XXS [Ким Каспари] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Понедельник, 1 января 1996

В этот раз моя лучшая подруга Амелия празд­новала Новый году нас. Около двенадцати мы с ней пошли к церкви смотреть фейерверк. Было очень красиво, но холодно. А потом мы лили свинец хотя это ни к чему. У Амелии получилась фигурка, явно похожая на руку. Потом мой отец читал нам вслух, что какая фигурка обозначает. Оказалось, что под словом «Рука» написано: «Смерть близкого человека». Для Амелии, кото­рая недавно самым трагическим образом поте­ряла мать, это не самое подходящее толкование. Мать Амелии покончила жизнь самоубийством. Пожарные искали ее несколько часов, а потом Амелия с сестрой обнаружили ее на складе.

Об этом мы с Амелией проговорили всю ночь, и она сообщила мне много нового, о чем я до сих пор и понятия не имела. Например, что ее мать принимала наркотические таблетки и уже не­сколько раз побывала в психбольнице. Я очень гордилась тем, что подруга доверила мне свою тайну, ведь о таких вещах не кричат на каждом углу. А потом вдруг Амелия сказала: «Но я уже нашла себе новую маму».

Черт побери, она имела в виду мою мать!

Конечно, я ей тут же рассказала, чтб на самом деле происходит с моей матерью. Я была уверена, что Амелия давно поняла, в чем дело, — ведь у нас в квартире постоянно воняет спиртным. Но она ни сном ни духом не ведала, сначала даже не поверила.

Вторник, 2 января 1996

Сегодня я в тысячный раз решила, что надо пе­реехать. Но мне всего тринадцать лет, так что это будет непросто. Хотя я совершенно точно долго здесь уже не выдержу! Моя мать, эта любительни­ца аспирина, сегодня снова полезла ко мне со сво­ими поцелуями, а мне противно, прямо до тошно­ты, терпеть этого не могу. Но она ничего не пони­мает, вернее, я ей не говорю, потому что не хочу ее обидеть, и позволяю делать с собой все что угодно. Точно так же противным до тошноты я считаю тот факт, что у нас вся еда покрыта плесенью, а в хо­лодильнике сидят червяки и глупо на меня тара­щатся, стоит только открыть дверцу. А потом отец как дурак спрашивает, почему я ничего не ем. Ку­да ни посмотришь — пыль толщиной в палец вез­де грязь, всюду плесень; дрянь и гадость торчат из всех углов, а так как квартирка у нас крошечная, мне все больше кажется, что я нахожусь в узкой темной пещере, выхода из которой мет.

Уже несколько месяцев мама не спит здесь, наверху, в самой квартире. Она все чаще и чаще заползает в подвальную комнату, а наверх под­нимается, только если ей нужно в туалет. Меня тошнит всякий раз, как я ее вижу.

Но абсолютный хит сегодняшнего дня сотво­рил все-таки отец. Амелия подарила мне на Рож­дество мышку по имени Сильвестр. Черненькую, только кончик носа белый. Когда я нечаянно уронила банку, из-за того что мой идиот папаша ме­ня толкнул, то я никак не соглашалась эту банку поднять: во-первых, потому что на полу сидел огромный паук сантиметра три в диаметре, а во- вторых, потому что я совсем не была уверена, что должна ее поднимать, — ведь это же он меня за­дел. И тут отец бросился к домику с Сильвестром, схватил его, побежал в ванную и спустил в уни­таз. Сильвестра, не домик. При этом он еще и во­пил: «С сегодняшнего дня, цаца, я больше не буду с тобой церемониться! Надеюсь, это послужит те­бе хорошим уроком!» Вот мерзкая свинья! Спус­тить живое существо в унитаз! За это я своего от­ца ненавижу.

Ну что мне стоило поднять эту дурацкую банку?!

Среда, 3 января 1996

Если весь год будет таким, как эти три дня, то мне действительно придется основательно пере­строить свою жизнь. Сегодня отец пытался заста­вить меня сожрать венскую сосиску, которая це­лую неделю тухла в холодильнике. Конечно же я к ней не прикоснулась, потому что считаю извра­щением есть что-нибудь из нашего холодильника. А потом я орала на него до тех пор, пока не охрип­ла и не потеряла голос. В конце концов я схвати­ла огромный кухонный нож и разрезала свой ма­трац. Я была просто вне себя. На отца это особо­го впечатления не произвело, потому что матрац все равно и до этого уже был рваный. Он просто пригрозил, что вышвырнет меня вон. Пусть бы уж лучше он меня вышвырнул! Хуже, чем здесь, нигде не будет. Хорошо хоть, что у меня не осталось никаких домашних животных, которых он мог бы спус­тить в унитаз.

Мать я сегодня еще не видела. Вот и ладно, иначе она только действовала бы мне на нервы. Или бы мы снова стали убивать друг друга, это уже не первый раз. Например, месяц назад: отец был в командировке, а я, как всегда по ночам, лежала с открытыми глазами в кровати и ждала, когда в двери повернется ключ и в послышатся шаги матери. Каждую ночь одно и то же! Каж­дую ночь я не сплю до тех пор, пока она не при­дет в туалет, чтобы сразу же после этого снова исчезнуть в своей подвальной каморке. Чаще всего это происходит в два-три часа. Как всегда, я встала и спросила, почему она такая пьяная, и она, как всегда, пробормотала: «Я вообще не пи­ла, что за чушь ты плетешь? Что тебе от меня надо?» Мне стало стыдно. Как подобная чушь мог­ла прийти мне в голову? В этот момент я так рас­сердилась на мать, что вырвала у нее из рук ключ от подвала, но в то же время старалась говорить как можно спокойнее: «Пожалуйста, останься се­годня ночью наверху, я не хочу, чтобы ты снова спускалась вниз». И тут она вдруг оказалась со­всем рядом со мной. Теперь запах алкоголя чувст­вовался еще сильнее, чем раньше. Почему-то она стала в два раза больше. Сначала она с явно наи­гранной и неестественной приветливостью по­просила вернуть ей ключ, но я и пальцем не по­шевельнула, тогда она начала меня упрекать, об­зывая недоделанной, глупой сволочью. В конце концов она ударилась в слезы и изображала, что ужасно страдает, пока не исчезла в комнате отца. Тут у меня не выдержали нервы, и я ее заперла. Почему-то вдруг стало совсем тихо, и я ужасно испугалась. Но она меня обидела, поэтому я со­биралась выпустить ее только утром. Я легла на

свой матрац и через стену старалась уловить малейший шорох. Я очень надеялась, что она будет, стучать в дверь, пока я, королева София, не приду и не освобожу ее. Но тут она вдруг завопила, что лишит себя жизни. От такого воя мог бы проснуться весь дом, прежде всего семья под нами, которая и так нас терпеть не может. Пришлось снова открыть дверь. Если бы взгляды могли уби­вать, в ту ночь она бы меня растерзала. Но нет, она просто как монстр набросилась на меня и швырнула о холодную белую стену в коридоре. На ключ от комнаты ей было плевать, а вот ключ от подвала ей бы хотелось вернуть, что, в общем- то, вполне понятно. Хотя моя мать выше и толще меня, но при этой нисколько не сильнее. В ре­зультате мы начали драться прямо в коридоре, в потом она, издавая дикие крики, бросилась на отцовскую кровать и снова начала угрожать, что лишит себя жизни. Я быстро скользнула взглядом по маленькой неприбранной комнате. На книж­ной попке обнаружились перочинный нож отца и бутылка дезинфекционного средства с большой синей надписью: «80% спирта». Я забрала и то и другое и заперла мать, которая продолжала ру­гать меня, весь сеет и свою неудавшуюся жизнь. Нож я забрале, потопу что боялась, как бы она чего-нибудь с собой не сделала, и бутылку тоже, потому что мне пришло в голову, что она может

эту отраву выпить. В конце я еще и заорала: «Да подохни ты, глупая корова!»

А потом я сидела, рыдая, на своем матраце и снова раскаивалась. Я так боялась за свою мать! Если она с собой что-нибудь сделает, то я никогда себе этого не прощу.

Поскольку встречи с матерью чаще всего проходят именно так, как той ночью, то я дейст­вительно рада, что сегодня за целый день ни ра­зу с ней не столкнулась.

Моя тренерша по конному спорту сказала мне громко, так, что все слышали, что я един­ственная на этой конюшне, кто может справить­ся с диким конем по имени Пауло, с ним даже у нее самой бывают сложности. Я так загорди­лась! После ссоры с отцом это было самое то. Она просто дала мне понять, что я не такая уж никчемная и ни на что не годная, как все всегда утверждают. По крайней мере, существует хотя бы один человек, не считая Амелии, Никки и еще нескольких ребят, который считает, что я тоже человек.

Четверг, 18 января 1996

В воскресенье, четырнадцатого, моя мать от нас уехала. Происходило это приблизительно так: в ночь на 13 января мой жирный папаша сидел за своим компьютером, а матушка накачивалась внизу, в подвале. В1 час 46 минут она поднялась наверх, нализавшись под завязку, и бормотала что-то про «самого бесчувственного мужчину на свете» и тому подобное. Я никогда не рассказы­вала отцу про свою акцию с конфискацией клю­ча, но в тот момент у него, похоже, появилась та же самая идея. Он отобрал у нее ключ, она сбила ему с носа очки, которые со звоном упали на пол. Поскольку отец без очков как без рук, то для нее завладеть ключом было раз плюнуть. И она тут же отравилась в свой подвал.

На следующий день отец купил новые очки, я ходила с мим в оптику. Когда мы вернулись, мать стояла на кухне. Мы вели себя с ней любезно, а она была почти трезва. Чрезвычайно редкая си­туация! Едва мы пришли, она тут же вознамери­лась вернуться в подвал, но отец снова забрал у нее ключ. Такими злыми я до сих пор не видела ни отца, ни мать. Даже я не смогла бы довести их до такого состояния. Мать как ненормальная бро­силась в его кабинет и вышвырнула с балкона стопку книг прямо на террасу наших горячо лю­бимых соседей. И орала при этом так, что слышал весь город: «Хватит, достаточно, всё, я развожусь, я не сделала ничего плохого, почему у меня долж­на быть такая поганая семья!» Пока мы с отцом изо всех сил старались не дать матери швырнуть с балкона другие предметы: слона из слоновой кости, который достался ей по наследству от ее отца, и турецкий ящик, в котором у нас хранились оставшиеся без пары носки, — я думала, кто же в нашей семье чего на самом деле не заслужил.

После этого скандала мне было так стыдно ид­ти через сад к соседям, чтобы подобрать с терра­сы книги! Соседи сидели в гостиной и смотрели новости. Соседи меня ненавидят, потому что мы с Никки и двумя приятелями как-то раз взяли дистанционный пульт от телевизора Никки и с его помощью отключили их ящик. Если они такие ду­раки, что оставляют окно нараспашку, то должны быть готовы к любым неожиданностям. А еще они ненавидят меня за то, что раньше я все время играла на пианино во второй половине дня; к то­му же они считают, что сорняки с нашей грядки перебираются на их посадки. Грядки совсем ря­дом, поэтому такое вполне возможно. Но точно я не скажу, потому что сельское хозяйство мне, как и всей нашей семье, абсолютно до фонаря. Поэтому грядка так и заросла. Как там красиво выражаются? «Когда репутация подмочена, уже

можно не стесняться!» Вот-вот, я с этим абсолют но согласна! Но, несмотря ни на что, мне был очень неприятно.

Новая мамина квартира находится на другом конце города. Все ее дерьмо, все никому не нужное барахло, она, конечно, оставила здесь. Шест­надцатого числа мы с отцом отмывали кухню. Под газовой колонкой среди ящиков я обнаружи­ла миску с мясом. Стояла там недели четыре, не меньше. Отец ликвидировал в холодильнике всех червяков. Между холодильником и раковиной мы нашли картофельную запеканку, происхождения которой так и не смогли вспомнить. Видимо, она из тех времен, когда мама еще нам готовила. На­верное, несколько лет назад; я просто отгадала, что это запеканка, узнать ее уже было невозмож­но. Но самый хит имел место только что! В кухон­ном шкафу обнаружилась банка икры, срок годно­сти которой истек в 1980 году. За два года до мое­го рождения.

Теперь я не уверена, что мама когда-то была здорова. Но я точно знаю, что уже несколько лет у нее зависимость, иначе она бы не зашла так да­леко. А отец? Он только и делает что работает, больше совсем ни о чем не думает. Наверное, у не­го нет никакого желания разбираться в болезни своей жены. Он не вмешивается ни во что. Он да­же пальцем ни разу не пошевельнул, когда мы

с матерью чуть ли не убивали друг друга. В лучшем случае скажет: «Не орите так, соседи услышат! К тому же вы отвлекаете меня от работы». Эти сло­ва не производили ни на меня, ни на маму особого впечатления. А если я иногда провинюсь в чем- нибудь, ему не приходит в голову ничего лучше, как надрать мне уши. По-моему, отец забыл на­учиться разговаривать.

А теперь я сижу в своей мрачной комнате, пя­люсь на потолок и даже не знаю, что я должна ду­мать или чувствовать. Ситуация безысходная. С од­ной стороны, маму мне жалко. Что же такое должно было произойти, чтобы она так распустилась? С другой стороны, я ее ненавижу, потому что ей плевать, что со мной происходит, что я думаю и что чувствую. Она ведет себя так, как будто я ее чем-то обидела. Но я не знаю чем! Может быть, ребенком я часто была дерзка и больше любила папу, чем маму? Так бывает с маленькими девочками. Но разве это причина, чтобы пасть так низко?

Восьмого числа снова началась школа. У ме­ня новая классная, она даже ничего. Хотя и очень строгая. Сегодня мы писали самостоятель­ную по биологии, я почти всё знала. С тех пор как у меня новая учительница и новый класс, учить­ся стало гораздо легче, чем в прошлом году. Мой старый учитель на полном серьезе советовал моим родителям отправить меня в спецшколу. Мы даже

как-то туда съездили, но там меня тоже не захотели взять. Для них я оказалась недостаточной идиоткой!

Есть еще кое-что, о чем я обязательно должна упомянуть. В начале года я при росте метр семь­десят весила пятьдесят пять килограммов. Сегодня утром я встала на весы и выяснила, что те­перь во мне всего 49А килограмма. А я ведь со­всем не планировала так сильно похудеть! Дело в том, что у нас вся еда в мерзкой плесени. А если что-то не протухло, то мне все равно кажется, что воняет какой-то гадостью. Если быть совсем чест­ной, то я вижу для себя шанс выбраться отсюда: я твердо решила с сегодняшнего дня есть еще меньше. Не знаю, что потом со мной сделают, только надеюсь, что сделают хоть что-нибудь. Может, я вообще от этого умру! Вот тогда они по­пляшут, мои дорогие родители!

Пятница, 19 января 1996

Сегодня я съела только два помидора. Как это здорово — мало есть! Появляется такое замеча­тельное ощущение! Мне кажется, что теперь у ме­ня всё под контролем. А за самостоятельную по биологии у меня действительно отлично!

Только что мне пришло в голову, что своей ди­етой я могу довести папочку до белого каления.

Это доставляет мне колоссальное удовольствие! Сегодня в седьмой раз, с тех пор как ушла мама, он разогрел в микроволновке пельмени и поста­вил миску мне под нос как собаке какой-нибудь «Чапли». Я не прикоснулась к еде до тех пор, по­ка не получила пару затрещин. Тогда я вскочила и ушла к Никки.

Оттуда позвонила отцу и сказала, что вернусь в восемь часов.

У Никки выяснилось, что у меня ужасно скуч­ный вид. Больше не выношу свои унылые темно- каштановые волосы.

Во вторник пойду в парикмахерскую и по­крашусь.

Вторник 23 января 1996

Сегодня я съела только половинку помидора! Вешу всего 47,6 килограмма! Отец хотел идти со мной к врачу, но когда я заявила, что если уж мне понадобится лечиться, то пойду одна, потому что я женщина, а он мужчина, он сдался.

На физре у меня в глазах потемнело. Но я все равно не ушла с урока. И даже пошла после шко­лы на баскетбол.

После обеда была в парикмахерской. Теперь у меня волосы черные как вороново крыло.

Понедельник, 29 января 1996

На маленькой перемене я упала. У меня закружилась голова, и я свалилась прямо в руки учите­лю музыки, который в это время шел в актовый зал. Через три минуты я пришла в себя. Боже, как мне было плохо! Весь мой класс, какие-то вось­миклассники и девятиклассники столпились во­круг и таращились, как придурки. Никки держала меня за руку, а вялая директриса конечно тут же позвонила отцу и отправила меня домой, к чему я на самом деле совсем не стремилась. Теперь я ве­шу всего 41,2 килограмма. Если я смотрюсь в зер­кало, то вижу жирную до безобразия Софию, ко­торая ухмыляется и язвительно смеется.

Вот удивительно: раньше я весила больше, но никогда не казалась себе такой жирной.

Суббота, 3 февраля 1996

Выходной день, торчу одна дома и предаюсь тоске. Уже успела придумать, как всё будет на мо­их похоронах, если я покончу жизнь самоубий­ством. А потом ругала себя за такие мысли.

Вчера Тони, парень с нашего двора, с которым у меня вообще-то хорошие отношения, ужасно ме­ня обидел. Заявил, что моя мать — мерзкое, чер­ное, жирное чудовище. Меня это страшно задело, но все-таки я согласилась, что он прав, и сказала: «Я знаю! Я ее ненавижу!» А лотом он рассказал анекдот про блондинок и признался, что считает меня хорошенькой, намного красивее, чем Амелия, а я с тех пор терзаюсь муками совести, потому что предала свою мать. Как я могла быть такой тва­рью?! Я ведь на самом деле ее совсем не ненави­жу. Или ненавижу?..

Воскресенье, 4 февраля 1996

Всего 39,8 килограмма! Такое чувство, что я больше уже не живу. За все выходные я ни разу не вышла из дому и даже не подняла жалюзи. Об­рушила на себя град из всех имевшихся у меня кассет с депрессивной музыкой, что еще больше ухудшило мое настроение. Апофеозом последних двух дней стало неожиданное появление у нас под дверью Амелии, Никки, Майка и Даниэля. К счастью, отца дома не было. Парни тут же захо­тели выйти на балкон покурить. Супер, подумала я, но что оставалось делать — не выбрасывать же их на улицу! Я еще ни разу не курила марихуану, хотя они постоянно пытаются меня уговорить. Си­гареты я пару раз пробовала, но мне кажется, что это пустая трата времени и денег. От них никакого

кайфа. Поэтому я не курю. Вчера меня никто Не собирался уговаривать курить марихуану, а так как мне было все равно, я попробовала. Сразу же ч все стало так интересно, что мне отдали всю сигарету. Боже, как я набралась! Мне казалось, J что у нас ужасно весело, и я все время хихикала. Ребята сидели у меня до тех пор, пока не услыша­ли шум отцовской машины. А потом все перешли к Никки, только я нет. У меня не осталось ни же­лания, ни сил что-то делать. Я снова заперлась в своей комнате, снова слушала свой любимый хип-хоп и выяснила, что у меня появились воло­сы на спине. Вот гадость! Оказывается, я вся по­крылась волосами. Откуда они только берутся?! От этого мне и правда как-то не по себе. Надеюсь, это не какая-нибудь страшная болезнь.

Понедельник, 19 февраля 1996

Уже две недели я в окружной больнице в Д. На самом деле мне нельзя вести дневник, по­тому что мне предписан абсолютный покой, но кому какое дело? Хорошо хоть, что вчера — через тринадцать дней! — меня отсоединили от зонда. Они снова довели меня до отвратительных 44 ки­лограммов. Док говорит, что у меня Anorexia ner­vosa, это то же самое, что истощение.

Когда я разжирею до 45 килограммов, мне разрешат вставать. С 46 килограммами меня вы­пустят.

Теперь я даже знаю, откуда так много волос! Док объяснил мне. что это естественная защитная реакция организма в тех случаях, если очень быст­ро падает вес. Когда я потолстею, они исчезнут.

Сегодня в обед ко мне приходили Амелия, Ник­ки и Майк. Они даже принесли мне подарок. А еще были девчонки с баскетбола. Мой отец, с тех пор как я здесь, навещал меня пять раз, а в последний раз даже сказал, что он по мне скучает. С ума сой­ти! На самом деле ничего удивительного в этом нет: если бы моя домработница заболела, я бы то­же начала по ней скучать.

Матушка до сих пор не появлялась. Бррр...

Вторник, 20 февраля 1996

Снова идет снег. Мне кажется, что он никогда не прекратится.

Со вчерашнего дня мне дают нормальную еду. Вкус отвратительный. Наш санитар Хольгер должен следить, чтобы я все съедала и ничего не прятала. Но он еще молодой и неопытный, где ему догадаться о моих трюках! Например, я за­сунула в рот весь десерт и сделала вид что хочу спать. Хольгер тут же испарился, а я выплюНуЛа всё обратно. Сегодня утром я весила 44,3 кило, грамма. Я все время делаю вид, что очень хочу прибавить в весе, все время послушно ем, чтобы как можно быстрее выбраться отсюда. На самом ' деле здесь ужасно скучно, а моя новая соседка по палате — старуха лет восьмидесяти, которая до сих пор не въехала, что рядом с ней сущест­вую я.

Вообще-то я должна лежать в детском отделе­нии, но оно переполнено. Поэтому я оказалась здесь. Я ничего не имею против стариков, но этот экземпляр со мной по соседству слегка не в се­бе: в прошлую ночь она сорок восемь раз звала какую-то Мануэлу, которой здесь нет. После де­вятнадцатого раза я позвала сестру, потом пять минут было тихо. Но только я начала засыпать, снова раздалось: «Мануээээээээла! Мануэээээээ- ээла!» После тридцать третьего раза нервы у ме­ня не выдержали. Я снова позвала сестру, кото­рая успокоила старуху. Потом она еще пятна­дцать раз покричала Мануэлу и наконец заснула. А у меня, конечно же, ничего не получилось. Всю ночь не сомкнула глаз. Хотя дело не столько в Мануэле, сколько во мне самой. В голове все время крутились какие-то глупые мысли, от них прямо череп распирало.

Вторник, 27 февраля 1996

С пятницы я снова дома. На самой деле уже два дня назад мне нужно было идти в школу, но я решила, что с этим успеется. В школе мне бы на­верняка пришлось отвечать на тысячи дурацких вопросов. «Что с тобой было?» и тому подобное. А мне это совсем не в тему. Отцу поручили взве­шивать меня каждый день перед завтраком. До сих пор он послушно выполнял свое обяза­тельство. До него не доходит, что утром перед взвешиванием я выпиваю ровно столько воды, чтобы получить свой минимально допустимый вес (и желудочные спазмы!). И у него не хватает ума понять, что, когда он возвращается к себе в кро­вать и дрыхнет, я, конечно же, не сажусь завтра­кать. В больнице мне сказали, что теперь отец каждое утро будет готовить мне завтрак и соста­вит мне компанию, чтобы мне не было одиноко. Но для него это, наверное, слишком тяжелая рабо­та. Лучше уж он еще поспит.

Я боюсь нового обследования. Надеюсь, они ничего не заметят.

Сегодня меня навестила Амелия, мы катались на лошадях. Она считает, что теперь должна обо мне заботиться. Я ей объяснила, что теперь уже совер­шенно здорова и нет причины так обо мне пережи­вать. Волей-неволей ей пришлось это проглотить.

Сегодня вечером я была еще и на баскетболе В пятницу у нас игра, наконец я снова смогу быть как все.

Четверг, 29 февраля 1996

Фу! Сегодня шло наперекосяк все, что только могло идти наперекосяк. Обследование — чистый ужас! Врачи туг же доперли, что я придуривалась. Абсолютное безумие, они хотят засунуть меня в клинику на пару месяцев! Но это не просто ка­кая-то там рядовая клиника, а психиатрическая. Психушка! Дурдом! Для сумасшедших! Помогите! Док объяснил, что там лежат только молодые люди, у которых не все в порядке в душевной сфере, и мы с ними хорошо друг друга поймем, потому что у многих из них такие же проблемы, как и у меня. Тра-ля-ля...

Я не хочу в психушку! Разве этого никто не по­нимает?! Нет, никто не понимает, мой отец тоже, он просто вне себя из-за того, что я так ловко об­вела его вокруг пальца. Со времени посещения врача он со мной не разговаривает, сказал толь­ко: «Ну вот, доигралась! Теперь тебе придется лечь вклинику». У меня такое чувство, что отцу за меня стыдно. Он никому не расскажет, что мне нужно в психбольницу. В понедельник он меня туда повезет.

Пятница, 1 марта 1996

Я всю неделю не была в школе. Но во двор вы­ходила и даже попрощалась со своим подопеч­ным — конем по имени Пикассо. Пока меня не бу­дет, Амелия о нем позаботится. С остальными лю­бителями верховой езды я тоже попрощалась, и все оказалось не так плохо, как я себе навообра жала. Все они говорили что-нибудь типа: «Ну ни­чего, у нас еще всё впереди» или «Я все время ду­мал, в чем только у тебя душа держится!» — или желали мне скорейшего выздоровления и выра­жали ужасное сочувствие. Моя тренерша по бас­кетболу не разрешила мне сегодня играть, это по­сле того, как я ей рассказала, что больше не при­ду, потому что ложусь в клинику. Она заявила, что если я настолько больна, то мне совсем ни к чему заниматься спортом. Почему здесь все стараются сделать мне еще больнее? Итак, я сидела на ска­мейке запасных и только смотрела. Моя команда проиграла с разгромным счетом. Они продули все игры, в которых я не принимала участия. Это же логично: кто кроме меня в состоянии зарабатывать очки? Я не могу утверждать, что все дело во мне, но тем не менее это триумф. Пусть посмотрят, смо­гут ли обойтись без меня.

Этого я, конечно, никому не сказала. Но чер­товски хотелось!

Друзья мои впали в шок, когда я им все расска­зала. При этом я говорю только, что меня отправля­ют в клинику; слово «психиатрическая» звучит так отвратительно, что я стараюсь его не произносить. Завтра ко мне зайдут ребята, вроде как попрощать­ся. Надеюсь, отец уедет, тогда мы хоть сможем поси­деть спокойно.

Суббота, 2 марта 1996

Сегодня я целый день чувствую себя ужасно. Нет, не так: я вообще себя никак не чувствую. Мне стало все равно, куда я еду, что про меня говорят, кто что думает. Я хочу выбраться из этой дурац­кой квартиры, из этой гнусной дыры, и оказаться подальше от отца. Он все еще со мной не разго­варивает. Если я случайно попадаюсь ему на гла­за, то мы оба молчим. Сегодня, по счастью, он целый день где-то мотался. Ко мне пришли Никки, Амелия, Майк и Даниэль. Даниэль, конечно же, явился не с пустыми руками, и все мы курили марихуану. За сегодня это первый раз, когда я хоть что-то по­чувствована.

Мы договорились, что будем часто обмени­ваться письмами и разговаривать по телефону ие реже чем раз в неделю.

Воскресенье, 3 марта 1996

Сердце готово выскочить из груди! Скоро на­ступит завтра. Я уже собрала вещи. Сейчас я вы­гляжу так, что, наверное, в клинике вызову только отвращение. Волосы выросли уже приблизитель­но на сантиметр. От моего вида не может не вы­тошнить. Так мало, как сегодня, я еще никогда не весила: 38,9 килограмма. Это настоящая победа, хотя теперь мне почему-то не доставляет никако­го удовольствия худеть. Я уже практически и дви­гаться не могу, а стоит только встать, как тут же в тазах становится темно, я чуть не падаю. С тех пор как меня выписали из больницы, ко мне в же­лудок попало только пять помидоров и около шес­ти кофейников кофе. Если бы я могла, я бы сейчас ела ужасно много. Пиццу, торт, шоколадный пу- динс.. Но ничего не выйдет. Я не имею права вот так сразу свести на нет все свои завоевания.

Понедельник, 4 марта 1996

В половине восьмого мы с папой до отказа за­били машину вещами и отправились по автоба- ну в сторону Мюнхена. За всю дорогу он обратил­ся ко мне только один раз: «Постарайся как мож­но скорее оттуда выйти. И никому об этом не рассказывай».

Он даже не разрешил мне слушать мои кассеты


Снаружи психушка похожа на старый отель. Должна признаться что вид неплохой, на природа

на вершине холма, все водители оглядываются, noтому что такие красивые здания наверняка видишь

не каждый день. Конечно, большинство даже не догадывается, как оно выглядит внутри и что таи

происходит. Клиника расположена прямо у реки. Но, к сожалению, я слышала, что с ближайшим го-

родом нет никакого сообщения, кроме автобуса, который ходит всего два раза в день. Супер, я

оказалась в пампасах, и нет никакой надежды убежать. Мой отец изобразил из себя джентльмена, вы-

тащил из машины мой чемодан и понес по малень-кой улице, ведущей прямо к входу в клинику. Но

ему не оставалось ничего другого, потому что даже одна только мысль о том, что мне придется нести Он

вещи, лишила бы меня последних сил. Вход находится между тем зданием, которое видно с дороги, «что:

и пристройкой. Честно говоря, это новое здание тоже выглядит вполне приемлемо. Сразу за клиникой начинается лес

Нас встретила секретарша, которая тут же отвела нас к старшему врачу, фрау Ахтылапочке. Эта тетка мне сразу не понравилась. Каштановые вьющиеся волосы до плеч и ноги настолько тонкие, что можно подумать, она сама страдает от истоще-

ния. Она говорит на таком ужасном диалекте (а при этом еще через слово рычит: «Ах ты, лапоч­ка!»), что начинаешь сомневаться в ее натураль­ности. Я не могу воспринимать ее всерьез, потому что у меня все время такое чувство, что она специ­ально так странно разговаривает. Хотя на самом деле, как я заметила, она никогда не шутит.

Она привела нас в комнату с видом на речку, которая, как выяснилось, вовсе не речка, а бурный ручей (шириной метров пять, максимум). Окно было распахнуто настежь, и я услышала голоса мо­лодых людей, развлекавшихся за домом. Фрау Ах- тылапочка тут же начала задавать глупые вопросы: «Итак, ты София. Ну, София, расскажи, как ты дума­ешь, почему ты здесь?»

Мне не пришло в голову ничего более глупого, чем: «Потому что сюда меня направили врачи».

Она посмотрела на меня с таким видом, как буд­то я застрелила ее мужа. А потом спросила еще: «Что за проблемы были у тебя в семье? Как ты ду­маешь, почему у тебя истощение?»

На этот вопрос я дала такой вот ответ: «Ника­ких! И истощения у меня совсем даже нет!», пото­му что я не хотела говорить о таких вещах в при­сутствии отца. Я думаю, добрая женщина наконец врубилась, что у меня нет желания принимать уча­стие в этом раунде ток-шоу. Слава богу, она отпра­вила меня за дверь. Я сидела в приемной и внимательно смотрела по сторонам. Везде висят карти. ны, которые, видимо, нарисовали пациенты, чтобы не мучиться от невыносимой скуки. Постоянно по I приемной пробегали молодые люди и разглядыва­ли меня с идиотским видом. Как будто тут есть на что пялиться! На противоположной стороне крас­ный телефон. Мне в голову закралось ужасное по­дозрение: неужели это единственный аппарат на всю клиник? В таком случае нужно сразу же де­лать отсюда ноги. Позже мне подробно объясни­ли, как обстоит дело со звонками. Над красным телефоном — красные часы. Сплошная эстетика!

Через полчаса открылась дверь из кабинета фрау Ахтылапочки, и они с отцом пошли по кори­дору в мою сторону. Отец попрощался со мной, и я подумала, что мне все равно, когда я увижу его снова. Мы с фрау Ахтылапочкой снова вернулись к ней в кабинет, где я все-таки рассказала, что происходило в нашем доме. От алкогольных про­блем матери до разборок с отцом плюс все, что сюда относится.

В конце фрау Ахтылапочка объяснила мне, что меня ждет.

После обследования, в ходе которого я долж­на была раздеться перед ней догола и прыгать на одной ножке по всему кабинету, чтобы дока­зать, что у меня нет нарушения равновесия (что мне, к сожалению, не удалось), мне измерили

давление и взвесили, а лотом врач показала мне мое отделение.

Наверх ведет широкая деревянная лестница. На каждом из трех отделений есть кухня, комната отдыха, столовая, несколько туалетов и душевых кабинок, прачечная, четыре палаты на двоих, две на четверых и две на одного пациента. Я попала на второе отделение. Ахтылапочка провела меня по всем помещениям, прежде чем показать мне мою палату. Она иа двоих. С видом на целиком зарос­шую мхом крышу пристройки.

Мою соседку зовут Маргит, ей тоже тринадцать лет. Это абсолютный ужас. Когда мы с врачихой вошли, она как раз играла с Барби и слушала от­вратительную музыку. У нее такие шмотки, как будто она надевает только та что накануне приго­товила ей ее бабушка. Но это навряд ли, потому что здесь у нее никакой бабушки и в помине нет. Значит, дело обстоит еще хуже, потому что, скорее всего, она одета в соответствии с собственным вкусом. Конечно, я спросила, почему она здесь. «Я и сама точно не знаю. Я перестала ходить в школу, потому что меня все дразнили, а потом они прислали меня сюда. А ты?»

О боже, подумала я, единственное, что нужно этой девочке, это приличный стилист и пара со­ветов, как вести себя в переходном возрасте. То­гда бы ее никто не дразнил. Неужели в таком случае могут помочь терапия и длинные раз­говоры?

Несколько секунд я размышляла, не стоит ли и мне ее немножко подразнить. Но поскольку у нее был такой ущербный вид что она, со своей огром­ной пластинкой во рту,лилово-бирюзовыми очка­ми и ярко-желтой заколкой в волосах (эта комби­нация потрясла мое эстетическое равновесие), не могла вызвать ничего, кроме жалости, то я стала вести себя с ней ужасно мило.

Я начала разбирать вещи. В моем шкафу есть запирающийся ящик, что я считаю гениальным. К сожалению, вторые ключи у воспитателей отде­ления. Конечно же, я сразу повесила на стенку па­ру постеров, чтобы каждый, кто войдет, смог уви­деть, что я не играю с Барби и слушаю только хо­рошую музыку.

Собственно говоря, клиника не похожа на кли­нику. Скорее на молодежную базу отдыха. Белые только простыни, стены и раковины. В каждой па­лате есть умывальник и зеркало.

Неожиданно в дверь постучали, и вошла ма­ленькая кругленькая женщина. У нее короткие ка­штановые волосы с сединой, узкие в обтяжку джинсы, подчеркивающие невыгодные особенно­сти ее зада, и очень, очень немодные белые тря­почные тапочки. И еще белая блузка с зелеными пуговицами (то есть второе издевательство над моими эстетическими представлениями). Но она посмотрела на меня весьма дружелюбно: «Привет, значит, ты София, новенькая, правда? А я фрау Ройтер, со всеми вопросами ты будешь обращать­ся ко мне».

Ага, подумала я и пожала протянутую руку. «У каждого молодого человека здесь два вос­питателя, и у каждого воспитателя один раз в ме­сяц так называемый день М, то есть день всяких мероприятий. В день М воспитатель может что- нибудь устроить для всех своих подшефных. Твой второй воспитатель — господин Мондмюллер. Се­годня его нет. Вот, я принесла тебе важную ин­формацию. Прочитай и заходи в комнату отдыха. Фрау доктор уже всё тебе показала».

Несмотря на огромную информационную ла­вину, которая на какой-то момент накрыла меня с головой, я улыбнулась и начала читать.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОТДЕЛЕНИЕ №2!

Режим дня

Подъем: 6.30

Завтрак: 7.00

Школа: 8.00

Обед: 12.30-12.50

Время для подготовки домашних заданий уста­навливается индивидуально.

Ужин: 18.30 -18.50

Отбой: Воскр. - чете. 21.30

Пятн., суб. 22.50

В течение недели есть два обязательных меропрития, в которых должны принимать участие все:

Круглый стол для всего отделения Среда: 16.30 -17.15 Обсуждаются все проблемы, возникающие в коллек- тиве.

Встреча группы Четверг: 19.30 - 21.15 Планирование мероприятий на выходные дни и ре­шение организационных вопросов. После встречи группы — уборка палат. После осмот­ра палат — выдача карманных денег.

Процедурная — это кабинет шефов, в который ты мо­жешь заходить только для приема таблеток, взвеши­вания, измерения кровяного давления и тому подоб­ных мероприятий.

Увольнительные Сначала всем молодым людям позволяется выходить только с воспитателями. Позже увольнительные на­значаются индивидуально. Конец увольнительных Воскр. - четв. 20.30 Пятн., суб. 21.30

С 13.00 до 15.00 на отделении должна царить спо­койная атмосфера.

Правила поведения Не разрешается: прилеплять к шкафам и столам наклейки, пачкать стены и столы, красить в палатах волосы,

брать с собой в палату посуду, столовые приборы

и бутылки, хранить в палате продукты.

Стирка

Каждому молодому человеку назначается один день в неделю, когда он может постирать свое белье. Не­обходимо поддерживать порядок в прачечной.

Дежурство

Дежурства распределяются между всеми молодыми

людьми.

Существуют:

дежурство по кухне, приготовление еды в выходные дни, уборка кухни,

контроль за порядком в комнате отдыха, контроль за порядком вокруг всего здания.

Курение

Курение строго запрещено во всем здании. Вне iu. ния молодые люди младше 16 лет могут курить юя%. ко с письменного разрешения родителей.

Алкоголь

Строжайший запрет на алкоголь на все время пребы­вания в клинике. Это также касается и всех осталь­ных наркотиков.

Ничего себе, подумала я, этого не может быть! Как в тюрьме!

Все еще на негнущихся от шока ногах (вдруг оказаться на нарах!) я подошла к процедурной и постучала. Дверь открыл молодой блондин: «Привет, я господин Шаноон!»

Я поздоровалась и как прикованная останови­лась в дверях. Мне бросилось в глаза, что левая сторона лица господина Шаноона кривая, рот и глаз слегка опущены. Интересно, это от чего?

В процедурной висит огромная доска с тысяча­ми цифр и дат. Еще здесь есть большой шкаф, ве­сы и личное барахло шефов (неужели трудно убрать!). Фрау Ройтер вскочила со стула и снова начала тараторить: «Ну как, ты всё прочитала? Со­блюдай правила, тогда с тобой все будет в поряд­ке!» Наверное, это была шутка, которая показалась мне совсем не шуткой. Но сама фрау Ройтер так активно над ней ржала и выглядела при этом так забавно, что я не выдержала и засмеялась. Итак, фрау Ройтер, господин Шаноон и я стояли в про­цедурной и хохотали. Фрау Ройтер смеялась над шуткой, я — над ней, а господин Шаноон, видимо, просто для того, чтобы не было скучно.

Фрау Ройтер, все еще заливаясь хохотом, вы­плыла из комнаты и отвела меня в общую комна­ту. Там на ужасном диване в желтую и зеленую полоску сидели две девочки и мальчик. Все они казались старше, чем я. Я обернулась, но фрау Ройтер уже исчезла. Она просто оставила меня один на один с этими ненормальными. Господи! Она не могла так со мной поступить! Бросила, как котенка, в холодную воду, и теперь мне придется выплывать самой.

«Привет, я Сара, а ты новенькая, да? Из-за чего ты сюда попала?» Я ответила: «Да, я новенькая! Меня зовут София, у меня истощение. А у тебя?» «У меня тоже», — сказала маленькая светловоло­сая пухленькая девочка, сидевшая на диване. Шок буквально сковал меня. Я не могла поверить, что у нее истощение. Она скорее толстая, чем худая. Поэтому у меня вырвалось: «А сколько времени ты уже здесь?» Она ответила: «Скоро год!» — «Что?! Мне сказали, что я выйду отсюда через пару недель, самое большее, через два ме-

сяца. Почему же ты здесь так долго?» — «Может быть, у тебя все пойдет быстрее, чем у меня! Но рассчитывай как минимум на полгода».

Наверное, по моему виду они поняли, что я вы­пала в осадок. Я и на самом деле выпала в осадок. Но не из-за полугода, а потому что я боялась, что при выписке буду выглядеть так же, как эта рас­кормленная Сара. Нет уж, спасибо!

Девочка рядом с Сарой до сих пор еще не представилась. И вдруг она сказала: «Здесь просто невозможно. К счастью, на следующей неделе меня выпишут. Ты уже знаешь, кто твой лечащий врач?» Когда я покачала головой, она добавила: «Бели доктор Вольфрат, то тебе повезло. А если Рубильник, в смысле Новак, то мама не горюй. Ты его уже видела? Этого, с носом?»

Нет, я не видела ни носа, ни самого мужи­ка — да и не больно-то мне и хотелось.

«А что в нем такого, чем он так плох?» — «Он несет полную чушь. Ведет себя с нами как с пси­хопатами; можешь себе представить, думает и го­ворит про нас так, как будто у всех у нас давно уже крыша поехала».

«У доктора Вольфрата всё по-другому, и ни­каких дурацких вопросов он не задает», — вме­шалась Сара, а ее соседка закивала головой, как помешанная.

Парень на диване таращился в стоящий на­против телевизор. Как раз показывали футбол. А теперь началась реклама, и его интерес пере­ключился на меня: «Эй, привет! Я Ронни. У меня наркотический психоз. Я здесь тоже уже больше пяти месяцев. Мне шестнадцать лет. А тебе?» Он протянул мне руку. Симпатичный, хотя и некра­сивый. Чуть ниже меня ростом, но широкопле­чий и кажется очень сильным. Короткие волосы и грубое лицо. А глаза хороши. И все время сме­ются. Мне это нравится. Кажется, мы с ним друг друга поймем.

Потом я сказала, что мне тринадцать лет. А он заявил, что я выгляжу не меньше чем на пятна­дцать, а то и на шестнадцать (очень симпатич­ный!). Если люди дают мне больше лет, чем на са­мом деле, то я всегда воспринимаю это как ком­плимент. Ведь в конце концов я уже не маленький ребенок, как, например, эта Маргит.

Едва только я определила, что с этими можно иметь дело, как в комнату влетела толпа других ребят, которые тут же как сумасшедшие начали ругаться из-за мест. Я села к Ронни. Все столы, кроме одного, уже были полностью накрыты.

Туг вдруг Ронни сказал: «Мне очень жаль, но я думаю, тебе нельзя здесь сидеть. Тебе нужно пе­ресесть за стол для тех, у кого проблемы с едой, это вон там, впереди». Я была ошарашена, но тут же пересела за ненакрытый стол. До сих пор там торчала только одна девчонка.

«Привет, я Лиз! У тебя тоже истощение?» Я подтвердила диагноз и представилась. Мы гово­рили о всякой ерунде, пока в комнату не вошел господин Шаноон. Он подталкивал девочку, кото­рой вопреки ее собственному желанию пришлось подойти к нашему столу. Наконец она размести­лась рядом с Лиз, и вид у нее был такой, как будто она вот-вот разрыдается.

«Сплошная показуха», — прошептала мне в ухо Лиз. Еще две девочки — Яна и Ева — и гос­подин Шаноон подсели к нам. За всемистолами ребята разговаривали, за нашим царила мертвая тишина. Как будто люди, у которых алиментарные нарушения, не могут разговаривать! Но потом я вдруг увидела на поставленной передо мной та­релке гору еды. Мне стало плохо. В носу снова по­явился запах плесени. Такую гору мне и за сутки не съесть. Картофель, рыба и овощи. Я начала с рыбы, потом раздавила вилкой картошку. Как только Шаноон отворачивался, я засовывала часть картошки под рыбью кожу. Шаноон этого не заме­тил, но остальные девицы за столом наверняка всё сразу поняли, потому что я тоже обратила внима­ние, как они плутуют. Думаю, только в десерте

было калорий миллиона три. Поэтому я снова за­сунула все в рот, чтобы потом выплюнуть.

Но когда я хотела встать, Шаноон заорал: «Стоп, девушка! Разве тебе никто не сказал, что после еды все должны оставаться в общей комна­те еще полчаса? Мы же не собираемся вызывать у себя рвоту, правда?»

В эту минуту я готова была свернуть этому до­бряку шею. Мне не оставалось ничего другого, кроме как знакомиться с остальными. С Сильвией мы понимаем друг друга лучше всего. Ей пятна­дцать лет, у нее навязчивые идеи и психоз. Сна­чала я не знала, что это такое, но она мне объяс­нила, что это болезнь, связанная с обменом ве­ществ, которая особенно часто проявляется у нее при затяжном стрессе. Тогда она делает самые элементарные вещи пять или шесть раз подряд. Или воображает, что не должна наступать на не­которые полосы на полу. И это становится насто­ящей проблемой. Я долго за ней наблюдала, но при всем желании так и не смогла заметить ниче­го странного. А потом мы пошли в ее комнату, и она начала открывать и закрывать дверь. Во всем остальном она совершенно нормальная, слушает хип-хоп, как и я, да и одеваемся мы тоже оди­наково.

Когда Сильвия показывала мне стоящий в ко­ридоре настольный футбол, который я сначала да-

же не заметила, к нам подошла фрау Ройтер и ска­зала: «София, фрау доктор велела мне отправить тебя в кровать. Тебе нужен абсолютный покой. Мы составим график, в котором будет точно отмечена сколько и когда ты должна весить. Как только дойдешь до следующей отметки, тебе можно будет встать; если вес уменьшится, снова пойдешь 8 по­стель».

Какой кошмар! Только этого мне и не хватало! Едва я успела лечь и уговорить Маргит выключить ее церковный хор, как в дверь вошел господин Шаноон и принес мне полдник. Всего половина четвертого, а я снова должна жрать. Теперь я тоже поняла, почему все страдающие алиментарными нарушениями постоянно отказываются есть: пото­му что другой возможности избежать приема пи­щи просто нет.

И если бы полдник был хотя бы вкусным! Но мне пришлось съесть два банана. А бананы — это, наверное, самое отвратительное, что мне можно предложить. Я ненавижу бананы. От одного толь­ко запаха тут же бросает в пот. Хотя на самом деле они очень полезны для здоровья. Но мне не оста­валось ничего другого, как только запихнуть их се­бе в рот.

До ужина я лежала в кровати и даже поспа­ла. Так хорошо я не спала уже давно.

Дома я всегда ждала, когда придет мать. А когда она уходила, все равно было не уснуть раньше двух часов ночи. А потом появлялись противные сны, и я снова просыпалась. Мне не снились мон­стры или черней человек, в снах мне всегда угро­жало что-то ужасное. В один прекрасный момент я стала бояться засыпать и только ждала, когда же наконец закончится ночь. Доктор Ахтылапочка при первом разговоре спрашивала меня, как я сплю, и включила в диагноз нарушение сна.

Но сегодня после полдника я спала как старый медведь. Я бы с удовольствием проспала три года подряд но фрау Ройтер разбудила меня и посла­ла ужинать. По дороге она объяснила, что по­сле обеда мне нельзя спать, иначе я не усну но­чью. В тот момент я чувствовала такую усталость, что не могла ей поверить. Мне стало казаться, что в этой психтюрьме я не имею права вообще ни на что.

Но, наверное, Ройтер знала, что говорит. Вот уже половина третьего, а я все еще не сплю. Ночная дежурная заходила уже четыре раза и в последний раз принесла мне «сонный чай». Она и правда очень милая, хотя у нее такой же плохой вкус, как и у фрау Ройтер. По крайней мере в том, что касается одежды. Она сказала, что, наверное, я не сплю потому, что это первая ночь на новом месте. Но если ситуация не изме­нится, придется подумать, не давать ли мне ле­карство.

Кстати, Маргит еще и храпит как животное. Я за лекарства!

Вторник, 5 марта 1996

Сегодня все шло по плану воспитателей. После завтрака меня навестила Ева, она здесь един­ственная с булимией. У нее дреды, она не очень высокая и очень милая. Мы проболтали до самого полдника. Ева здесь уже второй раз. Первый раз, год назад ее прислали сюда из-за анорексии. Она сказала, что в тот раз жрала здесь до умопомра­чения, только чтобы как можно скорее выписать­ся. Тогда она была довольно кругленькая, а дома ее начало рвать.

Меня заинтересовала ее прическа. Я уже давно думала, не сделать ли мне дреды, но пока так и не решилась.

Ева уже успела побывать в закрытой психушке, в паре километров отсюда, в маленьком городке. Там она познакомилась с невероятно странными личностями. Например, одна девочка все "Время боялась крошек на своей тарелке, другая испыты­вала такой ужас от бабочек, что даже не решалась выходить на улицу.

А еще там, конечно же, были нарики, которые ко­лолись и все такое. Да, до таких людей мне с моей несчастной анорексией далеко, если уж говорить о том, кто больше болен. Но здесь, на моем отде­лении, я в авангарде. Уже вчера я заметила, что между страдающими от алиментарных нарушений идет страшная конкурентная борьба. Выигрывает тот, кто меньше всех весит, меньше всех ест и по­чти не имеет перспектив выздороветь. Великолеп­ные перспективы! Так как я здесь недавно, то веду в счете с большим отрывом. Но именно поэтому я и боюсь завтрашнего дня. Завтра снова появится кто-нибудь новенький. Знаю, что это звучит как на­стоящий абсурд, но что делать... Похоже на необъ­явленную войну. Зато сегодня мне впервые стало ясно, что я действительно зависима.

Сегодня во второй половине дня у меня была первая терапия. Расслабляющая терапия у фрау Лур. Она еще довольно молода и в полном по­рядке. Феликсу, это парень с моего отделения, Саре и Еве тоже назначена РТП, здесь это так на­зывается.

Мы все собрались в относительно маленькой комнате и положили на ковер несколько шерстя­ных одеял. Нам с Евой досталось одно на двоих. Фрау Лур спросила каждого по отдельности, как прошла неделя и есть ли какие-нибудь изменения в гамочувствии. Кроме того, каждый из девяти

ребят должен был представиться, потому что в этот раз среди них была новенькая. Новень­кая — это я и мне начинает здорово действовать на нервы, что меня все время считают новенькой. Северин, Карин, Якоб, Лилли, Мара и как там всех их зовут! Как будто я могла запомнить все эти имена!

Наконец подошла моя очередь. Мне каза­лось, что я зверек из зоопарка, который сам се­бе читает висящее на клетке описание собствен­ного вида.

Некоторые, прежде чем лечь на спину, сняли часы и резинки с волос. Я легла рядом с Евой, уставилась в потолок и стала ждать. В следующую минуту наступила полная тишина, никто не разго­варивал, и я слышала, как фрау Лур возилась со своим магнитофоном. Раздалась очень тихая фор­тепьянная музыка. Мне тут же захотелось встать и убежать, потому что это моя обычная реакция на классическую музыку, но тут я заметила, что ее звучание мне даже нравится. Кроме музыки я слышала, как дышат остальные.

Голос фрау Лур меня напугал. Она велела нам закрыть глаза и представить, что мы плывем на ро­зовом облаке. Я хотела сосредоточиться на ее словах, но у меня ничего не получилось. Уже ско­ро я оказалась мыслями очень далеко. И только услышав легкий храп Феликса, поняла, что она говорит

уже о чем-то совершенно другом. Мы долж­ны были представить, что наши руки и ноги нали­ваются тяжестью и так далее. Больше я все равно ничего не поняла, потому что думала совсем не о том. Когда «виртуальное путешествие» подошло к концу, мы все встали, и фрау Лур спросила каж­дого, удалось ли ему расслабиться.

К сожалению, мне пришлось ее разочаро­вать. Я была зажата еще больше, чем до начала сеанса.

Ужин я съела полностью, не припрятав ни ку­сочка. А вот та самая Яна размазала под салфет­кой все свое масло.

Оба дежурных воспитателя были с нами очень милы. Господин Шмидт напоминает мне черепаху. Из-за длинной шеи и двойного подбородка. У не­го очень тонкие ноги. Для меня осталось загадкой, как такие ноги могут таскать его бочкообразный живот. Фрау Ховорка похожа на Барби и одевает­ся соответственно. Мы с ней немного поболтали. Когда я сказала, что хотела бы позвонить маме, потому что давно про нее ничего не слышала, она ответила, что сначала я должна получить разреше­ние своего лечащего врача. А лечащего врача я увижу только завтра.

Среда, 6 марта 1996

Утром, как всегда, мне измерили давление и взвесили. 40,2 килограмма! Не выдержу! Если меня и дальше будут так откармливать, я буду толстеть как на дрожжах.

У новенькой проблемы не с едой — с суици­дами. Ее зовут Йела, ей семнадцать лет, у нее ка­кие-то там особенные страхи.

В 11.15 у меня встреча с доктором Новаком. Это врач, о котором меня уже предупреждали. Сначала он заставил меня торчать у кабинета це­лых пятнадцать минут, это отняло у меня тысячи нервных клеток. Когда он меня впустил, я чуть не прокусила губу, чтобы не заржать во все горло. Он такой смешной! Ростом примерно метр восемьде­сят пять и очень худой, как проволока. У него чер­ные кожаные брюки и рубашка в обтяжку, на вра­че это смотрится ужасно забавно. И еще у него не­вероятно огромный нос, такой, что, увидев его, тут же лишаешься и слуха, и голоса. Никакой это не рубильник, а самый носастый нос, какой мне толь­ко приходилось видеть в жизни. Этот крюк посре­ди лица абсолютно отвлекает внимание от лично­сти доктора Новака. Как только мужик умудряет­ся существовать с таким носом?!

