Шекспир [Игорь Олегович Шайтанов] (fb2) читать постранично, страница - 2

Шекспир, уроженец Стрэтфорда-на-Эйвоне, судился, кому давал деньги в долг, какие дома и земли прикупал, наконец, что и кому он завещал по своей смерти…

О завещании вообще — разговор особый. Антиквар, обнаруживший его в 1747 году, и сам был не рад находке. Под диктовку уже тяжелобольного Шекспира (об этом свидетельствует характер подписи на каждом листе завещания) нотариус аккуратно расписывает недвижимость, деньги, ценные вещи — дочерям, внучке, землякам, троим друзьям-актерам («по 26 шиллингов 8 пенсов на покупку колец»)… Словно спохватившись, уже поверх строки вписано то, что Шекспир оставляет жене Энн, — «вторую по качеству кровать со всеми принадлежностями…».

Эта несчастная кровать вполне заменяет счет за грязное белье. По ее поводу не перестают ломать голову. Откуда такая несправедливость — даже если счесть, что вдова будет обеспечена в доме дочери или по общему праву того времени получит третью часть имущества? Обычно стрэтфордские горожане в своих завещаниях о женах помнили и заботились. О судьбе рукописей им заботиться не приходилось, но ведь в данном случае умирает не стрэтфордский обыватель, а великий поэт! Умирает и в своем завещании ни словом, ни намеком не обнаруживает своего авторства…

Так что бытовые документы, связанные с Шекспиром, до нас дошли и загадку его личности ни в коей мере не помогли разрешить. Скорее — загадали ее.

Какого же документа нам не хватает, чтобы снять «шекспировский вопрос» и для каждого здравомыслящего человека (поскольку энтузиастов исторических загадок невозможно унять никакими аргументами) развеять сомнения по поводу авторства? Счет из прачечной не подходит. Вероятно, рукопись, хотя бы несколько страниц текста, написанных рукой Шекспира? Ведь мы не имеем ничего, кроме шести (почти) не подвергаемых сомнению шекспировских подписей, включая три под листами завещания. Но и они важны, поскольку устанавливают образец почерка.

На сличении с этим образцом с достаточной мерой вероятности установлено наличие одного творческого автографа — полторы сотни строк в коллективной рукописи пьесы «Сэр Томас Мор». Это доказательство не признают вполне убедительным, хотя бы потому, что нет стопроцентной графологической гарантии.

В этом споре, кажется, никакие аргументы не будут приняты противной стороной. Однако аргументы в пользу того, что лондонским драматургом был уроженец Стрэтфорда, существуют, их немало, они известны. Иногда они до смешного просты…

* * *

Скажем, случай с Уильямом Давенантом, драматургом и создателем английской оперы. Когда Шекспир умер, Даве-нанту было десять лет. Его отец владел «Таверной Короны» в Оксфорде, мэром которого стал за год до своей смерти. Согласно преданию, восходящему к самому Давенанту, он был крестным сыном Шекспира, неизменно останавливавшегося в таверне его отца на пути из Стрэтфорда в Лондон.

Человек театра, все знавший о его закулисной жизни, Давенант любил рассказывать и то, что было, и то, чего не было, в том числе о Шекспире. В одной из его историй намерение рассказчика гораздо важнее того, достоверна ли его история. Она дошла в нескольких вариантах. Вот запись Джона Обри, создателя жанра биографии в Англии, лично знавшего Уильяма Давенанта:

М-р Уильям Шекспир имел обыкновение раз в год посещать Уорикшир и на своем пути останавливаться в том доме в Оксфорде, где его чрезвычайно почитали. (Я слышал от отца Роберта (брат Давенанта, католический священник. — И.Ш.), что мистер Уильям Шекспир осыпал его сотней поцелуев.) Сам же сэр Уильям, когда приятно проводил время за бокалом вина (when he was pleasant over a cup of wine) в компании ближайших друзей — таких, например, как Сэм Батлер, автор «Гудибраса» (антипуританская сатирическая поэма. — И.Ш.), и других, — говаривал, что ему казалось, будто пишет он, вдохновленный тем же духом, что и Шекспир, и был не против того, чтобы считаться его сыном (seemed contented enough to be thought his son). Рассказанная им история портила репутацию его матери, ибо выходило, что она — потаскуха (whereby she was called a whore).

Честь считаться сыном Шекспира, кажется, была Давенанту дороже (по крайней мере, когда он «приятно проводил время») чести родной матери. И все это ради того, чтобы породниться с бездарным актером-пьяницей или безжалостным ростовщиком (каким Шекспира любят представлять антистрэтфордианцы)!? Предположить, что Давенант не знал о том, кто был подлинным автором шекспировских пьес, нелепо.

История с Давенантом причудлива, но показательна — независимо от степени ее истинности, она, безусловно, демонстрирует, что для столь осведомленного современника, каким был Давенант, человек из Стрэтфорда и прославленный Шекспир — одно лицо.

Немало есть свидетельств современников (явно не рассчитанных что-то доказывать или опровергать), в которых великий поэт и обычный человек театра предстают нераздельно соединенными. Томас Хейвуд, один из самых многопишущих драматургов эпохи, выступал