Ночью, в сиянии полной луны... [Ким Ньюман] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ким Ньюман Ночью, в сиянии полной луны…

Ким Ньюман (Kim Newman) — одна из восходящих звезд на небосклоне фантастики. Написанный им в 1993 году роман «Ант Дракула» (Anno Dracula), начало которому положила новелла, сочиненная для антологии «Вампиры» (The Mammoth Book of Vampires), стал бестселлером no обе стороны Атлантики и вызвал большой интерес у кинематографистов.

В прошлом полупрофессиональный музыкант (играл на казу)[1] и актер кабаре, Ким Ньюман сделался теперь «свободным художником» — писателем, кинокритиком и телеведущим. Его перу принадлежат такие работы, как «Фильмы ужасов: критический обзор с 1986 года» (Nightmare Movies: A Critical History of the Horror Film Since 1986), роман ужасов «Страшно аж жуть» (Ghastly Beyond Belief), написанный совместно с Нилом Гейманом и удостоенный премии Брэма Стокера (Bram Stoker Award), «Ужасы: 100 лучших книг» (Horror: 100 Best Books), созданный в соавторстве со Стивеном Джонсом, и «Фильмы о Диком Западе» (Wild West Movies). Среди других его произведений — «Во сне» (In Dreams), созданный при участии Пола Дж. Макоули, «Ночной мэр» (The Night Mayor), «Дурные сны» (Bad Dreams), «Яго» (Jago), «Кворум» (Quorum), «Кровавый Красный Барон» (The Bloody Red Baron) и другие, а также целый ряд приключенческих книг под псевдонимом Джек Йовил. Недавно в свет вышли два новых сборника рассказов «Необыкновенный доктор Тень и другие рассказы» (The Original Dr Shade and Other Stories) и «Знаменитые чудовища» (Famous Monsters).

Автор поясняет: «Написав замысловатую историю про вампиров для антологии „Вампиры“, я обдумывал идею создать что-нибудь не менее выдающееся и про оборотней и испытал внезапный приступ вдохновения, услышав музыкальную тему из песни Зорро в исполнении „Cordettes“[2], откуда и взято это название. Я должен также воздать должное трем бесценным книгам, давшим возможность выкристаллизоваться моим мыслям насчет Лос-Анджелеса, истории Калифорнии и Зорро: это кварцевый город: раскопки будущего в Лос-Анджелесе» (City of Quartz: Excavating the Future in Los Angeles) Майка Дэвиса, «К северу от Мехико: испаноязычные обитатели Соединенных Штатов» (North from Mexico: The Spanish Speaking People of the United States) Кэри Макуильямса и «Сказание о Зорро» (The Legend of Zorro) Билла Йенна".

Учитывая энциклопедические познания и эклектические вкусы автора, тех читателей, кто уже знаком с трудами Ньюмана, не удивит то, как мастерски он соединил легендарного головореза и зловещие уличные беспорядки в Лос-Анджелесе в рассказе о мифическом оборотне…

Угнетение — благодаря самой своей сущности — порождает силу, которая сокрушает его. И поднимается на борьбу защитник — защитник угнетенных.

Знак Зорро (1920)[3]

I

Стью, — начал Гарсиа, — как насчет такой вот классной идеи?

Эта идея так и выпирала из-под его полицейской фуражки, превращая внутреннюю сторону ветрового стекла в серебристо-черное зеркало.

— Есть два копа в Восточном Лос-Анджелесе, парень… — Гарсиа ухмыльнулся полисмену по имени Скочмен, не отрывавшему глаз от дороги, а рук — от руля. — …и они на самом деле оборотни… — Полицейский Гарсиа, наполовину испанец, развернулся на переднем сиденье патрульной машины. Вывернув шею, он оглянулся на Стюарта, довольно поблескивая недобрыми черными глазками. — …а называется вся эта фигня…

Патрульная машина перевалила через "лежачего полицейского", и желудок Стюарта, расстроенный после перелета сквозь несколько часовых поясов, сжался.

— "Патрульная машина".

Может, это был вовсе не "лежачий полицейский". Может, что-то другое валялось на дороге.

Гарсиа хихикал над этой своей отличной идеей, твердя предполагаемое название, словно мантру. Стюарт пожал плечами в сумраке своего заднего сиденья, но сидящие впереди копы его практически не видели. Бесстрастное отражение лица Скочмена скользнуло по ветровому стеклу, когда машина проезжала под одним из редких горящих уличных фонарей.

Когда Гарсиа в первый раз представил ему второго полицейского, Стюарт решил, что он сказал: "Шотландец, мужчина". Наверняка Скочмен[4] подумал, что его ненормальный напарник-киношник, да к тому же еще прибывший из Англии — просто придурок.

— Как тебе это, Стью? Как думаешь, пройдет это в Пеории?[5]

Стюарт снова пожал плечами. За прошлую ночь Гарсиа выдал ему идеи для доброй дюжины фильмов. Фильмов про копов.

— Забирай ее для "Нью фронтир", парень, — настаивал Гарсиа. — "Патрульная машина", парень! Кино про копов-оборотней. Это будет круто. Можем писать на пару. Коллаборация, парень. Доход пополам.

Гарсиа завращал глазами, словно комический чикано,[6] которого он строил из себя, когда никого не бил. Потом завыл на луну. Она этой ночью была почти полная, до правильного диска не хватало лишь узкой полоски.

Коп носил усы, как у Чича Марина,[7] но он был куда более щуплым, чем Чич и Чонг. Ручищи у него были огромные, как у Попая.[8] Лишь в кевларовом пуленепробиваемом жилете тело его выглядело пропорционально сложенным и могучим, как у Шварценеггера.

— Кино про копов-оборотней, парень. Истории про человека-волка все любят. Особенно когда тот воюет со святошами. Вот это класс, парень. Скочмен, а на тебя полнолуние действует?

Скочмен скосил на него глаза и вновь уставился на дорогу. Его отражение в стекле было срезано тенью, и лишь глаза сверкали на затемненной верхней части лица. Он был похож на Бэтмена.

Или на Зорро.

Волосы его были собраны на затылке в конский хвост, как у Стивена Сигала, и тот, казалось, так стянул кожу, что лицо стало плоским и неподвижным, будто морда ящерицы. Полицейский старался выглядеть как можно страшнее. Ему довелось хлебнуть горя и испытаний и, как говорится, побывать на дне.

Это была вторая ночь из трех недель, которые Стюарту предстояло провести вместе с Гарсиа и Скочменом, патрулируя их район. У полиции Лос-Анджелеса были хорошие отношения с "Нью фронтир"; и Рэй Калм, так называемый директор студии, сумел организовать эту стажировку без всякого труда.

Как обычно, у всей встречающей делегации отвисли челюсти, когда английский писатель оказался чернокожим, но это быстро прошло. Большинство встретившихся Стюарту до сего времени копов были или неграми, или латиноамериканцами, или азиатами. Шефом городской полиции только что впервые был назначен японец Ясугиро Рюи. Белые, лосанджелесцы действительно европейского происхождения, были в меньшинстве, они забаррикадировались в безопасных анклавах, укрывшись за табличками "Стой, стреляю", понатыканными посреди газонов.

Машина тихо скользила по темным улицам. У Стюарта было ощущение, что люди так и разбегаются от них прочь. Все дома были изрисованы, и у каждого квартала граффити имели свой стиль. Слои бесчисленных перекрывающихся каракулей накладывались друг на друга. Некоторые называли это искусством, но Стюарту этот разноцветный хаос представлялся холстом, на котором столько раз расписывались, что не осталось места для картины.

Предполагалось, что он собирает материал для сценария "Крадущаяся тень". В книге (смотрите в кинотеатрах в следующем сезоне!) действие происходило в районе дешевой, муниципальной застройки на севере Лондона, но в кино (в этой фигне, как сказал бы Гарсиа) события было решено перенести в Энибаррио, США. И теперь Стюарт, он же — автор, изучал, как выглядят американские трущобы изнутри. Его бы вполне устроило провести уик-энд с пленками "Boyz N the Hood", "South Central" и парой-другой документальных программ Государственной службы радиовещания о социальных проблемах в Лос-Анджелесе и на том успокоиться. Именно так он и писал свой роман.

Скочмен сбросил скорость, сворачивая с Ван-Несс-авеню. Возле забаррикадированного винного магазина стояли подростки в ярких куртках, переговариваясь на чем-то вроде языка жестов. Даже сквозь армированные стекла Стюарт слышал беспощадный ритм скретч-рэпа[9] из их стерео. Гарсиа вытянул шею, вглядываясь в лица, но Скочмен, казалось, вовсе не посмотрел на них. У этого белого копа была не голова, а компьютер по части портретов преступников и числившихся за ними грехов.

Скочмен повел глазами, не поворачивая головы. Ничего достойного внимания. Мальчишки были черные или полукровки, и у всех у них на одежде были знаки, по которым даже Стюарт мог определить их принадлежность к той или иной банде. Дома, в Британии, он слышал про Уродов и Кровавых, но они уже устарели, давно раскололись на другие группки, вытесняемые новыми волнами этнических и криминальных сообществ. Выслушанная им прошлой ночью лекция о названиях, одежде и нравах лос-анджелесских банд оказалась запутанной и нудной, как доклад о распаде Австро-Венгерской империи.

Стюарт понимал, что должен был бы писать сейчас очередной роман, сидя в своем лондонском уютном кабинете, а не таскаться по всей этой Огромной Автостоянке (именно так выглядел с воздуха Лос-Анджелес, когда он впервые увидел его) ради того, чтобы хоть ненамного увеличить прибыль компании по производству ковбойских фильмов, пытающейся выжать некое подобие кассового фильма из "Крадущейся тени" (спрашивайте на видео в следующем сезоне!).

В этом году чернокожие писатели были в моде; даже компании, стоящей в пищевой цепочке Голливуда столь низко, как "Нью фронтир", следовало прикупить себе такого. Негр и британец сразу — это был совсем новый поворот; Рэй Калм поздравлял себя с тем, что сумел заполучить этакую живую диковину в лице Стюарта Финна.

Стюарт вздохнул, вспомнив, как Раймонд Чандлер, один из его кумиров, однажды сказал: "Будь мои книги хуже, меня бы не пригласили в Голливуд. Будь они лучше, я бы туда не пошел".

По крыше вдруг что-то ударило. Внутренние механизмы патрульной машины загудели, словно колокол.

— Пиф-паф, парень, — рассмеялся Гарсиа. — Уличный обстрел. Проверь-ка, что там, Стью.

Стюарт провел рукой по крыше. Она была накрыта бронированным листом с утончениями и перфорированной пенорезиной.

— Можешь нащупать вмятину?

Стюарт не мог.

— Что это было? — спросил он.

— Стальной шарик, — ответил Скочмен. — Мальчишки пуляют ими из ручных катапульт, типа миниатюрных арбалетов. Обычно охотятся на птиц, если прицелиться в щиток, можно продырявить стальной защитный шлем. Эта штука пробивает череп, как грецкий орех мокрую рисовую бумагу.

— Чертовы сопляки, — сказал Гарсиа, впрочем довольно миролюбиво.

— Кто-то обстрелял нашу машину?

— Ну, пока нет следов, это не стрельба. Некогда заниматься писаниной.

Похоже, ни одного из копов это нападение не обеспокоило. Стюарт был уверен, что лондонский полисмен еще как бы отреагировал, запусти кто-нибудь в него стальной штуковиной со смертоносной силой. Здесь другая культура; он должен примечать все это, пока не узнает ее достаточно хорошо, чтобы перевести "Крадущуюся тень" на ее язык.

Скочмен оценивающе приглядывался к крышам одноэтажных домов, стоящих вдоль улицы. Мальчишка с катапультой, само собой, был где-то там, наверху. Может, это и не стоило упоминания в рапорте, но коп, несомненно, был зол. Одной прекрасной ночью он с ними поквитается.

Благодаря смене часовых поясов Стюарт вполне приспособился к патрульной жизни. Он был бодрым по ночам и сонным днем, как и полицейские. Только чувствовал себя при этом довольно паршиво.

— А у вас там в Англии есть кварталы? — спросил Гарсиа.

Кварталы? Ах да, жилые микрорайоны. Муниципальные дома.

— У нас есть кварталы.

— Как в твоей книжке?

— Ну да.

— Классная книга, парень.

Узнав, что его напарником будет писатель, Гарсиа прочел "Крадущуюся тень". Стюарту, до полусмерти замученному интервью после выхода книги, нечего было добавить насчет своего романа, но Гарсиа продолжал все время заводить о нем разговор:

— Круто, парень. Как, говоришь, назывался тот массив, Бриджуотер-Фарм?

— Бродуотер.

— Да, неслабо.

— Еще бы.

На самом деле Стюарт лишь четыре раза в жизни слонялся от нечего делать по Бродуотер-Фарм, когда ездил с родителями в гости к своим дядюшке и тетушке. Осенью это место было скорее скучным, нежели опасным. Мальчишки потешались над его школьной формой, но и только. Ни пистолетов, ни ножей, ни стальных шариков. Стюарт лишь заметил, что во всех бетонных загородках для мусора контейнеры когда-то горели и были затушены, остались только пятна копоти и густой грязи. Он использовал это в "Крадущейся тени".

— Как тебе это нравится, Скочмен? У них там в Англии есть баррио![10] Убийства из проезжающих автомобилей. Гангстеры, притоны, беспорядки. Весь набор. И про все это есть в книжке Стью. Прочитал бы, парень.

Скочмен, читавший исключительно сводки преступлений, ничего не ответил.

В "Крадущейся тени" речь шла про убийства в северном районе Лондона. Главным героем был молодой чернокожий полисмен (удобное альтер это самого автора, как все справедливо отмечали), который понимает, что убийца не просто какой-то псих, а некое сверхъестественное воплощение всех социальных страданий на всей земле. Это был не совсем триллер, скорее описание жизни в зашедшем в тупик в конце двадцатого века Соединенном Королевстве. Рэй Калм увидел в нем историю о том, как молодые (и, соответственно, более дешевые актеры) Уэсли Снайпс или Дензел Вашингтон ловят и убивают поганого ублюдка — монстра. Стюарт признавал, что, конечно, можно прочесть это и так, но надеялся сохранить в сценарии хоть часть прежнего смысла.

— Там, откуда Стью, такая же дыра, как наши Джунгли, парень, — заявил Гарсиа. — Просто со своими тараканами…

Стюарт не стал говорить, что его отец был врачом в Бате,[11] а сам он — приходящим учеником частной школы. В "Sexey's" (да, это было настоящее название) училась уйма негров и азиатов; членов королевских фамилий или сынков армейских офицеров из Третьего мира, стремительно поднявшихся благодаря дворцовым переворотам.

Нельзя, однако, сказать, что там было легко. Он всегда мечтал учиться в общеобразовательной школе в каком-нибудь бедном районе. По крайней мере тогда, возможно, он не оставался бы до сих пор двадцатитрехлетним девственником.

— Настоящие беспорядки в Британии, парень! — с чувством разорялся Гарсиа. — Убивают копов точно как здесь. Стью, во время последней заварушки в Лос-Анджелесе нас с Скочменом окружили в Джунглях. Толпа перевернула машину, начала бить ногами по окнам… — Он постучал костяшками пальцев по армированному стеклу. — Только они не смогли разбить их. Попытались добраться до бензобака, чтобы поджарить нас, а там пуленепробиваемая пробка с цифровым замком. В конце концов им надоело, и они убрались прочь. Но Скочмен — он запомнил их лица.

Стюарт был членом общества Чарли Азиза, основанного в память о пакистанце, убитом при аресте. Они пытались вытащить из тюрьмы ребят, угодивших туда по сфабрикованным обвинениям в нападении на офицеров полиции. Он подписывал ходатайства и сочинял письма своему члену парламента, но порицал более активные действия. Когда одного из членов общества заподозрили в том, что тот подбросил самодельную бомбу в отделение полиции, он лично написал резолюцию, призывавшую к его немедленному исключению и осуждению.

— Мы наткнулись потом кое на кого из тех уродов. Скочмен, он заставил их раздеться догола и топать по коридору, насвистывая мелодию из шоу Энди Гриффита,[12] а мы с ребятами лупили их резиновыми фонарями, парень. Поквитались что надо.

Стюарт слышал такие же истории про лондонскую полицию, только там, по-видимому, заставляли насвистывать что-нибудь из "Dixon of Dock Green".[13] Жуткий международный полицейский обычай.

— Здесь Джунгли, парень, — гордо заявил Гарсиа. — А мы звери. Короли Джунглей. Должны быть ими, чтобы выжить. Вставь это в свой сценарий, парень. Дай тому копу когти, что режут, как бритва, и рык, от которого у злодеев кровь стынет в жилах. Как у нас.

Если уж не писать сценарии для кинофильмов, Гарсиа хотел бы играть в них. Он сказал, что стал копом потому, что первое, что он помнит из телевидения, — Эрик Эстрада в CHIP'S.[14] А у Стюарта это были повторы "Фолти Тауэре".[15]

Патрульной машине был предписан определенный маршрут, но Скочмен вел ее по другому, выбираемому им наугад. Он объяснял это тем, что в джунглях важно быть непредсказуемым, поэтому он и движется своим собственным курсом. Они начинали патрулирование и заканчивали его там, где и полагалось, наведывались по пути в определенные места, но в остальном было множество отклонений от маршрута, которые Скочмен делал, укладываясь при этом в общий график. Он, разумеется, называл его трафик.

Они объезжали Лос-Анджелес по квадратам, захватывая как можно больше боковых улочек.

Названия, звучавшие экзотично для Стюарта, когда он находился в родном Бате (Сепульведа, Пико, Фигероа), обернулись на деле не поддающимися описанию улицами, тянущимися на мили, во всех отношениях похожими на Сурбитон-Хай-стрит, только здесь было больше пальм и меньше пешеходов. Их маршрут пролегал в стороне от этих названий, он тянулся от Даунтауна до Юго-Запада, через спорную территорию, именуемую Джунглями. Обитателями ее были в основном чикано, вытеснившие большую часть негров. Гарсиа сказал, что на подходе волна корейцев. Хотел бы Стюарт знать, куда подевались вытесненные.

Переулки большей частью были темными, с разбитыми фонарями и магазинами, прячущими окна за сплошь изрисованными граффити стальными ролл-ставнями. Скочмен поехал медленнее, и Стюарт почувствовал, как хрустят под армированными шинами заграждения на манер шипастых шаров. Дороги были совершенно неухоженные, гораздо хуже, чем в Британии.

Слева взвился вверх огромный ставень гаража, будто его разом сорвали, и из этой пробоины во мраке хлынул свет.

Стюарт вздрогнул: это напомнило ему крышки, откидывающиеся кверху над орудийными батареями пиратского корабля, перед тем как последует залп из всех пушек разом.

Блестящий черный фургон быстро выкатился наружу, пересекая двор перед домом с плавной стремительностью пантеры. Выворачивая на улицу, фургон слегка задел носовую часть патрульного автомобиля. Скочмен тормознул, и зубы Стюарта лязгнули.

Гарсиа скороговоркой выругался по-испански.

Фургон скользнул в ночь, разом скрывшись из виду. Благодаря зеркальным стеклам и светоотражающей окраске тьма просто поглотила его. Никакого номерного знака на нем Стюарт не заметил.

— Погонимся за ним? — предложил он.

Ни один из копов не ответил. Свет из гаража по-прежнему заливал их машину.

— Надо бы выйти взглянуть на повреждения, — сказал наконец Гарсиа.

Скочмен кивнул. Он открыл водительскую дверь и выбрался наружу, небрежно опустив руку на пистолет.