Похоже, сегодня у господина Новака неудач­ный день. Потому что на его нося ре торчит огром­ная куча чего-то неопределенно-желтого. (Вот что бывает, если начинаешь совать свой нос в чу­жие дела.)

Но я, конечно же, ничего не сказала. Он задал мне самый глупый вопрос из всех, которые мне ко1да-нибудь задавали. Даже вопросы фрау Ахты- лапочки были по сравнению с ним совсем безо­бидными. Я должна была сказать, какие у меня ку­миры и что за постеры висят у меня на стенке. Этот придурок явно ожидал услышать, что образ- дом для меня является какая-нибудь истощенная модель. Но он просчитался, потому что я сразу же его раскусила. И сказала, что я сама себе кумир и не хочу ничего менять, хочу оставаться такой, ка­кая есть. Баста.

В конце он начал расспрашивать меня про проблемы с родителями.

«Ты знаешь, с какого времени твоя мать зави­сима?» — «Да, она пьет, сколько я ее помню!» — «А ты помнишь, с какого времени поняла, что она больна?» — «Мне было лет десять-одиннадцать, когда отец сказал мне, что на нее нельзя больше полагаться. С самого начала между мной и отцом существовала молчаливая договоренность, что ни одна живая душа об этом не узнает. Но тогда я еще не понимала, почему мама ведет себя так странно». — «А какие отношения были у вас с матерью в последние недели?» — «В последние недели у нас с матерью не было никаких отно­шений, потому что я не видела ее уже несколько месяцев. А до этого довольно плохие, чтобы не сказать отвратительные. С ней уже нельзя было разговаривать, мы только кричали и дрались. Мож­но сказать, что наши отношения сошли на нет. Я стеснялась ее на людях, потому что у нее запу­щенный вид. К тому же мне часто хотелось, чтобы она умерла. А лотом я раскаивалась». — «А отно­шения г отцом?» — «Отношения с отцом тоже нельзя назвать хорошими. Он старался держать­ся в стороне, а если что-то делал, то это всегда было направлено против меня, хотя я не давала никакого повода. В основном он вымещал на мне свое плохое настроение, свою злость. Однажды он потребовал, чтобы я сделала уборку в своей комнате, а я ее уже и так сделала. Когда потом он пришел ко мне и увидел, что я все еще не пропы­лесосила, он взял мусорное ведро и вывернул его мне в постель. И мне пришлось вытаскивать из кровати пепел и всю остальную дрянь. А самое ужасное — это насчет моей мышки. А если ему не придумать никакой новой гадости, он просто съездит мне пару раз по роже. Но то, что он сде­лал с моей мышкой, это хуже, чем любая оплеуха. Он жалкая свинья и тиран в одном лице!»

Вот так примерно проходил наш* разговор. Доктор Новак одновременно холоден как лед

и смешон, но мне в отличие от остальных ребят это не мешает. Это гораздо лучше, чем эмоцио­нальный скулеж матери или равнодушие и под­лость отца.

В конце я еще спросила, могу ли позвонить матери. И он строжайшим образом запретил: «Я тебе в следующий раз объясню почему».

Он откомандировал меня спать, как телеви­зор маленьких детей после «Спокойной ночи!».

Итак, все остальное, а также могу я позвонить или нет, мы узнаем в следующей серии фильма «Доктор Новак, Рубильник».

За завтраком я схитрила. Масло и мармелад намазала на тарелку снизу, потому что есть их мне не хотелось. Обед заглотила почти полно­стью. Господин Форстер отнял у меня перец, по­тому что боялся, что я наперчу еду, чтобы она стала несъедобной. И как они только всё заме­чают!

Эвелин, девочка, которая постоянно отказыва­ется есть, была сегодня особенно гадкой, я увере­на, что это из-за меня. Эвелин давно вбила себе в голову, что у нее нет никаких шансов против ме­ня с моей анорексией, потому что она тут гораздо дольше и ее уже успели откормить. Вот она и устроила цирк. Дежурным господину Форстеру и фрау Вердини сначала пришлось силой тащИ1ь ее за стол. Она отбивалась руками и ногами и в результате завалилась на пол прямо в общей комнате. Вот это было сражение! В конце концов господин Форстер дотащил ее до стола, фрау Вер­дини подставила под нее стул, а потом они объ­единенными усилиями прижали Эвелин к сиде­нью. Она так и сидела, пока не поели все осталь­ные. Фрау Вердини все время повторяла: «Эвелин, ешь!» Но та продержалась до конца. Когда мы вышли и даже когда мне дали полдник, она все еще сидела. Наверняка вся еда остыла.

Мне доставило такое удовольствие ее прово­цировать! Поэтому на свой виноград и йогурт я потратила целых сорок пять минут.

В конце концов Эвелин совершила то, что мне ие привиделось бы даже в самом страшном сне. Она вскочила, пронеслась по всему коридору прямо к стеклянной двери и потом пять раз уда­рилась головой о стену. Вот был грохот! Все услышали и вылетели из палат, чтобы посмотреть, что случилось. Она визжала и вдобавок каждые десять секунд издавала жуткий крик. Фрау Вер­дини пришлось воспользоваться свистком.

У каждого воспитателя есть такой свисток. Они могут им пользоваться только в экстренных ситуациях, то есть если им что-то угрожает или если просто не знают, что делать. Свист раздает- 0, у всех воспитателей на всех отделениях, и все сбегаются на помощь.

Свисток фрау Вердини свистел невероятно громко, почти как сигнализация. Вскоре в нашем коридоре уже было не меньше трех чужих вос­питателей, которые примчались, чтобы выяснить, что случилось. Эвелин все еще визжала. Но ед­ва она заметила обступивших ее любопытных и воспитателей, как тут же успокоилась. Она по­лучила то, что хотела: колоссальную суету во­круг своей персоны, она заставила всех прыгать вокруг себя!

Мерзкая эгоистка! Как там сказала Лиз, когда я пришла есть в первый раз: «Все это только спектакль!» Она права.

Вот бы я посмеялась, если бы Эвелин запер­ли! Это было бы только справедливо. Но ничего подобного. Вместо этого ей назначили дополни­тельную встречу с Рубильником.

Ему она наверняка не рассказала, что ей при­шлось сдать свои позиции, что теперь она тут не самая больная и не находится в центре внимания с утра до ночи. И что она терпеть не может, если воспитатели во время еды на мою тарелку смотрят больше, чем на ее, хотя я не веду себя так по- идиотски, как она. Вот это триумф!

Вторник, 26 марта 1996

К сожалению, в последнее время мне не часто удается добраться до дневника. Уже несколько недель я не должна постоянно быть в постели

Рубильник кроме таблеток от истощения вы­писал мне еще и антидепрессант, который помо­гает хорошо спать. Я должна принять 75 милли­граммов.

За это время я прошла все возможные виды терапии. Музыкальная терапия — это самое смешное, что есть в клинике, если, конечно, не считать Рубильника. Врача зовут Буркхард Блюм- хенпфлюккер. Из-за очков он очень похож на филина, так считаю не только я но и все осталь­ные. Все говорят, что он самая настоящая сова.

На его сеансах нас восемь человек. Вначале мы описываем Сове свое настроение. Если ты на­строем агрессивно, можешь бить в барабан, если печален — берешь какой-нибудь тихий инстру­мент. Каждый дудит, как говорится, в свою дуду до тех пор, пока Сова не говорит: «Угууу.а те­перь сыграем все вместе!» И тогда не следует вы­ражать свои чувства, нужно ощутить себя частью целого^ выбрав себе конкретную роль, например задавать такт. Сначала я как ненормальная стуча­ла по инструментам, но потом мне стало смер­тельно скучна и я даже закосила пару занятий.

По пятницам индивидуальная художественная терапия у фрау Велльштейн. У нее рыжие волосы до плеч, она слегка пухленькая, но при этом неве­роятно милая. С ней мне разговаривать гораздо приятнее, чем с Рубильником. Если бы я встреча­лась с ней чаще чем раз в неделю, у нее были бы неплохие шансы стать моей новой матерью. Худо­жественная терапия — одна из немногих, достав­ляющих мне удовольствие. Я могу мазать огром­ным количеством красок. Потом мы с фрау Велль­штейн разговариваем про картины, иногда мне даже удается интерпретировать их самостоятель­но. Моей первой нарисованной на художествен- иой терапии картиной была абсолютно дикая комбинация красок на огромном листе бумаги — тысячи маленьких клякс которые я ляпала как сумасшедшая. Это соответствовало состоянию моей психики в момент появления здесь. Всё на­перекосяк и безотрадно! А на последнем занятии мы сравнивали мою первую картину с самой но­вой. Краски на новой были упорядочены и более веселые. Мне и на самом деле гораздо лучше, если говорить о моей психике. (По крайней мере, я так думаю.)

Несколько дней у меня был полный кризис. Отделение даже заперли на два дня, потому что думали, что я могу сбежать или покончить жизнь самоубийством. Причиной моего кризиса стало разрешение Рубильника позвонить маме, что я конечно, и сделала. Мама спросила, почему я за­болела. Я попыталась объяснить, что это связано с ее манией, и она стала меня упрекать, говорить, что я сумасшедшая, что не следует перекладывать с больной головы на здоровую, что я сама во всей виновата. Прежде чем бросить трубку, она еще сказала: «Ты довела до болезни меня, а теперь и сама заболела! Всё по справедливости!» После этого у меня началась истерика, я засунула голо­ву под подушку. Маргит тут же полетела к толстой дежурной воспитательнице по фамилии Нарашевски. Та сразу примчалась меня утешать. Но мне было так худо, что я на нее наорала. Потом фрау Нарашевски спросила: «Что бы ты сделала, если бы могла делать все что захочешь?» А я от­ветила: «Я бы выбросилась из окна!»

Вот почему они на два дня заперли отделение. Никто не мог ни войти, ни выйти, если, конечно, вдруг не появился бы, например, представитель федеральных пограничных войск, который сбил бы замок. Но на фиг мы ему нужны!

Само собой разумеется, теперь мне абсолют­но запрещено звонить матери. А мне на это пле­вать, я бы все равно не стала звонить этой глу­пой гусыне.

На своих терапиях я теперь все время говорю о чувстве вины (спасибо родителям!). Только сейчас я осознала, что не могу ничего поделать с этим дерьмом. Головой я всё понимаю, а вот душой — нет. Я все время задаю себе вопрос, в чем моя ошибка, почему так получилось. Бе­зусловно, на эту тему я могу ломать голову еще лет двадцать и все равно не найду ответа, пото­му что, говоря по совести, я не сделала ничего плохого.

Сегодня утром Рубильник, этот любитель оли­вок, снова дал повод посмеяться над собой. Он шел по общей комнате, когда новенький по имени Лео, Феликс Ева и я играли в карты. Он на полном серьезе спросил Еву, почему она в черном и соот­ветствует ли это ее внутреннему состоянию. Сам по себе этот вопрос неплох, но ведь его задает психиатр, который сам одет во все черное. Ру­бильник же всегда ходит в черном! Постоянно! Если бы я не прикусила губу, что мне часто прихо­дится делать в присутствии Новака, у меня бы на­чался дикий приступ смеха.

Кстати, сегодня я вешу 44,8 килограмма. Хо­чется выть, но чему тут удивляться, если я ем все, ·что мне дают.

Если я и дальше буду так поправляться, то че­рез месяц-другой меня выпишут! Я буду свобод­на при весе 53 килограмма.

Суббота, 30 марта 1996

Сегодня у меня первый раз был свободный полдник. Это значит, что я могу сама выбрать что я хочу, и сама решить, сколько чего мне нуж­но. Если я похудею, мне снова придется есть под надзором.

К сожалению, я понятия не имею, справлюсь ли, потому что я не умею оценивать, сколько мне нужно есть. Сегодня я съела йогурт с кусочками яблока.

На РТП у фрау Лур я уже научилась расслаб­ляться гораздо лучше. Недавно даже заснула.

Позавчера мы с Феликсом и Марком устроили шампуневую битву. Сначала мы вымазали друг другу дверные ручки, а потом эта парочка все время открывала мою дверь и обливала меня из водяного пистолета. Кровать промокла насквозь, а я орала как резаная. У ночных дежурных чуть приступ сердечный не случился, потому что но­ситься ночью по коридорам запрещено, не гово­ря уж о воплях, измазывании шампунем и поли­вании водой. Естественно, на следующий день нас заставили мыть коридор и не разрешили выйти на прогулку.

Но если выходить нельзя троим, то это уже не страшно. Можно продолжать дурью маяться. У Фе­ликса с собой гитара и песенник. Хотя никто из нас особенно петь не умеет, мы все равно часто сидим в коридоре вшестером или всемером и по­ем в стиле кантри, хотя никому, кроме Маргит, кан­три не нравится. А спев все песни из песенника, мы начинаем сами сочинять какую-нибудь новую лабуду. Например, вчера, когда нам запретили вы­ходить, мы сочинили песню о колбасе. Теперь это наш национальный гимн. А еще мы написали пес­ню про фрау Ховорка, эту куклу Барби. Само собой разумеется, в этот день у доброй женщины дежур­ства не было.

Я думаю, что некоторые девчонки начинают меня ненавидеть, особенно Эвелин и Марина, две противные бабы, потому что Марк все время ме­ня щекочет, а я визжу. Поэтому кто-то распустил слух, что Марк в меня влюблен. Не знаю, на­сколько это правда, мне без разницы, он все рав­но мне не нравится. Марк здесь из-за психоза, у него, как и у Ронни, наркозависимость. С трина­дцати лет он постоянно принимал ЛСД. Сейчас ему семнадцать, но он так ничему и не научился.

Вчера мне разрешили переехать. Наконец-то я избавилась от храпящей кошелки по имени Маргит! Теперь я живу в трехместной палате вме­сте с Евой и Сильвией. Это самая Kрасивая палата на всем отделении, с видом на речку Ваннабе. Эти девчонки здесь мои лучшие подруги, несмотря на то что мы с Евой иногда друг за другом следим.

Ева ворчит, что это невыносимо. Поскольку мы меняемся с ней одеждой, я часто роюсь в ее шкафу. Вчера я нашла под грудой белья весы. Они даже были завернуты в полотенце, чтобы ни­кто их не обнаружил. Конечно, я никому ничего не сказала, зато страшно обозлилась. Это дейст­вует на нервы, но я не могу ее ругать, потому что у меня самой мания контроля, и теперь я тоже пользуюсь весами.

Сейчас на отделении нас четырнадцать, и если у нас не очередная терапия, то мы проводим свое время, играя в настольный футбол, или бесимся в спортзале.

Мы все уже просто мастера спорта по настоль­ному футболу! Часто устраиваем настоящие по­единки, как правило, мальчики против девочек. Мальчишки начинают бахвалиться еще до начала игры и хвастаются до тех пор, пока мы у них не выигрываем. Иногда мы сражаемся против вос­питателей. Особенно хороши господин Шмидт и господин Мондмюллер.

Большинство девчонок здесь ленивы до безо­бразия или не могут заниматься спортом из-за своего веса. Все, кроме Сильвии и меня. Чуть ли не каждый день мы ходим с мальчишками гонять в футбол на площадку или играем в баскетбол. Парням понадобилось время, чтобы до них до­шло, что бывают и девочки, играющие в футбол.

но теперь уже они без нас не начинают. В баскет­боле я звезда первой величины, потому что играю уже давно. Здесь я пока еще не проиграла ни од­ного матча.

В прошлый понедельник мы с Лео и Марком играли в бадминтон. Взяли четыре мячика и три ракетки, а вернулись с одним мячиком и двумя ра­кетками. Первые два мяча я забила под потолок в спортзале, они там так и остались. А третий за­била на дерево, это уже на улице. Лео швырнул ракетку, чтобы сбить мячик, но она тоже повисла на дереве. Вот неудача! С тех пор нам запретили играть в бадминтон.

Вторник 2 апреля 1996

Со вчерашнего дня у меня свободные завтрак, ланч и полдник. Очень непривычно сидеть за завт­раком вместе со всеми. Никто не таращится на твою тарелку, не провожает глазами каждый из от­правляемых в желудок кусков. Но, если говорить честно, мне это не очень легко. Мне снова начина­ет казаться, что фрукты покрыты плесенью.

Сегодня был мой первый школьный день. Я не очень понимаю, почему мне нужно идти в школу за два дня до пасхальных каникул, но что тут поделаешь! Школа находится в новом здании. В ней всего дм маленьких класса и четы­ре учителя — господин Хейн, господин Бабалис, фрау Тилыиерер и фрау Кедербаум. Мой учи­тель — господин Бабалис. Фрау Тильшерер препо­дает только английский в классе у господина Хей- на, а фрау Кедербаум преподает рисование и до­моводство. У Кедербаум классная прическа.

На самом-то деле занимаются не очень много, потому что ученики собраны из разных школ и разных классов. У нас четыре человека из простой школы, четверо из реальной и трое из гимназии. Но учеба доставляет удовольствие. Мне кажется, господин Бабалис не настоящий учитель, он навер­няка только делает вид иначе он ни за что не был бы настолько мил. Ведь милых учителей не быва­ет, а если и бывают, то о них тут же начинают пи­сать газеты. Бабалис занимается с нами очень ин­тересными вещами. Например, на уроке биологии мы изучаем цветы, которые растут в лесу за нашей клиникой. Лиз с моего отделения и мне поруче­но нарисовать все цветы, которые мы определяем, но сделать это надо как можно более точно. Это очень здорово, прежде всего потому, что я рисую гораздо лучше, чем Лиз.

А вот математика — это сплошной ужас да­же несмотря на наличие Бабалиса.

Математику я ненавидела еще в те времена, ко­гда толком и слово-то это написать не могла. Я не­навижу уравнения, потому что никакие они не равные, я ненавижу шары и пирамиды, потому что их нельзя подсчитывать по формуле правильного конуса она единственная, которую Я смогла за­помнить), я ненавижу круглые цилиндры, потому что мне вообще не нравится круглое, не говоря уж о цилиндрах, ненавижу корни, потому что не умею их извлекать, ненавижу степени, потому что не понимаю, почему они более интересны, чем другие числа, ненавижу логарифмы, потому что не разбираюсь ни в каких «рифмах», ненавижу про­порции, потому что они непропорциональны, не­навижу натуральные числа, потому что они впол­не могли бы быть из ненатуральной пластмассы, да и все остальные числа — рациональные, поло­жительные, а также простые и комплексные, — потому что считаю, что отрицательными являются все числа, кроме тех, которые стоят в активной ча­сти моего счета. Я ненавижу все математические законы, которые никогда не соблюдаю, но больше всего я ненавижу пустое множество. Я никогда не смогу понять, что это такое. Если я произведу под­счеты, занимающие целых пять строчек, и у меня не получится никакого приличного результата, а только пустое множество, то, по-моему, и замо- рачиваться не стоит. Просто нет смысла. Я считаю, что вполне достаточно научиться складывать и вычитать два числа, ну хотя бы 2,5 и 1,8 марки.

Хотя вынуждена признаться, что даже это вызыва­ет у меня определенные трудности.

Господин Бабалис сразу же заметил, что мои математические способности ограничены весьма скромными рамками, поэтому он уделил мне до­полнительное время и даже увел в соседний класс, чтобы объяснить задачу. Ненавижу, когда учителя тратят на меня силы, чтобы объяснять математику, ведь они тут же замечают, что считать я не умею. Так до сих пор и не научилась!

Сегодня во второй половине дня все мы долж­ны были собраться в общей комнате, потому что Ронни завтра утром выписывают. Каждый должен был добавить перчику в расставание. Большин­ство говорили весьма оригинальные вещи типа: «Жалко, что ты нас покидаешь, желаю тебе счас­тья в дальнейшей жизни!»

Как я ненавижу этот сироп! Я попросила Рон­ни прислать мне песок из Италии, он туда поедет на каникулах. Еще сделала ему пару комплимен­тов, просто чтобы сказать что-нибудь приятное. И конечно же мы обменялись адресами. Ронни был единственным, кто мог победить меня в на­стольном футболе.

А сейчас я вернулась с групповой встречи. Мы планировали дела на выходные и распределяли, кто будет готовить в воскресенье. Дело в том, что в воскресенье еду дают только тем, у кого алимен­тарные нарушения. Все остальные должны гото­вить сами. К счастью, мне готовить не надо. Я все­гда это ненавидела, потому что мама, пока она еще была более или менее нормальная, всегда парила и жарила с огромным удовольствием. Если бы сейчас мне пришлось готовить, то, возможно, от продуктов совсем ничего не осталось бы, потому что мне в нос опять бы ударил запах плесени и я бы всё повыкидывала, пока мыла, рубила, толкла, терла, резала и чистила. Итак, в это воскресенье готовят Лео и Йела. Хорошо, что мне их стряпню есть не придется.

С Иелой мы однажды долго болтали. Она не может ездить одна в метро, потому что боится. Я этого не понимаю, точно так же, как и то, что она боится стоять одна в большом поле. Она по­пробовала мне объяснит но до меня так и не до­шло. Она уже восемь раз пыталась покончить жизнь самоубийством. Один раз таблетками, вто­рой — с помощью электрического кабеля. Ее ру­ки сплошь в рубцах от порезов. Да и по внешне­му виду похоже, что от жизни она мало чего ждет. По-моему, большую часть своего мозга она прос­то уничтожила наркотиками. Нет, этим я займусь только в том случае, когда у меня не останется со­всем никакой надежды! Например, если мне ис­полнится тридцать, а до этого времени так ничего и не изменится.

Четверг, 4 апреля 1996

Последний школьный день!

Он оказался как никогда удачный. Уже только усталый взгляд на расписание придал мне сил: математики нет!

После обеда мы с Яной и Марком ходили гу­лять к реке. Мы уже знаем каждую тропинку в ле­су, вокруг леса, к реке, вдоль реки и обратно.

У нас появилось две новеньких. Патриция и Ина. У обеих булимия. Девчонки маленькие, ти­хие, робкие, обеих во время еды контролируют. Похоже, обе довольно милые. Патриция из закры­той клиники.

Сегодня вечером Ева сделала мне дреды. Смот­рится и правда неплохо. Интересно, что по этому поводу скажет Ахтылапочка. Одной девушке по приказу Ахтылалочки дреды пришлось немедлен­но распустить.

Пятница, 5 апреля 1996

Мой вес 46,9 килограмма! Я смогу поставить рекорд по максимально быстрой выписке!

Отделение как вымерло. Сильвия, Марк, Фе­ликс Лео, Йела и Маргит уехали на праздники к родителям. А у меня нет никакого желания ехать домой. Разве что к друзьям или к Пикассо. Но ка­кой в этом смысл, слишком далеко!

Итак, теперь нас снова всего десять человек.

Я уже писала про Марину? Она самая лучшая подруга Эвелин. Обе такие злюки!

У Марины психоз, сегодня у нее был приступ. Она бегала по отделению, распахивала все двери и несла какую-то чушь: «Марс мой брас.. Все ин­дейцы твои братья». Сплошные глупости.

Сегодня в полдень пришлось закрыть отделе­ние, потому что она собрала вещи и хотела уйти. 8 общем, психоз — это действительно смешная болезнь! Но я уверена, что многие точно так же ду­мают про истощение.

Пятница, 24 мая 1996

Вот уже почти две недели я вешу 53,1 кило­грамма. В понедельник меня выпишут. За это вре­мя уже отправили домой Сильвию. Феликса и Са­ру. За последние недели здесь многое измени­лось. Я толстела, толстела и толстела. По счастью, сейчас каникулы, у меня достаточно времени, что­бы придумать, что рассказать одноклассникам, ко­гда я вернусь домой.

Какая я все-таки дура! Все последние недели из кожи вон лезла, чтобы выбраться отсюда, а теперь.

когда я так близка к цели, мне вдруг кажется, что совсем не хочу домой. Отец явно не одумался. „ велик риск, что в нашем семейном гнездышке я бу. ду путаться под ногами у матери. Интересно, у меня все еще есть друзья? Неужели все будет как раньше? С большинством из ребят я часто говори­ла по телефону, и все равно мне как-то не по себе. Зато как я рада тому, что наконец увижу Пикассо!

Понедельник, 27 мая 1996

Сегодня у меня были последние беседы с вра­чами. Все они считают, что я здорова. Но я то знаю, что это совсем не так!

В 13 часов 27 минут приехал отец, и мы от­правились домой. Он все время задавал мне ду­рацкие вопросы.

Вел себя со мной так, как будто я вернулась с каникул. Господи, как странно снова подни­маться по лестнице и входить в нашу квартиру!

А в самой квартире всё по-старому. Правда, пыли стало еще больше, да и горы мусора тоже не провалились сквозь землю. Но бутылок от водки и вина больше нет — наверное, их унес отец.

В моей комнате жалюзи все еще опущены. Да и что толку их поднимать! Все равно жуткая те­мень. Как и во всей квартире.

Благодаря терапевтическим сеансам мне стали понятны наши домашние проблемы. Но теперь, когда я снова оказалась в своей дыре, у меня оста­лось одно-единственное желание: убежать прочь, как можно дальше отсюда!

Я даже не разобрала вещи — просто швырну­ла на матрац. Ведь кровати у меня нет. Мои роди­тели всегда считали, что это дорого. Как и телеви­зор. Каждая нормальная семья имеет телевизор. Но куда нам до телевизора! К тому же какая мы нормальная семья!

Вечером я встретилась у Никки со всеми сво­ими друзьями. Я так обрадовалась, что вижу их снова! Амелию, Никки, Майка, Даниэля, Басти и Фио ну.

Здесь, в нашем городе, существует четыре большие группировки. Вейденфельдеры — это несколько парней с окраины города, они постоян­но носятся на своих мотоциклах. С ними у нас нет проблем, нам нечего делить.

Еще есть мафия. Собственно говоря, против них никто ничего не имеет. Это русские, которые считают, что все их терпеть не могут. Поэтому они и стараются держаться вместе.

Команда Аша — к ним все относятся с уваже­нием. Никто даже рта не раскроет, чтобы сказать что-нибудь против них. Их никто не любит, но все молчат — кроме вейденфельдеров, тем ад по барабану.

А мы штернталеры. Звучит, конечно же, и тупо, и смешно. Так нас прозвали, потому что мы из ниж­ней части города, которая называется Штернталь. Кому это в голову пришло, я не знаю. Конечно же, в нашем городе есть полные придурки и ботаники, но с ними никто не связывается. Они нам настоль­ко не интересны, что мы о них даже не сплетнича­ем. А вообще-то все сплетничают друг о друге. Мы, штернталеры, больше всего сплетничаем о девицах Аша. Мы их до смерти терпеть не можем, этих зада­вак. Сплошные ути-пути!

На если честно, то я не могу сказать что их не­навижу. Просто я их почти не знаю. Я думаю, это скорее ревность. Все эти девицы на пару лет стар­ше нас у них просто больше опыта в том, что каса­ется отношений с парнями.

По крайней мере, так было до того, как я лопа­ла в клинику. А тут вдруг все мои друзья спелись с ребятами Аша. Они теперь не разлей вода.

А я ведь с ними незнакома. Это меня ужасно злит. Но самое отвратительное — это Аш, самый чокнутый задавака, которого я знаю, к тому же он по уши втрескался в Амелию, и она теперь разво-ображаяась. А младший брат Аша учится в моем классе. Уверена, скоро Амелия и Аш будут вместе. А это настоящая катастрофа.

Никки и Фиона тоже считают его чокнутым.

Я бы лучше общалась с вейденфельдеровски- ми мальчишками. Там есть один из девятого клас­са, который мне почти нравится. У него черные волосы и темно-карие глаза. Его зовут Юлиус, ему шестнадцать лет. Из-за него я даже сперла хрес­томатию.

Дело было так. В начале учебного года нам по­ставили замещение в кабинете восьмиклассников. Я как всегда сидела на одном из лучших мест в по­следнем ряду, потому что там легче болтать, ногти можно красить, завязывать бантики, делать само­летики, писать записки, просто что-нибудь разгля­дывать. Поскольку мне, как всегда, стало скучно, я начала рыться в вещах под партой — в смысле ве­щах того ученика, который обычно сидит на этом месте. Я нашла пустую бутылку из-под «Фанты», тетрадь по географии, какой-то странный журнал и хрестоматию, которой в восьмом классе пользо­вался Юлиус. Внизу стояла его подпись. Я не смог­ла удержаться, я просто не могла ее не взять! Бед­ный парень из восьмого класса!

Сегодня вечером я не пошла домой. Переноче­вала у Никки. Мой отец очень разволновался, но пока он делает это по телефону, а я вне досягае­мости, мне плевать. Маме Никки не мешает, что я ночую у них. Она сейчас в нервной клинике. У Никки спокойные каникулы. Как ей хорошо!

Вторник,, 28 мая 1996

С утра мы с Никки все время торчали в ванной. Из окна там видно, когда мой отец уходит из до. ма. Как только он сел в свое ржавое корыто, мы с Никки бросились к нам в квартиру, я взяла кое- что из одежды и несколько жизненно необходи­мых вещей. Мы с Никки решили, что каникулы я проведу у нее. Мой отец больше не может мной командовать. Хотя мне всего тринадцать, но я счи­таю, что он вообще не имеет права ничего мне го­ворить. То, что он на двадцать лет старше, совсем не значит, что у него достаточно мозгов, чтобы ме­ня воспитывать. Уж лучше я обойдусь без его вос­питания!

Я сказала Никки, чтобы она вернулась к себе, а я приду чуть позже. Она ушла, а я решила поесть.

На меня просто жор напал, я даже сама ничего не поняла: две булочки с «Нутеллой», два сливоч­ных пудинга, пачку «Тоффи», несколько медвежат- гамми, яблоко, половину пиццы, пол-огурца, поми­дор, вареное яйцо и ванильное мороженое. Если бы я умяла это хотя бы в течение суток — так нет, я заглотила всё сразу. Вчера я не ела целый день, а теперь мне ужасно захотелось сладкого. Конеч­но, мне тут же стало плохо, поэтому пришлось за­есть несладким. В результате меня вырвало. Как мне было плохо! Но потом стало лучше.

Рвота — это внутреннее очищение. К тому же я никогда не умела есть нормально. Я просто не могу есть нормально!

Сегодня вечером к нам пришли Даниэль и Майк. Конечно же у них было с собой курево. Я первый раз в жизни сама свернула самокрутку. Она получилась классная и очень вкусная. Мы все окосели, валялись в гостиной и пытались хотя бы воспринимать звуки. Было клево!

Даниэль накачался до такой степени, что пы­тался вешать мне лапшу на уши, как будто я его ве­ликая любовь. Не знаю, верить ли ему. Мне дей­ствительно очень нравится Даниэль, он умеет не лезть в душу, у него приятное лицо. Но мне от не­го ничего не нужно. Со мной всегда так. Именно поэтому у меня никогда не будет друга. Мне мно­гие нравятся, но я никогда не влюбляюсь. Или же я влюбляюсь в парней, которые намного старше и недосягаемы, в таких, которые не хотят иметь ни­чего общего с тринадцатилетними малявками и видят во мне ребенка, а не женщину. Даже в мечтах я не становлюсь женщиной. Никки всего на полгода старше меня, а месячные у нее нача­лись больше года назад. Амелия на месяц младше, но у нее уже было целых три раза; Фионе пятна­дцать. у нее месячные уже два года. Боюсь, что я так никогда и не стану женщиной. Теоретически это возможно, если я так и не научусь есть нор­мально. Эта Эвелин из клиники — ей уже восем­надцать, а месячные у нее начались только в пси­хушке, когда ей стали колоть гормоны. Если голо­дать долго, то можно даже лишиться мозга. У нее так и было, я это знаю из надежных источников.

Но такие вещи в мои планы не входят. Я бы с удовольствием обзавелась грудью, но придется ждать, пока не поправлюсь еще. Итак, существует две возможности: потолстеть и стать женщиной, или пусть меня так и рвет дальше, тогда я сохра­ню детское тело.

Но решение я приняла уже давно: я не могу стать женщиной, я слишком боюсь изменений в своем теле.

Да это и неважно, все равно Даниэль не муж­чина моей мечты. Он, конечно, достаточно высо­кий, но ужасно худой, слишком худой для парня, кожа да кости. У него рука наверху как мои бед­ра, а бедра у меня в обхвате всего тридцать один сантиметр. А вот у Никки целых пятьдесят де­вять сантиметров. Это почти в два раза больше, хотя она всего на три сантиметра выше меня. Да никто и не скажет, что Никки толстая.

Что тут говорить, в любом случае у нас с Да­ниэлем ничего не будет, если он не поработает над своей фигурой. Я ведь над своей работаю. Даже если он этого пока не замечает.

До полуночи мы еще сходили в город к колод­цу и поболтали с ребятами Аша. С этой Миркой мы очень даже неплохо пообщались. Доми, Рамин и Сабина тоже классные. Но эта баба с черными во­лосами, эта Каро, —какая она мерзкая! Такой я ее и представляла. Когда я спросила, чем она сегодня занималась, она сказала: «С утра принимала душ с Сашей. А потом мы с ним спали на водокровати его родителей. А потом еще раз приняли душ». Мне так хотелось заехать ей в морду! Что она се­бе воображает, эта проститутка!

Среда, 29 мая 1996

Что я говорила! Амелия и Аш вместе! Спелись. А дело было так: мы, то есть Амелия, Никки, Фио- на, Даниэль, Майк и я, встретились с ребятами Аша в мороженице. Самого Аша еще не было, когда эта Каро бросилась к двери и завопила: «О боже мой, боже мой! Там стоит Аш с розой в руке! Наверняка это для тебя, Амелия!»

Ее крики вызвали у меня ужасную ревность, которая переродилась в злость, как только я уви­дела, что Каро и Амелия несутся вниз. Они изоб­ражают сердечных подружек, а на самом деле своими истеричными выкриками Каро просто подлизывается.

Фиона. Майк, Мирка, Рамин и я сразу же испа­рились, чтобы не присутствовать при том, как Aui дарит Амелии кольцо. Между прочим, дороже ста марок — об этом я позже узнала от Никки, кото­рая все еще была у Даниэля. Господи! Аш забира­ет у меня Амелию, Никки — Даниэля (или наобо­рот), и скоро я останусь совсем одна!

Мы впятером устроили у Рамина небольшую вечеринку. Всё как положено. У нас была гора курева, а Рамин даже вытащил свой мундштук. Я еще ни разу не курила с мундштуком. Первые несколько раз я ничего не почувствовала, но поз­же, когда все уже вполне накачались я попробо­вала еще и наконец что-то заметила. Сильно, го­раздо крепче, чем курить просто так. Правда, Ра­мин насовал туда не только траву, но и всякого другого дерьма. Таблетки и так далее. Да какая разница, главное — подействовало.

В половине первого мы все пошли в лес. Мне даже не было жутко, потому что я уже ничего не замечала. А пришла в себя, только когда Фиону неожиданно вытошнило прямо на собственные ноги. Ни фига себе, вот это шок! У всех, включая Фиону, начался приступ хохота. А у меня почему- то не получалось смеяться. Майк сказал, что это, видимо, из-за пива.

Я вообще ничего не понимаю в алкоголе. Они все всегда под кайфом, до сих пор не иапива- лась только одна я. Я никогда не пью, боюсь, что со иной будет то же самое, что с матерью.

Кстати, сегодня во второй половине дня мы с Фионой ездили верхом. Пикассо громко заржал и галопом подлетел ко мне. Как мне это понрави­лось! Именно об этом я и мечтала.

Мы были в маленьком лесу, в который можно попасть, только перебравшись через рельсы. Это всегда страшновато, хотя до сих пор еще не про­шел ни один поезд. Но когда-нибудь он все-таки вылетит из-за угла!

С тех пор как Никки уснула, я ломаю себе голо­ву над тем, будет Амелия спать с Ашем или нет. Этот Аш ужасный, да к тому же большая задница, и я очень злюсь на Амелию. Мне тоже обязатель­но нужен друг, симпатичный, разумный, опыт­ный — не такое дерьмо, как Аш.'

Понедельник, 3 июня 1996

Осталось всего семь дней каникул! Первую не­делю я провела, скучая по ночам и убивая день за днем. Мы с друзьями ни разу не легли спать рань­ше половины пятого. А днем отходили от вчераш­него, так что становились людьми только к вечеру. И то лишь благодаря таблеткам с кофеином. Я на самом деле часто задаю себе вопрос, что будет, когда начнется школа.

Сегодня вечером я встретила в городе мать. Она была со мной очень даже мила. Понятия не имею, что это вдруг на нее нашло.

Отца я видела последний раз вчера в окно ван­ной, когда он садился в свою тачку. Наверное, по­тащился к очередной знаменитости, например к председателю Союза пчеловодов в Хинтердуип- финге или к секретарше директора нашего банка, чтобы взять у них интервью об их напряженной жизни. Он ведь журналист, пишет статьи для само­го скучного раздела нашей газеты — перед разде­лом о культуре и спорте, в других газетах это мо­жет быть вполне интересным. Недавно в нашей газетенке я читала составленное им сообщение. Речь шла о дне открытых дверей в «Гардины и за­навески — это наша жизнь», находящемся где-то на краю света. Неужели нашелся хоть один не­нормальный, кто прочитал эту статью?!

Мой отец потолстел, это я заметила. Обычно я разглядываю его не очень внимательно, но вчера, когда он садился в машину и слегка покачнулся, мне это бросилось в глаза. Сколько себя помню, он все время собирает волосы в хвост. Он уже се­дой, совсем седой. А ведь еще не очень старый, ему всего тридцать три.

Мне совершенно безразлично, сколько ему лет, так же, как мне давно стало безразлично, что он не зарабатывает денег своей шикарной работой.

Мне ведь от него все равно ничего не перепадает. В конце концов, ему еще приходится кормить мою мать, потому что они не разведены. А мать не за­рабатывает совсем ничего.

Четверг, б июня 1996

Ничего не понимаю. Мы с Никки стояли сего­дня у окна в ванной и ждали, когда отец снова уй­дет из дома, и тут произошло нечто совершенно неожиданное. Из квартиры вместо отца вышла мать. Она страшно плакала. Мне стало ее так жал­ко! Что случилось? Мне очень хотелось выскочить и спросить, но на улице было слишком много на­роду, а всем этим людям совсем не нужно знать, что это сломленное существо, которое выглядит таким запущенным, и есть моя мать. Раньше мама была ужасно хорошенькая. Я видела фотографию, на которой ей девятнадцать лет. Надеюсь, что в девятнадцать я буду так же хороша. Даже если во мне не проявится ее испанская кровь. По край­ней мере, у меня темные волосы и темные глаза, как у матери.

А теперь она больше похожа на труп, кото­рый сначала долго лежал в воде, а потом в теп­лом месте. Кожа почти белая. Ей тридцать один, а она уже вся в морщинах, волосы спутались, форму не держат, лицо распухшее, нос красный. Она растолстела, но у меня такое чувство, что она вот-вот свалится замертво. Все это из-за чертова алкоголя и таблеток. На ней вечно одни и те же шмотки — отвратительное тряпье.

Мать теперь все время вызывает у меня жа­лость, хотя нас уже вообще ничего не связывает. Ну и что, она все-таки моя мать, этого вполне до­статочно. Мне ее жалко, потому что у нее просто больше никого нет, никого, с кем она могла бы по­говорить, кто бы ее обнял, куда-нибудь с ней бы сходил. Она совсем одна. У меня хоть друзья есть, они могут меня обнять, а у нее никаких друзей. Друзья были раньше. Потом остались только зна­комые, а теперь вообще никого. Она уже несколь­ко лет назад оборвала все контакты.

Я решила ее навестить. Пока не знаю, когда это будет, но в любом случае когда-нибудь я к ней зайду. Когда мне снова станет жалко ее настоль­ко, что я не выдержу, когда при мысли о ней у ме­ня заболит сердце.

Что же эта женщина делала у моего отца? Узнаю ли я когда-нибудь?

К вечеру мы с Амелией и Фионой ездили вер­хом в лес и устроили пикник. В смысле они ели от­вратительные булочки с колбасой, а я на них смот­рела. В лесу было так здорово, так романтично! Единственное, что разрушало приподнятую атмо-

сферу, это верещание Амелии насчет Аша. Но, к сожалению, она имеет на это право.

С клевым мужиком было бы намного интереснее. Например, с Юлиусом.

Озеро сверкало, дул легкий ветерок, было приятно-тепло, просто здорово! Никто из нас сегодня не курил марихуаны. Все было так хорошо, что нам просто не хотелось возвращаться. Пикассо тоже понравилось, я это чувствовала. Он совсем не рвался домой. Не то что обычно.

Воскресенье, 9 июня 1996

Эти выходные оказались самыми ужасными в моей жизни. В субботу утром я пошла к отцу и сообщила, что теперь снова буду жить у него.

Но он настоял на том, что сначала меня взве­сит. 48,4 килограмма. Кошмар! А потом он ска­зал, что переживает из-за моей матери. В четверг она была у него, потому что они хотели кое-что обсудить насчет развода. А потом он каждый день ей звонил, так как у него возникли вопросы по поводу налоговой декларации, но она до сих пор ни разу не подошла к телефону. Он понятия не имеет, где она может быть. У нее нет машины, нет друзей, которые могли бы куда-то ее пригла­сить. У нее нет интересов, того, ради чего стоило бы исчезнуть на целых два дня. Она может быть только дома. Все остальное исключено. Я тоже попыталась до нее дозвониться. Телефон прогу­дел тридцать раз, но она так и не сняла трубку. С каждой минутой мы с отцом нервничали все больше, а потом, наконец, решили, что нужно ехать самим.

Дом, в котором теперь живет мама, стоит на улице с оживленным движением. Квартира на втором этаже, там три комнаты. Мы позвонили раз пятьдесят, а то и сто, я не считала, по крайней ме­ре звонили много. И ничего. Так как дом стоит на холме, сзади можно залезть на небольшой присту­пок, а оттуда на крышу гаража, с него видна мами­на кухня. Итак, мы с отцом минут десять стояли на крыше, звали маму и стучали в окно. И опять ни­какой реакции. Отец уже начал грозиться, что вы­зовет пожарных. Но она не открыла. Наконец отец велел мне вытащить из сарая стремянку, чтобы мы могли заглянуть в комнаты. Он и на самом деле волновался, точно так же, как и я. Я все время представляла себе, что она лежит там мертвая, по­тому что сама лишила себя жизни. Или же алко­голь избавил ее наконец от страданий.

Сначала отец поставил лестницу к окну прихо­жей, из которой можно разглядеть входную дверь. Потом он попросил меня залезть, потому что боит­ся высоты. Лестница качалась, я дрожала — за­чем только мы всё это придумали! Сначала я бро­сила взгляд на замочную скважину — в ней тор­чал ключ. Итак, она должна быть дома. Поэтому я снова полезла вниз, и мы приставили лестни­цу к окну спальни. И снова я вскарабкалась на­верх — и снова безрезультатно. В спальне ее то­же не оказалось.

Единственное помещение, в которое мы не могли заглянуть, это ванная. Но я заметила, что дверь в ванную приоткрыта. Не знаю, сколько мы с отцом орали, чтобы она открыла дверь. Когда стемнело, мы поехали домой. Всю ночь я проре­вела, потому что очень боялась за мать. Она ведь должна была нас услышать, почему же не от­крыла? Она наверняка была в ванной, живая или мертвая. Я лежала и думала, как же все будет без нее. Под утро, в воскресенье, я дошла до того, что уже хотела, чтобы она умерла. Тогда бы все нако­нец закончилось. Я убеждала себя, что так было бы лучше для нее, потому что у нее больше нико­гда не будет хорошей жизни, и лучше для меня, потому что мне больше не придется смотреть, как она сама себя губит, и сходить из-за нее с ума. В девять часов мы с отцом снова поехали к ней. Все было так же, как в субботу.

Проскакав перед дверью еще час, мы поеха­ли к владельцу квартиры, чтобы взять второй ключ. Вся эта история была ужасно неприятна.

Конечно же, нам пришлось объяснять, почему мы хотим попасть в квартиру. Мы ничего не скрыва­ли, и хозяин наверняка дал бы нам ключ, но у не­го запасного ключа просто не было, и мы с отцом снова вернулись к маминому дому. У меня больше не осталось никаких надежд , отец уже не знал, что делать. Но когда он заорал, что у него есть запас­ной ключ и сейчас он сам откроет дверь, мы услы­шали голос мамы: «Сейчас, открываю!»

А потом она спустилась вниз и распахнула дверь. Мы с отцом уставились на нее, а мама про­должала разыгрывать спектакль. «Как у вас дела? Что-нибудь случилось?» Она на полном серьезе делала вид, что ничего не произошло. Она все время над нами издевалась. Издевалась вчера, сегодня утром у даже когда мы стояли на ее по­роге. Я должна быть честной. Я не радовалась, увидев ее; я была разочарована, что моя мать не придумала ничего лучше, чем издеваться над соб­ственной дочерью. Я была вне себя, но не дала ей это почувствовать. Когда мы с отцом сели в маши­ну и поехали домой, я поняла, сколько народу ви­дело в субботу наши фокусы со стремянкой. Все проезжавшие таращились с самым глупым видом. Наверняка они задавали себе вопрос, что там эти двое крутятся под окнами. Я даже знать не хочу, сколько знакомых проехало мимо за это время.

Это все, что касается исчезновения матери. Странное чувство — знать, что над тобой изде­вается твоя собственная мать, издевается без всякой причины и ты даже не понимаешь, поче­му она это делает, но точно знаешь, что она из­девается и ей на всё наплевать.

Завтра снова школа. Наверняка мне придет­ся написать кучу пропущенных работ. И я долж­на буду всем объяснять, почему я так долго была в «больнице».

Пятница, 14 июня 1996

Итак, первая школьная неделя позади. Все оказалось совсем не так плохо, как я думала. Весь мой класс был со мной ужасно мил, теперь с ни­ми даже лучше, чем раньше. Но случилось и нечто ужасное. Марко, парень из моего класса, мертв. Я до сих пор поверить не могу, но он действи­тельно умер. И никто не смог мне точно объяс­нить почему. Он был неделю в больнице в Д., — там, где и я успела побывать, — а потом у него на­чалось внутреннее кровотечение, и он умер. По­хоже, что и врачи что-то схалтурили. Я не очень общалась с Марко, но в прошлом году в мае мы с ним и несколькими одноклассниками были в Д. на весеннем празднике. Там Марко подарил мне бумажную бабочку. Бело-желтую капустницу, ко­торая начинала блестеть, если на нее попадало солнце. Откровенно говоря, эта бабочка с самого начала показалась мне отвратительной, сама не знаю, почему я ее не выбросила. А теперь она при­клеена рядом с сообщением о смерти Марко в мо­ем дневнике и блестит, если на нее падает солнце.

До сих пор мне везло. Никто из моих знакомых пока еще не умирал, кроме учительницы музы­ки фрау Густафсон и мамы Амелии. А теперь вот Марко. Фрау Густафсон была замечательной женщиной. Говорила на семи языках и постоянно рассказывала про троих своих друзей, в которых попала молния. Она была уже старая, но вели­колепно играла на пианино. Правда, с ней у меня связаны и неприятные воспоминания. Был обыч­ный четверг, это еще в те времена, когда я верила, что мир более или менее нормален и справедлив. Мне было лет девять, я сидела за старым роялем фрау Густафсон и как ненормальная колотила по клавишам. Я никогда не играла по нотам, я и про­читать-то их не могла, я всегда играла на слух. Это у меня получалось. Но фрау Густафсон не нрави­лось, что ее ученица не обращает внимания на ноты. Поэтому она села рядом и начала кричать: «Смотри в ноты, София!» При этом ошметок ее десны упал прямо на ноту соль. Но я не струсила и продолжала играть, от всей души надеясь, что в этом проклятом этюде больше ни разу не встре­тится нота соль. От страха, что мне придется по­пасть туда, я все время ошибалась, пока фрау Гу­стафсон наконец не надоело и она не сыграла еще раз сама. После этого кусочек десны исчез. Какое счастье!

В конце концов пожилая дама умерла, потому что ее собственная кошка прыгнула ей на спину, и она от неожиданности упала с лестницы. С тех пор я ни разу не прикасалась к пианино.

Воскресенье, 7 июля 1996

Я снова попала в больницу. Неделю назад по­ехала на Пикассо через рельсы, и в этот раз поезд появился. Когда я его заметила, было уже поздно. Он пронесся в паре метров от нас, как самолет по взлетной полосе.

Так как в тот день я не собиралась кататься дол­го, на Пикассо не было ни седла, ни уздечки. Когда вот так, без всего, скачешь по бескрайним полям, появляется замечательное ощущение свободы. Мне сразу же стало ясно, что Пикассо понесет. Поче­му — не знаю, но у меня есть свойство: в столь гнусных ситуациях я всегда сохраняю спокойствие. В панику впадаю только тогда, когда всё позади. Пикассо в полной истерике галопом понесся вверх по горе и там несколько раз встал на дыбы. Я ка­ким-то чудом удержалась на нем и все время шел- тала ему в ухо успокаивающие слова, пока он нако­нец не утих. Я чуть не разревелась от радости, ко­да Пикассо остановился и ласково слизнул у меня с руки угощение. Я обняла его за шею, и мы мед­ленно отправились обратно.

Сама я не помню, что произошло дальше, но потом мне рассказывали. Мы ехали мимо старой полосы для мотокросса. Я еще ни разу не видела, чтобы там кто-то катался. Но Рико, старший брат одного парня из моего класса, и его приятель Бернд в этот проклятый день устроили мотокросс. Их моторы взревели настолько неожиданно, что я не успела среагировать. Пикассо снова встал на дыбы, а я прямо затылком спикировала на гравий. Рико и Бернд тут же подбежали и хотели отнести меня на конюшню. Но я, видимо, была не в себе. Говорят, несла какую-то чушь и обязательно хоте­ла поймать Пикассо. А он при этом как прикован­ный стоял рядом.

Бернд сразу же на своем дурацком мотоцикле поехал на конюшню и позвонил моему отцу. Ри­ко положил меня на спину Пикассо и повез сле­дом. Отец перегрузил меня в машину и доставил в травму. Я все время твердила, что со мной все в порядке, только чуть-чуть болит голова. Но гла­за у меня налились кровью, а сама я лежала блед­ная как смерть. Самое неприятное началось, ко­гда мне пришлось описывать врачу обстоятель­ства несчастного случая. Я не могла ему сказать, где, когда и что случилось. Потом врач, высокий, бородатый доктор Ротшедль, позвонил Рико. Тот как очевидец все ему рассказал. В результате ме­ня отвезли в больницу в Д., в отделение скорой помощи. Там пришлось сначала минут сорок пять пролежать на топчане в коридоре. Дико болела голова, яркий свет резал глаза. Потом один из ты­сячи врачей отвез меня на рентген, где царила приятная темнота. Я все время пыталась что- нибудь вспомнить, но все еще не могла мыслить четко. Бросила взгляд в полуоткрытую дверь и страшно испугалась, когда прочитала табличку на двери напротив. Там было написано «Утили­зация», а так как я все еще не пришла в себя, то спросила первого же человека в белом халате, не собираются ли отправить меня туда. Тот хохотал до слез. Но в первую минуту я точно подумала, что за дверью утилизируют людей.

Потом мне сделали рентген черепа, чтобы убедиться, что у меня в мозгу нет гематомы.

Меня положили с какими-то мерзкими детьми в детское отделение. Вот подлость! Диагноз — тя­желое сотрясение мозга, временная потеря памя­ти и — вот оно: повреждение шейного отдела по­звоночника. Если бы я сломала себе этот прокля­тый позвонок, я бы умерла. Или, по крайней мере, у меня был бы поперечный миелит.

Наверное, каждый человек иногда думает о том, имеет ли смысл жить с поперечным миели­том. Есть люди, которые уверены, что жизнь все равно продолжается и в один прекрасный момент существование в инвалидной коляске тоже начнет казаться приятным. За те пять дней, которые я провела в этой уже знакомой мне больнице, я окончательно поняла, что к этому типу людей не отношусь. Если бы я не смогла шевелиться, моим самым большим желанием было бы умереть. Все самое интересное в жизни пришлось бы забыть. Я бы не смогла больше играть в баскетбол, катать­ся на лошади, рисовать, так и не смогла бы познать то, что все называют самым замечательным на свете. Или бывают паралитики, которые способны заниматься сексом? Нет, существовать растени­ем я бы не смогла! А каким мучением было бы не иметь возможности вертеть головой, куда захо­чешь, а все время со скоростью улитки поворачи­вать все тело, чтобы посмотреть, что происходит в другом углу комнаты. Если, например, входит се­стра, или врач, или санитар Армин. Если говорить честно, то он оказался единственным заслужива­ющим внимания объектом за все время пребыва­ния в больнице. Самым лучшим в течение дня было, когда он открывал дверь и говорил: «Ну что, дорогие детки, как у нас сегодня дела?» Господи, я сама себе казалась такой смешной!

