Августовская пуща [Карл Ханс Штробль] (fb2) читать постранично, страница - 3

молока, вообще ничего. Она говорила медленно и явно с трудом. Лесное безлюдье и общество этого существа должны были отучить ее разговаривать.

Люфтшульц пробормотал:

— Не будем играть в учтивость. У них должна быть еда. Одним воздухом даже российские мужики сыты не будут.

Он тут же принялся перетряхивать избушку, заглядывая в каждый угол, под каждую кучу мусора, простукивал стены, заглянул в печь и убедился, что под полом нет никакого подвала. Косматый мужик поднялся и ходил за ним. С опущенной головой и плечами так и бродил из угла в угол. Затем резкий окрик женщины отправил его обратно в угол.

Нечего съедобного не было и в кладовке, которая примыкала к избе. Создание присматривалось к тому, что делает Люфтшульц и бормотало что-то, стоя в дверях. Мужик вел себя как цепной пес, не выносящий присутствия чужих в доверенном ему помещении. Отошел от кладовки только после того, как женщина дважды толкнула его. Мы должны были смириться с тем, что придется удовлетвориться только глотком воды. Возле печки стоял деревянный ушат с водой, в которой плавала какая-то грязь. Но что поделаешь? Превозмогли отвращение и набрали этой мутной жижи в фляги, чтобы напиться. Последним подошел к ушату хозяин. Стоял за нами, будто бы жалел даже эти помои. Едва последний из нас набрал воды, он стал на четвереньки и стал пил воду, как зверь, опустив голову внутрь. Женщина сильным пинком отправила его в угол.

Симонидес громко провозгласил, что мы попали в обитель российской культуры, и, если бы он мог поиграть в Господа Бога, то охотно приволок бы сюда его превосходительство Пуанкаре и Французскую Академию, чтобы полюбовались на русского собрата во всей его красе.

— Чушь, — сказал Карл Саммт. — Мужчина — очень тяжелый случай. Он идиот. Но идиоты не являются российской особенностью. Женщина: присмотритесь сами. Она вполне может показаться среди людей. Стоит только сбросить это грязное тряпье, и надеть хотя бы чистый фартук. Не так ли?

Он улыбнулся женщине. В нем появилась кельнерская предприимчивость. О своих похождениях в Познани он нам неоднократно рассказывал. Были в этих россказнях и польские аристократки, одна даже хотела застрелить его из револьвера. Виолончелистка травилась из-за него вероналом. Приняла бы на две таблетки больше и все. Казалось, он собирался продемонстрировать нам свои таланты. Женщина поняла, что говорим о ней, потому что начала жеманиться и постреливать черными глазами в Саммта.

— Вижу, что Карл пытается уладить дело дипломатическим путем, — сказал Люфтшульц. Симонидес пробормотал, что перспективы мрачные, ведь всем известно, что нам в дипломатии не везет. Несмотря на усилия Саммта, мы легли спать голодными.

Женщина принесла две охапки соломы, и бросила их под стену. Бросили на солому плащи и улеглись спать. Были слишком уставшими, чтобы размышлять. Но и заснуть было тяжело. Пребывали на границе яви и сна. Эклер охал и хрипел в своем углу. Он не мог заснуть, жадно вдыхая воздух. Но он был хорошим товарищем, и не хотел никого из нас будить и просить о помощи. Снаружи свирепствовала снежная буря. Порывы ветра и комья снега врезались в дом. Ветер выл в щелях деревянного строения. Но в этом вое начали чудиться какие-то еще звуки, вроде царапанья. Я сумел очнуться и хорошо расслышал этот звук. Из соседней комнаты, где раньше было темно, через узкую щель пробивался лучик света.

Равномерное царапанье доносилось из этого помещения, в котором должны были спать хозяева. Двери на завесах висели криво, и между ними и косяком была узкая щель. Придвинувшись, увидел женщину на корточках, которая скребла пол возле печки. Она мерно работала веником. В такт движением щетки колебалось и ее тело. Этот приступ любви к чистоте среди вопиющего беспорядка и грязи был совершенно непонятен мне, и даже обеспокоил меня.

Эклер услышал, как я возвращаюсь от двери на свое место. Подозвал меня к себе, и подтянул потной ладонью мою руку к своему лицу.

— Не оставляйте меня тут, и сами тут не оставайтесь. Утром надо найти своих, — сказал он. Я пообещал ему так и сделать. Через минуту он задышал равномерно и уснул.

Пошкрябывание прекратилось. Только ветер завывал в лесу.

Утром голод напомнил о себе с новой силой. Когда женщина начала клясться, что еды нет, что она много дней ничего не ела, показывая на свой живот, Люфтшульц сунул ей кулак под нос:

— Не пытайся нас обмануть. Мы не дураки, чтобы верить в подобную чушь.

Она не выглядела изголодавшейся.

Люфтшульц не договорил — полетел прямо в угол. Это было делом рук идиота, двинувшего его своей огромной лапой. Выглядел он страшно. Сросшиеся кустистые брови топорщились над глазами, полными гнева, а из под клочковатой бороды виднелись грозные щелкающие зубы. Женщина резко одернула его. Мужик послушался, хотя и неохотно, и отправился в свой угол.

Эклер сидел за столом. Его лицо впало. Он говорил так, будто сражался за каждое слово:

— Коллеги, ради Бога, бежим отсюда поскорее. Как-то оно