Темная половина [Стивен Кинг] (fb2)

Стивен Кинг Темная половина

Эта книга посвящается Ширли Сондереггер, которая помогла мне в устройстве моих дел, а также ее мужу Питеру.

Примечание автора
Я в долгу перед покойным Ричардом Бэчмэном за его помощь и вдохновение. Без него этот роман не мог быть написан.

ПРОЛОГ

— Режь его, — сказал Машина. — Режь его, пока я стою и смотрю. Я хочу видеть, как из него брызнет кровь. Не заставляй меня повторять дважды.

Джордж Старк
«Способ Машины»
Жизнь каждого человека — его настоящая жизнь, а не простое физическое существование — начинается в разное время. Настоящая жизнь Тэда Бюмонта, маленького мальчишки, родившегося и выросшего в Риджуэйской части Бергенфилда, штат Нью-Джерси, началась в 1960-м. Два события произошли с ним в этом году: первое определило всю его жизнь, второе едва не положило ей конец. Было тогда Тэду Бюмонту одиннадцать лет.

В январе он представил на письменный конкурс, проведенный при поддержке журнала «Американский тинэйджер», свой короткий рассказик. В июне получил письмо от редакторов журнала с сообщением, что он удостоился почетной грамоты в конкурсе по разделу художественной прозы. Далее в письме говорилось, что судьи присудили бы ему вторую премию, если бы в приложении к рассказу он не написал, что до статуса полноправного «американского тинэйджера» ему не хватает двух лет. Тем не менее, писали редакторы, его рассказ «Возле дома Марти» — работа совершенно профессиональная, с чем его, безусловно, следует поздравить.

По прошествии двух недель оплаченным и зарегистрированным почтовым отправлением пришел сертификат о грамоте из журнала. На сертификате его фамилия была напечатана столь вычурным старо-английским шрифтом, что он едва разобрал ее, а внизу стоял золотой штамп с эмблемой — силуэты коротко остриженного мальчишки и девчонки с развевающимся конским хвостом, застывшие в веселом танцевальном па.

Мать Тэда — этого тихого, серьезного мальчика, который, казалось, всегда будет неловок в быту, ибо путается в собственных ногах большого размера, — заключила его в объятия и осыпала поцелуями.

На отца это не произвело никакого впечатления.

— Если уж он так чертовски здорово написал, почему они не подкинули ему деньжонок, а? — буркнул он из глубины своего кресла-качалки.

— Но, Глен…

— Ладно-ладно. Может, наш Эрнст Хемингуэй сбегает мне за пивом, когда ты прекратишь его тискать?

Мать ничего не сказала, но… она заказала рамки для первого письма и сертификата, заплатив за них из своих денег «на булавки», и повесила их в его комнате над кроватью. Когда приезжали родственники или гости, она непременно водила их смотреть на семейные реликвии. Наступит день, поясняла она, и Тэд станет великим писателем. Она всегда знала и чувствовала, что он отмечен судьбой, и вот — первое тому доказательство. Тэда все это смущало, но он слишком любил свою мать, чтобы хоть раз сказать ей об этом.

Несмотря на смущение, Тэд решил для себя, что его мать права — по крайней мере отчасти. Он не знал, заложено ли в нем достаточно, чтобы стать великим писателем, но намеревался стать каким-то писателем, даже не важно каким. А почему бы и нет? У него это неплохо получалось, и, что еще важнее, получалось все лучше и лучше. Когда же находились нужные слова, то получалось просто здорово. И не всегда ведь они смогут лишать его денег, нужных для технической стороны дела. Не вечно же ему будет одиннадцать.

Второе важное событие, происшедшее с ним в 1960-м, началось в августе. Именно тогда он стал страдать головными болями. Поначалу они не были особенно сильными, но к сентябрю, когда пришла пора снова идти в школу, слабенькая, едва заметная боль в висках и в середине лба переросла в жуткий, чудовищный марафон агонии. Когда его охватывал очередной приступ, он мог лишь лежать в своей затемненной комнате и ждать смерти. К концу сентября он уже ожидал смерть с надеждой. К середине октября боль дошла до того предела, что он всерьез стал бояться, что не умрет.