Но вполне может быть, что он нравился мне просто потому, что в этой больнице не было боль­ше ничего интересного. Ничего, чему могли бы ра­доваться мое нежное сердце и моя столь невинная душа. Я решила, что буду читать. А так как книга у меня была всего одна, то я прочитала ее два ра­за подряд. А когда собралась читать в третий раз, врач ее отобрал.

Врач, доктор Мариус Куглер, знает меня с тех пор, как я в первый раз попала в эту скром­ную больницу. Когда мне было года четыре-пять, я упала с велосипеда. Тогда у меня тоже было со­трясение мозга. Моя шикарная шляпка от солнца съехала мне на глаза, а я, умная до невозможнос­ти, сняла руки с руля, чтобы ее поправить. И тут же налетела на фонарь и сделала кувырок через переднее колесо. Жаль, что никто не снял это про­исшествие на видео. Я бы с удовольствием посмо­трела на собственные подвиги.

Итак, доктор Куглер забрал у меня книгу — обосновывая это тем, что у меня не то настроение, чтобы читать подобную литературу. Книга называ­лась «Больше я вам не дочь».

Я убивала время, насмехаясь над малышами в своей палате. Всего их было шестеро. Наша палата оказалась забитой так плотно, что шкаф одной четырехлетней девочки даже не откры­вался. Чтобы это сделать, пришлось бы вывезти мою кровать а коридор, но я бы ии за что этого не позволила.

И вот уже несколько дней я разгуливаю с классным жабо на шее. Сначала я чувствовала себя чрезвычайно скованно, украшение мешало мне развлекаться, но потом привыкла. Мне даже не хо­чется его снимать, без него голова кажется тяже* лой. По-моему, через три недели, когда можно бу­дет от этой штуки избавиться, у меня вообще не останется шейных мышц.

Кроме того что я живу, произошло еще одно чудо. Мой отец сказал, что он ужасно беспоко­ился и не знал, что бы он делал без меня. Да еще заявил, что я значу для него очень много и он рад, что все обошлось без опасных осложнений. Может быть, он не такой уж и плохой, каким все­гда кажется. Он действительно был очень ми­лым, когда сидел у меня на кровати и чуть не плакал.

Но некоторые последствия все-таки есть. Во- первых (отрицательное), мне целый месяц нельзя ездить верхом. А во-вторых (положительное), мне нельзя выполнять упражнения на полу: кувырки, стойку на голове и так далее. Bay, скорее бы по­пасть на физру!

Моя дорогая мамочка конечно же ко мне в больницу не пришла.

Понедельник, 8 июля 1996

Это же чистой воды безумие! Это такое безу­мие, что нормальный человек даже представить себе не может. Мой папочка снова заткнул всех за пояс. Точнее говоря, он сделал нечто, не подпада­ющее под категории «гадость средней величины или просто гадость» и «абсолютный отпад», это даже не входит ни в какую промежуточную кате­горию. Это просто безумие. Мой отец получил за­каз, заказ, о котором я точно ничего не знаю, знаю только, что из-за него он должен на семь недель ехать в Австралию. И я должна ехать с ним!

Отец позвонил мне из турагентства, прежде чем отправиться в кегельбан, куда он ходит каждый ве­чер по понедельникам, вторникам, средам, четвер­гам, пятницам и субботам, и без всякого смущения сообщил, что уже заказал билеты для нас обоих, потому что не может оставить меня с матерью. В этом он, черт побери, прав! Мы бы друг друга прикончили. К бабушке с дедушкой я поехать не могу, потому что у меня их нет. А ближайшие из живущих в Германии родственников, у которых я могла бы перекантоваться, находятся в Мюнхе­не. Следовательно, не остается ничего кроме как взять меня с собой. Если бы я обязательно хотела остаться, я бы нашла выход но я непременно хочу в Австралию. Тогда я смогу, наконец, выбраться из этого дерьма.

Отец сказал, что много лет назад в Австралию уехал его лучший друг. Все его дети, кроме одного, старше меня, но мие это неважно. Наверное, там будет ужасно весело. Конечно, я безумно боюсь змей, но они мне не помеха. Австралия... Свобо­да... И все, что под этим понимается. Мы летим пят­надцатого числа. Уже через неделю. Я не могу до­ждаться, начинаю дергаться.

На школу мне плевать, я все равно пропустила большую часть года. Но поступок отца, его идею, как шантажировать нашу директрису, я считаю клевой. Дело в том, что в начале года она ему по­звонила и спросила строго-доверительным тоном, будет ли он против, если его дочь, то есть я, не по­лучит уроков этики. Комбинация предметов так сложна, что с точки зрения расписания это невоз­можно, и так далее... Моему отцу было, конечно же, глубоко плевать, есть у меня этика или нет. А теперь это вдруг пригодилось. Потому что если он расскажет об этом в Министерстве культуры, то у доброй госпожи директрисы, длиннющее имя которой я не могу запомнить с тех самых пор, как пришла в эту школу (то есть уже четыре года), будут проблемы. Она не сможет отказать моему отцу в просьбе освободить меня от занятий до конца года.

Вторник 9 июля 1996

Все правильно! Сегодня отец был в школе. Ди­ректриса сказала только, что он должен погово­рить с моей классной. А та что сделает?! Если бы у меня были плохие оценки, она могла бы что-то возразить. Но я хороша во всем, кроме математи­ки. Это значит, в среднем у меня четверки, а это, как мне кажется, вполне нормально. Конечно же, рассказав о своих дальнейших планах, я постави­ла весь класс на уши, ведь мне и так только что пришлось объяснять, где меня носило целую неде­лю. Ребята сказали, что я должна прислать им от­крытку. По-моему, они постепенно начинают счи­тать меня странной, потому что я хожу в школу чуть ли не раз в две недели, а появившись, тут же снова вынуждена исчезнуть.

Осталось всего шесть дней. Все время думаю, что брать с собой.

Амелия действует мне на нервы своей посто­янной трепотней про этого глупого Аша! Я и прав­да рада, что какое-то время мне не придется слу­шать всю эту чушь.

Получается, что Амелия выиграла нашу жен­скую войну. Дело в том, что все мы когда-то дав­но, в младенческом, считай, возрасте, постоянно рассуждали о том, у кого из нас первой появится настоящий мужчина. Победила Амелия. В этом

нет ничего страшного, потому что ни у Фиоиы, ни у Никки парня пока еще нет. Плохо станет то­ща, когда лет в пятьдесят я все еще буду одинока, то есть потерплю абсолютное поражение, а Никки и Фиона давно расторгнут третий брак, и на их го­ризонте уже будет маячить новый мужчина. К сча­стью, до этого у меня еще есть время.

Если говорить честно, то я не хочу, как, напри­мер, Каро, иметь тысячи мужчин. Лучше иметь одного, но настоящего!

Сегодня после школы я сразу же пошла к Рами- ну. Теперь я часто к нему захожу. Он классный. Если хотим, то трещим как сороки, а если нет, то молчим. Мне у него хорошо, больше всего я бы хо­тела прямо сейчас поселиться у него, но я боюсь попросить. Не дай бог, он тут же начнет задавать­ся и вообразит, что мне от него что-то нужно. На фиг он мне сдался, просто мне нравится, что он все тонко чувствует, что он такой заботливый! Считай, мой второй отец, ведь ему уже семна­дцать. Я так рада, что со мной возится взрослый парень! Я думаю, он даже не подозревает, что мне в октябре только еще исполнится четырна­дцать.

Когда сегодня ночью я шла домой, я встрети­ла Юлиуса. Он со мной поздоровался.

Четверг, И июля 1996

В школе сегодня все было ужасно. Наш учи­тель информатики, господин Кришич, выставил меня сплошной свиньей, потому что мы с Сандрой опоздали после маленькой перемены на семна­дцать минут. Он дико покраснел и страшно орал. И, как всегда, начал угрожать, что напишет нам за­мечание. А ведет он себя так мерзко только пото­му, что прекрасно знает — меня его монотон­ный предмет нисколечко не интересует. Как только речь заходит о компьютере, я специально выстав­ляюсь полной идиоткой, чтобы не заниматься та­кой фигней. Это начинается каждый раз вместе со звонком на урок. Целых десять минут я делаю вид, что понятия не имею, как эта штука включается. (В это время он всегда грозится написать мне за­мечание.) Если он впадает в ярость и сам что-то там устанавливает, бормоча какую-то чушь про дисковод и базу данных, я все время кликаю на самую простую из всех графических программ (хороших программ в нашей школе, понятное де­ло, нет) и рисую до тех пор, пока он не заметит. Чаще всего от моей работы он приходит в такой восторг, что туг же заставляет меня ее распечатать и вешает на стену. (Тогда замечание считается не­действительным!) В эту минуту господин Кришич кажется мне ужасно милым.

Уже весь кабинет информатики увешан моими произведениями. Жаль только, что для того, чтобы развивать свои творческие способности, прихо­дится ходить на информатику. Мне бы больше по­нравилось ИЗО, но, кроме меня, никто этот пред­мет не выбрал. Целый учитель для меня одной?.. Нет, такого в нашей школе не бывает.

После уроков мы с Рамином, Никки и Майкой встретились у колодца. Пошли в лес покурить. В конюшне я заглянула к Пикассо. Ездить верхои смысла не имеет, я ведь еще и ходить-то толком не могу. Мальчишки сумасшедшие. Занимаются вся­кими глупостями. Когда на минутку мы остались в конюшне совсем одни, Майк сунул косяк под нос моей лошади. Пикассо как ненормальный начал нюхать, вдыхал по самое некуда. Я же ведь знала, что он тянет в рот всё подряд он ест даже бананы (фи!), клубнику и «Минтон». Но ни в каком страш­ном сне мне не могло присниться, что он будет ку­рить траву.

Рамин со своей матерью переезжает в Вей- денфельд то есть к самой конюшне. И к Юлиусу. Я только надеюсь, что Рамин будет ходить с нами, а не с вейденфельдерами. Но, может быть, мне удастся чаще видеть Юлиуса, ведь я же буду наве­щать Рамина.

От дома я теперь совсем отошла. Обычно прихожу с такой пустой головой, что мне до лай- почки, какой там текст ваяет мой папочка. Един­ственная причина являться домой — это мой драный матрац.

Воскресенье, 14 июля 1996

В пятницу я шла из школы и встретила свою тренершу по баскетболу. Она сказала, что когда я вернусь из Австралии, то обязательно должна прийти. Команда практически распалась. Если говорить честно, то в данный момент меня со­всем не тянет играть в баскетбол. У меня почти пропала всякая жажда деятельности. Кстати, сей­час я вешу 50 килограммов. Я автоматически тол­стею, хотя в некоторые дни меня рвет так, что аж всю душу выворачивает. Но я уже не могу влиять на процессы в моем организме. Во время анорексии у меня все было под контролем, теперь это­го нет. Все происходит само по себе, потому что у меня нет сил предпринять какие-нибудь дей­ствия. Не знаю, что будет, если ничего не изме­нится, но я и не знаю, что будет, если я попытаюсь что-то изменить. Я затихарилась и жду, надеясь, что когда-нибудь как-нибудь и где-нибудь кто- нибудь придет на помощь и во мне снова про­клюнется маленькая искорка радости. Я больше ничего не чувствую. Кроме ужасной пустоты.

В этом мире мне одиноко и скучно. Надеюсь оты­скать в Австралии парочку солнечных лучей, ко­торые смогу забрать с собой в Германию и распа­кую, как только снова будет так мрачно, как сей­час. Но ведь и здесь все время светит солнце, а я его даже не замечаю.

На самом деле у меня есть причина хоть не­много радоваться. В пятницу мне устроили отваль­ную на даче у дедушки Рамина, здесь же, в Штер- нентале. Была куча народу. Маленький сюрприз для меня, что я считаю ужасно милым. Мне будет всех их очень не хватать!

100 Хртя в последнее время Амелия часто действу­ет мне на нервы своим Ашем, я буду скучать по ней больше всех. По ее круглому лицу с тысячей веснушек; наверное, когда я вернусь, их будет в два раза больше. У нас родственные души. Сто­ит Амелии на меня посмотреть, и я точно знаю, че­го она хочет, о чем думает и что чувствует. То же самое происходит и с ней, хотя я никогда не была столь откровенна, как она. Вся история с моими алиментарными нарушениями проходит мимо нее как простуда и все больше вгрызается в меня, как рак, от которого нет спасения.

Я буду скучать по Рамину, по разговорам с ним. Не могу же я забыть, как возвращалась из школы и мы болтали, пока у нас ворочались языки. Когда я приеду обратно, он уже будет жить в Вейденфельде.

Мне будет безумно не хватать Никки. Она мне как сестра. Она всегда рядом. Я прекрасно помню, как она обо мне заботилась, когда я вернулась из своей психушки.

Буду скучать по Фионе, Майку, Даниэлю и по всем остальным, включая Аша и Каро.

У меня такое чувство, что я улетаю на Плутон без обратного билета. А ведь это всего каких-то жалких семь недель. Семь недель! Ужасно долго. Чемодан я уже упаковала, но открываю его через каждые пять минут, чтобы засунуть что-то еще. На­пример, очки от солнца. _

Я уже радуюсь тому, что полечу на самолете. A U J. Я еще никогда не летала так далеко. Только один раз на остров Гельголанд, когда была совсем ма­ленькой. Но я ничего не помню.

С матерью я не попрощалась. После тех изде­вательств я видела ее только один раз, в супер­маркете, где она покупала себе выпивку. Я сде­лала крюк, чтобы она меня не заметила.

Понедельник, 15 июля 1996

Великий день начала путешествия. Поездка в Мюнхенский аэропорт оказалась отвратительной. Мне было безумно худо, хотя я сидела впереди. Наконец мы приехали, забрали

свои визы и сдали горы багажа. А потом я целую вечность и даже больше сидела в огромном зале с моим не умеющим себя вести батюшкой, кото­рый снова перестал со мной разговаривать. Поня­тия не имею почему, наверное, я снова что-то сде­лала не так. В общем всё как всегда. Но он мог бы спокойно сказать, что у него за проблема, тогда бы я, по крайней мере, знала, в чем моя вина.

В двадцать часов тридцать минут нам велели по коридору пройти к самолету, нас обыскали. Как будто я, самый послушный на земле ребенок, взя- ла с собой автомат и собираюсь захватить Австра- JLUft лию. У отца тоже ничего не нашли. Этот чудо- компьютер — металлоискатель — конечно же не понял, что я взяла с собой немного травки. (Про запас! Я ведь не знаю, что там со мной будет.)

Когда мы попали в самолет, мне удалось мель­ком заглянуть в салон первого класса. Черт побе­ри, в это кресло влезет двое таких, как я! Но наши места, конечно же, были не в первом классе. Они оказались где-то в середине живота этой махи­ны, хорошо еще, что у окна. Рядом со мной сел жирный старик, от которого ужасно воняло.

Когда мы приземлились в Лондоне, уже стемне­ло. Грандиозная картина: город с тысячами огней с такой высоты! Внизу нас забрал красный автобус, который довез нас до «Боинга». Вот это монстр! Мест у окна нам не досталось, хорошо еще, что на

этот раз я устроилась с краю, и мне не пришлось вдыхать мерзкие запахи. Теперь рядом со мной си­дел только отец, от него хоть ничем не пахнет. А потом началась обычная трепотня. Как включать радио, как надевать спасательные жилеты и так да­лее. Сплошной отстой! Я устала как собака и хоте­ла только спать. Слава богу, здесь дают шерстяные одеяла и носки. Для такого фетишиста шерстяных одеял и носок, как я, это самый минимум!

Вторник, 16 июля 1996

Я проснулась, когда прошел слух, что на бор­ту покойник. Здорово! Как, почему и из-за чего, нам сообщить не удосужились. Мужчина из пер­вого класса. Ему и дорогой билет не помог.

Чтобы не выбрасывать труп в море, пришлось совершить внеплановую посадку в Калькутте. К со­жалению, нам не разрешили выйти, но я попыта­лась увидеть в окно как можно больше. Вид какой- то жалкий. Я заметила даже маленькие круглые хижины и множество пальм прямо в аэропорту. И еще увидела машину, в которую засовывали за­вернутый труп. Хорошо хоть я не видела его неза- вернугым. И все равно я побывала в Индии.

Я выяснила, что взлет гораздо приятнее, чем посадка. При посадке у меня буквально раска­лывается череп, дико болят уши, становится ху­до до безобразия.

Когда мы полетели дальше, нам подали самую отвратительную еду, которую мне когда-либо до­водилось пробовать. Я поела только для того, что­бы подольститься к отцу. А потом обзавелась опы­том насчет того, что в самолетном туалете очень неудобно вызывать у себя рвоту. Там узко, к тому же в тот самый момент, когда я засунула в рот пальцы, началась такая болтанка, что половина попала мимо. Вот противно! Больше всего меня шокировало, что то, что еще несколько минут на- Q4 зад называлось едой, но уже выпущенное обрат­но, имеет тот же самый вкус, что и раньше!

Еще через два часа мы снова приземлились, но на этот раз хоть по плану. Пока заправляли са­молет, мы с отцом бегали по аэропорту в Бангко­ке. Я казалась себе странным существом, потому что таиландцы таращились на меня так, будто я инопланетянин. Когда отец объяснил мне, что здесь все мужчины торгуют своими женщинами, мне стало так противно, что тут же захотелось об­ратно в самолет. Кто знает, что там на уме у этих таиландских торговцев женщинами! И самое главное — о каких сделках думает мой отец в данный момент?!

Остаток дня я проспала. Мое чувство време­ни настолько притупилось, что я, смотря в окно, не понимаю, утро сейчас или вечер.

Среда. 17 июля 1996

Поверить в это трудно, но возможно. Я все еще сижу в самолете, и постепенно мне начина­ет казаться, что я останусь тут навсегда.

Со мной ужасное происшествие. Я дико за­скучала и стала искать под сиденьем свою кни­гу, которая в последнюю болтанку вдруг начала вести себя абсолютно самостоятельно.

И тут у меня в руках оказалось что-то стран­ное, я ощупывала это до тех пор, пока оно не за­двигалось. Как я испугалась, когда до меня до­шло, что я все время трогаю палец ноги сидяще­го сзади человека. У меня вырвался тихий, но все-таки явственный крик. И это когда все спа­ли! С тех самых пор я не осмеливаюсь сходить в туалет, потому что для этого мне придется обернуться и пройти мимо владельца ног. Какой позор!

Прежде чем мы приземлились в Сиднее, я успе­ла рассмотреть сверху знаменитый оперный театр. Собственно говоря, театр меня нисколько не ин­тересует, но он так красиво стоит у самой воды! Сверху он показался пестрым. В Сиднее вышло много народу, и я пробралась к окну.

От Австралии я и на самом деле ошалела. В самолете провели дезинфекцию, как будто у нас у всех какая-то зараза. А ведь мы просто

безобидные иностранцы. Но тем не менее сна­чала передали объявление, что мы должны за­крыть лицо руками, а потом стюардессы прошли по рядам со спреем и всех нас обрызгали.

Четверг, 18 июля 1996

Мы добрались только до Брисбана; Приятель папы Лоренц встретил нас в аэропорту, и мы по­ехали в Ти-Три-Хилл, в захолустье, где он живет. Меня поразила природа. До сих пор у меня и ■L UO в мыслях не было, что пара жалких деревьев и огромные поля, широкий простор и погода могут произвести колоссальное впечатление.

В Т-Т-Хилле я познакомилась с экс-женой Ло­ренца. Она ужасно милая. Позже пришли его сыно­вья и дочери. Рикки уже двадцать пять, у него трое детей, от одного из которых он отказывается и сво­им не признает. Нэнси на год младше, она замужем за мясником из Нового Южного Уэльса. У нее четы­рехлетняя дочь, с которой мы уже знакомились. Джу­ди — первый ребенок, который кажется мне сим­патичным. Это вам не капризный, упрямый немец­кий ребенок из пригорода, это маленькая, дикая сельская мышка. Мне нравится пробовать на ней свой школьный английский язык. Все остальные могут сказать пару слов по-немецки.

Самый классный — это Брайен. С ним мы сра­зу друг друга поняли. Да еще как! Он мне расска­зал, что развел за домом своей матери марихуа­ну. Я была в шоке, решив, что это добром не кон­чится. Но он абсолютно спокойно заявил, что она в курсе и не имеет ничего против. Австралийцы относятся к таким вещам гораздо равнодушнее. У машины Брайена только лобовое стекло, заднее и одно боковое. Остальные три отсутствуют. Кро­ме того, рычажок для открывания окна залеплен скотчем, а заднее сиденье раскурочено. Не знаю, бывает ли в Австралии техосмотр. _

Нужно сказать, что по Брайену сразу видно, что он потребляет большое количество травы: он ужасно худой, у него огромные темные синяки под глазами. Я не уверена, что он курит только мари­хуану. Я дала себе слово не прикасаться к другим наркотикам, даже если когда-нибудь у меня по­явится такая возможность.

Пятница, 26 июля 1996

Здесь, в Австралии, намного лучше, чем я себе представляла. Каждый день праздник. За это вре­мя я успела познакомиться со всей семьей: по­друга Лоренца, дети подруги Лоренца, дети детей подруги Лоренца и так далее.

У меня даже есть Сбоя первая маленькая импе­рия. Я живу в гараже. Звучит противно, но на са­мом деле все не так ужасно. Он перестроен в ком­нату для гостей или вечеринок. Топить не нужно, хотя сейчас в Австралии зима.

Мне здесь очень хорошо. Каждый вечер при­ходят родственники и знакомые, и начинается праздник. Отец буквально оттаивает. Я уже успе­ла познакомиться с друзьями Брайена. Все они классные. С ними здорово, они совсем не такие ущербные, как немцы.

Пока все остальные пьют и что-то празднуют, мы регулярно смываемся. Т-Т-Хилл — настоящая дыра, всего домов десять, а за ними начинается... Да ничего не начинается, только бесконечные по­ля и несколько деревьев. А когда темнеет, можно чуть ли не рукой достать до звезд так они здесь близко. Луна с другой стороны. Сначала это ме­ня так ошарашило, что я тут же решила бросить курить марихуану. Слава богу, Тед приятель Брайена, объяснил, что это нормальное состояние австралийской луны. Кстати, Тед невероятно хо­рош собой. Он, как и все здесь, загорелый, у него светлые волосы и темные глаза. А какие широкие плечи... Не мужчина, а мечта.

В субботу мы всемером на машине приятеля Брайена по имени Стэн решили поехать познако­миться с одним ненормальным пацаном. Потом

он возил нас в пампасы на своем джипе, проржа­вевшем настолько, что через дно можно видеть колеса. Коща мы вышли, я все еще не могла по­нять, на кой ляд мы сюда притащились. Брайен все время пытался мне что-то объяснить, но я ни­как не могла его понять, он все время путался, а поскольку мой английский оставляет желать лучшего, я так и не врубилась, в чем же там де­ло. Мы тащились по бесконечно длинному лугу, а парни ухмылялись, как будто наступило Рожде­ство. Неожиданно мы остановились перед целой кучей грибов. Я глазам своим не поверила. Я ни _ _ разу не видела одновременно такой прорвы грибов.. Постепенно до меня начало доходить, что мы тут делаем. Парни как дикари набросились на на­ходку и начали складывать в пластиковые пакеты, назначение которых стало мне, наконец понятно. Все они лыбились с таким видом, что я не выдер­жала и рассмеялась. Мне редко попадались люди, которые умеют так широко улыбаться.

Отец мой ведет себя как-то странно. Целыми днями чем-то занят, а по вечерам расслабляется вместе со всеми.Если мы случайно встречаемся, он со мной ужасно мил. Мне кажется, он забыл, кто я такая. Он даже не заметил, что иногда я ночую у Брайена; мы часто сходим с ума, лежа где-нибудь всю ночь под звездным небом, и даже не думаем возвращаться домой.

В среду парни принесли галлюциногены. Во­обще-то я давала себе слово не прикасаться ни к каким другим наркотикам, кроме травы, но по­том решила, что грибы и трава входят в одну кате­горию. И то и другое имеет чисто биологическое происхождение, никакой опасности в этом нет. По-настоящему опасны только химические нарко­тики. Но сейчас я уже знаю, что грибы и трава — это далеко не одно и то же.

Итак, мы снова сидели впятером на поле, и я уже была довольно хороша, когда Бен вытащил эти грибы. Прежде чем проглотить первый сухой кусочек, я его пожевала. Вскоре у меня начались глюки. Перед глазами мелькали сплошные косми­ческие картины, чистое безумие! Все сожрали по грибу, кроме Теда, который собирался везти нас домой. Черт побери, что случилось с моим моз­гом! На меня накатил дикий приступ паники. Я начала вопить и как придурок носилась по кру­гу, пока меня не поймал Тед, который зажал мне рот рукой. Я сидела с ним часа два, не меньше, наконец мне полегчало. Остальные парни дрыхли в машине, а Тед все время говорил, правда, я ни­чего не поняла. Только слышала его голос, и это меня успокаивало. Ночь стояла невероятно теп­лая меня было абсолютно мокрое лицо, потому что я сильно вспотела, когда Тед затыкал мне ла­донью рот. Потом он отнял руку, и больше уже я не произнесла ни звука. Тед сказал, что с ним то­же так было, и я очень обрадовалась — уж боль­но не хотелось оказаться единственной облада­тельницей подобной реакции.

Рано утром мы поехали к Теду. Тысячи попу­гаев сидели на деревьях или летали в утреннем воздухе. Они действительно были, я не бредила. Мы ехали не меньше часа, мне показалось, что это невероятно долго. Для австралийцев длин­ные дороги — пустяк, они привыкли к большим расстояниям. Часто они проезжают сотни кило­метров, чтобы сделать что-то за десять минут и тут же повернуть обратно.

Приехав к Теду, Брайен, Бен и Стив размести­лись в гостиной. А меня Тед отнес в свою кровать. Я уверена, что он хотел от меня большего, но я устала как собака, даже с трудом шевелилась.

Когда я проснулась, парни как раз готовили еду. Они же не знают о моих алиментарных на­рушениях, пусть так и будет. Поэтому я тоже по­ела, а потом засунула пальцы в рот.

Понедельник, 29 июля 1996

Соседка Лоренца, миссис Катерина Мак- Рональд, учительница. Сегодня она взяла меня с собой в школу в Коттон-Валли. Она преподает

в первом классе, поэтому с девяти до трех я си­дела в одном помещении с малышней и должна была ответить на тысячу вопросов, как что назы­вается по-немецки. На перемене я чуть не получи­ла предупреждение или что-то в этом роде, хотя на этот раз никакого преступления не совершила. Я ведь понятия не имела, что в Австралии из-за жары и ультрафиолетовых лучей дети на школь­ном дворе обязаны быть в головном уборе. Всех, кто это правило нарушает, наказывают, но так как я всего-навсего маленькая глупая немецкая гостья, обошлось без этого.

Вечером Брайен, Бен, Тед, Стив и я поехали · к Нэнси. Я у нее поживу. У нее огромный участок земли с куском джунглей, ущельем и небольшой речушкой. А кроме того, три лошади. Тед и Брай­ен тоже остались, а Бен и Стив поехали к кому-то в гости в Сидней.

Кода мы с парнями и Нэнси гуляли в ущелье, я увидела первую змею. Да еще какую! Зелено- черный сетчатый питон, метра, я думаю, три. Он лежал на ветке и слегка шевелил языком. Стран­но, но я ни капельки не испугалась! Для остальных в питоне нет ничего особенного, а для меня это целое приключение.

Среда, 31 июля 1996

Вчера мы с Нэнси встали в половине шесто- го и сразу же поехали кататься. Мы не хотели ока­заться вне дома в полуденный зной, здесь это мо­жет плохо кончиться. Так как я не привыкла к этим седлам из вестернов, то предпочла выехать вооб­ще без седла. Лошадиный круп все равно гораздо мягче. У меня клевая лошадь по имени Дасти. Это мальчик. Нэнси сама его объезжала. Когда мы подъехали к дороге, Нэнси сказала, что Дасти еще не видел ни одной машины. Здорово, подумала я, и стала с нетерпением ждать первого автомобиля. 1X3 А вот и он. Дорога не асфальтирована, и я увидела приближающееся оранжевое облако пыли. Я каж­дую минуту ждала, что Дасти испугается, но он и глазом не моргнул. Я страшно удивилась, потому что привыкла к немецким лошадям, которые выхо­дят из себя, заметив за километр трехколесный велосипед.

Сегодня вечером мы ездили к Лоренцу и сно­ва что-то отмечали.

Отец не пришел. Где его носит?

Суббота, 17 августа 1996

Я здесь уже целых пять недель. За это время случилось ужасно много всего!

Четыре дня я провела у экс-жены Лоренца на море. Ее квартира — это чистое безумие. Два балкона. Стоишь на одном — видно море, стоишь на другом — тоже море! Захочешь к морю, нужно пройти пешком ровно три'минуты двадцать во­семь секунд. Я засекала.

Мне кажется, здесь я стала другим человеком. У меня такое чувство, что теперь я наконец нача­ла жить по-настоящему. Это солнце, жаркие дни и теплые ночи, климат, природа, хорошая трава и, самое главное, Тед сделали меня счастливой. Я не знаю, по-настоящему ли мы с Тедом вместе, да это не важно, если мы оба хотим быть независимы­ми. Но это первый в моей жизни человек, с кото­рым мне спокойно и надежно. Он заботится обо мне, если я сама этого не делаю, он всегда рядом, если мне нехорошо, он по глазам угадывает лю­бое мое желание.

Я ужасно горжусь, что сумела объяснить ему по-английски, что между нами не будет близости. Я правда не хочу. Для некоторых вещей я еще слишком мала.

Самое плохое, что у меня в голове все еще кру­тится Юлиус. Стоит мне подумать о Германии, и сразу становится плохо. Там все такое тесное, бе­зутешное, темное, давящее. Даже летом мне там холодно. Больше всего мне бы хотелось остаться в Австралии навсегда. Я нисколько не скучаю по

дому. И ни по кому не скучаю. Почему — сама не знаю! Даже не думаю об этом, чтобы не вспоми­нать» что через девятнадцать дней снова попаду во все это дерьмо и буду казаться себе бессильной, одинокой и брошенной. Мне кажется что здесь, в Австралии, все мои нервные окончания воспри­нимают окружающую действительность гораздо более интенсивно и осознанно, чем в Германии. Я чувствую себя нормальной, снова могу радо­ваться мелочам. Мои алиментарные нарушения не исчезли, но на это я и не рассчитывала.

Пока я жила у бывшей жены Лоренца, один раз даже передали предупреждение об акулах. Я как раз была в воде и очень испугалась. По-моему, я еще ни разу так не боялась за свою жизнь. Ко­гда потом я стояла вместе с тысячей других людей на пляже и таращилась в Тихий океан, как будто из него в любую секунду может выскочить чудовище, нам сообщили, что тревога оказалась ложной. Брайен, Стив и Бен снова побежали в воду, а я в этот день так больше и не рискнула купаться. В конце концов мы с Тедом нашли себе развлече­ние на берегу, хотя с волнами Тихого океана не может сравниться ничто.

Пару недель назад Лоренц возил нас в Брис- бан. Город такой чистый, что по нему можно ходить босиком и не наступишь ни на один осколок. Глав­ное — не обжечь ступни на горячем асфальте.

И вот что еще бросилось мне в глаза в этом го­роде: огромное количество жирных женщин. У каждой закусочной стоит, по крайней мере, од­на из таких уродин. Я имею в виду не полных или толстых, я говорю про супержирных. Почему это так, я не знаю, но мне кажется, что здесь люди уде­ляют гораздо меньше внимания своей внешности чем в Европе.

Лоренц сходил со мной в «Подводный мир». Вот это класс! Там можно разгуливать по узкому туннелю, отделенному от воды аквариума только стеклом. Над головой плавают настоящие акулы. Мне стало слегка не по себе — а вдруг стекло треснет:..

Кстати, Лоренц такой же отпадный, как и все остальные. Он фотограф, недавно сфотографи­ровал меня в своей студии. Фотографии получи­лись шикарные, настоящая модель.

Сегодня мы с Беном, Нэнси и Брайеном совер­шили прогулку по бухте. Часа два, не меньше, ла­зали по камням и шли по воде, пока можно было. Если бы на обратном пути речка исчезла, мы бы ни за что не нашли дорогу домой, потому что вокруг нас на целые километры простирался субтропиче­ский лес.

117

Но речка никуда не денется, поэтому мы до­брались до дому более или менее целыми и не­вредимыми. Более или менее! Бен все-таки под- целил letch. Господи, какие они противные! Leech — это пиявки. Черные, маленькие, кусачие, мерзкие, отвратительные и клейкие. Если такой мини-монстр вольется в тебя, то избавиться от не­го ох как нелегко. Бен долго возился, прежде чем ему удалось вытащить часть, а потом он все время прикладывал к ране австралийский вариант все высасывающих суперсалфеток, потому что кровь никак не хотела останавливаться. Но я не смотре­ла, мне было неприятно. Зато я притащила ему ку­чу таких салфеток и время от времени осведомля­лась о самочувствии, потому что он сидел на тер­расе перед домом Нэнси одинокий и покинутый. Все остальные из вежливости бросили его в беде.

Я здесь уже давно, но все еще ни разу не ви­дела коалу. Хорошо хоть недавно перед нами с Нэнси по дороге проскакал кенгуру. Мы как раз ехали за покупками в Коттон-Валли, а тут он про­несся через дорогу. Правда, какой-то очень ма­ленький.

Среда, 21 августа 1996

Ну и день сегодня выдался, прямо ужас. Все пошло кувырком, я даже пыталась молиться. Ме­ня, конечно, никто не старался обращать в веру, но когда попадаешь в столь неприятную ситуацию.

какая была сегодня у нас с Нэнси и Дасти, может случиться, что и самое неверующее сущест­во в мире, София Виктория Ламбек, некрещеная и необращенная, ни разу не заходившая в цер­ковь и ни разу не открывавшая Библию, начнет молиться.

Если говорить серьезно, то и сама не пони­маю, как справилась.

Взволнованная Нэнси влетела в дом и начала куда-то названивать. Я вообще ничего не поняла, потому что она говорила очень быстро. Наконец она объяснила мне, что забыла закрыть дверь сарая и Дасти сожрал целый мешок корма для кур. Теперь должен приехать ветеринар и сделать ему какой-то укол. Вроде бы никакой трагедии нет, но проблема в том, что ближайшему ветеринару ехать сюда три с половиной часа.

Как тяжело ждать! Первый час Дасти еще вел себя нормально. А потом начал странно дышать и все время старался лечь. Нэнси водила его по кру­гу и пыталась успокоить, а я ходила рядом и пыта­лась успокоить Нэнси. А потом появилась машина, но это был не ветеринар, а Дик, отец ее дочери Джуди, они в разводе уже пару лет. Джуди прове­ла у него несколько дней, а теперь он возвращал ее Нэнси. Как я его ненавижу, настоящий козел! С недовольным видом выкатился из машины и по­дошел к нам. Не тратя лишних слов, он заявил

Нэнси, что у него много дел и нет времени возить­ся с Джуди. А она заболела.

И правда! У Джуди оказалась высокая темпера­тура, совершенно стеклянные глаза и бледное ли­чико. Она вспотела, хотя сегодня гораздо прохлад­нее, чем обычно. Дик даже не отнес девочку в дом, спустил ее на землю и просто уехал. Как можно так наплевательски относиться к собственному ре­бенку?!

Пришлось Нэнси бросить Дасти, — дочь, конеч­но же, важнее. И вот я оказалась с больной лоша­дью, у которой в любую минуту могли начаться страшные колики и которая могла буквально разо­рваться изнутри. Дасти все время пытался лечь на землю и кататься. Если такой лошади что-то взбре­дет в голову, как ей запретишь! Дасти довольно сильный, квартерон. Этих лошадей обычно исполь­зуют для родео и тому подобных дикостей. А я со­всем не силач, у меня не хватит сил заставить Дас­ти подняться, если он ляжет. Но тогда уже даже ве­теринар не поможет. Животные с коликами не должны ложиться, почему — я не знаю, знаю толь­ко, что это так.

Силой мне ничего не добиться. Поэтому я по­пыталась переключить Дасти на быстрый шаг и другие мысли. Я все время с ним разговарива­ла. Я говорила и говорила, а боли были все силь­нее и сильнее, это я заметила. Я очень испуга-

лась. Все время думала, что он вот-вот может лопнуть и умереть.

Время шло ужасно медленно, медленнее, чем на последнем уроке перед каникулами. Внезапно Дасти остановился и больше не соглашался сде­лать ни шагу. Стоял такой упрямый, повесил голо­ву и дышал очень тяжело. Было страшно. Снача­ла я как ненормальная дергала за уздечку и хло­пала его по крупу. Он не шевелился. От страха я начала ему объяснять, почему он должен двигать­ся. Я объясняла по-немецки и по-английски. Смешно утверждать, что он меня понял, но он и правда снова пошел и ходил, пока не появился ветеринар.

Все надо было делать быстро, и док попросил меня стать его ассистенткой. Я почти ничего не поняла, но действовала инстинктивно. Когда Дас­ти увидел шприц, то совсем ополоумел. Хотя он сильно ослабел от колик, но у него все еще было достаточно сил, чтобы кусаться, вставать на дыбы и лягаться. Ветеринар хотел попасть в сонную ар­терию. Боже, вот это настоящий подвиг — успо­коить такую лошадь! Я вывихнула себе большой палец получила два синяка на бедрах и огромный кровоподтек чуть выше колена. Он оказался осо­бенно болезненным. Но в тот момент я вообще ничего не почувствовала — как всегда, все ощу­щаешь позже.

Когда наконец ввели успокоительное, к Дас­ти нужно было еще подвести шланг, к которому прикрепили воронку. А потом я стояла полчаса, пока все, что нужно, не оказалось в глубинах его желудка.

Теперь Дасти снова бодр и весел. А у меня, ко­гда все закончилось, с сердца упала целая скала.

Нэнси сказала мне: «Лошади у тебя в крови, как и у меня». Она рассказала, что даже в школу ездила верхом и всегда привязывала свою лошадь к пальме. А потом пальма зачахла, не выдержав такого количества лошадиной мочи.

121

Воскресенье, 25 августа 1996

Теперь я снова живу у Лоренца в его гараже для гостей и вечеринок. Постепенно у меня появ­ляются серьезные мысли насчет отца. Я бы хотела знать, чем он занимается, что это у него за работа такая целыми днями и почему он постоянно куда- то ездит. Я решила все выяснить. Но это доволь­но трудно, потому что он мил со мной только на людях. Стоит нам остаться одним, он туг же пере­стает разговаривать, а если и открывает рот, то из него вылетают чрезвычайно приятные вещи типа: «Заткнись, а то врежу!», или «Не лезь не в свое дело, иначе получишь!», или «Где тебе понять, ты же такая дура!». До сих пор я все это глотала

молча, но постепенно такое поведение начинает выводить меня из себя.

Я рассказала об этом Теду, и он пообещал вы­яснить, что замышляет мой папочка. Поэтому се­годня он за ним проследил, но узнал только, что папуля доехал до ближайшей заправки и купил там сигареты. И больше ничего! Но мы все равно выведем его на чистую воду!

Правда, нужно торопиться, потому что через неделю мы улетаем. Какой кошмар!

122

Пятница, 30 августа 1996

Как быстро летит время! Такое впечатление, что оно хочет стать олимпийским чемпионом по бегу. Невероятно! У меня осталось каких-то жал­ких полтора дня! Нет, нет, нет, я не хочу возвра­щаться! Мне кажется, что я медленно просыпаюсь после прекрасного сна и окунаюсь в отвратитель­ную реальность.

К сожалению, что касается моего отца, Тед так и не сумел мне помочь. Всю последнюю неделю отец только покупал, причем всего четыре вещи. И все эти вещи начинаются на букву «К». Он по­купал книги, курево, киви и крупу. Больше ниче­го необычного он не делал.

Сегодня Тед возил меня на Дикки-Бич. Там так здорово! Прямо на пляже лежат обломки старого корабля. Мы хотели последний раз побыть одни и не расставались целый день. Тед решил, что в вос­кресенье поедет со мной в аэропорт.

Суббота, 31 августа 1996

Все семейство и друзья в последний раз собра­лись здесь, в Ти-Три-Хилл. Взрослые праздновали, а я с мальчишками еще раз поехала на наше поле и еще раз попробовала грибы. На этот раз все прошло хорошо, у меня не было диких фантазий, только галлюцинации. За мной летала пара стуль­ев, ко мне подошел огромный белый медведь, а в остальном мое путешествие удалось. И все равно я больше не прикоснусь к этим волшебным грибам, для меня это слишком сильный стресс. Не говоря уж о том, что я понятия не имею, где до­стать такие грибы в Германии.

Когда мы вернулись к дому Лоренца, они еще праздновали. Все напились так, что даже не по­няли, что мы не в себе. Или наоборот?

Все парни спали у меня в гараже.

Воскресенье или понедельник,

1 или 2 сентября 1996

Наконец-то я перестала рыдать. Вот уже не­сколько часов я снова сижу в самолете. Я даже не посмотрела на часы, за окном темно, я понятия ие имею, где мы находимся. Надеюсь, где-нибудь между Австралией и Германией. Чем ближе к Гер­мании, тем хуже у меня настроение.

Я уже сейчас очень скучаю по Теду. Я знаю, что никогда больше его не увижу. Хотя мы и об- 124 менялись адресами, ио что толку. Чтобы увидеть­ся, нужно обогнуть половину земного шара и вы­ложить за это больше двух тысяч немецких ма­рок. Я дала себе слово полететь в Австралию, как только у меня появятся деньги. Но ждать придет­ся довольно долго.

Мне уже сейчас все действует на нервы. Мне действует на нервы мой отец, который тихонько похрапывает себе под нос. Мне действует на нер­вы кондиционер, потому что напоминает мне о не­мецком климате. Мне действует на нервы царящая здесь ужасная тишина.

И мне действует на нервы безысходность, ко­торая все приближается и приближается. Если бы я могла, я бы распахнула дверь и выпрыгнула, по­бежала бы или поплыла назад к Теду. Но это не

так просто, если несешься прочь со скоростью больше восьмисот километров в час на высоте бог знает сколько киломётров над землей.

Снова стало светло. И снова кто-то умер! Я совсем перестала что-либо понимать. Постепен­но у меня появляется такое чувство, что смерть входит в привычку. На этот раз мне пришлось смотреть. У старой дамы наискосок от нас начал­ся сердечный приступ. Спрашивали, нет ли среди пассажиров врача, и один нашелся. Члены эки- пажа положили даму в проход, рядом со мной, JL wO и пытались ее оживить. Но напрасно. Она умер­ла. Я видела, как врач заполнял свидетельство о смерти. Женщина была маленькая, бледная, с белоснежными волосами. Ужасно! Наконец ее положили на носилки и унесли. На этот раз они совместили заправку и вывоз трупа. Так что нам не пришлось приземляться дважды. Мне было очень жалко старичка, вдовца. Он все еще пла­чет. Я тоже поплакала, потому что показалась себе ни на что не годной. Все пассажиры сиде­ли и ничем не могли помочь. Очень неприятное чувство.

Почему такие вещи происходят всегда, когда я в самолете? Кто-нибудь может мне объяснить?

Четверг, 5 сентября 1996

Уже некоторое время я снова нахожусь в во­нючей, темной, грязной дыре. Не изменилось ни­чего, разве что дом, который строили в начале на­шей улицы, уже готов. У меня все еще нет чувства времени, это из-за сверхзвуковых скоростей, они кого угодно поставят с ног на голову. Но мне без­различно, день сейчас или ночь. Все равно темно. Мир снова стал черным! Я вижу только, как ко мне приближаются скука и грозовые облака. Ско­ро придет зима, а я все время буду сидеть здесь и ждать солнечных лучей от Теда.

Десятого начинается школа. Меня переведут в восьмой класс с испытательным сроком. Если я не справлюсь, придется остаться на второй год в седьмом.

Все мои друзья поставлены в известность, что я вернулась. Завтра мы все встретимся у Ра- мина. Я этого не хочу, я вообще ничего не хочу.

Суббота, 28 сентября 1996

Начало учебного года оказалось не очень пло­хим, у меня несколько хороших оценок. Мои дру­зья снова со мной, как и раньше, мать я еще не встречала, и даже солнце светит.

Но как только я оказываюсь дома, я тут же на­чинаю реветь и меня тошнит. Я и сама не знаю, почему мне так плохо, у меня крыша едет.

Я сделала кое-что, о чем никто никогда не дол­жен узнать, иначе меня объявят психически ненор­мальной. Я разрезала себе руку ножом. Это абсо­лютное безумие, я прекрасно понимаю, но в тот момент, когда я это делала, мне было приятно. Я ощутила боль, которая отвлекла меня от гнусных мыслей. Я резала и чувствовала, что у меня появ­ляется новое ощущение, не внутренняя пустота и не просто боль, а что-то совершенно новое. По­этому я не останавливалась. И теперь у меня рука X 2 7 похожа на фарш.

В голове все время вертится мысль: «Почему?» Я не знаю, что «Почему?», и даже не знаю, почему я думаю про «Почему?». Я только все время спра­шиваю себя: «Почему?»

Как я уже говорила, у меня поехала крыша. Я больше не в состоянии существовать в этой внутренней пустыне.

У меня уже появилась идея наглотаться таб­леток или разрезать артерии. Но я знаю, что это не выход. К тому же я считаю, что самоубий­ство — это чистейшей воды эгоизм. Думаю, что на свете есть люди, которых я не могу так обидеть. Но меня пугает, что я совсем не боюсь это сде­лать. Возможно, в один прекрасный день я все- таки приму окончательное решение.

Амелия все еще с Ашем.

Постепенно я начинаю с этим считаться, хотя вообще-то мне всё до лампочки.

Рамин и правда сосед Юлиуса и даже успел с ним подружиться. Я уже несколько раз была у Рамина, когда к нему заходил Юлиус. У нас с ним очень хорошие отношения. Посмотрим, может быть» из этого что-нибудь получится.

Четверг, 3 октября 1996

128 День Воссоединения, уроков нет. Собственно говоря, чем не повод для праздника? Но что делает София Виктория? Сегодня она целый день была у Рамина, несла какую-то чушь и курила марихуа­ну. Рамин считает, что мне не стоит перебирать, но я его не слушала, а вечером меня рвало. Во вся­ком случае, я получила все, что хотела.

А потом Рамин увидел мою руку, и я попыта­лась с ним поговорить, но из этого ничего не вы­шло, потому что у меня сильно болело горло и я не могла произнести ни одной нормальной фра­зы. Сейчас уже глубокая ночь. Я сегодня ночую у Рамина и спать не могу, потому что у меня изжо­га и болит желудок. Кроме того, Рамин занимает девяносто пять процентов постели, поэтому я ле­жу, уткнувшись носом в холодную стену, и чув­ствую боль в заднице от его колена.

Я сегодня в таком состоянии, что просто ие смогла бы найти дорогу домой. Завтра мы с Ра- мином ие пойдем в школу, это же пятница, а по­том выходные.

Во вторник у меня день рождения. Но я даже этому не рада.

Воскресенье, 6 октября 1996

В пятницу я разговаривала с Рамином и вы­болтала ему кучу всяких вещей про себя. И тут же у меня появилось чувство, что таким образом я попала к нему в зависимость.

Но мне не хотелось домой, я боюсь бывать до­ма, потому что там у меня появляются идиотские мысли и там я ужасно одинока. Поэтому все вы­ходные я была у Рамина и пыталась найти себе хоть какое-нибудь занятие. А в субботу я пере­гнула палку.

Фиона, Никки и Амелия решили как следует от­тянуться. Они уже делали это пару раз, но без ме­ня. Но так как в данное время я вообще не думаю, прежде чем что-то сделать, а беру и делаю это что-то, я просто приняла участие.

Эта Каро, которую я терпеть не могу, даже одолжила мне свое удостоверение личности, что­бы меня пустили на дискотеку. На фотографии она сильно на меня похожа, к сожалению, не могу этого не признать. Была какая-то «Ночь для леди», поэтому женщинам напитки подавали бесплатно. А потом все закрутилось очень быстро. Через пол­часа я прицепилась к какому-то Тому, подруга которого в конце концов заехала мне по физио­номии. А потом этот Том дрался еще с каким-то ти­пом. Какие все-таки мужики придурки! Они за­программированы, точнее они управляются впол­не конкретной частью тела. Потом не меньше тринадцати мужиков угостили меня разными про­тивными напитками.

В половине двенадцатого нам нужно было на автобус. Когда я в него садилась, я еще чувство­вала себя довольно хорошо. Но в автобусе мне поплохело "настолько; что я изгадила весь салон. И оказалась не единственной. С Фионой дело об­стояло не лучше, Амелию вытошнило только когда мы уже приехали, зато прямо на брюки. Господи, как это было противно! Единственный раз в жиз­ни пила спиртное, и сразу же все так ужасно. Я больше никогда, никогда, никогда не прикос­нусь к алкоголю! Переночевала у Никки. Сегодня утром меня вырвало еще раз, но теперь хотя бы в туалете.

Честное слово, я не думала, что папаша так выйдет из себя из-за того, что меня не было дома в выходные. Он таскал меня туда-сюда, а в конце

пару раз сильно съездил по физиономии, после че­го я снова убежала из дома. Я не хотела никого ни видеть» ни слышать. Наверное, я не хотела, чтобы и меня кто-нибудь видел. Поэтому я залезла в ко­ровник, который стоит на лугу за домом Никки. Все свои обиды я выложила бедным коровам. А они таращились на меня своими глупыми глазами.

В половине десятого я снова пошла домой. · Отца не было.

Наверное, это звучит глупо, но мне больше нравится, когда он дома и обращается со мной как с грязной скотиной, чем когда я дома одна и считаю, что меня просто не существует.

Я снова всю ночь не сомкнула глаз. Кожа стала совсем сухой, потому что теперь я бегаю на пред­мет рвоты, даже если просто выпью воды. И ниче­го с этим не могу поделать. Всю ночь мои мысли вертелись вокруг того, как было бы здорово просто умереть. И я надеялась, что эта усталость когда- нибудь меня убьет. А потом у меня еще и голова заболела. Но это хоть какие-то ощущения.

Понедельник 7 октября 1996

В школе я ничего не понимаю, потому что уста­ла как собака. Дома я неподвижно лежала на сво­ем матраце с пяти минут второго до без двадцати

семь и все время пялилась на ковер. В голове вертелись отвратительные мысли, и если бы не позвонил Даниэль, я бы так и лежала.

Никому, кроме Рамина, я не рассказывала, как мне плохо. И никто ничего не замечает, по­тому что я все время хожу с солнечной улыбкой и веселым видом. Это так выматывает!

После разговора с Даниэлем я закрыла жалюзи и заревела. Я чуть не раздавила своего старого заклеенного медвежонка, как глупый маленький ребенок. Проревела всю ночь и ни разу не вы-; gg сморкалась. Поэтому теперь у меня так болит голо­ва, что я даже пошевелиться не могу. А в четыре часа утра, в день своего рождения, на меня напал такой голод что я опустошила весь холодильник. А после этой дикой оргии меня рвало до тех пор, пока не пришло время идти в школу.

Отец убьет меня, когда увидит, что еды не осталось.

Вторник, 8 октября 1996

Вот как себя чувствуешь в четырнадцать лет!

Мои одноклассники сделали мне шикарный сюрприз: испекли пирог и подарили новую руч­ку. Ручка и правда неплохая, а с пирогом могли бы не суетиться. Конечно, им я об этом не сказа­ла. Только слегка намекнула, что могли бы так сильно не стараться.

Пирог я подарила своим друзьям. Сегодня по­сле обеда мы слегка попраздновали у Никки. У меня несколько милых подарков. Но всем было скучно, а я устала. Поэтому мы снова покурили, и я уснула у Никки. В половине двенадцатого проснулась и пошла домой. Остальные продол­жали слать.

Когда я открыла дверь, мне навстречу вышел отец, схватил меня за руку и ударил по лицу. Тре­бовал, чтобы я сказала, где была. Но я ответила, 133 что это не его дело. Но прежде чем исчезнуть в своей комнате, я не удержалась и заявила: «Кста­ти, у меня сегодня день рождения, а ты свинья!» К сожалению, это прозвучало неубедительно, по­тому что я тут же разревелась.

Я считаю, что ничего страшного, что он зале­пил мне еще одну пощечину. Гораздо хуже, что он забыл про мой день рождения.

Пятница, 27 октября 1996

Время идет, ветер носит по воздуху разно­цветные листья. Настала осень, настоящая пре­красная осень.

У отца новая машина. BMW. Интересно, отку­да у него деньги? Так неожиданно! Я не думаю, что он играет в лотерею, это всегда было для не­го слишком дорого. Надеюсь, он не взял кредит на такую дорогую тачку и не влез в долги по самые уши. Только этого сейчас не хватало! Но откуда же тогда? Собственно, мне плевать, я даже думать об этом перестала. Какой в этом смысл! Я бы хотела порадоваться хорошей погоде, или хорошим оценкам за контрольные, или машине. Но я ничего не чувствую! Я решила поставить 134 точку.

