Безумие [Фриц Ройтер Лейбер] (fb2) читать онлайн

Фриц Лейбер Безумие

— Заходите, Фай, и устраивайтесь поудобнее.

Мягкий голос и внезапно открывшаяся дверь застали Генерального секретаря всемирного Совета играющим с комком зеленоватого газоида. Фай сжимал его в руке, наблюдая, как замысловатые щупальца просачиваются между пальцами. Медленно, затравленно он повернул голову.

Всемирный управляющий Карсберри встретил взгляд одновременно хитрый, жалобный и бессмысленный. Затем гость нервно улыбнулся, расправил узкие плечи, торопливо вошел в кабинет и присел на самый краешек пневмокресла.

Застеснявшись комка газоида, Фай огляделся в поисках пепельницы или отверстия в обшивке, но, ничего не найдя, сунул его в карман. Потом решительно сцепил руки, как бы обрывая все сомнения, и замер, опустив глаза.

— Как вы себя чувствуете, старина? — спросил Карсберри теплым, дружеским тоном.

Генеральный секретарь не шелохнулся.

— Вас что-нибудь беспокоит, Фай? — продолжал Карсберри. — Вы не испытываете недовольства, неудовлетворенности по поводу вашего… перехода — теперь, когда момент наступил?

Посетитель хранил молчание. Карсберри перегнулся через полукруглый стол и проникновенно сказал:

— Ну же, старина, поделитесь со мной.

Не поворачивая головы, Генеральный секретарь закатил вверх свои странные глаза, так что они устремились прямо на Карсберри.

— Знаю, — произнес он вяло, — вы думаете, я сумашедший.

Карсберри откинулся в кресле, недоуменно сдвинув брови под копной серебристых волос.

— Не делайте вид, будто вы удивлены, — продолжал Фай торопливо. — Вы не хуже меня понимаете значение этого слова. Даже лучше — хотя нам обоим пришлось покопаться в истории. Сумасшествие, — задумчиво повторил он. — Психическое расстройство, выраженное отклонение от общепринятых норм поведения.

— Чепуха! — перебил Карсберри с самой обаятельной улыбкой. — Не представляю, о чем вы говорите! Вы просто устали, немного напряжены — это совершенно естественно, учитывая тяжесть ноши, лежавшей у вас на плечах. Отдых укрепит ваши нервы. Хороший, продолжительный отдых, вдали от дел и суеты.

— Нет, — сказал Фай, пронизывая Карсберри взглядом. — Вы думаете, что я сумасшедший. Вы думаете, что безумны все мои коллеги по Всемирному Директорату. Поэтому и заменяете нас своими людьми, которых десять лет готовили в Институте политического руководства — с тех пор, как с моей помощью и поддержкой вы заняли должность Всемирного управляющего.

Впервые улыбка Карсберри стала менее уверенной. Он запнулся и посмотрел на Фая, словно ожидая от него продолжения. Но Генеральный секретарь молча глядел на пол перед собой.

Когда Карсберри вновь заговорил, голос его звучал уже более естественно, без фальшивых нот наигранного сочувствия.

— Ну хорошо. Однако скажите мне честно: разве вы не будете много счастливее, если вас — и других — освободят от ответственности?

Фай кивнул.

— Пожалуй. Но… — его лицо напряглось, — видите ли…

— Но?.. — подсказал Карсберри.

Фай поник, будто не в состоянии продолжать. Он слишком сильно навалился на бок кресла, и из кармана полез газоид.

Карсберри встал и обогнул стол.

— Собственно, почему бы мне не признаться, Фай, — искренне произнес он. — В некотором отношении я всем обязан вам. И уже не надо хранить тайну… опасности больше нет.

— Да, — согласился Фай с горькой улыбкой, — последние годы переворот вам не грозил. На случай, если бы мы посмели поднять голос, — его взгляд устремился к тонкой линии на стене, обозначавшей потайную дверь, — существовала ваша секретная полиция.

