесо ее жизни, времени хватало только на дела корпорации «Роза Летициа и сыновья». Чтобы избавиться от этого ощущения, ей захотелось снять с руки золотые часы от Картье и подарить девочке. Но от этой идеи она сразу же отказалась: такой подарок осчастливит скорее ее, чем малышку. К тому же окружающие могут истолковать подобный жест неверно. Роза вынула из коробочки карамельки и дала девочке.

— Спасибо, синьора Роза, — улыбнулась Маргарита. — Я пойду?

— Иди, иди…

Роза с наслаждением выпила горячий кофе.

— Ты жалуешься на расходы, как и двадцать лет назад, словно мы до сих пор бедные эмигранты, — упрекнула она Клементе.

— А я как был крестьянином, так и остался, — сказал дворецкий, складывая в шкатулку счета.

— Но денег у нас сейчас хватает.

Клементе взглянул на хозяйку почтительно, но сурово и произнес:

— Все равно, нечего швыряться деньгами!

Роза не стала возражать против здравых доводов Клементе. Война уже охватила пол-Европы и грозила перекинуться на вторую половину. Клементе получал столько денег, сколько хотел, но считал каждый грош, чтобы не тратить попусту хозяйские деньги.

— Ты — яркий образец самоотверженной преданности и бескорыстия, — пошутила Роза, допивая остатки кофе.

— Я же для вас стараюсь, а вы надо мной смеетесь, — обиделся Клементе.

— Что ты, право, — утешила его Роза. — Сам знаешь, я над тобой никогда не смеюсь.

Благодаря Клементе, его преданности и трудам она, овдовев, смогла с удвоенной энергией заняться делами корпорации. Гостиную на верхнем этаже дома по улице Джезу превратили в рабочий кабинет, а Пьер Луиджи остался в штаб-квартире компании в Сеграте.

Дела корпорации «Роза Летициа и сыновья» шли отменно благодаря американскому опыту работы и связям с самыми передовыми предприятиями авиационной промышленности США. Однако Роза не могла получать станки, фрезы и штамповочные прессы из Америки. А государство, делая огромные заказы, не собиралось ничего предпринимать, чтобы оснастить отечественное самолетостроение необходимым оборудованием.

Она, Роза Летициа, работала на войну и, по мнению Клементе, поддерживала не тех, кого следует. Фактически она поддерживала Гитлера. Правда, Клементе никогда не осмеливался упрекнуть в этом хозяйку. Однажды у них был разговор на эту тему, и Клементе услышал, что настоящие враги корпорации «Роза Летициа и сыновья» вовсе не французы или англичане, сражавшиеся с Германией, а Пьяджо, Макки, Капрони и Маркетти, то есть предприятия-конкуренты.

Клементе не осмеливался сказать Розе правду, но она знала: старый слуга ее не одобряет. Она видела документальные фильмы о кровавых жертвах нацистской агрессии. Но все тогда говорили о блицкриге и рассчитывали, что скоро установится мир. Так что Муссолини, даже если захочет, вмешаться не успеет. И потом, кто виноват в том, что Европу залили кровью? Немцы, как утверждали американцы и англичане, или поляки, угнетавшие немцев, как писали итальянские газеты. Роза предпочитала не доискиваться ответов.

Глава 2

После безупречного снижения и великолепной посадки трехмоторный самолет остановился у центрального ангара аэропорта Тальедо.

— Приземление, как в учебнике! — с восхищением признал майор Мелькиорре.

Роза покраснела, и глаза ее блестели от радости.

— Спасибо, майор! — сказала она, расстегивая ремень безопасности.

Рабочие подвинули трап прежде, чем остановились винты. Серебряная раковина-наутилус на фюзеляже сияла на солнце. Да и сама Роза, в красном шелковом комбинезоне, казалась явившейся из сказки.

Пьер Луиджи помахал ей с балкона аэровокзала, она тоже ответила взмахом руки и попыталась угадать, что это за мужчина стоит рядом с братом.

«Надеюсь, он к нам с добрыми вестями», — подумала она.

Прошло время оптимистических прогнозов. Недели три назад Муссолини с балкона дворца на улице Венециа объявил, что Италия объявляет войну реакционным демократиям Запада. Война, которой так боялись, все-таки разразилась. Стратегия блицкрига не сработала.

Самолетостроительные заводы «Роза Летициа и сыновья», чтобы увеличить выпуск продукции, набрали новых рабочих. Их следовало быстро обучить. Спешка, отсутствие опыта и устаревшее оборудование повлекли за собой увеличение числа несчастных случаев в цехах. Несколько дней назад у одного рабочего попала под пресс рука.

Плохие вести приходили одна за другой, и сейчас, увидев рядом с братом незнакомца, Роза почуяла недоброе. Она легким шагом пересекла летное поле и зашла в зал, предназначенный для руководства аэропорта. Два молодых офицера галантно поклонились ей, игнорируя обязательное фашистское приветствие. Роза им улыбнулась.

— Ты великолепна! — похвалил сестру Пьер Луиджи.

— Есть еще проблемы, но о них поговорим потом, — сказала Роза.

Она увидела, что к ним приближается мужчина, стоявший рядом с Пьером Луиджи на балконе.

Он был молод, ростом выше Пьера Луиджи, одет в костюм спортивного покроя, белокур, улыбчив. Умные голубые глаза смотрели иронично. Он разглядывал Розу со спокойной беззастенчивостью мужчины, уверенного в своем превосходстве. Она почувствовала себя голой, глупо залилась краской и устыдилась себя.

— Позволь тебе представить мистера Ричарда Тильмана, знаменитого чемпиона по теннису, — сказал Пьер Луиджи.

— Верно, не очень знаменитого, раз нуждаюсь в представлении, — пошутил американец.

Роза вдруг вспомнила, что слышала о миллиардере из Калифорнии, чемпионе по теннису, любителе автомобильных гонок. Его имя не сходило со страниц светской хроники и спортивных газет. Он побеждал на турнирах в Уимблдоне, Париже, Монте-Карло. Женщины по нему сходили с ума, а его слава донжуана давно переросла спортивную известность.

— How do you do, mister Tillmann, — холодно произнесла Роза, протягивая гостю руку.

— How do you do, Flying Rose, — радостно, словно встретил старого друга после долгой разлуки, откликнулся американец.

Роза улыбнулась. Она и забыла о прозвище, которым ее наградили в двадцатых годах нью-йоркские журналисты, а теперь растрогалась, услышав его.

— Flying Rose, — повторила она, а про себя подумала, что этого американца нужно держать на расстоянии.

И потом, ей никогда не нравились мужчины, выставляющие напоказ собственную мужественность и привлекательность в надежде сразу же завоевать женщину.

— Так меня называли, когда я летала в небе над Стейтен-Айлендом, вы тогда еще пешком под стол ходили, — холодно, поставив гостя на место, сказала Роза.

Ей удалось справиться с собой, но ее почему-то взволновало и раздосадовало присутствие американца; она предпочла бы с ним больше не встречаться. Роза опустилась в кресло и сняла летный шлем. Черные кудри рассыпались по плечам.

— Мне было шестнадцать лет, — поправил ее гость. — А если журналисты не врут, вам всего лишь на четыре года больше.

— Я, очевидно, должна чувствовать себя польщенной? — спросила Роза, не скрывая раздражения. Эти подсчеты ее задели.

— Как хотите, — спокойно ответил Тильман. — У меня еще сохранились ваши фотографии, вырезанные из газет. Я был в вас безумно влюблен, — добавил он нарочито страстным тоном.

Роза глубоко вздохнула, достала сигарету. Тотчас же к ней потянулась рука Ричарда Тильмана с зажигалкой, но она, передумав, убрала сигарету в пачку. Этот американец стал ей ненавистен, поскольку ему, похоже, было наплевать на Розу Летициа.

Ей захотелось как-то уязвить его, и она сказала:

— Я вовсе не польщена. Напротив, по-моему, крайне неуместно напоминать женщине, что со времени ее двадцатилетия прошло уже два десятка лет.

Пьер Луиджи, сидевший на диване рядом с американцем, попытался взглядом урезонить разбушевавшуюся сестру.

— Мне кажется, мистер Тильман совсем не то хотел сказать, — вмешался Пьер Луиджи.

Все замолчали, ощущая неловкость. Потом американец улыбнулся.

— Я никогда не встречал женщины, которая бы выглядела так молодо, — беззастенчиво польстил он Розе.

Ричард Тильман и не думал скрывать своих намерений. В его тоне, в словах, в улыбке, в безграничной мужской уверенности Роза уловила прямое приглашение к любовным отношениям. Он вовсе не таился. Американец вел себя грубо, нагло, самонадеянно. Но почему ее так привлекал этот незнакомец, от которого она в любую минуту могла избавиться? Роза разнервничалась, предчувствуя беду.

Она встала и выглянула в окно. Рабочие ставили в ангар трехмоторный самолет. Роза только что совершила на этой машине перелет Рим — Милан со скоростью триста двадцать шесть километров в час. Она с восхищением смотрела на прекрасный самолет. Сейчас машину поставят на место, а потом ею займется бригада под руководством специалиста по интерьеру Мака Джелати. Они превратят самолет в роскошную летающую квартиру.

— Закончим с ним к концу июля, — сказала Роза, обращаясь к брату.

— Только не говорите, что это будет рейсовый самолет, — заметил Ричард Тильман.

Роза не поняла, сказал ли он это просто так или же Пьер Луиджи с непростительным легкомыслием выдал гостю государственную тайну. Нет, такого брат никогда не сделал бы. Американец просто болтает.

— Не думайте, что я вас в чем-то упрекаю, — продолжал американец. — Личный самолет — прерогатива королей, президентов и глав правительств. Власти теперь летают за деньги налогоплательщиков.

— Мистер Тильман имеет в виду, что он сам летает за собственные деньги, — счел нужным уточнить Пьер Луиджи. — Он хотел бы заказать «РЛ-62». На его взгляд, наши самолеты самые элегантные в мире.

— Да, я вижу: лесть — лучшее оружие мистера Тильмана.

Теперь, уяснив, что Ричард Тильман появился как клиент, Роза вполне могла беседовать с ним любезно, прощая ему некоторые легкомысленные замечания.

— У меня очень серьезные намерения, — подтвердил американец.

— Мы будем рады видеть вас в Сеграте. Сможете познакомиться с нашими конструкторами, — сказала Роза.

Они вместе вышли из здания аэровокзала. Ричард Тильман, открывая дверцу машины, вдруг прошептал на ухо Розе, словно объясняясь в любви:

— Ваш брат забыл сказать — мне нужен совершенно особый самолет!

— Конечно, Пьер Луиджи мне все объяснит, — деловым тоном произнесла Роза и добавила: — А пока отпустите мою руку, мистер Тильман!

— Это я от восторга: не заметил, как увлекся, — улыбнулся американец. — И зовите меня Ричард. Мы часто будем встречаться, работая над нашим проектом. Надеюсь, станем друзьями…

— Это зависит прежде всего от вас, — не очень любезно ответила Роза.

Что-то странное было в том, как беззастенчиво соблазнял ее этот мужчина. Роза откинулась на заднее сиденье «Ланчи» и почувствовала, как ее охватывает слабость и неуверенность.

— Я буду безупречен, — прошептал Ричард Тильман, склоняясь к ней. — Более того, я буду неповторим. Ибо никто не попросит у вас того, что прошу я. Мне нужен мой, особый самолет. Вы построите машину вашей мечты. Никто из ваших заказчиков никогда не попросит у вас такого.

Он легко коснулся губами ее руки, повернулся и зашагал к стоявшей неподалеку «Изотт-Фраскини».

Роза повернулась к Пьеру Луиджи:

— Что он имел в виду?

— Что имел в виду, то и сказал, — усмехнулся брат. — Да ты и сама все прекрасно поняла. Я пригласил его на виллу в Форте на уик-энд. Надеюсь, мы не пожалеем, — заключил Пьер Луиджи, иронически взглянув на сестру.

Глава 3

Вилла в Форте была построена в классическом стиле модерн — с цветными витражами и коваными решетками. Руджеро ее терпеть не мог, а Роза обожала, потому что декор напоминал ей парадную столовую в «Фаворите». Он купил ее ради капиталовложений, как и дома в Милане, дворцы в Катании, виллу в римском районе Эур и холм в Имберсаго. Муж порывался перестроить виллу на современный лад, но Роза, реставрируя, предпочла сохранить не только изящество линий, но и обои, расписанные цветами и причудливыми зверями, резную гнутую мебель кедрового дерева, стеклянные вазы и лампы, хрустальные безделушки. Она даже дополнила убранство виллы коллекцией серебряных портсигаров, рамами для картин и кашпо, купленными за гроши в антикварных лавках.

— Рухлядь! — презрительно отозвался Руджеро и о реставрированной вилле, и о новых приобретениях.

Он не любил то, что хоть как-то напоминало ему о прошлом. Для него лишь настоящее было счастливым островом. Но он не мог справиться с упрямством Розы. Правда, уступив желаниям мужа, она согласилась жить в небоскребе на проспекте Литторио, хотя ей нравился особняк на улице Джезу, куда она и перебралась после смерти Руджеро.

На вилле в Форте-деи-Марми Руджеро устроил не только бассейн, теннисный корт и великолепную конюшню, но и павильон в парке, где демонстрировалось кино.

Роза играла в теннис изящно, соблюдая все правила. У нее был прямой и сильный удар, и она легко отбивала мячи Ричарда, который подавал ей прямо на ракетку. Он хотел дать ей почувствовать, что игру ведет она сама.

В первом сете счет был в пользу Розы: пять — четыре, гейм она вела со счетом сорок — тридцать. Она погасила высокий мяч, и Ричард весьма убедительно изобразил попытку, которую, увы, не успел отбить. Роза выиграла.

— Игра! — заявил Джулио, судивший встречу с высокого железного кресла.

— Встреча прошла на высочайшем уровне, — пошутил, аплодируя, Пьер Луиджи.

— Ты очень хорошо умеешь обманывать, — упрекнула брата Роза.

Роза с трудом выдержала темп игры, предложенный партнером, и совершенно выбилась из сил.

— Бывает, и чемпионы проигрывают, — заявил Ричард.

Он выглядел свежим и отдохнувшим, словно только что встал с постели.

— Можно я вместо тебя поиграю, мама? — спросил Джулио, обняв мать и поздравив ее с победой. — Я хотел бы попробовать сразиться с тобой, — сказал юноша, обращаясь к американцу.

Ричард Тильман околдовал всю семью своим обаянием и спортивными подвигами.

— Давай посмотрим, чего ты стоишь, парень, — согласился американец.

— А я пойду поплаваю в бассейне, — сказала Роза.

— После таких трудов окунуться не помешает, —прокомментировал брат.

Мужчины проводили Розу взглядом. Белая юбка в складку подчеркивала изящество длинных стройных ног и легкость походки.

«Ничего в ней не осталось от крестьянского происхождения, — подумал Пьер Луиджи. — Кажется, она родилась в аристократической семье. В высшем свете, среди любой публики чувствует себя прекрасно. Ей исполнилось сорок, а выглядит молоденькой девушкой. Теперь еще этот американец…»

Джулио и Ричард начали игру, и чемпион снова проявил великодушие, сумев скрыть свой класс.

Роза в темно-красном купальном костюме нырнула в бассейн и поплыла, наслаждаясь движением. Абсолютное расслабление давало невероятное наслаждение: в последние месяцы ей редко приходилось отдыхать. Она повернулась на спину, вода тихонько качала ее, а Роза смотрела на лазурное небо. Вода, розоватый закатный свет, мягкое солнце на мгновение позволили ей почувствовать себя счастливой. Неожиданно две сильных руки ухватили Розу. Она перевернулась, пытаясь высвободиться, но ее держали крепко. Оказалось, Ричард Тильман незаметно подплыл к Розе, а теперь вынырнул. Прямо перед собой она увидела его улыбающееся загорелое лицо.

— Что за идиотские шутки? — рассердилась Роза.

— Хотел сделать вам сюрприз.

— Сюрприз удался, а теперь отпустите меня, — сказала она, вырываясь из объятий американца.

Могучее тело Ричарда прильнуло к ее телу, и Роза ощутила непонятную, необоримую истому.

— Сначала простите меня, — потребовал мужчина.

— Хорошо, прощаю, — согласилась Роза.

Лица их оказались совсем рядом, дыхание сливалось. Она была уверена — сейчас он ее поцелует. Роза закрыла глаза, она ждала поцелуя.

Но голос Ричарда разрушил очарование момента:

— Вы свободны, — произнес он, разжав руки.

Розе показалось, что мир вокруг рухнул, когда разомкнулось объятие. Она открыла глаза и увидела, что Ричард плывет под водой к лесенке.

— Негодяй! — прошипела Роза.

Она дважды в высоком темпе проплыла бассейн, потом выбралась из воды и в бешенстве помчалась к себе в комнату.

Роза села во главе стола, а остальные заняли места рядом. Сильный характер Розы всех в доме подчинял ей, но этот нахал американец вел себя так, словно она была у него в руках. Может, из-за Тильмана Роза сегодня надела облегающее платье-тунику из шелкового крепа. Волосы были убраны в шиньон на затылке. На шее жемчужное колье, отливавшее лунным светом.

Все расселись, и Роза знаком велела слуге подавать. Воцарилось приятное обеденное оживление: легкая беседа, позвякивание посуды и столовых приборов. Ричард сидел справа от хозяйки, Пьер Луиджи — слева, затем Коррадино, младший брат Руджеро, Джулио и Альберто.

— За мир, — провозгласил тост Коррадино.

В тридцать лет он сохранил мальчишескую подвижность и живость. Он принадлежал к тому поколению, которому в детстве пришлось недоедать, оттого и не вышел ростом. В отличие от старшего брата Коррадино, достигнув благосостояния, не увлекся гастрономическими излишествами, потому сохранил худощавость и ловкость.

— За мир после победы, — уточнил Ричард, поднимая бокал.

Роза взглянула на гостя с удивлением.

— После какой победы?

— После победы фашизма, — заявил американец.

Коррадино не питал особой симпатии к Муссолини. Он работал в корпорации Летициа, но испытывал искреннюю неприязнь к фашистскому режиму и к войне.

— Главное, чтобы установился мир, — сказал он.

— Никак не ожидала услышать от вас подобного, — холодно улыбнулась Роза.

— Удивлены? — спросил Ричард.

— Как вам сказать… Если вспомнить слова президента Рузвельта в день объявления войны…

— Вы имеете в виду заявление президента о том, что Италия вонзила нож в спину Франции? — спокойно поинтересовался Ричард.

— А что вы думаете о войне? — поинтересовалась Роза.

— Трагическая судьба человечества может вершиться, только проходя через тяжелый опыт войны.

Ричард прервался и взглянул на Розу.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросила она.

Похоже, гость цитировал наизусть чьи-то высказывания.

— В сущности, стремление к лучшему будущему движет народами и заставляет их принимать даже тяжелейшие лишения, связанные с войной.

Джулио и Альберто, которым подобные мысли вдалбливали в школе, смотрели на американца с восторгом.

— Герои войны — это ведь люди, которые сражались за лучший мир, — вмешался Джулио.

— Война неотъемлема от человека и несет в себе доброе зерно, — улыбнулся юноше Ричард. — Ибо она показывает, что человек рвется к величию, к благу, даже ценой огромных жертв. Люди сражаются, потому что надеются, а сражаясь, думают о будущем. Правительства Италии и Германии дают остальным наглядный урок: они ведут военные действия на фронтах, а вместе с тем, на многочисленных международных конгрессах закладывают основы будущего устройства Европы.

Роза взглянула на сына, потом на гостя и сказала:

— Вполне воинственная гипотеза в духе фашизма.

— Или же слишком оптимистический взгляд на проблему, — добавил Коррадино.

Что-то поражало Розу в госте-американце и одновременно казалось фальшивым: сторонник фашизма, образованный, хорошо информированный, вместо того чтобы рассказывать о своих спортивных подвигах, он выставляет напоказ обширные и глубокие познания в области итальянской политики. Вот такие они, американцы, подумала Роза, ничего не скрывают, а понять их невозможно.

Когда они с Руджеро переселились в Италию, в Штатах бушевал великий кризис. Армия безработных выросла до четырнадцати миллионов, и Уолл-стрит превратился в кипящий вулкан. Мелкие предприятия гибли, большие едва держались. Хлопок опустился до пяти центов. Пшеница — до тридцати семи. На крестьян давил десятимиллионный груз ипотечных долгов. Фермы превратились в участки земли, заложенные-перезаложенные и осаждаемые кредиторами. Неплатежеспособных фермеров сгоняли с земли, а банковские долги в результате так никто и не выплачивал. Местные банки объявляли о банкротстве, а вкладчики крупных финансовых объединений толпились у окошечек, требуя вернуть свои сбережения. А теперь прошло всего десять лет, но благодаря политике «нового курса» Штаты стали страной всеобщего благосостояния.

Слуга подал нежное жаркое, запеченное в тесте.

— Вы прямо неисчерпаемый источник сюрпризов, — сказала Роза, удивляясь, как удачно отвечает гость на любой вопрос. — Однако вам не хватает объективности суждений, свойственных среднему человеку.

— В лучшем случае объективность — утопия, но чаще большая ложь, — парировал Ричард. — Хорошо, если она основывается на собственной культуре и собственных убеждениях говорящего, но нередко люди хватаются за чужую, удобную для них мысль.

Роза посмотрела на него намеренно равнодушно. Они еще побеседовали о войне, и каждый попытался прочесть, глядя в собственный магический кристалл, будущее человечества после победы блицкрига, молниеносной войны, начатой Германией, к которой теперь присоединилась Италия.

Беседа сопровождалась звоном бокалов. Прекрасное вино добавило живости голосам, но от Розы почему-то ускользал смысл речей, хотя она, как и остальные, переживала трагедию войны. Все заслонила снедающая ее дрожь желания, вызванная голубыми глазами Ричарда. Его голос пробудил в ней давно уснувший зов. После нескольких лет летаргического сна проснулся безумный эрос, и по коже Розы, зажигая кровь, побежали разноцветные искры. Она ненавидела себя за то, что не могла справиться с этими ощущениями.

Тут Альберто припомнил недавно прочитанные в фашистских газетах слова.

— Вместе с весной, что пробуждается, полная надежд, в солнечных лучах, — торжественно процитировал он запавшие в его душу мысли, — грядут новые весны в Африке и в Испании и раздастся клич, зовущий к новым сражениям: да здравствует война!

В глазах Розы мелькнуло презрение. Неуместное вмешательство сына, разгоряченного беседой и вином, оказалось тем предлогом, что она искала.

— На мой взгляд, твой фанатизм жалок, — тоном, не допускающим возражений, заявила она Альберто. — А теперь прошу извинить меня, — обратилась она к остальным сотрапезникам, — у меня ужасная мигрень.

Она встала из-за стола. Все поднялись, задетые этим резким высказыванием, которое Коррадино приписал искреннему пацифизму, сыновья — несуразной выходке Альберто, а Пьер Луиджи — женской тревоге, совершенно не связанной ни с войной, ни с пацифизмом, ни с воспитанием детей.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил Ричард.

— Нет, — устало улыбнулась Роза. — Мне надо немного отдохнуть.

Глава 4

Легкий морской бриз, ласкавший деревья в парке и цветы в саду, донес до Ричарда едва уловимый аромат французских духов. Ричард вдохнул этот чудный запах и понял: Роза где-то рядом. Темные тучи, гонимые ветром, наползали с запада. Гроза приближалась. Темнело, ярче засверкали звезды, и ожил свет луны. Ричард увидел Розу в конце аллеи, на гранитной скамье. Она сидела, полностью отдавшись своим мыслям, напоминая персонаж картин Анри Руссо. Роза обхватила колени руками, и высокий разрез шелковой туники обнажал ногу почти до бедра. Но она и не замечала то, что ее поза не очень-то подходит светской даме в вечернем платье. Ричард потушил ботинком сигарету, подошел поближе и увидел слезы у нее на глазах.

— Почему ты плачешь, Роза? — спросил он, впервые называя ее на «ты» и протягивая платок.

— Я не плачу.

Роза встала, вытерла платком слезы и храбро солгала:

— Что-то в глаз попало.

— Мне жаль, если ты расстроилась из-за меня, — сказал Ричард, имея в виду неуместную апологию войны, произнесенную Альберто.

— Все прошло, — улыбнулась Роза.

Вечер гнал тучи в сторону Имберсаго. Половина неба еще оставалась залитой лунным светом, а другую, темную, уже прошивали насквозь молнии.

— Тебя так пугает война? — спросил Ричард, осторожно обнимая ее за плечи.

Он почувствовал, как женщина дрожит.

— Ничего меня не пугает, — ответила Роза.

— Но ты дрожишь, — сказал он, крепче сжимая ее в объятиях.

— Нет, не дрожу, — отрицая очевидное, произнесла Роза.

Она сгорала от желания отдаться объятиям Ричарда, но скорее умерла бы, нежели призналась в этом. Роза попыталась уйти, но Ричард, угадав ее намерения, закрыл ей рот поцелуем.

Ее губы не ответили, но он почувствовал, что тело Розы затрепетало. Она могла справиться с собой, следить за своими словами и жестами, но не в силах была контролировать собственную плоть. Краска залила ее лицо, кровь быстрей заструилась в жилах, соски напряглись, горячо увлажнилось женское естество. Нависшая над ними гроза разразилась в душе Розы. Это было уже не беззаботное, легкое увлечение восемнадцатилетней девушки, не игра и не забава. Мужчина пробудил в ее душе бурю чувств. В ней проснулась могучая сила, что поддерживает продолжение рода, являясь источником жизни и желания. Буря, что клубилась над морем, воплотилась в женщине, и ветер, поднимавший высокие пенные волны, гудел в душе Розы.

— Убирайся, Ричард Тильман! — приказала она.

Но лицо и тело ее говорили совсем другое.

— Прекрати, Роза, — произнес мужчина, сжимая ее в объятиях.

— Я тебя выгоню из дому, — пригрозила Роза. — Тебя выставят из страны!

— Кричи! — с вызовом сказал Ричард. — Зови на помощь! Прибегут слуги, вызовут полицию. Что же ты не зовешь никого?

Первые капли дождя упали на их разгоряченные лица.

— Потому что умираю от желания, — призналась наконец Роза.

Совсем рядом вспыхнула молния, загрохотал гром, и полил дождь. Аромат мокрой земли и грозы, нежное благоухание духов «Арпеджио», запах сплетенных тел, запах любви и плоти кружил им головы.

— Пошли в дом, — сказал Ричард.

— Нет, я хочу тебя здесь, сейчас.

Ричард прильнул к ее губам и почувствовал, как затрепетала женщина, принимая его в себя.

С балкона виллы донесся голос Клементе:

— Синьора Роза!

Шум дождя заглушил слова дворецкого.

— Нам надо возвращаться, — задыхаясь, прошептал Ричард.

— Не останавливайся, прошу, — хрипло ответила Роза.

— Нас будут искать.

— Ну и что, не хочу, чтобы это наслаждение кончалось.

Крик женщины, испытавшей впервые настоящий оргазм, смешался с рокотом грома. Роза в изнеможении застыла в объятиях мужчины.

— Отнеси меня домой, — попросила она.

А дождь лил все сильней и сильней.

Глава 5

Самолет получился изящным, красивым, устремленным ввысь. Он напоминал серебряную стрелу. А луком, запускавшим стрелу в небо, служил реактивный мотор, спроектированный Пьером Луиджи. Вторая в истории итальянской авиации воздушная машина без традиционного винта получила название «Дуньяни-один». Самолет совершенно секретно строили в цехах корпорации; Пьер Луиджи десять лет работал над этой машиной. Получился настоящий шедевр, во многом превосходивший первый итальянский реактивный самолет, спроектированный инженером Кампини и получивший крещение в воздухе всего несколько дней назад.

— Фирма «Капрони» обогнала нас на самом финише, — расстроился Пьер Луиджи.

— Идея реактивного самолета носилась в воздухе, — утешала брата Роза.

В это ясное августовское утро она выглядела прекрасной, как никогда. В воздухе чувствовалась приятная прохлада, яркие краски лета радовали глаз.

— Говорят, что немцы уже запустили реактивный самолет, — заметил Пьер Луиджи.

— Не исключено, — откликнулась Роза.

Мотор «Дуньяни-один» мощно взревел. Пилот Томмазо Риккарди помахал им рукой из кабины. Брат с сестрой ответили на приветствие летчика. Рядом с Розой и Пьером Луиджи стояли представители военно-воздушного ведомства и несколько журналистов.

Когда самолет после долгого разбега оторвался от земли, сердца Розы и Пьера Луиджи словно взлетели в небо.

— Корпорация «Роза Летициа и сыновья» обеспечила себе будущее, — торжественно заявил Пьер Луиджи.

— Спасибо, братишка, — с улыбкой поблагодарила его Роза.

Очень скоро самолет превратился в точку на горизонте, а потом его поглотила небесная лазурь. Свидетели исторического полета отправились в здание аэропорта, где в специальном зале были накрыты столы.

— Меньше чем через два часа он будет в Риме, — сказала Роза.

— Дай-то Бог, — вздохнул Пьер Луиджи.

— Да ты не заметишь, как пролетят эти два часа, — улыбнулась сестра.

— Будем надеяться, — заметил Пьер Луиджи, пытаясь скрыть волнение.

Их поздравил полковник Марио Балдинелли:

— Поздравляю, синьора! Поздравляю, инженер Дуньяни!

Пьер Луиджи недавно получил почетный диплом Миланского университета и теперь имел право именоваться инженером.

— Благодарю, полковник, — ответила Роза.

— Нам остался всего один шаг до турбореактивной машины, — сказал Пьер Луиджи. — Жаль только, что с теми материалами, которыми мы располагаем, проблему скорости не решить. Нам еще далеко до четырехсот километров в час.

К ним приблизились двое журналистов, сияя улыбками.

— Итак, Италия — первая в мире, — заявил тот, что постарше, со значком фашистской партии на отвороте пиджака.

— Полковник Балдинелли в вашем распоряжении. Он предоставит вам любую информацию, — отделался от журналистов Пьер Луиджи.

Все равно они дадут только официальную хронику.

Вдруг Роза заметила в толпе чеканный профиль Ричарда. Она не могла оторвать глаз от американца. Ей хотелось броситься ему на шею, но разум подсказывал — лучше не показывать виду, что они знакомы. Какого черта он вообще проник сюда? Вел он себя совершенно естественно, словно давно и хорошо знал всех присутствующих. Роза же чувствовала себя смущенной, как девица на первом балу. Она сама составляла список приглашенных, и Ричард там не значился. Оказавшись рядом, он улыбнулся ей.

