Творчество [Николай Фридрихович Олигер] (fb2) читать постранично, страница - 2

скромно потупился, а Затыкин долго выбирал с тарелочки бисквит, поменьше засиженный мухами, и невинно ворчал:

-- И еще дерут по гривеннику за штуку! Этакая некультурность!

Поэт побарабанил пальцами по столику:

-- Ты понимаешь, что я только так себе, случайно сказал: "завтра". Я не имею права вводить тебя в круг своих интимных переживаний. Хотя, с другой стороны...

-- О, я не настаиваю... Удивительно скверные бисквиты! Хотя, с другой стороны, мы -- художники. У нас должен быть собственный критерий.

-- Вот именно. Здесь совершенно не с кем поделиться. Все воспринимается, как анекдот, или как сплетня. Какие-то аптекаря и акцизные чиновники -- с общей психологией штабного писаря.

-- Я понимаю! -- сочувственно кивнул головой Затыкин. -- Не следует обнажать свою душу перед штабными писарями.

-- Да, и это духовное одиночество временами становится тягостным. Я знаю, что ты очень чуток. Это свойство всякого истинного художника, проникающего в самые глубины чужой психики. И когда я сказал "завтра", -- ты по неуловимому оттенку в выражении понял, что это "завтра" действительно существует.

Затыкин поковырял ногтем бисквит, положил его в рот, прожевал и тогда спросил коротко:

-- Замужняя?

Еровский пожал плечами:

-- Она свободна. А до деталей мне нет никакого дела. Может быть, где-нибудь там, в Тетюшах, сидит сейчас существо, называющее себя её мужем, но, ведь, это нисколько не меняет дела.

-- Ну, если в Тетюшах, то разумеется. А если здесь же... С мужьями, дорогой, надо держать ухо востро! Нас, художников, они обязательно начинают подозревать, даже, когда нет ничего серьёзного.

-- Тетюши -- это описательно. Я и вообще не знаю, есть ли у неё муж! Но я знаю, что она тонко чувствует, и что в любви мы взаимно одаряем друг друга новыми откровениями.

-- Давно это у тебя завелось?

-- Я говорю тебе -- с неделю. Я познакомился с нею в первый же день по приезде сюда, но, понимаешь ли, наши отношения были очень сложны и потому развивались медленно. Они заплетались, как тончайшее кружево, вышитое золотом. И когда уже было ясно, что мы принадлежим друг другу, мы все-таки намеренно отдаляли неизбежный миг, чтобы подойти к нему во всей полноте чувствований.

-- Ну, канитель какая... Как это у тебя хватает терпенья? И это даже просто ошибка, дорогой. Женщине обидно, если ей приходится, так сказать, отдаваться самой. Она предпочитает, чтобы её брали, Действовать нужно быстро, с натиском: раз-два-три!

Еровский вздохнул и потер кончиками пальцев висок:

-- Твоя система, может быть, вполне пригодна для любой рядовой женщины. Но Недда -- совеем особое существо.

-- Так ее зовут?..

-- Виноват, я кажется проговорился? Но теперь уже все равно! Ее зовут Неддой. То есть, её обычное имя слишком плоско звучит, и я его несколько изменил. Если бы я сразу высказал ей мою грубую мужскую волю -- она оттолкнула бы меня -- и только. Мы дождались, когда наши души прониклись взаимной гармонией.

-- Блондинка, конечно?

-- Нет, скорее брюнетка, но не совсем. В проходящем солнечном свете её волосы отливают зеленоватым золотом. И она вся, ты понимаешь, такая нежная, нежная, почти прозрачная. Когда она целует, то кажется, что к твоим губам прикладывают водяную лилию.

-- Ну, уж это... Нет, это бесплотное что-то! Совсем не в моем вкусе. И, ведь, лилии всегда бывают холодные и мокрые. Лилию к губам -- это что-то в роде лягушки. Даже болотом пахнет! Нет, это не в моем вкусе. Вот, например, когда целует Надя...

-- А у тебя есть здесь Надя?

-- Уже три недели. Я ведь не тяну канитель, как ты! Познакомились на пляже, потом встретились в читальне, потом совершили прогулку в горы -- и готово! И представь себе, я даже не ожидал, какая это оказалась прелесть. Тоже черноватая в роде твоей Недды, и кажется подкрашивается, но это наплевать. Сложена суховато, но, когда целует, -- огонь. Вот уж именно испепеляет!

-- Возможно! -- неохотно согласился поэт. -- Мне кажется только, что ты толкуешь эту эмоцию несколько грубо. Вот Недда -- иногда я боюсь, что она растает в моих объятиях, как тень. И в то же время в ней заложены необъятные глубины, первобытный хаос страсти. Она изнемогает от тяжести этого хаоса и иногда смотрит на меня остановившимися, безумными глазами. И в этом взгляде я улавливаю разгадку извечной тайны.

-- Здорово! Ты напиши что-нибудь по этому поводу. Нет, а Надя, -- та насытится поцелуями и спит. Свернется в клубочек, таким котеночком, и даже немножко вздрагивает. И чтобы разбудить, надо обязательно пощекотать ее за ушком.

-- Недда не спит! Я никогда не видел ее спящей.

-- Ну, еще бы, -- за одну неделю-то!

-- И через год не увижу! Её душа находится в состоянии экстаза и нервы её натянуты, как струны цитры. И я робко извлекаю звуки из этих струн. Они плачут или торжествуют, смотря по тому, на что я вдохновляю их.

-- Истеричка, может быть? У Нади тоже бывают иногда разные такие капризы. Например, вдруг в пять часов утра требует мороженого. А где я его достану, когда все рестораны закрыты? Но в общем это, конечно, пустяки.

-- Ты знаешь, на путях моей жизни я встречал уже