Вторник, 5 ноября 1996

С первого числа все стало совсем серым, не­прерывно шел дождь. Но в пустыне внутри меня все еще страшная сушь.

Я теперь ничего не получаю от жизни. Пере­усердствовала с марихуаной. Она мне больше ни­чего не дает. Только помогает уснуть. Я уже не жду лучших времен. Я сдалась. Мои мысли вертятся только вокруг того, когда, наконец, можно будет выключить свет. Я все еще жду подходящего момента.

Понедельник, 18 ноября 1996

Сегодня первая ночь, когда я спала без помощи марихуаны. Хотя мне и снились ужасные кошма­ры, но я ни разу не проснулась.

И все равно я больше так делать не буду, из- за этих снов я теперь боюсь спать.

Единственное, что мне напоминает о том, что я еще живу, это мой пищевод!

Четверг, 28 ноября 1996 135

Луч света. В Германию прилетает Лоренц. Он проведет Рождество со мной и с моим отцом. При­летает 13 декабря. Надеюсь, он привезет в наш дом немножко жизни.

Вторник, 17 декабря 1996

Не могу найти выход. Я попала в такую страш­ную ситуацию, что даже не знаю, как из нее вы­браться.

Благодаря глупому случаю я узнала то, что со­всем не имела права знать. Какое отвратительное свинство! Если выяснится,,что я все знала, у меня будут серьезные проблемы.

Поэтому я решила описать всё в письме. Сде­лаю так, чтобы письмо первым нашел отец. Тогда он будет знать, что делать.

Наверное, сегодня я пишу в дневнике по­следний раз. Пока!

Пятница, 27 декабря 1996

А может быть, и нет! Сейчас попробую как можно более точно описать все, что случилось. _ _ Итак, тринадцатого приехал Лоренц. Он был со 1OD мной уже не так мил, как в Австралии. Почти не разговаривал, так же, как и отец.

Четырнадцатого Лоренц подогнал к нашему дому автобус «фольксваген». Пятнадцатого я по­просила его отнести на почту мое письмо и отдала ему конверт. Но он забыл и пообещал мне бро­сить его в ящик на следующий день. Но это было поздравление ко дню рождения, которое не долж­но было опоздать.

Поэтому я взяла ключ от машины, чтобы за­брать конверт. Но так как я не обнаружила его ни в бардачке, ни в каком другом месте, то решила поискать в багажнике. Я подняла дверь и залезла внутрь. Весь автобус до самой крыши оказался забит ящиками. На самом деле мне было не инте­ресно, что в них. Но почему-то я открыла один из

этих ящиков. Там оказались видеокассеты. Но в другом ящике тоже были кассеты, и я задума­лась» на фиг Лоренцу тысячи видеокассет.

Я провела в автобусе четверть часа, прежде чем в маленькой нише между ящиками обнару­жила чемодан. Он был не закрыт, что меня до сих пор удивляет.

Итак, я подняла крышку и нашла конверт. Толь­ко я собралась заглянуть внутрь повнимательнее, как заметила, что рядом с машиной кто-то стоит. Я страшно испугалась и снова засунула полуот­крытый чемодан в нишу. «ем

Но это был всего-навсего господин Брун, со- АО« сед, который вежливо спросил, нельзя ли отодви­нуть наш контейнер с мусором, чтобы там подмес­ти. Господи, я чуть не умерла от страха, и всё из- за господина Бруна и контейнера с мусором.

Даже трудно себе представить, что было бы, если бы меня обнаружили Лоренц или отец.

Но я не могла остановиться. Снова вытащила ' чемодан и конверт, чтобы тут же получить шок в тысячу раз более сильный. В конверте были фо­тографии. Гнусные. Порнографические. Я не мог­ла поверить, что Лоренц такая свинья. Меня затрясло. Но потом появился и хит: он фотогра­фировал еще и детей. Мне сразу же стало ясно, что снимки делал Лоренц, ведь он же фотограф, к тому же это его машина.

От увиденного меня затрясло. На одном сним­ке лицо ребенка выступало совершенно отчетли­во. Бедняжке лет десять, не больше. Мне стало его ужасно жаль. Постепенно до меня дошло, что Ло­ренц замешан в криминале. Потому что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно на кассетах.

Мне стало так плохо, что чуть не вырвало пря­мо в автобусе. А потом началась паника; я снова убрала фотографии в конверт, снова засунула конверт в чемодан и снова задвинула чемодан в нишу. А потом закрыла машину и вернулась до- 138 мой. Если бы я увидела Лоренца, я бы не смогла посмотреть ему в глаза. Меня бы вытошнило пря­мо ему на ноги.

Но я отдала предпочтение туалету. А потом заперлась в комнате и попыталась реветь. И даже зареветь не смогла, в таком трансе была я от этих фотографий. Так жалела этих детишек! И казалась сама себе такой мерзкой, потому что всё знала и ничем не могла им помочь.

Или все-таки могла? Надо было пулей лететь к копам и настучать на Лоренца.

В понедельник и вторник я еще вполне нор­мально ходила в школу и пыталась по мере сил вы­кинуть всю эту историю из головы. Но у меня ни­чего не получилось, потому что я чувствовала свою ответственность за этих малышей.

Во вторник вечером я все-таки собралась с ду­хом и стала действовать решительно. Написала от­цу письмо, в котором рассказала всё. Была убеж­дена, что отец и сам прекрасно поймет, что делать, стоит только ему узнать о подобном свинстве. К то­му же у него появился бы наконец интересный ма­териал для газеты. Ну, скажем, так: «Четырнадца­тилетняя девочка раскрывает преступление и вы­водит на чистую воду извращенного растлителя малолетних!» Или еще что-нибудь в этом роде.

А потом я приняла полпачки антидепрессанта. Таблетки остались еще от матери. Мне стало пло­хо, появилась тошнота, в глазах потемнело, и я по­теряла сознание.

Пришла в себя, когда меня везли на «скорой» в больницу города Д. Вокруг вертелись санитары, мне было просто мерзко; пришлось осознать, что я еще жива. Я совсем не боялась. И снова поте­ряла сознание.

Второй раз я очнулась, когда мне собирались промывать желудок. И тогда я решила, что больше никогда, никогда, никогда не буду пытаться отра­виться таблетками. Промывание желудка — это отвратительно.

Когда я снова пришла в сознание, я спросила медсестру, кто меня нашел. Нашел меня отец. Таким образом я убедилась, что он прочитал письмо.

Я должна была остаться в Д. еще на день. (Теперь я знаю эту больницу лучше, чем соб­ственный дом!)

В четверг за мной приехал отец. И я пережила одно из самых больших разочарований в своей жизни. Он подошел к двери и спросил, как я себя чувствую. Проинформировав его о своем состоя­нии, я спросила, прочитал ли он мое письмо. Отец посмотрел на меня как на ту самую австралийскую пиявку и только прошипел: «Ты знать ничего не знаешь, поняла, детка? Ты никогда не видела никаких фотографий, слышишь? И ты никому, слы- X rrU шишь, никому ни словом об этом не обмолвишься!

Врубилась?» Я остолбенела. Но отец еще не всё сказал!

«Ты получишь все, что захочешь! Теперь у твое­го отца есть деньги! До тебя доходит или нет? Ты можешь получить все, о чем мечтала. Телевизор, кучу тряпок, всё, понимаешь ты или нет?! Ноты за­ткнешь свой рот, иначе будет плохо! Поняла? Сто­ит тебе только открыть свой поганый рот, и случит­ся нечто ужасное, в этом можешь быть уверена!» Своим носом он чуть ли не тыкался в мой. Грязная свинья!

Я снова и снова спрашивала себя, почему мой отец такая мразь. Я могла ожидать от него чего угодно, но мне никогда не приходило в голо­ву, что он мучает детей. Такое могло присниться

только в самом ужасном сне. А теперь он еще и меня втянул.

Сейчас стало понятно, чем он занимался в Ав­стралии. Какая мерзость!

Я совершенно не представляю, что делать. И даже попытка самоубийства не спасла меня от этого свинства.

В больнице сказали, что мне может помочь курс психотерапии.

Я должна ходить туда каждую неделю и рас- _ сказывать о своих проблемах! Просто здорово! А тс J. Как будто я могу говорить с каким-то психопа­том о делах моего отца. Он же сразу донесет!

Хорошо хоть сейчас каникулы. С тех пор как я вернулась из больницы, я снова живу у Никки. Ее мать уже неделю ошивается в нервной клинике.

Если задуматься, то я не единственная в на­шем городе, у кого мерзкие, опустившиеся ро­дители.

Родители Никки в разводе, ее отец дарит ей все, что она захочет, кроме внимания и заботы. У ее матери постоянные нервные срывы, в кото­рых она обвиняет Никки. Именно поэтому сест­ра Никки уехала от них, как только ей исполни­лось восемнадцать лет. После того как ей испол­нилось двенадцать, она не сказала матери ни

слова, и Никки приходилось быть между ними посредником.

Мать Амелии лишила себя жизни год назад. Те­перь Амелия живет с отцом, бабушкой и сестрой, которая на восемь лет старше. С сестрой они до­вольно неплохо понимают друг друга и даже мо­гут общаться. Бабушка наполовину слепая и все время ругает свою умершую невестку. А отец Аме­лии вообще ничего не говорит по этому поводу. Своего старшего сына он потерял в автокатастро­фе. Амелия никогда не знала старшего брата.

Родители Фионы разошлись уже несколько лет назад. Ее отец постоянно работал, его нико­гда не было дома. Мать тоже пьет. Каждый ве­чер. Фиона сама мне рассказывала.

Но по Фиониной матери это не так видно, как по моей. Она всегда ухожена, готовит, убирает квартиру и работает в специализированном ма­газине, в котором продают сыр.

Родители Рамина развелись только в про­шлом году. Потому что отец пьет и у него есть любовница. Рамин все время об этом знал, но не мог рассказать матери — отец его шантажи­ровал.

А я тут распустила нюни от жалости к самой себе. Новый год проведу с друзьями, Рамин го- товит праздник у себя в подвале.

Я до сих пор считаю всю эту историю гнусной и понятия не имею, что делать, но все равно где- то в глубине души рада, что осталась в живых. После попытки самоубийства все друзья дали мне понять, что я им еще нужна. А это придает бодрости.

Четверг, 2 января 1997

Новый год прошел суперски! Собственно го­воря, это был совершенно нормальный Новый год, но мне так давно хотелось праздника. Яда- АлпО же выпила, но это не повредило ни мне, ни дру­гим. Были даже Юлиус и вейденфельдеры. Гос­поди, как я разнервничалась, когда он оказался рядом! Вместо того чтобы нормально с ним по­общаться, я все время убегала, стоило ему толь­ко обратиться ко мне. Какая я трусиха! Если буду так себя вести, я никогда не найду себе мужа. Черт!

У меня такое чувство, что постепенно все груп­пировки нашего города начинают сближаться. Что-то витает в нашем воздухе, что-то необычное, и как будто говорит нам всем: «Объединяйтесь, вы должны что-нибудь предпринять против своих предков!» Словами этого не объяснишь, это нуж­но прочувствовать.

В новогоднюю ночь я даже разговаривала с Каро о ее семье. Она рассказала, что ее мать ра­ботает в городской администрации и показывала ей статистику, из которой следует, что в процент­ном отношении наш город обогнал большинство близлежащих городов по количеству потребляе­мых наркотиков и самоубийств.

Наверное, над нашим городом висит про­клятие.

Не могу понять, в чем дело. У нас чудесная ры­ночная площадь. Фонтан, маленькие переулочки и запутанные улицы, древний замок, который кажется красивым даже мне. А еще у нас есть лес.

Вроде бы жаловаться не на что. Но разве озеро, фонтан или замок могут быть интересны для мо­лодежи?! Нет, конечно, нет. Зато в боковых улоч­ках и в лесу хорошо курить марихуану. И пока но­чью бредешь по темной дороге к замку, то, по крайней мере, тоже есть чем заняться. Кого удивляет, что здесь все колются! Не хочу ни в чем обвинять нашего бургомистра, но ведь мог бы сде­лать хоть что-нибудь для молодежи. Например, парк, где мальчишки могут кататься на скейтбор­дах, кинотеатр, бассейн, молодежный центр или что-то в этом роде! Но ничего подобного! Вместо этого он постоянно нас упрекает, что мы болтаем­ся у фонтана и производим плохое впечатление на приезжающих летом туристов. Он только и занят

что Альпийским союзом. Обществом игроков в кегли. Союзом стрелков и Обществом хранителей национального костюма. Плюс к этому еще и Мо­лодежное объединение! Но кто примет участие в подобной ерунде? Разве только противные по­слушные ботаники, которые ходят по воскресень­ям в церковь и при этом ласково так улыбаются ему, бургомистру.

Интересно, кто его выбрал? Да наши ненор­мальные родители!

Я уже несколько раз была у этой терапевтши, к которой должна ходить после попытки само- убийства. Она очень приятная, но я с ней особо не откровенничаю. У нас слишком разные взгляды, я бы с ней только спорила. Вполне хватает того, что раз в неделю я вешаю ей на уши какую-нибудь простенькую лапшу, а она довольна и не действу­ет мне на нервы.

Вторник, 7 января 1997

Я все время задаю себе вопрос, что бы сделал мой отец, если бы я открыла рот. Он купил те­левизор с видиком, новый кухонный стол и кучу новых ковров. А мне перепала кровать. Я подума­ла, что могла бы потребовать гораздо больше, чем кровать. Он должен предложить мне много чего.

чтобы я держала рот на заике. Это значит, что ме­ня можно купить, но сейчас мне на все начхать, я плюю на моральные принципы и постараюсь вы­сказать все свои желания.

Четверг, 23 января 1997

Теперь наша квартира как сиголочки. Сплошь новая мебель, даже новая посуда.

Мы завели уборщицу с огромным задом. А у ме­ня теперь классный компьютер. Супер. Правда! Те­перь у меня есть даже контакт с Тедом в Австра­лии. Мы ежедневно шлем друг другу письма по электронной почте. Как здорово, что я могу с ним общаться! Но все равно грустно, потому что быть с ним я не могу.

Мой шкаф трещит по всем швам. Класс, класс, класс! У меня так много новых шмоток, что я каж­дое утро встаю на полчаса раньше, чтобы выбрать подходящий прикид.

Даже стереоустановка у меня теперь есть. Может быть, для кого-то это ерунда, но для меня невиданная роскошь.

У меня действительно есть все, что я хочу. В та­ких условиях жизнь становится истинным удо­вольствием. Хотя где-то в глубине души у меня осталось это странное чувство — чувство вини.

Иногда я представляю себе, что бы было, если бы вся эта гадость вылезла наружу. Наверное, отец оказался бы на нарах, где ему самое место, а я в интернате. Но я ни в коем случае не хочу в ин­тернат, мне сейчас и дома хорошо. Теперь я могу гулять допоздна. Если я задерживаюсь, отец даже пальцем меня не трогает.

Сейчас мне не хватает только настоящего мужчины.

С тех пор как я «живу», я все время его ищу. В позапрошлое воскресенье была вечеринка у Ка­ро. Артур из девятого класса заявил, что влюб- лен в меня уже несколько лет, но никак не решал- (

ся мне об этом сказать. Теперь он считает, что мы вместе. Но Артур мне не нужен, хотя он довольно симпатичный. Он какой-то поверхностный, это я знаю, потому что мы знакомы уже целую вечность, ведь он учится в моей школе. А в прошлую суббо­ту я была с Амелией, Никки и Каро на спортпло­щадке, потому что мальчишки играли в футбол. Аш с Артуром в одной команде. Играли как-то вя­ло, смотреть было скучно, да к тому же и холодно. А бедная Амелия проводит так каждую субботу. Но, по крайней мере, я хоть смогла с ней пого­ворить.

Когда у меня уже начали отваливаться конеч­ности, парни наконец-то прекратили носиться по полю и пригласили нас выпить кофе в спортивном

кафе. В общем-то я собиралась сказать Артуру, что мне от него ничего не надо, но тут мне стало его ужасно жалко.

Значит, придется сделать это в следующие выходные.

Для Пикассо я купила скаковое седло. Теперь, наконец можно заняться прыжками. Мне это до­ставляет такое удовольствие! И Пикассо это тоже нравится, хотя в общем-то он довольно ленивый. А тут летит как из пушки.

Младшая сестра Юлиуса, Изабель, тренирует­ся вместе со мной. Он все время за ней заезжает и очень мило со мной здоровается. Господи, он такой классный!

Но как-то у меня с ним не срастается. Я просто слишком робкая, когда дело касается мужчин. По крайней мере, если я от них чего-то хочу. С пар­нями, которые мне до лампочки, я нисколько не робею, скорее наоборот. Я считаю это фактом от­рицательным, потому что в результате в меня влюб­ляются только те, которые мне на фиг не нужны. А в конечном итоге, опять-таки, я их обижаю, пото­му что ничего к ним не чувствую и хладнокровно даю им от ворот поворот. А это мне даже самой не нравится. Именно по этой причине я до сих пор и Артуру ничего не сказала. Но я и врать ему тоже не могу.

Суббота, 25 января 1997

Я безумно рада! Тед сообщил мне по электрон­ной почте, что Лоренц в тюрьме. Тед не знает, что мой отец тоже с ним связан!

Сегодня разговаривала с отцом. Точнее, не раз­говаривала, а орала, но, по крайней мере, обща­лась. Сначала вопила, что он тоже сядет, но потом он дал мне понять, что Лоренц его не выдаст, пото­му что у них общее дело. И вообще ему ничего нельзя инкриминировать. Он уверял меня, что с этим дерьмом покончено навсегда. По крайней мере, теперь хоть маленьких детей никто мучить не будет! Мне стало гораздо легче. С души свалилась

просто целая груда камней!

%

Среда, 29 января 1997

Никак не могу понять, почему мне так легко учиться! Я даже по математике все работы пишу нормально. Может быть, я вовсе не такая дура, как думала! Я ведь никаких уроков не делаю. А эту четверть заканчиваю с такими хорошими оценка­ми, каких у меня отродясь не бывало.

149

Вопрос с Артуром я решила. Господи, вот была драма! Мы все встретились в садовом домике де­душки Рамина. Я немного выпила и высказала

Артуру все, после чего он исчез. Остальные парни потом его даже искали. Его не было дома, не было нище. Наконец его нашли в лесу просто никако­го. Я не понимаю, как при минус семнадцати Ар­тур выдержал там так долго. Но кто знает, может быть, если бы Юлиус поступил со мной так же, как я с Артуром, я бы при точно такой же температу­ре носилась вне себя по лесу, пока бы на меня не наткнулись.

Несколько раз за последнее время я ездила в Д. за покупками с одной девчонкой из моего класса. Она ворует! Тянет все, что под руку попадается: косметику, белье — да все, чего ей захочет­ся. Я еще никогда ничего не украла. Но мне было

бы интересно проверить, способна ли я на такое.

Понедельник, 17 февраля 1997

Мой табель даже лучше, чем я ожидала. Но за неделю до каникул географичка выставила меня такой свиньей, что я не выдержала. Она орала, что я испорченная, непослушная, накачанная нарко­тиками дерзкая девица, и все потому, что на гео­графии я красила ногти и болтала с соседкой не о климате тундры, а о клевом ремиксе. Не могла же я это так оставить! Я спросила, с чего она взя­ла, что я накачана наркотиками, на что она на пол­ном серьезе заявила, что это видно по моим та­зам, — якобы у меня все время расширенные зрачки. Ну и дура! Я еще ни разу не курила мари­хуану перед школой! Наверняка она меня терпеть не может из-за дредов. Думает, наверное, что все, кто носит дреды, наркоманы. Что за глупость! И все равно ей пришлось поставить мне отлично! Ха-ха-ха!

Кстати, лак для ногтей! Я это сделала! Я совер­шила кражу! Конечна я знаю, что это преступле­ние. зато доставляет колоссальное удовольствие. Это так просто! Я даже лифчик уже увела. Взяла с собой в примерочную три штуки, сорвала с одно­го ценник и все, что там еще висело, засунула это в туфлю, а новый лифчик надела поверх старого. Потом вышла и повесила два других обратно. Это был мой триумф! Меня даже совесть не очень му­чила, потому что своей кражей я не нанесла вред никому лично.

И снова я связалась с парнем, от которого во­обще ничего не хочу. С Домиником из девятого класса. Встретила его на городском празднике, и все получилось как-то само собой. Но, по край­ней мере, когда он сказал, что влюблен в меня, я сразу же заявила, что на ответное чувство пусть не рассчитывает. Но все равно я почему-то ока­залась у него дома, где он хотел мной овладеть.

Я конечно слиняла и вернулась на праздник. Ти­пичный козел!

Конечно, уж если я не смогу приобрести сек­суальный опыт с теми парнями, с какими хочу, придется сделать это с теми, с кем не хочу, даже если все они ботаники. Но спать я хочу только с Юлиусом и больше ни с кем! Вот и всё на эту тему!

У Никки есть друг. Это Эд, полный наркоман! Конечно, это не мое дело, но он один из самых от­стойных. Тоже из моей школы, и в прошлом году X 52 остался в девятом классе на второй год. Курит на маленькой перемене. А на той неделе, когда полу­чил водительские права, пронесся по всему горо­ду со скоростью сто шестьдесят километров. По- моему, он просто ненормальный.

А я потолстела! 54 килограмма! В смысле, не прибавила 54 килограмма, а вешу 54 килограмма. До нормального веса осталось всего 3 килограм­ма! Меня это ужасно раздражает, потому что я со­всем не хочу быть нормальной. Меня все время рвет, но зато все чаще бывают дикие приступы го­лода, и тогда я сметаю буквально всё. Всё подряд: сладкое, кислое, горькое; терпкое итак далее. А потом мне так плохо!..

Среда, 2 апреля 1997

Случилось такое, что и помыслить трудно! Где- то в конце февраля перед нашей дверью появи­лась налоговая инспекция. А теперь мой отец уже три недели сидит в КПЗ. Наверное, кто-то на него настучал, ведь у него неожиданно появилось мно­го денег. Теперь остается только надеяться, что они ни до чего не докопаются.

А я сейчас живу.. В общем, я живу у матери. Здесь всё вверх ногами.

Случилась и еще одна нелепость. Нас поймали, когда мы в Д. пытались кое-что спереть. Это было очень неприятно! Сейчас я и правда могу сказать: счастье, что отец в тюрьме, иначе он бы меня просто убил. Копы хотели, чтобы мы позвонили родителям и чтобы те сами забрали нас из участ­ка. А так как у матери больше нет водительских прав (их отобрали в феврале за управление авто­мобилем в нетрезвом состоянии), а отец в тюрьме, забрать меня оказалось некому. Поэтому копы от­везли меня домой и сказали, что сообщат матери в письменном виде. В тот момент разговаривать с ней было просто невозможно.

Прошло уже больше двух недель, а мать пока еще даже не заикалась об этом. Интересно, что это значит? Возможно, это потому, что она вооб­ще со мной не разговаривает или что ей просто наплевать. Или ей пока еще не сообщили? Ско­рее первое или второе!

В мае придется отрабатывать назначенное наказание — общественно полезные работы. Больше я никогда ничего не буду красть! Дело не в том, что мне придется отрабатывать, просто не хочется иметь судимость.

Пятница, 11 апреля 1997

В понедельник отца выпустят! Вот счастье! По­хоже, они не смогли ничего доказать. У матери я больше и дня не выдержу! Здесь все время тянет рвать. Мы только ругаемся. Недавно у нее был день рождения, и даже тут мы поссорились. Я вы­разила надежду, что это ее последний день рож­дения. Господи, как я потом сама себя ругала!

Амелия дала Ашу от ворот поворот. Наконец- то, давно пора! Он просто-напросто хвастун и стопроцентный психопат, потому что вообра­жает, что самый лучший. Но я всегда знала, что он дешевка, как и все типы такого сорта.

У Никки с Эдом тоже все кончено. Потому что Никки ему не дала! Какой идиот!

Последние недели у меня что-то наклюнулось с Матиасом, спикером нашей школы, со Свеном из

вейденфельдеров и с Домиником! Это меня злит, потому что с ним у меня уже что-то было! Ах, с мужчинами можно просто сойти с ума!

Вторник, 22 апреля 1997

В моей жизни есть кое-какие новости. С тех пор как выпустили отца, я снова живу у него. За несколько недель на нарах он полностью изме­нился. Теперь он со мной разговаривает. Расска­зал мне, с чего началась вся эта история, и заве- ^ 55 рил, что с этим свинством покончено. Он никогда в жизни не видел этих детей, только сбывал кас­сеты в Германии. Якобы хотел обеспечить мне что- нибудь получше, чем эти трущобы, эта грязная ды­ра, в которой мы живем. А в прошлую среду отец привез мне из города букет цветов. Я глазам сво­им не поверила! И если бы я не была на сто про­центов уверена, что он это сделал, я бы до сих пор сомневалась.

Отец опять работает в своей газетенке. Те­перь, по крайней мере, я снова могу смотреть ему в глаза.

Кстати, его деньги в Австрии на анонимном счете! Тоже не очень здорово, но от этого хоть никому никакого вреда.

Учиться мне все еще легко. Пишу иа хорошие оценки одну работу эа другой, причем совер­шенно не напрягаюсь. Я даже сама этому удив­ляюсь!

У меня всегда одинаковое настроение. Нет ни взлетов, ни падений, только это забавное промежу­точное состояние. Это как-то угнетает, но в то же время приносит облегчение. (Безумие какое-то!)

Воскресенье, 27 апреля 1997

В четверг, 24 числа, в 17 часов 34 минуты Эд бросился со стены замка. Это все так ужасно! Я не особенно его любила, но теперь вижу, как страдает Никки, а его сестра, которая работает в мороженице, вообще никакая. Весь город как парализован. Кроме нас, молодых, привыкших общаться друг с другом, никто об этом не гово­рит. Разве что какие-нибудь глупости типа: «Ой, бедные родители, как он мог с ними так посту­пить!»

Он был одним из нас! Одним из тех, кто боль­ше не видел никаких перспектив в этой прокля­той коровьей дыре здесь, в баварском Конго! Под сообщением о смерти его родители поместили в газетенке адрес консультационного центра в Д. для наркозависимых. Это повергло меня в шок.

Конечно, быстро распространилась новость, что Эд был сильно накачан, когда распрощался с жиз­нью. Но что меня по-настоящему шокировало, так это тот факт, что родители Эда всё знали и не мог­ли ему помочь (или даже не пытались?).

У меня всё по-другому. Мои родители поня­тия не имеют, что я курю травку. Им и во сне та­кое не привидится! Но, в общем-то, сравнивать туг нечего, Эд не только травку курил.

И все равно мне как-то страшно. Как все будет дальше? Боюсь, что Эд открыл дверь для других. Для тех, у кого дела обстоят не лучше. Сейчас я ду­маю, что для самоубийства вообще никакого муже­ства не нужно. Мужество нужно, чтобы жить. Что­бы жить в этом проклятом дерьме, нужно иметь много мужества. Наверное, у Эда мужества не оста­лось. 1очно так же, как и у меня в тот момент, когда я нажралась таблеток.

Пятница, 4 мая 1997

Теперь у меня действительно хорошие отноше­ния с отцом. Недавно он даже спросил, как у меня обстоят дела с едой. Он еще ни разу об этом не спрашивал.

Я очень беспокоюсь за Никки, каждые выход­ные она напивается в стельку, так, что ее рвет.

Кроме того, я думаю про Фиону, потому что она уже несколько недель ничего не хочет и все вре­мя сидит в своей комнате. Хорошо хоть Амелия пока более или менее в норме.

Рамин все еще с вейденфельдерами. На всех вечеринках я болтаюсь одна, потому что Амелия спелась с Каро, Никки, пьяная, валяется где- нибудь в кустах, Фиона вообще не приходит, а Рамин сидит с вейденфельдерами, подойти к которым я не осмеливаюсь, потому что с ними Юлиус, а я боюсь, что рядом с ним просто упаду в обморок.

Я как-то изменилась. Мне не мешает, что я веч­но одна, потому что знаю, что когда-нибудь снова понадоблюсь своим друзьям.

Раньше все было по-другому. Я постоянно воображала себе, что должна дружить со всеми, и на каждой вечеринке скакала от одного к дру­гому. И все время сама себя убеждала, что у ме­ня много друзей.

А теперь мне это как-то скучно. Я больше не хочу быть со всеми на короткой ноге, не хочу общаться со всеми подряд и все про всех знать. Поэтому я лучше сижу одна в уголочке, пока кто- нибудь сам ко мне не подойдет.

Суббота, 10 мая 1997

В субботу праздновали день рождения Аша. Нас было двадцать восемь человек, вейденфельде- ры тоже. Рамин, Майк, Амелия и я спали в одной палатке. А теперь самое ужасное: у Юлиуса есть подруга. Ее зовут Алиса, и я ненавижу ее как чуму! Мне просто интересно, что Юлиус нашел в этой ша­лаве. В ней нет ничего особенного, даже грудь не больше, чем у меня. К тому же она бледная как труп и у нее лягушачьи глаза. Было так противно! Они все время тискались, она даже поставила ему засос. Прямо воротит!

Ну вот я и добралась до основной темы: мне становится все хуже! На прошлой неделе присту­пы голода были у меня каждый день. Чаще всего такой приступ начинается, когда я собираюсь съесть совсем немного, а потом нечаянно съедаю чуть больше. Отвратительно! Нет, наверное, это я сама отвратительная! Стоит мне об этом подумать, я становлюсь так противна самой себе, что нет никаких сил терпеть! Мерзкий запах рвоты вооб­ще не исчезает с моих пальцев! Я все время его чувствую, и это сводит меня с ума! Но я не могу этим не заниматься, я так боюсь потолстеть! Если бы унитаз мог разговаривать, то рано или поздно у меня бы появилась куча проблем. Унитаз навер­няка бы вел учет, сколько раз меня вытошнило, а потом бы взял и наябедничал моему отцу.

Я чувствую себя виноватой перед отцом, пото­му что обманываю его и показываю ему только свою шоколадную сторону. Если так будет про­должаться, то в один прекрасный момент стану шизофреничкой. Я веду двойную жизнь!

Происходит это приблизительно так. Все начи­нается с приступа, я набиваю себе живот до тех пор, пока в него больше уже ничего не лезет. Ни крошечки. Тогда я несусь к унитазу, выдаю все обратно, приблизительно в течение часа, не мень­ше, при этом реву как белуга, а когда все, наконец кончено, как ненормальная навожу порядок, це­лую вечность мою руки и снова крашусь. А потом открываю дверь и выхожу улыбаясь.

Когда я увидела, как Юлиус и Алиса впились ДРУГ Другу в губы, мне тоже понадобилось очис­тить желудок. Потому что от подобных картин меня тошнит! Я безумно ревнива! Почему он впу­скает в свою жизнь эту Алису, а не меня? Я не выдержу.

Пятница, 23 мая 1997

В понедельник мы пишем контрольную по ма­тематике, и я во всем разобралась! Невероятно!

И все равно в эти выходные я вела себя как из вращенка. Мы с Фионой, Никки, Рамином, Даниэ-

лем и Амелией поехали на автобусе в Д., и я здорово нализалась. Где-то в половине третье­го Рамин добрался со мной до дома автостопом. Вчера он рассказывал, что по дороге я, заливаясь слезами, прожужжала ему все уши насчет того, что ни в коем случае не хочу быть как моя мать и что я кусок дерьма, потому что все знала про де­тей и ничего не сделала, чтобы покончить с этим свинством.

Рамин раз десять спросил, про каких детей я ему талдычила. А я ответила, что и сама не знаю, просто несла какую-то чушь. _

Я так испугалась, что Рамин до чего-нибудь до- -L D X копается! Но, видимо, мне снова повезло. Нико­гда, никогда, никогда больше со мной не должно случиться такое! Никогда и ни за что!

Но с тех пор я все время об этом думаю. Это и правда гнусно, то, что я сделала. Я просто-напро­сто позволила отцу меня купить! И все только из- за своего эгоизма, потому что мне были гораздо важнее мои собственные шкурные интересы, а не раскрытие этого дерьмового дела. Те, кто это за­служил, должны были оказаться за решеткой. Не могу объяснить, почему я такая глупая жадная корова! И черт побери, не понимаю, почему .теперь, когда я осознала, какую гадость совершила, так до сих лор и не иду к копам! Что-то мне мешает. Мне достаточно отговорки, что я не хочу закладывать

своего собственного отца, потому что с каждым днем у меня растет чувство вины перед ним. Я по­стоянно его обманываю! То, что Лоренц в тюрьме, для меня тоже достаточная причина не открывать рот. Но самое главное — я не хочу в интернат! В конце концов, мне себя упрекать не в чем!

И все равно после истории в выходной меня мучает совесть, я ощущаю это прямо в желудке, со­весть мешает мне четко думать и преследует меня повсюду. Кроме того времени, когда я выключаю свет и курю траву, а потом падаю без сознания.

Именно так я и поступила вчера у Рамина. Си­дела в его большом кресле и вдруг повалилась. Рамин трижды ударил меня по щекам, прежде чем я пришла в себя. Тогда он отнес меня в свою кро­вать. И я проспала до половины пятого сегодняш­него вечера. Когда я проснулась, Рамин заварил чай. Специально для меня! А так как мне это очень понравилось, то меня вытошнило прямо на его по­душку! Я сама себя больше не понимаю. Одна не­приятность за другой!

Четверг, 29 мая 1997

Праздник тела Христова, но мне праздновать нечего. У меня нет больше ни одной спокойной минуты. Я снова запуталась и не понимаю, где

верх, где низ! Если в один прекрасный день вы­яснится, что мы с отцом сделали, могут тогда ме­ня арестовать?

Я обязательно должна рассказать про госпо­дина Гольмитцера. Господин Гольмитцер — это одинокий старик из нашего дома. Вообще-то ему пятьдесят три года, но выглядит он на все семьде­сят. Господин Гольмитцер еще никогда ни с кем не разговаривал. Можно видеть только, как он на своем оранжевом велосипеде и с пакетом, на ко­тором написано «Плюс» и изображены черепаха и лягушка, едет в город где покупает пару бутылок пива. Это он делает раза три на дню. Когда нам с Никки было лет девять-десять, в нашем доме жи­ли еще два мальчишки, вместе с которыми мы все время кричали вслед Гольмитцеру каиие-нибудь гнусные вещи. Господин Гольмитцер грозился, что изобьет нас до смерти. Но он ни разу даже паль­цем к нам не прикоснулся. Потом нам это надоело, но несколько малявок из нашего дома слизали с нас, и теперь, пару дней назад господин Голь­митцер поколотил сына самого уважаемого врача в нашей дыре. На кладбище! Приезжала даже по­лиция, но они ничего не сделали.

Если я теперь вижу Гольмитцера, я обхожу его стороной. Совсем не хочу, чтобы и мне тоже досталось.

Кстати, что касается полиции: свое я уже от­работала, и это мне было не в тягость.

Вторник, 10 июня 1997

За последний месяц мало что произошло. Странно. Если целый месяц со мной не происходит никаких гадостей, мне начинает казаться, что что- то здесь не так.

Но можно не волноваться, потому что в вы­ходные все снова вернулось на свои места.

Мы стояли у фонтана, дурью маялись, когда из-за угла на мотороллере вывернули Каро и Мирка. Аш, этот глупый козел, «ради прикола» . выпрыгнул прямо перед девчонками. От страха Каро конечно же выпустила руль, и мотороллер перевернулся. Они ехали не очень быстро, но это­го падения было достаточно, чтобы привести в негодность колено Мирки и щеку Каро. Мирка, Каро и мотороллер лежали прямо передо мной, Амелией и Фионой. Я, надо признаться, сохрани­ла хладнокровие и попыталась выяснить, на­сколько всё серьезно. Амелия старалась приоста­новить машины, чтобы предотвратить аварии, а я велела Ашу бежать в мороженицу и вызвать «ско­рую». Он врубился только на третий раз. Увидев лицо Каро, я страшно испугалась: у нее вся щека оказалась рассечена, а дорога была залита кро­вью. К тому же она ничего не говорила. Мирка хоть поскуливала, что у нее болит колено, а Каро не издавала ни звука.

Через какое-то время вокруг нас собралась не­большая толпа, идиоты-зеваки. Самым ужасным был старый придурок с бутылкой пива в руках. Он подошел совсем близко и начал давать нам какие- то дерьмовые советы, которые никому и на фиг не нужны. В конце концов я на него наорала и на­звала его старым бомжом. Он тут же испарился. Рамин, Даниэль и Майк вместе с нами ждали «скорую». Она появилась только после того, как моя куртка, которую я подложила под ногу Мирке, совсем пропиталась кровью. Как мне полегчало, когда все закончилось! Мотороллер можно вы­бросить. Ашу придется как следует раскошелить­ся. Я же давно говорила, что у парня не все в по­рядке с мозгами!

В воскресенье мы навещали девчонок в боль­нице. Каро и правда выглядит ужасно: щека боль­ше похожа не на щеку, а на поле битвы. Бедняжка, ее очень жалко. Хоть Аш и принес ей букет цветов, она все равно не стала с ним разговаривать. Это понятно. Я думаю, что наша компания скоро раз­валится. Или разделится на две группы: одна во­круг Аша, а вторая — это те, кому Аш до фонаря. Я отношу себя ко второй.

Когда я сегодня разговаривала по телефону с Амелией, она рассказала, что пьяный старик, на которого я наорала, это отец Рамина. Господи, как я расстроилась! Видимо, у Рамина те же про­блемы, что и у меня. Он все время делал вид, что знать мужика не знает. А я еще к тому же обо­звала этого типа бомжом! Рамина мне очень жаль, как только его увижу, обязательно изви­нюсь.

Среда, 25 июня 1997

Если когда-нибудь, лет через сто, кто-нибудь прочитает мой дневник, то наверняка подумает, что я всё придумала. Но я ничего не сочиняла. Это действительно так и было. В том числе и акция Гольмитцера. Вчера он побил все рекорды!

Мой отец сидел в своем кабинете за компью­тером и работал. И тут вдруг наша соседка сни­зу, которая, как известно, терпеть нас не может, заорала к нам на балкон, что Гольмитцер грозит ей топором. Отец позвонил в полицию, и они, слава богу, туг же приехали. На Гольмитцера на­дели наручники, это был самый настоящий арест! А потом они отвезли его в закрытую пси­хушку.

Я топора не видела, поэтому не могу сказать, действительно ли Гольмитцер угрожал нашей со­седке, но, по крайней мере, теперь этого типа здесь больше нет.

Ну что за дела творятся в зтои проклятом го­роде! С нетерпением жду, что будет дальше. Не исключено, что послезавтра на спортивной площадке приземлится летающая тарелка.

Пятница, 11 июля 1997

Летающей тарелки до сих пор нет, зато снова случилась драма.

Две недели назад в четверг, я, как всегда, пе­ред школой пошла с подругой к булочнику, пото­му что ей с утра хочется съесть что-нибудь слад­кое. Думаю, до уроков туда ходит вся наша шко­ла. Когда мы выходили, вошли маленький Аш, в смысле младший брат Аша, он учится в нашем классе, и Алекс то есть младший брат Рико, ко­торый транспортировал меня в конюшню, когда я сверзилась с Пикассо. На первом уроке их не было. Мы, конечно же, никому не проболтались, что уже их видели, потому что думали, что они прогуливают.

Перед вторым уроком они появились и расска­зали, что, когда они входили, у булочника случился инфаркт. Все произошло очень быстро. Когда приехал врач, булочник уже умер.

Господи, как мне повезло! Еще немного, и мне пришлось бы оказаться свидетельницей.

Что здесь происходит? Почему постоян­но что-то случается? Я все еще жду летающую тарелку!

Вторник, 22 июля 1997

В школе все идет как по маслу. Еще семь дней, и мы получим табели.

Сегодня, когда я вернулась со школы, зазво­нил телефон, объявилась какая-то Линда Бинг. Она из Америки, сказала, что разыскивает gg своих предков. Наткнулась на какого-то дальне­го родственника в Калифорнии, и он сообщил ей про нас, немецкую родню. У Линды приятный го­лос. Так как она со своим мужем Эрлом как раз сейчас находится в Берлине, то в августе они приедут к нам на пару дней. Я сказала, что ей лучше переговорить с моим отцом, попозже, ве­чером.

Кстати, у него есть подруга. Ее зовут Гизела. Но пока я с ней незнакома. Интересно, кому он умудрился понравиться? Надеюсь, на этот раз он не подцепил что-нибудь вроде моей мамочки.

Четверг, 24 июля 1997

Завтра приедут Линда и Эрл. Теперь я знаю, в каком я с ними родстве. У мамы моей бабушки была сестра. У этой сестры родилась дочь, у кото­рой, в свою очередь, тоже родилась дочь. Вот эта дочь и есть Линда. Я рада, что мы с ними познако­мимся, хотя совершенно ничего о них не знаю.

Пятница, 25 июля 1997

Когда я пришла из школы, меня чуть удар не хватил: перед нашим домом стоял черный лиму­зин! До сих пор я думала, что такие тачки быва­ют только в Штатах, но Эрл такой богатый, что не может обойтись без подобной роскоши даже в Германии.

Итак, когда я пришла, они уже были у нас, пили с отцом кофе. Линда классная! К тому же выгля­дит как настоящая американка: высокая, загоре­лая, со светлыми волосами. Эрл не такой симпа­тичный. Он какой-то деревянный.

Линда привезла мне американские конфеты, в пересчете они стоят двадцать восемь марок. Откуда ей было знать, что у меня алименУарные нарушения и я при ближайшем приступе дико­го голода затолкаю их в рот, а потом отправлюв унитаз, вместо того чтобы наслаждаться изыс­канным вкусом?

170

Линда с Эрлом сняли номер в самом дорогом отеле города. Завтра мы все вместе пойдем обе­дать. До этого мне нужно что-то придумать — вызывать себе рвоту в ресторанном туалете не очень приятно.

Суббота, 26 июля 1997

Линда самая хорошая! Она пригласила нас с отцом в Америку. По какой-то причине отец не хочет лететь в Штаты, а мне можно. Линда живет в пригороде Нью-Йорка. Bay, сердце готово вы­прыгнуть у меня из груди, душа скачет от радос­ти, я полечу в Америку! Прямо в этом году! А са­мое классное — мне можно взять кого-нибудь с собой!

Вот будет прикольно! Я уже сейчас в этом уве­рена. Мне хотелось тут же бежать за чемоданом и отправиться в путь, но, к сожалению, придется немножко потерпеть.

Сегодня вечером мы с Никки должны были подрезать гривы двум заезженным лошадям, а по­том чуть ли не час чистить их, да так, чтобы можно было смотреться, как в зеркало.

В шесть приехали какие-то люди с телевиде­ния. Это участники телешоу, они должны были провести «чудесные выходные на природе, с уро­ками верховой езды и дойкой коров на Лебеди­ном дворе».

Мы с Никки решили после утомительной рабо­ты доставить себе хоть маленькое удовольствие и дали лошадям несколько морковок. Во время урока верховой езды был просто концерт: с обе­их морд потек пенистый зеленый сок, а когда де­вица из шоу слезла с лошади, то та вытерла всю эту гадость об атласную блузку своей наездницы, которая тут же завопила: «Ииииииии, у этой кля­чи слюни текут!»

Мы с Никки чуть не лопнули от смеха, наша затея удалась. Но по телевизору эту сцену явно не покажут.

Понедельник, 28 июля 1997

Началась последняя учебная неделя.

Сегодня я уже успела поговорить по телефону с Амелией и Фионой. Амелия спросит у своего от­ца, можно ли ей поехать в США. Фиона уезжает с матерью в Хорватию. С Никки я уже вчера раз­говаривала, она даже спрашивать у своей мате­ри не будет, боится, что у доброй женщины будет нервный срыв.

Если у Амелии ничего не получится, я спрошу Мирку и Рамина. Мирка уже ходит, правда пока еще прихрамывает. Мы с отцом сегодня успели побывать в Д., узнавали в турагентстве насчет са­мых дешевых билетов.

Четверг, 31 июля 1997

Наконец-то табель у меня в кармане! В начале года все говорили, что из-за больницы и Австра­лии мне не удастся закончить этот год нормально. Вот я им и показала! Получила супертабель, даже пальцем не пошевелив.

После школы мы с Фионой, Амелией и Никки встретились на конюшне и весь вечер катались верхом.

Кстати, Амелии можно лететь в Штаты. Я да­же не рассчитывала на это. Правда, ей придется заплатить половину денег из своего кармана, но поскольку у нее еще осталась кругленькая сумма от конфирмации, а в прошлом году она немного подработала (без оформления), то это не проблема.

Мы прямо завтра поедем в Д. и закажем билеты.

Суббота, 9 августа 1997

Мы летим двадцать седьмого, пробудем в гостях до одиннадцатого. Каникулы пока проходят спо­койно. Я обратила внимание, что марихуану курю гораздо меньше, чем раньше. Не знаю почему. На­верное потому, что от нее никакого кайфа.

Между Юлиусом и Алисой все кончено. Bay! Я так счастлива!

В среду была у матери. Мне стало скучно, а ее я не видела уже несколько месяцев. Поэтому и пошла к ней, совершенно неожиданно для се­бя. Наверное, надеялась, что произошли какие- то изменения в лучшую сторону. Но у нее всё по- прежнему. Разве что выглядит она еще хуже, чем в последний раз. Все время пела мне всякие га­дости про отца, пока мне не надоело до чертиков и я не ушла.

Я уже познакомилась с папиной девицей. Все время задаю себе вопрос, где он ее надыбал. Эта­кая активистка из «Гринписа» в деревянных баш­маках и штанах с грудкой. Работает в соседнем городке, в магазине «Натурпродукт». Но что го­раздо хуже: у нее уже трое детей, все младше ме­ня. Самого маленького она все время таскает к нам. Этот ребенок (его зовут Константин) — на­стоящее чудовище. Нет, чудовище — это для него слишком слабо, это дракон, демон, ужас, летящий на крыльях ночи! Его все время надо развлекать, иначе он становится невыносимо диким. Если та­кое случается, то я предпочитаю как можно быс­трее очутиться в безопасном месте, спрятав пред­варительно все имеющиеся в квартире бьющиеся предметы. Эта бестия заставляет проводить тре* нировки на выживание! Как наиболее эффектив­но защититься от нападающих засранцев? Чем он только уже не бросал в меня! Рулонами туалетной бумаги, вафельным рожком, из которого капало какао, сыром из нашего холодильника, вешалкой из шкафа и даже своим собственным ботинком. Но это еще не всё! Стоит ему войти в раж, и он хватается за посуду и столовые приборы, за маг­нитофон или мой фен. Он ломает все, что попада­ет ему в руки. Короче говоря, он просто действует мне на нервы.

Когда я как-то раз связала ему руки за спиной и залепила рот большим куском пластыря, он на­чал бегать за мной и лягал меня ногами. С тех пор я все время запираю его в шкафу. Потом, правда, он становится похож на ящик с забытыми вещами в нашей школе — в него все кидают потерянные вещи, — но зато вся остальная квартира в безо­пасности. Надеюсь, что папа скоро расстанется с этой Гизелой. Я больше видеть не могу этого Константина!

Четверг, 12 августа 1997

В выходные мы все спали у Рамина, и я не­много пообжималась с Доми. Скандал! С тех пор они только и говорят.о том, как мы друг другу подходим. Я должна еще раз как следует всё об­думать.

За это время я успела сцепиться еще с одним ребенком Гизелы. С Барбарой. Ей пять лет, и она почти такая же дура, как маленький жирный Кон­стантин. В воскресенье Барбара сидела у нас в гостиной и разрисовывала наш диван светло- ^ зеленым фломастером. Я тут же выхватила этот фломастер у нее из рук и наорала на нее, потому что считаю, что это уж слишком. А Барбара, ко­нечно же, начала реветь. И тогда меня обругала Гизела: что это мне пришло в голову орать на ее ребенка. И тут я высказала этой кошелке все, что думаю про ее проклятых деток. С тех пор Гизела терпеть меня не может.

Я так рада, что еду в Штаты и какое-то время не увижу этих героев фильма ужасов! Может быть, к тому времени, как я вернусь, все уже за­кончится. Как бы я этого хотела!

Суббота, 23 августа 1997

Сегодня мы с Рамином, Фионой, Никки, Даниэ­лем, Миркой и Доми устроили отвальную. Было очень весело, потребление наркотиков оставалось в пределах разумного. По крайней мере, что каса­ется меня. Никки снова тошнило.

Теперь нам с Амелией осталось провести в Гер­мании всего три дня, а потом мы наконец летим.

Гизела, Константин, Барбара и Гуннар, ее стар­ший, раздражают меня все больше. Не проходит и дня, чтобы они меня не достали. Гизела постоянно является пирогом из натурпродуктов и тремя монстрами и просит политического убежища. Ча­ще всего это происходит в то время, когда отца нет дома, так что вести с ними борьбу приходится мне. Гуннар не такой мерзкий, как его братец и се­стричка. Он никогда ничего не говорит. Я думаю, что он вообще не умеет разговаривать, хотя ему уже семь лет.

Хорошо, что я скоро уезжаю, а то эти недоум­ки доведут меня до ручки!

Среда, 27 августа 1997

Мы с Амелией в самолете. Какое великолеп­ное ощущение — лететь где-то над Европой од­ним, без взрослых!

Вчера мы совершили нашу традиционную про­щальную вылазку на лошадях. К сожалению, по­пали в сильную грозу, и пришлось галопом ска­кать обратно. Пикассо и Рина совсем вспотели, мы даже отвели йх в солярий. Надеюсь, Пикассо не простудился не то что я. У меня насморк, вот так- то! И это летом!

Еда в этом самолете такая же, как и тогда, когда мы летели в Австралию. Она воняет, очень горячая и, видимо, в вытошненном виде имеет тот же са­мый вкус, что и изначально. Рядом со мной сидит американец лет двадцати. Он из Вашингтона, очень симпатичный и сейчас опять мне улыбается. Может, еще раз с ним поговорить? С Амелией не очень поговоришь, она спит.

Положение на данный момент: скорость 433 км/час, высота 8000 м, температура минус 40 (за бортом, конечно).

Суббота, 30 августа 1997

Мы действительно целыми и невредимыми до­брались до Штатов. Наша максимальная скорость между Копенгагеном и Нью-Йорком составляла 914 км/час, максимальная высота 8100 м, а хо­лоднее всего было где-то над Атлантикой: минус 56 градусов Цельсия!

В аэропорту нас с Амелией встретила Линда. По дороге к Линдиному дому мы смогли увидеть Статую Свободы и решили, что позже обязательно нанесем ей визит.

Какое здесь классное место! Спешные шикар­ные виллы. Вокруг каждой виллы гигантский уча­сток земли, все газоны вылизаны и причесаны, а вокруг каждого участка несколько огромных старых деревьев. Вилла Линды и Эрла расположе­на между большими лугами, на которых пасутся лошади благородных кровей.

У Линды есть собака, она похожа на черно- белую щетку для унитаза. Когда Линда открыла дверь своего огромного дома, Вантуз (так зовут собаку) раз двадцать пролетел через гостиную. Эта гостиная метров восемьдесят, больше, чем на­ша с отцом квартира. Вантуз летал от стены к сте­не, пока Линда не начала беспокоиться — ведь он уже буквально задыхался.

Потом она показала нам нашу комнату, на вто­ром этаже. Красивая и светлая! Мы с Амелией разложили вещи и обменялись первыми впечатле­ниями. На улице был небольшой ветер, ничего страшного. Может быть, перед грозой. Мы вышли из комнаты к ужину. Кода мы внизу ужинали вме­сте с Эрлом и Линдой, наверху кое-что произо­шло... И никто из нас ничего не заметил.

Мы с Амелией устали, попрощались с хозяева­ми и отправились наверх. Я съела много малень­ких кусочков дыни, но все равно чувствовала се­бя хорошо. У меня не было ощущения, что я пере­ела. Классно! Как давно я не ела без угрызений совести!

Ничего не подозревая, Амелия открыла дверь нашей комнаты и вдруг завопила. Тут и я все уви­дела. Пол был усыпан осколками и листьями. Ок­но разлетелось вдребезги и в нем торчал сук ке­дра. Я тут же помчалась вниз, чтобы рассказать все Линде и Эрлу.

Уже пятнадцать лет здесь не было ни одного торнадо. А стоило приехать мне, как сразу же про­изошла катастрофа! Мы с Амелией перебрались во вторую комнату для гостей, слабо надеясь, что торнадо больше не вернется.

Суббота, б сентября 1997

Во вторник Эрл с Линдой пригласили нас в те­атр. Ни в какой-нибудь, а на Бродвее. Сначала мы не очень обрадовались, что Эрл предложил посмо­треть мюзикл «Кошки», но даже виду не показали. Дареному коню в зубы не смотрят! Зато когда мы опустились в удобные кресла в ложе, а над нами эти грандиозные люстры, то нам очень понрави-

лось. По сцене метались женщины в костюмах кошек. Какие у них фигуры! Тренированные, стройные...