— Вот уж не рассчитывала встретить тебя здесь, — покраснев, заметила Роза.

— А я как раз был уверен, что встречу тебя. Я и пришел из-за тебя.

Он разговаривал с обычной мальчишеской дерзостью.

— Ты с ума сошел, — испугалась за него Роза.

Но ее раздраженные слова потерялись в шуме голосов. Лучи раннего солнца, проникавшие сквозь окно, ласкали ее волосы.

— Конечно, сошел, — с лучезарной улыбкой признался Ричард.

Роза тоже улыбнулась, но в ее поведении сквозила нервозность.

— Зачем ты явился? — упрекнула она Тильмана.

— Я тебя не видел с прошлой ночи.

Ну почему, почему он так неотразим? Роза неодобрительно покачала головой, справившись с волнением.

— Очень важная причина! Как-нибудь расскажешь, откуда ты узнал про это испытание и как сюда пробрался.

— Для влюбленного нет препятствий, — заявил Ричард.

Банальный ответ показался Розе в тот момент самой мудростью.

Она переживала настоящий медовый месяц. А вокруг гремела война. Зенитки не могли противостоять английским бомбардировщикам, рвущимся к Милану, но, к счастью, зажигательные бомбы не нанесли городу особого ущерба. Правда, итальянские истребители показали себя не с лучшей стороны, да и вести с фронтов не всегда были утешительными.

Кругом бушевала война, а Роза чувствовала себя безмятежно спокойной. В сорок лет она познала любовь, не слащавую киношную любовь, не романтическое книжное чувство, а настоящую страсть, не знающую запретов, — она наполняет сердце, разогревает кровь и придает жизни смысл. Такая страсть порождает не болезненную истому, а возвращает молодость. В ней, наверное, и кроется тайна счастья. Возможно, из страха Роза ни о чем не спрашивала Ричарда. Они не клялись друг другу в вечной любви. Они не говорили: я люблю тебя. Они просто любили. Как первый раз в жизни.

Глава 6

Врач, снимая резиновые перчатки, вышел из-за ширмы и направился к умывальнику. Роза сошла с гинекологического кресла и присела на кушетку.

Она одевалась медленно, не торопясь, словно ей хотелось оттянуть беседу с посторонним мужчиной, который вторгся в самые интимные уголки ее тела. Конечно, он был врачом, но все равно у нее оставалось чувство стыда, ощущение потревоженной тайны женственности. Роза аккуратно поправила складки на юбке, легкими движениями рук привела в порядок волосы и наконец вышла из-за ширмы. Она села к столу напротив гинеколога в белом халате, нервно крутившего авторучку, словно в ней и заключались ответы на вопросы пациентки.

— Так я буду жить? — шутливо спросила Роза, скрывая тревогу.

Она пришла к гинекологу из-за болей в животе. Сейчас боль ослабла, но Роза испытывала неприятные ощущения, видимо из-за тщательного врачебного осмотра.

— Конечно, будете, — с холодной улыбкой ответил врач.

Это был мужчина средних лет, весьма заурядной внешности, глаза смотрели строго и отчужденно. Так часто смотрят люди, которые всегда руководствуются разумом. Розу раздражал этот уверенный взгляд.

Врач чувствовал свое профессиональное превосходство и цедил каждое слово. Роза решила набраться терпения. Она давно не обращалась к гинекологу, со времени своей последней беременности. Но последнее время ее беспокоили боли в низу живота, которые усиливались, когда они с Ричардом занимались любовью. Ей пришлось преодолеть врожденную стеснительность и пойти на медосмотр, который она считала унизительным для себя.

— Так у меня есть основания для беспокойства? — Не более, чем у любой женщины, ожидающей ребенка, — улыбаясь, сообщил врач.

Но улыбка у него получилась натянутой и формальной.

— Ребенка? — Роза широко открыла глаза от изумления.

— Ребенка! — повторил гинеколог, пригвоздив пациентку взглядом, исполненным упрека.

Он знал о Розе все, и не только потому, что заполнил перед осмотром медицинскую карточку на нее. Роза Летициа была заметной фигурой. Иначе доктор без обиняков высказал бы ей все, что он думает о беременных вдовах.

— Вы уверены? — спросила женщина.

Она надеялась на чудо: вдруг в словах врача кроется какой-то подвох?

— На сто процентов, — подтвердил доктор.

Он не привык, чтобы в его диагнозах сомневались.

— Конечно, конечно, — задумчиво произнесла Роза.

Какая же она дура! Ведь, ожидая Джулио и Альберто, она испытывала такие же боли. Как же сразу не вспомнила? Джулио теперь девятнадцать, Альберто семнадцать, а их мать ждет ребенка. Она подумала не о жизни, которую носила, а о мужчине, который заставил ее в сорок лет почувствовать себя девчонкой, впервые узнавшей любовь. Она вновь ощутила сладость проснувшейся чувственности.

— Сколько месяцев? — спросила Роза.

Ее вопросы звучали требовательно. Врач снова покрутил ручку, думая, можно ли позволять пациентке разговаривать с медиком в таком тоне. Впрочем, к такой не подступишься с рассуждениями о морали и нравственности.

— Чуть меньше трех, — ответил он. — Но, безусловно, больше двух.

Уверенные слова медика свидетельствовали о профессиональном мастерстве и большом опыте.

Значит, со времени их первой встречи с Ричардом, прикинула Роза. Если она забеременела сразу, срок — около трех месяцев. Они с Ричардом любили друг друга, забыв о предосторожностях. Ей даже в голову не приходило, что она может забеременеть.

— А можно… можно еще вмешаться? — спросила Роза, хотя на самом деле вовсе не собиралась что-то предпринимать.

— Только не я! — воскликнул врач, словно отталкивая от себя дьявольское искушение. — Я считаю жизнь священной, а аборт… прерывание беременности, — поправился он, — считаю преступлением.

— А войну? Чем вы считаете войну? — с вызовом спросила Роза.

— Если задумаете прервать беременность, на меня не рассчитывайте, — заявил доктор.

Роза поднялась, и ее лицо осветилось улыбкой.

— У каждого бывают дурные мысли, — сказала она. — Люди искренние не стыдятся их высказывать. Но на том дело и кончается. Этот ребенок родится, — серьезно добавила Роза, — но не вы, доктор, поможете ему появиться на свет.

Врач покраснел, потом побледнел от гнева.

— Вы можете выбрать любого врача, синьора, — ответил он.

— Так я и сделаю.

Роза покинула кабинет, не попрощавшись с гинекологом. Противный, самоуверенный тип и к тому же ханжа. Она подумала, что медик, не выходящий за рамки профессиональных обязанностей и находящийся в плену собственных взглядов, не может быть хорошим врачом.

Пока Роза шла от кабинета врача до дома на улице Джезу, ее обуревали самые разные чувства. Она, с одной стороны, не могла смириться с мыслью о беременности в сорок лет: пойдут сплетни, может возникнуть скандал, не говоря уже о семейных и деловых проблемах. С другой стороны, ее охватывало приятное волнение при мысли о той жизни, что зарождалась в ней. Рожать в сорок лет! Роза уже думала о том, что этот мальчик не будет походить на Летициа, невысоких, темноволосых. Еще бы, отец высокий блондин с великолепными голубыми глазами! Ей казалось, она чувствует, как развивается внутри ее тела эта жизнь. Роза не сомневалась, что родит мальчика. Девочку ей совсем не хотелось. Она сама росла единственной и несчастливой девочкой в компании мальчиков. А Ричард? Что он скажет, когда узнает? Может, предложит ей выйти за него замуж? Нет, замужество исключено. Она была, есть и будет Розой Летициа. Роза шагала по улице, а вокруг сновали прохожие, измученные лишениями, страхом, войной, которую несли на своих крыльях английские самолеты.

На улице Монтенаполеоне Роза встретила знакомых, торопливо поздоровалась, но останавливаться не стала. Она полностью погрузилась в свои мысли. Роза ощущала себя моложе, красивей, сильней, чем всегда. Сын, у нее будет сын! Странная штука жизнь! Она решила, что Ричард должен узнать новость первым.

Она прошла через сад, махнула рукой привратнику и направилась к лифту, чтобы подняться прямо на четвертый этаж, в свои комнаты. Ей не хотелось ни с кем встречаться ни на втором этаже, где располагались гостиные и комнаты Пьера Луиджи и Коррадино, ни на третьем, где жили сыновья и находились комнаты для гостей.

Она вошла в кабину, нажала на кнопку и опустилась на бархатный диванчик.

— Пора подумать о платьях для будущих мам, — сказала себе Роза.

Она вышла из лифта в светлый холл и направилась в кабинет. Ей хотелось собраться с мыслями, кое-какие дела отложить, пересмотреть собственные планы — одним словом, организовать будущее с учетом своего положения. Надо было найти нужные слова для сыновей, для Пьера Луиджи, для Коррадино. Она открыла дверь и в ужасе застыла на пороге: сейф был открыт, чертежи новых военных самолетов разложены на столе, под лампой, и Ричард Тильман фотографировал их.

Американец резко обернулся, сжимая в руках фотоаппарат-»лейку».

— Если я скажу, что переснимал документы, чтобы сделать тебе сюрприз, ты все равно не поверишь, — спокойно сказал он.

Розе показалось, что мир вокруг рухнул.

— Почему? — растерянно спросила она.

— Серьезный вопрос, не требующий ответа, — заметил он, подходя к ней.

— Не прикасайся ко мне!

— Позволь объяснить…

— Шпион! — прошептала Роза.

Мужчина, которого она любила, человек, открывший ей незнакомый мир чувств, отец ее ребенка оказался шпионом!

— Не стану утверждать обратное, — улыбнулся Ричард. — Ты слишком умна, все равно не поверишь…

Роза вдруг почувствовала приступ тошноты. Ричард хотел поддержать ее, но она сама добралась до кожаного кресла и опустилась в него, прижимая руки к желудку.

— Шпион, — механически повторила она. — Что ты здесь искал? Ты же прекрасно разбираешься в самолетах. Знаешь, что наши истребители не могут угнаться за английскими бомбардировщиками. Ваши друзья англичане летают над нашими городами, когда хотят и где хотят. К чему эта клоунада? Может, тебя интересовали реактивные моторы?

— Нет, тут англичане вас намного опередили.

— Тогда что?

— Мы ищем секретное оружие, — признался американец.

— Как? — Роза истерически расхохоталась.

Она смеялась, а на глазах выступили слезы, и смех перемежался с рыданиями.

— Как? Американцы ищут секретное оружие в Милане? На улице Джезу?

— Мы везде его ищем.

— А ты специализируешься на дамских спальнях.

— Наша история не имеет к этому никакого отношения.

— Конечно, — ответила Роза, вытирая слезы, — Наша история… Так, мелкий эпизод… Ну, залез в очередной раз в постель к женщине, разыскивая секреты, которые вам абсолютно не нужны.

Она смотрела на Ричарда так, словно видела его впервые. Чемпион по теннису, плейбой, отец ее ребенка оказался агентом американских спецслужб, разведывавшим секреты расшатанной итальянской военной машины.

Ричард сел в кресло напротив Розы.

— Что бы я тебе ни говорил, ты все сочтешь ложью, — спокойно сказал он.

— А ты бы как поступил на моем месте?

— Но я не на твоем месте, — возразил Ричард.

— И ты изображал из себя убежденного фашиста, — напомнила ему Роза.

— А неплохо у меня получалось? Я хорошо подготовился.

— Еще лучше у тебя получилась роль влюбленного. Очень профессионально!

— Постарайся понять: наша история тут ни при чем.

— Конечно, я всего лишь не первой свежести дамочка, которой теперь стыдно за свой несвоевременный пыл.

Она вдруг ощутила потребность в самоуничижении.

— Ты — необыкновенная женщина, — ласково произнес Ричард. — Я полюбил тебя. И сейчас люблю.

— А чтобы объясниться в любви, решил дождаться, пока я застукаю тебя с фотоаппаратом в руках у сейфа.

— Раньше мне не нужны были объяснения и оправдания, — возразил он.

Роза достала из бара бокал и налила себе коньяку.

— Ричард Тильман, крыса ты помойная! — злобно произнесла она. — Ради своих целей ты наплевал на чувства, на принципы, на самое дорогое!

Роза размахнулась и швырнула бокал на пол. Она бросилась на американца, как раненый зверь, и ему едва удалось удержать ее.

— Глупости ты говоришь, Роза, — устало сказал он.

— Я тебя выдам полиции, — пригрозила она.

Лицо Розы горело, глаза пылали гневом.

— Как угодно, я тебе не могу помешать…

— Господи, чего ты от меня хочешь? — взмолилась она, чувствуя, что силы покидают ее.

— Пойми, я люблю тебя, — прошептал Ричард ей на ухо. — Я хочу, чтобы ты поняла — ты сражаешься не на той стороне.

— До вчерашнего дня ты старательно демонстрировал противоположное, — упрекнула его Роза.

— Вчера не в счет. Выслушай меня сегодня.

— Попробуй, найди убедительные доводы…

— Ты можешь меня выдать. Все козыри у тебя на руках. Я давно мог бы убежать. Я мог бы убить тебя и спасти свою жизнь. — Ричард вытащил из кармана револьвер и показал Розе. — Как, по-твоему, это убедительные доводы?

— Да, — согласилась Роза. Она вытерла глаза и высморкалась. — А что ты еще мне скажешь?

— Ты сражаешься не на той стороне, Роза. Гитлер — параноик, а ваш Муссолини показал, что совершенно ничего не соображает, выступив в поддержку Германии.

— А если они победят?

— В современных войнах побеждают богатые, экономически развитые страны. Войну выигрывает промышленность. Нельзя построить реактивные моторы, корабли, самолеты, собирая железные ограды, как это делают фашисты, только секретное оружие может изменить положение.

Тут Роза ничего не могла возразить: бедность и низкое качество сырья тяжелым грузом висели на итальянской экономике.

— Но у Германии есть все, — заметила она. — Немцы создали мощную военную машину. Они побеждают на всех фронтах.

— Германия — в одиночестве. Она запятнала себя самыми ужасными преступлениями, каких не знала история. Немцы грабят, арестовывают без суда и следствия. Они высылают даже детей. И убивают их. Немецкое общество основано на лагерях уничтожения.

— Пропагандистские выдумки, — отмахнулась Роза.

К ней вновь вернулось обычное самообладание.

— Не хочешь верить, потому что ты сама работаешь на фашистскую военную машину. Война — твой лучший покупатель. Но я говорю правду.

— Да в твоих речах правда и не ночевала. Ты лжец по призванию. Убирайся, ублюдок!

— А как же твой долг? Ты выдашь меня полиции?

— Тебя могут расстрелять…

— Перед смертью я бы сказал, что ты — единственная женщина, которую я любил, — с неотразимой улыбкой произнес Ричард. — И тогда бы ты узнала правду.

— Ты никогда не скажешь мне правду. Ради достижения собственных целей ты готов на любые гнусности.

— Почему ты отпускаешь меня? — спросил Ричард.

— У меня долг перед Штатами. Ясно?

— Мне хочется думать, что я тебя убедил.

— Думай что хочешь. А теперь оставь на столе твой мерзкий фотоаппарат и изволь навсегда исчезнуть из моей жизни.

— Это твое окончательное решение? — спросил Ричард.

Ему так не хотелось уходить. Пробравшись в дом Летициа в поисках военных секретов, он полюбил эту странную, непредсказуемую женщину.

— У тебя нет другого выхода, Ричард. Даже если бы ты был искренен. Но ты лжешь, — уверенно заключила Роза.

— Ну что же, попрощаемся без особых формальностей…

— Перестань кривляться!

— Я тебе жизнью обязан, Роза, — произнес Ричард уже на пороге, — и я заплачу по счету!

— Только не надо громких фраз, — холодно произнесла она.

Потом Роза услышала, как подошел лифт. И Ричард Тильман исчез из ее жизни. Навсегда.

Еще полчаса назад она не могла дождаться встречи с ним. Она хотела сказать любимому, что ждет ребенка. А теперь Ричард для нее потерян навсегда. Хуже того — с ним теперь вошла в жизнь Розы страшная тайна, от которой ей никогда не избавиться.

Глава 7

Газеты захлебывались от восторга. Война началась меньше года назад, а успехи Германии и Италии уже неминуемо предвещали падение Англии. Знаменитый летчик Линдберг, получивший звание генерала, заявил перед американским сенатом, что никакая сила в мире не сможет поколебать позиции стран «оси» на Европейском континенте. Даже если война продлится еще три года.

Роза прочла в «Коррьере делла сера» от 23 апреля 1941 года заголовки сообщений с югославского фронта, новости о победах в Ливии, список потерь Британского экспедиционного корпуса в Африке, хронику разгрома греческой армии. Потом она сложила газету и положила на отделанный эмалью железный столик.

«Этот негодяй-американец со своими пророчествами…» — подумала она.

Роза никак не могла забыть этого американского обманщика. Она вспоминала Ричарда, и к ней возвращались улыбка и радость, любовь и желание. Иногда он ей снился.

«Негодяй и предатель!»

Если бы он попался ей на пути, она бы убила его. Но ничто не могло заставить Розу позабыть этого мужчину, ничто не могло помешать ей рассказывать ребенку об отце.

Апрельское солнце заливало холмы Имберсаго. Белые, желтые, красные и голубые полевые цветы расцветили нежную зелень трав. Полуденный воздух благоухал цветочными ароматами и звенел жужжанием насекомых. Коричневая в белую крапинку бабочка летела через луг. Хватит ли ее короткой жизни, чтобы долететь до конца поля? Роза с наслаждением вдохнула чистый воздух. Беременность округлила ее фигуру, придав ей тяжеловесность статуи. До родов оставалось несколько дней. Роза была уверена: мальчик родится, когда появится в небе молодая луна.

Носила она ребенка легко: исчезли боли, прекратились головокружения. Никакой тошноты, никаких мигреней. Она в жизни никогда себя так хорошо не чувствовала. Она даже не могла испытывать ненависть или отвращение.

Огромный живот мешал двигаться и дышать, но она с удовольствием гуляла на солнышке и разговаривала со своим сыном, с живым свидетельством ее незабываемой любви.

Несколько месяцев назад Розе пришлось сообщить родным о своей тайне. Она постаралась найти для каждого подходящие слова. В семье ее так любили и уважали, что никого не оскорбило появление ребенка. Джулио и Альберто, догадываясь о ее драме, особенно заботливо относились к матери. Пьер Луиджи, которого очень беспокоил роман сестры, возблагодарил небо за то, что она покончила с этим американцем.

— Ребенок должен носить имя Летициа, — сказал Пьер Луиджи Коррадино. Брат Руджеро недолго колебался и согласился:

— Он будет носить имя Летициа.

Договорились, что Коррадино усыновит ребенка, и с тех пор никто в семье никогда не упоминал о Ричарде Тильмане, никто не прислушивался к сплетням, что гуляли в миланских гостиных.

Аличе, хорошенькая белокурая девчушка, дочь доктора Джордано Д'Урбино, нередко проводила день-другой на вилле в Имберсаго. Вот и сейчас малышка бежала по тропинке навстречу Розе и гордо протягивала ей букетик белых маргариток.

— Красивые, правда? — спросила девочка.

— Очень красивые, — улыбнулась Роза.

— Я вам дарю!

— Спасибо, дорогая.

Роза с трудом наклонилась и поцеловала девочку.

— Пора обедать, — сказала она, взяв малышку за руку, — нас ждут.

Они тихонько пошли по тропинке вниз. Аличе, догадываясь, что Розе тяжело идти, заботливо поддерживала ее.

— Осторожней, тут камешек! Подождите, я ветку уберу, — звенел детский голосок.

Аличе еще не исполнилось и шести лет, а вела она себя как особа, умудренная опытом.

Роза с удовольствием включилась в игру.

— Думаю, мне без тебя было бы очень трудно, — сказала она девочке.

— Знаю, — серьезно ответила Аличе. — Папа говорит, беременной женщине нужно быть очень осторожной. Ей нельзя падать.

Роза вдруг остановилась и улыбнулась. Ребенок забил ножкой, словно резвился с матерью, и это ощущение доставляло ей наслаждение.

— Вам плохо? — забеспокоилась Аличе.

— Нет, это малыш двигается.

— Как двигается? — удивилась девочка.

— Ножкой бьет. Хочешь послушать?

Аличе неуверенно протянула ручонку, и Роза приложила ее к тому месту, где ощущала удары. Девочка тут же отдернула руку, словно случайно задела птенчика.

— А вам не больно?

— Нет, мне приятно. Аличе вытаращила глаза и недоверчиво наклонила головку.

— А как он попал к вам в живот? — спросила девочка.

— Узнаешь, когда станешь женщиной. И когда у тебя будут собственные дети.

— А может, мне не понравится ребенок, который брыкается? — сказала Аличе, разглаживая шотландскую юбочку.

— Пока еще рано говорить, — возразила Роза. — Вот вырастешь, тогда посмотрим. А теперь пойдем, — и она взяла девочку за руку.

Когда-нибудь она будет гулять по этой тропке вместе с сыном. И при этой мысли Роза почувствовала себя счастливой. Уже сейчас ребенок помогал ей уверенней смотреть в будущее.

Там, где тропинка расступилась, они вышли на площадку. Отсюда виднелась вилла и основание холма, обнесенного четырехкилометровой стеной. За оградой до самого горизонта простиралась территория охотничьего заказника.

— Кто-то едет, — сказала Аличе, показывая на два больших черных автомобиля, въезжавших в парк.

— Ох, а я о них совсем забыла, — вздохнула Роза. — Надо торопиться. Сегодня у нас гости.

После плотного завтрака Роза с наслаждением опустилась в удобное бамбуковое кресло, а служанка подвинула ей под ноги скамеечку.

— Мы очень заинтересованы в сотрудничестве с вами, — обратился к Розе полковник Дитмар фон Манштейн.

У полковника было приятное, располагающее лицо, темные волосы, любезный голос. Он выглядел моложе своих сорока пяти, и ему очень шел мундир люфтваффе. Благородное происхождение сказывалось в аристократической сдержанности его манер. Все говорило о том, что полковник — человек образованный и утонченный.

— Мы готовы снабдить вас всеми нужными материалами и оказать техническое содействие, — добавил фон Манштейн. — «РЛ-79» станет одним из лучших двухмоторных самолетов в мире.

— И тогда его включат в те эскадрильи, что бомбят Лондон? — спросила Роза.

— Это будет решать командование, — сказал Манштейн, уходя от прямого ответа.

— Вы, синьора, очень любопытны, — неучтиво вмешался второй немецкий офицер.

Несмотря на свою заметную внешность, Фриц Эггер позволял забыть о своем присутствии. Он был, видимо, молод, но светлые, белые, почти как у альбиноса, волосы не давали определить его возраст. Бесцветные холодные с красноватым отливом глаза напоминали острые, но невыразительные глазки лабораторных мышей. Такое сравнение пришло на ум Розе.

— Да, пожалуй, любопытство — один из моих недостатков, — простодушно призналась она. — Но, поверьте, я задала чисто деловой вопрос.

— Ни на минуту не сомневаюсь, — ответил полковник.

Раскаленный диск солнца уже садился, оттеняя яркость цветов и зелень деревьев.

— Конечно, нам хотелось бы знать, с кем мы будем сотрудничать, — сказал майор Эггер, подходя поближе к Розе.

Его гигантская фигура и профиль стервятника наводили на женщину страх. Ребенок в животе задвигался, будто испугался этого кошмара.

— Я не понимаю вас, — сказала Роза, переводя взгляд с одного немца на другого.

Ей казалось, что полковник в форме выглядит куда человечней майора в штатском.

— Ну, например, мы хотели бы знать, кто будет принимать участие в совместном проекте… — намекнул Эггер.

— Что знать?

— Все, — уточнил майор, располагаясь в кресле. — Все — жизнь, смерть и деяния, — неловко пошутил он.

Эггер вытащил из кармана кожаный портсигар и протянул его хозяйке дома.

— Нет, спасибо, — отказалась Роза и, увидев, что немец поднес ко рту сигарету, торопливо добавила: — Моему ребенку дым тоже не очень нравится.

— Понимаю, — ответил Эггер, убирая сигарету.

Дитмар фон Манштейн смотрел на своего соотечественника так, как принц мог бы смотреть на конюха. Не видя в упор. И это аристократическое высокомерие очень задевало майора. В присутствии надменного аристократишки и этой высокомерной дамы, обладавшей к тому же богатством, он чувствовал собственную ущербность. А ведь они оба были у него в руках; при желании он мог заставить их трепетать перед ним. В Италию Эггера направило центральное управление безопасности, включавшее в себя СС и гестапо, секретную полицию, контролировавшую как армию, так и гражданские учреждения.

Вошел Клементе, толкая перед собой столик с кофе и ликерами. За ним вприпрыжку вбежала Аличе. В руках она держала целлулоидную куклу с оторванной ручкой.

— Я разолью, — сказала Роза, поднимаясь с кресла.

— Прошу, синьора, — вмешался полковник, — позвольте заменить вас. Мне это доставит удовольствие.

По тону и по поведению чувствовалось, что Дитмар фон Манштейн прекрасно чувствовал себя в аристократических гостиных.

Клементе, убедившись, что немецкий офицер справляется с кофе, собрался уходить и знаком велел Аличе следовать за ним, но малышке хотелось остаться. Роза знала, что Аличе хочется посидеть с ней.

— Пусть останется, — сказала она Клементе. — Девочка не помешает.

Малышка устроилась у ног Розы и занялась очень важным делом: она пыталась привязать оторванную кукольную руку, которая должна была держаться на резиночке. Девочка очень любила веранду, обставленную бамбуковой мебелью. Ей нравилась эта комната, залитая солнцем даже в холодную погоду. Аличе обожала слушать разговоры взрослых, хотя ничего не понимала: слова пролетали мимо нее, словно стая птичек.

— Надеюсь, вы не будете возражать, чтобы мои доверенные лица собрали сведения о тех, кто будет участвовать в проекте «РЛ-79», — с улыбкой сказал майор Эггер.

Согласие Розы он считал само собой разумеющимся.

— Думаю, отношения между союзниками предполагают взаимное уважение и доверие, — сказала Роза, обращаясь к полковнику.

Она рассчитывала на поддержку фон Манштейна.

— Уважение и доверие не исключают сотрудничества, — осторожно высказался полковник.

— В любом случае я должна посоветоваться с братом.

— Но у вас достаточно власти, чтобы принять решение самой, — ухмыльнулся Эггер, ощерив два золотых зуба.

— Но этого требует элементарная вежливость, — заметила Роза.

— Будем считать, что этого действительно требует вежливость, — сказал эсэсовец.

— К тому же следует посоветоваться с итальянским генеральным штабом, — добавила Роза.

Эггеру это не понравилось. Он как раз хотел собрать сведения о генштабистах для своих секретных архивов.

— Мы еще вернемся к этому вопросу, — сказал он. — А пока подумайте. И я буду вам очень благодарен, если вы сохраните наш разговор в тайне.

Он помешал ложечкой в чашке и отпил глоток.

— Замечательно, обожаю итальянский кофе.

— К сожалению, кофе стал у нас редкостью, — вздохнула Роза. — Немногие могут себе его позволить.

— Ваши сыновья? — спросил майор, показывая на фото Джулио иАльберто, стоявшее на столике.

В его вопросе Розе послышалась угроза, но обстановку разрядило вмешательство Аличе.

— Получилось, получилось! — радостно воскликнула девочка.

Она трясла целлулоидной куклой; ей наконец-то удалось привязать сломанную ручку.

— Умница! — похвалила девочку Роза.

Полковник с явным облегчением воспринял конец разговора.

— А вот тебе приз, — сказал он, протягивая Аличе карамельку в блестящей обертке.

— Можно? — умоляюще спросила девочка Розу.

— Ну конечно!

Малышка взяла карамельку и вежливо поблагодарила.

— Какая хорошая девочка! — вмешался Эггер. — А как нас зовут?

— Аличе, Аличе Д'Урбино, синьор.

Эсэсовец насторожился.

— Это дочка моего лечащего врача, — сказала Роза. — И я к ней очень привязана. Аличе, иди ко мне!

Роза прижала к себе девочку, словно укрывая ее от страшной опасности.

Но Эггер запомнил фамилию девочки; он смотрел пристально, и глаза его стали еще красней.

— Д'Урбино, — повторил он, — фамилия по названию города. Многие еврейские фамилии восходят к названию города.

— Я об этом никогда не задумывалась, — заметила Роза.

Она так прижала к себе девочку, что та даже не могла взять в рот карамельку.

— Значит, ваш лечащий врач — еврей! — инквизиторским тоном заключил Эггер.

Полковник Дитмар фон Манштейн боялся, что такой разговор заведет не туда, но вмешаться не мог: его авторитет и его звание многое ему позволяли, но никто не имел права защищать евреев. Скажи он хоть что-нибудь, эсэсовец нашел бы способ доставить полковнику массу неприятностей. Манштейн промолчал, а Роза в своей стране, в собственном доме, в обществе представителей дружественной державы почувствовала себя перепуганной и растерянной.

— Мой лечащий врач — очень достойный человек, — храбро заявила она. — Прекрасный специалист. И мой друг.

Фриц Эггер встал, подошел к окну, не спрашивая разрешения, вынул сигарету и закурил. По комнате поплыл голубоватый дым.

— Синьора Летициа, — назидательным тоном начал он. — Германия сильна по многим причинам. Одна из них — мы сумели убрать с дороги евреев. Я поражен: здесь, в вашем доме, отпрыск этой жалкой расы!

Указующий перст майора был направлен прямо на Аличе. Девочка почувствовала опасность и прижалась к Розе.

Вдруг ярость эсэсовца сменилась улыбкой. Он подошел к Аличе и зажал ее щечку большим и указательным пальцем так сильно, что глаза девочки наполнились слезами.

— Оставьте ее, — велела Роза.

Эггер не соизволил ответить и продолжал смотреть на Аличе своими мышиными глазками.

Полковник фон Манштейн встал, поцеловал руку хозяйки и сказал:

— Я позвоню вам по поводу нашей следующей встречи.

А Эггер на прощание предупредил Розу:

— Я бы на вашем месте избегал компрометирующих знакомств.

Уже на пороге он нахально уставился на ее живот и спросил:

— А кстати, у вас есть новости о том американце?

Роза покраснела и ответила:

— Я вас не понимаю.