Приступы головной боли обычно сопровождались фантомным звуком, который мог слышать лишь он один, — звуком, похожим на отдаленное чириканье тысячи маленьких птичек. Порой ему чудилось, что он почти видит этих птичек — он представлял их как воробушков, — дюжинами облепивших телефонные провода и коньки крыш, как они обычно делают весной.

Мать повела его к доктору Сьюарду.

Доктор Сьюард поглядел ему в глаза через офтальмоскоп и покачал головой. Потом он задернул шторы, выключил верхний свет и велел Тэду смотреть на белый кусок стены в кабинете, а сам карманным фонариком стал быстро высвечивать и гасить яркий кружок на стене.

— Тебе не дает это каких-то забавных ощущений, а, сынок?

Тэд отрицательно качнул головой.

— Не чувствуешь слабости? Как будто вот-вот можешь потерять сознание?

Тэд снова помотал головой.

— Чувствуешь какой-нибудь запах? Как от гниющих фруктов или паленого тряпья?

— Нет.

— А как насчет твоих птиц? Ты слышал их, когда смотрел на вспышки света?

— Нет, — ответил сбитый с толку Тэд.


— Это нервы, — позже сказал его отец, когда Тэд был выпровожен в приемную. — Этот чертов парень просто живой клубок нервов.

— Думаю, это мигрень, — сказал им доктор Сьюард. — Довольно необычный случай для его возраста, но иногда встречается. И еще, он производит впечатление очень… впечатлительного…

— Да, он впечатлительный, — не без некоторой гордости подтвердила Шейла Бюмонт.

— Что ж, позже, вероятно, можно будет подобрать метод лечения. А сейчас, боюсь, ему придется просто терпеть.

— Ага, и нам вместе с ним, — буркнул Глен Бюмонт.

Но это были не нервы, это была не мигрень, и этим все не кончилось.


За четыре дня до кануна Праздника Всех Святых Шейла Бюмонт услыхала, как один из мальчишек, с которыми Тэд каждый день ждал школьного автобуса, вдруг испустил громкий вопль. Она выглянула из окна кухни и увидела своего сына, в судорогах валяющегося прямо на дороге. Его пакет для ленча лежал в двух шагах, а фрукты и сандвичи вывалились прямо на мостовую. Она выбежала из дома, отогнала сгрудившихся вокруг Тэда ребятишек и беспомощно застыла, боясь дотронуться до сына.

Если бы большой желтый автобус с мистером Ридом за рулем появился чуть позже, Тэд мог бы умереть прямо там, в двух шагах от собственного дома. Мистер Рид служил врачом в Корее. Ему удалось откинуть голову мальчика назад, что позволило Тэду сделать вдох и не задохнуться от собственного запавшего в горло языка. На «скорой помощи» его отвезли в Бергенфилдскую районную больницу, и доктор по имени Хью Притчард оказался как раз в дежурном покое, где пил кофе и травил разные байки своему приятелю про подвиги на поприще гольфа. А доктор Хью Притчард, как выяснилось, был лучшим нейрохирургом в штате Нью-Джерси.

Притчард велел сделать рентген и внимательно изучил снимки. Потом он показал их Бюмонтам, попросив с особенным вниманием взглянуть на слабое затемнение, которое он обвел желтым восковым карандашом.

— Вот, — сказал он. — Что это?

— Откуда нам знать? — вопросом ответил Бюмонт. — Ведь это вы врач, черт побери.

— Верно, — сухо заметил Притчард.

— Жена говорит, это было так, словно его хватил удар, — пояснил Глен.

— Если вы имеете в виду припадок, то да, — кивнул Притчард. — Если вы имеете в виду эпилептический припадок, то я уверен, что нет. Припадок такой силы, как у вашего сына, означал бы, несомненно, тяжелую степень эпилепсии, а Тэд не выдал никакой реакции на световой тест Литтона. Словом, если бы у Тэда была тяжелая степень эпилепсии, вам не нужно было бы выслушивать подтверждение этого диагноза от врача. Он валился бы на ковер в гостиной и выдавал бы пляску святого Витта каждый раз, когда картинка на телевизоре вздумала бы слегка подергаться или просто чуть помелькать.