В среду мы с Амелией на собственный страх и риск отправились на метро в город. В Гарлеме в вагон сел парень с плеером — казалось бы, ни­чего удивительного. Но вот только у самого парня были не все дома. Он танцевал и пел под свое тех­но, как на карнавале. В общем, отрывался по пол­ной программе.

Обычно в Германии, прежде чем вагон отцеп­ляют, поезд останавливается, чтобы выпустить 180 пассажиров. В Штатах всё по-другому. Совершен­но съехавший с катушек машинист прогнал нас по всему вагону, распахнул дверь, и нам при­шлось на ходу перелезать в другой вагон через металлическую рампу. Заколка Амелии улетела, а мне ветром чуть уши не оторвало. Странные они, эти американцы.

В городе мы пробежали по тысяче огромных обувных магазинов. На Земле проживает около семи или восьми миллиардов человек, примерно половина из них ходит босиком. Кто же, черт по­бери, должен носить эти сотни биллионов пар ту­фель? В каком-то огромном супермаркете мы за­блудились в отделе чулок. Где-то в районе чулок в сеточку и подвязок без резинок Амелия вдруг ударилась в панику. Лицо у нее покраснело, глаза стали стеклянными. Я разнервничалась, и мы все

время катили друг на друга бочку. Я не очень ве­рила, что нам придется провести остаток жизни между шелковыми носками цвета шампанского и мужскими носками в крупную клетку, но в желуд­ке появилось такое противное ощущение, что я очень обрадовалась, когда оно пропало.

Когда мы наконец выбрались из этого отдела, то поспешили к выходу, подальше от кондицио­неров и отвратительной музыки.

Поездка обратно оказалась такой же странной, как и сюда. В туннеле поезд внезапно остановил-" ся и вернулся назад, туда, откуда мы приехали, на добрых пять километров. А потом возобновилось 181 движение в сторону «дома». Я все время думала, откуда эти капризные закидоны. Может быть, во­дитель где-то забыл ключи от машины, очки или что-нибудь еще и теперь просто по делу вернулся на старое место?

Мы уже успели подружиться с Вантузом, хотя я все еще пребываю в уверенности, что зверек просто ненормальный.

Понедельник 8 сентября 1997

Здесь очень здорово, но мы совершенно вы­бились из сил. Ежедневная беготня по Нью-Йор- ку кого угодно выбьет из равновесия. Нервы, мои нервы!

Еще чуть-чуть, и у меня будет кризис. Все идущие навстречу парни так на меня таращатся! Они могут делать это по трем причинам: или у меня что-то не в порядке, например на носу появилась зеленая точка, а я понятия об этом не имею; или я им нравлюсь, что вполне вероятно, потому что я снова поправилась; а может, все дело в дредах — подумаешь, невидаль.

Воскресенье, 14 сентября 1997

Каникулы закончились, сейчас я в комнате у Амелии. Обратный перелет прошел скучно, как ни странно, никто не умер. Отец все еще с Гизелой. Послезавтра начинается мой последний учебный год в этой гадкой, мрачной, неинтересной, отвра­тительной, вонючей, серой, скучной и нагоняющей сон школе, которая снова действует мне на нервы так, что даже описать невозможно. Боюсь, что не сдам эти дурацкие выпускные экзамены и останусь на бобах.

Понедельник, 22 сентября 1997

Я думала, что в девятом классе будет трудно. Ничего подобного. Я хорошо вписалась и реши­ла, что в этом году придется наконец начать

учиться. Но на фиг это нужно, если у меня и таи все получается?

Когда я вернулась из Америки, на меня сва­лились новости.

Гизела, чудовище Константин, Барбара и Гун­нар живут у нас. Я добровольно собрала свои ма­натки и перебралась в подвал, в нору, в которую раньше все время забивалась мама. Итак, я счаст­лива, что вокруг меня не толкаются ни отец, ни Ги­зела, ни эти ее придурочные детки. А еще я пере­стала убирать грязь за отцом, этим убожеством, желающим, чтобы все было как у людей. Пусть за- _ __ ставляет свою Гизелу мыть и чистить, она же на- А ОО верняка хорошая хозяйка, гораздолучше меня, да еще и не наносит вреда природе. Я ненавижу Гизелу не потому, что ревную отца, у которого по­явилась «другая», я ненавижу ее просто потому, что от ее поведения начинает тошнить. Прицепи­лась к нам, хотя терпеть меня не может. Я ничего не сочиняю, она сама сказала мне об этом пару дней назад. И она пребывает в уверенности, что должна постоянно мне что-нибудь разрешать или запрещать и вообще меня воспитывать. Но у меня есть своя собственная мать, пусть даже такая, ко­торая не собирается выполнять свои материнские обязанности. Гизела не имеет права вмешиваться в ною жизнь, если я сама этого не хочу! Почему отец не может выставить ее вон?

Мы, штерненталеры, больше не имеем ничего общего с Ашем. Мы сейчас держимся вместе с вей­денфельдерами. Юлиус по-прежнему моя великая любовь, даже если он понятия об этом не имеет. Меня выводит из себя, что вейденфельдеровские парни думают только о пиве, машинах и сексе. В принципе, они мне нравятся, но меня возмущает столь примитивное отношение к жизни. Если ты не совсем дура и не путаешься со всеми направо и налево, то тебя считают полным отстоем.

Понедельник, 13 октября 1997

В прошлую среду у меня был день рождения. Пятнадцать лет, обычно этот возраст вызывает за­висть, правда? Я думаю, что за 3fn пятнадцать лет у меня ни разу не появилась потребность быть пят­надцати лет от роду. Это просто напоминание всем четырнадцатилетним, что придется ждать еще чу­довищно долгий год, прежде чем им исполнится шестнадцать. Итак, теперь мне пятнадцать лет, и мы с Никки решили получить права на вождение мотоцикла. Но на самом деле в автошколу я хожу по одной-единственной причине. Из-за Юлиуса. Он там учится уже меся^ собирается получить пра­ва на автомобиль. Не могу же я пропустить такой шанс — столкнуться с ним в автошколе.

В Америке я навоображала, что смогу обойтись без рвоты, но это не так. Сейчас я вешу 65,2 кило­грамма. Даже писать об этом настолько неприят­но, что тут же начинает тошнить. 65,2 килограмма! Я уродина, с этим надо что-то делать. Но пока не знаю что.

Кстати, свой день рождения я праздновала на складе для седел в конюшне. Да, это было весело. * К тому же я обнаружила в себе лесбийские на­клонности. Мы с Никки слегка поднабрались, и тут все и случилось. Мы начали тискаться. Сначала до­говорились, что все останется между нами, но по­том нам стало все равно. Это же просто шугка.

В любом случае я уверена, что у меня вполне стандартная ориентация, иначе бы мое сердце не билось так сильно и живот не начинал бы болеть при виде Юлиуса.

Пятница, 24 октября 1997

Итак, просто в голове не укладывается, что я наделала! Я больше не девственница, и я с Юлиу­сом. Надо бы радоваться, но все произошло так глупо, что я просто поверить не могу! Вчера на большой перемене Рамин сказал мне, что он полу­чил права и после школы мы все должны прий­ти к нему отмечать. Ну а нам только намекни.

К вечеру мы были совсем пьяные. Никки, Амелия и я вообразили, что нам нужно ехать в автошколу. Была половина девятого, перерыв. Ну вот, мы при­ехали, а все, в том числе и Юлиус, стояли у дверей и курили. Амелия скакала как ненормальная, а я пыталась взять себя в руки. Неожиданно я услы­шала, как Юлиус сказал: «Хочешь трахнуться?» И я сказала: «Да». На самом деле я не думала, что он это серьезно, но он меня схватил, посадил на мо­тоцикл и увез в Вейденфельд. К себе домой. Там сунул мне в руки пиво и ударил своей бутылкой по моей — чокнулся. В ту минуту мне еще было весело, но после пива уже нет. Ну да, а потом все это и произошло, а я даже ничего не заметила. И даже не помню, как это было. Помню, что потом понес­лась к раковине, и меня вырвало. Отпад, разве так я представляла себе свой «первый раз»!

А сегодня утром я проснулась в объятиях Юлиуса. Мне было так плохо! Сначала я на него обиделась, потому что он такое дерьмо, а потом мне пришло в голову, что со мной трахался самый классный парень в нашем городе и он хочет быть со мной, и туг вдруг меня охватило такое счастье, что стало безразлично, дерьмо Юлиус или нет. Как сильно я влюблена в этого парня! Он сводит меня сума! Сварил мне-кофе и приготовил бы поесть, если бы я хотела. В школу я, конечно же, не по­шла. Но мне позвонила одноклассница, которая

сказала, что за самостоятельную по истории у ме­ня отлично. Ха-ха, как я поставила их на место, этих глупых учителей, которые еще пару лет назад пытались меня убедить, что я недоразвитая!

Понедельник, 29 декабря 1997

Почему я не верю Юлиусу, если он говорит, что я красивая, почему я не верю своему отцу, когда он говорит, что в новой юбке я особенно хороша, почему я не верю Никки, если она говорит, что я могу заполучить любого? Почему с моей рвотой дело обстоит все хуже и хуже? За последние два месяца я опять снизила, в смысле снизила вес. Все это время мне казалось, что у меня всё под кон­тролем, а на самом деле я просто меньше ела и ме­ня не рвало. Но сейчас... сейчас меня рвет, хотя я не ем вообще ничего. С ума можно сойти, я во­обще не понимаю, что происходит. Сейчас я вешу 43,6 килограмма. Даже отец пытался со мной по­говорить. Юлиус тоже вчера заявил, что он обо мне беспокоится. Но я действительно не понимаю, в чем дело. Я не считаю калории и не вырезаю из газет «Советы Кати Мосо». Я и уродкой себя нико­гда не считала, мне только казалось, что я слегка толстовата. Так почему же я так глубоко увязла в этом дерьме? Почему, почему, почему?! Мне бы

так хотелось хоть раз в жизни быть собой доволь­ной! Но я чувствую себя противно-жирной и при этом точно знаю, что у меня недостаточный вес. Если я сижу на стуле, то все время таращусь на свои ляжки, потому что мне кажется, что они плот­но сходятся друг с другом. При этом я точно знаю, что они не сходятся. Они бы не соприкасались, да­же если бы я встала совершенно прямо. Но, не­смотря на это, снова начался цирк.

К счастью, это никому не нужное Рождество уже позади. Отец подарил мне сноуборд со всеми причиндалами. Я так обрадовалась, но Гизела, Консти. Бабе и Гуннар всё испортили одним своим присутствием. Консти, естественно, визжал, пото­му что получил не то, что хотел, Гуннар, как всегда, ничего не говорил, а Барбара... В качестве исклю­чения в этот день она не расписывала своими фло­мастерами нашу мебель. Но и Гизела опять отмочи­ла номер! Подарила мне целый ящик своих шмо­ток, которые ей больше не годятся. Эта женщина метр пятьдесят девять ростом и носит только ба­рахло из экологически чистых тряпок а дарит мне, девушке ростом метр семьдесят три, имеющей соб­ственный стиль и алиментарные нарушения, поно­шенные шмотки размера XXS! Мне не подошла ни одна вещь, и я тут же почувствовала себя потол­стевшей килограммов на десять. Это она специаль­но, я уверена. Гизела терпеть не может, когда отец

начинает обо мне заботиться. Он этого, собствен­но говоря и не делает, но с тех пор как я снова по­худела, он, похоже, проявляет ко мне хоть какой-то интерес. Ведь, в конце концов, подумал же он, чем может порадовать меня в Рождество, потому что сноуборд суперский!

Пятница, 2 января 1998

Новый гад! Все собрались у Рамина, праздно ва­ля а потом мы с Юлиусом пошли к нему. Мы только хотели немного посидеть в тишине, к тому же я не­много перепиля и мне было грустно. Вчера я узна­ла, что Фиона и Никки на меня сердятся, потому что я как сквозь землю провалилась. Вот они со мной и не разговаривают. Я этого не понимаю, я ведь им ничего не сделала. С Нового года Амелия с Даниэлем. Не знаю, что мне до этого, но я поче­му-то немного ревную, ведь раньше Даниэль про­являл ко мне определенный интерес. Ужасно осо­знать, что тебя легко заменить на другую!

На следующей неделе мы с Юлиусом, его ро­дителями и его младшей сестрой Изабеллой едем в горы кататься на лыжах. Юлиус будет учить ме­ня бордингу.

Я с ним уже больше двух месяцев. Я все еще в него влюблена, хотя иногда мне кажется, что

он мне не подходит, что мы совсем разные. Знаю, я наделала в своей жизни кучу глупостей. Но ме­ня, по крайней мере, мучает совесть. В общем-то, меня всегда мучает совесть. Например, что касает­ся наркотиков. Угрызения начинаются с первым глотком спиртного, с тем самым глотком, от кото­рого все остальные получают удовольствие. Так вот, при этом глотке я каждый раз думаю: не пей, не надо так много пить, ты кончишь, как твоя мать. Во время второго глотка я думаю: плевать! А во время третьего: ты такая мразь, ты испорчена до мозга костей, зачем ты это делаешь?

Юлиус все время пьян в стельку, и его явно не волнует, что он сам себе причиняет вред. В один из выходных в ноябре я пыталась с ним поговорить, ведь он совсем не умеет держать се­бя в руках. А он заржал и сказал, что сначала я должна сама стать трезвенницей. С тех пор я на эту тему даже не заикаюсь, потому что мне ка­жется, что он прав.

С матерью и сестрой Юлиуса у нас классные отношения, но его отец сущий урод. У меня все время такое чувство, что он вот-вот на меня на­бросится. До сих пор он проявлял сдержан­ность, только один раз «по-свойски» похлопал по заднице.

Четверг, 29 января 1998

Снова начались уроки. А больше ничего ново­го. Я все еще с Юлиусом, Амелия все еще с Даниэ­лем, а Никки безответно влюблена в Рамина. Если бы они сошлись, мир бы рухнул. Рамин — моя собственность. Он мой лучший друг, с ним я от­кровенничаю даже больше, чем с Амелией. Рами- ну ничего не нужно от Никки, он мне сам сказал. Он якобы влюблен в другую девушку. Но в какую, сказать не захотел. Я разозлилась. Он не имеет права заводить подругу, потому что принадлежит только мне.

Сейчас я вешу 42,8 килограмма. Я твердо ре­шила не опускаться ниже 40 килограммов, потому что очень боюсь, как бы мне снова не пришлось собираться в клинику. Если я сижу на жестком стуле, то у меня начинают болеть кости. У меня по всему телу синяки, а на спине снова появились во­лосы. Депрессия? Да нет! У меня слишком мало времени, чтобы о чем-то думать. После школы я иду к Юлиусу или он приходит ко мне, каждый день. Я не знаю, сколько так будет продолжаться, потому что он постоянно меня трахает, а мне от этого никакого удовольствия. После секса он ста­новится абсолютно счастливым, но я... я ничего не чувствую. Просто жду, когда все закончится. Сказать об этом я не могу, иначе он ощутит свою

неполноценность. Кроме того, я боюсь, что приоб­рету репутацию полной идиотки.

За последние две недели я не сказала Гизеле ни слова. Она ужасно меня раздражает. Ворвалась в мою жизнь и ведет себя, как ей заблагорассудит­ся. Но я рада, что отец нашел себе бабу, которая за ним убирает, гладит ему трусы и выносит мусорное ведро. Когда я перебиралась в подвал, мы с отцом договорились, что по вечерам будем вместе ужи­нать, а все остальное время каждый будет жить са­мостоятельно. Мне очень трудно, и я соблюдаю до- _ говоренность от силы один-два раза в неделю.

X Ум Мой отец точно знает, почему я не выхожу к ужи­ну. Мне кажется, что он чего-то ждет. На его месте я бы давно отправила свою дочь в клинику.

Понедельник, 16 февраля 1998

Юлиус такое дерьмо! Я его ненавижу! Гряз­ная свинья!

Еще в пятницу все было в порядке. Мы ездили с Никки, Рамином, Амелией, Даниэлем и Миркой в одну из наших постоянных дискотек, на которую я прохожу без всяких проблем с тех пор, как в водительских правах на мотоцикл исправила дату своего рождения. А там проводили «Пенный праздник». Было так весело скакать вместе со

всеми в этих массах пены! В этот вечер мне и правда было хорошо. До тех пор, пока я не заме­тила, что Юлиус пьян до одури. Я так разнервни­чалась, что уже не могла молчать, и мы разруга­лись в пух и прах на глазах у всех. Юлиус орал, что я нужна ему только для траханья. После этого я уехала домой с Рамином.

Я никогда не думала, что Юлиус такое тупое ни­чтожество. Проблема в том, что он своим «нужна только для траханья» действительно очень больно меня задел. В конце концов, у него было огромное преимущество — ему не нужно было предохра­няться, ведь из-за своей болезни я все равно не могу залететь. Он это знал и использовал меня по полной программе.

Господи, как я ревела! Лила слезы всю ночь напролет. Рамин очень мило обо мне заботился. В конце концов мы покурили и заснули, взяв­шись за руки.

В субботу Юлиус стоял под дверью. Я не ста­ла с ним разговаривать. Велела Рамину послать его подальше. Через два часа Юлиус появился с букетом роз. Я швырнула ему цветы прямо в ли­цо. А потом он стоял, а я смотрела, как по его лицу текла.слезинка. А потом я тоже разревелась и за­хлопнула дверь прямо перед его носом. Вскоре Рамин отвез меня домой. Я хочу, наконец, остать­ся одна.

В воскресенье я каталась на Пикассо. Это была не простая прогулка, а очень долгая, мы ездили весь день. Я все время разговаривала, то ли сама с собой, то ли с Пикассо, я даже толком не знаю. Да и поревела я всласть. Хотя я уже убедилась, что реветь из-за Юлиуса не имеет смысла. Он не сто­ит того, чтобы так из-за него переживать.

Но я вспоминаю то время, когда я была с ним счастлива. Когда мы были в лыжном домике, ко(да он показывал мне прыжки на лошади и чуть не свернул себе шею. Попкорновая вечеринка, встре- чи после школы. От всего этого просто тошнит.

Вторник, 8 сентября 1998

Я хотела стать здоровой. Я на самом деле со­биралась это сделать. Кое-что за это время про­изошло: я снова была с Юлиусом. Я и правда на- .воображала себе, что люблю его, хотя он так ме­ня обидел! Но я худела все больше и больше, пока как-то в пятницу не потеряла сознание. Это было 29 мая, день, когда я «умерла». В больнице у меня остановилось дыхание, сердце перестало биться. Можно1 сказать, что я уже была мертва. Врачи сказали отцу, что скоро все будет конче­но. Собственно говоря, они меня уже списали со счетов, но я выжила благодаря их энергичным

действиям и электрошоку, о котором знаю из те­левизора.

И все равно я была мертва, в душе. Я весила всего 34,4 килограмма; единственное, что я ощу­щала, это мои кости. Каждое движение причиняло страшную боль, даже кровать казалась мне неве­роятно жесткой. Теперь все это похоже на страш­ный сон. А в то время я совершенно ничего не осо­знавала, только боль, и все. Две недели я была подсоединена к зонду. Искусственное питание. А14 июня отец снова отвез меня в клинику.

И вся волынка началась по новой. Воспитате­ли те же самые. Да и лечащий врач тот же — док­тор Новак, Рубильник. Только пациенты другие.

И вот уже больше двенадцати недель я в пси­хушке. Но на этот раз потому, что хочу стать здо­ровой. Хотя это ужасно трудно! На моем отде­лении три пациентки с булимией и пять с анорек- сией. Так как у меня нет нормальной анорексии и нет нормальной булимии, а есть комбинация из того и другого, меня очень трудно отделить от этих истеричных гусынь. Игра та же самая: выигрыва­ет самый больной, самый худой, имеющий меньше всего шансов. Я хочу выздороветь и прямо так им и сказала. Поэтому проиграла сразу.

Признаюсь, что, когда меня выписывали, я не хотела быть здоровой. Потому что знала, что благодаря болезни получу больше внимания от

отца. Но теперь мне понятно, что если буду вести себя как дома, то я разрушу в себе все, что не успе­ли разрушить мои родители. Недавно одна воспи­тательница сказала мне, что я неосознанно пыта­юсь заставить свою мать заботиться обо мне. По­этому я чуть не откинула копыта. Воспитательница права. Самое мерзкое, что моя мать не проявила ни малейшего интереса к тому, что я чуть не умерла. Она меня не навестила и даже не позвонила.

В конце июля я ездила с отцом на семейный праздник. Специально для этого мне дали свободный день и тетя пригласила нас в Мюнхен и на-

настояла на том, чтобы, наконец, снова меня увидеть. В этот день я гадко себя чувствовала и физически, и психически. На этом празднике я сидела два ча­са подряд на белом кожаном диване и таращилась на стеклянную столешницу до тех пор, пока ко мне не подсела моя кузина Жасмин. Мы мало знакомы, хотя в детстве провели вместе довольно много времени, потому что, когда мама лежала в больни­це из-за своих межпозвоночных дисков, я полгода жила у тети. Уже тогда отец не был способен поза­ботиться обо мне, поэтому меня быстренько и под­кинули тете. Жасмин на год старше меня, учится в гимназии и с пяти лет играет на пианино. Играет прямо фантастически! А еще у нее длинные свет­лые волосы. В прошлом году у нее была конфир­мация, ведь она якобы верит в Бога.

В общем и целом она полная противополож­ность мне. Я всегда думала, что именно поэтому терпеть ее не могу. Но когда она сидела рядом и мы с ней разговаривали, я вдруг заметила, какая она милая. Показала мне старый альбом с фото­графиями, и мы смеялись сами над собой. Я в че­тыре года сижу в песочнице... А потом я обнару­жила открытку, к которой была приклеена моя карточка, где я новорожденная. Я перевернула и прочитала: «Это наша София Виктория! Разве не хороша? Теперь, когда она родилась, мы с Марлен так рады, хотя она, собственно говоря, внеплано­вый ребенок».

Почерк моего отца, Марлен — это мать. Значит, я внеплановый ребенок. Когда я сидела на кожа­ном диване рядом с Жасмин, я тысячу раз задала себе вопрос, почему они не захотели сделать аборт, мои проклятые родители. О матери я знаю, что она ходила на аборт в шестнадцать лет. Какая честь, меня она сохранила на несколько больший срок!

Наконец мы с Жасмин выяснили, что не выно­сили друг друга по одной и той же причине: ей все время рассказывали, как здорово я рисую, ка­кие у меня волшебные руки, которые способны создавать на бумаге великолепные картины. А мне капали на мозги, что Жасмин прекрасно играет на пианино. Моя пианинная карьера потер-

пела фиаско, точно так же, как и ее рисовальная. Поэтому мы должны были друг друга ненавидеть.

После того как я вернулась в клинику, было принято решение: никаких выпускных экзаменов. Я так хорошо училась в школе, а теперь нате вам! Перед каникулами я снова пошла на занятия к roc- подину Бабалису. Он официально записал меня на повторный экзамен, это где-то в октябре. Те­перь я каждый день занимаюсь по полчаса мате­матикой и снова ничего не понимаю.

Воскресенье, 4 октября 1998

Завтра начинаются экзамены. В б часов 45 ми­нут цивилист Пьет отвезет меня в Мюнхен. Са­мое ужасное, что я не учила ничего, кроме мате­матики. А теперь я дрожу, потому что боюсь, что не справлюсь.

Четверг, 8 октября 1998

Сегодня мой шестнадцатый день рождения, и самый хороший из подарков я сделала себе са­ма. Я сдала экзамены: английский — отлично, физра — четыре, немецкий — четыре, теория тру­да — четыре, а математика — трояк. Но аттестат

будет лучше, потому что во внимание принимают­ся текущие оценки, а там у меня по математике пя­терки. Так что всё совсем неплохо, если учесть, что я ничего не делала и к тому же пропустила школу. Во всем остальном день рождения был довольно скучный. Позвонил отец, а еще Амелия, Рамин, Фиона, Мирка, Никки и Даниэль.

Наконец снова появилась какая-то пер­спектива.

Рубильник и социальная педагогиня из кли­ники посоветовали мне не возвращаться домой, а переехать в так называемую коммуну. На самом- то деле это просто интернат. Таких интернатов много, но половина плохие. Они сказали, что нуж­но привыкнуть к-мысли, что к отцу я не вернусь. Сначала я была в шоке и сразу же отказалась. Мне нужно к друзьям, к Пикассо, в привычную обста­новку. Прошло несколько дней, и эта мысль стала мне нравиться — наконец-то можно будет вы­браться из привычного болота. Мне стало ясно, что дома у меня практически нет шансов выздоро­веть и вести нормальную жизнь. Социальная педа­гогиня и Рубильник тут же всё уладили.

Уже почти неделю я вешу 66,8 килограмма. Наконец-то мне перестали ежедневно повышать количество калорий. Меня откормили как следу­ет, я стала просто жирной. По крайней мере, я

это чувствую и уверена, что рои ощущения неда­леки от истины.

Как только отсюда выйду, я должна похудеть, это решено.

Вторник, 27 октября 1998

Боже мой, одни нервы! Как я волнуюсь! Сего­дня мы с социальной педагогиней ездили в М. Это крошечный пригород Мюнхена, в котором живут одни богачи. Здесь в качестве пробы я должна aUU провести один день в коммуне. Снаружи дом как дом, такой же, как все. Мы припарковались и про­шли через деревянные ворота в маленький дво­рик. Из дома вышел мужчина среднего роста, на вид лет сорока, и крикнул нам, чтобы мы про­ходили. Потом уже другой мужчина, помоложе и очень симпатичный, две женщины очень строгого вида, социальная педагогиня и я расположились за столом для беседы. Женщин зовут Карлотта и Коринна. Итак, мы разговаривали. Говорили, ес­тественно, обо мне. Я рассказала правду. Соврала только один раз, когда меня спросили насчет нар­котиков. В клинике я тоже сказала, что никогда не имела дела с наркотиками, а так как я не курю, они мне сразу же поверили. Здесь я не была так уверена, что они приняли все на веру, но сделали

вид, что вполне удовлетворены моим ответом, и начали задавать всякие глупые вопросы. Потом педагогиня поехала назад в клинику, а я осталась. Симпатичный мужчина провел меня по всему до­му. Зовут мужчину Янос.

Здесь действительно здорово. На первом эта­же кухня с огромным белым деревянным столом. Кухня, как и весь дом, обставлена вполне совре­менно. Рядом с кухней гостиная с камином, в ней много цветов и белое ковровое покрытие. Из гос­тиной можно попасть в комнату, где стоит телеви­зор, и в прихожую, куда выходит дверь жилой комнаты и прилегающей к ней ванной. Тут же сто- ит большой шкаф для белья и старый рояль. Че­рез комнату с телевизором, в которой несколь­ко огромных черных кожаных кресел, можно по­пасть в коридор, ведущий к лестнице в подвальное помещение. Там тоже комната с ванной, а еще бельевая и кабинет воспитателей. А если по ко­ридору пойти в противоположную сторону, то по другой лестнице снова попадешь наверх, к вход­ной двери. Через двор можно попасть ко второй входной двери, а оттуда снова в коридор, который ведет в еще одну прихожую. Там мужская ванная, две комнаты и винтовая лестница вниз, к еще двум комнатам и кладовой. Если не спускаться вниз, а пройти через прихожую, то тут же снова попадаешь на кухню. Пройдешь через кухню —

и вот она, гостиная; проходишь мимо большого стола — и вот кабинет самоподготовки.

Как это звучит: кабинет самоподготовки! Я не стала считать столы, только заметила, что их мно­го. (Наверняка один из них для меня!) Справа, сразу же за входной дверью, лестница, ведущая наверх. Там еще две комнаты, кухня и гостиная; там живут младшие, от семи до тринадцати лет.

Мне велели почистить картошку, чем я тут же и занялась, не выказав ни малейшего неудоволь­ствия. Мужчина, который встретил нас первым, представился как Норберт Бахман. Велел назы- <jU<sj вать его на «ты», что далось мне с трудом, потому что в клинике я привыкла к обращению на «вы». Он показался милым и энергичным, в это время он готовил обед для тех, кто вот-вот вернется с занятий.

И вот они пришли. Все они были со мной чрез­вычайно милы, мы познакомились и поговорили о самых банальных вещах. На сегодняшний день здесь живет пять девушек и три парня. Я познако­милась со всеми, кроме одного парня, который как раз сейчас «сделал ноги». Вместе с еще одним, комната которого наверху. Там живут еще три пар­ня и одна девушка, которых я пока не видела.

Вечером я должна была принять участие в групповой беседе. Я ужасно волновалась, по­тому что никого не знала, мне казалось, что меня

выставляют на всеобщее обозрение. Девять ре­бят, я десятая собрались в домике, похожем на бунгало, который стоит прямо за жилым здани­ем. Виесте с нами были Карлотта, Я нос, малень­кая хрупкая воспитательница по имени Адела, несколько своеобразный воспитатель Луис, стро­гого вида черноволосый мужчина Эрвин и высо­кий бородач с седыми волосами и большим жи­вотом, который оказался профессором, доктором медицины, дипломированным психологом Рафа­элем Расоули. В одной из комнат в квадрат сдви­нуто восемнадцать кресел, в середине маленький _ _ деревянный стол с четырьмя свечками, каждая из которых обгорела в разной степени. Расоули тоже следует называть на «ты» и обращаться к нему по имени. Он предложил мне представить­ся. Как я ненавижу представляться! Но мне не оставалось ничего другого. «Меня зовут София, мне шестнадцать лет, еще совсем недавно я была в клинике, потому что у меня булимия и анорек- сия». Это моя стандартная фраза. Карлотта спро­сила, почему я не возвращаюсь в свою семью. Я не хотела рассказывать, помялась, а потом ска­зала: «Потому что у нас запутанные отношения с отцом, а мама...» Я не хотела этого говорить, особенно здесь. Но Рафаэль заявил: «Ты можешь говорить спокойно, здесь у всех такие же про­блемы».

С тех пор как я научилась разговаривать, мне постоянно внушали, что я никому не должна гово­рить о болезни моей матери. Я всегда должна была скрывать, что у меня такая мать, я стеснялась это­го. А теперь мне предложили высказаться в при­сутствии пятнадцати совершенно посторонних лю­дей. На самом деле это всего-навсего жалкие три слова, но они дались мне с большим трудом. На глаза навернулись слезы, и я прикусила губу, чтобы не разрыдаться. Я уставилась в пол и только через некоторое время произнесла: «Моя мать алкоголичка». Где-то когда-то я читала, что алкоголик очень долго не может признать, что он алкоголик. И я подумала, что мне нисколько не легче сказать такое о матери.

А потом Яуис отвез меня на вокзал. В элект­ричке мне показалось, что моя жизнь опять мо­жет пролететь мимо меня. Завтра я должна пере­ехать со всем своим барахлом.

Среда, 28 октября 1998

·

Сегодня цивилист Пьет отвез меня на своем автобусе в М. Семь голубых пакетов для мусора и два ящика с моими пожитками ему пришлось до­тащить до моей комнаты. Это рядом с кладовкой. Жить я буду с еще одной девочкой, ее зовут Ви-

виан. Вивиан на год старше меня и еще до меня успела побывать в той же самой клинике. Почему? Конечно же из-за булимия что меня слегка напря­гает, потому что она наверняка будет за мной сле­дить и контролировать, сколько я съедаю за день и так далее. И все равно она очень симпатичная, мы сразу же нашли общий язык. Всю вторую по­ловину дня мы обустраивались, вешали картины и болтали о психушке. Управились только к вече­ру. Теперь наша комната самая красивая во всем доме. Она большая, просторная. Достаточно свет­лая хотя и в подвале. А для меня это очень важно. Комната должна быть светлой! Темноты мне было вполне достаточно дома.

Каждый день дежурят два воспитателя. Сего­дня был тот, с классной задницей, Янос, и еще Карлотта. Похоже, что Карлотта умеет владеть со­бой и хорошо контролирует ситуацию. Сразу вид­но, что она строгая. Она, конечно, не холодная, этого нет, но стоит ее увидеть, как сразу же пони­маешь, что это личность авторитетная. Да и внеш­ность у нее соответствующая. Сегодня Карлотта упакована в черный брючный костюм. Ее густые светлые вьющиеся волосы зачесаны на левую сторону, а одна прядь постоянно падает на глаза. Привычным движением головы она отправляет непокорную прядь на место, а если это не помо­гает, то дальше следует затренированное движе­ние рукой. Этот процесс я имела возможность пронаблюдать за сегодняшний день раз пятьде­сят. У нее широкое лицо и очень большой рот. Когда она его открывает, то кажется, что перед то­бой широкоротая лягушка. Но еще хуже, когда она смеется, потому что широкоротая лягушка как по волшебству превращается в широкоротого носорога. Но ведь всем известно, что носороги весьма симпатичные животные, разве не так?

Янос совсем другой, он как старший брат. Если бы я захотела, я бы могла влюбиться в его зад. Но меня не тянет влюбляться в чей-то, пусть и весьма выразительный, зад.

Сегодня мы с воспитателями идем гулять в лес. Здесь это называется «групповое мероприятие». Было бы очень скучно, но, к счастью, мы мало зна­комы, поэтому куча времени ушла на то, чтобы че­тыре раза поведать собственную историю и вы­слушать восемь чужих. Это совсем непросто, при таком количестве новых лиц и историй соотнести их друг с другом.

Сначала я разговаривала с Катей, толстой не­симпатичной девахой. В первые же пять минут она успела поведать, что была беременна и сде­лала аборт. А потом еще показала и шрамы на ру­ке. Шокировать меня это не могло, потому что, во- первых, я и сама этим занималась, а во-вторых, в клинике я видела сотни таких, кто успел разре-

зать себе руки. Похоже, что Катя очень гордится своими ранениями. В то время как я постоянно пытаюсь как можно лучше спрятать свои шрамы, эта корова носится с ними и приветствует каждо­го словами: «Привет, я Катя, вот это мои глубокие раны, а ты кто?» Такое поведение не может не от­талкивать.

Ангелина — девочка со светлыми локонами и голубыми глазами. Ей всего четырнадцать, но она мне нравится. Похожа на ангелочка, так и хо­чется ее потискать. Но я уже знаю, что она совсем не ангелочек. У нее за спиной восемь лет детского _Лр. дома. * 307

Мне кажется, что с двумя девочками не всё в порядке. Я имею в виду Франку и Елену. Как только на горизонте появляются особи мужского пола, они начинают очень громко смеяться. А так только и делают, что кудахчут: «У тебя тушь смаза­лась! Ничего если я сотру ее своими слюнями? А вот у меня тушь водостойкая!» И ничего больше. Они из тех, с кем ни при каких обстоятельствах нельзя вести нормальный человеческий разговор. Обе перекрашены в блондинок и сильно намаза­ны. Одной пятнадцать лет, второй шестнадцать.

Самый старший — Давид. Тоже побывал в пси­хушке. Кажется достаточно умным и образован­ным, и хем не менее не какой-нибудь задавака, а клевый парень. Мы с ним долго разговаривали.

и у нас даже нашлось кое-что общее. Например, травка. Но он уже успел попробовать кокаин. Хо­рошо хоть в этом мы разные.

Тут есть парень по имени Рональд он настоя­щая шиза, по крайней мере выглядит и ведет се­бя соответственно. Рассказал мне, что хочет раз­водить кактусы, и перечислил штук десять латин­ских названий тех кактусов, которые стоят на балконе у его родителей. Остальные его игнори­руют, но мне паренек очень даже понравился. У него насильственный невроз, он тоже был в клинике. До сих пор может повторить наизусть «UO текст, написанный на бутылках с яблочным со­ком, который давали в психушке. Я так рада, что у меня нет навязчивых идей, я бы сошла с ума. Но мне можно не забивать свою бедную голову фразами типа: «Ингредиенты: сахар, 70 % фрук­тового нектара, аспаркам, витамин С напиток из­готовлен на основе фруктового сока», в моей башке достаточно другого хлама: «Я такая гади­на, я снова растолстела, я такая гадина, я снова растолстела, я такая гадина, я снова растолстела, я такая...»

Мне объяснили, что мое чувство собственно­го достоинства должно стабилизироваться.

А еще есть Мартин. На полгода младше меня, у него оттопыренные уши (как у меня). Это ярко выраженный тип «постоянно не в себе». Имен-

но Мартин вчера был в бегах. Ночью полиция сцапала его на Главном вокзале Мюнхена и вер­нула сюда. Теперь ему запрещено выходить.

Четверг, 29 октября 1998

Сегодня дежурили Луис и Адела. Мне весь день было скучно, я уползла в свою комнату и сидела там, пока остальные не вернулись из школы.

После еды у меня заболел живот, и Луис на­капал мне специальных капель, уверяя, что они должны помочь. Когда они все-таки не помогли, он принес какие-то травы.

Луис из Франконии и говорит «по-франкски». Типичный Иванушка-дурачок. Ест корни и травы и бог знает что по этому поводу себе вообража­ет. Описать его внешность невозможно, он выгля­дит так, как должны выглядеть Луисы. Так, как я всегда представляла себе Луисов: незаметный, в глаза не бросается, тихий, ничего особенно­го. У него такой вид, как будто его никто никогда не любил и никто никогда не радовался тому, что он есть.

Поскольку живот продолжал болеть, Луис сел со мной в гостиной и спросил, почему же он болит. Я решила, что, видимо, это из-за салата, потому что

я добавила в него иного уксуса, у меня очень чувствительный желудок.

Но Луис проявил упрямство и хотел знать, нет ли чего-нибудь, что меня не устраивает; может быть, меня что-то гнетет, иначе бы живот не болел. «Наверняка что-то произошло, просто так желуд­ки не болят! Знаешь, говорят: у меня желудок ух­нул вниз? Я абсолютно уверен, что это у тебя что- то психосоматическое. Подумай». Мне ничего не пришло в голову, вообще ничего! В конце концов Луис сжалился надо мной: «Поразмышляй над мо- ими словами, если что-нибудь надумаешь, мы еще « J- U разок побеседуем».

Я решила, что больше у меня ни разу в жизни не будет болеть живот, а если уж так случится, то я ни за что никому об этом не скажу. А травы помогли.

Сегодня «Вечер родины». Мне кажется, что это идиотское выражение. Напоминает уроки из се­рии «Знай и люби свой край», это изучают в на­чальной школе. Там проходят размножение кро­тов или устройство человеческого уха. Или это я путаю с биологией?

Но мы не исследуем кротов, мы играем в соци­альные игры, которые в один прекрасный момент превращаются в полный хаос.

Вторник 3 ноября 1998

Куда я лопала? На помощь, выпустите меия отсюда!

Среда, 4 ноября 1998

Я живу здесь неделю, а кажется, что уже полго­да. Бывают моменты, когда я чувствую себя очень комфортно, но через мгновение хочется бежать от­сюда куда подальше.

В прошлую пятницу была генеральная уборка. Q ] Это не шутка, это совершенно серьезно. Я делала уборку, чистила, мыла и драила, поставила на ме­сто каждую мелочь, все было в полнейшем поряд­ке. Я хотела управиться побыстрее, потому что до­говорилась в семь вечера встретиться в Мюнхене со своей кузиной Жасмин.

Дежурство в кабинете самоподготовки, которое мне навязали, не спросив, тоже было уже закон­чено. Я пропылесосила весь огромный зал, протер­ла столы, вымыла окна, полила цветы, вынесла му­сор, вытерла пыль с подоконников... Я была аб­солютно убеждена, что теперь, когда все блестит, имею право позвать Карлотту и продемонстриро­вать ей плоды своего труда, чтобы потом отпра­виться «на выход».

Но Карлотта так не считала. В мусорной ведре в ванной оказалась ватная палочка. Какой скандал! Мусор я вынесла несколько часов назад, и кто-то уже успел кинуть туда эту проклятую палочку. Так я и сказала Карлотте. Но Карлотта развыступалась и наорала на меня: «Тебе еще придется здесь мно­гому научиться! Если ты и дальше будешь себя так вести и не прекратишь искать виноватого, толку из тебя не будет. И подумай о том, почему ты всегда сваливаешь вину на других». Я на это только усмех­нулась.

А поскольку до семи часов вечера мне так и не прнщдо в голову разумное объяснение, почему у меьцърсегда виноват кто-то другой и почему я высме«.о г(9 авторитетную личность, мне пришлось отменить встречу. В этот вечер у меня много раз было такое чувство, что в любой момент у меня может поехать крыша и я сойду с ума.

В субботу нам выдали деньги на одежду. Каж­дому четыреста марок. К сожалению, такое бы­вает только три раза в год. В апреле триста марок, в июле триста марок и в ноябре четыреста. Мы с Валери и Вивиан вышли в город и покупали, по­купали, покупали... На улице был дикий холод, но ведь в магазинах же топят! Вечером я осталась дома. Решила, что не имеет смысла куда-то идти, потому что мне разрешено отсутствовать только до половины одиннадцатого, а Валери до полови-

ны десятого. А Вивиан вообще не подходит для ночных вылазок.

На воскресенье назначили самоподготовку. Я понятия не имела, к чему мне готовиться, пото­му что сейчас я и ни в какую школу не хожу и ни по одному предмету у меня нет таких пробелов, чтобы их нужно было восполнять. На следую­щую неделю я записана в экономическую школу. Тысячу раз я говорила Яносу, что не хочу ни в ка­кую экономическую школу, но мне его не переубе­дить. Здесь решили, что я буду ходить в экономи­ческую школу и получу среднее образование. _ _ _ В следующий раз мне бы все-таки хотело", -рм- нять участие в решении вопросов, связанна лич­но со мной. Ладно, я соглашусь, то единственная возможность получить среднее образование, ведь посреди учебного года никто меня уже не возьмет. Хотя лично я не виновата, что опоздала. Вечно мне не везет, всегда приходится занимать­ся тем, к чему не лежит душа. Все началось еще в пятом классе, когда мы выбирали факультатив­ные предметы. Я выбрала искусство. Но осталь­ные двадцать восемь предпочли ручной труд, до­моводство или рукоделие. Я столяр?! Ну какой из меня столяр! После того как я вместе с шестнадца­тью дикими мальчишками из моего класса полго­да провозилась с пожарной машиной и разруга­лась с Железным Дровосеком, который называл

себя учителем труда, этот самый труд для меня за­кончился. Неоново-желтую повязку на лоб, кото­рую я должна была вышивать на уроках рукоде­лия, я подарила своей однокласснице. Домовод­ство мне навязали уже в седьмом классе. Как я его ненавидела! Ведь все, что мы готовили, нуж­но было есть самим! Я не умела готовить, я не хо­тела готовить, и учиться этому я тоже не хотела, не говоря уже о том, чтобы есть. Я хотела зани­маться только искусством, здесь бы я всех заткну­ла за пояс! Но мне не позволили. Рисовать я не имела права даже в своей тетради для домашних работ. Мне постоянно делали замечания и даже кричали, а в табеле ежегодно писали: «Смышле­ная ученица, успешно работает на уроках, имеет хорошие результаты, работы выполняет аккуратно и прилежно. К сожалению, на уроках часто отвле­кается или рисует, что мешает ей следить за объ­яснениями учителя. В классе пользуется уважени­ем и любовью».

А сейчас? Все то же самое. Если бы меня в этом проклятом бюрократическом государстве взяли бы в школу, в которой я бы смогла выбрать эстети­ческое направление! Но нет, только потому, что из-за своей чертовой болезни я слегка свернула с обычного пути и не смогла получить аттестат до октября, только потому, что я отстала от других на два месяца, я должна идти в какую-то экономиче­скую школу! Как противно! У меня будут экономи­ка предприятия, бухучет и стенография! Сплошь предметы, на которых я смогу развивать свои творческие способности! Ха, ха!

В понедельнику меня был первый индиви­дуальный сеанс терапии с Рафаэлем. Ребята го­ворят, что ему нужно что-нибудь рассказывать, а он сообщит тебе свое мнение по этому поводу. Я впала в панику, потому что понятия не имела, что ему рассказывать. Кабинет для индивидуаль- ной терапии находится напротив помещения, где «АО проводят групповые занятия. Я легла на черный кожаный диван. Рафаэль дал мне желтую сал­фетку и велел положить ее себе под голову, по­тому что до меня на этой подушке успели поле­жать сотни голов. Я лежала и смотрела на стену. Напротив меня раскачивалась стеклянная змея с сине-желтым узором, слева висело несколько картин. На первой было изображено только одно- единственное серое облако. Что на другой, я даже не запомнила. Справа от дивана — скульп­тура волка. Рафаэль сел наискосок от меня в огромное темно-зеленое кресло, спинку которого можно опускать и поднимать нажатием кнопки. Он закурил, глотнул вина и через пару минут захра­пел. Я разозлилась, потому что все время что-то

рассказывала, а он не проронил по этому поводу ни слова.

Через десять минут он меня прервал и уверен­но сказал: «Знаешь, София, кого ты мне напо­минаешь? Маленького птенчика, выпавшего из гнез­да». Господи, он попал в точку! Не знаю почему, но это меня тронуло. Мне показалось, что Рафа­эль, несмотря на свой храп, понял всё. Он сделал еще пару замечаний, и я убедилась, что он абсо­лютно прав. Он кажется невероятно умным и зна­ющим. Я вышла из кабинета с чувством огромно­го облегчения. И уверена, что это чувство легко­сти и свободы вызвал во мне Рафаэль, вернее, его слова. Позже мне пришло в голову, что я почув­ствовала облегчение только потому, что благопо­лучно пережила терапию: меня никто ни в чем не обвинял, и не пришлось выслушивать примитив­ные упреки.

Групповая беседа во вторник оказалась не в пример хуже.

Мартина заставили объяснять, почему он сбе­жал. Он сказал, что боялся групповой беседы (че­му тут удивляться!). Это его и сгубило. Он сидел, уставившись в белый ковер, Рафаэль сделал из не­го сплошной фарш: это неблагодарность по отно­шению к общине, он не в себе, потому что снова принялся за марихуану, и он не что иное, как «аб­солютно тупая, идиотская задница». Я была среди тех, кто не сидел на скамье подсудимых, а два часа подряд торчал рядом, стараясь вести себя как можно тише: кто-то сравнивал носки, выясняя, кто из нас носит их неправильно, кто-то крутил свои волосы, кто-то выделывал что-то пальцами, хотя Карлотта кидала злые взгляды, призывая нас вес­ти себя прилично. А мне так хотелось вскочить с места и заорать: «Оставьте его в покое, не мучай­те его!»

Вместо этого я сидела и ждала, когда все закон­чится. Как и все остальные. Никто не осмеливался вступиться, из страха, что с ним будет то же самое, что и с Мартином. Я молчала несколько часов. Я смотрела, как у девяти молодых людей, и у меня в том числе, отнимают гордость и достоинство. По­сле такой групповой беседы чувствуешь себя не человеком, а маленьким глупым существом, кото­рому в большом и широком мире просто нет места, поэтому он обязан жить в таком вот далеком от ре­альности доме, чтобы с ним обращались так, как нужно обращаться с подобными существами. Без всякого уважения!

После групповой беседы у меня чуть не слу­чился нервный срыв. Я ревела под одеялом и ед­ва могла дышать от сильного волнения и страха.

Сегодня я должна была объяснить Эрвину, почему групповые беседы выводят меня из се­бя. Я не могла дать ему никакого ответа, только

" нервничала. И он мучил меня, пока я не заорала и снова не разревелась. С этого момента начали говорить: «София придуривается!»

Четверг, 5 ноября 1998

Сегодня меня заставили пойти в парикмахер­скую исрезать дреды. Я отказывалась, пока мне не сказали, что я ущербная и недоразвитая. Они повторили это раз тридцать, пока я сама не пове- рила, и туг же оказалась в нашем автобусе, вместе ~ АО с Мартином и Давидом, которых тоже послали стричься.

Господи, какой же идиотский у меня вид с эти­ми короткими волосами! Чувствую себя отврати­тельно! Каждый воспитатель говорит, что так луч­ше, и это еще больше выводит меня и* себя.

Если я сильно похудею, то меня снова начнут контролировать во время еды. Но это случится при 47 килограммах. А до этого еще далеко.

Понедельник, 30 ноября 1998

В общем, с девятого числа я хожу в эту самую экономическую школу. Весь мой класс ненормаль­ный, и это еще мягко сказано. Нас шесть девочек

и двадцать четыре парня. Четыре девицы неве­роятно жирные. Только мы с Флорой выглядим бо­лее или менее неплохо. По крайней мере, весим меньше семидесяти килограммов. Поэтому четы­ре остальные бабищи явно недовольны. Они нас просто ненавидят. Парни ведут себя как находя­щиеся в переходном возрасте бегемоты, топчут все подряд в том числе и чувства других, хорошо хоть не мои. Два парня вполне ничего, один даже боль­ше чем ничего (Симон). К ним можно обратиться и при случае поговорить как с людьми и даже по­лучить от этого удовольствие. Итак, Флора, Симон, Йонас и я все время держимся вместе и надеемся, что однажды Произойдет чудо и наш класс станет нормальным. А вместо этого наши бабы придумали сочинять для некоторых одноклассников сокраще­ния, которыми пользуются, оскорбляя кого-нибудь при всех. Происходит это примерно так: «Иииии, ты уже видела штаны ГК? А что это сегодня РД так задается? Ииииии!»

Видимо, ГК — это «глупая корова». Понятия не имею, кого они так называют. Честно говоря, мне глубоко плевать. Я только постоянно на полном серьезе задаю себе вопрос, куда я попала. В девя­тый класс школы или в детский сад?

С тех пор как у меня есть бухучет, я знаю, что совсем не обязательно ненавидеть математику. Математика здесь полная расслабуха, потому что

учитель позволяет нам делать все что угодно, а на самостоятельных и контрольных постоянно выходит покурить. Когда возвращается, спраши­вает: «Ну что, успели списать?» Я ничего не вы­думываю, это на самом деле так. Забавно, что именно мне, самому великому врагу математики на свете, достался как раз такой учитель. Но за­то, как я уже сказала, у меня есть бухучет, а это уже полный отстой.

Каждый день с 15.00 до 18.00 мы должны си­деть в комнате самоподготовки и делать вид что занимаемся. Обычно я пишу письма, привожу 220 в порядок ногти или делаю еще что-нибудь не менее полезное. Учить бухучет не представляет­ся возможным, потому что я понятия не имею, что именно там надо учить.

Воспитатели меня раздражают, а с Вивиан мы недавно так разругались, что она швырнула об стену мой будильник. А речь-то шла всего-навсе­го о каких-то смешных двух с половиной марках.

Вечером я практически никуда не хожу, пото­му что это не имеет смысла.

Пятница, 4 декабря 1998

Я обжилась и чувствую себя здесь достаточно хорошо. У меня появилось чувство безопасности, надежности, я вижу, что обо мне здесь заботятся

и мной интересуются. Теперь уже я томно знаю, кто мне нравится, а кто нет. Янос мой самый лю­бимый воспитатель. Если он здесь, то день удал­ся. С ним я могу поговорить обо всем как с нор­мальным человеком, может быть потому, что из воспитателей он самый младший. У него есть ма­ленький сын, наверное очень хорошенький! Наде­юсь, малыш никогда не станет похожим на этого монстра Консти. Очень опасно, если Янос чем-то недоволен, поэтому я стараюсь не портить ему на­строение. Когда, например недоволен Луис, то это не так страшно, можно перетерпеть. Но меньше 0- всего мне мешает плохое настроение Эрвина. Здесь я могу только посмеяться. Битых шестнадцать лет он был офицером Бундесвера, а полгода назад при­строился у нас воспитателем. Эта профессия со­всем не для него. Мне его даже немного жалко, по­тому что никто не воспринимает такого воспитате­ля всерьез.

Адела очень симпатичная, но у нее нет ника­кого влияния. Скажет что-нибудь, и все идут де­лать по-своему. Время от времени мы хихикаем над ее перекрученными шерстяными колготками.

А вот Карлотту я ненавижу. Нет, неправильно, я ее не ненавижу, я ее боюсь. Все дело в том, что просчитать ее поступки невозможно. Не далее как позавчера мне пришлось объяснять ей, поче­му я не причесала волосы щеткой. А ведь я так

долго их причесывала (правда, расческой)! Но она-то настаивала, чтобы я объяснила, почему не сделала этого щеткой. Если не приходит в го­лову какое-нибудь устраивающее ее объяснение: «Когда у меня разлад во внутреннем мире, я тут же перестаю уделять самой себе достаточно вни­мания; я знаю, что так делать нельзя, но для это­го мне следует больше говорить о своих чувствах», тогда тебя целыми днями и неделями будут выставлять на всеобщее обозрение и сво­дить с ума. Кроме того, Карлотта умеет орать так, что волосы встают дыбом, а кожа покрывается мурашками. Я сразу же заметила, что ответные вопли не помогут. Здесь требуется уважение и покорность.

А толстой Кати здесь больше нет. Как-то ночью она разрезала себе руки так глубоко, что ей при­шлось накладывать швы в больнице. Прощаясь, она ухмылялась. Как мало люди интересовались ее жизнью, если она пытается обратить на себя внимание таким вот способом! Мне стало ее жал­ко, хотя раньше я относилась к ней с презрением. А теперь она сидит в закрытой психушке, и никто точно не знает, выйдет ли она оттуда вообще. На­деюсь, когда-нибудь до нее дойдет, что презрение сильнее жалости. На самом деле никто не понима­ет, на кой ляд ей заниматься подобным дерьмом. В коммуне о ней заботились так, как никто в жиз­ни никогда не заботился, но почему она должна всегда стоять во главе угла?