— Если появятся, предупредите меня, — улыбнулся Эггер. — Хотелось бы с ним поболтать. Может, вы не отдаете себе отчет, синьора Летициа, но скоро вас могут призвать к ответу. Вы совершили несколько ошибок. И вот тогда я вам могу очень пригодиться… Повторяю, нам лучше стать друзьями…

Когда немцы ушли, Аличе жалобно спросила: — Почему дядя сделал мне больно?

— Он нечаянно, — солгала Роза. — Скоро пройдет. — И она погладила покрасневшую щечку. — Давай, съешь конфетку.

Роза вспомнила слова Ричарда, сказанные во время их последней встречи: «Германия запятнала себя ужасными преступлениями, каких не знала история. Ты сражаешься не на той стороне, Роза. Евреев в Германии преследуют, арестовывают, загоняют в концентрационные лагеря и убивают. Даже детей».

В окно Роза увидела, как зажглись первые звезды. Здесь, в полутьме веранды, она чувствовала себя спокойно, но странная это была тишина и странное спокойствие. Они предвещали страдания и страх. Такая полная неподвижность иногда бывает перед грозой. Острая боль пронзила тело Розы, и она ощутила муку как молнию, что вспыхивает в долю секунды, пробивая тяжелые от дождя тучи.

«Если они его ищут, значит, он на свободе», — подумала она о Ричарде.

Может, он в Калифорнии. Потом боль опоясала бедра, и Роза поняла, что рожает, рожает сына мужчины, которого считала трусом и лжецом. А он говорил ей правду.

РОЗА Имберсаго — 1943-й

Глава 1

Зловещие разрывы, отдававшие металлическим лязгом, разносились по усеянному звездами небосводу. Казалось, звездный блеск порождает чудовищный хрип, что сгущается во мраке августовской ночи. Налеты союзнических самолетов, носившихся днем в воздухе серебряными птицами, а ночью превращавшихся в невидимых преследователей, стали теперь ежедневными. Итальянцы потерпели поражение на всех фронтах, смирились и бесконечно устали. Дома, развороченные бомбами, трупы под обломками, уцелевшие в поисках спасения. Люди привыкли сосуществовать со смертью, с разрухой, с лишениями, нищетой и голодом. Правда, вожди еще надеялись на решающую мощь секретного оружия.

Семья Летициа теперь постоянно проживала на вилле в Имберсаго, подальше от военных объектов, в относительной безопасности.

Звук моторов стал громче, и Роза проснулась. Она выглянула в открытую балконную дверь и потянулась к кроватке, где спал маленький Риккардо. Малыш заворочался, что-то сонно пробормотал, а потом снова заснул. Для него ночной грохот стал частью нормального мира и беспокоил не больше, чем порывы ветра, рвавшие листву на деревьях пасмурными ночами.

— Риккардо, — прошептала Роза, вспомнив Ричарда.

Ее незабываемое, но короткое счастье теперь воплотилось в ребенке, что носил имя любимого.

Этот ночной налет проходил как-то иначе. Самолеты не просто пролетали над Имберсаго, но бомбили какую-то близкую цель. Они летели довольно низко. Выстрелы зениток рвались в воздухе, не причиняя воздушным машинам никакого вреда, словно праздничный фейерверк, и грозные эскадрильи неуклонно следовали намеченным курсом.

Роза встала. Спать ей совершенно не хотелось. Снизу, из парка, донеслись обрывки разговора.

— Похоже, бьют прямо по Милану, — сказал женский голос.

— Не стоит волноваться, — ответил мужчина.

Но и в его голосе ощущалась тревога.

— Они сколько раз уже тут пролетали, и ничего…

Роза высунулась в окно, но тут же замерзла в легкой шелковой рубашке, знавшей лучшие времена. Теперь она не обращала внимания на одежду, на прическу; забыла о макияже и о всех мелочах, столь важных для любой женщины. Ателье закрылись, приемы и показы мод не проводились, об элегантности люди позабыли.

Розе исполнилось сорок три, и в волосах появились серебряные нити. Она посмотрела вдаль и подумала, не забыл ли Клементе открыть окна в городском доме — иначе стекла выбьет воздушной волной. Господи, почему ей приходят в голову такие глупости! Она беспокоится о стеклах, а не о бедном Клементе, оставшемся в одиночестве в особняке на улице Джезу. Бомбардировки не пощадили и цеха корпорации «Роза Летициа и сыновья», но большую часть продукции удалось спасти, укрыв в надежных местах.

Зловещий грохот разрывов нарастал, напоминая рычание какого-то фантастического чудовища. Роза отошла от окна и склонилась над маленьким Риккардо, спавшим сном невинности. Шепча нежные слова, она осторожно взяла малыша на руки и положила на свою кровать, а сама легла рядом. Ей нужно было чувствовать, что сын здесь, в трудные минуты в нем черпала Роза силы, чтобы жить.

Неожиданно небо над Миланом зажглось сотнями бенгальских огней, а звезды исчезли. Эти факелы, пылавшие в небе, освещали город каким-то мистическим светом. Сердце Розы наполнилось болью и состраданием. Что же будет разрушено сегодня ночью в ее любимом Милане? Мост, вокзал, электростанция или дом какого-нибудь несчастного миланца? Она посмотрела на сына, вдохнула запах ребенка и подумала о Ричарде. Она очень его любила, но, не будь с ней сейчас белокурого малыша, она с трудом бы вспомнила, что Ричард Тильман спал когда-то в этой постели.

Мрачно завыл ветер войны, а следом заухали взрывы. Десять, двадцать, сто страшных взрывов, освещенных багровыми сполохами. Земля ходуном ходила, словно во время землетрясения, и густые облака пыли поднимались в небо. Одни бенгальские огни гасли, но тут же вспыхивали другие. Ни на миг не прекращалась смертельная иллюминация.

Бомбардировка закончилась, и зазвонил телефон.

— Кто это? — спросила Роза.

— Синьора Роза, — раздался знакомый голос Клементе.

Верный слуга, похоже, был в отчаянии. У Розы перехватило дыхание.

— Клементе, — закричала она, — Клементе! Как ты?

— Со мной все в порядке, синьора Роза. Но вокруг…

Бедный Клементе! Роза не представляла, что случилось в Милане, но по голосу дворецкого поняла, что в городе творится ужасное. Слава Богу, Клементе жив!

— Что там? — спросила Роза.

— Дом устоял. Но по стенам пошли трещины. А вокруг настоящий ад. Проспект Витторио-Эмануэле разрушен. Улица Монтенаполеоне горит.

— Господи! — не выдержала Роза.

— Люди кричат на улицах, совершенно обезумев.

До Розы по телефону донесся вой пожарной сирены. Судя по звукам, на город обрушилась вторая волна бомбардировок. Снова огни, снова оглушительный свист, разрывы бомб.

— Бросай все и приезжай сюда, — закричала Роза. — Немедленно, слышишь, Клементе! Отвечай…

Ответа она не дождалась, потому что именно в эту минуту разговор прервался. Напрасно надрывалась Роза — телефон молчал. Пьер Луиджи появился на пороге, когда Роза положила трубку.

— Кто звонил? — спросил он.

— Клементе.

— Что-то случилось? — встревожился брат.

— Не знаю. Мы как раз разговаривали, потом снова начали бомбить, и связь оборвалась.

Роза была насмерть перепугана: кто знает, что случилось с Клементе?

Пьер Луиджи попытался успокоить сестру:

— Может, просто провода перебиты. Я тоже не смог дозвониться до цехов.

— Может, и так, — согласилась Роза. — Когда этот ад прекратится, поедем в Милан.

— Не исключено, что раньше Клементе доберется до Имберсаго, — сказал Пьер Луиджи.

Огни взрывов постепенно гасли, и тишина спасительным бальзамом пролилась на окружающие поля.

— Хочу выйти на улицу, — сказала Роза.

— Пошли, — произнес Пьер Луиджи, протягивая сестре халат.

Роза положила сына в кроватку, позвала служанку и пошла вместе с Пьером Луиджи по тропинке вверх, на площадку, где стояла она два года назад с Аличе Д'Урбино, за несколько дней до рождения Риккардо. Теперь девочка с родителями скрывалась в монастыре на озере Изео. Монахи регулярно получали от семьи Летициа немалые дары. Как и предсказывал Ричард, постыдные гонения на евреев не миновали и Италию.

Огонь пожирал город. Зловещая красота пожара притягивала взгляды людей, собравшихся на площадке и наблюдавших за трагедией. Роза, Альберто, Джулио и Пьер Луиджи глаз не могли оторвать от страшной картины. Они горько скорбели о погибших, но рады были тому, что им удалось выжить.

Юноши отвернулись, не в силах больше смотреть на догорающий город.

— И когда это кончится? — спросил Альберто.

Джулио ничего не ответил.

— Как ты думаешь, дуче убили? — спросил младший брат.

— Наверное, он бежал в Испанию, — ответил Джулио.

— Пошли домой, может, удастся дозвониться до Клементе, — вздохнула Роза.

Обитатели виллы Имберсаго потянулись по тропинке вниз, к дому.

— Если бы они знали, куда бить, — прошептала Роза брату, — если бы летчики знали расположение немецких военных объектов, кончились бы эти варварские бомбардировки города. Война проиграна, Пьер Луиджи.

— О чем ты? — с тревогой спросил брат.

— Мне хотелось бы сообщить англо-американцам, где спрятаны наши самолеты. Те, что мы построили для немцев. Сообщить о расположении немецких танковых частей. Если бы они знали точно, куда бить, война бы кончилась.

— Мы все устали, Роза, — сказал Пьер Луиджи. — Но, пожалуйста, воздержись от подобных речей.

— Главное, не говорить такое майору Фрицу Эггеру, — усмехнулась сестра.

Совместный проект был выполнен, новые бомбардировщики укрывали в надежном месте. Конечно, англо-американцы дорого бы дали, чтобы выяснить, где находится продукция корпорации «Роза Летициа и сыновья».

— Этот эсэсовец меня терпеть не может, — призналась Роза.

— Да, он ждет удобного момента, чтобы уничтожить нас всех, — согласился брат.

— Ну и союзнички у нас! — вздохнула Роза, с отвращением представив безжалостного Эггера.

— Хуже будет, когда они станут нашими врагами, — заметил Пьер Луиджи.

— Думаешь, станут? — тревожно спросила Роза.

— Не исключено, — кратко ответил брат.

— По-моему, ты что-то знаешь, а мне не говоришь, — упрекнула его Роза.

— Чем меньше знаешь, тем меньше рискуешь. Сейчас тяжелые времена, Роза, а у тебя маленький сын. Ты должна думать о нем. А война скоро кончится…

Край неба уже рассветно розовел. Неожиданно у ворот виллы появился черный «Мерседес», а за ним — две итальянские военные машины.

— Это еще что такое? — удивилась Роза.

— Не знаю, — тихо ответил брат.

Розе показалось, что в глазах Пьера Луиджи мелькнула тревога.

— Пошли, лучше сразу узнать, какая участь нам уготована, — усмехнулся Пьер Луиджи и поспешил к дому.

Глава 2

Генерал Витторио Марацци, командир легиона карабинеров, был главой жандармерии Ломбардии.

Генерал — среднего роста, суровый с виду, но с открытой, сердечной улыбкой — первым делом извинился:

— Простите за вторжение, мне очень жаль, синьора Летициа…

Он ощущал неловкость, как всякий воспитанный человек, вторгшийся в такой час в чужой дом.

— Никто не может упрекнуть военного за то, что он выполняет служебный долг, — любезно ответила Роза, поглядывая краем глаза на майора Эггера.

Эсэсовец молчал, и это беспокоило Розу.

Рассветные лучи солнца, проникнув в гостиную, скользили по стенам с яркой цветочной росписью прошлого века в форме медальонов.

— Вынужден сообщить вам, синьора Летициа, — произнес генерал Марацци, — что целая эскадрилья бомбардировщиков «РЛ-79» только что была уничтожена.

Как и догадывалась Роза, генерал от жандармерии и офицер СС не могли появиться у нее в доме без веской причины.

— Уничтожены плоды двухлетнего труда, — вздохнул с сожалением Пьер Луиджи.

— На этот раз летчики не промахнулись, — добавила Роза.

Ей припомнился разговор с братом сразу после бомбардировки. Неужели небо услышало ее пожелания?

Но тут до Розы донесся резкий, неприятный голос Эггера:

— Английские бомбардировщики тут ни при чем…

— Ни при чем? — недоуменно спросила Роза.

— Да, синьора Летициа, — подтвердил генерал.

— А кто же тогда? — удивленно произнесла женщина, переводя взгляд с генерала на эсэсовца.

— А вы не знаете? — злобно прошипел немец.

— Нет, — твердо ответила Роза. — Не знаю.

— А ваш брат? Он, конечно, тоже не в курсе?

И красноватые глаза Эггера уставились на Пьера Луиджи.

— А ее брат, — сказал Пьер Луиджи, — хотел бы знать, почему на рассвете, после страшной ночи, вы врываетесь в чужой дом и устраиваете допрос без всяких объяснений.

— Эскадрилью самолетов «РЛ-79» взорвали саботажники, — сообщил генерал Марацци.

— Которым было прекрасно известно не только, где укрыты самолеты, но и как организована охрана, — добавил Эггер.

— Они разбирались в сигнализации и, безусловно, имели на руках план завода, — уточнил генерал.

— То есть мерзавцы точно знали, где и когда нанести удар, — продолжал Эггер. — Они не тронули итальянцев, расправились только с немецкими солдатами.

— Очень жаль, — неуверенно произнесла Роза, — очень жаль ваших солдат и наши самолеты.

Она не знала, как себя вести; новости обрушились на нее так неожиданно!

— Кажется, синьора очень переживает, — издевательским тоном заявил немец.

Роза решила не обращать внимания на слова Эггера.

— В этой истории есть еще один неприятный момент, — осторожно начал генерал. — Видите ли, синьора Летициа, взрыв произошел в разгар вражеской бомбардировки…

— Очевидно, все было оговорено заранее: саботажники знали о налете, а летчики — о готовящемся взрыве, — добавил эсэсовец.

— Возможно и такое истолкование событий, — вежливо согласился Пьер Луиджи. — И мы примем во внимание ваши соображения. Но ничего больше мы сделать не можем…

— Вы забываете, синьор Дуньяни, — жестко оборвал его немец. — Только мы четверо знали о самолетах практически все.

— Настоящий детектив, — усмехнулась Роза, — если действовать по законам жанра, любой из нас может стать подозреваемым. И, соответственно, любой может оказаться виновным.

Генералу явно не понравилось замечание Розы.

— Мы ведем расследование, — официальным тоном произнес он. — Вы обязаны оказывать всяческое содействие властям, дабы обнаружить виновных. Рассуждения иного рода представляются здесь неуместными.

Эггер не выдержал. Он вскочил с места и заорал:

— Я обвиняю вас в организации взрыва собственных самолетов. Вы повинны в смерти четверых немецких солдат. Генерал Марацци, немедленно арестуйте обоих!

После тяжелой ночи трое мужчин выглядели бледными и измотанными. Одна Роза казалась отдохнувшей и свежей, словно случившееся лишь добавило ей энергии. Эта беседа в гостиной казалась Розе страшным сном, но она уже угадывала истинные причины происшедшего и храбро набросилась на Эггера:

— Вы сумасшедший, Эггер, настоящий сумасшедший!

Генерал Марацци сделал вид, что не слышал требований эсэсовца арестовать хозяев дома без единой на то улики. Эггер подчинялся своему, немецкому, командованию, а генерал — итальянскому генеральному штабу. Промышленники такого уровня, как Летициа и Дуньяни, могут прямо обратиться к маршалу Бадольо, и тогда неприятностей не оберешься.

— Спокойней, господа, — вмешался Марацци. — Будем вести себя разумно…

— Майору Эггеру следует воздержаться от истерических припадков, — съязвила Роза.

— Шлюха! — взвизгнул немец и размахнулся, чтобы влепить женщине пощечину.

Но Пьер Луиджи опередил его, нанеся эсэсовцу сокрушительный удар в челюсть. Бывший провинциальный парикмахер не удержался на ногах и судорожно схватился за кобуру, вытаскивая револьвер. Но Марацци опередил немца.

— Не заставляйте меня прибегать к крайностям, — сказал генерал, сжимая в руке оружие.

Немец поднялся, пригладил неестественно белые волосы и вытер кровь, появившуюся в углу рта.

— Мы еще встретимся, — пригрозил он брату и сестре, — и тогда мне никто не помешает…

В красноватых глазах Эггера блеснул злобный огонек.

— Отдохните, синьора Летициа, — посоветовал генерал. — Выспитесь, а потом продолжим беседу. И вы, инженер Дуньяни, — обратился он к Пьеру Луиджи, — подумайте, чем можете помочь следствию. Пойдемте, майор Эггер. Нам следует вернуться на место преступления и допросить свидетелей.

— Хорошо, — покорно кивнул головой Эггер.

— Майор, — остановил немца Пьер Луиджи. — По-моему, вам следует извиниться перед синьорой.

— Я в долгу перед синьорой, — сказал Эггер и прищелкнул каблуками. — И очень скоро долг свой заплачу. А пока, синьора Летициа, примите мои извинения. У вас очень красивый мальчик, — добавил угрожающе немец, сверкнув золотыми зубами. — Блондин. И зовут его Риккардо. Красивое имя… Берегите сына, синьора Летициа. Сейчас очень тяжелые времена… и жестокие…

Немец вышел из гостиной первым, за ним последовал генерал Марацци. Роза едва держалась на ногах. Она знала: эсэсовец способен на все. Как уберечь Риккардо? Может, война скоро кончится, тогда безжалостный Фриц Эггер исчезнет из ее жизни. Пока же у него нет доказательств, и он не тронет семью Летициа. К тому же Италия остается союзницей Германии, независимой страной, где есть собственное правительство.

Когда машины с непрошеными гостями исчезли в конце аллеи, Роза бессильно рухнула в кресло и обхватила голову руками. Разговор с Эггером вымотал ее.

— Господи, кто это сделал? Кто? Кто смог все устроить? — твердила она.

Пьер Луиджи погладил сестру по голове и спокойно сказал:

— Не надо ломать голову, Роза. Неужели не догадываешься?

Роза подняла глаза и спросила испуганно и восхищенно:

— Ты?

— Я, — признался Пьер Луиджи.

— Но как ты смог?

— Ты имеешь в виду, как я осмелился?

— Нет, как ты все это организовал? Я понимаю тебя: любые средства годятся, лишь бы остановить эту бойню.

— Обратился к нужным людям… — объяснил брат.

По всей Италии скрывались сотни военнопленных из союзнических войск, сбежавших из концлагерей. Среди итальянцев было немало антифашистов, не одобрявших политику правительства маршала Бадольо. Пьер Луиджи много помогал и тем, и другим, это Роза знала.

— Ты обратился к американцам? — спросила она.

— Чем меньше ты знаешь, тем лучше, — улыбнулся Пьер Луиджи.

Роза взглянула на брата и вдруг бросилась ему на шею.

— Пьер Луиджи Дуньяни, я всегда знала: ты — настоящий человек! — воскликнула она.

Глава 3

— Мама, а что это я там увидел? — спросил Риккардо, выглядывая из окошечка маленького деревянного домика, подаренного год назад полковником Дитмаром фон Манштейном.

Такой забавный вопрос малыш задавал всегда, когда видел что-то непонятное; какую-нибудь незнакомую вещь или неизвестного человека.

— Не знаю, дорогой, — ответила Роза, любуясь белокурой головкой, выглядывавшей из крохотного окошечка.

— Вон там, — уточнил Риккардо, показывая ручкой в небо.

Прикрыв глаза рукой, Роза взглянула в лазурный сентябрьский небосвод. Она увидела хищную птицу с широким размахом крыльев и раздвоенным хвостом. Хищник описывал круги в голубом небе, высматривая добычу.

— Ты увидел коршуна, малыш, — объяснила мать.

Роза сидела на траве около игрушечного домика, расписанного, как альпийские жилища в Австрии: тирольская зелень для ставень с прорезанными сердечками, светлая охра для крыши, два окна и балкончик, на подоконниках — горшочки с цветами.

— А коршуна мы построили? — спросил Риккардо.

Ему недавно исполнилось два года. Он без конца задавал вопросы и был абсолютно уверен: все, что летает, дело рук его мамы и дяди Пьера Луиджи.

— Коршун — не самолет, родной мой.

— Но он же летает!

— Птицы летали за миллионы лет до самолетов.

— Коршун — это бесшумный самолет…

— В общем, похоже, — согласилась Роза, решив не злоупотреблять объяснениями.

— А он бомбит? — продолжал расспрашивать ребенок.

— Что? — не поняла Роза.

— Коршуны бросают бомбы?

Риккардо задавал вопросы и требовал точных ответов.

— Нет, дорогой, коршуны на людей не нападают. У нас с ними мир.

— А что такое мир, мама? — поинтересовался мальчик.

Роза любовалась сыном: белокурой головкой, ясными глазками, и чувствовала — нет для нее ничего на свете дороже этого малыша. Она плохо помнила детьми Джулио и Альберто. Тогда у Розы было слишком много дел, и она мало занималась сыновьями. С Риккардо же она впервые почувствовала себя матерью в полном смысле слова.

— Мир очень похож на твой домик, — попыталась объяснить женщина. — Он тебя защищает, бережет. Тебе хорошо — и ты улыбаешься. Мир, это когда мама обнимает тебя…

— Дядя, дядя идет! — закричал Риккардо, увидев Пьера Луиджи.

Выбежав из домика, мальчик вприпрыжку кинулся дяде навстречу.

— Не беги так, упадешь! — крикнула мать вслед сыну.

Пьер Луиджи сильными руками подхватил племянника, поцеловал и снова поставил на землю. Мужчина и ребенок, взявшись за руки, зашагали по аллее. Роза смотрела на крупную фигуру брата, и ей впервые показалось, что она видит отца. Пьер Луиджи приближался к пятидесяти. Господи, как же быстро летит время!

Когда они подошли ближе, Роза вдруг заметила, что из единственного глаза Пьера Луиджи катятся слезы. Она никогда не видела, чтобы брат плакал, и не могла понять, что случилось. Но, похоже, Пьер Луиджи плакал от счастья.

— Что такое? — встревожилась Роза.

— Перемирие.

— Перемирие? С кем?

— Италия подписала перемирие с союзниками. Мы вышли из войны!

Роза обняла и расцеловала брата. Оба были взволнованы до глубины души. Риккардо, видя их волнение, но не понимая причины, отчаянно, как это делают только маленькие дети, разревелся.

— Не плачь, сокровище мое, не плачь.

Роза подхватила сына на руки и спросила брата:

— Так все кончено? Я правильно поняла?

— Ты правильно поняла.

Пьер Луиджи сунул племяннику карамельку, и тот успокоился.

— Неужели с войной покончено? — не веря собственным словам, произнесла Роза.

— Наверное, — неуверенно подтвердил Пьер Луиджи. — В любом случае, сегодня, 8 сентября 1943 года, Италия разорвала союз с Германией. Исторический день.

Брат с сестрой сели на траву. Риккардо снова забрался в домик и высматривал в небе коршуна.

— Откуда ты узнал про перемирие? — спросила Роза.

— Мне позвонили из Рима. Сегодня вечером сообщат по радио. Ты понимаешь, Роза, — сказал Пьер Луиджи, взяв руки сестры в свои, — больше не будет ни бомбардировок, ни смертей, ни разрушений. Кончено!

Роза никогда не видела брата таким взволнованным.

— А немцы? — вдруг вспомнила она.

— Немцы? — задумчиво повторил Пьер Луиджи. — Теперь мы можем ненавидеть их открыто. Нас защищает итальянская армия.

Роза встала. Радость в ее душе сменилась тревогой.

— Неужели ты думаешь, немцы отступят перед итальянской армией? — охладила она восторг Пьера Луиджи. — Пойми, враг прямо у нас в доме. Знаешь, сколько нужно немецким танковым дивизиям, чтобы через перевал Бреннеро дойти до Милана? Один день, Пьер Луиджи, один день! А в Риме сидит Кессельринг!

Роза, как всегда, смотрела в будущее. Врожденный здравый смысл помогал ей верно оценивать события.

— Но есть же американцы! — возразил Пьер Луиджи.

— Американцы — в Калабрии. А знаешь, сколько от Калабрии до Милана? Тысяча километров. И на всем пути стоят немецкие части.

— Немцы напуганы.

— Но они в любом случае сильнее нас.

— Они знают, как велика мощь союзников.

— А мы знаем, как безжалостны нацисты. Не забывай, что ты сделал с самолетами, Пьер Луиджи. Вспомни, месяц назад ты ударил эсэсовского офицера. Он уверен, саботаж устроили мы. И он поклялся отплатить, помнишь?

— Думаешь о Фрице Эггере?

— О нем, о ком же еще? Налетит на нас, как стервятник… Мы должны уехать! — решительно заявила Роза.

Она подошла к игрушечному домику и окликнула Риккардо.

— Прямо так сразу? Взять и уехать? — недоуменно переспросил брат.

— Делай, как я говорю, — умоляюще попросила Роза. — Зови мальчиков. Нам надо бежать.

Она взяла на руки малыша и прижала его к себе. Пьер Луиджи еще сомневался:

— Бежать, но куда?

— Потом решим куда. Главное — уехать отсюда.

Через полчаса вся семья Летициа загрузилась в машину. Пьер Луиджи сел за руль «Ланчи», и автомобиль двинулся по аллее к воротам.

Как раз в эту минуту распахнулась кованая решетка, и навстречу «Ланче» выехал черный «Мерседес» майора Эггера. За ним следовал грузовик с немецкими солдатами. У Розы болезненно сжалось сердце.

— Конец, нам всем конец, — потерянно прошептала она.

Глава 4

— Вас, синьора Летициа, подвела излишняя эмоциональность, — любезным тоном обратился к ней Фриц Эггер.

Он по-прежнему был в зловещей эсэсовской форме, которая ему очень подходила, и изображал из себя всепонимающего собеседника. Роза пыталась понять, насколько он в данный момент искренен.

— Вы, итальянцы, вообще слишком эмоциональный народ, — продолжал майор. — Впрочем, это еще не смертный грех…

Их оставили вдвоем на веранде, залитой закатными лучами солнца. В окно Роза видела, что коршун все еще парит в небе. Теперь его полет выглядел зловеще.

— Может, вы и правы, — сказала она, пытаясь выиграть время и разобраться в происходящем.

— Однако теперь, синьора Роза, — с изысканной вежливостью продолжал Эггер, — если вы будете упорствовать в некоторых ваших, скажем так, заблуждениях, у вас уже не будет никакого оправдания. Вы — женщина умная, здравомыслящая. Полагаю, от вас не ускользнул истинный смысл перемирия, подписанного некоторыми представителями итальянских властей с главнокомандующим союзнических сил.

— Я пока не сориентировалась, — неуверенно произнесла Роза, все еще надеясь на чудо.

— Конечно, конечно, — улыбнулся немец и добавил: — Но теперь для вас наступил момент выбора. Следует принять правильное решение.

Эггер вынул портсигар, взглянул на хозяйку дома и с сожалением убрал его.

— Дурная привычка, — вздохнул он, имея в виду сигареты. — Я чуть не забыл: вы не переносите дым. Итак, вы все поняли, синьора Летициа?

— Что вы от меня хотите? — спросила Роза.

Ей казалось: она попала в царство злых сил и не в состоянии вырваться.

— Разрешите?

Эггер указал на серебряный гравированный поднос, на котором стояли бутылки.

Роза только кивнула, и немец налил себе коньяку в большой стакан.

— Так что вы от меня хотите? — повторила женщина.

— Хочу, чтобы вы поступили благоразумно и подтвердили свою лояльность в отношении вашего союзника — Германии.

Майор отпил глоток, наслаждаясь, как истинный ценитель, изысканным вкусом напитка.

— На нейтральной полосе полыхает огонь предательства, — патетически воскликнул эсэсовец. — Вы не можете больше оставаться в стороне. Вам ясно?

Роза подумала о маленьком Риккардо, оставленном на попечении служанки. Джулио, Альберто и Пьера Луиджи охраняли немецкие солдаты. Она представила, что с ними может случиться, и ее объял страх.

— Мы — в ваших руках, майор Эггер, — признала она.

— Весьма реалистический вывод, полностью отражающий истинное положение вещей, — торжествующе заявил немец. — Можно находиться в руках союзника, а можно — в плену у врага. Выбирайте. Можно мило беседовать (что мы с вами и делаем), а можно подвергнуться допросу с пристрастием. Вы, наверное, не знаете, синьора Летициа, но Германия теперь находится в состоянии войны с Италией. На вашей территории действуют законы военного времени. За преступления, совершенные против вермахта, будут судить по немецким военным законам.

Майор все больше распалялся, и в голосе его звучала неприкрытая угроза.

— А по нашим законам саботажники должны быть расстреляны! — закончил он.

— Что я должна сделать? — взмолилась Роза.

Эггер увидел страх в глазах женщины и в полной мере насладился своей победой. Он подошел поближе, склонился над Розой и дружески похлопал ее по руке. Она изо всех сил вцепилась пальцами в ручку кресла.

— Доверьтесь мне, — прошептал майор. — Считайте меня вашим другом.

Роза задрожала: Эггер внушал ей острое отвращение.

— Что вы хотите сказать, майор?

— Я хочу сказать, что с этой минуты и вплоть до окончательной победы немецкого оружия у вас не будет другого собеседника, кроме меня. И от вас зависит, как сложатся наши отношения…

Глубоко посаженные глаза эсэсовца светились огнем злобного, низменного наслаждения. Он испытывал садистское удовольствие, измываясь над жертвой, и к тому же выполнял свой долг, добиваясь признания в совершении преступления.

— Я, конечно, могу сотрудничать с вами в том, что касается технических и производственных вопросов, — попыталась выкрутиться Роза, — но не знаю, чем еще я могу быть полезна.

— Для начала помогите выяснить, кто взорвал ваши самолеты. Вы могли бы содействовать обнаружению тех негодяев, что убили немецких солдат.

Роза подумала о Пьере Луиджи, встала и отрицательно покачала головой.

— Вы теряете время, майор Эггер, — твердо произнесла она. — Я ничего не знаю. Хотела бы вам помочь, но не могу…

— Шлюха! — взорвался Эггер.

И он с размаху ударил Розу по лицу. Не устояв, она упала в кресло, а немец со всей силой ударил ее еще раз, задев правое ухо, причинив острую боль и оглушив женщину.

— Шлюха, шлюха! — злобно твердил он.

— Убей, убей меня, зверь! — закричала Роза, вскакивая с кресла.

Она побледнела, а на лице резко проступили следы ударов.