— Оставайся тут, Стью, — бросил Гарсиа, также покидая машину.

Стюарт разозлился. Отсиживаясь на заднем сиденье, он не многое узнает, когда захватывающие события происходят снаружи. И в то же время он не был уверен, так ли сильно ему хочется знать, что произошло в гараже.

Копы осматривали задетый фургоном капот. Они оживленно переговаривались, может, даже спорили, но Стюарт не умел читать по губам. Он взглянул на гараж. Тот был ярко освещен, и желтый свет заливал двор. На желтом фоне виднелись красные струйки, и он понял, что дело дрянь. Зная, что еще пожалеет об этом, он открыл дверь и вылез из машины.

II Из "Песен" Диего

Я родился в дне пути, как тогда измеряли расстояния, от Эль Пуэбло де Нуэстра Сеньора де ла Рэйна де лос Анджелес де Рио Порциункуло.[16] Моя мать была индианка, отец — иезуит. Женаты они, разумеется, не были. Подобные вещи происходили сплошь и рядом и казались в порядке вещей в нашем забытом богом и людьми уголке империи.

Мой отец окрестил меня Диего и в конце концов, правда нехотя, дал мне свою фамилию. Мать называла меня Лис, в честь своего тотемного зверя. Возможно, вы слышали обо мне под именем, являющимся испанским переводом моего индейского прозвища, Зорро.

Это было в 1805 году; за пять лет до Грито де Долорес, когда отец Идальго-и-Костилья[17] призвал к восстанию против испанцев; за шестнадцать лет до конца владычества Мадрида над Мексикой; за сорок три года до того, как по договору Гуадалупе-Идальго[18] Калифорния отошла к Соединенным Штатам; за сорок пять лет до обретения этой территорией статуса штата…

Даже просто проживи я отмеренные мне годы, выпавших на мою долю событий любому хватило бы с лихвой. Но случилось так, что мы — история и я — так сплелись воедино, что стали неотделимы друг от друга.

Моя история не повесть, как рассказывают ее англосы,[19] — это корридо,[20] песня. Давно перестало иметь значение, что в ней правда, а что нет. С самого начала я был легендой в той же мере, что и живым существом. Зачастую я и сам терял себя внутри этой легенды.

Иногда я — Диего, скрывающийся под маской Лиса; порой я — Лис, таящийся внутри Диего. И в этом правы ваши глупые фильмы. Больше, пожалуй, ни в чем.

Я был рожден если не испанцем, то латиноамериканцем, а умру если не англо, то американцем. В преданиях меня представляют одним из рико,[21] который с напыщенным видом слоняется вокруг гасиенды[22] в нелепых, пышных, расшитых одеждах, скачет по возделанным пеонами[23] землям на чистокровном кастильском жеребце да изящно дерется на дуэлях толедским клинком. Такие мужчины встречались реже, чем хотелось бы рассказчикам, и их нечасто доводилось увидеть. Я был из побре,[24] из тысячи тех безымянных, кто рождался, всю жизнь копался в земле, и если не умирал от голода, побоев, насилия, то тихо сходил в свою красную глинистую землю.

От рико остались имена (их и доныне носят улицы этого города), но побре исчезали с лица земли, не оставив после себя даже памяти.

Кроме меня.


Старец изменил меня. Я понял это в тот же миг, как он в последний раз коснулся моей руки, и это было подобно удару молнии. Я подумал, что умер, но остаюсь в своем теле, как в западне. Я ощущал тяжесть своих рук и ног, но не мог заставить их двигаться. Потом я понял, что тело мое просто обрело непривычную форму. Немного сконцентрировавшись, я смог двигаться.

Я стал другим.

С раннего детства я гнул спину на полевых работах, руки мои сражались с землей и камнем. Боль стала такой же частью моего тела, как привкус слюны во рту. Теперь боль исчезла. Впервые я получал удовольствие от движения. Даже просто поднести руку к лицу доставляло мне радость.

На фоне неба я увидел свою руку с длинными пальцами и острыми когтями. Она была темной и покрыта редкой шерстью. Кости указательного пальца горели от боли. Мой палец удлинялся, суставы хрустели. Посмотри, у меня указательные пальцы такой же длины, как средние. Это часть той старой истории.

Я больше не чувствовал ночного холода. Одежда на мне где-то стала тесной, где-то болталась, и она нестерпимо мешала мне. Я взглянул на полную луну и увидел не привычный серебряный диск, но светящийся шар, сияющий ярче солнца, переливающийся всеми цветами радуги.

Оглядевшись, я заметил, что тьма рассеялась. Каждый камень, каждая травинка были видны отчетливо, словно при застывшей вспышке молнии. Яркие движущиеся фигурки оказались разными животными. Я видел всякое движение не хуже, чем цвет, и сумел заметить серого кролика, который днем, должно быть, прятался в невысоких кустах такого же цвета.

Я разорвал на себе рубаху, моя густая шерсть поднялась дыбом, когда ночной воздух коснулся загрубевшей кожи, и погнался за кроликом. Зверек двигался медленно, как грязевой поток, я же был быстр, как ястреб.

Быстр, как лиса.

Кроличья кровь была точно перец, опаливший мне язык, точно сок пейотля,[25] воспламенивший мой мозг. Мои мощные челюсти с рядами острых зубов способны были разгрызать кости; рот был достаточно велик, чтобы покончить с этим кроликом в три глотка.

Меня захлестнул океан образов, и запахов, и вкусов. Я был затерян в новом мире. Я мог стоять, распрямив спину, как никогда не мог днем, и мог быстро бежать на четырех лапах, высекая когтями искры из камня.

Старец лежал в лунном свете — высохшее тело, конечности как черные палки. Индеец, который, как сказала моя мать, принадлежал Народу, Жившему До Нашего Народа. Казалось, он уже был похоронен в пустыне и целую вечность спустя выкопан из земли. Кожа на его лице превратилась в пергамент. Хотя он был мертв всего несколько мгновений, выглядел он так, будто жизнь покинула его много сотен лет назад.

Когда он умер, что-то перешло от этого уставшего старика ко мне. Я, Диего, бежал под луной и сражался с другим зверьем за добычу. Скоро я стану сражаться со зверьем за мой народ.

III

Тонкий голубой дымок гипнотизирующе вился под фонарями. Густой запах обжигал ноздри Стюарта и глаза, словно слезоточивый газ.

Педантичный редактор из "Реал Пресс" не велел ему употреблять название "бездымный порох" (это вещество вышло из обихода), но не смог предложить взамен другого, более современного названия для того непередаваемого запаха, которым воняют выстрелившие ружья. Это было нечто, чего Стюарт никогда не нюхал прежде, это уж наверняка.

В гараже оказалось полным-полно людей. Не было даже ни малейших сомнений насчет того, что все они мертвы. Дальняя стена вся была в щербинах от пуль и в ярких брызгах крови. У стены в ряд лежали молодые мужчины, безвольно разбросав руки и ноги, уронив на грудь головы с изумленным выражением на лицах. Именно так обычно предлагал решать трудовые споры папаша Стюарта — их поставили к стенке и расстреляли.

Естественно, Стюарт тут же сложился пополам и исторг из себя пончики с кофе. В подобных случаях его желудок бывал весьма предсказуем.

Когда Гарсиа и Скочмен нашли его, он стоял на коленях и кашлял над лужицей полупереваренной пищи. С уголков его рта свисали струйки прозрачной горькой слюны. Голова кружилась.

Скочмен присвистнул, Гарсиа выругался.

Стюарт закрыл глаза, но его мысленный фотоаппарат продолжал выдавать моментальные снимки. Окровавленные дыры на ярких куртках, развороченное и сочащееся кровью их мясистое содержимое. Кровавые мазки крест-накрест, будто пальмовые ветви на бетонном полу. Один из людей, совсем мальчишка, висел на цепях, и не просто по пояс голый, но и почти без мышц, до самых костей.

— Этого идиота обрабатывали отдельно, — заметил Скочмен.

Висящий в цепях парень был пухлым; с его освежеванного туловища свисали складки жира. В Стюарте веса было примерно на полстоуна[26] меньше, чем в нем.

Его желудок снова вывернулся наизнанку, но внутри уже ничего не осталось.

— Стью, приятель, — сказал Гарсиа беззлобно, — утрись.

Стюарт нашел носовой платок и вытер мокрое лицо. Потом, облизывая губы, попытался избавиться от отвратительного привкуса во рту.

Теперь, когда его перестало тошнить, пришло время испугаться.

Когда он открыл глаза, все было уже не так плохо. Он сказал себе, что это просто спецэффекты. В кино он видел и похуже.

Руки висящего мальчишки были вывернуты кверху, наверное, выбиты в плечевых суставах, судя по натянутым сухожилиям, и прикованы к цепи над его головой. Запястья были скреплены вместе, словно банки с пивом, неразъемными пластиковыми наручниками. Кто бы ни сотворил с ним это, они знали, что делают.

Скочмен шепотом докладывал в мини-рацию, мельком взглядывая на каждого из мертвецов. Он упомянул, что всем юнцам был сделан контрольный выстрел в голову. Вот откуда такое месиво. Гарсиа рыскал вокруг. Он нашел кое-что из автоинструмента и целый набор каких-то химикатов.

— Похоже на зонк-притон, парень.

Зонк был новейшей синтетической разновидностью наркотика, получаемого из кокаина. Он поступал в город в мягких круглых пластиковых контейнерах, вроде упаковок для кетчупа в виде помидора. Всего одна маслянистая капля на язык обладала силой десяти доз. Искушенные ценители зонка предпочитали закапывать его в нос или в глаза. Не так давно шеф полиции Рюи торжественно провозгласил войну зонку.

Перебив команду изготовителей зонка, убийцы изрешетили из пистолетов и их оборудование. Химическая посуда была побита, от нее едко пахло. Лужицы разноцветных реактивов перемешались и дымились на поверхности стола.

— Небольшой сувенир, — прокомментировал Гарсиа, со щелчком открывая глубокий "самсонит"[27] и демонстрируя плотно уложенные упаковки с зонком. — Пара сотен доз, запросто.

Скочмен окончил доклад. Он сложил мини-рацию и засунул ее в нагрудный карман.

— Работа гангстеров, — определил он. — Эти глупцы все из Калдиарри. Они воевали за сферы влияния с Айзами.

Все мертвецы были облачены в одежду и аксессуары определенных цветов. Шарфы, значки, куртки, полоски на головах… Эмблемой Калдиарри было красное, злое лицо демона. Если судить по этой межплеменной вражде, можно было бы поклясться, что индейцы в Америке победили.

— А разве другая банда не забрала бы наркотик? — спросил Стюарт.

Гарсиа всмотрелся в лицо подвешенного парня и заявил:

— Думается, я узнаю этого придурка. Эскуэре, Эскаланте, Эска — чего-то там…

Скочмен огляделся, мысленно вычеркивая имена из своего криминального списка.

Гарсиа поднял пластиковую бутылку и взвесил ее в руке. Внутри ее находился один-единственный шарик зонка, растворявшийся в жидкости.

— Похоже на бабскую сиську, парень. Правда.

Потребители зонка называли свою отраву "Молоком матери" и говорили, что "сосут грудь Дьявола".

Гарсиа сжал бутылку, и из отверстия брызнула тоненькая струйка беловатой жидкости.

— Никогда не любопытствовал, каково это, а, Стью?

Стюарт испытывал особый ужас перед наркотиками. Когда его сестре было четырнадцать, а Стюарту — одиннадцать, отец застукал Бренду с джойнтом[28] и для острастки устроил им обоим экскурсию в реабилитационную клинику. Ни один из детей Кида не курил с тех пор даже сигарет; Стюарт переживал даже по поводу количества выпиваемого им кофе.

— Что ж, давайте огородим место преступления, развесим таблички "Проход запрещен" да и двинемся в путь, — сказал Скочмен. — Кому положено будут здесь с минуты на минуту.

— Вы так просто бросите этих людей? — переспросил изумленный Стюарт.

— Они никуда не убегут. И никто не будет с ними возиться.

Скочмен в последний раз обвел гараж взглядом. Дым рассеялся.

— Сообщение передано, — сказал он. — Будем надеяться, что оно попадет в нужные руки.

IV Из "Песен" Диего

У моей матери было четырнадцать детей, про которых мне известно, и по крайней мере пять из них — от моего отца. К своему двадцатипятилетию в живых остался я один. Моих братьев и сестер забрали болезни и Господь.

Отец хотел пристроить меня работать в миссии. Дон Эс-тебан не желал слышать о том, чтобы учить пеона читать и писать. Я был, по сути, рабом своего патрона.[29] По испанским законам, действовавшим в Калифорнии, мне запрещалось возделывать землю или держать домашнюю живность для собственного пропитания. Мне платили шесть реалов (двенадцать центов на американские деньги) в день. По закону обязанный покупать еду у дона Эстебана, я никогда не видел денег. Как все пеоны, я унаследовал наш семейный долг. Долги моих покойных братьев и сестер, легшие на мои плечи, исчислялись тысячами реалов.

Так обстояли дела при испанцах, так же обстояли они и при мексиканцах; и при американцах все должно было остаться так же.

Миссия получала свою десятину от дона Эстебана, который удерживал ее из денег пеонов. Мой отец учил нас быть благочестивыми и покорными, чтобы получить за это награду на небесах.


Однажды в полнолуние, вскоре после своего превращения, я выследил и убил дона Эстебана.

В преданиях, возникших позже, дон Эстебан предстает тираном, размахивающим плеткой направо и налево, спуская шкуру со спин пеонов. То ли одна из моих сестер дожила до девичества и стала красавицей. То ли какая-то из дочерей наших соседей была прехорошенькой и пообещала мне свою руку и сердце. Патрон со спины своего жеребца разглядел эту красоту под слоем грязи, уволок на свою гасиенду и обесчестил. Или же священник выразил кроткий протест по поводу печальной участи пеонов, и был грубо изгнан доном Эстебаном, и замертво повалился в пыль с благочестиво согбенной спиной, в которой торчал метательный нож, по рукоять вошедший в плоть старика. А может, однажды ночью дон Эстебан и его люди обезумели от выпитого и, забавы ради, проехали по деревне, громя жалкие лачуги, в которых мы жили, и паля из однозарядных пистолетов наугад во всякую человеческую тень.

Ничего этого не было. На свой манер дон Эстебан был набожным человеком. Он обращался со своими пеонами так же, как обращался с другой принадлежащей ему домашней скотиной, строго, но заботливо. В основе его богатства лежал наш труд, а вы ведь не станете забивать хорошую лошадь или вола до тех пор, пока они не станут слишком старыми для работы.

Мысль об убийстве дона Эстебана пришла в мой звериный разум. Он был не первым человеком, утолившим мой ночной голод, но стал первым, кого я выслеживал.

Если дом патрона и был гасиендой, то весьма скромной. Она была из камня, но с земляными полами. Когда я вошел, ноги мои ступали бесшумно. Дон Эстебан читал свою Библию при свете камина. Когда я подкрался к нему, он стиснул в руке четки и уставился на меня.

Едва увидев меня, дон Эстебан обгадился. Для моего чуткого носа этот запах был крепким и волнующим.

Своими длинными пальцами я крепко сжал голову патрона и вгрызся ему в горло. Я прокусил тонкое кружево его воротника. Зуб угодил на серебряную пуговицу, и я почувствовал боль. Его невнятная молитва разом оборвалась.

Когда все было кончено, я увидел, что мой кривой ноготь на большом пальце вспорол зигзагом щеку дона Эстебана, пока тот дергался. На смуглой коже повыше бороды появилась красная буква. Буква Z.

Слуга застал меня сидящим на корточках над доном Эстебаном. Как часто бывало, отведав человеческой крови, я впал в забытье, зачарованный игрой языков пламени в камине. Слуга поднял тревогу, и меня погнали в горы.


На следующее утро, когда я в изнеможении вернулся в свою лачугу, пеоны оплакивали кончину патрона. Многие любили дона Эстебана, как собака любит своего хозяина. Колокола миссии звонили по нему. К тому времени отец мой уже умер от лихорадки, и его место занял молодой иезуит Фра Молина.

Двоюродный брат дона Эстебана продал его поместье, и у нас появился новый патрон дон Луис. Он был очень похож на прежнего, и по прошествии нескольких лет мне представилась возможность убить и его. Разумеется, патроны будут всегда. Это понятно. Я не мог истребить все их племя. Еще я убил Фра Молина, который, как я знал, приставал к смазливым деревенским мальчикам. И я убил капитана Кордовы, который повесил Тио Панчо за то, что тот выступал против Церкви. Я убил многих. И продолжаю убивать.

Я привык оставлять своим длинным средним пальцем зигзагообразный знак на телах своих жертв. Другие начали использовать мою метку. Нередко я встречал ее вырезанной на коре дерева или на глинобитной стене.

К тому времени было много разговоров о проклятии и демоне. Старухи, больше индианки, чем испанки, утверждали, что над этой землей всегда висело проклятие. Еще до конкистадоров, когда апачи нападали на поселения, демон убивал участвовавших в набегах. Это были лис, волк, медведь, дикий человек…

Кое-кто говорил, что этот демон на самом деле ангел, что лишь неправедные погибают от его руки. Меня влекло к определенным людям: жестоким чиновникам, корыстным священникам, кровожадным разбойникам, свирепым надсмотрщикам. Если я сталкивался с такими при свете дня незадолго до полнолуния, моим измененным глазам казалось, что их тело так и сияет, точно луна. И я мог быть уверен, что ночью наши пути пересекутся.

У дневного меня была жена, Долорес, Лолита. Она скоро состарилась и умерла. Я же не старился и не умирал. Мои сыновья выглядели моими братьями, потом моими дедами, потом они тоже умерли. Немногие говорили об этом вслух, но другие пеоны держались от меня подальше. Похоронив свою Лолиту, я не нашел больше никого, кто согласился бы выйти за меня замуж. Мои внуки избегали меня. И в миссии мне тоже теперь были не рады.

В конце концов меня изгнали из поместья. Те, кто распевал про Ночного Лиса, предпочли отречься от дневного Диего. Я стал своего рода призраком, невидимым для людей, среди которых жил. Хотя я не работал на земле, ни один из надсмотрщиков не делал мне замечания. Хотя добывал пропитание по ночам, никто не спрашивал, почему у меня такой сытый вид. Моя лачуга обветшала, но это меня не беспокоило.

Каждый месяц Лису принадлежало пять или шесть ночей, непосредственно перед, во время и после полнолуния. Только тогда я жил. Я охотился, я отыскивал подруг, я сражался. Порой мне хотелось, чтобы Диего исчез навсегда, обратившись в Лиса. Тогда я смог бы уйти в горы и жить там, вдали от людских забот.

V

— Завтра голубая луна, парень, — сказал Гарсиа, ткнув большим пальцем в небо.

Стюарт озадаченно глянул в широкое окно. Луна в небе была серебряной, как обычно.

— Луну можно назвать голубой, когда второй раз за месяц наступает полнолуние, — объяснил Скочмен. — Одно уже было первого числа, а до сентября еще несколько дней.

Так вот что значат слова "при голубой луне".[30] Стюарт решил, что на улицах Лос-Анджелеса можно узнать больше, чем в мужской школе "Sexey's". Может, ночное патрулирование настолько скучное занятие, что поневоле начинаешь обращать внимание на всякие полезные мелочи.

Правда, сегодняшнюю ночь скучной уж никак нельзя было назвать. Скорее, жуткой.

Гарсиа и Скочмена в "Кофейной остановке" знали. 80-летняя "девушка"-подавалыцица со жгуче-черной прической типа "улей" обслужила их, не дожидаясь заказа. Возможно, на закате солнца ей и было восемнадцать, но за эту долгую ночную смену она состарилась. Ни приветствия, ни разговора.