— Тогда что же это? — робко спросила Шейла.

Притчард вновь повернулся к рентгеновскому снимку, установленному перед световым ящиком.

— Что это? — переспросил он и снова обвел выделенную им затемненную область. — Неожиданные приступы головной боли при том, что раньше подобных припадков не наблюдалось, дают мне все основания предположить, что у вашего сына опухоль мозга, вероятно, еще небольшая и, как можно надеяться, доброкачественная.

Глен Бюмонт тяжелым взглядом уставился на доктора, а его жена, стоя рядом с ним, заплакала в носовой платок. Она рыдала, не издавая ни единого звука. Такой беззвучный плач был результатом многих лет брачного опыта. Кулаки Глена работали быстро, чрезвычайно болезненно и почти никогда не оставляли следов, так что после двенадцати лет беззвучной печали она, наверно, и не смогла бы громко расплакаться, даже если бы и захотела.

— Это что, значит, вы хотите вырезать ему мозги? — спросил Глен с присущими ему деликатностью и тактом.

— Я не стал бы облекать это в такую форму, мистер Бюмонт, но, полагаю, исследовательская операция здесь необходима. Да, — ответил Притчард, подумав при этом, что если Бог и вправду есть на свете и если он действительно создал нас по своему образу и подобию, то почему же вокруг столько ненавистных мне людей, вроде вот этого, и от них зависят судьбы стольких других.

Опустив голову и в задумчивости нахмурив брови, Глен несколько долгих секунд молчал. Наконец он поднял голову и задал вопрос, который беспокоил его больше всего:

— Скажите мне по-честному, док… Во сколько все это влетит?


Ассистирующая операционная сестра увидела это первой.

Ее вопль был пронзителен и страшен — в операционной, где последние пятнадцать минут единственными звуками были тихие приказания доктора Притчарда, урчание громоздкой жизнеобеспечивающей установки и высокий, прерывистый вой пилы для трепанации черепа.

Качнувшись, она ударилась о каталку с подносом, где были аккуратно разложены дюжины две инструментов, и перевернула ее, та рухнула на пол с грохотом, сопровождаемым звоном скальпелей и зажимов.

— Хилари! — изумленно крикнула главная сестра. Она так поразилась, что, забыв обо всем, рванулась к мечущейся женщине в развевающемся зеленом халате.

Ассистирующий доктор Альбертсон тихонько стукнул ногой в мягком тапочке главную сестру по икре.

— Пожалуйста, не забывайте, где находитесь.

— Да, доктор, — она тут же отвернулась к столу и даже не взглянула на дверь операционной, когда та захлопнулась за орущей, словно пожарная сирена, Хилари.

— Соберите инструменты в стерилизатор, — сказал доктор Альбертсон. — Сейчас же. Быстро, быстро.

Она начала собирать инструменты, тяжело дыша, явно взволнованная, но уже взяв себя в руки.

Доктор Притчард, казалось, вообще не заметил всей этой суматохи. С напряженным интересом он смотрел в окошко, вырезанное в черепе Тэда Бюмонта.

— Невероятно, — пробормотал он. — Просто невероятно, вот это действительно для учебников. Если бы я не видел это собственными глазами…

Отвлекло его шипение стерилизатора. Он взглянул на доктора Альбертсона и резко приказал:

— Отсос. — Потом перевел взгляд на сестру: — А вы, мать вашу, что там застряли? Кроссворд в «Санди таймс» решаете? Шевелитесь поживее и тащите все сюда.

Она подошла, неся инструменты в свежем контейнере.

— Дайте мне отсос, Лестер, — повторил Притчард. — Скорее. А потом я покажу вам нечто такое, чего вы больше нигде и никогда не увидите, разве что в балагане фокусника на окружной ярмарке.

Альбертсон подкатил отсос-каталку, не обращая внимания на главную сестру, которая отступила назад, чтобы убраться с его дороги, и едва не выронила инструменты.

Притчард поглядел на анестезиолога.