— Может, и убью, — прошипел он, — вот этими руками… Но я не тороплюсь, — с отвратительной улыбкой добавил Эггер. — Нам еще столько надо друг другу сказать. Мы еще столько можем вместе сделать. Но кое-что я должен выяснить немедленно.

Эггер высунулся в окно и что-то приказал по-немецки часовому. Роза не поняла слов, но через минуту догадалась, какую гнусность задумал эсэсовец. Вооруженный солдат распахнул дверь, и на пороге показалась служанка. За руку она вела маленького Риккардо, а за ними шел Пьер Луиджи.

— Можешь идти, — разрешил Эггер служанке, та тут же убежала.

Риккардо бросился к матери, но Эггер преградил малышу дорогу и схватил его за руку.

— К маме хочу, — заплакал Риккардо.

Невозможно передать, что почувствовала Роза, увидев сына на руках у ненавистного эсэсовца. Ей показалось, ее обхватили щупальца жгучего спрута, и, как бы она ни дергалась, они сжимали ее все сильней и сильней.

— Дядя тебе ничего не сделает, — попыталась успокоить мать ребенка. — Поиграй с ним, потом пойдешь ко мне.

— Да, я — мамин друг, — улыбнулся немец. — И тебе со мной будет очень интересно играть, ублюдок американский!

Риккардо понял только слова «очень интересно играть» и обрадованно спросил:

— Правда?

— Конечно, малыш, смотри!

Эггер вынул из кобуры тяжелый «люгер-парабеллум». Он щелкнул предохранителем, и патрон скользнул в ствол.

— Дай! — потребовал малыш.

Мать и Пьер Луиджи смотрели на происходящее, застыв от ужаса.

— Конечно, малыш, — ответил немец, взглянув на часы. — Если в течение минуты твоя мать и дядя не назовут имена саботажников, мы с тобой поиграем в стрельбу по мишеням. И ты будешь мишенью.

— Вы не посмеете, — глухо произнес Пьер Луиджи.

— Десять секунд уже прошло, инженер Дуньяни, — бесстрастно сообщил Эггер.

— А мне нравится эта игрушка, — раздался голосок Риккардо.

Малыш с удовольствием гладил вороненую сталь пистолета.

— Мне тоже, — сказал майор. — Двадцать секунд прошло, — добавил он, краем глаза поглядывая на свой хронометр.

Каждая секунда приближала их к трагической развязке. Кто первым не выдержит? Неужели Эггер не отступит перед таким гнусным преступлением? Роза вспомнила слова Ричарда: «Они высылают даже детей. И убивают…» Ей припомнилась трагедия Анджело, растянувшаяся на года агония Ивецио. Эти страдания еще можно было пережить. Всегда находились какие-то оправдания, смягчающие обстоятельства, подходящие объяснения. Теперь же ничем не замаскированная жестокость бредовой идеологии противостояла беззащитной невинности ребенка. Для эсэсовца жизнь Риккардо не имела никакой ценности. Он будет стрелять в ребенка все с той же неизменной улыбкой. Разве не рассказывали те, кто бывал на Восточном фронте, что эсэсовцы взрывают ручные гранаты на животах женщин-партизанок? Значит, правда, что они подбрасывают вверх еврейских младенцев и упражняются в стрельбе по летящим мишеням?

— Тридцать секунд прошло, — напомнил Эггер.

Два солдата держали сестру и брата под дулами автоматов.

— Давай поиграем! — сказал Риккардо и потянул пистолет за дуло, а палец Эггера уже лег на спусковой крючок «люгера».

— А мы уже играем, — улыбнулся майор. — Вот подождем еще двадцать секунд — и всем станет очень весело. Ну, беги, — подтолкнул он мальчика. — Беги к окошку и расставь ручки.

Малыш послушно прижался к стеклу, словно маленький Христос на кресте.

Роза бросилась вперед, чтобы заслонить ребенка. Но ее опередил Пьер Луиджи.

— Самолеты взорвал я, — признался он.

В глазах эсэсовского садиста сверкнуло удовлетворение.

— Ваше слабое место — отсутствие истинной веры и сентиментальность, — сказал он, убирая пистолет в кобуру.

Роза подхватила сына на руки и сжала так, что малышу стало больно.

— Мама, а мы больше играть не будем? — спросил Риккардо.

— Нет, родной, не сейчас.

Брат с сестрой смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова.

— Отведите ребенка к служанке, — приказал Эггер солдатам.

— Иди к Терезе, милый, — сказала Роза.

Риккардо, привыкший к незнакомым, послушно побежал вслед за солдатами.

— А этого предателя надежно стеречь! — велел майор, указывая на Пьера Луиджи. — Пожалуйста, не намечайте ничего на сегодняшний вечер, инженер Дуньяни. Мы с вами серьезно побеседуем. А теперь все — вон отсюда!

Эггер остался наедине с Розой.

— Что вам еще от меня надо? — в изнеможении спросила женщина.

— Раздевайся, шлюха! А то я снова начну игру с твоим сыном. Я тебе покажу, как может истинный ариец смирять твои истерические припадки, — сказал он, напомнив ей об оскорблении.

Пьер Луиджи смотрел на солдата, что охранял его. Немец тупо улыбался. Пьер Луиджи поворачивался к нему то одной, доброй, то другой, разбойничьей, стороной своего лица.

— Нравится? — спросил инженер.

— Ja, — ответил солдат, ничего не понимая.

— А сейчас я тебе врежу как следует, потом заберусь на подоконник и выпрыгну из окна…

— Ja, — повторил солдат, кивая головой в каске.

— Все равно вы меня убьете, — вздохнул Пьер Луиджи.

Пьер Луиджи Дуньяни любил жизнь и был человеком совсем не героического склада. Он хорошо разбирался в моторах, и только. Инженер дорожил жизнью и не стал бы рисковать ею безрассудно. Но судьба поставила его перед жестоким выбором: или слабая надежда выжить, очернив себя предательством друзей, или верная смерть во имя правого дела и ради спасения товарищей.

Пьер Луиджи налетел на солдата, оттолкнул его и выпрыгнул из окна на первом этаже виллы. Солдат вскинул автомат и выпустил очередь, насквозь прошив беглеца. Пьер Луиджи умер на месте. Он не услышал душераздирающего крика сестры, которую насиловал немец.

Глава 5

Когда стемнело, всех обитателей виллы в Имберсаго вытолкали из дома и загнали в грузовик. У Джулио все лицо было в синяках и царапинах, у Альберто — разбита губа. Юноши бросились на помощь матери и дяде, и с ними жестоко расправились.

Розе казалось, что она живет в кошмарном сне. Она двигалась, не осознавая, что делает, словно окутанная густым туманом. Такое же ощущение было у нее, когда однажды она сломала руку. В момент перелома она ничего не почувствовала, как будто сильный наркотик сделал ее нечувствительной к боли. Кажется, такое случается со скаковыми лошадьми. Говорят, скакун со сломанной ногой мчится к финишу и только потом падает на землю…

Маленький Риккардо тихонько застонал во сне, лежа на руках у матери. Только тут Роза вспомнила о сыне. Когда она взяла его? Она ничего не помнила. Может, с минуты на минуту страшный сон кончится и она проснется в своей постели?

В лунном свете виднелись очертания дома. Роза абсолютно равнодушно взглянула на свое жилище. Так же бесстрастно среагировала она на известие о смерти Пьера Луиджи, о котором ей с садистским наслаждением сообщил Эггер. Она подумала, что все чувства придется отложить на потом. Вот она проснется и тогда насладится и дружеским участием, и солнечным лучиком, и ветерком, и звонкими детскими голосами. А пока — пусть несет ее мощный поток сна. Противостоять она не в силах.

Роза села в грузовик, накрытый пятнистым брезентом. Справа от нее очутились Джулио и Альберто. Она узнала их в темноте по запаху, так непохожему на отвратительный запах, исходивший от немецких солдат. И тогда она впервые поняла, что ей никогда не проснуться, ибо все случилось не во сне, а наяву. Холодное равнодушие начало таять, и в сердце закралась смертельная тоска. Роза тосковала по простым, ежедневным мелочам, которые навсегда потеряла. Она стояла между жизнью и смертью, и прошлое волной нахлынуло на нее.

В темноте вспыхнула спичка, зажглась сигарета, поплыл дым. Риккардо закашлялся и жалобно застонал.

— Мамочка! — прошептал Альберто, гладя Розу по волосам.

Роза не хотела дотрагиваться до сына, чувствуя себя запачканной, словно она только что выбралась из сточной канавы, куда ее столкнули безжалостные люди. Майор Эггер что-то кричал на своем лающем языке. Его команды повторяли невидимые в темноте солдаты. Почему они так орут? К ней возвращалось сознание, а вместе с сознанием уверенность: это ее последнее путешествие. Роза вспомнила, как иногда, возвращаясь домой в одиночестве ночью, подгулявшие молодые люди орут песни во всю глотку, стараясь подбодрить себя. И тогда она улыбнулась: эти вооруженные до зубов солдаты-победители орут на безоружных из страха, только из страха.

— Мама! — повторил Альберто.

— Что?

— Я видел Клементе, — прошептал сын Розе на ухо.

— Где?

— Прятался за кустами; там, где аллея сворачивает.

Послышался шум мотора вдалеке, потом и шофер грузовика завел машину. Солдаты набились в кузов. В воздухе запахло потом, яростью, насилием.

— Ты уверен? — спросила Роза.

Сердце у нее учащенно забилось, кровь прилила к лицу.

— Да, светила луна, и я ясно видел Клементе.

— Тихо! Никаких имен.

С появлением верного слуги в сердце Розы ожила надежда. Она сжала руку Альберто, вложив в это рукопожатие всю жажду свободы. Едва слышно Роза сообщила новость Джулио. Тот осторожно коснулся губами щеки матери. Роза чувствовала себя поломанной куклой, которую изваляли в грязи. Ей отчаянно хотелось очиститься, отмыться, чтобы и память исчезла о том, как грубо и жестоко изнасиловал ее эсэсовец. Она прислушалась к ровному дыханию маленького Риккардо, что спал у нее на руках, и немного успокоилась.

Что ждет этого малыша и двух старших сыновей Розы Летициа? Что написано в книге их судеб? Высылка или расстрел? Конечно, Фриц Эггер пожелает выяснить все до конца. Она готова сообщить, раз уж иначе не спасти детей, где спрятаны картины, драгоценности, серебро и раковина-наутилус, подаренная Анджело и говорившая голосом моря и падающих звезд. Но как убедить майора, что тайна взрыва самолетов умерла вместе с Пьером Луиджи? Она не знала ни имен, ни подробностей. Конечно, так оно и лучше. Эггер, конечно, не задумываясь, будет шантажировать ее детьми, чтобы выбить нужную для него информацию.

Розе приходили в голову жуткие мысли; она вообразила, какубьет детей, а потом покончит с собой. Она представила себе смерть и решила, что конец не так уж страшен, ведь миллиарды людей до нее встретились со смертью. Неприятно, но нетрудно. Она уловила странную иронию в собственных размышлениях. Подобные мысли, видимо, часто возникают у людей, которым нечего терять. А за ними следует или взрыв гнева, или приступ рыданий, или тупое оцепенение. Где-то она читала: человек никогда не бывает так благороден, как в минуту смерти. Может, никто никогда не верит полностью в приход собственной смерти? Ни тот, кого обрекла на смерть человеческая жестокость, ни тот, кто приговорен природой к естественному концу.

«Между нами и смертью, — подумала Роза, — до последнего мгновения остается ниточка надежды. А потом, — и она улыбнулась в темноте, припомнив давние годы, — а потом мы превращаемся в падающие звезды».

Грузовик свернул направо, и Роза поняла: они выехали на миланское шоссе. Через несколько километров машина резко затормозила и тут же остановилась. Роза едва не упала, но Джулио и Альберто подхватили мать. Проснулся и заплакал Риккардо. Немцы, до этого молчавшие, снова разорались. Градом сыпались приказы и проклятия. Заволновались и солдаты в грузовике, похоже, приказы касались и их.

Кто-то приподнял край брезента. В лунном свете блеснуло дуло автомата, угрожающе повернутое в сторону итальянцев. Почему они вдруг остановились? Собираются расстрелять пленников? Неужели Эггер решил не докапываться до правды?

— Мост взорван! — скорее догадалась, чем поняла немецкие слова Роза.

Она вздохнула с облегчением: по крайней мере быстрый конец избавит их от мук и унижений. «Raub!» и «Schnell!» все поняли без перевода. Слишком часто слышали здесь эти слова, да к тому же миланцы знали их со времен Радецкого.

Выйдя из грузовика, Роза сразу сообразила, где они находятся. Они доехали до Беттолино Фреддо, деревушки у реки Ламбро. Мост действительно был взорван. Майор Эггер, стоя рядом с «Мерседесом», яростно вопил.

Потом вдруг все стихло. Тишина показалась особенно гнетущей. Роза почувствовала, что за зарослями бузины, у пыльной дороги, притаились люди. Из тьмы возникла тень и оказалась за спиной у Эггера. Майор вдруг стал маленьким и жалким. Могучая рука молниеносно сдавила ему шею, а в висок уперлось дуло револьвера.

— Скажи им, пусть бросают оружие, — приказал по-немецки нападавший.

Времени на размышления не оставалось, а майор вовсе не хотел умирать. Жажда жизни и инстинкт самосохранения победили, что по-человечески было вполне понятно.

Немцы подчинились и сдали оружие людям, появившимся из зарослей или вынырнувшим на дорогу из тьмы окружающих полей. Обезоруженные солдаты тут же исчезли в ночи. Неизвестные действовали в полном безмолвии, словно призраки. Грузовик моментально столкнули в воду, и его поглотила вода.

— Домой хочу, — заныл Риккардо.

— Мы спасены, мальчики, — тихо сказала Роза сыновьям. — Скоро мы вернемся домой, малыш, — успокоила она Риккардо.

Роза наконец поняла, что эти люди спасли ее семью от страшной смерти.

— Синьора Роза, синьора Роза, — раздался совсем рядом знакомый голос.

Она повернулась и увидела своего дорогого Клементе. Горячие слезы беззвучно покатились по ее щекам. Казалось, солнце любви, дружбы, жизни растопило напряжение, что сковывало Розу.

— Клементе, ты жизнью рисковал, спасая нас, — прошептала она, обнимая верного друга.

— Да я-то сам ничего не сделал, — смутился Клементе. — Без него вы бы так и остались в лапах у немцев.

И Клементе показал на человека, первым появившегося на дороге. Мужчина подошел поближе, и только тут Роза узнала его.

— Хелло, Роза, рад снова тебя видеть.

В лунном свете перед ней стоял Ричард Тильман.

— Пора нам убираться с дороги, — сказал по-английски кто-то из его спутников.

Глава 6

Казалось, в этот жаркий сентябрьский день уже произошло все, что могло произойти, а конца ему еще не было видно. Риккардо снова заснул на руках у матери.

— Мы свободны, но надолго ли? — спросила Роза у Клементе.

— Нам надо спрятаться в надежном месте, — ответил он.

Клементе вел «Ланчу» с незажженными фарами по проселочной дороге прямо через кукурузное поле. На шоссе они выезжать не решились.

— Если только найдется место, где нас не разыщут немцы, — сказала Роза.

Она говорила, чтобы слышать собственный голос и голос Клементе, чтобы убедиться: она еще жива.

— Найдется такое место, — успокоил ее Клементе.

— Надеюсь, — улыбнулась Роза, чувствуя, что о ней заботятся. — А это что за люди? — спросила она, намекая на вооруженных мужчин, устроившихся на заднем сиденье.

— Хорошие люди, — уверенно заявил Клементе. — Американцы. Летчики.

Розе эти американцы показались похожими на сицилийцев: маленькие, черноволосые, молчаливые. Может, они и были потомками эмигрантов, но по-итальянски не знали ни слова.

— А Ричард ими командует?

И вновь перед глазами ее встало мужественное лицо Ричарда, освещенное светом луны. Как всегда, иронически поблескивали голубые глаза. Прошло три года; они встретились при трагических обстоятельствах, а он по-прежнему рассматривал ее со спокойной наглостью мужчины, уверенного в собственном превосходстве.

— Да, ими командует мистер Тильман, — подтвердил Клементе.

— Они взорвали самолеты?

— Да.

Роза повернулась к американцам и улыбнулась им.

— Давно они здесь? — спросила она.

— Несколько дней, приехали после 25 июля.

— А мне ты ничего не сказал…

— Мы не хотели вас втягивать в это дело.

Из лаконичных ответов верного Клементе Роза попыталась воссоздать картину случившегося. Тильман по приказу союзнического командования и при молчаливом попустительстве правительства Бадольо сколотил боевую группу, куда вошли бежавшие американские летчики-военнопленные. В их планы входило уничтожение самолетов, которыми могли бы воспользоваться немцы. Тильману было известно местонахождение заводов, а тайные укрытия он обнаружил с помощью Пьера Луиджи Дуньяни и Коррадино Летициа, выступивших против своих недавних союзников.

Роза ощущала собственную память как ледяной каток: мысли пролетали и ускользали. Слишком многое случилось за последние дни, и слишком быстро все произошло: нападение немцев, насилие, смерть, освобождение, а теперь вот это ночное путешествие в неведомое.

— Он вернулся, чтобы спасти мне жизнь, — прошептала Роза, стараясь справиться с волнением. — Он заплатил долг…

Клементе что-то пробормотал, осторожно лавируя меж рытвин и ухабов.

— Мне страшно, Клементе, — прошептала женщина ему на ухо.

Роза чувствовала себя брошенным ребенком. Ей хотелось рассказать кому-нибудь все, что она вынесла.

— Ничего не случилось, — сказал Клементе, а у самого ком застрял в горле.

— Он пришел, чтобы спасти меня, но я уже не та, что прежде…

— Все будет хорошо, — сказал Клементе, не отрывая взгляда от дороги.

Розе теперь казалось, будто она заранее предчувствовала события, что нахлынули на нее неудержимым потоком.

— Конечно, все хорошо… — повторила его слова Роза. — Главное — мы живы, — добавила она, хотя жизнь сейчас казалась ей ненужной.

— Он жив, — сказал Клементе, имея в виду Ричарда. — Джулио жив и Альберто.

Простое перечисление имен действовало на Розу лучше, чем любые красноречивые доводы.

— Верно, — согласилась она. — А Пьер Луиджи? А я? Ты же знаешь, что со мной сделали?

— Ничего я не знаю, — сердито ответил Клементе. — И никто ничего не знает.

— Да, конечно, — кивнула Роза.

Она решила, что не стоит добиваться от других ответов на мучившие ее вопросы, искать причины страданий.

«Не мог этот американский нахал появиться пораньше…» — горестно усмехнулась в душе Роза. Она прекрасно понимала: подобные соображения лишены логики и смысла. Но есть ли хоть какая-то логика, какой-то смысл в кровавой и бесполезной жестокости последних дней? Годы и тревоги принесли ей седину; углубились морщины на лбу; легли тени под глазами. А Ричард все такой же. На нем одежда с чужого плеча, но он по-прежнему выглядит ловким и мужественным. Он назвал ее Розой, как в те дни, когда любил. Любит ли он ее до сих пор? И какой смысл ей мучить себя? Прошлого все равно не вернешь. Розе удалось выбраться из пучины стыда, но никто не освободит ее от пережитого.

— Он приехал из-за меня? Скажи, Клементе, он приехал из-за меня? — спросила Роза, едва удерживаясь от рыданий.

Душа ее начала оттаивать, и боль пережитого терзала все сильней и сильней.

— Он приехал, чтобы помочь всем нам, — ответил Клементе, — а еще мистеру Тильману нужен Эггер. Его рассчитывают поменять на какого-то американского генерала…

— Понимаю, — разочарованно произнесла Роза.

— Главное — результат, — утешил ее Клементе.

— Но Пьера Луиджи уже нет, — прошептала Роза, вспомнив брата, который пожертвовал собой ради других. — Ричард знал, что Эггер в Имберсаго?

— Узнал в последний момент от одного из своих осведомителей.

Роза, казалось, немного успокоилась. В последние месяцы она жила, терзаемая сомнениями и неуверенностью, чувствуя, что теряет контроль над происходящим. Но судьба вела ее неисповедимыми путями. Пьер Луиджи действовал, не поставив сестру в известность. Коррадино, как оказалось, тайно поддерживал англо-американцев. И Клементе, верный Клементе, тоже скрывал от нее правду. Все они беспокоились лишь о безопасности Розы, но, незаметно для нее, она утратила возможность управлять событиями. И теперь Роза Летициа сомневалась, сможет ли она в будущем снова взять в руки дела семьи.

Маленький Риккардо пошевелился, и Роза высвободила затекшую руку.

— Тильман что-нибудь знает о ребенке? — без обиняков спросила она Клементе.

— Ничего, — ответил он.

— Был удивлен?

— Не очень…

Роза вздохнула. Было в этом вздохе и облегчение: Ричард, похоже, не разгадал ее тайну, и горечь: три года назад он клялся ей в любви, а теперь ему даже не приходит в голову, что ребенок его.

Они подъехали к какому-то строению, видимо заброшенному. В воздухе витал аромат свежескошенной травы. Небо по-прежнему было усыпано звездами.

— Приехали, — произнес Клементе.

Он загнал машину во двор, чтобы ее не было видно с дороги.

Фриц Эггер, сжавшись в комок, сидел на старом плетеном стуле. Он казался марионеткой, у которой оборвали ниточки, приводившие куклу в движение.

— Зачем? Почему? — недоуменно спрашивала его Роза. — Почему такая жестокость?

— Война, — ответил эсэсовец.

Он знал, что его взяли заложником, и рассчитывал остаться в живых.

— Война? Во всем виновата война? — повторила Роза.

Роза, Ричард и Эггер сидели в просторной кухне на заброшенной ферме. В комнате ничего не было, кроме покосившегося стола, хромого стула, на котором сидел немец, да пары табуреток. Горела керосиновая лампа.

— Надеюсь, суда не будет, — тусклым голосом произнес майор.

Его спокойствие задело Розу больше, чем откровенная грубость или оскорбительные слова. Унижение, насилие, шантаж, смерть Пьера Луиджи — вот что пережила она, а для Эггера все завершится обменом пленными?! Роза схватила со стола «кольт» сорок пятого калибра, оставленный там Ричардом, и, держа оружие двумя руками, направила его на немца. Если бы можно было убивать взглядом, взгляд Розы сразил бы фашиста наповал. Эггер напрягся, побледнел, черты его лица исказились, в глазах мелькнул ужас.

— Не будет суда, — произнесла женщина. — Приговор уже вынесен.

— Успокойся, Роза, — вмешался Ричард. — Никто не имеет права убивать.

— А вы? А немцы? А итальянские фашисты? — выкрикнула Роза, раздраженная неуместным замечанием Тильмана.

— Не надо. Ты запятнаешь себя преступлением. — Он осторожно пытался образумить Розу.

— Не лезь, Ричард Тильман, — предостерегла американца женщина, не переставая следить за Эггером и держа немца на прицеле. — Я хочу видеть тебя на коленях, — приказала она эсэсовцу. — Хочу, чтобы ты просил о пощаде. Хочу, чтобы ты молил меня о прощении.

Ее лицо оставалось бесстрастным, но в нем читалась твердая решимость, желание убить. Роза знала: она убьет этого человека, глядя прямо ему в глаза, налитые кровью и страхом.

Она ожидала сопротивления, помня о жестокости и фанатизме нациста. Она хотела отомстить, а не свершить правосудие, и ей было бы легче стрелять в человека, который повел бы себя достойно. Но Фриц Эггер выставил напоказ всю низость своей души. Он рухнул сначала на колени, потом опустился на четвереньки, моля о пощаде. Роза почувствовала отвращение, словно ее мимолетом задела крылом по лицу летучая мышь. Потом ей стало стыдно за эту мразь, что запачкала все вокруг и запятнала ее самое.

Нет, она не может убить Эггера, как не может она раздавить червя из страха забрызгаться грязью, а вовсе не потому, что боится погубить свою душу. Роза медленно опустила револьвер, к великому облегчению Ричарда, боявшегося потерять ценного заложника.

Пламя в лампе затрепетало, тяжелое дыхание скорчившегося на полу мужчины напоминало хрип загнанного пса. Мохнатая бабочка, залетевшая внутрь лампы, вспыхнула и сгорела, а другая неистово билась о стекло. Вдруг тишину прорезал выстрел. Розе показалось, что оглушительный взрыв произошел оттого, что лопнула, как гнилая тыква, голова Эггера. Кровь и мозг забрызгали все вокруг. А на изуродованном лице немца застыло зловещее выражение, как у игрушечного пупса с продавленной головой. Эггер вытянулся во весь рост, последний раз конвульсивно дернулся и навечно затих.

Роза и Ричард почувствовали кисловатый запах пороха и, обернувшись, увидели Клементе. Он спокойно сжимал в руках автомат.

— Так надо было, — ровным голосом произнес добрейший Клементе.

Он казнил немца не потому, что ненавидел фашизм, не для того, чтобы отомстить за невинные жертвы, и не из-за жестокостей, совершенных Эггером. Эсэсовец осмелился запачкать мечту, извечную мечту Клементе.

Глава 7

В небе застрекотал легкий немецкий разведывательный самолет.

— «Шторх», — безошибочно определила Роза.

— Солдат сбежавших ищут, а может, нас, — отозвался Ричард.

Он придавил рукой ее плечо и не дал Розе встать. Самолет покрутился немного в воздухе, пилот в шлеме и в очках свесился из кабины сначала в одну сторону, потом в другую. Примитивная машина и незатейливый способ наблюдения напоминали вылет времен Первой мировой войны. Потом разведчик не торопясь развернулся и исчез за горизонтом.

Роза потянулась, сидя на траве. Легкий ветерок взъерошил ей волосы. Так хорошо было смотреть на закатное солнце и дышать ароматом полей. Это напомнило Розе детские годы, позволило на минуту забыть о пережитой трагедии. Но только на минуту, не более.

— Какого черта немцы здесь рыщут? — раздраженно произнесла Роза. — За пару дней они обратили нашу армию в бегство. Армия Италии стерта в порошок. Дунь — и нет ее! Жалкий конец, — вздохнула она.

Высоко в небе пронеслась эскадрилья самолетов. Это были «Либерейторы», промчавшиеся, отливая серебром, в лучах заходящего солнца.

— Домой летят, — пробормотал Ричард, провожая взглядом боевые машины.

— Завидуешь? — спросила Роза.

— Не знаю. Может, просто хочется вот так полететь навстречу свободе.

Солнце уходило за горизонт, и оцепеневшие от вечерней прохлады, предвещавшей скорое наступление осени, комары медленно поднимались в воздух. Низко проносились последние ласточки. С тех пор, как Роза и Ричард встретились, они обменивались лишь малозначительными словами, теми, что требовала ситуация. Теперь Ричард обнял женщину и попытался ее поцеловать.

— Оставь, — сказала она, отворачиваясь.

— Почему? — спросил американец.

Его задела неожиданная холодность Розы.

— Я не стану объяснять почему, — резко ответила она.

— Но я хочу тебя, — страстно прошептал он, сжимая объятия.

— Когда-то ты говорил: я люблю тебя, — с упреком напомнила Роза.

— Я и сейчас могу это повторить.

— Да, если очень попросить… — усмехнулась она.

— Ну перестань, расслабься, — уговаривал мужчина.

Его губы искали рот Розы.

— Нет, нет и нет! — решительно воспротивилась она.

— Есть причина? — спросил он, помрачнев.

— Скажем так: в моем возрасте о страсти уже не думают.

Слова Розы прозвучали не очень убедительно, но она искала хоть какое-нибудь оправдание.

— Так что же между нами встало? — настаивал Ричард.

— Война, — сказала Роза и, отступив шаг назад, спросила: — Ты что, не видишь, на кого я похожа?

На ней были серые фланелевые брюки на два размера больше, чем нужно, затянутые в талии ремнем Джулио. Рубашку тоже дал Джулио. Волосы давно следовало подстричь и уложить. Розе пришлось затянуть их на затылке голубой ленточкой. Она чувствовала себя грязной и оборванной, как старуха цыганка.

— Желание не угасает и в войну, — сказал Ричард.

То, что Роза отвергла его, лишь распалило Ричарда.

— Перестань, не ломайся, как девочка, а веди себя как женщина, — произнес он.

— А ты перестань изображать из себя американца, который знает все про всех, — парировала Роза.

Ричард помрачнел, словно ребенок, которого отругали взрослые.

— А ведь ты защищаешь кого-то, — задумчиво сказал он, выдавая собственные мысли, в которых стеснялся признаться и себе.

— Это кого еще?

— Или ты поклялась сохранить верность?

— Кому?

Она улыбнулась. Слова Ричарда ее растрогали. Какой он все-таки простодушный романтик!

— Мужчине, от которого родила ребенка, — обиженно закончил Ричард.

Розе вдруг стало хорошо. Она откинулась на траву, как когда-то давно, в восемнадцать лет. Ее уже не волновали морщины, прорезавшие лоб. Отступили воспоминания об унижении и о пережитом насилии. Она снова желала Ричарда, желала, как в первый раз, когда увидела его. Он лег рядом и начал осыпать легкими поцелуями ее глаза и брови. Лежа в некошеной траве, Роза смотрела в небо. Оно напомнило ей синее, усыпанное звездами одеяние Мадонны в гроте «Фавориты». Женщина тихонько засмеялась.

— Почему ты смеешься? — спросил Ричард, щекоча ей щеку былинкой.

— Долго рассказывать, — ответила Роза.

Но про себя она решила: сегодня он обязательно узнает ее тайну. Их общую тайну.

Ласки мужчины становились все более страстными, и Роза не сопротивлялась. Но вдруг, едва Ричард попытался овладеть ею, она почувствовала острую боль. На женщину нахлынули ужас и отвращение, словно ее снова спихнули в сточную канаву, откуда она недавно с трудом выбралась. Тело Розы не подчинялось разуму: оно отторгало мужчину.

— Я не могу, Ричард, — прошептала она, заливаясь слезами.

Он осторожно поцеловал ее. Роза быстро оделась.

— Я и сам бы мог сообразить, — сказал Ричард. — Этот ребенок изменил твою жизнь, правда?

— Мне нужно время, — не объясняя, ответила Роза.

— Не волнуйся, ничего страшного, — успокоил ее Тильман.

Оба они имели в виду совершенно разные вещи: Роза думала о пережитом насилии, и оно не давало ей почувствовать себя женщиной, а Ричард — о неизвестном мужчине, что занял его место в сердце Розы и дал ей сына. Он и представить себе не мог, что Риккардо — его сын.