Карсберри оцепенел. Он и не подозревал, что Фаю известно о секретной полиции. В голове мелькнула тревожная мысль: «коварство безумных». Но только на мгновенье. Потом благодушие вернулось. Всемирный управляющий обошел кресло Фая и опустил руки на его поникшие плечи.

— Знаете, я всегда относился к вам по-особому, и не только потому, что ваши причуды мне помогли. Я чувствовал, что вы отличаетесь от других, что порой… — Он замолчал.

Фай поежился.

— Что порой у меня бывали моменты просветления, не так ли?

— Как сейчас, — мягко сказал Карсберри. — Я всегда ощущал, что вы каким-то странным, искаженным образом… понимаете. И это много значило для меня. Целых десять лет я был одинок, Фай, отчаянно одинок. У меня не было друзей, нигде, даже в институте политического руководства — и там, с ними, мне приходилось играть роль, опасаясь, как бы они не захватили власть прежде, чем будут достаточно подготовлены. У меня были только мечты; и порой, в моменты просветления — вы. Теперь, когда все позади и для нас обоих начинается новое время, я могу вам это сказать. И я рад.

Наступило молчание. Затем… Фай не поднял глаз, но его тонкая рука коснулась руки Карсберри. Карсберри кашлянул. «Странно, — подумал он, — какая иногда возникает связь между здравомыслящим человеком и сумасшедшим».

Всемирный управляющий быстро вернулся к столу.

— Я осколок прошлого, Фай, — начал он новым, страстным голосом. — Осколок тех времен, когда человеческая психика была здоровой. То ли благодаря наследственности, то ли из-за определенных условий среды, но появилась личность, которая могла критически отнестись к действительности, поставить диагноз и начать лечение. Признаюсь, сперва я отказывался верить, однако в конце концов мои исследования — особенно в области литературы ХХ века — не оставили другого выхода. Психика человечества стала… ненормальной. Лишь некоторые научные достижения, сделавшие жизнь много удобнее и проще, да еще тот факт, что война закончилась образованием Всемирного государства, приостановили неизбежную гибель цивилизации. Массы обуяло то, что прежде называлось психозом. Руководители превратились… вы первый это сказали, Фай, — в сумасшедших. Между прочим, этот феномен — стремление психически больных к власти — замечался во все века.

Карсберри замолчал. Ему показалось, что Генеральный секретарь слушает его с вниманием, которого он никогда не замечал даже в сравнительно нормальном Фае. Возможно, все же еще остается шанс на его спасение? Возможно, если объяснить ему доходчиво и спокойно…

— Изучая историю, — продолжал Карсберри, — я вскоре пришел к выводу, что критическим был период Окончательной Амнистии, совпавший с образованием современного государства. Известно, что тогда выпустили миллионы политических заключенных. И миллионы других… Кого других? На этот вопрос наша историческая литература практически не дает ответа. Крайне тяжелыми оказались и семантические трудности. Но я упорно шел вперед. Почему, спрашивал я себя, такие слова, как «сумасшествие», «лунатизм», «безумие», «психоз» исчезли из нашего лексикона, а концепции, стоявшие за ними, — из нашего понимания? Почему предмет «психиатрия» исключен из программы учебных заведений? И, что еще важнее, почему наша современная психология полностью тождественна науке, которая в ХХ веке изучала отклонения от нормальной психики? Почему более не существует никаких учреждений для содержания и лечения «ненормальных»?

Фай дернулся.

— Потому что, — прошептал он, криво улыбаясь, — теперь все сумасшедшие.

«Коварство безумных». Снова эта фраза гулким колоколом отдалась в голове Карсберри. Но лишь на миг.

Он кивнул.

— Сперва я отказывался делать такой вывод. Однако со временем я осознал причины и истоки случившегося. И дело не только в том, что высокоразвитая цивилизация обрекла человечество на все более ускоряющийся темп жизни, стимулировав тем самым психическое перенапряжение, стрессы, неразрешимые эмоциональные проблемы. Психиатрия ХХ века изучала случаи психоза, вызванного успехом. Неуравновешенная личность стремится вперед, пока у нее есть цель, пока она борется за ее достижение. Цель достигнута — и жизнь человека теряет смысл. Все подавляемые сомнения, вся энергия, нацеленная ранее на борьбу с внешним миром, обращаются вовнутрь, разрушая личность. Теперь, когда войны наконец объявлены вне закона, когда весь мир стал единым государством, когда социальное неравенство уничтожено… Вы понимаете, куда я клоню?