Они не говорили про зонк-притон. Стюарт, с его пустым желудком, был голоден, но мысль о том, чтобы поесть, вызывала у него отвращение. Он обмакнул в чашку пончик, потом высосал из него кофе.

Спиной Стюарт ощущал чьи-то буравящие взгляды. Теперь он знал, каково это — быть из полиции. Даже в полпятого утра в забегаловке было полно народу. Дряхлые старики и взвинченная молодежь. Ночные люди. Он заметил несколько подростков в одежде неброских цветов, почти столь же скромных, как ленточки в память о жертвах СПИДа. Скочмен был единственным англо в зале. Стюарт хоть и увидел здесь немало чернокожих, но чуствовал себя пришельцем из космоса.

Он был уверен, эти ночные люди знают, что он не коп. Он чувствовал взгляды, выискивающие, где его свитер оттопыривается над пистолетом. То, что он не коп, не спасет его, если тот черный фургон промчится по улице и кто-то опустит одно из зеркальных стекол и станет поливать "Кофейную остановку" огнем из автоматического пистолета, перебив стекла и изрешетив Гарсиа и Скочмена как нежелательных полусвидетелей. Стюарту достанется за компанию.

Висящий над прилавком шар с экраном спереди выдавал какие-то мрачные прогнозы на испанском. Метеорологиня с золотистой кожей была порождением интерфейса компьютерной графики, столь популярного в этом сезоне. Америке потребовалось всего пятнадцать лет, чтобы обогнать "Мах Headroom".[31] На экране мелькали кадры транспортной и уголовной хроники, наиболее важные были выделены мигающей красной рамкой.

К копам направился молодой чикано. Он был одет в окованные серебром ковбойские башмаки и обтягивающие черные джинсы. Волосы были укрыты под завязанной узлом на затылке банданой. Сдвинь он бандану на глаза, стал бы похож на мстителя в маске. Хоть он и был чисто выбрит, брови его блестели и топорщились, как усы у Дугласа Фэрбенкса.

— Добрый вечер, Вега, — тихо произнес Скочмен по-испански.

Без сомнения, Вега удостоился отдельной карточки в его мысленной картотеке.

Парнишка что-то сказал офицеру Гарсиа, и коп, задумавшись, склонил голову. Припомнив испанский из курса средней школы, Стюарт уловил, что копов приглашают потолковать с кем-то по имени Алькальд. "Алькальд" означало "мэр", но Стюарт догадывался, что Вега всяко не имел в виду Кристину Джут, местного мэра, которая отличалась склонностью к полемике и хотела переименовать город в Лас-Анджелас.

— Алькальд обеспокоен тем, что случилось сегодня ночью с Калдиарри, — объяснил Вега, невозмутимый, но убедительный, как посол самонадеянной сверхдержавы. — Он хотел бы обсудить этот вопрос.

Гарсиа взглянул на Скочмена, который никак не отреагировал. Полицейские разом поднялись.

— Кто такой этот Алькальд? — спросил Стюарт.

— Можно сказать, общественный лидер, — шепнул Гарсиа.

Пока они шагали по выложенному плиткой на манер шахматной доски полу, люди за столиками сдвигались, освобождая проход. Полицейские шли особой походкой, наверное, потому, что на ремнях у них болталась куча всякой всячины. Полицейский кольт "питон" на одном бедре уравновешивала многоцелевая дубинка на другом. У Стюарта, который был ростом почти со Скочмена и выше Гарсиа, было ощущение, что он трусит у них в кильватере, словно младший брат, которому разрешили поприсутствовать на сходке "взрослых" юнцов.

Алькальд с приближенными сидел за столом в самом дальнем алькове. Это был седовласый мужчина, чье гладкое, без морщин, лицо украшала аккуратно подстриженная козлиная бородка, черная, но некрашеная. Его костюм состоял из белого жилета, накинутого поверх блестящей черной рубашки, смуглую шею Алькальда украшал амулет — зуб какого-то зверя. Вокруг него теснились серьезные парни типа Веги, одетые броско, но без явных гангстерских цветов. Все они были латино, кроме девушки с восточными глазами, которую можно было принять и за кореянку, и за вьетнамку.

Если компания Алькальда ела или пила что-нибудь, то официантки давно уже убрали грязную посуду. Алькальд покуривал тонкую сигару. Он улыбнулся полицейским и, говоря по-испански так медленно, что Стюарт без труда мог понять его, пригласил их присаживаться.

Стюарт оказался сидящим на скрипучемстуле, зажатым между Скочменом и полуазиаткой. Он чувствовал, как пистолет копа в кобуре вдавился ему в бедро, и в то же время был притиснут к девушке.

— Нехорошее это дело, то, что произошло, — объявил Алькальд. — Пролилась кровь, загублены жизни…

Стюарт ожидал, что Скочмен как-то прокомментирует то, чем занимались погибшие парни, но коп ничего не сказал.

— Эти Айзы — чертовы идиоты, — сказал Гарсиа. — К этому все шло несколько месяцев.

Алькальд отмахнулся:

— Это не их работа. Они сами пострадали от такого же нападения три ночи назад. Там заметили черный фургон.

— Мы видели… — начал было Стюарт и умолк, когда Скочмен легонько хлопнул его по колену.

— Калдиарри и Айзы обсудили это со мной, — продолжал Алькальд. — Они говорят, что войны не будет.

— Пока они в зонк-бизнесе, война будет, — ответил Скочмен.

Алькальд покачал головой:

— Прискорбно. Этот зонк — отрава, Молоко Дьявола. Ваш шеф Рюи совершенно справедливо хочет, чтобы он исчез с наших улиц.

Вега кивнул, не сводя глаз с Алькальда. Подросток напоминал Стюарту Дила — героя из "Крадущейся тени". Мальчишку, который показывает полисмену, откуда исходит зло.

— Но существуют и другие отравы.

Рассвет просочился в "Кофейную остановку", рассеяв грязный, мертвенный свет потрескивающих потолочных панелей. На лице Алькальда заиграли тени. В Британии время близилось к ночи. Стюарт был до того измучен, что чуть не валился с ног.

Гарсиа и Скочмен поднялись, оканчивая аудиенцию. Стюарт, с большой неохотой оторвавшись от мягкого стула, тоже встал. Они обменялись формальными любезностями на прощание. Полицейские направились к двери и ждущей за нею патрульной машине.

Стюарт задержался на лишнее мгновение, вглядываясь в лица свиты Алькальда. Вега, девушка-азиатка, другие. Он видел, как они напряжены. Кое-что он, возможно, сумеет использовать в сценарии.

За все время аудиенции Алькальд, казалось, вовсе не заметил Стюарта. Его адепты, однако, оборачивались и глазели на него, так что Стюарт не знал, куда глаза девать. Теперь же Алькальд взглянул прямо на него и произнес на чистейшем английском:

— Берегись, черный человек. Это Джунгли.

VI Из "Песен" Диего

Второго февраля тысяча восемьсот сорок восьмого года, в конце мексикано-американской войны, был подписан договор Гуадалупе-Идальго. Мексика уступала Соединенным Штатам территорию, по размеру превосходящую Германию и Францию, вместе взятые. Помимо отказа от притязаний на Республику Техас,[32] которая была принята в союз напрямую, Мексика отдала Нью-Мексико, Аризону и Калифорнию.

К тому времени я уже ушел из своей деревни. Беглых пеонов обычно ловили и наказывали, приводя их обратно в цепях, словно рабов в Южных Штатах. Но патрон, как и все остальные, уже считал меня невидимкой. Я предоставил могилы родных и развалины моей лачуги попечению ветров и песка и ушел звериными тропами. Я кочевал с места на место, никогда нигде не задерживаясь. Долгие голодные месяцы Диего жил ради лунных ночей.

Те, с кем мне доводилось встречаться, относились ко мне с подозрением. Я по-прежнему видел странное сияние вокруг многих людей, и я убивал. Главным образом бандитов; изменников, головорезов. Некоторые с пониманием относились к моему положению; мне предоставляли кров и пищу в домах бедняков, но всегда ненадолго. Несколько лет я провел с индейцами-пуэбло, народом моей матери. Их мое присутствие беспокоило меньше. Кое-кто даже относился к этому не без юмора.

Про Лиса они знали и прежде.

Порой в лунные ночи юные девушки, бывало, совокуплялись с Лисом. С Диего эти девушки были почтительными и послушными, как были бы с отцом или старшим братом своего возлюбленного, но с Лисом они бывали страстными, восторженными, счастливыми. Они носили зигзагообразные царапины как знаки отличия. Я замечал, что у некоторых старух тоже были похожие, давно зажившие отметины, и вспоминал порой о старце.

Отдавая Калифорнию, мексиканская сторона полагала, что избавляется от дикого края, где не прекращаются набеги индейцев, а остальное население представлено всего-навсего семью тысячами христианских душ и неведомым количеством дикарей. Они не знали, что девятью днями раньше англо по имени Джеймс Маршалл нашел в долине Сакраменто золото. За три года на эту землю хлынул поток из более чем двухсот тысяч человек. Не все вновь прибывшие были англосы из Штатов; здесь появились и большие шайки гамбузино — опытных мексиканских старателей, которые двинулись к северу от Соноры,[33] увеличивая население охваченного "золотой лихорадкой" края.

По преданию англосов, Маршалл ворвался в Форт Саттер, крича: "Золото, золото, золото!" На самом деле слово, которым он воспользовался, было чиспа, что по-испански значит "сверкающие крупицы". Во всем, что касалось золота, англосы ничем не отличались от испанцев. Конкистадоры дали Калифорнии[34] такое имя потому, что надеялись найти здесь золото, а мексиканцам удавалось находить в земле этот драгоценный яд задолго до того, как Маршалл взгромоздился на своего мула. В Неваде англо Комсток готов был уже забросить неудачное золотое месторождение, когда проезжавший мимо старатель-мексиканец сказал ему, что та голубоватая порода, которую он выкидывает прочь, говорит о том, что он наткнулся на богатейшую в мире серебряную жилу.

Золото и серебро — это яд. Я знаю это; однажды, много позже, американец по имени Рейд всадил в Лиса серебряную пулю. Порой я все еще прихрамываю, хотя прошло больше ста лет.

Пустынные земли вдруг наполнились людьми, словно принесенными внезапным ураганом. Я редко бывал один на охотничьих тропах. Я случайно натолкнулся на гамбузинос и скорее от скуки, чем по необходимости, сделался старателем.

Многие гордо заявляют о своих "испанских кровях", словно их предками были рико, рожденные на шелковых простынях в Мадриде и посланные в колонии на поиски фортуны и славы. Действительность же состоит в том, что, когда в тысяча восемьсот пятидесятом году Калифорния стала штатом, больше половины испаноязычного населения прибыло туда в предыдущие два года и это были гамбузино в поисках золота. Быть чикано не значит иметь что-либо общее с грандами Арагона или Кастилии; чикано — плоть от плоти потомков старателей, пеонов и индейцев.

Я был старателем, пеоном и индейцем.

Вместе с золотом пришли грабители. Множество привлеченных блеском золота и серебра мужчин и женщин, промышлявших тем, что они выкапывали из мешков других людей то богатство, которое те выкопали из земли. Поселки старателей бурлили от ярости и насилия, а потом, когда месторождение истощалось, превращались в города-призраки. Поселения основывали и покидали. Пустыни были усеяны разными пожитками, брошенными, когда они стали слишком тяжелы.

В конце концов старателей стало больше, чем земных богатств. На многих месторождениях гамбузинос добивались большего успеха, чем англосы, которые покидали Филадельфию или Кентукки ради мифического богатства, не удосужившись даже узнать, к примеру, как на самом деле выглядит только что добытое из земли золото. Многие думали, что выкопают сверкающие кирпичи, смахнут с них пыль и отнесут в банк.

Именно от этих людей я впервые услышал слово "гризер".[35] Именно этих людей впервые назвал словом "гринго".[36] Оба эти слова невозможно произнести без привкуса ненависти во рту.

Новорожденное законодательное собрание штата, поигрывая могучими мышцами, остававшееся за англосами, принимало законы под всякими казенными названиями, вроде Акта о гризерах в тысяча восемьсот пятьдесят первом году, который ограничивал права бедноты на то, чтобы столбить за собой участки земли, разводить скот или покупать землю. Разумеется, законы применялись избирательно. Рико и англосы сливались в объятиях, точно братья после долгой разлуки, при этом каждый норовил нашарить у другого кошелек. Дон патрон никогда не бывал похож на гризера.

Следовало ожидать, что плохо образованные англосы не сумеют разобраться в хитроумных положениях наших новых законов. Документы, хитро составленные так, чтобы склонить чашу весов на их сторону, были истолкованы на местах как дающие законное право убивать мексиканцев и грабить их имущество. В городах назначали шерифов и комитеты бдительности,[37] чтобы убивать и грабить.

При свете полной луны золото сверкает так же тускло, как серебро, как лица тех, кого я должен убить. Лис едва не ослеп от серебристо-белого сияния лиц среди огромного количества гринго. Диего быстро понял, что не сможет нанести визит всем, кто заслуживает зигзагообразной отметины на щеке.

Но все же я должен был попытаться.


Был такой человек, по фамилии Мурьета, звали его Хоакин.[38] Он жил, он умер, и он мало что совершил из того, что ему приписывают. Он был старателем, потом разбойником. Изгнанный со своей земли англосами, он совершал налеты на импровизированные банки горнодобывающих компаний, забирая золото, которое ему не позволяли больше добывать своими руками. Подобных ему было множество. Шерифы развешивали листки, предлагающие вознаграждение за всякого человека по имени Хоакин. Хоакинов было немало, и многие из них были бандитами. Когда гринго говорили "Хоакин", речь шла о более чем пяти людях, которых звали этим именем.

Я сам был печально известным Хоакином.

Еще один человек, по имени Соломон Мариа Пико, тоже был разбойником. Зачастую не могли решить, это дело рук Хоакина или Пико. Для гринго все мы были одинаковы. Заспиртовав голову Хоакина Мурьеты, они были удовлетворены. Он олицетворял всех нас, скорее легенда, чем человек. Голову "знаменитого разбойника" показывали публике по всей Калифорнии. В качестве дополнительной приманки демонстрировали руку еще одного "отъявленного грабителя и убийцы", Трехпалого Джека.

Но легенду нельзя убить, как человека. Я-то знаю. Многие были убеждены, что Хоакин Мурьета жив. И было много людей по имени Хоакин, готовых занять его место.

VII

Трудно было поверить, что Миллениум-плаза, на пересечении претенциозного торгового пассажа и японского сада, часть того же самого города, что и Джунгли. И вовсе невозможно было поверить, что подвешенный мертвый мальчишка был таким же обитателем Калифорнии, как и эти декоративные создания, пасущиеся здесь повсюду.

Все в этом нежно-розово-голубом аду было новым. Мужчины и женщины в китайских халатах поверх купальных костюмов прохаживались неспешно, с отсутствующими, блаженными улыбками на лицах. Немногие шустрые ретро-особы в костюмах с плечиками двигались быстрее, чем остальное стадо. Немногочисленные громкоговорители в статуэтках Будды и тасманийского дьявола передавали песни китов и мурлыкали напоминания про то, что курение вне помеченных красным зон запрещено.

После каких-то жалких неполных трех часов сна в гостинице, Стюарт оказался в духоте, от которой сразу заболела голова. Атмосфера безмятежности и безопасности, царившая на площади Миллениум, была едва выносима. Стюарт был уверен, что охранники отметили его черное лицо, мысленно причислив его к наркоманам, и теперь целятся ему в спину из своих маленьких пистолетов с глушителями.

Высоко над аллеями через все небо были натянуты солнцезащитные экраны, солнечный зонтик для Миллениум-плазы. Иначе — парасоль. Стюарт замечал в калифорнийском говоре изрядное количество слов, заимствованных из испанского. На Миллениум-плаза окружающая среда была управляемой, с музыкальными фонтанами и искусственным, пахнущим розами ветерком. Наконец-то была достигнута калифорнийская мечта: кондиционирование уличного воздуха.

Улыбающиеся охранники выглядели здоровенными амбалами в белых доспехах из "Звездных войн". Молодой чернокожий громила с золотой серьгой в носу играл с обвешанными драгоценностями детьми, двигаясь неуклюже, будто наркодилер-снеговик.[39] Загорелые мамаши в широкополых шляпах с лентами обменивались попискивающими кредитными картами с автоматом эспрессо. Их дети были одеты как маленькие взрослые, с соответствующими их росту "Роллексами", в этнических тряпках и побрякушках с Родео-драйв[40] и в тысячедолларовых найковских кроссовках.

Уличный рынок для миллионеров, Миллениум-плаза являлась для банковских счетов чем-то вроде неосознанного слабительного. Заманчивые вещицы были выложены напоказ на стендах, словно произведения искусства на выставке. Вставленная в щель карта и набранный цифровой код позволяли оплатить покупку в одно мгновение. Приобретение автоматически будет доставлено по вашему фешенебельному адресу.

Все дома были одинаковы, и Стюарт никак не мог отыскать "Нью фронтир". Он опаздывал на встречу уже на двадцать пять минут и не принадлежал к числу тех сотрудников, кому подобные опоздания дозволены. Ждать должен был он, а не его.

Он пристроился в очередь к стоящему в сторонке электронному указателю. На панели были перечислены компании, люди и учреждения, какие он только пожелает посетить. Если нажать на кнопку рядом с наименованием, на экране высвечивался маршрут отсюда до требуемого адреса. Команда из папы и сына на всю катушку пользовалась возможностями указателя, решая, какой фильм им посмотреть. Нажав кнопку "кинотеатры", они заставили экран покрыться светящейся сетью, словно электрической паутиной. На Миллениум-плаза было больше сотни кинотеатров, предлагавших свыше сорока фильмов. Указатель предоставлял информацию о фильмах: классификация (автоматически исключая из списка не рекомендуемые детям до семнадцати), время начала сеансов, их окончания, жанр (для подростков, зомби, комедия), кассовый сбор и рейтинг, среднеарифметическое из опроса девяти десятков критиков со всей страны. У Стюарта было такое чувство, будто он стоит на почте с одной маленькой бандеролькой, намертво застряв позади пенсионера, который уже неделю ни с кем не разговаривал и которому теперь для здоровья просто необходимо добрых полчаса проболтать с замотавшимся почтовым служащим.

Дружная семейка (папаша, давно живущий с другой семьей и проводящий определенные решением суда часы со своим сыном) наконец выбрала фильм, заработавший больше всего денег: если его посмотрело столько народу, то, наверное, критики просто чего-то не поняли. Стюарт, стараясь не показывать своего отчаяния, ответил пожавшему плечами и ухмыльнувшемуся отцу такой же ухмылкой, и как бы лениво шагнул к пульту, потом пробежал глазами по столбцам. Там была уйма компаний под названием "Новый что-то"; он отыскал "Нью фронтир" между "Новым фронтом" и "Новыми фруктами". Возле мерцающей точки "вы тут" появилась крохотная закорючка. Офис "Нью фронтир" был как раз на другой стороне площади.

Приглядевшись внимательнее, он сумел разглядеть логотип NF на вывеске, похожей на щит, укрепленный на стене здания. Кратчайший путь туда лежал через заполненную народом лужайку с прудиками.

