«Короли» снимают табель [Алла Яковлевна Трубникова] (fb2) читать постранично, страница - 2

играть свою роль.

— Работать? — Я кривлю ярко накрашенный рот. — А знаете, как в песне поется?

Благодушие сползает с лица дежурного.

— Что ж, — лейтенант, только что вступивший на дежурство, придавливает тяжелым пресс-папье разлетающиеся от сквозняка бумаги, — тогда будете отбывать от звонка до звонка. Понятно? — И он провожает меня к «лимузину» с решеткой.

— Передай там Людке Чувакиной, — кричит мне вслед выскочившая на крыльцо Лычкина, — чтоб не очень зарывалась! Скажи: «Нинка вернется, она тебя „приласкает“».

По тряской, в колдобинах и ухабах дороге мы выезжаем из Старого Парижа и держим путь в Новый.

День второй ВТОРНИК

Новый Париж еще меньше Старого. Протяженность села не более двух километров. Здесь всего одна улица и всего одна площадь.

«Резиденция» коменданта ничем не отличается от других домиков. Самого коменданта, Николая Семеновича Каляду, еще очень молодого человека, мы застаем за обедом. Он поспешно застегивает распахнутый китель и, к явному неудовольствию супруги, встает из-за стола.

— Вот еще одна краля на нашу голову. — Комендантша с сердцем отодвигает тарелку. — Откуда только такие берутся?! Может, их всех до Парижу сгонять решили?!

Капитан Голько вкратце информирует коменданта: доставлена некая Галкина, осуждена на три года, бедовая. И он требует, чтобы со мной обращались построже.

Видя, как хмурится комендант, я про себя усмехаюсь: чего мне бояться? Ведь рядом будет капитан, который знает, кто я, и, как было условлено, не выпустит меня из поля зрения.

Вдруг резко, рывком открывается дверь. Вбегает запыхавшийся парнишка.

— Товарищ капитан! — скороговоркой выпаливает он. — В контору из милиции звонили. Просят, чтоб вы срочно в район ехали.

Я меняюсь в лице: отъезд капитана никак не входил в мои планы. Между тем Голько, не глядя в мою сторону, но, безусловно, для меня роняет:

— Непременно вернусь к вечеру.

— Вот что, Галкина, — комендант берется за фуражку, — пойдем-ка в столовую.

Мы идем по селу. Под яркими солнечными лучами белые домики выглядят нарядно. На улицах ни души: «в самом разгаре страда деревенская».

В парижском «ресторане» всего несколько человек.

— Обед у нас вывозят в поле, — поясняет комендант. — Только те, кто поблизости работает, заходят в столовую. А ну-ка, Чувакина, зачислите на довольствие двадцать третью выселенную. Деньги после удержим.

Становится неловко — пожалуй, не расплатиться с совхозом: вряд ли хватит заработанного мною.

— Как фамилия? — Чувакина перестает убирать со стола и вынимает список.

— Галкина, — с непривычки я запинаюсь.

— Галкина? — Чувакина начинает давиться от смеха. — А может, Елкина?

— Интересно, с чего это тебя так разобрало? — возмущаюсь я. — По-моему, быть Галкиной в сто раз лучше, чем Чувакиной.

— А ты, собственно, из каких Галкиных будешь? — тотчас интересуется кто-то. — Случаем, не Степана Глухого сродственница?

И тут выясняется, что все село сплошь состоит из Елкиных и Галкиных. Дернула же меня нелегкая подобрать себе именно эту фамилию!

— Между прочим, соловья баснями не кормят. Может, мне все же дадут поесть в этом доме?

Чувакина наливает объемистую миску борща. Ужасно горячо и ужасно невкусно: надо же умудриться так испортить продукты!

— А куда тебя деть, Галкина, ума не приложу, — комендант в раздумье почесывает бровь. — Ну пойдем, пошукаем.

В первом же домике, в который мы входим, двери и окна всех комнат открыты настежь. На стенах — платья, под кроватями — чемоданы. А людей нет — только одна женщина лежит на кровати. Однако она, по-видимому, не испытывает ни малейшего смущения от того, что в разгар рабочего дня комендант застал ее в постели с книгой.

— Как отдыхаете, Гвоздева? — почему-то без всякой иронии спрашивает Каляда.

— Мочи моей нет от того отдыха, Николай Семенович. Осточертело! Не знаю, как пять дней выдержала. Еще семь, прямо вам говорю, мне не дотянуть. Как хотите, а завтра пойду на наряд…

Всматриваюсь в обветренное, почерневшее от солнца лицо. Так может выглядеть только человек, большую часть времени проводящий в поле.

— Новенькая, что ли? — кивает на меня Гвоздева. — Тогда понятно, почему удивляется. Небось думает, что Гвоздева отлынивает? Так вот, к вашему сведению, в законном отпуске я нахожусь. Правду говорю, Николай Семенович?

Комендант подтверждает: выселенным, как и всем трудящимся, положен раз в году отпуск. Конечно, в том случае, если они работали.

— А я разве не работала? — Гвоздева открывает тумбочку и достает оттуда захватанную тетрадку. — Вот посмотрите, убедитесь.

Смотрю, убеждаюсь: «Январь — тридцать один рабочий день, заработано пятьдесят шесть рублей пятьдесят три копейки. Февраль — двадцать два рабочих дня, заработано тридцать четыре