Фай медленно кивнул.

— Очень любопытный вывод, — отрешенно произнес он.

— Осознав главное, — продолжал Карсберри, — я быстро разобрался в остальном. Взять хотя бы циклические шестимесячные флуктуации в мировой кредитной системе… Ответ прост: Моргенштерн из министерства финансов — скорее всего, депрессивный маньяк с полугодичной фазой или шизоид, страдающий раздвоением личности и колеблющийся от скопидомства до расточительства. Чем объяснить застой, царящий в министерстве культуры? Тем, что Хобарт явный кататоник. Почему в Управлении космических исследований такой бум? Да потому, что Маккелви склонен к эйфории.

Фай удивленно вскинул брови.

— Ну, разумеется! — воскликнул он, разводя худыми руками, с которых клубами зеленого дыма стекал газоид.

Карсберри бросил на него острый взгляд.

— Да, мне известно, что вы и некоторые другие смутно чувствовали… какую-то раздвоенность, скажем так, хотя о том, что это значит, не имели ни малейшего представления. Но вернемся к нашему разговору. Как только я понял, что происходит, мой курс определился. Будучи разумным человеком, способным ставить определенные реальные цели, и находясь в окружении лиц, ошибками и иллюзиями которых можно легко воспользоваться, я мог достичь любого положения. Через три года я стал Всемирным управляющим. Отныне сфера моего влияния безгранично расширилась. Подобно герою крылатой архимедовской фразы, я получил точку опоры и мог перевернуть мир. У меня появилась возможность издавать указы и законы, в явной или скрытой форме устанавливающие более размеренный порядок жизни. Одновременно я приступил к реализации своего Десятилетнего плана, плана воспитания и обучения перспективных руководителей, тщательно отобранных по признаку свободы от невротических тенденций.

— Но это… — возбужденно начал Фай, приподнявшись в кресле.

— Что? — быстро спросил Карсберри.

— Ничего, — пробормотал Фай, оседая.

— Вот, пожалуй, и все, — закончил Карсберри внезапно усталым голосом. — Еще только одна маленькая подробность. Я не мог позволить себе действовать без защиты. От меня зависело слишком многое. Всегда существовал риск быть уничтоженным какой-нибудь случайной вспышкой ненависти со стороны моих коллег. И лишь потому, что другого выхода я не видел, пришлось пойти на опасный шаг. Я создал, — его взгляд скользнул к едва заметной линии на стене, — секретную полицию. Есть такой вид сумасшествия — паранойя, преувеличенная подозрительность, включающая манию преследования. С помощью гипноза я внушил группе таких несчастных навязчивую идею, что их жизнь зависит от меня, а мне отовсюду угрожает опасность, от которой я должен быть защищен любой ценой. Признаюсь, отвратительный, мерзкий поступок, хоть он и послужил своим целям. Буду рад, очень рад положить этому конец. Вы же понимаете, не так ли, что толкнуло меня на этот шаг?

Он вопросительно посмотрел на Фая и с болью увидел, что тот, бессмысленно улыбаясь, играет с газоидом.

— Я проделал дыру в своем диване, и эта штука вылезла наружу, — объяснил Фай наивно-радостным голосом. — Вьется по всему кабинету, только что не спотыкаюсь.

Его пальцы ловко двигались, на миг создав ужасную прозрачную зеленую голову и тут же смяв ее в комок.