С заброшенной фермы донеслись голоса. Кто-то звал Ричарда.

— Тебя зовут, — сказала Роза.

— Да, и я знаю зачем.

Ричард помрачнел.

— Не заставляй людей ждать, — заметила Роза.

Ричард встал, помахал рукой, и крики прекратились.

— Я должен поговорить с тобой, Роза.

— И я тоже.

Зачем скрывать правду о Риккардо? Потом Ричард решит, как поступить. Или они решат вместе.

— Я уезжаю, Роза, — заявил Ричард.

Сердце у нее забилось быстрей.

— А мы? — спросила она, подумав о детях и о верном Клементе. Мысль о новом расставании пугала ее. Почему он не сказал ей сразу?

— Вас спрячут в надежном месте. А придет время — тебя с семьей переправят в Швейцарию.

— Ты обо всем позаботился?

— Я старался сделать как лучше.

— А ты не поедешь с нами?

— У меня было задание, и я его выполнил. Теперь все готово для моего возвращения.

— Когда мы увидимся? — спросила Роза, заливаясь слезами.

— Вот кончится война, каждый сможет поехать куда захочет.

Ричард поднял валявшуюся на траве серую охотничью куртку, и из кармана выпала фотография. Обычное фото: светловолосая женщина с американской улыбкой, одетая по-американски, держит на руках младенца.

Роза побледнела:

— Твоя жена?

— Да. И наша дочка. Я назвал ее Роуз, как тебя, Роза.

Ричард наклонился и подобрал карточку. У Розы сердце остановилось. Ей показалось, будто она уже умерла, но она все еще жила.

— А ты говорил, что любишь меня, — упрекнула она его.

— Я и сейчас люблю тебя, Роза. Но я не знал, что мне доведется вернуться в Италию. И не знал, что снова встречу тебя. Ты ведь тоже не стала меня дожидаться.

— Да, — вздохнула Роза. — У тебя девочка — Роза, у меня мальчик — Риккардо, Ричард. Мы думали друг о друге.

— Если бы война нас не разлучила, мы, наверное, были бы счастливы вместе, — сказал Ричард.

— Конечно, — согласилась Роза.

— Я рад, что ты восприняла это спокойно. Но ты ведь хотела мне что-то сказать? — вспомнил он.

— Нет, ничего важного.

Стоит ли теперь говорить Ричарду, что Риккардо — его сын? Она только поломает ему жизнь. Их любовь рождена войной, с войной она и закончится.

— Прощай, Роза, — произнес Ричард.

— Прощай, Ричард, — сказала она, целуя его в щеку.

— Ты не проводишь меня до фермы?

— Нет, терпеть не могу коллективных прощаний.

— Суровая женщина, — улыбнулся Ричард.

— Нет, просто я предпочитаю плакать в одиночестве. А теперь уходи.

И Роза оттолкнула Ричарда.

— Как-нибудь увидимся, — произнес он и направился к своим товарищам.

— Ты — негодяй, Ричард Тильман, — спокойно сказала Роза. — Большего негодяя я в жизни не встречала.

Но он уже не слышал ее слов. Высокая фигура Ричарда растаяла в ночи, а Роза бросилась на траву и разрыдалась.

РОЗА 1982

Глава 1

— Негодяй… очаровательный, неотразимый негодяй-американец, — подытожила свои воспоминания старая женщина и добавила: — Да сохранит Господь его душу!

Глория промолчала, растроганная и взволнованная. Ей показалось, что бабушка задремала, но она заметила, как меж ресниц Розы блеснула слеза и покатилась по щеке. Глория осторожно вытерла щеку Розы платочком.

— Я очень его любила, — продолжала бабушка, — хотя с ним было трудно. Но, вспоминая, я прежде всего думаю о счастье, что он дал мне.

— Может, он был не такой уж негодяй, — сказала Глория. — Наверное, он любил тебя, по-своему. Ведь такую женщину, как ты, тоже любить нелегко.

— Ричард был для меня загадкой, — сказала Роза. — Как и его сын. Никогда не знаешь, хочет он тебя укусить или поцеловать. Любовь к Ричарду измучила меня. Так и ты теперь мучаешься от любви к Риккардо.

За окном темные тучи закрыли солнце, и порыв ветра взлохматил кроны деревьев в парке Имберсаго. Вошла служанка и доложила, что обед подан.

Они пообедали вместе в маленькой столовой рядом с большим залом, который использовался лишь для парадных обедов.

Роза съела немного макарон с ветчиной и со сливками, выпила глоток вина. Ее лицо чуть порозовело.

— Глория, думаю, тебе стоит уехать, — сказала бабушка. — Тебе стоит побыть одной и подумать. Я ведь не сказку рассказывала, девочка моя, — добавила Роза вполголоса. — Мое прошлое касается и тебя… Ты для меня — прежде всего. Главное — твоя жизнь, твое будущее. Пожалуйста, прими мой совет…

— Совет или приказ? — с улыбкой спросила Глория, откинувшись на спинку стула, пока служанка меняла тарелки.

— Никто не может приказывать Глории Летициа, помни это, — твердо произнесла Роза. — Даже я. Умей сама принимать решения. У тебя получится. Ты же вытащила Рауля из тюрьмы с помощью одного-единственного звонка.

— Мне просто повезло, — скромно заметила девушка.

— Ты действовала наверняка. И теперь должна поступить так же. Хватит тянуть. Можешь любить Риккардо, можешь забыть его, но эта история должна кончиться. Мой сын — человек неудобный, как и его отец. Тебе нужен положительный, надежный спутник жизни вроде Руджеро Летициа. Поразмысли, Глория. Я ведь тебе передам маршальский жезл, — заключила Роза. Глория молча смотрела в тарелку. Сначала воспоминания, потом это вторжение бабушки в ее личную жизнь несколько вывели молодую женщину из равновесия. Она представляла себе Риккардо ребенком, каким он был во время войны, а потом ей виделся неотразимый мужчина, перед которым она не могла устоять. Она поняла и оценила советы бабушки, но сейчас у нее не было сил, чтобы обсудить то, что волновало ее больше всего на свете.

— Наверное, я приму твой совет, — наконец произнесла Глория.

Роза благодарно улыбнулась.

— И ты должна завести детей. Как можно скорей, — добавила бабушка.

Глория помрачнела.

— Детей? От кого? От Консалво или от Риккардо?

— Извини, что я вмешиваюсь, — сказала Роза. — Но у меня осталось так мало времени, и я не хочу видеть, как ты страдаешь, повторяя мои ошибки.

— Каждому отпущена своя доля страданий, — покорно произнесла Глория.

— А мы с тобой, например, рискуем получить и дополнительную порцию. Послушай старуху: найди себе мужчину, который станет хорошим отцом.

— Хорошо, бабушка, я уеду, — согласилась внучка, положив вилку.

Она так и не притронулась к отбивной.

— Я рада, — тоном победительницы заявила Роза.

— Наверное, мне действительно лучше побыть одной, хотя я всегда одинока.

— Знаю, Глория, — ответила бабушка, вспомнив и о собственном одиночестве.

— Думаю, я должна принять правильное решение, — вздохнула Глория.

— Тогда поторапливайся, уезжай! Я не вечна, но тебя дождусь. Возвращайся, с Риккардо или без него, но возвращайся, излечившись от этой муки.

Женщины пожали друг другу руки, словно заключая тайный договор.

Риккардо Летициа протянул секретарю досье.

— Это данные для печати. Все готово, — сказал он.

Он сидел во главе длинного стола в зале для заседаний римского офиса корпорации, расположенного в районе Эур. Материалы для прессы были последним звеном в сложных переговорах. Стороны изрядно потрепали друг другу нервы, но в конце концов поле битвы осталось за Риккардо.

— Теперь можно спокойно заниматься текущей работой, — с удовлетворением произнес Синклер Уординг, самый приближенный сотрудник президента корпорации «Роза Летициа и сыновья».

Тио Пепе, пристроившийся у ног хозяина, громко, с подвыванием зевнул, встал на короткие сильные лапы и глянул на Риккардо, словно хотел поздравить хозяина с успешным завершением встречи в верхах. Присутствие на переговорах пес считал чем-то вроде профессиональной обязанности. Теперь, когда секретарша Эстер распахнула дверь, пес направился к выходу, намереваясь насладиться прогулкой по саду.

Эстер открыла дверку красного дерева и достала из бара золотистую бутылку шампанского «Крюг» и четыре высоких фужера. В корпорации существовала традиция отмечать шампанским успех переговоров. А сегодняшняя сделка была одной из самых значительных в истории фирмы «Роза Летициа и сыновья».

Риккардо поднялся со своего командирского места, подошел к окну и взглянул на белевшие в зелени здания. Он готовился отметить успех, но чувствовал себя усталым и недовольным. Победа, увенчавшаяся подписанием соглашения между Италией и Бразилией о строительстве двухсот шестидесяти шести истребителей, не сделала Риккардо счастливым. Но надо было произнести тост, и президент, подняв бокал, обратился к своим сотрудникам:

— Благодарю вас. Вы внесли решающий вклад в нашу победу.

Все заулыбались. Риккардо Летициа действовал как образцовый менеджер. Когда дела шли хорошо, он каждому воздавал по заслугам. Если же что-то не ладилось, президент брал ответственность на себя.

Согласно только что заключенному соглашению о сотрудничестве с «Аэритали» и бразильской компанией «Терраэр» корпорация Летициа обеспечила себе заказы на постройку пяти самолетов в месяц вплоть до 1990 года. Риккардо добился самых выгодных условий, и это означало возвращение на рабочие места персонала, временно отправленного в отпуск. Производство не пострадало от кризиса, заодно и престиж фирмы.

Риккардо пожал каждому руку, а когда все разошлись, остался один на один с Эстер.

— Я — в гостиницу, — предупредил он секретаршу. — До завтра меня ни для кого нет.

Вернулся с прогулки довольный Тио Пепе и снова устроился у ног хозяина.

— У вас на вечер назначен ужин в «Оазисе», — напомнила Эстер.

— Совершенно вылетело из головы, — удивился Риккардо.

— Приглашены тридцать два человека. Отменить приглашение?

— Ни в коем случае. Сделаем так, ты им позвонишь в последний момент…

— …и скажу, чтобы они начинали без вас, а вы придете, как только сможете, — закончила за него Эстер.

Риккардо послал ей воздушный поцелуй.

— Врать ты умеешь замечательно, — весело сказал он и вышел из кабинета.

Тио Пепе, казавшийся еще длиннее и еще счастливее, чем обычно, вприпрыжку помчался за хозяином.

Глава 2

Риккардо Летициа обладал огромной властью, но кое-что оставалось ему неподвластным, например, уличное движение. Вот и сейчас они застряли надолго в дорожной пробке. Шофер старался, как мог, но безрезультатно.

— Что там у меня намечено на сегодня? — спросил Риккардо у секретаря.

Франко Серра включил ноутбук и приготовился зачитать длинный список.

— Не надо, — остановил его Риккардо. — Бессмысленно узнавать то, что я делать не собираюсь. Ни к чему читать имена людей, с которыми я все равно не встречусь.

Он прикрыл глаза и откинулся на подушки. Молодой секретарь взглянул на жесткий профиль патрона и попытался угадать, чем так обеспокоен Летициа. В последнее время президент стал сам на себя не похож. Он работал с яростным ожесточением, по нескольку часов проводил на поле для гольфа; потом намечал приемы, приглашал людей на ужин и в последний момент от всего отказывался. Его окружение потеряло вдохновителя праздников и неизменного участника хепенингов, завершавшихся битьем посуды и мебели в элитных увеселительных заведениях. Риккардо и самому не нравились подобные варварские и глупые развлечения, но он оказался заложником собственного имиджа, обреченным на эпатаж общества.

Но теперь Риккардо давно уже не видели в компании блестящих красавиц, с которыми он раньше любил появляться в свете. Он редко наезжал в Милан и практически безвыездно жил в Риме в «Гранд-отеле».

Франко Серра последовал за патроном в холл гостиницы и забрал у портье почту.

— Найди мне Джиджи Лопеса, — неожиданно приказал Риккардо.

— Слушаюсь, синьор, — с улыбкой ответил секретарь.

Имя Джиджи Лопеса значило только одно — женщины. Похоже, буря улеглась и Риккардо возвращался к обычному образу жизни.

В лифте секретарь прочел список тех, кто звонил, вычеркнул имена лиц малозначительных, определил тех, чей звонок представлялся важным. Работа Франко не кончалась никогда, даже тогда, когда босс позволял себе минутку отдыха.

У дверей апартаментов Риккардо поджидал его личный камердинер Саверио.

— Здравствуйте, синьор, — поздоровался он.

Хозяин и слуга обменялись улыбками. Они вполне ладили друг с другом: Саверио родился, чтобы служить, Риккардо — чтобы повелевать. Один нуждался в другом. Слуга помог господину снять пиджак и надеть синий шерстяной кардиган, протянул ему мягкие домашние мокасины из козловой кожи. Потом Риккардо умылся, а Саверио объявил, что обед подан.

Камердинер, молодой фриулец, никогда не говорил лишних слов и являлся воплощением деловитости. Он как бы был настроен на волну Риккардо, умел угадывать его желания и предвосхищать распоряжения хозяина.

Риккардо только сел за стол, как в дверях появился помощник:

— Джиджи Лопес на проводе.

— Подай телефон.

Камердинер поставил на стол аппарат.

— Рад поговорить с тобой, — услышал Риккардо голос Лопеса.

Интонации были вполне светские, но голос звучал несколько глухо и неуверенно. Признак старости. Сколько же Джиджи лет? Пожалуй, за семьдесят. Сводник высокого полета, получавший немалый доход от древнейшей из профессий.

Лопес ввел в свет потрясающих красавиц. Некоторые из них, наделенные умом и поистине королевским величием, стали прекрасными женами и незаменимыми спутницами жизни для графов и маркизов.

— Пришли мне девушку, — приказал Риккардо.

Больше он ничего уточнять не стал, зная, что Джиджи пришлет лучшую.

— Когда? — спросил старый сводник.

Лопес страшно обрадовался возвращению этого блудного сына, который платил щедро, не торгуясь.

— Через час.

— Будет тебе через час девушка, — заверил Джиджи, перебирая в уме свой гарем: фотомодели, манекенщицы, начинающие актрисы. Для Риккардо следовало выбрать лучшую.

— Привет, меня зовут Вивьен, — чувственным голосом произнесла девушка.

Она говорила по-английски с заметным австралийским акцентом.

— Ты откуда приехала? — сам не зная зачем, спросил Риккардо.

— Из Австралии, из Сиднея, — с готовностью ответила гостья.

Риккардо улыбнулся, не понимая, почему он проявил такое любопытство.

— Я тебя рассмешила? — удивилась девушка.

— Нет. Я никогда бы себе не позволил над тобой смеяться.

Вивьен оказалась очаровательным созданием: огненные густые и пышные волосы падали на плечи, огромные золотистые глаза, белоснежная кожа, нежная улыбка и безупречное тело.

— Мне раздеться? — спросила она, глядя на него невинными глазами школьницы.

— Сразу видно — женщина исключительной стыдливости, — пошутил он.

— Опять смеешься?

Девушка улыбнулась и решительно, без всякого смущения, сняла джинсы. Риккардо сделал вид, что в восторге, и шутливо спросил:

— Разве я похож на мужчину, который шутит с едва знакомой женщиной?

— Нет, — рассмеялась она. — Ты, похоже, джентльмен старых нравов.

— Вот видишь, — заметил Риккардо, — мы сразу нашли общий язык.

Он был благодарен этой девушке за то, что она не создавала ему никаких проблем, более того, помогала забыть те, что мучили его.

Вивьен, все так же просто и естественно, сняла блузку. Сколько раз наблюдал Риккардо подобную сцену? Сколько прекрасных женщин, стоило им дать знак, начинали раздеваться перед ним, предлагая себя? Много, слишком много. Он только в романах читал об утонченном наслаждении долгого ухаживания за женщиной. Сам лично он такого не испытал. Риккардо носил громкое имя, пользовался широкой известностью, обладал неотразимым обаянием; как о мужчине о нем ходили легенды; наконец, у него были деньги — так что долго уговаривать женщину не приходилось.

Он взглянул на обнаженную фигуру, стоявшую напротив окна в золотистом свете послеполуденного солнца. Казалось, она была высечена из мрамора и выглядела то ли девочкой, наделенной женской чувственностью, то ли чувственной женщиной, сохранившей невинность ребенка.

Вивьен подошла к нему и обвила руками его шею.

— Мне с тобой повезло, — произнесла она, легко коснувшись губами губ Риккардо.

— Повезло? Повезло, что ты — такая красавица? — насмешливо спросил он.

— Нет, мне повезло, что я с тобой.

Она прильнула к нему обнаженным телом и продолжала:

— Моя подруга уже год живет в Италии и говорит, что с тобой встретиться почти невозможно. А я приехала неделю назад и вот…

— Сработал закон больших чисел, и тебе повезло…

— Любовь моя, — прошептала Вивьен, обхватив его лицо ладонями и увлекая к дивану. — Ты мне очень нравишься, и я сумею понравиться тебе.

Риккардо закрыл глаза и увидел перед собой вместо разгоряченного лица Вивьен строгие, прекрасные черты Глории. Потом замелькали, закружились, словно в бешеной круговерти рулетки, разные лица: безумный взор Консалво, порочная привлекательность Рауля, двусмысленная развращенность Санджи. А потом он сжал в своих объятиях детски невинное тело Глории и поцеловал губы, что впервые улыбнулись ему в саду виллы Летициа в Версилии в тот день, когда они познакомились.

— Видишь, я сумела понравиться тебе, — произнесла Вивьен.

Их поцелуй был страстен и нежен, робок и дерзок; в нем сочетались братская нежность и агрессивный любовный пыл. Вивьен знала о сексе и о любви все, она легко могла отличить горячее и искреннее чувство от механических потребностей плоти.

— Глория, — чуть слышно прошептал Риккардо.

— Вивьен, — поправила его девушка.

Риккардо открыл глаза.

— Вивьен, — равнодушно повторил он. — Спасибо, ты позволила мне увидеть мечту.

— Что ты имеешь в виду?

— А теперь мечта рассеялась как дым, — ответил Риккардо, отодвигаясь от девушки.

Ее обнаженное тело напоминало ему о собственной постыдной слабости. Жар страсти погас, Риккардо ощутил липкий кошмарный холод. У него даже руки заледенели, он готов был оскорбить или ударить девушку.

— Я что-то сделала не так? — спросила Вивьен, едва сдерживая слезы.

— Нет, это я сделал кое-что не так.

— Может, попробуем еще раз? — умоляющим тоном предложила она.

Девушке казалось, что прекрасное приключение не может вот так кончиться.

— Повторение лишь усугубит ошибку.

— Не понимаю!

И Вивьен в отчаянье замотала головой.

— И понимать нечего, — сказал Риккардо, протягивая ей джинсы и блузку. — Одевайся и уходи. Мне очень жаль, но на этом наша история кончается.

— С тобой я согласна и бесплатно… — пролепетала Вивьен, натягивая брюки.

Она шмыгала носом, как ребенок.

— Делай как знаешь, — резко заключил Риккардо.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь с каким-то неприязненным ощущением.

В гостиной хозяина ожидал Саверио. Риккардо попросил чековую книжку и выписал чек.

— Иди, заплати ей, — велел он.

Камердинер взглянул и увидел, что хозяин не проставил цифру.

— А сколько платить? — с удивлением спросил Саверио.

— Сколько она скажет, — равнодушно ответил Летициа.

— Хорошо, — произнес слуга, привыкший к его экстравагантным выходкам.

Риккардо переживал какой-то тяжелый и неприятный момент своей жизни. Он постоянно чувствовал неприязнь к окружающим, особенно к самому себе. Уже несколько месяцев Риккардо пытался плыть против течения, пытался забыть Глорию, но победить собственные чувства не мог. Он работал как сумасшедший, носясь с одного континента на другой. Он провел расследование, стараясь выяснить, действительно ли Рауль был арестован. Из Америки пришел отрицательный ответ, и Риккардо решил, что обезумевший Консалво возвел напраслину на сына.

Потом вдруг ему все надоело. Он перестал звонить матери, забыл о развлечениях. По ночам его мучили кошмары, особенно часто ему снилось, что он тонет, задыхаясь, в мутном, бурном потоке. А сегодня ему неожиданно захотелось как-то восстановить душевное равновесие, и он решил вернуться к своим прежним привычкам: общество красивой женщины после тяжелой работы. Короче, устроить себе отдых после боя. Но, увидев Вивьен, он понял: ему нужна не просто красивая женщина, ему нужна та единственная, которой он обладать не мог.

Риккардо поднял трубку и набрал миланский номер. Он знал этот номер наизусть и много месяцев мечтал позвонить по нему.

— Мне очень жаль, но синьоры нет дома, — ответила служанка.

— А когда она вернется? — спросил раздосадованный Риккардо.

— Не могу сказать. Она уехала…

— Куда уехала? — встревожился Риккардо.

— Не знаю, — извиняющимся тоном произнесла служанка. — Синьора уехала, ничего не сообщив. Я только поняла, что ей хочется побыть одной.

Девушка, похоже, искренне сожалела, что ничем не может помочь.

Риккардо бросил трубку, по-детски рассердившись. Но вдруг с такой же детской непосредственностью улыбнулся.

Только в одном месте в мире Глория могла бы остаться в одиночестве, и он знал, где это.

— Франко, — крикнул Риккардо, собираясь уйти, а незаменимый Саверио уже протягивал ему пиджак и туфли.

Появился встревоженный, заспанный помощник. Волосы у него были растрепаны, глаза красные. Он не удержался и соснул часок, а теперь вскочил с кровати. По расчетам секретаря, Риккардо должен был бы провести с Вивьен как минимум пару часов.

— Я здесь, — смутившись, пробормотал Франко.

Риккардо улыбнулся ему и приказал:

— Позвони в аэропорт. Пусть приготовят вертолет, а Саверио напоит тебя крепким кофе.

— Спасибо, синьор, — пролепетал помощник.

Риккардо Летициа направился к лифту. Шел он быстро и уверенно, как человек, спешащий на исключительно важную встречу, куда ни в коем случае нельзя опоздать.

Глава 3

В сосновой роще уже стемнело. Сквозь деревья почти не проникали косые вечерние лучи, а в парке причудливо переплетались в весенних сумерках тени. Темнота понемногу наступала и на морской берег. Глория сидела на каменной ограде старого фонтана, болтала веточкой в застоявшейся, позеленевшей воде. Такая же застоявшаяся боль давила ей на сердце. Она провела неделю в одиночестве на вилле в Форте, ничего не решила и теперь собиралась уезжать. Большой дом был погружен в тишину, и лишь на первом этаже, в комнатах сторожей, горел слабый свет. Напрасно пыталась Глория услышать здесь эхо давно минувших дней. Неизъяснимое чувство — ностальгия по ушедшему и печаль сердца — охватило ее. Слезы навернулись на глаза Глории.

— Очень больно? — услышала она теплый, дружеский голос.

Глория обхватила колени руками, словно обнимая собственную печаль, изливавшуюся слезами. Сколько лет назад именно здесь услышала она этот голос? Девушка опустила голову и зарыдала.

— Очень больно? — повторил мужчина.

И сильная рука сжала плечо Глории.

Она подняла глаза испуганной лани и узнала Риккардо. Она ни слова не забыла из того их первого разговора здесь же двадцать лет назад.

— Только не говори, что ты плачешь, — повторил те давние слова Риккардо, протягивая ей носовой платок.

— А я вовсе не плачу…

— Ну, иногда и поплакать можно…

Они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, потом обнялись так, словно были одни в целом мире.

— Как ты узнал, что я здесь? — прошептала Глория на ухо Риккардо. — Сработала сеть информаторов?

— Нет, на этот раз нет, — ответил он, осторожно целуя ее. — Интуиция.Инстинкт. Может, шестое чувство.

— Ты выражаешься мило и банально, вполне по-человечески.

— А я и пришел с вполне человечными намерениями. Ты не должна больше плакать, Глория.

— Почему? — спросила она, взглянув на него блестящими от слез глазами. — Назови мне одну, хотя бы одну причину. Я ведь оплакиваю свою бездарно растраченную жизнь.

Глория высвободилась из объятий Риккардо и с укором произнесла:

— Я уже много лет плачу. Что у меня есть? Сумасшедший муж, титул княгини да неудавшееся самоубийство в прошлом.

— Но я же здесь, — попытался успокоить ее Риккардо.

— Ты, ты… — повторила она, давясь рыданиями. — Ты и твои слова, ты и твое могущество. Вот уже двадцать лет ты играешь со мной, как кошка с мышкой. Делаешь одно, потом другое, принимаешь решение, потом отменяешь. То я тебе нужна, то ты выставляешь меня за дверь. Сначала грозишься убить того, кто меня обидел, а потом исчезаешь на месяцы. О твоих скандальных похождениях пишут газеты во всем мире. Дядюшка-бродяга, — с сарказмом добавила Глория. — Ты и раньше себя так вел. — Глория взглянула на него с вызовом и продолжала: — А теперь я должна прекратить плакать и забыть прошлое только потому, что ты так решил?

Риккардо схватил ее за плечи.

— Я пришел, чтобы навсегда остаться с тобой, — твердо произнес он.

— Что значит «навсегда»? — взволнованно спросила Глория.

— До тех пор, пока ты захочешь, — торжественно заявил Риккардо.

Их губы слились в долгом страстном поцелуе, а ветерок в это время гнал к берегу ласковые волны.

— Если завтра ты будешь раскаиваться в том, что сделал сегодня, клянусь, я убью тебя, — прошептала она.

Почему, почему из всех мужчин на земле она выбрала именно этого? Она вспомнила историю Розы и Ричарда Тильмана и решила, что Риккардо так же загадочен, как и его отец. И так же неотразим.

— Я никогда ни в чем не раскаюсь, — пообещал он ей.

Глория прильнула к Риккардо, испытав огромное счастье, о котором не смогла и мечтать. Прошлое исчезло, унеслось прочь, будто стая птиц умчала на своих крыльях далеко-далеко все тревоги, разочарования, несчастья, амбиции и повседневную суету. Волны радости подхватили и несли на гребне Глорию.

Риккардо поднял ее на руки, как ребенка, прижал к себе и поцеловал. Глория получила все, ради чего жила, но еще не верила собственному счастью. Она закрыла глаза, опустила голову на плечо Риккардо, а он твердил ей старые, как мир, банальные слова. Но ей они казались сокровенными, ибо именно их ждала она от мужчины, которому отдала жизнь.

Глория лежала неподвижно, наслаждаясь счастьем ощущать рядом Риккардо. Она вдыхала запах его тела и все еще сомневалась, что она здесь, у Риккардо, в его постели, и что они занимаются любовью. Она вспомнила, как девочкой тайком забегала в спальню Риккардо, трогала его вещи, касалась подушки, даже подносила ее к лицу, пытаясь вдохнуть таинственный аромат.

— О чем ты думаешь? — спросила Глория.

Вечный вопрос, который задают друг другу все влюбленные.

— Ни о чем, — ответил он и сам удивился этому.

— А сейчас? — произнесла Глория, прижимаясь к нему.

— Думаю о том, сколько времени мы потеряли, — признался он. — О том, какой радости лишил я и тебя, и себя.

— Мы можем наверстать упущенное, — радостно сказала Глория.

— Прошлое не вернешь, — горестно вздохнул он.

Только теперь Риккардо понял: напрасно столько лет он боролся сам с собой, опасаясь нарушить священные законы семьи.

— Не надо о прошлом, будем думать о будущем, — сказала Глория.

— Прости меня, — прошептал Риккардо. — Все было бы гораздо проще, если бы я сразу принял твою любовь.

— Но у тебя жена, к тому же я — твоя племянница, — напомнила ему Глория.

— Жена у меня по-прежнему есть, и ты все еще моя племянница. Но мне на это наплевать. У меня хватило мужества стать счастливым.

В свете лампы, зажженной на ночном столике, переплетались на стене их тени. Над парком уже всходило солнце, а в спальне еще длилась ночь, их первая ночь. Им хотелось, чтобы она не кончалась.

— Я приехала сюда, чтобы забыть тебя, — призналась ему Глория.

— А я уехал на край света, чтобы забыть тебя, — произнес Риккардо, обнимая ее.

— А в результате мы оба добились обратного, — улыбнулась Глория. — Но когда же запоет жаворонок?

Она пыталась шутить, а в сердце ее еще жили тревога и страх.

— Когда же наступит день? Ночь — верный союзник. День жесток и беспощаден. Он приведет толпу любопытных недоброжелателей, которые захотят узнать про нас все.

Губы Глории чуть задрожали, и Риккардо поспешил ее успокоить:

— Ты — под моей защитой, Глория. Никто тебе ничего не сделает. Никто ни о чем тебя не спросит.

И снова их тела слились воедино, охваченные волной неутолимой нежности. У Глории не осталось ни слов, ни мыслей, ни сил. Она лежала, объятая бесконечным покоем, и не слышала ни шума в саду, ни разговоров. Риккардо встал.

— Ты куда? — тихо спросила Глория.

— Только взгляну в окно. Может, пока мы здесь лежим, уже зима наступила, — пошутил он. — Может, там снег идет.

В саду снова все стихло.

Просторная кухня виллы в Форте сияла медным блеском кастрюль, расставленных на полках, и поблескивала латунным сверканием печей и камина. Часть утвари, как и сам дом, относилась еще к 1895 году. Глория и Риккардо сидели за столом, на котором горой лежали фрукты, стояло блюдо с гренками с сыром и бутылка кьянти. Их медовый месяц тянулся уже три дня. Оба были усталыми и голодными. Оба были счастливыми.

— Ты приготовила всю эту благодать Божью? — спросил Риккардо, указывая на стол.

— Конечно, — гордо ответила Глория, — я превзошла самое себя: фрукты, гренки с сыром и вино.

— Кухарка из тебя — высший класс! — польстил ей Риккардо.

Они рассмеялись, чокнулись, выпили и поцеловались через стол.

— У меня всегда была склонность к домашнему хозяйству, — сказала Глория.

Кто-то тихонько постучался в дверь кухни, прервав их беседу. Риккардо открыл, и Глория через приоткрытую дверь заметила одного из телохранителей Риккардо.

— Простите меня, но… — начал телохранитель.

Риккардо вышел. Глория слышала обрывки разговора, но в чем дело, не поняла. Риккардо вернулся, видимо, раздосадованный.

— Что-то не так? — спросила Глория, зная, что точного ответа ей не дождаться.