Проталкиваясь в толпе, Стюарт заметил множество белых доспехов. Громилы собрались вокруг группы поющих женщин в черном. Старые и молодые, своим видом эти женщины никак не подходили для Миллениум-плаза: их одежда была не только немодного цвета, но и вовсе бесформенной. Фигуры не соответствовали худосочному идеалу фотомоделей; у некоторых на лице пробивались усики, другие были заметно накрашены. Толстые лодыжки, бочкообразные талии, злые лица. Они хором пели по-испански. Молодая женщина, укрытая капюшоном, будто фанатичная монахиня, держала плакат, на котором крохотными буквами были написаны сотни имен, почти все из них явно латиноамериканские.

Охранники нервничали, их бронежилеты при движении похрустывали, как надкрылья жуков. Молодой мужчина со знаками различия на нагруднике корректно беседовал с возбужденной ораторшей. Стюарту некогда было вникать, о чем разговор, но какая-то толстуха загородила ему путь и стремительно затараторила на испанском, которого он не мог разобрать, подсовывая ему папку с зажимом для бумаг и ручку. В папке лежал листок, до половины покрытый подписями.

Речь шла о los Disaparecidos — пропавших без вести. Обычно это означало политических диссидентов, чье "исчезновение" было организовано государственным полицейским аппаратом. Он понял, кто эти женщины: их матери, жены, сестры, подруги, дочери. Должно быть, протестующие были откуда-то из Латинской Америки. Он огляделся, ища взглядом аргентинское консульство или парагвайскую торговую комиссию.

Женщина все равно не дала бы ему пройти, и он нацарапал свое имя на петиции. Верзила, которого он заметил раньше, с золотом в носу, так сверкнул на Стюарта глазами, словно тот помог его злейшему врагу. Подписавшись, Стюарт сделался лучшим другом могучей дамы. Его заключили в объятия и передали другим женщинам.

Те держали транспарант. "Comitede los Disaparecidos de los Angeles", Комитет по делам пропавших без вести ангелов. Нет, Комитет по делам пропавших без вести в Лос-Анджелесе.

Ему было не по себе. Пение сделалось громче, улыбки застыли на лицах громил. Чернокожий охранник свел ладони в защитных перчатках, и между ними с треском проскочил разряд. Ораторша прекратила спор со старшим охранником и присоединила свой голос к песне.

Стюарту удалось пробраться между противоборствующими группами. Офицер заговорил в микрофон, и его усиленный голос загремел, словно трубный глас, приказывая женщинам "разойтись по-хорошему и очистить площадь". Одна из женщин налетела на него и ткнула в бронированную грудь чем-то черным и толстым. Маркер. Одним стремительным движением она пометила офицера жирной черной чертой. Это было похоже на знак Зорро: зигзаг, раз-два-три…

Офицер махнул в сторону повязанной шарфом головы женщины открытой ладонью, словно легонько смазав ее по уху. Раздался треск, и женщина упала на керамические плитки, извиваясь и конвульсивно подергиваясь.

— Пожалуйста, разойдитесь по-хорошему и очистите площадь!

Дрожа и борясь с тошнотой, Стюарт выбрался из толпы. Здание опознало его временный пропуск и автоматически распахнуло перед ним двери. Они были из тонированного звукозащитного стекла. Когда они с шипением закрылись, он, оглянувшись, увидел потасовку белых охранников, неуклюжих, как подгулявшие инопланетяне, с черными, как вороново крыло, кричащими женщинами, но самого звука слышно не было.

Тэнси, миниатюрная девушка, представленная ему несколько дней назад в качестве "персонального диспетчера", приветствовала его в вестибюле. Она была красива, просто сногсшибательна — блондинка, украшающая "Нью фронтир", подобно тому как статистки в бикини украшают пляжную сцену в фильме. Тэнси вложила ему в руку бумажный стаканчик с кофе без кофеина и препроводила к лифту. Потом приказала хорошо провести время и отправила в комнату для совещаний.


В комнате для совещаний не было стола, и лишь немногие предметы меблировки могли бы сойти за стулья. Стюарту предложили плюхнуться на надувной пуфик. Башни электронного оборудования вздымались среди диванных подушек, словно кальяны из "Тысячи и одной ночи" в стиле киберпанк. Сферический экран вращался, тихонько наигрывая видеоклип, в котором изображения бормотали что-то из скретч-рэпа.

Рэй Калм, президент "Нью фронтир", сидел на коленях на мате для карате, разложив вокруг себя белое кимоно. В отделанном тесьмой вырезе виднелись поросль седых волос на груди и загорелая жилистая шея. На груди болтались ПЕН-фон, плоский табулятор и всякие иные штуки, словно знаки отличия генералиссимуса. Основу благополучия компании заложили фильмы типа "Грубиян" и "Сожжение из огнеметов в Цинциннати", но своего малюсенького важного статуса "Нью фронтир" добилась благодаря тому, что нашли спонсоров для фильма ужасов "Где погребены тела" и молодежной городской комедии "РЭПтилии". Надежно угнездившись в этой нише среди других участников медиарынка, "Нью фронтир" решила теперь срубить денег, продвигая товар модного нынче жанра, а именно "Крадущейся тени".

Здесь были еще двое: изможденная негритянка с огромным облаком обесцвеченных волос — Эллен Жанетт Шеридан, которая вот-вот должна была подписать контракт и стать режиссером "Крадущейся тени"; толстяк в оранжевом комбинезоне оказался Бронтисом Мачульски, самым богатым подростком из всех встречавшихся Стюарту после школы. Эллен Жанетт прошла путь от рекламных роликов до сиквела "Где погребены тела" и ведущих позиций в рейтингах специализированных журналов, работая с модными комедийными и экен-актерами. Мачульски придумал интерактивное программное обеспечение и инвестировал свои просто неприличные прибыли в покупку "Нью фронтир" (в сущности, он был боссом Калма), разрабатывая идею создания фильмов, связанных с компьютерными играми. "Совместные усилия" — вот был его девиз: фильм может провалиться, но вспомогательная деятельность (игры, побочные товары, кабельное телевидение, лазерные диски, оптовая и розничная торговля) сумеет "продавить" рынок и принести основные деньги.

Пока Калм высказывал свои соображения насчет сценария, Мачульски тыкал по клавишам своего наладонника. Возможно, он составлял список покупок или расстреливал летающие тарелки на экране, кто его знает. Эллен Жанетт ожесточенно хлюпала носом, будто заболевала гриппом. Когда ее представили Стюарту, она удостоила его слабым рукопожатием и объявила, что для него важно не отказываться от "уличных" привычек, если он намерен и дальше сохранять творческую плодовитость. Гарсиа говорил ему, что зонк в Беверли-Хиллз так сильно разбавляют, что его употребление становится едва ли не законным делом.

В "Нью фронтир" "Крадущуюся тень" притащил Мачульски. Хотя Стюарту ни разу не хватило мужества поинтересоваться, он был уверен, что среди всех имеющих отношение к этому делу парнишка был единственным, кто прочел книгу, а не просто просмотрел отзывы на нее. Эллен Жанетт отказывалась читать что бы то ни было: сценарии, договоры и даже личная корреспонденция должны были быть записаны на микрокассеты, чтобы она могла прослушивать их через наушники, раскатывая по охраняемым районам на своей "древней развалюхе за сто тысяч баксов", винтажном "харлее".

Калм уже слышал про ночное происшествие от своего человека в лос-анджелесском департаменте полиции. Когда он выражал Стюарту свое сочувствие, Эллен Жанетт встрепенулась. Стюарт сбивчиво рассказал им всю историю, пытаясь соблюсти пропорцию между подобающим бессердечием, которого они ждали от автора "Крадущейся тени", и его неподдельно противоречивыми чувствами насчет патрулирования в самом сердце тьмы. Как бы ни неловко ему было признать, он чувствовал, что это поможет ему писать лучше если не этот сценарий, то следующую книгу.

— Висел, будто освежеванная туша? — поежилась Эллен Жанетт. — О господи!

— Я видел сюжет в криминальных новостях на сто восемьдесят седьмом канале, — сказал Мачульски. — Похоже было, что парня распяли, вывернув ему руки. — Руки Мачульски поднялись, словно он изображал аэроплан.

— Надо быстрее запускаться с "Зонк-войной", Рэй, — заявила Эллен Жанетт Калму. — Пока события нас не опередили. Сценарий почти утрясли. Еще пару-тройку мелочей вылижем, и Мулдон подпишет.

Мулдон Пец был чернокожим комедийным актером, желающим получить серьезную роль. А "Зонк-война" — проект, вызывавший у Эллен Жанетт гораздо больший энтузиазм, чем "Крадущаяся тень".

Калм продемонстрировал рекламу, вышедшую в "Ежедневном обозрении" и "Голливудском репортере", в которой на все лады объявлялось, что работа над фильмом уже началась. Стюарт решил, что они взяли иллюстрации из старой рекламы "Где погребены тела" и подретушировали их, чтобы они подошли к его роману. Может, они подретушируют и роман, чтобы он подошел к иллюстрациям?

Стюарт, еле сдерживаясь, поинтересовался, есть ли у кого-нибудь замечания по его предварительной версии сценария на четырех листах, которую все они получили три дня назад. Эллен Жанетт ущипнула себя за нос и уставилась в панорамное окно. Калм признался, что его рецензент еще не закончил изучение документа. Мачульски нажал кнопку на своей штуковине, и та с чириканьем выдала кольцо отпечатанной бумажной ленты. Его замечания касались скорее игры, для которой требовалось разнообразие сюжетов, нежели фильма, нуждавшегося в одном-единственном. Одна из особенностей игрового бизнеса в том, что ни от каких черновых набросков сценария никогда не отказываются, они просто становятся еще одним из путей, который могут выбрать игроки, продвигаясь по лабиринту игры.

— Поймите, — начал Калм, — английский в школьной системе Лос-Анджелеса — язык меньшинства. Я был вынужден отправить своих детей в дорогую частную школу, чтобы по возвращении домой они не принялись тараторить по-испански. Я хотел сказать, это шикарно, если они могут объясниться с прислугой, но в конце концов выйдет, что они не смогут объясниться со мной. Порой у меня такое чувство, что я последний белый в своем квартале.

Калм понял, что сморозил глупость, и сглотнул. В любом случае Стюарт был сыт по горло необходимостью отвечать за всю свою расу. У британских критиков только и разговоров было что о его цвете кожи, и издатели старались представить его куда более крутым, чем он был на самом деле. Всякий раз, когда в прессе заходила речь о его биографии, родители имели обыкновение журить его за то, что он пытается изображать из себя хулигана из распавшейся семьи, который стучит по клавиатуре текстового процессора, потому что или это, или торговать дурью.

— Именно это должно быть в "Крадущейся тени", — продолжал Калм, оправившись. — Ощущение угрозы от баррио и то, как они тянут свои щупальца к городу, губят его. Как чудовище, как болезнь. Теперь, Стюарт, вы знаете, почему это называют Джунглями. Это великолепный образ, Джунгли, которые разрастаются, поглощая все и вся. Вот за что мне симпатичен ваш проект, так это за возможность высказаться насчет того, куда катится Эл-Эй.[41] Мы не рвемся за "Оскаром", но, возможно, сумеем сделать важное дело.

— Смотрите, — произнесла вдруг Эллен Жанетт, — ну не прелесть ли!

Струи розового и голубого дыма взлетали к солнцезащитным экранам и устремлялись обратно вниз, точно следы невидимого реактивного самолета. Калм пришел в ужас. Он схватил какую-то штуковину и закричал в нее:

— Тэнси, отключи электричество и закупори здание! Там снова газ!

Стюарт взглянул из окна на площадь. Теперь все выглядело расплывчатым и беззвучным. Громилы надели маски с хоботами и поливали струями разноцветного дыма протестующих, которые тряслись и падали, словно в состоянии религиозного экстаза. Публика Миллениум-плаза разбежалась или нацепила респираторы. Некоторых протестантов выволакивали из общей кучи, подергивающихся, несмирившихся, и грузили на электрокар, как в старомодную тележку молочника. Крупная женщина, та самая, с петицией, сумела достаточно долго задержать дыхание в своих могучих легких, чтобы сопротивляться, и ее пришлось оглушить прикосновением электрической ладони полицейского, потом сковать ей руки за спиной пластиковыми наручниками. Папка с петицией, вероятно, безвозвратно затерялась в этой свалке.

— Хоть бы они уже нашли тех чертовых пропавших и избавили нас от этих гарпий, — сказал Калм. — Это уже третий раз за месяц. Должен же быть порядок!

Стюарт провожал взглядом дым, который обволакивал корчащихся протестантов, красиво вырисовывая свои пастельные волны на черном фоне.

VIII Из "Песен" Диего

Чиспа-дель-Оро был похож на любой другой поселок старателей. Он растянулся вдоль берегов речушки, в которой мужчины, женщины и дети мыли песок в поисках крупиц золота.

Это случилось за час до того, как солнце совсем село. Я был на ручье, промывал песок водой, гоняя ее в лотке по кругу, надеясь, что в последних красных лучах блеснет то, что упустили мои глаза. По мере того как луна поднималась над линией горизонта, мое зрение изменялось. Вода кружила в лотке тяжело, точно жидкое серебро.

В Диего незаметно входил Лис. Сначала каждое лунное превращение причиняло боль. Теперь я мог становиться Лисом с такой же легкостью, как другие надевают плащ. А если сосредоточиться, то Диего мог сопротивляться Лису и переждать лунную ночь в человеческом облике, хотя и с немалым трудом.

В ту пору у меня была женщина и дети. По меньшей мере один из детей, младший, был моим. Старших братьев малыша произвел на свет мужчина, которого казнили как одного из бесчисленных Хоакинов. Женщина, Джульетта, была частично индейской крови, как почти все мы. Она любила Лиса, но жила с Диего и даже начала относиться с симпатией и к нему тоже. Она пришла ко мне, потому что я уничтожил людей, убивших ее настоящего мужа. Я пометил их своим зигзагом.

Золото потихоньку капало, и я кормил свою семью. Вечерами, когда не было луны, я слушал, как Джульетта играет на флейте, а еще одна женщина — на гитаре. Это было все, чего может желать мужчина; я мечтал состариться и умереть, как другие, оплаканный моими детьми…

Диего почти мог заставить Лиса исчезнуть. Кроме лунных ночей. Тогда я в основном охотился на кроликов.

Один из братьев моего сына потянул меня за рукав, указывая наверх. Речушка бежала через долину, неся золото с гор. Наверху, на краю долины, появились семеро белых мужчин, пятеро из них верхом. У Чиспа-дель-Оро не было проблем с англосами. Мы находились слишком далеко от крупных приисков, и наша добыча была слишком жалкой. Мы мыли в основном шлихи, тонкий золотоносный пласт, и, чтобы извлечь из него золото, требовалось больше терпения и мастерства, чем обычно бывало у большинства англосов.

Семеро, стоявшие на фоне красного умирающего солнца, казались тенями. Но мне их лица виделись каплями сумрачного света. Я велел мальчику подать мне ружье. Он был едва ли в десяти ярдах от меня, когда сзади на шее у него вдруг появилось кровавое отверстие. У одного из мужчин была дальнобойная винтовка, и он умел из нее стрелять.

Я взревел от ярости и почувствовал толчок в грудь, настолько сильный, что он сбил меня с ног. Я выронил лоток и навзничь упал в ручей. Вода струилась вокруг меня, просачиваясь сквозь одежду, смывая волосы с лица.

Всадники подъехали, накрыв мое лицо холодной тенью.

— Гризер еще жив, — сказал один.

— А я, видимо, должен прикончить твоего недобитка, — ответил другой голос, ближе.

Человек опустился рядом со мной на колени, приблизив лицо к моему лицу. Кожа его сияла так ярко, что я не мог различить его черты. Сверкающий нож чиркнул у меня под подбородком. Я захлебнулся кровью, хлынувшей из перерезанного горла.

— Чистая работа, Хендрик, — сказал стрелок. — Еще до рассвета ручей вымоет из него всю кровь.

— Чисто и тихо, — ответил Хендрик.

Я лежал неподвижно, все слыша и чувствуя, но не в силах пошевелиться. Течение не давало краям раны слипнуться. Вода втекала в нее, словно в рыбьи жабры, и выливалась из моего рта.

Хендрик поднялся и снял широкополую шляпу. Он вытащил из внутреннего кармана рубахи маску и натянул ее на голову. Криво, как у пугала, вырезанные дыры для глаз горели в ночи, точно огоньки свечи. Теперь все они были в масках, эти бандиты.

— Пора вышвырнуть отсюда этих гризеров, — сказал кто-то. — Они поганят реку. Грязные мексикашки.

Налетчики двинулись прочь. Через некоторое время я снова услышал выстрелы, и вопли, и неспешное потрескивание огня.

* * *
Взошла луна, и дыра в моем горле затянулась. Лис выскользнул из мокрой одежды Диего и побежал к Чиспа-дель-Оро.

Хижины пылали, образовав освещенный круг. Повсюду валялись трупы. Мертвый Фра Джуниперро, наш священник, обмяк, упав на колени, из ран по бокам его головы струилась кровь. У него были отрезаны уши. Хуан Охоа, который бежал на север от солдат Санта-Ана, получил несколько пуль в живот и медленно умирал. Налетчики привязали мою Джульетту к столбу и разорвали на ней одежду. Они насиловали ее по очереди.

Лис выпрыгнул из темноты и вонзил острые как кинжалы когти в горло мужчины, державшего факел. Я швырнул его под ноги остальным. Взмахнув когтистой лапой, я зигзагом вспорол бок одной из лошадей, вырвав кусок мяса и обнажив ее ребра и внутренности. Животное заржало и забилось, заливая мне ноги кровью.

Мне в грудь разрядили пистолеты, и я ощутил словно укусы москитов. Я оторвал голову в маске от тела того мужчины, что стоял на коленях между ног Джульетты, орудуя длинным охотничьим ножом. Моя женщина была уже несколько минут как мертва. Я раздавил его голову, как гнилой грейпфрут.

— Ого, никак потусторонняя тварь, — спокойно произнес Хендрик.

Я убил еще двоих и завыл, кровь моих жертв булькала у меня в горле. Ошметки мяса застряли между зубами.

Один из налетчиков стоял на коленях, он молился и всхлипывал и лил слезы в свою маску. Я ухватил его лапой за грудь, круша ребра своими когтями, и выел его глаза, прямо через ткань его маски.

— Смотри-ка, он ест, — сказал Хендрик.

Теперь оставались лишь Хендрик и человек с винтовкой. Стрелок забивал порох в ствол. Он задрал маску выше носа, держа ремешок пороховницы в зубах. Я вскочил, пригнулся и зарычал.

Стрелок был хладнокровен. Он зарядил свое оружие пулей и утрамбовал все это как следует, потом вскинул винтовку и прицелился в меня. Я ухватился за ствол и приставил его к своему лбу. На своем зверином языке я назвал его проклятым гринго, убийцей женщин и детей, человеком без чести…

Он выстрелил, и пуля расплющилась о мой череп. Я ощутил, как обожгло мое покрытое шерстью лицо, но боли не почувствовал.

Исступленный восторг убийства радугой сиял во мне.

Я проделал дыру в его голове своим большим пальцем, потом вставил в эту дыру пороховницу из рога и сунул его голову в огонь. Взрыв получился что надо, он наполнил воздух запахом пороха и крови.

Я выпустил тело стрелка и взглянул на Хендрика. Он медленно аплодировал.

— Значит, ты у нас жутко свирепый, да?

Когда я прыгнул к нему, он сбросил маску. Глаза его все еще горели, но кожа стала грубой и темной, вокруг лица вздыбилась от ярости шерсть.

Я, должно быть, застыл на лету.

— В чем дело, Лис? Ты что, никогда раньше не видел Волка?