— Забавная вещица, — бубнил он, — разреженная жидкость. Газ определенного объема. И по всему полу моего кабинета…

Карсберри откинулся в кресле и закрыл глаза. Его плечи устало поникли. Внезапно он почувствовал себя разбитым, ему захотелось, чтобы этот день триумфа поскорее прошел. Он понимал, что не следует так огорчаться неудаче с Фаем. В конце концов, главное сражение выиграно. Он всегда знал, что, за исключением проблесков, Фай так же безнадежен, как и остальные. И все же…

— Вы можете не беспокоиться о полах в кабинете, Фай, — произнес он мягко. — Об этом позаботится ваш преемник. Вы смещены.

— Вот! — Генеральный секретарь вскочил с места и бросился к Карсберри, возбужденно размахивая руками. — Вот почему я пришел к вам! Вот что я пытался вам сказать! Меня нельзя сместить! И никого нельзя! Не выйдет!

С быстротой, рожденной долгой практикой, Карсберри скользнул за стол. Черты его лица приняли выражение той напускной благожелательности, от которой он невыразимо устал.

— Хорошо, Фай, хорошо. Конечно, нельзя так нельзя. Но, может, вы объясните мне, почему? Может, просто сядем и поговорим?

Фай замер и стыдливо опустил глаза.

— Да, пожалуй, поговорим, — медленно произнес он снова вялым голосом. — Похоже, иного пути нет. Хотя я надеялся, что мне не придется рассказывать вам всего.

Последняя фраза прозвучала полувопросом. Карсберри покачал головой, продолжая улыбаться. Фай вернулся на свое место и сел.

— Хорошо, — сказал он, решительно сжав в кулаке газоид. — Все началось, когда вы захотели стать Всемирным управляющим. Вы не принадлежали к обычному типу, но я подумал, что это даже забавно, да и полезно. Вы действительно сделали очень много хорошего, всегда помните это, — заверил Генеральный секретарь и добавил, не прекращая терзать газоид: — разумеется, совсем не таким образом, как вы рассчитывали.

— Не таким образом? — машинально повторил Карсберри. Потакай ему.

Фай скорбно покачал головой.

— Возьмем законы, которые вы вводили для успокоения людей.

— Ну?

— …они изменились по пути. Например, ваше запрещение всех читательных лент с возбуждающей литературой… О, мы попробовали немного предложенной вами бурды. Все очень долго смеялись… Но запрещение… Где-то в инстанциях в формулировку вкралась ошибка, и вышел указ, запрещающий всю невозбуждающую литературу.

Улыбка Карсберри стала шире. На мгновение какой-то частью его мозга завладел страх, но последняя фраза развеяла все опасения.

— Я ежедневно прохожу мимо нескольких киосков, — снисходительно пояснил он. — Все литературные ленты продаются в скромных одноцветных контейнерах. Нигде больше не видно этих кричащих мрачно-огненных и трагических рисунков.

— А не приходилось ли вам случайно купить какую-нибудь из них и послушать? — сочувственно поинтересовался Фай.

— Все эти десять лет я был очень занят, — сдержанно ответил Карсберри. — Но, разумеется, регулярно читал доклады и выборочно просматривал списки издаваемых лент.

— А, официальные бумажки! — презрительно протянул Фай, взглянув на стеллажи за столом. — Мы перешли на однотонную упаковку, но содержание-то осталось старое. Такой контраст еще больше щекочет людям нервы.

Официальные бумажки. Фраза неприятно отозвалась в голове Карсберри, и во взгляде, кинутом на полки с лентами, промелькнуло некоторое подозрение.

— Или ваш закон, запрещающий давать волю диким, необузданным порывам в общественных местах. Он действительно вступил в силу, но с дополнением: «Если уж только совсем невмоготу». — Пальцы Фая ожесточенно комкали газоид. — Что касается запрета на возбуждающие напитки… Что ж, в этом районе их подают под другими названиями, и даже появился забавный обычай: потребляя напиток, вести себя трезво. Теперь вопрос о восьмичасовом рабочем дне…

Почти бессознательно Карсберри подошел к наружной стене и мановением руки через невидимый луч включил окно. Стена, казалось, исчезла. Сквозь прозрачную перегородку стали видны красивые здания, улицы, аллеи парков.