Такой же вопрос я задаю себе насчет Франки и Елены. В то время как Франка всего-навсего жалкая приспешница, Елена действительно прос­то дубина. Она из того района Мюнхена, откуда появляются все эти драчуны и пролетарии. Весь воротник ее засаленной куртки «Хелли Хансен» измазан косметикой, кольца в ушах такие огром­ные, что моя рука может пройти в них дважды. Как я ненавижу таких баб! Но £лену я ненавижу не потому, что у нее отстойный вид а потому что она лицемерная, коварная сволочь. Она ворует. Обворовывает каждого, кто встретится на ее пути. И открещивается до тех пор, пока ее не поймают за руку. Меня насчет нее предупреждали, но я не верила, пока не испытала на собственной шкуре. Это было как-то в понедельник утром. Я зашла в ванную, мне нужно было торопиться на элект­ричку. Припудрила носик, провела под мышками дезодорантом, слегка взбила волосы и ушла. Око­ло полудня вернулась домой. Дезодорант и пудра исчезли.

Я часто бываю рассеянной. Поэтому сначала ничего не заподозрила и подумала, что все оты­щется само собой. Но ни фига. Все как корова языком слизнула. Я спустилась вниз и спроси­ла Франку, не могу ли я в ее ванной, которую она делит с Еленой, посмотреть свои вещи. Я вошла в ванную, пощупала карман Елениного халата, ви­севшего на двери, и вытащила свою собственную пудреницу. Дезодорант я так и не нашла.

Конечно, воспитатели обо всем узнали, не в по­следнюю очередь потому, что я этого хотела. Еле­на не только меня обворовала: пропало два сви­тера, брюки, щеточка для ресниц четыре диска, лак для ногтей и 300 марок. Она все отрицала, ре­вела белугой и говорила, что подло навешивать на нее всех собак только потому, что она когда-то что-то у кого-то взяла. На следующий день я обна- ружила свой дезодорант в сумке, с которой она каждый день ходит на работу. Это был несомнен­но мой дезодорант, потому что мы с Вивиан при­выкли подписывать свои вещи толстым черным маркером. И все равно Елена его умыкнула.

Мы с Вивиан живем душа в душу. И болезнь у нас одинаковая. Если и ссоримся, то только по пустякам. Чаще всего по абсолютной ерунде. По­тому что как только речь заходит о нашей болез­ни, тут мы ненавидим друг друга до смерти. Сле­дим друг за другом и худеем. Старая игра началась снова. Сегодня я вешу 56,2 килограмма, а стоит мне только проморгать, как потеряю еще кило­граммов десять, и тогда меня снова затянет знако­мая трясина. Меня уже давно не рвало. Не знаю почему, ведь у меня есть Вивиан, которая своей

мерзкой рвотой все больше подвигает меня к то­му, чтобы сокращать, сокращать, сокращать — мою еду, мой вес и таким образом мою жажду жизни. Бывают ситуации, когда я ненавижу ее так, что могла бы убить, а в следующую минуту люблю ее больше всех на свете, просто потому, что она такая же, как я, потому, что она меня понимает и чувствуем мы одинаково, просто потому, что*она чертовски симпатичная девчонка, которую я гото­ва бы тискать целыми часами.

С занятиями все хорошо. И я снова не пони­маю почему. Я ведь ничего не учу! Делаю вид, чтозанимаюсь, пока время самоподготовки не закон- чится. Кроме тех дней, когда за нами не наблюда­ют, — тогда на повестке дня оказываются совсем другие дела.

Суббота, 19 декабря 1998

Теперь я уже по-настоящему рада, что попала сюда. У меня снова появилась перспектива. В определенном смысле мне дали тут пинком под зад, и это явилось стартом для новой жизни.

Что на меня давит, так это моя зависимость. Я на самом деле зависима от противных таблеток. От химических таблеток, которые должна глотать день за днем. Под надзором. С тех пор как я вто­рой раз побывала в психушке, мне нужно снова принимать антидепрессанты. Маленькие красно- белые капсулы, которые притупляют все ощуще­ния. Если я их принимаю, я сплю, ни разу не проснувшись и не видя глупых снов. Если я их при­нимаю, я уравновешенна и у меня не скачет настроение. Но меня ими перекормили. В послед­ние недели я всё воспринимала только головой, но ничего не чувствовала. Сказала об этом Рафа­элю, и он перевел меня на другие медикаменты. И мое настроение пошло резко вниз, до такой сте- _ пени, что как-то ночью я проснулась с одним

единственным желанием — умереть. Я падала в глубокую черную дыру. Внизу было так темно, что без Рафаэля я бы оттуда не выбралась. В кон­це концов он признался, что мне дали плацебо, только чтобы убедиться, что у меня на самом деле депрессия. Да, она, теперь я уверена в этом на сто процентов. И причем, видимо, не простая, а сезон­ная. Значит, таблетки нужно глотать каждую зиму. Я расстроилась: мне бы так хотелось просто лечь в кровать и спать, не вскакивая в ужасе ровно через три минуты — черт побери, я забыла эти идиотские таблетки, скорее!

Поскольку лекарства очень сильные, первые два часа в школе со мной невозможно разговари­вать. Поэтому Янос уже написал учителям письмо. Господи, как все это противно!

Понедельник, 21 декабря 1998

Сегодня в общине проводили большой празд­ник посвященный Рождеству. Здесь бывает аж два праздника: в одном принимают участие все воспи­татели и воспитанники, и второй для тех, кто не уезжает на Рождество к родителям.

Когда человек достаточно зрел и разумен, он может переселиться в группу живущих отдельно. Такая группа для девушек есть прямо здесь, в М„ и есть группа для парней в К., в паре километров отсюда. В восемнадцать лет можно переехать в од­ну из расположенных в К. квартир. Сегодня на 227 праздник пришли все эти люди из групп и квартир.

Елка стоит в гостиной около камина. Она ги­гантская. Нас собралось около сорока человек. Норберт нарядился Дедом Морозом. Он сел в боль­шое красное кожаное кресло и стал читать нам стихи. Но не какие-то там стишата, а вирши соб­ственного сочинения, написанные специально для нас. Для меня он сочинил вот что:

Да, да, дорогая София, Всем известно, какая ты милая. Но если она ест то, что не хочет. Никто во всем доме не захохочет. По ночам не любит спать, На учебу ей чихать. Мы еще услышим о Софии, Для парней всех очень милой.

Мысль приятная, исполнение слабое, но мне показалось, что надо мной издеваются. Особенно меня взволновали слова насчет учебы. Рафаэль и воспитатели считают меня очень способной и утверждают, что я могу учиться намного лучше, чем сейчас. Почему они никак не успокоятся и не хотят принять меня такой, какая я есть? В данный мо­мент я вполне довольна своими школьными успе­хами. Конечно, не считая бухучета. А мне все вре­мя говорят, что я не стараюсь. Как это действует на нервы! Но я улыбнулась Деду Морозу (или Санта- Клаусу, как он там правильно называется, не знаю), как и все остальные.

Каждый из воспитанников прослушал посвя­щенное ему стихотворение. А потом нам разреши­ли открыть наши подарки. Я получила то, что хоте­ла: новый плеер и диск. А потом мы праздновали так, как здесь понимают празднование. Кто-то за­водил допотопные шлягеры, все подпевали и тан­цевали. Я всегда это ненавидела. И никогда вот так просто не танцевала. Разве что только в пьяном виде. Сегодня я была трезвой, а Рафаэль пригласил меня под песню «Красотка». Он прокружил меня по всей комнате. Мне это доставило настоящее удовольствие, и неожиданно в животе появилось странное ощущение. Как будто мне кто-то шепчет: «София, хорошо, что ты сюда попала, ты одна из них!» Это было чувство сопричастности, оно охва­тило меня с такой силой, что я чуть не разревелась. В своей семье я не испытала такого ощущения ни разу в жизни, а мы с друзьями, когда я еще жила в своей деревне; были не в состоянии испытывать подобные чувства, потому что были слишком измо­таны, затуманены и парализованы нашим бытом, окружением, событиями и простым банальным фактом, что мы бессильны перед теми, кто должен отвечать за все это дерьмо.

Короче говоря, я чувствовала себя такой нужной и уважаемой, что мне было как никогда

229

Четверг, 24 декабря 1998 *

Сегодняшний Святой вечер нагнал на меня ужасную тоску. Почти все разъехались по домам. От огромной толпы, с которой мы праздновали в прошлую субботу, остались только мы с Вивиан, два парня из квартир, Фло, Эмилио и еще две де­вушки, живущие отдельно, Бибиана и Ванесса. Для меня вообще не было вопроса, ехать ли до­мой. Не исключено, что я бы заколола Гизелу, за­стрелила Константина, а Гуннара и Барбару засу­нула бы в стиральную машину. А если бы я столк­нулась с матерью, то я бы недолго думала — тут же прыгнула бы следом за ними в то же самое приспособление для стирки белья.

Поэтому я осталась здесь. Карлотта и Эрвин, оба одинокие, должны были пожертвовать Святым вечером и праздновать вместе с нами. Настроение было поганое, потому что все думали одно и то же: «Дурацкий, ненужный семейный праздник. Бо­женька, сделай так, чтобы он поскорее закончил­ся!» Если мысли постоянно крутятся вокруг слов «семейный праздник», то нельзя быть уверенным, что не упадешь в глубокую яму. Во время Рожде­ства опасность угодить в такую глупую дыру резко возрастает.

_ _ _ Поэтому у всех плохое настроение.

Среда, 30 декабря 1998

Как спокойно, когда каникулы! Никто не при­стает ни с какой терапией! И в воскресный вечер и утром в понедельник нет этого стрессового со­стояния: что же я скажу, что же я скажу, что же я скажу... И каждый вечер понедельника и каждый вторник: надеюсь, сегодня не я окажусь «задни­цей», — я же уверена, что когда-нибудь это кос­нется и меня. Все равно каждый раз кто-то дол­жен в этой роли выступить.

Большинство уже успели вернуться из дома, стало чуть оживленнее. Вивиан с самого Рождест­ва постоянно мается дурью. Так утверждают вое- питатели, и если учесть, как она вела себя вчера, то они, видимо, правы. Вчера мы снова поспорили из-за какой-то мелочи. Мы с Аделой сидёли в гос­тиной и болтали, когда Вивиан вышла из ванной со стеклянными глазами и бутылкой воды и про­шла мимо меня явно провоцируя. Мне хотелось ее ударить, так противно она себя вела. Адела ей так прямо и сказала, но почему-то это не произвело на Вивиан никакого впечатления. Воспитатели были на моей стороне, и это был мой маленький триумф, но она могла торжествовать еще больше: ее вытошнило, а меня нет! Этой ночью я спала в пустой кровати Кати, потому что больше не вы­ношу соседства Вивиан. Даже от одного ее ды­хания уже веет агрессией. Сегодня утром Янос разговаривал с нами целый час, и мы всё выясни­ли. Теперь я буду делить-ванную с Валерией. С Ви­виан ничего не получается.

Воскресенье, 3 января 1999

И снова новый год. Надеюсь, этот будет лучше, чем предыдущие. Сочельник я провела здесь, вме­сте с несколькими общежитскими, с Я носом и Аде­лой. Не такой шикарный праздник, как в прошлые годы, только пара ракет и трещотки у соседей. Пер­вого мы с Иартииом и Давидом играли во дворе в футбол. Нечаянно я забросила мяч в сад соседа. Сосед нас ненавидит. Забрал наш мяч и исчез с ним в дбме. Да еще и пригрозил, что вызовет по- лицию, мы, мол, нарушили его покой. Не знаю, в чем дела но, где бы я ни жила, соседи всегда ме­ня ненавидят. Когда я вырасту, я ни за что стану профессиональной «соседкой». Не хочу. Мне в на­пряг постоянно следить за тем, что в данный мо­мент делают люди в доме напротив.

Четверг, 7 января 1999

До сих пор не могу поверить: сегодня мне по­звонил отец! Какая честь! Последний раз он дал о себе знать на Рождество, чтобы сообщить, что такого замечательного праздника у него не было уже много лет. Короче говоря, праздник без меня!

Сегодня он позвонил, чтобы сказать, что моя мама легла в клинику на лечение. У меня в голове не укладывается. Это просто невероятно! В моих самых смелых мечтах я не могла предположить, что мама когда-нибудь согласится пойти к врачам. Я решила, что не буду питать слишком уж большие надежды. Но не получается. Мне так хочется, что­бы у меня наконец была нормальная мать! Насто­ящая мать, с которой-можно поговорить и обсу­дить проблемы, мать, которая всегда поддержит,

с которой можно сходить в магазин, никого и ни­чего не стесняясь; настоящая классная мать! Но я знаю, что это только иллюзии. И все-таки я не­множко верю, что однажды она станет для меня просто родным человеком, который ничего не раз­рушает, не ломает собственную дочь, не обманы­вает ее, не презирает и не обращается как с по­следним дерьмом. Если бы у моей мамы это полу­чилось, я была бы самым счастливым человеком на свете.

Суббота, 9 января 1999

Сегодня мы все вместе поехали кататься на лыжах. На нашем автобусе «Пассат» и на маши­нах Яноса, Карлотты и Норберта. Хорошо, что я люблю бординг, иначе меня бы заставили, как Ви­виан и Франку. Они не умеют кататься ни на лы­жах, ни на сноуборде, и все равно им пришлось ехать. Им даже на целый час наняли тренера. Из­дали я видела, как они скользят вниз по склону го­ры. Как мне было их жалко! Не понимаю, зачем заставлять силком! Эрвин тоже не смог объяс­нить, сказал только, что мы должны быть благо­дарны за эту возможность покататься на лыжах. Я и на самом деле благодарна, потому что безум­но люблю бординг. Но за что должны быть благо­дарны Вивиан и Франка, если они не хотят учить­ся и никогда не научатся?!

Здесь мы получаем всё, что хотим, и даже боль­ше, чем хотим. Но в этом есть и свои недостатки. Мы должны всё принимать с благодарностью, а стоит только поспорить с кем-то из воспитате­лей, как тут же слышишь: «Вы такие неблагодар­ные, посмотрите — чего у вас только'нет, никого не балуют так, как вас!»

Тяжело, ох как тяжело с ними, с этими психо­логами!

Во всем остальном день удался. Погода стояла классная, лыжня великолепная. Я столкнулась всего с одним лыжником и поцапалась только с каким-то австрийским ребенком, который вооб­разил, что у подъемника ему обязательно надо постоять на моем сноуборде.

Понедельник, 11 января 1999

Снова начались уроки. Просто отвратно! Жир­ные бабищи из моего класса не похудели и не из­менили своего отношения к людям с нормальным весом.

С тех пор как я живу в этой общаге, я стала на­стоящей домоседкой. У меня долго не было здесь никаких друзей, не говоря уж о парне. Но теперь

все изменилось. Сегодня мы с Симоном поняли друг друга настолько хорошо, что у нас наверня­ка все получится. Он такой приятный! Всего на пару сантиметров выше меня, но у него волосы цвета соломы, голубые глаза и смех, от которого по спине бегут мурашки. Я сижу за ним, и даже его затылок кажется мне сексуальным. Не стоит забывать и про его широкую спину — мышцы видны даже сквозь толстенный свитер! Флора и Анди, лучший друг Симона, сблизились еще до каникул. Когда они испаряются, я сижу с Симо­ном, потому что остальной класс с головой явно ___ не дружит. Все обязательно должно получиться!

Снова начались сеансы терапии, и я, счастли­вое дитя, должна была прямо сегодня в три часа тащиться в кабинет к Рафаэлю и что-нибудь ему рассказывать. Когда я сказала, что ничего не знаю, он велел мне говорить и не задаваться. По­этому я легла, уставилась на сине-желтую змею и задумалась. А потом у меня появилась спа­сительная идея: я сказала, что боюсь ударить . в грязь лицом в школе, на что он возразил, что нужно хорошо учиться, тогда и проблем не будет. Больше у меня ничего не придумывалось. В мучи­тельной тишине прошло пять минут, а потом Ра­фаэль сказал: «Дорогая София, на твоем месте я бы постепенно начал разбираться, откуда у тебя такое чувство вины и почему ты не хочешь стать

лучше, чем твои родители. Кроме того, ты должна освободиться от своей матери. Предлагаю устро­ить разговор о родителях на примере твоих про­блем с матерью. Как ты считаешь?» Когда я отве­тила, что никак не считаю, он сказал: «Видишь, ты стараешься избегать темы конфликта с матерью, вместо того чтобы тщательно во всем разобрать­ся. Если бы конфликт с матерью разрешился, мы могли бы гораздо лучше сконцентрироваться на том, как укрепить твое чувство собственного до­стоинства и проложить тебе путь к нормальной жизни. Но пока ты постоянно занята мыслями о матери, у тебя всегда будут'проблемы с едой. Я тебе кое-что скажу, а ты подумай над этим до следующего понедельника: я хочу, чтобы ты мне рассказала, почему ты не можешь быть нормаль­ной, как все, почему ты всегда хочешь быть осо­бенной и стараешься придать себе значимости через вызывающее отношение к еде и упрямство на терапевтических занятиях. Итак, мы встретим- . ся завтра вечером!»

Я вышла, кипя от негодования. Как будто я пы­таюсь придать себе весу! Как будто я упрямлюсь на занятиях! Но во время самоподготовки я все- таки размышляла и пришла к выводу, что Рафаэль прав. Теперь я точно знаю, что расскажу ему в сле­дующий понедельник. Надеюсь, что за это время ничего не забуду.

Суббота, 16 января 1999

Йо-хо-хо! Мы с Симоном вместе.

Вчера вечером я впервые за долгое время вы­шла из дому. Мы с Флорой, Анди и Симоном были в Мюнхене, в кафе. Специально договорились там встретиться, и Симон подарил мне красную розу. Я, естественно, покраснела как помидор, и Симон тоже. Потом Анди утверждал: «Сначала помидоры должны быть зелеными». Его шутки никто не по­нял, но все смеялись, и я провела один из самых замечательных вечеров в моей жизни. Я очень счастлива и очень влюблена. До сих пор я обща­лась только с «Юлиусом, задницей», который, хо­тя и умел быть милым (если ему этого хотелось), но в конечном результате использовал меня как резиновую куклу. А Симон совсем другой. Наде­юсь, что так будет всегда!

Я немножко боюсь телок из моего класса. Си­мон ни какой-то там парень, это парень, которо­го считает клевым любая девчонка. И я уверена, что все они лопнуг от злости.

Четверг, 21 января 1999

Постепенно начинаю задавать себе вопрос, куда я попала. Передо мной все чаще мелькают люди, при виде которых мне хочется схватиться за голову.

Сначала дело с Франкой и Еленой. Это было в понедельник вечером. Мимо нашей двери вдруг, громко завывая, пролетела пожарная машина. Кто-то позвонил и сказал, что у нас пожар. Звонок зафиксировали и идентифицировали голос. Это была Франка. Девчонке уже почти шестнадцать лет, почему она так себя ведет? Может быть, я со­всем дура, но я не понимаю, какая в этом радость. Все-таки я начинаю сомневаться в нормальности этих девиц. Ведь обычно человек старше двена­дцати лет такими вещами не занимается, правда? Это мне непонятно. Не удивлюсь, если Франка с Еленой и сами не знают, почему делают такие глупости.

А теперь что касается толстух. С понедельника, с того самого дня, когда я узнала, что мы с Симо­ном вместе, они еще больше, чем раньше, ненави­дят нас с Флорой. Стоит нам войти в класс, как они тут же начинают хрюкать и злословить. А во втор­ник они насыпали Флоре в минералку слабитель­ное. Они точно знают, что мы с Флорой пьем из одной бутылки, но им все равно, кто пьет, что од­на, что другая. Во вторник и среду мне было ужас­но плохо, а я понятия не имела почему. Но сего­дня один парень из моего класса, один из тех, кто на маленькой перемене все время строит из стуль-

ев пирамиды, разваливающиеся с ужасным грохо­том, мальчик, который на факультативах все вре­мя накручивает скотч на бумажные платки и стре­ляет ими в своих приятелей, так вот этот тип узнал, что толстухи подсыпали нам слабительное. Я была вне себя, и все остальные в классе тоже. Впервые мы объединились против толстух. Давно пора. Все одноклассники высказали им свое мнение. Эти девицы явно зашли слишком далеко. Но все рав­но должна признаться, что мне доставило колос­сальное удовольствие вывести из себя одну осо­бенно толстую деваху. Я ей сказала,.что она не имеет права вымещать на других свое плохое настроение, связанное с безобразной фигурой и от­вратительной мордой. И что ей не повредит, если она и сама тоже воспользуется слабительным. Она рассмеялась, а я заявила, что если бы у меня была такая внешность, как у нее, то я бы ни за что не стала смеяться, потому что при смехе двойной под­бородок становится заметным еще больше. К тому же она не чистит зубы.

Тут она окончательно заткнулась, но я уверена, что она вынашивает планы мести. Не исключено, что в следующий раз она подсыплет нам в воду крысиный яд.

Хорошо, что сегодня я осталась дома. Расска­зала обо всем Аделе, которая тотчас же решила заявить в полицию, ведь их действия нанесли

вред моему здоровью. Только этого мне еще не хватало! Мне стоило немало слез, времени, отве­денного на самоподготовку (хотя еще неизвестно, отрицательное это для меня обстоятельство или положительное, я склоняюсь ко второму), сотен нервных клеток и терпения, прежде чем я смогла убедить Аделу никуда не заявлять. Ведь нам еще полтора года учиться с этими бабами в одном классе и совсем не хочется, чтобы в один пре­красный день они закололи бы меня ножом или задушили. Мне все-таки удалось убедить Аделу,

_ . и она меня поняла.

Суббота, 30 января 1999

Вивиан переехала на Зениингерштрасе, к жи­вущим отдельно девушкам. Все эти девушки мне чрезвычайно несимпатичны. Каждое воскресенье вечером, после групповой беседы с парнями с Лу- иэенхайналлее в К., они приходят к нам и съеда­ют буквально всё. В общем-то мне это не мешает, ио я считаю неприличным вот так врываться и сметать всё подряд Там живут три девушки. А те­перь, с Вивиан, их четыре. Виви, Бибиана, Ванесса и Стелла. Зина, которая раньше тоже там жила, те­перь переезжает к нам, потому что начала прини­мать наркотики. С ней у меня прекрасные отно­шения — не из-за наркотиков, конечно, а прос­то так. У нас есть еще одна новенькая, Крис. Вы­глядит просто ужасно. Лиловые волосы, пир­синг в брови, в носу и языке, размалевана сверх всякой меры, можно подумать, что она упала в ящик с акварельными красками. Она совсем того, горстями жрала ЛСД, а мать у нее алкоголичка. Надо же...

На Зеннингерштрасе два места свободны. Я следующая, кто может переехать! И я этого хо­чу! Хочу к Виви, я по ней очень скучаю, хочу най­ти общий язык с зеннингершами (так называют девушек, которые живут на Зеннингерштрасе), даже если они мне и не нравятся, я хочу боль­ше свободы (мне не надо, чтобы меня охраняли по ночам), хочу сама решать, что съесть, хочу иметь возможность выходить по вечерам, хочу, хочу, хочу..

Чего я не хочу, так это каждый день видеть Карлотту и Луиса. Но с этим испытанием мне при­дется смириться, если я буду переезжать, потому что у зеннингерш работают только Карлотта и Лу­ис. Ясное дело, с Луисом я как-нибудь справлюсь, но вот с Карлоттой?.. Почему-то мне кажется, что это будет совсем непросто.

Пятница, 5 февраля 1999

Всю неделю я клянчила у Яноса, чтобы мне разрешили переночевать у моей кузины с суббо­ты на воскресенье. Естественно, ночевать я хочу не у Жасмин, а у Симона. Я поняла, что просто так мне никто ничего не разрешит, поэтому я сделала попытку впутать свою кузину. «София, это не во­прос, ты, безусловно, можешь переночевать у сво­ей кузины, но я тебе уже тысячу раз сказал, что ты должна нас с ней познакомить. Мы не можем от- . . пустить тебя ночевать неизвестно куда, мы долж- м ны посмотреть, с какими людьми ты общаешься, понятно?»

Господи, как мне надоела вся эта общинная тя­гомотина! Пришлось звонить Симону и объяснять ему, что ничего не выйдет. Он был страшно разо­чарован, это я сразу заметила. Я тут же набрала номер Жасмин, чтобы уговорить ее представить­ся нашим. Но кто торчит дома в пятницу вечером, кроме меня?

Понедельник, 15 марта 1999

Снова сижу в комнате для самоподготовки и стараюсь вести себя как можно незаметнее. Аде- ла все время посматривает на меня с глупым ви­дом, боюсь, что она подойдет и спросит, сколько я успела выучить за это время. Где-то в середине февраля Жасмин меня навестила. В следующие же выходные мне разрешили переночевать у нее (у Симона). Оказалось, что Жасмин выглядит до­статочно серьезно.

Один раз в месяц бывают «домашние выход­ные». Большинство навещают свои неполноцен­ные семьи. Но я теперь все время буду уезжать к Симону.

Меня очень волнует, что я сижу в этом обще­житии взаперти. Время от времени для Валерии делают исключение, и она имеет право в выход­ные возвращаться в двенадцать часов. Мне ни­когда не продлевали время, потому что я «посто­янно» (один раз в месяц) ночую вне стен обще­жития.

Теперь мне дают дополнительные уроки по бухучету. До сих пор все самостоятельные по этому проклятому предмету я писала на двойки, и если бы не существовало экономической мате­матики, которой я могу уравновесить свои успе­хи, мне бы ни за что не выдержать испытатель­ный срок.

Суббота, 20 марта 1999

Меня от всего этого тошнит! С тех пор как Виви уехала, меня ни разу не тошнило, но в данный мо­мент одновременно скопилось так много всяких гадостей! Если бы меня уже давно не просветили по поводу последствий, которые имеет здесь, в об­щежитии, рвота (например, постоянные вопросы, почему ты снова пытаешься привлечь к себе вни­мание, почему ты не хочешь выздороветь и т. д.), то я бы с удовольствием очищала свой желудок, потому что от всего происходящего зверски мутит.

Не знаю, что за гадкий сегодня день... Может быть, это день послания Иова? Но без шуток, мать Фионы покончила жизнь самоубийством! Сегодня утром мне позвонила Мария и всё рассказала. Как я рада, что уехала из нашей деревни и не прини­маю участия во всей этой гадости, как тогда, с ма­мой Амелии. Мне страшно не хочется иметь к та­ким вещам хоть какое-то отношение! С Фионой, Никки и всеми остальными контакты постепенно сходят на нет. Расстояния и дела... Кроме того, у меня такое чувство, что Фиона и Никки не смогут правильно понять мои проблемы. А вот с Амелией и Рамином у нас до сих пор все в порядке. Они по­нимают, что я теперь уже не та же самая София, которая была раньше. Я изменилась и повзросле­ла. Я познакомилась с массой людей, и теперь уже

мы стали совсем разными... Совсем-совсем! А вот Фиона с Никки как-то не могут с этим смириться.

С тех пор как я уехала, я старалась избегать нашей дыры. Не хотела видеть никого оттуда и не хотела, чтобы они видели меня. Я все время представляла себе, что они говорят обо мне (обо мне, психе). Но теперь... Я поеду к Фионе и по­пытаюсь ей помочь. У ее матери была та же бо­лезнь, что и у моей, это мы всегда знали. Но ни­когда об этом не говорили. Я прекрасно пони­маю, что помочь ей по-настоящему не смогу, но зато смогу дать ей почувствовать, что она мне _ . _ небезразлична. Сейчас ей это очень нужно. Мне тоже нужны подобные подтверждения, иначе я чувствую себя одинокой и пустой. Вот по этой причине в выходные я должна ехать в «город ужаса».

Но не только по этой! Моя мать прервала лече­ние! Не знаю почему, не знаю когда, не знаю, пьет она сейчас или нет. Она мне позвонила. В первый раз, после того как я уехала, она дала о себе знать и сказала, что хочет меня видеть. Конечно, я тоже хочу ее видеть. Это не вопрос. Но я так боюсь! Если она снова напьется, то мой визит станет на­стоящей катастрофой. А если она будет врать, не­сти какую-нибудь околесицу или будет за меня хвататься, все окажется еще хуже. Я не смогу сдержаться.

А теперь последняя часть истории ужаса. Пи­кассо умер. У него был заворот кишок. Его владе­лица позвонила мне через семь минут после того, как я поговорила с Амелией. Она рассказала толь­ко, что он ужасно страдал и кричал от боли. Копы­тами разломал весь бокс. Ветеринар не мог ничем помочь.

Пикассо умер?.. И почему мать Фионы? По­чему?!

Поскольку сегодня все как-то сошлось в од­ном, Янос послал меня к Рафаэлю, который навя- зал мне дополнительный сеанс терапии. Это была О самая грубая терапия, с которой мне приходилось сталкиваться. И самая трудная.

Сеанс состоит у нас из тридцатиминутного слушания музыки и размышлений и еще тридца­ти минут разговора с Рафаэлем,

Мне не пришлось долго думать, что рассказать Рафаэлю. Поэтому те полчаса, которые я пролежа­ла на диване в кабинете для групповых занятий и должна была размышлять, показались мне чрез­вычайно долгими. Я не нашла ничего лучше, чем грызть ногти. Последний раз я грызла ногти лет в семь-восемь...

Я весь день была не в себе и, когда наконец оказалась на диване у Рафаэля, могла только ры­дать. Я рассказала ему всё. Почти всё. Я рассказа­ла, что страшно боюсь ехать к родителям, что бо­юсь встретиться с матерью и что мне очень хочет­ся вызвать у себя рвоту. А Рафаэль вдруг просто сказал, что мне не стоит переживать из-за челове­ка, который никогда не переживал из-за меня и все равно меня не любит. Сначала я раскисла и начала бормотать, что я абсолютно уверена, что мама меня любит. Но Рафаэль только посмеялся. Я замолчала и не сказала больше ни слова. А по­том снова заревела, потому что поняла, что он прав. Чтобы окончательно меня убедить, он объ­яснил, что зависимые любят только свою зависи­мость и больше ничего. Тут уж нервы у меня окон­чательно сдали, потому что реальность умеет де­лать очень больно.

Но Рафаэль хотел раз и навсегда лишить меня всех иллюзий. «Дорогая София, уже несколько месяцев мы на наших сеансах говорим только о твоей матери. А ты должна бы разобраться и в своих отношениях с отцом. У него, несомненно, тоже рыльце в пушку, он явно не совсем такая не­винная овечка, каким ты его изображаешь. Ты идеализируешь его без всякой на то причины. Подумай о своем папочке до понедельника! А вы­ходные ты вполне переживешь, может быть, они окажутся даже очень приятными».

То, что Рафаэль заговорил о моем отце, заста­вило меня на минуту окаменеть. Потом появи­лись мурашки, а чуть позже страх. Я ни за что не смогу рассказать Рафаэлю историю с видеокас­сетами. Во-первых, на отца тут же донесут, а во- вторых, возможно, Рафаэль отправит меня в за­крытую психушку, потому что я больше двух лет живу с этим знанием и до сих лор ничего не пред­приняла. Совесть мучила меня весь вечер так, что мне стало плохо. И поговорить не с кем...

Воскресенье, 21 марта 1999

Я не поехала к родителям. Мама заболела, и мы перенесли нашу встречу на... на не знаю ко­гда. Фионе я написала письмо на четырнадцати страницах. Сегодня я в пух и прах переругалась с Эрвином, потому что он утверждает, что я снова «взяла курс на похудание». Вроде бы пусть гово­рит что хочет, мне не мешает, но если бы это дей­ствительно было так. А в данном случае он неправ. Сейчас я вешу 61,2 килограмма. Вполне достаточно. Мой нормальный вес находится в гра­ницах от 57 до 65 килограммов, то есть у меня са­мое то. И тут вдруг является Эрвин со своими офи­церскими замашками и начинает воображать, что знает всё лучше всех. Хотел заставить меня съесть свиной шницель, а я их даже видеть не могу. В конце концов мы сошлись на гигантской порции салата. Он хоть' вкусный, хотя такой же масляни­стый, жирный, как свинина.

После ужина я разговаривала с Карлоттой и выяснила, что она не такая гадкая, какой кажет­ся. Хочет сходить со мной к гинекологу, потому что беспокоится обо мне. Кроме того, мы битый час проболтали о сексе. Это было действительно интересно, потому что она не только выспраши­вала меня, но и поделилась собственным опытом. О Симоне я ей ничего не сказала. Здесь я должна молчать, потому что боюсь, что Рафаэль или кто- то из воспитателей вмешается в наши отношения. Тому, кто не живет в таких условиях и не вынуж­ден ежедневно выслушивать воспитательные бредни, понять меня трудно. Но эта трепотня обо всем и разбирательства со всеми и по всякому поводу могут убить всякие отношения. Можно же дообсуждаться до того, что уже и видеть челове­ка не захочешь. Так что эту тему лучше оставим.

Вот почему я не хочу говорить о Симоне. Я точно знаю, что бы мне ответили.

Вторник, 23 марта 1999

До трех часов в понедельник я не знала, что рассказать Рафаэлю о своем отце. Говорила о том, как он меня мучил. Например, о мышке. Я гово-

рила и говорила, пока Рафаэль меня не перебил. Он решил, что отец надругался надо мной сексу­ально. Сначала я всё отрицала, но когда Рафаэль сказал, чтобы я не лгала, пришлось признаться. Вернее, я соврала и сделала вид что он прав. На самом деле отец ни разу мной не воспользовался и не надругался. По крайней мере, сексуально. Он никогда до меня не дотрагивался, если не считать того, что бил. Не знаю, что хуже — никогда не прикасаться или прикасаться слишком часто. Для меня гораздо хуже, что он вел себя так, как будто ORQ я существую только для битья.

Итак, я наврала Рафаэлю. И сразу же поняла, что таким образом могу освободиться от своего чувства вины. Сработало. «Надо же, и это называ­ется отец! Это свинство, и ты ни в чем не виновата. Знаешь, София, откуда я узнал, что должно было иметь место нечто подобное? По твоему поведе­нию с другими мальчиками. Ты все время подаешь себя исключительно со стороны своей женствен­ности. Ты знаешь* что таким образом добьешься от мужчин того, чего другими способами тебе не по­лучить. Я это наблюдал еще на празднике в Рож­дество!»

Рафаэль решил, что видит меня насквозь.

После терапии мне стало лучше. Мне показа­лось, что если я буду говорить с Рафаэлем о своем

отце, то смогу освободиться от ненависти и зло­сти. И от страха, который так часто меня грызет. Страх, что отец не будет обращать на меня никако­го внимания, что я ему безразлична. И не в по­следнюю очередь страх из-за ударов, которые в беседе с Рафаэлем я выдала за сексуальное над­ругательство.

Поскольку сегодня я обязательно хотела по­быть с Симоном (говоря откровенно, потрахаться), я рассказала Аделе, которая дежурила в первую смену, что у нашего класса сегодня день здоровья и мы идем в зоопарк. Поэтому не исключено, что 251 я вернусь позже. После школы, где я буквально изнывала от скуки, мы с Симоном поехали к нему. Он такой милый! Стоит его поцеловать, он тут же начинает дрожать, это так трогательно. А если мы спим вместе, он тоже дрожит. И тогда вибрирует все, что не прибито и не прикручено. Здорово!

М

Si к

Симону я не говорила, что у меня еще ни разу не было месячных. Я не рассказывала ему ниче­го, потому что побоялась, что он будет обращаться со мной так же, как Юлиус. Тот знал обо мне прак­тически всё и использовал меня по полной про­грамме. Поэтому больше я с парнями не откро­венничаю.

Суббота, 8 мая 1999

Ничего себе, как быстро пролетел апрель! Зав­тра я переезжаю на Зеннингерштрасе. В апреле к нам въехали четыре новых человека, а на завтра назначен еще один экстренный прием. Поэтому мне можно к зеннингершам.

На прошлой неделе я один раз прогуляла школу и сама написала себе записку. Подписа­лась просто: «Б. Майер». Он или она не сущест­вует в природе, но мои учителя понятия об этой _ _ _ не имеют. Я ужасно боялась, что все откроется, и чуть не умерла от страха, когда сегодня Карлот­та вошла в комнату самоподготовки, зло на меня посмотрела и сказала: «София, я должна с тобой поговорить, подойди, пожалуйста, ко мне!» По­шла за ней на негнущихся ногах в кухню, где она объявила, что завтра мне придется переехать. А злилась она просто потому, что после разго­вора с ней убежала Елена. У меня с сердца упа­ла тысяча камней. Побег Елены не интересовал меня ни в коей мере. Я все равно терпеть ее не могу.

Я уже успела всё упаковать. Валерия разреве­лась, из-за того что я уезжаю. А ведь мы будем встречаться с ней каждое воскресенье, когда зен- нингерши приходят на групповые беседы и съедают всё.

Понедельник Юная 1999

Теперь я живу вместе с Бибианой, Стеллой, Ванессой и Вивиан.

Я сразу же заметила, что не все девчонки та­кие противные, как я думала.

На самом деле гадкая всего одна — Бибиана! Она не только выглядит отвратительно, но и ведет себя самым мерзким образом. Ее лицо напомина­ет свиное рыло — розовое, круглое, с крошечны­ми светлыми глазенками. У нее такие огромные оттопыренные уши, что даже я со своими слоновь­ими вынуждена капитулировать, если речь идет о размерах. Бибиана чувствует себя среди зен- нингерш бабушкой (потому что живет здесь доль­ше всех) и ответственной за нас. То есть она раз­дает приказы направо и налево и кажется при этом очень крутой. Самой себе. Она не понимает, что все над ней смеются. Скоро ей исполнится во­семнадцать, тогда она переедет в Б., в одну из квартир.Какое счастье!

А Стелла мне безумно нравится. Мы нашли об­щий язык, на многие вещи мы смотрим одинако­во. Вчера после групповой беседы она выщипала мне брови, что я посчитала весьма серьезной услугой с ее стороны.

Ванесса тоже в полном порядке. Но пока еще мы с ней почти не общались. На самом деле

жаль, потому что, по словам Стеллы, она класс­ная девчонка.

С Вивиан мы знакомы уже давно. Но с тех пор как я здесь, между нами что-то треснуло. Мне ка­жется, что это из-за Ванессы. Они теперь не разлей вода. Честно говоря, я ужасно ревную. Но если Ва­несса ей нравится больше, тогда пожалуйста... И все равно это выводит из себя, потому что я ее очень люблю!

Понятно, что начинать существование на новом месте всегда трудно. Уже сегодня я так силь­но поругалась с Карл оттай, что была готова соби­рать вещи и ехать обратно.

Стелла (сегодня она отвечает за покупки), Карлота и я около половины четвертого поехали в «Плюс», чтобы купить продукты на всю неделю. Мне так понравилось заполнить тележку продук­тами, которые люблю я! В общаге продукты все­гда покупали воспитатели. В Зеиии продукты закупает дежурный, а Карлотта увозит ящики с напитками. Когда мы со Стеллой закончили, Карлотта забрала нас и три ящика с едой. Она остановила машину прямо возле дома, и я тут же побежала в туалет. Мне очень хотелось писать. Едва я управилась, как услышала вопли Карлопы» Стоя на улице, она орала, что я ленивая свинья,

потому что хотела увильнуть от работы. Я тут же начала защищаться, говоря, что мне срочно пона­добилось в туалет. За этим последовала психоло­гическая абракадабра, в которой я давно научи­лась разбираться и теперь говорю почти без ак­цента. Почти! В конце концов она заставила меня тащить от машины до кухни все три ящика. В ка­честве наказания!

Больше всего мне хотелось заорать на Карлот- ту и сказать ей, что делать выводы относительно лени и асоциального поведения исходя из столь ничтожного события смешно. Но поскольку я _ _ _ не хотела большого скандала, я отнесла ящики «ОО в дом, не проронив ни слова.

В семь пришел Луис. Он ко всему придирался и постоянно твердил: «Теперь она обижена, наша маленькая Фия, очень обижена!» Сначала я молча­ла, а потом ограничилась жалким: «И совсем я не обижена!» Как я обрадовалась, когда после со­вместного ужина Карлотта и Луис закрыли за со­бой дверь и поехали домой! Стелла, Вивиан, Ванес­са и я еще долго болтали в курительной комнате. Пока Бибиана в своей противной ночной рубашке не распахнула дверь и не сказала: «Вы что, совсем с катушек съехали? Завтра в школу, ложитесь спать!» Она снова исчезла, а мы рассмеялись. Че­рез пять минут она снова появилась на пороге и попросила нас подойти наверх к телефону, что-

бы поговорить с Карлоттой. Карлотта лично от­правляла нас всех по очереди спать и подумать до завтра, почему мы так глупо и неразумно себя ве­ли. Мне она сказала: «София, ты там еще новень­кая я понимаю, что ты хочешь сдружиться с девоч­ками. На тебя я не сержусь, но все равно прошу пойти сейчас в постель, уже половина одиннадца­того. Сержусь я прежде всего на Стеллу и Ванессу, которые хорошо знают правила. Не позволяй впу­тывать себя в разные истории. Лучше дружи с Би- бианой, я ей уже сказала, что она должна немнож­ко о тебе позаботиться. Спокойной ночи!»

Мы пошли спать. Господи, меня опять выстави­ли дурой! Я не хочу, чтобы Бибиана обо мне забо­тилась. Я ее терпеть не могу! И я не хочу, чтобы подобная цаца мне что-то там говорила. Она прос­то придурок. Воображала, наглая интриганка, дур­нушка, у которой нет друзей. Она говорит, что очень страдает из-за того, что у нее нет друзей. Я бы на ее месте посмотрелась бы в зеркало и за­дала себе вопрос: почему же? А как гнусно она вела себя сегодня: тут же понеслась жаловать­ся Карлотте!

Здесь, в Зенни, у меня есть собственная комна­та! Это так шикарно, наконец, спустя год, иметь свое личное место. Хотя это самая маленькая

комната, но все равно. Скоро мне освободят пус­тующую комнату Зины. Если когда-нибудь Зина откажется от наркотиков, то ей снова разрешат перебраться в Зенни, но тогда уже она получит самую маленькую комнатушку. Ведь помещение здесь следует «получать по наследству»! То есть со временем можно получить комнату побольше. Именно поэтому Зине придется начинать по но­вой, с самой маленькой.

Лучшие комнаты под крышей. Там живут Стел­ла и Вивиан. У Стеллы комната огромная и светлая. У Вивиан поменьше, зато полностью выложена де- ревом, кроме стены у кровати, которая целиком со- *

стоит из зеркал. На втором этаже моя маленькая комнатка', бывшая комната Зины и комнаты Биби и Ванессы. У Биби она тоже гигантская, с видом на наш сад, а у Ванессы есть маленький балкон.

Школа сегодня закончилась. Двух первых уро­ков не было, на третьем и четвертом замещение, где нас с Флорой пытались убедить, что натураль­ные рыжие волосы очень сексуальны, а весь пя­тый урок мы должны были ждать, только для того чтобы потом нам сказали, что шестого и седьмого уроков не будет и мы можем идти домой. Конеч­но, мы с Симоном ненадолго съездили к нему и слегка позанимались сексом. Потом я едва успела

на электричку, на которую мне обязательно следу­ет попасть, чтобы ие опоздать домой. Хотела бы я знать, что бы Карлотта тогда со мной сделала! На­верное, приготовила бы из меня фарш!

Четверг, 27 мая 1999

В каком-то смысле я тут хорошо прижилась. Мы со всеми девчонками, за исключением Бибианы, держимся вместе. Да и парни с Луизенхайналлее, с которыми у нас общие групповые беседы, тоже мОО не такие плохие, как мне казалось. Хотя я и знала, что они постоянно приезжают в Кройтцвег на групповые беседы, но я ни разу не перекинулась с ними и парой фраз. Раньше я считала, что они все время издеваются и наступают на самое боль­ное. Но это совсем не так. Марин, Давид и Рональд которых я знаю еще по Кройтцвегу, переехали че­рез неделю после меня, но только в Б., к Нико, Ли- нусу и Максу.

Вот уже шесть месяцев Стелла вместе с Басти- аном. Карлотта его знает, и он ей нравится. Что ж, Стелле повезло. И все равно, когда Бастиан соби­рается прийти к нам, ей приходится просить раз­решения у Карлотты. Если она этого не сделает, пусть пеняет на себя. Бастиан и все другие суще­ства мужского пола, которые хотят навестить нас,

но не сообщили об этом не позднее чем за дм дня до предполагаемого визита, не имеют права переступить порог даже в самую отвратительную погоду. Так случилось, например, во вторник. Я как раз шла со своим экологически чистым му­сорным ведром от компостной ямы к дому и уви­дела Бастиана. Мы поговорили. Стелла пошла за чем-то к себе в комнату, когда из дома неожидан­но вышла Бибиана и решила, что может принять участие в нашей беседе. Бастиан ненавидит Би­би — как и все остальные, — потому что она по­стоянно ябедничает Карлотте. Поэтому он загово­рил с нею издалека и спросил, почему она нико­гда не может держать рот на замке. Ну и что делает Биби? Разражается слезами и несется к телефону. Естественно, она звонит прямо Кар­лотте, после чего та, возмущенная поведением этого бессовестного наглеца, звонит в полицию и запрещает ему вообще входить в дом. Бастиан теперь не осмеливается войти даже на террасу или в сад. Невероятно!

Вторник 20 июля 1999

В последнее время никакого прогресса. Все пошло вразнос, у меня сильный стресс.

В конце мая Зина снова приехала в Зенни.

Скоро закончится учебный год, я жду не до- ждусь каникул. Еще ни разу за свою не очень дол­гую жизнь я не чувствовала себя столь готовой к каникулам, как в этом июле. Каждое утро, когда мне приходится буквально силком вытаскивать себя из постели в половину пятого, превращает­ся в настоящий кошмар.

Но, как и всё в этом мире, летние каникулы то­же имеют свои недостатки. Мы с Симоном пред­ставить себе не можем, что будет, когда целых шесть недель не сможем видеться каждый день. Уже сейчас стоит мне об этом подумать, мне ста­новится так одиноко, как будто меня бросили'.

Здесь, в Зенни, полным ходом идет подготов­ка к назначенному на двадцать восьмое летнему празднику. Летний праздник состоится в Кройтц- веге, соберется ужасно много людей. Бывшие общежитские, бывшие и нынешние воспитатели и конечно мы, нынешние «жители»!

Существует традиция, по которой каждая груп­па, то есть мелкие кройтцвегеры, взрослые кройтц- вегеры, парни с Луизенхайналлее, мы, зеннингер- ши, и ребята из отдельных квартир выступают с каким-нибудь номером. Спектакль или еще ка­кая-нибудь гадость. Никто этого не хочет, но тра­диция есть традиция. Мы, зеннингерши, решили спеть шлягеры шестидесятых годов, кривляясь на

сцене, — официально это называется «в сопро­вождении пантомимы».

В четверг Бибиане исполнится восемнадцать, и она наконец переедет в одну из квартир в Б. Близка спасительная свобода! Тогда мы сможем делать что душе угодно, больше никто не наябед­ничает, даже если мы слегка припозднимся.

В начале июня я подружилась с Пией. Она учится в нашей школе, случайно выяснилось, что и живет она на Зеннингерштрасе, через пару до­мов. Так как почти каждый день уроки у нас с ней заканчиваются в одно и то же время, мы постоян- ___ но ездим домой вместе. Сначала я ее эабалтывала, потому что она никогда не открывала рот и ка­залась ужасно робкой. Теперь я знаю ее гораздо лучше и понимаю, что она все что угодно, но толь­ко не робкая. Пия стала великолепной подругой. Если у меня есть возможность выйти, но ехать в Мюнхен к Симону не имеет смысла или если Си­мону некогда, то я провожу все время с ней и ее братом Тимо, который на год младше. Теперь я хо­жу гулять и в выходные и больше уже не сижу взаперти.

в Сейчас регулярно устраивают праздники и вечеринки, и я готова локти кусать, что мне еще нет восемнадцати. В шестнадцать лет у нас мож­но гулять только до двенадцати. Это невероятно противно, потому что, как правило, уходить

нужно в одиннадцать, иначе рискуешь опоздать. Вернувшись, обязательно нужно позвонить Кар- лотте и сообщить, что ты дома. Конечно, я уже давно подумала о том, чтобы звонить из других мест, но ничего не получится, ведь иногда Кар­лотта хочет поговорить и со всеми остальными, чтобы выяснить, не напился ли кто-нибудь, не накурился ли. Как-то раз мы сказали, что Стелла уже легла, так Карлотта потребовала, что­бы мы ее разбудили. Вот уж не повезло! Стелле влетело за то, что ее не было дома, а нам — за ТО'ЧТ0 МЬ1 хотели покрыть. Выходить запрети­ли всем! Кроме Биби, которая в это время уже действительно спала. Вот почему я стараюсь по возможности всегда быть дома в двенадцать, причем в трезвом виде. Опаздывать я обычно не опаздываю, а вот что касается трезвости... Но я стараюсь взять себя в руки и говорить стандарт­ными фразами: «Спокойной ночи, мне очень хо­чется спать, пока!» Причем говорить нужно как можно короче. Плохо, если Карлотта начинает выспрашивать, как все прошло, а я даже не могу ответить, где я провела вечер. Однажды мне этд стоило запрета на выход а потом в течение трех сеансов терапии я должна была разбираться, по­чему я «гублю свою жизнь» и наступаю на те же грабли, что-и моя мать. Вот был ужас!

Когда мне исполнится семнадцать, мне разре­шат в один из выходных возвращаться в час но­чи! Почему мои родители не завели меня на па­ру лет раньше?!

В первый день каникул здесь начинается ма­рафон. Звучит по-спортивному, я понимаю. Но на самом деле речь идет о терапевтическом марафо­не. Групповая терапия четыре дня подряд! Я не выдержу! Один раз в Кройтцвеге я уже принима­ла участие в таком марафоне. Я была выжата как лимон, да и нервы начали сдавать. Весь марафон надо размышлять и рассуждать. Рафаэль дает нам темы, каждый должен на эти темы думать. Темы абсолютно разные. Говорят, что марафон для зен- нингерш и ребят с Луизенхайналлее во много раз сложнее, чем в Кройтцвеге. Недавно Рафаэль сказал мне: «Софи, во время марафона ты долж­на больше говорить, а не ограничиваться одними только общими фразами!» Поэтому я очень боюсь дурацкого марафона! Не хочется выглядеть абсо­лютной идиоткой. Выглядеть идиотами боят­ся все.

Собственно говоря, в Зенни тоже всякое быва­ет. Особенно если речь идет о Вивиан, которая каждый понедельник вечером цапается с Карлот- той и обиженная убегает в свою комнату.

Между мной и Вивиан практически все конче­но. Мы почти не разговариваем. С тех пор как я живу в Зенни, она все время провоцирует меня своей рвотой. Мы обе злимся все больше и боль­ше, потому что ее рвет, а я делаю вид, что ничего не замечаю.

А в июне мы дико разругались, так что Луис засунул нас в машину и отвез к Рафаэлю. Там мы должны были выяснить отношения. По­скольку меня официально не рвет уже несколь­ко месяцев, мне удалось перетянуть Рафаэля на свою сторону, а Вивиан выставили абсолютной дурой.

Рафаэль начал упрекать ее в том, что она иг­рает со мной в гнусные игры и пытается с моей помощью еще раз пережить свой конфликт с се­строй. Моя проблема с матерью играла здесь лишь вторичную роль (тра-ля-ля). Я рыдала, Ви­виан рыдала, а Рафаэль назначил время (через неделю), когда мы еще раз поговорим на эту те­му. Во втором разговоре идиоткой оказалась я, потому что выяснилось, что пару раз меня все- таки вырвало. В конце концов мы помирились (якобы), с улыбками распрощались с Рафаэлем, сели на свои велосипеды, вернулись в Зенни, со счастливыми мордами полетели в свои ван­ные, где каждую из нас тут же вывернуло наиз­нанку. С тех пор мы ненавидим друг друга еще больше.

Суббота, 7 августа 1999

Летний праздник прошел, а вместе с ним кон­чились и наши идиотские танцы. Табель у меня не блестящий, но я вполне довольна, ведь ничем, кро­ме бухучета, я не занималась!

Бибиана наконец уехала. Но зато появилась Франка. Она действительно стала гораздо лучше, потому что больше не возится с этой глупой Еле­ной. Ту засунули в другой интернат, к людям, с ко­торыми вообще никто жить не хочет. Логично, что я получила комнату Бибианы, ту самую, большую, на втором этаже, с видом на сад.