Рот Хендрика изменял форму, из него торчали острые зубы. Тело его вытянулось и одежда разлетелась по швам. Из пальцев его перчаток высунулись костяные ножи. Я взвыл и бросился на него, я бросался на него; кусал, рвал на части. Могучие когти вонзились в мой бок.

Мы дрались насмерть, вот только ни один из нас не мог победить.

Хендрик грыз мое плечо, пока лапа не повисла на одной только полоске хряща. Я выбил ему челюсть, свернув ее набок. Оба мы мигом исцелялись и продолжали биться.

Хендрик был крупнее меня, он и стал хозяином положения. В конце концов он победил меня и унизил. Он ткнул меня лицом в грязь, смешанную с кровью моей женщины, и обдал меня струей едкой мочи. Я ощущал на себе его запах много лет.

С восходом солнца мы оба преобразились. Смертельная ярость покинула меня, хотя солнечный свет явил новые свидетельства зверства, учиненного над моей семьей и моим народом. Мой кроха-сын висел на столбе, подвешенный за ногу.

Хендрик и я — мы не разговаривали, но сидели друг напротив друга в сожженном поселке. Я слушал, как шумит ручей и с треском оседают головешки.

— Жалко мне тебя, гризер, вот что, — сказал Хендрик, перед тем как уйти. — Я стал тем, кем стал, и это мой путь, а на тебе проклятие

Тогда я не понял его слов.

IX

— А вот эта малютка — это уравнитель, — сказал Мулдон Пец. — Самая-современная-и-универсальная-штука: помповое ружье, гранатомет и огнемет разом. Идеальное оружие бунта.

Комик, чья пышная прическа придавала его физиономии сходство с сахарной головой, взвесил в руке уравнитель и принялся позировать с ним. Его рука полностью исчезла внутри оружия. Возможно, он проходил пробы на роль для "Черного Терминатора".

Стюарт смотрел в свою, наполненную экзотической выпивкой с кусочками фруктов, половинку кокосового ореха, пока гости охали и ахали над кучей сверкающих стальных смертоносных игрушек. Он думал, что ружья и ножи, развешенные на стене, — кинореквизит, но Пец так и рвался объяснить, насколько они настоящие.

— А оно заряжено? — выдохнула Летиция Сикс, старлетка с кофейного цвета кожей, втиснутая в обтягивающее коротенькое огненно-красное платье.

— Какой прок в незаряженном оружии, детка?

Пец приплясывал, словно танцуя шимми со своим металлическим партнером, покачивая бедрами в сторону девушки.

Он был одет в сшитый из кусочков кожаный пиджак, украшенный вышитым блестками рычащим львом, мешковатые просвечивающие шаровары, модные (и дорогие) в этом году. Он издал что-то вроде "тра-та-та-та" и обрушил на смеющихся гостей воображаемую смерть.

"Добро пожаловать в Черную Стаю", — подумал Стюарт.

Это была этническая элита: скретч-рэперы, комики-сквернословы, эпигоны Спайка Ли и Уэсли Снайпса, отсортированные по цветовому признаку исполнители в ассортименте: диджеи, политики из низшего эшелона, телекорреспонденты-трансвеститы. Вместо белых красоток на вечеринке присутствовали "шоколадки" вроде Летиции Сикс. Невозможно было не вообразить себе пяток таких Летиций, только помоложе и не таких потрепанных.

Стюарт побрел из комнаты оружия к бассейну, где полное джакузи было набито молодыми чернокожими сценаристами и режиссерами, дожидавшимися, когда их имя впервые мелькнет в титрах. Все они сгрудились вокруг заполненного дымом хрустального шара. Они сосали торчащие из шара соски и живописали свои прожекты, состязаясь в россказнях о том, какой крутой шпаной были те, кого им удалось сделать.

На этих писаках не было ничего, кроме золота: цепочки, браслеты на руках и ногах, кольца на членах, сережки в носах, узорные пояса. Массовка для негритянского порно "Клеопатра".

— Будьте как дома! — прокричал автор творения "Моя мама — торговка крэком".[42] — Побулькайте с нами, приятель. Тот, кто написал "Зыбкое болото" и сумел выбраться из такой дыры, заслужил свое право на пузыри.

Стюарт не был уверен, идет речь о пузырях в джакузи или в хрустальном шаре. Он, безусловно, чувствовал бы себя не слишком удобно, стянув трусы фирмы "Маркс энд Спаркс" и застряв здесь с этой оравой. Самый неприятный свой жизненный опыт он приобрел подростком на поле для регби.

— Как-нибудь в другой раз, — ответил Стюарт фразой из англо-американского разговорника.

— Вы даже не представляете, что теряете, дружище!

В оружейной комнате (именно здесь, а не за столом люди заканчивали все начатые беседы на этой вечеринке) разглагольствовал Пец. Когда "в очередной раз" время придет, он будет готов со своим уравнителем "защищать мой дом, мой народ".

Пропустив начало, Стюарт не понял, собирается ли Пец защищать свой народ от бунтовщиков или от полиции. Один сценарист, который просмотрел синопсис "Крадущейся тени", зажал его в угол и четверть часа читал ему наставления: Стюарт должен изменить героя, сделав его вместо полицейского гангстером. "Коп — естественный враг черного человека, Финн. Мы должны перестать делать копов героями".

Сочинитель несколько отвлекся от темы, разразившись диатрибой против всех актеров, которые запродались полиции, играя героев-копов: Пуатье, Вупи, Мерфи, Вашингтон. Он как раз прохаживался по "Убийце полицейских", когда кто-то напомнил ему, что Айс Ти играл копа в "Нью-Джек-Сити".

Пец нагрузился еще большим количеством оружия. "Шоколадки" обвешали его пистолетами, словно новогоднюю елку для террористов. Стюарт видел "Эльфийский патруль", последний хит Пеца, и был о нем не самого высокого мнения. Его коронной фразой было "Сука, дерьмо долбаное!", так же назывались его самый продаваемый CD и скретч-рэп-сингл. Пец играл копа в "Эльфийском патруле", и Стюарт ехидно подумал, не упомянуть ли об этом во время следующего пассажа сценариста.

Теперь Пец был полностью оснащен — его витрина опустела, и он нацепил на себя все свое оружие, — и ему захотелось веселья. Одна из девчонок, в волосах у которой была пробрита широкая полоса, взгромоздилась на табурет и закапала ему из пипетки жидкость в оба глаза.

Стюарт полагал, что накачивать зонком ходячий склад оружия не слишком разумно. Пец одобрительно вопил и потрясал своими пушками, лязгая, как телега старьевщика. Раньше или позже он начнет палить. Если будет не слишком обдолбанным, он сделает это во дворе, потому что это его дом; а если слишком, так он может себе позволить поменять потолок или стенку. А может, даже и гостей.

— Слыхали про то, как Мулдон кинул гранату в бассейн Майка Овица? — спросила Летиция.

Всякий раз, как Стюарт оказывался рядом, Летиция была очень мила. Звезда серии "эротических триллеров" "Бархат", спрятанных в видеомагазинах на самых верхних полках с пометкой "Детям до 17 смотреть не рекомендуется". У Стюарта в кармане блейзера лежала карточка Летиции: пластиковая со встроенным чипом, и, если ее погладить, она шептала имя и номер телефона владелицы.

Прошлой ночью: гараж, битком набитый покойниками. Сейчас: бассейны, кинозвезды. Лос-Анджелес его совсем запутал. Город переменчивых настроений.

— Стюарт Финн? — спросил молодой человек в очках с тонкой золотой оправой.

Когда они обменивались рукопожатием, Стюарт понял, что на молодом человеке хирургические перчатки. В последние дни он уже такое видел. Очередная причуда озабоченных сохранением здоровья, АНТК: абсолютно никаких телесных контактов.

— Осмен Коллинз, — назвался тот.

Пальчики Летиции с алыми кончиками скользнули вверх-вниз по пуговицам рубашки Стюарта. Ему подумалось, что уж она-то не боится телесных контактов!

— Я из Реалити-програм, канал сто восемьдесят семь. Криминальные вести. Мы слышали, что вы были на месте происшествия на Обрегон-стрит?

— Обрегон-стрит?

— Гараж.

Стюарт сообразил, что Коллинз имел в виду.

— Мы делаем дополнительный репортаж и хотели бы договориться насчет интервью.

Коллинз говорил монотонно и без выражения. Стюарту показалось, что ему неловко.

— Боюсь, что я подписал контракт с департаментом полиции Лос-Анджелеса, — пожал плечами Стюарт. — Одно из условий моего участия в патрулировании: я не должен ничего обсуждать со СМИ.

— Разумеется. Но контракт можно и обойти.

— У меня впереди еще пять ночей, — ответил он, взглянув на свои часы. — На самом деле мне пора. Патрулирование начинается в полночь.

— Насчет Обрегон-стрит есть серьезные вопросы, —настойчиво продолжал Коллинз. — Рюи заявил, что конкретных подозреваемых нет.

Что-то теплое и влажное скользнуло Стюарту в ухо. Язык Летиции. Он ждал этого двадцать три года и теперь должен уматывать. Согласится ли Бархатная Вульва, как она сама представилась, подождать до следующего раза?

— Ну, это, конечно, фургон, — сказал Стюарт. — Люди из фургона.

— Какого фургона?

— Черного фургона, что выехал из гаража.

— В сообщениях ничего не говорится о фургоне.

— Ах ты, чтоб тебя! — промурлыкала Летиция уголком рта. — Будь любезен, исчезни.

Коллинз, продолжая обдумывать фургон, исчез.

— Ах вы, британцы, — сказала Летиция, — занялся бы лучше делом.

Крохотная мыслишка (не нужно было упоминать про фургон: нарушение контракта) съежилась у него в мозгу. Другие мысли занимали все больше места, были более важными.

— Эй, — завопил Пец, — Бархатная Вульва, даешь по полной!

Один из его пистолетов, тот, что поменьше, выстрелил, проделав в стене дыру размером с большой палец. Все засмеялись.

Стюарт принес свои извинения.

X Из "Песен" Диего

Если я мог превращаться, значит, другие тоже могут. Я не слишком удивился, узнав, что я не один такой. Древние предания откуда-то же взялись. Но то, что сказал Хендрик насчет проклятия, сильно меня встревожило. Я понял, что не знаю, кто я и что я. Но опять-таки, кто из нас может сказать, что до конца понимает все?

Лет, может, через десяток мои пути пересеклись с караваном. Он вез груз женщин: невесты, заказанные по почте для шахтеров Калифорнии, оплаченные вперед утробы, которые должны были принести богатый урожай детишек-англосов. Многие были из далеких уголков Европы. Ирландки, немки, датчанки, венгерки. Даже цыганки. По-английски говорили единицы, не говоря уж об испанском.

Некоторое время я ехал вместе с начальником каравана. Дорога была тяжелая, через пустыню, обжигающе горячую днем и холодную ночью. Были и болезни, и трудности, и лишения, и несчастные случаи. По прошествии месяца я заметил, что лицо одного из погонщиков начало светиться все ярче и ярче. Он пристрастился, как он сам говорил, "дырявить" невест. Если бы начальник каравана не повесил его, я бы его убил.

Среди невест ехала девушка из Сербии, которая одновременно была Кошкой, большой Кошкой. Едва увидев ее, я знал, что она может превращаться. Ее месячный цикл и мой не совпадали, так что Лис никогда не встречался с Кошкой. За свою многовековую жизнь Милена выучила языки; именно это выделяло ее из всех, а не способность превращаться. Она была переводчиком между женщинами и караванной обслугой, и теми, с кем нам случалось встретиться, тоже.

Я спросил Милену, что Хендрик имел в виду, говоря о моем проклятии, но она не сумела помочь мне понять, хотя сама, как ей думалось, поняла. Я уразумел лишь, что это чем-то отличается от обычных изменений, вызванных лунным светом, что делает меня не таким, как остальные из превращающегося народа.

— Люди называют нас порождениями тьмы, — объясняла Милена, — и они имеют для этого достаточно оснований. Многие, может, даже большинство, из нас такие же, как этот Хендрик, — звери в человеческом обличье. Наше место во тьме, наша сила — ночная. Но твоя сила — от луны. Лунный свет — это свет солнца, отраженный серебряным зеркалом. Ты — порождение света, возможно, даже пленник света. Я охочусь там, где хочу, потому что кошки не признают правил. Путь, которым следуешь ты, жестко определен и одинок, потому что ты должен вечно преследовать зло в людях, должен вечно защищать свой народ. При этом ты никогда не сможешь по-настоящему быть со своим народом, потому что ты превращаешься. Я не завидую тебе, Диего, однако признаю, что ты лучше меня, наверное, лучше нас всех.

Вскоре после этого я убил одну немку, даже не зная почему. Лицо ее горело призрачным пламенем, так же тошнотворно и ярко, как лица худших из грабителей или мерзавцев, когда-либо убитых мною. Оказалось, эта женщина задушила двух своих детей и забрала себе их порции воды. Когда мы пересекали пустыню, умерло множество женщин, которых могли бы спасти несколько капель воды.

Начальник каравана сказал, что женщину, должно быть, загрыз кугуар или койот. Цыганки и венгерки бурчали, что они-то знают, что к чему. Я ушел оттуда на следующую ночь, убежал, обернувшись Лисом.

Позднее я услышал историю про караван, который набросился на одну из ехавших в нем женщин и заживо содрал с нее кожу, чтобы проверить, не покрыта ли она с изнанки шерстью.

XI

— А вот еще одна шикарная идея, парень, — сказал Гарсиа. — Этот коп становится знаменитым мексиканским борцом, El Demonio Azul, и тайно…

Жалобный визг оборвал кинематографические фантазии Гарсиа, таким образом система местного оповещения объявляла: "Всем внимание!" Все полицейские в раздевалке уставились на настенный экран. Как и во всех общественных зданиях Лос-Анджелеса, полицейский участок имел собственную интерактивную телестанцию, вещающую из студии на верхнем этаже. Сначала шла реклама: страхование и пенсионные фонды, улучшенная двуязычная подготовка для аттестационных комиссий, зазывные в духе курортных рекламных проспектов, описания окраинных участков, нуждающихся в кадрах, новые виды защитного снаряжения. Потом дежурный сержант в ореоле голубых завитушек на фоне расплывчатых, медленно кружащих вспышек начал передавать сводку полицейских новостей.

Замелькали фотографии. Скочмен смотрел внимательно, легонько кивая всякий раз при виде знакомого лица. Сержант загружал свои патрульные команды новой информацией: кто-то из наркоторговцев поднялся в иерархии вверх, перейдя от изнасилований через вооруженный грабеж к убийству; другие сползли вниз, их кусок наркотического пирога уменьшился, поскольку они уступили свою территорию вновь пришедшим.

— В результате событий прошлой ночью на Обрегон-стрит криминальное сообщество, известное как Калдиарри, вышло из игры, — объявил сержант, к всеобщей радости. На экране появилось нечто похожее на любительскую видеосъемку из гаража, камера кружила вокруг подвешенного парня. С распростертыми руками и упавшей на грудь головой, он казался распятым. Топорная компьютерная графика изобразила свирепую рожу, которую Стюарт видел на куртках мертвых юнцов, перечеркнутую жирным черным крестом, — Это расследование закрыто. Шеф Рюи похвалил работавших на месте происшествия полицейских за службу.

На внутреннем экране инфракрасного порта появились служебные фотографии Гарсиа и Скочмена, и полицейские принялись отпускать шуточки в адрес патрульной команды.

— А фургон нашли? — спросил Стюарт.

— Какой фургон? — удивился Гарсиа, отбиваясь от дружеских объятий.

— Черный фургон, — настаивал Стюарт, чувствуя себя идиотом. Что-то связанное с Обрегон-стрит засело занозой в уголке его сознания. — Ну, той ночью, помнишь?

— Не видел никакого фургона, парень, — заявил Гарсиа, скосив глаза в сторону камеры слежения с изменяемым углом обзора.

Ее направленные микрофоны могли улавливать слова, но лицо его было вне ее поля зрения. Гарсиа выразительно повел глазами.

Стюарт понял, что эту тему лучше оставить.


Множество людей носят по ночам темные очки, тем более такие, что при этом еще и идут с белой тростью. Но эта слепая девушка размахивала короткоствольным пистолетом. Далеко не столь привлекательный с эстетической точки зрения, как любая вещица с витрины Мулдона Пеца, он все же был способен продырявить человека. Гарсиа выхватил пушку из ее пальцев и сдернул темные очки с носа подозрительной особы. Ее глаза были в красных прожилках, с крохотными желтыми радужками, похожими на гнойные прыщи.

Девушка была просто никакая: третья степень наркотического опьянения.

Приятели девушки отступили и позволили полицейским арестовать ее. Компания гурьбой вывалилась из какого-то паршивого клуба в Джунглях, наделав там достаточно шуму, чтобы администрация все же вызвала полицию. Наверное, смылись не заплатив, и охрана клуба капнула на них в полицию, чтобы та привела их в чувство.

В окнах, узких, как бойницы, пульсировали стробоскопические огни. Группа под названием "Заклятое племя" наяривала скретч-рэп "Сердечный приступ и лоза". Борец сумо в боевых доспехах забаррикадировал дверь, наблюдая, как Гарсиа и Скочмен делают свое дело.

Когда Скочмен подтолкнул наркоманку к патрульной машине и отстегнул от пояса одноразовые наручники, до Стюарта вдруг дошло. Он понял, что так беспокоило его с этой Обрегон-стрит.

Безумные глаза наркоманки налились кровью, она выворачивалась и отбрыкивалась наугад. Она была в короткой юбке и армейских ботинках. Скочмен увернулся от пинка и ткнул ее дубинкой в бок. Раздался треск, запахло озоном. Она была настолько одурманена, что не почувствовала разряда.

— Тот Калдиарри в гараже был в наручниках, — вслух произнес Стюарт, вспоминая жуткую картину. — Его руки были подняты над головой. А на записи в новостях у него руки были раскинуты в стороны, как у пугала. Кто-то снял с него наручники.

— Дело закрыто, — бросил Гарсиа. — Забудь об этом, парень.

Гарсиа вступил в дело и принялся бить наркоманку. Он сгреб ее за ирокез и ударил головой о капот. Ее воинственный пыл угас. Скочмен накинул пластиковое лассо с храповиком на запястья правонарушительницы и туго затянул его. Разрезать его можно будет только специальными ножницами.

"Какой-то заметавший следы полицейский, должно быть, разрезал наручники на Обрегон-стрит. Они были одноразовые, поэтому их просто выкинули".

Дружок наркоманки стоял в сторонке, он был удивлен, но не шокирован. Похоже, он находил все это вполне забавным. Сражаясь с наручниками, она свернулась клубком, на губах у нее выступила пена. Тротуар, на котором она корчилась, был изрисован из баллончика с краской находящими друг на друга, затертыми очертаниями тел.

— В самый раз для клиники, — заметил Гарсиа, когда она скатилась в канаву, заваленную выдавленными контейнерами из-под зонка, остатками еды на вынос из "Маклиттера" и пустыми коробками.

Скочмен помог девушке подняться и утер ей рот.

Бойфренд засмеялся и потрусил прочь, перебираясь вместе с дружками в очередной клуб. В какую-нибудь из ночей это уже он будет пускать розовые пузыри на тротуаре.

"Зачем было полицейским срезать наручники? Потому, что наручники означает полицейские?"

Копы покрывают копов, это было первое, что Стюарт узнал за время патрулирования: Скочмен отвлекал его, пока Гарсиа глотал "колеса". Гарсиа прав: он не должен думать об этом, это значит только зря голову ломать.

