Генрих девятый [Рэй Дуглас Брэдбери] (fb2) читать постранично, страница - 2

солнце, подобен влюбленному вновь, знает он о том или нет. В результате он обосновывается под каким-нибудь чужим роскошным небом и, обращаясь к слепящему свету, молит:

«Побалуй меня, о Бог, побалуй немножко».

Сэмюэл с восхищением покачал головой. «Продолжай в том же духе, и я не умыкну тебя».

— Нет, солнце могло избаловать тебя, Сэмюэл, но вовсе не меня. Хотел бы, чтобы так было. Правда в том, что одному здесь совсем не весело. А что, может, останешься, Сэм, будет старая компания, ты и я, как когда-то в детстве, ну?

Он по-дружески крепко поддел Генри под локоть.

— Господи, ты заставляешь меня думать, будто я предаю короля и отечество.

— Нет. Никого ты не предаешь, ведь тут никого нет. Когда мы были совсем мальчишками, кто мог подумать, что в один прекрасный день обещание вечного лета разбросает англичан по всему свету?

— Я всегда был мерзляком, Гарри. Слишком много лет напяливал на себя слишком много одежек, а в ведерке оставалось лишь чуть-чуть угля. Слишком много лет первого июня на небе не показывалось даже голубой полоски, первого июля не было и намека на запах сена и вообще на сухой день, а зима начиналась первого августа. И так год за годом. Я не могу больше выносить этого, Гарри, просто не могу.

— Да тебе и не нужно. Вы достойны, все вы заслужили этот долгий покой на Ямайке, в Порт-о-Пренсе и Пасадене. Дай мне руку. Снова обменяемся крепким рукопожатием! Это величайший момент в истории. Ты и я! Мы переживаем его!

— Да, с Божьей помощью.

— Теперь послушай, Сэм. Когда вы приедете и обоснуетесь на Сицилии, в Сиднее или в Нейвл-Ориндж, Калифорния, расскажи об этом газетчикам. Они могут упомянуть о тебе в газете. А учебники истории? Разве не должно там быть полстранички о тебе и обо мне, о последнем уехавшем и последнем оставшемся? Сэм, Сэм, у меня сердце разрывается на части! Но крепись! Будь тверд! Это наша последняя встреча.

Тяжело дыша, со слезами на глазах они оторвались друг от друга.

— Теперь, Гарри, не проводишь ли меня до машины?

— Нет. Боюсь этой штуковины. В такой мрачный день мысль о солнце может заставить меня вскочить в вертолет и улететь вместе с тобой.

— Разве это плохо?

— Плохо! Как же, Сэм, ведь я должен охранять наш берег от вторжения. Норманны, викинги, саксы. В грядущие годы я обойду весь остров, буду нести караульную службу, начиная от Дувра, затем к северу, огибая рифы и возвращаясь назад через Фолкстон.

— Уж не Гитлер ли вторгнется, приятель?

— Он и его железные призраки вполне могут.

— А как ты будешь воевать с ним, Гарри?

— Ты думаешь, я один? Нет. По пути на берегу я могу встретить Цезаря. Он любил эти места и потому проложил одну или две дороги. По ним я и пойду, прихватив лишь призраки отборных завоевателей, чтобы их убоялись недостойные. Ведь от меня будет зависеть, призвать или не призвать их, что выбрать, а что презреть в проклятой истории этой страны?

— Да. Да.

И последний англичанин повернулся лицом к северу, потом к западу, потом к югу.

— И когда я увижу, что все в порядке, от замка здесь до маяка там, услышу орудийную пальбу в заводи Ферта, когда обойду всю Шотландию с видавшей виды убогой волынкой, то каждый раз в канун Нового года, Сэм, буду спускаться вниз по Темзе и там до конца дней моих, да-да, это я, ночной дозорный Лондона, стану обходить старинные церковные колокольни, повторяя про себя вызванивание колоколов. Об апельсинах и лимонах поют колокола церкви Сент-Клемент. Не знаю, не знаю, подпевает колокол на Ле-Боу. Звонкий голос церкви Сент-Маргарет. Гудение колокола собора Сент-Пол. Сэм, я заставлю веревки колоколов плясать для тебя, и, надеюсь, холодный ветер, став теплым на юге, коснется седых волосков в твоих загорелых ушах.

— Я буду вслушиваться, Гарри.

— Так слушай же дальше! Я буду заседать в палате лордов и палате общин и вести дебаты, где-то тратя попусту время, а где-то и нет. Буду вспоминать там, как горстка людей осчастливила чуть ли не все человечество, чего не бывало во веки веков. А еще буду слушать старые шлягеры и всякие там литературные предания. А за несколько секунд до Нового года я взберусь наверх и вместе с мышкой на Биг-Бене услышу, как он возвещает Новый год.

И конечно, когда-нибудь не упущу случая посидеть на Скуиском камне.

— Ты не посмеешь!

— Не посмею? Во всяком случае, положу на то место, где он был, пока его не переправили на юг, в Саммерс-Бэй. И вручу себе что-нибудь вроде скипетра, замерзшую змею, погребенную под снегом где-нибудь в декабрьском саду. И водружу на голову бумажную корону. И назовусь свояком Ричарда, Генриха, изгоем, доводящимся родней Елизаветам, Первой и Второй. Один в безжизненной пустыне Вестминстера, где и Киплинг не вымолвит словечка и история лежит под ногами, одряхлевший, а может, и свихнувшийся, разве я, монарх и подданный, не могу сподобиться провозгласить себя королем этих туманных островов?

— Можешь, и кто тебя осудит?

Сэмюэл Уэллс снова стиснул его в объятиях. Затем оторвался от него и почти