Марафон был... просто грубый. Когда Рафа­эль объявил темы, я сразу почувствовала, что всю эту лабуду он устроил исключительно из-за меня и Вивиан. Итак, темы: «Пустота», «Саморазруше­ние» и «Страх». А потом он подлил масла в огонь и попросил нас подумать еще и о «Маме». Как всегда, говорили по очереди. Я так рада, что я не Ванесса, она оказалась первой. Перед ней высту­пала только Карлотта, потому что воспитателям тоже пришлось принимать участие в устроенном Рафаэлем промывании мозгов. Карлотта даже расплакалась и начала упрекать нас, зеннингерш, в том, что мы ее ни во что не ставим и не испыты­ваем к ней никакой благодарности, хотя она так много работает. Как-то глупо. Почему мы посто-

янно должны быть благодарны, как будто мы са­ми себе всё это устроили?! Рафаэль сразу же по­слал Ванессу за платками, чтобы Карлотта смог­ла осушить свои слезы. Мы, все зеннингерши, скорчили унылые физиономии и молчали. Что тут скажешь? В конце концов мы признали, что были неблагодарны, и Карлотта осталась вполне довольна. Потом Рафаэль посоветовал Карлотте разобраться, почему она принимает всё так близ­ко к сердцу и испытывает постоянный стресс из- за работы. После этого Карлотта снова разревелась слезами и объяснила, что девочки из Зенни ей как дочери, потому что своих детей она иметь не может.

Мертвая тишина... Никто из присутствующих даже дышать не смел, никто даже ногу на ногу не закинул. Казалось, что ее слова задели всех. По крайней мере воспитателей, ну а девушки стара­лись делать вид что они тронуты.

Только парни сидели со скучающим видом, как и раньше. Тут мне бросилось в глаза, что полоски на правом носке у Линуса такие же, как и на пра­вом носке у Нико. Но у Линуса носок надет пра­вильно, а вот у Нико на фоне белого ковра были хорошо видны нитки с изнаночной стороны. Ле­вые носки у обоих оказались разными.

Потом мы все время обменивались взглядами с Мартином. Каждый раз, когда Рафаэль говорил

что-нибудь совершенно непонятное или цитиро­вал Юнга или Фрейда, наши взгляды встречались, что означало: «Ха! Что ему надо?»

И все равно я пыталась проследить за тем, что говорят другие. Часто такие разговоры наталкива­ют меня на новые идеи, которые я могу потом вставить в собственные психологические речи.

После Вивиан мы сделали первый перерыв, по­шли к кройтцвегерам и съели последние булочки. Ели все, кроме Виви, она уплетала мюсли, а мне удалось ее переплюнуть, потому что я не ела вооб­ще ничего.

А потом... потом наступила моя очередь. Са-

моразрушение, пустота, страх... Я знала, что хо­чет услышать Рафаэль. Но конечно все получи­лось не так, как я планировала. Я призналась, что разрушаю свою жизнь тем, что много пью и не стараюсь добиться хороших результатов в школе. Потом призналась, что страшно страдаю от оди­ночества; если вдруг оказываюсь дома, то тут же включаю радио и телевизор и хватаюсь за теле­фон, чтобы не чувствовать пустоты, а напоследок еще и дала понять, что ужасно боюсь будущего и привязанностей.

А в ответ я услышала: «София, это все нам дав­но уже известно. Сейчас ты должна подумать, по­чему так происходит. Кроме того, пустота далеко не так безобидна, как ты говоришь. Ты стано- вишъся проституткой, позволяешь трахать себя кому попало, только чтобы заполнить свою пус­тоту. А если рядом с тобой никого нет, то ты тут же заболеваешь и начинаешь страдать. Это для того, чтобы о тебе заботились. Твои родители не обращали на тебя никакого внимания, а теперь ты хочешь их заставить наверстать упущенное. Но не надейся, из этого ничего не выйдет, нико­гда. А твоя боязнь привязанностей объясняется исключительно твоими страхами: вдруг, как толь­ко у тебя появятся серьезные отношения, тебя снова бросят?»

И я должна была это проглотить? Я «станов­люсь проституткой»? Я «позволяю трахать себя кому попало»... И все из-за того, что на индиви­дуальной терапии я рассказала про Юлиуса и про то, как меня обидело его поведение.

Я была в шоке и не зн&ла, что делать. Тут Ра­фаэль сыграл нам кусок из «Летучего голландца» Вагнера. Карлотта и Луис подбавили жару, а Нор- берт, воспитатель мальчиков, который на группо­вых беседах всегда сидит рядом со мной, доволь­но сильно стукнул меня по плечу и заорал, что я не должна быть такой дурой. А потом, в качестве эпилога, Луис, тоже сидевший рядом со мной, должен был дать мне «десятку». Это значит, что по указанию Рафаэля Луис десять раз ударил ме­ня по голове. Иногда это было довольно больно.

А потом я должна была сказать: «Спасибо, доро­гой Луис!», на что ему положено ответить: «Пожа­луйста, дорогая София!» Потом я получила еще одну «десятку», потому что глупо ухмылялась. Как я обрадовалась, когда и самому Луису пришлось изливать перед нами душу!

На следующий день все началось сначала, те­перь мне пришлось говорить о маме.

Через четыре дня меня и моих товарищей по несчастью оставили наконец в покое.

Но теперь я пришла к убеждению, что все сказанное Рафаэлем — правда. Жестокая, но правда.

Вторник, 10 августа 1999

В выходные Симон сказал, что с десятого авгу­ста по пятое сентября он с родителями будет в Греции. Сначала мне было обидно, а теперь только грустно, потому что он давно уже сидит в самолете. Когда он вернется, уеду я. В конце ав- -густа мы все едем в Италию, возвращаемся один­надцатого сентября.

269

Сегодня вечером Пия, ее брат Тимо и я ходи­ли на праздник. Такие развлечения мне нравят­ся. К тому же я уже знаю массу местных. И могу чувствовать себя нормальным человеком. Только

посмотрев на часы и поняв, что уже больше один­надцати, я ударилась в панику: вдруг не успею вернуться домой вовремя! И тогда снова поняла, какая я ненормальная.

Мимо нас на велосипедах ехали два парня, я остановила их, подняв руку. Мы с Пией этих ребят не знаем, но они все-таки довезли нас прямо до дверей. Я считаю, что ребята доказали, что они настоящие мужчины. Но зад до сих пор болит.

270 Среда, 25 августа 1999

В понедельник Вивиан и Ванесса так круто разругались, что мы думали, что они убьют друг друга. Вивиан швырнула тарелку с макаронами в Ванессу, но попала в стену, тарелка с грохотом упала на пол и разбилась. Томатный соус разлился по всему ковру. Я точно не знаю, из-за чего они так поцапались. Пора уже явиться Карлотте, пусть она разберется, в чем там дело.

В каникулы Луис и Карлотта приходят не так' часто, поэтому у нас всё вверх тормашками. Ни­кто не дежурит, под диваном черт ногу сломит. Ведро не выносим, полы в гостиной и прихожей не подметены и не вымыты, никто не прикасает­ся к пылесосу, ящики с пустыми бутылками не

выставлены за дверь, когда за ними приходят из магазина. И только дежурные по кухне слегка шевелятся — это мы с Зиной дежурим там по очереди, и нам приходится делать хоть что-то.

Завтра придет Карлотта, до этого нам обяза­тельно нужно провести генеральную уборку.

Четверг, 26 августа 1999

Боже мой, как сегодня разошлась Карлотта! Пе­ред ее приходом мы драили всё вокруг как насте- pij» i ганные. Но Франка не выключила свет в ванной, Стелла не вставила в мусорное ведро новый ме­шок, Зина не закрыла дверь в сад, Вивиан не поли­ла стоящую возле дивана большую пальму. Ванес­са не забрала свое белье из прачечной, а я остави­ла в гардеробе не две пары обуви, как положено, а целых три — вот Карлотта и взвилась. Как она визжала! Каждая из нас должна была разговари­вать с ней на террасе «с глазу на глаз», объясняя, почему мы не дежурили как следует и не смогли «наладить социальные отношения в своей груп­пе». Пока Карлотта разговаривала на террасе с од­ной из нас, все остальные подслушивали внизу, в курительной, где можно отчетливо разобрать каждое слово.

Франка оставила свет, потому что собиралась взять туалетную бумагу и вернуться. Карлотта: «И все равно ты должна была выключить свет. Электричество так дорого стоит! Когда спустишь­ся вниз, сообщи, пожалуйста, всем, что с сего­дняшнего дня вводится новое правило: штраф двадцать марок, если я еще раз замечу, что где-то без нужды горит свет». Стелла не вставила мешок для мусора, потому что все мешки закончились. Карлотта: «А почему в понедельник ты не сооб­щила ответственным за покупки? Дорогая моя, если такое повторится, ты тоже будешь оштра- wim фована на двадцать марок». Зина закрыла дверь, но ее распахнуло ветром, потому что дверь плохо закрывается. Карлотту это совершенно не инте­ресовало: «Двадцать марок штрафа тому, кто оставит дверь открытой!» Вивиан вчера очень сильно полила пальму V решила, что этого хватит. Но на кадку падает солнце, поэтому земля высох­ла. Вивиан и в голову не пришло, что Карлотта начнет ковыряться в цветочных горшках. «Когда я приду, цветы должны быть политы. Двадцать марок, если такое повторится!» Белье Ванессы было еще мокрое. «Значит, ты его слишком рано повесила! Еще раз увижу, сразу же штраф, моя дорогая!»

А я, что же будет со мной? Третью пару туфель, которые стояли в гардеробе, я одолжила Стелле.

То есть они считались второй парой Стеллы. Чу­дом я выпуталась из истории целой и невреди­мой. «Ну что ж, София, это аргумент, я готова его признать. Веди себя хорошо. Это ведь совсем не­трудно — быть хозяином своей жизни, правда? Не сходи с намеченного пути! Из тебя получится замечательная женщина, если ты снова не нач­нешь дурить.»

Вот уж я обрадовалась!

Быть хозяином своей жизни для Карлотты зна­чит получать хорошие оценки, иметь ухоженный вид, скромно одеваться, быть в хороших отноше­ниях с другими людьми, блюсти порядок, осуще­ствлять намеченное, например визиты к врачу не откладывать на потом... И так далее. (Тут мне пришло в голову, что я до сих пор так и не сходила к гинекологу!)

Но самым глупым я считаю необходимость объяснять, почему я замыкаюсь в себе и впадаю в депрессию, а всё только потому, что Карлотта за­метила, что я не причесала волосы щеткой. В это я никогда врубиться не смогу! Какой нормальный человек ходит дома с полным макияжем? Только не я, вернее, теперь именно я, потому что моя «ма­ма» уделяет моему внешнему виду самое серьез­ное внимание! Какая чушь!

Итак, жизнь в Зенни бьет ключом! Я рада, что скоро мы уезжаем в Италию, по крайней мере

никто не упрекнет, что я не убрала свою комнату (разве что только палатку!). Я чувствую, что во мне все кипит, когда я слушаю всю эту психологичес­кую чушь. Когда-нибудь я не выдержу!

Когда-нибудь...

Суббота, 28 августа 1999

Вчера около десяти вечера мы все собрались в Кройтцвеге. Вместе с воспитателями нас боль­ше сорока человек. Каждый принес свой багаж, 274 который мы свалили на улице перед гаражами. В одиннадцать должен был прийти автобус. Но он здорово припозднился. Все с нетерпением ждали, а мальчишки устроили грандиозную дурь: свалились один на другого около багажа, орали и ржали.

И тут вдруг появилась полиция. Сосед пожало­вался на шум. Но копы только сказали, что мы должны вести себя потише, и уехали.

Все время эти соседи!

И вот теперь мы здесь, в Италии, на озере. Се­годня днем было тридцать три градуса! Нам, маль­чишкам с Луизенхайналлее и ребятам из отдель­ных квартир пришлось действительно спать в па­латках. Кройтцвегеры и некоторые воспитатели разместились в бунгало; Карлотта, Рафаэль и Кер- стин — воспитательница, отвечающая за тех, кто живет отдельно, — в доме, расположенном в паре километров от нас. Всё как всегда, некоторым опять не везет.

Кемпинг вполне ничего, если не считать того, что в палатках дикая грязь. Есть озеро, теннисная площадка и бар, можно взять напрокат велосипе­ды и доски для серфинга. Естественно, для нача­ла все понеслись в воду, чтобы охладиться.

А потом воспитатели придумали тащить жре­бий, чтобы решить, кто с кем будет жить в палат­ке. Вот это уже не шутки! Мне по барабану, с кем из девчонок жить, главное только не с Вивиан! «О А судьба распорядилась иначе, и я вытащила не ту карту: мне пришлось разместиться с Франкой и Виви. С Франкой у нас всё суперски. Но с Ви­виан... У нас всегда были проблемы, и они нику­да не делись. Не понимаю, почему до этих психо­логов не доходит, что алиментарные нарушения плюс алиментарные нарушения — это полный облом. Если я буду спать с Вивиан в одной палат­ке, снова начнется конкурентная борьба. Потому что по-настоящему она никогда не прекращалась. И воспитатели прекрасно это знают! По-моему, они хотят нас спровоцировать. Им недостаточно, что мы с Вивиан спим в одной палатке, нет, они хотят довести нас до белого каления и вдобавок ко всему сажают за один стол. Но и это еще не

всё: наискосок от нас за соседним столом оказы­вается страдающая от истощения девица по име­ни Бирта. Итак, мне предоставляется возмож­ность за завтраком, обедом и ужином наблюдать их «алиментарные» кривляния, при этом я долж­на следить, что ест Виви и сколько поглощаю я са­ма. Да уж, ничего не скажешь, хорош будет у ме­ня этот отдых! Помоги, Боженька! Когда, наконец, закончится вся эта глупость? Я уверена, что есть человек, который думает точно так же, — это Вивиан!

Хорошо хоть, что палатка других девчонок стоит прямо напротив нашей. Значит, я в любой момент могу убежать к ним.

Ужин, организованный под большим навесом на улице, я, слава богу, пережила вполне спокой­но, хотя эта двенадцатилетняя Бирта начала вы­пендриваться и орала во всю глотку, что она не может есть на улице, да еще и рисовый суп! А по­том Норберт начал раздавать нам предписания, причем вполне официально. Например: никаких девушек в палатках у мальчиков и никаких маль­чиков — в женских палатках. Во-первых, это смешно, потому что некоторые из этих мальчиков и девочек живут в одних квартирах, поэтому при желании могут заниматься сексом хоть целый день. И, во-вторых, все равно никто не будет это правило соблюдать. Точно так же, как и запрет на

близость (в смысле на секс)! Алкоголь только в маленьких количествах! Абсолютный запрет на наркотики! В палатках не курить! Не таскать к се­бе никаких итальянцев и других чужаков! Не ухо­дить из кемпинга без разрешения! Самое актив­ное участие во всех групповых беседах и меро­приятиях!

Палатки воспитателей стоят выше, а наши — у самого озера. То есть никто не заметит, если но­чью мы вылезем из палатки и спустимся к воде. К тому же вечером и ночью воспитателям все рав­но захочется побыть без нас — выпить вина и по­болтать. Им будет трудновато постоянно держать Р нас под контролем, я в этом совершенно уверена! Да и мелкие тоже здесь, а за ними придется сле­дить гораздо больше, чем за нами.

Воскресенье, 5 сентября 1999

Здесь, в Италии, совсем даже неплохо. Мы все уже шоколадного цвета. Кроме нескольких чело­век — они красные как раки!

Каждый день мы устраиваем своим воспитате­лям сюрпризы. В прошлое воскресенье Паскалю, мальчику из Кройтцвега, исполнилось четырна­дцать лет. Мы праздновали, а часов в десять он вдруг исчез. Все страшно забеспокоились, потому

что у него всего одна почка и ему ни в коем слу чае нельзя много пить. Мы все его искали, Фло и Зина наконец обнаружили его под кустом, потому что услышали, как его тошнит. Паскаль напился в стельку и не принял свои таблетки от почек. Ко­гда он протрезвел, Коринна устроила ему такой нагоняй, что он до сих пор трезв. Уже целую не­делю!

В понедельник Ванессу укусила оса. Прямо в язык. А у нее аллергия, поэтому Карлотте при­шлось везти ее в больницу. Хорошо хоть, ничего ужасного не произошло. Вечером исчезли два мелких из Кройтцвега, и опять все их искали.

К счастью, нашли до того, как они успели натво­рить дел.

Во вторник подрались Давид и Рональд. Никто не знает, почему Давид такой агрессивный. Когда Норберт и Коринна решили, что привели их в чув­ство, они снова набросились друг на друга.

А в среду не обошлось без меня! Я сидела на левом колене у Мартина, когда мимо проходила Карлотта и потребовала у меня отчета. «София! Ты же знаешь, что нам не хочется иметь такие ис­тории!» Я извинилась, но при этом не смогла удержаться, чтобы не закатить таза и не заявить: «Карлотта! Я просто сидела на колене у Мартина! Я просто сидела на колене, понимаешь ты или нет?!» Тоща Карлотта отвела меня в сторону и на-

чала объяснять, что дело в принципе и что я пре­красно знаю, «куда может завести мужское коле­но»! Я захлюпала носом, изображая раскаяние, и закусила губу — реакция, которая, конечно же, давно известна Карлотте. Ей показалось, что я не принимаю ее всерьез, поэтому на следующий же день мы с Мартином были приглашены для разго­вора с ней и Коринной (воспитательницей Марти­на). Нам пришлось сто раз подряд заверять, что между нами ничего нет.

В тот же вечер Макс чуть не отравился спирт­ным, и Норберт загнал его под душ прямо в одежде.

Четверг казался вполне спокойным вплоть до обеда. Но Давид сейчас очень агрессивен, а Нор­берт сказал ему какую-то глупость, в результате Давид выскочил из-за стола, швырнул свою тарел­ку в траву и заорал Норберту: «Да затрахайся ты!» Норберт схватил его за воротник и ударил. Снача­ла по одной щеке, потом по другой, звук от ударов был слышен всем. Скандал! Сразу же начались жаркие дискуссии, справедливо он получил опле­ухи или нет. Быстро выяснилось, что все мы дума­ем одинаково.

Воспитатели молчали и избегали этой темы. Все они безусловно на стороне Норберта, но видно, что их мучает совесть. Мы прекрасно зна­ем: Норберт ни в коем случае не имел права этого

делать. Если бы Давид захотел, он мог бы на него заявить. Неважно, как ведет себя молодой чело­век, воспитатель не имеет права драться, разве только в том случае, если на него напали.

Но Давид побоится заявить на Норберта. Во- первых, он зависит от общины, как и мы все, и, во- вторых, нам всем известно, что у них есть адвокат, который до сих пор не проиграл ни одного дела, даже если, например, возникали проблемы со шко­лой или родителями. Он и здесь выиграет — неда­ром же он ни разу не проиграл! ... Нынешняя ситуация напомнила мне историю, wOU которая случилась со мной во втором классе, ко­гда мальчики и девочки еще занимались физрой вместе. Один из моих одноклассников отказал­ся прыгать через козла. Физрук, а у него было за­мещение, несколько раз ударил мальчишку по лицу так, что у него пошла кровь. Я возмутилась и тут же понеслась к директору. Мне было жалко парня. Директор пришел, но в результате все по­вернулось так, что полной идиоткой оказалась я. «София, все знают, что у тебя богатая фантазия! Прекрати рассказывать глупости! Никто тебе не поверит». Тут же стояли мои одноклассники и та­ращились на меня. Даже побитый не рискнул от­крыть рот. Козел!

Тогда мне написали в табеле: «У Софии богатая фантазия. Ее успехи в математике к концу года

значительно снизились. Мы просим вас помогать ребенку выполнять домашние задания».

Точно такой же беспомощной, как и тогда, ка­жусь я себе сейчас с той лишь маленькой разни­цей, что теперь я лучше понимаю, что происходит. Мы все жертвы, зависящие от системы. И никто ничего сделать не может!

Поэтому больше мы на эту тему не говорим, разве что только в те моменты, когда поблизости нет ни воспитателей, ни воспитанников, которые могли бы наябедничать.

В пятницу в стельку надрался Нико, и его тоже, как и Макса, Норберт поставил под душ, где того вырвало прямо Норберту на ноги. Кроме того, Ли- нус, Давид Зина и я вчера по камышу дошли до укромного местечка, где наконец смогли покурить травки. Я не курила уже целую вечность. Мы по­клялись, что не заложим друг друга, даже если кого-нибудь из нас засекут. И все равно я побаи­ваюсь. У Карлотты бы случился инфаркт. Да и со­весть меня мучает из-за того, что я обманываю Карлотту. А она этого не любит. Она все время го­ворит: «София! Ты не умеешь быть искренней!» К сожалению, она права. Я снова ее обманула, как гадко!

Сегодня утром я здорово перепугалась. В со­седней палатке, где живут Линус, Макс и Нико, затопал медведь. Вернее, это был Норберт. Он так

заорал, что проснулись все. Я решила, что on прослышал про нашу травку. Меня затрясло, за­хотелось тут же броситься к Зине. Осторожно я раскрыла молнию нашей палатки и выглянула в щель, но ничего не увидела. Как у меня заби­лось сердце! Я даже дышать не осмеливалась, стояла, не понимая, что делать. Не оставалось ничего другого, кроме как подслушивать.

«Почему, дорогой Линус, почему, объясни мне, пожалуйста, ты позволяешь себе мелкие криминальные проступки? Мы из кожи вон ле- эем и делаем всё возможное, чтобы вы могли хо рошо отдохнуть, так, как мало кому доводится в вашем возрасте, а у вас в голове сплошные га­дости!»

Из этой фразы я поняла: мы, ненормальные молодые люди, должны быть благодарны...

А он уже несся дальше: «Чемодан наверняка очень тяжелый, как ты его сюда притащил?»

В этот момент я поняла, что речь идет не о травке. Линус, этот козел, на самом деле приво­лок из Германии целый чемодан баночного пива. (Позже он мне объяснил: «Я думал, что здесь пи­ва нет».)

Едва я врубилась, что мне опасность не грозит и никто не пронюхал про вчерашнюю акцию, я пол­ностью открыла молнию нашей палатки, и к нам влетела Зина в своих голубых шортах и в ярко- желтой футболке. Я посмотрела на ее круглое си­яющее лицо, и огромные карие глаза сказали мне: «Я страдала так же, как ты!» Потом мы усмехну­лись как по команде, зажали рты руками, чтобы не заорать, и бросились обниматься. Мы только что избежали страшной катастрофы: вечный запрет на прогулки, тысячи никому не нужных бесед от­сутствие карманных денег и самое ужасное — тест на наркотики! И все это вполне могло обру­шиться на наши головы.

Четверг, 9 сентября 1999

Сегодня мы с Нико и Валерией дежурили на кухне. Это слегка утомительно — перемыть посу­ду на сорок с лишним человек. Но Линус и Зина немножко мне помогли, потому что я такая хоро­шая девочка.

До сих пор еще никто не засек нас за курени­ем. Хотя теперь мы делаем это почти регулярно. Однажды я даже героин попробовала! И при этом сама себя спрашивала, почему я такая дура, ведь героин и правда очень опасен! Меня немного беспокоит, что я хоть и осознаю опасность, но все равно это делаю. Тогда, в Австралии, я и понятия не имела, насколько быстро начинается привы­кание. Стоит только начать есть эти грибы... Что

касается данного случая, то здесь у меня никаких сомнений мет, я прекрасно отдаю себе отчет в том, какие могут быть последствия. А все равно делаю, хотя никто меня не заставляет и не угова­ривает. Болезнь какая-то! Почему я не могу сама себя контролировать? Никогда больше такого не сделаю!

Я боюсь, что Карлотта по моему лицу поймет, что я мучаюсь угрызениями совести. Иногда мне кажется, что она видит, слышит и замечает бук­вально всё! Теперь мне остается только надеять- ся, что данный случай все-таки окажется исклю- wOrc чением.

Сегодня, девятого числа, девятого месяца девя­носто девятого года, мы были в Риме! Жара стоя­ла ужасная! Целый день я проходила по булыжни­кам, ноги до сих пор гудят.

Сначала мы на автобусе ездили от одной до­стопримечательности к другой. Колизей, тысячи церквей, соборов, часовни, названия которых я, само собой разумеется, так и не запомнила, а по­том, конечно же, этот колосс, собор Святого Петра! Да, я знаю, я неуч, но в данный момент у меня дей­ствительно большие проблемы с памятью, мне не запомнить того, что не вызывает никакого интере­са. Мыслями я где-то далеко. .

В Ватикане нам пришлось снять наши шикар­ные головные уборы, потому что так хочет Папа

или кто-то тан еще. А собор действительно огромный, этого у него не отнимешь. И очень красивый. Но все равно я никогда не стану веру­ющей. А размеры свидетельствуют только о том, что у церкви много денег.

А вот о чем я буду вспоминать при слове «Рим» даже через шестьдесят лет, так это о шприцах, ко­торые валялись в переулке. Их мы видели вместе с Линусом, когда откололись с одним из мелких в соседнюю улочку, чтобы дать ему затянуться от сигареты Линуса. Парнишке едва исполнилось тринадцать, и воспитатели не должны заметить, что он курит.

После ужина в кемпинге ко мне подошел Ра­фаэль и сказал: «Завтра у тебя терапия!» Шок! Я, конечно же, сразу спросила почему. А он от­ветил: «Сама знаешь!»

С тех пор я ломаю себе голову, что говорить, если выяснится, что он всё знает! Как оправ­дываться после Зтих дурацких историй с нарко­тиками!

Пятница, 10 сентября 1999

Мы с Рафаэлем устроились в баре. Я должна была объяснить, почему замыкаюсь, не могу рас­крыться и ем все меньше. «Я думаю, все дело в том,

что я замечаю, в каком раздражении находятся воспитатели, — ведь тут всё вверх ногами. У нас, девушек, мерзкое настроение, а мальчики стали очень агрессивными. Кроме того, у меня так давно не было терапии, а мне ее не хватает! Мне просто- напросто нужен отрегулированный распорядок дня. Есть мне трудно, потому что и Вивиан тоже со­кращает свой рацион». Это мои слова, мне следо­вало быть внимательной, чтобы не соскользнуть с собственной колеи. Рафаэль меня понял и ска­зал, что ему нравится, что я сама заговорила об о о о этих проблемах. Когда вернемся в Германию, мы ЛОО посвятим нашим каникулам групповую беседу.

Виви тоже навязали сеанс терапии.

Мне снова повезло! Я думаю, может быть, я шизофреничка, потому что я то «хорошая», то «плохая». Или все-таки я просто замечательная актриса!

Вчера Франка и Инго, один из живущих в квар­тирах, занимались сексом. Я единственная, кто об этом знает! И я никому не скажу!

Понедельник, 13 сентября 1999

Мы снова дома, в Германии, завтра мы наконец встретимся с Симоном. Мы уже успели целый час проговорить по телефону. Я рассказала ему, что

страшно по нему скучала, но если честно, то это сильно преувеличено. Вначале я и правда дума­ла, что буду по нему скучать, но на самом деле вспоминала о нем, крайне редко. И даже знаю по­чему. Потому что он понятия ни о чем не имеет! Да и откуда ему что знать, если я ему ничего не рассказываю! В этом и есть вся проблема: я не знаю, сколько рассказывает «нормальный чело­век»! Дома я научилась молчать, а в общежитии говорят буквально обо всем. Цитирую Карлотту (я начала икать): «София, тебе надо разобраться, по­чему ты вдруг начала икать! Что в тебе поднима- ется? Я быстренько схожу в туалет, а потом жду от «О « тебя объяснения!»

Ну как тут, скажите, пожалуйста, разобраться, о чем говорят «нормальные люди»!

Но с Симоном я явно сделала что-то не так! Мы говорим о наших отметках о моем нижнем белье, моих ногтях, волосах, о моей заднице, моих бро­вях, его машине, его компьютере, его сканнере, его лазерном принтере, его мобильнике, его друзьях и его планах! Но я не помню, чтобы мы хоть раз го­ворили о том, чего я хочу от секса или чего не хо­чу, почему я не хожу с ним есть, как я вообще по­пала в интернат. Он даже не знает, что я была в психушке! Да и почему я должна ему что-то рас­сказывать, если все остальное кажется ему более важным?! Ведь если речь заходит обо мне, он не

проявляет интереса ни к чему, кроме моего тела! Я уже пару раз подумала, не порвать ли с ним, но он тут как тут. Кто? Да страх, я боюсь остать­ся одна!

В Италии не было никаких весов. А здесь я сразу же побежала взвешиваться. До Италии я ве­сила ровно 65 килограммов. А сегодня всего 583. То есть на 6,7 килограмма меньше. Ого, надо же, как быстро! Весы я спрятала под кроватью, пото­му что Карлотта запретила мне взвешиваться каж­дый день. Она сама все время меня взвешивала, чтобы контролировать, держится ли мой вес. Но wOO потом она это дело забросила, потому что замети­ла, что я не обманываю. А сегодня я впала в пани­ку — вдруг она посчитает меня больной, так что пришлось до ее прихода выпить пару литров во­ды. Таким образом я могла бы накинуть один-два килограмма. Но мне повезло: она не стала меня взвешивать.

Я так и не поняла,почему нам пришлось делать уборку перед отъездом и сразу после возвра­щения. За это время в нашем доме и мышь не про­скочила. Кто тут мог бы устроить кавардак? И все равно на сегодня Карлотта назначила генераль­ную уборку. А потом нам пришлось собрать рюк­заки в школу и продемонстрировать ей содержи­мое! Она сказала: «Это я делаю только потому, что не хочу, чтобы новый учебный год начался так же

гадко, как закончился предыдущий». Вивиан сло­жила всё безупречно. Но у Стеллы не оказалось ластика, у Ванессы — рабочей тетради, у Фран­ки — ручки, треугольника и блокнота, Зина забы­ла циркуль, да и у меня его тоже не оказалось. Хо­тя я совершенно точно знаю, что на ближайших уроках математики никакой циркуль мне не пона­добится. Но Карлотта взвилась мгновенно! И мне показалось, что меня отправляют в детский сад. Когда Карлотта послала нас со Стеллой наверх, чтобы взять то, что мы забыли, я была готова раз­рыдаться, так все это вывело меня из себя. Нас выставили ни на что не способными и несамосто­ятельными только потому, что у нас нет какого-то там барахла! А Вивиан, конечно же, снова на ко­не! Какая мать будет проверять портфель своей шестнадцати- или восемнадцатилетней дочери?! У кого в старших классах всегда все есть?! Кто не сумеет обойтись без циркуля?!

Но вместе с тем мы отвечаем здесь за всё. Я мою, чищу, варю, глажу, вытираю пыль, делаю покупки, обхожусь той ничтожной суммой денег, которую мне выдают, принимаю активное учас­тие в жизни группы (что означает: живу вместе с пятью такими же лабильными, ненормальными, испорченными, отвязными, запущенными и пси­хованными девицами, как и я сама) и параллельно еще и пытаюсь (если говорить высоким стилем)

внутренне освободиться от своей матери и дис­танцировать себя и свои чувства от отца и по­слать подальше все свое прошлое. При этом у ме­ня алиментарные нарушения, и я имею весьма по­верхностные «сексуальные отношения» с парнем, который обо всем этом знать ничего не знает, и стараюсь оказываться в его распоряжении все­гда, как только у него появится соответствующее желание. Точно так же я тут как тут, если у Стеллы начинается приступ депрессии или Вивиан начи­нает угрожать, что наглотается таблеток. И все это _ _ _ введено в четкие рамки; нам создали остов, что- U бы проконтролировать, можем ли мы жить само­стоятельно.

А тут вдруг появляется Карлотта и начинает проверять, как я собрала портфель! Это же смешно!

У меня сегодня возникло желание, которое, к сожалению, можно выразить весьма кратко, всего несколькими словами: я хочу отсюда уйти! Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что у меня ничего не получится. Куда мне идти? К родите­лям? Они этого не хотят, я этого не хочу.. Если бы вдруг произошло чудо и я оказалась бы там, то жить мне осталось бы не больше полугода! Если бы я захотела отсюда уйти, мне бы пришлось зво­нить в Управление по делам молодежи, пережить тысячу разговоров с Рафаэлем, Карлоттой, роди-

телями и этим самым Управлением, чтобы в конце концов оказаться психически ненормальной и ни на что не способной. Рафаэль убеждал бы Управ­ление до тех пор, пока они не пришли бы к одно­значному выводу, что мне нигде не будет лучше, чем в этом общежитии. Поэтому я должна как можно скорее выкинуть из головы весь этот бред! Лучше я останусь здесь, позволю им вытирать мне носик до тех пор, пока не окажусь на воле. Даже если за это мне придется расплачиваться четы­рехдневными сеансами терапии, штрафными уборками, отсутствием свободного времени, по­стоянным контролем и проверкой школьного портфеля!

К тому же у меня было бы неспокойно на ду­ше, ведь таким образом я как будто бы предала их всех. Ведь, в конце концов, они действи­тельно хотят мне помочь! А Карлотта в каком-то смысле моя мама. Она полная противополож­ность моей настоящей матери. Заботится обо мне (о нас), интересуется моими (нашими) дела­ми, разговаривает со мной (с нами), беспокоит­ся обо мне (о нас), занимается со мной (с нами), и я думаю (конечно, я не уверена, но мне так ка­жется), что она меня (нас) любит, как настоящая мать. Вот почему меня мучает совесть, если я ее обманываю! Вот почему абсурдно хотеть отсю­да уйти!

Пятница, 8 октября 1999

Наконец-то! Один выходной я могу отсутство­вать аж до часу ночи! И карманных денег теперь на двенадцать марок больше.

В школе стресс потому что я в выпускном клас­се. Двадцатого сентября я рассталась с Симоном, потому что он меня дико разволновал. С тех пор мы разговариваем только о самом необходимом, а на последней контрольной по математике он специально очень долго что-то считал, потому что никак не мог понять, должен ли он теперь давать мне списывать или нет. Хорошо еще, что за десять минут до звонка до него дошло, что он ведет себя по-детски.

С тех пор как я снова одна, я все время думаю, почему же я так боюсь идти к гинекологу. Ведь меня бы должно страшно интересовать, останусь ли я бесплодной навсегда из-за своей анорексии или нет! Я решила, что надо еще раз поговорить с Карлоттой.

С тех пор как Карлотта снова принялась контро­лировать, как я ем, я здорово поправилась. 67 ки­лограммов! Помогите! Мы с Карлоттой решили, что я не буду вызывать у себя рвоту и не стану меньше есть, лучше уж займусь спортом. Я бы очень хо­тела снова играть в баскетбол, но там тренировки по понедельникам, вечером. В этот день я не могу.

Я бы с удовольствием, но в это время у нас общий ужин, присутствовать должны все. Карлотта пред­ложила мне пойти в фитнес-студию, где нет четко­го расписания. Раньше туда ходила Ванесса, но ей больше не хочется. Я вполне могу воспользовать­ся ее абонементом.

Мой семнадцатый день рождения был одним из самых замечательных в моей жизни! Мы все со­брались в кафе в Мюнхене, и девчонки подарили мне серебряный браслет. Он такой красивый!

Пятница, 27 ноября 1999

Они все всегда правы! Рафаэль, Карлотта, Луис...

Первого ноября был такой серый день, начал­ся дождь. Не знаю, какая муха меня укусила, — в любом случае, моя железа дала сбой! Рафаэль объяснил мне: где-то в затылке сидит железа, на­звание которой я не запомнила. Эта железа выра­батывает гормоны счастья, особенно когда светит солнце. У меня с этой железой не всё в порядке. Она работает исключительно при солнечном све­те. И поэтому мою дозу медикаментов пришлось увеличить так сильно, что у меня осталось всего одно чувство — чувство, что у меня больше нет ни одного чувства. Если бы мне повезло и я бы выиг-

рала в лотерею, мне пришлось бы просто застав­лять свои губы растянуться в улыбке. А если бы Карлопу, или одну из девчонок, или кого-то еще, кто для меня очень важен, переехал грузовик, я бы не смогла выдавить из себя ни слезинки. У меня умерли чувства! Я ничего не ощущаю! Ничего! Все проходит мимо меня, как скучный фильм!

Сначала я отказывалась принимать таблетки, а потом Рафаэль сказал, что это временная мера, она должна помешать мне провалиться в бездон­ную пропасть. Я их все равно не принимала, и те-перь Ванесса должна каждый вечер следить, что- мУ ft бы я их обязательно глотала. Пару раз я смухле­вала, но потом мне было очень плохо психически. Я плакала и смеялась одновременно и даже не знала почему. Карлотта очень беспокоилась, по­этому три раза мне пришлось ночевать в Кройтц­веге.

Меня шатает туда-сюда. Я уже испробовала все возможное, чтобы хоть что-нибудь почувствовать! Мы с Линусом на каком-то празднике приняли ге­роин, хотя я уже клялась и божилась самой себе, что никогда больше этого не сделаю! Меня трясло несколько часов! И алкоголь на меня действует по-другому. Стоит мне немного выпить, и я уже самый веселый человек на земле, могу превзойти самое себя, ржать и развлекаться. Но стоит выпить хотя бы один лишний глоток, и я впадаю в депрес-

сию, оттого что сама себя подвергаю опасности. Рафаэль запретил мне пить. Но я все равно пью, потому что иначе меня уже ничего не радует.

Понятия не имею, сколько еще это продлится. Люди замечают, что я какая-то странная. Для школы Карлотте уже пришлось написать письмо, потому что из-за таблеток я по утрам чувствую страшную усталость. Флора вынуждена все время толкать меня, чтобы я не уснула. В классе меня считают полной дурой, потому что я проворонила все, что касается выпускных экзаменов. Даже мой тренер на фитнесе уже спрашивал, почему у меня такой усталый и изможденный вид.

Карлотта пытается вернуть меня к действитель­ности с помощью положительного стресса. Навя­зала мне расписание, которое должно заставить меня думать.

Понедельник: школа, обед, терапия с 15.00 до 16.00, уроки до 18.00, совместный ужин и со­ставление плана на неделю. Вторник: школа как по понедельникам, уроки с 15.00 до 18.00, а вече­ром я езжу к двум графикам в Мюнхен, которые помогают мне готовиться в Школу искусств. Сре­да: школа, еда, беседы, вечером фитнес-студия. Если я туда иду, я никогда не могу собрать себя в кучу и постоянно стараюсь думать как можно более четко. Потому что там я совсем одна, никто не дает мне указаний, никто со мной не разгова-

ривает, и я могу побыть сама собой. Четверг: до вечера всё как всегда, потом групповые меро­приятия: кегельбан, кино или еще что-нибудь в этом роде. К счастью, по пятницам ни Карлотта, ни Луис не появляются, и как только приближа­ются выходные, я сразу же иду к Пие и Тимо или занимаюсь чем-нибудь с Линусом и Зиной, пото­му что в противном случае в воскресенье вечером я начну думать, что я что-то упустила и не получаю от жизни того, что хочу. В субботу я дома только сплю, а как только просыпаюсь, сразу же бегу на _ _ _ лыжню, чтобы только не торчать там, где всё под мс7О контролем. Воскресенье: если часов в двенадцать явится Карлотта, то приходится делать генераль­ную уборку и ставить на стол шикарный завтрак. После обеда уроки.

Понедельник, 29 ноября 1999

Теперь я наконец знаю, кто я! Робот!

Сегодня на сеансе терапии я заявила Рафаэлю, что не смогу ничего сказать о своих чувствах до тех пор, пока буду принимать эти таблетки. Я не могу отказаться от них полностью, зато могу уменьшить дозу. От этого будет только лучше.

Франка недавно спросила Карлотту, может ли она купить себе мобильник. Нельзя — почему, я

так и не поняла, потому что должна была слушать Луиса, готовившего ужин. Он проверял у меня уро­ки по экономике предприятия, и я выдала ему весь текст насчет слияния предприятий. Я выучила его наизусть, правда с большим трудом. Но при этом абсолютно ничего не поняла! Луис это, конечно же, сразу заметил, поэтому и читал теперь мне лек­цию насчет того, почему не нужно учить непонят­ный материал наизусть.

Четверг, 24 февраля 2000

Произошло невероятно много чего. Один сплошной стресс, я даже забыла, что у меня есть дневник.

Рождество прошло прямо обалдеть — всё вверх тормашками! На Новый год, когда начи­налось новое тысячелетие, мы с Пией и Тимо были у каких-то парней в какой-то квартире где-то в Мюнхене. Конечно же, все получилось совсем не так клево, как я представляла себе начало нового тысячелетия. Первого января в три часа ночи Ти­мо начал мыть кухню и ванну в этой абсолютно чужой ему квартире. Один из парней все время рассказывал мне про свою резиновую куклу Дженни, а другой все время бубнил, как это класс­но — нажраться магических грибов. Я старалась

держаться от него подальше, грибов мне и правда не хотелось. Пия спала, а я все время ела лаваш, пока не набила себе желудок до такой степени, что меня вырвало.

· Второго января мелкий из Кройтцвега выпустил ракету прямо в гостиной. Жаль, что меня при этом не было. Теперь на красивом белом ковре в гости­ной черное пятно.

С тех пор как я занимаюсь фитнесом, я дейст­вительно похудела. К сожалению, не знаю, фитнес ли помог, потому что меня после еды все равно часто тошнит. Но Карлотта мне не совсем верит, она думает, вдруг я туда не хожу. Поэтому пришлось попросить тренера, чтобы он каждый раз выдавал мне записку с датой, печатью и подписью. Я сама себе казалась такой дурой! Этот тренер абсолют­но нормальный мужик — неужели он в состоянии понять подобную чушь?!

У нас опять был марафон. Как я их ненавижу! После четырехдневного мучения мы, как обычно, ходили на марафонский обед. В таких случаях бы­вают самые деликатесные деликатесы — трюфе­ли и все такое. За обедом воспитатели рассказы­вают, насколько удачным оказался нынешний ма­рафон и что он самый хороший за все последние годы. Хвалили нас, потому что каждый принимал самое активное участие. После обеда Стелла, Зи­на, Франка, Виви, Линус, Мартин, Давид и я тайно

встретились в метро и поехали в Мюнхен. Ванессе мы специально ничего не сказали (выбрались из дома незаметно), потому что она обязательно раз­болтает. Прямо как раньше Биби! Мы действи­тельно получали колоссальное удовольствие, до тех лор пока не переборщили. Марихуаны ока­залось слишком много. Зину вырвало прямо на эс­калаторе. Утром мы поехали домой на первой же электричке.

Конечно, Ванесса сумела растрепать всю эту историю, нам запретили выходить и заставили на­писать сочинение, чтобы объяснить, на кой ляд после столь удачного группового марафона нам понадобилось делать такие глупости и почему мы пытаемся исключить из своей компании Ванессу. Но если бы меня спросили, я бы сказала, что она сама себя исключает, разбалтывая, например Карлотте, что Стелла постоянно тушит сигарету о тарелки (ужас!), или что я регулярно удаляюсь в свою комнату и полностью изолируюсь (неве­роятно!), или Зина съедает все конфеты и скла­дывает пустые упаковки обратно в шкаф (скан­дал!), а Франка вошла в прихожую в уличной обу­ви и таким образом свела на нет все усилия Ванессы по уборке (невозможно!), и так далее и тому подобное. А потом нам, что вполне понятно, приходится давать объяснения по поводу нашего асоциального поведения. Такой гадостью зани­маться никому неохота, следовательно. Ванесса делает все возможное, чтобы ее не любили. Если она поблизости, приходится все время быть наче­ку, чтобы ничего не сказать или не сделать тако­го, что потом она смогла бы использовать против вас. Поэтому мне приходится внимательно за со­бой следить, чтобы как можно меньше нарушать правила, и при этом запоминать любую промаш­ку Ванессы, чтобы при следующем наезде исполь­зовать это для самозащиты. Это происходит сле­дующим образом: «София, иди скорее сюда и объясни мне, почему — я только что узнала это от OUU Ванессы — ты ходила по газону! Если уж ты на­рушаешь правило, то я потребую от тебя, чтобы ты была настолько искренней, чтобы самой об этом рассказать. Ванесса дежурит по улице, а га­зон требует очень большого ухода! Об этом я чет­ко напомнила за ужином, мы даже занесли это в протокол!» — «Мне очень жаль, что я не была с тобой достаточно откровенна, Карлотта! Мне ка­жется, что я так отреагировала только потому, что очень сердита на Ванессу, ведь она никогда не моет за собой чашку из-под какао и просто ставит на кухне, вместо того чтобы, как было договорено и даже занесено в протокол, сразу же ставить ее в посудомоечную машину». Тут Карлотта обяза­тельно поднимает брови и бросает злой взгляд на Ванессу: «Я вас обеих прошу в дальнейшем гово­рить откровенно о своих агрессиях, вместо того чтобы реагировать асоциальным поведением!»

Психоз!!! Только психоз!!!

Это компенсирует марихуану, правда?

Первого февраля Вивиан переехала. Из-за нее у нас все равно была одна сплошная нервотрепка, так же, как и от взрослых. Теперь ее отец оплачи­вает ей квартиру в Мюнхене. Воспитатели едины во мнении, что она похудеет, или бросит школу, или сотворит что-нибудь подобное. Они говорят, что она на воле не выдержит. Она будет очень одинокой!

Я сама не знаю, что и думать. С одной стороны, OU1 я завидую Вивиан и ее свободе, независимости и новой жизни. С другой стороны, я бы побоялась уехать, если уж даже в общаге я считаюсь такой больной, какой на самом деле была только на во­ле, еще в ту пору, когда меня полностью предоста­вили самой себе. Я слишком слаба для настоящей жизни. У меня бы ничего не получилось. Я бы на­верняка не смогла закончить школу, снова бы страдала от анорексии и, наверное; принимала бы еще больше наркотиков, чем сейчас. Столько, что­бы стать зависимой. К тому же у меня никого нет! Или все это я только сама себе навоображала? От­куда я знаю, что Рафаэль прав? Откуда я знаю, что на свободе я опущусь и пропаду? Я не знаю, но ве­рю, потому что об этом мне говорят каждый день.

«София, тебе еще нужно многому научиться!», «София, такого никто, кроме тебя, себе не позво­ляет!», «София, для таких вещей ты еще не со- зрела!», «София, если ты не изменишь свое поведе­ние, ты превратишься в проститутку!», «София, по­чему тебе хочется стать такой же, как твоя мать?», «София, у тебя отягощенное прошлое, тебе нужно много работать, прежде чем тебя можно будет вы­пустить к людям!»...

Я думаю, они правы. На прошлом сеансе те­рапии Рафаэль все это мне объяснил.

От моего табеля хочется разрыдаться. Да и как я могу хорошо учиться, если я постоянно шля­юсь обкурившись, нанюхавшись или напившись?! Рафаэль говорит, что из меня ничего хорошего не выйдет, и я абсолютно уверена, что он прав! Я и сама не знаю, почему я не хочу стать хорошей. Ра­фаэль говорит, это всё потому, что я стремлюсь показать своим родителям, какое чудовище они произвели на свет. И опять он прав! И все равно я знаю, что ничего менять не буду, потому что у ме­ня эта дурацкая учеба под чьим-то контролен и вся эта дребедень в печенках сидит. Пока еще я никогда не училась, почему же я должна зани­маться этим теперь?

Кстати, на следующей неделе к нам поселится эта райская птица по имени Крис. Насколько я знаю Карлотту, сначала детке предстоит настоя­щий стайлинг. Пока она в таком виде, с ней нельзя показываться на людях! (Так же она говорила и мне, когда я пришла из психушки со своими дре- дами.) Но ведь она права! Теперь, с нормальными волосами, я чувствую себя намного спокойнее.

Вторник, 30 мая 2000

Стелла уехала. Зато въехали Валерия и Райская Птица! Как здорово, что Валерия теперь здесь! Те­перь Зина, Валерия, Линус, Пия и я в выходные все время куда-нибудь мотаемся.

303

Двадцатого марта тут недалеко был праздник пожарников. Очень веселый! Мы встретили зна­комых и здорово расслабились. Валерия и Линус уехали двумя электричками раньше, чем мы пла­нировали. Но когда мы с Зиной собрались, то не смогли найти Пию. Исчезла бесследно. Обнаружи­ли ее уже после того, как электричка ушла. Черт бы с ним, но мы с Зиной опаздывали целых две недели подряд и должны были заработать уволь­нительную безукоризненным поведением. Я рас­сердилась, к тому же была не совсем трезвой. И поэтому просто залепила Пие затрещину. Прос­то так! А рядом со мной стоял мой тренер! Этому- то что тут понадобилось? Господи, как мне попло­хело! Я его уже и раньше видела, но не обратила

внимания, ие · последнюю очередь потому, что уже успела поднабраться. Когда мы собирались сесть в следующую электричку, Зина сломала йо­гу. Я дотащила ее до дому и вызвала «скорую», врач сказал, что я должна утром отвезти ее в боль­ницу. Как я могу отвезти ее в больницу?! При­шлось позвонить одной девочке из отдельных квартир^ у нее есть водительские права, и я попро­сила оказать мне услугу. Пока не пришла Карлот­та, я успела подежурить за себя и за Зину. Ну и что получилось? Меня смешали с дерьмом! Я такая . равнодушная, что даже не поехала с Зиной в боль- OU^тг ницу! Мы с Зиной и до сих пор над этим горько по­смеиваемся! А если бы я поехала, я бы все равно оказалась свиньей, потому что не подежурила ни за себя, ни за нее.

Психоз, один сплошной психоз!

Такой же абсурд как и то, что нам запрещено иметь мобильники. «Тогда начнутся ночные звон­ки, и вы вступите в контакт с какими-нибудь болту­нами, о которых я ничего не знаю. К тому же нико­му из вас это не по карману!» Невероятно, как Кар­лотта умеет изворачиваться!

Кстати, вчера у меня был первый выпускной экзамен — обработка текста и стенография. На тексте этот проклятый компьютер у меня вы­рубился. Хотелось вышвырнуть его в окно! Я не знаю, почему вдруг прямо на экзамене я научи-

лась стенографировать! Но я умудрилась напи­сать весь диктант, да еще и перепечатала его без ошибок! Невероятно!

Завтра праздник в соседней деревне, а после­завтра в К. В пятницу и субботу здесь, в М. А в по­недельник? (даю немецкий! Прекрасно знаю, что нужно сесть и сделать хоть что-нибудь! Но ниче­го не выходит! Я просто не в состоянии учиться! Почему-то у меня есть уверенность, что сдам этот чертов экзамен без всякой зубрежки! У меня не может не получиться!

Суббота; 4 июня 2000

Я совсем с дуба рухнула! Скоро двенадцать но­чи, а я до сих пор так ничего и не выучила! Даже пальцем не пошевельнула! Но и спать тоже не мо­гу! За последние четыре дня мне не удалось взять себя в руки. У меня пустая, ненормальная башка! Мне ни за что не сдать экзамен!

Пятница, 9 июня 2000

Экзамены позади! Оценок я еще не знаю, но абсолютно уверена, что всё в порядке. По немецко­му всё в ажуре! Тема была «Мобильный телефон —

за и против. Преимущества и недостатки сотовой связи». Я трезво высказалась против мобильни­ков (как бы мне хотелось его иметь!). На англий­ском я немного стормозила, потому что англичан­ка в технике кроки изобразила отвратительную лягушку и написала под ней: «Good Luck». Мне до дрожи в коленках хотелось встать и нарисовать симпатичного лягушонка! А что такое производ­ственная экономика, я за пять минут до экзамена и понятия не имела. Утром в электричке Пия пы­талась меня поспрашивать, но по причине моих явно недостаточных знаний предмета это оказа- oUO лось невозможным. Но перед экзаменом в каби­нет зашла наша училка и сказала: «Не выдавайте меня, но вам обязательно надо посмотреть, что та­кое маркетинг!» В нашем учебнике теме марке­тинга отводится целых шестьдесят три страницы. · Я прочитала из них страницы четыре. Когда она

потом раздала огромные листы, меня аж затрясло от волнения (сама виновата!). Я не молилась, по­этому навряд ли мне помог Бог. Но некто или не­что успело поманипулировать с билетами — от меня требовалось как раз то, что я успела прочи­тать на тех самых четырех страницах! Еще кое- какие мелочи, о которых я слышала краем уха, — и не успела я глазом моргнуть, как экзамен по про­изводственной экономике закончился! Оставался только мой любимый предмет — бухучет. Госпо-

ди, училка и репетиторша из кожи вон лезли, что­бы вбить в меня всю эту ахинею! Итак, судя по оценкам, налицо явный прогресс. На экзамене я действительно очень старалась, но когда совер­шала подвиг, чтобы «подсчитать себестоимость», у меня в ушах зазвучало «Hit me baby, one more time» Бритни Спирс. Какой-то придурок из млад­ших классов не придумал ничего более умного, чем запустить во дворе эту противную поп-музы­ку. Хотя мы тут же закрыли окна, я все равно успела перепутать себестоимость с паушальной стоимостью и все остальное время пребывала в сомнении, что именно имеется в виду. Я начала OU ( все переписывать, и на последнюю страницу у ме­ня почти не осталось времени. Мрак! Только бы не пара! Нул кто туг виноват? Бритни Спирс! Глупая корова! (Ведь никто не знает о моих вечерних ак­циях на неделе перед экзаменом!)