— Дайте хорошую дозу, дружище. Хорошая доза — вот все, что мне надо.

— У него сто пять на шестьдесят восемь, доктор. Спит как сурок.

— Ладно. Его мать утверждает, что у нас тут лежит Уильям Шекспир номер два, так что будьте поаккуратнее. Давайте, Лестер, поработайте отсосом… Да не заденьте его этой чертовой штукой!

Альбертсон взялся за отсос и принялся удалять кровь. Сзади монотонно и успокаивающе гудела следящая и записывающая аппаратура. Вдруг ему показалось, что он по ошибке отсосал и воздух из собственных легких. Он почувствовал себя так, словно кто-то сильно врезал ему в верх живота.

— Боже праведный. О, Господи… Господи Иисусе, — он на момент отпрянул, а потом… наклонился поближе. В его широко открытых глазах за очками в роговой оправе над марлевой повязкой вдруг зажглось острое любопытство. — Что это?

— Думаю, вы сами видите, что это, — сказал Притчард. — Просто нужна секунда-другая, чтобы свыкнуться. Я читал об этом, но никогда не думал, что увижу собственными глазами.

Мозг Тэда Бюмонта был цвета наружной поверхности морской раковины — сероватый с тончайшим розовым налетом.

Выступая прямо на поверхности коры, располагался слепой и уродливый человеческий глаз. Мозг слабо пульсировал. Глаз пульсировал вместе с ним, и создавалось впечатление, будто он старается им всем подмигнуть. Именно это — схожесть с подмигиванием, — заставило ассистирующую сестру пулей вылететь из операционной.

— Боже праведный, что это? — снова спросил Альбертсон.

— Ничего, — сказал Притчард. — Когда-то это могло быть частью живого, дышащего человеческого существа. Теперь это ничто. Кроме, конечно, неприятности. Но, похоже, с этой неприятностью мы можем справиться.

— Разрешите мне взглянуть, доктор Притчард? — спросил анестезиолог, доктор Лоринг.

— Хорошо спит?

— Да.

— Тогда подходите. Потом будет о чем рассказать вашим внукам. Но побыстрее.

Пока Лоринг разглядывал глаз, Притчард повернулся к Альбертсону.

— Мне нужна пила, — сказал он. — Я хочу немножко расширить отверстие. А потом мы прозондируем. Не знаю, смогу ли я вытащить все, что там есть, но все, что смогу, я вытащу.

Лес Альбертсон взял на себя обязанности главной операционной сестры, и когда Притчард протянул ему руку в перчатке, он подал ему свежестерилизованный зонд. Притчард, мурлыкающий про себя песенку «Бонанзы», принялся работать со вскрытым черепом — быстро и почти небрежно, лишь изредка бросая взгляд в зеркальце, похожее на зубоврачебное, что помещалось на конце зонда. Он работал исключительно на ощупь. Позже Альбертсон говорил, что никогда за всю свою жизнь он не видел такого потрясающего хирургического мастерства в чистом виде.

Вдобавок к глазу они нашли часть ноздри, три ногтя и два зуба. В одном из зубов был крошечный кариес. Глаз продолжал пульсировать и пытался подмигнуть вплоть до того момента, когда Притчард сделал игольным скальпелем первый прокол, а потом вытащил его. Вся операция, от начального зондирования до полной экстракции, заняла всего двадцать семь минут. Пять кусочков плоти с хлюпаньем брякнулись в контейнер из нержавеющей стали, стоящей на подносе-каталке возле выбритой головы Тэда.

— Полагаю, теперь там все чисто, — наконец сказал Притчард. — Похоже, вся чужеродная ткань соединялась рудиментарным нервным узлом. Даже если там еще и есть другие кусочки, думаю, мы можем рассчитывать на то, что убили их.

— Но… Как это может быть, что парнишка все еще жив? Я хочу сказать, это ведь все — часть его самого, ведь правда? — спросил совершенно сбитый с толку Лоринг.

Притчард ткнул пальцем в поднос.

— Мы нашли глаз, — сказал он, — зубы и горсть ногтей в голове у парня, и вы считаете, что это его часть? А вы что, заметили у него нехватку ногтей? Хотите проверить?