Подъехала "скорая помощь". Наркоманы считались чем-то средним между преступниками и жертвами и имели право на гарантированную медицинскую помощь. Фельдшер, парень-китаец в темном комбинезоне, спрыгнул на тротуар.

— Почему такая маскировка? — спросил Стюарт.

— В белом становишься слишком удобной мишенью, — ответил фельдшер.

Гарсиа помог ему погрузить наркоманку в кузов. Скочмен закинул следом ее белую трость и темные очки.

Когда "скорая" завернула за угол, Стюарт заметил, что эта машина той же модели, что и фургон с Обрегон-стрит, только в камуфляжной полосатой раскраске, а не тускло-черная.

Охранник — борец сумо глянул в небо, устало опустив плечи под тяжестью бронежилета.

— В Джунглях в полнолуние всегда так, — сказал он. — Оно действует на их гнилые мозги. Лунный свет, он как наркотик.


— Ты чего там притих, Стью? В чем дело?

Стюарт задумался. Он ничего не мог с собой поделать; мысленно он все пытался увязать все факты в один ряд. Та картинка, что, похоже, получалась у него в голове, выглядела ужасно, но остановиться он никак не мог и продолжал раскладывать недостающие кусочки мозаики по местам.

Они ехали по хорошо освещенной улице. Здесь находились клубы и ночные магазины. И тут и там прогуливались пешеходы, лавируя между машинами.

Плакат с именами пропавших без вести в Лос-Анджеле-се. Полицейские наручники на парне из клана Калдиарри. Гараж, битком набитый мертвыми наркоторговцами. Закрытое расследование. Фургон, такой черный, что совершенно растворяется в ночи.

Из темноты донеслись выстрелы. Гарсиа вздрогнул.

Всякий раз, как Стюарт включал в отеле телевизор, шеф полиции Рюи говорил о войне наркотикам. Рюи напоминал ему Гомеса Аддамса,[43] маленький человечек с хищной улыбкой, в костюме в тонкую полоску. После шефа всегда выступала мэр Джут, предлагая выделить дополнительные средства специальному подразделению по борьбе с наркотиками.

Стюарт мысленно уже окрестил эти спецподразделения. Командой Смерти.

— Чертовы Джунгли! — ругнулся Скочмен, ударив по тормозам.

Посреди улицы, подобно баррикаде, торчал перевернутый автомобиль. Два подростка с пистолетами скорчились позади него, ведя перестрелку с кем-то засевшим на низкой плоской крыше.

Пуля угодила прямо в армированное ветровое стекло, но пробить его не смогла. Стреляли с крыши.

— Я им все мозги повышибаю! — проворчал Скочмен, вынимая из зажима помповое ружье.

Он выскочил из машины, низко пригнулся и метнулся через улицу. Гарсиа по рации запрашивал помощь.

Скочмен выпрямился и выстрелил по крыше, ни в кого особенно не целясь.

Гарсиа окончил вызов:

— На этот раз, парень, сиди тут. Голливуд не может позволить себе потерять тебя. Ему нужны все таланты, какие только он может заполучить.

Гарсиа вытащил свой кольт "питон" и выскользнул через боковую дверь.


Гарсиа и Скочмен не возвращались. Стюарт слышал выстрелы, крики и звуки сирены. Рация в патрульной машине потрескивала, но никаких сообщений не было. Он ерзал на скрипучем сиденье и думал о пропавших без вести, вспоминая, как пастельно-удушливый газ обволакивал протестующих женщин на Миллениум-плаза.

Если по каким-то недоступным Стюарту соображениям вы хотите иметь Миллениум-плаза, вы должны иметь и Джунгли тоже. Так уж устроен город. Все эти люди на вечеринке у Мулдона Пеца стоят на спинах и головах уличного отребья, кидающегося врассыпную, едва начнется стрельба. Если Пец только сунулся бы к этим бунтовщикам, пусть даже волоча с собой свой драгоценный уравнитель, он бы и семи секунд не прожил, как кто-нибудь взял бы на мушку его ничем не защищенную башку и оборвал его последнюю хохму. И Стюарт Финн не обманывал себя, будто он лучше приспособлен к выживанию в этом Городе Дарвина.

Улица была теперь пуста, словно ее перегородили для киносъемки. Перестрелка ушла куда-то дальше. Гарсиа и Скочмен, должно быть, пустились в погоню. Все остальные благоразумно решили убраться подальше.

Стюарт уже набрался достаточно впечатлений для сценария, и ему хотелось домой. Он может работать в Бате и пересылать страницы в "Нью фронтир" по факсу. Там городской совет, возможно, и бывал недоволен лишними расходами на полицию, но даже самые фанатично настроенные не предлагали согнать всех преступников в одно место и всадить им по пуле между глаз.

Кто-то постучал костяшками пальцев по стеклу возле его головы, заставив вздрогнуть. Он выглянул наружу и увидел грудь в черной полицейской форме. Рука в перчатке поманила его пальцем.

Стюарт был озадачен, потом сообразил, что ему предлагают выйти из машины. Он кивнул и толкнул дверь. Та не поддавалась. На внутренней ручке светился зеленый огонек. Как в лондонских такси, задние двери можно было запереть с приборной панели. Чтобы помешать задержанным удрать. Прошлой ночью, на Обрегон-стрит, дверь не была заперта, поэтому он и смог забрести в гараж и увидеть то, что он не должен был видеть.

Он пожал плечами, извиняясь перед типом в униформе. Зеленый огонек погас, и дверь открылась. Замок открыли с пульта дистанционного управления. Стюарт вышел и вгляделся в серебристый щиток защитного шлема. В нем отражалось его собственное лицо с выпученными глазами. Другие люди в униформе, вызванное офицером Гарсиа подкрепление, стояли рядом. У них не было знаков различия, просто черные комбинезоны и защитные шлемы. Стюарт мог понять, что это полицейские, по их увешанным смертоносной всякой всячиной ремням. И по походке, по манере стоять, по повадке. Актеры бы так не сыграли.

Стюарт указал в ту сторону, куда скрылись Гарсиа и Скочмен. Человек в униформе помотал шлемом и положил перчатку на плечо Стюарта, потом резко развернул его лицом к патрульной машине.

Что-то впилось Стюарту в правое запястье, словно собачьи челюсти, и он услышал знакомый треск. На него надели наручники.

Поверх автомобильной крыши он увидел черный фургон, в который садились люди в униформе, и по ногам у него потекло. Он упал, прежде чем тип в униформе успел защелкнуть наручник на втором его запястье, и понял, что визжит.

Он писатель, а не какой-нибудь герой. Ему не спастись. Он станет одним из пропавших без вести.

Продолжая визжать, он сжался и втиснулся под машину. Он зажмурил глаза, но ничего не изменилось. Он видел ботинки. К ним присоединились другие. Загудела рация.

Стюарт понимал, что они осторожничают. Никто не полез за ним, потому что никому не хотелось лечь на землю и получить пулю в случае, если он тут сжимает в руке собственный пистолет и готов продырявить их защитные шлемы. Патрульная машина весила несколько тонн, и поднять ее они не могли. Случайно или инстинктивно, он нашел хорошее убежище.

Что-то маленькое и белое выпало из его кармана и упало на припорошенный песком асфальт возле его щеки. Карточка Летиции Сикс. Она принялась декламировать имя Летиции, адрес, телефон и факс, данные ее представителя и список основных ролей.

Он поднял голову и стукнулся о днище машины. Боль пронзила череп.

Эти полицейские ублюдки подставили его. Гарсиа и Скочмен. Что там насчет шикарной идеи? Тот писака был прав: полицейский — естественный враг черного человека, даже такого черного человека, который окончил привилегированную частную школу и ни в коей мере не был ни хулиганом, ни наркоманом, ни даже проклятым американцем.

Ботинки переместились, цокая каблуками по мостовой. Он услышал, как открывается дверца машины. Пол был бронированный, так что через него они стрелять не смогут. В данный момент он был в безопасности, как черепаха в панцире. Но это ненадолго. Они вполне могут полить улицу бензином и бросить спичку.

Возможно, его отец, как Джек Леммон в "Пропавшем без вести", положит конец существованию лос-анджелесской "Команды Смерти" в порыве политической ярости, порожденной горем. Хотя вряд ли.

Громко заработал двигатель, прямо у самой его головы. Они собирались отогнать машину на несколько ярдов и оставить его без укрытия, точно червяка под поднятым камнем. Он изогнулся, чтобы взглянуть на свои ноги. Машина двинулась, и на них упал лунный свет. Он подтянул к себе руку, чтобы пальцы не расплющило колесом, и ударился локтем о броню.

Лежа, как зверек, подобравший под себя конечности, он ожидал пулю. Ботинки приблизились и окружили его. Он поднял глаза на ноги в черных штанинах, потом на увешанные оружием ремни, на защищенные бронежилетами груди и лишенные выражения серебристые экраны.

Ему вспомнился тот мальчишка с Обрегон-стрит, похожий на распятого. Внезапно он начал молить Бога о пуле. Иначе его так же подвесят и обработают.

Один из команды с треском расстегнул застежку шлема и стащил его с головы. Он был молодой, с невыразительным лицом и зачесанными назад длинными волосами.

— Я всегда предпочитаю работать с открытым лицом, — сказал он.

XII Из "Песен" Диего

Этот город рос, обступая со всех сторон деревню, где я родился, распуская щупальца по всему штату. Куда бы я ни шел, я все равно оказывался снова в Лос-Анджелесе.

В тысяча девятьсот девятнадцатом году моя корридо нагнала меня.

Я продолжал сражаться, убивая владельцев консервных заводов и фруктовых плантаций, которые угнетали мой народ так же жестоко, как любой из патронов в прошлом. На самом деле многие были куда хуже: когда есть избыток рабочей силы, потери вполне допустимы. Если избивали организатора профсоюза или замученная работой семья умирала с голоду, их места жаждала занять очередь других несчастных.

Это был год Великой эпидемии инфлюэнцы. В считаные месяцы болезнь выкосила больше моего народа, чем сумел бы самый жестокий тиран-хозяин за всю свою жизнь. И что мог я поделать? Я не в силах был убить болезнь.

Девяносто лет я убивал врагов моего народа. Но я был один. Смертоносный поток бушевал вокруг меня, и он становился шире и стремительнее. Я понимал, как мало могу сделать, но каждую лунную ночь все равно сражался, убивая снова и снова.

В том году я оставил свой зигзаг на многих шкурах.


Когда созревал виноград, сезонные сборщики объединялись в артели и нанимались на работу. Я был в их числе. Мы переселялись в лачуги, выстроенные возле виноградников, в общие бараки в пригородах.

Во время уборки урожая я нашел у себя под койкой в бараке журнал, оставленный одним из немногих англосов, работавших на виноградниках. Это был еженедельник "АН Story", а в нем — третья часть "Проклятия Капистрано", романа Джона Маккалли.[44]

Действие происходило в Старой Калифорнии, которой она никогда не была, автор смешал в одну кучу самые разные времена: время миссионеров, время мексиканского владычества, время "золотой лихорадки". Героем этого идиотского вымысла был дон Диего де ла Вега, молодой дворянин, который напялил на себя маску и стал отступником. Этот защитник добродетели и справедливости называл себя Зорро, Лис. В этом Зорро я уловил отголоски историй Хоакина Мурьеты и Соломона Пико. Но в его знаке, который он элегантно чертил острием клинка, а отнюдь не когтем, я узнал себя.

Как все люди, мы рассказывали всякие истории и пели песни. Нет такого, о чем нельзя сложить историю или песню. Я уже явно прокрался в эти легенды, и в пересказах они дошли до этого писателя-англоса. Я не знаю, где МакКалли услышал про зигзаг.

В первый момент я был потрясен, но решил, что эту невразумительную книгу скоро забудут. Насколько я мог судить, она была не слишком хорошей.


На следующий год я был в бегах. Впервые ночные подвиги Лиса не были списаны на какого-нибудь зверя. Имя Диего прозвучало в полицейских расследованиях, и мое описание было передано в агентство Пинкертона, нанятое на деньги тех, кого я убивал. Наука нового столетия наступала мне на пятки.

Я нашел приют в сердце растущего города. В старом районе вокруг только что появившегося, новенького вокзала. В Калифорнию прибывали целые толпы тех, кто хотел работать в кино. Ковбои и красотки разгуливали по улицам, надеясь, что их заметят. Тысячи людей были наняты для "Нетерпимости" Д. У. Гриффитом, который уже царил тогда на съемочной площадке.

В миссии (я вернулся наконец в мир моего отца) я услышал, что киностудия ищет мужчин из моего народа. Они платили до пятидесяти центов в день.

В период между полнолуниями я должен был что-то есть, как и все остальные, так что я пошел на студию "Юнайтед артистс". Толпа рыжеволосых ирландцев и упитанных шведов во всю глотку вопила "карамба!" и "арриба!". Вместе со многими другими меня отобрали "в массовку" в новом фильме Дугласа Фэрбенкса.

В первый же день помощник режиссера, в бриджах и вязаной шапке, выделил меня как "типаж". Мне подыскали костюм, карнавальную пародию на одежду рико, и приклеили на губу усы, выдали шляпу и шпагу и отправили на съемочную площадку.

Теперь это называют немым кино, но в съемочном павильоне было шуму больше, чем на фабрике или на поле боя. Воздух звенел от треска декораций, стрекотания камер, криков режиссеров, болтовни массовки и грохота бутафорских разрывов. Небольшие инструментальные ансамбли громыхали, соревнуясь в громкости друг с другом, создавая "музыкальное сопровождение" для любовных, насильственных, трагических и комических сцен.

Декорации Фэрбенкса представляли собой гасиенду в Старой Калифорнии или какую-то тому подобную чушь. Появился Дуг, как его все называли, — на удивление маленький человечек, что объясняло, почему многие мужчины, внешне ничем не хуже меня, но более высокие, не смогли получить роль в его фильме. Он был одет в черное, на нем были маска и широкополая шляпа.

Хотя Дуг Фэрбенкс был коротышкой и толстяком, это был настоящий герой, который и выглядел как герой. Его лицо, к моему облегчению, не сияло сверхъестественным светом. Я никогда не убивал никого из знаменитостей, возможно, этим объясняется мое долголетие.

В сцене, где в него стреляют под ослепительными огнями дуговых ламп, Дуг сражался на шпагах со злодеем-офицером (тип, который я помнил слишком хорошо) и окончательно унизил своего поверженного противника, оставив острием клинка на его шее отметину.

После того как поединок был снят несколько раз, на сцену вышел гример и занялся актером, который играл подлого офицера. Я стоял неподалеку, завороженно глядя, как гример делает свое дело, искусно изображая свежую рану. Дуг подошел и довольно ухмыльнулся при виде раны, предположительно нанесенной им.

Это был зигзаг. Мой зигзаг.

— Как называется этот фильм? — спросил я у другого статиста.

— "Знак Зорро", — ответил он.

XIII

У Стюарта перехватило дыхание, когда коп-убийца опустился на колени рядом с ним и тяжело уперся ему в грудь ногой в мягком наколеннике. Коп вытянул нож из ножен на своем таком практичном ремне. Зазубренное лезвие засеребрилось в лунном свете.

Этот нож будет последним, что Стюарт увидит в жизни.

Он напечатал роман. Это уже что-то. Год назад он говорил, что, сделав это, смог бы умереть спокойно.

Полицейский занес нож для удара. В самой верхней точке замаха он помедлил на кратчайший миг.

Должно быть, он любил заниматься сексом.

Стюарт заставил себя смотреть не на лезвие, а в глаза своему убийце. И не увидел ничего.

— О чем думаешь напоследок, ниггер?

На этот раз ему не придется добрых двадцать минут размышлять, как правильно ответить.

Потом тяжесть вдруг разом исчезла. Какой-то зверь — большая собака? — вылетел ниоткуда и ударил копа в бок, сбросив его со Стюарта, отшвырнув на тротуар на другой стороне улицы. Они врезались в ролл-ставни ломбарда.

Там, под вывеской с тремя шарами,[45] зверь вцепился в копа всеми четырьмя когтистыми лапами. Показалась кровь.

Стюарт сел, слишком потрясенный, чтобы чувствовать боль. Команда Смерти ошеломленно застыла. Зверь двигался слишком быстро, чтобы мозг успел осмыслить то, что видели глаза. Это была не собака, но это был и не человек.

Существо ухватило полицейского за горло и ударило его о ставень ломбарда. Ботинки копа болтались в нескольких дюймах от тротуара. Палец с острым когтем вонзился ему в шею. Кровь брызнула, будто сок из апельсина.

Свободной рукой — это была скорее рука, чем лапа, длинные пальцы оканчивались прочными когтями — зверь разорвал на своей жертве бронежилет и униформу, обнажив белое тело, безволосое и без всяких татуировок. Тремя взмахами руки он начертал знак.

Зигзаг.

Зверь нажал еще сильнее, и голова копа с хрустом отделилась от спинного хребта. Существо отбросило свою жертву.

Команда Смерти выхватила оружие и разрядила его в зверя. Того отбросило на ставень, в его густом рыжем мехе зазияли дыры. У Стюарта заложило уши от невыносимого грохота близкой пальбы. Позабытый всеми, он с трудом поднялся на ноги.

Надо бы было бежать.

…Но он должен был увидеть, что будет дальше.


После долгой согласной стрельбы Команда Смерти прекратила поливать воздух пулями, чтобы взглянуть на свою жертву.

Эй, мужики, похоже на ту тварь, за которой мы гонялись прошлой ночью. Чудище, наверное, сбежало из зоопарка или еще откуда-нибудь…

Зверь еще стоял, опаленный и дымящийся. Его разодранная шкура была пробита и обожжена. Но он не был мертв, не был, казалось, даже ранен.

Стюарт заглянул ему в глаза. Это были какие-то не звериные глаза, совсем не звериные.

— Добейте его в голову! — приказал кто-то.

Появилась винтовка, и красная точка задрожала на лбу существа. Винтовка выстрелила, раздался хруст кости.

— Есть.

Среди густого и более темного меха на месте бровей появилась черная заплата, но глаза были по-прежнему живыми.

— Мать…

Охотник оттолкнулся от ставня и ринулся в атаку. Кроме мертвого киллера, в команде было семь человек. Двадцать секунд спустя все они были мертвы или умирали.

Стюарт не мог отвести от него взгляда. Охотник был быстр и точен, как грациозный, но смертельно опасный танцор. Великолепные мышцы перекатывались под густой шерстью. Глаза, зубы и когти сверкали серебром. Местами серебро было окроплено красным.

Некоторые копы снова открыли огонь. Другие пытались бежать. Все было бесполезно. Униформы трещали. Булькающие вопли раздавались из раздавленных шлемов. Конечности отрывались от тел, точно прутики от ветки, липкие кольца кишок вываливались из вспоротых когтями животов.

Все мертвецы были помечены зигзагом.

Все закончилось быстрее, чем уши Стюарта перестали болеть от пальбы. Он еще не успел привыкнуть к мысли, что спасен от ножа.

Спасен, но надолго ли?

Человекозверь, который истребил Команду Смерти, приземлился на все четыре лапы среди своих жертв, не обращая внимания на еще слышные стоны. Довольный, с набитым мясом ртом, он стоял прямо, на двух ногах. Окруженный мертвецами, это он был повелителем Джунглей. Широкая грудь поднялась, и охотник завыл на луну.

Вой был вполне звериным, но к нему примешивалась человеческая песнь. Стюарт знал, что на них смотрит множество глаз — из-за ставней, в окна, из переулков. В Джунглях знали про охотника. Просто не говорили о нем белым.