Вторник, 13 июня 2000

Рафаэль утверждает, что в ближайшем буду­щем я начну падать в пропасть. Значит, этим летом мне нельзя отказываться от таблеток.

С тех пор как надо мной не висят экзамены, у меня стало больше времени подумать о самых разнообразных вещах.

В Мюнхене и его окрестностях существуют сот­ни общаг. Почему же, черт побери, меня засунули именно в эту? И что тут со мной делают?

Мне нужна помощь, поддержка, уверенность и, не могу не признать, вероятно, еще и твердая ру­ка. Но теперь, почти через два года, я много чему научилась и стала более зрелой, теперь я способ­на трезво смотреть на все, что касается еды, де­прессии, страхов перед будущим, недостаточной самооценки, моей неорганизованности и всей той лабуды, о которой написано в деле с грифом «Со- 308 Фия Виктория Ламбек». Следовательно, я не мо­гу не задать себе вопрос, на кой ляд я при таком замечательном прогрессе каждый понедельник и каждый четверг должна сломя голову нестись на сеанс терапии, где все равно только и делаю что вру и изворачиваюсь, потому что мне не хо­чется высказываться относительно уже известных детских и юношеских травм. Для меня это то же самое, что постоянно бередить старую рану, кото­рая и без того кровоточит. В таком случае мои ге­рои — это Рафаэль, Карлотта и Луис, которые останавливают кровь и накладывают на рану тол­стую белую повязку. До следующего разговора, до следующей терапии, когда эту повязку снова сорвут и жадно, как стервятники, начнут ковы­ряться в моих ранах своими острыми клювами.

Если на терапии я начинаю говорить об акту­альных бытовых проблемах то Рафаэль неизбеж­но обнаружит у меня новые болезни. Тогда у нас появятся новые темы для бесед, но вместе с тем и очередные глупые пометы в моем личном деле, которое будет сопровождать меня всю жизнь.

Поскольку я побывала в клинике, в моем деле появилась помета: «У Софии наблюдается эмоци­ональная лабильность, сопровождаемая психиче­ской неуравновешенностью».

Логический вывод: ни слова о сегодняшних проблемах, если не хочешь неприятностей на свою голову.

И еще кое-что: мне нужно каким-то образом положить всему этому конец, потому что нынеш­няя ситуация для меня уже непереносима. И толь­ко по этой причине я снова и снова принимаю наркотики. Раньше меня напрягали родители, те­перь общага. И каждый раз мне кажется, что из сложившейся ситуации нет выхода. Конечно, я от­даю себе отчет, что на самом деле выход есть. Но мне также прекрасно известно, что ближайшие четыре года моей жизни до мелочей распланиро­ваны психиатрами, психологами и социальными педагогами, а моя задача — эти планы осущест­вить. Они сделают всё, чтобы меня «сохранить», точнее говоря — чтобы получить от Управления по делам молодежи выделяемое на меня пособие!

Но у меня другие планы! Я сама знаю, чего хо­чу и чего нет! Я не хочу в экономический техникум, я хочу заниматься искусством. Я хочу иметь воз­можность взять чашку не за ручку, а за дно. А ведь в плане Карлотты сказано: «София, бери чашку за ручку», потому что я должна стать хорошо воспи­танной девушкой к тому прекрасному и давно ожидаемому моменту, когда у меня, наконец, по­явится возможность покинуть терапевтическую общагу на Зеннингерштрасе.

А ждать осталось совсем недолго. Уже в летние _ _ _ каникулы мы с Ванессой переедем в К. Об этом я О J. U как бы между прочим сказала сегодня Луису, ко­гда мы пили кофе.

Да, еще у меня была разборка с Ванессой. Она начала меня упрекать, что я насорила там, где она дежурит (в гостиной). С тех пор я судорожно пы­таюсь представить, как я сорю своим фруктовым йогуртом.

Суббота, 17 июня 2000

На днях Карлотта приказала: «Подыщи себе на каникулы работу!» Когда к среде я еще ничего не нашла, она так развыступалась, что мне не остава­лось ничего другого, как взять свой шикарный ве­лосипед с леопардовым седлом и объехать каж­дый магазин в М. Господи, как мне не повезло! Ра­бота нашлась ни у кого-нибудь, а у мясника!

Именно поэтому сегодня в шесть утра я должна была стоять на пороге мясной лавки. Шеф какой- то особенно несимпатичный. Все сотрудники сак­сонцы; не хочу показаться «расисткой», но у сак­сонцев все-таки совсем не такой менталитет, как у мюнхенцев. Я специально не говорю про Бава­рию, это ведь тоже нечто совсем другое!

Короче, я чувствую себя брошенной за борт, так как не знаю саксонского. К моему великому счастью, мне не нужно дотрагиваться до колбасы и мяса, не говоря уж о том, чтобы их есть. Мое дело — подсчеты. На этой дурацкой кассе я все время пробиваю не те цифры, а мне еще и веле­ли считать в уме — что любая бабушка умеет де­лать лучше меня. Например: «Ох, я дала вам пять марок, а вы дали мне всего марку, неужели вы са­ми не понимаете! Мне полагается гораздо боль­ше!» Или: «Это ваш первый день здесь? Сразу видно! Пока не получается, но вы не переживай­те, все будет хорошо!» И это от девяностосе­милетних бабушек, покупающих четыре кило­грамма фарша, или от отцов семейства в майке и трениках, которые только что вписались в эти шмотки и затариваются мясом для гриля! Лучше всего оказались клиенты, которые только бес­смысленно таращатся на какую-нибудь распро­дажу и ждут свою сдачу, не открывая рта. Молча­ние — золото!

Я старалась как можно меньше смотреть на прилавок. Достаточно уже того, что мне пришлось нюхать печенку, наверняка зараженную коровь­им бешенством. Периодически мне кажется, что я толстею даже от запаха. А может, я фанта­зирую...

Что окончательно меня доконало, так это таб­личка прямо напротив: «Свежий зельц, 100 г все­го 99 пфеннигов1.» Я выхожу из себя только при одном слове «зельц», а если учесть, что табличка постоянно маячит перед глазами, то это просто выше моих скромных сил. Поэтому, когда я нако­нец выбралась на улицу, больше всего на свете мне хотелось зайти обратно, теперь уже что­бы уволиться. Но ничего не получится — из-за Карлотты.

Сегодня вечером Зина, Валерия, Пия, Линус и я были на празднике солнцестояния. Все хорошие намерения были забыты, как только Линус сказал, что у него кое-что припасено, и предложил мне пойти с ним, только быстро, он знает хорошее ме­стечко.

Зина тоже увязалась за нами, и мы выкурили толстую, жирную самокрутку. Класс!

Дома я выпила целую бутылку сильно газиро­ванной фруктовой воды. Еще ни разу в жизни я не

воспринимала какой-нибудь вкус столь интенсив­но и чувствовала себя при этом бесконечно счаст­ливой. Мммммм...

Кстати, на прошлой неделе, когда я ездила на рисование, я встретила в электричке Вивиан. Сей­час она весит половину того, что было раньше, ко­гда она жила с нами. Это повергло меня в шок! С тех пор я стараюсь думать об этом как мож­но меньше. Пару недель назад Давид столкнул­ся на вокзале с парнем, который два месяца был в Кройтцвеге. Тот показал ему свои рубцы и нес какую-то околесицу. Вот этого-то я и боюсь, иначе 313 я бы уже давно уехала, — именно об этом мне по­стоянно твердят Рафаэль и Карлотта. Я не смогу на воле, так же как этот парень и Вивиан. Их судьбы подтвердили, что воспитатели правы.

Четверг, 6 июля 2000

Несколько недель мы с Зиной складываем деньги в маленькую красно-голубую банку. Мы собрались копить до тех пор, пока у нас не набе­рется достаточная сумма, чтобы уехать. В июне Зине исполнилось восемнадцать, и она сразу же хотела убраться отсюда подальше. Произошел разговор с Управлением по делам молодежи, во

время которого Зина выступала за другую форму поддержки, но Рафаэль так долго нес свою пси­хологическую абракадабру перед дамой из Управ­ления, что та поставила Зину перед выбором: или остаться с нами, или больше ни о какой помощи речи быть не может. Зина решила уйти. Поэтому се­годня она переехала к своей маме и младшей сес­тре в их мюнхенскую однокомнатную квартиру. Пока она сможет подать заявление на помощь от Управления по делам молодежи, должно пройти целых шесть месяцев. Если говорить честно, то JZJ^ в данном случае я думаю так же, как Рафаэль, Кар­лотта, Луис и все девчонки: она не выдержит на воле! В подобных обстоятельствах у нее ничего не получится.

Мне так грустно, я чувствую себя такой оди­нокой! Мы больше не будем общаться, потому что нам запрещено встречаться с бывшими жильца­ми общаги — разве что у них вдруг все сложит­ся хорошо, но в случае с Зиной на это рассчиты­вать не приходится. Никто не может точно объ­яснить, почему это запрещено. Но я уверена, что вожди нашей секты боятся, что у беглецов все будет нормально и они натолкнут нас на глупые мысли.

И Понедельник 10 июля 2000

Сегодня состоялся разговор по поводу плана помощи мне. Карлотта впала в ярость, потому что вместо мятно-зеленых салфеток я положила на стол белые. Карлотта и ее мятная зелень! Пару лет назад она велела выкрасить в мятно-заленый цвет даже все двери и комоды.

По господину Тимелю из Управления по делам молодежи в Д. было видно, что он с трудом пони­мает, из-за чего Карлотта вдруг так разгневалась.

Кстати, это четвертый и, надо полагать; послед­ний социальный работник из Управления. Сначала моим делом занималась фрау Тра-ля-ля, которая забеременела и положила дело «София Виктория Ламбек, 08.10.1982» на стол некоего господина Отта, с которым я так и не познакомилась. В один прекрасный момент он перегрузил дело на стол господину Фишеру, а сегодня вот появился госпо­дин Тимель, представившийся как мой «новень­кий»! На этом и остановимся, потому что в рас­поряжении Управления не так уж много сотрудни­ков. А если верить учебнику биологии, то господин Тимель слишком уж быстро не забеременеет. Бесе­да протекала так, как запланировал Рафаэль. Он меня хвалил, а я все время только улыбалась, пото­му что еще ни разу в жизни не получала столько комплиментов одновременно.

«Наша София ведет себя великолепно! За два года нагнала школу и смогла получить аттестат, чему все мы очень обрадовались. Последнее вре­мя она очень хорошо работает на терапевтичес­ких сеансах и добилась огромных успехов. По­степенно она превращается в интеллигентную, симпатичную и милую девушку. А ведь она здесь относительно недавно: всего два года! Мы суме­ли справиться с ее алиментарными нарушениями, приступы обжорства с последующей рвотой, вы­зываемой самостоятельно, теперь бывают крайне редко. Явные колебания веса больше практичес- О JL О Ки не зафиксированы, ситуация в общем и целом стабилизировалась. Диуретиками не злоупотреб­ляет. Иногда бывают депрессивные настроения, которые часто заменяют чувство самоуничиже­ния после потери контроля над едой, когда наша девушка не сразу же хватается за ложку. Зубы и гортань после медицинского вмешательства в пол­ном порядке. При этом не следует забывать, что такой прогресс был достигнут благодаря социаль­ной поддержке нашей организации, так что без этой поддержки не исключен рецидив прежнего аномального поведения...»

Это слова Рафаэля. Я улыбалась, Карлотта улы­балась, а господин Тимель ухмыльнулся: «Это же здорово, София, ты добилась колоссальных успе­хов! Какие у тебя планы, чего бы ты хотела в буду­щей?» Я тут же перестала улыбаться, приподняла брови и завела: «Ну, в общем... я бы хотела в ху­дожественный техникум...»

Я не договорила, потому что меня перебили Ра­фаэль и Карлотта: «Ее цель — окончить среднюю школу экономики, она уже подала документы. Еще одна цель — наладить контакт с родителями и по мере возможности даже восстановить отношения. В данный момент контакта нет. Но, кстати, разго­вор с родителями состоится в этом месяце».

Больше всего мне хотелось вскочить, наорать на Рафаэля, я выложила бы Тимелю всю правду про здешнюю секту. Но он бы мне не поверил, по­тому что Рафаэль своей трепотней сумеет убедить его в обратном.

Итак, я все еще в этой тюрьме, в которой мне всё разрешают и дают всё, что я захочу, но только с одним минусом: меня превращают в машину. Стоит только нажать на кнопку, и из машины льет­ся доклад о ее внутреннем состоянии на данный момент. Машина моментально исполняет все от­данные ей приказы. Эта машина не может дей­ствовать самостоятельно, ее мысли и чувства на­ходятся под постоянным контролем, ей внушают неуверенность во всех ее решениях и топчут ее мечты о свободной, самостоятельной жизни.

Вернемся к чашке с ручкой: теперь уже я и сама сомневаюсь в своей «эмоциональной

стабильности» — ведь я чавкаю и «хватаюсь за чашку двумя руками, как будто это ведро».

Во время совместного ужина девчонки, Луис и Карлотта около двух часов дискутировали о том, можно ли курить в гостиной. Я не вмешивалась, потому что мне до лампочки. И тут вдруг — выжи­дательный, железный и холодный взгляд Карлот- ты, от которого никому не ускользнуть. Стоит по­смотреть в сторону, и она тут же цепляется: «Смот­ри на меня, если я с тобой разговариваю!»; если отвернуть глаза, она тут же рычит: «Не отводи гла­за так демонстративно!» Этот взгляд жег мне колено а еще и циничные слова: «А кто опять остается в стороне? Да это же наша фройляйн Ламбек! Ты считаешь ненужным принимать учас­тие в разговоре?» Прекрасно зная, что мне ни­сколько не помогут ни закатывание глаз, ни стоны, ,ни громкое: «Карлотта, я не курю!», я закатила глаза, тихонько застонала и сказала чуть-чуть уко­ризненно: «Карлотта! Я не курю!» Я даже забыла, что она орала. Помню только, что потом Луис об­ратился ко мне и отправил в свою комнату. «У те­бя, похоже, не все дома, исчезни в своей комнате, да побыстрей! Когда придешь в себя, можешь спу­ститься к нам!»

Короткое примечание: мне семнадцать с поло­виной лет, а меня все еще можно отправить в свою комнату! К тому же безо всякой на то причины!

Вторник, 25 июля 2000

Сегодня у меня был разговор с родителями! Чтобы снова не вывести Карлотту из себя, я даже положила мятно-зеленые салфетки. Когда в дверь позвонили, мне захотелось сбежать, так я развол­новалась. У входа стояли мой отец и... нет, я даже глазам своим не поверила! Он и на самом деле притащил с собой Гизелу! Он приветствовал меня формальным «Здравствуй, дочка!», а эта экологи­ческая бабища бросилась мне на шею и завопила прямо в ухо: «Привет, радость моя, ты так хорошо выглядишь, здорово, что мы встретились! Ах я так 3X9 рада!»

Пришлось сделать хорошую мину при плохой игре, потому что дураку ясно: Гизела терпеть ме­ня не может.

Моя мама пришла на пятнадцать минут позже. Я помнила ее толстой, расплывшейся, больной ста­рой бабой. Я бы не поверила, если бы не увидела своими глазами! Передо мной стояла стройная, очень красивая женщина в расцвете лет. На ней было длинное красное летнее платье и большая красная шляпа. Черные волосы заплетены в длин­ную косу. В ту же секунду, как только я ее увидела, мне стало понятно, что она не пьет. Когда она поздоровалась тихим, глубоким голосом, она пока­залась мне такой чужой, как будто раньше я ее ни­когда и не видела.

Рафаэль обвинял моих родителей во всех ошиб­ках и объяснял, что же привело к алиментарным нарушениям и в конечном результате к разрыву от­ношений; отец переложил всю вину на мать, кото­рая начала плакать. Тут и я зарыдала. Слезы просто душили меня, и Карлотта увела меня в гостиную, чтобы успокоить. Каждый раз, когда я бросала взгляд через окно на террасу, аде сидели Гизела, Рафаэль и мои родители, на лице Гизелы можно было прочесть нечто типа «Будь осторожна, иначе я тебя задушу». Карлотта это тоже заметила.

В конце двухчасовой встречи мы с мамой мир- 0&U но поговорили. Она действительно уже несколько месяцев не пьет, для меня это настоящее счас­тье. Но прошлое оставляет раны, которые может залечить только время. Я должна попытаться простить. Сегодня или завтра у меня не получит­ся, поэтому мы отведем много времени на то, чтобы познакомиться снова. В конце концов и отец всё признал. У меня чуть сердце be остано­вилось, потому что Рафаэль перед всеми собрав­шимися сказал: «Вы можете радоваться, что ва­ша дочь на вас не заявила!» Отец наверняка по­думал про детское порно, а Рафаэль имел в виду сексуальные надругательства, я же молила толь­ко об одном: больше ни слова! Он замолчал, по­тому что когда-то пообещал мне никому ничего не говорить.

А Гизела? Когда Карлотта заговорила про ее злые взгляды, она созналась. Рассказала, что сама иного лет страдала от алиментарных нарушений и мои кривляния с едой чуть не довели ее до ручки. Даже вспомнила, что намеренно дарила мне ма­ленькие вещи и кучу шоколада. Итак, мы с Гизелой никогда не подружимся! Людям с алиментарными нарушениями друг друга не понять!

После беседы Карлотта и Рафаэль начали утверждать, что мои родители вели себя как под­лые шантажисты, мать изображала страдалицу и лила крокодиловы слезы, а отец продемонстри­ровал безответственность и легкомыслие. Поэто­му на следующей неделе у меня два индивидуаль­ных сеанса терапии! (Я не хочу!)

Среда 23 августа 2000

Хотя совершеннолетней я стану только в октя­бре, Рафаэль с Карлоттой разрешили мне пере­ехать в одну из квартир в К. Восемнадцатого мы с Ванессой собрали свои манатки, а в Святую суб­боту, 19 августа, переехали. Ванесса к Бибиане и Давиду, а я к Эмилио и Фло.

У меня мечта, а не комната — большая, в че­тыре окна... Я уже сейчас чувствую, что это мой дом. (Не понимаю, почему это меня так удивляет.

это ведь и есть мой дом!) Комната парней навер­ху, а кухня прямо рядом со мной. Первое, что я сделала сразу же после переезда, я вычистила один из трех ящиков в холодильнике. Но до сих пор он мне практически не понадобился: я не поставила туда ничего, кроме йогурта. Выхожу из комнаты разве что в душ или туалет. Кухни стараюсь избегать, потому что там слишком про­тивно.

Представить не могу, сколько же времени они ничего не убирали! Недели? Месяцы? Фло даже поздоровался соответственно: «Наконец-то в до- www ме снова появится женщина! Здесь уже давно по­ра сделать уборку!» Мне кажется, я достаточно четко дала ему понять, что не чувствую себя от­ветственной за дерьмо тех людей, которые жили здесь последние пять лет, поэтому уберу только свою комнату и постараюсь по мере возможнос­ти не появляться во всех остальных помещениях квартиры.

Стоило мне приехать сюда, и снова пора уез­жать. В пятницу мы едем в Италию, в тот же са­мый кемпинг, что и в прошлый раз, на то же самое озеро. Я бы с большим удовольствием осталась здесь и наслаждалась бы каникулами, проводя их у себя дома. Ведь здесь другие правила, не то что на Зеннингерштрасе.

Воскресенье, 10 сентября 2000

В голове не укладывается, но поездка в Ита­лию уже позади. Первая неделя была супер. Я напилась только один раз, курила с Линусом все­го дважды марихуану и один-единственный раз гашиш.

Мои товарищи по несчастью этим летом осла­били контрольнад своими сексуальными потреб­ностями. Франка вовсю крутила с Фло и Давидом, Валерия с Эмилио и... После того как Линус дваж­ды попытался меня поцеловать, я сказала, что та­кие развлечения мне ни к чему. Эти времена про­шли. В четырнадцать-пятнадцать лет я этим зани­малась, но теперь считаю необходимым сразу же объяснить парню, что к чему.

Вторая неделя началась с дождей, продолжи­лась дождями и кончилась тем, что трое малявок из Кройтцвега от сплошной злости и скуки вломи- лись в вагончик наших нижнесаксонских соседей и устроили там дебош, вследствие чего местный бургомистр запретил нам приезжать в этот кем­пинг. Итак, оставшееся время мы сидели внизу, в баре, и смотрели, как потоки постепенно погло­щают наши палатки. Ладно, это слегка преувели­чено, но дорожки все равно оказались в воде, исчезла возможность подходить к палаткам с су­хими ногами. Парни и мы с Валерией в один пре­красный момент решили просто-напросто игно­рировать дождь. Мы гоняли по грязи футбольный мяч. Я только что до отказа забила стиральную машину. Как я рада, что снова дома!

Пятница, 15 сентября 2000

Господи! Техникум выводит меня из себя еще больше, чем я могла себе представить! Учителя жутко скучные, сплошь любители ездить на велосипеде, одноклассники — тупые козлы и недонос-ки. Девочка рядом со мной — единственная, у ко­го есть хоть капля творческой мысли: поет в какой- то группе. Остальные мечтают стать банковским служащим, помощником адвоката или преподава­телем по экономике производства. Они просто уз­колобые, и их единственное желание — иметь на­дежную профессию.

А я? Мне скучно до смерти! На меня, как все­гда, орут, если я рисую, вместо того чтобы слу­шать идиотские объяснения математички. Англи­чанин один раз уже выставил меня за дверь, ко­гда на его вопрос, зачем я сюда пришла, я дала честный ответ. Я сказала: «Я здесь потому, что меня заставили. А вы думали, я добровольно яви­лась к вам на занятия?» За дверью я поразмыш­ляла, имеет ли смысл восставать, и теперь точнознаю: бессмысленно все, что я делаю в этом тех­никуме! Неважно, учусь я или нет, высказываю свое мнение или нет, устраиваю дебош или ти­хонько сижу на месте, — это все равно ни к чему не приведет.

К моему ужасу, я еще должна и проходить практику в банке. От одной только мысли об этом у меня в желудке все переворачивается. Я подхо­жу для банковской деятельности приблизительно так же, как мое нижнее белье для Гельмута Коля.

Но случаю было угодно, чтобы и здесь со мной происходили замечательные вещи. В среду на ме­ня был совершен наезд!

325

Я без всяких мыслей тащилась через улицу пе­ред нашим домом — хотела только быстренько взять перец у парней напротив, — тут вдруг что-то завизжало, а потом буме — и я лежу! Надо мной вечернее небо, около меня синий «мерседес», с другой стороны — сломанная перечница, подо мной жесткий асфальт. В шоке я уставилась на мерседесовскую звездочку, услышала, как откры­вается дверь. И вот он передо мной — мужчина моей мечты! Высокий, светловолосый, широкопле­чий... А улыбка!.. Я не издала ни звука, только глазела на него и пыталась дать ему понять, что жи­ва и здорова. Никаких повреждений, кроме крово­подтека на правом бедре, ну, еще небольшой шок. А вот внутри все стучит и кричит. Да еще бьетсяпо-дикому мое сердце, холодность в котором я храню со времен Симона. Я и поверить не могла, что уже в этом году мое сердце даст о себе знать.

Его зовут Фабио, ему двадцать три года, он студент юридического факультета (фи!). В моих самых смелых мечтах мне никогда не приходила в голову идея влюбиться в будущего юриста, тем более с тех пор, как я хожу в этот техникум. Он от­вел меня домой, и мы битых два часа разговарива­ли обо всем на свете. У него есть что-то, чего нет больше ни у кого. Мне бы так хотелось подобрать этому «что-то» достойное название — но для это­го я слишком мало его знаю.

А самое замечательное во всей этой исто­рии — он мне позвонит! Завтра!

Воскресенье, 17 сентября 2000

386

С тех пор как я живу здесь, у меня новая воспи­тательница — Керстин. Пока еще она ни разу не пришла вовремя, а когда она все-таки появляется, сразу же чувствуешь, что ее совсем не тянет тор­чать здесь, разговаривать с нами, выслушивать наши бредни. Мне она не нравится, поэтому я ей ничего не рассказываю. Раз в неделю она нам го­товит, но делает это безо всякого желания, и по­этому еда ее мне тоже не нравится. Мне вообщетрудно здесь есть. На кухне я есть не могу, потому что мне противно. Как только я вхожу, в нос тут же ударяет тот самый запах плесени, и на меня на­валиваются воспоминания. В комнате я тоже не могу нормально поесть, потому что одна. Мне при­дется долго привыкать есть в одиночку — после стольких лет постоянного контроля! Поэтому я ем только йогурт с мандаринами, а так долго не про­держишься, и по вечерам у меня часто бывают эти приступы обжорства. Набиваю и набиваю себе желудок! А я-то думала, что все кончилось!

До сих пор никто ничего не заметил, но совер­шенно очевидно, что долго этот рецидив сохра­нять в тайне я не смогу. От парней, от Керстин и тем более от Рафаэля.

Вчера мы с Фабио встречались, и наконец все решено: в пятницу я поеду к нему, у него есть квар­тира в Мюнхене.

Воскресенье, 24 сентября 2000

Все выходные я провела у Фабио. Это было так здорово! Он заставил меня почувствовать се­бя счастливой.

327

Когда я пришла, он уже накрыл стол и расста­вил свечи. Было филе судака с картошкой — ни­чего более вкусного я уже давно не пробовала.

От вина у меня заболела голова, так он отнес меня наверх и положил в свою постель. Я не знала, что говорить, я не знала, что делать, я больше ничего не знала, но чувствовала себя укрытой и защищен­ной. Он просто сидел рядом со мной у кровати и гладил меня по лицу. Мы смотрели друг на друга и молчали, не делали ничего, только смотрели. Я старалась запомнить черты его лица, чтобы заар­хивировать его как самого прекрасного мужчину на свете. Мне пришло в голову, что архив-то мой совершенно пуст: Юлиуса я давно стерла, Симона обнаружила в соседнем файле, который все равно иыО будет уничтожен очередным вирусом. Я буквально впитывала в себя образ Фабио. Это так здорово, когда тобой не пользуются! Как это прекрасно — уснуть у него на руках. Я не хотела секса, мне нуж­но было только, чтобы он был рядом. Он это понял и просто ласкал мое ухо.

А в субботу утром я посмотрела на ситуацию совсем другими глазами, и ни о чем не жалею! По-моему, теперь я знаю, что такое секс! По край­ней мере, я знаю, что все, что было раньше, яв­лялось просто удовлетворением мужских потреб­ностей. Я не могла оторвать свои руки от его тела, потому что даже его запах заставлял меня дро­жать. К счастью, это ощущение было взаимным: Итак, всю субботу мы провели в постели и рядои с ней.

А потом Фабио отвез меня домой, я спешила на терапию. Я была так счастлива, что рассказала про него Рафаэлю. «Ты снова позволяешь какому-то постороннему типу трахать тебя. Подумай, почему именно сейчас тебе это понадобилось. Ты заслу­живаешь большего, чем мужик, который чуть не лишил тебя жизни!» Я ничего не ответила. Резуль­тат: я снова отлынивающая от терапии упрямая Со­фия! До четверга мне велено выяснить, почему я занимаюсь проституцией. Я даже не пыталась объ­яснить Рафаэлю, что люблю этого человека. Уж если профессор, доктор медицины, дипломированный психолог убежден в своем мнении, то каким ОЙ С/ бы абсурдным оно ни было, я должна считаться с ним и преподнести на блюдечке объяснение сво­его поведения.

Четверг, 5 октября 2000

Уже чуть ли не две недели мне приходится та­скаться в этот банк. В отличие от техникума это сплошной отдых, я ничего не делаю, кроме убор­ки в архиве и сортировки гарантийных писем. Монотонная деятельность. Если этим заниматься долго, то можно отупеть окончательно. Я все вре­мя чувствую, что меня не нагружают. На прошлой неделе я прогуляла три дня и использовала весь

свой интеллект, чтобы скрыть это от Эмилио, Фло и Керетин!

Скоро мой день рождения! Мы с парнями за­планировали небольшую вечеринку, я пригласи­ла восемнадцать человек.

Среда, 11 октября 2000

С понедельника я снова хожу в свой прокля­тый техникум. А вот день рождения был лучше не- куда. Похоже, что Фло растрепал по всему К.,рри- OOU шло не восемнадцать человек, а... В общем, к кон­цу вечера я насчитала пятьдесят шесть, причем некоторые совсем незнакомые. Являлись они группами, потому что одновременно разместить в нашей маленькой квартире столько народу со­вершенно невозможно. У меня такое чувство, что здесь, в К., меня быстро стали уважать. Электриче­ская расческа, цепочка, большая фотография, пи­рог, браслет, свечка и куча аналогичного хлама — все это мои подарки. А несколько человек скину­лись мне на мобильник. Я и правда очень обрадо­валась всему, даже пирогу, — но ведь каждый год одно и то же! Фабио подарил мне розовое шерстя­ное одеяло с белыми сердечками и атласную ноч­ную сорочку цвета шампанского; похоже, она ди­ко дорогая.

Я немножко беспокоюсь за Фло. Он выпил чуть ли не целую бутылку водки бет всякой закуски и не свалился замертво. Мне кажется, скоро он дойдет до того же состояния, что и моя мама, кото­рая в конце концов перешла на джин. Я была воз­буждена, но не пьяна. Слишком боялась испортить себе день рождения.

Четверг, 12 октября 2000

Еще только середина октября, но этот день по- ^

хож на ноябрьский. Идет дождь, холодно, а я в отчаянии. Получив стресс от пары уроков мате­матики и экономики, я пришла домой в надежде расслабиться с помощью телефонного разговора с Фабио. Но он был какой-то странный, я его не узнавала.

Он говорил и говорил, пока не дошел до того, что наши отношения не имеют смысла. Почему? Он чувствует, что «ему это не под силу» и он не может разобраться с моей болезнью. Я ревела, кричала и пыталась убедить его в обратном, но ничего не помогало. Он больше не хочет со мной встречать­ся, хотя и влюблен.

Я не выдержу! Не выдержит голова, не выдер­жит сердце! Мне просто не хватит трех недель

жизни с этим человеком! Как он этого не по­нимает?!

Теперь уже я не скажу, что не хочу больше жить, теперь я скажу, что больше не хочу жить ток!

Воскресенье, 15 октября 2000

Я ищу новый смысл жизни, но мне его не най­ти. В пятницу я не была в техникуме, я не позвони­ла и не предприняла никаких других шагов. Я толь- _ ко ревела через каждые пять минут, а теперь бо- ООй лит голова — как будто по ней стучат молотком.

Есть я все равно не могу, поэтому вчера вечером позвонила Линусу и сказала, что он должен до­стать покурить. Он показал себя настоящим това­рищем и всё раздобыл. Я заперлась в своей ком­нате и открыла только тогда, когда появился мой курьер. Я рассказала обо всем Пие, и она решила вытащить меня на праздник где-то недалеко от М.

Мне всё по барабану! Весь М., и весь К., и все деревни вокруг. И вся общага. Пока Пия развле­калась с Фло, мы с Линусом пошли покурить, но и это не улучшило моего настроения. Видимо, из моего рта вылетала сплошная абракадабра! Когда я снова пришла в себя, то наткнулась на Робина, с которым мы вместе ходим на фитнес. Видимо, я успела еще и оскорбить своего тренера, с кото­рым этот самый Робин в тот момент разговари­вал по мобильнику. Итак, на месте тренера я бы меня возненавидела. Но что делать, не могу же я к каждому поворачиваться своей шоколад­ной стороной. Робин угостил меня коктейлем, я оп­рокинула стакан, и Робин отдал мне свой. Види­мо, меня покинули все добрые духи! Обычно я не пью коктейлей. А на этот раз Робин чем-то меня смутил. У меня была слишком тяжелая голова, чтобы понять, что происходит. Конец этого вели­колепного праздника я не помню. Полный обрыв пленки!

Во всем виноват Робин со своим коктейлем! ООО Наверняка! В среду я узнала подробности.

Самое ужасное, что Крис с Зеннингерштрасе видела, что я не в себе. Она из тех подхалимов, ко­торые считаются «здравомыслящими», если на кого-то стучат. Этакая владелица сигнальной уста­новки! Значит, скоро Карлотта всё узнает, а значит, немедленно узнает и Рафаэль. Тогда и Керстин будет знать, а в конечном итоге будут знать все! А мне уже сейчас понятно, что я не смогу ни защи­титься, ни оправдаться. Это как в техникуме! Я мо­гу делать все что захочу, и все равно я в плену. К тому же меня наверняка заставят лротестиро- ваться на наркотики.

Вторник, 17 октября 2000

Эта тварь, естественно, всё растрепала. Если я переживу четверг, то это будет самый ужасный четверг в моей жизни. Я в таком дерьме! Рафаэль и Керстин сживут меня со свету. Я могу думать только про четверг, про то, как все будут на меня таращиться, как будет тихо, потому что я не скажу ни слова! Я буду сидеть, уставившись в ковер и надеясь, что все закончится быстро. Я знаю, как будет меня упрекать Рафаэль, и знаю: что бы я ни сказала, ничто не будет воспринято всерьез.

334

Среда, 18 октября 2000

Я не ошиблась. Этот Робин и правда меня сму­тил. Он не только невероятно похож на Фабио (светлые волосы, голубые глаза, улыбка...), он и го­ворит точно так же, и смеется так же (в этот мо­мент можно просто расплавиться), и двигается, как Фабио. К тому же он студент (как и Фабио). А я без ума от студентов! Едва только выяснилось, что я должна забыть Фабио, как тут же в мою жизнь врывается его двойник!

Сегодня после тренировки Робин отвез меня домой (на «мерседесе», как у Фабио), и мы не­множко поболтали (когда он смеется, он слегка

откидывает голову назад, как Фабио). Мне посто­янно кажется, что он знает про меня всё. Я тысячу раз сказала ему, как это здорово, что он решил ме­ня подвезти. Но когда я выходила, мне очень хоте­лось послать его куда-нибудь подальше!

Как мне трудно рассортировать этих мужчин! Надеюсь, что я не брошусь ему на шею в один пре­красный день, не расцелую его и не сделаю ника­ких других глупостей только потому, что прини­маю его за Фабио! Он-то ни в чем не виноват!

Вся моя жизнь — сплошное смятение, и я по­степенно начинаю терять всякий контроль.

Я чувствую себя пленницей и так боюсь завт- ООО рашней групповой терапии!

Четверг, 19 октября 2000

Все оказалось даже хуже, чем я ожидала. В са­мом начале нашей веселенькой дискуссии Фло заявил, что меня снова рвет. При этом он играл моими волосами, а это всегда означает, что сде­лал он это исключительно из хороших побужде­ний. Но ведь тем самым он определил дальнейшее развитие событий. Рафаэль потом орал на меня, швыряя мне в лицо один упрек за другим: я ма­ленькая дрянь, которая хочет вытеснить свое дет­ство с помощью наркотиков, я насквозь фальшива.

у меня холодное сердце, я злая и упрямая. Он так орал, что я совершенно перестала соображать. Я не произнесла ни слова — уже давно понятно^ что защищаться бесполезно. Все происходящее было полным абсурдом. Я тупо уставилась в пол, а все остальные таращились на меня. Хуже всего было, когда Рафаэль потребовал, чтобы я смотре­ла ему в глаза. А я не смогла и продолжала пя­литься на ковер. У Линуса снова оказалось два разных носка!

У меня по щекам текли слезы, а Рафаэль гро- зил, что, если я не перестану ныть, он прямо се- ООО годня отправит меня в закрытое учреждение. Я не могла перестать — хотела, но не могла. Голова пылала, руки вспотели, нос не дышал, потому что ни одной свинье не пришло в голову дать мне платок. Потом я хотела что-то сказать, но от стра­ха, что Рафаэль ничего не поймет, а я окажусь в закрытом заведении, слова застревали в горле. Теперь я не решалась даже пошевелиться. Все смотрели на меня. И только когда я начала дро­жать, Рафаэль прекратил свои издевательства и сказал: «Девица врет напропалую, я думаю, что не смогу выяснить всю подноготную в группе! Это гораздо глубже, тут нужна индивидуальная тера­пия!» Потом бросил на меня примирительный взгляд и спросил, согласна ли я. Я кивнула, но все еще не могла сдвинуться с места. Все остальное

время я, окаменев, просидела на диване, не отры­вая взгляд от ковра.

1

Когда все закончилось, я молча и незаметно выбралась из комнаты, одна села в электричку, са­ма не знаю где, и дома прокралась в свою комнату. Я проревела всю ночь, потому что казалась себе беспомощной и одинокой. Никакая это не семей­ная жизнь, никакая не замена семьи, как они всё это выставляют. Это ад! Рафаэль — сатана, а вос­питатели — его подручные! И я их очень боюсь!

Среда, 23 октября 2000 33V

Я больше не могу ни на чем сосредоточиться, потому что для меня техникум и общежитие, мои соседи и моя жизнь — все это один сплошной стресс.

Робин, этот слепок с Фабио, путает мои мысли, при этом я даже не знаю, в нем ли дело или это ви­новаты воспоминания о Фабио. Мы уже успели об­меняться номерами мобильников, и каждый раз, когда я получаю от него CMC, я думаю про Фабио (или Робина, что в конечном счете одно и то же, по­тому что ни один из них не хочет быть со мной! Ох!).

Я решила навести порядок в своих чувствах; разговаривать с какими бы то ни было мужчина­ми буду только после того, когда сама во всем разберусь!

Четверг, 2 ноября 2000

В этой секте я больше не выдержу! Они сво­дят меня с ума, превращают в идиотку и полную ДУРУ!

Сегодня Керстин«спросила, почему я кашляю. Когда я попыталась объяснить, что, видимо, я про­студилась, потому что вчера было холодно, а я по­сле фитнеса шла с мокрыми волосами и без шапки (Робин, этот ботаник, бросил меня на улице), она начала рычать, чтобы я не искала никаких отгово­рок, а четко отвечала, что меня гнетет. Потому что она психолог и способна отличить агрессивный ка­шель от нормального.

Я, конечно, знаю, что меня гнетет, но к кашлю это не имеет ровно никакого отношения. Во-пер­вых, я снова не могу ничего съесть так, чтобы по­том меня не вытошнило; во-вторых, я учусь в са­мом ужасном техникуме со времени сотворения мира; в-третьих, у меня не получается забыть Фа­био, потому что я постоянно вижу этого Робина, а в-четвертых, мне наконец стало абсолютно ясно, что эта одичавшая свора психологов тянет меня в пропасть безумия.

Вначале интернат мне очень помог, укрепил меня и придал мужество жить. У меня появились новые перспективы — до этого мне светило толь­ко одно: пропасть рядом со своим отцом. Но мне

объяснили, что положительные перспективы су­ществуют для меня только в рамках интерната. Без помощников я недостаточно сильна и не смо­гу достичь своей цели.

А теперь я считаю по-другому: как только я здесь появилась, они всеми средствами стали пытаться сделать меня зависимой. В финансовом смысле и в том смысле, что лишили меня сво­боды выбора. Запланировано, что на меня будут выделять деньги до 2003 года! Чтобы я остава­лась в их власти столько времени, им необходи­мо было убедить меня, что у меня проявляются _ _ все новые и новые заболевания. Таким образом 00<7 они пытались лишить меня уверенности в соб­ственных силах и сделать зависимой. Отсюда и по­стоянное давление, которое на меня оказыва­ли, заставляя рассказывать о своих внутренних переживаниях, вынуждая меня делать то, что противно моим убеждениям. Им нужно было, что­бы болезнь прогрессировала. Мою жизнь пыта­лись планировать вместо меня. Именно поэтому я до сих пор не смогла избавиться от своих али­ментарных нарушений. А постоянный страх я, сла­ва богу, подавить сумела, правда с помощью нар­котиков!

h

И все это только потому, что Управление по делам молодежи обязалось выплачивать за ме­ня деньги. Для секты я — «экономический фак-

тор», поэтому выздороветь мне позволят только к 2003 году!

Мне удастся уйти, это только вопрос времени. В техникуме на меня сваливается одна напасть за другой. На уроке права училка, которая по чет­вергам обычно болеет, сорок пять минут объясня­ла параграф о карманных деньгах (параграф но Гражданского кодекса), который интересовал ме­ня ровно до тех пор, пока не стало ясно, что я не в состоянии ликвидировать прореху в собствен­ном кармане.

На нашем учителе немецкого сегодня свитер, OrfcU по цвету напоминающий банан, на рукаве на­клейка, какие обычно бывают на бананах. До сих пор наш немец казался мне наиболее симпатич­ным из всех, но теперь и он сброшен с пьедеста­ла. Как известно, бананы выводят меня из себя, мутирующий в банан учитель немецкого — это уж слишком!

На пятом уроке была экономика, меня спроси­ли, а я не смогла четко назвать формулу «затраты на управление и сбыт». Было очень неприятно. А математичке, этой любительнице аспирина, до­ставляет колоссальное удовольствие выводить ме­ня из себя, и для полного счастья она вызвала ме­ня к доске. Ужас! Я, само собой разумеется, вооб­ще ничего не знала, и если бы Том, Ральф и Тоби не пришли мне на помощь, подбросив шпаргалку,

то я бы и по математике получила оценку, которая полностью бы соответствовала концепции о моей неполноценности, сторонниками которой являют­ся Рафаэль и Керстин.

Но я очень старалась, ловко списывая со шпар­галки и навострив уши в сторону класса, и получи­ла четверку. Как мне нравятся такие дни, как се­годняшний!

По дороге домой, сидя в автобусе, я начала строить планы переезда. К счастью, у девочки из моего класса по имени Вивиль оказался с собой горячий чай без сахара. «Кофейные беседы» _ с девчонками в автобусе поднимают настроение, Oft I не важно, что в обычной жизни эти девушки очень скучны.

Четверг, 16 ноября 2000

По мнению Рафаэля, рано или поздно я ока­жусь под забором в полном дерьме. Сегодня он еще раз объяснил мне это на групповой беседе. Мой тест на наркотики, естественно, положитель­ный. Другого я и не ожидала. К тому же на инди­видуальной терапии я рассказала Рафаэлю про сон, в котором я находилась в раскачивающейся банке и все время звала на помощь. Он в очеред­ной раз констатировал нарушение сексуальных

отношений. Он сказал, что эта ситуация напо­минает ему об одной шлюхе, которую он когда-то лечил. То есть он откровенно дал понять мне, что я становлюсь шлюхой. Я возразила, и он меня прогнал, снова угрожая, что отошлет меня в кли­нику. Да еще и навязал дополнительный сеанс на субботу.

Естественно, в субботу ровно в три я появилась у него в кабинете. Я снова высасывала из пальца какую-то психологическую ересь — сочиняла правдоподобные истории — и действительно су­мела убедить Рафаэля, что готова снова взять 342 свою жизнь под контроль. Я послушно признала свою вину и соглашалась со всеми его упреками.

Но, покинув его кабинет, я почувствовала, как ярость поднимается из живота в голову, чтобы превратиться там в огромный сгусток гнева, кото­рый в конце концов вышел из меня в виде текущих по щекам «агрессивных слез». По дороге на элект­ричку я выла как собачонка, обрывала листья с бедных кустов, растущих вдоль дороги, а через три шага вышвыривала эти листья на землю; я чуть не сломала мизинец на ноге, а потом едва не бро­силась под чей-то велосипед, несущийся мимо на большой скорости. И все это от злости на Рафаэля и всю их компанию. Пока я тридцать три минуты ждала на холоде электричку, я окончательно и бес­поворотно решила позвонить в Управление по де­лам молодежи.

Пятница, 1 декабря 2000

До сих пор так и не позвонила.

Уезжала с Робином. Если бы я знала его лучше, наверное, у меня не было бы таких сложностей из-за его сходства с Фабио.

Мне хотелось сохранить Фабио, поэтому я сломя голову бросилась за Робином, но теперь мне ясно, что он совсем не такой, как Фабио.

Сегодня после обеда я позвонила Фабио. Са­ма не знаю, почему я это сделала. Я не размыш­ляла, а поддалась своей интуиции. А интуиция _ . — говорила: позвони Фабио! ОггО

К моему удивлению, он оказался дома и даже не бросил трубку.

Мы проговорили несколько часов, я рассказа­ла ему обо всем, что меня волнует. Но больше все- · го мы говорили о том, что я хочу уйти отсюда и сменить место учебы.

А потом Фабио спросил меня, не хочу ли я для начала переехать к нему. Я его не понимаю! Сна­чала он утверждает, что больше не хочет меня ви­деть, а теперь вдруг предлагает переехать к нему. Но у меня достаточно гордости, чтобы не принять его предложение. К тому же я прекрасно отдаю себе отчет в том, что, если мы будем жить под од­ной крышей, это плохо скажется на наших отно­шениях. Но уж больно велико было стремление

наконец выбраться отсюда и снова быть с Фабио, поэтому я ни минуты не колебалась, и мы разрабо­тали план моего побега.

Я просто уеду, никому ничего не сказав! Я сде­лаю все возможное, чтобы избежать последней беседы одновременно с общиной и с Управлением. Иначе для меня все кончится так же, как для Зины.

Воскресенье, 3 декабря 2000

С тех пор как я знаю, что я наконец-то отсюда уйду, я еще больше отдалилась от Фло и Эмилио. Вчера в обед здесь была такая дичь! Фло просто сошел с катушек. Он бросил в меня целый ящик с бутылками. Конечно, я его немножко спровоци­ровала, а он утратил контроль над собой... Но это не причина швыряться в меня тяжелыми предме­тами. С таким же успехом я могу перебраться к сво­ему собственному папеньке и получать подобные удовольствия от маленького Консти.

Ящик до сих пор так и валяется в коридоре. Фло не убрал даже осколки. Псих! Мы больше не разговариваем, но он мне все равно нравится. Не­множко тяжело, потому что я знаю, что скоро ме­ня здесь не будет. Он иногда изображал моего эр- зацпапу, что было и приятно, и полезно.

Понедельник, 4 декабря 2000

Сегодня я наконец-то это сделала! Позвонила в Управление по делам молодежи!

Когда я описала свою ситуацию господину Ти- мелю, он сказал, что если я больше не могу выно­сить психологов, то мне следует собрать вещи и на первое время переехать к родителям или друзьям. Так как я совершеннолетняя, то никто не может за­ставить меня оставаться в общине. В этом случае придется найти другое решение, но скорее всего с этим не будет проблем, потому что мне положена финансовая поддержка до двадцати одного года. Я поблагодарила и вдруг почувствовала себя такой свободной!

Сегодня я не пошла в банк, все утро проговори­ла по телефону с Фабио. Боюсь, что надолго я не смогу у него остаться. А что потом? У меня не очень много друзей вне общины. Пия — но к ней я не смогу поехать, так как ее отец меня ненавидит, ведь я интернатская. Ббльшая часть контактов про­пала, потому что я не очень стремилась их со­хранить: всегда кто-нибудь да был рядом. Вый­дя на волю, я должна буду прервать отношения с оставшимися в общине, потому что им такие связи запрещены. Я боюсь, потому что не знаю, где ока­жусь завтра. Но я все равно готова сделать этот шаг, я твердо решила пойти на риск и получить от него максимальную пользу.

Вторник, 5 декабря 2000

Я собрала основные вещи и положила на кух­не записку: «Я у Фабио, остальное заберу потом!»

Незадолго до возвращения Эмилио Фабио подъ­ехал к двери на «комбике» своей матери, и мы пе­ретащили все мое барахло в багажник. По дороге в Мюнхен у меня в голове пронеслась тысяча мыс­лей. Кто обнаружит записку — Эмилио или Фло? Как они отреагируют? Что сделают? Как поведет себя Керстин? Что скажет Рафаэль? Я была в себе так не уверена! Но одно знала наверняка: я ни за ОггО что не хочу обратно! Разве что только еще один, последний раз: чтобы забрать остальные вещи. На подоконнике все еще стоят мои цветы, да и сте- реоустановка в машину не влезла. Но как только я соберу манатки, уже ничто и никто не сможет за­манить меня назад!

А потом случилось то, чего я и сама от себя не ожидала: мне бы радоваться, а я заплакала! Я плакала до тех пор, пока Фабио не остановил ма­шину и не обнял меня. Я и сама не знала, почему лила слезы, наверное, мне было просто страшно.

Но Фабио вел себе невероятно нежно, он ска­зал: «Твоя жизнь так богата сюрпризами, моя по сравнению с твоей скучна до безобразия. Да и что у меня было такого особенного? Единственное, что украшает мою жизнь, это ты! Фия, сейчас пе-

ред тобой открыты все двери! Ты можешь делать все, что захочешь, ты это понимаешь?»

Остаток пути в моей голове стучали молоточ­ки: «У меня все получится, у меня все получится, у меня все получится!»

Но настолько уверенной, как я пыталась себя убедить» я не была. На самом деле я очень боялась оказаться никчемной там, на воле, в реальной жизни!

И все равно я почему-то засмеялась» наверное, просто потому, что была счастлива, — наконец-то свободна и сама могу принимать решения. Не- смотря на то что я понятия не имею, что будет 347 дальше!

Наконец у меня появилось чувство, что я могу жить своей собственной жизнью! И этого больше никто у меня не отнимет!

Август 2002

Дорогая София!

Большое спасибо за открытку. Я очень рада, что тебе хорошо там, на солнечном юге Испа­нии, у меня на родине! ·

Я уже давно хотела тебе написать, но, к со­жалению, так и не собралась: в отеле очень много работы. Особенно сейчас, летом, когда полно постояльцев. После смены возвращаюсь домой и чаще всего сразу же засыпаю от уста­лости.

В мой последний приезд в Мюнхен, в начале мая, ты дала мне свой новый адрес. Надеюсь, что переезд ты перенесла нормально и тебе хорошо в твоей новой квартире.

Мне очень понравилась наша встреча в мае. Как приятно видеть, что моя дочь выросла!

София, ты знаешь, что и в твоей, и в моей жизни были времена, когда все нас бросили и ни­кто в нас не верил. Ты моя дочь, и мы во многом похожи. У тебя мой темперамент, моя чувстви­тельность, мое постоянное стремление к гар-

монии, и ты такой же «повстанец». И ты в се­бя верила.

После всех этих лет я могу тебе сказать, что самое главное — верить в себя и идти своим соб­ственным путем. Потому что на других людей не всегда можно положиться. Даже на собственную семью. Но что я говорю, наверняка тебе это из­вестно лучше меня. Хочу, чтобы ты знала, что я тобой горжусь. В мои девятнадцать лет я была совсем не такой зрелой, как ты, и сама не знала, чего хочу. Я была слишком молодой для мамы и точно так же, как ты, восстала против сиапе- г_у(П мы. Я не устану повторять, что очень рада, что О^кУ ты простила меня за все мои ошибки. Ты знаешь, как я себя ругала. Если бы у меня была возмож­ность, я бы многое сделала по-другому. Спасибо, что ты дола мне шанс по крайней мере теперь быть тебе хорошим другом.

Но больше никаких изъявлений чувств. Я по­думала, что следующим летом, когда ты закон­чишь учиться, было бы хорошо куда-нибудь съез­дить вместе; я была бы очень рада, если бы ты согласилась. Время и место назначишь ты сама. На свете так много стран, которых я никогда не видела, так много культур, которые мне инте­ресны, так много других традиций, с которыми мне хотелось бы познакомиться! И я бы так хо­тела сделать это с тобой! Но все это мы еще

успеем обсудить, когда я навещу тебя в твоей новой квартире.

Я обещала, что когда приеду в следующий раз, то что-нибудь тебе приготовлю. Скажи мне за­ранее, чего бы ты хотела, чтобы я могла взять с собой все необходимое. У тебя вообще есть ка­стрюля? Насколько я тебя знаю, лучше уж мне прихватить с собой половину своей кухни.

Уже поздно, я должна заканчивать. Желаю тебе прекрасных дней в Испании и надеюсь, что ты обрадуешься, когда вернешься и обнаружишь в ящике мое письмо. И, конечно же, я желаю тебе О О U сил и упорства в твоем стремлении окончатель­но и бесповоротно победить (извини мой стиль) свои алиментарные нарушения. Ты знаешь: реци­дивы могут быть всегда, важно, что ты снова и снова делаешь попытки. В один прекрасный день у тебя наконец все получится. А такой день настанет, поверь мне! Это твоя цель, и я знаю: ты будешь очень стараться.

Но теперь уже явно достаточно слов.

Твоя мама Марлен

Литературно-художественное издание

Ким Каспари XXS

Ответственный редактор Татьяна Уварова Художественный редактор Егор Саланашенко Технический редактор Татьяна Харитонова Корректор Ольга Тихомирова Верстка Максима Залиева

Подписано в печать 14.10.2004. Формат издания 75x100 '/и. Печать высокая. Усл. печ. л. 15,18. Тираж 5000 экз. Заказ 2.2

Издательство «Ред Фиш». Торгово-издательский дом «Амфора». 197342, Санкт-Петербург, наб. Черной речки, д. 15, литера А. E-mail: amphora@mail.ru

Отпечатано с диапозитивов в типографии ООО «БЕРЕСТА» 196006, Санкт-Петербург, ул. Коли Тончака. д. 28, тел./факс 388-90-00


КИМ КАСПАРИ