— Но даже рак всего лишь часть собственного организма пациента…

— Это был не рак, — терпеливо стал объяснять ему Притчард, в то время как руки его продолжали свою работу. — Очень часто при родах мать дает жизнь лишь одному ребенку, однако нередко этот ребенок начинал свое существование как близнец. Таких случаев, дружище, примерно два из десяти. Что же происходит с другими зародышами? Сильнейший поглощает слабейшего.

— Поглощает? Вы хотите сказать, он съедает его? — спросил Лоринг, слегка позеленев. — Так мы, стало быть, ведем тут речь о… внутриутробном каннибализме?

— Можете называть это так, как вам больше нравится. Это случается довольно часто. Если когда-нибудь смастерят сонарный аппарат, о котором только болтают на всевозможных научных конференциях, мы сумеем выяснить, как часто. Но как бы часто или редко это ни случалось, то, что мы видели сегодня, происходит намного реже. Часть близнеца этого мальчика осталась непоглощенной и оказалась за его лобной долей. С тем же успехом она могла остаться в его кишках, в селезенке, в позвоночнике — словом, где угодно. Как правило, что-то подобное видят одни лишь патологоанатомы — это выясняется при аутопсии, и мне никогда не доводилось слышать, чтобы чужеродная ткань явилась причиной смерти.

— Так, а что же произошло здесь? — спросил доктор Альбертсон.

— Что-то пробудило к жизни этот кусок ткани, который год назад был, вероятно, микроскопических размеров. Часы роста поглощенного близнеца, которые должны были навсегда остановиться по крайней мере за месяц до того, как миссис Бюмонт родила, каким-то образом вновь пошли, и… И эта чертова штуковина начала расти. Таким образом, в том, что потом произошло, ничего удивительного нет: достаточно одного лишь внутримозгового давления, чтобы вызвать головные боли у ребенка и те судороги, из-за которых он оказался здесь.

— Понятно, — осторожно сказал Лоринг, — но почему это произошло?

Притчард покачал головой.

— Если лет через тридцать я все еще буду практиковать и заниматься чем-то более интересным, чем удары клюшкой для гольфа, вот тогда и попробуйте задать мне этот вопрос. Может, у меня и найдется ответ. Теперь же я знаю лишь одно: мне довелось обнаружить и удалить опухоль совершенно особого и редкого рода. Причем опухоль доброкачественную. И дабы избежать лишних сложностей, я полагаю, это все, что нужно знать его родителям. Отец мальчишки и из доброго самаритянина сделает Джека Потрошителя. Я не могу себе представить, как объяснить ему, что сделал аборт его одиннадцатилетнему сыну. Лес, давайте закрывать отверстие.

И уже в качестве послесловия он вежливо добавил, повернувшись к главной операционной сестре:

— Я хочу, чтобы эта глупенькая шлюшка, что выбежала отсюда, была уволена. Запишите там у себя.

— Да, доктор.


Тэд Бюмонт выписался из больницы через девять дней после операции. Почти шесть месяцев он испытывал изнурительную слабость во всей левой половине тела, а иногда, когда очень уставал, странные, не совсем беспорядочные вспышки света начинали мелькать у него перед глазами.

Мать купила ему в подарок к выздоровлению старую пишущую машинку «Ремингтон-32», и эти вспышки света чаще всего случались, когда он склонялся над ней перед сном, ища правильный способ выразить что-то или пытаясь определить, что должно случиться дальше в рассказе, который он писал. Со временем это тоже прошло.

То жуткое фантомное чириканье — звук от полчищ летящих воробьев — после операции вообще больше не возвращалось.

Он продолжал писать, набирая уверенность и шлифуя выявляющийся собственный стиль, и продал свой первый рассказ (журналу «Американский тинэйджер») через шесть лет после начала его настоящей жизни. Потом он уже никогда не оглядывался назад, в прошлое.

