Тайна клеенчатой тетради. Повесть о Николае Клеточникове [Владимир Иванович Савченко] (fb2) читать постранично, страница - 4

говорит не о деле, сказал Клеточников, — в письме Николая Александровича, оно осталось наверху в саквояже, описаны мои обстоятельства, но поскольку мы с вами теперь увиделись, позвольте мне изложить мое дело…

— О деле потом поговорим, — снова перебил его с улыбкой Корсаков. — А пока предлагаю вам выкупаться.

— Как, прямо сейчас?

— Ну да. Может быть, вам нельзя, врачи не рекомендуют?

— Нет, напротив. Доктор Постников, у которого я лечился, именно рекомендовал морские купания. Но у меня нет с собой купального костюма.

— Костюм и не нужен, — смеясь, ответил Корсаков. — Нравы у нас, повторяю, простые. Привыкайте, Николай Васильевич. Дамы сюда не заглядывают, эта бухта мужская. Они купаются в соседней бухте.

— Нет, я все-таки не буду. А вы, пожалуйста, купайтесь.

— Ну как угодно.

Корсаков легко сбежал с обрыва, сбросил халат на широкий камень, скинул чувяки, татарские шаровары и, не смущаясь наготы, пошел в воду. Ему, пожалуй, можно было не смущаться: у него было сухое, мускулистое тело, сильно загорелое, с таким телом он мог бы позировать художникам. Он вошел в воду до пояса и поплыл неизвестным Клеточникову, очень красивым способом, плавно вытягиваясь под водой, посылая обе руки вперед и затем широко загребая ими, при этом отталкиваясь от воды ногами, которые ритмично разводил и сводил вместе. Потом он перевернулся на спину и замер, блаженно щурясь на небо. Вспомнив о Клеточникове, помахал ему рукой и поплыл к берегу. Когда он выходил из воды, Клеточников увидел на его правом бедре, спереди, глубокий шрам, впадину, которая тянулась от паха почти до колена, и теперь заметно было, что эта его нога несколько суше левой. Он оделся и пошел к Клеточникову.

— Вы хорошо плаваете, — сказал Клеточников.

— Где уж хорошо. Когда-то хорошо плавал, да. Теперь я развалина с перебитыми ногами.

— Вы были ранены?

— Да, под Севастополем, — ответил Корсаков. — Идемте?

3

В доме, когда они вернулись с моря, все уже встали, было шумно, суетно. Кричал двухмесячный Владимир Владимирович Корсаков-сын, его вынесли, показали Клеточникову: здоровый мальчик, переставший кричать, как только его внесли в зал; четырехлетняя тоненькая Наталья Владимировна, дочь, уже одетая к завтраку, но непричесанная, с распущенными волосами бегала по нижним комнатам, с громким смехом удирая от няньки, чистенькой старушки в темном платочке, повязанном по-монашески, и от барышни с простым, востроносеньким, белым лицом, то ли воспитательницы девочки, то ли воспитанницы хозяйки дома, как понял Клеточников; когда Корсаков представил их друг другу — Корсаков назвал ее Машенькой Шлеер. Всем троим игра доставляла удовольствие. Взрослые не спешили поймать девочку, и девочка, пробегая через зал, каждый раз старалась пробежать как можно ближе к гостю, чтобы задеть его краешком платья или дотронуться кончиками пальцев, и, запрокинув головку, пытливо смотрела на него смеющимися светлыми глазками, как бы спрашивая, нельзя ли и его вовлечь в игру. На большой открытой веранде, куда вела дверь из зала, собирали на стол завтрак.

Девочку поймали и увели, и Клеточников, оставшись один, стал рассматривать портреты мужчин и женщин, развешанные в зале по стенам. Очевидно, это были семейные портреты. Некоторые были очень недурны. Клеточников узнал любимых им Левицкого и Боровиковского. Изображены на портретах были великолепные дамы, сановники и генералы, причем бросалось в глаза, что генералы были молоды.

Вошел Корсаков, в белой нарядной визитке, с цветным, в мелкий горошек, шелковым галстуком. Заметив, что Клеточников рассматривает картины, подошел с улыбкой.

— Вам нравятся эти картины?

— Да. Этот портрет писал художник Левицкий? — показал Клеточников на портрет юной дамы в атласном декольтированном платье с шелковыми лентами и кружевами, в высоком белом парике, с пухлыми, розовыми щечками и туманным взором светлых, прозрачных глаз.

— Левицкий, — ответил Корсаков, продолжая улыбаться. — Но ведь это старомодная, салонная живопись? Теперь пишут старух, которые штопают чулки, стариков с котомками за плечами, крестьянок с серпами.

— А я люблю эту живопись, — возразил Клеточников. — Это живопись легкая, прозрачная, так писали фламандцы и итальянцы. Они писали по белым или цветным грунтам, с подмалевками, лессировками. Теперь не придерживаются этой системы, и напрасно, поскольку суживают возможности… Мне это близко, я из семьи художника, — поспешил он объяснить свое неожиданное оживление. Корсаков смотрел на него с веселым удивлением. — Владимир Семенович, вы, верно, уже прочитали письмо Николая Александровича? — спросил Клеточников, Корсаков кивнул. — Я бы хотел, со своей стороны, прибавить, что у меня есть некоторые средства, немного, но мне хватит, по крайней мере на год…

— Мы об этом поговорим, — остановил его Корсаков. — Я отдал письмо жене, она сейчас выйдет, и мы вместе подумаем, как с вами быть. — Он снова повернулся к