Религия и литература [Сергей Сергеевич Аверинцев] (pdf) читать постранично, страница - 30

эстетика
снова ставит вопрос об онтологизации искусства, которому предло­
жено «не означать, но быть»; может статься, современное восприятие
влечется к иконе не только ради ее чисто живописной структуры,
но и ради специфических для иконы отношений между бытием и со­
зерцанием этого бытия. И все же онтологизм новейшего искусства
лежит уж е по сю сторону ренессансной деонтологизации эстетиче­
ского: пытаться описывать этот онтологизм в терминах средневековья
было бы занимательной, но заведомо неконструктивной игрой ума.
Когда же мы отвлекаемся от ретроспективных далей, представляю­
щихся существенными внутри христианской традиции, но несущест­
1 H. U. y. B a l t h a s a r ,
le», 1948, W 2, S. 70."

Christlicher Humanismus, «Studium Genera­

129

венных для насущной ситуации искусства, и возвращаемся к путям
новоевропейской культуры за последнее столетие,— наметившаяся
по приведенным выше формулировкам Бальтазара «технодицея»
(то есть теологическое «оправдание» искусства) может, пожалуй,
вызвать ассоциации совсем иного свойства. Искусство как часть все­
мирного освящающего «делания» человека перед лицом бога: от это­
го так легко перейти к мессианической концепции художественного
творчества в духе Рихарда Вагнера, Скрябина или Вячеслава Ивано­
ва. Есть ли что-нибудь менее привлекательное для современного ху­
дожника, чем перспектива оказаться вплотную, с глазу на глаз с ме­
тафизикой и теургическими задачами?
Уже априорно ясно, что на самом деле «теургизация» искусства
безусловно противоречит католическому подходу. Сам Бальтазар,
у которого мы заимствовали описания самой первичной и общей де*
дукции искусства в католицизме, упорно сопоставляет художника —
и притом как раз в качестве «христианского человека»,— отнюдь не
с теургом или священнослужителем, но с рабочим, с ремесленником;
«Величайшие «умы» человечества были рабочими, совершенными ре­
месленниками. В смирении ручной работы достигали они высших
вершин человеческого достижения...» 1 Однако можно припомнить,
что величайший мистагог поздней романтики Вагнер достаточно усерд­
но стилизовал себя не только под мага, но и под старонемецкого ре­
месленника; в конце концов, это дело личного ума и такта,— нужно
было быть Скрябиным, чтобы не ощущать потребности уравновесить
свою «магическую» ипостась скромной и деловитой «ремесленниче­
ской». Вообще дело не в словах. Вопрос стоит о сути: если искусство
непосредственно выводится из теологических первопринципов,— как
гарантирован ему тот «зазор» между ним и метафизикой, без которого
ни само оно не сможет дышать, ни какое-либо рациональное описание
его социологического функционирования не приживется в рамках
теологического мышления? О том, что этот «зазор», эта дистанция во­
обще существует в католицизме — с его тенденцией все «разграничи­
вать» и приводить в упорядоченное логическое соотношение,— со­
мневаться не приходится уже заранее. Как раз здесь лежит грань меж*
ду стилизированным «эстетическим неокатолицизмом» модели X IX
века и подлинным католическим мышлением. Как бы ни имитирова­
лись церковные жесты и интонации в вагнеровском «Парсифале», с
точки зрения настоящего католицизма это смешение двух столь раз­
личных вещей, как литургия и музыкальная драма, есть в аспекте
религиозном кощунство, а в аспекте логическом достойная сожале­
ния контаминация понятий, в результате которой каждое из понятий
выступает в превратном виде. Мало того, для неотомистской эстети*
ки сомнительно понятие «религиозного искусства»: для него и в рам*
ках искусства вычленяется особый тип творчества — церковное ис­
кусство, по своему социальному бытованию подчиненное специфиче­
ским обязательствам,— что же касается «мирского» искусства, то
1 H. U. v. B a l t h a s a r * Christlicher Humanismus, «Studium Generale»!
1948, N 2, S. 70.
130

ему эти обязательства противопоказаны. «Церковное искусство, тво­
рящее предметы, перед которыми люди молятся, должно быть рели­
гиозным, теологическим. За вычетом этого частного (и исключитель­
ного) случая надо полагать, что бог не требует «религиозного искус­
ства» или «католического искусства». Искусство, которого Он желает
для себя, есть искусство. Со всеми своими зубами» *. И здесь, в воп­
росе о соотношении религии и искусства, девизом католического
мышления остается: «разделять, чтобы соединять» (заглавие одного
из трудов Маритена). Нам остается рассмотреть, как оно разделяет
и как соединяет.
Репрезентативной фигурой при этом рассмотрении будет служить
Маритен. Католицизм имел в нашем веке более крупных мыслителей
(достаточно вспомнить Тейяра де Шардена), более глубоких интерпре­
таторов схоластической традиции (таков Жильсон), более восприим­
чивых и чутких толкователей клерикальной эстетики (таков Романо
Гвардини). Но Маритен, друг Леона Блуа, Жана Кокто и Жоржа
Р у о , особенно