Все дышало спокойствием. И вдруг в толпе произошло какое-то стремительное движение, возникла сумятица: группа людей — с такого расстояния всего лишь крошечные головы, руки, ноги, — выскочила из магазина и набросилась на другую группу, избивая противников чем-то похожим на пищевые продукты. На боковой дороге два овальных автомобиля, маленькие капли серебра, упорно таранили друг друга. Кто-то бросился наутек.

Карсберри торопливо выключил окно и повернулся к столу, разозлившись на самого себя. Это просто случайность, не имеющая никакого статистического значения! Десять лет человечество стабильно движется к выздоровлению, к нормальной психике, несмотря на отдельные срывы. Он же сам наблюдал медленный, но верный каждодневный прогресс. Глупо! Позволить себе прислушаться к бормотанию безумца!.. Всему виной расшатанные нервы.

Карсберри взглянул на часы.

— Простите, — бросил он, проходя мимо сидящего Фая, — я бы с удовольствием продолжил нашу беседу, но мне необходимо присутствовать на первом заседании нового Директората.

— О, в том-то и дело! — Фай мгновенно вскочил и вцепился в его руку. — Нельзя! Это невозможно!

Умоляющий голос перерос в крик. Карсберри нетерпеливо попытался освободиться. Линия в стене расширилась, обозначился проход, и в комнате возник мертвенно-бледный гигант с грозным черным оружием в руке. Всклокоченная темная борода затеняла щеки.

— Он угрожал вам? — спросил бородач, направив на Всемирного управляющего сомнамбулический взгляд.

На миг в глазах Карсберри вспыхнул мстительный огонек. И тут же погас. «Ты имеешь дело с больным человеком, — напомнил он себе. — Разве можно ненавидеть и карать лунатика?»

— Нет, Хартман, — спокойно произнес он. — Мы просто немного забылись, обсуждая одну проблему. Все в порядке.

— Ну, хорошо, — неохотно буркнул бородач после паузы, вложил оружие в кобуру, но руки с нее не убрал.

— А теперь, — сказал Карсберри, — я должен идти.

Он вышел в коридор и уже подходил к лифту, когда обратил внимание на то, что Фай робко семенит рядом, продолжая держаться за его рукав.

— Нет, нет, нельзя, — настойчиво лепетал Генеральный секретарь, опасливо поглядывая назад. Карсберри заметил, что Хартман тоже идет следом — зловещая фигура в двух шагах сзади. — Дайте мне возможность объяснить, ведь вы же спрашивали, мне нужно ответить на ваш вопрос!

Потакай ему. Старое правило — с сумасшедшими не спорят — не выходило из головы Карсберри, навязчиво пробиваясь сквозь дремотную поволоку утомленности.

— Ладно, объясните в лифте, — сдался он.

— И так было не только с вашими запрещающими законами, — торопливо заговорил Фай. — Многое другое отнюдь не соответствовало тому, о чем сообщалось в официальных докладах. Например, министерские бюджеты. В отчетах, я знаю, указывалось, что ассигнования Управлению космических исследований регулярно урезались. На самом деле за годы вашей власти они увеличились в десятки раз. Вы, разумеется, не могли этого заметить — нельзя же быть одновременно во всех уголках Земли и наблюдать каждый отдельный запуск ракеты.

В стене раскрылось отверстие, и Карсберри шагнул в лифт. Отсылать или не отсылать Хартмана? Бедный Фай не представлял никакой опасности. Все же… коварство безумных. Он решил оставить Хартмана и запустил лифт на сотый, самый верхний этаж здания. Створки двери мягко задвинулись, и кабина погрузилась в приятный полумрак, в котором высвечивались лишь номера этажей. Двадцать первый. Двадцать второй. Двадцать третий.

— Или взять министерство обороны. Вы проводили его резкое сокращение.

— Ну, конечно! — не выдержал Карсберри. — Весь мир теперь — одно государство. Не говоря уже о риске вооружения сумасшедших, нам просто не нужны военные силы.