Риккардо покачал головой и улыбнулся.

— Я люблю тебя, — прошептал он и поцеловал Глорию. — Я счастлив и никому не позволю испортить нам праздник.

Следующая ночь была для них волшебной. Глория уснула ненадолго, но глубоко, без снов. Когда же она открыла глаза, то увидела взгляд Риккардо, исполненный такого обожания, что она была сполна вознаграждена за причиненные им страдания.

Они плавали в бассейне с подогревом, скакали верхом в сосновой роще, потом очутились на пустынном морском берегу и опустились на песок. Лошади лениво паслись неподалеку, время от времени поднимая уши и прислушиваясь к шуму волн.

— Только мы и море, — сказал Риккардо.

— И твоя охрана, притаившаяся за деревьями, — уточнила Глория.

— Они не в счет, — заявил Риккардо и притянул ее к себе.

Она ласково, но твердо воспротивилась.

— Нет, я дорожу моей личной жизнью. И терпеть не могу зевак, даже тех, кто глазеет по долгу службы.

— А знаешь, тут еще появились любители поглазеть, причем в интересах третьих лиц.

— Не может быть! — возмутилась Глория. — Ты, конечно, пошутил…

Она и думать не могла, что за ними кто-то подглядывает.

— Ничего страшного, — попытался успокоить ее Риккардо. — Как говорят политики, ситуация под контролем.

— Скажи мне правду! — потребовала встревоженная Глория.

— Вчера сюда пробрался фотограф.

— Это когда мы слышали шум там, в саду?

Риккардо утвердительно кивнул.

— Мои парни остановили его. Он как раз пытался поймать нас в объектив. Но ребята убедили репортера отдать им пленки.

Одну из лошадей перепугала стая чаек, неожиданно поднявшаяся в воздух. Конь подошел поближе к воде.

— На кого работал этот фотограф? — спросила Глория.

— На Консалво.

— Что было на пленке?

— Мой вертолет. Потом мы оба в сосновой роще. Наши поцелуи. Твои слезы.

Глория почувствовала себя обнаженной в окружении гнусных типов, роющихся в самом сокровенном.

— Думаешь, он хочет нас шантажировать? — спросил он.

— Нет, наверное, просто хочет получить доказательства, убедиться, что мы любим друг друга, — помрачнев, ответила Глория.

— Он всегда это знал. Ты никогда не скрывала своих чувств. А доказательств до недавнего времени не существовало, — сказал Риккардо.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю.

Теперь Риккардо винил себя за собственные сомнения и заблуждения, за то, что они с Глорией оказались сегодня в сложной ситуации.

— Нам не надо скрываться, — решительно произнес он. — Это единственное разумное решение, да и мы сами того хотим. Пусть лучше правду узнают от нас, а не от любопытных, подглядывающих в замочную скважину.

Слова Риккардо верно отражали ситуацию, но в них звучала какая-то щемящая нота. Глория почувствовала, что очарование этих дней рассеивается.

— Как же нам образумить Консалво? — спросила Глория.

У Риккардо глаза светились от счастья, и, как человек счастливый, он готов был простить любого. Тем более что в поведении Консалво была доля и его собственной вины. Сначала он навязал ему женщину, а потом отобрал ее. Он дал Консалво должность в семейной корпорации, а затем выставил его за дверь. Он использовал князя Брандолини по своему усмотрению, но теперь не решался трогать Консалво.

— Я попробую как-нибудь его урезонить, — пообещал Риккардо.

Глория не стала возражать, но не разделяла оптимизма Риккардо: безумие не признает резонов, сумасшествие несоединимо с логикой, как вода и масло.

— Как ты решишь, так и будет, — сказала она.

На горизонте показался парусник. Послеполуденное солнце нагревало песок, на котором они лежали, и ветер ласкал им волосы.

— Он действительно бывает невменяем, — осторожно заметил Риккардо, намекая на Консалво. — Подумай только, он мне наплел, будто бы Рауль в Лос-Анджелесе попал в тюрьму за наркотики. И якобы ты взялась вытащить его из этой неприятности…

Улыбка осветила лицо Глории.

— Консалво сказал тебе правду, — призналась она.

Риккардо сел на песке и вопросительно взглянул на Глорию.

— Что ты имеешь в виду?

— У Рауля действительно были неприятности, и я ему помогла. Но его вины тут нет никакой…

И Глория, ничего не скрывая, рассказала Риккардо всю историю.

— Можешь не волноваться. Все получилось очень удачно. Помогло вмешательство одного важного прелата, а он в прекрасных отношениях с моим братом Итало.

Риккардо вскочил, сердито засунул руки в карманы, вперил взгляд в горизонт и вдруг обрушился на Глорию с упреками:

— Зачем? Зачем ты это сделала?

Умиротворенное выражение на его лице сменилось гневом. Он побледнел. Теперь он вовсе не был настроен прощать.

— Тебе покажется странным, но я рассчитывала хоть на крошечку признательности, — повысив голос, произнесла Глория.

— Ты вмешиваешься в дела моего сына и даже не думаешь поставить в известность меня, — разбушевался Риккардо. — Поставила на ноги весь Ватикан, а я об этом ничего не знаю. Выволокла на всеобщее обозрение наши семейные проблемы, а я об этом ничего не знаю! И ты еще рассчитываешь на мою благодарность!

По волнам промчалась моторная лодка, оставляя пенистый белый след. Глория с сожалением вспомнила о том влюбленном мужчине, что обнимал ее несколько часов назад. Напрасно старалась она увидеть в искаженных чертах Риккардо прежнюю нежность. Она потеряла его в тот самый час, когда думала, что обрела любимого навсегда.

— По-моему, ты слишком торопишься с выводами, — сказала Глория.

Она еще пыталась склеить то, что он так неосторожно разбил.

— В нашей семье существуют определенные правила, — наставительным тоном произнес Риккардо. — А ты их не соблюдаешь.

Теперь они стояли друг против друга, как противники.

— Великий Риккардо Летициа высказался! — издевательски изрекла Глория. — Просвещенный монарх превратился в диктатора, каким был всегда. Железная рука, и даже без бархатной перчатки.

Риккардо настаивал:

— Когда речь идет о благополучии семьи, только одно лицо может принимать решения — я!

— Но какая разница? — недоумевала Глория, все еще надеясь, что Риккардо ее поймет. — Все получилось наилучшим образом.

— А это не имеет значения, — заявил Риккардо.

Прекрасное лицо Глории вспыхнуло гневом.

— Не имеет значения? — выкрикнула она. — Да я же вытащила из тюрьмы твоего сына!

— Согласен, ты действовала умело. Особенно ловко ты заняла мое место.

Обвиняя ее, Риккардо наконец-то раскрыл истинную причину своего гнева.

— Вот теперь я слышу слова хозяина, — заметила Глория и прикусила губу, чтобы не расплакаться.

Риккардо понял, что вышел за рамки дозволенного, и изменил тон:

— Ты признала свою ошибку — мне этого достаточно.

Но Глория не сдавалась.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Ты для меня единственный мужчина на земле. Но льстить тебе я не буду. Я такой же член семьи, как и ты. Если кто-то обращается ко мне за помощью и я в состоянии ему помочь, не понимаю, почему я должна сначала спрашивать разрешения у тебя. Ты мне дорог, Риккардо Летициа, но не строй из себя Господа Бога. Я — твоя женщина, но рабыней твоей не стану никогда.

Ее глаза сверкнули неукротимой гордостью. Глория резко повернулась и пошла к лошадям. Поставив ногу в стремя, она легко взлетела в седло.

Риккардо почувствовал себя уязвленным. Он не хотел уступать, да и не должен был уступать.

— В семье есть только один глава, — сказал он, пытаясь образумить Глорию.

— Кое-кто готов признать меня главой, — уточнила Глория. — Это значит, что твое верховенство далеко не всем по душе. Но если уж ты так за него держишься, изволь подтверждать слова делами.

Риккардо тоже сел в седло. Он молча смотрел на Глорию, словно не узнавая ее.

— Что с тобой, девочка моя? — неожиданно ласково спросил он. — Ты же такая нежная, такая добрая, такая покорная. Эти разговоры совсем не для тебя.

Риккардо был искренне огорчен; у него было такое ощущение, будто его неожиданно предали.

— Ты и вправду считаешь меня покорной? — усмехнулась Глория. — Я выполнила твои требования, но для этого понадобились немалые душевные силы. Однако выбирать не приходилось — иначе я не получила бы тебя. И ты всегда будешь моим. Но больше не выдвигай никаких условий. Напротив, выслушай теперь мои требования.

— Ну что же, послушаем, — согласился Риккардо.

Он явно нервничал, придерживая коня.

— Давай не будем смешивать дела и чувства, — сказала Глория. — Одно дело любовь, другое — главенство в семье. И не смей разговаривать со мной, словно оратор с балкона, уперев руки в боки.

И Глория изобразила любимую позу Муссолини, которую неоднократно видела по телевизору. Потом она пришпорила коня, натянула поводья и галопом умчалась.

Глава 4

В это ясное прозрачное майское утро Соланж оставалась одна. Накинув красное шелковое кимоно, она листала «Вог», устроившись в бамбуковом кресле на залитой солнцем террасе. Сердце ее переполняла гордость: еще бы, теперь она читала и понимала по-французски! Перед ней расстилалась спокойная, умиротворяющая гладь озера, по которой плыли белые паруса яхт. Соланж прикрыла на мгновение глаза. И тут же исчез богатый, ухоженный швейцарский город Лугано. Словно в перевернутый бинокль, где-то далеко-далеко увидела она нищую деревушку, где прошло ее детство. Звон колоколов показался ей нежным и трогательным.

Соланж открыла глаза и снова погрузилась в журнал. Подумать только: за несколько месяцев она научилась читать на иностранном языке. Понадобился фанатизм Санджи и упорство самой Соланж, чтобы сделать из нее ту женщину, какой она была сегодня.

Из гостиной донесся телефонный звонок. Соланж лениво встала, уверенная, что звонит Сильвано. Он часто названивал ей из Милана.

— Слушаю, — произнесла Соланж, подняв трубку.

— Здравствуй, Татуированная Звезда!

Нет, это был вовсе не Санджорджо. Соланж ответила не сразу.

— Привет, Рауль!

Девушка не очень удивилась. Она уже заметила Рауля среди зрителей на показе мод и ждала, что он появится.

— Я могу подняться к тебе на борт? — весело спросил молодой человек.

— А ты где? — поинтересовалась Соланж.

Почему-то она очень обрадовалась, услышав голос Рауля.

— Минут через десять буду около твоего дома.

— Буду ждать тебя у подъезда.

Соланж бросилась в спальню, чтобы выбрать платье. Она не понимала, как удалось Раулю заполучить ее адрес и телефон. Никто, кроме Санджи и Галеаццо, не знал, где скрывается Соланж. Это они нашли для нее квартиру в Лугано, а адрес Соланж не доверили бы родной матери.

Соланж распахнула двери шкафов в огромной гардеробной. Нарядов здесь хватило бы для самого престижного показа мод. А ведь в детстве и юности она носила только лохмотья! Соланж до сих пор помнила свое первое приличное платьице: хлопчатобумажное, в цветочек. Ей подарил его американский морской пехотинец за четверть часа торопливой любви в туалете казино в Акапулько. Тогда Соланж было пятнадцать, а сегодня она одна из самых дорогих топ-моделей.

Девушка сбросила кимоно, подошла к зеркалу и вгляделась в свое отражение. Она осознавала, какая разница существует между ней и другими манекенщицами. В Соланж изящество и элегантность достигли совершенства. Гибкое, подвижное тело напоминало язык пламени. Наверное, поэтому от нее потерял голову даже Сильвано Санджорджо.

Для Марка Кэсседи, самого модного фотографа, лицо Соланж было ликом первой женщины. Так смотрела Ева в Эдемском саду, еще до грехопадения. Каждый раз, глядя в объектив на Соланж, Марк испытывал прилив страсти. Марко, парикмахер, подобрал для ее волос особую прическу, придававшую девушке сходство с древнеегипетской статуей.

Никто никогда не слышал голоса Соланж. Она появлялась к началу показов, а потом исчезала. Девушка путешествовала всегда под усиленной охраной. Даже самые отчаянные репортеры ничего не смогли добиться: журналы выдумывали о Соланж Бог знает что, но до правды не докопался никто. Она жила, окруженная ореолом тайны, еще больше подогревавшим любопытство публики.

Соланж знала себе цену. Конечно, звездой ее сделал Санджи. Но теперь у нее отбоя не было от выгодных предложений. Согласись она — ее бы озолотили. И Санджи, Пигмалион Соланж, жил в постоянном страхе — он боялся потерять свое творение.

А сколько ей еще осталось блистать? Что будет, когда рассеется таинственная завеса? Такие вопросы мучили Соланж даже в ту минуту, когда осветители включали прожекторы и начиналась съемка. На Соланж набрасывались гримеры, парикмахеры, портнихи. Марк Кэсседи то сладко уговаривал ее, то орал на девушку. Льстивые слова чередовались с грязной руганью, перемежаемой щелчками затвора фотоаппарата. В этой адской суматохе рождалось чудо — являлась мечта по имени Соланж.

В шумном блестящем мире моды, среди людей, обращавшихся с ней как с королевой, Соланж сразу почувствовала себя своей. Она восхищалась собой и восхищалась окружающими. А на память ей приходил хрипловатый, нежный голос матери:

— Соланж, ты слишком хороша для этих мест. Ты станешь богатой синьорой и объездишь весь свет, — твердила женщина, намыливая дочку-подростка в корыте. — Видел бы тебя отец! Я-то тебя назвала Марией, а отец, он приехал позже, сказал, что ты будешь — Соланж. Он был человек важный, образованный, много видел. Он говорил, что в имени Соланж чувствуется страсть и богатство. Говорил, нашей дочке такое имя под стать. Как бы я хотела, чтобы он увидел тебя! Ведь он оказался прав: ты станешь настоящей дамой и будешь богата…

Но дочь стала проституткой, как и мать. Однако теперь жизнь ее изменилась. Соланж прекрасно знала, как и когда произошли эти перемены, но что ее ожидает в будущем, сказать не могла. Когда-нибудь и ее звезда упадет с лазурного небосвода: звезды зажигаются лишь на мгновение и неизбежно гаснут.

Она научилась подчиняться и держала обет молчания. Ей пришлось смириться с затворничеством и молчать, но люди, суетившиеся вокруг нее, не молчали. Они создали миф Соланж, а были жестоки и безжалостны. Особенно изводил ее Марк, легко переходивший от неумеренной лести к грубым оскорблениям.

— Соланж, любовь моя, смотри в объектив! Левую ногу, сокровище мое… Чуть-чуть выше левую ногу… Вот так… Божественно! Великолепно! Сол, смотри мне в глаза! Улыбайся… Нет, не так… Ты что, зубную пасту рекламируешь? Не так, дура! — орал Марк. — Начнем сначала. Марио, поправь прическу. Макс, чуть добавь румян на правую щеку. Сол, что ты дергаешься? Что топчешься на месте? Господи, это еще что такое? Писать хочешь?

Да, ей хотелось, к тому же у нее кружилась голова, пот лился градом, спина разламывалась от ненатуральных поз. А Санджи рядом не было, и никто не думал ее утешать.

— Перерыв! — заорал Марк громовым голосом, словно приказывал остановиться солнцу, и без сил рухнул в шезлонг.

Соланж вонзила зубы в бутерброд, поднесенный ей осветителем.

— Боже, она жует! — завопил Марк.

Он выглядел потрясенным, словно хирург, обнаруживший, что его пациент после тяжелейшей полостной операции поглощает спагетти.

— Да, жую! — ответила с набитым ртом Соланж.

Фотограф вскочил, как будто его катапультой выбросило, с проклятьем отшвырнул осветителя, осмелившегося угостить фотомодель, и обрушился на Соланж:

— Сумасшедшая дура! Макс, поправь макияж. Она все развезла своим бутербродом!

Девушке ужасно хотелось вылить на Марка весь поток известных ей ругательств, а знала она немало, но Санджи велел Соланж набраться терпения. Только так она станет звездой.

Макс подгримировал Соланж, и Марк распорядился:

— Начинаем, ребята! Свет, музыка! А ты, — обратился он к Соланж, — прислонись к колонне. Нет, не так. Прильни, прилипни! У тебя мужик был когда-нибудь? Ну вот, представь, что ты с ним в постели. Прилипни, прилипни к нему! Нет! Нет! Нет! — завелся Марк. — Зачем мне улыбка Джоконды? Изобрази шлюху… Как будто испытываешь свинское наслаждение в постели… И что это за рот? Зачем ты складываешь губы куриной гузкой? Представь себе, что сосешь… Да не леденец! В рот брать приходилось? Вот теперь молодец, замечательно!

Соланж улыбнулась, сошла с помоста и походкой пантеры подошла к Марку.

— Сукин ты сын! — прочувствованным тоном заявила она, словно поздравляя фотографа с Рождеством.

Девушка спустилась на лифте вниз и ворвалась в кабинет Санджи.

— Что случилось? — встревожился Санджорджо.

— Все! Больше не могу! Я уезжаю…

— Мы вместе уедем. Кончатся съемки, и отправимся в Лугано. Взгляни, — он показал на газеты и журналы, разложенные на столе. — О тебе пишут больше, чем о президенте Рейгане. Ты довольна?

Он говорил с ней, как с избалованным ребенком, которого пытаются отвлечь, демонстрируя новую игрушку.

— Нет, я не довольна! И возвращаюсь домой! В Мексику, в Америку, в Лондон, в Париж! Куда угодно! Там я смогу тратить заработанные деньги и наслаждаться завоеванной популярностью.

Соланж была настроена решительно. Санджи побледнел. Тут на пороге появился запыхавшийся Марк.

— Что случилось, лапочка? — недоуменно спросил фотограф.

— Пошел вон! — вскипела Соланж.

— Да что на нее напало? — недоумевал Кэсседи.

Санджорджо решил вмешаться:

— Все в порядке, Марк. Оставь нас ненадолго.

И он вежливо проводил Кэсседи до дверей.

Фотограф вышел, провожаемый взбешенным взглядом Соланж. Сильвано обнял девушку за плечи, подвел к дивану и участливо попросил:

— Ну, расскажи, что случилось!

— Я устала, — призналась Соланж, опустившись на диван.

— Доверься мне. Может, вместе нам удастся разрешить твои проблемы.

Он налил девушке выпить, но она отказалась. Соланж прикрыла глаза, и крупная слеза, соскользнув с шелковых ресниц, пробежала по ее щеке.

— Я устала, — повторила она. — Да, я работала в казино, и тебе это известно. Не явись ты тогда за мной, я бы вернулась в Акапулько. Ты убедил меня попробовать.

Соланж подняла глаза и посмотрела в лицо Сильвано.

— Я не говорю, что там было лучше, — продолжала она. — Нет, но все было ясней, понятней. Мне платили за работу проститутки. Теперь я — звезда, а меня называют шлюхой. И твердят: сделай то, сделай это…

Санджи улыбнулся с облегчением и сказал:

— Прошлого больше не существует. Забудь.

— Нет, — возразила Соланж. — Я хочу помнить. Я должна помнить. Без прошлого нельзя понять настоящего. Я смотрю в прошлое, словно в зеркало, которое не лжет…

— Тебя Марк обидел, верно? — догадался Санджи.

— Он оскорбил меня. Грязные намеки импотента… Я понимаю желание мужчин. Иногда мне это нравится, иногда трогает, чаще раздражает. Но такое бесполезное хамство оскорбляет. Он же просто проявляет деспотизм. И мнит себя при этом Господом Богом…

Санджи обнял девушку и заговорил с ней ласково:

— Если хочешь, откажемся от услуг Марка. Но лучшего мы не найдем. Марк любит провоцировать, но ему всегда удается поймать нужный момент. Он тебя обижает, чтобы увидеть твою реакцию. Но к тебе лично это отношения не имеет. Ему нужно уловить верное выражение. Поверь мне, воробышек, ты становишься орлом.

Соланж поверила. Она позировала до изнеможения, соблюдала драконовскую диету, спала как можно больше, чтобы предстать свежей и отдохнувшей перед фотографом, гримером, парикмахером, портным, которые ее одевали, гримировали, причесывали, словно механическую куклу. И так изо дня в день. А все потому, что Соланж верила Сильвано и ей нравилось быть в центре внимания, но прежде всего потому, что ее текущий счет в одном из швейцарских банков рос с каждым щелчком фотоаппарата Марка Кэсседи.

Она знала, что попала в трудный и опасный мир. Ей уже приходилось сталкиваться с топ-моделями, не удержавшимися на вершине. Теперь они довольствовались ролью статисток, но готовы были продать душу дьяволу, лишь бы пробиться наверх. Некоторые торговали телом, кое-кто попадал в гарем Джиджи Лопеса. Эти девушки ублажали высшее, но далеко не лучшее общество.

Были такие, которых после неудавшегося самоубийства выпроваживали домой без гроша в кармане. Но уезжала одна, а приезжали десятки. Лишь единицам удавалось оказаться на вершине…

Когда-нибудь Соланж придется оставить помост, но безжалостные жернова мира моды могут раздавить ее еще раньше. Так что ей следовало быть очень осмотрительной. Соланж хватило бы сил выбраться и из болота, и из джунглей, но она предпочитала не соваться в одиночку в столь опасные места.

Она думала о Рауле, в глубине души ждала его звонка, и разговор с ним показался девушке началом добрых перемен.

Соланж надела белые шорты, розовую майку, цветные босоножки. Она взглянула в зеркало и решила, что сделала правильный выбор. Она появится перед Раулем без краски, без блесток и мишуры, что сопровождают ее на помосте.

Именно во время показа мод она встретилась взглядом с Раулем. Соланж двигалась под музыку Бородина по длинному «языку», что делил надвое зал, отделанный мрамором и зеркалами. В первых рядах сидели важные лица из мира моды и театра, финансовые воротилы, деятели культуры. Тут же был и Рауль. Он сидел рядом с Альберто Моравиа и с подругой писателя. Сердце Соланж замерло, а потом заколотилось с бешеной силой. Вспышки фотоаппаратов, свет прожекторов, огни, музыка, а главное, роковая красота, естественное изящество и неотразимое очарование модели помогли скрыть краткий миг неуверенности. Только Соланж и Рауль поняли глубокий смысл этого минутного замешательства. Теперь девушка знала: рано или поздно Рауль вернется в ее жизнь.

Соланж спустилась вниз и прошла по дорожке сада к железной решетке. Она нажала кнопку, решетка распахнулась, и девушка вышла на улицу. Она увидела красный «Порше», а рядом — Рауля. Он бросился к Соланж, и девушка встретила юношу лучезарной улыбкой. Однако когда Рауль оказался рядом, Соланж размахнулась и ударила его по лицу так, что он едва удержался на ногах.

— Это тебе за то, что бросил меня на ранчо в Санта-Монике, — спокойно объяснила она.

Не колеблясь, Рауль влепил Соланж звонкую пощечину. Его пальцы отпечатались на нежной щеке девушки.

— А это тебе за то, что удрала с Сильвано Санджорджо, не дождавшись меня. В конце концов, я оставил тебя у сестры, а не бросил посреди улицы.

— Ты сделал мне больно, — жалобно сказала Соланж, и глаза ее наполнились слезами.

— Извини, не сдержался…

Рауль обнял девушку, ему хотелось утешить ее и попросить прощения. Нежно глядя ему в глаза, Соланж вдруг изо всех сил ударила его коленом в пах. У Рауля перехватило дыхание, он согнулся пополам от невыносимой боли.

— А вот это тебе не случайно! — сказала Соланж.

Она умела драться, знала, как защитить себя и как напасть на противника. Улица научила Соланж.

Рауль медленно разогнулся и, встретившись взглядом с Соланж, вдруг рассмеялся, почти забыв о боли. Она сначала смотрела на него растерянно и недоверчиво, а потом тоже расхохоталась. Мир был подписан, и, кажется, без большого ущерба для обеих сторон. Редкие прохожие улыбались, глядя на эту пару: оба молодые, счастливые, богатые.

— Счет равный, давай прекратим? — предложила Соланж.

— Счет пока неравный, но я тебя прощаю! — заявил Рауль, обнимая ее.

Они вернулись в дом. Проходя мимо зеркала, Соланж вдруг завопила от ужаса.

— Я погибла!

Расширенными от страха глазами смотрела она на распухшую скулу.

— Ерунда, — попытался утешить ее Рауль. — Через несколько дней и следа не останется.

Соланж подумала о съемках, назначенных на послезавтра, о прожекторах, истериках Кэсседи, об оправданиях, которые придется выдумывать для Санджи. Потом она взглянула на Рауля и позабыла о будущем ради настоящего. А настоящее было прекрасно, и Соланж не могла, да и не хотела противостоять ему.

— Чепуха! — сказала она, проходя в гостиную.

Но, дотронувшись до скулы, девушка почувствовала, что щека распухает все больше.

— У меня, наверное, жуткий вид, — вздохнула Соланж, опускаясь на широкий диван.

Рауль сел рядом и сказал:

— Ты прекрасна.

Он легким поцелуем коснулся ее губ. Рука его скользнула под розовую майку.

— Я хочу тебя, — прошептал Рауль.

— Ты ведешь себя коварно, — произнесла Соланж.

Она уступила. Не раз Соланж обещала себе, что будет держаться, но стоило мужчине коснуться ее, и она вспыхивала как спичка. И желание, что сжигало ей душу и тело, моментально передавалось партнеру. Видимо, очарование Соланж заключалось не столько в необычной красоте, сколько именно в этой потрясающей чувственности. Волшебная, таинственная, неотразимая аура девушки притягивала своим мерцанием и тогда, когда Соланж выходила на помост, и когда оказывалась в объективе фотоаппарата, и просто когда она смотрела на мужчин. И сейчас, в объятиях Рауля, от Соланж исходил горячий ток желания.

Она раскрылась навстречу его нежной силе со стыдливостью и хрупкостью девственницы, и Рауль утонул в ее лоне, сохранившем, несмотря ни на что, первозданную непорочность. Смешались их вздохи, слезы, улыбки. Они познали райское наслаждение экстаза, а потом насладились покоем умиротворенного желания.

Глава 5

Галеаццо Сортени вошел в кабинет Санджи, сияя торжественной улыбкой, но, увидев бледное лицо друга, сразу понял: что-то случилось. Великий модельер укрылся за огромным письменным столом, словно за баррикадой, и его черное кресло-трон смотрелось как никогда мрачно.

Галеаццо попробовал разбить лед и весело поздоровался:

— Привет, гений!

— Привет, — нехотя ответил Сильвано.

— Здравствуй, Галеаццо! — донеслось из дальнего угла кабинета.

Только тут Сортени заметил, что в углу, подальше от света, устроилась в глубоком кресле Соланж.

— Хорошо, что ты пришел. Хоть одно человеческое лицо, — добавила девушка.

Соланж нравилась Галеаццо: всегда в хорошем настроении и за словом в карман не лезет.

— А у меня для вас сюрприз, — заявил Сортени, потрясая журналом «Вог».

Он положил журнал на стол, поближе к лампе: первую страницу обложки занимал великолепный фотопортрет Санджорджо и Соланж, мастерски выполненный Марком Кэсседи. На первом плане — ее лицо, тонкое, потрясающее, нереальное, а за ней словно из тьмы выступало выразительное мужественное лицо Сильвано, на котором время оставило глубокий след пережитых страстей. И надпись: «Пара номер один мира моды».

Обложка «Вог» освящала рождение звезды и восхождение на вершину художника. Марка «Санджи» на сегодняшний день была самой известной в мире, а Соланж — моделью, которую признавали лучшей.

Сильвано молча смотрел на фото, и постепенно гордость и волнение наполнили его сердце.

— Ну как? — спросил Галеаццо. — Великолепно, правда?

Сортени прямо сиял от счастья.

— Действительно великолепно, — согласился Санджи.

Он встал из-за стола, подошел к Соланж и осторожно повернул прекрасное лицо девушки к свету.

— А как тебе вот это? — сказал он. — Впечатляет?

Галеаццо рухнул в кресло, застонав:

— Господи ты Боже мой!

Он увидел, что скула у Соланж разбита, а один глаз заплыл.

Девушка отвернулась в сторону, а Сильвано снова сел за стол.

— Она заявила, что упала с кровати. Представляешь?

— Все может быть… — вздохнул Галеаццо. — Но, как бы там ни было, это дела не меняет.

Марк Кэсседи должен был снимать Соланж для «Вог». Потом ей предстояло отправиться в Рим на показ моделей из кожи. За работу надо было браться завтра, а девушку раньше чем через две недели никому показать нельзя. Подумать только: в момент триумфа все неожиданно рушится! Что поражало Галеаццо, так это полное спокойствие Соланж. Казалось, скандал ее совсем не касается. Может, такое поведение и было самым разумным. Как бы ни волновались Сильвано и Галеаццо, изменить ситуацию они не могли.

Неожиданно Соланж предложила:

— Завтра начнем работать.

Девушка выглядела уверенной и спокойной. От природы сообразительная, она к тому же за последнее время многому научилась. — Прекрати, Соланж, — взмолился Сильвано.

— И как ты собираешься работать? — спросил Сортени.

Он верил в Соланж — лучше ее сейчас модели нет. Она справится.

— Послушаем Соланж, — обратился Галеаццо к Сильвано. — Санджи, ты же гений. Не теряй головы из-за пустяков…

— Ну, говори, что ты там придумала… — вздохнул Санджорджо.

— Марк будет снимать меня в профиль, — объяснила Соланж. — Я, кстати, с левой стороны выгляжу лучше, чем с правой.

— С фоторепортажем, возможно, что-нибудь и получится, — согласился Сильвано. — А показ мод?

— Я надену золотую маску! — торжествующе заявила Соланж.

Мужчины изумленно переглянулись.

— А как ты объяснишь этот маскарад? — спросил Санджи.

— Тайна не нуждается в объяснении.

Идея привела в восторг Сортени.

— Получится тайна тайн! — воскликнул он. — А потом критики найдут непременно какое-нибудь объяснение…

— Неужели выйдет? — засомневался Сильвано.

— Выйдет! — успокоила его Соланж.

Санджи горячо расцеловал девушку, но почувствовал, что мысли ее уже далеко.

…В миланский аэропорт Линате они прилетели, когда стемнело. Фоторепортаж получился замечательный, показ в Риме прошел триумфально. Пресса захлебывалась от восторга, рассказывая о появлении Соланж в золотой маске. Потом они немедленно вылетели из Рима на персональном самолете Санджорджо, ускользнув от репортеров. Соланж надела широкополую шляпу из белой соломки; легкая синяя вуаль прикрывала лицо и последствия «падения с кровати».

