Аттестат зрелости [Василий Павлович Козаченко] (fb2) читать постранично, страница - 3

степной дорогой под дробь барабана! В прошлом году пионерский лагерь разбили над самой рекой, в семи километрах от села. Только теперь Юрко со всей остротой ощущает, как весело и беззаботно жилось там. А тогда все было обыденным и, казалось, иным быть не могло.

А что, если бы все вернулось снова? Вновь настал бы день, когда они ходили на экскурсию в соседний район и учитель знакомил их со строением земли, показывал напластование почв на стенах обрыва. Потом их захватил дождь, и все промокли. Толя Билан все беспокоился, как бы не простудиться, а ему говорили о Павке Корчагине. Или тогда, когда они всем отрядом помогали убирать сено в колхозе. Было очень жарко, и работа казалась трудной. Многое отдал бы теперь Юрко, чтобы опять очутиться с товарищами там, на лугу, полежать на теплом сене, поесть пахнущей дымом каши и только слегка погрустить о том, что скоро кончится чудесное лето и снова настанет осень.

А вечера в лагере! Все сидят на берегу вокруг костра. Пламя отражается в речных волнах. Вокруг темно, хоть глаз выколи. Из-за кустов доносятся таинственные звуки, шорох. Кажется, будто там бродят какие-то неведомые звери. И хоть знаешь, что все это лишь игра воображения, в душу закрадывается неясная тревога и страх. Вожатый рассказывает о Дальнем Востоке: он служил там в армии. Рассказывает о загадочных сопках и густых амурских зарослях, где притаились японские диверсанты… Повторятся ли еще когда-либо эти вечера в лагере, когда шум леса навевал мечты, а увлекательные рассказы и прочитанные книги порождали жажду подвигов, манили в неизведанные края, на необъятные просторы Родины? Слова «будь готов!» и «всегда готов!» приобретали особенно острый и значительный смысл. Красные полотнища с горячими призывами «Будь таким, как Павел Корчагин!», «Будь таким, как Павлик Морозов!» пробуждали чувства преданности своей социалистической Родине… Солнечные дни, рисунки, сделанные с натуры в лесу или в поле, собранные тобой гербарии, колхозный сад, в котором знаешь каждое дерево… Над всем этим реял теплый багряный шелк пионерского знамени.

Тут же, в ящике, хранится и пионерский галстук. Если бы все было по-прежнему, Юрко стал бы уже комсомольцем. Он мечтал об этом, старательно готовился. Но мечта не сбылась. Не успели принять Юрка в комсомол. Поэтому галстук теперь стал ему особенно дорог и близок. От него тоже веет запахом пионерских костров, весельем школьных вечеров, первомайскими праздниками…

Отдельно лежит подобранный после боев пистолет убитого командира; он в желтой кобуре, с двумя полными обоймами. Пареньку не терпится хоть разок выстрелить из него. Но страшно: узнает мать, и тогда с пистолетом придется распрощаться. Ведь фашисты за хранение оружия расстреливают… А еще лежит в этом ящике, в твердой обложке, рисунок. На полотне масляными красками написан портрет Ленина во весь рост. Ильич стоит возле нарядной елки, улыбается. А вокруг него — дети… Портрет сделан самим Юрком. Он висел в школе. Паренек любил краски, хоть всегда мечтал стать моряком. Но все мечты грубо растоптали фашисты. И остался рисунок как дорогое воспоминание, как теплый лучик солнца в мрачный осенний день. Даже мать, поглядев на него, тяжело вздохнула и промолвила:

— Запрячь, сынок, куда-нибудь… Так, чтобы фашистам на глаза не попался…

Юрко перебирает свои сокровища, кладет в ящик две книги и неохотно запирает его.

Во дворе встречает мать. Она возвратилась с берега. В дрожащих руках решето с баклажанами. Лицо бледное, встревоженное.

— Юрко, дитя мое, — шепчет она побелевшими губами, — лучше не выходи сегодня из дому. Там опять беда стряслась.

Сердце у него екнуло, но он спрашивает тихим, ровным голосом:

— А что случилось, мама?

— Опять убили человека возле реки. Видно, какой-то бедняга к нашим пробирался из окружения. Так и лежит там у самой воды. Шинель с него стащили. Совсем еще молодой… Несчастная мать, наверно, надеется… Письма ждет…

По ее серым щекам текут чистые крупные слезы.

— Береги себя, дитя мое. Вон Петра Вовченка почему-то забрали немцы. Повели куда-то с обоими ребятами. Говорят, будто у него под стрехой оружие какое-то нашли. Может быть, мальчонка сдуру подобрал. А вот видишь… как… Берегись, сынок.

Юрко отводит глаза. Суровеет.

— Я, мама, ненадолго. Дайте мне мешок какой-нибудь. Попытаюсь еще пшеницы из вороха набрать. Немцам меньше останется. Да и к чему нам голодать? Наша ведь.

— Не стоит. Немцы стерегут ее. Не помилуют.

— Ничего. Не беспокойтесь. Сделаю так, что и не заметит никто. А вы пока сходите к тете Ганне, пусть даст нам немного гвоздей. Окна хоть в этой половине застеклю. Зима идет. Умирать-то мы пока не собираемся. А стекло я утром из школы принес. Немцы зимние рамы выбросили.

— Ой, будь осторожен, сынок! Один ты у меня теперь остался. Хозяин… На тебя вся надежда!

— Как-нибудь образуется, — тихо говорит Юрко. И добавляет оживленнее, радостнее: — А знаете, мама, белый султан все-таки удрал от