Часть четвертую я слушал необычайно долго (по сравнению с предыдущей) и вроде бы уже точно определился в части необходимости «взять перерыв», однако... все же с успехом дослушал ее до конца. И не то что бы «все надоело вконец», просто слегка назрела необходимость «смены жанра», да а тов.Родин все по прежнему курсант и... вроде (несмотря ни на что) ничего (в плане локации происходящего) совсем не меняется...
Как и в частях предыдущих —
подробнее ...
разрыв (конец части третьей и начало части четверной) был посвящен очередному ЧП и (разумеется, кто бы мог подумать)) очередному конфликту с новым начальственным мразматиком в погонах)). Далее еще один (почти уже стандартный) конфликт на пустом месте (с кучей гопников) и дикая куча проблем (по прошествии))
Удивила разве что встреча с «перевоспитавшейся мразью» (в роли сантехника) и вся комичность ситуации «а ля любовник в ванной»)) В остальном же вроде все как всегда, но... ближе к середине все же наступили «долгожданные госы» и выпуск из летного училища... Далее долгие взаимные уговоры (нашего героя) выбрать «место потеплее», но он (разумеется) воспрининял все буквально и решил «сунуться в самое пекло».
Данный выбор хоть и бы сделан «до трагедии» (не буду спойлерить), но (ради справедливости стоит сказать, что) приходится весьма к месту... Новая «локация», новые знакомые (включая начальство) и куча работы (вольно, невольно помогающяя «забыть утрату»). Ну «и на закуску» очередная (почти идиотская) ситуация в которой сам же ГГ (хоть и косвенно, но) виноват (и опять нажравшись с трудом пытается вспомнить происходящее). А неспособность все внятно (и резко) проъяснить сразу — мгновенно помогает получить (на новом месте службы) репутацию «мразоты» и лишь некий намек (на новый роман) несколько скрашивает суровые будни «новоиспеченного лейтенанта».
В конце данной части (как ни странно) никакого происшествия все же нет... поскольку автор (на этот раз) все же решил поделиться некой «весьма радостной» (но весьма ожидаемой) вестью (о передислокации полка, в самое «пекло мира»)).
Часть третья продолжает «уже полюбившийся сериал» в прежней локации «казармы и учебка». Вдумчивого читателя ожидают новые будни «замыленных курсантов», новые интриги сослуживцев и начальства и... новые загадки «прошлого за семью печатями» …
Нет, конечно и во всех предыдущих частях ГГ частенько (и весьма нудно) вспоминал («к месту и без») некую тайну связанную с родственниками своего реципиента». Все это (на мой субъективный взгляд)
подробнее ...
несколько мешало общему ходу повествования, но поскольку (все же) носило весьма эпизодический характер — я собственно даже на заморачивался по данному поводу....
Однако автор (на сей раз) все же не стал «тянуть кота за подробности» и разрешил все эти «невнятные подозрения и домыслы» в некой (пусть и весьма неожиданной) почти шпионской интриге)) Кстати — данный эпизод очень напомнил цикл Сигалаева «Фатальное колесо»... но к чести автора (он все же) продолжил основную тему и не ушел «в никуда».
Далее — «небрежно раздавленная бабочка Бредберри» и рухнувший рейс. Все остальное уже весьма стандартно (хоть и весьма интересно): новые залеты, интриги и особенности взаимоотношения полов «в условиях отсутствия увольнений» и... встреча «новых» и «бывших» подруг ГГ (по принципу «то ничего и пусто, то все не вовремя и густо»)) Плюсом идет «встреча с современником героя» (что понятно сразу, хоть это и подается как-то, как весьма незначительный факт) и свадьма в стиле «колхоз-интертеймент представляет» и «...ах, эта свадьба пела и плясала-а-а-а...» (в стиле тов.П.Барчука см.«Колхоз»)).
Концовка (как в прочем и начало книги) «очередное ЧП» (в небе или не земле). И ведь знаю что что-то обязательно будет... И вроде уже появилось желание «пойти немного отдохнуть» после части третьей... Ан нет!)) Автор самым циничным образом «все же заставил» поставить следующую часть (я то все слушаю в формате аудио) на прослушку. Так что слушаем дальше (благо пока есть «что поесть»))
Можно сказать, прочёл всего Мусанифа.
Можно сказать - понравилось.
Вот конкретно про бегемотов, и там всякая другая юморня и понравилась, и не понравилась. Пишет чел просто замечательно.
Явно не Белянин, который, как по мне, писать вообще не умеет.
Рекомендую к прочтению всё.. Чел создал свою собственную Вселенную, и довольно неплохо в ней ориентируется.
Общая оценка... Всё таки - пять.
восходящие. Три равных «интервала» («о»—«е», строки 3, 6, 8) воспринимаются по-разному в сопоставлении с предшествующим движением (так, восьмая, подхватывая движение седьмой, «уходит в высоту»).