Насколько было известно и его родителям, и самому Тэду, небольшая доброкачественная опухоль была удалена из передней доли его мозга осенью того года, когда ему исполнилось одиннадцать. И когда он вспоминал об этом (а делал он это с годами все реже и реже), то думал лишь о том, как немыслимо ему повезло, что он остался жив.

Очень многим пациентам, перенесшим в те примитивные годы мозговые операции, выжить не удалось.

ЧАСТЬ 1 ДУРАКОВ УЧАТ

Своими длинными сильными пальцами Машина медленно и осторожно распрямил скрепку для бумаг.

— Держи ему голову, Джек, — сказал он человеку, стоящему за Хальстедом, — и, пожалуйста, держи крепче.

Хальстед понял, что собирается делать Машина, и когда Джек Рэнджли сжал ему голову огромными ладонями, стал дико кричать. Его вопли разнеслись по безлюдному складу, и громадное пустое пространство послужило естественным усилителем. Крики Хальстеда были похожи на упражнения оперного певца, разогревающегося перед вечерним выступлением.

— Я вернулся, — сказал Машина. Хальстед крепко зажмурил глаза, но это ничего ему не дало. Маленькое стальное жало легко прошло сквозь левое веко и со слабым хлопком проткнуло под ним глазное яблоко. Из-под века потекла клейкая, студенистая жидкость.

— Я вернулся с того света, а ты, кажется, совсем не рад меня видеть, неблагодарный ты сукин сын.

Джордж Старк
«Скачка в Вавилон».

I. Что люди скажут?

1
Двадцать третий, майский, выпуск журнала «Пипл» был вполне обычным. Обложка была украшена отдавшей концы знаменитостью этой недели — рок-звездой, который был арестован за хранение кокаина и прочих сопутствующих наркотиков и повесился в тюремной камере. На внутренней стороне шла обычная сборная солянка: девять нераскрытых убийств на сексуальной почве в восточной части Небраски; гуру — проповедник здоровой пищи, проколовшийся на детском порно; домашняя хозяйка из Мерилэнда, вырастившая плод, похожий на лик Иисуса Христа — разумеется, если смотреть на него, прищурив глаза и в темной комнате; веселая парализованная девчушка, тренирующаяся для участия в нью-йоркском велосипедном марафоне; развод в Голливуде; свадьба в нью-йоркском высшем свете; борец, оправившийся после сердечного приступа; комик, барахтающийся в водолазном костюме.

Была там также заметка об антрепренере из Юты, который занимался сбытом новейшей куклы под названием «Ваша мамаша!», похожей, судя по рекламе, на «всеми любимую (?) тещу». В нее был встроен динамик, который выдавал разговорные фразы вроде: «У меня в доме обед никогда не был остывшим, дорогая» или «Твой брат никогда не ведет себя так, словно от меня пахнет псиной, когда я приезжаю погостить к нему на пару недель». Но самый смак был в том, что вместо дерганья за веревочку на спине, чтобы заставить «Вашу мамашу» говорить, вы должны были пнуть поганую тварь как можно сильнее. «Ваша мамаша» обладает мягкими прокладками, гарантирована от повреждений, а также никоим образом не причинит вреда вашим стенам и мебели, — заявлял с гордостью ее изобретатель мистер Гаспар Уилмот (ранее обвиняемый, как сообщалось походя, в неуплате подоходного налога — обвинения сняты).

И на тридцать третьей странице этого замечательного и содержательного номера самого замечательного и содержательного американского журнала помещался раздел с типичным для «Пипла» подзаголовком: «Точно, остро, просто». Он назывался «БИО».

— «Пипл», — сказал Тэд Бюмонт своей жене Лиз, сидя с ней бок о бок за кухонным столом и читая статью по второму разу, — любит приступать сразу к делу. Если не желаешь «БИО», открой «Попавшие в беду» и читай о девчонках, которых разрезали на куски и засолили прямо в самом сердце Небраски.

— Это вовсе не смешно, когда начинаешь думать об этом всерьез, — сказала Лиз Бюмонт, но испортила впечатление от сказанного, прыснув в кулак.

— Не хи-хи, а действительно так, — сказал Тэд и снова стал просматривать статью, рассеянно потирая маленький белый шрам высоко на лбу.