— Знаю, — донесся из темноты виноватый голос Фая. — И все же втайне от вас министерство обороны укрепляло свою мощь. Недавно прибавилось еще четыре ракетных дивизиона.

Пятьдесят седьмой. Пятьдесят восьмой. Потакай ему.

— Зачем?

— Мы обнаружили, что за Землей ведут наблюдение. Вероятно, марсиане. Вероятно, с враждебными целями. Надо быть наготове. Мы не сказали вам… боялись, что это может вас взволновать.

Карсберри закрыл глаза. «Долго ли еще? — спрашивал он себя. — Долго ли еще?!..» Он отметил с вялым удивлением, что за последний час люди, подобные Фаю, которых он терпел в течение десяти лет, стали для него совершенно невыносимы. На мгновение даже мысль о предстоящем заседании, возвещающем начало здравого мира, не могла его приободрить. Реакция на успех? На конец многолетнего напряжения?

— Вам известно, сколько этажей в этом здании?

Карсберри не сразу осознал новую нотку в голосе Фая.

— Сто.

— Тогда где мы?

Всемирный управляющий открыл глаза. Сто двадцать семь — сиял указатель. Сто двадцать восемь. Сто двадцать девять.

Ледяной комок сгустился в желудке Карсберри, ледяное оцепенение овладело его мозгом. Голову будто стали медленно, но неумолимо сжимать в тисках. Почему-то вспомнилось об иных измерениях, о неожиданных дырах в пространстве. Всплыли какие-то смутные отрывки из элементарной физики: если лифт будет двигаться с постоянным ускорением, то никто внутри него не сможет определить, покоится ли он неподвижно на поверхности планеты или мчится с огромной скоростью.

Сто сорок восемь. Медленнее. Сто сорок девять. Еще медленнее. Сто пятьдесят. Лифт остановился.

«Какой-то трюк с индикацией!». Мысль подействовала на Карсберри отрезвляюще. «Замысловатая шутка».

— Будьте готовы к сюрпризу, — предупредил Фай.

Створки раздвинулись, и Карсберри вскрикнул, ослепленный ярким солнечным светом.

Он, Хартман и Фай вместе с незначительным количеством мебели и оборудования парили в воздухе на высоте пятидесяти этажей над крышей здания Всемирного центра.

Карсберри судорожно взмахнул руками, пытаясь ухватиться за незримую ограду… Потом понял: они не падают — и сразу увидел и пол, и стены, и шахту лифта — прозрачные, но все же заметные глазу.

Фай кивнул.

— Всего лишь один из новых приемов, против которых вы так резко возражали — типа наших незаконченных лестниц и дорог в никуда. Комитет по строительству решил увеличить высоту подъема лифта в целях улучшения обзора. Шахту сделали прозрачной, чтобы не портить внешнего вида здания, а для обеспечения безопасности воздушных кораблей установили электронную следящую систему. — Он замолчал и пытливо взглянул на Карсберри. — Все очень просто, но не кажется ли вам, что здесь есть нечто символичное? На протяжении десяти лет вы проводили большую часть своего времени в здании внизу. Каждый день вы поднимались на этом лифте и не могли даже вообразить, что существует еще пятьдесят этажей. Вы не допускаете, что столь же далеки от действительности и другие ваши представления о современной социальной жизни?

В отдалении показалась растущая точка приближающегося самолета.

— Взгляните. Он доставит вас туда, где вам будет гораздо спокойнее.

Карсберри облизал пересохшие губы.

— Но, — начал он неуверенно, — но…

Фай улыбнулся.

— Я еще не закончил. Сами по себе вы могли оставаться Всемирным управляющим хоть до самой смерти — в изоляции стен кабинета, километров магнитолент, официальных отчетов, докладов, сводок и встреч с узким кругом лиц. Если бы не ваш Институт политического руководства, не ваш Десятилетний план. Конечно, и в них были заложены определенные возможности, и мы с радостью сложили бы с себя бремя ответственности. Однако ваш институт себя не оправдал… Это положило конец эксперименту.

Он перехватил направленный вниз взгляд Карсберри.