— Довольна? — спросил Санджи.

— Полная победа, — ответила вместо Соланж сестра Санджи Кристина.

Соланж молчала, и Галеаццо забеспокоился:

— Устала?

— Не очень, — сказала девушка.

Сильвано вдыхал теплый весенний воздух. Казалось бы, теперь у него есть все, чтобы чувствовать себя счастливым. С тех пор как он познакомился с Соланж, его перестали мучить головные боли, вернулось, и, похоже, навсегда, творческое вдохновение, имя Санджорджо блистало на небосклоне моды. Через полгода он наверняка разделается с банковскими долгами. Тем не менее Сильвано чувствовал: его лодку несет не туда. Вот-вот Соланж ускользнет от него. Это уже не та испуганная мексиканка, с которой он познакомился на ранчо в Санта-Монике; не та сбитая с толку девушка, бросившая Рауля. Когда-то в ней все дышало чувственностью, которая и привлекла Сильвано. Потом великий модельер долго и терпеливо делал из нее утонченную супермодель. Но сегодня что-то в Соланж изменилось…

Санджорджо взял девушку под руку, чтобы проводить к ожидавшему их «Роллс-Ройсу». Но он сразу понял: его власть над Соланж кончилась. Девушка решительно шагнула в другую сторону.

— Я ухожу, Санджи, — холодно сообщила она.

— Поедем вместе? — растерянно спросил он.

— Нет. Расстанемся. Я взяла на себя некоторые обязательства, и я их выполнила. До конца. Теперь наши пути расходятся. Навсегда. Мне с тобой было хорошо, думаю, и тебе тоже. Мы оказались полезны друг другу.

— Ты что, шутишь? — возмутился Сильвано.

Соланж высвободила руку и направилась к красному «Порше», ожидавшему неподалеку. За рулем сидел Рауль Летициа. Открылась дверца, и Соланж устроилась рядом с юношей. Улыбающийся Рауль махнул Сильвано рукой, и машина умчалась. Санджорджо почувствовал, как боль обручем охватывает голову.

— Сукин сын, — прошипел он, повернувшись к Галеаццо и Кристине. — И давно это у них началось?

— Не знаю, — ответил Сортени.

Он испугался, что Санджи сейчас взвалит всю вину на него, а Кристина вдруг покраснела.

— Это ты виновата! — набросился Сильвано на сестру. — Ты сообщила Раулю, как найти Соланж!

— Клянусь, я здесь ни при чем, — солгала Кристина. Она умела держать себя в руках, к тому же могла рассчитывать на молчание Рауля.

Санджи сделал вид, будто поверил сестре, и улыбнулся. Она годы провела рядом с ним. Судьбе было угодно, чтобы Кристина все время жила в тени чужого успеха. Время пощадило тонкие черты ее лица, но в глазах с возрастом появились дерзость и агрессивность. Сильвано относился к сестре с любовью и нежностью.

— Извини меня, Кристина, — сказал Санджи, садясь в автомобиль. — Этот мерзавец Рауль отплатил мне той же монетой.

Кристина вздохнула с облегчением.

Санджорджо проглотил две таблетки аспирина и выпил виски. Он взглянул на постель, где они с Раулем когда-то любили друг друга. Даже Соланж не смогла отравить эти воспоминания. Никто, кроме Рауля, никогда не спал здесь. Сильвано прошел в гардеробную и начал раздеваться. Темная боль безостановочно билась в висках.

Он и сам не заметил, как оказался повержен. Соланж стала для него опорой, источником силы, а Рауль увел ее. Что он будет делать без Соланж? Она для Сильвано не только модель, первооснова его нынешнего триумфа, не только источник вдохновения. Она — единственная женщина, затронувшая его душу. Соланж и Рауль — красота в ее первозданном виде. Он позволил себе на минуту увлечься несбыточной мечтой — обладать ими обоими.

— Они мои, мои, — твердил Сильвано. — Я их создал.

Он подливал себе виски. В сущности, Санджи понимал, что заблуждается. Соланж достаточно умна и энергична, она могла бы пробиться и сама. Он просто указал ей дорогу. А для Рауля он вообще случайный встречный, эпизодическое воспоминание. Рауль на мгновение подарил ему себя в трудный момент, что нередко случается в молодости.

Санджи сел перед зеркалом, взглянул на собственное отражение и увидел свое потерянное лицо. Аспирин подействовал: боль ушла. Но в безжалостном зеркале возникал образ мертвеца, внушавший ужас Сильвано.

Санджи схватил яшмовую статуэтку и с размаху запустил ее в зеркало. Оно разлетелось на куски, а вместе с ним рассыпалось и жуткое видение. Тишина объяла Санджи, а вместе с тишиной пришел и покой. Он оделся и взглянул на часы. Всего лишь десять вечера. Он должен пойти к Раулю и вернуть то, что по праву принадлежит ему.

Глава 6

Ко дню восемнадцатилетия отец подарил Раулю квартиру на площади Сант-Эразмо. Она размещалась на третьем этаже старинного дома, недавно капитально отремонтированного. Окна выходили на маленькую площадь, обрамленную колоннами, увитыми плющом.

— Как красиво! — воскликнула Соланж, любуясь видом из окна.

— Правда? Тебе нравится? — спросил Рауль.

Рауль был счастлив. Раньше он не ценил по достоинству отцовский подарок, тем более что квартира вызывала у него в памяти неприятные воспоминания — именно отсюда, с площади Сант-Эразмо, увезли его в психиатрическую лечебницу. Но теперь здесь жила Соланж, и ничего прекрасней и гостеприимней этих комнат ни юноша, ни девушка желать не могли.

Их золотистые загорелые тела сплелись на постели, потом Соланж и Рауль, оба гибкие и изящные, разомкнули объятия; одновременно глубоко вздохнули, переглянулись и улыбнулись.

— Скажи, так всегда будет? — спросил Рауль.

— Мы съели торт лишь наполовину, а ты уже спрашиваешь, будет ли второй, когда доедим кусок первого, — с упреком ответила Соланж и с улыбкой добавила: — Есть много способов быть несчастливым, кажется, тебе известны все…

Он внимательно взглянул на нее, пытаясь понять, что скрывается за этой очаровательной улыбкой.

— Ты не похожа на других, — сказал Рауль.

— Не похожа? На кого я не похожа?

— Ты вообще не такая, как все…

Соланж перебирала в пальцах платиновую цепочку с бриллиантовой подвеской в форме сердца. Эту драгоценность от Памелатто купил Рауль, ожидая возвращения девушки из Рима. Он впервые в жизни делал подарок женщине и по лицу Соланж догадался, что выбор удачен.

— Красиво, правда? — заметила она.

Ему хотелось ответить так, чтобы девушка поняла, какая радость переполняет его, но на ум приходили только банальные слова.

— Я рад, что тебе нравится, — сказал Рауль. — А почему ты ее не носишь?

— Боюсь потерять, — прошептала Соланж ему на ухо. — Предпочитаю все время держать твой подарок в руках.

— Если потеряешь, куплю тебе другое украшение, еще лучше, еще красивее.

Впервые в жизни Рауль испытывал удовольствие, оттого что богат.

Соланж поднялась с кровати и взяла сумочку, лежавшую накресле.

— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказала она.

Юноша взглянул на возлюбленную с изумлением. Никогда еще женщины не делали ему подарков, кроме матери, разумеется.

— По-моему, наступил священный момент обмена дарами, — пошутил он, а сам с нетерпением протянул руку.

Она положила ему на ладонь простое гладкое серебряное колечко.

— Это не дорогой, но очень знаменательный подарок, — объяснила Соланж.

— А что он означает? — спросил Рауль, надевая кольцо на мизинец.

— В наших местах, если девушка любит юношу, она дарит ему такое колечко. Если он не хочет связывать себя обязательствами, то возвращает ей подарок.

Рауль привлек Соланж к себе и прошептал, целуя ее волосы:

— И теперь ты хочешь узнать, оставлю я колечко себе или верну?

— Да, Рауль, — ответила Соланж и решительным жестом сняла с его пальца кольцо. — А знаешь, что значит, если девушка забирает у него кольцо? Это значит, что она должна рассказать возлюбленному кое-что о себе, — неожиданно серьезно заявила Соланж. — А он потом сам решит, стоит ли принимать кольцо.

Соланж высвободилась из объятий юноши, накинула махровый халат и присела на комод, стоявший у кровати.

— Завтра ты уже не простишь мне, что я умолчала о некоторых вещах. Опьянение первых дней пройдет, и ты спросишь, кто я такая, откуда, чем занималась до того, как с тобой познакомилась. — И Соланж печально добавила: — Моя мать говорила — любовь что яркий огонь, вспыхивает и быстро гаснет.

Рауль тоже накинул халат и подошел к девушке.

— Мне трудно найти нужные слова. Я не умею разговаривать с женщинами. А ты — первая женщина в моей жизни, — покраснев, признался он. — Мне тоже надо много тебе сказать…

— Знаю, — ответила Соланж и поцеловала его в губы.

— Что ты знаешь? — спросил Рауль, и в голосе его проскользнуло раздражение. — Что ты первая женщина в моей жизни? Что я должен тебе многое сказать?

— Не перебивай меня! — решительно заявила Соланж.

Она любила Рауля и знала: если она ему не расскажет все сама, он уйдет.

В эту минуту зазвонил телефон.

— Ответь, пожалуйста, — попросил Рауль. — Скажи, что меня нет дома.

Соланж подняла трубку.

— Говорит Риккардо Летициа, — произнес уверенный голос на том конце провода. — Я хочу поговорить с сыном.

Соланж не могла скрыть волнения.

— Это я, Татуированная Звезда, — произнесла она. — Здравствуй, Риккардо… Да… Рауль здесь, со мной… Конечно, сейчас передам трубку.

Они переглянулись, во взгляде Рауля мелькнули удивление и страх. Соланж сохраняла спокойствие.

— Твой отец, — сказала она, протягивая ему трубку.

— Привет, папа! — произнес Рауль.

— Мне сказали, что ты на «отлично» сдал историю искусств. Поздравляю!

Отец разговаривал с сыном впервые после того, как Рауль уехал в Лос-Анджелес с Санджи, но тон у Риккардо был такой, словно они расстались только вчера.

— Спасибо, папа!

Всякий раз, беседуя с отцом, Рауль чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то мешало ему говорить непринужденно, оставаться самим собой.

— Ты только поэтому позвонил? — холодно осведомился Рауль.

— Да, пожалуй, — со вздохом ответил Риккардо. — Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, не думаю. А тебе?

Раулю показалось, что отец чем-то расстроен.

— Мне много что нужно, но этого никто мне дать не может, — задумчиво произнес Риккардо Летициа.

Впервые за много лет живое чувство проскользнуло в разговоре отца с сыном.

— Во всяком случае, я всегда готов тебе помочь, — произнес Рауль.

— Как у тебя дела с девушкой? — спросил Риккардо.

Ему хотелось спросить у Рауля, где он с ней познакомился. Но из осторожности отец не стал задавать сыну вопросы.

— Хорошо. Очень хорошо, — ответил Рауль.

— Зайди как-нибудь в ближайшие дни, — попросил Риккардо.

Просьба прозвучала необычно, и Рауль даже встревожился.

— Конечно, папа!

Юноша прижал трубку к уху, но услышал лишь щелчок. Отец прервал разговор.

— Интересно, что ему было нужно? — произнес Рауль, обращаясь не столько к Соланж, сколько к самому себе.

— Не знаю, Рауль, — ответила девушка. — Но я знаю, что нужно мне. Хочу, чтобы ты меня выслушал.

Но им снова не удалось начать разговор — кто-то звонил в дверь. Рауль прошел в кухню и нажал кнопку видеодомофона — на экране появилось лицо Сильвано Санджорджо.

— Наш общий друг, — с усмешкой сообщил Рауль девушке.

— Пошли его к черту, — сказала Соланж.

Появление Санджи показалось ей опасным. Она насторожилась.

— Почему я должен послать его к черту? — с улыбкой спросил Рауль.

— Сама не знаю, — пробормотала Соланж.

Снова позвонили, и Рауль нажал кнопку, открывая дверь.

— Похоже, тебе не хочется оставаться со мной наедине, — сказала Соланж.

— Может, и так, — ответил Рауль.

— Ну, хочешь ты или нет, все равно узнаешь то, что я собиралась тебе сказать.

Соланж чувствовала: поздний визит Санджи не предвещает ничего хорошего.

Рауль открыл дверь. Сильвано заявил с порога:

— И ты называешься моим другом!

— Настоящий друг говорит мало, но действует быстро, — парировал Рауль. — А ты действуешь быстрее некуда…

Сильвано прошел в гостиную, налил себе виски в хрустальный бокал, уселся на диван и закинул ногу на ногу.

— Зачем пришел? — грубо спросил Рауль.

— Пришел забрать то, что принадлежит мне…

— Здесь ничего твоего нет. Здесь только я и моя девушка.

— Ты прекрасно знаешь, что я говорю о ней.

— Соланж с тобой не пойдет. Она не желает!

— Ну, конечно! — усмехнулся Санджорджо. — Прекрасный принц решил забрать свою Золушку. А кончится сезон любви, и что ей останется? За спиной — мятая постель, а впереди — ничего! Я же из нее сделал звезду.

Он огляделся, надеясь увидеть Соланж.

— Это не ты из нее сделал звезду, а она помогла вернуть процветание твоей фирме, которая уже дышала на ладан, — с вызовом произнес Рауль.

— Значит, между нами все кончено? — с горькой улыбкой спросил Сильвано.

— Может, между нами ничего и не было, — ответил Рауль.

— Я очень любил тебя, — признался Санджи.

— Так сильно, что из любви ко мне подбросил эту гадость — наркотики…

Сильвано побледнел и произнес:

— Откуда ты узнал?

— В семье Летициа все рано или поздно узнают то, что необходимо знать.

Сильвано попытался защититься, изображая благодетеля:

— Я это сделал для твоего же блага. Соланж — неподходящая женщина для тебя.

— Много ты в этом понимаешь! — вспыхнул Рауль.

— Она тебе не подходит! — истерически взвизгнул Сильвано.

— Зато ты — идеальная девка для любого сводника!

Раулю хотелось унизить Сильвано, а тому только и нужен был предлог для того, чтобы рассказать правду о Соланж.

— Насчет сводников спроси Соланж, — крикнул Сильвано, — она в них лучше разбирается. Лучшей шлюхи в казино Акапулько не было. Ей же заплатили, чтобы она бросилась тебе на шею!

Рауль сумел сдержать ярость.

— Чтобы добиться своего, ты готов прибегнуть к грязной клевете, — спокойно сказал он.

— Говорю тебе: Соланж Мартинес — шлюха!

За спиной у Рауля раздался насмешливый голос Соланж:

— А шлюху можно купить, как корову на рынке!

Девушка тем временем успела одеться и вышла в гостиную. Казалось, она собирается уйти. Однако Соланж прошла через всю комнату и села на табурет около бара, как раз напротив Сильвано и Рауля.

— Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня между вами пробежала черная кошка, — с улыбкой произнесла она.

— Соланж! — взмолился Санджи. — Пойдем со мной! Тобой будет восхищаться весь мир. Думаешь, он для тебя что-нибудь сделает? Надеешься, женится? И думать об этом забудь…

— До того как ты явился, я все делал, чтобы она почувствовала себя человеком, — произнес Рауль.

Он сел рядом с девушкой, взял ее за руку и продолжал:

— Я думаю, Соланж выбрала меня…

Она взглянула на юношу благодарно, но сказала:

— По-моему, Санджи еще не открыл всего. Послушай его. Он ведь не отступит, потому что знает: я для него потеряна. Он не упустит шанс унизить меня.

— Послушай, мальчик мой, — обратился Санджи к Раулю. — Ты не станешь жить с женщиной, которая тебя не любит. Она ни одного человека в жизни не любила. Ей нужны только деньги и разврат. За деньги она продавала себя в Акапулько. И со мной поехала в погоне за славой и успехом. А теперь околдовала тебя в надежде на выгодный брак.

Санджорджо глотнул виски и внимательно посмотрел на юношу и девушку.

Он ненавидел обоих за то, что они ускользнули от него, но и любил их. Они были живым воплощением его тайных грез.

— Ты зарвался, портняжка, — холодно произнес Рауль, назвав Сильвано прозвищем, придуманным Риккардо Летициа.

— Вы оба — наглецы и бездельники, — сказал мертвенно-бледный Санджи. — Вам не надо быть гениальными, не надо творить волшебство, не надо создавать. Вам достаточно только появиться — и мир у ваших ног. Вы воплощаете то, чего я так и не добился! Ненавижу, ненавижу!

И крупные слезы заструились по щекам Сильвано.

— Избавь нас от твоих истерик! — с нарочитой грубостью произнесла Соланж. — Лучше продолжай сенсационные разоблачения…

— Змея, ядовитая змея! — простонал Санджи.

— Думаешь, на меня подействуют твои выходки? Расскажи Раулю, как Джиджи Лопес нашел меня в казино Акапулько. Расскажи, как он заплатил кучу денег за Татуированную Звезду. И не забудь про совращение Рауля, которое началось с того, что я бросилась под его машину! Я так старалась, что едва не погибла под колесами…

— Ты это пыталась мне сказать? — спросил юноша.

— Это и еще кое-что… Но, думаю, Санджи расскажет лучше.

В ней проснулась жажда самоуничижения. Соланж захотела довести свою исповедь до конца.

Санджорджо смотрел на девушку с ужасом. На его лице проступило то странное выражение смертельной тоски, которое он иногда замечал, когда смотрелся в зеркало у себя в гардеробной. Он чувствовал, что от этого ощущения ему уже никогда не избавиться. Словно страшное проклятье навек легло на облик художника.

— Думаю, она все расскажет лучше меня, — устало произнес Санджи. — Но есть еще кое-какие мелочи, которые тебе полезно было бы узнать…

— Прекрати, Санджи, — с презрением сказал Рауль.

— А знаешь, кто тебе подсунул эту женщину? Кто сделал несчастным и тебя и меня?

— Скажи, скажи… Так тебе станет легче…

— Твой отец… Лопес следовал инструкциям Риккардо Летициа. Твой отец был уверен: только одна женщина способна оторвать тебя от меня… Соланж Мартинес.

— Очень интересно… — побледнев, выговорил Рауль.

Ему показалось, что чья-то безжалостная рука крепко сдавила ему сердце.

— Правда, Соланж не знала, как тебе нравилось заниматься любовью со мной, — продолжал Сильвано.

— Удар прямо в цель, — произнесла девушка.

— Ну, теперь она знает, — прервал ее Рауль. — Но почему из всех женщин отец выбрал именно тебя?

— Мы с ним хорошо знакомы…

— В каком смысле?

— В том самом… Где мужчина и женщина могут хорошо узнать друг друга? Естественно, в постели…

Эта жестокая игра уже измучила Рауля, и он едва слышно спросил:

— Что еще?

— Насчет меня — больше нечего сказать, — ответила Соланж. — А насчет тебя?

— Думаю, ваша честь, и мне добавить нечего, — с шутовской ухмылкой заключил Рауль. — Скажу лишь одно: окружающий мир — сплошное дерьмо. Стоит сделать один шаг, и заляпаешься с ног до головы…

— А мы с тобой сделали немало шагов, — заметила девушка.

— Уходи, Санджи, — твердо произнес Рауль. — Ты уже сделал все, что мог!

Сильвано опустил голову и вышел, не произнеся ни слова. Рауль смотрел на Соланж, словно видел ее впервые в жизни. Его уже не волновало то, что она спала с незнакомцами в каком-то грязном заведении в Акапулько; он почти забыл об истории с наркотиками, подброшенными Санджи; но, представляя девушку в объятиях Риккардо Летициа, Рауль испытывал жестокую муку. Соланж улыбнулась и протянула юноше руку.

— Прощай, Рауль! Я ухожу…

Она решила уйти в ту минуту, когда увидела здесь Санджи. Девушка осторожно положила в пепельницу платиновую цепочку с бриллиантовым сердечком и произнесла:

— Помнишь, я сказала, что тебе пока не стоит принимать мое серебряное колечко. Я была права. По той же причине мне не стоит принимать твой подарок, твое сердце.

— Куда ты пойдешь?

— Куда-нибудь… Туда, где не так много грязи…

Глава 7

— Ты снова обвел меня вокруг пальца, точнее, попытался это сделать, — заявил Рауль с порога.

Он вошел в кабинет отца на последнем этаже здания в Сеграте с решимостью любой ценой выяснить отношения.

Риккардо дал ему возможность выговориться. Он молча смотрел на сына и улыбался.

— Ты бы присел, — спокойно заметил отец.

Рауль сел в кожаное кресло напротив огромного стола, напоминавшего укрепленный замок. Ему вдруг припомнилось, что всю жизнь его что-то отделяло от родителей: то письменный стол, то дверь, то стена равнодушного забвения или заслон жестких требований.

— Тебе никогда не приходило в голову, что, прежде чем вломиться в чужую жизнь, следует постучать? — упрекнул сын отца.

— Мне всегда некогда стучать, — небрежно заметил Риккардо. — И потом, я — твой отец…

— Надо же! А я об этом как-то забыл… — иронически протянул Рауль.

Тио Пепе, свернувшийся у ног Риккардо, приподнял одно ухо и прищурил глаз. Похоже, псу не понравилась интонация Рауля. С лица Риккардо исчезла улыбка; он казался бесстрастным, как всегда. Сын взглянул на отца и увидел самого себя: таким он станет лет через двадцать.

Отец и сын походили друг на друга, как две капли воды: тот же рост, та же белокурая шевелюра, те же голубые глаза, то же обаяние. Одинаково закидывали они ногу на ногу и подносили к губам бокал. Но во взгляде Риккардо Рауль неожиданно уловил что-то новое: затаенную боль, участие, что делало отца более человечным и даже беззащитным.

— Давай, выкладывай, — произнес Риккардо, зажигая сигарету. Он мимоходом взглянул на часы: через полчаса у него было намечено совещание, и он не собирался его откладывать.

— Интересно, будешь ли ты столь же спокоен после того, как я выложу тебе все, что решил сказать, — усмехнулся Рауль.

— Попробуй, мальчик, попробуй выскажи! — равнодушным тоном отозвался отец. — Попробуй, иначе не узнаешь, насколько хватит моего спокойствия.

Рауль поудобней расположился в кресле, провел рукой по лбу и обнаружил, что по лицу его катится холодный пот. Почему-то вспомнилось детство: как ласкала его мать, изливая на сына всю нежность и любовь, пытаясь забыть собственное одиночество, вечно отсутствовавшего мужа. Почему именно сейчас нахлынули эти воспоминания, вернулось ощущение нежной ласки, от которой прерывалось дыхание. «Ты — мой! — твердила Раулю мать. — Ты никогда меня не оставишь… Утешение мое!» На огромной кровати мальчик чувствовал себя словно на облаке; он тонул и снова всплывал, млея от желания.

— Попробуй, мальчик! Попробуй выскажись! — повторил Риккардо, и в голосе его проскользнула нотка нетерпения.

Рауль в душе упрекал отца за его бьющую в глаза показную мужественность, которая подавляла сына, когда тот был еще подростком и плохо представлял себе отношения полов. Тогда мать на фоне всемогущего отца казалась жертвой. Теперь Рауль уже не воспринимал ее как ангельское создание; он понимал, что мать вела себя как утопающий: чтобы спастись, цеплялась за сына, увлекая его за собой в пучину. Повзрослев, Рауль сам ощутил себя утопающим и ухватился за Сильвано Санджорджо. Ухватился по-женски, словно наследовал материнские муки и желания.

— Папа, где ты пропадал, когда я так нуждался в тебе? — спросил Рауль.

Риккардо не узнал голос сына: так печально, по-детски прозвучали эти слова.

— Господи! — воскликнул Риккардо и нервным жестом загасил окурок в металлической пепельнице. — Ничего себе вопросик! Кто его знает, где я тогда был?! Не лучше ли поговорить о настоящем, раз уж мы с тобой встретились и, кажется, заговорили по-человечески?

Рауль пришел, чтобы вынести отцу приговор, чтобы напомнить ему об ответственности, о долге, но беседа сворачивала куда-то не туда. Их обступали воспоминания и переживания из прошлого, знакомые образы и давние впечатления. Рауль видел перед собой воспаленные глаза матери. Она стольким пожертвовала ради сына; она так боялась, что мальчик, как она, узнает муки одиночества…

Потом был Санджи, а после — в нужный момент, выбранный отцом, — появилась Соланж.

— Зачем ты запер меня в психушку, отец? — спросил Рауль.

— Мне казалось, так будет лучше, — честно признался Риккардо. — А потом, ты не долго просидел взаперти, ты же сбежал.

— А по-твоему, я должен был сидеть и ждать, когда явишься ты на белом коне и освободишь узника? Может, ты ждал аплодисментов и горячей благодарности с моей стороны?

— Ну, на такое я, конечно, не рассчитывал. А потом, я надеялся, что…

— А потом ты подсунул мне женщину…

— Судя по результатам, эта моя идея оказалась удачной…

— И среди всех женщин ты выбрал ту, с которой успел поразвлекаться сам!

— Я хотел быть уверенным, что товар качественный, — ответил Риккардо небрежным тоном повесы.

— Замечательно! Представляешь, каково это: любить женщину, что уже побывала в постели твоего отца?

Риккардо встал, обошел стол и, подойдя к сыну, положил ему руку на плечо.

— А ты, похоже, влюблен… Соланж — необыкновенная женщина. Она сделала блестящую карьеру с помощью твоего портняжки, ах, прости, с помощью Сильвано Санджорджо. Татуированная Звезда — просто прелесть. Можешь развлекаться с ней, пока не надоест. Но… — и Риккардо подмигнул сыну, — но я бы пока поостерегся говорить о любви…

— Это приказ? — спросил Рауль.

— Нет, просто совет. Тебе нужны деньги? Деньги — великолепное возбуждающее средство. Они разжигают желание, но помогают сохранять здравый смысл. Они гарантируют верность. И потом, Татуированная Звезда заслужила награду — с тобой она сотворила чудо!

— Она получит достойное вознаграждение, — сказал Рауль.

— Вот это правильная мысль, — согласился Риккардо.

— Я собираюсь жениться на ней, — продолжил юноша.

Он говорил спокойно, несколько торжественно, как того и требовало такое заявление. За этой фразой угадывалась решимость Летициа.

Слова сына, казалось, придавили Риккардо Летициа, он стал словно ниже ростом. Сидевший у его ног Тио Пепе неожиданно вскочил и яростно встряхнулся, как будто выражая свое неодобрение. Риккардо медленно подошел к бару, налил себе виски и опустился в кресло. Он постарался расслабиться: таким образом ему обычно удавалось успокоиться. Но на этот раз ничего не вышло. Риккардо размахнулся и швырнул хрустальный стакан в окно. Специальное оконное стекло не разбилось, а лишь помутнело, словно обледенев, от удара.

— Нет, нет! Ты не можешь! — выкрикнул Риккардо. — Ты не можешь на ней жениться!

— Еще как могу! И женюсь! Святая церковь благословит наш брак! Рауль Летициа женится на Татуированной Звезде, на шлюхе из казино Акапулько. И эта шлюха родит твоих внуков, а ты будешь уважать и любить невестку как собственную дочь. Потому что я люблю ее.

Глава 8

В Англии, во время ежегодного авиасалона в Фарнборо, президент корпорации «Роза Летициа и сыновья» подписал договор о сотрудничестве на партнерских началах с английской фирмой «Истлэнд». Речь шла о постройке нового самолета «ЭЛ-101» для британских и итальянских военно-воздушных сил.

Договор много значил для заводов в Сеграте. Риккардо годами вкладывал немалые средства, привлекая лучшие головы и современные технологии для разработки бортового оборудования и аппаратуры. Теперь корпорация получила престижный и выгодный контракт, о котором президент давно мечтал.

Но на следующий день после закрытия авиасалона Риккардо Летициа получил еще одно, весьма неожиданное, предложение о сотрудничестве. Поступило оно от объединения «Заводы Руасси», но за этим стояла его мать — непредсказуемая Роза Летициа.

В кабинете Риккардо появился Эмиль Понс, управляющий «Заводов Руасси». Он был так же спокоен и любезен, как и прошлой зимой, когда они обсуждали финансовое положение корпорации Розы. Теперь Понс предлагал очень выгодное для Риккардо партнерство, которое в будущем могло привести к слиянию корпораций.

Риккардо Летициа улыбался, и Понс воспринял это как добрый знак. На самом же деле Риккардо задавался вопросом: каковы истинные намерения матери? Она потратила годы, пожертвовав всем для того, чтобы наладить производство, способное конкурировать с корпорацией Риккардо. Теперь же Роза посылает своего полномочного представителя и предлагает сотрудничество.

— Итак, ваше решение? — любезно осведомился француз.

— Я думаю, какую выгоду получим мы от сотрудничества с Руасси? — солгал Риккардо.

Понс взглянул на него с удивлением, но вежливо заметил:

— У вас достаточно времени на размышление…

— Самолеты, что строит моя мать, годятся лишь для сельской ярмарки.

— Но мы очень продвинулись вперед, — напомнил ему Понс.

— Вы не вкладывали ничего в научные исследования.

Понс, как ни старался, не мог понять, чего хочет его собеседник. А Риккардо, разговаривая с инженером, держался так, словно перед ним сидела сама Роза Летициа.

— У нас есть постоянные заказчики, они платят исправно, — сказал француз.

— Те заказчики, что вы обманом увели у меня, — парировал Риккардо. — Те, что клюют на ее приманку и готовы получать свою долю. Моя мать предпочитает случайные сделки, там всегда легче подкупить нужного человека.

— Конечно, у вас в Сеграте — высочайший технологический уровень, — признал Понс.

Он хорошо разбирался в самолетостроении. Ему и без выставки в Фарнборо было ясно: моторы и аппаратура автономного контроля бортовых систем, выпускаемые корпорацией «Роза Летициа и сыновья», на рынках — вне конкуренции. — Благодарю вас за объективную оценку, — произнес Риккардо с нескрываемой гордостью. — Добавлю, наша фирма благополучно миновала кризис. Через месяц восемьдесят процентов персонала, ожидающего возвращения на рабочие места, приступят к работе. Мы только что подписали договор с англичанами. Почему мы должны усложнять себе жизнь и заключать еще одно соглашение?