Ранний Бродский тяготеет к «маятнику», чередованию восходящих и нисходящих строк: 1. Ни страны ни погоста 2. Не хочу выбирать 3. На Васильевский остров 4. Я приду умирать 6. Твой фасад темно-синий 6. Я впотьмах не найду 7. Между выцветших линий 8. На асфальт упаду…
Хлебниковское «Весны пословицы и скороговорки» организовано исключением низов («у», «ю») и приподнятостью всей линии стиха: 1. Весны пословицы и скороговорки 2. По книгам зимним проползли 3. Глазами синими увидел зоркий 4. Записки стыдесной земли 5. Сквозь полет золотистого мячика 6. Прямо в сеть тополевых тенет 7. В эти дни золотая мать-мачеха 8. Золотой черепашкой ползет.
Все приведенные выше примеры относятся — условно — к «музыкальному» типу организации вокализма стиха. Но есть другой тип, «иконический»: линия гласных дает наглядную картину «содержания» стихов. Образцы такого рода кажутся неправдоподобными, пока не увидишь их собственными глазами. Вот пример такого рода: 1. О вещая душа моя 2. О сердце полное тревоги 3. О как ты бьешься на пороге 4. Как бы двойного бытия 5. Так ты жилица двух миров 6. Твой день болезненный и страстный 7. Твой сон пророчески неясный 8. Как откровение духов 9. Пускай страдальческую грудь 10. Волнуют страсти роковые 11. Душа готова как Мария 12. К ногам Христа навек прильнуть.
Первая строфа располагается в ограниченном диапазоне, не касаясь верха и низа: проэмий. 5‑я строка впервые берет эти две предельных высоты («два мира»), 6‑я и 7‑я («день» и «сон») зеркальны. Высшая точка достигается в имени «Мария», за чем следует ниспадение к нижнему гласному — последнему гласному стиха. Так «готово» разрешиться противостояние «двух миров».
Поразительна вокальная картина стихов Баратынского, комментарий к которой оставляем читателю: 1. Болящий дух врачует песнопенье 2. Гармонии таинственная власть 3. Тяжелое искупит заблужденье 4. И укротит бунтующую страсть. 5. Душа певца согласно излитая 6. Разрешена от всех своих скорбей 7. И чистоту поэзия сватая 8. И мир отдаст причастнице своей.
Из довольно многочисленных графиков, которые мы сделали для русской лирики XIX—XX веков, можно заметить существование индивидуальных манер в «мелодике» — более явных, чем это дает картина ритма. Можно заметить некоторую типологию мелодических принципов разных авторов (так, стихи торжественно-взволнованного, «экзистенциального» характера, как приведенное тютчевское, как «Пророк» Пушкина и под., работают с полным диапазоном, резко пульсируя между «и» и «у»). Можно предположить и определенную семантику отдельных «интервалов», независимую от контекста: так, движение «и»—«е» связано с самой облегченной, катартической эмоцией.
Интересно, что обнаруживаются совершенно глухие к «мелодике» стиха поэты — среди них, например, признанный виртуоз версификации В. Я. Брюсов (воспринимавший, видимо, исключительно согласные). В каком-то смысле линия высоты — детектор лжи для поэта.
Последовательность гласных не контролируется сознанием (автора, прежде всего, а за ним — и читателя), как метрика или рифма: это бессознательная работа гармонии. Формообразующее действие высотного ряда происходит на самом глубинном уровне — и потому может сказать больше, чем поверхностные черты стиля. Быть может, этот не поддающийся передаче и обучению, не имитируемый элемент стиха ближе всего располагается к тайне поэтического дара, к дару поэзии врачевать болящий дух.
Примечания
1
Одно из редких исключений — исследования звукового строя стиха в работах Н. А. Кожевниковой.
(обратно)
2
Несомненно, то, что мы учитываем в графиках лишь ударные гласные, — упрощение. Но тем самым мы избегаем проблемы выбора между слуховым и зрительным восприятием стиха, между фонетикой и графикой. В целом мы исходим из того, что звук в стихе воспринимается фонематично, и орфографическая запись ближе выражает его, чем фонетическая транскрипция. Реальное звуковое значение фонем (существенное для определенных поэтических манер — ср. записи И. Сельвинского и др.) и реальное интонирование нас в данном случае не интересуют. Парадоксальность разговора о «высоте» идеализированного звука нам понятна. Вообще многие вопросы записи остаются спорными (что делать, например, с ѣ или с произношением Е/Ё в XVIII — начале XIX века?). Йотирование [јо], [ја], [ју]мы передаем для простоты буквами Е, Я, Ю. Выделение же их необходимо, поскольку йотация имеет большое значение для восприятия высоты звука. Нерешенной
Последние комментарии
1 час 16 минут назад
22 часов 30 минут назад
22 часов 33 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 9 часов назад