Как и обычно, «БИО» был единственным разделом в журнале, где словам досталось больше места, чем фотографиям.

— Ты жалеешь, что сделал это? — спросила Лиз. Ухо у нее было навострено на близняшек, но пока они вели себя чудесно — спали мирно, как ягнята.

— Прежде всего, — сказал Тэд, — я этого не делал. Это сделали мы. Один за двоих, двое — за одного, ты что, забыла? — Он постучал пальцами по снимку, напечатанному на второй странице статьи, на котором жена протягивала ему вазочку с шоколадными пирожными, а он сидел за своей машинкой с заправленным в нее листом бумаги. Разобрать, что напечатано на листке, не удавалось, если там вообще что-нибудь было. Возможно, это и к лучшему, поскольку ничего, кроме абракадабры, там быть не могло. Писать — всегда было для него тяжелой работой, и уж никак не тем, чем он мог бы заниматься на людях… Особенно если кто-то из присутствующих оказался фотографом от журнала «Пипл». Джорджу это давалось гораздо легче, а вот Тэду Бюмонту — чертовски тяжело. Лиз и близко не подходила к нему, когда он пытался — и иногда довольно успешно — творить. Она не приносила ему даже телеграмм, а не то что шоколадных пирожных.

— Да, но…

— Во-вторых…

Он снова взглянул на снимок, где Лиз протягивала ему пирожные, а он, подняв голову, смотрел на нее. Они оба усмехались. На лицах людей, хотя и приятных, но все же в весьма аккуратных дозах, отмеряющих даже столь обычные и простые действия, как улыбки, эти усмешки выглядели довольно странно. Он вспомнил то время, когда работал проводником в Аппалачах — в Мэне, Нью-Гемпшире и Вермонте. В те мрачные дни у него завелся ручной енот по имени Джон Уэсли Хардинг. Не то чтобы он сам пытался приручить Джона — тот привязался к нему по собственному желанию. Тэд любил принять рюмку-другую в холодный вечер; старина Джон тоже всегда был не прочь, и когда енот получал больше, чем одну порцию из бутылки, на мордочке у него появлялась такая усмешка.

— Что во-вторых?

Во-вторых, довольно забавно, когда кандидат на премию «Нэйшнал бук» и его жена ухмыляются друг другу, как пара поддатых енотов, — подумал он и уже не сумел дальше сдерживать рвущийся наружу хохот.

— Тэд! Ты разбудишь близняшек!

Он попытался, правда не очень успешно, сдержать приступ смеха.

— Во-вторых, мы выглядим, как пара идиотов, но мне на это наплевать, — сказал он, крепко сжал ее в-объятиях и поцеловал в шею возле ключицы.

В комнате рядом расплакался сначала Уильям, а потом и Уэнди.

Лиз постаралась взглянуть на него с укоризной, но у нее не вышло.

Уж очень здорово было слышать, как он смеется. Может, потому здорово, что он делал это нечасто. Его смех таил в себе для нее какое-то чужое, экзотическое очарование. Тэд Бюмонт никогда не был весельчаком.

— Моя вина, — сказал он, — пойду принесу их.

Он начал вставать, стукнулся о стол и едва не перевернул его. Он был мягок в обращении, но неуклюж до странности: какая-то часть того, прежнего мальчишки, все еще жила в нем.

Лиз подхватила кувшин с цветами, стоявший посреди стола, за долю секунды до того, как он очутился на полу.

— Ну что же ты, Тэд! — воскликнула она, но тут же сама расхохоталась.

Он на секунду опять присел и не просто взял ладонями руку жены, а стал нежно поглаживать ее.

— Послушай, крошка, а разве тебя это задевает?

— Нет, — сказала Лиз. Она хотела еще добавить: «Но все же мне от этого как-то не по себе. Не потому, что мы ужасно глупо выглядим, а потому что… Ну, я не знаю, почему. Просто мне немного не по себе, вот и все».

Она подумала это, но промолчала. Слишком уж здорово было слышать его смех. Она поймала одну из его ладоней и легонько пожала ее. ...

Скачать полную версию книги