Песнь охотника окончилась. Он оглядел улицу зоркими никталопическими[46] глазами. Где-то в вышине рубили вязкий воздух вертолетные винты. Новое подкрепление было на подходе.

Стюарт прислонился к патрульной машине. Охотник взглянул на него, свирепо скалясь во всю пасть, все сильнее и сильнее обнажая зубы.

Охотник, сражавшийся за свою добычу, заслужил ее. На этот раз Стюарт перед смертью был спокоен.

Пасть охотника открылась еще шире. Оскал был хищный, как у акулы. Длинная голова охотника дернулась, когда он проглотил то, что жевал. Он направился к Стюарту, в его умных глазах светился явный интерес.

Глаза были знакомыми.

Стюарт понял, что человекозверь не собирается убивать его. Этот охотник нападал только на тех, кто заслуживал смерти.

Теперь охотник был совсем рядом. Стюарт видел человеческое лицо, сокрытое под звериной шкурой, но никак не мог узнать его. Человекозверь засопел, принюхиваясь. Он потянулся потрогать лицо Стюарта. Стюарт увидел безволосую, гладкую ладонь; короткие вьющиеся волоски на пальцах; отполированные, заостренной овальной формы ногти-ножи.

Охотник прикоснулся ладонью к его лицу. Стюарт постарался не вздрогнуть. Они смотрели друг на друга, и каждый что-то видел.

Человекозверь отпрыгнул, развернувшись в воздухе. Он выставил длинный когтистый указательный палец и стремительным движением нацарапал на крыше патрульной машины зигзаг, потом скачками умчался прочь.

Стюарт был на улице один с восемью растерзанными, истекающими кровью трупами.

* * *
Вдруг появилось множество людей, людская волна захлестнула улицу, накинувшись на мертвые тела, будто стая падальщиков. Черный фургон завели, закоротив провода, и куда-то угнали. Тела мигом освободили от пистолетов, ножей, раций, бронежилетов, ботинок, ремней, вообще от всего. Стюарта отпихнули от патрульной машины, и пятеро молодых мужчин со значками уличных банд и инструментом взялись за нее, разбирая автомобиль, словно сборщики на заводском конвейере, движущемся в обратную сторону.

Он брел сквозь мародерствующую толпу, думая о глазах человекозверя. Мир перевернулся для него: на одной земле с ним живут чудесные существа, порождения лунного света.

Вертолет снизился, и улицу залил свет, более яркий, чем свет солнца. Глаза Стюарта обожгла боль, словно он смотрел в эпицентр атомного взрыва. Взвыла сирена.

Кто-то сделал несколько одиночных выстрелов в сторону вертолета, который в ответ обрушил на улицу град пуль с бреющего полета. Пулемет поливал толпу огнем, пули оставляли выбоины в асфальте, пробивали столбы и автомобили.

Стюарту вспомнились апокалиптическая болтовня Мулдона Пеца и негритянский спиричуэл,[47] который цитировал Джеймс Болдуин.[48]

Господь явил Ною радугу,
Знак, что воды больше не будет, а будет огонь…
Все менялось так быстро, что не угнаться.

— Департамент полиции Лос-Анджелеса, — объявил механический голос из вертолета. — Прекратите нарушать общественный порядок…

Вертолет изящно опустился между телами. Полицейские посыпались на землю, без разбору паля во все стороны…

— Прекратите нарушать…

На этот раз Стюарт побежал.

XIV Из "Песен" Диего

— Здорово, pachuco, — приветствовали меня у бара.

Мигель Иностроса вихрем несся по бульвару, пританцовывая на ходу, хлопая широченными брючинами с заложенными у пояса складками. Он был разодет в дрейп:[49] брюки с высоким поясом и широкими штанинами с узкими отворотами; широкополую шляпу с бархатной лентой; пиджак с широченными плечами, сильно зауженный в талии; петля цепочки от часов; остроносые, безупречно сверкающие ботинки.

Мой наряд был не менее диковинным. Мы оба были стилягами, зутерами.[50] Я вскинул руку, и он хлопнул по ней в знак приветствия.

— Бумаги пришли, Диего, — сказал он. — Тебя берут рядовым, первого класса.

Все мы поступали на военную службу. Мне подумалось, что это позволит обойти вопрос об отсутствии у меня свидетельства о рождении. Глотки в Берлине и Токио были не менее достойны внимания Лиса. Я всегда был хищником-одиночкой. Но, возможно, на службе я уже не смог бы оставаться незамеченным.

— Может, скоро ты уже будешь стоять в строю, — ухмыльнулся Иностроса.

Он был славный малый, настоящий пачучос,[51] но с некоторой склонностью к политике. Мы познакомились, когда собирали деньги в Фонд Сонной Лагуны для оплаты услуг защитников.

Быть молодым и носить испанскую фамилию в начале сороковых означало быть причисленным желтой прессой к гангстерам. Когда было совершено убийство возле бухты, которую газеты Херста[52] окрестили Сонной Лагуной, были осуждены семнадцать молодых парней. "Уликами" послужили признания, выбитые из обвиняемых. Это дело было доведено до конца, невзирая на следовавшие одна за другой апелляции. Тем, чем "ребята из Скоттсборо"[53] были для негров, а Сакко и Ванцетти[54] — для профсоюзов, Сонная Лагуна стала для чикано.

Рузвельт пообещал латиноамериканцам "политику доброго соседа", но его политика не имела влияния на полицию, суды и городской совет Лос-Анджелеса.

Мы неспешно фланировали по бульвару. Бары были набиты матросами, отпущенными в увольнение в город из Арсенала Чавес-Равин. Все они ожидали отправки за океан. Город суматошно готовился к отражению удара. Перепуганным горожанам мерещились японские субмарины в муниципальных бассейнах и бомбардировщики над Ла-Бриа Тар Пиц.

Иностроса предложил пойти в кино. Там давали двойной сеанс: "Знак Зорро" с Тайроном Пауэром и "Человек-волк" с Лоном Чейни. Я видел оба фильма, но в кинотеатре всегда был народ, зутеры и их подружки. А после мы могли бы собраться компанией и пойти в один из ночных клубов, куда пускали цветных и "мексиканцев".

Было начало июня, и вечер стоял безоблачный. Ветерок пахнул апельсинами. Полнолуние уже прошло.

На углу у переулка околачивался матрос, посасывая сигарету и посматривая вверх и вниз по улице. Я сразу понял, что он стоит на стреме. Его приятели, должно быть, развлекались за мусорными бачками с проституткой.

Увидев нас, матрос отбросил окурок и оглянулся через плечо. Его лицо слабо светилось, и это потрясло меня. В эти дни мое странное видение было наиболее слабым.

В переулке кого-то били. Мы остановились рядом с матросом и заглянули ему за спину. Пятеро его дружков, в фуражках набекрень, били и пинали ногами парня в костюме зутера.

Матрос крикнул им; его приятели тут же прервали свое занятие и выскочили из проулка. Нас окружили белой стеной.

— Чертовы зутеры! — сплюнул самый мелкий из матросов.

Зутеры в тысяча девятьсот тридцать четвертом году пришли на смену "гризерам".

Военнослужащие-англосы воспринимали зут-костюм как вызов всем мужчинам, одетым в форму. Совершенно необоснованно считалось, что зутеры — это уклоняющиеся от призыва, соблазнители оставленных солдатами дома возлюбленных, сыны фашистской Испании, спекулянты с черного рынка.

— Снимай штаны! — заявил матрос, с силой толкая меня в грудь.

Я зарычал, Лис внутри меня пытался вырваться на волю. Полнолуние только что прошло.

— Скоты проклятые! Ты только погляди, сколько масла в волосах у этого гомика, Костиган.

— Снимай штаны! — повторил Костиган.

Матросы начали рвать на нас одежду. Мы отбивались, но к ним подоспела подмога. По барам пролетел слух, что флотские взялись проучить эту шпану — зутеров. Многие матросы плюс еще солдаты и морские пехотинцы поспешили поучаствовать.

Иностроса отбивался сильнее, чем я. Я так долго полагался на Лиса, а теперь остался один Диего. Лис исчез на целый месяц.

С нас содрали всю одежду до белья и бросили посреди улицы, избитых и окровавленных. Потом приехала полиция и арестовала нас. Когда нас волокли в полицейский фургон, я видел, как толпа людей в форме гонится по бульвару за очередным молодым зутером. Четверым пришлось держать девушку, пока не то двадцать, не то тридцать героев топтали ногами ее кавалера. Она плевалась и брыкалась, ее волосы, уложенные в высокую прическу, растрепались, а солдатня отпускала шуточки насчет горячих мексиканочек.

К фургону подбежал протестующий англо. Это был владелец бара, и его заведение разгромили матросы. Зутера выбросили из окна.

— Это забота берегового патруля,[55] — ответил ему полицейский и отвернулся.


В эту ночь и еще около недели после полчища вояк наводняли город, они нанимали целые флотилии такси и объезжали улицы, выискивая зутеров. Девушек насиловали, парней убивали, но арестовывали лишь пачуко. Ни один матрос, солдат или морской пехотинец не был обвинен в каком-либо преступлении. Полиция предпочитала скромно ездить вслед за бандитами и арестовывать избитых ими жертв. Газетные передовицы восхваляли военных, которые "выступили против беззакония". Многие в открытую сокрушались, что по приказу свыше рейды закончились прежде, чем "проблема зутеров" была решена окончательно.

Мигель Иностроса так и не попал в армию; у него отнялись ноги.

В тюрьме я быстро исцелился, и там я, по крайней мере, был защищен от насилия и произвола. Я с гневом узнавал про искалеченных людей и про матерей, которые протестовали против арестов и были за это избиты полицейскими. Городской совет Лос-Анджелеса принял резолюцию, приравнявшую ношение зут-костюма к преступлению.

Я выдержал этот долгий месяц, сознавая, что близится полнолуние. Запоры и решетки моей камеры казались прочными, возможно, достаточно прочными, чтобы удержать Лиса Лица людей вокруг меня начали светиться. Я понимал, что должен противиться превращению.

Я вспоминал тех матросов в аллее. Некоторые лица просто-таки сияли, а другие — нет. Кто-то верил, что они делают правое дело; наверное, они были хуже тех, кто просто рад был получить возможность пойти и совершенно безнаказанно избить кого-нибудь.

Меня выпустили через три недели, так и не предъявив никаких обвинений. Лунными ночами я рыскал по улицам, выискивая светящиеся лица и матросские костюмы. Я находил себе жертвы, но ни разу не встретил никого из тех людей, что изувечили Иностросу. Я убивал пьяных вояк, застав их поодиночке. Однажды я наткнулся на двух военных полицейских, насиловавших девушку, и с наслаждением убил их обоих. Девушка видела меня совсем близко, но никому об этом не сказала.

К концу полнолуния я выбился из сил. Я не сделал ничего, хотя пресса и вопила по поводу того, что полиция никак не может поймать "Зорро-убийцу", который метит свои жертвы зигзагом. Те, кто нападал на зутеров, в основном были уже за океаном, обращая теперь свою агрессию против японцев; в течение нескольких лет большинство из них, должно быть, будут мертвы. Не мне было решать, кому из них уцелеть в боях за Гуадалканал или Мидуэй;[56] правые и неправые, хорошие и плохие, все погибали на той войне.


Я устал, и я понял, что Хендрик имел в виду, говоря о проклятии. Как бы я ни сражался и ни убивал ради своего народа, сколько бы зигзагов ни оставлял, я не мог поделать ничего.

Я был одиночка, без помощи и поддержки. Зло было слишком безбрежно, и оно не имело лидера. Я не мог защитить даже друзей, вроде Иностросы, не говоря уже о целом народе, целой стране. И все же я видел свечение от лиц тех, кто заслужил смерть, все же я превращался лунными ночами и опять рисовал свой зигзаг.

Когда началась война, я работал на оборонном заводе. В октябре тысяча девятьсот сорок четвертого все обвинения против осужденных по делу Сонной Лагуны были аннулированы апелляционным судом. К тому времени они уже провели в тюрьме два года. После освобождения несколько молодых людей, имевших до этого вполне хорошую репутацию, в озлоблении начали совершать преступления и вскоре снова вернулись в тюрьму.

Когда мужчины с испанскими именами вернулись со справедливой войны, без рук и ног или в орденских лентах, и настойчиво потребовали, чтобы их обслуживали в тех барах и ресторанах, что были "не для мексиканцев", положение начало понемножку меняться, хотя бы внешне.

Я начинал чувствовать себя стариком.

XV

От пожаров в Джунглях стало светло. Война с зонком уже переплюнула "Def Con-V".[57] Витрины лопались одна за другой, когда пламя принималось облизывать их. По сравнению с тем, что творила полиция этой ночью, избиение Родни Кинга[58] было безобиднее штрафа за неправильную парковку.

Стюарт трусил рысью, уходя от "упреждающих бунты репрессалий" вместе с остальными лисами, которых охотники гнали по широким улицам. Никого не арестовывали, приговоры приводились в исполнение прямо на месте.

Будьу него оружие, он бы отстреливался.

Горящие магазины никто не грабил. Люди были слишком заняты спасением своей жизни, чтобы интересоваться великолепным выбором бытовых электротоваров или элитной косметики.

Это не могло быть неким спонтанным планом по поимке человекозверя. Все было слишком масштабно, слишком хорошо организовано. Даже ради такого удивительного существа, как этот повстречавшийся Стюарту охотник, не было нужды посылать сюда целую армию. Ощущение у Стюарта было однозначным: все это спланировано заранее.

Из вертолетов звучали успокаивающие голоса, убеждавшие тех, кто был на земле, сложить оружие и сдаться.

— Вам не причинят никакого вреда.

Никто этому не верил. Наивных наблюдателей больше не осталось. Если тебя подстрелят — извините, но вы, должно быть, были в чем-то виновны.

Какого же черта все это значит?

Стюарт опрометчиво свернул на перекрестке налево и оказался в тупике. Перед ним была стена с пропущенной поверху колючей проволокой. Ему в жизни через нее не перебраться.

Он развернулся, и его нагнала боль. Его легкие и колени просто горели от боли. Прошло семь лет с того дня, когда он в последний раз играл в регби; его единственной физической нагрузкой была ходьба по лестнице, да и то нерегулярная.

— Вот дерьмо! — выдохнул Стюарт, незадачливый писатель, несостоявшаяся звезда Голливуда.

В переулок заскочил полицейский, к его шлему был прикреплен фонарь, похожий на шахтерскую лампу. Благодаря этому обе руки у него были свободны, чтобы держать оружие.

Стюарт сунул руку в карман куртки и вытащил свой паспорт.

— Британский подданный, — сообщил он. — Дипломатический иммунитет, — солгал он. — Civis romanus sum,[59] — ляпнул он совсем уж от безнадежности.

— Кто там у тебя? — окликнул кто-то с улицы.

— Ниггер под кайфом, — отозвался полицейский через плечо.

Когда невидимый кто-то посоветовал: "Кончай его", Стюарт оттолкнулся от стены и кинулся на копа.

Он ощутил, как дуло пистолета ударило его в плечо, и был уверен, что ранен. Полицейский от неожиданности повалился навзничь. Его пистолет отлетел в кучу мусора.

Стюарт ощупал плечо. Ствол лишь ткнул его в руку, даже не порвав одежды.

Рассвирепев, он уперся коленями копу в грудь и сорвал с него шлем с фонарем. Показалось лицо. Молодое, белое, веснушчатое. Стюарт сжал кулак и изо всех сил ударил копа в нос, потом еще и еще.

Полисмены — твои друзья, учили его в школе. Полицейский — естественный враг черного человека, сказали ему здесь на вечеринке.

Нечто звериное, сидящее внутри его, побуждало его размозжить этому копу-убийце череп. Он начинал акклиматизироваться в Джунглях.

На Стюарта и полицейского упала тонкая тень. Стюарт поднял глаза.

— Да брось ты эту полицейскую свинью! Просто прикончи, и все! — сказала девушка.

Ярость остыла.

Мочить, кончать, убивать

— Котик, — сказала девушка, нагибаясь.

В свете фонаря Стюарт узнал полуазиатку, что была с Алькальдом. У нее был серебристый пистолетик, и она выстрелила из него копу в лоб.

Стюарт почувствовал, что полицейский умер, его тело выгнулось в последней судороге между ног Стюарта, будто лошадка-качалка.

Он встал, дрожа, разом закоченев.

— Пошли, гангста, — сказала девушка, — давай-ка уберемся с улицы.

Она вывела его из проулка и довела по тротуару до двери. Группы зачистки ушли вперед, безжалостно прочесывая улицы.

Девушка открыла дверь и втолкнула Стюарта внутрь. Они оказались в прихожей, освещенной лишь отблесками фонарей, проникающими через световой люк.

— Эсперанца, — произнес слабый голос, — это ты?

Стюарт взглянул на нее. Она повела плечом:

— Эсперанца Нгуэн. Кое-кто зовет меня Дитя Войны, но это дурацкая шутка.

Девушка откликнулась, назвав себя.

Дверь отворилась, и Эсперанца провела Стюарта в комнату. Компьютеры и портативное издательское оборудование на столах, обложки периодики на испанском в рамках на стенах.

Там уже находился один из парней, которого Стюарт видел в "Кофейной остановке". Бок у парня был окровавлен, его трясло.

— Как он? — спросила Эсперанца, кивнув на Алькальда, полулежащего в просторном кожаном кресле.

— Плохо, блин, очень плохо, полное дерьмо! — глухо отозвался раненый парень.

Обескровленное лицо Алькальда было совсем белым. Похоже, его здорово отделали копы. На столе перед Алькальдом стоял старомодный квадратный телевизор, настроенный на программу новостей. Показывали снятые с воздуха виды горящих Джунглей.

На внутренних экранах инфракрасного порта красовались служебные фотографии Гарсиа и Скочмена.

— Из-за чего все это? — спросил Стюарт.

— Из-за тебя, гангста, — ответила Эсперанца.

На экране появилось фото Стюарта с его паспорта. Он терпеть не мог эту фотографию: там он был в своем старом школьном галстуке.

— Говорят, что тебя захватила наркомафия, — сказала она, переводя тарабарщину с экрана. — Два копа убиты, а ты пропал. В городе "оргия убийств полицейских", и шеф полиции Рюи направляет сюда отряды особого назначения.

Камера переключилась на мэра Джут, неправдоподобно хорошо выглядевшую для немолодой уже женщины, поднятой с постели среди ночи.

— Довожу до сведения прессы, — объявила она, — что погибшие офицеры будут представлены к награде. Горожане поддерживают привлечение в город дополнительных сил и деятельность правоохранительных органов.

— Что насчет заложника? — спросил журналист, явно настоящий, а не продукт компьютерной графики.

— Делается все возможное, чтобы найти Стюарта Финна. Я только что связалась с премьер-министром Хеселтай-ном и заверила его, что лучшие наши оперативники сейчас на улицах и…

— Я за него не голосовал, — брякнул Стюарт.

— На данный момент шансов на то, что мистер Финн еще жив, похоже, остается все меньше. Наркобандиты уже продемонстрировали нам свою звериную беспощадность.

Снова включение из студии, и диктор резюмировал:

— Два офицера полиции Лос-Анджелеса, преследовавшие бандитов после неспровоцированного нападения, найдены мертвыми…

Запись на зернистой пленке для домашнего видео показала два обгоревших тела, подвешенных за скованные руки. Камера приблизилась к обожженному лицу. Это был Гарсиа.

— …а английский писатель, участвовавший с ними в патрулировании, исчез…

Гарсиа и Скочмен подставили Стюарта, а потом подставили их самих. Весь этот бунт был подстроен.

Но зачем?

