Последний из могикан [Джеймс Фенимор Купер] (fb2) читать постранично, страница - 129

стали снова ослабевать и дрожать, словно уносимые дуновением ветра. Губы сагамора сомкнулись, и он замолк. Делавары, поняв, что друг их не в состоянии победить силой воли свои чувства, перестали прислушиваться и с врожденной деликатностью перенесли свое внимание на погребение девушки-чужестранки.

Один из старейших вождей сделал знак девушкам, стоявшим вокруг Коры. По его приказу они подняли носилки с телом Коры на плечи и пошли медленным, размеренным шагом с новой жалобной песней, восхвалявшей покойную. Гамут, все время внимательно следивший за обрядом, наклонился к отцу девушки, находившемуся почти в бессознательном состоянии, и шепнул ему:

– Они несут останки вашей дочери. Не пойти ли нам за ними и присмотреть, чтобы ее похоронили по-христиански?

Мунро вздрогнул. Бросив вокруг себя тревожный взгляд, он встал и пошел за траурной процессией. Друзья окружили его с выражением горя, которое было слишком сильно для того, чтобы назвать его просто сочувствием. Даже молодой француз, глубоко взволнованный ранней, печальной кончиной такой красивой девушки, принял участие в процессии. Но когда последняя женщина племени присоединилась к траурному шествию, мужчины-ленапы сомкнулись плотными рядами вокруг Ункаса, как прежде, безмолвные, торжественные и неподвижные.

Место, выбранное для могилы Коры, оказалось небольшим холмом, на котором росла группа молодых сосен, бросавших грустную тень. Дойдя до этого места, девушки опустили носилки на землю и скромно ожидали какого-нибудь знака со стороны близких Коры, что они удовлетворены свершенным обрядом. Наконец разведчик, знакомый с их обычаями, сказал на языке делаваров:

– Дочери мои сделали все очень хорошо. Белые люди благодарят их.

Девушки, обрадованные похвалой, положили тело в гроб, искусно сделанный из березовой коры, и затем опустили его в последнее мрачное жилище. Так же просто и безмолвно они засыпали могилу, прикрыв свежую землю листьями и цветами. Но когда добрые создания закончили свое печальное дело, они остановились в нерешительности, не зная, как поступить дальше. Разведчик снова обратился к ним.

– Вы, молодые женщины, достаточно сделали, – сказал он. – Душа бледнолицего не требует ни пищи, ни одежды… Я вижу, – прибавил он, взглянув на Давида, который открывал свою книгу, видимо, готовясь запеть какую-нибудь священную песнь, – что тот, кто лучше меня знает христианские обычаи, собирается заговорить.

Женщины скромно отошли в сторону и из главных действующих лиц превратились в покорных, внимательных зрительниц происходившей перед ними сцены. За все время, пока Давид изливал свои набожные чувства, у них не вырвалось ни одного жеста удивления, они не позволили себе ни одного нетерпеливого взгляда. Они слушали, как будто понимая значение чуждых им слов и чувство глубокой печали, которое выражалось в них.

Взволнованный только что происшедшей сценой и своими собственными чувствами, псалмопевец превзошел самого себя. Он закончил свой гимн, как и начал, среди глубокого, торжественного безмолвия.

Когда последние звуки гимна достигли слуха присутствующих, боязливые взгляды украдкой устремились на отца покойной и тихий, сдержанный шепот пробежал среди собравшихся. Мунро обнажил свою седую голову и окинул взглядом окружавшую его толпу робких, тихих женщин. Потом, сделав знак разведчику, он проговорил:

– Скажите этим добрым женщинам, что убитый горем старик благодарит их…

Голова Мунро снова упала на грудь, и он опять начал погружаться в прежнее оцепенение, но тут молодой француз, о котором упоминалось раньше, решился слегка дотронуться до его локтя. Когда ему удалось обратить на себя внимание погруженного в печаль старика, он указал ему на группу молодых индейцев, несших легкие, плотно закрытые носилки, а затем поднял руку вверх, показывая на солнце.

– Я понимаю вас, сэр, – проговорил Мунро с напускной твердостью, – я понимаю вас. Это воля провидения, и я покоряюсь ей… Кора, дитя мое! Если бы молитвы убитого горем отца могли иметь какое-либо значение для тебя, как счастлива была бы ты теперь!.. Идемте, джентльмены, – прибавил он, оглядываясь вокруг с величественным видом, хотя страдания, исказившие его измученное лицо, были слишком велики, чтобы он мог скрыть их. – Мы отдали последний долг. Идемте же отсюда.

Хейворд повиновался приказанию и покинул место, где, как он чувствовал, каждое мгновение мог потерять самообладание. Пока его спутники садились на лошадей, он успел пожать руку разведчику и подтвердить, что непременно встретится с ним в расположении британской армии. Потом он вскочил в седло и, пришпорив коня, поехал рядом с носилками, откуда доносились тихие, сдавленные рыдания Алисы – единственное, что выдавало ее присутствие.

Все белые люди, за исключением Соколиного Глаза, – Мунро с опущенной на грудь головой, Хейворд и Давид, ехавшие в грустном молчании в сопровождении адъютанта Монкальма и его свиты, – проехали перед делаварами и вскоре исчезли в