— Нет, боюсь, ваши ученики не ждут вас в конференц-зале на сотом этаже. Боюсь, что они все еще в институте. — В его голосе прозвучала жалость. — И боюсь, что он стал… э-э, другого рода институтом.

Карсберри застыл, слегка покачиваясь на дрожащих ногах. Медленно, словно из жуткого ночного кошмара, стали появляться мысли. Коварство безумных — он игнорировал эту опасность. И в самый миг победы… Нет! Хартман! Вот крайний случай, непредвиденная ситуация, для которой подготовлен этот контрудар.

Он искоса посмотрел на шефа секретной полиции. Темноволосый гигант не сводил глаз с Фая, как будто считал его злым волшебником, способным на любую каверзу.

Наконец Хартман заметил взгляд Карсберри. Он достал из кобуры грозное оружие, твердой рукой нацелил на Фая. Окаймленные бородой губы скривились и издали шипящий звук. Затем в полный голос он крикнул:

— Ты мертв! Я дезинтегрировал тебя!

Фай шагнул вперед и забрал оружие из его рук.

— Вот еще пример. У каждого из нас есть область, в которой мы несколько нереалистичны. Такова человеческая натура. У Хартмана — подозрительность, идея фикс вечных заговоров и козней. Работа в вашей секретной полиции еще больше поощряла и усиливала его слабость. Очень скоро Хартман безнадежно утратил всякую связь с реальностью. Поэтому и не замечал, что все годы носил детскую игрушку.

Он передал пистолетик Карсберри.

— Но подберите ему подходящую деятельность, — добавил Фай, — и он будет исправно выполнять свои обязанности. Обеспечение соответствия человека и профессии — великое искусство с безграничными возможностями. Вот почему Моргенштерн руководит министерством финансов — для поддержания флуктуаций кредита в безопасном предсказуемом режиме. Вот почему Управление космических исследований возглавляет человек, склонный к эйфории, — для развития ускоренными темпами. Почему кататонику поручили ведать культурой? Чтобы культура в безудержном рвении не замкнулась сама на себя.

Карсберри безучастно наблюдал за приближающимся самолетом.

— Но тогда зачем… — начал он тупо.

— …зачем вас поставили Всемирным управляющим? — подхватил Фай. — А разве не ясно? Разве не говорил я несколько раз, что вы невольно принесли немало пользы? Вы интересовали нас, вы были практически уникальны. Наш основной принцип — выражать свою индивидуальность любым образом. В вашем случае это предполагало назначение вас управляющим. Все вместе взятое получилось отлично, мы многому научились… К сожалению, эксперимент все-таки пришлось прервать.

Самолет коснулся стены, обозначился соединительный шлюз.

— Вы, безусловно, понимаете, почему это было необходимо? — торопливо продолжал Фай, подталкивая Карсберри к открывшемуся проходу. — Уверен, что понимаете. Все сводится к вопросу о здравой психике. Что есть здравая психика — сейчас, или в ХХ веке, или в любое время? Соответствие норме. Теперь вам ясно, не правда ли, что произошло с вами и вашими воспитанниками? Вы были не в силах приспособиться к окружающему обществу — лишь только делали вид, а ваши ученики не могли и этого.

Уже в проходе Карсберри обернулся.

— Вы хотите сказать, что все эти годы потакали мне?

Шлюз закрылся. Фай не ответил на вопрос.

Когда самолет полетел, Генеральный секретарь прощально помахал рукой, обмазанной зеленым газоидом.

— Вам будет там очень хорошо! — закричал он вслед. — Великолепные условия, все возможности для занятий и полная библиотека литературы двадцатого столетия!

Черная точка самолета исчезла на горизонте. Фай повернулся, заметил газоид на руках и стряхнул его в шахту.

— Рад, что не увижу больше этого человека, — пробормотал он скорее себе, чем Хартману. — Он начал оказывать на меня слишком большое влияние. Я даже стал опасаться, — его лицо внезапно приняло бессмысленное выражение, — за свой рассудок.