— Шеф полиции Рюи поклялся…

Алькальд зашелся в кашле. Стюарт понял, что у мужчины сломана по меньшей мере пара ребер.

— Они обрушились на нас как шквал, — сказал раненый парень. — Когда началась вся эта заваруха, они взяли Алькальда. Все было продумано, мать их! По радио я услышал, что других тоже забрали. Не только гангстеров, черт. Других, таких как Алькальд. Тот священник-коммунист, он мертв. И пара женщин из Комитета по делам пропавших без вести. Просто хирургическая точность. Чтобы заткнуть рты всем смутьянам, блин.

Эсперанца была задумчива.

— Всей этой муре насчет единства духа конец. — Парень обвел рукой вокруг. Повсюду были плакаты против наркотиков, программы образовательных кампаний, портреты достойных подражания представителей национальных меньшинств. — Правы были Калдиарри, Дитя Войны. Надо было просто дать им сдачи.

Алькальд умер.

Эсперанца раздумывала. Парень взвешивал в руке пистолет-автомат, ему не терпелось выйти на улицу и подстрелить пару-другую копов. Наконец девушка кивнула, соглашаясь.

— Слушай, гангста, — сказала она, ткнув пальцем в Стюарта, — мы к рассвету умрем, умрем или исчезнем. Но ты, ты должен жить — жить, чтобы показать их ложь. Ты ведь писатель, так? Расскажи об этом. Расскажи всем, как это было на самом деле.

Похоже, можно было смело держать пари, что Стюарту больше не придется работать над сценарием "Крадущейся тени"…

— Ты герой, мужик, — сказал раненый мальчишка. — По тебе сразу видать.

Он был один. Разрывы стихли, хотя перестрелки временами еще вспыхивали. По телевидению взахлеб изливали потоки очередной лжи и повторяли шокирующие снимки отредактированной правды. Было много разговоров об арестованных наркобандитах, но ни слова об убитых общественных лидерах.

Алькальд попал в списки тех, кого надо было убрать. Стюарт сделал вывод, что он пытался подавать пример своему народу, пытался удержать людей от бандитизма, от наркотиков. Мысль о тщетности его усилий повергала Стюарта в отчаяние.

Там, на улицах, были мальчишки, которые поверили Алькальду, они прилежно учились и старались изо всех сил; теперь они были так же мертвы, как наркоманы и бандиты.

И еще он подумал, где же был человекозверь во время этого побоища? Погиб, наверно. Когда по всему городу идут бои, одно маленькое невероятное чудо мало что значит.

Дверь офиса распахнулась.

— Дерьмовая смерть, — вымолвил Стюарт.

В комнату ввалился молодой парень. Это был Вега, один из юнцов Алькальда. Одежда на нем была разодрана. Он явно побывал в переделке.

— Черный человек, — сказал он, глядя на Стюарта, — я устал.

Глаза его сверкнули. Стюарт узнал их и отшатнулся к столу.

Вега улыбнулся; улыбка превратилась в оскал. Острая морда охотника обозначилась на лице Веги и спряталась вновь.

Теперь, когда Стюарт узнал тайну Веги, мог ли человекозверь оставить его в живых? У всех в Лос-Анджелесе есть основания считать, что будет удобнее, если Стюарт Финн умрет.

— Что я такого сделал? — спросил он. — Написал книгу? Голливуд предложил, я взял деньги. Я что, заслуживаю смерти за это?

— Смотря какой будет фильм, — ухмыляясь, ответил Вега.

XVI Из "Песен" Диего

— Итак, черный человек, вот кто я такой, что я совершил, чем я был и чему научился.

Одни называют меня монстром, другие — героем. Тебя они будут называть так же. Я же точно знаю, что я ни то и ни другое. Я просто глупец. Я знал, что ничего не могу поделать, ничего не могу изменить, кроме себя, но я вынужден был делать хотя бы то, что в моих силах. Многие приняли заслуженную смерть от моей руки, но многие заслуживающие ее ничуть не меньше так и не встретились на моем пути. Я лишь рубил отдельные жалкие деревья среди непрерывно разрастающихся Джунглей.

Тот мертвый бедняга, Алькальд, был лучше меня. Он был человеком мира, знания, любви. Его путь лучше. И все же он убит. Другие, мужчины и женщины доброй воли, убиты тоже. Все так же плохо, как было всегда, и я невыразимо устал. Мои дни подошли к концу, и я не жалею об этом.

Сначала я думал, что убиваю ради своего народа. Я ошибался. Я убивал ради себе подобных. Чикано, черных, белых, любых. У мне подобных бывает разный цвет кожи. Я за бедняков, за нищих, угнетенных, за тех, кем пренебрегают, за неудобных. Я — песня скорби, истинный грито де долорес.[60]

Мои усилия были тщетны, но я до сих пор не прекращал их.

Ты другой, чем я. Ты смиришься с проклятием. Ты станешь бороться с ветряными мельницами, потому что у тебя нет выбора. Будешь стоять по колено в море и кричать волнам "уходите прочь!" Мне искренне жаль тебя, но у меня тоже нет выбора, как не было и в самом начале. Твое лицо светится, не так, как лица тех, кого я убивал, оно сверкает радужным огнем. Старец, должно быть, тоже увидел эту радугу на моем лице.

Живи со своей легендой долго, черный человек…

XVII

— Что ты имеешь в виду? — спросил Стюарт.

— Вот это, — ответил Диего Вега, протягивая хрупкую руку.

По лицу его промелькнула боль. Глаза мальчишки стали древними.

Диего подался вперед и коснулся лица Стюарта.

Вспыхнула электрическая дуга. Стюарт содрогнулся и упал, врезавшись головой в ножку стола. Тело его сотрясалось, и что-то странное растекалось по жилам.

Через некоторое время сознание вернулось. Он не знал, как долго был без сознания. Сказание, которое поведал ему Диего Вега, отпечаталось в его мозгу, словно память этого человека перешла от него к Стюарту в миг электрического разряда.

Он пополз по полу и отыскал тело. Диего Вега был мертв; старик, высохший, как мумия. Но и в смерти черты его лица не обрели покоя. Больше в доме никого не было.

Стюарт стоял, удивляясь тому, как изменился он сам.

Пока Диего говорил, доносящийся из Джунглей шум стал другим. Меньше было выстрелов и взрывов, больше сирен и вертолетного гула. Они не обращали внимания на телевизор, а тем временем мерцающие изображения насилия исчезли. Улицы брали под свой контроль спецподразделения.

Стюарт понимал, что ему надо выбираться из офиса. Его ищут. Он должен отыскать подходящий способ вернуться из Джунглей. Для этого нужна публика, желательно телевизионщики. Мэр Джут заявила, что он, вероятно, мертв, и многие ее подчиненные без колебаний превратили бы ее предположение в констатацию факта.

Дверь пинком распахнули, и в комнату ввалились трое копов, держа наготове поблескивающие пушки.

Стюарт, страдая от происходящих с ним непонятных мучительных перемен, приготовился умереть. Он умрет, так и не раскрыв свой дар.

— Это он, — сказал коп. — Финн, британец.

Они вели его, полужертву-полутрофей. Офицер обстоятельно докладывал по мини-рации.

Джунгли были укрощены. Трупы исчезли. Теперь повсюду наводили порядок. Группы людей растаскивали сожженные автомобили, выискивали уцелевших и преступников, даже собирали стреляные гильзы, точно уборщики мусора.

Перенесенное Стюартом потрясение было слишком сильным, чтобы он чувствовал усталость. Несколько раз за прошлую ночь он думал, что стал другим человеком. Теперь он действительно был им. Он вспоминал голос Диего, одновременно настойчивый и неуверенный, и его песню, которая была и обучением, и подготовкой.

Мелкие бизнесмены вздыхали над дымящимися развалинами своих магазинчиков. Плачущие матери искали трупы сыновей. На обведенных мелом контурах трупов лежали похоронные венки. Вокруг стояли полицейские с бумажными стаканчиками кофе. Репортеры рыскали в поисках интервью с пожарными и копами.

И все жаждали услышать историю Стюарта.

Его потащили туда, где целая свора охотников за новостями совала камеры и микрофоны прямо под нос кучке должностных лиц. Здесь были полицейские в форме, с перепачканными во время акции лицами, и серьезные, улыбающиеся высокопоставленные особы. Он узнал шефа полиции Рюи и мэра Джут.

Их лица сияли, словно лунный свет.

От этого сияния Стюарта затошнило. Он стиснул кулаки и ощутил, как его острые, прочные ногти впиваются в кожу. Его указательные пальцы удлинялись и странно ныли в суставах. Боль не была неприятной, она только говорила о нарастающих изменениях во всем существе Стюарта Финна.

Стюарт понял, что, прежде чем ему позволят что-нибудь сказать, его ждет детальный допрос.

Шеф полиции Рюи и мэр соперничали за право пожать ему руку. Мэр, которая была на голову их выше, победила. Стюарт, ошеломленный тем, что голова ее была заключена в почти непроницаемый, похожий на осиное гнездо кокон света, ответил на рукопожатие мэра Джут.

Он до крови оцарапал ей ладонь и улыбнулся.

— Прошу прощения, — извинился он.

— Эта чудовищная ситуация больше не повторится, — твердил шеф полиции журналистам. — Когда сегодня вечером взойдет луна, все будет совсем иначе.

— Это верно, — заметил Стюарт.

Покачнувшись, будто бы от слабости, он задел окровавленной рукой крышу бронированной полицейской машины. Она была теплой от августовского солнца.

Диего Вега проговорил почти целый день, тем временем незаметно умирая, а что-то внутри его собиралось, чтобы совершить скачок. Теперь вечерело, а за вечером надвигалась ночь.

Улыбка Стюарта стала еще шире, он провел языком по зубам и ощутил их непривычную остроту.

— Как бы ни хныкали сердобольные политики[61] — говорил Рюи, разводя руками, — зло повсюду вокруг нас. И зло должно быть уничтожено. Те, кто творит его, должны быть наказаны.

— Совершенно с вами согласен, — сказал Стюарт.

Он взглянул на испачканную им машину. Его метка уже подсыхала. Его кровавый знак.

Зигзаг.

Примечания

1

Казу — старинный духовой инструмент.

(обратно)

2

Популярная панк-группа.

(обратно)

3

Фраза из первого полнометражного фильма о Зорро, с Дугласом Фэрбенксом в главной роли. — Прим. ред.

(обратно)

4

Scotchman (англ.) — шотландец.

(обратно)

5

Одно время город Пеория считался настолько типичным американским городом, что, когда политики решали, насколько популярным будет тот или иной шаг, они часто задавали вопрос: пройдет ли это в Пеории?" ("Will it play in Peoria?"). — Прим. ред.

(обратно)

6

Чикано — американец мексиканского происхождения.

(обратно)

7

Чич Марин (Cheech Marin) — американец мексиканского происхождения, комедийный актер, получивший популярность, участвуя в комическом дуэте Чич и Чонг. — Прим. ред.

(обратно)

8

Попай — персонаж комиксов и мультфильмов.

(обратно)

9

Скретч-рэп (scratch-rap) — букв.: "царапающий, рваный", — Прим. ред.

(обратно)

10

Баррио — район большого города, населенный преимущественно латиноамериканцами. — Прим. ред.

(обратно)

11

Бат — город на западе Англии (на р. Эйвон), престижный курорт. — Прим. ред.

(обратно)

12

Шоу Энди Гриффита — популярный комедийный сериал.

(обратно)

13

Популярный английский сериал 1960-х годов, в котором полисмены изображались как "добрые друзья" всех граждан. Характерный стиль речи полисменов "Dixon of Dock Green" — фамильярно добродушный: "Привет, друзья, ну и что же тут происходит?" и т. д. — Прим. пер.

(обратно)

14

'Эрик Эстрада (р. 1949) — актер латиноамериканского происхождения, снявшийся в фильме "Дорожная полиция" (CHIP'S — от California Highway Patrol). Фильм завоевал широкую популярность, и Эстрада снялся еще в нескольких фильмах про полицейских.

(обратно)

15

"Фолти Тауэрс" — популярный комедийный английский сериал о повседневной жизни персонала и жильцов гостиницы "Фолти Тауэрс".

(обратно)

16

El Pueblo de Nuestra Senora de la Reina de los Angeles de Rio Porci-unculo (ucn.) — Город Богоматери, Царицы ангелов на реке Порциункуло — название первого испанского поселения на месте нынешнего Лос-Анджелеса.

(обратно)

17

Мигель Идальго-и-Костилья — священник приходской церкви, в 1810 году возглавил восстание против испанцев, которое окрестили Грито де Долорес.

(обратно)

18

Договор Гуадалупе — Идальго — американо-мексиканский договор о мире, дружбе и границе (1848). Оформил завершение войны между США и Мексикой.

(обратно)

19

Англос (Anglo) — американец английского происхождения или белый американец нелатинского происхождения.

(обратно)

20

Corrido (ucn.) — сказание или поэма о бедном человеке, романс, народная песня.

(обратно)

21

Rico (исп.) — богач.

(обратно)

22

Имение, плантация и т. п. в Испании и Латинской Америке.

(обратно)

23

Пеон — крестьянин в Южной и Латинской Америке.

(обратно)

24

Pobre (исп.) — бедняк, нищий.

(обратно)

25

Пейотль — вид кактуса, распространен в местах проживания многих индейских племен запада США и имеет наркотическое действие.

(обратно)

26

Стоун — мера веса, равная 14 фунтам, или 6,34 килограмма.

(обратно)

27

"Самсонит" — товарный знак одноименной компании-производителя чемоданов, "дипломатов", сумок, летней мебели и т. п.

(обратно)

28

Джойнт — сигарета с марихуаной, обычно самодельная.

(обратно)

29

Patron (исп.) — покровитель, господин.

(обратно)

30

Once in a blue moon (англ. идиом.) — после дождичка в четверг; крайне редко (досл.: "при голубой луне").

(обратно)

31

Сериал 1987–1988 годов, США, фантастическая комедия.

(обратно)

32

Республика Техас — провозглашена в марте 1836 года в результате восстания техасских колонистов против мексиканских властей, вошедшего в историю как Техасская революция. — Прим. пер.

(обратно)

33

Сонора — перевал в горах Сьерра-Невада, на востоке штата Калифорния. В период "золотой лихорадки" 1848 года через него прошли многие переселенцы, прибывавшие в Калифорнию в поисках золота. — Прим. пер.

(обратно)

34

California (ucn.) — бега, скачки. Существует несколько версий перевода названия штата. По одной из них — "Калифорния" на языках индейцев означает "южный ветер", по другой версии имя этому штату дали действительно конкистадоры, позаимствовав его из испанского романа XVI века "Приключения Эстладиана", где Калифорнией называются райские острова. — Прим. пер.

(обратно)

35

Гризер (англ., презр.) — житель Латинской Америки или Средиземноморья (с оттенком уничижения). — Прим. пер.

(обратно)

36

Гринго (исп., презр.) — иностранец (особенно англичанин или американец) в Латинской Америке. — Прим. пер.

(обратно)

37

Добровольные организации, бравшие на себя полномочия законной власти, в том числе в поселках скотоводов и старателей, в которых часто не было суда, тюрьмы или шерифа. — Прим. пер.

(обратно)

38

Хоакин Мурьета (Hoakin Murieta) — реально существовавшая личность, в середине XIX века грабил американские банки и концерны, пытался поднять антиамериканское восстание. В легендах Хоакин Мурьета превратился в благородного калифорнийского "Робин Гуда". Кроме банды Мурьеты в период "золотой лихорадки" в Калифорнии существовало еще как минимум пять банд, главарей которых звали Хоакинами. Советская рок-опера А. Рыбникова и П. Грушко "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты" трактует образ героя в романтическом ключе.

(обратно)

39

Игра слов: snowman — снеговик, Frosty the Snowman — торговец кокаином (сленг.). — Прим. пер.

(обратно)

40

Улица в Беверли-Хиллс, штате Калифорния, знаменитая своими фешенебельными магазинами известных торговых домов США и Европы (главным образом магазины одежды и ювелирных украшений). — Прим. пер.

(обратно)

41

LA (al'ai) — разговорно-сленговое название Лос-Анджелеса. — Прим. ред.

(обратно)

42

Крэк — рафинированная кристаллическая форма героина, сильнодействующий наркотик.

(обратно)

43

Гомес Аддамс — главный персонаж популярного пародийно-готического сериала "Семейка Аддамсов". — Прим. пер.

(обратно)

44

Легенда о Зорро впервые была записана в 1919 году Дж. Маккалли, репортером криминальной хроники и беллетристом. Сначала истории о Зорро публиковались в издании "All Story Weekly". Затем они были изданы отдельным романом под заглавием "Проклятие Капистрано", который пользовался феноменальной популярностью.

(обратно)

45

На вывеске ломбарда обыкновенно изображены три золотых шара — вывеска ростовщика (предположит. от герба рода Медичи). — Прим. пер.

(обратно)

46

Никталопия — способность видеть и различать окружающие предметы в темноте. — Прим. пер.

(обратно)

47

Негритянская духовная песня, гимн.

(обратно)

48

Джеймс Болдуин (1924–1987) — писатель, один из ведущих представителей негритянской литературы. — Прим. пер.

(обратно)

49

Костюм, состоящий из длинного жакета-пиджака и широких брюк (амер.). — Прим. пер.

(обратно)

50

Зут — костюм, состоящий из длинного пиджака, мешковатых брюк и широкополой шляпы. Был популярен в 30–40-е годы XX века, особенно среди латиноамериканской и негритянской молодежи больших городов. Носивших его называли зутерами. — Прим. пер.

(обратно)

51

Пачуко (пачучос) — так в США называли молодых латиноамериканцев, вызывающе одевавшихся (зут-костюм) и, как считалось, объединявшихся в банды… — Прим. пер.

(обратно)

52

"Херст корпорейшн" — одна из крупнейших издательских корпораций, принадлежит семье Херст. — Прим. пер.

(обратно)

53

Речь идет о трех судебных процессах, проходивших в 1931 году в городке Скоттсборо, шт. Алабама, над девятью неграми-подростками. Дело "ребят из Скоттсборо" [Scottsboro boys] стало известно во всем мире и долгие годы служило сильным аргументом в устах борцов за гражданские права чернокожих. — Прим. пер.

(обратно)

54

Судебный процесс над деятелями итальянского рабочего движения — анархистами Н. Сакко и Б. Ванцетти, в итоге казненными по сфабрикованному обвинению в убийстве. — Прим. пер.

(обратно)

55

Полицейская служба ВМС или береговой охраны.

(обратно)

56

Одни из важнейших сражений Второй мировой войны на Тихом океане.

(обратно)

57

Кинофильм (1985), фантастика. — Прим. пер.

(обратно)

58

В 1992 году, после того как коллегия присяжных, полностью состоявшая из белых, оправдала четверых полицейских, избивших молодого афроамериканца Родни Кинга, в Лос-Анджелесе начались погромы и нападения на белых. — Прим. пер.

(обратно)

59

Я римский гражданин (лат.).

(обратно)

60

Вопль горя (исп.).

(обратно)

61

Презрительная кличка ультралибералов, введенная в политический обиход ультраконсерваторами. — Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

  • I
  • II Из "Песен" Диего
  • III
  • IV Из "Песен" Диего
  • V
  • VI Из "Песен" Диего
  • VII
  • VIII Из "Песен" Диего
  • IX
  • X Из "Песен" Диего
  • XI
  • XII Из "Песен" Диего
  • XIII
  • XIV Из "Песен" Диего
  • XV
  • XVI Из "Песен" Диего
  • XVII
  • *** Примечания ***