Не получи Эмиль Понс соответствующих указаний от Розы Летициа, он давно бы извинился за беспокойство и распрощался. Но сейчас он счел нужным сообщить:

— В прошлом году доходы объединения «Заводы Руасси» выросли на 29,3 процента.

Риккардо хотел сотрудничать с матерью, и француз знал это. Понс был уверен: после недолгой тяжбы, которая, впрочем, совсем не к лицу деловому человеку такого масштаба, как Риккардо Летициа, контракт будет заключен.

— Ну что же, — произнес Риккардо. — Я поручу нашим сотрудникам рассмотреть ваши предложения. Думаю, мы можем еще раз встретиться в конце месяца здесь или в Женеве.

— Мы предпочли бы Женеву, — ответил Понс.

Он испытал в эту минуту огромное облегчение: теперь сотрудничество — дело решенное.

— Женева так Женева, — согласился Риккардо. — А кстати, как она себя чувствует?

Он имел в виду Розу, и голос его дрогнул.

— Если судить по тому, как она выглядит, — великолепно.

— А если иначе?

— Случаются приступы меланхолии. Частенько заговаривает о смерти, но с улыбкой. Если позволите мне высказать мое абсолютно беспристрастное мнение, я бы сказал, что ваше внимание к синьоре Летициа пришлось бы сейчас как нельзя кстати.

— Благодарю вас, вы очень любезны.

Риккардо и Понс распрощались.

Несмотря ни на что, Риккардо не мог думать о матери как о слабой женщине, чья жизнь едва теплится. Железная старая дама еще долго будет играть людьми.

Хотя все складывалось наилучшим образом, Риккардо вдруг затосковал. Его мучила мысль о Глории: он любил и защищал ее как дочь, страстно желал как женщину и наконец овладел ею. Могущество семьи Летициа тяжелым бременем лежало на его плечах, и от этого Риккардо никогда не избавится. Законы клана для него сильнее чувства.

Глава 9

Риккардо Летициа прибыл в Женеву, чтобы подписать договор с корпорацией «Заводы Руасси». Он чувствовал себя усталым и измученным. На вершине успеха Риккардо внезапно охватило желание все бросить. Его не радовало даже то, что он увидит мать. В доме на набережной озера, где располагался офис корпорации «Заводы Руасси», его встречал Эмиль Понс.

— Господа, прошу вас в главный зал для заседаний, — пригласил Понс, обращаясь к двум адвокатам, директору конструкторского бюро инженеру Синклеру Уордингу и к помощнику Риккардо.

Любезная секретарша проводила гостей.

— А вас, — негромко сказал Понс Риккардо, — синьора попросила зайти к ней.

Риккардо кивнул. Его мать, та еще комедиантка, наверное, приготовила какую-нибудь неожиданную мизансцену. Француз сопроводил его в апартаменты на последнем этаже, и Риккардо, пройдя через просторную приемную, оказался в помещении, больше напоминавшем гостиную, чем кабинет. Понс прикрыл дверь и незаметно исчез. Риккардо огляделся и узнал излюбленный стиль Розы, правда, странное дело, не почувствовал аромата ее духов «Арпеджио». Столы, картины, зеркала, диваны, безделушки — все было выдержано в стиле ампир. Много декоративных растений и большие букеты цветов, подходящие скорей для элегантного салона, чем для офиса.

С кресла под высокой пальмой поднялась изящная фигура. Огромные ореховые глаза, приподнятые к вискам, взглянули на Риккардо с любовью. Красота Глории делала его пленником мечты.

— А я рассчитывал встретиться с президентом объединения «Заводы Руасси», — сказал он, шагнув ей навстречу.

— А я и есть президент, — заявила Глория. — Мы тебя вовсе не обманывали.

Риккардо удалось сохранить бесстрастное выражение лица и не выдать своих мыслей. Он заметил, что Глория бледна и, видимо, нервничает.

— Что это еще за маскарад? — равнодушным тоном спросил он.

— Бабушка пожелала, чтобы все это перешло ко мне, — ответила Глория, обводя рукой кабинет. — «Руасси» теперь — моя собственность.

— Ну что же, радуйся!

— Нет, Риккардо. Я не знаю, зачем мне заводы. Мне нужен только ты… Если ты, конечно, еще хочешь этого…

Не устояв, Риккардо заключил Глорию в объятия.

За огромным, во всю стену, стеклом виднелось озеро и Савойские Альпы, дремавшие, точно отдыхающие великаны, в голубой дымке.

— Я так надеялась, что ты разыщешь меня, — прошептала Глория, прильнув к его груди.

— После того как мы так странно расстались? — напомнил Риккардо.

— Нужен был предлог, чтобы встретиться с тобой… — сказала Глория, не отвечая на его вопрос.

— И ты очень эффектно обставила нашу встречу. Совсем как моя мать, — снисходительно улыбнулся Риккардо.

— В семье Летициа все склонны к театральности. Что-то вроде болезни, — пошутила Глория.

— Но почему здесь? В этой обстановке?

— Мне хотелось дать тебе понять, что я — только твоя женщина. Остальное не в счет. Что то, чем я владею, принадлежит тебе.

Она высвободилась из его объятий, подошла к окну и посмотрела на фонтан, бивший посреди озера.

— Я много думала, — продолжала Глория, стоя к Риккардо спиной, — легче признать мою слабость, чем противостоять твоей силе. Главой семьи должен остаться ты.

— И твоя бабушка так думает?

— Нет. Она убеждена: мне по силам взять ответственность на себя.

Риккардо задумался.

— Роза Летициа не ошибается в оценке человека, — сказал он. — Наверное, в тебе есть такие качества, о которых ты и сама не подозреваешь.

— А ты их тоже не заметил? — ласково спросила Глория.

Она подошла к Риккардо, обняла его и легко поцеловала.

— Придется к тебе присмотреться повнимательней. Помнишь виллу в Форте?

— Конечно. И парк, и бассейн, и лошадей.

— А спальню мою помнишь? — вкрадчиво спросил Риккардо.

Глория покраснела, потом наконец успокоилась и произнесла:

— А я еще помню верховую прогулку по берегу моря, которая оборвалась так неожиданно…

— Хочешь, продолжим? Начнем с того места, где остановились.

Глория кивнула, и Риккардо, склонившись к ней, прильнул к ее губам.

Глава 10

Вилла Летициа в Форте-деи-Марми стала убежищем их счастья. Глория чувствовала себя у моря свободней. В Милане она боялась встретить Джованну, жену Риккардо, которая, впрочем, в сложившейся ситуации повела себя очень сдержанно. Она согласилась на все условия мужа, подписала составленные адвокатами бумаги и отказалась от мужчины, что был ей дорог. В сущности, сейчас Риккардо юридически оформил разрыв отношений, случившийся много лет назад. Но Глория не забыла те далекие годы, когда Джованна была с ней ласкова. Она по-прежнему считала жену Риккардо своей тетей. Мысль, что она отняла у Джованны мужа, угнетала Глорию.

«Несуществующая дама», как называла ее Роза, продолжала жить, окруженная старыми друзьями. Зиму Джованна проводила в Сент-Морице, а лето — в Порто-Ротондо. После обеда она играла в бридж, устраивала вечера, а на уик-энд уезжала в Кантри-клуб в Барселону. Жизнь, заполненная донельзя, но абсолютно пустая. Джованна могла покупать все, что угодно. Счета посылались Риккардо, он их подписывал и отдавал секретарше Эстер для оформления. Джованна не могла не признать: несмотря ни на что, жизнь с ней обошлась милостиво.

Глория не вернулась в дом на площади Сан-Бабила, где жила вместе с Консалво. Она купила и обставила по своему вкусу удобную квартиру на последнем этаже старого дома на проспекте Маджента. Окна выходили на красные черепичные крыши, а когда светило солнце, Глория могла видеть сверкавшую в солнечных лучах статую мадонны на шпиле Миланского собора.

Глория, в жилах которой текла и ломбардская, и сицилийская, и индейская кровь, которая училась в Швейцарии и в Америке, объездила весь мир, ощущала себя прежде всего миланкой.

— Знаешь, когда я смотрю на проспект Буэнос-Айрес, у меня сердце сжимается, — призналась она Риккардо. — В Милане столько поэзии и очарования…

Глория так долго ждала счастья, так отчаянно за него боролась, что теперь готова была защищать его от всех и вся.

Каждый год, осенью, Роза устраивала праздник по случаю начала сезона охоты в заказнике Имберсаго. Глория отказалась помогать бабушке в этот раз.

— Мы едем в Мексику, — заявила она.

Розе идея не понравилась.

— С какой стати? — спросила она. — Риккардо никогда не ездил в Акапулько осенью.

— Жене Рауля хочется подышать родным воздухом, — объяснила Глория. — А мы хотим побыть одни. Ясно?

Розе все было ясно: брак Рауля с этим невероятным созданием, роман дяди с племянницей. Столько хорошего и дурного совершено — и все во имя любви. Семейство Летициа не сходило с газетных полос. А досужие языки все это перемалывали. Нельзя было, конечно, допускать…

— Мне достаточно знать, что вы счастливы, — вздохнула Роза. — Но когда вернетесь, жду вас здесь, у себя. Вместе с Риккардо. Хватит нам с ним грызться. Скоро вы надумаете пожениться, и вредной старухе придется позаботиться о свадебном подарке.

— Если мы решим, ты узнаешь первая, — сказала Глория.

— Хорошо, а теперь уходи!

Роза выпроводила внучку, чтобы не выдать собственного волнения.

…Они вылетели на персональном самолете Риккардо в воскресенье, покинув туманный Милан. Последние дни перед отлетом оказались испорчены: Консалво Брандолини, с которым Глория официально не была разведена, изводил ее звонками. Она попросила Риккардо вмешаться, но он лишь сменил ей номер телефона.

— Рано или поздно Консалво узнает новый номер, — вполне здраво заметила Глория. — Неужели нельзя ничего сделать? Пусть оставит меня в покое.

Риккардо, конечно, ничего не стоило образумить Консалво, но ему не хотелось травить доведенного до отчаяния человека.

— Мы и так сломали жизнь твоему мужу, — заключил Риккардо.

Когда они летели над океаном, на высоте десять тысяч метров, Глория ликовала от счастья. Ей предстоял отдых с любимым, и никаких заседаний, деловых встреч, переговоров с профсоюзами, финансовых сделок. Ничто не будет отвлекать Риккардо. У них впереди целый месяц!

Полет прошел замечательно. Риккардо и Глория болтали, смеялись, смотрели видеофильм, а потом занимались любовью в роскошной спальне: кругом красное дерево и бархат. На обед были макароны, отбивная по-милански и великолепное кьянти «Ди Бадиа а Кольтибуоно».

В аэропорту Акапулько их ждали Соланж и Рауль. Роберта осталась на вилле. Глории вспомнилось, как здесь, в этом огромном доме, пять лет назад она едва не бросилась в объятия Риккардо, а он уговорил ее выйти за Консалво. Теперь это далекое прошлое. Глория обняла любимого, и ей казалось, будто она обнимает весь мир. Скоро она откроет ему тайну, которой в последние дни восторгалась одна. Глория признается Риккардо, что ждет ребенка.

Они лежали рядом на лужайке около бассейна.

— Ты можешь представить меня дедушкой? — спросил Риккардо.

Он приподнялся на локте и поцеловал Глорию в губы.

— Ты будешь очень сексуальный дедушка, — польстила ему она.

Глория взглянула на Соланж, та была на четвертом месяце беременности, и живот уже стал заметен. По расчетам самой Глории, она была на втором месяце, пока только бедра чуть округлились.

— А любовь делает тебя еще красивей, — сказал Риккардо, лаская ее.

— Неужели? Не уверена… — улыбнулась Глория.

— Эй, старички! Чему вы там смеетесь? — окликнул их Рауль.

Соланж спокойно лежала рядом с мужем. Она выглядела довольной и безмятежной. Роль топ-модели Соланж отыграла, Санджи остался воспоминанием. Казалось, эта женщина рождена быть женой и матерью.

— Эта девушка открылась мне с неожиданной стороны, — признался Риккардо Глории. — Похоже, Рауль поступил правильно.

Он рассуждал как умудренный глава семьи, который серьезно подумывает о том, чтобы удалиться на покой и передать дела сыну.

— Ты счастлив? — спросила Глория.

— Да, пребываю в неизвестном мне измерении, — пошутил Риккардо.

Впервые дочь и сын проводили время вместе с отцом. Любимая женщина была рядом. Очаровательная невестка скоро подарит внука. Соланж Мартинес вела себя безупречно. Говорила и делала все кстати. Скоро о ее скандальном прошлом забудут, и напрасно Санджи мутит воду. Конфликт между Раулем и Риккардо разрешился. Отец понял, что сын женился по любви, а не для того, чтобы досадить семье. Оба, пережив серьезные потрясения, готовы были идти по жизни рука об руку.

Соланж оказалась умна и честолюбива. Без сомнения, она уговорит мужа работать в отцовской корпорации.

— Пошли искупаемся, — предложила Риккардо Глория.

Роберта, сидевшая у бассейна, махнула им рукой. Она рассталась с кришнаитами и собиралась вернуться в Милан.

Риккардо встал, обнял и поцеловал Глорию.

— Ты с ума сошел? — упрекнула его Глория, растерянно оглянувшись вокруг. — Что о нас подумают?

— Что мы замечательные, молодые и красивые дедушка с бабушкой! — заявил Риккардо.

Высоко в голубом небе блеснул самолет, и Глории вдруг захотелось взлететь и прикоснуться к бесконечности.

— Знаешь, я должна сказать тебе что-то очень важное, — прошептала она.

— До того, как нырнем, или после? — улыбнулся Риккардо.

— Сейчас, немедленно. — Глаза Глории заблестели, лицо раскраснелось. — Любовь моя, мы с тобой ждем ребенка…

Риккардо улыбнулся потрясенно и недоверчиво. Изумление так и застыло на его мужественном лице, после того как тишину разорвал выстрел. Глория, ничего не понимая, все повторяла:

— Дорогой, мы ждем ребенка… мы ждем ребенка…

А Риккардо медленно опускался к ее ногам.

И тут перед собой она увидела Консалво, обезумевшего Консалво, который что-то кричал, смеялся, плакал. Двое слуг уже скрутили его, а рядом на земле валялся пистолет: из него князь Брандолини убил Риккардо Летициа. Она взглянула на Консалво, вопившего что-то бессмысленное, потом склонилась к мужчине, которого минуту назад обнимала, и с упреком произнесла:

— Любовь моя, а ты ведь хотел простить его…

Глория медленно выпрямилась, и Рауль бросился к ней, чтобы поддержать.

Глава 11

«Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться; Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою на стези правды ради имени Своего».

Слова псалма звучали ясно и просто; те, кто веровал, обретали в них веру в загробную жизнь; сомневающиеся ощущали трепет душевный, а неверующим эти слова внушали надежду. Бледное, подернутое туманной дымкой солнце ласкало волшебные картины церковных витражей.

— Как падающая звезда… — прошептала Роза.

Взгляд ее был прикован к массивному гробу светлого полированного дерева. Там покоились останки младшего, любимого сына Розы Летициа. Матери виделось, как сын уверенно шагает по сумрачному ущелью, к горизонту, туда, где сияет ослепительный свет.

— Как падающая звезда, — повторила Роза.

Ей вспомнился детский голосок, звучавший в парке Имберсаго в тот далекий сентябрь, во время войны: «Что такое мир, мама?»

И Роза увидела перед собой белокурую головку маленького Риккардо, его очаровательное личико.

— Да будет мир с тобой, — прошептала мать. — Пусть тебе будет тепло и спокойно.

Рядом с Розой стояли Глория, Рауль и Соланж. Клементе жался сзади; глаза его опухли от слез и горьких воспоминаний. Преподобный Итало Летициа, брат Глории, служил заупокойную службу в маленькой церкви Имберсаго. Здесь, по специальному разрешению епископа, будет покоиться Риккардо — рядом со своими братьями, рядом с Руджеро Летициа и Пьером Луиджи Дуньяни.

Весть о его смерти уже облетела мир. Газеты сообщили одно и то же: король итальянской самолетостроительной индустрии скончался в Мексике, на отдыхе. Никто ни словом не упоминал о князе Консалво Брандолини, словно его не существовало.

Роза и Глория, обе в глубоком трауре, не стали препятствовать тому, чтобы на церемонию погребения съехалось все светское общество. Но сквозь черную траурную вуаль обе женщины, потерявшие сына и возлюбленного, видели только одно: так вершится судьба семьи Дуньяни. Риккардо умер потому, что поступился законами клана и власти, где нет места прощению, сочувствию, жалости.

Перед лицом смерти Рауль понял — могущество отца было лишь маской. Юноша осознал, что сила человека кроется и в его слабости. И Риккардо в действительности был обычным человеком. Сын словно увидел в отце самого себя и почувствовал: к отцу всегда можно было обратиться за помощью.

— Почему, почему все узнается так поздно? — в отчаянье шептал Рауль.

Роза почувствовала, как Глория сжала ей руку. Чуть повернув голову, она увидела в неверном свете свечей профиль внучки. В этот миг обе женщины словно дали друг другу торжественную клятву, и Роза поняла: Глория возьмет дело Дуньяни в свои руки и будет решать судьбу семьи. Так она и хотела. Теперь Роза Дуньяни исполнила все задуманное.

Глава 12

Глория оставила машину у ворот виллы в Имберсаго. Туманное декабрьское утро было пасмурным и холодным. Первым, кого она встретила в доме, оказался профессор Батталья. Знаменитый медик крепко пожал ей руку.

— Здравствуй, Глория!

— Добрый день, профессор!

Батталья прекрасно знал внучку Розы. Когда-то он лечил ее от детских болезней, год назад поставил на ноги после неудавшейся попытки самоубийства. Позаботился он о ней и тогда, когда обезумевший Консалво избил жену. А теперь профессор вместе с коллегой-гинекологом наблюдал, как проходит беременность Глории. Впрочем, никаких осложнений не ожидалось.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил профессор.

Глория, еще не сняв шубу, опустила глаза и провела рукой по животу.

— Вроде все в порядке, — улыбнулась она. — А бабушка как?

— Плохо, — ответил Батталья, и в голосе его прозвучала озабоченность. — Мы, конечно, делаем все возможное, но нельзя удержать на этом свете того, кто решил его покинуть.

— Вы к ней еще зайдете? — спросила Глория.

— Да, во второй половине дня. Если, конечно, меня не позовут раньше. Но, боюсь, она вообще не пожелает меня видеть, — вздохнул профессор.

Глория прошла в спальню Розы. У дверей в ожидании приказаний сидел слуга.

Роза неподвижно застыла в своем кресле. Кресло подвинули к балкону, и старая женщина неотрывно смотрела на сад, казавшийся в тумане волшебным видением. Рядом, на белой лакированной стойке, капельница. Врач прописал жизненно необходимые вливания, но Роза постоянно от них отказывалась. Отказывалась она и от еды.

Увидев Глорию, бабушка знаком приказала Олимпии удалиться.

— И забери эту гадость, — сказала Роза, имея в виду капельницу.

— Но профессор распорядился, чтобы лекарства всегда были под рукой. Вдруг понадобится… — робко попыталась протестовать сиделка.

— Здесь приказываю только я, — слабым, но решительным голосом произнесла Роза.

Глория взглядом попросила Олимпию выполнить волю хозяйки.

— Олимпия — гнусная шпионка! — сердито заметила Роза.

— Может, она и вправду шпионит, — примирительно согласился Клементе, — а вот вы зря отказываетесь от всякого лечения.

С тех пор как Роза, полностью сохраняя разум, неумолимо приближалась к концу, верный слуга спал в кресле. Спал он по-стариковски мало и по первому зову появлялся в комнате у Розы.

— Дай я на тебя посмотрю, детка, — улыбнулась она, протягивая Глории бледную иссохшую руку. — От тебя хорошо пахнет, морозом и туманом. А малыш как?

— Он чувствует себя прекрасно, бабушка.

— Назовем его Риккардо. — Роза не столько советовала, сколько отдавала приказ. — Родится мальчик, Риккардо Летициа.

— Да, бабушка, — взволнованно произнесла Глория.

В глазах старой женщины она прочла желание уйти из жизни.

— Ты должна быть сильной, мужественной, — наставляла внучку Роза.

— Я сделаю все, что смогу.

— Научись действовать самостоятельно. Я не вечна. Тебе передаю я маршальский жезл.

— Бабушка, почему, почему ты хочешь умереть? — со слезами на глазах спросила Глория.

— Я устала, понимаешь… — попыталась объяснить Роза. — Риккардо нет, а ты можешь обойтись и без меня. Я уже ступила на неведомый путь. Ни тебе, ни этому старому болвану, что всю жизнь не отходит от меня ни на шаг, не дано сопровождать Розу Летициа на этом пути.

Роза замолкла и, кажется,забылась сном.

— Посиди с ней, Клементе, — тихо сказала Глория.

— Не беспокойтесь. Я привык стоять, — ответил старый слуга.

Глория встала и благодарно поцеловала старика в щеку, как делала когда-то ребенком.

— Твое место рядом с ней, Клементе, — твердо сказала Глория и вышла на цыпочках из спальни.

Клементе взял руку Розы и осторожно пощупал пульс.

— Еще бьется, правда? — неожиданно произнесла она.

— Конечно, конечно, — растроганно пробормотал Клементе.

— Ты должен примириться. Мы расстаемся ненадолго, — утешая старика, сказала Роза. — Тебе ведь тоже осталось недолго…

— Спасибо, синьора Роза, спасибо за то, что позволили жить рядом с вами. Я был счастливым человеком.

— И я не могу жаловаться, — улыбнулась она. — Много ли женщин, которым с детских лет служат рыцари без страха и упрека?

— Не надо смеяться надо мной, синьора Роза, — покраснел Клементе.

Старая женщина откинулась на спинку кресла, силы ее убывали.

— Клементе, — торжественно произнесла она, — ты сильный и красивый человек. Твоя красота — в твоей честности, преданности, любви и доброте. Может, кому-то покажется, что эти чувства вышли из моды, — с трудом продолжала она, — но, когда они есть, солнце сияет над миром.

Роза держала в своей руке руку Клементе и вдруг, собрав все силы, поднесла ее к губам. В восемьдесят четыре года она впервые поцеловала своего рыцаря.

— Нет, синьора Роза, нет, не надо так, — взмолился старик и высвободил руку.

— Дай мне раковину, — приказала Роза.

Старый слуга встал, взял раковину на столике у кровати и протянул ее хозяйке. Роза поднесла наутилус к уху и широко открыла глаза. Вновь услышала она шум моря и шорох падающих звезд. Потом она ощутила легкий бриз, веявший благоуханным теплом, словно тот западный ветер, что весной ласкал молодую траву на лугах «Фавориты».

Роза закрыла глаза, и перед ней предстала дорога, обсаженная липами и акациями. По дороге шел человек; очертания его фигуры расплывались в раскаленном августовском воздухе: Анджело, любимый брат. И она снова услышала его голос:

— Это бутон розы. И ты — Роза, Роза в бутоне. Это мой подарок тебе…

Серебряное ожерелье ласкало кожу, и девочка почувствовала себя единственной и неповторимой.

— У каждого из нас есть своя звезда, — продолжал голос Анджело. — Когда падает звезда, чья-то душа поднимается к Господу…

— Как падающая звезда… — произнесла Роза.

И безмятежный свет осветил ее измученное лицо.

К Розе вернулись яркие краски юности. Ей показалось, что она стоит на холме в Имберсаго и смотрит сверху на самое сокровенное в своей жизни. Вот доктор Стефано Канци в светлом пальто, непохожем на темные крестьянские куртки, пахнущий табаком и лавандой. Вон Анджело с его запретной погибельной любовью. Потом появился отец на смертном одре, и прозвучали его слова: «У тебя есть силы, ты должна создать новую семью». Затем Роза увидела себя вместе с Руджеро Летициа в небе над Стейтен-Айлендом. Промелькнули воспоминания о первой брачной ночи, о смерти Ивецио. Припомнился обман, что открыл ей путь наверх, возвращение в Италию, война, страсть к Ричарду Тильману, жестокое насилие, месть доброго Клементе, убившего из-за нее человека.

— Ты помнишь, старый безумец? — не открывая глаз, чуть слышно произнесла она.

В зеркале памяти она увидела, как родился и умер Риккардо, сын, которого она любила больше всего на свете. Лики прошлого улыбались ей, голоса из прошлого звали Розу к себе. Легкий бриз превратился в ураган, и Роза почувствовала, как ее затягивает могучий смерч и уносит ввысь.

— Как падающая звезда… — на последнем дыхании произнесла Роза Летициа. Раковина-наутилус выскользнула у нее из рук и разбилась об пол.

Клементе склонился над Розой и закрыл ей глаза.

РОЖДЕСТВО 1984

В гостиной на первом этаже сияла огнями рождественская елка. Декоратор Мауро Сабелли Контини в очередной раз создал рождественское чудо для членов семьи Летициа, собиравшихся вместе в Сочельник.

Глория стояла на пороге гостиной, встречая гостей. Для каждого у нее находилось доброе слово и сердечная улыбка. На ней было платье из белого шелкового крепа, изумительное колье из сапфиров и рубинов, прекрасные руки унизаны бабушкиными бриллиантовыми кольцами. В больших чуть раскосых светло-карих глазах появилась спокойная выдержка человека, познавшего силу людских страстей и боль утрат. Ореол таинственной печали придавал Глории особую пленительность. Печаль стала спутницей семьи Летициа, как стремление к успеху и жажда власти. В двадцать восемь лет Глория осталась одна, став главой семьи и корпорации «Роза Летициа и сыновья».

Слуги неслышно суетились в соседней столовой, где семья должна была сесть за рождественский ужин: остендские устрицы, иранская икра, шотландский лосось и любимое Розой шампанское «Крюг» урожая 1958 года.

Гости проходили в зал, и, словно в кино, повторялась ежегодная рождественская сцена. Раньше этой великолепной мизансценой правила Роза, теперь — Глория.

Стоя в высоком дверном проеме, Глория из-под опущенных длинных ресниц обводила взглядом гостей, как некогда Роза Летициа.

Не было старого Клементе. Его нашли мертвым в маленькой церкви в Имберсаго, рядом с могилой Розы. В руке он сжимал букетик маргариток, собранных для нее. Не было Консалво, даже память о князе Брандолини исчезла. Оставалось пустым кресло у камина, где любил сидеть Риккардо.

Среди новых членов семьи выделялась Соланж. Никто не узнал бы теперь Татуированную Звезду из казино Акапулько. Она стала образцовой дамой высшего света. Репутация ее оставалась безупречной, и все попытки очернить Соланж Летициа потерпели крах. Соланж шла по жизни с поднятой головой. Санджорджо, а потом Рауль, которого она любила без памяти, многому научили эту женщину. У нее уже был сын полутора лет, Риккардо, а теперь супруги ждали второго ребенка.

Роберта появилась в монашеском одеянии. Она примирилась с католической верой. Наконец-то исполнились давние надежды Алины, которая мечтала увидеть Розу монахиней. Через несколько поколений чаяния прабабушки воплотились в жизнь.

Коррадино Летициа, по-старчески гордившийся своими восемьюдесятью годами, ни за что на свете не пропустил бы ежегодного семейного праздника. Глория взглянула на свою мать. Мелани Монро исполнилось пятьдесят семь. Она недавно провела несколько недель в бразильской клинике, где ей подтягивали кожу, разглаживали морщины, укрепляли мускулы лица. Великолепная женщина без единой мысли в голове. Итало, брат Глории, получил титул монсеньора, без конца молился и постился, прося Господа простить грехи матери.

Последним приехал Эмиль Понс. Он тоже положил под елку подарок для Глории. Француз теперь считался членом семьи. Он стал незаменимым для Глории, помогая ей руководить и корпорацией «Роза Летициа и сыновья», и объединением «Заводы Руасси». Он служил Глории так же преданно, как некогда Клементе — Розе.

Глория сердечно улыбнулась Эмилю, потом, пройдя через толпу дядей, теток, кузенов и кузин, подошла к елке, чтобы начать ритуал обмена подарками.

Во время оживленной беседы, последовавшей за ужином, Эмиль потерял Глорию из виду. Все уже собирались спуститься в капеллу к рождественской полуночной мессе.

Он поднялся на последний этаж. Теперь комнаты Розы занимала Глория. Сквозь приоткрытую дверь он увидел ее, склонившуюся над детской кроваткой. Эмиль отступил назад, опасаясь нарушить сокровенность момента.

— С Рождеством, радость моя, — вполголоса произнесла Глория.

Ее дочка, крохотная Роза, улыбнулась во сне и что-то пролепетала. Роза осторожно поцеловала дочку Риккардо, носившую имя прабабушки, и вышла из спальни.

Эмиль ждал ее в коридоре.

— Через десять минут — полночь, — напомнил он.

— Да, пора на мессу.

— Мне надо сказать тебе пару слов, — чуть слышно прошептал молодой человек.

Они прошли в кабинет Розы. Эмиль присел на диван, а Глория — в кресло напротив.

— Слушаю тебя.

Эмиль искал и не находил нужных слов, но наконец решился и произнес:

— Выходи за меня замуж. У тебя растет дочь. Надеюсь, я стану ей хорошим отцом, а тебе — хорошим мужем.

Глория отнеслась к предложению серьезно: именно такого мужчину, как Эмиль, хотела Роза видеть рядом с внучкой. Он похож на Руджеро Летициа, который дал Розе семью, детей, спокойствие и уверенность. А любовь? Наверное, то, что ей было отпущено судьбой, Глория уже изведала. Она познала страсть, полюбив Риккардо. Но то, что началось здесь, в этой комнате, три года назад, с поцелуя в рождественскую ночь, ушло безвозвратно.

— Не торопи меня. Дай мне привыкнуть к этой мысли, — попросила Глория.

Она подошла к окну и взглянула на небо. Среди сотен звезд одна горела как-то особенно. И Глории показалось, что звезда излучает такой же свет, как глаза Риккардо в минуты счастья.

— Выходи за меня, Глория, — повторил Эмиль. — Тебе не придется сожалеть.

— Да, пожалуй, мне не придется жалеть, — ответила она.

А в соседней комнате спала глубоким сном маленькая Роза Летициа.

Оглавление

РОЗА 1982

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

НАУТИЛУС 1906–1912

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

РОЗА 1918

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

РОЗА 1982

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

ОБМАН Нью-Йорк — 1920-й

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

РОЗА 1982

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

РОЗА Милан — 1935

  Глава 1

  Глава 2

РОЗА Милан — 1940-й

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

РОЗА Имберсаго — 1943-й

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

РОЗА 1982

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

РОЖДЕСТВО 1984